«Германские канцлеры от Бисмарка до Меркель»

Германские канцлеры от Бисмарка до Меркель (fb2) - Германские канцлеры от Бисмарка до Меркель 2103K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Александр Иванович Патрушев

Публикуется по решению редакционно-издательского совета Московского государственного университета имени М.В. Ломоносова

А. И. Патрушев (1946–2006)

Александр Иванович Патрушев родился в сибирском селе в семье агронома. Закончив историко-филологический факультет Томского государственного университета, он поступил в аспирантуру МГУ на кафедру новой и новейшей истории стран Европы и Америки. В 1975 г. успешно защитил кандидатскую диссертацию, посвященную формированию неолиберальной историографии ФРГ, которая через несколько лет легла в основу первой научной монографии ученого. Став преподавателем кафедры, А.И. Патрушев сохранил верность избранной теме. Долгие годы он читал курс историографии Нового и Новейшего времени, был редактором учебника «Историография истории Нового и Новейшего времени стран Европы и Америки», вышедшего в 2000 г.

Для студентов и аспирантов кафедры А.И. Патрушев олицетворял собой творческий подход к освоению самых сложных тем новейшей и интеллектуальной истории Германии. Его лекции отличали глубина осмысления материала и отточенность формулировок, а слушатели чувствовали себя соучастниками процесса исторического познания. В ходе педагогической деятельности А.И. Патрушев подготовил и с успехом читал спецкурсы «Авторитарные и тоталитарные режимы в XX в.», «История политических учений», «Идеология германского национал-социализма».

В 1990 г. А.И. Патрушев защитил докторскую диссертацию на тему «Макс Вебер и германская буржуазная историография в эпоху империализма», и впоследствии он неоднократно обращался к научному наследию одного из основателей современной социологии. Книга «Расколдованный мир Макса Вебера» (М., 1992), получившая признание не только историков, но и представителей других гуманитарных наук, давно уже стала библиографической редкостью.

А.И. Патрушев являлся постоянным автором журнала «Новая и новейшая история». В этом издании были опубликованы более десяти его научных работ, среди которых «Метаморфозы Вернера Зомбарта» (2006, № 2) и «Время и судьбы историков» (2006, № 3). В этом журнале увидели свет и его замечательные биографические очерки, посвященные видным представителям интеллектуальной элиты Германии, а также статьи, освещавшие ключевые моменты в развитии общественно-политической и научной мысли этой страны. В последние годы А. И. Патрушев в основном занимался популяризацией германской истории, из-под его пера вышли такие книги, как «Вехи германской истории» (М., 2002) и «Германия в XX в.» (М., 2004).

Неординарная личность, талантливый преподаватель и глубокий исследователь, А.И. Патрушев внес заметный вклад в развитие отечественной германистики.

Человек и история

Самый авторитетный и популярный в Германии последней трети XIX в. историк Генрих фон Трейчке утверждал, что люди делают историю. Однако события XX столетия жестоко и, пожалуй, окончательно опровергли это суждение. Они отчетливо показали, что общественные структуры и процессы, которые происходят в истории, крайне редко определялись отдельными людьми, а чаще всего являлись следствием объективного развития или случайного стечения обстоятельств.

И все же изложение исторических событий на основе политических биографий имеет смысл. Отдельная человеческая судьба захватывает читателя эмоционально, позволяет ему понять историю как часть жизни. Более того, успех или крах политических деятелей и общественных элит также являются предпосылками — но не единственными — исторического развития. Интерпретации успеха и неудачи государственного деятеля дают потомкам шанс чему-то научиться из уроков истории.

От основания Германской империи в январе 1871 г. до начала XXI столетия 30 канцлеров несли ответственность за немецкую политику. Многие из них давно исчезли из памяти людей, в том числе и самих немцев. Кто вспоминает сегодня такие, например, фамилии, как Михаэлис, граф Гертлинг, Бауэр, Ференбах или Куно? Даже канцлеры, которые стояли во главе кабинета в течение ряда лет — Каприви, Гогенлоэ, Маркс, — более или менее основательно знакомы лишь специалистам. Другие продолжают жить в историческом сознании нашего времени, так как с их канцлерством связаны решающие политические моменты и события: Бюлов, во время правления которого немецкий империализм вышел на мировую арену; Бетман Гольвег, при котором Германия была ввергнута в мировую войну; Макс Баденский — во времена его пребывания у власти пали империя и династия Гогенцоллернов; Эберт, считавший революцию «смертным грехом», против которого необходимо энергично бороться; Шейдеман, провозгласивший демократическую республику; Брюнинг и его неудавшаяся попытка спасти республику;

Папен и Шлейхер как фактические союзники Гитлера, способствовавшие его приходу к власти. Человеческой памяти еще близки канцлеры Федеративной республики: создатель новой Германии Конрад Аденауэр; отец немецкого «экономического чуда» Людвиг Эрхард; Вилли Брандт с его новой восточной политикой; Хельмут Шмидт, прагматик и политик, сознающий свою ответственность; канцлер германского единства Хельмут Коль. Пожалуй, только имя Курта Георга Кизингера уже подернуто дымкой забвения. Поскольку деятельность Герхарда Шрёдера на посту канцлера недавно закончилась, то автор в очерке о нем более, чем в других, старается избежать каких-либо оценок и окончательных суждений. Об Ангеле Меркель пока что можно дать лишь самые общие сведения.

Из этого ряда политиков в исторической науке и популярной литературе выделяются канцлеры, деятельность которых подвержена все новым и новым интерпретациям: основатель империи Отто фон Бисмарк, политик ревизии Версаля и примирения с Западом Густав Штреземан и самая зловещая фигура немецкой истории Адольф Гитлер. Значение их политической деятельности для хода немецкой истории во многом и напрасно отодвинуло на второй план воздействие на немецкую историю некоторых из их предшественников или наследников. Но вокруг этих трех канцлеров, совершенно различных по происхождению, характеру и политической воле, сконцентрировалась дискуссия о пути Германии в катастрофы XX столетия.

Ход немецкой истории пошел бы, возможно, в ином направлении, если бы начало и конец германского рейха не были бы определены двумя личностями — Бисмарком и Гитлером. Решение конституционного конфликта 1862 г., который в конечном счете завершился объединением Германии под эгидой Пруссии в ходе трех войн; конституция, скроенная по образцу монархической власти в Пруссии, и независимость канцлера от парламента — все это трудно представить без Бисмарка. Национал-социализм, одно из самых загадочных и трагических явлений XX в., был бы невозможен без личности Адольфа Гитлера. Политика Штреземана не носит такого налета сенсационности. Но первая немецкая республика без короткого, но энергичного канцлерства Штреземана и его искусной внешней политики могла бы развалиться задолго до 1933 г.

Немецкие канцлеры действовали во время четырех больших эпох, которые характеризуются весьма различными условиями, влиявшими на их политические действия. Эти условия необходимо принимать во внимание при рассмотрении и оценке канцлеров.

Конституция империи в ее основных чертах повторяла конституцию Северогерманского союза, в значительной мере приспособленную под Бисмарка. Канцлер, правда, не мог править без или против рейхстага, но роль парламента была трудно определима, и в конечном счете шеф кабинета оставался зависимым от милости монарха. Бесчисленные конституционные конфликты повторялись вновь и вновь, Бисмарк не раз угрожал упрямым парламентариям «государственным переворотом», но его политика проводилась успешно до тех пор, пока он мог убеждать императора в своих планах и решениях. При Вильгельме I Бисмарку удавалось добиваться его согласия почти всегда, даже если такому единодушию зачастую предшествовали иногда очень жаркие дискуссии между этими обоими пруссаками. Как сильно власть канцлера зависела в 1871–1918 гг. от воли монарха, показало падение Бисмарка после вступления на престол Вильгельма II и та политическая роль, которая была навязана более слабым наследникам «железного канцлера». «Личное правление» последнего императора в 1890–1908 гг., а также коварное влияние придворной камарильи привели к низведению канцлеров после Бисмарка до роли политических марионеток.

Конституция Веймарской республики была более сбалансированной. Она устанавливала на государственно-правовой основе по меньшей мере формальное равновесие между рейхстагом и имперским президентом. Имперский президент назначал и увольнял рейхсканцлера и по его предложению — имперских министров. Разумеется, отдельные министры должны были иметь доверие рейхстага, что ставило канцлера в сильную зависимость от фракций рейхстага и, конечно, от его собственной. Кроме того, имперский президент мог распускать рейхстаг и выносить каждый закон на референдум. Статья 48-я, задуманная на крайний случай, дополнительно давала ему чрезвычайные полномочия. С упадком парламентаризма в конце 20-х гг. отчетливо выявилось, какая могущественная роль была дана имперскому президенту конституцией. При Генрихе Брюнинге началось лишение рейхстага власти, чрезвычайные постановления заняли место демократического законодательства, и канцлеры оказались в зависимости от доверия, которое оказывал им престарелый Гинденбург и его личное окружение. В конце концов веймарские канцлеры стали заложниками внепарламентских сил.

Третий рейх был открытой диктатурой. Фюрер объединил посты канцлера, президента и позже функцию главнокомандующего в своем лице. С принятием закона о предоставлении кабинету чрезвычайных полномочий 23 марта 1933 г. рейхстаг сам удалился с арены истории. Демократия и правовое государство пали первой жертвой однопартийного господства. Политические дискуссии относительно курса немецкой политики могли происходить, если вообще могли, только лишь в кругу руководства НСДАП. Рейхстаг превратился в жалкую и одновременно дико фанатичную клаку восторженных поклонников Гитлера.

В Конституции Федеративной Республики Германии ведущая позиция отводилась федеральному канцлеру. Опыт Веймарского времени позволил отцам конституции значительно урезать власть федерального президента; его политическая роль ограничивается представительскими функциями, подписанием законов, назначением канцлера и министров, что является не исполнением власти, а формальным делом. Федерального президента выбирают теперь не всем народом, что могло бы популистски укрепить его позицию, а Федеральным собранием. Выбор канцлера является исключительно делом парламента, министры не выбираются, а назначаются и увольняются по предложению федерального канцлера. Отставка канцлера, — часто, просто и деструктивно практикуемая в Веймаре, — возможна только при вынесении конструктивного вотума недоверия. Это означает, что бундестаг может сместить канцлера только посредством того, что большинство в парламенте выбирает преемника и просит федерального президента назначить его канцлером. Конечно, федеральный канцлер опирается на большинство в парламенте, но ни он, ни его министры не являются марионетками фракций бундестага или федерального президента. Компетенция канцлера и определение им политического курса являются во второй немецкой республике — в противоположность Веймару — показателем его реального большого веса.

История невозможна без непрерывности. Снова и снова происходят глубокие переломы, но нет никакого нулевого часа. При всех политических системных изменениях нация остается прочно связанной с объективными данными, которые ставят границы ее политическому действию. Геополитическое положение, выросшие в течение столетий общественные структуры, которые проистекают из разнообразных умственных и политических течений, вырабатывают «национальный характер». Однако популярный после 1945 г. тезис о логичной и неотвратимой цепи Лютер — Фридрих Великий — Бисмарк — Гитлер является бессмысленным в своей простоте — в отрицании того очевидного факта, что для немецкой политики всегда были открыты также и другие альтернативы. Бисмарк не стоял в начале, а Гитлер — в конце новой немецкой истории. Оба они находились в цепи исторической непрерывности, их мировоззрение было обусловлено позитивным или негативным духом и настроением их времени.

Когда государство Бисмарка в ноябре 1918 г. потерпело крушение, это означало только конец монархии, но не лишение власти монархических элит общества. Бюрократия, юстиция, армия и крупная промышленность после короткого замешательства возвратили себе ведущие позиции. Самая сильная партия, социал-демократия, сохранившая в своем большинстве ревизионистские традиции, искала союз с силами, рассматривавшими нелюбимую республику лишь как интермедию, которую необходимо закончить как можно скорее. Через 12 лет рейхсканцлер Генрих Брюнинг разработал политическую программу. Ее целью было восстановление монархии, создание авторитарного и абсолютно независимого от парламентского влияния правительства. Самый, пожалуй, значительный политик Веймара Густав Штреземан чувствовал себя в первую очередь монархистом. Только глубокое чутье реалистической политики позволило ему быть «республиканцем разума». Поэтому удивительно не то, что обреченная Веймарская республика погибла, а то, что в столь неблагоприятных условиях она просуществовала так долго.

Гитлер, этот «чужак», по словам публициста Себастьяна Хаффнера, в немецкой истории тем не менее тоже стоит в цепи этой непрерывности. Почва для диктатуры давно была подготовлена, бюрократический аппарат только слишком послушно последовал за авторитарным режимом. Ненависть к республике, тоска по простым, освобождающим от собственной ответственности рецептам, вера в то, что экономическая катастрофа стала лишь следствием трусливого парламентаризма, антисемитизм, тевтономания — все это было не изобретением Гитлера, а отвечало ощущению все большего числа немцев. Однако гитлеровское господство одновременно порывало с непрерывностью, так как оно потеряло какие-либо нравственные ориентиры. Те, кто выбирал фюрера, хотели хлеба и работы, конца партийного разгула, сильной национальной власти, освобождения от «еврейской конкуренции», оживления ценностей, которые якобы угрожает уничтожить разнузданный, интеллектуальный «американизм». Но подавляющее большинство рядовых приверженцев Гитлера не хотело Аушвица (Освенцима) или Лидице, Сталинграда или Дрездена. Фатальная ошибка немцев состояла в том, что вначале они не восприняли Гитлера достаточно серьезно. Но этот политик всегда оставался последовательным: зверство и порабощение, война и — если этому суждено быть — национальная катастрофа были запланированы с первых часов его восхождения к власти в Германии.

8 мая 1945 г. не было никаким «нулевым часом», хотя этот термин получил широкое распространение. Вопреки всем кампаниям денацификации старый аппарат сохранился. Второй республике понадобились десятилетия, чтобы построить демократическое общество. Возникшая на западе разбитой страны демократия была предписана победителями, а не стала результатом свободного выбора.

Непрерывность оставалась очевидной повсеместно, от объявления существования Аушвица ложью до деятельности неонацистов. Крупнейшие политики первых послевоенных лет — Аденауэр, Хойс, Шумахер, — начавшие свою карьеру уже в Веймаре, так же как и Боннская конституция, учли печальные уроки первой республики. Остались также необычно сильная экономическая мощь, поиск внешнеполитического баланса между Западом и Востоком, вызванный неослабной взрывоопасностью геополитического положения Германии. Интеграция с Западом Конрада Аденауэра и восточная политика Вилли Брандта, продолженная Хельмутом Шмидтом, в различной степени продвигали вперед немецкую историю.

Надолго остался также германский вопрос. Разделенная нация — эта травма для немцев и фактор беспокойства для их соседей — казалась навечно уготованной им историей участью. Однако крушение реально существующего социализма в Советском Союзе и в Восточной Европе осенью 1989 г. подарило немцам неожиданное воссоединение. Мир не стал после этих полных надежд дней более безопасным. В очередной раз из насильственно закрытого коммунизмом сосуда вырвался, как джинн, мрачный и страшный дух национализма и оставил после себя на Балканах и в кавказских республиках кровавые следы гражданской войны. В объединенной Германии снова растет ненависть к иностранцам, горят их дома и насильственной смертью умирают турецкие или африканские сограждане. Не смолкает и обсуждение «роли мировой державы» 80-миллионного государства в центре Европы. История не знает никаких «комнат отдыха», и тот, кто забывает прошлое, проигрывает будущее.

Не следует также забывать, что национальная история не может рассматриваться изолированно. Пророческие слова австрийского писателя Франца Грильпарцера о том, что история развивается «от гуманизма через национализм к зверству», без сомнения, относятся к политическому развитию Германии больше, чем к какой-либо другой европейской стране. Беспримерными в истории являются тирания Гитлера и национал-социалистический расизм. Но тезис «особого немецкого пути» имеет только ограниченное значение. Национализм и империализм не являются специфически немецкими явлениями. И тот и другой были международными массовыми движениями, которые вылились во всемирное опьянение. Катастрофа Веймара также находит некоторую международную параллель в 20-е и 30-е гг. Многие демократии в эти десятилетия были сметены диктатурами. Наконец, фашизм ни в коем случае не был движением, ограниченным только Германией. Фашистские системы возникли в Италии и Испании. Во Франции, Австрии и во многих Балканских государствах правоэкстремистские, антипарламентские группировки имели значительное число сторонников. Однако только в Германии, опираясь на экономическую мощь, подпитываясь страхом оказаться в силу геополитического положения окруженным врагами и при неразвитой парламентской демократической традиции, правый экстремизм принял такие размеры, которые взорвали все политические и нравственные границы. Немецкая глава в кровавом сценарии первой половины XX столетия стала самой обширной и весомой. Но спустя 60 лет Германия превратилась в мотор и центр объединения Европы, участь которой не в последнюю очередь зависит также от того, какие ответы найдут немцы на новые вызовы истории и времени. При этом взгляд назад, на политиков прошлого времени может быть очень полезным и поучительным.

Литература

Deuerlein Е. Deutsche Kanzler von Bismarck bis Hitler. Miinchen, 1968.

Klein H. (Hg.). Die Bundeskanzler. Berlin, 1995.

Stemburg W. (Hg.). Die deutschen Kanzler. Von Bismarck bis Kohl. Berlin, 1998.

«Железный канцлер» ОТТО ФОН БИСМАРК (1815–1898)

Юность и начало карьеры

Отто Эдуард Леопольд фон Бисмарк родился в родовом поместье Шёнхаузен, в старой Бранденбургской марке, 1 апреля 1815 г. Его отец, мелкопоместный дворянин Фердинанд фон Бисмарк, еще в молодости оставил военную службу и занялся сельским хозяйством. Мать, саксонка по происхождению, Вильгельмина, умная и привлекательная женщина, происходила из семьи крупного чиновника Людвига Менкена. Отто учился в берлинской школе Пламана, затем три года посещал гимназию имени Фридриха Вильгельма, а в возрасте 15 лет перешел в гимназию «У Серого монастыря». Прусская гимназия, пользовавшаяся большим авторитетом, предлагала своим питомцам обширный круг учебных дисциплин с гуманитарным уклоном. Упор делался на изучение истории античного мира, математики и достижений германской культуры. Правда, Бисмарк оказался самым обычным учеником, проявившим средние способности. История Эллады не оставила глубокого следа в его воображении, а мир Древнего Рима был мало доступен его пониманию. Учителя Бисмарка не нашли у него и способностей к математике. Он любил читать произведения Гёте и Шиллера и хорошо владел французским языком. Особенно интересовали его политика, история военного и мирного соперничества различных стран. Затем Отто в 1832–1835 гг. изучал право в Гёттингене и Берлине, но большей частью пил, дрался на дуэлях и ухаживал за красотками.

После бурно проведенной молодости, недолгой службы чиновником в Ахене и еще более короткой армейской службы в егерском батальоне Отто после смерти матери в январе 1839 г. проживал в своих померанских поместьях. В управлении имениями Бисмарк обнаружил хозяйственную жилку, прилежно изучал основы агрономической науки и привел в порядок разоренное имение. Он много читал, особенно английских писателей — Стерна, Филдинга, Шеридана, Мура, — а также Гейне и немецких романтиков. Интересовали его и труды историков и философов. Он штудировал Спинозу, казавшегося ему тогда наиболее близким по духу, Гоббса, Вольтера, Канта, Гегеля, Фейербаха, Д. Штрауса, Б. Бауэра. Одновременно юноша предавался любимым развлечениям: охоте, конным прогулкам, выпивкам. Прозвище Бешеный Бисмарк показывает, какую репутацию снискал он у соседей. Воспоминания о Бисмарке рассказывают о том, как он будил гостей, стреляя из пистолета под самым ухом у них; пугал своих кузин, загоняя в гостиную лисиц; поглощал непомерное количество шампанского с пивом. В 1842 г. он обручился с одной из соседских девушек, но предусмотрительная мать невесты не допустила этого брака.

Отто фон Бисмарк

Со временем Бисмарк все активнее стал участвовать в общественной жизни: заседал в окружном собрании и в 1846 г. был даже избран заместителем депутата ландтага прусской провинции Саксония. Вскоре после переселения в имение Шёнхаузен он настоял на смещении инспектора плотины на Эльбе, из-за нерадивости которого местные жители несколько раз оказывались жертвами наводнения. Этот пост был передан Бисмарку, и он ревностно трудился, выполняя новые обязанности.

Однако эта активность постепенно приобрела чисто внешний характер, прикрывая чувство неудовлетворенности. Разочарование в государственной службе дополнилось к середине 40-х гг. разочарованием в буколическом счастье благодушного сельского хозяина. Деревенская жизнь стала томить Бисмарка.

Тогда же началась его тесная дружба с сестрой Мальвиной, которая была моложе его на 12 лет. В 1843 г. она поселилась в имении Книпхоф, где вела вместе с братом хозяйство и обнаружила большое сходство с ним во вкусах и симпатиях. Когда через год Мальвина вышла замуж и уехала, Бисмарка охватило чувство одиночества. Но у него быстро появились новые друзья, способствовавшие изменению его образа жизни и даже мировоззрения. Благодаря знакомству с семьями Бланкенбургов и Тадденов он вошел в круг идей пиетизма — одного из направлений в немецком протестантизме. Пиетисты стремились освободить протестантизм от закоснелых догм, оживить в людях непосредственное религиозное чувство и побудить их следовать заповедям христианской морали.

Бисмарк был не склонен к религиозным переживаниям, и попытки Морица фон Бланкенбурга, друга Отто, вернуть его на путь истинный оказались напрасными. Но дружба с Марией фон Тадден, невестой Морица, вовлекла Бисмарка в размышления о религии. Со стороны Марии это была благочестивая миссия, которая наталкивалась, однако, на логику Бисмарка, считавшего, что если Бог существует, то Сам должен вдохнуть в него веру. С осени 1844 г. к попыткам «обращения» вольнодумца присоединилась подруга Марии Иоганна фон Путткамер, отличавшаяся не столько красотой, сколько богатством духовной жизни, сдержанной, но сильной эмоциональностью и женственностью. Мария фон Тадден умерла в ноябре 1846 г. Бисмарк был глубоко потрясен ее смертью и впервые с детских лет много молился.

А в декабре Отто попросил у отца Иоганны ее руки. Зная о своей неважной репутации, он обратился к нему с тщательно продуманным письмом. Полагая, что набожный господин фон Путткамер мог много плохого слышать о Бешеном Бисмарке, Отто избрал, вероятно, самый верный способ завоевать расположение отца Иоганны: он написал об эволюции своего отношения к религии, о пути обретения им Бога.

Правильный расчет привел к успеху. Хотя первый ответ отца девушки содержал еще мелкие оговорки, вскоре вопрос был решен к общему удовольствию. С января 1847 г. началась переписка между женихом и невестой (в июле они обвенчались), свидетельствующая о большой любви Бисмарка к Иоганне.

Проблема религиозности Бисмарка не кажется особенно важной, хотя нельзя отрицать ее влияния на его частную жизнь. «Обращение» Бисмарка создало гармонию в семье и сделало жену его верным другом. В письмах к ней он стал часто рассуждать о Библии и религиозных сюжетах.

Первые тридцать лет жизни Бисмарка были по существу лишь прологом к тому моменту, когда на смену сельскому юнкеру пришел политик. Это время наступило в 1847 г. — он был избран депутатом в прусский ландтаг. Резкость, с которой новичок выступал против либералов, и пренебрежение общественным мнением вызывали скандалы. Но даже враги признавали его смелость и талант. Бисмарк не владел даром речи, но в нужный момент умел найти подходящее слово и нарисовать яркий образ. Он отличался типичными чертами прусского юнкерства: набожностью, ненавистью к демократии и городскому плебсу, хладнокровием и мужеством, ясно определенными мыслями и уверенностью в собственной правоте. В дни революции 1848 г. Бисмарк примыкал к камарилье, которая, сплотившись вокруг короля Фридриха Вильгельма IV, боролась против политики либералов.

В дни революции

События 1848 г. потрясли Бисмарка. Февральская революция в Париже оказалась, по его мнению, «совершенно неожиданным происшествием», и он в мрачном настроении высказывал мысль о возможности новой революционной войны со стороны Франции против Германии. Его слова вызвали страх у жены. Бисмарк писал брату, что Иоганна, которая была беременна, «заламывает руки в припадке отчаяния», вызванном тем, что тогда происходило. Газеты сообщали о студенческих волнениях в Бонне и Гейдельберге, о беспорядках в Северной Италии и панике на венской фондовой бирже. Бисмарк в тревоге ожидал вестей из Берлина.

А в столице короля, этого «романтика на троне», захватил сумбурный романтизм, воспламенивший патриотические чувства его подданных. Со времени своего прихода к власти Фридрих Вильгельм хотел изменить структуру Германского союза — этого рыхлого объединения 39 государств. Он приказал генералу Йозефу фон Радовицу подготовить план реформы Германского союза. В марте Радовиц прибыл в Вену и привез с собой этот план. Австрийский канцлер Меттерних и генерал еще обсуждали детали плана утром 13 марта, но вечером того же дня в Вене победила революция, и Меттерних бежал из столицы.

Известие о падении Меттерниха пришло в Берлин 16 марта, и на улицах сразу начались волнения. Король объявил о намеченном на апрель созыве Соединенного ландтага, который выработает прусскую конституцию. Он также заявил о готовности реформировать Германский союз. Эти уступки были обнародованы утром 18 марта. Берлинцы решили отпраздновать свою победу большой демонстрацией. Однако у королевского дворца между демонстрантами и солдатами произошла стычка, в которой было убито несколько человек, и вскоре улицы покрылись баррикадами. В военном отношении порядок еще можно было восстановить, но король пребывал в нерешительности. По совету лидера либералов Финке он призвал своих «любимых берлинцев» поддержать короля и приказал вывести войска из столицы. Вечером 19 марта Фридрих Вильгельм возложил обязанность по поддержанию внутреннего порядка на гражданское ополчение и согласился снять шляпу перед телами павших баррикадных бойцов.

Принц Вильгельм Прусский. С картины художника Франца Крюгера

Крайне взволнованный слухами о беспорядках в Берлине, Бисмарк поспешил в Шёнхаузен. Когда он приехал домой, там было все спокойно, но утром ему сообщили, что в имение прибыла депутация из городка Тангермюнде и требует поднять на колокольне черно-красно-золотое знамя — символ объединенной Германии. Бисмарк, разгневанный покушением на его права, приказал прогнать депутацию, затем вооружил крестьян, а их женам велел сшить патриотическое знамя — белое с черным крестом, которое и вывесили на колокольне.

Утром 21 марта Бисмарк получил письмо от принца Карла. Это письмо, по его мнению, должно было стать для него пропуском в Берлин, где он хотел повидать короля. Бисмарк был убежден, что ему удастся уговорить монарха предоставить армии свободу действий. Обрезав бороду и надев широкополую шляпу с революционной кокардой, он сел на берлинский поезд. По-новому подстриженная бородка оказалась плохой маскировкой. «О боже, Бисмарк, ну и вид у вас!» — воскликнул один из знакомых, едва лишь Отто вышел из вокзала. Когда он добрался до дворца, охрана из городских ополченцев не пропустила его. Бисмарк не мог поверить в то, что монарх готов пойти на уступки демократам, однако дело обстояло именно так. В тот же день король принял участие в шествии берлинцев с черно-красно-золотой повязкой на рукаве. Дважды он выступал с речами, подчеркивая свой патриотизм, а вечером в воззвании «К моему народу и германской нации» объявил о своей готовности защитить Германию от бед, которые могут обрушиться на нее в будущем.

В глазах монарха Бисмарк таким поведением укрепил свое реноме жесткого ретрограда. Именно так Фридрих Вильгельм высказался позже при формировании правительства графа Бранденбурга. В список кандидатов на пост министров был включен и Бисмарк, но король отвел его кандидатуру, написав на полях заключение, ставшее известным в двух версиях: «Может быть использован лишь при неограниченном господстве штыка» и «Заядлый реакционер, пахнет кровью, использовать позднее». Сам Бисмарк считал первую версию более верной, но смысл в обоих случаях остается одним и тем же.

Летом 1848 г. окрепла связь Бисмарка с человеком, ближайшим сотрудником которого ему суждено было стать через полтора десятилетия. Это был один из самых ненавистных тогда народу людей — Вильгельм, наследный принц Прусский. Его называли «картечным принцем», ибо он был в числе тех лиц, которые настаивали на беспощадном подавлении восстания. Решение короля положить конец кровопролитию вызвало со стороны принца резкие возражения. Все это стало известно в Берлине. Принц спешно уехал в Англию.

Понятно, что Бисмарк и принц быстро нашли общий язык в оценке сложившейся ситуации. Уже первые выступления Бисмарка в ландтаге в 1847 г. вызывали одобрение принца, а по возвращении из Англии он сказал ему: «Я знаю, что вы действовали в мою пользу, и никогда этого не забуду».

С начала июля 1848 г. в Берлине стала выходить газета «Нойе пройсише цайтунг», ставшая известной как «Кройццайтунг» («Крестовая газета»: под ее заголовком был изображен железный крест). Это был главный орган реакции. В письме к ее редактору Герману Вагенеру Бисмарк приветствовал появление издания, которое, по его словам, бросило «металлические зерна» в «жижу и грязь ежедневной прессы». С этого момента началось сотрудничество Бисмарка с «Кройццайтунг». Он показал себя автором с несомненным литературным даром, мастером хлестких, сочных и остроумных характеристик людей и событий. Бисмарк постоянно подталкивал редакцию на более резкие выступления против законов, ограничивающих права юнкерства.

В доме Бисмарка прошло совещание группы правых политиков, на котором родилась идея провести собрание, пригласив консерваторов со всей Пруссии. Идея была реализована, и на собрании в Штеттине в конце июля возникла организация юнкеров, которая вскоре провела съезд в Берлине. На этом съезде Бисмарк выступил по всем вопросам, настаивая на энергичной защите интересов крупного землевладения.

В мае 1851 г. Бисмарк получил назначение на пост посланника Пруссии в Союзном совете. Очевидно, считалось, что этот сильный человек будет энергично отстаивать интересы Пруссии. Здесь, столкнувшись со всей сложностью отношений между отдельными германскими государствами, Бисмарк, опираясь на собственный опыт, выработал свою политическую концепцию. Будучи как политик на голову выше окружающих его государственных деятелей Германии того времени, он понял объективные задачи, выдвинутые ходом исторического развития, и осознал исторически великую цель объединения Германии. Только нужно было, чтобы Пруссия сама возглавила национальное объединение и заставила буржуазию и другие немецкие государства следовать за ней.

Бисмарк уяснил также, какое значение для решения проблемы объединения имеет международная политическая обстановка. К созданию наиболее благоприятных для этого внешних условий и была направлена его деятельность как политика и дипломата. Это был период, когда окончательно сложились основные принципы его дипломатии. За восемь лет пребывания во Франкфурте, в этой, по словам Бисмарка, «лисьей норе Союзного совета», он имел возможность изучить «все ходы и выходы вплоть до малейших лазеек», все сложные дипломатические интриги.

Конституционный конфликт

В первые послереволюционные годы любое соглашение между прусским правительством и либералами казалось совершенно невозможным из-за конституционного конфликта, вызванного прусской военной реформой. В Пруссии в это время правил регент, «картечный принц» Вильгельм, поскольку король впал в полное душевное расстройство.

Закон 1814 г. ввел всеобщую воинскую повинность. После трех лет службы солдаты на два года зачислялись в запас, затем переходили в ландвер, который делился на два срока и в котором они состояли до 40 лет. Но хотя с 1814 г. население Пруссии возросло с 11 до 18 млн человек, ежегодно призывалось, как и прежде, только 40 тыс. новобранцев, а 25 тыс. молодых парней избегали службы. Поэтому контингент прусской армии был настолько мал, что, когда требовался ее перевод на военное положение, приходилось призывать людей из ландвера, часто уже утративших армейские навыки. А так как ландвер и кадровая армия были тесно связаны между собой, ибо каждая бригада состояла из одного линейного полка и одного полка ландвера, то недостатки ландвера отражались на всей армии.

Необходимость реформы назрела так сильно, что трудно сказать, кто первым высказал эту идею. Реформа состояла в том, что на службу призывались на три года все рекруты, так что всеобщая воинская повинность была восстановлена на деле; время пребывания в запасе увеличивалось с двух до четырех лет. Таким образом, численность армии доводилась до 400 тыс. солдат, что давало возможность не сразу призывать ландвер, который был сохранен в качестве армии второй линии; в ландвер запасные теперь зачислялись только до 32 лет. В 1859 г. регент приступил к выполнению своего плана. Он сохранил кадры армии и подразделения запаса, включив туда новых солдат, и потребовал от палаты выделить 9,5 млн талеров на эту реформу.

Сумма показалась ландтагу чрезмерной, и встал вопрос об уменьшении расходов путем сокращения срока действительной службы с трех лет до двух. Кроме того, депутатам не нравилось, что ландвер оказался как бы выброшенным из действующей армии. Ландтаг опасался и того, что большинство новых офицерских чинов будет отдано дворянам, а буржуазия не желала взваливать на свои плечи новое бремя только для того, чтобы увеличить роль ненавистной касты.

В 1860 г. палата отпустила только временные кредиты. Невзирая на это, новые полки были зачислены в кадровую армию.

Когда палата потребовала их роспуска, принц был возмущен. В 1861 г. кредиты были утверждены только после бурных прений и снова временно. Жена регента Августа, сын Фридрих, невестка Виктория, дочь английской королевы, умоляли его не ссориться с ландтагом.

Военный министр Альбрехт фон Роон (1803–1879), желая успокоить Вильгельма, старался доказать ему законность столь жесткого поведения регента. Роон был выдающимся офицером и администратором. Он лихорадочно трудился над организацией новой армии. Во главе Генерального штаба с 1868 г. был поставлен талантливый стратег Хельмут фон Мольтке, который составил план мобилизации, изучал военное применение железных дорог и разработал современный научный способ ведения войны.

Фридрих Вильгельм IV скончался в начале 1861 г. Либералы стремились добиться от нового короля права ландтага утверждать налоги, объявлять призыв в армию, а также превращения Пруссии в парламентарную монархию. В Пруссии, отвечал им Роон, монархия не фикция, как в Бельгии или в Англии; мы хотим «разорвать сковывающие орла цепи и сделать короля Божьей милостью действительным главой своего народа, центром государственной жизни, владыкой страны».

Либеральная прогрессистская партия выработала программу реформ, которые должны были обеспечить торжество буржуазии. Выборы 1861 г. показали кризис консервативной партии, потерпевшей полное поражение. Большинство ландтага отвергло военную реформу, и палата была распущена. Но страна поддержала своих депутатов. Давление властей только разожгло страсти, и выборы 1862 г. имели еще более радикальный характер. Теперь 253 либералам противостояло в ландтаге всего 16 консерваторов.

Прогулка в Бабельсбергском парке

В это время король находился в своей резиденции в Бабельсберге — в замке псевдоготического стиля на берегу реки Хафель близ Потсдама. Раздраженный Вильгельм не понимал, почему ландтаг настроен против трехлетнего срока службы в армии и увеличения военных кредитов.

17 сентября король сообщил Роону, что возражает против любых соглашений с депутатами и скорее откажется от трона. Встревоженный министр отправил Бисмарку, занимавшему пост посла в Париже, телеграмму с просьбой вернуться в Берлин.

Пока Бисмарк, прибывший в Берлин, выслушивал наставления Роона, в Бабельсберге король вместе с сыном прогуливались по аллеям парка, не прекращая бурной беседы. Вильгельму было 65 лет, он оставался тверд в своих убеждениях и не желал уступать ландтагу. Кронпринц также оказался перед дилеммой. В свои 35 лет он испытывал смутные симпатии к либерализму. Если Вильгельм отречется от престола, то на трон взойдет он, его сын, а прусская монархия перейдет на британскую модель конституционной монархии. Эти надежды разделяла и его жена. «Если ты не примешь корону, — говорила она, — то, как мне кажется, ты когда-нибудь пожалеешь об этом». Однако кронпринц в душе оставался таким же абсолютистом, как и все Гогенцоллерны. Он не хотел трона, полученного милостью парламента. Кронпринц и его супруга, возможно, расходились по вопросу отречения, но по одному важному пункту они находились в полном согласии: никакого министерского поста для Бисмарка, «этого бесчестного типа». «Если придет Бисмарк, — писала своему мужу Виктория, — мы все закончим известно где. Он ввергнет нас в несказанную беду. Неужели ты не можешь помешать этому?» Назавтра последовало ее новое письмо: «Взять Бисмарка равносильно тому, что, не умея плавать, прыгнуть в воду туда, где глубже всего!»

Король получил письменную петицию министров с просьбой не отрекаться. Она была поддержана личным обращением Роона, который сделал упор на долге офицера и необходимости дать бой вместо того, чтобы отступить. Он сообщил королю, что Бисмарк уже находится в Берлине и настроен весьма решительно. Вильгельм согласился принять Бисмарка в понедельник 22 сентября. Эта бабельсбергская встреча и многочасовая прогулка в парке стали эпизодом немецкой истории и закончились назначением Бисмарка главой правительства.

Бисмарк во время прогулки в парке заявил королю, что готов править без поддержки ландтага и без бюджета. Депутатам, позднее упрекавшим его в нарушении конституции, он отвечал, что она не предусматривает того случая, когда палата отказывает монарху, и что вся жизнь состоит из компромиссов. Если же одна из сторон отказывается от этого, то конфликт неизбежен, а тогда побеждает сильнейший. Граф Шверин придал этой мысли резкую формулировку в известной фразе: «Сила господствует над правом».

Хотя семья Бисмарка уже в течение трех месяцев находилась в Шёнхаузене, она не видела его с середины мая. Только из прессы Иоганна узнала, что ее муж выдвинулся на авансцену политической жизни. Наутро она получила от него письмо, в котором он предложил ей приехать в Берлин. Бисмарку повезло, что жена была готова спокойно терпеть утомительное однообразие домашней жизни. Иоганна приняла известие о том, что Пруссия будет иметь кабинет во главе с Бисмарком, с присущей ей невозмутимой покорностью.

Общество проявило к этому назначению больший интерес, хотя в целом оно было встречено весьма прохладно как в самой Пруссии, так и за ее пределами. Бисмарк понимал, что находится в изоляции. Гарантии, данные им королю в Бабельсберге, по сути лишили его возможности политического маневра. В Берлине он мог рассчитывать на поддержку Роона и его друзей, хотя знал, что даже эта поддержка находится под угрозой из-за интриг других военных чинов.

Однако депутаты отказались принять бюджет, предложенный кабинетом Бисмарка, если из него не будут убраны расходы на армию. Бисмарку оставался единственный ход. Он принял бюджет с включенными в него расходами на армию на заседании верхней палаты и заявил, что так как обе палаты не могут прийти к общему решению, то обязанность короля — залатать «эту прореху в конституции», дав свое личное разрешение на использование средств. 13 октября Бисмарк пришел в ландтаг и от имени короля объявил его временно распущенным. Когда через три месяца депутаты собрались снова, Бисмарк твердо стоял на своем. 27 января 1863 г. он заявил: «…прусская монархия еще не до конца исполнила свое предназначение и еще не готова предстать в качестве некоего украшения на вашем конституционном полотнище или же превратиться в иссохшую руку в механизме парламентского правительства».

Палата выразила недоверие кабинету и снова была распущена. В стране началось сильнейшее волнение. Кронпринц, враждебно относившийся к Бисмарку, резко выступал против его политики. Интриги министра внутренних дел Ойленбурга не помешали избирателям опять послать в палату либеральных депутатов, и сессии 1863 и 1864 гг. отличались особенно бурным характером.

Умело ведя политическую игру, Бисмарк захватил в свои руки инициативу в деле национального объединения страны. «Не прусский либерализм, а мощь Пруссии — вот на что смотрит Германия, — заявил он спустя несколько дней после своего назначения. — Великие вопросы времени решаются не речами и решениями, принятыми большинством голосов, — в этом и была главная ошибка 1848 г., — а железом и кровью». Либеральное движение Пруссии восприняло эти слова как вызов.

Датская война

Гибкость политики Бисмарка, а также его полное презрение к праву ни в чем не выразились так ясно, как в его отношении к немецким герцогствам Шлезвиг и Гольштейн, находившимися под властью Дании. Патриоты требовали возвращения территории, в основном населенной немцами. Стенания беспомощного Союзного совета делали этот вопрос злободневным, и проницательный Бисмарк мог только потирать руки от удовольствия. При этом он не видел никакой пользы для Пруссии в том, что на карте Германии возникнет еще одно независимое государство — Шлезвиг-Гольштейн с границами до устья Эльбы и пригородов Гамбурга. В политическом отношении оно может нарушить баланс внутри Германского союза в пользу Австрии, а географическое положение герцогств затруднит развитие морской торговли Пруссии.

В январе 1864 г. Пруссия и Австрия без согласия Союзного совета напали на Данию. После того как датчане были вынуждены очистить Даневерк, прикрывавший вход в Шлезвиг, Бисмарк убедил Вену вторгнуться в Ютландию. Мощные дюппельские укрепления были взяты после кровопролитной шестимесячной осады, а почти вся Ютландия занята австропрусскими войсками. По Венскому договору 30 октября 1864 г. Дания уступила Лауэнбург, Гольштейн и Шлезвиг Пруссии и Австрии.

Отношения между Берлином и Веной после заключения Венского договора нельзя было назвать хорошими. Бисмарк, который не хотел отказываться от обоих герцогств, ожидал сопротивления со стороны Австрии и, не отвергая мысли о соглашении, в глубине души не желал примирения.

Король следовал за своими советниками не без колебаний. Бисмарк сближался с Францией, заигрывал с Италией — эти союзы казались Вильгельму подозрительными. Датская кампания не позволяла предвидеть поразительных успехов в будущем, австрийские войска показали себя в ней очень неплохо, а прусские генералы совершили ряд ошибок, чуть было не сорвавших планов Мольтке. Поэтому когда Австрия, внимание которой в то время было целиком поглощено внутренними проблемами, предложила Пруссии компромисс, та охотно приняла это предложение. Гаштейнская конвенция, заключенная 14 августа 1865 г., по словам прусского короля, была «победой, не стоившей ни одной капли крови». По ней Пруссия и Австрия, сохраняя право общего владения, поделили между собой управление герцогствами. Пруссии достался Шлезвиг, Австрии — Гольштейн.

Немецкая война

Гаштейнская конвенция не решила прежних проблем. Бисмарк потребовал теперь созыва выбранного всеобщим голосованием парламента, в котором представители народа обсудили бы вместе с представителями монархов основы нового устройства Германии. Этот либерализм всем показался подозрительным. Ослепленные открывшейся перед ними блестящей перспективой, либералы смешались, а враги Пруссии растерялись. Предложения Бисмарка, однако, не помешали другим немецким кабинетам присоединиться к Австрии, ибо Пруссии они боялись больше.

События показали огромное превосходство Пруссии над противниками, а вера ее генералов в победу не имела границ. Но в момент открытия военных действий между Австрией и Пруссией Бавария, Саксония, Ганновер, Вюртемберг и даже Баден присоединились к Австрии. Хотя армии этих государств не имели большого значения, для борьбы с ними Пруссии пришлось выделить часть своих вооруженных сил.

В самой Пруссии общественное мнение было крайне раздражено действиями Бисмарка. Это привело к тому, что 7 мая студент Юлиус Коген пять раз выстрелил в него из револьвера, но не попал. В Силезии католические священники осуждали политику Берлина. В рейнских провинциях призывников загоняли в вагоны силой. В таких условиях поражение могло повлечь за собой самые зловещие последствия для Пруссии.

11 июня 1866 г. пруссаки заняли Гольштейн. Австрия потребовала мобилизации союзной армии. Пруссия имела дело с тремя группами противников: Гессен-Кассель и Ганновер — на западе, южногерманские государства — за Майном и Австрия, авангардом которой была Саксония. Но Пруссия имела перед своими противниками преимущество в организации и вооружении.

Несколько быстрых переходов решили участь гессенского курфюрста и ганноверского короля, армия которого пыталась отступить для соединения с войсками южногерманских государств. Но двигалась она очень медленно и после сражения при Лангензальце 29 июня капитулировала. Пруссаки заняли Франкфурт и наложили на него контрибуцию в 25 млн флоринов. Генерал Мантейфель быстро гнал перед собой на юг баденские и гессенские войска.

В Богемии австрийский командующий Людвиг Бенедек мог выставить 250 тыс. человек против 300 тыс. прусских солдат. Австрийцы имели лучшую артиллерию в сравнении с прусской и превосходную венгерскую кавалерию, но зато более скорострельное и дальнобойное игольчатое ружье Дрейзе давало прусской пехоте огромное преимущество; во всех сражениях австрийские потери были втрое выше. К тому же Бенедек, который прославился победами в Италии и был хорошим генералом, не умел командовать большой армией.

Австрийская армия занимала к северу от Кёнигреца (Садовы), на правом берегу Эльбы, сильную позицию, хорошо защищенную окопами. 3 июля прусский принц Фридрих-Карл переправился через Быстрицу, но был остановлен огнем австрийской артиллерии. Если бы в этот момент Бенедек двинул свои резервы на расстроенные прусские дивизии, то ему, быть может, удалось бы нанести им поражение. Но он опасался нападения со стороны армии кронпринца Фридриха, который начал атаку и дошел до Хлума, этого ключа австрийских позиций, взяв его. Австрийская колонна, состоявшая из 18 тыс. человек, яростно атаковала прусскую армию с целью взять обратно Хлум, потеряв при этом треть состава. Войска заколебались, и Бенедек отдал приказ об отступлении. Отступление прикрывалось артиллерией, которая вела себя героически. Утомленные победители в течение двух дней не преследовали австрийцев, что спасло их от полного разгрома.

14 июля пруссаки заняли всю Моравию, а их передовые части оказались вблизи Вены. Франц-Иосиф отправил канцлера Бейста в Париж, чтобы уговорить Наполеона вмешаться в события и поддержать Австрию. Но император Франции только повторял, что он не подготовлен к этому. Условия мирного договора были выработаны в Париже прусским посланником Гольцем и Наполеоном. Австрия выходила из Германского союза. Северогерманский союз в военном отношении подчинялся Пруссии, которая получала герцогства Шлезвиг и Гольштейн; южногерманские государства должны были образовать отдельный союз. 26 июля в Никольсбурге был подписан прелиминарный договор, а 23 августа в Праге был заключен окончательный мир.

Надо сказать, что в этой войне Бисмарку пришлось проявить всю свою силу воли. Король, который так неохотно решился на братоубийственную войну, теперь непременно хотел вступить в австрийскую столицу победителем на белом коне. Бисмарк категорически возражал. Несмотря на победу, он принял решение о немедленном прекращении войны, опасаясь, что в случае наступления прусской армии на Вену Австрия еще сможет оказать некоторое сопротивление и война может затянуться. К тому же на европейском горизонте сгущались тучи. Наполеон, в случае если война окажется затяжной, мог поддержать Австрию. Русский царь Александр выразил надежду, что к побежденной Австрии будет проявлено великодушие. Пруссия могла попасть во франко-русские тиски, тогда блестящая победа была бы ею утрачена. Бисмарку удалось доказать королю необходимость прекращения войны. Правда, для этого ему пришлось инсценировать истерический припадок.

Австрия была вышвырнута из Германии, после чего обратила свои взоры и аппетиты на Балканы. Вместо аморфного Германского союза был создан федеративный Северогерманский союз под эгидой Пруссии. В него не вошли четыре государства, расположенные южнее Майна, но было ясно, что их присоединение к союзу — дело времени.

Северогерманский союз

Трехнедельной кампании хватило для того, чтобы изменить политическое положение Центральной Европы. Бавария уступила Пруссии две территории в Шпессарте и Каульсдорфский клин; Гессен-Дармштадт отдал ей Гессен-Хомбург, часть Верхнего Гессена, а также предоставил право иметь гарнизон в Майнце. Закон 20 сентября 1866 г. санкционировал включение в состав Пруссии Ганновера, Гессен-Касселя, Нассау и Франкфурта.

Теперь Бисмарк приступил к созданию Северогерманского союза, обратившись с этим предложением к государствам Германии. 4 марта 1867 г. собрался учредительный рейхстаг, на котором Бисмарк произнес свою первую речь и представил на рассмотрение проект конституции союза. Дебаты по проекту продолжались около полутора месяцев, и Бисмарк не раз брал слово для защиты статей конституции. Он переходил от призывов воссоздать единую Германию к угрожающим намекам, что большое дело может рухнуть из-за мелочного упрямства национал-либералов. «Господа, будем работать быстро, — уговаривал он депутатов, — посадим Германию в седло. Скакать она уж сумеет».

Лидер социалистов Август Бебель дал любопытное описание Бисмарка тех дней: «…больше всех в рейхстаге меня интересовал Бисмарк, которого я до тех пор не видел. Он приходил в рейхстаг почти всегда в черном сюртуке, черном жилете и галстуке тайного советника, из-под которого виднелись белые кончики высокого стоячего воротничка. Волосы, поскольку они еще оставались у него, были темные, точно так же, как и коротко подстриженные усы. Но я тщетно искал знаменитые три волоска, которые, судя по всем карикатурам, должны были торчать на голом черепе, как три тополя на широкой равнине. Либо они существовали только в воображении художников, либо он оставил их как трофей в руках своих противников во время конституционного конфликта. Я с большим нетерпением ожидал его первой речи, но был немало разочарован, когда поднялся этот гигант и вместо львиного рева или громового голоса раздался дискант. Говорил он длинными, очень запутанными фразами, временами заикаясь, но всегда очень интересно, дельно и толково».

Бисмарк. С картины художника Франца Лейбаха

Но одних речей было мало. Бисмарку все же пришлось смириться со многими поправками, которые расширяли права рейхстага и усиливали роль союзных учреждений. Не удался и его замысел отстранить рейхстаг от утверждения бюджета, в особенности от периодического пересмотра расходов на армию.

Решением рейхстага были изменены прерогативы союзного канцлера, которым суждено было стать Бисмарку. По проекту канцлер находился в подчинении министерства иностранных дел Пруссии и был ее представителем в Союзном совете (бундесрате), занимая в нем пост председателя. Бисмарк вначале на эту должность вовсе не претендовал. В этом пункте, однако, рейхстаг за ним не пошел. В окончательном тексте конституции значилось, что постановления Союзного совета издаются от имени Союза и подписываются канцлером. Тем самым на него возлагалась ответственность за их исполнение.

Впрочем, пост канцлера не был лишен своеобразия. Кроме него, Союз не имел других министров. Канцлер единолично распоряжался всеми делами. Повседневное управление делами вело ведомство канцлера во главе с превосходным администратором и знатоком экономики Рудольфом фон Дельбрюком. 16 апреля 1867 г. конституция была принята рейхстагом, а 17-го — правительствами союзных государств. За конституцию проголосовало 230 депутатов, против — 53, включая всю фракцию прогрессистов. Она вступила в силу 1 июля.

С одной стороны, Бисмарк хотел создать видимость добровольного союза государств, чтобы не только удовлетворить их монархов, но и открыть пути для вступления в него государств Южной Германии; с другой — он на деле создавал союзное государство с явным преобладанием в нем прав Пруссии. Ее король являлся президентом Союза и представлял его на международной арене, имел право объявлять войну и заключать мир. Он являлся главнокомандующим союзными армией и флотом и назначал общесоюзных чиновников. Представители государств образовывали Союзный совет, который мог предлагать законопроекты, утверждал принятые рейхстагом законы и контролировал их исполнение. Из 43 голосов в совете Пруссия имела 17. Поскольку она всегда могла рассчитывать на поддержку нескольких мелких государств, ее слово становилось решающим. Ей было предоставлено также право вето в вопросах, касающихся изменения конституции, армии, морского дела, крепостей и налогов.

Компетенция Союза распространялась на промышленность, финансы, торговлю, железнодорожный и морской транспорт, связь, таможенный контроль, отчасти — на судебную систему. Подданные каждого государства рассматривались как граждане Союза. Предусмотрено было создание северогерманского рейхстага на основе всеобщего избирательного права. Наряду с ним в отдельных государствах сохранялись и ландтаги, как и прежние монархи. Рейхстаг был высшим законодательным учреждением, но не имел никакого влияния на назначение и смещение союзного канцлера и вообще на работу исполнительной власти.

В Северогерманский союз вошли 22 государства с населением около 30 млн человек. На долю Пруссии приходилось более 5/6 территории и 4/5 населения Союза. 14 июля Бисмарк был назначен союзным канцлером. 31 августа состоялись выборы в северогерманский рейхстаг первого созыва.

В зеркальном зале Версаля

В учредительном рейхстаге еще шли конституционные дебаты, а Бисмарк уже нанес удар Наполеону, сорвав его план присоединить к Франции Люксембург. Война была для Бисмарка не инструментом для достижения его целей, а только средством в проведении определенной политики. Чтобы завершить объединение Германии, необходимо было сломить сопротивление Франции.

Наполеон пытался консолидировать нестабильное внутриполитическое положение внешнеполитическими успехами. Из-за быстрой прусской победы и умелой дипломатии Бисмарка он не смог использовать австро-прусскую войну в своих интересах. Напротив, Бисмарк обеспечил благожелательный нейтралитет России.

Но затем возникла проблема испанского трона. После того как королева Изабелла, прабабушка нынешнего короля Испании Хуана Карлоса, была свергнута, испанское правительство предложило корону принцу Леопольду Гогенцоллерну, который по происхождению принадлежал «боковой» католической ветви прусской династии. Во Франции это было расценено как угроза окружения страны немецкими монархами. Сам Леопольд колебался и наконец отказался от предложения Мадрида. Под давлением общественного мнения, воинственности которого способствовало само правительство, французская дипломатия предприняла особенно неловкий шаг. Посол Винсент Бенедетти потребовал от Вильгельма, лечившегося на курорте Эмс, обязательного согласия отказаться и в будущем от любой кандидатуры из дома Го-генцоллернов. Король вежливо объяснил французскому послу, что не видит оснований для этого. Он отправил Бисмарку «эм-скую депешу» о содержании переговоров, очень сдержанную и объективную. Но Бисмарк так отредактировал текст, что он приобрел унизительный для Парижа тон, и в таком виде 13 июля 1870 г. передал его в берлинские газеты. Он верно рассчитал, что французское правительство по внутриполитическим причинам не потерпит такого оскорбления. Кроме того, Бисмарк отлично знал и о склонности Наполеона к авантюризму. 19 июля опрометчиво и без всякой международной подстраховки Наполеон объявил Германии войну.

Франко-германская война стала уже войной современной техники и массовых армий, которая позволяла предчувствовать ужасы тотальной войны XX в. На первом ее этапе решающую роль сыграло техническое оснащение и стратегическое превосходство немецких армии и Генштаба под руководством Мольтке. Была лучше проведена мобилизация и развернуты силы на широком фронте. Исход войны решили точно спланированные Мольтке крупные битвы под крепостями Мец и Седан. Действуя строго по планам Генштаба, немецкие войска при минимальных потерях заставили французов капитулировать. Под Седаном в плен попал и сам Наполеон.

Второй этап, на котором армия новорожденной Французской республики попыталась переломить ход войны и добилась некоторых успехов, не сказался на конечной победе немцев. 28 января 1871 г. было заключено перемирие, за которым в феврале последовал прелиминарный мир. Окончательную точку поставил подписанный 10 мая Франкфуртский мир, по которому Франция теряла Эльзас и Восточную Лотарингию и должна была выплатить контрибуцию в 5 млрд золотых франков. Таким образом, общественность Германии, единодушно требовавшая возвращения «исконно немецких» Эльзаса и Лотарингии, была удовлетворена. Прусские генералы из стратегических соображений настаивали на аннексии крепости Мец и Вогезских гор с их многочисленными проходами. Бисмарк не мог противостоять этим требованиям, хотя знал, что это ставит под угрозу его цель — надолго устранить опасность на западной границе, поскольку Франция непременно будет стремиться к реваншу.

18 января 1871 г. в Зеркальном зале Версаля произошло крупнейшее событие немецкой истории: была торжественно провозглашена Германская империя. Но совершенное под эгидой Пруссии объединение страны еще не было окончательным оформлением единого национального государства. Были созданы лишь политические и конституционно-правовые условия, на основе которых и должна была происходить дальнейшая интеграция немецких земель.

Новая Германская империя

Вернувшийся в Берлин Бисмарк всеми был признан истинным основателем нового рейха. Через несколько дней после возвращения из Версаля он получил титул князя. Вслед за этим его наградили Большим Крестом ордена Гогенцоллернов с бриллиантами, и он стал владельцем еще одного поместья — Фридрихсруэ в Лауэнбурге. Генералитет завидовал власти Бисмарка, а более древние юнкерские семейства с раздражением взирали на его статус крупного земельного магната. Но жители Берлина восприняли его возвышение как естественное дополнение к новому положению Германии в мире. 16 июля Бисмарка бурно приветствовали на улицах столицы, когда канцлер проезжал в победной процессии через Бранденбургские ворота. Он находился на вершине своего величия.

Империя являлась союзным государством, в которое входили 25 самостоятельных политических единиц (4 королевства, 6 великих герцогств, 4 герцогства, 8 княжеств и 3 вольных города — Гамбург, Бремен и Любек, возглавляемые сенатами) и особая имперская провинция Эльзас-Лотарингия.

Принятая в марте 1871 г. конституция обеспечивала гегемонию Пруссии, население и территория которой составляли две трети рейха. Императором мог быть только прусский король, который командовал вооруженными силами и представлял Германию на международной арене. Лишь армия Баварии в мирное время подчинялась своему королю, но в случае войны переходила под командование кайзера.

Императору принадлежало право утверждать или отклонять все законопроекты, созывать и распускать имперский парламент — рейхстаг. Единственный общегерманский министр — рейхсканцлер, пост которого занял Бисмарк, одновременно являлся министром-президентом Пруссии и отвечал за свою деятельность только перед императором. Отдельные ведомства возглавляли статс-секретари, бывшие по своему служебному положению лишь помощниками канцлера, а не самостоятельными министрами. С 1878 г. основные общегерманские ведомства были закреплены за соответствующими прусскими министрами.

Хотя в Союзном совете (бундесрате), куда входили представители всех немецких государств и который исполнял высшую законодательную функцию, Пруссии из 58 мест принадлежало всего 17, она имела право вето по наиболее важным конституционным и военным вопросам. В итоге ключевое положение в империи заняла высшая прусская бюрократия.

Рейхстаг, напротив, являлся уже политическим институтом массовой демократии, так как избирался на основе всеобщего, равного и прямого избирательного права. Но оно распространялось только на мужчин старше 25 лет, за исключением военных; женщины права голоса не имели. Совместно с Союзным советом рейхстаг осуществлял законодательную власть, утверждал бюджет и имел право законодательной инициативы. Но подлинным органом парламентской демократии рейхстаг стать не мог, так как не имел права ни назначать, ни отзывать канцлера.

Характерной чертой бонапартистского правления Бисмарка было постоянное балансирование между отдельными государствами в Союзном совете и партиями в рейхстаге, противоречия между которыми позволяли канцлеру осуществлять свое единоличное правление. По праву считая себя творцом великого дела — объединения Германии, Бисмарк после 1871 г. направил все свои усилия на сохранение и укрепление созданной им системы. Бывший «белый революционер» превратился в консерватора.

Его конституционный статус был совершенно уникален, и не в последнюю очередь потому, что стал результатом его собственного политического творчества. Как канцлер он обладал правом непосредственно обращаться к бундесрату и рейхстагу, выдвигать вопросы на парламентское обсуждение в том и другом верховном собрании, а также предлагать законопроекты. И никакое поражение не могло заставить его подать в отставку, так как пребывание канцлера на этом посту зависело исключительно от воли императора.

За пределами Германии авторитет Бисмарка на протяжении всех лет, в течение которых он занимал пост канцлера, никогда не вызывал сомнений. Но внутри рейха его система очень скоро подверглась трудным испытаниям и оказалась во многом несовершенной.

«Мы не пойдем в Каноссу…»

Еще во время пребывания Бисмарка послом во Франции в партийной структуре Германии произошли большие перемены. В 1852 г. в прусском ландтаге возникла полита-ческая группировка католиков, задача которой состояла в защите прав церкви в государстве, где большинство составляли протестанты. На выборах в ландтаг в ноябре 1870 г. католики выдвинули кандидатов, придерживавшихся открыто клерикальной программы, и получили 57 мест. 13 декабря 1870 г. они создали партию Центра, в марте 1871-го участвовали в выборах в рейхстаг как общеимперское движение католиков и получили 63 места из общего числа 382 членов парламента. К удивлению Бисмарка, эта партия по количеству представителей в рейхстаге уступила только национал-либералам. В лице своего руководителя Людвига Виндтхорста Центр получил умного парламентского тактика и опытного участника политических дебатов. Это произвело на Бисмарка сильное впечатление — как в ландтаге, так и в рейхстаге Центр оказался крупнейшей оппозиционной партией. Католики могли рассчитывать на поддержку польских националистов и роялистов Ганновера («вельфов»). Вскоре к ним в рейхстаге присоединились депутаты из Эльзаса и Лотарингии. Так сформировалось ядро мощной оппозиции.

Пределы деятельности партий в рейхстаге были ограничены конституцией, но всякий депутат имел право сделать парламентский запрос канцлеру и даже инициировать дебаты по любому вопросу. К возмущению Бисмарка, едва успел открыться рейхстаг в марте 1871 г., как депутат польской фракции внес на его рассмотрение призыв к немецкому народу поддержать папу Пия IX, потерявшего светскую власть в ликвидированной Папской области и удалившегося в Ватикан. В намерения Бисмарка не входило позволять партии, имеющей политические связи за пределами рейха, возбуждать общественное мнение Германии проблемами зарубежной политики. 1 апреля 1871 г. Бисмарк с трибуны рейхстага обрушился на партии национальных меньшинств и их католических союзников.

Для многих граждан Пруссии вызов, брошенный канцлером папству, оказался долгожданным событием. Провозглашение догмата папской непогрешимости 18 июля 1870 г. встревожило немецких протестантов и раскололо немецких католиков. Решающие заседания Ватиканского собора совпали с апогеем дипломатического сражения Бисмарка с Наполеоном III, и канцлеру не хотелось в то время заниматься какими-либо другими вопросами и, главное, открыто выступать на чьей-либо стороне в вопросе о папе. Во время австро-франко-итальянской войны 1859 г. Бисмарк проявил даже сочувствие к папе и предложил ему политическое убежище. В ответ Бисмарк ожидал политической поддержки от церкви, но ничего не получил. К весне 1871 г. часть немецких католиков, для которых догма о папской непогрешимости оказалась неприемлемой, обратились к государству в поисках защиты от собственного епископата, отказавшего им в духовных правах и во многих случаях запрещавшего им занимать преподавательские должности в школах и университетах.

Бисмарк, однако, оставался весьма осторожным, хотя в знак протеста упразднил особый католический отдел министерства по делам культов и образования в начале июля 1871 г., а через несколько дней способствовал появлению в «Кройццайтунг» статей с нападками на клерикализм. Но канцлер не хотел затевать конфликт с папством, боясь негативной реакции на это в Южной Германии. Кайзер также являлся противником вмешательства государства в церковные дела, однако его беспокоила судьба «старокатоликов», оказавшихся в положении гонимых. Бисмарк опасался и того, что священники Эльзаса и Лотарингии будут поощрять враждебность своей паствы к новым хозяевам провинций. В итоге в ноябре 1871 г. он сделал решительный шаг: поручил подготовить законопроект, разрешающий прусским властям инспектировать любые школы, даже частные религиозные.

Министр культов Адальберт Фальк

Поступок Бисмарка поддержало большинство населения Пруссии. Однако некоторые консерваторы, встревоженные тем, что новый рейх заменил старую добрую Пруссию, были испуганы теперь курсом Бисмарка. Они провалили законопроект в нижней палате прусского ландтага, опасаясь того, что за опалой католического вероучения последуют попытки заставить замолчать лютеранских и кальвинистских проповедников, осмелившихся показать независимость суждений. Консервативному министру по делам вероисповеданий Генриху фон Мюллеру настолько не понравилась политика Бисмарка, что в начале 1872 г. он подал в отставку. Его заменил Адальберт Фальк — крупный чиновник, рационалист и либерал, ненавидевший католицизм. На него можно было положиться в проведении любой политики, направленной на укрощение церкви. Назначение Фалька укрепило связи канцлера с национал-либералами. Поэтому именно они определяли основы нового торгового законодательства Германии и развитие экономической политики, основанной на свободе торговли и предпринимательства. Но были и либералы, с недоверием относившиеся к Бисмарку. Им не нравилось запугивание прессы, и они с тревогой воспринимали его стремление ограничить влияние рейхстага. Поворот Бисмарка к антиклерикализму устранил их опасения и принес канцлеру поддержку прогрессистской партии. Именно прогрессист Рудольф Вирхов впервые использовал тот термин, с которым ассоциировался антиклерикализм этого периода: Пруссия, заявил он, вовлечена в «культуркампф» («борьба культур» или «борьба за культуру»). Это слово трудно назвать очень удачным, но Бисмарку понравилось столь звучное наименование. Именно под названием «Kulturkampf» его борьба с католической церковью и вошла в историю.

«Чего же вы ждете от моей деятельности на этом посту?» — спросил Фальк Бисмарка, когда тот предложил ему пост министра по делам вероисповеданий. «Восстановления прав государства над церковью и осуществления этого с возможно наименьшим шумом», — ответил канцлер. Но это было совершенно невыполнимо. В число основных задач Фалька входило придать законопроекту о государственных инспекциях католических школ статус закона. Враждебность юнкеров в палате господ прусского ландтага оказалось большей, чем ожидал Бисмарк. Когда меры, предлагаемые Фальком, были представлены на ее рассмотрение в феврале 1872 г., казалось, что они будут отвергнуты юнкерами. В конце концов закон все-таки прошел, но этот эпизод убедил Бисмарка в правоте национал-либералов, пытавшихся ограничить власть аграриев.

Пока пресса кишела уколами против католического духовенства, канцлер установил неофициальные отношения с папой в надежде на компромисс. Если папский престол сможет убедить Центр отказать в поддержке полякам и другим группам, враждебно настроенным к рейху, не останется причин, по которым папству следовало бы воздержаться от выгодного сотрудничества с сильнейшей державой Европы. Но Пий IX не захотел бросать на произвол судьбы верную ему часть паствы.

Во многих прусских городах «войну против попов» приветствовали с энтузиазмом, и Бисмарк предпринял продуманную попытку подхлестнуть патриотические чувства народа. Ни один эпизод средневековой истории не отзывался такой обидой в сердце любого немца, как путешествие императора Генриха IV в Каноссу в середине зимы 1077 г. с мольбой о прощении к папе Григорию VII, правам которого император бросил вызов. Теперь, в 1872 г., Бисмарк продемонстрировал, что новая империя будет продолжать оказывать неповиновение папству и отомстит за оскорбление, нанесенное предшественнику этого рейха восемьсот лет назад. «Вам не нужно беспокоиться, — заверил он депутатов рейхстага 14 мая. — Мы не пойдем в Каноссу, ни телом, ни духом». Послышались приглушенные возгласы: «Браво!» — так сообщала официальная пресса о парламентских дебатах.

Но многие зарубежные обозреватели считали, что Бисмарк совершил ошибку, обрушившись с нападками на церковь. Преследования священников заставили немецкий клир сплотиться вокруг папы и способствовали тому, что большинство католиков единодушно проголосовали за Виндтхорста и Центр на всех выборах, как на местном, так и на общеимперском уровне. Однако Бисмарк подталкивал Фалька к введению все более жестких мер до тех пор, пока не были арестованы и заключены в тюрьму архиепископы Кёльнский и Позенский вместе с двумя епархиальными епископами и тысяча триста приходов оказались лишенными духовенства. Из страны были изгнаны иезуиты. Для политического влияния церкви это не имело значения, даже наоборот, она приобрела еще большую популярность. Во время выборов в рейхстаг в январе 1874 г. Центр увеличил свое присутствие в нем с 63 мест до 91. Политика «культуркампфа» потерпела провал. От нее сохранились только гражданский брак и надзор государства за школьным образованием.

Либерализм выставлен за дверь

Бисмарк, который считал, что созданием империи он достиг цели своих политических планов и отныне имеет возможность править без сложных проблем, был захвачен врасплох наступлением в 1873 г. длительного экономического кризиса. Канцлер, не очень разбиравшийся в экономике, не знал, что делать. И, как всегда в таких случаях, его охватил физический недуг. Он страдал ревматизмом и опоясывающим лишаем. В мае 1875 г. Бисмарк серьезно просил императора освободить его от должности. Вильгельм I его просьбу отклонил, и канцлер был вынужден продолжать исполнять свои обязанности. Либеральные деятели Отто Кампгаузен и Рудольф Дельбрюк энергично выступали за сохранение прежнего политического курса. Они опирались на большинство Национал-либеральной партии и доказывали, что главная причина депрессии — перепроизводство в промышленности и что эта проблема со временем сама собой решится. Они надеялись на силы самоисцеления, якобы присущие экономике, и рассчитывали на скорое повышение конъюнктуры.

Наступившая вслед за ослаблением кризиса долгая депрессия имела далеко идущие последствия. С планами хозяйственного переустройства первыми выступили крупные промышленники, развернув яростную критику экономической политики государства. По убеждению промышленников и банкиров, прибыли которых значительно снизились из-за падения цен, плохое состояние немецкой экономики усугублялось свободным ввозом товаров из-за рубежа. Так, в 1873 г. в Германии пошлины на изделия из железа были едва ли не самыми низкими в мире, а ввозные пошлины на чугун были отменены полностью.

До краха 1873 г. политика свободной торговли, на которой настаивал экономический либерализм, приносила, как казалось, блестящие результаты. Теперь доверие к фритредерским идеям не только резко снизилось, но они даже стали представляться первопричиной всех бед. В немецкое общество все настойчивее внедрялась мысль о том, что именно либералы в первую очередь несут ответственность за экономический кризис, что они не в состоянии найти способ оздоровления хозяйственной ситуации.

Внешне поводом для конфликта канцлера с национал-либералами явились таможенная и финансовая реформы, переход от политики свободной торговли к протекционизму. Но это был только один из моментов в ряду иных мотивов и обстоятельств. Социальному и экономическому индивидуализму либералов противоречила подготавливаемая Бисмарком государственная социальная политика, они требовали продолжения «культуркампфа», уже бесперспективного в глазах канцлера. Главной же причиной конфликта была проблема парламентаризма и конституционализма.

Когда после кризиса 1873 г. усилился процесс концентрации производства, то возросла потребность преодоления экономических трудностей усилением вмешательства в экономику со стороны государства. В связи с этим Германия оказалась перед выбором: либо сохранение авторитарной системы, либо создание системы парламентарно-массовой демократии. Бисмарк выбрал первый вариант, либералы настаивали на втором.

Летом 1875 г. один из ведущих силезских промышленников и лидер свободных консерваторов Вильгельм Кардорф опубликовал брошюру «Против течения», в которой подверг жесткой критике идеи либерализма и потребовал введения покровительственных пошлин. В 1876 г. он создал мощную организацию представителей тяжелой промышленности — Центральный союз немецких промышленников, к которому присоединились и текстильные фабриканты. Союз требовал отказа от политики свободной торговли и перехода к протекционизму как главному средству спасения национальной экономики. Он развернул агитацию по всей стране и организовал в рейхстаге фракцию — Свободное народно-хозяйственное объединение — для давления на канцлера под лозунгом «защиты национального труда».

К середине 70-х гг. изменились и экономические воззрения прусских аграриев. С 1865 г. ввоз зерновых в Германию был беспошлинным, а потому сбыт немецкого хлеба на английском рынке происходил на льготных условиях. Но с наступлением аграрного кризиса британский рынок оказался для прусских аграриев практически недоступным, а на внутреннем рынке резко возросла конкуренция более дешевого американского хлеба. Сторонники протекционистских пошлин среди прусского юнкерства в 1876 г. создали свою организацию, которая выступила единым фронтом с Союзом промышленников.

В апреле 1876 г. первым среди либералов осознал свое бессилие Рудольф Дельбрюк — глава ведомства канцлера и самый способный сотрудник Бисмарка. Сам канцлер находился в это время в жалком состоянии. Целые ночи он проводил без сна, сидя за письменным столом, и, как правило, начинал дремать около 8 часов утра. К работе Бисмарк приступал не раньше полудня. «Я всю ночь ненавидел», — рявкал он в ответ своим озабоченным сотрудникам.

В 1878 г. канцлер решился на переориентацию своего прежнего курса и на перегруппировку сил в рейхстаге. Из правительства были удалены либеральные сторонники фритредерского курса, а сам Бисмарк стал открыто поддерживать агитацию протекционистов.

На разрыв с либералами Бисмарка толкало еще одно обстоятельство — его конфликт с наследником престола. Кронпринц Фридрих и его жена, английская принцесса Виктория, были противниками внутренней политики канцлера и давно поддерживали тесные связи с лидерами левого национал-либерализма. В случае смерти Вильгельма I, которому было уже за 80 лет, оппозиционное Бисмарку левое крыло национал-либералов получило бы поддержку нового монарха и постаралось бы ограничить всевластие канцлера путем реформы.

Осенью 1878 г. в рейхстаге образовался блок сторонников протекционизма из консерваторов, части депутатов Центра и группы правых национал-либералов. В нем впервые объединились консерваторы и либералы, аграрии и промышленники.

На сессии рейхстага в феврале 1879 г. с тронной речью выступил сам император, осудивший фритредерскую политику и призвавший вернуться к испытанным протекционистским принципам Таможенного союза первой половины XIX в.

После ожесточенной полемики в прессе и бурных дебатов в парламенте сторонники протекционизма одержали победу. Были введены покровительственные пошлины на ввоз железа, леса, зерна, скота. Это должно было повысить цены на иностранные товары и улучшить шансы отечественных промышленников и аграриев на сбыт своей продукции. От введения новых пошлин на колониальные товары (табак, чай, кофе и т. п.) и протекционистского таможенного тарифа выигрывало и государство, доходы которого значительно возросли.

Переход к политике протекционизма привел к росту стоимости жизни и ухудшил положение широких слоев населения. Введение ввозных пошлин на зерно позволило крупным прусским аграриям по-прежнему не проводить модернизацию хозяйства, сохранить рутинные порядки, укрепить свое привилегированное положение в политической системе империи. Но пострадало множество мелких крестьян, покупавших зерно, и большинство среднего крестьянства животноводческих районов от подорожания кормов.

Бисмарковский протекционизм стал защитой крупных промышленников и аграриев, которые стремились с помощью государства полностью захватить внутренний рынок и ограничить конкуренцию иностранных товаропроизводителей.

«Зеленый фронт»

Главную роль во всех кошмарах Бисмарка играла жена Вильгельма I императрица Августа, умная и властная женщина. «Эта баба плетет интриги против меня», — жаловался канцлер своим друзьям. Все плохие вести он связывал с ее происками, но в действительности они не имели никакого отношения к основной проблеме — экономическому кризису. Ситуация в Рурской области внушала все больше и больше опасений: ряд крупнейших предприятий находился на грани краха. В 1877 г. на первом генеральном собрании промышленный союз продемонстрировал свою экономическую мощь. Из всей Германии для участия в нем прибыло 500 предпринимателей, чтобы подчеркнуть важность введения протекционистских пошлин.

Крупные аграрии, многие из которых во время грюндерского краха потеряли часть своего громадного имущества, вложенного в спекулятивные операции, и которые несли потери от падения цен на скот и зерно, поддержали требования протекционистов. Получавшие гроши за свой труд, батраки уходили с их земель, в результате чего производилось все меньше продукции с гектара земельных угодий. Кроме того, им приходилось противостоять на рынке усиливающейся конкуренции зарубежного сельского хозяйства. С середины 70-х гг. представители «зеленого фронта» единодушно выступили против политики свободной торговли и вместе с крупными промышленниками потребовали закрытия таможенных границ.

Бисмарк, который по своему образу мыслей был консерватором и который оказался достаточно умен, чтобы осознать последствия проведения в жизнь экономической политики, ориентировавшейся лишь на национальные интересы, долго тянул с тем, чтобы уступить давлению сторонников введения оградительных пошлин. Он лавировал между фронтами, пока новые обстоятельства не заставили его действовать. Это были две попытки покушения на императора в 1878 г.

Рейхстаг был распущен. В ходе новых выборов в рейхстаг, проводившихся стремительными темпами, за свободных консерваторов было подано 785 тыс. голосов, т. е. вдвое больше, чем на предшествующих выборах. Национал-либеральная партия потеряла 100 тыс. голосов.

То, чего стремился достичь Бисмарк, было не просто изменение политического курса, но и установление нового порядка в империи. По его мнению, эпоха либерализма уже прошла, свободная игра сил пришла в расстройство, а потому вмешательство государства в экономику должно быть более активным. Отныне темпы экономического и технического прогресса определял не каждый отдельный предприниматель, обладавший мужеством и отвагой, а государство, которое должно было учитывать прежде всего интересы самых сильных в политическом отношении групп. Германия отгородилась от мировых рынков и установила высокие пошлины практически на все товары. В результате крупные аграрии смогли еще в течение многих лет удерживать свои ведущие позиции в империи. В остальном же протекционистская политика не дала больших выгод, а депрессия продолжалась до 1896 г.

В целом введение протекционистских пошлин не принесло германской экономике и народу того великого процветания, которое предсказывали их сторонники. Но и того вреда, о котором много писали либеральные экономисты и политики, покровительственные пошлины также не причинили.

События 1878–1879 гг. повлекли за собой более важные последствия в социально-политическом отношении. Если провозглашение Германской империи в 1871 г. было во многом формально-символическим актом, то ее подлинная сущность определилась именно в эти годы. Из политически активной части общества, которая могла влиять на политику государства, законом против социалистов был исключен рабочий класс, а вслед за ним в итоге борьбы вокруг протекционизма — либеральная буржуазия. До этого времени Германия имела шанс перейти на путь парламентарно-демократического развития, теперь этот шанс был утрачен. Германская империя окончательно определилась как государство авторитарного типа, в котором господствующее положение занял союз аграрно-аристократической элиты и магнатов тяжелой промышленности. Либерально-демократические силы были оттеснены на задний план и стали играть роль оппозиционного меньшинства.

«Кнутом и пряником»

Отношение Бисмарка к рабочему классу было позицией строгого, но справедливого патриарха. Он надеялся, что практикуемый им «государственный социализм» даст возможность справиться с рабочим движением. Социалистическая партия казалась Бисмарку наиболее опасным противником молодого германского государства. Страх перед революцией давно стал одним из главных мотивов его политического курса, уже с 60-х гг. его все чаще преследовал «кошмар революций», резко усилившийся после Парижской коммуны и выступления Бебеля в рейхстаге с речью в ее поддержку.

Для канцлера социалисты и анархисты представляли одно и то же подрывное движение. Тогда это было широко распространенным мнением, тем более понятным, что видные немецкие социалисты Иоганн Мост и Йозеф Хассельман действительно были близки к анархизму.

Преувеличение опасности революции побуждало Бисмарка к запрету деятельности социалистической партии, но сразу он не смог этого добиться. Его первые попытки закрыть «антигосударственную» прессу в 1874 г. и ввести в уголовный кодекс статью о наказании за «разжигание классовой ненависти» в 1875 г. встретили сопротивление либерального большинства в рейхстаге и потерпели неудачу.

Лишь покушения на кайзера дали Бисмарку повод принять особый закон против социал-демократии. В мае 1878 г. неудачное покушение на Вильгельма совершил ремесленный подмастерье Макс Хёдель, бывший член лейпцигской организации социалистов. Но наспех подготовленный проект закона о запрещении социалистической партии не получил поддержки рейхстага. Конечно, либералы, так же как Бисмарк, консерваторы и Центр, были противниками социализма, но они стремились оставаться на почве законности и уважения к правам личности.

Однако через неделю произошло второе покушение, на этот раз совершенное психически неуравновешенным доктором Карлом Нобилингом, — кайзер был тяжело ранен выстрелами из дробовика. Никакой связи покушавшегося с социалистами установить не удалось, но ранение популярного в массах императора вызвало в стране сильное волнение. Официозные и консервативные газеты на все лады расписывали ужасы надвигавшегося «красного террора».

«Получив известие о покушении Нобилинга, Бисмарк неожиданно остановился. Резким движением он вонзил свою дубовую трость в землю и произнес, облегченно вздохнув: „Вот теперь мы распустим рейхстаг!“ И только после этого он осведомился о состоянии императора» — так описал эту сцену немецкий историк Эрих Эйк. Оба покушения давали Бисмарку прекрасный повод одним политическим ходом сразу решить несколько проблем.

Бисмарк немедленно распустил рейхстаг, надеясь обрести в новом парламенте желаемую поддержку. По итогам выборов обе консервативные партии получили 115 мест вместо прежних 78, обе либеральные партии потеряли 42 мандата. Уже в ходе предвыборной кампании стало ясно, что, учитывая направленность общественного мнения, национал-либералам придется согласиться с предложением канцлера.

В октябре 1878 г. рейхстаг голосами консерваторов, национал-либералов и некоторых независимых депутатов (всего 221) против Центра, прогрессистов, социалистов и польской фракции (всего 149) принял «Закон против общественно опасных устремлений социал-демократии», за которым закрепилось название «исключительного закона».

Запрещалась деятельность всех социалистических союзов и организаций и их печать. Социалистическая агитация наказывалась тюремным заключением или высылкой, местные власти получили право вводить (в случае необходимости) осадное положение сроком до одного года. Единственное смягчение закона, которого удалось добиться национал-либералам, это то, что срок его действия ограничивался двумя с половиной годами; правда, он постоянно продлевался и действовал до 1890 г.

«Исключительный закон» против социалистов рикошетом ударил и по национал-либералам. В обществе пошатнулась вера в их искреннюю приверженность принципам правового государства, обострились противоречия внутри самой партии, из которой в 1880 г. вышло левое крыло во главе с Людвигом Бамбергером, объединившееся позднее с прогрессистами.

Подавить социалистическое движение не удалось. Социалисты по-прежнему избирались в рейхстаг, но только в качестве независимых депутатов от рабочих. Запрещенные партийные организации часто действовали под вывеской рабочих спортивных и певческих союзов и касс взаимопомощи. Социал-демократические издания печатались в Швейцарии и нелегально доставлялись в Германию через разветвленную сеть «красной полевой почты». В 1880 г. на съезде в Швейцарии в Готскую программу было внесено важное изменение, согласно которому партия должна была добиваться своих целей «всеми средствами», в том числе и революционными.

«Исключительный закон» не достиг желаемых результатов. После небольшого замешательства и растерянности социал-демократия Германии вновь начала активную политическую деятельность и на выборах в рейхстаг в 1884 г., опираясь на поддержку 500 тыс. человек, провела 24 депутата. На выборах 1887 г. социалисты добились новых успехов, за них проголосовали 763 тыс. избирателей. Как в «культуркампфе», так и в попытке подавить социалистическое движение Бисмарк потерпел полное поражение.

Проводя по отношению к рабочему движению политику «кнута и пряника», Бисмарк попытался привлечь рабочих на сторону государства проведением социальной реформы. По указанию и при непосредственном участии канцлера была разработана серия законов о социальном страховании: закон о страховании на случай болезни (май 1883 г.), от несчастных случаев на производстве (июнь 1884 г.), о страховании в связи с инвалидностью и старостью (май 1889 г.).

Система страхования охватывала лишь часть рабочего класса, значительная же доля расходов на социальное обеспечение возлагалась на самих рабочих. Но для того времени это был прогрессивный и весьма тщательно разработанный комплекс законодательных актов о пенсионном обеспечении и страховании, хотя идея законодательной охраны труда была сразу отвергнута Бисмарком. Проводить социальные реформы ему пришлось, преодолевая сопротивление не только буржуазных партий, но и социал-демократов.

Либералы возражали против создания имперского страхового ведомства и государственного субсидирования фонда социального страхования, а также против государственного вмешательства в сферу социальных отношений вообще. По их убеждению, это ограничивало свободу личности и делало ее зависимой от власти. С их точки зрения, законопроекты канцлера представляли собой «государственный социализм». Сам Бисмарк, не возражая против этого термина, предпочитал, однако, говорить о «практическом христианстве», которое поможет вырвать бедняков из-под вредного влияния «красноречивых честолюбцев, стоящих во главе рабочего движения».

Стараниями либералов и социалистов, усмотревших в этом только уловку, чтобы вырвать рабочих из-под их влияния, а также партии Центра первая попытка Бисмарка ввести социальное законодательство в 1881 г. провалилась. Лишь его настойчивость привела в конце концов к принятию социальных законов. Одновременно рабочим предоставлялось право создавать легальные профсоюзы, кассы взаимопомощи, выпускать рабочие газеты с условием не пропагандировать социалистические идеи.

Законы о страховании носили в целом патриархально-патерналистский характер. Они не могли удовлетворить рабочих, так как оставляли их в положении париев общества, не давали им статуса равноправных граждан Германской империи и особенно Пруссии, где продолжал действовать трехклассный избирательный закон. Социальное законодательство не преобразовало утвердившийся в Германии капиталистический строй, но для своего времени оно было значительным шагом вперед и выделяло Германию среди других стран.

Паутина коалиций

Создание Германской империи сразу изменило расстановку сил на европейской арене. Вместо Пруссии, слабейшей среди пяти держав (Пруссия, Англия, Австрия, Россия, Франция), возникло наиболее мощное экономически и сильнейшее в военном отношении континентальное государство. В своих расчетах Бисмарк должен был исходить из того, что побежденная Франция будет стремиться к реваншу и искать союзников, поэтому главной его заботой стало установление дружеских отношений с Россией. Но это ставило Германию в зависимость от позиции Петербурга, и Бисмарк усиленно добивался союза трех держав — Германии, России и Австро-Венгрии, чтобы полностью изолировать Францию. Этому способствовал министр иностранных дел в Вене Андраши, который направил острие своей внешней политики на Балканы и нуждался в поддержке Германии против России, также стремившейся утвердиться в этом регионе.

Соперничество России и Австро-Венгрии — стран, каждая из которых старалась привлечь Германию на свою сторону, позволило Бисмарку блестяще разыграть эту карту и добиться создания в 1873 г. неофициального Соглашения трех императоров, согласно которому Германия выполняла бы роль арбитра в отношениях между Веной и Петербургом. Однако сохранившиеся между его участниками противоречия проявились в 1875 г. во время спровоцированного Бисмарком обострения напряженности в отношениях с Францией, когда Россия при поддержке из Лондона дала понять, что не допустит нового разгрома Франции.

Еще большие осложнения вызвал Восточный кризис 1875–1878 гг., в ходе которого вновь столкнулись интересы России и Австро-Венгрии. Бисмарк после некоторых колебаний высказался в поддержку дунайской монархии, если ей будет угрожать какая-либо опасность.

После поражения Турции в русско-турецкой войне 1877–1878 гг. и нового обострения англо-австро-русских отношений Бисмарк получил возможность вновь сыграть роль арбитра на Берлинском конгрессе, где Россию вынудили отказаться от передачи Болгарии части турецких владений. Это привело к охлаждению русско-германских отношений и сближению Берлина с Веной. После недолгого сопротивления Вильгельма I, не желавшего обострения отношений с Россией, в 1879 г. был заключен тайный союз Германии и Австро-Венгрии против России.

После этого главной проблемой для Бисмарка стали отношения Германии с Россией и Англией. При зондировании почвы выяснилось, что в случае русско-германской войны Англия останется нейтральной, и это крайне разочаровало канцлера. Поэтому он согласился на предложение России о возобновлении деятельности уже официально заключенного союза трех императоров в 1881 г. Почти одновременно с этим Румыния, опасавшаяся, что Россия и Болгария попытаются захватить часть ее территории для установления общей границы, выразила желание присоединиться к австро-германскому союзу, что и произошло в 1883 г.

После захвата Францией Туниса, который Италия рассматривала как сферу своих интересов, тем более что в 1880 г. там проживало свыше 10 тыс. итальянских колонистов, произошла переориентация внешней политики Рима. В 1882 г. был заключен Тройственный союз Германии, Австро-Венгрии и Италии. Он был направлен против Франции, поскольку в случае войны с каким-то иным противником стороны обязывались лишь сохранять дружественный нейтралитет, но не оказывать военной поддержки. Бисмарк, который очень невысоко оценивал военную мощь Италии, видел в Тройственном союзе только политический выигрыш, который заключался в еще большей изоляции Франции и в возможности для Австро-Венгрии при возникновении конфликта с Россией не опасаться итальянского нападения с тыла. Таким образом, хотя, по признанию Бисмарка, его постоянно преследовал «кошмар коалиций», направленных против Германии, сам он сколачивал собственные коалиции с невиданной энергией и целеустремленностью.

Рывок в Африку

На протяжении ряда лет сфера интересов Бисмарка ограничивалась пределами Европы и континентальной политикой. Он полагал, что колониальная политика не для Германии, колонии интересовали его только в той мере, в какой способствовали сохранению европейского равновесия, осложнению отношений Англии и Франции и отвлечению последней от идеи реванша.

До начала 80-х гг. к колониальным захватам равнодушно относилось и большинство правящих кругов Германии, особенно юнкерство. Весной 1880 г. рейхстаг провалил законопроект о кредитах на колонии. Но уже в 1882 г. был создан Германский колониальный союз, куда вошли крупные представители торгово-промышленных кругов и некоторые аграрии, экспортеры спирта и водки. Активную роль в союзе играл один из ведущих немецких историков Генрих Трейчке, который неустанно повторял, что, если Германия хочет стать державой первого ранга, она просто обязана иметь колониальную империю, как другие страны.

Перелом в колониальной политике наступил в 1884 г. и был связан с покупкой бременским торговцем Адольфом Людерицем земель на юго-западе Африки, в районе бухты Ангра. Людериц обратился к правительству с просьбой санкционировать его приобретение. Поколебавшись, Бисмарк объявил о том, что империя берет под свою защиту эти территории. Им руководили два мотива. Во-первых, он рассматривал колонии как опорные пункты немецкой торговли в конкурентной борьбе с другими странами, но, не желая обременять государственный бюджет, управление колониями предпочитал предоставить частным компаниям. Вторым мотивом канцлера было стремление достичь единства немецкого общества, поставив перед ним, как и в период объединения, общую цель — на этот раз захват колоний.

Момент для начала колониальной политики был выбран весьма удачно, в период обострения англо-русских и англо-французских отношений. Поэтому сопротивление Британии немецким колониальным захватам продолжалось недолго, после переговоров английский премьер-министр Гладстон признал право Германии на приобретение колоний.

После захвата Юго-Западной Африки Германия в июле 1884 г. объявила об установлении своей власти над Того и Камеруном. В 1885 г. она приобрела Восточную Африку, где крупная часть территории уже принадлежала Обществу немецкой колонизации во главе с авантюристом Карлом Петерсом, и северную часть Новой Гвинеи, где до этого закрепилась Новогвинейская компания, созданная банком «Дисконто-гезельшафт». К 1914 г. германская колониальная империя занимала площадь 2,9 млн кв. км с населением более 12 млн человек.

Во второй половине 80-х гг. из-за осложнений в Европе колониальная активность Бисмарка затихла и осталась в его политике лишь эпизодом. Он полагал, что геополитическое положение Германии не позволяет ей проводить широкую мировую экспансию. Так, в декабре 1888 г. в беседе с исследователем Африки Ойгеном Вольфом он заявил: «Ваша карта Африки прекрасна, но моя карта Африки в Европе. Вот Россия, а вот Франция, мы же находимся в середине — такова моя карта Африки».

Канцлер и банкир

Хотя в начале своей карьеры Бисмарк не был бедным человеком, но и состоятельным его тоже нельзя было назвать. В 1855 г. он унаследовал от отца обремененные крупными долгами поместья Шёнхаузен и Книпхоф, которые сдал в аренду, едва начав заниматься политикой. Доходы от этого не превышали 3,5 тыс. талеров в год. Его жалованье как посланника в Петербурге составляло 30 тыс. талеров в год. Но Бисмарку приходилось здесь нести большие расходы на представительство.

С переездом в Берлин доходы Бисмарка сократились наполовину: глава Пруссии получал ежегодно всего 15 тыс. талеров и имел простую служебную квартиру. Расходы же его были какими угодно, только не скромными, так что у Бисмарка было больше долгов, чем поступлений. Порядок в его материальном положении был наведен только тогда, когда им занялся банкир Герсон Бляйхрёдер. Будучи не в состоянии умерить страсть Бисмарка тратить деньги, он проявлял большую заботу о его доходах, иногда предоставляя далеко не наивному в денежных делах канцлеру ссуду для совершения особенно выгодной покупки, а иногда от его имени спекулируя акциями.

Если потери оказывались неизбежными, то умный банкир брал их на себя, а прибыли записывал на счет Бисмарка. Впервые состояние премьер-министра заметно увеличилось в 1865 г. В благодарность за победу в войне с Данией Вильгельм I даровал ему графский титул и позаботился о том, чтобы ландтаг не возражал против выплаты Бисмарку премии в размере 400 тыс. талеров. С этих пор состояние Бисмарка росло неслыханными темпами, и нередко частные сделки премьера тесным образом переплетались с его политикой. Когда Пруссия решила расстаться со своей долей акций Кёльнско-Минденской железнодорожной компании, одним из первых частных лиц об этом узнал Бляйхрёдер, который сразу же приобрел значительное количество этих акций для своего крупнейшего клиента.

Бисмарк, некогда постоянно сидевший в долгах, оказался ненасытным покупателем недвижимости. С помощью Бляйхрёдера он добавил к полученным в наследство землям громадное поместье Варцин с кирпичным заводом и фабрикой, производящей известь, а также две соседние латифундии. Еще более значительными были приобретения Бисмарком земельных угодий после победы над Францией. Вильгельм I, знавший о «земельном голоде» своего канцлера, подарил ему 21 марта 1871 г. Заксенвальд близ Гамбурга — крупнейший лесной массив Пруссии.

Насколько неразборчивым был канцлер, когда речь шла об извлечении личной выгоды из политических маневров, настолько мелочным он становился, когда его звала к ответу казна. В 1870 г. Бисмарк был записан в 18-й разряд налогообложения. Это означало, что чиновники налогового управления оценивали его годовой доход, с которого предстояло платить налог, в 32–40 тыс. талеров. На такие деньги можно было существовать весьма неплохо, так как в те годы в Пруссии среднегодовой доход на душу населения составлял всего 116 талеров. Несмотря на это, скупой Бисмарк заявил протест и не успокоился до тех пор, пока финансовые чиновники не согласились брать в расчет его собственные данные, а именно 24,5 тыс. талеров.

Чувство реального, никогда не покидавшее Бисмарка, если речь шла о наживе, и приносившая прибыль забота со стороны его банкира с годами сделали канцлера самым богатым человеком в стране. Когда в 1890 г. он оставил службу, в его собственности находилась земля, рыночная стоимость которой составляла около 6 млн марок. По последней проверке его портфеля ценных бумаг в банке Бляйхрёдера, в декабре 1890 г., активы составили 1,2 млн марок. В действительности же канцлер был еще богаче, так как около 300 тыс. марок он еще раньше перевел на имя Иоганны и столько же на имя старшего сына Герберта. В целом состояние Бисмарка, вероятно, составляло тогда около 8 млн марок.

Низвержение «Юпитера»

Вильгельму II, ставшему 15 июня 1888 г. третьим императором Германии, шел тридцатый год. Канцлер Бисмарк, на глазах которого подрастал Вильгельм, воспринимал его как потсдамского недоросля, так и не ставшего взрослым. Поэтому он явно недооценил его интеллект. В 1886 г. Вильгельм I позволил внуку немного поработать в министерстве иностранных дел. Тогда стало ясно, что, несмотря на ум и проницательность, ему скучно вникать в детали и трудно логически анализировать ситуацию. Бисмарк относил Вильгельма II к тому поколению, которое он плохо понимал. Но с 1885 г. он постоянно настраивал Герберта на установление хороших отношений с принцем.

В мае 1886 г. Бисмарк назначил Герберта, которому было тогда 36 лет, статс-секретарем в министерстве иностранных дел. Его младший сын Вильгельм был депутатом рейхстага, а в дальнейшем посвятил себя чиновничьей карьере и дослужился (уже после отставки отца) до поста обер-президента Восточной Пруссии. С Гербертом Бисмарк связывал дерзкие планы. Он давал ему важные задания, несколько раз поручал вести переговоры с английскими государственными деятелями. Назначение сына статс-секретарем означало, что Бисмарк укрепил свою власть в сфере дипломатии и к тому же определил себе преемника. Но, хотя Герберт был человеком неглупым и не бесталанным, до отца ему было, конечно, далеко. К тому же он отличался высокомерием и грубостью, что отталкивало от него людей.

Биографы Бисмарка считают, что дурные качества Герберта усилились под влиянием его личной драмы. В 1881 г. он решил жениться на красавице княгине Элизабет Каролат, которую давно любил. По его настоянию она развелась с мужем и ожидала Герберта в Венеции, чтобы обвенчаться с ним. Но княгиня была родственницей некоторых ненавидимых Бисмарком лиц, и этого было достаточно, чтобы отец воспротивился браку. Он беспощадно и жестоко разбил личную жизнь сына. Герберту как чиновнику было официально отказано и в разрешении на брак, и в увольнении со службы. По просьбе Бисмарка император даже внес изменение в закон о наследовании дворянских имений, лишив этого права тех, кто женился на разведенных. Таким образом, вступив в брак с княгиней, Герберт потерял бы все состояние.

В разговорах с сыном Бисмарк, рыдая, прибегнул к тем же средствам шантажа, которые успешно применял к Вильгельму I, только теперь ставка его была выше: он угрожал не просто отставкой, а самоубийством, если сын женится. В шантаж была вовлечена и мать, говорившая, что этот брак сведет ее в могилу. Все кончилось тем, что Герберт отказался от женитьбы. Элизабет с презрением освободила его от данного им обещания. Через десять лет он нашел себе жену, которая пришлась отцу по вкусу. Но воля и характер Герберта были надломлены.

Конечно, нормальные отношения между новым императором и всесильным Бисмарком не могли сохраняться долго. Новый начальник генштаба Альфред Вальдерзее сам хотел стать канцлером и вместе со своей женой-американкой плел интриги против Бисмарка. Под влиянием Вальдерзее Вильгельм поддержал антисемитское христианско-социальное движение, которое возглавлял придворный проповедник Штёккер, в результате чего возник серьезный конфликт с Бисмарком. Вскоре после прихода Вильгельма на престол Штёккер опубликовал высказывание Вильгельма, согласно которому тот «позволил бы старику передохнуть полгодика», а затем «стал бы править сам».

В своих беседах с Вильгельмом II Вальдерзее утверждал, что Россия быстро усиливается, заказывая современные вооружения во Франции и создавая в Польше новые военные склады, стягивая военные силы к германской границе. Он убедил императора в том, что дружба с Россией нереальна и что канцлер живет понятиями двадцатилетней давности. Утверждения Вальдерзее казались тем более весомыми, что Бисмарк в своих речах все чаще ссылался на прежние давние годы. Германский посол в Турции, принятый кайзером в Берлине в апреле 1889 г., заметил, что Вильгельм, подозрительно относившийся к России, сказал: «…если Бисмарк не согласится с нами в русском вопросе, тогда нам придется расстаться».

Критическая фаза началась 15 марта 1890 г., когда императору доложили о встрече Бисмарка с лидером партии католического центра Виндтхорстом, которую организовал все тот же Бляйхрёдер. Здесь терпение Вильгельма лопнуло.

В своих воспоминаниях Бисмарк красочно описал события этого дня. В 9 часов утра канцлера разбудили сообщением, что через полчаса он должен сделать доклад императору в служебной квартире Герберта Бисмарка. Услышав о визите Виндтхорста (о чем, впрочем, он уже был осведомлен), Вильгельм выразил недовольство тем, что Бисмарк предварительно не известил его об этом. Бисмарк настаивал на своем праве принимать у себя посетителей, Вильгельм — на своем требовании спрашивать у него согласия. Дошло до того, что Бисмарк схватил папку с бумагами и с грохотом швырнул ее на стол перед императором. По существу Бисмарк был прав, тем более что свои замечания Вильгельм высказал, как всегда, в бестактной форме. Но это уже не имело значения. Содержанием переговоров с Виндтхорстом Вильгельм II даже не поинтересовался.

После этого он потребовал объяснений, почему Бисмарк запретил министрам делать ему доклады без своего разрешения. Дело в том, что, стремясь упрочить свое руководство правительством и ограничить личное воздействие императора на министров, Бисмарк использовал приказ Фридриха Вильгельма IV от 8 сентября 1852 г., по которому министры были обязаны ставить в известность главу кабинета о своих предложениях, выносимых на рассмотрение короля. Вильгельм потребовал отменить этот приказ, а Бисмарку пришлось выслушать от него обидный, но справедливый упрек, что без личных переговоров с министрами императору править невозможно, поскольку Бисмарк большую часть года проводит в Фридрихсруэ.

Обозленный канцлер тут же нанес болезненный контрудар: он стал отговаривать кайзера от визита в Россию и подал ему донесение немецкого посла из Петербурга, где был приведен весьма презрительный отзыв Александра III о германском монархе. Для самолюбивого Вильгельма это было как пощечина.

Разговор императора и канцлера затрагивал кардинальные вопросы управления страной. Замечание Вильгельма, что следует уменьшить военные кредиты, чтобы обеспечить утверждение их большинством рейхстага и избежать его роспуска, означало отказ от правительственной программы, с которой были связаны все планы Бисмарка. Казалось бы, ему следовало сразу уйти в отставку, но он все еще тянул время, отказываясь вместе с тем отменить приказ 1852 г., пока не дождался утром 17 марта прямого указания императора подать в отставку.

Вечером на заседании кабинета Бисмарк прочел заявление о причинах своего ухода. Они выглядели примерно так: отсутствие единодушия между министрами и отсутствие полного доверия к нему со стороны императора; ощущение, что он стоит на пути императора; официальное уведомление о желательности его отставки. При этом Бисмарк подчеркнул, что его отставка невыгодна для государственных интересов и что его здоровье в хорошем состоянии. Министры реагировали на это вяло, а император снова послал запрос, почему до сих пор не поступило прошение об отставке.

18 марта Бисмарк это прошение подал, и Вильгельм поспешил с ним расстаться. Уже вечером он сообщил на совещании генералов, что вынужден уволить канцлера. Бисмарк не успел еще получить ответ на свое прошение, как новый канцлер, генерал Лео фон Каприви, уже занял часть его служебной квартиры и этим вынудил его к поспешному выселению. Эту обиду Бисмарк помнил до конца своей жизни. Желая соблюсти приличие, император в двух посланиях 20 марта, в день официальной отставки канцлера, лицемерно выразив сожаление об уходе Бисмарка, возвел его в достоинство герцога Лауэнбургского и назначил «генерал-полковником кавалерии с рангом генерал-фельдмаршала». Бисмарк не хотел принимать герцогский титул и просил разрешения сохранить прежние имя и титул. До конца дней он, как и раньше, именовал себя только князем Бисмарком. В отставку ушел и Герберт Бисмарк.

Посетив гробницу Вильгельма I и попрощавшись 26 марта с императором, в субботу 29 марта Бисмарк покинул свою резиденцию и, сопровождаемый толпами поклонников, направился на вокзал, где его ждал почетный караул и военный оркестр. Смешавшись с толпой, вслед отходившему поезду приветственно махали многие важные лица. Бисмарк стоял у окна вагона. Император, конечно, отсутствовал, но о нем Бисмарку забыть не дали. В следующий вторник, когда под торжественную музыку оркестров в Фридрихсруэ он отмечал свое 75-летие, из дворца прибыл подарок, и Бисмарк с изумлением обнаружил, что для полного счастья ему не хватает только огромного портрета кайзера. Впервые в жизни он не нашелся что сказать.

В целом же отставка канцлера, почти тридцать лет правившего Германией, была воспринята в стране на удивление спокойно. Никто не сокрушался, не выражал сожалений и опасений за будущее. Многие, очевидно, вздохнули с облегчением. Печальна судьба людей, которые из обожаемых и незаменимых кумиров превращаются в надоевшую всем фигуру, от которой спешат избавиться. Бисмарку пришлось испытать эту судьбу.

После падения

«Не могу же я бездельничать, как залегший в спячку медведь», — жаловался Бисмарк после отставки. Некоторое время он наслаждался конными, автомобильными и пешими прогулками по имению, с удовольствием наблюдал за играми детей своей дочери Марии, интересовался благосостоянием крестьян и их семей из окрестных деревень, проживавших на территории его поместья. Но он был слишком зол и полон энергии, чтобы принять отставку спокойно.

В курсе нового канцлера Каприви было много такого, что Бисмарку не нравилось: попытки примириться с рабочими, колониальные уступки Британии в благодарность за Гельголанд, ухудшение отношений с Россией. Не имея возможности выступать в рейхстаге, Бисмарк нашел иной способ выражения своих взглядов: он принял предложение издателей «Гамбургер Нахрихтен» писать для них комментарии на актуальные события. Продиктованные в спешке и небрежно отредактированные, статьи Бисмарка не пользовались у читателей особой популярностью. Возраст наложил отпечаток на стиль, лишив его остроты, сделал высказывания похожими на догмы. Временами в тексте встречались досадные повторы. Но, несмотря на то что его статьи больше никого особо не впечатляли, они обладали определенной привлекательностью, поскольку всегда интересно было узнать, что скажет отставной политик читателям. Вскоре статьи Бисмарка начали печатать также газеты Мюнхена и Лейпцига. Часто их цитировали в иностранной прессе.

К весне 1892 г. положение Каприви пошатнулось. Причиной тому послужила долгая полемика в рейхстаге и в стране в целом по поводу законопроекта об образовании. Кроме того, Каприви отдалился от многих из своих прежних коллег-генералов (в частности, Вальдерзее) и от некоторых влиятельных промышленников, не разделявших его социальной политики. В результате Вальдерзее начал искать пути примирения императора и Бисмарка.

4 мая 1892 г. газеты поместили объявление о помолвке Герберта Бисмарка с графиней Маргаритой Хойос, которая происходила из аристократической венгерской семьи. Герберту, забытому сразу же после его отставки, император незамедлительно отправил большую поздравительную телеграмму. Газеты запестрели предположениями о том, что брак Герберта станет для Вильгельма II блестящей возможностью помириться с экс-канцлером. Но император считал, что инициатива должна исходить от Бисмарка. Свадьба Герберта состоялась 21 июня 1892 г. в Вене и получила полное освещение в прессе.

Свою симпатию к Бисмарку, поехавшему на свадьбу сына, люди проявляли не только в Вене. Оттуда он направился на курорт Киссинген через Мюнхен и Аугсбург. На станциях его встречали толпы народа, и он произносил перед ними речи, исполненные патриотических фраз. Пройдя курс водолечения, Бисмарк возвратился в Шёнхаузен. Путь его лежал через Йену. И там экс-канцлер тоже выступал с речами, выражая опасение, что в имперской конституции слишком большой властью наделена корона и одновременно умалено влияние рейхстага. Парламент нуждается в свободе, чтобы иметь возможность критиковать, предупреждать, а при определенных условиях и направлять деятельность правительства. Но как бы он ни сокрушался по поводу авторитарной системы, она была творением его собственных рук.

Вскоре Бисмарка постигло семейное горе. Иоганна, проболевшая несколько месяцев, ослабленная астмой, стала постепенно терять разум. 27 ноября 1894 г. она скончалась во сне. Бисмарк рыдал, как ребенок. Иоганна не отличалась красотой или яркостью ума, но она была преданной женой, которая в трудные для мужа дни служила ему опорой и поддержкой. На другой день, вытащив белую розу из одного из траурных букетов, принесенных покойной, он взял с полки исторический труд и с головой погрузился в прошлое Германии. Чтение, как он обнаружил, стало единственным средством отвлечься от постигшего его горя.

Вскоре Бисмарк уехал из Варцина и уже никогда туда не возвращался. Большую часть последних трех с половиной лет он провел во Фридрихсруэ. В канун 80-летия Бисмарка его посетил император. Он привез с собой кавалерийский эскадрон и по всей форме приветствовал генерал-полковника. Старик еще раз надел военный мундир, но попытки сесть на лошадь предпринимать не стал. Он сидел, опершись на массивную трость, у его ног дежурил черный, огромный, послушный и бдительный мастиф.

В декабре 1897 г. Бисмарк в последний раз принимал Вильгельма II. Кайзер хотел, чтобы их беседа прошла в обстановке сердечности, любезности и рождественского хорошего настроения. Лицам из свиты Вильгельма казалось, что Бисмарк хотел сказать что-то важное. Однако каждый раз, когда он пытался перевести разговор на серьезную тему, Вильгельм обращал все в шутку. И все же Бисмарк не позволил отвлечь себя от главного. «Ваше Величество, — сказал он, — до тех пор, пока у вас есть настоящий офицерский корпус, вы можете поступать так, как вам заблагорассудится, но когда его больше не будет, все станет по-другому».

Это было последнее предупреждение, сделанное Бисмарком. Больше он ничего сделать не мог. Теперь он почти не вставал с кресла и без очков уже не видел полей и лесов своего владения. В середине 1898 г. у него развилось воспаление легких, и врач не покидал больного. Через несколько недель Бисмарк как будто начал поправляться, но 30 июля случился рецидив. Домашние собрались у его постели и пытались разобрать слова, которые старался произнести больной. Вечер стоял жаркий, и его мучила жажда. Вдруг, собравшись с силами, старик схватил стакан с водой, воскликнул: «Vorwärts!» (Вперед!), — и упал на подушки. Вскоре после одиннадцати часов ночи Мария заметила, что отец не дышит.

Бисмарк успел распорядиться, чтобы на надгробии не указывались ни должность, ни титул, которыми его удостоил Вильгельм II. Когда строительство склепа было закончено, на плите значилась простая надпись: «Fürst von Bismarck…Ein treuergeben Diener Kaiser Wilhelms I» (Князь Бисмарк… Преданный слуга кайзера Вильгельма I).

Литература

Бисмарк О. Мысли и воспоминания: В З т. М., 1940–1941.

Палмер А. Бисмарк. Смоленск, 1997.

Чубинский В.В. Бисмарк: Политическая биография. СПб., 1997.

Engelberg Е. Bismarck: 2 Bd. Berlin, 1985–1990.

Engelberg W. Das private Leben der Bismarcks. München, 1999.

Eyck E. Bismarck. Leben und Werk: 3 Bd. Erlenbach; Zürich, 1941–1944.

Gall L. Bismarck. Der weiße Revolutionär. Frankfurt, 1980.

Pflanze O. Bismarck: 2 Bd. München, 2001.

Канцлер «Нового курса» ГЕОРГ ЛЕО ФОН КАПРИВИ (1831–1899)

Преемник

Назначение генерала Лео фон Каприви вторым канцлером Германской империи было неожиданным не только для общественности, но и для него самого. Однако оно было благосклонно воспринято как в политических кругах Берлина, так и широкой общественностью. Император Вильгельм даже называл Каприви «самым крупным немцем, которого мы имеем после Бисмарка».

Некоторые историки утверждают, что Вильгельм решил назначить канцлером Каприви, так как нуждался в «безвольной кукле», политически безынициативной, но это не отвечает действительности. Выбор императора в целом был удачен. Каприви слыл хорошим солдатом и еще на посту шефа адмиралтейства обнаружил свой административный талант, а став канцлером, показал себя и отличным оратором, которому без труда удается приковывать к своим словам внимание рейхстага. Когда он покинул свой пост, то оставил по себе добрую память, вписав неплохую страницу в историю Германии. Человек без дарований не сумел бы сделать этого.

Вильгельм уже сталкивался со строптивым характером Каприви. Сразу после своего вступления на престол в 1888 г. молодой император попытался напрямую вмешаться в сферу компетенции шефа адмиралтейства. В ответ возмущенный Каприви немедленно подал заявление об отставке.

Карьера солдата

Когда Георг Лео фон Каприви в 60 лет занял пост рейхсканцлера, за его плечами была блестящая военная карьера.

Он родился 24 февраля 1831 г. в берлинском районе Шарлоттенбург и был старшим сыном королевского прусского тайного советника, члена палаты господ Юлиуса Леопольда Эдуарда фон Каприви и его жены Эмилии.

Лео фон Каприви

Каприви окончил хорошо, но не блестяще гимназию Ведера в Берлине и в 1849 г. поступил добровольцем в гвардейский полк. В чине лейтенанта он посещал военную академию, а в 1866 г. участвовал в походе против Австрии как майор Генерального штаба. Во время франко-германской войны подполковник Каприви, который считался одним из самых одаренных учеников Мольтке, занимал пост начальника штаба 10-й армии. Назначение молодого офицера на высокую должность вызвало тогда некоторую сенсацию.

Военный корреспондент «Кёльнской газеты» писал, что он увидел в Каприви значительного человека, который превосходил свое окружение не только физически, но в еще большей степени — духовно.

Во франко-германской войне Каприви показал себя отлично. Стратегическое мышление, проявленное в битве при Тур Ла Марс, окружении Меца и прежде всего победа при Бьен Ла Роланд принесли ему широкое признание. Награжденный высшими орденами, Каприви после войны становится в конце 1871 г. начальником отдела в военном министерстве. В 1878 г. он снова возвращается в строй и командует дивизиями в разных военных округах.

В 1883 г. в карьере Каприви произошли большие изменения. Когда военно-морской флот после ухода главы адмиралтейства не смог найти подходящего на эту должность кандидата в собственных рядах, генерал-лейтенант Каприви сразу получил чин вице-адмирала и занял ее вопреки сопротивлению Бисмарка, который не хотел лишать армию одного из ее лучших офицеров. Сам Каприви также не был в восторге от назначения, но тщательно выполнял новые обязанности. Он провел реформу военного флота, уделяя особое внимание созданию торпедных катеров. Однако когда в Берлине на трон вступил император Вильгельм, который считал, что лучше разбирается в морской политике, чем все специалисты вместе взятые, его конфликт с шефом адмиралтейства стал неизбежным. Император форсировал изменение структуры морского флота, хотел разделить отделы адмиралтейства на управление и командование. Вильгельм стремился единолично определять курс военно-морского флота. Для Каприви это вмешательство было совершенно неприемлемым. Как сторонник традиционной континентальной армейской доктрины, он определял военно-стратегическую функцию флота как чисто оборонительную. Центральную задачу морского флота в неминуемой для него войне на два фронта — между Россией и Францией — он видел в охране и защите побережья. Создание гигантского океанского флота можно было бы осуществлять только за счет снижения затрат на армию — гаранта победы в опасной борьбе с Парижем и Санкт-Петербургом за гегемонию в континентальной Европе.

Немецкая морская мощь стала выражением вильгельмовского стремления к рангу мировой державы. Эта стратегия, подхлестываемая волной бурного национализма, быстро трансформировалась в безответственный курс. Каприви сознавал это. Однако, даже став канцлером, он не мог предотвратить столь опасное развитие, когда в 1892 г. адмирал Тирпиц по личному поручению императора принялся за создание огромного флота с главной базой в Киле.

После назначения 15 апреля 1890 г. на пост канцлера Каприви в первой же своей речи в ландтаге определил будущую политику нового правительства. Он не скрывал от палаты своей неподготовленности, признав, что является новичком в политике. Но, продолжал Каприви, «если, я тем не менее со светлым упованием вступаю в свою новую должность, то только в надежде, что другие обстоятельства помогут мне совершать дела на благо страны. Разумеется, в скромной мере, не так, как мой великий предшественник. Я убежден, что здание, воздвигнутое при ближайшем участии князя Бисмарка, его гениальной силы, его железной воли, его горячего патриотизма, достаточно крепко, чтобы и без него противостоять буре и непогоде. Я считаю большим счастьем, ниспосланным Провидением, что в момент удаления князя от политической жизни личность нашего молодого выдающегося монарха выдвигается в своем значении в глазах Германии и заграницы в такой мере, что она заполняет пробел, образовавшийся после Бисмарка. Вы читали слова императора, что курс остается старый. Это значит лишь то, что правительство не предполагает возвещать новой эры. Но если было естественно, что рядом с такой силой, как Бисмарк, другим силам оставалось мало места, что всякое другое направление отступало на задний план, а некоторые идеи и стремления, хотя бы и справедливые, выполнялись не всегда, то теперь будет иначе. Первым результатом перемены канцлера станет то, что отдельные ведомства будут свободнее в своих действиях».

Новый курс

Каприви занял пост канцлера, пообещав «принимать любое благо, от кого бы оно ни исходило, если это согласуется с государственным благом». Его намерение привлечь все партии к политическим решениям нашло полное одобрение в рейхстаге.

Совершенно понятно, что консерваторы после падения Бисмарка и их разгрома на выборах не могли служить опорой Каприви. Те же выборы показали слабость и национал-либералов. Новая политика с ее новыми задачами должна была искать поддержки других общественных сил. Речь могла идти только о леволиберальной партии свободомыслящих и партии Центра.

Партия свободомыслящих находилась в это время в зените своего развития. В 1884 г. старые прогрессисты слились с «сецессией», группой национал-либералов, отколовшейся в 1880 г. из-за нежелания пожертвовать окончательно своим фритредерством, и на последних выборах получили 64 места, не считая 10 голосов Народной партии — южной разновидности свободомыслящих. Положение в рейхстаге заставляло Каприви искать союзников прежде всего среди левой буржуазии. Этот поворот налево мог быть осуществлен только путем новой экономической политики, и в первую очередь таможенной. Каприви был готов охотно совершить этот поворот, потому что этого требовали и экономические причины, в первую очередь сокращение германского вывоза и застой промышленности. Торговых договоров с уступками фритредерству и обещания смягчить прежний бисмарковский курс было достаточно для того, чтобы привлечь на сторону правительства свободомыслящих. Хотя их лидер Ойген Рихтер в ответ на первую речь канцлера в ландтаге и объявил, что партия либералов будет считать его своим противником, Каприви сумел победить его недоверие. Однако с одними свободомыслящими править было нельзя. Гораздо важнее была поддержка партии Центра.

Как раз перед началом канцлерства Каприви Центр стал приобретать все более заметное влияние в политической жизни. Последние отголоски «культуркампфа» давно замолкли. Католики примирились с гражданским браком, но стали стремиться захватить в свои руки влияние на школу. Их авторитет рос, и становилось очевидно, что политические судьбы Германии в ближайшие годы будут складываться под большим влиянием католической партии. Особенно ощутимо это было в Баварии, где либеральное министерство утвердило освобождение студентов католических богословских факультетов от воинской повинности, ввело испытание по Закону Божьему на экзаменах зрелости, признало старокатоликов сектой, а не ответвлением католической церкви. С Центром приходилось считаться, ибо он становился крупной силой.

С поддержкой Центра и либералов Каприви мог твердо опереться на большинство в рейхстаге.

Так появились признаки того, что стали называть «новым курсом» — либеральным поворотом в политике: отмена закона против социалистов 30 сентября 1890 г., ликвидация других полицейских ограничений, льготы партикуляристам, либеральная социальная и таможенная политика. Поворот являлся вынужденной мерой. Новые экономические тенденции делали невозможным сохранение старой внутренней политики, а переход к новой неминуемо влек за собой уступки либералам.

Будущее должно было показать, какие плоды принесет новый курс, в частности умело составленная программа Каприви. В это время мало кто еще видел, что в ней имеются такие моменты, которые могут скомпрометировать всю политику нового курса. Во-первых, нельзя было одновременно идти по пути государственного социализма и милитаризма. Во-вторых, невозможно было строго придерживаться конституционных принципов и не признавать за радикальной и социалистической демократией права на существование.

Разрыв с системой Бисмарка обозначился прежде всего в международной политике. Дружбе с Россией, которая поколебалась уже при Бисмарке, пришел конец, с Англией должно было начаться сближение. Первым признаком этого поворота стал колониальный договор с Англией. Если Бисмарк в середине 80-х годов превратился до некоторой степени в сторонника колониальных захватов Германии, то Каприви с самого начала относился к колониям отрицательно. По его мнению, «самую дурную услугу Германии оказал бы тот, кто подарил бы ей всю Африку».

Немецкие колонии в Африке заметно расширились после того, как в Сомали было подавлено восстание арабских работорговцев в 1889 г., а авантюрист Карл Петерс заставил короля Уганды признать протекторат Германии. В руках Германии оказалась значительная часть восточного побережья Африки от Занзибара до истоков Нила. Колонизаторы, промышленники и культуртрегеры уже радовались, что открывается возможность обогащения, когда Каприви, не разделявший их восторгов, по договору 1 июля 1890 г. уступил Англии больше половины этой территории. В числе отданных земель были остров Занзибар с превосходным портом, султанат Биту, немецкое Сомали и Уганда. Взамен этого Германия получила остров Гельголанд в Северном море, владение которым делало Англию в случае войны госпожой устьев Эльбы и Везера, и узкую полосу земли против Занзибара на восточноафриканском берегу. Колониальный договор с Англией, выгодный больше для нее, закрепил сближение между обеими странами, начавшееся еще раньше. Император два раза перед этим в официальных речах подчеркивал, что немецкая армия и английский флот призваны сохранять мир в Европе. Было совершенно ясно, что возможного нарушения мира Вильгельм ждет со стороны России и что его угрозы направлены в адрес Петербурга.

Кризис правительства

В 1890 г. Каприви надеялся, что можно умерить тон немецкой политики так, чтобы она показала бы готовность Германии к мирному сотрудничеству. В июне 1891 г. император приказал канцлеру представить на рассмотрение рейхстага проект закона об увеличении армии, однако Каприви не согласился пойти на уступки, без которых нельзя было рассчитывать на поддержку большинства депутатов: клерикальный поворот в школьной политике в Пруссии и сокращение срока службы в армии с трех до двух лет. Вето императора по первому вопросу в марте 1892 г. повлекло за собой отставку министра по делам культов Пруссии графа Роберта фон Цедлиц-Трюцшлера. Каприви, оскорбленный и поставленный в глупое положение вмешательством императора, ушел с поста премьер-министра Пруссии, несмотря на возражения Вильгельма. Это решающим образом ослабило позиции правительства в борьбе против политики Вильгельма и его безответственных советников при дворе и облегчило императору проведение тактики «разделяй и властвуй». У политиков эпохи Бисмарка, которые теперь оказались в роли наблюдателей, большое беспокойство вызывала концентрация власти в руках императора и недостаточное противодействие этому, проявляемое имперским и прусским чиновничеством, равно как и офицерским корпусом. В декабре 1890 г. император произнес речь на школьной конференции, после которой развитие прусских гимназий пошло по совершенно новому пути. При этом многих весьма удивило, что монарх вникает в такие детали и выступает с такой заранее продуманной и вполне сложившейся концепцией, которая практически не оставляет места для дискуссии. Однако именно такой порядок вещей был типичен для стиля правления Вильгельма.

Отчетливо курс канцлера проявился в его торговой политике. В первых торговых договорах, заключенных Каприви, большую роль играли внешнеполитические причины. Недаром прежде всего были заключены договоры с Австро-Венгрией и Италией. Но главные причины были, конечно, внутреннего характера: желание привлечь фритредеров, т. е. свободомыслящих, и, возможно, национал-либералов, которые вновь полевели. Поэтому торговые договоры быстро следовали один за другим: в 1891 г. — со Швейцарией и Бельгией, в 1893 г. — с Румынией, Сербией и Испанией. По ним ввозные пошлины были понижены в среднем на 25 %, а хлебная пошлина — даже на 30. Со своей стороны Германия добилась облегчения экспорта для изделий немецкой промышленности. Договоры заключались на 10 лет. В экономическом отношении наиболее важным был договор с Россией. Переговоры о нем шли довольно долго, но без большого успеха. Только в 1894 г. удалось заключить этот договор, причем в рейхстаге канцлеру пришлось выдержать горячую схватку с юнкерами, неистово поносившими человека, у которого нет «ни кола, ни двора» и который поэтому не понимает значения высоких пошлин на хлеб. Аграрии очень старались, но победа осталась за Каприви, имевшим большинство в рейхстаге.

Торговый договор с Россией произвел большое впечатление в стране и совершенно изменил политику партии консерваторов. Бисмарк, опиравшийся на консерваторов, умел держать их в руках и направлять их деятельность в нужное ему русло. Освободившись от опеки властного канцлера и перейдя на позиции противников правительства, консерваторы стали строить свою политическую деятельность всецело под знаком своих экономических интересов. Отчаянное сопротивление торговому договору с Россией, который разрушал монополию юнкеров на торговлю хлебом, стало первым боевым выступлением консерваторов новой формации.

Каприви в одной из лучших своих речей, 17 февраля 1893 г., ярко обрисовал новую тенденцию консерваторов. Он говорил: «Мне кажется, что я насквозь консервативный человек. Вопрос только, что нужно понимать под консервативным мировоззрением? Я убежден, что теперь в консервативную партию проникает направление, которое затемняет смысл консерватизма, потому что оно выдвигает хозяйственные мотивы во вред политической идее. Для меня быть консерватором — прежде всего значит твердо сохранять исторически сложившееся, изменять существующее только тогда, когда к этому побуждает необходимость защищать монархические и христианские учреждения в государстве. Для этого, однако, не нужно быть аграрием. Экономические интересы вступают в столкновение с общегосударственными. Они всегда более или менее основываются на эгоизме, тогда как государство должно апеллировать и к самопожертвованию, и к идеализму своих граждан. Если бы мы пожелали управлять государством в духе аграриев, мы очень скоро приблизились бы к катастрофе».

В ответ на эту речь 18 февраля в Берлине состоялся учредительный съезд Союза сельских хозяев, в который вступило до 200 тыс. мелких сельских хозяев, но где тон задавали крупные остэльбские аграрии. Главные пункты программы союза были таковы: таможенная защита для продуктов сельского хозяйства; отклонение торговых договоров, если они связаны с понижением хлебных пошлин; уменьшение налогов на сельское хозяйство; введение биметаллизма, ограничение биржевых сделок — типичные требования крупного землевладения. Союз развил максимально эффективную деятельность и быстро стал господствующим фактором в Консервативной партии. В целом ориентация Каприви на либеральные принципы стала существенным фактором для переворота, который произошел в начале 90-х гг. в Консервативной партии. Умеренный ее руководитель Гельдорф был смещен, и партию возглавил Вильгельм фон Хаммерштейн — издатель реакционной «Крестовой газеты».

Торговые договоры были уступкой либералам. Нужно было рассчитываться и с католическим Центром. Каприви умел выполнять свои обещания. В январе 1892 г. прусский министр культов и просвещения граф Цедлиц внес в ландтаг законопроект, который должен был отдать школу в Пруссии в руки духовенства. В ландтаге, благодаря коалиции консерваторов и Центра, проекту было обеспечено большинство, но опубликование его вызвало такую тревогу в обществе, что со всех сторон посыпались протесты. В университете Галле возмущение выразили все его 102 профессора. Вслед за ними заговорили и другие университеты. В рейхстаге лидеры национал-либералов Беннигсен и свободомыслящих Рихтер выступили с яркими речами, после которых не оставалось сомнения, что принятие школьного закона восстановит старую партию прогрессистов во всей ее прежней мощи. Кайзер Вильгельм растерялся. Страна шла против правительства под флагом защиты культуры, а в лагере правительства была только кучка обскурантистов. Импульсивная натура императора не выдержала. Вина была свалена на злосчастного Цедлица, и тот должен был уйти. Его отставка ослабила и положение Каприви, в тактических интересах выступившего однажды в защиту проекта. Он вынужден был отказаться от руководства Пруссией. Вторично после 1873 г. обе должности были разделены. Преемником Каприви на посту прусского премьера стал граф Бото цу Ойленбург — восточно-эльбский реакционер чистой воды. Ему пришлось объявить, что правительство считает нужным взять назад проект школьного закона, так как полагает, что вопрос не вполне ясен. Общественность одержала победу.

Провал школьного закона изменил отношения между канцлером и Центром. Католики увидели в этом измену со стороны Каприви и решили отомстить. Случай представился, когда в рейхстаг в 1892 г. поступил новый военный законопроект.

Имперское правительство давно уже вынашивало мысль привести состав армии в соответствие с количеством населения и повысить боевую готовность страны. В 1891 г. Каприви при поддержке Центра провел увеличение состава армии на 18 тыс. человек. В ноябре 1892 г. на рассмотрение был внесен более серьезный проект. Увеличение теперь должно было достичь 84 тыс. человек, но правительство делало две уступки рейхстагу: вводило двухлетнюю службу и предлагало утвердить новую цифру набора не на семь лет вперед, а на пять. Расходы, связанные с реформой армии, должны были составить 66 млн марок единовременно и 64 млн ежегодно. Центр и свободомыслящие, не говоря уже о СДПГ, высказались против. В мае 1893 г. рейхстаг отклонил проект и сразу же был распущен. Новые выборы усилили позиции прежде всего социал-демократов и антисемитов. В конце концов 13 июля военный проект был принят. Оставалось получить средства для осуществления военной реформы, а они были так значительны, что необходима была целая финансовая реформа.

Эта задача выпала на долю прусского министра финансов Иоганна Микеля. В молодости он был коммунистом и последователем Маркса, потом остыл, стал сначала прогрессистом, а с 1866 г. — национал-либералом, разбогател в эпоху грюндерства и увенчал свою жизнь блестящей бюрократической карьерой. С его именем связана реформа финансов Пруссии. В июне 1891 г. он ввел общий подоходный налог, построенный на принципах прогрессивной шкалы и подачи декларации о доходах.

Прусская финансовая реформа была для Каприви естественным дополнением его социальной и таможенной политики. Микель намеревался покрыть расходы на военную реформу повышением табачного и винного акциза и введением налога на биржевые сделки. Это должно было дать около 100 млн марок.

Но рейхстаг не согласился с планом Микеля. Из предложенных налогов прошел только сбор на биржевые сделки.

Эти неудачи вызвали негодование императора, который, конечно, во всем обвинял партии, особенно СДПГ. Ее усиление и рост влияния на профсоюзы больше всего пугали господствующие круги и правительство. Все это побудило Вильгельма сделать резкий поворот от политики патернализма к политике подавления. Правительству в 1894 г. была дана директива подготовить новый репрессивный закон. Ойленбург ухватился за этот план обеими руками. Каприви воспротивился. Между канцлером и прусским премьером начались конфликты. Тогда император дал им обоим отставку и 26 октября 1894 г. вновь соединил обе должности в руках князя Хлодвига Гогенлоэ.

Забытый канцлер

Каприви и после своего драматического падения как канцлера, которое, пожалуй, едва ли имеет аналогию в немецкой истории, оставался верным своим идеалам. Полностью отлученный от политики, старый холостяк провел последние годы жизни в философских раздумьях. Он умер 6 февраля 1899 г. Лояльность к императору делала невозможной попытку оправдать свою политику в мемуарах. Все свои бумаги Каприви сжег, покидая имперскую канцелярию.

Каприви потерпел неудачу в конечном счете от своего дипломатического бессилия и неумения или нежелания интриговать. Он с горечью писал: «Если я не нашел никакого признания, то я должен принять это. Приступая к моей должности, я знал, что едва ли может быть пост, неблагодарнее этого. Но плохо ли, хорошо ли, — за Бисмарком должен был последовать другой канцлер».

Литература

Meisner Н.О. Der Reichskanzler Caprivi. Eine biographische Skizze. Darmstadt, 1969.

Rohl J.C.G. Germany without Bismarck. The Crisis and Government in the Second Reich 1890–1900. Los Angeles, 1967.

Schreck E. Georg Leo von Caprivi. Ein lebensgeschichtliches Charakterbild. Dusseldorf, 1981.

Stribrny W. Bismarck und die deutsche Politik nach seiner Entlassung 1890–1898. Paderbom, 1977.

«Дядюшка императрицы» ХЛОДВИГ ЦУ ГОГЕНЛОЭ-ШИЛЛИНГСФЮРСТ (1819–1901)

Шестилетнее время правления третьего немецкого рейхсканцлера, князя Хлодвига Гогенлоэ, было бурной фазой развития молодой Германской империи. В течение этих лет Германия окончательно превращается из аграрного в индустриальное государство. Статистика показывает, что в 1882–1907 гг. число занятых в сельском хозяйстве неуклонно сокращалось, а в промышленности возрастало. В 1895 г. между ними было достигнуто равновесие, а в 1907 г. число трудящихся в аграрном секторе составляло 32 %, а в промышленном — 37.

Происхождение и карьера

Князь Хлодвиг Карл Виктор Гогенлоэ родился 31 марта 1819 г. в Ротенбурге и принадлежал к старому, разветвленному роду франконского дворянства.

После изучения права князь поступил на прусскую службу, в 1848 г. был избран во Франкфуртский парламент и в 1849 г. стал послом в Лондоне. После войны 1866 г. он был назначен баварским премьер-министром и стремился вопреки сторонникам сепаратизма к вступлению южногерманских государств в Северогерманский союз. Гогенлоэ реформировал баварскую армию по прусскому образцу. С 1871 по 1877 г. он представлял в рейхстаге Консервативную имперскую партию, во время «культуркампфа» выступал за запрет ордена иезуитов и вследствие этого навлек на себя вражду Центра. В 1874 г. Гогенлоэ занял пост посла в Париже и прилагал все усилия для улучшения немецко-французских отношений. В 1885 г. он стал имперским наместником в Эльзас-Лотарингии и безуспешно пытался примирить местное население с немецким господством.

Сам Гогенлоэ обозначал свое политическое кредо как умеренный либерализм. 26 октября 1894 г. князь получил в Страсбурге телеграмму императора, который приглашал его на пост рейхсканцлера. Официально вступив в должность 29 октября, он стал первым и до 1917 г. единственным непруссаком на посту канцлера.

Хлодвиг цу Гогенлоэ-Шиллингсфюрст

Назначение Гогенлоэ вызвало в Германии общее удивление. Предполагалось, что император предложит этот пост более молодому и энергичному человеку. Позднее стало известно, что Вильгельм назначил Гогенлоэ по совету своего дяди — великого герцога Фридриха Баденского — и своего друга — князя Филиппа цу Ойленбурга. Фридрих рекомендовал почтенного старца как государственного деятеля, который стоит в стороне от всех партий. Но из-за его возраста, уточнял герцог, нужно, однако, придать ему энергичного помощника.

При Гогенлоэ, который понемногу начинал выживать из ума от старости, Вильгельму удалось сменить последних министров, пытавшихся действовать самостоятельно.

Удобный, покладистый канцлер, к тому же еще дядюшка императрицы, как называл его кайзер, с удовольствием получал из придворной кассы секретное дополнительное жалованье размером 120 тыс. марок в год и был совершенно не склонен ставить под угрозу столь теплое местечко. В 1897 г. Гогенлоэ спокойно принял отставку самых талантливых сотрудников: статс-секретаря иностранных дел Маршалла фон Биберштейна, статс-секретаря внутренних дел Бёттихера и адмирала Хольмана. С этого времени и до самой своей отставки в октябре 1900 г. старый князь, по его же собственным словам, был только «марионеткой» и «вывеской».

«Переходный» канцлер

Третий канцлер Германской империи был, по мнению многих историков, полнейшим ничтожеством. Меру этого показывают «Воспоминания» Гогенлоэ, из которых его карликовая фигурка выступает во всем убожестве. Скупой до скаредности, одержимый карьеризмом, который готов был выродиться каждую минуту в лакейство, абсолютно лишенный инициативы и энергии — таков был человек, проделавший во второй половине XIX в. едва ли не самую блестящую карьеру в Германии. Будучи послом в Париже и наместником Эльзас-Лотарингии, он слепо повиновался Бисмарку, хотя порой и с отвращением. Став канцлером, старался угадать и предупредить малейшие желания Вильгельма и только после отставки удосужился понять, как мало красивого было в его роли. От такого канцлера нельзя было ожидать ни непоколебимой стойкости Бисмарка, ни полной достоинства выдержки Каприви. Но Вильгельму это нравилось.

Канцлеру предстояло найти парламентские возможности для осуществления замыслов императора. Опираться на либералов при этих условиях было невозможно. Парламентские принципы Каприви следовало забыть. Приходилось искать новые комбинации. Гогенлоэ искал их недолго.

Прежде всего отставка Каприви примирила аграриев с правительством. Они сразу почувствовали свою силу, ибо было совершенно ясно, что после разрыва с либералами без них обойтись будет нельзя, особенно во всякого рода военных и морских проектах, которые готовило правительство. И аграрии немедленно принялись поправлять свои собственные дела. На сцену вновь выплыл пресловутый проект графа Каница. Проект требовал передачи всей торговли иностранным хлебом в руки государства на началах монополии и законодательного установления минимальной цены на различные сорта хлеба, продаваемого государством. Впервые он был внесен на рассмотрение еще при Каприви, но тогда большинство рейхстага встретило его хохотом и он моментально был отклонен. Но Каниц и его сторонники не сложили оружия. Началась агитация в стране, проект переработали и, когда он был внесен вновь 13 марта 1895 г., к нему отнеслись серьезнее. Но так как в проекте оставались слишком явные следы аграрных аппетитов в виде определенно указанных цен, превышавших вдвое цены на мировом рынке, то он снова не получил одобрения. В третий раз проект быт внесен в декабре 1895 г. с тем изменением, что цены на хлеб предлагалось повысить лишь тогда, когда они окажутся ниже цен мирового рынка. Но рейхстаг вновь не согласился на такую меру. 17 января 1896 г. проект был отвергнут окончательно.

Неудача сильно обескуражила аграриев, и они попытались возместить ее в других сферах. В 1896 г. по их требованию был введен новый биржевой закон, ограничивающий свободу биржевых операций. По мнению аграриев, биржевая игра с хлебом вела только к понижению цен. Правительство пошло навстречу аграриям, не предвидя того бурного недовольства, которое было вызвано биржевой реформой. Она просто взбунтовала крупный капитал и привела к тому, что биржевики объявили бойкот новой бирже: ее здания стояли пустыми, биржевые бюллетени не публиковались, сделки совершались в других местах. Правительство должно было сначала допустить обход закона, а через несколько лет восстановило старые порядки почти в полном объеме.

Правительство чувствовало, что оно обязано поддержать аграриев, ибо находилось в зависимости от них в военных и морских делах. Но одни аграрии правительство не устраивали. Имея против себя Центр и все левые партии, нельзя было добиться большинства. Следовательно, необходимо было договориться с Центром, который при Гогенлоэ был очень силен, — особенно укрепили его положение выборы 1898 г.

Общая программа правительства постепенно выяснилась из тронных и других речей императора и заявлений нового канцлера. Во внешней политике — укрепление Тройственного союза, но в то же время улучшение отношений с Россией с целью предотвращения франко-русского сближения. Внутри — покровительство сельскому хозяйству, торговле и промышленности. Для развития торговли — усиление флота; для осуществления военной и морской реформы — новые реформы имперских финансов.

Первым делом, которым поторопился заняться Гогенлоэ и на котором он жестоко оскандалился, был знаменитый каторжный законопроект — дополнение к уголовному кодексу, которое грозило строгими карами за подстрекательство к наказуемым деяниям, подстрекательство солдат к нарушению дисциплины, а всех вообще — к сопротивлению властям, за нападки на религию, монархию, брак, семью и собственность, а также за одобрение всех этих преступлений. Словом, это должно было стать повторением закона против социал-демократов. Все эти меры в свое время фигурировали в проекте уголовного кодекса, но были провалены рейхстагом. В обществе поднялась волна протеста, ибо стало ясно, что новый закон является таким же покушенем на культуру, каким был и школьный закон. Многие представители литературы и науки опубликовали коллективные протесты. Под одним из них стояли имена известного экономиста Ад. Вагнера, профессора педагогики Фридриха, юриста Фёрстера, Франца Листа, под другим — знаменитого немецкого историка, лауреата

Нобелевской премии Моммзена, немецкого общественного деятеля, врача Рудольфа Вирхова, философа Теобальда Циглера, художника Адольфа Менделя, писателей Густава Фрейтага и Теодора Фонтане. Многие опубликовали свои протесты индивидуально. К числу их принадлежали писатель Фридрих Шпильгаген, натуралист Эрнст Геккель, экономист Луйо Брентано, философ Фридрих Паульсен. Из Мюнхена рейхстаг получил резкую резолюцию баварского общества литераторов и ученых. Во всех петициях указывалось на то, что поправка к уголовному кодексу, если только она будет принята, сделает невозможной и свободную критику, и независимую культурную работу. Об отношении радикальной части общества и социал-демократов к этому закону не стоит и говорить.

Провалу проекта кроме общественного негодования способствовала также его доработка в комиссии рейхстага, в которой большинство принадлежало клерикалам. Комиссия смягчила общие положения проекта, но усилила наказание за выпады против религии и церкви. Был введен параграф, карающий за восхваление богохульства и поношение церковных учений. Это доводило до абсурда весь проект. Он в значительной мере лишился своей прелести в глазах правительства и консерваторов. 11 мая 1895 г. предложение Гогенлоэ было отклонено рейхстагом.

Дебют нового канцлера был, таким образом, громким, но неудачным. Чтобы сгладить впечатление от позорного провала, нужно было приниматься за серьезные реформы. И правительство стало торопиться. В феврале 1896 г. бундесрат вытащил последнюю из залежавшихся у него в портфеле бумаг о мерах защиты труда: указ о 12-часовом рабочем дне в пекарнях.

В июле 1896 г. была проведена наконец принципиальная имперская реформа, ожидавшая своей очереди с 1870 г. Рейхстаг принял общеимперский гражданский кодекс, который должен был вступить в силу 1 января 1900 г.

С репрессивными мерами после трескучего провала каторжного законопроекта Гогенлоэ вообще стал осторожнее. Между тем одну такую меру он был обязан внести в рейхстаг — проект о защите свободы труда во время стачек. У этого проекта была своя история. Под влиянием саарского угольного магната Штумма и его друзей 6 сентября 1898 г. Вильгельм произнес речь, в которой заявил о подготовке нового закона, «по которому каждый — он может быть кем угодно и называться как угодно — кто попытается мешать немецкому рабочему, желающему выполнить свою работу, или станет подстрекать его к забастовкам, будет наказан каторжной тюрьмой». В этих словах император, очевидно, что-то напутал, ибо отправить на каторгу за такое «преступление» противоречило всей сути и духу немецкого законодательства. Юристы долго пытались понять, как можно выпутаться из казуса, созданного августейшим оратором, но так и не сумели этого сделать. В новом проекте кара за насильственные меры против желающих работать была увеличена лишь слегка, а каторга стала наказанием за участие в стачке, угрожающей безопасности империи, жизни и собственности. Рейхстаг сразу же отверг проект (20 ноября 1899 г.). Против него высказались и Центр, и национал-либералы, испугавшиеся, что вступление на путь таких репрессий может привести империю к самой откровенной реакции. За него выступили только консерваторы.

Одна группа мер стояла особняком в деятельности Гогенлоэ — меры, направленные на развитие торговли и промышленности Германии. Политика Каприви достаточно укрепила и ту и другую. Теперь было необходимо расширить внешние рынки, создать условия для успешной конкуренции с другими странами, обеспечить вооруженную защиту немецких интересов, и Вильгельм заранее, по своей привычке, выдвинул план, заявив: «Наше будущее — на воде». Внешние рынки, колонии и особенно флот — такова была программа, и Гогенлоэ начал выполнять ее по мере сил и способностей. Впрочем, в одном направлении правительству пришлось идти вслед за частной инициативой. Уже в 1888 г. немецкие фирмы сумели добиться железнодорожной концессии в Турции. В нее было вложено много немецких капиталов, и Вильгельм решил оказать поддержку частному Анатолийскому обществу. Это означало полный разрыв с политикой Бисмарка, который сознательно толкал на Балканы и в Малую Азию Австрию и Россию, не видя там ничего, что могло бы интересовать Германию. Но Вильгельм считал, что интересы Германии, если не политические, то экономические, имеются повсюду, и не хотел упускать ни одного случая, когда эти интересы можно было отстаивать. Каприви был не очень восторженный поклонник малоазиатской авантюры, но Гогенлоэ, как и во всем, покорно следовал указаниям монарха. Когда в 1896 г. Анатолийское общество стало требовать получения концессии на дорогу до самого Багдада, немецкая дипломатия активно поддержала эти усилия. А в 1898 г. кайзер сам посетил Константинополь и направился в Иерусалим, чтобы поднять престиж Германии на Востоке. Концессия на дорогу от Конии через Багдад до Персидского залива была дана Анатолийскому обществу в 1899 г. Но расчеты показали, что дорога не будет давать дохода, и с этого момента немецкая дипломатия стала искать гарантии ее рентабельности, не желая до этого приступать к постройке. Вопрос затянулся и был решен в 1902 г. уже при преемнике Гогенлоэ.

Большим событием стало открытие 19 июня 1895 г. Кильского канала, соединяющего Балтийское море с Северным, что давало возможность Германии не только быстро осуществлять переброску военного флота, но и сокращало торговые пути. Вслед за этим Германии неожиданно представился случай утвердиться на Дальнем Востоке. В Китае были убиты два немецких католических миссионера. Правительство немедленно приказало адмиралу Дидерихсу, командующему восточноазиатской крейсерской эскадрой, занять бухту Киаочау с городом Цзинтау. Оккупация совершилась 15 ноября 1897 г., а вскоре после этого, 5 января 1898 г., между Германией и Китаем был заключен арендный договор на 99 лет, по которому бухта передавалась в руки Германии. Стало ясно, что правительство потребует дальнейшего усиления флота. 24 марта 1898 г. рейхстаг, несмотря на сопротивление партии свободомыслящих, принял первый закон об усилении флота до 19 броненосцев, 8 береговых крейсеров и 42 крейсеров. Это количество стало казаться недостаточным уже после того, как в 1899 г. Германия купила у Испании Марианские и Каролинские острова. Поэтому в 1900 г. был внесен новый проект увеличения флота, на этот раз до 38 броненосцев, 14 больших и 38 малых крейсеров. В июне 1900 г. рейхстаг принял и этот закон.

В судьбе Германии как морской державы начался новый этап. С тех пор как в 1853 г. с аукциона в Бремене были проданы 9 кораблей, составлявших весь общегерманский флот, и до канцлерства Гогенлоэ Германия имела лишь минимум военных кораблей. Колониальная политика сделала необходимым усиление флота, а темпераменту Вильгельма Германия обязана тем, что его рост превзошел все требования необходимости и разумное само по себе государственное дело превратилось в азартную игру, поглощавшую огромные средства. Тем самым Германия стала одним из лидеров мировой политики.

В 1897 г. Вильгельм II предпринял радикальное персональное изменение в имперском правительстве и в прусском государственном министерстве, так что Гогенлоэ практически лишился власти и влияния. Всем заправляли статс-секретарь по иностранным делам Бюлов, министр финансов Микель и адмирал Тирпиц. Робкие предупреждения Гогенлоэ об опасности столь «быстрых и бесконечных планов» просто не принимались во внимание. Ничто не показывает его бессилие лучше, чем запись осенью 1900 г., в которой он приводил доводы ухода в отставку: «Вмешательство Германии в подавление боксерского восстания в Китае было устроено без моего участия. Все было обсуждено и решено Его Величеством и Бюловым без меня. Его Величество не слушает моих советов, и все вопросы решаются без моего участия».

Когда перед Германией встали новые задачи, особенно связанные с внешней политикой, старик Гогенлоэ, которому шел 81-й год, но у которого не было железной энергии Бисмарка, оказался для их решений непригодным. Нужен был более молодой и энергичный человек. Выбор императора был сделан давно: 17 октября 1900 г. место Гогенлоэ занял Бернхард фон Бюлов. Через несколько месяцев, 6 июля 1901 г., Гогенлоэ умер на швейцарском курорте Рагац.

Как старый аристократ и крупный землевладелец Гогенлоэ противостоял вызовам своего времени, особенно индустриализации. Его радовало, что в дни его молодости не было ни железных дорог, ни телеграфа, ни телефона. Еще больше радовало то, что он давно будет «спать праведным сном, когда изобретут летательные аппараты. Боже, как невыносимо будет это!»

Литература

Curtius F. (Hrsg.). Denkwiirdigkeite des Fiirsten Chlodwig zu Hohenlohe-Schillingsiurst: 2 Bd. Stuttgart; Leipzig, 1907.

Muller K.A. von (Hrsg.). Fiirst Chlodwig zu Hohenlohe-Schillingsfurst. Denkwurdigkeiten der Reichskanzlerzeit. Stuttgart; Berlin, 1931.

«Слуга Его Величества» БЕРНХАРД ФОН БЮЛОВ (1849–1929)

Детство и юность

Бернхард Генрих Карл Мартин фон Бюлов происходил из дворянской семьи, корни которой уходят в XII столетие. Этот старый и разветвленный род, фамилия которого происходит от названия села в Мекленбурге, дал Германии немало известных имен.

3 мая 1849 г. в семье выходца из кругов мекленбургской знати, чиновника и дипломата Бернхарда Эрнста фон Бюлова и его жены Викторины Луизы, дочери крупного гамбургского купца Иоахима Рюккера, родился первенец, также названный Бернхардом.

Отец состоял на дипломатической службе у датского короля в ганзейских городах. С 1851 г. он представлял в Союзном совете владения датской короны, герцогства Гольштейн и Лауэнбург. Там он сблизился с Бисмарком. В 1862 г., когда Бисмарк взял курс на объединение Германии, отец перешел на службу к герцогу Мекленбург-Штрелиц и стал его первым министром, а с 1867 г. — представителем Мекленбурга в бундесрате Северогерманского союза, активно поддерживая политику Бисмарка.

Весной 1865 г. семья поселилась в провинциальном городке Нойштрелиц. Бернхард учился в гимназии в Галле, окончив которую в 1867 г., продолжил образование в университетах Лозанны, Лейпцига, Берлина и Бонна, изучая право. Он проявлял также большой интерес к литературе и искусству. Зимние каникулы Бюлов обычно использовал для путешествий. Во время одного из них он посетил Италию, которая поразила его своей красотой и вызвала неугасимую к ней любовь.

Университетские занятия были прерваны в 1870 г. франкогерманской войной. Бернхард добровольцем вступил в королевский прусский гусарский полк, принимал участие в боевых действиях, проявил мужество и получил чин лейтенанта. Казалось, что перед ним открывается военная карьера, однако отец настоял на продолжении университетского образования. После окончания университета Бернхард в 1872 г. поступил на службу чиновником в Меце. Однако новый поворот в карьере отца открыл перед юношей совсем другое будущее.

Истоки карьеры

В 1873 г. Бисмарк назначил Бюлова-старшего статс-секретарем ведомства иностранных дел, которое он возглавлял до своей смерти в 1879 г. Верный друг канцлера, Бюлов активно помогал ему во всех международных делах. В ноябре 1873 г. и сын поступил на службу в это ведомство. Под руководством отца и при покровительстве Бисмарка началось его быстрое продвижение по лестнице дипломатической карьеры. Первой ступенью стал уже любимый им Рим, куда он прибыл в 1874 г. как атташе в германском посольстве. Затем последовал Петербург, где он занял пост третьего секретаря, а в 1877 г. Бюлов — уже второй секретарь германского посольства в Вене.

Бернхард фон Бюлов

После начала русско-турецкой войны 1877–1878 гг. он стал временным поверенным в делах посольства в Афинах. В 1878 г. в качестве секретаря германской делегации, в которую входили Бисмарк, Бюлов-старший и князь X. Гогенлоэ, участвовал в работе Берлинского конгресса.

После конгресса Бюлов получил престижное назначение вторым секретарем посольства в Париже. Шесть лет, проведенных молодым дипломатом в столице Франции, были для него весьма поучительными. Его живо интересовала бурная политическая жизнь страны, где в острой борьбе происходило становление Третьей республики. Бюлов вступил в контакты со многими политиками, познакомился с кумиром республиканцев Леоном Гамбеттой, установил отношения с Жюлем Ферри и другими известными деятелями Франции. Его способности были замечены тогдашним послом в Париже, будущим канцлером Гогенлоэ, который предсказал Бюлову блестящую перспективу: «Однажды он станет рейхсканцлером».

В 1885 г. Бюлова вновь послали в Петербург. Через год он женился на только что разведенной итальянке Марии Анне Розалии фон Дёнхоф, урожденной княгине ди Кампореале из старинного болонского рода, с которой познакомился еще в 1876 г. и тогда же полюбил. Романтическая история их любви завершилась свадьбой в Вене. Отношения между супругами сложились счастливо, хотя детей у них не было. Однако для Бюлова это был рискованный брак, поскольку в то время разведенные и их новые супруги редко продвигались в придворном обществе или по служебной лестнице.

Тем не менее Мария фон Дёнхоф имела отличный социальный престиж. В ее салоне бывали такие национальные звезды, как Рихард и Козима Вагнер или художник Франц Ленбах, и она поддерживала хорошие связи с династиями Германии, Англии и Италии. Жена Герберта Бисмарка однажды заметила, что у нее всегда было впечатление, будто Бюлов «стал европейцем только благодаря жене».

В 1888 г. Бюлов получил назначение на первый, хотя и второстепенный, самостоятельный пост, став послом в Румынии. За пять лет жизни в Бухаресте он расположил к себе румынского монарха Кароля I, родственника Гогенцоллернов, и добился заключения германо-румынского торгового договора.

Во время «ссылки» в Румынию Бюлов занимался двумя вещами. Во-первых, он запоем поглощал исторические и политические труды, а также произведения классической литературы. Это сформировало понимание им национализма и государства силы. Бюлов стал убежденным сторонником националистических идей берлинского историка Генриха фон Трейчке и новых расовых теорий Юлиуса Лангбена. Он считал сущностью государства власть, а его участью — борьбу за существование. Внутриполитические проблемы, внутренняя политика вообще должны были, по его мнению, подчиняться примату внешней политики, которая обязана следовать принципам политики с позиции силы и социально-дарвинистским теориям.

Другим результатом ненасытного чтения Бюлова стали его образованность и отточенность литературного стиля. Его письма, беседы и речи были нашпигованы цитатами из книг известных и знаменитых людей. Он усердно собирал шутки и остроты и распределял их по темам в записных книжках, чтобы при случае щегольнуть метким замечанием.

Второе занятие Бюлова в Румынии состояло в хлопотах поскорее покинуть этот задворок Европы. С этой целью он налаживал полезные контакты и личные связи в высших кругах империи. Самым удачным в этом смысле стало его сближение с Филиппом цу Ойленбургом.

Князь Ойленбург, прусский консерватор и с 1894 по 1902 г. посол в Австрии, был личным другом и ближайшим политическим консультантом Вильгельма. Он оберегал кайзера от его собственных глупостей, которые могли привести к катастрофе. Прежде всего Ойленбург прилагал все силы, дабы никто не мог использовать Вильгельма в прогрессивных или реформистских целях.

Бюлов знал Ойленбурга с 1880 г., но только после вступления на престол Вильгельма II попытался сблизиться с ним. Его письма Ойленбургу были образцом психологической чуткости. В начале 1893 г. они стали закадычными друзьями.

И это была не только видимость дружбы. Бюлов держал фотографию друга на письменном столе. Со своей стороны Ойленбург сделал все возможное, чтобы Бюлов стал канцлером. Политические сложности предписывали использовать для этого обходной путь через Рим, и Ойленбург в 1893 г. добился назначения Бюлова послом в Италию. Пребывание Бюлова в Риме затянулось на четыре года, пока Ойленбург не вытеснил последних представителей либерального «нового курса» с их постов в Берлине. В июне 1897 г. Бюлов получил телеграмму из Берлина, в которой ему предлагалось срочно прибыть на императорскую яхту в Кильском порту. Во время встречи 24 июня кайзер предложил Бюлову возглавить имперское ведомство иностранных дел. Приняв предложение, Бюлов попросил месяц для обдумывания вставших перед Германией внешнеполитических проблем в связи с планами строительства военно-морского флота, чреватыми конфликтом с Великобританией. За месяц пребывания на австрийском курорте Земмеринг он пришел к выводу, что создание немецкого военно-морского флота не помешает хорошим отношениям с Англией.

Активно включившись в политическую борьбу, которую престарелый и глухой канцлер Гогенлоэ уже не мог эффективно вести, Бюлов сумел получить поддержку программы строительства военно-морского флота со стороны большинства видных государственных деятелей и лидеров политических партий. Когда 6 декабря 1897 г. началось обсуждение флотского законопроекта в рейхстаге и стало ясно, что для его принятия аргументов канцлера Гогенлоэ и адмирала Альфреда Тирпица недостаточно, Бюлов выступил с горячей речью и произнес свои знаменитые слова: «Прошли те времена, когда немец уступал одному из своих соседей землю, другому — море, а себе оставлял небо, где господствует чистейшая теория. Мы никого не хотим отодвигать в тень, но требуем и себе места под солнцем».

Угрозы Бюлова и выполняемые с немецкой пунктуальностью флотские программы стали вызывать беспокойство у ведущих британских политиков. Некоторые из них начали говорить о необходимости превентивного нападения на пока еще слабый германский флот с целью уничтожения опасности в самом зародыше. Эти планы получили известность в Германии, и в обществе поднялась новая сильнейшая волна антибританских настроений.

В 1906 г., когда в Англии со стапелей сошел первый сверхмощный линейный корабль «Дредноут» (по имени которого и все суда этого типа стали называться дредноутами), начался новый этап гонки военно-морских вооружений. Британцы полагали, что их успех в кораблестроении обескуражит немцев, но расчет оказался ошибочным. Вскоре в Германии был спущен на воду первый дредноут «Нассау». В 1908 г. немецкий флот имел уже 9 дредноутов (у Великобритании их было 12). К тому же меньший по численности немецкий военно-морской флот не был разбросан по всему миру, как британский. Учитывая это, Лондон принял решение иметь такое количество военных кораблей, которое всегда превышало бы количество военных немецких кораблей на 60 %.

При активном участии Бюлова как главы внешнеполитического ведомства Германия предприняла ряд явно имперских акций. В 1898 г. был принят первый закон о флоте; через два года флотская программа была удвоена. В 1897 г. Германия высадила десант в бухте Цзяочжоу (Киао-Чао), навязав Китаю неравноправный договор о предоставлении ей в аренду этой бухты и о протекторате над провинцией Шаньдун. В 1899 г. Берлин приобрел у ослабленной в войне с США Испании Каролинские и Марианские острова, а также острова Палау, укрепив свои позиции в Океании. Тогда же Германия стала активно проникать в Османскую империю и на Ближний Восток, получив у турецкого правительства концессию на постройку Багдадской железной дороги, и одним из ее вдохновителей был Бюлов.

Однако внутри страны дела складывались не столь удачно. Продолжала укреплять свои позиции СДПГ, ставшая крупнейшей партией империи. На выборах 1898 г. в рейхстаг она получила 2,1 млн голосов и опередила все другие партии. В правящих кругах, включая кайзера, все настойчивее муссировалась идея о введении нового «исключительного закона». В 1899 г. правительство попыталось даже провести через рейхстаг «каторжный законопроект» об уголовном наказании за участие в забастовках, и лишь мощное сопротивление демократических сил привело к срыву этой акции.

Все более настоятельной становилась необходимость в новой политической линии, способной сплотить правящие слои. Она нашла выражение в «политике сплочения», т. е. Союза прусского юнкерства и промышленных магнатов.

Новый правительственный курс был с одобрением встречен крупными промышленниками, считавшими, что эта новая политическая линия не только открыла путь для примирения с аграриями, но означала и более энергичную борьбу с рабочим движением. Она нашла согласие и аграриев, стремившихся к увеличению ввозных пошлин на сельскохозяйственную продукцию и проведению социальной политики в пользу средних слоев.

Для осуществления «политики сплочения» кайзеру был нужен новый политический лидер. Одряхлевший канцлер Гогенлоэ для этой цели не подходил. Император выбрал энергичного Бюлова, который принадлежал к одной из старейших прусских дворянских фамилий и имел родственные и финансовые связи в ганзейских городах. 18 октября 1900 г. Бюлов был назначен рейхсканцлером.

Бюлов как канцлер

Когда Бюлов занял пост канцлера, ему шел 52-й год. Он был на 30 лет моложе Гогенлоэ и стал самым молодым канцлером за все время существования Германской империи.

На фотографиях того времени Бюлов выглядел человеком выше среднего роста, плотного телосложения. На его лице выделялись высокий лоб, большие светлые глаза, красивые нос и губы. По прусской традиции того времени он носил слегка закрученные вверх усы.

Поскольку Бюлов не был достаточно сведущ в проблемах внутренней политики и социальных отношений, то предоставил свободу действий статс-секретарю по внутренним делам графу Артуру фон Посадовскому, а сам занялся вопросами внешней политики. Посадовский быстро убедился в том, что репрессивные меры против социал-демократии и профсоюзов не получат одобрения рейхстага, и вернулся к политике социальных реформ с целью постепенно интегрировать рабочий класс в авторитарно-монархическое государство. В этом статс-секретаря поддержала крупнейшая в рейхстаге фракция Центра.

Требования парламентского большинства нашли отражение в принятии трех новых законов. В 1899 г. была разрешена свобода коалиций между различными организациями. В 1904 г. рейхстаг отменил закон, разрешавший правительствам отдельных германских государств высылать из страны членов ордена иезуитов. Наконец, в 1906 г. для депутатов рейхстага было введено денежное довольствие. В свое время Бисмарк категорически воспротивился этому, чтобы ограничить участие социал-демократов в работе парламента. Но незаинтересованность депутатов приводила к тому, что многие из них крайне нерегулярно посещали заседания и рейхстаг часто не набирал кворума.

Посадовский провел ряд новых социальных реформ: расширился круг лиц, застрахованных от несчастных случаев; во всех общинах с численностью свыше 20 тыс. человек вводились третейские арбитражные суды; увеличивался оплачиваемый отпуск в случае болезни; запрещался детский труд и в надомном производстве; была принята государственная программа строительства жилья для рабочих, на которую ежегодно выделялось 4–5 млн марок.

Первым внутриполитическим мероприятием Бюлова стало принятие нового закона о тарифах. Законопроект предлагал некоторое повышение пошлин на импортные промышленные товары, но главным образом увеличились ввозные пошлины на сельскохозяйственную продукцию. Так, пошлина на рожь и пшеницу возросла с 3,5 до 6 марок за центнер; значительно повышалась пошлина на корма, пошлина на мясо достигла 30 марок за центнер и стала по сути запретительной. Почти вдвое увеличились пошлины на сыр, яйца и масло. Сразу же после опубликования законопроекта вся германская внутренняя политика стала определяться борьбой за пошлины.

Открывая дебаты в рейхстаге по законопроекту о тарифах, Бюлов 2 декабря 1901 г. обосновывал необходимость защиты сельского хозяйства тем, что оно в отличие от промышленности и торговли, которые развивались вполне успешно, во многих частях страны «находится в особенно тяжелом положении». Его необходимо исправить, если учесть то «большое значение, которое принадлежит ему в деле обороны и обеспечения нации продовольствием».

Вначале за проект выступили лишь свободные консерваторы и большинство национал-либералов. Партия Центра колебалась. Против него вместе с СДПГ выступили левые либералы. Консерваторы также выразили отрицательное отношение к проекту, поскольку сочли повышение аграрных пошлин недостаточным. Союз сельских хозяев развернул шумную кампанию против законопроекта. Это вынудило Бюлова выступить на банкете союза с разъяснением, что дальнейшее повышение пошлин вредно скажется как на внутренних, так и на внешнеполитических делах страны.

Над правительственным проектом реформы нависла угроза. Он не получил одобрения большинства рейхстага. Бюлов же не хотел допустить, чтобы новые выборы проходили под знаком борьбы вокруг тарифов, ибо это привело бы к значительному усилению позиций противников повышения пошлин. Оставалось искать новые комбинации, тем более что сам Бюлов был мастером политических интриг.

Компромисс, на который пошли консервативные партии, Центр и национал-либералы, состоялся на основе уступки, сделанной правительством, которое согласилось с требованием аграриев немного повысить пошлины на некоторые продукты и снизить таможенные ставки на ввозимые в страну сельскохозяйственные машины. Однако для самого Бюлова это оказалось нелегким делом. Социал-демократы решили затянуть обсуждение законопроекта до истечения срока полномочий рейхстага и требовали отдельного голосования по каждой из 946 статей, что превратило бы принятие закона в многомесячный процесс. Было решено изменить процедуру голосования так, чтобы весь законопроект рассматривался как приложение к статье 1-й и голосовался целиком.

Последнее заседание 13 февраля продолжалось непрерывно 19 часов и проходило крайне бурно. Бюлов выступал трижды. Социал-демократы в последний раз применили обструкцию: их представитель говорил без перерыва 8 часов. Однако воспрепятствовать принятию закона они уже не смогли. Вскоре Бюлов получил телеграмму от императора, в которой тот благодарил канцлера за успех.

На основе этого закона в 1904 г. были подписаны новые торговые договоры с Россией, а затем — с Италией, Бельгией, Румынией, Швецией, Сербией и Австро-Венгрией. Преобладающей частью ввоза из этих стран в Германию была аграрная продукция. В результате повышения сельскохозяйственных пошлин аграрии получили прибыль в 873 млн марок. Но рост протекционизма вел к ухудшению отношений Германии с другими странами, особенно с Россией. Новый закон только усилил внешнеполитическую изоляцию Германии.

Осуществление военных программ и увеличение армии до 633 тыс. человек, проведение социальных реформ, участие в подавлении боксерского восстания в Китае требовали больших финансовых расходов. В результате государственный долг Германии в 1904 г. вырос до 3 млрд марок. Ситуация не улучшилась и после введения прямого имперского (т. е. шедшего в бюджет государства) налога на получаемое родственниками наследство и некоторого повышения косвенных налогов.

Новых затрат потребовало подавление в 1904 г. восстания племен гереро и готтентотов, выступивших против немецкого господства в Юго-Западной Африке. 17-тысячный военный корпус жестоко подавил основные очаги восстания, но партизанская война продолжалась еще три года. Когда правительство потребовало выделить дополнительные кредиты на колониальные нужды, то встретило сопротивление партии Центра, которая осуждала суровое обращение с местным населением и настаивала на участии католических миссий в назначении колониальной администрации.

Статс-секретарь только что созданного Имперского колониального ведомства Бернхард Дернбург ответил отказом, а Центр вместе с СДПГ не утвердили выделение колониальных кредитов. В ответ рейхстаг был распущен и назначены новые выборы, что означало провал социального курса Посадовского.

Бюловский блок

На посту канцлера Бюлову пришлось решать сложную проблему сохранения позиций Германии в Европе в условиях наращивания германских сухопутных сил и создания мощного военно-морского флота.

Строительство флота было поручено Тирпицу. Бюлов должен был сохранять мир, так необходимый для строительства флота, а затем использовать флот как средство для усиления роли и увеличения владений Германии в мире. Без флота Германия оставалась уязвимой для британского превентивного удара. Поэтому Бюлов должен был проделать поистине волшебный трюк: проводить антибританскую политику, не беспокоя при этом саму Англию. Он должен был поддерживать хорошие отношения с Россией, однако не позволяя ей связать Германии руки. Постоянную угрозу представляла Франция, но она была слишком слаба, чтобы выступить в одиночку. Лавируя между Англией и Россией, германское правительство не сумело предотвратить их сближение, так же как и сближение Италии с Францией. После подписания в апреле 1904 г. англо-французского договора Германия, пытаясь подорвать русско-французский союз, осенью того же года начала с Россией переговоры о возможном союзе. В 1905 г. Вильгельму даже удалось заключить с Николаем II Бьёркский договор о дружбе, однако этот договор двух монархов был дезавуирован их министрами.

Попыткой разрушить англо-французскую Антанту стал знаменитый «прыжок Пантеры», когда немецкая канонерка «Пантера» в марте 1905 г. внезапно вошла в марокканский порт Агадир, чтобы противодействовать притязаниям Франции в Марокко. На Альхесирасской конференции германской дипломатии не удалось ни оторвать Россию от Франции, ни ликвидировать англо-французское соглашение 1904 г. Германия была вынуждена признать «особые интересы» Франции в Марокко. Ее внешнеполитическое положение еще более ухудшилось в связи с англорусским соглашением 1907 г.

Неудачи Бюлова во внешней политике, провал марокканской авантюры, заметный отход Италии от Тройственного союза, невнятный курс в разрешении внутриполитических трудностей, интриги при дворе во время продолжительной болезни канцлера после Альхесирасской конференции, обсуждение в прессе скандальной жизни высших германских кругов — все это усиливало ропот в стране и делало положение канцлера неустойчивым.

Но Бюлов не решался применять антиконституционные меры: «Я все время был против неспровоцированного применения силы, не говоря уже о государственном перевороте или нарушении конституции». Главный упор он делал на изменение соотношения сил в рейхстаге таким образом, чтобы снизить влияние оппозиции. Однако обе фракции консерваторов и примыкавшие к ним антисемитские группы вместе с национал-либералами не могли создать парламентского большинства. Тогда Бюлов обратился к леволиберальным партиям, которые поддержали правительственный проект кредитов на подавление восстания племен гереро и готтентотов в германской Юго-Западной Африке. В этом он увидел возможность образования нового парламентского большинства.

13 декабря 1906 г. в рейхстаге состоялось решающее голосование по вопросу о кредитах на подавление восстания в Африке. Как только законопроект был провален, Бюлов поднялся на трибуну и огласил уже заготовленный императорский указ о досрочном роспуске рейхстага.

Политическая обстановка казалась Бюлову благоприятной. Неожиданный роспуск рейхстага лишал партии тщательной подготовки к выборам. Отказ же социал-демократов и Центра одобрить колониальные кредиты позволял очернить их как партии «антинациональные». Выборы были назначены на 25 января 1907 г. Однако избирательная кампания показала расхождения между правительственными партиями. Леволиберальные партии призывали направить удар против Центра, который «то в союзе с правыми партиями, то, составляя большинство с социал-демократией, оказывает пагубное влияние на политическую жизнь страны». Национал-либералы выступили за сотрудничество всех партий, поддержавших правительство. Им вторили свободные консерваторы. Но Немецко-консервативная партия, связанная с Центром долгим сотрудничеством, не хотела бороться против него, да еще и в союзе с левым либерализмом, с которым она всегда находилась в конфронтации.

31 декабря 1906 г. Бюлов, чтобы исправить положение, обратился к руководителю имперского союза против социал-демократии Э. Либерту с открытым посланием. В нем говорилось: «…поражение социал-демократии стало бы ударом по ее слепой заносчивости, послужило бы укреплению доверия в спокойном прогрессе нашего внутреннего развития и упрочению нашего положения вовне. Тем самым будет затруднена возможность того, что какая-либо из буржуазных партий с помощью социал-демократической сможет занять лидирующее положение в ущерб другим партиям». Бюлов обратил внимание левых либералов, которые стремились направить главный удар против правых сил, на то, что действительная опасность коренится в социал-демократии. Он выразил убеждение, что на выборах «правые партии, национал-либеральная партия и стоявшие левее ее свободомыслящие группы могут при сознательных целенаправленных усилиях настолько увеличить свою численность, чтобы составить большинство». В то же время Бюлов стремился ослабить парламентское представительство Центра настолько, чтобы он не мог более ставить под угрозу правительственную политику. Исключение этой партии из правительственной коалиции предполагалось как временная мера, которая должна была содействовать укреплению в его среде «национально настроенных элементов».

Видя, что его программа не нашла особой поддержки ни среди консерваторов, ни среди левых либералов, Бюлов решил вновь повлиять на их позиции. Накануне выборов, 19 января 1907 г., он, выступая в Колониальном обществе, подчеркнул, что «долгом дня» является создание политического большинства, идущего за правительством. Остановившись на вопросах борьбы с социал-демократией, Бюлов сказал, что было бы хорошо, если бы немецкие рабочие увидели, что она не защищает их интересы, не проводит в рейхстаге никакой «позитивной работы».

Выборы проходили в два тура (25 января и 5 февраля 1907 г.) под знаком жесткой борьбы проправительственных партий с Центром и СДПГ. Проведенные в обстановке всплеска националистических настроений, они принесли победу союзу консервативных и либеральных партий, образовавших «бюловский», или «готтентотский», блок. Он объединял Немецко-консервативную и Имперскую партии, антисемитские группы, Национал-либе-ральную партию и леволиберальные организации: Свободомыслящую народную партию, Свободомыслящее объединение, Народную партию. Центр все же удержал свои позиции и остался крупнейшей парламентской фракцией, но социал-демократы потеряли в рейхстаге около половины мандатов. Однако победа на выборах консервативно-либерального блока была обусловлена прежде всего устаревшим, не отвечавшим истинному соотношению сил делением страны на избирательные округа. СДПГ потеряла 38 депутатских мест, но за нее проголосовало на четверть миллиона больше избирателей, чем на предыдущих выборах. Поражение социал-демократов привело к усилению реформистских настроений в партии и прекращению полемики с ревизионистами.

Программу канцлера поддержали все партии блока. Однако к осени 1907 г. отношения между различными его группировками обострились. Противоречия, вызванные вопросом о прусской избирательной реформе, осложнились из-за появления других разногласий.

В связи с ростом цен на продукты усиливалось массовое недовольство; консервативные и либеральные депутаты винили друг друга за дороговизну. В это же время либеральная пресса широко обсуждала скандальный судебный процесс над журналистом Максимилианом Гарденом, обвинившим в гомосексуализме лиц из ближайшего окружения императора. Назревал кризис блока.

Бюлов призвал партии блока прекратить взаимные нападки. В речи, произнесенной в рейхстаге 30 ноября 1907 г., он подчеркнул необходимость уяснения ими того, «что возможно и что невозможно». В отношении леволиберальных требований реформы прусской избирательной системы Бюлов заявил, что невозможно переносить «политику блока с империи на Пруссию», хотя «вполне возможно в Пруссии управлять так, чтобы блок в империи не распался». Однако речь канцлера не удовлетворила левых либералов, и разногласия в блоке резко усилились. Поэтому 4 декабря 1907 г. Бюлов собрал лидеров партий правительственной коалиции и заявил, что «плодотворное сотрудничество между правительством и партиями блока станет невозможным, если будут продолжаться нападки с их стороны на правительство и друг на друга». Он пригрозил своей отставкой. На следующий день появились заявления лидеров фракций о готовности продолжать сотрудничество. Первый кризис блока был преодолен.

Падение Бюлова

Несмотря на разногласия, «готтентотский» блок казался Бюлову прочным для того, чтобы на его основе провести в жизнь новые законопроекты.

В 1908 г. рейхстаг принял закон «О союзах и собраниях», единый для всей Германии. Права полиции по надзору за собраниями и митингами были ограничены, женщины получили возможность участвовать в работе различных организаций. Если ранее выступавшие на массовых собраниях ораторы могли пользоваться только немецким языком, то теперь полякам, датчанам и населению Эльзас-Лотарингии было разрешено говорить на родном языке.

Одновременно с этим либеральным законом в Пруссии был принят закон «Об отчуждении», по которому особая имперская комиссия получила широкие права скупать польские земельные владения (а в случае необходимости даже отчуждать их) и продавать немецким колонистам, чтобы усилить германизацию восточных провинций. Хотя из-за внутренних сложностей и сопротивления польского населения закон практически не применялся, само его наличие осложняло политическую жизнь Пруссии.

Учитывая неизбежность уступок либералам, Бюлов на заседании прусского кабинета 29 сентября 1908 г. настоял на том, чтобы в тронной речи кайзера перед ландтагом Пруссии прозвучало обещание провести в будущем избирательную реформу. 20 октября Вильгельм II, торжественно открывая ландтаг, назвал изменение избирательного права в прусскую палату депутатов главной задачей современности.

Высказывания императора сразу же вызвали отрицательную реакцию консервативной прессы. Однако новая волна полемики между партиями блока прервалась в связи с внезапно разразившимся скандалом вокруг личности императора.

В конце 1908 г. Бюлов оказался в сложной ситуации, вызванной очередной бестактностью кайзера. Еще 28 сентября 1908 г. лондонская «Дейли телеграф» сообщила об интервью, которое Вильгельм дал одному бывшему дипломату. Через месяц это интервью было напечатано в официозе «Норддойче альгемайне цайтунг». В нем император утверждал, что является большим другом Англии, но вынужден считаться с господствующими в немецком обществе антибританскими настроениями. Далее кайзер заявил, что война англичан с бурами (1899–1900) велась по разработанному им плану, который он якобы послал королеве Виктории, и что именно он воспрепятствовал созданию антианглийской Континентальной лиги. Наконец, Вильгельм утверждал, что Германия строит свой флот не для войны против Британии, а для действий на Тихом океане, а это было направлено явно против Японии.

В Англии первая часть интервью была воспринята как доказательство глубокой вражды немцев к Великобритании, а вторая — как свидетельство надменности и высокомерия германского императора. Россия и Франция заявили официальный протест и выразили возмущение попыткой кайзера спровоцировать ухудшение их отношений с Англией.

В Германии все политические партии, даже консерваторы, потребовали, чтобы впредь император был более осмотрительным и воздерживался от необдуманных заявлений. Сторонники широкой экспансии тоже выразили сожаление, но по иной причине — чрезмерного, на их взгляд, дружелюбия кайзера по отношению к коварному Альбиону.

Следует, однако, отметить, что император в данном случае действовал достаточно корректно. Он отправил текст интервью рейхсканцлеру, интересуясь, нет ли каких-либо возражений против его опубликования. Бюлов то ли специально «подставил» кайзера, то ли, занятый массой дел, не читал интервью, перепоручив это чиновникам иностранного ведомства, которые, естественно, не отважились на правку высочайшего сочинения и возвратили его автору с незначительными замечаниями.

При обсуждении этого скандала в рейхстаге Бюлов под огнем критики депутатов от всех партий не решился ни защищать кайзера, ни взять ответственность на себя. Он признал, что интервью вызвало в стране «глубокое волнение и горькие сожаления». Канцлер заявил: «Мы должны побудить его величество в дальнейшем также и в частных беседах соблюдать ту сдержанность, которая необходима в интересах единства политики».

Обвинив во всем Вильгельма II, рейхсканцлер подчеркнул, что он не в состоянии отвечать за политику империи, если и впредь монарх не будет проявлять сдержанность и благоразумие. В уклончиво-трусливой позиции Бюлова кайзер не без оснований усмотрел предательство и сделал вывод о необходимости при первом же удобном случае заменить рейхсканцлера, хотя и не принял прошения главы правительства об отставке. А в рейхстаге левые либералы, представители Центра и социал-демократы потребовали, чтобы отныне кабинет министров отвечал перед парламентом за свои действия.

Не успела затихнуть шумиха вокруг интервью императора, как страна оказалась в пучине новых политических споров. В ее центре стал вопрос о налоговой реформе, проект которой был внесен в рейхстаг 19 ноября 1908 г.

Правительственный вариант предлагал увеличение налогов на 472 млн марок, в том числе косвенных налогов на некоторые предметы потребления — пиво, водку, вино, табак. Такое увеличение косвенных налогов должно было дать около 300 млн марок, налог на наследство — 92 млн; кроме этого, предусматривалось увеличение матрикулярных платежей — взносов входящих в состав рейха государств в имперскую казну с каждой души населения. Этот проект, как полагал Бюлов, должен был встретить поддержку всех партий блока и содействовать сближению их с Центром.

Однако обсуждение проекта налоговой реформы обнаружило разногласия между партиями. Левые либералы решили воспользоваться реформой для достижения конституционных изменений и заявили о том, что связывают налоговую реформу с конституционными изменениями с целью установления парламентской системы. Это вызвало резкие возражения консерваторов, угрожавших покинуть блок. Для них становилось все более очевидным, что левые либералы стремятся воспользоваться налоговой реформой для осуществления важных политических изменений. Вопрос о налоговой реформе для них оказался связанным с судьбой блока, дальнейшее существование которого угрожало их политическим позициям.

Большое влияние на позиции консерваторов оказывало в это время и дальнейшее усиление борьбы за реформу прусского избирательного права, развернувшейся с новой силой с первых дней 1909 г. В Берлине и других городах Пруссии состоялись многолюдные демонстрации и митинги. Ареной острых политических столкновений стал прусский ландтаг, где началось обсуждение проектов реформы. Социал-демократы предложили ввести в Пруссии всеобщее, равное, прямое и тайное избирательное право. Левые либералы выступили с проектом введения всеобщего избирательного права по образцу имперского. С предложениями некоторого улучшения избирательного права выступили национал-либералы.

Обострение борьбы вокруг прусской избирательной реформы усилило неприязнь консерваторов к блоку, и они решили его «взорвать». Поводом для этого стал параграф 9-й налогового законопроекта — о прямом обложении наследства. Сами размеры обложения были небольшими: они должны были составить 0,5 % с наследства, оценивавшегося в 20–30 тыс. марок, повышаясь до 3 % с состояний в 1 млн и более марок. Против этого горячо возразил лидер прусских консерваторов, «некоронованный король Пруссии» Эрнст фон Хейдебранд, заявивший, что консерваторы отказались одобрить этот налог потому, что не увидели политических гарантий сохранению своих позиций. Действительно, позиция, занятая консерваторами во время борьбы вокруг налоговой реформы, определялась не столько их негативным отношением к налогу на наследство, сколько отрицанием всей политики блока, в которой все они видели угрозу своим политическим позициям. Некоторые сторонники канцлера предлагали ему еще до окончательного голосования по налоговой реформе распустить рейхстаг и назначить новые выборы. Однако на это Бюлов не пошел.

24 июня 1909 г. состоялось окончательное голосование по законопроекту о налоговой реформе. Статья о налоге на наследство была отклонена голосами партий консерваторов и Центра. Это означало конец блока и предрешало судьбу Бюлова как рейхсканцлера. Понимая это, он покинул зал заседаний рейхстага еще до конца голосования. Получив сообщение об итогах голосования, Бюлов тотчас направил Вильгельму телеграмму с просьбой предоставить ему аудиенцию, чтобы он мог вручить прошение об отставке. 26 июня 1909 г. Бюлов выехал в Киль в сопровождении шефа гражданского кабинета императора графа Рудольфа Валентини.

Положение Бюлова зависело от отношения к нему Вильгельма II, так как в Германии канцлер был ответствен не перед рейхстагом, а перед императором. Канцлером мог быть лишь деятель, пользовавшийся доверием императора. Так оно и было в первые годы пребывания Бюлова на высшем государственном посту. «С тех пор как он у меня служит, я могу спать спокойно», — говорил Вильгельм летом 1901 г. Ойленбургу. Однако при всем доверии, которое питал кайзер к Бюлову, между ними никогда не было полного единодушия по всем вопросам руководства страной. Пропитанный полуабсолютистскими замашками, Вильгельм не скрывал своего пренебрежительного отношения к рейхстагу. В социал-демократии он видел не массовое политическое движение, а шайку заговорщиков. Левых либералов кайзер считал противниками его режима. Это мнение еще больше укрепилось после всплеска политических обвинений в связи с инцидентом вокруг интервью в «Дейли телеграф» и последовавших вскоре со стороны левых либералов требований конституционных гарантий против «личного режима» императора. Поэтому если прежде Вильгельм II не противился консервативно-либеральному блоку, то после ноябрьских событий 1908 г. он усмотрел в нем угрозу своей власти. В Бюлове же как создателе и вдохновителе блока он видел теперь политика, склонного идти на уступки либералам. После случая с «Дейли телеграф» к этим опасениям прибавилось и убеждение, что Бюлов предал императора.

Немалую роль в падении Бюлова сыграли придворные круги. Они подозревали его в причастности к скандальным разоблачениям Гардена, дискредитировавшим эти круги. При этом сказывались и политические антипатии к канцлеру, вдохновителю блока с левыми либералами, посягавшему, по их мнению, на привилегии прусской аристократии. Придворные круги даже создали кружок для борьбы против Бюлова и установили связь с аристократической верхушкой партии Центра. В результате этого появился широкий антибюловский блок.

4 июля 1909 г. было опубликовано официальное сообщение об увольнении Бюлова с поста канцлера с награждением бриллиантами к ордену Черного Орла. На следующий день Вильгельм II простился с ним, назначив новым канцлером Теобальда фон Бетман Гольвега.

После отставки

Отношения Бюлова с Бетман Гольвегом, и прежде прохладные, еще больше испортились, когда при передаче дел Бюлов намекнул, что Бетман плохо подготовлен для руководства внешней политикой Германии. По его словам, он рекомендовал новому канцлеру всеми силами сохранять мир с Россией, крепить союз с Австро-Венгрией, но не ввязываться ради нее в конфликт с Россией, не ссориться с Англией, иметь сухопутную армию, способную всегда противостоять французской.

Для Бюлова наступили годы политического вакуума. В первое время он проводил летние месяцы в имении Нордерней близ Гамбурга, а зиму — на вилле в Риме. Он внимательно следил за внутренней и внешней политикой. Результатом осмысления его опыта как дипломата и канцлера стали книги «Державная Германия» (1913) и «Германская политика» (1916).

В августе 1914 г. Бюлова вызвал к себе император и сообщил, что встал вопрос о назначении его послом Германии в Италии, позиция которой в связи с войной внушала особые опасения. Но

Бетман высказался против отзыва посла Флотова, хотя тот явно не оправдывал возлагавшихся на него надежд. Император предложил Бюлову поехать в Рим помощником Флотова, но князь категорически отказался, заметив, что готов взять на себя полную ответственность только в случае предоставления ему всех полномочий.

30 ноября 1914 г. Бюлов получил письмо от Бетман Гольвега. Флотов просил об отпуске, а на время его отсутствия в качестве чрезвычайного посла предлагалось поехать Бюлову. Бюлов согласился и 14 декабря прибыл в Рим. В условиях, когда Италия решала, к какому из блоков ей примкнуть, он видел лишь один выход из ситуации: передачу Австро-Венгрией Италии итало-язычной области Тренто и предоставление автономии спорной территории — Триесту. Но австрийцы, уже настроившие против себя итальянцев, не желали идти на уступки и при поддержке немецкого статс-секретаря по иностранным делам Г. Ягова плели против Бюлова интриги. 24 апреля 1915 г. Италия подписала секретное соглашение об обязательствах по отношению к Антанте, а 3 мая денонсировала договор Тройственного союза. Запоздалое согласие австрийцев на итальянские требования ничего не изменило. Италия вступила в войну на стороне противников Германии и Австро-Венгрии.

Германскую революцию Бюлов встретил враждебно. Веймарскую республику он не принял, сохраняя приверженность прежним умеренно-консервативным взглядам и монархическим принципам.

В 20-е гг., проживая в основном в Италии, Бюлов целиком посвятил себя мемуарам. В 1930–1931 гг. вышли в свет четыре тома его «Воспоминаний», вызвавшие переполох и шквал полемических выпадов против Бюлова. В мемуарах давалось критическое описание обстановки и нравов в консервативноаристократических кругах Германии и происходившее в стране представлялось так, будто Бюлов был единственным государственным деятелем в Германии, все предвидевшим и почти всегда поступавшим правильно. Бюлов обосновывал свою защиту, используя гору писем, официальных документов и меморандумов, которые он тенденциозно отредактировал. Полный текст «Воспоминаний» был опубликован после смерти Бюлова. Разразился настоящий скандал. Часть прямо или косвенно задетых лиц организовала выпуск сборника «Фронт против Бюлова», где опровергались его утверждения и делались выпады в адрес самого автора.

Бюлов в этом скандале не успел принять участия. 28 октября 1929 г. в возрасте 80 лет он скончался в Риме.

Итог эры Бюлова

За первые 10 лет правления Вильгельма II соотношение сил между короной и людьми в правительстве, которые по конституции несли ответственность за политику империи, радикально изменилось. Бисмарк правил фактически единолично, хотя в пропагандистских целях постоянно выдвигал на передний план фигуру монарха, — теперь же единолично правил император, а канцлер и министры превратились в простых исполнителей его воли. В 1899 г. баденский публицист Ойген фон Ягеман констатировал, что положение министров «по сравнению с прошлыми временами полностью изменилось». «Теперь, — писал он, — на место самостоятельных, влиятельных советников пришли чисто исполнительные органы, лишь повинующиеся высшей воле и решениям, которые могут быть приняты без их советов и даже вопреки их советам». Далее он писал, что министры теперь являются скорее чем-то вроде исполнительных секретарей, нежели советниками монарха, наделенными конституционными правами. Символично, что Вильгельм II лишил своих министров даже права подавать прошения об отставке: «…он не желает, чтобы впредь такие прошения подавались по собственной инициативе, при необходимости он сам сообщит, что время для отставки уже наступило».

Поэтому заявление Вильгельма, которым он сопроводил назначение своего третьего канцлера («Бюлов будет моим Бисмарком!»), не могло не прозвучать как издевательство, ибо Бернхард фон Бюлов должен был пообещать, что он будет совсем не таким канцлером, как трое его предшественников. Бисмарк был могущественным министром, а Каприви и Гогенлоэ как представители правительства и даже в какой-то степени рейхстага все еще ощущали некоторую противопоставленность императору. Бюлов разработал метод работы с Вильгельмом до совершенства. В отличие от Каприви, который постоянно возражал Вильгельму, или Гогенлоэ, который уступал неохотно и крайне ворчливо, Бюлов обычно сначала соглашался с каждым предложением Вильгельма, а затем постепенными и осторожными уточнениями достигал желаемого результата.

Бюлов понимал, на каких условиях он занял вначале пост статс-секретаря в министерстве иностранных дел, а затем и пост рейхсканцлера. Он не вспоминал о самостоятельности и ответственности, с которой эти посты должны были быть связаны, в будущем все должно было опираться на «высочайшее доверие».

Поддержка императора позволяла ему полностью держать в своих руках государственный аппарат, по меньшей мере в гражданской сфере, но для того чтобы и дальше пользоваться этой поддержкой, он обязан был ежедневно и ежечасно его «обрабатывать». «Если мне не удастся поддерживать постоянный (устный и письменный) контакт с Его Величеством, то постепенно достигнутый с таким трудом Status quo расползется по швам», — признавался он в 1897 г. Бюлов, кроме того, прекрасно понимал, что он просто не имеет права на противоречия с монархом. Из канцлера он превратился в придворного, готового записывать высочайшие приказы даже на манжетах, лишь бы их, не дай Бог, не забыть. О том, что долг первого советника монарха состоит в отстаивании верных решений и борьбе против принятия неверных, в этой обстановке тотального оппортунизма все как-то забыли.

Тем не менее Бюлов был самым популярным рейхсканцлером после Бисмарка и прямо-таки наглядно воплощал вильгельмовскую эпоху. Чрезвычайно точно он выразил представления, которые определяли жизнь нации. «Место под солнцем» и «мировая политика» были его лозунгами и его политикой. Больше, чем любой другой канцлер, Бюлов учитывал общественное мнение, всячески обхаживая капризного императора и партии в рейхстаге. Его успехи были бесспорны, и после 1914 г. многие немцы вспоминали об эре Бюлова как о золотом веке мира, благосостояния и национального оптимизма. Вскоре после своей отставки Бюлов писал: «Я не выполнил всего, чего хотел достигнуть, однако я не оставил после себя никаких руин».

Литература

Бюлов Б. Воспоминания. М.; Л., 1935.

Fesser G. Reichskanzler Bernhard Fürst von Bülow. Biographie. Berlin, 1991.

Lerman K.A. The Chancellor as Courtier. Bülow and the Gouvemance of Germany 1900–1909. Cambridge; New York; Sydney, 1990.

Schüssler W. Die Daüy-Telegraph-Affäre. Fürst Bülow, Kaiser Wilhelm und die Krise des zweiten Reichs 1908. Göttingen, 1952.

Winzen P. Bülows Weltmachtkonzept. Untersuchungen zur Frühphase seiner Außenpolitik 1897–1901. Boppard a. Rh., 1977.

Загадочный канцлер ТЕОБАЛЬД ФОН БЕТМАН ГОЛЬВЕГ (1856–1921)

Начало пути

Теобальд Фридрих Альфред фон Бетман Голь-вег родился 29 ноября 1856 г. в поместье Хоэнфинов, северо-западнее Берлина, в марке Бранденбург — сердце Пруссии, где его отец Феликс годом раньше приобрел это обширное дворянское поместье. Хотя семья не принадлежала к остэльбскому юнкерству, отец придерживался консервативных воззрений этого слоя. Он был умелым сельским хозяином, стал ландратом своего округа и членом Свободной консервативной партии. Властный по природе, он воспитывал детей в крайней строгости, которую смягчала рожденная в Париже, в семье офицера из французской Швейцарии, мать Изабелла де Ройгемонт. Теобальд учился в известной гимназии-интернате Шульпфорте, которую закончил в 1875 г. лучшим выпускником. Затем изучал юриспруденцию в Страсбурге, Лейпциге и Берлине. Он не входил ни в какие студенческие корпорации, ибо являлся ярко выраженным индивидуалистом, которого прежде всего интересовала философия.

В эти молодые годы большое влияние оказал на него дед Мориц Август фон Бетман Гольвег (1795–1877) — видный ученый исторической школы права, профессор в Берлине и Бонне, получивший за заслуги перед государством дворянство. Мориц Август был консервативным противником революции, но не реакционером. Он стремился к средней линии между абсолютизмом и демократией, воплощение которой находил в конституционной монархии. Эти взгляды унаследовал и внук.

В 1889 г. Теобальд заключил брак с Мартой фон Пфуль-Вилькендорф, еще теснее связавший его с родовым прусским дворянством. Однако когда Бетман Гольвег в 1900 г. после смерти отца унаследовал имение, то не испытал никакой радости от этого значительного владения, гарантировавшего ему независимость. Гораздо больше, чем образ жизни сельского хозяина, привлекала его работа в системе государственного управления, где он быстро заслужил репутацию одаренного и справедливого администратора.

Под впечатлением от забастовки шахтеров Рура в январе 1905 г. и русской революции Бюлову удалось, к раздражению консерваторов, уговорить кайзера назначить Бетман Гольвега министром внутренних дел Пруссии. Император и канцлер надеялись, что он сможет улучшить внутриполитическое положение страны более гибкой политикой. Бетман Гольвег в апреле 1905 г. выступал за создание широкой системы благотворительной помощи, а весной 1906 г. предложил провести ограниченную реформу прусского трехклассного избирательного права.

Рейхсканцлер

Когда Бюлов в конце июня 1909 г. ушел в отставку после провала финансовой реформы, он предложил Бетман Гольвега как своего подходящего преемника. Император вначале возражал, считая Бетман Гольвега не только слишком серьезным педантом, но и чересчур прогрессивным деятелем. В решении вопросов внутренней политики массовые демонстрации в январе 1910 г. вынуждали задуматься над проблемой архаичного избирательного права в Пруссии. Бетман Гольвег внес новый проект избирательного права в прусский ландтаг, который предусматривал прямые выборы и более справедливое деление избирательных округов, но не более того. Консервативный ландтаг провалил его план.

Однако в начале апреля 1911 г. вопреки сопротивлению консервативных кругов Бетман Гольвегу удалось провести реформу государственно-правового положения Эльзас-Лотарингии. Она вводила в имперской провинции двухпалатную парламентскую систему и равное избирательное право во вторую палату.

Во внешней политике Бетман Гольвег продолжил курс Бю-лова: «взорвать окружение» Германии, а именно добиться выхода Англии из Тройственного согласия, что ему так и не удалось. В ситуации угрожающей войны на два фронта — с Россией и Францией — новый канцлер наметил внешнеполитическую программу, которую проводил в жизнь до начала Первой мировой войны: Германия должна заключить договор о нейтралитете с Англией. Его следовало дополнить морским соглашением, против которого возразили император и Тирпиц.

Ретроспективно Бетман Гольвег писал в 1915 г. Бюлову, что накануне войны проводилась политика крайнего риска, которая началась с Агадирского кризиса 1911 г. Этот «акт насилия немецкой политики» был совершен новым статс-секретарем иностранных дел Альфредом фон Кидер-лен-Вехтером, за которым стояли крупные финансисты и промышленники. В этом кризисе Кидерлен дошел до грани войны. Император, однако, отступил, когда на сторону Франции встала Великобритания, а канцлер выразил готовность к компромиссу. Это доставило Бетман Гольвегу немало неприятностей: порицание Кидерлена, который отныне называл канцлера «дождевым червем», негодование офицерства и правых партий, а также критику значительной части радикально настроенной немецкой общественности.

Теобальд фон Бетман Гольвег

Во время поездки в июле 1912 г. в Россию Бетман Гольвег был так поражен неистощимыми ресурсами этой империи, что сделал вывод: эта страна в будущем станет ведущим индустриальным государством и военной державой, крайне опасной для Германии. В 1913 г. канцлер осуществил принципиальный поворот немецкой политики, направленный против России. В декабре 1913 г. в Турцию с военной миссией отправился генерал Лиман фон Сандерс. Русско-германская борьба за влияние на Турцию достигла апогея, и только при посредничестве Англии кризис был преодолен. Во время перепалки между русской и немецкой прессой о русских вооружениях в марте 1914 г. снова стала широко муссироваться «русская опасность» и требование превентивной войны приобрело популярность.

Под грохот «Большой Берты»

Прямым поводом для начала международного кризиса явились события в Сараеве — боснийской столице. 28 июня 1914 г. сербский националист из Боснии Гаврила Принцип убил наследника австро-венгерского престола эрцгерцога

Франца Фердинанда и его жену. В Вене и Берлине увидели в этом покушении давно искомый повод для нанесения удара по Сербии. Начальник Генерального штаба Австро-Венгрии Конрад фон Гетцендорф потребовал немедленно начать войну против Сербии. Но венское правительство ставило выступление в зависимость прежде всего от позиции Германии, поскольку за спиной Сербии стояла Россия. В тогдашней политической ситуации война против Сербии не могла остаться локальной и неизбежно должна была перерасти в большую европейскую схватку.

Таким образом, решение вопроса, быть или не быть войне, находилось в руках Берлина. Но Вильгельм еще 30 июня заявил: «Теперь или никогда! С сербами надо разделаться, и притом быстро». Опубликованные документы показывают, что в те решающие недели 1914 г. умами кайзера, генералитета, правительства и дипломатов владела одна мысль: наступил уникальный момент для начала войны, пока Германия еще имела преимущество. Поэтому Берлин заверил Вену в своей полной поддержке в ее ударе по Сербии.

Окончательное решение о начале войны было принято 5 и 6 июля 1914 г. в Потсдаме, где кайзер и Бетман Гольвег подтвердили венским посланцам свою решительную поддержку, даже если война против Сербии повлечет за собой вооруженное столкновение Германии с Россией. Впрочем, Вильгельм считал, что Россия к войне пока не готова и, возможно, останется в стороне.

1 августа 1914 г., обращаясь к своим подданным, Вильгельм заявил: «Теперь я не знаю больше ни партий, ни конфессий. Все мы сегодня братья-немцы и только братья-немцы». Этими словами кайзера были провозглашены общественное согласие и установление «гражданского мира». Первыми среди левых сил призыв к «гражданскому миру» поддержали лидеры профсоюзов, постановившие прекратить все трудовые конфликты и отказаться от забастовок. 4 августа социал-демократическая фракция рейхстага единогласно (хотя на предварительном обсуждении фракции Карл Либкнехт решительно возражал) проголосовала за одобрение военных кредитов и призвала рабочих отдать все силы укреплению обороны родины.

В последние предвоенные дни в Потсдаме проходили непрерывные совещания о намечавшихся мерах в случае войны. Военный министр Эрих фон Фалькенхайн заверил, что армия полностью готова к большой войне, которая определяла жизнь Германии более четырех лет. Она началась по плану Шлифена: немецкое правое крыло продвигалось вперед, охватывая левый фланг французской армии. 21 августа у Шарлеруа были разбиты 5-я французская армия и английский экспедиционный корпус. После этого немецкое командование посчитало, что кампания уже выиграна, и начало нарушать предписания плана Шлифена. Часть войск была оставлена в Бельгии, два пехотных корпуса и кавалерийская дивизия отправились в Восточную Пруссию, где началось неожиданное наступление русской армии.

Тем не менее немецкие войска продвигались вперед. Проходя в день по 40–50 км, солдаты валились с ног от усталости, и французы нередко брали в плен немецких солдат, спящих мертвым сном. В начале сентября германские части вышли на берега Марны и оказались в 70 км от Парижа, но не западнее его, как предполагал план Шлифена, а севернее. Французскую столицу уже готовились обстреливать из сверхтяжелых крупповских орудий, в том числе из гигантского монстра — 28-тонной «Большой Берты», каждый снаряд которой весил около тонны, но в четырехдневной битве, с 6 по 9 сентября, немецкое наступление было остановлено. Когда между двумя немецкими армиями возник опасный разрыв в 50 км, встревоженный начальник Генштаба, племянник великого стратега, тоже Хельмут фон Мольтке, приказал отвести все армии правого крыла на 80 км назад. Блицкриг был сорван, Париж спасен, а французы назвали это «чудом на Марне».

После того как выяснилось, что война приобретает затяжной характер, основной задачей стал перевод всей экономики на военные рельсы. Рассчитывая на молниеносный разгром сперва Франции, а затем России, немецкое правительство не позаботилось о создании в стране крупных запасов стратегического дефицитного сырья и товаров, не разработало подробных планов мобилизации промышленности и распределения рабочей силы. Все это пришлось делать уже в условиях военных действий.

С другой стороны, структура экономики Германии была такова, что облегчала ее приспособление к потребностям войны и в значительной мере компенсировала недостаточность заблаговременной хозяйственной подготовки. Такими факторами являлись высокая степень концентрации промышленности, которая давала возможность ее быстрой мобилизации, новейшая техника, позволявшая осваивать новые виды производства, высокая квалификация и дисциплинированность рабочих. Государственный аппарат империи имел также хорошие навыки управления хозяйством, так как Пруссия давно обладала значительной государственной собственностью в виде железных дорог, каменноугольных шахт и копей селитры. Эти особенности Германской империи дали ей возможность выдерживать длительную войну в условиях фактической блокады и недостатка собственных ресурсов значительно дольше, чем можно было рассчитывать.

Ахиллесовой пятой немецкого хозяйства были отсутствие сырья и нехватка собственного продовольствия. В таких условиях важнейшее значение приобретала торговля с нейтральными странами, от которых Антанте так и не удалось полностью отрезать Германию. Из Швеции она получала железную руду, медь и лес, из Норвегии — никель, из Швейцарии — алюминий, из Дании и Голландии — продовольствие. В целом Германия практически до конца войны удерживала на довольно высоком уровне импорт важнейшего сырья и отчасти продовольствия. Широкое распространение в стране получила система эрзац-продуктов (заменителей). Был разработан способ получения искусственного каучука, извлечения азота из воздуха, особо обработанная целлюлоза заменила хлопок.

В вопросах войны в правящих кругах не было полного единства. Неуверенность Бетман Гольвега в успешном исходе войны заставляла его быть осторожным и воздерживаться от откровенно экспансионистских и агрессивных выступлений, присущих аннексионистам и пангерманцам. Канцлер сопротивлялся применению особенно жестоких методов и средств ведения войны, опасаясь, что это увеличит число противников Германии и настроит против нее мировое общественное мнение.

Негодование реакционных сил вызывала также подчеркнутая предупредительность канцлера по отношению к лидерам социал-демократии, в которых он с полным основанием видел лучших проводников правительственного влияния на рабочий класс.

Вера руководящих деятелей империи и всего населения в возможность добиться военной победы после того, как война приобрела затяжной характер, намного снизилась. Правительство Бетман Гольвега, еще имевшее в 1916 г. шансы закончить войну путем переговоров, пыталось заключить сепаратный мир с Россией, которая колебалась и не давала определенного ответа.

В этих условиях назначение нового верховного командования в лице Гинденбурга и Людендорфа, разгромивших в Восточной Пруссии при Танненберге в августе 1914 г. русские корпуса, было воспринято в обществе как реальный шанс на победу. Газеты и журналы прославляли прежде всего Гинденбурга (Людендорф предпочитал держаться в тени) как спасителя отечества. Правда, ставший к этому времени начальником штаба Восточного фронта злоязычный генерал Макс Хофман, показывая гостям поля Танненберга, всякий раз говорил: «Вот здесь фельдмаршал спал перед сражением, здесь он спал после сражения, а вот здесь — во время сражения». Но и Хофман не мог поколебать сложившийся миф о Гинденбурге. Новое Верховное командование установило в Германии свою фактическую диктатуру.

В конце 1916 г. был принят закон «О вспомогательной патриотической службе», по которому в военном производстве трудовая повинность стала обязательной для всех мужчин от 16 до 60 лет. Запрещалось менять место работы по своему желанию. Война со стороны Германии стала приобретать тотальный характер. В стране окончательно сложилась система государственного капитализма. Теперь и Бетман Гольвег согласился с необходимостью ввоза рабочих из Бельгии и Польши в Германию для работы в военной промышленности и сельском хозяйстве.

П. фон Гинденбург и Э. Людендорф (слева)

Февральская революция в России и свержение царя глубоко повлияли на внутреннюю ситуацию в Германии. Бетман Гольвег 5 апреля 1917 г. предложил объявить о введении всеобщего, равного, тайного и прямого избирательного права в Пруссии. Он предвидел в противном случае внутриполитические потрясения и боялся полной моральной изоляции Германии в мире. Однако почти половина прусских министров отвергли дальновидное предложение Бетман Гольвега, и канцлер снова уступил давлению консерваторов и отказался от своего предложения. Сформулированное им «пасхальное послание» императора 7 апреля 1917 г. обещало ликвидировать в Пруссии «классовое избирательное право», но только после «возвращения наших воинов» с полей сражений.

Смещение

З июля 1917 г. представители партий Центра, социал-демократов, прогрессистов и национал-либералов собрались на совещание, на котором «все шло галопом», как писал о нем лидер прогрессистов Фридрих фон Пайер. Были одновременно подняты вопросы о прусском избирательном праве, парламентском правительстве, содержании предполагаемого заявления рейхстага о мире. Социал-демократы настаивали, что в этом заявлении должно быть сказано о «мире без аннексий и контрибуций». После бурных прений было принято решение создать общую парламентскую комиссию для разработки проекта декларации о мире, которая получила название «мирной резолюции» рейхстага.

Вечером 6 июля к рейхсканцлеру явились представители трех партий: Пайер — от прогрессистов, Шпан — от Центра и Шиффер — от национал-либералов. Они заявили, что для сохранения внутреннего порядка необходимо дополнить «пасхальное послание» кайзера официальной декларацией о равном избирательном праве в Пруссии. Еще позднее к канцлеру пришла делегация социал-демократов, состоявшая из Эберта, Шейдемана, Давида, Гоха и Гофмана, которая потребовала признания «мира без аннексий и контрибуций» и введения равного избирательного права в Пруссии. Ознакомившись с настроением парламентских фракций депутатов рейхстага, канцлер убедился в том, что для принятия рейхстагом военных кредитов надо пойти на уступки в области прусского избирательного права. Желая укрепить свое положение в рейхстаге и считая уступку в вопросе о прусском избирательном праве меньшим злом, чем декларация о мире, Бетман Гольвег приложил все усилия, чтобы убедить кайзера в необходимости пойти на эту уступку.

7 июля Вильгельм вернулся из Вены в Берлин, где его ждали Гинденбург и Людендорф. Они собирались вмешаться в события и предоставить кайзеру такой доклад о военном положении, который успокоил бы его. Но Бетман Гольвег догадался об их намерениях. Он встретил кайзера на вокзале и убедил его не допускать вторжения генералов во внутреннюю политику. Если они будут вмешиваться в споры, происходящие в рейхстаге, то единое политическое руководство станет невозможным. Вильгельм внял доводам канцлера. Приняв Гинденбурга и Людендорфа, он выразил удивление по поводу их неожиданного приезда и, заслушав доклад о военных делах, приказал им вернуться в ставку, где у них больше дел. Обиженные генералы вынуждены были выполнить приказ кайзера.

На этот раз попытка прямого вмешательства в руководство внутренней политикой им не удалась, но роль Бетман Гольвега в этом деле, по-видимому, окончательно переполнила чашу терпения верховного командования.

Бетман Гольвег дважды выступал в рейхстаге за эти дни, но эти выступления не укрепили его положения. Он вновь попытался отговорить депутатов от выступления с «мирной декларацией», указывая на ее несвоевременность. Смысл своего выступления он выразил в одной фразе: «не принимайте пораженческой резолюции». На нападки, направленные лично против него, Бетман Гольвег ответил, что не понимает, почему он является препятствием к заключению мира, но если это так, то он сейчас же уйдет в отставку. Партии большинства рейхстага (социал-демократы, Центр и прогрессисты), до сих пор оказывавшие ему поддержку, поняли, что сейчас, когда положение особенно обострилось, канцлер отказывается пойти навстречу их требованиям.

Сообщая Вильгельму о событиях в рейхстаге, Бетман Гольвег изложил ему свое мнение о необходимости пообещать равное избирательное право для Пруссии. На 9 июля специально по этому вопросу был созван коронный совет. Накануне в прусском министерстве состоялось совещание, на котором Бетман Гольвег заявил, что предоставление Пруссии равного избирательного права настолько необходимо, что если коронный совет примет решение против этого, то он не будет в состоянии дальше руководить политикой.

Открывая заседание совета, Вильгельм подчеркнул важность для Пруссии стоявшего на обсуждении вопроса и потребовал от всех откровенного изложения их мнений. Бетман Гольвег утверждал, что введение равного избирательного права в Пруссии неизбежно и не следует его откладывать. Он сослался на то, что не только социал-демократы, но и прогрессисты угрожали ему отклонением военных кредитов уже на текущей сессии рейхстага, если не будет обещано такое право. Поэтому нужно отбросить тяжелые и ему самому не чуждые сомнения против равного избирательного права; теперь нужно выиграть войну и остаться сильным, иначе погибнут народ и монархия.

Канцлера поддержал его заместитель и статс-секретарь ведомства внутренних дел Карл Гельферих, который тоже настаивал на том, что «политическая атмосфера настоятельно требует успокоения» и что «дальнейшее промедление с разрешением вопроса об избирательном праве приведет к тому, что корона выпустит из своих рук инициативу».

Прусские министры, противники реформы, воодушевленные призывом кайзера откровенно высказать свое мнение, воспользовались случаем, чтобы изложить перед кайзером свои возражения против реформы. Министр финансов Ленце пугал кайзера «ужасами парламентаризма», к которому, по его мнению, «неизбежно придет Пруссия с введением равного избирательного права». Он утверждал, что «равное избирательное право приведет отечество к гибели и может быть введено только тогда, когда нет другого выхода».

Министр культов Август фон Тротт цу Зольц яркими красками нарисовал «гибельное действие» равного избирательного права на школу и церковь в Пруссии и выдвинул довод, что уступка не удовлетворит радикальные круги, а лишь повлечет за собой дальнейшие требования с их стороны. Министр внутренних дел Фридрих фон Лобелль заявил, что примеру Пруссии вынуждены будут последовать все прочие государства Германской империи и в итоге получится, что в 14 германских государствах социал-демократы будут иметь большинство.

В результате обсуждения шесть прусских министров и четыре статс-секретаря высказались за предоставление Пруссии равного избирательного права, а пять министров и один статс-секретарь — против. Коронный совет не принял никакого решения. Кайзер выслушал всех и закрыл заседание, сказав, что еще раз обдумает этот вопрос и примет решение. На другой день, 10 июля, Бетман Гольвег продолжал уговаривать Вильгельма согласиться на обещание равного избирательного права для Пруссии. Однако кайзер продолжал колебаться. Он указал канцлеру на трудность решения этого вопроса, когда одна сторона утверждает, что провозглашение равного избирательного права означает гибель Пруссии, а другая настаивает, что гибель Пруссии произойдет именно из-за отказа сделать это.

В разговоре с Вильгельмом Бетман Гольвег впервые поставил вопрос о своей отставке. Он мотивировал это обострением отношений с верховным командованием, что делает его положение непрочным. Враждебное отношение консерваторов и национал-либералов, по его словам, известно ему давно, но теперь начала ослабевать и поддержка других партий рейхстага. Бетман Гольвег сказал, что до сих пор он не ставил вопроса об отставке, считая, что может быть еще полезен стране, теперь же отношения так обострились, что он сомневается в этом. Но при этом Бетман Гольвег заметил, что и любой новый рейхсканцлер должен будет настаивать на равном избирательном праве. Вильгельм пообещал обсудить этот вопрос с кронпринцем Вильгельмом.

Кронпринц прибыл в Берлин 11 июля. После разговора с ним Вильгельм сообщил Бетман Гольвегу, что кронпринц убедился в необходимости предоставить Пруссии равное избирательное право и высказался за оставление канцлера на его посту. Кайзер просил Бетман Гольвега как можно скорее подготовить указ о грядущей реформе избирательного права в Пруссии.

Указ кайзера был опубликован 12 июля. Сам кронпринц, по словам Бетман Гольвега, сообщил ему, что согласился с решением своего отца только «после данной ему оценки ситуации», несмотря на свое отрицательное отношение к реформе и несогласие с политикой рейхсканцлера.

По договоренности с командованием кронпринц решил доказать все еще колебавшемуся Вильгельму, что Бетман Гольвег является нежелательным лицом на посту рейхсканцлера не только для верховного командования и партии консерваторов, но и для всех партий рейхстага. С этой целью к кронпринцу в полдень 12 июля были приглашены представители всех основных партий рейхстага: Вестарп — от консерваторов, Мертин — от имперской партии, Штреземан — от национал-либералов, Эрцбергер — от Центра, Пайер — от прогрессистов и Давид — от социал-демократов. Кронпринц принял всех поодиночке и просил каждого высказать мнение представляемой им партии об оставлении Бетман Гольвега на посту рейхсканцлера. Представители всех партий, кроме прогрессистов, высказались за отставку Бетман Гольвега лишь с разными доводами.

Одновременно из ставки были получены телеграммы Гинденбурга и Людендорфа с просьбой об отставке. Последний прямо обосновывал свою просьбу тем, что он больше не доверяет канцлеру и не может с ним работать. Гинденбург сделал то же самое косвенно, выражая свое несогласие с предполагаемой «мирной резолюцией» рейхстага. Действуя методом шантажа, они поставили кайзера перед альтернативой: или Бетман Гольвег, или мы. Агенты верховного командования в Берлине поспешили оповестить лидеров партий рейхстага об этом решении генералов, следствием чего были принятые в тот же вечер фракциями национал-либералов и Центра решения признать необходимой отставку Бетман Гольвега.

Такой мощной атаки не смог выдержать даже Бетман Гольвег. Узнав обо всем происшедшем 12 июля, он ночью отправил кайзеру свое заявление об отставке, и утром его отставка была принята. Крайне раздраженный тем, что ему пришлось сделать под нажимом Бетман Гольвега такую большую, с его точки зрения, уступку, как обещание ввести равное избирательное право в Пруссии, Вильгельм поспешил расстаться с канцлером раньше, чем придется, упаси боже, пойти еще на какие-нибудь уступки. Он поручил шефу своего гражданского кабинета Ва-лентини спросить у Гинденбурга, кого он хотел бы видеть на посту канцлера. Верховное командование предложило Михаэ-лиса, прусского комиссара по продовольствию, который, по словам Людендорфа, «некоторое время тому назад был в ставке и произвел впечатление подходящего человека». Вильгельм немедленно принял эту кандидатуру.

После отставки

Бетман Гольвег покинул должность с честью, убежденный, что шел по правильному пути. Он потерпел неудачу в своей политике, сам же и способствуя этой неудаче личными решениями в важнейших политических вопросах.

Уединившись в Хоэнфинове, Бетман Гольвег горько обдумывал степень виновности Германии и его лично в этой кровавой бойне. Тем не менее в ноябре 1919 г. на заседании комиссии рейхстага по расследованию причин войны и катастрофы 1918 г. он упорно защищал тезис об «оборонительной войне» со стороны Германии и возлагал главную ответственность на правительства России, Франции и Англии. Измотанный многомесячными дискуссиями и раздумьями о виновности в войне, он умер 1 января 1921 г.

Бетман Гольвег был, пожалуй, самым значительным канцлером империи среди семи наследников Бисмарка. Он лучше своих предшественников видел связь внутренней и внешней политики, считая, что больших успехов на международной арене Германия добьется, используя не армию и флот, а свою внутреннюю мощь — экономическую и политическую. Именно поэтому он пытался получить поддержку рабочего класса, профсоюзов и социал-демократии. Отдавая дань антивоенным настроениям социал-демократии, Бетман Гольвег занял иную по сравнению с предыдущими канцлерами линию во внешней политике. Он выступал противником наращивания военно-морского флота и старался оттянуть начало войны, хотя считал ее неизбежной. Это принесло ему доверие социал-демократов и поддержку ею военных бюджетов. Позже Вильгельм II писал: «Несостоятельность Бетмана как канцлера вполне выявилась, но он не получил отставки, потому что все знали — за него стоят рабочие».

Канцлер иллюзорно пытался наш и в Германии средний путь между «византинизмом» (авторитарным режимом) и демократией. Он хотел модернизировать политическую систему Германии не в духе западноевропейских демократий, а продолжив германские традиции, надеясь сохранить монархию и сделать рабочих ее союзником.

Логика войны привела к тому, что в июле 1917 г. в Германии установилась диктатура призванных самим же канцлером генералов. Его же политика потерпела полное поражение. Канцлеру отказали в поддержке все партии, которые в июле 1917 г. были единодушны в требовании его отставки.

Драма Бетман Гольвега как политика заключалась в том, что он не мог перешагнуть через самого себя. Человек, рожденный в XIX в., он искренне верил в монархию. Но, политик XX столетия, он так же искренне верил в возможности демократии. Драма Бетман Гольвега как политика коренилась и в его личных качествах: человек долга, он не мог изменить кайзеру и полностью встать на сторону либералов и демократов. Бетман Гольвег был первым среди немецких политиков, кто понял, что свой статус великой державы Германия поддержит не столько военной мощью, сколько внутренним сплочением нации, независимо от политических и классовых различий. Поэтому его заботили не комбинации внутри рейхстага, а поиск прочного союза канцлера и парламента с опорой на центристские силы и социал-демократов. Политическая мысль Бетман Гольвега шла в русле идей реформизма, которые он пытался воплотить в жизнь в годы войны с размахом, подобным Ллойд Джорджу в Англии или Вильсону в США.

Литература

Gutsche W. Aufstieg und Fall eines kaiserlichen Reichskanzlers. Theobald von Bethmann Hollweg 1856–1921. Ein politisches Lebensbild. Berlin (DDR), 1973.

Hildebrand K. Bethmann Hollweg. Der Kanzler ohne Eigenschaften. Bonn, 1979.

Jarausch K.H. The Enigmatic Chancellor. Bethmann Hollweg and the Hubris of Imperial Germany. New Haven; London, 1973.

Vietsch E. von. Bethmann Hollweg. Staatsmann zwischen Macht und Ethos. Boppard a. Rh., 1969.

Бесцветная личность ГЕОРГ МИХАЭЛИС (1857–1936)

Жизненный путь

Суждения о Георге Михаэлисе как рейхсканцлере были почти единодушно отрицательными при всех частных нюансах. Правда, только немногие отзывались о нем так резко, как один из лидеров СДПГ Гуго Гаазе, называвший нового канцлера уже через несколько дней после его назначения «инструментом высшего командования». Но даже те современники и историки, которые считали, что деятельность Михаэлиса определялась хорошими намерениями, видели в его назначении «безрассудный акт» с фатальными внутриполитическими последствиями.

В лице Михаэлиса впервые на вершину имперской исполнительной власти поднялся в июле 1917 г., в один из самых тяжелых внутриполитических кризисов Германии, человек, который не только был до этого далеко в стороне от политики, но и являлся первым канцлером недворянского происхождения. История его канцлерства была, в сущности, историей его падения, эпизодом, продолжавшимся всего три с половиной месяца, но именно тогда принимались важные решения и ярко обозначилось изобилие проблем, которые были максимально характерны для развития империи, ее внутренней слабости и возрастающей неспособности к реформам.

Георг Михаэлис родился 8 сентября 1857 г. в силезском городке Ханау. Он происходил из семьи, имевшей давние традиции на прусской государственной службе: прадед поднялся до министра финансов при Фридрихе Великом, дед был земельным старшим судебным советником, отец до его ранней смерти в 1866 г. — судьей во Франкфурте-на-Одере. Жизненный путь и образ мышления Георга Михаэлиса были существенно обусловлены этой семейной традицией.

После окончания гимназии и изучения юриспруденции и теологии Михаэлис в 1879 г. поступил на государственную службу. В 1885–1889 гг. он в должности доцента преподавал в школе немецких юридических и общественно-политических наук в Токио. Затем началась карьера в рядах прусской бюрократии: сначала прокурор, затем, после перехода на государственную службу, правительственный советник в Трире, старший правительственный советник в Арнсберге и в силезском Лигнице, наконец, с 1902 г. обер-президент в Бреслау. Эта карьера в 1909 г. увенчалась назначением его помощником статс-секретаря в прусском министерстве финансов.

Политически Михаэлис всегда чувствовал себя консерватором, связанным с интересами аграриев. Он был членом их партии, хотя не участвовал активно в партийной деятельности. Остэльбские аграрии, консервативное прусское чиновничество, национал-либерально настроенные представители буржуазии — это была та жизненная среда, в которой обычно вращался Михаэлис, во всяком случае во время его службы в восточных провинциях страны. Однако и в этом социально-политическом слое он выделялся глубокой религиозностью, которая сделала его активным участником пиетистского движения, стремившегося изменить весь образ жизни строгим благочестием.

С начала Первой мировой войны Михаэлис занимал различные ключевые посты в Военно-продовольственном управлении, в создании которого он участвовал. В феврале 1917 г. он был назначен прусским государственным комиссаром по народному питанию. Пребывание на этом посту создало ему репутацию энергичного и активного деятеля. Весной 1917 г. Михаэлис близко познакомился с Гинденбургом и Людендорфом, постоянно обсуждая с ними проблемы продовольственного снабжения армии.

Георг Михаэлис

Если принять во внимание то влияние, какое оказывали на Вильгельма II воинственные круги буржуазии и юнкерства, то станет понятно, почему шантажистское прошение Гинденбурга и Людендорфа в июле 1917 г. об отставке он отклонил, а канцлера Бетман Гольвега сместил. Однако генералам так и не удалось убедить кайзера назначить на пост рейхсканцлера одного из предложенных ими кандидатов — Бюлова или Тирпица: обоих император считал слишком самостоятельными и поставить их во главе правительства он не пожелал. В поисках нового кандидата Людендорфу пришла мысль предложить на этот пост Георга Михаэлиса, который в апреле 1916 г. произвел на него выгодное впечатление как автор меморандума о создании экономического Генерального штаба под руководством военных. Но, «канцлер поневоле», Михаэлис являлся далеким от политики третьестепенным прусским административным чиновником, который хотя и был послушным орудием Верховного командования, однако не мог служить его реальной опорой.

В кресле канцлера

В быстром решении императора назначить канцлером Михаэлиса выразилось его стремление продемонстрировать прерогативы монарха в назначении главы кабинета. К тому же Михаэлис был новым человеком в политике, которого не отягощали предыдущие промахи. С другой стороны, он не только не имел никакого политического опыта, но, как выяснилось, не обнаружил и никакого политического чутья.

Гинденбург ожидал от нового канцлера только успехов. Михаэлис, писал он, «показал себя в совместной работе умным, энергичным, опытным в делах, красноречивым, бесстрашным и уповающим на Бога». С этими качествами Гинденбург связывал надежду на то, что новый глава правительства искоренит тот «мягкотелый космополитизм», который присущ штатским чиновникам. Но Гинденбург обманулся в своих надеждах. В мемуарах он ретроспективно заметил: «Обстоятельствам суждено было оказаться сильнее, чем добрая воля Михаэлиса».

Правая пресса шумно приветствовала отставку Бетман Голь-вега и назначение Михаэлиса. «Вздох облегчения прошел по национальным кругам нашей страны, — писала „Кройццайтунг“, — когда был устранен со своего поста человек, который с редкой неспособностью и неудачливостыо в течение восьми лет руководил делами Пруссии и Германии». «Теглихе рундшау» восхваляла нового канцлера как «родственную Гинденбургу и Людендорфу натуру, твердую, немецкую, христиански настроенную личность, обладающую большими знаниями, необычайной энергией и чистейшими желаниями». «Мы видим в нем правильного человека у руля правления», — писала газета.

Назначение канцлером Михаэлиса было полной неожиданностью для депутатов рейхстага. Они думали, что так как с ними обсуждали кандидатуру прежнего канцлера, то посоветуются и о персоне нового канцлера, которого в качестве государственного деятеля никто не знал, хотя о его взглядах достаточно определенно говорили восторженные отзывы пангерманской прессы. Делая хорошую мину при плохой игре, депутаты рейхстага еще твердили на своих заседаниях, что новый канцлер должен принять на себя выполнение Указа от 12 июля 1917 г. и признать разработанную большинством рейхстага «мирную резолюцию», иначе он не будет пользоваться доверием парламента. Официальная газета СДПГ «Форвертс» уже приспосабливалась к новому канцлеру и начинала создавать ему популярность, изображая Михаэлиса как человека, «заслужившего доверие народа» тем, что в качестве комиссара по продовольствию он «обеспечивал в течение двух лет хлеб немецкому народу и завоевал к себе симпатии» выступлениями против аграриев. Игнорирование рейхстага при назначении Михаэлиса газета сдержанно называла «ошибкой», приписывая ее самому новому канцлеру, и обещала ему поддержку большинства, как только он примет указ 11 июля и «мирную резолюцию».

Пребывание Михаэлиса на посту канцлера (с 14 июля до 1 ноября 1917 г.) ознаменовалось жестоким подавлением первой попытки восстания в военно-морском флоте, расправой с участниками крупной стачки на заводах «Лейна», а также созданием ультраправой Отечественной партии во главе с адмиралом Тир-пицем и будущим организатором антиреспубликанского путча 1920 г. Вольфгангом Каппом.

В правящих кругах Германии заметно обострились разногласия по вопросу об укреплении своей власти, всеобщее недовольство масс становилось все ощутимее, а возглавлявшееся Гинденбургом и Людендорфом Верховное командование не продвинулось в ведении войны ни на шаг вперед. После завершения боев за Верден и на Сомме, а также отвода германских войск на позиции между Аррасом и Суассоном Верховное командование уже не могло в течение всего 1917 г. планировать на Западном фронте никаких крупных операций. Возлагая все надежды на неограниченную подводную войну, Людендорф все же верил, что через некоторое время Германия снова овладеет стратегической инициативой на Западном фронте. Однако становилось все яснее, что эта инициатива переходила в руки союзников. В апреле и мае англо-французские войска начали крупное наступление в Артуа и сразу после этого в Шампани. В конце ноября англичане впервые применили при Камбре новое оружие — танки — и прорвали отдельные участки германской линии Зигфрида. Эти огромные сражения, поглощавшие сотни тысяч человеческих жизней, превращались в изнурительные битвы техники и снаряжения и ни одной из сторон не приносили решающего успеха.

Борьба вокруг «мирной резолюции»

Сбросив Бетман Гольвега и поставив во главе правительства своего ставленника Михаэлиса, Верховное командование стало принимать энергичные меры к ликвидации последствий политики Бетман Гольвега. Своей первоочередной задачей оно считало не допустить выступления рейхстага с заявлением о желании заключить мир по соглашению.

Обсуждение вопроса о «мирной резолюции» состоялось в рейхстаге 19 июля. Заявление Михаэлиса в начале заседания о согласованности его выступления с Верховным командованием было нужно ему для успокоения консерваторов. Еще на совещании 15 июля представители фракции консерваторов обещали поддержать то решение вопроса, которое будет принято рейхсканцлером с генералами. Заявление Михаэлиса было для консерваторов сигналом, что такая договоренность состоялась.

Затем канцлер произнес большую программную речь. Миха-элис не мог прямо отказаться от признания правительством «мирной резолюции». Военные кредиты еще не были утверждены рейхстагом, и такое выступление канцлера могло вызвать дальнейшее затягивание утверждения кредитов, срочно необходимых правительству для продолжения войны. Поэтому речь Михаэлиса формально давала согласие правительства на требования рейхстага, а по существу отклоняла их. Канцлер заявил, что германское правительство ставит себе следующие цели: «Если мы заключим мир, тогда мы должны в первую очередь навсегда обеспечить безопасность границ Германской империи. Путем соглашения мы должны гарантировать жизненные условия Германской империи на континенте и за океаном. Мирный договор должен обеспечить основы длительного примирения народов. Он должен, как это сказано в вашей резолюции, предотвратить в дальнейшем вражду между народами, вызванную экономической изоляцией. Необходимо, чтобы вооруженный союз наших противников не мог перерасти в экономический наступательный союз против нас. Этих целей можно достигнуть в рамках вашей резолюции, как я ее понимаю» (курсив мой. — А.П.). Михаэлис в своем выступлении использовал формулировки «мирной резолюции», но вкладывал в них аннексионистское содержание; выражением «как я ее понимаю» он подчеркнул, что понимает ее именно в пангерманском духе. Канцлер отказался выступить с предложением мира, сославшись на неудачу «мирного предложения» 12 декабря 1916 г., и заявил, что «если враги со своей стороны пожелают… вступить в переговоры, то мы будем честно и дружелюбно слушать, что они нам скажут».

Михаэлис искренне считал, что он справился с поставленной задачей — обезвредить резолюцию. В письме кронпринцу 25 июля 1917 г. он откровенно писал: «Своей интерпретацией я лишил ее характера величайшей опасности. В конце концов, с этой резолюцией можно заключить такой мир, какой хочешь».

По вопросу о парламентаризации империи Михаэлис, рассыпавшись в заверениях о «желательности и необходимости более тесного контакта между правительством и рейхстагом», под аплодисменты консерваторов заявил: «Но, конечно, это возможно лишь при условии неумаления прав правительства на руководство страной. Я не желаю выпускать из рук руководство».

Таким образом, речь Михаэлиса удовлетворила и большинство рейхстага, и партию консерваторов. Партии большинства рейхстага приветствовали речь Михаэлиса аплодисментами и возгласами «браво», «очень хорошо». Шейдеман и Пайер в своих выступлениях акцентировали внимание на тех частях речи Михаэлиса, где он выражал согласие с резолюцией, игнорируя все остальное, и таким образом создавали впечатление признания правительством «мирной резолюции» рейхстага и полного согласия между рейхстагом и новым рейхсканцлером. Характеризуя настроение большинства рейхстага после принятия резолюции, Шейдеман образно писал: «Все хватались за каждую соломинку. Конец! Конец! Ради бога, конец, как можно скорее и как можно благоприятнее!».

Некоторый диссонанс в ход заседания внесли только независимцы, выступившие против «мирной резолюции» из-за ее «недостаточности». Гуго Гаазе в своем выступлении едко охарактеризовал речь Михаэлиса как «учтивый поклон резолюции большинства» и особо подчеркнул его оговорку «как я ее понимаю», которая, по его словам, представляла собой признание Михаэлиса, «что с этой резолюцией можно связать разные мнения». В противовес «мирной резолюции» Гуго Гаазе огласил «программу мира» независимцев, но его выступление обошли молчанием, и оно не нарушило гармоничного хода заседания. Ференбах от имени партий Центра, прогрессистов и социал-демократов внес «мирную резолюцию», которая была принята поименным голосованием 212 голосами против 126. Против резолюции голосовали консерваторы, национал-либералы, немецкая фракция и независимцы, среди воздержавшихся преобладающее большинство принадлежало к польской фракции. Уже на другой день пресса разных направлений стала по-своему интерпретировать речь рейхсканцлера. Прогрессистская и социал-демократическая пресса оценивала выступление Михаэлиса как успех своей политики, как признание канцлером требований большинства рейхстага. Пангерманские газеты приветствовали намерение канцлера не выпускать из своих рук руководство политикой и с удовлетворением отмечали, что рейхсканцлер сделал свое заявление в согласии с Верховным командованием.

Резолюция не содержала ни слова по самым трудным для Германии вопросам, выдвинутым союзниками на первый план в качестве основных пунктов спора между воюющими державами, по вопросам о Бельгии и Эльзас-Лотарингии. Она не содержала также конкретного предложения вступить в мирные переговоры. Более того, в ней говорилось, что, «пока вражеские правительства не будут заключать такой мир, пока они будут грозить Германии и ее союзникам завоеваниями и насилием, немецкий народ будет стоять как один, будет терпеливо ждать и сражаться, пока ему и его союзикам не будет обеспечено право на жизнь и развитие». Но и такая резолюция все же выражала стремление Германии закончить войну, ее готовность в принципе пойти на соглашение.

Однако уже 21 августа в Главном комитете рейхстага канцлер недвусмысленно отказался признавать свою ответственность за резолюцию мира, мимоходом намекнув на расхождения в ее толковании. Это настроило большинство рейхстага против курса Михаэлиса. Конкретным же поводом для его падения в начале октября послужило обсуждение в рейхстаге беспорядков, вспыхнувших на кораблях военно-морского флота в Вильгельмсхафене. Как канцлер, так и статс-секретарь имперского ведомства военно-морского флота обрушились с сильными нападками на НСДПГ. Они без достаточных оснований обвинили партию в противозаконном подстрекательстве к беспорядкам. Их выступления являлись попыткой расколоть прежнее большинство рейхстага и сохранить новую, более правую основу правительства. На запросы обеспокоенных крикливой агитацией аннексионистской Отечественной партии в армии и военно-морском флоте социал-демократов канцлер и статс-секретарь отвечали откровенно вызывающе. Так как Центр и либералы не собирались даже минимально рисковать их сотрудничеством с СДПГ, защищая нелюбимого канцлера, то он не имел необходимого большинства рейхстага для утверждения новых военных кредитов. Лишившись всякой поддержки парламента, Михаэлис больше не мог оставаться канцлером.

23 октября рейхстаг обратился к императору с требованием назначить нового канцлера. Через три дня Михаэлис, который понял бесперспективность дальнейших усилий для сохранения своего поста, подал заявление об отставке, и 1 ноября 1918 г. император удовлетворил его просьбу.

После своей отставки Михаэлис больше не выступал на политической сцене. С апреля 1918 г. он лишь один год занимал пост обер-президента провинции Померания, пока новое демократическое правительство Пруссии не отправило его в отставку. И после революции Михаэлис остался сторонником консервативных партий Веймарской республики. Некоторую активность проявлял он только в организации религиозных студенческих обществ. Впрочем, Михаэлис большей частью проживал довольно уединенно в городке Сааров в Бранденбурге, где и умер 24 июля 1936 г. в возрасте 78 лет.

Литература

Bormbach U. Vorformen parlamentarischer Kabinettsbildung in Deutschland. Der Interfraktionelle Ausschuß 1917/18 und die Parlamentarisierung der Reichsregierung. Köln, 1967.

Deuerlein E. Georg Michaelis // Deutsche Kanzler von Bismarck bis Hitler. München, 1968.

Изношенный старик ГЕОРГ ФОН ГЕРТЛИНГ (1843–1919)

Католик в диаспоре

Георг фон Гертлинг родился 31 августа 1843 г. в Дармштадте в то время, когда столица Великого герцогства была пропитана идиллиями протестантского бидермейера, в котором благочестивая католическая семья Гертлингов чувствовала себя неуютно. Георг фон Гертлинг с детства находился, как он подчеркивал позже, словно «в диаспоре».

Чиновничья семья Гертлингов поселилась в Дармштадте, когда туда переехал дедушка Георга за 40 лет до рождения внука. Отец был советником придворного суда и камергером. Он умер в 1851 г., и с тех пор определяющее влияние на мальчика оказывала мать, умная, добросердечная и глубоко религиозная женщина. К тому же она была дочерью Мелины Брентано, сестры знаменитых немецких романтиков Клеменса и Беттины Брентано.

Антония Гертлинг не скрывала от маленького сына существования религиозных распрей в Германии. Наоборот, она попросила учителя богословия в гимназии Байера проводить с ним домашние занятия и читать исторические труды, в которых выражалась бы именно конфессиональная точка зрения. Таким образом, Георг чувствовал себя в Дармштадте аутсайдером. Какой удручающей была эта жизнь для Гертлинга и насколько это объясняет его дальнейшую жизнь, можно понять из полных воодушевления писем, которые он посылал матери, когда начал учиться в католическом Мюнстере. Там он нашел «старую католическую сущность во всем ее величии и великолепии, во всей чести и благочестии».

Будучи студентом теологии в Мюнхене, Гертлинг вступил в католическую корпорацию. И хотя он не оставлял мысли стать священником, все же предпочел философию и академическую карьеру. В корпорации еще более укрепилось его намерение «быть передовым бойцом католической науки». В 1864 г. Гертлинг получил философскую докторскую степень в Берлине; затем он стал приват-доцентом в Бонне. Но особого призвания к преподаванию и науке у него не обнаружилось, и сведущие люди полагали, что Гертлинг вряд ли стал бы видным философом.

Георг фон Гертлинг

Боннский университет, протестантский по духу, упорно отказывал ему в профессуре. В своих воспоминаниях Гертлинг приписывал это исключительно своей католической вере и не раз подавал жалобы на несправедливость.

В ходе спора о догме непогрешимости папы, которую стойко защищал Гертлинг, пропасть между вероисповеданиями стала в начале 70-х гг. еще глубже. В 1871 г. уголовный кодекс был дополнен кафедральным параграфом, который должен был устранить влияние римской церкви на население Германии. В 1873 г. знаменитый ученый Рудольф Вирхов определил словом «культуркампф» конфликт между государством и католической церковью.

Когда в феврале 1875 г. умер Карл фон Савиньи, лидер фракции Центра в рейхстаге, то совсем неизвестный общественности боннский приват-доцент Гертлинг выдвинул свою кандидатуру на дополнительных выборах в избирательном округе Санта Кобленц. Накануне выборов в прессе появилось его предвыборное обращение, в котором кандидат ставил все гонения на католическую церковь в вину либералам, подрывающим самые твердые основы государственного и общественного порядка. Гертлинг уверенно победил на выборах.

Немецкий политический католицизм существовал уже до 1848 г. Но партия Центра в ее современной форме была основана только 11 июня 1870 г. Она требовала независимости церкви от государства и сопротивлялась антиклерикальному либерализму и прусско-протестантскому перевесу, возникшему после создания империи. Чем жестче государство вело широкую агитацию против «ультрамонтанства», тем теснее сплачивались католики вокруг Центра. Людвиг Виндтхорст стал их бесспорным лидером и на долгие годы основным противником Бисмарка в рейхстаге.

Пока Гертлинг не отправился в Берлин, чтобы занять кресло в рейхстаге, он занимался основанием общества Гёрреса, которое стало делом всей его жизни.

Йозеф фон Гёррес был одной из выдающихся личностей немецкой поздней романтики, особенно католической публицистики в 1814–1848 гг. Как издатель журнала «Рейнский Меркурий» он выступал за объединенную Германию с либеральной конституцией под австрийским руководством. В Мюнхене Гёррес собрал вокруг себя самых видных католических ученых.

После смерти Гёрреса прошло уже около 30 лет, но для католиков он оставался путеводной звездой. В 1876 г. к столетию со дня рождения Гёрреса избирательный округ Гертлинга Кобленц стал центром празднования юбилея, так как Гёррес родился именно там. В подготовке торжеств Гертлинг принимал самое живое участие. В частности, он предложил отметить столетний юбилей основанием общества для поощрения науки. Общество Гёрреса было основано 25 января 1876 г. и существует сегодня как объединение, которое духовно и материально поддерживает научную работу немецких католиков. В 1877 г. Гертлинг начал работу над государственным словарем общества Гёрреса, который стал выходить с 1887 г. и выражал католическую точку зрения на разные стороны государственной жизни. До самой смерти Гертлинг оставался президентом общества Гёрреса.

В рейхстаге

Когда в конце октября 1875 г. в Берлине собрался рейхстаг, в него входил также 32-летний Гертлинг — сдержанный и чрезвычайно трудолюбивый человек. Больше в Берлине не знали о нем ничего, кроме того, что он имел авторитет в кругах рейнского католицизма.

Из мемуаров и писем Гертлинга, которые он писал жене из Берлина, видны его недовольство парламентской работой и критика им всей парламентской системы: «Бесконечно долгие речи, в которых обсуждается закон о кассах взаимопомощи, являются бесспорным доказательством непригодности парламентаризма для целесообразного законодательства».

Центр решил активно заняться социальным вопросом, который становился все серьезнее. Гертлинг стал главным докладчиком фракции Центра по социально-политическим проблемам. Разумеется, нельзя с уверенностью сказать, что он сам желал этого; это была, скорее, идея Виндтхорста. Гертлинг выступал против «крайнего индивидуализма, который стремился предоставить все свободной игре сил в области экономической жизни». Это должно было привести, по представлениям Гертлинга, к «насилию экономически более сильных над более слабыми».

С другой стороны, для него имело значение «правильно соразмерять меру и направление» государственного вмешательства. Позже Гертлинг писал, что уже тогда, в 70-е годы, он видел задачу социально-политического законодательства в том, «что оно должно закрепить свойственные от природы каждому человеку неотъемлемые права твердой основой внешнего обеспечения правопорядка». Массовая бедность и нищета делали, по его мнению, совершенно необходимым законодательство об охране труда — «обеспечение права на жизнь и здоровье, права на умственное и нравственное развитие и для защиты семьи». Он находился в полном согласии с католическим социальным учением того времени, особенно с папской энцикликой «Rerum novarum» 1891 г.

После 13 лет доцентуры Гертлинг наконец стал экстраординарным профессором по инициативе прусского министра по делам образования и религии Путткамера. Но академический истеблишмент воспрепятствовал президенту общества Гёрреса получить профессуру в Пруссии. Зато политические и конфессиональные убеждения Гертлинга скоро помогли ему в другом месте: Бавария, которая хотела иметь «приемлемого для католиков» ординарного профессора философии, в 1882 г. под определенным давлением большинства ландтага, т. е. фракции Центра, пригласила его в Мюнхенский университет.

Гертлинг был депутатом рейхстага в 1875–1890 и в 1896–1912 гг. С 1898 по 1902 г. он вел переговоры от имени государства с Ватиканом об учреждении католического теологического факультета в Страсбурге. В 1909 г. его избрали председателем фракции Центра в рейхстаге. В 1912 г. Гертлинг стал баварским премьер-министром, в 1914 г. получил титул графа. В годы Первой мировой войны он являлся руководителем христианско-консервативного крыла в партии Центра.

26 октября 1917 г. Гертлинг получил в Мюнхене шифрограмму баварского посланника в Берлине, которая, однако, не поразила его: «Пожалуйста, приезжайте как можно скорее — Его Величество предложит Вам должность канцлера — ОХЛ не хочет больше вмешиваться в политику — Михаэлис станет прусским премьер-министром — Вы должны прежде договориться с руководителями различных партий — Вы с радостью будете здесь приняты — Отказ, по моему мнению, невозможен».

В имперской канцелярии

Гертлинг стал канцлером в 74 года. Его назначение, пожалуй, вытекало из краха короткого канцлерства Михаэлиса, но в целом было достаточно логично. Гертлинг был, правда, стар, однако являлся одним из самых опытных профессиональных немецких политиков. Можно было быть уверенным, что он побеспокоится о балансе между партиями рейхстага, кайзером и военными. Гертлинг был премьер-министром Баварии уже 5 лет, имел большой правительственный опыт. Опасности, что он сам мог бы получить слишком большой политический вес, не существовало.

Конечно, время требовало назначения на должность рейхсканцлера совершенно другой личности. Во Франции Жорж Клемансо, выдающийся политик Третьей республики, установил плебисцитарный и в чем-то даже диктаторский режим. Это же относилось к Дэвиду Ллойд Джорджу, главе британского военного кабинета, коалиционного правительства без оппозиции.

В Берлинскую имперскую канцелярию, однако, прибыл теперь любезный старый граф из Мюнхена, для которого политика была искусством возможного, который отличался присущим от природы оптимизмом, но который не был, однако, боевой натурой и обычно говорил: «Мое влияние используется лишь для достижения чего-либо разумом и полюбовным советом». Новый канцлер видел так плохо, что многие бумаги приходилось ему зачитывать; его голос был таким слабым, что считалось уже замечательным, если его было слышно половине депутатов рейхстага. К тому же, он страдал болезнью сердца.

Этот человек возглавил правительство так спокойно, будто назначение канцлером являлось просто очередной должностью. В течение года, который принадлежал к самым трудным в немецкой истории, Гертлинг справлялся с делами без больших неприятностей. Он пунктуально заканчивал рабочий день («закрывал лавку», как он говорил), и в его семье не говорили вечером о политике.

Конечно, структуры власти в Германской империи были таковы, что канцлер не имел большого влияния на политический курс государства. Император перестал использовать свои права главнокомандующего. Генеральный штаб, лучше всего функционирующее государственное учреждение, занял этот вакуум, а третье Верховное командование генерал-фельдмаршала Гинденбурга и генерал-квартирмейстера Людендорфа начиная с конца 1916 г. стало фактически военной диктатурой. Однако ему противостоял теперь просыпающийся рейхстаг, который хотел расширить свои права и влиять на внешнюю и внутреннюю политику.

Между этими фронтами оказался канцлер Гертлинг. Перед ним стояли две главные проблемы, к которым он относился очень уклончиво и неопределенно: война, ход которой лучше всего определяло слово «истекание кровью», и переход к демократии, которую обсуждали тогда под понятием «парламентаризация».

Рейхстаг оказал определенное влияние на назначение Гертлинга. Межфракционный комитет, в который входили кроме партий резолюции мира также национал-либералы, после конфуза с Михаэлисом потребовал, чтобы новые кандидатуры были согласованы сначала с парламентом. Император пошел навстречу этому требованию, и Гертлинг принял ряд условий Межфракционного комитета, прежде чем занял пост канцлера. Он обещал проводить внешнюю политику в духе резолюции мира и реформировать прусский избирательный закон. В свой кабинет он взял также двух левых либералов: ставшего вице-канцлером Фридриха фон Пайера и Роберта Фридберга как вице-президента прусского Государственного совета.

Разумеется, сам Гертлинг не был сторонником парламентского правления. Наоборот, когда в прусской палате депутатов говорили о том, что обстоятельства его назначения канцлером позволяют сделать вывод о контроле парламента над правительством, канцлер отреагировал на это очень резко, заявив, что он был всегда верным монархистом и хочет умереть также монархистом. Граф сохранил все старые предубеждения против парламентаризма. Возможно, Германия черепашьими темпами и продвигалась бы в сторону демократии, но в конце лета 1918 г. ситуация внезапно изменилась.

15 сентября берлинские газеты сообщили, что Австро-Венгрия собирается начать переговоры о заключении сепаратного мира. Пораженные и возбужденные лидеры партий рейхстага поспешили к канцлеру, который вначале попытался их успокоить, заявив, что это только слухи. Но через три дня встревоженный Межфракционный комитет представил ему проект программы действий следующего правительства, в котором он желал участвовать.

Гертлинг отказался от курса на парламентаризацию и от любых изменений конституции. Он был уверен, что уступки левым фракциям будут свидетельством слабости правительства, но заявил также, что и не думает подавать в отставку. С другой стороны, партии были не готовы к решительному свержению канцлера. Все-таки в берлинских политических кругах уже зашептались о наследнике, и принц Макс Баденский на всякий случай готовил программу нового правительства.

29 сентября 1918 г. неожиданно прекратила военные действия Болгария, обрушив весь южный фронт. Недоверие почти всех партий к правительству резко возросло. Они пришли к убеждению, что Гертлинг должен уйти, так как он мешает их вхождению в правительство, а тем самым — заключению мира по соглашению. Национал-либералы официально потребовали его отставки, так как они хотели образования правительства на парламентской основе. СДПГ и Прогрессивная народная партия высказались в Межфракционном комитете за изменение с той же целью статей имперской конституции. Центр не участвовал в обсуждении, которое должно было означать падение Гертлинга. Но партийное руководство предоставило членам фракции свободное голосование по их личному усмотрению.

Верховное командование пришло между тем к твердому убеждению, что война фактически проиграна. Немецкое наступление, которое успешно началось 21 марта, потерпело неудачу. До середины 1918 г. американцы перевезли 900 тыс. солдат через Атлантику вопреки неограниченной подводной войне немцев. 8 августа, которое стало для армии Германии «черной пятницей», англичане при поддержке 450 танков прорвали около Амьена немецкий фронт.

Еще 14 августа Людендорф на заседании коронного совета в Спа осторожно говорил о «стратегической обороне», которая могла бы привести к переговорам о мире. В то время как канцлер надеялся на удобный момент для предложения мира после ожидаемого успеха на западе, офицерам было ясно, что больше нет никаких надежд на такой успех. Во второй половине дня 28 сентября 1918 г. в беседе Гинденбург и Людендорф согласились с тем, что поражение Германии стало фактом.

29 сентября 1918 г. на совещании в главной штаб-квартире Верховное командование потребовало немедленного перемирия. Это потрясло Гертлинга. Вильгельм же 30 сентября объявил, что «народ должен эффективнее, чем до сих пор, участвовать в решении судеб отечества». 30 сентября 1918 г. кайзер принял отставку Гертлинга, и последний отправился домой.

Он умер в Мюнхене 4 января 1919 г. на 76-м году жизни, которая была посвящена политике и службе династиям Виттельсбахов и Гогенцоллернов. Историки отзываются о Гертлинге как о незначительном рейхсканцлере: «изношенный старик» или еще язвительнее — «беспозвоночный лакей».

Литература

Deuerlein Е. Georg von Hertling // Deutsche Kanzler von Bismarck bis Hitler. München, 1968.

«Калиф на час» МАКС БАДЕНСКИЙ (1867–1929)

К креслу канцлера

Принц Максимилиан Александр Фридрих Вильгельм Баденский родился 10 июля 1867 г. в Баден-Бадене и был единственным сыном принца Вильгельма Баденского, старший брат которого Фридрих 55 лет занимал трон Великого герцогства Баден. После изучения права в Гейдельберге и Фрейбурге он стал, как и его отец, кавалерийским офицером в Лейпциге. С 1907 г. принц Макс являлся президентом Первой баденской палаты, но военную службу оставил в чине генерала только в 1911 г. Так как его двоюродный брат Фридрих, вступивший на баденский трон в 1907 г., детей не имел, то престолонаследником стал Макс.

Во время Первой мировой войны он работал в ведомстве по попечению заключенных. В начале 1918 г. Макс Баденский выступал как политический представитель либерального крыла немецкой буржуазии. В марте 1918 г. он передал рейхсканцлеру Гертлингу меморандум об «этическом империализме», который выражал взгляды главных представителей этого течения о достижении выгодного для Германии мира и преследовал цель оказать влияние на официальную политику. Макс Баденский в принципе был единодушен с целями экспансионистов. Однако он более реально смотрел на положение дел и поэтому рекомендовал более тонкие методы, например улучшить внутреннее положение Германии заявлением о независимости Бельгии, но сохранить там немецкое влияние. Эта концепция и его международные связи (он женился в 1900 г. на принцессе Марии Луизе, дочери герцога Камберлендского) привели во время острого кризиса к назначению принца 3 октября 1918 г. рейхсканцлером и прусским премьер-министром.

Макс Баденский

Обстоятельства назначения принца канцлером были таковы. 30 сентября Гинденбург выехал с кайзером в Берлин, где в лихорадочной спешке подыскивали такого рейхсканцлера, который от имени правительства согласился бы послать просьбу о перемирии. Наиболее перспективным для этого был именно Макс Баденский — его кандидатуру одобряли все буржуазные партии и социал-демократы. К тому же за границей его считали англофилом и противником крайне воинственных кругов. Макс Баденский имел наготове и правительственную программу. У нее был лишь один недостаток: она устарела, поскольку предусматривала не «предложение мира, а, скорее, самое определенное провозглашение военных целей, которые могут содержать крупные уступки врагам». Когда же Верховное командование оказало на принца давление, передав по телеграфу, что армия не может долго ждать, а кайзер поставил его на место словами: «Ты прибыл сюда не для того, чтобы чинить трудности Верховному командованию», — Макс Баденский попросил Гинденбурга письменно засвидетельствовать, что Верховное командование считает промедление с нотой о предложении перемирия роковым.

В ответ на это Гинденбург в ночь на 3 октября подписал подготовленный вместе с Людендорфом текст, в котором они настаивали на «немедленном обращении к противнику с предложением о мире», ибо, «как подсказывает здравый смысл, нет никакой перспективы заключить с врагом мир на наших условиях». Вместе с тем, чтобы оправдаться перед лицом истории, оба генерала попытались представить дело так, будто поражение пока не является свершившимся фактом и они просто хотели прекратить (пусть даже временно) военные действия из гуманных соображений. «Германская армия, — писали они, — все еще стоит плечом к плечу и победоносно отбивает все атаки. Но положение с каждым днем обостряется… В этих условиях необходимо прекратить борьбу, чтобы уберечь немецкий народ и его союзников от бесцельных жертв. Каждый упущенный день стоит жизни тысячам храбрых солдат».

Макс Баденский отошел от своей первоначальной программы, согласился с этим письмом, принял пост канцлера и направил президенту США Вильсону послание с просьбой о заключении перемирия. Хотя Пайер и остался в кабинете принца Макса в качестве вице-канцлера, центральной фигурой в правительстве стал правый социал-демократ Филипп Шейдеман.

После образования нового кабинета, отправки ноты с просьбой о перемирии и объявления о предстоящих изменениях конституции Людендорф вновь обрел свой прежний оптимизм. Он пытался создать впечатление, будто не Верховное командование, а парламентское правительство, состоящее из либеральных политиков и социал-демократов, заинтересовано в окончании войны любой ценой. Чтобы снять позор с Верховного командования и себя лично за ожидаемые тяжелые условия перемирия и мира, он изображал дело так, будто обращение с предложением перемирия не было срочным и войну можно было бы продолжать и даже надеяться на ее лучшее завершение в следующем году. Людендорф все время повторял: «…пусть те, кому мы главным образом обязаны тем, что дело зашло так далеко, теперь расхлебывают кашу, которую они заварили». Одновременно он заявил, что не боится никакого прорыва немецкого фронта, что при помощи умелой внутренней политики можно в течение нескольких недель прекрасно выйти из положения и правительство совершит ошибку, если капитулирует, не решившись на крайнее напряжение всех сил.

Кризис и начало революции

26 октября 1918 г. заболевший гриппом Макс Баденский, лежа в постели, совещался с вице-канцлером Пайером, министром иностранных дел Зольфом и министром финансов графом Рёдерном. «Вдруг, — писал он в воспоминаниях, — в мою комнату ворвался крайне возбужденный офицер: „Генерал Людендорф смещен“. — „А Гинденбург?“ — „Этот остается“. Господа вскочили: „Слава Богу!“»

Облегченно вздохнули не только три министра, но и все те, для кого личность Гинденбурга служила ширмой. По единодушному настоянию командующих фронтами преемником Людендорфа стал генерал Вильгельм Грёнер. Позже он писал, что, хотя фельдмаршал не был никаким полководцем и не имел ни малейшей жилки государственного деятеля, сам он «сознательно распространял славу старого Гинденбурга из политических соображений».

Если Людендорф служил прототипом ярого германского милитариста, одержимого манией победы, то Грёнер представлял тех военных, которые осознавали ограниченные возможности Германии и потому считали целесообразным частично отказаться от кое-каких целей и проводить более гибкую политику. Поэтому Грёнер уже в 1915 г. выступил против магнатов тяжелой промышленности и пангерманцев, упорно не желавших считаться ни с какими реальностями. Особенно хорошо осознал он тогда, со своей точки зрения, важную функцию социал-демократии, имевшей влияние на массы.

Когда началась революция, Грёнер счел необходимым, чтобы Верховное командование заключило союз с социал-демократией большинства. Совместные действия с людьми, которых реакция поносила, обзывая «красными», и которые сами называли себя «рабочими вождями», в конце концов создали Грёнеру репутацию демократа.

7 ноября он провел совещание с правыми социал-демократическими и профсоюзными лидерами Эбертом, Зюдекумом, Давидом, Легином. И хотя обсуждался вопрос об отречении кайзера, в действительности речь шла уже не о судьбе монархии, а о методах совместной борьбы против революции. Теперь, когда правительство было готово прикрыть своим именем соглашение о перемирии, Верховное командование собиралось вернуть себе ту руководящую политическую роль, которую оно в конце сентября — начале октября временно уступило гражданскому имперскому руководству. Поэтому Грёнер счел полезным в вопросе об отречении кайзера наглядно показать Эберту и его соратникам, что воля Верховного командования, как и прежде, остается высшим законом.

Пока Грёнер и лидеры СДПГ вели дискуссию об отречении кайзера, в комнату вбежал Шейдеман с криком: «Отречение — больше не предмет дискуссии, революция идет. Кильские матросы захватили в свои руки государственную власть также в Гамбурге и Ганновере. Господа, теперь не время дискутировать, теперь надо действовать! Мы не знаем, будем ли завтра еще сидеть на этих стульях».

Грёнер знал Шейдемана как искусного в тактике политика и явно подозревал, что его эффектное появление было инсценировано с целью ошеломить партнера. И все же он предпочел ориентироваться на рейхсканцлера Макса Баденского, поскольку считал, что тот как прусский генерал скорее подчинится Верховному командованию.

Возвратившись в ставку, Грёнер в телеграмме дал канцлеру рекомендации к действию. В ней говорилось, что «всей Германии грозит опасность насилия со стороны большевизма. Необходимы помощь и сплочение всех выступающих за порядок частей населения. С внешним врагом идут переговоры. Следует объединить теперь все национальные силы для обеспечения правопорядка». Далее Гинденбург и Грёнер пообещали как можно скорее перебросить с фронта в Германию все находящиеся в их распоряжении свободные войска. Рано утром 8 ноября, когда этот документ представили Максу Баденскому, часы его пребывания на посту рейхсканцлера были уже сочтены. Революция охватила все порты Северного моря, индустриальные центры Рура, среднегерманские промышленные города Магдебург, Галле, Лейпциг, Хемниц, Франкфурт-на-Майне и Кобленц, Нюрнберг и Аугсбург.

Находившийся в Берлине Макс Баденский понял, что революция не минует столицу и что при помощи только армии с ней не справиться. Когда 8 ноября Эберт, сказав, что ненавидит социальную революцию, «как смертный грех», предложил Максу Баденскому союз, тот решил согласиться на остававшееся неизменным требование Эберта — отречение кайзера. «Я верил, — признал Макс Баденский в мемуарах, — что заключил не только договор как временную меру на несколько дней, а союз, за которым стояла совместная решимость спасти страну от переворота».

Грёнер, узнав одновременно о требовании Макса Баденского об отречении кайзера и о последних событиях, отказался от мысли о подавлении революции вооруженной силой. Однако для того чтобы и в дальнейшем обеспечить командованию роль руководящего центра, он решил сам сорвать кайзеровский план военного похода против тыла, а также не предоставлять инициативу разработки нового плана борьбы с революцией Эберту и Шейдеману. Поэтому он распорядился вызвать 8 ноября вечером в Спа несколько десятков командиров тех полков групп, которые предназначались кайзером для введения в Германию, чтобы Вильгельм II услышал от них самих, что армия против революции не выступит. Одновременно он предупредил Гин-денбурга, что завтра фельдмаршалу придется потребовать отречения императора. А в том, что совет отказаться от трона может быть дан императору только самым высшим по чину офицером, т. е. фельдмаршалом, были единодушно убеждены и Макс Баденский, и Грёнер, и другие. Когда Вильгельм не последовал совету, Макс Баденский 9 ноября объявил о своей отставке и передал пост рейхсканцлера Эберту. С тех пор принц жил в своем замке Салем близ Констанца.

Макс Баденский, последний рейхсканцлер Вильгельма II, не был политиком. Он оказался утопистом с его верой в третий путь, в либеральную альтернативу между консервативно-монархическим государством и современной партийно-парламентарной демократией, на вершине которой может стоять, как в Англии, наследный монарх. Но не шло и речи о принципиальном изменении системы.

Либеральное чиновничье государство являлось образцом для принца. То, что эта система могла бы стать «стальным панцирем», который породил бы новое угнетение и мог бы привести к катастрофе, — эта мысль Макса Вебера была совершенно чужда последнему имперскому канцлеру. В созданном на рациональных принципах монархическом чиновничьем государстве современное государство нашло для него свою истинную форму.

Когда принц Макс умер в Констанце 6 ноября 1929 г., через 11 лет после своего ухода, тогда уже начался смертельный кризис партийно-политической демократии в Германии. Пошли бы дела как-то иначе, если бы он решился вопреки своим убеждениям стать одним из ее отцов-основателей, определенно сказать нельзя.

Литература

Matthias Е., Morsey R. (Bearb.). Die Regierung des Prinzen Max von Baden. Düsseldorf, 1962.

Sauer W. Das Scheitern der parlamentarischen Monarchie // Eberhard Kolb (Hrsg.). Vom Kaiserreich zur Weimarer Republik. Köln, 1972.

Prinz Max von Baden: Erinnerungen und Dokumente. Berlin; Leipzig, 1927.

Прилежный организатор ФРИДРИХ ЭБЕРТ (1871–1925)

Эта книга посвящена германским канцлерам. Следует ли включать в нее первого президента Веймарской республики? Был ли он когда-нибудь канцлером?

Это проблематично, если рассматривать положение только с формальной государственно-правовой точки зрения. Действительно, принц Макс Баденский передал ему должность канцлера, когда Шейдеман и Эберт посетили его после полудня 9 ноября 1918 г. Однако были ли у принца полномочия для такого действия? И если Эберт немедленно согласился принять этот пост, чтобы создать коалиционный кабинет обеих рабочих партий, подготовить выборы в Учредительное собрание и предотвратить перерастание стихийного народного движения в «противозаконное» насилие, то все же нерешенным остается вопрос, стал ли он вследствие этого действительно последним канцлером той империи, монарх которой сбежал в Нидерланды. Если Эберт и возглавлял правительство вплоть до своего избрания президентом в феврале 1919 г., то его власть основывалась не на передаче ему поста Максом Баденским, а на создании коалиции между СДПГ и НСДПГ и ее утверждении собранием берлинских рабочих и солдатских Советов 10 ноября 1918 г. в цирке Буша.

В сущности, Эберт не являлся ни последним канцлером императора, ни первым канцлером республики, которую провозгласил даже не он, а Шейдеман. Таким образом, юридически остается спорным, допустимо ли включать его в число канцлеров.

Карьера в СДПГ

Фридрих Эберт родился 4 февраля 1871 г. в семье гейдельбергского портного. В Мангейме он обучился профессии шорника. В то время, когда экономический взлет в стране был давно прерван грюндерским крахом, он в поисках работы кочевал подобно другим ремесленным подмастерьям с места на место. В 1889 г. Эберт вступил в СДПГ. Наконец его скитания закончились в Бремене. Сообразительный и охочий до знаний юноша начал писать заметки для местной социал-демократической газеты и сумел обзавестись небольшой пивной, в которой собирались профсоюзные деятели и политически активные рабочие. После отмены исключительного закона против социалистов Эберт перешел в редакцию на постоянную работу.

Его интересы в рабочем движении были направлены на решение чисто практических проблем, а не на теоретические дебаты. Это привело к тому, что в 1900 г. корпорацией местных профсоюзов Бремена он был избран рабочим секретарем. В том же году Эберт стал депутатом от СДПГ в сенате Бремена и вскоре — председателем ее фракции.

В 1904 г. в Бремене состоялся съезд социал-демократической партии. На нем было принято решение, согласно которому наряду с членом центрального правления партии — в этом году им был Пауль Зингер — в президиум съезда избирался и представитель местной организации. Теперь эта роль выпала Фридриху Эберту. Это было время, когда в социал-демократической партии шли горячие дискуссии вокруг положений Эрфуртской программы и ревизионизма. Руководители профсоюзов, связанные будничной работой, не слишком разделяли взгляды и понимали требования Августа Бебеля и других руководителей партии, которые стояли на позициях марксизма. Более важными им казались маленькие повседневные успехи, а сохранение и укрепление достигнутой легальности более значимым, чем долгосрочная политическая перспектива. Так же был настроен и Фридрих Эберт. Он отличался большим усердием и практической предусмотрительностью, но стратегические вопросы находились вне сферы его кругозора. Во всяком случае своей работой в Бремене, а также своей деятельностью на съезде партии он показал способности хорошего организатора. Поэтому не столь удивительно, что в 1905 г. на Йенском съезде СДПГ вопреки некоторым сомнениям Бебеля Фридрих Эберт был избран секретарем центрального правления партии.

Это решение было противоречиво, потому что в Йене в вопросе о забастовке как средстве политической борьбы победили Бебель и его левые сторонники, в то время как генеральная комиссия свободных профсоюзов отказалась от таких методов борьбы. Избрание Эберта означало, что после поражения профсоюзного крыла в политически важном вопросе этот человек становился как бы гарантией внутрипартийного мира. Он показал себя превосходным организатором и в 1911 г., после смерти Пауля Зингера и по настоянию генеральной комиссии профсоюзов во главе с Карлом Легином, был выдвинут на пост второго председателя партии наряду с Августом Бебелем. Однако правление партии выбрало вместо него адвоката Гуго Гаазе.

Крупная победа социал-демократии на выборах в 1912 г. принесла Эберту мандат депутата рейхстага. В сентябре 1913 г. он был избран наряду с Гуго Гаазе вторым председателем партии.

В начале войны массы захлестнула патриотическая волна. Такими настроениями сильнее всего были охвачены те функционеры, которых, как Фридриха Эберта, не интересовали теоретические проблемы. Ставя превыше всего дисциплину и поддержание легальных организационных связей, он полагал, что борьба против внутрипартийной оппозиции становится одним из самых важных заданий руководства. Эберт сразу потребовал принятия энергичных мер при первых же признаках разногласий в партии и оппозиции ее молодежных организаций, настроенных против политики гражданского мира. После того как Карл Либк-нехт нарушил партийную дисциплину при голосовании рейхстага о военных кредитах в декабре 1914 г., Эберт немедленно потребовал его исключения из фракции и партии. В январе 1916 г. Эберт был избран сопредседателем социал-демократической фракции.

Большинство социал-демократического руководства с лета 1914 г. сохраняло доверие членов партии и избирателей, только взяв на вооружение тезис об «оборонительной войне». После того как стало ясно, что Февральская революция не привела к немедленному выходу России из войны, а подводная война не достигла серьезных успехов, скорее ускорив вступление США в войну, в начале 1917 г. и в буржуазных партиях окрепло сознание, что нужно стремиться «к миру по соглашению» при отказе от крайне аннексионистских требований во избежание полного краха. Характерно, что инициатива исходила не от социал-демократов, а от руководителя католической партии Центра Матиаса Эрцбергера. СДПГ принадлежала с тех пор к той партийной коалиции, которая выступила за «мирную резолюцию» рейхстага в июле 1917 г. и против приверженцев «победного мира».

Почти одновременно началась дискуссия вокруг необходимости введения в Германской империи западной конституционной системы. Партии, стоявшие на левых позициях, с весны 1917 г. сотрудничали в этом направлении в Межфракционном комитете, в котором СДПГ представляли Эберт и Шейдеман.

В октябре 1918 г. был образован кабинет принца Макса Баденского с целью начать переговоры о перемирии. СДПГ требовала официального участия в этом правительстве, которое признало поражение в войне, развязанной немецкими господствующими кругами, продолжавшими вести ее вплоть до горького конца. При этом среди лидеров партии Шейдеман оказался единственным, кто тактически и стратегически был достаточно умен, потребовав от буржуазных партий самим признать свое банкротство: социал-демократия, по его мнению, не должна принимать на себя правительственную ответственность, так как она не призывала к войне.

Фридрих Эберт, напротив, принадлежал к большинству во фракции и правлении партии, которое стремилось к участию в этом временном правительстве погибающей империи. Его целью и в этой последней фазе развития перед революцией оставалось при всех обстоятельствах предотвратить полный разрыв страны с монархическим и имперским прошлым Германии.

Революция

Передача поста канцлера Эберту произошла как бы сама собой, поскольку до сих пор господствующие социальные группы и армия надеялись сохранить как можно больше от их прежних привилегий и позиций. В этом выразилась, однако, и противоречивость, которая определяла поведение Фридриха Эберта в те два дня, когда он действительно мог называться канцлером.

Октябрьские преобразования 1918 г., провозгласившие систему парламентарной монархии, дали массам то, чего они требовали. Но простые рабочие и солдаты пока что не почувствовали никаких перемен. Проведенная 28 октября 1918 г. конституционная реформа в основном осталась декларативной. Президент США В. Вильсон настаивал на отречении кайзера и заявлял о готовности вести переговоры только с назначенным парламентом правительством.

Революция фактически началась 28 октября с мятежа матросов в Киле, отказавшихся выполнить приказ о самоубийственном выходе в море для решающего сражения с британским флотом, и быстро распространилась по всей стране. Она не была делом рук леворадикальных агитаторов, но имела объективные причины.

«Гражданский мир», провозглашенный в августе 1914 г., мог сохраняться до тех пор, пока существовала вера в скорую победу. Но надежды улетучивались в той мере, в какой ухудшалось положение масс. Наибольшее недовольство, несмотря на сравнительно высокую зарплату, проявляли рабочие военных заводов. Большинство из них ранее были заняты в других отраслях промышленности, поэтому дисциплинирующее воздействие профсоюзов и партии социал-демократов сказывалось на этих рабочих гораздо слабее, чем на тех, кто продолжал трудиться на своих прежних предприятиях.

Недовольство охватило и средние слои, отказавшиеся проявлять лояльность к авторитарному режиму Германии. В ходе войны все большее число служащих и чиновников, приблизившись по своему положению к пролетариату, начали чувствовать общность материальных интересов всех трудящихся.

9 ноября 1918 г. последний имперский рейхсканцлер Макс Баденский передал Эберту свой пост и дела правительства. 10 ноября 1918 г. был создан Совет народных уполномоченных из шести человек, который опирался на поддержку берлинских рабочих и солдатских Советов. В него вошли по три представителя от СДПГ (Фридрих Эберт, Филипп Шейдеман, Отто Ландсберг) и НСДПГ (Гуго Гаазе, Вильгельм Дитман, Эмиль Барт). Новое правительство, которому принадлежала вся полнота власти, сразу же столкнулось с рядом трудноразрешимых проблем. Прежде всего Германии угрожала реальная опасность голода, хаоса и распада на отдельные государства.

Совет народных уполномоченных (СНУ) незамедлительно начал все те преобразования, которых жаждал народ. Были введены восьмичасовой рабочий день, пособия по безработице и страхование по болезни, гарантировалось обязательное восстановление на работе демобилизованных фронтовиков. В стране провозглашалось всеобщее и равное избирательное право для мужчин и женщин с 20-летнего возраста, а также гарантировались все политические права и свободы. Была даже создана комиссия по социализации некоторых отраслей промышленности, которую возглавили известные марксистские теоретики центристской ориентации Карл Каутский и Рудольф Гильфердинг.

Приверженность лидеров СДПГ демократии стала причиной того, что они считали СНУ временным органом власти, нужным лишь на период революционных потрясений. Вопрос о форме государства должно было решить демократически избранное Национальное собрание. Такой вариант поддерживало руководство большинства рабочих и солдатских Советов, которые и себя рассматривали только временными организациями. Лозунг спартаковцев «Вся власть — Советам!» не получил поддержки состоявшегося 16–20 декабря в Берлине всегерманского съезда Советов, на котором из 489 делегатов всего 10 человек высказались за передачу власти Советам. Съезд своей резолюцией назначил выборы в Национальное собрание на январь 1919 г.

Особенностью германской революции было то, что основная борьба разгорелась не между правыми и левыми силами, чего следовало бы ожидать по логике вещей, а между умеренными левыми и крайне левыми, создавшими 30 декабря 1918 г. — 1 января 1919 г. Коммунистическую партию Германии (КПГ). На учредительном съезде партии царил дух революционного утопизма. Немецкие коммунисты откровенно ориентировались на российский большевизм, а врагов у революции в этот момент практически не оказалось, настолько правые были деморализованы.

Эберт, разместившийся в кабинете рейхсканцлера, отдавал себе отчет в том, что он не обладает таким инструментом власти, который в конечном счете необходим для наведения в стране порядка. С другой стороны, Верховное командование не имело достаточного влияния на массы, а без этого также невозможно было справиться с революционным движением. Поэтому Эберт облегченно вздохнул, когда вечером 10 ноября в кабинете рейхсканцлера зазвонил телефон и генерал Грёнер, говоря из ставки в Спа по прямому и не контролируемому никем проводу, предложил ему помощь армии в подавлении революции.

Фридрих Эберт ненавидел социальную революцию, как «грех смертный», и был сторонником монархии. Когда Шейдеман провозгласил республику, Эберт устроил ему настоящую сцену: «Ты не имел права это делать. Вопрос о республике или монархии должно решать Учредительное собрание». Он стучал кулаком по столу, и даже его соратника Шейдемана глубоко поразила такая преданность Эберта монархии.

Создание Совета народных уполномоченных немецкие рабочие рассматривали как свой приход к власти в Германии. Однако в государственном аппарате, в армии и хозяйстве не произошло никаких изменений. Новое государство базировалось на старом фундаменте. Им руководили те же люди, что и при кайзере. Так, даже спустя полгода после революции из 470 прусских сельских округов только одним управлял социал-демократ, остальные ландраты занимали свои посты еще со времен империи. Отсутствие реального улучшения ситуации в стране вызывало всеобщее недовольство. Начались волнения и забастовки в Рурской области и Верхней Силезии, в Саксонии и Тюрингии, в Берлине, Бремене и Брауншвайге. Трудящиеся требовали не только повышения заработной платы и улучшения продовольственного снабжения, но и социализации предприятий, сохранения рабочих Советов и даже ликвидации капиталистической системы.

Когда в декабре 1918 г. вспыхнул конфликт из-за задержки жалования народному морскому дивизиону, Эберт неизбежно встал перед выбором. Дивизион состоял из революционных матросов, которые пришли после мятежа морского флота в Берлин, чтобы привлечь население столицы на сторону революции. Они не имели четких политических убеждений. И когда им вовремя не выплатили жалование, они стали захватывать правительственные здания. Тогда Эберт позвонил Грёнеру и попросил его о помощи. В столицу вступили части под командованием генерала Леки. Компромиссное решение, найденное после столкновений этих частей с матросами, не могло предотвратить разрыва НСДПГ с правыми социал-демократами, так как независимцы, возмущенные применением оружия на улицах Берлина, тотчас вышли из СНУ. Их заменили правые социал-демократы Рудольф Виссель и Густав Носке.

После того как члены НСДПГ вышли из Совета народных уполномоченных, их сторонники также стали повсеместно уходить с административных постов. Но глава берлинской полиции Эмиль Эйхгорн отказался покинуть свой пост, заявив, что он подчиняется не правительству, а берлинскому исполкому Советов. 4 января Эйхгорн был смещен со своего поста. В его защиту выступили лидеры левого крыла НСДПГ, берлинские революционные старосты предприятий и коммунисты, создавшие Революционный комитет. Члены комитета призвали к свержению правительства Эберта и объявили, что берут власть в свои руки. Но это было голословным заявлением, поскольку уже 6 января выяснилось, что возглавить активные боевые действия некому. Массы остались без руководителей.

Эберт обратился за помощью к Верховному командованию, но оно также не имело достаточного числа надежных воинских соединений. Однако еще в декабре 1918 г. по призыву генерала Грёнера демобилизованные офицеры начали создавать фрейкор (добровольческие корпуса) из фронтовиков, отвыкших от мирной жизни, из патриотически настроенных студентов; в корпуса принимали даже разного рода авантюристов и бродяг. Фрейкор и стал главной опорой правительства, которое предложило Г. Носке возглавить военные операции. Тот сразу же согласился, заявив, что не боится ответственности, потому что все равно кто-то «должен стать кровавой собакой».

Бои в Берлине начались 10 января 1919 г., и войска захватили часть опорных пунктов восставших. На следующий день в столицу вступила трехтысячная колонна фрейкоровцев, во главе которой шел сам Носке. Совершенно не подготовленное выступление было разгромлено. Погибли более 100 повстанцев, в то время как фрейкор потерял всего 13 человек. Среди погибших оказались и руководители КПГ — Карл Либкнехт и Роза Люксембург.

Сначала Карла Либкнехта и Розу Люксембург после ареста доставили в штаб гвардейской дивизии, который располагался в отеле «Эден». После короткого допроса было приказано отправить их в тюрьму Моабит. При выходе из отеля они были сильно избиты. По дороге в тюрьму Либкнехту предложили продолжить путь пешком, якобы из-за поломки машины. Через несколько шагов сопровождавший арестанта капитан Хайнц Пфлюгк-Гартунг выстрелил Либкнехту в затылок. Убитый был доставлен в морг как «труп неизвестного». Люксембург была застрелена лейтенантом Фогелем прямо в автомобиле. Ее тело, завернутое в одеяло и опутанное проволокой, было брошено в Ландвер-канал и найдено только в конце мая. Эта кровавая расправа лишила КПГ руководителей. Рабочие были возмущены правительством, молчаливо одобрившим убийство.

Вслед за Берлином рабочие восстания были жестоко подавлены в Бремене, Вильгельмсхафене, Мюльхайме, Дюссельдорфе и Галле. 3 марта в Берлине началась всеобщая забастовка, через два дня переросшая в ожесточенные уличные бои. Носке, по приказу которого в столицу вошел 42-тысячный фрейкор, распорядился расстреливать на месте каждого, кто будет задержан с оружием в руках. В столкновениях погибли до 1500 рабочих, фрейкоровцы потеряли 75 человек. В апреле-мае правительственные войска разгромили рабочих в Брауншвайге, Магдебурге, Дрездене и Лейпциге.

Январское восстание означало решительный поворот в развитии революции. Эйфорическое настроение ноябрьских дней сменилось конфронтацией внутри социалистического рабочего движения.

Жестокое подавление восстания привело к радикализации настроений значительной части рабочих. После этих событий усилился левый и правый экстремизм, и угасли надежды на мирное социально-демократическое переустройство общества. Вместе с тем путь первой немецкой республики был предопределен, к ее несчастью, еще до выборов в Национальное собрание.

В принципе ничего не изменилось после того, как Национальное собрание 11 февраля 1919 г. избрало Фридриха Эберта временным президентом республики, еще до того, как 13 февраля Шейдеман стал первым рейхсканцлером.

В период революции Эберт был поставлен в двойственное положение и обладал двойственными функциями, что и позволило ему занять центральное место в последующих событиях. Он был назначен рейхсканцлером, а значит, признан представителями старого порядка носителем власти. В то же время, став председателем СНУ, он опирался и на революционные силы. Эберт и социал-демократы выбрали конституционное государство и парламентскую демократию, надеясь таким образом получить поддержку значительной части буржуазии и привлечь правое крыло НСДПГ на свою сторону.

До 1919 г. политическая карьера Эберта стремительно развивалась по восходящей линии. Его политический вес был так велик, что, когда он заявил о своем желании стать главой Германского государства, его стремление нашло поддержку у большинства депутатов Национального собрания. 11 февраля он был избран первым президентом Германской республики. Но это и было началом трагического конца его политической жизни. Он встал во главе страны не только, как никогда ранее, раздираемой изнутри, но чье существование находилось в огромной опасности и извне.

Рейхспрезидент

Эберт стремился сделать пост президента политически значимым, тем более что уже по временной конституции президент был наделен обширными полномочиями и имел решающее влияние на определение внутренней и внешней политики страны. Исходя из концепции поста президента, отраженной в проекте конституции, Эберт был убежден, что именно президент будет определять основные направления внутренней и внешней политики страны.

После своего избрания президентом Эберт обещал выполнять свои функции не как представитель одной партии, а как уполномоченный всего немецкого народа. Он считал необходимым создание хорошо отлаженного аппарата для активного выполнения своих конституционных задач.

Президент Фридрих Эберт обходит строй почетного караула

Президент не принимал участия в конституционных дебатах, однако расстановка акцентов в тексте конституции и порядок ее определений соответствовали ожиданиям Эберта, для которого в первую очередь было важно разрешение старой немецкой проблемы — соотношения полномочий рейха и земель. Он был сторонником разумного федерализма, поэтому внутренняя территориальная структура рейха в Веймарской республике осталась фактически без изменений.

28 июня 1919 г. в Версаль приехали два полномочных представителя Германии: министр иностранных дел Герман Мюллер (СДПГ) и министр почты и транспорта Иоганнес Белль (партия Центр). Церемония подписания договора державами-победительницами, с одной стороны, и Германией — с другой, проходила в том самом Зеркальном зале Версальского дворца, где в январе 1871 г. была провозглашена Германская империя. Как тогда, так и теперь Версаль стал символом триумфа победителя и унижением побежденного, который должен был не только платить, но и пресмыкаться перед победителем. Известный философ и историк Эрнст Трёльч отмечал, что «Версальский договор — это воплощение садистски-ядовитой ненависти французов, фарисейски-капиталистического духа англичан и глубокого равнодушия американцев».

Но при всей тяжести экономических последствий Версальского договора не столько они повлияли на дальнейшую судьбу Веймарской республики, сколько то, что в Германии возобладало чувство унижения, которое способствовало появлению настроений национализма и реваншизма. В Версале британский премьер-министр Дэвид Ллойд Джордж пророчески заявил: главная опасность заключаемого договора состоит в том, что «мы толкаем массы в объятия экстремистов».

Среди победителей имелись различные мнения относительно будущего Германии. Франция, прежде всего ее генералитет, требовала вновь раздробить Германию на множество мелких государств и поддерживала любые сепаратистские выступления. Американцы склонялись к тому, чтобы безо всяких оговорок признать демократическую Веймарскую республику. Но был избран третий путь, фактически разрушительный: по Версальскому договору Германия осталась единым государством, но беспомощным в военном отношении, экономически разоренным и политически униженным. Такое решение не отличалось дальновидностью. Для того чтобы уничтожить Германию, договор был слишком мягким; для того чтобы просто наказать ее — слишком унизительным.

С немецкой точки зрения, договор был «версальским диктатом» победителей. Большинство населения восприняло демократию как чужеземный порядок, навязанный западными странами. Роковым стало то, что борьба против Версаля означала и борьбу против демократии. Политических деятелей, которые призывали к сдержанности и компромиссу с Западом, немедленно обвиняли в позорной слабости, а то и в предательстве. Это была та почва, на которой в итоге вырос тоталитарный и агрессивный нацистский режим.

Версальский договор был первым испытанием на прочность, с которым столкнулась молодая республика. Надежда Эберта на то, что западные демократии, выразив солидарность с демократической Веймарской Германией и учитывая наступление коммунистической опасности, пойдут на условия более мягкого мира, не оправдались. Прозондировав возможность изменения условий союзниками, выслушав мнение наиболее авторитетных германских политиков и промышленников, проинформированный Гинденбургом о безнадежности военного сопротивления, Эберт пришел к выводу о необходимости подписания мирного договора и готов был взять на себя ответственность за этот шаг. Однако эти события показали и недостаточное влияние Эберта, так и не сумевшего предотвратить правительственный кризис.

На немецкий народ лег тяжкий груз репараций и унижений. В сложившейся ситуации во всем обвинялась республика и, естественно, ее президент. Так, уже в начале своего правления Эберт в силу объективных причин стал терять политических сторонников.

Эберт безуспешно пытался предотвратить отставку Шейдема-на с поста рейхсканцлера. При этом он активно стремился сохранить контакт с СДПГ, однако уже в первые месяцы его президентства выяснилось, что он больше не оказывал того влияния на социал-демократию, которым обладал в прежние времена.

С большими трудностями он столкнулся уже в 1920 г., когда часть руководителей рейхсвера предприняла попытку путча. Требуемое союзниками сокращение вооруженных сил касалось прежде всего фрейкоровцев, которые упорно сражались в Силезии против поляков, а в Латвии — против Красной армии. Теперь они не без основания считали, что презираемое ими республиканское правительство предало их, распорядившись расформировать фрейкор.

В ответ фрейкоровцы начали готовить военный переворот, руководителем которого стал крупный восточнопрусский землевладелец Вильгельм Капп, игравший в 1917 г. видную роль в аннексионистской Отечественной партии. Среди руководителей заговора были также командующий берлинским военным округом генерал Вальтер фон Лютвиц, бывший глава берлинской полиции Трауготт фон Ягов и капитан Вальдемар Пабст — организатор убийства К. Либкнехта и Р. Люксембург. Тесную связь с ними поддерживал генерал Людендорф, предпочитавший, однако, оставаться в тени. За спиной капповцев стояли также крупные рейнско-вестфальские промышленники и банкиры.

10 марта 1920 г. Лютвиц вручил Эберту ультиматум, требуя роспуска Национального собрания, перевыборов президента, отказа от сокращения армии, передачи вооружений Антанте. Требования мотивировались тем, что армия и фрейкор необходимы для борьбы против большевизма. Эберт отверг ультиматум и предложил генералу добровольно подать в отставку. Но когда через три дня правительство решилось на арест заговорщиков, то оказалось, что в его распоряжении нет сил, способных выполнить такой приказ.

Хотя командующий рейхсвером генерал Вальтер Рейнхардт стоял на стороне правительства, войска подчинялись не его приказам, но распоряжениям начальника общевойскового управления, а фактически начальника штаба рейхсвера генерала Ханса фон Секта, имевшего большой авторитет у военных. Сект открыто заявил президенту, что «солдаты в солдат стрелять не будут», а правительство должно поискать себе других защитников.

Президенту и кабинету министров не оставалось ничего другого, кроме бегства, — сначала в Дрезден, а оттуда в Штутгарт.

Сумрачным ранним утром 13 марта 1920 г. в Берлин вошла главная ударная сила путчистов — морская бригада капитана 2-го ранга Германа Эрхарда. На касках солдат красовалась свастика. Не встретив никакого сопротивления, бригада расположилась лагерем в центре столицы, у Бранденбургских ворот. Здесь Эрхарда приветствовали Капп, Лютвиц и Людендорф, вышедший в 6 часов утра «подышать свежим воздухом». Путчисты объявили о создании нового правительства во главе с Каппом, ввели осадное положение и закрыли все оппозиционные газеты.

Президент и правительство вместе с профсоюзами призвали население к защите республики и ко всеобщей забастовке. После некоторых колебаний их поддержали и коммунисты. Забастовка, в которой участвовали более 12 млн человек, парализовала всю страну. Не работали транспорт, промышленные предприятия, электростанции, коммунальные службы, закрылись все учебные заведения и большинство магазинов, перестали выходить газеты. Берлинское чиновничество тихо саботировало распоряжения руководителей путча, которые к тому же просто не знали, что делать дальше.

Когда до Каппа дошли сведения о том, что в ряде частей берлинского гарнизона назревает недовольство мятежом, глава правительства, испугавшись, бросил своих соратников на произвол судьбы и 17 марта бежал в Швецию. Генерал Лютвиц спешно выехал в Венгрию, где и скрывался в течение пяти лет. Путч потерпел полный крах.

Однако он повлек за собой одно значительное последствие: всеобщая забастовка приобрела такой размах, что пробудила у коммунистов надежду на новый революционный подъем. Созданная в Руре Красная армия, которая насчитывала до 80 тыс. вооруженных рабочих, разбив путчистов, взяла под свой контроль район восточнее Дюссельдорфа.

Чтобы овладеть положением, Эберт был вынужден призвать на помощь именно тех людей, которые неделей раньше отказали ему в защите. Генералу Секту, ставшему командующим армией, были даны диктаторские полномочия и поручено навести порядок. В Рур были введены участвовавшие в капповской авантюре части фрейкора. Теперь им было на ком выместить свою злобу. В начале апреля 1920 г. восстание было подавлено.

Хотя путч Каппа — Лютвица разбился о генеральную забастовку и сопротивление чиновников, для Эберта он означал крупную потерю его престижа. Конституция Веймарской республики 1919 г. предоставляла президенту широкие полномочия в военной сфере, но, как показал путч, они оставались лишь на бумаге. Военные отказались защитить президента и правительство своей страны, рейхсвер представлял собой еще одну власть в государстве.

После путча Эберт сильнее, чем прежде, ощущал свою ответственность как главнокомандующий вооруженными силами и стремился принимать активное участие в кадровых вопросах, стараясь расширить контакты с руководством армии и флота. Однако целенаправленного реформирования рейхсвера в период его правления не произошло. Вероятно, президент понимал трудности, которые были связаны с организацией армии на совершенно иных основах, и одновременно был убежден, что в тот переходный период Германия не могла обойтись без боеспособной армии, каковой был рейхсвер. Если Веймарская республика могла выжить только при условии сотрудничества социал-демократов и буржуазии, то военная политика президента была следствием этого положения.

После выборов 6 июня 1920 г. веймарская коалиция никогда больше не обладала большинством в парламенте. Хотя Эберт активно выступал за создание большой коалиции из СДПГ, Центра, немецкой Демократической партии (НДП) и немецкой Народной партии (ННП), его партия отказалась принять участие в правительстве. В этих условиях Эберту не оставалось ничего иного, как создать правительство меньшинства из представителей Центра, НДП и ННП во главе с деятелем Центра Константином Ференбахом. Оно открыло собой череду кабинетов, которые были созданы без участия СДПГ, но без ее поддержки не могли существовать.

Сохранение единства Германии и нации и предотвращение попыток утверждения суверенитета земель были целью Эберта с момента создания Веймарской конституции и оставались таковой в течение всего периода его правления. Для достижения этой цели он готов был использовать любые допускавшиеся рамками конституции средства. Он много ездил по стране, пытаясь укрепить республиканское самосознание граждан и устранить потенциальные конфликты между государством и землями.

Но силы реакции становились все активнее. К правому террору присоединились мятежи левых в Руре, Баварии, Гамбурге. Путчи и террор стали почти обыденными явлениями в Германии. 24 октября 1922 г. рейхстаг продлил полномочия президента

Эберта еще на три года. В условиях нестабильной политической ситуации парламент отказался от предусмотренных конституцией всенародных выборов президента.

И все же Эберт сохранил единство страны и не дал Германии рухнуть в пучину анархии и террора. Он сумел вместе с Густавом Штреземаном положить конец разрушающему экономическую жизнь страны пассивному сопротивлению оккупации Францией Рура. Наконец, он добился окончательной стабилизации валюты в конце 1923 г. и начавшейся затем медленной стабилизации республики.

Постепенно в стране начался экономический и политический подъем, подкрепленный новым внешнеполитическим курсом Штреземана. Но с конца 1923 г. Эберт все больше оказывался в политической изоляции. Продление срока его полномочий в октябре 1922 г., казалось, подтверждало политический вес Эберта, но на самом деле президент все больше становился формальным главой государства. За свою борьбу за сохранение республики в 1923 г. Эберт заплатил снижением своего политического влияния в империи и в собственной партии. СДПГ под различными предлогами отказывалась взять на себя правительственную ответственность. Эберту не оставалось ничего иного, как создавать коалиции буржуазных партий.

Личному авторитету Эберта в его собственной партии и в широких кругах рабочих это нанесло значительный ущерб. Рабочий класс потерял многие завоевания революции, а политическая позиция СДПГ ослабела. Социал-демократы были разочарованы тем, что Эберт, заявивший в инаугурационной речи об исполнении своей должности вне каких-либо партий, но являвшийся «сыном рабочего сословия», не оправдал их надежд, которые они связывали с новым государством. Усилилась критика его курса на социал-демократических съездах. При этом не принималось во внимание, что Эберт, если он желал действительно быть президентом всего народа, а не представителем одной партии, неизбежно должен был прикрывать своим именем многое из того, чему он как социал-демократ противился.

Начиная с основания республики и до образования первого чисто буржуазного правительства в 1920 г., Эберт обладал большим влиянием на правительственные решения, но с течением времени это влияние постепенно снижалось. Создание и сохранение коалиций, основанных на широкой парламентской основе, всегда было целью Эберта. С его точки зрения, участие СДПГ в правительстве было необходимо для стабильности республики, только так можно было гарантировать представительство социальных и экономических интересов рабочего класса. Но если СДПГ отказывалась от участия в правительстве, то он был вынужден работать с представителями буржуазных партий. Так начался путь превращения Веймарского государства в исключительно буржуазную республику. Эберт и далее оставался президентом, который исполнял свои конституционные обязанности и назначал кабинеты, но теперь он нес ответственность уже за решения чисто буржуазных кабинетов. Его стремление к надпартийности, привлечению максимального количества политических сил приводило к тому, что он все чаще поддерживал решения кабинетов, боясь спровоцировать правительственный кризис. Даже в таких направлениях, как военная политика и международные отношения, которым Эберт уделял особое внимание, он не представлял собой, как было задумано создателями конституции, противовеса правительству, а стал, скорее, частью исполнительной власти. По его мнению, силовая позиция президента, закрепленная в конституции, должна была стать не инструментом установления президентской системы, а гарантом парламентской системы.

Во время своего президентства Эберт постоянно подвергался нападкам и оскорблениям со стороны правых сил. Против него в прессе было выдвинуто даже обвинение в государственной измене за то, что в январе 1918 г. он выступил посредником между правительством и бастующими рабочими берлинских военных заводов. Хотя в декабре 1924 г. редактор газеты, опубликовавшей этот материал, Ротхардт был осужден за клевету, в глазах реакционеров это не смыло с Эберта клеймо изменника. Он глубоко страдал от клеветнических оскорблений и от своей растущей изоляции в народе, которому хотел служить. Эти обстоятельства, повлиявшие на его душевное состояние, могли способствовать его кончине. Он умер 28 февраля 1925 г. после неудачной операции аппендицита, запущенного из-за судебного процесса.

Эберт не был яркой политической фигурой и только прихотью судьбы оказался во главе государства, но он всегда стремился охранять интересы нации и уберечь страну от хаоса и распада.

Внутренняя противоречивость двух дней, когда Эберт мог чувствовать себя рейхсканцлером, была символична для его позиции в течение тех лет, когда он мог оказывать значительное влияние на политику немецкой республики сначала как один из председателей СНУ и затем как президент. Он был и оставался по менталитету рабочим функционером эпохи промышленного подъема Германии перед Первой мировой войной, которого практическая работа интересовала больше, чем социалистическая теория. Эти способности определяли рост его авторитета в рабочем движении. Но он достиг такого поста, на котором была необходима способность к глубокому политическому анализу, чтобы активно и успешно проводить рациональную политику. К этому Эберт, как и большинство функционеров СДПГ, был не способен. Поэтому его мысли и действия носили ситуационный характер и определялись сиюминутными обстоятельствами. Жизнь Эберта была трагической. Его союз с силами старого порядка оказался исторической ошибкой. Приговор истории не принимает во внимание никаких, даже самых благих и честных субъективных намерений. Она оценивает результат.

Литература

Артемов В.А., Кардашова Е.В. Фридрих Эберт — первый президент Германии. Воронеж, 2001.

Besson W. Friedrich Ebert. Verdienst und Grenze. Göttingen, 1971.

Haffner S. Die deutsche Revolution 1918/19. München, 1979.

Hunt R.N. Friedrich Ebert und die deutsche Revolution von 1918 // Eberhard Kolb (Hrsg.): Vom Kaiserreich zur Weimarer Republik. Köln, 1972.

Kotowski G. Friedrich Ebert. Eine pohtische Biographie. Wiesbaden, 1963.

Maser W. Friedrich Ebert. Eine politische Biographie. Frankfurt; Berlin, 1990.

Mühlhausen W. Friedrich Ebert. 1871–1925. Reichspräsident der Weimarer Republik. Bonn, 2006.

Winkler H.A. Von der Revolution zur Stabilisierung. Arbeiter und Arbeiterbewegung in der Weimarer Republik 1918–1924. Berlin; Bonn, 1984.

Witt P.-C. Friedrich Ebert. Parteiführer — Reichskanzler — Volksbeauftragter-Reichspräsident. Bonn, 1987.

Народный трибун ФИЛИПП ШЕЙДЕМАН (1865–1939)

Начало жизни

26 июля 1865 г. в старой части Касселя, на тесной и горбатой Михельсгассе с ее фахверковыми домами, на свет появился Филипп Шейдеман. Он рос в семье, которая по умонастроению и образу жизни никоим образом не испытывала социал-демократических симпатий. Отец был признанным в городе обойщиком и продолжал традицию гессенской семьи бюргера и ремесленника. И если сын посещал школу высшей ступени в Касселе, то это было социальной привилегией, доступной далеко не каждому.

Все изменилось, когда отец начал болеть и умер в 1879 г. Семья стала терпеть нужду. Шейдеман поступил учеником в типографию. Беззаботная и спокойная семейная жизнь закончилась, он вступил в реальность сурового мира. Если раньше на него влияли аполитичность семьи ремесленника и школа, проникнутая немецким имперским духом, то теперь его взгляды стали определять совсем другие идеи. С собственной социальной нуждой пришли раздумья о проблемах общества и его устройства, которое Шейдеман прежде считал совершенно правильным. Переосмысление шло медленно, но основательно. Знакомство с подмастерьями позволило ему ближе узнать заботы и нужды четвертого сословия. Он познакомился с концепциями Лассаля, обсуждал проблемы труда рабочих и несправедливое распределение власти в государстве и обществе. Это было новое открытие, которое к концу времени обучения в 1883 г. принесло свои плоды.

Партийная карьера

После переезда в Марбург Шейдеман стал членом запрещенной Социал-демократической партии, на собственном опыте узнал, что такое репрессии и как против них бороться.

Он был намного моложе поколения Карла Каутского, Эдуарда Бернштейна, Августа Бебеля и Вильгельма Либкнехта, которые определяли лицо партии до 1914 г.

Шейдемана можно отнести к тому кругу социал-демократов, которые как раз в раннее время существования партии уделяли большое внимание усвоению политического и культурного наследия прошлого. Как наборщику ему предоставлялись для этого самые благоприятные возможности. Прежде всего шесть лет жизни в Марбурге способствовали его духовному и политическому самоопределению. Здесь он руководил политическим кружком, изучал экономические, исторические и политические труды, писал статьи для социал-демократических газет. Здесь он был избран председателем районного союза немецких типографов и познакомился с известным философом-неокантианцем Германом Когеном и журналистом Куртом Айснером, провозгласившим в ноябре 1918 г. республику в Баварии, дружба с которым продолжалась долгие годы. Наконец, он обратил на себя внимание одного из лидеров партии — Эдуарда Давида, пригласившего наборщика Шейдемана в редакцию социал-демократической газеты в Гисене.

Это было началом партийной карьеры Шейдемана, которая не исчерпывалась профессией редактора. Он был одновременно редактором и экспедитором, собирал объявления, принимал в кассу деньги, вел партийную работу, писал листовки и сам на велосипеде и с рюкзаком за спиной развозил их зачастую в сопровождении яростно лающих собак, которых крестьяне натравливали на молодого смутьяна.

При всем тягостном труде это стало началом стремительной партийной карьеры Шейдемана. Он руководил партийными газетами в Гисене, Нюрнберге, Касселе, а с 1903 г. занимал кресло депутата рейхстага от избирательного округа Золинген. Путь в партийное руководство был для него, депутата и опытного редактора социал-демократических газет, недолгим. В 1911 г. на съезде партии в Йене Шейдемана избрали в секретариат вместе с Фридрихом Эбертом, Германом Молькенбуром, Германом Мюллером, Отто Брауном и Вильгельмом Пфаннекухом. На съездах партии в Хемнице и снова в Йене (1913) его переизбрали в секретариат. Но еще более успешной была его парламентская карьера. Поскольку социал-демократы после выборов в рейхстаг в 1912 г. оказались самой сильной партией, Шейдеман стал в феврале первым вице-президентом рейхстага, избранным 188 голосами против 174, поданных за консервативного депутата Дитриха. Тем не менее он пробыл в этой должности короткий срок, так как буржуазно-консервативные фракции уже спустя 4 недели запротестовали против того, что социал-демократ сидел в президиуме рейхстага и одновременно отказывался быть представленным, как это было принято, в этой должности императору. Шейдеман остался верен своим принципам, даже если они стоили ему этого поста.

Филипп Шейдеман

Вступление Шейдемана в партийное руководство означало также переход от кропотливой будничной работы со всей ее неизмеримостью к главным проблемам деятельности партии. В то время, перед Первой мировой войной, они заключались в важном вопросе о форме прихода социалистов к власти в национальном и международном масштабе. При выборе в партийное руководство Шейдеман считался кандидатом левого партийного Центра или даже левых радикалов. Это казалось очень странным, так как до этого времени он как раз не отличался радикализмом и уж совсем не являлся теоретиком социализма. И только после начала войны стало ясно, что Шейдеман не оправдал ожиданий и надежд левого крыла.

Партия проводила политику, которая обещала улучшить социальное и политическое положение ее членов в рамках существующего строя и одновременно требовала принципиального изменения этих порядков. Понимание партии как приюта и обители отвечало чувствам человека, выросшего в этой партии. Поэтому на съезде 1913 г. в Йене Шейдеман критиковал Розу Люксембург, которая считала массовую забастовку политическим оружием для осуществления социал-демократических требований. Шейдеман же полагал, что забастовка — это дело профсоюзов, а не партии, которая должна вести исключительно политическую борьбу. Шейдеман видел угрозу партийной организации именно в политическом содержании забастовки. То, что именно он представлял эту позицию, имело серьезное значение, так как многие рядовые члены партии считали его одной из самых важных фигур в верхушке партии. Это еще раз подтвердилось, когда в декабре 1913 г. он стал председателем фракции — именно в то время, когда произошло перемещение центра власти в партии от ее съездов и руководства к фракции СДПГ в рейхстаге.

Война

Вопросы войны и мира, разумеется, не были для СДПГ новыми. Во II Интернационале они горячо обсуждались еще до начала Первой мировой войны. Когда в 1912 г. в Париже состоялся большой конгресс сторонников мира по поводу Балканского кризиса, Шейдеман как представитель немецких социал-демократов обратился к делегатам: «Мы не хотим стрелять в вас, наоборот, мы хотим пожать вам руки, так как мы приветствуем вас как друзей и боевых товарищей, у которых общий враг, международный капитализм!» Эти слова немедленно использовали буржуазные и консервативные фракции в рейхстаге, чтобы обвинить социал-демократию в измене родине. Но было бы ошибкой из этого высказывания делать вывод о том, что они отказались защищать родину. В понимании войны Шейдеман полностью придерживался линии Бебеля, который уже на эссенском съезде партии в 1907 г. заявил, что первый вскинет винтовку на плечо в войне против царизма. И сам Шейдеман в декабре 1910 г. в большой речи перед рейхстагом определенно сказал, что социал-демократы «в отличие от ложных утверждений недобросовестных и презираемых противников являются сторонниками защиты отечества».

О словах Бебеля вспомнили в начале августа 1914 г. при голосовании о военных кредитах. Нет никаких свидетельств тому, что Шейдеман пошел против большинства фракции. В основе социал-демократической военной концепции лежало заявление, сделанное в рейхстаге от имени фракции Гуго Гаазе об угрозе и опасности русского деспотизма, но при этом фракция решительно высказалась против завоевательной войны.

Шейдеман вспоминал, что после открытия сессии депутаты всех фракций рейхстага были приглашены 4 августа императором в парк Берлинского замка, но социал-демократы предпочли не появляться там. Это можно рассматривать как их запоздалый протест против решений партии, одобрившей военные кредиты.

Если председатель фракции Шейдеман в августе стоял на стороне большинства, то в весьма резком обсуждении второго одобрения военных кредитов он пытался посредничать между правыми и левыми, представляя собой крайне несчастную фигуру. Без сомнения, его миссия была утопией, так как существовал не только острый конфликт между обоими крыльями партии, но и среди левых велись жаркие споры. Наконец, левое крыло вокруг Гуго Гаазе попыталось внести в заявление фракции пункт, осуждавший неправомерность нарушения нейтралитета по отношению к Бельгии и выражавший симпатии бельгийскому народу. Шейдеман, который стоял до этого на стороне правого крыла вокруг Эдуарда Давида и Вольфганга Гейне, хотя и не разделял их стремления к аннексиям, предложил решительно осудить это нарушение международного права, если рейхсканцлер упомянет вопрос о бельгийском нейтралитете. Он полагал, что канцлер при такой угрозе вообще не коснется этого вопроса. Его предложение нашло поддержку лишь у минимального большинства фракции. Однако этот эпизод показал двойственность социал-демократических политиков. Они выступили против очевидного нарушения международного права в зависимости от пассажей в речи канцлера. Ситуация быстро превратилась в гротесковую, когда лидер партии и докладчик от фракции Гаазе после беседы со статс-секретарем Яговым и Шейдеманом озвучил пункт о Бельгии как свое личное заявление.

В течение этих недель Шейдеман показал себя несколько прямолинейным политиком. Он прекрасно видел, как обострились внутрипартийные разногласия к декабрю 1914 г., как выросла оппозиция против официальной политики партии, но он упорно и безуспешно пытался найти компромисс. В растущем недовольстве населения Шейдеман убедился по собственному избирательному округу Золинген: новогоднее поздравление местным членам партии, направленное им для публикации, в руководимой Вильгельмом Дитманом газете «Рабочий голос Берга» было помещено в отделе рекламы, между объявлениями пекарей, мясников и других ремесленников.

Это был маленький, но типичный пример нарастания противоречий в СДПГ, раскола, а не интеграции, что отчетливо показала написанная в 1915 г. Гаазе, Каутским и Бернштейном листовка «Требование момента» на тему войны и мира. Шейдеман же взял на себя задачу представлять от Кёнигсберга до юго-запада Германии социал-демократическую позицию защиты родины и писать еженедельные обзоры для американской прессы.

Программа поездок и речей Шейдемана приняла такой размах, который указывал, что рабочий день для социал-демократических политиков военного времени мог продолжаться круглые сутки. К этому добавлялись руководство фракцией и бесчисленные совещания с представителями имперского руководства, с канцлером и его советниками, генералами и цензорами, комиссарами и парламентариями. Шейдеман насчитал 6 тыс. совещаний, в которых он участвовал. Во время войны он стал главным посредником между имперским руководством и социал-демократией. Более того, между канцлером Бетман Гольвегом и социал-демократом Шейдеманом возникли доверительные отношения. Шейдеман не только верил в интегрирующие способности канцлера, но и был убежден в его желании мира по справедливому соглашению.

Однако это привело к различным трактовкам того, как Шейдеман понимал мир. Когда в 1915 г. он ездил по стране с лозунгом «За мир по соглашению!», среди немецких аннексионистов появилось ругательное понятие «шейдемановский мир». Но, когда канцлер туманно говорил ему о будущем статусе Бельгии, который не должен был допустить, чтобы страна стала британским форпостом, которым она никогда не была, Шейдеман не возражал. У него требование мира по соглашению сопровождалось многочисленными речами, которые призывали народ к выдержке, до тех пор пока противник не проявит готовность к выгодному для Германии миру. Примечательно, что речи Шейдемана постоянно раздавали в немецких окопах.

При обсуждении в рейхстаге «мирной резолюции» 19 июля 1917 г. Шейдеману было важно добиться переговоров о мире, а далее можно будет обо всем договориться. Однако сознавая неубедительность этого довода для крепко вцепившихся в захваченные земли воюющих стран, он не раз возвращался к отчаянному положению Германии и указывал, что формула «мира без аннексий и контрибуций» представляет даже выгоду для Германии, является для нее «защитной формулой» на случай поражения. Шейдеман говорил: «…с ее помощью мы защитим нашу землю и наши деньги от того, чтобы у нас их не отняли». И, наконец, он приводил главный довод, что заявление рейхстага об отказе от аннексий окажет огромное влияние на внутреннее положение Германии. Заявление рейхстага, по его словам, скажет германскому народу: «Хлеба, мяса, картофеля мы создать для вас из ничего не можем, мы не умеем колдовать, но вы должны знать, что эта несчастная война продолжается не потому, что мы не согласны на мир по соглашению, не потому, что мы хотим завоеваний». В конце своего выступления Шейдеман призывал рейхстаг присоединиться к «мирной резолюции», утверждая, что тот, кто отказывается ее поддержать, «играет будущим немецкого народа».

Однако эта угроза не испугала консерваторов. Вестарп от имени своей партии решительно отказался поддержать предложение Шейдемана и Эрцбергера и обрушился на Эрцбергера, клеймя его выступление как безответственное, граничащее с изменой отечеству, равное по значению проигранному сражению. Он расценивал это выступление, а также подобные выступления других ораторов как результат малодушия, паники и уныния, почему-то охвативших рейхстаг, указывал на то, что, несмотря на секретность заседаний Главного комитета, все происходящее на них уже известно в политических кругах Берлина, а через день-два об этом будут знать и в Париже, и в Лондоне. Там сделают соответствующие выводы, а именно что Германия больше не может воевать и поэтому рейхстаг выступает с заявлением о мире. Между тем фактическое положение, утверждал Вестарп, не дает поводов для таких упадочных настроений; германская армия мужественно добьется окончательной победы. Но такие оптимистические заверения больше не действовали на депутатов рейхстага, о чем говорила брошенная кем-то на эти слова реплика: «…мы напобеждаемся до смерти».

Войдя в качестве статс-секретаря в кабинет Макса Баденского, Шейдеман настаивал на сохранении в стране порядка и спокойствия, чтобы «уберечь Германию от большевизма». Уже в ноябре он выступил в Дрездене с большой речью, в которой осторожно дистанцировался от призыва передачи власти «внепарламентским» силам. Тем не менее одновременно Шейдеман подчеркивал социалистическую конечную цель, от которой невозможно отказаться.

Республика

Только разгон Учредительного собрания большевиками в России в январе 1918 г. предопределил поворот в политике Шейдемана и членов его партии. И именно тогда у него появился существенный мотив для того, чтобы спешно провозгласить республику. Выступая 9 ноября 1918 г. перед народом, собравшимся у рейхстага, Шейдеман горячо заявил: «Рабочие и солдаты! Немецкий народ победил по всему фронту. Милитаризм повержен! Гогенцоллерны отреклись! Да здравствует германская республика! Депутат Эберт назначен рейхсканцлером. Тем самым, Эберту дано задание сформировать новое правительство. В это правительство войдут все социалистические партии. Теперь наша задача — не позволить запятнать эту блистательную победу немецкого народа, поэтому прошу вас: не позволяйте устраивать беспорядки. Спокойствие, порядок и уверенность — это всё, что нам нужно!»

Шейдеман решился на то, чего требовало не только огромное собрание перед рейхстагом, но и большинство социал-демократических сторонников во всем государстве. Это было меньше того, что обещал в Берлинском замке Карл Либкнехт, заявивший о создании социалистической республики и передаче власти Советам. Но устранение династии Гогенцоллернов, провозглашение республики вместо монархии при одновременном расширении уже начатой парламентаризации казались большинству немцев более реальными, нежели строительство какой-то незнакомой системы Советов. То, что эта речь с балкона рейхстага доставила Шейдеману значительные неприятности, — он даже получил выговор от неверно оценившего ситуацию Фридриха Эберта, — хорошо известно. Впрочем, между ними и в годы войны уже не раз вспыхивала ожесточенная перепалка.

Деятельность Шейдемана в Совете народных уполномоченных и, наконец, на посту рейхсканцлера, которым он был назначен 13 февраля 1919 г., стала цепью бесконечной борьбы. Германская социал-демократия впервые в ее истории непосредственно столкнулась с революцией, означавшей теперь вооруженное восстание, применение силы, кровопролитие. Это было нечто новое для партии и что-то совсем чуждое для партийного работника Шейдемана, который хотя в молодости и познакомился с легальными и нелегальными формами борьбы, но всегда хотел прийти к соглашению на базе законности и легальности.

Шейдеман как канцлер должен был ликвидировать последствия войны. Прежде всего следовало убрать оставленные другими людьми развалины имперской Германии. Он попытался сделать это, а позже эти же люди забросали его грязью. В немногие месяцы его работы в Совете народных уполномоченных и на посту канцлера по всей Германии, от Берлина до Мюнхена, полыхали восстания. Он боролся против этих революционных выступлений, потому что усматривал в парламентской демократической системе единственную реалистичную предпосылку возрождения страны. Шейдеман не был ни революционером, ни теоретиком. Он понимал суть происходящих событий, но не мог одобрить их.

Однако больше, чем внутриполитический хаос, затронули этого человека решения, принятые в Версале. Результаты мирных переговоров вызвали категорическое несогласие Шейдемана. Он называл Версальский мирный договор не только диктатом, но и «самой подлой махинацией», порожденной слепой ненавистью и бессмысленной яростью. Шейдеман не поставил свою подпись под этим договором. Заявив, «пусть отсохнет рука всякого немца, подписавшего такой договор», 20 июня 1919 г. он подал в отставку.

Надо было видеть, в каком растерянном состоянии находился Шейдеман — известный народный трибун и блестящий парламентский оратор, глава самой сильной с 1912 г. фракции рейхстага, человек, который словно бы воплощал в своем лице социал-демократию, — в конце его карьеры в большой политике. Конечно, он все еще сидел в рейхстаге, все еще агитировал за свою партию, но все же он быстро, слишком быстро исчез с политической сцены. Это не только представляется неожиданным, но и остается необъяснимым, — ведь вся его жизнь была посвящена политике.

С 1920 по 1925 г. Шейдеман был обер-бургомистром Касселя. Хотя об этом периоде его работы нет достаточных источников, можно с уверенностью сказать: это был уход в провинцию, где его преследовала ненависть реакционеров (однажды они даже попытались облить бургомистра синильной кислотой).

Шейдеман наблюдал закат и катастрофу его партии и тиранию национал-социализма со стороны, как эмигрант. В 30-е гг. он жил в Копенгагене, где и умер 29 ноября 1939 г.

Литература

Leuss H. Philipp Scheidemann. Berlin, 1919.

Schulze H. (Bearb.). Das Kabinett Scheidemann // Akten der Reichskanzlei. Bopparda. Rh., 1971.

Профсоюзный функционер ГУСТАВ АДОЛЬФ БАУЭР (1870–1944)

Начало политической деятельности

Густав Бауэр недолго находился на авансцене политической жизни и во время своего канцлерства показал себя сдержанным, скромным и простым, поэтому его биография до сих пор не вызывает особого интереса у историков.

О ранних годах Бауэра известно немного. Он родился 6 января 1870 г. в восточнопрусском городке Даркемен на речке Ангерапп, который лежал на полпути между Инстербургом и Гольдапом. Первые семь лет жизни Бауэр провел в Даркемене и затем поступил в народную школу в Кёнигсберге, после окончания которой в 14 лет начал самостоятельно зарабатывать средства на жизнь. Он был учеником в бюро и писарем в коллегии адвокатов, со временем став ее секретарем. При выборе этой должности не последнюю роль могла сыграть профессия отца, который был судебным исполнителем.

Возможно, инвалидность Бауэра (при ходьбе он пользовался протезом) могла стать причиной его особого интереса к проблемам социальной защиты трудящихся. Засилье же юнкерства в его родных местах вызывало у него постоянную антипатию к крупным аграриям.

Без сомнения, Бауэр, который неоднократно менял место работы, хорошо знал условия труда служащих бюро и их отношения с работодателями. Молодой Густав пришел к выводу, что для этой профессиональной группы должна быть создана своя организация, близкая социалистическому движению свободных профсоюзов. Однако тогдашние союзы служащих в Германии стояли в стороне от собственно профсоюзной деятельности. Они создавали отраслевые организации для образовательных целей, общения, социальной поддержки. Кроме того, служащие бюро относились больше к средним слоям, чем к рабочему классу, даже если они чувствовали себя «пролетариями в белых воротничках». В 1895 г. Бауэр основал «Союз служащих бюро», став его председателем. Кроме того, он издавал и редактировал журнал союза, выражавший близкие к социал-демократическим взгляды.

Основание союза было для Бауэра столь же важным делом, как и его профессиональная карьера. Уже в 23 года он стал начальником бюро, т. е. в поразительно короткое время достиг желанной цели. Но при всей целеустремленности дальнейший успех для него в условиях немецкой общественной системы едва ли был возможен.

До 1902 г. Бауэр, который переехал в Берлин, вел профсоюзную работу и руководил адвокатским бюро. В процессе долгой подготовки закона о страховании для служащих он полностью занялся профсоюзной работой. С 1903 г. трудился в Центральном рабочем секретариате свободных профсоюзов, представляя интересы инвалидов и пострадавших в результате несчастных случаев. Его активность получила признание и открыла ему путь в руководство немецкого социалистического профсоюзного движения. В 1908 г. Бауэр стал вторым председателем генеральной комиссии профсоюзного движения, во главе которой стоял Карл Легин.

В 1911 г. Бауэр женился на Хедвиг Мох. В этом же году рейхстаг принял закон о страховании служащих, за который он так долго боролся. Несомненно, Бауэр целеустремленно продвигался вперед и многого добился в движении профсоюзов. Но как много было у него друзей? Конечно, между восточнопрусскими социал-демократами, которые действовали в Берлине, существовала тесная связь, но вызывает сомнение, что у Бауэра были дружеские отношения с земляками Гаазе и Криспином, принадлежавшими к левому крылу партии.

Когда один из лидеров СДПГ, тоже восточный пруссак, Отто Браун в 1909 г. создал в Берлине «Союз сельских рабочих», Бауэр на Учредительном собрании изложил точку зрения генеральной комиссии. Он ратовал за деполитизацию союза, чтобы не давать органам власти никакого повода для вмешательства.

Среди членов партии Бауэр не пользовался популярностью из-за своего характера. Историк рабочего движения Хедвиг Вахенхайм писала: «У Бауэра не было привлекательности большой личности, он был сухим парнем, который с примитивной бесцеремонностью говорил то, что думал. Он заявил Розе Люксембург, что организации вредят ее речи, а ее собрания, кроме того, плохо посещаются».

Столкновение Бауэра с Розой Люксембург произошло в 1913 г. на съезде партии, когда Бауэр изложил отношение руководства профсоюзов к политической массовой забастовке, с помощью которой даже относящийся к правому крылу Людвиг Франк хотел добиться отмены прусского трехклассного избирательного закона. Бауэр полагал, что даже при отклонении равного избирательного права социалистическое движение все равно усилится, так как на выборах 1912 г. его влияние стало намного сильнее, чем когда-либо раньше. Конечно, прусское избирательное право является позором, который необходимо устранить, считал Бауэр, но все же это не является жизненно важной проблемой и поэтому профсоюзы отказываются обсуждать вопрос о забастовке. Как и другие профсоюзные лидеры, он полагал также, что интеллигенты придают слишком большое значение этой проблеме, которая не очень интересует рядовых членов партии. Однако если раньше Бауэр считал сторонников массовой политической забастовки лишь «сотрясателями воздуха», то с начала 1914 г., когда в Пруссии обострилась политическая ситуация и право заключения коалиций оказалось под угрозой, он изменил свое отношение к забастовкам или, по крайней мере, выразил новую позицию руководства профсоюза. Теперь он уверял, что профсоюзы не станут препятствовать СДПГ в жесткой предвыборной борьбе и поддержат даже самые крайние методы, которые применит партия.

После выборов 1912 г. Бауэр стал депутатом рейхстага. Чтобы укрепить еще слабое в рядах социал-демократии крыло служащих, а также повысить свою роль в профсоюзах, он баллотировался в надежном избирательном округе Бреслау VI.

Когда в 1913 г. европейские социалистические парламентарии встретились в Берне, чтобы договориться о тесном сотрудничестве, которое должно было способствовать их совместным действиям прежде всего в периоды кризиса, Бауэр входил в социал-демократическую делегацию Германии.

Тем не менее в партии Бауэр имел как сторонников, так и противников. Дело дошло даже до того, что один из лидеров левого крыла Георг Ледебур потребовал его исключения из партии. В ноябре 1913 г. на заседании правления партии Бауэр, более реалистично, чем большинство членов партии, оценивая обстановку, заявил, что борьба СДПГ против войны не будет иметь никаких шансов, если пролетариат под воздействием милитаристской пропаганды будет охвачен воинственным пылом. Саму войну он рассматривал как вооруженное столкновение между закрытыми экономическими областями, рабочие которых в случае победы окажутся даже в лучшем положении, чем раньше, поскольку их зарплата возрастет, а безработица снизится.

В годы войны

В августе 1914 г. оказалось, что Бауэр был прав, когда говорил о неминуемом взлете патриотического воодушевления. Разумеется, он и сам относился к тем социал-демократам и профсоюзникам, которые одобрили военные кредиты. Так же как в 1913 г., когда Бауэр потребовал от членов профсоюза не поддерживать забастовку гамбургских судостроителей, наносившую вред профсоюзу металлистов, так и теперь он настаивал на соблюдении полной дисциплины всеми членами партии. Поэтому создание самостоятельной левой НСДПГ он подобно Эдуарду Давиду рассматривал как желательный процесс, способствующий очищению партии. Бауэр был также согласен с необходимостью исправления границ в пользу Германии, хотя, конечно, не в тех масштабах, которых требовали ярые пангерманцы.

Неудивительно и то, что он одобрил условия Брестского мира, хотя его одобрение уже не имело никакого значения, так как с конца 1917 г. он входил в руководство бессильного «Народного союза за свободу и Отечество», созданного в противовес агрессивной Отечественной партии. Когда в конце 1916 г. появился закон «О вспомогательной службе Отечеству», фактически вводивший обязательную трудовую повинность, Бауэр отвечал за переговоры профсоюзов с правительством и Верховным командованием. Однако он не воспользовался той благоприятной ситуацией, когда в принятии этого закона правительство зависело от позиции СДПГ, и не добился улучшения социального положения хотя бы инвалидов войны.

В начале 1917 г. Бауэр потерпел неудачу, пытаясь заставить немецкую гражданскую администрацию в Бельгии прекратить принудительный труд и высылку бельгийских рабочих в Германию. Вопреки горячим призывам ему не удалось даже после Февральской революции в России добиться отмены закона о вспомогательной службе. Бауэр хотел сохранить уже достигнутое положение профсоюзов, которые правительственными органами официально были признаны партнером по переговорам.

Бауэр вновь не раз предостерегал от забастовок, которые непременно начались бы при сохранении предпринимателями и военными ведомствами их неуступчивой позиции. В октябре 1918 г. Бауэр возглавил только что созданное имперское ведомство труда и вошел как статс-секретарь в кабинет Макса Баденского. Ему казалось, что это вершина его политической карьеры, но вершина была еще впереди.

Путь в канцлеры

Современники отзывались о Бауэре по-разному. Видный социал-демократ Фридрих Штампфер подчеркивал его деловой и трезвый характер, в то время как Отто Браун назвал его «послушным инструментом» Эберта — близкого друга Бауэра.

Какую позицию занимал Бауэр по отношению к октябрьским реформам 1918 г., сказать трудно. Он принял участие только в 5 из 45 заседаний кабинета принца Макса и выступал всего два раза. Пожалуй, самый большой вклад в работу кабинета Бауэр внес своим категорическим возражением против абсурдного предложения занять альпийские перевалы Тироля немецкими войсками, чтобы сохранить контроль над ними Германии.

В отличие от других социал-демократов Бауэр в беспокойные ноябрьские дни 1918 г. занимался только профессиональной работой. Но во всяком случае он решительно выступил против требований социализации промышленности, называя ее «бессмысленной» и «предлагаемой умственными путаниками». В кабинете Шейдемана Бауэр занял кресло министра труда и считался там доверенным лицом Эберта. При его участии в марте 1919 г. удалось прекратить забастовки в Руре, Берлине и в Центральной Германии путем переговоров профсоюзов и работодателей. Сам Бауэр руководил этими переговорами. При этом он гарантировал бастующим, что производственные, окружные и центральные рабочие советы будут сохранены и включены в текст конституции как экономические органы.

С отставкой первого республиканского кабинета Бауэр покинул пост министра. Что побудило его затем стать преемником Шейдемана на посту канцлера, остается неясным. Можно предположить, что Эберт воззвал к его партийной дисциплине, чтобы перед лицом тяжелых проблем после подписания Версальского договора проводить политику, общую с таким канцлером, которому он доверял.

В своем правительственном заявлении 22 июня 1919 г. Бауэр говорил об «уничтожающем характере» мирного договора, сопротивляться которому нет никакой возможности. Но канцлер надеялся на постепенную его ревизию в будущем. Он напрасно протестовал против 231-й статьи договора, которая возлагала всю ответственность за войну на Германию.

Бауэр высказывался против «чудесного средства» и «сказки о выздоровлении народа» и призывал вместо этого к энергичному сотрудничеству всех политических сил и к дисциплине. Он настойчиво предостерегал от реакционного «шовинизма» и неприкрытой капиталистической «политики интересов», так как и то и другое было направлено против мира. Это сознание ответственности не принесло канцлеру лавров. Левая и правая оппозиции оказывали ему ожесточенное сопротивление, причем для консервативных групп он являлся совиновником крушения имперской Германии. Левым Бауэр казался не политиком, а всего лишь профсоюзником, который к тому же опирался в проведении своей ревизионистской политики на кайзеровскую армию. Когда он в правительственном заявлении утверждал, что экономическое положение в стране явно изменилось в пользу рабочего класса, это вызвало недоверие даже свободных профсоюзов и СДПГ. Профсоюзы и предприниматели считали опасным стремление Бауэра к государственному вмешательству в конфликты при заключении тарифных договоров.

Только после принятия Веймарской конституции в августе 1919 г. глава кабинета снова стал официально называться рейхсканцлером к негодованию тех политических и общественных групп, которые считали республику только временным кратким эпизодом немецкой истории.

Хотя канцлер теперь не мог определять основные направления политики, Бауэр старался обеспечить коллегиальность работы кабинета, причем он подчеркивал самостоятельность министров в их сфере деятельности, но пресекал превышение ими своих полномочий. Главной задачей он считал урегулирование проблемы репараций (хотя их сумма еще не была установлена) и их по возможности справедливое распределение по различным слоям немецкого общества.

В этом свою роль должна была сыграть предложенная вице-канцлером и министром финансов Эрцбергером реформа финансовой политики, которая вопреки сопротивлению Баварии передала налоговое законодательство в компетенцию Берлина. Это привело к растущим атакам на Эрцбергера, неточные и необдуманные заявления которого о налоговой реформе породили подозрения, что он смешивает политическую деятельность с личными махинациями, и обвинения в коррупции. Суд признал обвинения против Эрцбергера клеветой, но сделал это в такой двусмысленной форме, что тот был вынужден подать в отставку. Однако Бауэр, кажется, не сделал из этого первого крупного скандального процесса Веймарской республики никаких выводов для своей собственной деятельности.

Став канцлером, Бауэр заявил, что теперь вместо бесплодных дискуссий будет проводиться практическая политика. На деле это означало отказ от социализации и экономической демократии. Принятый в январе 1920 г. Закон о производственных советах был жалкой пародией на то, чего требовали рабочие в 1918–1919 гг. Когда во время обсуждения закона начались рабочие волнения, Бауэр вместе с военным министром Носке, не колеблясь, применил военную силу для их подавления.

Канцлер не обращал внимания на то, что большинство офицерского корпуса, не говоря уже о фрейкоре, настроено монархически и относится к республике откровенно враждебно. Результатом этого явился правоэкстремистский путч Каппа-Лютвица в марте 1920 г., когда мятежники вошли в Берлин. Бауэр и часть его министров бежали в Штутгарт.

Республику спасла только всеобщая забастовка, парализовавшая всю жизнь страны. После провала путча Бауэр не стал менять кабинета. На своем посту остался даже Носке, не сумевший удержать генерала Лютвица под контролем. В отставку ушел только демократический вице-канцлер Ойген Шиффер, который вел из Штутгарта переговоры с Каппом, обещая путчистам полную амнистию.

Однако волна негодования масс в связи с путчем была столь велика, что по настоянию профсоюзов в конце марта кабинет Бауэра перестал существовать.

После отставки Бауэр в следующем кабинете Германа Мюллера руководил министерством путей сообщения. Выборы в рейхстаг в июне 1920 г., на которых республиканские партии потерпели поражение, стали важной вехой в его политической жизни. На них он выступал как кандидат только от СДПГ. Профсоюзы отказали ему в поддержке. Теперь Бауэр был вынужден жить на депутатское жалование и гонорары от случайной журналистской деятельности.

Когда в 1921 г. под давлением Лондонского ультиматума и предстоящей уступки Верхней Силезии Польше был образован кабинет Вирта, Бауэр вошел в него как вице-канцлер и «рупор Эберта». В целом он играл в кабинете роль внутреннего оппозиционера. Осенью 1922 г. Немецкая демократическая партия, Центр и Народная партия потребовали создания большой коалиции в противовес объединившейся с большинством независимцев СДПГ. Бауэр резко запротестовал против сотрудничества с Народной партией Штреземана, спровоцировав отставку второго кабинета Вирта. Это привело к охлаждению его отношений с Эбертом — сторонником большой коалиции.

Бесславный конец

Бауэр оставался с конца 1922 г. только простым депутатом рейхстага. Но еще в 1920 г., когда он был канцлером, прозвучал первый звонок его будущей личной катастрофы. Тогда Бауэр способствовал въезду в Германию выходца из Польши и живущего в Нидерландах еврейского торговца Юлиуса Бармата. Бауэр за вознаграждение в гульденах и долларах снабжал Бар-мата конфиденциальной информацией, важной для его коммерческой деятельности.

Все это, вероятно, так и осталось бы неизвестным, если бы в конце 1924 г. фирма спекулянта Бармата не обанкротилась. При этом выяснилось, что он незаконно получал кредиты от Прусского государственного банка и даже от имперской почты. Для расследования скандала прусский ландтаг создал комиссию, в которую вошел и Бауэр.

Правая пресса выливала ушаты грязи главным образом на СДПГ, которая именовалась партией «друзей Бармата». Она с удовольствием напечатала письмо Бармата 1923 г., доказывающее его деловые связи с Бауэром, который упорно отрицал их. Однако если даже Бауэр не совершил ничего противозаконного, он нарушил моральный принцип его партии не сотрудничать с капиталистами и не жить лучше народа.

Членов СДПГ охватил праведный гнев. В феврале 1925 г. берлинское правление партии заставило бывшего рейхсканцлера сдать депутатский мандат и исключило его из СДПГ. Правда, съезд партии заменил исключение строгим выговором, но его блестящая в свое время политическая карьера резко и жестко оборвалась. Бауэр превратился в нелюбимого, изолированного члена партии и получил скромную должность в Берлинском жилищном управлении. В мае 1933 г., когда были разогнаны профсоюзы, он провел несколько недель под арестом по подозрению в растрате средств, предназначенных для жилищного строительства. Очевидно, здесь была замешана политическая интрига, так как подозрения не подтвердились. Это был последний случай, когда имя Бауэра появилось в прессе. Он умер близ Берлина в забвении 16 сентября 1944 г.

Густав Адольф Бауэр считается второстепенной фигурой в политике. Однако негативные высказывания современников в его адрес не совсем справедливы. Без сомнения, у него были заслуги в организации профсоюзного движения, в которое он вовлек и служащих. Он энергично выступал за улучшение социальных законов, не боялся брать на себя ответственность в периоды кризиса, когда к этому его призывала собственная партия. Политический взлет Бауэра от скромного профсоюзного работника и партийного функционера до статс-секретаря и рейхсканцлера — феномен, который объясняется не только тогдашней политической ситуацией, но и его страстным честолюбием. Поскольку архив Бауэра не сохранился, трудно дать аргументированные оценки его политики. В памяти истории останется лишь «расплывчатый силуэт» человека, не поднимающегося выше текущих и актуальных проблем. С уверенностью можно только сказать, что Бауэр не был крупным государственным деятелем.

Литература

Miller S. Die Bürde der Macht. Die deutsche Sozialdemokratie 1918–1920. Düsseldorf, 1979.

Golecki A. (Bearb.). Das Kabinett Bauer. In: Akten der Reichskanzlei. Boppard a. Rh., 1980.

Rintelen K.L. Gustav Bauer. Ein undemokratischer Demokrat. Gewerkschaftsführer — Freund Friedrich Eberts — Reichskanzler. Frankfurt; Berlin; Bern, 1993.

Прирожденный интегратор ГЕРМАН МЮЛЛЕР (1876–1931)

В конце марта 1931 г. в Берлине СДПГ прощалась со своим председателем и руководителем фракции рейхстага Германом Мюллером. На пути от имперской канцелярии до рейхстага к похоронной процессии присоединились служащие имперского правительства, прусского Государственного совета, рейхстага и имперского совета. Рейхсвер категорически отказался от участия в церемонии.

Перед дверями имперской канцелярии рейхсканцлер Брю-нинг говорил о глубоком потрясении от неожиданной смерти своего предшественника. Он имел все основания ценить Мюллера, который существенно способствовал политике терпимости СДПГ по отношению к его правительству. Оценивая политическую роль Мюллера с момента возникновения республики, Брюнинг подчеркнул, что «немецкий народ потерял одного из лучших своих сыновей. Этого честного, безупречного человека, добросовестного и надежного, уважали даже его противники».

Карьера в СДПГ

Герман Мюллер родился 18 мая 1876 г. в Мангейме, в семье не особенно преуспевающего директора фабрики. Его отец был приверженцем философии Людвига Фейербаха, и это оказало большое влияние на убеждения сына. После того как семья покинула Баден, Мюллер учился в реальной гимназии в Дрездене. Смерть отца заставила его досрочно покинуть школу, когда до получения аттестата оставалось два года. Это, вероятно, способствовало тому, что Мюллер постарался дать своим обеим дочерям от двух браков не только школьное, но и высшее образование.

Во Франкфурте Мюллер прошел коммерческое обучение. Но когда он работал во Франкфурте и Бреслау продавцом промышленных изделий, то не испытывал к этой профессии никакого интереса. Его привлекала больше работа в организации мелких торговых служащих. В конце 90-х гг. он вступил в СДПГ и начал сотрудничать в социал-демократической газете «Шлезише фольксвахт» в Гёрлице, а с 1899 г. стал ее редактором.

В 1904 г. Мюллер был избран депутатом городского собрания; кроме того, он возглавил районную организацию СДПГ.

Его политическая деятельность была замечена Бебелем, который на съезде партии в 1905 г. предложил кандидатуру Мюллера на пост партийного секретаря. Однако лидеры профсоюзов считали его слишком левым и предпочли избрать Эберта. Но через год Мюллер был выдвинут в правление партии социал-демократами своего родного города Мангейма.

Ни Эберт, ни Мюллер не были харизматическими личностями. Они производили впечатление деловых и рассудительных организаторов. Шейдеман с иронией писал позже, что оба его коллеги, с которыми он делил служебное помещение, являлись примером усердия и терпения в исполнении скучных бюрократических дел.

Некоторое время Мюллер работал в арбитражном суде и был приглашен Бебелем в Центральное ведомство по делам рабочей молодежи, где он трудился вместе с Людвигом Франком — первым депутатом рейхстага, погибшим в 1914 г. во Франции — и с Карлом Либкнехтом. Характерно, что Мюллер сохранил хорошие отношения с Либкнехтом вопреки всем политическим разногласиям в дальнейшем. Самостоятельность суждений он сохранил и по отношению к своему покровителю Бебелю, за которым следовал отнюдь не безоговорочно.

Новый партийный секретарь, благодаря знанию иностранных языков, установил хорошие контакты с социалистами других стран. Он посещал их съезды и слыл в СДПГ знатоком международных отношений. В эти годы Мюллер довольно тесно сблизился с Фридрихом Эбертом, а позднее и с Отто Вельсом. В отношениях с Отто Брауном с самого начала проявился дух соперничества. Не случайно Мюллер пытался помешать избранию этого восточного пруссака в правление партии в 1909 г. Видимо, это явилось причиной того, что позже Браун отзывался о Мюллере обычно отрицательно, видя в нем политического конкурента.

Герман Мюллер

С тех пор как в 1910 г. Бебель тяжело заболел, Мюллер вошел в тесный круг руководства СДПГ. Но вел он себя совсем незаметно до тех пор, пока председателем партии в 1913 г. не стал Эберт.

В начале 1914 г. на съезде партии французских социалистов Мюллер заявил, что дружба между рабочими обеих стран будет все теснее, а весной он принимал участие в работе съезда лейбористской партии. Однако через несколько месяцев надежды на международную солидарность рабочих оказались иллюзией.

Мюллер получил задание вести переговоры с социалистической фракцией французской палаты депутатов о совместных действиях для отклонения военных кредитов в немецком и французском парламентах. Французские социалисты решили, что Мюллер приехал в Париж для участия в похоронах убитого накануне популярнейшего социалиста и пацифиста Жана Жореса, на поддержку которого надеялся не знающий об этом немецкий эмиссар. Мюллер не знал и о том, что большинство берлинской фракции уже высказалось за одобрение военных кредитов. Французские же социалисты не хотели вступать в переговоры с СДПГ, полагая, что опасность войны исходит от Германии. Таким образом, эта миссия Мюллера потерпела неудачу. С трудом он сумел вернуться домой через Бельгию.

Даже если Мюллера невозможно причислить к марксистам в СДПГ, нельзя также утверждать, что он принадлежал к ревизионистам. Но, как и многие члены партии, после начала войны он поддержал правое партийное крыло и вошел в кружок Эдуарда Давида, выступавшего за внутреннюю сплоченность партии и против всех левых радикальных тенденций и пацифистских течений. Хотя Мюллер не желал, чтобы рейхсканцлер Бетман Голь-вег был принесен в жертву аннексионистам, он не видел также причин безоговорочно поддерживать канцлера.

Когда разногласия внутри СДПГ явно усилились и в Вюртемберге партийная оппозиция сплотилась вокруг штутгартской газеты «Тагвахт», Мюллер с Эбертом направились в вюртембергскую столицу. Там они обнаружили, что их внутрипартийные противники нарушили правила ведения кассы, и использовали этот смехотворный предлог, чтобы настоять на смене руководства газеты.

Схожий кризис начался в Берлине вокруг газеты «Форвертс», которая желала военного поражения кайзеровской Германии, что, по мнению Мюллера, было совершенно «скандально». Так как «Форвертс» была в очередной раз запрещена, Мюллер весной 1916 г. получил от правления партии задание осуществлять предварительную цензуру этого центрального партийного органа. Осенью он вошел в его редакцию с правом самому решать вопрос о содержании и публикации статей.

Хотя Мюллер из-за своего трезвого прагматизма имел много противников, все же ему удалось добиться мандата рейхстага в 1916 г. на дополнительных выборах в силезском Райхенбахе. Эдуард Давид поддержал его в предвыборной борьбе.

С начала войны Мюллер по сравнению с Эбертом и Шей-деманом потерял в партии былое значение. Тем не менее вместе с ними он отправился летом 1917 г. на Стокгольмскую конференцию социалистов. Надежда найти на конференции пути к заключению мира оказалась беспочвенной, так как большинство социалистов других стран считали Германию виновником войны.

Как и большинство умеренных социал-демократов, Мюллер выступал против аннексионизма и настойчиво требовал — хотя бы только для того, чтобы успокоить Англию — полного восстановления независимого Бельгийского государства. Несмотря на это, в 1918 г. он высказался за одобрение Брестского мира.

Хотя Мюллер как ведущий член правления партии решительно отклонял любые формы левого радикализма, он находил некоторые положительные черты в большевистской революции в России. Указывая на различия между немецкими социал-демократами и большевиками, Мюллер, однако, приветствовал их приход к власти, так как они последовательно добивались мира.

В правительстве

Мюллер был потрясен революционным движением в Германии в начале ноября 1918 г. и сразу принял в нем активное участие. Он сопровождал Густава Носке, когда тот отправился в Киль, чтобы установить контроль над восставшими матросами. Там он познакомился с лидером НСДПГ Гуго Гаазе. Когда Мюллер возвратился в столицу, Отто Браун передал ему свой мандат в исполкоме берлинских рабочих и солдатских Советов, одним из трех председателей которого и стал Мюллер. На этой должности и в тесном сотрудничестве с Эбертом он настойчиво требовал скорейшего проведения выборов в Национальное собрание. Хотя Мюллер выступал против восстаний левых радикалов, он резко осудил убийство Розы Люксембург и Карла Либкнехта.

Образование Веймарской республики и ее первого правительства под руководством Филиппа Шейдемана вывело Мюллера на политическую авансцену. Так как Эберт получил новый пост президента, а Шейдеман — премьер-министра, в СДПГ было необходимо произвести переизбрание председателя.

В июне 1919 г. делегаты съезда партии выбрали Мюллера новым председателем, который должен был руководить партией вместе с Отто Вельсом. То, что Мюллер получил 373 из 376 голосов делегатов, однозначно показало их полное доверие (за Вельса высказался лишь 291 делегат). В дальнейшем Мюллер главным образом руководил работой фракции, в то время как Вельс контролировал партийный аппарат и местные организации и мог определять партийную линию. Участие Мюллера в правительстве в 1919–1920 и 1928–1930 гг. дало Вельсу возможность держать СДПГ вопреки позиции Мюллера в оппозиции к республике.

После отставки кабинета Шейдемана Мюллер уклонился от предложения Эберта возглавить новый кабинет, но согласился руководить министерством иностранных дел, взяв на себя груз подписания мирного договора. Он начал демократизацию дипломатической службы и разрушил бастион, прежде монополизированный аристократией. Когда вспыхнул путч Каппа — Лют-вица, Мюллер принадлежал к тем членам правительства, которые бежали перед ультраправой угрозой в Штутгарт и начали там подготовку реорганизации кабинета.

Карл Легин, председатель Свободных профсоюзов, отказался от предложения стать канцлером, сославшись на состояние здоровья. Мюллер оказался лицом к лицу перед неблагодарным заданием — руководить переходным кабинетом до предстоящих выборов в рейхстаг. Одновременно правительство Мюллера должно было устранить непосредственные последствия путча — рабочие восстания в Руре и Центральной Германии — и подготовить конференцию по репарациям в Спа. В ухудшении обстановки обвиняли носителей нового государственного порядка. Это выразилось в провальном для республиканских партий результате выборов в рейхстаг 6 июня 1920 г. Хотя СДПГ сохранила свою ключевую роль, потеряв, правда, 61 мандат, повторение прежней коалиции было невозможно из-за отказа участия в ней партии Центра и НДП.

В этой ситуации правление партии решило, что ее лидер Мюллер, который выставил свою кандидатуру на выборах во Франконии и официально назывался с тех пор в рейхстаге Мюл-лер-Франкен, должен взять на себя создание правительства. Но оно могло стать кабинетом большинства только при союзе с НСДПГ, которая не захотела сотрудничать в кабинете с буржуазными партиями. С чувством облегчения Мюллер и члены его партии отказались формировать правительство, возложив ответственность на НСДПГ.

Оппозиция

Уход из правительства не означал отказа социал-демократов от республики. Вопреки тому, что власти ничего не делали для социального улучшения жизни трудящихся, СДПГ участвовала в правительствах нескольких земель, в частности Пруссии. Уже во время конференции в Спа в июле 1920 г. партия конструктивно поддерживала немецкую внешнюю политику.

Хотя выборы в рейхстаг 1924 г. еще не привели социал-демократов к долгожданному прорыву (т. е. они не смогли занять большинство в рейхстаге), но с тех пор партия, за исключением президентских выборов 1925 г., постоянно усиливала свои позиции в рейхстаге. Это было также заслугой Мюллера — личности, которая воплощала спокойствие в политической жизни. И в то время как несколько социал-демократов были замешаны в скандальных историях, Мюллер отказался от материальных соблазнов, которыми были чреваты государственные учреждения и партийные органы, погрязшие в коррупции; он часто использовал не власть, а осторожную иронию, чтобы уладить конфликты. В начале 20-х гг., когда между депутатами Брейтшайдом и Штреземаном произошел скандал, Мюллер как председатель комитета предложил им вспомнить студенческие годы и решить свои разногласия на дуэли, не мешая текущей работе. В этом предложении была, конечно, некоторая насмешка, но спорщики не обиделись на Мюллера. Штреземан особенно высоко ценил председателя СДПГ, так как он с 1923 г. вопреки всем внутриполитическим спорам мог гарантировать ему активную поддержку СДПГ во внешней политике.

В то время как Мюллер благодаря своей сдержанной и осторожной тактике несколько «отошел в тень», на политическую авансцену выдвинулся честолюбивый министр-президент Пруссии Отто Браун. Он стремился занять ведущее место в партии, однако это ему не удалось, так как в партии росло раздражение, вызванное жаждой власти этого «красного царя Пруссии».

Большая коалиция

Выборы в рейхстаг, состоявшиеся 20 мая 1928 г., как и ожидалось, принесли обеим рабочим партиям значительный прирост голосов, а правым партиям — значительные потери. За СДПГ, которая намного опередила остальные партии, проголосовало почти на 1,3 млн избирателей больше, чем в 1924 г. КПГ привлекла на свою сторону полмиллиона новых сторонников и получила 54 мандата вместо прежних 45. Националисты потеряли почти 1,9 млн голосов, а их представительство сократилось со 103 до 73 мест. Неудачными оказались выборы для Центра, Народной и Демократической партий, которые лишились 400–500 тыс. сторонников. Центр и НДП потеряли по 7 мест, а НДП — даже 16 мандатов.

Исход выборов означал возможность воссоздания большой коалиции с участием на этот раз и ННП. Скрепя сердце, Гинденбург назначил главой правительства Германа Мюллера. Но президент был приятно поражен, увидев перед собой во время первой аудиенции, данной новому канцлеру еще до его формального назначения, дюжего мужчину в круглых очках, но с военной выправкой, который держался по отношению к кайзеровскому фельдмаршалу с подобающим респектом. Гинденбург приветствовал его похвалой: «Да Вы почти так же велики, как и я!», на что кандидат в канцлеры, почтительно соблюдая дистанцию, ответил: «Не так же велик, а только так же высок!» Фельдмаршал не остался в долгу и добродушно заметил: «Ну, за величием дело, верно, тоже не станет».

Так бьш заложен краеугольный камень успешно развивавшихся личных отношений между старым президентом и новым главой правительства. После полутора лет канцлерства Мюллера генерал Грёнер писал своему другу: «Гинденбург сказал мне однажды, что Мюллер — самый лучший канцлер, которого он когда-либо имел; только вот жаль, что он социал-демократ».

Однако кабинет Мюллера с самого начала стали раздирать противоречия. Партия Центра, добиваясь увеличения своих министерских постов, шантажировала партнеров, отозвав на три месяца из кабинета одного из своих двух представителей. СДПГ же склонялась к тому, чтобы все вопросы экономической политики решались в интересах профсоюзов. Поэтому правительство Мюллера трудно назвать коалиционным в полном смысле этого слова. Его министры отстаивали прежде всего интересы своих партий.

Не успели новые министры освоиться в своих креслах, как разразился политический конфликт. Еще правительство Маркса приняло одобренное прежним рейхстагом решение о строительстве четырех тяжелых крейсеров, разрешенных Германии Версальским договором. СДПГ же вела избирательную кампанию под лозунгом «Никаких броненосцев за хлеб для наших детей!». Когда канцлером стал Мюллер, казалось, что эта программа будет заморожена или отменена совсем, тем более что против нее выступили НДП и часть политиков партии Центра. Однако 10 августа кабинет единогласно высказался за строительство первого крейсера. Но СДПГ не желала менять свою позицию. 15 августа были приняты две взаимоисключающие резолюции. Правление партии осудило своих министров, а фракция СДПГ в рейхстаге посчитала непременным их дальнейшее участие в правительстве «в интересах всех рабочих», хотя позже и внесла в парламент законопроект об остановке строительства, обязав всех членов партии, в том числе и министров, поддержать его. Все это стало походить на политический фарс. И все же новому министру рейхсвера Грёнеру без особых проблем удалось провести через рейхстаг решение о строительстве всех крейсеров.

Мюллер уже в своем первом правительственном заявлении настаивал на выводе всех оккупационных войск из Рейнской области и на окончательном решении вопроса о репарациях. На сессии Лиги Наций в сентябре 1928 г. он повел германо-французскую дипломатическую дуэль куда энергичнее, чем Маркс, и выдвинул на первый план вопрос о разоружении всех держав. Канцлер особенно активно поддерживал программу своего министра финансов, провозглашенную в декабре 1929 г. и принесшую крупной буржуазии более 1,3 млрд марок налоговых льгот, а трудящимся почти миллиард марок новых налогов.

Что же касалось военной и аграрной политики, т. е. тех сфер, которые Гинденбург взял под свой личный контроль, то социал-демократический канцлер лояльно выполнял все пункты президентской чрезвычайной программы. Поскольку пост вице-канцлера (хотя и не предусмотренный конституцией, но имевшийся во всех предшествующих правительствах) при Мюллере по категорическому желанию рейхспрезидента оставался вакантным, министр рейхсвера Грёнер смог претендовать на него. Поздней осенью 1929 г., во время болезни главы правительства, кабинет заседал под председательством Грёнера. Это, кстати, привело еще и к тому, что доверенный человек Гинденбурга Шлейхер был включен в состав кабинета в качестве дополнительного представителя военного министерства, хотя официально не входил в число министров.

Грёнер вмешивался в правительственные дебаты редко, но всегда в решающих вопросах и умел, угрожая отставкой, которая поставила бы под вопрос существование большой коалиции, навязать своим коллегам-министрам волю военных. Когда же социал-демократические члены правительства, вынужденные считаться с настроениями избирателей, в том или ином пункте отходили от предписанной Гинденбургом линии, именно Грёнер брался поставить их на место. Так, в письме министру финансов Гильфердингу он дал понять, что курс на вооружение будет продолжен в любом случае, даже и без социал-демократии.

Политическое и социально-экономическое положение все отчетливее складывалось против кабинета Мюллера, падение которого становилось только вопросом времени. Решающим фактором явилась экономическая рецессия, которую не могло остановить государство. Уже в начале 1929 г. число зарегистрированных и получавших пособие безработных в стране выросло до 1,5 млн человек. В действительности их было гораздо больше, поскольку еще не работавшие молодые люди регистрации не подлежали. Правительство было вынуждено запросить дополнительно 400 млн марок для выплаты пособий. Правые силы в ответ потребовали существенного сокращения пособий, а это вызвало столь резкий протест профсоюзов, что какие-то разумные дискуссии на эту тему стали совершенно невозможными.

Отчетливо проявилось это в сентябре, когда социал-демократические министры финансов и труда Рудольф Гильфердинг и Рудольф Виссель, поддержанные прусским правительством, предложили план, по которому повышались взносы предпринимателей и рабочих в страховой фонд. Предприниматели обрушили шквал критики на этот план и потребовали, наоборот, сокращения социальных расходов и снижения налогов. Хотя рейхстаг с трудом принял план кабинета, это не снизило напряжения. Проблемы страны только начинались.

Канцлер не мог справиться с тяжелейшей ситуацией. В начале 1929 г. он добился того, что к апрелю был принят устраивающий всех членов коалиции бюджет, а трудные переговоры в Париже о репарациях продвинулись вперед вопреки сопротивлению президента Рейхсбанка Шахта. Воспаление желчного пузыря, которое началось еще в апреле, заставило Мюллера в начале лета лечь в больницу на операцию. Хотя осенью Мюллер вновь приступил к исполнению служебных обязанностей, но к этому времени он был уже тяжелобольным человеком. Когда разгорелись жаркие дебаты о страховании по безработице и вокруг нового репарационного плана Янга, Мюллер физически уже не мог активно в них участвовать. Поскольку ни министры от разных партий, ни профсоюзы и объединения предпринимателей не могли достичь компромисса по вопросам социального страхования, 27 марта 1930 г. Мюллер подал президенту Гинденбургу прошение об отставке кабинета. Это был конец последнего парламентского правительства Веймарской республики.

После роковых сентябрьских выборов 1930 г., которые принесли оглушительный успех нацистам, Мюллер вместе с другими лидерами СДПГ призвал проводить в отношении кабинета Брюнинга политику терпимости, чтобы предотвратить опасность прихода к власти Гитлера. Но здоровье Мюллера катастрофически ухудшалось. Весной 1931 г. ему предстояла новая операция, но 20 марта он скончался.

Наряду с Эбертом и Штреземаном Герман Мюллер был третьим ключевым политиком 20-х гг., отдавшим свои силы и здоровье на благо Веймарской республики. Герман Мюллер не был блестящим государственным деятелем, однако даже противники никогда не подвергали сомнению его достоинства и целостность натуры.

Литература

Stürmer М. Koalition und Opposition in der Weimarer Republik 1924–1928. Düsseldorf, 1967.

Vogt M. (Bearb.). Das Kabinett Müller I und II: 2 Bd // Akten der Reichskanzlei. Boppard a. Rh., 1970–1971.

Искусный оратор КОНСТАНТИН ФЕРЕНБАХ (1852–1926)

Юные годы

Константин Ференбах родился 11 января 1852 г. в местечке Веллендинген в Шварцвальде в семье школьного учителя. Его мать была крестьянкой, и таким образом семья объединяла в себе мелкобуржуазные и крестьянские элементы. В силу семейных традиций Ференбах, как и его дед, хотел стать священником. Уже в возрасте 13 лет он покинул свою захолустную родину в Шварцвальде и в 1865 г. поступил в епископскую школу во Фрейбурге. Там в 1871 г. он получил аттестат зрелости и затем стал изучать католическую теологию во Фрейбургском университете.

С переездом во Фрейбург и началом учебы в университете наметился медленный отход Ференбаха от семейных обычаев и традиций. Его кругозор расширялся, он узнал совершенно другие сферы жизни и новых людей. В это же время происходил переворот во всей политической и церковной жизни в Германии. Годы молодости Ференбаха определялись процессом создания Германской империи и «культуркампфом», который принимал очень жесткие формы, и прежде всего в Бадене.

Все это могло оказать определенное влияние на Ференбаха, когда в 1874 г. он закончил изучение теологии, а в 1875-м (также во Фрейбурге) приступил к изучению юриспруденции. Это было еще одним шагом к той деятельности, которая была недоступна священнику. В 1879 г. он сдал первый юридический государственный экзамен и в том же году женился на дочери фрейбургского адвоката Марии Хосснер. В 1882 г. после второго юридического государственного экзамена Ференбах начал самостоятельную деятельность, открыв собственную адвокатскую контору во Фрейбурге.

Очень скоро пришли первые профессиональные успехи. Ференбах получил известность прежде всего как защитник по уголовным процессам. Он был опытным оратором и особенно мог привлечь слушателей на свою сторону логикой и тональностью своих речей. Ференбах получил несколько почетных должностей в церковных и общественных объединениях родного города. Он становится председателем Фрейбургского союза строительства кафедрального собора и городского мужского певческого союза. Казалось, все предвещало ему спокойный и предсказуемый жизненный путь в буржуазно-католических кругах Юго-Западной Германии.

Путь в политику

Первые десятилетия после основания империи были бурным временем для политического католицизма в Германии. За жесткими дискуссиями во время «культуркампфа» последовал период выжидательной оппозиции, пока партия Центра не начала от случая к случаю сотрудничать с имперским правительством. Внутри партии этот курс не был совершенно бесспорным, и поэтому между различными группировками в партии постоянно происходили оживленные дискуссии. Они выступали либо за сотрудничество с правительством, либо за оппозицию ему.

Константин Ференбах

В Бадене во время «культуркампфа» происходили тяжелые конфликты между государством и церковью по вопросам школьного устройства, образования преподавателя, процедуры занятия поста фрейбургского архиепископа (целый ряд проблемных законов и положений оставался и после прекращения «культуркампфа»). В связи с этим в баденской партии Центра возникли две фракции: одна настаивала на немедленной и безусловной отмене всех законов «культуркампфа», а другая ожидала от государства уступок в области церковной политики, проведения компромиссного и гибкого ее курса. В дискуссии этих обеих фракций активно участвовал и Ференбах, обратившийся в это время к политике. Его профессиональное и общественное положение и способность к сглаживанию конфликтов облегчили ему возможность сделать этот шаг.

С 1884 г. Ференбах занимался городской коммунальной политикой, однако уже в 1885-м получил мандат Католической народной партии, предшественницы основанного в 1888 г. баденского Центра, во вторую палату ландтага. Он присоединился к католической фракции ландтага, однако быстро вступил в конфликт с лидером баденского католицизма и сторонником жесткого курса Теодором Вакером и в 1887 г. вышел из палаты. В 1901 г. он вновь был избран в ландтаг и выступал там за умеренную и компромиссную политику.

Политические условия были благоприятны для такого изменения курса. Хотя Центр не участвовал в различных правительственных коалициях в Бадене, но он имел в оппозиции ключевые позиции и поэтому мог рассчитывать на благосклонность правительства. Ференбах стал главным оратором партии, в 1907–1908 гг. был даже президентом второй палаты. Однако постепенно он стал отдаляться от земельной политической деятельности, поскольку баденское правительство не шло на уступки партии Центра.

Уже во время деятельности Ференбаха в этот период отчетливо проявился стиль его политической работы: умение найти устраивающее более или менее всех решение и способность выразить общее настроение в эмоциональных, и даже патетических, словах. Ференбах был человеком компромисса, а не поляризации.

В рейхстаге

Тем не менее постепенное отдаление Ференбаха от земельной политики не означало удаления его из политики вообще. Наоборот, его политическая деятельность поднялась на более высокий уровень в масштабах всей страны. На выборах 1903 г. в рейхстаг он был избран его депутатом от избирательного округа Эттенхайм/Лар.

Во фракции Центра в рейхстаге как раз в течение последних лет происходил далеко идущий политический переворот. Если Центр до этого занимал консервативные позиции и поддерживал имперское правительство, то теперь партия под влиянием молодых политиков сместилась влево. Консервативное крыло безуспешно пыталось противодействовать этой перемене.

При обсуждении в рейхстаге инцидента в Цаберне Центр присоединился к критикам правительства. В эльзасском городке Цаберн в ноябре 1913 г. произошел конфликт между армией и гражданским населением. Начальник гарнизона приказал арестовать нескольких участников демонстрации за возвращение Эльзаса Франции, хотя не имел на это юридического права, поскольку аресты — дело полиции, а не армии. По этому поводу в рейхстаг был внесен запрос двух депутатов от Эльзас-Лотарингии. От партии Центра на заседании рейхстага 3 декабря 1913 г. выступил Ференбах. В отличие от неудачной и неубедительной речи канцлера Бетман Гольвега и заносчиво-надменных высказываний военного министра Фалькенхайна Ференбах подчеркивал значение принципов права и законности, которым должна подчиняться и армия. В своей речи он сформулировал критику правительства и формы государственного правления таким образом, что она нашла широкое согласие центристских и левых партий рейхстага. В этом снова проявился талант Ференбаха искусно выражать общее настроение, не акцентируя внимание на существующих разногласиях. Для процесса сближения между Центром, прогрессистами и социал-демократами такой талант оказался весьма востребованным. Таким образом, Ференбах незадолго до войны уже считался человеком, который занимал независимую позицию и мог выразить общий критический настрой рейхстага.

Кризис

Первую мировую войну Ференбах воспринял как оборонительную для Германии, навязанную ей враждебным окружением других держав. Летом 1917 г. он стал председателем Главного комитета рейхстага и во время войны был в центре всех политических событий. В ноябре 1917 г. он вошел также в руководство Межфракционного комитета, который летом 1917 г. высказался за мир по соглашению, а в июне 1918 г. Ференбах был избран президентом рейхстага. На всех трех постах для него одна проблема оставалась главной — отношение к растущим требованиям парламентаризации и демократизации государства.

Кажется, что в конце войны он был убежден в необходимости этой политической перемены. В этом вопросе ему оказывало поддержку большинство рейхстага. Однако он, пожалуй, не имел представления о том, каким глубоким на самом деле окажется разрыв с прошлым и какие последствия повлечет он за собой. Его целью было предотвращение свержения монархии и парламентаризация государства, начавшаяся в октябре 1918 г. Революционные события в ноябре 1918 г. поэтому глубоко задели Ференбаха. Им овладело чувство потерянности и безразличия. Ему казалось, что это конец не только монархии, но и Германии.

Но уже чуть позже психологический кризис им был преодолен. Однако попытка Ференбаха созвать старый рейхстаг и придать парламентскую основу Совету народных уполномоченных потерпела крах из-за возражений Фридриха Эберта, который опасался ответного действия революционных сил вследствие такого созыва. Только после выборов в Национальное собрание и принятия новой демократической конституции был установлен государственный политический строй, с которым мог согласиться и Ференбах. В феврале 1919 г. он, политик компромисса, был избран президентом Национального собрания.

В плену долга

Похоже, перед республикой открывались прекрасные шансы для консолидации. Но первые же выборы в рейхстаг 6 июня 1920 г. стали для нее катастрофой. Все три партии веймарской коалиции понесли огромные потери. Наибольший урон претерпела НДП, пустые речи лидеров которой не прошли для партии даром. Теперь за нее проголосовало 2,33 млн избирателей, а число мест сократилось с 75 до 36. Центр имел в рейхстаге 64 мандата вместо прежних 91, число его сторонников составило 3,84 млн человек. Почти половину избирателей потеряла СДПГ. Ей отдали голоса 6,1 млн человек, и теперь партия получила только 102 места. Ее прежние сторонники перешли в ряды избирателей НСДПГ, увеличившей число депутатов с 22 до 84. Чуть более 500 тыс. человек отдали свои голоса КПГ, получившей 4 мандата.

Общий крен вправо отразил успех БНП, Народной партии и националистов. Баварцы получили более миллиона голосов, их фракция состояла из 21 депутата. Число избирателей Народной партии, имевшей теперь 65 мест вместо прежних 19, возросло до 3,9 млн человек. Националисты, на миллион увеличившие число избирателей, провели в парламент 71 депутата и стали сильнейшей буржуазной фракцией.

В ситуации, когда веймарская коалиция получила 205 мест из 452, СДПГ ушла в оппозицию, уступив дорогу первому чисто буржуазному правительству во главе с лидером Центра Константином Ференбахом, в которое вошли также министры от Народной и Национальной партий.

Центр не случайно выдвинул Ференбаха на пост канцлера этого кабинета коалиции. Своей прежней политической работой он заслужил уважение к себе и человеческое доверие во всех партиях и, кажется, был в данной ситуации самым подходящим для этого человеком. Такому канцлеру могла оказывать поддержку и оппозиционная СДПГ. В пользу Ференбаха говорило и то, что он обещал отказаться от самостоятельной политики канцлера и считать основной задачей честное посредничество и сбалансированность между различными интересами.

Ференбах стал канцлером в 68 лет. Это был возраст, когда другие подумывают об уходе из политической жизни. Он не стремился к этому посту, рассматривая его, скорее, как «бремя» и «жертву», которую он должен принести, поскольку других кандидатов у партии не было. Таким образом, кабинет Ференбаха не был кабинетом прочной коалиции с ясно очерченной политической программой. Это был кабинет вынужденного исполнения своего долга.

В таких условиях вставал вопрос, был ли кабинет ввиду его внутренней слабости и политической лабильности в состоянии решать большие политические проблемы. При этом речь шла прежде всего о выполнении мирного договора. Вопрос о репарациях и разоружении Германии был решен только в принципе. Теперь было необходимо вести более детальные переговоры. В 1920 и 1921 гг. состоялся ряд больших конференций по этим вопросам, на которых победители фактически диктовали свои условия.

Ференбах мягко руководил политикой кабинета: претендовал не на руководство, а на сбалансирование различных темпераментов и интересов. От него не исходило никаких политических инициатив, он подчинялся ходу событий в соответствии со своими представлениями. От Ференбаха веяло человеческим теплом и доверием, и он производил на всех окружающих людей впечатление искреннего и любезного старого мужчины, который не годился, однако, ни по собственному представлению, ни по суждениям других на пост рейхсканцлера.

Репарации и политика «выполнения»

Единства не было не только в кабинете Ференбаха. Его не было и между союзниками, что стало очевидным еще во время работы Парижской мирной конференции. По словам одного американского наблюдателя, «некоторые делегаты хотели вообще уничтожить Германию, некоторые — добиться от нее репараций, а некоторые — и того, и другого сразу. Некоторые хотели взять с Германии больше, чем она физически могла дать, некоторые вообще предлагали оригинальную схему, по которой вначале Германия должна была отдать весь свой капитал, все активы, а лишь потом следовало начать обсуждать размер репараций, хотя какие выплаты можно было бы ожидать от нищей страны?»

В конечном счете комиссия по репарациям, образованная в августе 1919 г., к маю следующего года представила доклад с рекомендациями относительно порядка и метода платежей репараций. Впредь до установления окончательной суммы Германия должна была выплатить 20 млрд золотых марок (привязанных к доллару в соотношении 4,1 марки за доллар) в виде первого взноса. Союзники выразили готовность часть платежа получить в виде товарных поставок — угля, химикатов, строевого леса. В принципе это было приемлемое решение, однако капповский путч и последовавшая забастовка вызвали перерыв в поставках. К середине 1920 г. Германия находилась в состоянии фактического краха. Для поисков выхода из создавшегося положения была созвана международная конференция. Она проходила в июле 1920 г. в бельгийском городе Спа и закончилась полным фиаско.

Некоторые историки такой исход объясняют плохой подготовкой конференции и отсутствием единства мнений не только между союзниками, но и внутри каждой делегации. Действительно, руководители британской делегации, премьер Ллойд Джордж и министр иностранных дел Керзон, были полной противоположностью друг другу: первый являлся олицетворением «торгашеской бесцеремонности», второй — «аристократического достоинства». И все же они сумели выработать что-то вроде общей позиции, которая сводилась к тому, что с немцами надо найти компромисс. Французская позиция тоже была не столь жесткой, как ранее. Во главе правительства Франции стоял тогда Александр Мильеран — приверженец мягкого курса. Он сам подчеркивал отличие своих взглядов от тех, которые были присущи Клемансо или Пуанкаре. Правда, не ясно было, сможет ли Мильеран достаточно твердо провести свой курс. Тем не менее перспективы на компромиссное решение имелись.

Все планы разрушила германская делегация. Начало этому было положено уже одним ее внешним видом: к канцлеру Ференбаху и министру иностранных дел Вальтеру Симонсу особых претензий не было, но по непонятным причинам включенный в делегацию генерал Сект и сопровождавшая его группа военных демонстративно явились в полной парадной форме, с орденами, полученными в последней войне. Для союзников это было, как красная тряпка для быка. Кроме того, прибывший в Спа в качестве эксперта известный рурский магнат Гуго Стиннес выступил с длинной некорректной речью, суть которой заключалась в том, что победители «совсем обнаглели». Если учесть манеру, в которой Стиннес изложил свои упреки — он общался с союзниками, как строгий учитель с провинившимися школьниками, — то можно понять реакцию англичан и французов, которые заявили, что, если дефицит в поставках угля не будет погашен в течение трех суток, то они попросту оккупируют Рур. Последовал шумный обмен взаимными обвинениями и угрозами. В конце концов немцы присмирели, однако климат конференции был безнадежно испорчен, а почва для компромисса исчезла.

Последовал еще ряд бесплодных конференций, на которых не удалось добиться какого-либо сближения взглядов. После долгих расчетов, тягучих переговоров и нудных препирательств проблема репараций была наконец в принципе решена. Баснословный первоначальный счет в 265 млрд золотых марок, выставленный Германии победителями, постепенно снизился до 200 млрд. Эту сумму утвердила Парижская конференция в январе 1921 г.

1 марта 1921 г. в Лондоне министр иностранных дел Германии Вальтер Симонс потребовал установить общую сумму репараций в 30 млрд марок. Германская сторона заявила, что страна уже выплатила 21 млрд в виде имущества, переданного союзникам. Но репарационная комиссия, тон в которой задавала Франция, оценивала это имущество всего в 8 млрд марок. Берлин соглашался выплатить 30 млрд в течение 30 лет при условии предоставления ей международного займа в 8 млрд марок, прекращения завышенного обложения немецкого экспорта и возвращения Германии Верхней Силезии, занятой в это время французскими войсками.

Резко отклонив предложения Симонса, союзники предъявили Германии ультиматум с требованием принять до 7 марта условия Парижской конференции. Поскольку немецкое правительство не ответило на ультиматум в установленный срок, 8 марта войска Антанты заняли Дуйсбург, Дюссельдорф и речной порт Рурорт, а также установили на Рейне свои таможенные посты, обложив германский экспорт налогом в 50 % его стоимости.

Закулисные переговоры об урегулировании конфликта завершились тем, что 5 мая Вторая лондонская конференция установила окончательную сумму репараций в 132 млрд золотых марок, которую Германия должна была выплатить в течение 37 лет.

В ближайшие же 25 дней она была обязана внести 1 млрд марок, в противном случае союзники пригрозили оккупировать всю Рурскую область, а Франция сразу же объявила частичную мобилизацию.

Правительство Ференбаха обратилось к США с просьбой о посредничестве, но Вашингтон ответил отказом. Немцам пришлось срочно покупать доллары на свободном рынке и занимать их у собственных банков. Кроме того, немецкое правительство частично погасило эту сумму, выбросив на мировые валютные биржи огромное число (50 млрд) свеженапечатанных бумажных банкнот, что привело к резкому падению курса марки. Ослабленная марка не могла выдержать такого давления, инфляция приняла катастрофические масштабы. Кабинет Ференбаха, который покинули министры от Народной партии, 4 мая 1921 г. ушел в отставку, не желая брать ответственность за последствия своего решения принять требования союзников.

После окончания своего канцлерства Ференбах, как и раньше, был связан с политикой. Он по-прежнему оставался депутатом рейхстага и играл видную роль в партии Центра. В 1922 г. Ференбах был введен в состав государственного суда, созданного после убийства Вальтера Ратенау законом о защите республики. На следующий год он стал председателем фракции Центра в рейхстаге, сменив Вильгельма Маркса, занявшего в конце 1923 г. пост рейхсканцлера.

Константин Ференбах умер во Фрейбурге 26 марта 1926 г. после продолжительной болезни. Конечно, он не являлся яркой политической фигурой Веймарской республики. Для этого у него не было ни широкой и продуманной концепции, ни достаточной инициативы и, пожалуй, никакого призвания к политическому руководству всей страной. Но своей способностью к сглаживанию противоречий и компромиссу он воплощал ту политику, которая, возможно, могла помочь Веймарской республике избежать ее горькой и печальной участи.

Литература

Becker J. Konstantin Fehrenbach // Rudolf Morsey (Hrsg.): Zeitgeschichte in Lebensbildern. Bd I. Mainz, 1973.

Morsey R. Die deutsche Zentrumspartei 1917–1923. Düsseldorf, 1966.

Wulf P. (Bearb.). Das Kabinett Fehrenbach // Akten der Reichskanzlei. Boppard a. Rh., 1972.

Демократический католик ЙОЗЕФ ВИРТ (1879–1956)

Начало пути

Карл Йозеф Вирт родился 6 сентября 1879 г. в семье мастера, работавшего на предприятии католического издательства Гердер во Фрейбурге. Отец сумел дать своим трем сыновьям высшее образование. Вирт закончил во Фрейбурге Высшее реальное училище, затем изучал в университете математику и политэкономию. В 1906 г. он получил ученую степень доктора математики и стал работать учителем гимназии. В политику Вирт попал почти случайно: в 1911 г. он был выдвинут в депутаты городского собрания от католической организации «Союз Винсента».

Уже через два года Вирт баллотировался в баденский ландтаг и вскоре после этого при дополнительных выборах в округе Оффенбург — в рейхстаг. В годы войны он был санитаром Красного креста на различных фронтах. В революционные дни ноября 1918 г. Вирт, находясь в зале ожидания вокзала Карлсруэ, случайно узнал из прессы о своем назначении в баденское министерство финансов. Его кандидатуру (не поставив в известность самого кандидата) предложил его коллега по партии Центра, а затем баденский государственный президент Генрих Кёлер. В этом министерстве, в котором Вирт зарекомендовал себя как левый политик, в марте 1920 г. рейхсканцлер Герман Мюллер предложил ему стать министром финансов после Эрцбергера, скомпрометированного скандальным судебным процессом.

Около года Вирт пробыл в этой должности. С июня 1920 г. при канцлерстве своего земляка Ференбаха он включился в решение трудной проблемы репараций, выступая с самого начала за примирительный с Западом курс.

Кабинет Вирта

«Словно под гром орудий, имперский министр финансов доктор Вирт вступил 10 мая 1921 г. на пост рейхсканц

лера», — не без пафоса писал в 1925 г. бывший статс-секретарь Вирта Генрих Хеммер. Действительно, Вирт возглавил правительство, которому досталось тяжелое наследие. В течение полутора лет, прошедших с подписания Версальского договора, Англия, Франция, Бельгия и Италия, с одной стороны, Германия — с другой, так и не смогли договориться об окончательном определении суммы репараций с побежденной страны. Договоренности не было достигнуто, даже когда французские войска 8 марта 1921 г. заняли порты Рейна Дюссельдорф, Дуйсбург и Рурорт и установили там таможенные посты.

Йозеф Вирт

Когда в конце апреля 1921 г. в Берлине стало известно, что союзники определили немецкие репарации в 132 млрд золотых марок, кабинет Ференбаха ушел в отставку.

Формирование кабинета Вирта проходило под ультимативным давлением союзников, требовавших, чтобы немецкое правительство приняло их план выплаты репараций без всяких оговорок до 12 мая. В противном случае они угрожали оккупировать Рурскую область.

Президент Эберт был убежден, что нет иного выхода, кроме как принять ультиматум. Вирт был согласен с этим. Ввиду особенно бедственного положения государства он стремился к формированию правительства на основе большой коалиции. Таковой не получилось, но Вирту удалось создать коалиционное правительство из министров от Центра, СДПГ и Демократической партии. 10 мая 1921 г. вечером Вирт выступил в рейхстаге уже как канцлер с еще неполным составом правительства за принятие ультиматума. Поддержка не участвующей в правительственной коалиции НСДПГ принесла Вирту и его правительству меньшинства вотум доверия (220 голосов — за, 172 — против).

«Политика выполнения»

Правительство Вирта не имело почти никаких возможностей для маневра. Союзники, определившие сумму репараций в 132 млрд золотых марок, потребовали немедленно выплатить около 3 млрд золотых марок, что, по мнению немецких экспертов, превосходило возможности Германии. Но иного выхода не было, и Вирт объявил, что правительство будет придерживаться «политики выполнения», смысл которой он видел в том, чтобы в ходе переговоров доказать союзникам, что Германия готова честно выполнять свои обязательства, но только по мере своих реальных возможностей.

Таким образом, тяжелая задача выполнения западных требований легла на плечи нового правительства, во главе которого стояли одни из самых одаренных политиков веймарского периода — Йозеф Вирт и президент крупнейшего электротехнического концерна АЭГ, член руководства НДП Вальтер Ратенау (1867–1922), который через некоторое время занял пост министра иностранных дел. В кабинет вошли также четыре социал-демократа, включая вице-канцлера Бауэра.

Ратенау отлично сознавал, что нет никакой альтернативы выполнению ультиматума союзников, в решимости которых у него не было ни малейших сомнений, тем более что премьер-министром Франции в начале 1922 г. стал Пуанкаре, отличавшийся жесткостью и ярой враждебностью к Германии. Он сразу же обвинил немецкое правительство в том, что оно сознательно рушит национальную валюту — марку, а потому за Германией следует установить строгий финансовый контроль.

Зная твердость характера и неуступчивость Пуанкаре, Ратенау сделал решительный шаг. Когда в апреле 1922 г. в Генуе открылась Международная экономическая конференция, то Ратенау после согласования с Виртом принял предложение советского наркома иностранных дел Г. В. Чичерина заключить с Советской Россией мирный договор с установлением нормальных дипломатических и торговых отношений и отказом от взаимных претензий. Заключение 16 апреля 1922 г. в Рапалло, курортном городке близ Генуи, этого договора между «изгоями» сильно встревожило западных политиков, которых «обошли с фланга». Рапалльский договор вывел из международной изоляции Советскую Россию и Германию, которых свели вместе их слабость, зловещая репутация и бойкот со стороны остальных европейских государств.

Правительство Вирта сумело выплатить союзникам первый миллиард марок к 30 мая, в установленный срок. Британский посол писал по этому поводу, что «за две недели канцлерства Вирта достигнут больший прогресс, чем за год работы Ференбаха и Симонса». Но в сентябре стало ясно, что этот успех был достигнут дорогой ценой. Правительство смогло выплатить первый миллиард за счет краткосрочных кредитов, для погашения которых в августе стал использоваться печатный станок. Марка сразу же резко упала.

Вирт имел самые добросовестные намерения продолжать свою «политику выполнения»; он сам сохранил за собой должность министра финансов. Но единственным источником повышения доходов государства в условиях ограниченного экспорта немецких товаров оставалось крупное повышение всех налогов, а также принудительные займы. Новое налоговое законодательство должно было почти удвоить доходы государства по сравнению с 1921 г. Однако выплата репараций требовала все больших средств и вела к дальнейшему падению марки. Союзники же требовали ввести новые налоги и сдержать инфляцию, не желая при этом хотя бы минимально умерить свои аппетиты.

План Вирта использовать кредитоспособность немецкой индустрии для ссуды в пользу государства потерпел неудачу по внутриполитическим причинам. Банк Англии категорически отказался предоставить Германии кредит. Вирт надеялся хотя бы получить отсрочку по платежам, но Франция не желала и слышать об этом.

Политика выполнения версальских обязательств и примирения с прежними врагами, проводимая Виртом и Ратенау, приводила в ярость правых экстремистов, перешедших к открытому террору. Еще 26 августа 1921 г. два бывших морских офицера, ставших членами террористической организации «Консул», убили в Грисбахе (Шварцвальд) подписавшего Компьенское перемирие Эрцбергера, выпустив в него 12 пуль. Национальная оппозиция, прежде всего ее лидер Карл Гельферих с его листовкой «Эрцбергер, пошел вон!», еще раньше указала его террористам в качестве цели. В ответ Вирт получил предписание президента, дающее его правительству право запрещать печатные издания, угрожающие государству своим содержанием.

Когда министром иностранных дел стал Ратенау, одна из правых газет негодовала по поводу того, что «отстаивать интересы Германии на мировой арене поручено еврею, назначение которого является абсолютно неслыханной провокацией».

Утром 24 июня 1922 г., когда Ратенау ехал на работу в открытом лимузине, его нагнала машина с тремя террористами. Один из них бросил в машину гранату, а другой несколько раз выстрелил в министра. Ратенау скончался через несколько часов.

Убийство Ратенау потрясло страну. Во всех крупных городах прошли массовые демонстрации с требованием активной борьбы против террора. В рейхстаге сообщение об убийстве Ратенау вызвало беспорядки, и Карл Гельферих, который выступил накануне с огненной речью против «преступного правительства» и его внешней политики, поспешил укрыться в безопасном месте. 25 июня канцлер Вирт, потерявший в лице Ратенау не только министра, но и своего друга, произнес в рейхстаге знаменитую, однако политически необдуманную (поскольку она обостряла ситуацию) речь, которая заканчивалась получившими широкий резонанс словами: «Каждый час демократия! Но не та демократия, которая бьет кулаком по столу и говорит: Мы стоим у власти! — нет, но та демократия, которая терпеливо ищет свободу в любой ситуации! В этом смысле каждый должен проявить активность, чтобы, наконец, уничтожить в Германии эту отравленную атмосферу убийств и вражды! Вот стоит враг, который капает яд в раны народа. Вот стоит враг — и в том нет никакого сомнения — этот враг стоит справа!» 18 июля после долгих и ожесточенных дебатов рейхстаг принял закон о защите республики, который вводил смертную казнь за политические убийства. С большим трудом Вирту удалось уговорить фракцию ННП поддержать этот закон.

Угроза республике повлекла за собой сближение социал-демократов и независимых социал-демократов, которое в сентябре 1922 г. привело к объединению обеих партий. Вследствие этого правительство Вирта теперь могло опереться на большинство в рейхстаге: из 459 мест 289 приходилось на коалицию (ввиду бедственного положения государства ее поддержала и не вошедшая в кабинет партия Штреземана). В июле правительство Вирта сообщило союзникам о своей неплатежеспособности, частично вызванной непредвиденным падением марки вследствие убийства Ратенау. Канцлер пытался спасти положение, предложив создать широкую коалицию из всех крупных партий, но его план провалился из-за нежелания социал-демократов, которым Вирт изрядно надоел, и Народной партии сотрудничать между собой. В этой атмосфере вражды и взаимных обвинений Вирт 14 ноября 1922 г. подал в отставку.

После отставки

Вирт потерпел поражение, когда его «политика выполнения» обнаружила свою несостоятельность из-за жесткой позиции союзников, требовавших от разоренной Германии отдать то, чего она отдать не могла.

Стоявший на левом фланге партии Центра Вирт постоянно вступал в конфликты с правыми политиками собственной партии, которые не раз подчеркивали, что располагают и другими кандидатами на пост канцлера, имея в виду кёльнского бургомистра Аденауэра и министра финансов Гермеса. Только доверие СДПГ привело «красного Вирта» на пост канцлера.

Популярность Вирту принесли его захватывающие речи и страстные комментарии к злободневным политическим вопросам. Во время своего канцлерства он разъяснял общественности и рейхстагу свои политические решения в многочисленных речах. Такая практика, в которой он достиг виртуозности, соответствовала его пониманию демократии.

Вирта не могло удовлетворить положение рядового депутата рейхстага. Он постоянно выступал в печати на самые актуальные темы. Вследствие растущей правой ориентации его партии он все чаще оказывался в конфликте с ее большинством и в августе 1925 г. даже объявил о выходе из фракции рейхстага, вне которой оставался почти год. В августе 1926 г. Вирт создал республиканский союз с журналом «Германская республика» с целью собрать воедино все демократические силы веймарской коалиции. Но вокруг него было немного сторонников.

В 1927–1928 гг. почти вся партия Вирта рассорилась с ним, после того как он, следуя своим убеждениям, выступил против закона о школе, предложенного его коллегой по партии канцлером Марксом. Тому, что социал-демократ Герман Мюллер в 1929 г. пригласил его на пост министра по делам оккупированных территорий, а политик Центра Генрих Брюнинг назначил его министром внутренних дел в своем первом кабинете, Вирт был обязан преимущественно своим связям с СДПГ.

В марте 1933 г. он решительно протестовал против решения большинства фракции рейхстага, давшей согласие на принятие закона о предоставлении чрезвычайных полномочий кабинету Гитлера. По словам Брюнинга, «он подчинился решению фракции со слезами на глазах». Через несколько дней Вирт покинул Германию и уехал в Вену. Беспокойно и бесцельно объезжал он Европу, в то время как новые властители при конфискации его квартиры и архива убедились, каким опасным мог быть для них этот незаурядный политик.

В то же время Вирт какое-то время малодушно пытался договориться с режимом Гитлера через немецкие дипломатические представительства. Ранняя эмиграция привела его к изоляции, когда он поселился наконец в Люцерне. Однако при поддержке писателя и бывшего политика Центра Якоба Киндт-Кифера другие бывшие члены Центра начали собираться вокруг него, чтобы обсуждать будущее преобразование Германии.

В 1945 г. Вирт объединился с социал-демократической группировкой вокруг бывшего прусского премьер-министра Отто Брауна и основал «Демократическую Германию» — организацию эмигрантов, целью которой было преобразование Германии после устранения нацистского режима. При этом его организация решительно отмежевалась от просоветской «Свободной Германии».

Надежды Вирта на то, что победители призовут его на высокий государственный пост, например баденского премьер-министра, оказались глубокой иллюзией. В 1948 г. он, разочарованный, возвратился во Фрейбург.

Рассчитывая возродить основы своей политики в стиле Рапалло в противовес политике западной интеграции своего прежнего противника Аденауэра, Вирт создавал недолговечные политические организации и навлек на себя из-за своих восточных контактов подозрение в содействии советской политике в отношении Германии. В 1955 г. он получил Сталинскую премию. Через несколько месяцев, 3 января 1956 г., Вирт умер в своем родном городе Фрейбурге.

Литература

Becker J. Joseph Wirth und die Krise des Zentrums während des IV Kabinetts Marx (1927–1928) // Zeitschrift für die Geschichte des Oberrheins. 1961. Bd 109. Knapp T.A. Joseph Wirth // Morsey R. (Hrsg.). Zeitgeschichte in Lebensbildern. Mainz, 1973.

Laubach E. Die Politik der Kabinette Wirth 1921/22. Lübeck, 1968.

Schulze Bidlingmaier /. (Bearb.). Die Kabinette Wirth I und II // Akten der Reichskanzlei. Boppard a. Rh., 1973.

Внепартийный администратор ВИЛЬГЕЛЬМ КУНО (1876–1933)

Путь к власти

Впервые в истории Веймарской республики 22 ноября 1922 г. был сформирован кабинет во главе с беспартийным рейхсканцлером. Современники называли его «деловым министерством» или «внепартийным кабинетом». Новым канцлером стал Вильгельм Куно, который являлся личным выбором Фридриха Эберта. Назначение беспартийного канцлера удивило всех, тем более что Куно был совершенно вне политики. Известность он имел только как один из экспертов по торговым и экономических вопросам и привлекался министерством иностранных дел к мирным переговорам и прочим международным конференциям.

Вильгельм Куно происходил из католической чиновничьей семьи. Его отец был тайным советником. Куно родился 2 июля 1876 г. в тюрингском городе Зуль. Он получал образование (изучал юридические науки) в университетах Гейдельберга, Бреслау и Берлина и завершил обучение в 1901 г., став доктором юридических наук. Затем Куно был стажером в земельном суде Лейпцига, прежде чем в 1907 г. приехал в Берлин и стал асессором в имперском казначействе. В рамках этой деятельности он готовил главным образом законопроекты для представления в рейхстаг. В 1910 г. Куно получил чин тайного правительственного советника.

Первая мировая война оказалась важной вехой для его последующей карьеры. Куно был назначен руководителем имперского зернового ведомства, а в 1916 г. ему поручили организацию военного ведомства питания. Во время этой деятельности он завязал тесные контакты с представителями немецкого морского судоходства. В ноябре 1917 г. Альберт Баллин, генеральный директор пароходного общества «Гамбург — Америка» (ГАПАГ), включил его в правление компании в Гамбурге. Бывший государственный служащий Куно произвел отличное впечатление на своего нового работодателя организационными способностями и в конце 1918 г. после самоубийства Баллина стал его преемником.

Молодой генеральный директор ГАПАГа, который был связан через семью своей жены с ганзейским Гамбургом, оказался перед сложной задачей сохранения компании вообще. ГАПАГ, одна из самых крупных судоходных немецких компаний, был больно затронут статьей Версальского договора о конфискации большинства судов немецкого торгового флота. Когда Куно, который как консультант правительства принимал участие в мирных переговорах, узнал, что державы-победительницы отказались от мира по соглашению, он заявил о своей отставке. Для него как представителя морского судоходства этот шаг, наверное, был понятен. Уже здесь проявилась принципиальная установка Куно, определявшая его политическое поведение во время пребывания на посту канцлера. Куно верил в примат экономики над политикой. Поэтому его уход можно считать выражением глубокого убеждения в том, что требования союзников служили только краткосрочным политическим интересам, значительно уменьшая шансы на выполнение Германией продиктованных ей условий. Торговый флот был важнейшей предпосылкой для процветания немецкого экспорта, без которого, по его мнению, будет невозможно выплатить требуемые репарации.

Вильгельм Куно

Полагая, что «расширение политической власти не изменяет основных экономических данных», Куно утверждал, что урегулировать политическую международную ситуацию после окончания военных действий могут только торговые и экономические эксперты всех воюющих стран, в то время как политики слишком эмоциональны и действуют в сиюминутных интересах. Он был типичным представителем старой министерской бюрократии, считавшей, что может принимать политические решения без учета общественного мнения. Эта установка едва ли могла быть хорошей основой для политически ответственной деятельности правительства в накаленной атмосфере послевоенного времени.

Однако президент поддерживал Куно как на этапе создания правительства, так и во время рурского кризиса. К тому времени уже отчетливо выявился провал политики «пассивного сопротивления» против франко-бельгийской оккупации Рура, и безнадежность немецкой позиции не мог не видеть только слепой. Для социал-демократического президента Эберта решающим стало то, что Куно в отличие от многих высокопоставленных представителей имперской министерской бюрократии или промышленников признал Веймарскую республику.

Когда в середине 1920 г. распространились слухи, что Эберт, выбранный в 1919 г. Национальным собранием лишь временно, не будет выставлять свою кандидатуру на всеобщих выборах президента, Куно направил ему личное письмо, настойчиво советуя не отказываться от участия в выборах. Он считал Эберта человеком компромисса, посредником между средними слоями и рабочим классом. Эберт был той фигурой интеграции, которая должна была гарантировать, по мнению консервативного генерального директора ГАПАГа, что социал-демократия станет для еще слабой республики стабилизирующим фактором.

Если Куно видел в имперском президенте фигуру интеграции, то Эберт ценил его как человека политического баланса. В 1920–1922 гг. Куно не раз предлагали занять различные государственные посты: в 1920 г. — министра финансов; в 1921-м — должность немецкого посла в Вашингтоне. Канцлер Вирт при реорганизации своего кабинета в сентябре 1922 г. предложил Куно возглавить министерство иностранных дел. Об этом его просил и Эберт, но тем не менее Куно отказался. В это время Куно настаивал на созыве конференции международных финансовых и экономических экспертов по проблеме репараций. Задачей конференции должно было быть содействие в получении Германией международного кредита для уплаты репараций. Рейхспрезидент разделял эти соображения и ожидал, что финансовая поддержка Соединенными Штатами приведет к окончанию в стране кризиса. Взгляды Эберта и Куно совпадали и в другом: они оба считали подписание договора в Рапалло огромной ошибкой. Этот договор, рассматриваемый союзниками как антизападная демонстрация, мог затруднить позиции Германии в переговорах о смягчении условий выплаты репараций. Эберт надеялся также, что Куно удастся добиться поддержки немецкими промышленниками имперского правительства при решении вопроса репараций.

Хотя Куно имел полное доверие президента, его кабинет с самого начала находился под неблагоприятной звездой. Социал-демократическая фракция рейхстага, опасаясь после объединения с НСДПГ нового конфликта между левыми и правыми силами в партии, не хотела участвовать в буржуазном кабинете. Попытка Куно получить поддержку буржуазных партий также потерпела неудачу. После развала коалиционного правительства Вирта буржуазные партии из-за трудных и нерешенных проблем отказывались брать на себя правительственную ответственность. В тот момент, когда преодоление серьезных внутриполитических и внешнеполитических проблем настоятельно требовало стабильного правительственного большинства, партии отказались создать правительство с сильной парламентской поддержкой. Этот кризис парламентарной системы в конечном счете был кризисом политического чутья партий, не способных к компромиссу ввиду противоречивых тенденций в собственных рядах.

Куно, потерпев неудачу в переговорах с партиями, в принципе должен был бы отказаться от попытки создать кабинет. Однако Эберт по-прежнему доверял Куно и не хотел поручать формирование правительства другому кандидату.

После личной беседы Куно с руководителями партий в присутствии президента он вновь получил задание сформировать правительство. Вторая попытка оказалась успешной. Социал-демократы обещали политику «благожелательного нейтралитета» до тех пор, пока Куно не будет приглашать штреземанов-скую ННП в правительство. Партийный орган СДПГ «Форвертс» ожидал, что Куно будет лояльно служить республике и работать для всеобщего блага. В то время как СДПГ проявила сдержанность, буржуазные партии не воспротивились, по крайней мере, тому, что их члены войдут как отдельные министры в правительство. Поэтому кабинет Куно немногим отличался от своего предшественника. На своих постах остались министр рейхсвера Отто Гесслер (НДП), министр финансов Андреас Хермес (Центр) и министр по вопросам труда Генрих Браунс. Другими министрами стали представители НДП (Рудольф Эзер — министр внутренних дел), ННП (Йоханнес Беккер — министр экономики; Рудольф Хайнц — министр юстиции) и БНП (Йозеф Штингль — министр почты). Наряду с Куно были и беспартийные члены, такие, например, как министр иностранных дел Фредерик фон Розенберг — профессиональный дипломат и министр пищевой промышленности, Ханс Лютер — бывший обер-бургомистр Эссена и будущий рейхсканцлер. По сравнению с кабинетами веймарской коалиции правительство Куно располагалось заметно «правее». Ему удалось сформировать кабинет потому, что руководителей партий пугала перспектива продолжения правительственного кризиса. Тем не менее формально они отказались от поддержки правительства Куно, так что возникла странная ситуация: программа правительства была принята без голосования.

Понятно, с каким трудом при этих обстоятельствах Куно мог приступить к выполнению обязанностей канцлера. Очевидно, он был все же убежден, что в конечном счете партии поддержат его за неимением других альтернатив. Программа правительства должна была удовлетворить все партии — от СДПГ до НННП.

Курс канцлера Куно

Рейхсканцлер объявил о готовности к продолжению «политики выполнения» правительства Вирта. Тем не менее Куно острее, чем его предшественники, критиковал Версальскую систему. Он требовал предоставить Германии равноправие, открыть мировой рынок для немецких товаров и пересмотреть Лондонское соглашение 1921 г., которое определило немецкие репарации в 132 млрд золотых марок. Канцлер намеревался отказаться продолжать злополучный метод его предшественников, которые, правда, подчинялись ультимативным долговым обязательствам, но сразу же вынуждены были просить об отсрочке платежа. Наверное, эти трудности в значительной мере определялись внутриполитическими дискуссиями по проблемам экономической и социальной стабилизации Веймарской республики.

В этой трудной ситуации Куно, однако, полагал, что лучшим в данной ситуации будет, если он также попросит об отсрочке платежа. Чтобы ликвидировать объявленную Виртом неплатежеспособность государства, Куно потребовал предоставления международного кредита Германии. Одновременно он предложил вопреки позиции Рейхсбанка предпринять своими силами попытку стабилизировать валюту на основе золотого запаса и инвалютной наличности Рейхсбанка. Целью его внешнеполитической программы было отделить вопрос о репарациях от жесткой экономической борьбы послевоенного времени между Германией и Францией и решать его исключительно с привлечением международных экспертов, чего он постоянно требовал с 1919 г. Это может показаться нереальным и наивным, но Куно во многом предвосхитил тот курс, который в 1924 г. был воплощен в форме плана Дауэса.

Во внутренней политике Куно также следовал за девизом своего предшественника: «Хлеб вместо репараций». Одновременно он требовал ликвидации «непроизводительного труда» в промышленности, сельском хозяйстве и общественной службе, идя навстречу пожеланиям промышленников. Куно намеревался также провести давно назревшую налоговую реформу и повышать заработную плату в соответствии с падающей стоимостью рейхсмарки. В целом речь в этой программе шла о попытке учитывать различные интересы партий и их экономических группировок.

Тем не менее трудно, даже почти невозможно было осуществить внутриполитические реформаторские идеи канцлера, поскольку они задевали политические и экономические интересы всех партий. Демонтаж непроизводительного труда должен был негативно воздействовать на рынок рабочей силы. СДПГ и профсоюзы не могли поддерживать такую политику. Трудным и спорным оставался и вопрос стабилизации марки. Все правительства до Куно терпели неудачу в решении этой проблемы или, более того, вовсе не пытались ее разрешить. Поэтому задача правительства уподобилась квадратуре круга. Неудача Куно была предопределена с самого начала. Франция не могла согласиться на уменьшение немецких платежей из-за собственных долгов Великобритании и США. Внутри страны канцлер не мог опереться на сторонников в рейхстаге. Бывший генеральный директор ГАПАГ не имел также поддержки крупных представителей немецкой индустрии, которые рассматривали дискуссии вокруг репараций и стабилизации валюты главным образом с точки зрения экономической и политической борьбы вокруг независимости и контроля над европейским рынком угля и железа.

Вопреки настоятельным предупреждениям таких пользующихся хорошей репутацией специалистов, как банковский эксперт Карл Мельхиор и немецкий эксперт по репарациям Карл Бергман, и без того не очень ясные немецкие предложения были выхолощены промышленниками Рура. К этому времени в правительственных кругах в Берлине уже победил фаталистический взгляд, что любые немецкие предложения не смогут предотвратить меры правительства Пуанкаре. Вашингтон и Лондон дали понять, что и не подумают что-либо сделать в пользу немцев.

В этой трудной ситуации рейхсканцлер действовал слабо и безынициативно: предоставил разработку предложений отраслевым министрам и пытался лавировать между противоположными позициями. Он отчаянно цеплялся за план, который был обречен на неудачу.

Куно рассчитывал на поддержку промышленников и банкиров, но те не желали поступаться даже своими малейшими интересами и требовали ликвидации всех социальных завоеваний рабочих в дни революции 1918 г. Канцлер оказался не слишком компетентным политиком, когда стало очевидно, что под предлогом задержки Германией поставок леса и угля в счет репараций Франция готовится оккупировать Рур. Он не нашел лучшего решения, как обратиться к союзникам с требованием пятилетнего моратория на выплату репараций.

Рурский кризис

Оккупация Рура французскими и бельгийскими подразделениями 11 января 1923 г. для обеспечения поставок угля и телеграфных столбов создала новую сложную ситуацию для Куно. Пожалуй, редко с начала Первой мировой войны немецкое правительство могло рассчитывать (по меньшей мере, на несколько недель) на столь высокую степень национального согласия, какую имел Куно после оккупации Рура. Даже КПГ одобрила пассивное сопротивление против французских мер, организованное при поддержке президента и профсоюзов и финансировавшееся из Берлина. Так как военное сопротивление было бессмысленно, оставалось только прибегнуть к отклонению любого сотрудничества с оккупационными войсками.

Оккупация Рура лишила Германию 7 % ее территории с населением в 3 млн человек, 70 % — добычи каменного угля, 54 % — плавки чугуна и 53 % стали.

Французские оккупационные войска, на треть состоявшие из колониальных солдат, что должно было еще сильнее унизить немцев, ответили на рост саботажа и забастовочного движения усилением репрессий. 11 марта французские солдаты заняли круп-повский завод в Эссене. В ответ на требование рабочих покинуть территорию завода был открыт огонь. В результате погибло 13 и было ранено около 40 рабочих. Но оккупационные власти привлекли к ответственности не французских офицеров, устроивших это побоище, а руководителей и служащих завода. Сам Крупп был приговорен к 15 годам тюрьмы (из которых он, впрочем, отсидел всего 7 месяцев) и выплате штрафа в размере 100 млн марок. Сопротивление немецких железнодорожников французы попытались сломить другим путем: с января по июнь 1923 г. более 5 тыс. рабочих и служащих вместе с семьями были выселены из жилищ, свыше 4 тыс. человек насильно высланы из Рура.

Жестокость оккупационных властей толкнула праворадикальные силы к переходу от пассивного сопротивления к активному противодействию. В марте и апреле особая команда, в которую входил бывший лейтенант балтийского фрейкора Альберт Лео Шлагетер, устроила ряд взрывов на рурских железных дорогах. 2 апреля Шлагетера арестовали. По приговору французского военного суда в Дюссельдорфе Шлагетер 26 мая был расстрелян. Это вызвало волну возмущения во всей Германии, причем самые резкие протесты заявили коммунисты, а член ЦК ВКП(б) и Исполкома Коминтерна Карл Радек, главный кремлевский эксперт по Германии, назвал Шлагетера «мужественным солдатом контрреволюции», который «заслуживает всяческого уважения».

Однако успех пассивного сопротивления существенно зависел от того, удастся ли правительству, по крайней мере, временно остановить в стране инфляцию и предотвратить крах экономики. Сопротивление могло достичь положительных результатов только в том случае, если оно давало имперскому правительству время для зондирования позиции или вмешательства в конфликт нейтральных держав. С занятием Рура программа правительства Куно стала терять четкие ориентиры. Теперь все меры правительства принимались только с целью воспрепятствовать успеху оккупантов. Канцлер, который проводил бы другую политику, сразу был бы смещен. Одновременно Рейхсбанку удалось до некоторой степени удержать стабильность немецкой марки путем ее повышенной скупки, а также сдачи в залог своего золотого запаса и инвалютной наличности в Англии и Швейцарии. Англия, Польша и Чехословакия даже увеличили свой экспорт угля в Германию и поддержали таким образом «пассивное сопротивление». Но ни Англия, ни США не вмешались в конфликт.

Легко критиковать Куно за его ошибочную оценку поведения англосаксонских государств. Тем не менее надежду на улаживание кризиса разделяли все буржуазные партии, а также СДПГ и профсоюзы. Только постепенно выяснилось, что немцы не имеют союзников.

С июня 1923 г. правительство Куно практически уже не контролировало положения в стране. Политика «пассивного сопротивления» не оправдала надежд канцлера на прекращение оккупации, а ее продолжение грозило развалить государство. При прямой поддержке Франции в Ахене и Кобленце была провозглашена «Рейнская республика», в Шпейере — «Пфальцская республика». Осенью между оккупированной территорией и остальной частью Германии была создана таможенная граница.

Внутреннее положение Германии становилось все более неустойчивым. Летом по стране прокатилась волна забастовок. В июле прекратили работу 100 тыс. берлинских металлистов, в июле и августе крупные волнения вспыхнули среди сельских рабочих. Появилась реальная угроза повторения событий 1918 г.

Наконец руководители партий осознали, что продолжение прежней политики угрожает государству. Поэтому СДПГ теперь не возражала против создания большой коалиции с включением в нее ННП. Она была согласна даже на канцлерство ненавистного Штреземана.

Убедившись, что Куно не в силах овладеть ситуацией, 11 августа 1923 г. фракция СДПГ в рейхстаге отказала ему в доверии. Это было неожиданностью для Эберта, но президент не стал защищать человека, которому всего 9 месяцев назад доверил пост канцлера. Впрочем, и сам Куно с облегчением предпочел вернуться в более простой и спокойный мир компании ГАПАГ.

Куно был не политиком, а администратором. Политические споры между партиями всегда были чужды ему. Тем не менее неверно было бы полагать, что другой рейхсканцлер смог бы предотвратить занятие Рура. В неудаче кабинета Куно нельзя обвинять только его самого. Свою долю ответственности должны были нести все политические партии и силы — от социал-демократического президента до представителей националистов, от организаций предпринимателей до профсоюзов.

После отставки Куно почти не участвовал в политической жизни страны. Впрочем, в октябре 1931 г. он принял участие в создании ультрареакционного Гарцбургского фронта, который должен был объединить все антиреспубликанские силы от монархистов до нацистов. Тогда же, за два дня до ухода в отставку первого кабинета Брюнинга, Куно совещался с Оскаром Гин-денбургом и бывшим министром внутренних дел в правительстве Вильгельма Маркса Кейделем.

Вслед за этим совещанием президент принял Куно, который изложил ему конкретные предложения о замещении в правительстве министерских постов и подчеркнул необходимость образования коронного совета, «чтобы тем самым оказать на Брюнинга давление в направлении разумной экономической реформы». Гинденбург настаивал на том, чтобы кроме Брюнинга и Грёнера был взят из старого правительства в новый кабинет также министр финансов Дитрих.

Затем Гинденбург, по словам Куно, попросил его «назвать остальные имена», ссылаясь на то, что «он недостаточно знает людей, и если назовет Брюнингу имена от себя, тот ответит возражениями, опровергнуть которые он в большинстве случаев не в состоянии, ибо ведь он — солдат, а не политик и ничего в этих делах не понимает». В ответ Куно передал Гинденбургу список будущих министров, в котором фигурировали обер-бургомистр Эссена Франц Брахт, Альберт Фёглер от Стального треста и Герман Шмитц от ИГ-Фарбениндустри, посол в Риме барон Константин фон Нейрат и руководитель христианских профсоюзов Адам Штегервальд. Большинство из этих имен были совершенно неизвестны старому Гинденбургу, и он собственноручно записал их в свой блокнот. Куно обещал старому господину в тот же вечер представить окончательный список членов кабинета и консультативного совета, а также экономическую программу.

Это было последнее появление Куно на политической сцене. 3 января 1933 г. он умер в Аумюле, недалеко от Гамбурга.

Литература

Deuerlein Е. Wilhelm Cuno // Ders.: Deutsche Kanzler von Bismarck bis Hitler. München, 1968.

Harbeck K.H. (Bearb.). Das Kabinett Cuno // Akten der Reichskanzlei. Boppard a. Rh., 1968.

Политик реализма ГУСТАВ ШТРЕЗЕМАН (1878–1929)

Детство и юность

10 мая 1878 г. в двухэтажном берлинском домике на Кёпеникерштрассе, 66, в семье Эрнста Штреземана, владельца трактира и нескольких доходных домов, родился сын Густав. Скромная фамильная родословная, отсутствие выгодных деловых связей, сравнительно небольшой доход многодетной семьи не сулили Густаву легкой жизненной карьеры. В протестантском доме царил суровый порядок, дети воспитывались в труде. Мать Матильда, слабая здоровьем, уделяла детям немного времени, остававшегося от пребывания за пивной стойкой и домашних забот.

Уже в гимназии Густав проявил живой интерес к истории и национальной идее, к литературе немецкого Просвещения. Большое влияние на формирование взглядов юноши оказали сочинения И.-В. Гёте и Ф. Шиллера, а также революционных поэтов Г. Гервега и Ф. Фрейлиграта. Преклонение перед Гёте сохранилось у него на всю жизнь. Кумирами юноши стали разрушитель старой Европы Наполеон и «железный канцлер» Бисмарк.

Поступив в 1897 г. на факультет истории и литературы Берлинского университета, он вошел в студенческий союз «Новая Германия», был избран его руководителем. После конфликта Штреземана с полицейскими властями Берлина из-за организованного им в марте 1898 г. возложения венка на могилу жертв революции 1848 г. он перешел в Лейпцигский университет, где изучал политическую экономию. Окончив университет и получив степень доктора философии и права, Штреземан в 1901 г. занял пост синдика— управляющего и юрисконсульта в дрезденском «Союзе немецких шоколадных фабрикантов». Во время экономического кризиса 1900–1903 гг. он выступил в защиту среднего предпринимательства, добился создания «Союза саксонских промышленников», в котором также занял пост синдика, и таких же союзов в Тюрингии, Вюртемберге, Силезии и других землях Германии, стал сопредседателем «Союза германских промышленников», объединившего предприятия легкой и обрабатывающей промышленности. В 1903 г. Штреземан женился на Кетэ Клеенфельд — дочери принявшего христианство еврейского фабриканта. Это не был брак по расчету, дела отца невесты шли неважно. Молодая семья жила в Дрездене на скромное жалованье синдика.

Начало политической деятельности

Вступив в 1903 г. в Национал-либеральную партию, Штреземан обратил на себя внимание ее лидера Эрнста Вассермана, а на съезде партии в Госларе в 1906 г. блеснул яркой речью, критикующей политику правительства. Этот съезд открыл Штреземану путь в большую политику, партия выдвинула его кандидатом в депутаты рейхстага. Его победе на парламентских выборах 1907 г. способствовали многочисленные предвыборные речи в духе «готтентотского блока» консерваторов, национал-либералов и леволиберальных партий, поддерживавших колониальную экспансию правительства Бюлова. Рейхстаг стал для самого молодого депутата привычным местом публичного выражения взглядов по вопросам внутренней и международной политики. Вскоре он стал вторым после Вассермана оратором и авторитетом в Национал-либе-ральной партии. Защищая интересы капитала, Штреземан вместе с тем призывал предпринимателей считаться с требованиями рабочего движения, отказаться от насильственных методов его подавления, что импонировало социал-демократам, но вызывало неодобрение у реакционного крыла партии.

Густав Штреземан

В 1910 г. Штреземан с семьей переехал в Берлин. Накануне Первой мировой войны он с трибуны рейхстага и в прессе поддержал агрессивный курс Германской империи. Это оттолкнуло от него избирателей, и на выборах в рейхстаг 1912 г. он провалился. Лишившись парламентского мандата, Штреземан сохранил руководящий пост в «Союзе саксонских промышленников» и прежние связи в деловых кругах. В 1913 г. вместе с руководителем крупной пароходной компании «Гамбург — Америка» Альбертом Баллином он основал «Германо-американский экономический союз».

В 1914 г. Штреземан вновь стал депутатом рейхстага от Национал-либеральной партии. С началом Первой мировой войны, в которой, по убеждению Штреземана, должна была победить Германия, он примкнул к кругам аннексионистов и не только требовал аннексии Бельгии, но настолько услужливо вел себя в отношении военного командования, что заслужил характеристику «приказчик при Людендорфе». Освобожденный от военной службы по состоянию здоровья (страдал базедовой болезнью), Штреземан сменил ушедшего на фронт Вассермана на посту председателя фракции национал-либералов в рейхстаге. Продолжая в целом поддерживать требования аннексионистов, он постепенно освобождался от милитаристских иллюзий и все более сомневался в правильности избранного правительством курса.

На повороте

Крах монархии Гогенцоллернов и поражение в войне потрясли Штреземана, но не повергли в отчаяние. Верноподданническая преданность кайзеровской Германии после мучительных сомнений уступила место столь же преданному служению Веймарской республике, которая была воспринята им как необратимая политическая реальность.

Поражение Германии в ноябре 1918 г. могло означать конец политической карьеры Штреземана. Промышленное крыло национал-либералов давно с раздражением относилось к социально-политическим взглядам председателя фракции. Для левых либералов он был человеком Людендорфа, тесно связанным с той великодержавной политикой, которая привела к краху государства. В новой республиканской партийной структуре для Штреземана, кажется, не было места. Национал-либералы раскололись, правое крыло повернуло к националистам. Потерпели неудачу и попытки Штреземана войти вместе с левыми либералами в только что основанную Немецкую демократическую партию. Ее учредители Альфред Вебер и Теодор Вольф на переговорах в ноябре 1918 г. энергично отклонили его претензии на руководство. Честолюбие Штреземана и непропавшая уверенность в себе не дали ему снова довольствоваться второстепенной ролью, он основал свою собственную Немецкую народную партию (ННП).

Позднее драмой оказалось то, что обе либеральные партии, национал-либералы и Прогрессивная народная партия, в течение этих решающих недель не смогли объединиться в большую единую партию и упустили возможность создать либерализму широкую базу в годы республики. Этому печальному факту способствовало личное честолюбие Штреземана. Он и его партия, настроенные против республики и «чрезмерного парламентаризма», требовали возвращения к монархии.

ННП была творением Штреземана и стала инструментом его политики. При выборах в Национальное собрание партия получила 20 мандатов, при первых выборах рейхстага в 1920 г. в нем оказались 62 депутата от ННП. Немецкая народная партия служила мостом между консервативной национальной оппозицией и демократическими силами.

Почти 11 лет, в течение которых Штреземан руководил ННП, были заполнены тяжелыми внутрипартийными дискуссиями. Партийная фракция рейхстага, в которой тон задавали представители индустрии, постоянно критиковала внутриполитический курс и внешнюю политику председателя. Штреземан мог справиться с правым крылом, только опираясь на поддержку рядовой партийной массы.

Перед лицом неопределенности, ожидавшей Германию после поражения в войне, усилился интерес Штреземана к внешнеполитическим проблемам. Избранный в январе 1919 г. депутатом Национального собрания, он стал членом, а потом председателем парламентской комиссии по иностранным делам. Положив в основу своей внешнеполитической стратегии идею мирной ревизии Версальского договора, Штреземан отвергал предложенный авантюристическими кругами Германии саботаж Версальского договора. Преодолев ценой больших усилий противодействие правого крыла партии, он склонил ее к поддержке намеченного им курса.

Первым важным шагом политического курса Штреземана была поддержка «политики выполнения» Версальского договора, объявленной в мае 1921 г. правительством Вирта после того, как победители из-за невыполнения Германией репарационных обязательств в марте 1921 г. оккупировали Дуйсбург, Рурорт и Дюссельдорф и угрожали новыми санкциями — оккупацией Рурской области. Сделать этот шаг было нелегко. Вначале Штреземану не удалось склонить свою фракцию в рейхстаге к принятию ультиматума Франции и Англии. И все же 3 июня от имени партии он объявил в рейхстаге о поддержке правительства Вирта и его «политики выполнения», хотя с оговоркой, что не следует «путем наивысшего напряжения производительных сил выполнять то, что требуют от Германии», и что надо использовать «политику выполнения», чтобы страна «вернула себе то, на что имеет право по Версальскому договору».

Уже в то время Штреземан вырабатывал свою стратегию мирной ревизии Версальского договора. Это была ставка на «идеальную силу объединенной нации» под руководством либеральной буржуазии и при участии в правительстве партии Штреземана.

Ухудшение финансово-экономического положения Германии в 1921–1922 гг. и целенаправленное противодействие авантюристической группировки во главе с рурским промышленным магнатом Стиннесом завели «политику выполнения» в тупик. 14 ноября 1922 г. правительство Вирта, объявив о банкротстве Германии, ушло в отставку. На смену ему пришло правительство Куно, за спиной которого стоял Стиннес. Однако Куно оказался слабым канцлером и не сумел удержать контроль над стремительно ухудшавшейся в стране ситуацией. 11 августа 1923 г. фракция СДПГ в рейхстаге отказала ему в доверии. Правительство Куно, лишившись всякой парламентской поддержки, пало.

Сто дней канцлерства

Настал звездный час Штреземана. Поздним вечером 12 августа президент Эберт назначил его рейхсканцлером и поручил сформировать новое правительство. К вечеру 13 августа поручение было выполнено. В правительство большой коалиции вошли представители четырех партий: шесть человек от Народной партии, пять — от Социал-демократической, три — от Центра и два — от Демократической партии. Ключевые посты заняли руководители Народной партии, Штреземан совместил посты рейхсканцлера и министра иностранных дел.

Для президента Эберта это был отнюдь не очевидный выбор. Штреземан являлся хорошим оратором, умевшим в своих речах использовать разные регистры — от острого сарказма до возвышенного пафоса, — но он возглавлял самую немногочисленную фракцию в рейхстаге. Помимо всего прочего, он был берлинец до мозга костей и его чисто берлинский юмор порой не всеми воспринимался адекватно. У него была совсем невыразительная внешность: невысокий лысый человек, по словам некоторых, похожий на стареющего итальянского официанта. Нелестное описание внешности канцлера дал британский дипломат Гарольд Никольсон: «Толстый затылок напоминал о том, что он был сыном берлинского хозяина ресторана; лысый шарообразный череп указывал на прусскую настойчивость и неутомимость».

Густав Штреземан

Но именно ему было суждено стать самым успешным политиком Веймарской республики. В осуществлении своего курса Штреземан проявил истинную политическую смелость.

Двухэтажная вилла, в которой разместилась семья Штреземана, была отделена от здания министерства иностранных дел старым парком. Много комнат и салонов, большой рабочий кабинет, библиотека, зимний сад создавали хорошие условия не только для досуга, но и для деловых встреч. Дом Штреземана стал одним из центров духовной жизни Берлина, местом встреч писателей, журналистов, артистов, художников. В семье любили музыку, в особенности Бетховена и Вагнера. Кетэ неплохо пела, обучала сыновей игре на фортепьяно. Кабинет украшали гравюры с изображениями Гёте, Гнейзенау, Блюхера, Гарденберга, Фридриха Вильгельма III, Наполеона; в библиотеке стояла фарфоровая бело-голубая ваза с портретом Наполеона.

Первые дни работы нового рейхсканцлера проходили в чрезвычайно напряженной обстановке. Бастовали рабочие Берлина, 13 и 14 августа начались стачки в Гамбурге, Лаузи-це, Саксонии и Тюрингии, по всей Германии бастовало более 3 млн человек. Инфляция достигла апогея, один доллар США стоил 4,2 трлн немецких марок. В Рейнской области и Баварии активизировались сепаратисты. Но самой важной задачей Штреземан считал ликвидацию угрозы пролетарской революции, которую готовили КПГ и прибывший в Германию эмиссар Коминтерна, один из глашатаев мировой революции Карл Радек. КПГ рассчитывала на всестороннюю, включая военную, поддержку Москвы. В апреле 1923 г. коммунистическая газета «Роте фане» даже опубликовала статью, где говорилось: «Русская армия сомнет, как соломинку, польскую стену».

Учитывая опасную обстановку, Штреземан решительно встал на сторону прекращения «пассивного сопротивления». Он писал бывшему кронпринцу Вильгельму: «Мы должны были прекратить пассивное сопротивление, потому что внутренне оно уже полностью рухнуло и потому что оно привело бы нас к большевизации». Для принятия столь важного и непопулярного решения Штреземан заручился поддержкой или согласием всех партий, кроме нацистов и коммунистов. 26 сентября 1923 г. Эберт объявил о прекращении «пассивного сопротивления» и введении в Германии чрезвычайного положения. За несколько дней до того, 22 сентября, на совещании у Эберта с участием Штреземана и членов правительства было решено «использовать все имевшиеся в распоряжении правительства средства для обезвреживания любой попытки путча, с какой бы стороны она ни исходила». При обсуждении в рейхстаге закона о введении чрезвычайного положения Штреземан заявил, что правительство намерено использовать «легальную диктатуру», чтобы предотвратить «диктатуру нелегальную». Иного пути выхода из кризиса просто не существовало.

Опасения Штреземана оказались обоснованными. Отмена «пассивного сопротивления» была встречена в штыки экстремистами справа и слева, объявившими решение правительства национальной изменой.

К общему изумлению, Штреземану удалось жесткими мерами прекратить рост инфляции, не прибегая при этом к иностранным кредитам. 15 ноября 1923 г. была введена новая рентная марка. Поскольку государство не имело достаточного золотого запаса, стабильность новой марки обеспечивалась всей продукцией промышленности и сельского хозяйства. Рентный банк выпустил в обращение 2,4 млрд новых банкнот, которыми кредитовалась экономика. Принятые меры увенчались успехом, но помимо инфляции республика столкнулась и с другими проблемами и трудностями.

В 1923 г. Веймарская республика находилась на грани не только экономического краха, но и политического переворота. Сначала правительство едва избежало повторения правого путча. Еще в феврале 1923 г. было принято решение создать тайную резервную армию — «черный рейхсвер», официально именуемую «трудовыми командами», которые проходили военную подготовку в различных гарнизонах регулярной армии. К сентябрю численность этих команд приближалась к 80 тыс. человек. Четыре команды располагались в Кюстрине, недалеко от Берлина. Они подчинялись майору Бруно Бухрукеру, у которого было больше энергии, чем здравого рассудка, и которому не терпелось приступить к активным действиям.

Бравый майор внушил себе, что если он совершит марш на Берлин и разгонит правительство, то рейхсвер во главе с Сектом окажет ему поддержку, поскольку из окружения шефа армии к Бухрукеру поступали туманные сведения о сочувственном отношении генерала к заговору. Однако когда в ночь на 1 октября части Бухрукера захватили три форта восточнее Берлина, Сект отдал приказ силам регулярной армии окружить путчистов, которые сдались после двухдневного сопротивления. Об этом минипутче, может быть, и не стоило бы упоминать, но он был показателем общей неустойчивой политической ситуации, которую грозила взорвать опасность, скорее, не справа, а слева.

Осенью 1922 г. на выборах в ландтаги Саксонии и Тюрингии КПГ добилась значительного успеха, который привел к усилению ее воинственного настроя. Ультралевые руководители берлинской организации КПГ Рут Фишер и Аркадий Маслов начали яростную атаку на осторожную позицию лидера партии Генриха Бранд-лера. Их поддержало руководство Коминтерна, считавшее, что Германия созрела для социалистической революции.

События в Саксонии и Тюрингии, казалось бы, подтверждали это. В мае 1923 г. социал-демократическое правительство Тюрингии утратило доверие ландтага. Канцлер возложил ответственность за поддержание общественного порядка на командующего военным округом генерала Вальтера Рейнхардта. Но его неуклюжие попытки взять под контроль политическое положение привели к обратному результату — сближению социал-демократов и коммунистов.

В Саксонии положение было еще напряженнее. Там СДПГ, также потерпев парламентское поражение, заключила союз с КПГ и согласилась ввести рабочий контроль на предприятиях, провести коммунальную реформу и начать формирование вооруженных пролетарских сотен. 21 мая премьером стал левый социал-демократ Эрих Цейгнер. Еще более усилился дрейф влево после падения кабинета Куно. 9 сентября в Дрездене состоялся парад пролетарских сотен, выступая перед которыми ораторы предсказывали скорую борьбу за установление в Германии диктатуры пролетариата.

Головной болью Штреземана было и положение в Баварии, которая с 1919 г. являлась постоянным источником сепаратизма и нестабильности. Когда в стране было введено чрезвычайное положение, а Сект практически стал диктатором, Бавария не признала этого решения, а ее кабинет министров объявил свое собственное чрезвычайное положение и назначил правого монархиста Густава фон Кара генеральным комиссаром земли, наделив его неограниченными полномочиями. Кар немедленно установил тесные связи с командующим рейхсвером в Баварии генералом Отто фон Лоссовым и начальником полиции полковником Хансом фон Зайссером.

Еще со времен Древнего Рима история не раз показывала, что триумвираты весьма склонны к авантюрам. Не стала исключением в этом плане и лихая баварская тройка, которая отказалась выполнять любые приказы из Берлина. Раздраженный Сект 24 октября отстранил Лоссова от командования, но Кар объявил, что генерал останется на своем посту, и потребовал в нарушение конституции, чтобы военнослужащие принесли специальную присягу на верность баварскому правительству. Это было не только политическим актом, но и военным мятежом, в ответ на который Сект пригрозил силой подавить любое выступление. Однако Штреземан вовсе не был уверен в готовности рейхсвера выступить против правой оппозиции, поэтому канцлер уклонился от прямого баварского вызова и предпочел выжидательную тактику. Более неотложной задачей он считал овладение ситуацией в Саксонии и Тюрингии.

Для такого решения у Штреземана были все основания. В сентябре руководство КПГ побывало в Москве, где получило указание готовить революцию. Канцлер не знал об этом, но вся обстановка свидетельствовала о том, что выступление коммунистов не за горами. Цейгнер ввел коммунистов в свой кабинет и объявил о создании рабочего правительства единого фронта. Это отвечало планам КПГ, руководство которой поспешило из Берлина в Дрезден. Но оно могло бы не затруднять себя этой поездкой. 13 октября командование Саксонским военным округом приказало немедленно распустить пролетарские сотни.

Генерал Мюллер подчинил себе саксонскую полицию и ввел войска в Дрезден. Его действия опередили планы КПГ.

21 октября в Хемнице состоялась конференция представителей фабзавкомов и других рабочих организаций Саксонии, на которой выяснилось, что у большинства нет никакого желания начинать активные действия. Страстный призыв Брандлера к всеобщей забастовке был встречен гробовым молчанием. Он имел только то практическое последствие, что кабинет Штреземана использовал его как повод окончательно решить проблему Саксонии. Канцлер потребовал от Цейгнера удалить коммунистов из правительства. Когда воинственный премьер отказался сделать это, Штреземан предложил Эберту в соответствии с 48-й статьей конституции сместить его с поста. По такому же сценарию развивались события и в Тюрингии.

Твердые действия канцлера повергли руководство КПГ в растерянность, «немецкий Октябрь» провалился.

После ликвидации опасности слева и одновременного затухания рейнского сепаратизма у Штреземана оставалась нерешенной еще одна проблема — Бавария. СДПГ, недовольная смещением Цейгнера, требовала от канцлера такого же решительного курса и в отношении Баварии. Она не хотела прислушаться к доводам Штреземана, что вступление рейхсвера в Баварию может привести к гражданской войне. Когда канцлер дал понять, что и впредь будет проводить осторожную политику, министры от СДПГ 2 ноября вышли из правительства.

Этот шаг не повлек за собой немедленной отставки Штреземана, так как Эберт продлил парламентские каникулы. Но такое положение не могло длиться бесконечно. К тому же энергия Штреземана, на которого нападали и социал-демократы, и правое крыло его собственной партии во главе со Стиннесом, настойчиво требовавшее союза с националистами, была истощена. Число влиятельных политиков, готовых не только убрать Штреземана, но и покончить с конституционно-демократической системой, было столь велико, что успешная революция справа в Баварии могла бы получить мощную поддержку в Берлине.

Однако события развивались по-другому. Баварский триумвират после устранения коммунистической опасности в Саксонии и разлада между канцлером и СДПГ смягчил свою политику конфронтации. Это некоторое ослабление напряженности побудило Гитлера и его жаждущих действий приверженцев к известному «пивному путчу» 8–9 ноября 1923 г., к участию в котором он привлек и вездесущего Людендорфа. Но триумвират не поддержал объявленную Гитлером «национальную революцию» и предоставил ему свободу идти своим собственным путем. Этот путь привел к тому, что ранним утром 9 ноября колонна нацистов появилась на мюнхенской Одеонплац, где залп полицейской цепи досрочно положил конец походу Гитлера на Берлин и дал нацистскому движению 16 его первых мучеников, убитых на этой площади.

Так закончился последний из политических кризисов, которые в 1923 г. несколько раз подводили республику на край пропасти. После провала нацистского путча положение в Баварии заметно стабилизировалось. Новое мюнхенское правительство Генриха Хельда не обнаруживало никакой склонности к сепаратистским выступлениям. В конечном счете штреземановская тактика проволочек оправдала себя. Но СДПГ не могла смириться с этим. Когда 20 ноября рейхстаг возобновил работу, она немедленно начала нападки на канцлера за его политику в отношении Саксонии. В тот же день объединенными голосами социал-демократов и националистов рейхстаг выразил канцлеру недоверие. Эберт пришел в ярость от такого решения его партии и во всеуслышание заявил, что «последствия этой глупости будут сказываться еще Шлет».

30 ноября новым канцлером стал лидер партии Центра Вильгельм Маркс. Штреземан сохранил за собой пост министра иностранных дел. Он выполнил свою задачу прекратить инфляцию и стабилизировать политическое положение в Германии. Закончились пять лет балансирования на грани гражданской войны, хаоса, невиданной в истории инфляции, левых и правых путчей. Поистине у колыбели Веймарской республики не стояли добрые феи.

Внешнеполитический курс

Внешняя политика Штреземана находила поддержку в умеренно левых и центристских партиях, но беспрерывно подвергалась ожесточенным нападкам со стороны националистов, нацистов, коммунистов и правого крыла его собственной Народной партии.

Основой политики Штреземана являлось стремление вернуть Германии полный суверенитет и возродить ее в ранге великой державы, которая не зависела бы от благосклонности других государств и могла бы сама защитить себя. Но это было возможно только после реализации ближайших целей — уменьшения, а затем и отмены репарационных платежей, вывода всех оккупационных войск с немецкой земли, военного равенства с другими державами, ревизии восточных границ, возможного объединения или тесного союза с Австрией, категорически запрещенного особой статьей Версальского договора.

Эти цели, которые вполне были по душе правым партиям и большинству населения, и стали основой внешней политики Штреземана. Однако обуреваемые нетерпением правые круги не хотели понять, что реальное положение в Европе требует от немецкого внешнеполитического курса осторожности, двусмысленности и терпеливого ожидания благоприятного момента. Штре-земан твердо придерживался высказанного им постулата: «Такова жизнь, и было бы глупо проводить внешнюю политику с позиций идеологии. Мы должны принимать людей, народы и обстоятельства такими, какими они являются». Для правых ультрапатриотов это выглядело совсем не героически, и ураганный огонь их критики не стихал ни на минуту. Они были бы в состоянии сковать действия Штреземана, если бы его курс не поддерживали СДПГ и Центр. Но он не мог твердо рассчитывать на их лояльность в каждом отдельном случае. Трезвый реализм Штреземана был способен иногда возмутить политические души не только националистов, но и умеренных политиков. Однако иногда такой реализм отличала от беспринципности весьма зыбкая грань. Так, Штреземан знал о тайном соглашении между рейхсвером и Красной армией, которое давало Германии возможность обойти ряд версальских запретов. Рейхсвер построил в России авиационный завод, имел там испытательные полигоны для танков и летную школу, а также центр по разработке химического оружия. Министр иностранных дел не был в восторге от этого соглашения, но не делал ни малейших попыток воспрепятствовать ему, поскольку это грозило конфликтом с армией и только усилило бы реваншистский настрой в позиции военного руководства.

Несмотря на постоянные помехи со стороны партий, что подпитывало недоверие к Германии других стран, Штреземану в течение пяти лет удалось осуществить значительную часть намеченных целей. Со времен Бисмарка ни один немецкий государственный деятель не обладал таким умением вести переговоры и добиваться желаемых результатов, как Штреземан.

Когда он положил конец пассивному сопротивлению в Руре, это вбило первый клин между Англией и Францией и привело к плану Дауэса. Открылся путь к осуществлению главного замысла Штреземана — созыву конференции по европейской безопасности. Первый шаг к этому он сделал в начале сентября 1924 г., направив в Совет Лиги Наций меморандум о готовности Германии вступить в Лигу. В начале 1925 г. в Лондон и Париж официально были посланы немецкие предложения о заключении гарантийного пакта и признании сложившегося положения на Рейне. 16 июня 1925 г. в Берлин поступила ответная, согласованная между А. Брианом и Н. Чемберленом нота о принятии германской инициативы. Ускорению переговоров способствовало завершение в августе 1925 г. вывода французских оккупационных войск из Рурской области и освобождение оккупированных союзниками в 1921 г. Дуйсбурга, Дюссельдорфа и Рурорта.

12 мая 1925 г. рейхстаг вынес вотум недоверия правительству Лютера. В новом правительстве Маркса количество министров от партии Штреземана уменьшилось, но авторитет и влияние бессменного министра иностранных дел остались на высоте.

5 октября 1925 г. в швейцарском курортом городке Локарно открылась конференция министров иностранных дел Англии, Франции, Италии, Германии, Бельгии, Польши и Чехословакии. После трудных переговоров был заключен Рейнский пакт, гарантировавший существующие границы между Германией, Францией и Бельгией, которые обязались не применять силу друг против друга и решать все спорные вопросы мирным путем. Англия и Италия становились гарантами пакта. Но с Польшей и Чехословакией были заключены лишь арбитражные договора, в которых Германия обязалась не изменять силой нынешние границы, что отнюдь не означало ее отказа от стремления к ревизии этих границ. Официальное подписание Локарнских соглашений состоялось в Лондоне 1 декабря 1925 г.

В Германии правая и коммунистическая пресса начала ожесточенную кампанию против ратификации пакта и обвинила Штреземана в национальной измене. 26 октября министры от Национальной партии демонстративно покинули кабинет Лютера, а председатель КПГ Тельман выступил в рейхстаге с резкой речью, назвав Локарнские соглашения «пактом войны» против СССР.

В ряде публичных выступлений Штреземан развил и конкретизировал свое понимание локарнской политики. В конце июня 1926 г., выступая перед журналистами, он говорил, что человечество идет через жесткую «борьбу мнений» к осознанию необходимости сохранения мира как основы прогресса. «Повсюду, — говорил он, — обнаружилось, что смелая инициатива и сотрудничество ведущих деятелей вызвали большой скепсис и большие сомнения… Борьба в собственной стране Бог знает как тяжела, но я уверен… что прогресс человечества может базироваться только на идее мира, что только она может завоевать сердца людей, и эта уверенность опирается на мое личное знакомство и мое знание европейской политики».

8 сентября 1926 г. Германия была принята в Лигу Наций и стала постоянным членом ее Совета. В Германии этот триумф западной политики Штреземана вызвал ликование либералов и пацифистов. Со своей стороны националисты, коммунисты и нацисты начали новую беспардонную атаку на министра, которая весной и летом 1927 г. перешла в открытую травлю. Отчаянные попытки Штреземана преодолеть непонимание проводимой им политики в Германии и кризис доверия в отношениях с Парижем почти не имели успеха. Франция явно затягивала освобождение Рейнской области, обострилась проблема репараций, вопрос о разоружении зашел в тупик.

Под занавес Ассамблеи Лиги Наций 1926 г. произошло событие, сильно заинтриговавшее журналистов в Женеве. 17 сентября Штреземан и Бриан, обманув бдительность журналистов, неожиданно покинули отель, доехали до Женевского озера, пересели на поджидавший их спортивный катер и, оставив на берегу обескураженных журналистов, уплыли. Оторвавшись от преследования прессы, оба министра уже в автомобилях пересекли франко-швейцарскую границу и прибыли в приграничную деревню Туари. Во втором этаже местной гостиницы после изысканного завтрака состоялись затянувшиеся на весь день переговоры министров с глазу на глаз. Как видно из записок Штреземана, шел поиск компромиссов по спорным политическим и экономическим вопросам. Бриан обещал досрочное освобождение Рейнланда, возврат Саарской области, отмену военного контроля; Штреземан — содействие франко-германо-бельгийскому соглашению, заключенному спустя две недели, с германскими инвестициями в 1,5 млрд золотых марок. Встреча в Туари не стала торжеством политики взаимопонимания, а обнаружила серьезные разногласия и стоила Штреземану тяжелого сердечного приступа. Ни одно обещание Бриана, кроме отмены военного контроля, не было выполнено, а в ноябре 1926 г. он заявил в парламенте, что в Туари вообще не было никаких соглашений. Горечь разочарования после этого была несколько сглажена присуждением Штреземану, как и Бриану, Нобелевской премии мира за 1926 г. Первый немец, удостоенный Нобелевской премии мира, был рад, ошеломлен и очень счастлив.

Много сил отняли у полубольного Штреземана последние в его жизни выборы в рейхстаг 20 мая 1928 г., на которых его Народная партия потеряла полмиллиона избирателей и провела в парламент всего 35 депутатов вместо прежних 51. А совершенно обнаглевший свежеиспеченный депутат от нацистов, доктор философии Йозеф Геббельс, во всеуслышание заявил, что те-перь-то он сможет официально спросить Штреземана, действительно ли министр «является масоном и женат на еврейке?»

27 августа 1928 г., едва оправившись от микроинсульта, Штреземан участвовал в Париже в подписании пакта Бриана — Келлога, провозгласившего отказ от войны как инструмента внешней политики.

Конец эры Штреземана

Французский премьер Эдуард Эррио в мемуарах признавался: «Я никогда не верил в искренность Густава Штреземана». Главным партнером Штреземана во Франции стал Аристид Бриан, с мая 1925 г. и почти до смерти в 1932 г. занимавший пост министра иностранных дел. В споре с Францией и в политике ревизии Версальского договора Штреземан мог рассчитывать на поддержку Англии и США, опасавшихся установления французской гегемонии в Европе, а также на сближение с Советской Россией, что побуждало державы Запада к уступкам в ревизии Версальского договора.

Остаток сил и неукротимого темперамента Штреземан отдал реализации соглашений Гаагской конференции и поддержке правительства Мюллера. 2 октября он направил послу в Париже телеграмму, в которой подчеркнул связь между планом Янга и Саарским вопросом и выразил готовность обсудить этот вопрос 16 октября. В тот же день на заседании фракции своей партии в рейхстаге он не без труда склонил ее к поддержке последнего в Веймарской республике правительства большой коалиции, возглавлявшегося социал-демократом Мюллером. Вернувшись домой, он сказал: «Сегодня я выполнил свой долг. В эту ночь я смогу наконец спать». Незадолго до полуночи тяжелый инсульт лишил его сознания и парализовал правую часть тела. Перед рассветом в четверг 3 октября 1929 г. Штреземан скончался.

Миллионы немцев восприняли смерть Штреземана как тяжелую утрату. На официальных зданиях Германии и германских миссий за границей были приспущены государственные флаги. Большинство германских газет опубликовали некрологи. Писатель Эмиль Людвиг в некрологе «Поборник мира» вспоминал: «Пару лет назад в моем швейцарском лесном доме он надолго остановился перед портретом Гёте и только после длительного молчания продолжил наш разговор. В этих чертах узнаешь человека, который заботится не столько о быстротечных событиях, сколько об их последствиях. У Штреземана был очень немецкий характер».

В воскресенье 6 октября 1929 г. состоялись похороны. Гроб с телом покойного вынесли под барабанную дробь из здания рейхстага и водрузили на катафалк, запряженный тремя парами лошадей под черными покрывалами. Десятки тысяч берлинцев вышли на улицы, над городом барражировали самолеты. Во главе похоронной процессии, повернувшей от Бранденбургских ворот на Вильгельмштрассе, шли Гинденбург, Мюллер, члены правительства. У здания министерства иностранных дел процессия задержалась. Гинденбург покинул ее. Из распахнутого окна рабочего кабинета покойного свисало черное полотнище. Похоронное шествие завершилось на Луизенштеттском кладбище. Когда гроб стали опускать в могилу, присутствующие запели Государственный гимн Германии.

В истории Германии и Европы завершилась эра Штреземана и иссякла политика взаимопонимания. В литературе встречается мнение, будто в политике Штреземан был идеалистом. Это неверно. Штреземан понимал недостижимость пацифистского идеала, но считал своим долгом политика-реалиста сделать все возможное для продвижения к нему. Кончина Штреземана означала фактический конец политики взаимопонимания и примирения Германии с другими странами. Позже некоторые немецкие и зарубежные политики и публицисты считали смерть Штреземана чуть ли не главной причиной крушения Веймарской республики. Скорее всего, это преувеличение, но такое, в котором содержится изрядная доля истины.

Литература

Hirsch F. Stresemann. Ein Lebensbild. Göttingen, 1978.

Koßzyk K. Gustav Stresemann. Der kaisertreue Demokrat. Köln, 1989.

Michalka W., Marshall M.Lee. Gustav Stresemann (Aufsatzsammlung). Darmstadt, 1982. Thimme A. Gustav Stresemann. Eine politische Biographie zur Geschichte der Weimarer

Republik. Hannover; Frankfurt, 1957.

Thimme R. Stresemann und die deutsche Volkspartei 1923–1925. Lübeck; Hamburg, 1961.

Vallentin A. Stresemann. Vom Werdegang einer Staatsidee. Leipzig, 1930.

Человек христианского долга ВИЛЬГЕЛЬМ МАРКС (1863–1946)

Католик из Рейнланда

Вильгельм Маркс родился 15 января 1863 г. в Кёльне в семье директора народной школы Иоганна Маркса и его жены Гертруды. Со своей единственной сестрой Барбарой он провел детство в тихом, глубоко религиозном родном доме. Эти ранние впечатления повлияли на его собственное религиозное развитие. Маркс был не только благочестивым христианином, он стремился превратить христианство в практическую программу, так как, считал он, вера не ограничивается только молитвами, но должна пронизывать всю жизнь.

В апреле 1881 г. Маркс закончил гимназию в Кёльне и сдал экзамен на аттестат зрелости. Он поступил на юридический факультет Боннского университета, после того как врачи признали его непригодным к воинской службе из-за сильной близорукости. Стесненные экономические обстоятельства после ранней смерти отца вынудили его досрочно закончить обучение. В 1884 г. он успешно выдержал первый, а в 1888 г. — второй юридический государственный экзамен.

Последовавшие затем четыре года стажировки в целом прошли без зарплаты, но они оставляли время для скромного побочного заработка. Назначение асессором суда также сначала не улучшило финансового положения. Маркс полгода выполнял службу безвозмездно, пока 11 июня 1889 г. не получил постоянное место в ведомстве ипотек и земельного кадастра в Зиммерне. Там он познакомился со своей будущей женой Иоганной Феркойен, с которой 31 мая 1891 г. вступил в брак, длившийся 55 лет. У них было четверо детей, два старших сына умерли очень рано.

В 1894 г. семья переехала в Эльберфельд, где Маркс получил наконец перспективную должность земельного судьи. Он вступил в партию Центра. Для Маркса это не было случайным шагом. Как тесно связанный с церковью католик, он уже в период «культркампфа» по сути поддерживал эту партию. В Эльберфельде Маркс встретил множество католиков, которые принадлежали преимущественно к рабочему сословию и третировались как конфессиональное меньшинство и социально угнетенный класс.

Хотя по происхождению, воспитанию и образу жизни Маркс принадлежал к классу буржуазии, он всю жизнь понимал нужды четвертого сословия. В 1899 г. он был избран председателем Центра в Эльберфельде и в том же году завоевал в избирательном округе Крефельд мандат депутата прусского ландтага.

Вильгельм Маркс

С переходом в земельный суд Кёльна (1904) и назначением советником высшего земельного суда в Дюссельдорфе (1907) был достигнут апогей профессиональной карьеры Маркса, надолго заторможенной далее из-за его приверженности католицизму. После переезда на Рейн он активно работал в дюссельдорфском отделении Центра и 23 июня 1907 г. был избран его председателем, сохранив эту должность до 1919 г. Маркс не был сильным партийным лидером ни тогда, ни позже, когда обострившиеся во время мировой войны противоречия грозили расколоть дюссельдорфский Центр. Но именно потому что он излучал умиротворяющее спокойствие, соединенное с верностью убеждениям, ему удалось предотвратить раскол партии. Таким образом, при данных обстоятельствах он был самым подходящим человеком. Однако загруженность многочисленными другими делами вела к тому, что он мог только урывками посвящать себя обязанностям руководителя партии, являясь с 1906 г. заместителем Тримборна в правлении Рейнской партии Центра; в 1910 г. при дополнительных выборах в избирательном округе Мюльхайм он получил мандат депутата рейхстага. Его бесчисленные выступления и доклады также отнимали много времени. Впрочем, он никогда не был блестящим оратором и привлекал внимание слушателей не риторическим блеском речей, а деловитостью и искренностью.

Хотя Маркс был воплощением спокойствия и компромисса, в парламентских дискуссиях предвоенного времени он выступал все же чаще с темпераментными речами. Это случалось тогда, когда он чувствовал себя задетым антикатолическими акциями.

То, что на немецких католиков после «культуркампфа» смотрели как на граждан второго сорта, оскорбляло их чувство справедливости, но в то же время закаляло волю к политическому сопротивлению. Маркс всегда критиковал заносчивое поведение прусских чиновников в Рейнланде и заявлял, что жителями Рейнской области лучше управлять убеждением, а не резиновой дубинкой.

Несмотря на свои многочисленные должности, Маркс не был честолюбивым политиком. После его назначения в январе 1921 г. президентом суда в Лимбурге он решил уйти из активной политики и посвятить оставшиеся годы профессиональной деятельности и семье. Однако уже летом 1921 г. кризисное положение Центра заставило его изменить свое решение. За несколько недель партия потеряла четырех ключевых политиков, в том числе председателя партии Карла Тримборна и влиятельного Матиаса Эрцбергера. Хотя и после этого «кровопускания» во фракции хватало политических талантов, в ней не было личностей, которые были бы независимы от чьих-либо интересов и в то же время воплощали бы идеалы Центра.

При таких обстоятельствах кандидатуре Маркса не было никакой реальной альтернативы. Он не имел репутации сильного руководителя, но пользовался высоким авторитетом честного и бескорыстного политика. Поэтому 27 августа 1921 г. фракция избрала его председателем. 17 января 1922 г. на втором съезде партии Центра он почти единогласно был избран ее председателем.

Коалиция

Поражение Германии в войне, революция 1918 г. и унижение государства державами-победительницами глубоко затронули патриотические чувства Маркса. Однако он не стал убегать от действительности, а со свойственным ему пониманием реальности считал, что ответственная политика может состоять только в признании перемен и должна спокойно добиваться наступления лучших дней. При этом на первом плане у него стояла забота о сохранении государственного единства. Когда к началу 1919 г. сепаратисты стали требовать создания отдельного рейнского государства под популярным тогда лозунгом «Прочь от Берлина!», Маркс решительно выступил против этого. Несмотря на собственную нелюбовь к «остэльбским пруссакам» и левым радикалам, именно в твердой государственно-правовой связи двух таких различных частей страны, как Пруссия и ее западные провинции, он видел «сильную составную часть немецкого единства». Исходя из этого он настойчиво убеждал 23 июня 1919 г. членов партии утвердить Версальский договор, так как иначе «Рейнланд будет навсегда потерян». Он считал выступивших осенью 1923 г. рейнских и пфальцских сепаратистов предательским «сбродом оборванцев».

В отношении внутренней политики для него не подлежало сомнению, что Центр должен активно участвовать в восстановлении и укреплении конституционного порядка в стране. «…Многолетний горький опыт, — говорил он, — показывает, что плохи дела у той партии, которая исключена из правительства и управления». Поэтому первоочередной задачей Маркс считал создание сильного большинства. В 1919–1920 гг. он принадлежал к самым настойчивым защитникам веймарской коалиции, хотя еще и не стоял во главе Центра. Маркс рассматривал сотрудничество с основным идеологическим противником прошлого как союз, призванный предотвратить худшее. Даже после объединения СДПГ с независимцами в 1922 г., которое привело к полевению партии и ослабило ее способность к созданию коалиционных правительств, она казалась ему благоразумнее и надежнее, чем политические правые партии. Он приписывал эту заслугу Эберту — «весьма умному и целеустремленному руководителю».

Маркс быстро и без внутренней борьбы с самим собой принял молодую республику как свою политическую родину, конституция которой впервые давала католикам полное равноправие. Ничто не говорит о том, что Маркс жалел так бесславно ушедшую монархию.

Веймарская коалиция потеряла большинство при выборах в рейхстаг 6 июня 1920 г. Началась типичная для Веймара нестабильность кабинетов. До 1930 г. сменилось 13 недолговечных правительств, в которых всегда был представлен Центр, а его лидеры семь раз становились канцлерами. Шесть возглавляемых Центром правительств, в том числе три первых кабинета Маркса, являлись кабинетами меньшинства. Образование большинства было возможно только при условии включения в правительство министров либо от СДПГ, либо от НННП, которые наотрез отказывались от сотрудничества друг с другом.

Первый и второй кабинеты

Еще до своего канцлерства Маркс стремился к созданию коалиции из Центра, НДП и ННП, которая должна была укрепить положение этих партий по отношению к партиям справа и слева. В том, что это намерение не было осуществлено полностью, не последнюю роль сыграла нерешительность и непредсказуемость ННП, которая во время кабинетов Маркса оставалась постоянным фактором неопределенности.

Маркс в августе 1923 г. приветствовал образование большой коалиции Штреземана, с которым его связывали хорошие личные отношения. Он ценил дальновидность и чувство реальности Штреземана, его силу убеждения и мужество в принятии непопулярных, но необходимых мер. Когда в конце ноября 1923 г., в момент высшей политической опасности кабинет Штреземана был свергнут, парламентарное разрешение кризиса казалось невозможным. Однако 30 ноября 1923 г. Маркс сумел сформировать кабинет меньшинства из Центра, Народной и Демократической партий, став своего рода «спасителем» республики, поскольку все другие кандидаты в канцлеры потерпели провал.

В это время в Германии сложилась тяжелейшая ситуация. На западе после вступления в Рур французов и бельгийцев стране угрожало окончательное отделение занятых областей. В Центральной и Южной Германии начались ожесточенные конституционные конфликты с Саксонией, Тюрингией и в особенности Баварией. Промышленность, торговля и транспорт опустились до невероятно низкого уровня, а инфляция все еще продолжалась. И все же, несмотря ни на что, Марксу удалось достичь того, в чем было отказано его предшественнику: рейхстаг предоставил новому кабинету чрезвычайные полномочия, на основе которых в течение следующих недель было издано более 70 весьма жестких предписаний. Именно они помогли стабилизировать экономику, а марка была переведена на золотой стандарт. Таким образом, с 1924 г. наметился очевидный экономический подъем.

Крайне осторожно действовал Маркс на переговорах с фрондирующими правительствами в Саксонии, Тюрингии и Баварии, причем он принимал во внимание их трепетное отношение к своим правам. Благодаря его тактике были улажены неприятные конфликты. 1 марта 1924 г. чрезвычайное положение в стране было отменено.

Поскольку правительство Маркса могло опереться всего лишь на треть депутатов, то канцлер, рассчитывая получить большинство, настоял перед Эбертом на досрочном роспуске рейхстага и проведении в декабре новых выборов. Избирательная кампания велась под знаком борьбы вокруг репарационного плана, разработанного под руководством американского банкира Чарльза Дауэса и опубликованного в апреле 1924 г. По плану Дауэса, утвержденному Лондонской конференцией летом 1924 г., окончательный размер и срок выплаты репараций не устанавливался. В 1924–1925 гг. Германия должна была уплатить 1 млрд марок, затем взносы повышались и в 1928–1929 гг. должны были составлять уже 2,5 млрд ежегодно. Источниками репарационных платежей являлись таможенные пошлины и налоги на товары массового потребления, а также отчисления от облигаций промышленных предприятий на сумму 5 млрд марок. 11 млрд марок правительство рассчитывало получить от продажи акций железных дорог, превратившихся в частное акционерное общество. Бюджет, Рейхсбанк и железные дороги подлежали контролю генерального репарационного агента — американца Патрика Джильберта, одного из самых влиятельных людей в стране.

Для стабилизации валюты Германии был предоставлен заём в 800 млн марок, а всего в течение 1924–1929 гг. она получила 10 млрд марок долгосрочных и 6 млрд марок краткосрочных кредитов, главным образом американских, выплатив за это же время по репарациям около 9 млрд марок. Внушительные кредиты объяснялись не в последнюю очередь высокими процентными ставками в Германии. Они достигали почти 8 % и значительно превышали ставки на рынках стран-кредиторов. Националисты и коммунисты развернули шумную агитацию против плана Дауэса, называя этот план «новым Версалем» и «дальнейшим закабалением» Германии. Для утверждения данного плана рейхстагом требовалось большинство в две трети голосов, которого не имел кабинет Маркса и которое могло быть обеспечено только согласием с планом фракции НННП. Но руководство этой фракции устроило небольшой «спектакль». Чтобы не терять своего имиджа патриотов, лидеры националистов сориентировали фракцию таким образом, что 52 депутата проголосовали против принятия плана Дауэса, 48 (сколько и требовалось) — высказались в его поддержку. Внешне же все это выглядело так, будто депутаты голосуют согласно своим личным убеждениям.

Второй кабинет Маркса был сформирован 3 июня 1924 г. в прежнем составе. В центре его внимания стояли внешнеполитические вопросы, прежде всего срочное решение проблемы репараций. На Лондонской конференции в августе 1924 г., в которой немецкая делегация принимала участие под руководством Маркса впервые с конца войны как равноправный партнер по переговорам, решающий прорыв удался: после жестких переговоров Маркса и Штреземана с французским премьер-министром Эррио Франция обещала постепенное освобождение Рура.

После выборов в рейхстаг 7 декабря 1924 г. можно было сформировать как правую, так и левую коалиции, однако ННП была согласна только на правый блок. Переговоры Маркса о создании широкой коалиции провалились из-за нежелания всех партий идти на компромисс. Было очевидно, что республика проходит не просто через один из ее многочисленных правительственных кризисов, а имеет дело с «кризисом парламентской формы правления». Таким образом, выходом из тупика могло быть только образование кабинета беспартийного канцлера Лютера — кабинета, который формально не зависел от фракций, но фактически являлся завуалированным правым блоком.

Хотя Эберт тепло поблагодарил уходящего канцлера, обстоятельства его отставки никоим образом не настраивали Маркса на оптимистический лад. Берлинская газета «Германия» с горечью писала, что «политика — неблагодарное дело». В случае с Марксом это проявилось особенно ярко.

Маркс или Гинденбург?

Неудачи, которые преследовали Маркса из-за партийных интриг, не прекратились и после его отставки. В Пруссии, где с 1921 г. правила большая коалиция под руководством Отто Брауна, оба министра от ННП 6 января 1925 г. заявили о своем уходе и тем самым заставили весь кабинет подать в отставку. Причина их поступка была ясна: Народная партия хотела заключить союз с националистами Пруссии — самой крупной земли. Но ни Центр, ни Демократическая партия не были готовы к этому. В ответ на просьбу прусской фракции Центра, у которой не было достойных лидеров, Маркс был вынужден прийти на помощь и сформировать прусское правительство. Но его кабинет из СДПГ, Центра и демократов 20 февраля не получил вотума доверия ландтага, так как против проголосовали три правых депутата Центра, в том числе будущий рейхсканцлер Франц фон Папен. Следующая попытка преодолеть правительственный кризис созданием одобренного СДПГ чиновничьего кабинета не состоялась, так как Маркс, ставший кандидатом от Центра на президентских выборах, 19 марта отказался от должности прусского премьер-министра.

На президентских выборах все партии выдвинули своих кандидатов. Националисты и Народная партия выставили беспартийного, но близкого к правому крылу ННП дуйсбургского обер-бургомистра Карла Ярреса, который в правительстве Маркса был министром внутренних дел. СДПГ выдвинула Отто Брауна, а КПГ — Эрнста Тельмана. От правых радикалов баллотировался Эрих Людендорф.

Разумеется, никто из кандидатов не набрал абсолютного большинства. 26 апреля предстоял второй тур, в котором победителю было достаточно набрать простое большинство.

В первом туре выборов 29 марта 1925 г. Маркс получил почти 4 млн голосов. Во втором туре он был выдвинут как компромиссный кандидат от «Народного блока», объединившего СДПГ, Центр и НДП. Конечно, его кандидатура не была оптимальной. Он не являлся харизматическим народным вождем, за которым с воодушевлением могли последовать массы, но только он мог объединить избирателей право- и левоцентристских партий.

Националисты в союзе с ННП, Баварской народной партией (БНП) и региональной Ганноверской партией выставили кандидатуру 78-летнего фельдмаршала Гинденбурга. Сам Гинденбург, будучи убежденным монархистом, не имел ни малейшего желания стать президентом демократической республики. Уговорить его удалось только адмиралу Тирпицу.

Расчет правых полностью оправдался. Как иронично заметил Штреземан, немцы жаждали президента не в цилиндре, а в мундире с множеством орденов. Даже БНП предпочла поддержать протестанта Гинденбурга, а не католика Маркса. КПГ, раскалывая, по сути, антигинденбурговский блок, вновь выставила Тельмана, хотя из Москвы, где здраво оценивали ситуацию, руководство Коминтерна настойчиво рекомендовало коммунистам поддержать Маркса.

Во втором туре бывший кайзеровский полководец, «герой Танненберга», Гинденбург получил 14,7 млн голосов, за Маркса проголосовали 13,75 млн человек, за Тельмана — 1,9 млн.

Маркс воспринял поражение невозмутимо. Одно время он подумывал о полном отходе от политики, но соратники просили его не делать этого. В течение следующих месяцев он занимался внутрипартийными делами. Уже в мае поездка в Рим предоставила ему случай ослабить сомнения Ватикана в пользе политического сотрудничества Центра с СДПГ. Однако было несомненно, что Центр находится в кризисе. Влиятельными политиками правого крыла партии умеренный курс Маркса был незамедлительно объявлен ошибочным. Он сам выразил желание уйти с поста председателя, но это решение поставило руководство партии перед дилеммой: кого избрать лидером.

Третий и четвертый кабинеты

К концу 1925 г. внимание Центра снова сконцентрировалось на формировании нового правительства. В кабинет Лютера Маркс вошел 20 января 1926 г. как министр юстиции и оккупированных областей. Когда Лютер покинул свой пост, Маркс 16 мая вновь стал главой кабинета меньшинства из Центра, ННП и НДП. Его заметка в дневнике: «Ну, вот, опять нашли дурака!» — показывает, с какими чувствами он начал свое третье канцлерство. Центральной внутриполитической проблемой нового кабинета был спор об экспроприации имущества прежних династий. Маркс считал, что «мерилом в этом вопросе должны являться право и справедливость», поэтому он рассматривал результаты референдума 20 июня 1926 г. со смешанными чувствами. Хотя сторонники безвозмездной экспроприации не добились победы, однако многие приверженцы Центра согласились с ними.

Во второй половине 1926 г. Маркс с растущей тревогой следил за развитием СДПГ. Хотя у кабинета были заслуги: вступление Германии в Лигу Наций, утверждение закона о введении судов по трудовым спорам и отставка загадочного шефа рейхсвера Секта, — но 17 декабря острые, политически весьма вредные атаки Шейдемана против тайного сотрудничества рейхсвера и Красной армии принудили правительство к уходу. Теперь даже Маркс, который всегда вынашивал идею «народной общности» и должен был выслушивать упреки председателя фракции ННП Эрнста Шольца «о весенней влюбленности» в СДПГ, считал нереальным создание большой коалиции. Тем не менее он, хотя и неохотно, но принял поручение президента создать кабинет большинства из всех буржуазных партий. Перед окончанием переговоров о создании коалиции он добился от националистов согласия на продолжение прежней внешней политики и признание республиканской конституции. 29 января 1927 г. четвертый кабинет Маркса начал работу.

Это правительство большинства оказалось, несмотря на отдельные успехи, совершенно недееспособным. Правда, были достигнуты некоторые успехи: продлен срок действия закона о защите республики, приняты новые законы о рабочем времени, арбитраже и страховании по безработице, однако несколько скандалов привели к ослаблению кабинета и заставили уйти в отставку министра рейхсвера Геслера. То, что Маркс предоставил Гинденбургу единолично решать вопрос о новом военном министре, было плохим предзнаменованием. В феврале 1928 г. коалиция распалась.

Закат

В партии Центра правая коалиция оставалась предметом ожесточенной полемики, что подрывало положение Маркса как председателя партии. Прежде всего, он не мог воспрепятствовать дроблению партии на мелкие группировки. Можно ли приписывать это в первую очередь его стилю руководства? «Франкфуртер цайтунг» называла его «последним представителем патриархальной системы в руководстве партии Центра», но это, по меньшей мере, спорная оценка. При растущей дифференциации интересов «традиционная практика интеграции и мобилизации» утрачивала свою действенность. Во всяком случае в конце 1927 г. вопрос о размере чиновничьего жалованья дошел до скандала с представителями рабочего крыла в партии, которые начали резко критиковать лично Маркса. Так как эти процессы совпали с трениями в кабинете, Маркс чувствовал себя уязвленным вдвойне. Нервная горячка надолго приковала его к больничной койке. В течение этих недель созревало решение оставить пост председателя партии и окончательно уйти из большой политики. Он чувствовал утомление и нуждался в покое. Не будучи и без того бойцом по натуре, он перестал запищать свои идеалы. В этом отношении заявление Маркса об уходе с поста в декабре 1928 г. свидетельствует о его разочаровании в жизни.

До 1932 г. Маркс еще оставался рядовым депутатом рейхстага. В начале 1933 г. он перебрался в Бонн, где жил в полном уединении. Редел круг его политических друзей. С растущей неприязнью смотрел он на диктатуру нацизма.

Вильгельм Маркс умер в преклонном возрасте 5 августа 1946 г. в Бонне и был погребен на кладбище в Кёльне.

Литература

Abrowski G. (Bearb.). Die Kabinette Marx I und II: 2 Bd // Akten der Reichskanzlei. Boppard a. Rh., 1973.

Hehl U von. Wilhelm Marx. Zu Person und Gedankenwelt eines christlichen Politikers // Politik und Konfession. Festschrift fur Konrad Repgen. Berlin, 1983.

Schwering L. Reichskanzler Wilhelm Marx // Annalen des Historischen Vereins für den Niederrhein, 1968.

Stehkämpfer H. Wilhelm Marx // Rudolf Morsey (Hrsg.): Zeitgeschichte in Lebensbildern. Bd 1. Mainz, 1973.

Буржуазный технократ ХАНС ЛЮТЕР (1879–1962)

Ланс Лютер был канцлером Веймарской республики, но не являлся демократическим политиком в полном смысле этого слова: он был «республиканцем разума», а не сердца. Как квалифицированный юрист и способный администратор, он, несомненно, мог бы сделать блестящую чиновничью карьеру.

Лютер стал вначале министром, а затем и рейхсканцлером, которого пригласили «сверху», но не выбирали в ходе демократического процесса. Политическую легитимацию ему заменил авторитет профессионального специалиста.

В конце 1922 г. канцлер Куно предложил Лютеру — эссенскому обер-бургомистру — пост министра продовольствия и сельского хозяйства. После реорганизации правительства осенью 1923 г. Лютер возглавил министерство финансов. После отставки коалиционного правительства Маркса Эберт в начале 1925 г. поручил ему сформировать новый кабинет.

Почти 15 месяцев — с 15 января 1925 по 12 мая 1926 г. — беспартийный Ханс Лютер стоял во главе имперской канцелярии. Он руководил двумя правительствами, в которых тон задавали консервативные партии. Канцлер Лютер никогда не вел предвыборной борьбы, ни разу не отвечал перед избирателями за свои решения. Практически всю свою жизнь он оставался беспартийным деятелем, хотя в 1927–1933 гг. был членом Немецкой народной партии.

Происхождение и начало карьеры

Ханс Лютер родился 10 марта 1879 г. и был первенцем берлинского лесоторговца. Ранняя смерть дедушки, школьного учителя в городе Ашерслебен, южнее Магдебурга, расстроила планы отца Лютера получить высшее образование. Он вынужден был отказаться от предполагаемой университетской стипендии и побеспокоиться о хлебе насущном. За 10 лет отец Ханса прошел путь от коммерческого ученика до доверенного лица торговой фирмы деловой древесины братьев Хюбнер. После бракосочетания с дочерью своего работодателя он возглавил фирму и успешно управлял ею до самой смерти в 1912 г. Ханс Лютер рос, таким образом, в состоятельной евангелической семье, не имевшей финансовых забот.

Ханс Лютер

Окончив в 1897 г. гимназию имени Лейбница, Лютер покинул родной берлинский дом, чтобы начать в Женеве изучение юриспруденции. Тем не менее эта дисциплина не стояла для него на первом плане. Лютер хорошо овладел французским языком, наслаждался международным стилем жизни Женевы и красотами Бернского нагорья. В Женевском университете его привлекали академическая свобода и возможность изучать различные дисциплины. Особенный интерес вызывала у него политическая экономия. В Женеве преподавал тогда известный итальянский экономический теоретик Маффео Панталеоне. Он принадлежал к школе влиятельного социолога и специалиста в области политэкономии Вильфредо Парето, идеи которого были малоизвестны в Германии.

Элегантность неоклассической экономической теории, в которой все явления сливаются в единое гармоничное целое, была близка Лютеру. Но в его воззрениях возобладал все же скепсис по отношению к теоретически безупречной экономической гармонии. Лютер продолжил обучение в университетах Берлина и Киля. С отличием он выдержал оба юридических государственных экзамена.

В то время когда монополия юристов с превосходным академическим образованием на государственные посты казалась несокрушимой, Лютер имел основания рассчитывать на завидную карьеру. Надежда не обманула его. Через четыре месяца после экзамена на чин асессора 28-летний Лютер в марте 1907 г. стал руководителем юридического отдела в магистрате Магдебурга. В том же году он сочетался браком со своей первой женой, которая умерла незадолго до канцлерства Лютера. У них родились четыре дочери, но две умерли еще в младенчестве.

Лютер оставался в Магдебурге до тех пор, пока 1 февраля 1913 г. ему не предложили только что созданную должность коммерческого директора Прусского союза городов, которая стала для Лютера трамплином в его дальнейшей карьере. В июле 1918 г. он становится эссенским обер-бургомистром.

Из Эссена в Берлин

Обер-бургомистры больших городов Пруссии считались административной элитой страны. Кроме того, в городах прусских провинций Рейна обер-бургомистры были наделены такой мерой самостоятельности, что им могли бы позавидовать сами земельные и даже имперские министры. Коммунальное управление как источник призыва имперских министров имело особое значение в связи с принятой в Веймарской республике практикой приглашать в кабинет так называемых «отраслевых министров», которые не имели мандата рейхстага и не считались партийными политиками. Назначая Лютера на пост министра финансов, Куно исходил из его высокой квалификации и административных способностей. Технократическое представление Лютера, что следует проводить четкое различие между «деловой» политикой и тем, что он называл партийной политикой, придавало ему внутреннюю независимость, даже жесткость, без которой оздоровление финансов и бюджета потерпело бы неудачу.

Без особых колебаний Лютер использовал изданные Эбертом чрезвычайные постановления и закон о предоставлении правительству чрезвычайных полномочий. То, что историки позже характеризовали как «экономическую диктатуру», представляло для него деловую необходимость. Во всяком случае он получил широкое признание именно на посту министра финансов.

Перед Лютером стояли одновременно три задачи, тесно связанные со всем развитием Веймарской эпохи: стабилизация немецкой марки, урегулирование проблемы репараций на основе плана Дауэса, а также Локарнский пакт.

Локарно был, правда, результатом курса Штреземана, но Лютер как рейхсканцлер должен был нести полную ответственность за эти соглашения на внутриполитической арене. Попытка привлечь на свою сторону партию немецких националистов потерпела неудачу. Хотя Лютер имел в своем кабинете полную поддержку члена Немецкой национальной народной партии, министра внутренних дел Мартина Шиле, его надежда проводить политику примирения с западными союзниками при поддержке националистов осталась несбыточной. И все же вопреки этой неудаче репутация Лютера в консервативных кругах была весьма высокой. Прежде всего, у него были хорошие отношения с президентом Гинденбургом — кумиром немецких националистов. В ноябре 1925 г. Гинденбург утвердил одобренные рейхстагом после ожесточенных споров 292 голосами против 174 голосов националистов, коммунистов, Экономической партии и национал-социалистов Локарнские соглашения. Это означало как внутриполитическое укрепление кабинета Лютера, так и рост международного доверия к Германии в вопросах выполнения ею условий Версальского договора.

Главная задача

Если оценить успехи и достижения Лютера в Веймарской республике, то, пожалуй, самым выдающимся был его вклад в стабилизацию марки и прекращение инфляции. Он сам видел в этом апогей своей карьеры.

Гиперинфляция вела к экономическому краху тех средних слоев, которые потеряли все движимое имущество, являясь вкладчиками сберегательных касс и владельцами ценных бумаг, которые превратились в труху. Тем не менее материальная пролетаризация этих мелкобуржуазных слоев не имела непосредственного воздействия на партийный ландшафт и не привела к усиленной радикализации общества. Травматическое переживание инфляции немецким народом, скорее, усилило позиции тех деятелей, которые могли предстать перед общественностью как отцы нового экономического начала. Но были и те, кто выигрывал от инфляции: промышленники и владельцы недвижимости. Они брали банковские кредиты и вкладывали средства в промышленные предприятия или недвижимость. Инвестиции приносили надежную прибыль, а кредит возвращался еще более обесценившимися деньгами. Правительство Штреземана и два первых кабинета Маркса однозначно выражали интересы крупной буржуазии и ведущих промышленников, т. е. владельцев реальных ценностей, которые нажились на инфляции. Поэтому непопулярная работа по наведению порядка была возложена на «нейтрального» Лютера. Политически это был весьма искусный ход. Престиж Лютера вытекал не только из общего убеждения в его объективности, но и из того, что его предшественник на посту министра финансов, социал-демократ Рудольф Гильфердинг, с основанием или нет считался в глазах общественности неудачником.

Инфляция не потрясла капитализм в Германии. Напротив, она не только разорила средние слои, но и привела к упадку политической активности немецкого рабочего класса и его организаций. Обычные коллективные договоры при быстром падении марки потеряли какое-либо значение. Реальная зарплата опустилась до рекордно низкого уровня. Утратившие свои накопления и разоренные профсоюзы не могли противостоять этому. Их численность в 1923 г. сократилась почти вдвое. С другой стороны, в руках крупных промышленников скопились огромные богатства, зачастую превышавшие миллиардные суммы, в то время как нация была обескровлена.

Оздоровить финансовую систему требовали многие специалисты, уже раньше осознавшие необходимость немецкой валютно-финансовой реформы. В ноябре 1922 г. немецкое правительство созвало международную экспертную комиссию в Берлине, чтобы проконсультироваться по вопросу финансов. Приглашение приняли в числе прочих выдающийся ученый, англичанин Джон Мейнард Кейнс и шведский экономист Густав Кассель. Эксперты дали несколько рекомендаций, но подчеркнули, что для полного оздоровления финансовой системы необходимо решить проблему репараций и аккуратно сбалансировать бюджет.

Проблема государственного финансирования обострилась в 1923 г., а основная нагрузка в политике стабилизации легла не на Рейхсбанк, а на министерство финансов, которым Ханс Лютер руководил с 6 октября 1923 г.

Рост инфляции в 1923 г. был вызван прежде всего ростом затрат на финансирование Рура, оккупированного 11 января французскими и бельгийскими войсками. Правительство провозгласило политику «пассивного сопротивления». Экономические последствия для Германии стали опустошительными. Имперское правительство было вынуждено покрывать свои расходы с помощью печатного станка.

Рентная марка

В кабинете Штреземана Лютер с самого начала принадлежал к наиболее активным сторонникам немедленной валютно-финансовой реформы. Новое правительство, пост министра финансов в котором вновь занял Лютер, приняло в качестве основы для будущей денежной реформы проект, разработанный политиком националистического толка Карлом Гельферихом. Проект предусматривал создание особого Рентного банка, который должен был получить права на ипотеку со всех земель сельскохозяйственного и промышленного пользования, общая стоимость ипотечной ренты образовала бы его уставный капитал. Этот капитал в свою очередь должен был стать финансовым обеспечением для выпуска рентной марки, призванной заменить собой обесцененные денежные знаки, ходившие в стране. Правда, Гельферих намеревался привязать курс марки к цене ржи — основной культуры в германском сельском хозяйстве. Эта идея была довольно нелепой, поскольку цены на рожь постоянно и значительно колебались. Важна была тем не менее сама мысль привязать валюту к какой-либо реальной ценности, и Лютер вместе с Ялмаром Шахтом, тогда еще владельцем небольшого банка в провинциальном Дармштадте, вскоре взлетевшим до поста президента Рейхсбанка, внесли небольшую, но существенную поправку — привязали марку к золотому стандарту. Схема оказалась удачной. 15 октября 1923 г. было объявлено о создании Рентного банка, на середину ноября намечалось введение рентной марки. Дни инфляции были сочтены.

Рентный банк был независимым от правительства учреждением. Доля каждого физического или юридического его участника обеспечивалась или закладной на его недвижимое имущество, или соответственным долговым обязательством.

Новая рентная марка, приравненная к довоенной золотой марке, получала обеспечение в форме основной продукции сельского хозяйства и облигаций индустрии, торговли и банков, обложенных налогом в размере 3,2 млрд рентных марок. Место традиционного золотого обеспечения заняло обеспечение реальной стоимостью экономики.

На Берлинской валютной бирже во время переходного периода рентная марка не имела хождения. Правительство, напротив, стремилось ввести контроль над стоимостью бумажной марки путем установления принудительного курса покупки и продажи валюты. Один американский доллар был приравнен к 4,2 трлн бумажных марок. Это произошло 20 ноября 1923 г. — через пять дней после того, как была введена рентная марка и закончилось государственное финансирование экономики бумажными денежными знаками. Вместе с тем было также зафиксировано соотношение между рентной маркой и бумажной маркой. С 14 декабря 1923 г. Рейхсбанк начал обменивать бумажные марки на рентные в соотношении одна рентная марка за триллион бумажных. Для этих целей государство выделило Рентному банку кредит в 1,2 млрд новых марок.

В результате в 1924 г. Рейхсбанк удвоил свои золотые запасы и валютные резервы. Проводя крайне жесткую и даже безжалостную политику, Лютер резко сократил государственные расходы. Было уволено более 300 тыс. государственных служащих. Зарплата оставшихся снизилась в зависимости от должности до 41–57 % зарплаты довоенного времени. Это привело к выравниванию государственного бюджета и восстановлению веры в национальную валюту.

Политическая цена инфляции была очень высока. Она оставила после себя в коллективной психике немцев глубокие раны, которые не зажили и в течение нескольких лет стабильности.

Целеустремленность Лютера и его «деловой» способ мышления привели министра финансов к успеху, который обусловил начало единственной относительно спокойной фазы развития республики.

Путь к долгой отставке

Помимо удавшейся финансовой реформы у Лютера уже на посту канцлера были и другие успехи. В отличие от Куно, который не справился ни с Рурским кризисом, ни с инфляцией, ему удалось добиться прекращения оккупации Рура в начале июля 1925 г., заключения Локарнских соглашений и в качестве компенсации на Востоке — договора о дружбе и нейтралитете с Советским Союзом 24 апреля 1926 г.

Отставка Лютера в мае 1926 г. была вызвана внешне совершенно незначительным поводом, который, однако, показал слабость политического чутья канцлера. Лютер предложил президенту Гинденбургу вывешивать в немецких представительствах за границей наряду с черно-красно-золотым национальным флагом также черно-бело-красный торговый флаг с черно-красно-золотым гюйсом. Тем самым канцлер шел навстречу пожеланиям проживающих в других странах немцев, с которыми он чувствовал себя тесно связанным. Внутри Германии это было расценено как монархическое и реакционно-националистическое оскорбление республики. Рейхстаг 12 мая большинством голосов выразил правительству недоверие. Впрочем, предписание президента о двух флагах осталось и после отставки Лютера в силе вплоть до времен нацизма.

Четыре следующих года Лютер посвятил себя в основном «Союзу за обновление рейха», созданному вокруг бывшего канцлера Куно. Это объединение, известное позже как «Союз Лютера», фактически было направлено против доминирующего положения Пруссии, которой до 1932 г. управлял социал-демократ Отто Браун.

В 1930 г., за 18 дней до отставки второго кабинета Мюллера, Лютер был назначен президентом Рейхсбанка, что вновь вознесло его на вершину политической жизни. Следует сказать, что Рейхсбанк объективно не был в состоянии предотвратить роковую дефляционную политику эры Брюнинга. И все же роль Лютера в это время трудно назвать хорошей. Вопреки советам своего друга, известного базельского экономиста Эдгара Салина, он до конца придерживался стратегии дефляции и в мемуарах, опубликованных в 1960 г., позитивно отзывался о Брюнинге, хотя тот со своей стороны относился к Лютеру весьма прохладно.

10 марта 1933 г. Гитлер вызвал президента Рейхсбанка в имперскую канцелярию и потребовал его ухода. Назначенный немецким послом в Вашингтоне Лютер до 1937 г. оставался на службе новому режиму. Уважение к Лютеру за границей, а также, вероятно, симпатии Гинденбурга к этому человеку обусловили это назначение.

После войны Лютер получил профессуру в Мюнхенском институте политических наук, где преподавал экономику, а в 1953 г. был назначен председателем образованного по решению бундестага комитета по административной реорганизации территории ФРГ. Он скончался 11 мая 1962 г. Никаких официальных церемоний в связи с этим не было.

Литература

Minuth К.-Н. (Bearb.). Die Kabinette Luther I und II: 2 Bd // Akten der Reichskanzlei. Boppard a. Rh., 1977.

Netzband K.-В., Widmaier H.P. Währungs und Finanzpolitik der Ära Luther 1923–1925. Basel; Tübingen, 1964.

Satin E. Hans Luther // Edgar Salin (Hrsg.): Gestalten und Probleme aus Wirtschaft und Politik. Tübingen, 1963.

Прусский монархист ГЕНРИХ БРЮНИНГ (1885–1970)

Прусско-национальный монархист

Вестфальский католик Брюнинг всю жизнь являлся убежденным прусско-национальным монархистом. Его консервативные убеждения дополнились во время Первой мировой войны солдатскими ценностями: героическое исполнение долга, преданность отечеству. В 1934 г. он писал в эмиграции: «…жизнь должна жертвоваться ради идеалов моей страны и человечества». Консервативное мировоззрение Брюнинга сформировалось уже в молодости.

Генрих Брюнинг родился 26 ноября 1885 г. в зажиточной торговой семье в Мюнстере. Его отец сравнительно рано оставил крестьянский труд и стал виноторговцем после того, как ему удалось скопить небольшой капитал. Будучи виноторговцем, он приумножил свой капитал, пользуясь тем покровительством, которое оказывали благочестивой семье Брюнинга многочисленные в Вестфалии католические монастыри и католические организации.

Отец Генриха умер через полтора года после рождения сына. Мать воспитывала мальчика в консервативно-католическом духе. Большое влияние оказал на него старший брат Герман Йозеф, ставший позднее католическим миссионером. С младшей сестрой Марией, работавшей затем в отделе соцобеспечения в Мюнстере, он был тесно связан всю жизнь. У всех троих так и не было своих семей.

Худой, бледный, рано испортивший себе зрение и потому закрывающий утомленные глаза очками, не находящий долго себе места в жизни и упорно откладывающий окончательный выбор профессии, будущий канцлер бесшумно передвигался по мрачным коридорам провинциальных университетов Германии. Все товарищи Брюнинга отмечали в нем необыкновенное трудолюбие и терпение. Материальная обеспеченность освобождала

Брюнинга от необходимости спешить с окончанием образования, он несколько раз менял университеты и факультеты: в Мюнхене посещал лекции на юридическом факультете, в Страсбурге изучал философию, в Бонне слушал лекции по истории. В начале 1915 г. он защитил диссертацию об экономическом значении британских железных дорог.

Генрих Брюнинг

Сразу же после этого Брюнинг пошел добровольцем на фронт и навсегда остался верным духу солдатского братства. Командиры 30-летнего молодого лейтенанта-пулеметчика вспоминали, что никто не умел так хорошо, как Брюнинг, выбирать засады или прикрытия, из которых можно было бы спокойно наблюдать за противником. Никто не умел так выдержанно и спокойно ждать, пока цепи неприятеля приблизятся на такое расстояние к пулеметам, которое позволит нанести врагу сокрушительный удар.

Поражение Германии в войне и революцию 1918 г. Брюнинг воспринял как личную и национальную катастрофу.

Особенно хорошую школу политического искусства прошел Брюнинг под руководством лидера христианских профсоюзов Адама Штегервальда, сначала как его личный секретарь, а с 1920 г. — как секретарь христианских профсоюзов. Здесь он научился столь важному в Германии искусству фракционных переговоров, умению находить компромиссы.

В период экономического кризиса 1929 г. и нестабильной политической ситуации на сцену выступили военные, которые стремились положить конец угрозе растущей поляризации общества на враждебные друг другу силы. В начале 1930 г. военный министр Грёнер и статс-секретарь его министерства генерал Курт фон Шлейхер, человек невиданной изворотливости и беззастенчивый интриган, пришли к убеждению, что следует создать новое правительство из людей, не связанных никакими обязательствами перед партиями и лояльных по отношению к президенту.

Генералы сошлись на кандидатуре Генриха Брюнинга, который пользовался в партии Центра большим авторитетом, имел консервативные социально-экономические воззрения, а в рейхстаге всегда поддерживал предложения армейского руководства. Брюнинг разделял враждебное отношение Шлейхера к социал-демократии, а как убежденный католик был готов на авторитарное решение трудных общественных проблем.

Именно Шлейхер сумел убедить Гинденбурга в необходимости назначить канцлером Брюнинга, к католическому вероисповеданию которого президент, будучи протестантом до мозга костей, питал недоверие. Но козырным тузом Шлейхера стало солдатское прошлое Брюнинга, который в годы войны командовал пулеметной ротой и за храбрость был награжден Железным крестом первой степени. Это возымело успех. 30 марта 1930 г. Брюнинг стал канцлером коалиционного правительства.

Таким образом, он, возможно, не вполне отдавая себе в этом отчет, фактически оказался ставленником армии. Аскетичный и замкнутый холостяк безо всякого харизматического излучения, человек строгой самодисциплины, большой работоспособности и определенной внутренней надменности, скромный и честный, Брюнинг был настолько решительным противником коррупции, что иногда его поведение могло показаться даже странным. Например, однажды он отпустил шофера служебной машины домой и вызвал такси для поездки по личным делам, которую ему не хотелось совершать за казенный счет.

Курс Брюнинга

Брюнинг надеялся укрепить государство и вывести его из кризиса, проводя курс жесткой экономии. При этом он прекрасно понимал, что такой курс возможен только при использовании президентом чрезвычайных полномочий. Гинденбург не слишком охотно, но все же согласился на предполагаемые меры, добавив, что они не должны противоречить конституции.

Внешне новый кабинет не слишком отличался от предыдущего, из 13 его членов 7 были министрами и в правительстве Мюллера. Но у него было две особенности: непривычно молодой для Германии возраст министров и участие в кабинете шести бывших фронтовиков.

В своем правительственном заявлении 1 апреля 1930 г. Брюнинг подчеркнул, что его «кабинет образован с целью разрешить в короткий срок те задачи, которые, по всеобщему мнению, являются жизненно необходимыми для государства. Это последняя попытка выполнить их совместно с этим составом рейхстага».

Таким образом, Брюнинг сразу же дал понять, что в случае строптивости рейхстаг будет немедленно распущен.

Уже в апреле канцлер, понимая, что время не ждет, сумел провести через рейхстаг законы о повышении косвенных налогов на 448 млн марок и пошлин на импорт важнейших продуктов питания. В июне правительство представило вторую часть плана экономии государственных расходов. Значительно сокращались пособия по безработице, право на них теряли лица моложе 17 и старше 65 лет, вводились налоги на неженатых мужчин и поголовный налог, что очень обозлило многих депутатов рейхстага, особенно из правых фракций. В итоге парламент отклонил программу кабинета. Тогда Брюнинг обратился к президенту с просьбой утвердить ее чрезвычайным декретом. В ответ рейхстаг потребовал отменить декрет, который действительно был весьма сомнителен с конституционно-правовой точки зрения, ибо статья 48 Конституции могла применяться лишь в случае возникновения угрозы общественной безопасности и порядку, о чем тогда не было и речи.

При Брюнинге в 1930 г. образовался узкий круг промышленников и банкиров, которых, вероятно, собрал его статс-секретарь в имперском министерстве экономики Эрнст Тренделен-бург. Впрочем, часть приближенных канцлера установили с ним связь самостоятельно в надежде повлиять на его политику. Все эти промышленники представляли свои собственные интересы или, точнее, интересы своих концернов. Среди них были Герман Шмиц и Вихард фон Меллендорф из концерна «ИГ-Фарбениндустри». Карл Бош и Карл Дуйсбург, с которыми Брюнинг был дружен много лет, рекомендовали ему этих людей в качестве экономических советников. На политической сцене появился также финансист Роберт Пфердменгес, предложивший Брюнингу воспользоваться его обширными связями. Много лет спустя Пфердменгес стал советником и банкиром Аденауэра.

На первых порах кабинет Брюнинга пытался использовать кризис для того, чтобы с помощью чрезвычайных законов выполнить требования промышленников. Президент, применяя статью 48 имперской Конституции, в значительной мере парализовал рейхстаг. Но тем самым канцлер ослаблял парламент, подрывал демократические основы республики, ставил кабинет в слишком большую зависимость от президента и его окружения. Рано или поздно это должно было привести к самым тяжелым последствиям.

Выборы 1930 г.

В поисках выхода из тупика канцлер предложил Гинденбургу распустить рейхстаг и назначить новые выборы на последний предусмотренный конституцией срок — 14 сентября. И по сей день неясно, каким образом Брюнинг надеялся получить поддержку большинства нового рейхстага, но зато давно известно, что благими намерениями вымощена дорога в ад. Сам того не желая, канцлер пробил первую крупную брешь в Веймарской конституции и указал путь к власти отъявленным демагогам и злейшим врагам республики. Брюнинг удивительно неверно оценивал ситуацию и общественное настроение, которое все отчетливее склонялось на сторону экстремистских партий справа и слева. Было совершенно очевидно, что новый рейхстаг окажется практически неработоспособным и неконтролируемым, но канцлер, искренне убежденный в правильности своего курса, наивно надеялся на рассудительность и благоразумие избирателей.

Однако Гитлер выдвигал на первый план другое. Он обещал сделать Германию вновь могучей державой, разорвать постыдный Версальский договор и отказаться от уплаты репараций, «железной метлой» вымести коррупцию и «дать по рукам» денежным тузам, особенно если они евреи, обеспечить каждого немца куском хлеба и работой. Что могло быть привлекательнее для миллионов обездоленных людей?

Шансы Гитлера на успех были велики, но и сам фюрер был удивлен исходом выборов. Он рассчитывал примерно на 50 мест, а получили нацисты 107 мандатов, став сразу второй после СДПГ фракцией. Им отдали голоса 6,4 млн людей, т. е. на 5,5 млн больше, чем два года назад.

Результаты выборов означали, что правительство никоим образом не может рассчитывать в рейхстаге на необходимое для принятия важных законов большинство в две трети парламентариев. Фракции нацистов и коммунистов, хотя и с противоположных позиций, в унисон и с порога заявлявшие «нет» любым предложениям буржуазного правительства, фактически блокировали работу парламента.

Задающие тон лидеры Немецкой народной партии из кругов тяжелой промышленности уже в конце июня пришли к заключению, что Брюнинг не может предложить ничего, кроме корректировки старых законов, а потому вынесли решение об отзыве из правительства своих представителей. Постепенно Гинденбург стал понимать, что и новый канцлер не может оградить его от коалиционных склок и политических неприятностей. В результате хорошие прежние отношения между ним и канцлером начали постепенно ухудшаться. Таким образом, в сентябре 1930 г., когда состоялись новые выборы рейхстага, Брюнинг уже не пользовался таким неограниченным доверием Гинденбурга, как прежде.

Брюнинг продолжал цепляться за правительственную Декларацию от 16 октября 1930 г., обнародованную в рейхстаге. Большую часть этой программы он с помощью Гинденбурга осуществил, издав 1 декабря свой первый чрезвычайный закон, направленный на «обеспечение устойчивости экономики и финансов». Канцлер открыто пошел по пути все больших уступок крупным промышленникам и разрыва с профсоюзами. Такая политика была чревата огромными опасностями в условиях ухудшения экономической ситуации.

Весной 1931 г. число безработных в Германии снова резко подскочило. Все оптимистические прогнозы правительства, сделанные в пропагандистских целях, оказались ложными. Вместо 2 млн безработных, как это предполагали Брюнинг и его советники, уже в феврале их оказалось 4,9 млн. Правда, летом число безработных удалось сократить на миллион. Но и оставшиеся 3,9 млн безработных стали катастрофой, последствия которой было трудно предвидеть. Однако Брюнинг не думал об этих последствиях. Главным, как ему казалось, было то, что миллион рабочих вновь удалось включить в производственный процесс. Он исходил из того, что кризис уже прошел кульминационную точку. Однако все расчеты канцлера оказались несостоятельными.

Летом 1931 г. в Германии разразился тяжелейший финансовый кризис, приведший к полному банкротству таких сверхгигантов, как «Данат-банк» и «Дрезднер-банк». Теперь уже нельзя было отрицать, что страну постигла экономическая катастрофа. Имперский кабинет был вынужден мобилизовать многомиллионные суммы, полученные из средств налогоплательщиков, чтобы спасти германскую банковскую систему от окончательного краха. Наконец-то и Брюнинг осознал масштабы и возможные последствия кризиса, а осознав, предпринял все возможное для того, чтобы предотвратить крушение всей экономической системы в стране. В этой обстановке группа промышленников — хозяев предприятий рейнской тяжелой промышленности — обратилась к Гинденбургу с требованием заставить Брюнинга преобразовать кабинет и включить в него нацистских министров. Рейхспрезидент отказался выполнить это требование, но пред-дожил Брюнингу расширить кабинет за счет правых министров, исключая, правда, членов нацистской партии. Правый кабинет был образован в начале октября 1931 г.

Падение Брюнинга

Брюнинг, сознавая, что его кабинет оказался самым непопулярным за все время республики, тем не менее упорно продолжал свой курс жесткой экономии, за который и получил прозвище канцлер Голод. Вновь была снижена заработная плата рабочих и государственных служащих, но одновременно их взносы в фонд страхования по безработице повышались до 6,5 % заработка, а дотации государства в этот фонд значительно уменьшались. Однако на затянутом тучами экономическом небосклоне по-прежнему не было ни малейших признаков того, что сквозь них пробьется солнечный луч хозяйственного оживления.

В поисках выхода из сложившейся обстановки канцлер решил прибегнуть к рецепту Бисмарка: уладить внутренние проблемы дипломатическим путем. Он намеревался добиться окончательной отмены репараций, мораторий на которые объявил американский президент Герберт Гувер в июне 1931 г., а также надеялся договориться на предстоящей конференции по разоружению о военном паритете Германии с другими европейскими державами в том случае, если они откажутся снизить свои вооружения до уровня Германии.

В марте 1931 г. в прессе появились сообщения о предстоящем заключении австро-германского таможенного союза. Примечательно, что теоретически такой проект выглядел вполне реальным, но в отличие от тактики Штреземана об этом плане было объявлено безо всякого предварительного дипломатического зондирования. Это являлось чистой импровизацией, необдуманным броском вперед в стиле Вильгельма II. Поскольку такой союз означал возможное в дальнейшем государственное объединение двух стран, то понявшие это обстоятельство Франция и Чехословакия заявили категорический протест. Более того, Франция потребовала немедленного возврата всех краткосрочных кредитов, чтобы таким образом заставить Берлин отказаться от проектируемого союза. За этим дипломатическим поражением последовал явный рост недоверия западных держав к политике Германии. В итоге авторитет Брюнинга заметно упал, хотя козлом отпущения стал министр иностранных дел Юлиус Курциус, вынужденный уйти в отставку.

Четырьмя днями позже, 7 октября, Брюнинг, будучи уверен в том, что сам он будет вновь назначен канцлером, заявил Гинденбургу об отставке всего кабинета.

Хотя новый состав кабинета готовился уже давно, переформирование правительства вызвало почти неразрешимые трудности. Часть финансовых магнатов и крупных промышленников все еще питали большое недоверие к выступавшим с псевдосоциалистическими лозунгами нацистам и хотели посмотреть, как они поведут себя в оппозиции. А возникший второпях план ввести Гитлера в правительство под руководством лидера националистов Гутенберга сорвался из-за того, что нацистский лидер претендовал на нераздельную власть. При этих условиях не могло быть сомнения в том, что и второй кабинет Брюнинга будет иметь переходный характер, а именно выполнять свои обязанности лишь до тех пор, пока не будет достигнуто соглашение между гугенберговскими закулисными лицами и Гитлером по вопросу о распределении правительственной власти.

Надеясь каким-то чудом стабилизировать ситуацию, убежденный сторонник восстановления монархии Брюнинг разработал план отмены с согласия рейхстага и рейхсрата предстоящих в 1932 г. президентских выборов, что означало автоматическое продление полномочий Гинденбурга. Канцлер полагал, что после этого он сможет получить согласие рейхстага на провозглашение монархии одного из сыновей наследного принца, а престарелому президенту отвести роль регента, а это, по мнению Брюнинга, выбьет почву из-под ног нацистов. Но Гинденбург и слышать не хотел ни о каком другом императоре, кроме самого экс-кайзера, и в конце концов объявил, что будет бороться за свое переизбрание.

После этого канцлер, а затем и президент встретились с Гитлером, наотрез отказавшимся поддержать план Брюнинга. А президент, на которого он произвел жуткое впечатление, заявил Шлейхеру, что этот «богемский ефрейтор» годится только в министры почты, чтобы облизывать марки с изображением Гинденбурга.

Гинденбург резко охладел и к Брюнингу, которого еще совсем недавно называл «лучшим канцлером после Бисмарка». Старый аристократ не мог простить канцлеру того, что он не сумел добиться отмены выборов, на которых фельдмаршалу пришлось соперничать с коммунистом и с ефрейтором, настолько бездарным, что за все годы «великой войны» так и не сумел выбиться хотя бы в фельдфебели. Неприязнь Гинденбурга к Брюнингу заметно усилилась, когда тот предложил для улучшения социально-политической ситуации национализировать за солидную компенсацию несколько «дышавших на ладан» юнкерских поместий и передать их безземельным крестьянам. Юнкерство буквально завалило президента, как раз приехавшего отдохнуть в свое поместье Нойдек, жалобами на «аграрный большевизм» Брюнинга, которого следует немедленно сместить с поста канцлера.

Возвратившись в Берлин, Гинденбург сразу же вызвал рейхсканцлера для доклада о положении в стране. В то время как Брюнинг говорил о предстоящих успехах в переговорах с западными державами об отмене ограничений вооружения Германии, Гинденбург вдруг потянулся за своими очками, взял со стола лист бумаги и, резким тоном перебив Брюнинга, прочел ему несколько фраз, в которых говорилось, что, во-первых, он, Гинденбург, больше никаких чрезвычайных распоряжений подписывать не будет, а во-вторых, запрещает канцлеру производить какие-либо персональные изменения правительства. По другим свидетельствам, Гинденбург, закончив читать бумагу, набросился на Брюнинга: «Мне сказали, вы обижаете дворянство. Это не годится! Мне сказали, у вас в кабинете министры с большевистскими планами. Это никуда не годится!»

В воскресенье, 29 мая, Гинденбург в категорической форме предложил Брюнингу уйти в отставку, но остаться в новом кабинете министром иностранных дел, чтобы довести до конца переговоры о вооружениях. Оскорбленный Брюнинг, который, по его словам, «находился в ста метрах от цели», ответил отказом и немедленно подал прошение об отставке. Возможно, в этот момент он вспомнил пророческое предупреждение генерала Грёнера: «Единственное, на что вы всегда можете твердо рассчитывать, это — измена старого господина».

Вместе с падением Брюнинга фактически гибла и Веймарская республика, хотя ее предсмертная агония длилась еще восемь месяцев.

Эмигрант

После увольнения Брюнинга его политическая карьера практически закончилась. Он сыграл лишь незначительную роль на политической арене весной 1933 г., когда решался вопрос о самороспуске партии Центра. После того как Центр вопреки позиции Брюнинга одобрил закон о предоставлении правительству чрезвычайных полномочий, а председатель партии прелат Людвиг Каас поспешил в Рим, чтобы подготовить заключение конкордата между католической церковью и национал-социалистической Германией, негодующий Брюнинг 6 мая 1933 г. вышел из руководства партии.

13 июня 1933 г. в беседе с британским послом сэром Хорасом Рэмболдом Брюнинг дал свой прогноз дальнейшего развития событий. Гитлер, считал он, не сможет справиться как с проблемой безработицы, так и с радикальными элементами в собственной партии. Ему придется с помощью рейхсвера и полиции обезглавить беспокойные штурмовые отряды. Но в Германии не наступит хаос, пока будут существовать армия, полиция и «Стальной шлем». Впрочем, добавил Брюнинг, неизвестно, что может случиться после смерти или отставки Гинденбурга. Наилучшим выходом было бы, по мнению Брюнинга, восстановление конституционной монархии.

Вторая долгая жизнь Брюнинга, жизнь в эмиграции, началась с его бегства в Голландию в мае 1934 г. Перед началом Второй мировой войны он беспрестанно разъезжал по Голландии, Великобритании и Швейцарии, нигде не находя себе места, пока в 1936 г. не переехал в США. С 1937 по 1952 г. Брюнинг являлся профессором политических наук в Гарвардском университете. Он избегал публично высказывать свое мнение о национал-социалистической Германии, чтобы не повредить своему отечеству; с другими эмигрантами, особенно левыми, почти не поддерживал отношений. В глубине души Брюнинг до конца жизни так и остался эмигрантом.

Попытка Брюнинга возвратиться в Западную Германию эры Аденауэра принесла разочарование. С 1951 по 1954 г. он без особого успеха преподавал политические науки в Кёльнском университете. К западногерманскому обществу всеобщего благоденствия он мог отнестись только отрицательно, как и к внешней политике Аденауэра, ориентация которой на Запад законсервировала, по его мнению, раскол Германии.

После смерти сестры Марии Брюнинг вернулся в США. Он скончался 30 марта 1970 г. в Норвиче в штате Вермонт.

Литература

Herz-Eichenrode D. Wirtschaftskrise und Arbeitsbeschaffung. Konjukturpolitik 1925/26 und die Krisenpolitik Brünings. Frankfurt; New York, 1982.

Jochmann W. Brüningss Deflationspolitik und der Untergang der Weimarer Republik // Industrielle Gesellschaft und politisches System. Festschrift für Fritz Fischer zum 70. Geburtstag. Bonn, 1978.

Lohe E. Heinrich Brüning. Göttingen, 1969.

«Интриган в цилиндре» ФРАНЦ ФОН ПАПЕН (1879–1969)

Долгин путь

Франц Йозеф Герман фон Папен родился 29 октября 1879 г. Его семья была родом из городка Верль, расположенного в Вестфалии. На протяжении столетий она принадлежала к группе наследственных солеваров, имевших право разрабатывать местные колодцы с соляным раствором. Хотя ранние свидетельства носят отрывочный характер, можно проследить происхождение рода Франца от Вильгельма фон Папена, который умер в 1494 г., будучи мэром Верля и владельцем усадьбы Кёнинген.

Отец Франца участвовал в трех войнах, которые привели к объединению германских государств под эгидой Пруссии. Он служил офицером в Дюссельдорфском уланском полку, но ко времени рождения сына уже вышел в отставку, чтобы управлять своим имением. Мать была родом из Рейнских провинций, и многие ее родственники жили в Южной Германии. Поскольку поместье отходило к старшему брату, Францу предстояло стать государственным служащим или солдатом или же приобрести одну из свободных профессий. Он избрал армейскую стезю и в апреле 1891 г. был принят на учебу в кадетское училище.

Весной 1897 г. Папен в числе лучших выпускников был оставлен в училище для продолжения обучения. Таким образом, он должен был подчиняться жесткой дисциплине в кадетском корпусе еще в течение года, но в то же время это давало шанс поступить в число королевских пажей и быть произведенным в офицеры на полгода раньше. Пажей выбирали придворные чиновники по фотографиям, и то, что Папен оказался в небольшой группе счастливчиков, дало ему возможность близко познакомиться с королевским двором. По окончании офицерского курса он был назначен младшим лейтенантом в воинскую часть, где служил и его отец, — в Вестфальский уланский полк.

В 1905 г. одна из его кузин вышла замуж за сына тайного советника и крупного промышленника фон Бох-Гальхау, в доме которого в Метлахе, в Сааре, Папен бывал частым гостем. В мае 1905 г. он женился на его младшей дочери Марте, что стало для супругов счастливым союзом. Бох-Гальхау происходили из Лотарингии и отчасти из Люксембурга. От своего дяди Марта унаследовала поместье Валлерфанген в Сааре, которое стало впоследствии их фамильным гнездом.

Франц фон Папен

Для тестя Франца настоящий офицер начинался только с офицера Генерального штаба, и, по его настоянию, Папен должен был в 1907 г. снова сесть на скамью военной академии в Берлине, что явилось бы трамплином для карьеры в Большом Генеральном штабе.

Генеральный штаб состоял из элитных представителей армии, и служба в нем подразумевала непрерывную учебу и напряженный труд. Конкуренция при поступлении была отчаянная. Примерно тысяча офицеров каждый год подавали заявления, и всего лишь 150 из их числа принимались на предварительный курс. Возможность поступления обладала огромной притягательной силой для офицеров из провинциальных гарнизонов, поскольку это предусматривало трехлетнюю службу в Штабной академии в столице. Папен попал в число этих удачливых офицеров.

В 1914 г. Папен был германским военным атташе в Вашингтоне. Весьма приятный в мирное время пост превратился во время войны в один из самых ответственных. Союзники закупали в нейтральной Америке военное снаряжение. Огромная страна превратилась в гигантский вражеский для Германии арсенал. За этим приходилось следить, и для сохранения нейтралитета Америки военный атташе Германии устраивал акты саботажа. Этому аристократа Папена в кадетском корпусе и в армии не учили. Однажды по его легкомыслию папка с материалом о германском саботаже в промышленности США попала в руки американских властей. В другой раз с ним произошла уж совсем скверная история, когда он просто забыл в вагоне нью-йоркского метро знаменитую переписку германского посольства в Вашингтоне с германским посольством в Мексике, в которой германское правительство предлагало Мексике напасть на Соединенные Штаты.

Папена, разумеется, немедленно выдворили из страны. Но его провал, кажется, не рассердил командование, сразу же нашедшее Папену применение. После недолгого пребывания на Западном фронте он летом 1917 г. был направлен на турецкий фронт в ставку генерала Лимана фон Сандерса, где проявил незаурядные способности в установлении доверительных отношений с турецкими офицерами.

Конец мировой войны как будто означал конец дипломатической деятельности Папена. Монархист до мозга костей, он не мог служить республике и весной 1919 г. вышел в отставку. Аграрные союзы Вестфалии послали экс-майора в 1921 г. своим представителем в прусский ландтаг, и для Папена началась новая политическая карьера. С 1925 г. он являлся одним из главных акционеров официальной газеты партии Центра «Германия» и иногда пытался провести там свои идеи в области франкогерманских отношений, ратуя за их улучшение. Но даже эта фактически принадлежащая Папену газета печатала его статьи «на задворках», ибо в его идеях не было ничего оригинального.

Назначение

Генерал Шлейхер был знаком с Папеном еще по кадетскому корпусу и затем по службе в гвардейском полку. Ему нужен был политик, которому он в любой момент мог сказать: «Я тебя породил, я тебя и убью». Шлейхеру казалось, что Папен не может выйти из повиновения. Ценным было и то, что Папен имел связи с аграриями и промышленниками и, главное, принадлежал к партии Центра. Последнее давало надежду на то, что Центр останется лояльным к кабинету Папена. Однако заручиться поддержкой партии Папен не сумел.

После отставки Брюнинга вечером 30 мая 1932 г. один из журналистов полушутя спросил Шлейхера: «Кого же Вы сделаете рейхсканцлером теперь, господин генерал?» Ответ гласил: «У меня есть на примете кое-что хорошенькое; вы будете удивлены». И действительно, когда новый кандидат в канцлеры был назван, все поразились: им оказался не кто иной, как Франц фон Папен, который до тех пор еще никогда не выступал на государственном поприще, а всегда находился на политической сцене в тени. Когда генерал Сект, знавший Папена по войне, услышал имя нового главы правительства, он был крайне удивлен, но, зная его политические принципы, доброжелательно сказал: «И из детей тоже выходят люди».

Гинденбургу, на которого внешность всегда легко производила впечатление, новый неожиданно возникший кандидат в канцлеры невероятно понравился. Во-первых, президент, конечно, не забыл, что на президентских выборах 1925 г. Папен, хотя он тогда входил в Центр, уже выступал за фельдмаршала и против лидера своей партии Вильгельма Маркса. Во-вторых, вместе с новым кандидатом наконец представился случай связать свое имя с именем такого канцлера, который в качестве аристократа и бывшего кадрового офицера королевского прусского гвардейского полка принадлежал к числу тех, кто, по убеждению Гинденбурга, делает историю.

В полный восторг от нового кандидата президент пришел тогда, когда Шлейхер показал ему несколько статей из газеты «Германия» и журнала «Ринг», в которых Папен энергично настаивал на необходимости перейти от требования создать правительство «национальной концентрации» к включению всех «ценных правых сил» в руководство государством.

Прибыв 27 мая 1932 г. в Берлин и узнав от Шлейхера о предстоящем назначении, Папен через два дня начал переговоры с руководством Центра о поддержке правительства, которое Шлейхер уже сформировал за кулисами. Пресса писала об этом правительстве, что оно, поскольку вновь настал час дворянства, покажет «твердость и выдержку» в борьбе против марксизма. Но разработанный план не удалось осуществить беспрепятственно. Лидер Центра прелат Людвиг Каас, не доверявший честолюбивому крайне правому члену своей партии, обвинил Папена в тайных интригах против еще занимавшего пост канцлера Брюнинга и отклонил всякое сотрудничество с ним. Папен сумел избежать исключения из партии Центра, только поспешно объявив о своем выходе из нее.

Хотя старт правительства Папена из-за позиции партии Центра прошел не так гладко, как планировалось, президент был доволен новым кабинетом. Симпатия Гинденбурга к Папену пережила время их официального сотрудничества. Между ними возникла редкая в жизни Гинденбурга дружба. Причина этого заключалась не только в изысканной обходительности Папена, которая отвечала понятию чести и этики старого господина. Гораздо важнее было то, что политика нового канцлера в точности совпадала с тем, что понимал под «национальным курсом» сам президент.

Папен, заняв кресло канцлера, сразу же попытался уговорить Гитлера войти в правительство. В качестве аванса нацистам он выразил готовность пойти навстречу их требованию о проведении новых выборов в рейхстаг. Уже на первом заседании кабинета 2 июня 1932 г. министру внутренних дел было поручено найти повод для роспуска парламента, который и последовал через два дня. Вторым авансом нацистам была отмена запрета СА и СС.

Однако нацистское руководство, стремившееся овладеть государством, вовсе не желало за эти предварительные уступки поддерживать новое правительство и тем более входить в него. Когда 14 июня появилось первое распоряжение нового канцлера, которое своим жестким сокращением пособий по безработице и иными подобными мерами превзошло даже указы Брюнинга, нацистские лидеры, боясь потерять влияние на массы, пришли к выводу, что партия не должна поддерживать это правительство. Судьба канцлерства Папена, таким образом, в сущности, была решена, хотя он и смог продержаться в имперской канцелярии еще пять месяцев.

«Кабинет баронов»

Президент предложил Папену сформировать беспартийное правительство, что, впрочем, не составляло труда, поскольку Шлейхер уже заготовил список министров. Так появился кабинет, получивший меткое прозвище «кабинет баронов». Из его 10 министров 6 человек были дворянами, двое — директорами промышленных корпораций, а их общая позиция представляла собой, по ядовитому замечанию известного немецкого дипломата и писателя Гарри Кесслера, «комбинацию глупости и реакционности». Генерала Шлейхера Гинденбург вытащил из-за кулис политической жизни и назначил министром обороны. «Кабинет баронов» воспринимался в стране в основном как злая шутка, но тем не менее такие его члены, как министр иностранных дел барон фон Нейрат, министр транспорта и почты барон фон Эльц-Рюбенах, министр финансов граф Шверин фон Крозиг и министр юстиции Гюртнер, ухитрились удержаться на своих постах и в Третьем рейхе.

Новый канцлер начал свою деятельность с того, что попытался отменить проекты заселения пустующих земель, составлявшиеся в эпоху Брюнинга, и продолжил политику финансирования разорившихся аграриев.

Папен готовил введение системы «организации труда без вмешательства государства» и выдвинул концепцию, согласно которой следовало поощрять развитие частных предприятий путем предоставления им налоговых льгот. Первым его шагом было выполнение соглашения Шлейхера с Гитлером. 4 июня он распустил рейхстаг и назначил на 31 июля новые выборы, а 15 июня под нажимом нацистов снял запрет на СА и СС. После этого Германию охватила невиданная по масштабам волна политических беспорядков. Улицы кишели штурмовиками, жаждущими кровавых схваток, и их поведение часто не оставалось без ответа, особенно со стороны коммунистов. Только в Пруссии с 1 по 20 июня произошла 461 схватка, в которой 82 человека погибло, а 400 были тяжело ранены. В боях, происходивших в июле, погибло 86 человек, в том числе 38 нацистов и 30 коммунистов. В воскресенье 10 июля в уличных схватках погибло 18 человек, а через неделю, когда нацисты устроили в сопровождении полиции шествие по улицам Альтоны — рабочей окраины Гамбурга, было убито 19 и ранено 285 человек. Все партии, кроме нацистской и коммунистической, требовали от правительства восстановления порядка.

Папен запретил все политические демонстрации на две недели, предшествовавшие выборам 31 июля, а потом предпринял шаг, имевший целью не только умиротворить нацистов, но и подрубить одну из немногих оставшихся опор республики: 20 июля он сместил прусское правительство и объявил себя рейхскомиссаром Пруссии. Это был поворот в сторону авторитарной системы, которую он хотел распространить на всю Германию. Эта мера была предпринята под тем предлогом, что побоища в Альтоне якобы показали неспособность прусского правительства сохранить закон и порядок. Кроме того, на основании неких документов, спешно собранных для него Шлейхе-ром, Папен обвинил прусские власти в сговоре с коммунистами. Кабинет социал-демократа Отто Брауна не оказал никакого сопротивления, хотя в его распоряжении имелась хорошо вооруженная полиция Пруссии, превышавшая по численности местные части рейхсвера и весь день напрасно ожидавшая приказа выступить в защиту правительства Брауна. Но СДПГ заявила, что остается на почве законности и не станет использовать антиконституционные средства защиты. Она отвергла как слишком опасную идею всеобщей забастовки, которая в 1920 г. спасла республику от капповского путча. Когда прусские министры заявили, что убрать их с занимаемых постов можно только силой, Папен без колебания применил ее. В Берлине было объявлено военное положение, и генерал Рундштедт, командующий местными силами рейхсвера, приказал наряду солдат под командой лейтенанта произвести необходимые аресты. Таким образом, ликвидировав конституционное прусское правительство, Папен вбил еще один гвоздь в гроб Веймарской республики.

Выборы 31 июля принесли нацистам оглушительный успех. За них проголосовало 13,74 млн человек, а их фракция в рейхстаге в 230 депутатов стала самой большой, опередив занимающую второе место СДПГ, которая получила 7,95 млн голосов и провела в парламент 133 депутата. Третье место заняли коммунисты, их фракция насчитывала теперь 89 человек. Из других партий только Центр несколько улучшил свои позиции и увеличил представительство с 68 до 75 депутатов. Прочие партии оказались отброшенными далеко назад. Националисты получили 37 мест, потеряв 4 мандата, а от обеих либеральных партий в рейхстаг попало всего 11 человек.

Но Гитлер был не слишком доволен тем, что его партия, за которую проголосовало 37 % избирателей, не смогла получить абсолютного большинства в рейхстаге, где насчитывалось 608 членов. Тем не менее при встрече 5 августа со Шлейхером фюрер потребовал для себя пост канцлера, а для партии — министерства внутренних дел, юстиции, экономики, а также пост премьер-министра Пруссии. Одновременно он заявил, что предложит рейхстагу принять закон о предоставлении канцлеру чрезвычайных полномочий для наведения порядка. Шлейхер вел себя уклончиво, но Гитлер поспешно уверовал в его согласие.

Тем временем заранее информированный об этой встрече Папен затеял за спиной Шлейхера собственную игру, еще раз попытавшись договориться с Гитлером о вхождении его в правительство. Когда полгода назад Шлейхера спросили о мотивах, по которым он выдвинул Папена в канцлеры, генерал полушутя ответил, что ему нужна не голова, а шляпа. Теперь же «шляпа» решила поискать себе другую голову. Но переговоры Папена, а затем и Гинденбурга с Гитлером снова закончились неудачей. Фюрер продолжал категорически настаивать на передаче ему власти безо всяких оговорок, хотя его ближайшее окружение уже было согласно немедленно войти в кабинет.

После этого канцлер совместно с недалеким министром внутренних дел бароном Вильгельмом фон Гайлом выработал удивительный по дерзости и политической наивности план изменения конституции президентским указом. Суть поправок сводилась к превращению демократической республики в авторитарно-сословное государство, в котором небольшая элита консерваторов управляла бы лишенными всех прав массами. Сознавая, что этот план нарушает конституцию, Папен все же надеялся убедить Гинденбурга принять его как единственный выход из политического лабиринта.

12 сентября коммунисты внесли в рейхстаге предложение выразить Папену вотум недоверия. Однако Папен, который однажды уже забыл папку с важными документами, и на сей раз явился в рейхстаг без папки с указом о роспуске парламента. Но нацисты, желая помочь ему, внесли предложение о получасовом перерыве в дебатах, надеясь, что за это время документы будут доставлены из имперской канцелярии.

Получив указ, Папен попросил слова, чтобы зачитать его. Однако председатель рейхстага Геринг ухитрился не заметить канцлера, хотя тот с покрасневшим лицом размахивал листом бумаги на виду у депутатов. Это видели все, кроме Геринга, который с усмешкой, глядя в другую сторону, предложил немедленно приступить к голосованию по вотуму недоверия. Негодующий Папен подошел к председателю и бросил лист бумаги ему на стол. Но Геринг, не глядя на него, снова предложил голосовать. Тогда Папен в сопровождении министров демонстративно покинул зал. В результате голосования 513 голосов было против правительства, 32 — за. Лишь после этого Геринг соизволил заметить лежавший перед ним лист. Он огласил текст и объявил указ, на котором стояла виза уже смещенного конституционным большинством канцлера, недействительным.

Папен, вошедший в историю как единственный за весь веймарский период канцлер, голос которого так ни разу и не прозвучал в рейхстаге, поспешил на радио и произнес бойкую речь, о которой «Дойче цайтунг» заметила, что канцлер «занят теперь тем, чтобы твердой рукой расчистить последний мусор, мешающий строительству нового рейха».

Рейхстаг все же признал декрет о роспуске парламента действительным, и на 6 ноября были назначены новые выборы. Нацистам они сулили определенные трудности. Крупные промышленники и финансисты стали поворачиваться в сторону Папена, сделавшего им ряд уступок. Их возрастающее недоверие вызывали и отказ Гитлера от сотрудничества с Гинденбургом, и его усиливающийся, как им казалось, крен в сторону крайностей в политике, и его стремление, как показал эпизод в рейхстаге, действовать заодно даже с коммунистами.

За несколько дней до выборов нацисты примкнули к коммунистам при проведении забастовки транспортных рабочих в Берлине, не поддержанной профсоюзами и социал-демократами. Это повлекло за собой дальнейшее сокращение притока финансовых средств в нацистскую партию со стороны деловых кругов как раз в тот момент, когда она больше всего нуждалась в деньгах для успешного проведения кампании.

6 ноября 1932 г. избиратели решили ряд вопросов, но не настолько основательно, чтобы определить будущее агонизирующей республики. Хотя нацисты и продолжали оставаться крупнейшей партией, потеря ими двух миллионов голосов была весьма ощутимой. Впервые мощное движение нацизма пошло на убыль. Легенда о его непобедимости рассеялась как дым. Позиции Гитлера ослабели, что не позволяло ему торговаться за власть.

Понимая это, Папен отбросил, как он выразился, «личную неприязнь» к Гитлеру и 13 ноября послал ему письмо, приглашая обсудить обстановку. Но Гитлер выдвинул в своем ответе такие условия, что Папен потерял всякую надежду на взаимопонимание с ним. Непримиримость нацистского лидера не удивила недалекого канцлера, но его озадачил новый курс его наставника Шлейхера, который решил, что Папен больше ему не нужен. В деятельном мозгу генерала родились новые планы: его протеже Папен должен уйти; надо развязать президенту руки, чтобы он мог вести дело с политическими партиями, особенно с крупнейшими. По настоянию Гинденбурга 17 ноября Папен и его министры подали в отставку, и президент немедленно послал за Гитлером.

Их встреча 19 ноября проходила в более теплой атмосфере, чем та, которая состоялась 13 августа. На этот раз президент предложил Гитлеру кресло и провел с ним более часа. Гинденбург предоставил ему выбор: либо пост канцлера, если он сможет склонить реальное большинство депутатов рейхстага в пользу определенной программы; либо пост вице-канцлера в новом президентском кабинете под руководством Папена, который будет управлять посредством чрезвычайных декретов. 21 ноября Гитлер встретился с президентом еще раз, но к согласию они не пришли. Гитлер заявил, что не сможет обеспечить реального большинства в парламенте. Правда, партия Центр согласилась поддержать его при условии, что он не будет домогаться диктаторских полномочий, но от лидера националистов Гутенберга таких заверений не поступило. Гитлер потребовал поста главы президентского кабинета на прежних условиях. Гинденбург не пошел на это. Уж если кабинету министров и дальше придется править посредством чрезвычайных декретов, то президент предпочтет видеть на посту канцлера своего верного Папена.

Такого исхода и ожидал Папен. Направляясь вечером 1 декабря вместе со Шлейхером на прием к Гинденбургу, он был уверен, что его вновь назначат канцлером, не догадываясь об интриге, которую плел за его спиной Шлейхер. В начале совещания у президента он бодро изложил свои планы на будущее, полагая, что останется на посту канцлера и будет править с помощью чрезвычайных декретов, а рейхстаг пусть остается, пока он, Папен, «не исправит конституцию». Суть поправок, которые он хотел внести в конституцию, сводилась к тому, чтобы вернуть страну к временам империи и восстановить власть консервативных кругов. Папен заверил Гинденбурга, что «его совесть будет чиста, поскольку он ставит благополучие нации выше клятвы верности конституции».

К удивлению Папена, Шлейхер прервал его и стал возражать. Играя на явном нежелании президента нарушать клятву верности конституции, если этого можно избежать, он заявил, что поверит в реальность существования правительства, способного привлечь на свою сторону большинство депутатов рейхстага, если во главе этого правительства поставят его, Шлейхера. Он убежден, что ему удастся «отколоть» от Гитлера по крайней мере 60 нацистских депутатов. К этой группе нацистов он сможет добавить представителей мелкобуржуазных партий, а также социал-демократов. Он даже считает, что его поддержат и профсоюзы.

Возмущенный такой идеей, Гинденбург предложил Папену приступить к формированию кабинета. «Шлейхер, — свидетельствовал потом Папен, — был явно ошеломлен». После ухода от президента они долго спорили, но ни до чего так и не договорились. Расставаясь с Папеном, Шлейхер повторил знаменитые слова, которыми саксонский курфюрст Фридрих Мудрый напутствовал когда-то Лютера, отправлявшегося в Вормс: «Маленький инок, ты избрал тяжелый путь».

Насколько этот путь тяжел, Папен убедился уже на следующий день, когда на заседании кабинета Шлейхер объявил, что нет никакой возможности выполнить директиву президента, поскольку всякая попытка выполнить ее ввергнет страну в хаос.

Вслед за тем генерал пригласил в зал майора Отта и попросил его представить доклад. Если сказанное Шлейхером потрясло Папена, то появление Отта с таким докладом повергло в ужас. Отто сказал, что защита границ и поддержание порядка, нарушаемого нацистами и коммунистами, не под силу военным частям, которыми располагают федеральный и земельные кабинеты. В связи с этим канцлеру рекомендуется воздержаться от объявления чрезвычайного положения.

К огорчению Папена, армия, некогда бросившая кайзера, а совсем недавно устранившая канцлера Брюнинга, избавлялась теперь от него. Он немедленно отправился к Гинденбургу, надеясь, что президент, вняв его совету, сместит Шлейхера с должности министра обороны и утвердит его, Папена, на посту канцлера.

«Мой дорогой Папен, — отвечал президент, — вы плохого обо мне мнения, если полагаете, что я изменю свое решение. Я слишком стар и слишком много пережил, чтобы брать на себя ответственность за гражданскую войну. Наша единственная надежда — Шлейхер. Пусть он попытает счастья».

«По щекам Гинденбурга скатились две крупные слезы», — вспоминал Папен. Через несколько часов, когда уволенный канцлер собирал со своего письменного стола бумаги, ему принесли фотографию президента с надписью: «Ich hatt’einen Kameraden!» («Был у меня товарищ» — слова из старой немецкой солдатской песни). На следующий день Гинденбург прислал ему записку, написанную собственной рукой, в которой извещал, что с тяжелым сердцем освобождает его от должности, и еще раз заверил в «неизменном доверии» к нему.

Интриги и закат Папена

Сразу после отставки Папен начал плести собственную интригу. Вечером 10 декабря он выступил в закрытом клубе, объединявшем представителей аристократических и крупных финансовых кругов, после чего долго беседовал с бароном Куртом фон Шредером — кёльнским банкиром, оказывавшим финансовую помощь НСДАП. В этой беседе он попросил банкира устроить ему тайную встречу с Гитлером. Гитлер и Папен приехали утром 4 января в Кёльн, в дом Шредера, чтобы побеседовать, как они надеялись, в обстановке строжайшей секретности. К недоумению Папена, у входа его сфотографировал какой-то человек. Папен тотчас забыл об этом.

Гитлер явился в сопровождении Гесса, Гиммлера и Кепплера. Он оставил их в гостиной, сам же прошел в кабинет Шредера, где и провел два часа наедине с Папеном и хозяином. Содержание их беседы остается неясным. Папен утверждал на Нюрнбергском процессе и писал в мемуарах, что он лишь рекомендовал Гитлеру войти в состав кабинета, формируемого Шлейхером. Но, учитывая, как часто Папен делал неточные, мягко говоря, заявления, и его естественное желание выставить себя в лучшем свете, более достоверной кажется картина, нарисованная на том же процессе Шредером. По его словам, Папен предлагал заменить кабинет Шлейхера кабинетом Гитлера — Папена, которым они руководили бы на равных.

По утверждению Шредера, Гитлер сказал, что если он станет канцлером, то будет и главой правительства, сторонники же Папена могут участвовать в нем в качестве министров, если захотят следовать его курсу кардинальных перемен. Эти перемены включают устранение со всех постов социал-демократов, коммунистов и евреев и восстановление жесткого порядка в Германии. Папен и Гитлер договорились уточнить дальнейшие детали в Берлине.

Хотя переговоры велись в обстановке полной секретности, 5 января, к ужасу Папена, утренние берлинские газеты вышли с громадными заголовками, сообщавшими о встрече в Кёльне. Газеты осыпали ругательствами Папена за его предательство по отношению к Шлейхеру. Хитрый и догадливый генерал послал в Кёльн своих людей, в том числе и того самого фотографа, которого встретил Папен возле дома Шредера.

В созданном 30 января 1933 г. правительстве Гитлера Папен занял пост вице-канцлера. Формально кабинет был совсем не нацистским. Девять постов из двенадцати заняли в нем консерваторы и националисты, среди которых царили самые радужные настроения. Папен, оптимизм которого порой граничил с глупостью, хвастливо уверял друзей: «…мы через два месяца загоним Гитлера в угол и прижмем так, что он запищит». Увы, через полтора года жалобно пискнуть и притихнуть придется самому Папену.

17 июня 1934 г. Папен произнес в Марбургском университете составленную его сотрудником Эдгаром Юнгом речь, которая содержала недвусмысленные выпады против Гитлера. В этой речи, в которой Папен косвенно обращался к своим бывшим покровителям и отстраненным от дел политикам прежних партий, содержалась жалоба на бесконтрольно распространяющееся повсеместно «опасное раболепие», оспаривалась монополия нацистской партии на власть и делался намек, что пришло время для «нового персонального отбора» в государственном руководстве. По соображениям целесообразности Папен предостерегал от чересчур жестокого использования диктаторского насилия: «Реакция на принуждение опасна. Как старый солдат я знаю, что строжайшая дисциплина должна дополняться известными свободами… Применение военной дисциплины ко всей жизни народа должно поэтому держаться в границах, не противоречащих человеческому предрасположению». Он призвал покончить с системой произвола и заявил, что «Германия не может жить в постоянном беспокойстве, которому сейчас не видно конца».

Речь Папена вызвала приступ бешеной ярости у Гитлера, и слухи об этом достигли Нойдека, где в это время находился больной президент. Гинденбург был тем более взволнован этим конфликтом между канцлером и вице-канцлером, что не получал никаких известий от Папена. Тем не менее старый господин в соответствии со своими представлениями о долге солдата и государственного лидера поставил то, что он назвал «благом отечества», выше личных симпатий и отказал Папену в своей поддержке. Когда статс-секретарь министерства пропаганды Функ, по поручению Гитлера поспешивший в Восточную Пруссию, сообщил президенту о конфликте между Гитлером и Папеном, Гинденбург, не долго думая, сказал о своем бывшем любимце: «Раз он не соблюдает дисциплину, пусть сам и отвечает за это». Тем не менее в зловещую «ночь длинных ножей», 30 июня 1934 г., когда Гитлер расправился не только с беспокойным руководством СА, но и со своими прежними противниками и конкурентами, вице-канцлер отделался легким испугом. Расправе с Папеном воспрепятствовал Геринг, посчитавший, что она еще больше усложнит ситуацию, но Эдгар Юнг был убит.

В августе 1934 г. Папен был назначен послом в Австрию, чтобы, как заявил Гитлер в прощальной беседе, «эволюционным методом» решить проблему аншлюса. В Вене он развил бурную деятельность, субсидируя различные пронацистские организации, требовавшие присоединения Австрии к Германии. Любопытно, что итальянский посол в Австрии Франческо Салата, познакомившись с Папеном, сразу же отметил, что «это — величайший лжец в мире».

С осени 1937 г. Папен настойчиво добивался согласия австрийского канцлера Курта Шушнига на встречу с Гитлером и в январе 1938 г. получил желаемый ответ. Подготовив встречу, Папен 4 февраля был отозван из Австрии и приехал в Берлин, но, к удивлению дипломатов, 7 февраля неожиданно вернулся в Вену. Гитлер, выслушав доклад Папена о переговорах с Шушнигом, отослал его назад, чтобы тот окончательно договорился о приезде Шушнига в резиденцию фюрера в Берхтесгадене. Переговоры двух канцлеров, в которых принимал участие и Папен, проходили 12 февраля и закончились фактической капитуляцией Австрии. Папен после удачного выполнения этой миссии удалился в свое имение на заслуженный отдых.

В апреле 1939 г. Папен скрепя сердце согласился стать послом в Турции, которую хорошо знал еще со времен Первой мировой войны. Но он попросил, чтобы ему позволили непосредственно подчиняться только Гитлеру, а гестапо не вмешивалось бы в его работу. Фюрер не возражал.

В Анкаре германский посол добился заключения договора о дружбе между Германией и Турцией, которую он в то же время всячески склонял к вступлению в войну против СССР. Но ход войны заставил Турцию в августе 1944 г. разорвать дипломатические отношения с Германией. 5 августа 1944 г. Папен покинул Анкару. В начале апреля 1945 г. он был арестован американцами, а в августе после пребывания в нескольких лагерях оказался в нюрнбергской тюрьме. Международный трибунал оправдал Папена, однако в январе 1947 г. баварский суд приговорил его к восьми годам трудового лагеря с конфискацией имущества и пожизненным лишением гражданских прав. По состоянию здоровья и из-за преклонного возраста Папен после вторичного слушания его дела в январе 1949 г. был выпущен на свободу.

Еще в Нюрнберге сразу после освобождения Папена журналисты спросили его, чем он думает заниматься теперь, посвятит ли остаток своих лет политике? Он отрицательно покачал головой: «Нет, моя политическая жизнь окончательно завершена». Может быть, в этом ответе и была какая-то доля искренности. Слишком уж скандально закончилась его политическая карьера после Второй мировой войны. Тюрьма, одиночная камера, лагерь, клеймо военного преступника, почти семьдесят прожитых лет — вряд ли все это настраивало на желание продолжать политическую жизнь. Так, по крайней мере, казалось. Но Папен сразу же отказался от своего заявления не возвращаться более к политической деятельности, как только окончательно вышел на свободу. Он много ездил по Западной Европе и вел активную пропаганду за восстановление прежнего рейха. Он посетил Анкару и Мадрид, где призывал западные страны «проснуться» и оказать энергичное сопротивление «губительному влиянию» коммунизма.

Франц фон Папен умер 2 мая 1969 г. в небольшом городке Зазбах, южнее Баден-Бадена.

Литература

Папен Ф. фон. Вице-канцлер Третьего рейха. М., 2005.

Bach J.A. Franz von Papen in der Weimarer Republik. Düsseldorf, 1977.

Jasper G. (Hrsg.). Von Weimar zu Hitler. 1930–1933. Köln,1968.

Petzold J. Franz von Papen. Ein deutsches Verhängnis. Berlin, 1995.

«Серый кардинал» КУРТ ФОН ШЛЕЙХЕР (1882–1934)

На политической сцене последних лет Веймарской Германии появилась любопытная и противоречивая личность, которой суждено было вырыть могилу республике. Этот человек станет на короткое время ее последним канцлером и по иронии судьбы на одном из последних виражей своей удивительной карьеры предпримет отчаянную попытку спасти ее, когда спасать уже будет поздно. Этот человек— Курт фон Шлейхер, фамилия которого в переводе с немецкого означает «проныра», «пролаза».

Карьера

Курт фон Шлейхер родился 7 апреля 1882 г. в прусском городе Бранденбурге. Его отец был крупным торговцем, нажившим в Данциге большое состояние. Коммерческие традиции семьи привели к тому, что прусское воспитание Шлей-хера в кадетском корпусе, а затем в гвардейском полку оказалось смягченным более современным, роднящим этого генерала с буржуазными кругами.

В 18-летнем возрасте Шлейхер поступил унтер-офицером в 3-й гвардейский пехотный полк. Там он познакомился и подружился с Оскаром фон Гинденбургом — сыном будущего фельдмаршала и президента. Вторым человеком, чье расположение оказалось столь же полезным, был генерал Грёнер, у которого сложилось хорошее мнение о способностях Шлейхера, когда тот был еще слушателем военной академии. Став в 1918 г. преемником Людендорфа в ставке Верховного командования, Грёнер взял молодого офицера к себе в адъютанты.

Шлейхер уже в 1916 г. играл важную роль в войсковом ведомстве, а в 1918–1919 гг. был политическим экспертом Верховного командования. Он завязал тесные связи с промышленными и банковскими кругами, с политиками всех буржуазных партий, с закулисными покровителями реакционных объединений и клубов, с университетскими профессорами и теневыми фигурами полусвета. Обладая большим чутьем в экономических и политических вопросах, едким сарказмом и манерами денди, а также располагающей внешностью, он сумел снискать симпатии разных людей. Хотя из-за своих острых и непочтительных высказываний Шлейхер нажил себе много врагов, но в целом его воспринимали благожелательно, как человека, с которым не следует ссориться хотя бы уже из-за его беспримерной изворотливости и ловкости.

Курт фон Шлейхер

В 1923 г. Шлейхер являлся первым советником командующего рейхсвером генерала фон Секта. В начале 1926 г. он возглавил вновь образованный армейский отдел министерства рейхсвера, который был создан на базе военно-политического отдела войскового ведомства и разведывательного бюро этого министерства. Три года спустя, после того как Грёнер, еще до войны содействовавший продвижению своего любимца, стал министром рейхсвера, Шлейхер выдвинулся на роль «серого кардинала» собственного покровителя. В марте 1929 г. он стал начальником Управления министерства рейхсвера, т. е. по существу независимым от парламента статс-секретарем военного министерства и тем самым одним из самых влиятельных и, пожалуй, самым искусным, постоянно действующим в тени политическим игроком Германии. В его руках сходились бесчисленные нити, ведшие в различные руководящие органы. Из этих нитей он сплетал сеть интриг, ловко используя противоречивые экономические интересы финансистов, политические цели правящих кругов и военных, амбиции советников президента и стремления разных политиков к власти. Эти интриги, как правило, оставались невидимыми для современников, что и по сей день дает некоторым историкам возможность объяснять нацеленные на установление военной диктатуры политические игры Шлейхера исключительно его личным честолюбием или даже его концепцией «социальной демократии». Можно с уверенностью сказать, что в последние годы существования Веймарской Германии Шлейхер был лучше всех других политиков осведомлен о настроениях, перестановках людей и тактических приемах в партиях и фракциях.

Сделавшись с самого начала кабинетным офицером, Шлейхер сумел сохранить близость к руководителям армии и Веймарской республики. Его живой ум, учтивые манеры и политическое чутье нравились и генералам, и политикам. Под руководством Секта он стал играть всевозрастающую роль в формировании нелегального корпуса и тайного черного рейхсвера. Он же являлся основной фигурой в секретных переговорах с Москвой, в итоге которых немецкие танкисты и летчики тайно проходили обучение в Советской России и там же размещались немецкие военные заводы. Блестящий комбинатор, страстный любитель интриги, Шлейхер предпочитал действовать из-за кулис. До начала 30-х гг. его имя не было известно широкой публике, но на Бендлерштрассе, где находилось военное министерство, и Вильгельмштрассе, где были расположены другие министерства, к нему давно приглядывались с большим интересом.

В январе 1928 г., пользуясь растущим влиянием на президента Гинденбурга, с которым он довольно близко сошелся благодаря дружбе с его сыном Оскаром, Шлейхер добился назначения своего бывшего шефа, генерала Грёнера, министром обороны. Это был первый случай в истории Веймарской республики, когда на этом посту оказался не штатский человек, а военный. Грёнер же сделал Шлейхера своей правой рукой в министерстве, назначив руководителем Министерского бюро, где он должен был ведать делами армии и флота в области политики и прессы. Грёнер возложил на него вопросы связи армии с другими министерствами и руководящими политическими деятелями. Заняв такое положение, Шлейхер стал влиятельной фигурой не только в офицерском корпусе, но и в политике. Весной 1930 г. он предпринял первую попытку самому подобрать кандидатуру на пост канцлера и при поддержке армии уговорил Гинденбурга назначить на этот пост Генриха Брюнинга.

Добившись этого, Шлейхер сделал первый шаг в осуществлении грандиозного плана переделки республики. Он хорошо понимал причины слабости Веймарской республики. Слишком много насчитывалось политических партий (девять из них в 1930 г. собрали больше миллиона голосов каждая), слишком несогласованно они действовали, слишком озабочены были экономическими интересами представляемых ими социальных групп и поэтому не могли прекратить междоусобицу и создать прочное большинство в рейхстаге, которое гарантировало бы стабильное правительство и было бы способно справиться с глубоким кризисом, поразившим страну. Парламентская система явно деградировала.

Шлейхер считал, что президент как всенародный избранник выражает волю народа. Если демократически избранный рейхстаг не в состоянии обеспечить устойчивую власть, то это обязан сделать президент при поддержке армии. Генерал был убежден, что большинство немцев хотят, чтобы правительство заняло твердую позицию и вывело страну из кризиса. Но Шлейхер допустил две фатальные ошибки. Подтолкнув Брюнинга к правлению на основе президентских декретов, он подорвал тот фундамент, на котором зиждился авторитет армии как силы, стоящей вне политики. Кроме того, он допустил просчет в оценке возможных результатов голосования. Когда выяснилось, что за нацистскую партию 14 сентября 1930 г. отдали голоса 6,5 млн человек против 810 тыс., проголосовавших за нее два года назад, Шлейхер понял, что надо менять ориентацию.

Крах планов

Прежде чем Шлейхер сформировал свое правительство, в которое вошли почти все папеновские министры, выяснилось, что его планы построены на песке. Когда за четыре дня до вступления в должность канцлера он начал вести переговоры с председателем Объединения свободных профсоюзов Лейпартом в отношении компенсации за предполагаемую отмену папеновских чрезвычайных распоряжений, тот вынужден был дать понять генералу, что ввиду позиции масс не в состоянии заставить эту крупнейшую рабочую организацию поддержать армейское руководство.

СДПГ, с председателем парламентской фракции которой в рейхстаге Рудольфом Брейтшейдом Шлейхер имел беседу в тот же день, тоже повернулась спиной к генералу. Брейтшейд дал понять своему собеседнику, что СДПГ не может идти вместе с тайным организатором государственного переворота в Пруссии 20 июля. Тем самым зондаж Шлейхера влево сорвался.

Однако Шлейхер не терял в сущности иллюзорной надежды создать прочное и дееспособное правительство. Свою правительственную декларацию он не захотел — как это обычно делалось — представить парламенту, чтобы суть ее не утонула бы в бесконечных дебатах; он решил зачитать ее по радио, как до него это сделал Папен. В декларации от 15 декабря 1932 г. Шлейхер подчеркивал, что не является сторонником ни капитализма, ни социализма. Это было, конечно, чисто демагогическим утверждением, имевшим цель облегчить переговоры канцлера с представителями профсоюзов. Поэтому в центре его выступления стояли проблемы, связанные с программой трудоустройства. Шлейхер заявил, что план трудоустройства станет основой правительственной деятельности. Имперскому комиссару будет поручено разработать проекты по сокращению числа безработных; до этого не следует принимать никакого решения об уменьшении зарплаты или увеличении налогов. В целях защиты сельского хозяйства будут отменены все ограничения по импорту. Кроме того, правительство намерено принять широкую программу заселения восточных провинций. Обращаясь к нацистам, Шлейхер заявил, что он хотел бы предупредить «профессиональных нарушителей спокойствия»: у него в ящике письменного стола уже лежит закон об охране немецкого народа, который не дает никаких лазеек его нарушителям. Это плод кропотливого труда. Если потребуют обстоятельства, он не остановится и перед тем, чтобы ввести в действие рейхсвер. Характерно, что канцлер не мог отказаться и от угрозы по адресу КПГ, которую он назвал «движением, враждебным государству» и «занимающимся подрывной пропагандой».

Промышленники и крупные аграрии сразу обрушились на канцлера за его «большевистскую программу». Ландбунд от имени юнкерства 11 января заявил президенту резкий протест, который тот воспринял с явным сочувствием, поскольку и сам был владельцем имения. В ответ Шлейхер пригрозил опубликовать в прессе секретный доклад о многочисленных злоупотреблениях при выделении «Восточной помощи», когда сотни юнкерских семейств незаконно получали безвозвратные государственные займы. Косвенно в скандале был замешан и сам президент, который незаконно зарегистрировал подаренное ему поместье Нойдек на имя сына, что освобождало последнего от налога на наследство.

4 января, в тот день, когда Папен и Гитлер встречались в Кёльне для выработки плана совместных действий, Шлейхер устроил лидеру левого крыла НСДАП Грегору Штрассеру, вернувшемуся из Италии, аудиенцию у президента. В итоге Штрассер дал согласие войти в правительство. Это внесло смятение в руководство нацистской партии, опасавшееся ее раскола. Так полагал и канцлер, который 15 января в беседе с австрийским министром юстиции Куртом фон Шушнигом заявил, что судьба нацистского движения фактически решена, а сам господин Гитлер уже канул в прошлое.

Но Штрассер так и не решился войти в кабинет. Отказался сделать это и лидер националистов Гутенберг, которого в отличие от Штрассера нацисты принимали в качестве союзника. 15 января они одержали победу на местных выборах в крохотной рейнской земле Липпе, получив там 39 % голосов. Успех был не столь уж и значителен, но Геббельс и его пропаганда подняли такой шум, что произвели впечатление на окружение президента, включая его сына Оскара и статс-секретаря Отто Мейснера.

Поздно вечером 22 января Оскар и Мейснер отправились в пригородный дом малоизвестного нацистского деятеля Иоахима фон Риббентропа, где встретились с Папеном, Гитлером и Герингом. Если верить Мейснеру, то до этого вечера Оскар Гинденбург был против соглашения с нацистами. Вероятно, об этом знал и Гитлер, который предложил сыну президента поговорить с ним наедине. О чем шел этот разговор, осталось неизвестным. По некоторым сведениям, Гитлер одновременно и обещал отблагодарить семью президента, и угрожал разоблачениями относительно аферы с «Восточной помощью» и поместьем Нойдек. Доподлинно известно только то, что Гитлер произвел на недалекого Оскара сильное впечатление. Оставалось лишь сломить сопротивление упрямого президента, который по-прежнему не желал и слышать о канцлерстве этого «богемского босяка». Роль главного уговорщика выпала на долю Палена, который неустанно обрабатывал старого Гинденбурга и интриговал против канцлера, не сумевшего ни расколоть нацистскую партию, ни получить поддержку националистов, партии Центра и социал-демократов. Все планы Шлейхера потерпели провал, он стремительно терял остатки своего влияния.

23 января Шлейхер посетил президента и потребовал распустить рейхстаг, в котором так и не смог получить поддержки, и управлять страной при помощи президентских декретов. Кроме того, он предложил даже временно упразднить парламент и установить военную диктатуру. Это было то же самое, о чем ранее просил Пален, теперь уверявший Гинденбурга, что уговорит Гитлера войти в правительство, которое получит поддержку рейхстага.

Гинденбург напомнил Шлейхеру, за что он сместил Папена, заметив, что с тех пор ничего нового не произошло. Поэтому он просит генерала и дальше добиваться парламентского большинства. Шлейхер понял, что дело его проиграно.

Официальный конец карьеры Шлейхера наступил 29 января, когда он подал президенту прошение об отставке кабинета. «Я уже одной ногой в могиле, — заявил Гинденбург обозленному Шлейхеру, — и надеюсь, что мне не придется потом, на небесах, сожалеть о своем решении». «После такой несправедливости, господин президент, я не уверен, что вы действительно попадете на небеса», — парировал Шлейхер и удалился не только из кабинета, но и с исторической сцены Германии.

Если Шлейхер мог рассматривать свой уход с политической сцены как удаление от активной политики вообще, то Гитлер и его соратники считали, что коварный политический генерал потенциально мог оказаться самым опасным противником, тем более что и после 30 января он беспечно выражал перед знакомыми свое крайне отрицательное и презрительное мнение о нацистах и их методах правления. Поэтому с весны 1934 г. Шлейхер оказался под наблюдением гестапо. Еще в июне 1934 г. от приятелей из министерства рейхсвера он получил предупреждение вести себя осторожнее. В «ночь длинных ножей», когда Гитлер расправился с конкурентами в руководстве СА и другими внутрипартийными и консервативными противниками и критиками, вскоре после полудня 30 июня пятеро мужчин ворвались в берлинскую квартиру экс-канцлера на Грибницштрассе. В неизвестно кем начатой перестрелке Шлейхер и его жена, бросившаяся между мужем и гестаповцами, были убиты.

Хладнокровное убийство Шлейхера все же не может затушевать той роковой роли, которую он сыграл в крахе Веймарской республики и приходе Гитлера к власти. Может быть, каким-то оправданием Шлейхера может послужить то, что его заблуждения и ошибочные расчеты были присущи тогда всей консервативной элите немецкого общества. Крах Шлейхера символизировал и ее крушение.

Литература

Carsten F.L. Reichswehrund Politik 1918–1933. Köln, 1964.

Hentschel V. Weimars letzte Monate. Hitler und der Untergang der Republik. Düsseldorf, 1972.

Vogelsang T. Kurt von Schleicher. Ein General als Politiker. Göttingen, 1965.

«Коричневый мессия» АДОЛЬФ ГИТЛЕР (1889–1945)

В галерее немецких канцлеров Адольфу Гитлеру принадлежит исключительное место, хотя он занял этот пост абсолютно законно, с соблюдением всех конституционных норм. Эту исключительность Гитлера хорошо выразил известный историк Отто Хинтце: «Этот человек собственно вовсе не принадлежит к нашей расе. В нем есть что-то совершенно чуждое, как в вымершей первобытной расе, которой еще абсолютно неведома мораль». Это замечание ставит Гитлера вне цивилизованного развития, однако не вне немецкой истории.

Происхождение и юность

Отец будущего фюрера и рейхсканцлера Алоиз родился в лесистой части Нижней Австрии в 1837 г. и был внебрачным сыном крестьянки Марии Анны Шикльгрубер. Спустя пять лет после рождения ребенка бабушка Гитлера вышла замуж за Иоганна Георга Гидлера. Его брат Иоганн Непомук вырастил Алоиза. В 1877 г., уже после смерти своего брата и невестки, он смог добиться от властей признания 40-летнего Алоиза Шикльгрубера сыном Иоганна Георга и своим законным племянником. Приходский священник в Деллерсхайме сделал соответствующую запись в церковную книгу, вероятно допустив ошибку, и будущий отец фюрера стал Алоизом Гитлером.

Адольф Гитлер родился 20 апреля 1889 г. в захолустном городке Браунау-на-Инне. Его отец Алоиз был вначале сапожником, потом таможенным служащим и получил не слишком высокий чиновничий чин обер-официала, но все же по понятиям тех времен он вышел в люди, хотя окончил всего лишь начальную школу. Мать, Клара, урожденная Пёльцл, происходила из крестьянской семьи. Семья часто переезжала с места на место и наконец осела в Леондинге, пригороде Линца, где и обзавелась собственным домом. На надгробии родителей Гитлера высечены слова: «Алоиз Гитлер, обер-официал по таможенному ведомству, домовладелец. Его супруга Клара Гитлер».

Судя по всему, Адольф был главной радостью в жизни матери Клары. Она восхищалась им, баловала, никогда не бранила. Все, что он делал, было хорошо. Ее внимание и любовь были целиком сосредоточены на сыне. Он же в свою очередь командовал ею и, раздражаясь, метал, бывало, громы и молнии. То обстоятельство, что отец по долгу службы много времени проводил вне дома, способствовало более глубокому развитию взаимоотношений матери с сыном. Каким бы ни было влияние мужского авторитета, оно в этой ситуации практически отсутствовало. Мальчик рос инертным. Его пассивность усиливалась, вероятно, из-за болезненности, заставлявшей мать относиться к нему с удвоенным вниманием.

В последующие годы в семье произошли некоторые перемены. Старший сын Алоиза ушел из дому, когда ему было четырнадцать лет, чрезвычайно расстроив этим отца. Затем Алоиз продал ферму, и семья перебралась в Ламбах. Адольф довольно хорошо учился в тамошней, относительно современной начальной школе. Все это время он удачно избегал конфронтации с часто недовольным и суровым отцом.

В 1898 г. семья снова переехала, на этот раз в Леондинг, и Адольф продолжил учебу уже в третьей по счету школе. Он успевал настолько плохо, что вынужден был остаться на второй год. Ему все время приходилось сдавать дополнительные экзамены, чтобы быть допущенным в следующий класс. В конце третьего года обучения в Линце его перевели в следующий класс лишь с условием, что по окончании учебного года он покинет школу. После этого он перешел в школу в Штейре, но в конце четвертого года обучения решил, что больше учиться не будет.

Если бы неудачи в школе были действительно связаны с тем, что изучаемые предметы были ему неинтересны, он сосредоточил бы усилия на тех занятиях, которые были ему по душе. Однако Гитлер плохо успевал даже по немецкой истории — предмету, вызывавшему у него неподдельный интерес. Хорошие оценки Адольф получал только по рисованию, но у него был несомненный талант и поэтому ему не приходилось особо напрягаться. Позднее он оказался неспособен упорно работать даже в области, которая, пожалуй, интересовала его более всего, — в архитектуре. Гитлер мог прилагать усилия только эпизодически, импульсивно, под давлением неотложных потребностей или страстей.

В 1903 г. неожиданно умер отец. Мать продала дом в Леондинге и поселилась в Линце. С 16 лет Адольф ничего не делал, а в 18 отправился в Вену, чтобы поступить там в Академию художеств. Поступал дважды: один раз провалился на экзамене по рисованию, второй — даже не был допущен к нему. Ему посоветовали поступить в Архитектурный институт, но для этого надо было иметь аттестат зрелости. С 16 лет Адольф жил на иждивении матери довольно-таки свободно, одно время даже учился музыке. Спал до полудня, ходил в театры, особенно в оперу, просиживал часами в кофейнях.

Не будучи способен к упорному, систематическому труду, юноша читал запоем все, что попадалось под руку. Впоследствии отрывочные знания, почерпнутые из популярных философских, социологических, исторических трудов, а главное — из брошюр того далекого времени, и составили основу мировоззрения Гитлера.

Но вскоре фортуна отвернулась от него. Деньги, оставленные матерью Адольфа, которая умерла от рака груди в 1909 г., и наследство его состоятельной тетки растаяли. Несмотря на получаемую пенсию, молодому Гитлеру пришлось заботиться о хлебе насущном, не имея ни образования, ни профессии. Таким образом он попал в категорию изгоев общества, люмпенов. Некоторое время ночевал на скамейках в парке, потом в ночлежке в Майдлинге. И, наконец, осел на Мельдеманштрассе в мужском общежитии Маннерхайм.

Все это время Гитлер перебивался случайными заработками, нанимался на какую-нибудь временную работу, затем стал срисовывать с почтовых открыток картинки, которые продавал сначала его приятель, тоже бродяга Рейнхольд Ханиш, а потом и он сам. Некоторые из этих акварелей сохранились и воспроизводятся во многих книгах о Гитлере. Натура, церкви, дворцы, мосты — все тщательно выписано, видны не только все архитектурные украшения, все завитушки, но и каждая черепица. Тона блеклые, пастельные. Глядя на эти рисунки, трудно представить, что Гитлер был неусидчив, наоборот, кажется, что он день и ночь склонялся над бумагой и буквально с лупой в руке проводил черточку за черточкой. А ведь платили за эти акварели гроши, и, чтобы сделать этот труд источником существования, их надо было делать сотнями. Однако, по рассказам тогдашних знакомых Гитлера, он работал неохотно, часами просиживал в мрачном уединении, иногда без видимого повода приходил в ярость. Впрочем, веселой его жизнь в Вене, а потом в Мюнхене действительно назвать нельзя. В 25 лет у него не оказалось ни семьи, ни любимой женщины, ни друзей, ни постоянной работы, ни жизненной цели. Все это могло привести в отчаяние.

Венский период жизни Гитлера окончился внезапно: весной 1913 г. он переехал в Мюнхен, избегая, вероятно, воинской повинности. Однако военные власти Австрии разыскали беглеца. Гитлеру пришлось отправиться в Австрию, в Зальцбург, где он прошел военную комиссию, но был признан негодным к военной службе по состоянию здоровья — у него было плоскостопие.

В Мюнхене жизнь Гитлера не изменилась. Он по-прежнему жил бедно на деньги от продажи акварелей и рекламных открыток. Но тут в его судьбу вмешалась сама история. 1 августа 1914 г. началась Первая мировая война. Гитлер воспринял ее с восторгом, что не так уж удивительно: шовинистический угар в среде немецких обывателей был чрезвычайно велик, а деклассированная, недовольная своим существованием прослойка общества, к которой принадлежал Гитлер, с воодушевлением приветствовала войну, считая, что она все спишет и у каждого неудачника появится шанс выйти в герои.

В окопах

16 августа 1914 г. Гитлер был принят добровольцем сначала в 1-й, а затем во 2-й Баварский пехотный полк. Молодой посыльный полка проявил себя с самой лучшей стороны. В конце ноября он получил звание ефрейтора и был представлен к награждению Железным крестом II степени. Крест I степени Гитлер получил в августе 1918 г., захватив в плен четырех французских солдат. Его боевой дух был чрезвычайно высок, хотя товарищи не понимали, ради чего этот молодой австриец так рискует жизнью. Пожалуй, единственным близким ему существом был беленький терьер Фуксль (Лисенок), который всегда спал, прижавшись к боку хозяина. 14 октября, находясь в районе Ипра, Гитлер ослеп от химической газовой атаки. Спустя некоторое время его зрение восстановилось, но 9 ноября, услышав, что Германия собирается капитулировать, он потерял его снова.

В конце ноября 1918 г. Гитлер был выписан из померанского госпиталя Пазевальк и вернулся в Мюнхен. Пройдя курс политической подготовки в Мюнхенском университете, он работал с возвратившимися на родину немецкими военнопленными, убеждая их, что виновниками краха рейха являются «ноябрьские преступники» и «всемирный еврейско-марксистский заговор».

В сентябре 1919 г. Гитлеру поручили побывать на собрании крошечной Германской рабочей партии, созданной железнодорожным слесарем Лионом Дрекслером. Программа партии представляла собой мешанину идей социализма, национализма и антисемитизма. Выступивший на собрании Гитлер произвел такое сильное впечатление, что, когда по совету его шефа, капитана Майера, вступил в партию, быстро стал ее главным пропагандистом.

Начало карьеры

В конце марта 1920 г. 30-летний Гитлер уволился из армии. Его выходное пособие составило всего 50 марок. Кроме того, ему разрешили забрать с собой кепи, мундир, брюки, рубашку, шинель и ботинки. Личное имущество дополнял Железный крест I степени, который являлся главным предметом гордости хозяина.

Отставной солдат должен был искать в своей жизни новые ориентиры. Он пробыл в армии почти 6 лет, но смог дослужиться только до ефрейтора. У него не имелось ни денежных сбережений, ни даже аттестата о среднем образовании. Его правописание и манеры были одинаково ущербны. Склонность к искусству была у Гитлера ровно настолько, чтобы обеспечить ему до войны средства на пропитание в качестве рисовальщика открыток, но было весьма сомнительно, что он сможет зарабатывать этим на хлеб и дальше. Два тяжелых ранения пошатнули его здоровье, а пораженные газом во время химической атаки глаза видели намного хуже, чем прежде.

Внешность этого человека только усиливала сомнения в его успешном будущем. Как пишет британский историк Алан Буллок, «он был плебеем из плебеев и не обладал ни одним из физических признаков расового превосходства, о котором так любил распространяться». По мнению другого английского историка, Яна Кершоу, он был одним из множества неприметных людей, которые покинули казармы «в молодом возрасте, не имея какого-либо более или менее определенного будущего, и даже представить себе не мог, что в один прекрасный момент заставит весь мир следить за своими действиями, затаив дыхание».

Несмотря на свою непривлекательную внешность, спустя 13 лет этот человек стал рейхсканцлером Германии. Прошло еще полтора года — и он стал абсолютным правителем в немецком государстве, а через пять лет распространил свою власть почти на всю Европу. Трудно себе представить, что кто-то смог сделать подобную стремительную карьеру в строго ранжированном немецком обществе, известном своей слабой вертикальной мобильностью, тем более если этот кто-то — иностранец. Все это вызывает еще большее удивление, если принять во внимание, что вся предыдущая жизнь Гитлера представляла собой сплошную цепь неудач и провалов, которая была разорвана в одно мгновение головокружительным взлетом. Он не смог окончить школу и поступить в Академию искусств. Политическая карьера Гитлера всего через два года после своего начала окончилась полным крахом. Позорно провалившийся путч привел его в 1924 г. за решетку.

Феномен Гитлера

Существующие объяснения феномена Гитлера можно признать удовлетворительными лишь отчасти. В июне 1945 г., уже находясь в плену, министр вооружений Альберт Шпеер писал, имея в виду Гитлера: «Произошло необъяснимое историческое событие, которое человечество сможет оценить только по прошествии определенного времени». Отбывая заключение в тюрьме Шпандау, он развил свою мысль более подробно и пришел к следующим выводам: «Гитлер был продуктом определенной исторической ситуации. При нормальном течении событий он так и остался бы неудачником, мелким бюргером, который удивлял бы сограждан своими демоническими припадками. Все его фантазии не вышли бы за рамки брошюрок, которые бы писал этот одиночка».

Нельзя признать совершенно неверной теорию, по которой взлет Гитлера объясняется простым стечением обстоятельств, однако она не может считаться и полностью удовлетворительной. Не подлежит сомнению то, что Гитлеру часто и очень сильно везло. По мнению историка Альфреда Хойса, «весь национал-социализм является чистой случайностью». Тем не менее если это и было случайностью, то Гитлер использовал ее в своих интересах. Кроме того, ему очень помогли два события, серьезно повлиявшие на дальнейший ход истории. Подавляющее большинство немцев восприняли условия Версальского мирного договора как национальный позор, что давало великолепный шанс для популистских спекуляций. Еще в 1930 г. крупнейший историк Фридрих Мейнеке писал: «Версальский мир является главным условием появления национал-социализма». Спустя четыре года эту мысль развил знаменитый юрист Карл Шмитт, по мнению которого крушение Германии в 1919 г. стало отправным пунктом для Гитлера. В фюрере нашли свое выражение «вся сила сожаления о горести этого падения и воля к политическим действиям», направленным на то, чтобы изменить существующее положение вещей. Вторым по важности событием, обеспечившим успех Гитлера, был мировой экономический кризис. В тяжелейшей ситуации, из которой не могли найти выхода традиционные политики, многие поверили в его обвинения и призывы. Рост голосов, поданных на выборах за НСДАП, был прямо пропорционален росту безработных.

Гитлера можно рассматривать как случайный продукт исторических обстоятельств только с учетом того, что он никогда не был бы вознесен к вершинам власти без той парламентской демократии, против которой он сражался. В условиях кризиса Веймарской республики, которая на самом деле не являлась демократической в полном понимании этого слова, для этого неудачника появился шанс стать сначала главой партии, а затем занять пост рейхсканцлера.

Личность «богемского ефрейтора»

Внешне Гитлер был не слишком привлекательным человеком: худощавый, среднего (175 см) роста, бледный шатен с рыжеватым оттенком, слегка одутловатое лицо с крупным носом и сложенными в брезгливую гримасу губами, впалая грудь и немного искривленный позвоночник, отчего правое плечо было выше левого. Голова непропорционально большая по отношению к туловищу, как и вечно потеющие ступни 44-го размера; зубы очень плохие, к 1934 г. в основном уже замененные протезами.

Крепким здоровьем Гитлер также похвастаться не мог: у него были пневмония, невралгия, хроническая экзема, боли в желудке и увеличенная печень. Но и это еще не все. Некоторые исследователи считают, что Гитлер с возрастом приобрел болезнь Паркинсона, страдал базедовой болезнью и прогрессирующим параличом вследствие якобы перенесенного сифилиса (правда, другие категорически это отрицают).

Гитлер и Гинденбург в Потсдаме, март 1933 г.

Специалист по евгенике мюнхенский профессор Грубер, посетив в начале 20-х гг. один из митингов национал-социалистаческой партии, дал Гитлеру уничтожающую в расовом отношении характеристику: «Лицо и голова показывают плохую расу, метис. Низкий, покатый лоб, некрасивый нос, широкие скулы, маленькие глаза, темные волосы. Вместо усов короткая щеточка, не шире носа, придает лицу особую агрессивность. Выражение лица свидетельствует не о полном самообладании, а скорее, о бессмысленном возбуждении. Постоянное подергивание лицевой мышцы. В конце речи выражение счастливого самодовольства».

Привычки Гитлер имел стойкие и довольно необычные. Он старался соблюдать определенный распорядок дня: отправлялся в постель зачастую под утро, но в 10–11 часов был уже на ногах; практически был трезвенником и вегетарианцем, из мясного ел только печеночные кнедлики; не курил и не пил даже кофе. Многих поражала его почти болезненная чистоплотность: каждый день он мыл голову, несколько раз принимал душ и четыре раза менял сорочки, предпочитая рубашки из белого шелка.

По обычным человеческим меркам Гитлер оставался далеким и недоступным даже для своего ближайшего окружения. Но это не мешало ему проявлять настоящую озабоченность самыми банальным проблемами. Так, он мог подолгу обсуждать с адъютантами, какой подарок сделать той или иной секретарше ко дню ее рождения, о чем он никогда не забывал. Со своей стороны его личные секретарши Грета Дарановски, Траудль Юнге, Герда Кристиан, Иоганна Вольф в один голос говорили, что фюрер никогда ни в чем их не попрекнул, ни разу не повысил на них голос, всегда был готов повторить не понятую ими при диктовке фразу. Он называл этих молодых женщин «дитя мое» или «моя красавица», замечал и хвалил их новые платья и прически.

Интеллигентный и литературно одаренный глава Данцигского сената Герман Раушнинг, входивший в ближайшее окружение Гитлера, но затем, разочаровавшийся в национал-социализме, в 1935 г. эмигрировал в Англию, где опубликовал книгу записей бесед с фюрером «Говорит Гитлер» (1940). В этой книге он утверждал, что Гитлера «открыли» женщины. Действительно, после Первой мировой войны многие дамы мюнхенского света опекали этого молодого человека и относились к нему как к настоящему политическому пророку. Трудно судить, насколько они повлияли на его духовное развитие, но не без оснований можно предположить, что именно женщины избаловали Гитлера и чрезвычайно способствовали росту его самомнения. В то время когда он был еще практически неизвестным за пределами Мюнхена политиком, они наперебой предрекали ему роль грядущего спасителя Германии. Почти псевдорелигиозный экстаз этих дам весьма стимулировал активность Гитлера на политической арене.

Гитлер был личностью с ярко выраженной склонностью к нарциссизму, чуждавшейся близости с другими людьми, что затрудняло и его отношения с женщинами. Он не любил и не умел трудиться, созидать. Холодность, привычка с детства потакать своим желаниям и капризам, недостаток реалистического взгляда на мир влекли за собой в первые тридцать лет его жизни провалы, неудачи и унижения, которые все более и более озлобляли этого несостоявшегося художника, все глубже уходившего в мир фантазий.

В Гитлере бушевала неугасимая страсть к разрушению. С одной стороны, этот архитектор по призванию с неподдельным энтузиазмом обсуждал проекты будущей застройки Вены и Линца, Берлина и Мюнхена; с другой — в начале войны намеревался разрушить Париж, хотел сровнять с землей Ленинград, прежде чем отдать его финнам, устроить на месте Москвы огромное озеро, чтобы столица России навсегда исчезла под водой.

В конце концов, когда поражение Германии стало очевидным, Гитлер в сентябре 1944 г. издал приказ «Нерон», где провозглашалась тактика выжженной земли. В нем говорилось, что, до того как враги вторгнутся в пределы рейха, следует «взорвать все промышленные предприятия, газовые заводы и электростанции. Необходимо сжечь крестьянские дворы, забить скот, уничтожить запасы продовольствия, всю необходимую для выдачи продовольственных карточек и оформления банковских счетов документацию, все акты гражданского состояния и адресные книги». Подлежали уничтожению даже уцелевшие после бомбежек памятники архитектуры, старинные замки и церкви, оперные и драматические театры. Вторя фюреру, официозная газета «Фёлькишер беобахтер» писала в передовице: «Пусть все мосты будут разрушены и все дороги разворочены — пусть враг везде и всюду ощутит на себе нашу испепеляющую ненависть, пусть везде и всюду его подстерегает смерть». Лишь саботаж со стороны министра вооружений и боеприпасов, технократа и созидателя Альберта Шпеера и нескольких генералов и гауляйтеров, которых он сумел переубедить, не позволил претворить в жизнь тактику выжженной земли на территории самой Германии.

В планах Гитлера главными объектами физического истребления значились евреи, цыгане, поляки и русские, но, когда шансы на победу Германии стали стремительно падать, настало, по его мнению, время и для возможной гибели самих немцев.

В литературе часто подчеркивается гипертрофированный национализм Гитлера. Надо, однако, сказать, что это был весьма необычный национализм. Еще в январе 1942 г., задолго до катастрофы на берегах Волги, Гитлер, упиваясь холодностью собственного ума, изрек, что, «если немецкий народ не готов бороться за свое выживание, ну хорошо — тогда он должен исчезнуть!» Эта зловещая мысль не оставляла диктатора до самого конца. В марте 1945 г., отвечая на памятную записку Шпеера о бессмысленности тотальных разрушений, которые отягощают и без того очень трудную жизнь немецкого населения, Гитлер убежденно заявил, что, «если война проиграна, народ так или иначе обречен на гибель. Такая судьба неотвратима. Немецкий народ утратил право даже на самые примитивные жизненные условия. Напротив, лучше все это разрушить самим, так как восточный народ оказался сильнее и будущее по праву принадлежит ему. Все равно в живых остались только неполноценные, ибо самые достойные уже пали в этой борьбе».

Поражение и смерть Гитлера должны были сопровождаться смертью всех, кто окружал его в бункере рейхсканцелярии, смертью всех немцев, а если бы это было в его силах, то и гибелью всего мира. Разумеется, руководители воюющих стран всегда посылают на смерть сотни тысяч или даже миллионы людей. Но в отношении Гитлера поразительно то, что производившиеся по его прямому приказу разрушения не имели ничего общего ни с расчетливыми целями, ни со стратегическими соображениями. Зачастую происходило обратное. Так, в то время как вермахту катастрофически не хватало железнодорожного транспорта, сотни эшелонов свозили евреев со всех концов Европы в лагеря уничтожения на территории Польши. В этой иррациональности одни авторы усматривают приоритет навязчивых идей и фанатизма над реалистичной политикой, другие — проявление страсти к разрушению, которая обуревает некрофила. Скорее всего, было и то и другое. Если сторонники первой точки зрения подчеркивают, что речь идет о целенаправленном и планомерном физическом истреблении евреев, то следует, вероятно, иметь в виду, что Гитлер ненавидел не только евреев, но и немцев, и все человечество, да и саму жизнь.

Уже на первом этапе жизненного пути Гитлера подстерегали сплошные неудачи: нерадивый ученик, даже не сумевший окончить среднюю школу, отлученный от своего мелкобуржуазного класса изгой, провалившийся на экзаменах бесталанный художник, обитатель венских мужских ночлежек, прямой кандидат на роль одного из персонажей горьковской пьесы «На дне». Но каждое обидное поражение все сильнее ранило нарциссическую натуру Гитлера, все больше унижало его. В этом человеке росло чувство ненависти, крепло желание отомстить миру преуспевших и благополучных людей. Он ждал своего часа, который пришел после поражения Германии в Первой мировой войне. Открыв в себе дарование великого демагога, Гитлер теперь мог по-настоящему рассчитывать на успех. Отныне месть за растоптанную и униженную Германию становилась его местью за собственные неудачи и поражения. Спасая Германию, Гитлер спасал самого себя. Из человека он превращался в символ.

Антисемитизм Гитлера

Нельзя преувеличивать значение личности самого Гитлера, однако нельзя и игнорировать ее. Наибольшее влияние она оказывала на самых первых, наиболее фанатичных его последователей, на «внутренний круг» преданных сторонников. Они открыли для себя дело и лидера, нацизм и Гитлера и сформировали сердцевину «харизматического сообщества», которое видело в Гитлере величие и могущество.

Многие черты его характера могли бы показаться незначительными, если бы рассматривались отдельно от политического мировоззрения и способности Гитлера завоевывать доверие с помощью своего красноречия. Просто как личность, без учета политической философии, он, бесспорно, был посредственностью, но политическое кредо и сила убеждения делали его фигурой необычайного динамизма.

После краха Третьего рейха долгое время было принято считать, что речи Гитлера состояли лишь из пустых, преисполненных демагогии фраз, что человек, стоявший за ними, был так же лишен гениальных идей, как и классические тираны прошлого. Однако теперь признают, что за внешней расплывчатостью его речей скрыт целый пласт пусть отталкивающих и иррациональных, но взаимосвязанных идей, которые выкристаллизовались в четкую идеологию в середине 1920-х гг. Хотя основные идеи Гитлера, остававшиеся неизменными вплоть до его смерти в 1945 г., не могут служить разгадкой его массовой популярности или роста НСДАП, они вполне достаточны для объяснения его личной, необычайно сильной способности увлекать за собой массы. Эти положения давали Гитлеру всеобъемлющее видение мира, что в свою очередь позволяло, используя идеологию исключительности, толковать по-своему любую идею и править как абсолютно не нуждающемуся в любых советах лидеру.

Суть гитлеровского мировоззрения заключается в расовой борьбе, радикальном антисемитизме, убеждении, что будущее Германии может быть обеспечено лишь путем завоевания жизненного пространства за счет России, и в тесном переплетении всех этих идей в одну — борьбу с марксизмом, наиболее конкретно воплощенным в «еврейском большевизме» Советского Союза, — не на жизнь, а на смерть. Совокупность этих взглядов имеет значение не только потому, что их придерживались с невероятной твердостью в течение двадцати лет, но прежде всего потому, что идеологические цели, вытекавшие из них, воплотились в реальность во Второй мировой войне.

Трудно точно определить, когда, как и почему фанатичные идеи Гитлера овладели им. Но постепенное объединение различных направлений мысли в законченную идеологию, мало изменившуюся позже, завершилось ко времени написания им книге «Майн Кампф» в 1924 г.

Евреи были особенно ненавистны Гитлеру. Корни и причины этого животного антисемитизма стали предметом многих дискуссий, однако до сих пор по этому поводу нет единого мнения.

Некоторые теории являются откровенно надуманными. В частности, заявление, что антисемитизм Гитлера может быть объяснен тем, что он сам имел частично еврейское происхождение, лишены каких бы то ни было оснований.

По сути дела, неизвестно, почему Гитлер стал маниакальным антисемитом. Психологические объяснения, вращающиеся вокруг сексуальных фантазий и мании преследования, довольно правдоподобны, но это не более чем догадки. Можно предполагать с определенной долей уверенности лишь то, что конфликт между его самомнением и нищенским существованием неудавшегося художника среди отбросов общества сфокусировался на еще более отрицательном образе, который объяснял его неудачи.

По собственной версии Гитлера, изложенной в «Майн Кампф», он стал антисемитом после того, как на улицах Вены встретил облаченную в длинный кафтан фигуру с длинными черными пейсами. Вероятнее всего, это драматизация. Уже в Линце Гитлер читал пангерманские антисемитские газеты и даже стал после этого поклонником австрийского пангерманского лидера антисемитов Георга фон Шёнерера. Однако нет никаких сомнений, что, каких бы взглядов на евреев он ни придерживался, они сильно укрепились за время его жизни в Вене. Тогда сильное впечатление на Гитлера производила безудержная антисемитская демагогия Карла Люггера, бургомистра города, которого позднее с редким для него восхищением другими людьми он описывал как «лучшего германского мэра всех времен».

В венский период жизни сформировались также и другие аспекты мировоззрения Гитлера. По его собственной оценке (если и не абсолютно точной, то весьма правдоподобной), жалкое существование в деклассированных слоях означало, что он в полной мере испробовал жестокости социальной несправедливости буржуазного общества и это заставило его с головой окунуться в изучение социальных вопросов. Знакомство Гитлера с венской социал-демократией привило ему стойкое отвращение к ее классовой доктрине. Его отвращение к монархии Габсбургов являлось частью фанатичного германского гипернационализма, которым он был пропитан с тех пор, как стал сторонником движения Шёнерера, еще во времена Линца. Провозглашенная «вина» евреев во всех бедах стала сутью идеологии, основанной на отвращении к существующему обществу и утопическом видении будущего порядка, созданного сильным и безжалостным лидером в этническом германском национальном государстве. Эта идеология начала воплощаться в жизнь.

Ко времени армейской службы Гитлера его мировоззрение в основном уже было сформировано. Его сердцевина — социально-дарвинистское видение истории как борьбы между отдельными расами, в которой победа приходит к самым сильным, самым приспособленным и самым безжалостным, — по-видимому, заняла доминирующее место не позднее 1914–1918 гг. Истеричная реакция, когда во время лечения в госпитале он узнал о триумфе тех, кого ненавидел всей душой, привела к укреплению его и без того стойкого дуалистического мировоззрения, прежде всего к уверенности, что вина за катастрофу лежит на вездесущих евреях.

Ранее в разговоре с одним из своих фронтовых друзей Гитлер говорил, что после войны станет либо архитектором, либо политиком. Он пишет, что принял решение заняться политикой, когда находился в госпитале. Когда после госпиталя Гитлер приехал в Мюнхен, в политической ситуации царила полная неразбериха. После революции правительство возглавил левый социалист, еврей Курт Айснер. Его убийство в феврале 1919 г. молодым графом Антоном Арко-Валлей привело к политическому хаосу в республике солдатских и рабочих Советов (лидерами многих из них были евреи), провозглашенной в апреле. Она в свою очередь была свергнута через несколько недель фрейкоровцами.

Гитлер воздерживался от активного участия в этих событиях. Однако из своей казармы он видел, что происходит, а чтение правой прессы подтверждало его собственную оценку событий. Весной и летом он обучался на идеологических курсах. Это позволило ему лучше понять работу международного капитала, — в этой области сильное влияние на него оказали идеи Готфрида Федера — экономического эксперта нацистской партии. Он посещал также лекции и семинары по германской истории, социализму, в теории и на практике изучал экономическую ситуацию в России, находящейся под большевистским правлением, а также вопросы ценовой политики и единства Баварии и рейха. Он обратил на себя внимание благодаря своим пылким и спорным взглядам.

В те времена, когда Гитлер стал заметен в мюнхенских пивных как оратор, склонный к популизму и демагогии, его политические взгляды были более традиционными и далекими от ультраправых. Они совпадали с воззрениями пангерманских и других националистических групп, наводнявших Мюнхен в то время. В его ранних выступлениях преобладала агитация против

Версальского договора. Он, как и все пангерманцы, требовал возвращения колоний и объединения Германии и Австрии. Главными врагами Германии представлялись Франция и Британия, но не Россия. Евреи подвергались нападкам прежде всего как агенты финансового капитала.

Значительные коррективы в мышление Гитлера внесли баварский поэт Дитрих Эккарт и балтийские немцы Макс Эрвин фон Шойбнер-Рихтер и Альфред Розенберг. Эккарт считал свою философию борьбы с «бездушным еврейством» прелюдией к настоящей в отличие от «ложной» 1918 г. революции, которая породит новых лидеров и настоящий социализм. Розенберг и Шойбнер-Рихтер в еще большей степени повлияли на его мысли о «еврействе» русского большевизма. Они на себе испытали русскую революцию, оба были ярыми антисемитами, связанными с радикальными кругами. В ранней нацистской идеологии ни Россия, ни большевизм не играли сколько-нибудь заметной роли, но Розенберг познакомил Гитлера с деталями «всемирного еврейского заговора», изложенными в «Протоколах сионских мудрецов». Сначала в публичных выступлениях Гитлера злобный антисемитизм имел, скорее, антикапиталистические настроения. Его первое зафиксированное упоминание о «еврейском вопросе» в лекции по капитализму относится к августу 1919 г.

Основная направленность ранних речей Гитлера против еврейского финансового капитала связана с его утверждениями об ответственности, которую евреи должны нести за войну, поражение Германии и за миллионы погибших немцев. Ненависть к «еврейским» военным финансистам доминирует во многих из его ранних выступлений. Он снова и снова требует вешать еврейских ростовщиков, заявляет, что настоящий социализм означает для него «антисемитский».

От одной речи к другой Гитлер давал евреям самые злобные определения. Он отрицал эмоциональные «погромы» как средство решения проблемы, но считал, что немцы при необходимости должны пойти на сделку с дьяволом, чтобы окончательно искоренить зло еврейства. Он требовал «удалить евреев из нашего народа» и заключить их в концентрационные лагеря.

Растущая вера в Гитлера как будущего лидера Германии, изначальная вера в политического мессию охватила всех, кто в то время и позднее был связан с ним регулярно и длительно.

Рудольф Гесс, один из наиболее фанатичных последователей Гитлера с самых первых дней, говорил о «силе личности» фюрера, «излучавшей что-то, что заставляло всех окружающих подпадать под его обаяние». Альфред Розенберг во время Нюрнбергского процесса заявил, что восхищался Гитлером с самого начала, видя в нем создателя нацистской партии и ее политической платформы, лидера, постоянно поднимающего свой интеллектуальный уровень вождя в решении множества вопросов, «заслужившего величайшую веру своего народа в себя и свою миссию», свою «созидательную силу» и «железную волю». Губернатор Польши Ханс Франк вспоминал, что когда в январе 1920 г. первый раз услышал выступление Гитлера, то почувствовал, что лишь этот человек способен спасти Германию. Вступив в 1923 г. в НСДАП, он был «буквально очарован» личностью руководителя, и когда в 1929 г. Гитлер лично обратился к нему с предложением оставить карьеру в области юриспруденции, Франк согласился вступить «на лучезарно сверкающий путь в мир Адольфа Гитлера». Йозеф Геббельс после прочтения «Майн Кампф» писал в дневнике: «Кто этот человек? Полуплебей, полубог! Правда, Христос или только Святой Иоанн?» Бальдур фон Ширах, вождь «Гитлерюгенда», вспоминал, как он был покорен голосом Гитлера, когда в 1925 г. впервые услышал его публичное выступление. Он был потрясен и поверил, что Гитлер — это «грядущее спасение Германии».

Психология Гитлера

У Гитлера были очень ярко выраженные черты нарциссизма. Он интересовался только собой, своими желаниями, размышлениями, планами и мог об этом рассуждать часами. Реального мира для него как бы не существовало — только мир как объект его замыслов и намерений. И люди интересовали Гитлера лишь как исполнители его планов. Нет более яркого проявления нарциссизма, чем абсолютная уверенность человека в правильности собственных идей и представлений.

Гитлер и Ева Браун

В целом Гитлер был просто не способен к нормальным человеческим контактам, в том числе и сексуальным, и сам сознавал свое полное внутреннее одиночество. Он говорил Шпееру, что, как только отойдет от власти, его все оставят, никто даже не захочет его навестить, а с собой он возьмет только Еву Браун и овчарку Блонди. Если это не позерство, то из слов Гитлера видно, что он понимал: никто его не любит по-настоящему, всех притягивает лишь его власть. Показательно, что с собой он хотел взять только женщину, которую любил, но не уважал, и собаку— единственное живое существо, вызывавшее в нем, по словам Шпеера, «проблески человеческих чувств». Увы, 30 апреля 1945 г. на этом бедном и ни в чем не повинном животном был испробован яд, которым намеревался воспользоваться Гитлер. Его адъютант Отто Гюнше пристрелил и пятерых маленьких щенков Блонди, в том числе и любимца фюрера Вольфа.

* * *

Задаваясь вопросом о том, почему Гитлер сумел дорваться до вершин государственной власти и добиться ряда значительных успехов, следует непременно обратиться к его способностям, ведь абсолютно ничтожная личность не смогла бы достичь всего того, чего добился Гитлер. И действительно, он обладал некоторыми бесспорно выдающимися чертами.

Прежде всего, нельзя отрицать его умения влиять на людей, особенно на женщин, и убеждать их в своей правоте. Задатки лидера проявились у Гитлера еще в детстве, когда он играл с другими детьми в войну. В венском мужском общежитии Гитлер впервые нашел зачарованных его тирадами слушателей.

Умение влиять на людей, эта неотъемлемая черта любого демагога, зиждется на излучаемом им магнетизме. Большинство авторов единодушны в том, что источником магнетизма Гитлера были его необычайно выразительные, небесно-голубые и слегка выпуклые глаза, неотразимо действующие, в частности, на женщин. Известно много достоверных (и не очень) случаев, когда люди меняли свою точку зрения и проникались доверием к Гитлеру, если он, беседуя с ними, смотрел им прямо в глаза.

Эрих Фромм — психолог и социолог, представитель неофрейдизма — находил в подобных свидетельствах подтверждение нарциссизма Гитлера — у таких людей часто заметен специфический блеск в глазах, который создает впечатление целеустремленности и особой, как бы не от мира сего значительности. Такие глаза бывают как у людей необычайно одухотворенных, так и у тех, кто охвачен сильнейшим нарциссизмом, переходящим в ненормальное, полусумасшедшее состояние. Но если у людей одухотворенных глаза обычно излучают человеческое тепло, то гипнотический взгляд Гитлера был совершенно холодным и не выражал никаких чувств, что отмечают все свидетели.

Уверенный в правоте своих идей, Гитлер обладал даром упрощенного толкования явлений и событий. С общепринятой точки зрения, в его речах имелось множество недостатков. Они были слишком затянуты и чересчур многословны, грешили частыми повторами. Гитлер всегда с трудом и даже неуверенно начинал говорить и слишком резко и неожиданно обрывал свои речи. Но не это главное. В словах Гитлера была сила и обнаженность страсти. Само звучание его хрипловатого голоса с глухим австрийским акцентом источало невиданной глубины ярость и ненависть. Механизм воздействия человека на слушателей хорошо объяснил еще великий Фридрих Ницше: «Люди верят в истинность того, что им удается внушить».

У Гитлера было интуитивное чутье на аудиторию, на чувства и мысли собравшихся людей. Он начинал свои выступления осторожно и не очень уверенно, так как ему надо было ощутить, чем дышит публика и какими настроениями она проникнута, а уж затем управлять ею.

Между выдающимся оратором и его аудиторией всегда устанавливается двусторонняя связь. Гитлер давал своим слушателям уверенность и надежду, а их реакция укрепляла его чувство уверенности в себе, повышала самооценку. Но не следует забывать и о том, что превращение народа в фанатичную толпу, его развращение оборачивается тем, что и сам вождь оказывается развращенным этой толпой и начинает подчиняться ее инстинктам. Он сам начинает верить в то, что приписывает ему обезумевшая масса, сливаясь с нею в порыве слепого фанатизма. Фридрих Ницше писал: «Вождь должен иметь все качества толпы: тогда она тем менее будет стыдиться перед ним, и он будет тем более популярен».

К числу несомненных талантов Гитлера следует отнести и его феноменальную память. Он мог легко воспроизвести мелкие подробности и поступки героев давным-давно прочитанной книги, описать обстановку гостиниц, где ему приходилось останавливаться, даже вспомнить названия улиц, по которым он проезжал.

Генералов всегда поражало, что фюреру известны точный калибр и дальнобойность любого оружия, местонахождение в данный момент той или иной подводной лодки, участок фронта, на котором стоит та или иная дивизия. Это производило впечатление глубоких знаний, хотя было только проявлением чисто механической памяти.

Вообще, проблема знаний и эрудиции Гитлера вызывала и вызывает у исследователей разногласия. Понятно, что бывшие нацисты в своих воспоминаниях обычно представляют его «великим человеком». Но и серьезные историки склонны поверить в обширную эрудицию и начитанность Гитлера. Так, в солидной биографии Гитлера крупный историк Вернер Мазер пишет, что тот «глубоко знал» Библию и Талмуд. Однако Талмуд — это большая и очень сложная книга, глубоко знать которую человек может только после многолетнего изучения. Неужели Гитлер, который и впрямь сыпал цитатами из Талмуда в своих выступлениях и разговорах, был таким человеком? А между тем никакой загадки здесь нет. Во время своего пребывания в Вене он действительно читал запоем. Чаще всего это были ковбойские романы Карла Мая и политические брошюры антисемитского содержания, обильно усеянные выдержками из Библии и Талмуда.

В 1919–1921 гг. Гитлер основательно проштудировал большую антисемитскую библиотеку мюнхенского доктора Фридриха Крона. После этого его феноменальная память позволяла ему без труда оперировать вырванными из контекста изречениями из Талмуда, что и производило впечатление глубоких знаний.

Гитлер читал только то, что было ему интересно, что волновало его и отвечало его пока смутным еще представлениям. В книгах он не стремился черпать новые знания, а подыскивал то, что подтверждало его мысли. Поэтому в круг чтения Гитлера входили политические популярно-пропагандистские брошюры или псевдонаучные издания — источник цитат из более серьезных произведений, которые он запоминал и воспроизводил в наиболее подходящий момент.

Биографы Гитлера подчеркивают, что он был автодидактом, т. е. самоучкой. Но, пожалуй, наиболее точно по этому вопросу высказался Эрих Фромм: «Гитлер был не самоучкой, а недоучкой, и то, что он недоучил, было знание о том, что такое знание».

Своим главным достоинством сам Гитлер считал несгибаемую и железную волю, в чем, несомненно, сказывается влияние Артура Шопенгауэра и Фридриха Ницше, впрочем оболганного и искаженного нацистской идеологией до неузнаваемости. Но насколько прав был Гитлер в этом утверждении?

На первый взгляд его жизненный путь вроде бы доказывает наличие исключительной силы воли. Он хотел стать великим и осуществил в конце концов это намерение, достигнув таких вершин власти, о которых, наверное, и сам не мечтал. Тем не менее есть основания сомневаться в волевых качествах Гитлера. В детстве и юности он был ленивым и совершенно безвольным рабом своих сиюминутных капризов. У молодого Гитлера не было и намека на самодисциплину. Даже в трудный момент жизни, когда его не приняли в Венскую академию художеств, он не нашел в себе сил, чтобы наверстать упущенное и осуществить свою мечту — стать архитектором. При этом надо знать, что, собственно говоря, следует понимать под словом «воля». Фромм справедливо подчеркнул, что под волей Гитлер понимал свои желания и страсти, сжигавшие его изнутри и заставлявшие искать пути их утоления.

Когда Гитлер не видел никаких возможностей для достижения своих целей, он просто выжидал. Это проявлялось в колебаниях и сомнениях в те моменты, когда от него ждали решительных действий, как, например, во время мюнхенского «пивного путча» нацистов в ноябре 1923 г. У фюрера была присущая большинству слабовольных людей привычка дожидаться в развитии событий такого момента, когда решение уже и не надо принимать, поскольку его навязывают сами обстоятельства. Вследствие этого знаменитые «волевые решения» Гитлера на деле следует интерпретировать, как подчинение неизбежности уже свершившихся событий, но никак не акты воли.

Может показаться, что все вышесказанное плохо увязывается с тем непоколебимым упорством, с которым Гитлер проводил уже избранную линию. Так, в начале 30-х гг. он категорически отвергал все предложения занять пост вице-канцлера, руководствуясь девизом «Всё или ничего». Но противоречия здесь нет. Для уяснения сути проблемы надо исходить из проведенного Фроммом разделения между рациональной и иррациональной волей. Под рациональной волей понимается энергичное усилие для достижения какой-то рациональной цели. Это усилие требует от человека реалистического взгляда на мир, самодисциплины и умения противостоять мимолетным порывам. А иррациональная воля означает побуждение, вызванное иррациональной же по своей природе страстью. Фромм уподобляет ее действие разливу реки, прорвавшей плотину. Человек не является хозяином иррациональной воли. Наоборот, он сам захвачен ею, подчинен этой воле и становится ее рабом. У Гитлера была сильная иррациональная воля, но чрезвычайно слабая воля рациональная, если она имелась у него вообще.

Часто Гитлер удивительно точно оценивал мотивы и возможные действия своих противников. Так, накануне и во время Мюнхенской конференции, закончившейся согласием Англии и Франции передать Судетскую область Германии, он верно почувствовал их нежелание решительных действий и пошел напролом. Да и в 1936 г., когда немецкие части вступили в демилитаризованную Рейнскую зону, а Германия совершенно не была готова к войне, Гитлер правильно полагал, что Франция ограничится только словесным протестом. Но чаще он обнаруживал отсутствие чувства реальности, что особенно ярко проявилось в его отношении к США. Гитлер мало знал об этой стране, да и не особенно стремился узнать. Он считал, что американцы — никудышные солдаты, не умеющие даже правильно держать винтовку, что в этой стране всем заправляют евреи, что Соединенные Штаты вообще не рискнут ввязаться в войну в Европе.

В целом в стратегических планах Гитлера трудно обнаружить элементы расчетливого реализма. Его стратегия была стратегией престижа и пропаганды.

К концу войны здравый смысл настолько покинул фюрера, что даже безгранично веривший в него Геббельс записал в дневнике: «Гитлер живет в облаках».

Характер Гитлера, несомненно, отличался целым набором сугубо патологических черт. Но означает ли это, что он был сумасшедшим, страдал паранойей или тяжелой психопатией? Это вызывает серьезные сомнения. Когда Гитлер действовал в своей стихии, в области демагогии и увлечения масс, он вовсе не выглядел психопатом. Даже в последние дни, будучи уже физически полуразрушенным и психологически сломленным, он все-таки в целом владел собой. Невменяемым Гитлера не признал бы ни один суд в мире. Руководитель кафедры психиатрии Мюнхенского университета профессор Освальд Бумке дал Гитлеру такую характеристику: «Шизоид и истерик, брутально жесток, недоучка, невыдержан и склонен ко лжи, лишен доброты, чувства ответственности и вообще всякой морали». Как видим, в этой характеристике нет и намека на какие-нибудь проявления безумия.

Но если с медицинской точки зрения Гитлер вовсе не был безумцем, то с точки зрения нормальных человеческих чувств и взаимоотношений его нельзя назвать и полностью здоровым человеком. Он превосходно играл роль дружелюбного, доброго и чуткого человека, — и не только потому, что был великолепным лицедеем, но и потому, что такая роль нравилась ему самому. Гитлер был весьма своеобразной и даже гротескной фигурой: человек, обуреваемый страстью к разрушению, человек без жалости и сострадания, который в то же время изо всех сил старался казаться благовоспитанным, милым и обаятельным джентльменом.

Лжец по имени Гитлер

Когда в 1933 г. Гитлер вошел в большую политику, он сразу же проявил хитрость и лукавство. Он заключил целый ряд международных договоров с Ватиканом, Польшей, Великобританией. Более того, пошел на целый ряд уступок для своих внешнеполитических партнеров, к чему не были готовы его предшественники на посту канцлеров Веймарской республики. При помощи весьма успешного политического маневра, названного известным историком Хансом-Адольфом Якобсоном «стратегией грандиозного самоуничижения», Гитлер обманул и расколол консервативные круги Германии и ввел в заблуждение другие страны. Он тщательно скрывал свою концепцию жизненного пространства, на которой было основано требование пересмотра условий Версальского мирного договора; затем представил дело так, будто желал ограничиться только этим требованием.

Во время разгула СА после прихода нацистов к власти в начале 1933 г. Гитлер повел себя так, что казалось, он не имеет никакого отношения к действиям своих штурмовиков. «Знал бы об этом Гитлер», — слышалось отовсюду, и создавалось впечатление, что, если бы фюрер получил информацию о происходящем, он сразу же прекратил бы произвол штурмовиков. Докладные о состоянии общественного мнения, которые регулярно составляло для Гитлера СД, свидетельствуют, что тактика хитрости и обмана помогла фюреру поддерживать свой авторитет в народе и избегать критики в широких слоях населения вплоть до самого конца войны.

В течение длительного времени Гитлер так хорошо скрывал свою враждебность к церкви, что после аншлюса Австрии местное католическое духовенство направило к фюреру делегацию во главе с кардиналом Инницером, которая под звон соборных колоколов приветствовала его в венском отеле «Империал».

Гитлер лгал не только на политической арене, но и в личной жизни, поступая так всегда и везде, даже с теми редкими людьми, которые на первый взгляд пользовались его полным доверием. Не было ни одного человека, которому бы Гитлер доверился целиком и полностью. Причем он не сразу показывал это, и многие, верившие фюреру, бывали немало удивлены, обнаружив, что им никогда не доверяли и все это время нагло обманывали.

О том, какое большое значение придавал лжи Адольф Гитлер, свидетельствует весьма интересный пассаж из «Майн Кампф» о «развитии человечества», где он прямо написал, что «сознательная ложь, интриги и уловки были первым шагом, сделав который человек стал отличаться от животных». Вначале были «найдены разнообразные хитрости и финты, владение которыми облегчало борьбу за выживание».

Гитлер и немецкие промышленники

Несомненно, Адольф Гитлер был одаренным актером, что позволило ему ежедневно разыгрывать в своем придворном театре роль заботливого отца семейства и нормального среднего бюргера с крепкими моральными устоями, который даже в сексуальной жизни не позволяет себе выйти за строго определенные рамки. Одна из его секретарш сравнивала деловую атмосферу в рейхсканцелярии с той, которая царила в крепком крестьянском хозяйстве, в которое она попала после войны. В обществе фюрера действительно было очень приятно проводить время. Все отмечали истинно австрийский шарм, которым он обладал.

Итак, человека, который в один прекрасный момент получит возможность распоряжаться жизнями миллионов, с самого начала отличали лживость, черствость и неспособность сопереживать чужое горе. Ни один из биографов Гитлера ни слова не пишет о том, что фюрер в принципе был способен к состраданию.

Трактовки успеха Гитлера

Как заметил Вернер Мазер, «существует великое множество слухов о мощных финансовых средствах Гитлера». А психолог Манфред Кох-Хиллебрехт пишет, что «наряду с сотней тысяч золотых марок промышленника Фрица Тиссена фюрер получал деньги от престарелых матрон (Гертруда фон Зейдлиц, фрау Бехштейн, фрау Брукман), остзейских и украинских противников большевизма, из Чехословакии, Швейцарии, от еврейских банковских домов и даже от одной проститутки». Сам Гитлер представлял дело так, что его возвышение стало возможным «благодаря очень небольшим денежным пожертвованиям бедняков».

Тем не менее после вступления фюрера в должность рейхсканцлера 20 февраля 1933 г. банкир Ялмар Шахт пригласил его на собрание, в котором приняли участие 20 финансистов и крупных промышленников из Рура, в том числе Густав Крупп. На этом собрании в целях предвыборной борьбы с левыми партиями было решено передать Гитлеру 3 млн рейхсмарок.

Теорию марионетки, согласно которой Гитлер «предстает как полное ничтожество, бессмысленный рупор рейхсвера», подверг сомнению еще Бертольт Брехт.

Неверно трактовать Гитлера как чьего-либо прислужника. Правые политики Веймарской республики считали национал-социализм наименьшим злом из возможных. Однако сам Гинденбург и два последних предшественника Гитлера на посту рейхсканцлера — Папен и Шлейхер, прежде чем привести к власти лидера партии, имевшей самую мощную фракцию в рейхстаге, старались всеми способами держать его на расстоянии. В конце концов они вынуждены были выбрать его канцлером, но вовсе не из симпатии к национал-социализму, а исходя из убеждения, что «без помощи НСДАП, а тем более действуя против нее, практически невозможно далее управлять страной». При желании и с таким же успехом можно сказать, что на президентских выборах 1925 г. коммунистическая партия выступала как пособник Гинденбурга. Если бы она не выставила собственного кандидата — Тельмана — во втором туре выборов, то вместо фельдмаршала мог бы быть избран Вильгельм Маркс, представитель Центра. Случись подобное — и камарилья Гинденбурга не смогла бы привести к власти Гитлера.

Политики Центра также не остались в стороне. Канцлер Генрих Брюнинг провел закон о чрезвычайном положении, для введения которого не требовалось одобрения большинства в парламенте, поскольку было достаточно подписи рейхспрезидента. Тем самым он постепенно начал приучать немцев к мысли, что парламентская демократия отходит в прошлое, и создал для Гитлера удобную возможность захватить власть в свои руга.

Роль пропаганды

Несомненно, что без помощи средств массовой информации Адольф Гитлер не смог бы привлечь к себе внимание широкой публики. В качестве местного оратора его влияние едва ли вышло бы за границы Баварии. Он очень рано понял значение прессы и еще задолго до прихода к власти владел газетой «Фёлькишер беобахтер». Эта газета превратилась во всегерманский рупор нацистской политической агитации, созданный по всем правилам бульварной прессы. Нацисты методично укрепляли и расширяли свое влияние в печатных средствах массовой информации. Для разных категорий приверженцев НСДАП существовали свои газеты: «Шварце корпс» отражала радикальные и слегка элитарные воззрения СС; «Штюрмер» была предназначена для любителей порнографии и антисемитизма.

Однако решающую роль в нацистской пропаганде сыграло радио, которое Гитлер начал использовать довольно рано и которое сделало из фюрера первую медиазвезду современности. После создания германской промышленностью достаточно дешевого приемника количество радиоточек постоянно росло, и к 1941 г. они имелись в 65 % немецких домов. Кроме того, немцы слушали выступления Гитлера на своих рабочих местах. Нация льнула к приемникам, когда из динамиков доносились слова «говорит фюрер». Во время войны общество постоянно поддерживалось в напряжении радиосводками с фронтов, сопровождавшимися исполнением популярных мелодий. Так, когда немецкие подлодки успешно топили суда союзников в Атлантике, по радио передавали шлягер «Когда мы выступим против Англии». Вести о победах на Восточном фронте сопровождались исполнением прелюдий Листа — музыкой, которую выбрал для этого сам Гитлер.

Вторая мировая война стала временем расцвета радиопропаганды. Прослушивание вражеских радиопередач в Третьем рейхе каралось смертью. Среди немецких солдат особой популярностью пользовалась радиостанция «Белград», чьи вечерние передачи заканчивались исполнением шлягера «Лили Марлен», — его с удовольствием слушали в окопах по обе стороны фронта.

В лице министра пропаганды Йозефа Геббельса Гитлер нашел виртуозного мастера демагогии, который представлял своего фюрера в средствах массовой информации. По его распоряжению в кинотеатрах перед каждым сеансом показывали киносборник новостей, а режиссер Лени Рифеншталь в 1935 г. создала зачаровывающий документальный фильм о партийном съезде в Нюрнберге. Не были забыты и другие способы агитации. Как пишет историк Йост Дюльффер, «на пачках сигарет печатали фотографии из альбома „Адольф Гитлер“, который был выпущен в 1936 г. тиражом в 100 тыс. экз. На этих снимках фюрер был изображен в неестественных позах, которые в обычной жизни не свойственны людям».

Психограмма Гитлера

В традициях психоанализа принято объяснять отклонения в поведении и характере Гитлера событиями его раннего детства. Фюрера пытались понять, приписывая ему такие невротические симптомы, как эдипов комплекс или чувство неполноценности. Однако все это, включая ссылки на привязанность к матери и жестокое отношение со стороны отца, звучит неубедительно. Нет и не может быть никакой связи между наказанием, полученным им в детстве от руки отца, и Холокостом. Гитлер не был невротиком. Его историческую роль нельзя свести к примитивной психоаналитической схеме: игры невротика с таким же невротическим народом.

Одна из первых попыток интерпретировать характер Гитлера по системе Зигмунда Фрейда была сделана психологом Ричардом Лангером в 1943 г. по заказу Управления стратегических служб США. Вскоре в руки американских армейских психологов попала Паула, младшая сестра Гитлера, захваченная в Берхтесгадене. Она рассказала, что отец жестоко наказывал маленького Адольфа. В результате антисемитизм и агрессивность Гитлера объяснили как результат эдиповой ненависти к отцу.

Эрих Фромм еще более запутал дело, выдвинув тезис о том, что Гитлер имел склонность к некрофилии: «На лице Адольфа Гитлера застыла мина человека, который к чему-то принюхивается, о чем мы уже упоминали в нашей дискуссии о некрофилии, как будто он постоянно ощущал некий отвратительный запах; это прекрасно видно на многих фотографиях».

Намного убедительнее звучит другое объяснение, основанное на ином глубинном психологическом факторе — комплексе неполноценности, описанном в начале XX в. австрийским психологом Альфредом Адлером. Как пишет Алан Буллок, «огромную роль во всей политике Гитлера играло присущее ему сильнейшее чувство зависти, он желал раздавить своих противников». В сентябре 1939 г. Гитлер заявил итальянскому министру иностранных дел Чиано, что причиной начала войны стало пренебрежительное отношение западных стран к Германии и Италии, которых они отказывались воспринимать в качестве равноценных политических партнеров.

Ключ к пониманию успеха и личности Адольфа Гитлера лежит в его личной религии, из которой он черпал невероятную энергию. Был ли Гитлер религиозным человеком? Большинство современников были убеждены в этом. По мнению графини Марион Дёнхоф, фюрер нес на себе «отпечаток религиозности». Причем этот отпечаток носил не только социально-христианский характер, свойственный жителям Австрии, но вобрал в себя и общенемецкие черты. Как пишет историк Фридрих Хеер, Гитлер был убежден, что борьба за Германию носит религиозный характер и ее высшей целью является самопожертвование в интересах священной империи немецкого народа.

В 1930 г. Томас Манн интерпретировал национал-социализм как возвращение в первобытное время: «От этой природной религиозности, сущность которой заключается в оргастическом, вакхическом разгуле, очень многое перешло в современный неонационализм. Однако если подумать, во что обошелся человечеству расцвет культов природы с их рафинированно варварской гностикой и сексуальным развратом мистерий в честь Молоха, Ваала и Астарты, можно только удивляться, с каким легкомыслием сегодня отрицается возможность возрождения чего-либо подобного».

В 1938 г. известный немецкий социолог, эмигрировавший в США, Эрик Фёгелин видел в нацистском движении «внутреннюю религиозность», которая воплощается в народе как «партикулярная церковь». В своих выступлениях Гитлер несет народу как бы святую правду: «Связь с популистской демагогией, целям которой блестяще служат даже саркастические насмешки, которые вместе с усиленной жестикуляцией политического миссионера придают его словам огромное убеждающее действие, особенно видна в глазах простых слушателей». Герман Гессе был поражен этим аспектом культа Гитлера. В 1934 г. он писал: «У меня есть одна знакомая, дама хорошего вкуса, швейцарка, из либеральной приличной семьи. В потаенной каморке своей квартиры эта дама устроила нечто вроде домашней молельни. Однажды в минуту откровенности она отвела меня туда. У стены одиноко стоял шкаф, на передней стенке которого висел портрет Гитлера в половину натуральной величины… рядом стоял подсвечник, слева лежал Новый Завет, а справа — „Майн Кампф“».

Религиозный философ Романо Гвардини усмотрел в нацистском приветствии «хайль Гитлер» выражение «народного благочестия». На Гитлера как бы перенеслись «все чувства, которые испытывали к Иисусу Христу». По мнению одних современников, «никто бы не удивился, если бы он исцелял недужных и воскрешал мертвых»; другие насмехались над фанатичными приверженками Гитлера: «Она сидела на кухне и читала слова, сказанные человеком из Мюнхена. Ну, чем не библейская земля обетованная?» Фридрих Хеер считал, что девиз «Восстань, Германия!», написанный на штандартах СА, отображал потребность в воскрешении после смерти и при помощи этого стремился перенести религиозные представления в сферу политики. Даже еврейские авторы обратили внимание на религиозный контекст нацизма. Историк Саул Фридлендер писал о «продолжающихся вплоть до сегодняшнего дня попытках привнести мессианскую веру и апокалипсическое видение истории в политическую, бюрократическую и технологическую систему высокоразвитого индустриального общества».

«Профиль» Третьего рейха

Парады и юбилейные празднества, партийные съезды, торжественные закладки автобанов, Олимпиада 1936 г., а также агрессия Германии против соседних стран скрывали внутреннюю слабость нацистского режима.

«Четырехлетний план», принятый в 1936 г., который должен был перевести немецкую экономику на военные рельсы и обеспечить автаркию, уже через год показал свою полную несостоятельность. Если население и удавалось обеспечить такими основными продуктами питания, как хлеб и картофель, то мяса, жиров и сахара катастрофически не хватало. Остро чувствовался и недостаток шерсти для производства ткани. Чтобы сохранить валюту для закупок военного сырья, немцы должны были отказаться от натуральных товаров и продуктов и перейти на продукцию химической промышленности. Немецкое слово «эрзац» (заменитель) приобрело такую же популярность, как и слово «блицкриг» — молниеносная война. Растолстевший Герман Геринг, главный уполномоченный по выполнению «Четырехлетнего плана», пытался вдохновить немцев на лишения громким лозунгом «Пушки вместо масла!», однако сам при этом не собирался экономить на чем-либо. Действительно, вскоре снабжение населения маслом стало настолько плохим, что перед Рождеством 1939 г. были введены нормы выдачи на маргарин. Постоянная нехватка угля заставляла немцев вспоминать холодные зимы Первой мировой войны.

Точно так же буксовала нацистская программа жилищного строительства. В предвоенные годы из-за недостатка средств пришлось сократить объем гражданского строительства. С началом войны оно было почти полностью свернуто. Это служит еще одним доказательством того, что нацистская система в принципе была неспособна к проведению какой-либо конструктивной политики.

Гитлер с пренебрежением относился к гражданским делам. Не обладая достаточными способностями, чтобы справиться с децентрализованной системой управления, он желал переделать ее под себя, превратив в каскад вассальных связей. Результатом этого стала «феодальная анархия», полный коллапс правительства как рациональной управленческой структуры, постоянные склоки и поразительная неэффективность. Национал-социалистическая система управления имела ярко выраженную тенденцию к саморазрушению.

На открытии строительства автобана

Для реализации программы перевооружения Гитлер воспользовался даже деньгами мелких вкладчиков, чьи сбережения довольно скоро были пущены на ветер. И еще до военного поражения в Германии наступил крах финансовый. Уже в 1944 г. благодаря усилиям Гитлера Третий рейх стал банкротом.

Одним из самых наглядных примеров «разбазаривания» финансов служило строительство «Западного вала», которое обошлось в 3,5 млрд рейхсмарок и ежегодно поглощало 20 % всего произведенного в Германии цемента. Несмотря на все эти грандиозные затраты, «Западный вал» не смог сдержать напора союзников, высадившихся во Франции летом 1944 г.

Знаменитый вал, который по замыслу Гитлера должен был защитить Европу от нападения с запада, оказался полностью бесполезным. Он не стал препятствием для союзников, которые высадились в самом укрепленном районе побережья Ла-Манша. После высадки вал связал большую часть немецких войск в непосредственной близости от побережья, где они оказались под обстрелом корабельной артиллерии американцев и англичан. После войны генерал-полковник Гальдер пришел к выводу, что не имело смысла укреплять прибрежную зону, как это сделал Гитлер, выстроив свой вал, который «превратился в мишень для артиллерии флота союзников».

Звучавшие в начале войны победные фанфары первоначально скрыли от немецкого народа горькую правду о том, что одержанные им победы были пирровыми. Самая страшная из всех войн, закончившаяся катастрофой для Германии, уже началась с серьезного промаха. Совершив нападение переодетых в польскую военную форму эсэсовцев на немецкую радиостанцию в Гляйвице 31 августа 1939 г., Гитлер надеялся представить Польшу агрессором, страной, которая первая атаковала Германию. Однако после захвата станции немецкие агенты в течение трех минут зачитывали заранее написанный на польском языке текст в выключенный микрофон, и даже когда его наконец-то включили, провокационное обращение можно было услышать только в близлежащем районе Верхней Силезии. На фотографиях, представленных в качестве «доказательства» польской агрессии, были изображены трупы расстрелянных эсэсовцами заключенных концлагеря, так называемые «консервы», переодетые в польскую форму.

Вермахт вступил в войну недостаточно вооруженным. Кроме того, Гитлер в своих расчетах не принял во внимание Великобританию, которую желал видеть союзником, но которая теперь снабжала необходимыми ресурсами страны, сражавшиеся против Германии. Гитлер пытался сломить Англию массированными воздушными налетами, хотя у люфтваффе не было пригодных для этой цели стратегических бомбардировщиков. И хотя такого типа самолеты находились еще на стадии разработки, их пришлось запустить в производство. Это привело к ухудшению летных качеств бомбардировщика «Юнкерс-88», а тяжелый дальний бомбардировщик «Хейнкель-177» оказался практически непригоден.

Несмотря на то что подводные лодки не имели необходимого вооружения и оборудования для войны на просторах Атлантики, осенью 1940 г. они были вынуждены «вступить в войну, не имея нужной дальности действия, боевой мощи и ресурсов». Поскольку на лодках не было системы кондиционирования воздуха, боевые операции в тропиках превратились в настоящий кошмар для их экипажей.

Гитлер и Паулюс над картой Восточного фронта

В начале войны Гитлер в качестве верховного главнокомандующего проявил полное отсутствие военного таланта, больше мешая, чем помогая, своим генералам. Во время Польской кампании он занимал позицию наблюдателя, впервые вмешавшись в управление войсками только во время войны на Западе, когда немецкие танки достигли Дюнкерка. Он приказал им остановить наступление, что позволило британскому экспедиционному корпусу эвакуироваться с континента. Гитлер перенес всю тяжесть удара на уже поверженную французскую армию и продолжал добивать ее, пока его главный противник — англичане — целыми и невредимыми уходили домой.

Гитлер не признавал ценности научных разработок в военной области. Большинство молодых ученых были призваны в армию в 1939 г. после начала войны. «Наука не вызывала у Гитлера каких-то симпатий», — утверждал нацистский физик Йоханнес Штарк. И только когда перевес союзников в средствах ПВО и в численности радарных установок стал очевиден, в конце 1943 г. был издан секретный приказ «освободить от военной службы 2000 ученых в целях продолжения научных разработок». В «Истории Второй мировой войны» Манфред Раух писал, что импульсивность и заносчивость Гитлера приводили к промахам, которые самым печальным образом сказывались на ходе боевых действий на Востоке. В 1941 г. Гитлер напал на Советский Союз, надеясь быстро разгромить его в ходе блицкрига, что с самого начала было обречено на провал уже потому, что кампания против СССР готовилась на скорую руку. Рассчитывая на быструю победу, Гитлер не предусмотрел возможности затяжных боевых действий. В артиллерии не хватало снарядов, в большинстве частей и подразделений обеспечение снаряжением было хуже, чем перед началом войны с Францией, не было резервов. В отличие от 1939 г. Гитлер не имел ни малейшего шанса на победу. Уже в августе 1941 г. он полностью утратил возможность выиграть войну с Советским Союзом. Так же, как годом ранее во Франции под Дюнкерком, он на месяц остановил свои танки у Смоленска, совершив ошибку, которая в конечном итоге решила исход кампании 1941 г. В результате немецкие войска сражались под Москвой при 30-градусном морозе в летнем обмундировании.

О самоуверенных планах закончить войну осенью 1941 г. на линии Архангельск-Астрахань пришлось забыть. Теперь нужно было думать о том, как пополнить вермахт 50–60 дивизиями из резерва, которого почти не имелось. Их удалось более или менее обеспечить оружием, но крайне не хватало зимнего обмундирования. 21 декабря 1941 г. министр пропаганды Геббельс объявил по радио о сборе теплой одежды для солдат, замерзающих на фронте. Немецкое гражданское население отправляло в действующую армию пальто, пледы, одеяла, шерстяные вещи и даже лыжи. Геббельс мог поздравить себя с «установлением прочной связи между фронтом и тылом». Однако все собранные теплые вещи из-за нехватки транспорта поступили на фронт только весной. Немецкие солдатские сапоги с кованой подошвой не защищали от холода, в армии начались повальные случаи обморожения ног. Оказавшиеся в ужасном положении, солдаты попадали или сами сдавались в плен.

Гитлер на смотре отрядов «Гитлерюгенд». Берлин, 1945 г.

Как только Гитлер вмешивался в ход военных операций, не прислушиваясь к советам профессионалов, это сразу же имело самые печальные последствия. Наступление в Арденнах, начатое 16 декабря 1944 г., было целиком и полностью идеей Гитлера, принимавшего самое активное участие в планировании этой операции. Он «снова поставил на карту свою удачу в игре, в которой не имел ни малейшего шанса на выигрыш». Последнее крупное наступление вермахта во Второй мировой войне на Западном фронте после первых успехов обернулось страшным поражением. В Арденнах были уничтожены последние немецкие резервы, которых так не хватало на Восточном фронте. Это позволило Красной армии форсировать Вислу, быстро дойти до Берлина, захватить его и положить конец диктатуре Адольфа Гитлера.

В конце войны Гитлера, который укрылся в бункере под рейхсканцелярией, уже не интересовала судьба Германии и ее народа. Он требовал от подчиненных одного — сражаться до последнего патрона. 28 апреля фюрер приказал открыть шлюзы между каналом Ландвер и тоннелями берлинского метро, чтобы не дать возможности пройти по ним советским солдатам. В неожиданно хлынувшем потоке воды погибли укрывшиеся в тоннеле тысячи раненых солдат, женщин, детей и стариков.

Театрально-зловещим стал последний поступок Гитлера, заключившего ночью 29 апреля брак с Евой Браун. Через 36 часов они покончили жизнь самоубийством. Их трупы положили в воронку от русского снаряда, по иронии судьбы вырывшему Гитлеру могилу в нескольких метрах от запасного выхода из бункера, и облили бензином. Шофер Гитлера оберштурмфюрер СС Эрих Кемпка, улучив момент небольшого затишья в обстреле, швырнул в воронку горящую тряпку — в небо взметнулся столб пламени. Страшный и жалкий конец.

Литература

Мазер В. Адольф Гитлер: Легенда, миф, реальность. Ростов н/Д, 1998.

Толанд Дж. Адольф Гитлер: В 2 т. М., 1993.

Фест И. Гитлер: Биография: В 3 т. Пермь, 1993.

Bullcok Al. Hitler. Eine Studie über Tyrannei. Düsseldorf, 1960.

Jäckel E. Hitlers Weltanschauung. Entwurf einer Herrschaft. Stuttgart, 1981.

Schreiber G. Hitler. Interpretationen. 1923–1983. Ergebnisse, Methoden und Probleme der Forschung. Darmstadt, 1984.

Отец новой Германии КОНРАД АДЕНАУЭР (1876–1967)

Конрад Аденауэр стал признанным отцом ФРГ и ее идейным вдохновителем. Воспользовавшись возможностями, возникшими в результате тотального поражения Германии во Второй мировой войне, и инстинктивно ощущая необходимость основательной перемены курса, он перевел стрелку истории, после чего германский «локомотив» помчался в будущее. Разумеется, ему были присущи человеческие слабости и ограничения в силу особенностей характера. На многие вещи он смотрел с позиций консерватора и к концу долгого пребывания на посту канцлера стал бременем для своей партии и государства.

Аденауэр является ключевой фигурой кардинальной переориентации Германии и выдающимся государственным деятелем. В результате его политики Германия впервые заняла место в мировом демократическом сообществе. После прихода к власти Гитлера в 1933 г. Аденауэр остался не у дел. К счастью, ему удалось сравнительно благополучно пережить зловещий период нацизма и начать вторую за свою жизнь карьеру, куда более успешную, чем первая, — и это в возрасте, который обычно исключает активное участие в политической борьбе! Однако его богатый жизненный опыт пришелся в данном случае как нельзя более кстати. Ему не было нужды пересматривать свои политические взгляды, они давно вошли в его плоть и кровь.

Едва вступив в должность канцлера, Аденауэр сразу же вписался в систему «канцлерской демократии», словно она была создана специально для него. Ни один из его преемников не обладал такой властью, как он. Понятие «канцлерская демократия» своими корнями уходит в конституцию, оно не принадлежало к его лексикону. Вероятно, «канцлерская демократия» была возможна только в политических условиях первых послевоенных лет. Эта система требовала наличия у канцлера огромного авторитета и качеств настоящего лидера.

Аденауэру очень пригодился печальный опыт Веймарской конституции, согласно которой канцлер представлял собой слабую в политическом отношении фигуру, а практически вся власть принадлежала президенту. Теперь все стало наоборот: президент играл роль статиста и не располагал какими-либо реальными полномочиями, канцлер же стал центром власти.

Начало пути

Конрад Герман Йозеф Аденауэр родился 5 января 1876 г. в доме своих родителей в Кёльне, на Балдуинштрассе, 6. Будущий канцлер Федеративной Республики Германии был третьим ребенком в семье и обладал хорошим здоровьем. Годы учебы Конрада прошли в гимназии в Кёльне, где он был незаметным средним учеником. В 18 лет Конрад сдал экзамен на аттестат зрелости и 1 апреля 1894 г. начал обучаться банковскому делу. Однако это обучение продолжалось только две недели, так как отец выхлопотал стипендию для сына. Таким образом Конрад Аденауэр в 1894 г. приступил к изучению юриспруденции и экономики во Фрейбургском, а затем в Мюнхенском и Боннском университетах. В Бонне он сдал в 1899 г. экзамен на стажера с оценкой «удовлетворительно». Таким же был результат экзамена на чин асессора осенью 1901 г. Затем он работал в прокуратуре при суде земли Кёльн, до тех пор пока в 1903 г. не перешел в самую крупную в городе адвокатскую контору Германа Каузена. Но это была внештатная должность, и Аденауэр вступил на путь политической карьеры. В 1906 г. он занял при поддержке Каузена место заместителя бургомистра, в 1909 г. стал первым заместителем ив 1917 г. — обер-бургомистром Кёльна. Во время Веймарской республики он входил в имперское правление партии Центра, был депутатом ландтага Рейнской провинции.

Конрад Аденауэр

В октябре 1904 г. Аденауэр женился на Эмме Вейер, происходившей из уважаемого в Кёльне, но совсем небогатого рода. Новая семья начала счастливую самостоятельную жизнь в небольшой уютной квартире по Клостерштрассе.

1906 г. стал переломным для Аденауэра. Ему исполнилось тридцать лет, он начал новую карьеру на государственной службе, переехал в более престижный дом, потерял отца и сам в первый раз стал отцом: в сентябре в семье появился Конрад-младший.

Семейную жизнь резко осложнила тяжелая болезнь жены. Главе семьи пришлось взять на себя все обязанности по воспитанию троих детей и по уходу за больной. В сентябре 1916 г. здоровье Эммы стало быстро ухудшаться. Она не поднималась с постели, боли не отпускали ее ни на минуту. Она скончалась 16 октября 1916 г. в возрасте тридцати шести лет.

Зима 1916–1917 гг. вообще была тяжелой. Верденская «мясорубка», в которой погибло 364 тыс. французских и 338 тыс. немецких солдат, к тому времени прекратилась, зато развернулась битва на Сомме, и поток раненых вновь захлестнул Кёльн. Работы и забот Аденауэру прибавилось. На фотографии, сделанной в этот период, он выглядит неважно: глубоко запавшие глаза, на лице печать какой-то скрытой ярости. Он сильно похудел, волосы заметно поредели.

В сентябре 1919 г. 43-летний вдовец женился на доброй и терпеливой дочери соседнего домовладельца Августе (Гусей) Цинссер, которой не исполнилось еще 24 лет. Несмотря на жесткий характер Конрада, и этот брак, благодаря душевной теплоте жены, оказался в целом счастливым. Гусей не дожила до звездного часа Аденауэра: она скончалась в марте 1948 г.

В конце апреля 1921 г. комиссия по репарациям представила свой доклад. Ее рекомендации предусматривали удовлетворение репарационных претензий победителей путем выпуска трех видов облигаций с разными сроками погашения и на разные — но равным образом чудовищно огромные — суммы. Схема была исключительно сложна, и в ней было нелегко разобраться даже эксперту. Смысл ее заключался в том, что Германия должна была выплатить в общей сложности 12,5 млрд долларов, или по тогдашнему курсу 750 млрд марок. Представляя этот счет германскому правительству 5 мая 1921 г., союзники потребовали не только его безоговорочного принятия, но и немедленной выплаты 250 млн долларов. Правительство Ференбаха обратилось к США с просьбой о посредничестве, но Вашингтон ответил отказом. Кабинет, не желая брать на себя ответственность за последствия своего решения принять требования союзников, подал в отставку.

Для Аденауэра эта ситуация способствовала тому, что он чуть было не стал канцлером. 9 мая депутаты Центра в рейхстаге собрались для обсуждения кандидатуры преемника Ференбаха. Это было логично: ушедший канцлер был членом их партии, и они имели право первыми высказать свое мнение о том, кто должен стать следующим.

Выступивший на заседании Генрих Брауне, который в правительстве Ференбаха был министром труда, предложил образовать правительство в коалиции с СДПГ и поручить его формирование Аденауэру, который в это время оказался в Берлине, был проинформирован об этой идее и согласился ее обдумать.

На следующее утро в дело вступил президент Эберт. До него дошли слухи, что его собственная партия не склонна вступать в коалицию с Центром на тех условиях, которые предложил Брауне. Он попытался переубедить руководителей СДПГ в необходимости такой коалиции и пригрозил отставкой.

Трудно сказать, чем бы все это могло кончиться, если бы не странное поведение самого Аденауэра. После некоторых размышлений он заявил, что, конечно, был бы готов принять предложение канцлерства, — это большая честь для него, — но при этом выставил столько условий своего согласия, что это обрекло весь план на неудачу. Более того, Аденауэр умудрился испортить отношения со всеми. Он заявил, что канцлер должен иметь полную свободу в подборе министров, и это не очень понравилось его партии; что «пора прекратить всякие разговоры о социализации», и это не могло понравиться СДПГ; что для выравнивания бюджета следует ввести вместо восьмичасового девятичасовой рабочий день, а это уже не понравилось всем.

Кандидатура Аденауэра отпала сама собой. Коалиционное правительство с участием социал-демократов возглавил другой представитель партии Центра — Йозеф Вирт. Но Аденауэр получил возможность выстроить для себя неплохой имидж: честный политик, способный откровенно излагать неприятные истины, не стремящийся к власти любыми методами, не гоняющийся за популярностью. Вероятно, внутренне Аденауэр был даже счастлив, что канцлерство ему не досталось. Он не был специалистом в экономике, но понимал, что состояние дел таково, что пока лучше не брать на себя тяжелый груз ответственности за управление страной.

Зато 7 мая 1921 г. Аденауэр был избран председателем Государственного совета Пруссии. По сути, этот представительный орган мало что решал. «Юридическая конструкция без плоти и крови», — так отзывался о нем один из комментаторов. Тем не менее сессии проходили регулярно, что давало отличную возможность членам совета наладить полезные контакты с властными кругами.

К концу лета 1923 г. экономическая ситуация в Кёльне еще более ухудшилась. Новый урожай не принес ожидаемого улучшения положения: цены, даже с учетом индексации, непрерывно росли, особенно на картофель. На оккупированной территории вспыхивали волнения, полиция не справлялась с беспорядками. В Золинген пришлось послать английских солдат. Последней каплей стала стачка берлинских печатников в начале августа. Станки остановились, банкноты из центра перестали поступать в Кёльн, местные служащие, трамвайщики, строители, медсестры, не получавшие своей ежедневной зарплаты, отказались выходить на работу. Это была катастрофа. В городе начали ходить слухи, что для Кёльна лучше всего было бы получить статус «вольного города». В Рейнланде вновь оживились сепаратисты.

В августе 1923 г. пало правительство Куно, и канцлером стал Штреземан. Для Рейнланда первые шаги нового кабинета обернулись худшей стороной: министр финансов Лютер дал понять, что там не должны больше рассчитывать на автоматическое продление субсидий. Еще раньше Аденауэр уже подумывал о возрождении идеи Рейнско-Вестфальской автономии внутри рейха. Демарш Лютера менял всю ситуацию: рейнландцев буквально толкали в объятия сепаратистов.

21 октября люди из «Движения за свободный Рейнланд» под руководством Лео Деккера захватили ахенскую ратушу и провозгласили «Рейнландскую республику». Через два дня другие авантюристы, Йозеф-Фридрих Маттес и Адам Дортен, возглавили захват зданий в Висбадене и Трире, затем последовали такие же акции в Майнце и Бонне. Беспорядки охватили Кобленц — резиденцию верховных комиссаров. В Кёльне пока было спокойно, но и там ситуация грозила взрывом. По всему Рейнланду были развешены плакаты, извещавшие о французской поддержке сепаратистского движения, что и без того ни у кого не вызывало сомнений.

Аденауэр и нацизм

Отношения Аденауэра с нацистами не сложились. Дело было не в том, что Гитлер плохо относился к нему и отметал всякую возможность сотрудничества. Напротив, есть свидетельства, что фюрер отзывался об Аденауэре как о «человеке способном», хвалил его за «упорство», чуть ли не восхищался его градостроительными проектами и даже выражал сожаление, что «политическая некомпетентность» кёльнского бургомистра помешала развитию конструктивных отношений между ними.

Однако пути Аденауэра и Гитлера никогда не пересекались не только в плане налаживания политического взаимодействия, но и в прямом смысле слова. Хотя Гитлер в начале 1933 г. дважды посетил Кёльн, а Аденауэр регулярно бывал в Берлине на заседаниях прусского Государственного совета, они ни разу не встретились, несмотря на то что возможности для встречи были.

Переговоры Папена с Гитлером 4 января 1933 г. в Кёльне прошли без участия первого лица города. С точки зрения Гитлера, присутствие Аденауэра дало бы даже определенные преимущества: он был не только бургомистром Кёльна, но и председателем прусского Государственного совета, и заручиться его поддержкой не помешало бы. По мнению Аденауэра, доводов за его участие в переговорах было никак не меньше: он сам выступал за включение нацистов в правительство — сначала Пруссии, а затем и всего рейха, так что имело смысл познакомиться и завязать отношения с тем, кто, как предполагалось, станет главной фигурой будущей германской политики.

Вероятно, Гитлер все-таки решил, что ему стоит иметь дело только с Папеном.

В начале февраля 1933 г. Аденауэр осознал иллюзорность своих представлений о том, что с нацистами можно найти общий язык. Действия нового правительства явно лишали его почвы под ногами. 4 февраля декретом Папена было распущено городское собрание Кёльна. 12 марта, спустя неделю после общегерманских выборов, жители города отправились на выборы нового состава высшего органа местного самоуправления; новые депутаты должны были выбрать и нового бургомистра. У Аденауэра на этот раз не было никаких шансов быть переизбранным.

После прихода Гитлера к власти Аденауэру стало небезопасно оставаться в Кёльне. В апреле 1933 г. он обратился к старому приятелю еще по гимназии аббату бенедиктинского монастыря Мария Лаах Ильдефонсу Хервегену с просьбой разрешить ему пожить некоторое время в монастыре, где он и оставался до января 1934 г. Затем Аденауэр снял квартиру в Бабельсберге, но в «ночь длинных ножей», 30 июня 1934 г., был арестован. Через несколько дней его освободили, однако придирчивые нападки властей не прекращались, и Аденауэр вынужден был скитаться по различным католическим пансионатам до лета 1936 г. После провала покушения на Гитлера 20 июля 1944 г. он вновь был арестован и помещен в концлагерь. Впрочем, никаких доказательств причастности экс-бургомистра к заговору обнаружено не было. В ноябре 1944 г. его выпустили на свободу. В марте 1945 г. американские танки ворвались в Рендорф, для семьи Аденауэра война закончилась, а он вновь был назначен бургомистром Кёльна. Но в октябре британские власти отправили его в отставку. Казалось бы, политическая жизнь Аденауэра окончательно завершилась, но уже в феврале 1946 г. его избрали председателем Христианско-демократического союза (ХДС) всего Рейнланда.

На развалинах рейха

В июле 1946 г. Аденауэр уже практически не имел соперников в борьбе за власть в ХДС, где его авторитет был почти непререкаемым. Может создаться впечатление, что это далось Аденауэру легко, но это далеко не так: непрерывные разъезды в старом «хорьхе» с засыпающим на ходу от усталости водителем, речи и выступления на митингах, на заседаниях различных партийных органов, Зонального совета, на встречах с англичанами — все это требовало огромного напряжения сил, а для человека, уже перешагнувшего 70-летний рубеж, граничило с чудом. Можно только поражаться тому, как ему удалось все это выдержать и не сломаться, тем более что в это время он переживал и личную трагедию — тяжелую болезнь супруги.

Весьма позитивно была воспринята им речь Госсекретаря США Джеймса Бирнса, произнесенная в Штутгарте 6 сентября того же года. По благожелательному тону она резко отличалась от того, что немцы прежде привыкли слышать от союзников. Госсекретарь заявил, что главное желание США — помочь немецкому народу войти в «сообщество свободных наций земного шара». Примерно такой же характер носило заявление, которое сделал министр иностранных дел Великобритании Эрнст Бевин. Пожалуй, единственным диссонансом прозвучало решение французского правительства о фактической аннексии Саарской области.

Для Аденауэра вывод из этих событий был ясен: Германия скоро обретет более или менее независимый статус, и тем более важно, чтобы она подошла к этому рубежу уже сформировавшейся в духе его собственных представлений и образов. Другими словами, борьба и еще раз борьба, и не только с лидером СДПГ Шумахером и его партией, но и с теми политиками в собственной партии, которые хотели сдвинуть Германию «влево».

В апреле 1947 г. предстояли выборы в ландтаг земли Северный Рейн-Вестфалия, и обострение отношений между правыми и левыми в ХДС могло стоить партии многих голосов электората. Два человека — Иоганнес Альберс от левого профсоюзного крыла и Роберт Пфердменгес от правого, представлявшего банковские и промышленные круги, — принялись под руководством Аденауэра за выработку компромисса. В начале февраля 1947 г. результат их творчества был представлен на обсуждение руководства ХДС британской зоны. Оно состоялось в маленьком городке Ален в Вестфалии и закончилось единодушным одобрением представленного документа, который получил название «Аленская программа».

Это была программа весьма радикальных экономических и социальных преобразований. Важнейшие ее положения предусматривали перевод угольной промышленности в общественную собственность, введение антимонопольного законодательства и право рабочих на соучастие в управлении предприятиями. Аденауэр пошел на принятие этих положений с единственной целью — утихомирить левых в своей партии. Тем, кто его знал, было ясно, что, как только пройдут выборы, он сделает все, чтобы нейтрализовать Аленскую программу и ее радикальное содержание. Так оно и произошло.

Главный соперник Аденауэра в годы становления ФРГ Курт Шумахер обладал такой же, как и он, сильной волей и был таким же, как и он, антикоммунистом. Шумахер был антиподом Аденауэра не только как личность, но и как политик. Социалист сугубо марксистского толка, он в то же время являлся ярым антикоммунистом и националистом, приверженцем единой, сильной и централизованной Германии. Свои взгляды Шумахер имел обыкновение выражать почти в истерической манере, что позволило многим британским офицерам в частных беседах сравнивать его как оратора с Гитлером. С другой стороны, он был в достаточной степени реалист, чтобы понять, что главная массовая база СДПГ всегда была на востоке — на территории, которая вошла в советскую зону, и что раскол Германии чреват проигрышем для социал-демократического электората. Аденауэр, кстати, понимал это не хуже, но выводы оба соперника делали разные: Аденауэр был за создание Рейнско-Вестфальского государства, ориентированного на Запад, Шумахер — против.

На политическое соперничество между Аденауэром и Шумахером накладывалась и личная взаимная антипатия. Шумахер во многом отличался от Аденауэра манерой поведения и воинственностью, переходящей в фанатизм. Блестящий оратор, он был уже лидером национального масштаба, тогда как Аденауэра знали только в Рейнланде. Однако это преимущество носило временный характер. Курту Шумахеру было суждено прожить лишь первые три года существования ФРГ: в 1952 г. его несгибаемый дух покинул хилое тело. Наследие, оставленное им социал-демократии, еще долго оказывало на нее большое влияние.

Создание Боннской республики

Рекомендации Лондонской конференции в мае 1948 г., в которой кроме трех западных держав участвовали и страны Бенилюкса, легли в основу «Франкфуртских документов», врученных премьер-министрам западногерманских земель 1 июля 1948 г. Немецким политикам было предложено не позднее 1 сентября созвать Учредительное национальное собрание. Кроме того, был оглашен Оккупационный статут, регулирующий отношения между будущим немецким правительством и оккупационными державами.

Обсуждавшие эти документы в Кобленце премьеры германских земель сомневались, следует ли им способствовать расколу страны. Перелом в настроение собрания внесло темпераментное выступление западноберлинского бургомистра Рейтера, который страстно убеждал своих западных коллег отважиться на создание собственного демократического государства, поскольку только это сохранит надежду на присоединение к нему в будущем и восточной зоны. Это сепаратное государство рассматривалось как временное явление, поэтому по предложению гамбургского бургомистра Макса Брауэра было решено обсуждать и принимать не конституцию, а Основной закон и не Учредительным собранием, а Парламентским советом, 65 членов которого избирались земельными ландтагами. Чтобы еще более подчеркнуть временный характер нового государства, лидеры земель отвергли рекомендацию «Франкфуртских документов» утвердить конституцию на референдуме: ее должны были ратифицировать земельные парламенты. Западные державы были несколько разочарованы отсутствием у немецких политиков должного энтузиазма, но согласились с их предложениями, не преминув при этом заметить, что следует принять пусть и временную, но добротно составленную конституцию, как бы она там ни именовалась.

Работавшая в августе в южнобаварском городке Херренхим-зее конституционная комиссия выработала проект конституции и представила его Парламентскому совету, который собрался 1 сентября 1948 г. в зале боннского Зоологического музея. Совет состоял из представителей всех ландтагов. ХДС/ХСС и СДПГ имели в нем по 27 мест, либеральная Свободная демократическая партия (СвДП) — пять, а КПГ, партия Центра и Немецкая партия — по два места. В стороне скромно сидели пять делегатов от Берлина, имевших право только совещательного голоса. Председателем единодушно был избран Аденауэр, за которого высказались и социал-демократы, «протащившие» в руководители рабочего комитета блестящего тюбингенского юриста, обаятельного человека и умелого переговорщика Карло Шмида (1896–1979). Предполагалось, что 72-летний Аденауэр, которого в СДПГ называли «старой перечницей», будет мирно подремывать в председательском кресле и не мешать работе собрания, однако все просчитались. Пока в комитете велись конфиденциальные дискуссии, Аденауэр постоянно встречался с военными, губернаторами и журналистами. В результате его стали воспринимать как главного представителя еще не родившегося государства.

После долгих дебатов 8 мая 1949 г. Основной закон был принят. За него высказались 53 делегата, против — шесть представителей КПГ, Центра и Немецкой партии, а также шесть из восьми делегатов баварского ХСС. Земельные ландтаги быстро ратифицировали Основной закон. Бавария же отвергла его как чересчур централистский, но обязалась уважать и соблюдать его.

Избирательная борьба шла вокруг выбора экономического курса страны. СДПГ выступала за плановую экономику и социализацию основных отраслей тяжелой промышленности. Выступая на центральном предвыборном собрании ХДС в Гейдельберге, Аденауэр заявил, что речь идет о том, кем будет управляться Германия — христианами или социалистами, которые не смогут противостоять наступлению коммунизма. К тому же антиклерикальные выпады лидера СДПГ Шумахера отталкивали от партии католических рабочих в Северном Рейне-Вестфалии, а их голоса были решающими для исхода выборов.

После выборов Аденауэр договорился с либералами и Немецкой партией о создании коалиции. Пойти на союз с СДПГ он не захотел, поскольку избиратели отдали явное предпочтение социально-рыночному, а не плановому хозяйству. 12 сентября лидер СвДП Теодор Хойс был избран президентом ФРГ и предложил на пост канцлера Аденауэра. При выборах в бундестаге он получил 202 голоса из 402 и прошел с минимальным большинством в свой собственный голос. Впрочем, было бы странно, если бы Аденауэр не голосовал за себя.

Для западных держав пришел час уступить власть новому кабинету и ввести в действие Оккупационный статут, сохранявший за ними контроль за политикой ФРГ прежде всего на мировой арене (в кабинете первого канцлера не было даже поста министра иностранных дел), а также по главным экономическим вопросам — демонтаж, репарации, контроль над Руром.

Аденауэр с самого начала своего канцлерства стремился добиться большей самостоятельности для ФРГ. Символическим в этом плане стала передача канцлеру текста Оккупационного статута. Верховные комиссары принимали канцлера и его министров в своей резиденции в Петерсберге, стоя на красном ковре, на который немцы не должны были ступать, — тем самым подчеркивалась разделявшая их дистанция. Прекрасно зная это, Аденауэр тем не менее непринужденно встал на ковер и зачитал приветственное слово, выслушанное опешившими комиссарами с кисло-сладким выражением лица. В общем замешательстве текст самого статута вручить забыли, его второпях сунули помощнику канцлера Герберту Бланкенхорну в гардеробе. Своим бесцеремонным поступком Аденауэр дал понять, что ФРГ является равноправным партнером Запада, на что и была направлена вся его внешняя политика.

«Экономическое чудо»

В историю ФРГ 50-е гг. вошли как период «экономического чуда», отцом которого по праву считали Людвига Эрхарда, ставшего своеобразным «избирательным локомотивом» для ХДС под девизом «Благосостояние для всех».

Политика Эрхарда, превратившая Западную Германию в третью по величине экономическую державу в мире, в период становления республики спасла ее от финансовых и социальных трудностей, которые являлись причиной многих прежних неудач. То было великое благо, но не решившее само по себе многих проблем. Вопрос, стоявший перед ФРГ, был, скорее, психологического, чем экономического характера. Болезненное влияние нацистского правления, потрясение, полученное от поражения в войне и его последствий, поколебали доверие немцев к любым формам политической организации и деятельности, наделив их подсознательным стремлением к твердому руководству. Такой разброд в мыслях представлял потенциальную опасность развитию демократии, и то, что Конрад Аденауэр оказался способен благодаря лишь своим личным качествам нейтрализовать и преобразовать такие настроения, вероятно, явилось его важнейшим достижением. Он стал первым государственным деятелем Германии, кто смог преодолеть скрытую тенденцию своих соотечественников воспринимать всерьез лишь лидеров в униформе.

Больше всего затруднений приносила политика демонтажа, угрожавшая задержать восстановление немецкого промышленного производства. В ноябре 1949 г. в Петерсберге после долгих переговоров, на которых западные державы убедились на собственном горьком опыте в дипломатическом искусстве германского канцлера (французский верховный комиссар тяжело вздохнул после одной из сессий: «До чего трудная задача — преподносить подарки немцам!»), Аденауэр добился соглашения о завершении демонтажа в самых важных секторах экономики взамен на обязательство соблюдения немцами Рурского статута, провозглашенного оккупационными державами в декабре 1948 г., который устанавливал международный контроль над этой промышленной областью. Это была необременительная, с точки зрения Аденауэра, уступка, учитывая экономическую пользу, вытекавшую из завершения демонтажа. Во всяком случае он верил, что Рурский статут может оказаться «отправным пунктом в деле общего и всестороннего сотрудничества между европейскими нациями». В этом он был не далек от истины, ибо Статут скоро сменился Объединением угля и стали, а затем появились такие международные институты, как Евратом, Общий рынок и призрачное Европейское оборонительное сообщество.

В ноябре 1949 г. промышленное производство достигло уровня 1936 г., а через год увеличилось еще на одну треть. По Петерс-бергским соглашениям 22 ноября 1949 г. был прекращен демонтаж еще 700 предприятий. ФРГ получила доступ к управлению Руром, разрешение на строительство океанского торгового флота и включение в Европейское сообщество. С 1 марта 1950 г. была отменена еще оставшаяся для некоторых продуктов распределительная система. Но имелись и значительные проблемы. Так, число безработных в 1949 г. по сравнению с 1948 г. увеличилось вдвое и продолжало расти, достигнув в 1950 г. 1869 млн человек (11 % лиц наемного труда). Низкой оставалась зарплата, она редко превышала одну марку в час, а служащие были рады получить в конце месяца 300–400 марок. Во многом положение спасала дисциплинированность профсоюзов, не требующих резкого увеличения заработной платы, выросшей тем не менее к середине 50-х гг. на 119 %.

Вполне возможно, что рыночный эксперимент Эрхарда мог закончиться провалом, если бы не начавшаяся в 1950 г. корейская война. Она породила поток заказов на машины, станки и оборудование тяжелой промышленности, которые не могла удовлетворить работавшая только на войну американская индустрия. Но это могла сделать и сделала ФРГ с ее высокими производственными мощностями.

Особое внимание в социальной политике уделялось пострадавшим от войны людям — инвалидам, потерявшим кров изгнанникам и беженцам. На эти цели в 1948–1953 гг. было выделено 24 млрд марок, а к 1981 г. общие социальные затраты превысили 104 млрд марок. В 1951 г. они составили 36,5 % государственного бюджета, а через четыре года возросли до 42 %. В 1955 г. около 20 % населения получало социальные выплаты, поскольку свыше миллиона домашних хозяйств находились ниже официального порога бедности в 130 марок в месяц. Это показывало, что социальная система ФРГ требовала реформирования, и одержавший вторую победу на парламентских выборах 1953 г. Аденауэр объявил о подготовке назревшей реформы.

При ее разработке выявились две концепции. СДПГ и Объединение немецких профсоюзов (ОНП) выступали за введение единой системы страхования для всех профессиональных групп, экономические союзы предпринимателей настаивали на сохранении прежнего раздельного страхования в отдельных группах лиц наемного труда. Но до 1955 г. так и не появилось никакого конкретного проекта реформы, и возникла опасность, что она вообще не будет проведена.

Со своей стороны канцлер накануне выборов 1957 г. торопил с проведением реформы, хотя было уже ясно, что до выборов реализовать ее не удастся. Поэтому было принято решение ограничиться частичной пенсионной реформой, требующей безотлагательного решения. Ее суть состояла в так называемом договоре поколений, когда работающие вносили часть своей зарплаты в пенсионный фонд. Из этих платежей, размера среднего ежегодного заработка, и взносов предпринимателей рассчитывался размер пенсии, названной динамичной, поскольку она зависела от заработка и стажа работы. Реформа начала действовать с мая 1957 г. Для рабочих пенсия увеличилась в среднем на 65 %, для служащих — на 72. Реформа существенно способствовала победе ХДС/ХСС на выборах в бундестаг в 1957 г., когда консерваторы, получив 50,2 % голосов и 270 мест, добились абсолютного большинства и далеко опередили СДПГ с ее 169 мандатами и 31,8 % голосов избирателей. Была сформирована коалиция консерваторов и Немецкой партии, но в 1960 г. оба ее министра перешли в ХДС, а сама партия сошла с политической сцены.

Курс на Запад

Ревностный сторонник западной ориентации ФРГ, Аденауэр воскресил кредо идеолога южногерманского либерализма первой половины XIX в. Карла фон Роттека (1775–1840): «Лучше свобода без единства, чем единство без свободы». По Петерсбергским соглашениям Аденауэр признал международное управление Руром, рассматривая это как основу будущей западноевропейской интеграции. Такой шаг вызвал резкие нападки лидера СДПГ Шумахера, назвавшего Аденауэра «канцлером не немцев, а союзников». Желчный человек, острый на язык, Шумахер своими нападками на оккупационные власти и жесткими требованиями предоставить Германии самостоятельность вызвал такое негодование Запада, что его лидеры отвернулись от этого «надменного и слишком социалистического немца».

Аденауэр же принял разработанный в 1950 г. план французского министра иностранных дел Робера Шумана о создании западноевропейского Объединения угля и стали, более известного как Монтанунион. Канцлер был убежден в том, что союз преобразит не только экономические связи на европейском континенте, «но и весь образ мышления и политического чутья европейцев». Вторым столпом нового европейского порядка он считал создание Европейского оборонительного сообщества (ЕОС), фактическим инициатором которого был Черчилль, призвавший в августе 1950 г. к созданию единой «европейской армии». Кроме того, этот план проистекал из стремления Запада держать под контролем будущую западногерманскую армию в рамках межнациональной военной организации. Но 30 августа 1954 г. французское Национальное собрание отказалось ратифицировать договор о создании ЕОС и торпедировало план. Для канцлера это стало чувствительным ударом. Но корейская война привела США к убеждению, что без немецкой армии невозможно защитить Западную Европу от экспансии коммунизма. Американцы усилили нажим на Францию. К этому времени, 26 мая 1952 г., был подписан Германский, или Боннский, договор, отменивший Оккупационный статут и предоставивший ФРГ государственный суверенитет.

Пытаясь предотвратить союз ФРГ с Западом, СССР в марте 1952 г. выступил со знаменитой «нотой Сталина», предлагавшей создание единого и нейтрального германского государства путем проведения свободных выборов под наблюдением четырех держав. Западные страны сразу отвергли советское предложение как уловку, чтобы помешать вхождению ФРГ в их военно-политическую структуру. Правительство Аденауэра безоговорочно последовало за ними, поскольку канцлер был убежден в том, что интеграция с Западом гораздо важнее, чем создание слабой единой Германии, нейтральный статус которой сделает ее беззащитной перед возможным вторжением с Востока. К тому же у Аденауэра, собственно говоря, не было выбора: даже если бы он согласился с советской нотой, реализовать этот план не дали бы западные державы. Впрочем, дискуссии о возможности воссоединения Германии на основе предложений СССР не утихают до сих пор, поскольку действительные намерения Сталина так и остались не совсем ясными. Были основания рассматривать ноту Кремля только как тактический ход и стремление в последний момент воспрепятствовать интеграции ФРГ в систему западноевропейской безопасности.

5 мая 1955 г. вступили в силу Парижские соглашения, важнейшим из которых была договоренность о приеме ФРГ в НАТО. Однако суверенитет ФРГ был неполным. Иностранные войска продолжали оставаться на ее территории, а ФРГ отказывалась от обладания рядом видов стратегического оружия, включая ядерное. Хотя Франция высказывала опасения по поводу вступления ФРГ в НАТО, Вашингтон настоял на своем, мотивируя это тем, что членство ФРГ в НАТО позволит держать ее под контролем, не страшась былой непредсказуемости немецкой политики. Трагический опыт Версальского договора как раз показал, какой роковой ошибкой стало отлучение Германии от западного сообщества.

Когда Черчилль в цюрихской речи 16 декабря 1946 г. ратовал за создание Соединенных Штатов Европы, которые должны основываться на партнерстве Франции и Германии, тогда это казалось немыслимым. Но времена менялись. Вслед за Объединением угля и стали его участники в марте 1957 г. создали Европейское экономическое сообщество (ЕЭС) и в 1958 г. — Европейское сообщество по атомной энергии (Евратом). Сближение стран Европы нашло символическое выражение, когда после заключения франко-германского договора о дружбе и сотрудничестве 22 января 1963 г. Аденауэр и президент Франции де Голль на полях Шампани, обильно политых кровью немецких и французских солдат, принимали совместный парад воинских частей своих стран.

Шарль де Голль и Конрад Аденауэр

В ответ на Парижские соглашения Москва и ее союзники, включая ГДР, создали свое военно-политическое объединение — Варшавский пакт. Когда в июле 1955 г. на Женевской конференции четырех держав новый британский лидер Энтони Иден предложил план объединения Германии после проведения всеобщих свободных выборов, то советский премьер Н.А. Булганин ответил, что после вступления ФРГ в НАТО не может быть и речи о «механическом объединении» двух германских государств, и предложил строить отношения на признании такого факта. В ФРГ и ГДР это вызвало чувство глубокого разочарования.

Визит в Москву

В мае 1955 г. СССР через посольство ФРГ в Париже направил западногерманскому правительству послание, в котором выражалось пожелание установления нормальных дипломатических отношений между обеими странами. Аденауэр лично приглашался в Москву для переговоров. Сам же канцлер заявил, что едет в советскую столицу, чтобы добиться освобождения последних тысяч немецких военнопленных.

Редко Аденауэр испытывал столь сильные сомнения в успехе, как в 1955 г. перед поездкой в Москву. Последовавшие события показали, какой сильной волей он обладал и как жестко мог вести переговоры.

Аденауэр отнесся к подбору членов делегации самым тщательным образом. Он включил в нее не только министров своего кабинета, но и председателя и вице-председателя внешнеполитической комиссии бундестага — Курта Георга Кизингера (ХДС) и Карло Шмида (СДПГ), а также председателя соответствующей комиссии бундесрата Карла Арнольда; всех их сопровождал штат советников и экспертов. Таким образом, он явно пытался избежать обвинения в единоличном и узкопартийном подходе к серьезной внешнеполитической инициативе, исход которой заранее невозможно было предугадать. Делегацию разместили в гостинице «Советская»; по московским стандартам это было нечто запредельно роскошное, однако руководитель политического департамента МИДа ФРГ Вильгельм Греве отозвался о предоставленной делегации резиденции как об «отеле среднего класса, с уровнем комфорта прошлого века и обстановкой под вкус мелкого буржуа».

Николай Булганин, Конрад Аденауэр, Никита Хрущев (слева направо)

Переговоры шли шесть дней. Начались они с грандиозного приема, устроенного в честь делегации в первый день ее пребывания на московской земле. Утром гостей ожидал сверхплотный завтрак: на столах красовались огромные судки с икрой. Каждый день после окончания заседаний следовал банкет, потом, после небольшого перерыва, — либо еще один ужин, либо посещение Большого театра. Естественно, все это сопровождалось обильными возлияниями, и одной из обязанностей статс-секретаря ведомства канцлера Ханса Глобке было снабжать членов делегации перед приемами хорошей дозой растительного масла как средства против быстрого опьянения. Аденауэр, кстати, заметил, что сами хозяева вместо водки пьют минеральную воду, и начал настаивать на соблюдении принципа равенства.

Обе стороны открыто высказывали свои мнения и давали выход годами копившемуся недовольству. Это подействовало, словно очистительная буря, и хладнокровный по натуре Аденауэр, которому ожесточенные споры обычно доставляли удовольствие, заметил впоследствии: «Мы говорили совершенно откровенно и благодаря этому достигли определенного взаимопонимания».

Если подходить к оценке переговоров с точки зрения формальных критериев, в целом единственным их результатом было установление дипломатических отношений и обмен послами.

Было много длинных и нескладных речей и даже драматическая сцена, когда Хрущев замахнулся на Аденауэра кулаком, а тот ответил таким же красноречивым жестом. Удивительно, что проблема, о которой Аденауэр говорил в Бонне как о главной цели своего визита (возвращение немецких военнопленных), почти не упоминалась в ходе официальных бесед. Когда она была затронута, Булганин сказал как отрезал: никаких военнопленных в Советском Союзе нет; остались только военные преступники, получившие от советского правосудия то, что они заслужили. Лишь в последний день пребывания западногерманской делегации на приеме в Кремле Булганин неожиданно предложил Аденауэру написать официальное письмо с просьбой об установлении дипломатических отношений, и тогда, добавил он, «мы отдадим их вам всех — всех до единого! В недельный срок! Даю вам честное слово!» Сцена была несколько странная, и многие ее свидетели заключили, что Булганину явно не помешало бы до приема выпить растительного масла. Когда к лету 1956 г. последние из уже потерявших надежду немецких солдат возвратились на родину, это заметно подняло популярность Аденауэра.

Берлинский кризис

Во второй половине 50-х гг. руководство ГДР настойчиво уговаривало советского лидера Н.С. Хрущева предпринять перед западными державами демарш относительно статуса Западного Берлина, словно заноза торчавшего в центре восточногерманского государства. В ноябре 1958 г. германский вопрос и ситуация с Берлином вновь оказались в центре мировой политики.

27 ноября появилась советская нота с требованием в течение шести месяцев пересмотреть все прежние соглашения четырех держав относительно немецкой столицы и превратить Берлин в «самостоятельную политическую единицу» со статусом «демилитаризованного вольного города». Во второй ноте Кремль предложил заключить мирный договор с обоими немецкими государствами, запрещавший им обладать ядерным оружием.

Одновременно полиция ГДР начала чинить препятствия западным транспортным средствам на их пути в Берлин. Первоначальная реакция Англии и США, утративших после запуска советского спутника Земли свою неуязвимость и военное превосходство, была сдержанно-осторожной. Они выражали неопределенную готовность к переговорам. В этой ситуации Аденауэр обратился за поддержкой где Голлю, который вынашивал планы превращения Франции в самостоятельную ядерную державу и нуждался для этого в экономической помощи ФРГ. Это строительство «своеобразной оси» Бонн-Париж определило последнюю фазу аденауэровской внешней политики в 1958–1963 гг.

Отклонение странами НАТО советского требования и опасность столкновения между двумя блоками привели к росту тревоги населения ГДР. В ноябре каждый день в Западный Берлин перебиралось более тысячи восточных немцев. В ответ на советские ноты, грозившие новой блокадой, в ФРГ были разработаны два плана, не исключавших априори возможности признания ГДР в ответ на угрозу Москвы заключить с ней сепаратный мирный договор. Первый план был выдвинут одиозным из-за своего активного нацистского прошлого статс-секретарем ведомства федерального канцлера Хансом Глобке (1898–1973). По плану Глобке, который отклонял демилитаризацию ФРГ, для Берлина такая возможность не исключалась. После переходного периода в Германии должны были состояться свободные выборы единого парламента как первого шага к объединению. Второй план, рожденный СДПГ, предусматривал создание в Центральной Европе зоны, свободной от ядерного оружия, и постепенное создание конфедерации двух германских государств. Но политика западных держав, внушавшая Аденауэру опасения, что они за спиной Бонна и за его счет смогут договориться с СССР, была направлена на то, чтобы склонить Хрущева к переговорам. В мае 1959 г. советская сторона дала согласие на созыв конференции министров иностранных дел, а это означало, что она может отказаться от своего ультиматума. Состоявшаяся летом в Женеве конференция четырех держав, на которой в качестве наблюдателей присутствовали и две немецкие делегации, закончилась фактическим признанием сложившегося положения и была прервана на неопределенное время.

Проблемы авторитарного канцлерства

Триумф Аденауэра на выборах 1957 г. стал высшей точкой его политической карьеры. Но произошло это в то время, когда были выполнены задачи политического и экономического возрождения и надо было ставить новые цели. Однако канцлер, все внимание которого занимали внешнеполитические проблемы, не выдвигал никаких новых внутренних задач.

В руководстве ХДС стали осторожно поговаривать, что 80-летнему Аденауэру пора уступить место более молодому политику. В то же время его длительное пребывание у власти создавало ощущение стабильности и преемственности. Возник своего рода парадокс. Все больше политиков ХДС стали проявлять недовольство авторитарным стилем правления канцлера, его мелочными и ядовитыми нападками на оппонентов, безразличием к сомнительному политическому прошлому многих его сотрудников, в частности Глобке, который был известен как автор пухлого тома комментариев, написанных им в 1935 г. к пресловутым Нюрнбергским законам.

Эра Аденауэра приучила немцев к демократии и создала условия для запрета экстремистских партий. Так, в 1952 г. была запрещена деятельность неонацистской Социалистической имперской партии, а в 1956 г. — КПГ, хотя в этом не было особой необходимости, поскольку партия уже со вторых выборов в бундестаг не набирала более 2–3 % голосов и не могла попасть в парламент из-за введенного 5 %-ного ограничительного барьера. Но коль скоро КПГ открыто призывала к «революционному свержению режима Аденауэра», то это было прямым нарушением конституции, запрещавшей призывы к насильственному изменению демократического строя.

Летом 1959 г. Аденауэр начал подбирать себе преемника, однако столько раз менял свои решения, что это стало вызывать раздражение в ХДС. Поколебавшись, он отверг кандидатуру популярного Эрхарда и даже пытался всячески опорочить его в глазах ведущих функционеров ХДС. Правда, Аденауэр не без оснований сомневался в том, что превосходный экономист окажется столь же умелым политиком. Да и внешняя силовая политика Аденауэра после Суэцкого и венгерского кризисов 1956 г. обнаружила, что ее жесткость стала бесперспективной.

Накануне выборов 1961 г. новый лидер СвДП Эрих Менде выдвинул условие участия его партии в коалиции: с ХДС, но без Аденауэра. Это условие показало ту фактическую роль, которую играла либеральная партия, зачастую балансирующая на роковой грани в 5 %. В ситуации, когда ни одна из ведущих партий не могла получить абсолютного большинства, роль СвДП как партнера по коалиции становилась особенно весомой и либералы могли выдвигать свои условия. Это положение метко отобразила карикатура в гамбургском журнале «Шпигель», самом авторитетном общественно-политическом журнале ФРГ: два грустных льва, символизирующих ХДС/ХСС и СДПГ, сидят в запертых клетках, а между клетками бойко приплясывает шустрая обезьянка с нарисованной на животе аббревиатурой «СвДП» и приговаривает, размахивая ключами: «Кому захочу, тому и открою».

Конец эры Аденауэра

Первый звонок заката эры Аденауэра прозвенел в 1961 г. в Берлине, когда канцлер не решился посетить город, разделенный после возведения стены 13 августа. Началось восхождение к вершинам власти правящего бургомистра Вилли Брандта. На выборах в бундестаг ХДС/ХСС не набрал абсолютного большинства.

Непререкаемый на протяжении долгого времени авторитет патриарха начал подвергаться сомнению. Государство Аденауэра приобрело реставрационные черты. Прошлое забывалось, его опасность приуменьшалась. Причины этому следует искать в первых послевоенных годах, когда у людей были другие заботы и создать более продуманную государственную структуру не представлялось возможным, поскольку на них взвалили бремя радикального «очищения» от нацистского прошлого. Кроме того, надо учитывать, что немцы в то время еще не были готовы к критическому осмыслению нацистского режима.

С учетом тех ужасных условий, в которых оказались немцы в первые послевоенные годы, неудивительно, что среди них существовал коллективный заговор молчания в оценке содеянного Германией, являвшийся как бы защитной реакцией. Можно полагать, что без этого демократизация не произошла бы такими быстрыми темпами.

Как выяснилось в конце 60-х гг., преодоление прошлого было неразрывно связано со сменой поколений. Страшная правда о Холокосте застигла врасплох поколение, которое не имело к нему никакого отношения. В воздухе витало стремление наверстать упущенное, ибо в той же мере, в какой новая республика обрела стабильность, ее граждане поспешили забыть историю.

Потребовалось немало времени для того, чтобы агония эры Аденауэра наконец закончилась. В 1961 г. канцлер был вынужден подчиниться обстоятельствам и создать коалицию с ненавистной ему СвДП, которая вела против него предвыборную борьбу. В тот момент Аденауэру было 87 лет, и четырнадцать лет он уже находился у власти — дольше, чем все канцлеры Веймарской республики вместе взятые. Тем не менее и в отношении этого человека действовал закон политики: десяти лет пребывания в должности вполне достаточно. Это крайний срок, который способна выдержать демократия с присущей ей потребностью в постоянных изменениях и реформах, затем наступает паралич.

Реакция канцлера на события 13 августа 1961 г., когда он проявил нерешительность, как бы подвела черту под этапом, начавшимся в 1959 г. с запутанной игры вокруг его возможной кандидатуры на пост президента и неприятной дискуссией о его преемнике на посту канцлера. Все еще чувствовались последствия потрясения, вызванного тем, что Аденауэр колебался и не сразу решился занять высшую государственную должность, и поэтому не был преодолен связанный с этим кризис доверия. По-прежнему нерешенным оставался вопрос о преемнике канцлера.

Аденауэр хотел передать своему преемнику лишь внешние атрибуты власти, а свои прерогативы удержать за собой. Однако точный анализ Основного закона привел его в конце концов к выводу, что эта должность не отвечала бы его сокровенным чаяниям и запросам. Неправильная оценка им возможностей главы государства тем более была удивительной, что Аденауэр сам довольно часто ограничивал действия президента Теодора Хойса и всегда настаивал на узком понимании президентских прав. Аденауэр отказался от намерения стать президентом, понимая, что должность президента не позволяет активно заниматься политикой, особенно в той форме, к которой канцлер привык.

Аденауэру не удалось провести на пост канцлера желанного для него кандидата — министра финансов Франца Этцеля, и он вынужден был согласиться на кандидатуру Людвига Эрхарда. В случае если бы Этцель стал канцлером, а он — президентом, Аденауэр имел бы возможность и впредь определять основные направления политики. Как и Аденауэр, Этцель пришел из рейнской организации ХДС, и канцлер всегда проявлял к нему доброжелательность. По предложению Аденауэра он был в 1952 г. назначен немецким представителем в правлении Европейского объединения угля и стали. В 1957 г. Этцель стал министром финансов. В его лице Аденауэр имел бы канцлера, который обеспечил бы ему влияние, чего нельзя было добиться при Эрхарде из-за принципиальных и личных расхождений с ним.

Безуспешные попытки любой ценой сделать преемником Франца Этцеля и одновременно всеми силами воспрепятствовать приходу на этот пост нежелательного кандидата Людвига Эрхарда значительно подорвали авторитет Аденауэра. В ХДС чтили исторические заслуги Аденауэра, но в то же время там вошло в практику не обсуждать открыто в присутствии заинтересованных лиц текущие кадровые дела. Все это не дало возможности обсудить в кругу ответственных лиц партии актуальный вопрос о преемнике.

Было несколько других возможных преемников, и их кандидатуры обсуждались. С начала и до середины 50-х гг. в этой связи упоминалось имя Фрица Шефера, пользовавшегося большим авторитетом как весьма дельный министр финансов. Однако уже скоро возникли значительные расхождения между канцлером и его министром. Аденауэр обвинял Шефера в упрямстве, уличал его в проявлении старческой слабости, хотя сам был на 12 лет старше него. Кандидатура Шефера в качестве возможного преемника оказалась случайной. Совершенно по-другому обстояло дело с министром экономики Эрхардом, хотя Аденауэр с самого начала заявил, что в политическом плане невысоко ценит его. Между ними постоянно обострялись отношения, в частности в 1961 г. из-за повышения курса немецкой марки. У Аденауэра были два возражения против кандидатуры Эрхарда. Во-первых, его полная неосведомленность в области внешней политики. «Людвиг — это ребенок», — говорили в окружении Аденауэра. Во-вторых, Аденауэр, на которого сильно влияли центристские силы и христианско-социальная профсоюзная политика, высказывал опасения в связи с его экономической политикой. Он боялся, что ХДС при Эрхарде приобретет ярко выраженные либеральные экономические черты и может потерять связь с массой христианских избирателей, работающих по найму.

Уже внешний вид Эрхарда — прямая осанка, высокий рост, — выражение лица, напоминавшего чем-то индейца, манера поведения — все отдаляло его от Аденауэра. Он внушал уважение, за него говорил его авторитет. Аденауэр был полной противоположностью Людвигу Эрхарду, который источал добродушие и жизнерадостность. К тому же в отличие от Эрхарда Аденауэр был абсолютно некурящим. Во второй половине 50-х гг. курение за столом в его кабинете было запрещено. Всем членам правительства было сообщено, что у канцлера слабые бронхи — и это соответствовало действительности. Для давнего курильщика Эрхарда это была мука. Аденауэр сердился уже тогда, когда Эрхард лишь тянулся к сигаре. Хотя, по словам Ф.Й. Штрауса, Аденауэр отнюдь не был аскетом: он охотно пил шампанское и хорошее рейнское вино.

Если в первые 12 лет своего существования Федеративная республика была демократией канцлера, то после выборов в бундестаг и образования правительства в 1961 г. на первый план выдвинулась коалиционная демократия. Более важной стала роль партий, а их выступления более уверенными. После неожиданно благоприятных итогов выборов (12,8 % — результат, о котором до строительства стены нельзя даже было мечтать) воодушевленная своей антиаденауэрской позицией СвДП стала настаивать на том, чтобы канцлер был избран на ограниченное время.

Скрытое недоверие, которое Аденауэр всегда испытывал к американцам, усилилось еще больше, что привело к углублению германско-французских контактов, завершившихся подписанием договора, и пышной церемонией примирения в Реймском соборе с президентом де Голлем. Вскоре после этого разразилась дискуссия между «атлантистами» (сторонниками оси «Бонн-Вашингтон») и «голлистами» (приверженцами оси «Бонн-Париж»). Антиамериканская доктрина голлизма произвела впечатление на боннского канцлера. Он вдруг увидел альтернативу Атлантическому союзу. Аденауэр сделался нерешительным, он утратил ориентацию на внешнеполитическом поле, чей рельеф становился все сложнее и больше не согласовывался с хорошо знакомыми ему простыми моделями решений.

На выборах 17 сентября ХДС/ХСС получил голоса 14,4 млн избирателей (45,4 %), СДПГ — 11,3 млн (36,2 %), СвДП — 4,0 млн (12,8 %). Имиджу Аденауэра повредило следующее обстоятельство. Когда в разгар избирательном кампании 13 августа появилась Берлинская стена, он в отличие от кандидата СДПГ бывшего бургомистра Вилли Брандта, сразу же помчавшегося в Западный Берлин, чтобы подбодрить и воодушевить его жителей, туда не поехал. Однако теперь пришло время выполнять коалиционное соглашение с либералами, по которому Аденауэр пообещал уйти с поста в середине срока, чтобы дать своему преемнику время для подготовки к следующим выборам 1965 г.

Но политическая кончина Аденауэра пришла еще раньше. В ночь с 26 на 27 октября 1962 г. полиция заняла редакцию «Шпигеля», якобы разгласившего в статье о маневрах НАТО государственные секреты, касающиеся плохой подготовки бундесвера. Канцлер по этому поводу заявил, что в нашей стране «бездна государственной измены», и взял под защиту министра обороны Франца Йозефа Штрауса, бывшего одновременно и лидером баварского ХСС, замешанного в этой неблаговидной акции. Хотя Штраус был вынужден все-таки уйти в отставку, общественное доверие к государственной власти оказалось весьма поколебленным. По всей стране прошли многочисленные стихийные демонстрации с протестом против подавления свободы прессы. Следствием этого явился правительственный кризис, улаженный только после возвращения министров от СвДП в кабинет. На этой минорной ноте заканчивалась эра Аденауэра, покинувшего свой пост 15 октября 1963 г. С его уходом завершилась и послевоенная эпоха истории ФРГ.

Уход Аденауэра был обставлен с подобающей торжественностью. Три недели продолжались помпезные церемонии. Все были настолько рады, что скоро от него избавятся, что не пожалели ни денег, ни усилий на торжества. В Гамбурге его чествовал Союз немецких крестьян. В Берлине он получил звание почетного гражданина города, а Брандт выступил с большой речью, посвященной заслугам высокого гостя. Довольно двусмысленно прозвучала в ней, правда, фраза о том, что западноберлинцам очень недоставало присутствия канцлера в первые дни после возведения стены. Потом было прощание с Баварией, где ХСС позаботился, чтобы все было на высшем уровне. После Баварии — посещение Ганновера и присутствие на параде частей бундесвера.

Самый пышный прием устроили Аденауэру его земляки на Рейне. В выставочном центре в Дейце прошел музыкальный фестиваль в его честь. Хоры пели отрывки из Гайдна. Изобилие флагов и транспарантов — все было оплачено из партийной кассы ХДС. Аденауэр не был бы самим собой, если бы удержался от мрачных предупреждений согражданам: расслабляться не время, разрядка — вещь коварная, тем более что на преемника надежда плоха.

14 октября папский нунций отслужил в честь Аденауэра торжественную мессу в Бонне. Вечером президент Любке устроил для него прием, на котором присутствовали три тысячи гостей. 15 октября прошли торжественные проводы канцлера в бундестаге. Речь председателя бундестага Ойгена Герстенмайера длилась почти час.

Славословия, однако, закончились, и Аденауэру пришлось привыкать к жизни в новых условиях. Как бывшему канцлеру и председателю крупнейшей политической партии ему был выделен небольшой кабинет в здании бундестага, к которому примыкало еще меньшее по размерам помещение.

Личность и политика

Аденауэр был замкнутым, трезвым мужчиной. Одевался он всегда в высшей степени аккуратно. Как правило, носил темно-серый костюм с жилетом, изысканный, тоже обычно темно-серый галстук, белую рубашку, безупречного фасона обувь. Тщательно ухоженная прическа, безукоризненно выбритое лицо завершали облик господина с утонченными манерами. Он был чрезвычайно обходителен, а если хотел кого-то привлечь на свою сторону, то способен был продемонстрировать неотразимое обаяние. В то же время он мог обвести собеседника вокруг пальца.

Напитки в доме Аденауэра подавались без излишней щедрости, вино сервировали только к ужину или же по особым случаям, в остальное время выбор ограничивался чаем, кофе или водой. Дамы в его приемной, с которыми он обращался по-отечески вежливо, были от него в восторге. Они считали великой честью и исторической заслугой возможность работать на Аденауэра. Первое место среди них занимала Аннелиз Поппинг, которая поступила к нему на работу, когда он достиг вершины своей карьеры. Позднее ей пришлось служить у дряхлеющего Аденауэра, это время она трогательно описала в своих воспоминаниях.

Аденауэр пользовался успехом потому, что большинство людей хотели слышать то, что он им говорил. К тому же говорил он то, что обычно считал своевременным, и при этом не всегда придерживался истины. Конечно, все это проделывали в политике и раньше, хотя и не всегда так умело и столь успешно. Он стремился к тому, чтобы все осуществлялось только по его усмотрению. Он хотел придать своей сборной политической группировке вид государственной партии и утвердить на европейском Западе при американской поддержке более или менее обеспеченное, ни в чем не нуждающееся общество.

Аденауэр был одержим идей, что социал-демократы пойдут на поводу у коммунистов. Таким образом, Боннская республика зародилась под знаком «союза правых», которые договорились, что федеральный президент должен быть из рядов либерального крыла партии. Выбор пал на профессора Теодора Хойса, солидного швабского демократа, ученика Фридриха Наумана. Зачастую он был лишь воском в руках Аденауэра, но при этом являл собой одухотворенного и исполненного достоинства представителя молодого государства.

От заместителя Аденауэра в ХДС Генриха Кроне, одного из немногих, кто пользовался его доверием, стало известно, что еще в конце 1961 г., во время кризиса, вызванного строительством стены, он говорил следующее: самое важное, что я должен сделать в конце своей жизни, — это «навести сносный порядок в наших отношениях с Россией». С другой стороны, известно, что еще в начале 1967 г., незадолго до своей смерти, Аденауэр был возмущен Договором о нераспространении ядерного оружия, который собирались заключить мировые державы, назвав его «сверх-Версалем» и «планом Моргентау в квадрате». За четыре года до этого, еще будучи канцлером, он отклонил Соглашение о прекращении ядерных испытаний, так как в его подписании должна была участвовать и ГДР.

Известно, что Аденауэр рекламировал себя союзникам как незаменимого человека. На его преемника, заявлял он, они уже не смогут положиться. Ради удовлетворения собственных внутриполитических потребностей он побуждал западные державы лишь на словах выступать за воссоединение и уверял их, что, если ему предоставят свободу действий, им нечего будет бояться этой «опасности». Нейтралитет или неприсоединение, как их ни назови, были, по его убеждению, лишь на руку Москве и в лучшем случае поощряли опасную соглашательскую политику и справа и слева. Против советских нот, полученных весной 1952 г., Аденауэр развернул ожесточенную полемику не потому, что сомневался в их серьезности, а потому, что не верил в стремление немцев к блоковой независимости и ни при каких обстоятельствах не хотел прокладывать к ней дорогу.

При этом он часто указывал на цели, являвшиеся недостижимыми, ибо само достижение их вовсе не входило в его политические планы. В своих речах Аденауэр заявлял, что Силезия и Восточная Пруссия вновь станут немецкими, но в беседе о землях по ту сторону Одера и Нейсе в августе 1953 г. сказал: «Они для нас потеряны». И о первых двенадцати дивизиях бундесвера, еще до того как они были сформированы, во время одной из бесед с лидером СДПГ Олленхауэром в Гамбурге он сказал: «Они совсем неплохи, когда я говорю с Западом». Собеседник его перебил: «Вы хотели сказать: с Востоком». «Нет, господин Олленхауэр, — возразил он, — именно с Западом. Оттуда исходит давление. Другая сторона более реалистична. У них своих дел хватает».

Аденауэр был просто очарован мощью США. Во время своего первого визита туда весной 1953 г. он сидел вечером у генерального консула в Нью-Йорке и, глядя на силуэт Манхэттена, обратился на рейнском диалекте к статс-секретарю Хальштейну: «Вы можете понять то, что господин Олленхауэр не желает, чтобы мы стали союзниками такой могущественной страны?» Однако очарование Америкой никогда не закрывало ему вид на Париж. Франция всегда притягивала Аденауэра, и не последнюю роль в этом играло его рейнское чутье. Кроме того, он трезво рассчитал, что для Европы хорошо лишь то, что исходит от немцев и французов. В желании держать Великобританию на расстоянии он сходился во взглядах с де Голлем, который был зол на англичан за их неуважительное отношение к нему во время лондонской эмиграции военных лет.

Характерным для стиля руководства Аденауэра было то, что он старался как можно более ограничивать круг участников или посвященных в то или иное начинание. Петерсбергское соглашение он выработал практически в одиночку. Кабинет он, можно сказать, вообще не информировал; фракции, в том числе ХДС и ХСС, смирились с этим. Господствовало всеобщее убеждение, что Аденауэр действует правильно, что у него хорошее чутье, чтобы совладать со сложными внешнеполитическими делами, — и он действительно обладал таким чутьем.

Во многих отношениях Аденауэр был более гибок, чем это многим казалось. Внутри ФРГ он мог пойти навстречу профсоюзам в вопросах их участия в управлении предприятиями угольной и сталелитейной промышленности или с помощью социал-демократов принять вопреки значительной части собственной коалиции решение о возмещении ущерба в пользу Израиля. В области политики, которая называлась общегерманской, а в действительности являлась внешней, он не был исключительно упрям, хотя никогда не поднимался выше тактических вопросов.

В январе 1959 г. Аденауэр высказывался за «гуманизацию» в отношениях с ГДР, а летом 1962 г. — за своего рода «гражданский мир». По его мнению, для того чтобы нынешнее состояние в ГДР сохранилось еще лет десять, восточные власти должны дать больше свободы своему народу. Но из этого ничего не получилось. В октябре 1962 г. канцлер заявил в бундестаге, что правительство готово многое обсудить, если только «наши братья в зоне» смогут устроить жизнь по своему усмотрению: «В данном случае гуманные побуждения играют для нас еще большую роль, чем национальные».

Британский биограф Аденауэра Чарлз Уильямс подробно описал распорядок дня канцлера.

В старости его быт приобрел черты почти монашеской строгости и размеренности. Все было подчинено раз и навсегда заведенному порядку: шесть часов ночного забытья, в которое он погружался, приняв приличную дозу снотворного; в пять часов утра — подъем, омовение ног холодной водой в ванне — для лучшего кровообращения, как он объяснял; потом, если позволяла погода, — прогулка по саду, осмотр любимых роз с выговором садовнику, если на каком-то черенке обнаружится плесень или цветок покажется недостаточно подкормленным. Затем между шестью и семью часами начинали прибывать курьеры из Бонна с обзором прессы и посланиями, требовавшими немедленного ответа. Просмотрев их, он, как правило, звонил своему помощнику Герберту Бланкенхорну в Хоннеф, чтобы обсудить тот или иной вопрос. Потом примерно в течение часа надиктовывал своей секретарше Хоман-Кестер срочные письма и записки. Пока она расшифровывала свои записи и печатала их, он выпивал чашку кофе и начинал собираться в дорогу.

В 8.30 Аденауэр спускался по ступенькам к служебному «мерседесу» и отправлялся к паромной переправе в Доллендорфе. Впереди «мерседеса» ехала машина с охраной; как только оба автомобиля оказывались на пароме, он отчаливал.

Конрад Аденауэр и Бен Гурион

Строгий режим поддерживался и на рабочем месте. Обедал он в одиночестве, в небольшой комнатке рядом с его служебным кабинетом. Пообедав, переходил в соседнюю комнату, оборудованную как спальня, там переодевался в пижаму и около часа дремал. Потом Аденауэр снова надевал рабочий костюм, пил чай и отправлялся на прогулку в дворцовый парк. Затем возвращался в кабинет, чтобы продолжить свой рабочий день.

Буквально по минутам был расписан и обратный маршрут из Бонна в Рендорф. Если не было какого-либо вечернего мероприятия, Аденауэр возвращался домой около восьми часов вечера. Ужинал что-нибудь легкое, приготовленное прислугой, потом проводил полчаса с детьми, расспрашивая их о делах или местных новостях. «Он всегда хотел все знать: выполоты ли сорняки, как куры несутся, как морковь растет», — вспоминала дочь Лотта. Перед сном он любил послушать пластинки Гайдна, Моцарта, Шуберта или Бетховена; к числу нелюбимых его композиторов относились Брамс и, конечно же, Вагнер, поскольку его любил Гитлер; записи этих авторов отсутствовали в его коллекции. Иногда вместо музыки он подолгу рассматривал одну из своих картин. Лежа в постели, читал стихотворения Шиллера или Гейне и засыпал.

Собственно, недолгие посиделки, музыка или картины перед сном — вот и все, что канцлер мог себе позволить в качестве разрядки в течение рабочей недели. Что касается выходных, то в субботу он обычно читал бумаги, до которых не доходили руки в течение недели, а также обдумывал свои публичные выступления. Воскресенье же Аденауэр полностью посвящал церкви и семье.

В последние месяцы жизни Аденауэр по пути из Испании заехал в Париж, где в последний раз повидался с де Голлем, а затем прочно осел в Рендорфе. Там он делал черновые наброски для последнего тома своих мемуаров. Ритм жизни замедлился. Обычными стали музыкальные вечера, когда Аденауэр с удовольствием погружался в чарующий мир Гайдна, Моцарта и Шуберта.

29 марта 1967 г. у Аденауэра случился второй инфаркт. Как и первый, произошедший весной 1962 г., он был неглубокий, однако выздоровление затянулось из-за хронического бронхита. Врачи рекомендовали ему полный покой, но он не хотел лежать. Аденауэр написал длинное письмо новому канцлеру, пригласив его приехать к нему в Рендорф. Кизингер навестил его 3 апреля. Это был последний визит официального высокопоставленного лица к Аденауэру. На следующий день, 4 апреля, последовал третий инфаркт. Беда никогда не приходит одна: бронхит перешел в воспаление легких. Прибыла команда из семи звезд медицинской науки, но ничто не помогало. Аденауэр постепенно слабел. 12 апреля произошел четвертый инфаркт, после чего пациент впал в кому. На протяжении следующих двух дней он несколько раз приходил в себя; в один из тех промежутков времени, когда он был в сознании, ставший священником Пауль совершил обряды, предусматриваемые канонами католической церкви для умирающих. Последние дни Аденауэр провел в глубокой коме. Он скончался 19 апреля 1967 г.

Сценарий похорон был разработан до мельчайших подробностей. Утром 22 апреля шестеро офицеров федеральной пограничной службы вынесли гроб с телом покойного из его рендорфского дома, где он прожил целых тридцать лет, и доставили его на паром, который медленно отчалил от пристани и отправился к другому берегу Рейна. До вечера следующего дня гроб находился в зале заседаний правительства во дворце Шаумбург. Десятки тысяч желающих проститься прошли через этот зал. Из Бонна гроб с телом был доставлен в Кёльнский собор, где в течение суток последние почести покойному могли воздать его земляки. Похоронен был Аденауэр на небольшом кладбище в родном Рендорфе.

* * *

Историк Голо Манн, сын Томаса Манна, однажды метко охарактеризовал Аденауэра словами Платона как «лукавого идеалиста». Хотя долгая политическая жизнь дала ему почти циничную уверенность в нравственной неустойчивости людского рода (он как-то посетовал, что Бог ограничил человеческие способности восприятия, но не положил предела человеческой глупости) и наделила его всеми приемами убеждения и настойчивости, полезными при манипуляции людьми, он использовал это умение для достижения целей, которые не были ни эгоистичны, ни националистичны. Заняв пост канцлера, Аденауэр решил в основном возложить экономические и внутренние проблемы на плечи Эрхарда и других министров и посвятить себя задаче восстановления в соотечественниках уверенности в себе. Он не больше, чем президент Теодор Хойс, желал возвращения национальной гордыни. «Когда падаешь с высот на землю, как это произошло с нами, немцами, — сказал он как-то, — понимаешь необходимость разрыва с прошлым. Невозможно жить плодотворно, не расставшись с ложными иллюзиями». Эпоха Великого Германского рейха подошла к концу. Будущее Германии виделось в сотрудничестве с остальными демократическими государствами в рамках объединенного Западноевропейского сообщества.

Литература

Уильямс Ч. Аденауэр, отец новой Германии. М., 2002.

Bucerius G. Der Adenauer. Subjektive Beobachtungen eines unbequemen Zeitgenossen. Hamburg, 1976.

Koch P. Konrad Adenauer. Eine politische Biographie. Hamburg, 1985.

Osterheld H. Konrad Adenauer. Ein Charakterbild. Bonn, 1973.

Terence P. Konrad Adenauer. Vier Epochen deutscher Geschichte. Frankfurt, 1976. Schwarz H.-P. Adenauer: 2 Bd. Stuttgart, 1986–1991.

Stemburg W von. Adenauer. Eine deutsche Legende. Frankfurt, 1987.

Творец «экономического чуда» ЛЮДВИГ ЭРХАРД (1897–1977)

Жизненный путь

Людвиг Вильгельм Эрхард родился 4 февраля 1897 г. в Баварии, в Фюрте, родном городе Генри Киссинджера, в семье текстильного торговца среднего ранга. Последствия ранения на войне, которое он получил в 1918 г. во Фландрии, лишили его возможности продолжить дело отца. В 1922 г. он закончил Высшую торговую школу в Нюрнберге и в том же году поступил в университет во Франкфурте. Его учитель, известный экономист Франц Оппенгеймер, оказавший на Эрхарда большое влияние, придерживался концепции «либерального социализма», которая позже превратилась у Эрхарда в формулу «социальной рыночной экономики».

После защиты диссертации в 1925 г. Эрхард стал работать ассистентом в Нюрнбергском институте экономических исследований. В политическом отношении крах Веймарской республики привел его к убеждению, что государство может быть прочным только в том случае, если в нем будет создано единство политической и экономической системы. Страшный экономический кризис 1929–1933 гг., когда число безработных в Германии выросло до 6 млн, наглядно показал Эрхарду связь экономического коллапса с ростом политического экстремизма.

В Нюрнбергском институте Эрхард работал до 1943 г. Затем, поскольку он категорически отказывался вступить в Немецкий рабочий фронт, его уволили из института. Однако связи Эрхарда с промышленными кругами были настолько крепкими, что он смог создать небольшой частный институт экономики. Сразу после освобождения Германии от нацизма в апреле 1945 г. американцы поручили Эрхарду наладить работу экономического ведомства в Фюрте. В сентябре того же года он становится первым министром экономики Баварии. Премьер-министр земли, социал-демократ Вильгельм Хёнегер возражал против назначения Эрхарда и позднее писал, что американцы навязали ему эту кандидатуру потому, что Эрхард был уже достаточно известным приверженцем свободной рыночной экономики, на которой и базировались США. Но на посту министра Эрхард пробыл только до января 1947 г. Он никогда не питал склонности к руководству чисто бюрократическим учреждением. Его характеру гораздо больше отвечало назначение директором Экономического управления в Бад-Хомбурге, а затем во Франкфурте-на-Майне, в англо-американской Бизонии.

Людвиг Эрхард

Когда в 1947 г. в Экономическом совете началась дискуссия по проблемам будущего Германии, СДПГ и часть христианских демократов выступили за сохранение отдельных элементов планового хозяйства. Эти политические круги отвергали альтернативную концепцию социального рыночного хозяйства, разработанную Эрхардом. К этому моменту всем стала ясна необходимость денежной реформы как первого шага к коренной перестройке всей хозяйственной системы. Эрхард считал, что одновременно с денежной реформой следует провести в жизнь и ряд основополагающих экономических законов. Помимо этого, Эрхард настаивал на корректировке американского варианта реформы в сторону большей «социальности», т. е. смягчения удара реформы для самых незащищенных слоев населения.

Однако американцы даже не сообщили Эрхарду время проведения валютной реформы. Джон Бейкер, биограф генерала Люциуса Д. Клея, командующего в американской зоне, так описал реакцию Эрхарда, когда 18 июня 1948 г. он узнал о реформе: «Во второй половине дня Клей сидел в своем офисе во франкфуртском здании „ИГ-Фарбениндустри“, когда ему позвонил директор бизонального Экономического управления доктор Людвиг Эрхард. Клей сообщил ему, первому немцу, по телефону, что произойдет. До сих пор только 10–20 специалистов знали о деталях валютной реформы. Как и большинство немцев, Эрхард знал, что такая мера будет принята, но он не знал ни деталей, ни дня и часа».

Когда Эрхард прибыл к Клею, он сразу же заговорил о слухах по поводу предстоящей реформы. Он заявил, что если будет введена новая валюта, — а он об этом ничего не знает, — то это весьма его разочарует. Клей ответил, что, к сожалению, он не мог раньше говорить об этом, теперь же охотно обсудит подробности. Возмущенный, но сохранивший самообладание Эрхард заявил, что подает в отставку, поскольку все это задевает его честь и достоинство, выставляя его перед немцами глупцом и профаном. Клей жестко ответил, что для этого у Эрхарда есть всего один час, поскольку в 8 часов вечера о реформе будет объявлено официально. Негодующий Эрхард поспешил на Гессенское радио и объявил о реформе так, словно он был ее инициатором, а заодно объявил и о полной ликвидации всей распределительной системы. Когда рассерженный Клей упрекнул его в том, что он самовольно изменил предписания союзников, редкостный упрямец с замашками миссионера Эрхард ответил: «Я не изменил, а отменил их».

Эрхард настаивал на том, что для формирования прочной экономической базы одной валютной реформы мало; требовалось, утверждал он, полное уничтожение системы нормирования и всей системы регулирования цен и заработной платы, которую оккупационные державы унаследовали от нацистского режима и оставили в силе, по-видимому, опасаясь последствий их отмены. Несмотря на серьезные сомнения его начальства, Эрхард использовал свои полномочия экономического директора Бизонии для обнародования чрезвычайного закона, который 7 июля 1948 г. приостановил существовавший порядок регулирования. Подобный шаг имел для него как политический, так и экономический подтекст. Извещая о своем законе в радиовыступлении, он сказал: «Только когда каждый немец сможет свободно выбирать, какой работой ему заниматься, и свободно решать, какие товары ему потреблять, наш народ будет в состоянии играть активную роль в политической жизни страны».

20 июня 1948 г. население западных зон было приятно удивлено: витрины магазинов были завалены уже полузабытыми товарами, а в кармане каждого немца хрустели 40 новых немецких марок, полученных взамен 40 обесцененных и изъятых из оборота рейхсмарок. Тайна внезапного изобилия объяснялась далеким от христианского сострадания поведением фабрикантов и торговцев, прятавших на складах огромное количество сырья, готовых изделий и продуктов. С появлением реальных денег все это теперь было выставлено на продажу.

Хозяева предприятий получали по 60 новых марок на каждого работника. Заработная плата, пенсии, пособия, процентные ставки сохраняли свои номинальные размеры. Капиталы, вложенные в материальные ценности, не пострадали. Но реформа больно ударила по мелким вкладчикам, сбережения которых обменивались по курсу 65 немецких марок за 1000 рейхсмарок. Реформа подорвала черный рынок, поскольку меновая торговля потеряла всякий смысл, а деньги вновь приобрели ценность.

Вместе с денежной реформой начала свое победное шествие концепция «социального рыночного хозяйства» (это понятие в 1949 г. ввел немецкий экономист Альфред Мюллер-Армак), рьяным сторонником которой был Эрхард. Эта концепция базировалась на принципах поощрения частной собственности, свободной и честной конкуренции, рыночного ценообразования, независимого контроля за монополиями, централизованного надзора за финансами, предоставления широких социальных гарантий.

Для большинства немцев ликвидация распределительной системы повлекла за собой рост цен на продукты питания и другие товары потребления, в то время как денежная реформа привела к росту безработицы. Несмотря на мощное давление со стороны, Эрхард продвигался дальше в выбранном им направлении. Вновь рискуя вызвать неодобрение оккупационных властей, он снизил тарифы на импортные товары, чтобы затормозить инфляцию и заставить немецких предпринимателей стремиться к большей конкурентоспособности. В то же время он организовал программу по производству холста для снабжения населения дешевой одеждой на переходный период. Уже летом 1949 г. появились признаки стабилизации экономики, так как денежная реформа в течение двенадцати месяцев привела к увеличению вдвое валового национального продукта. Это внесло позитивный вклад в победу ХДС/ХСС на августовских выборах. Незадолго до Рождества Эрхард с уверенностью предсказывал падение цен к весне, что на деле оказалось отнюдь не пустой болтовней.

После проведения денежной реформы стало очевидно, что рынок способен сам себя организовывать и регулировать. Отныне спрос определял предложение и цену. В открытой торговле сразу же появились товары, которые до этого можно было приобрести только из-под прилавка или на черном рынке. Вместе с этим увеличилось потребление и начал неуклонно расти курс немецкой марки, которая со временем достигла лидирующего положения среди других европейских валют. Принятые тогда внутриполитические решения заложили основы экономики ФРГ. Против них никогда не выдвигались серьезные возражения.

Предпринятые Эрхардом меры спустя некоторое время дали ощутимые результаты. Действительно, к середине 1950 г. то, что он называл «социальной рыночной экономикой», выдержало испытательный срок и начало демонстрировать солидные успехи. Она получила дополнительную поддержку, когда разразившаяся в июне Корейская война породила поток заказов на машины, станки и оборудование тяжелой индустрии, которые Западная Германия с ее крупнейшим резервом дешевых и квалифицированных рабочих рук была готова удовлетворить. Так начиналось «экономическое чудо». В последующие семь лет улучшение произошло во всех областях экономики: национальный доход возрос до 112 %, а заработная плата и жалованье, за вычетом налоговых сборов, — до 119, в то время как цены держались сбалансированными благодаря плану подоходного налога, тяжелый груз которого несли все общественные классы. Однако это бремя облегчалось прогрессивным характером налогообложения, посильного для всех граждан, что увеличивало национальный объем производства. Свободная рыночная экономика принесла процветание и полную занятость немецкому народу, к тому же снабдив его тщательно разработанной программой социальной защиты, включавшей медицинское страхование, бесплатное медицинское обслуживание, пособия по безработице, пенсии по старости; ко всему прочему провозглашался принцип, в соответствии с которым администрация и трудящиеся не рассматривали себя в качестве антагонистов, но им как социальным партнерам предстояло работать сообща — идея, воплотившаяся в реальности благодаря внедрению закона о совместном участии в решении вопросов управления и политики угольной и сталелитейной промышленности.

Уже в 1955 г. ФРГ достигла полной занятости населения. За несколько лет до этого в Западной Германии насчитывалось 2 млн безработных. Даже многочисленные беженцы с востока не перегружали рынок труда, но постоянно повышали свое благосостояние. «Продуктивное разрушение», которое знаменитый экономист Йозеф Шумпетер определял как главный элемент обновления, придавало экономике импульс ускорения. Западногерманская промышленность постепенно набирала обороты, а искусственное занижение курса немецкой марки способствовало расцвету экспорта. Оккупационные власти не препятствовали этому.

Людвиг Эрхард всегда рассматривал себя как «политического» экономиста, однако он никогда не делал партийно-политическую логику центром тяжести своих действий. Его экономико-политическое кредо состояло «в освобождении человека от опеки государства». За этим стояло убеждение, что в XX в. современное промышленное общество — это собственная динамичная сила, которой раньше препятствовало вмешательство государства. Поэтому Эрхард отрицательно относился к бюрократии, скептически полагая, что «технократы и романтики — это самые плохие архитекторы Европы».

Эрхард как канцлер

Людвиг Эрхард стал вторым канцлером ФРГ 16 октября 1963 г. Он жил в современных комфортабельных апартаментах специального дома, который был похож на особняк канцлера в Бонне. Он умел ценить изысканное вино из погреба, само собой разумеется, хорошие сигары и, пока речь не заходила о спорных вопросах, был дружески настроен и приветлив в обхождении с другими. Нередко, однако, создавалось впечатление, что Эрхард вообще не слушает своего собеседника. Возможно, это была способность сосредоточиваться на своих собственных мыслях, что помогало ему осуществлять свои эпохальные решения в области рыночной экономики, преодолевая сопротивление многих сомневающихся, противников и врагов.

Людвиг Эрхард стал первым немецким канцлером, который по профессии был экономистом. До него экономическое образование имел только Генрих Брюнинг, но он являлся в первую очередь специалистом по финансам. Сам Эрхард смотрел на свое экономическое образование как на обязанность заниматься прежде всего экономикой. В противовес изречению Наполеона «Политика — это наша судьба» он, следуя Вальтеру Ратенау, заявил, что «экономика — это наша судьба». Эрхард понимал экономику как область, из которой должна быть удалена политика, представлявшая интересы союзов и партий. То, что он в конце концов потерпел неудачу из-за интриг в партиях и в группировках, стало запоздалой местью тех сил, которым Эрхард не уделял достаточного внимания.

Основой послевоенного социально-экономического развития Германии стало становление особой модели социального рыночного хозяйства. Помимо влияния социально-христианской доктрины на разработку этой концепции оказала влияние экономическая теория неолиберализма. В концепцию Людвига Эрхарда органично вошли ведущие неолиберальные идеи приоритета личной, экономической и политической свободы, государства как гаранта этой свободы и создателя законодательных рамок функционирования общественной и экономической системы, а также мысль о том, что именно государство способно и должно возродить национальный дух общества.

Фундаментом коренных преобразований в Германии послужила теоретическая концепция социального рыночного хозяйства, понимавшаяся Эрхардом не только как экономическая модель, но значительно шире — как база для широких демократических преобразований, а также формирования свободного человека с высоким уровнем ответственности за свою жизнь и жизнь близких ему людей.

Эрхард был убежден, что центральным звеном социальной рыночной экономики является свободная конкуренция. На политическом уровне она позволяет делать выбор между различными программами и личностями, на экономическом — обеспечивает эффективное производство и способствует инновациям, которые идут на пользу потребителям. Поэтому одной из своих важнейших задач как министра экономики он считал создание законодательства, обеспечивающего и регулирующего конкуренцию. С точки зрения Эрхарда, государство должно обеспечить всем участникам экономического соревнования равные шансы. Главным источником опасности, по его мнению, являлись монопольные соглашения, ведущие к чрезмерной концентрации экономической мощи, разделу рынков и установлению монопольных цен. 5 июля 1957 г., еще когда Эрхард был министром экономики, после длительных дискуссий бундестаг большинством голосов одобрил закон о конкуренции, который вступил в силу 1 января 1958 г. Он считал его важной вехой в истории восстановления немецкой экономики. Закон сформировал хорошую правовую базу для контроля над процессом монополизации.

Концепция «сформированного общества»

Составной частью общественно-экономического курса Эрхарда была концепция «сформированного общества» — одна из последних и недооцененных в свое время идей, которую он долго вынашивал и решился предложить обществу в конце своей активной политической деятельности. Она была разработана и стала официальной доктриной Бонна после выступления Эрхарда на съезде ХДС в 1965 г., где канцлер изложил ее общие принципы. Определение «сформированного общества» гласило: «Такое общество больше не состоит из классов и групп, которые хотят добиться взаимоисключающих целей, но оно… по своему существу является кооперативным, т. е. основано на сотрудничестве всех групп и интересов». Эрхард утверждал, что немецкое общество должно превратиться в сообщество людей, ставящее превыше всего достижение объективного результата — «благосостояния для всех». Это общество не свободно от противоречий интересов различных социальных групп и отдельных личностей, но в нем устанавливается баланс интересов с точки зрения всеобщего блага. Государство выступает гарантом поддержания такого равновесия. «Сформированное общество» является общественно-политическим продуктом социального рыночного хозяйства, так как именно последнее позволило, по словам Эрхарда, показать всем слоям и группам населения Германии, что «реализация собственных интересов не обязательно порождает конфликты с другими, а поиск баланса интересов на основе взаимопонимания представляет собой хорошее средство демократической политики». Поскольку «сформированное общество» основано на добровольном осознанном сотрудничестве, постольку оно может базироваться исключительно на демократических принципах.

Заняв в правительственном кабинете коалиции ХДС/ХСС пост министра экономики, Эрхард считал своей важнейшей задачей создание законодательных основ для честной и свободной конкуренции. В результате принятия антикартельного законодательства в ФРГ в конце 50 — первой половине 60-х гг. сформировалась более сбалансированная производственно-экономическая система и структура собственности по сравнению с другими ведущими странами Запада. Относительно невысокий уровень монополизации и эффективное соотношение крупного и среднего бизнеса в национальной макроэкономической системе позитивно отражались на динамике хозяйственного развития и стали одним из ключевых факторов немецкого «экономического чуда».

Личная роль Эрхарда в проведении социально-экономических реформ в послевоенной Германии, рождении немецкого «экономического чуда» чрезвычайно велика. Он являлся одной из центральных фигур в правительстве Аденауэра и пользовался огромным авторитетом в партии. При этом демократичный стиль руководства и природный дар общаться с людьми, убеждать их в своей правоте делали Эрхарда даже более популярным политиком, чем был сам Аденауэр. Важными чертами Эрхарда, обеспечивающими его неизменно высокий рейтинг в самых широких слоях немецкого общества, были также особого рода «надпар-тийность», отсутствие политической и групповой ангажированности, умение представлять интересы всего общества. Выдвижение в 1963 г. Эрхарда на пост канцлера воспринималось поэтому как совершенно естественный выбор. Однако воплотить в жизнь теорию «сформированного общества» не удалось: этот глобальный проект не учитывал той реальной социально-экономической, политической, духовной ситуации, которая складывалась в обществе ко второй половине 60-х гг.

Эрхард и Аденауэр

Когда на смену Аденауэру в 1963 г. пришел Людвиг Эрхард — пророк социальной рыночной экономики, старомодный профессор, любитель пространных и туманных рассуждений и в то же самое время блестящий оратор, — это не помешало экс-канцлеру громогласно заявить с плохо скрытой издевкой, что Эрхард никудышный политик. Он даже отказывал министру экономики в экономической компетентности. Разумеется, четырехкратный победитель на выборах гораздо лучше знал, как тратить деньги и раздавать подарки, чтобы завоевать как можно больше голосов.

Отношение Аденауэра к Эрхарду никогда не было безмятежным. Они воплощали две взаимоисключающие друг друга политические школы, однако оба долго работали бок о бок. Поэтому можно сказать, что самые успешные годы эры Аденауэра были фактически эрой Аденауэра/Эрхарда. Однако не только их политический стиль, но и политические приоритеты были совершенно различны. У Аденауэра речь всегда шла о целях, которым должны были подчиняться принципы, от которых можно и отказаться, если они не обещают успеха. Эрхард всегда придерживался именно принципов. Даже возможные успехи не могли заставить его отказаться от своих убеждений. Либеральный Эрхард являлся доктринером; консервативный Аденауэр — прагматиком.

Канцлер Эрхард невообразим без канцлера Аденауэра. Эрхард считался именно тем человеком, который продолжит политику Аденауэра. Однако, с другой стороны, он сам отчетливо заявил об отличии своего политического стиля от стиля его предшественника 18 октября 1963 г. в первом правительственном заявлении. Характеризуя свою магистральную линию, Эрхард подчеркнул: «Моя политика — это политика середины и соглашения».

Основой процветания государства, по мнению Эрхарда, был строгий экономический порядок, опирающийся на дисциплину народа и на рыночные механизмы. Роль государства в его концепции минимальна, и она сводится к борьбе с теми, кто нарушает рыночные отношения либо замешан в коррупции и должен понести за свои незаконные действия наказание.

Этот взгляд нисколько не противоречил консервативным и католическим социальным представлениям, как это могло бы показаться на первый взгляд. Можно утверждать, что данный подход к экономике, получивший широкое распространение во всех развитых западных странах, смог достигнуть особого расцвета в Западной Германии на базе его соответствия основным принципам консервативного католического социального учения. Отказавшись от принципа laissez faire (фр. «не мешайте действовать»— кредо либерализма XIX в., по которому государство не должно вмешиваться в экономику), правительство Аденауэра — Эрхарда сделало решающий шаг навстречу католической социальной доктрине, требующей от государства эффективной экономической политики для защиты общего блага.

Впервые сближение Эрхарда и Аденауэра произошло летом 1948 г. на втором съезде ХДС британской оккупационной зоны. На этом съезде Аденауэр пригласил Эрхарда сделать доклад после удачной денежной реформы. В конце февраля 1949 г. тезисы Эрхарда были утверждены в качестве экономической программы христианских демократов.

Началом практического проведения в жизнь принципов социального рыночного хозяйства в Западной Германии считается 20 июня 1948 г., когда была проведена денежная реформа. Она представляла собой сочетание денежной реформы и реформы цен. Помимо стабилизации денежного обращения основными принципами реформы являлись следующие: обеспечение условий для свободы предпринимательства; снижение налогового бремени; упразднение системы рационирования товаров и административного контроля за ценами; гарантирование свободного заключения договоров между всеми хозяйственными субъектами и введение тарифной экономики. Это те принципы, которые были впервые предложены ХДС в Кёльнских тезисах и Аленской программе. Именно эти принципы как основу внутренней экономической политики выдвигали консерваторы в лице Эрхарда.

В 1957 г. на Гамбургском съезде ХДС Эрхард провозгласил начало второй фазы социального рыночного хозяйства. Основная цель этой фазы, по его мнению, состояла в том, чтобы сделать каждого немца собственником и содействовать средним слоям населения.

Основой второго этапа реформирования социально-экономической системы ФРГ являлся антикартельный закон. Необходимо было если не устранить, то уменьшить влияние монополий на социальное рыночное хозяйство и тем самым обеспечить нормальное функционирование системы конкуренции. Закон о конкуренции был принят в июле 1957 г., но из-за своего несовершенства и различных законодательных лазеек он никогда не работал в полную силу.

Тенденции превращения ФРГ в государство с распределительной системой проявились довольно рано, и Эрхард не уставал предупреждать об их опасности. Он являлся страстным приверженцем рыночной экономики, которая, согласно его твердому убеждению, может и должна быть социальной только в той мере, в какой она обеспечивает благосостояние государства. Положения теории Эрхарда часто цитируют, но почти столь же часто и неправильно интерпретируют. Однако он выражался совершенно определенно: «Если мы хотим в долгосрочной перспективе проводить свободную экономическую политику, которая способствует достижению личной свободы человека, необходимо также проводить столь же свободную социальную политику. Отказ от частной инициативы в условиях перемен и чрезвычайного положения, даже когда люди способны и желают ее проявить, противоречит принципам рыночной экономики, в соответствии с которыми решение о производстве и потреблении является делом исключительно частной инициативы. Экономическая свобода и тотальная принудительная забота — вещи несовместимые. Следовательно, нужно, чтобы предоставление субсидий было признано одним из важнейших принципов социального обеспечения, но при этом по мере возможности приоритет должен отдаваться опоре на собственные силы и личной ответственности».

Миссионер рыночной экономики, Эрхард был для ХДС/ХСС прежде всего «локомотивом», обеспечивающим победу на выборах, который всегда «стоял под парами». Ему недоставало одного важного качества: он не был прирожденным политиком и тактиком, а был простодушным, доверчивым человеком, совершенно неискушенным во всевозможных уловках и интригах. Должно быть, поэтому, а еще, возможно, по причине зависти к его популярности Аденауэр был столь безжалостен к своему преемнику. Это соперничество с Эрхардом, как ничто другое, негативным образом отразилось на репутации Аденауэра, хотя, по сути дела, он был прав.

Уход Эрхарда

Произошло так, как и предсказывал Аденауэр: Людвиг Эрхард оказался самым слабым главой правительства в ряду послевоенных канцлеров. «Лу-лу», как фамильярно прозвали Эрхарда, продержался всего лишь три года на посту канцлера, после чего был смещен своими же коллегами по партии.

Внешняя политика не являлась сильной стороной деятельности Эрхарда. Президент США Линдон Джонсон, преемник убитого Кеннеди, оказывал на него сильное финансовое давление, принуждая оплачивать содержание американских войск, стоявших на территории Германии. Когда Эрхард предпринял попытку нормализовать отношения со странами Варшавского пакта, направив им 25 марта 1966 г. ноту об отказе от применения силы в отношениях между ними и ФРГ, она не вызвала ответного отклика, поскольку исключала из этого процесса ГДР.

Эрхард и его министр иностранных дел Герхард Шрёдер (1910–1989) были «атлантистами», выступавшими за самое тесное сближение с Вашингтоном. Эрхард даже собирался направить во Вьетнам, где бушевала война, немецкий санитарный батальон. Это противоречило представлениям французского президента де Гол-ля о роли Европы в мире и привело к охлаждению отношений между ФРГ и Францией, а в самой ФРГ против такого курса канцлера шумно запротестовали «голлисты» во главе с лидером ХСС Штраусом, требовавшие укрепления связей с Парижем.

Во время пребывания Людвига Эрхарда на посту канцлера целиком оправдались все сомнения Конрада Аденауэра в отношении компетентности Эрхарда в вопросах внешней политики и обеспечения безопасности. При этом Аденауэр не был единственным, кто так думал. В руководящих кругах ХДС и ХСС, однако, полагали, что в известной мере удастся «поставить Эрхарда в определенные рамки» и тем самым компенсировать этот дефицит компетентности.

Его популярность (на выборах 1965 г. он получил даже больше голосов избирателей, чем Аденауэр на предыдущих выборах) определялась успехами экономического развития страны: объем промышленного производства ФРГ увеличился на 5,5 %, а безработица сократилась до 0,7 %, правда, в то же время на 3,1 % возросла стоимость жизни. Однако с середины 60-х гг. темпы экономического роста снизились. В общем, в этом не было ничего удивительного: никакой бурный подъем не может продолжаться бесконечно. Но это был первый ощутимый спад производства в истории ФРГ, поэтому он воспринимался особенно болезненно. В 1966 г. практически не было прироста производства, а безработица достигла скандального для того времени уровня — около полумиллиона человек (т. е. 2,1 % трудоспособного населения). К тому же конкуренция со сравнительно дешевой нефтью вызвала первый серьезный кризис в угольной промышленности.

Естественно, что на выборах в самой многонаселенной земле Северный Рейн-Вестфалия в июле 1966 г. ХДС потерпел поражение. В довершение всего на выборах в ландтаги Баварии и Гессена в ноябре 1966 г. крупного успеха добилась праворадикальная Национал-демократическая партия. В Гессене она получила 7,9 % голосов избирателей этой немецкой земли, население которой всегда больше тяготело к левым партиям.

Встревоженная общественность заговорила о крахе второй (считая первой Веймарскую республику) немецкой демократии. Впрочем, западногерманские неонацисты действовали уже в совершенно новых исторических условиях, и у них не было лидера, подобного Гитлеру.

Кризис способствовал обострению разногласий по поводу бюджета на 1967 г., составленного с дефицитом в 4 млрд марок. 27 октября 1966 г. министры от Свободной демократической партии вышли из правительства. Ведущие либеральные политики стали искать пути для заключения коалиции с социал-демократами. Это в свою очередь обеспокоило руководство ХДС/ХСС, которое пришло к выводу о необходимости срочной замены канцлера. Простодушный Эрхард апатично наблюдал за подготовкой своего свержения. 10 ноября фракция партийного блока ХДС/ХСС в бундестаге назвала кандидатом в канцлеры премьера земли Баден-Вюртемберг Курта Георга Кизингера, который уже наладил контакты с социал-демократами. 30 ноября 1966 г. Эрхард был вынужден подать заявление об отставке, и 1 декабря она была принята. Покинув в мае 1967 г. пост главы ХДС, Эрхард до конца жизни оставался его почетным председателем. Он скончался 5 мая 1977 г. в Бонне.

Так как Эрхард 17 лет воплощал немецкое «экономическое чудо», неудача его канцлерства стала неожиданной для немцев, а еще больше для его партии, ХДС, в которую он вступил только в 1963 г. Не случайно свою книгу о свержении Эрхарда Карл фон Штакельберг образно назвал «Покушение на талисман Германии». Его быстрое падение в силу таких неудач, которые по сегодняшним меркам даже трудно назвать драматическими, было вызвано в целом неоправданно завышенными при его избрании ожиданиями и тем, что он никогда не держался за собственную личную власть.

Людвиг Эрхард был выдающимся экономистом, единственным в своем роде, которому не мешало то, что ему не особенно нравилось повседневное управление министерством экономики. Порядок в этом министерстве поддерживался в основном его соратником и другом статс-секретарем Альфредом Мюллером-Армаком. Символ подъема и достижений ФРГ, Эрхард неустанно осуществлял свою миссионерскую деятельность, выступая в стране и за границей за социальное рыночное хозяйство. Он был человеком ясных принципиальных решений и имел мужество проводить их в жизнь. Сигара была внушающим доверие свидетельством добрых намерений министра экономики, который из-за единственной в своем роде абсолютно круглой формы головы стал излюбленным объектом всех карикатуристов.

Литература

Зарицкий Б.Е. Людвиг Эрхард. Секреты «экономического чуда». М., 1997.

Caro М. U Der Volkskanzler Ludwig Erhard. Köln, 1969.

Hentschel V. Ludwig Erhard: Ein Politikerleben. München, 1996.

Koerfer D. Kampf ums Kanzleramt. Erhard und Adenauer. Stuttgart, 1987.

Laitenberger V. Ludwig Erhard. Der Nationalökonom als Politiker. Göttingen, 1986.

Stackeiberg K.G. von. Attentat auf Deutschlands Talisman. Ludwig Erhards Sturz. Hintergründe. Konsequenzen. Stuttgart; Berlin; Köln; Mainz, 1967.

Король красноречия КУРТ ГЕОРГ КИЗИНГЕР (1904–1988)

Жизнь и карьера

Аденауэр создал новую демократическую Германию. Эрхард ввел немецкую марку и начал экономическое чудо. Третий канцлер, Курт Георг Кизингер, католический шваб, отсутствует в списке знаменитых канцлеров. Он родился 6 апреля 1904 г. в вюртембергском Эбингене и рос в окружении шести братьев и сестер (после ранней смерти его матери отец женился вторично). Курт Георг окончил реальное училище и католическую семинарию. Друг юности отца содействовал ему в учебе. Кизингер изучал сначала философию и историю в Тюбингене, затем юридические и общественно-политические науки в Берлине. Собственно Кизингер хотел стать преподавателем высшей школы, что соответствовало бы его склонностям, но в 1934 г. он стал адвокатом при Берлинском апелляционном суде. В 1940–1945 гг. этот элегантный человек был заместителем руководителя отделения радио в министерстве иностранных дел и являлся членом НСДАП, хотя и совершенно пассивным. Тем не менее в 1945 г. Кизингер был интернирован и 18 месяцев провел в лагере в Людвигсбурге. В 1948 г. он стал исполнительным секретарем ХДС в Южном Вюртемберге. В 1949–1958 и 1969–1980 гг. Кизингер являлся депутатом бундестага.

Тень нацистского прошлого Кизингера тянулась за ним всю жизнь. Когда он стал канцлером, то многие газеты в Лондоне, Вашингтоне и Париже вышли под крупными заголовками — «В Бонне избран экс-нацист». Для знаменитого философа Карла Ясперса канцлерство Кизингера стало «оскорблением». В числе неприятностей было и то, что на открытой сцене съезда ХДС в Западном Берлине «нацист Кизингер» получил пощечину от молодой женщины.

Впрочем, за день до выдвижения Кизингера на пост канцлера от ХДС/ХСС в ноябре 1966 г. появилось и неожиданное, но приятное для него сообщение. Вероятно, из американских архивов был взят и опубликован документ Главного управления имперской безопасности от 3 ноября 1944 г. В нем говорилось, что «по достоверным сведениям, в Радиополитическом отделении МИДа заместитель руководителя отделения Кизингер препятствует проведению антиеврейских акций». И затем следовал весь список его «прегрешений» от возражений против создания радиопомех заграничному вещанию до того, что он ничего не делает для активизации разъяснительной работы о преступной роли евреев.

Курт Георг Кизингер

Для самого Кизингера эта проблема немецкого прошлого осложнялась тем, что весной 1969 г. на повестке дня оказалась жгучая тема о сроке давности преследования нацистских преступников. Имел ли нравственное право и мог ли беспристрастно решать ее канцлер, которого многие считали «преступником за письменным столом», пропагандистом нацистской диктатуры? Здесь речь только внешне шла о юридической стороне дела. От главы правительства ожидали политического решения, которое постоянно откладывалось в долгий ящик.

Канцлер Кизингер не мог быть также беспристрастным, когда речь шла о запрете деятельности ультраправой Национал-демократической партии. Министр внутренних дел Эрнст Бенда при решении этого вопроса настаивал на обращении в Федеральный конституционный суд, но канцлер полагал, что это только усилит шумиху вокруг НДП, которая при прочной демократической системе сама собой сойдет с политической сцены. В связи с этим знаменитый писатель, лауреат Нобелевской премии Гюнтер Грасс заметил, что «если возможно, чтобы человек с прошлым Кизингера стал канцлером, то 23-летний юноша вполне может голосовать сегодня за НДП». Самому канцлеру Грасс писал: «Как молодежи в нашей стране найти аргументы против партии, которая умерла два десятилетия назад и воскресла в виде НДП, если Ваше бремя должности канцлера по-прежнему отягощено столь тяжелым грузом Вашего прошлого?»

Приход Кизингера к власти означал смену поколений. Аденауэр родился в 1876 г., Кизингер же в 1904-м, на 28 лет позже. Яркость выступлений в бундестаге и дипломатический опыт привели его в кресло председателя внешнеполитического комитета в парламенте. Но кандидатура Кизингера на пост министра иностранных дел была отклонена Аденауэром. В 1958 г. он стал премьер-министром Баден-Вюртемберга — земли с самым мощным экономическим подъемом в ФРГ.

Избрание Кизингера федеральным канцлером 1 декабря 1966 г. произошло благодаря договоренности между обеими большими партиями — ХДС и СДПГ, которые поделили между собой министерские посты. Партнеры были твердо намерены исключить из коалиции СвДП, до сих пор необходимого союзника, лояльность которого не была никогда гарантирована.

Идея большой коалиции зародилась еще в 1961 г. Тогда она возникла как возможная реакция на требования СвДП, которая добивалась выдвижения на пост канцлера другого политика от ХДС вместо Аденауэра. Однако переговоры потерпели неудачу из-за сильного взаимного недоверия, которое накопили ХДС и СДПГ за все годы конфронтации. На этот раз, в 1966 г., инициативу проявили социал-демократы в лице заместителя председателя партии того времени Герберта Венера, который должен был войти в новый кабинет как федеральный министр по общегерманским вопросам.

После бесславного конца канцлерства Эрхарда выбор пал на тогдашнего баден-вюртембергского премьер-министра прежде всего потому, что Кизингер, находясь далеко от Бонна, не был замешан в интригах, которые плели друг против друга претенденты на выдвижение в канцлеры Райнер Барцель, Герхард Шрёдер и Ойген Герстенмайер. Кандидатура Кизингера устраивала всех, ибо он как раз не был популярным и влиятельным политиком в масштабах всей республики.

Таким образом, Кизингер в этой особенной политической ситуации получил наиболее хорошие шансы на пост канцлера в большой коалиции, как и было рассчитано. Оба партнера, социал-демократы и ХДС/ХСС, были примерно равны по силе, и честолюбивый глава правительства мог бы, играя на этом равновесии, всех совершенно запутать и усилить свою собственную власть. Кизингер же более всего опасался кого-то обидеть или испортить с кем-либо отношения. Когда он выступал, все слушали его охотно и спокойно — каждый мог быть уверен в том, что Кизингер не скажет ничего экстраординарного. С присущим ему дарованием компромисса между желательным и возможным он, скорее, комментировал действия министров, чем давал указания.

1 декабря 1966 г. Кизингер сформировал новое правительство (через год его избрали председателем ХДС). На смену правительству малой коалиции (правительство ХДС/ХСС и СвДП) зимой 1966 г. пришла большая коалиция — коалиция с СДПГ. Позиции ХДС настолько ослабли, что он был уже готов к сотрудничеству с социал-демократами.

Большая коалиция

В правительство большой коалиции вошли 10 министров от ХДС/ХСС и 9 — от СДПГ. Практически все ключевые посты в новом коалиционном правительстве оказались в руках социал-демократов. Пост вице-канцлера и министра иностранных дел занял Вилли Брандт. Между министрами от разных партий, естественно, возникали трения, но король красноречия Кизингер оказался прекрасным амортизатором. К тому же министр экономики Карл Шиллер (СДПГ) и министр финансов Франц Йозеф Штраус (ХСС), прозванные «тонкий и толстый», настолько поладили между собой, что явились необычайно пробивным тандемом. Оппозиция, имевшая в бундестаге всего 50 мест, не могла противостоять правительственному большинству в 446 депутатов.

Главной задачей коалиции являлось преодоление экономического спада, бюджетного дефицита и возросшей безработицы. Ее экономическую стратегию выразил министр экономики Шиллер: «Конкуренция — насколько возможно, планирование — насколько необходимо». Он же изложил и концепцию «глобального регулирования» экономики государством, которая основывалась на рецепте британского экономиста Джона Мейнарда Кейнса (1883–1946), согласно которому оживлять экономику следует прежде всего финансовыми рычагами. Суть программирования экономики была изложена в принятом 8 июня 1967 г. Законе о стабилизации. Он базировался на принципах стабильности цен, высокого уровня занятости и уравновешенного платежного баланса. Чтобы осуществить эти меры без особых трений, в дело была введена «концертированная (согласованная) акция», по которой представители государства, профсоюзов и предпринимателей договаривались в ходе дискуссии о размере зарплаты.

Речь шла о достижении «социальной симметрии» — еще одно словесное изобретение богатого на воображение Шиллера. Фактически же профсоюзы должны были соблюдать сдержанность, чтобы повысить прибыли предпринимателей, а значит — повысить их инвестиционную активность.

Антикризисные меры правительства проявились в том, что наиболее пострадавшие отрасли — металлургия, строительство, электротехническая промышленность — получили государственные субсидии. Истратив на оживление экономики 12,5 млрд марок, правительство пожинало плоды: с 1968 г. начался хозяйственный подъем, а безработица снизилась до 323 тыс. человек (1,5 % занятых).

Были приняты программы развития образования и науки, а также либерализовано уголовное законодательство.

Во внешней политике особых сдвигов не произошло. Правда, были установлены дипломатические отношения с Румынией и Югославией, а сам канцлер начал отвечать на беспрестанные послания главы правительства ГДР Вилли Штофа, а не выбрасывать их в мусорную корзину, хотя упорно именовал ГДР «феноменом». Кизингер публично отмежевался от западноберлинского правящего бургомистра Клауса Шютца, который в своем первом послании в сенат города употребил слово ГДР.

Проблема чрезвычайного законодательства

В Основном законе ФРГ не было специальных положений на случай возникновения в стране чрезвычайной ситуации, поскольку после веймарского урока существовали обоснованные опасения, что государство может злоупотребить своей властью. Но после отмены Оккупационного статута, предоставлявшего при необходимости чрезвычайные полномочия западным союзникам, возникла потребность в принятии собственного германского закона, чтобы при любом обострении ситуации сохранить дееспособность демократической системы, а значит, иметь возможность отменять некоторые конституционные права. Против этого резко выступили многие интеллектуалы, профсоюзы, но прежде всего — студенты и школьники. Для многих из них стало шоком принятие в мае 1968 г. закона «О чрезвычайном положении». В условиях, когда в бундестаге не было значительной оппозиции, протест получил форму внепарламентской оппозиции.

Все началось со студенческих протестов против «профессорских университетов» под лозунгом «Под мантиями — тысячелетняя затхлость!» Постепенно протесты приняли всеобщий характер — против всякой диктатуры вообще. Во время уличных столкновений в Берлине 2 июня 1967 г. от случайной пули полицейского погиб студент Бенно Онезорг. Это вызвало волну студенческих беспорядков во всех университетских городах ФРГ. 11 апреля 1968 г. в Западном Берлине молодой рабочий несколькими выстрелами тяжело ранил популярнейшего студенческого лидера Руди Дучке. Вооруженные бутылками с зажигательной смесью и камнями студенты попытались разгромить издательство «короля прессы» ФРГ, консерватора Акселя Шпрингера. В результате два человека погибли, более 400 получили ранения. 11 мая 30-тысячная толпа блокировала здание бундестага. Демонстранты требовали сломать «заскорузлые структуры» и сокрушить либеральную демократию, которую они рассматривали как «повседневный фашизм».

Однако демонстрациями протест и ограничился. Рабочие, понимая, что, поддержав оппозицию, могут многое потерять, отнеслись к студенческим волнениям как к выходкам избалованных и аморальных юнцов. Внепарламентская оппозиция раздробилась на мелкие группы, часть из которых примкнула к альтернативным движениям, часть — к террористическому подполью. Но итогом ее выступлений стало общее изменение политического климата ФРГ.

Кизингер как канцлер

Сегодня мало кто вспоминает о молодом депутате ХДС из Швабии, который с неподражаемым красноречием представлял внешнюю политику Конрада Аденауэра в бундестаге, — это уже перевернутая страница истории.

Курт Георг Кизингер никогда не был человеком власти. Скорее, он представлял собой «ходячий согласительный комитет», как иногда шутили тогда. В прекрасную теплую погоду канцлер собирал кабинет за круглым столом на зеленом газоне под тенистыми старыми деревьями в парке дворца Шаумбург. Это соответствовало его жизнеощущению. Достоинство канцлера, как говорили его друзья, он «носил, как королевскую мантию из горностая».

Деятельность канцлера обычно оценивают уже после того, как он покинет свой высокий пост. И чествуют его в больший-стве случаев только при «круглых» днях рождения. На юбилеях Кизингера же почти не говорили о его канцлерстве, настолько незаметным оно было.

В то время как канцлер Кизингер проявлял определенную гибкость во внешней политике, его внутриполитическое чутье было развито слабо. Его реакция на студенческие беспорядки и выступления против чрезвычайного законодательства была реакцией непонимания. По мнению канцлера, волнение в университетах возникло прежде всего потому, что «студенты слишком поздно проникаются чувством ответственности». В качестве лекарства он рекомендовал удлинение сроков учебы.

Кизингер в духе своего реставраторского мышления всегда выражал сожаление по поводу «ультралевых позиций» в современной литературе, которой сам, однако, не был чужд. Еще в 1927 г. он выпустил сборник стихов «Паломничество к Богу», а в 1964 г. издал «Мысли о сущем». Впрочем, его вышедшие в 1969 г. мемуары хотя и написаны с литературным блеском, но содержат весьма скудную информацию. Его репутации как интеллектуала способствовала дружба с ярким писателем и оригинальным мыслителем Эрнстом Юнгером и композитором Карлом Орффом. Собранная Кизингером коллекция современной живописи оценивалась в 10 млн марок. Во время его канцлерства втрое возросли расходы на представительство, поскольку он был убежден в том, что «если руководишь государством, то его надо представлять достойно».

Добрый католик с либеральной окраской, Кизингер уделял большое внимание развитию культуры, стремясь сделать маленькие города маленькими центрами культуры. Именно по его инициативе был создан университет в Констанце. Кизингер рассматривал это как собственный вклад в борьбу против «духовного и политического оскудения».

Курт Георг Кизингер скончался 9 марта 1988 г. в Тюбингене. В траурной речи федеральный президент Рихард фон Вайцзеккер сказал: «Большая коалиция могла и должна была быть лишь правительством на переходный период. Это часто затрудняло ей работу. Но тем не менее ей удалось под руководством Курта Георга Кизингера достичь удивительного и непреходящего. Это историческая заслуга Кизингера, который свел в конструктивном единстве обе самые влиятельные политические силы послевоенного времени. Он требовал и добился взаимоуважения между партиями на службе общему делу».

Если раньше Кизингера оценивали в основном довольно негативно, как слабого и нерешительного канцлера, то со временем суждения стали мягче. Его рассматривают как необходимый и очень полезный в то время «амортизатор» между ХДС/ХСС и СДПГ.

Останется ли Кизингер все же в истории Федеративной Республики Германии? Он уже остался там, даже если историков больше интересует политический переходный период, который лежал между канцлерствами Эрхарда и Брандта, а не политик, который возглавлял в этот период правительство.

Литература

Lutz Н. Kurt Georg Kiesinger. Ein politisches Portrait. Freudenstadt, 1969.

Oberndorfer D. (Hrsg.). Kurt Georg Kiesinger. Die Große Koalition 1966–1969. Reden und Erklärungen des Bundeskanzlers. Stuttgart, 1979.

Den. (Hrsg.). Begegnungen mit Kurt Georg Kiesinger. Stuttgart, 1984.

Миссионер и провидец ВИЛЛИ БРАНДТ (1913–1992)

Юность

Вилли Брандт (Герберт Эрнст Карл Фрам) родился 18 декабря 1913 г. в Любеке. Он был внебрачным сыном Марты Фрам. Об отце ему не рассказывали ни мать, ни дед Людвиг, у которого Брандт рос и воспитывался. А так как отец, очевидно, ничего не хотел знать о сыне, Брандт и в дальнейшем не считал возможным разыскивать его следы. Лишь после войны, когда Вилли уже было за тридцать лет и для репатриации могли понадобиться точные данные о родителях, он осмелился в письме к матери осторожно спросить об этом. Она тотчас же прислала записку, на которой стояло имя его отца: Йон Мёллер из Гамбурга.

18 декабря 1913 г. Брандт был записан в метрическую книгу ганзейского города как Герберт Эрнст Карл Фрам. То, что Брандт в 1957 г. стал правящим бургомистром Берлина, его отец так и не узнал.

В мужской неполной средней школе Святого Лоренца, которую Брандт посещал в течение семи лет, он научился литературному немецкому языку — дома разговаривали на нижненемецком диалекте. В 1927 г. его перевели в реальное училище, а год спустя с помощью одного требовательного учителя и деда — в гимназию «Иоганнеум», которая не вывела Вилли из замкнутого мира пролетарской культуры, но своевременно заставила его утвердиться в мнении о том, что функционеры рабочего движения, как правило, проявляли самоуверенность только среди своих. А разве, полагал юноша, их боязнь соприкоснуться с буржуазным миром не являлась одной из причин их неудачи?

Дедушка и мать нашли свое место в рядах социал-демократии. Там они чувствовали себя как дома, там они искали свой шанс добиться признания и проявить свои способности. Едва мальчик научился ходить, как они отдали его в детскую группу рабочего спортивного общества, а затем в рабочий клуб мандолинистов. Вскоре он осчастливил своим участием также драмкружок и кукольный театр. Но Вилли искал себе другое применение и нашел его в молодежном движении, сначала в организации «Соколы», затем в Союзе социалистической рабочей молодежи. В пятнадцать лет, 27 августа 1929 г., он выступил в любекской газете «Фольксботен», заявив, что молодые социалисты должны готовиться к политической борьбе, непрестанно работать над собой, совершенствоваться, а не убивать свое время на танцах, играми и песнями.

В 1929 г. Брандт почувствовал себя в политическом отношении взрослым и решил, что в этой республике практически нечего защищать. Он никогда не мог забыть того, что пережил ребенком в августе 1923-го, увидев, как полицейские избивали участников демонстрации безработных. Были тяжелораненые, а сенат даже не осудил действий полиции. Юноша нигде не видел признаков улучшения жизни. Повсеместно росла нужда, от которой больше всего страдали самые обездоленные люди республики. Она затронула и его небольшую семью. Правда, у деда довольно долго была работа: он устроился в магазин шофером. В 1925 г. президентом стал Гинденбург, и это лишь обостряло чувства неприязни к существующим порядкам, которые побуждали членов Союза социалистической рабочей молодежи восклицать: «Республика — это слишком мало. Наша цель — социализм!»

Эмиграция и начало карьеры

В один из первых апрельских дней 1933 г. Брандт простился с Любеком. Расставание не было тяжелым. Чтобы не подвергать себя риску, ему надо было уехать за пределы Германии. Через пять с половиной лет, в октябре 1938 г., в Париже, несколько дней спустя после подписания Мюнхенского соглашения, Брандта представили Генриху Манну. Писатель, которому тогда было 67 лет, сказал своему молодому любекскому земляку со слезами на глазах и с нескрываемой печалью в голосе: «Семь башен (символ Любека, вошедший в герб города. — А.П.) мы, наверно, никогда больше не увидим».

Вилли Брандт

В эмиграции Брандт изучал историю в университете Осло и начал писать в норвежские газеты статьи, которые подписывал псевдонимом Вилли Брандт. В 1937 г. он писал для скандинавских газет репортажи о гражданской войне в Испании, а в 1938-м, когда немецкие власти официально лишили его гражданства, принял гражданство Норвегии. После оккупации страны немцами в апреле 1940 г. Брандту удалось перебраться в Швецию. В Германию он вернулся летом 1945 г. в форме офицера норвежской армии и работал корреспондентом нескольких скандинавских газет, а с 1947 г. — пресс-атташе норвежской военной миссии в Берлине. После возвращения немецкого гражданства уже под новым именем Брандт (до этого его знали как Герберта Фрама) стал представителем правления СДПГ в Берлине, а в 1950 г. был избран в палату депутатов и вскоре стал ее президентом.

Что же касается его происхождения и связанных с ним в течение всей долгой политической карьеры пересудов, то ответы Брандта на подобные вопросы всегда звучали беспомощно. Председатель ХСС Франц Йозеф Штраус в 1961 г. во всеуслышание заявил: «У нас есть право спросить господина Брандта: чем занимались вы за границей целых двенадцать лет? Мы-то знаем, что делали в Германии!»

Как президент Берлинской палаты депутатов Брандт 1 октября 1957 г. стал правящим бургомистром Западного Берлина и десять лет отвечал за судьбы людей в этом осажденном городе. Хорошо выглядевший, элегантный, умный и любезный бургомистр являл собой после бурной страсти Курта Шумахера и несколько досадной порядочности Эриха Оллен-хауэра, которые проиграли в 1953 и 1957-м три раза последовательно выборы в бундестаг, новый тип социал-демократического руководителя.

Когда в ноябре 1960 г. политические сторонники избрали Брандта в Ганновере своим кандидатом на пост канцлера, он так представил свое видение задачи: «Нам необходимо пространство для развертывания действий политических сил, чтобы, не подвергая угрозе нашу безопасность, преодолеть неподвижность и идеологическую позиционную войну».

В августе 1961 г. раскол Берлина был наглядно выражен в бетоне — вопреки закону жизни единого города, в котором выросло не одно поколение. 25 лет спустя президент США Рональд Рейган заявил в Вашингтоне, что если бы он был в то время президентом, то приказал бы снести стену. Когда один американский журналист спросил Брандта 13 августа 1986 г. в Берлине, что он думает об этом заявлении, тот отказался от какого-либо комментария.

Брандт последовательно проиграл две кампании по выборам в бундестаг: в 1961 г. он уступил Аденауэру, в 1965 г. — Эрхарду.

Смена власти

Образованная в 1966 г. большая коалиция с Куртом Георгом Кизингером в качестве канцлера и Вилли Брандтом в качестве министра иностранных дел положила начало смене власти в Боннской республике. Страна переживала в высшей степени драматичный и в определенной мере болезненный процесс эмансипации. Эпоха единовластия ХДС/ХСС близилась к концу. Без социал-демократов, которых Аденауэр презирал, унижал и подозревал в симпатии к коммунистическим идеям, больше нельзя было обойтись. Они не только претендовали на участие в управлении государством, но и имели свои собственные взгляды на целый ряд проблем, которые хотя и не противоречили принципам рыночной экономики и участию в Атлантическом сообществе, но предусматривали большую самостоятельность. Дебаты, возникшие между министром экономики профессором Карлом Шиллером и переквалифицировавшимся из филолога в экономисты Францем Йозефом Штраусом, разворачивались в заоблачных сферах и редко затрагивали политику, доставляя обоим оппонентам высшее интеллектуальное удовольствие.

На первый взгляд речь в их дискуссии шла только о ревальвации (повышение обменного курса) немецкой марки, но в действительности — о ее проверке на прочность: способна ли она противостоять штормам, свирепствовавшим в мире международных финансов. Шиллер высказывал оптимистичные прогнозы, Штраус стоял за сохранение статус-кво. Ревальвация означала, что ФРГ готова занять лидирующие позиции в мировой экономике. Отставая от США, но находясь в одном ряду с Японией, еще одной побежденной страной во Второй мировой войне, она далеко опередила прочие европейские страны.

Дискуссии по поводу разрядки международной напряженности завершились в пользу «модернизированной» СДПГ. Канцлер из ХДС и его министр иностранных дел Герхард Шрёдер хотя и прекрасно понимали, что пришло время разрядки, прибегали ко всевозможным уверткам и околичностям, вместо того чтобы искать взаимопонимания с Кремлем.

Социал-либеральная коалиция

К концу 60-х гг. внутриполитическая ситуация в ФРГ начала постепенно накаляться. Брожения происходили не только в сфере политики, но и в обществе в целом: в среде молодежи, людей среднего возраста, интеллектуалов, даже буржуа. Буквально за один день, став 21 октября 1969 г. канцлером после трех безуспешных попыток, Брандт превратился в кумира нового поколения.

Брандту были присущи все слабости и недостатки нормальных людей. Он любил вино и женщин, был общительным и снисходительным, изредка замкнутым и жестким, но никогда холодным и бесчувственным. Немногие государственные деятели обладали такими чертами характера. Его политику отличали решительность и смелость. Он всегда был готов с головой окунуться в неизведанное. Все это порождало поток всевозможных спекуляций и досужих вымыслов.

В 1968 г. либеральную Свободную демократическую партию возглавил новый лидер — Вальтер Шеель. Под его руководством партия полевела и приобрела более социальный и прогрессивный имидж, а ее консервативное крыло стало менее активным.

На выборах в бундестаг 28 сентября 1969 г. блок ХДС/ХСС получил 46,1 % голосов избирателей (242 места), СДПГ — 42,7 (224 места), СвДП — 5,8 % (30 мест). В тот сентябрьский вечер Брандт позвонил Вальтеру Шеелю и сказал, что хочет обратить внимание прессы на простой факт: у СДПГ и СвДП больше мандатов, чем у ХДС и ХСС. Шеель ответил как бы между прочим: «Давайте». Неудача его партии на него сильно подействовала. Он еще не был готов к конкретным договоренностям.

Члены президиума СДПГ разошлись прежде, чем прояснилась обстановка. Они не находили в модели Брандта ничего или почти ничего привлекательного. Они с большим удовольствием продолжили бы ту большую коалицию, которую Кизингер, по крайней мере, в такой же степени, как Брандт, уже списал со счетов. Линию Брандта на союз с либералами поддерживал министр экономики профессор Карл Шиллер, своенравный и блестящий специалист, помогавший ему еще в берлинском сенате. Поддерживали Брандта и некоторые более молодые люди, способные к участию в выработке решений, а за кулисами — президент ФРГ Густав Хайнеман. На следующий день противники из руководства партии также пошли на уступки: пусть он проведет социально-либеральный эксперимент, заявили они.

Между тем Курт Георг Кизингер занервничал и стал проявлять активность. Еще поздним вечером 28 сентября он направил своего протеже Хельмута Коля, молодого премьер-министра земли Рейнланд-Пфальц и, вероятно, будущего председателя партии, к управляющему делами фракции СвДП в бундестаге, заместителю председателя партии Хансу-Дитриху Геншеру, с которым тот был дружен, чтобы крайне щедрыми предложениями «перетянуть» свободных демократов на свою сторону. Прозондировав почву, Коль пришел к выводу, что среди свободных демократов число противников социально-либеральной коалиции достаточно велико, чтобы провалить избрание Вилли Брандта. Но это оказалось иллюзией, и канцлер Кизингер не мог уже питать никаких надежд. Тогда Брандт вместе с Шеелем посетил президента, чтобы сообщить ему, что в основном они пришли к общему мнению относительно формирования правительства. Когда союз был заключен, лидер шведских социал-демократов Улоф Пальме признал, что он ошибался, утверждая, будто Брандт может быть избран главой правительства в любой стране Европы, кроме своей собственной.

В новом бундестаге СДПГ и СвДП вместе имели на двенадцать мандатов больше, чем ХДС/ХСС, и только на пять больше, чем это было необходимо для избрания канцлера. Можно ли было с такими результатами рассчитывать на успех? Могла ли партия исходить из того, что зыбкое большинство удержится в течение четырехлетнего срока полномочий бундестага? Брандт в этом не был уверен, но считал, что нужно пойти на оправданный риск.

21 октября 1969 г. 251 голосом «за» при 253 «против», пяти воздержавшихся и четырех недействительных бюллетенях Брандт был избран четвертым федеральным канцлером Федеративной Республики Германии. 251 — это всего на два голоса больше, чем необходимо. Недостающие голоса почти наверняка шли на счет нового партнера по коалиции, но при тайном голосовании никогда нельзя быть уверенным, и канцлер тоже не был вполне уверен. Разве не могло случиться, что не хватило бы голоса из своей фракции? Или добавились бы один-два голоса из фракции противника, уравновесившие дальнейшие «потери» на стороне коалиции?

Когда Брандт сказал, что теперь, когда Гитлер окончательно проиграл войну, он будет считать себя канцлером освобожденной, а не побежденной Германии, это не было высокомерием. Мир будет теперь иметь дело не с удобным, но с лояльным правительством, сказал канцлер.

Социал-либеральная коалиция пришла к власти под лозунгом «Отважиться на расширение демократии!» Новые формы участия граждан в общественно-политической жизни, обновление законодательства и государственных институтов должны были повысить доверие к демократии, особенно у критически настроенной молодежи. А это значило: необходимы реформы во всех сферах жизни общества.

Был принят новый закон о предприятиях, расширивший права трудящихся. На всех фирмах, где работало более пяти человек, появились производственные советы. В состав совета всегда входил представитель от молодых рабочих. С 1 июля 1976 г. на тех 500 предприятиях, на которых было занято более 2000 человек, производственный совет, создаваемый на паритетной основе, мог участвовать в принятии решений любого рода; при спорной ситуации председатель совета имел два голоса.

В 1970 г. был введен закон «О перераспределении собственности», по которому отчисляемая в фонд накопления инвестиционная заработная плата увеличивалась вдвое — до 624 марок. Рабочие получали именные сертификаты на постепенно растущую сумму отложенной зарплаты, блокированную на срок не менее пяти лет. За короткое время инвестиционные фонды охватили 16 млн трудящихся.

Самым большим социальным проектом стала реформа всеобщего образования. Были введены стипендии и бесплатное посещение занятий в вузах. В результате к 1979 г. число студентов из рабочих семей выросло вдвое и составило 14 %.

Но многие образовательные программы так и остались нереализованными. Причиной этого было не только противодействие земель, которые по традиции встречали в штыки любую «реформу сверху» и ревниво оберегали свои прерогативы в определении системы образования, против реформ активно выступали консерваторы. К тому же выяснилось, что демократизация образования из-за молодежной безработицы, переполненных аудиторий и избытка высококвалифицированных специалистов, с одной стороны, устраняла социальную несправедливость, а с другой — провоцировала новые социальные конфликты.

Восточная политика

В первом заявлении правительства социал-либеральной коалиции хотя и не говорилось ничего о международно-правовом признании ГДР, но упоминалось о «двух германских государствах». Вряд ли можно было яснее продемонстрировать отход от аденауэровской «политики силы». Кроме того указывалось, что если и существуют два немецких государства, то это еще не значит, что они являются заграницей друг для друга. Брандт подчеркнул, что стоит испробовать все средства, чтобы два германских государства, вместо того чтобы жить «друг около друга», попробовали жить «друг с другом».

Осторожные шаги к сближению немецких государств были сделаны еще во время большой коалиции, теперь процесс был продолжен. К этому времени стало ясно, что можно не признавать границу по Одеру-Нейсе, но она стала реальностью, которую вряд ли удастся изменить, тем более в обстановке международной разрядки. Тем не менее со стороны руководителей ФРГ это был мужественный шаг. Но он мог получить признание только в случае, если и другая сторона признает реальности, сложившиеся в Центральной Европе, — имелась в виду тесная связь ФРГ с Западным Берлином. Но любое западногерманское мероприятие на территории бывшей общегерманской столицы немедленно вызывало протесты ГДР и усиление мелочных придирок на трассах между ФРГ и Берлином. Не был урегулирован и порядок поездок частных лиц.

Вилли Брандт выступает перед 100 тыс. берлинцев из обеих частей города (за ним — федеральный министр иностранных дел Ханс-Дитрих Геншер)

В начале 1970 г., когда начались советско-западногерманские переговоры, выявились различные подходы к проблеме послевоенных границ. Кремль стремился официально закрепить существующее положение, Бонн пытался сохранить возможность их мирного изменения в будущем. После очень сложных и зачастую грозивших провалом переговоров 12 августа 1970 г. Брандт и Шеель подписали в Москве Договор о сотрудничестве и отказе от применения силы. Спустя 15 лет после трудной московской миссии Аденауэра в центре внимания всего мира вновь оказался германский канцлер. На этот раз речь шла о примирении и о сотрудничестве, в том числе и в экономической сфере, особенно интересующей немецких промышленников. Отказываясь от насильственного изменения границ, ФРГ тем не менее не отказывалась от принципиальной возможности их мирной ревизии и от тезиса единой немецкой нации, которая «свободным волеизъявлением восстановит свое единство».

Накануне подписания Московского договора в ФРГ началось брожение умов, поползли самые нелепые слухи, стали раздаваться обвинения в предательстве. Восточная политика расколола общество и вызвала самые ожесточенные дискуссии за всю историю ФРГ.

Нормализация означала для боннской политики отказ от иллюзий. Именно это и произошло в результате заключения договоров с Востоком, содержавших международно-правовые обязательства. Их логика была сложной и неоднозначной, но как раз в этом и заключалась их сила. В них подтверждались сложившиеся политические реалии и послевоенные границы в Европе без формального их признания. Их можно было интерпретировать как угодно. Москва видела в них официальное подтверждение своих внешнеполитических притязаний. Бонн со своей стороны де-факто отказался от своих претензий на территории, утраченные Германией в результате поражения во Второй мировой войне, на возврат которых, собственно, и так уже никто всерьез не рассчитывал. Тем не менее вопрос об оговорке в отношении заключения мирного договора де-юре под давлением оппозиционных партий во главе с ХДС не сходил с повестки дня. Москва скрепя сердце была вынуждена принять это к сведению.

Политическое содержание договоров, которое было очевидно для всех, имело историческое значение. Они подтверждали нерушимость границ и содержали обязательство германской стороны отстаивать свои внешнеполитические интересы исключительно мирными средствами. Впрочем, ФРГ уже никакими средствами не могла вернуть Восточную Пруссию, Померанию и Силезию, которые, хотя и входили «на законных основаниях» в состав «рейха», давно уже принадлежали России и Польше. В этом-то, собственно, и заключался прорыв в восточной политике. Она выражала то, что уже и так было очевидно, но отняла тем не менее у страны призрачную надежду, которой жили многие ее граждане, — надежду на обретение малой родины.

Подписание договоров имело большое значение. Немцы заключили мир с самими собой и со своим прошлым, открыто признав, что восстановление рейха является иллюзией.

7 декабря 1970 г. аналогичный по смыслу договор был подписан между ФРГ и Польшей в Варшаве. В нем также содержалась формула о «неприкосновенности», но не об «окончательности» границы по Одеру — Нейсе и отказ от территориальных претензий. В Варшаве переговоры проходили еще труднее, чем в Москве. Только в 1975 г. после предоставления Польше миллиардного кредита удалось добиться положительного сдвига в переселении оттуда желающих выехать этнических немцев.

Завершением восточных соглашений явилось подписание договора с Чехословакией 11 декабря 1973 г. Здесь камнем преткновения стало Мюнхенское соглашение 1938 г., передававшее Судетскую область Германии. Прага требовала признать его «недействительным с самого начала». Западногерманская сторона указывала, что такая формула вызовет поток материальных исков в немецкие суды и что это соглашение было подписано также западными державами, которые, следовательно, должны участвовать и в его аннулировании. Но после отказа Чехословакии от возмещения материального ущерба от потери Судетов Пражский договор был подписан.

3 сентября 1971 г. четыре державы — СССР, США, Франция, Великобритания — подписали между собой соглашение по Берлину, которого требовал Шеель накануне заключения Московского договора. По этому соглашению СССР впервые признал особые отношения Западного Берлина с ФРГ, поскольку в противном случае бундестаг, скорее всего, отказался бы от ратификации восточных договоров.

Во время заключения договора с Польшей произошло удивительное событие. Вилли Брандт, который как эмигрант не мог иметь ничего общего с нацизмом, опустился в Варшаве на колени перед памятником погибшим повстанцам варшавского гетто. Позднее он говорил известной журналистке и писательнице графине Марион Дёнхоф, что это был спонтанный поступок под влиянием внезапно охвативших его чувств. В октябре 1971 г. Брандту была присуждена Нобелевская премия мира.

Параллельно с подготовкой восточных договоров начались переговоры между ФРГ и ГДР. 19 марта и 21 мая 1970 г. Брандт и Штоф встречались в Эрфурте и Касселе для обсуждения нормализации отношений. Примечательной была сама атмосфера этих встреч, первых после 1947 г. Если эрфуртцы, опрокинув даже полицейские заслоны, горячо приветствовали боннского канцлера, то в Касселе правые экстремисты попытались сорвать встречу, размахивая оскорбительными плакатами. В целом обе встречи не принесли особых результатов. Но изложенные Брандтом в Касселе 20 пунктов постепенной нормализации отношений легли в основу подписанного 21 декабря 1972 г. «Договора об основах отношений». В нем была зафиксирована формула о двух германских государствах, отношения между которыми должны строиться на основе равноправия и отказа от применения силы. Было достигнуто также соглашение об обмене постоянными представительствами в Бонне и Восточном Берлине, хотя ГДР вначале настаивала на обмене посольствами. Как и в Москве, правительство ФРГ приложило к договору письмо о сохранении единства немецкой нации и ее права на свободное самоопределение. Бавария подала на договор жалобу в Федеральный конституционный суд в Карлсруэ, считая этот договор неконституционным, но 31 июля 1973 г. суд отклонил ее, не усмотрев в договоре никаких нарушений Конституции ФРГ. Суд указал также на то, что до заключения мирного договора ответственность за Германию как целое лежит на четырех державах.

Оппозиция консерваторов

После 20 лет пребывания у власти блок ХДС/ХСС оказался совершенно не готов к роли оппозиции. Его надежды на скорое свержение правительства связывались с новым председателем ХДС, интеллигентным и острым на язык Райнером Барцелем, которому можно было смело поручить самые деликатные миссии. ХДС рассчитывал на перебежчиков из правого крыла СвДП, которые могли взорвать хилое правительственное большинство в 12 голосов. Но операция смещения Брандта могла бы выглядеть законной процедурой только при соответствующем настроении общественности. Такую возможность предоставили восточные договора. Разумеется, оппозиция не возражала против них как таковых и против политики разрядки, но она твердила, что если бы переговоры вело правительство ХДС/ХСС, то оно добилось бы гораздо большего и не согласилось бы с фактическим признанием окончательности восточных границ, поскольку СССР и Польша вкладывают в них именно такой смысл. Часть консервативных политиков была настроена более решительно и рассматривала закрепление статус-кво как капитуляцию перед коммунистическим монстром, с которым вообще невозможно вступать в переговоры.

Осенью 1970 г. фракцию СвДП покинули ее бывший председатель Менде с двумя его сторонниками. В начале 1972 г. у кабинета Брандта-Шееля осталось большинство всего в четыре голоса. В апреле ХДС одержал полную победу на выборах в ландтаг Баден-Вюртемберга, а через несколько дней из СДПГ вышли два депутата и правительственное большинство свелось к двум призрачным голосам. Барцель же сообщил, что заручился поддержкой еще нескольких свободных демократов и смело может рассчитывать на кресло канцлера. 27 апреля фракция ХДС/ХСС внесла вотум о недоверии. Сияющий Барцель уже готовился принимать поздравления, как вдруг поползли слухи, что Брандт удержался. Официальные результаты показали, что за Барцеля проголосовало 247 депутатов, а значит, ему не хватило двух голосов. Почти все депутаты от социал-либеральной коалиции бойкотировали голосование, чтобы затруднить «ренегатам» путь к урнам. Следовательно, по крайней мере, два депутата из фракции Барцеля высказались против него. В начале 1973 г. бывший депутат от ХДС Юлиус Штейнер признался, что получил 50 тысяч марок от ближайшего сотрудника Венера Карла Винанда за свой голос против Барцеля. Самое пикантное во всей этой до конца не выясненной истории состояло в том, что Винанд был агентом госбезопасности ГДР, снабдившей его деньгами для подкупа, чтобы спасти Брандта и ратифицировать восточные договора. Но бундестаг остался практически недееспособным, и были назначены внеочередные выборы на 19 ноября 1972 г.

Предвыборная кампания носила ожесточенный характер. Правительству весьма помогло опубликование 8 ноября текста договора с ГДР, который многие посчитали первым шагом к объединению. В результате СДПГ добилась наилучшего результата, получив 45,8 % голосов (230 мест). Продвинулись вперед и либералы (8,4 %, 41 мандат). ХДС/ХСС потерпел поражение (44,9 % голосов и 225 мест) и вновь занял место на скамье оппозиции. Несчастливого Барцеля на посту лидера ХДС в июне 1973 г. сменил премьер Рейнланд-Пфальца 43-летний Хельмут Коль — новая надежда партии демохристиан.

После блестящей победы Вилли Брандт истощил свои моральные и физические силы. Любитель хорошего вина и поклонник хорошеньких женщин устал от бремени власти и потерял контроль и над кабинетом, и над самим собой. 24 апреля 1974 г. один из его ближайших сотрудников, помощник по связям с партиями Гюнтер Гийом, был арестован как агент спецслужб ГДР. Прилетев утром этого же дня из Каира, канцлер еще в аэропорту узнал от министра внутренних дел Геншера о случившемся. Когда оппозиция потребовала самого тщательного расследования, то Брандт взял ответственность на себя и 6 мая подал президенту прошение об отставке. 16 мая новым канцлером был избран эрудированный интеллигент и прагматичный опытный экономист Хельмут Шмидт — человек долга, не терпевший никакой «идеологической болтовни».

Что же касается Гийома, то в декабре 1975 г. он был приговорен к 13 годам тюремного заключения, его жена Кристель получила 8 лет. Но в октябре 1981 г. супругов обменяли на восемь арестованных в ГДР агентов западногерманской разведки. Затем Гийом преподавал в разведшколе ГДР. В 1993 г. он выступал свидетелем на процессе руководителя восточногерманской разведки Маркуса Вольфа. Гийом умер в 1995 г.

При Аденауэре был лозунг: «Никаких экспериментов!» Он отвечал потребности народа в покое, народа, который был рад, что заблуждения нацистского времени и войны остались позади, и на первых порах не хотел вспоминать прошлое. Обращаясь в будущее, он способствовал восстановлению экономики.

Брандт говорил: не надо бояться экспериментов, — мы построим современную Германию. И еще: кто хочет быть уверен в завтрашнем дне, должен бороться за реформы сегодня. Поначалу это были эффектные рекламные изречения. Однако в отличие от формул более поздних лет они содержали философское начало: до сих пор граждане скорее боялись реформ; теперь же они стали понимать, что на длительный срок безопасность без реформ невозможна.

Хельмут Шмидт стал конкурентом Брандта внутри партии. Однако на его отношение к Брандту как до, так и после его отставки не упало и тени недоброжелательности. Шмидт считал тогда, что если глава правительства из-за такой «глупой» истории с Гийомом «спускает паруса», то это неадекватная реакция, и настоятельно просил Брандта еще раз все как следует обдумать. «Во всяком случае, — сказал он Брандту, — ты должен остаться председателем партии. Ты можешь сохранить единство партии, а я нет».

Существовавшие между ними разногласия в значительной мере объяснялись различием в темпераментах. Они видели в себе и друг в друге немецких патриотов, обладающих чувством ответственности за Европу, и всегда проявляли взаимоуважение, даже в тех случаях, когда их мнения расходились. Выйдя из разных политических течений, они отдавали все свои силы германской социал-демократии и были связаны с ней различным образом, но одинаково ощущали свой внутренний долг перед ней.

На последнем этапе своей долгой политической карьеры и жизни Брандт в 1976 г. был избран председателем Социалистического интернационала, а в 1979 г. — членом Европейского парламента. Только в 1987 г. он покинул пост руководителя СДПГ, оставшись ее почетным председателем. Брандт был почетным доктором наук многих университетов, в том числе Московского (в октябре 1989 г.). После выборов в первый общегерманский бундестаг в декабре 1990 г. он стал его старейшим депутатом.

Вилли Брандт скончался 8 октября 1992 г. в Ункеле-на-Рейне, чуть южнее Бонна, и был похоронен с воинскими почестями. Его деятельность хотя бы на мгновение истории сделала немного лучше и немцев, и все человечество. Вместе с тем его взлеты и провалы напоминают историку и читателю о том, каким непостоянным и капризным может быть общественное мнение.

Литература

Брандт В. Воспоминания. М., 1991.

Harpprecht K. Willy Brandt. Porträt und Selbstporträt. München, 1970.

Lindlau D. (Hrsg.). Dieser Mann Brandt… Gedanken über einen Politiker. München, 1972. Marshall В. Willy Brandt. Bonn, 1993.

Stern C. Willy Brandt. Hamburg, 1975.

Жесткий прагматик ХЕЛЬМУТ ШМИДТ (1918)

Жизнь и карьера

По словам очень осведомленного немецкого журналиста и тонкого наблюдателя и участника важнейших событий второй половины XX в. Оскара Ференбаха, на отдельных исторических этапах мировая политика как бы берет тайм-аут. Она устает от старого и задумывается о новом. Для того чтобы собраться с мыслями и определиться, ей требуется время. Она не дремлет, но перестраивается в соответствии с изменившимися условиями и ищет новые ориентиры. Именно на таком историческом этапе на смену Вилли Брандту пришел Хельмут Шмидт.

После отставки Брандта коалиция СДПГ-СвДП сплотилась вокруг команды, которой предстояло оставаться у власти следующие восемь лет, — Хельмут Шмидт (СДПГ) на посту канцлера и Ханс-Дитрих Геншер (СвДП) в качестве министра иностранных дел. Новый канцлер в правительстве Брандта сначала занимал пост министра обороны, затем стал министром финансов и пользовался репутацией прагматика с жестким стилем работы. Одна из парижских газет, отказавшись от общепринятой у французов точки зрения, что немцам везет на авторитарных вождей, писала: «Наклонности Хельмута Шмидта всегда контролируются его чувством реальности. Германия может себе это позволить. Несмотря на ревальвацию немецкой марки и энергетический кризис, она процветает, имеет стойкую промышленную динамику и значительные валютные резервы. Не хватало только Железного канцлера. И вот он появился». Но Шмидт был авторитарным лишь в своей готовности принимать решения и в способности принимать их быстро. Однако этим решениям обязательно предшествовало продолжительное обсуждение; всегда учитывалась двусторонняя связь между верхними и нижними слоями общества; ничего не решалось на чисто иерархической основе. Он был сильным лидером, который тем не менее верил в демократию, всячески поощряя и вдохновляя ее.

С точки зрения интересов страны Шмидт являлся тем человеком, который был ей нужен. ФРГ не имела еще канцлера с таким хорошим образованием.

Хельмут Генрих Вальдемар Шмидт родился 23 декабря 1918 г. в Гамбурге в семье учителя гимназии; когда подрос, посещал школу Лихтварк с музыкальным уклоном. Естественно, он состоял в морском отряде «Гитлерюгенда», затем был призван в вермахт и в чине обер-лейтенанта командовал расчетом зенитного орудия. В конце Второй мировой войны Шмидт попал в британский плен и в лагере воспринял идеи социал-демократов. В Гамбурге он изучал потом общественно-политические науки и экономику. Некоторое время Шмидт был председателем Социалистического немецкого студенческого союза. В 1949 г. стал дипломированным экономистом и работал под руководством Карла Шиллера в Гамбургском управлении экономики и транспорта. Проблемы транспорта более всего интересовали его и тогда, когда в 1953 г. он стал депутатом бундестага и проявил блестящие ораторские способности. Но один из лидеров СДПГ Фриц Эрлер склонил его к изучению военностратегических проблем. В 1961 г. появилась первая книга Шмидта «Оборона и возмездие», сразу сделавшая его одним из ведущих специалистов Запада в области стратегии.

В феврале 1962 г., еще в бытность Шмидта сенатором, произошло событие, с которым он раз и навсегда вошел в сознание граждан ФРГ: гамбургское наводнение, самое крупное с эпохи Средневековья, которое унесло жизни 300 человек и оставило 75 тыс. бездомными. Тогда Шмидт смело, и даже превысив полномочия, принял на себя решение всех вопросов, связанных с ликвидацией последствий стихии. Он в полной мере проявил свое умение и высокую компетенцию. Его популярность после этого резко возросла. Осенью 1965 г. он вновь был избран в бундестаг — уже известный политик и одна из самых больших надежд СДПГ.

Хельмут Шмидт

Когда в 1966 г. была создана большая коалиция, Шмидт получил предложение возглавить министерство транспорта. Однако он отказался от него и предпочел работу во фракции, которую возглавил после смерти Эрлера в феврале 1967 г.

Шмидт заменил Вилли Брандта на посту канцлера 16 мая 1974 г. Вице-канцлером и министром иностранных дел стал заместитель председателя Свободной демократической партии Ханс-Дитрих Геншер, который в октябре того же года возглавил партию. Шмидт был решительно настроен не терять ни минуты. Уже через три дня после его назначения был сформирован новый кабинет. Неделей позже прозвучало первое правительственное заявление нового канцлера. Оно было отрезвляющим: «Во время растущих проблем во всем мире мы концентрируем усилия на реализме и деловом характере, на том, что теперь необходимо, и оставляем в стороне другое». Заявление было понято как конец всех реформ.

Граждане, и без того уже несколько уставшие от реформ, были недовольны и расходом непосильных средств, например на образование, которые за несколько последних лет выросли с 16 до 50 млрд марок.

Очень быстро проявилась чрезвычайная эффективность стиля руководства Шмидта. На утренних оперативных совещаниях круг участников ограничивался самыми важными сотрудниками. Раз в неделю министры собирались на общее заседание коалиции, для которого, по крайней мере в общих чертах, всегда была подготовлена повестка дня, чтобы не тратить бесполезно время. Обсуждение шло целенаправленно и непрерывно, а канцлер часто ставил самый важный вопрос, о котором часто забывали другие: «Сможем ли мы провести это через бундестаг?» Шмидту в работе очень помогал его опыт в качестве главы фракции. Он резюмировал в конце результаты заседания правительства для протоколиста и в большинстве случаев определял дальнейший ход действий.

Кабинет при Шмидте функционировал как хорошо отлаженный механизм, — точно и «беззвучно», т. е. из заседаний правительства ничего не выходило за его пределы, так как Шмидт требовал полного неразглашения.

Хотя Шмидт охотно шел на обсуждение различных вопросов и мог внимательно прислушиваться к мнениям участников дискуссий, для него они не были самоцелью. Для философствования времени не отводилось. Обсуждения должны вести к результатам, результаты — к решениям, а решения — к действиям — таков был девиз Шмидта. Он был первым федеральным канцлером, который превосходно разбирался в двух сферах, жизненно важных для Боннского государства: экономическая политика и внешняя политика. К этому добавлялись железная воля, строгая самодисциплина и глубокое чувство долга. Он был сильным федеральным канцлером, самым сильным после Аденауэра. Но был ли он великим канцлером?

Стартовые условия для Шмидта сложились неблагоприятно. И нет ничего удивительного в том, что его просто «охватил ужас», когда на него легла ответственность, которую уже не с кем было делить. Как пишет Шмидт в одной из своих многочисленных книг, он постоянно просил Брандта «остановить бурный поток всевозможных заявлений и программ». Эти призывы оставались без внимания, и позже он сам стал жертвой спровоцированной такими заявлениями «эйфории по поводу реформ».

Нефтяной кризис

В конце 1973 г. в ФРГ можно было увидеть необычную и странную картину: опустевшие автобаны, выключенное отопление в квартирах, погасшая на улицах городов реклама. Это стало следствием нефтяного кризиса, в одночасье поразившего и парализовавшего западные страны. В дни четвертой арабо-израильской войны в октябре 1973 г. арабские экспортеры нефти впервые применили ее как политическое оружие. В результате в индустриально развитых странах разразился кризис, напоминавший зловещий 1929 г., когда начался самый страшный в истории экономический кризис.

Подскочившая в три раза цена на нефть повлекла за собой общее подорожание. Рост производства в 1974 г. застыл на уровне 0,4 %, а в 1975 г. снизился на 3,4 %. Достигшая 7 % инфляция установила послевоенный рекорд. Число безработных перевалило за миллион человек, что составляло более 5 % занятых. Требующая средств политика реформ проделала в бюджете огромные дыры. В свою очередь это влекло рост государственного долга, выросшего с 45 млрд марок в 1969 г. до 300 млрд в 1982-м. Увеличивался разрыв между государственным долгом и ростом производства.

Хотя кризис был в полном разгаре, профсоюзы добились повышения заработной платы на 11 %, что стало личным поражением Брандта. Пришедший ему на смену Шмидт, жесткий стиль руководства которого вызывал недовольство многих людей, уже знал, что обнародованные в 1969 г. реформаторские программы превышают возможности государства и являются «социальной утопией». А в 1972 г. он навлек на себя бурю критики, заявив, что 5 % инфляции лучше, чем 5 % безработицы. В своем правительственном заявлении Шмидт объявил о коррекции курса кабинета прежде всего в области уже непомерных социальных расходов. Благодаря этому в бюджете 1976 г. удалось сэкономить 13 млрд марок, а в бюджете 1977 г. — уже 33 млрд марок. Но расплачиваться за эту экономию в основном приходилось трудящимся.

Конец «экономического чуда»

Многие эксперты в сфере экономики сходятся во мнении, что этот кризис ознаменовал собой конец «экономического чуда». До сих пор в стране происходил экономический рост, возможности распределения товаров постоянно расширялись, но вместе с этим росли и аппетиты. «Западные немцы не осознавали, в каких сказочных условиях они живут, становясь изнеженными и избалованными и оставаясь при этом вечно недовольными», — писал историк Арнульф Баринг о конце эпохи экономического процветания.

В то же самое время Римский клуб выступил с предостережением по поводу фетишизма экономического роста, который может привести к глобальному разрушению экологии. Так родилось движение «зеленых». Участники этого движения исповедовали идеологию «нулевого роста», которая была призвана препятствовать любой экспансивной экономической политике. После оживленных дискуссий и отказа от целого ряда теоретических концепций они все же пришли к выводу, что без экономического роста ничего хорошего не будет и что любая остановка означает шаг назад.

Постепенно заканчивались счастливые времена, когда непрерывный рост благосостояния воспринимался как нечто само собой разумеющееся и когда профсоюзы могли непомерно завышать тарифы. Вместо этого неудержимо росла безработица как неизбежное следствие чрезмерной социализации государства.

Как в экономике, так и во внешней политике Шмидт сидел одновременно на двух стульях. Под прикрытием политики разрядки Москва нацелила на Европу свои новые ракеты среднего радиуса действия СС-20. Используя пацифистское «движение за мир», Кремль хотел усыпить политическую бдительность Запада и для обеспечения своего ядерного превосходства в Европе и нейтрализации американского присутствия на континенте.

Маргарет Тэтчер и Хельмут Шмидт

Таким образом, Москва получила мощное орудие давления на своих европейских партнеров. Хельмут Шмидт, признанный эксперт по вопросам вооружений, прекрасно осознавал нависшую над Европой угрозу и постарался привлечь к ней внимание во время выступления в Институте стратегических исследований в Лондоне. Вашингтон оценил всю опасность ситуации и предпринял ответные действия, разместив новые ракеты в Европе, а Шмидт, верный своим взглядам в отношении политики безопасности, встал перед дилеммой: размещать или нет эти ракеты в ФРГ?

Коллеги по партии, как, впрочем, и все население, охваченное эйфорией по поводу разрядки, остались глухи к доводам Шмидта в пользу размещения американских ракет и проявляли недовольство его позицией. Страну раскололи споры о довооружении, усугубленные антиамериканскими настроениями в связи с войной во Вьетнаме. Многие деятели СДПГ отправлялись в Восточный Берлин, чтобы засвидетельствовать почтение Эриху

Хоннекеру, пропагандировали новую идеологию антиамериканизма и клялись в «равной дистанцированности» от обеих конкурирующих систем.

Как часто бывало в истории, наступил критический момент, когда идеология — в данном случае политика разрядки — превратилась в догму и стала восприниматься как панацея и самоцель, утратив всякую связь с действительностью. Соответственно политическая бдительность немцев в значительной мере ослабла, в то время как между супердержавами росло недоверие. Угроза ядерной войны подталкивала Запад к довооружению. Словно стремясь подтвердить его опасения, в 1979 г. СССР ввел свои войска в Афганистан. Весь мир был встревожен, и никто не мог предположить, что эта авантюра закончится военным и политическим поражением Москвы.

Всплеск терроризма

История терроризма в ФРГ берет свое начало с апрельской ночи 1968 г., когда в центре Франкфурта запылали два огромных универмага. Поджигатели, среди которых находились студентка Гудрун Энслин со своим другом Андреасом Баадером, выражали таким образом свой протест против «потребительского террора» и войны во Вьетнаме.

Возникшая на базе студенческого движения группа террористов стала называть себя «Фракция Красной армии» (РАФ — Rote Аrmее Fraktion). Активность террористов вначале проходила под социально-революционными лозунгами, затем — за освобождение осужденных членов организации, и, наконец, их террор выродился в насилие ради насилия. Находясь в подполье, террористы сумели создать широкую сеть опорных точек, а нападения на банки дали им значительные средства. Фальшивые документы они добывали налетами на паспортные учреждения.

В 1972 г. полиция арестовала почти всех лидеров РАФ. Но и в тюрьме они не прекращали борьбу против общества, призывая к новым актам террора и объявляя голодовки. Когда один из заключенных умер от голодовки, на следующий день (10 ноября 1974 г.) в Берлине был убит президент судебной палаты Гюнтер фон Дренкман. В феврале 1975 г. террористы захватили в заложники председателя берлинского ХДС Петера Лоренца и потребовали освободить и отправить в Южный Йемен пятерых своих товарищей. Шмидт и его кризисный штаб были вынуждены удовлетворить требование террористов. Но правительство решило не допускать больше унижения государства, не превращая его при этом в полицейское.

В 1977 г. волна терроризма достигла своего апогея. В апреле на улице в Карлсруэ был застрелен генеральный прокурор ФРГ Зигфрид Бубак, в июле убит президент Дрезденского банка Юрген Понто, в сентябре террористы похитили президента Союза промышленников Ханса-Мартина Шлейера и потребовали освобождения 11 заключенных. Пока шли переговоры, 13 октября палестинские террористы захватили немецкий самолет с 91 пассажиром, угнали его в сомалийский город Могадишо и потребовали немедленного освобождения 11 немецких и 2 турецких террористов, что ясно указывало на международный характер терроризма. 18 октября спецгруппа пограничной службы ФРГ — команда-9 — штурмом захватила самолет и освободила всех заложников. Через несколько часов в штутгартской тюрьме застрелились лидеры РАФ — Андреас Баадер, Гудрун Энслин и Ян Распе. Каким образом в их камерах оказались пистолеты, осталось неизвестным. На следующий день в Эльзасе было найдено тело убитого Шлейера.

После успеха в Могадишо Хельмут Шмидт никогда не был столь популярным, граждане уважали его и целиком доверяли ему.

Многочисленные аресты так и не смогли полностью устранить угрозу терроризма. Даже в 1986 г. РАФ совершила ряд убийств крупных чиновников, промышленников, финансистов. После ликвидации ГДР рассекреченные документы ее органов безопасности полностью подтвердили давнее подозрение, что террористы получали помощь спецслужб ГДР, укрывались в ней и проходили там боевую подготовку. В 1990 г. многие из членов РАФ были арестованы на территории Восточной Германии и приговорены к различным наказаниям.

Курс Шмидта

При правительствах Шмидта продолжился рост международного авторитета ФРГ и наращивание ее экономической мощи. Энергичный и прагматичный, а порой и жесткий, Шмидт представлял центристское крыло СДПГ. При нем широкое распространение получил лозунг «Модель — Германия», который должен был служить поднятию престижа ФРГ как внутри страны, так и за рубежом. Выйдя из экономического кризиса без больших потерь, Федеративная Республика начала быстро наращивать темпы экономической и политической экспансии в другие регионы мира.

Хельмут Шмидт и Валери д'Эстен

Ключевое значение этого периода в истории ФРГ заключается в том, что именно к середине 70-х годов страна на полную мощность включилась в мировой экономический и политический механизм, заняв одно из лидирующих мест. Именно в этот период Федеративная Республика стала полноправным участником «семерки», а также «мотором» западноевропейской интеграции. В 1978 г. в ФРГ было сосредоточено 23 % населения стран ЕЭС, 31 — валового национального продукта и 35 % промышленного производства. Ее промышленный потенциал составлял 84 % французского и английского вместе взятых; она экспортировала примерно столько, сколько обе эти страны, а ее валютные резервы превысили общие резервы Англии и Франции. Удвоив военные расходы в 70-е гг., правительство СДПГ-СвДП превратило бундесвер в самую мощную сухопутную армию НАТО в Западной Европе. При этом к концу 70-х гг. в ФРГ было отмечено оживление экономической конъюнктуры и снижение безработицы до 880 тыс. человек.

В 1977 г. Шмидт выступил инициатором дискуссии о необходимости адекватного ответа НАТО на ракетную политику СССР. Фактически к началу 80-х гг. во внешней политике Бонна явственно обозначился поворот — во многом как реакция на внешнеполитическую деятельность СССР (модернизация ракетно-ядерного потенциала средней дальности, ввод войск в Афганистан, обострение внутриполитической ситуации в Польше и введение там военного положения).

На парламентских выборах 1976 г. ХДС/ХСС удалось с помощью лозунга «Свобода или социализм», обыгрывая национальные чувства, использовать просчеты правительства, не выполнившего обещания, касающегося проведения демократических реформ, и заручиться поддержкой значительного числа избирателей. Хотя правящая коалиция одержала победу, ее позиции были ослаблены. СДПГ получила 42,6 % голосов, СвДП — 7,9, ХДС/ХСС — 48,6 % (ХДС — 38 %, ХСС — 10,6). По сравнению с выборами 1972 г. христианские демократы приобрели 3,8 %, СДПГ потеряла 3,3, а СвДП — 0,5 % голосов избирателей. Большинство социал-либе-ральной коалиции сократилось в бундестаге с 46 до 10 мандатов.

Итог избирательной борьбы правящих партий с кандидатом от оппозиции, председателем ХСС и баварцем до мозга костей Штраусом, был заранее предрешен не в пользу последнего, однако он развязывал в будущем руки председателю ХДС Колю в определении предвыборной стратегии блока. 5 октября 1980 г. на выборах в бундестаг СДПГ набрала 42,9 %, СвДП — 10,6. Со-циал-либеральная коалиция получила «зеленый свет» на продолжение своей деятельности. Блок ХДС/ХСС скатился с 48,6 до 44,5 %, показав наихудший результат с 1949 г.

После выборов в правящей коалиции наметились, а позднее начали углубляться разногласия в вопросах борьбы с нараставшим экономическим кризисом и безработицей. Более того, в руководстве СвДП зрели опасения, что затягивание коалиции с СДПГ, терявшей с развитием кризисных явлений политический капитал, негативно скажется на отношении избирателей к свободным демократам. Геншер считал, что закат СДПГ может окончательно похоронить СвДП, и поэтому начал готовить позиции к отступлению, тем более что Коль уже давно приглашал свободных демократов к диалогу.

1982 год стал переломным в развитии ФРГ. В области экономики шло лавинообразное нарастание кризисных явлений: безработица превысила рекордную цифру в 2 млн человек; за год в стране было зарегистрировано около 16 тыс. банкротств; задолженность федерации, земель и общин с 1970 по 1982 г. выросла в 5 раз, составив 600 млрд марок. К началу 80-х гг. окончательно оформился перелом во взаимоотношениях между предпринимателями и представителями правительства от СДПГ. Политика социальных реформ, в том числе принятый закон о содействии занятости, а также обновление ряда статей законодательства о правах молодежи на производстве, об охране материнства, труда, сопровождалась нарастанием противоречий между ВПК и госаппаратом, где ключевые посты были у СДПГ. Отказ западногерманских промышленных кругов от поддержки социал-демократов был во многом связан и с активной деятельностью внепарламентской оппозиции, получившей небывалый размах в рамках антивоенного и антиракетного движения.

В области внешней политики, несмотря на энергичную поддержку правительством ФРГ «ракетного решения» НАТО, продолжали усиливаться расхождения между ФРГ и США. Увеличение экономического веса и военного потенциала ФРГ в системе западных государств негативно повлияло на взаимоотношения между трансатлантическими партнерами.

Летом и осенью 1981 г. Шмидт был измучен постоянными обмороками и сердечными приступами (в октябре ему был имплантирован кардиостимулятор). Видимо, это явилось причиной того, что прежде быстрая и точная реакция его на неожиданные события стала давать явные сбои. Так, он слишком поздно отреагировал на движение в защиту окружающей среды, движение в защиту мира, на появление партии «зеленых». Когда Хельмут Шмидт стал канцлером, черные волосы были еще с едва заметной сединой; когда же он уходил из канцелярии федерального канцлера, они стали совершенно белыми.

Развал коалиции

Шок от нефтяного кризиса, случившегося в 1973 г., прошел довольно быстро. Но появились проблемы, связанные с опасными последствиями экономического роста. Возникли многочисленные экологические движения, на базе которых в 1980 г. сформировалась партия «зеленых». Спустя три года ее представители уже заседали в бундестаге. Свою партию «зеленые» строили на принципах «базовой демократии», т. е. автономности и самоуправляемости местных организаций. Часть партии выступила за сотрудничество с СДПГ, другая была принципиально против любых коалиций.

После нефтяного кризиса правительство Шмидта стало уделять первостепенное внимание развитию высоких технологий.

В то же время выяснилось, что постоянная безработица приобрела структурный характер. Совершенствование производства, когда люди заменялись автоматами и роботами, приводило к исчезновению многих профессий. Так, в полиграфии внедрение фотонабора практически ликвидировало профессию наборщика металлического набора.

Рост государственного долга и увеличивающаяся безработица обострили социальные проблемы. С 1970 по 1981 г. национальный доход возрос с 533 до 1188 млрд марок, а социальные расходы — со 174 до 484 млрд марок, что превышало темпы роста дохода. К тому же число нуждающихся в социальной помощи (в 1974 г. их насчитывалось 5,7 млн человек) постоянно росло. Социально-экономические проблемы осложняли отношения между партнерами по коалиции. Либералы как партия среднего класса требовали «больше свободы и меньше государственного вмешательства».

Выборы 1980 г. сохранили коалицию во многом потому, что Свободная демократическая партия не решилась пойти на союз с блоком ХДС/ХСС, опасаясь, что весьма неоднозначная личность их кандидата Штрауса отпугнет многих избирателей и партия может вообще не попасть в бундестаг. Шмидт выглядел гораздо надежнее, но его правительственное заявление от 24 ноября содержало достаточно расплывчатые формулировки. В августе 1981 г. Ханс-Дитрих Геншер в письме к руководству своей партии и местным партийным функционерам высказался за ориентацию на принципы рыночной экономики и за сокращение социальных расходов, на что СДПГ не могла согласиться. В то же время многие социал-демократы выступали в том же духе: если из-за противодействия либералов невозможен поворот к более левому курсу, то не лучше ли уйти в оппозицию? На мюнхенском съезде СДПГ весной 1982 г. выдвигались во многом нереальные требования. Предлагая проведение широких программ занятости, сокращение льгот предпринимателям, увеличение государственных инвестиций, делегаты не указывали источники их финансирования, а источников этих и не было. Таким образом, канцлер был лишен свободы маневра.

Франц Йозеф Штраус

К осени 1982 г. положение в коалиции обострилось. В сентябре гессенская организация СвДП открыто высказалась за коалицию с ХДС. Еще до этого министр экономики Отто Дамбсдорф потребовал резкого сокращения в бюджете на 1983 г. всех социальных статей. Фактически это был ультиматум, и федеральный канцлер правильно расценил программу Ламбсдорфа как намерение разорвать коалицию. Он предложил министру представить ему письменные разъяснения по данному вопросу. Получив через восемь дней это «свидетельство о разводе», канцлер наметил на 17 сентября свое выступление в бундестаге с речью, возлагавшей ответственность за развал коалиции на либералов. Но еще раньше четыре министра от либеральной партии заявили о своей отставке.

1 октября 1982 г. бундестаг вынес Шмидту вотум недоверия и большинством голосов (52 %) избрал Хельмута Коля федеральным канцлером ФРГ.

Специалист по преодолению кризисов, острый на язык, но неспособный найти правильный тон, чтобы убедить оппонентов в своей правоте, Хельмут Шмидт был обречен стать канцлером эпохи «межвременья», в течение которой не происходило великих событий, а лишь создавались предпосылки для них. Он не совершал серьезных ошибок, но и не принимал судьбоносных решений. Он мог в лучшем случае моделировать наметившиеся тенденции, но был не в состоянии оказывать на них решающего влияния. Ввиду этого Шмидт стал лишь выдающимся канцлером, но не великим. Ему не хватало везения. По всей видимости, ФРГ никогда за всю свою историю не переживала столь бурного и бесплодного периода, отмеченного ожиданиями утопического характера, суть которых мало кто мог внятно объяснить.

Социал-либеральная коалиция окончательно развалилась после того, как НАТО приняло решение о довооружении. Для ФРГ оно стало очередным испытанием на прочность. Какое-то время СДПГ давала своему канцлеру свободу маневра, но все более и более неохотно. В самый ответственный момент она бросила Шмидта на произвол судьбы.

Инициированный свободными демократами осенью 1982 г. «поворот» стал актом окончательного отрешения социал-демократов от власти. Наряду с довооружением слабым местом для свободных демократов оказалась экономическая и финансовая политика — СДПГ была обессилена и не способна принимать компетентные политические решения, полностью оторвавшись от реальности. Председатель фракции предсказал ей 15-летнее прозябание в оппозиции. Он оказался провидцем.

Шмидт был канцлером, стоявшим на позициях признания необходимой рациональности в политике, которой он старался придерживаться и в трудные времена эмоционального бурления. В духе Макса Вебера он говорил, что «в политике нет места никаким эмоциям и страстям, кроме страсти к разуму». Шмидт как канцлер был не только удивительно энергичен и дееспособен, он был способен и мыслить — редкий случай в политике.

Литература

Краузе-Бургер С. Хельмут Шмидт. Каким он видится вблизи. М., 1981.

Bickerich W. (Hrsg.). Die 13 Jahre. Bilanz der sozialliberalen Koalition. Hamburg, 1982.

Bölling K. Die letzten 30 Tage des Kanzlers Helmut Schmidt. Ein Tagebuch. Hamburg, 1982.

Carr J. Helmut Schmidt. Düsseldorf, 1985.

Kremp H. Hart am Wind. Helmut Schmidts politische Laufbahn. Hamburg, 1978. Pipps M. Helmut Schmidt. Bonn, 1997.

Steffahn H. Helmut Schmidt. Hamburg, 1990.

Канцлер единства ХЕЛЬМУТ КОЛЬ (1930)

Детство

Хельмут Йозеф Михаэль Коль родился 3 апреля 1930 г. в городе химии Людвигсхафене на Рейне. Его отец Иоганн Каспар был типичным представителем межвоенного поколения чиновников. Для семьи и знакомых он являлся примером следования идеалам своего сословия, показывая прилежность в труде, чувство долга, преданность государственной идее. Материальные возможности членов семьи были довольно ограничены, даже если учесть, что крестьянское хозяйство дедушки Хельмута в Нижней Франконии позволяло Иоганну Колю не покупать некоторые продукты питания. После смерти тещи, весной 1932 г., Иоганн Коль с семьей поселился в ее большом доме в Фризенхайме, и ему не надо было больше платить за жилье. Однако, несмотря на то что семья содержала домашний скот, имела фруктовый сад и огород, это не давало существенной прибавки к ее бюджету и не позволяло ей жить, не думая о завтрашнем дне.

Цецилия Коль, мать Хельмута, постоянно старалась подешевле купить то, чего не было в собственном саду. Она шла на рынок тогда, когда торговцы уже свертывали свои лотки и готовы были уступить в цене. «Каждый из нас, — вспоминает Коль, — должен был экономить буквально на всем. Очень рано я научился знать меру во всем, трезво оценивать обстоятельства, кое в чем себя ограничивать, а в чем-то себе и отказывать». Зато дни рождения Хельмута отмечались широко: дом был полон гостей — приходили его товарищи по школе, которых мать очень баловала. Подарки дарились на Рождество и в дни рождения. Обычно это были практичные вещи: носки, рубашки, джемперы. В день причащения Хельмут получил в подарок карманные часы, с условием, что он не будет ими пользоваться, пока не станет взрослым. В 1935 г. отец привез ему из города подержанный велосипед, стоивший «целых 8 марок».

Хельмут Коль

В доме царил дух христианства — а точнее, уважения к католическим заповедям, которые никому не навязывались. Родители отличались либеральным умонастроением. Им было чуждо чувство религиозной и национальной исключительности. Образ жизни определялся лишь материальными условиями.

Начало карьеры

После окончания школы в 1950 г. Хельмут изучал общественные и политические науки во Франкфурте-на-Майне и Гейдельберге. Защитив в 1958 г. диссертацию по истории политических партий Пфальца, он несколько месяцев работал референтом в одной из фирм Людвигсхафена. Но его влекла карьера политика. Еще в 1946 г. Коль стал одним из учредителей молодежной организации ХДС «Молодой союз» в Людвигсхафене. В 1947 г. он вступил в ХДС, занимал различные посты в молодежной организации ХДС и в самой партии. В 1953 г. Коль стал членом секретариата ХДС в Пфальце, в 1954-м — заместителем председателя «Молодого союза» этой земли. Он быстро поднимался по ступеням карьеры. В 1954 г. стал членом земельного правления ХДС, в 1959-м — председателем районной организации ХДС в Людвигсхафене, депутатом ландтага, членом правления фракции в ландтаге Рейнланд-Пфальца и членом его финансово-бюджетной комиссии, в 1960 г. — председателем фракции в муниципалитете Людвигсхафена, а в октябре 1961-го — заместителем председателя фракции ХДС в ландтаге.

Уже в студенческий период Коля «Молодой союз» ХДС доставлял партии в Рейнланд-Пфальце немало забот. Его представители требовали от партии отказа от двойных мандатов и предоставления молодым силам возможности для самостоятельной политической деятельности. Коль предпринял ряд шагов на окружном и земельном уровнях, чтобы помешать только «старикам» принимать решения по перспективам будущего развития страны. Молодое поколение начало проявлять все большую самостоятельность во внутриполитических вопросах и оказывать влияние на принятие решений по проблемным и кадровым вопросам. Оно энергично выступало против коррупции и семейственности, бунтовало против засилья «стариков» в партии.

В апреле 1959 г. Коль без труда попал в ландтаг: сказалась поддержка друзей в партии и его известность в Рейнланд-Пфальце. Местные лидеры ХДС Петер Альтмайер и Вильгельм Боден не выносили этого выскочку: в их глазах он был слишком молод и беспечен.

Коль получил репутацию политического деятеля прагматического склада, способного к осуществлению серьезных экономических и социальных преобразований. Его быстрому продвижению во многом способствовали семейное положение и воспитание, обеспечивавшие оптимальную для местной ситуации «дозировку» консервативных элементов с либеральными и даже левыми. Как выходец из семьи католиков, он стал своим человеком среди клерикальных активистов, создававших первые организации ХДС и его молодежное объединение в провинции.

Коль сразу установил хорошие связи с крупным капиталом. В 1958 г. он поступил референтом в управление всемирно известной химической монополии БАСФ и продолжал оставаться в этой должности в течение десяти лет, тем временем быстро продвигаясь по партийной и административной лестнице. Только став в 1969 г. премьер-министром земли, Коль оставил службу в БАСФ.

В конце 60 — начале 70-х гг. христианские демократы Рейнланд-Пфальца по инициативе Коля осуществили ряд мер в области экономики. Была модернизирована инфраструктура, расширена дорожная сеть для соединения с основными магистралями.

Возросло число промышленных предприятий, виноделие как основная отрасль дополнилось смежными производствами.

Вместе с тем крупных социальных реформ не проводилось. В 1968 г. Коль выступил с обещанием добиться «устранения социальных неурядиц», но дальше некоторого улучшения положения с детскими садами дело не продвинулось. Христианские демократы ставили себе в заслугу также «административную реформу». Она выразилась в устранении некоторых ставших архаичными административных единиц и несколько упростила управление.

Главной реформой, благодаря которой в ХДС сложилось мнение о Коле как о «левом», была отмена крохотных конфессиональных школ в Рейнланд-Пфальце. Эти школы, почти сплошь католические, стали к тому времени явным анахронизмом, но тем не менее горячо отстаивались частью клира. Добившись роспуска этих школ, Коль вызвал раздражение рьяных клерикалов, обрушившихся на «красного» премьера.

Левизна Коля в годы его пребывания на руководящих постах в Рейнланд-Пфальце проявлялась лишь в узких границах. Осенью 1968 г. он осудил правительство большой коалиции за отказ от «должной твердости» по отношению к движению «новых левых». Коль уже в конце пребывания у власти большой коалиции стал настаивать на необходимости организационного обновления ХДС. Осенью 1968 г. журнал «Шпигель» писал, что «Коль слывет главой крыла реформаторов, которые хотят сделать из совокупности кружков нобилей и группировок по интересам организационно и политически крепко сплоченную партию».

Тогда же он заявил, что партия христианских демократов «должна отвечать критериям современного массового общества», иначе она «лишится будущего». Заняв в 1973 г. пост председателя ХДС, Коль поставил целью создание активного и дееспособного аппарата. Он провозгласил принцип, по которому каждый член союза должен быть прежде всего активистом партии и ее деятельным сотрудником. Одновременно была развернута крупная кампания вовлечения в ХДС новых членов. С наибольшим размахом она велась в 1973–1975 гг., когда в партию было принято 130 тыс. новых членов. За четырехлетний период численность партии увеличилась на 46,8 % и достигла 700 тыс. человек.

Прилив свежих сил существенно изменил структуру партии. Ко времени Мангеймского съезда 1977 г. уже 70 % членов были моложе 50 лет, половина — моложе 45 лет, тогда как прежде в ХДС преобладали пожилые люди. Удалось расширить прием в партию протестантов: если среди членов партии их было около 30 %, то доля вступающих в партию в этот период достигла 41 %. Впервые за много лет в начале 70-х гг. усилился приток в ХДС наемных работников.

В середине 70-х гг. ХДС выдвинул концепцию нового социального вопроса. Союз четко заявил о своей претензии на оказание особого покровительства тем социальным слоям, которые он относил к «неорганизованным» группам населения, — это были «престарелые, матери с детьми или неработоспособные, как правило, бессильные перед организованными союзами». ХДС, выдвигая новый социальный вопрос, предполагал необходимость оказания помощи со стороны государства значительным по численности социальным группам и, следовательно, предусматривал расширение социальной функции государства и повышение его роли в экономике.

Начало эры Коля

На протяжении ряда лет Коль был не только самым молодым, но и самым недооцененным политиком в ФРГ. Это неудивительно, поскольку он не обладал ни внешним лоском, ни элегантными манерами — необходимыми, по мнению многих, атрибутами политика. Сразу бросалось в глаза, что он вырос в провинциальной глубинке Рейнланд-Пфальца.

Сложив с себя в 1976 г. полномочия министра-президента в Майнце и перебравшись в Бонн, Коль поставил на карту все. Свою вторую политическую карьеру он начал более чем уверенно. Его никогда не обескураживали временные неудачи. Если в 1971 г. он проиграл борьбу за пост председателя партии Райнеру Барцелю, то со второй попытки в 1973 г. без особых усилий достиг своей цели. Однако Коль вызывал тогда, скорее, иронию, чем восхищение, тем более что его оппонент в ХСС Штраус чинил ему всевозможные препятствия, угрожая расколом и произнося ругательные речи, рефреном которых были слова: «Он никогда не будет канцлером, ибо совершенно неспособен занимать этот пост. У него полностью отсутствуют необходимые для этого качества». Когда же Коль все-таки стал канцлером, Штраус назвал его «политическим увальнем». Но Штраус упустил один момент, который имел решающее значение в борьбе за пост канцлера: Коль принадлежал к другому поколению — он был на 15 лет моложе Штрауса и понимал, что время работает на него и против Штрауса, и умел использовать это в политических целях.

Сказав во время визита в Израиль о «благе позднего рождения», он подчеркнул, что относится к поколению, которое не несет ответственности за ужасы Второй мировой войны.

Угроза Штрауса отделиться от ХДС стала «холостым выстрелом», и Штраус вынужден был замолчать, когда Коль пригрозил «организовать поход» на Баварию во главе ХДС, если ХСС попытается стать отдельной федеральной партией. Кроме того, Коль понимал, что власть можно завоевать только из центра, а не с крайнего фланга. Поэтому в 1980 г. он спокойно выдвинул неисправимого баварца в кандидаты на пост канцлера против Шмидта, зная, что Штраус потерпит поражение. Бесцеремонный Штраус мог бы поучиться у Коля, как нужно тактично устранять соперника. «Баварский лев» отличался вспыльчивостью, нетерпимостью, непредсказуемостью. В своих действиях он руководствовался эмоциями, а не рассудком, хотя и отличался огромным умом. Председатель ХСС всегда бросался в крайности, занимая непримиримую позицию. Коль, напротив, старался лавировать, проявляя осмотрительность. В глазах избирателей он выглядел более уравновешенным, несколько простодушным, но зато более надежным.

Поворот 1982 г.

Смена правительства Шмидта в октябре 1982 г. путем выдвижения конструктивного вотума недоверия имела привкус незаконности, ибо в этом не участвовало население страны. Поэтому фракции в бундестаге согласились на досрочные выборы в парламент, чтобы избиратель сам определился, политику каких партий он поддерживает.

Предвыборная борьба носила скоротечный характер. ХДС/ХСС сконцентрировался на внутренних проблемах, выдвинув лозунг «Прогресс возможен только с нами. Работу, мир и безопасность может гарантировать только ХДС!» В кризисе обвинялась исключительно СДПГ. Твердая решимость следовать курсом НАТО на ракетное довооружение обосновывалась необходимостью обеспечить безопасность ФРГ перед лицом «советской военной угрозы». Что же касается СвДП, то все предвыборные маневры лидеров этой партии были направлены на то, чтобы отобрать часть консервативных избирателей у ХДС и обеспечить себе место в бундестаге.

Иначе обстояло дело с СДПГ, которая очутилась перед лицом многих острых проблем. Ее кандидат Ханс-Йохан Фогель не имел такой популярности, как Шмидт. У партии отсутствовала четко выраженная и поддерживаемая всеми членами программа, и прежде всего в области внешней политики. Мощное анти-ракетное движение поставило ее на грань раскола. Наконец, предвыборная борьба осложнялась тем, что конкуренты обвиняли СДПГ в развале экономики и ужасающем росте безработицы. К тому же ее позиции ослабли из-за выхода на политическую арену партии «зеленых», возникшей на волне экологического и антиракетного движения, которая притягивала к себе голоса всех недовольных.

Выборы 1983 г.

Вопреки советам Штрауса и невзирая на сопротивление президента Карла Карстенса, Коль обеспечил себе вместе со СвДП большинство в бундестаге посредством вотума недоверия, а в марте 1983 г. в результате новых выборов получил необходимую легитимность. Это был смелый и рискованный шаг, но Колю сопутствовала удача. Он давно уже имел связи со свободными демократами и в отличие от Штрауса никогда не мечтал об абсолютном большинстве. Для него было совершенно очевидно, что без партнеров ему многого не добиться.

Ханс-Дитрих Геншер иронично описывает в своих «Воспоминаниях», как гладко произошла передача власти: «Теперь правительство Коля/Геншера могло продолжать работу на фундаменте, заложенном правительством Шмидта/Геншера. Успешный итоговый баланс правительства Шмидта/Геншера обеспечил хорошие стартовые условия для правительства Коля/Геншера».

На выборах 6 марта 1983 г. блок ХДС/ХСС получил 48,8 % голосов (на 4,3 % больше, чем в 1980 г.) и 244 места; СвДП, измена которой Шмидту не прошла партии даром, понесла потери: число ее мандатов сократилось с 53 до 34. 25 мест потеряла и СДПГ, которая в борьбе против канцлера сама себя загнала в угол, бесконечно меняя председателей (Фогель, Рау, Энгхольм, Шарпинг, Лафонтен). Впервые в бундестаг вошла партия «зеленых», которая набрала 5,6 %. Таким образом, правящая коалиция не только получила мандат доверия со стороны избирателей, но и смогла укрепить свое представительство в бундестаге.

Колю благоприятствовало то, что он пришел к власти в период оживления мировой конъюнктуры. Ему удалось приостановить рост государственной задолженности, стабилизировать цены, снизить налоги. Если в 1982 г. превышение доходов над расходами составляло 12,4 млрд марок, то в 1988 г. — уже 82,5 млрд. Резко вырос экспорт ФРГ: с 427,7 млрд марок в 1982 г. до 567,8 млрд в 1988 г. Выросли и социальные расходы: с 525 млрд марок в 1982 г. до 660 млрд в бюджете 1988 г. В 1982 г. безработные могли получать пособие в течение 12 месяцев, а в 1988 г. — на протяжении 32. Но безработица оставалась острой проблемой и не опускалась в 80-е гг. ниже двух миллионов человек. С другой стороны, во второй половине 80-х гг. рост производительности труда привел к увеличению заработной платы и потребительского спроса. В прессе заговорили о создании «общества двух третей», т. е. такого общества, в котором две трети населения преуспевают, а одна — вынуждена влачить жалкое существование.

В политическом отношении 80-е гг. характеризовались крупными скандалами, заставившими говорить о кризисе партийной демократии. Так, в 1984 г. разразился скандал, связанный с подкупом концерном Флика высокопоставленных лиц за освобождение от части налогов. В результате свои посты покинули лидер парламентской фракции ХДС Барцель и министр экономики Ламбсдорф. Это вновь оживило дискуссию о влиянии узких экономических интересов отдельных концернов на принятие политических решений, а также на допустимость финансирования политических партий из касс крупных монополий.

В период деятельности правительства христианско-либеральной коалиции в 1982–1990 гг. ему удалось в значительной мере стабилизировать экономическую ситуацию в стране (несмотря на устойчиво высокий — около 2 млн человек — уровень безработицы) и за счет поощрения деятельности мелких и средних предприятий вывести страну на первые позиции в мире по важнейшим экономическим показателям.

К началу 1989 г. ФРГ была мировым лидером по валютным запасам. Она вышла на второе место после США по запасам золота, которого у нее насчитывалось в 1989 г. 2960 тонн (в США — 8145 тонн). Западноевропейская интеграция принесла ей большие выгоды в вывозе капиталов и товаров. На рубеже 90-х гг. она направляла в страны-члены ЕС 53 % своего совокупного общественного продукта. Если учесть экспорт ФРГ в страны Европейской ассоциации свободной торговли (в тот период в нее входили Норвегия, Финляндия, Исландия, Швеция, Швейцария и Австрия), то эта цифра составит целых 69 %. Почти у всех европейских партнеров было пассивное сальдо внешнеторгового баланса в их торговле с ФРГ.

Коль как личность

Вскоре после выборов одна из самых авторитетных и респектабельных немецких газет «Франкфуртер альгемайне цайтунг» 15 июля 1983 г. опубликовала ответы Коля на ее вопросы:

«— Что для вас величайшее несчастье?

— Война.

— Где вы хотели бы жить?

— В воссоединенной Германии как части свободной Европы.

— Ваш любимый герой в истории?

— Граф Штауффенберг (он совершил покушение на Гитлера 20 июля 1944 года. — А.П.).

— Ваш любимый герой в литературе?

— Дон Кихот.

— Ваши любимые художники?

— Шагал и Пурман.

— Какие качества цените вы выше всего в мужчине?

— Мужество и надежность.

— В женщине?

— Чувство материнства, ум и обаяние.

— Какой из способностей вы дорожите больше всего?

— Способностью сохранять хладнокровие.

— Ваше любимое занятие?

— Беседы с друзьями.

— Кем бы вы хотели быть?

— Крестьянином.

— Главные черты вашего характера?

— Уверенность в себе и надежность.

— Что вы больше всего цените в друзьях?

— Верность и открытость.

— Наиболее презираемые вами качества?

— Вероломство и фальшивость.

— Образ, наиболее презираемый вами в истории?

— Диктатор.

— Какую из реформ вы цените наиболее высоко?

— Законодательное обеспечение гражданских прав и свобод». Ответы Коля, как бы к ним ни относиться, говорят о нем как о неординарной личности.

Коль немало сделал для развития культуры. При его содействии для церкви Святого Стефана в Майнце были куплены девять фресок Марка Шагала. Он был удостоен звания почетного доктора университетов Тель-Авива и Мэриленда. Коль любил читать книги по истории и истории культуры — до него этим отличались лишь Кизингер и Брандт.

Газеты и журналы отзывались о Коле в основном благожелательно. Консервативная пресса давно видела в нем «наследника Аденауэра». Либеральные издания чаще всего противопоставляли его Штраусу, Дреггеру и другим более реакционным политикам ХДС. Самые популярные журналы — «Шпигель» и «Штерн», которые сам Коль ядовито именовал «гамбургской клоакой», — писали о нем как о крупном государственном и партийном деятеле, что было равнозначно неплохой рекламе. Даже социал-демократическая пресса, критикуя Коля, проявляла сдержанность и проводила различие между ним и более правыми деятелями в ХДС/ХСС. В то же время наряду со стереотипными характеристиками, подчеркивающими его лидерство, в прессе всегда встречались и не столь хорошие оценки. Так, к Колю надолго прилип ярлык провинциала, чувствующего себя неуютно в столичном Бонне. Жителей севера Германии коробил его пфальцский выговор. Неуклюжесть манер и массивность фигуры укладывались в стереотип «черного великана» (его рост — 193 см, размер обуви — 46, вес — почти 120 кг).

Благожелательная пресса делала упор на таких качествах Коля, как энергия, целеустремленность, практическая хватка, умение работать с людьми, пренебрежение к бумажной волоките, стремление решать вопросы быстро путем личных бесед, коммуникабельность и готовность к компромиссам.

Ни один из ведущих политиков ФРГ 80-х гг. не проявил такого умения работать с иностранными журналистами, такой открытости и готовности к диалогу, как Коль. Съезды партии он как председатель ХДС не начинал без проведения накануне целого вечера с прессой. Весь журналистский корпус в Бонне знал, что такие приемы — уникальная возможность для каждого поговорить с лидером консерваторов за кружкой пива. Коль был всегда внимателен к зарубежным корреспондентам.

Существенно укрепились позиции Коля благодаря ряду удачных внешнеполитических акций. В октябре 1988 г. он сумел превзойти Аденауэра, когда нанес политически более значимый визит в Москву, чем его предшественник в 1955 г. Такая задача была трудной. Коль старался, чтобы поездка в СССР стала не только результативной, но и исторической. Своим знаменитым чутьем канцлер угадал, как важен для него этот момент. Здесь проявилось его умение сосредоточиваться на главном. Затем весной 1989 г. Коль на удивление всему миру проявил твердость и занял самостоятельную позицию в вопросе о ядерных ракетах малой дальности, потребовав их сокращения, несмотря на недовольство Великобритании и давление Вашингтона. Этот мужественный шаг, отвечавший настроениям населения ФРГ, укрепил его авторитет.

Звездный час Коля

Если бы итоги эры Коля пришлось подводить в начале 1989 г., они выглядели бы достаточно скромно, так как в этот период Коль казался еще не очень успешным канцлером. Его популярность пала до самой низкой отметки, и, представлялось, он уже готов был подать в отставку с помощью своих заклятых друзей-врагов — генерального секретаря ХДС Хайнера Гайслера и премьера Баден-Вюртемберга Лотари Шпета.

Результаты опросов свидетельствовали о закате звезды канцлера. Лишь 27 % были довольны его работой. Но тут разразились неожиданные события. В начале 1989 г. никто не мог предположить, что объединение двух Германий произойдет совсем скоро. Сам канцлер позже не раз признавался в своем полном неведении относительно грядущих событий. Однако в сложившейся ситуации Коль действовал абсолютно правильно. Он строго придерживался основных принципов внешней политики ФРГ и не обращал внимания на призывы к соглашательству, исходившие из левого лагеря. Вплоть до краха режима Хонеккера Коль категорически отказывался от попыток дестабилизации восточно-германской системы. Он делал ставку не на революцию, а на эволюцию. Даже когда бегство из ГДР приняло массовый характер, а в ее экономике наметился крах, он занимал позицию осторожного наблюдателя и не проявлял активности даже в те ноябрьские дни, когда все уже было ясно.

После открытия внутригерманской границы в ноябре 1989 г. демонстрации в ГДР стали проходить под лозунгом «Мы — один народ!» — и это был призыв к скорейшему объединению. Десятки тысяч людей возвращались из поездок в ФРГ убежденными, что ГДР нужна не реформа, а присоединение к ФРГ. События разворачивались стремительно. 1 декабря 1989 г. из Конституции ГДР исчезла статья о руководящей роли СЕПГ, а 7 декабря начал работу круглый стол правительства и оппозиции с целью выработать основы будущего государственного устройства ГДР.

Еще 8 ноября, выступая в бундестаге, Коль пообещал ГДР обширную экономическую помощь, если до этого «будет проведена принципиальная реформа политических и экономических отношений». Первостепенными пунктами этой реформы являлись отказ СЕПГ от монополии на власть, разрешение деятельности независимых партий и проведение свободных выборов. Но 28 ноября неожиданно и для боннских партий, и для мировой общественности Коль изложил перед бундестагом разработанный в его ведомстве план, состоящий из десяти пунктов, по «преодолению раскола Германии и Европы». Основная идея этого плана состояла в создании сначала конфедерации двух германских государств, а затем и их федерации. Канцлер ничего не говорил о сроках объединения, но создавалось впечатление, что речь идет о сравнительно долгом процессе.

Вместе с тем Коль ясно дал понять, что процесс объединения двух немецких государств должен увязываться с общеевропейским процессом объединения. Это уточнение канцлера было сделано для того, чтобы успокоить общественное мнение европейских стран, в которых стали поговаривать о призраке «четвертого рейха». Оппозиция в бундестаге в принципе одобрила план, но выразила недовольство единоличной инициативой канцлера. Коля критиковали также за то, что он совсем не упомянул о гарантиях установления западной польской границы.

Руководство ГДР тоже негативно отнеслось к плану Коля заявив, что он ведет к дестабилизации обстановки. Ее новый лидер Ханс Модров представил Народной палате свое «правительство мира и социализма» и пообещал провести реформы политической системы, экономики, образования и управления. Модров заявил, что оба немецких государства должны проводить политику «добрососедства и сосуществования для создания договорного сообщества».

Понимая озабоченность всех стран стремительными изменениями в отношениях между двумя германскими государствами, Коль и Модров 19 декабря 1989 г. впервые провели в Дрездене официальную встречу. Несмотря на усилившиеся тенденции к немедленному объединению, они высказались за создание в начале следующего года договорного сообщества двух государств.

Однако 13 февраля 1990 г., когда Модров с некоторыми министрами прибыл с визитом в Бонн, политическая ситуация изменилась. Выборы в ГДР были перенесены с 6 мая на 18 марта, и правительству Модрова, по общему мнению, оставалось работать всего четыре недели. Просьба Модрова о кредите в 18 млрд марок была отклонена, но было решено создать комиссию, которая займется подготовкой к образованию валютно-экономического союза. Таким образом, в Бонне уже не рассматривали правительство Модрова как равноценного партнера, а ожидали создания первого демократически избранного правительства ГДР.

Между тем у руководителей других стран было немало опасений по поводу скорого германского объединения. Естественно, что больше всех беспокоилась Москва. М. Горбачев не раз заверял Кренца и Модрова, что СССР твердо стоит на стороне ГДР, видя в ней важного гаранта мира и стабильности в Европе. Советский Союз демонстративно напомнил о своих правах победителя и добился того, что впервые за 18 лет послы четырех держав встретились в доселе пустовавшем берлинском здании Контрольного совета — этом символе оккупационного режима, чтобы обсудить возможности совместного курса в проблеме объединения Германии. Впрочем, Горбачев не раз повторял, что будущее Европы в конечном счете «решит история», однако, как выяснилось позднее, в советском МИДе еще в 1987 г. обсуждали вопрос, надолго ли сохранится раскол Германии.

Однозначно позитивно оценивало возможное объединение ГДР и ФРГ американское правительство. Президент США Джордж Буш уже в октябре заявил, что не разделяет опасений некоторых европейских стран по поводу объединения Германии. Немного позднее американское правительство официально высказалось за право немецкого народа на самоопределение и воссоединение, но при этом выдвинуло два условия: объединенная Германия должна оставаться членом НАТО и признать линию по Одеру-Нейсе как окончательную германо-польскую границу.

Хельмут Коль и Рональд Рейган

Франция и Великобритания весьма прохладно отнеслись к возможному объединению западных и восточных немцев, — они опасались гегемонии Германии в Европе. Президент Франции Франсуа Миттеран не оспаривал права немцев на самоопределение, но считал эту проблему «неактуальной». Вскоре после падения Берлинской стены он обсуждал новую ситуацию с Горбачевым, а в конце года посетил ГДР, чтобы прозондировать обстановку.

Еще решительнее была настроена Маргарет Тэтчер — британская «железная леди». В конце февраля 1990 г. она заявила, что объединение Германии может произойти только с согласия всех 35 стран, подписавших в 1975 г. Хельсинкское соглашение, а через месяц пригласила нескольких крупных британских историков для консультации по поводу возможных опасностей, которые могут исходить от объединенной Германии.

В начале 1990 г. в Москве наконец осознали, что ход событий уже не изменить. Когда 30 января Модров вновь посетил Горбачева, то услышал от него, что «никто и никогда принципиально не ставил под сомнение объединение немцев», но все участники этого процесса должны «действовать с полной ответственностью».

Вернувшись в Берлин, Модров объявил, что принимает план Коля, так как «объединение двух германских государств уже стоит на повестке дня». Однако он заметил, что объединенная Германия должна быть нейтральной страной. Когда же Коль и Геншер 10 февраля прибыли в Москву, то Горбачев заявил им, что сроки и путь объединения — это дело только самих немцев. Хотя вопрос о военном статусе Германии оставался все еще открытым, было ясно, что путь к объединению свободен.

Весной 1990 г. неутихающие демонстрации в ГДР проходили под разными лозунгами, в том числе и под таким: «Придет немецкая марка — мы останемся, не придет марка — мы пойдем к ней!» Западная марка уже давно была в ГДР валютой первого класса, а марку ГДР иронично называли «алюминиевым чипом». Под знаком валютного объединения в основном и велась предвыборная борьба. Всего за несколько недель под сильным западногерманским влиянием сформировалась совершенно новая партийная система. Поскольку Социал-демократической партии Германии после ее объединения с коммунистами в ГДР не существовало, то теперь ей пришлось создавать эту партию заново. Четыре блоковые партии — Христианско-демократический союз, Либерально-демократическая партия, Национально-демократическая партия Германии и Демократическая крестьянская партия Германии — освободились от своего скомпрометированного поддержкой Социалистической единой партии Германии руководства и установили тесные связи с западногерманскими партиями ХДС и Свободной демократической партией. Появилась братская партия и у баварского ХСС — консервативный Немецкий социальный союз (НСС). ХДС, НСС и движение «Демократический прорыв» образовали избирательный блок «Альянс за Германию». Либеральные группы создали «Союз свободных демократов». Еще несколько движений объединились в «Союз-90». Особняком стояла резко уменьшившая свой состав СЕПГ, которая получила теперь новое название — Партия демократического социализма (ПДС). Всего избирательную кампанию начали 24 партии, движения и объединения.

Важнейшей темой обсуждений участников избирательной кампании были сроки и темпы объединения. Против объединения теперь выступали только мелкие левые группы. ПДС выдвинула лозунг постепенного объединения в соответствии с объединением Европы. «Альянс за Германию» настаивал на скорейшем объединении, а точнее — на вхождении ГДР в Федеративную Республику на базе статьи 23 Основного закона ФРГ, для чего не нужно было изменять конституцию. СДПГ склонялась к объединению по статье 146, что означало создание новой общегерманской конституции, но не исключала и более короткого пути к объединению.

В экономической программе все партии поддерживали принцип социального рыночного хозяйства, но с различным смыслом. «Альянс за Германию» требовал немедленного введения немецкой марки, СДПГ высказывала некоторые опасения, различные гражданские движения отстаивали сохранение социальных гарантий, прежде всего права на труд, а ПДС выступала за «народную собственность».

По расчетам специалистов лучшие шансы на победу имела СДПГ, поскольку Саксония и Тюрингия всегда были «красными бастионами», а рабочие составляли большинство избирателей. Тем неожиданнее стала триумфальная победа на выборах «Альянса за Германию», получившего 48,1 % голосов избирателей (причем только одна входящая в него партия ХДС набрала 40,8 %). СДПГ получила лишь 21,9 %.

Хельмут Коль и Борис Ельцин

Причины такого результата выборов понять нетрудно: избиратели проголосовали за немедленное объединение страны без всяких условий. Символом этой политики являлся канцлер Коль, который олицетворял собой надежность и уверенность. Конечно, его обещания за короткий срок превратить бывшую ГДР в «процветающую землю» были слишком оптимистичными (так, канцлер обещал не допустить повышения налогов). Но лидер СДПГ Оскар Лафонтен был таким пессимистом, что избиратели стали побаиваться его мрачных прогнозов. А третье место на выборах ПДС (16,4 % голосов) объясняется не только большим количеством среди избирателей бывших партийных функционеров, но и тем, что в ГДР было немало людей, которым неплохо жилось при прежнем режиме. Теперь они не видели в туманном будущем никаких радужных перспектив.

Новая Народная палата начала работу 5 апреля 1990 г. Ее президентом была избрана врач Сабина Бергман-Поль (ХДС). Парламент внес два изменения в конституцию: из преамбулы было убрано определение, что республика «является социалистическим государством рабочих и крестьян», и был упразднен

Государственный совет. Главой государства теперь являлся президент, как и в первые годы существования ГДР.

Тотчас после выборов начались сложные переговоры между партиями о формировании правительства. СДПГ вначале отказалась войти в кабинет министров. Наконец было образовано правительство из представителей «Альянса за Германию», либералов и социал-демократов. Его главой стал лидер партии ХДС юрист Лотар де Мезьер, бывший заместитель Модрова. Основной целью работы правительства он назвал скорейшее объединение страны.

12 сентября 1990 г. в Москве министры иностранных дел четырех победивших держав, ФРГ и ГДР подписали договор об окончательном урегулировании германского вопроса, который, по сути, подвел черту под Второй мировой войной. Действие всех прав союзных держав прекращалось, существующие границы признавались окончательными, Германии предлагалось в течение трех-четырех лет сократить вооруженные силы до 370 тыс. человек, а СССР обязывался вывести с территории Германии свои войска к концу 1994 г., причем Германия выделяла на это (в частности, на строительство в России жилья для военнослужащих) 12 млрд марок.

Германский бундестаг пополнился 144 депутатами из новых федеральных земель

Огромной заслугой канцлера Коля было то, что объединение Германии произошло мирным путем и с согласия всех соседних государств, что признавала даже оппозиция.

В полночь со 2 на 3 октября 1990 г. в Берлине перед зданием рейхстага взвился черно-красно-золотой флаг. В небо взлетали ракеты и воздушные шары, гремел салют — немцы праздновали воссоединение своей родины. Отныне 3 октября стало праздником — Днем германского единства. Националистических амбиций на этом празднике не было. Сразу после торжеств началась подготовка к первым общегерманским парламентским выборам, которые состоялись 2 декабря 1990 г.

Воссоединенная Германия превратилась в третье после Испании и Франции по территории и первое по численности населения западноевропейское государство.

Кризис социального государства

С начала 90-х гг. усложнились политические, экономические и финансовые условия сохранения и дальнейшего развития Германии как образцового социального государства. Финансирование реконструкции восточных земель привело к сокращению социальных статей бюджета. К тому же прогрессировал процесс старения нации, когда на 100 человек населения стало приходиться 20 пенсионеров. Все это неизбежно вело к негативным последствиям. Поскольку пенсионные взносы уже не покрывали требуемых расходов, доля которых в 90-е гг. превысила треть валового национального продукта, государство стало жить в долг.

В связи с этим развернулась дискуссия о «переустройстве социального государства». Предприниматели настаивали на том, что сложившуюся систему социального обеспечения (ранее признанную образцовой) стало невозможно финансировать, а потому социальные выплаты необходимо снизить до приемлемого уровня. В целом разделяя такие оценки, правительство пыталось ввести некоторые социальные ограничения, но против этого решительно выступили профсоюзы и, разумеется, оппозиционные партии. Они логично заявили, что сокращение социальных расходов приведет к росту социальной напряженности и политической нестабильности в стране.

Для ведущей в немецкой экономике автомобильной промышленности особенно трудным стал 1993 г., когда производство снизилось на четверть. Крупнейший в отрасли концерн «Фольксваген» оказался перед необходимостью сократить 30 тыс. рабочих мест. Представлявший интересы рабочих профсоюз предложил вместо этого сократить рабочую неделю до четырех дней и ввести гибкий график работы. После трудных переговоров, на которых самым спорным стало требование дирекции уменьшить соответственно рабочему времени и заработную плату на 20 %, удалось добиться компромисса. С января 1994 г. сокращалась рабочая неделя, снижалась заработная плата, но увольнения отменялись. Однако аналогичные соглашения в других секторах экономики достигались редко, хотя обоюдные уступки позволяли бы поддерживать относительно высокий уровень занятости в целом по стране.

Хельмут Коль в Эрфурте

В 1994 г. проходили выборы депутатов Европарламента, бундестага и ландтагов восьми земель. Кроме того, избирался и федеральный президент ФРГ. В мае им стал кандидат от партийного блока ХДС/ХСС Роман Херцог, бывший до этого президентом Конституционного суда.

К этому времени ситуация для Коля сложилась неблагоприятно. Эйфория от объединения сменилась раздражением. В новых землях росло недовольство безработицей и тяжелым материальным положением, в старых — негодовали по поводу намерения правительства ввести с 1 января 1995 г. дополнительную «надбавку солидарности» в размере 7,5 % к налогу на заработную плату, подоходному налогу и налогу на доходы юридических лиц. В Бранденбурге, Саксонии и Саксонии-Анхальт в земельных выборах не участвовало 45 % избирателей, а из пришедших на избирательные участки в этих землях 10–12 % проголосовало за ПДС. Такая ситуация означала, что более половины восточных немцев выразили отрицательное отношение к власти. В то же время западные немцы винили правительство Коля в том, что из-за его политики восточногерманское население живет за их счет.

Положение действительно было сложным. Безработица охватила 3,7 млн человек и продолжала расти. На состоявшихся в пяти землях выборах партнер блока ХДС/ХСС по коалиции Свободная демократическая партия нигде не смогла набрать 5 % голосов, и ее представители не попали в ландтаги. Опросы общественного мнения показывали, что по популярности социал-демократический кандидат в канцлеры, премьер земли Рейнланд-Пфальц Рудольф Шарпинг, значительно опережал Коля.

Но к лету 1994 г. рейтинг Коля и его партии начал быстро повышаться. В итоге на состоявшихся 16 октября выборах партийная коалиция ХДС/ХСС и СвДП всего на 0,3 % опередила оппозиционные им партии — СДПГ, «Союз-90», «зеленых» и ПДС. В бундестаге правительственное большинство составило всего 10 депутатов.

Трудную победу консервативно-либеральной коалиции аналитики записали прежде всего в актив канцлера Коля. Его популярность возросла и в связи с тем, что 31 августа 1994 г. немецкую землю покинули последние части Российской армии. Но выборы отчетливо высветили и трудную для канцлера проблему. По существу, союзница демохристиан СвДП потерпела поражение, получив 6,9 % голосов избирателей и потеряв в бундестаге 32 места. Партия прошла в бундестаг лишь потому, что за либералов из коалиционных соображений проголосовало много сторонников блока ХДС/ХСС. Сам же христианский блок получил поддержку только 41,5 % избирателей, что было наихудшим результатом за все выборы с 1949 г. Вместо СвДП третьей политической силой постепенно становились «зеленые», которые на этих выборах на 0,4 % опередили свободных демократов и прошли в парламент.

Ключевую роль в структурной перестройке экономики новых федеральных земель сыграло попечительское ведомство.

К концу 1994 г., к моменту прекращения своей деятельности, оно приватизировало около 15 тыс. предприятий. При этом доходы от приватизации составили 66 млрд марок и были заключены соглашения о капиталовложениях на сумму в 211 млрд марок. Было решено также создать свыше 1,5 млн новых рабочих мест. Это особенно важно, так как перестройка экономики болезненно сказалась на сфере занятости. Именно поэтому с момента объединения федеральное правительство начало выделять значительные финансовые средства на создание новых рабочих мест.

Из 8 тыс. предприятий на востоке Германии конкурентоспособными были по западным меркам всего лишь 10 %. Производительность труда там была в 2, а то и в 3 раза ниже, чем в западных землях. Что же касается затрат на объединение, то некоторые эксперты называли сумму в 2 трлн марок. И все же активная деятельность людей на местах, усилия предпринимателей, огромные финансовые средства и гигантские организационные усилия привели к тому, что по темпам экономического роста новые земли заняли одно из ведущих мест в Европе.

В целом общеэкономическое развитие Восточной Германии шло по восходящей линии. В 1992–1995 гг. объем валового внутреннего продукта увеличивался в среднем на 7,3 % в год. Тем не менее правительство Коля за четыре года пребывания у власти в объединенной Германии, несмотря на обещания, не справилось с поставленными задачами, и прежде всего в сфере внутренней политики. Это сказалось на итогах парламентских выборов, состоявшихся 16 октября 1994 г. Блок ХДС/ХСС получил 41,5 %, СвДП — 6,9, СДПГ — 36,4, «Союз 90/Зеленые» — 7,3, ПДС — 4,4 %. Вместе с тем христианские демократы удержались у власти благодаря доверию населения, которое понимало, что за четыре года невозможно коренным образом реформировать новые земли и полностью интегрировать их в западногерманскую политико-экономическую систему.

Задачи, вставшие перед правительством Коля в 1995–1998 гг., мало отличались от тех, которые следовало решить в прошедший период. В них, однако, было одно принципиальное различие: в случае очередного фиаско Колю и его команде еще одного срока отпущено не будет хотя бы потому, что канцлер и так уже побил все рекорды политического долголетия и на ХДС/ХСС все больше начинал давить груз моральной усталости от многолетней правительственной ответственности.

Позиции Коля ухудшились. Нарастали экономические трудности, выросли налоги и цены, число безработных перевалило за 4 млн. Пресса писала, что «черный великан», который находился у власти уже 15 лет (т. е. дольше любого германского канцлера, кроме Бисмарка), исчерпал все свои возможности и просто устал, как и его партия, от бремени власти. Коля не без основания упрекали и в том, что Германия с его подачи вкладывает чересчур много средств в ненадежную и непредсказуемую Россию, где в 1998 г. 40 % всех зарубежных инвестиций были немецкими. В такой ситуации финансовый обвал в России 17 августа 1998 г. больно ударил и по Колю и стал козырем для его критиков и соперников. Но надо отметить при этом, что начиная с 1983 г. доля голосов, подаваемых за ХДС/ХСС, медленно, но неуклонно снижалась на каждых выборах.

В 1995–1998 гг. правительство продолжило усилия по модернизации условий жизни в Восточной Германии при введении жестких условий экономии средств на западе страны, в том числе за счет социальной сферы. Для того чтобы сбалансировать огромные расходы, которые потребовались для подъема новых земель, и не допустить бесконечного разрастания кредитов, полученных федерацией (на обслуживание долгов уходило почти 20 % федеральных средств), с января 1995 г. в Германии была введена дополнительная «надбавка солидарности» в размере 7,5 % к налогу на заработную плату, подоходному налогу и к налогу на доходы юридических лиц (с 1997 г. эта надбавка начала постепенно снижаться). Эта мера вызвала крайнее недовольство среди западной части населения страны и новую волну психологического отчуждения к жителям бывшей ГДР, которых откровенно начали называть «нахлебниками».

До конца 1995 г. в новых землях было модернизировано свыше 3 млн квартир, построено заново — около 80 тыс.; в 1996 г. на реконструкцию транспорта в новых землях было выделено дополнительно 10 млрд марок. Более того, к 2002 г. акционерное общество «Германские железные дороги» обязалось инвестировать около 70 млрд марок, чтобы довести железные дороги на востоке страны до уровня запада. Компания «Дойче телеком АГ» к 1997 г. обеспечила телефонами 95 % всех домашних хозяйств.

Важной мерой, нацеленной на обеспечение будущего, должна была стать налоговая реформа: упрощение системы налогообложения с целью стимулирования экономической активности. Однако осуществить эту реформу, как и сократить уровень безработицы, правительству Коля уже не довелось.

В 1995 г. в зарубежных средствах массовой информации неоднократно указывалось на опасность нестабильной политической обстановки, прежде всего в Восточной Германии. Жители ФРГ и других стран были потрясены актами насилия в отношении иностранцев, выходками «бритоголовых». Зачастую они имели правоэкстремистскую окраску. Однако благодаря мерам, принятым немецкими властями и почти всеми крупными общественными объединениями, удалось переломить ситуацию. Земельные выборы в 1995–1996 гг. показали, что ксенофобия и правый экстремизм не имеют в Германии больших шансов.

Однако подтянуть жизненный уровень на востоке страны до западного (он составил 70–80 %) не удалось, также не удалось поднять здесь производительность труда (примерно она составляла 60 % от западного) и решить проблему безработицы, которая на востоке страны была значительно выше, чем на западе. То, что обещал реализовать Коль за четыре года, осталось невыполненным и за 8 лет его пребывания у власти после объединения страны.

Неудивительно, что итоги голосования на парламентских выборах осенью 1998 г. оказались для блока ХДС/ХСС неутешительными. Население устало от обещаний скорого экономического процветания и проголосовало, скорее, не за новые партии, а против политики правительства Коля, которая за 8 прошедших после объединения лет не претерпела кардинальных изменений. На выборах 27 сентября 1998 г. СДПГ получила 40,9 %, ХДС/ХСС — 35,1, СвДП — 6,2, «Союз-90/Зеленые» — 6,7, ПДС— 5,1 %.

К власти в Германии пришла «красно-зеленая» коалиция (коалиция СДПГ и партии «Союз-90/Зеленые»), а канцлером был избран Герхард Шрёдер.

После ухода

После ухода положение Коля оказалось достаточно сложным. В 1998–2000 гг. он оставался почетным председателем ХДС, но покинул этот пост в связи с новым скандалом по делу о незаконном финансировании партии. Против него и руководства ХДС было начато расследование. Из-за этого в феврале 2000 г. и преемник Коля на посту председателя ХДС Вольфганг Шойбле ушел с этой должности, но был выдвинут кандидатом на выборах 2002 г. Новым же лидером партии была избрана представительница восточных земель, физик по профессии Ангела Меркель, женщина с весьма претенциозным характером, занимавшая в кабинете Коля посты министров по делам женщин и молодежи, а затем — по охране окружающей среды.

4 июля 2001 г. 71-летний Хельмут Коль, бывший канцлер Германии, руководивший страной 16 лет и воссоединивший две Германии, в одном из берлинских ресторанов праздновал с адвокатами свою победу: Берлинский суд запретил публиковать материалы досье, собранного на него агентами Штази. Задержавшись в суде, он решил не возвращаться домой в Людвигсхафен и переночевал в берлинской квартире. Однако уже на следующий день радость Коля сменилась горем: 5 июля 2001 г. покончила с собой его жена Ханнелоре, страдавшая редким заболеванием, при котором организм не переносит не только солнечного света, но и яркого света вообще. Крупнейшие газеты мира излагали свои версии: одни винили в случившемся самого Коля, не уделявшего жене должного внимания, другие — врачей, просмотревших пациентку, явно склонную к депрессии.

Ханнелоре Коль ушла из жизни вскоре после 41-й годовщины свадьбы. С будущим мужем она познакомилась на школьных танцах, когда ей было пятнадцать лет, а ему восемнадцать. Роман между ними начался на занятиях танцевального кружка. Мужем и женой они стали лишь двенадцать лет спустя, в 1960 г. Только тогда Хельмуту удалось убедить Ханнелоре в искренности своих чувств. По ее словам, для этого ему понадобилось написать около двух тысяч любовных писем.

16 лет Ханнелоре Коль была первой леди Германии. Исключительная дисциплинированность, никаких жалоб, вечная улыбка по протоколу, безупречный внешний вид. Она находилась как бы в тени своего мужа, создавала ему надежный тыл и всячески ограждала частную жизнь семьи от прессы.

Женщина очень умная, свободно говорившая на английском и французском языках, дипломированный переводчик, она всю свою жизнь посвятила мужу и сыновьям Вальтеру и Петеру. Она обладала отменным чувством юмора и нередко скрашивала своими шутками слишком чопорные ужины, которые канцлер давал для близких друзей. А мужа ей пришлось «делить» со всей страной. «Полное одиночество дома, когда ужин готов, а он никак не приходит и только снова и снова звонит, что задерживается… После 4–5 часов такого ожидания можно разве что от собаки требовать, чтобы она все равно радовалась приходу хозяина, — сказала однажды Ханнелоре. — Вот и я научилась этому у нашей собаки».

На улицу Ханнелоре могла выходить из своего «бункера» только к ночи. Сведения о ее здоровье пресса собирала по крохам: непереносимость дневного света, невыносимые боли, прием сильнодействующих лекарств (морфия), бессилие врачей в Германии и за рубежом. Это достаточно противоречиво и не укладывается в клиническую картину одного лишь аллергического заболевания. Скорее, здесь слышен и крик больной души: мне нужна помощь, поддержка, не оставляйте меня одну!

Когда после ухода Коля с поста канцлера разразился скандал с «черной кассой» его партии, то и детище Ханнелоре — Фонд помощи страдающим заболеваниями центральной нервной системы, для которого она собрала более 30 миллионов немецких марок пожертвований, — в прессе обвинили в отмывании денег. В своем опубликованном «Дневнике» Хельмут Коль написал: «Я боялся, что моя жена этого не выдержит». Но она продолжала улыбаться в камеры. А внутри на всю жизнь так и осталась маленькой девочкой, испытавшей страх войны, голод, отсутствие крыши над головой и насилие, девочкой, очень нуждавшейся в защите. «Я была так счастлива, что встретила мужчину сильного, как гора, к которому можно прислониться», — скажет она потом о молодом Хельмуте Коле.

Что именно — болезнь ли сама по себе, одиночество или специфика и превратности жизни в роли жены государственного деятеля — было в конечном счете более весомым в ее решении покончить со всем этим, никто никогда не узнает.

* * *

Бисмарку было 56 лет, когда он стал основателем Германской империи. Хельмуту Колю — 59, когда он возглавил процесс объединения и использовал уникальный шанс, который история предоставила ему как канцлеру Германии. В отличие от Бисмарка он стремился и содействовал рождению не только объединенной Германии, но и объединенной на основе мира и свободы Европы — еще один аспект, который всегда будет связан с его именем.

Как точно заметил биограф Коля историк Вернер Мазер, «только немногих людей удостаивает история возможности увидеть свое место в ее анналах еще при жизни. Хельмут Коль — один из них».

Литература

Мазер В. Хельмут Коль: Биография. М., 1993.

Filmer W., Schwan Н. Helmut Kohl. Düsseldorf, 1990.

Hermann F. Vom Kurfürst zum Kanzler. Personen — Politik — Programm. Bonn, 1976.

Человек принципов ГЕРХАРД ШРЁДЕР (1944)

Путь Шрёдера

Герхард Фритц Курт Шрёдер родился 7 апреля 1944 г. в поселке Моссенберг (земля Северный Рейн-Вестфалия) в рабочей семье. О своих детских годах Шрёдер рассказывал с явной неохотой. Отца, который погиб на фронте и был похоронен в Румынии, мальчик никогда не видел. В семье было шестеро детей. Мать работала уборщицей. В своих воспоминаниях Шрёдер назовет ее «львицей», — так упорно старалась она добиться лучших условий жизни для своих детей. И Герхард тоже трудился не покладая рук. Он был учеником в лавочке, работал чернорабочим на стройке. Тем не менее ему удалось закончить школу и поступить в Гёттингенский университет, где в 1966–1971 гг. он изучал право. В этом университете Шрёдер получил диплом юриста. С 1976 г. занимался адвокатской практикой, специализируясь на уголовном праве. Гёттинген находится в земле Нижняя Саксония — второй по площади среди 16 германских земель. Здесь сходятся многие европейские речные, автодорожные и железнодорожные магистрали. В столице земли Ганновере проводятся крупнейшие международные выставки. В 2000 г. здесь же впервые прошла Всемирная выставка под девизом «Человек — природа — техника». В Нижней Саксонии находится и одно из основных германских промышленных предприятий — заводы фирмы «Фольксваген».

В этой земле Шрёдер, еще будучи студентом, начал свою политическую деятельность. Вначале он тяготел к либералам, затем примкнул к социал-демократам. В СДПГ вступил в 1963 г. Образцами для подражания были для него Вилли Брандт и особенно Хельмут Шмидт. В СДПГ Шрёдер занял сначала крайние левые позиции, вступив в организацию «Молодые социалисты», которая в то время подвергала жесткой критике «оппортунистический» курс партии. В организации было несколько фракций, и они постоянно спорили друг с другом, пытаясь определить, что представляет собой общественный строй ФРГ: просто капитализм, государственно-монополистический капитализм или некое «смешанное общество».

Герхард Шрёдер

В 1971 г. Шрёдер был избран председателем местной организации «Молодых социалистов» в Ганновере. Спустя семь лет он занял пост председателя федеральной молодежной организации СДПГ. Через год, в 1979 г., его переизбрали снова, а еще через год он стал депутатом бундестага.

В это же время Шрёдер укрепил свои позиции и в самой партии. В 1983 г. он был избран председателем Ганноверской окружной организации СДПГ, сменив видного теоретика СДПГ Петера фон Эртцена. Вместе со своей организацией Шрёдер поставил перед собой задачу добиться большинства в земле Нижняя Саксония. Это был очень сложный и трудный период в его жизни. На выборах 1986 г. в Нижней Саксонии победу одержали христианские демократы, вступившие в коалицию с либералами. Начались открытые внутрипартийные конфликты в социал-демократической фракции ландтага. Переломить ситуацию удалось лишь в 1990 г. На земельных выборах СДПГ набрала 44,2 % голосов, а христианские демократы получили 42 %.

Однако главной сенсацией стало решение Шрёдера для формирования правительства большинства создать коалицию с партией «зеленых», которая преодолела 5 %-ный барьер и прошла в ландтаг. Это был совершенно неожиданный и ответственный шаг, поскольку партию «зеленых» не считали серьезным политическим партнером. Возникшая в 1980 г., она представляла собой своеобразное сообщество весьма разных, зачастую эксцентричных людей. Они выдвигали совершенно справедливые требования о принципиально новом подходе к вопросам охраны окружающей среды, однако предлагали утопические способы их реализации. Тем не менее Шрёдер пошел на создание коалиции с ними, что продемонстрировало его способность принимать новаторские решения. На практике союз между «зеленым утопизмом» и «социал-демократическим прагматизмом» оказался вполне жизнеспособным. Привлекательной оказалась и общая программа этой коалиции: модернизация экономики, экологическая рациональность, социальная справедливость, культурное многообразие. Этот союз длился четыре года.

В 1994 г. состоялись новые выборы в ландтаг Нижней Саксонии, которые опять выиграла СДПГ, а Шрёдер остался на посту премьер-министра. «Зеленые» же в ландтаг не прошли. Но его, политика, добившегося большого успеха, все явственнее манила федеральная сцена. Осенью 1994 г. проходили выборы в бундестаг, и социал-демократы выдвинули кандидатом в канцлеры председателя СДПГ Рудольфа Шарпинга. Шрёдер вошел в теневой кабинет СДПГ как «суперминистр» (охватывал сферы экономической, транспортной, энергетической политики). После того как на выборах 16 октября 1994 г. социал-демократы основательно проиграли, получив всего 36,4 % голосов, СДПГ наметила для себя оппозиционный курс во главе с «тройкой» — Шрёдер, Шар-пинг, Лафонтен. Как заметил Б. С. Орлов, «это было удачное сочетание. Шрёдер — юрист, человек, накопивший богатый опыт управления на уровне земли Нижняя Саксония, да еще в коалиции с „зелеными“; Шарпинг — тоже опытный политик, он возглавлял правительство в земле Рейнланд-Пфальц; Лафонтен — физик по образованию, видный теоретик СДПГ, многолетний премьер-министр Саара. Будучи заместителем председателя СДПГ в период объединения Германии, он был выдвинут партией кандидатом на пост канцлера на первых общегерманских выборах осенью 1990 г., которые СДПГ проиграла».

После того как социал-демократы проиграли выборы 1994 г., в СДПГ начались дебаты о необходимости выработки новых идей и избрании нового лидера. В такой ситуации на съезде в Мангейме осенью 1995 г. без предварительного согласования с руководством Лафонтен произнес блестящую речь, неожиданно выдвинул себя на пост председателя партии и получил большинство голосов.

Такого в истории германской социал-демократии еще не было. До этого случая правление СДПГ заранее обговаривало кандидатуры на все руководящие посты в партии. Между тем у Шрёдера дела шли не очень хорошо. Его кандидатура быта выдвинута в состав правления СДПГ, но необходимое число голосов он получил только во втором туре. Это было предупреждение, свидетельствующее о том, что партия не любит, когда не считаются с ее мнением. Шрёдера критиковали, в частности, за то, что он вяло поддерживал экологическую политику, холодно относился к введению евро, оправдывал жесткие меры по отношению к иностранцам, нарушающим законы ФРГ. Тем не менее Лафонтен, став председателем СДПГ, восстановил Шрёдера на посту выступающего по вопросам экономики от СДПГ в бундестаге. Более того, в декабре 1995 г. Шрёдер был избран в президиум партии.

Но Лафонтен был слишком левым для большинства партийных функционеров, многих из которых раздражала к тому же его благообразная и даже несколько слащавая внешность. Вскоре Шрёдер стал его серьезным соперником. В 1997 г. опросы населения показали, что у него больше шансов победить Коля на следующих выборах, чем у Лафонтена.

Постепенно становилась на его сторону и партия, на съезде которой в Ганновере в декабре 1997 г. делегаты оставили Лафонтена на посту председателя партии (93,2 % голосов). Но и за Шрёдера при выборах в правление партии проголосовали 342 делегата из 476.

В этой ситуации решающими для Шрёдера становились выборы в ландтаг Нижней Саксонии 1 марта 1998 г. Они принесли крупный успех СДПГ (47,9 % голосов). ХДС отстал на 12 %, а СвДП вообще не попала в ландтаг. Стало ясно, что если кто и сможет на выборах одолеть Коля, так это Шрёдер. Сразу после выборов Шрёдеру позвонил Лафонтен и поздравил его с победой, тем самым давая понять, что со стороны СДПГ путь Шрёдеру на пост канцлера открыт.

В кресле канцлера

27 сентября 1998 г. состоялись выборы, на которых впервые за 16 лет победили социал-демократы, получившие 40,9 % голосов избирателей и 298 мест в бундестаге. Блок ХДС/ХСС поддержали 35,1 % избирателей (245 мест), «зеленых» — 6,7 (47 мест), СвДП — 6,2 % (44 места). Оставаясь партией восточных земель, за счет голосов их населения в парламент попала и Партия демократического социализма (ПДС), получив 35 мест.

У Шрёдера было несколько вариантов для формирования правительства. Партия могла бы сформировать большую коалицию с ХДС/ХСС, коалицию с «зелеными», с СвДП, в крайнем случае — с ПДС. Шрёдер предпочел «зеленых» и предоставил им три поста, включая, как это было принято в ФРГ, пост вице-премьера и министра иностранных дел. Этот пост был предложен Йозефу Фишеру, которого в партии «Союз-90/Зеленые» предпочитали называть уменьшительным именем Йошка. Его партия получила также посты министров здравоохранения и по охране окружающей среды. К этому времени партия «зеленых», из которой ушла группа радикальных экологистов, в значительной мере перешла на центристские позиции.

После выборов Шрёдер в течение месяца вел коалиционные переговоры с «зелеными». Отказ ФРГ от использования атомной энергии, экологический налог на бензин, введение гражданства для детей, рожденных иностранцами в Германии, сокращение срока ожидания гражданства с 15 до 8 лет, структурные изменения в вооруженных силах, налоговая реформа, реформы в области образования и здравоохранения — вот те основные вопросы, по которым шли переговоры. К удивлению многих, они проходили в деловой обстановке, и по целому ряду вопросов удалось достичь компромисса. «Зеленые» получили три поста: вице-канцлера и министра иностранных дел (Йозеф Фишер), министра здравоохранения (Андреа Фишер), министра по делам окружающей среды (Юрген Триттин). С гораздо большими трудностями пришлось столкнуться Шрёдеру в собственной партии. И это в первую очередь коснулось отношений между Шрёдером и Лафонтеном. По словам Б.С. Орлова, два сильных характера и два различных подхода к экономическому курсу: Лафонтен — сторонник сильного государства, более жесткого подхода к предпринимательству, адепт социал-демократических ценностей; Шрёдер — социал-демократ либеральной окраски, сторонник развития тесных отношений с предпринимателями, человек, убежденный в том, что лишь в результате активной модернизации могут появиться средства для проведения социальной политики. И хотя в период избирательной кампании Шрёдер и Лафонтен демонстрировали подчеркнутое единодушие, расхождения выявились уже в ходе формирования кабинета.

Лафонтен развил бурную деятельность, возглавив министерство финансов и фактически взяв в свои руки проведение финансового и экономического курса правительства (поэтому его назвали «суперминистром»). Предложения, которые исходили из его окружения, содержали намерение установить определенный контроль над деятельностью федерального банка. Деловой мир отреагировал на это самым негативным образом, как и на налоговые реформы, предложенные Лафонтеном.

На следующий день после выборов вышел специальный номер «Шпигеля». На обложке в победной позе был изображен Шрёдер и приведена цитата из его заявления: «Страна более важна, чем партия». Через две недели газета «Зюддойче цайтунг» обратилась к читателям с просьбой назвать пять важнейших политиков Германии. И снова предпочтение было отдано Шрёдеру: за него — 65 % опрошенных, за Лафонтена — 34, за Фишера — 31, за Шойбле, нового председателя ХДС, — 24 и за Коля — 16 %.

К началу канцлерства Шрёдера ФРГ занимала третье место в мире по объему валового национального продукта. По экспорту товаров она стояла на втором месте в мире после США. Доля сельского хозяйства в ВНП в 1996 г. составляла 1,1 %, промышленности — 33,5, торговли и услуг — 65,4 %. Но Германия в технологическом развитии стала отставать от своих основных конкурентов — США и Японии. Это, разумеется, беспокоило германских политиков, и не в последнюю очередь Шрёдера и его партию. Не случайно в свою предвыборную программу наряду с ключевыми понятиями «работа» и «справедливость» социал-демократы ввели понятие «инновация».

Новый канцлер слыл прагматичным политиком, который ориентируется на «новую середину», т. е. на такое общество, в котором большинство его членов по своему образу жизни, характеру труда, привычкам и т. п. придерживается либерально-демократических взглядов. Такая ориентация правительства имеет под собой вполне объективную основу, так как в немецком обществе рубежа XX–XXI вв. чиновники и служащие составляют более 54 %, рабочие — 34,8, а самостоятельные хозяева — лишь 10 % населения.

К концу XX в. социальная структура в Германии значительно изменилась. Если в 1970 г. в сельском и лесном хозяйстве, рыболовстве, т. е. в первичном секторе экономики, было занято 8,5 % населения, то в 1997 г. — всего 3 %. Это означает, что в экономической структуре страны первичный сектор оказался в положении маргинала.

Число занятых в добывающей и перерабатывающей промышленности, т. е. во вторичном секторе экономики, еще в 1970 г. составляло 49 %, но затем стало неуклонно снижаться и в 1997 г. составило только 34,3 % населения. Зато все большее значение стали приобретать торговля, транспорт, сфера услуг и информации, маркетинг. Если в 1970 г. число занятых в этом третичном секторе экономики составляло 43 %, то в 1997-м — уже 63 % и продолжает расти.

В соответствии с этими процессами кабинет Шрёдера поощрял развитие средних и мелких предприятий, так как именно на них приходилось 80 % рабочих мест. При этом если на крупных предприятиях создание каждого нового рабочего места обходилось в 250 тыс. марок, то на мелких и средних — только в 6500 марок.

Германия на мировой арене

Опираясь на свою экономическую мощь как третьей индустриальной державы мира, Германия стала «локомотивом и ядром интеграции Европы». Правительство Шрёдера с полным правом отводило ей в этом процессе и ведущую политическую роль. В своем первом правительственном заявлении канцлер сказал: «…речь идет о самосознании повзрослевшей нации, которая не должна ощущать неполноценность по отношению к другим нациям, которая не отказывается от своей ответственности, смотря при этом вперед. Наши соседи также знают, что они могут доверять нам тем больше, чем больше мы, немцы, верим в собственные силы».

Пришедший к власти Шрёдер еще до своей победы на выборах нанес в мае 1998 г. визит в США и заверил президента Билла Клинтона, что в случае прихода СДПГ к власти внешнеполитический курс Германии останется прежним, а ее интересы и ценности — общими с американскими.

Приоритетными целями в стратегии союзов стали для Германии сохранение и развитие германо-французской дружбы, германо-американского партнерства и германо-российской кооперации, поскольку, как подчеркнул Шрёдер, «без России не может быть общеевропейской стабильности». Шрёдер в отличие от истинного европеиста Коля настойчиво подчеркивал важность национальных интересов. Если Коль в сентябре 1990 г. на Первом международном конгрессе партнерских инициатив в Вольфсбурге заявил: «Мы, немцы, поставим на карту свое будущее, если ограничимся национально-государственными интересами», то Шрёдер сразу после выборов сказал журналистам, что пришел на пост канцлера, «чтобы представлять интересы Германии». Такой же позиции Шрёдер придерживался и в отношении экономической стороны объединения Европы. Он неустанно подчеркивал, что «ушло то время, когда Европа процветала за счет Германии», которая готова выступать «мотором» Европейского союза, но отказывается «оплачивать чью-то нерадивость».

Концепция Шрёдера

У Шрёдера нет книг и статей философского плана, из которых можно было бы выявить его мировоззренческие представления. В работах, посвященных Шрёдеру, как правило, обращается внимание на его прагматизм. Видный теоретик СДПГ Эрхад Эплер считал Шрёдера большим талантом. Но его никогда нельзя было заставить строго придерживаться программ или основной линии поведения партии. В августе 1998 г. во время выступления Шрёдера в Джорджтаунском университете в Вашингтоне его спросили: «В свое время Вы были против введения евро, против „двойного решения“ НАТО, против единства Германии. Какова Ваша позиция теперь?» Журнал «Штерн» привел ответ Шрёдера: «Я в свое время планировал даже свершение революции. Политику должно быть позволено проверять действительностью проекты, которые считаются хорошими».

В конце 90-х гг. в прессе много писали о разделении германской социал-демократии на «традиционалистов» и «прагматиков». «Типичный традиционалист» в понимании прессы — Лафонтен, «типичный прагматик» — Шрёдер. Однако такое разделение упрощало действительность.

В своей деятельности Шрёдер часто брал пример с Хельмута Шмидта. Не случайно на съезде в Лейпциге в апреле 1998 г. Шмидт как бы благословил Шрёдера на канцлерскую деятельность и пожелал ему мужества принимать решения, которые могут быть непопулярными.

Свой подход к решению политических и экономических вопросов Шрёдер излагал, используя такие понятия, как «новая середина» и «модернизация». Отталкиваясь от ориентации на «новую середину», он выступал за создание союза ради труда, обновления и справедливости, ссылаясь при этом на «голландскую модель», созданную социал-демократическим правительством Нидерландов во главе с Вим Коком. В ее основе лежал новый взгляд на взаимоотношения в системе социального партнерства. До сих пор ее участники — профсоюзы, предприниматели, государство — стремились добиться как можно больше выгод для себя, не учитывая всей ситуации в целом. Голландцы же поняли необходимость пойти друг другу навстречу, что в результате позитивно повлияло на общее положение в стране.

Ключевым понятием в подходе к главнейшей проблеме обеспечения занятости населения являлась для Шрёдера модернизация, понимаемая в широком смысле слова. Он подчеркивал, что «инновация» — это не только новая техника, новые технологии, — это создание новых рынков, новых направлений развития.

К вмешательству государства в дела экономики Шрёдер относился сдержанно, считая, что «государство должно уходить оттуда, где силы саморегулирования общества проявляют себя эффективно». Модернизацию он тесным образом связывал с глобализацией экономических процессов. «Глобализация — это шанс», — подчеркивал Шрёдер. Ее следует осмыслить, понять, войти в нее и постараться воздействовать на нее. Он подчеркивал, что рынок не самоцель, но инструмент. Рынку следует определить цели, придать мораль и направление. В нем должны быть учтены противоположные интересы. Государство призвано обращаться к справедливости и реализовывать ее. Таким образом, прагматизм Шрёдера не лишен нравственного аспекта — это ценностный прагматизм.

Германия, Россия, Франция

Было распространено мнение, что Шрёдер сформировался как политик западной ориентации и российские дела будут иметь для него второстепенное значение. Между тем это далеко не так. Шрёдер неоднократно посещал сначала СССР, а затем Россию в последние два десятилетия. Первый его визит состоялся еще в.1978 г. До него политики ФРГ высокого ранга — и в первую очередь Коль — в своих беседах и поступках с руководителями России учитывали то обстоятельство, что и М. Горбачев, а затем и Б. Ельцин не мешали объединению Германии, выполнили свое обещание вывести из Восточной Германии войска, установили с Германией партнерские отношения, переходящие в личные контакты в неформальной обстановке. Шрёдер, конечно, не забыл о том, при каких обстоятельствах произошло объединение Германии, но воспринимал это в ином эмоциональном ключе. Он давал понять, что просто оказывать помощь России — безнадежное занятие: средства проваливаются, как в «черную дыру», и при полной безответственности чиновников спросить за происшедшее практически не с кого. Отсюда его обращение к формуле «помощь для самопомощи», которой и должна, с его точки зрения, руководствоваться Россия.

Эти мысли Шрёдер высказывал в мае 1998 г. в своем докладе на заседании Германо-российского форума в Бонне. Он разъяснил, почему Германия заинтересована в успехе реформ в России. Это связано в первую очередь с безопасностью, подчеркнул он. При этом Шрёдер учитывал трудности, с которыми приходилось сталкиваться немецким предпринимателям в России. Здесь он выделял три главные проблемы: личная безопасность с учетом факторов криминальности и насилия; отсутствие правовой базы, позволяющей надежно вести дела, и непредсказуемое налогообложение, которое порой «прямо ведет к разорению». В принципе, замечал Шрёдер, все это «старая знакомая песня» — когда предприниматели вкладывают свои средства, они нуждаются в надежном политическом обеспечении.

Федеральный президент Йоханнес Рау (слева) приветствует канцлера Герхарда Шрёдера в резиденции в замке «Бельвю»

Первый визит после избрания на пост канцлера Шрёдер нанес во Францию, потом посетил Соединенные Штаты, а затем поехал в Польшу. Это указывало на то, какое значение придавал Шрёдер непосредственным соседям Германии на западных и восточных границах.

Принципиально новый характер отношений между Германией и Францией, которые некогда были непримиримыми врагами, — первостепенное событие не только для этих двух стран, но и для всего Европейского континента, поскольку этот фактор во многом сводит на нет возможность действовать по старым геополитическим правилам. Большое значение развитию германо-французских отношений придавал Коль. Французы привыкли к Колю, который хорошо понимал, что нужно Франции, и полагали, что он останется на своем посту. Журналистов настораживали некоторые суждения нового канцлера. Так, на предвыборном митинге в Баварии Шрёдер заявил, что уверенной в себе должна быть не только социал-демократия, но также и Германия как страна в целом. А став канцлером, Шрёдер высказался на пресс-конференции следующим образом: «Я здесь для того, чтобы представлять немецкие интересы. Если вы недовольны этим, вам тем не менее придется с этим смириться».

Проблемы Восточной Германии

Как ни важны были отношения с соседями, Шрёдера и других ведущих политиков ФРГ, естественно, в первую очередь волновала ситуация в Восточной Германии. Уже восемь лет шел процесс налаживания отношений между двумя частями Германии, затрагивающий самые различные области жизни, и не в последнюю очередь область психологической совместимости. Все еще бытовало негласное разделение граждан Германии на «осей» и «весси» — восточных немцев и западных.

Этот политический процесс протекал на фоне трудностей, которые переживала Восточная Германия после выхода из однопартийного режима. Ежегодно Германия выделяла бывшей ГДР около 150 млрд марок, но при этом в Восточной Германии продолжал сохраняться высокий уровень безработицы и, что существенно, не имела работы молодежь. Примерно 150 тыс. молодых людей в возрасте до 25 лет оставались не у дел. В этом одна из причин, по которым 17 % молодежи в возрасте от 14 до 25 лет в бывшей ГДР поддерживали правоэкстремистские партии.

Герхард Шрёдер на форуме «Восточная Германия», который состоялся 20 июня 1998 г. в Ростоке, высказался так по этой проблеме: «Экономическое строительство в Восточной Германии представляет собой общегерманскую задачу наивысшего приоритета». В чем это выражается? В двух «М» — модернизации и маркетинге. Шрёдер пояснял: «Проблему отсутствия в Восточной Германии конкурентоспособных рабочих мест можно решить только с помощью решительной модернизации, создания новых высококачественных рабочих мест в обновленной промышленности с новой техникой, с развитием структуры услуг. Только путем обновления производства и более высокого развития маркетинга могут быть преодолены слабые позиции многих восточногерманских предприятий».

Герхард Шрёдер с рабочими

В связи с этим Шрёдер особо подчеркнул значение труда в жизни каждого человека: «Работа — это больше, чем просто зарабатывать деньги. Кто трудится, тот принимает участие в жизни общества, развивает свою личную компетентность и самосознание. Работа — основа нашего общества. И тот, кто трудится, не только в состоянии формировать самостоятельно свою жизнь и делать ее более человеческой, но и участвовать в формировании самого общества».

Шрёдер как личность

Существует распространенное мнение, что своим успехом Шрёдер во многом обязан средствам массовой информации. В век «теледемократии» политикам без поддержки СМИ не обойтись. И в самом деле, Шрёдер хорошо смотрелся на телеэкране: волевые черты крупного и даже несколько грубоватого лица, высокий лоб, хорошо сидящий костюм. Почтенные бюргеры простили Шрёдеру даже четыре брака. Его последняя жена — журналистка Дорис Кёпф — была на 19 лет моложе своего мужа. О его привычках в биографической справке сказано кратко: любит живопись XX в. и современную графику.

Теоретик СДПГ Петер фон Эртцен, который тесно общался со Шрёдером в Ганновере, считает, что для него власть представляет собой главную ценность. Политолог Фридрих Вальтер дал Шрёдеру развернутую характеристику: «В этом типе успешно действующего политика соединяются жесткость, пробивная способность, а когда необходимо, то и авторитарная решительность, суверенная независимость от собственной партии, политический инстинкт, популизм, способность схватывать суть проблемы, умение сосредоточиться на самом существенном, виртуозное умение подать себя в СМИ, прагматизм».

Сам Шрёдер предпочитал говорить о сочетании в своем характере страсти и трезвости. Он часто затрагивал тему человечности, считая, что немцы могут гордиться первой статьей Основного закона ФРГ: «Достоинство человека неприкосновенно». В письме социологу Ульриху Беку, автору нашедшей в германском обществе широкий отклик книги «Общество риска», Шрёдер писал: «Мы все вместе стоим перед задачей обеспечить путь в будущее не только технически, но и по-человечески. По-иному в нашем обществе развитие не пойдет, да и не должно идти».

Из высказываний самого Шрёдера и мнения знающих его людей вырисовывается образ достаточно сложного политика, обладающего широкой эрудицией и четкими принципами. Его позиция — это позиция ценностно ориентированного прагматика, который стремится к проведению стратегии модернизации как условия обеспечения полной занятости и решения других проблем, возникающих в ходе процесса глобализации.

Берлинская республика

На рубеже XX–XXI вв. перед Германией встал ряд сложных проблем. С одной стороны, началось болезненное, но необходимое сокращение непомерных социальных и государственных расходов (социальная политика обходится ей в 1 трлн марок ежегодно), на которые страна уже не имела достаточных средств; с другой — экономическая ситуация оставалась относительно устойчивой. В 90-е гг. прирост валового национального продукта составлял 2–2,3 % в год, в первые годы XXI в. — примерно 2,5 %. Однако, учитывая, что безработными постоянно являются около 10 % населения, такой рост, по мнению экономистов, недостаточный для поддержания социальной сферы на прежнем высоком уровне.

Острой стала и проблема иностранцев, которых в Германии более 7 млн человек, в том числе более 2 млн турок. В 90-е гг. в страну ежегодно прибывало до 400 тыс. переселенцев и беженцев. Таким образом, Германия с ее слишком либеральным законодательством принимала больше людей, чем все остальные государства Европейского союза. Отношение к иностранцам особенно ухудшилось после того, как весной 1999 г. по многим немецким городам прокатилась волна беспорядков, устроенных курдами в знак протеста против ареста в Турции их лидера, и столкновений между курдами и турками. Неудивительно поэтому, что до 17 % немецкой молодежи в возрасте 15–25 лет с симпатией относятся к праворадикальным идеям и организациям. В 2000 г. в Германии произошло более тысячи, а в 2001 г. было зарегистрировано уже около 14 тыс. правоэкстремистских эксцессов разного рода. В то же время без притока иностранцев в страну обострится проблема старения немецкого общества, в котором коэффициент рождаемости один из самых низких в Европе: около 10 детей на 1000 жителей в год. При сохранении такой тенденции к середине XXI в. один работающий должен будет кормить трех-четырех пенсионеров.

Увеличивается социальное неравенство в стране. В начале XXI в. 10 % населения имеют в своих руках около половины собственности, а 50 % располагают лишь 5 % собственности. На 1,5 млн миллионеров приходится 3 млн живущих за счет «пособий по бедности». Социальная помощь позволяет поддерживать в принципе достаточно высокий жизненный уровень, а потому проблема здесь не столько материальная, сколько психологическая.

На выборах в бундестаг 22 сентября 2002 г. красно-зеленая коалиция победила вторично и завоевала 305 мест в парламенте. Блок ХДС/ХСС во главе с Вольфгангом Шойбле получил 38,5 % голосов избирателей (294 места). Дальнейший курс развития определил победивший Шрёдер: «Мужественно и решительно мы и дальше пойдем по пути консолидации и модернизации». Однако второе канцлерство Шрёдера оказалось для него неудачным. Летом 2005 г. из-за экономических проблем, сложностей с решением социальных вопросов и недовольства в рядах самой социал-демократической партии он назначил досрочные выборы в бундестаг, состоявшиеся 18 сентября 2005 г.

Победу с минимальным преимуществом в один процент одержал блок ХДС/ХСС, получивший 35,2 % голосов и 226 мест. СДПГ набрала 34,2 % голосов и заняла 222 кресла в бундестаге. За ними шли либералы, занявшие 61 место, за которых отдали голоса 9,8 избирателей. Далее следовал Левый союз из ПДС и Движения за труд и социальную справедливость (ДТСС), за который проголосовали 8,7 % избирателей (54 места). Последними оказались «зеленые», заручившиеся поддержкой 8,1 % избирателей (51 место). Таким образом, после выборов сложилась патовая ситуация. Самым вероятным вариантом стала большая коалиция СДПГ и ХДС/ХСС, поскольку блок из одной крупной и двух мелких партий оказался невозможным. «Зеленые» и свободные демократы не желали сотрудничать между собой, а Шрёдер и лидер ДТСС Лафонтен друг друга совершенно не переносили.

Но и создание большой коалиции проходило с немалыми трениями. Кто должен стать канцлером: Ангела Меркель или Герхард Шрёдер? Первая заняла абсолютно жесткую позицию, поскольку поражение означало конец ее политической карьеры. Уступить был вынужден Шрёдер, тем более что чисто формально Меркель заняла все же первое место.

После поражения Шрёдер и Фишер объявили о своем уходе из политики. Экс-канцлер выразил намерение основать свою собственную адвокатскую контору в Берлине и написать книгу о периоде его пребывания у власти, пообещав, что в ней он расскажет о тех причинах, которые побудили его решиться на досрочные выборы. Однако в декабре 2005 г. было объявлено, что Шрёдер возглавит совет акционеров крупнейшей стройки века — Североевропейского газопровода — с ежегодным окладом в 1 млн евро. Общественность и пресса ФРГ встретили это известие крайне недоброжелательно, посчитав, что своим поступком Шрёдер унизил высокий пост германского канцлера. Кажется, что дверь для возвращения Шрёдера в политику наглухо захлопнулась. Только будущее покажет, так ли это.

Литература

Орлов Б. С. Политический портрет Герхарда Шрёдера. М, 1999.

Anda В., Kleine R. Gerhard Schröder: eine Biographie. Berlin, 1998.

Köpf P. Der neue Gerhard Schröder. München, 1997.

Фрау канцлер АНГЕЛА МЕРКЕЛЬ (1954)

Жизненный путь

Ангела Доротея Меркель родилась 17 июля 1954 г. в Гамбурге и была третьим ребенком в семье лютеранского пастора Хорста Каснера и его жены, учительницы Герлинды. После Ангелы в семье появились еще сын Маркус и дочь Ирена. Маркус стал физиком, Ирена — врачом. В 1954 г. Хорст Каснер перевез семью в ГДР, на свою родину — Бранденбург, в маленький провинциальный городок Темплин недалеко от Берлина, выехав туда на «укрепление церкви». Позднее это дало повод немецким журналистам искать связи пастора с органами государственной безопасности. Никаких письменных свидетельств этому не найдено, а сама Ангела Меркель о своем детстве до сих пор говорит крайне скупо и никаких предположений тем более не комментирует. В настоящее время родители Ангелы все также живут в Темплине.

Биограф Меркель Герд Лангхут замечает, однако, что Хорст Каснер принадлежал к тем священникам, которые охотно сотрудничали с коммунистическими властями, и Каснер был одним из самых активных участников раскола лютеран Германии, приведшего к созданию в ГДР отдельной церкви. Возможно, поэтому в разгар холодной войны, когда в ГДР очень пристрастно и настороженно относились к жителям Западной Германии и служителям церкви, Хорст Каснер возглавил семинарию, а его дочь поступила в привилегированную школу. У Каснеров был неплохой даже по меркам восточногерманской номенклатуры дом и целых два автомобиля. Пастор Каснер был одним из немногих восточных немцев, которому никогда не препятствовали выезжать на Запад.

В школе Меркель была одной из лучших учениц. Как пишет журнал «Коммерсант-Власть», она приняла участие в общенациональной олимпиаде по русскому языку (по ее словам, русский она начала учить еще в школе, ожидая по утрам автобуса) и, победив, получила в 1968 г. в награду поездку в Москву. Так что по-русски Меркель говорит совсем неплохо. В 1973 г. она получила отличный аттестат и поступила на физический факультет Лейпцигского университета. Здесь она тоже была первой, причем не только по профильным предметам. По ее словам, она выбрала естественные науки потому, что там нечего было запрещать по идеологическим соображениям.

Ангела Меркель

Разумеется, Меркель состояла в Союзе свободной немецкой молодежи, ходила на собрания и принимала участие в субботниках. Но в партию не вступила. Отказалась она и сотрудничать с органами госбезопасности ГДР. «Я сказала им, что совершенно не справлюсь с работой, потому что по характеру ужасная болтушка», — объясняла позже Ангела Меркель, почему сотрудники «Штази» от нее отстали.

После окончания университета Меркель несколько лет работала в Центральном институте физической химии АН ГДР в берлинском районе Адлерсхоф. Не считая секретарши, она была единственной женщиной в комнате, поэтому привыкла работать с мужчинами, для которых заваривала каждый день крепкий кофе по-турецки.

Михаэль Шиндхельм, ее тогдашний коллега, ставший после объединения Германии директором драматического театра в Базеле, отзывается о Меркель как о чрезвычайно честолюбивой и умной женщине с большим юмором и самоиронией. Она много читала, хорошо разбиралась в мировой литературе и любила классическую музыку. В 1986 г. Меркель защитила диссертацию по квантовой химии.

В отличие от научной карьеры личная жизнь Ангелы поначалу не удалась. Еще во время учебы в университете она вышла замуж за своего однокурсника Ульриха Меркеля, с которым прожила пять лет. В 1982 г. она ушла от мужа, хотя сохранила его довольно звучную фамилию (Merklich — по-немецки «заметный, значительный»), 30 декабря 1998 г. Ангела Меркель вторично вышла замуж за профессора химии Берлинского университета им. Гумбольдта Иоахима Зауэра. Спокойный и рассудительный муж всегда оказывает супруге большую помощь. В свое свободное время она охотно читает, путешествует и работает в саду.

«Девочка Коля»

Судя по биографии, Меркель до 1990 г., т. е. до ликвидации ГДР, в политической и общественной деятельности не участвовала. Работая в Институте физической химии, она занимала некоторое время должность секретаря комитета Союза свободной немецкой молодежи, ответственного за агитацию и пропаганду. При этом в архивах органов безопасности ГДР «Штази», рассекреченных после объединения Германии, зафиксированы некоторые высказывания Ангелы Меркель, критикующие социалистическую систему и выражающие симпатии к оппозиционной коммунистическому режиму польской «Солидарности».

В политику Меркель пришла в конце 80-х гг. прошлого века. Начиная с конца 1989 г. она активно сотрудничала в движении «Демократический прорыв». Ее отец присоединился к «Новому форуму», а мать — к Социал-демократической партии Германии. Брат Маркус стал членом «Союза 90/Зеленых». Ангела быстро завоевала популярность в кругах оппозиции. В 1990 г. она заняла пост пресс-секретаря первого и единственного некоммунистического правительства ГДР под руководством Лотара де Мезьера.

Превращение ученого-физика в активиста-демократа произошло в 1989 г., после падения Берлинской стены. По словам самой Меркель, это событие произвело на нее огромное впечатление. В одном из интервью она рассказывала, что в семье Кас-неров часто мечтали о воссоединении Германии и говорили, что, когда это произойдет, они первым делом отправятся в Западный Берлин, возьмут столик в лучшем ресторане и отпразднуют событие, заказав деликатесное блюдо — омаров.

Стена рухнула, и часто мелькающее на пресс-конференциях лицо Ангелы Меркель стало хорошо известно и восточным, и западным немцам и, самое главное, — было замечено Хельмутом Колем. Ему нужны были в правительстве представители новых федеральных земель, нужны были женщины и нужны были новые, еще не успевшие надоесть избирателям политики. Доктор Ангела Меркель отвечала всем этим требованиям.

На первых общегерманских выборах в бундестаг 2 декабря 1990 г. Ангела Меркель, которая тем временем вступила в ХДС, победила в избирательном округе Рюген-Штральзунд: за нее проголосовало 48,5 % избирателей. Агитируя на Балтийском побережье, она встречалась с местными рыбаками прямо в пивных. «Она все время обещала, обещала и обещала, — рассказывали рыбаки, — и мы за нее голосовали. Обещания остались невыполненными. Но мы ей верили. Уже никому нельзя было верить, но она хоть умела слушать».

Хельмут Коль стал первым политическим лидером Германии, серьезно отнесшимся к Меркель. «Ты поведешь за собой женщин», — сказал ей канцлер, пригласив «Золушку из ГДР», как ее тогда нарекли, в свое правительство на перспективную должность министра по делам женщин и молодежи. Он называл ее «девочкой» и сделал заместителем председателя правящей партии ХДС. Вскоре она уже стала секретарем ХДС. Журналисты так и называли Меркель: «девочка Коля».

В 1996 г. она была награждена Большим крестом за заслуги. Глава фракции ХДС в бундестаге и его партийный лидер Вольфганг Шойбле выдвинул Ангелу Меркель 22 октября 1998 г. на пост генерального секретаря ХДС. На съезде партии 7 ноября 1998 г. она была избрана 874 голосами против 68 на эту ответственную должность. По опросам Второго германского телевидения (ЦДФ) в марте 2000 г. Ангела Меркель заняла второе место в списке десяти самых популярных немецких политиков, опередив идущего сразу за ней канцлера Герхарда Шрёдера. Первое же место занял христианско-демократический премьер-министр Саксонии Курт Биденкопф.

10 апреля 2000 г. Ангела Меркель на съезде ХДС в Эссене подавляющим большинством голосов была избрана новым председателем партии. До этого она произнесла часовую речь, после которой тысяча делегатов, вскочив с мест, семь минут аплодировали и воодушевленно кричали «Энги!» («Теперь дела поправятся!»).

Министерская деятельность Ангелы Меркель мало кому запомнилась. Никаких резких поступков она не совершала, не выдвигала никаких экстравагантных предложений, была предана канцлеру, который в 1994 г. назначил ее министром по делам окружающей среды. Но в 1998 г. Хельмут Коль потерпел на выборах в бундестаг поражение и был вынужден уступить свой пост Герхарду Шрёдеру.

Когда начался коррупционный скандал, связанный с деятельностью уже бывшего канцлера Коля, которого обвинили в том, что ХДС принимал деньги на партийные нужды от крупных промышленников и финансистов, практически вся верхушка германских консерваторов ушла в тень. Тогда Меркель сделала тактически правильный шаг, попросив Хельмута Коля добровольно уйти с поста почетного председателя партии. В 2000 г. экс-канцлер подал в отставку с поста лидера ХДС, ушел он и из бундестага.

Накануне выборов в бундестаг 2002 г. Ангела Меркель при обсуждении кандидатуры на пост канцлера от блока ХДС/ХСС уступила лидеру ХСС Эдмунду Штойберу, который в свою очередь проиграл на парламентских выборах Герхарду Шрёдеру — кандидату от Социал-демократической партии Германии.

Первая фрау канцлер

В собственной партии ее не очень любят старые функционеры ХДС. Ей ставят в укор все: от предательства Коля до внешнего вида, который совершенно не соответствует представлениям о том, как должна выглядеть удачливая женщина-политик, лидер одной из ведущих партий и претендент на пост главы правительства Германии. Только заняв кресло канцлера, «железная фрау» начала обращать внимание на то, как она выглядит.

В том, что Ангела Меркель вместе с ХДС победит на выборах, ни у кого из германских экспертов не было ни малейших сомнений. Экономический кризис последних лет вынес эту женщину на самый верх. Аналитики прогнозировали, что после победы Ангелы Меркель в отношениях России и Германии наступит похолодание. Однако, вероятнее всего, снова победит прагматизм. В то же время как человек, выросший в социалистической системе, она не испытывала симпатии к Советскому Союзу, что автоматически проецируется и на современную Россию, все еще черпающую свое политическое вдохновение в советском прошлом и никак не способную уйти от этого прошлого.

22 ноября 2005 г. Меркель была официально избрана бундестагом на пост канцлера. Из 611 действительных голосов за нее проголосовало 397 депутатов.

В отличие от всех предыдущих коалиционных кабинетов ФРГ пост вице-канцлера занял не лидер СДПГ Матиас Платцек, а другой руководящий функционер партии — Франц Мюнтеферинг, ставший министром труда и социальной политики. Кресло же министра иностранных дел, которое прежде всегда занимали вице-канцлеры, было отдано социал-демократу Францу-Вальтеру Штайнмайеру.

Высказывания и многочисленные интервью нового канцлера практически невозможно трактовать однозначно. Так, она говорит, что будет выстраивать тесные отношения с Россией — и одновременно, что не будет работать с Москвой «через голову» восточноевропейских стран, в первую очередь Польши. Меркель высказывается за «особые отношения» и новый альянс с Францией — и в то же время постоянно напоминает о приоритете отношений с Соединенными Штатами. Свои первые после избрания официальные заграничные визиты в декабре 2004 — январе 2005 г. Ангела Меркель нанесла в Париж, Лондон, Варшаву, США и сразу после этого — в Россию, с которой, по мнению Меркель, необходимо поддерживать и развивать хорошие отношения. Это в какой-то степени обозначило приоритетные направления немецкой внешней политики.

26-27 апреля 2006 г. в Томске состоялась важная встреча Меркель и президента России Путина. В ней участвовали 13 российских и 10 немецких министров и более 100 предпринимателей из обеих стран. Переговоры касались сотрудничества в области энергетики, молодежных обменов и координации научных исследований, ведь Томск является научной столицей Сибири.

Все комментаторы отмечают, что в Меркель таится скрытая сила, и подчеркивают ее властолюбие. Она просчитывает все возможные варианты, умеет страстно и эмоционально говорить и убеждать. Свои речи Ангела Меркель всегда пишет от руки, считая, что так лучше думается и запоминается. Она любит играть роль «матери нации». Не случайно ее кабинет украшает портрет русской императрицы Екатерины II Великой. В берлинском ведомстве канцлера постоянно устраиваются вечерние приемы, на которые приглашаются депутаты бундестага, премьеры земельных правительств, другие ведущие германские политики. Атмосфера на этих приемах очень теплая и почти семейная.

В сорокаминутной речи на съезде берлинского ХДС в марте 2006 г. Меркель была настроена весьма оптимистично. Но чувствовалось заметное перемещение акцентов. Если во время предвыборной кампании она делала ударение на категориях «реформа, мужество, решительность», то в этой речи чаще всего звучали слова «осторожность, осмотрительность, надежность». Это еще раз показало, что предвыборная риторика и государственное руководство — две разные вещи. Кабинет Меркель явно предпочитает проводить политику «малых шагов». Но уставшим от изнурительных и бесплодных попыток правительства Шрёдера в прошлые годы провести реформы избирателям такая осторожность пока что нравится. Они жаждут спокойствия. Впрочем, еще в 1810 г. французская писательница мадам де Сталь писала о немцах, что они с трудом принимают решения, зато легко впадают в уныние.

Надо заметить, что в правительстве постоянно вспыхивают небольшие конфликты между партнерами по коалиции, хотя генеральный секретарь ХДС Рональд Пофалла, который всеми мерами стремится повысить популярность Ангелы Меркель, зорко следит за соблюдением принятых договоренностей. Не случайно в апреле 2006 г. в интервью журналу «Шпигель» влиятельный христианско-демократический политик, гессенский премьер-министр Роланд Кох, открыто обвинил СДПГ в том, что она тормозит обновление Германии, а в кабинете существует только самый «минимальный консенсус». Разногласия между партнерами особенно явно проявились в том, что СДПГ фактически пока заблокировала самую крупную реформу, запланированную Меркель, — расширение прав отдельных земель в сфере образования, защиты окружающей среды, жалования чиновникам.

Ангела Меркель стала не только первой женщиной-канцле-ром Германии. С ее появлением на этом посту впервые после объединения кресло канцлера досталось представителю восточных земель. Благодаря ей в немецком языке появилось немыслимое ранее новое слово «die Bundeskanzlerin», которое на русский язык можно перевести только крайне неуклюжим выражением — «федеральная канцлерша».

Литература

Langguth G. Angela Merkel. München, 2005.

Stock W. Angela Merkel. Politische Biographie. Berlin, 2005.

Оглавление

Человек и история

«Железный канцлер» ОТТО ФОН БИСМАРК (1815–1898)

Канцлер «Нового курса» ГЕОРГ ЛЕО ФОН КАПРИВИ (1831–1899)

«Дядюшка императрицы» ХЛОДВИГ ЦУ ГОГЕНЛОЭ-ШИЛЛИНГСФЮРСТ (1819–1901)

«Слуга Его Величества» БЕРНХАРД ФОН БЮЛОВ (1849–1929)

Загадочный канцлер ТЕОБАЛЬД ФОН БЕТМАН ГОЛЬВЕГ (1856–1921)

Бесцветная личность ГЕОРГ МИХАЭЛИС (1857–1936)

Изношенный старик ГЕОРГ ФОН ГЕРТЛИНГ (1843–1919)

«Калиф на час» МАКС БАДЕНСКИЙ (1867–1929)

Прилежный организатор ФРИДРИХ ЭБЕРТ (1871–1925)

Народный трибун ФИЛИПП ШЕЙДЕМАН (1865–1939)

Профсоюзный функционер ГУСТАВ АДОЛЬФ БАУЭР (1870–1944)

Прирожденный интегратор ГЕРМАН МЮЛЛЕР (1876–1931)

Искусный оратор КОНСТАНТИН ФЕРЕНБАХ (1852–1926)

Демократический католик ЙОЗЕФ ВИРТ (1879–1956)

Внепартийный администратор ВИЛЬГЕЛЬМ КУНО (1876–1933)

Политик реализма ГУСТАВ ШТРЕЗЕМАН (1878–1929)

Человек христианского долга ВИЛЬГЕЛЬМ МАРКС (1863–1946)

Буржуазный технократ ХАНС ЛЮТЕР (1879–1962)

Прусский монархист ГЕНРИХ БРЮНИНГ (1885–1970)

«Интриган в цилиндре» ФРАНЦ ФОН ПАПЕН (1879–1969)

«Серый кардинал» КУРТ ФОН ШЛЕЙХЕР (1882–1934)

«Коричневый мессия» АДОЛЬФ ГИТЛЕР (1889–1945)

Отец новой Германии КОНРАД АДЕНАУЭР (1876–1967)

Творец «экономического чуда» ЛЮДВИГ ЭРХАРД (1897–1977)

Король красноречия КУРТ ГЕОРГ КИЗИНГЕР (1904–1988)

Миссионер и провидец ВИЛЛИ БРАНДТ (1913–1992)

Жесткий прагматик ХЕЛЬМУТ ШМИДТ (1918)

Канцлер единства ХЕЛЬМУТ КОЛЬ (1930)

Человек принципов ГЕРХАРД ШРЁДЕР (1944)

Фрау канцлер АНГЕЛА МЕРКЕЛЬ (1954) Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg