«Царство страха»

Царство страха (fb2) - Царство страха (пер. Дмитрий Викторович Вебер) 1279K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Хантер С. Томпсон

Хантер С. Томпсон Царство Страха

Посвящается Аните

Hunter S. Thompson

KINGDOM OF FEAR

Печатается с разрешения The Estate of Hunter S. Thompson и литературного агентства The Wylie Agency (UK) Ltd.

© The Estate of Hunter S. Thompson, 2003

© Перевод. Д.В. Вебер, 2011

© Издание на русском языке AST Publishers, 2012

Предисловие Тимоти Ферриса

Поль Валери однажды сказал, что «настоящий поэт – это тот, кто вдохновляет». В таком случае Хантер Томпсон – настоящий поэт. Его сочинения пробудили к жизни целую толпу подражателей (все как один провалились – никто не пишет так, как Хантер), они проложили дорогу в журналистику сияющим потоком дикарской мудрости и беспардонного напора, которыми теперь может воспользоваться любой журналист, у которого хватит ума учиться на опыте Томпсона, а не пытаться в точности воспроизвести его стиль. Насыщенный, скажем так, образ жизни Томпсона, описанный как в его собственных произведениях, так и в свидетельствах очевидцев, также породил своего рода имитаторов, и опять-таки очень немногие осмеливались залетать так глубоко и высоко, как он. Все, кто хотя бы немного знаком с Хантером, полностью очарованы им, и сложно сказать, что же больше способствовало его славе – его работы или его невероятная личность. К настоящему моменту продается уже пять его биографий, в Голливуде про Томпсона сняли два фильма, его имя упоминается на миллионах интернет-сайтов чаще, чем имена Уильяма Берроуза, Аллена Гинзберга, Джека Керуака, Нормана Мейлера и Томаса Вулфа, вместе взятых.

У внимательного читателя неизбежно возникнет вопрос: кто же в результате прославился – Хантер-писатель или Хантер – книжный герой? Этот вопрос и призвана разрешить эта книга. «Царство Страха» – это не просто мемуары, книга иллюстрирует противоборство и взаимодействие двух вышеуказанных Хантеров. Конечно, ответ не больно-то ясен: подобно «Автобиографическим Заметкам» Эйнштейна, «Царство Страха» легко перескакивает с исповедальных слов автора на забористые «истории из жизни». Что ж, только так и можно создать близкую к реальности картинку. Каждый человек – это целая толпа, как утверждал Уитмен, говоря о множественности своей личности, и тем более трудно выразить плоской схемой личность писателя и творца, учитывая, что этот самый писатель в качестве предмета исследования может предложить гораздо больше, чем мгновенный фотоснимок реальности. И все же противоборство Хантера-писателя и Хантера – лирического героя отчасти проливает дрожащий свет факела на тьму в пещере, откуда хлещут прекрасные потоки его сочинений.

Заметки Хантера прежде всего безумно смешны; он способен потягаться с любым современным американским сатириком. Подобно любому настоящему юмористу, он совершенно серьезен. Любой невероятный кураж, описанный в его работах, вполне достоверен. Хантер – репортер, щепетильный до мелочности, настоящий профессионал; и он вовсе не шутил, когда во время лекции в Стрэнде на Редондо Бич сказал аудитории: «Я – самый точный журналист, о котором вы когда-либо слышали». За те тридцать лет, что мы дружим, он гораздо чаще исправлял мой стиль и грамматические ошибки, чем я – его, причем вовсе не потому, что он повсюду носит свой, скажем, «магнум-454», тот самый, из которого он как-то расстрелял одну из своих многочисленных и многострадальных пишущих машинок «IBM Selectric». «Такой пистолет – это, конечно, слишком, если ты не собираешься разнести «бьюик» с расстояния в двести метров», – сказал он мне потом, комментируя инцидент с пишущей машинкой. «Пуля пронзила машинку насквозь, прошла через нее, как луч сквозь стекло. Место, где вошла пуля, оказалось нелегко отыскать. Пришлось сходить за ружьем калибром поменьше, вот тогда дело пошло». Кто, кроме него, мог в ходе безостановочных круглосуточных пьянок, когда с ног валились и не такие зубры, глубоко и аналитически освещать Съезд Демократической Партии в 1972 году, разоблачив между делом главный слух-сенсацию – дескать, Джордж Макговерн уступит свое место Президенту Профсоюза Транспортных Рабочих Леонарду Вудкоку (Хантер тогда не поверил в это и, как обычно, оказался прав); параллельно он исследовал словарные коннотации слова «сила» – насилие, могущество, страсть, оцепенение, лютость, горячность, потрясение, суровость, дикость, извержение… «Просто страшно, – сказал Хантер, – это почти что мой портрет».

Его работы отличает одно удивительное качество: они как будто написаны в другом пространстве, откуда истинная подоплека любого события выглядит столь же ясно, как движение циклона для космонавтов на орбите. Хантер смотрит в корень и не обманывается. В таком случае у читателей возникает логичный вопрос: насколько преувеличены описания бесчисленных эскапад Хантера: быстрые машины, бешеные мотоциклы, стрельба и взрывчатка, красотки и сносящие крышу наркотики, его беспечные заигрывания с ужасающими катастрофами, благодаря которым выражение «страх и отвращение» стало идиомой, да не в одном языке?

Не настолько уж и преувеличены, чтобы мы могли и дальше чувствовать себя спокойно.

Хантер всю жизнь числится студентом школы Страха; преподавателем, впрочем, тоже. Недавно вместе с Уорреном Зевоном он написал песню «Ты – совсем другой человек, когда испытываешь страх», и он не считает, что достаточно знает вас, пока не познакомится с тем самым человеком, а не с обычной благопристойной маской. Всякое бывало: он наставлял на меня лошадиные шприцы с чем-то страшным внутри, целился из заряженного ружья, оглушал выстрелами, не говоря уже о газовых баллончиках «Мейс», брал с собой на дико скоростные ночные рейды по местам серийных убийств – правда, сомневаюсь, что его сильно развлекли мои реакции на все эти страсти, поскольку я безоговорочно доверяю этому парню всю свою жизнь. Хотя массе других людей Хантер не раз устраивал вечера из тех, что запоминаются навсегда.

Таков он и есть: воющий агрессивный фрик, нередко накачанный чем-то психоактивным, эгоманьяк уровня Бетховена, трудолюбивый и задумчивый, сутяжный и аккуратный, уважительный при любых обстоятельствах, любящий спокойствие в своем собственном понимании и великодушный. Во времена молодости и бедности, когда меня вышвырнули с последней работы, узнав об этом, Хантер первым делом предложил мне четыре сотни долларов – все деньги, которые у него на тот момент оставались на счету в банке (я узнал об этом обстоятельстве намного позже). Его вежливость и предупредительность отчасти объясняют, почему он вышел живым и невредимым из стольких переделок. Как-то раз я видел, как он, потянувшись за зазвонившим телефоном, случайно сшиб рукой чужой коктейль, стоявший на столе, и затем поймал его той же рукой, не пролив при этом ни капли. Когда мы, пораженные, стали аплодировать такой его прыти, он сказал: «Ну да, вы восхищаетесь моей способностью спасти ситуацию в самый последний момент, но не забывайте при этом, кто тут у нас – причина всех заварушек». На самом деле я не видел никого из тех, кто близко знал бы Хантера и не любил бы его при этом.

Что же – перед нами человек действия, роскошный, яростный и непредсказуемый, как удар молнии, который описывает автор, скромный и незаметный, подобный сове, подчас сам до глубины души пораженный выходками своего героя; сразу и не подумаешь, что у автора и героя – одна шкура на двоих. В «Царстве Страха» полно приключений этой странной парочки – чего стоит хотя бы тот случай, когда Хантер в два часа ночи приехал к дому своего старого друга Джека Николсона на джипе, доверху набитом фейерверками, шутихами и прочей атрибутикой розыгрыша, намереваясь очаровать сердца его детей: «помимо кровоточащего лосиного сердца, в машине лежал огромный динамик, магнитофонная пленка с записью визга поросенка, заживо поедаемого медведями, фонарь мощностью 1000000 ватт, полуавтоматический девятимиллиметровый пистолет «смит-и-вессон» с рукояткой из тикового дерева. Кроме того, в машине лежала парашютная сигнальная ракета мощностью 40 миллионов свечей, способная на 40 секунд осветить всю долину, да так, что зарево видели бы и за 40 километров». Когда оказалось, что дети Николсона вовсе не рады припасенным для них гостинцам, да еще в два часа ночи, Хантер, по собственному признанию, «почувствовал, что им пренебрегают». Но все-таки прислонил огромное кровоточащее лосиное сердце к двери, хотя ему и не открывали на звонки. «К чему впадать в негатив?» – говорит он обычно в таких ситуациях.

А ведь если убавить цвет и приглушить звук, именно негатив – наше обычное состояние. Мы что-то делаем, сами толком не зная почему, и подчас только и можем, что удивляться последствиям: мы идем из ниоткуда в никуда. Роберт Фрост как-то написал, что мы танцуем по замкнутому кругу, предполагая себе что-то там, в то время как разгадка ждет нас в самом центре. Хантер танцует с нами, но вместо того, чтобы что-то там предполагать, он просто не делает вида, что знает отгадку, ту самую, что в центре. Джозеф Конрад написал в предисловии к «Черному Нарциссу», книге, сильно повлиявшей на молодого Хантера («Книга что надо, – говорил он. – На ее героя мне долгое время хотелось быть похожим, он высоко поднял планку»), буквально следующее: «Моя цель – при помощи печатного слова заставить вас слышать, заставить вас чувствовать… заставить вас видеть», подарить «отвагу, утешение, страх, шарм – все, что потребуете, и, возможно, даже показать отблеск истины, о которой вы совсем забыли спросить». Думаю, Хантер вполне мог бы подписаться под этими словами.

За это мы его и любим.

Примечание от спортивного отдела

Прошлой ночью я смотрел футбольный матч между Денвером и Оклендом, как вдруг трансляция прервалась спецвыпуском новостей, в котором говорилось, что, по информации ФБР, группа террористов собирается поразить ряд важнейших целей на территории США, возможно, в ближайшие же 24 часа. ФБР стало известно об этом из самых достоверных источников, как сообщал голос, звучавший за кадром. Американцам предлагалось сохранять предельную бдительность и готовиться к эвакуации в любой момент… Информацию о любых подозрительно выглядящих или странно ведущих себя людях необходимо немедленно сообщить ближайшим представителям сил правопорядка. В стране объявлялась «Красная Готовность».

– Вот черт! Ну только не все это по новой! – стенала мой адвокат. – Мне завтра в Бостон лететь. Что за хуйня происходит в этой стране?

– Никогда не задавай подобный вопрос, – предупредил я ее, – пока тебе уже не известен точный ответ.

– Так известен, как же! – вскричала она. – Мы в жопе! В полной жопе!

* * *

Предисловие Автора – если уж оно и прилагается к роману – это, без всяких вариантов, самая жалкая и неинтересная часть любой книги, включая, конечно, и мою собственную. Так получается потому, что издатели, остававшиеся до самого ответственного момента слепыми и глухими, отчаянно считают необходимым, чтобы в последнюю минуту, когда книга уже уходит в печать, автор написал какую-то хренотень, иначе все произведение, все два года работы до изнеможения, отправятся к чертям, будут обязательно обречены на провал, если только автор не сочинит несчастную приписку/отмазку.

Так вот, обратите внимание. Четыре нацарапанные на колене бессодержательные страницы, что идут дальше, – напротив, важнейшая часть книги, они о самом важном, о том, Почему не важно все остальное.

Мне вот совершенно не интересно вымучивать эти строки, это Предисловие Автора. С таким же успехом я мог бы поступить на курсы, где учат правильно писать коммерческие рекламные тексты.

Я отказался от этой мастурбации еще лет 40 назад, потому что она меня бесила, и точно так же бесят все те типы, что настаивают на ней. И что же? Мы вернулись в исходную точку… Это великая страна, или как?

* * *

Благонадежным ответом будет: «Да, и спасибо Вам за то, что спросили». В случае любого другого ответа вы попадаете на лист ожидания в отель с видом на залив Гаунтанамо.

Неплохо для великой страны, а, чуваки? Теперь все ваше, и удачи вам теперь в тюрьме. Куба – прекрасный остров, возможно, прекраснейший из всех, что я видел. Не зря же его называют жемчужиной Антильских островов. Пляжи из белого песка там повсюду, и каждое дуновение мягкого карибского бриза расскажет тебе что-нибудь о любви, радости и атавистичной романтике.

В самом деле, перспективы Кубы выглядят блестящими, особенно если дело дойдет до долларовой экономики, которая настанет, когда США наконец превратят всю страну в свой концентрационный лагерь. В самом деле, думал ли Президент Теодор Рузвельт, оккупировавший Кубу в 1906 году, что захваченные им земли превратятся в самую большую исправительную колонию во всем мире.

Старый добрый Тедди. Все, чего он касался, обречено стать прекрасным. Старик не мог ошибаться.

* * *

Вернемся тем временем к голубым экранам: «Райдерс» отодрали «Бронкос», на которых все ставили и которым теперь самим пора объявлять «Красную Готовность». Их хваленая защита трещала по швам, их просто драли во все щели.

– Джордж Буш намного круче Рузвельта, – говорит мой адвокат. – Если бы только мы могли быть с ним сейчас.

– Да ну ты гонишь, дура, – фыркнул я. – Если бы Тедди Рузвельт дожил бы до наших дней, он со стыда бы от этой страны удавился своими руками.

– Ну и что? В Бостон мне завтра надо по любому, – пробормотала она. – Будут завтра самолеты-то летать?

Как раз в этот момент футбол снова прервали – на этот раз для коммерческой соцрекламы по поводу ужасов, связанных с потреблением марихуаны.

– Боже ж ты мой, – сказала она, – теперь они скажут, что, скурив этот косяк, я совершаю особо тяжкое преступление, убийство федерального судьи, черт его возьми, и оно карается высшей мерой наказания – электрическим стулом!

– Ты права, – отозвался я. – А если ты попробуешь предложить эту маленькую гадость мне, то меня обвинят в заговоре на покушение на федерального судью.

– Ну что же, видать, придется нам бросать курить эту дрянь, – сказала она, протягивая мне косяк. – Ну а как еще я могу расслабиться после этого жуткого дня в суде?

– Никак, – сказал я. – Уж во всяком случае, не при помощи ксанакса[1].

Губернатор Флориды только-только приговорил свою дочь к тюремному заключению за то, что она попыталась купить ксанакс.

Хватит уже о наркотиках, а? Теперь-то ведь и за разговорчики такие посадить могут. Времена меняются, и еще как, да все не к лучшему.

* * *

Мне нравится эта книга, особенно нравится название, которое отлично суммирует всю гнойную суть жизни в США в эти проклятые первые годы постамериканского века. Только с блядей и идиотов станется не признать этого.

Можно, конечно, сказать, что всем этим калом мы обязаны семейке Буш из Техаса, но сказать так – значит слишком все упростить. Буши – всего лишь подставные фигуры растленного, кровожадного картеля богомазов и безумных богатых магнатов, которые правят этой страной вот уже лет 20 и собираются еще лет 200 продолжать в том же духе. Они умеют отдавать приказы, и они не задают слишком много вопросов.

Реальная власть в Америке принадлежит шайке олигархов, состоящей из сутенеров от политики и бизнеса и священников, которым решительно не нужна никакая Демократия, не говоря уже о честности или хотя бы деревьях – хотя, возможно, следует сделать исключение для тех, что растут в их собственных дворах. Они поклоняются деньгам, могуществу и смерти. Идеальное решение всех проблем нации для них – это новая Столетняя война.

Грядущее фашистское полицейское государство никому не покажется фунтом изюма, и меньше всего – людям типа меня, которые не испытывают ничего, кроме презрения к трусливым любителям облизывать флаг по поводу и без, которые будут рады отдать навязшую им в зубах свободу, чтобы жить со своей порцией жратвы в опутавшей всю страну паутине лжи и «свободы от страха».

Хо-хо-хо. Тут давайте остановимся подробнее. Свобода – устаревшее понятие в этой стране, вчерашний день. Вышла, вишь, из моды. Единственная свобода, на которую мы можем претендовать сегодня, – это свобода от Идиотизма. Остальное не важно.

* * *

Моя жизнь – полная противоположность буржуазному покою и безопасности, я горжусь этим, и мой сын гордится этим, и мне этого вполне достаточно. Я собираюсь продолжать в том же духе, не сбрасывая оборотов; но я никогда не порекомендовал бы то же самое остальным. Это было бы жестоко, безответственно и неправильно, совсем не в моем духе, короче.

Уупс, все, ребята. Время вышло. Извините. Счастливо.

ХСТ

P.S. «Разница между почти верным словом и правильным словом – как между светлячком и молнией».

Марк Твен

Часть первая

Когда бытие становится странным, странность становится системой

Нет никаких шуток.

Правда – самая смешная шутка на свете.

Мохаммед Али

Почтовый ящик: Луисвилль, лето 1946 года

Я рос в приличной семье и, как все мои друзья, искренне полагал: полицейские – наши друзья и защитники. Человек с полицейским значком служил для нас символом непреложного авторитета. Никто и не пытался спросить: почему, собственно? Это же один из тех неуместных вопросов, которые лучше оставить при себе. Его мог задать лишь Подозреваемый в черт знает чем или, что еще того хуже, тот, кто давно уже сидит за решеткой. Так что спорить тут особо не приходилось.

Мое первое столкновение с ФБР произошло, когда мне исполнилось 9 лет. Двое агентов с мрачными рожами явились к нам домой и до оторопи напугали родителей, заявив, что я являюсь «главным подозреваемым» в деле о вышвыривании ящика Федеральной Почты под колеса мчащегося на полной скорости автобуса. Это не что иное, как Государственное Преступление, твердили они, оно влечет за собой тюремное заключение сроком на пять лет.

– Нет, нет! – взвыла тогда моя матушка. – Только не в тюрьму! Это безумие! Он же всего лишь ребенок, он не знал, что делал.

– Предупреждение совершенно ясно напечатано на ящике, – сказал агент в сером костюме. – Он достаточно взрослый, чтобы уметь читать.

– Совершенно не обязательно, – резко возразил мой отец, – откуда вы знаете, что он не слепой или не слабоумный?

– Ты слабоумный, сынок? – спросил меня агент. – Или ты слепой? Может, ты только притворялся, что читал газету? – Он указал на «Louisville Courier Journal», валявшийся на кровати.

– Только спортивную страницу, – объяснил я ему. – Остальное читать невозможно.

– Ну, вот видите, – сказал отец. – Я же говорил, что он слабоумный.

– Незнание законов не освобождает от ответственности, – парировал агент, щеголявший в коричневом костюме. – Порча имущества почты Соединенных Штатов – это преступление, попадающее под действие уголовного кодекса. Почтовому ящику нанесен серьезный ущерб.

Почтовые ящики, помнится, были здоровенными. Тяжелые железные сейфы, крашенные в зеленый цвет, они высились как верстовые камни римлян на обочинах дороги. Их очень редко передвигали, если такое вообще когда-то случалось. Я вырос достаточно, чтобы самостоятельно дотянуться до щели для писем, но едва ли мне было под силу повалить эти ублюдочные ящики прямо под автобус. Понятно, что в одиночку я никак не мог провернуть это грязное злодейство, и именно поэтому они и приперлись: чистосердечное признание, а также имена и адреса. Они уже знали, что я виновен, поскольку остальные подозреваемые меня уже застучали. Отец схватился за голову, и я увидел, что мама заплакала.

Конечно, я это сделал, и не без посторонней помощи. Операция была тщательно спланирована и продумана со всей взвешенностью и предусмотрительностью, на которую только способны умненькие девятилетние мальчики, располагающие массой свободного времени и неутоленной жаждой мести. Мстить мы собирались тупому и наглому водителю, который захлопывал двери, едва завидев нас на близлежащем холме, так что приходилось слезно умолять его открыть их нам… Он работал недавно, должно быть, взяли какого-то дебила на замену обычному водителю – доброму и отзывчивому, у которого всегда находилось несколько секунд, чтобы дождаться детей, спешащих в школу. Все окрестные ребята считали, что новый водитель – свинья и садист, заслуживающий примерного наказания. Мы, учащиеся Хоукс, выполняли свой долг, а не занимались пустым баловством.

Чтобы сделать все, как положено, нам были нужны веревки и шкивы и совсем не нужны свидетели. Мы наклонили железную махину так, чтобы она зависла, накренившись, и в нужный момент грохнулась прямо под колеса этому болвану, когда, как обычно, он принесется на остановку с недопустимо высокой скоростью. Вся система приводилась в действие при помощи 15-метровой «невидимой» лески, на другом конце которой мы и притаились в кустах, ожидая условленного сигнала.

Все сработало идеально. Ублюдок прибыл точно по расписанию и, уж конечно, так несся, что не успел затормозить, когда эта железная хреновина рухнула ему под колеса… Раздался невообразимый грохот, будто партизаны пустили под откос эшелон с фашистами. По крайней мере так оно мне запомнилось. Самый стремный шум, который мне когда-либо доводилось слышать. Люди с воплями повыскакивали из домов, как перепуганные куры. Они орали друг на друга, а водитель тем временем выполз из кабины и рухнул на ближайшем газоне… Автобус шел пустой, все-таки самый конец линии. Водитель не пострадал, но осатанел от ярости, увидев, как мы сползаем с холма и мчимся по близлежащей аллее. Так что он отлично знал, кто над ним так подшутил, да и жившие по соседству люди, пожалуй, тоже хорошо все это знали.

– К чему запираться, Хантер? – спросил меня один из агентов ФБР. – Мы отлично знаем, что в субботу происходило на этом углу. Твои дружки уже во всем признались, сынок. Они донесли на тебя. Мы знаем, что ты сделал это, так что не стоит врать нам и пуще прежнего ухудшать свою участь. Ведь приличным деткам вроде тебя нечего делать в тюрьме нашего штата. – Он снова улыбнулся и подмигнул моему отцу.

Тот немедленно зарычал:

– Скажи же Правду, черт побери! Не лги этим людям. У них есть свидетели!

Агенты ФБР мрачно кивнули и чуть двинулись вперед, как будто уже изготовились тащить меня в темницу.

Так пришел один из волшебных моментов моей жизни, определивший многое из того, что случилось позже. Как и любой 9-летний мальчик, выросший в 40-е годы после Второй Мировой Войны, я, как сейчас помню, подумал: «Да, ну вот теперь и все. Они из ФБР и…»

ШВАХ! Словно недалекая молния ярко разрезает небо и все вокруг, проходит несколько секунд, прежде чем до вас докатится раскат грома… Однако когда тебе 9 лет и перед тобой стоят двое взрослых вооруженных агентов ФБР, собирающихся тащить тебя в Федеральную тюрьму, несколько секунд могут показаться всей оставшейся жизнью. Именно таким теперь я вспоминаю то мгновение – как миг между молнией и раскатом грома. Они держали меня прямо за яйца. Я был Виновен. К чему отрицать это? Сознаться Прямо Сейчас, отдаться на их милость, или…

А если? А если я не признаюсь? Интересный ведь какой вопрос. Я был любопытным мальчиком и решил извернуться ужом и опробовать и эту возможность.

– Кто конкретно? – спросил я. – Кто показал на меня?

Достаточно обычный вопрос, при таких-то обстоятельствах. В самом деле, интересно же, кто из моих лучших друзей и кровных братьев в этом вшивом Хоуксе не выдержал давления и выдал меня? Отдал на растерзание этим помпезным громилам-козлам, этим жабам с их значками и пластиковыми карточками в бумажниках, на которых написано, что они работают на Дж. Эдгара Гувера, представляют тут Закон и, стало быть, обязаны утащить меня в кутузку, просто полагаясь на «слухи, гулявшие среди соседей». Чтобы мои парни обделались и донесли? Нет. Это невозможно.

Во всяком случае, это не слишком вероятно. Да черт побери, никто в Хоуксе не станет доносить мусорам. Тем более на Президента. На Меня то есть. Так что я спросил еще разок:

– Свидетели? Какие конкретно у вас есть свидетели?

* * *

Насколько я помню, этим все и закончилось. Мы обозрели мгновение тишины, как выражался мой старый друг Эдвард Беннетт Уильямс. Никто не издавал ни звука – особенно я, – пока наконец мой отец не нарушил напряженную тишину, и теперь в его голосе слышалось изрядное сомнение:

– Думается, мой сын прав, офицер. С кем именно вы говорили? Я и сам собирался об этом осведомиться.

– Не Дьюк же! – вскричал я меж тем. – Он с батей уехал в Лексингтон! И не Чинг! И не Джей!

– Заткнись! – шикнул на меня отец. – Сиди тихо и дай мне спокойно со всем этим разобраться.

Так все и кончилось, пацаны. Мы больше никогда уже не видели этих агентов ФБР. Никогда. Тогда я получил отличный урок: никогда не верить первым словам, с которыми мусора подкатили к тебе, особенно если речь идет о том, что ты виновен в преступлении. Возможно, все не так очевидно, как они говорят. Возможно, они просто блефуют. Возможно, ты просто невиновен. Возможно. Закон ведь – до того туманная штука… Так что никогда не верьте легавым.

Так или иначе, никого тогда не арестовали. Агенты убрались восвояси, ящик водрузили на его крепкие железные ноги, и мы уже никогда больше не видели ту пьяную свинью, что подменяла нашего прежнего водителя.

Вы сделаете это снова?

В этой истории не содержалось никакой морали – во всяком случае, для умных людей, – однако она научила меня ряду вещей, не раз сгодившихся впоследствии. Одна из них – это разница между Моралью и Мудростью. Мораль – преходяща. Мудрость – вечна. Хо-хо… Обдумайте это сегодня перед сном.

После этой истории с почтовым ящиком, к примеру, я узнал, что ФБР не непобедимо, а это уже совсем неплохо для девятилетнего парня в Америке. Не случись этого, я вырос бы другим человеком, повзрослевшим и сформировавшимся при совершенно других обстоятельствах. Я бы не толковал с вами в таком тоне, не сидел бы сейчас перед этой чертовой пишущей машинкой в 4:23 утра, с пустым стаканом под боком, не прикуренной сигаретой во рту и голой бабой, горланящей «Порги и Бесс» в телеке на другом конце комнаты.

На одной стене я вижу двухметровую двуручную пилу с двумя сотнями острейших зубьев и надписью «ОТКРОВЕНИЯ ЛУЧШЕЙ В МИРЕ ЖОПЫ С РУЧКОЙ», начертанной размашистыми золотыми буквами прямо по ржавому полотну пилы… На одном конце пилы висит мумифицированное копыто лося, а также чудным образом раскрашенная деревянная птичка, привезенная из России, которая якобы приносит мир, счастье и процветание для всех, кто под нею ходит.

Эта странная птичка провисела тут 15 весьма экстремально насыщенных лет; без сомнения, из сентиментальных соображений, но сегодня я первый раз решил задуматься над ее ролью в моей жизни. Приносила ли счастье эта древняя деревянная поделка из России? Или, напротив, несчастье приносила? Должен ли я оставить ее своему сыну, своему внуку? Или лучше отволочь ее во двор и казнить, как шлюху-предательницу?

Вот это Настоящий вопрос. Должна ли эта птичка остаться и служить объектом поклонения для последующих поколений? Или заслуживает жестокой смерти за то, что принесла мне несчастье?

Один из аспектов этого вопроса серьезен аж до жути. Не подоспела ли пора проверить Счет? А что, если окажется, что я – Лузер? Э, давайте станем тут поосторожнее. Мы вступили в опасные края.

Ну да ладно. На самом-то деле я не ищу судей. В конце концов, каким же надо быть дремучим туземцем, чтобы верить во все эти дерьмовые талисманы.

* * *

Вдруг я услышал, как в кабинете завизжала Анита, да так, будто бы загорелось полдома разом. Отлично, подумал я. Вот и нашлось, чем заняться. Я потянулся за 8-килограммовым огнетушителем, стоявшим у двери, надеясь наконец-то развлечься по-настоящему.

Оказалось, ничего подобного. Анита вылетела из-за угла с компьютерной распечаткой в руках.

– Президент пригрозил захватить нефтяные поля в Саудовской Аравии, если они не помогут нам в борьбе со Злом Терроризма, – захватить поля при помощи войск!

Она выглядела так, будто объявили о начале Четвертой Мировой войны.

– Это безумие! – вскричала она. – Мы же не можем так просто вторгнуться в Саудовскую Аравию!

Я обнял ее и переключил телек на CNN. Министр обороны Дональд Рамсфельд, размахивая руками перед камерой, обличал эти слухи как «полную чушь» и через слово обещал «обнаружить и обезвредить» всех, кто допускает эти «безответственные утечки» из недр Пентагона. Он явно хотел Наказать хоть кого-нибудь прямо сейчас. Конечно же, США не собираются объявлять войну Саудовской Аравии, своему близкому и верному арабскому союзнику. Это же безумие.

– Не обязательно, – заметил я, – во всяком случае, до тех пор, пока эти полудурки не напортачат чего похуже и Буша не сожгут на столбе у Белого Дома. «Разумно» – это когда есть богатство и власть, «безумие» – это бедность и слабость. «Разумно» богатых гуляет на свободе, «безумие» бедных сидит за решеткой. Res Ipsa Loquitur[2], Аминь, Cчастливо…

* * *

Ну ладно, что-то мы отвлеклись, верно? Хватит уже про этих угашенных гашишем безумцев. А вот что будет, если птица скажет, что я ошибаюсь и ошибался всю свою жизнь?

Знаете что, это ведь не так уж и приятно – сидеть тут одному и в очередной раз готовиться окончательно определиться с Президентом Соединенных Штатов Америки, поставившим нас на грань войны со всем исламским миром… Нет. Я же стану изменником, опасной Угрозой Безопасности, того и гляди Террористом, чудовищем и преступником в глазах Закона.

Ладно, ближе к делу. Что могу сказать: мы в этой стране добрались до чертовски важной развилки, очередного противостояния правильного и неправильного, очередной необходимости решить – «на чьей ты стороне?». Что-то типа наклейки на бампере: «ТЫ РАЗУМЕН ИЛИ БЕЗУМЕН?»

Этот вопрос приходит мне на ум едва ли не ежедневно, как некий пункт в анкете. Обычно я ставлю галочку в разделе «разумен», и как раз поэтому я до сих пор жив, на свободе и сравнительно неплохо обеспечен.

* * *

В этой стране несусветная чушь задерживается в школьных классах и судах надолго. Странные мифы и дурацкие истории – вот те монеты, которые ходят в королевстве нашей культуры, они же – пароли и ключи, необходимые для выживания. Ведь даже самым последним мерзавцам стоит задуматься, прежде чем отправлять свое дитя в школу, если оно исполнено ненавистью к Санта-Клаусу, Иисусу и Регулярной Чистке Зубов. Это нечестно и несправедливо по отношению к ребенку. Очень скоро его (или ее) начнут избегать и остерегаться, как прокаженного, причем не только ученики, но и учителя, и он никогда не придет домой с хорошими оценками. Очень скоро дитятко начнет носить длинный черный плащ и отпускать зловещие шутки по поводу оружия массового поражения.

Странное поведение естественно для умных детей, совершенно как любопытство – для котят. Для меня это не являлось секретом, пока я подрастал в Кентукки. Жажда приключений обуревала меня и вскоре привела в лабиринт экспериментов над поведением, которые не на шутку озадачили моих родителей. Ребята меня уважали, неплохие оценки, казалось бы, сулили пристойное будущее, и в то же время мой мрачный юмор уже в те годы пугал некоторых взрослых так, что они старались меня избегать.

Я рос малолетним правонарушителем. Я был Билли Кидом Луисвилля: мне нравилось воровать, крушить, пить алкоголь. Все это необходимо, если уж ты решил стать преступником. В шестом классе меня избрали начальником Патруля Безопасности – тех самых ребят с бейджиками, которые присматривают за порядком в школе во время перемен и после занятий. Считалось, что это очень почетный пост, и наша классная разъярилась, узнав о моем избрании.

– Это ужасно, – сказала она. – Этому Хантеру ничего нельзя доверять. Он же просто маленький Гитлер.

Я не очень-то понял, что она имела в виду, но рассудил, что речь шла о том авторитете, которым я пользуюсь у остальных школьников. И что для блага общества, возможно, придется сделать мне лоботомию.

Уже в детстве я не сомневался, что мне предстоит жить среди изгоев, людей вне закона. Я вечно оказывался против, против любого большинства. Считается, что жить таким образом не очень-то легко, и это чистая правда. Я честно всех предупреждаю: далеко не все приспособлены к Жизни Вне Закона.

Меня арестовывали, да, но только за те вещи, которые я никогда не совершал. Да и то – все эти «преступления» произошли совершенно случайно. Я оказывался в неправильном месте в неправильное время, да еще и проявлял излишний энтузиазм. Это та самая черта характера, с которой мне особенно трудно совладать.

* * *

Наверняка каждой культуре необходим некий Бог Непослушания, и, сдается, в настоящий момент я выполняю схожие функции. Кто знает, отчего бы и нет. Я никогда не изучал специально подобные материи, но эта мысль пришла мне в голову, когда я читал статью Питера Уитмера в номере «Saturday Review» за январь-февраль 1984-го.

На ум сразу пришли Лоно, Робин Гуд, Бахус, греки со всеми их пухлыми молоденькими мальчиками, ирландцы и их фанатичное пьяное поклонение проклятым, отверженным героям… Господи, кажется, даже у шведов было нечто вроде такого Бога.

Однако Библия не упоминает о хороших отступниках, стоявших Вне Закона, так мне думается, – во всяком случае, Церковь и ее прихвостни продолжают твердить о неотвратимом наказании для всех грешников. Библия не делает исключения даже для благородных социальных отщепенцев. Они тоже будут брошены в Озеро Огня. Наказание неизбежно. На хуй пошли все эти козлы.

(ВЫНУЖДЕННАЯ ПАУЗА)

Простите, мне тут позвонили из Нью-Йорка, журнал «Newsweek». Хотели знать, что я думаю о «шокирующей сделке Мутомбо-Ван Хорн», которая состоялась сегодня и теперь полностью изменит баланс сил на Востоке в НБА, – а я обо всем об этом имею самое отдаленное представление. Что за фигня, думаю. Они что, решили, я знаменитый спортивный обозреватель?

– Сделка совершенно бессмысленная, – сказал я в трубку. – Это то же самое, что выкладывать 300 баксов за старый матрас.

Ну а потом парня, который звонил мне, кто-то куда-то отозвал, и он бросил трубку. Ну и что с того? Не очень-то и хотелось с ним беседовать. В конце концов, я тут серьезным делом занимаюсь, да и Анита проголодалась. Самое время прокатиться.

* * *

На великом американском западе есть девять по-настоящему экзотических городов, но Томасвилль, Колорадо, определенно не относится к их числу. На город легло мощное и неотвратимое проклятие Ричарда Никсона, подписавшего в 1970-м закон о защите окружающей среды. Оба местных нефтеперерабатывающих завода под эту сурдинку моментально закрыли, потому что их нефтехранилища, которым давно перевалило за 50 лет, напрочь проржавели и пропускали целые тонны бензина в величавые волны реки Фрайинг Пэн, некогда известной как отличное место для рыбалки.

30 миль крутого подъема на Томасвилль мы одолели примерно за пять часов. Я вел свою Красную Акулу – модернизированный «Чеви Кэпрайс-454», 1973 года, с укрепленными окнами, сиденьями с подогревом и максимальной скоростью 135 миль – но только не по извилистой двухполосной проселочной дороге, которая все время идет круто вверх. Это маршрут не для слабонервных – начинаясь в летней жаре посреди персиковых деревьев, он ведет через редкую поросль высокогорья, к снежным вершинам, где бродят дикие звери, а человек может выжить лишь с большим трудом. Это маршрут к леденящему кровь Хагерман Пасс.

Но об этом чуть позже. Мы ведь едва не ломанулись вперед собственной истории, а так поступают одни только засранцы…

* * *

Мы уже почти приехали в Томасвилль, как вдруг я увидел скопище полицейских мигалок, а также копа, стоящего посреди дороги и размахивающего красным флажком.

– Господи Иисусе, – пробормотал я. – Это еще что за нахухоль?

Анита закопошилась, пытаясь спрятать бутыль вина объемом в полгаллона, а это не так уж просто в огромной красной машине с открытым верхом и полуголой девушкой на заднем сиденье. Люди-то смотрят.

Так или иначе, вскоре мы узнали о «новой директиве, прямо из Вашингтона пришла», согласно которой предписывается держать бродяг, иностранцев и прочую шваль подальше от всех Национальных Парков нашей нации, поскольку они разводят там костры, распространяют чуму и чего еще этим грязным террористам придет в голову. Они – Зло в чистом виде, дикие люди, и их необходимо арестовать, пока они не спалили всю эту чертову страну.

Я никогда не испытывал предубеждений по отношению к иностранцам, а вот среди моих сограждан эта психическая болезнь, сродни нервному срыву, давно уже приобрела характер повальной эпидемии. Вначале это выглядело ОТВРАТИТЕЛЬНО, потом ОСТОЕБЕНИЛО И ЗАХОТЕЛОСЬ СБЛЕВАТЬ.

* * *

Большинство людей бывают счастливы по пятницам, но вчера мне было не до смеха. Это оттого, что как раз вчера я поехал в горы, чтобы выяснить ситуацию с противопожарной техникой в жалкой горной деревушке Томасвилль, затерянной в глубине Национального Парка, охваченного пожарами, проносящимися от холма к холму и уничтожающими все на своем пути.

* * *

Красный Петух – страшная вещь, особенно при близком рассмотрении. Однажды с ней столкнувшись, вы уже никогда не забудете эту панику, этот жар, этот оглушительный рев пламени в вышине. Мне становится не по себе всякий раз, как подумаю об этом. Если замерзнуть до смерти – самый элегантный способ смерти, то сгореть в лесном пожаре – определенно самый страшный и неприятный. Будьте настороже. Огонь подобен молнии: они оба убивают, хотя молния делает это быстрее. Это такой бесповоротный ШВАХ без малейшего предупреждения, – и все, нет тебя как не было, затраты на похороны минимальные.

Пережить удар молнии – это даже хуже, чем погибнуть от нее, если верить выжившим (вернувшимся из мертвых, точнее говоря). 8 000 000 000 вольт – слишком круто для хрупких тканей человеческого организма. Такой заряд поджаривает каждый орган на своем пути, начиная с кровеносных каналов и заканчивая мочеполовой системой, не исключая клеток мозга, поджаривает до состояния подгоревшего бекона.

Моего друга Текса как-то шибанула молния, в один мрачный полдень, на парковке, что недалеко от таверны «Вуди Крик».

– Она выбила из меня все дерьмо, – рассказывал он потом. – Меня отшвырнуло на пятнадцать метров, через дорогу и через забор. На сорок минут я отрубился, а когда очнулся, от меня воняло жареным мясом.

Я был там в тот день и подумал, что прямо перед моим носом взорвалась бомба. Я отрубился тогда на какое-то время, не очень надолго. Очнулся уже в сверкающей темно-синего цвета «скорой» в компании двух медиков, практикующих под руководством местного шерифа.

– О’кей, ребята, – сказал я им спокойно. – Шутка удалась. Давайте не будем теперь нервничать. Ну-ка, выпустите меня отсюда, джентльмены, – прохрипел я. – Меня немного мутит, но, думаю, это сейчас пройдет. Руки прочь от меня, свиноебы!

Без сомнения, для стороннего уха прозвучало грубовато, но на самом деле я не стремился никого обидеть. Эти люди хорошо меня знали.

* * *

Обычно вечер пятницы в этих краях – расслабленное и счастливое время, но только не сегодня. Я живу в горах, на высоте 8000 футов, то есть на высоте в полторы мили. Там, где «целебный горный воздух», как вякают рекламные брошюрки. Здесь легкие становятся больше, а кровь – жиже, и недвижимость делается подозрительно дорогой. Жизнь тут никогда не была конфеткой, но теперь, когда этот новый век выплеснулся на нас, будто где баллон с гноем прорвало, наши горы превратились в нечто вроде безжалостного ада.

Согласно сообщениям «The New York Post», весь штат Колорадо охвачен огнем, а местный губернатор-республиканец воет, точно баньши, о гибели штата таким, как мы его знали, причем еще до конца этого лета.

Этот момент наступил через 90 дней, где-то недалеко от 11 сентября 2002 года, всего один ужасный год после того, как эти глупые мудаки снесли с лица земли ВТЦ… к этому моменту мы уже ввяжемся в войну, а если кто-то будет против, ему придется несладко.

* * *

Настоящая молния порой может шарахнуть при действительно странных обстоятельствах. Много лет назад 19 (девятнадцать) членов семьи Стрэндж в Северной Каролине попали под удар в один момент – все они стояли, опершись на хорошо проводящий железный забор, и созерцали фейерверк в честь 4 июля. Все они выжили, хотя и сильно пострадали. Смахивает на случай из Ветхого Завета или на пример экстремально плохой кармы для тех миллионов нехристиан, к которым я отношу и себя. Признаться, я стараюсь избегать всех сект и ритуалов, всего, что связано с Христианской Церковью.

Я видел, как тысячи священников, епископов и даже сам папа превращаются в охватившую весь мир сеть воров, извращенцев и содомитов, которые безжалостно трахают детей обоих полов, приговаривая, что это им святое воздаяние за первородный грех.

Я видел, как иудеи несутся, как безумные, по Палестине, подобно жаждущим крови зверям, и как шесть миллионов безмозглых баптистов требуют смертной казни без суда и следствия для всех язычников, и иностранцев, и людей вроде меня, которые не молятся с ними в тех гнусных маленьких грязных сараях, которые они зовут церквями. Они напоминают мне орду пищащих крыс, бегущих из подвала горящего дома, и мне не хотелось бы оказаться в их числе. В самом деле, у меня есть своя вера и собственные боги для поклонения, и я преданно служу им уже десять тысяч лет, как самые лучшие атомные часы на вечной батарейке.

Эй-эй! Сдается, я встрял в некие мстительные дрязги, а ведь это совсем не то, что нам сейчас надо, верно? Так что давайте оставим мудрость на потом.

* * *

Итак, мы с Анитой ехали вверх, в горы, чтобы сверху лично обозреть тот огненный шторм, который должен уничтожить половину жителей штата к концу лета… Официально весь Колорадо охвачен огнем, во всяком случае, так полагает Губернатор и те сердобольные люди в Вашингтоне, что дали ему 35 миллионов долларов на Восстановительные Работы и Оборудование для Борьбы с Огнем, которая обещала стать бесконечной.

В пятницу утром шериф позвонил мне и попросил исследовать этот вопрос.

– Ты должен будешь поехать в Томасвилль, – сказал он мне. – Куда нам эвакуировать людей, когда огонь доберется до нас? Езжай наверх и разберись, что там происходит. Загляни заодно на Водохранилище. Боюсь, как бы нам без воды в этой долине не остаться.

«Почему бы и нет?» – подумал я. Берем наш красный «кадиллак» с открытым верхом и побольше хорошего джина. Все, за что берешься, следует делать правильно.

* * *

Прошло уже несколько дней с тех пор, как я в первый раз услышал историю о «бандах вооруженных до зубов евреев, которые рыщут по окрестностям и мудохают каждого, кто хоть немного похож на араба».

– Боже, боже, – бормотал я тогда себе под нос. – Евреи не водятся на такой высоте. В эту историю вкралась какая-то ошибка.

Так что мы решили направиться в Томасвилль в первую очередь. Мне хотелось посмотреть, что там происходит, Аните тоже… а тут еще и шериф все о том же, так что дело пошло. Ему не потребовалось выдавать мне какие-нибудь верительные грамоты, поскольку я избирался Коронером этого округа в течение 20 (двадцати) лет… а ведь в Колорадо Окружной Коронер – единственное официальное лицо, обладающее полномочиями арестовать шерифа.

Таково одно из ключевых положений моей пресловутой мудрости: Политика – это искусство контролировать свое окружение. Разумеется. Никогда не забывайте об этом, чтобы однажды не пасть жертвой своего окружения. Богатые ублюдки и подонки-адвокаты способны отравить жизнь хуже любого араба, и ваша участь окажется сходной с участью восьмого шара в одной из провинциальных бильярдных недалеко от Атланты: оп, укатился – и нет его. Так что шутки в сторону.

И так уже заболтались. Ведь евреи не играют в пул, равно как и арабы. Это же люди племен, мыслят они примитивно. Их генетический императив приказывает им убивать друг друга, и остается только ему следовать. А может, источником всех этих диких импульсов служит не что иное, как Библия. Ведь Библия не прощает. Во всей книге нет и щепоти милосердия или юмора. Ни единой.

Подумайте об этом, ребята. Покажите мне хоть один смешок, хоть одну чертову шутку в этом сочинении.

Люди часто спрашивают меня, верю ли я в Бога, или последнюю инстанцию справедливости, или четко очерченный индикатор, который определяет мои «за» и «против» в этом мире. Хо-хо. Это слишком глупо, чтобы даже задумываться, – глупо примерно в той же мере, что и знак «ВХОД ТОЛЬКО ДЛЯ БЕЛЫХ» на жемчужистых вратах Рая.

Хотя и не вполне так. Не поймите меня неправильно, парни. Это просто разнузданная «фигура речи», неудачная метафора. Мы ведь Искусством тут занимаемся, а не Законом. Если бы тот фрик, что написал Книгу Откровения, однажды попался и его отправили бы в темницу за все те угрозы, которые он бросал человечеству, то Военный Трибунал не оставил бы от него и мокрого места. Туда тебе и дорога, Джонни, то есть Иоанн, ты все равно никогда нам не нравился. Счастливо.

Свидетельница I

Далеко не все понимают подлинное значение слов «попасть в Систему». Это юридическое понятие, которое зачастую можно услышать в кулуарах полицейских конгрессов или на судебных слушаниях, в воняющих потом судах больших городов. Что-то типа: «Пришло время, судья, лишить этого переполненного скверной преступника свободы и предоставить его Системе».

Мы говорим тут об Уголовной Системе, и если вам довелось иметь с ней дело хотя бы однажды, то какая-то часть вашего мозга будет думать о ней постоянно, всю оставшуюся жизнь. Это что-то вроде пиявки, незаметно присосавшейся к вашей спине… Да спросите хотя бы Билла Клинтона.

Некоторые называют это реабилитацией, но…

* * *

Убийство полицейского – это всегда громкая новость, за исключением тех случаев, когда полицейские убили своего же, но такие сообщения доходят до прессы изредка и лишним шумом не сопровождаются. Братство блюстителей порядка становится очень строгим, если речь заходит о шумихе вокруг них в прессе. Среди адвокатов, занимающихся уголовным правом, есть неписаное и основополагающее правило: «Прежде всего, адвоката нельзя упрятать за решетку». Это правило не так-то легко заметить, ведь по правилам адвокат сам является офицером суда.

Никогда не упускайте из виду этот факт, если вас формально обвиняют – в чем угодно, от воровства в магазине до убийства. Теперь вас собираются Приговорить и Наказать в любом случае, за какое-либо нарушение любой из статей уголовного кодекса. Закон уже не на вашей стороне, если вы сидите на скамье подсудимых. Они тут, чтобы сцапать вас, и сделают это быстро, если только вы не будете наготове.

«Тот, кто предстает перед Законом, держит за уши волка», – сказал некогда Роберт Бертон, и я привел тут эту цитату, как весьма насущное предупреждение для наших приближенных к военным условиям. Сейчас 2002 год. Американский Век закончился в 2001-м. Они были очень Пунктуальны, ведь Фашистский менталитет не способен выжить без брутальной пунктуальности. Никогда не опаздывать, из страха быть обвиненным в Нестандартном Поведении и быть Преданным Системе. БУМС! БАМС! … Зиг Хайль! Кто тут Бог? Босс – это Бог, а вот ты – нет… Эй, скотина, да ты же Никто! Ты Виновен! Ты хуже дерьма последнего из животных!

Тааак точно, Босс! Я сделаю все, что вы скажете, только не сажайте меня в тюрьму. Я виновен. Я сделаю все, что вы скажете.

* * *

Стояла холодная и темная зимняя ночь, когда свидетельница впервые постучалась в мой дом. Крупная женщина, около 35 лет – темные волосы, длинные ноги, со вкусом созданные силиконовые груди. Некогда она работала в Южной Калифорнии, снимала порнуху. Не самая худшая работа из тех, что доступны в Л.А., особенно если у вас есть природный талант и предрасположенность, как раз как у этой дамы. Я сразу же ее узнал.

Я знаком с Секс-Бизнесом. Некогда даже работал Ночным Менеджером в знаменитом кинотеатре «O’Фаррелл» в Сан-Франциско, два года кряду, и до сих пор у меня наметанный глаз на такого рода девчонок. Проплясав 2000 ночей голой у всех на виду, они приобретают какую-то особую радиацию. Люди секс-бизнеса сразу узнают друг друга. На них будто бы стоит логотип брэнда «ХХХ».

Не такой уж отталкивающий и недружелюбный брэнд. Получше шрама на щеке или татуировки на заднице, гласящей: «СОБСТВЕННОСТЬ АНГЕЛОВ АДА». Задница с такой наколкой никогда не пошла бы в стрип-барах Нэшвилла или Толедо. Посетители почувствовали бы себя уязвленными. Известно к тому же, что именно те, кто оставляет в подобных местах большие деньги, с большим подозрением относятся к девицам, которые катались вместе с «Ангелами Ада». Метка бизнеса XXX – это больше показатель отношения, чем брэнд или отталкивающая татуировка.

«O’Фаррелл» когда-то назвали «Карнеги-Холл публичного секса в Америке». Вполне подходящее место работы в эти обезумевшие от сребролюбия годы, последовавшие после Рейгановской Революции. Мы всегда держали наготове сотню девочек, и еще больше их значилось в нашем «листе ожидания». Голые бабы шли в те годы на «ура». Теперь эту эпоху называют «Золотым веком порнографии»: фильмы снимали при ярком свете софитов на обычную целлулоидную пленку.

«Глубокая глотка» и «За зеленой дверью» по-прежнему собирали толпы мужчин и женщин в респектабельных кинотеатрах по всей стране. Оральный Секс стал мейнстримом, его обложили налогом. Бабло полилось рекой, и секс царил повсеместно, 24 часа в сутки. Порошковый кокаин стал самым употребительным наркотиком, впрочем, ЛСД-25 все еще пользовался успехом среди безтормозных граждан, пользующихся средним достатком.

20 свихнувшихся на сексе лет, что пролегли между изобретением противозачаточных таблеток и эпидемией СПИДа, – дикая и оргиастическая пора, и мне она нравилась.

Эх, это все случилось так много лет назад, по крайней мере теперь так кажется. Отличное время для тех, кто молод и беззаботен, когда ты все еще мог повести свою девушку в кино, не опасаясь быть избитым незнакомцами, которые затем потребуют у них отсосать. Эти штуки начались с приходом демократов, которые быстро сообразили, что попасться на содомии в Вашингтоне – верный способ переизбраться в таких штатах, как Арканзас и Калифорния. Когда бы не закон, запрещающий одному президенту оставаться более чем на два срока, Билл Клинтон по-прежнему сидел бы в Белом Доме, а над нами не довлел бы страх.

Хотя, может, и нет. Есть и другая школа критической мысли, которая утверждает, что Билла просто убрали бы, рыпнись он по поводу третьего срока. «Техасская мафия никогда бы этого не допустила, – считает мой приятель Кертис. – Его бы просто удалили, как гнилой зуб». Возможно, надо вырасти в Техасе, чтобы вполне понимать подобный ход мысли, но кто его знает. Техас ведь – не единственный штат, где живет много богатых мерзавцев, одержимых дурацкими идеями. С некоторыми из них я накоротке знаком, но даже если человек приятен за парой коктейлей, это вовсе не удержит его от отвратительных поступков. Жестокость и извращение – самое обычное дело в нефтяном и порнобизнесе.

На самом деле эти истории давайте отложим на потом, а пока что вернемся к женщине, которую я начал было описывать. Ее зовут Гейл, но по ряду соображений мы лучше будем звать ее Джейн. Еще бы – ведь назови я ее Гейл, геморроя от адвокатов потом не оберешься.

Мы будем называть ее Свидетельницей, тем более что это имя очень подходит ей по сюжету развернувшейся драмы. Некоторые называли ее Жертвой, но не очень-то долго.

Я не знал Свидетельницу лично, а вот она, по-видимому, знала меня совсем неплохо. Она доставала меня по почте четыре или пять месяцев, настаивая, что я и не подозреваю, как много теряю, так до сих пор и не встретившись с ней для ненапряжного разговора о славных деньках в Порнобизнесе. Нам было бы веселее, чем обезьянкам в жару, уверяла она. Хо-хо. Она даже собиралась прибыть в Колорадо, чтобы встретиться со мною в моем собственном диком краю. Она уже прислала мне толстую пачку листов дешевой бурой бумаги, на которых излагались ее приключения – всеми уважаемой ученицы колледжа, чирлидера, благодаря случайности угодившей в Порно Бизнес и ставшей в нем звездой.

– Думаю, мне просто повезло, – скромно сказала она. – Но однажды, поняв, как много таланта мне дано, я перестала оглядываться на прошлое. Удивительно, не правда ли?

Джейн излагала мне свои дела с порнухой предельно откровенно, мне, совершенно незнакомому человеку. Она гордилась своей деятельностью. Ее послужной список говорит сам за себя: девять успешных ХХХ-фильмов, включая такую классику беспредельной непристойности, как «Горячие губы», «Конфетка отправляется в Голливуд», «Съешь меня, пока я горяча», а также воистину разлагающая сага о насилии и деградации «Нацистское порево», действие которой происходило в японской секс-тюрьме где-то на южных островах Тихого Океана. Там в роли берсерканаци снимался Длинный Джон Холмс и пять беспомощных белых женщин с огромными сиськами.

«Нацистское порево» долгое время оставался моим любимым фильмом в этом жанре. Это история о кораблекрушении, садизме и лишенных малейшей надежды женщинах-жертвах, заключенных на маленьком тропическом острове в компании нацистского военного преступника и двух жестоких японцев, помешанных на сексе. Обнаженных белых девушек некогда взяли в плен на какой-то давно забытой войне, которую почти не упоминают в кадре, – если не считать военной формы, которую носят безжалостные слабоумные мерзавцы – и то они носили обычно только верх. Они также таскали с собой блестящие «Люгеры», из которых даже и не собирались палить в своих Секс-Рабынь, когда те пытались сбежать и скрыться в джунглях: все равно их возвращали, безжалостно насиловали и пытали в свое удовольствие. Они выполняли тут роль лузеров, и никто не мог помочь им – даже добряк Холмс, который также насиловал их со всей безжалостностью.

Я привел тут эту дегенеративную ужасную историю, чтобы напомнить исторический контекст и заодно что-то рассказать о Свидетельнице. Будь Джейн в тот момент Свидетельницей Иеговы, у моей истории вполне мог бы оказаться и другой конец. Но нет, она была просто очередной удолбанной, перетраханной Порно Королевой старых добрых времен, из тех, что постоянно ищут, кому бы еще продемонстрировать свои таланты в области безвредного коммерческого секса. Я таких хорошо знаю и отношусь к ним по-доброму. Это те самые девчушки, подавшиеся в Голливуд в 17 лет, чтобы осуществить свою заветную мечту – стать кинозвездой.

Успеха удалось добиться очень немногим, а остальные свернули на боковую дорожку – в Секс-Бизнес, где всегда недостаток рабочих рук. «Моя дырка – это мой билет в жизнь, – признавалась мне однажды стриптизерша по имени Бэмби. – Мужчины хотят смотреть на нее, хотят смотреть, как я трахаюсь. Поэтому они мне платят; поэтому-то я и делаю то, что делаю».

Бэмби была очаровательной девчушкой из Сакраменто, из семьи среднего достатка, с элегантным стройным телом и патологически мрачным чувством юмора. Я симпатизировал ей и помог ей стать звездой в «О’Фаррелл», где она, как правило, получала не менее тысячи долларов за ночь. Мне всегда хотелось ее трахнуть, но я этого так и не сделал. В то время я был по уши влюблен в Марию, мою тогдашнюю подругу. Мария была настоящим сокровищем, как друг и любовница, а при желании могла поспорить по привлекательности с любой из местных знаменитостей.

В мои обязанности Ночного Менеджера входил близкий и непосредственный контакт с дюжинами призывно обнаженных женщин; и так каждую ночь – неудивительно, что я постоянно находился в возбужденном состоянии. Впрочем, при помощи Марии я вскоре научился чувствовать себя легко и комфортно среди соблазнов. А многие ли могут это выдержать: непрерывно находиться среди разгоряченных, прекрасных, однозначно доступных дам? Это напоминало Эдемский Сад, где сладкие яблоки свисают с каждой ветви, и у тебя есть власть вышвырнуть всех змиев, которые находятся Повсюду, и корчатся, и воркуют со страстью, граничащей с безумием.

Только настоящий фрик-романтик способен выдержать это невероятное искушение, и выпадали ночи, когда я едва не лишился этого почетного статуса.

– Да ты болван, парень, – говорил мне тогда Арти Митчелл. – Они все любят тебя и готовы трахаться, как зверушки. Никогда не видел, чтобы вот так вот отказывались от раззявленных, ко всему готовых дырок. Тошнит, право слово.

– Да ладно, – отвечал я ему, – ты просто осклизлый сутенер, ни фига не понимаешь. Херб Каэн вообще говорит, что у тебя сифилис.

– Что?! – вскричал он. – Да ты подонок, просто больной! А Херба Каэна я завалю в натуре, если он такое напишет. Херб Каэн вообще хер сосет!

Джин и Арти Митчелл были самой странной парочкой родных братьев, каких я только видел в жизни. Я любил их обоих, хотя нельзя не признать: от всего этого Секс-Бизнеса оба они сбрендили. Они наваривали миллионы на сексе, но так и не научились делать это аккуратно. Ни один из них не пытался добиться высокого общественного статуса, они только дрались, как волки, лишь бы сохранить в тайне свои деликатные делишки. Братья были крепко завязаны с разными сан-францисскими политиками и постоянно нуждались в верных советах компетентного специалиста.

В этом и состояла моя работа. Должность только называлась «Ночной Менеджер», в действительности же в мои обязанности входило оберегать Митчеллов от Тюрьмы, что давалось нелегко. Задворки городской политики представляли собой змеиное гнездо, где переплетались предательство, неимоверная коррупция и такие извращения, что у лучших умов взятого наугад поколения волосы бы дыбом встали. Все политические силы исходят из разного рода дыр: дул ружей, женских влагалищ либо опиумных трубок, похоже, людям просто так нравится. Ведь легендарная слава Сан-Франциско такова, что ему поклоняются во всем мире, исключая, может, Кабул, Новый Орлеан и Бангкок.

* * *

Той холодной февральской ночью, когда Свидетельница постучалась в мой дом, на ней был синий деловой костюм, который ее чуть полнил, а также туфли на высоком каблуке, делавшие ее излишне высокой – мои гости, не вымахавшие выше шести футов, не были особо счастливы видеть ее рядом с собой. Ее голова казалась даже большей, чем моя, а тело выглядело слишком мускулистым – как у тех женщин-культуристок, любительниц спида и летальных стероидов, которые слишком долго торчали в качалках дурных районов Голливуда. Одним словом, тип атлетки – «большой девочки». Она говорила со мной так доверительно, что я даже занервничал. Моя мама наверняка назвала бы ее «прилипчивой», но я вовсе не так вежлив. По мне, она выглядела натуральным слизняком. В ней чувствовалось что-то испорченное, что-то настолько грязное и лживое, что стоило бы вызвать полицейских, если бы я в самом деле воспринял ее всерьез.

Я не стал этого делать. Она ничего для меня тогда не значила. Кого мы только не принимали в этом доме: начиная от обычных головорезов и извращенцев до тупорылых воров с сердцами, полными ненависти, не говоря уже об американских сенаторах с шикарными шлюхами под ручку. Одни прилетали на личных вертолетах, другие приезжали на угнанных машинах, под завязку набитых наркотиками и оружием. Иногда мне казалось, что это слишком уж стремное сборище, но пришлось научиться мириться с ними, раз уж я профессиональный журналист и писатель, занимающийся скрытыми, потаенными сторонами жизни, которые могут быть «интересны» в китайском смысле этого слова, но вовсе не обязательно вызывают воодушевление.

В то же время не подумайте, что у меня тут притон, помесь зоопарка с отделением для буйных. Может, оно так и выглядит со стороны, но сам-то я считаю свою жизнь возвышенно-разумной, и большинство моих друзей согласны с этим. Разумный – очень опасное слово. Оно подразумевает некое четкое деление, конкретную грань между Разумным и Безумным, которая понятна нам всем и воспринимается как данность.

Но на самом-то деле все совсем не так, нет. Единственная разница между Разумным и Безумным состоит в том, что у Разумного достаточно власти, чтобы запереть Безумное. Вот где вся разница. КЛАЦ! В тюрьму, немедленно. Ты – сумасшедший ублюдок, тебя давно уже надо было посадить. Ты – опасный выродок и дегенерат, а я богат, и я желаю, чтобы тебя теперь оп! – и кастрировали.

Ой-ей, я так и сказал? Да, именно так и сказал, однако мы не станем развивать эту тему, иначе придется серьезно задуматься над тем, как это: быть запертым в тесную клетку? В этой стране в XXI веке у нас и так достаточно поводов для беспокойства. У нас сибирская язва, оспа, перспектива превратиться в желе прямо внутри наших частных домов, когда невидимым бойцам придет в голову снова взорвать свои неведомые бомбы; есть у нас перспектива отравиться нервно-паралитическим газом, который могут добавить в водопровод, в конце концов, даже соседские ротвейлеры могут разорвать нас на куски безо всяких предупреждений. Все эти фокусы происходили недавно, и они вполне могут повториться.

Мы живем в опасные времена. Наше оружие мощнее год от года, мы тратим миллиарды долларов на строительство новых тюрем, и тем не менее над нашими жизнями владычествует страх. Мы подобны пигмеям, заплутавшим в лабиринте. Войны нет, но у нас нервный срыв.

* * *

Да, так все и есть. Но довольно уже причитать. Мы, помимо прочего, чемпионы, так что вернемся снова к нашей истории. Мы говорили о Свидетельнице, большой и осклизлой женщине, которая вломилась в мою жизнь, подобно морскому гаду, источающему яд, и едва не порушила ее.

В ту ночь у меня на кухне сидело еще два человека, плюс девчонка, которая то заходила, то опять уходила. Таким образом, в доме находилось пять человек, включая Свидетельницу. Она была счастлива оказаться здесь, по ее словам во всяком случае, поскольку ей не терпелось задать мне один вопрос.

– Не сейчас, – сказал я. – Баскетбол же смотрим, – добавил я более резко, тоном скорее раздраженного начальника, нежели гостеприимного хозяина. Обычно я не разговариваю с гостями в таком тоне, но эта женщина была определенно не из тех, кто обращает внимание на просьбы, высказанные тихо и вежливо. Я был не груб, но тверд. Так я поступаю всегда, когда подступает опасность никому не нужного кипежа. Всякие такие штучки тут не проходят. У нас есть определенные Правила: цивилизованные, в некотором роде даже благородные; и некоторые люди, в силу своей эксцентричности, могут найти их строгими. Так что частенько возникают трения, а иногда и более жесткие моменты, когда даже приходится кое-кого припугнуть, а это порой совсем нелишне. Страх – здоровый инстинкт, а вовсе не признак слабости. Это природный защитный механизм, свойственный кошачьим, волкам, гиенам и большинству людей. Даже летучим мышам знаком страх, и я приветствую их за это. Так что если вам кажется, что мы живем в ужасном мире, попытайтесь представить себе, на что бы он стал похож, если бы дикие звери не испытывали страха.

Так эта женщина и вела себя, когда появилась в моем доме той примечательной февральской ночью. Гоголем расхаживала из комнаты в комнату, заставляя меня нервничать. Типичная беженка из секс-индустрии – теоретически будущая организаторша оргий VIP и незаконной трансплантации органов. Такой-то бизнес-план она и вознамерилась тут обсуждать, да только никто не собирался ее слушать.

– Заткнись, ты! – не выдержал тогда Симмс. – Не видишь, что ли, что мы смотрим долбаный баскетбол?

Она не обратила на него внимания и продолжала бормотать.

– Как тебе нравится заниматься сексом? – обратилась она ко мне. – Почему не расскажешь?

Я не Преступник по профессии, нет. Но за долгие годы жизни у меня развились и чисто криминальные инстинкты. Кто-то назовет это паранойей, но я прожил достаточно, чтобы уяснить – такой вещи, как паранойя, просто не существует. Только не в XXI веке, о нет. Паранойя – просто еще одно слово для обозначения невежества.

Паранойи не существует

Мухи могут сидеть на мне или на вас, но только не на Иисусе.

Хантер С. Томпсон

Странные желания и пугающие воспоминания

Отец имел обыкновение мрачно горбиться над радио, если в тот день передавали плохие новости. Известия о первом налете на Перл-Харбор мы слушали вместе. Я тогда не понял, в чем дело, но твердо знал, что стряслось что-то нехорошее – сгорбившись, отец просидел над радио, как паук в паутине, битых два или три дня.

– Разрази гром Божий мерзких япошек, – бурчал он время от времени.

Затем он отхлебывал виски и стучал по подлокотнику кушетки. Никто из нашей семьи не хотел находиться рядом с отцом, когда тот слушал новости о войне. Дело было не в виски, просто радио уже прочно ассоциировалось с гневом и страхом.

Я думал иначе. Слушать радио с потягивающим виски отцом представлялось мне самой насыщенной частью дня, и вскоре я по-настоящему пристрастился к этим моментам. Они не приносили какого-то особенного счастья, но всегда сильно будоражили. В них определенно присутствовала какая-то первобытная дикость, адреналиновый микс вины, загадки и неуловимая тайная радость, природу которой я и сейчас затруднился бы объяснить; но уже в нежном возрасте четырех лет я отличал эту особую вибрацию, которую я мог разделить только с моим отцом.

Это не повод для долгого рассусоливания, не повод для мрачных признаний. Ничего подобного. Мне до сих пор приятно вспоминать, как мы сидели вместе у радио, с нашим виски, нашей войной и страхом, что злые япошки того гляди доберутся и до нас…

Страх – мой друг, но не без оговорок. Так, к Страху нельзя поворачиваться спиной. Он должен всегда находиться перед вами, как нечто, что вы собираетесь прикончить. Этому меня научил отец наряду с некоторыми другими вещами, которые сделали мою жизнь более интересной. Вспоминая его, я думаю о неудержимых лошадях, жестоких японцах и лживых агентах ФБР.

– Никакой паранойи не существует, – сказал он мне однажды. – Даже самые Худшие твои страхи однажды реализуются, если ты будешь гоняться за ними достаточно долго. Будь начеку, сынок. В глубине темноты скрываются Проблемы, сомнений в этом нет. Дикие звери и жестокие люди, и некоторые из них схватят тебя за шею и постараются заставить тебя склонить голову, если только ты не будешь начеку.

Возможно, многовато мудрости для 10-летнего мальчика, однако жизнь подтвердила: слова отца были чистой правдой, сказанной в нужный момент. В жизни мне случалось встревать в очень и очень мутные ситуации в этой самой тьме, и я мог бы вывалить тут целую охапку историй про таких отъявленных тварей, которых 10-летний мальчик и вообразить-то не способен в своем самом страшном кошмаре. Даже 20– и 30-летние мальчики тоже не факт, что способны. Это даже лежит за пределами воображения девочки-подростка из Денвера, которую уволокла из семьи стая бешеных волков. С этим ничто не сравнится. Ужас момента подобен тому, как тебя несет в потоке горячего дерьма в канализационной трубе.

* * *

Эту историю я написал для журнала «Atheneum Literary Association». Также я попытался пропихнуть ее в «The Spectato», когда Портер Бибб работал там редактором – да, он сбрендивший болван, но что с того? Мы ведь любили друг друга, и к тому же я числился там арт-директором.

Мы издавали вполне качественный журнал, печатали все, что считали нужным, и оба обладали правом вето – опасный расклад, что и говорить.

Особенно опасным оказался он для этой истории. Ее так и не опубликовали вплоть до нынешнего момента. Да пребудет с вами Господь, свиньи, что можете прочесть ее.

РЕСПЕКТАБЕЛЬНАЯ ДОМОХОЗЯЙКА ПРИЗНАНА ВИНОВНОЙ В РАСТЛЕНИИ ДЕТЕЙ; КРОВАВЫЕ ПОДРОБНОСТИ ШОКИРОВАЛИ ВЕСЬ БЛАГОПОЛУЧНЫЙ ПРИГОРОД ИСТ-ЭНДА.

Мне никогда не хватало свободного времени, чтобы как следует поразмыслить о любви в XXI веке, о ее природе и свойствах; но это не означает, что этот вопрос меня вовсе не волнует. Напротив, мысли на эту тему вертятся у меня в голове непрерывно, подобно обломкам кораблекрушения. Все-таки я дитя Американского Века и на генетическом уровне чувствую необходимость разобраться в сути вопроса, выяснить, отчего это он так мне небезразличен.

Позвольте привести один пример: как-то летом, когда мне шел 15-й год, жена одного друга нашей семьи изранила мне все лицо, выдрав при этом несколько кровавых лоскутов кожи и мяса. Раны оказались глубокими, так что кожа уже не регенерировала – как и предупреждали врачи, шрамы остались на всю жизнь. Заживали же раны наилучшим образом. Мне посчастливилось попасть к Лучшим Специалистам на девять окрестных штатов, от Балтимора до Сент-Луиса, с Чикаго на севере и Карибским островом Гренада тремя тысячами миль южнее. И все-таки я не оправился полностью от того инцидента, равно как так никогда и не понял, что же послужило его причиной. Женщина, которая напала на меня, отказалась обсуждать это – во всяком случае, со мной, – и, насколько мне известно, с другими она своими грязными секретами также не делилась.

Тогда разразился неимоверный скандал, на долгие годы ставший предметом толков в нашем тихом пригороде. О нем говорили повсюду в Ист-Энде Луисвилля, от самых богатых районов до самых бедных, и только местные газеты хранили гробовое молчание. Это только подогревало ажиотаж – выходило, речь шла о воистину неописуемых вещах. Мутный поток сплетен и домыслов был Недопустимым и Нестерпимым одновременно.

Хо-хо. Эй, очнитесь, желторотые птенчики! У меня имеются собственные определения слов «Недопустимый» и «Нестерпимый». Я хорошо помню ее упругую грудь и привычку никогда не носить трусов. Помню, как она пахла и как смеялась, когда я облизывал ее соски. Она использовала меня, как прыщавую секс-игрушку, я же считал ее любовью всей своей жизни. Я насыщал ее неутомимый рот и молился в святилище ее ненасытной пизды. С чего ей взбрело в голову вцепиться мне зубами в лицо, я так и не понял. Возможно, на то была воля Бога, а может, наущение какого-то гнусного Дьявола.

Изнасилование в парке Чероки

Сам я с теплым чувством вспоминаю свои юношеские годы, однако не стал бы рекомендовать другим следовать моему примеру. Мне-то удалось все это пережить. Как-никак все старшие классы меня лично преследовал жестокий и полубезумный извращенец-полицейский, напрочь отравивший мне всю общественную жизнь в те годы и в самом деле засадивший меня в тюрьму на выпускном вечере.

С тех пор как мистер Дотсон появился в моей жизни, я был заклеймен как преступник. Это был настоящий официозный выродок, с полным набором скрытых – и явных – маний и комплексов; и именно он доканывал меня все старшие классы напролет. На редкость отвратная ситуация – неудивительно, что я настроился против существующей системы задолго до того, как впервые попробовал марихуану. Этот человек находился не в своем уме, а такие типы, раз ощутив свою власть, уже никогда не перестают ею пользоваться.

Кстати, никакого преступления я в действительности не совершал. Мы просто собирались стрельнуть сигарет.

Сигареты кончились, когда мы ехали на машине по парку Чероки. Я лежал, засыпая, на заднем сиденье и, помню, все думал: «Сигареты. Сигареты. Сигареты».

Макс и Эрик (в общем, так я и буду их звать) сидели спереди. Эрик вел, и, думается, это Макс сказал: «Давай спросим, может, у кого в парке есть?»

Я и сам мог бы догадаться – ну конечно, в парке полно обжимающихся парочек, просто люди гуляют – отчего бы не стрельнуть сигарету? В любом случае эта идея пришла в голову Максу.

Мы приехали к уголку, где уже припарковалось несколько машин с парочками, чем, возможно, доставили им некоторое неудобство. Макс остановился возле одной, в которой сидели двое парней и две девчонки. Он открыл окно и попросил сигарет. Парень за рулем сказал, что сигарет у них нет.

Наверняка он говорил правду, хотя кто его знает. Их машина стояла в семи футах от нас, а Макс был здоровенным лбом с явной склонностью к насилию. Следующее, что я помню, это его вопль:

– Эй, козел! Гони сигареты, или пиздец тебе пришел!

С этими словами он вылез из машины и добавил:

– Ща я тя оттуда вытащу, отмудохаю, а баб ваших трахнем потом.

Так все и произошло.

Эрик сидел за рулем, так что мне пришлось вылезти с заднего сиденья, схватить Макса и потянуть его обратно, приговаривая: «Да на хрен эти сигареты», – имея в виду, конечно, «на хрен нам эти драки». Я затащил его обратно в машину, и мы уехали. Этим бы все и закончилось, если бы те ребята не записали наш номер и не сообщили куда следует. Ну а теперь – вы же знаете копов – Попытка Изнасилования.

Бог, может, простит тебя, но я – никогда

Инспектор, занимавшийся условно освобожденными и в том числе мной, с самого начала знал, что дело против нас затеяли лажовое. Он рассказал это моей матери как-то поздно вечером, когда она уже работала главным библиотекарем Публичной Библиотеки Луисвилля и расставляла мои книги у себя на полках. Мой успех стал для нее радостным сюрпризом, однако она опасалась, что на моего старинного врага, мистера Дотсона, это произведет совершенно обратный эффект. Он часто заходил к нам домой выпить кофе и каждый раз умолял мать простить его за те неприятности, которые он ей причинил.

Она простила его через некоторое время, но я – нет. Так бы и плюнул на его могилу. Последнее из многочисленных писем, что я получил от него, было снабжено маркой со штемпелем государственной тюрьмы Кентукки, что в Эддивилле. Мне и в голову не пришло вскрыть и прочитать его, чтобы выяснить, охранником он там служил или все-таки был заключенным. В то время я учил уже совсем другие уроки. Мое знакомство с Карательной Машиной Государства шло на все ускоряющихся оборотах.

Помню, как занимавшийся малолетками судья Джалл промолвил:

– Ну что же, Хантер. Ты превратил последние четыре года моей жизни в сущий кошмар. Ты издевался над судом все это время. И вот теперь ты собираешься уехать от меня. Стало быть, это мой последний шанс. Итак, я приговариваю тебя к шестидесяти дням тюрьмы.

Это был их последний удар.

И все-таки имел место совершенно возмутительный случай. Я потом подружился с нашими «жертвами», и они придерживались в точности того же мнения. Однако мистер Дотсон и судья Джалл не собирались отпускать меня просто так, даже невзирая на широкую волну поддержки за моей спиной. И все-таки я никогда не оказался бы за решеткой, если бы в те годы в Кентукки несовершеннолетних отпускали под залог.

Так что я отсидел тридцать дней в тюрьме только потому, что через месяц после ареста мне исполнилось 18. Дальше они держать меня не могли – я освободился под залог. Они не пытались меня удержать – и так уже натешились. Последний выстрел. Не стоит сбрасывать со счетов группу авторитетных и значительных граждан нашего городка, добивавшуюся моего освобождения. За время нахождения в тюрьме я превратился в местного героя – там меня решили звать «Президентом», а в мой день рождения окрестили «Сокрушителем Болванов», так прямо и сказали: «Поздравляем, Сокрушитель Болванов», – и долгое время я оставался в этом качестве.

* * *

Множество диких и безумных лет минуло с того первого и единственного раза, когда мне довелось побыть сертифицированной Жертвой Карательной Системы. За те тридцать дней в тюрьме я понял одну важную вещь – никогда больше я не должен туда попасть. Какой бы ни был срок. В этом нет Необходимости. Сокамерники называли меня «Президентом», как и одноклассники, а прекрасные юные девушки приходили навещать меня в четверг после обеда, однако меня вовсе не распирало от гордости по этому поводу.

Покойный Пабло Эскобар, бывший лидер влиятельного Медельинского колумбийского кокаинового картеля, как-то молвил, что «разница между обыкновенным преступником и благородным разбойником в том, что у благородного разбойника есть последователи». Известно же, что он делился своими немыслимыми доходами с нищими рабочими своего города. Он был свой парень, друг всех обиженных. Все его преступление состояло в том, что продукт, служивший предметом его бизнеса, казался опасной угрозой Полицейской и Военной верхушке США, а также нескольким другим странам, известным как рабы и холуи экономических интересов Соединенных Штатов.

Выйдя из тюрьмы, остаток лета я проработал у Элмонда Кука, торговавшего в нашем городе «шевроле». Никаких определенных планов на осень я не строил – в Англию, может, двинуть? Меньше всего хотелось затевать какую-нибудь стандартную рутину. Мистер Кук был батюшкой одной из моих давних подруг, и он поставил меня водителем новенького грузовика «шевроле», на котором я рассекал по всему городу. Отличная работа, надо сказать: ничего не делаешь, только колесишь весь день по городу, развозя товар; нечто вроде велосипедных курьеров в Нью-Йорке, только вместо велосипеда у тебя здоровенный, новехонький охуительный грузовик V-8.

Я прямо влюбился в свою машину. Все равно как на ракете летал. Все шло по накатанной, но вот однажды… произошла изрядная заморочка. Как-то воскресным утром – стоял ясный, солнечный день – я ехал по аллее позади рынка автозапчастей, что работал на выходные на Второй Улице. Я проезжал тут уже сто раз и не сомневался, что научился проскакивать это огненное кольцо без всякого ущерба для себя – на скорости шестьдесят – семьдесят миль в час.

Помню, в тот день стояла ясная погода. Каждый кирпичик на здании четко прорисовывался, как вдруг передо мной появился грузовик тонны на полторы, типа тех, что использует фирма «Ryder», только голубого (или зеленого?) цвета. Его задний откидной борт, болтавшийся на железных цепях, отставал на несколько сантиметров. Приладь водила его на место, я бы точно проехал. Потом, вместо того чтобы стоять параллельно тротуару, машина была припаркована под небольшим углом, и, помню, тогда я подумал: «Черт. Ладно, я смогу проехать». Но я чувствовал, что места в обрез.

Я вдавил педаль газа в пол и помчался по улице на скорости примерно шестьдесят миль в час – так, что даже не почувствовал удара. Скорее громкий щелчок.

Я сразу же понял, что произошло, и остановился. Если бы мне оставили хоть сантиметр, я бы проехал. Ну, пару сантиметров… Но именно их и не хватило: отстающий бортик снес мне всю бочину. Хромированная полоса на моем грузовике шла через весь борт от самых передних фар, и теперь прямо над ней по всей длине красовался темный рубец. Я смотрел на него и думал: «Ну и что стряслось? Вроде ничего страшного». Больше я ничего не разбил. Никто не пострадал. Я посмотрел на темный рубец еще раз и только тут понял, что этот долбаный бортик пропорол мой грузовик по всей длине, как консервный нож банку сардин: разрез шириной в шесть сантиметров, с идеально ровными краями. Теперь оставалось сделать такой же на другом борту, и люди бы точно думали, что грузовики «шевроле» только так и выглядят.

* * *

Я подумал: вот фигня-то! Но никто ничего не заметил. Ни шума, ни аварии. Подумаешь, царапина. Ну, урок жизни. Царапина казалась такой ровной, что на какое-то время я свято поверил, что все сойдет мне с рук. Однако в глубине души я знал, что дело обстоит много хуже.

Я зашел в забегаловку через дорогу, взял кофе и пиво, сел и задумался. Ну и что мне теперь делать?.. Сказать кому-нибудь? Свой грузовик я припарковал подальше, ободранной стороной к забору, так что имелось время поразмыслить над ситуацией.

В конторе я подозвал менеджера по запчастям.

– Хэнк, пойди сюда. Покажу кое-что.

Хэнк был моим хорошим другом, помимо прочего. Мы вышли на палящее полуденное солнце, и я добавил:

– Ты только не волнуйся. Покажу тебе одну вещь, не знаю сам, что с ней делать, – мне нужен твой совет.

Мы обошли грузовик со стороны забора. Хэнк вроде как ничего и не заметил.

– Ну и что теперь делать? – спросил я.

И он ответил:

– Надо сказать мистеру Куку.

Что ж, так оно по совести, подумал я. Как раз подходило время ленча. Хэнк позвонил и попросил мистера Кука, но того не оказалось на месте, слава тебе Господи, таким образом, мне выпадал еще час или около того. У меня прямо крыша ехала по поводу этого грузовика. Что-то должно было обязательно произойти.

Мы стояли как раз напротив главного почтамта Луисвилля, и я подумал – ага, вот оно! Только бы вербовочный пункт еще не закрылся! Всего-то и надо, что зайти и записаться добровольцем в армию, как многие мои приятели давно уже сделали. Но оказалось, что записаться-то можно, но потом придется еще ждать шесть месяцев. Проклятие, время уходит, ничего не остается, кроме как ровно в 13:10 предстать перед Элмондом Куком.

Тогда я рванулся к соседней двери, за которой находился офис ВВС. Так получилось, что он располагался прямо здесь. Я заполнил тест, предлагаемый будущим пилотам. Результат составлял 97 %. На самом деле я вовсе не собирался туда идти, но сказал, что мечтаю управлять реактивными самолетами; и мне ответили, что это вполне реально с таким-то результатом теста. И я спросил:

– И когда же… когда ехать?

Сидевший за столом офицер произнес:

– Очень хорошо. Обычно процедура занимает несколько дней, но ты можешь трогаться в путь уже в понедельник утром.

Трогаться предлагалось в летную школу, расположенную на военно-воздушной базе Локлэнд, что в Сан-Антонио, Техас.

Помню, тогда я подумал: «Ну вот оно. Вырвался».

Вернувшись, я извинился перед Элмондом Куком, прилюдно признавшись, что оказался не в состоянии водить грузовик.

* * *

И где только мой старый друг Пол Хорнунг, где он теперь, когда он так нам нужен? Пол был лучшим квотербеком своего времени: он входил в число лучших игроков в американский футбол штата в школе «Флагетт» в Луисвилле, в число лучших игроков Америки, когда выступал за «Нотр-Дам», в число лучших профессиональных футболистов, когда играл в «Грин Бэй Пэкерс». Он был здоровенным, привлекательным парнем из Вест-Энда Луисвилля, известной родины спортивных талантов. Так, именно тут вырос задиристый юный боксер с удивительно быстрыми руками по имени Кассиус Клей, который стал даже еще более знаменитым, чем Хорнунг.

Это он, мой старый друг Мохаммед Али, Чемпион Мира в Тяжелом Весе. Как-то раз он и меня отколошматил, без особых на то причин. Домой меня тогда подвозил Пол Хорнунг, просто потому, что тащить мое тело, кроме него, было некому. Да, сэр, такие вот ребята топтали эту землю в свое время.

Отпускали они шуточки и похлеще, время от времени. Они были…

Ох, мать вашу, что-то мне совсем хреново стало.

– Убери от меня свои грабли, Харольд! Что это на тебя нашло? Ну ладно. Ты – начальник. Делай все, что угодно, но только не трогай моих животных! Это единственное, о чем я прошу. Да, о да! Ради Христа, не прикасайся к ним. Они – божьи создания, совсем как ты и я. О Боже, какая боль повсюду…

– Нагнись хорошенько, сладкий ты мой, – сказал он. – Я собираюсь запустить этого Угря тебе в задницу, так что лучше расслабься.

Хо-хо, фига же себе! Да, мы в самом деле не шутили, когда собирались запускать морских угрей в отверстия человеческого тела. А ведь некоторые из них достигают трех метров в длину! Все делалось помимо их воли, так что можно расценить происходящее как своего рода изнасилование.

Ууух! Ребята, как насчет небольшого перерыва? Как насчет Музыки? Отлично. На ней стоим, так что послушайте немного про Музыку.

Я – непризнанный Музыкант, который так крепко застрял в этом проклятущем писательском ремесле, что уже никогда не вернется обратно – хотя, кто знает, может, однажды я окажусь на удивление в одиночестве, в потайной комнате, корпящим над пишущей машинкой и пытающимся сочинить песню. Отчего, кто знает? Может, просто спеть, чего захотелось, – так что жму на клавиши.

Эти быстрые электрические клавиши – мой Инструмент, моя губная гармошка, мой студийный микрофон RCA, мой прекрасный сопрано-саксофон, в конце-то концов. Это – моя музыка, и хорошо это или плохо, но иногда, ночами, она заставляет меня чувствовать себя богом. Veni, Vidi, Vici… Вот где начинается веселье… Да, Кеннет, это и есть твоя частота. Здесь живут снежные леопарды.

«Гении по всему миру держатся друг друга, и как только добивается признания один, за ним уже подтягивается вся орава…»

Так однажды сказал Герман Мелвилл, и мне сразу пришло в голову, что это чистая правда. Однако я и не догадывался, на что это похоже по ощущениям, пока не испытал нечто подобное на собственной шкуре, и мне это всегда придавало наглости…

Так что можно смело сказать, что некоторые из моих работ (а то и все подряд) появились на свет именно из-за той фрустрации, что мне не удалось стать музыкантом. Мои неотъемлемые музыкальные инстинкты всеподавляющим образом сублимировались в прозе, неотступно преследуя меня, что легко объясняет некоторые особенности моего стиля.

Новые Тупые

Что-то тут творится,

Но не поймешь, что именно,

Может, знает мистер Джонс?

Боб Дилан

Нет, сэр, даже и не думайте об этом. Мистер Джонс даже и не претендует на понимание происходящего прямо сейчас в Америке. Не претендуют и другие.

Мы повидали Странные Времена на своем веку, но то, что началось в этой стране после 2000 года, можно назвать только суперстранным. Вот уже и на самолетах никто не летает… Мы теперь живем в опасно-странные времена. Умным людям только и остается, что пожать плечами и признать, что они ни хрена не понимают.

Единственные, кто сохраняет уверенность и спокойствие, – это Новые Тупые. Это начало конца того мира, к которому мы привыкли. Обреченность – вот наш действующий моральный кодекс.

* * *

Осенние месяцы в Америке никогда не кажутся скучными. Начало Работы, начало Учебы, начало Футбольного Чемпионата… Осень – время Традиций и могущественных устоявшихся Ритуалов, время страннейших праздников – Хеллоуин с его Сатанизмом, зловещий Праздник Урожая, который самым пагубным образом отражается на мозгах некоторых людей.

Осень – время Страха, Жадности и Накоплений на грядущую зиму. Из стариков выколачивают долги, у больных и беспомощных отбирают последнее. Сборщики долгов хотят хорошенько подготовиться к ужасам января и февраля. Именно в это время, в самые футбольные месяцы, особенно активно похищают маленьких детей и школьников. Малютки обоих полов традиционно умыкаются прямо с улиц организованными бандами Извращенцев, которые затем согласно обычаю дарят детей друг другу на Рождество в качестве персональных Секс-Рабов и предметов для развлечения.

Большинство таких вещей – Омерзительны, Неправедны, Злобны, но по крайней мере Традиционны. Они произойдут в любом случае. Твое лобовое стекло обязательно заледенеет, глушитель взорвется, а в пробке вас протаранит незастрахованный водитель на ворованной машине.

Но какого черта? Как раз оттого-то мы и покупаем Страховку, правильно? Как раз Неизбежность этих кошмаров делает их такими домашними и привычными. Жизнь продолжится, хорошо это или плохо. Конструкция может чуть Покоситься, но фундамент, основание – останется Прочным и Непоколебимым.

Ну-ну. А теперь подумайте еще раз. Оглянитесь вокруг. Разъедающее ощущение Паники повисло в воздухе, и за ним тихо следуют Страх и Неопределенность, которые появляются всякий раз, как только старые установки и точные Инструкции вдруг оказываются пустым звуком… Вот грядут президентские выборы, но только нет никакого Президента. Избрали новый Конгресс, как водится, но только это уже не Конгресс, во всяком случае, не тот Конгресс, к которому мы привыкли; и что бы с этим Конгрессом ни случилось, все будет беспомощным и жалким, как и тот, кто будет избран «Новым Президентом».

Если рассматривать мир как спортивную арену, то можно сказать, что идет игра за Суперкубок, дополнительное время назначают 19-й раз, но счет по-прежнему Не Открыт. Или, другими словами, четверо ведущих звезд L.A. Lakers убиты в разных местах и при разных обстоятельствах, но в один и тот же день. Страх и Отвращение гарантированы. Оставьте всякую надежду. Приготовьтесь к Странностям. Познакомьтесь с Каннибализмом поближе.

Всего хорошего,

Док.

19 ноября 2000 года

Во чреве зверя

– Не то чтобы мне прямо свербит выложить тут все, что я думаю об индивидуализме, но все-таки мне уже ясно, что остаток жизни я проведу, выражая свою позицию на этот счет, тем способом или иным, и я думаю, что клавиши пишущей машинки подойдут мне больше, чем внезапные вспышки насилия из-за всяких там фрустраций. Я не говорю, что на этой странице полностью изложено мое жизненное кредо, но тут я впервые, кажется, в жизни говорю о человеке в своем понимании, как о независимой, самоопределяющейся единице. Конечно, тут имеется в виду не независимость в обычном смысле этого слова, а та спонтанность действия и свобода мысли, которых достигают лишь немногие смельчаки.

Из письма Джо Беллу, 24 октября 1957 год. База ВВС «Эглин», Форт Уолтон Бич, Флорида.

Салли любила футболистов

Я уже прошел половину курса обучения в Военно-Воздушных Силах, когда стал свидетелем первой авиакатастрофы. Это случилось во Флориде, на базе «Эглин», во время приготовлений к ежегодной официальной «Демонстрации Огневой Мощи». Там присутствовал Артур Годфри, и, насколько я припоминаю, ему там сделалось малость Нехорошо. Больше он уже никогда не писал о доблестных ВВС.

Помогите! Вдруг нахлынули воспоминания о лучшем фотографе, с которым я работал, о том, как он отправился снимать некогда знаменитую 24-часовую гонку на Гран-При «Формулы-1» в Себринге и никогда уже больше не вернулся на работу. Его звали Джордж Томпсон, очень одаренный был парень. Когда он уже пробирался к выходу, его вместе с камерой расплющило гоночным автомобилем, как гамбургер. О Боже! Той ночью мне пришлось писать Некролог для Спортивного Раздела… Это случилось через две недели после той ужасной катастрофы на «Демонстрации Огневой Мощи». Меня эта история тогда здорово подкосила. Едва с катушек не съехал – два месяца пил беспробудно, находясь в самовольной отлучке, мотаясь между Толлахэсси, Мобайлом и Новым Орлеаном. Я растерял форму и из бравого летчика превратился в готового кадра для пребывания в психушке почти со Скоростью Света.

Грустная история, правда? Но тогда я был Молод. Все удары отлетали от меня, как каучуковый мяч. Девушки дарили мне свою любовь, а «квиры» в Новом Орлеане подогревали амфетаминами. В своей спортивной машине MG/A, что носилась подобно молнии, я отвозил офицерских жен на пляж в Дестин, и там мы купались голышом. Прекрасная дочь полковника Хьюго предоставила мне свой шикарный особнячок в Мобайле на те две недели, когда военная полиция разыскивала меня повсюду. Во дворе у нее располагался бассейн в форме футбольного мяча, и соседи донесли на нас, что мы бегаем вокруг него голыми и занимаемся любовью на трамплине для прыжков в воду, словно морские котики… Салли любила футболистов. Ей казалось, что она навечно останется Молодой, высасывая сок Вечной Жизни из юных и крепких тел. Она называла его «Райским молоком» и каждую ночь мазала указанным молоком лицо.

Салли исполнилось двадцать пять, и она выглядела как одна из тех стройных бразильянок, что играют в волейбол на пляже воскресным утром. Ее отец служил полковником на базе ВВС, а мать была Южанкой-Дебютанткой. Ее маленький сын смеялся, как сумасшедший, всякий раз, когда я хватал его за икры и раскручивал, словно пращу… Уже не вспомню, как его звали, но он меня очень любил и думал, что меня зовут Бравый Летчик. Его мамаша таскала меня тем временем на вечера в модных барах и яхт-клубах в Мобайле. Она водила небесно-голубой «кадиллак», любила раздеться догола и нестись на дикой скорости по шоссе Пенсакола – на своей машине или на моей. Ее машина оказалась слишком большой и тяжелой, чтобы ездить на ней на пляж и парковаться среди песчаных дюн. Ночами мы плавали в Мексиканском Заливе, при свете полной Луны.

Днем Салли работала где-то в деловой части Мобайла, но она всегда могла отпроситься, если я приезжал. Обычно она говорила, что повредила спину, когда «прыгала в воду с трамплина», и теперь из-за боли она с трудом может передвигаться. Когда я приезжал, ее работа задвигалась на 5–6 дней, но она никогда не переживала по этому поводу. Она говорила, что несколько дней без нее там прекрасно обойдутся, и к тому же на работе все знали, что у нее проблемы со спиной. Тем более что проблемы и впрямь случались, хотя и довольно специфического толка.

Во всем виновато дурацкое шершавое покрытие трамплина в ее бассейне. Он расцарапал ей всю спину, когда как-то раз, напившись в хлам, мы занимались любовью на этой доске два или три часа кряду. Наутро, уже в цивильной постели, мы обнаружили, что все простыни в крови, а Салли просто рыдала от боли. Я и сам еле мог ходить от боли в расцарапанных локтях и коленях. Ссадины на моих коленях продолжали кровоточить весь остаток того лета, и когда я наконец появился на работе, это создало своего рода проблемы. Если простые редактора просто посмеивались, глядя на меня, то мой непосредственный начальник, полковник Ивэнс, серьезный Вояка, никак не мог потерпеть в своем офисе хромающего человека, у которого сквозь брюки на коленях проступает кровь.

– Черт побери, Хантер! – заорал он тогда. – Что за Дерьмо с тобой приключилось? Весь пол в сортире залит кровью. Я пошел поссать, поскользнулся и едва не упал!

Я сказал ему, что ободрался, когда играл в футбол на выходные. Типа, футбольное поле базы в таком состоянии, что я упал несколько раз, когда бежал, уворачиваясь от сшибок, ожидая паса от Зека Братковски или Макса МакГи.

– О мой Бог! – вопил он. – Ты, черт возьми, идиот, что ли, полный?! Какого ляда пытаться играть в футбол в это время года? У тебя, поди, Дерьмо вместо мозгов?.. Сейчас сезон чертова бейсбола… Или ты настолько глуп, что не в курсе? Ты же просто какой-то МУДОТАВР!

– Нет, – ответил я. – Я всего лишь Спортивный Редактор.

И это было чистой правдой. Полковник бесился, но сделать ничего не мог. «Орлы Эглина» выиграли в прошлом году чемпионат среди военных команд, и мы собирались провернуть этот номер и в нынешнем году тоже. С футболом на базе ВВС «Эглин» считались, да еще как. Наша футбольная команда была многолетней кузницей талантов, и ее знали во всем мире – по крайней мере везде, где располагались американские военные базы, а это, почитай, весь мир и есть.

Играть за «Эглин» – примерно то же самое, что играть за «Грин Бэй Пэкерс», и над военными футболистами у нас тряслись ничуть не меньше. В те годы прохождение военной кафедры – так называемой ROTC(Cлужбы Подготовки Офицеров Резерва) – являлось обязательным для всех студентов-спортсменов в университетах, существующих на деньги налогоплательщиков, даже для звезд американского футбола, входивших в число самых лучших игроков всей страны и игравших за сильные команды Университетов Алабамы или Огайо. После прохождения военной кафедры студенты-спортсмены должны были отслужить по меньшей мере два (2) года в Вооруженных Силах США. Им не оставляли Выбора – если только они не признавались Негодными к Строевой по Моральным или Медицинским причинам. Но так как это означало клеймо на всю жизнь, которое здорово вредило карьере, то большинство из них соглашались оттрубить два года «в форме», а затем обретали себя в Реальном Мире.

Paris Review № 156

Джордж Плимптон: Когда я читал вашу «Автостраду Гордости», мне показалось, что вы всегда хотели стать писателем.

Хантер С. Томпсон: Ну, хотеть и быть – это две разные вещи. Первоначально я не думал о писательстве как о решении моих проблем. Но увлекаться литературой я начал еще в школе. Вместо школьных занятий мы сидели в кафе на Бардстаун Роуд, пили пиво, читали и обсуждали притчу Платона о пещере. У нас в городе имелось литературное общество, «Атенеум»; мы встречались в субботу вечером, все в рубашках и галстуках. Я не был примерным членом общества – с выпускного вечера меня упекли прямиком в тюрьму, но я уже в 15 лет понял, что совершенно необходимо отыскать такую вещь, которую ты делаешь лучше остальных, просто чтобы жить дальше. Во всяком случае, у меня дела обстояли именно так. Такую вещь я нашел довольно скоро. Это оказался писательский труд. Вот он, мой золотой ключик. Куда легче, чем алгебра. Я мог писать в любой момент, и это мне всегда нравилось. Видеть свои работы напечатанными – особенный кайф для меня, и с годами он не притупился.

Когда я попал в ВВС, писательство уберегло меня от массы неприятностей. Сначала я записался на курсы пилотов на базе ВВС «Эглин», что недалеко от Пенсаколы, на северо-западе Флориды. Но оттуда я перевелся на отделение электроники… дополнительный, сверхинтенсивный восьмимесячный курс для самых умных парней. Учиться мне нравилось, но не очень-то хотелось потом оказаться где-нибудь на одной из станций DEW – станций «Дальнего Радиолокационного Обнаружения» – где-нибудь за Полярным Кругом. К тому же я побаиваюсь электричества. Так что однажды я зашел в кабинет базового образования и записался на ряд курсов в Государственном Университете Флориды. Мы занимались с одним парнем по имени Эд, и как-то раз я спросил его, не надо ли чего-нибудь куда-нибудь написать. Он спросил, не разбираюсь ли я, часом, в спорте, на что я ответил, что в школе был редактором газеты. Он сказал тогда: «Ну что же, нам, кажется, повезло». Потом выяснилось, что сержант, редактировавший спортивный раздел «Command Courier», нашей местной газеты, недавно загремел в тюрьму в Пенcаколе – за то, что, нажравшись в дрова, прилюдно мочился на угол дома. Так как это случилось уже в третий раз, с рук ему это не сошло.

Я отправился в библиотеку базы и взял там три книги по журналистике. Читал их до самого закрытия. Я выяснил все, что требовалось, о заголовках и врезах – кто, когда, где, чего, ну и так далее. Заснуть в ту ночь мне едва ли удалось. Это же мой шанс, возможность вырваться из этого долбаного места. Так я стал редактором. Я писал длинные статьи в духе Грантлэнда Райса. На спортивной странице «Louisville Courier Journal», выходящего в моем родном городе, в левой части располагалась ежедневная колонка – у себя я завел такую же.

На вторую неделю все завертелось, как положено. Я мог работать по ночам. Я носил гражданскую одежду, работал за пределами базы, без всякой обязаловки – хотя работать все равно приходилось круглые сутки. Писал не только для газеты, выходящей на базе, но и для местной прессы, «The Playground News». Что не шло в газету базы – запросто печаталось в местном издании. Все это дерьмо по-настоящему возбуждало. Писал что-то для профессионального издания борцов. Начальство ВВС изрядно разъярилось по этому поводу. Я всегда находил способ грубо нарушить правила. Я написал критическую заметку о том, как Артур Годфри, которого приглашали на нашу ежегодную демонстрацию огневой мощи в качестве ведущего, попался на отстреле редких животных Аляски. Командир базы сказал мне тогда: «Дьявол тебя раздери, сынок, ты чего это вздумал писать об Артуре Годфри в таком тоне?»

Покинув ВВС, я твердо знал, что смогу заработать на хлеб журналистикой. Для начала я попросился на работу в «Sports Illustrated». Принес свои газетные вырезки, журнальные публикации и военный билет, на который возлагались особые надежды. Кадровик только посмеялся. Я сказал: «Постойте, но я работал спортивным редактором в двух газетах!» Он сказал мне, что важна вовсе не работа, а название твоей конторы. Он сказал: «Наши авторы – сплошь обладатели Пулитцеровской премии из «The New-York Times». Слишком жирно тебе будет для начала, парень».

Дж. П.: В конце концов вы оказались в Сан-Франциско. А с публикацией «Ангелов Ада» в 1967 году ваша жизнь круто изменилась, получив резкий толчок вверх.

ХСТ: Совершенно внезапно я оказался автором опубликованной книги. Мне тогда было двадцать девять лет, в Сан-Франциско мне не удавалось подработать даже водителем такси, о писательстве речь не шла. Конечно, я написал несколько заметных статей в «The Nation» и «The Observer», но тогда лишь несколько хороших журналистов заприметили мою фамилию. Книга позволила мне купить новехонький мотоцикл BSA G50 «Молния» – это с лихвой оправдало все прежние труды. Если бы не подвернулся случай написать «Ангелов Ада», я никогда не написал бы ни «Страха и отвращения в Лас-Вегасе», ни других моих книг. Заработать на жизнь в качестве внештатного автора в этой стране чертовски сложно, очень немногим это удается. «Ангелы Ада» вдруг показали мне, что, Господи Боже, кажется, я могу стать одним из них. Я знал, чего стою в качестве журналиста. Знал, что я – хороший писатель. И все-таки проскочил в закрывающуюся дверь, и никак иначе.

Дж. П.: В Сан-Франциско в то время творились и в самом деле странные вещи – между собой сходились совершенно разные и, казалось, нестыкуемые люди. Как, например, вы смогли тогда подружиться с Алленом Гинзбергом?

ХСТ: С Алленом я познакомился у одного дилера, продававшего траву небольшими порциями. Помню, когда я только начал захаживать на эту квартиру, трава стоила 10 баксов, довольно скоро цена взлетела до 15. Я захаживал туда все чаще и чаще, и Гинзберг тоже постоянно мутил там ганджу. Дело происходило в Хэйт-Эшбери. Как-то мы разговорились. Я рассказал о книге, которую тогда писал, и спросил, не может ли он чем-нибудь помочь. Он и в самом деле здорово помогал мне в последующие несколько месяцев; вот как он и познакомился с «Ангелами Ада». Еще мы вместе ездили в Ла Хонду к Кену Кизи.

Однажды в субботу мы поехали туда по прибрежному шоссе, что уходит из Сан-Франциско. Я взял с собой моего двухлетнего сына, Хуана. В то время и вправду возникали самые чумовые комбинации и пересечения людей. Вместе со мной ехал Аллен Гинзберг, нас сопровождали «Ангелы Ада». И копы, чтобы своевременно предотвратить бесчинства Ангелов. Семь или восемь полицейских машин. Дом Кизи, отделенный от дороги небольшим ручьем, производил очень странное впечатление. Например, на каждом дереве надрывался установленный там мощный динамик, они висели повсеместно, даже на проводах вдоль шоссе. Уже на подъезде к дому вы оказывались в вихре чудовищного грохота – рок-н-ролла в самом диком своем проявлении. В тот день, еще до того, как подъехали Ангелы, копы принялись арестовывать каждого, кто покидал владения Кизи. Я уже подъезжал к дому. Хуан мирно посапывал на заднем сиденье. Намечалась заварушка – копы хватали людей и тащили проверять их данные в свои тачки. До легавых оставалась сотня метров, и мы видели, как они весьма жестоко издевались над одним задержанным. Аллен сказал: «Слушай, мы ведь этого так не оставим». Так вот, с Алленом на пассажирском сиденье и Хуаном на заднем я подъехал прямо к копам, которые как раз схватили одного нашего знакомого. Он направлялся в расположенный за углом ресторан. Когда копы только приблизились к нам, Аллен завел свою шарманку – начал тихонько гудеть мантру «ом», надеясь так замурлыкать им мозги. Я же заговорил с ними на журналистский манер: «Что происходит, офицер?» Тем временем плохие вибрации от копов нарастали, и Аллен пел мантру все громче и громче, надеясь своим гудением создать против них Буддийский заслон, при этом он игнорировал их вопросы, отвечая только: «Ом! Ом! Ом!» Мне пришлось объяснить копам, кто он такой и почему так странно себя ведет. Тогда они наконец заглянули на заднее сиденье и спросили: «Кто это у тебя там сзади? Ребенок, что ли?» И я ответил: «Да, это мой сын». Аллен все еще пел свой «Ом», когда нас отпустили с миром. Полагаю, нам попался вполне разумный коп, решивший не связываться с журналистом, поэтом и ребенком. Интересно, что он тогда подумал о гудящем, как пчела, Гинзберге? Так выглядела одна из самых престранных ситуаций, в которые я когда-либо попадал, впрочем, почти любая ситуация с участием Аллена получалась странной в той или иной степени.

Дж. П.: Повлияли ли на вас другие авторы Разбитого Поколения?

ХСТ: Джек Керуак немного повлиял на меня как на писателя… Этими своими арабскими распонятками, типа, враг моего врага – мой друг. Керуак показал мне, что совершенно реально писать о наркотиках и при этом публиковаться. Это оказалось возможно, и я ожидал, чисто символически, что и он появится в Хэйт-Эшбери. Гинзберг тусовался здесь, и, казалось бы, Керуаку тоже тут самое место. Но вот нет: он вернулся к своей матери и в 1964 году голосовал за Барри Голдуотера. Тут наши дорожки и разошлись. Я не пытался писать, как он, но есть что-то общее в том, как мы добивались публикации своих книг, как пробивались сквозь лед издательского истеблишмента Восточного побережья. Подобную связь я чувствую и с Хемингуэем. Когда я впервые узнал о нем и его работах, то подумал – ну ни фига же себе, как некоторые люди писать могут. Ну и разумеется, Лоуренс Ферлингетти оказал на меня изрядное влияние – и как великолепный поэт, и как хозяин невероятного книжного магазина «City Lights» на Норт Бич.

Дж. П.: Что означает «писатель вне закона» в вашем понимании и на вашем примере?

ХСТ: Я просто всегда оставался верен себе и своему вкусу. Если мне нравится нечто и оказывается, что это запрещено законом, – что же, у меня могут возникнуть проблемы. Обратите внимание – жизнь вне закона не обязательно означает жизнь против закона. В древности об этом хорошо знали. Возьмем историю Скандинавии. Община могла объявить, что человек находится вне закона, и тогда он отправлялся в ссылку в другие земли. Такие люди сами сбивались в общины, которые стояли строго вне закона. Такие общины жили по всей Гренландии и Исландии, куда бы ни приставали их корабли. Я не думаю, что, попав вне закона в своих родных странах, они принципиально стремились к этому… Я никогда не стремился к конфликту с уголовным кодексом или стать «внезаконником». Просто однажды оказалось, что именно так дела и обстоят. К тому моменту, когда я принялся за историю «Ангелов Ада», я уже гонял по дорогам вместе с ними, и было совершенно ясно, что возврата назад, к правильной жизни в рамках закона, нет и не будет. Если взять Вьетнам и траву, то получится, что все поколение напропалую совершало уголовные преступления. Все жили с ощущением того, что однажды они могут влететь по-крупному. Огромное количество людей сформировалось и выросло с этим отношением. Найдется масса «внезаконников» много махровей меня. Я же просто писатель. И никогда не стремился быть писателем вне закона. Даже и не слышал такого термина; его придумал кто-то другой. Но мы все стояли вне закона – Керуак, Миллер, Берроуз, Гинзберг. Мне неинтересно судачить, кто из них нарушил больше пунктов кодекса или кто был самым отъявленным «внезаконником». Я просто признаю союзников, моих людей.

Осень 2000

* * *

В бурные и жестокие 60-е я обнаружил, что все глубже и глубже погружаюсь в опасную трясину криминального образа жизни и вместе со мною в нем вязнут едва ли не все мои друзья и знакомые. В какой-то момент я был невероятно загруженным профессиональным журналистом с женой, сыном, невероятно образованными друзьями и новейшим мотоциклом марки BSA, который журнал «Hot Rod» как раз тогда объявил «быстрейшим в истории». Моя комфортабельная квартира в доме, что стоял на холме, над парком «Золотые Ворота», не пустовала ни ночью, ни днем – в ней толпились художники, музыканты, писатели, адвокаты, дикие байкеры и звезды рок-н-ролла, имена которых вот-вот узнает весь свет… В те годы Сан-Франциско был столицей мира, а мы – новой аристократией. Казалось, мы живем в Волшебном Царстве.

И все-таки кое-что меня беспокоило. И очень даже серьезно. Невозможно было не обратить внимания, что все больше и больше моих друзей арестовывали и сажали в тюрьму. Мы делали все то же, что и прежде, но вдруг оказалось, что мы виновны в тяжких преступлениях, которые влекли за собой суровые наказания… За косяк, скуренный на скамейке в парке, полагалось пять лет, десять лет получали те, кто отказывался идти в армию, то есть отправляться умирать во Вьетнам.

Это оказалось только началом Криминализации целого поколения, и с каждым днем я ощущал это все острее. Даже Джоан Баэз оказалась за решеткой. По новым законам выходило, что хранение ЛСД – особо тяжкое преступление «Класса А», и полиция может и даже должна выломать вашу дверь, если есть основания полагать, что у вас дома лежит кислота. Как-то раз, на одном дне рождения в Беркли, я оглянулся и понял, что все мы сейчас совершаем уголовное преступление, просто в силу того, что тут находимся. Вчерашнее Веселье официально превратилось в завтрашний безумный кошмар. Страх тогда сподвигнул меня на решение нанять надежного адвоката, специалиста по уголовному праву. Он согласился при одном условии – никогда не заговаривать с полицейским прежде, чем он примчится ко мне на помощь.

Какая такая марихуана?

В самом деле, среди моих лучших друзей немало адвокатов. Среди моих других хороших друзей найдутся и профессионалы из силовых структур, но вот их уже немного. Мне кажется, что в моем бизнесе это не очень мудро – держать вокруг себя слишком много копов, равно как и постоянно находиться в компании адвокатов – пока, разумеется, против тебя не соберутся затеять процесс в суде, и даже тогда ты должен держать ухо востро. Ваша жизнь и ваша свобода, сама ваша судьба зависит от того, насколько удачно вы выбрали адвоката; и если ваш выбор был неудачен, вы дорого заплатите за это. Если ваш защитник – дурак или мямля, вы обречены. Суд будет вас презирать, обвинители – глумиться над вами, ваши друзья предадут вас, а ваши враги восторжествуют. Без всякого сожаления и пощады вас зашвырнут в жернова Системы Уголовного Права.

А это то самое место, где надеяться можно лишь на то, что вас признают безнадежно невменяемым. Безумие, в конце концов, можно лечить, под присмотром, конечно, закона; а вот Доказанная Вина и Судимость останутся с вами навсегда – или же, в самом лучшем случае, придется внести в различные фонды огромные денежные средства, чтобы подмазать дружественного Президента, избранного на второй срок, которому нечего терять и которому ничего не стоит выдавить из себя в самую последнюю минуту принародно несколько Извинений за необоснованное задержание. Вот тут-то он вам и понадобится – баснословно дорогой Адвокат. Правосудие никогда не ценилось в Америке дешево, даже для невиновных.

* * *

Нет-нет. Сразу забудьте про все эти «пусть клиент помучается». Адвокат, типа, помучается Позднее, один как перст посреди своих шикарных апартаментов, мучимый демонами нечистой совести.

Нет. Ничего подобного. Хочу, чтобы он мучился прямо сейчас, совсем как я. Он же поручился за меня! Мы же теперь Братья, любящие друг друга до Глубины Души. Мы страдаем вместе, или нечего и начинать.

Нас объединяет священная Клятва, сакральный коктейль из Крови, Правды и Чести. Мы будем драться, спина к спине на гребне высочайшего из холмов, защищая наше непобедимое Братство, благородное знамя Правды, Закона и Справедливости.

Нас немного, но мы говорим от имени миллионов. Мы свирепы, как одинокие быки, и имя нам – легион. Наши манеры кротки и сдержанны, но наша справедливость – неотвратима. Иногда она приходит не сразу, но в другие дни налетает Быстро, перегрызая шеи Виновных, подобно стае Карликовых Крокодилов, коих выпустили на прогулку в долину реки Мапуто в Трансваале, где Виновные могут бежать, но им нипочем не Спрятаться.

Их души никогда не умрут, никогда не умрут и наши. Единственная разница между нами в том, что, когда на одном из эксклюзивных пляжей Будущей Жизни приступят к Большой Готовке, их души превратятся в длинные острые шампуры, помещенные в самое пекло, в то время как наши станут руками на брызгалках с водой…

* * *

Я поручил своему адвокату достать на следующий день досье, которое ФБР собрало на меня, но он только поднял меня на смех и назвал дураком.

– От этих свиней ты никогда не получишь и драного листика, – сказал он, – можно просить, умолять, требовать и подавать в суд – но они никогда не скажут, что у них есть на тебя. А уж в твоем случае, Док, эта дерьмовая папка будет такой толстой и столь устрашающей, что, может, нам лучше и не видеть ее никогда. Цена в любом случае выйдет астрономическая.

– Ну ладно, – сказал я быстро, – спасибо, что предупредил. Должно быть, я умом повредился с досье этим несчастным.

– Вот-вот, – продолжил он, – речь пойдет как минимум о миллионе – да за такие бабки можно в Новом Орлеане прекрасный дом купить или два раунда в гольф с Тайгером Вудсом.

– Да к черту все это, и покласть на ФБР, – сказал я. – Кто там еще по мою душу?

– Как ни странно, никто, – ответил он. – Не пойму отчего. Сейчас настали совсем опасные времена – замести могут любого. Остается только стучать по дереву и наслаждаться каждым мгновением жизни.

– Да, точно, – подтвердил я. – Как раз поэтому мы и отправляемся в Африку через месяц. Надо сматываться из этой страны, пока еще есть такая возможность!

– Мы? – спросил адвокат. – Ты о чем это, Док? Как твой адвокат, я не знаю никаких «мы».

– Ах ты злобный ублюдок, – отозвался я. – Но не беспокойся, я-то знаю, каким быть отношениям адвоката и клиента. Тебя никогда еще не обвиняли в Терроризме? Боюсь, когда этот момент настанет, множество подонков вроде тебя окажутся за решеткой. Вот что означает «мы» в моем понимании.

Он умолк. Это никогда не помешает – держать своего адвоката в ежовых рукавицах – так можно рассчитывать, что в сложной ситуации он не бросит вас выкручиваться в одиночку.

Суд Линча в Денвере

Сначала они пришли за евреями, И я смолчал, Потому что я не еврей. Потом они пришли за коммунистами, И я смолчал, Потому что я не коммунист. Затем они пришли за профсоюзными лидерами, И я смолчал, Потому что я не входил в профсоюз. Когда они пришли за мной, Уже некому было говорить Пастор Нимеллер (жертва нацистов)

ВИНА В ПОНИМАНИИ АССОЦИАЦИИ.

В САМОМ СЕРДЦЕ ДЕЛА ОМАН.

Карен Эббот, репортер Службы Новостей

Rocky Mountain News, 29 апреля 2002 года.

Лисл Оман из Колорадо и «20-го налетчика 11-го сентября», как называют его федеральные агенты, сближает одно: они находятся за решеткой, а истинные виновники умопомрачительных преступлений, которые им приписали, разгуливают на свободе.

Наручники щелкнули за спиной Оман после того, как человек, которого она знала меньше одного дня, застрелил в 1997 году в Денвере полицейского офицера Брюса ВандерЯгта. Она не совершала никакого преступления, но ее признали виновной в убийстве и приговорили к пожизненному заключению.

Закариас Муссауи, французский подданный марокканского происхождения, сидел в тюрьме за нарушение иммиграционных законов, когда случился теракт 11-го сентября, но государственные обвинители полагают, что ему следует воздать сполна за это преступление.

Он по-прежнему находится в тюрьме, ожидая решения суда Виргинии, который обвиняет его в организации теракта, убившего тысячи людей.

26-летняя Оман также пребывает за решеткой, и ее протест против несправедливого решения суда тоже оказался в центре внимания всей страны. Апелляционный Суд Колорадо должен вынести решение по ее делу в этот вторник.

Муссауи едва ли вызовет сочувствие у американцев, но у Оман есть такой шанс.

– Инстинктивная реакция людей на дело Оман всегда одинаковая: «Это несправедливо!», – говорит Дэвид Лэйн, адвокат из Денвера.

Адвокаты заключенных настаивают, что и Оман, и Муссауи пали жертвой полицейских властей, которым не терпелось найти и наказать хоть кого-нибудь, и, раз уж настоящие преступники оказались вне их досягаемости, они схватили тех, кто попался под руку.

19 террористов погибли, когда те четыре самолета, которые они угнали, поразили свои цели – небоскребы Всемирного Торгового Центра, Пентагон и безвестное поле в Пенсильвании.

Убийца офицера ВандерЯгта, Маттеус Йенинг, немедленно застрелился сам из пистолета своей жертвы.

Судьбы Оман и Муссауи наглядно иллюстрируют давний и основополагающий принцип американского правосудия: не обязательно нажимать курок, угонять самолет, не обязательно даже болтаться рядом или строить преступные планы, чтобы испытать на себе всю тяжесть карательных мер судебной системы.

Судья Денвера признал Оман виновной в «убийстве с отягчающими обстоятельствами» – убийстве, совершенном в ходе другого серьезного преступления или сразу после него; получается, она виновна в смерти ВандерЯгта, поскольку незадолго до убийства участвовала в ограблении.

Оман попросила Йенинга помочь ей обчистить квартиру ее бывшего парня в Пайне. Когда показалась полиция, они вдвоем удрали на машине. Полиция настигла их в Денвере, где Оман взяли под стражу. Йенинг попытался бежать и застрелил ВандерЯгта, в то время как Оман сидела в полицейской машине, закованная в наручники.

Адвокаты, работающие с уголовными делами, видят в деле Оман шанс пересмотреть систему осуждения за особо тяжкие преступления – благодаря существующей системе люди, не собиравшиеся никого убивать и даже не присутствовавшие на месте преступления, неоднократно приговаривались к смерти.

– Доктрина наказания за особо тяжкие преступления предельно жестока и часто служит поводом для злоупотреблений, – говорит Дэвид Лэйн.

Национальная Ассоциация Адвокатов опубликовала заявление в защиту Оман. Совет Адвокатов Колорадо выступил на стороне государства.

– Практику наказаний за особо тяжкие преступления следует распространить по всей стране, таково наше твердое убеждение, – говорит Питер Вейр, председатель Совета.

Он подтвердил, что в Колорадо подсудимый «несет ответственность за все последствия всех действий, совершенных при его участии» – это является общепринятой практикой.

– Однажды заварив кашу, ты принимаешь на себя ответственность за все, что произойдет дальше, – говорит Вейр.

Дело Оман многих не оставило равнодушными: в ее защиту высказались самые разные люди – начиная с «гонзо»-журналиста Хантера Томпсона до известного своим консерватизмом сенатора Рика Стенли и одного из присяжных, вынесших Оман суровый приговор.

* * *

Ночь павлины обычно проводят на одном месте. Для ночевки они находят какое-нибудь место повыше, и находят его обычно до заката. Они-то знают, сколько зверья рыщет вокруг в поисках пищи: лисы, койоты, дикие кошки, бешеные собаки, жаждущие крови. Единственное животное, которое им угрожает на высоте, – это огромные плотоядные совы, способные видеть в темноте и пикирующие на любую движущуюся цель, будь то водяная крыса или питательный маленький ягненок.

Мои собственные павлины днем свободно разгуливают где хотят, а ночью возвращаются в свою теплую клетку. Изредка они не успевают в клетку до заката, и тогда проводят ночь на дереве или на вершине телефонного столба – как это, например, случилось на прошлой неделе.

Это не молния обесточила мой дом, а павлин-самец, который взлетел на столб и замкнул провода. В результате он превратился в пепел, а половина моего электрооборудования накрылась. Ток восстановили, птицу – нет. Она зажарилась, точно ломоть бекона. Есть даже было нечего. Эта трагедия случилась под самый конец рабочего дня, если быть точным. Так что извините.

Я разговаривал со многими адвокатами, занимавшимися делом Лисл Оман, и с каждым разом дело это представлялось мне все более возмутительным. Так нечасто случается – Никогда, чтобы быть точным, но дело Оман привело меня в ярость, преследовавшую меня днем и мешавшую спать по ночам. Я не Криминальный Адвокат, но располагаю так называемым «очень сильным окружением» в Системе Уголовного Права, к тому же многие мои друзья и приятели известны как лучшие умы-законники этого жестокого и смертоносного бизнеса.

Здесь не место любителям, но даже закаленный профессионал способен наделать ошибок, которые вполне могут оказаться фатальными. Система способна заграбастать Невиновного и превратить его в Преступника, как это произошло с Лисл Оман, которую несправедливо обвинили в убийстве и приговорили к Пожизненному Заключению Без Права Пересмотра.

Из всего моего обширного опыта общения с судами, преступниками и иногда со злобными полицейскими этот случай среди примеров самого паскудного толкования слова «Закон» – самый чудовищный, самый несправедливый. Это самое гнусное извращение понятия «Правосудие» на моей памяти – а моя память насчитывает немало таких вот гнилых извращений, некоторые из которых имели ко мне самое непосредственное отношение. И когда бы на моей стороне не оказалось нескольких пробивных зубодробительных адвокатов, не бросивших меня в ужасной беде, кто знает, чем бы все кончилось.

В такие моменты многое понимаешь о законе Кармы, а самым веским словом является следующая цитата из Эдмунда Берка: «ЕДИНСТВЕННОЕ, ЧТО НЕОБХОДИМО ДЛЯ ТОРЖЕСТВА ЗЛА, – ЭТО БЕЗДЕЙСТВИЕ ХОРОШИХ ЛЮДЕЙ».

Именно поэтому я ввязался в дело Лисл Оман, и именно поэтому я не брошу его, покуда эта Кривда не будет исПРАВлена. Именно поэтому первый взнос в Фонд Защиты Лисл Оман сделал Джеральд Лефкорт из Нью-Йорка, президент Национальной Ассоциации Адвокатов. «Это будет непросто, – сказал он с кривой улыбкой. – Но какого черта – записывайте меня».

В самом деле. Задача не из легких – вытащить из тюрьмы «Осужденную Убийцу Полицейского», но она отчасти облегчается тем, что Лисл никого не убивала, во всяком случае не больше, чем я сам. Она сидела в наручниках в полицейской машине в Денвере, когда этот отмороженный порочный скинхэд сначала завалил полицейского, а затем снес себе выстрелом башку, и полицейским оказалось не с кого спрашивать за убийство – кроме Лисл.

5 Февраля 2001 года

Закон о соучастии в особо тяжких преступлениях – это не должно случиться с вами

Думаю, едва ли мой читатель сможет сочувствовать Лисл так же, как он – с Божьей помощью – мог бы сочувствовать мне. Но поверьте, я и в самом деле частенько думаю, что дело Лисл – самый безобразный случай из тех, в которые я решил ввязаться. Человек осужден несправедливо – Помоги. Не важно, кто она и чем занималась.

Множество реальных фактов в этой истории говорят сами за себя – и это аргумент посильнее, чем истеричная пропаганда ненависти к преступникам и кампания «Скинхэды – вон», развернувшаяся в прессе после оглашения приговора. В ходе следствия и судебного процесса допущены грубые и явные нарушения; фактически весь материал, предоставленный полицейскими, сводится к фразе «Человека убили. Мы точно это знаем». Да, двое в этом деле мертвы. Помимо грязных политических игр, окружающих этот процесс, мы имеем также паскудного скина, Маттеуса Йенинга, и полицейского, Брюса ВандерЯгта, и Лисл, которой пришлось за все это отвечать.

Этот случай показателен не только для Денвера. Он характеризует всю нашу судебную систему. Те пункты закона, на которые обвинение ссылалось во время осуждения и наверняка сошлется во время апелляции, если таковая случится, и, будем надеяться, во время повторного судебного процесса, – настоящий триумф мерзости и несправедливости. Дело велось с какой-то дикой небрежностью, что подводит нас к ведьмовскому скарбу странных проблем внутри нашей законодательной системы. Права Лисл нарушены самым возмутительным образом – но не копы в этом виновны. Ее права нарушены всей Системой, каждой ее частью. Осуждение Лисл имеет ряд весьма очевидных объяснений – в то время президент Клинтон много говорил о бескомпромиссном преследовании убийц полицейских; затем его законопроект о «Ненавистных Преступлениях» прошел в конгресс, так что полиция Денвера действовала в полном соответствии с внутренней политикой государства, мстя за смерть своего сотрудника.

Давайте не забывать, что двое человек погибли в ходе этой истории. Во время слушаний по делу Лисл никто не потрудился воссоздать реальную картину произошедшего. Хорошо бы выяснить это в конце концов. Ведь до сих пор неизвестно наверняка, кто убил офицера ВандерЯгта и кто прикончил Маттеуса, этого слетевшего с нарезок головореза; я далеко не уверен, что он застрелился самостоятельно. Возникает масса вопросов, главный из которых – «Кто сделал это?» Масса вопросов по поводу этого странного инцидента, который, по-хорошему, и не должен был произойти: за Маттеусом числится такой список преступлений и злодеяний, что непонятно, как это его не застрелили раньше. «Я должен был убить тебя давным-давно», – неужели так обстоит дело? Если бы копы побольше следили за порядком на улицах, а не занимались бы подлым крючкотворством, сварганенным неизвестно в каких сортирах, Лисл, может, избежала бы тюрьмы. Чем конкретно занимались во время этого припадочно-дикого инцидента сорок или пятьдесят полицейских, присутствовавших там, так никто никогда и не проверял. Фактически картина преступления так и не восстановлена. По крайней мере она никогда не всплывала на судебных слушаниях, поскольку признание Лисл в менее значимом преступлении словно сняло все остальные вопросы. Именно так: дело прошло через все положенные инстанции, но никто толком и не выяснил, что, собственно, происходило. Я не говорю о новом расследовании, хотя на это есть все основания. Я призываю к проведению повторного судебного процесса.

Исправное функционирование системы уголовного преследования, судебной системы, юридической системы, системы, определяющей правильное и преступное, системы, распределяющей ответственность, – ведь каждому интуитивно ясно, что означает «исправное» в данном случае; так вот, исправность этой системы существенна для каждого из нас. Обычная вспышка камеры, сфотографировавшая, как вы проезжаете на красный свет, – и вот вы уже вовлечены в эту систему, систему, которая порой работает совсем не так, как положено… и тогда всем не поздоровится – включая Маттеуса и ВандерЯгта. Достанется даже мне, даже издателю «Denver Post» Дину Синглетону – он и его семья также совершенно беззащитны перед сбоем американской юридической системы, как и любые другие люди. Эти жернова способны сломать тебе хребет. Если ситуация продолжит развиваться в том же духе – дело плохо, у нас серьезные неприятности.

Дело Лисл, окруженное соответствующей общественной и политической атмосферой, на которой зиждится поддержка Закона Патриота США, – идеальный пример того, как человек, не успев и не сумев вовремя подсуетиться, проваливается сквозь зияющие дыры в судебной системе прямиком на дно ада. Это дело студентки колледжа, которая связалась с дурными людьми, приличной девушки из среднего класса, превратившейся в безликую единицу в месте отбывания наказания. Вопрос о ее вине или невиновности по-прежнему поражает. Она помещена в государственную тюрьму до конца жизни, без права досрочного освобождения, за преступление, произошедшее, пока она сидела в наручниках внутри полицейской машины.

Смотрите, что получается. Эта женщина, совершенно очевидно, не совершала преступления, в котором ее обвиняют. Вы не совершали, и она не совершала. Представьте, что вы едете в супермаркет «7-11», и вот сидящий рядом с вами – друг, жена, любовница, незнакомец – выходит из машины со словами: «Ну чего, я сгоняю, что ли. Блин, ночка выдалась та еще, да и день не лучший, сколько же заморочек с этим дерьмом… Я, блин, закипаю уже просто, так что деранем пивка сейчас. И еще, чувак, я надеюсь, у них там джин найдется, джин тоже будет самое оно».

Ничего особенного, правда: кто-то вышел из вашей машины, сказал что-то там, да и направился к магазину «7-11». На часах – 11:30, и вам еще предстоит сложная ночь, полная нерешенных проблем, – допустим, замутить что надо, не важно. Главное – придется поморочиться, и вы видели, что ваш друг – скажем, Кертис – в дороге явно о чем-то беспокоился, может, и обо всем сразу; дела шли не так, как вы или он задумывали, но, в общем, он просто вышел из машины, а вы протянули ему деньги. «Да ладно, у меня есть», – только и сказал он, забирая вашу двадцатку, и направился к «7-11», как самый обычный американский гражданин, отправляющийся в магазин на рождественскую распродажу, исправная деталь огромной американской системы потребления. Он скрылся внутри, и тут самое время огласить некоторые факты из жизни Кертиса – дело в том, что его сестра много лет назад вышла замуж за корейца, и с тех пор у Кертиса развились разные комплексы – мы бы не упоминали эту историю без причины, поэтому скажем просто, что у сестры Кертиса и того корейского джентльмена не все сложилось ладно и гладко, и если по-честному, то с тех пор Кертис корейцев на дух не переносит. (Парень, за которого вышла его сестра, однажды врезал ему прямо в ухо.)

Итак, Кертис вышел, а вы расслабленно почитываете газету; этот парень – ваш старый приятель-журналист, у которого, как все знают, есть такой небольшой безобидный бзик по поводу корейцев. Он заходит в «7-11», а там за прилавком – кореец. Кертису всего-то и надо, что пива, но вот оказывается, что самое тут крепкое – 3,2 %, не пиво даже, а непонятно что; так что Кертис смотрит дальше. Он думает, ну, может, хоть что-то с алкоголем тут есть, а может, у них джин имеется? Так что он спрашивает корейца: «У вас есть джин какой-нибудь?! «Спорт»? «Бубба»?» Тот отвечает: «Джин? Че, полицию вызвать? Ты о чем вообще? Конечно, нет джина никакого. Проваливай».

А так получилось, что буквально за две недели до этого Кертис наконец-то получил разрешение от местного шерифа, и в кармане у него лежит 10-миллиметровый «Глок», очень неслабая машинка. Покруче, чем 9-миллиметровый: выглядит так же, а пули больше. Кертис чувствовал себя очень неплохо с пушкой. Возможно, как-то раз он даже направил пистолет на одного араба, который подозрительно долго пялился на его машину в подземном гараже; того как ветром сдуло, а Кертис исполнился уверенности в себе. И вот этот кореец за прилавком ни с того ни с сего обложил Кертиса с головы до пят, и его мысли самопроизвольно перекинулись на сестру…

Как-то раз вы поделились с Кертисом одним случаем из вашего детства, историей, когда вы спросили папу: «А в чем разница между корейцами, японцами и китайцами?» Тогда шла Корейская война, и вы никак не могли разобраться, с кем и из-за чего корейцы там сражаются. И ваш отец сказал тогда: «Сынок, я так тебе скажу: японцы – чистые снаружи и грязные изнутри; китайцы – грязные снаружи, но чистые изнутри. А что касается корейцев, то я бы охотно не говорил этого, но корейцы грязны со всех сторон». Вы обсуждали это с Кертисом – история привела его в восторг, – так что вполне способны вообразить, что может произойти после того, как Кертис зайдет внутрь и поцапается с визгливым, наглым, возможно, что и обхреначенным спидом корейцем… А тот еще вдобавок отказывается принять его кредитную карточку; говорит, что не срабатывает. Ты же знаешь, это еще не повод материться; звонок еще не прозвенел. Пива он, во всяком случае, точно не получит.

Вы знаете характер Кертиса, эту взрывную спираль его гневного темперамента, по которой он уже дошел до седьмого этажа, пока вы водили с ним разговоры, пребывая не выше второго, совершенно упустив из виду, что он-то уже на седьмом. Тем временем Кертис уже позабыл о деньгах, которые вы ему дали. «Сссука!» – стучит у него в голове, и он уже больше ничего не соображает. Этот парень неосторожно вытолкнул Кертиса на какую-то незнакомую территорию, где тот уже не в состоянии ориентироваться и контролировать хоть что-то. Ярость взвивается в нем огненным протуберанцем. Предположим, кореец так и не врубился в происходящее и брякнул что-то вроде «Ну чего застыл, Толстяк?». (Однажды со мной такую штуку проделал один коп в Мобайле: «Отвали и сядь, Старик». А мне-то и было всего сорок лет.) В голове Кертиса – уже только лягушачьи зенки корейца, того самого, что бил его сестру, бил ее непрерывно, порушил ей всю ее прекрасную жизнь, а Кертис отчаянно ее любил, и тут он битые сутки просидел в душном ящике, всю субботу на этом долбаном солнце… И ХУЯК! Он уже не помнит себя – с каждым из нас это случается время от времени, чего там – теперь у руля оказывается мускульная память, он тренировался достаточно, так что достает «глок» из кармана и направляет на этого корейца, и в этот момент чувствует какое-то угрожающее копошение за своей спиной. Кто-то еще – огромный громила, брат корейца, его кузен – заходит в магазин, и кореец орет: «Давай сюда, поможешь скрутить этого ублюдка!»

Кертис вдруг соображает, что на него того гляди набросятся еще два или три человека, а может, и всего один, одно несомненно – начинается какая-то невнятная колготня, а его инстинкт самосохранения говорит совершенно ясно – он окружен этими зажравшимися ублюдками. Так что Кертис палит в парня напротив с целью преподать нападающим урок, а те, что сзади, можете не сомневаться, немедленно исчезают. Кореец протягивает к нему руку, и тогда Кертис стреляет еще два раза. Не лучшее решение, правда? Так как пиво, за которое Кертис собирался расплатиться кредиткой, стоит прямо перед ним, предположим, что Кертис хватает пиво и забывает кредитку в кассе – не удивляйтесь, такие вещи вполне возможны в кругах профессиональных журналистов.

Звук выстрелов долетел до вашего слуха, но вы не обратили на них особого внимания – слушали радио. Вы вообще были отрешены от внешнего мира; предположим, полицейская машина затормозила на дальнем конце паркинга, но вы все-таки ее увидели. Вы подумали что-то вроде «Хммм, мусора, а где же шляется Кертис?» как раз в тот момент, когда он выскочил из магазина, не то чтобы галопом или сломя голову, просто быстро вышел и направился к машине с упаковкой из шести бутылок пива в руке. Он торопливо усаживается и говорит:

– Поехали отсюда.

Вы спрашиваете:

– Эй, чего случилось, что за фигня?

Он отвечает:

– Ничего особенного, погнали, погнали отсюда!

Вы видите копов на дальнем конце паркинга, и становится понятно, что именно они заставляют Кертиса так нервничать. Следующий раз вы возвращаетесь к этой мысли уже в трех-четырех кварталах от магазина. Кертиса всего трясет, и довольно скоро начинает трясти и вас, поскольку первым делом он сообщает: «Кажется, я застрелил этого парня, я застрелил его. Будь он проклят! Эти козлы набросились на меня, и пришлось защищаться».

Вы только и можете, что подумать: «Ничего себе. О-хо-хо. Ну ни фига себе. Как?! О Боже!» Ведь теперь вы виновны в убийстве Первой Степени. В штате Колорадо, в штате Калифорния, во многих других штатах соучастие в тяжких преступлениях приравнивается к преступлению. Вы – пособник, и преступление вашего друга ложится на вас, вы помогаете ему скрыться – за это по закону положена либо смерть, либо пожизненное заключение. Убийство Первой Степени! Кажется, этот случай дает некое понятие о ситуации, о которой идет речь?

(продолжение следует)

Иисус ненавидит убогих мудаков

Давайте признаем это: так называемый президент США ничего не понимает и не контролирует. Он просто болван. Он делает то, что ему скажут; он говорит то, как его научили; он принимает решения, только согласовав их с кем надо. Он – Дурак.

Осознать этот факт для избирателей нашей страны нелегко.

Нет. Чушь. Президент никак не может оказаться Дураком. Только не сейчас, в момент, когда последние ошметки Американской Мечты болтаются на всеобщем обозрении. Именно сейчас в Белом Доме меньше всего нужен не нюхавший жизни барчук.

Ведь это и наш Дом тоже. Это наш штаб – место, где бьется подлинное сердце Америки. Нынешний президент лжет в лицо; ему плевать на жизни других людей – он глупо и безответственно планирует и осуществляет массовые убийства, лишь бы мы остались Номером Один в мире. По всему выходит, что он – Позорный Осел, шумливое и бессмысленное животное, без мозгов и чести.

Сказать, что этот милашка-президент, напоминающий лишенного мозгов Гуфи из мультфильма, все больше и больше походит на Ричарда Никсона летом 1974-го, – значит грубо и незаслуженно оскорбить Никсона.

А чего? Я правда сказал так? Неужели такое возможно? Республиканец Новой Эры, эта похабная насмешка над словом «президент», вернее, шлюха в обличье зверя под маской липового президента, действует так, что сам Ричард Никсон кажется теперь отъявленным Либералом.

Эти порочные твари-говнюки, которых мы выбрали себе на четыре года, способны принести своей алчностью нашим жизням, нашим душам и нашим любимым куда больше вреда, чем это в свое время удалось Никсону. Дерьмо-то какое! Никсон как-никак создал многое из того, что эти безмозглые ублюдки разносят сейчас вдребезги: Закон о Чистом Воздухе 1970 года, Закон об Исчезающих Видах, Финансовая Реформа; он начал политический диалог с Китаем, и так далее, и так далее.

При Никсоне Америка жила куда более свободно, как в политическом аспекте, так и во всех других, чем в нынешний злой год Господа Нашего, 2002. Любое социологическое исследование покажет это, раз уж вы сами себе не доверяете.

Босс Никсон являлся сертифицированным чудовищем, заслуживающим немедленного импичмента и изгнания. Его создал бывший руководитель ЦРУ Дж. Эдгар Гувер – настоящий символ и покровитель коррупции и бесправия, не имеющий себе равных среди американских политиков за всю историю страны. Однако Никсону хватило мозгов, чтобы разобраться, отчего же славные патриоты-американцы терпеть его не могут. Он был Лжецом. Правда была создана не для него.

Никсон верил – и сам не раз говорил об этом, – что президенту США негоже заниматься противозаконной деятельностью. Но Никсон так и не понял истины более высокого порядка, которая сформулирована в строчке Боба Дилана: «Должен быть чист и честен тот, кто живет вне закона».

Разница между отрицанием законов и военными преступлениями – это разница между педофилом и Педерастом: педофил только мечтает о разврате с детишками, Педераст же реально ему предается. Он накладывает свои грязные лапы на невинных детей, дерет их во все дыры и меняет их жизнь навсегда.

Стать объектом осторожных обхаживаний педофила – привычная составляющая американского детства, оказаться жертвой безумной страсти Педераста – погибель. Невинность не вернешь. Однажды изнасилованный, ребенок навсегда становится Квиром (Фруктом) в собственных глазах, и это вполне равносильно убийству.

Ричард Никсон пересек эту грань, когда принялся убивать иностранцев в интересах «семейных ценностей». Джордж Буш с этого начал, когда пробрался в офис и начал убивать темнокожих детей во имя Иисуса и Американского народа.

Когда Мохаммед Али отказался вставать в колонну и отправляться убивать «узкоглазых» во Вьетнаме, он сказал так:

– Я ничего не имею против них, этих вьетконговцев. Ни один вьетнамец ни разу не назвал меня «ниггером».

На основании моих собственных убеждений и ценностей я согласен с ним. Он был Прав.

Когда бы каждому из нас досталось хотя бы по клочку величественной отваги Мохаммеда Али, эта страна и мир в целом выглядели бы куда лучше, чем сейчас.

Такие вот дела. Читай и плачь… Увидимся завтра, ребята. Вы обо мне еще услышите. Я – человек, говорящий от имени духа свободы и нравственности, который жив в каждом из вас. Черт! Кто-то же должен заниматься этим.

В глазах остального мира наша страна превратилась в нацистского монстра – нацию тупых и агрессивных ублюдков, которые предпочитают убивать невинных, а не жить в мире. Мы не просто Мрази, которые перегрызут горло за власть и нефть, мы мрази-убийцы, в сердце которых не осталось ничего, кроме страха и ненависти. Мы – отребье рода человеческого, и суд истории еще впереди. Социальное положение не имеет значения. Мрази – и все тут. Прочь с дороги, не то убьем.

Уродство изрядное. Джордж Буш не может говорить от моего имени, или от имени моего сына, или от имени моей матери, от имени всех людей, которых я уважаю на этом свете. Мы не голосовали за этих дешевок, трусливых и жадных убийц, которые говорят сегодня за всю Америку. Мы не будем голосовать за них ни в 2002-м, ни в 2004-м – никогда.

Кто может отдать свой голос за этих нечистых на руку и лживых негодяев? Кто из нас горд и счастлив со всей этой невинной кровью на руках? Кто эти скоты? Полоумные говнюки, обожающие чуть что целовать флаг, облапошенные богатенькими мерзавцами вроде Джорджа Буша?

Это они хотели посадить Мохаммеда Али в тюрьму за то, что он отказался убивать «узкоглазых». Они полагают, что жестокость, тупость и растленность – неотъемлемые части американского характера. Это расисты, разносчики ненависти среди нас – это настоящий Ку-Клукс-Клан. И я мочусь в глотку этим Нацистам.

И я уже слишком стар, чтобы выяснять, нравится это им или нет. Пусть катятся к дьяволу.

ХСТ (2002)

Часть вторая

Политика – это искусство контролировать свое окружение

Я лучше других знаю мой народ. Оттого-то я его так и ненавижу. Оттого так сильно люблю. Я патриот. Опасный человек.

Эдвард Эбби

Предвыборная гонка за пост шерифа: Эспен, 1970

В среду вечером, за семь дней до выборов шерифа, мы засели на ферме «Сова» и перекрыли все доступы к этому месту. С дороги дом казался темным, пустым и нежилым. Подъезд к ферме наглухо блокировали с одного конца здоровый джип, а с другой – голубой «чеви», судя по номерам – из Висконсина. Так что попасть на ферму представлялось возможным лишь при помощи ног: бросить машину на дороге, подняться на невысокий холм и пересечь довольно-таки немаленький двор, залитый ярким светом прожектора… либо подкрасться к дому сзади, по одной из двух меж, что отделяли дом от Национального Парка «Белый лес».

Впрочем, только ненормальный или круглый идиот мог надеяться приблизиться к дому незамеченным, что сзади, что спереди. Поскольку дом являлся настоящей крепостью, которую охраняли вооруженные психи. Где-то слева, в пересохшей канаве в двухстах метрах за волейбольной площадкой сидел Большой Эд Бастиан, звезда баскетбольной команды Университета Айовы… незаметный в ледяной темноте, с 12-зарядным помповым ружьем, карманным фонарем и револьвером.38 «Special», засунутым за пояс; Большой Эд, наш многострадальный координатор избирательной кампании… Новая макробиотическая диета, которой он придерживался в последнее время, явно не пошла ему на пользу. Вдобавок ко всему недавно он заработал трещину в одной из костей левой голени, когда попытался по всем понятиям сесть в позу лотоса, и теперь носил шину. К полуночи температура упала до – 12 и продолжала снижаться. Луны не было видно.

С другой стороны дома – Майк Солхайм, главный менеджер моей кампании, патрулировавший западные подступы с двуствольной 12-зарядной «береттой» и «питоном» Кольта, «магнумом 357». Мы побаивались, как бы Майк не вообразил в каком-нибудь очередном приходе, что он снова во Вьетнаме, не впал бы в ветеранское безумие и не снес бы башку Бастиану, если они случайно столкнутся в темноте.

Впрочем, они почти не двигались, невзирая на собачий холод. Ребята выбрали позиции правильно, каждый безупречно контролировал свой сектор. Они могли отбить нападение не только сзади, слева или справа, но и открыть перекрестный огонь картечью по любому человеку, который осмелится подойти к дому спереди. Кроме того, любой подлец, подходя к дому с дороги, попадал прямо под дуло 30-го калибра Тедди Юера.

Тедди, дикий юный байкер с волосами до пояса, приехал к нам из Мэдисона в расчете повеселиться на предвыборной кампании кандидата от Власти Фриков на пост шерифа. Однако угодил он к нам на совсем невеселую, да притом еще и круглосуточную службу телохранителя. Теперь, когда из-за угрозы кровопролития первоначальный план кампании забыли и похерили, наш друг из Мэдисона оказался на ответственном посту – сидя с ружьем наперевес на кресле от «Кэтберд» у огромного затемненного окна в гостиной, с прекрасным видом на все происходящее в 30 метрах от террасы дома. Он не видел Солхейма или Бастиана, но знал, что они тоже несут вахту и что все они откроют огонь, если вдруг произойдет то, о чем нас столько предупреждали.

Во второй половине дня мы получили известия от Бюро Расследований Колорадо (БРК) – известия самые безрадостные. Нам сообщали, что сегодня ночью, между закатом в среду и рассветом в четверг, может произойти покушение на жизнь мистера Томпсона, кандидата на пост шерифа от Власти Фриков. Информация была получена от сотрудника БРК, которого нам характеризовали как «в высшей степени надежного осведомителя», человека, которому нет никаких причин не верить, потому что он (или, может быть, она, таких подробностей нам не сообщали) «раньше никогда не ошибался». БРК сообщило нам, что осведомителю не удалось выяснить личности убийц. Также не удалось выяснить, каким образом и при помощи каких средств будет совершено убийство. Осведомитель предположил, что логичнее всего ожидать использования огнестрельного оружия. Например, подкараулят Томпсона в каком-нибудь уединенном местечке вдоль дороги между Эспеном и Вуди Криком и… А если там его ликвидировать не получится, то… все отлично знали, что кандидат жил в изолированном доме, в весьма удаленной местности, а это по идее весьма опасно. Может быть, его достанут там, застрелят … или используют динамит.

Ну конечно. Динамит, типа RDX, 90 процентов нитроглицерина. Как раз несколько дней назад со склада Лыжной Корпорации Эспена на горе Аякс украли 210 брикетов этой взрывчатки, и, по сообщению Лыжной Корпорации, воры оставили записку, в которой говорилось: «Украденный динамит пустят в дело только в случае избрания Хантера Томпсона шерифом Эспена». Подпись: «СДС».

Вот так. Какое-то чмо расписалось в записке аббревиатурой «СДС». Человек из БРК даже не улыбнулся, когда мы смеялись над этой историей. Он проворно развернул другую бумажку и сообщил нам, что «надежный осведомитель» также узнал, что динамитом собираются взорвать полгорода: здание окружного суда (имелся в виду офис шерифа), мэрию (управление полиции), отель «Джером» (наш предвыборный штаб) и «Вилер-Оперу» (там располагалась контора наших адвокатов, Джо Эдвардса и Дуайта Шелмана).

Только в мозгах мусорни могла зародиться такая глупая хренотень … и хотя мы понимали, что все это – полнейшая ерунда, нам, с другой стороны, было ясно, что извращенное мышление обитателей Эспена вполне могло привести к не шибко логичному, безумному и жестокому выводу: «Их надо убрать». В конце концов, казалось разумным предположить, что если оказался кто-то настолько глуп, чтобы распространять все эти идиотские слухи, то он попробует и подтвердить их, и, того гляди, действительно взорвет что-нибудь.

В то время избирательная кампания все еще велась между тремя кандидатами: мной, тогдашним шерифом (от Демократов) и его бывшим заместителем, долго проработавшим на этом посту и успевшим вовремя подать в отставку, чтобы выдвинуть свою кандидатуру на пост шерифа на внутрипартийных выборах Республиканской Партии, победить в них и бросить вызов своему бывшему боссу – Кэрролу Вайтмайру, местечковому глуповатому тугодуму-копу, у которого кончился первый срок на посту шерифа. За этот срок его презирали и ненавидели все те несчастные, что имели с ним дело: Городская Коллегия Адвокатов, Окружная Прокуратура, его собственный заместитель и все его помощники, а также все полицейские города Эспена.

В начале избирательной кампании Вайтмайра от него отказались люди, которые знали его лучше всех: окружной комиссар, бывший мэр, директор городской администрации, бывший окружной прокурор и бывшие подчиненные. В первые две недели конфликта он затрахал БРК и ФБР, чтобы они выкопали хотя бы одну мою судимость… Когда эта затея провалилась – у меня же нет судимостей, – этот злобный подонок задействовал тайных агентов ФБР, которые должны были спровоцировать меня и моих соратников на совершение разных глупостей, которые скомпрометировали бы меня перед выборами.

Затем он нанял какого-то мошенника, который два года работал на спецслужбы, липового байкера-внезаконника из Денвера – Джима Бромли. Он ввалился в город на безмазовом «чоппере» и сразу начал угрожать взорвать мой дом, если я незамедлительно не откажусь от участия в выборах… потом извинился за угрозы, а когда и из этого ничего не вышло – попытался наняться к нам в качестве моего охранника… позже стал распространять слухи о том, что мои сотрудники связаны с Кэти Пауэрс и бандой «Везерменов» и собираются взорвать все мосты города… потом попытался продать нам автоматическое оружие… потом предложил нам измудохать любого, кого мы захотим… потом сам погорел на том, что городская полиция совершенно случайно нашла в его машине, стоявшей в зоне запрета на парковку, незарегистрированный и запрещенный обрез 20-го калибра.

Шериф впал в панику и сам «спалил» Бромли, проинструктировав городскую полицию возвратить байкеру его нелегальный обрез, так как он является «агентом ФБР». Сказано – сделано, обрез возвратили. Но Бромли не уехал из города, а пришел в нашу штаб-квартиру, не подозревая, что один сочувствующий полицейский уже успел рассказать нам о Бромли все. Бромли завис у нас и начал предлагать свои услуги: работать оператором мимеографа или еще как-нибудь пособлять. Тем временем мы уже предложили помощнику окружного прокурора арестовать мерзавца по обвинению в организации покушения на кандидата и ношении запрещенного оружия, не говоря уже об угрозах применить силу к невинным людям. Но помощник окружного прокурора отказывался предпринимать какие-либо действия, утверждая, что ему неизвестен ни сам Бромли, ни его мотивы, пока вдруг шериф неожиданно не признал, что Бромли действительно работает на него.

Между тем Бромли в очередной раз лишился своего обреза – на этот раз его отобрал полицейский, который приехал в мотель «Эпплджек-Инн» специально, чтобы второй раз за последние 36 часов конфисковать ружье. Это произошло после того, как портье, которого мы попросили сделать фотографию Бромли, перезвонил нам и рассказал, что уборщица нашла в его комнате «ружье зловещего вида»… Но и в этом случае окружная прокуратура отказывалась делать хоть что-то, даже просто отобрать обрез. Нам пришлось просить о помощи нашего знакомого полицейского – Рика Крабтри, недоучившегося студента английской филологии Колумбийского Университета. Даже после того, как Крабтри конфисковал оружие, окружная прокуратура продолжала выражать свое недовольство по поводу наших требований арестовать Бромли. «Он возвратился в мотель «Эпплджек» в сопровождении девушки, – сообщили нам из прокуратуры, – и мы не хотим мешать ему до утра».

Собравшаяся команда левацких байкеров, Черных Поясов, Белых Пантер[3] и избранных местных громил, которая уже давно, с самого его появления, призывала открыть сезон охоты на Бромли, не могла снести такого поведения прокуратуры. Они хотели опрыскать Бромли «Мейсом» и при помощи бейсбольных бит сделать из него вкусненькую отбивную котлету… и им было совершенно по барабану, состоял он агентом ФБР или нет. Я все еще разговаривал по телефону с помощником окружного прокурора, когда заметил, что комната опустела. «Мы едем в «Эпплджек», – прокричал мне кто-то из-за двери. – Можешь сказать этой безмазовой свинье из окружной прокуратуры, что мы решили взять инициативу в свои руки… через полчаса мы передадим их ссаного стукача в тюрьму, а чтобы они поняли, кто это, передай им, что он будет упакован в пластиковый мешок».

Я передал это в окружную прокуратуру… через 15 минут Бромли утекал по шоссе на арендованной машине. Он так быстро смылся, что мы даже не успели сделать хороший снимок, поэтому на следующее утро мы обратились в «Фотоагентство Белых Пантер» в Денвере, и они поручили молодому, невинно выглядящему Черному Поясу поехать, вооружившись фотокамерой, к дому Бромли в одном из денверских пригородов. Пол Дэвидсон постучал в дверь сексота и сказал, что он восхищен припаркованным во дворе расчудесным мотоциклом и хотел бы сфотографировать его – вместе с гордым владельцем. Бдительный Бромли с большим удовольствием сел на мотоцикл и с гордостью смотрел, как из камеры вылетает птичка, а на следующий день «Aspen Times» опубликовала фото Бромли вместе с подробным описанием его короткой, но весьма активной «поддержки» движения Власть Фриков. Мы послали Бромли эту вырезку из газеты с его фото… и он почти сразу же написал мне ответ с угрозами и фотографией, которую он посчитал намного лучшей, чем та, которую наш «смешной маленький фотограф» сделал обманным путем. Даже сотрудник БРК очень удивился, увидев свидетельство полного безумия этого опытного стукача. «В это невозможно поверить, – повторял он все время. – Неужели он действительно поставил свою подпись на письме, неужели он действительно расписался на фотографии! Как можно было взять на работу такого человека?»

Действительно, как?

* * *

Эта история началась в 1968-м, когда в издательстве «Random House» мне выдали $5000 и мой редактор сказал: «Иди-ка ты да напиши про гибель Американской Мечты». Я согласился без лишних раздумий – деньги были очень нужны. Ведь помимо пяти штук аванса, речь шла о $7500 «дополнительных расходов», правда, о гонораре речь уже не шла, но я не сильно расстроился. Не говоря уже о том, что «Random House» оплачивал таким образом в той или иной степени мое обучение. Мне предстояло отправиться туда, не знаю куда, и написать то, не знаю что, – лишь бы это имело отношение к «Смерти Американской Мечты».

Задача казалась ерундовой, и долгое время я пребывал в этом счастливом заблуждении. Казалось, мне выдали кредитку, все покупки по которой надлежало оплатить, но не сейчас. Помню, тогда я еще подумал, что Джим Сильберман, редактор «Random House», не просто сумасшедший человек, но еще и полностью при этом безответственный. Иначе с чего бы он сделал мне такое предложение?

Я съездил тогда в несколько мест, сам уже не помню зачем, и вот в августе 1968 года я отправился в Чикаго освещать работу Съезда Демократической Партии с пачкой свежеотпечатанных голубеньких удостоверений для прессы и дополнительным бейджиком от своего издательства.

На самом деле меня никто не отправлял на съезд, я даже не стал брать аккредитацию от какого-нибудь журнала; мне просто хотелось оказаться там и оценить обстановку. Город настолько кишел журналистами, что я почувствовал себя туристом. Не говоря уж о том, что работающим там официально писателям и репортерам не достались более внушительные командировочные, чем они явно озадачивались при встрече со мной; хотя, если бы попросили, я написал бы эту историю и забесплатно.

Даже теперь, спустя все эти годы, мне становится не по себе, когда я вспоминаю про Чикаго. Эта неделя на Съезде существенно изменила мои представления о том, что происходит в этой стране, и определила мое место в ней. В понедельник я пришел в состояние Паралитического Шока, во вторник меня обуял Страх, потом Ярость и, наконец, – Истерия, длившаяся затем минимум месяц. Каждый раз, пытаясь рассказать друзьям, что же все-таки произошло в Чикаго, я начинал рыдать, и только спустя годы я понял причину.

Меня не били, не тащили в тюрьму. Все обстояло намного хуже. Потребуется настоящий специалист – или несколько специалистов, – чтобы избить человека и не привести его при этом в состояние шока, в котором весь эффект от избиения пропадает… затем оказаться в тюрьме вместе с закадычными друзьями – это скорее экзотичное развлечение, чем травматическая ситуация; в самом деле, это совершенно беспонтово – жить в шестидесятые годы и ни разу не оказаться за решеткой.

И все же тогда в Чикаго для меня навсегда закончились шестидесятые. Помню, как я добрел до своей комнаты в «Блэкстоуне», стоявшем через дорогу от «Хилтона», сел на кровать, скрестив ноги, и просидел так несколько часов. Меня била дрожь, ни о каких заметках я и думать не мог – только смотреть в экран телевизора расфокусированным взглядом и тихо офигевать от того, что происходит вокруг. В телевизоре творилось примерно то же самое – я видел себя самого, в ужасе убегающего от копов по Мичиган Драйв, всего в двух шагах впереди от размахивающей дубинкой свиньи, каждую секунду ждущего пули в легкое, которая поразит меня прежде, чем я даже услышу звук выстрела.

Я стоял на углу Мичигана и Бальбоа вечером в ту среду, когда копы атаковали. Помню, я тогда еще думал: «Нет. Это невозможно». Вжавшись в стену отеля, я достал из моей излюбленной голубой L.L. Bean сумки мотоциклетный шлем и желтые горнолыжные очки, полагая, что все обойдется «Мейсом», в крайнем случае – газом. Однако именно в этот раз копы не использовали ни того ни другого.

В этот вечер они пустили в ход дубинки, и разверзся натуральный ад, не имеющий аналогов в этой сучьей истории. Я стоял у стены, пытаясь нацепить шлем, а люди неслись мимо, как зверье во время лесного пожара. Люди или кричали, или истекали кровью, копы хватали их на ходу и запихивали в свои машины. Я никогда не попадал в землетрясение, но, сдается, атмосфера там примерно та же. Тотальная паника и потерянность, и притом никакого выхода. Первая волна копов ворвалась на Бальбоа, построившись клином, сметая всех на своем пути, как огонь в муравейнике. Бежать было бесполезно – со всех сторон появлялись все новые и новые копы. Вторая волна ломанулась со стороны Грант-Парка, подобно огромной перемалывающей машине, ощетинившейся длинными черными дубинками, крушившими истерически кричавших людей, отчаянно пытавшихся выбраться из этого переплета.

Некоторые пытались бежать по Бальбоа, к улице Стейт, но выхода не было и там – копы перегородили улицу, выстроившись «клещами», и быстро надвигались, избивая до полусмерти каждого, кто попадался им под руки. Иные демонстранты пытались сбиться в кучу, держа свои транспаранты и скандируя: «Держимся вместе! Держимся вместе!»

В какой-то момент я оказался в самом пекле – копы надвигались со всех сторон, и ничего не оставалось делать, кроме как искать спасения в отеле. Однако у дверей стояли два копа и отказывались пропустить меня внутрь. Они сжимали дубинки обеими руками, держа их перед собой, и отгоняли всех от входа.

К этому моменту людей уже мудохали в паре метров от меня. Мне оставались считанные секунды, когда я наконец прорвался через этих церберов с криком: «Я тут живу, мать вашу! Плачу пятьдесят долларов в день!» Я оказался внутри, ад остался позади, и я уже не видел, что происходило на тротуаре. По какому-то невероятному везению в этот день я взял с собой ключ от номера, хотя обычно оставлял его у портье. Меня спас этот ключ, да еще и безумная непоколебимая уверенность, звучавшая, должно быть, как вопль распятого Иисуса. Ведь я в самом деле жил тут! Платил наличными за этот долбаный номер! И я никак не мог представить себе, что эти козлы в синей униформе имеют малейшее ПРАВО не пустить меня в мои оплаченные апартаменты.

Я верил в это беззаветно, и этой веры хватило на то, чтобы удержать их дубинки на ту секунду, в которую я прошмыгнул в холл отеля… Однако эта вера погибла, когда через несколько дней или даже недель я наконец понял, что эти копы и в самом деле собирались меня отмудохать. Не меня персонально, но некоего анонимного «Врага», одного из толпы «негодяев», явившихся в Чикаго с намерениями, вызывавшими у мусорни только страх и ненависть.

Именно поэтому меня так трясло, когда я наконец оказался в своем номере, быстро запер дверь и накинул цепочку. Не то чтобы я испугался тюрьмы и избиений. Таким образом меня охватывал медленно подкатывающий шок, шок от понимания того, что я больше не стою в изящной позе и не Разъясняю Свои Взгляды. Эти ублюдки все знали о моих взглядах, и все-таки они намеревались вышибить мне мозги. Им было глубоко плевать на то, что Национальный Комитет Демократической партии выдал мне специальную пресс-карту, гарантирующую неприкосновенность; их не волновало, что я прибыл в Чикаго как гость с намерением поселиться в отеле, аккуратно уплатив все сборы и налоги, и что я не собирался причинять никому ни малейших неприятностей.

В том-то все и дело. Моя невиновность свидетельствовала против меня, делала меня потенциально опасным в глазах этих гнилых вороватых мразей, что рулили этим Конгрессом, – Мэром Чикаго Ричардом Дж. Дэйли и Линдоном Бэйнсом Джонсоном, тогдашним президентом США. Эти свиньи плевать хотели на какие-то там Права. Они просто знали, чего хотят, и располагали достаточной силой, чтобы смести с земли любого, кто встанет на их пути.

Пока не забыл, скажу одну важную, на мой взгляд, вещь насчет всего движения протеста шестидесятых годов. В то время казалось, что между гражданами и государством (или «системой», или «истеблишментом») шел некий диалог. Если вы боролись за свое Право, существовали шансы, что к вам прислушаются, не важно, признавалось это официально или нет. Норман Мейлер сказал давным-давно по тому же поводу, что он впервые ощутил, что между ним и Белым Домом существует реальная связь, только после избрания Кеннеди президентом. Даже когда к власти пришли такие люди, как Джонсон и Макс Банди – и даже такие, как Пэт Браун и Булл Коннор, – шум, который мы поднимали, явно достигал ушей власть имущих и не раз заставлял их менять свою политику… даже если формально эти люди отказывались говорить с нами. Так что сам акт протеста, пусть даже сопровождаемый насилием, в конечном итоге можно было рассматривать как демонстрацию исполненной оптимизма веры (по большей части подсознательной, я думаю) в благоразумных «старших», тех, кто способен изменить положение, – мы просто указывали им на неочевидные для них вещи и даже определяли политические реалии.

Эти ублюдки так никогда и не поняли самого главного – «Движение» выражало глубокую, беззаветную веру в Американскую Мечту. Люди, которые «боролись» в те годы, не были жестокими и циничными чудовищами, которыми их делал официоз. На самом деле в демонстрациях участвовали среднестатистические отцы семейств, которых лишь немного встряхнули, ненадолго оторвали от вредных привычек, от их ленивой, косной, повернутой на деньгах жизни… и, уже однажды осознав свою внутреннюю уверенность, они, несомненно, поступали правильно.

Само Стремление Спорить, пусть и с применением насилия, подразумевает готовность оппонента прислушаться к вашим аргументам и доводам или хотя бы к производимому вами грохоту под видом политического протеста. В шестидесятые много раз случалось, когда облеченные властью люди резко меняли курс под давлением сложных обстоятельств: Джон Кеннеди по поводу Кубы и Залива Свиней, Мартин Лютер Кинг-младший и война во Вьетнаме, Джин Маккарти и «закулисные перестановки в Сенате»; Роберт Ф. Кеннеди и его отношение к марихуане, и длинным волосам, и тому, что в конце концов стало Властью Фриков; Тед Кеннеди и ситуация с Фрэнсисом К. Моррисси, не говоря уже о сенаторе Сэме Эрвине, поменявшем свои убеждения по поводу прослушивания телефонных разговоров и «превентивных арестов».

В любом случае в политике шестидесятых преобладало убеждение, что Хорошие Парни медленно и верно, порой неуклюже, но берут верх над Плохими Парнями. Самым ярким примером стало невероятное отречение Джонсона 1 апреля 1968 года, в День Дураков. Так что никто всерьез не ожидал изменений, наступивших тем летом: сначала Чикаго, где Джонсон устроил на Конгрессе нечто вроде второго поджога Рейхстага, затем – появление во власти Эгню, Никсона и Митчелла, исполненных такой враждебности к переменам, такой глухоты ко всему, о чем говорили предыдущие десять лет, что потребовалось некоторое время просто для того, чтобы понять: орать на этих придурков совершенно бесполезно. Они рождены глухими и тупыми, изменить это невозможно.

Таков был урок, который я вынес из Чикаго. Выборы шерифа, в которых я участвовал два года спустя, оказались лишь повторением уже пройденного, как и в тот момент, когда в Грант-Парке меня пнул дубинкой в живот один коп, которому я показал пресс-карточку. В Чикаго я наконец уяснил: полиция США принимает в свои ряды мстительных убийц, которые занимаются тем, что нарушают те самые законы, которые должны охранять. Не далее как в четверг вечером на заседании Национального Комитета Демократической партии уже было недостаточно иметь журналистскую проходку; меня выставили из ложи прессы специально нанятые на этот случай отставные копы, а когда я заартачился, то меня поставили к стене лицом и обыскали на предмет оружия. Тут я понял: если достаточно долго выражать свое недовольство, в этой стране тебя ждет тюрьма, будь ты хоть трижды прав.

Жаловаться было некому – вокруг сидели те самые люди, которые платили унижавшим меня свиньям. Незваным гостем я явился на территорию вечеринки Линдона Джонсона, и меня с трудом терпели, пока я молчал. Если же мне не удастся держать рот на замке, меня немедленно попотчуют тем же, что и других непонятливых на Мичиган Авеню, или Уэллс Стрит, или в Линкольн-Парке… Именно – газом, дубинками толпы обезумевших копов, получивших от Дэйли – Джонсона карт-бланш на любые зверства, пока Хьюберт Хамфри рыдал от паров слезоточивой «радости» в своем номере на двадцать пятом этаже «Хилтона».

После Чикаго многим стало не по себе. Что до меня, то это был шок от внезапного понимания реальной ситуации, от спуска с небес на землю. Я приехал туда как журналист, мой кандидат был убит в Лос-Анджелесе двумя месяцами ранее. Из Чикаго я уезжал в состоянии неконтролируемой ярости, выяснив вдруг, что все мы на самом деле находимся в глубокой заднице. Казалось, во всей этой обреченной стране не найдется силы, способной бросить вызов прогнившей, алчной и продажной машине Дэйли и Джонсона. Стоя у трапа самолета, я отчаянно пытался найти выход, и одна дельная мысль меня тогда посетила. Жизнь показала, что даже нечаянная мечта дилетанта способна воплотиться в реальность, если приложить к этому достаточно усилий.

Так все и началось. А закончилось все тем, что в первые недели октября 1970-го я выдвинул свою кандидатуру на пост шерифа Эспена. Эта предвыборная кампания стала полноцветным и отрепетированным повторением прошлогодней вакханалии «Джо Эдвардса в мэры!». Мы едва не победили тогда, поскольку местным властям не сразу пришло в голову отнестись к нам серьезно. Они смекнули, что творится у них в округе, когда уже почти проиграли. Только совершенная в последнюю минуту подмена бюллетеней позволила им остаться у власти – и то лишь оттого, что у нас не набралось $2000, необходимых для оспаривания этого нарушения в суде. 29-летнего фрика-байкера остановили буквально в метре от кресла мэра Эспена. Несмотря на то что Эдвардс проиграл, мы предложили нечто новое американской политической игре. Этакую забористую комбинацию вибраций Вудстока и активности «новых левых», замешенную на ценностях демократии Джефферсона и отдающую сильным эхом этики Бостонского Чаепития. Теперь мы знали, как бросить вызов мерзавцам большой политики с менталитетом Эгню, играя по их же правилам. Голоса вместо бомб, захват и использование их машины власти вместо ее разрушения.

Национальная пресса вдоволь отплясалась на этих выборах – в основном на разные лады передирая статью о выборах 1969 года, которую я написал для «Роллинг Стоун» («Rolling Stone-67», 1 октября 1970). Статья досконально описывала процесс, шаг за шагом, в мельчайших деталях – я надеялся, что наш концепт «власть фрикам» будет применяться повсеместно для массового распространения и станет именно тем волшебным ключом, который откроет двери для странной политической активности в других местах.

* * *

Так что было нелегко вообразить, что за хуйня могла приключиться в эту беспокойную ночь перед выборами шерифа. Не вызывало сомнений, что местные силовые структуры пришли в состояние глубокого невменоза.

Мы, безусловно, как следует укрепили ферму «Сова». Описанный выше «внешний огневой треугольник» представлял лишь первую линию обороны той безлунной промозглой ночью. Неосвещенный дом был полон вооруженных до зубов фриков, готовых драться до последнего. Снаружи светил один только фонарь, все окна дома надежно затемнили. Внутри вооруженные люди прохаживались взад-вперед, пытаясь унять нервозность за каждодневными занятиями: пили, ели, обсуждали недавние события, планировали ближайшие действия… Все мы были вооружены, никто не собирался спать, и ни один из нас не был уверен, что мы действительно поступаем разумно. Все казалось безумно странным, необычным до нереальности, как будто мы снимались в фильме по сценарию, написанному под кислотой в момент скверного прихода в Шато Мармоне. Какая-то выполненная безумцем халтура о Большой Политике.

Однако все происходило в самой что ни на есть реальной реальности. И никто из нас в этом на самом деле не сомневался. Будьте уверены – никто не накуривался, не закидывался и не пил той ночью. И когда за несколько часов до заката стало ясно, что за дикая и опасная ночка нам предстоит, мы неторопливо и осознанно выбрали полдюжины человек, способных иметь дело с тем безумием, что посулило нам колорадское отделение ФБР.

Атмосфера царила мрачная. Было ясно, что мы все обречены. Половина не переживет этих выборов, а другая будет безжалостно вырезана в неизбежном холокосте за ночь до голосования. Когда NBC-TV появились здесь, где-то на середине предвыборной гонки, я посоветовал им остаться: «Здесь будет кровавая баня, если меня выберут, а если я проиграю, тут все равно будет кровавая баня. В любом случае незабываемая резня гарантирована, держитесь поближе, если не хотите упустить момент для прекрасного репортажа».

Это происходило в те времена, когда мы еще находили возможным стебаться над таким вот невероятным вызовом, брошенным истеблишменту «Властью Фриков». Теперь все смешки закончились. Они закончились в тот момент, когда власти Эспена вдруг сообразили, что я реально иду на победу. Округ Питкин в штате Колорадо находился на пути к тому, чтобы выбрать первого в истории нашей нации Мескалинового Шерифа… шумливого бритоголового фрика, который отказывался идти на компромисс с кем-либо по любому вопросу, включая его собственные склонности к психотропным наркотикам; которому ничего не стоило во всеуслышание заявить, что он намерен искалечить и изуродовать всех этих жирных и жадных тварей во властных структурах Эспена вместе с их идиотскими надеждами и похотливыми фашистскими чаяниями.

* * *

Утром в День Выборов корреспондент «Life» зашел к нам в штаб, располагавшийся в отеле «Джером», и с ухмылкой сообщил, что мы четко идем на победу.

– Я вышел на улицу, – сказал он, – и провел там свой собственный опрос. Я поговорил с двумя сотнями самых разных людей, и все, кроме пары дюжин, собираются голосовать за тебя.

Он потряс головой, все еще ошеломленно улыбаясь.

– Это невероятно, совершенно невероятно, – продолжил он, – но речь идет не просто о победе, а о победе с большим отрывом.

Он открыл пиво, отхлебнул и принялся помогать своему фотографу, который укреплял лампы на потолке, дабы заснять победителя как положено, в цвете.

История наклевывалась что надо, и «Life» повезло в этот раз больше других. Они находились в городе всего 24 часа, но, едва прибыв в наш штаб в понедельник утром, немедленно застали воистину умопомрачительную сцену. Тут находился кандидат, будущий шериф Эспена и всего округа Питкин, штат Колорадо; он истерично вопил что-то про Армагеддон и колотил по столу кулаком в кожаной перчатке. Всю ночь мы разруливали непростые проблемы, обрушившиеся на наш дружный лагерь и угрожавшие похоронить всю кампанию, если только мы с ними не совладаем. Так что к утру понедельника царило настроение полуистерики, отягощенной усталостью, похмельем и сдобренное всепоглощающим чувством того, что наконец все дела улажены. Хотя если подумать, облегчение касалось только меня одного: Вил Нунан все еще печатал бюллетени, Солхайма ждало несколько радиоэфиров в понедельник и вторник, а на Эде Бастиане висело еще обеспечение штаба телефонной связью, чтобы продолжать долбать избирателей.

Так или иначе, этот понедельник стал первым за месяц днем, когда я мог расслабиться и поговорить от души, – так что команде «Life» повезло. Им достались мои хохмы о движении «Власть Фрикам» и о том фантастическом ударе, который мы наносим либералам в самое сердце.

– Начиная со среды мы потащим этих мерзавцев в суд! – хорохорился я. – Пол, у тебя готов список? Быть может, уже сегодня мы зачтем его по радио.

Пол Дэвидсон улыбнулся.

– На самом деле мы начнем гонять ублюдков завтра же вечером. Правда, сейчас нам понадобятся деньги на «Мейс», может, вы как раз подкинете?

– Да не волнуйтесь так, – подхватил я. – Денег у нас хватит, а если нет – то всегда полно мескалина на продажу, этот товар не залеживается. Давайте сюда «Мейс», несколько галлонов, и немного картечи, чтобы отстрелять двурушников!

* * *

Через два часа после закрытия избирательных участков Битва за Эспен была завершена… по крайней мере так это выглядело тогда под дерьмовый аккомпанемент внезапно пошедшего дождя. В нашем лагере воцарилось уныние, и даже не требовался RCA 1060, чтобы спрогнозировать финал, – даже несмотря на то что предварительные результаты свидетельствовали о нашей победе. К несчастью, предварительных результатов недостаточно. Наши самые преданные сторонники, хардкор-фрики, пришли на избирательные участки первыми, и мы и в самом деле уверенно победили в центральной и восточной частях города. Мы играючи обставили конкурентов в избирательных участках под номерами Один, Два и Три, однако этих голосов не хватило – исход выборов решили Эгнювильские жители пригородов и обитатели стоявших на окраине трейлеров. Уже в середине дня радостное возбуждение спало. Никто из нас не озвучивал худшие ожидания, но, думаю, все знали, к чему дело идет.

Так что ближе к закату мы уже порядочно налегли на мескалин, текилу, гашиш, пиво и все остальное, что только попалось под руки… после этого оставалось лишь перетирать какую-то хуйню с представителями национальной прессы и ждать, когда секира истеблишмента оттяпает наши головы. Наш штаб в некогда элегантном отеле «Джером» мало-помалу превратился в дурдом. Казалось, каждый присутствующий держит в руках черный микрофон размером с бейсбольную биту, а те, кому микрофона не хватило, сжимают в руках камеры – «Никоны», «Нагры», «Эклэйрсы», «Кодаки», «Полароиды», а ребята из Калифорнийского Института Искусств и вовсе притащили с собой видеокамеру.

На полу не осталось свободного места от сваленных в беспорядке кабелей, к потолку присобачили лампы со стробосветом. Фотограф из «Life» препирался с двумя громилами из Лос-Анджелесского отделения CBS; главный оператор «Вудстока» собачился с режиссером команды британского телевидения… в самом разгаре была непрерывная жестокая схватка за место для камер вокруг стола с телефоном, и все взгляды были устремлены на Элисон и Вики Колвардов, подводивших итоги голосования. Билл Кеннеди, писавший для «Harper’s», коварно и с тактическим знанием дела использовал локти в борьбе за место под солнцем и занял-таки самое выгодное место, ведомый своим инстинктом, – еще бы, ведь это тот самый парень, что вел прямые репортажи во время беспорядков в Олбани и Сан-Хуане.

Авторы «Life», «Look», «Scanlan’s», «Ski», «The Village Voice», «Fusion», «Rat» – тут терся даже корреспондент из голландского издания под названием Suck – беспорядочно толпились в комнате, переругиваясь между собой. Телефон разрывался от междугородных звонков из крупнейших новостных агентств типа AP и UPI, от телевизионных каналов, не говоря уже о простых любопытных, звонивших из Виргинии, Мичигана и Орегона, чтобы узнать результаты. Одно из лучших описаний того хаоса вышло из-под пера Стива Левина, молодого ведущего колонки в «Denver Post», проведшего с нами минимум полдня.

«Безумие и печаль, алкоголь и трава, слезы и ярость, вымученные глумливые улыбки, – писал он. – Отель «Джером» содрогался в тот день от потолка до фундамента, стены неумолимо покрывались надписями, как приличными, так и не очень. Журналисты, съехавшиеся отовсюду, начиная с Лондона и заканчивая Лос-Анджелесом, мешались с зеваками и сочувствующими, многие были обдолбаны по самое не хочу и излучали оптимизм, и лишь избранные лучше знали, как обстоят дела…»

Действительно… Те, кто быстрее других смекнул, как обстоят дела, скапливались в прокуренной напрочь комнате Номер Один, всего в двухстах футах от водоворота безумия в переполненном холле гостиницы. В этой комнате проживал Оскар Акоста. Две недели кряду он не выходил из номера, неустанно разруливая один кризис за другим, едва успевая немного поспать, выполняя одновременно три роли: старого друга, телохранителя и юридического консультанта «самой странной политической кампании, которую только видели в Америке», как писали в «New York Times». Однако ребята в газете не знали и половины правды; ведь Оскар прибыл в город в начале октября, задолго до того, как избирательная кампания превратилась во фрик-шоу такого размаха, что и сам «New York Times» не сумел описать его правдиво.

В тот момент, когда Акоста прибыл в Эспен, политическая жизнь тут здорово напоминала удолбанную пародию на гангстерские войны из «Крестного Отца». И за неделю до выборов мы действительно сели в осаду. Оскар, видный адвокат мексиканского происхождения, работал в Лос-Анджелесе и оказался в Эспене, возвращаясь из Денвера, где наносил визит своему клиенту Корки Гонзалесу – ответу Чиканос на Хьюи Ньютона или, возможно, на Г.Рэп Брауна добрых старых дней. В середине ноября Корки предстояло держать ответ перед судом по обвинению в незаконном хранении оружия, с которым его поймали во время августовских беспорядков в восточном Лос-Анджелесе. Напомню, та буча закончилась убийством Рубена Салазара окружным помощником лос-анджелесского шерифа. Оскар взялся защищать Гонзалеса, так что в середине октября ему было нечем особенно заняться, и, заехав в Колорадо, он решил ненадолго остановиться в своем старом доме в Эспене и посмотреть, что творят тут Хонки/Габачос. Тот беспредел, который он застал тут, окончательно убедил его в том, что белому среднему классу Америки нет ни оправдания, ни искупления.

* * *

В ночь выборов в маленький номер Оскара в «Джероме» быстро набился народ – как местные, так и со стороны, – полностью разделяющий его уверенность в том, что исход выборов в Эспене серьезно повлияет на внутреннюю политику США. Эта история с самого начала шла странно и непредсказуемо, но под конец, когда казалось уже, что Радикально-Наркотический кандидат и в самом деле может победить в головокружительном противостоянии с людьми Эгню, избирательная кампания шерифа Эспена действительно привлекла внимание нации, как своего рода нарыв – и если его прорвет, то это будет событие небывалого значения. Не остались в стороне и сердитые легионы Новых Левых Радикалов, которые громогласно кляли нас за то, что мы пошли на сделку с системой, приняли ее правила игры. Согласно их заявлениям, «внутри системы» больше ничего уже добиться нельзя.

Но скажем прямо – если уж такой насквозь консервативный город Республиканцев, как Эспен, мог выбрать шерифа, основой предвыборной программы которого была радикальная платформа «Власти Фриков», то Демократия и в самом деле превращалась в эффективный инструмент. Появлялся шанс спасти эту страну от пучины фашизма и не спалить ее дотла в процессе спасения. На эту соблазнительную возможность и клюнул Дэйв Меггайси из Сан-Франциско. Меггайси, бывший защитник «St. Louis Cardinals», тогда недавно забросил свою успешную футбольную карьеру в пользу радикальной политики и стал своего рода знаменитостью. Первая публикация его книги «Только не с ними» в те самые дни активно обсуждалась на первых полосах «LOOK», также он планировал выступить в популярном шоу Дика Каветта в Нью-Йорке. Впрочем, «LOOK» писал слишком заумно для тех, кто собирался голосовать против нас в Эспене; для них Меггайси был одним из тех «грязных коммунистов-аутсайдеров, которых Томпсон понатаскал в наш город».

Трудно общаться, когда не говоришь с нами на одном языке, так что Меггайси забил на все и подрядился помогать нам в качестве телохранителя, присоединившись к команде, в которую уже вошли некоторые из слетевшихся на поднятый нами шум: Тедди Юер, дикий молодой байкер из Мэдисона; Пол Дэвидсон из Денвера, обладатель «черного пояса» и член Белых Пантер; и Джин Джонсон, полубезумный арт-дилер из Ньюпорт Бич… все «как один» – коммунисты, еженедельно получающие содержание из Пекина.

Эти прекрасные чудаки – а также многие другие – среди прочих толпились в комнате Акосты в ночь выборов, ночь, когда первая избирательная кампания «Власти Фриков» в Америке потерпела крах.

* * *

Не так-то просто изложить тут причины, по которым мы проиграли. Некоторые из них столь очевидны, что даже нет смысла лишний раз говорить о них – разве что для истории. Впрочем, истории надлежит сохранить тот факт, что, несмотря на все невероятные препятствия и подножки, которые нам ставили на каждом шагу, мы все-таки набрали 44 процента голосов по округу. Вот это явилось настоящим шоком. Не проигрыш наш, а тот факт, что мы подошли к победе вплотную.

История также зафиксирует, что мы хорошо учли уроки предыдущей кампании, когда Джо Эдвардсу не хватило шести голосов для победы в 1969-м. Нашей ошибкой – моей на самом деле ошибкой – оказалась публикация сделанных из той кампании выводов в общенациональном журнале, который, едва появившись на прилавках, сразу же стал для нас камнем на шее. Вышедший 1 октября 1970 года номер «Rolling Stone» подложил нам изрядную свинью сразу по нескольким причинам: 1. Статья напугала наших оппонентов до полусмерти. 2. Она появилась на неделю позже, чем мы задумывали, – к тому времени регистрация кандидата-фрика уже состоялась. 3. Она открывала противнику всю нашу стратегию в мельчайших деталях – чем вражьи морды и пользовались с чудовищной эффективностью с самого начала до самого конца.

Помимо этих неуместных откровений, статья некоторым образом поясняла, по каким причинам мы никак не смогли бы победить тогда в 1970-м, когда демократы и республиканцы успешно объединятся против нас, расколов и без того колеблющийся лагерь избирателей центристского толка. Ниже приводится дословная цитата из статьи «Битвы за Эспен», напечатанной в «Rolling Stone-67» (1 октября 1970 г.):

Главный урок избирательной кампании состоит в следующем: политическая ситуация в Эспене настолько нестабильна, что после Джо Эдвардса отныне каждый кандидат от «Власти Фриков» – это потенциальный победитель.

В моем случае, к примеру, мне пришлось вкалывать по полной программе – и выблевать из себя в ходе кампании некоторые действительно ужасные идеи, чтобы получить более чем 30 процентов голосов при наличии еще двух конкурентов от основных политических партий. Кандидат от андеграунда, который и в самом деле хочет выиграть, должен запомнить с самого начала, что не менее 40 % только и ждут, чтобы выразить свой протест против власти, и его шансы заработать эти голоса зависят напрямую от его вызывающего поведения. Чем больше страха и отвращения вызовет он среди обывателей, тем с большей охотой за него проголосуют остальные.

* * *

Так что чего уж удивляться: как только стало очевидно, что «Власть Фриков» наберет не менее 40 процентов голосов, мозговой трест нашего отделения Великой Старой Партии[4] решил в последнюю минуту пойти на компромисс со своими «заклятыми врагами» из другой существующей в нашей стране партии. Разница между ними в Эспене ничем не отличалась от разницы между Никсоном и Линдоном Б. Джонсоном на национальном уровне: то есть, кроме личных склок и лоббистских передряг, между ними не было никаких отличий. Сущность политических проблем их не интересовала.

К середине избирательной кампании обе партии истеблишмента поняли, что им противостоит местный вариант «Черных Пантер»[5], проповедующий «теорию великого страха». Как бы сильно они ни были отвратительны друг другу лично, «Власть Фриков» они ненавидели еще больше – и решили, что ее надо остановить, чего бы это ни стоило.

Менее чем за 48 часов до выборов они заключили зловещее гнусное соглашение, согласно которому каждая партия жертвует в пользу другой своего кандидата, дабы избежать ситуации, при которой кандидат от Партии Фриков наберет больше голосов (на выборах шерифа и окружного комиссара), чем Республиканцы или Демократы. Таким образом, они сумели объединить сторонников обеих партий, и оба переизбиравшихся чиновника – шериф от Демократической Партии Кэррол Вайтмайр и комиссар Дж. Стерлинг Бакстер – смогли сохранить свои посты.

Договорились путем своего рода циркулярных звонков в канун выборов – перезвон оказался настолько рьяным и лихорадочным, что одному республиканцу позвонили 18 раз за вечер и каждый звонящий считал своим долгом сообщить, что в штаб-квартирах партий решено голосовать «по договоренности», – «мы отказываемся от Рикса (республиканского кандидата в шерифы), а Демократы приносят в жертву своего Коудхилла».

* * *

Вот еще один урок, преподанный нам в Эспене: если вы решили «работать в рамках системы», то проигрывать никак уже нельзя: «система» снабжена специальным механизмом, разминающим в лепешку проигравших, осмелившихся бросить ей вызов.

Если мозговой фонд «Власти Фриков» чему и научился за эти выборы, так это тому, что «работать в рамках системы» означает в точности то же, что и «играть по их правилам». Вы попробовали, вы проиграли, и теперь – особенно если речь идет о маленьком городке, где проживает менее 2500 избирателей, – и теперь пожалуйте поваляться в дерьме и получите изрядное число плевков, как настоящий джентльмен/политик. Таковы неизбежные последствия сорвавшегося вызова глубоко коррумпированным Властным Структурам.

Законы Политики в Америке чем-то напоминают законы физики: любое действие вызывает эквивалентное противодействие. Наша странная избирательная кампания мобилизовала множество местных фриков, которые, как они сами уверяли, в противном случае нипочем не пошли бы на выборы и никогда больше не пойдут. Все они утверждали, что оказались у избирательных урн единственно потому, что ненавидели «политику» и особенно «политиканов».

Платформа «Власти Фриков», да и вся ее предвыборная кампания, была предельно далека от общепринятой концепции «политики», мы черпали нашу силу среди людей, гордящихся тем, что они никогда не ходят на выборы. В городке, в котором ни один кандидат на выборную должность никогда не набирал больше 250 голосов, полностью лысый и высшей степени радикальный кандидат от «Власти Фриков» набрал на выборах шерифа в 1970 году 1065 голосов – и тем не менее проиграл сопернику, набравшему на 400 голосов больше.

«Власть Фриков» настолько поляризовала Эспен, что мы напугали и настроили против себя слишком многих избирателей и, таким образом, не сумели использовать голоса фриков, впервые пришедших на выборы. Но так напугали этих мерзавцев, что они притащили на выборы людей в инвалидных колясках и даже на носилках, чтобы они проголосовали против нас. Они привели на выборы молодых и старых людей, которые были уверены в том, что «Айки» Эйзенхауэр все еще является президентом США. «Я никогда, черт возьми, не видел ничего подобного, – сказал один из наблюдателей. – Я находился на первом участке, где, как мы полагали, все будет клево, но вдруг, откуда ни возьмись, на нас обрушилась волна калек и инвалидов. Я ни разу в жизни не видел такого количества грузовиков-пикапов».

Да, пикапы все еще стоят у нас перед глазами. И любой человек, который попытается перейти им дорогу, должен готовиться к смерти. Именно это мне все время говорили, когда я баллотировался на пост шерифа: «Даже если вы победите, вы никогда не войдете живым в офис. А если вы проиграете, то они позаботятся о том, чтобы больше никто из вас больше и не мечтал о том, чтобы стать шерифом».

Воскресный вечер в Фонтенбло

Воскресный вечер в Фонтенбло: жаркий ветер на авеню Коллинз. Прямо перед отелем, у самого океана, группы вооруженных охранников с «полицейскими собаками» патрулируют побережье, район пляжей, чтобы никто не просочился пощупать водичку, никто, включая гостей отеля. Пользоваться океаном по ночам на Майами Бич запрещено. Пляж теоретически является общественной собственностью, но устроители этого скотского «комплекса отелей», с местной администрацией заодно, обозвали это место «Золотым Берегом», да и застроили его отелями так, что они закрыли общественный пляж не хуже Берлинской Стены.

Путь к воде надежно преграждали высокие заборы и острые скалы, и оставались одни лишь маленькие замусоренные полоски берега, не более 40–50 метров в длину, которые отцы города спокойно именовали «общественными», а дальше начинались надежно укрепленные пляжи, принадлежащие отелям. На самом-то деле в общественной собственности находилось куда как больше земли, закон запрещал отелям отгораживать прибрежную территорию в принципе. Это считалось деликатным вопросом в Майами – поскольку отели захватывали земли направо и налево не только под пляжи, но и под бассейны; больше всего отели боялись, что кто-то наконец подаст в суд, чтобы прекратить это безобразие.

Так, например, отель «Дорал» – где в 1972 году, в это убогое «Лето Съездов», по очереди гнездились предвыборные штабы Ричарда Никсона и Джорджа Макговерна – был построен так близко к воде, что минимум половина относящегося к отелю пляжа и весь так называемый «Олимпийский бассейн» удобно устроились на принадлежащей государству земле. Небольшое судебное расследование по этому вопросу обернулось бы для «Дорала» финансовой катастрофой адских масштабов, однако владельцы отеля не сильно переживали по этому поводу. Четыре ночи подряд во время «Съезда Демократов» меня арестовывали за «плавание в бассейне в неположенные часы». Часа в три-четыре утра обычно.

После первых двух эпизодов это превратилось в ритуал. Я появлялся в патио перед бассейном, залитым лунным светом, здоровался с черным копом-охранником, раздевался и складывал одежду на пластиковый стул, стоявший у трамплина. Разговор, состоявшийся между нами в первую ночь, повторялся потом почти без изменений.

– Вам тут не положено, – говорил наемный коп. – Эта территория по ночам закрыта.

– Отчего же? – спрашивал я, снимая ботинки.

– Это против закона.

– Какого такого закона?

– Того самого, за выполнением которого я слежу, черт побери. Того самого, который говорит, что плавать по ночам запрещено.

– Ну… – говорил я, снимая часы и укладывая их в мою жесткую белую кроссовку, – а что произойдет, если я сейчас все-таки прыгну в бассейн и поплаваю там, несмотря ни на что?

– Вы правда собираетесь так сделать?

– Ага, – отвечал я. – Мне неудобно тебя беспокоить, но поверь, выхода просто нет. У меня нервы на пределе, единственный способ расслабиться – это прийти сюда и поплавать всласть.

Он горестно качал головой:

– Ну что же, выходит, ты собираешься нарушить закон.

– Сомневаюсь.

– В смысле?

– Насколько я понимаю, – отвечал я, – примерно 6 метров бассейна с той стороны, что ближе к океану, находятся в собственности государства.

Он пожимал плечами:

– Об этом мы спорить не будем. Но законом запрещено плавать тут по ночам.

– И все-таки я попробую. Что тогда произойдет?

– Я вызову полицейских. Иначе меня просто уволят. И я, несомненно, полезу туда за вами, черт вас возьми.

– Еще вы можете застрелить меня, – отвечал я, подходя к краю бассейна. – Выбьешь мне мозги прямо в воде. Потом скажешь, что принял меня за акулу.

Он улыбался, когда я нырял в воду, но 15–20 гребков спустя у воды уже стояли двое городских копов, светящих прямо в меня своими фонариками.

– Давай, чувак, – говорил один из них, – вылезай. Ты арестован.

– За что?

– Сам знаешь, – говорил другой, – вылезай.

Они отводили меня в холл к дежурному администратору, который, узнав, что я отстегиваю $85 за комнату и, кроме того, зарегистрирован как «пресса», снимал с меня всякие обвинения. Я подобру-поздорову уходил в свой номер, и на этом инцидент исчерпывался.

Эта церемония повторилась 24 часа спустя, потом на третью ночь, на четвертую… но пятой ночью охранник уже по каким-то причинам не заговаривал со мною. Я поздоровался и стал раздеваться, ожидая, что он, как обычно, позвонит по телефону и вызовет подмогу, как это происходило в предыдущие ночи… но вместо этого он просто стоял и смотрел, как я ныряю, не двигаясь. Следующие 45 минут он меня подчеркнуто игнорировал. Но когда, ближе к рассвету, какие-то типы попытались заснять на видео, как я плаваю, он их выгнал. На резонный вопрос, почему я могу плавать по ночам, а им нельзя даже близко к бассейну подойти, он не стал вступать в пререкания, а только указал им дубинкой на дверь.

Я так и не выяснил, в чем дело. Наплававшись вдоволь, я выбрался из бассейна, крикнул ему «спасибо!» и помахал рукой на прощание. Он махнул в ответ, бесцельно прохаживаясь взад-вперед по патио. Несколько минут спустя из своего номера на седьмом этаже с видом на океан я увидел, как он, перегнувшись через перила, встречает восход. Его дубинка беззаботно болталась на правом запястье, фуражка заломлена назад. Хотел бы я знать, что у него было на уме в тот момент: молодой черный наемный полицейский, 25–30 лет, неделю напролет проводит каждую ночь – с 8 вечера до 8 утра, – следя за выполнением дурацкого закона, который, если его читать повнимательнее, даже и не запрещает купаться по ночам в большом безлюдном бассейне, незаконно выстроенном на государственной земле жадными белыми негодяями, владельцами отеля на Майами Бич. В ходе моих дискуссий с ночным менеджером «Дорала» он узнал, что правило, запрещающее плавать по ночам, обусловлено скорее соображениями безопасности отеля, нежели государственными законами.

Я еще немного посмотрел на копа, задумавшись, а не смотрит ли на него в эту самую секунду Джордж Макговерн из своего пентхауса… Но нет, пришло мне в голову в следующий момент: Макговерн, может, и стоит сейчас у окна, но скорее уж он смотрит на океан, косясь на свой большой «магнум» калибра 358, которым ему не терпится застрелить акулу-другую. Странное в самом деле зрелище: кандидат от демократов выбрался на рассвете на балкон своего пентхауса в Майами и стоит, осматривая бурные воды океана в поиске серых плавников молот-рыбы, с заряженным ружьем на изготовку. Стакан «Кровавой Мэри» примостился на столике, и он убивает акул, чтобы прочистить себе мозги в это утро триумфа.

Нет, в самом деле. Макговерна выдвинули Кандидатом в Президенты, и как серьезному сотруднику прессы мне представлялось совершенно необходимым знать о каждом его движении, каждой мысли в этот час. Что бы он сказал, например, если бы сейчас я позвонил на NBC-TV и рассказал всему свету о том, что с утра пораньше Макговерн палит в акул из своего пентхауса в отеле «Дорал»?

Меня так и подмывало позвонить, просто для того, чтобы Макговерн вскочил пораньше и растолкал Фрэнка Манкевича, чтобы тот ни свет ни заря сел сочинять опровержение для пресс-конференции, которая, без сомнения, последует за моими скандальными разоблачениями… но, подумав, я отклонил эту идею; мне надо было выспаться хорошенько, а после подобных звонков спать обычно не приходится. Разразился бы дикий скандал, в результате которого меня ославили бы как Опасного Законченного Торчка, человека, перешедшего все пределы экстрима в своих галлюцинациях и других формах агрессивного, общественно опасного слабоумия. Манкевич, заместитель губернатора Южной Дакоты и протеже Макговерна, Билл Дауэрти, они выставят все в таком свете, что я не только окажусь дискредитированным, но того гляди меня просто посадят за счет благодарного государства, подвергнут принудительному лечению и шоковой терапии.

ЧТОООО? Даже не упоминайте тут это слово!

Шоковая терапия? Расстрел акул? Знаете что… мы, кажется, тут немного зарвались, не пора ли сменить тему?

Июль 1972

Записка от шерифа

Хантер многого требует от своих друзей, но и дает немало.

Аноним

Одним холодным зимним утром я выглянул в окно и увидел, как Хантер подходит к моей двери. Никогда прежде я не видел Хантера раньше 10 часов утра, ну, кроме как в суде. Он зашел узнать, не собираюсь ли я составить ему компанию до Луисвилля, где ему собирались в торжественной обстановке вручать ключи от города. Я моментально согласился.

В 7.30 следующего утра мы уже готовились к выходу. Самолет улетал в 8.30. В восемь он спросил, сколько у нас остается времени.

– Сейчас восемь, – отвечал я.

– О-ба, а на моих 7.30! Это антиаэропортное время.

Я понял, что он имеет в виду. По дороге к самолету мы обогнали двадцать машин, и это на заснеженной двухколейке. Хантер похвалил мои водительские таланты. У меня все-таки было предчувствие, что в этой поездке придется изрядно постараться.

До Луисвилля мы добирались весь день. Там нас ждал Уэйн Эвинг, подготовивший церемонию как следует. В отеле мы зарегистрировались под псевдонимами: А. Линкольн и Д.Бун. В номере Хантера была гостиная, где уже стояли сорок или пятьдесят креветочных коктейлей.

На следующий день оставалось только проверить звук в зале. Уоррен Зевон, Джонни Депп, сын Хантера Хуан, а также еще множество друзей Хантера, включая меня, веселились на этой вечеринке.

Хантер был счастлив. Он стрельнул Зевону в спину из огромного огнетушителя, пока Уоррен наигрывал на фортепиано. Напугал его до полусмерти.

Нам доставили «Седан де Вилле», чтобы Хантер мог распоряжаться им по своему усмотрению, как бывало. Еще он хотел купить большой кнут, чтобы периодически щелкать им во время торжества. Две студентки из местного университета, назначенные нам в помощницы, отвели его в большой магазин товаров из кожи.

Ни один из кнутов Хантеру не понравился, но он купил студенткам ботинки и куртки. Остаток дня мы колесили по Баскетбольной Аллее, парку Чероки и другим памятным местам детства Хантера. Все шло гладко – пока что.

Прямо перед началом торжества Хантер попросил меня сообщить организаторам, что он не появится на сцене до тех пор, пока ему не выдадут пакет из оберточной бумаги, набитый наличными долларами. Свой разговор с организаторами я начал со слов «Вообще-то я не привык к подобным просьбам, и все-таки…». Через две минуты перед самым выходом на сцену я вручал Хантеру искомый пакет. Хантер требует многого от своих друзей.

Воцарилась чудесная атмосфера любви и доверия. Одна поэтесса прочитала оду, посвященную Хантеру, невероятно его растрогав. В четыре утра он лично сел за руль и отвез женщину домой.

По дороге он то и дело заезжал на тротуары, порой проскакивая в доле сантиметра от росших вдоль дороги деревьев. Давно уже я не видел столь возмутительной езды.

– Хантер, езжай-ка ты по мостовой! Сейчас каждый яппи из этих довоенных особняков хором названивает в полицию. Что ты скажешь копам?

Хантер ответил, что я слишком много переживаю по пустому поводу. Мы доставили поэтессу домой и вернулись в отель. Никаких проблем. Никаких арестов.

В последний день Хантер навестил Вирджинию, свою маму. Она жила теперь в доме престарелых за пределами города. Хуан, я и стриптизерша по имени Бэмби составили ему компанию. Бэмби хотела, чтобы Хантер расписался у нее на заднице, и она смогла бы сделать по этому эскизу татуировку.

Я привез Хантера и Хуана в Епископальный Центр Ухода и сказал, что мы с Бэмби скоротаем час в баре. Весь час ушел на поиски бара, безуспешные в этом «сухом» округе. Жизнь постепенно развеивает любые иллюзии.

Когда мы вернулись в дом престарелых, я проводил Бэмби в туалетную комнату, путь к которой шел через довольно большой холл. Ее микро-платье, высокие ботинки и обильный макияж вызвали сильное оживление у старых ловеласов.

Вирджиния пригласила большинство своих родственников на встречу с Хантером. Так что уже скоро он был не прочь поскорее унести оттуда ноги. Мы вернулись в отель. Бэмби исчезла без автографа, а мы поужинали с Зевоном. Никаких проблем. Никаких арестов.

Наше возвращение домой началось довольно странно: когда самолет устремился к солнцу под углом в сорок пять градусов, Хантер встал со своего кресла и направился к местам первого класса. Хотя там оставалось немного свободных мест, никто не попытался призвать его к порядку. Может, так произошло из-за того, что предварительно он издал 30-секундный сумасшедший душераздирающий дикарский вопль диапазоном в две октавы.

– Это как раз то, что люди хотят услышать во время взлета, – объяснил он.

Когда самолет набрал высоту, в туалет выстроилась небольшая очередь. Стюардесса подошла ко мне и сказала:

– Не знаете, случайно, что ваш друг там делает все это время?

– Несет его весь день, диарея, вот что, – не раздумывая солгал я.

– О, никаких проблем, – сказала она и прошептала стоящим в очереди что-то успокаивающее.

Полчаса спустя дверь открылась, оттуда появился Хантер и сел слева от меня.

– Что ты делал там так долго? – спросил я его.

– Ну, помылся немного, побрился, переоделся. А что, проблемы какие?

Нет. Никаких проблем. Никаких арестов.

Хантер говорил потом, что путешествовать со мной – то же самое, что путешествовать с Суперменом. А Оливер всегда говорил, что если у Хантера крыша поедет в его собственном доме, лучше просто уйти. Я не мог бросить его в Луисвилле. И никогда бы не смог. Крыша у него так и не поехала.

Боб Браудис, шериф округа Питкин

Расклады с Окружным прокурором: до и после (колонка редактора)

Доктор Томпсон вторично арестован по политическим соображениям в 1995 году. Причиной послужил безупречно им организованный «Бунт Избирателей», демонстрация против действий всевластной Лыжной Компании Эспена, которая собиралась модернизировать и расширить местный аэропорт так, чтобы он смог бы принимать огромные новые лайнеры, что подключило бы город к «индустрии туризма». Лыжная Компания загодя сговорилась с United Airlines и местными землевладельцами, в сделке были также заинтересованы такие компании, как General Dynamics и Enron.

Имея у себя в тылу таких Голиафов мировой промышленности, Лыжная Компания совсем не ожидала никакого сопротивления, и чудесный новый аэропорт, оплаченный из кармана налогоплательщика, должен был заработать еще до 2000 года после голосования в Ноябре… Никакого сопротивления действительно не возникало, пока вдруг вечно чем-то недовольный Комитет Вуди Крика не изменил свою позицию и не объявил войну аэропорту и всему, что с ним было связано. И если раньше считалось само собой разумеющимся, что Лыжная Компания и ее корпоративные кредиторы получат концессию на строительство и эксплуатацию гигантских лыжных комплексов в нашей долине, о которых в кризисном лыжном бизнесе раньше никто и мечтать не мог, то теперь все оказалось под вопросом. Инвесторы предупреждали, что Эспен обречен на прозябание, если не начнет резко расширять и модернизировать лыжную инфраструктуру, не встанет на путь «новой эры коммерциализации». Одним словом, в экономическом плане расширение аэропорта означало выбор между «жизнью и смертью».

Проведенная Томпсоном 11-часовая акция против расширения аэропорта является классическим примером организации политической борьбы в двадцатом веке. И если первого октября против расширения аэропорта высказывалось ноль процентов избирателей, то в ночь перед выборами 7 ноября цифра взлетела до 50 процентов. В эту ночь доктора Томпсона арестовали и посадили в следственный изолятор, прямо после того, как он выступил на шумном предвыборном митинге в центре Эспена, проходившем под лозунгом «Убирайтесь Вон» и в котором также участвовали мэр города, шериф и голая женщина из Малибу, продававшая поцелуи.

Новость об аресте Томпсона быстро распространилась, и в результате 2/3 избирателей проголосовали «против» строительства аэропорта. Лыжная Компания потерпела сокрушительное поражение и так никогда уже не оправилась от этой катастрофы. Лыжный бизнес в Эспене по-прежнему не процветает.

Следующие три (3) документа излагают историю безжалостного противостояния, которое продлилось более двух лет и завершилось подписанием беспрецедентного «Соглашения Строгого Ошейника», навсегда ограничившего права местной полиции – по крайней мере до тех пор, пока Генеральный Прокурор не восстановил прежнее положение в рамках борьбы с терроризмом.

Традиционно агрессивный стиль поведения доктора Томпсона в суде цитируется здесь по протоколу заседания, и мы ни в коей мере не пытаемся пропагандировать подобное поведение. Бросить вызов превосходящим силам полиции – это всегда риск, но порой не бросить этот вызов еще опаснее, даже фатально. Это решение не следует принимать под воздействием импульса. Закон может оказаться жестоким и немилосердным, особенно по отношению к беззаботности и глупости. Будьте бдительны и ведите себя тихо. Вы Невиновны, пока не доказано обратное, так что поступайте соответственно. И не забывайте Закон о Соучастии в Убийстве. Вы можете находиться в Чикаго, когда эту бедную женщину изнасилует обдолбанный спидом беглый раб, но это вам не поможет. Будьте готовы оказаться в тюрьме. Распрощайтесь со всякой надеждой, даже если вы невиновны… Это странный и жестокий закон, придуманный обвинителями для обвинителей, поскольку он отвергает необходимость Доказательства и даже отмахивается от Очевидности.

ТОМПСОН И ПОЛИЦЕЙСКИЕ ЗАКЛЮЧАЮТ «СОГЛАШЕНИЕ СТРОГОГО ОШЕЙНИКА»

Не я начал эту драку. Она навалилась на меня на пустынной дороге в конце дикой ночи политических реалий и продолжилась как пародия и позорище. С самого своего ужасного начала дело тут не столько в человеке, которого обвиняют в преступлении, сколько во всей сути полицейского департамента Эспена.

Я ненавижу пьяных водителей не меньше, чем нечистых на руку полицейских. Я опасаюсь любых людей, вышедших на дороге из-под контроля по тем или иным причинам. И в это число следует включить тех слуг общества, которые пользуются своим значком и своей властью в собственных грязных интересах – идет ли речь о мести или о политике.

Соглашение, которое мы подписываем сегодня, послужит Строгим Ошейником зарвавшимся полицейским, равно как и опасным пьянчугам за рулем, и положит конец дешевому, жалкому и издевательскому потоку помоев, которым это дело являлось с самого начала и до самого конца.

Х. С. Томпсон, апрель 1997

12 декабря 1995 года

Лоусону Уиллсу

Заместителю Окружного Прокурора

Городской суд округа Питкин

Уважаемый мистер Уиллс!

Как я понял, вы хотели бы, чтобы я лично явился в суд и официально сдался бы вам перед лицом многочисленных свидетелей. Так вы сможете вторично формально арестовать меня по тому же полностью вымышленному обвинению, сварганенному офицером Шортом в ночь с 7 на 8 ноября 1995 года в ходе нашей странной встречи на Семетри Лэйн, когда я аккуратно ехал домой по совершенно пустой дороге. Не секрет, что прямо перед этим я прочитал речь на митинге людей, собиравшихся на следующий день пойти на избирательные участки и выбить всю дурь из Лыжной Компании.

Верна ли моя информация? Получается, этот безмозглый кровожадный кусок дерьма не сумел составить обыкновенную, стандартную повестку в суд? Получается, той ночью он прошляпил все, что можно? Получается, он настолько безумен, что даже арестовать меня толком не мог? А теперь я должен на всех парах нестись в город, чтобы вы могли наутро увидеть свою фотографию в газетах? Заковать меня в наручники и раздуться от гордости, как жаба, перед камерами?

Лоусон, у вас что, совсем стыда нет? Вы – Наци, наверное? Или свихнулись, предвкушая свои 15 минут славы? Неужели и в самом деле дошло до того, что вы умоляете, лжете и льстите, чтобы заставить своих жертв отказаться от всех надежд, смириться с тюрьмой и унижением?

Доколе, Боже, доколе? Вам следует устыдиться до глубины души. Я говорил недавно с одним журналистом, и он сказал мне, что вы напоминаете ему Уильяма Дженингса Брайана в «обезьяньем деле» в Скоупс 1925 года. Ужасно даже слышать такие вещи. (Брайан, как вы помните, додавил Дэрроу до той стадии, когда он под присягой показал, что кит не является млекопитающим, равно как и он сам.)

Впрочем, не поймите меня превратно, Лоусон, я на Вашей стороне. По крайней мере так было, пока в день голосования этот недоделанный полудурок не прицепился ко мне и не выставил себя полным ослом в тюрьме. Ушло три с половиной часа, прежде чем он понял, что я не пьян и все его модные датчики и последние достижения техники отказываются показывать необходимые цифры. Он напоминал обезьяну, запутавшуюся в сетке. Своих знакомых офицеров он достал до полусмерти, и меня примерно так же. Удивительно, как многолетние традиции безупречного делопроизводства в Эспене в один момент оказались растоптаны, когда все узнали, что в полиции служат подлецы и лжецы, «тупые водохлебы с шестизарядниками», надутые, как Джон Уэйн, и столь же умные, как Марк Фурман. Может, на первый взгляд дело не кажется таким уж важным, но все мы знаем, что от одного гнилого яблока пропадет мешок. Именно поэтому я чувствую симпатию к вам: я знаю людей, на которых вы работаете, знаю, насколько они больны.

Но не переживайте, Лоусон: свиньи скоро снова ринутся в бой. О да, сэр. Масло уже разлито. Сегодняшняя свинья – завтрашний бекон.

Так-то. Не серчайте уж. Приду, приду я. Может, уже сегодня, приду и сдамся вам. Со мной придут и другие несправедливо обвиненные в пьянстве за рулем. И все они ненавидят Марка Фурмана. Но только не я, Лоусон. Нет, я не испытываю ненависти ни к кому. Я – дитя Господа и убежденный буддист нового образца, и мне доставляет удовольствие ходить по судам. Ведь в суде обитает Справедливость, а не мне вам рассказывать, какие чувства я питаю к Справедливости.

Да. Ваше время грядет, время отъявленных шлюх. Когда я увижу вашу блеклую морду в суде, вы сразу пожалеете, что в шестилетнем возрасте вас не сбила машина. Мы выставим всех ваших скотов на посмешище по центральному телевидению, а потом мы засадим их в тюрьму за самоуправство. В долине они больше не появятся.

Вы – презренное, пованивающее животное. Слышали что-нибудь об Ответственности за Заключение в Тюрьму по Сфабрикованному Обвинению? А о Преступном Заговоре по Очернению Правосудия? Готовы ли вы принять все те ужасные наказания, которые ждут Главную Свинью вроде вас?

Короче. Так и быть. Я сдамся в полдень в среду.

Соглашение Строгого Ошейника

Стороны, заинтересованные в данном деле, пришли к соглашению по следующим пунктам:

Вождение в состоянии алкогольного опьянения представляет опасность для здоровья и жизни людей, и его следует пресекать любой ценой.

Лживые и недобросовестные свидетельства полицейских представляют значительную опасность для правосудия, и их следует пресекать любой ценой.

Следить за неукоснительным соблюдением закона, запрещающего вождение в нетрезвом виде, является важнейшей обязанностью полиции, и несоблюдение этого закона необратимо подрывает доверие к ней и портит репутацию правосудия.

Одной из важнейших норм поведения полицейских является свободное от враждебности отношение к любому индивидууму или группе индивидуумов в сообществе, которому полицейские призваны служить; проявляемая к индивидуумам или группам индивидуумов враждебность является серьезным злоупотреблением и необратимо подрывает доверие к полиции.

Хотя вождение после приема умеренных доз алкоголя не запрещено законом Колорадо, очевидно, что благоразумно не садиться за руль, выпив алкоголя, даже если его содержание в крови не превышает разрешенных 8 промилле.

Благонравие, безопасность и свобода в равной степени требуют того, чтобы государственные служащие следовали тем же нормам поведения, что и обычные граждане. В правовом государстве правительство подвергает себя опасности, если оно не следит за самым тщательным исполнением закона. Наше правительство является могущественным, вездесущим учителем. Как бы то ни было, государство является примером для всех его граждан. Совершенное преступление влечет за собой новое. Если государство нарушает закон, то такой закон все граждане начинают презирать, а если они не следуют законам, воцаряется анархия. Заявлять, что задача уголовной полиции оправдывает любые средства, означает, что государство может идти на любые преступления, чтобы доказать вину отдельно взятого преступника; это повлечет за собой ужасные последствия.

Стороны признают ошибки и нарушения, совершенные обеими сторонами; обе стороны будут стремиться избежать этих ошибок и нарушений в будущем; в интересах правосудия, чтобы стороны достигли компромиссного соглашения.

Подписано:

Хантер С. Томпсон

Х. Лоусон Уиллс,

Главный Заместитель Окружного Прокурора.

Субботний вечер в Эспене

Субботний вечер в Эспене, и ни единой машины на шоссе, проходящем через город. На Главной улице никого, кроме меня и полицейской машины, движущейся подчеркнуто медленно. Ни людей, ни машин не видать. Проезжая мимо, я помахал полицейскому, как я обычно делаю, однако он меня проигнорировал и только прибавил громкости на радио, наверное, чтобы пробить втихаря мой номер и по возможности устроить что-нибудь эдакое. Я видел его в зеркало заднего обзора, инстинктивно повернул вправо и нажал на газ, схватившись за баранку обеими руками и прислушиваясь к доносящейся музыке. Играла «Walk On the Wild Side». Уххх:

Candy came from out on the Island

In the back room she was everybody’s darlin,

But she never lost her head

Even when she was givin head

She says, Hey babe, take a walk on the wild side

Said, Hey babe, take a walk on the wild side

And the colored girls go —

Doo, do doo, do doo, do do do…

Во-во. Спасибо тебе, Лу Рид, за эту песню. Да, ты можешь. Не очень часто, но все-таки: можешь вот так вот сесть и написать песню, от которой у людей до конца жизни будут мурашки по телу бегать и волосы вставать дыбом. Я прямо вижу, как слова выкатываются из твоих пальцев, мгновение балансируют на них, точно маленькие жемчужины, а затем катятся дальше и выстраиваются в идеальную рифму, в точности так, как ты и хотел… О-го-го! Ну ни фига же! И кто только сочинил такой кайф?

Что? Я? О черт! Ну тогда давай дальше и не тормози, что бы ни происходило, не останавливайся! Давай, давай! Немного повеселимся!

Иногда даже обычная писанина подобна веселью, когда ты ловишь это удивительное чувство. Ты чувствуешь себя чистым, незамутненным чадом природы – да, сэр, сегодня вечером величайте меня Единородным Сыном Природы. И только так. Плевать на остальных. Сегодня мы гуляем с Королем… Вот так я развлекаюсь, и мне нравится распространять это ощущение. Веселье нельзя запасти – этот продукт не подлежит хранению.

Заболтался, ага? Начал писать про Эспен, но увлекся определением Веселья, а это занятие всегда опасно. Ладно, черт с ним, с Весельем. Плевать я хотел на него, если хотите знать. Только посмотрите, что оно сотворило с Чарльзом Мэнсоном. Он хлебнул Слишком Много веселья – в этом можно не сомневаться, – и его безвозвратно выкинули из жизни. Он был Чудовищем и является им поныне. Долой Мэнсона. Сбросьте его с Моста с проволокой вокруг шеи и с шарами для игры в боулинг на ногах. Утопите ублюдка, в конце-то концов. Что, если бы ему под руку попалась ваша дочь?

В самом деле, что тогда? Хвала Всевышнему, у меня нет дочерей, мне не надо беспокоиться на этот счет. Я всегда любил всех женщин, любого возраста, но всякий раз это Чьи-То Еще дочери. Будь у меня дочь и притащи она в дом кого-нибудь типа Мэнсона, и мое сердце наполнилось бы жгучей Ненавистью. Я, наверное, не прикончил бы его тут же, но наверняка задумался бы об этом – типа, как обстряпать это дело и не оказаться потом в тюрьме за Убийство?

Первым делом надо будет избавиться от Свидетельницы. Отправить ее тихо сидеть в своей комнате наверху, убедиться, что никто больше не ошивается вокруг. Таково основное Правило подобных дел… Затем срываете со стены заряженное ружье и выманиваете мерзавца на кухню, при этом оглушительно топая по полу, издавая дикие вопли и набирая параллельно 911. Таким образом ваша милая сценка будет Зафиксирована.

Продолжаешь вопить: «Отвали отсюда, Чарли! Не подходи ближе!» – пока он не рванет в гостиную, сверкая своими дикими очами и ты не сможешь выстрелить ему в грудь из обоих стволов… Ничего не перепутайте в спешке, иначе начнется полная хуйня. Убедитесь, что он мертв, когда упадет, другого случая может и не представиться. Особенно если он уже схватил мясницкий нож… Зато если вы сделаете все Правильно, вас будут чествовать как Героя, а ваша дочь надолго задумается, прежде чем тащить в дом грязь вроде этого Мэнсона.

Свидетельница II

Вуди Крик, Август 2002 года

Я не религиозен в обычном смысле этого слова, но в то же время я более теологически сознателен, чем кто-либо из моих знакомых – возможно, за исключением соседа, этой грубой обезьяны Эда Бастиана, который проводит время от времени спиритуальные семинары на горе Эспен, а также обладает большим черным мотоциклом BMW, который однажды благословил сам Далай-Лама. Он же, кстати, подарил мне шарф из белого прозрачного шелка, который висит на почетном месте в моей гостиной.

Это я и называю «теологической сознательностью», но что ж с того? Периодически я с удовольствием общаюсь с религиозными подвижниками и даже ярыми христианами. Особенно если они обладают достаточным чувством юмора и запасом доброго виски, которое служит маслом для всей этой загадочной машинерии рассуждений о Значении Бога в Современной Америке или о Растлении Детей: почему оно в таком ходу среди католических священников, а в пригородах Сан-Диего карается СМЕРТЬЮ…

Умные мальчики из Тибета или Общества Иисуса – отличный объект для такого рода добродушного подшучивания, и я никогда не прочь поболтать с такими людьми, но словесной пикировкой наше общение обычно и ограничивается. В самом деле, мало кого так тянет подколоть, как зажравшихся коррумпированных Иезуитов или высокомерных надутых буддистов. Иные из них совсем не глупы на свой лад.

Процветающие адвокаты и судьи, работающие в Апелляционном Суде, также способны привнести немного горького веселья в минуты тягостных раздумий и личной тьмы. У меня много друзей среди этих слуг закона, и общение с ними доставило мне в свое время немало мрачноватого удовольствия. Они могут немало рассказать о том, что возможно в рамках закона, а также о том, что все-таки Невозможно… В этом, собственно, весь смысл существования адвокатов. Они провели в Школе Закона достаточно времени, чтобы получить хотя бы рудиментарное представление об основных принципах функционирования юридической системы.

Вот одно из них: Никогда не Опаздывай в Суд, Если Ты Подсудимый. Полицейские Никогда не Играют Честно – другой пример.

Правосудие – это Прихоть Судьи, такова базовая аксиома, которую я давным-давно усвоил в Колумбийской Школе Права в Нью-Йорке. Там я также узнал, как заначивать большие суммы денег и как курить марихуану в приличной компании, не привлекая к себе внимания и не выглядя при этом как джанки.

ДОКТОР ХАНТЕР С. ТОМПСОН И ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА ЗА ЭСПЕН

Лоурен Дженкинс, журнал «Smart», номер за январь/февраль 1990 года

(интервью записано в сентябре 1989-го, за три с половиной месяца до визита Гейл Палмер)

Ночь в Скалистых Горах холодна. Тишина прерывается только редкими вскриками павлинов, бродящих в темноте прямо у деревянного стола, за которым Хантер Томпсон потягивает из бокала, удобно устроившись под стальной скульптурой, изображающей летучую мышь. Всего неделю назад его задержали поздно ночью, когда он очередями палил над домом соседа, и ему чудом удалось избежать суда за незаконное хранение оружия. Теперь, когда небо уже дышит осенью, он пытается разъяснить в юридических терминах природу страха и отвращения, которые проникли в благодатную, спокойную долину Вуди Крик, где Хантер живет последние 20 лет.

– Много лет назад я баллотировался на пост шерифа в Эспене, – начинает он в своей обычной внезапной и маловразумительной манере, – пытаясь не допустить к власти этих алчных гадов. Теперь… хххмм… они… собираются наехать на меня прямо здесь, где я живу.

В самом деле, строительные магнаты, эти известные губители райских местечек, к настоящему моменту полностью подмяли под себя некогда тихий городок в горах. Теперь им уже мало города, они проникли и в долину, вплотную подобравшись к пасторальному жилищу Томпсона. Они разрушили все очарование спокойной деревенской жизни писателя, бросив его в самый центр донкихотского противостояния со строительными компаниями, которое склонные к громким словам местные жители уже окрестили «Последней битвой в проигранной войне за душу Эспена».

Так Томпсон оказался втянут в жестокий конфликт, если не сказать войну, с одним из новых жителей города, Флойдом Уоткинсом, который, если верить Томпсону, ответственен за все зло, что обрушилось сейчас на Эспен. Богач с сомнительным прошлым и устоявшейся привычкой всегда добиваться своего, Уоткинс появился на горизонте Томпсона четыре года назад, словно дурной сон. Долине Вуди Крик уже никогда не бывать такой, как прежде. Еще несколько лет назад тут располагался выпавший из времени рай, долина, где жили лишь тихие госслужащие, рабочие, пара старых хиппи и один знаменитый писатель. Местные искренне гордились своим сельским индивидуализмом, своей изоляцией от подверженного недугам цивилизации Эспена, своими немощеными дорогами и старорежимными бревенчатыми домами.

Двумя центрами местного общества служили почтовое отделение в деревянной избушке и примостившаяся неподалеку «Таверна Вуди Крик», прокуренный бар, где ковбои и рабочие играли в пул, делали ставки на спортивные матчи и время от времени устраивали шумные потасовки. Томпсон пользовался таверной как своим рабочим кабинетом, а также сценой, на которой он демонстрировал свои эксцентричные эскапады. Отсюда он делал деловые звонки, здесь принимал людей, которые иногда прилетали из других стран, чтобы увидеться с ним. С появлением Томпсона тут воцарилась раскованная, драйвовая атмосфера вне закона, которая сразу же полюбилась завсегдатаям. Хантера давно признали своим в доску, невзирая на то что иногда он повышал голос, а мог и шашку дымовую взорвать для смеха. Местная жизнь напоминала увлекательный вестерн.

В долине, где личная свобода и индивидуализм являются официальной идеологией, Флойд Уоткинс, казалось бы, должен был найти себе множество друзей. Ведь он принадлежал именно к тому типу людей, которые сделали Запад тем, чем он является ныне… Начав с нуля, он заработал миллионы во Флориде и Калифорнии на крупных рекламных проектах (его компания, проданная за многие миллионы в 1985-м, называлась Transworld Systems). Уоткинс появился здесь, рассчитывая на то же уважительное отношение, которым он пользовался у себя дома в Майами. Все-таки он решил вложить в Эспен несколько миллионов долларов, которые должны будут превратить Эспен в процветающий горнолыжный курорт, так сказать горные Палм Спрингс, в ближайшие десять лет.

… (но) на самом деле невосприимчивость Уоткинса к традициям Старого Запада в общем, и особенно к этикету долины Вуди Крик в частности, сыграла с ним злую шутку. Он укрылся за устрашающим блочным забором, сразу напоминающим о крупных городах, построил массивные помпезные ворота, зацементировал подъезды к ним и стал добиваться асфальтирования местных дорог, чтобы к нему в окна не залетало так много пыли. Хуже того, в местности, где вода ценится наравне с золотом, он распахал бульдозерами ручьи, которые питали поля и скотину его соседей, живущих ниже, и направил русло к газону перед своим домом. Он решил также, невзирая на официальный протест властей округа, создать искусственные пруды для разведения форели, а затем и построить там базу коммерческой рыбалки.

Позже Томпсон описывал эти и другие перипетии в своей еженедельной колонке для «San Francisco Examiner», предрекая, что в долине вскорости развернется настоящая война, длительная междоусобица на уровне Хэтфилда-Маккоя…

Все началось с обычного подросткового вандализма. Как позже рассказывал Флойд Уоткинс, его рабочие как раз заканчивали заливать бетоном новый подъезд к его ранчо Бивер Ран, когда на свежеуложенном, сверкающем черном покрытии кто-то выдавил надпись: «Пиздуй отсюда, грязный хуй», – а затем раздался анонимный телефонный звонок, предупредивший: «Больше никакого бетона в Вуди Крик». Уоткинс сказал, что это стало последней каплей в серии подобных инцидентов. Ранее неизвестные пытались отравить его собаку, стреляли по фонарям в его дворе, сносили дорожный знак, указывающий дорогу на Бивис Ран, а также малевали на его воротах надписи вроде «Ферма Форели жирного Флойда».

«Я позвонил в офис шерифа, но там мне сказали, что у них всего двое человек, да и те сейчас заняты, так что они не могут никого прислать, – сказал мне Уоткинс, когда я пришел справиться о мнении противоположной стороны в этом конфликте. – Тогда я сказал шерифу, что мне ничего не остается, кроме как позаботиться о своей безопасности самостоятельно».

То, что Уоткинс не шутит, стало ясно в тот вечер, когда Гэйлорд Генин, добродушный бывший журналист, ныне владелец «Таверны Вуди Крик», ехал домой по дороге, проходящей двумя милями выше ранчо Бивис Ран. На своей машине Уоткинс догнал его пикап и вынудил остановиться.

– Он был весь такой гневный и агрессивный, как только дым из ушей не валил от ярости, – вспоминает Генин. – Говорил все о том, что дома у него лежит «узи» с инфракрасным прицелом, и он «в состоянии со всеми тут разобраться», а потом оказаться за три тысячи миль отсюда. Очевидно, предполагалось, что я донесу это послание до остальных.

Генина еще трясло, когда он добрался до дома, позвонил в Таверну и оповестил всех, что Уоткинс слетел с катушек. Никто еще не знал, что Уоткинс собирается провести всю ночь в машине, припаркованной недалеко от его дома, вооруженный до зубов.

Уоткинс вспоминает, что той ночью пятнадцать – двадцать непрерывно сигналящих машин, из которых доносился «злобный смех и улюлюканье», пронеслись мимо его скрытого в кустах джипа с четырехколесным приводом. Около 4 утра он заснул. Затем «в 4.30 меня разбудил звук выстрела. Затем раздалось еще четыре выстрела. Сначала я подумал, что это Роберто, парень, который у меня работает, застрелил енота, пробравшегося в курятник, так что я сразу поехал к дому. По дороге я слышал еще выстрелов двадцать, явно из автоматического оружия, и потом еще шесть выстрелов из пистолета. Я понял, что стреляют как раз там, куда я еду. Вдали показались огни джипа Чероки, а может, это был Вагонир. Я погнался за ним, и началась настоящая автомобильная погоня в полной темноте». Спустя три мили гонимая Уоткинсом машина чуть сбавила скорость и свернула на боковую дорогу, ведущую к ранчо Флаин Дог. Ранчо принадлежало Джорджу Странахану, всеми уважаемому физику, на старости лет переквалифицировавшемуся в заводчика крупного рогатого скота. Он – также совладелец Таверны, самый влиятельный житель долины и старый друг Томпсона.

В машине, если верить Уоткинсу, сидело двое человек. Девушка сразу побежала к дому Странахана; мужчина-водитель начал выбираться из машины чуть позже.

– Я включил фары и увидел Хантера Томпсона. Я сказал: «Ты чего вообще творишь, Хантер?» В ответ он подошел ко мне, схватил за грудки и сказал: «Мы предупредили тебя: нам тут в Вуди Крик не нужны ни пруды с форелью, ни твой бетон».

Официальная версия, которую Томпсон надиктовывал в «Aspen Times Daily» с моей кухни, несколько отличалась от рассказа Уоткинса. Томпсон отрицал, что стрелял в Уоткинса или в его дом либо выступал с угрозами в его адрес. Вместо этого он рассказал, что по дороге на ранчо Уоткинса лицом к лицу столкнулся с гигантским дикобразом.

– Вы не смейтесь, – сказал Томпсон репортеру газеты Дэйву Прайсу, – вспомните лучше Джимми Картера. Его атаковал дикий болотный кролик-убийца, и Джимми еле-еле отбился веслом. На меня же напал этот огромный дикобраз. Только я перестал смотреть на него, как он тут же напал. Ничего не оставалось, кроме как палить прямо в него.

Дикобраз между тем так и не был найден.

Томпсон даже не упоминает о стычке между ним и Уоткинсом у ворот ранчо Флаин Дог. Напротив, он утверждает, что является мастером дипломатии, и повел в этой ситуации, как единственный возможный друг Уоткинса.

– Я даже предложил ему допить мою последнюю банку пива и пригласил в тот же день зайти ко мне посмотреть по телеку футбол, – говорит он.

Однако Уоткинс предпочел отправиться домой, позвонить шерифу Бобу Браудису и потребовать ареста Томпсона за «все на свете, начиная с убийств семейки Мэнсона и заканчивая стрельбой в его мулов», как выразился сам «обвиняемый».

Это было явным преувеличением. Однако Мак Майерс, помощник окружного прокурора, чей офис начал расследование этого инцидента, едва-едва не арестовал Томпсона по обвинению в стрельбе из автоматического оружия. Все закончилось благополучно только потому, что он не смог доказать, из какого именно оружия велась стрельба. У Томпсона оказалось разрешение на неисправный автомат, а когда его попросили предъявить оружие для экспертизы, он достал совершенно непригодное ружье, завернутое в тряпку с кусками какой-то отвратительной ядовитой массы. Его состояние не позволило провести баллистическую экспертизу.

Спустя три дня после стрельбы, когда в офисе окружного прокурора спорили, выдвигать обвинения против Томпсона или нет, на Уоткинса посыпались напасти. Садки, в которых он три года выращивал отборную форель, стали серебряными от животов всплывших рыб. Более чем шесть сотен рыбин, некоторые из которых весили по восемь килограмм, отправились на тот свет. Воду отравили под покровом ночи, и Уоткинс немедленно обвинил своих соседей в потраве и применении против него «террористической тактики». Он сказал также, что даже если местным не по душе его вкусы и стиль жизни, он не позволит себя запугать. Главный дом его огромного поместья, в строительство которого вложено много миллионов долларов, добавил Уоткинс, будет достраиваться еще два года, но будь он проклят, если позволит себя запугать до того, что его сгонят с собственной земли. «Ничего, меня это только раззадорило, – сказал он репортерам и предупредил, что собирается нанять вооруженных охранников. – Если потребуется, – добавил он, – я выставлю охранников вдоль всей дороги. Я могу себе это позволить». … Уравновешенный Странахан разделял обеспокоенность шерифа непрерывно накаляющейся обстановкой. Вместе они выпустили заявление, в котором призывали всех остановить конфронтацию, пока никто не пострадал. В Таверне, где проблемы Уоткинса комментировались обычно хриплыми шутками, сильно сомневались, что кто-то из долины в самом деле мог бы отравить воду в ручьях Вуди Крика. Уоткинс или не Уоткинс, это Запад, и здесь с водой не шутят. Новые настроения в Таверне иллюстрировал большой стакан, установленный теперь на барной стойке. Надпись на нем гласила: «Мы скорбим по погибшей форели. Ваши пожертвования помогут вернуть форель в пруды Флойда. Жители Вуди Крик хотят, чтобы все знали: мы не считаем, что потрава рыбы может решить проблемы. Давайте вернем форель на место, а потом обсудим все остальное». Томпсон, возмущенный туманными намеками на то, что он мог оказаться замешанным в историю с отравлением рыбы, назначил награду в $500 тому, кто сумеет пролить свет на ситуацию. Также он сказал, что теперь ему, возможно, придется отравить некоторых из своих павлинов.

Копилка только начала наполняться чеками, как история с рыбой Уоткинса прояснилась. Один рабочий ранчо Бивер Ран, недовольный недавним увольнением, показал под присягой, что видел, как ночью, предшествующей отравлению, двадцатитрехлетний сын Уоткинса Лэнс и Роберто, мексиканский мастеровой, вылили в пруды от четырех до пяти галлонов вещества под названием Кутрина Плюс. Это отравляющее средство используется для контроля за ростом водорослей.

– Химики утверждают, что концентрация меди в воде, взятой из прудов, превышает летальный уровень для рыб в миллион раз, – сообщил шериф Броудис на состоявшемся в Таверне заседании Круга Вуди Крик – неформального сообщества землевладельцев и влиятельных жителей долины, в который входили и Уоткинс, и Томпсон.

Расследование шерифа показало, что форель отравили не по злому умыслу, а по чистой случайности – это сделали сын хозяина и его мексиканский помощник.

– У нас тут разные мнения на этот счет, – враждебно бросил Уоткинс своим соседям, вызвав взрыв издевательского смеха.

Отказавшись признать вердикт шерифа, Уоткинс сам нанял биолога. Доктор Харольд Хаген установил, что уровень Кутрина Плюс в воде недостаточен для массовой гибели рыбы. Это известие встретили новые взрывы хохота.

– Мое ранчо отличается от ранчо Джорджа Странахана или ваших, ну и что с того? – вырвалось наконец у Уоткинса. – Скажете, я не имею права покрасить свой дом в розовый цвет? А вы свой в синий – имеете?

В ответ на слова Томпсона о том, что только «вампир или оборотень» смог бы жить в его доме, Уоткинс сказал:

– Я не вампир и не оборотень, но скажу вам кое-что: уж я-то вот точно не хотел бы жить в доме Томпсона. Но мне совершенно наплевать, что он живет по соседству.

По таверне пронесся смешок, и постепенно установилась доброжелательная атмосфера, которая царила до конца заседания. Томпсон даже согласился взять назад свои слова о доме Уоткинса.

– Приношу извинения за вампира, – сказал он. – Я был в странном каком-то настроении. Но мы говорим не о том, нравится твой дом кому-то или нет. Никто не навязывает своего мнения другим. Дело тут не в индивидуальных правах. Просто мы все живем в этой долине – это община с односторонним движением. Все мы живем тут, включая тебя, и иногда у нас случаются раздоры. Но куда важнее, что мы не хотели бы отравить всю жизнь в долине – это не менее скверно, чем отравленная рыба.

– Дело все в том, что Вуди Крик сильно урбанизировался за последние двадцать лет, – печально признает шериф Броудис. – Я говорил об этом Хантеру, как говорил ему и о том, что не следует палить на дорогах направо и налево, как он привык. Его соседи все больше и больше жалуются на шум, производимый его павлинами, на выстрелы посреди ночи. Вуди Крик изменился, что есть, то есть. Сейчас такое время, что миллиардеры теснят миллионеров.

Томпсон не спорит: он говорит, что если сможет позволить себе переехать и найдет подходящее место, то непременно так и поступит. Но он не может и не хочет. Похоже, он уже устал от этой конфронтации.

– Не очень-то хочется, чтобы каждая залетная шмакодявка диктовала тут свои условия. И дело не в том, что ты не можешь их победить – просто мне не хотелось бы всю дорогу только и делать, что бороться с ними. Я разобрался бы с этим Флойдом, но это не моя работа. Если мы оба собираемся и дальше жить в этой долине, он поймет, что ему важнее ужиться с нами, нежели нам – с ним.

Когда эта статья дописывалась, стало известно, что Уоткинс завез двух бенгальских тигров, чтобы поселить их в вольерах у своего дома.

– Все затаили дыхание, прикидывая, что последует дальше, – говорит Генин. – Похоже, мы дошли до ручки в этом маразматическом противостоянии.

Тем временем поговаривают, что Хантер Томпсон раздумывает о приобретении пары-тройки слонов.

* * *

Такова знаменитая история о Флойде и Гигантском Дикобразе, рассказанная моим хорошим другом Лоуреном Дженкинсом, военным корреспондентом «Newsweek» и «Washington Post», лауреатом Пулитцеровской премии, а в настоящий момент редактором зарубежных новостей NPR. В то время, в 1990-м, он являлся владельцем и редактором почтенного издания «Aspen Times», а я – основным акционером нового журнала «SMART», который он выпускал в Нью-Йорке.

В действительности я, наверное, был младшим акционером журнала, однако испытывал к нему острый личный интерес, во многом подогреваемый инвестициями. Влияние и связи этого журнала здорово мне пригодились, когда передо мной вдруг замаячила перспектива отправиться в федеральную тюрьму по ЛОЖНОМУ обвинению в покушении на убийство, незаконному хранению оружия, пальбу из автоматов в полночь и целому списку других дегенератских обвинений – начиная с распространения Опасных Наркотиков и Жестокого Обращения с Животными до Тяжкого Сексуального Домогательства.

Наступил и в самом деле тяжкий момент, и многие тогда решили, что со мной покончено.

– На этот раз он зашел слишком далеко, – поговаривали они. – Это каким социально опасным маньяком надо быть, чтобы среди ночи палить по дому, где человек живет, а на следующий день отравить всю его рыбу?

* * *

Чего тут скажешь. Надо быть полным уторчанным отморозком, так я думаю, оборванцем с дерьмом вместо мозгов, которому нечего терять. Тюрьмы переполнены как раз такими типами. Убейте их всех при случае.

В этих обстоятельствах оказалось совсем не легким делом нанять хорошего адвоката. Никто не хотел иметь дело с таким тяжелым случаем.

Над Фермой «Сова» повисла черная безнадега. Моя подруга уехала в Принстон, и мне ничего не оставалось, кроме как забаррикадироваться в своем углу и ждать атаки, а я не сомневался, что она последует. Что ни день, я получал ультиматумы от Министерства юстиции и окружного прокурора. Они хотели, чтобы я немедленно сдал все свое оружие, а в противном случае грозили прислать группу спецназа и изъять его насильно. Масло так и лилось в огонь.

* * *

Мое настроение сделалось до опасного агрессивным в те дни. Меня переполняли ярость и одиночество, целыми днями и ночами я палил по мишеням. Мои друзья опасались, что от постоянного давления и угроз мне может начисто снести крышу и все закончится внезапной насильственной смертью. Я был вечно угрюм и при этом вооружен, и жил от одного момента к другому, на чистом адреналине, который выдаивал всеми возможными способами. Я рассматриваю фото Деборы, сделанные в то беспокойное время, и думаю – да, о блядские боги, вот удружили. Этот человек наверняка безумный преступник. Они выглядят как какой-то ужасный флэшбэк от «Сойти с ума от одной затяжки», «Креев», «Лица со Шрамом» и «Ночей Буги» в одном флаконе. От этих фото по мне до сих пор мурашки бегают.

Черт побери. Снова прикусил кончик языка! Почему? Что я такое съел вчера, что сегодня кровь хлещет из моего собственного языка? Где Перкодан? Где Анита? Что это там за шум такой в кустах? Отчего мне рвет крышу с утра до вечера?

Какое-то время эти вопросы всерьез меня занимали, но однажды все кончилось. Есть такие вопросы, по поводу которых морочишься только до тех пор, пока не увидишь их бессмысленность… и опасно приписывать это своей разумности и рассудительности. В наши дни просто быть свободным и счастливым посреди улицы – это доказательство верха разумности.

Отчего у столь многих съехала крыша по завершении Американского Века, когда кошмарная семейка Бушей снова дорвалась до власти? Почему подскочило число самоубийств среди подростков? Может, президент – это клон? Моя машина, так случайно, не взорвется? И откуда у моей лапочки взялись все эти распутные татуировки по всему телу?

ПОМЕТКА РЕДАКТОРА

Минуту подождите. Перерывчик! Отчего я строчу все это на примитивной электрической пишущей машинке, вместо того чтобы скопировать их в этом проклятом удолбанном Интернете – достаточно мышью кликнуть или клавишу нажать? Я – Дебил, да? Альцгеймер все-таки добрался до меня, выходит? Что это все значит, скажи мне, Гомер?

* * *

Ну да ладно. Вернемся к нашим баранам. История Гигантского Дикобраза не получила продолжения. В конце концов, во избежание смертоубийства и очередных пяти лет в тюряге, я был вынужден принести в жертву мой несравненный Шмайсер Наци – я раскурочил его мощным прессом и передал силам закона и порядка в большом белом пакете, наполненном ядовитой кислотой, разъедающей плоть всякого, кто к ней прикоснется.

Так все и закончилось, насколько я помню. Никто больше не вспоминал ни об автомате, ни о Дикобразе. Мой новый ассистент прибыл ближе к Рождеству – отрабатывать грант от Колледжа Журналистики и Пиара при Университете Флориды. Я наконец смог вернуться к «Песням Обреченного», книге, с которой я возился уже давно, но так и не довел даже до середины. А дэдлайн меж тем давно уже минул – настоящая агония. С ними всегда одна и та же болезненная история…

* * *

Рождество пришло и ушло, а я все работал как проклятый. Выпало много снега, а температура упала до 10–15 градусов ниже нуля. Демократы проиграли очередные выборы, новым президентом снова стал Буш. Все это мы уже видели в восьмидесятые – тогда расхищение Казны также шло ударными темпами, а военная отрасль нарадоваться не могла на новые заказы и инвестиции. Куда ни глянь – везде рулят недоноски, которым только дай флаг послюнявить.

Мы вторглись в ряд маленьких беззащитных стран – в Ливан, Гренаду и Панаму, просто для порядка, и примерно в то же время я заступил на работу в качестве ведущего колонки в «San-Francisco Examiner», газете, принадлежащей Херсту; открыл для себя феминистскую порнографию и переехал в Сосалито вместе с Марией.

Дикое, безбашенное время, друзья. Прорвало все силы ада, как говорит идиома… Спускаться с горных вершин всегда опасно для меня, прямо-таки Космическая проблема, однако в 80-е Сан-Франциско был самым подходящим местом для взрослых мальчиков.

Шок. В 1981-м мне исполнилось 44 года. Когда я смотрел на себя в зеркало, то видел закаленного, потрепанного ветерана нескольких войн, прошедшего через несказанные передряги и драки, не считая восьми или девяти тюрем по всему свету. Я проскакал на диком звере Страсти через такие джунгли, кошмары и изнуряющие личные катастрофы, что чувствовал себя минимум лет на 200. Мое сердце оставалось сильным и непреклонным, но тело уже было изранено, поломано и покорежено в бесчисленных стычках и конфронтациях… Пережив слишком много всего, я приобрел любопытную привычку выживать в любых ситуациях. Так повелось с самого начала, сколько я себя помню, и надо сказать, выживание стало моим коньком.

Так я пережил даже работу Ночным Менеджером в таком притоне разврата, как Театр «О’Фаррелл», и сопряженные с ней семь арестов по обвинениям, от которых так просто не отвертишься, когда полиция следит за тобой 24 часа в сутки и всегда готова загрести тебя за такие обыденные вещи, как появление с бутылкой в общественном месте, проезд на желтый свет и нахождение в парке Золотые Ворота в голом виде без особой на то причины.

Хо-хо. Причина была, конечно. Причины, они всегда найдутся. Даже у кровожадной семейки Мэнсона имелись свои веские соображения. Они были тупыми свиньями-убийцами, с одной стороны, а с другой – у них в распоряжении оказалось слишком уж много свободного Времени, которое было некуда девать.

Моя ситуация выглядела строго противоположной. На мою долю выпало слишком уж много Действий. Меня знали как популярного автора странных и брутальных сочинений, а также ведущего газетных колонок на разные, часто не соприкасающиеся друг с другом темы, которого многие побаивались, и не без могущественных друзей в правительственных, силовых и социополитических кругах.

Большую часть времени я был пьян, безумен и до зубов вооружен. Люди дрожали и трепетали, когда я врывался в приличное собрание и начинал что-то вопить по-немецки. Это действовало им на нервы… Я и Мария все больше времени проводили, укрывшись ото всех на пляже Стинсон или в парке Хардинг под покровом тумана, не брезгуя при необходимости и одиозным в отношении совершенных преступлений Муниципальным Гаражом Сан-Бруно.

Что ни говори, то были превосходные денечки. Да, вы можете назвать их безрассудным и пугающим приключением в исполненной мрака стороне жизни, когда большую часть времени ты чувствуешь, будто тобой выстрелили из пушки, точно как в популярном фильме про Питера Пэна. Но я не отказался бы пройти через все это снова, стопудово…

* * *

Привет, ребята! Меня зовут Марвин, и я здесь, чтобы продать вам эту удивительную, замечательную пишущую машинку, которая гарантированно будет служить вам так же верно, как она служила мне. Это настоящий монстр, чуваки. Писать на ней книгу – это все равно как плавать в бассейне под ЛСД-25 и вдруг почувствовать, что твои яйца в огне. Да, сэр, гарантия пожизненная. Подумайте об этом, в самом деле…

Теперь позвольте задать вам небольшой вопросик, друзья, и я от всего сердца прошу вас обдумать его хорошенько, прежде чем отвечать. Это СЕРЬЕЗНО. Помните, этот вопрос вам зададут однажды еще раз – когда вы окажетесь лицом к лицу со ВСЕМОГУЩИМ БОГОМ!

Он спросит вас: «Что я могу сделать для тебя, парень? Попроси же, потребуй что-нибудь одно, но прямо сейчас. Что же это? НУ?! Говори! НЕМЕДЛЕННО! Или я отправляю тебя прямиком в пекло…»

И что же ты скажешь, братуха? Какой ответ ты дашь ВСЕМОГУЩЕМУ БОГУ, когда получишь этот последний шанс? И запомни – он будет судить тебя по ответу твоему. Будет СУДИТЬ тебя! И если ты промямлишь что-то лажовое, то поплатишься за это. Будешь жрать дерьмо и сдохнешь.

(Длинная пауза, заполненная всхлипываниями, невнятным бормотанием и скрипом отодвигаемых стульев…)

ОКЕЙ! ОКЕЙ, братец, расслабься, тебе повезло. Ничего не бойся, я с тобой и скажу тебе правильный ответ. Аллилуйя! Ты спасен.

ОТВЕТ, КОТОРЫЙ ТЫ ДАШЬ ВСЕМОГУЩЕМУ БОГУ, КОГДА ОН ПРИДЕТ СУДИТЬ ТЕБЯ, ТАКОВ: да, да, да, ваша честь. Просто вы не спрашивали раньше… Что мне нужно, так это же совершенно ясно – НОВЕХОНЬКАЯ И КРУТАЯ ТАКАЯ ПИШУЩАЯ МАШИНКА, МОДЕЛЬ 22 IBM «КРАСНЫЙ МАГНУМ СЕЛЕКТРИК», прямо как вот эта. ПРЯМО КАК МОЯ… Именно так и говорите в этот величественный момент высшей справедливости.

* * *

Помоги мне, Господи, кажется я снова смотрю фильмы с участием Гейл Палмер. Это пагубная привычка, которую я приобрел однажды несколько лет назад, когда мне предстояло явиться в суд. Это весьма затруднительный момент для любого соображающего человека. Ты вдруг оказываешься перед лицом конца света – того света, который ты знал прежде. Вот и я понимал, что стою перед главной Развилкой – останусь ли свободным, как речная выдра, или сгину, как глупый молодой шмель, запутавшийся в паутине государственной судебной системы. Третьего не дано. Выбора нет. Пан или пропал.

Таких магических моментов не так уж много в жизни – красные точки на карте цвета морской волны, – и я дорожу ими. Это высшие точки моей жизни, мгновения, когда я полностью Включаюсь и чувствую себя как снежный леопард, дерущийся не на жизнь, а на смерть у своего логова.

Э-эх. Кончай размазывать сопли, Док. Не нагружай народ своим пьяным пафосом хилбилли. Шутки закончилась. На этот раз они придут за твоим сердцем, так что веди себя соответствующе. На вершине горы мы все – снежные леопарды.

* * *

Что же, давайте теперь вернемся назад к Свидетельнице, которая явилась ко мне домой тем памятным вечером и едва не засадила меня в тюрьму.

За версту становилось ясно, что она – отработанный продукт, исторгнутый из недр секс-индустрии – бизнеса, который я обозревал некогда как журналист, имевший несчастье привлечь ее внимание.

В 1985 году в Сан-Франциско я искал приключений себе на задницу, подрядившись написать для «Playboy» статью о «феминистской порнографии». Никто толком не соображал, что это такое, но я заверил людей в журнале, что такое явление несомненно существует, и они заказали мне материал. Феминистское порно – это всего лишь семейное порно, снятое в расчете на уже сложившиеся пары.

Это был совершенно новый жанр, и я впервые услышал о нем, когда обозревал съезд Демократической партии здесь же, в Сан-Франциско, в 1984 году. Итак, я познакомился с девушками, снимавшимися в этих фильмах. Выразимся так, они меня усыновили. Большинство из них являлись как минимум бисексуалками, и мне нравилось проводить с ними время. Многие из них стали потом звездами народившегося жанра кинематографа. Джульет Андерсон, позже известная как Тетя Пег, – одна из них, другая – Вероника Харт, которая по-прежнему трудится в порноиндустрии и преуспевает.

* * *

Теперь мы приступаем к сложной части нашего повествования.

Я хорошо разбираюсь в ситуациях вроде той, о которой собираюсь вам поведать, знаю, какими странными они порой становятся. Я ведь провел в брюхе этого зверя куда больше времени, чем готов признать, тем паче на бумаге. Мне никогда не приходило в голову рассказывать подобные истории на публике или даже кому-нибудь наедине. Ну, может быть, только иногда, безлунными ночами, когда я чувствую себя одиноким, сентиментальным, находит элегическое настроение, и я думаю только о драках, влагалищах или фобиях, прямо как наш старый друг из Арканзаса.

Впрочем, как раз сегодня такая ночка и намечается, так что чего уж там?

* * *

Я никогда даже не слышал о Гейл Палмер. Совершенно в ней, короче, не нуждался, но в один прекрасный день я получил от нее письмо, где говорилось, что я облажался и совершенно не в теме.

В свое время я написал, что новая феминистская порнография уверенно берет верх над старой; она написала в ответ, что я ничего не понимаю в секс-бизнесе, но она могла бы объяснить, что да как. А я-то плевать на самом деле хотел.

Я получил еще несколько писем от нее, в том числе одну примечательную открытку (которую мой защитник позже предъявил в суде в качестве вещдока), густо исписанную похотливыми непристойностями. Надпись на лицевой стороне открытки гласила: «Секс – это грязный бизнес». Открыв ее, вы читали: «Но кто-то же должен им заниматься». Оставшуюся площадь она мелко-мелко исписала от руки – речь шла о всех тех развлечениях, которым мы могли бы предаться, совсем как пара обезьянок в жару, а также заверениями в том, что только она расскажет мне всю правду о порнобизнесе.

Она прислала также пачку вырезок из газет и пару фильмов. В одном из них она появлялась в костюме Евы, скачущей через скакалку на крыше высотного офисного здания, обозревая сверху вроде бы Лонг Бич Харбор. Подпрыгивая, она напевала песенку, где повторялся следующий припев:

Порно справа, порно слева,

А я – порнокоролева.

Думаешь, это смешно?

Все равно тащи бабло!

Тошнотворно. Может, она, по ее мнению, и в самом деле была очень сексуальной штучкой, совершенно неотразимой, но мне этот номер совсем не понравился.

Вскоре я получил от нее еще одно письмо, в котором говорилось, что в феврале она приедет в город, остановится в гостинице «Стоунбридж Инн», и там бы она хотела встретиться со мною. Ее предложение звучало не менее откровенно, чем все предыдущие. В то время вокруг меня крутилось достаточно девчонок, занятых в порнухе. Многие наверняка заметили, что я здорово помог некоторым из них – Бэмби и Джо Энн, тем, кто работал в «О’Фаррелле». Меня там все любили – как-никак народный Ночной Менеджер.

Я как-то не особо задумывался о грядущем визите Гейл Палмер. Но Дебора, мой мажордом, внесла его в наш рабочий календарь, в смысле, отметила дату карандашом – наверное, она считала, что мне тут недостаточно весело приходится. Может, именно так дела и обстояли, но Гейл Палмер вряд ли могла поправить ситуацию – меня совсем не привлекали такие крупные мясистые шалавы и истории их жизни.

* * *

Однажды вечером, когда как раз сражались баскетбольные команды Сиракьюса и Джорджтауна, Тим Чарльз, мой старый друг, яро болевший за Джорджтаун, зашел посмотреть игру и заодно починить мой макинтошевский усилитель. На задней стене усилителя находились два внешних предохранителя, и я каким-то образом знал или, скорее, чувствовал, что внутри находится еще один предохранитель, чему Тим не мог поверить. Он был настолько уверен в собственной правоте, что разобрал усилитель на полу в кухне на составные части, как какие-то дешевые наручные часы. У нас также тусовался Симмс Лакетт, внук великого конфедератского адмирала Рафаэля Симмса, – он вообще торчал у нас все время.

У меня шла самая запарка с так и не законченными «Песнями обреченного», работа над которыми как раз недавно прервалась из-за Флойда Уоткинса и гигантского дикобраза. Кэт, моя ассистентка из Университета Флориды, тоже находилась здесь. Рукописи книги в беспорядке валялись по всему столу. Кэт занималась тем, что следила, чтобы все три копии манускрипта оставались идентичными – один экземпляр я постоянно правил, она вносила правку в остальные два. У меня не было намерений лапать ее, но я подумывал, что позже мы сможем вместе отправиться в горячую ванну и немного повеселиться. Я только что закончил статью для какого-то женского журнала, нечто вроде «Elle», и испытывал по этому поводу огромное облегчение. Теперь оставалось убраться дома – и вся ночь впереди.

Хотелось бы обратить ваше внимание на некоторые мелкие, но необходимые детали, чтобы вы поняли, что произошло. Я собирался посмотреть игру «Джорджтауна», посмотрел бы ее в любом случае, даже если бы со мной осталась одна только Кэт. Мне нравилось смотреть с ней спортивные игры – она охотно заключала пари. Затем Тим или Симмс выяснили, что вслед за игрой буду показывать присуждение премий «Грэмми», там обещали Джимми Баффетта, и они очень хотели увидеть его. Что до меня, то глаза бы мои не видели долбаных «Грэмми» – никогда не смотрел и не собирался.

Тем временем усилитель все еще валялся в разобранном виде на полу. Тим пока что не понял, где же находится перегоревший предохранитель, – понятно только, что в самой глубине устройства. Я знал об этом, Тим, похоже, нет, Симмс вообще плевать на все это хотел. Он накачивался пивом – собирался потом пойти в город потанцевать. Планы Тима были попроще – после игры он возвращался домой, обедать со своей женой, Кэрол Энн.

Матч удался. «Джорджтаун» победил с разрывом в два очка. Я ждал, когда же они наконец смоются. Думается, мы покурили травы. Мне уже не терпелось повести себя очень и очень… раскрепощенно, но это было исключено в их присутствии. Возможно, Кэт знала, о чем я думал; хотя мы ничего конкретного на тот вечер не планировали, она понимала меня без слов.

Злобная техника отчаянно сопротивлялась Тиму, который никак не мог ее одолеть, а Симмс, уже порядочно набравшись, понемногу оседал в своем кресле. Напиваться с Симмсом – удовольствие сомнительное, рано или поздно он начинал бубнить о своем испытательном сроке. В довершение всего, к моему отчаянию, я бросил взгляд на календарь (может, в самом деле вспомнил про планировавшийся визит), и увидел пометку Деборы: «Гейл Палмер». Всего на минуту эта надпись попала мне на глаза, и тут же внутри меня что-то КЛИКНУЛО. Я вспомнил, как Симмс жаловался на женщин в Эспене – мол, потанцевать вообще не с кем, все они дерьмо глотают вовсю – орава шлюх. Любил танцевать, засранец.

Это показалось подходящим решением проблемы, и, не успев даже подумать как следует, я сказал:

– Симмс, по-моему, я понял, как облегчить тебе жизнь, твою мать.

Он уже, кажется, не больно-то переживал – по какому угодно поводу – и не втыкал в ситуацию. Я попытался расшевелить его, завести и сподвигнуть на подвиги.

Он отчаянно тормозил, но я не унимался.

– Есть отличный вариант на вечер! Горячая, страстная женщина!

Я показал ему фотографии. Показал вырезки из газет. Я старался для нее изо всех сил:

– Ты ей просто позвони, и вы сразу встретитесь. Она уже готовенькая, точно говорю. Я оплачу вам всю выпивку!

Я уговорил его пойти в соседнюю комнату и позвонить Свидетельнице. Я мог остаться и послушать, о чем они говорят, но оно мне было надо? Главное, чтобы Симмс ушел к ней.

Симмс тем временем зашел на кухню и объявил:

– Она хочет встретиться с тобой. Хочет увидеть тебя прежде, чем мы пойдем танцевать.

Чтобы разрулить ситуацию, потребовались три звонка и соответственно три захода Симмса на кухню. Свидетельница хотела встретиться со мной, а я вот как-то не очень. Наконец я не выдержал и сказал: «Ладно, ох, блядь, Симмс, пусть она берет машину и едет сюда, но пусть водитель не уезжает и ждет ее здесь».

Она отказывалась встречаться с Симмсом без меня, и мне это здорово не нравилось. Явившись на кухню в третий раз, Симмс сказал:

– Она спрашивает, можно ли ей взять с собой мужа.

– Нет, черт побери! Ни в коем случае. Даже в качестве водителя.

Мы потеряли еще полчаса, обсусоливая то и се, прежде чем она согласилась на эти условия.

Симмса, понятно, не сильно обрадовало появление в кадре какого-то мужа. Она хотела поговорить со мной, поговорить о секс-бизнесе. Она воображала себя Ральфом Надером секс-бизнеса и собиралась запустить линию секс-игрушек, причем не так просто, а в партнерстве со мной. Я не собирался иметь к этому ни малейшего отношения, разумеется; никакого интереса это предложение не вызывало, а весь мой опыт общения с ней характеризовал ее как опасного и нечестного человека. Сейчас, когда я рассказываю эту историю, хорошо видно, как мало-помалу я терял контроль за ситуацией.

* * *

Минут двадцать спустя раздался стук в дверь. Я договорился с Симмсом – надеюсь, не лень стала тому причиной, – что он проводит ее на кухню, мы пожмем друг другу руки, и они уматывают танцевать. Я даже дал ему деньги… Тут-то мы и просчитались по-крупному.

Я встал и сказал Свидетельнице «Привет», а она немедленно стала бормотать все те вопросы, которыми одолевала меня ранее в письмах: «Как с твоей личной жизнью? Что ты думаешь о сексуальном белье?» Грязь и мерзость, к которым я не собирался иметь ни малейшего отношения.

– Тихо. Тихо. Ведите себя ПОТИШЕ!

Зачем-то я обратился к Симмсу:

– Ей придется вести себя тут поспокойней.

Симмс тем временем продолжил смотреть присуждение «Грэмми», и как-то так незаметно получилось, что Свидетельница тоже устроилась в кресле по соседству – тоже, типа, «Грэмми» посмотреть.

На какое-то время мне и вправду удалось ее угомонить. Если она опять начинала что-то бубнить, я резко гавкал: «Заткнись!» Во время рекламы она снова начала что-то лепетать и доставать меня. Когда она продолжила расспросы о моей сексуальной жизни, я всучил ей свой рассказ «Ходок».

– Ладно. Тебе любопытно? Тогда читай вслух, тут все написано.

Она не стала дочитывать «Ходока» и вообще заметно напряглась.

– Что это с тобой? – спросил я ее. – Продолжай. Читать, что ли, не умеешь?

Дойдя в лучшем случае до середины, она сказала:

– Вааау… что это за дерьмо такое? Что за извращенец…

Ее проняло конкретно, но я заставил ее продолжить чтение. Я знал, что она сможет вынести кое-что из этого рассказа на основе собственного опыта, так оно и вышло. Закончив, она уже больше не шумела. Тем временем мы ожидали выхода Баффета, и я становился все более раздраженным.

Вечер протекал довольно скучно, согласен; я, во всяком случае, точно скучал. К тому моменту у меня дома успели побывать многие разновидности извергов, нимфоманок и торчков с невменяемым количеством дури. Да чего там, заходили и реальные подонки высшей категории, вплоть до сенаторов. Я бы мог составить рейтинг посетителей-ублюдков… и если бы составил, Гейл определенно не возглавила бы его. Шушера есть шушера, даже на уровне порно-индустрии.

Мы прикипели к «Грэмми», а Гейл прицепилась ко мне. Симмс потихоньку отключался, а меня переполняла досада – как переполняла бы любого, к кому на кухню притащили бы шумливую незнакомку. Свидетельницу оказалось нелегко задеть; во-первых, тупая, во-вторых, за годы в секс-бизнесе попривыкла ко всякому, и ей было плевать, что окружающие на самом деле думают или чувствуют. Брэнд XXX делает вас абсолютно нечувствительным, а скорее похожим на броненосца. Пожалуй, мне это по нраву.

Загадка, почему это тогда обеспокоило меня, но у этой женщины также не было чувства юмора. Она являлась незваным и нежеланным гостем, это был ее официальный статус. Я не сказал ей и десятка слов – и это считая «веди себя потише». Я приложил массу усилий, только бы держаться от нее подальше. Положим, я пожал ей руку, но и только. Помню, я говорил потом «Aspen Times», что даже не пытался представить нас вместе в ванной (на что она так надеялась), потому что она со своими габаритами расплескала бы всю воду.

Баскетбол был интересный, «Грэмми» – ни фига. Напряжение росло, но я оставался джентльменом с Юга, как и положено. У меня имелись определенные планы на этот вечер, но в них не значилась эта женщина. Вопрос был только в том, как скоро я ее выставлю.

Мне не очень нравилось, что она постоянно бегала в кабинет поговорить с мужем «о личном». Я велел Симмсу присмотреть за ней, но Симмс не справился – никогда ему этого не прощу. Он провалился полностью – и как призванный на подмогу в трудную минуту, и просто как друг. Я не виню Тима, но вся эта странная дерьмовая заваруха заваривалась у него на глазах, а он просто наблюдал за ней, как за развитием музыкальной темы.

* * *

Мои нервы начали сдавать, когда эта скотина Симмс объявил, что уходит, оставляя меня наедине со Свидетельницей. Когда он поднялся, я сказал:

– Мать за ногу, это же твоя стрелка, ты чего творишь? Как это – уходишь?

Однако он просто встал и вышел. Тим, так и не починивший усилитель, тоже засобирался.

– Тим, забери куда-нибудь эту бабу. Возьми ее…

– Нет, нет, нет, – сказал он. – Ты хочешь, чтобы Кэрол Энн меня прикончила?

Это-то как раз понятно, я думал, что он отвезет ее хотя бы до Таверны. Я никуда не мог ее вести. Она вела себя очень навязчиво, вмешивалась в чужие разговоры, полагая, видимо, что ее бредятина кого-то способна заинтересовать. Уж в этом-то она преуспела как следует. Казалось, что она практиковалась в навязчивости прежде. Чем-то она напоминала копа.

Позже она говорила, дескать, сразу поняла, что мы торчки, потому что мы непрерывно спрашивали ее: «А ты так, случайно, не из полиции?» На самом-то деле я даже не думал об этом тогда. Такой вот дурак я. Решил, что это очередная мокрощелка, еще одна группи, с которой на удивление все ясно.

* * *

Я смешал текилу с клюквенным соком, чтобы это отчасти напоминало коктейль «маргарита». Такое у меня было настроение – типа «а не выпить бы нам всем по «маргарите»? Эта пьянчуга, конечно, не преминула заложить за воротник. Создалась дурацкая видимость, будто мы отмечаем какое-то радостное событие. Мы выпили уже три графина, а может, четыре, а то и все пять, потому что в конце концов перешли на чистый клюквенный сок. Она расходилась все больше, сделавшись совсем уж крикливой и распутной. Она позволила себе несколько хамских пассажей в адрес Кэт: «Кто ты Хантеру?» Потом она вцепилась в меня и заголосила: «Кто эта девушка? Почему у тебя другая дома? Она нам тут не нужна».

Вскоре после того, как Тим ушел, я подошел к телефону и сказал Свидетельнице:

– Давай-ка вызовем тебе долбаное такси.

И не успел я нажать на кнопку «Т» – номер 925-TAXI, – как она подлетела, вырвала у меня телефон и разъединила. Она двигалась удивительно проворно для такой носорожихи, если учитывать расстояние, на котором от меня находилась.

– О нет, давайте не расходиться вот так, – взмолилась она. – Вы всегда были моим героем!

Я с ней не церемонился – ее тут никто не ждал. И я по-любому не сделал ни намека на какое-то заигрывание.

Когда я попытался вызвать такси второй раз, она моментально метнулась снова, ухватив меня за руку своим цепким щупальцем. Я просто опешил от подобной наглости. Я крикнул ей: «Руки свои убери отсюда!» – и подумал, что присутствие Кэт, должно быть, еще как-то ее сдерживает.

Двух раз ей оказалось недостаточно. Я попытался связаться с такси в третий раз. Когда я только взялся за трубку, то увидел, как она подымается со своего места, чтобы помешать мне, и тоже привстал заранее. Вставая, она задела бедром столик и свернула с него бутылку с клюквенным соком, которая покатилась по полу. Я крикнул ей:

– Идиотка чертова, ты чего творишь тут?

Она подскочила ко мне, пылая непритворной на этот раз яростью – видать, больно ударилась о столик.

Тут я вспомнил о «фронтальном подъеме» – моем самом надежном приеме закончить спор, используемом в том случае, когда человек быстро бросается на тебя. Это удар по обоим плечам ребрами ладоней, движение направлено вверх. Она неслась ко мне с приличной скоростью, так что я вложил некоторую силу в удар… Это движение у меня отработано до автоматизма. Обычно атакующий сам помогает тебе, двигаясь вперед. В противном случае прием бесполезен и выглядит как обжимания гомиков.

«Фронтальный подъем» остановил ее, хотя она продолжала перебирать ногами, но уже в следующую секунду шлепнулась с порядочным грохотом. И вот она уже сидит на своей огромной жопе на полу перед холодильником. Я почувствовал некоторое облегчение. Она доставала меня больше часа. Что бы она ни сказала и ни сделала – все была отборная мерзкая гниль и глупость.

– Я хочу, чтобы ты выметалась отсюда, – сказал я. Предельно ясное описание ситуации.

Эта круглая дурища нагло вломилась в мой дом, надоедала и приставала. Более того, я так и не понял, в чем состояли ее действительные цели.

* * *

Пять дней спустя, около десяти утра через окно кухни я вдруг увидел соседа. Он казался очень возбужденным и выглядел так, будто бежал сюда со всей возможной скоростью. Я вышел наружу и сказал:

– Эй, привет. Пиво будешь?

Он ответил:

– Нет. Не сейчас.

Тут я заметил, что он смотрит на меня почти с ужасом, а припарковался гораздо дальше, чем обычно, да еще и спрятал машину в кустах.

– Они скоро будут здесь, и они обыщут твой дом, – сказал он. Заинтересовавшись, я подошел поближе.

– Эти ублюдки… они сейчас будут тут, они собираются взять тебя с ордером на обыск.

Я ничего не понимал.

– За что, за какое преступление? Ты о чем говоришь-то?

Лови момент в ночи

Ночь не принадлежит Мишелобу – ночь принадлежит Хантеру Стоктону Томпсону.

Кертис Уилки, The Boston Globe.

Ночной Менеджер

Полуденный рейс в Денвер сегодня припозднился, в аэропорту «Стейплтон Интернейшнл» очередной сеанс безмозглой паники – но шут с ней. Большинство из пассажиров – замороченные, загнанные коммерсанты и служащие, в своих синих костюмах и белых галстуках, судорожно изучающие ксерокопии квартальных отчетов.

Через проход от меня – помятый мужичок с портфелем, похожий на Вилли Ломэна, осевший в своем кресле, как два мешка каменной соли, и посасывающий диетическую колу. Читает экономический раздел «USA Today».

Передо мною – двое вертлявых подростков с уокмэнами. К плейерам прилагаются встроенные микрофоны, так что они могут общаться друг с другом при помощи наушников. Они подняли разделяющий их подлокотник, бесстыдно обнимаются и что-то высказывают стюардессе по поводу опоздания рейса… Аэропорт Сан-Франциско закрыт из-за нелетной погоды, так что нам предстоит долгое ожидание, во время которого они продинамят все свои важные деловые встречи.

Что же теперь? Нынче мы все стали бизнесменами. Рэй Стивенс говорил об этом еще двадцать лет назад: «Позаботься о своих делах, мистер Бизнесмен».

* * *

Звонок прозвенел для меня прошлой ночью, 13 часов назад, чтобы быть точным, и вот я уже развалился на двух местах бизнес-класса, как потерянный белый медведь на солнышке. Рейс UAL 70 несет меня из Денвера в Сан-Франциско, и мой бизнес существенно отличается от общеамериканского бесстыдного надувательства, которым, как мне кажется, одержимы большинство здесь присутствующих, включая моего славного бизнесмена, который сидит через проход.

В бескрайних дружелюбных небесах Америки нет места грубому сексу, амил-нитриту и двухсторонним греческим дилдо.

Некоторые люди продают автозапчасти, другие торгуют мясом, третьи занимаются элитным персоналом. У меня нет ничего общего с этими людьми.

Я – делец секс-бизнеса, который приносит $10 миллионов в год, и я лечу в Сан-Франциско, чтобы бросить вызов всей верхушке города – мэру, прокурору и главе полицейского департамента.

(И снова оказаться в СФ – стране прекрасных зеленых холмов и просоленных белых домиков за холмом Беркли…)

Братья Митчелл, Джим и Арти, встретят меня у выхода, с ними ждет мой личный дорожный менеджер, Джефф Армстронг, он же – исполнительный вице-президент Кинокомпании Братьев Митчелл.

Эти люди ездят на больших «мерседесах» с открытым верхом, тех самых машинах, которые так любили Йозеф Менгеле и Эд Миз.

Это езда на большой скорости, парни… и некоторым это нравится.

* * *

О-ба. У нас кончается топливо, и мы, того гляди, камнем рухнем на Фресно – начинается паника, кто-то уже наложил в штаны, и мы, пованивая, плавно планируем над городом.

Пилот что-то бормочет в интерком, виня во всем сильный ветер в аэропорту Сан-Франциско. Ерунда. Опять что-то в наземных службах наврали, рутинное обеспечение контроля за воздушным транспортом. Бесплатная демонстрация того, что войдет в обыкновение в ближайшие четыре года.

Пассажиры стонут и ноют, но никто не ожидает, что я выйду во Фресно позвонить по делу. Сержанту пришлось лично открывать мне дверь.

Когда я вернулся на борт с «Chronicle», на меня смотрели уже по-другому – с каким-то овечьим уважением. А некоторые избегали встретиться со мною взглядом.

Наконец бизнесмен по соседству робко осведомился – не мог бы и он переползти в бизнес-секцию?

Почему бы и нет? Мы ведь все теперь бизнесмены. Я на пути в СФ, где собираюсь пристроить на рынок один редкий порнофильм и уже на три часа опоздал на его показ, который должен состояться в штабе братьев Митчеллов на улице «О’Фаррелл». В аэропорту меня ждут водитель, бронированная машина и две жирные шлюхи из Кореи.

* * *

Мы ехали по одной из центральных улиц Сан-Франциско, направляясь к океану, когда заметили эту женщину, переходившую дорогу прямо перед нашей машиной. У меня язык присох к гортани, и из паралича меня вывела Мария, схватившая меня за колено и быстро зашептавшая: «Боже, Хантер, ты посмотри, какая спина!»

Я смотрел. Мы стояли на светофоре, женщина также двигалась в сторону набережной. Мы оба смотрели на нее, даже не моргая, не трогаясь с места, пока какой-то ублюдок сзади не засигналил и не заорал, обозвав меня говнюком. Я просигналил в ответ, изобразив жестами, что у меня поломка и ему придется объезжать нас по соседней полосе.

Как раз в этот момент девушка с прекрасной спиной остановилась, чтобы изучить меню ресторана «Ванесси», а может, для того, чтобы рассмотреть большой стеклянный аквариум, в котором плавали несчастные на вид лобстеры. Превосходно, подумал я. «Ванесси» я знал хорошо, и если эта обладательница лучшей спины в мире собирается вечером ужинать там, то мы составим ей компанию. Тем временем вокруг нас образовался порядочный затор, я просигналил снова, жестом показывая водителям, что не могу двинуться с места.

– Ты, сраный пидор! – прокричал мне хорошо одетый мужчина, проезжая мимо. – Сожри дерьмо и сдохни!

Он поднял стекло и умчался дальше. Остальные водители, посообразительней, быстро разобрались, в чем дело, и бесстрастно объезжали меня, будто кучу строительного мусора, предоставив нам в полном покое рассматривать прекрасную незнакомку. Вот что называется хорошая карма, я так прямо и сказал Марии. Приятное тепло так и разливалось по моему телу.

– Козел ты, – ответила она. – Двигайся уже с места! Она уходит. Переходит Бродвей, все быстрее и быстрее, бежит практически. Боже, Боже, ну и спина!

– Не переживай, – сказал я, наклонившись, чтобы обнять ее покрепче. – Проклятие, крошка, ты чего же это хочешь от этой красотки?

– Пока ничего, – прошипела она. – Я просто хочу смотреть на нее.

Разумеется. Это случилось в среду, прямо перед закатом. Солнце все еще ярко сияло, по заливу гуляли невысокие волны. Мы по милости небес оказались свободны от встреч, ранее достигнутых договоренностей и профессиональных обязанностей. Впереди расстилалось время, подобное нетронутому холсту. Carpe diem.

* * *

Инцидент с Голдстейном развивался очень быстро, в серый апрельский полдень, всего за несколько дней до начала процесса, и все случилось совершенно внезапно, как раз когда мы ленчевали на Пирсе 23. До этого мы спокойно перенесли истерию, сопровождавшую «мировую премьеру» «Точки Графенберга», – в самом деле, ничего страшного не произошло. Никаких тебе скандалов, никаких арестов, ни личных трагедий, ни профессиональных. Пару раз я потерял терпение на публике, пару раз нагрубил местной прессе, но это же такая ерунда. Это не моя работа – нравиться всем и каждому. Моя работа – это работа Ночного Менеджера в самом одиозном порнокинотеатре Америки, и моя обязанность – проследить, чтобы он продолжал работать. Возможно, кому-то обязанности, которые я взял на себя, покажутся странными, но я их все-таки взял, и теперь их надо выполнять, а иначе как бы нам всем не оказаться в тюрьме.

Братья Митчеллы, без сомнения, отправились бы туда прямиком, кинотеатр опечатали бы и распродали бы все оборудование, чтобы рассчитаться со штрафами и оплатить судебные издержки. Адвокаты нарисовали нам безрадостную картину, полную тотального позора и отчаяния, включающую, помимо прочего, увольнение всех сотрудников, не исключая и меня. Нас прижали к стене, утверждали они; Мэр Дайана Файнштейн, теперь сенатор, разъярилась не на шутку и не собиралась идти на компромисс. Она предпринимала попытки закрыть «О’Фаррелл» все десять лет, что крутилась в политике, и теперь наконец все, начиная с Эда Миза и Бога и заканчивая «Вооруженными Феминистками» с президентом США, встали на ее сторону. Дело швах, говорили нам. Больше никаких танцев-обжиманцев в Сан-Франциско, и даже думать нечего об автобусах, набитых японцами под завязку.

Примерно в это время, за неделю где-то до суда, Эл Голдстейн приехал в город на просмотр фильма, организованный специально для него. Время выбрал он не самое лучшее, но тут уж ничего не поделаешь. Эл – один из тех немногих людей в секс-бизнесе, чей авторитет не вызывает сомнений ни у кого. Он – издатель «Screw», кинокритик «Penthouse» и, возможно, единственный человек в Америке, чье слово может решить судьбу порнофильма. «Penthouse» продается тиражом в 4 миллиона экземпляров каждый месяц, $2,95 за номер, а видеокассета с фильмом для взрослых обычно оценивалась в $69,95.

Чистая прибыль при продаже оптом составляет примерно половину этой суммы, то есть $3,5 миллиона с первых 100 000 копий в первый год, а это не такой уж великий тираж, особенно если удалось добиться одобрения «Screw», «Penthouse» и Эла Голдстейна лично. Так что если всего один процент читателей «Penthouse» купит видеокассету, которую ему горячо рекомендует любимый журнал, прибыль от продажи такой кассеты составит $1,5 миллиона, и это не учитывая доходы от проката. Прибыль от торговли в розницу может быть в два раза больше, и это – при общих затратах 100 000 долларов или около того на производство и еще такой же суммы на раскрутку.

Не так уж и плохо для фильма, который без проблем могли бы снять три бармена откуда-нибудь из Сент-Луиса, запершись со своими подружками в любом из придорожных мотелей вдоль реки Мемфис. Никакого таланта не требовалось, а появляться в голом виде перед камерой становилось все более и более респектабельным занятием. Граница между Джоан Коллинз и Мэрилин Чэмберс окончательно размылась. Уже никто не мог объяснить на улице, в чем разница между Джейн Фондой в трико и Ванессой Уильямс в цепях.

Я-то мог. Но это потребовало бы немало времени. В данном случае мы имели дело с совершенно замечательной заминкой в работе социальной фабрики. Ведь в то время, когда не только новый генеральный прокурор Соединенных Штатов, но также и президент Соединенных Штатов, жена президента, любимый министр президента, Моральное Большинство, «Вооруженные Феминистки», «TV Guide» и даже угрюмый жирный ублюдок, менеджер магазина в Вернале, штат Юта, который отказался продавать мне номер «Playboy» за любые деньги и пообещал вызвать полицию, когда я попытался выяснить, чего это он…

… В то время, когда все эти могущественные люди и ведомые ими крупнейшие социальные институты, а также орды обезумевших козлов, которые спали и видели, только бы разделаться с последними остатками Сексуальной Революции, пронесшейся по стране в 60-е и 70-е… в то самое время, когда они вершили свой триумфальный крестовый поход…

В то же самое время секс-индустрия Америки переживала невероятный взлет. Бизнес шел, как никогда прежде. Один чувак из Техаса сделал состояние на изобретенных им шариках «попперс»; теперь он миллионер, и его упоминают крупнейшие журналы, составляющие списки самых богатых людей страны. Он избегает прессы и живет один в пустыне. Женщины пишут ему письма, но без большого успеха. У него нет детей и наследников, но он богат и становится богаче день ото дня. Один из его агентов, посещавших его недавно, сказал, что этот парень «еще постраннее Говарда Хьюза будет».

Большинство подобных историй вообще не получают огласки. Никто не знает, например, кто же это запатентовал пластиковый вибратор, который теперь продается едва ли не в каждой аптеке по всему миру за $9,95. Некоторые магазины в Сан-Франциско продают сотни таких штуковин каждый день. Когда я поинтересовался у одного ночного клерка в «Френчиз», кто обладает концессией на дилдо и кто забирает деньги, он ответил, что это пожилой черный джентльмен из Лос-Анджелеса.

– Мы знаем его уже много лет, – сказал клерк, – но он ни разу ничего не сказал про патент. Он приезжает раз в неделю на зеленом «мерседесе» и отгружает пять или шесть ящиков дилдо – иногда девять или десять. Он хороший деловой партнер. По правде сказать, мы почти ничего о нем не знаем.

Вот как работает секс-бизнес, оборот которого только в Америке оценивается где-то между восемью и десятью миллиардами долларов – безотносительно моральных качеств тех, кто в нем задействован. Реальные цифры, возможно, и того больше, но об этом беспокоится разве что налоговая служба. Десять миллиардов долларов ежегодно – это больше, чем «Кока-Кола», «Херши» и «Макдоналдсы», вместе взятые.

* * *

Обычно ночь – это не время для политики, но только той ночью, когда мы выпороли Эла Голдстейна на мокром ковре нашего Ультра-Зала, вышло иначе. Быстрая и жестокая ситуация, требующая оперативного реагирования, – первая настоящая проверка для Ночного Менеджера, и я разрулил ее в своем стиле.

Первые результаты – на уровне «хуже не бывает». На следующий день даже уличные слухи не ходили. Обычно разные свары с ВИП-персонами в Театре «О’Фаррелл» удостаивались цветистой заметки от Херба Каэна, на худой конец – нескольких звонков из офиса окружного прокурора. Но в этот раз стояла мертвая тишина. Никто не стремился иметь хоть малейшее отношение к происходящему, включая меня.

Однако это меня винили на следующее утро, причем во всем сразу – от стыда за порку перед лицом невинных очевидцев до миллионных потерь, что понесли братья Митчелл со своей Кинокомпанией.

Моя безупречная репутация «крупного» политического консультанта оказалась под большим вопросом, и я едва не потерял работу.

Но только ненадолго. Как водится, потребовалось 44 дня, чтобы выяснилась правда, а тем временем события развивались самым странным образом. За шесть недель меня арестовывали семь раз, или предъявляли обвинения, или задерживали, в общем, так или иначе, таскали в полицию и суд, которые стали уже чем-то вроде второго дома.

В самом деле, это казалось почти нормальным. Посещение суда превратилось в обыденную ежедневную рутину. Как-то раз я оказался на скамье подсудимых дважды за 72 часа, а также подвергся злобной обструкции всей национальной прессы, и все просто потому, что Судья в какой-то момент изменил свое мнение.

– Это невозможно, – говорил я своему адвокату Майклу Степаняну. – Судья не может менять свое мнение. Его переиграют на кассационной жалобе.

Так и вышло.

Неделей позже полицейские сперли мои ракетки для настольного тенниса, из-за чего я так и не смог принять участие в чемпионате Западного Побережья. Потом они еще раз дернули меня в суд, чтобы я опознал ракетки и дал показания против несуществующего взломщика, которому якобы шили эту кражу.

Это дело все еще находилось в суде, так же как и кляузы соседей на «шум и драки» у меня в доме.

Полиция Сосолито, помимо прочего, до сих пор удерживает у себя мой спортивный пистолет, модель Feinwerkbau, специально разработанная для Олимпийских Игр – самое точное оружие, которое я когда-либо держал в руках. Это был один из тех Редких пистолетов, которые стреляли точно туда, куда ты их направишь. Женщины и дети, сроду не державшие оружия в руках, могли взять Feinwerkbau и без труда попасть в десятицентовик с пяти метров. На большем расстоянии или в ветреную погоду потребовались бы цели покрупнее вроде двадцатипятицентовых монет, плакатиков, на которых мэр Сан-Франциско Дайана Файнштейн изображена с восемью грудями, подобно волчице – матери Рима.

Братья Митчелл напечатали десять тысяч таких листовок (я так и не понял, зачем они это сделали) в месяцы злобы, страха и отчаянной официальной травли, которые предшествовали суду. У меня по сей день хранится тысяча экземпляров, и еще две тысячи валяются где-то в кустах и на крыше дома Нунцио Алиото, что на въезде в Сосолито. Нунцио, близкий родственник бывшего мэра Сан-Франциско Джо Алиото, жил в Сосолито недалеко от меня, в одной трамвайной остановке. Мы жили на краю отвесной скалы, с которой открывался вид на Залив Сан-Франциско.

Я давно уже покинул этот дом, так что мы можем говорить о нем совершенно свободно. Его никогда больше не сдадут кому-нибудь снова. Причины этого весьма сложны для восприятия, и непохоже, что когда-нибудь они будут обнародованы, однако мне нравится думать, что я жил здесь в стиле, который полностью соответствовал истинному духу этого места. Уверен, что если бы этим балкам из красного дерева, этим волнистым стеклянным стенам и моему Тики-бару позволили бы выбрать президента, они голосовали бы за меня.

Может, и нет, конечно, но я лично в этом не сомневаюсь. Каждый раз, когда ты оказываешься в настоящем доме, построенном под определенный настрой, сами стены подсказывают тебе, как теперь действовать.

Да, там случались пожары и ломалась мебель. Прямо перед баром располагался рукотворный водопад посреди дубов, и большую часть времени мы бродили вокруг него голышом, пили зеленый шартрез и курили смертоносные сигареты Кракатоа. На балконе я повесил профессиональную мишень, укрепленную на семиметровом шесте. Прямо за ней виднелся Остров Ангелов и Алкатраз.

Мой адвокат называл это место «лучшей комнатой в мире».

Александр, 16

31 июля, 1985

Ферма «Сова»

Майклу Степаняну, эсквайру

ул. Эдди, 819

Сан-Франциско, CA 94109

Дорогой Майкл!

Прилагаю письма от Джудит вашему новому клиенту, мисс Ларис (Салливан Александр, 16, в Сосалито, где мы жили с Марией). Эти письма позволяют нам выдвинуть 33-миллионный иск против Джудит и ее склочного муженька Норвина, пока еще не проявившего себя подстрекателя во всей этой ситуации, а также компьютерной фирмы, которая вызвала их из Орандж Каунти и заставила жить в условиях (то есть в доме на Александр, 16), с которыми они не сумели должным образом справиться и поэтому подали иск против мисс Салливан, где выставляют меня в несомненно фальшивом, ложном, непристойном для меня лично (и в финансовом плане) оскорбительном свете – то есть жалуются на «избиения и крики».

Какие Избиения? Ты был там – ты столкнулся с этим Джейком (якобы «мужем») в коридоре, когда он пытался высадить мою дверь.

В любом случае обвинения, которые Джудит и Норвин выдвинули против меня, повторяю, «выдвинули», бросают уродливую тень на мою новую книгу – «Ночной Менеджер».

Мало того, что они украли у меня газовый пистолет, бинокль, подтяжки и теннисные ракетки, специально сделанные для меня по заказу фирмой «SORBA», а также видеокассеты с рабочими материалами, не считая двух-трех пачек сигарет «Данхилл», в каком-то дешевом Нацистском угаре, в который никто не может поверить, – теперь эта сволочь пытается затащить меня еще и в гражданский суд (и опозорить публично) по обвинению, будто я избивал Марию ночь за ночью, в то время как все соседи трепетали от ужаса и страха.

Прошу прощения, небольшой выброс творческой энергии. Не мог удержаться. Небольшая вонь, связанная с этим заголовком. Ничего, умный писатель может себе позволить позабавиться по такому поводу.

И почему бы не я?

Итак, вернемся к делу. Я должен всем и каждому – тебе, Джо, Тане, Патти и всем остальным, кто накликал приключений с бессонными ночами себе на задницу, прошли проверку на прочность, связавшись со мною в тот момент, когда я наконец-то решил начать тихую, спокойную жизнь, как и положено человеку среднего возраста, среднего достатка, без криминальных всяких историй, с достойной работой (ну и с несколькими безвредными привычками. Детали узнаешь у Нэнси…).

Разразилась катастрофа. Мы (ты и я) не посещали людских сборищ, официальных или других, уже много лет (несомненно, по причине лени и глупости, но…).

Да. И речь не шла даже о каком-то преступлении или действительно серьезной проблеме. Если не считать, конечно, того, что по ряду личных причин я заступил на пост Ночного Менеджера в этом странном и скандально известном месте – Театре «О’Фаррелл», который, ну надо же, находился за углом от твоего офиса. Помимо прочего, в эту очаровательную штаб-квартиру, довольно подходящую для деловых встреч, я мог приглашать моих лучших и самых доверенных друзей – выпить время от времени.

(Тут надо упомянуть одну существенную вещь: братья Митчеллы не имели ни малейшего понятия, чем я в действительности занимался на своем почетном посту. Они прекрасные парни. И я вытащил их из тюрьмы. Добрый Господь не устраивал качели бытия за здорово живешь.)

Первый раз я оказался тут, чтобы проинтервьюировать братьев в процессе подготовки материала о «феминистском порно» для «Playboy». Все сроки, отпущенные мне на эту работу, давным-давно вышли, и это мало-помалу начинало меня всерьез беспокоить. На самом деле я отправился к Митчеллам, надеясь лишь, что они окажутся достаточно интересными, чтобы набрать шесть-семь тысяч слов, которых мне не хватало, чтобы закончить статью.

Господи Иисусе! Так все и началось. Эта статья задолбала меня до крайности – мне приходилось смотреть по пять или шесть ХХХ-фильмов в день, и это в разгар футбольного сезона. Я стал не просто порнокритиком, но чуть ли не ведущим специалистом в этой области. Я составил свой «Тор 10». Продукция братьев Митчелл туда не вошла – как раз об этом я сообщил старшему, Джиму, когда позвонил ему одним осенним вечером.

– Желаешь пообщаться? – спросил он. – Отлично. Будем говорить 48 часов подряд. Прилетай, гостем будешь. Просто сядь на самолет.

Дааа… Неплохо ведь совсем. Не каждый день получаешь такое предложение – 48 часов кряду, и для начинающего, с глазу на глаз с великими и ужасными братьями Митчелл.

– Мы знаем, кто ты такой, Док, – добавил он. – Обычно мы не даем никаких интервью, но с тобой готовы трепаться 48 часов подряд, потому что слышали, что ты – настоящий игрок.

Я сохранил запись этого разговора. У меня вообще все записано – начиная с этой мужицкой телефонной договоренности и нашей отвязной встречи в аэропорту Сан-Франциско до переломанных костей, сумасшествия и лимузинов, набитых голыми красотками, и безудержных оргий в отеле «Мияко», когда меня катили по холлу на багажной тележке, а кричащие сзади люди разбегались во все стороны; а в моем номере, куда меня, собственно, везли, посреди бамбуковых стен стояла глубокая зеленая ванна, в которой странного вида женщины красили себе соски губной помадой…

Ууупс, опять накатило.

Но и что с того? Я все равно выложу эти воспоминания рано или поздно – так почему бы и не Тебе?

Разумеется, почему? Ужасная полоса – сразу шесть безумно запутанных судебных дел: пьянство в общественном месте (связано с работой), проезд на Красный Свет (тоже), Мария расколотила два казенных автомобиля в аэропорту Окленда, ХСТ сцепился с полицией Сосолито, ХСТ отмахал трех черных, пытавшихся ограбить его невдалеке от Дворца Правосудия… какие-то стремные финансовые неурядицы… apres moi le deluge, после меня хоть потоп… Знакомство с мистером Ренчем, Бозом Скаггзом и Дайаной Додж… Бумаги из страховой компании и водительской школы, Опасность повсюду. СУДЬЯ ИЗМЕНИЛ СВОЕ МНЕНИЕ.

* * *

Сотни часов, тысячи долларов, световые годы исступленного восприятия…

Я консультировался с самим Бондоком: глупые причуды безответственной юстиции занимали лучшие умы нашего поколения.

Я так объяснил это Джо Фритасу.

– Когда-то вы были прокурором в этом городе, – сказал я. – Больше мне и знать ничего не надо.

Если бы Джо все еще занимал свой пост, я бы отделался 30 днями принудительных исправительных работ, а он заходил бы ко мне поболтать с бутылкой абсента и выспрашивал бы в своем офисе телефон Марии в Фениксе.

Я же предупреждал тебя насчет этих либералов…

То было странное время. Не так много людей смогли бы пережить эту череду шоков и ударов и потом думать: «Да, ребята, мы чемпионы». Когда Великий Счетовод задумается, что ему вписать напротив твоего имени, он попросит у меня совета…

И я много чего ему порасскажу, не упуская ни единой детали. Я должен тебе…

Я расскажу ему про Леонарда Луи, и как ты рвал на себе исподнее, чтобы удержать меня от удара прямо между глаз Андре, той ночью перед первым судом, и о том охватившем нас несказанном бешенстве, когда этот выблядок овечий изменил свое решение…

… и о том, как я получил назад свой чек на $86 у судебного клерка в Сосолито, уже после того, как мой секретарь взял всю вину на себя… и о том ужасе, который начался после того, как мы проехали на красный свет со скоростью 20 км/ч посреди очередного пьяного угара…

И о том, как копы украли мой замечательный пистолет, после того доноса моего соседа Эла Грина.

Так-то. Я припомню тебе это и многое другое – и если в то время я действительно буду говорить с Великим Счетоводом – что я и делаю время от времени, – тебе надо будет выплакать все твои три глаза, чтобы только я рассказал ему и о том, как однажды утром ты растормошил и вытащил меня – и бедную, ни в чем не повинную Марию – из нашей теплой, счастливой постельки на Александр, 16, и отправил в серый холодный туман к северу от островов Фараллон на 15-футовом «Бостонском Ките», посреди кишащего акулами океана, без радио, без сигнальных ракет, с одной-единственной исправной удочкой и замечательным 50-сантиметровым багром. И это после того, как я не без твоей помощи замертво свалился (или поднялся, кто теперь разберет) в дикий срач из пустых бутылок у моего бара.

И как мы восторжествовали посреди моря, когда наконец поймали отличную рыбу. А остальные парились без улова в тот день, отправившись на юг в океане. И как мы тогда пришли к необыкновенно осмысленному решению отправиться прямо через эти маниакальные волны и буруны прямо в гавань Болинас, потому что мы испытывали жажду, усталость, и у нас был изящный шестнадцатифунтовый лосось, а кроме того, я знал одного человека, торговавшего планом и жившего в маленьком деревянном домике, который мы почти могли разглядеть примерно за милю из океана.

Великому Счетоводу наверняка понравится эта история – когда он подошьет ее ко всем прочим, то поймет, что имеет дело с воином.

Ладно, я не собираюсь впадать тут в сантименты. Все, что я сделал в самом начале, так это пригласил тебя в мой новый странный офис в этом Театре, который, как я знал, тебе понравится, и также потому, что основная часть моих обязанностей Ночного Менеджера – не дать этим двум тупоголовым бритым слизнякам оказаться в тюрьме. Лучший способ их выполнить – сделать ребятам такой пиар, что все газеты наперебой станут писать о них, да так, что ни один судья в Сан-Франциско, будь то последний наци, не решится посадить таких популярных и уважаемых людей, находящихся под недремлющим оком прессы.

Эта стратегия сработала на все сто. Если бы я предъявил Митчеллам счет за свои услуги консультанта в области политики и масс-медиа, то счетец потянул бы на $400 000 как минимум. Я справился со своей работой хорошо, и я горжусь этим.

Да – история изобилует примерами подобного ужаса – эти чудовища разврата, братья Митчелл, будут разгуливать на свободе, как парочка очаровательных соседских енотов, в то время как я, их Ночной Менеджер, окажусь на волосок от тюрьмы и буду оплеван и затравлен в тысячах газет и журналов, и все за то, что врезался на машине компании в еле ползущий «понтиак», вильнувший внезапно влево на Бейшор Фривэй. Я тогда возвращался из аэропорта после того, как устроил сутенерский просмотр их нового фильма магнатам порнобизнеса в Лос-Анджелесе из Театра «Киска»…

… Нет, никто не мог представить все эти страсти, когда я спустился с гор, чтобы найти работу в городе и жить среди так называемых цивилизованных людей. Мне и в голову не приходило, что у меня нарисуются такие проблемы с законом, никак не связанные с моим странным постом Ночного Менеджера, а тут – шесть арестов за три месяца.

Несмотря на то что я вожу стремительные машины в невменяемом состоянии вот уже 34 года, от Кентукки до Гонконга, в суде за это я оказывался лишь трижды, из них два раза подряд – в течение трех дней, в суде у Леонарда Луи.

Узасно, Узасно, как сказал бы Ральф, и шрамы еще не зарубцевались. Судья отнесся ко мне еще не худшим образом, учитывая мое соседство с этими ничтожными мальчиками-мазохистами: если я сделаю хоть одну ошибку на дороге в течение последующих трех лет, то следующие полгода скоротаю в государственной тюрьме Сан-Франциско.

Фиговая перспектива. Но если бы существовала хоть малейшая возможность избегнуть этой угрозы «испытательного срока», мы бы ее не упустили. И у нас, и у Леонарда Луи жизнь сложилась бы значительно проще, когда бы не эта дурацкая история. НИКТО не стремился засадить меня за решетку. Я хорошенько запомнил: водить следует предельно аккуратно, иначе те люди, которые меня ой как недолюбливают, непременно воспользуются своим шансом, если этот шанс я предоставлю им сам… и они поимеют меня. Эх, случались у меня куда более зрелищные и благородные конфронтации и лучшие войны, в которых приходилось пролить кровь на публике.

В любом случае – для твоего сведения – Джим Митчелл заявил, что его страховая компания первой стребует все с этих мальчиков, любителей кнутов.

Я согласился. И в результате принял удар на себя и провел всю ночь в тюрьме с парой нацистских копов, которые называли меня «большим парнем» – я ведь и не знал тогда, что ты смотался в Вашингтон.

Это случилось, когда я находился при исполнении служебных обязанностей – и у «О’Фаррелла», и в «Playboy».

Так что давай разберемся с этим страховым иском, и избавь меня от участия в этой тошнотворной тягомотине о «возмещении ущерба». Джим Митчелл все равно с этих парней ничего не получит, это же совершенно ясно. Справедливость прежде всего. Я был Ночным Менеджером и вез их из аэропорта в машине, официально положенной Ночному Менеджеру. Наши страховки все равно накрылись, так что стоит ли дальше разводить болтовню на эту тему? Устроит ли это Леонарда, который собирается рассматривать иск о «возмещении убытков» 18 октября?..

…Похоже, весь свет решил стребовать с меня денег, так что сейчас явно не лучшее время, чтобы просить кого-то малознакомого о незначительной ссуде.

ХАНТЕР

Где вы были, когда кончилась веселуха?

В ту ночь никто не смеялся, и тишину нарушали лишь звуки мрака, гибели и разрушения – безжалостные сигналы подступающей смерти: наезды шерифа, плохие новости по почте и по телефону, ужас на кухне и в самом воздухе, но больше всех меня огорчала Мария. Она сказала, что все чувствует и понимает, каково мне, но изменить ничего не может. Ей бы кто помог. Такова смерть веселья и радости, разворачивающаяся прямо перед нами, иссушающая, необъяснимая, неодолимая, исчезающая в темноте, подобно краденой ртути. Весь серебряный блеск без предупреждения исчез, оставив только тонкий слой яда на коже.

11 сентября 2001 года

В Вуди Крик, Колорадо, только-только рассвело, когда первый из самолетов врезался в здание Всемирного Торгового Центра в Нью-Йорке. Как всегда, утром во вторник я писал спортивную колонку. Так и не дописал. Футбол оказался совсем не из той оперы по сравнению с теми жуткими картинами смерти и чудовищного разрушения, которые телевидение транслировало из Нью-Йорка.

Все каналы передавали военные новости, даже ESPN. Американская история не знала катастроф, подобных этой, – даже Перл-Харбор и землетрясение в Сан-Франциско не шли ни в какое сравнение с атакой на Нью-Йорк, и даже Битва за Антиетам в 1862 году, когда в один день полегли 23 000 человек.

Битва за Всемирный Торговый Центр длилась всего 99 минут и унесла 20 000 жизней (согласно неофициальным подсчетам к полуночи вторника). Уточненные данные, включая те, что поступят из предположительно неуязвимого Пентагона, через реку Потомак из Вашингтона, скорее всего окажутся того больше. Катастрофа, погубившая 300 высококлассных пожарных, – это бедствие мирового значения.

Такой ущерб нанесен даже не Бомбами. Вражеские бомбардировщики с атомными зарядами на борту не вторглись в мирное небо Соединенных Штатов, чтобы посеять смерть среди невинных американцев. Нет. Хватило четырех обычных пассажирских самолетов.

Обычные первые утренние рейсы «United Airlines», самолеты, пилотируемые опытными профессионалами и благонадежными американскими гражданами. Ничто не предвещало беды и не наводило на подозрения, когда они вылетали из Ньюарка, Нью-Джерси, Даллеса в Вашингтоне и Логана в Бостоне, вылетали по самым обычным маршрутам на Западное Побережье, с полными баками топлива, которое вскоре взорвется при врезании лайнеров во всемирно известные «близнецы» в даунтауне Манхэттена. Бах! Бабах! Именно так.

Башен больше нет, они превратились в кучу кровавого дымящегося мусора, а вместе с ними в мусор обратились и все надежды на Мир в Наше Время, что в Соединенных Штатах, что в любой другой стране. Не ошибусь насчет этого: мы все находимся в Состоянии Войны, причем неизвестно, с кем именно, и мы будем воевать с этим загадочным Врагом всю оставшуюся жизнь.

Это будет Религиозная Война, нечто вроде Христианского Джихада, подогреваемого лозунгами религиозной ненависти и предводимого безжалостными фанатиками с обеих сторон. Бойня, непрерывная партизанская война, которая будет вестись повсеместно, без линии фронта и конкретного противника. Усама бен Ладен – мертвый он или живой, мы не знаем, – выбран в качестве временно исполняющего обязанности примитивного пугала, но кто бы ни направил самолеты, в которых сидели американцы, на ВТЦ и Пентагон, где находились американцы, он сделал это с леденящей точностью и аккуратностью. Чего стоит только второй самолет, этот завершающий удар, направленный прямо в середину небоскреба.

Ничто на свете – включая стоившую $350 миллионов противоракетную программу Джорджа Буша – не смогло предотвратить эту атаку во вторник. Менее чем 20 невооруженных камикадзе из некой, предположительно неразвитой, страны с другого конца света смели с лица земли ВТЦ и пол-Пентагона, проведя три быстрые, стоившие гроши операции. Эффективность прямо ужасающая.

Мы намерены покарать кого-нибудь за это злодеяние, но вот кого именно мы будем раздирать на клочки? Может, Афганистан, может, Ирак, может, Пакистан, а может, и все три страны сразу. Кто знает? Можно спорить, что этого не знают и те Генералы, сидящие в том, что осталось от Пентагона, и Нью-Йоркские газеты, призывающие сейчас к ВОЙНЕ. Кажется, никто не знает, кто это сделал и где их искать.

Это будет очень дорогостоящая война, и Победа в ней отнюдь не гарантирована – а тут мы еще имеем дело с таким предводителем, как Джордж В. Буш. Он знает лишь, что его папенька начал войну много лет назад, и теперь он, неуклюжий сынишка-Президент, избран Судьбой, а также глобальной Нефтяной индустрией, чтобы завершить ее Сейчас Же. Он станет говорить об Угрозе Национальной Безопасности, он будет угрожать всем и каждому, не важно, где они живут или почему. Если виновные не выйдут с поднятыми руками и не сознаются во всем сразу, он и его Генералы принудят их сделать это силой.

Что же, успеха. Он взялся за неимоверно трудную работу – с его оснащенностью, с полным отсутствием грамотных стратегов и дипломатов и бледным призраком бен Ладена в качестве единственного виновника этой трагедии.

Прошло уже 24 часа, а никакой дополнительной информации так и не видать.

Официальные лица из Пентагона мямлят что-то настолько невразумительное, будто военная цензура уже свирепствует во всю мощь и заткнула рот средствам массовой информации. Зловещий сигнал. Все теленовости сводятся к плачу жертв и бесстыдным спекуляциям равнодушных подонков.

Началось. Держите теперь рот на замке. Не говорите ничего, что Противник может использовать в своих целях.

12 сентября 2001 года

* * *

Джонни Депп позвонил мне из Франции и спросил, что я знаю про Усаму бен Ладена.

– Ничего, – ответил я. – Совершенно ничего. Он призрак, вот все, что известно. А почему ты спрашиваешь?

– Потому что напуган, – сказал он. – Всю Францию напугали этим бен Ладеном… я уж засуетился, помчался в аэропорт и тут узнал, что мой рейс отменили. Все рейсы в США отменили. Люди с ума от страха посходили.

– Добро пожаловать в клуб, – отвечал я ему. – У нас тоже почти все того.

– Ну да ладно, – продолжил он. – Как «Джетс» и «Кольтс» сыграли?

– Никто не играл. Все спортивные мероприятия в этой стране отменены – даже Футбол Вечером В Понедельник!

– Нет! – вскричал он. – Это нереально! Не помню ни единого вечера в понедельник, чтобы не показывали футбола! А что там с фондовым рынком?

– Ничего. Закрыт на шесть дней.

– Ну да… – пробормотал он. – Ни Футбола, ни Фондового Рынка – это Серьезно.

Только тут я услышал, как гремит замок на моем баке с бензином, выскочил с ружьем наружу и выпалил в темноту из обоих стволов. «Браконьеры!» – подумал я. Они охренели! Вышибить им мозги! Это же Война! Я стрельнул еще раз примерно в направлении бака и пошел внутрь перезарядить оружие.

– Ты чего там стреляешь? – прокричала из окна Анита, мой ассистент. – По кому?

– Во врага, – ответил я хрипло. – Бензин кто-то повадился у нас красть.

– Ерунда, – сказала она. – Этот бак пустой с июня. Ты, наверное, павлина грохнул.

На рассвете я обнаружил у бака расклеванный птицами шланг и двух мертвых павлинов.

Ну и что с того, подумал я. Что сейчас важнее – жизнь каких-то глупых птиц или мой драгоценный бензин?

Нью-Йоркская Фондовая Биржа заработала в понедельник, и я приготовился к чему-то стоящему: сейчас начнется. Одна Нога перешагивала через край и собиралась Топнуть как следует. Интересное время настало. Масло льется в огонь. Кто знает, что теперь произойдет?

У меня не спрашивайте. Вот почему я живу в горах с флагом на крыльце и оглушительным Вагнером, звучащим в колонках. Я чувствую себя удачливым, и у меня тут много чего припасено. На все Божья воля, говорят они, и потому-то я и стреляю в темноту по всему, что движется. Рано или поздно я пристрелю какое-нибудь Зло и не почувствую никакой Вины. Может, это окажется Усама бен Ладен. Кто знает? И где же Адольф Гитлер, теперь, когда он наконец так нужен нам? Война против неизвестно кого – плохой бизнес.

В эти времена, когда гремят барабаны войны и трубы воют, требуя крови, я думаю о Винсе Ломбарди, и мне интересно, как бы он справился со всем этим… Добрый старый Винс. Он был фанатиком Победы по всем расценкам, и его жажда ее была кристально чистой – или так он говорил, или же так говорит нам его легенда, но стоит заметить, что он даже не попадает в «Топ 20» за все победы в ходе карьеры.

«Америка в состоянии войны», – сказал Президент Буш. И я склонен на этот раз поверить ему на слово. Еще он сказал, что Война может затянуться «на очень долгий срок».

Генералы и слушатели военных академий укажут вам, что 8 или 10 лет в действительности не очень долгий срок в историческом контексте, и они, без сомнения, правы, но история также напомнит, что 10 лет военного положения и экономии покажутся очень долгими тем, кому сейчас 20. Бедные ублюдки навечно останутся в истории как Поколение Z, первое поколение в Америке, обреченное жить хуже, чем их родители.

Это предельно плохие новости, и понадобится время, чтобы как следует распробовать их. 22 младенца родились в Нью-Йорке, пока Всемирный Торговый Центр пылал и рушился, и они уже никогда не узнают, что пропустили. Последняя половина XX века покажется теперь дикой вечеринкой богатеньких подростков по сравнению с тем, что сейчас начнется. Конец гулянке, ребята. Для сознательных Американцев пришло время Пожертвовать… Пожертвовать… Пожертвовать. Это слово входит в моду в Вашингтоне. Но его значение по-прежнему не ясно до конца.

Уинстон Черчилль сказал однажды: «Первые потери Войны – это всегда Правда». Ему принадлежат и такие слова: «В военное время Правда настолько драгоценна, что ее всегда должна охранять Ложь».

Эта мудрость не так уж и понравится детям, что родились за последнюю неделю. Первыми новостями, которые они увидят в этом мире, будут новости, прошедшие Военную Цензуру. Так принято в военное время, так же, как и масштабные кампании в прессе и на телевидении, которые потом называют Дезинформацией.

Это самое обычное дело во время войны, обязательное для всех стран и для всех сторон конфликта, и это весьма затрудняет жизнь тем, кто ценит реальные новости. Ручаюсь за это. Вот что имел в виду Черчилль, когда говорил, что первые потери Войны – это Правда.

В таком случае следующей потерей окажется Футбол. На прошлой неделе отменили все игры. А ведь за всю историю НФЛ такого не случалось Никогда. Никогда. И это событие – намек на Значительность этой Войны. Террористы не носят униформу, они играют по непостижимым законам, Законам Третьей Мировой Войны, которая уже началась.

Так что готовьтесь, друзья. Застегнитесь на все пуговицы и оглядывайтесь почаще. Недаром это называется «Терроризм».

19 сентября 2001 года

Скоростная болезнь

«Приветствую вас, мистер Томпсон. Меня зовут Венди ______, я представляю фирму «Судзуки», и больше всего на свете мне хочется предложить вам совершенно новый «Судзуки» ______,

развивающий скорость до 320 км/ч (смешок). Надеюсь, это предложение заинтересует вас (хихиканье). Позвоните мне в любое время по _______».

Сколько, Господи, сколько же? Некоторые люди дожидаются всю свою жизнь звонка вроде этого. Но только я получаю такие предложения постоянно, и иногда уже начинаешь задумываться – а почему же, в конце концов?

Правила быстрого вождения

Скоростная болезнь – одно из недавно описанных заболеваний, поразивших Современного Человека. Вчерашние безбашенные убийцы-лихачи сегодня считаются беспомощными жертвами скоростной болезни. Это Большой Шаг в понимании сущности вопроса, и его осуществление потребовало времени. Это настоящее открытие в области медицины, и немало Неизвестных героев принесли себя в жертву ради него, в их числе Сид Вишес и актер Ричард Прайор, который произвел самосожжение в процессе исследования вируса скоростной болезни.

Это – просто чудесные новости. Целое поколение кокаинистов может теперь спать спокойно: как выяснилось, они – не какие-нибудь обычные наркоманы и преступники. Нет. Они – невинные Жертвы в высшей степени заразного Вируса скоростной болезни, Speedata Viruuseum. Это неизлечимое заболевание ослабляет организм больных и деморализует их до такой степени, что на 6–9 месяцев они становятся полностью беспомощными и страдают от страшных болей.

Если больной скоростной болезнью к тому же злоупотребляет быстрыми автомобилями и виски, летальный исход вполне вероятен. Подобное поведение правильным не является, и я его осуждаю, но, несомненно, найдутся какие-нибудь психи, которые все равно будут поступать по-своему… И не все из них останутся в живых, ну и что с того?

Для других, тех, кто хочет жить, приведу несколько основных правил выживания.

Правило № 1: Позаботьтесь о том, чтобы все механическое и электрическое оборудование Вашей машины находилось в рабочем состоянии. Не пытайтесь НИКУДА выезжать для действительно БЫСТРОЙ езды, если у Вас не все фары исправны.

Если вы попытаетесь ехать БЫСТРО с неисправными задними фарами или только одной исправной передней фарой, то ваша поездка очень скоро закончится самым плачевным результатом, и вы угодите в тюрьму. Ведь неисправные фары так и приглашают копов автоматически сделать стойку, остановить вашу тачку и устроить в ней реальный шмон. А ведь как раз этого вы и хотите избежать всеми возможными и невозможными средствами. Поэтому перед тем, как вы выезжаете куда-либо, проверьте фары, указатель уровня бензина в баке и давление в шинах.

№ 2: Прежде чем Вы поедете быстрее, чем 15 км/ч, разберитесь с тем, как работают тормоза в вашей тачке. Если, например, тормозной барабан срабатывает, как только вы жмете на педаль тормоза, то при Быстрой езде вашу машину скорее всего просто вынесет с шоссе, и вы попадете в крайне неприятную переделку, которая закончится СУДОМ. Поэтому относитесь к тормозам очень серьезно.

№ 3: Мелочевка Вам не нужна! Если уж врезаться – то по-крупному. Забудьте о глупостях из школьного курса физики о неодолимой силе и несокрушимом препятствии. Главный закон физики на шоссе гласит, что некоторые препятствия покрушимее других. Этот закон действует, когда вы на большой скорости врезаетесь в рекламный щит из фанеры, но он, конечно, не действует, если перед вами оказывается нехилая бетонная стена. Как правило, более быстрой машине достается меньше, чем более медленной.

А вот мелочевка почти всегда обойдется вам дорого и нервы потреплет как надо! Как раз сегодня вечером я разговаривал с одним парнем, который рассказал мне, что его понизили с должности главного официанта до резчика салатов из-за того, что он совсем чуть-чуть задел другую машину на ресторанной парковке и полностью потерял уважение коллег. «Ребята подняли меня на смех и стали считать меня лохом. Блин, надо было вмазаться в того козла на скорости 100 км/ч, а не 10, – скулил он. – Это мне теперь в 6800 баксов вылетит. А ведь не будь я таким малодушным идиотом, я бы врезался как следует в того чувака, и меня бы сделали метродотелем. А теперь эти мразюги смешали меня с дерьмом».

№ 4: (Это одно из самых сложных правил. Но надо привести его здесь, раз уж есть место.) Ни при каких обстоятельствах не употребляйте перед поездкой наркотики или алкоголь. Не крадите машины от чрезмерной самоуверенности или скуки, чтобы испытать адреналин от шуршания раскрывающихся воздушных подушек при врезании в бетонную стенку. Эта фишка стала в последнее время популярной в среде богатеньких тинейджеров в Лос-Анджелесе. Но имейте в виду, это – очень сложный трюк, он предназначен чисто для Любителей, и второй раз его повторять НЕ стоит. Поверьте мне.

№ 5: Перед поездкой соблюдайте особую диету:

Горячий свежий шпинат, качественные массачусетские устрицы из Веллфлита, толстые кусищи чесночных тостов с солью и черным перцем. Все это следует поглотить за два часа до поездки в желаемом количестве. Пить следует зеленое пиво марки «Гролш», сухое белое вино с ароматом дуба, высокий бокал с кубиками льда и шотландским виски «Ройял Салют» для куражу.

К еде подается черный кофе, а на десерт – шоколадный торт, пропитанный ликером «Гран Марнье». При желании можно и покурить маслянистого гашиша, однако я не стал бы рекомендовать курить его перед Такой поездкой на скорости 230 км/ч по спальным районам города. С курением сильного гашиша следует повременить до возвращения, когда ваша нервная система придет в идеально подобающее состояние от безумной гонки.

Песнь сосисочного создания

На этом свете существуют никому не нужные предметы, и в их число, несомненно, входит ярко-красный горбатый сверхскоростной мотоцикл с двигателем в 900 кубиков. Но мне все равно хочется иметь такой мотоцикл, иногда даже кажется, что он мне необходим. Тут-то и таится их опасность.

В наши дни у всех есть мощные мотоциклы. Некоторые люди ездят на скорости 230 км/ч по узким двухрядкам, хотя это случается не очень часто. Слишком уж много на дорогах грузовиков, глупых животных и полиции с радарами. Чтобы ездить на этих монструозных ракетах с невообразимым скоростным ощущением в промежности где-то еще, кроме как на мототреке, нужно хоть немного сойти с ума, но на мотоцикле вроде красного горбатого может вполне хватить и мототрека… Действительно, какая, на хрен, разница, куда врезаться на полной скорости – во встречный грузовик «Питербилт» или жесткие бетонные трибуны мототрека. Иногда ты получаешь, что ты хочешь, иногда – что тебе нужно.

Когда мне позвонили из журнала «Cycle World» и спросили, хочу ли я опробовать новый «Харли Роуд Кинг», для начала я спесиво осведомился, не лучше ли предложить мне на испытания супермотоцикл «дукати». В те годы «дукати» считался самой классной машиной на белом свете, и мои друзья из байкерских кругов пришли в невероятное возбуждение.

– Клево, – говорили они. – Мы теперь на треке всех пидарасов в два счета уделаем.

– Чего зассали, парни? – отозвался я. – Трек для лохов. Мы – Люди Дороги. Мы – Настоящие Кофейные гонщики.

Кофейные гонщики – это отдельная порода мотоциклистов, и ездят они по-особому. Одно дело, когда перед вами два километра прямой хорошей дороги, и вы мчитесь на ошеломляющей скорости на шестой передаче. Но совсем другой разговор, когда вы на такой же скорости несетесь на третьей передаче вниз с холма по покрытой гравием изогнутой дорожке.

Но так уж нам нравится. Заядлый Кофейный Гонщик будет пилить всю ночь по шоссе, сквозь туман и бурю, чтобы доехать до того места, о котором ходили слухи, что там расположена самая охренительная по своей мерзости узкая петля с сокращающимся радиусом, сильно напоминающая открывалку, изобретенную Чингизханом.

Кофейные гонки, конечно, дело вкуса. Это отжившая ментальность: странная смесь наглости, равнодушия к опасности, безумных скоростей и самонадеянной приверженности к Кофейной Жизни и всем ее сомнительным удовольствиям… Я сам Кофейный Гонщик, и в иные дни и ночи езда на мотоцикле ощущается, как самая приятная наркотическая зависимость.

На теле и на голове у меня появилось немало шрамов, которые не особо мне мешают. Но вот когда я смотрю на фотографии мотоцикла «Винсент Блэк Шэдоу» или, заходя в общественный туалет, слышу разговоры инвалидов в колясках, обсуждающих последнюю модель потрясающего «Кавасаки Трипл», то неприятный холодок проходит по всему моему телу… У меня сразу возникают перед глазами множественные переломы бедра и огромные негры в белых больничных халатах, которые надежно фиксируют меня на топчане, пока медсестра из травмопункта, по имени Бесс, хирургической иглой пришивает к черепу лоскуты моей кожи.

Хо-хо. Господи, спасибо тебе за эти флэшбэки. Мозг – это чудеснейшее приспособление (пока Бог не вгрызся в него). Некоторые люди слышат в момент своего конца, как поет своим знаменитым фальцетом Тайни Тим, а некоторым другим слышится песнь Сосичного Создания.

Когда у меня во дворе появился «дукати», никто не знал, что с ним делать. В то время я освещал в Нью-Йорке турнир по поло и меня угрожали убить. Мой адвокат советовал мне отдаться на милость властям и пойти под крышу Федеральной Программы Защиты Свидетелей. Другие говорили, что меня сильно недолюбливают ребята, играющие в поло, или, возможно, Рон Зиглер.

Мотоциклы оказались последней каплей, переполнившей мою чашу терпения. Это все, без сомнения, затеяли мои злые враги или люди, хотевшие нанести мне вред. Мотоциклы – самая страшная приманка, и они знали, что я на нее куплюсь.

Конечно, все обстояло именно так. Хочешь сделать ублюдка инвалидом – пошли ему мотоцикл с максимальной скоростью 250 км/ч. И пришли ему пару номерных знаков, чтобы он подумал, что это самый заурядный дорожный мотоцикл. Этот гад ведь так падок на быстрые машины.

Да-да. Я всю жизнь обожал скоростные мотоциклы. Я купил себе сверкающий новенький 650 BSA «Молния», когда он считался самым быстрым мотоциклом, который когда-либо испытывался журналом «Hot Rod». Я мчался по Вентура-Фривэй на 500-фунтовом «винсенте» в транспортном потоке, и масло горело у меня на ногах. Обожравшись кислоты, я гнал ночью на «Кавасаки 750 Трипл» по Беверли-Хиллс… Я тусовал с Сонни Баргером и курил траву в байкерских барах с Джеком Николсоном, Грейс Слик и моим старым другом Кеном Кизи, легендарным и пользующимся дурной славой Кофейным Гонщиком.

Конечно, иногда действительно нужно руководствоваться девизом «тише едешь – дальше будешь», но я пишу эти строки в твердом убеждении, что скорость – лучше. Я всегда верил в это, несмотря на то что скорость доставляет немало забот. Стрелять из пушки всегда лучше, чем выдавливать из тюбика. Вот, парень, зачем Бог создал скоростные мотоциклы…

Когда я вернулся из Нью-Йорка с Открытого Чемпионата США по поло и увидел у себя в гараже огненно-красный мотоцикл-ракету, я понял, что испытывать машины – мое призвание.

Всякий раз, когда я смотрел на новехонький суперспортивный и мощный Кофейный Гонщик «Дукати 900» Campione del Mundo Desmodue, меня охватывало настоящее вожделение. Все остальные разделяли мои чувства. Мой гараж быстро стал магнитом для болтливых байкеров-фриков. Они несли чепуху, спорили и ругались с друг другом из-за того, кто первым поможет мне оценить мою новую игрушку… Ну и мне, конечно, не помешало бы узнать мнение других людей, чтобы правильно судить о мотоцикле. Испытательный Центр в Вуди Крике весьма удален от Дейтоны или даже от мототреков, расположенных вдоль Тихоокеанского Шоссе, на которых стаи крупных «кавасаки» и «ямах» играют в кошки-мышки со смертью и врезаются друг в друга на скорости 160 км/ч.

Нет, далеко не все люди, покупающие дорогие скоростные зверюги, стремятся сгинуть в факеле огня на одной из улиц Лос-Анджелеса. Некоторые из нас – вполне приличные люди, которым не хочется попадать в отделения реанимации; всего-то и надо им, что плевать с высокой колокольни на пробки и носиться на бешеной скорости по жилым районам Лос-Анджелеса, когда им заблагорассудиться… Для этого и существует совершенная Техника.

А она у нас была – сомневаться в этом не приходилось. Люди из «Дукати» по каким-то своим соображениям прислали мне на испытания 900SP вместо их 916-й модели – до безумия скоростного, суперсовременного гоночного супер-байка. Они написали, что он слишком скоростной и невероятно дорогой, чтобы посылать его на испытания сборищу полусумасшедших ковбоев из Колорадо, решивших, что они Кофейные Гонщики мирового класса.

«Дукати 900» безупречно сконструирован. Соседи сказали, что мотоцикл очень красивый и восторгались тем, что у него дизайн реального гоночного мотоцикла. Даже когда этот маленький пакостник стоял у меня в гараже, он выглядел так, как будто он уже несется на скорости 150 км/ч.

Настоящий кошмар начался, когда я впервые выехал на нем на трассу. Пока я не ускорился до 150 км/ч и не увидел прямо перед собой (на повороте и на мокрой дороге) целую группу пикапов, я вообще не ощущал скорости. Я резко нажал по тормозам, но работал только один из них, и я едва не перелетел через руль. Я потерял контроль над мотоциклом и летел прямо на выхлопную трубу грузовика Американской Почты. Я все еще лихорадочно нащупывал заднюю педаль торомоза, но никак не мог ее найти… Я чересчур высокий для этих современных гоночных байков – они не предназначены для водителей выше метра семьдесят, и задний тормоз находился совсем не там, где я ожидал его найти. Низкорослые итальянские шпанята-коротышки, которые, наклонив мотоцикл почти параллельно земле, мчатся по бульварам от одного римского кафе к другому, может быть, сразу нащупывают педаль, но я-то повыше их буду.

Я склонился над баком мотоцикла, как человек, ныряющий в бассейн, из которого вчера вылили всю воду. Ба-бах! Вот сейчас я врежусь в бетонное покрытие, разлечусь на куски, стану Сосичным Созданием без зубов, и всю оставшуюся жизнь проведу по уши в говне.

Мы все любим Крутящий Момент, некоторые из нас время от времени вкладывают в него чересчур много чувства – после все тело страшно болит…Но зато как же это Весело, а без веселья никак, и крутизна ощущается, уже когда ты заводишь двигатель этого монстра. БУМ! Машина прямо-таки срывается с места; нет ни визга, ни скрежета, от которого твои зубы впиваются в язык, и твоя голова полностью свободна от всего, кроме животного страха.

А как иначе? Эта скотина несет тебя прямо вперед и выстреливает тобой прямо в адреналиновую трубу.

Когда я в первый раз сел на «дукати», я уже на второй передаче превысил разрешенную скорость на сельской двухполосной дороге. Когда я перешел на третью, я ехал уже 120 км/ч и количество оборотов было под 4000…

А потом у мотоцикла появилось второе дыхание. За две секунды обороты взлетели с 4000 до 6000, и байк ускорился со 120 до 150 км/ч. А ведь после этого, приятель, у тебя еще есть четвертая, пятая и шестая передачи. Хо-хо.

До шестой передачи я так и не добрался, даже на пятой долго не проехал. Стыдно признаваться в этом такому заядлому Кофейному Гонщику, как я, но все же разрешите заметить: эта машинка слишком резвая для обычных дорог, если ты, конечно, не стремишься оказаться посреди разделительной полосы с горящими яйцами и застывшим в горле криком.

Если же нестись на байке в правильном направлении, то он проявит свои самые лучшие качества. Я нечаянно обнаружил это его свойство, когда вдруг увидел перед собой крутой поворот и железнодорожные пути. Я оценил ситуацию и понял, что еду слишком быстро, и мой единственный шанс выжить – это резко уйти вправо и попытаться перемахнуть через рельсы, пролетев в воздухе нехилое расстояние.

План смелый и безрассудный, но иного выхода не оставалось. План, что интересно, сработал: я чувствовал себя Ивелом Книвелом[6], пока я летел над рельсами: зубы клацают от страха, дождь заливает глаза. В полете я хотел было плюнуть на рельсы, но во рту пересохло… Я жестко приземлился на краю дороги, и на долю секунды потерял контроль над «дукати», когда встраивался в движение. На две или три секунды я оказался лицом к лицу с Сосисочным Созданием.

Каким-то образом мотоцикл все же встроился в движение. Я обогнал справа автобус и настолько уверенно сидел в седле, что смог перейти на более низкую передачу, остановиться у края дороги и выключить двигатель. Мои руки превратились в костяные крючки, а все тело онемело. 30 или 40 секунд я находился в трансе, потом наконец смог прикурить сигарету и немного успокоиться, прежде чем ехать домой. От шока я оказался не в состоянии переключать передачи и всю дорогу проехал на первой передаче, на скорости 60 км/ч.

Оп-па! Что я тут болтаю? Лапшу вам на уши вешаю, хо-хо. Мы – мотоциклисты: мы гордо шагаем по белу свету и смеемся над всем, что смешно. Мы плюем на грудь Странных…

Но когда мы едем на скоростных мотоциклах, мы безупречно разумны. Может быть, мы время от времени злоупотребляем определенными веществами, но только в самые подходящие моменты. Способности любого байкера определяются на основании соотношения скорости, которую он предпочитает, и количества шрамов у него на теле. Все очень просто: если вы быстро едете и попадаете в аварию – вы плохой водитель. Если вы медленно едете и попадаете в аварию – вы плохой водитель. А если вы плохой водитель, то хрен ли вам вообще ездить на мотоциклах?

Появление мотоцикла только подтвердило правильность этого уравнения. Технология производства мотоциклов сделала огромный прыжок вперед. Возьмем, к примеру, «дукати». Хотите знать, какая оптимальная скорость для этой машинки? Езжайте на скорости 140 км/ч и 5500 оборотах в минуту – вот вы разогнались, и тут же перед вами появляется огромный лось, прямо посреди дороги. БАМ. Встречайте Сосичное Создание.

А может, все обойдется: «Дукати 900» настолько высококачественная машина, и у него такие отличные ходовые качества, что вы можете проехать на пятой передаче на скорости 140 км/ч по улице, где максимальная разрешенная скорость составляет 50 км/ч, и вас никто даже не заметит. Мотоцикл этот не просто скоростной, он невероятно быстрый и отзывчивый, на нем возможны самые потрясающие вещи… Как будто вы едете на подлинном «Винсент Блэк Шэдоу», который в состоянии обогнать на взлетно-посадочной полосе истребитель Ф-86. В конце концов истребитель взлетит в воздух, а «Винсент» не взлетит, и тут ничего не изменишь. БУМ-БУМ! Сосисочное Создание опять нападает.

Но конечно, между старым «Винсентом» и современными супербайками существует огромная разница. Если даже совсем немного проехать на «Блэк Шэдоу» на максимальной скорости, вы обязательно погибнете. Вот почему в живых осталось так мало членов «Общества Винсент Блэк Шэдоу». «Винсент» – это пуля, которая летит прямо в цель. «Дукати» – это магическая пуля в Далласе, которая одновременно попала и в Джона Ф. Кеннеди, и в губернатора Техаса.

Такого не бывает. Но ведь не бывает и таких потрясных прыжков через рельсы, каковой удался мне на 900SP. Было что: мотоцикл элегантно, с легкостью, с грацией убегающей кошки, перенес меня по воздуху через рельсы. Посадка оказалась настолько легкой, что я подумал: «Черт, надо было еще немного пролететь».

Может быть, так и мыслят современные мачо Кофейных Гонок. Мой байк едет настолько быстрее твоего, но ты можешь попробовать на нем прокатиться, ты, маленький хромой придурок. Ну что, обосрался? Или все-таки прокатишься на этой БЕЗДОННОЙ КЛАДЕЗИ ОБОРОТОВ?

Таково отношение современных фриков супербайков, и я – один из них. В иные дни нет ничего лучше мотоциклов, от них получаешь больше удовольствия, чем от чего-либо еще, что можно делать, не снимая штанов. «Винсент» убивает мотоциклиста гораздо быстрее современного мотоцикла. Идиот не смог бы прокатиться на «Винсент Блэк Шэдоу» больше, чем один раз, а вот на «Дукати 900» идиот может ездить много раз и ничего не произойдет – просто испытает острые ощущения. Вот в чем заключается Проклятие Скорости, которое преследует меня всю жизнь. На моем надгробии высекут: СКОРОСТИ ВСЕГДА БЫЛО ДЛЯ МЕНЯ НЕДОСТАТОЧНО.

Лев и «кадиллак»

Страх? Знать не знаю никакого страха. Бывают моменты замешательства, но и только. Некоторые из них запоминаются надолго, а иные – так и навсегда.

Один из таких стремных эпизодов приключился, когда я ехал на замызганном «кадиллаке» от Коуст Хайвея к Биг Суру, а огромный горный лев сиганул в машину прямо на ходу.

Я ненадолго остановился тогда, чтобы сжечь газеты, скопившиеся на заднем сиденье, и тут огромный котяра спрыгнул со скалы, приземлившись на гравий в шаге от меня. Я как раз заливал костерок пивом из банки, перегнувшись через сиденье, когда это произошло.

Уже вечерело, и я был тогда один. Когда зверюга приземлилась на землю, я полностью обалдел. Лев, кажется, тоже. Мгновенно прыгнув на водительское сиденье, я двинулся вперед на первой передаче, надеясь так уйти от верной смерти или как минимум тяжелого увечья.

Кошак попытался закогтить меня сразу же, но промахнулся на мгновение – машина уже ехала. Но еще секундой позже, перейдя на вторую передачу, я услышал ужасающее рычание прямо за собой и понял, что лев бросился в погоню и почти достал меня… (Вот тогда я действительно был Напуган…) Помню, тогда я еще подумал, что теперь от страха впору и сдвинуться, как тут лев влетел сквозь открытое окно как бомба, прямо на пассажирское сиденье.

Он задел приборную доску и каким-то образом умудрился включить радио на полную громкость. Затем его зубы впились мне в руку и ногу. Так что не удивляйтесь, что я вздрагиваю всякий раз, когда слышу песню Чака Берри.

Как сейчас помню запах зверя. Слышу, как ору, пытаясь не потерять управление. Вижу кровь, залившую сиденье. Музыка оглушала, а лев продолжал рычать и вцепляться в меня. Затем он перемахнул на заднее сиденье, прямо в кипу все еще горевших газет. Я услышал вой от боли и увидел, как кошак пытается протиснуться сквозь заднее окно.

Мы продолжали ехать со скоростью 50 км/ч, как вдруг я заметил внушительных размеров молоток, вывалившийся из бардачка.

Я немедленно схватил его правой рукой и, не выпуская руля левой, врезал со всей мочи прямо ему по башке.

Шмяк! Я почувствовал, как он вошел во что-то мягкое, типа коробки с яйцами. Затем наступила тишина. С заднего сиденья не доносилось ни движения, ни звука. Ничего.

Я нажал на тормоза и остановился. Моя рука все еще сжимала молоток, когда я увидел, что там вышло: я засадил тварюге молотком прямо в лоб, раскроил череп и расплескал мозги. Он беспомощно валялся на заднем сиденье, заливая все своей кровью.

Замешательство как рукой сняло.

Гирлингс и сын министра обороны

Ночью на авениде Копакабана всегда полно народу, почти как в Майами-Бич. Вообще внешне Копакабана напоминает Майами, но в силу духовной недоразвитости последней атмосфера там, конечно, на порядок круче.

Копакабана – это пляжный центр Рио-де-Жанейро, тогдашней столицы Бразилии, где я жил как раз в то время, когда разразился ужасный «кубинский кризис» 1962 года. Это было время, когда американцы по всему миру, будь то в Варшаве, Гонконге или Триполи, поняли, что мир вокруг них стоит на пороге чудовищных событий и что еще до конца недели все страны к северу от Экватора будут стерты с лица земли атомными бомбами. Вот так! Супердержавы наверняка нажмут эту долбаную «кнопку» в знаменитом ядерном чемоданчике, когда оба вражеских флота столкнулись бы около двух пополудни где-то к западу от Бермудских островов по пути к Кубе. Это столкновение и означало бы конец света, как мы его понимаем. И никто не сомневался – это вполне реальный вариант развития событий.

Простите, если мое маленькое заграничное приключение покажется вам неправдоподобным или чересчур сентиментальным. Для того времени оно было совершенно заурядно. Я находился в краях, где насилие считалось в порядке вещей. Я провел целый год в очень неспокойном регионе, в основном в странах, расположенных вдоль гряды южноамериканских Кордильер. Я работал в совершенно чуждых мне странах от Панамского канала до пустынных и холодных аргентинских пампасов, в странах, парализованных кровавыми революциями и контрреволюциями, которыми пестрели новостные ленты. Южная Америка в начале 60-х годов была местом, где погибнуть было проще, чем купить булочки к завтраку. И это место казалось еще сравнительно безопасным – во всяком случае, никто не собирался сбрасывать сюда атомные бомбы.

В то время Рио-де-Жанейро служил мне центром Вселенной. Жизнь в Рио протекала на редкость приятно, при всех сложившихся обстоятельствах. Если бы остальной Мир вылетел бы таки в тартарары, Рио стал бы вовсе идеальным местом для бытия, во всяком случае, я бы точно там завис.

* * *

Гирлингс был 33-летним красавцем голландцем с телосложением монструозного культуриста, которым он стал совсем не глотая анаболиков. Из-под рукавов дешевых маек этого агрессивного грубияна с характером росомахи всегда топорщились устрашающие бицепсы, а мозг его постоянно находился в состоянии нездорового возбуждения. Он изобрел метод полной покраски стеклянных стен размером с хороший бассейн.

Гирлингс бежал из Голландии, потому что находился в розыске за убийство – он кокнул каких-то фашиков из «кольта» 45-го калибра, который украл у убитого американца. Гирлингс вырос во время Второй Мировой войны в оккупированной Голландии и ненавидел немцев, как своих кровников. Каждую ночь он выходил на охоту на «фрицев», чтобы задать им хорошей трепки.

Однажды ночью мы наткнулись на стильно одетых молодых людей, мучающих собаку. Они крепко ее держали и пытались оторвать ей ноги. Бедный пес жалобно визжал. Мы как раз вышли из ночного клуба и увидели этих гадких подонков, пытавшихся прикончить несчастного пса посреди ярко освещенной улицы, в каких-нибудь двухстах метрах от шумной и широкой авениды Копакабана. И тут мы кинулись на них на дикой скорости, улюлюкая в полную глотку. Помню, как я сказал: «Ну-ка, давай разберемся с этими ублюдками». Гирлингс моментально среагировал – такова ментальность профессионального киллера, прямо как у Оскара.

Дело происходило в районе Южного Пляжа, там, где широкие гранитные тротуары. Когда мы накинулись на них, они бросили собаку и припустились бежать вдоль тротуара, подскакивая, как мишки Гамми. Я заорал:

– Че, собаку решили помучить, козлы?! Ну так мы вас помучаем!

Вне всякого сомнения, мы среагировали излишне резко, учитывая обстоятельства. Однако когда сталкиваешься с такой мерзостью недолго потерять контроль над собой. Может, мы были На Взводе. В Рио это обычное дело, особенно на пляже Копакабана, где вас настигают бесчеловечные галлюцинации, от которых личность мгновенно деградирует, а выход из тела происходит в самый неожиданный момент без предупреждения.

* * *

Мучители пса сломя голову неслись в направлении Авениды Копакабана. Они, видать, решили, что главное – добраться до Пятой Авеню; там – люди, свет и спасение. Мы уже и так их отметелили, и в принципе можно было отпустить мерзавцев на все четыре стороны, но вместо этого мы погнались за ними. Мы бросились в погоню, как только они стали удирать от нас, за этими двумя здоровенными бразильцами двадцати пяти – тридцати лет, за этими отвратными, зазнавшимися уличными хулиганами.

Я не сомневался, что мы их догоним. Вдали виднелся ярко освещенный проспект, и не приходилось сомневаться, что они побегут именно туда. Парни в отчаянии даже пытались застопить автобус «Лотокао» – он похож на обычный школьный, но без крыши и окон, они ездят по городу 24 часа в сутки. Парни улепетывали отчаянно, одурев от страха, крича о помощи, и последнее, чего бы мне хотелось, – это упустить их.

И вот вообразите такую сцену: мы выносимся из темноты, шлепая по бетону кроссовками фирмы «Converse», перед нами – два туземца, отчаянно орущих в надежде остановить автобус. Это выглядело примерно так же, как если бы по Сорок Второй улице два человека ломились бы через толпу, пытаясь поймать такси с таким рвением, будто от этого зависела сама их жизнь. Вместо того чтобы просто забить на этих дурачков, я догнал одного из парней, того самого, который потом оказался сыном действующего министра обороны. Мы поравнялись в тот момент, когда он уже нагнал автобус. История заваривалась что надо. Воздух дрожал от воплей «Спасите! Помогите! Остановите!». Еще шаг, и он запрыгнул бы на нижнюю ступеньку автобуса.

Мне не оставалось выбора – я двигался быстрее его, и в тот момент, когда он притормозил, чтобы запрыгнуть в автобус, я ударил его, налетев сзади. Я ударил его так, что он врезался в автобус. Я не знал, что и делать. Он и в самом деле врезался в автобус. Люди в автобусе уже тянули к нему руки, пытаясь спасти от расправы. Выходила совсем некрасивая история. Мы, двое одичавших иностранцев, гнались за двумя местными ребятами без всякой видимой причины, с явным намерением разорвать их, как старые грелки.

Итак, я нокаутировал этого несчастного ублюдка. ХРЯСЬ! Он ударился о стенку «Лотакао», я навалился сзади. Все замерло, когда раздался этот ужасный звук. Люди высыпали из магазинов с криками «Полиция! Полиция!». Уже не помню точно, что происходило дальше, – наверное, я еще раз ему как следует сунул. В результате он оказался на тротуаре, сидя, прислонившись спиной к заднему колесу автобуса. Я ничего не помню, поскольку находился в полном замутнении. Помню, как голова парня ударилась о муфту оси автобуса. Помню, как говорил сам себе: «Осторожно, мудак ты эдакий, не попади кулаком по этой блядской муфте!»

Тем временем Гирлингс учил второго парня уму-разуму. Неприглядное, брутальное зрелище. Гирлингс выгнул поганца так, что его пятки прижались к затылку, ни дать ни взять – калач. Он давил все сильнее. Тем временем собралась приличная толпа. Мы били и мучили беззащитных парней и орали при этом на английском. Автобус остановился посередине перекрестка, происходило ужасающее избиение, никто ни во что не врубался. Я был в шортах, как и Гирлингс, стремного вида голландец, находящийся в международном розыске за убийство. Все воплем исходило: пора сматываться.

После того как полудурки наконец попали в свой автобус, мы решили передохнуть в кафезиньо на ближайшем углу и тут увидели, что вокруг нас собирается толпа. Я очень хорошо запомнил, как эти два парня сели в автобус, как медленно он тронулся на первой передаче, как зашумел потрепанный двигатель, и как наши жертвы, покрикивая, грозили нам кулачками из окна: «Вы, ублюдки! Мы убьем вас! СУКИ!» Они кричали по-бразильски… мы только хохотали в ответ. Ума не приложу, зачем мы пошли в это кафе, зачем встали за барную стойку. Это было открытое кафе, выходящее на улицу, из тех, где кофе стоит два цента за чашку. Не понимаю, какого черта мы стали объяснять всем: «Это были плохие мальчики. Они мучили собаку». Нелегко было обосновать наше поведение.

И тут улица стала заполняться кричащими людьми. «Что происходит-то? – подумал я. – Беспорядки, еще какая фигня?» В кафе сидело не более десятка человек, а на улице собралась гигантская толпа. Они шумели, как порядочная политическая демонстрация. Я спросил Гирлингса:

– Что за херня творится?

Люди орали и показывали на нас пальцами, в толпе замелькали полицейские. И тут до меня дошло: Дерьмо Собачье, Они же Пришли За Нами! Эти маленькие чудовища вышли на первой же остановке и настучали копам.

* * *

Минувшей ночью я видел ягуара за окном бара на Авениде Копакабана. Бары в Рио похожи на нью-йоркские кафетерии с длинной барной стойкой и сиденьями вдоль нее, только в отличие от Нью-Йорка в Рио-де-Жанейро подают также пиво и еду. Пока Гирлингс метелил очередных немцев, я отошел в туалет. Нужду тут справляли в деревянной будке. Стоит заметить, что сразу за Авенидой Копакабана расположены холмы, favelas, за ними – джунгли. Холмы просто потрясающие, четыреста или пятьсот футов в вышину, и они торчали как указующие персты. Итак, я направился к этой будке с маленьким окошком. Окно выходило на мусорную свалку, на которой росли деревья и кусты. Отливая, я раздумывал, что там осталось от этих немцев, которыми занимался Гирлингс. Я не собирался спасать фашистов, просто хотелось, чтобы он соблюдал осторожность. Глупо же погореть на такой ерунде.

За окном царила непроглядная темень, скрывающая мусорные баки. И вдруг не далее чем в метре от себя я увидел гигантского, пятнистого, желтоглазого ягуара, длиной полтора-два метра – и это без хвоста. Кошечка что надо!

Я подумал – ну ни фига же себе! Никогда в жизни не видал ничего подобного. Чтобы оказаться с такой киской на расстоянии вытянутой руки, обычно приходится тащиться никак не ближе национального парка Маригозо. Застыв от удивления, я вытаращился на него. Ягуар без лишнего шума и видимой цели прогуливался по двору. Даже не представляю, что бы началось, если бы кто-то из кафе вышел во двор выкинуть мусор. Ну и кошара! Я, блин, вообще не представлял, чего теперь делать. Прошел обратно в бар, где оставил Гирлингса. Он как раз наносил очередному нацисту мощный хук в солнечное сплетение. Немец впечатался в телефонную будку с отвалившейся челюстью. Ситуация складывалась та самая, когда уже пора сваливать. Я сказал Гирлингсу:

– Твою мать. Ты не поверишь. Пока ты здесь немчуру мутузишь, я вышел в туалет, и там стоял ягуар! Прямо за окном.

– Да гонишь, такого не бывает, – ответил Гирлингс.

* * *

На следующий вечер я прихватил с собой маленький револьвер, дешевенький, 25-го калибра. В Южной Америке я брал его с собой повсюду и всегда заряженным. А чего таскать с собой незаряженное оружие, право слово? Револьвер я повесил на шею, на прочном шнурке – самое безопасное место. К тому же он был слишком горячим, чтобы носить его где-нибудь еще.

– Слушай, Гирлингс, – сказал я. – Сейчас я покажу тебе ягуара. Пойдем в бар, там ты сам во всем убедишься.

Я перезарядил револьвер, и мы отправились в тот самый бар, где я видел кошака. Гирлингс быстро нашел себе немцев, которых можно было хорошенько проучить за их природный фашизм, но вот ягуаров в баре совсем не оказалось. Сколько раз за тот вечер я ходил в злополучный деревянный туалет – не перечесть. Наконец мы решили плюнуть на несчастного ягуара и просто продолжили экскурсию от бара до бара. Мы настолько обломались от несостоявшегося свидания с хищником, что как раз дозрели до инцидента с собачкой, который не замедлил последовать. Нам не хватало драйва, и мы его получили. Все напряжение вечера разрядилось в безумном взрыве адреналина. Короче говоря, если бы ягуар появился, у тех ребят волоса с головы не упало бы. Все произошло по чистой случайности.

Ну и дела! Мало того, что разъяренная толпа собиралась нас то ли арестовать, то ли линчевать, у меня на груди болтался заряженный револьвер 25-го калибра и ни малейшего разрешения на него.

Парень, которого я пару раз стукнул о колесную ось, привлекал к себе особенно много внимания. Как выяснилось, его папаша – не кто иной, как министр обороны Бразилии. Тут я понял, что у нас проблемы, и серьезные. Гирлингса не трогали – он стоял перед толпой и отвечал на вопросы полицейских.

– Я хочу вам помочь, – говорил он.

– Кто вы? – спросили его.

– Ну я, типа, друг, соотечественник. А в чем дело, что тут случилось? Я-то ни при делах, в общем.

Гирлингс пытался помочь мне, как мог, что не очень просто посреди взведенной толпы. Я в это время пытался связаться с пресс-атташе американского посольства. Меня арестовали и повели через строй разъяренных Кариоков, вопивших: «Повесить ублюдка! Сдохни, сука! Долой США! Америкосы, вон! Долой!»

Если бы нашли револьвер, я бы мгновенно оказался бы в дерьме по самые уши. К счастью, я успел сунуть его в карман. Когда меня вели через толпу, я снова увидел Гирлингса, который на этот раз стоял в самой гуще бразильцев. Все равно как Руби, который застрелил Освальда. Гирлингс вел себя как обычный зевака – очень умно с его стороны, да и выглядело убедительно. Пока меня допрашивали, Гирлингс разговаривал с другим полицейским, задавая вопросы строгим и официальным тоном. При первой возможности я отошел от мусоров, сжимая в руке пистолет – посреди сотен людей.

Подойдя к Гирлингсу – настало время действовать очень быстро, – я незаметно сунул ему револьвер и сказал одно слово:

– Беги!

Через секунду он уже ломился через толпу, как дикий бык. Был револьвер – и нету его.

Вчера – странно, завтра – в самый раз

Уильям Маккин: То, что вы употребляете наркотики, – один из самых сложных и спорных моментов в оценке вашего творчества. Не кажется ли вам, что ваши отношения с наркотиками просто стали излюбленной темой для прессы и несколько ею преувеличены? Как наркотики повлияли на ваше восприятие? То, что газеты порой описывают вас как сумасшедшего торчка, веселит вас или уже скуку нагоняет?

Хантер С. Томпсон: Разумеется, масштаб моих наркотических опытов преувеличен, иначе я давно бы помер. Я уже пережил одного из самых отчаянных наркозлоупотребителей нашего времени, Нила Кэссиди. Теперь только мы с Уильямом Берроузом и остались. Единственные в своем роде, последние нераскаявшиеся торчки среди публичных персон. Берроузу уже семьдесят, и он уверяет, что отказался от наркотиков. Но он не участвует в антинаркотической пропаганде, как этот лживый, предательский, продажный панк Тимоти Лири.

Некоторые наркотики обостряют восприятие и усиливают реакции – как в хорошем, так и в плохом смысле. Наркотики подарили мне способность к регенерации, научили отличать правду от кривды, позволили мне не обращать внимания на незначительную ерунду – несправедливые обвинения, клевету, ложь. Без наркотиков жестокая реальность современной политики, должно быть, оказалась бы полностью невыносимой. Это наркотики дали мне силу противостоять шокирующей мерзости реальности, сохранить надежду на лучшее, веру в идеалы. Любому, кто вкалывает двадцать лет кряду так же, как я – а все эти годы я бессменно служу летописцем Смерти Американской Мечты, – просто необходим каждый кропаль, какой только подвернется под руку.

Кроме того, мне нравятся наркотики. Единственное неудобство, которое они мне доставили, – это толпы людей, которые мешают спокойно их употреблять. Res Ipsa Loquitur. Дело говорит само за себя. В прошлом году, в конце концов, именно мне вручили приз «Льва Литературы».

В газетах обо мне писали всякое. Ну и что с того? Работая журналистом, я нарушил все существующие правила и все-таки добился успеха. Современным наемным писакам это понять нелегко – нету в них куража. Однако самые умные меня сразу поняли. Есть люди в журналистике, с которыми у меня никогда не возникало ни малейших трений. Я сам журналист и никогда не встречал другого племени, к которому мне хотелось бы прибиться или, во всяком случае, веселиться с ним от души. Что, конечно, вовсе не означает, что среди моих коллег не встречаются законченные уроды, подхалимы и лизоблюды.

Мне не больно-то помогла репутация безумца из книги комиксов, которой пользуюсь последние лет пятнадцать, слава сумасшедшего торчка, которого давно уже пора кастрировать. Хорошо еще, умные люди в прессе всегда знали, что все эти слухи и домыслы – не более чем странное преувеличение. А безмозглые болваны-журналисты приняли всю бредятину за чистую монету и заклинали своих читателей и детей не приближаться ко мне на пушечный выстрел. Есть и самые умные: они догадались, что мои заметки – приглаженная детсадовская версия происходящего в действительности.

Сейчас мы вступаем в 90-е годы, и, кажется, во власть приходит настоящее поколение свиней, полицейские без чувства юмора. Десятилетие мертвых героев, без надежд на будущее, которое войдет в историю как Серое Время. К концу 90-х у людей не останется уверенности ни в чем, зато все будут знать, что надо выполнять законы, что секс убивает, полицейские всегда только лгут, дождь – это яд, а миром правят проститутки. Ужасно осознавать, что это так, как бы богат ты ни был.

Такой образ мысли не просто вошел в моду, он стал доминирующим в прессе, бизнесе и политике: «Я сдам тебя копам, сынок, не только потому, что это пойдет тебе на пользу, но и потому, что ты – тот самый ублюдок, который сдал меня в прошлом году».

То, что разные нацисты из прессы пытаются очернить меня, не может ни радовать, ни ободрять. Я совсем одинок тут, на баррикадах, посреди опускающейся тьмы. Демонизация также превратила мое творчество в своего рода подпольные, подрывные записки, а меня самого сделала неожиданно богатым. Всю свою жизнь я воюю с мстительными ретро-фашистами из истеблишмента, которые постоянно преследовали меня. Эта война сделала меня мудрым, проницательным и вконец сумасшедшим. Меня поймет только тот, кто сам познал такую борьбу.

У.М.: Некоторые библиотеки классифицируют «Страх и Отвращение в Лас-Вегасе» как приключенческую историю о путешествиях, кто-то – как нехудожественную литературу, другие – просто как роман. Насколько эта книга документальна? Как бы вы сами охарактеризовали ее? Однажды вы назвали ее «неудачным экспериментом в гонзо-журналистике», хотя многие критики признают ее шедевром. Как бы вы ее сейчас оценили?

Х.С.Т.: «Страх и Отвращение в Лас-Вегасе» – шедевр. Но настоящая гонзо-журналистика, как я ее понимаю, не терпит редактуры – все должно быть записано один раз, сразу, на месте.

Я классифицировал бы эту книгу, воспользовавшись словами Трумена Капоте: «Это документальный роман, почти все события которого действительно имели место».

Я выдумал пару деталей, в остальном же роман правдив. «Страх и Отвращение в Лас-Вегасе» – скорее невероятно ловкий трюк для поддержания равновесия, нежели литература, потому-то я и назвал его «Страх и Отвращение». Это довольно чистый реальный опыт, немедленно конвертированный в литературу. Он не уступает «Великому Гетсби» и лучше Хемингуэевского «И восходит Солнце».

У.М.: Уже который год ваши читатели слышат о книге «Ромовый дневник». Вы все еще работаете над ней или уже приступили к другим проектам? Собираетесь ли вы и дальше заниматься художественной литературой? Вы состоялись как газетный колумнист, есть ли у вас другие интересы в журналистике?

Х.С.Т.: Я всегда хотел писать художественную литературу и хочу по-прежнему. В сущности, я никогда не собирался становиться журналистом, но события, судьба и мое чувство веселья заставляют меня работать в этой сфере. Это не упоминая денег, политических причин, а также того факта, что я – воин. Я до сих пор не нашел наркотика, который позволял мне достичь той степени блаженства, когда я сижу за столом и сочиняю истории, какими бы странными они ни выходили. Нет ничего прекрасней, чем постигать бесконечную странность этого мира и время от времени ненадолго заруливать на Шоссе Гордости.

Март 1990

Письмо Джону Уолшу

Джону Уолшу/ESPN

21 июня 2002 года

ДЖОН.

Дела тут творятся дикие, но я частенько вспоминаю тебя и хотел бы выразить тебе благодарность за ту элегантную оценку, которую ты дал Джен и тому отвратительному миру, в котором мы живем.

Не убоюсь я зла, ибо Господь близко. И хотя я иду в тени смерти, не убоюсь я зла, ибо Господь близко.

Спорить же можно. Он – наш туз в рукаве… А может, и нет. Кто знает, может, Джон Эшкрофт круче, чем Господь. Кто знает. Эшкрофт – новый перспективный кадр в Корпорации Бушей, но он же глуп, как валенок. Его действия напоминают какие-то атавистичные потуги под спидом, это стандартное тупое уебище, вся разница в том, что ему поручили должность генерального прокурора США, этому мстительному ослу с ай-кью в 66 пунктов.

Доколе, Господи, доколе? Эти Свиньи все лезут и лезут. Они выплескиваются на нас, как тухлое мясо, что медленно сползает с прилавка в магазине… И они становятся все подлее и все глупее.

Да-да. Поверь мне, дружочек, уж я-то в этом разбираюсь. Я знавал Эда Миза в самом зените его карьеры, и я не раз проклинал его, называя свиньей и убийцей, низшей формой жизни, что прилепилась к шее нашего народа, как ядовитый нарост. Он был последним отребьем, настоящим Монстром.

Но что он по сравнению с Джоном Митчеллом? Ничто! Этот анально фиксированный пьяница служил генеральным прокурором в администрации Никсона в ужасную пору Уотергейтского скандала. Он выставил себя на посмешище перед всей страной.

Джона Митчелла прежде знали как преуспевающего корпоративного юриста, работающего преимущественно с крупными клиентами. Женат был на неизлечимой алкоголичке из Арканзаса. По чистой случайности она стукнула на него и таким образом уничтожила федеральное правительство… Это было просто волшебно. Эти звери устремлялись в туннель, один за другим, и там их уничтожали, как требуху и мразь.

Такова сущность политики, когда ею занимаются профессионально. Многие пытают счастья в политике, но не всем удается пережить час расплаты. И кажется, именно к этому моменту сейчас уверенно движется наш Бедный Дурачок, президент-сынуля… Но ведь так всегда происходит, не так ли? Миром вечно правит отъявленное ворье. Такова наша доля. Мы – словно свиньи в пустыне.

Хантер.

Часть третья

Корреспондент за рубежом

Мое неприятие войны не основано на принципах пацифизма или непротивления насилию. Вполне вероятно, что нынешнее состояние цивилизации таково, что определенные международные вопросы нельзя разрешить в ходе дискуссии, для этого, возможно, потребуется сражение. Нам не следует забывать, что войны – это искусственно созданное зло, и зло это создается при помощи особых технологий. Войны пиарят точно так же, как развертывают любую другую кампанию. Сначала манипулируют людьми. При помощи хитрых подтасовок у людей вызывают недоверие и подозрительность к стране, с которой планируют воевать. Нужно возбудить подозрения, нужно, чтобы другую страну в чем-то подозревали. Для этого потребуется всего-то навсего несколько пронырливых и бессовестных агентов, ну и пресса, чьи интересы совпадают с интересами устроителей войны. Нужной провокации долго ждать не придется. Чтобы заполучить ее, никаких усилий не потребуется, если два народа дошли до надлежащего градуса ненависти друг к другу.

Генри Форд

Чтоб вам жить в интересное время

Существует древнее китайское проклятие: «Чтоб вам жить в интересное время», которое я услышал от одного старого торчка дождливой ночью в Гонконге незадолго до окончания войны во Вьетнаме. Со стороны он казался обычным хлипким старикашкой на последнем издыхании, но я знал, и он знал, что я знал: он, как легендарный Колдун, – повелитель раскинувшегося по всей Юго-Восточной Азии Королевства Опиума, которого боялись и уважали по всему континенту. Я зашел в его магазин в Коулуне[7], чтобы получить консультацию по одному вопросу и запастись куском черного лекарства для моих друзей, застрявших в Сайгоне и вокруг которых неотвратимо смыкались окружавшие их силы Северного Вьетнама. Они не хотели бежать из Сайгона, но чтобы выжить в этом обреченном и осажденном городе, им требовалось две вещи: наличные и высококачественный опиум.

Я мог достать и то и другое в то время – как-никак был в Гонконге. Для того чтобы портфель, полный зеленых денег и чистого опиума, доставили в офис «Newsweek», мне требовалось всего лишь сделать несколько телефонных звонков. Мои завязшие в Сайгоне друзья были Журналистами, а у нас сильно чувство локтя. Мы, Журналисты, связаны прочными узами цеховой солидарности, и это особенно заметно в местах военных конфликтов.

Последние дни Сайгона

So bye bye, Miss American Pie

Drove my Chevy to the levee, But the levee was dry

Them good ole boys were drinkin’ whiskey and rye

Singin’ this’ll be the day that I die

This’ll be the day that I die…

Я никогда не обращал ни малейшего внимания на эту песню, пока не услышал ее, сидя в ресторане на крыше нового отеля «Пэлэс». Глядя на оранжевые крыши переполненного вулкана под названием Сайгон, за джином и лаймом я обсуждал военную стратегию с корреспондентом лондонской «Sunday Times» Мюрреем Сейлом. Мы приехали сюда на рикше, обладавшем мощностью мотоцикла «Харлей Дэвидсон», с еженедельной пресс-конференции Вьет Конга, что проходила в обтянутом колючей проволокой лагере в сайгонском аэропорту Там Сон Нхут. Сейл разложил на столе карту Индокитая и при помощи красной шариковой ручки с войлочным наконечником показывал мне, как и почему правительство Южного Вьетнама под руководством тогдашнего президента Нгуена Ван Тхо ухитрилось потерять полстраны и сгубить американского оружия на миллиард долларов – и все это за три недели.

Я старался сконцентрироваться на его объяснениях, которые казались вполне логичными на карте. Но последствия странного калейдоскопа событий того дня, впоследствии оказавшегося предпоследней субботой вьетнамской войны, здорово затрудняли концентрацию. Для начала, я никогда не забирался западнее Сан-Франциско до того момента, как прилетел в Сайгон десять дней назад, сразу после того, как армию Южного Вьетнама наголову разбили на глазах телезрителей всего мира в «битвах» за Хюэ и Дананг.

Шло широко разрекламированное «массированное наступление сил Ханоя», которое неожиданно свело войну к блокаде Сайгона, судорожно сжимающемуся кольцу диаметром не более 75 километров. За последние дни, когда более чем миллион беженцев из Хюэ и Дананга устремились в Сайгон, стало до боли ясно и очевидно: ханойское правительство в действительности не начинало никакого «массированного наступления». Все намного хуже: цвет армии Южного Вьетнама, обученный американскими инструкторами и вооруженный США до зубов, несся в панике, теряя по дороге последние штаны. Репортажи о целых дивизиях армии Южного Вьетнама, которые сломя голову шпарили по улицам Дананга, похоже, впечатлили генералов армии НОА столь же сильно, что и того мальчика на побегушках, которого Никсон усадил в Белый Дом в обмен на амнистию, пронесшую его мимо тюрьмы.[8]

Джеральд Форд до сих пор отвергает эти обвинения, ну да какого черта? Все это вообще не важно, поскольку даже такому махровому уголовнику, как Никсон, никогда не пришло бы голову транслировать в прямом эфире пресс-конференцию после такой катастрофы, как Дананг, на которой Форд во сто крат усилил ужас американских телезрителей, даже не став спорить с тем, что 58 тысяч американцев погибли совершенно напрасно. Тут уж и архиконсервативные комментаторы, такие как Джеймс Ресто и Эрик Сиварит, пришли в ужас: натуральное политическое самоубийство в прямом эфире. Ведь Форд обращался не только к родителям, сыновьям, дочерям, женам и друзьям 58 тысяч американских солдат. Его слушали и ветераны, 150 тысяч с гаком человек – раненых, контуженных, ставших инвалидами во Вьетнаме. Суть слов Форда хорошо выражают слова Хемингуэя, сказанные про солдат, погибших на другой войне много лет назад: «Их расстреливали и убивали, как собак – без причины и повода».

Очень хорошо помню этот день: тогда я, впервые с момента прибытия в Сайгон, с полной очевидностью понял, что это конец, понял также, что конец этот страшен. Пока зловещий хор «Бай-бай, мисс Американ Пай» выл у нас над головой в ресторане, где мы ели крабов, я с ненавистью разглядывал противоположный замусоренный берег реки Сайгон. Там, за горизонтом, земля дрожала от взрывов вьетконговских бомб, и рисовые делянки разлетались на длинные чистые лоскутья, словно на рукаве рубашки разошелся шов. Ковровые бомбардировки, артобстрелы, последнее обреченное рычание империи белого человека в Азии.

– Ну, Мюррей, чего теперь будем делать, мать твою? – спросил я.

Мюррей долил остатки дорогого французского рислинга в хрустальный бокал и неторопливо заказал еще бутылку. Несмотря на обеденное время, зал ресторана с превосходным видом на город пустовал, если не считать нас, а мы никуда не спешили.

– Нас окружили 16 дивизий армии Северного Вьетнама, – сказал он с улыбкой. – Армия неприятеля стоит на противоположном берегу реки, где-то там за дымовухой. И она жаждет мести. Мы обречены.

Я спокойно кивнул и затянулся из трубки, наполненной лепестками цветов, что выращивали красные кхмеры, склонился над картой и обвел жирным красным кружком наше местонахождение в центре Сайгона. Мюррей бросил взгляд на карту.

– Да, – сказал он. – Вьетконговцы – людоеды. Они поймают нас и съедят заживо.

– Ерунда, – отвечал я. – Полковник Во Дон Джанг – мой хороший друг. Нас просто посадят в клетку ненадолго, а потом отпустят.

Хлопок одной ладони

Однажды я познакомился с одним Буддистом и после общения с ним просто возненавидел себя. История не задалась с самого начала.

Он был каким-то священнослужителем, сказочно богатым при этом. Его называли монахом, и он носил шафранового цвета одеяния. Я терпеть его не мог за высокомерие – он, видите ли, знал все на свете. Как-то я просил его сдать мне дом в центре города, но он только смеялся в ответ.

– Вы – глупец, – сказал он. – Если будете заниматься недвижимостью, быстро обанкротитесь. С такими глупцами, как вы, никто церемониться не станет.

– Я понимаю, – ответил я. – Ничего, кроме провала и позора, мне не светит. И все-таки я знаю кое-что, что вам неизвестно.

Он рассмеялся мне в лицо.

– Ерунда, – сказал он. – Вы ничего не знаете.

Я с пониманием кивнул и наклонился поближе, чтобы прошептать секрет ему на ухо.

– Я знаю ответ на самую сложную загадку в мире.

Он захихикал.

– И каков же он, по-вашему? И скажите, пожалуйста, что-нибудь умное сейчас, иначе придется вас убить.

– Я выяснил, как звучит хлопок одной ладони. Ответ наконец найден.

Несколько других Буддистов, оказавшихся в комнате, загоготали. Я знал, что им не терпится унизить меня, они не сомневались, что я попался, ведь именно на этот вопрос ответа не существует. Недаром же эти козлы в желтом тряпье все время предлагали нам эту загадку и радовались, когда не получали ответа.

– Хо-хо, – я присел, занося левую руку за спину, – наклонитесь ближе. Я хочу ответить на ваш несравненный вопрос без ответа.

Когда он придвинул ко мне свой бликующий лысый череп, я неожиданно разогнулся и шлепнул его по уху раскрытой ладонью. Я сложил ладонь чашечкой, чтобы удар вышел посильней. Когда сильный поток воздуха устремляется в евстахиеву трубу, жертва одновременно чувствует страх и панику, не говоря уже о боли от удара.

Монах заметался из стороны в сторону, сжав голову обеими руками. Затем он упал на пол и начал проклинать меня.

– Свинья! – заорал он. – Зачем ты меня ударил и порвал мне барабанную перепонку?

– Это-то и есть звук хлопка одной ладони, – сказал я. – Я ответил на ваш вопрос, а вы оглохли.

– В самом деле, я оглох, но стал мудрее в другом. – Он ухмыльнулся с отсутствующим видом и протянул мне руку.

– Всегда пожалуйста, – отвечал я. – В конце концов, я – доктор.

Вторжение на Гренаду

ПРОБНЫЙ ТЕСТ ПЕРЕД ПАНАМОЙ И АФГАНИСТАНОМ… ПЛАЦДАРМ ДЛЯ ВТОРЖЕНИЯ В ИРАК И КОРЕЮ – НОВЫЙ МИРОВОЙ ПОРЯДОК В ДЕЙСТВИИ… А ПОЧЕМУ БЫ И НЕТ? У ГИТЛЕРА БЫЛА ИСПАНИЯ – У НАС ГРЕНАДА…

– Я уверена, что лгать своему народу – не просто право, но и обязанность правительства.

Джоди Пауэлл, передача «Ночная линия» канала ABC News, 20 октября 1983 года.

В наше время на улице можно услышать массу интересного, и не обязательно от незнакомцев. Друзья звонят мне из Нассау, Нью-Йорка и Бангкока, с негодованием сообщая о терактах камикадзе в Ливане. Они звонят мне из яхт-клуба «Голубая Лагуна» на острове Сент-Винсент и предлагают взять в аренду большие моторные лодки, чтобы обойти кордоны, окружающие зону военных действий на Гренаде примерно в ста милях в стороне. Мне звонят (за мой счет) из Майами и из американских тюрем и спрашивают, за кого голосовать на выборах. Вышибала Таверны «Вуди Крик» предлагает мне присоединиться к американской морской пехоте и зарабатывать на жизнь, убивая иностранных граждан.

– У них система напарников, – уговаривал он. – Мы могли бы записаться вместе и поехать на Карибские острова.

– Или в Ливан, – отозвался я. – Куда угодно, были бы там пляжи.

Вышибала пожал плечами. Разницу между Ливаном и Гренадой он едва ли улавливал. Единственное, чего ему хотелось, – какого-нибудь действия. Он увлекался наркотиками и страдал от скуки. Пять лет в трейлерном лагере на задворках поселка для миллионеров не пошли ему на пользу. Его зубы сгнили, глаза слезились, да и по возрасту он уже не годился в десантники. Зато в его голосе звучал неподдельный энтузиазм. Что ни вечер, он стоял у барной стойки вместе с ковбоями и смотрел военные новости по частным телеканалам, рыдая в голос и сжимая кулаки, когда репортер Ден Ратер рассказывал о ходе войны на Гренаде, о морских пехотинцах, высаживающихся на пляжах, о взрывающихся пальмах, о туземцах, несущихся в укрытие, о вертолетах, приземляющихся на склонах холмов в тропических зарослях.

* * *

Вчера я позвонил в яхт-клуб «Голубая Лагуна», что на южном побережье Сент-Винсента, и попросил соединить меня с менеджером, мистером Киддом. Однако к телефону подошел кто-то другой и сказал, что мистер Кидд временно отбыл на Барбадос с какими-то людьми из ЦРУ. Ну, что же теперь, – подумал я. – Все мы рано или поздно будем на них работать.

– Ничего страшного, – сказал я. – Дело в том, что мне нужна лодка. Кто этим у вас занимается?

– Я, – ответил человек на другом конце телефонной линии, – но нет ни лодок, ни мистера Кидда.

– Лодка нужна мне завтра, – сказал я. – Еду на Гренаду, на семь дней.

– На Гренаду? – переспросил он. – На войну?

– Точно, – ответил я. – Мне нужна лодка побыстрей, с радаром и тройной обшивкой. Денег у меня куры не клюют, мистер Кидд хорошо меня знает.

– Это не имеет никакого значения, – безразлично сказал он. – Мистера Кидда все равно нет.

– А когда он вернется?

– Кто знает, может, и никогда.

– Что-о-о? – спросил я. – Что с ним случилось?

– Не знаю. Он ушел на войну. Может, его убили. – Человек на другом конце линии замолк, ожидая моей реплики, но я тоже молчал, раздумывая. Наконец он продолжил: – Здесь творится что-то невообразимое. Не знаете, что ли?

– Да знаю, знаю… – сказал я. – Все знаю.

– Тут серьезные дела проворачиваются. Мистер Кидд даже свою яхту продал. У него чемоданы от стодолларовых купюр трещали. Никогда не видел так много денег.

– Ладно, – сказал я. – Самолеты вы сдаете в аренду?

На том конце провода воцарилось долгое молчание, наконец раздался громкий смех.

– Ну так и быть. Давайте ваш номер телефона, я свяжусь с вами, если что.

Так-то, подумал я, алкаш ты продажный, хренов.

В голосе мужчины я почувствовал что-то странное. Я сказал ему, что у моего рейса пересадка в Далласе, и я сам ему перезвоню.

– А кто вы? – спросил он. – Может, я еще переговорю с мистером Киддом.

– Передайте ему, что звонил доктор Уилсон из Техаса.

Он опять рассмеялся и пожелал мне успеха. Я повесил трубку. Неприятное ощущение не покидало меня. Следующим пунктом я позвонил в турагентство.

Через 40 часов я сидел на борту самолета, летящего с Барбадоса в аэропорт Перлз, что на Гренаде. Лодка вообще не требовалась. Выяснилось, что авиакомпания LIAT возобновила свои полеты на Гренаду и четыре раза в день летала в зону военных действий, причем ни одно кресло не пустовало. Такого понятия, как страхование жизни пассажиров, здесь не существовало со дня установления блокады.

Перелет оказался пренеприятным, поскольку самолет садился еще и в Сент-Винсенте, где от дикой жары все пассажиры как следует пропотели и перепсиховали. Сводки новостей с Гренады гласили, что интервенция завершена и кубинские свиньи сдались. И все же в холмах вокруг аэропорта и вдоль дороги до Сент-Джорджа по-прежнему сидели снайперы.

Морские пехотинцы еще не оправились от шока, который они испытали неделей раньше в Бейруте, когда одна-единственная бомба унесла жизни 289 их товарищей, и спалось им на этом острове неважно.

Неправый всегда не прав

«Grenadian Voice», 26 ноября 1983 года.

В чем смысл этой «Бомбардировки Психов»? (так эту операцию прозвали между собой политики и военные) – таков был лишь один вопрос, возникший после вторжения на Гренаду. Интервенция явилась показательной демонстрацией американской военной мощи. Однако события, предшествовавшие ей, представляли собой сложный и противоречивый клубок. Иные утверждали, что это была гуманитарная миссия, призванная спасти жизни 400 американских студентов-медиков, которых еле выхватили из лап смерти и деградации кровожадных кубинцев; и ради них-то 2000 морских пехотинцев и парашютистов высадились на этом крохотном клочке суши. Другие говорили, что причина интервенции – займ в 9 миллионов долларов, который Кастро предоставил своему другу Морису Бишопу, чтобы построить на острове новый аэропорт с трехкилометровой посадочной полосой, который заодно стал бы кубинской военной базой, контролирующей южный сектор Карибского моря. Третьи считали эту интервенцию прозорливой и тщательно спланированной операцией, которую пришлось провести, поскольку соседние острова официально попросили американцев о военной помощи. Один высокопоставленный функционер Демократической Партии так сказал мне по телефону перед моим отлетом на Гренаду: «Мы совершили правильный поступок, руководствуясь неправильными соображениями. Вы прекрасно знаете, что я никогда не был согласен с Рейганом, но в данном случае невозможно не признать его правоту».

Что ж, подумал я. Может, так оно и есть. Но на расстоянии 6,5 тысячи километров трудно быть в чем-то по-настоящему уверенным. Поэтому я решил лично во всем разобраться. Поездка от Вуди Крика с пересадками в Денвере, Атланте, Майами и Барбадосе до аэропорта «Перлз» на северном побережье Гренады заняла два дня. Приземлившись на этом микроскопическом островке, я уже прочел достаточное количество газет, чтобы более-менее разобраться в ситуации или как минимум в американской точке зрения на нее.

Кучка местных Сталинистов устроила на Гренаде какой-то стремный паноптикум. Они расстреливали каждого, кто стоял у них на пути, и так превратили остров в царство терроризма, мародерства и анархии. Эти подонки-убийцы грохнули даже Мориса Бишопа, гренадского Джона Ф. Кеннеди, а затем собирались убить, захватить в заложники и уж как минимум изувечить несколько сот ни в чем не повинных американских студентов-медиков, которые застряли на острове, как крысы в мышеловке. Батальон американских морпехов, направленный в Ливан в ответ на катастрофу, произошедшую двумя днями раньше в бейрутском аэропорту, вместо Бейрута оказался на Гренаде, равно как и несколько кораблей американского ВМФ и 82-я воздушная эскадрилья. Им надлежало подавить коммунистический мятеж и спасти американских граждан.

Задание исполнили молниеносно. Гражданскую прессу на остров не допустили, и единственным подлинным документом, зафиксировавшим интервенцию, стала пленка, отснятая Министерством Обороны, – на ней американские солдаты показаны благородными героями, вступившими в рукопашную с противником и захватившими 600 кубинских солдат в плен. Подобающий ответ на резню, устроенную на американской военной базе в Ливане. Правда, все происходило в 7000 милях от Ливана, и арабам только и оставалось, что громко смеяться. «Это просто очередной фильм про ковбоев», – заявил мне несколькими неделями позже в холле ООНовского отеля «Плаза» один сирийский дипломат. «Интервенция доказала только одно: американцы сначала стреляют, а потом думают», – добавил он.

По поводу интервенции на Гренаду чего только не говорили. Ее называли как угодно: от «припадочной дипломатии канонерок» до «давно уже назревшего возвращения к доктрине Монро, жесткого и недвусмысленного предупреждения всем так называемым революционерам Американского полушария». «Мы преподали этим подонкам отличный урок, – сказал один американский бизнесмен в клубе «Ионосфера», что в международном аэропорту Майами. – Фидель Кастро и сандинисты теперь хорошенько подумают, прежде чем выкидывать свои фокусы».

* * *

В барах аэропортов и дорогих отелях третьего мира мудрость порой обретаешь за сущий бесценок. Если находиться там достаточно долго, то наверняка узнаете все, что угодно. Однако по мере приближения к театру военных действий говорить о чем-либо, помимо погоды, становится по-настоящему сложно. В очереди к регистрационной стойке рейса LIAT, с Барбадоса на Гренаду (там час лету), ни один из моих попутчиков ни словом не обмолвился ни об интервенции, ни о том, что они собираются делать на острове. Да и в самом самолете преобладало гробовое молчание. Примерно половину пассажиров самолета, жалкого и жаркого DC-4, составляли белые мужчины неопределенного рода занятий. Некоторые везли с собой накрепко закрытые чемоданы с дорогими камерами. Они носили выцветшие майки с эмблемами отелей, затерянных где-то на Востоке. Я узнал Эла Ракова из Сайгона, но он сделал вид, что мы впервые видимся, и я не стал настаивать.

Ситуация несколько усложнилась, когда самолет приземлился. Маленький грязный аэропорт оказался сумасшедшим домом, где царил бардак и гвалт, потные эмигранты и американские солдаты с М-16 наперевес так и сновали туда-сюда. Пассажиров с подозрительными паспортами отводили в сторонку и тщательно обыскивали. Над головой мелькали вертолеты «Кобра», которые приземлялись и взлетали, похожие на огромных жужжащих пчел. Аэропорт жил по законам военного времени, любое нарушение законов и правил каралось жестоко и незамедлительно. К картонной стене прибили напечатанный на пишущей машинке лист с информацией для прессы. Всем командированным журналистам рекомендовалось зарегистрироваться в военном пресс-центре в Сент-Джордже, на противоположном конце острова.

Когда я закончил возню с таможней, уже стемнело. Человек по имени Рэндольф помог загрузить мои чемоданы в багажник старого такси «шевроле», и мы отправились в отель, в Сент-Джордж. Дорога все время забирала вверх. Она шла непрерывным серпантином, с резким обрывом по одной обочине и мокрыми черными скалами по другой.

Дорога заняла не меньше часа, при этом каждые три-четыре метра попадались глубокие выбоины, от которых клацали зубы. Расслабиться не было возможности, и я подумал, что неплохо было бы спросить Рэндольфа его мнение об интервенции. За всю дорогу он словом не обмолвился, и, раз уж он достался мне в водители на время командировки, я решил предложить ему остановиться и выпить холодного пивка. Я предложил это по старому журналистскому обыкновению, не рассчитывая ни на какую дополнительную информацию, но Рэндольф меня удивил.

– Вы обратились по адресу, – сказал он с горечью. – Вы говорите с человеком, у которого Революция отняла жену.

Ну и дела, подумал я. Что-то в тоне его голоса заставило меня потянуться за миниатюрным диктофоном. Рэндольф говорил охотно, и ему нашлось что рассказать. Мне только и оставалось, что подкидывать ему время от времени вопросы, направляя поток его красноречия, пока мы тащились на первой передаче в темноте.

Мы ехали по узкой проселочной дороге – главному шоссе этого острова. Проехали Гринвилл и Большую Бухту, протряслись по застывшей лаве у горы Ливан и горы Синай, миновали лес Гранд-э-Танг. Вдоль дороги виднелись маленькие домики, напоминавшие сельские пейзажи Новой Англии. Я откинулся на спинку сиденья, вслушиваясь в рассказ Рэндольфа. Поначалу я принял его за осведомителя ЦРУ – очередного разговорчивого таксиста-туземца, который совершенно случайно подворачивается под руку журналистам, когда они выходят из ангара таможни и потерянно озираются, не разбирая перед собой ничего, кроме нагромождения деревянных хижин в пальмовой роще на берегу моря.

Аэропорт «Перлз» напоминает типовые аэропорты, которые американцы строили на Филиппинах 50 лет назад, с грунтовой дорогой вдоль посадочной полосы и десятком служащих-местных, весь рабочий день напролет проводящих в баре за разговорами.

Всего на острове 110 000 человек, то есть примерно столько же, сколько живет в Лексингтоне, штат Кентукки. Таким образом, плотность населения на Гренаде составляет один человек на квадратный километр – сравните с тремя людьми на квадратный метр в Гонконге. Гренада, совершенно очевидно, остров слаборазвитый, не идущий ни в какое сравнение с Барбадосом, Ямайкой или Тринидадом. Трудно вообразить, что здесь стряслось что-то, попавшее на передовицы газет по всему миру и спровоцировавшее интервенцию американской морской пехоты.

Но Рэндольф объяснил мне, что на другой стороне острова, где, собственно, и произошло столкновение, творятся совсем другие дела. Он откровенно радовался тому, что американцы наконец высадились на Гренаде. Американская интервенция освободила его от того кошмара, в который они с женой угодили, присоединившись, как альбатросы, к революции пять лет назад. Ни он, ни его жена не были коммунистами, а слово «марксизм» они слышали если только в школе, вместе с Морисом Бишопом, и Бернардом Коардом, и другими соседскими детьми. О США они знали только, что это такая большая экономически развитая держава, где солдаты и ковбои перебили всех индейцев. Они ничего не знали о России, Кубе или оружии.

На Гренаде многое изменилось после независимости. Несколько мальчиков уехали учиться в Англию и вернулись, одержимые странными идеями и амбициями. Они утверждали, что новое правительство независимой Гренады коррумпировано, премьер-министр – псих, а их остров безнадежно отстал от жизни. Бишоп и его друзья решили основать собственную политическую партию, которую назвали Движение «Новая Жемчужина». Они утверждали, что их партия – партия народа. «Жемчужина» объединила молодых людей с туманно-социалистической платформой. На демонстрациях звучал реггей. К ним на энтузиазме, сдобренным травой, присоединились сотни людей, составивших костяк партии. Им удалось отстранить от власти Эрика Гейри и привести к ней Мориса Бишопа.

Рэндольф одним из первых вступил в партию, искренне надеясь, что «Жемчужина» способна устроить лучшую жизнь для гренадского народа. Будучи бизнесменом, он лично знал всех лидеров движения. Пока Бишоп учился в Лондонской Школе Экономики, а Коард – в Дублинском Университете, Рэндолф поднимал свой бизнес – частную транспортную компанию – и откладывал на покупку собственного дома. Когда «Новая Жемчужина» пришла к власти, у него оказалось немало высокопоставленных друзей. В их число входили Хендрик Радикс, новый генеральный прокурор, и Хадсон Остин, которого вскорости назначили руководить генштабом Народной Революционной Армии. У Рэндольфа настали жирные времена – жизнь шла, что в твоем кино. Он построил дом на холме с видом на Сент-Джордж, получил коммерческую лицензию на грузовые перевозки. Он обладал достаточным влиянием, чтобы заполучить для своей жены пост в Центральном Комитете партии.

Затем все полетело под откос. Сначала генерал Остин кинул его на внушительную сумму. Затем Филлис Коард, жена вице-премьера, заманила жену Рэндольфа на Кубу, откуда та уже не вернулась. Тогда-то жизнь Рэндольфа и рухнула в тартарары.

* * *

Мой диктофон работал, пока мы не припарковались у отеля. По дороге мы несколько раз остановились у еле освещенных придорожных хижин, где брали охлажденное пиво, которое Рэндольф оплачивал из своего кармана, поскольку я еще не обменял гренадские деньги.

– О чем ты, – говорил он. – Мне только приятно заплатить.

Так все и было. Мы оба получали удовольствие от разговоров. Что может быть приятней, чем приехать в страну, где идет война, и у каждой харчевни выпивать с приличными людьми. Лишь однажды пришлось понервничать: огромный негр в майке с короткими рукавами обозвал меня «глупым русским подонком», но Рэндольф без лишних слов отогнал его.

– Он совсем сумасшедший, – сказал он мне. – Один из тех психов, которые сбежали из больницы, когда началась бомбардировка.

* * *

Из моей комнаты в отеле «Сент-Джордж», расположенном на склоне крутого холма, открывался вид на порт и центр города. Я наблюдал, как город понемногу пробуждается жарким воскресным утром. В шесть начинают кукарекать петухи, в семь уже бьют веселые церковные колокола, а когда я просыпаюсь в девять, на полу, между моей кроватью и душем, лежат наполовину обглоданные грозди синего винограда – ночью меня навестила летучая мышь. Саму мышь я не видел, но виноград она оставляла еженощно. Каждую ночь она залетала через окно в комнату и грызла виноград, свешиваясь с потолка вверх ногами. Ни революция, ни вторжение американских солдат и кучи иностранных журналистов-сплетников никак не изменили этого ее обыкновения.

Моя летучая мышь – крупный экземпляр. Иногда в темноте я слышу, как хлопают ее крылья, и этот звук позволяет предположить, что она размером как минимум с большую ворону. Некоторые виды летучих мышей разносят бешенство, но трудно сказать, относится ли моя мышь к одному из таких видов.

* * *

Обычно воскресным утром холл отеля «Сент-Джордж» пустует. Местные вместе с несколькими британскими подданными уже в церкви, а журналисты спят. Даже Мейтленд, молодой бармен с высоким черным лбом и умными карими глазами парня, которому место на престижном юридическом факультете, и тот оставил свой пост.

Пуст и ресторан. Одни только полусонные таксисты сидят на бетонном полу, разглядывают порт и большие корабли, пришвартованные у набережной. На десять назначен брифинг для журналистов в Мэришо-хаус, где недавно оборудовали пресс-центр, так что некоторым корреспондентам вскоре придется встать, чтобы успеть на пресс-конференцию.

Я живу в номере 15. В отеле отсутствует портье, у горничной нет второго ключа от комнаты, а ближайшая металломастерская расположена в Бриджтауне, в часе лета на Барбадосе. Так что, когда вчера вечером я посеял ключ от комнаты, наступил полный бардак. Мейтленду пришлось покинуть свой пост в баре и провести следующие 45 минут под дождем на прогнившей сломанной лестнице, которую мы пытались приставить к стене под моим окном. Я держал лестницу, пока он выламывал оконные шпингалеты и жалюзи и заползал в окно, чтобы открыть дверь изнутри.

«Сент-Джордж» – отель мирового уровня. Он входит в число моих любимых наряду с «Континенталем» в Сайгоне и печально известным отелем «Лан-Санг» в Лаосе. Сразу после интервенции в отеле разместили 600 репортеров, на которых приходилось 19 комнат, 9 из которых – с горячей водой. Девушки в отеле не работали, в коктейли не клали лед, кредитные карточки не принимались, ни телефонов, ни телевидения. На завтрак подавали заветренную ветчину с соусом… Но управление отеля оказалось на высоте. Три достойные пожилые дамы умудрялись сладить с ситуацией, которая в момент свела бы с ума лучших портье «Хилтона» и «Холидей Инн».

После того как я провел четыре недели на загадочной гренадской войне, в Сент-Джордже меня более ничего не удивляло. Когда одной прекрасной ночью я вернулся в свою комнату в отель, то обнаружил, что к стене коридора, аккурат у моей двери, прислонены два деревянных креста. Один – метра три в длину, другой – на треть меньше. Мейтленд рассказал мне, что они принадлежат людям, которые заселились в номер 16, соседний со мною. А жили там теперь американский проповедник-протестант и его сын-подросток. Они пронесли эти кресты через 68 стран за последние 6 лет. Никому и в голову не приходило спросить: зачем?

Интервенция на Гренаду никогда бы не произошла, если бы окружающие островные государства не перепугались до такой степени. Чтобы сместить некоторые из этих островных правительств, всего-то и надо, что двенадцать солдат и небольшой катер.

Генеральный Секретарь Британского Содружества, сэр Шридат Рамфаль. Барбадос, 29 ноября 1983 года.

В барах на набережной гренадской столицы болтают разное. Люди рассказывают друг другу истории о мести и насилии, прикидывают вероятность новой интервенции. Отдел армейской пропаганды – это специальное подразделение американской армии, призванное обеспечить психологическую победу над противником, а также ответственный за запугивание и подавление, распространял слухи, будто бы Фидель Кастро обещал гренадцам «рождественский сюрприз».

Гренадцы все еще не могут оправиться от шока прошлой интервенции, этой полномасштабной атаки морских пехотинцев, рейнджеров, «Котиков», авиации и военных кораблей; тысячи парашютистов высадились на маленьком островке, день и ночь гремели ужасающие взрывы. Премьер-министра Гренады убили, гренадских женщин похитили дикие кубинцы. У гренадцев угнали автомобили, двери их домов высаживали, их близких друзей и родственников разнесли на куски автоматные очереди. По всему острову полыхали пожары, зажженные ракетами и бомбами. На пляжах зияли воронки, все равно как на комиксах. Наша доблестная авиация расправилась с Гренадой, как с Иво Джимо[9].

Интервенция на Гренаду стала одной из тех беспроигрышных, высокоэффективных и оправдывающих средства операций, о которых мечтает каждый выпускник Вест-Пойнта. Обрушите всю мощь американской военной машины на маленький остров Карибского архипелага – и впечатляющая победа у вас в кармане. Мочи, гаси этих мразей! Пусть сдохнут! Действуй жестко, говори грубо и бей всех по яйцам. Так все и произошло на Гренаде.

Вся подноготная не всплыла, но это вопрос времени. В коридоре гостиницы «Сент-Джордж» ходят слухи, будто бы Тон Рашфорд, новый генеральный прокурор Гренады и представитель Британской Короны, собирается судить Бернарда Коарда за убийства, причем в самом скором времени.

«Эти подонки горько пожалеют, что попытались вымолвить слово «революция», перед тем как мы окончательно зачистим это местечко, – сказал стратег ЦРУ, работавший в американском посольстве и прикидывающийся невинным исследователем Карибского архипелага. – Все эти россказни о нацистах, военных игрищах и преследовании негров скоро раз и навсегда прекратятся. Все тут считают, что подонков надо судить. Ну чего же, устроим этот чертов суд. Мы засудим Берни Коарда, повесим Хадсона Остина. Мы повесим Лайэма Джеймса, Абдуллу, Редхэда и всех остальных коммунистических говнюков. Только и успеют, что подергаться. От их «Новой Жемчужины» не останется ни хрена. Нам даже не понадобится труп Мориса Бишопа. Свидетелей достаточно, и всех мы держим за яйца».

Меня поразил тон его голоса.

Он упомянул всех руководителей так называемого военного переворота, который сверг неомарксистское, изоляционистское правительство Мориса Бишопа, правившее Гренадой четыре с половиной года до тех пор, пока в октябре не грянула оргия разнузданного насилия, превратившая остров в концлагерь, напоминавший Уганду в самые черные дни правления режима Иди Амина… Бернард Коард был вице-премьером Гренады, некогда – уважаемым теоретиком марксизма и личным другом Бишопа. Хадсон Остин – генералом, руководившим Народной Революционной Армией. Рядовых Абдуллу и Джеймса, а также сержанта Лестера Редхэда по прозвищу Козел обвиняли в убийствах. Не только Бишоп, но и четыре министра его правительства, его любовница, не говоря уже о десятках мирных жителей, погибли под пулями, когда многотысячный митинг попытался вернуть Бишопа к власти.

Доказательств вины наличествовало более чем достаточно, оставалось лишь соблюсти некоторые юридические тонкости. Трупы убитых сожгли, а согласно законодательству Британского Содружества, судебное разбирательство по обвинению в убийстве не может проводиться при отсутствии трупа. Обвиняемым можно было бы инкриминировать предательство, но немногие свидетели находились в тюрьме Ричмонд Хилл под неусыпным контролем ЦРУ либо также отправились на тот свет. Первые слушания по этому делу назначили на февраль, но без трупов и без свидетелей обвинение оказалось, как выразился Тони Рашфорд, «в щекотливом положении».

– Наша ошибка состояла в том, что мы не кокнули их сразу, – сказал полковник американской армии, – быстренько не расстреляли всех при попытке к бегству.

Полковник горько рассмеялся, потягивая пиво в «Красном Крабе», шикарном трактире на выезде из города. Мэр города Форт Лодердэйл[10], сидевший за противоположным концом барной стойки, сцепился с бизнесменом из Нью-Джерси, который до того слюнявил шею чернокожей проститутки.

– Да вы стыд последний потеряли, – сказал я ему.

– Мы воины, – угрюмо ответил он, набивая свою трубку «Смесью 79».

– Тысячелетний Рейх продлился двенадцать лет и восемь месяцев.

– Не так мало. Через два года я уже выйду в отставку, пенсию буду получать.

* * *

Некоторые шедевры должны оставаться неподписанными.

Отдел армейской пропаганды

Субботняя ночь прошла на Гренаде спокойно. Впервые за последние три недели шоссе Гранд-Энс не патрулировали солдаты. Ни отрядов 82-й десантной дивизии, ни блокпостов, ощерившихся автоматами М-16 и увешанных тусклыми красными фонарями, ни вертолетов «Кобра», ревевших над головой. Если у вас хорошее настроение, вы можете проехаться по острову на маленьком и быстром джипе с открытым верхом. Единственное, что могло помешать путешествию, – это дикие собаки и выбоины.

Эта ночь ничем не отличалась от любой ночи за последние 300 лет на Гренаде, с тех пор как пьяные иностранцы оставили остров в покое. Первыми на остров на своих боевых каноэ приплывали злобные карибские индейцы, затем их сменили испанцы и пираты, большие любители грога. Потом на острове появились французы, построившие тюрьмы. Дальше островом овладели, лет так на 200, потные и вялые англичане. Наконец, в 1974 году Гренада получила независимость, и к власти пришел рехнувшийся на почве вуду премьер-министр, который, выступая на Генассамблее ООН, рассказывал всем о летающих тарелках. Сэр Эрик Гейри, который порой вел себя страннее Папы Дока[11], продержался у власти пять лет. В 1979 году его сместила клика местных марксистов и зарубежных троцкистов. А еще через четыре года пришла очередь американских морпехов.

Эта война сильно отличалась от Вьетнама. Это не Индокитай – Америка не потерпит поражения.

Ребята, которые заправляют Белым Домом, то есть Пентагон и ЦРУ, наконец сделали то, за что мы платим им зарплату. И сделали очень ладно. Если предположить, что управление Америкой – самая обычная работа, как это и утверждал мистер Кулидж, то немало людей могут рассчитывать на рождественские бонусы за то, что они провернули в этом диком 1983 году нашего Господа. Мы видели, что американские интересы в Карибском бассейне находятся под угрозой, и мы уничтожили эту угрозу, как отвратительную жабу. Наконец-то Пентагон выиграл войну в открытую, и победители ликуют над добычей.

Вот и славно. Многие воины сражались и погибли здесь: кубинцы, гренадцы и восемнадцать американских солдат. Интервенцию на Гренаду не назовешь игрушечной войной. Операция прошла быстро и без лишней огласки, правды никто так и не узнал, а будущее по-прежнему весьма неопределенно.

Ну и ничего страшного. Это все мелочи. Таковы побочные эффекты той эйфории, в которой мы купаемся в эти дни здесь, на южном побережье Гренады.

Сегодня вечером у меня случилось несколько нервных разговоров с солдатами из 21-й роты военной полиции, на лужайке перед бывшим отелем «Калабаш», на пляже за Гранд-Энс. Они превратили отель в военную базу, обложив его мешками с песком и соорудив доты, в которых засели автоматчики. По всему периметру лужайки перед домиком фотографа журнала «Time» солдаты разложили кольца колючей проволоки – они-то и стали камнем преткновения. Проволоку развалил тут некий «капитан Калабаш», командир взвода военной полиции, человек с совершенно дикими глазами, постоянно устраивавший своему взводу учебную тревогу и заставлявший их перелопачивать землю по периметру отеля, гоняя, будто обезумевших бездомных псов, закапывающих свои экскременты. Его взвод обычно или патрулировал освещенный луной пляж, обвешавшись приборами ночного видения и таким количеством оружия, что его хватило бы, чтобы пристрелить каждую рыбу от Гренады до южного берега Барбадоса, или надрывался на тренировках, упражняясь со штык-ножами и пудовыми шарами, или рыл по всему пляжу доты, устанавливая в них мешки с песком… Даже бесстрастные обычно цэрэушники чувствовали себя неудобно.

ОБЕДЕННОЕ ВРЕМЯ НА ГРЕНАДЕ…

МОРГАН ИГРАЕТ НА ПИАНИНО В БАРЕ

«КРАСНЫЙ КРАБ»… БОМБЕЖКА ДУРДОМА,

ДЕЛО БЕРНАРДА КОАРДА ВЫЗЫВАЕТ

ВСЕ БОЛЬШЕ КРИВОТОЛКОВ… ЧТО ДЕЛАТЬ

С БЕРНИ?

Некоторые утверждают, что американская армия уже не так дубова, как прежде, и готовы предъявить доказательства. Они покажут вам майки с войны, цветные слайды с пляжа Прикли-Бэй, на которых вы увидите голую девушку, танцующую с часовыми поста капитана Хенигана. А может, предъявят вам пленку, на которой засняты пикирующие бомбардировщики F-14, бомбящие больницу для душевнобольных, находящуюся на холме напротив отеля «Сент-Джордж».

Поговаривали, что его зовут Морган. Вечерами он играл на фортепиано в «Красном Крабе», карибском придорожном ресторане, укрывшемся в роще пальмовых деревьев невдалеке от отеля «Калабаш». Однажды, вскоре после интервенции, он пришел в ресторан и начал наигрывать известные мелодии типа «Фандаго» и «Way Down Upon the Swanee River». Он мгновенно превратился в любимца публики, и если в ресторан набивалось много народу, он играл ночь напролет. Особенно охотно он откликался на заявки сотрудников ГосДепа и военной полиции.

Вся эта военная публика собиралась вокруг фортепиано, поднимала свои пивные кружки и в голос подпевала, точнее, рычала, как молодые львы. Иногда заходил полковник Риджвэй из ГосДепа, приводивший с собой целую ораву женщин. Время от времени он выходил с официантами во двор, чтобы выкурить пару гигантских косяков на пригорке за мусорными ведрами. Туда заходил В.С. Найпол[12], а также Ходдинг Картер и генерал Джек – «Раскрученный» Фаррис. Заходила девушка, позировавшая для разворота австралийского «Playboy». Заботясь об имидже вооруженных сил США, генерал Фаррис избегал заходить внутрь ресторана – он оставался сидеть в своем джипе и наблюдал за весельем издали. Так что он никогда не видел своего заместителя Риджвея, тусовавшегося с растаманами.

Такова война по-американски. Когда кто-то наконец догадался спросить Моргана, откуда он, тот заявил, что весь прошлый год, а может, чуть больше, он провел в психиатрической больнице, там, на холме рядом с Фортом Фредерик. Посетители ресторана громко рассмеялись и заказали еще выпивки. «Старый добрый Морган, – говорили они. – Он же совсем сумасшедший».

Чистая, кстати, правда, причем документально подтвержденная. Впрочем, на Гренаде стояло такое время, когда не очень тянет разбираться, кто тут сумасшедший, а кто – нет. Здесь это никого не волнует. Вся гренадская кампания с самого начала шла очень странно. Люди сражались и умирали на этом острове непонятно за что. Некоторую ясность мог внести процесс Бернарда Коарда.

А он начнется только весной 1988 года, когда пресса уже найдет себе другие развлечения. Его адвокатом станет Рэмси Кларк, бывший генеральный прокурор США. Прокуратура будет действовать от имени королевы Англии. В числе получивших повестку в суд окажутся Фидель Кастро, директор ЦРУ, тогдашний русский посол на Гренаде, несколько членов Семьи Вигоризе из Марселя и целая куча вооруженных болванов, начиная с международных троцкистов и заканчивая отвязными шлюхами из Тринидада и продавцами машин из Парижа, не считая гнусных громил, носящих униформу и револьверы 45-го калибра с блестящей рукояткой.

Процесс Бернарда Коарда, человека, который погубил революцию с целью ее спасти, привлек интерес определенных кругов. Официальное обвинение пока не выдвинуто, но, по слухам, Коарду инкриминируется все подряд: начиная от убийства и государственной измены, заканчивая организацией заговора и преступлений против Короны Ее Величества. Единственное, в чем можно не сомневаться, так это в том, что бывший вице-премьер Гренады Бернард Коард – ключевая фигура тех страшных и загадочных событий, что произошли тут осенью 1983 года.

Тут творились странные дела. Произошла интервенция морских пехотинцев; бархатная и поначалу чрезвычайно популярная марксистская карибская революция уничтожила саму себя в припадке исступленного насилия. На крошечный остров, с которым без труда управилась бы средних размеров тусовка «Ангелов Ада», высадились рейнджеры, морпехи, десантная дивизия и военная полиция, в дело пошли вертолеты, ВМФ и люди из Отдела Военной Пропаганды. На острове стало не продохнуть от приборов ночного видения, колючей проволоки и голых женщин с автоматами наперевес. С утра до вечера гремели взрывы и очереди.

Мы покорили Гренаду. Морган – и тот понял это. Он сидел в своей палате в отделении «Б», когда упали первые бомбы. Он – мулат, выглядевший приблизительно на 40 лет. У него длинные волосы и красная бандана на голове. Чем-то он напоминает хиппи из Вудстока. Морган выглядел так, будто он родился летом 67-го года в Хэйт-Эшбери[13].

Он тихо сидел в своей палате, слушая бормотания и завывания других психов, смешивавшихся с воем низко летящих самолетов, когда «все вокруг вдруг взорвалось», как он сам рассказывал. После этого он сразу убежал.

* * *

Я собирался уехать с острова после похорон Мориса Бишопа, которые назначили на субботу, но так как к среде тело все еще не нашли, я изменил свои планы и решил двигать раньше. Когда утром мы пересекали горный перевал по дороге в аэропорт «Перлз», пошел сильный дождь. На дорогах Гренады нет ограничений скорости. Можно гнать с любой скоростью, позволяла бы машина. Выбоины понемногу начали заделывать, но некоторые из них по-прежнему насчитывали два метра в глубину, а самые маленькие все еще представляли серьезную опасность для машины.

Известно три способа езды по подобным дорогам. Новый «Мицубиси» стоит на Гренаде $22 000, и если вы его купите, то всю дорогу вам придется ехать на второй передаче, ползя между выбоинами, как улитка на минном поле.

Если вы возьмете машину напрокат, то можно будет, наплевав на последствия, ломиться вперед на третьей передаче до тех пор, пока от тряски у вас не откроется внутреннее кровотечение. Когда машина развалится на две части, вы вернете ее компании обратно, и вам выдадут новую. На дорогах тут и там виднеются остовы машин, начиная с лимузинов «Дацун» и заканчивая советскими военными грузовиками. Их все разобрали на запчасти, оставались лишь голые скелеты. На Гренаде машины убиваются следующим образом: сначала из строя выходит радио. Затем – коробка передач, колеса и все остальное. Наконец испускает дух сам двигатель. Он еще послужит верой и правдой, но уже в качестве якоря для рыбачьих посудин. Зеркало заднего вида можно привинтить к стене в ванной и пользоваться им во время бритья. Сиденья от новой «Тойоты» – прекрасная мягкая мебель для всей семьи.

«У меня нюх на перемену власти»

Ричард Дж. Дэйли, мэр Чикаго. 1968 г.

Интервенция на Гренаду – типичное приключение американцев за границей. Смесь шоу-бизнеса, выверенной системы сдержек и противовесов, политического сговора и стремительность, которая восхитила бы и самого Эйба Линкольна. Ведь интервенция пришлась на год выборов, когда избирали не только президента, но и многих других политиков. Переизбирали весь конгресс и треть мест в сенате. Политиканам не пришлось критиковать мудрость своего президента, осуществившего первую удачную интервенцию с 1950 года, когда американские войска успешно высадились в Инчоне.

В мой последний вечер в отеле Сент-Джордж меня вызвали в холл гостиницы – звонили из Чикаго. На другом конце провода оказался высокопоставленный сотрудник чикагской торговой палаты.

– Вы, главное, даже не думайте вернуться сюда и разводить все это леволиберальное дерьмо о страданиях третьего мира, – сказал он. – Вы достаточно путались у нас под ногами, вы, пьяные болваны. Говорите наконец правду.

Миссия на Кубу

Только что мне пришло приглашение в Гавану – от кубинской Кинематографической Комиссии, – и мое сердце наполнил ужас. Поначалу-то я обрадовался, конечно, но потом навел кое-какие справки, и стало сильно не по себе. Страх и волнение все больше охватывали меня, просто парализовали Angst en Walging, как говорят голландцы. Чем больше вопросов я задавал, тем отвратительнее и ужасней становились ответы. Что поначалу выглядело сладчайшей идиллией, на глазах превращалось в гарантированный кошмарный опыт в самом темном брюхе жизни в тропиках. По всему выходило, что по возвращении домой меня поймают, арестуют и упрячут в тюрьму за измену Родине.

ПИСЬМО С КУБЫ

30 МАРТА 1999 ГОДА

Дорогая Джен!

Самолет назначили на 9:30, и я немного волновался. Надеюсь, ты обрадуешься, узнав, что на будущие две недели я перетаскиваю на Кубу весь свой рабочий стол, и все это бесплатно. Все четко организовано, и я собираюсь работать, как буйвол. Луна вошла в знак Венеры, и Мескалито прирастает ежедневно. Ночи стали угольно-черными, луны вообще нет, и виден только свет звезд. А когда идет дождь – то и вовсе полная темень. (Прошу срочно выслать мне в гостиницу «Националь» несколько карманных фонариков на литиевых батарейках в упаковке «Rolling Stone». Скажи Майку Гаю.)

Синоптики обещают на Кубе ясное утро, ливни во второй половине дня, а также очень темные ночи и сильный ветер. Самая погодка для тех, у кого найдутся литиевые фонарики, те самые, что способны выхватить из тьмы человека, находящегося на расстоянии в триста метров. Не каждый может похвастаться таким преимуществом. За этими немногими счастливцами – будущее. Sic semper Tyrannus[14], верно? Конечно. Это простой секрет, который победители передают из поколения в поколение, и мы вычислили его еще тридцать лет назад, и он (почти) никогда не подводил нас.

Вау! Кто еще в Журналистике может сделать такое заявление? Подумай об этом. Нам следует учредить ежегодную премию лучшему журналисту года и вручать ее на помпезной церемонии. Жюри будет состоять из таких блестящих экспертов, как Том, Хальберстам, я и Эд Брэдли.

Короче, ты поняла. Теперь вернемся на Кубу. Я улетаю через несколько часов, еще надо упаковать снаряжение для моего Переносного Озона, оно-то не запрещено, но видеть его таможенникам совершенно ни к чему… Именно так. Кажется, забыл сказать тебе, но я отныне начинаю заниматься Озоновым бизнесом, который на Кубе не очень-то развит. Я еще напишу об этом поподробней.

Кстати, я узнал тут, что Хемингуэй очень увлекался культом вуду, и благодаря Озону Кастро проживет еще пятьдесят лет… и что нынешний министр обороны Кубы Рамирес – тоже на Озоне и вообще большой его поклонник. Ой, да все они тут на Озоне.

Бобу Лаву

Rolling Stone

29 января 1999

от Хантера С. Томпсона

Бобби!

Люди, недавно посещавшие Кубу, посоветовали мне получить Журналистскую Визу, которая на острове очень и очень пригодится. Она – твой статус VIP. С ней ты допущен к кубинским политикам, она же дает тебе иммунитет против треклятого акта Хельмса – Бертона[15].

Иммунитет получают также те, кто привозит на Кубу «лекарства» под крышей фонда медицинской помощи «США – Латинская Америка» (members.aol.com/uslamaf).

Журналистская виза также легализует (и сильно упрощает) любые денежные трансакции с Кубой. Она дает право ездить на машине с Черными номерами, что весьма немаловажно. Или, может, это Желтые номера, но главное, чтобы тебя не тормозили на блокпостах, чтобы не приставали воры, сутенеры и дорожная полиция.

В любом случае я очень рассчитываю на твою помощь в получении всех необходимых документов, виз и необходимых справок, всего этого сора, без которого на Кубе не обойтись. Как рассказывает Майкл, кубинцы боятся даже заговаривать с иностранцами, из-за которых у них могут быть проблемы. Именно поэтому множество кубинцев сдают иностранцев в полицию, чуть что не так.

Ты уж не обижайся. Тем не менее я очень надеюсь, что ты все выяснишь и дашь мне знать при первой возможности. Ведь мы же профессионалы.

Спасибо,

Хантер.

ЗАПИСКА ИЗ НАЦИОНАЛЬНОГО ПИСЬМЕННОГО СТОЛА

20 ЯНВАРЯ 1999 ГОДА

ОТ ХАНТЕРА С. ТОМПСОНА, ПРОЖИВАЮЩЕГО В ОТЕЛЕ «НАЦИОНАЛЬ», ГАВАНА, КУБА 60606.

ДЖЕН, НЬЮ-ЙОРК СИТИ

Итак. Есть основания предполагать, что вскорости я стану жить по адресу, указанному выше. Скорее всего можно будет писать мне на адрес швейцарского посольства, а может, и в тюрьму острова Пиней, куда Кастро бросил бедных негодяев из Залива Свиней[16].

Кто знает, чем это все кончится. Ведь Куба – это такая политическая Дыра во времени, которая переполнена блядьми, дьяволами и полицейскими. Дыру, в которой нет Закона, и все, что ты делаешь, законно в лучшем случае наполовину.

Что-то типа Вашингтона, короче. Именно так. Кстати, изображения американских президентов очень популярны на Кубе в последнее время. Без них и колбасы не купишь. Мистер Билл особенно популярен среди жителей. Он – Доллар Билл, Мистер Денежный Мешок, и он собирается сделать многих людей богатыми.

Довольно об этом. Сейчас я хочу поведать тебе о своем задании в Гаване и о престранных и рискованных вещах, с которыми мне тут приходится иметь дело. (Ой, а вот это лучше бы вычеркнуть. На Кубе небезопасно употреблять слова «приходится» и «иметь дело». Стукнуть могут.)

«Бомба» – еще одно слово из запрещенных на Кубе. Равно как и «проститутки», «пистолеты» и «дурь».

ВОСКРЕСНЫЙ ВЕЧЕР ПОСЛЕ СУПЕРКУБКА,

31 ЯНВАРЯ 1999 ГОДА. ФЕРМА «СОВА»

Ситуация на Кубе ухудшается стремительно. Находясь на острове, трудно отделаться от ощущения, что ты вот-вот вляпаешься в историю. Некоторые сочтут меня параноиком, но понимали бы они чего в жизни. Уж умные-то люди знают, что паранойи не существует. О паранойе любят поговорить, как правило, идиоты. Действительность по большому счету всегда превосходит худшие ожидания и страхи.

Но в конце концов, я – бывалый гринго. Я понимаю, что иные задания связаны с опасностями, подставами и риском для жизни. Жадность и слабость человеческая неизбывны.

Так, вам быстро станет не до смеха, когда в незнакомой стране, где вы находитесь нелегально, у вас украдут вдруг паспорт и все деньги.

Ну и будет об этом. Поговорим о веселом. О победе и жертвенности. О тех, у кого есть чувство юмора, и о тех, у кого его нет.

КОМУ: ПОЛКОВНИКУ ДЕППУ, ЛОНДОН, 2 ФЕВРАЛЯ 1999 ГОДА.

ОТ КОГО: Д-Р Томпсон, ВУДИ КРИК

ТЕМА: ПУБЛИЧНЫЕ ПОРКИ, КОТОРЫЕ Я ЗНАЛ И ЛЮБИЛ

Вы молодец, полковник. Отлично поработали над вашим паблисити брутального парняги. Достаточно накидать по шее пяти-шести мерзавцам, и обложка «Time» у вас в кармане.

Может, заскочишь на КУБУ в эти выходные? Поможешь написать мне новую песню для местного дешевого ночного клуба под названием «Иисус ненавидел подбритую манду».

Давай в самом деле тусанем в ГАВАНЕ по-крупному. Будем хлестать абсент в шикарном люксе гостиницы «Националь». Пригласим 50 или 60 Прекрасных Людей на вечеринку в честь Че Гевары, угорим как положено. «ДЕПП АРЕСТОВАН И БРОШЕН В ТЮРЬМУ НА КУБЕ ПОСЛЕ ОРГИИ С ПРОСТИТУТКАМИ И ДРАКИ В ПЕНТХАУСЕ. АКТЕР ОТВЕРГАЕТ ОБВИНЕНИЯ В ГОСУДАРСТВЕННОЙ ИЗМЕНЕ».

А почему бы, собственно, и нет? У меня отличный номер с балконом, зарезервированный с 4 по 14 февраля. И связи имеются. Почему бы не подкинуть бульварным газетам слушок о том, что ты Сбежал на Кубу от британской юстиции? Для начала бросим им эту историю, а затем поразим всех НЕСЛЫХАННОЙ ОРГИЕЙ НА КУБЕ, подбросим пачку откровенных черно-белых фотографий, сделанных лично мной. Шокирующие, неопровержимые улики.

Все вполне осуществимо. Будет чего вспомнить на пенсии. «Сонная Лощина» дебютирует в первой тройке. Можешь мне поверить, в таких вещах я разбираюсь. Я так понимаю, ты уже закончил записывать альбом и уже скоро получишь 6666 фунтов (за вычетом моих десяти процентов) мелочью от EMI. Так или иначе, скоро улетаю на Кубу и жду твоего скорейшего ответа.

Док.

Меморандум моего отъезда на Кубу. Выучить наизусть и повторять каждый день…

Я ЕДУ НА КУБУ, ЧТОБЫ ВЫРАЗИТЬ УВАЖЕНИЕ КУБИНСКОМУ НАРОДУ И ПОБЛАГОДАРИТЬ ФИДЕЛЯ КАСТРО ЗА ЕГО ОТВАЖНУЮ БОРЬБУ И ВЕЛИЧИЕ ЕГО МЕЧТЫ. Но прежде всего я еду туда развлекаться. За Историями и за Смыслом… Помни об этом.

ВЕЧЕР СУББОТЫ, 27 МАРТА, 1999

ЗАПИСКИ

Сегодня не лучший день для поездки на Кубу.

Белый Дом снова сделался агрессивным, черт его побери.

(Теперь-то я все понимаю. Клинтон ведет себя, как охваченный продвинутым сифилистическим синдромом.)

Да, это не лучшее время для того, чтобы ездить на Кубу, обвинять собственное правительство в Нацизме. Совсем ни к чему, чтобы в ленте «Assosiated Press» появлялись твои цитаты следующего содержания: «Президент вступил в последнюю стадию Неизлечимого Сифилиса. Никаких других объяснений его поведению нет и быть не может. На заметку: позвоните моему старому другу Сэнди Бергеру[17] и спросите его, почему мы бомбим Югославию».

Десятки тысяч сербов устроили вчера беспорядки на Главном Вокзале в Нью-Йорке. Они размахивали плакатами, на которых значилось: «НАТО – нацисты!» В американских посольствах по всему миру приняты самые серьезные меры безопасности. В то же время президент Югославии призывает свой народ нанести удар по американским организациям, где бы они их ни встретили.

* * *

(5.33 утра в воскресенье)

Господи! Только что по CNN передали, что американское посольство в Москве обстреляли из двух гранатометов и одного калаша. Стрелок скрылся на белой машине. Кто бы это мог быть? Непонятно. Милиция хватает первых попавшихся…

Бомбардировщики «Стеллс» перешли звуковой барьер в небе над Белградом. Отважный стрелок уносится на белой машине. На границах Югославии концентрируются войска. На горизонте маячит третья мировая. Что и говорить, самый подходящий момент, чтобы поехать за границу с пересадками в нескольких аэропортах. Плевое дело…

Срань Господня! Это какое-то безумие. Только что спикер НАТО показался в телевизоре. Он начал нести какую-то несусветную лажу о Военных Преступлениях, Резне и Шквале Бомб на головы всех Разжигателей Войны, которые надеются избежать ответственности за массовые убийства ни в чем не повинных людей.

– Можно не сомневаться, если бы в Югославии у власти находилось демократическое правительство, ничего подобного не произошло бы.

Что-что? Мы о чем тут говорим вообще? Кто послал бомбардировщики? Кто бомбит гражданские объекты в 10 000 километрах от Америки? Не отвечайте, дайте я сам угадаю. Это какая-то никому не известная, загадочная банда мерзавцев? Так?

Нет, его зовут не Милошевич… А Адольф Гитлер уже пятьдесят лет как мертв.

Мистер Джонс с улицы видит, что происходит нечто странное, но не понимает, что именно. Похоже на симптомы сифилиса. Безумие. Клинтон. И все такое…

Эти люди отличаются от остальных, Джек. Они учились в Йеле, играют в бридж и трахают друг друга.

Из разговорчиков о ЦРУ, Гавана.

* * *

Вот-вот. Так и говорили о цэрэушниках лет сорок назад, в те старые добрые времена, когда агенты ЦРУ во имя Национальной Безопасности скармливали друг другу ЛСД-25, чисто в экспериментальных целях. Планировалось сбросить бомбы с ЛСД на Москву и другие вражеские города, если бы началась третья мировая война. Вот откуда фраза «Разбомбить им мозги» попала в жаргон ЦРУ, совершенно секретная информация.

Но эксперименты вышли из-под контроля, третьей мировой не произошло – по крайней мере вышло все не так, как они планировали, – и фразу подзабыли, выбросив из секретной кодировки агентства.

Сейчас она снова входит в моду. Шпионы смеются, когда говорят друг другу за ленчем:

– Да, сэр, мы в Белграде бомбим им мозги как надо! Они могут убежать, но им некуда спрятаться.

Вот так и говорят цэрэушники.

Мы видели однажды, как три агента ЦРУ флиртовали друг с другом, как заматеревшие выпускники Йеля.

Мы видели их в VIP-зале международного аэропорта Майами. Самолет задержали на три часа, потому что кто-то позвонил и сказал, что аэропорт заминирован. Возникла даже легкая паника, но цэрэушники ее не поддержали, продолжая глушить виски. Я решил последовать их примеру – мне-то чего бояться? Во время паники лучше всего сидеть поближе к полиции, побольше смеяться и не обращать внимания на крики. А если на пол упадут деньги, то, прежде чем нагнуться за ними, надо сосчитать до трех. Ведь цэрэушники приучены стрелять по всем объектам, совершающим резкие движения или болтающим с барменом о бомбах.

* * *

Я убивал время в зале для курящих, как вдруг у противоположной стены увидел мужчину, махавшего мне рукой. Я сразу напрягся. В нашем деле увидеть странного человека в толпе отъезжающих, который тычет в тебя пальцем, – не самое лучшее предзнаменование. Многие люди, увидев такое, в следующую минуту порой уже оказывались в полицейском закутке с заломленными руками. Полиции достаточно и самого легкого подозрения в криминальной деятельности, чтобы бросить вас за решетку, что радикальным образом перекроит все ваши планы путешественника… Когда вяжут в аэропорту – это всегда хреново, но если речь идет о Майами, то это уже полный пиздец.

Я все еще надеялся, что мне удастся проигнорировать этого человека, когда заметил, что он пробирается к моему столику… Может, он просто надеется получить у меня автограф? В следующую секунду я ощутил его тяжелую руку на моем плече и услышал, как он грубо выкрикивает мое имя. Тут-то я и узнал его голос. Это был Руби, мой старый друг, богатый полицейский из Окленда. Он сказал, что ему надо обтяпать пару дел на Кубе, а также жениться на своей подруге.

– Я уже давно в нее влюблен, – сказал он.

Теперь он наконец был свободен. Его первая жена в Окленде добилась, чтобы все его счета заморозили.

Я сразу понял, что он в бегах и скрывается. Может, на первый взгляд он выглядел богатым и уверенным в себе, но его глаза говорили всю правду – этот человек убегает.

* * *

Кубу я хорошо знаю. Занимаюсь ею уже сорок лет. Я никогда не делал вид, что нейтрально отношусь к Кубе и не испытываю по ее поводу никаких эмоций. Помню, в 20 лет я умолял редактора «Louisville Courier Journal» послать меня на Кубу, чтобы я мог присоединиться к Фиделю в горах Сьерра-Маэстра и отсылать в газету известия о триумфе революции. Тогда я Верил. Я не был ни Марксистом, ни Коммунистом, ни тем более каким-нибудь провинциальным Сталинистом. Всего лишь журналистом на окладе. И редакторы не горели желанием оплачивать мне командировку на Кубу, чтобы я воевал там в горах плечом к плечу с партизанами Кастро.

CNN ПЕРЕДАЕТ ИЗ ГАВАНЫ,

15 ФЕВРАЛЯ 1999-ГО ГОДА

Кубинское правительство начало в понедельник кампанию по ужесточению ответственности за уголовные преступления и усилению борьбы с политическими противниками – коллаборационистами, сотрудничающими с американским правительством. Некоторые новые законы предусматривают смертную казнь и пожизненное заключение для преступников и диссидентов. Законы приняли после речи Фиделя Кастро, в которой он призвал объявить войну всплеску преступности, поразившему коммунистический остров.

«Существуют безответственные семьи, которые продают тела своих дочерей, и равнодушные соседи, считающие, что проституция – это самое обычное дело. Паразитам, которые надеются уйти от ответственности, пощады не будет».

Фидель Кастро, 5 января 1999 года

От Канкуна до Гаваны летишь практически по прямой через Мексиканский залив, дороги всей на шестьдесят шесть минут. На борту стюардесса с просоветски русыми волосами подает бесплатный ром и синтетические сандвичи с ветчиной и сыром. Это легкий полет, и невиновным обычно не о чем беспокоиться. К Гаване мы подлетали с праздничным настроением. Хайди заполняла бланки для получения визы, пока я тараторил на ломаном испанском со своим соседом, выясняя у него, сколько на Кубе стоит еда.

Он приветливо кивал и непрерывно разглядывал свои руки, пока я теребил в руках свой бумажник. Затем он повернулся ко мне и спокойно проговорил: «Я не говорить английский. Я не хотеть американские доллары». Затем он вызвал стюардессу и быстро заговорил с ней по-испански, пока я нервно вслушивался, пытаясь понять хоть что-нибудь. Полет на Кубу – не самый уместный случай для споров о деньгах.

Наконец стюардесса посмотрела на меня и рассмеялась.

– Нет проблем, – сказала она. – Мы не можем принять ваши доллары. Обслуживание на нашем рейсе – бесплатное.

Другие пассажиры внимательно смотрели на нас. Стюардесса рассмеялась и пожала плечами.

– Не беспокойтесь, – сказал она мне. – Он вас просто не понял. Он подумал, что вы зачем-то хотите дать ему деньги.

– Да что вы, – быстро ответил я. – Речь шла всего лишь о сандвиче. Деньги не проблема для меня. У меня нет денег. Я – посол культуры.

Мое объяснение ее удовлетворило, она ушла. Я получил точные инструкции относительно того, за кого выдавать себя на Кубе, и у меня хватало рекомендательных писем.

– Вы здесь весьма знамениты, – сказал мне посол по телефону. – Ваш фильм о Лас-Вегасе хорошо приняли на Гаванском Кинофестивале, и вам предоставят дипломатический статус, который очень поможет. Главное – не привозите с собой наркотики.

– Не извольте беспокоиться, – заверил я его. – Этот фильм – голливудская пропаганда. Я давно уже не торчок. Завязал очень давно.

– Это хорошо, – отозвался он. – У послов культуры на Кубе много привилегий, но наркоманов арестовывают и сажают в тюрьму, иногда – пожизненно, и мы ничем не сможем вам помочь.

Я вспоминал этот разговор, когда мы подлетали к Кубе, но не испытывал никакого страха. Совершенно спокойный, я откинулся на спинку кресла. Я чувствовал, что на Кубе меня ожидает серьезная борьба с алкоголем, который там все еще легален. Я даже раздумывал над предложением стать официальным дистрибьютором абсента на острове, но этот проект находился в стадии разработки, а я никуда не спешил.

На Кубе меня ждала масса дел. В моем расписании значилась куча светских мероприятий. Ужин с послом, обед с министром культуры, раздача автографов в Институте Кино, участие в жюри на конкурсе Балета в Воде в гостинице «Националь». Рыбалка на марлина со Стариком на Море…

Список так разросся, что я уже попытался его чуть урезать, чтобы освободить время для неофициальных дел, ничуть не менее важных. Вероятно, меня ждали встречи с теми самыми людьми, которые подпадали под действие ужесточившихся законов против сутенеров, педерастов и коллаборационистов. Кроме того, через три дня ко мне прилетал Джонни Депп, и не приходилось сомневаться, что его визит также наделает шуму. Чтобы снимать фильм в Гаване, нам требовалось разрешение от правительства – не лучшее время, чтобы путаться с криминальным элементом.

Когда на горизонте показались огни города, стюардесса сказала, что пора пристегнуть ремни. Тут-то я и начал нервничать: решил сходить в уборную – побриться и почистить зубы перед посадкой. Встав, я услышал недовольное ворчание, но решил, что привести себя в порядок необходимо. Посол культуры должен всегда хорошо выглядеть и не дышать перегаром. Таковы правила игры.

Я нащупывал в сумке бритву, когда вдруг обнаружил кусок гашиша в своем несессере. Я запихнул его в щель за куском мыла из отеля «Фо Сизонс» в Нью-Йорке. Похоже, он пролежал там незамеченным многие месяцы или даже годы. Когда я понял, что у меня с собой гашиш, меня охватила слабость и головокружение. Лезвие выпало из моих пальцев, без сил я прислонился к оловянной дверце туалета, и в ту же секунду почувствовал стук стюардессы, а самолет определенно пошел на снижение. На долю секунды нахлынувшая паника парализовала меня, но потом инстинкт преступника победил, и я выпустил в несессер побольше пены для бритья. В результате на дне несессера образовалась отвратительная липкая дрянь, но и это не помогло. Кусок гашиша по-прежнему торчал, подобно черному айсбергу. Я попытался раздавить его, сделать как можно более плоским. Наконец мне надоела эта возня, я положил гашиш в карман пальто и постарался не думать о нем вовсе.

Вернувшись на место, я ничего не сказал Хайди о своей находке, опасаясь, что она тогда сразу с ума сойдет. Я поклялся ей, что не буду ничего таскать с собой (и она мне поверила). Ничего я не сказал и Майклу Халсбанду, нашему гиду, нью-йоркскому фотографу, которого приставили к нам в самый последний момент.

Я совершенно его не знал и поначалу относился к нему очень подозрительно. Как бы то ни было, он встретил нас в Канкуне и присосался, как пиявка… Тогда я и не предполагал, что отвязаться от него не удастся до самого конца поездки. С лица темноволосого коротышки Майкла никогда не сходила глупая улыбка серфера, а вдобавок он носил льняной полосатый плащ.

Он представился нам известным рок-фотографом и сразу попытался впарить мне подержанную камеру «Роллейфлекс». Он утверждал, что путешествует за свой счет. У Майкла находились наши рекомендательные письма от кубинского правительства и престижного Института Людвига, деваться нам было некуда.

Когда самолет заходил на посадку, я не счел нужным расстраивать его своей историей о внезапном обнаружении контрабанды в несессере. Немало людей оказались на Кубе за решеткой как раз потому, что слишком много болтали с кубинской милицией. Так что я просто пристегнул ремни и стал готовиться к пытке таможней.

Как только открылись двери, мы увидели кубинских милиционеров – с советскими автоматами наперевес и злыми собаками на поводках.

– Нам не о чем беспокоиться, – сказал я Хайди. – Мы прилетели в воюющее государство, так уж тут заведено. Не обращай внимания на этих фриков, они нас не побеспокоят. Мы ни в чем не повинны. Просто следуй за Халсбандом и ни о чем не думай.

Другие пассажиры хранили молчание, когда мы вышли из самолета и оказались в длинном тупиковом коридоре, обитом белым кафелем. Наконец мы подошли к паспортному контролю, и тут некоторых людей из очереди стали выдергивать мрачные ребята в черных костюмах… Халсбанда тоже выдернули. Когда я все это увидел, меня охватила паника, но я попытался взять себя в руки и только смотрел перед собой, ухмыляясь, будто ничего особенного не происходило. Остальные пассажиры, стоявшие в очереди, вели себя в точности так же. Никто не хотел замечать странные вещи, и поэтому их просто игнорировали. Что, в конце концов, такого особенного происходит? В любом аэропорту мира полиция выдергивает людей из очереди, а мы ведь прибыли в одну из последних оставшихся коммунистических стран на Земле.

Следующей вызвали Хайди. Я увидел, как Халсбанд вытряхивал свои карманы и что-то лепетал пограничникам, пока те его обыскивали. Так мы оказались в разных концах помещения. Кубинцы очень серьезно относятся к вопросу безопасности в своих аэропортах. Допрашивали и обыскивали по одному.

В этот момент мне пришла в голову идея убежать из этой чертовой очереди. Но не тут-то было – со всех сторон нас окружали милиционеры с собаками, а наш багаж покуда не привезли. Я осмотрелся и увидел, что единственное место, куда мог бы присесть человек, которому вдруг стало плохо, находилось как раз у того устрашающего закутка, где милиционеры допрашивали подозреваемых пассажиров. Там как раз стоял мой сосед по самолету.

Туда-то я и пошел. Главное правило поведения в аэропортах таково: если уж у вас рыльце в пушку, держитесь поближе к полиции. Никогда не пытайтесь от нее убежать.

Милиционеры подозрительно покосились на меня, когда я уселся рядом с ними, но ничего не сказали.

«Да-а, – подумал я, – доигрались». Я снял шляпу, скинул с нее огромного черного паука, затем закурил сигарету.

Люди из Института Людвига уже ждали нас за кордоном, но мы не могли с ними даже поговорить. Все остальные пассажиры уже благополучно вышли из здания аэропорта, а нас все еще мурыжили. Мы попали под подозрение, словно люди с Острова Дьявола. Солдаты внимательно обыскивали мои чемоданы от Кевлара, тщательно перебирая предмет за предметом, а Хайди увели в комнату с рентгеном.

Мое первое ощущение настоящей опасности накатило, когда я услышал звук разбитого стекла из зоны досмотра. Этот звук ни с чем не спутаешь, так разбивает стекло каучуковый молоток, куда бы ты им ни вмазал. Не тот юмор, с которым ты обычно хочешь прибыть в Коммунистическую военную зону.

Я мог видеть их за своим плечом, но пытался не обращать внимания. Солдаты демонстрировали друг другу молоток, и наконец один из них засмеялся. «Слава тебе, Господи, – подумал я, – по крайней мере у этих людей есть извращенное чувство юмора…» Они также смеялись при виде Выкидного Ножа, наличие которого Хайди объясняла, приставляя его к своей груди.

Я находился в замешательстве от «теплого» приема, оказанного нам в аэропорту, да и ребятам из Института было не по себе. Нас встречали высокопоставленные сотрудники из отдела культурного обмена Института Людвига, немецкого фонда, сеющего на Кубе разумное, доброе и вечное. Они пользуются авторитетом в Гаване и не привыкли к тому, чтобы их гостей задерживали и перетряхивали в аэропорту. Когда мы-таки получили свой багаж, в зале прилета оставались только полицейские, которых я уже знал поименно. Они угрюмо смотрели нам вслед, когда мы уезжали в темноту, в направлении Гаваны. Я не мог избавиться от неприятного ощущения, что мы видим их не в последний раз.

Наш хозяин, фамильярный парень по имени Хельмо, постарался развеять осадок от неприятного приключения в аэропорту. После допроса Халсбанд перенес истерику средней степени, а Хайди все еще плакала. Чтобы расслабиться, мне потребовалось выпить целую бутылку рома.

Жизнь стала относительно сносной, когда мы наконец подъехали по длинной, усаженной пальмами аллее к гостинице «Националь». Издалека отель показался мне отдаленно знакомым. Никогда прежде я не был в Гаване и даже не мечтал оказаться здесь; но зато я хорошо знаю отель «Брейкерс» в Палм-Бич, а отель «Националь» выглядит в точности так же. На входе в отель нас встречали бдительные носильщики, здорово смахивающие на своих коллег из «Брейкерс». Даже воздух напоминал освежающий бриз в Палм-Бич: та же опьяняющая смесь соленого воздуха, романтики и загадки. Гигантский холл, лифты – все в точности, как в «Брейкерс». Единственным отличием оказалось то, что нас сразу препроводили к специальному лифту и отвезли в апартаменты с видом на океан на шестом этаже.

Я всегда ненавидел «Брейкерс» и, признаться, «Националь» тоже с первого взгляда невзлюбил. Так уж повелось – не переношу заведения, которые красуются в туристических проспектах. В отели я приезжаю по делам, а не для того, чтобы отдыхать и развлекаться. Иногда, впрочем, кроме отдыха и развлечений, ничего не происходит, но не всякий же раз. Мне кажется, что дела есть дела; и самое важное в отелях – чтобы тебя никто не парил, свежие устрицы подавали вовремя, а телефоны работали исправно.

Когда мы приехали, бар на террасе «Националя» пустовал. Бармен пристально взглянул на нас, но ничего не сказал. Стены покрывали фото американских знаменитостей 50 – 60-х: черно-белые фото Фрэнка Синатры, Эррола Флинна и Авы Гарднер, а также политические знаменитости, такие, как Уинстон Черчилль и Мейер Лански[18].

Очень странно – увидеть всех этих людей вместе в это время и в этом месте. На пустой террасе бара отеля «Националь» я впервые услышал историю Арти Даймонда, отсидевшего в «Синг-Синге»[19] и запугавшего всю тюрьму, откусив ухо у главаря местной банды, обозвавшего его петухом. Этот рассказ, вызывающий в уме образ Майка Тайсона, нам неторопливо поведал бывалый урка из Нью-Йорка, который в свое время выступал на чемпионате мира по боксу в среднем весе одновременно с расцветом карьеры Тайсона, еще не воспринимавшего поступок Арти Даймонда слишком серьезно.

Мы сидели на террасе за плетеным шатким столиком, с которого то и дело что-то падало или проливалось каждый раз, когда веял бриз. Одинокий официант шнырял с подносом, уставленным ромом и черным кубинским кофе.

* * *

Можно узнать массу интересного, просто прогуливаясь перед «Националем». Публика – сплошь преступники, иностранцы и прекрасные женщины со специфическими планами на вечер. В Гаване, в особенности у лучшей гостиницы страны, славящейся своим гостеприимством, никто не является тем, за кого себя выдает.

Набережная Маликон – это длинный широкий бульвар, протянувшийся через всю Гавану. Вода у берега – очень грязная, но уже в миле от берега, где протекает Гольфстрим, течение быстрое, а вода – чистая. На горизонте не видать ни одного острова. Между Гаваной и Ки Уэст[20] нет ничего, кроме 150 километров глубокой воды и шести миллионов акул. Некоторые ездят в Мексиканский залив развлекаться, но таких немного. Тем более ночью тут не до развлечений – воду бороздят крупные морские лайнеры, рыбацкие катера, еле держащиеся на воде посудины, а порой – и человеческие скелеты.

Маликон – совсем другое дело. На бульваре кипит жизнь: по нему бродят влюбленные, такси снуют туда-сюда, а под фонарями собираются группки хулиганов, которые улюлюкают вслед проезжающим машинам и кидают рыбьи головы крокодилам, молнией выпрыгивающим из воды, стоит им почуять свежее мясо. Кубинские крокодилы славятся своей силой и жестокостью. Такой крокодильчик, дай ему волю, может в один прием проглотить маленького мальчика и две упаковки по шесть бутылок пива в придачу на запивку.

* * *

Билла Клинтона связывает с Кубой длинная и неприятная история. Все началось в 1980 году с депортацией из Мариэля, когда Кастро очистил свою страну от «диссидентов», выслав 125 000 «беженцев» на Ки Уэст в течение считанных недель. Их посадили на корабли и отправили в США в лагеря для перемещенных лиц под Майами, где многие из них нашли работу и жилье, ассимилировавшись в огромной и процветающей антикастровской кубинской общине. Впрочем, не менее 50 000 из них оказались закоренелыми преступниками, которые не собирались вливаться в дружное американское общество, но и обратно на Кубу отправить их не могли – политические беженцы как-никак. В результате их заковали в тяжелые кандалы и распределили по государственным тюрьмам самого строго режима, таким, как «Денберри», «Ломпок» и «Марион». Там они немедленно принялись терроризировать остальных заключенных, а также охранников и надзирателей. То были ужасные люди, подлейшие из подлых, опасные и неконтролируемые.

Приблизительно 18 000 этих преступников оказались в военной тюрьме в Форт Чаффи, штат Арканзас. Молодой и амбициозный губернатор Уильям Джефферсон Клинтон, к слову сказать, высказывался решительно против их размещения – как раз в эти месяцы шла избирательная кампания. Его противник-республиканец, равно как и каждая газета в Арканзасе критиковали Клинтона за то, что он допустил это отребье в самый центр штата. Билл, в свою очередь, валил все на Джимми Картера, который предал его, прислав подонков в Форт Чаффи, не проинформировав предварительно и не заручившись его согласием.

Незадолго до губернаторских выборов в Форте Чаффи произошел массовый побег заключенных, в результате которого семь тысяч особо опасных преступников, этих так называемых беженцев, оказались на свободе. Вооруженные мачете кубинские бандиты в безумии носились по улицам, и национальной гвардии потребовались тонны слезоточивого газа и три дня кровавых рукопашных схваток, прежде чем сопротивление удалось подавить.

Избирателей эта история, конечно, не порадовала. Клинтон потерпел сокрушительное поражение на выборах и с позором выехал из губернаторской резиденции. Между прочим, единственные выборы, которые Клинтон проиграл. Он подождал два года, баллотировался снова и на этот раз уже выиграл. Остальное вам известно. Но можно не сомневаться – он уже никогда не забыл кошмара, который ему устроили кубинцы на пару с Джимми Картером.

* * *

Скэггс соображал быстро и не спрашивал чужого мнения. Он владел тремя яхтами на причале «Хемингуэй» и охотно соглашался с тем, что он приехал на Кубу, чтобы развлекаться и сорить деньгами. Довольно смело для современной Гаваны, где правительство борется со всем тем, что так дорого Скэггсу. Но все это ему по барабану.

– У меня все документы в порядке, – объяснял он, пока мы неслись по набережной Маликон на огромной скорости в новом серебристом кабриолете Z28, а «Rolling Stones» надрывались из колонок. – Полицейские здесь все коммунисты. Следует помнить об этом, – добавил он. – Они примитивны, но совсем не глупы. Их не проведешь. Только сегодня по дороге в твою гостиницу меня арестовывали три раза.

– Что? – спросил я. – Три раза? За один день? Господи, Скэггс, это же страшно. Может, сегодня лучше не соваться на улицу?

– Ни о чем не беспокойся, – сказал он. – Они знают, что мои документы в порядке. Сдается, все дело в том, что они в восторге от моей машины. Им нравится лапать ее, пока идет проверка документов.

Скэггс – праздный джентльмен из Арканзаса, человек, живущий легкой жизнью, и хороший друг Билла Клинтона вдобавок. Я знаю его уже много лет и считаю честным и неплохим человеком. Хотя Арканзас наложил на него свой отпечаток и есть в нем что-то дикое и наглое. Он может в любой момент затеять ссору и выхватить из-за пазухи обрез. Скэггс – красивый мужчина с обходительными манерами и талантом грамотно размещать выгодные инвестиции.

Куба как раз представляла собой превосходное поле для инвестиций, но его дружба с президентом Америки несколько осложняла ситуацию.

– За последние пять лет на меня три или четыре раза заводили дело в Америке, приходилось иметь дело с присяжными. Для начала они принялись прослушивать мои телефоны; затем за мною стали следить, куда бы я ни шел; люди, которых я знал всю жизнь, стали меня избегать. Я уехал из города в какой-то медвежий угол, но и это не помогло. Тогда я и решил: нет, я уже слишком стар для подобных штучек; купил эту долбаную яхту и уехал на Кубу.

* * *

Причал «Хемингуэй» в пригородах Гаваны стал одним из тех вражьих притонов, которые закрыли сразу после выхода указа о борьбе с тлетворным влиянием Запада. Прекратились вечеринки на борту яхт у облупленных набережных. Кубинкам больше не разрешали заходить на территорию причала, а если местные и заходили туда, то они обычно носили полицейскую форму. Так выглядела бы Касабланка, если бы нацисты установили там Новый Порядок. Эрнест Хемингуэй просто бы прифигел.

Мы потеряли кучу времени, плутая по узким полутемным улочкам, покрытым гравием, что тянутся вдоль всего причала. О старых добрых днях довоенного декаданса напоминают лишь несколько сохранившихся больших яхт. Суровая борьба с проституцией нанесла непоправимый урон вечериночному угару Гаваны, и тех немногих, кто продолжил жить на яхтах, ожидает теперь участь шпионов и извращенцев. Моего друга Скэггса из Литл-Рока арестовывали четыре раза только в тот день, когда мы с ним повстречались. Полиция приходила трижды в ту ночь, которую мы провели на его яхте, стараясь расслабиться за просмотром новостей о войне по телевизору. Скэггс вопреки запретам прятал его у себя на камбузе.

Мы сидели за столом из тикового дерева в капитанской кабине его яхты производства «Грэнд Бэнкс», когда по телевизору передали, что югославы взяли в плен американских солдат. Это была одна из тех сцен, которые отпечатываются в твоей памяти на всю оставшуюся жизнь – люди рыдают и кричат в Техасе с ужасом в глазах, соседи разражаются словесным поносом на лужайках перед своими домами под пытливым взглядом многих телекамер, и собаки облаивают телевизионщиков.

Скэггс стукнул кулаком по столу и заорал:

– ЧЕРТ ВОЗЬМИ, ДЕРЬМО-ТО КАКОЕ ДЕПРЕССИВНОЕ! ЭТИХ НАШИХ ВОЕННЫХ-УБЛЮДКОВ НАДО РАССТРЕЛЯТЬ ЗАВТРА ЖЕ УТРОМ!

– Что? – отозвался я. – Возьми себя в руки, Скэггс. Их нельзя расстреливать, они же военнопленные.

– Ерунда, – сказал он. – Они – шпионы. Их надо Поставить К Стенке. Только так удастся привлечь внимание президента.

Я обомлел. Скэггс всегда бескомпромиссно поддерживал Клинтона, а Скэггсова жена – ярая противница смертной казни. Каждый год она два или три раза ездит в Вашингтон – лоббирует борьбу с полицейским произволом. От него как-то не ожидаешь услышать призывы расстрелять американских военнопленных. Но в тот вечер его жена не сидела вместе с нами на Кубе, и он мог не сдерживаться.

– Сукин сын зашел в этот раз слишком далеко, – пояснил Скэггс. – Он думает, что может сбрасывать килотонные бомбы на каждого, кто не отдает ему честь.

Он возмущенно покачал головой и отрубил несколько кусков льда ножом для колки.

– Президент не сумасшедший, он просто глуп. Я это давно уже понял, еще когда собирал деньги на его проклятые бесконечные предвыборные кампании.

Яхта задрожала у нас под ногами, когда Скэггс спрыгнул в трюм, где у него стоял музыкальный центр.

– К чертовой матери! – гаркнул он. – Давай-ка лучше послушаем Сонни Бой Уильямсона.

Я почувствовал дрожь во всем теле, когда громыхнул усилитель. Звук у него работал что надо, все так и подскочили; Хайди даже попыталась встать, но ее снесло обратно. Музыка превратила каждую уключину, каждую деревянную деталь яхты в подобие своеобразного микрофона; настоящий шок наступал каждый раз, когда Сонни Бой брал струну G. Cтаканы звенели на столе.

Музыка играла так громко, а новости о Войне были настолько ужасающими, что нам потребовалось время, чтобы понять, что кто-то стучится в заднюю дверь. Оказалось, пришел полицейский, попенять нам на шум. Скэггс отвел его в сторонку, а мы направились в каюту сосать исступленно наши «Кохибас». Ни мы, ни Скэггс не совершали никаких преступлений и не хранили запрещенных веществ, но полицейские тем не менее внимательно следили за нами, а это не добавляет спокойствия, и особенно – за границей.

* * *

Мы ждали в аэропорту Рэя, известного также как полковник Депп, моего личного телохранителя и международного тур-менеджера из Лондона, когда я услышал этот незабываемый вой электродрели, который доносился из-за закрытой двери, расположенной рядом с багажным конвейером. Судя по звуку, дрель впивалась во что-то мягкое, и мне даже показалось, что я догадываюсь, во что это она впивается – ведь мой собственный чемодан просверлили минимум раз пять, когда мы прилетели сюда два дня назад. Пять аккуратных маленьких дырочек, просверленных под пятью разными углами. Я знал, что теперь пришла очередь Рэя, и ждать нам еще долго.

Халсбанд неуклюже осел на своем стуле и заказал еще четыре «мохито»[21], пока Хайди ходила взад-вперед. Рэй все не выходил, и мы могли только догадываться, что там у него происходит. Если уж в этой стране принялись просверливать ваш багаж, следует приготовиться к тому, что в следующие несколько часов придется порядком понервничать. Для начала вашу сумку пометят не предвещающей ровным счетом ничего хорошего красной надписью ХХХ, затем ее тщательно обыщут и проверят. Вам постоянно будут задавать вопросы об одном и том же: «Почему у вас с собой красные сигареты? Вы носите вставные зубы? Пройдите со мной к рентгену. Почему вы сюда приехали? Что вы носите в той зубной щетке? Ваша мать родилась в Алжире? Кто ваш личный зубной врач? Почему вы такой нервный?»

Правильный ответ на все эти вопросы: нет, нет и все тут. В противном случае непоследовательность может стоить вам десяти лет в кубинской тюрьме. Никогда не будьте непоследовательными. Если вы уже ответили таможеннику, что ваша мать работала зубным врачом в Алжире, то вы должны в точности так же ответить и второй раз. Не меняйте в ваших ответах ничего, в противном случае вы вляпаетесь в неприятную историю. Я знал, что у Рэя с собой целый чемодан самых разных подарков, начиная с абсента и биноклей ночного видения и кончая ювелирными изделиями с нацистской и эсэсовской символикой. Он также вез с собой из Европы дефицитные на Кубе лекарства, эксклюзивные восточные веера ручной работы, он провозил несколько тысяч долларов, парфюмерию, видеокамеры, порнографию и дорогое оборудование для татуировки. Он выглядел как международный Сутенер, которому глубоко начхать на все законы этого мира. Если бы его багаж стали обыскивать, то он бы попал по-крупному.

На телевизионном экране в зале аэропорта кубинский оркестр пел «Гуантанамеру», но нам было совсем не до музыки.

– Похоже, нам придется возвращаться в город без Рэя, – прошептал я Халсбанду. – Его сейчас вполне могут взять.

Халсбанд выглядел испуганным и быстро допил свой «мохито».

– Да не думай ты о копах, – сказал он мне. – В этой стране все милиционеры. У Рэя все будет в порядке. Он – пуленепробиваемый парень.

Как раз в этот момент в аэропорту погас свет, и все замолчали. Я почувствовал, как кто-то крепко сжал мою руку, и услышал стон Хайди: «О Господи, Господи…»

И тут перед нами возник Рэй. Он незаметно проскользнул через таможенный контроль, когда погас свет и толпа туристов-параноиков впала в панику. Мы мгновенно оплатили счет в баре и, не говоря ни слова, бросились к ожидавшему нас белому «лимузину». Государственный террор ощущается на Кубе на каждом шагу, поэтому умные люди сматываются при первых же его признаках. Если начинается паника, то следует крепко сжать в руках бумажник и спокойно ИДТИ к ближайшему выходу, но ни в коем случае не бежать. В подобных ситуациях женщины всегда хватаются за свои кошельки и стараются не проявлять ни малейших признаков страха, но вести себя достойно не так-то просто, если вы находитесь в заграничном аэропорту, кишащем извращенцами, ворами, шпионами и коммунистической милицией.

А для побега из этого проклятого аэропорта сложно найти что-либо менее подходящее, чем полностью убитый 49-летний «кадиллак» с подержанным Югославским двигателем под капотом.

* * *

Когда я сейчас думаю о Кубе, я вспоминаю набережную Маликон ночью, Рослых Копов, разъезжающих под моим балконом в гостинице «Националь» на блестящих черных мотоциклах, контролирующих дорожное движение и выслеживающих сутенеров и коллаборационистов, обвиняемых в связях с тлетворным Западом… Я вспоминаю сводки теленовостей с Войны, непрекращающуюся болтовню Кристиан Аманпур, корреспондента CNN в Албании, Дэна Ратера, с нетерпением ожидающего очередной налет на Белград, и обошедшие экраны всего мира взятые в плен американцы, с оборванными тряпками на голове, запекшейся черной кровью на глазах и дергающимися от страха скулами. Я вспоминаю круглосуточные выпуски новостей по обоим телевизорам в наших гостиничных апартаментах, вспоминаю, как люди с разными политическими взглядами возбужденно бегали туда-сюда и передавали друг другу новости и слухи. Каждый день мы проглатывали 30 или 40 бутербродов с какой-то странной колбасой и 40 ковшиков дефицитного на Кубе мороженого. Время от времени позванивали телефоны, иногда они просто звонили, а на другом конце слышалось глухое молчание. Те немногочисленные новости, которые доходили до нас по телефону, казались сфальсифицированными и устрашающими. То США должны были сбросить на Гавану атомную бомбу, то бомбы, начиненные напалмом и нервно-паралитическим газом, или забросать город гранатами с начинкой из вшей. Кто-то позвонил из Хьюстона и сообщил, что прошлой ночью взорвали ворота американского посольства. Юрист из Швеции, бороздящий Карибское море на декадентской яхте под названием «Власть белой расы», сказал, что слышал по своему коротковолновому радио, что Клинтон официально объявил войну Кубе.

Все это оказалось ложью, но правда попадет на Кубу очень не скоро. Как бы то ни было, кубинская военизированная милиция была приведена в состояние повышенной боевой готовности, улицы были очищены от дегенератов и других нежелательных элементов, которым может взбрести в голову купаться голыми в порту.

* * *

На Кубе за нами постоянно и неотрывно следили. С нами обращались как с богатыми военнопленными. В наших гостиничных номерах установили «жучки», наш багаж просверливали в аэропорту, копы слонялись по коридорам гостиницы, и у них был ключ от каждого сейфа отеля.

На Кубе серьезно взялись за Наркотики, Проституцию и Взрывчатку. Кубинцам остается только ухмыляться и танцевать сальсу, пока они стоят в очереди за чем-нибудь. А на Кубе вы все время стоите в очереди, даже если хотите взять такси. Правительство острова разрешает только танцевать и тратить доллары, все остальное преследуется по закону.

Дегенераты вышли на Кубе из моды. Все люди, подозреваемые в «коллаборационизме» с посольством США, считаются дегенератами. Вот так – ни больше ни меньше! В военизированных странах всем приходится непросто – а уж тем более Врагам. А Враг – это мы, как мы сразу поняли на Кубе. Тут не попляшешь. Хотите увидеть привидение – посмотрите в зеркало. У кубинцев совсем по-другому воспринимают Американский Век, нежели мы. И если исходить из того, что овечки попадают в рай, а козы – в ад, то нам во всей этой истории отведена роль страшных и отвратительных коз.

Свидетельница III

Заявление доктора Хантера С. Томпсона 13 марта 1990 года

Злись на солнце

В том, что государственные мужи лгут, Нет ничего нового. Америка должна с этим смириться, Как и с коррупцией и империализмом страны, которая когда-то была республикой. Это давно известные факты. Злись на заходящее солнце. Если тебя раздражает все это, смотри, как наклоняется и поворачивается колесо. Их всех притягивает колесо, этих людей, этих воинов. Эту республику, Европу, Азию. Смотри, как они жестикулируют, Смотри, как они погибают. Их банда лжет нам в лицо, страстный Человек играет свою роль; холодная страсть выдается за правду. Он охотится поодиночке. Ты не Катулл, и ты это знаешь, Чтобы писать злые пасквили на Цезаря. Тебе далеко До ног Данте, но еще дальше до его грязной Политической ненависти. Пусть парни вожделеют удовольствие, а мужчины Борются за власть, а женщины за славу, Пусть Услужливые служат Вождю и пусть дураков дурачат. Твое – не их. Робинсон Джефферс

Из газеты «Эспен Дейли Таймс»

Понедельник, 18 июня 1990 года

Тук, тук – кто там?

Редактор: Вот все и кончилось, Кто проиграл, Кто выиграл — Все вместе и каждый в отдельности, Раз и навсегда, Обе стороны, Проигравшие, Победители — Никто, Справедливость восторжествовала, Профанация справедливости. Разве она — заслужила это Издевательство? А мы заслужили? Я не думаю. В конце концов, Нам дали Правила, По которым мы играем, Честные и ясные. Даже Стивену. Хотя У кого есть бабки, У тех лучше шансы На победу. Добрый доктор Боролся и Отстоял свое право. Он сказал им правду. У него была смелость и убежденность, И он рискнул всем, Даже своей свободой, Ради двух козырей, Ради справедливости и неприкосновенности жилища, Он пошел против черного короля — Короля лицемерия. И вот Теперь мы знаем, Что Хантер победил В этот раз, Отогнал лиса От своей двери — А кто-то Стучится в твою? Эдвард Т. Кросс

Господи, почему же я опять лихорадочно стучу по клавишам пишущей машинки «Ай-Би-Эм Селектрик», которой уже перевалило за 30… Совершенно точно не из-за удобства. Эта пишущая машинка медленна, тяжела и примитивна. Она какого-то темно-красного, чиновничьего цвета, и поэтому она кажется в два раза больше, чем на самом деле. Многие испытывают перед ней какой-то благоговейный страх, и единственным звуком в комнате является СТУК ее древних клавиш, мерно и с достоинством ударяющих по ленте, хотя дома и лежат три или четыре так и не распакованных из целлофана новеньких суперсовременных компьютерных печатных машинок «Суперэлектрик».

Мне этот стук напоминает звук открывающихся стальных тумблеров сейфа. Честно говоря, я этот звук даже слишком хорошо знаю. Его слышишь только в самых безвыходных ситуациях, когда Судьба твоих БЛИЗКИХ зависит только от твоей способности вычислить особо хитрую комбинацию кода замка сейфа, когда ты спасаешь свою жизнь от толпы поддатых фашиков-людоедов, которые через пару минут выбьют окна твоего дома и ворвутся туда, чтобы зарезать всю твою семью. И именно в этот момент ты обнаруживаешь, что твой пистолет, деньги и ключи от вертолета надежно упрятаны в этот проклятый сейф со сломанным замком, который не поддается ни на какие ухищрения.

Ха-ха. И вот тогда-то ты хочешь услышать звук этих волшебных маленьких тумблеров, открывающих сейф. Клик, клик, клик, как в голливудском фильме… Только этот звук реально что-то значит в этом мире.

Вот в общем-то и все, что надо знать о древних печатных машинках и любителях-взломщиках сейфов. А теперь предлагаю возвратиться в неспокойные дни лютой и невероятно жестокой зимы 1990 года, когда я вел борьбу не на жизнь, а на смерть с гадкими подонками из полиции, пытавшимися поместить меня в Систему.

ОКРУЖНАЯ ПРОКУРАТУРА ВЫДВИНУЛА ПРОТИВ ТОМПСОНА ОБВИНЕНИЕ В ИЗНАСИЛОВАНИИ

Автор: Дэвид Мэтьюс-Прайс, соб. кор. газеты

«Тimes Daily»

28 февраля 1990 года

Это напоминает эпизод одного из его романов: писатель Хантер С. Томпсон обвиняется в попытке изнасилования женщины, которая на прошлой неделе пришла к нему домой, чтобы взять у него интервью.

52-летний Томпсон явился по повестке в Окружную Прокуратуру и был отпущен на свободу под залог в размере 2500 долларов.

Томпсон заявил в интервью газете «Таймс Дейли», что он невиновен и считает, что мнимая потерпевшая не столько писательница, сколько деловая женщина, жаждущая рекламы для своей новой фирмы по производству аксессуаров для секс-шопов и белья.

«Она – просто предприимчивая женщина из секс-бизнеса», – утверждает Томпсон.

Он также заявил, что относится с большим подозрением к окружному прокурору, выдавшему ордер на обыск, по которому в понедельник шесть офицеров полиции в поисках наркотиков перевернули вверх дном его дом в Вуди Крик. Полицейские заявили, что обнаружили небольшое количество веществ, напоминающих кокаин и марихуану.

Томпсон предложил заголовок для газетной статьи, описывающей его дело: «Полиция нравов вторгается в личную жизнь «сумасшедшего» гонзо-журналиста; шесть специально обученных полицейских обыскивают его дом 11 часов кряду, но не находят ничего, кроме крошек».

В ожидании результатов лабораторного анализа

Окружной прокурор Милт Блэйки заявил, что в зависимости от результатов лабораторного анализа найденных у Томпсона веществ будет принято решение о выдвижении против него обвинения в хранении наркотиков.

Томпсон обвиняется в покушении на изнасилование третьей степени, так как он, по словам потерпевшей, схватил ее за левую грудь, а также в применении физического насилия третьей степени, так как во время спора о проведении интервью в ванне с горячей водой он, опять же по словам потерпевшей, нанес ей удар кулаком. Оба данных поступка классифицируются уголовным правом как правонарушения и могут повлечь за собой максимальное наказание в размере двух лет лишения свободы в окружной тюрьме для мелких преступников.

Потерпевшая, выдвинувшая эти обвинения, 35-летняя писательница из города Сент-Клэйр, штат Мичиган, сообщила, что находилась проездом в Сноумасс Виллидж вместе со своим мужем.

«Таймс Дейли» не смог связаться с предполагаемой потерпевшей. Стало известно, что все подробности происшедшего 21 февраля изложены в письменном клятвенном заявлении, приложенном к ордеру на арест и составленном главным следователем окружной прокуратуры Майклом Келли.

Потерпевшая заявляет под присягой…

Потерпевшая утверждает, что до приезда в Сноумасс она написала Томпсону письмо с просьбой дать ей интервью. Хорошо известно, что о том, чтобы взять интервью у Томпсона, мечтают журналисты со всей Америки. Буквально на прошлой неделе журнал «Тайм» опубликовал репортаж о том, как автор газеты «San Francisco Examiner» и национальный редактор журнала «Роллинг Стоун» пытался проинтервьюировать Томпсона.

Потерпевшая заявила, что приехала к дому Томпсона на Вуди Крик Роуд на такси и что ее встретила женщина по имени Кэт, представившая ее Томпсону и двум его друзьям, упомянутым в заявлении только по именам: Симмс и Тим.

Подозрения в употреблении наркотиков

«Спустя несколько минут потерпевшая стала подозревать, что упомянутые выше лица употребляют наркотики», – говорится далее в заявлении.

«Она подозревала, что некоторые присутствующие употребляют наркотики, потому что время от времени они вставали и выходили в другую комнату, а через пару минут опять возвращались», – указано там же.

«Затем, спустя три часа после того, как она приехала к Томпсону, предполагаемая потерпевшая увидела, как Томпсон принес маленькую дробилку, из которой сыпался белый порошок», – следовало далее.

«Это вещество, которое она приняла за кокаин, передавалось по кругу всем присутствующим, за исключением Тима и ее самой. Все остальные втягивали его через нос при помощи соломинки», – говорилось в заявлении.

Группа параноиков

«Она заметила, что присутствующие становились все более подозрительными и у них стали появляться признаки паранойи», – сообщалось далее.

Писательница указала, что она встала и позвонила мужу, из-за чего присутствующие стали подозревать ее в том, что она тайный агент полиции.

Она заверила их, что она не имеет никакого отношения к полиции. После этого Симмс и Тим ушли, а Томпсон провел ее по всему дому.

Потерпевшая заявила, что Томпсон показал ей свою любимую комнату, в которой находилась ванна с джакузи. Томпсон предложил ей принять вместе с ним горячую ванну.

Затем, по утверждению потерпевшей, Кэт попыталась убедить ее окунуться в ванну вместе с Томпсоном, используя аргументы типа: «Он же совсем безобидный», «Он иногда чуть психический, но никогда никому больно не сделает», «Он бы ну просто очень хотел оказаться вместе с тобой в ванне» – и так далее, сообщается в приложенному к ордеру на арест заявлению потерпевшей. Потерпевшая заявила Кэт, что не собирается ложиться в ванну и что ее единственным желанием является проведение интервью, строго в рамках журналистской деятельности.

Затем последовала ожесточенная перепалка, а Томпсон, по словам потерпевшей, потерял контроль над собой и бросил в нее стакан с клюквенным соком и водкой. Она заявила, что успела пригнуться, и стакан в нее не попал.

После этого, утверждает писательница, Томпсон схватил ее за левую грудь, «сжал ее крепко и начал ее выкручивать». Затем он нанес ей удар правым кулаком по левому бедру, после чего толкнул ее руками», – сообщается в заявлении.

Потерпевшая сказала, что Томпсон затем пошел в комнату, в которой хранится его оружие, а она в это время выбежала из дома и села на веранду. Спустя 15 минут за ней приехало такси.

В интервью «Дейли Таймс» Томпсон заявил, что женщина была крепко под градусом, просто пьяна вдрызг.

Томпсон также сказал, что она хотела заняться с ним сексом.

«Я оттолкнул ее от себя. Она отклонилась назад, и моя рука случайно задела ее грудь», – сказал Томпсон.

Самоотвод шерифа

Спустя сутки потерпевшая обратилась в полицию, в отдел расследований. Руководитель отдела расследований шериф Боб Браудис сказал, что так как его связывает более чем 20-летняя дружба с Томпсоном, он не имеет морального права проводить расследование в этом деле. Браудис передал расследование дела следователям из окружной прокуратуры.

Томпсон рассказал, что полицейским понадобилось 11 часов на обыск его дома, потому что они не смогли найти ни следов употребления наркотиков, ни признаков каких-либо еще правонарушений.

«Сложно сказать, поможет ли этот 11-часовой обыск моей репутации или нет», – сказал Томпсон.

Окружной прокурор Блейки заявил, что полицейские обнаружили при обыске предметы, вероятно, связанные с употреблением наркотиков, а также небольшое количество марихуаны и, возможно, кокаина. «Данные вещества, похожие на наркотики, взвешены не были, – заявил Блейки. – Все предметы, связанные с наркотиками, отправлены в лабораторию Бюро Расследований штата Колорадо в Монтрозе», – добавил прокурор.

Превысили ли полицейские свои полномочия?

Блейки разозлился, узнав о том, что Томпсон, который в своих книгах неоднократно потешался над полицейскими, утверждает, что его подставили чрезмерно ретивые служители закона.

– Это – абсолютная ложь, – сказал Блейки. – Если бы мы действительно слишком рьяно подходили к нашим служебным обязанностям, мы бы не стали присылать Томпсону повестку с требованием явиться в окружную прокуратуру (чтобы сдаться властям), а приехали бы к нему и арестовали его.

– Хантер Томпсон ничем не отличается от обычных граждан. Мы будем действовать по отношению к нему строго в рамках законности, не лучше и не хуже, – пообещал Блейки.

Последние два года я жил в 15 км от города, делая все возможное, чтобы не иметь ни малейшего отношения к суетливой реальности Эспена. Я чувствовал, что мой образ жизни не совсем подходит для битв с политическим истеблишментом заштатного городишки. Власти предержащие Эспена оставили меня в покое, не приставали к моим друзьям (за неизбежным исключением двух моих друзей-адвокатов) и пунктуально игнорировали все слухи о сумасшедших оргиях и насилии у меня дома. В знак благодарности я сознательно решил не писать ничего об Эспене… когда мне все-таки приходилось пересекаться с городскими властями, они относились ко мне как к какой-то помеси отшельника-полудурка и дикой россомахи, которую лучше просто оставить в покое.

Хантер С. Томпсон

Журнал «Роллинг Стоун»

1 октября 1970 г.

Дело против меня завели в тот самый день, когда они решили произвести обыск у меня дома, в день, когда меня арестовали. Я пришел в такую ярость, что объявил войну. С того момента мой лозунг гласил: «Убей или будь убитым». До этого я предпочитал вообще не обращать внимания на все это расследование. Подумаешь, очередной кусок отвратительного дерьма. Подвел меня не кто иной, как мой собственный адвокат. Он пригласил меня в здание суда на снятие отпечатков пальцев – там меня и повязали. Тут я наконец понял, что попал. С этого момента ничего, кроме ярости, я уже больше не ощущал. Не знаю уж, хорошо это или плохо – фокусирование воли и концентрация. Все это напоминало случай с Почтовым ящиком, тот самый, из детства, когда я решил спросить: «Что говорите, какие там у вас свидетели?»

Дело с «Почтовым ящиком» придало мне уверенности в себе, я полагаю, но я ни в коем случае не вынес из него, что я умнее фэбээровцев. Просто я понял, что они не настолько умны, как сами думают. Я тогда не признал свою вину, и мне это, не скрою, понравилось. «Никогда не признавай свою вину там, где ее нет» – вот основная идея моей книги. Я все время искал ее, и вот она перед вами.

Последний бой «Гонзо»?

В ночь 21 февраля доктор Чарльз Слейтер позвонил в отдел расследований полиции и заявил, что Томпсон применил физическое насилие к его жене. Точное время данного звонка не может быть установлено, так как, по данным «Aspen Times Daily» на аудиокассете, автоматически записывающей все поступившие в полицию звонки, звонок доктора Слейтера отсутствует. Той же ночью, еще позже (где-то от 2 до 5 часов утра) в полицию обратился бывший возлюбленный Палмер и ее партнер по бизнесу Марко ДиМеркурио. ДиМеркурио утверждал, что в тот злосчастный вечер Томпсон даже приставил пистолет к голове Палмер. Он настаивал на проведении расследования, но предупредил, что Палмер не сможет явиться на допрос до двух часов дня.

В тот момент шериф Браудис уже отказался от ведения дела. Браудис является близким другом Томпсона и в свое время подвергался резкой критике за недостаточно жесткий подход при расследовании правового спора Томпсона и Флойда Уоткинса. Пытаясь обеспечить хотя бы номинальную справедливость расследования, Браудис передал дело Чипу МакКрори, заместителю окружного прокурора Эспена. МакКрори, занимавший ранее пост прокурора в одном из пригородов Денвера, был переведен в Эспен в 1985 году и назначен на должность заместителя окружного прокурора, после того как его предшественник подал в отставку в 1988 году.

МакКрори недолюбливают в городе, зато его непосредственного начальника – окружного прокурора, консервативного республиканца по имени Милтон Блейки многие любовно и полушутя называют «Судья Блейки», намекая на его страстное желание получить пост судьи.

С подачи Блейки МакКрори сошел с курса своего предшественника, всегда умерявшего свой прокурорский пыл хорошей дозой «либеральных местных обычаев», как выразился Верховный Суд США. Например, МакКрори недавно выдвинул обвинение в совершении тяжкого преступления по делу о продаже кокаина на сумму в… 25 долларов – и проиграл его меньше чем за час в суде присяжных. Еще более щекотливым оказалось его обвинение в совершении тяжкого преступления против женщины, отсиживавшей срок за вождение в нетрезвом виде. Прокуратора под началом МакКрори обвинила ее в том, что она толкнула тюремного охранника – излечившегося алкоголика, который непрерывно донимал ее нотациями о пользе общества Анонимных Алкоголиков. Даже присяжные заседатели, которые проголосовали за осуждение женщины, пришли в ужас, узнав, что МакКрори собирается применить закон, по которому ей назначат новый срок. (Весь «Старый Эспен», включая самого мэра города, внес пожертвования на оплату апелляции.) Для ретивого МакКрори, неоднократно критиковавшего шерифа за его якобы чрезмерно мягкое отношение к Томпсону, повествование Палмер о сексе, насилии, наркотиках и оружии стало настоящей находкой, подарком, о котором он мог только мечтать.

Как бы то ни было, МакКрори отреагировал на заявление Палмер в мгновение ока. Не допросив остальных свидетелей, которые находились дома у Томпсона, МакКрори выдвинул обвинения в применении физического насилия и попытке изнасилования. А когда местный судья отказался подписать ордер на обыск, МакКрори обратился к судье, жившему в 100 км от Эспена.

Газета «Village Voice», 15 мая 1990 г.

В мире найдется до фига сморчков, которые думают, что они умнее меня. Немало и умных полицейских. Большинство из них в самом деле достаточно умны, чтобы не вляпываться в такое страшное дерьмо, как уголовный процесс против меня.

ОКРУЖНОЙ ПРОКУРОР, ВЕРОЯТНО, ВЫДВИНЕТ ОБВИНЕНИЕ ПРОТИВ ПИСАТЕЛЯ ИЗ ЭСПЕНА Ив О’Брайен

Спец. кор. газеты «Denver Post»

Окружной прокурор графства Питкин Каунти заявил вчера, что после обыска в доме журналиста Хантера С. Томпсона у него появилось достаточно улик, чтобы выдвинуть против того обвинение в совершении тяжкого преступления, связанного с употреблением и хранением наркотиков…

На вчерашнем слушании в районном суде формальное выдвижение обвинения в главном окружном суде назначено на 9 апреля. Заместитель Окружного Прокурора Чип МакКрори, занимающийся этим делом, заявил, что в этот день будут оглашены как обвинения в применении физического насилия, так и обвинения в совершении более тяжких преступлений.

Томпсон не явился на вчерашнее слушание, сильно разочаровав тележурналистов, собравшихся перед зданием суда графства Питкин Каунти.

14 марта 1990 г.

* * *

Дело против меня по-настоящему закрутилось как раз на том слушании в суде, на которое я не пошел. Это было первое официальное заседание по моему делу, и я подумал, что если я не пойду на него, то будет меньше шума и никто не станет раздувать из мухи слона. Тогда ведь меня еще обвиняли только в мелких правонарушениях. Хо-хо. Я послал Майкла Солхайма в качестве наблюдателя, посмотреть, что произойдет в зале суда. Я ничего особенного и не ожидал, просто обычное: «О’кей, вы арестованы». Все казалось чистой формальностью. Не ожидалось ничего экстраординарного. Во второй половине дня, ближе к вечеру, пришел Солхайм и сказал: «Началось-то все с мелких правонарушений, а кончилось та-ааким…» После совещания у судьи, когда мой адвокат, окружной прокурор и местный прокурор подошли к судье и сообщили ему свои аргументы, судья объявил, что выдвинутые против меня обвинения относятся не к мелким правонарушениям, а к тяжким преступлениям. Он также заявил, что передает дело в суд более высокой инстанции – так как тяжкими преступлениями занимаются только главные окружные суды. Едва услышав эту новость, я сразу понял, что мой адвокат меня предал. Его юридический и просто человеческий послужной список, мягко говоря, не блистал: я этому чмошнику не доверяю. Если бы я мог, я бы с удовольствием привел здесь его фамилию, но так как я не могу это сделать, давайте назовем его «мистер Дерьмо».

После того приснопамятного совещания в суде Эспена дело передали из суда Тома Скотта в Главный Окружной Суд по Тяжким Преступлениям. Солхайм пришел, чтобы сообщить мне об этом, и я порядком обеспокоился. Стало ясно – мистера Дерьмо надо гнать взашей. Я позвонил ему и спросил, что случилось. В ответ он промямлил что-то типа «Ну, так было надо» или «Это же было очевидно» – в общем, обычную адвокатскую херню. Он продолжал слать мне счета еще год или два; жаль, что я не подал на него заявление в полицию за мошенничество.

Послать далеко своего адвоката – весьма непростое решение. Если вы решаетесь на это, вы сильно ослабляете свою позицию – отстраняете вашего адвоката и нанимаете нового юриста, ничего не знающего о вашем деле. А вот мистер Дерьмо знал о моем деле все. Было действительно нелегко стукнуть кулаком по столу – БУМ – и послать его на все четыре стороны. Чем больше адвокат занимается вашим делом, тем больше у него информации. Но в тот момент другого выхода у меня не оставалось.

Я располагал списком из пяти самых лучших адвокатов по уголовным делам штата Колорадо. В этом списке фигурировал Хал Хэддон, ему-то я и позвонил в первую очередь. Я уже давно знал Хала, начиная с кампании Мак-Говерна. Прежде всего, позвонив ему, я почему-то стал извиняться перед ним: «О, извините, мне очень неудобно, но этот чертов адвокатишка…» Я извинялся за все. Он сказал: «Я и надеяться не смел, что Вы окажете мне такую честь». Вот это да, здоровски. На следующий день Хал примчался ко мне из-за Континентального Водораздела, чтобы взяться за мое дело.

Его приезд здорово поддержал мой дух. «Наконец дело сдвинулось с мертвой точки», – подумал я. После того как я выгнал мистера Дерьмо, все изменилось к лучшему. Никогда нельзя работать с адвокатом, которому не без оснований не доверяешь – это малоприятно и опасно.

Вначале я и не предполагал, что мне понадобится опытный адвокат по уголовным делам. Но когда Хэддон приехал ко мне, он рассказал мне, что мне угрожает и во что я вляпался. Адвокаты и врачи всегда не прочь припугнуть подзащитных и пациентов: «От этого вы можете умереть…» Ну что же, подумал я, если мне суждено умереть, то живым я не дамся, буду бороться до конца.

За все время разбирательства Хэддон только один раз поделился со мной своим взглядом на свою профессию: «Моя теория о работе адвоката выглядит следующим образом: Обычные адвокаты сопровождают своего подзащитного до порога Юстиции, а затем говорят – ну что же, теперь все в руках присяжных: они вершат правосудие». Хэддон сказал: «Я отношусь к этому иначе. Я проведу своего подзащитного через порог Юстиции».

ТОМПСОНА ОБВИНЯЮТ В 5 ТЯЖКИХ ПРЕСТУПЛЕНИЯХ. СУДЬЯ ВЗЯЛ САМООТВОД

Дэвид Мэттьюс-Прайс, штатный журналист газеты «Таймс Дейли»

На слушании в понедельник Хантер С. Томпсон не производил впечатления человека, который только что узнал, что ему грозит 16 лет лишения свободы.

Через минуту после того, как Окружной Прокурор потряс «гонзо»-журналиста известием о том, что против него выдвинуты обвинения в совершении тяжких преступлений по пяти пунктам и в совершении правонарушений по трем, Томпсон и его адвокаты удалились в комнату для совещаний в суде города Эспена. Кто-то спросил, что они там делали.

«Мы там только что крэк покурили», – ответил Томпсон с ухмылкой.

Судья Дж. И. ДеВилбисс объявил, что он отстраняется от ведения дела. Он не дал никаких объяснений на этот счет и заявил, что и вне стен суда он не собирается комментировать свое решение. Руководитель Девятого Судебного Графства Гевин Литвайлер определит, кто будет исполнять обязанности ДеВилбисса.

10 апреля 1990 г.

Теоретически в Эспене работало сразу несколько судей, но никто не хотел браться за мое дело. ДеВилбисс самоустранился; мы прошлись по списку всех судей графства – трое из них имели право выступать в Главном Окружном Суде. Но ни один из них не хотел ввязываться в эту историю. Нам пришлось ехать в город Гранд Джанкшн, чтобы отыскать судью.

В ДЕЛЕ ТОМПСОНА НАЗНАЧЕН НОВЫЙ СУДЬЯ

Дэвид Мэттьюс-Прайс штатный журналист газеты «Таймс Дейли»

Судья из Гранд Джанкшн, известный своей непредсказуемостью, а также тем, что он охотно и терпеливо выслушивает чужую точку зрения, избран для проведения судебного разбирательства по делу о наркотиках, сексе и взрывчатке в доме писателя Хантера С. Томпсона.

Окружной судья района Меса Каунти Чарльз А. Басс заменит окружного судью Эспена Дж. И. ДеВилбисса, который без объяснений самоустранился от участия в судебном разбирательстве….

Независимый судья

«Из своего опыта могу сказать, что к каждому процессу он подходит индивидуально, мне не кажется, что можно хоть как-то предугадать его приговор», – сказал бывший прокурор из Гранд Джанкшн Стив Лайчи. До того, как Лайчи стал частнопрактикующим адвокатом, он работал заместителем окружного прокурора и почти ежедневно имел дело с судьей Бассом.

«Когда вы выступаете перед ним, вы никогда не можете сказать заранее, какова будет его реакция, но будьте уверены – он вас внимательно выслушает», – поделился Лайчи с газетой «Таймс Дейли» в интервью, которое он дал в четверг.

Лайчи считает, что нет никаких определенных принципов, которыми Басс руководствуется в делах, связанных с употреблением наркотиков. Но бывший прокурор Лайчи подметил, что в Гранд Джанкшн есть другие судьи, которые обычно выносят гораздо более суровые приговоры обвиняемым в незаконном обороте наркотиков, нежели судья Басс.

20 апреля 1990 года

Я не искал полупобеды или компромисса в этом деле, я не собирался никому доказывать, что имею право курить у себя дома марихуану.

Я хотел, чтобы суд применил к моему делу Четвертую поправку[22] к Конституции США. И хотя с юридической точки зрения мое дело не имело никакого отношения к Четвертой поправке и я сильно рисковал, с политической точки зрения правда была на моей стороне.

Почти все, что я делал, шло вразрез с пожеланиями и привычками Хэддона. Однажды он сказал, что прежде ему не приходилось узнавать в утренних газетах, о чем же ему говорить в суде.

СНЯТ ОДИН ПУНКТ В ОБВИНИТЕЛЬНОМ ПРИГОВОРЕ ПО ДЕЛУ ТОМПСОНА

Дэвид Мэттьюс-Прайс штатный журналист газеты «Таймс Дейли»

Во вторник судья исключил один пункт, касающийся совершения тяжкого преступления, из обвинительного приговора по делу «гонзо»-журналиста Хантера С. Томпсона, так как свидетельница обвинения, утверждавшая, что видела, как он принимал кокаин, позднее признала, что точно не уверена, что конкретно он вдыхал…

23 мая 1990 года

Полагаю, Хэддон удивился, что мы выиграли предварительное слушание в суде. Даже Господь может не выиграть предварительное слушание. А я просто разозлился. Не имела значения полупобеда в деле о праве курить марихуану в своем доме. Я хотел большего, и не это было главным для меня.

ОСТОРОЖНО

Сегодня – доктор

Завтра – ТЫ

Фонд Юридической Защиты Хантера С.Томпсона

Аб. ящик 274, Вуди Крик, 81656, штат Колорадо

Пожертвования на имя: Джордж Стрэнэхан и Майкл Солхайм

СЕГОДНЯ – ДОКТОР

ЗАВТРА – ТЫ

Это объявление оказалось поворотным моментом. После того как его опубликовали, большинство людей в городе, которые меня знали, решили стоять за меня до конца. Теперь я знал, что меня поддерживает пресса, а друзья не повернулись ко мне спиной.

Стало очень не по себе, когда стало известно, что меня будут судить за тяжкие уголовные преступления, а вовсе не за мелкие правонарушения, как я надеялся. Тогда, казалось, мне мало кто сочувствовал – прежде всего из-за обвинения в том, что я приставил пистолет к виску потерпевшей. Никто не знал правды о том, что приключилось той ночью, покуда я не затрубил в трубу и не забил тревогу. Я не сомневался – дело пахнет керосином. Я сразу же решил опубликовать объявление на всю полосу в «Aspen Times» и в «Daily News», в которых объяснял, что к чему – прямо по пунктам: один, два и т. д. Я долго размышлял над дизайном шрифта – может, сделать его серым и плотным, как в юридическом бюллетене? Солхайм и я спорили об объявлении несколько дней. Наконец я сказал: «Черт с тобой. Делай как хочешь». Потом мне пришла в голову отличная идея: «Слушай, давай просто оставим пустое место, а затем “Сегодня – доктор, завтра – ТЫ” и подчеркнем его». Когда объявление опубликовали… оно оказалось сущей бомбой. Наверное, одно из самых удачных решений, что я принимал в жизни. Если бы я исписал полную полосу газетного текста, объясняя свою позицию, ничего бы путного из этого не вышло. Помочь могло только обращение на «ты».

И я это понял. Я долго пытался составить убедительное объявление, но все без толку. Когда я уже отчаялся придумать хоть что-то вразумительное, мне вдруг пришло в голову: «А почему бы не написать “Сегодня – доктор, завтра – ТЫ”»? И о черт, я мигом оказался на коне.

Последний бой «Гонзо»? (продолжение)

«… меня сейчас поддерживают больше людей, чем когда я баллотировался на должность шерифа», – смеется Томпсон, и он, безусловно, прав. В Эспене, несомненно, найдется немало домов, в которых после 66 часов обыска найдется что-то нелегальное. Кто не согласится с объявлением в поддержку Томпсона, опубликованном в «Эспен Таймс»: «Сегодня – доктор, завтра – ТЫ». Кроме того, грубое и бесцеремонное вторжение полицейских в дом Томпсона по ордеру Окружного Прокурора восстановило против правоохранительных органов свободолюбивых жителей Среднего Запада, включая даже самых консервативных обитателей Эспена. И конечно же, вряд ли кому-то нравится, когда так бесцеремонно попирают принципы Четвертой Поправки к Конституции США.

Всего несколько лет назад обвинительный протокол МакКрори не имел бы ни малейших шансов в суде, ни с юридической, ни уж тем более с моральной точки зрения. Но наследие консервативных республиканских администраций Никсона и Рейгана, нашедшее отражение в решениях Верховного Суда США, означает, что на основании ничем не подкрепленного чьего-то утверждения, что вы употребляли наркотики (сжигали американский флаг/ организовывали восстание/ планировали демонстрацию, на проведение которой вам, возможно, не дали бы разрешения/ занимались содомией/ хранили порнографию/ организовывали аборт) у себя дома, полицейские могут со спокойной душой вышибить вам дверь….

«Виллидж Войс», 15 мая 1990, том ХХХV, номер 20

* * *

Мне пришлось мобилизовать все имеющиеся у меня связи в Штатах и за границей. Я звонил в газеты, я смог заручиться поддержкой лондонской «Таймс»… Я умел мобилизовывать людей. А Хэддон понял, что в моем деле речь шла о борьбе за идею. Хэддону приходилось нелегко: представьте себе адвоката, убежденного в честности и правоте своего доверителя, который, не советуясь с адвокатом и не имея никакого юридического образования, непрерывно делает заявления в прессе. Все, что делает этот клиент, происходит без предварительной договоренности с адвокатом, адвоката просто-напросто ставят перед свершившимся фактом… А что такого, я ведь поручил своему адвокату заниматься чисто юридической стороной дела.

ТОМПСОН ОТКАЗЫВАЕТСЯ ОТ ПРЕДЛОЖЕННОГО ОБВИНЕНИЕМ КОМПРОМИССА И ПРИНИМАЕТ В ПОДАРОК «КАДИЛЛАК» С ОТКРЫТЫМ ВЕРХОМ

Дэвид Мэттьюс-Прайс

Штатный журналист газеты «Таймс Дейли»

22 мая 1990 года

Накануне предварительного слушания по делу о хранении и употреблении наркотиков писатель Хантер С. Томпсон отказался от предложенного обвинением компромисса и получил в подарок красный «кадиллак» с открытым верхом, на котором его единомышленники приехали из Сан-Франциско.

Его сторонники во главе с владельцами порнографического театра Джимом и Артом Митчеллами выехали из Сан-Франциско в три часа утра в воскресенье – или, как они выразились, после работы, в составе целой колонны, состоящей из шести автомобилей. В понедельник утром эти доброжелатели прибыли к ранчо Томпсона под местечком Вуди Крик.

В ожидании своих единомышленников Томпсон обсуждал со своим адвокатом компромиссное предложение, поступившее от окружного прокурора.

Томпсон твердо настаивал на том, что компромисс с прокуратурой ни при каких обстоятельствах заключать нельзя, даже на самых выгодных условиях – Томпсон чистосердечно признается в совершении одного мелкого правонарушения, а его судимость будет аннулирована по прошествии двух лет испытательного срока.

«Во-первых, я невиновен, – заявил Томпсон. – А во-вторых, если я признаю себя виновным, это будет означать, что полицейские имели право меня обыскивать, что им это сходит с рук».

Томпсон сказал, что ни в чем не повинные подсудимые, обвиняемые в хранении и употреблении наркотиков, по всей Америке вынуждены идти на компромисс с прокуратурой, потому что они не в силах бороться с системой. «Я же буду сражаться до последнего», – сказал Томпсон.

«Прокуратура наглеет, потому что обвиняемые идут на уступки. Кто-то должен наконец сказать “баста!”», – подчеркнул Томпсон.

Братья Митчелл, владельцы театра О’Фаррелл из Сан-Франциско и давние друзья Томпсона, всецело разделяют его точку зрения. Они заявили, что приехали в Эспен, чтобы поддержать этого автора, описавшего безуспешные действия властей, пытавшихся на протяжении 11 лет закрыть их театр, в котором выступают голые танцовщицы и танцоры. «Ну должен же кто-то выступить против государственного произвола», – высказал свое мнение Арт Митчелл.

«Да, – вторил ему Рокси, согласившийся назвать только свое имя танцовщик, работающий в театре Митчеллов. – Обыск дома у Томпсона, да это же все равно, как если бы копы его изнасиловали».

«Я бы точно не была в восторге от такого обыска», – добавила Джиджи, еще одна сотрудница заведения Митчеллов, приехавшая в Эспен в совсем прозрачной маечке и мини-юбке.

«Ну что ты, Джиджи, ты бы совсем иначе встретила полицейских, чем Хантер», – прервал ее, улыбаясь, Алекс Бентон, другой единомышленник Томпсона, приехавший в автоэскорте.

Бентон рассказал, что единственная проблема, с которой участники «автопробега» столкнулись на пути, возникла на границе на шоссе «Интерстейт – 80» неподалеку от Траки, когда калифорнийский полицейский патруль остановил «кадиллак», позже подаренный Томпсону. На его заднем сиденье расположилось чучело буйволиной головы длиной в метр, которое в понедельник также передали в подарок Томпсону в память о фильме и книге «Где бродит буйвол».

– Полицейский попросил документы на буйвола, – рассказывал Бентон. – Все кончилось тем, что полицейские пропустили колонну автомобилей, но предупредили, что через Юту им точно не удастся проехать, – пояснил он.

Кроме того, полицейские оштрафовали их за превышение скорости.

Буйволиная голова и кабриолет будут выставлены на всеобщее обозрение на демонстрации, запланированной на завтрашнее утро, которая должна пройти непосредственно перед началом предварительных слушаний по делу Томпсона в здании суда Питкин Каунти в 10 утра.

– Очень хочется надеяться, что у судьи есть чувство юмора, – сказал Томпсон.

В чем обвиняют Томпсона

Томпсону вменяются в вину тяжкие преступления, связанные с незаконным оборотом наркотиков, одно тяжкое преступление, связанное с хранением взрывчатых веществ и три административных правонарушения, включая покушение на изнасилование. Если на сегодняшнем судебном заседании судья сочтет все обвинения обоснованными, то процесс по делу Томпсона, который выпущен на свободу под залог, начнется 4 сентября.

Обвинения основываются на показаниях бывшего продюсера порнофильмов Гейл Палмер-Слейтер, 35-летней женщины из Сент-Клэйра, штат Мичиган. Она утверждает, что известный «гонзо»-журналист ударил ее кулаком и тискал ее грудь, когда она была у него дома в гостях 21 февраля. Она также утверждала, что он употреблял кокаин.

Шесть сотрудников отдела расследований полиции обыскивали дом Томпсона на протяжении 11 часов в поисках улик – они нашли ЛСД, четыре таблетки валиума и следы от кокаина.

Заместитель Окружного Прокурора Чип МакКрори предложил снять обвинения – и избежать процесса, – если Томпсон согласится признать себя виновным по одному правонарушению и примет решение и приговор суда по тяжкому преступлению, связанному с хранением ЛСД.

Предложение истекает в десять часов этого утра, когда начнутся слушания.

Если Томпсон согласен с приговором на два года условного срока – это означает, что в течение этих двух лет он должен проходить время от времени тесты на употребление наркотиков; и если они окажутся благоприятными, то приговор по совершению тяжкого преступления будет снят. Если он окажется не в состоянии пройти любой возможный тест на наркотики или будет арестован по какой-либо другой причине в течение этих двух лет, он автоматически подвергнется наказанию по обвинению в хранении ЛСД и получит максимум четыре года тюремного заключения.

Томпсон, автор полудюжины бестселлеров, часто писал о своем употреблении наркотиков.

Встречное Предложение

Отвергнув предложение заместителя Окружного Прокурора, адвокат Томпсона сделал встречное предложение: снять все обвинения, и Томпсон не будет оспаривать правонарушение в неправильном хранении взрывчатых веществ.

Томпсон сказал, что динамитные шашки, найденные при обыске, были оставлены у него на хранение работником Salvation Ditch Co, который использовал их при строительных работах.

Адвокат Томпсона, Хэл Хэддон из Денвера, заявил, что он не ожидает какой-либо победы в ходе сегодняшних предварительных слушаний. На них судья должен предположительно взглянуть на свидетельства «в свете наибольшего предпочтения» для обвинения, согласно государственным законам.

«Даже Господь Бог не может выиграть предварительных слушаний», – мрачно бросил Хэддон.

Однако слушания дадут Хэддону возможность допросить свидетеля со стороны правительства и определиться с тем, как атаковать дело Окружной Прокуратуры.

ЗЛОВЕЩЕЕ УГОЛОВНОЕ ДЕЛО ХАНТЕРА С. ТОМПСОНА О СЕКСЕ И НАРКОТИКАХ

Ричард Стреттон

Некоторые утверждают, что жизнь и творчество Томпсона – не что иное, как хорошо поставленный спектакль. Разве может человек вести полностью безумную жизнь и расхваливать ее в своих литературных произведениях? Но нам кажется, что на самом деле, саму жизнь Томпсона можно считать искусством.

«Для триумфа Зла необходимо всего-навсего, чтобы добрые люди ничего не делали». Так Томпсон цитирует Бобби Кеннеди в своей книге «Песни Обреченного». Томпсон живет и пишет, воспринимая окружающий мир с точки зрения изгоя общества, человека, отказывающегося лизоблюдствовать перед тупой властью. К своей порядочности он предъявляет столь же высокие требования, как и к своему творчеству. Пророческая книга Томпсона «Песни Обреченного: Дополнительные заметки о смерти Американской Мечты; Бумаги Гонзо, том 3», вышедшая в свет через короткое время после закрытия уголовного дела о сексе и наркотиках, очень легко читается и является чуть ли не лучшим произведением – образцом творчества Томпсона после «Страха и отвращения в Лас-Вегасе».

Разбирательство дела затянулось на 99 дней, но Томпсон добился справедливости. Власть признала свою неправоту.

«Милтон К. Блейки, Окружной Прокурор 9-го судебного округа штата Колорадо, уполномочен обратиться к Уважаемому Суду с просьбой закрыть настоящее судебное разбирательство на следующих основаниях:

Вина обвиняемого не может быть с точностью установлена».

«Дата: 30 мая 1990 года», – гласило прокурорское заключение о необходимости закрытия судебного разбирательства. Судья Чарльз Басс согласился с заключением прокуратуры и окончательно снял с Томпсона все обвинения. Формулировка судебного решения такова, что обвинения против Томпсона никогда не смогут быть выдвинуты повторно.

«Почему же Вы не приняли данное решение раньше, перед тем как обращаться в суд?» – спросил судья Заместителя Окружного Прокурора Чипа МакКрори. Окружной Прокурор ответил, что у него возникли определенные затруднения с показаниями свидетелей и что обнаружились новые факты, значительно усложняющие доказательство виновности Томпсона.

Томпсон был оправдан, но он отнюдь не потерял свой пыл. «Мы уже привыкли к тому, что позволяем помыкать собой любым уродам в погонах», – заявил он со своей фермы в пресс-релизе, опубликованном на следующий день. «Так пошлем же их наконец к чертям!» Томпсон охарактеризовал закрытие дела прокуратурой как «самую настоящую трусость» и заявил, что немедленно подает апелляцию в Верховный Суд штата Колорадо.

Томпсон назвал сотрудников Окружной Прокуратуры «бандитами, лжецами, мошенниками и ленивыми отбросами человечества… Эти тупые козлы попытались разрушить мою жизнь, – сказал он, – а теперь мне говорят, что произошла маленькая ошибочка».

«Если кто-то и виновен, то прокуратура! Их всех следует повесить за ноги на железных телеграфных столбах на дороге в Вуди Крик!»

Вместо того чтобы взять передышку и спокойно зализывать раны, доктор Томпсон перешел в наступление. Он основал «Фонд в защиту Четвертой Поправки», целью которого является «способствовать информированию общественности о постепенном выхолащивании Четвертой Поправки к Конституции США и возникающей в этой связи угрозе неприкосновенности личной жизни, спокойствию и безопасности граждан в своих собственных домах, а также оказывать юридическое содействие гражданам, чьи права на неприкосновенность личной жизни грубо попираются».

Ведь главное, что Доктор вынес из своего дела, – это то, что под предлогом сомнительной Борьбы с Наркотиками власти в действительности пытаются превратить страну в полицейское государство.

В августе 1990 года доктор Томпсон снова в суде. На этот раз он требует компенсации от Окружной Прокуратуры и от каждого из ее сотрудников в отдельности. Томпсон предъявил гражданский иск по выплате ему компенсации за ненадлежащее проведение уголовного расследования, преступную халатность и должностное преступление, совершенное с неблаговидными намерениями, – на сумму 22 миллиона долларов.

«Правда – на моей стороне», – пишет Доктор Томпсон. – Они обречены и скоро будут сидеть в тюрьме. Эти подонки соблюдают законы не больше, чем тупоголовое ворье в Вашингтоне. Их ожидает судьба Чарльза Мэнсона и Нила Буша.

Подали ленч. Хотя сейчас вообще-то четыре часа утра. Сегодня, точнее, еще вчера, когда я покупал фотоаппарат-«мыльницу», продавец спросил меня, кого я собираюсь фотографировать.

– Ну, одного старого фрика в Вуди Крик, – ответил я.

– А кого конкретно? – продолжал расспросы продавец. – Их ведь там много.

– Самого главного фрика, – сказал я. – Последнего изгоя общества. Я готовлю статью о его деле для газеты «Хай Таймс».

– Слушайте, сделайте мне одолжение, – сказал мужчина, – задайте ему вопрос, который всех интересует: Как ему это удается? Как ему удается выжить, продолжая жить так же, как в Те времена?

Этот вопрос, по существу, касается самой загадочной стороны жизни нашего потрясающего героя. Как ему это удается? Всю ночь мы бухали по-черному. У Хантера тетрагидроканнабиол того гляди из ушей потечет. Он, как муравьед, время от времени – причем довольно частенько – всасывает что-то носом. Сигареты «Данхилл» выкуривались одна за другой.

А время ведь уже совсем позднее, в такое только вампиры, специализирующиеся на высасывании крови из людей, погибших в ДТП, по шоссе страны и шастают. И все же… все же Томпсон поражает своей разумностью. Мне кажется, Томпсон разумнее любого другого современного писателя, потому что он ПОНИМАЕТ, ЧТО ПРОИСХОДИТ.

80-е годы я провел за решеткой. Когда вышел на свободу, мне казалось, что страна резко изменилась к худшему. Я забеспокоился, что лишь те несколько сот тысяч из нас, кто провел эту ужасающую декаду в каталажке, в состоянии осознать, насколько все стало отвратнее. Затем я прочел «Песни Обреченного».

Поэтому я и спросил Доктора: «Как Вам это удается?»

Мы сидим во дворике за домом Томпсона, представляющем собой нечто среднее между лужайкой для игры в гольф с одной лункой и стрельбищем. Доктор Томпсон демонстрирует мне свой инфракрасный прибор ночного видения, приделанный к мощной винтовке. Томпсон выглядит на пять с плюсом. На нем надета индейская рубаха с бахромой и шерстяная шапочка пилота бомбардировщика, на губах виднеются остатки шоколадного торта, которым он лакомился за обедом. Доктор выглядит очень здоровым для человека, который сам признается в том, что от наркотиков никогда не отказывался.

«Я давным-давно сделал свой выбор, – говорит Доктор, внимательно глядя через прибор ночного видения. – Многие говорят, что я превратился в ящерицу без пульса. Но Господи, разве кто-нибудь что-нибудь знает на этом свете? Каждый день, когда я просыпаюсь, я также поражен тем, что все еще жив, как и все остальные».

Может быть, Томпсон вообще ничего не понимает, но лично я в этом очень сильно сомневаюсь. Через туман в моей голове я вижу, как Доктор Томпсон красуется на вершине осознания – ведь все эти годы он оставался верен самому себе.

«Хай Таймс», август 1991 года

Ну что же… прошло 12 лет, а Полицейская Проблема в нашей стране стала намного острее, чем тогда. Американский Век закончился, мы все еще устраиваем экзекуции карликовых стран, расположенных на противоположном конце земного шара. А высокий уровень жизни в США, которым мы в старые добрые дни так гордились, растворился в воздухе для всех, кроме, может быть, 1 процента населения.

Президентом по-прежнему является человек по фамилии Буш – точно так же, как и в 1990 году, когда эта орава обреченных на вымирание сук ворвалась ко мне домой и попыталась упечь меня в кутузку. Они были глупы как пробка и получили по заслугам. Они были опозорены, унижены и побиты, как трехногие мулы по дороге в ад. Res Ipsa Loquitur – Дело говорит само за себя.

Я никогда особенно не гордился этим эпизодом, свидетельствующим об убожестве наших правоохранительных органов, но тогда выбора у меня не было.

Приблизительно 40 лет назад Марлон Брандо разъяснил мне эту мою сущность. Мы тогда завязли на какой-то очередной демонстрации протеста за Права Индейцев на Рыбную Ловлю на берегу реки под Олимпией в штате Вашингтон. «О’кей», – сказал он мне на пресс-конференции, созванной в защиту индейцев, закончившейся потасовкой, когда Туземные Американцы начали выказывать свое недовольство тем, что их объединили под лозунгом борьбы за Гражданские Права со «всякими негритосами». Мне было противно смотреть на этих неотесанных бухих фашистов, а Марлон пытался остаться невозмутимым. Я смотрел на него с умилением.

«О’кей, – сказал он. – Почему бы не посмотреть на эту ситуацию с другой точки зрения? Вот ты, Хантер, например, известный всем задира. Мы все под впечатлением, а по большому счету – ну и что с того?» В то время Марлон мог совершенно внезапно стать очень резок. Он мог быть очень жесток с людьми, которые становились у него на пути. Я восторгался им, даже если на пути у него стоял я сам.

Но на мой счет Марлон заблуждался. Я был профессиональным журналистом и пытался выяснить, что же на самом деле происходит, чтобы написать объективный репортаж. Я так и по сей день работаю. Мне нравился Марлон, но в тот момент он встал у меня на пути, и я решил разобраться с ним. В этом моя сущность.

Может быть, именно поэтому, я так буквально понимаю рокеров из «Ангелов Ада». Они – отчаянные ребята, организовавшие банду, которую они выдают за группу самообороны. Они – гордая и безумная элита людей, живущих вне социальных рамок общества, требующих, чтобы их оставили в покое и не приставали к ним. А если это их требование не выполняют, то…

Хо-хо. То… они применяют главный постулат наводящей ужас на обывателей этики Тотальной Мести, не имеющих ни малейшего желания, чтобы их прилюдно высекали тяжелыми цепями или подвергали групповому изнасилованию в своих же домах.

«Ты че, со мной говоришь, ты, уебок? Мне совсем не нравится когда чмо типа тебя мне грубит, понял, гандон ссаный?»

* * *

А отсюда самое время вернуться к моему маленькому нравоучительному повествованию о 99 днях, проведенных в тисках коррумпированной до мозга костей системы Американских Правоохранительных Органов, имевших на мой счет самые гадкие намерения.

Против меня собралась кучка трусливых хулиганов от юстиции, которым дали разрешение на ношение оружия и разрешили бросать в кутузку любого, кто смел не соглашаться с ними. Наш недоумок-шпаненок, переизбирающийся на пост Окружного Прокурора 16 лет кряду и притом без единого альтернативного кандидата, может делать все, что угодно, и все, что ему захочется, стоит только сказать, что все это делается во имя безопасности населения и увеличения эффективности работы правоохранительных органов. И уж будьте покойны, его ковбои с пистолетами в кобуре, получающие доллар в час плюс привилегии, построят нашу деревенщину как надо.

Вот так-то. А привилегии у них, надо сказать, гигантские, парень. Они начинаются с того, что им доплачивают 50 центов за каждый километр, который они проезжают на новенькой патрульной машине, оплаченной из кармана налогоплательщиков, и кончая тем, что у этих ребят есть единственное на весь район разрешение убивать других людей.

* * *

Ладно, парни. Пришло время закругляться. Я же не мог всю книгу напролет распространяться о том, как я из-за тупости и мстительности тамошней полиции в течение 12 лет должен был судиться за Секс, Наркотики, Динамит и Насилие в захолустном ковбойском городке на западном склоне колорадских гор Роки Маунтинс. Мое дело не относилось к разряду крупных уголовных процессов, просто еще один наглядный пример того, как тупоголовые копы злоупотребляют своей властью и в кои-то веки им это не сходит с рук.

Мы задали им жару, как бешеным псам, жрущим дерьмо. Их Наказали, Высмеяли и Унизили на виду у всех – сделали с ними то, что они с самого начала хотели сделать со мной. Только не на того они напали – я нехило нарушил их планы, и в результате они оказались на скамье подсудимых.

У моего дела, поначалу напоминавшего очередную трагедию из мира рок-н-ролла, ну, типа если бы Боба Дилана арестовали в Майами за то, что он сдрочивал в дешевеньком и грязном порнокинотеатре, поглаживая по спине толстого мальчика, оказался чудесный, неожиданно счастливый исход.

Господи! Как же ужасно, что я сам себя ненавижу за то, что это пишу. Что со мной? Как мне вообще могла прийти в голову подобная сцена?

* * *

Ладно, ша, люди. Мне просто повезло.

Удивительно, да?

Правильно. И Теду Уильямсу тоже повезло.

Вот так. Я совсем не собираюсь хвалиться. Я никогда не мог так мощно махать бейсбольной битой, как Тед Уильямс, и никогда не сумею написать песню уровня «Мистер Тамбурин Мэн». Ну и что с того? Ведь эти парни тоже не смогли бы написать «Страх и Отвращение в Лас-Вегасе»… Мы все Снежные Леопарды на вершине горы. Каждый человек, который может лучше всех в мире делать что-то, является по определению моим другом.

Даже адвокаты по уголовным делам, а мой суд зимой 1990-го очень даже относится к этой категории. То, что казалось самым заурядным инцидентом с участием взбесившейся и в стельку пьяной охотницы за автографами, переросло в более чем серьезную ситуацию, в которой надо было бороться не на Жизнь, а на Смерть. Причем на борьбу оставалось не слишком много времени, потому что Приближался проклятый срок сдачи книги. Я вдруг понял: если я хочу избежать судьбы дикого животного, которого поймали сетью и навсегда поместили в клетку в Нью-Йоркском зоопарке Бронкса, то мне понадобятся крупные адвокаты, специалисты по уголовным делам.

Для снежного леопарда или какого-то другого дикого животного нет особой разницы между смертной казнью и пожизненным тюремным заключением. Даже рыба станет изо всех сил сопротивляться, чтобы не попасть на крючок к незнакомым людям, которые, может быть, съедят ее заживо, а может быть, и нет. Как гласит лозунг штата Нью-Гемпшир: ЖИТЬ СВОБОДНЫМ ИЛИ УМЕРЕРТЬ.

Эти события произошли еще до того, как государство без стыда и совести продало свою душу жестокой и грязной семье БУШ из Техаса. А ее весьма сомнительная репутация в отношении защиты свободы и прав личности нам слишком хорошо известна. Да, многое с тех пор изменилось – поездка в нынешний Нью-Гепмшир напоминает поход в ухоженный и богатый магазин в Юте, в котором по 15 долларов за штуку продаются черепа известных двоеженцов, которые умерли в тюрьме, и там же за ту же цену можно приобрести бутылку коричневого виски…

Как бы то ни было, я нанял Хэла Хэддона и отправился в длинное донкихотское путешествие на пути к званию заслуженного поэта НАЦИОНАЛЬНОЙ АССОЦИАЦИИ АДВОКАТОВ В ОБЛАСТИ УГОЛОВНОГО ПРАВА, члены которой все, как один, стали на мою защиту, когда мне угрожала страшная и неотвратимая опасность. Когда засвистел Большой Свисток, весь цвет адвокатуры пришел мне на помощь, плюс еще Ральф Стэдмэн, героическая банда братьев Митчелл из Сан-Франциско, Боб Дилан, дикие сестрички Сабо из России, Джек и т. д. …и мы надавали смачных пиздюлей этим нацистам, которые хотели поиметь нас …. Алиллуйя! Пошли они все к черту! Я вижу, хорошего – понемножку. Но мы еще вернемся. И тогда мы ЗАТУСУЕМ, ох, как мы тогда ЗАТУСУЕМ.

Да. Спасибо. Ну что Вы… А теперь назад, к обыденному. А почему бы и нет?

Прошлой ночью мы с Бобом Диланом очень мирно и спокойно обсуждали наши взаимоотношения с властью. «Может быть, нам никогда не победить этих свиней, – сказал он мне, – но мы, к счастью, совершенно не обязаны быть заодно с ними».

Точно. Самый веселый клуб развлекухи по-прежнему открыт. Ой, как мы еще повеселимся!

* * *

БРР! Жаль, что у меня сейчас нет больше времени и места для этого повествования, но вооруженная до зубов наркомашня моего нью-йоркского издателя прицепилась ко мне, как пиявка, я даже собственных мыслей не слышу. Посреди хаоса я слышу свой собственный крик: «Не порежьтесь. Вернитесь обратно в грузовик. Я вам дам все, что вы хотите».

О нет, пришло мне вдруг в голову. Я – совершенно точно не я. Я бы никогда не стал так говорить. Это, должно быть, музыкальный ночной кошмар.

И это на самом деле оказалось сном, потому что я больше никогда не слышал эти голоса, а как только я начал по-крупному сотрудничать с мистером Бобби, эти козлы из Нью-Йорка больше до меня не доебывались. После этого ко мне больше вообще никто не приставал.

* * *

И вот поэтому я тайно верю в Бога, ребята. Всевышний счел нужным оставить меня в покое и дать мне по собственному разумению написать несколько страниц черным шрифтом на белой бумаге. Со мной только Анита, и больше мне сейчас никто не нужен.

О’кей, теперь действительно все. На Манхэттене 10 часов утра, и я просто-таки чувствую, как эти подонки трясутся от испуга в своих спальнях.

О да, немного веры просто необходимо. Мы ведь все-таки профессионалы.

ХСТ/вк/ 3 сентября 2002 года

Письмо от адвоката Голдстейна

15 июня 2002 года

Доктору Хантеру С. Томпсону

Ферма «Сова»

Вуди Крик, Колорадо

Ответ: То была интересная поездка

Дорогой доктор!

Пока я углублялся в дебри Восточного Техаса, я восторгался Вашей отчаянной храбростью, тем, что Вы бросили вызов полиции Вашего городка, в припадке мусорского бешенства перевернувшей вверх дном Ваше гнездышко на ферме «Сова». Где бы отвратительная нетерпимость авторитаризма ни поднимала голову, Вы – первый, кто становится на защиту свободы, и это – лучшее свидетельство Вашей завидной смелости и упорства. И хотя Вы по праву считаетесь Заслуженным Поэтом нашего поколения, Вы преподаете нам отнюдь не только уроки изящной словесности. Ваша активная политическая и социальная позиция демонстрирует всему обществу, что такое гражданин с большой буквы. Как Вы мне недавно процитировали:

«Для триумфа Зла необходимо всего-навсего, чтобы добрые люди ничего не делали»[23].

Много воды утекло с тех пор, как мы стояли на ступеньках Окружного Суда Питкин Каунти, греясь под солнечными лучами победы того праздничного момента. За прошедшие с тех пор десять лет мы все стали свидетелями ожесточенного наступления на гарантированные Конституцией свободы, завещанные нам отцами-основателями Соединненных Штатов в качестве основной защиты граждан от своего правительства. Например, с тех пор Верховный Суд принял решения о том, что полиция вправе:

 ● проводить обыск в доме на основании разрешения, выданного лицом, не имеющим на выдачу этого разрешения ни малейших полномочий[24];

 ● останавливать машины в связи с поступившим «анонимным сигналом», не имеющим под собой никаких реальных оснований[25];

 ● подвергать автолюбителей обязательному анализу на наличие алкоголя в крови, даже если отстутствуют малейшие подозрения в их нетрезвости или неспособности вести транспортное средство[26], а также

 ● задерживать невиновных граждан на срок более двух дней без указания причин и возможности обжалования.

Трагические события 11 сентбря 2001 года изменили не только вид на Манхэттен, они глубочайшим образом изменили наш политический и законодательный ландшафт. Любой человек, ставший свидетелем варварского разрушения этих американских святынь и потери многих тысяч человеческих жизней, у которого первым желанием не было выбежать на улицу и отомстить кровожадным бестиям, не заслуживает тех гражданских свобод, которые у нас пока еще есть. Но в то же время если кто-то хоть на секунду думает, что добровольный отказ от свободы поможет нам сохранить эти самые свободы, то он просто безрассудный авантюрист.

И вот, спустя лишь месяц, 26 октября 2001 года Конгресс подавляющим большинством голосов принял Патриотический Акт США. Он на «ура» прошел голосование в Сенате при 99 голосах «за» и 1 «против», а его единственным противником оказался сенатор от штата Висконсин Расс Файнголд, который заявил, что он не может сказать, поддерживает он закон или нет, так как он просто-напросто не имел возможности ознакомиться с текстом законопроекта перед голосованием. В тот момент на весь Сенат существовало два экземпляра 346-страничного документа, а из-за паники, вызванной посылочками с сибирской язвой, Сенат не проводил заседания в своем собственном здании.

В одном этом законодательном акте Конгресса содержатся следующие любопытные положения: власти вправе задерживать иностранцев, подозреваемых в подготовке или участии в террористических актах без предъявления обвинений или получения прокурорского или судебного согласия, подслушивать любые телефонные разговоры, Американский Суд Внешней Разведки, расположенный в тайном подвале под зданием Департамента Юстиции, может вызывать граждан США на свои секретные слушания, подвергать их тайному наблюдению и прослушке. К участию в этих слушаниях допускаются только заместители Генерального Прокурора США. Вообразите, что бы призошло, если бы к участию в суде допускали только адвокатов. Неудивительно, что за всю свою 24-летнюю историю этот, с позволения сказать, суд не отклонил ни один запрос правоохранительных органов на проведение слежки за гражданами. Лишь месяц назад тайный судья этой секретной организации впервые отклонил подобный запрос и привел 75 примеров, в которых ФБР обманывало суд. Департамент Юстиции США опротестовал это секретное решение в секретном кассационном суде, расположенном, вероятно, в каком-нибудь строго засекреченном месте.

В то же время по указу свыше Бюро по Управлению Исправительными Учреждениями дало разрешение на отслеживание и прослушивание всей коммуникации между адвокатами и их подзащитными на основании соответствующего указания Генеральной Прокуратуры, а вот согласия судебных учреждений на это вообще не требуется. Почти 150 лет Верховный Суд напоминал властям предержащим:

Конституция Соединенных Штатов является основным законом для правителей и для народа независимо от того, находится ли государство в состоянии войны или мира; она предоставляет защиту мужчинам всех классов, во все времена и при всех обстоятельствах. Никакая государственная необходимость и никакая доктрина не могут оправдать временной отмены положений Конституции.

Тем не менее мы не впервые становимся свидетелями того, как с наступлением тяжелого политического кризиса гражданские свободы грубо попираются. Абрахам Линкольн отменил уложение Habeas Korpus[27], Вудро Вильсон разрешил Палмеровские рейды[28], а Франклин Рузвельт интернировал в лагеря американских граждан азиатского происхождения только потому, что им не повезло с «пятой графой». Всего этого, кажется, достаточно, чтобы даже самые ярые защитники прав человека беспомощно опустили руки. Но только не Вы. Вы, доктор, не стали молчать, не дали увести себя по-тихому в ночную темноту. Вы без устали защищаете людей, которым угрожает преследование со стороны государственного аппарата, и показываете нам, что такое настоящий патриотизм.

Вы встали на защиту молодой и беспомощной эскимосской женщины[29], которая оказалась зажатой в тисках безжалостной правовой системы, склонной приговорить ее к тюремному заключению за то, что она попыталась возвратить свой кошелек, украденный у нее бандой мерзкого хулиганья. По Вашему настоянию, мы собрали команду юристов-корифеев и совершили набег на суд Лидвила, примостившийся в Кинг Эйр Бичрэфт, неподалеку от Великого Континентального Водораздела, в котором работало такое немереное количество консервативных клерков, что Брат Симмс Лаккетт воскликнул: «Даже у короля Фарука не было такой свиты!»

А совсем недавно мы все услышали Ваш громкий призыв к защите находящейся за решеткой женщины из Колорадо[30], приговоренной к пожизненным мукам за злодеяния человека, которого она встретила за пару минут до того, как он совершил преступление. Юридическая концепция того, что гражданин может провести остаток своей жизни в тюрьме за преступление, которое он не собирался, не хотел и не желал совершать, идет вразрез с принципами справедливости. Вашими усилиями на защиту этой несчастной женщины поспешили юристы из Комитета Амикуса Национальной Ассоциации Адвокатов по Уголовным Делам. Чтобы помочь этой женщине, Вы заручились поддержкой жены губернатора Колорадо, члена Городского Совета Денвера, шерифа графства Питкин[31], Историка из администрации Президента и Вашего покорного слуги. Мы все вышли на демонстрацию в столице нашего штата и довели до белого каления Уорена Зевона, рычавшего «Адвокаты: Оружие, Деньги».

В 1990 году Вы основали Ассоциацию в Защиту Четвертой Поправки, вобравшую в себя цвет нашей адвокатуры – людей, которые хотят остановить все увеличивающееся вмешательство государства в личную жизнь своих граждан. И если в свое время наши праотцы опасались, что «красные мундиры» короля Джорджа вышибут двери их жилищ и начнут рыться в ящиках с бельем в их сервантах, то сейчас нам угрожают намного более изощренные методы вмешательства в нашу личную жизнь. Новую технологию нельзя пощупать. Ее нельзя увидеть, ее нельзя понюхать. Но она тем не менее именно поэтому является зловещим и угрожающим оружием. Она – невидимка, крадущий ваши мысли. Она крадет ваши разговоры. Эта технология ведет наступление на права, гарантированные нам Четвертой Поправкой к Конституции – свободу от необоснованных обысков и конфискаций и Первой Поправкой к Конституции – свободу слова и собраний. Она выхолащивает право граждан на выражение протеста и критики правительства. Защита личной жизни гражданина, изложенная в Четвертой Поправке к Конституции, является краеугольным камнем всех наших гражданских свобод. Столь значимая для нашего общества свобода слова и собраний превратится в пустой звук, если разговоры граждан будут прослушиваться и перехватываться государством. Ведь не случайно в антиутопии Джорджа Оруэлла государство предпочитало контролировать не тела своих подданных, бросая их в темницу, а подвергало их мысли и общение строжайшему государственному контролю.

Достигнутый в последнее время прогресс в области электронной технологии дал возможность Большому Брату шпионить за самым сокровенным и интимным в нашей жизни и в нашем общении, населению требуется сегодня больше, а не меньше защиты. Под предлогом угрозы, исходящей от международной наркомафии и терроризма, суды все больше вторгаются в личную жизнь граждан. И хотя наша республиканская форма демократического устройства и предполагает «власть» большинства, Конституция была создана, чтобы защитить определенные права и свободы от этого самого большинства. Признавая, что «из всех средств принуждения ни одно не является столь эффективным в запугивании населения, разрушении духа индивидуума и несение в каждое сердце чувства страха… как неконтролируемые обыски и конфискации»[32], Четвертая Поправка к Конституции бдительно стоит на страже дальнейшего ограничения права граждан на неприкосновенность их личной жизни.

Доктор, у Вас быстрый ум и блестящие способности анализировать и понимать юридическую теорию и практику. Вы всегда сами придерживаетесь высочайших моральных принципов и ожидаете того же от других. Скорее всего именно поэтому быть вашим адвокатом требует таких нечеловеческих усилий. Чтобы быть Вашим адвокатом, надо полюбить Вас, брат.

Но причина, по которой я снова без раздумья взялся бы за любое Ваше дело, состоит в том, что Ваша самоотверженная жизненная позиция, не приемлющая несправедливость, всегда являлась сигналом к действию и стимулом для окружающих Вас людей, включая меня самого. На одной недавней встрече Майкл Степанян напомнил мне: «Хантер нужен нам сейчас больше, чем когда бы то ни было».

Ваш соратник в борьбе

(подпись) Джеральд Х. Голдстейн, адвокатское бюро Голдстейн, Голдстейн и Хиллей

Для меня это никогда не становилось странным

Как могут взрослые говорить (американским подросткам), что наркотики вредны, если им хорошо известно, какой эффект они оказали на Томпсона, человека, который все 60-е трескал кислоту, как йогурт?

Бернард Гольдберг, «Байас»

Дорогой доктор Томпсон!

Меня зовут Ксаня, я очень красивая, а моя семья очень богатая. Мне восемь лет, и я живу в Турции. Мы живем на море, но мне здесь все равно скучно. Со мной обращаются, как с ребенком, но я уже не ребенок. Я хочу убежать из дома. Убежать отсюда. Я хочу выйти замуж, выйти замуж за Вас. Поэтому я Вам сейчас и пишу. Я хочу, чтобы Вы сосали мои груди, а я бы вскрикивала и барахталась у Вас на коленях. А моя мама бы смотрела на нас. Это она мне рассказала об этом. Она Вас очень любит, и я тоже.

Мне восемь лет, и у меня хорошо развитое тело. Моей мамочке 27 лет, и Вам надо ее видеть! Мы почти двойняшки с мамой и даже с бабушкой, которой всего лишь 42 года, и с ней мы тоже похожи друг на друга как две капли воды. Они очень красивы, когда ходят голышом, и я тоже. Мы здесь всегда голые. Мы богаты, а море такое красивое. Если бы у моря были мозги, я бы их у него высосала. Но я не могу отсосать морю, ведь у него нет члена.

Почему все так, как есть? Если Вы такой умный, ответьте на этот вопрос! Черт! Я знала, что Вы не захотите нам помочь. Пришлите нам сейчас три авиабилета. Я вас люблю! Мы не шлюхи. Пожалуйста, помогите мне. Я просто знаю, что скоро увижу Вас. Мы много путешествуем. Мой отец хочет, чтобы Вы женились на мне. Ему 66 лет, и он владеет крупнейшими банками Турции. Всеми банками. Мы сыграем прекрасную, прекрасную свадьбу, Вы всем покажете нас голышом, а я буду танцевать, Вы будете сосать мои груди, а мой папа будет кричать. О Боже, как я люблю Вас! Я о Вас мечтаю, сейчас. Да.

Ваша бейби,

Ксаня.

Страх и отвращение в Элко

СТРАХ И ОТВРАЩЕНИЕ В ЭЛКО: ЖУТКОЕ ПОМЕШАТЕЛЬСТВО В СТРАНЕ ОВЕЦ…

ЧЕРНЫЙ ВХОД НА СТРАННОЙ УЛИЦЕ..

О, ЧЕРНАЯ, О, ДИКАЯ, О ТЕМНОТА, НАВАЛИСЬ НА МЕНЯ СЕГОДНЯ ВЕЧЕРОМ

ЗАМЕТКИ С ПИСЬМЕННОГО СТОЛА ГОСУДАРСТВЕННОГО ЗНАЧЕНИЯ:

ПРИЗРАК ДЛИННОГО СТРАШНОГО ТОМАСА И ДОРОГА С ОТВЕТВЛЕНИЯМИ

Январь 1992 года

Дорогая Джен!

Черт побери, как жаль, что тебя здесь со мной нет и ты не можешь насладиться волшебной погодой. Наступила осень, и природа начинает понемногу умирать. Нет ничего прекраснее прохладного осеннего воздуха, желтеющих позолоченных листьев и пожухлой травы, тепла, исчезающего из солнечных лучей, и горячего огня в камине, полыхающего, пока Друг очищает от упавших листьев лужайку перед домом. По телевизору мы видим сплошные бомбы, а телевизор смотрим все больше, ведь дни становятся все короче, темнота наступает рано, а цветы то и дело бьет заморозок.

О Господи! Джен, как же жаль, что тебя не было со мной вчера, когда я смолотил ветчину с яйцами, опрокинул чуточку виски и достал пистолет Weatherby Mark V.300 Magnum и шарик черного Опиума на десерт, а потом вышел во двор с ощущением величайшей радости на душе: я ощутил Гордость, что я Американец. Я чувствовал себя как на Футбольном Матче. Джен, я чувствовал себя в Раю… Помнишь, какое блаженство ты ощущала, когда мы принеслись на ферму и высекли Стэнфорда? Вот вчера я чувствовал себя именно Так.

Ладно, я отступаю от темы. Мои припадки Радости омрачаются непрекращающимися флэшбэками и явлениями призраков, слишком отвратительными, чтобы о них распространяться… И пожалуйста, не задавай на этот счет вопросов. Джен, ты могла бы стать президентом, но на твоем пути попалось слишком много развилок и изгибов – я вижу изогнутые рога диких животных, которые под звуки выстрелов охотничьих ружей снуют туда-сюда по далеким холмам, а молодые смуглые люди с руками, измазанными в крови, ездят вперед-назад на закате и со скорбью выкрикивают наши имена.

Вот и все, что я хотел бы сказать по поводу осени. Деревья больны, Звери мешаются у тебя под ногами, Президент, как обычно, виноват, а дни, несмотря ни на что, все еще слишком длинны… Поэтому не обижайся на меня за стихотворение. Оно с самого начала никуда не годилось. Я передрал его из раннего творчества Колориджа и попытался переделать его на свой лад. Но видишь, ни фига не вышло.

Ну и что с того? Я вообще не хотел говорить об этой проклятой осени. Я просто сидел на рассвете холодным воскресным утром, ждал, когда же начнут показывать футбольный матч, собирался чуточку передохнуть от непрерывного потока Исполнителей Роли, Личных Биографов и надоедливых папарацци, обрушившегося на меня в последние дни (сейчас они, слава Богу, спят, некоторые в моей собственной постели). Я сидел в полном уединении и вспоминал Добрые Старые Дни.

Мы были бедны, Джен. Бедны и счастливы. Потому что мы знали Хитрые Трюки. Мы были умненькими. Но совсем не сумасшедшими, как нас называли. (Нас ведь ни разу не пригласили на званый ужин, верно?)

Хо-хо. Смех здорово вздорожал в наши дни. Только моему проницательному и абсолютно лишенному чувства юмора соседу, принцу Кромвеллу, удается пока еще позабавиться вне стен своего дома – это он ворует овец и дубасит женщин, как Майк Тайсон.

Почему он это делает, сказать не могу. Каждый сходит с ума по-своему.

Ты очень изменилась с тех давних пор, когда ты напоминала мне Кровожадного ястреба с горящими глазами. Может быть, тебе следовало бы читать что-то еще, кроме журналов о мотоциклах, – иначе однажды ты вдруг обнаружишь, что у тебя растут волосы на ладонях.

Я за это ручаюсь. Ты можешь ездить на полной скорости ровно столько, сколько тебе отпущено… Но потом Силы Зла все равно одержат верх. Осторожно…

Но сейчас мы не об этом. Кого это волнует? В конце концов, мы – Профессионалы… И это – не наша проблема. Нет. Это – проблема Каждого. Она – Везде. Вопрос – наше Все; ответ – наша Судьба… а история, которую я хочу тебе рассказать, Джен, она ужасна.

Я проснулся внезапно, скверно, бормоча что-то себе под нос, хихикая, как сумасшедший, увидевший привидение в телевизионной передаче. Судья Кларенс Томас… Да, я знал его. Но это было так давно. Это случилось много лет назад, но я это еще очень ясно помню… Воспоминания о том случае преследуют меня, как Голем, днем и ночью, уже много лет подряд.

Та странная ночь сперва не предвещала ничего необычного: шел дождь, и я ехал по дороге посреди пустыни… Такие поездочки были для меня самым обычным делом. Тогда мы все были моложе. Я и судья. Ну, и все остальные тоже… То было Другое Время. Люди относились Дружелюбнее друг к другу, доверяли друг другу. В те дни можно было позволить себе, черт побери, общаться с полностью незнакомыми людьми – и не бояться за свою жизнь, за свои глаза, за свои органы или за все свои деньги, можно было не бояться оказаться в тюрьме до конца своих дней. В воздухе витало ощущение возможностей. У людей не было столько страха, как сейчас. Ты мог бегать голым, и никто бы тебя не застрелил. Ты мог приехать в придорожный мотель в предместьях Эли, Виннемукки или Элко посреди ночи, во время грозы и урагана – и никому бы не пришло в голову вызывать полицию, чтобы проверить вашу кредитную историю, трудовую биографию и историю болезни, а также количество штрафов за неправильную парковку, которые вы получили в Калифорнии.

Тогда тоже существовали законы, но их не боялись. Тогда тоже существовали правила, но им не поклонялись, как какому-то божеству… не было того парализующего страха и идолопоклонничества, которые ныне окружают Законы, Правила, Полицейских и Стукачей.

Как я уже говорил, то было другое время. И я уверен, что судья рассказал бы сегодня вечером то же самое, если бы, конечно, решил говорить правду, как я.

Впервые я повстречал Судью давным-давно, темной и дождливой ночью в Элко, штат Невада, где мы при странных обстоятельствах остановились на ночлег в грязном придорожном мотеле… Господи, что это была за ночь!

Я почти забыл о нем, пока не увидел его на прошлой неделе по телевизору… и тут на меня нахлынуло – еще и еще. Ужас! Самый ужасный, кромешный ужас! Я вспомнил ту ночь, когда дорогу залило дождем и мы застряли в какой-то дыре неподалеку от Элко, совсем рядом с шоссе, под названием «Эндикотт Мотель» – вот тогда-то мы едва не впали в Безумие по-настоящему.

Твой Х.С.Т.

* * *

Овцы появились сразу же после полуночи. Я ехал со скоростью 130 или 140 км/ч сквозь сплошною стену проливного дождя по федеральному шоссе № 40 с одной сломанной фарой и находился между Виннемуккой и Элко. Я промок до нитки, потому что дождь протекал сквозь дыру в крыше машины, а мои пальцы напоминали сосульки на руле.

Ночь была безлунной, я чувствовал, что машину ведет по мокрой дороге… передние колеса едва касались асфальта. Центр тяжести задрался недопустимо высоко. Видимость на дороге отсутствовала начисто, ее просто не было. Я мог бросить камень дальше, чем я видел сквозь ночной дождь и туман, осевший у земли.

И чего ж тут страшного? – подумал я. Я знаю эту дорогу – прямая черта, проложенная через гигантскую пустую местность, даже на карте в этом районе не увидишь черных точек, изображающих населенные пункты; а если они и указаны на карте, то это всего лишь заброшенные города-призраки или места для ночлега водителей грузовиков, называющиеся Биовейв, Лавлок, Диис и Виннемукка..

Кому, черт побери, могла прийти в голову идея сделать такую карту? Только сумасшедшему могло взбрести в голову указать на карте места с названиями типа: Айммлей, Вэлмай, Голконда, Никсон, Мидас, Метрополис, Джиггс, Джудасвилл. Все они полностью заброшены, в них нет даже автозаправок, они зияют посреди пустыни, как станции приказавшего долго жить Пони-Экспресса. 90 % всех здешних земель принадлежат правительству США, и большая их часть ни на что не пригодна, кроме испытаний оружия и экспериментов с ядовитыми газами.

Я решил мчаться дальше. Не снижать скорость ни при каких обстоятельствах. Машина должна лететь сквозь дождь, как крылатая ракета… На большой скорости я чувствовал себя превосходно. Когда несешься на быстрой машине по пустой ночной дороге – тебя всегда охватывает ощущение покоя и безопасности… «Что мне какая-то несчастная гроза», – думал я. Безопасность – это и есть скорость. Пока я еду быстро, мне море по колено. А копы – они так далеко! Сидят небось сейчас в теплой каморке на стоянке дальнобойщиков или дрочат в какой-нибудь водопроводной трубе у военного полигона рядом с шоссе… Где бы они ни были, им сейчас совершенно точно не до меня, а мне – не до них. Ничего хорошего от встречи с ними ждать не приходилось. Возможно, они приличные люди, да и я – достойный человек, просто мы не предназначены друг для друга. Данный факт предопределен исторически. Существует огромное количество доказательств, подтверждающих, что я и полиция появились на свет, чтобы совершать диаметрально противоположные поступки и никогда не пересекаться друг с другом по работе, а только на официальных церемониях – когда все носят бабочки, напиваются и шумно буянят, потому что мы все – здоровые, добродушные и веселые ребята и в глубине души это знаем… Подобные междусобойчики случаются редко, но они случаются, хоть граблеподобная рука судьбы и предопределила для нас совсем разные пути… Ну и что с того? Я ничего не имею против того, чтобы время от времени ходить на дни рождения к полицейским. Или на непредусмотренные режимом оргии на праздниках оружия в Техасе. Почему нет? Я же однажды баллотировался на пост шерифа, и меня едва не выбрали. Полицейские в это тоже врубаются, и с догадливыми копами у меня проблем нет.

* * *

Но только не этой ночью, думал я, пока я мчался в темноте. Только не на скорости 160 км/ч, в полночь, на залитой дождем дороге в Неваде. Погоня на предельной скорости в такую отвратительную ночь никому не нужна. Это глупо и высшей степени опасно. Да и ни один водитель красного кабриолета «Шевроле» 454 V 8 не стал бы той ночью тормозить у бортика и сдаваться на милость копам, увидев их машину в зеркале заднего вида. В такую ночь все может случиться: от перестрелки с наркоманами до тяжелого ранения или смертоубийства… Такой ночью лучше уж сидеть у себя дома, в тепле, попивать свежий кофе из кофейничка и разбирать бумаги. Затаиться и игнорировать психов. Можно быть уверенным, что любой человек, оказавшийся за рулем в эту ночь, – безумец, с которым опасно иметь дело.

И это ведь в самом деле так. На дороге не было никого, за исключением гигантских грузовиков марки «Петербилт», едущих на закате на запад, в направлении Рино и Сакраменто. Я слышал голоса водителей по коротковолновому полицейскому радио, которое время от времени разражалось выплесками бездумной, бессвязной тарабарщины о Больших Деньгах, Хитрых Жуликах, тинейджерских Мохнатках и огромных титьках.

То были опасные, помешавшиеся на скорости водители, за рулем двадцатитонных грузовиков, огромные прицепы которых могли в любой момент отцепиться. Нет ничего ужаснее – внезапно оказаться на пути у полностью бесконтрольного, отцепившегося от грузовика прицепа, катящегося прямо на вас под гору на скорости 120 или 130 км/ч в три часа утра. Вот тогда вы сразу поймете, что чувствовал капитан «Титаника», когда увидел этот айсберг.

Вот и у меня возникло похожее ощущение, когда луч фар дальнего света вырвал из темноты темную массу посреди шоссе – прямо передо мной оползень, полностью блокирующий дорогу. Огромные белые камни, круглые булыжники, внезапно возникшие в тумане из поднимающегося пара или болотного газа…

Тормоза бесполезны – машину носило на мокрой дороге. Меня замотало. Я рванул рычаг на более низкую передачу, но эффект оказался нулевым, ничего не оставалось делать, как попытаться выровнять руль и приготовиться к мощному фронтальному столкновению, которое скорее всего означало бы мою смерть. «Вот и все», – подумал я. Вот как закончится моя жизнь: врезаться на скорости 160 км/ч в груду камней, внезапная жесткая смерть в красной спортивной машине безлунной ночью, в ливень, где-то у грязных окраин Элко. В тот затянувшийся чистый момент перед столкновением с камнями мне вдруг стало как-то необычайно стыдно. Я вспомнил мелодию Los Lobos, вспомнил, как я хотел позвонить Марии, когда приеду в Элко…

Мое сердце переполнилось несказанной радостью, когда столкновение наконец произошло – оно оказалось на удивление мягким, безболезненным. Настоящего удара вообще не было. Был просто звук глухого и тяжелого удара, как будто вы переехали человека – да, под машиной действительно лежал труп, да, блин, на дороге находился труп 100-килограммовой овцы.

Да. Эти огромные белые штуки оказались не камнями. То были овцы. Мертвые и умирающие овцы. Их было просто до фига, не врезаться в них на такой скорости не представлялось возможным, они были навалены в кучи, как трупы после битвы в Шило. Езда по овечкам должна была напоминать бег по мокрым бревнам. Ужасно, ужасно…

И тут я увидел человека – прыгающую фигуру в прыгающем свете моих фар. Он размахивал руками и кричал, пытаясь остановить мою машину. Мне пришлось резко отклониться, чтобы не задеть его, но он, казалось, не видел меня и, как слепой, бежал прямо на фары… похожий на ледяного монстра с Марса, окровавленного и истеричного.

Все выглядело так, как будто маленький черный джентльмен в плаще пытался привлечь к себе внимание в Лондонском Тумане. Мой мозг отказывался считать происходящее действительностью… «Не волнуйся, – думал я. – Просто такой флэш-бек от марки. Успокойся. На самом деле ничего не происходит».

Я замедлил скорость до 50 или 60 км/ч – это позволило получше рассмотреть человека в плаще, также я вышиб мозги из умирающей овцы. Это помогло мне снизить скорость, но машина опять потеряла контакт с асфальтом, а затем вздрогнула и встала как вкопанная за считанные секунды перед тем, как я врезался бы в дымящийся перевернутый остов, некогда бывший белым лимузином марки «Кадиллак». Рядом с кучей металла еще копошились люди. Кошмар. Какой-то идиот врезался на большой скорости в стадо овец, и его машина перевернулась и загорелась – все это посреди пустыни.

* * *

Потом-то мы, конечно, смеялись над овечьим инцидентом, но сначала потребовалось еще прийти в себя. Ну что уж такого произошло? Обычная авария. Судья кокнул несколько животных с ранчо.

В самом деле, Только маньяк-расист мог выгнать овец на шоссе посреди ночи в такую грозу.

«Будь прокляты эти люди!» – кричал он, когда мы вместе с двумя его спутницами забились в мою машину. «Они обычной статьей за халатность не отделаются», – шипел Судья. – Мы их в суде заживо съедим. Я за это ручаюсь. Мы на компенсацию станем совладельцами огромного ранчо с овцами в Неваде».

«Вот и чудненько, – подумал я. – Все это впереди, а пока – мы отъезжаем от дымящихся обломков лимузина, с бампером, заляпанным овечьей кровью. Такую машинку посреди улицы в Элко не припаркуешь, а я-то надеялся остановиться на ночь (а может быть, на две или три) и погостить у моих старых друзей, которые присутствовали на Конференции дистрибьюторов порнофильмов в легендарном “Коммершал-Отеле”…»

Ничего страшного. Ситуация изменилась. Ни с того ни сего я оказался Жертвой Трагедии. Я в идиотской ситуации, посреди стада овец, в полутора тысячах километров от дома, в машине, набитой подозрительными и окровавленными попутчиками, которые злобно переругивались друг с другом, пока мы пробирались через сплошной поток монсуна.

Господи, думал я, кто эти люди?

Кто, в самом деле? Они, казалось, не замечают меня. Две дамочки – стопудово шлюхи. Даже сомневаться не приходилось. Я хорошо видел, как они дрались, когда их осветил свет фар. Они обезумели от Страха и Замешательства и в отчаянии ползали по овцам… Одна из них – рослая негритянка в белой мини-юбке, сейчас она как раз орет на другую – молодую белую женщину. Обе явно под градусом. С заднего сиденья доносился шум потасовки.

– Убери от меня руки, Сука!

Затем возглас:

– Помогите мне, Судья! На помощь! Она убивает меня.

Что? Судья? Потом она еще раз прокричала эту фразу, и холодок пробежал по всему моему телу… Судья? Нет, этого не может быть, это уже слишком.

Он стремительно перегнулся через сиденье и столкнул их головами.

– Заткнитесь, – заорал он, – где, к чертовой матери, ваши хорошие манеры?

Он снова перевесился через сиденье. Схватил одну из них за волосы.

– Ты, сучка! – проорал он. – Не смущай этого человека. Он спас нашу жизнь. Вы должны ему уважение оказать, а не цапаться тут, как последние шлюхи.

Меня затрясло, но я крепко вцепился в руль и смотрел неотрывно вперед, стараясь игнорировать безумный спектакль, разыгрывающийся в моей машине. Я зажег сигарету, но это меня не успокоило. С заднего сиденья доносились звуки всхлипывания и разрывающейся одежды. Человек, которого они называли судьей, выпрямился и, шумно выдыхая, поудобней устроился на переднем сиденье… Тишина казалась невыносимой. Я быстро включил музыку. Опять играли «Лос Лобос», что-то вроде «Однажды ночью в Америке», крайне мрачная песенка о Смерти и Разочаровании:

Женщина в белом

С мужчиной,

В которого она влюблена,

Стоят вместе у грузовичка.

В ночи раздался выстрел,

Когда все наконец наладилось.

Вот так-то. Выстрел. В ночи раздался выстрел. Еще один заголовок американской криминальной хроники… Да. В помеченном соответствующим образом дубовом ящичке, что лежал на переднем сиденье, на полпути между мной и Судьей, лежал мой заряженный револьвер «магнум» 454-го калибра. Он мог за считанную долю секунды выхватить его и разнести мне голову на куски.

– Отличная работа, Командир, – внезапно проговорил он. – Я тебе за это по гроб жизни благодарен буду. Я бы дубу дал, если бы ты тут мимо не проехал.

Он хихикнул.

– Это уж точно, Командир, точнее не бывает. Меня ждала ужасная смерть, похуже, чем у тех проклятых глупых овец!

«Матерь Божья, – подумал я. – Приготовься резко затормозить. Этот человек – судья в бегах, с ним две прошмандовки. У него нет другого выбора, кроме как убить меня и этих двух бабочек с заднего сиденья. Мы – единственные свидетели…»

От безрадостной перспективы меня замутило… Плевать на все, размышлял я дальше. Из-за этих людей я загремлю в тюрягу. Лучше все-таки остановиться сейчас у края дороги и грохнуть всех троих. Трах. Трах. Трах. Покончить с отребьем.

– Сколько остается до города? – поинтересовался судья.

Я подпрыгнул на сиденье, машина снова накренилась в сторону.

– До города? – спросил я. – До какого города?

Мои руки сохраняли неподвижность, но голос звучал странно и подрагивал.

Он шлепнул меня по коленке и рассмеялся:

– Да не волнуйся так, Командир, у меня все под контролем. Мы уже почти приехали.

Он показал пальцем куда-то в дождь, и я разглядел тусклые огни того, что должно было быть Элко.

– О’кей! – гаркнул Судья. – Поверни влево, а потом езжай прямо.

Он опять показал мне, куда ехать. Я перешел на вторую передачу. Приблизительно в восьмистах метрах от нас виднелась красно-голубая вывеска, которую из-за грозы почти не было видно. Сквозь пелену дождя виднелось только три слова: «НЕТ» и «СВОБОДНЫХ МЕСТ».

– Помедленней! – заорал Судья. – Нам сюда. Сворачивай! Сворачивай, бля!

Его голос напоминал звук ударов кнутом. Тон не терпел возражений, так что я повиновался, еле вписавшись в поворот. Все четыре колеса оказались заблокированы, двигатель дико ревел, а из выхлопной трубы показались голубые языки пламени… Один из тех прекрасных моментов езды на автомобиле, в которые все становятся тихими и спокойными. «Где сейчас только Пи Джей? – подумал я. – Он бы сейчас зарыдал от счастья».

Мы стремительно скользили в сторону, полностью потеряв контроль над машиной, мы мчались со скоростью 120 км/ч прямо на белый стальной шлагбаум, в грозу, на пустынной дороге, посреди ночи. Ну, подумаешь. Иногда ночью Судьба вдруг хватает тебя, как цыпленка, и хуячит об стену, пока твое тело не начинает напоминать боксерскую грушу. БУМ! КРОВЬ! СМЕРТЬ! Вот, парень, и не говори теперь, что не знал, что так все и Кончится…

Машина временно обрела устойчивость, и мы покатились вниз по серпантину. Судья казался странно спокойным, указывая на здание.

– Вот это, – проговорил он, – это – мой дом. У меня здесь несколько апартаментов. – Он энергично кивнул. – Все, мы наконец в безопасности, Командир. Можем здесь делать все, что заблагорассудится.

На вывеске, что висела на воротах, значилось:

ЭНДИКОТТ’C МОТЕЛЬ

РОСКОШНЫЕ АПАРТАМЕНТЫ

И ПОСТЕЛИ НА ВОДЕ

ТОЛЬКО ДЛЯ ВЗРОСЛЫХ / ЖИВОТНЫМ

ВХОД ЗАПРЕЩЕН.

Слава Богу, подумал я. Все это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Неужели я и вправду отделаюсь от этих ублюдков? Пусть сейчас они притихли, ясно же – это ненадолго. И я знал, что я не сумею справиться с двумя женщинами, а они вот-вот проснутся.

«Эндикотт» состоял из цепочки выглядящих дешево бунгало, размещавшихся в форме подковы вокруг выложенной гравием дорожки. Перед большей частью домиков стояли припаркованные машины, но стоянки перед ярко освещенными домиками с противоположной стороны подковы пустовали.

– О’кей, – сказал Судья. – Мы оставим наших дорогих женщин в моих апартаментах, а потом мы тебя здесь впишем. – Он кивнул. – Нам обоим нужно поспать, Командир, или хотя бы отдохнуть, если ты понимаешь, что я имею в виду. Черт подери, какая длинная ночь.

Я засмеялся, но мой смех больше напоминал мычание мертвеца. Прилив адреналина после столкновения с овечками прекратился, я медленно погружался в Истерию Усталости.

«Администрация» «Эндикотта» представляла собой темную хижину, расположенную в середине подковы. Мы припарковались перед ней, и Судья начал громко стучать в деревянную входную дверь, поначалу безуспешно…

– Просыпайтесь, черт побери! Это – я, Судья! Открывайте! Тут речь идет о Жизни и Смерти! Мне нужна помощь!

Он отступил назад и с такой силой ударил в дверь ногой, что задрожали стекла, а само здание затряслось.

– Я знаю, что вы здесь, – кричал он. – Вам не спрятаться. Я буду тут колотить, пока гребаный дом не осыплется!

Никто не подавал признаков жизни, и я быстро терял надежду оказаться сегодня под крышей. Надо сматываться отсюда, думал я. Нет, это неправильно. Я все еще не вышел из машины, наполовину внутри ее, наполовину снаружи… Судья еще раз умело ударил ногой чуть выше дверной ручки, затем издал громкий крик на неизвестном мне языке. Послышался звук бьющегося стекла.

Я запрыгнул обратно в машину и включил зажигание. «Вон отсюда! – решил я. – Черт с ним, со сном. Сейчас каждая секунда дорога. За такие шутки в Неваде убивают. Это зашло слишком далеко. Так себя не ведут. Для таких вот Всевышний и придумал пистолеты».

В офисе зажегся свет. Дверь широко распахнулась, и я увидел, как Судья проворно впрыгнул в дверь и начал драться с маленьким бородатым человечком в исподнем, который быстро осел на пол, после того как Судья нанес ему несколько мощных ударов по голове…. потом он позвал меня.

– Заходь сюда, Командир! – прокричал он. – Познакомься с мистером Генри.

Я выключил двигатель и пошел, шатаясь, вверх по дорожке, ведущей к офису. Меня тошнило, кружилась голова, ноги были ватными.

Судья подал мне руку, чтобы помочь подняться к офису. Мы с мистером Генри пожали друг другу руки, он дал мне ключ от номера и формуляр для регистрации в мотеле.

– Ерунда, – сказал Судья, – этот человек – мой гость. Пусть он здесь живет бесплатно и всем пользуется. А все расходы впишите мне в счет.

– Конечно, – сказал мистер Генри. – Ваш счет. Вот он у меня здесь лежит.

Он достал из ящика письменного стола зловеще выглядящую толстую пачку кассовых чеков и счетов на неоплаченные услуги…

– Вы на самом деле вовремя пришли, – проговорил он, – мы уже собирались в полицию обращаться.

– Что? – изумился Судья. – Вы что, спятили? У меня же платиновая кредитка Американ Экспресс! У меня безупречная кредитоспособность.

– Да, мы это знаем, – сказал мистер Генри. – Мы вас очень уважаем. Ваша подпись надежнее самого золотого тельца.

Судья засмеялся и шлепнул ладонью по столу.

– Еще бы! – прогремел он. – Поэтому не наезжай на меня! Ты что, совсем сбрендил, так со Мной обращаться. Да ты же – лох! В суде захотел оказаться?

Мистер Генри умоляюще посмотрел на Судью.

– Пожалуйста, Судья, – сказал он. – Не надо так. Будьте так любезны, дайте мне Вашу кредитную карточку. Мне б ее в аппарат засунуть. Только и всего.

Он жалобно смотрел на Судью, но было видно, что взгляд его не был сфокусирован…

– Они меня уволят, – прошептал он. – Они хотят меня посадить.

– Чушь собачья! – гаркнул Судья. – Я этого никогда не допущу. Ты всегда можешь обратиться за защитой ко мне.

Он нежно взял мистера Генри за запястье.

– Поверь мне, брат, – прошипел он. – Тебе не о чем беспокоиться. Будь спокоен. Тебя никогда не посадят! Тебе Никогда ничего не пришьют! В моем суде тебе ничего не грозит!

– Спасибо, – ответил мистер Генри. – Мне всего-то лишь и нужно, что ваша кредитная карточка и ваша подпись. Поймите, я забыл провести ее через машинку, когда Вы у нас регистрировались.

– Ладно, – пробурчал Судья, – я заплачу. Сколько там набежало?

– Около 22 тысяч, – ответил мистер Генри. – Сейчас, наверное, уже все 23 тысячи. Ведь Вы снимаете апартаменты уже 19 дней, с полным сервисом.

– Что сказал? – заорал Судья. – Да ты же ворье! Я позабочусь, чтобы «Американ Экспресс» Вас урыл на фиг. Вашему мотелю пипец придет. Вы больше никогда уже не сможете работать. Нигде на земном шаре.

Затем он дал оплеуху мистеру Генри, причем настолько молниеносно, что я ее еле заметил.

– Прекрати реветь, – сказал он, – возьми себя в руки! Как ты себя ведешь?

Он снова ударил несчастного старичка по щеке.

– Больше ничего не хочешь, а? – спросил он. – Только кредитную карточку? Жалкую маленькую карточку? Кусок пластикового дерьма?

Мистер Генри закивал.

– Да, Судья, – прошептал он. – Больше ничего не надо. Только жалкую маленькую карточку.

Судья улыбнулся и запустил все пятерню в карман своего плаща, так, как будто там лежал пистолет или хотя бы огромный кошелек.

– Ты хочешь карточку, старый пень? Да? И все? Ты старый хрыч! На, подавись!

Мистер Генри как-то съежился и быстро заморгал. Он потянулся к Судье, словно к волшебной палочке… Судья все еще шарил в кармане плаща.

– Да что же такое? – бормотал он. – Тут столько много карманов. Я уже ее нащупал, а дырку найти не могу.

Казалось, что мистер Генри верил ему. Да и я пока тоже. И почему было не поверить? Он работал судьей – как-никак птица высокого полета, – почему бы у него не оказаться платиновой карточке? Нынче на свете не много судей, которые могут днем разбирать массы уголовных дел, а ближе к вечеру скакать с блядями, как дикие козлы. Это только самым крепким под силу… но наш Судья являл собой воистину Особый Случай.

Вдруг он издал вопль и упал на бок, схватившись за подкладку своего плаща и нещадно теребя ее.

– О Господи! – проревел он. – Я потерял кошелек. Его тут нет. Я оставил его в машине, когда мы врезались в проклятых овец.

– Да не волнуйтесь Вы так, – сказал я. – Ничего страшного не произошло. У меня завались пластиковых карт.

Он улыбнулся и, кажется, чуть успокоился.

– Сколько конкретно? – спросил он. – Нам может понадобиться не одна.

* * *

Я проснулся в ванной – понять, сколько я продрых, не представлялось возможным. Разбудили меня крики шлюх. В ванную свалилась «Нью-Йорк Таймс», вода от нее мигом почернела. До меня доносились оглушительные звуки ритм-энд-блюза, не приходилось сомневаться, что в апартаментах судья отрывается по полной программе. Из-под двери ко мне в комнату проникал запах амилонитрита. Правда, действия он на меня никакого не оказывал – заснуть под звуки этой отвратительной оргии все равно было решительно невозможно. Я начал нервничать. У меня и без того было немало поводов для конфликта с юстицией, а тут я застрял в мотеле с каким-то безбашенным Судьей, у которого оказались мои кредитные карточки и который задолжал мне 23 тысячи долларов.

В моей машине оставалось немного виски, и я вышел на улицу раздобыть льда – снаружи по-прежнему лило как из ведра. Мне нужно было срочно выпить. Проходя мимо других комнат, я заглядывал в освещенные окна и судорожно размышлял над тем, как заполучить назад мои кредитные карточки. Вдруг сзади раздался звук буксировочной лебедки. Белый «кадиллак» Судьи тащили к мотелю. Судья тем временем уже успел повздорить с водителем буксировочной машины и шлепал его по спине.

– Ничего страшного. Подумаешь, нанесли ущерб движимому имуществу, – засмеялся Судья.

– Эй, Судья, – крикнул ему я, – а карточку я так назад и не получил.

– Спокуха, – сказал он. – Она у меня в комнате – пошли со мной.

Я стоял как раз за судьей, когда он открыл дверь в свою комнату, и краем глаза увидел нагую танцующую женщину. Дверь еле успела открыться, как женщина бросилась на судью. Она вытолкнула его наружу и захлопнула дверь перед его носом.

– Ладно, забудем о кредитных карточках – мы сейчас наличкой затаримся, – сказал Судья. – Давай спустимся к отелю «Коммершал». Там у меня друзья, и у них денег немерено.

По дороге мы остановились купить сигареты. Судья зашел в неряшливый винный магазин, оказавшийся предбанником престранной лавки интимных принадлежностей. Я предложил Судье денег на пиво, а он выхватил у меня весь кошелек.

Через десять минут Судья вышел из магазина, затарившись бухлом на 400 баксов, с сумкой, доверху набитой самой жесткой порнухой – порнофильмами со значком «ХХХ».

– Мои друзья от такого тащатся, – сказал он. – А насчет денег – не беспокойся. Я за базар отвечаю. У ребят, к которым мы едем, серьезное бабло водится.

На плакате над входной дверью отеля «Коммершал» красовался плакат:

ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ, ПРОДЮСЕРЫ

КОМПАНИЙ ФИЛЬМОВ ДЛЯ ВЗРОСЛЫХ!

ОБЩЕСТВО «СТУДЕБЕККЕР»

ЖИВОЕ КАЗИНО. БЕЛЫЙ МЕДВЕДЬ В ФОЙЕ

– Припаркуйся здесь, спереди, – приказал судья. – И ничего не бойся, меня тут хорошо знают.

Меня тут тоже хорошо знали, но я промолчал. В «Коммершале» меня хорошо знали с тех пор, когда мне приходилось много ездить между Денвером и Сан-Франциско по Делам или из любви к Искусству. А в этот незабываемый уик-энд я как раз собирался встретиться там с парой старых друзей и деловых партнеров из Совета Директоров Американской Ассоциации Фильмов для Взрослых. Я все-таки, в свое время работал Ночным Менеджером знаменитого Театра «О’Фаррелл» в Сан-Франциско – этакого «Карнеги-Холл Американского Секса».

Меня пригласили на этот съезд в качестве Почетного Гостя, но я не счел нужным делиться этим с Судьей, какой-то темной лошадкой, человеком без паспорта, без денег и с очень агрессивным стилем поведения. Как я понял, деньги в «Коммершале» нам должны были дать какие-то его друзья, занимающиеся фильмами для взрослых.

Ничего страшного в создавшемся положении я пока не видел: ну, весело, рок-н-ролл, короче. Да и потом, он же как-никак Судья какой-то… А может быть – и нет. Ясно, что он бандюган без отпечатков пальцев или богатый контрабандист из Испании. Но разве это имело какое-то значение? Он был хорошим спутником (конечно, только в том случае, если вы неравнодушны к трэшу – а мне он очень даже по душе. И Судье, очевидно, тоже). Он любил самые отмороженные развлечения, быстро соображал и ничего НЕ боялся.

У входа в отель тусовалось до фига народа, если учесть, что на дворе дико лило и стояла глубокая ночь, так что мне пришлось покружить в поисках парковки вокруг отеля.

– На Квир Стрит есть еще один вход, – сказал я судье, когда мы почавкали по глубоким лужам.

Судья казался взволнованным, что меня несколько беспокоило.

– Успокойся, – сказал я ему, – мы же не собираемся устраивать здесь скандал. Нам всего лишь деньги нужны.

– Да все в поряде, – заверил меня Судья. – Я знаю этих людей, они мои друзья. Деньги – это мелочи.

Мы зашли в отель через вход в казино. Судья вел себя спокойно, покуда мы не повернули за угол и не оказались лицом к лицу с четырехметровым полярным медведем, стоящим на задних лапах. Увидев чучело животного, Судья похолодел от ужаса. «Меня заколебали эти твари! – заорал он. – Ему здесь не место. Прострелить ему башку ко всем чертям!»

Я взял его за руку. «Успокойтесь, Судья, – сказал я ему. – Это – Белый Король. Он уже 33 года, как мертв».

Судья животных недолюбливал. Наконец он взял себя в руки, мы прошли в вестибюль отеля и подошли сзади к столу администрации. Я решил особо не высовываться: вестибюль кишел подозрительно выглядящими группками производителей фильмов для взрослых. Повсюду торчали ковбои-полицейские с выставленными на всеобщее обозрение открытыми кобурами с шестизарядными пистолетами. Наше появление не прошло незамеченным.

И хотя Судья выглядел вполне адекватно, было нечто угрожающее в том, как он подошел к администратору гостиницы и заколотил обеими руками по мраморной стойке. Вестибюль вдруг пронизало напряжение, и я поспешил отойти в сторону, когда Судья начал орать и тыкать пальцами в потолок.

– Вы мне тут лапшу на уши не вешайте! – рявкнул он. – Эти люди – мои друзья. Они меня ждут. Ну-ка, быстро взяли и позвонили еще раз в их комнату.

Портье пробубнил что-то о полученных указаниях не…

Тут судья перегнулся через стойку и сам выхватил телефонную трубку.

– Какой номер? – рявкнул он. – Я сам им позвоню.

Портье продемонстрировал отменную реакцию. Он вырвал телефон из рук Судьи и одновременно схватил его рукой за горло. Судья посмотрел на внушительные бицепсы, угрожающе вздувшиеся под рукавами пиджака администратора, и, трезво оценив соотношение сил, решил изменить тактику.

– Я хочу обналичить чек, – сказал он спокойным голосом.

– Чек? – вызывающе переспросил портье. – Ну конечно, почему бы нет. Давайте же сюда ваш проклятый чек. – Атлетически сложенный портье мертвой хваткой сдержал Судью за воротник и громко рассмеялся. – Ну-ка, ты, алкаш, живо вон отсюда, а то сейчас в тюрягу угодишь.

Я двигался по направлению к двери, Судья присоединился ко мне.

– Пойдем, – сказал он.

Мы бегом помчались к машине, но тут Судья стал как вкопанный. Он развернулся на 180 градусов и погрозил кулаком в сторону отеля.

– Я вас в одно место имел! – прокричал он. – Я Судья, и я вернусь сюда и вас всех, недоносков, похороню. Когда вы меня в следующий раз увидите, лучше убегайте сразу.

Мы прыгнули в машину и укатили в темноту. Судья вел себя как маньяк.

– Эту шпану я в землю зарою, – угрожал он. – Я их всех через 48 часов в кандалы закую.

Он рассмеялся и похлопал меня по спине.

– Не беспокойся, Командир, я знаю, куда мы едем. – Он прищурился, посмотрел на капли дождя на лобовом стекле и открыл бутылку «Ройял Салют». – Прямо, – буркнул он, – на следующем перекрестке поверни направо. Мы едем к Личу. Он мне должен 24 тысячи долларов.

Я притормозил и потянулся за виски. Ну и ну, пронеслось у меня в голове. Порой выпадают в высшей степени странные деньки.

– Лич – это мое секретное оружие, – сказал судья, – но за ним нужен глаз да глаз. Он ни перед чем не остановится. За ним охотятся копы. Жизнь у него не сахар. Но в азартных играх – он просто гениален. Мы выигрываем восемь из десяти каждую неделю. – Он торжественно кивнул. – Да, да, это значит, четыре из пяти, Док. Это – много. Очень много. Это 80 процентов от всей суммы. – Он грустно покачал головой и потянулся за виски. – Ужасная привычка. Но никак не удается отвыкнуть. Все равно как банкоматом владеть.

– Чудесно, – сказал я. – В чем же тогда дело?

– Я боюсь его, Док. Лич – это монстр, преступник и отшельник, который ничего не смыслит в жизни, кроме как в азартных играх. Его следовало бы посадить и кастрировать.

– Ну, черт с ним, с Личем, – сказал я. – Где он живет? У нас же нет другого выхода. Ни налички, ни пластиковых карт. Этот псих – наша единственная надежда.

Судья погрузился в себя, и с минуту мы оба молчали.

– Ладно, – наконец произнес он, – а почему бы и не попробовать? За 24 штуки грина в коричневой сумке я почти на все готов. Не ссы, давай провернем дельце. А если этот паразит выпендриваться начнет, то мы его быстренько порешим.

– Да Вы что, Судья, – возразил я. – Возьмите себя в руки. Что же вы так сразу «порешим»? Речь же идет всего лишь о карточном должке.

– Конечно, – ответил он. – Все они так говорят.

МЕРТВЕЧИНА В ЛЕВОЙ ПОЛОСЕ: СУДЬЯ

ОБЕЗУМЕВАЕТ ОТ БЕШЕНСТВА… СМЕРТЬ ПОЭТА,

ТРОМБ В КРОВЯНОМ ПОТОКЕ ДОХОДОВ…

ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ ЛЮБИЛ ПОРНОКУКОЛ

Мы подъехали к грязному трейлеру, стоявшему за скотопригонным двором какого-то мясокомбината. Лич встретил нас у двери: красные глаза и дрожащие руки, заляпанная одежда. В руках он держал огромную двухлитровую бутылку «Уайлд Терки».

– Слава Богу, ты дома, кент, – сказал Судья, – я просто не могу словами выразить, какая хренотень приключилась со мной сегодня ночью…. но сейчас вроде все в порядке. Сейчас у нас будет нал, и мы их тогда всех похороним.

Лич изумленно выпучил глаза. Затем он глотнул виски.

– С нами все кончено, – пробормотал он, – я как раз собирался перерезать себе вены.

– Чушь какая, – сказал Судья. – Мы же по-крупному выиграли. И ты тоже, чтоб мне с этого места не сойти. Ты мне подсказал номера. Ты даже предсказал, что «Райдеры» уроют «Денвер». Черт побери, это же было ясно. «Райдеры» в понедельник вечером – непобедимы.

Лич напрягся, откинул голову назад и испустил вибрирующий на высоких нотах крик. Судья схватил его.

– Ну-ка, успокоился! – прорычал он. – Что не так?

– Я реально фраернулся со ставками, – всхлипнул Лич. – Я с братвой из магаза пошел в этот гребаный спорт-бар в Джекпоте. Мы бухали «Мескаль» и горланили непонятно что. Я вообще ни фига не соображал.

Очевидно, Лич был конченым алкашом и время от времени впадал в истерику.

– Я напился и поставил на «Бронкос», – ревел он, – потом я увеличил ставку вдвое. Мы все потеряли.

В комнате воцарилось гнетущее молчание. Лич беспомощно ревел. Судья схватил его за пояс грязного кожаного халата и принялся колотить. На меня они не обращали ни малейшего внимания, а я старался сделать вид, что ничего не происходит… Ситуация была до крайности мерзостной.

На столе перед диваном стояла пепельница. Когда я потянулся за ней, то обнаружил на столе блокнот с записями, которые оказались стихами Лича. Они были нацарапаны красным фломастером и представляли собой примитивнейшие рифмы. Одно стихотворение привлекло меня. Оно казалось каким-то особенно гадким. Сам почерк отталкивал. В стишке говорилось о свиньях.

Я ему сказал, что это – неправильно

Ф.Х. Лич

Омаха, 1968 г.

Грязному поросенку Надоела его работенка И он попросил перевести его В Техас. Полиция его повязала Возле вокзала И вышибла из него мозги Вешалкой для пальто. А потом все остальное казалось Возвращением домой В клетке На поезде Из Нью-Орлеана субботним вечером С пустыми карманами, больным раком, Когда любимая умерла. А в конце пощады не было. Он умер на коленях в сарае, И все на него смотрели. Res Ipsa Loquitur (Факты говорят за себя).

– Они меня прикончат, – сказал Лич. – Они к полуночи здесь будут. Мне – трындец. – Он издал еще один крик, на этот раз на низких тонах, и потянулся за бутылкой «Уайлд Терки», но перевернул ее и разлил содержимое.

– Ничего страшного, – сказал я, – сейчас еще принесу.

По дороге в кухню я увидел голую женщину, неуклюже валявшуюся в углу. Ее лицо выражало такое отчаяние, будто ее только что пристрелили. Глаза навыкате, а рот открыт – казалось, она хочет дотянуться до меня.

Я отпрыгнул от нее и тут же услышал смех. Сначала я подумал, что Лич, который обычно хорошенько поколачивал свою жену, на этот раз так расстроился из-за крупного проигрыша, что пришел в ярость и выстрелил ей в рот непосредственно перед тем, как мы постучали ему в дверь. Казалось, женщина беззвучно кричит: «Помогите!»

Я побежал на кухню и взял там нож, полагая, что если Лич до такой степени выжил из ума, чтобы убить свою жену, то уж меня-то, единственного свидетеля преступления, он точно должен будет убрать. Правда, еще оставался Судья, но он, кажется, заперся в ванной.

В дверном проеме возник Лич – он держал голую женщину за шею и бросил ее через всю комнату в мою сторону…

На какую-то долю секунды время остановилось. Казалось, сначала женщина парила в воздухе, потом стала еле заметно приближаться ко мне, будто в замедленной съемке. Я стоял на изготовку, с ножом для резки хлеба в руке, и собирался дорого продать свою жизнь.

Наконец тело шмякнулось об меня и мягко отскочило на пол. Оказалось, это не женщина, а резиновая надувная кукла с пятью отверстиями, которую молодые брокеры покупают в секс-шопах, если закрыты ночные бары.

– Познакомься, это – Дженифер, – сказал Лич. – Она – моя груша для отработки ударов.

Он схватил ее за волосы и треснул так, что она отлетела в противоположный конец комнаты.

– Хо-хо, – хихикнул он, – жену я больше не бью. Я вылечился – и все благодаря Дженифер. – Он смущенно улыбнулся. – Это как чудо. Куклы спасли мой брак. Они намного умнее, чем ты думаешь. – Он грустно кивнул. – Иногда мне приходится поколачивать одновременно двух. Но это всегда меня успокаивает, понимаешь, что я имею в виду?

«Ни фига себе, – подумал я. – Добро пожаловать на ночной поезд».

– О да, черт побери, еще бы, – быстро проговорил я. – А как к этому относятся соседи?

– Никаких проблем, они обожают меня.

«А то, как же иначе», – подумал я, представив себе весь ужас жизни в грязных трущобах в промзоне, в трейлерах с жестяными стенами. Тут твоя цель – не дать твоей семье сойти с ума, притом ты еженощно видишь, выглянув из окна кухни, как человек в кожаном купальном халате, с бутылкой виски в руках, нещадно избивает двух голых женщин, швыряя их, как мешки с дерьмом. Иногда два или три часа подряд… При этой мысли меня охватил ужас.

– А где твоя жена? – спросил я его. – Она еще живет здесь?

– О да, – быстро ответил он. – Она только что вышла за сигаретами. Она в любую секунду может вернуться. – Он энергично закивал. – О да, она очень гордится мной. Мы почти помирились. Она действительно любит кукол.

Я улыбнулся, но что-то в этой истории меня раздражало.

– А сколько их у тебя, кукол-то? – спросил я его.

– Не беспокойся, у меня их столько, сколько надо.

Он достал из шкафчика для мусорного ведра еще одну куколку – наполовину надутую женщину китайской внешности с кольцами на сосках и двумя электропроводами, приделанными к голове.

– Ее зовут Лин-Лин, – сказал он. – Она кричит, если ее бьешь. – Он ударил куклу по голове, и она глупо квакнула.

В этот момент с улицы донеслось громкое хлопанье дверей, во входную дверь трейлера энергично забарабанили, и хриплый голос проорал:

– Откройте! Полиция!

Лич выхватил «магнум» 44-го калибра из кобуры и дважды выстрелил во входную дверь.

– Суки! – проорал он. – Я вас давно уже собирался кокнуть.

Лич выстрелил еще пару раз в дверь, и на лице у него появилась безмятежная улыбка. Затем он повернулся ко мне и засунул дуло пистолета себе в рот. Он медлил какую-то долю секунды и смотрел мне прямо в глаза, не отрываясь. Потом он нажал на курок, и тут ему снесло полголовы.

Мертвый человек почти упал на меня, ударившись головой об мои ноги, когда он падал. В эту самую секунду очередь автоматных выстрелов прорвалась сквозь входную дверь трейлера, а после послышались громкие звуки полицейской сирены. Затем еще одна очередь крупной картечи буквально разорвала на куски телевизор и превратила гостиную в море огня, наполнив трейлер едким коричневым дымом. Я сразу распознал запах цианида, исходивший от горящего пластикового дивана.

Сквозь дымовую завесу доносились голоса:

– Сдавайтесь! РУКИ ВВЕРХ и за голову, вы, твари! Вам пиздец теперь!

Затем раздалось еще несколько выстрелов. Еще один оглушающий огненный шар пронесся сквозь гостиную. Я оттолкнул труп Лича ногами и выпрыгнул через заднюю дверь, которую я заметил еще раньше, когда осматривался на всякий случай в поисках «запасного выхода», как принято говорить в этом «бизнесе». Я уже наполовину находился на улице, когда вспомнил о Судье. Он все еще был заперт в ванной, пребывая в какой-то наркотической коме, не в состоянии пошевелить ни руками, ни ногами и тупо прислушиваясь к грохоту выстрелов, сотрясающих трейлер…

«Ах ты, Господи, – подумал я. – Я же не могу оставить его гореть здесь».

Я сорвал дверь с петель. Трахх! Дверь раскололась на две части, и я увидел его сидящим в полном спокойствии на замызганном алюминиевом толчке, делая вид, что он читает газету. Он отсутствующим взглядом смотрел, как я вышиб дверь, ворвался в сортир и схватил его за руку.

– Идиот! – орал я. – Вставай! Побежали! Иначе они замочат нас!

Он последовал за мной сквозь дым и горящие обломки мебели и трейлера, придерживая одной рукой спадающие штаны…. Китайская секс-кукла по имени Лин-Лин неуклюже повисла в воздухе перед дверью, надувшись от жары, ее волосы уже занялись пламенем. Я оттолкнул ее в сторону и отворил ногой дверь, таща за собой Судью. Где-то за нами пронесся еще один град пуль, опять послышалась полицейская сирена. Судья потерял равновесие и тяжело шлепнулся в грязь неподалеку от обреченного трейлера марки «Эйрстрим».

– О Господи! – заорал он. – Кто это?

– Легавые, – ответил я. – Они совсем свихнулись. Лич – мертв! Они хотят убить нас. Нам срочно надо бежать к машине.

Он проворно вскочил на ноги.

– Легавые? – воскликнул он. – Копы? И они хотят нас убить?

Он весь напрягся, его глаза выпучились от страха. Он поднял кулаки и заорал в сторону, из которой доносились выстрелы:

– Вы суки! Вы паразиты! Вы за это умрете. Вы тупое белое отребье! Они совсем рехнулись? – пробормотал он.

Он вырвался у меня из рук и с остервенением потянулся к своей левой подмышке, потом вниз – к поясу, завел руку за спину, как стрелок, пытающийся нащупать кожаную кобуру… Но кобуры нигде не было. У него не было даже кармана, куда можно было бы положить пистолет.

– Будь все проклято! – прорычал он. – Где мое гребаное оружие? Господи! Я его оставил в машине! – Он упал и покатился по земле, затем побежал в темноту, огибая угол полыхающего «Эйрстрима». – Уходим! – прошипел он. – Я этих недоносков замочу. Я им головы сорву.

«Все правильно», – думал я, пока мы судорожно отползали по грязи под шум стрельбы и криков до смерти напуганных соседей, доносящихся из темноты. Красный кабриолет стоял под деревьями напротив трейлера, совсем рядом с полицейской машиной с мигалками, включенными на полную катушку, и неистово орущей полицейской рацией.

Копы все не показывались. Они, очевидно, ворвались в трейлер с дымящимися дулами пистолетов, надеясь застрелить Лича, пока тот не ушел. Я запрыгнул в машину и включил зажигание. Судья сел на переднее сиденье и потянулся за заряженным «магнумом» 454-го калибра… Я с ужасом наблюдал за тем, как он вырвал его из кобуры, побежал к полицейской машине и выстрелил дважды в решетку над двигателем.

– Вот тебе, сука! – кричал он. – На тебе, вот так вам, получайте, мерзавцы! Жрите дерьмо и дохните!

Он отпрыгнул назад, когда радиатор взорвался и наружу вылетел пар вперемешку с кипящей охладительной жидкостью. Он выстрелил еще три раза в лобовое стекло и в квакающую рацию, которая тоже взлетела на воздух.

– Ах, хорошо! – проговорил он, опускаясь на переднее сиденье. – Вот теперь они в ловушке.

Я дал задний ход и потерял контроль над машиной – автомобиль застрял в грязи, ударившись на полном ходу обо что-то твердое и накренившись в сторону. Наконец мне удалось выбраться из грязи, и я вывел авто вверх по уклону по направлению к шоссе… Судья отчаянно пытался перезарядить свой 454-й калибр и кричал на меня, чтобы я замедлил скорость, чтобы он мог прикончить всех этих подонков. В его глазах блестела дикость, а в голосе слышались нотки безумия.

Я резко повернул машину влево в сторону Элко так, что Судья завалился на бок, но он быстро восстановил равновесие и как-то умудрился выстрелить еще пять раз куда-то в сторону оставшегося за нами горящего трейлера.

– Отлично сработано, Судья, – сказал я. – Теперь они нас никогда не поймают.

Он улыбнулся и сделал глубокий глоток из кувшина с виски, который он каким-то образом сумел прихватить с собой в процессе нашего бегства… Он передал мне его, и я тоже сделал глубокий глоток, выжимая до отказа педаль газа и используя всю мощь нашего 8-цилиндрового двигателя. Мы ускорились с 65 до 140 км/ч за четыре секунды и всю мерзость оставили позади нас за дождевой завесой.

Я посмотрел на Судью, как он заряжает в «магнум» пять очередных огромных пуль. Он был спокоен и сконцентрирован и не выказывал ни малейших признаков токсической комы, в которой он находился всего несколько минут назад… Я был впечатлен. Судья оказался настоящим Воином. Я пошлепал его по спине и ухмыльнулся:

– Спокойно, Судья, мы уже почти дома.

Конечно, я понимал, что это далеко не так. До дома оставалось еще 1500 км, а мы оказались в безвыходной ситуации. Нет никакой надежды вырваться из сетей, которые раскинут полицейские, когда это жалкое дурачье обнаружит Лича с оторванной макушкой в луже горящей крови. Благодаря прозорливому инстинкту Судьи полицейская машина выведена из боя, но я понимал, что полицейским не потребуется много времени, чтобы оповестить все посты. Через короткое время на каждом выезде с шоссе между Рино и Солт-Лейк-Сити будут расставлены злобные блок-посты…

Ну и ничего страшного, думал я. Есть масса обходных дорог, а у нас очень быстрая машина. Главное сейчас – это запретить Судье убивать все, что шевелится, и найти какую-нибудь стоянку грузовиков, на которой можно было бы приобрести пару канистр спрея черной краски. Тогда мы могли бы до рассвета незаметно улизнуть с федерального шоссе и найти какое-нибудь укромное местечко.

Но убежать будет непросто. За какие-нибудь четыре часа мы умудрились сжечь два автомобиля, стать соучастниками как минимум одного убийства и целого набора других преступлений: начиная с мелочевки типа превышения разрешенной скорости и кончая поджогом, мошенничеством и покушением на убийство офицеров Полиции Штата, Совершенном При Побеге С Места Убийства… да, вот это я понимаю – Серьезные Проблемы. Мы попали в западню посреди Невады, как безумные крысы, и если копы увидят нас, они будут стрелять на Поражение. В этом сомневаться не приходится. Мы – безумные Преступники… Я рассмеялся и еще поддал газу. Мы ехали на стабильных 190 или около того…

Судье не терпелось вернуться к своим бабам. Он все еще поигрывал «магнумом», нервно теребя курок, и посматривал на часы.

– А нельзя побыстрее? – пробормотал он. – Далеко еще до Элко?

Слишком далеко, думал я, и так оно и было. До Элко оставалось 80 км, и, несомненно, впереди нас ожидали блок-посты. Не дотянем. Они поймают нас и сделают из нас вкусный мясной фарш.

Стало ясно, что до Элко нам не доехать, но мне совсем не хотелось делиться этой новостью с Судьей. Плохие новости он не переваривал. Умнее отделаться шуткой, подумал я. А потом он заснет.

Я сбавил скорость и погрузился в раздумья. Наши возможности были предельно ограничены. На каждой асфальтированной дороге, ведущей из Вэллса, будут блок-посты. А ведь там находится главная развилка и большая стоянка грузовиков, на которой круглые сутки можно достать все, что угодно. И никто лишних вопросов задавать не станет. Но то, что нам было нужно, не попадало в эту категорию. Нам было нужно исчезнуть. Это – первый вариант.

Можно было ехать по 93-й дороге в южном направлении в сторону Эли, но ничего хорошего этот вариант не предвещал. Все равно что ехать в стальную сеть. Целые стаи копов поджидают нас на этой дороге. А потом и Тюрьма Штата Невада. К северу от нас по 93-й находился Джекпот, но и дотуда нам нипочем не добраться. Не менее безнадежно ехать на восток, в Юту. Мы – в ловушке. Они прикончат нас, как бешеных псов.

Существовали и другие варианты. Но не все из них устраивали нас обоих. Приоритеты Судьи не совсем совпадали с моими. Я понимал, что лучший выход – расстаться с Судьей. От этого мне стало не по себе. Имелись, конечно, и другие варианты, но все они сопряжены с Большим риском. Я остановился и принялся опять изучать карту. Мне показалось, что Судья уснул, но полной уверенности в этом у меня не было. На коленях у него все еще лежал «магнум».

Отделаться от Судьи – непростая задача. Выкурить его из машины без применения насилия невозможно. Трудно себе представить, что он добровольно отправится ночью гулять, в дождь и бурю. Единственной альтернативой оставалось убить его, но и этот вариант невозможно было реализовать, пока у Судьи пистолет. Не говоря уже о том, что в чрезвычайных ситуациях он продемонстрировал отменную реакцию. Отобрать у него пистолет не представлялось возможным, и мне совершенно не хотелось начинать с ним дискуссию по поводу того, у кого из нас должно быть оружие. Если я не справлюсь с ним, он выстрелит мне в спину и оставит лежать на дороге.

Я слишком разнервничался, чтобы продолжать поездку без помощи химии. Я достал из-под сиденья барсетку, в которой притаились пять или шесть марок «Черного Эйсида». «Чудесно, – подумал я. – Это то, что доктор прописал». Я съел одну марку и опять начал штудировать карту. На карте, совсем недалеко от нас, я обнаружил место под названием Дис, от которого отходила еле видная проселочная дорога, которая шла через горы, а затем серпантином спускалась по отвесным скалам вниз, подходя как бы с черного хода к самому Джекпоту. Отлично, подумал я, как раз то, что надо. Мы сможем до рассвета незаметно пробраться в Джекпот.

В эту секунду я услышал хриплый крик и почувствовал удар в голову – это Судья проснулся и начал размахивать спросонья руками, как будто ему только что привиделся кошмар.

– Что происходит, черт побери? – спросил он. – Где мы? Они за нами гонятся?

Он вдруг забормотал что-то на иностранном языке, потом перешел на английский, пытаясь прицелиться из пистолета.

– Господи! – заорал он. – Они же, блин, прямо над нами. Вперед, давай! Я уничтожу каждого ублюдка, который мне попадется.

Ему снился страшный сон. Я схватил его за горло и начал душить, пока он не обмяк. Я положил его назад на сиденье и сунул ему в ладонь марку ЛСД.

– На, Судья, прими ее, сразу полегчает.

Он проглотил марку и молча наблюдал, как я свернул с шоссе и со всех сил надавил на педаль газа. Спидометр показывал 190 км/ч, когда прямо перед нами в темноте внезапно возник зеленый указатель съезда и надпись «ДИС – ДОРОГА НЕ ОБСЛУЖИВАЕТСЯ». Я резко вывернул машину вправо и попытался удержаться на дороге. Но мое водительское мастерство не помогло. Я хорошо помню, как заорал Судья, когда автомобиль полностью вышел из-под контроля, завертелся вокруг своей оси, провернулся на 360 градусов, полетел назад на скорости 120 или 130 км/ч, проломил забор и вылетел на какой-то луг.

По необъяснимой причине эта окончившаяся почти летальным исходом авария возымела на Судью успокаивающее воздействие. Или, быть может, это – заслуга марки. Мне это, честно говоря, было по барабану – я просто взял у него из руки пистолет. Он отдал его мне без всякого сопротивления. Казалось, теперь его гораздо больше интересуют дорожные знаки или радио. Я знал, что если нам удастся незаметно пробраться в Джекпот, я в течение 33 минут смогу перекрасить машину в любой цвет и посадить Судью в самолет. Мне было известно о наличии рядом с Джекпотом маленького частного аэродрома, в котором не задавали лишних вопросов, а проверка пассажиров осуществлялась без участия полиции.

На рассвете мы уже подъезжали к летному полю и остановились у полузаброшенного офиса с надписью ЧАРТЕРНАЯ КОМПАНИЯ «ДЖЕКПОТ – АВИА-ЭКСПРЕСС». «Мы приехали, Судья, – сказал я ему и похлопал его по спине. – Вам здесь выходить». Он, по-видимому, смирился со своей судьбой и был на редкость спокоен. Однако он возвратился в привычное для себя возбужденное состояние, когда женщина за стойкой сказала ему, что он не сможет улететь в Элко до обеда.

– Где пилот? – спросил он.

– Я – пилот, – ответила женщина. – Но я не могу лететь, пока Дебби не придет заменить меня.

– К черту Дебби! – заорал судья. – К черту обед! Мне надо улететь сейчас, ты врубилась, сука?

Женщина выглядела по-настоящему испуганной внезапной переменой настроения судьи, и когда он перегнулся через стойку и потянулся к ней своими ручищами, она пришла в полуобморочное состояние, зарыдала и забилась в истерике.

– Вставай! – зарычал Судья. – Мне сейчас же нужно отсюда смыться!

Он вырвал ее из кресла и потащил к самолету, я же в этот момент тихонько прокрался наружу через заднюю дверь. На улице уже наступил день. В машине почти не осталось бензина, но я этим не сильно заморочился. Гораздо хуже было то, что сюда через пару минут могла пожаловать полиция. Мне казалось, что это – конец. Но вот я выехал на трассу и неожиданно увидел плакат: «ПОКРАСКА КРУГЛОСУТОЧНО».

Пока я заезжал на парковку, надо мной пролетел самолет авиакомпании «ДЖЕКПОТ – АВИА-ЭКСПРЕСС». Счастливого пути, Судья, подумалось мне. Ты – брутальный бандит, Воин и отменный пилот. Но главное, ты знаешь, как добиться своего. Ты далеко пойдешь в этом мире.

ЭПИЛОГ: РОЖДЕСТВЕНСКИЕ МЕЧТЫ И ЖУТКИЕ

ВОСПОМИНАНИЯ… СТРАНА ТЮРЕМЩИКОВ…

А НУ НАЗАД, НАЗАД!

СЕЙЧАС ТЕБЯ ВЫВЕДУТ К СУДЬЕ

Вот в общем-то и все, Джен. Вся эта история слишком удручает, чтобы вплотную заниматься ею в эти мрачные предрождественские недели… У меня остались лишь самые смутные воспоминания о Нью-Йорке, но иногда в памяти возникают отрывочные куски: например, катания по льду, в идеальной тишине на катке напротив здания NBC. А вокруг – наркоманы и белобородые фэбээровские осведомители в грязных красных спортивных костюмах, безжалостно обшаривающие толпу на предмет наличия 10 и 25-центовых монет и долларовых купюр со следами крэка на них.

Вспоминаю одно прекрасное рождественское утро на Манхэттене, когда мы зашли в Эмпайр Стейт Билдинг, поднялись в кабинет какого-то крупного начальника известной компании по производству нижнего белья и выбросили на улицу из углового окна 88-го этажа (или чего-то в этом роде) 300-килограммовый красный кожаный диван Имперского Английского стиля…

Ветер подхватил его, и, как я помню, диван отлетел куда-то за угол, в сторону 33-й улицы, постепенно ускоряясь по мере приближения к земле. Диван в итоге упал на полосатый тент корейского магазинчика, ну вы знаете, такой лавчонки, где продается всякая всячина, начиная от капусты кимчи и кончая рождественскими елками. Арбузы, апельсины и помидоры разлетелись в стороны по всему тротуару. Оттуда, где мы находились, мы еле слышали звук удара, но я хорошо помню, что творилось на улице, когда мы вышли из лифта… Это напоминало войну. Несколько до крайности удивленных зевак стояли вокруг, открыв рот, и что-то невнятно бормотали. Они думали, что где-то под землей – в сабвее или в газовых трубах – произошел взрыв.

Как раз в тот момент, когда мы прибыли на место происшествия, быстро мчавшееся такси наехало на арбузы – и машину занесло. Она врезалась в автобус, ехавший по Пятой Авеню, и вспыхнула ярким пламенем. Послышались крики, плач и полицейские сирены. Двое полицейских попытались оказать сопротивление банде мародеров, которая появилась откуда ни возьмись, вынырнув, как привидения из снега, и бросилась наутек, хорошенько нагрузившись палками колбасы, индейками и большими банками икры. Никто не заметил ничего необычного. Что уж тут такого? Ведь всякий геморрой случается тут постоянно. Добро пожаловать в Большое Яблоко. Будь начеку. Никогда не надо ездить в открытых машинах или ходить в снегопад слишком близко от высотных зданий…

По всей улице валялись разбросанные рождественские елки, автомобили останавливались, поднимали их и уезжали. Мы тоже украли одну и отнесли ее к Мисси на Бауери, потому что знали, что у нее нет елки. Но ее не оказалось дома, так что мы вынесли елку на пожарную лестницу и там и подожгли, облив керосином.

Вот какие у меня воспоминания о Рождестве в Нью-Йорке. Время беспокойства, несчастий и суматохи. На Рождество вечно ни у кого нет денег. Даже богатеи сидят без денег и без устали болтают по телефону о Санта-Клаусе, суициде и членстве в Церкви Без Правил… Первые 20 или 30 минут после восхода на улицах лежит чистый и опрятный снег, который затем превращается в грязное месиво с добавками содержимого мусоровозов, а также экскрементов пьяных таксистов и собак.

Любой человек, изображающий радость на Рождество, лжет, даже те, кто получает 500 долларов в час… Евреи ходят особенно мрачными, да и разве можно на них за это обижаться? День рождения младенца Христа – это нервное время для людей, которым хорошо известно, что через 90 дней их обвинят в том, что они его убили.

А мы чем лучше, у нас что, своих проблем нет? Господи! Я не понимаю, как ты можешь кататься на всех этих мотоциклах по снегу, Джен. Черт, все мы можем справиться с буксующим задним колесом. Но что делать, если начинает буксовать переднее колесо – а именно это и происходит, когда идет снег. ВЖЖЖЖ! Минуту назад вы еще чувствовали себя в полной безопасности, порхали легко, как снежинка, а в следующую минуту вы уже неудержимо соскальзываете вбок и оказываетесь под колесами гигантского грузовика… И вот уже образовались пробки, завыли сирены, белые лимузины с голыми и глубоко религиозными христианами медленно заезжают на тротуар, чтобы объехать вас и всякие осколки, появившиеся после аварии…. Проклятое отребье. Мешаются тут всякие. Почему они не сидят спокойно дома и не празднуют Рождество Христово? Зачем им надо обязательно разъезжать по улице и дохнуть тут, как драным псам?

Я ненавижу этих ублюдков, Джен. Подозреваю, что у тебя похожие ощущения… Они могут называть нас фанатиками, но мы хотя бы Универсальные фанатики. Правильно? Таких людей надо посылать, и подальше. Слишком много людей в наши дни облечены властью посадить тебя в каталажку… Причем неизвестно за что. Причины всегда найдутся, зачастую они будут позаимствованы из какого-нибудь ужасного рассказа Кафки, но в любом случае причины значат не больше, чем закрытая облаками полная луна. Пошли они на…

Рождество совсем не изменилось за последние 22 года, Джен, даже здесь, тремя тысячами километров западнее и тремя тысячами метров выше Нью-Йорка. По-прежнему это день, который может нравиться только чудакам. Детям и лицам, принимающим ЛСД, не возбраняется верить в Санта-Клауса, но для нас, загруженных работой профессионалов, Рождество – весьма мрачный день. Особенно неприятно сознавать, что одного из двадцати людей, с которыми ты встречаешься на Рождество, на следующее Рождество не будет в живых… Кто-то может с этим свыкнуться, кто-то нет. Вот для чего Бог изобрел виски, и вот почему «вайлд Терки» продается в течение всего рождественского сезона в гигантских канистрах по 300 долларов. Вот почему отморозки по всему Нью-Йорк-Сити требуют от вас «добровольное рождественское пожертвование» в 100 баксов, а если вы не жертвуете, то они превращают ваши дворники в спагетти и мочатся на вашу дверную ручку.

У окружающих меня людей мозги сворачиваются набекрень. Вся моя система сдержек и противовесов развалилась, как спичечный домик. Поэтому я стараюсь не сотрудничать с людьми старше 20 лет. Каждое Рождество на храповике становится меньше зубцов или зубцы слетают с маховика, что значительно хуже… Я помню, как однажды в Рождество в Нью-Йорке я пытался сбагрить кому-нибудь «Ягуар Марк VII» у которого недоставало стольких зубцов на маховике, что каждый раз, когда я показывал машину покупателям, двигатель начинал визжать и надсадно реветь… Мне пришлось нанимать целые банды уличных детей, чтобы они качали машину вперед и назад, пока стартер не привел в действие немногие оставшиеся зубцы. Иногда я оставлял машину стоять у гидранта на три или четыре часа и платил маленьким жадным мерзавцам доллар в час, чтобы они поддерживали ее в рабочем состоянии и поливали из гидранта, перед тем как приходили покупатели.

Мы неплохо узнали друг друга за 9 или 10 недель, и наконец им удалось впарить машину какому-то богатенькому художнику. Он ухитрился доехать на ней до касс на дальнем конце моста Джорджа Вашингтона, где двигатель испустил дух и взорвался, как паровая бомба. «Машину пришлось буксировать пожарным грузовиком, – рассказывал он потом. – Даже кожаные сиденья загорелись. Надо мной все очень смеялись».

В наши дни в воздухе царит атмосфера отвратительного Хищничества. Вчера мне кто-то позвонил и сказал, что я должен деньги Геррису Вофорду, моему старому другу из «Корпуса Мира». Мы вместе работали в Сьерра-Леоне.

Он появился из ниоткуда, взлетел, как ракета, и на выборах в Пенсильвании в честной борьбе сковырнул Генерального Прокурора США. Восхитительно. Геррис стал Сенатором, а этот ставленник Белого Дома остался ни с чем. От перевеса Сорнбурга в 44 процента голосов за три недели не осталось и следа, прокурора ждала судьба Шалтая-Болтая… ОП-ПА! Свалился со стены, как большое яйцо ящерицы. Белый Дом даже не счел нужным подстраховать своего ставленника.

Для мозгового треста Бушей и любого профессионального политика Республиканцев, начиная с Белого Дома и кончая городскими администрациями Денвера и Тупело, это был сильный прокол. Вся Великая Старая Партия[33] содрогнулась и повела себя, как обоссаная собака… Так говорили в самом Тупело, где в дополнение ко всем неприятностям председатель местной секции «Республиканской Партии» влюбился в маленького толстенького мальчика – отпрыска одной из богатых семей города, и, потеряв голову, сбежал с ним в Билокси… Затем, когда его арестовали в Мобайле по обвинению в тяжком мужеложстве и похищении людей, он вдруг стал обвинять Герриса Вофорда. Карьера республиканского функционера полностью, таким образом, завершилась. И хотя суд назначил за его освобождение залог на сумму всего лишь 5000 долларов, ни один из его бывших друзей не захотел внести за него залог. Его друзья состояли в основном из профессиональных политиков и банкиров, которые когда-то проворачивали кредитные операции вместе с Нилом Бушем, неудачным сынком Президента.

Нил проходил по делу о скандале вокруг печально известной кредитно-сберегательной организации «Силверадо». Он еле-еле из него выпутался, его папаше даже пришлось заявить, что если его сын действительно окажется мошенником, у него не останется иного выбора, как передать его на милость Федеральной Системы Тюрем. Доказательства вины президентского сына впечатляли, но Нил обладал поистине головокружительным талантом ведения переговоров, и, подобно полковнику Оливеру Норту и Адмиралу[34], он вышел сухим из воды… Простые люди были до крайности возмущены такой наглостью Буша. Ну а что можно ожидать от Партии высокомерных социал-дарвинистски настроенных богатых мальчиков, которые вот уже 12 лет как бесконтрольно носятся по Белому Дому, подобно избалованным кошакам. Им позволено делать все, что в голову взбредет. А почему бы и нет? «Они – Хорошие Ребята, – охарактеризовал однажды своих подчиненных в президентской администрации Джон Сунуну. – Дерьмо вы найдете только в комнате прессы».

Ну-с… Сунуну нынче не при делах, равно как и Дик Сорнбург, который сейчас ищет ночную работу в банковском секторе где-то в пригородах Питтсбурга. С ним случилась пренеприятнейшая история. Он решил баллотироваться на выборах и был бит моим старым другом из «Корпуса Мира» Геррисом Вофордом, как какой-нибудь вшивый зверек. Геррис так быстро и проворно подобрался к Сорнбургу сзади, что тот и пикнуть не успел… Его разрубили на куски и растоптали. Республиканцев так не опускали со времен Уотергейта.

Офисы «Великой Старой Партии» по всей стране сотрясались от страха. Как такое могло случиться? Ведь Дик Сорнбург восседал по правую руку от Бога. Генеральный Прокурор Сорнбург встал во весь рост, как высокомерный Рыцарь со стола короля Артура, и объявил, что его ребята, около 4000 прокуроров Департамента Юстиции, более не подчиняются правилам Федеральной Судебной Системы.

Но он оказался не прав. И вот теперь Вофорд пользуется бездыханным телом Сорнбурга как взлетной полосой для похода на Белый Дом. Черт, мне реально нравится перспектива Президента Герриса. Он мне всегда казался честным, в уме ему тоже не откажешь, правда, давать ему деньги я не собираюсь.

Вот что такое политика в 1990-е годы. Кандидаты в президенты от Демократической Партии в последнее время – далеко не лучшая инвестиция. «Камелоты»[35] правили нами 30 лет назад, и вот мы до сих пор не знаем, кто убил Джека Кеннеди. Более чем очевидно, что одинокая пуля в Далласе не могла пройти через два человеческих тела, но эта пуля пробила сердце Американской Мечты в этом веке, может быть, навсегда.

С тех пор много воды утекло, не только для Кеннеди или Демократов, но и для всех нас. Даже богачи и люди во власти понимают, что в 90-е годы все может стремительно измениться, и в один прекрасный день по телевизору будут показывать, как они сами отчаянно корчатся в суде, лишь бы остаться на свободе.

Поверьте мне. Когда я сидел, испытывал не самые приятные ощущения… Именно так. В наших тюрьмах много камер, и каждый день строят новые. Мы становимся страной тюрем.

Ну вот и все, Джен. Рождество на носу, и все катится к чертовой матери… И так будет по меньшей мере до Родительского Дня, но он по крайней мере уже скоро… Разреши мне, как старому семейному доктору, посоветовать тебе не предпринимать до этого времени никаких действий, из-за которых ты могла бы оказаться в Верховном Суде Соединенных Штатов Америки. Ты понимаешь, что я имею в виду…

Да. Он – Там, Наверху, Джен. Судья. И ему там еще долго пребывать, ожидая момента, когда представится возможность вгрызться в наши черепа… Положи это в свой кожаный карман, когда ты в следующий раз почувствуешь желание вспрыгнуть на твой новый мотоцикл и понестись на скорости 220 км/ч сквозь ряды машин, обгоняя по дороге полицейские автомобили.

Помни Ф.Х. Лича. Он перешел Судье дорогу и заплатил за это страшную цену… И тебе придется ее платить, если не станешь ездить медленнее и издеваться над девушками в твоем офисе. Судья заступил на службу и таких выходок не потерпит. Будь осторожна.

А вот и Джонни!

СТРАХ И ОТВРАЩЕНИЕ В ДОМЕ ДЖЕКА…

САМОЕ ОДИНОКОЕ МЕСТО НА ЗЕМЛЕ

Темной и ветреной ночью я выехал из дома и направился к Джеку Николсону, проживающему на противоположном конце долины. Я ехал к нему на день рождения и вез в подарок огромное сердце лося. Я знаю Джека уже много лет; у нас с ним много общего, в том числе и чувство юмора. В сущности, нет ничего слишком уж странного в том, что посреди ночи я везу ему огромное лосиное сердце.

Сердце успело немного полежать в холодильнике, и из него немного капало, так что я положил его в сумку на молнии и бросил на заднее сиденье джипа. Отлично, думал я, детям Джека подарок понравится. Я знал, что они как раз приехали из Лос-Анджелеса, и мне хотелось удивить их. «Надеюсь, ты не поздно приедешь? – спросил меня Джек. – А то дети рано спать ложатся».

– Не беспокойся, – ответил я, – выезжаю через 10 минут.

Как раз в тот момент началась очередная злокачественная суета. Время утекало с бешеной скоростью, бесконечные мелочи задержали меня дома, и когда я наконец решил все вопросы и посмотрел на часы, то понял, что опаздываю к Джеку на два часа – запомните этот факт, он еще сыграет немаловажную роль.

Итак, я сел в машину и поехал к Джеку и его детям. В машине, в дополнение к сердцу лося, находилось довольно много всякой всячины и престранных причиндалов: мощные усилители, магнитофонная пленка с записью визга поросенка, заживо поедаемого медведями, фонарь мощностью 1 000 000 ватт, полуавтоматический девятимиллиметровый пистолет «Smith & Wessоn» с рукояткой из тикового дерева и коробочка качественного гашиша. Кроме того, в машине лежала парашютная сигнальная ракета мощностью 40 миллионов свечей, способная на 40 секунд осветить всю долину, да так, что зарево видели бы и за 40 километров. На самом деле это был ручной миномет с пластиковым вытяжным тросом с одного конца и черным соплом дула с другого. Я купил его несколько недель назад на распродаже в магазине «Вест Марин Хардвер» в Сосалито за 115 долларов – цена до уценки составляла 210 баксов. Как его было не купить – дешево и экстраординарно. Теперь хотелось как можно скорее увидеть его в действии. К ракете прилагались путаные инструкции по эксплуатации в основном на иностранных языках, но из иллюстраций ясно следовало, что ПОЛЬЗОВАТЕЛЬ должен носить подходящую защиту для глаз, держать снаряд как можно дальше от собственного тела, а затем РЕЗКО ВЫТЯНУТЬ ТРОС СТРЕЛЬБЫ ВНИЗ И НЕ НАКЛОНЯТЬ СНАРЯД.

Ну чего ж, подумал я, справлюсь. Я-то знаю, как обращаться с сигнальными ракетами. Я уже стрелял из этих огромных серых орудий, где надо сначала отжать нижний конец, потом поместить его на другой конец, затем ударить ладонью по основанию и почувствовать, как твои руки немеют чуть ли не до головы от удара, эквивалентного выстрелу 105-миллиметровой гаубицы. Поэтому я совершенно не переживал по поводу дешевой красной штуковины из Сосалито. Если хоть разок поиграешь с нитроглицериновыми снарядами, быстро с ними расставаться ты не захочешь.

* * *

Я думал о барахле, лежавшем у меня в багажнике, пока ехал по длинной извилистой дороге к дому Джека. После добрых 15 километров в кромешной темноте ощущалось уже некоторое нервное напряжение. Я припарковался на холме, расположенном над домом Николсона.

Других машин не видать. Я выгрузил огромный усилитель и надежно укрепил его на крыше джипа. Звук громкоговорителя мог теперь привольно растекаться по всей долине. Затем я аккуратно закрепил сигнальную ракету рядом с усилителем и облокотился на капот машины, чтобы выкурить сигарету. Далеко внизу, сквозь пинии, дом Джека светился причудливым светом. Ничто не нарушало ночного покоя, а термометр в моем джипе показывал 9 градусов выше нуля. 2:30 или 2:45 утра. По радио передавали какие-то псалмы. Я подключил громкоговоритель к усилителю и неторопливо довел громкость кассеты с визжащим поросенком до 119 децибел.

Сначала звук показался прямо-таки невыносимо громким. Чтобы спасти свои барабанные перепонки, я схватился за уши и заполз в джип. Я уже хотел выключить усилитель, но как раз в эту секунду на дороге показался свет фар, и я решил не совершать лишних движений… Машина даже не сбавила скорость, пронесшись мимо меня, хотя доносившийся из усилителя дикий вой по-прежнему напоминал о стаде свиней, которых гонят на скотобойню.

Первое, что мне почему-то пришло в голову: это точно не Билл Клинтон, потому что он хотя бы погудел, дунув в саксофон. Хо-хо, неплохая шутка, да? Странно, но анекдоты про Билла Клинтона приходят на ум в самые неподходящие моменты: вы делаете что-то в высшей степени правильное и нужное, подходите к вашему делу с юмором и расстановкой, и тут по независящим от вас причинам все катится под откос и события приобретают трагический оборот.

Такого рода сложности в принципе никому не нужны, но некоторые люди почему-то истово ищут их, и в ту опьяняющую зимнюю ночь в Скалистых Горах мне выпала честь стать одним из таких людей. Никакая сила разума или природы не могла убедить меня в том, что пригласившая меня семья отреагирует на происходящее иначе, чем с радостью, приятным удивлением и благодарностью.

* * *

Каждые 20–30 секунд динамик разражался поросячьим визгом вперемешку со звуками, напоминающими отчаянные пулеметные очереди. Я направил весь миллион ватт на дом, целя непосредственно в окна гостиной.

Мои манипуляции с усилителем продолжались около 10 минут, но ничего не происходило. Единственная реакция снизу – освещенные окна погасли, как будто все наконец отправились спать.

Ну что ж – не очень-то приветливо встречают здесь гостей с подарками. Ну припозднились чутка гости, хамить-то зачем?

Мое следующее действие возымело непредвиденные последствия. Я попытался запустить ракету, но кольцо запуска оказалось сломанным, она зашипела и заискрила. Пришлось отбросить ракету в сторону, и тут-то она и покатилась вниз по холму, по направлению к дому. Господи, подумал я, это ведь не что иное, как крупнокалиберная сигнальная ракета, и если она сейчас рванет, то дом Николсона станет очень похожим на мост из фильма «Апокалипсис наших дней».

Я быстренько запихнул усилитель обратно в джип и только тогда вспомнил о своем подарке на день рождения, который к тому времени каким-то образом вывалился из сумки и залил кровью все заднее сиденье.

У меня возникла мысль: «На фига вообще идти в гости?» На душе мигом стало неспокойно, и я решил, что из этой долины надо как можно быстрее сматываться. Оттуда вела только одна дорога. (Если какой-нибудь кляузник позвонил по 911, чтобы сообщить в полицию о визге и стрельбе у дома Николсона, то меня ждали серьезные проблемы, учитывая, что я находился в конце тупикового каньона, из которого можно было уйти только через реку, что для меня совершенно исключалось.)

Хотя почему? «Почему сплошной негатив в голове?» – подумал я. Как вообще пришел в голову термин «сматываться»? Я же здесь с миссией под кодовым названием «развлекуха». И потом, здесь поблизости в любом случае нет никаких соседей. Это темное и спокойное место – даже слишком уединенное, и, конечно же, здесь совсем нежелательно оказаться в ловушке.

Все грустные мысли окончательно развеялись, когда я резко завернул вправо, к дорожке в дом Николсона, предвкушая торжественную передачу подарка на день рождения. Железные запоры на воротах больше не смущали меня, я знал, что все пройдет легко и просто.

* * *

Я подъехал на джипе прямо к входной двери и, оставив включенным двигатель, вытащил кровоточащее лосиное сердце с заднего сиденья и понес его наверх, в дом. Я несколько раз позвонил в дверь, прежде чем плюнуть на эту затею. Я прислонил сердце – 30 см в высоту и 20 см в ширину – к двери таким образом, что оно закатилось бы в дом, если бы только дверь открылась. С учетом того, как невежливо обошлись со мной хозяева, я счел этот поступок вполне адекватным. Тут-то я запаниковал. По дороге обратно к машине я перезарядил пистолет, подняв вверх зажим, и рассеянно помахал окровавленными руками в сторону дома, потому что не сомневался, что кто-то следил за мной из-за затемненного окна в кухне. Я еще сильнее рассвирепел, потому что я чувствовал, что мной пренебрегают.

Я уехал, не издавая больше никаких звуков, за исключением стрельбы, конечно, которая звучала в долине громче прежнего и вызывала боль в барабанных перепонках. Мой джип с приятным шуршанием медленно выехал на дорогу. Теперь – домой и отсыпаться. Я осторожно ехал по замерзшей дороге, но никаких признаков полиции или какой-нибудь другой нечисти не возникло. Еще до рассвета доехал до дому.

* * *

Остаток утра я лихорадочно работал. Мой факс трезвонил непрерывно. Приходили обычные послания из Белого Дома, два весьма разнузданных предложения из Голливуда, 60-страничный текст заключительного выступления генерала Дугласа МакАртура перед Длинной Серой Линией – парадом элиты американской армии – кадетами Вест-Пойнтской академии со стальными глазами весной 1962 года на плацу «Плейн», плюс 32 страницы его знаменитой речи в Конгрессе под названием «Старые Солдаты Никогда Не Умирают», с которой он выступил после его вынужденной отставки.

Мой факс ежедневно выплевывает подобные бумажки, и я прилагаю все силы, чтобы проанализировать их. У людей очень разные интересы, и в моей работе следует всегда быть начеку. Голодные люди хитры, как дикие звери. Материал, который еще вчера казался странным и никчемным, завтра может оказаться вполне адекватным, и наоборот.

* * *

Например, мне совсем не кажется странным, что Билл Клинтон нынче озабочен главным образом своим местом в истории, своим политическим наследством, тем, что о нем через 100 лет будут писать школьные учебники. Он считает, что он сделал свое дело и теперь настало время обеспечить себе место на пьедестале в пантеоне Великих Американских Президентов наравне с Линкольном, Кулиджем и Кеннеди.

А почему бы ему не озаботиться этим? Есть люди, у которых с историей реальные проблемы – у Джорджа Буша и Ричарда Никсона. Никому не пожелаешь войти в историю с репутацией этих двух мистеров. Только какой-нибудь последний фрик-преступник хотел бы остаться в памяти человечества Лгуном, Идиотом или Марионеткой какого-нибудь зловещего монстра типа Дж. Эдгара Гувера… Но все эти заботы появляются, когда вы наконец оказываетесь в Белом Доме. Еще бы. О вас обязательно будут писать книги, снимать фильмы, рассказывать легенды или даже грязные анекдоты о подсиживании и пидорасах, они будут сопровождать вас до могилы. Посмотрите на Никсона, посмотрите на Рейгана, посмотрите хотя бы на Дж. Ф. Кеннеди. История никогда не была снисходительной по отношению к законченным дегенератам, но к некоторым дегенератам относятся лучше, чем к другим, вот это и беспокоит Билла Клинтона. Его любят, но не слишком сильно – а ведь надо еще два с половиной года у руля продержаться. Избиратели сейчас любят его, потому что они думают, что он сделал их богаче, – поэтому они скорее всего будут голосовать за Эла Гора в 2000 году (Господи Иисусе! Как же отвратительно звучит. Голосуйте за Гора в 2000 году! Готовьтесь к этому. Так ведь произойдет. Осторожно!).

Тем ясным зимним утром я размышлял обо всех этих вещах, как вдруг снова зазвонил телефон, и из трубки раздался женский голос, который истерически прокричал в трубку: «Смотрите, к Вам идет полиция», «Там везде кровь», «Вчера у дома Джека произошла страшная трагедия».

Господи, подумал я. О чем это она? Какая трагедия? Черт, я ведь заезжал в три ночи, и все выглядело таким мирным и спокойным. Что там могло произойти?

Долго ответа ждать не пришлось. Одновременно зазвонили оба телефона, но у меня вдруг так засосало под ложечкой, что я не смог взять трубку. Тут на автоответчике раздался голос шерифа и возмущенный крик известного художника Пола Паскареллы – на другом телефоне. Пол сказал, что он едет на максимальной скорости к дому Джека и что он прихватил с собой обрез и «магнум» 44-го калибра. Он сказал, что дом Николсона окружен. Везде полиция. Прошлой ночью какой-то пизданутый маньяк пытался убить Джека и его детей, преступнику удалось скрыться, но полиция полагает, что он все еще на свободе и прячется в лесах. Это убийца-рецидивист, его недавно освободили из тюрьмы, я думаю, что с Джеком все в порядке, о Господи, как же это все ужасно. Потом он въехал в каньон, роуминг отключился, и связь прервалась.

Шериф сообщил мне примерно то же самое. «Это просто сенсационно. Я уже подрядил людей, которые будут работать со СМИ. Пресса говорит о том, что Николсона пытались убить. Мы блокировали дорогу и послали полицейских с собаками прочесывать весь район. Начали операцию «Перехват». Днем все будут показывать по CNN. А ты, случайно, ничего не знаешь об этом? Если тебе что-нибудь известно, перезвони, пока не поздно».

Пока не поздно? Чепуха. Не поздно для кого? Мы тут что, с сумасшедшими дело имеем? Зачем мне убивать Джека? Это же просто безумие.

И тут я наконец все понял. Ну да, конечно. Это же они за мной охотятся в лесах. Это же я – тот пизданутый киллер с растрепанными волосами, который вчера ночью пытался пробраться в дом Джека и убить всю его семью. Милая шутка, правда?

Шутка? Хо-хо. Теперь всем не до смеха. Они уже нашли за стоящими над домом деревьями неразорвавшуюся бомбу… Все полицейские округа срочно дернули на службу, и круглые сутки они разыскивают монстра, дабы он не разрубил на куски всю семью Николсонов и не запятнал навечно честь города Эспена, чья репутация и так уже несколько подмочена. Отвратительные скандалы с богатыми извращенцами, обездоленными детьми и развращенными и помешанными на паблисити блядьми из Голливуда настолько вошли здесь в обыкновение, что перешли грань добра и зла и стали даже в чем-то стильными… Вот почему все эти богатенькие тли понастроили в последние годы в нашей долине дачи… И речь сейчас идет о действительно крупных тлях, по-настоящему крупных экземплярах.

Я, кажется, несколько отвлекся. Мы говорили о моей неудавшейся попытке передать подарки ко дню рождения моему старому другу Джеку и его детям морозной снежной ночью 1997 года.

В ту ночь я даже не мог представить себе, чем кончится моя безобидная выходка, что полштата встанет на уши, включая моих друзей и близких…

Но именно так и произошло, в 40 001 раз. Именно поэтому много лет назад я принял решение отказаться от совершения преступлений как от стиля жизни – и стал писать книги.

* * *

Джеку угрожал какой-то безумный маньяк, который несколько раз покушался на его жизнь в Лос-Анджелесе, и именно поэтому в поисках анонимности и одиночества Джек перебрался сюда, в горы Роки Маунтинс, подальше от опасного Голливуда, вместе с Раймондом и Лоррэн. Одним словом, ему пришлось бежать ради детей в полностью изолированную хижину в горах.

* * *

Кто мог знать, что прошлой ночью из-за метели все телефонные линии, ведущие в унылую долину, в которой находится дом Джека, будут отключены?.. «Да, правильно, ни один телефон не работал, – сказал мне шериф. – Они попытались позвонить по телефону полиции 911, но, очевидно, все линии вышли из строя. Они пришли в ужас, семья забаррикадировалась в подвале за грудой антикварной мебели и надеялась отбиться кочергой для камина, служившей их единственным оружием». Он хихикнул: «У этого идиота дома даже пистолета не было. Ну и слава Богу. Он из него еще детей случайно пристрелил бы, чего доброго».

И это правда. Как правило, лучше не держать дома заряженное оружие, если к вам приехали дети. Даже если опасный псих бродит вокруг вашего дома с бензопилой. Куда лучше установить на дверях крепкие замки и сигнализацию, да еще обзавестись рацией круглосуточной связи с полицией… Но Джеку и его семье все меры предосторожности в ту ночь не помогли. Псих, который ходил вокруг его дома, собирался свести с Николсоном счеты и специально приехал издалека, чтобы довести свое черное дело до конца.

Мой телефон непрерывно звонил, и мое положение становилось с каждым часом все отчаяннее. Кто-то уверял, что надо идти с повинной в полицию, кто-то настаивал на том, чтобы я мчался к дому Джека с винтовкой 12-го калибра наперевес и присоединялся к поиску злодея. Каждый звонивший казался по-настоящему обеспокоенным и напуганным. Даже Хайди вела себя странно. Она знала, что в прошлую ночь я отправился к Джеку, и как я понял, она решила, что я зачем-то попытался убить его. А почему бы и нет? Может, на меня нашел припадок безумия и я совсем потерял контроль над собой. Кто знает, что придет в голову наркоману? Особенно когда рядом дети. Я, может быть, сам не помню, что со мной было.

Опять зазвонил телефон – на этот раз со мной говорил Джек. Ему только что починили телефон. «О Господи, – подумал я. – Что мне сейчас ему говорить? Так, возьми себя в руки. Omerta[36]».

– Ну, Док, как дела? – спросил он спокойно. Должно быть, дело было в субботу, потому что он спросил что-то типа: «А кто играет сегодня вечером?»

– Да задолбал уж этот футбол, – ответил я, – ты лучше скажи, что у тебя там за кошмар происходит, говорят, полицейские патрули вокруг твоего дома расставлены. Мне сегодня весь день рассказывают о тебе самые удивительные вещи.

На какой-то момент в трубке воцарилось молчание. Я услышал, как он глубоко вздохнул. Потом он проговорил:

– Слушай, можно тебя кое о чем спросить? – Он помолчал. – Понимаешь, это лосиное сердце, оно…

Вот что его доконало, он увидел всю эту кровь. Он сказал:

– Когда я посмотрел на сердце – понимаешь, мы искали какие-нибудь следы, – я понял, что он говорит о полиции, – ну, в общем, когда я внимательно посмотрел на него, я увидел в середине сердца, в том месте, где оно еще не разморозилось, кусочки льда. Я полиции ничего не сказал, но мне кажется, что я видел замороженное сердце лося у тебя в холодильнике. Ты, по-моему, даже показывал мне его вместе с птицей и хорьком. По-моему, ты даже кидался в меня лосиным сердцем прошлой зимой?

«Вот говно, – подумал я. – Ничтожное мерзкое отродье». Хорошо все придумал, внутри, вон, кусочек отыскал замороженный. Все остальное превратилось в кашеобразную требуху и кровь… лосиные сердца – прекрасный деликатес, но вот это конкретное сердце так скоро не съедят.

– Да, может быть… – ответил я.

– Я подумал, что это ты ночью развлекался, когда я увидел лед, – сказал он. – Я им еще ничего не сказал; понимаешь, они сейчас у меня на участке, оперативники ищут следы, ищут людей, спрятавшихся в лесу… Блин, Док, я так рад, что ты мне все рассказал. У нас тут была та еще ночка. Чистый Ужас.

Таким образом, розыгрыш завершился. Мне не предъявили формального обвинения; Джек сказал шерифу, что это была ложная тревога: «Я знаю этого парня, он – не убийца».

Эпилог

Это-то я и имею в виду, говоря о криминальной обстановке в городе. Если вы сказочно богаты – можете окружить себя мощной защитой. Богачей круглые сутки охраняют сотни сотрудников частных охранных фирм, которым выдали лицензию убивать в любом месте, в любое время и по любой причине, было б благословение от Всевышнего, – и такая охрана придает богатым людям весьма приятное ощущение покоя и безопасности. В лучшем случае частные охранники просто непредсказуемы, но опасны они всегда.

В нашей долине насчитывается больше черных пикапов частных охранных фирм, чем где-либо еще на земле, за исключением, может быть, Вашингтона и Ватикана. В этих местах немало наличных, без лишнего шума переходящих из рук в руки… На эти хорошо охраняемые деньги свергаются правительства в странах, расположенных на другом конце земного шара, смещаются короли в дальних королевствах; а в Соединенных Штатах криминальное отребье типа президентского братца Нила Буша, мошенника с уголовной судимостью, покупает, продает и взращивает криминальные кланы и звезд кино, например, Джулию Робертс и Гарри Дин Стэнтона… Я уж молчу о нынешнем министре обороны США и шайке беглых каторжников из Правления компании ENRON, включая ее монструозного Председателя Правления Кеннета Лэя… Эти люди болтаются на свободе по Эспену, и никто их не трогает. Какой там – их защищают полицейские, голливудские придурки, всякая мразь и прочие сосунки… Я этих людей знаю. В эти ужасные первые года нашего нового Века их все больше среди моих соседей…

* * *

Недостатка в претендентах на работу в платной полиции в Роаринг Форк Вэлли не наблюдалось. Каждый амбициозный молодой полицейский хочет работать в Палм Биче, Сосолито или Эспене. Они мечтают о 15 минутах славы, а в Департаменте Расследований им сказали, что славы вероятней всего добиться в Эспене…

* * *

Что вполне соответствует действительности. Наш городок долгое время служил пристанищем сибаритов-отшельников и других асоциальных элементов, которых не трогали, пока они могли привести аргументы в свою защиту и не мешали соседям. Эспен не был, строго говоря, настоящим убежищем для них, он представлял из себя скорее полулегальную переходную зону, в которой термины «Преступление» и «Наказание» имели разный смысл для разных людей, живущих подчас в одной квартире.

Поцелуй меня, поцелуй!

– Эй, бэби, иди сюда, давай поплаваем вместе голыми.

– Что ты сказала?

– Ты все прекрасно понял, мой сладкий. Я хочу потанцевать на головке твоей штучки. Ну что, давай?

– Господи, ты охреневшая сучка! Тебя мне давно уже надо было прикончить.

– Ты все лжешь, – сказала она. – Иди сюда, давай скурим косячину. – Она сняла свое тонкое маленькое платьице и подняла вверх свои безупречные ручки, откидывая назад волосы, пока те не коснулись верхней части ее бедер. – Я – Ксаня, – проговорила она, – Богиня Ветра и Мохнаток.

Я был убит наповал. Даже не верилось, что девочке всего восемь лет. Казалось, что она минимум вдвое старше.

– Я считаю, что ты невероятно красива, – сказал я ей, – я, наверное, с ума схожу.

Она рассмеялась и, пританцовывая, отошла от меня. В ту ночь я хватанул лишку и сломал в автомобильной аварии большой палец на руке. Боль не прекращалась ни на минуту. Она поднималась вверх по большому пальцу, как удар грома от молнии; от кончика пальца до самых подмышек, поэтому я не мог дотронуться до девушки или хотя бы поцеловать ее, не ощутив страшную боль.

Кто эта безумная маленькая шлюха? И почему все это происходит со мной? Может быть, я – девочка-тинейджер, которую насильно поместили в тело старого наркомана? Но я же от этого не стал извращенцем.

– Не волнуйся, – сказал я ей, – я не собираюсь тебя пенетрировать, моя дорогая, я просто хочу облизать твою спину.

Она вся задрожала, просто-таки сверкая в тонком свете встающего Солнца Калифорнии…

* * *

Сегодня по телевидению людей расспрашивали об О.Дж. Симпсоне. Они хотят, чтобы по телевизору днем показывали записи судебных заседаний его Процесса. Да, именно этого они хотят. 88 процентов опрошенных взрослых высказались за то, чтобы CBS по своей всемирной сети показывала запись судебного процесса полностью, без всяких купюр.

Также считается, что 85 процентов американцев поддерживают военное присутствие в Афганистане и применение Смертной Казни ко всем иностранцам, обвиняемым в терроризме. Они – Американские Патриоты, которым нравится убивать. Как и Вам, Док. Что в этом такого? Они же любят свою страну.

Конечно же, они ее любят, братан. Особенно хорошо станет заметно, как они любят свою проклятую страну, когда за курение косяка в общественных местах или даже у себя дома – если Бушу дать волю – они попадут в каталажку.

Они окажутся в зале заседаний Федерального суда по обвинению в Заговоре с целью Убийства Судьи. Хо-хо. Как тебе теперь нравятся меры безопасности в нашей стране, чувак? Мы убьем тех, кто поедает нас, съедим тех, которых мы убьем. Вперед, Солдаты Христианства! По коням!

Я размышлял обо всем этом, пытаясь понять, какому ужасному божеству пришло в его эфирную голову поместить меня спокойным воскресным утром в моем собственном доме лицом к лицу с этим голым ребенком. А ведь я только хотел посмотреть по телевизору баскетбол. Что-то тут явно не так.

К черту всех этих людей. Мстительные христианские подонки с их моральными принципами справедливого воздаяния у меня уже в горле сидят. Интересно, как заставит меня Папа искупить мою вину за то, что я оказался с этой девочкой-секс-куклой в руках?

К черту Папу. Он такой же Извращенец, как и все остальные. Эти недотепы учили нас жить 2 тысячи лет, и посмотрите, что из этого вышло. Бум-бум. Прости, мой сладкий, но наши деньги, которые лежали в банке, исчезли. Наша лошадка не пришла к финишу. Доходы оказались недостаточными. В довершение ко всем неприятностям тебе придется заплатить огромные налоговые штрафы. Разве я не говорил тебе, что то, что мы называем Концом Света, произойдет летом 2012 года? Об этом все говорят, и у меня нет причин не верить этому.

Так, возьми себя в руки, Док. Ты что, действительно хочешь лизать спину этой маленькой девочки?

«А почему бы и нет? – подумал я. – Я всегда восхищался женскими позвоночниками, начиная еще с Салли из города Мобайл. Позвоночник, вне всякого сомнения, – самая красивая кость человеческого тела. А разве Церковь запрещает лизать спину человека? Ерунда. Да Вы что, Святой Отец! Скажите уже прямо, без экивоков, сколько мне это будет стоить… Я приличный человек, но некоторые странные штуки мне нравятся, и это – одна из них».

Ах, довольно слащавости. Мы – солдаты, и нам она не нужна. Любовь к природе опасна только в том случае, если она выходит из-под контроля. Тогда она уже перерастает в Грех, как говорят в Ватикане, может быть, граничащий со злом. Приказал бы меня Папа убить за то, что я лизал прекрасную человеческую спину, спину божественного создания?

Ну… одним словом, да, он приказал бы. Мы живем в странные времена, хотя, может быть, в не такие уж и странные. Есть еще дерьмо, которое даже эти извращенцы жрать не станут.

Война с Жиром

Чертовски жарко! В Америке опять лето, и наш глупышка Дите-Президент объявил давно уже назревшую Войну с Жиром. Нация в очередной раз ведет еще одну ВОЙНУ не на жизнь, а на смерть с силами Зла. Как же чудесно. Но тут есть маленькая загвоздка. Мы – Патриоты, но существует дерьмо, которое мы не станем есть… Одно дело, когда вас давит, как саранчу, ваша собственная Военизированная Полиция, а совсем другое – когда по вам топчутся и вываливают вас в грязи Жирные Люди.

За свою жизнь я повидал много ужасных войн, ребята, но я скажу вам, что отчаянная Война с Жиром будет напоминать пожар в канализационной системе Майами. Трудно себе представить, что произойдет. Эти сальные, жирные губошлепы с большой долей вероятности нанесут нам поражение и будут нами править. Соотношение шансов этим летом, похоже, 9 к 1 против нас, и наши ставки падают. У нас перед глазами весь спектр ужаса, ожидающий нас в случае победы Жирных.

У моего эксцентричного соседа Омара приблизительно 4 процента жира, другими словами, очень постное мясо. В случае победы Жирных жироискатели в любом уважающем себя Международном Аэропорту завоют при прохождении через них Омара:

– Эй, Вы, у Вас недостаточно Жира, чтобы лететь на этом самолете. Подойдите поближе, я зарублю Вас топором…

Марку Твену понравилась бы такая ситуация: «Я Вас правильно понял, Босс? Вы мне хотите сказать, что жирным у нас везде теперь дорога, а худеньких арестовывать будут. Господи. Но разве такое бывает, Босс? До толстых людей даже дотрагиваться отвратительно. Я их не переношу».

Тем временем президент денно и нощно призывает нас «сбросить с себя бремя забот и бежать вместе со мной». Бежать, бежать, бежать, как какие-нибудь суки, да не оглядываться… Здорово, да? Странное мышление, однако. НЕ думай, просто БЕГИ и не обращай ни на что внимания.

Могу на что угодно поспорить, что это – цитата из Тони Хардинг. Она, конечно, маленькая нахалка… Говорят, что она будет выступать в главной роли в спектаклях «Эротический Бокс» под открытым небом в летнем сезоне монументально непристойного Театра «О’Фаррелл» из Сан-Франциско. Джим Митчелл, он сразу распознает Талант. Я буду у ринга, когда Тоня откроет сезон матчем с Шарлоттой Рамплинг, где-нибудь в июле. За работу с СМИ отвечает Джефф Армстронг. По коням!

Добро пожаловать в Четвертый Рейх

Вполне возможно, нынешнее Поколение ожидает Конец Света.

Президент Соединенных Штатов Рональд Рейган, Рождество, 1985

САЙМОНУ

Редактору

Лондон, газета «Индепендент»

Дорогой Саймон!

Миллионы людей по всему миру охватывает страх, когда они читают заголовки газет. В этом жестоком году 2002 от Рождества нашего Господа хороших новостей, очевидно, не может быть по определению. Настало время Окончательного Дождя Дерьма, которое Нострадамус предсказал в 1444 году нашей эры, и если кто-нибудь считает, что он шутил, то пусть попробует найти работу в нашей стране. В процессе поиска работы не возбраняется проявлять любую степень упорства; вплоть до уровня типичной американской девушки с головой, набитой Мандраксом… Вот так, маленькая сладкая девочка, иди сюда и берись за любую работу, которую тебе предложат. Хо-хо-хо.

В Америке нет работы, Саймон, – рынок труда обрушился в 2001 году от Рождества Христова, обрушился вместе с рынком акций и пенсионными фондами ENRON’а. Все рынки обрушились примерно через 3 дня после того, как Джордж В. Буш въехал в Белый Дом…. Вот это скорость! БУМ, Бум, добро пожаловать, бомбы и бедность! Вы начинаете расплачиваться за грехи отцов и праотцов, какими бы праведниками они ни были.

Положеньице у нас тут серьезное, Саймон. Некогда гордые США катятся в тартарары. У нас осталось всего несколько пушечных ядер. Хотя постойте! Мерзавцы из Пентагона возбужденно размышляют, кому бы хорошего пинка под зад дать, – в Оборонке, сфере Наблюдения, в производстве Супер-Современных Систем Безопасности создаются рабочие места.

Черт, я забыл упомянуть эти рабочие места? Какая же глупость с моей стороны. В Америке месть и насилие всегда дают экономический рост, даже я нет-нет да и участвовал в этом процессе. Еще как! В безумные и опасные дни моей юности я хотел стать бравым пилотом истребителя, улыбающимся зверем, проносящимся по небесам в победных налетах, прорывая звуковой барьер где-нибудь над Лагуной-Бич. От возбуждения я тогда мог ходить по воде, Саймон. Мне дали лицензию убивать.

Всю свою жизнь я находился в тяжелой зависимости от наркотиков и отлично переносил эту зависимость. Будучи новостным наркоманом, я иногда оказывался на весьма странных тропинках, а пару раз забредал в долину смерти – не всегда по исключительно профессиональным соображениям.

И вне всякого сомнения, новостному наркоману требуется пуленепробиваемое чувство юмора, которому не учат в школе – слишком трудно преподавать. (Постоянное повторение этого термина может ввести в заблуждение, поэтому начиная с этого места вместо «чувства юмора» мы будем использовать древнее и почтенное слово «ВА». Оно сгладит ритм, и мы сможем резвее передвигаться.)

О’кей. Мы только что говорили о новостях – информации или, например, разведданных, собранных на расстоянии, и т. д. и т. п.

Так вот, в наши дни существуют только плохие новости, в Америке и для Америки. В них нет ничего хорошего или обнадеживающего, разве что для Нацистов, разжигателей войны и богатых скряг. Начиная с судьбоносного взрыва Всемирного Торгового Центра все становится хуже и хуже, в логарифмической прогрессии. Это событие войдет в анналы истории американского насилия как самый страшный ее момент, но это не День Рождения конца Американского Века.

Нет. День Рождения справляли в ночь президентских выборов 2000 года, когда центр тяжести в Америке переместился из столичного Вашингтона на «ранчо» в Крофорд, штат Техас. Самым трагическим и разрушительным днем в американской истории следует считать 7 ноября 2000 года. Это день, когда произошла смена власти, когда генералы, копы и право-консервативные христианские психи захватили Белый Дом, Министерство Финансов США и весь наш аппарат правоохранительных органов.

Вот что, собственно, произошло. «Ничего не останется таким, каким было прежде, – сказал тогда наш проблядушный новый президент. – В настоящее время все у нас подчинено Общенациональному Чрезвычайному Положению, которое будет продолжаться до конца нашей жизни».

Я в эти игры не играю. Поскакали!

Никогда не стану утверждать, что говорю от имени всего народа, Саймон, – я не голос Америки, но я и не Нацист – разжигатель войны с автоматом и окровавленными руками и сердцем, исполненным ненависти по отношению к каждому человеку, у которого не полностью белый цвет кожи. Хотя мой старый друг, сумасшедший художник Ральф Стэдмен, считает, что я как раз из них, он распространяет эти домыслы по всей Англии, Уэльсу и Кенту и даже высказывает их мне лично, когда мы с ним говорим по телефону.

– Это чепуха, Ральф, – говорю я ему. – Ты что, в старческий маразм впадаешь? Ты вообще знаешь, с кем ты говоришь?

– Конечно, знаю, – отвечает он. – Ты остался тем же самым брутальным морпехом, которым я знал тебя много лет назад. Но сейчас ты окончательно превращаешься в того, кем был с самого начала, – в очередного американского убийцу…

Вот с чего, собственно, все и началось, Саймон. Сразу после того, как я поздравил тебя с днем рождения (думаю, именно с этого момента), я начал судорожно записывать все свои страхи, опасения и более чем пессимистические ожидания относительно скорого будущего.

Всего тебе доброго, Саймон. Пожалуйста, проконсультируй меня относительно требуемого объема и оплаты. Как насчет 20 000 долларов, а? Я могу распространяться часами о моем недавнем опыте американского гражданина в дни конца нашего Столетия. Может быть, 1000 слов, а может быть, 2000. Заранее благодарен, с нетерпением жду ответа. Спасибо.

ХАНТЕР

10 мая 2002 г.

Любовь побеждает всегда

У него по горло дел: он не рождается, а умирает

Боб Дилан

Белый Вертолет

Она летела на низкой высоте над центром Парижа – Принцесса Мечты на Белом Вертолете.

Несколько месяцев она училась управлять вертолетом – это далось ей очень трудно. В Париже не так-то просто нанять людей, которые согласятся летать на низкой высоте над самым центром города; зависать над тюрьмой и ждать, пока человек с автоматом «узи» спустится вниз и вернется обратно…

Принцессе предстояло еще сесть на вертолете на крышу тюрьмы, забрать своего любовника, долететь затем до близлежащей парковки и исчезнуть на заранее приготовленной машине, а также все это организовать и расписать, как по нотам.

Загляденье, правда? Надин, я возьму тебя на работу в любой момент. Эта любовная история по мне.

* * *

На прошлой неделе происходили и другие интересные вещи, в основном связанные с политикой, но от нее пора бы уже и отдохнуть. В Париже случилась по-настоящему элегантная маленькая сказка с Девушкой на Белом Вертолете. Одна из тех историй, слушая которые, так и хочется смеяться от удовольствия.

Настоящий экшн, Романтика и Полное Безумие в одном флаконе.

Жена французского медвежатника Мишеля Вожура, пролетев на малой высоте над Парижем, подлетела к крыше тюрьмы Ла Санте. Человек, вооруженный полуавтоматической винтовкой, спустился на крышу вниз по канату. Вожур, в красно-голубом спортивном костюме, прятался за дымоходом. Он ухватился за сброшенную из вертолета веревочную лестницу и забрался наверх. Человек с ружьем поднялся вслед за ним. Все вместе они улетели в сторону расположенного рядом стадиона, откуда благополучно исчезли.

Французские полицейские выяснили, что жена медвежатника, Надин Вожур, несколько последних месяцев брала уроки управления вертолетом.

Даже человек с очерствевшим сердцем не устоит перед этой историей. В ней – чистота мифа и сила простой правды. Это безупречное преступление, на которое пошли ради любви. Совершенное с потрясающей точностью и бесстрашием, и не кем-нибудь, а девушкой на белом вертолете.

Конечно, так просто эта история не окончилась. Изумительное бегство произошло в прошлом мае, и медовый месяц продолжался все лето. Осенью Мишель вернулся к старой работе, и уже в конце сентября корреспондент «New York Times» сообщал из Парижа, что «при попытке ограбить банк Мишеля Вожура тяжело ранили и арестовали».

Его ранили в голову, и он лежал в коме в больнице «Петье-Сальпетрьер». «Официальные лица заявили, что жену месье Вожура, организовавшую в мае дерзкий побег из тюрьмы, арестовали в субботу утром. Она скрывалась на юго-западе Франции».

Прочитав эти строки, я похолодел. Все настоящие истории любви заканчиваются трагически, и эта, получается, не стала исключением.

«Мадам Вожур не впервые попала в поле зрения полиции, – говорилось в статье газеты Times. – Она и месье Вожур состояли в браке с 1979 года. Они поженились, когда он еще отбывал наказание по предыдущему приговору (его часто переводили из тюрьмы в тюрьму, чтобы предотвратить побег). Их дочь родилась в сентябре 1981 года, когда мадам Вожур отбывала превентивное заключение».

Меня поразила сила и чистота любви, которая связывала этих людей долгие годы. Любовь в полном смысле слова, с невероятной для обычного человека глубиной и интенсивностью.

Эй, Руби, я люблю тебя

Сейчас воскресное утро, и я пишу любовное письмо. За окном моей кухни – ясное небо и столкновения планет. Моя голова пылает, и я чувствую очень необычно. Мозги работают, как восьмицилиндровый двигатель, в котором закоротило провода. Все уже не так, как раньше. Мои телефоны прослушивают, а невидимые звери нашептывают мне что-то из темных углов.

Прошлой ночью большая черная кошка прыгнула на меня в бассейне, а потом внезапно исчезла. Я увернулся и заметил трех мужчин в зеленых плащах, смотревших на меня из-за стеклянной двери. «Оп-па, – подумал я, – тут происходит что-то странное». Опустившись на дно бассейна, я пополз на его середину. Главное – не приближаться к краям, чтобы тебя не придушили сзади. Главное – сохранять бдительность. До полуночи творения Дьявола еще не входят в полную силу.

Тогда-то я и задумался о любовном письме. Над бассейном висел туман, странные растения двигались в непроглядной темени. С одного края бассейна другой еле просматривался.

Я застыл, чтобы вода успокоилась. На секунду мне показалось, что кто-то еще нырнул в бассейн, но я не стал бы за это ручаться. Накатившая волна ужаса заставила погрузиться меня еще глубже в воду и принять стойку каратиста. На свете существует не много вещей, нагоняющих больший ужас, чем внезапное осознание того, что ты – в полном одиночестве и нагишом, а на тебя в темной воде надвигается что-то огромное и агрессивное.

Именно в такие моменты ты начинаешь верить в галлюцинации – ведь трое рослых мужчин в плащах действительно ждали меня за дверью и какой-то предмет приближался ко мне из темноты.

Один? Я был не один. Теперь это ясно. Я уже увидел троих мужчин и огромную черную кошку, и теперь мне казалось, что я вижу приближающийся ко мне силуэт еще одного человека. Женщину.

Конечно, подумал я. Это, наверное, моя подруга, которая незаметно проникла в бассейн, чтобы сделать мне маленький сюрприз. Да, она такая, безнадежно романтичная девушка, любящая поплавать в бассейне. Одно время мы плавали каждую ночь и игрались в воде, как бобры.

* * *

Господи! Какой же я параноик, подумал я. Я, наверное, совсем с ума сошел. Меня охватил прилив любви. Я быстро поднялся, чтобы обнять ее. Я уже ощущал ее голое тело в своих руках… Да, подумал я, любовь всесильна.

* * *

Не долго музыка играла. Через минуту или две барахтанья я понял, что я все-таки в бассейне совсем один. Ее здесь не было, не было и тех чуваков в углу. И кошки тоже не было. Просто я – дурак и простофиля. Мозги прекратили работать, и я чувствовал себя настолько слабым, что еле мог выбраться из бассейна.

«Чертовщина какая, – подумал я. – Я здесь больше не в состоянии находиться. Это место разрушает мою жизнь. Отсюда надо бежать и больше не возвращаться. Тут издеваются над моими возвышенными чувствами любви и романтики. Это жуткое происшествие получит приз «Хохма Года» в любом старшем классе».

Уже светало, когда я поехал назад. Кометы больше не сталкивались, и на 15 километров окрест не слышно ни звука, кроме Лайла Ловетта в моем радио да воя койотов. Управляясь со стеклянной гашишной трубкой, я рулил коленями.

По прибытии домой я зарядил свой «смит-и-вессон» 45-го калибра, выстрелил пару разиков в стоящую во дворе пивную бочку, зашел обратно в дом и начал судорожно писать в записной книжке… Ну что тут такого, подумал я. Воскресным утром все пишут любовные письма. Это естественная форма религиозности, самое высшее искусство. В иные дни я в нем очень силен.

Я чувствовал, что сегодня как раз один из таких дней. Да, сейчас же за перо. В эту секунду зазвонил телефон, я сорвал трубку, но на другом конце провода молчали. Я оперся об камин и застонал, но тут телефон вновь зазвонил. Я снял трубку – опять ничего не слышно. «Господи! – подумал я. – Кто-то со мной нехорошо шутит…» Мне нужна музыка, нужен был ритм. Так хотелось покоя, что я поставил «Дух в Облаках» Нормана Гринбаума и врубил звук на полную катушку.

Дописывая письмо, я прослушал эту песню три или четыре раза. Мое сердце Мчалось вскачь, а во дворе кричали павлины. Было воскресенье, и я молился по-своему. Совсем не надо сходить с ума в День Господа.

* * *

Например, моя бабушка никогда не сходила с ума, когда мы приходили к ней в гости по воскресеньям. Она всегда закармливала нас пирожками, поила чаем и всегда улыбалась. Она жила в Вест-Энде Луисвиля, там, где на Огайо стоит плотина. Вспоминаю узкую бетонную дорожку, ведущую к ее дому, и большую серую машину, припаркованную в гараже за домом. Эта дорожка состояла из двух бетонных полос с островком травы между ними. Она вела от дома через густые розовые кусты к какой-то хибарке, напоминающей заброшенную хижину. Хижина действительно была заброшена. Никто никогда не заходил в этот дворик, никто не ездил на большой серой машине. Она никогда не двигалась с места. В траве не виднелись следы от колес.

Я помню, что это был седан модели «ЛаСалль», красивенький, с восьмицилиндровым двигателем, вероятно, модель 1939 года. Нам никогда не удавалось завести машину, потому что батарея полностью разрядилась, а бензин тогда был в цене. Шла война. Чтобы купить пять галлонов бензина, требовались особые талоны, которых было очень мало. Люди бережно хранили и дорожили ими, но никто не жаловался, потому что мы воевали с Нацистами и бензин требовался нашим танкам, которые воевали в Нормандии.

Вспоминая то время, теперь я хорошо понимаю, зачем мы ездили по воскресеньям в Вест-Энд к бабушке – вытянуть из нее талоны на бензин на «ЛаСалль». Старой леди вроде нашей бабушки бензин не требовался. Но ее машину зарегистрировали, и она каждый месяц получала талоны на бензин.

Ну и что в этом плохого? Я поступил бы так же, если бы моя мама получала бензин, а я – нет. Любой из нас поступил бы так. Это не что иное, как закон Спроса и Предложения. А мы все-таки живем в последний отвратительный год Американского Столетия, и люди становятся все более нервными. Куркулям, припрятывающим добро, теперь нечего стыдиться, они что-то бормочут о пресловутой «ошибке 2000» и массово скупают консервы из тушеного мяса от фирмы «Динти Моор». Я лично запасаюсь пулями, складирую многие тысячи пуль. Пули всегда будут в цене, особенно когда погаснет свет, отключат телефоны, а у ваших соседей подходят к концу продовольственные запасы. Вот тогда-то и выяснится, кто ваш друг, а кто нет. Даже близкие члены семьи предадут вас. После 2000 года единственными настоящими друзьями будут мертвецы.

* * *

Я уважал Уильяма Берроуза, потому что он оказался первым белым человеком, которого в то время повязали с марихуаной. Уильям – это Человек. Он стал жертвой нелегальной полицейской облавы у себя дома по адресу Вагнер-стрит, 509 в Старом Алжире, бедном пригороде Нью-Орлеана, расположенном на противоположном берегу Миссисипи, где он поселился с намерением пострелять вволю и покурить марихуану.

Уильям глупостями не занимался. Он был серьезным парнем. Если Сделка не выгорала, то появлялся Уильям, с пистолетом. Вот так! БУМ! Отойди-ка назад. Я – закон. Он стал моим героем задолго до того, как я впервые узнал о нем.

Но он Не был первым белым человеком, которого привлекли за травку. Нет. Первым был актер Роберт Митчум, которого арестовали за три месяца до этого в Малибу, на пороге его «малины» у пляжа, арестовали за хранение марихуаны и по подозрению в развращении малолетней девочки. В 1948 году. Я помню его фотографии: Митчум стоит в майке и орет на копов, а на заднем плане видны накатывающиеся на берег морские волны и сгибающиеся от ветра пальмы.

Да, господа, это мой герой. Когда мне стукнуло 20 лет, я начал свой забег в компании Митчума, Берроуза, Марлона Брандо, Джеймса Дина и Джека Керуака – возвращаться из этого забега я не собирался. Билет в одну сторону.

Так что, парень, добро пожаловать на «Путь грома». Это был один из тех фильмов, что поразили мое воображение, когда я был юным и неопытным. После этого фильма я четко осознал, что ездить следует только на максимальной скорости, в машине, доверху набитой виски. И с тех пор я, собственно говоря, по-другому и не езжу.

Девушка, стоявшая на фотографии рядом с Митчумом, выглядела на 15 лет. Она была в одном только в нижнем белье, из-под которого выглядывал маленький элегантный сосок. Полицейские попытались прикрыть ее грудь плащом, когда выводили ее из дома. Митчума обвинили также в Изнасиловании в Извращенной Форме и Пособничестве Несовершеннолетним в Совершении Преступления.

В то время мои отношения с полицией также оставляли желать много лучшего. Мы воровали машины, пили джин и носились по ночам на авто между Нэшвиллом, Атлантой и Чикаго. В такие ночи нам требовалась музыка – мы обычно слушали ее по радио, 50 000-ваттовые радиостанции типа WWL из Нового Орлеана и WLAC из Нэшвилла.

Это, пожалуй, не очень хорошо – слушать WLAC и ездить всю ночь по Теннесси на украденной машине, о краже которой полиция узнавала лишь по прошествии трех дней. В одной из таких поездок я узнал Хоулина Вулфа. Лично мы не познакомились, но нашей тусе очень нравилась его музыка, и мы понимали, что он имеет в виду в своих песнях. Песня «Я чую крысиный запах» – подлинное сокровище рок-н-ролла и лучшая порука тому, что «Паранойи не существует». От музыки Вулфа радио просто-таки сотрясалось, но в его музыке присутствовало и немало меланхолии. Он мог вышибить слезу и разрывал сердце не хуже, чем самая слезливая попсня. Если оценивать людей по их идолам, то я хотел бы, чтобы Хоулин Вулф вошел в историю как один из людей, которых я боготворил. Он – настоящий монстр.

Музыка всегда давала мне заряд энергии, служила своего рода Топливом для моего двигателя Внутреннего Сгорания. Сентиментальные люди называют это вдохновением, но на самом деле в виду имеется именно Топливо.

Мне всегда требовалось Топливо. Я серьезный потребитель. Иногда я еду ночью и думаю, что машина с пустым баком может проехать 80 километров без дозаправки, только бы по радио играла реально громкая и правильная музыка. Последняя дорогая модель «кадиллака» будет ехать на 15 или 20 км/ч быстрее, если ей «вколоть» полную дозу «Кармелиты». Много раз проверено. Вот почему на стоянках грузовиков вдоль хайвея номер 66 ближе к полуночи скапливается столько «кадиллаков». На них разъезжают лихие хулиганы, и уж они-то заправляются не только бензином. Присмотритесь к ним внимательно, и вы обнаружите, что на этих стоянках постоянно происходит одна и та же сценка: на парковку, прямо к дверям магазина заезжает большая машина, из нее выпрыгивает дикого вида девушка в меховой шубе или лыжной куртке, надетой на голое тело, вбегает в магазин с охапкой банкнот в руке и покупает безумную музыку для совсем не медленной езды.

Несколько заходов – и готово, вы подсели на музыку. Каждый раз, когда я слышу «Белого Кролика», я опять оказываюсь на грязных улицах Сан-Франциско, ищу клевую музыку, еду вниз с холма в направлении «Президио» на мощном красном мотоцикле, умело вписываясь в повороты между эвкалиптовыми деревьями, пытаясь успеть на концерт в «Матрице», хотя бы к тому моменту, когда Грейс Слик начнет играть на флейте.

В те времена не знали ни специальной психоделической музыки, ни наушников, ни плейеров, ни пластиковых лобовых стекол. Но вы все равно могли слушать музыку, даже если она играла за 7 километров. Если ты услышал где-то правильную музыку, то ты просто загружал ее себе в мозг и уносил с собой навсегда. Навсегда.

Вот так. Это моя мудрость и моя песня. Сегодня воскресенье, и я разработал для себя новые правила. Я открою сердце духам и стану больше обращать внимания на животных. Я послушаю арфу и поеду на заправку. Куплю там свиной тако[37] и почитаю «Нью-Йорк Таймс». После этого я пройдусь по улице до почты и опущу письмо в почтовый ящик.

* * *

УЗНАЙ СРАЗУ, НЕ НАРКОМАН ЛИ ПЕРЕД ТОБОЮ! ТВОЯ ЖИЗНЬ МОЖЕТ ЗАВИСЕТЬ ОТ ЭТОГО!

Ты не сможешь заглянуть ему в глаза из-за черных очков, но ты увидишь, что из-за постоянного напряжения у него белые костяшки пальцев, а его брюки всегда забрызганы спермой, потому что он непрерывно дрочит, когда не может найти, кого бы изнасиловать. Если его о чем-то спросить, то он будет запинаться и бормотать что-то невнятное. Он не уважает твои погоны. Наркоманы ничего не боятся. Они беспричинно набрасываются на людей, используя любое оружие, оказавшееся под рукой, включая твое собственной оружие, – БУДЬ ОСТОРОЖЕН. Любой полицейский, задерживающий наркомана, подозреваемого в курении марихуаны, должен незамедлительно применять необходимую силу. В этом случае лучше один раз отрезать, чем семь раз отмерить. Удачи.

Страх И Отвращение У Палатки С Мексиканским Фаст-Фудом

Многим поездка в Голливуд напоминает какой-нибудь опасный и захватывающий дух аттракцион. Голливуд можно сравнить с бойлерной, в которой горячий пар закачивают в тысячи больших и маленьких паровых котлов. В соответствии с законами физики одни паровые котлы взорвутся раньше, чем другие. В конечном итоге рано или поздно взорвутся все котлы, если только не прекратить подавать в бойлерную горячий пар.

Я обожаю пар и научился выживать в самых диких и противоестественных условиях. Я фрик пара. Голливуд для меня – мелочевка. Мне он, в сущности, по барабану. Я там был много раз. Иногда мне кажется, что я полжизни прожил в «Шато Мармонт»[38].

На его стенах – потеки крови, в том числе и моей. Прошлой ночью в лифте я отрезал себе кончики двух пальцев, и у меня началось такое кровотечение, что лифт пришлось на время отключить.

Но никто на жаловался. Меня не просто любят в «Шато», меня там очень любят. Из простой прихоти я поместил в черный список отеля несколько очень важных особ. Например, в «Шато» заказан вход ребятам из организации Шварценеггера – им даже кофе не нальют. Они в «Шато» – персоны нон-грата. Любые дела в Голливуде имеют мерзкий привкус политики. Если ты здесь что-то значишь, то не обойдешься без пяти-шести помощников и минимум одного личного астролога.

Всегда ненавидел астрологов и обожаю над ними издеваться. Обычно они просто безобидные болтуны, но некоторые из них, особенно в Голливуде, – амбициозные и хищные экземпляры. В Венис-Биче я уже столкнулся с человеком, утверждавшим, что он астролог Джеконни Деппа. «Он со мной все время консультируется, – рассказал он мне. – Мы стали с ним близкими людьми. А вообще у меня много известных клиентов». Он достал желтую визитку и дал мне ее. «Я могу для вас кое-что сделать, – сказал он, – поверьте».

Я взял его визитку и внимательно осмотрел ее, как будто с трудом разбирая мелкий шрифт. Я знал, что он лжет, поэтому наклонился и резко шлепнул его по яйцам. Ударил несильно, но очень быстро, аккуратно сложив тыльную сторону ладони наподобие плетки.

Он издал свистящий звук и оцепенел, не в состоянии ни говорить, ни дышать. Я мило улыбнулся и продолжал беседу с ним, как будто ничего не произошло. «Вы – мерзкий прохиндей, – сказал я ему, – Джонни Депп – это я».

Выйдя на бульвар, я увидел полуголую девочку на роликовых коньках, на которую напали две собаки. Датские доги, которые сорвались с поводка и убежали от хозяина. Одна собака впилась в плечо девочки, а из пасти второго серого дога уже еле виднелась рука несчастной девочки. Псы орудовали бесшумно, никто ничего не замечал.

Я позаимствовал из бара вилку и выбежал на улицу, походя еще раз шлепнув мнимого астролога по яйцам. Когда я выбежал на улицу, доги все еще трепали девочку. Я пырнул большого пса вилкой в бок, она вошла глубоко и пронзила его насквозь. Псина громко взвыла и побежала, позорно спрятав хвост между ног. Другая собачища быстро выпустила девочку из своих лап и зарычала на меня. Я полоснул вилкой и ее – гадина мигом дала заднего ходу и ускользнула в сторону пляжа качков.

Я отвел девочку в «Баффало-Клуб» и приложил к ее ранам алоэ. Астролог исчез, все помещение оказалось в нашем распоряжении. Девочку звали Анита, она только что приехала в Лос-Анджелес и собиралась работать танцовщицей. Бездомные собаки на Венис-бульваре нападали на нее уже в третий раз за 10 дней, так что она больше ни дня не хотела оставаться в Лос-Анджелесе, как, впрочем, и я. В принципе меня здесь ждали кое-какие недоделанные дела, но совершенно очевидно: пора уматывать из этого города. Через три дня я собирался в Биг-Сур, а потом еще на медицинский конгресс в Пеббл Бич. Анита оказалась милой девочкой со стройными ногами, не без мозгов, но для Голливуда – уж слишком наивна. Я сразу понял, что она придется весьма кстати в моей поездке на Север.

После недолгого разговора я предложил ей работать моей помощницей, которая в то время мне и в самом деле требовалась. Она согласилась, и мы помчались назад к «Шато» на «порше», принадлежащем Джонни Деппу. Когда мы подъехали к пандусу подземного гаража, вахтеры расступились и пропустили нас в гараж. Люди Деппа сказали им, что, за исключением меня, никто не должен прикасаться к этой машине. Я образцово припарковал ее, мастерски оставив пару миллиметров между «порше» и красной «БМВ» 84 °Ci, и мы поднялись на лифте в мои апартаменты.

Я хотел взять мою чековую книжку, но она куда-то подевалась, так что пришлось воспользоваться чековой книжкой Деппа, которую я нашел у него в бардачке. Я выписал Аните приличный аванс, расписавшись за Деппа. «Ничего страшного, – сказал я ей. – Он ведь, наверное, сейчас тоже где-то бегает с моей чековой книжкой и непонятно какие счета моими деньгами оплачивает».

Таковы мои трудовые будни в Голливуде: драки, развлекуха и много-много мексиканской музыки. В одном клубе я несколько часов подряд играл на басс-рекодере. Немало времени мы просто сидели на террасе, сосали джин с лимонадом, развлекали киноактеров и вечно тусующегося поблизости писаку из «Роллинг Стоун».

Но не извольте беспокоиться, о бизнесе я не забывал. Все напоминало выездную сессию клуба «Слишком много фана». В гараже у меня стояли «кадиллак» и зеленый «мустанг», кроме того, в моем распоряжении находился «Порше-Каррера 4», но один человек не может ехать по набережной одновременно на трех машинах. Вот такие проблемы у людей нашего круга.

В конце концов, хорошего – понемножку; мы погрузились в «кадиллак-Нордстар» и умчались из города. По-моему, мы правильно поступили – деваха действительно здорово мне пособляла и начинала мне всерьез нравиться.

* * *

Солнце уже заходило, когда мы выехали из Малибу и двинулись на север по 101-му шоссе, проехали Окснард и приближались к Санта-Барбаре. Моя компаньонка немного нервничала из-за того, что мы ехали так быстро, и я решил дать ей немного джина, чтобы успокоилась. Через пару минут она нежно прижалась ко мне, я обнял ее. По радио передавали песню Розанны Кэш о боли длиной в семь лет, а пробки понемногу рассасывались.

Когда мы подъезжали к выезду на Ломпок, я упомянул, что в Ломпоке находится федеральная тюрьма и что у меня там когда-то сидели друзья.

– Да ты что? – воскликнула она. – А кто они?

– Зеки, – ответил я. – Они ничего серьезного не сделали. – Там Эд сидел.

Она напряглась и отодвинулась подальше от меня. Я включил погромче музыку, как раз взошла луна, и поездка стала куда приятней. «Черт возьми, – подумал я, – очередная влюбленная парочка мчится по дороге к Американской Мечте».

Однако когда я заметил, что приближается съезд на Писмо-Бич, обстановка стала накаляться. Я разговаривал по мобильнику с Бенисио Дель Торо, известным актером-пуэрториканцем, и рассказывал, как однажды меня повязали менты в Писмо-Бич, отмудохали и бросили в кутузку. Воспоминания об этом настолько неприятны, что я до сих пор содрогаюсь, даже когда просто вижу указатель с названием этого места. «Да, – рассказывал я ему, – это было ужасно. Они били меня по жопе дубинками. Копы приняли меня за кого-то другого». Мне совсем не хотелось пугать мою спутницу, я улыбнулся ей и тут увидел, что она скорчилась в позу эмбриона, намертво вцепившись пальцами в ремни безопасности.

Мы миновали две полицейские машины, стоящие у дороги, и тут я обратил внимание, что мы ломимся со скоростью 160 км/ч.

– Тормози! – закричала Анита. – Тормози! Нас сейчас арестуют. Я боюсь. – Она всхлипывала и махала руками.

– Глупости, – ответил я, – это не полиция. Мой определитель радаров не сработал, значит, скорость там не измеряли.

Я попытался похлопать ее по плечу, но она укусила меня, и мне пришлось остановиться. Единственный съезд с шоссе вел в опасный трущобный район Писмо-Бич, но я все равно туда поехал.

* * *

Дело шло к полуночи, когда я припарковал машину под фонарем у какой-то пустой мексиканской забегаловки на Мэйн-Стрит. У Аниты произошел нервный срыв. Она утверждала, что это оттого, что мы слишком много говорили о КПЗ, полиции и тюрьмах. «У меня такое чувство, будто на меня уже надели наручники», – говорила Анита сквозь слезы.

Оставив машину у пешеходного перехода, я забежал внутрь, чтобы купить тако. Девушка за стойкой предупредила меня, что лучше парковать машину в каком-нибудь другом месте, потому что именно сейчас сюда прибудет наряд спецназа, который разберется с бандой местного хулиганья, тусующегося возле этой мексиканской забегаловки.

– У них недавно произошла крупная потасовка с легавыми, – сказала она, – как бы на этот раз никого не убили.

Моя машина стояла рядом с тем местом, где сидела местная шпана, и я выбежал на улицу, чтобы отогнать машину в место поспокойней. Затем мы зашли в харчевню и сели в уголке у стены. Я обнял Аниту и стал успокаивать ее. Она захотела выпить джину – к счастью, в кармане моего пиджака из овечьей шерсти оставалась полнехонькая пол-литровая фляга с джином. Она с жадностью отхлебнула, потом оперлась об обитый кожей уголок и ухмыльнулась.

– Ну наконец-то все позади, – прощебетала она. – А я что, совсем хреново себя вела?

– Да, – ответил я, – ты полностью потеряла контроль над собой. Я как будто с вампиром имел дело.

Она улыбнулась и взяла меня за коленку.

– Я – вампир, – проговорила она, – до вечера еще уйма времени, а я уже голодна.

– Да, – ответил я. – Надо сейчас хорошенько наесться тако, а то ехать еще до фига. Я тоже страшно голоден.

В этот момент подошла официантка, мы начали заказывать. Молодые латиносы внезапно исчезли, слышался только гул двигателей их белых пикапов. В сущности, это были еще добродушные шпанята, в основном еще подростки в ковбойских далласских свитерах. Их головы напоминали бритые кокосовые орехи. Похоже, они не боялись копов, а просто так уехали.

У официантки от сердца отлегло.

– Слава Богу, – вырвалось у нее, – Мануэль проживет еще одну ночь. Я уже боялась, что они его убьют. Мы только три недели как поженились.

Она начала всхлипывать, и я понял, что она вот-вот зарыдает. Я представился ей Джонни Деппом, но, казалось, это имя ей ничего не говорило. Ее звали Мария. Ей было 17 лет и, чтобы устроиться на эту работу, ей пришлось соврать, что она старше. Она работала менеджером, а Мануэль – поваром. Ему был почти 21 год. Каждую ночь подозрительные люди бродили вокруг забегаловки и угрожали убить его.

Мария села на диван рядом с нами, мы оба обняли ее. Она вздрогнула и прислонилась к Аните, осторожно поцеловав ее в щеку.

– Не волнуйся, – сказал я ей. – Сегодня никого не убьют. Сегодня – полнолуние. Может быть, сегодня ночью кто-то и умрет, но только не мы.

И это была сущая правда. Я – Тройное Дитя Полнолуния, а сегодня – Луна Хантера. Я крепче прижал официантку к себе и мягко сказал:

– Тебе нечего бояться, крошка. Сегодня ночью ничто на земле не причинит тебе вреда.

Она улыбнулась и с благодарностью поцеловала меня в запястье. Мануэль мрачно взирал на нас со своего стула из кухни и не произносил ни слова.

– Эй, расслабься, – крикнул я ему, – сегодня тебя не убьют!

Мануэль смотрел все мрачнее.

– Прекрати! – возмущенно сказала мне Анита. – Ты что, не видишь, как он напуган?

Мария опять расплакалась, но я резко встряхнул ее.

– Ну-ка возьми себя в руки! – прикрикнул я на нее. – Мы хотим взять с собой еще пива и парочку тако со свиной начинкой. Нам всю ночь вдоль побережья ехать.

– Именно так, – подтвердила моя спутница. – У нас свадебное путешествие. Мы торопимся.

Она рассмеялась и стала вытаскивать у меня из кармана мой кошелек.

– Ну, мой большой мальчик, – сказала она воркующим голосом, – не пытайся обмануть меня. Давай сюда кошелек.

– Ну-ка веди себя прилично! – гаркнул я на нее и несильно ударил ее по руке, тянувшейся к моему кошельку. – Ты с самого Лос-Анджелеса ведешь себя очень странно. У нас будут очень серьезные проблемы, если ты попытаешься меня кинуть.

Она ухмыльнулась и лениво потянулась, вытянув руки над головой и одновременно встряхнув своими элегантными маленькими грудями, неуловимо напоминавшими фото Мэрилин Монро из старого календаря.

– Кинуть? – спросила она. – Вот еще. Пойдем отсюда. Уже поздно.

Я быстро расплатился, и мы увидели, как Мария удалилась на кухню. Мануэля нигде не было видно. Когда я вышел на улицу, я заметил, как две полицейские машины подъезжают к нам с двух сторон. Одна из них затормозила прямо перед мексиканским фаст-фудом.

– Не волнуйся, – сказал я Аните. – Им от нас ничего не надо.

Я схватил ее за руку и потащил к «кадилаку». Отъезжая от забегаловки, мы услышали громкие крики. Мы направлялись дальше к кругу, в сторону 101-го шоссе.

Мой мозг неустанно работал, пока мы мчались вдоль побережья на север, к Биг-Суру. Мы ехали по открытой местности, прямая двухполосная дорога шла по дюнам параллельно берегу, примерно в полутора километрах от океана. Над Тихим океаном ярко светила полная луна. Ночь идеально подходила для езды на быстрой машине, по пустой дороге вдоль океана, с полоумной красивой женщиной, сидящей рядом на белом кожаном сиденье. Мы ехали под негромкое пение Лайла Лаветта, который пел о каких-то идиотах, которые плывут в море на маленьких гребных шлюпках, доверху нагруженных автоматами и пони, чтобы отомстить белому человеку с нехорошими привычками, который на самом деле хотел как лучше.

* * *

Я потерял контроль над «кадиллаком», когда мы доехали до середины спуска с холма. Дорога стала скользкой от иголок пиний, а эвкалипты росли все ближе к дороге. Девчонка смеялась, а я мчался под ярко-белой луной, освещавшей океан, и всматривался в темноту, из которой лучи фар выхватывали огромные стволы деревьев. Чем-то это напоминало скольжение по льду по направлению к пропасти.

Мы проехали мимо темного здания и джипа, а затем вдруг наткнулись на водопад, обрушивающийся прямо в море. Я вышел из машины и присел на камень, потом зажег трубку с марихуаной.

– Так, – сказал я Аните, – похоже, мы свернули не туда.

Рассмеявшись, она глубоко втянула в себя травяной дым и села напротив меня на бревно.

– Ой, а ты все-таки забавный, – сказала она. – Ты очень странный – и сам не знаешь почему, верно?

Я умиротворенно покачал головой и глотнул джина.

– Нет, – ответил я, – я глупый.

– Потому что у тебя душа молоденькой девочки, но в теле старого наркомана, – прошептала она. – Вот поэтому у тебя проблемы. – Она похлопала меня по коленке. – Вот поэтому люди начинают дрожать от страха, когда ты входишь в комнату. Вот поэтому ты спас меня от собак на Венис-бульваре.

Я пристально смотрел на море и некоторое время не произносил ни слова. Я осознавал, что она права. Нннда, медленно говорил я себе, у меня душа молоденькой девочки в теле старого наркомана. Неудивительно, что они меня не понимают.

Это не для слабонервных, что и говорить.

Все так. И если считать, что самой большой манией является страсть, и если я – урожденный раб страсти, и если баланс между моим мозгом, моей душой и моим телом такой же тонкий и необычный, как ваза эпохи Мин, то…

Ну что же, по-моему, это многое объясняет. Дальше говорить, в общем, не о чем. Все так просто, а люди удивляются, почему я на них как-то странно смотрю. Почему мой кодекс чести многим кажется каким-то недопареным, противоречивым или даже клинически сумасшедшим… Черт, ведь от меня не ускользает этот шепот, эти мягкие порицания, раздающиеся всякий раз, когда я вхожу в цивильное помещение. Я знаю, что они думают обо мне, и точно знаю, почему они так думают. Им просто не по себе от мысли, что я – молоденькая девочка, оказавшаяся в теле 65-летнего профессионального преступника, который уже 16 раз умер. Шестнадцать раз, каждый из них документирован. Я попадал в аварии, меня ударило током, меня забили до смерти, утопили, отравили ядом, зарезали ножом, застрелили, задушили веревкой и сожгли, взорвав мои собственные бомбы…

Все это произошло и, вероятно, произойдет еще не раз. За это время я выучился нескольким фокусам, нескольким случайным навыкам и технике уклонения от удара, но в основном меня спасала добрая удача. А также внимательное отношение к карме – не говоря уже о природном обаянии молоденькой девушки.

От редактора

Хантер ушел в ночь на 21 февраля 2005 года. Сын писателя, Хуан, настоятельно просил тех, кто так или иначе был связан с работами его отца, не давать никаких комментариев по поводу его самоубийства. «Спекуляций и так будет предостаточно», – добавил он.

В свое время Эзру Паунда попросили написать текст для книги воспоминаний о Тимоти Лири, и он дал предельно лаконичный ответ: «ЧИТАЙТЕ ЕГО!»

То же самое можно повторить и сейчас. Голос «Совы» звучит в час неслыханных бедствий, так что прислушайтесь к нему. Каждый раз, когда кто-то читает слова автора, он присутствует при этом.

Тигры гнева мудрей лошадей поученья. Знай, что в стоячей воде отрава. Не узнаешь меры, пока не узнал избытка.

Чтоб вам жить в интересное время… Сон Разума под высоким напряжением порождает уебищ. И как любил повторять Хантер: «Не верь, не бойся и пиши. ДЕЛО ГОВОРИТ САМО ЗА СЕБЯ».

Примечания

1

Один из антидепрессантов последнего поколения.

(обратно)

2

Дело говорит само за себя (лат.).

(обратно)

3

Белые Пантеры – крайнее левое альтернативное движение в США, созданное по образцу «Черных Пантер».

(обратно)

4

Т. е. Республиканцев.

(обратно)

5

Радикальное движение афроамериканцев, основанное в 60-е годы и выступающее за их самоопределение, международную солидарность с революционными движениями Третьего Мира.

(обратно)

6

Ивел Книвел – каскадер-мотоциклист, в своем основанном в 1965 г. шоу перепрыгивал через каньоны, 50 легковушек и 20 грузовиков. 31.05.75 получил тяжелые увечья, выступая в Лондоне перед 90 000 зрителей при попытке перепрыгнуть на мотоцикле 13 грузовиков.

(обратно)

7

Район Гонконга.

(обратно)

8

Джеральд Форд служил вице-президентом при Никсоне. После Уотергейта Никсон был вынужден подать в отставку, и Форд стал президентом. Затем последовала новая президентская кампания, и Никсон снова поддержал Форда, который в итоге и стал новым президентом.

(обратно)

9

Японский остров, разрушенный до основания американской армией во Вторую мировую.

(обратно)

10

Город в штате Флорида.

(обратно)

11

Безумный диктатор Гаити.

(обратно)

12

Писатель с Тринидада, индус по происхождению, получивший в 2001 году Нобелевскую премию. Сейчас живет в Англии.

(обратно)

13

Район Сан-Франциско, служивший центром движения хиппи в конце 60-х.

(обратно)

14

Так всегда будет с тиранами (лат.).

(обратно)

15

Поправка к американской Конституции, предусматривающая уголовную ответственность для американских граждан за любой контакт с Кубой.

(обратно)

16

В 1963 году кубинские эмигранты из Майами попытались свергнуть режим Кастро, высадившись в Заливе Кочинос (Свиней).

(обратно)

17

Советник по национальной безопасности при Клинтоне.

(обратно)

18

Настоящая фамилия – Суховлянский, родился в Жмеринке в 1902 году, в 1911-м уехал из России с родителями в США. Известный гангстер, подпольный король Флориды и Нью-Орлеана. В 60-е годы контролировал всю наркоторговлю и проституцию Флориды, в 70-е бежал в Израиль, поскольку в Америке обвинялся в совершении тяжких преступлений.

(обратно)

19

Тюрьма под Нью-Йорком.

(обратно)

20

Островок перед Флоридой, принадлежащий США.

(обратно)

21

Алкогольный коктейль.

(обратно)

22

Поправка к Конституции США, обеспечивающая право каждого жителя США на неприкосновенность личной сферы и жилища: «The right of the people to be secure in their persons, houses, papers, and effects against.

(обратно)

23

Из письма без даты английского политика и писателя Эдмунда Берка (1729–1797) Томасу Мерсеру.

(обратно)

24

Штат Иллинойс против Родригеса, 497 США 177 (1990).

(обратно)

25

Штат Алабама против Уайта, 503 США 953 (1990).

(обратно)

26

Департамент Полиции Штата Мичиган против Зитца, 496 США 444 (1990).

(обратно)

27

Положение законодательства, предписывающее представление арестованного в суд для рассмотрения законности его ареста.

(обратно)

28

Александр Палмер – министр Юстиции США в 1919–1920 гг. Организовал массовые аресты и депортации (более 10 тыс. человек – в основном российских подданных еврейского происхождения), подозреваемых в симпатиях к коммунизму.

(обратно)

29

Джесси Бэрон.

(обратно)

30

Лизл Омэн.

(обратно)

31

Боб Браудис, самый просвещенный и интеллигентный представитель правоохранительных органов, которого я когда-либо встречал.

(обратно)

32

Брайнегар против США, 338 США 160, 180–181 (1949) (особое мнение судьи Дж. Джексона).

(обратно)

33

Великая Старая Партия = Республиканская Партия.

(обратно)

34

Оливер Норт и адмирал флота США Пойндтекстер были главными фигурантами в политическом скандале, связанном с нелегальными поставками оружия в Иран и финансированием никарагуанских «контрас» (скандал «Иран-Контрас»).

(обратно)

35

«Камелот» – название президентской администрации Дж. Ф. Кеннеди, названной в честь одноименного мюзикла, поставленного в 1960 г. и полюбившегося президентской чете.

(обратно)

36

Omerta (ит.) – дословно: молчание. Система круговой поруки на юге Италии, базирующаяся на всеобщем замалчивании известной гражданам информации о мафии и ее преступлениях.

(обратно)

37

Мексиканский сандвич со свининой.

(обратно)

38

«Шато Мармонт» – гостиница в Лос-Анджелесе, посещаемая звездами Голливуда и рока, расположенная в Голливуде на бульваре Сансет, сооружена в 1929 году по образу «Шато Амбуаз» в долине Луары во Франции.

(обратно)

Оглавление

Предисловие Тимоти Ферриса

Примечание от спортивного отдела

Часть первая

  Когда бытие становится странным, странность становится системой

    Почтовый ящик: Луисвилль, лето 1946 года

    Вы сделаете это снова?

    Свидетельница I

  Паранойи не существует

    Странные желания и пугающие воспоминания

    Изнасилование в парке Чероки

    Бог, может, простит тебя, но я – никогда

    Новые Тупые

  Во чреве зверя

    Салли любила футболистов

    Paris Review № 156

    Какая такая марихуана?

    Суд Линча в Денвере

    Закон о соучастии в особо тяжких преступлениях – это не должно случиться с вами

    Иисус ненавидит убогих мудаков

Часть вторая

  Политика – это искусство контролировать свое окружение

    Предвыборная гонка за пост шерифа: Эспен, 1970

    Воскресный вечер в Фонтенбло

    Записка от шерифа

    Расклады с Окружным прокурором: до и после (колонка редактора)

    Соглашение Строгого Ошейника

    Субботний вечер в Эспене

    Свидетельница II

  Лови момент в ночи

    Ночной Менеджер

    Александр, 16

    Где вы были, когда кончилась веселуха?

    11 сентября 2001 года

  Скоростная болезнь

    Правила быстрого вождения

    Песнь сосисочного создания

    Лев и «кадиллак»

    Гирлингс и сын министра обороны

    Вчера – странно, завтра – в самый раз

    Письмо Джону Уолшу

Часть третья

  Корреспондент за рубежом

    Чтоб вам жить в интересное время

    Последние дни Сайгона

    Хлопок одной ладони

    Вторжение на Гренаду

    Неправый всегда не прав

    Миссия на Кубу

    Свидетельница III

    Злись на солнце

    Тук, тук – кто там?

    Последний бой «Гонзо»?

    Последний бой «Гонзо»? (продолжение)

    Письмо от адвоката Голдстейна

  Для меня это никогда не становилось странным

    Страх и отвращение в Элко

    Я ему сказал, что это – неправильно

    А вот и Джонни!

    Эпилог

    Война с Жиром

    Добро пожаловать в Четвертый Рейх

  Любовь побеждает всегда

    Белый Вертолет

    Эй, Руби, я люблю тебя

    Страх И Отвращение У Палатки С Мексиканским Фаст-Фудом

От редактора Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg