«Невидимый мир»

Невидимый мир (fb2) - Невидимый мир 1344K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Анри Антуан Жюль-Буа

Анри Антуан Жюль Буа Невидимый мир

Об авторе

Анри Антуан Жюль-Буа (Henri Antoine Jules-Bois), известный также под псевдонимом Жюль Буа (1868–1943) – французский писатель, литературный критик, журналист, оккультист и теоретик феминизма, получивший скандальную известность благодаря своим связям с парижскими сатанистами и декадентами.

Родился в Марселе 29 сентября 1868 года. Уже в юности он оказался вовлечён в литературную жизнь и активно общался с представителями марсельской богемы – социалистами, феминистами и поэтами. В 1888 году перебрался в Париж, где вскоре сделался личным секретарём писателя Катулла Мендеса.

В этот же период он заинтересовался оккультизмом и свёл знакомство с несколькими известными мистиками того времени – Папюсом, Станисласом де Гуайтой, Жозефом Пеладаном и Рене Кайе. Первоначально он сотрудничал с последователями теософии и мартинизма, одновременно публикуя статьи в символистских литературных журналах.

В 1889 году Жюль-Буа познакомился с писателем-декадентом Жорисом Карлом Гюисмансом, чьим верным другом оставался на протяжении многих лет. Отчасти под его влиянием он отошёл от сотрудничества с «христианскими оккультистами», а после того, как в 1893 году Жюль-Буа и Гюисманс открыто поддержали Жозефа-Антуана Буллана, французского священника, осуждённого католической церковью за поклонение дьяволу, его отношения с бывшими друзьями окончательно испортились.

В одной из своих статей Жюль-Буа обвинил де Гуайту в убийстве Булляна, после чего получил вызовы на дуэль и от де Гуайты, и от Папюса. Журналист принял оба вызова; тот факт, что он вышел из обоих поединков невредимым, а пистолет де Гуайты так и не выстрелил, он сам впоследствии объяснял «магическим вмешательством».

Вскоре последовала ещё одна скандальная дуэль: на этот раз Анри Антуан принял вызов от Катулла Мендеса, своего старого учителя, который счёл личным оскорблением статью Жюль-Буа «Конец Мессии», опубликованную в журнале Gil Blas в июне 1893 года и содержавшую нападки на христианство.

После всех этих событий Жюль-Буа приобрёл столь зловещую репутацию, что даже в некоторых современных исследованиях его характеризуют не иначе как «отъявленного сатаниста». Судя по всему, в этот период он действительно был вхож в круги парижских дьяволопоклонников и, возможно, консультировал Гюисманса относительно некоторых деталей сатанистских обрядов, когда тот работал над романом «Там, внизу».

6 января 1894 года Сэмюэль МакГрегор Мазерс принял Жюля-Буа в свой Герметический Орден Золотой Зари.

После участия в деле Буллана Жюль-Буа занялся литературным творчеством, опубликовав драму «Героические врата Небес», музыку для которой написал композитор Эрик Сати, роман «Вечная кукла», в котором высказывались феминистские идеи, и исследование под названием «Маленькие религии Парижа», посвящённое анализу деятельности парижских оккультных кружков – от люцифериан до «мистических гуманистов».

В этой работе он открыто высказался в поддержку Эжена Вентра и Буллана. В 1895–1898 годах он активно печатается, публикует феминистские романы и пьесы, участвует в конвенциях оккультистов и изучает восточную мистику под руководством Вивекананды. Его книга «Сатанизм и магия», опубликованная в 1895 году и снабжённая предисловием Гюисманса, практически сразу после выхода в свет была внесена в ватиканский Индекс запрещённых книг. Некоторые исследователи считают, однако, что большая часть этого труда представляет собой эксцентрический вымысел и не может использоваться как достоверный источник информации.

В 1900 году Буа вместе с Вивеканандой предпринял путешествие в Индию, однако в итоге отверг восточные практики и внезапно принял решение обратиться в католичество. Перенеся тяжёлую болезнь, он вернулся в Европу, где вновь взялся за литературное творчество и издал книгу «Невидимый мир» (1902).

В 1906 году Жюль-Буа по представлению министерства народного просвещения Франции стал кавалером ордена Почётного Легиона. Позднее он начал дипломатическую карьеру, посещал с миссиями Испанию и США.

1 августа 1928 года он был по представлению министерства иностранных дел Франции возведён в ранг офицера Почётного Легиона.

Последнюю часть жизни Жюль-Буа провёл в США, где активно печатался в New York Magazine, New York Times и других изданиях. В своих поздних работах он критиковал фрейдизм, пропагандировал либеральные идеи. В одном из своих футурологических эссе, опубликованном в New York Times в 1909 году, он верно предвидел установление равенства полов, отток городского населения в пригороды и ряд технических изобретений, таких как мускулолёт. В статьях и эссе, посвящённых общественному устройству, Жюль-Буа пропагандировал идеи феминизма, описывая свой идеал «современной женщины» как женщину, свободную принадлежать самой себе, а не зависимую от мужчины, для которой обязанности жены и матери отступают на второй план.

Анри Антуан Жюль-Буа умер от рака во французском госпитале в Нью-Йорке 2 июля 1943 года.

Статья из Википедии свободной энциклопедии

Титульная страница первого издания книги «Неквидимый мир»

Оккультизм и магия

Судьба дала мне возможность говорить о современных мне мистиках с беспристрастием летописца и симпатией. Жизнь сталкивала меня со всеми ними, и, признаюсь, мне интересны были эти люди; выделяясь на сером горизонте современной жизни, их фигуры имеют какой-то мрачный и преувеличенный, но почти всегда оригинальный характер. И самые интересные из них – это, конечно, оккультисты.

Чтобы понять причудливость души магов, нужно познакомиться с их учением.

Оккультизм сильнее всего проявляется в смутные эпохи, полные нервных и умственных волнений; и может ли быть лучшая почва для него, чем наше время! Оккультизм напоминает пленительный цветок, распустившийся на горькой траве, излюбленной колдуньями, – траве, дающей и забвение горя, и яд… Можно вдохнуть мимоходом благоухание прелестных и опасных лепестков, но увлекшийся ими теряет голову и навсегда сохраняет очарование их навязчивого запаха: в его вдохновении отныне слышится дыхание химеры; лицо омрачено боязнью; душа охвачена вихрем, поднимающимся из тех туманных бездн мысли, где вулкан гордости тлеет под пеплом бессилия и неудач.

Что же такое оккультизм, представление о котором обычно связывается с представлением о магии?

Трудно ответить на этот вопрос, ибо оккультизм спутан и многообразен, темен и блестящ одновременно и почти не поддается определению. Тем не менее мы не уклонимся от истины, если скажем, что оккультизм есть тайная система философии, обычно излагаемая в виде ряда символов; для того чтобы узнать ее во всей полноте, необходимы устные поучения особого руководителя – «Гуру», как называют его индусы. Цель оккультизма – дать окончательное решение одновременно и позитивное и мистическое, тех великих проблем, нал решением которых бьется все человечество: о существовании Бога и мира, о происхождении зла, о человеческой душе и судьбе ее.

Метод оккультизма имеет характер поэтический и восточный, ибо он состоит в аналогии и интуиции, которые приводят к непосредственному познанию через экстаз.

Путем аналогии, от законов видимых явлений, оккультизм поднимается к законам мира невидимого; мир физический – единственная реальность в глазах толпы – есть только иллюзия в глазах ясновидящего и посвященного. Но иллюзия эта не бессодержательна; это – книга чудес для того, кто умеет читать ее и постигать скрытый смысл ее знаков. Весь мир, доступный чувствам, все вещи я тела – вот то покрывало, та одежда души, которую ткёт Персефона в Элевзинских Таинствах. Иллюзорность внешнего мира не заключает в себе лжи. Существование его делает науку и опыт возможными; путем усилий, борьбы, изучения и скорби мир готовит нас к восприятию величайших истин духа, – и в этом его смысл и значение. В Библии видимого мира, в каббале прожитой и продуманной жизни заключены великие истины духа.

Писаная Библия и бесчисленные страницы каббалы – для оккультиста лишь выражение в словах, знаках и аллегориях Библии и каббалы природы, той поэмы, которую тростинкой сил Бог начертал на папирусе вещества. Писаная Библия есть, в некотором роде, «второе откровение»; первое откровение есть внешний мир и душа – два аспекта единой тайны и единой субстанции. Второе откровение – иначе говоря, второе покрывало, окутывающее нагую истину. Ибо, по выражению Элифаса Леви, имеющему смысл точный и глубокий, «открыть» – значит «скрыть вновь», – reveler, c’est revoiler.

Наша интуиция, представляющая, по мнению оккультистов, более могущественное оружие познания, нежели философская индукция и дедукция, дает возможность проникнуть в смысл фигур, построенных аналогично выражаемым ими тайным истинам; и всё равно, будут ли эти фигуры аллегориями и геометрическими схемами, как в Библии и каббале, или живыми формами, как в теле человека и в мире.

Пока оккультизм существует только в потенции. Быть может. человечество ближе подходило к нему в эпоху первых таинств Элевзина или в учениях некоторых неоплатоников. Им приготовлена была дорога для христианства, и в нем Церковь нашла некоторые элементы своих догм и верований (например, Троицу, ангельскую иерархию, экстаз святых, как средство общения с Богом).

Существование магии, этого извращенного порождения оккультизма, вытекает косвенным образом из чистого и возвышенного феномена экстаза.

По утверждению неоплатоников, посвященный достигает экстаза путем долгой подготовки, производимой умело и благоговейно; экстаз наступает по воле богов, в час, избранный ими для общения с верующими. В эту минуту истины, недостижимые для профана; становятся доступны чувствам. Покрывало материи рвется; наступает откровение духа. Мысли делаются видимыми фактами.

Незаконным детищем этой практической метафизики, помимо деревенского колдовства, является оперативная, или церемониальная магия.

Качества, приводящие к возможности экстаза, приобретают путем чистой жизни и воспитания воли; если этот путь кажется слишком трудным, то естественно рождается желание найти быстрые и верные, как бы механические средства, чтобы силой проникнуть во врата невидимого мира. Задача сводится к тому, чтобы ловкостью и силой захватить то, что достигается лишь терпеливым трудом и мудростью. Магу представляется слишком наивным ожидать сошествия божества; он надеется врасплох подчинить своей воле ту Причину Причин, которую он предполагает пассивной, и посредством ее властвовать над духами, ангелами и душой элементов.

В общем, маг располагает средствами, которые другим кажутся сверхъестественными; в действительности дело сводится к применению неизвестных еще сил, существующих в человеке и во Вселенной. Здесь уже нет никакого сверхфизического общения с божеством: происходит просто механическое направление тонких видов энергии, и магия утверждает, что все средства к этому имеются в ее распоряжении.

Наступило время показать магию такою, какова она есть, с ее ядовитым, развращающим влиянием, хитростью, игривой легкостью, суеверием и странно глубокими знаниями.

Ветви магического древа весьма многочисленны. Главнейшие из них – это алхимия, астрология и другие Примыкающие к ней виды искусства гадания: некромантия, вызывание ангелов, духов и демонов, колдование, искусство появляться и исчезать и т. д.

Раздражая воображение вплоть до экстериоризации образов, созданных мыслью (явление, известное в науке под именем галлюцинации), пуская хрупкую ладью рассудка в океан суеверий, надежд и навязчивых страхов, магия представляет собой чрезвычайно опасный, коварный психический яд.

И в то время как оккультизм, по-видимому, стремится установить правила высокой чистоты и альтруизма, порожденная им магия готова разбить все затворы, которыми сдерживаются страсти.

Портреты магов

Несколько лет, начиная с 1884 года, были забавным временем. Жили в то время три мушкетера, и их белые султаны развевались пока только в царстве иллюзий. И дали они клятву – своими только силами освободить «Психею», томившуюся в плену у неверных. Гидра материализма, говорили они, окружила чудную бабочку своими бесчисленными когтями. Нужно было, с перьями наперевес, начать войну. Это были Дон Кихоты более отдаленной и неуловимой Дульсинеи, нежели Тобосская красавица; это были рыцари невидимой, неосязаемой души. Своими боевыми псевдонимами они избрали имена ассирийских планет – имена богов, не более и не менее! Пеладан назвался Мардуком; Жуне стал Нергалем и Небо стало именем Гуайта.

Жозефин Пеледан

Пеладан писал тогда «Le vice supreme» и еще не мечтал о той повредившей ему известности, которой он впоследствии добился.

В те времена он потрясал своей роскошной шевелюрой над тарелками овощей в двадцать сантимов в соседнем трактирчике. Но что за важность! Это были дни триумфа, ибо жизнь его протекала в служении грезе и красоте. Местожительство его не отличалось особой определенностью; то он находил приют у Гайема, автора «Донжуанизма», то у славного трубадура Марьетона, которому в благодарность он дал имя «чаши нереальной сущности»; то, наконец, жил у Станислава де Гуайта.

Когда ему надоела парижская кухня, он отправился просвещать сердца чувствительных провинциалов. Фигура его, облеченная в средневековую куртку и опереточный плащ, мелькала в марсельских кафе, и дорожную трость, видневшуюся под складками, легко можно было принять за шпагу…

Жозефин Пеладан

Маньяр, директор «Figaro», несколько раз рекламировал его в отделе разных известий, и реклама его отуманила. Он поверил, что завоюет Париж своими ярмарочными выступлениями. С помощью Антуана де Ларошфуко ему удалось единственное дело, имевшее общественный интерес: это была выставка розенкрейцерства. Впрочем, ее результаты выразились не столько в открытии шедевров новой эстетики, сколько в изменении на год или два дамских причесок. Вслед за тем он провозгласил себя «главою порочных» и стал писать энциклики, где отлучал от церкви папу.

Альбер Жуне

Второй Дон Кихот был Альбер Жуне. Теперь он отказался от слишком специальной позиции, вновь назвался своим именем, которое ранее каббалистически переделал в «Alber Jhouney», и возвратился в лоно религии своих предков. Убедившись в своих непреодолимых мистических стремлениях, он нашел более мудрым признать большую Церковь и не терять более времени в маленьких часовнях, где каждый провозглашает себя по меньшей мере папой. Он был одной из первых романтических ласточек того движения, которое теперь или рассеялось, или приобрело административный характер.

К счастью для него, он жил вдали от городского шума, в своей Сан-Рафаэльской вилле, на берегу Средиземного моря, переносившего когда-то на волнах своих Магдалину и Лазаря. Поэт в духе святой Терезы и Лойолы. он писал свои «Черные Лилии», «Царство Божие», «Книгу Страшного Суда» и так же мечтал о ритмизации душ. Он основал светский мистический орден, «Братство Звезды». В ранней молодости, когда он еще носил имя Нергаля, его смелые усы, вьющиеся волосы, красивое телосложение давали ему вид Аполлония Тианского, перевоплотившегося в Марселе. В конце концов он заметил, что семь планетных духов, которым он ежедневно молился, не стоят Троицы и святых. Сияющая, милосердная Дева улыбнулась ему когда-нибудь в лунную ночь – и культ Гекаты показался ему мрачным и бессодержательным. Часто видя восход солнца в горах, он заметил, что этот языческий бог имеет форму гостьи. Воспитавшись в традициях католицизма, он не мог вполне отдаться тем языческим силам, которым инстинктивно предпочитал чистый лик Иисуса Наконец он больше не выдержал. Борода у него отросла, волосы лежали естественно. Он почувствовал отвращение к демонам и мелким божкам, которые сидят в элементах, как консьержи в своих каморках. Старые воспоминания религиозного детства поднялись на поверхность его сознания и малопомалу затопили островки ереси. Маг потерпел крушение и – воскрес христианином. Он отправился к священнику, отрекся от заблуждений, сжег свои книги, исповедался, причастился…

Станислав де Гуайта

Небо, третий рыцарь недосягаемой Дульсинеи, заслуживает того, чтобы посвятить ему целую главу. Он был самым интересным из французских оккультистов нашего поколения; умер он несколько лет тому назад. Его очень ценили в избранных кругах, но известности среди широкой публики он не имел никогда. Между тем он носил звучное, подходящее к обстоятельствам имя: Станислав де Гуайта, «Guaita» – значит нечто среднее между поэтом и волшебником. Он дебютировал в литературе стихами – их нельзя назвать превосходными, но они и не слишком посредственны. Если им и не восхищались, то во всяком случае ценили довольно высоко. Rosa Mystica, la Muse Noire – таковы заглавия его поэм; они достаточно указывают, что уже тогда поэт бессознательно стремился к магии. Наконец ему попались книги Элифаса Леви; говорят, их указал ему Катулл Мендес. Они были для Гуайта долгожданным откровением. Душа экс-аббата Констана – эта неукротимая, эротическая, бурная и бессильная, иногда просветленная и пророческая душа – завладела колеблющейся личностью Гуайта, несколько разочарованного в то время увяданием своих литературных лавров. Духовное наследство Элифаса шло в его руки; ему представилась возможность воздвигнуть в полумраке храм зла, где искрились бы сомнительные драгоценности дьявольских реликвий. С тех пор он оставил общество поэтов и затворился в маленькой квартире с красными обоями на Avenue Trudaine; там жил он, завернувшись в мантию кардинала, окруженный своими драгоценными книгами; из химической лаборатории он шел со своими страшными колбами в рабочий кабинет; помогал себе в работе кофеином, морфием, гашишем и – что не так уже вредно – превосходным вином. Таким образом он создал себе, без сомнения, чудную жизнь, полную грез и высоких подъемов; но рано погиб, с ввалившимися глазами, изношенным мозгом и телом, обратившимся в болезненный лоскут.

Станислав де Гуайта

Любя тайну, Станислав де Гуайта рисковал здоровьем и рассудком в столкновениях с неведомым Он занимался тем что оккультисты называют «выходом в астральном теле»; это – свободное передвижение души, вышедшей из тела. Не разрывая окончательно нити, связывающей ее с телом, Психея, облеченная в тонкую флюидическую оболочку, посещает эфирные области мироздания… «Выход в астральном теле» – одна из соблазнительных приманок мелких оккультных школ; средневековые колдуньи при помощи известных мазей таким образом уносились в грезах на шабаш, пока их тело лежало в постели. Гуайта верил, что он обладает этой способностью и может в астральном теле являться своим врагам. В другом месте[1] я рассказывал о тех астральных битвах, которые у него происходили с Булланом, священником-еретиком, жившим в Лионе. Мистик, библиофил и философ, Гуайта был не свободен от влияния атавизма. В смелой борьбе с тайной, в воображении его, занятом битвами, чувствовался дух его венгерских предков, так же боровшихся до смерти, но не с призраками и оружием не телепатическим… И в этой игре погиб его могучий организм, не выдержав всех извращенностей жизни одинокой и наполненной галлюцинациями.

Дом Гуайта был заколдован.

Иногда лярвы, наполнявшие его расстроенное воображение, воплощались, по словам его друзей, и пугали его бедную служанку. Согласно легенде – ибо есть уже и леенда – неясные очертания юной умершей появлялись в его спальне, и прозрачная дымка ее локтя грустным жестом опиралась на спинку кровати. Шелли знавал подобные видения: ребенок, играющий на берегу моря и погружающийся в волны… но они были плохим предзнаменованием. Вскоре после этого он умер. И Гуайта недолго жил после появления этих навязчивых призраков; вот и сам он, говоря языком языческих эпитафий, «стал тенью»…

Его жгучий, энергичный профиль напоминал рисунки старых немецких мастеров: алхимик, среди реторт и магических кругов, под сводами, исписанными иероглифами и увешанными Страшными животными; эта бурная, редкая, рыцарская натура, где смешивались влияния Парацельса и des Esseintes, всегда была мне умственно симпатична.

Живо помню его в редакции «Жиль Блаз» (Gil Bias), куда он принес ответ на мои статьи. Это было в дни ненависти. Он поклонился мне, как только он умел делать; тем же поклоном приветствовал он меня в Тур де Вильбон (Tour de Villebon), перед тем как мы обменялись выстрелами. Эта воинственная формальность была выполнена нами, насколько я помню, однажды в довольно ясный вечер. Фигура его, одетая в черный жакет, выделялась на фоне стены; он был бледен, в шляпе, надвинутой на глаза, а палец терпеливо лежал на спуске пистолета.

Когда вслед за тем мы сидели под деревьями, ожидая составления акта о дуэли, нравственно нас разделяло то же расстояние, но мы уже поняли, что судьбы наши различны, что мы более не встретимся и что ненависть сближает лишь поверхностно и на мгновение. Я внимательно смотрел на него. Он был уже болен, с отекшим лицом, прерывистым дыханием, но гордым взглядом; яркая, почти огненного цвета растительность на его лице придавала ему вид дикого зверя, нажившего себе неврастению от нашей цивилизации.

Да, немногого, должно быть, стоит наука современных магов, если даже на поединке, когда противник стоит перед дулом пистолета, – после выстрела он все-таки остается невредимым. Более общая и могучая воля парит над волей отдельных людей. Я вспоминаю его взгляд, его почти горестный жест, когда рассеялся дым наших выстрелов, и оказалось, что оба мы держимся на ногах и менее взволнованны, чем наши секунданты, которым немножко вскружили голову россказни о магии и некоторые странные происшествия, о которых я не считаю нужным здесь говорить[2].

Спустя три дня я должен был драться с его другом Папюсом. Дуэль между нами была вызвана той же причиной: моей статьей, где я критиковал всех троих: Гуайта, Пеладана и Папюса. В то время я часто, с усердием неофита, читал публичные лекции и рефераты об оккультизме. Я не обманывался насчет всей магической ерунды, но в эзотеризме религий и в непрерывной цепи мудрецов я видел такую чистоту и красоту, что во мне росло негодование против современных магов, слишком сильно напоминающих лафонтеновского осла, надевшего львиную шкуру.

Я чуял в них шарлатанство, выгодную эксплуатацию столь высоких в моем представлении истин. Мне следовало бы тогда лучше поразмыслить над афоризмом «Omnis homo mendax»[3], понять, что в процессе выявления идеала отбросы неизбежны, вспомнить и то, что нужно же чем-нибудь жить… Я обозвал всю «розенкрейцерскую» троицу «священными Гистрионами». Пеладан, по своему обыкновению, притворился мертвым; остальные два вскинулись, как ошпаренные. Помню, как Папюс снимал свою куртку в Pre-Catelon, а кругом нас теснились элегантные амазонки; помню шпаги, цыганские глаза моего противника и нетерпеливую складку на его лбу, его бороду, яркие губы и плотную фигуру.

Хороший работник, превосходный организатор, он взрывал свою борозду плугом энциклопедизма – к несчастью, слишком поспешного.

Он составил огромные книги, наполненные всяким хламом; в них отовсюду набраны цитаты и рисунки, перепутаны тексты, но нет того индивидуального, извращенного вкуса, который чувствуется, по крайней мере, в писаниях Гуайты. Это была густая похлебка для людей, изголодавшихся по чудесному: они не придирчивы насчет вкуса, – только бы насытиться…

Но – несправедливо требовать от него художественности, в то время как он обладает всеми качествами хорошего, методического компилятора.

Мы помирились впоследствии.

Теперь, впрочем, он сбросил с себя костюм мага и стал мистиком – слишком мечтательным, на мой взгляд. Нужно отдать ему справедливость: он был и остается энергичным, пылким проповедником спиритуализма. Его мартинистское общество и эзотерическая группа дали умственную пищу и оживили стремление к идеалу во многих молодых людях, отвернувшихся от сектантской науки и ушедших от религии.

В толпе известных мне некогда мистиков две фигуры с особенной резкостью встают в моей памяти; это – Рене Каллье и аббат Рока. Теперь они уже умерли. И тот и другой были точно созданы для экзальтации и катастроф, неизбежно связанных с этими химерическими верованиями. Что за важность! Прекрасно погибнуть так искренно и великодушно жертвой идеала, как погибли эти два человека.

Рене Каллье

Рене Каллье был нервный, маленький человек, страдавший болезнью спинного мозга; руки его были почти парализованы, ноги изуродованы. Лишь чудесами воли и веры достигал он возможности редактировать мистическое обозрение «l’Etoile», где я также был тогда сотрудником; ходил он на костылях, в нем только и было живого, что удивительные чистые глаза, какие бывают у молодых девушек и у изобретателей, – и он вполне был убежден в нашем бессмертии. Он унаследовал свою бескорыстную, смелую душу от отца своего – известного путешественника; как тот с опасностью жизни боролся с тайной неведомых стран – так и этот рисковал своим спокойствием и достоянием, бросаясь в исследование потустороннего мира. Он воевал с материализмом, подобно первым исследователям Африки, дравшимися с чернокожими. Под болезненной оболочкой гнома в нем жила душа апостола и влюбленного. Спиритуализм он сделал своей религией и философией; он больше жил в мире потустороннем, чем на земле, которая всегда была к нему немилостива. Он слышал голоса мертвых – они мягче и вернее, чем голоса живых; образы астрального мира проносились пред его мечтательными прекрасными глазами – их оскорбляли образы мира действительности. Он жил, как аскет, в одной только комнате, из окон которой видны были сады окрестностей Авиньона. Каждый раз, когда я бывал в старинном папском городе, мы переживали вместе с ним незабвенные вечера. И он рассказывал мне о своей любви, странном, чистом чувстве, возникшем на склоне его дней к одной из тамошних девушек, воспетых Обанелем, с позолоченным солнцем телом. Они говорили между собой только взглядами; встречались только при людях, в церкви. Милосердие красоты, милостыню молчаливой нежности посылала эта девушка больному. Рене Каллье ничто не могло помешать думать, что в конце жизни он повстречал другую половину своей души, ту, которая согласно Зогару не воплощается никогда. Но, более спиритуалист, чем оккультист, Рене Каллье легче принял доктрину о сродстве душ. И последние слова его звучали как пение; и когда на больничной койке гангрена уничтожала его скорчившееся, парализованное тело, видения любви преображали его страдающее лицо. Как он прожил всю жизнь, полную страданий, так и умер – надеясь.

Сент-Ив д’Альвейдр

Я закончу этот ряд портретов физиономией главы французских оккультистов, человека, стоявшего выше других и придавшего всему этому течению оригинальный и почти симпатичный характер. Я говорю о маркизе де Сент-Ив д’Альвейдре.

Само собой разумеется, объявив себя магом, он не мог довольствоваться своим родовым именем де Сент-Ив, что не мешало ему стать самым подлинным маркизом д’Альвейдр. приобретя оный титул путем покупки у папы. Книги он писал слишком сжато, но в них видна истинная возвышенность мысли, как в «Миссии Государей» и «Миссии Евреев». К несчастью, во многих местах они представляют плагиат из «Философской истории рода человеческого», Фабра д'Оливе.

Я был еще очень молод, когда увидел его в первый раз. Он жил тогда в прелестном особняке на rue Vernet. Никогда, даже в самых старинных аристократических семьях, не видал я такого количества портретов предков, геральдических, торжественных, напудренных… Он имел обыкновение садиться к свету спиной – чтобы производить более сильное впечатление.

Сент-Ив д’Альвейдр

Он делал золото, – шептали мне на ухо некоторые из его друзей.

– Правда это? – спросил я маркиза де Сент-Ив. Он покачал головой, и ответ его был не лишен здравого смысла:

– Это мне обошлось очень дорого. Хотите посетить мою лабораторию и стать моим учеником? – прибавил он, глядя мне в глаза.

Я имел неосторожность ответить утвердительно… Зато с тех пор я уже больше не видал маркиза де Сент-Ив и не проник в его, быть может, несуществующую лабораторию; теперь я никогда не научусь делать золото – и всему виной моя нескромность: разве позволительно было прижать маркиза к стене, придав буквальный смысл простому выражению алхимической вежливости?

Хотя де Сент-Ив выставлял себя хорошим христианином, но большей частью своего влияния он обязан «посвящению», якобы полученному им от некоего брамана. Браман этот, покинувший Индию вследствие бунта сипаев, сделался в Гавре торговцем птицами и профессором восточных языков; действительно, он дал славному маркизу несколько уроков еврейского языка. Но скоро ему надоели спиритические и фантастические выводы, которые изящный, но поврежденный ум маркиза стремился сделать из его уроков. Я видел письма брамана, где он называет своего ученика «шарлатаном». Браман обладал эрудицией в философии, и ему был противен ребяческий мистицизм де Сент-Ив; о мире и душе он держался того пантеистического и монистического представления, которое составляет сущность индуизма и представляет собой в некотором роде метафизику нашего европейского материализма. Сентив рассказывает, что браман угрожал ему кинжалом и оккультными молниями, в случае если он выпустит в свет свою уже напечатанную книгу, раскрывавшую тайные учения. Дело обстояло не так сложно. Браман решил просто-напросто возбудить против Сент-Ив судебное преследование, не желая, чтобы бессмыслицы, сочиненные оккультистом, могли быть отнесены на счет восточной мудрости, которая, впрочем, тоже имеет свою оборотную сторону. Говорят, что боязнь судебной процедуры заставила маркиза прекратить печатание своей книги.

Теперь разорившийся алхимик удалился в Версаль. Комнату, где умерла его супруга, он превратил в часовню и получил от папы позволение служить там мессы – ибо и вдовцом, как другие, не может быть этот необыкновенный человек. Прибор покойницы всегда ставится на стол, и муж ее утверждает, что общение его с ней не прекращается. Когда кто-нибудь приходит к нему, маркиз ведет его преклонить колена пред семейным алтарем и, прочтя в качестве посредника короткую молитву, заявляет удивленному посетителю, что жена его, ставшая ангелом, благословила его…

Боюсь, что окруженные легендами тауматурги конца XVIII века были построены по тому же образцу: тонкие и ловкие умы, опытные магнетизеры, модные иллюзионисты, и при всем том люди умственно ненормальные… Духовный глава современных магов (приводимые мною о нем подробности принадлежат к числу самых хороших) сильно поколебал во мне то, ограниченное впрочем, значение, которое в молодости я придавал Казоту, Калиостро и графу Сен-Жермену…

При всем том, бесспорно, трое молодых людей с планетными именами, желавшие освободить Психею, вдохновлялись надеждой на могучую красоту будущего. Литература наша топчется на месте; психологически мы все ещё живем под знаменем Тэна, главным последователем которого объявил себя Эмиль Золя. С этого места мы никак не можем сдвинуться. Личность, составленная из внешних ощущений, – эта хрупкая катушка, на которую наматывается нить посредственной современной жизни, – такая личность бессильна создать плодотворную эстетику. Мы подбираем лохмотья романтизма, перетряхиваем даже старые ковры и драпри, мы занимаемся ребяческими причудами, – и всё затем, чтобы уйти из под гнета этой жалкой, безвыходной, бездушной психологии. И относиться с улыбкой к тем услугам, которые оккультизм и магия могут нам оказать в борьбе за идеализм, было бы, конечно, неосторожно. Но – такова постоянная ирония судьбы! – последние построения мистических школ могут принести нам некоторую пользу, лишь обратившись против самих себя, лишь уничтожив себя, чтобы из их двусмысленного, болезненного сумрака вышло новое, сильное, не боящееся солнца учение – здравая философия, основанная на неоспоримых опытах.

Алхимики

В последнее время в Париже, насколько я знаю, было пять алхимиков. Старая спагирическая[4] наука живуча; люди, готовящие золото, никогда не исчезнут. Не думаю, чтобы главную роль здесь играло стремление к обогащению: скорее это – любовь к сверкающей химере, гипноз золота, охватывающий не только скупых, но и мудрецов. Золото, символ солнца и, особенно, счастья, – второе солнце, к которому жалобно и напрасно тянется столько рук.

Между тем возможно, что искусство превращения металлов не есть сплошное заблуждение. История показывает, что несколько раз был найден «философский камень», иначе говоря, порошок, который, соприкасаясь с так называемыми неблагородными металлами, превращает их в благородные. Николай Фламель из ничего создал громадное богатство. В XVII веке Ван Гельмонт, получив от неизвестного четверть грана «камня», превращает восемь унций ртути в золото. В ту же эпоху скептик Гельвеций сам получает золото, бросив в свинец красные шарики, облепленные воском, которые он получил от какого-то таинственного путешественника. И великий Спиноза подтверждает этот опыт!

Алхимия имела и своих мучеников: примеры тому – Жан Де, спирит и алхимик, испытавший и гонения, и милости императоров и королей, надеявшихся выведать у него секрет богатства, и Александр Сетон Космополит, который, не желая выдать тайны, – быть может, ему и нечего было выдавать, – пошел под розги и в пытку.

Из числа пяти известных мне парижских алхимиков первый умер в 1863 году. Имя его было Луи Люка. Банвиль весьма ценил его. Люка не только воскрешал спагирическое искусство, но и утверждал, что ему удалось создать живые клеточки, пропуская электрический ток в раствор декстрина. В общем, он был человеком очень знающим, но остался почти совершенно неизвестным.

Второй, Огюст Ролез, днем, обыкновенно, погружался в книги Николая Фламеля, а утром и вечером нагревал свои горны.

16 марта 1891 года он привел к себе, в пятый этаж на rue Saint-Jacques, своего товарища и при нем бросил куски железа в реторту. При виде полученных красных солей товарищ его стал шутить. Но Ролез, придя в отчаяние, разбил ему голову ударами молотка, и сошедшего с ума алхимика пришлось поместить в больницу св. Анны.

Третьим, которого я знал, был маркиз Сент-Ив д’Альвейдр. Ему приписывали величайшие магические способности. Это был приятный, мистически настроенный человек, несколько туманный, но тем не менее обворожительный. Я уже говорил о нем в предыдущей главе. Автор блестящих страниц «Миссии государей», он вместо своего имени скромно подписывал «один из них»… Болтая со своими посетителями, он, обыкновенно, садился спиною к свету, чтобы «стать выше их» по совету Элифаса Леви, т. е. чтобы подчинять их своей воле. В конце концов он растерял на разных предприятиях, основанных на спагирических методах, все свое состояние. Он, безусловно, не банальная личность, и я жалею, что он замкнулся в Версале, обрекши себя на полное молчание.

Имя четвертого – Альбер Пуассон. Смерть унесла его, когда он собирался поведать нам последнюю тайну. Я встречался с ним в Национальной библиотеке; это был застенчивый высокий юноша с рыжей шевелюрой. По выходе из библиотеки мы часто беседовали с ним за кружкой пива или стаканом молока о философском камне и эликсире долгой жизни. «Ребусы, придуманные алхимиками, – говорил он, – подобны Колумбову яйцу; нужна ловкость, чтобы овладеть ими». И он объяснял мне «алхимический роман», приключения «черного вещества», после многих превращений становящегося совершенным, блестящим камнем. Он говорил о «сере» и «ртути», заключенных в колбу, которая носит название «философского яйца»; о горне с «температурой Египта», о бесчисленных операциях, торжественном, терпеливом нагревании, о том, как меняются цвета камня, переходя от «воронова крыла» к «хвосту павлина» и становясь наконец «солнечным лучом»..

Раз великая тайна раскрыта, человек не только становится обладателем любого количества золота, серебра и драгоценных камней, но и получает возможность жить тысячу лет как Артуфиус!.. Между тем наступал вечер; хозяин получал плату, беседа кончалась, и мы расходились, проведя время в золотых грезах, которые так нравились Виллье. К несчастью, это уже не повторится, ибо бедный Альбер Пуассон. несмотря на эликсир долгой жизни, рано ушел в иной мир. к своим друзьям Бернарду Тревизану, Роджеру Бэкону и Филалету.

Пятый – быть может, и есть единственный настоящий алхимик. И он совсем не считает себя алхимиком. Франциск Сарсе, Шарль Лимузен, Эмиль Берр и Жюль Юре поведали нам его надежды и приключения. Я сам видел – ego quoque! – этого славного химика Тифферо, который без всяких суеверных теорий приготовил золото – да, именно приготовил золото. И если вы хотите видеть это золото, то можете: оно у Тифферо, в маленькой коробочке.

Нужно заметить, что превращение удалось только раз и притом в Мексике. Но это первое чудо – разве уже не огромный шаг вперед?

Я отправился в Гренелль, в самую глубь Гренелля, на rue de Theatre и отыскал там этого «rara avis»[5] между учеными. Не думайте, что я встретил там какого-нибудь речистого шарлатана. В конце темного коридора, в столовой, загроможденной с утра гладильной доской, среди множества здоровых, веселых ребят, я увидел славного 74-летнего старичка, жаловавшегося, что он нелегко владеет речью. Чтобы нам никто не помешал, он провел меня через крошечный дворик, и мы оказались в узенькой комнате – не то мастерской столяра, не то лаборатории химика.

Склянки с кислотой помешаются там рядом с напильником и молотком. Бритый, седоусый розовый старичок живо достал улыбаясь из ящика стола свои брошюры и притащил главную достопримечательность своего дома – чудесную шкатулочку. Он предлагает вам лупу, и вы видите под одним круглым стеклом маленькие стружки обыкновенного, природного золота, под другим – золото, полученное им самим искусственным путем; всё золото имеет вид кукольных монеток. Рядом с этими образцами, в углублении, лежит странный, блестящий, черный с белым металл. Это – результат неудачных опытов в Европе.

Тифферо, подобно тамбуринисту у Доде, рассказывает, «как это вышло»: «Я был ассистентом по химии в высшей школе, в Нанте, – говорит он, – и превращение металлов с давних пор не давало мне покоя. В 1842 году я отправился в Мексику с массой проектов в голове, с пустыми карманами и прибором для дагерротипии, с помощью которого хотел составить себе состояние. В Мексике сами рудокопы навели меня на мысль. „Вот хорошее, спелое золото, – говорили они, – а вот это ещё не дошло, не дозрело“. Я подумал, что для приготовления золота нужно только быстро, искусственным путем провести тот процесс, который в природе совершается в течение нескольких веков». В самом деле, Тифферо, действуя несколько раз азотной кислотой на восемь или десять граммов серебра в порошке и подвергая их действию солнечных лучей, через двадцать дней создал золото. «Да, золото, вот это самое золото, которое вы видите и которое химик Итасс признал настоящим». Тифферо немедленно возвращается в Париж, чтобы обогатить свою страну этим открытием. Но превращение становится непокорным и не хочет удаваться. «В продолжение сорока шести лет я тщетно прошу ученые академии заняться моим открытием. Все притворяются глухими, без сомнения, из-за нелепой боязни экономических переворотов. Вы подумайте: благодаря моему методу, цена килограмма золота будет 75 франков, тогда как в настоящее время она – 3444 франка! – и, открыв Bulletin de la Societe de Geographie, он прибавил – Вот, смотрите: здесь имеется статья Жюля Гарнье; он утверждает, что золотые россыпи Трансвааля представляют собой результат химической реакции и что металл получился из двухлористой соли, восстановленной выделением азотистого газа. Значит, я действовал так же, как природа!»

Я выразил свое удивление по поводу неудачи попыток, сделанных в Европе. «Думаю, что я нашел причину этих неудач», – отвечал Тифферо. Эволюция минерала, так же как растения, совершается при помощи микробов.

– Эти крошечные труженики непрерывно ведут свою невидимую работу. Известно, что в винных дрожжах ферменты появляются только ко времени созревания винограда, и притом исключительно в тех местностях, где есть виноградники. Во время моих опытов в Мексике ферменты золота, по моему мнению, были занесены в мою лабораторию с соседних золотых и серебряных россыпей. Во Франции культура золота труднее – у нас нет микроба.

Да вот вам еще факт, подтверждающий мою систему: один из моих друзей, архитектор, хранил у себя, завернув в газетную бумагу, монеты в два и в двадцать франков, те и другие вместе сложенные в столбик.

По истечении некоторого времени на окружности двухфранковых монет появился тонкий слой золота. Наверное, это – работа микроба!

– Дело вот в чем: недавно открыли, что особые микроорганизмы разрушают даже типографский шрифт; и вот, попав на бумагу, в которую были завернуты монеты, эти микроорганизмы способствовали эволюции золота… Видите, нужно было бы хорошенько анализировать позолоту наших старинных памятников: быть может, под влиянием дождя и ветра в ней развился какой-нибудь низший или высший металл.

Тифферо говорит об этом и о многих других вещах, и, несмотря на смелость его идей, вид у него самый спокойный и положительный. Впрочем, он изобрел еще плавающий сифон, секундные песочные часы (для яиц всмятку), песочные часы с расчетом на километры (для пушек), гидравлические часы, газометры – и в Гренелле на каждом шагу вы видите его портреты. В общем, это – человек трудолюбивый, честный и бесконечно изобретательный. И кто знает, какую роль в будущем сыграют россыпи Тифферо – гренелльские золотые россыпи!

Несколько молодых людей, воззрения которых были одинаково близки науке и спиритуализму, решили воскресить старые традиции Николая Фламеля. Они приняли звонкое наименование «Алхимического Общества Франции» – и вновь запылали очаги, на которых целыми месяцами согревается таинственный «атанор» и «философское яйцо» Средних веков, где несовершенное вещество медленно превращается в чистый металл.

Правление и главная лаборатория «Алхимического Общества Франции» находятся в Дуэ. Я часто получал письма от Жолливе-Кастело, председателя Общества, мистика и ученого, он приглашал меня в свою золотоносную кухню. Действительно, она стоила того, чтобы хорошенько с ней познакомиться.

На rue Saint-Jean тянется ряд молчаливых домов, и темная листва деревьев виднеется вдоль однообразных стен; пройдя мимо готической часовни монастыря, я останавливаюсь против духовного училища. Здание имеет торжественный вид и кажется необитаемым. Звоню; двери открывает старый бритый слуга.

Он держится согнувшись, при ходьбе волочит ноги. «Господа дома, – говорит он меновым голосом. – Благоволите следовать за мной».

И я следую за его шмыгающими туфлями.

Я прохожу сначала через библиотеку и замечаю в ней странную смесь книг Парацельса, Бертело, Элифаса Леви, Стриндберга (этот драматург-антифеминист по временам увлекается и алхимией), Лавуазье и полковника де Роша… Затем я вхожу в лабораторию, где меня ожидает Жолливе-Кастело с двумя главными своими сотрудниками, Делассю и Хугом. Все три мушкетера алхимии отличаются вежливостью и хорошим тоном. Председатель элегантен и немного бледен; лицо его почти нематериально, а светлоголубые глаза рассеянно следят за дымом папиросы. Делассю, со своими курчавыми волосами, кошачьими усами и тоном фехтовальщика, скорее напоминает офицера альпийских стрелков. Я немедленно узнал, что ему известно искусство машиниста и что он обладает в высшей степени точными сведениями относительно стоимости самой лучшей динамо-машины. Третий, Хуг, – талантливый поэт и философ с будущим. Все трое в фартуках, как у докторов в больнице, и среди разноцветных колб, реторт, склянок, горелок и пробирок имеют не столько дьявольский сколько деловой вид.

В углу, поверх кирпичной кладки, я замечаю стальную гранату, стоящую на своей заостренной части; это – «философское яйцо»; нижняя часть гранаты закрыта втулкой с винтовой нарезкой; снаряд соединен трубками с прибором Калльете для сжижения газов; сквозь втулку проходит стержень молота, который, по-видимому, должен что-то дробить внутри гранаты. Весь этот аппарат предназначается для проковки мексиканского серебра при низкой температуре.

Как видите, – говорит мне Жолливе-Кастело, – классический атанор заменен здесь печью с двумя отверстиями. Температура в ней никогда не превышает 300 градусов. Посредством регуляторов можно поддерживать ее на одной и той же высоте в продолжение целых месяцев. Характерная черта этих реакций состоит в том, что в них играют роль два фактора: Энергия и Время. Реакции, изучаемые в официальной химии, проходят весьма быстро. Наоборот, алхимическая операция приготовления золота длится месяцы.

Хотите видеть в тиглях первичное вещество, «голову ворона», как выражались старинные авторы? – прибавляет второй алхимик, Делассю.

Эти ученые мистики говорят действительно чрезвычайно образным языком; ибо мне, профану, «голова ворона» показалась очень похожей на те заводские отбросы, которыми в Луэ мостят шоссе.

Я не стал более скрывать моего живейшего желания – присутствовать при каких-нибудь спагирических таинствах.

О, сколько угодно, – говорит Жолливе-Кастело. – Смотрите.

Он взял какое-то странное вещество, темнофиолетового цвета с красными точками, неизвестное, я думаю, обыкновенным химикам.

То, что вы видите, – сказал он, – и есть философский камень. Нам запрещено говорить, из каких элементов он состоит. Он был передан нам адептом, который желает, чтобы имя его никогда не произносилось.

Как много таинственности для химика, – прервал я.

Но вы имеете дело с алхимиком, с гиперхимиком, а это совсем другое дело.

Впрочем, – вмешался молчавший до сих пор Хуг, – вам известно, что всегда так и было. Когда в 1618 году, в Вильворде, неизвестный совершил превращение на глазах Ван Гельмонта, он принес «камень» в совершенно готовом виде и отказался сообщить его состав.

Не все ли равно? – отвечал я. – Мне хочется только «видеть».

Жолливе берет ртути, свинцу, олова, плавит их в чашечке и бросает туда кусочек философского камня; тогда на моих глазах происходит нечто похожее на галлюцинацию.

Металл сгущается, становится вязким, сжимается, и внезапно на его поверхности явственно видна золотая пленка. Внимание мое удваивается; я с трудом верю своим глазам.

Неужели произойдет превращение?

Но амальгама превращается в странного оттенка призму.

Это то, что старинные алхимики называли «хвостом павлина», – говорит Делассю.

Так это не золото? – спросил я, чувствуя себя несколько разочарованным.

Это конечно золото, – подтвердил Жолливе, – но золото временное, «неустойчивое»; оно образовалось, потом растворилось… Пока еще мы только ищем «прочное золото», но мы не отчаиваемся, – прибавил он с некоторой меланхолией.

Молодые алхимики признались мне по секрету, что после трех месяцев нагревания, по небрежности лабораторного служителя, произошло резкое охлаждение печи и баллон лопнул.

Значит, весь опыт пропал даром? – спросил я.

Не совсем, – возразил Жолливе.

И он показал мне приставшую к осколкам баллона белую пленку.

Это вещество, – объяснил он мне, – после некоторых манипуляций получит способность превращать другие металлы в серебро…

Между тем огонь пылает не переставая, аламбик все время нагрет до 300 градусов. Эти молодые люди терпеливы, как старики.

Мы вновь начали опыт, – говорит Хуг, – и, если счастье нам улыбнется, мы надеемся в начале будущего года показать вам первый слиток искусственного золота!

Я обещал побывать у них…

Что касается до меня, то я вижу в алхимии не столько химическое предприятие, слишком трудно еще выполнимое, сколько прекрасную и страшную проблему духа – тяжелого и темного под земной своей оболочкой и силой воли и страдания поднимающегося к своему лучезарному прототипу. В глубине каждого философа и моралиста скрывается алхимик.

История философского камня, это – легенда души очищающейся, переходящей от бессознательности, от познания путем страстей к торжеству воли и добродетели; это – история святых и героев. То же происходит и с поэтами; в них всегда скрывается астролог, и никогда они не поверят, что звезда волхвов не смотрит незримо на землю…

Критика оккультизма

Оккультист не желает быть, как другие, лишь скромным, простым исследователем и точным экспериментатором. Он слишком дорожит своими грезами и предвзятыми теориями, которыми тешится его расстроенное воображение.

Положим, вы берете оккультиста, разбиваете его слабые аргументы, показываете всю бедность его доказательств; вы напрасно требуете от него или доказательств логических, или твердо установленных явлений. С полным основанием вы считаете его побежденным и убежденным; конечно, так оно и есть. В запасе у него остается только одна увертка. Лафонтеновский кот сбивал с толку своих преследователей, влезая на дерево; оккультист прячется за великие клятвы, данные, по его словам, тем тайным обществам, где он состоит членом.

– Мы обладаем, – говорит он, – непогрешимыми методами, непобедимыми формулами, позволяющими нам властвовать над силами природы и разума. Но профаны недостойны таких откровений. Поэтому или вы должны восхищаться нами, и мы вовсе не обязаны сообщать вам, почему именно, или же следуйте за нами, то есть доверьтесь и повинуйтесь нам.

Люди, привычные к умственной деятельности, нелегко попадаются на обман; они знают, что истина не может быть посажена в клетку; она принадлежит тому, кто ее завоюет; она – секрет, который можно шепнуть на ухо, и тем осторожнее, чем более он лишен всякого значения…

Даже близкое знакомство с маленькими мистическими обществами не дало мне веры ни в их влияние, ни в научные их познания. Что бы они ни болтали о своей легендарной древности, все они были основаны во второй половине XIX столетия. Организованы они по образцу франкмасонства, но представляют лишь слабую на него пародию. Без сомнения, розенкрейцеры существовали, особенно в Германии. Думаю даже, что это были более мистификаторы, чем мистики.

Я думаю, что слово «оккультизм» существует только со времени Средних веков. Ранее существовал «эзотеризм», что не совсем одно и то же.

Греческие и латинские философы давали название «эзотерической секции» классу, составленному из избранных учеников, которым преподавались вещи, наиболее отвлеченные и непонятные для других учеников. Традиции эзотеризма в указанном мною смысле существовали и в первых веках христианства.

В общем, я повторяю, древность оккультизма и учения его, ревниво хранимые в тайне, не восходят далее Средних веков. Основные его идеи почерпнуты в учениях языческих религий, у неоплатоников, в каббале и некоторых индусских источниках. Попав в Европу при посредстве арабов и персов, они нашли для себя весьма неблагоприятную почву в те времена, когда церковь, не отделимая от государства, считала враждебным государству всякое учение, отличное от христианства. В самом деле, так называемая оккультная философия представляла собой, с одной стороны, остатки древнего язычества, упорно не желающего умереть, а с другой – мистическую зарю того, что теперь мы называем свободомыслием. Она заключала в зародыше не только революционные идеи, достигшие расцвета в XVIII веке, но и начало философской религии, обратившейся впоследствии во франк-масонсгво. Слишком легко было в те времена оказаться виновными в ереси, что влекло за собой смертную казнь. Поэтому Рабле, оккультист в своем роде, скрывал под неприличными выражениями независимость и оригинальность своих мыслей. Кунрат, Парацельс, Корнелий Агриппа облекли свой стиль в таинственные иносказания и темные символы и, несмотря на эту хитрость, с трудом избегли преследований.

Есть еще одна причина, чтобы держать в тайне оккультизм и в особенности магию.

Тот, кто верит в силы, ускользающие от познания обыкновенных ученых и толпы, и верит в них совершенно открыто, неизбежно рискует прослыть если не помешанным, то по меньшей мере оригиналом. Люди среднего ума, во всех странах и во все времена составляющие общественное мнение, неизбежно подвергнут такого человека остракизму. Но история всего этого умственного движения показывает, что оккультистами всегда были светские люди, монахи, врачи, философы, даже политики, одним словом – люди, которые должны были считаться с общественным мнением, не относиться легкомысленно к здравому смыслу окружающих. Окутывая тайной свои так называемые «знания», они, просто говоря, были только осторожны.

С другой стороны, нельзя не признать, что молчание может быть весьма действенной силой. В таком случае нет ничего необычайного в том, что оккультисты, даже с самыми хорошими намерениями, наложили на себя обет молчания, поняв все значение народной пословицы, по которой: «молчание – золото». Немного стоят те факты, о которых все знают, и болтливые люди редко достигают каких-нибудь результатов. По словам Элифаса Леви, символ сфинкса заключал в себе четыре прекрасных совета для посвященного: «знать, хотеть, сметь, молчать». И четвертый совет, тонко прибавлял он, труднее всего исполнить. И это верно: серьезные, практические люди всегда стремятся выработать в себе это качество. Оно составляет только часть искусства властвовать, и на него способны только сильные характеры. Думаю, что не прошло еще время обществ оккультных в том смысле, что они тайно преследуют политические цели; но оккультизм как мистическое учение здесь совершенно ни при чем.

Идея тайны и молчания в применении к философии или религии всецело принадлежит прошлому. Она противоречит как словам Христа «не скрывайте светильника… что знаете, не держите про себя…», так и приемам современной науки, работающей при полном дневном свете.

Меня невольно тянет к выводу, что при современном положении вещей весь этот хитрый покров таинственности не что иное, как мистификация. Костры инквизиции не зажигаются в наш век, зато легковерие не перевелось. Бесчисленное множество женщин, слабых или чересчур богатых воображением голов, рассеянное и лихорадочное существование которых религия и здравый смысл не в состоянии регулировать, – вот кто стремится пасть к ногам первого шарлатана, если только у того найдется хоть немного смелости, опытности, чтобы руководить ими, и в особенности если он сумеет, не выходя сам на свет Божий, произвести на них впечатление. Для этого достаточно придать искусно значение какому-нибудь учению или ритуалу, которые, будучи изложены ясно и определенно, поистине оказались бы слишком бедными и содержанием, и увлекательностью. Само слово «оккультизм» выбрано очень удачно в этом смысле. И вот люди как бабочки налетают, обжигая крылья, на эту свечу, неверный свет которой кажется ярче от искусственно сгущенной вокруг него тьмы. «Vulgus vult decipi»[6] – говорит поговорка. И шарлатаны отлично это знают…

Ценность оккультизма и магии лежит в более глубоком знании наших внутренних сил, чем в официальной психологии. Но метафизика оккультизма, спутанная, составленная самыми различными авторами, все еще остается темною. Сведенборг, Корнелий Агриппа, Парацельс с его учениками, несколько священных апокрифических книг; ближе к концу XIX столетия – феминистский слащавый философ Сен-Мартен, фантастический историк Фабр д’Оливе, священник и мистик Лакуриа, математик Вронский и в особенности аббат Этьен Констан, он же Элифас Леви (для большей внушительности он перевел свое имя на еврейский язык), этот последний, лучший из них как стилист, сумевший блестящими или ироническими фразами прикрыть весь сумбур логически разрозненных идей, – вот и вся библиотека оккультной мистики. Таков запас духовного хлеба для голодающей души; притом лучшая часть его зарыта в куче бессмысленностей. Все это чернокнижное колдовство носит на себе отпечаток одновременно и поучительности и мистификации. Несвязные, отрывочные учения магнетизма и спиритизма искажаются здесь толпою шарлатанов и полоумных; все это в совокупности сводится, точно выражаясь, к смутной попытке «экспериментальной психологии». Сама идея – не абсурд и заслуживает внимания и разработки до последних ее выводов. Возможно, что после долгих усилий экспериментальная психология позволила бы нам научно помочь человечеству избавиться хоть от небольшой доли рабства и отсталости.

Астрология дала нам астрономию; алхимия – химию; магнетизм – гипнотизм. Будем надеяться, что оккультизм, магия, спиритизм дадут нам «психические науки». Весь излишний груз суеверия и мистификации отпадет сам собою. Разве только умы, влюбленные в чудеса и таинственность, задержатся на этом; большинство же здравых умов устремится к этому внутреннему миру, где немало плодородной почвы ждет еще разработки. Вот где истинная тауматургия.

Люциферисты

Мы можем говорить о люциферизме как о действительно существующем учении, основанном на некотором принципе, который напрасно стремятся сохранять в тайне.

Согласно этому принципу добро и зло представляют собою две силы, одинаково полезные и необходимые для эволюции и существования мира. Зло производит добро и обратно; они связаны между собою, как день и ночь. Гармония этих противоположностей есть по существу то божественное начало, которое заключает в себе символический Люцифер, чья жизнь распределяется между светом и тьмой.

Эта догма манихеян и гностиков, символизированная двумя колоннами храма, Якин и Бохас, белой и черной, – есть скрытое основание большинства современных сект, которые имеют претензию опираться на «эзотеризм». Но сообщается это учение лишь немногим верным, тем, кто слишком послушен, слишком загипнотизирован, чтобы быть в состоянии возмутиться им.

Эта доктрина представляется мне опасным заблуждением; хорошо, во всяком случае, что о ней не говорят невинным душам, которых она может соблазнить, и натурам инстинктивным, для которых не стало бы, пожалуй, причин сдерживать свои аппетиты. И все-таки, как это ни печально, надо признать, что зло и его результаты иногда бывают полезны. Мудрость, тайно руководящая этим миром, часто из безобразия и греха извлекает свет и благодеяние. Великий поэт Мистраль пишет в поэме своей «Nerto»:

«Satan porte la pierre pour l’edifice du Seigneur».[7]

«Felix culpa! Счастливое грехопадение!» – поют христиане о первородном грехе, ибо он привел к необходимости божественного воплощения.

Несомненен тот факт, что страдание и даже грех, иначе говоря зло физическое и моральное, составляют содержание нашего опыта и, быть может, отсюда же проистекает осторожность.

Существует еще зло метафизическое; то есть предел существа нашего, нашего усилия, нашего разума, наконец, всего, что в нас заключается. Метафизическое зло является источником того, что для полного страданий создания относительного блага – единственного возможного в мире – существует печальная необходимость в ошибках, печали, волнениях, страдании и смерти.

Оно лежит клеймом на мире и человеке – проклятие и слабость, которой нельзя обожествить, не прибегая к софизмам, не обладая нелепой гордостью, склонной прославлять даже собственное ничтожество.

Между тем люциферизм утверждает, что добро и зло, истина и заблуждение, красота и безобразие обладают одинаковой ценностью, одинаковой силой и находят свой синтез в божестве, которым для люциферизма является человек. Нравственность и самосовершенствование теряют таким образом всякий смысл.

Так ложный Гнозис, переплетаясь с пантеизмом, приводит к мистическому материализму.

Сатанизм резко отличается от люциферизма. Люциферизм есть особая, самостоятельная религия; сатанизм – только христианство, вывороченное наизнанку. Настоящий сатанист – тип суеверный, грязный и кощунственный. Чаше всего это – нищий знахарь, несчастная деревенская колдунья или медиум так называемых «спиритуалистических сеансов»; все они рабы тех слепых сил, с которыми имеют дело; иногда это – изменивший своему делу священник, который под влиянием эротизма ищет все более сильного возбуждения и находит его в профанации своих обетов и священных вещей. Люциферизм между тем есть особый культ, особая еретическая иллюзия, последний отпрыск лживого гнозиса, того альбигойства, которого никакие преследования не могли уничтожить.[8]

Адонай, бог евреев и христиан, тот, кого мы считаем богом благим, в глазах люциферистов есть злой бог, мрачный, гневный, враждебный демиург; он ненавидит всякий прогресс, всякий научный успех людей; он хотел бы навеки сделать их своими рабами, но путем умственного освобождения своего они пытаются ускользнуть от его владычества.

Люцифер, которого Адонай называет дьяволом, есть, наоборот, «добрый Бог». Он любит людей, полон жалости к земле; он – главный двигатель всемирной эволюции, покровитель личного творчества, личных усилий и самолюбий; он Бог благой и сострадательный, и одним из его посланников был Прометей, похититель огня. Маги всех времен – его адепты; революционеры – его святые; всех, кто боролся с христианской идеей отречения, он считает своими посланниками; ибо не хочет он, чтобы страстный, непосредственный человек, стремясь к достижению внутреннего мира путем очищения, приносил себя в жертву суровому идеалу.

Согласно последнему реформатору этой древней секты (ибо еще тамплиеров можно считать ее сторонниками), согласно Альберту Пику, Иисус, бывший вначале учеником Люцифера, сделался в конце концов приверженцем Адоная и тем самым заслужил себе казнь на кресте. Люцифер – отец его, по мнению люциферистов – покинул его. По этому евангелию Альберта Пика жизнь Христа делится на две части: к первой относится его в некотором роде рационалистическое, естественное учение (в это время, по его мнению, Иисус был посланником «доброго Бога», т. е. Люцифера). С наступлением периода мистической, почти монашеской экзальтации начинается вторая часть его жизни; сюда относятся заповедь всё оставить и следовать за ним, утверждения, что он – сын самого Бога и равен отцу своему, проклятие смоковницы и т. д. Согласно Альберту Пику, Иисус заключил договор с Адонаем на горе Фавор. Тщеславное стремление к личному обожествлению разрушило его спокойствие и сделало его безрассудным и бесчеловечным. Тогда Люцифер покинул его и в ответ на его отречение внушил народу – казнить его, как разбойника.

Я думаю, что в этом примере мы касаемся самой сути люциферизма. Ненависть его идет гораздо дальше, чем критическая мысль Ренана. Намекнув на облако тщеславия, посетившее ум Иисуса, Ренан в конце концов признает его тем не менее божественным, имея в виду его благородную смерть за людей. Альберт Пик не признает идеи жертвы, не понимает, как прекрасна смерть, кровью запечатлевающая новое учение, чтобы нетленным передать его грядущим векам. Очевидно, что это совершенно «непрактично», в ультрасовременном смысле слова. Альберт Пик изображает падение Христа, чтобы объяснить его смерть и сделать ее справедливой. Иначе, я уверен, он нашел бы ее нелогичной.

Таким образом, люциферизм очень подходит для нашего времени, несмотря на всю свою древность. Он точно создан для преуспевающих, для победителей в жизненной борьбе; смирение для него смешно; если же сильная личность считает нужным пожертвовать собой, то люциферизм, не будучи в состоянии подняться до высоты подобного чувства, видит в нем результат безумия, слабости или наказание за какой-нибудь проступок. Религия эта отбрасывает две великодушные идеи, характеризующие особенно христианскую эру: искупление и раскаяние, содействующее благодати. Люциферисты, теософы, оккультисты, спириты – все эти неоязыческие и необуддийские секты считают, что «всякий спасает себя сам и все сожаления бесполезны». Заблуждение или проступок должны быть искуплены до конца.

Люциферизму чужды идеи целомудрия, отречения, чуда, веры в чистый и ясный потусторонний мир, – он хочет прежде всего, чтобы человек покорил землю, он стремится к обожествлению человека, каждого человека, к оправданию его инстинктов, даже наименее благородных; он прославляет материальный прогресс, свободу – слишком часто только кажущуюся – и обманчивые утверждения наивной науки. Можно сказать, что это – позитивизм, только более просвещенный и в некотором роде религиозный, ибо в люциферизме видно стремление приспособиться к миру сверхфизическому. Он восстанавливает связь между живыми и мертвыми, пользуется «психическими» силами, исследует магнетизм и спиритизм и пользуется ими, но исключительно для непосредственной практической пользы отдельной личности. Это – тонкий вид материализма; элемент сверхъестественный носит здесь чисто показной характер, что, я думаю, становится совершенно ясным для посвященного, такого же скептика, как древние авгуры, и годится только для воздействия на женское воображение и для терроризирования глупцов.

Несомненно, что оккультизм, спиритизм и теософия приводят в той или иной степени к люциферизму. Ими руководит один и тот же дух гордости и стремления к немедленному удовлетворению.

Каков же результат этих теорий?

В человечестве есть два полюса: мистицизм и действие. С одной стороны родилась новая религия – люциферизм; с другой – политическая партия – анархия.[9]

Горькие плоды могильного дерева! До них не доходят животворные соки мироздания, которое обновляется единением любовью, горячей преданностью, связанной с принципом авторитета, самопожертвованием, а не систематическим мятежом и эгоизмом.

Ограничимся пока рассмотрением люциферизма.

Тот, кто знаком с «Книгой Света» раввина Симеона Бен Иохаи, бывшего учителем Элифаса Леви и всей современной оккультной школы, знает учение о двойном боге – боге света и боге тьмы. Бог тьмы есть бог священников, созданный по образу тех, кто ему поклоняется, бог всех религий, основанных на принципе авторитета; раздраженное лицо, спутанные волосы и борода, невнемлюший слух, чело, окутанное облаками, – таков тот бог, пред кем до сих пор преклоняется тупое человечество. Это – черный бог, Адонай. Другой, известный только мудрецам, есть белый, будущий бог; он находится в процессе проявления своего в человечестве, которое одновременно творит его в себе и обретает вовне; это – Люцифер, мятежный Прометей, после долгой несправедливой кары достигающий освобождения и вновь возводящий человека в свободное небо, откуда изгнаны боги.

Эта традиция сохранялась всегда в тайных сектах вместе с ненавистью к официальному богу и тайным культом бога еретического. В Европе тамплиеры были хранителями этой тайны. Бафомет, которому поклоняются современные люциферисты, был и тогда предметом странного культа своих адептов. Это – как бы символ, соединяющий в себе мужчину и женщину, которые, получив разум, не хотят отказаться и от преимуществ животного: рога, рот, выражающий бесстыдную чувственность, легкие ноги козла… Быть может, первым Бафометом был сфинкс… Более современный, носящий имя «Палладия», вместо кадуцея на чреве своем имеет розу на кресте, у подножия которого приносит себя в жертву пеликан. Пеликан является и трогательным, и циничным символом зарождения, в коем человек отдает себя, чтобы размножиться. Это – единственная жертва, угодная Люциферу, жертва страсти и наслаждения, где долг и радость сливаются воедино.

Согласно другим, гораздо менее достоверным документам Люцифер на престоле своего алтаря изображается в виде молодого человека с распушенными крыльями, спускающегося с огненного неба. В правой руке он держит факел, а левой наклоняет рог изобилия. Крокодил, увенчанный королевской короной и папской тиарой, извивается под его ступней, и три меньшие статуи Вельзевула, Астарты и Молоха изображают различные атрибуты Люцифера: его власть, красоту и правосудие.

Согласно одной, впрочем весьма сомнительной, легенде Америка является только местом распространения люциферизма, зародился же он в Германии; легенда эта представляет некоторый символический интерес, ибо от Гегеля до Ницше Германия больше всех расчищала путь люциферизму своим прославлением единой, всепоглощающей личности.

Благодаря Ренану влияние этих идей распространилось во Франции с той быстротой, которая свойственна системам, оправдывающим наши склонности. Каждый мог без всяких угрызений обожать свое маленькое «я» и воображать себя Люцифером в миниатюре. Недоставало только религии, построенной на узком, но прочном основании личного интереса. И вот появился «Добрый Бог» самой последней моды, бог всякой распущенности, американский бог, несущий людям не обновление души путем испытаний и высокого служения долгу, а промышленные подарки: телефон, обыкновенный и беспроволочный телеграф, самые разрушительные взрывчатые вещества, автомобиль, усовершенствованные машины – вплоть до вертящихся столов и телепатии. Нам нужен был бог снисходительный к новым запросам, бог комфорта, электричества и рекламы.

Сказать, что бог этот отличается только низменным характером, было бы, впрочем, несправедливо. Он разумен, даже духовен, но взоры его обращены к земле. Все его учение сводится к удовлетворению инстинктов и чрезмерному довольству. Нет ни угрозы совести, ни внутренней деликатности, ни долга: единственный закон – наслаждение. Он зовет к жизни, к опьянению жизнью. Это – древняя воскресшая Андрогина, Сатир, воспетый В. Гюго, взбирающийся на Олимп… Согласно легенде, неточной, я думаю, в подробностях, но в принципе весьма правдоподобной, центром процветания люциферизма является заокеанская Венеция – Чарлстон. Там будто бы собраны новые идолы и священные хартии, вроде некой книги Ападно. Там находится изображение Антихриста с огромным, гордым и властным челом, отмеченным цифрой 666; одной рукой он разрывает цепь, в другой – держит ветку оливы. Очарованное ядро падает к его ногам, и он вызывающе смотрит на восставшее папство и побежденных королей.

Одним словом, Люцифер – бог практический, утилитарный, стремящийся использовать даже собственную духовность. Он – сын того старинного Сатаны, который, если мы поверим Бодэну и Деланкру, принес нам дождевой зонт (дьявольский хвост, распушенный веером на лбу колдунов во время дождя) и первый монгольфьер с ручкой от метлы, служивший для полетов на шабаш.

Сатанизм

Сожаления о смерти Шарко, как крупного ученого, носили преимущественно официальный характер. Лишь несколько учеников остались слепо верны его памяти. По уму, авторитету и даже состоянию он был одним из сильных мира сего.

Шарко в высшей степени обладал способностью внушения и легко мог овладевать вниманием людей. В Средние века толпа пресмыкалась бы перед ним… вплоть до костра. Видом своим он очень подходил к типу деревенских колдунов: низкого роста, толстый, коротконогий, но с непреклонным взглядом и властными чертами лица. На шабаше он был бы великолепен – в действиях своих истеро-эпилептиков, впрочем, он и возобновил шабаш…

С той склонностью к схематизации, которой отличается большинство людей, стоящих во главе новых научных течений, Шарко не хотел видеть ничего, кроме патологии в психических явлениях, в этих странных проблесках внутренней тайны. Чудеса чувствительности и возбужденного воображения, песнь Психеи, пробивающаяся сквозь ослабевшую преграду организма, пробуждение того ангела или демона, которого все мы носим в себе, – все это физическое чудо он называл истерией.

Шарко различал четыре постоянные и последовательные стадии истерии: 1-я стадия эпилептическая, 2-я стадия клоунизма, 3-я страстная и 4-я конечная стадия. Вне этой схемы ничего не существовало. Сначала больной должен был сжиматься в комок, гримасничать, и около его губ должна показаться пена; затём необходимо было, чтобы он совершал прыжки вниз головой, перегибался надвое, издавал горлом звуки, подобные свисту локомотива, рвал в клочья простыни и вырывал у себя волосы. Вслед за этим наступал экстаз, печальный или радостный, то полный ощущений любви то страха убийства или пожара, – и, наконец, расслабление, полная неподвижность, подобие смерти.

Со всех концов света явились к Шарко люди, отчаявшиеся в своем выздоровлении и ждущие от него избавления от страданий. Слава его гремела повсюду. Он получил награду задолго до смерти.

В последний раз, когда я видел его, он производил впечатление человека усталого и как бы окаменевшего в своем успехе; казалось, он презирал всякие новые исследования. По-видимому, сказав свое последнее слово, он мало интересовался тем, что могут еще сказать другие. Тем не менее, со своим крючковатым, хищным носом, длинными волосами и неумолимым взглядом, он производил сильное впечатление.

В его роскошном, мрачном особняке на бульваре Saint-Germain мы беседовали с ним о будущности науки и, в частности, экспериментальной психологии. По-видимому, он мало ей интересовался и не особенно в нее верил. Он не принадлежал к числу тех терпеливых и часто ограниченных умов, которые обожествляют прямолинейный прогресс. Он должен был казаться себе одиноким как гора: до него – ничего, после него – очень мало. Он был убежден, что истина заключалась вся в его книгах; и, слушая его прерывистую, гордую речь, можно было вынести впечатление, что, если будущая наука осмелится выйти за пределы завоеванной им территории, она вступит на ложный путь. Ему приписывают то мнение, что гипнотизм не переживет его на долгие годы. В сущности, он крепко верил только в самого себя. Это был Наполеон невроза и истерии. Вокруг него теснился круг его поклонников, – я чуть не сказал идолопоклонников, – которые не дерзали переступить круга идей и опытов, намеченных учителем. И истерички Сальпетриера, в противоположность пациентам Льебо, в Нанси, под повелительным взглядом профессора давали посетителям драматический спектакль большого гипноза и большой истерии.

Но и гениальные люди являются незначительной величиной в сравнении с правильной, постоянной работой многих умов, изо дня в день раздвигающих границы наших познаний.

Гипноз тесно связан с явлениями «большой истерии».

Только истерическому субъекту доступен мир галлюцинаций, и, чтобы достичь этого мира, он должен пройти все три ступени гипнотической лестницы: каталепсию, летаргию, сомнамбулизм.

Слышится удар гонга. Множество больных тотчас же впадает в то особое состояние, в древности считавшееся священным, которое мы называем каталепсией. На полузакрытых глазах больного показываются слезы. Его устрашают внушенные ему образы; тело его теряет свою свободу и становится подобным автомату – члены его движутся под влиянием чуждых, но неопределимых импульсов.

Вновь закрываются веки и наступает мрак; это – летаргия. В этой стадии внушение действует слабо – тело «субъекта» ускользает от его власти.

Тогда властная рука гипнотизера поглаживает тело больного – и наступает стадия сомнамбулизма. Это – тот же сон, который вызывали древние магнетизеры, но без их ясновидения и необыкновенных способностей. Мысль гипнотизера становится всемогущей – внушает те или иные грезы, перестраивает по-своему весь внешний мир, населяет его галлюцинациями, кошмарами или прекрасными видениями, вызывает даже, если угодно, призраки мертвых в покорном воображении «субъекта».

Нансийская школа заявила протест[10].

Шарко ничего не хотел слышать. Приписывать происхождение гипноза внушению значило бы, по его мнению, слишком преувеличивать значение разума; как я уже говорил, он видел в явлениях гипноза только патологию, только беспорядочное, судорожное вещество.

И он приписывает капитальную важность «соматическим» (телесным) явлениям. Каталептическая пластичность членов, крайняя нервно-мускульная и кожномускульная возбудимость – в этом для него заключается все. Как были бы этим удивлены старинные магнетизеры, как дю Поте или Лафонтен, искавшие разгадку внутреннего сфинкса, стремившиеся разрешить сложные привлекательные проблемы ясновидения, диагноза путем внутреннего зрения, надеявшиеся в тайниках сознания встретить скрытого ангела и, быть может даже выражение мыслей умерших.

И все-таки многое простится Шарко; ибо он, враг мистиков настолько последовательный, что не видел большой разницы между святой Терезой и Франциском Ассизским, с одной стороны, и любым из своих пациентов, страдающих истерией[11], – с другой. Он интересовался истинными шедеврами мистики. Он воспроизводил фрески Джотто, где ангел-хранитель низвергает злого демона; миниатюры XI века, где Сатана, преследуемый епископом, спасается бегством верхом на свинье; плясунов Сен-Ги де Брегеля; эпилептиков Андреа дель Сарте; одержимого юношу Деода Дельмона, такого несчастного, что при виде его слезы навертываются на глаза; несчастную женщину, изображенную Маттео Роселли, которая, лежа на постели, до последней степени страдает от плотских искушений, и, наконец. милосердного святого Нила, исцеляющего корчи, подняв два пальца, и великолепного св. Игнатия с картины Рубенса.

Самое трогательное в этих аллегориях – это не наивная сила исцелителей и даже не мучения исцеляемых. Самое сильное впечатление на меня производит печальная участь бесенят, которых изгоняют из самого лучшего их жилища – человеческого тела. Это такие маленькие, хорошенькие, почти безобидные бесенята – по крайней мере они хотят такими казаться; ростом они не больше ласточки, с такими же зазубренными крыльями, хорошенькими рожками и тонкими ручками, поднятыми в отчаянии к коварному небу. Они похожи и на птиц, которых так любит Франциск Ассизский, и на фавнов и сатиров, которых и теперь еще втайне любят крестьяне, эти последние язычники[12]. В мире призраков они занимают, пожалуй, то же место, что летучие мыши среди птиц – существа, порхающие в сумерках души. Извергнутые больными, преследуемые исцелителем, существа эти невольно вызывают сочувствие – ведь в них от пребывания в темных закоулках души осталось кое-что человеческое… И когда одержимые корчатся в момент исцеления, то, по-видимому, главным образом, с горя, ибо больные любят свою болезнь, а сумасшедшие свое сумасшествие.

Мне думается, что в одном случае по крайней мере спириты правы, и Шарко, в свою очередь, блуждает теперь в этом странном потустороннем мире. Несмотря на его строгий позитивизм, я уверен, что его там не слишком плохо приняли, – хотя бы во внимание к тому обстоятельству, что он, в некотором, роде, трудился над иллюстрированной историей всякой чертовщины… Во всяком случае, он, наверное, находит теперь маленьких бесов существами менее фантастическими, чем четыре степени истерии и три периода гипноза – вещи, на которые теперь в науке смотрят, как на героические легенды психологии.

Чтобы объяснить ту значительную симпатию, которую люди испытывают к демонам, я приведу остроумный диалог, который можно найти в житии святого Фортения, написанном современником его, Криспином. К святому привели человека, который в течение долгого времени был одержим злым духом. Завидев святого, человек поклонился ему; но святой, рассмотрев в нем демона, остался безмолвным и неподвижным.

Я хотел видеть вас, – сказал он святому, – и поэтому поклонился вам; почему вы не отвечаете на мой поклон?

Теперь ты видел меня, – отвечал святой, – чего же тебе еще нужно?

Я видел и узнал вас.

В таком случае выйди сию минуту из этого Божьего создания.

Пожалуйста, позвольте мне остаться еще немножко.

Давно ты живешь в этом человеке?

С самой его молодости, и никто никогда, не узнал меня – только вы. Вы хотите прогнать меня, куда же мне идти?

Я скажу тебе, куда именно ты должен скрыться.

Вы, конечно, скажете, чтобы я вошел в тело какой-нибудь свиньи?

Вовсе нет, я разрешаю тебе войти в тело человека, остаться в нем; выходи же…

Вы серьезно говорите?

Истинно говорю тебе, что здесь вблизи есть человек, в теле коего ты можешь остаться; выходи же немедленно.

Тогда демон решился, вышел через рот одержимого и воскликнул, размахивая своими маленькими вилами:

Ну, теперь исполните ваше обещание!

Святой отвечал:

Этот человек – я; войди и живи в моем теле. – И открыл рот. Но демон ответил с досадой:

Горе мне! Как я могу войти сюда, когда это – дом Божий? От вас, христиан, не дождешься ни слова правды.

И маленький Вельзевул с совершенным отвращением направился в место пусто и безводно.

Шарко имел полное основание торжествовать, ибо в истерических больных Сальпетриера он сумел найти точное изображение одержимых прошлого времени… Но Геррес – ученый XVIII века, веривший в существование души и ее необычайного могущества, – в некоторых одержимых также нашел эпилептический кризис, каталепсию и даже клоунизм… Только за соматическими явлениями он различал как причины их другие, более неуловимые, но столь же реальные силы.

И кто знает, быть может, в представлении наивных людей Средних веков – а в некоторых вещах они, пожалуй, понимали больше нас – демоны были только символами этих неизвестных сил?

Кто знает? Возможно, что маленькие бесы, по наивному представлению иконописцев, грустно вылетавшие изо рта или из черепа одержимого по приказанию святого исцелителя – ведь ему стоило только поднять два пальца, не более! Возможно, что эти бесы – не говорю, всегда, но иногда – были только наивным изображением таких таинственных способностей души, как экстериоризация чувствительности или мысли, бессознательные движения воли вне оболочек нашего «я». Современные психологи дают этому не столь красивые имена, как маги; но быть может, мелкими демонами овладеет наконец ХХ век.

Сатанизм не только представляет собой начатки психических наук. Как видно уже из самого его имени, это, главным образом, суеверие, извращенность, жестокость, помешательство, ядовитый хвост языческого скорпиона.

Наконец сатанизм будет смягчен и ослаблен по мере распространения науки, но уничтожить его окончательно наука не будет в состоянии. Она нуждается для этого в содействии христианства, живого, просвященного и вошедшего в самую глубь жизни, которое своим влиянием поможет удержать равновесие, постоянно нарушаемое силой низменных инстинктов.

Приведу пример, взятый из жизни Ирландии, страны, где духи и феи, как и в нашей Бретани, чувствуют себя, как дома.

Дело идет об одном судебном процессе, напоминающем те чудовищные дела, которые описаны, например, Бодэном. Но на этот раз мы имеем дело не с инквизицией, а с обыкновенным светским судом. Мотивы этого дела совершенно не касаются собственно католицизма; вся суть его, напротив, в язычестве.

Вот это дело согласно документам, помешенным в «Journal des Debats» за июль 1895 года.

Михаил Клири, по профессии бочар, был прекрасным работником, примерным мужем и избегал употребления спиртных напитков. Но вот счастье от него отвернулось: жена его стала хворать и хворала уже несколько месяцев. Вопросы о причине несчастья стали осаждать его темную голову, здравый смысл отказывался понять тайну судьбы. И вместо смирения, которое по учению Христа легко и полно обетований, Клири почувствовал тяготение к старым, наследственным суевериям; он стал думать о Немезиде, о ревнивой богине, садящейся на пороге праведника и карающей его за добродетели. Местные суеверия подкрепляли его мысль. «Это злые феи, „маленькие люди“ нахлынули в мой дом, – думал он, – и они отняли у меня мою бедную хворую жену. В ней, наверно, живет какая-нибудь фея; душа жены улетела, а в ее бледном, исхудавшем теле живет и враждебно следит за мной какой-то чуждый и злой дух». И Михаил Клири пошел за советом к какому-то лицемерному нищему, жившему поблизости и слывшему «знатоком фей», – нечто вроде древних языческих жрецов. В виде предварительного опыта знахарь велел дать больной какой-то страшно горький напиток, спрашивая ее в то же время, действительно ли она – жена Михаила Клири; затем, несмотря на вполне естественный, жалобный ответ женщины: «Конечно, это я», – он заявил, что, действительно, тело больной, лишенное души, находится во власти коварной феи. Нужно сжечь эту живую мумию, вместилище лукавого. Он без труда склонил к тому же мнению отца и двоюродных братьев больной. Несчастную женщину стащили с постели и стали поджаривать сначала на огне камина. Она лишилась чувств. Тогда ее завернули в одеяло, пропитанное керосином, и отнесли на вершину ближайшего холма. Там ее сожгли окончательно. Преступники ждут ночи вблизи развалин, где согласно обещанию «знатока фей» должна была проехать на белом коне «настоящая» женщина – та, место которой заняла злая фея.

Муж остается и, с ножом в руке, прислушиваясь, не раздастся ли стук копыт, готовится перерезать уздечку у того коня который принесет на себе его настоящую жену. Через два дня действительно послышался конский топот – коня пришпоривал жандарм; Михаил Клири был арестован.

Это происходило, так сказать, вчера – в Ирландии, в Европе.

В своей статье, служащей предисловием к моей книге «Сатанизм и Магия», Гюисманс приводит несколько подобных историй, свидетельствующих о том, что и в нашем веке не кончена роль Сатаны.

«Несколько лет тому назад, – говорит он, – в Port-Louis некий господин Пико заключил договор с Адом и съел теплое еще сердце ребенка, которого он убил.

В прошлом году, в январе, в том же самом городе колдун Лиан, стремясь приобрести расположение адских сил, перерезал шею семилетнему мальчику и стал сосать кровь из раны».

Отвратительные результаты демономании сказываются прежде всего в том, что она вызывает стремление к все более и более глубоким извращениям, влечет не только к кощунству религиозному, но и к кощунству против человечества; не довольствуясь профанацией освященных гостий, демономан должен насиловать и уничтожать другого рода гостии – невинных детей. Это и происходило на черных мессах аббата Гибура, который смешивал со «святыми облатками» кровь ребенка, зарезанного на животе m-me Монтеспан.

Сатана зажигает самые преступные желания; тем, кто изучал средневековые шабаши, хорошо известен царивший там культ грязного разврата…

Может ли Сатана стать видимым? Может ли этот Протей принять определенную форму?

Психологи предполагают, что если сила его скрывается в нас, то она может объективироваться, экстериоризоваться, что когда-нибудь она будет измерена, как и всякая другая сила. Чтобы увидеть его, нужно, по их мнению, обладать впечатлительным воображением и тем, что они называют «способностью видения». Во всяком случае, форма видения субъективна, построена по нашему образу и подобию, иначе говоря, сообразно нашим собственным представлениям. Когда-то он был козлом шабаша, животной тенью бога Пана. В наше время в нем будет больше красоты, он предстанет скорее как наш идеал печали и беспокойства.

Архиепископ в Port-Louis, недавно умерший, поведал нам о появлении Сатаны у одного лица, живущего в Париже и скрытого под псевдонимом «герцога де Фронтиньяка»; при этом присутствовали князь Померанцев и французский священник, аббат Жиро. Сатана имел вид молодого человека лет двадцати, высокого роста, безбородого, как Август в юности; длинные волосы лежали у него по плечам, как у женщины.

Он был в роскошной одежде, на щеках играл румянец, как будто от опьянения или наслаждения; но взгляд его выражал бесконечную скорбь и глубокое отчаяние. Оба присутствовавших были охвачены чувством глубочайшего преклонения, проникнутого хвалением и молитвой.

Если европейские люциферисты и сатанисты несколько стыдятся своей религии и своего бога, так что их даже довольно трудно найти, то на Востоке в настоящее время еще открыто существует культ дьявола.

У водгоузов мы встречаемся с культом отвратительного пресмыкающегося – змея; у азиатских поклонников дьявола предметом культа служит, наоборот, павлин; крик этой чудесной птицы воспроизводит имя финикийского бога Иао, а среди ослепительного оперения ее хвоста сам собой образуется рисунок, изображающий символ единого бога языческих посвященных.

Я встретил обряд дьявольского посвящения недалеко от Персии, в Азиатской Турции, где дремлет столько исторических и доисторических воспоминаний. Там было царство амазонок, там столкнулись, чтобы затем слиться воедино, цивилизации Востока и Запада; там археологи беспрестанно находят обломки храмов и барельефы, пред которыми бессильной оказывается наша эрудиция.

И там мы вновь находим нашего Сатану Средних веков, которого еще и в наши дни сладострастными обрядами прославляют иные сирийские племена; находим у племени иезидов бледного бога мертвых, шабаш, неизбежную обязанность умереть, прежде чем взойдет заря, кровавые жертвоприношения древнего язычества, идею красоты мироздания, олицетворенную в виде павлина, – великолепие греха!

Приблизительно в 17 милях от Моссула, в глубине гор, лежит прелестная долина, известная далеко вокруг под названием долины шейха Ади.

В долине этой находится только одно здание. Это очень простое сооружение в 40 футов в длину и 30 в ширину с куполообразным возвышением в центре.

С одного конца – некрытый двор, с другого – ряд хижин ютящихся около здания. Само строение – белого цвета Местность вокруг – удивительно красива, но, несмотря на всю ее красоту, все окрестные жители – христиане, евреи, мусульмане – избегают ее; ни за что в мире не пошли бы они в эту долину, ибо в ней – убежище и место собраний «мазар», иезидов – сатанистов Курдистана, – племени, внушающего соседям ужас и отвращение. Это странное племя из поколения в поколение с давних времен поклоняется Сатане, и здание в долине – его храм, где находится могила их святого и родоначальника, шейха Ади.

Три раза в год собираются там поклонники дьявола и совершают обряды, свойственные их культу…

– Как красиво зрелище, – восклицает рассказчик, поместивший свои впечатления в парижском «New-York Herald», – открывающееся предо мною по мере того, как я дальше и дальше проникаю в эту долину. Ночь; все окутано мраком. Сегодня канун одного из главных торжеств этой секты, и собралось уже множество иезидов, пришедших сюда со всех концов Курдистана, чтобы воздать почести «каку», высшему духовному представителю этого братства.

Я уже встречал его раньше в Алеппо, обычной его резиденции.

Тысячи две иезидов уже расположились лагерем в круглой впадине между холмами. Палатки их натянуты у каждого дерева, около ручья. На вершинах и склонах холмов горят костры, факелы сверкают во мраке; все вместе производит впечатление большой иллюминации. Церемонии начинаются только в полночь, когда положение звезд указывает, что час настал.

Канун проходит в приготовлениях к тому, чтобы достойным образом встретить торжественный час.

Мрак мало-помалу сгущается. Огни гаснут; мертвое молчание воцаряется над тысячами людей.

В глубокой тьме виден один только свет, который всегда блестит при входе надгробного памятника шейха Ади. Когда созвездия указывают приближение полуночи, двери могилы распахиваются во всю ширину; в них показывается «тараш», главный жрец, в сопровождении двух помощников – «кошаков»; каждый из них несет светильник и вешает его над входом. Это указывает, что церемония сейчас начнется; и в полном молчании со всех концов лагеря появляются фигуры иезидов; они садятся на корточки, лицом к памятнику, и сидят тесными правильными рядами, оставив в середине свободное место, где должна пройти процессия.

В глубине могильного здания, лицом к которому сидят иезиды, показываются огни. Внезапно слышатся жалобные ноты флейт, скрежет струнных инструментов, удары тарелок – все указывает на приближение процессии, образовавшейся внутри здания, около могилы. Впереди появляются четыре «Карабаха» – дервиши этой секты, с ног до головы одетые в черное; они несут зажженные факелы. Вслед за ними идут восемь «кавалов»; это – музыканты в белых одеждах; четверо играют на флейтах, остальные – на тарелках и бубнах.

Затем с факелами в руках следуют восемь молодых «пирсов», жрецов, в длинных желтых одеждах и черных капюшонах. За ними четыре «шейха», все в белом, несут на плечах квадратные носилки, покрытые резьбой и рисунками, на которых помешается «Маликтан», Царственная Птица, павлин, – священная эмблема поклонников дьявола.

В преданиях иезидов говорится, что, когда Сатана искушал Еву в раю, он вовсе не имел вида отвратительной змеи, а, напротив, – чудного павлина.

Вслед за Царственной Птицей шествуют двенадцать жрецов – самых старых во всей секте, облеченных в одежды огненного цвета. За ними следует двенадцать «казеалей» с факелами. По мере того как процессия проходит мимо молящихся, они встают, затем простираются ниц и повторяют это несколько раз. Они поднимают правую руку по направлению к павлину, касаются ею своего лба и возвращаются на место. При звуках музыки жрецы проходят чрез всю долину и направляются к маленькому храму, напоминающему своим видом могилу шейха Ади. Это маленькое здание расположено в конце ущелья.

С одного края находятся несколько хлевов, где заботливо охраняются семь белых телок. Отсюда и происходит название; Святилище Белой Коровы. Иезиды утверждают, что коровы посвящены свету – Шему или Сему, – иначе говоря, солнцу.

Здесь виден отголосок персидского культа солнца и индусского поклонения «Той, которая дает нам молоко».

Святилише Белой Коровы находится над подземным храмом поклонников дьявола. Прежде всех Царственная Птица проникает туда через низкую тяжелую дверь, охраняемую шестью жрецами с факелами в руках. Меня допустили туда вместе с посвященными, несмотря на то, что никогда еще профаны не имели доступа к этим церемониям; я пользовался следовательно, совершенно исключительной милостью.

Мы входим в пещеру, где сейчас будет происходить посвящение нового жреца взамен недавно умершего.

Живой лежит рядом с трупом перед алтарем. Два дервиша в черных одеждах встают со своего места и становятся у них в головах. По знаку главного дервиша, обоих – живого и мертвого – раздевают донага; снимая каждую часть одежды, исполняют особые обряды. Мертвого обертывают в длинный кусок бумажной ткани, который послужит ему саваном: затем жрец берет одежды мертвеца и передает их членам братства для того, чтобы одеть в них живого. Сначала «зубун» – длинная черная рубашка, спадающая ниже колен; затем «сарвак» – короткие белые панталоны, которые носят только члены братства, и, наконец, куртка – любого цвета, кроме синего. Синий цвет посвящен Сатане, и благочестивые иезиды не осмеливаются его носить.

Одевшись таким образом, посвящаемый покрывается «маклашем» – длинной мантией, ниспадающей до самого пола, и стягивает туловище «хараном», или веревочным поясом. После этого он встает и берет у своего предшественника черную шапку конической формы, сделанную из шерстяных тканей. Такую шапку каждый посвященный должен сделать своими руками, и она впоследствии переходит к его преемнику. Надев на голову шапку мертвеца, он кружится несколько раз около «кака» – верховного жреца и главы братства, который повязывает на его шею таинственный «махал», или ожерелье, которое не снимается никогда и с которым вместе он будет погребен.

Церемония оканчивается принесением в жертву ягненка. Мы возвращаемся в другой храм, в долине; там вновь совершается жертвоприношение.

Мясо ягненка режется на мелкие куски, и их кидают иезидам, стоящим снаружи. Те бросаются, чтобы схватить эти куски, и затем поспешно пускаются в путь – они должны возвратиться в свои жилища до зари. Это чрезвычайно важно, ибо новая заря должна взойти над опустевшей, молчаливой долиной.

Торговцы надеждой

Наиболее яркой и, быть может, самой увлекательной страницей в истории древних и современных чудес является гадание. Каково бы ни было наше положение, наши лета, наш способ мыслить – мы все интересуемся нашим будущим. Оно дороже нам, чем наше прошлое. Прошлого уже нет, будущее еще должно родиться; это – мы сами, еще не существующие, наше завершение, наше истинное «я»: «Буду я Богом, столом или лоханью? Я буду Бог!» Эта цитата из Лафонтена делает понятной неуверенность и податливость многих людей, смотрящих в будущее; и как успокоительно действует на них ясная уверенность в своей судьбе! Предсказатель, говорящий с уверенностью, избавляет нас от многих сомнений, и его предсказание почти всегда сильно поддерживает нас. Ярким воспоминанием моего детства является книга Дебароля «Тайны руки», которую я однажды после уроков заметил у букиниста и стал перелистывать. Эта книга до такой степени заинтересовала меня, что я ее сейчас же купил. Это – не увлекательная поэма, не труд по метафизике или науке; просто сборник эмпирических наблюдений и старых суеверий[13]. Он возбуждал во мне радостное нетерпение, и я не переставал смотреть на свою руку. Ах, если бы та волшебная книга, которую мы носим на своей ладони, могла советовать, предупреждать, открывать простые истины! Я вспомнил историю о «Маленьком Красном человеке в Тюильри», которую подробно и обстоятельно рассказывает археолог Христиан в своей «Истории магии». (Мне кажется, что этот рассказ имеет скорее легендарный, чем исторический характер.) Христиан рассказывает, что один бедный астролог предсказал Бонапарту, простому опальному офицеру. что он будет могущественнейшим монархом своего века! Какую силу и веру в себя почерпнул Бонапарт в этом предсказании, если только он поверил астрологу и если это исторически верно! «Макбет, ты будешь королем…» Шекспир имел основание поставить в начале драмы это Предсказание колдуньи. Почему бы некоторые из нас не могли узнать тайны своего будущего самостоятельно, не прибегая к шарлатанам? Сколько времени было бы выиграно, сколько бы сомнений рассеялось и скольких ошибок можно было бы избежать! И я продолжал усердно «работать» над моей рукой, хотя, впрочем, то, что я открыл на ней, не принесло мне впоследствии большой пользы. Я делал это, только чтобы отстранить естественное предположение: чем утешишься ты, если судьба готовит тебе только огорчения или, что еще хуже, только удел посредственности. В юношеском возрасте всегда кажется, что будешь по меньшей мере героем, а может быть и богом; надеешься каким-нибудь чудом стать Гете или Наполеоном в двадцать лет. Тогда и в голову не приходит, что искусству стать только человеком, а не героем или богом (что действительно весьма химерично) нельзя научиться по одному счастливому повороту судьбы или усилию воли, что, наоборот, оно медленно приобретается путем страданий, ошибок, ожесточенной борьбы с препятствиями и достигается лишь после многих разочарований и неудач! Разумеется, только жизненным опытом познал я эту великую и суровую истину. Все мы проходим через эпоху иллюзий, когда изучение искусства гадать является чрезвычайно привлекательным.

Многие люди обладают столь живым воображением, что жизнь не в силах ввести его в надлежащие границы: до конца дней своих они продолжают верить, надеяться и отыскивают то чудесное, необычное, внезапное, что никогда не случится, ибо не может случиться. Астролог, сомнамбула и хиромант берутся показать им этот блестящий обман в тумане будущего и таким образом поддерживают их потребность иллюзии. Все, кто верит в гадание, обладают более чем любопытством; у них есть средство быть счастливыми, которого нам, к несчастью, не хватает.

Гадатель, впрочем, умеет и пугать; он указывает те несчастья и бедствия, к которым влекут нас губительные звезды. Но предсказатель – не фаталист, потому что слишком опытен. Если он и заставляет нас бояться ловушек судьбы то лишь потому, что он может указать нам и средства избежать их. Предвиденная неудача уже не страшна. Формула философа: «astra inclinant, non necessitant» – «светила предрасполагают, но не порабощают» – соответствует мнению всех предсказателей.

Гадатель претендует на роль советчика, и это делает его интересным для всех. Он руководит совестью, суеверные идут к нему с исповедью; в современном Париже он играет роль тех профессионалов психологов, которых держали у себя в доме римские семьи в эпоху упадка. Если верить Ренану, они занимали завидное положение, нечто среднее между врачом и поваром; обязанности их, впрочем, носили спекулятивный характер, хотя и не без отпечатка двух вышеупомянутых профессий. Они врачевали, вернее усыпляли неизбежные страдания и пряностями надежды приправляли безвкусные или горькие блюда судьбы.

В ряде «Portraits intimes» Адольфа Бриссона я обратил внимание на несколько остроумных страниц, посвященных m-me де Теб. Я также знаю эту даму, которая любит, когда ее зовут «доброй волшебницей». Действительно, она обладает проницательным взглядом; во всей ее фигуре есть что-то замкнутое, жреческое, что заставляет ее резкими и несколько мрачными линиями выделяться на фоне окружающего ее легкомыслия. М-me де Теб знает не только линии руки; она читает в сердцах людей и проходит через жизнь, собирая вокруг себя полезные материалы для размышления. Я встречал у нее политиков, артисток, светских дам, финансистов, актеров и куртизанок.

«Не смейтесь, – говорила Адольфу Бриссону m-me де Теб, – моя жизнь проходит среди печалей, я прикасаюсь к источнику людского несчастья. Из десяти женщин, приходящих ко мне, восемь надеются на вдовство. Я вижу, куда клонятся их вопросы; они жаждут узнать, скоро ли освободятся от супружеского ига; мужчин это рабство тяготит менее, потому что они умеют делать его несколько легче, но у них другие страдания. Они подстерегают наследства и ждут их с нетерпением. Кругом меня надеются на смерть, и для всех она желанна». При таком взгляде на гадание оно становится почти священнодействием. Оно уже не ограничивается игрой воображения или способностью наблюдать, оно может поднять упавшие силы; гадатель и советующийся могут оба совершенствоваться. Это – акт милосердия, милостыня утешения и надежды для тех, кому ни красота, ни богатство не дают душевного покоя и внутреннего счастья. Да и в самом деле, кто может сказать, что у него всё есть? Кто не чувствует пустого уголка в своем разуме или сердце, пустоты, через которую он ускользает сам от себя! И снова вспоминается мне, как я, еще учась в школе, исследовал таинственную книгу моих рук – не из одного только любопытства узнать будущее, но томясь жаждой узнать самого себя, что является долгом и главным занятием каждого разумного человека.

Эти полосы, тонкие змейки, царапины, сплетения, островки, звезды, вилы, треугольники, все эти нежные линии – не являются ли они символом или синтезом всего, что бывает с нами в жизни, – любви, мечтаний, наших разочарований или побед? Можно сказать, что большая часть этих извилин зависит от мозговой деятельности. Они уже почти все есть при нашем рождении. Жизнь очень мало изменяет их. Не нужная более, эта алгебра исчезает в минуту смерти. Посмотрите где-нибудь в больнице руку мертвеца. Черты ее сгладились, почти исчезли. Уходя, сила жизни унесла с собою и свои знаки.

По учению средневековых хиромантов, рука представляет из себя не только «природную географию», говоря словами поэта Роденбаха, но и карту неба, где каждая звезда дает свой отпечаток. Рука – это то же небо; она разделяется на владения небесных королей и королев. Венера владеет большим пальцем, Юпитеру принадлежит указательный, Сатурну – средний, хозяин четвертого – Солнце, Меркурий-Гермес управляет мизинцем. Луна занимает важную провинцию на юге руки; Марс – около нее, ему принадлежит вздутая боковая часть и вся ладонь, которую называют долиной Марса, потому что там, как думают, начертаны все битвы жизни.

Около каждого пальца есть бугорок, где светило проявляет свою «скудость» или «обилие».

Линии, изображающие владения планет, – дороги, по которым проходят невидимые события. Вот четыре главных: линия, окружающая большой палец (Дебарроль называет ее линией жизни, а другие хироманты – линией тела); линия разума, начинающаяся от первой и проходящая через середину руки; линия сердца, или вернее – «духа», одиноко идущая вдоль бугорков четырех пальцев; линия счастья, скорее – судьбы, начинающаяся от кисти и восходящая к Сатурну. Таким образом, повторяется столь дорогое древним каббалистам четверное устройство Вселенной. Иногда линии руки чрезвычайно красноречивы, но не думаю, чтобы в них заключалось что-нибудь решительное. Во всяком случае, мы лишь едва коснулись тайны. Опытными конкурентами т-те de Thebes были т-те Lioubow и m-mle Fraya. Капитан Бюе, человек тонкого ума, весьма способствовавший успехам магнетизма, описал руку Буланже, но самоубийство генерала на могиле его подруги ускользнуло от него. Среди массы подробных и ясных утверждений относительно его судьбы и характера роковая дата, дата смерти, ускользнула от внезапно помутившегося взора предсказателя, и он продолжал описывать судьбу Буланже до наших дней: видел его торжествующим после Панамы в то время, когда «le brav’general» был уже только призраком.

Другой, еще более распространенный способ гадания – это «тарот», или, попросту говоря, карты. Откуда взялись карты? Их появление относят к царствованию Карла VI, страдавшего от сплина и любви. Но настоящую библию гадания привезли с собою цыгане из Азии.

Эти наивные дьявольские картинки способны утешить, поддержать или погубить.

Старые няни раскладывают на досуге из них пасьянсы; они же в руках крупье доводят нервных людей до самоубийства; за них садятся честные семьи поиграть в вист, а в руках гадалки они разжигают лихорадку честолюбца, кокетки, влюбленного. Оккультисты видят в этом очень глубокий смысл, что не мешает картам процветать на зеленом сукне игорных столов.

В потоках крови альбигойцев ересь только что была подавлена, и торжество католицизма казалось полным, как вдруг на сцену явился мрачный тарот. По городским улицам загремели легкие расписные тележки, окруженные оборванными, смуглыми фигурами цыган. На быстрых конях своих они явились на помощь погибающей ереси. Прежде всего они обратились к представителям города; те приняли надменный вид. «Кто вы такие?» – «Я герцог Египта, – ответил один из пришельцев, – а это – князья и бароны; мы обращаемся к гостеприимству Франции». – «Кто вас привел, по чьему приказу вы явились?» – «Мы повинуемся той, которая впереди нас. В глубине своего паланкина она изучает судьбы мира по книгам Гермеса. Она – королева Каббалы, божественная повелительница огня и металлов!» Странная чужеземка, окруженная своими кочевниками, никогда не открывавшая своего происхождения и своих намерений! Нищая властительница гадалок, первая сомнамбула и первый медиум – королева цыган.

Это происшествие я подробно описал в моей книге о сатанизме и магии. Представители города напрасно старались выслать этих сообщников дьявола. Весь город был взволнован, и толкам не было конца: «Неизвестные люди пришли из Египта… Они возят с собою книгу, заключающую нашу судьбу… Знаете, дорогая моя, они читают по руке?..» Цыгане тем временем вышли из повозок, держа в руках прелестные и опасные картинки – карты, где есть и молодые влюбленные; и крестьяне, и пожилое и богатое дворянство, письма, сулящие нежность и деньги… и люди собирались вокруг них и слушали их прекрасные сказки. Молодой девушке они сулят прекрасного жениха, горожанке, которой надоел ее старый муж, интересные приключения; купцу дают надежду на неожиданную сделку. Сердце людское покорено, раскрываются кошельки… Перед гадалками опускаются даже подъемные мосты феодальных замков; в их мешках лежат те чудесные карпы, где красивая мечта переплетается со звоном золота и обещанием поцелуев. Кто мог бы устоять! Ни одна душа не избегает западни гадания.

В третьем этаже на тихой улице, недалеко от Hailes, живет самая интересная ясновидящая, которую мне только приходилось видеть. Это m-me В. Я не смею назвать ее имени полностью, потому что она ненавидит рекламу и вся ее клиентура основывается на скромности и молчании. В ее салоне, который ничуть не лучше и не хуже салонов других сомнамбул, у меня были самые неожиданные и разнообразные встречи. Я видел, как она в своем сне рассуждала самым точным образом, указывала на воров и на место, куда они бежали, подробно описывала болезни, давала превосходные советы о том, как выйти из затруднительного положения. M-me d’Uzes она предсказала неуспех буланжизма. M-mе В. принимает много артистов. Она даже дружна с m-lle Рейхенберг и предсказала ее замужество задолго до того, как оно было решено. «Не унывай, – говорю я ей, – ты выйдешь за него замуж!» И когда это случилось, бывшая ingenue говорила пророчице: «В., я изъездила весь свет, но такой сомнамбулы, как ты, я нигде не видела!»

Во время своих пророчеств она, конечно, погружается в нечто вроде магнетической летаргии, преображающей ее настолько, что она перестает быть сама собой. Она преображается не в какого-нибудь торжествующего архангела, но в самую обыкновенную личность, еще более простую, чем она сама; эта новая личность отличается чрезвычайной чуткостью и, по моему мнению, представляет не что иное, как выявление ее собственного инстинкта. Она говорит народным языком, и запас ее слов очень ограничен. Литературный язык ей незнаком, но выражается она очень ясно и сильно. Понимать ее много легче, чем большинство сомнамбул, выражающихся крайне вычурно. Я думаю, что она бельгийка; она брюнетка, средних лет, с несколько мрачным взглядом, характерным для ясновидящих.

Она рассказала мне, что приехала из Вены, куда ее приглашали к австрийскому двору. Она вынула свою записную книжку, чтобы точнее вспомнить числа. Было заранее заказано купе в Orient-Express. Ее ожидали на вокзале и увезли, как тюк товара.

В пути, – говорила она, – я все забыла, мои дела, заботы, семью. Мои мысли принадлежали исключительно тем, кто звал меня.

Один князь ждал ее в русской Польше. Оттуда она вернулась в Париж, где полученная депеша заставила ее ехать к королеве Бельгии. Эти ничтожные во многих отношениях и обесславленные женщины чаше ученых и философов бывают у принцев и королей; а говорят, что наше время уже свободно от суеверий!

Существенную роль в гадании играет прежде всего своеобразная ловкость. Таинственного элемента, заключающегося в гадании, мы пока касаться не будем; несомненно, что тайна тут есть и значение ее велико; мы скоро вернемся к этому вопросу – не для того, чтобы раскрыть тайну, что, разумеется, невозможно, но чтобы указать на ее психологическую необходимость и определить ее границы. Тем не менее, гаданию можно выучиться, как и всякому другому ремеслу.

Прежде всего нужно иметь в виду, что человеческие жизни, в общем, представляют между собою значительное сходство. В жизни крестьянина, редко покидающего свою деревню, любовь, ненависть, самолюбие, болезни играют ту же роль, как и в жизни космополита; нигде не остающегося подолгу.

Кроме того, представители каждой профессии имеют много общего в характере и судьбе. Я мог бы произвести большое впечатление, например, предсказав журналисту, что с ним случится несчастье в экипаже, или семейной женщине, что у нее будут неприятности с прислугой.

Главный прием гадателя состоит в том, чтобы заставить вас разговориться в передней или выпытать у вас все в разговоре, а затем это же самое повторить в своей приемной.

Большинство советующихся приходят рассказать гадальщице свои истории, а не слушать ее. Уже игра лица, платье, поза, тон – все это дает гадалке указания.

Гадателю, долго живущему в Париже и составившему себе уже известную практику, приходится мало угадывать, потому что ему достаточно вспомнить (кроме того, к гадателю обращаются большей частью одни и те же лица). После консультации начинается разговор. О ком? О друзьях и подругах. Осторожный и последовательный гадатель скоро может составить себе, таким образом, великолепные заметки относительно самых интимных вещей, касающихся его будущих клиентов.

Только ли за мечтой гонятся все любопытные? Заключается ли что-нибудь в гадании, кроме забавы для праздных и прибыльного занятия для ловких людей? Конечно, многие гадальщики эксплуатируют доверчивость тех, кто к ним обращается. Они торгуют надеждой, льстят самолюбию. Те, кто идет к ним за утешением, наслаждаются тем, что рассказывают о себе человеку, внимательно слушающему их в надежде получить луидор; выслушав, он создает роман, где они оказываются героями. Но что если сомнамбула, гадальщица на картах или хиромантка, скажет правду?.. Если колдунья своим острым взором действительно проникает за туманную завесу будущего? Бальзак и Шарль Нодье верили в это, Дюма и Гюго – тоже. Современные психологи изучают пророчиц и явления ясновидения с той же тщательностью, с какой производят химические опыты в лабораториях. Несколько лет тому назад я посетил в Кембридже Майерса, авторитет которого был так велик в Англии; он подтвердил мне, что Лондонское Общество Психических Исследований недавно проверило несколько вполне достоверных случаев предсказания. Невольно приходишь к убеждению, что действительно существует эта особенная способность проникать духовным взором в будущее и в тайники души, но встречается она чрезвычайно редко и совершенно неуловима. С первого взгляда ясновидение кажется необычайным, почти невозможным, но, изучая его постепенно; следуя за целым рядом явлений, приближающихся к ясновидению и указывающих путь к нему, можно освоиться с ним и в конце концов найти ему место среди других лучше исследованных психических явлений.

Теперь хорошо известны чудеса «кумберландизма», иначе говоря, «чтения мыслей». Чудеса эти приписывают обыкновенно бессознательным движениям того, чьи мысли читаются; тем не менее это быстрое понимание, схватывание малейших движений – что и составляет, в сущности, отгадывание – остаются тайной.

Какой-нибудь очень нервный и восприимчивый человек берет ваши руки, смотрит вам в глаза и по незаметному движению вашей руки и по вашему лицу читает, куда вы спрятали веер или часы. Наверное, вы часто встречали в деревне стариков, необыкновенно хорошо предсказывающих погоду по небу, по ветру; они почти никогда не ошибаются, обещая вам на завтра дождь или хорошую погоду. Можно их назвать гадателями? Да, если хотите, но прежде всего они – наблюдатели. Можно всё познать вокруг или внутри нас самих. Нет ничего скрытого. Достаточно взять на себя труд открыть глаза, но мудрость гласит: «У них будут глаза, и они не увидят». Надо перестать отвлекаться окружающими нас пустяками, больше работать умственно; необходим известный нравственный подъем и даже, быть может, болезненная чувствительность для того, чтобы быть в состоянии с первого взгляда определить характер неизвестного лица.

Такие гадатели хотя и редки, но встречаются; их гадание естественно. Это почти то же самое, что в старинной теологии называлось «discernements des esprits». Все мы носим на своем лице знаки наших достоинств и пороков. Так было и с Каином, которого узнавал каждый по знаку, наложенному на чело его Иеговой. Теперь Иегова может не беспокоиться, ибо мы сами делаем себе отличительные знаки. На наших чертах мы постепенно вылепили маску нашей души. А если лица для этого недостаточно, стоит только посмотреть на походку, жесты, послушать звук голоса и, в особенности, смех. Обыкновенно в походке отражается не только характер человека, но и вся его жизнь. Тот, кому везет в жизни, ходит совсем иначе, чем неудачник. Дон Жуан, Роберт Макер, Франциск Ассизский обладают весьма различными манерами. Является очень вероятным, что любитель приключений будет путешествовать, человек тшеславный будет обманут, что у сварливого будут дуэли, а у кокетки – любовники; будущее является плодом прошлого, создаем те болезни, от которых потом умрем; привычками, вкусами и поступками подготовляем мы те удары, которые потом считаем случайными. Мудрый сумеет учесть к эти возможности и может составлять действительно точный гороскоп без дьявольского вмешательства. В рассказах Эдгара По герои по слабым намекам воссоздают целые драмы возможность таких психических фокусов зависит от способности анализа и индукции, которая, по-моему, может проникнуть и в будущее. Хотя здесь и не исключена возможность ошибок, но тем не менее это поразительно. Интуиция, этот высший инстинкт, находит подтверждение и доказательства в этих естественных чудесах мышления.

Призрачные мечты разбиваются об это объяснение, но ключа к самой тайне, здесь скрывающейся, оно не дает. Я выскажусь яснее. Если полицейский благодаря своим размышлениям и проницательности откроет самого осторожного вора, или гадатель, исследуя мою внешность, узнает мой характер и мою судьбу, – я ясно представляю себе, что здесь дело только в умелом пользовании силами, уже известными. Но кто объяснит самое, обыкновенное предчувствие, предвидение? Почувствовав его в себе, мы уже не можем от него отделаться. Несмотря на все окружающее, вопреки рассудку, появляется в нас какая-то уверенность, лишенная, по-видимому, основания, – по крайней мере причины ее теряются в области бессознательного; появляясь в сознании, она приводит нас в замешательство, как молния на ясном небе. Я не поддаюсь, считая эту мысль нелогичной и не заслуживающей внимания. Но факты показывают, что вопреки рассудку интуиция эта оказалась правильной. Что же произошло во мне? Мне ответят: «Вы не подозревали, что в вас произошла работа анализа и индукции, и только результат ее дошел до вашего сознания». Отлично, но ведь это значит, что во мне есть другое существо, которое работает, мыслит, живет! Я раздвоен – и это не менее чудесно, чем все чудеса, объясняемые этой раздвоенностью.

А между тем возможно, что дело именно так и обстоит. Все таинственно и чудесно во Вселенной и внутри нас. Я нахожу, что чем менее суеверен человек, тем доступнее ему глубины неизвестного. Гипнотические опыты доказали сложность нашей личности. Мы не одни и те же, когда спим, когда хорошо обедаем, когда пишем поэму, когда занимаемся делами или обнимаем свою возлюбленную. Больше того, глубоко в нас самих, за нашим искусственным «я», за нашей будничной душой, таится более значительная личность, одаренная, может быть, высшими способностями. Многие получали от нее советы, спасались благодаря ей, сами не зная как; между тем, если бы они поступили согласно требованиям разума и удобства, то совершили бы ложный шаг.

Я приведу здесь одну из множества вполне достоверных проверенных историй. Этот случай ясновидения произошел недавно с леди Кэдлей, и вот что она рассказывает по этому поводу:

– Когда мне было около шестнадцати лет, у меня была корь в легкой форме; в период выздоравливания мне разрешили принять теплую ванну. Очень довольная, отправилась я в ванную комнату; закрыв задвижку, я начала раздеваться, как вдруг услышала голос: «Откройте задвижку». Голос был очень отчетливый, совершенно незнакомый, и тем не менее внутри меня. Я была потрясена, напрасно смотрела по сторонам и опять услышала те же слова: «Откройте задвижку». Бредила я? Но, чувствуя себя действительно здоровой, я решилась не думать больше об этом. Я была уже в ванне, когда услышала в третий и четвертый раз этот же голос: «Откройте задвижку». Тогда я выскочила из ванны и открыла задвижку. Но когда я садилась в ванну, то потеряла сознание и упала. По счастью, падая, я поймала звонок. Горничная, прибежавшая на шум, увидела, что я погрузилась в воду с головой. Если бы дверь осталась на задвижке, то я бы, разумеется, захлебнулась. С тех пор я никогда не слышала подобного голоса.

Вот простое, ясное, но вместе с тем и поразительное прорицание. Иногда эти предчувствия относятся не к себе самому, а к близкому, любимому существу. У меня был товарищ, имевший подругу сердца, каждую измену которой он предчувствовал подобным, несколько туманным, но все же очевидным образом… Несчастное преимущество, скажете вы. Да, но истинное и правдивое. Каждая мать знакома с подобными предвидениями относительно судьбы своего сына!

История полна пророческих снов. Кто поручится, что в нас не скрыт молчаливый друг; мы не слышим его за шумом жизни, но вдруг он начинает говорить в час опасности, в минуту борьбы, когда вся судьба наша ставится на карту.

Составилась легенда о добрых гениях и трогательное представление католиков об ангеле-хранителе. Прежде верили что эту помощь посылает нам небо; теперь мы думаем что она – внутри нас. Важно только открыть ее в себе и прислушаться к ее голосу.

Здесь мы встречаемся с явлением совершенно иного порядка, нежели рассказы гадалок. Сомнамбула или гадалка на картах за десять или двадцать франков лишь случайно может сказать нам правду. Однако если вы в нее верите, то возможно, что ваш внутренний друг выберет гадалку своим проводником.

Верующий всегда близок к чуду. Он приводит в действие силы, которые сам Шарко считал не только неизвестными, но и почти беспредельными. Кофейная гуща не красноречива, карты тоже всегда молчат; обстановка гадания служит только как бы для возбуждения гадальщика и устанавливает общение между ним и тем, кто явился к нему за советом. Раскрашенные картинки и кофе помогают кудеснику сосредоточиться и внушают ему нужные идеи. Между двумя трепещущими душами, между двумя умами, приходящими постепенно в гармонию, образуется как бы некоторый ток; карты и гуща служат его проводником. Некоторые опыты профессора Рише показывают, по-видимому, что предлагаемые нами здесь гипотезы не совсем лишены основания.

В «Revue Philosophique» (1889, т. II) знаменитый физиолог рассказывает о своих опытах с картами. Кто-нибудь берет наудачу карту из колоды, а кто-нибудь другой, не видя этой карты, должен указать ее цвет, или назвать масть, или, наконец, точно определить ее, как девятку бубен или даму треф. Математическая возможность успеха равняется ½ в первом случае, ¼ во втором, 1/52 в третьем, имея колоду в 52 карты. Действительный же процент удачных результатов был больше, чем вычисленный по теории вероятностей или полученный выбрасыванием карт наудачу. Пойдем далее. Предположим, что при раскладывании тарота руки гадающего обладают некоторым бессознательным искусством, что они выбирают именно пророческие карты. Я присутствовал при этих необъяснимых явлениях, в которых происходит как бы экстериоризация разумности; один мой знакомый литератор два раза говорил при мне, что он вытащит такую-то карту и действительно вытаскивал ее; эти упрямые карты содержали в себе верное предсказание. Случай этот довольно интересен, и стоит, пожалуй, рассказать его подробно.

Вследствие какой-то неосторожности мой друг, сам того не подозревая, находился в опасности он возбудил против себя чью-то бешеную ревность. Желая узнать свою судьбу, он вынул наудачу карту египетского тарота. Ему попался так называемый «безумец», опирающийся на свой посох странника. Вторая вынутая им карта изображала «смерть». Мой друг объяснил это так: «Меня убьет кто-нибудь возвратившийся из путешествия». Зная, что он чрезвычайно впечатлителен, я посоветовал ему: «Предсказание может быть случайно, смешайте карты и тяните еще раз». – «Я чувствую, что вытащу те же карты», – отвечал он. И действительно так и вышло. Это нас сильно тогда поразило. Несколько дней спустя мой друг чуть было не попал в очень серьезную историю при встрече с тем ревнивцем, о котором я упоминал; он неожиданно явился к нему, приехав из какой-то дальней провинции. К счастью, несправедливое подозрение рассеялось, и дело обошлось без кровопролития. Но совпадение глубоко нас поразило, и, встречаясь впоследствии, мы всегда вспоминали об этом.

Что же из всего этого следует? В нас есть чудесный инстинкт, разум, которого мы не знаем, интуиция, «предчувствующая» многие вещи, которые невозможно знать. Но почему же так редко проявляется это таинственное чувство и почему не у всех оно обнаруживается? Мистики пытаются объяснить эти несообразности тысячами, по-видимому, невероятных причин. Иногда мы действительно поступаем гениально, сами о том не подозревая. Но только иногда. Мы похожи на тех безумцев, которые произносят вдруг фразу, исполненную глубокого смысла, произнося подряд различные слова, которые случайно приходят им в голову. И в то же время спокойные, уравновешенные, скептически настроенные люди объясняют все подобные вещи простым совпадением…

По-видимому, все указывает на то, что гадание и предчувствие связаны между собою, что гадание субъективно и происходит от известного нервного раздражения. Древние во что бы то ни стало хотели сделать из гадания науку. Они старались сделать гадание хотя бы внешне объективным, дав ему критерием светила и сделав небосклон его книгой. Определенное и роковое движение звезд управляло нашей судьбой. Отчаявшись найти математику в душе, восточные метафизики подчинили ее математике безграничных мировых пространств. Если химия произошла из алхимии, то астрология породила астрономию. Астрология предполагает обладание высшей психологией; смотреть на светила, говорят они, и понимать их – это равносильно тому, чтобы читать в глубине человеческой души и понимать движения силы характеров и судьбы.

Кто бы мог думать, что в Париже еще существуют астрологи? В «La-Bas» Гюисманс создал современный тип Жевинже; но из разговоров я узнал, что Жевинже действительно существует. Последнего поверенного звезд открыл я на площади Odeon, и – насмешка судьбы! – он жил как раз над кафе Вольтера. Я не нашел у него ничего эксцентричного; это Фауст, перешедший через критический возраст. У него нет ни черной собаки, ни совы, ни пентаграммы. Обстановка в кабинете астролога строго выдержана: книги, слепки, несколько черепов, кажется, и скелет… Жевинже подверг меня основательному исследованию. Он посадил меня перед собой; он дергал свою бородку, глаза его подвинулись к носу, и он направил на меня – чуть было не сказал «против меня» – острый взгляд, свойственный скульпторам и дровосекам. И вдруг мне стало ясно, что для этого человека я – только геометрическая фигура. Мое положение было измерено, мои линии образовали задачу. Я немедленно обратился в теорему и должен был ждать, когда мне сообщат ее значение. «Теперь сомневаются в астрологии, столь почитавшейся в древности, – торжественно произносит Жевинже. – В Средние века она была почти святой».

«Астрономия, – говорит он, – составляет ту физическую часть, на которой основана астрология; ибо для правильного применения последней необходимо знать расположение неба, положение и движение светил для данного момента. Например, для составления чьего-либо гороскопа нужно знать наше небо в момент рождения. Древние соединяли астрологию с астрономией. Они правильно думали, что знание светил и управляющих ими законов составляет только часть звездной науки, только небесную механику. Нужно было еще исследовать свойства светил, психические воздействия их лучей на тела и предметы. И действительно, эти громадные шары, вращающиеся на небесном своде и невидимо измеряющие время, той же силой, которая производит их притяжение, влияют на одушевленные тела, происходит это посредством тонкого невесомого флюида, всепроникающего и наполняющего всю Вселенную».

Жевинже серьезно рассказал мне, что Земля для Солнца то же, что женщина для мужчины, – нечто вроде супруги, которую оно питает, поддерживает, оплодотворяет. Солнце есть высший источник, творческий очаг сил; но каждая планета обладает свойством и действием, присушим только ей. Кроме того, планеты влияют друг на друга, и в зависимости от гармонии или несогласия, в которых они находятся, они посылают нам зло и добро, счастье и неудачи, здоровье, болезни и даже смерть.

С другой стороны, влияние Солнца, его сила и свойства увеличиваются или уменьшаются, различно изменяясь соответственно его движению по эклиптике, положению в знаках Зодиака, перемене апогея, перемещению эксцентриситет та и линии узлов, перемещающейся в направлении, обратном движению Солнца, ибо в настоящее время знак Овна соответствует созвездию Рыб, бывшему ранее в другом полушарии. Что же касается планет, то их свойства, энергия и влияние усиливаются или ослабляются в зависимости от их положения в Зодиаке, восхода, прохождения через меридиан или заката, наибольшего или наименьшего расстояния от Солнца и Земли и восточного или западного положения относительно Солнца, в зависимости от того, двигаются они быстро, медленно, остаются неподвижными или принимают обратное движение. И я еще умалчиваю о многих вещах, для понимания которых требуются научные познания.

Для составления гороскопа или другой астрологической фигуры необходимо хорошо изучить астрономию; иначе это невозможно, ибо фигура горизонта получается только посредством астрономических вычислений и формул и составление его сводится к точному изображению неба в данный момент и для данной широты. В этой, если не божественной, то небесной науке надо искать лишь тех истин, которые нам окажутся доступны, а не совершенной уверенности, даваемой точными науками. Надо стремиться обогатить свои познания постоянным наблюдением неба, стремиться познать силу и влияние, скрытые в планетах.

Не нужно думать, что все, что случается с человеком, происходит от небесных причин и непреложно установлено божественной волей; в области явлений, зависящих исключительно от воли, планеты располагают, поощряют, но не порабощают. Несомненно однако, что частные или общие происшествия, зависящие исключительно от небесных причин, случаются обязательно и как бы в силу абсолютной необходимости. Когда несколько сильных небесных влияний соединяются в своем действии, то и вызванные ими события отличаются большой силой и яркостью.

Несмотря на то, что по вечному божественному закону движение неба и светил непреложно и никакая сила не может ему противодействовать, – божественное вмешательство может в некоторых случаях изменить результаты подобных влияний Самые безнадежные больные против всех ожиданий иногда неожиданно выздоравливают; люди чудесно избавляются от опасности, которая грозила неминуемой смертью. Впрочем, вмешательство божественной силы также указывается расположением светил, хотя такие указания часто бывают очень неясны; тот, кто предвидит небесные события, должен уметь в них разобраться. Правда, светила не представляют единственного источника, откуда исходит все, что случается с людьми. События зависят иногда и от оккультных влияний, которые могут приносить человеку благо или беды: катастрофы, эпидемии, атмосферные возмещения, бури и другие бедствия; но все посылаемое оккультными силами не так продолжительно, как происходящее под влиянием светил.

Что же касается случайных несчастий, предрекаемых звездами, то, если причина их слаба и не усиливается совместным влиянием других могучих сил, можно избежать несчастья при условии осторожности и предусмотрительности. Существуют ли оккультные способы отвращать гибельные влияния? Конечно, это возможно; известны ли они людям? Это весьма сомнительно[14]. Двенадцать знаков Зодиака подобны двенадцати небесным вратам, через которые проникают к нам лучи влияния ангелов и гениев планет.

В рассуждениях астрологов, по-видимому, нет недостатка в логике и привлекательности. «Мы все солидарны друг с другом», – утверждают они. Хотя светила и далеко от нас, мы все-таки зависим от них, а воля их столь же драгоценна для нас, как помощь акушерки при появлении нашем на свет. Солнце – наш физический бог. Кто этого не знает? Вот почему Солнце обожествляли в доисторические времена, а другими богами были планеты и Луна. Солнце – источник магнетизма, тепла, жизненной силы и плодородия. Действия Луны нельзя отрицать. Она влияет на сумасшедших, на приливы и отливы, на беременность, не щадит женщин. Она сокрушает стены; со стороны восхода Луны старые памятники скорее разрушаются. Хорошо известно, что красная луна – враг молодых побегов. Современные ученые, например, Жилльспен Жаксен и Бальфур, констатировали влияние созвездий на здоровье. Почему же светила, влияющие на тело, не могут влиять и на душу? Вы скажете, что астрологи часто ошибаются. Но ведь и физики, и химики ошибаются; однако мы верим в физику, и химию, и даже в медицину. Индусы и в наше время не женятся, не посоветовавшись предварительно с астрологами.

Давно уже замечено, насколько различен бывает характер людей, смотря по тому, в какое время года они родились. Существует четыре времени года, как и четыре страны света. Думаю, что родившийся в апреле, когда распускаются цветы, будет иметь другой характер, чем родившийся после жатвы в ноябре. Можно быть еще точнее; понять, что рождение в начале месяца дает иные способности, чем рождение в конце месяца; еще большая точность установить важность дня и часа рождения. Тогда налицо будут все данные для составления гороскопа.

Лучше других астрологов я знаю астролога Эли Стара; в моих глазах он вполне подтверждает теории, изложенные по поводу гадания. Возможно, что объективные основания этой науки весьма шатки или и совсем не существуют, зато некоторые личности достигают настоящего, хотя и субъективного ясновидения.

Эли Стар был сын простых землевладельцев из Нефшато; детство он провел с деревенскими колдунами, узнавая их секреты и традиции. Это был бледный, подвижный, как бы одухотворенный ребенок; однажды, когда ему было двенадцать лет, он гулял по полю, прислушиваясь к многочисленным голосам природы; старый костоправ из Домреми произнес при нем имя Жанны д’Арк, и образ лотарингской девы появился перед ребенком. Тогда, быстро вглядевшись ребенку в лицо, проницательный пастух воскликнул: «Да и ты, мой мальчуган, тоже колдун! Я заметил это по твоему взгляду и по этим двум горбам, которые вот здесь у тебя, – и, говоря это, крестьянин прикоснулся к тем выпуклостям лба, которые в френологии указывают на способность к сравнению. – У нас это называется рогами Моисея».

Маленький колдун вырос среди полей в непосредственном общении с природой, представляющей грандиозную панораму чудес. Когда ему было двадцать лет, он управлял замком Жана д’Эр; разбирая старые бумаги, он нашел каталог ккультных сочинений Элифаса Леви. С этого момента он знал, что ему делать; знахарство уступило место изучению, и бывший «колдун» стал превращаться в оккультиста.

Приехав в Париж в 1878 г., Эли Стар был секретарем кружка психологических исследований; таким образом, он мог ближе изучить различные явления спиритизма и магнетизма.

Все неизвестное привлекает и кружит голову. Будущий астролог колебался. Однако после одного более убедительного сеанса, он понял свое назначение и начал у себя дома заниматься спиритизмом. Этим путем он достиг странных и решительных откровений. Выразилось ясно то, что он чувствовал вокруг себя и что тайно влияло на его жизнь.

– Я думаю, что у меня, как у Сократа, есть свой «даймон», – признался он мне. – Это – дружественный домашний дух, который появляется время от времени с добрыми советами. Американцы и англичане называют это «higher-Self»[15].

Этот дух направил своего любимца на изучение астрологии. Напрасно Дебарроль уговаривал Эли Стара остаться его верным учеником и стать его преемником.

«Даймон» оказался сильнее. Астрология взяла верх над хиромантией, небесная наука над земной.

Кабинет астролога ХХ века имеет довольно интересный вид. Обои, мебель, письменной стол – все глубокое, подобно небу; по правую руку астролога стоит подвижная модель солнечной системы; передвигая помешенные на ней планеты, он может дать себе ясный отчет в том, какой вид имело небо в момент рождения данного лица или во всякое другое время. По стенам несколько рисунков, изображающих знаки планет и символические фигуры Зодиака; круг, треугольник и четырехугольник… остальное довершит интуиция… Иногда она бывает удачна.

Не могу удержаться, чтобы не привести любопытный анекдот, мило рассказанный мне астрологом.

«Однажды вечером я был у магнетизера Дюрвиля. Дама, служившая „субъектом“ в его опытах, настоятельно просила меня предсказать ей что-нибудь. Она сказала мне по секрету число своего рождения, и я стал размышлять… „Сударыня, – воскликнул я, – вам грозит серьезная опасность от диких зверей!“.

Стали, конечно, смеяться… „Пантеры есть только в Батиньоле, да и умереть-то от них мудрено“. Только обратившаяся ко мне дама была взволнованна; она взяла меня за руку и отвела в угол залы; там она дала мне письмо г. де Торси, показывавшего в то время в цирке восприимчивого к магнетизму субъекта, погруженного в каталепсию в клетке с дикими зверями.

Г. де Торси просил мою героиню заменить этого субъекта на несколько представлений, и бедная женшина на другой день утром собиралась подписать ангажемент. Она поверила предсказанию и, испугавшись, ничего не подписала. Антрепренер остался недоволен, звери, вероятно, тоже, но женщина была спасена».

В старину астрология не приносила счастья астрологам.

Советник и доверенное лицо Екатерины Медичи, Руджиери, дошел до шарлатанства и совершил даже несколько тайных отравлений.

Кампанелла подвергся преследованию.

Кардан, предсказавший день своей смерти, проснулся к своему ужасу совершенно здоровым; репутация его была подорвана. Честь астролога он предпочел жизни; уважая своих клиентов и желая доказать им, что он не ошибся, астролог умертвил себя. Современные астрологи более приспособлены к жизни. Я знаю одного астролога, составившего себе состояние в Англии; он прославился составлением гороскопов королей, президентов республики и императоров. Газеты и журналы долго занимались его особой. Этот астролог предсказал Сади Карно за несколько месяцев до его убийства, что его вторично выберут в президенты; Гумберту II, которому суждено было погибнуть от руки анархистов, – долгое и мирное правление; Александр III, должен был, по его мнению, жить и в начале XX века, а папа Лев XIII – умереть в 1895 г. Несмотря на подобные, довольно грубые ошибки, он имел обширную практику, а вместе с ней богатство и славу. От предсказателей требуется главным образом, чтобы они помогли человеческому духу подняться над мелочностью обыденной жизни и, если можно, дали бы утешение. Правда в таком случае излишня, да и не всегда ее можно сказать.

Клиентка одного из астрологов страдала манией самоубийства. Астролог притворился непонимающим и, с серьезным видом повернув колесо Зодиака, объявил ей, что она умрет восьмидесяти лет в своей постели и что в этом невозможно сомневаться…

Ничего лучшего нельзя было придумать, чтобы отвлечь от самоубийства эту нервную женщину, обязанную своей жизнью астрологии, на этот раз неточной, но человечной…

Свою будущую судьбу нам хочется видеть счастливой.

Предсказатель, который, подобно искусному портному, поставит заплаты на нашу душу, поступит лучше того, который будет открывать завесы Изиды; очарованием слов и советов он скрепит порванные нити наших упований. Главное – отогнать душевную печаль и беспокойство, хотя бы с помощью иллюзий.

Я закончу эту главу повестью о том, что такое наше рождение согласно законам каббалы и. принципам астрологии. Если хотите, это роман; но роман этот покажется бесконечно нежным и привлекательным для тех, у кого воображение берет верх над точными научными данными.

Согласно взглядам первых пастухов, подготовлявших в своих грезах древние священные книги и книгу Бытия, бессмертные души, подобные «идеям», о которых говорит Платон, находятся вблизи божества, в том мире, где царствует светлый разум.

Для полного совершенства этих душ необходимо испытать падение и смерть, иначе говоря – родиться.

В назначенное время, в печальный час изгнания, в чистых глубинах неба от одной из счастливых и легких душ отделяется лучезарный Образ.

Он подобен ангелу, это – добрый гений, проводник и страж, нисходящий на землю; но это еще не душа.

Этот Образ приближается к человеческой чете, в минуту любви и объятия парит над ней, и, если находит нужным, дает знак к зачатию.

Только тогда, говорит каббала, поцелуй небесполезен, потому что он дает плод. Это Отражение небесной души следит все время за медленной работой материнского чрева; наблюдает за соединением зародышей и образованием из них, согласно его воле, человеческого существа.

Но бессмертная душа еще не может войти в эту грубую оболочку из мяса, костей и крови.

Божественный Образ продолжает свою подготовительную работу; он собирает звездные лучи – из ослепительного света солнца и бледных лунных отражений, из нежного света планет и кроткого сияния Зодиака он должен соткать подвенечное платье, брачный покров для души, соединяющейся с телом.

Готова колесница для небесной беглянки; построена астральная тюрьма, в которой душа познает горечь земного изгнания. В зависимости от положения звезд в эту ткань войдет, быть может, больше Солнца, Венеры или Марса или же немного менее Сатурна и Юпитера. Таким образом темперамент и страсти, характер нашей жизни зависят от той невидимой ткани, для которой тело представляет только видимую оболочку.

Потом, когда покровы будут готовы, когда звездное тело соединится с земным и ребенок родится, тогда мгновенно, с первым его криком, вселяется в него бессмертная душа и небесный житель, страдая, силой крови и звезд становится сыном земли.

Итак, по воззрениям древних философов, небо, спустившееся к нам, управляет нами; Луна и Солнце, наиболее близкие к Земле, оказывают непосредственное влияние.

Гневный, пламенный Марс заставляет бурлить нашу кровь; Венера влияет на лимфу, и от нее происходит флюид то спокойный, то бешеный, заражающий страстью. Сатурн сгущает желчь, создает глубоких ученых, философов, пессимистов, религиозных фанатиков. Юпитер пробуждает счастливые желания, стремление к славе и склонность вкусно поесть, создает политиков и жуиров. Меркурий дарит наследство и остроумные идеи, беспокоит деловых людей и утешает пройдох. Солнце уравновешивает; око воспитывает спокойные и могучие умы. Луна действует на воображение и своим бледным ликом вызывает лихорадочное стремление к неизвестному.

Таковы метафизические грезы древних халдеев; они прекрасны и благородны; они возвышают происхождение и назначение тех мыслящих кусков мяса, которые зовутся людьми.

Их надо было рассказать, чтобы оправдать существование гадания. Самая обыкновенная сомнамбула или гадалка на картах, предсказывающая невозможные замужества и едва-едва говорящая по-французски, живет в свете небесных грез, созданных первыми мудрецами. Чистое благовоние исходит от грязных карт, и дрожащий голос старой пророчицы в ее конуре звучит как эхо древних гимнов в честь звезд.

Церковь спиритов

Доставляя развлечение богатым и утешение беднякам, религия спиритов естественно получила довольно большое распространение. В мое первое посещение Леймари, верховного жреца этой религии, главный храм спиритов находился еще на улице Шабанне, в первом этаже мрачного старинного дома; потом он помещался некоторое время на rue Sommerard, сзади Клюни, и наконец теперь мы видим его приютившимся на rue St. Jaques в магазине, открытом m-me Леймари после смерти ее мужа.

Сильному распространению спиритизма более всего способствовало то обстоятельство, что при его помощи чудеса становятся доступными для всех. Все становится простым. Нет больше ни теологии, ни догматов, ни тех далеких чудес, совершать которые могут только святые.

Бог для всех, кому сколько нужно – демократический Бог! Его закон передают вам те, кто вас знал, любил и кто, освободившись от тела, теперь менее подвержен ошибкам. Даже великие пророки могут побеспокоиться для вас, спуститься с высот своего неба. Жизнь в смерти и откровение в ней – вот краеугольный камень спиритизма. Таким образом, спиритизм продолжает восточные традиции в Европе, слишком занятой земной жизнью, внушает ей уважение к жизни сокровенной и учит благоговейно относиться к предкам, которые хотя и умерли, но продолжают жить.

Познакомьтесь с произведениями ученых этой школы. Тот, о ком мы думали, что он навсегда нас покинул, – находится с нами.

Умерший слышит, говорит с нами и может явиться нам. Для этого он может воспользоваться чем угодно. Он не требует пышных торжественных обрядов. Его достаточно позвать, а иногда даже и этого не надо. Чтобы явиться вам, он пользуется самой обыкновенной окружающей вас обстановкой. Все зависит от его настроения; иногда он выбирает одноногий столик, иногда кровать, зеркало, буфет, рабочую корзинку; случается, что дух пользуется шляпами, блюдцами… Ведь не пустой шум – это потрескиванье окружающих нас вещей, в котором слышится то радость, то жалоба.

Мертвые, по мнению спиритов, действуют подобно тому, как влияет сырость на дерево; и там, где скептик видит только физические явления, верующий спирит различает знаки, подаваемые ему духом дорогого умершего; случается, что дух настолько овладевает человеком, что он бессознательно, но быстро и разумно записывает мысли духа или прислушивается к его шепоту. С приспущенной лампой, в полумраке комнаты, почувствовав предвещающую дрожь, о которой говорит Иов, вы ощущаете невидимую ласку губ, холодок руки духа, дымку бледного лица…

Я размышлял об этих ежедневных чудесах, а взгляд мой был прикован к полкам шкафа, в котором сохранялись парафиновые слепки, рисунки и картины, внушенные умершими. Из продолговатого, прозрачного бокала, как будто из туманной тюрьмы, тоскливо смотрит на меня усатая унтер-офицерская физиономия. Это – Аллан Кардек[16], новый пророк, в своем астральном теле.

«Вы всегда веровали?» – спросил я Леймари.

«Моя вера началась довольно странным образом. В молодости я был „отрицателем“. Уехав в Бельгию, мы проповедовали понемногу либерализм и атеизм. Возвратившись в Париж, я случайно зашел к дантисту в Cite antique.

Исследуя мои десны он рассказывал о своих постоянных сношениях с духами. „Пустяки!“ – думал я. Но когда зуб был вылечен, мой скептицизм уменьшился. „Пойдемте со мной к Аллану Кардеку“, – предложил дантист, складывая свои инструменты. От чего иногда зависит судьба! – от больного зуба. Велико было мое изумление, когда в первое же мое посещение спиритического кружка, меня объявили медиумом. Я никогда не подозревал, что могу автоматически писать совершенно незнакомые мне фразы. С этого дня я стал адептом спиритизма».

Леймари обрисовал мне героическую эпоху спиритизма. В 1850 году сестры Фокс взволновали оба полушария. Чревовещательницы! – восклицали скептики, Вдохновенные! – отвечали веруюшие Но никто не отрицал, что так или иначе а американки наделали много шума и в прямом, и в переносном смысле В какое бы помещение они ни вошли, стены начинали говорить, приведенные в движение столы своим постукиванием давали разумные советы.

Отсюда произошел спиритический алфавит. Три ученых комиссии признали себя побежденными.

Население Нью-Йорка грозило применить суд Линча к этой беспокойной семье. Больше ничего и не надо было чтобы интерес к говорящим столикам перебросился через океан.

«Однажды вечером, – продолжал Леймари, – Сарду привел на сеанс кружка Ривайля, служившего бухгалтером в журнале „I’Univers“ При первых стуках столика он громко расхохотался.

Наблюдательный, хотя и весьма осторожный, он постепенно заинтересовался этими разумными движениями. В таком обществе он не допускал мошенничества. Наконец, когда духи объявили: „Пусть Ривайль соберет и издаст наши откровения“, – практичный бухгалтер сделался ревностным апостолом спиритизма; он добровольно отказался от своего положения в свете ради проповеди того, что считал истиной. Духи доказали свое умение выбирать людей. Свои многочисленные, но поверхностные познания, знакомство с методами преподавания и любовь к нему Ривайль приобрел в Швейцарии у Песталоцци. Отказавшись от учительской деятельности, он всецело посвятил себя распространению спиритического учения и откровений, получаемых от духов. Каждый знает, чего достиг он в этой области под именем Аллана Кардека! Трудная задача, – продолжал Леймари, – разобраться в этих откровениях, столь различных и неясных; соединить в цельную доктрину все разбросанные отрывки сообщений, получаемых от духов. Результатом долгого труда Ривайля была „Книга духов“, имевшая успех, так же, как и другие книги, которые последовали за ней. Но сколько было клеветы! В 1896 году умер этот пророк-рационалист, и тогда мне пришлось взять на себя трудную обязанность руководить спиритическим обществом. Старые борцы рассеялись под влиянием индивидуализма и личного самолюбия; между тем ряды наши пополнились – к нам пришли Эжен Ню, Бонмер, Франсуа Валле. Фовети.

„Пренебрегать спиритизмом значит вредить истине“, – сказал В. Гюго. Появились лжемедиумы, скептицизм среди публики еще более усилился. Я сделался жертвой обмана фотографа Бюге. Преемник Аллана Кардека попал в тюрьму. Вслед за тем движение это перешло в руки ученых – я горжусь этим и очень рад. Они, конечно, закончат дело, начатое с таким трудом. Мне же пора отойти на покой и только издали следить за ними».

Несмотря на кризис, переживаемый спиритической Церковью, спиритизм распространен теперь более, чем когда бы то ни было. Он возрождается в новых учениях и еще долгое время женские нервы будут в его власти. Люди, потерпевшие неудачу в жизни; те, кому претит материализм и кого пугают обязательные нормы религии; наконец, бесчисленное множество тех. кого обманула мечта, но привлекает тайна, – все с радостью пойдут навстречу этим легко доступным чудесам, столь слабо освещенным современной наукой.

Даже такие материалисты, как художники, и те стали изображать чудесное. Эстампы Одилона Редона изображают ужас блуждающих лярв[17]. На картинах Ораии копошатся гнусные демоны. Рисунки Джеймса Тиссо посвящены материализации призраков. Граф Антуан де Ларошфуко еще более тонок и ему удается схватить момент, когда душа в экстазе покидает тело. Валерий Бернар увековечил гарпий. Филипп Шарль Бланш различает грустные фигуры призраков на границе невидимого мира. Можно ли забыть Фелисьена Ропса, теперь уже умершего, или Хоукинса, у которого точность и мечта нераздельны; линии туманных призраков у него переходят в действительность. Знаменитая музыкантша Огюста Хольмес получает послания с того света; поэтесса Тола-Дориант слышит голоса невидимого мира. Да что! – даже бульвар не хочет, вернее не смеет, смеяться над чудесами. На террасе кафе Тортони Шолль рассказал мне о чудесах Ноте’а, который перевел часовую стрелку, не прикасаясь к ней, а Морис Монтегю до сих пор вздрагивает, вспоминая свои юношеские опыты со столами. Злой дух целый год тревожил своими советами Поля Адана. Духи писали и стучали у баронессы Деланд, а Жана Лоррена, который вызывал их. холодные руки увлекали во мрак. Современные правители чувствуют ту же любовь к чудесам, как и средневековые императоры и короли, проводившие время в обществе астрологов, колдунов и алхимиков. Президент Карно сообщил корреспонденту «Daily News», что он – ученик Аллана Кардека, но из государственных соображений исповедует католическую религию. А королева Виктория плакала, когда умер медиум, вызывавший дух ее покойного мужа…[18]

Среди многих неясных мистических грез существует одна прелестная история любви, в которой отражается трогательная легенда, относящаяся к началу спиритизма. Я говорю о мистическом браке Камилла Шеньо и «Марии с хризантемами». Шеньо, искренний и талантливый поэт и спиритуалист, стоит теперь во главе журнала «Revue Immortaliste». В то время он часто заходил к супругам д’Алези, занимавшимся спиритизмом. Следуя неизвестному внушению, муж рисовал странные фигуры. Жена писала, а под автоматическим влиянием магнетизера впадала в транс; ее собственная душа отсутствовала, и души умерших заменяли ее. Шеньо, как и другие поэты, долго мечтал о той близкой сердцу подруге, которую не находят на земле.

29 октября 1878 года во время сеанса появилось прекрасное кроткое создание 24 лет; она опиралась на стол с золочеными ножками, на котором лежали перед ней увядшие хризантемы. Она назвала себя Марией. Приспустили газ, чтобы в полусвете видение могло воплотиться. Действительно, на полу остался букет хризантем. Цветы зимы и смерти – цветы иной жизни…

В душе Шеньо был огонь. Новая Песнь Песней зажигает уста современного Соломона и влечет их к устам призрачной Суламифи. В прошлом существовании своем они уже любили друг друга. Какая радость свидания!

Подобно смертным, они клянутся в вечной верности. Полный человеческой слабости, он хочет чувствовать ее ревность, хочет кричать о своем блаженстве, рассказать несчастным, что новый завет сотрет старую печаль и смерть. «Когда ты чувствуешь, что сердце твое сжимается и хочет слиться с губами, то знай, что я целую тебя», – писала Мария рукой медиума. Она дает ему прядь волос; чудом любви совершается эта медиумическая передача.

Весна принесла тоску влюбленному сердцу.

Так хотелось ему, чтобы далекая возлюбленная стала живой и близкой! Мария наконец запечатлела поцелуй на устах поэта. Он почувствовал себя богом, и казалось ему, что осуществились священные слова «Любовь сильнее Смерти»

Но долго жить таким образом было бы выше человеческих сил. Мария советует своему возлюбленному выбрать себе женой непорочную отшельницу, которая тоже ждет своего жениха из иного мира. Он выбрал свою ученицу.

«Так надо, – сказал призрак с хризантемами, – будь счастлив, я не ревную».

Медиума на этот раз заменил мэр.

Незабвенная Мария не потеряла друга, но приобрела еще и сестру.

Еще раньше Камилла Шеньо, познавшего любовь в невидимом мире, барон Гольденштубе не раз беседовал с духами знаменитых умерших. В течение пяти лет, с 1855 по 1860 год, он запирал в ящичек лист белой бумаги, иногда клал туда карандаш, а когда вынимал бумагу, то лист был покрыт не всегда понятными знаками. Факсимиле этих поразительных посланий знаменитых покойников приложены к его книге «Realite des esprits». Собор Сен-Лени, Pere-Lachaise, кладбище Монмартр и Монпарнас, Трианон, Лувр, Comedie Française и многие другие памятники вне Франции были свидетелями этих чудес. Разумеется, знаменитые покойники предпочитали являться там, где осталась как бы невидимая часть их самих: около могилы, около своей статуи или в доме, где они жили. Являлись Дидро, Абеляр, Людовик XV, Святая Луиза, Платон, Цезарь и многие другие. Они писали сами, без медиума. Барон Гольденштубе и его сестра родились в стране Сведенберга; между их предками были рыцари ордена Тамплиеров. Они были мирные люди, но прислуга не хотела жить у них, потому что мебель в их доме двигалась, а звонки звонили сами собой. Однажды вечером в тесном кружке друзей заставили говорить стол. Это было в царствование Наполеона III. Утром в этот день похоронили Морни. Все говорили о том, как он должен сожалеть, что умер в эпоху такого величия империи. Вызванный дух ответил: «Не жалейте его, он умер прежде, чем пришлось бы ему увидеть печальный конец!» Слова, которым тогда не поверил даже мистик-барон, оказались пророчеством…

Отрицания и насмешки материалистов должны разбиться о факты. Простодушная вера народа – вот противовес гордой науке, допускающей веру только в свои изменчивые догматы. На обломках старого храма строится новый; на развалинах католицизма зарождается спиритизм.

В Бельгии, недалеко от Льежа, есть поселение каменоломов, большая часть которых исповедует спиритизм. Случайно ускользнув от опеки Церкви, они не удовольствовались свободомыслием и обыкновенным атеизмом, а в начале XX века восстановили культ мертвых, который Фюстель де Куланж в своей «Cite antique» называет первой религией человечества. Однажды в воскресенье, когда я был в Льеже, я посетил гражданина Фоккруля, редактора спиритического журнала «Messager». Человек без всяких претензий и, несмотря на свой возраст, все еще отличный механик, он живет собственным трудом и не стыдится, что вышел из народа. Думаю, что он социалист, потому что дружит с лидером этой партии Дамблоном. С удовольствием пожал я его жесткую руку и любовался его честным лицом с седеющей бородой.

«Если вы интересуетесь нашими чудесами, так пойдемте со мной в Пульсер. Я сегодня свободен, а вы, думаю, не пожалеете, что посетили деревню спиритов и присутствовали при их обрядах; только надо спешить, чтобы попасть на поезд в Guillemins и приехать на место к девяти. В этот час являются духи, и все наши идут в храм».

По дороге Фоккруль рассказывал мне об успехах религии мертвых, одним из жрецов которой он был в Валлонии.

«Почти четвертая часть жителей Льежа – спириты. Не думайте только, что, подобно первым христианам, наши верующие умерли бы за веру или что они открыто исповедуют ее; нет, льежцы прежде всего осторожны. Я не знаю имени большей части моих подписчиков, потому что они выписывают журнал до востребования на инициалы. Занимая известное общественное положение, они не хотят компрометировать себя перед консервативным католическим правительством. Тем не менее на духовных беседах Леона Дени и Габриэль Деланж собирается народа не менее тысячи. И это потому, что мы работаем ради идеи, а не из личной выгоды. Моя жена сама пишет пригласительные повестки, а дочь рассылает книги, способствующие пропаганде. Всё – для успеха нашего дела. Простые люди, которых вы увидите, поступают точно так же. Они пострадали за веру в духов, но преследование только усилило их рвение».

Через окно вагона я любовался живописным видом, берегами Урты, свежими долинами, холмами, около которых были разбросаны деревни с чистыми белыми домиками под черепичной крышей; на тихих улицах мирно беседовали группы празднично одетых людей. «Здесь я родился, – с искренней гордостью сказал гражданин-спирит. – Здесь слышал я тихие голоса природы, говорившие мне о том, что ничто не умирает».

Наконец мы увидели голые вершины монфортских каменоломен; на их склонах добывают песчаник, который перевозится затем по железной дороге и идет на мостовые. Невольно я вспомнил старые языческие легенды. Пока Иисус не изгнал бога Пана – люди верили, что призраки живут в пещерах, сделанных природой или руками человека; за беспокойство, которое причиняли им люди, они мстили проказами гномов и блуждающих огней. Теперь они совершенно изменились и стали духами умерших.

Мы уселись за кружкой пива в маленьком деревенском трактире. Двоюродная сестра гражданина, разумеется спиритка, содержит его. К ней присоединилась женщина в фартуке с умными глазами и впалыми щеками; Фоккруль рекомендовал мне ее как самую ревностную спиритку в этой местности. Это – вдова того Жозефа Лерюта, который вместе с двоюродным братом Фоккруля положил начало культу духов в каменоломнях Пульсера. По ее обращению, выразительной речи и манерам я понял, что имею дело с апостолом. «Вы удачно попали, monsieur, пока „другие“ будут у обедни, мы начнем обряды. Чтобы не уступать им, мы выбрали тот же час. Идемте ко мне, я покажу вам знамя».

Мы входим в скромный, чистенький домик; на самом видном месте над камином висит портрет Аллана Кардека, а напротив – не особенно изящная, но трогательная работа женщин: разноцветными нитками на картоне изображена хижина, каких много в деревне, и ее обитатель – голова ребенка с крыльями; внизу подписано: «Мой дом и я – служители вечного».

Часы на церкви бьют девять. Семьи каменоломов ждут около своих дверей знамени, чтобы открыть шествие. Дочь m-me Лерют, похожая на городскую девушку, одета в светлое платье; она помогает матери выносить знамя. По черной материи золотые надписи. Я читаю: «Смерть есть только один из этапов нашего пути к лучшему» и «Бояться смерти – значит не понимать ее». Мать прикрепляет к древку знамени щит с изображением руки, держащей факел. На нем написано: «К Богу – путем знания и милосердия». Она сама поднимает хоругвь, и я рядом с Фоккрулем тоже иду в процессии. Идут женщины, дети и рабочие, которые выгладили для этого случая свои синие рабочие куртки. Здесь вижу я тех, которые работают под землей, тех, которые дробят камень, и мастеров, одетых почти погородскому. В общем, нас человек сто.

«Прежде чем стать спириткой, я была верной католичкой, – призналась мне m-me Лерют, – но теперь всему этому конец. Разрыв со священником произошел в день св. Варвары. Мы все, спириты, были в церкви; кюре, положив руку на плечо моего мужа, сказал: „Лерют, вас и ваших товарищей я не могу исповедовать“. „Не трогайте меня“, – ответил он, и мы все вышли из церкви».

Как раз в это время мы проходили мимо церкви, в которую направлялись остальные жители местечка. Обе процессии косо посматривали одна на другую, но все обошлось мирно в силу привычки. Храм спиритов помешается невдалеке от церкви, несколько повыше ее, на склоне поросшего соснами холма, на вершине которого находятся развалины замка, по преданию – дворца Шарлеманя и четырех сыновей Aymond. Храм помешается между кладбищем и народным домом. Это здание выше других, а его острая черепичная крыша напоминает колокольню. В куполе изображено лучезарное око; две надписи идут от него к основанию крыши. Одна гласит: «Нет непоколебимой веры, кроме той, с которой во всякое время человечество может прямо смотреть в глаза разума». Вторую надпись, заключающую в себе все евангелие Аллана Кардека, я читал на его могиле в Pere-Lachaise: «Родиться, умереть, снова родиться, постоянно совершенствоваться – таков закон». Две гипсовых руки соединяются в центре, а виноградная ветка под ними свидетельствует о возрождении язычества и мистерий Диониса… В спиритизме воскресает бог Пан.

Председатель занимает единственное кресло; это – Леон Фоккруль, двоюродный брат моего механика; ему принадлежит земля, на которой построен храм. «Помолимся», – сказал он. Девушка в светлом платье открывает маленькую книжечку, почерневшую, как колдовская книга, и читает обращение «к милостивому и милосердному Богу, который допускает ради нашего усовершенствования сношение с духовным миром». Певучим голосом она просит, чтобы Бог удалил духов легкомысленных и насмешливых. Присутствующие говорят теперь только шепотом, как в церкви. Я рассматриваю зал. Стены украшены надписями; они нравятся этим честным каменоломам; в них видна свобода мысли, родственная протестантизму. Там я прочел между прочим: «Совесть дает ответ только Богу» и «В Его храм воспрещен вход тиранам». Астрономическая карта, печь, деревянный стол, звонок, складные стулья – вот и вся обстановка этой залы.

Механик тихонько говорит мне на ухо: «Прежде над бюстом Аллана Кардека висело Распятие, а теперь мы заменили его Иисусом-магнетизером». Действительно, я различаю хромолитографию, изображающую Христа, исцеляющего расслабленного.

Энергичным шиканьем молчание восстанавливается. М-те Лерют еще больше бледнеет; она закрывает глаза, и мне кажется, что от ее впалых щек исходит бледное сияние.

«Этот псалом, слова и музыку нам дали сами духи». В самом деле – медиум начинает; это тягучее пение действует на нервы, а слова могли бы быть написаны школьным учителем, ставшим писать декадентские стихи.

Но это ничуть не ослабляет впечатления. И, глядя на эти задумчивые, морщинистые лица, на черные руки рабочих, на восторженных и бледных детей, на прекрасные, светлые глаза работниц в полумраке, напоминающем катакомбы, переносишься в мистические эпохи, во времена гонимых религий. Здесь действительно чувствуется горячая, почти видимая вера.

Я не улыбаюсь, слушая эти детско-доверчивые псалмы. Голос Лерют слабеет, как у умирающей. Мне понятны грезы этих неразвитых людей, которые поднимают их над землей. Несколько девочек впадают в транс; одна из них принимает образ бедной девочки, заблудившейся в лесу, и слабым голосом рассказывает, что ее мать пошла просить подаяние и умерла с голода.

«Она часто является на наши сеансы, – объяснил мне механик, – и, воплотившись в медиума, она всегда рассказывает о печальном событии, за которым последовали ее одиночество и смерть».

И раздавалась жалоба: «Я голодна, я голодна. Девочки, не видели ли моей матери? Она в черном платье с розовой косынкой на шее. Я ищу ее со вчерашнего вечера. Девочки, скажите ей, чтобы она принесла мне поесть».

Дух, воплотившийся в другого ребенка, рассказывает о даме, замурованной в стене своего замка… Другие девочки – пишущие медиумы. Сжимая судорожно карандаш, их пальцы прыгают по толстой бумаге, взятой в лавочке; записанное представляет из себя большей частью рассказы женщин, у которых были пьяницы-мужья во время их земной жизни, или же довольно обыкновенные советы и правила морали. «Если бы не было другой жизни, – говорила m-me Лерют, – то мы были бы слишком несчастны».

Мне понятно благочестивое внимание этих необразованных людей, которым кажется, что они в криках своих детей слышат голос мертвых, подобно им когда-то страдавших при жизни и наслаждающихся теперь желанным покоем, бесконечным воскресным днем. Мы проводим целый час в возбуждении, происходящем от религиозного чувства и магнетизма. Новая молитва за «страдающие души» заканчивает сеанс. Открываются двери, струя свежего воздуха выводит меня из гнетущего состояния, в котором я находился все время. M-me Лерют берет свое знамя; призраки рассеялись, и она опять становится разговорчивой. «Я только что сегодня говорила с покойным Жозефом. Мертвые с нами, их только не видно. Он объяснил мне, что происходит, когда умирают… Кажется, сказал он мне, что засыпаешь в одной комнате, а просыпаешься в другой! Вот и все! Хотите посмотреть наши погребальные покровы и носилки, на которых мы кладем покойников?

В дни погребения совершаются большие спиритические церемонии. Мы всем обязаны духам. Иногда хозяева преследуют нас за них, но в конце концов они все отлично устраивают.

Видите ли, моя дочь родилась в день сеанса; ее отнесли в храм, едва она явилась на свет, и духи благословили ее; в ней, предсказали они, будет все мое счастье; это единственный ребенок, которого я не потеряла».

Между тем позади знамени, которым так гордится mme Лерют, составилась процессия и длинные улицы этой деревни, где над некоторыми дверями в нишах стоят еще изображения Св. Девы, огласились песней о возрождении:

Nous mourrons, mais pour renaitre; La mort n’est qu’un doux reveil. Мы умираем, чтобы возродиться, Смерть – только тихое пробуждение.

Мне вспоминается моя недавняя беседа в Риме с Mgr. Battendier, только что возвратившимся из своего научного путешествия к спиритам, теософам, исследователям психических явлений… Он присутствовал при «выходе в астральном теле», который в кругу близких знакомых показывал полковник де Роша, и видел, как двигалась мебель около Евзапии Паладино.

Протестантизм, – говорил он, – нас больше не беспокоит; он постепенно перестает быть религией, превращаясь в светскую философию; спиритизм же, наоборот, представляет большую опасности. Чудеса являются его приманкой и средством пропаганды; он околдовывает души людей, а своим учением о перевоплощении колеблет основные догматы церкви – Рай и, в особенности, Ад.

В таком случае Лев XIII папской буллой осудит спиритов и их обряды? – спросил я.

Придется подождать, – отвечал прелат. – Это вопрос слишком сложный; встречаешься со множеством фактов, требующих научной проверки. Как религия, спиритизм, конечно, ересь, или, вернее, возрождение старых лжеучений, и в силу этого он подлежит осуждению; но большая часть спиритических явлений относится к области психологии и физики. Церковь может высказать свое мнение по поводу этих явлений лишь тогда, когда в них разберется наука.

В самом деле спиритизм состоит из двух различных частей: религии и чудесных явлений.

Поговорим прежде о религии.

В ней нет ничего отрицательного. Она представляет обыкновенный деизм с добавлением догмата неоплатоников о перевоплощении на земле и эволюции душ в неземных сферах и звездных пространствах.

Кроме души и тела спириты допускают еще существование третьего элемента – «peresprit».

«Peresprit» – род флюида с двояким свойством: он дает возможность духам умерших действовать в области материи, а некоторым живым, именно «медиумам», проникать в мир бесплотных духов.

В своих откровениях духи следуют за медиумом, они бывают христианами среди христиан, антиклерикалами среди свободомыслящих. Спиритизм – это гидра с тысячами, вернее, миллионами голов, не связанных между собою; каждый спиритический кружок непременно отличается один от другого. Зато число приверженцев спиритизма значительно, их вера – горяча, а проповедническое рвение неиссякаемо.

Я не верю в необычайную «материализацию» призраков, о которой спириты прожужжали нам уши, я считаю это обманом. Между прочим я делал опыты со знаменитым медиумом Крукса, который воспроизводил Katie King. Я констатировал только грубое мошенничество, медиум выдавал себя самого за призрак. В фотографии духов я также не верю; занимавшиеся этим фотографы плохо кончили – большей частью попали в исправительную тюрьму. Начиная от Ноте (Хоума) и кончая Евзапией Паладино и Анной Рот, все медиумы, показывающие физические явления, вроде музыкальных инструментов, летающих по воздуху, неожиданно вырастающих деревьев, рук покойников, дающих пощечины пораженным присутствующим, – все они не раз попадались на мошенничестве, как самые обыкновенные престидижитаторы. И вопрос, всегда ли они плутуют, остается, конечно, открытым.

Некоторые откровения духов, полученные постукиванием стола или при посредстве впавшего в транс медиума, настолько вздорны, столько в них чепухи, и иногда они бывают так возмутительно вульгарны и банальны, что, кажется, начинаешь понимать Гюисманса, называвшего сеансы подобного рода помойной ямой для отбросов с того света.

Значит ли это, что все мы должны согласиться с мнением одного гипнотизера, сказавшего, что спиритизм «не имеет ни идей, ни фактов, ничего…» Лично я думаю иначе; по-моему, спиритизм заключает в себе целую новую психологию и некоторую часть физики, граничащую с психологией. Наиболее искусные исследователи пользовались для своих научных открытий спиритическими явлениями. Правда, спиритизм только продолжает и популяризирует средневековый оккультизм и древнюю магию. Поскольку в спиритизме заключаются явления магнетизма, он привлек внимание к изучению искусственного сна, гипноза и внушения. Сложные проблемы личности, сумасшествия и сновидений сделались яснее, когда стали производить наблюдения над «воплощающими медиумами», одержимыми, подобно языческим колдуньям, каким-то посторонним духом. Экстериоризация, которую в наше время пытаются объяснить рационально, почти механически, была хорошо известна колдунам и одержимым, объяснявшим ее действием невидимых сущностей.

Телепатия (призраки живых людей) тоже тесно связана со спиритизмом. Темные и светлые таинственные силы многим перестали казаться выдумкой, когда все могли познакомиться с общедоступными чудесами спиритизма. Наконец, изучая спиритизм, мы встречаемся с намеком на новое открытие, которое, конечно, не замедлит подвергнуться точному исследованию; я говорю об «экстериоризации мысли». Мысль – это сила; она накопляется, умножается, действует на то, что мы называем материей, и может излучаться вокруг нас. Говорящие столы нам прямо показывают, когда нет обмана, что духи живых людей по крайней мере могут вибрировать и вне своей телесной оболочки и давать впечатление нового существа. По моему личному долгому опыту я убедился, что это действительно верно. На сеансах спиритизма и магии из самих нас исходят неведомые нам силы, которые могут появляться перед нами и отвечать на вопросы, как совершенно чужие нам силы. Ограничивается ли этим наша экстериоризация? Не можем ли мы, психически оставив наше тело, войти в соприкосновение с неведомыми сущностями?

Здесь окружены мы тайной, и головокружительные мысли подстерегают нас… Все же я пойду дальше: спиритизм напомнил нам, какое значение в мире живых имеет память о мертвых и их постоянное влияние; в темных и огрубевших душах нашего времени спиритизм разбудил чувство бессмертия, без которого я не допускаю высшего человечества. Думаю, что из-за этого можно забыть ложность самой доктрины и нелепости, связанные со спиритическими исследованиями.

Психические исследования

Магнетизм

Задолго до того времени, когда под повелительным взором Шарко при ударах гонга, под звон камертонов и резкое сверкание гипнотических зеркал родился на свет гипнотизм Сальпетриера, – австриец Месмер, полушарлатан, полуапостол, своим «магнетизмом» взволновал Париж и всю Францию. В его «палате кризисов» одержимые судорогами кричали и выли, раздирая на себе одежды, вокруг странного ушата с железной проволокой, опилками и бутылками; тогда при звуках цитры появлялся перед ними исцелитель в пестрой одежде и касался каждого своей волшебной палочкой, из которой, казалось, невидимыми волнами струилось здоровье. Увлечение захватило самых разумных и честных людей. По всей Франции основывались «гармонические» общества, имевшие целью употребить на пользу общества флюиды, открытые Месмером. Совершались бесчисленные исцеления. К движению примкнули аристократы, отдавшиеся борьбе с болезнями с таким пылом, который напоминал времена крестовых походов. Но революция, рассеяв эту пылкую молодежь, нанесла решительный удар магнетизму, который появился вновь лишь с возвращением эмигрантов.

Это была героическая эпоха магнетизма. Академии отрицали, врачи сердились, а магнетизм исцелял. Много открытий сделано было его первыми защитниками, графом Пюисегюром, бароном дю Поте, Делезом, Лафонтеном и аббатом Фариа. Своим проникновением сквозь стены организма в область души они расчищали путь Шарко. Бернгейму, Льебо – научным исследователям гипнотизма.

Чудные вечера, посвященные научным беседам, проводил я иногда у последнего магнетизера – Бюэ. Я как сейчас вижу перед собой взгляд Шарко, подобный безжалостному лезвию, – казалось, внутри глаз у него был целый набор хирургических инструментов. Взор Бюэ, наоборот, был тверд и ласков, как у людей, никому не причинявших зла; лицо его соответствовало его системе.

Мы говорили о том, что «великий магнетический агент» – магнетическая сила – не пользуется ныне доверием ученых. Между тем человечество всегда относилось к нему с самым живым интересом. С точки зрения оккультизма, это – «астральный свет», огненный змий, то адский, то небесный. Он жжет одержимых нечистым духом и чистым ореолом сияет на челе святых. Дискредитированный под слишком материальным названием «флюид», ныне он готов подчиниться контролю научных инструментов.

Эта сила, которую В. Крукс называл «психической», доктор Барета – «нервной», доктор Барадюк – «жизненной», а Рейхенбах и де Роша – «одической», уже служила предметом исследований. Она влияет в темноте на фотографическую пластинку; она исходит от всех живых существ; действует на расстоянии, спасает и губит. Платон называл ее проводником души, мистической колесницей, на которой дух после смерти уносится на тот свет.

«Медицине очень повредило то обстоятельство, что, слишком занявшись изучением вещества, она пренебрегла изучением силы, – сказал мне Бюэ. – И слишком часто терапевтика, не влияя на болезнь, только вредит больному.

Мы – подобны лире; если струны ослабеют, аккорд становится фальшивым, и мы страдаем. Значит, чтобы болезнь повиновалась нам, нужно действовать на силу, нужно возвратить жизни ее правильный ритм.

Существует только одно здоровье, одна болезнь и одно лекарство, как говорил Месмер. И – странная вещь! – не нужно искать слишком далеко этот ключ, которым заводится человеческая машина, и, чтобы найти его, вовсе не необходимо быть ученым. Всякий человек носит его с собой – нужно только хотеть и действовать. Наши руки, дыхание, даже предметы, насыщенные нашей энергией, могут принести больному успокоение, а часто и выздоровление. Пользуясь в течение тридцати лет этим методом, я вылечивал застарелые болезни печени, гнойные опухоли, суставные ревматизмы, безнадежные параличи, круп, острое малокровие, один случай рака…

Вы удивляетесь, что моему лечению поддавались органические болезни. В этом-то и заключается разница между магнетизмом и гипнотизмом. Гипнотизм овладевает мозгом, утомляя его, отстраняет его от сознательной жизни, автоматизирует и пользуется таким нарушением равновесия, чтобы вдохнуть волю гипнотизера в мозговые клеточки, где воля загипнотизированного субъекта уже не имеет влияния. Но я избегаю даже усыпления; я действую на солнечное сплетение и, далее, на ганглионарную систему, которая, пробуждаясь мало-помалу и восстанавливая весь организм, несет мозгу возрождающую силу. Таким образом, ничья свобода и сознательность не нарушаются; напротив, человек может, благодаря магнетизму, приобрести еще неведомый ему дар ясновидения; концентрация мыслей и душевных переживаний приводит к внезапному расцвету высших свойств духа».

Конгрегация «Sakree Pentencerie» осудила магнетизм – «такой, каким ей его изложили», то есть с фокусами, еретическими бреднями некоторых сомнамбул и известными некрасивыми фактами. Основываясь на этом и разбирая вопрос исключительно с врачебной точки зрения, аббат де Meissas утверждает, что осуждение конгрегации относится только к злоупотреблениям магнетизмом, а никак не к благодетельным результатам, которые может принести пользование этой неизвестной еще силой. И действительно, необходимо было предупредить, чтобы предохранить от опасности. Недавние процессы показали, что в руках некоторых неосторожных личностей магнетизм сделался опасным орудием.

Дю Поте говорит, что ему удавалось фиксировать на земле эту силу при помощи геометрических фигур, линий и кругов, которые погружали зрителей в транс и заставляли их видеть самые ужасные образы. Такого рода магнетизм граничит с магией, и тот, кто склоняется над темными магическими зеркалами, может легко увидеть в них призрак собственного безумия. Гордость также играет известную роль. Мистификатор Калиостро давал магнетический рецепт «вечной молодости». Бывший священник, гениальный шарлатан аббат Констан, известный под именем Элифаса Леви, утверждал, что воскрешение мертвых возможно путем флюидических воздействий. Он описывает, как исцелитель склоняется над безжизненным телом и, касаясь его головы и конечностей, возвращает его к жизни. В сжатые уста проникает живое дыхание – от него, быть может, вновь оживится дыхание угасшее…

Другой маг, маркиз де Сент-Ив, превозносил значение психургии, или искусства ухаживать – не за больными, а за умершими. «Выйдя из тела, – говорит он, – душа страдает и ощупью блуждает в пустоте; ибо, привыкнув пользоваться материальными чувствами, она разучилась употреблять в дело чувства психические». И он дает указания, каким образом следует успокаивать, охранять и утешать бедную испуганную душу и передать ее под охрану предков, раньше ее попавших в потусторонний мир. Но разве Церковь в погребальных обрядах и молитвах за усопших не занимается той же самой психургией?

Я посетил на rue Saint-Merri библиотеку и журнал, посвященные магнетизму. Меня принял г. Дюрвилль, окруженный своими бумагами и бюстами. Его магнетизм граничит с гипнотизмом. Не останавливаясь на синтезе трудов своих учителей, он пытается внести в это дело свою лепту. Он думает, что ему удалось найти в человеческом теле полярность, как в магнитах и электричестве, и уверяет, что может ставить диагноз, помещая свою руку около головы больного.

Меня более всего тронул рассказ о том, как ему удалось спасти своего ребенка, умиравшего от горячки. «Это действительно было чудом», – говорил он. Действительно, такая борьба имеет в себе нечто захватывающее! С одной стороны, вера в таинственные силы, с другой – неумолимая судьба и слепая материя. И мне вспомнились те странные страницы у Стриндберга, где автор-материалист рассказывает как он спас своего сына наивными молитвами, которые читал в детстве. Кто обладает ключами жизни? Дюрвилль думает, что они – в его распоряжении, в виде маленьких магнитов и графинов с магнетизированной водой. Если это и не ключи жизни, то, быть может, по крайней мере удачные символы надежды.

Зуав Жакоб, о котором я хочу рассказать, будет, пожалуй, не на своем месте в главе о магнетизерах. Он предает их анафеме, так же, как гипнотизеров и докторов. Впрочем, характеристическая черта всех маленьких школ и заключается в том, что они стремятся уничтожить друг друга.

На карточке Жакоба сказано, что он занимается «теургией», – значит, он представляет собою нечто вроде жреца-исцелителя. «Не я лечу – исцеляют духи», – заявил он мне на пороге своего дома; он был с тромбоном под мышкой, в капюшоне из белой фланели, который он надевает, когда занимается исцелением больных. Я так долго добирался до самого верха улицы Menilmontant, где он живет, что прибыл туда совершенно убежденным. Мы прошлись среди лишенных листьев деревьев его маленького парка, пока собирались больные.

Страдальцы всякого пола и возраста разместились в пустой зале, где стояло три ряда скамеек. Женщины принесли с собой белье и бутылки с водой, чтобы набрать туда хороших флюидов. Входит «теург». «Прекратим разговоры», – произносит он. Молчание наступает такое, что зевок или вздох показались бы вещами ужасными. Зуав становится посредине, сосредоточивается и начинает поворачиваться во все стороны, склонив голову вперед и немного в сторону, напоминая своим видом вбиваемый клин. Глаза его мутны и лишены выражения. Кажется, что перед вами полуманьяк-полуфакир и все-таки, во всяком случае, зуав. Проходит с четверть часа. Зуав подзывает каждого по очереди и тычет в больное место большим пальцем руки. Слышатся жалобы и вновь затихают. Выслушав несколько гигиенических советов, толпа начинает уходить; медленно идут получившие облегчение люди со своими бутылками, бельем, костылями, а зуав берет свой тромбон и наигрывает что-то триумфальное…

Но, быть может, лишь исключительные существа могут располагать такими способностями? Я думаю, что эти неизвестные силы могут появиться у каждого под влиянием веры и страсти. Гете рассказывал Эккерману, что в бытность его в Веймаре он влюбился в одну молодую девушку. Вечером, во время уединенной прогулки, не осмеливаясь постучаться к любимой особе, он так горячо призывал ее в своих мыслях, что вскоре она явилась, не в силах более оставаться в своей комнате, – как будто ее влекли невидимые цепи, невидимые ласковые руки.

Страсти намагничивают всех живущих, притягивают или отталкивают их таинственным образом. Ясновидение, чары любви, магнетизм… для того, кто хоть раз в жизни любил, это – не пустые слова!

Гипноз и истерия

Блестящая точка, отражение светового луча на ланцете создало гипнотизм. Иллюзия света, сверкающая западня! Быть может, в этом – весь гипнотизм. Брэд однажды заставил субъекта пристально смотреть на блестящую точку; тот заснул, и Брэд торжествовал. Вместо старого, потерявшего доверие магнетизма возникал магнетизм новый, научный, из которого был исключен всякий мистицизм, всякие флюиды и жизненные силы. Только вещество действовало на вещество. Положительные умы могли наконец верить в подобные вещи. И кто еще мог сомневаться, когда Шарко пригласил весь Париж в Сальпетриер на свои чудесные представления большого гипноза и истерии?

Локтор Бабинский в Сальпетриере сделал открытие, что посредством намагниченного железа нервные вибрации во время гипнотического сна могут перейти с одного субъекта на другого. Доктор Люис в больнице Charite решил использовать это открытие в терапевтическом отношении.

Обруч из намагниченного железа переносился с больного субъекта на здорового. Здоровый человек, погруженный в каталепсию, вместе с обручем получал и болезнь, а больной, перенося свои психические нечистоты на другой организм, очищавшийся в свою очередь путем внушения, чувствовал облегчение своих страданий. Доктор Люис утверждал, что таким путем ему удавалось излечивать даже багровые пятна на коже!

Я знаю, его коллеги уверяют, что он часто бывал введен в заблуждение своими истерическими больными. Особенно горячую полемику пришлось ему выдержать по поводу нового метода, согласно которому вместо того чтобы давать лекарства внутрь их просто подносят на небольшое расстояние к загипнотизированному субъекту. «Все мои опыты, – утверждает доктор Люис, – были проверены комиссией и внесены в протокол. Но когда дело дошло до выводов, г. Бруардель не хотел ничего слышать, опасаясь, что мои заключения будут неудобны для судебной медицины…» Как бы то ни было доктор Люис написал опровержение своего собственного опровержения.

Одна Эстер, знаменитый «субъект» его опытов, могла бы нам открыть истину. И еще знает ли она сама тайну своих женских нервов?

Ученые общества оказывают гораздо большее внимание работам Пьера Жане. Это одновременно наблюдатель и философ; таким образом, он может оказать значительные услуги. С чрезвычайной осторожностью и проницательностью он изучил умственное состояние страдающих истерией. И в «подсознательных» состояниях души он открыл секрет многих «жестоких загадок», которыми заняты наши лучшие романисты. Берильон говорит, что гипнотизм может влиять на здоровый мозг; Пьер Жане утверждает напротив, что подобное влияние есть важный признак истерии. Согласно последним исследованиям психической почвы, кроме видимого здания души, в ней есть еще погреба и подземные ходы, откуда в болезненную минуту могут вдруг появиться самые неожиданные жильцы. Таким образом, по-видимому, можно объяснить многие тайны магнетизма и спиритизма. То, что мы называем «духами», с этой точки зрения является лишь отбросами нашего организма, которые, освободившись при посредстве вызываний, гипноза и самовнушения, внезапно всплывают в область сознательной жизни. Под довольно узкой платформой, посредством которой мы можем изобразить наше обычное сознание, кипят громадные волны бессознательного; и под порывами ветра сильных эмоций они могут бросить потоки пены на хрупкое здание, висящее над ними… Личность наша множественна-, одна ее часть может не знать о том, что делает другая, – даже противоречить ей. Наши гипнотические опыты обнажают Психею и как будто показывают, что наше «я» представляет собою только пучок ощущений и идей, хорошо связанный у человека здорового и развязавшийся, распавшийся, изменчивый и как бы искрошившийся – у больного, у субъекта истеричного или медиумичного.

Если верить школе Сальпетриера, то явления дьявольской мистики также имеют своей причиной болезненное состояние. В местной анестезии эта школа видит «коготь дьявола» – тот стигмат, благодаря которому было сожжено столько колдуний. Конвульсивные выгибы всего тела, рука с судорожно торчащими тремя пальцами, горло, сжатое удушающим клубком, – все эти признаки старинной одержимости с этой точки зрения являются патологическими симптомами. Речи одержимых представляются, таким образом, результатом кошмара; инкубы и суккубы, эти демоны-мучители монастырей, также являются истерическими иллюзиями.

По этому поводу нам приводят бредни сумасшедших женщин, которые по утрам рассказывали, что Шарко или другой врач приходили сквозь стену, чтобы их целовать… Но Сальпетриер мне представляется, главным образом, опытным полем или чем-то вроде театра, где разыгрывались старинные конвульсивные драмы Средних веков.

Между тем нет ли разницы между живой действительностью и этими сценическими суррогатами? Шарко дал нам спектакль сатанизма. Он только доказал таким образом, что сатанизм был и остается страшным и действительным явлением, которое может быть воспроизведено искусственно и сыграно бессознательными комедиантами.

Впрочем, в последние годы своей жизни авторитетный учитель, казалось, несколько поколебался в своем отрицании. Я припоминаю одну его статью, озаглавленную: «Вера, которая исцеляет». В этой статье, в согласии со всеми религиями, Шарко видел причину чуда не в гипнозе, внушении или истерии, а в вере.

Вера – это та великая сила, которая всегда будет ускользать от научного исследования и действием которой, несмотря на самые авторитетные наблюдения, святая Тереза или святой Франциск столь же отличаются от истеричных больных, как гениальный человек отличается от идиота или сумасшедшего.

Призраки живых

До сих пор мы говорили об ученых материалистической, или, как говорят теперь, «механической» школы, которые, стоя на границе потустороннего мира, тем не менее отрицают его существование. Обратимся теперь к тем, кто, обладая не меньшими знаниями, испытывают симпатию к бедной, гонимой Психее и в ней надеются найти разгадку всех тайн.

Заметим прежде всего, что Париж – это тигель безжалостного анализа, где быстро разоблачается недобросовестность, где многие медиумы, занявшиеся прибыльной профессией фокусников-шарлатанов, потеряли свою репутацию. В Париже не удавались колоссальные явления, происходившие в других больших городах Европы – в особенности в Лондоне. В английских туманах три года жил призрак – Кети Кинг; его видели сотни людей и сам знаменитый Вильям Крукс… И этот призрак оказался очень подозрительным ввиду неоднократных обманов со стороны вызывавшего его медиума – обманов, которые были лично мною констатированы! Не нужно забывать и таинственного жителя Востока, Абдуллу, при посредстве медиума Эглингтона являвшегося профессору Аксакову – человеку чрезвычайно мягкого характера, но слишком доверчивому и не способному контролировать феномены по причине слишком утомленного зрения. В Москве, Петербурге, Вене, Варшаве, Мюнхене, Неаполе, Милане и различных городах Америки до сих пор еще вспоминают об этих странных личностях – медиумах, творящих в наши дни чудеса, связывающих, по их словам, воедино жизнь и смерть и делающих невидимое ощутимым. Им удалось найти ученых, ставших изучать их явления, и, если оставить в стороне их обманы, им удалось расширить познаваемую область души; они доказали, что не всегда тщетны обетования религий, что возможно освобождение из тюрьмы чувств и материи; они обратили внимание критики и анализа на того забытого ангела, который скрывается за нашими нервами. В лабораториях мелькнуло живое, трепещущее крыло Психеи – хотя только на одно мгновение…

Нужно ли упоминать Цолльнера, считавшего, что ему удалось констатировать прохождение твердых тел сквозь другие твердые тела, Лантона, получившего парафиновые слепки с нематериальных рук и ног, доктора Жибье, Роберта Лель Оуэна, А. Р. Уоллеса? В европейской печати особенно прошумели имена Чезаре Ломброзо, Карла дю Преля, Джованни Скиапарелли, Шарля Рише, которые в Милане, при помощи медиума Евзапии Паладино, видели перемещение предметов без прикосновения, испытывали прикосновения невидимых рук и познакомились даже с изумительным феноменом «левитации», когда медиума, находящегося в трансе, поместили на чашку римских весов (но ведь этому инструменту не следует доверяться, спросите любую марсельскую или неаполитанскую торговку), ничего не сбрасывая с чашки, и вес его уменьшился на восемь килограммов.

Из числа парижских ученых Шарль Рише первый порвал с устаревшими традициями скептицизма. Нужно самому прочесть его записки о миланских опытах, его предисловия к книге Охоровича и к Hallucinations telepathiques, чтобы понять, как добросовестно и основательно производил он свои исследования. Больших гарантий проницательности и научной щепетильности нельзя себе и представить.

Тщательность его контроля кажется даже несколько преувеличенной; он прямо-таки действует на нервы, когда начинает подробно излагать свои сомнения и предосторожности и спрашивает, не могла ли как-нибудь ускользнуть от него рука медиума, которую он сжимал в своих руках! Несмотря ни на что, он продолжает сомневаться, неохотно признает действительность явлений и вознаграждает себя тем, что объявляет эту действительность нелепой.

Тем не менее он принужден был признать, что чисто ментальное внушение, не сопровождаемое словами или жестами, представляет хотя и редкий, но несомненный факт. Это – громадный шаг вперед. Действительно, действие духа на дух без посредства чувств является, таким образом, доказанным. Системе материализма этим наносится решительный удар, а для спиритуалистической науки открываются новые горизонты.

Покойный Марилье с полным основанием писал по этому поводу: «Раз установлена достоверность тех фактов, которые мы будем изучать, то наука не может более отрицать возможности воздействия на нас, кроме мыслей живых людей, еще и иных мыслей…» Да, сильно поблекла теперь аксиома Ренана, согласно которой в человеческой истории не может быть и следа внечеловеческих влияний! Чтобы доказать наличность таких влияний, достаточно уже было исторических рассказов; теперь же позитивистские методы, обращаясь против своей собственной доктрины, пытаются установить наличность их и в событиях современной жизни.

Призраки мертвых, казалось, окончательно были скомпрометированы самим правоверным спиритизмом; пришлось обратиться к призракам живых.

Тут мы действительно имеем возможность контролировать явления. Кто из нас не знаком с предчувствиями, которые часто оправдываются? Кого хоть раз или два в жизни не касалось такое веяние чудесного? Кто в решительные минуты жизни не получал бессознательных вестей от близкого существа – вне времени и пространства, ограничивающих обычно нашу восприимчивость? Спросите любого скептика. В самой глубине его памяти, в скрытом уголке сердца он хранит неизгладимое чувство, печать невидимого мира, грезу, оставшуюся тень коснувшейся его души.

Англичане, народ практический, первые собрали некоторые из бесчисленных относящихся сюда фактов. В жизнеописаниях святых их было уже известно множество. Мария д’Агреда, находясь в испанском монастыре, душой могла переноситься в глубину Америки и там обращать неверных на путь истины… В «Revue des Deux-Mondes» Полан приводит пример св. Бенуа, о котором говорит Георгий Великий; во время молитвы этот святой видел, как, окруженная небесным огнем, пронеслась душа Германа, епископа Капуанского. В ту же ночь был послан гонец в Капую, чтобы осведомиться об епископе. Действительно оказалось, что епископ умер. В летописях христианства есть много и других примеров такой «билокации», т. е. пребывания одновременно в двух местах. С другой стороны, хорошо известно, что многие больные чувствуют на расстоянии приближение их врача. Говоря о Гете, мы упоминали уже о подобного рода воздействиях под влиянием любви.

Тем не менее до последнего времени все это оставалось слишком неопределенным, часто противоречивым и не входило в область науки. Поэтому лондонское общество психических исследований поручило Гарни, Майерсу и Подмору рассмотреть все свидетельства о подобных случаях и подвергнуть их самой строгой сортировке. Результатом их работы явилась громадная книга под заглавием «Phantasms of the Living» («Прижизненные призраки» или «Призраки живых»), которую покойный Мариллье резюмировал и перевел на французский язык под более скромным названием «les Hallucinations telepathiques» – «Телепатические галлюцинации».

С этого момента телепатия была признана официально. К ней приводят уже и факты, относящиеся к гипнозу и магнетизму, в которых намечается та нематериальная связь между двумя лицами, по которой передаются мысли и эмоции. В телепатии это связующее звено образуется самопроизвольно.

Здесь не нужно ни подготовки, ни размышлений – чудо происходит само собой.

Мы последовали примеру англичан. Для изучения этих явлений общество психофизиологии образовало особую комиссию; председателем ее является Сюлли-Прюдом, а в числе ее членов находятся профессор медицинского факультета Балле, доктор Бони из Нанси, полковник де Роша и профессор Шарль Рише.

Доктор Дарие часто знакомил публику с результатами этих исследований, помешая статьи в журнале «Annales des sciences Rsychiques». Вот отрывки из письма его ко мне, где он касается этих вопросов:

«Достаточно сказать, что факты телепатии столь многочисленны и иногда сопровождаются столь точными подробностями, что видеть в этом просто галлюцинацию или случайность является легкомыслием или даже нелепостью. Представим себе, например, что некоторое лицо, назовем его В, нисколько не думая и не беспокоясь о другом лице – А., вдруг перестанет завтракать по причине внезапного видения: ему представляется, что А. находится в воде и старается выбраться из нее, но начинает тонуть; после нескольких бесполезных усилий он скрывается под водой и более уже не показывается на поверхности. Представим себе, с другой стороны, что видение это вполне соответствует действительности и происходит как раз в тот момент, когда А. тонет за несколько лье от В.; в таком случае, принимая во внимание совпадение подробностей, нельзя не признать, что случайность может здесь играть самую слабую роль. Достаточно собрать несколько подобных фактов, чтобы вполне убедиться в реальности телепатии».

Относительно ясновидения утверждения доктора Дарие менее решительны, но и относящихся сюда фактов собрано меньшее количество. Быть может, ясновидящим просто можно назвать такого субъекта, у которого в нормальном состоянии часто проявляется телепатия как естественная его функция?

Неудобство научной обработки явлений телепатии и ясновидения заключается в том. что они слишком трудно поддаются экспериментальному исследованию. В этом отношении, впрочем, совсем особое место занимают психические работы де Роша. Он возобновил в моем присутствии опыты со своим субъектом, Лораном, – интеллигентным молодым человеком, окончившим университет; это были магические опыты относительно так называемого «выхода в астральном теле». Шарко различал три различных состояния субъекта; де Роша получил целых тринадцать и, кроме того, столько же обратных, что составляет в общем двадцать шесть различных состояний. Должен признаться, что, так же, как и по поводу опытов Шарко, я совсем не убежден в их объективности.

Сам Лоран признает, что в проявлении его медиумических способностей внушение играло большую роль. Хотя в этих опытах никаких видимых чудес и не происходит, они производят тем не менее сильное впечатление. Лоран находится в комнате с опушенными шторами и держит в руках два цилиндра, соединенные с электрической машиной; когда ее приводят в действие, он погружается в сон, от которого впоследствии пробуждается с продолжительным вздохом. Эти состояния, подобные сну, похожи на темные коридоры, выводящие иногда на светлые места, где субъект кажется пробужденным, говорит и отвечает на вопросы; но состояния эти становятся все более и более глубокими, чувствительность уходит из нервов; начиная с пятого состояния, она выделяется в виде синеватого прозрачного света с правой стороны тела; видит ее только один Лоран. Вслед за тем и левая половина тела выделяет свою красную психическую тень. Обе половины соединяются, образуя таким образом «двойника»; он поднимается мало-помалу, как шар, наполненный водородом, проникает сквозь потолок и готов исчезнуть. Экспериментатор не решается идти далее, ибо тело, лишенное своей жизненной силы, начинает подвергаться нападениям ларв и вздрагивает от скользких прикосновений этих отвратительных врагов. Медленно, темными коридорами летаргических состояний и по освещенным местам, соответствующим пробуждениям, Лоран возвращается к первоначальному своему состоянию; чувствительность к нему возвращается, и он вновь становится обыкновенным человеком, подобным каждому из нас.

Де Роша производит опыты и с другими «субъектами»; иногда они видят, как душа поднимается над материальным телом; в других случаях, соединяясь с этой поднимающейся душой, они смотрят на свое тело, как на покинутый дом. Слабое место всех этих опытов заключается в том, что они никак не могут освободиться от субъективного элемента и не дают наблюдателю никакого объективного доказательства; они подобны прекрасному сну, в котором все-таки слишком мало точных и верных данных, могущих удовлетворить ученого и философа.

Этот произвольный элемент значительно сокращается, когда дело касается той эманации чувствительности, которую де Роша, подобно старинным колдунам, собирает на воск или в стакан воды.

Тогда чувствительность субъекта перемешается: если, например, ущипнуть воск или воду, он жалуется на боль. Можно даже его усыпить, делая пассы над воском или водой, в которых заключена его экстериоризованная нервная сила. Возможно, что мысленное внушение играет тут важную роль, хотя, быть может, и не все здесь объяснимо внушением.

От экстериоризации чувствительности де Роша переходит к экстериоризации двигательной силы. Когда Евзапия Паладино гостила у него в Савойе, он мог изучать на ней истечение психических сил, как Крукс изучал это, пользуясь медиумом Ноте (Хоумом). В присутствии сильного медиума предметы могут двигаться без прикосновения. Де Роша считает, что ему удалось произвести тот experimentum crucis, решительный опыт, которого добивается Шарль Рише: среди белого дня, на расстоянии, одним только жестом, Евзапия передвинула платформу весов для писем на расстояние, соответствующее 15 граммам. (Не нужно только забывать, что Евзапия – очень ловкая особа.) Итак, подобно чувствительности, двигательная сила также может проявляться на расстоянии. Как и знаменитый волшебник Шрамм, о котором говорит Геррес, Евзапия, кажется, может на расстоянии нескольких метров отпирать замки, просто делая такое движение, как будто она поворачивает ключ…

Но прежде чем высказаться определенно по этому поводу, нужно подождать, пока эти явления, происходящие в полумраке сеансов, подвергнутся проверке и критике.

Впечатление, производимое этими попытками де Роша, носит несколько абстрактный характер; наоборот, доктор Барадюк считает свои опыты вполне твердо установленными и в некотором роде относящимися к области физики. При помощи усовершенствованного им магнитомера аббата Фортена он уже зарегистрировал движение жизненной силы. Теперь, пользуясь фотографическими пластинками, он улавливает невидимый свет, астральные излучения тела. Много раз смотрел я на эти стеклянные пластинки, на которые ток жизненной силы наложил свой отпечаток. Каждый раз я испытывал волнение: ведь если это верно, то не было лжи во всей мистике прошлого!

Локтор Барадюк в совершенной темноте усаживал своих субъектов в кресло, помешенное в электрическое поле. Затем он подносил к ним броможелатинные пластинки, прося их направить на эти пластинки мысль и волю. Иногда даже электричество становилось бесполезным. Достаточно было темноты и усилия мысли.

Фотографическая пластинка, обладающая более тонкой чувствительностью, чем глаз, фиксирует на себе целые потоки невидимого света. Это – «психиконы», образы души, фотографии чувств, мыслей и грез. Сила эта, обладая крайней подвижностью и как бы текучестью, принимает ту форму, которую придает ей творчество духа. И доктор Барадюк думает, что ему удалось получить наиболее вероятные схематические изображения радости, печали, меланхолии, молитвы – в разнообразных вспышках астрального излучения… На фотографиях как будто можно различить флюидические клетки; на заключенном в нас психическом небе эти жизненные ядра подобны звездам на настоящем небосводе За великой завесой космической силы мы как будто видим таинственные лики Изиды, бесчисленные образы иного мира.

Итак, мы не кончаемся там, где нас ограничивает кожа. Как звезды, мы имеем свой нимб.

«Не хлебом одним живет человек», сказано в Писании. Действительно, говорит Барадюк, – человек живет эманациями всемирного духа. Покрывало Изиды, мантия Танит, одежды Психеи, – все это перестает быть мифом для того, кто видел «психиконы». Гипотезы д-ра Барадюка мчатся на гиппогрифах химеры. Он думает, что на стекле отпечатываются чистые уста и большие глаза ангелов, что на нем отражаются странные животные Апокалипсиса среди множества душ, подобных в своем падении тому таинственному звездному дождю, о котором говорит Гермес Тот.

В этой чудесной химии дремлют мифы – быть может, поэты, творившие их, были пророками и ясновидцами?

Я резюмировал со всей возможной точностью и симпатией главные труды тех ученых, которые прославились своими психическими изысканиями. Нужно ли говорить, что в этой области пока сделаны только самые первые шаги? Если оставить в стороне гипнотизм, внушение и удивительное открытие подсознательной психики в нас – целого нового мира, имеющего в психологии по меньшей мере такое же значение, как в географии открытие Америки, – все остальное сомнительно и должно подвергнуться основательной проверке. Нужно заметить все-таки, что телепатия в настоящее время почти готова стать наукой и ей не хватает только экспериментального обоснования. Истинное достоинство психолога состоит в том, чтобы, чуждаясь предвзятых идей, признавать факты не иначе, как после основательного наблюдения.

Портреты магов

Журналист и романист Поль Фуше, племянник Виктора Г юго, был моим секундантом на дуэли моей со Станиславом де Гуайта. Ему пришлось быть свидетелем некоторых странных происшествий, связанных с теми маленькими трагедиями, участником которых я был. Он счел нужным изложить эти факты в одной из своих статей.

Привожу в точности соответственное место этой статьи, которая может впоследствии оказаться полезной для историков оккультизма в конце XIX века.

«Жюль Буа. знавший Буллана больше чем кто-либо другой был в состоянии дать очерк доктрин, исповедуемых служителями черной мессы… Кроме того, по поводу сатанизма он два раза дрался на дуэли: дуэли эти отличались чрезвычайно странным характером и сопровождались такими обстоятельствами, что на всякого человека, настроенного менее скептически, чем я, они должны были произвести сильное впечатление.

Сначала была дуэль на пистолетах с маркизом де Гуайта; он занимается оккультизмом, и Буллан обвинял его в том, что он посылал ему из Парижа в Лион такие яды, которые жгли его и заставляли задыхаться. Жюль Буа с юношеским жаром стал на сторону Буллана. Это и послужило причиной его дуэли с Гуайта. Я был одним из секундантов Буа. Когда мы отправлялись уже в Медон. где должна была произойти дуэль, он сказал мне:

– Вы увидите, что случится что-нибудь особенное. С обеих сторон наши друзья молятся за нас и предаются заклинаниям.

Действительно, странная вещь случилась на Версальской дороге. Одна из лошадей, запряженных в наше ландо, внезапно остановилась и начала так сильно дрожать, точно увидала самого демона. Мы уже думали, что нам будет невозможно прибыть на место дуэли. Лошадь дрожала таким, образом в течение двадцати минут.

Дуэль все-таки состоялась; и, благодаря Богу, или скорее благодаря дьяволу, противники обменялись двумя выстрелами без результата. По крайней мере, все так думали; но когда через несколько дней я зашел купить патронов к Гастин-Ренетту, знаменитому торговцу оружием, он сказал мне: „Что такое произошло во время дуэли? Пуля одного из противников осталась в дуле; мой служащий заметил это при выжигании пистолета“. Я уверен. что пистолет Жюля Буа не дал затяжного выстрела. Что касается до пистолета г. де Гуайта, то невозможно допустить, чтобы ни сам он, ни его секунданты, из которых один был офицер, а другой – Лоран Тольяд, не заметили, что выстрела не последовало… Так что оккультистам очень удобно уверять, что их заклинания, заставив дрожать лошадь одного из противников, помешали затем пуле Жюля Буа вылететь из дула пистолета.

Спустя некоторое время по тому же поводу Жюль Буа дрался на шпагах с оккультистом Папюсом. На этот раз лошадь, которая везла карету, упала. Он взял другую карету; вторая лошадь упала, подобно первой, экипаж опрокинулся, и Жюль Буа прибыл на место дуэли весь в крови, сильно ушибленный. И тут, по-видимому, не обошлось без вмешательства дьявола. К счастью, хотя шпаги и были магическими, раны, нанесенные ими, были не значительны и давно зажили».

Sud-Ouest-Toulouse.

Поль Фуше 12 мая 1894 г

Люциферизм

У этой религии есть свои горячие приверженцы; об этом можно судить по следующей молитве:

«О бог благости, о самый любящий отец, о Люцифер высокий и высочайший, великий и величайший, могучий и могущественнейший, мы повергаемся ниц пред твоим божественным величием. Из глубины души моей несется к тебе мое восклицание: я твоя, Господи, вся твоя. Долой Адоная! Мы отвергаем его, ненавидим его, и да отвергнут его крещенные водой! Свети, свети, Святой Святых, светоч просвешаюший, очаг жизни миров, разум благословенный, свети, о Люцифер, бог благий!»

(Официальный сборник люциферистских молитв недавно вышел в печати; в нем имеются формы адских заклинаний и множество демонических восхвалений, редких по своей глупости.)

Нужно заметить, что сатанистам нет надобности, как люциферистам, добывать себе каким бы то ни было путем освященные гостии, ибо в каждой из их маленьких групп обыкновенно участвует священник и может освящать гостии по мере надобности; наоборот, я не думаю, чтобы в многочисленных кадрах палладизма находилось много священников; притом, откуда и каким образом можно было бы набрать их достаточно для того, чтобы обслужить все многочисленные общины Зла в Европе и Америке?

Спор об астрологии

После того как в газете «Matin» появился целый ряд статей под общим заглавием «Пророчества» (в них речь шла о способности астрологов предсказывать будущее), мне пришло в голову узнать мнение знаменитого астронома Камилла Фламмариона относительно этой древней науки, читающей в небе характер и судьбу людей.

Ответ Камилла Фламмариона дал повод к возникновению интересной полемики, которая не должна остаться потерянной для читателей «Невидимого Мира».

Я ограничусь тем, что приведу здесь различные относящиеся сюда документы.

«Дорогой мой Жюль Буа, Вы ставите мне вопрос: насколько можно доверять астрологическим предсказаниям?

Существование астрологии было допустимо в ту эпоху, когда земное человечество воображало себя единственным миром и думало, что в нем центр и цель мироздания. С земной точки зрения, Солнце, Луна, планеты и звезды восходили, проходили через меридиан, закатывались, двигаясь по своим кругам. Влияние Солнца на Землю не подлежит сомнению: вся земная жизнь зависит от его лучей, а если бы оно потухло, наша планета обратилась бы в молчаливое, черное кладбище Влияние Луны несравненно менее значительно; тем не менее она действует определенным образом на морские и воздушные приливы. Но действие это по отношению к человеческой жизни принадлежит к порядку величин бесконечно малых. Мы можем заметить, например, что когда Луна проходит у нас над головой, то каждый из нас весит на восемнадцать миллиграммов меньше, чем тогда, когда она находилась на горизонте. Это ничтожно. До сих пор не удалось заметить никакого значительного действия ее света и теплоты.

Планеты действуют еще слабее; что же касается до звезд, то можно считать, что их действие безусловно равно нулю.

Без сомнения, все в мире связано одно с другим. Движение каждого атома, в небе и на земле, обусловлено математической равнодействующей всех эфирных влияний, которые с течением времени доносятся до него из бездн бесконечного пространства. Но примите во внимание, что ближайшая к нам звезда находится на расстоянии 41 триллиона (41 миллиона миллионов) километров от Земли, а все другие находятся еще гораздо дальше. Имейте в виду, с другой стороны, что знаки Зодиака, на положении которых основываются астрологические предсказания, в действительности не существуют. Кроме того, эти фигуры со времени начала астрономии переместились на двенадцатую часть зодиакального круга и т. д. и т. д.

Мне кажется, таким образом, что мы можем приписывать астрологии только субъективное значение и отнести ее в область легенд, связанных с геоцентрическим и антропоцентрическим учением об устройстве мира, существовавшим до Коперника и Галилея.

Но, кажется, современные астрологи видят в планетах, так же как и в линиях руки, только символы.

Камилл Фламмарион»

Известный английский астролог Нанкивелт постарался опровергнуть аргументы К. Фламмариона и дать ему возможность самому проверить правдивость астрологии…

«Monsieur, прежде всего, я никогда не мог понять, каким образом открытие той истины, что Земля не есть центр той системы, к которой она принадлежит, может как бы то ни было поколебать достоверность астрологии. Гипотеза астрологов о природе таинственных лучей, несущихся от планет, конечно, не может измениться в зависимости от того, будет или не будет Земля центром системы. С практической точки зрения, центр всей системы находится там, где в данный момент находится лицо, к которому относится предсказание. Каким образом пришли к заключению, что влияния, в которые верят астрологи, не могут достичь Земли только потому, что она не является астрономическим центром системы, – вот что мне представляется гораздо более таинственным, чем сама астрология! Тем не менее эта идея встречается повсюду: в словарях, в энциклопедиях, в газетных статьях и в публичных речах астрономов, среди которых, как я подозреваю, она и зародилась впервые…

Притом те, кто верит в астрологию, нисколько не обязаны принимать то старое воззрение, согласно которому наша планета находится в исключительно благоприятных условиях. Подобно мне, сторонники астрологии считают, что если на Марсе есть живые существа, то они подвержены астрологическому влиянию нашей планеты – Земли. С этой точки зрения астрологию нельзя уже считать „геоцентрическим и антропоцентрическим учением“, как это делает Фламмарион, и говорить, что „существование ее было допустимо в те времена, когда земное человечество воображало себя единственным в мире и думало, что в нем – центр и цель мироздания“; на астрологию нужно смотреть скорее как на „науку о взаимном мистическом действии между различными небесными телами“. Фламмарион делает серьезное возражение, говоря: „Знаки Зодиака переменились со времени начала астрономии“. Это затруднение гораздо серьезнее первого. Тем не менее я не могу в нем видеть основного возражения против наших принципов; я думаю, что если астрология – наука достоверная, она должна изменить свое истолкование знаков. Это и было сделано некоторыми астрологами; они смотрят на знаки Зодиака как на постоянные деления небес, по которым очень медленно передвигаются созвездия и по истечении громадного числа лет смысл знаков слегка изменяется.

Третий аргумент Фламмариона состоит в том, что физическое действие Луны и планет на Землю очень мало, даже ничтожно. Но из этого вовсе не следует, как он сам очень хорошо знает, что оккультное влияние планет не может быть очень большим, как, например, действие луны на сумасшедших; и влияние это почти или совсем не уменьшается в зависимости от проходимого им пространства.

Дело в том, что, как мне кажется, астрология находится в том же положении, что и гомеопатия. С одной стороны, противники обеих этих наук, найдя несколько кажущихся возражений a priori, отказываются от рассмотрения результатов, очевидных a posteriori; с другой стороны, их защитники, удовольствовавшись очевидными a posteriori результатами успокаиваются на этом и не стараются создать теорию, которая объяснила бы, почему эти результаты хороши (а они действительно хороши), и дала бы их науке прочное основание. Вследствие этого, противники и защитники не находят никогда обшей почвы для рассуждения.

Позвольте мне окончить это слишком уже длинное письмо призывом, обращенным к Фламмариону. Не пожелает ли он проверить, в каком месте неба находились планеты в момент его собственного рождения, тщательно отметить те события, которые случались с ним, когда одна из верхних планет, как Юпитер, Сатурн или Уран, проходила через то место, где в момент его рождения было Солнце, или была в положении, противоположном Солнцу или Луне? Не пожелает ли он, если возможно, проверить, какой знак Зодиака восходил во время его рождения, какой был в medium coelum, и тщательно отметить те факты, которые совпадают с прохождением Юпитера, Сатурна или Урана, когда они вступают в один из этих знаков или находятся с ними в оппозиции.

Такая работа, как известно г. Фламмариону, отнимет у него не много времени и не составит никакого труда, и, если только я не ошибаюсь, будет иметь большой интерес для ученого автора „Неведомого“ и „Урании“.

R. W.D. Nankiwelt»

Рядом с письмом английского астролога я должен привести письмо одного француза, известного инженера, автора не мистических, а математических этюдов об астрологии.

«Monsieur,

позвольте привести здесь несколько фактов, достойных интереса, которые астрология позволяет мне предложить вашим читателям по поводу обсуждаемого вопроса.

Изучение типичной личности может, как мне кажется, доставить лучшие доказательства влияния звезд на человека.

Поэтому я возьму, с вашего позволения, как пример, известного Ваше, убийцу пастухов, несмотря на то, что его имя внушает мало симпатии. Но эта личность не похожа на всех прочих и поэтому интересна для изучения.

Небо во время его рождения с первого взгляда поражает порочной чувственностью и ненормальной напряженностью. Кроме того, соединение Марса и Сатурна на меридианах указывает на опасную эволюцию способностей и, следовательно, на судьбу, в которой можно было предвидеть большие бури. Нечего и говорить, что это не могло снять с него всякую нравственную ответственность, – будущее, по-видимому, бывает предначертано только „потенциально“, а не „формально“. Эти две главные черты, характеризующие состояние неба во время рождения Ваше, позволили мне кроме того, пользуясь законами звездных влияний, найти точный час его рождения, хотя сначала я знал только день.

Тут я касаюсь одного из важных пунктов звездной науки, достоверность коего легче проверить, чем доказать путем рассуждений: исходя из математических данных, астрология может и вернуться к ним, совершая обратный путь. Иначе говоря, если обыкновенно цель этой науки состоит в том, чтобы определить скрытую наличность и ход развития врожденных качеств, то можно, правильно приписав кому-нибудь эти качества, найти гороскоп его рождения; в частности найти точный час, когда родилось данное лицо. Так как здесь цель должна оправдывать средства, то если эти средства заключаются в поверке законов звездных влияний, очевидно, что не все в них иллюзорно.

Кроме того, существуют факты, которые не требуют даже веры в добросовестность астролога: атавистическое сходство планетных положений при рождении нескольких членов одного и того же семейства заставляет естественно заключить, что момент рождения не случаен, а совпадает с состоянием неба, соответствующим рождению родителей.

Пример: гороскопы Наполеона III и его сына.

Астральная психология допускает также возможность проверки, аналогичной нахождению часа рождения; предполагая, положим, сообразно качествам данного лица, что оно родилось при „оппозиции Луны и Марса“, мы по существу дела имеем возможность научного контроля.

Вышеупомянутые осязаемые факты – а всякий экспериментально изучающий астрологию может привести их сколько угодно – не могут быть разрушены более или менее учеными гипотезами тех, кто хочет видеть лишь верование там, где, наоборот, все зиждется на опыте.

В общем, трудно a priori обвинять в безумии или недобросовестности всех тех, кто вместе с величайшими гениями прежнего времени, как Птолемей, Кеплер, Тихо Браге, и сотнями других ученых и философов всех стран и времен занимались астрологией и защищали ее от тех нападок, в происхождении которых большую роль играло шарлатанство и склонность к отрицанию. Среди тех, кто хотел опровергнуть астрологию, невозможно найти ни одного, кто бы изучал ее экспериментально.

Примите уверения в моем совершенном уважении

Инженер Политехнической Школы Поль Фламбар»

Мое беспристрастное отношение к делу обязывает меня привести здесь еще отрывок письма, присланного мне одним оккультистом.

«Каким образом г. Фламмарион, относящийся в наставшее время так презрительно к астрологии, в прежнее время писал предисловие к книге Эли Стара и одобрял его занятия этой наукой? Он был спиритом и оставил спиритов, защищал прежде астрологов и теперь покидает их… Вы должны были бы объяснить нам, в чем заключается секрет этих постоянных перемен…»

Предыдущие сообщения вызвали вторичное вмешательство Камилла Фламмариона.

«1) Что касается астрологии, то, насколько я помню, в предисловии, которое по просьбе Эли Стара я писал к его книге, я говорил, что эта древняя наука обладает почти исключительно субъективной ценностью. Я повторяю это и теперь. Тот, кто обвиняет меня в том, что я изменил свои мнения, – ошибается.

Можно просмотреть все восемьсот пятьдесят страниц моей „Общедоступной астрономии“, с первого по сотое издание, и увидеть, что об астрологии я упоминаю только с исторической точки зрения. Это была, как кто-то выразился, безумная мать мудрой дочери.

Ни один наблюдавшийся факт не устанавливает какого бы то ни было действия планет, и тем более звезд, на наши темпераменты, способности, поступки и судьбу.

Что касается до проблематического влияния нашего спутника, то каждый раз, когда мне говорили, что Луна действует на стены, на яйца, на волосы, на дерево, я просил доказательств. Мне никогда не могли их дать.

Заметьте, что в принципе я ничего не отрицаю. Но, следуя экспериментальному методу, мы не должны ни во что верить и должны признавать только доказанные факты. Лично я всегда сочувствовал искателям истины, и сам я только искатель, совершенно свободный от всякой предвзятой идеи.

До последней степени невероятно, чтобы звезды или даже планеты действовали на наш темперамент. Другое дело, если смотреть на них с точки зрения символической, – такая интерпретация является вполне возможной и допустимой.

Мне представляется невозможным, чтобы знаки Зодиака имели какое-нибудь влияние на нашу судьбу, даже если отождествлять знаки с созвездиями. Но, если этот факт будет доказан, я не последую примеру судей Галилея и не буду закрывать глаз. Тем не менее да позволено будет мне думать, что наша маленькая планета будет еще долго вращаться в пространстве, пока это случится.

Рассуждения блаженного Августа в „Исповеди“ представляется мне одними из лучших, которые когда-нибудь высказывались по этому поводу. Именно это суждение я и высказал г-же де Теб, когда она была так любезна, что спросила моего мнения о планетных знаках. Существует оно не со вчерашнего дня.

2) Что касается спиритизма, то я никогда не говорил и не писал, что в нем нет ничего реального, и всегда осуждал, наоборот, тех близоруких отрицателей, которые видят в нем только обманы и иллюзии.

Но есть тут и другое, именно – участие еще неизвестных психических сил, заслуживающих серьезного изучения. Многие спириты, люди безусловно порядочные, но иногда слишком доверчивые, которые видят в спиритизме религию, утешающую их печали, упрекали меня за то, что я предостерегал экспериментаторов от возможных ошибок и указывал их причины. Но я думаю, что это необходимо, чтобы не быть обманутым.

Самые ложные обвинения повторяются по адресу независимого исследователя, не имеющего другой цели, кроме искания истины. В день похорон основателя современного спиритизма Аллана Кардека (это было очень давно), меня просили произнести речь на его могиле, и я сказал решительно то же самое, что говорю и теперь: „Спиритизм не религия, а наука. Время догм прошло. Природа заключает в себе весь мир. Сверхъестественное не существует. Чудес нет. Явления должны быть строго подчинены контролю опыта“. Вот что я заявил перед аудиторией в несколько сот человек на кладбище Pere-Lachaise 2 апреля 1869 г. Мои мнения и речи с тех пор не изменились.

Извините меня за этот протест. Но всегда неприятно быть несправедливо обвиняемым, даже и для гражданина Марса, который теперь лишь очень редко живет на земле и мог бы не интересоваться критикой и мнениями о себе.

Примите уверения и проч.

Камилл Фламмарион»

«P.S. еще одно слово по поводу влияния Луны. Давно уже я доказал, что „красная луна“ не существует и представляет из себя чистейший предрассудок. Мы знаем также, что лунные фазы не влияют на погоду. Тем не менее, если, с другой стороны, будут поставлены опыты относительно влияния нашего спутника на дерево, срубленное до полнолуния или на ущербе луны, яйца, снесенные в новолуние и полнолуние, семена, зарытые в землю и т. д., то я обязуюсь представить эти наблюдения в первом заседании Астрономического Общества Франции, которое состоится по их получении. Только не нужно довольствоваться суждениями приблизительными; уверять, например, как один писавший мне архитектор, что, как хорошо известно, Луна изъела южную сторону Собора Парижской Богоматери и сделала стекла мутными. Но что доказывает, что это не солнце, и дождь, и иней, и пыль, и ветер, и т. д. Во всех вещах не следует ли рассуждать?

Но – что делать! Всегда есть крайние партии – доверчивые люди, не допускающие анализа, и недоверчивые, воображающие, что им все известно. In medio stat virtus.

К Ф.»

Религия мертвых

Посетив Poulseur и Jemmeppe-sur-Meuse, я убедился, что в Бельгии это далеко не исключительные случаи и что другие значительные селения также следовали евангелию Аллана Кардека. Но достаточно было описать типичную спиритическую деревню. В Poulseur спириты, в согласии с социалистами, управляют коммуной и занимают выборные должности. Это, конечно, особый случай, но можно сказать без преувеличения, что в каждом городе Бельгии, Франции, Италии, Голландии, Англии (я говорю о тех странах, в которых я больше бывал) существуют группы спиритов. Вне этих групп, отдельно формируется небольшое избранное общество оккультистов или теософов.

Во всяком случае оккультистов, теософов и спиритов во Франции гораздо больше, чем евреев и протестантов.

Все эти группы верят в существование Бога и будущей жизни и думают, что имеют этому экспериментальные доказательства.

Сноски

1

Petites Religions de Paris и Le Satanisme et la Magie.

(обратно)

2

См. приложение в конце книги.

(обратно)

3

«Всяк человек ложь (и я тож)».

(обратно)

4

Спагирический относящийся к спагирии, одному из подразделов алхимии. Как известно, алхимическая философия делит природу на три царства: Царство Растений, Царство Животных (к которому относится и человек) и Царство Минералов. Алхимические принципы и методы справедливы для всех трёх царств, во всех трёх царствах присутствуют свои «специфические» принципы. Минеральным царством занимается «основная» алхимия, а двумя другими занимается спагирия. Спагирия использует методы работы с минеральным царством для царства растений и животных.

(обратно)

5

«Редкая птица» (лат.).

(обратно)

6

«Vulgus vult decipi, ergo decipiatur» – Толпа желает быть обманутой, пусть же обманывается (лат.).

(обратно)

7

«Сатана несет камень для здания Господнего».

(обратно)

8

Люциферизм не нов; анархия – не политическая партия. (Примеч. пер.)

(обратно)

9

Автор в качестве доброго католика уже забыл о Прометее. (Примеч. пер.)

(обратно)

10

Впоследствии будет казаться странным, говорит Бернгейм, что столько выдающихся умов, под влиянием первого ошибочного представления впали в такое множество заблуждений, совершенно скрывших от них истину. Приходится пожалеть об этих заблуждениях, ибо они мешают прогрессу, затемняя вопрос, который сам по себе очень прост и в котором все легко объясняется, раз известно, что внушение есть ключ к объяснению гипнотических явлений.

(обратно)

11

Это мнение должно быть приписано скорее ученикам Шарко; сам он называл св. Терезу «гениальной женщиной».

(обратно)

12

По-латыни понятия крестьянин и язычник выражаются одним и тем же словом (paganus).

(обратно)

13

Нужно заметить, что Дебароль был невеждой; пользуясь для составления своей книги латинскими рукописями, он совершил множество несообразностей. Его классификация линий – «линии жизни, головы и сердца» – производит жалкое впечатление. В тексте сказано: Linea corporis, linea animi, linea mentis aut mensalis (линии тела, души и разума). Этот замечательный латинист дошел до того, что линию сердца или разума (mensalis) назвал «менсальной» и решил, что это выражение происходит от mensa (стол) вместо mens – дух (разум). Mensalis означает – умственный. Линия сердца, следовательно, в точности может быть названа линией разума.

(обратно)

14

Некоторые старинные авторы, в особенности Парацельс, верили в магическую силу талисманов (металлы, драгоценные камни, формулы и знаки), способных изменять влияние звезд на людей.

(обратно)

15

Понятие «даймон» скорее можно выразить словами «гений-хранитель»; то же самое, в сущности, и «higher-Self» – высшее Я. (Примеч. пер.)

(обратно)

16

Кардек Алан основатель современного спиритуализма. Аллан Кардек (Allan Kardec, 1804–1869), наст. имя – Ипполит Леон Денизар-Риваил, фр. Hippolyte Leon Denisart-Rivail) – французский педагог, философ и исследователь психических явлений, чьи работы в области спиритуализма считаются фундаментальными.

(обратно)

17

Ларвы (лярвы) – существа астрального мира, своими свойствами во многом напоминающие сказания о вампирах. (Примеч. пер.)

(обратно)

18

Имеется в виду Данглас Хоум, знаменитый медиум, экстрасенс, владевший даже левитацией (прим. ред.).

(обратно)

Оглавление

Об авторе

Оккультизм и магия

Портреты магов

  Жозефин Пеледан

  Альбер Жуне

  Станислав де Гуайта

  Рене Каллье

  Сент-Ив д’Альвейдр

Алхимики

Критика оккультизма

Люциферисты

Сатанизм

Торговцы надеждой

Церковь спиритов

Психические исследования

  Магнетизм

  Гипноз и истерия

  Призраки живых

  Портреты магов

  Люциферизм

Спор об астрологии

Религия мертвых Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg