«Мой сын Леонид Невзлин»

Мой сын Леонид Невзлин (fb2) - Мой сын Леонид Невзлин 2581K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Ирина Невзлина

Ирина Невзлина. Мой сын Леонид Невзлин

Предисловие

Желание написать книгу созревало давно, исподволь. Первые же мысленные наброски самым естественным образом обрастали всевозможными деталями, нюансами и теми дорогими сердцу воспоминаниями, которые понятны каждому человеку. Хотелось написать о семье, о нашей с Борисом жизни, о нашем сыне – Лёне, о его жизненном пути. Но без рассказа о моём детстве, о моём отце, Марке Исааковиче Лейкине, и моей маме, Евгении Семеновне, о наших соседях и друзьях моя история была бы неполной. Спустя какое-то время я поняла, что в этой книге обязательно должны быть голоса близких и родных мне людей, их воспоминания, их взгляд на те или иные события нашей жизни. Они, эти родные и близкие люди, жили одной со мной жизнью и вместе с тем и жизнью своей собственной, где было место и личному восприятию происходящих событий, и личному переживанию, и личным воспоминаниям. Я поделилась с ними своими соображениями, и меня поддержали. Друзья и родственники откликнулись на мою просьбу и согласились поделиться своими мыслями о нашей жизни, о нашем прошлом и настоящем. Спасибо им за это! Особую благодарность выражаю Эфраиму Абрамову за помощь в составлении этой книги. Я очень надеюсь, что читатель, который возьмёт в руки эту книгу, станет читать её с открытым сердцем и искренним доверием. В добрый час!

Ирина Невзлина

ГЛАВА ПЕРВАЯ. Мое детство

Родилась я в апреле 1938 года в городе Чите. В Читу родители попали после того, как мой папа, Марк Исаакович Лейкин, окончил Военную академию и получил назначение на Дальний Восток.

Перед самым моим рождением туда же на Дальний Восток из Белоруссии приехала и бабушка Эся, папина мама, родители позвали её, чтобы она помогла им с новорожденной, то есть со мной. Бабушка поселилась в той же комнате в общежитии военного городка, где жили и родители. Баба Эся меня очень любила, и я ей, конечно, отвечала взаимностью.

Некоторые подробности того времени я знаю по маминым рассказам. Она вспоминала, что жили тогда в страхе, каждую ночь приезжала машина и забирала кого-то из соседей. Шли аресты, и каждый с испугом гадал, кто станет следующим.

Мама рассказывала, что однажды, когда она ещё была беременна, в их комнату ворвался человек с пистолетом и набросился на папу. Мама встала между ними. Закончилось всё. к счастью, благополучно - как выяснилось, сосед был просто пьян.

В 1939 году, когда мне исполнилось десять месяцев, папу перевели работать в Академию химзащиты имени Ворошилова, и мы переехали в Москву. Получили комнату в коммунальной квартире на пятом этаже ведомственного дома Академии химзащиты. Дом находился на улице Госпитальный вал в Лефортово. Точнее, между Лефортово и метро «Семеновская», которая тогда называлась «Сталинская».

В 1941 году началась война. Папа остался в Москве, часто ездил на фронт, хотя основная его работа была в столице. Мы же с бабушкой Эсей, мамой и её родителями уехали к нашим родственникам по маминой линии в Горький (ныне Нижний Новгород). В скором времени стали бомбить и Горький. Для нас это не было неожиданностью: первые бомбежки мы пережили ещё в Москве. Помню, что в Горьком не было бомбоубежищ, а были так называемые «щели», выкопанные в земле. Вот в эти самые «щели» мы и прятались.

Оставаться в Горьком было опасно, и мы перебрались в Уфу. Плыли туда на пароходе. Плыли долго. По дороге к нам присоединилась двоюродная сестра моего папы Рива со своим сыном. Пароход был весь набит людьми. Мне было уже три года, и я эту поездку помню. Например, очень хорошо помню, как меня случайно обварили кипятком. Слава богу, ожоги были несильные. В Уфе мы поселились в бараке недалеко от реки Белой. В одной комнате поместилась и мама, и её родители, и бабушка Эся, и я, разве что та часть комнаты, где жили бабушка с дедушкой, была отгорожена занавеской.

Отчетливо помню, как приходили извещения с фронта. Извещения о моих дядях, братьях моей мамы. Их было трое, и все они погибли. Я помню рыдания мамы, рыдания бабушки... Все плакали, и я чувствовала, что в дом пришло горе.

Потом мы вернулись в Москву в нашу комнату на Госпитальном валу. Нашим соседом по коммунальной квартире был доктор наук, профессор, преподаватель МГУ Николай Дмитриевич Соколов с женой Еленой Прокофьевной. Она была архитектором. Я упоминаю о них, потому что мы не только соседствовали, но и дружили многие годы.

Что ещё рассказать о моем детстве? Я, как все советские дети, ходила в детский сад. Хорошо помню куклу, которой я особенно дорожила. Её мне подарили друзья родителей: дядя Вася Догваль и его жена тётя Ира. Кстати, меня Ириной назвали в её честь. Дядя Вася прошёл всю войну, служил какое-то время в Германии и, как многие военнослужащие, привёз с собой трофеи. Таким трофеем и была эта кукла. Она была удивительная, у неё закрывались и открывались глаза. В СССР таких кукол тогда не было. Я её хранила до самого переезда в Израиль, а так как мы собирались в дорогу несколько поспешно, то я её не смогла взять с собой, и до сих пор не знаю, какова её судьба.

Леонид Невзлин

Есть ли у моих детей любимые игрушки? Конечно, есть. Как у всех маленьких детей. У себя не помню. Мишка, по-моему...

В 1946 году пошла в школу. Не трудно подсчитать, что учиться я начала в 8 лет, в то время это считалось нормальным. Конечно, никаких спецшкол тогда не существовало, и я ходила в самую обычную школу для девочек № 435. Мама рассказывала, что в начальной школе мне не очень повезло с учительницей. Она была деревенской, малограмотной женщиной, делала много ошибок в речи, например, говорила «шешнадцать». Правда, в средней школе у нас уже были хорошие учителя.

Если мне не изменяет память, в 1954 году ввели совместное обучение мальчиков и девочек. Мальчиков перевели к нам в школу. Это казалось чем-то совершенно необычным, мальчики вызвали у нас живой интерес. И я думаю, что внимание было взаимным. Я тогда влюбилась в хулиганистого парнишку Диму Хилько, он плохо учился, но всё равно мне нравился. Очень скоро я поняла, что я у него интереса не вызываю, но именно эти переживания я запомнила как первое чувство.

Я пока ничего не сказала о своих родителях. Мой папа Марк Исаакович (он был записан в паспорте как Мордух Айзикович, но друзья, родственники и коллеги никогда его так не называли) был военным, полковником артиллерии. Его сферой деятельности были ракеты, он занимался разработкой ракетного топлива. Это что касается профессии. Что же касается человеческих качеств, папа был очень добрым, открытым и отзывчивым человеком, при этом трудолюбивым, принципиальным и честным.

Леонид Невзлин

Часто можно слышать - «мой кумир, мой идеал». У меня в жизни никогда никакого кумира или идеала не было. Если же говорить в терминах человеческих качеств, то, конечно, в эти понятия укладывается именно дед! Дедушка, несомненно! Есть люди, которых я очень уважаю, с которыми мне интересно, и они занимают в моей душе определённое место. Если строить пирамиду, которая бы определяла моё отношение к людям, то на самом верху этой пирамиды будет мой дедушка. Он был офицером. При этом, ничего армейского, в плохом смысле слова, в нём не было. Он был в первую очередь учёным, химиком. И судя по тому, чего он достиг, он был хорошим учёным.

Дед руководил у Королёва лабораторией, его очень любили, уважали, не хотели отпускать. Он дружил с начальником ракетных войск стратегического назначения, тот с удовольствием бывал у нас дома. Что остановило дедушкину карьеру? Конечно, еврейство. У деда была одна из ключевых ролей в создании топлива для «катюши». Он не воевал, но наличие у него ордена Ленина говорит о многом. Был бы не евреем, был бы Героем, естественно. Дедушкино еврейство и стало препятствием для карьерного роста.

Есть одна история, которую просто необходимо рассказать, чтобы стало понятно, каким был мой папа. Во второй половине пятидесятых годов началась реабилитация несправедливо осуждённых. Одним из таких осуждённых был папин сокурсник по Академии химзащиты, он не дожил до освобождения, умер в лагере. Так вот, папа обратился в прокуратуру к следователю, чтобы попросить о посмертной реабилитации. Следователь отыскал папку осужденного, полистал её, затем посмотрел на папу и сказал: «Вот вы просите за него, а ведь он написал на вас донос». Папа вернулся домой подавленный и расстроенный, рассказал обо всём маме. Они сидели в комнате и молчали. А что касается этого человека, то его реабилитировали.

Леонид Невзлин

Я знаю эту историю. И я прекрасно понимаю деда и не сомневаюсь, что он простил этого человека, простил умершего в лагере сокурсника, написавшего на него донос. И я бы простил, потому что я такой же, как дед. Надо ведь ясно понимать, что всё то, что происходило тогда и всё то, что происходит под давлением, надо сразу прощать. Согласитесь, ведь трудно сказать, как себя будет вести каждый из нас под пытками.

Мама, Евгения Семёновна, не работала, была, что называется, домохозяйкой. У неё был прекрасный голос, мама действительно хорошо пела и даже выступала с хором художественной самодеятельности. Она была очень красивая женщина. Папа всегда смотрел на неё с восторгом. Жили родители очень хорошо. Не помню, чтобы папа когда-нибудь повышал на маму голос, и не помню в нашем доме скандалов.

Леонид Невзлин

Дед бабушку любил. Она была красавицей в молодости.

ГЛАВА ВТОРАЯ. Начало взрослой жизни

Москва в середине пятидесятых годов казалась мне удивительно красивым, огромным и неповторимым городом. Может быть, даже более красивым, чем сейчас. Да и как должна была воспринимать свой родной город 18-летняя девчонка, которая выросла в обычной советской семье и с гордостью думала о том, что живет в Москве, столице СССР - лучшем городе на земле, живет в стране, которая победила фашизм и считает себя оплотом мира.

Было лето 1956 года. Я окончила школу, собиралась поступить в институт. И ни секунды не сомневалась в том, что поступлю. В школе я хорошо училась, любила русский язык, литературу, историю и географию: была, что называется, гуманитарием. Своим истинным призванием считала литературу. Не педагогику, а именно литературу, поэтому я нацелилась на Библиотечный институт. В те годы учеба на этом факультете давала возможность заниматься литературой как наукой, по-настоящему, в том числе и зарубежной литературой - ее в то время начали активно переводить и печатать.

Мы вместе с мамой поехали в Библиотечный институт, он, к сожалению, оказался далеко за городом. Настолько далеко, что мы решили: мне стоит поступать в другой ВУЗ, поближе к дому, и выбрали филологический факультет Московского областного педагогического института им. Н.К.Крупской. Впрочем, одно дело - решить, и совсем другое дело - поступить. Оказалось, что конкурс в этот самый Областной педагогический институт был невероятно большим, порядка десяти человек на место. Кроме того, мама узнала, что абитуриенты со стажем работы будут приниматься вне конкурса, и отчего-то совсем расстроилась. Дома я слышала, как мама сказала отцу: «Поступить будет очень сложно. Ирина только что окончила школу. Никакого стажа у неё нет, в армии, понятное дело, не служила, да и остальное - ты сам понимаешь!» Папа хотел что-то сказать, но промолчал.

Наступили дни вступительных экзаменов. Я знала, что они будут непростыми, что это окажется настоящем испытанием. Экзаменов было целых шесть. Признаться, я сейчас и не вспомню, волновалась я тогда или нет. Наверное, волновалась. Одним словом, начались экзамены. Сначала шли мои любимые предметы. Вот какие оценки я получила:

- Русский язык. Сочинение - 5 (отлично)

- Русский язык. Устно - 5 (отлично)

- Русская литература. Устно - 5 (отлично)

- История СССР - 5 (отлично)

- География - 5 (отлично)

- Немецкий язык - 4 (хорошо)

29 баллов из 30! Кто мог сомневаться в том, что я поступила в институт?! Никто. Все считали, что... Нет, даже не так. Все просто были уверены, что я уже поступила, что я уже зачислена в студенты, и потому папа с мамой решили пригласить близких родственников. У нас был гостеприимный дом - родители часто звали родственников, друзей. Застолье было веселым - с шутками, с юмором. Круг папиных знакомых не был узкопрофессиональным. Среди тех, кто приходил к нам в гости, были не только ученые. И вот в тот день гости собрались в честь моего поступления, все родственники и близкие были в прекрасном настроении, меня поздравляли и желали хорошей учебы, не сомневаясь в том, что я буду прекрасной студенткой.

На следующий день папа поехал в институт, уверенный в том, что увидит нашу фамилию в сочетании с моим именем в списках первокурсников. Каково же было его удивление, когда среди поступивших нашей фамилии не обнаружилось. Должна сказать, что я никогда не видела своего отца таким, каким я увидела его в ту минуту. Он сразу направился в ректорат, где ему стали объяснять, что вне конкурса было принято много абитуриентов со стажем и демобилизованных. Отец же, видя суетливое беспокойство руководства института, не сдавался и не уходил. Ведь было очевидно, что не зачислить абитуриента, который набрал 29 баллов из 30, - это нонсенс, это событие из ряда вон выходящее и настоящий скандал. В ректорате были не такие уж глупые люди, и они прекрасно понимали, что перед ними стоит не 18-летняя девушка, вчерашняя школьница, а советский офицер, полковник. Они пошли на попятную, согласились зачислить меня в институт, но предложили поучиться год на заочном отделении, который фактически был вечерним. Папа сдержанно кивнул, и все облегченно вздохнули. Так я стала студенткой первого курса Московского областного педагогического института.

Вернувшись домой, папа рассказал маме о наших злоключениях и в конце добавил, что в ректорате после долгого, откровенного и честного разговора было принято решение зачислить меня на заочное отделение с вечерним посещением. Я слышала веселый голос отца, видела радостную улыбку мамы, ясно понимала, что я стала студенткой желанного ВУЗа и была просто счастлива.

Все эти события происходили в конце августа - начале сентября. Занятия для нас, вечерников, начинались 1 октября, так что времени оставалось много. Тогда папе и предложили путёвку в военный санаторий в Феодосии, и мы поехали - папа, мама и я. Это было своеобразным подарком мне от родителей. Папа жил в санатории, а мы с мамой - на квартире. Мне всё нравилось, абсолютно всё! И квартира, в которой мы с мамой жили, и хозяйка этой квартиры, и город, в названии которого слышалось что-то древнегреческое - Феодосия, и улицы этого города, и набережная, и, конечно же, море. Вот таким образом Феодосия и вошла в мою жизнь. Вошла, как потом выяснилось, навсегда.

Вернувшись в Москву, я начала учиться, а также нашла в одной школе место младшего библиотекаря. Два года в институте пролетели как-то незаметно, без особенно значимых событий. Разве что Всемирный международный фестиваль молодежи и студентов 1957 года. Помню, как мы с подружками гуляли по Москве, помню праздничное настроение, которое царило повсюду, помню толпы молодых людей из разных стран. Таково было моё общее впечатление, и другого у меня и не сложилось, потому что ни со мной, ни с моими подругами ничего особенного и значимого тогда не произошло.

Настал 1958 год, когда мы оставили нашу комнату на Госпитальном валу, где мы прожили семнадцать лет. Конечно, папа давно стоял в очереди на жилье в своем ведомстве. Сначала ему предлагали двухкомнатную квартиру, но она была очень маленькая и невзрачная, и папа от неё отказался. Тогда ему предложили две комнаты в коммунальной квартире на Ленинском проспекте в доме 62, куда мы и въехали в феврале 1958 года. Дом был новый, его даже не успели полностью заселить, но в нашей квартире уже жила семья Щербаковых, и опять нам очень повезло с соседями - Щербаковы станут нашими хорошими друзьями.

Время шло, наступило лето 1958 года. Помню, что как-то незаметно завершилась и сессия, и я вдруг стала совершенно свободна. Пожалуй, мне уже никогда не вспомнить, кто первым заговорил о том, что можно поехать в Феодосию, отдохнуть там недельку-другую, набраться сил к новому учебному году. И у родителей, и у меня остались о Феодосии самые теплые воспоминания. Я предложила своей школьной подруге Зое поехать со мной, и она согласилась.

Был июль, мы остановились в квартире на улице Семашко в десяти минутах ходьбы от моря, здесь мы жили вместе с мамой два года назад. Хозяйка, конечно же, узнала меня.

Как-то вечером мы вышли погулять на набережную, которая называлась «проспект имени Ленина». Не было в Советском Союзе города, поселка, района или деревни, в которой не было бы улицы Ленина. Гуляли мы по этой набережной, а нам навстречу - несколько молодых людей. Они что-то сказали, Зоя им что-то ответила, и мы разошлись. Одно могу утверждать точно, у этих ребят не было особенного желания с нами познакомиться. Увидели друг друга, перекинулись несколькими словами, разошлись. И всё.

Чуть позже я вспомнила, что недалеко расположен военный санаторий, в котором два года назад отдыхал папа, и на его территории есть открытая танцплощадка.

- Пошли? - предложила я Зое.

- Пошли, - кивнула она, но на танцплощадку нас не пустили. Оказалось, что вход только для отдыхающих в санатории. Все наши попытки уговорить дежурных у входа ни к чему не привели. Мы отошли в сторонку, и тут я вспомнила, что два года назад случайно обнаружила в заборе лазейку, туда мы и направились. Именно в этот момент появились те самые молодые люди, с которыми мы случайно встретились на проспекте Ленина.

- Ай-ай-ай! - сказал один них. - Как же вам не стыдно, девушки? Комсомолки, наверное, студентки, а лезете через забор.

- И студентки, и комсомолки, - согласилась Зоя и первой оказалась на территории танцплощадки.

За ней последовала я. За нами прошли и молодые люди. На несколько минут мы потеряли друг друга из вида, но на танцплощадке снова встретились. Была радиола, были пластинки, и одна песня сменяла другую. Стоял теплый летний вечер. Ко мне подошёл один из этих молодых людей и пригласил на танец. Какой это был танец, не помню, наверное, медленный. Молодой человек пригласил меня и на второй танец, а затем представился.

- Борис, - сказал он и улыбнулся.

- Ирина, - сказала я.

После второго танца мы устроились на скамейке и стали разговаривать. Проговорили весь вечер. Боря рассказал о себе. Ему почти 23 года. В декабре 1957 года демобилизовался, служил в авиации в звании сержанта, был радистом, кодировщиком, метеорологом. Теперь работает в тех же военных мастерских, где работал до призыва, сварщиком 4-го разряда.

Борис Невзлин

Я пытался поступить в институт в 1953 году, еще до того, как пошёл служить в армию. В Феодосию приехал «покупатель» из Днепропетровского института железнодорожного транспорта, встречался с молодыми людьми, рассказывал о достоинствах института, перспективах на будущее и всевозможных льготах. Мы с друзьями шутили, мол, а почему из Москвы не приедут, из МГУ, например, но из Москвы «покупатели» не приезжали. Одним словом, он сагитировал нас, человек пять, и мы поехали в Днепропетровск. Начали сдавать экзамены. На экзамене по математике я одному что-то подсказал, затем -другому, и в это время ко мне подошёл преподаватель и сказал: «Всё. В любом случае, ты, молодой человек, получишь на балл меньше». Мне поставили трояк, то есть, удовлетворительно, и в студенты меня не зачислили.

А год был 1953-й. Сталина уже нет! И там, где мы жили, в Феодосии, вроде ничего такого не было. О чем я говорю? О национальности, о том, что я еврей. На протяжении всей моей жизни мне никто и никогда не сказал, что я еврей, и что именно поэтому мне не дадут ту или другую должность. Никто и никогда не говорил, но я всегда это чувствовал и знал.

Мой отец тоже о своей национальности помнил всегда. Он был уволен из армии за то, что возмутился антисемитским фельетоном, напечатанным в «Правде» в 51-м году. Для него эта газета всегда была рупором настоящих коммунистов - честных и преданных своему делу людей. «Правде» он верил безоговорочно. И вдруг там появляется такой откровенно лживый и клеветнический фельетон. «Это самый настоящий антисемитизм!» - сказал отец, сказал не только дома, но и на работе. Один из его так называемых друзей, тоже офицер, на него донёс. Был большой скандал, отца хотели уволить из армии - без погон, без орденов. Более того, время было такое, что ждали уже и худшего, но дело замяли, его спас адмирал, царствие ему небесное, Филипп Октябрьский. Октябрьский знал отца лично, и он его отстоял, прекратил грязную возню. Отца, конечно, все равно отправили в отставку, но со всеми орденами, званием, с правом ношения военной формы и даже из партии не выгнали.

К чему я это рассказал? К тому, что четверо моих товарищей поступили в тот самый Институт железнодорожного транспорта, а я нет. Я вернулся и сказал родителям, что если есть возможность, я хочу работать, а затем пойду в армию.

Отец посодействовал, и меня взяли учеником сварщика в ту самую часть, где служил отец. Бригадиром у меня был старшина Репин Иван Яковлевич - хороший, мудрый человек.

Поработал я до осени и пошёл служить. Это было время, когда пойти служить в армию почитали за честь, и никакой дедовщины не было. В Симферополе нас всех погрузили в два эшелона. Один эшелон отправили в сторону Чернигова, а второй - в Сумскую область. Я считаю, что мне повезло. Черниговских обучали водительскому делу, и они все попали в стройбат. Я не знаю, какой бы из меня получился водитель. Я попал в ШМАС - школу младших авиаспециалистов, где обучали радистов-кодировщиков и метеонаблюдателей. Один из командиров построил нас и сказал:

- Радисты-кодировщики нужны армии. Учитесь хорошо. Кто будет хорошо учиться, тот после завершения учебы будет иметь возможность выбирать место своей дальнейшей службы. Мы вам дадим список городов, и вы сами определите, в каком городе хотите продолжить свою службу.

Надо ли говорить, что я очень хотел служить в Крыму, поближе к Феодосии, поэтому я хорошо учился. Я уже душевно настроился! Я даже иногда видел себя в военной форме на улицах родного города. Обучение длилось полгода. Школу закончили. Всех распределили, осталось только тридцать пять человек, которые окончили школу на «отлично». Время идет, никто никаких списков нам не предлагает, и складывается такое впечатление, что о нас просто забыли. Мы ходим в караул, как полагается, трижды в день посещаем столовую, козыряем офицерам, но это не служба радиста-кодировщика.

Наконец, наступил день, когда нескольких человек из нашей большой группы куда-то отправили. Затем отобрали ещё куда-то несколько человек. Одним словом, тех, кто окончил школу с отличием, отправляли в Румынию, Венгрию, Польшу, а последних пятерых, включая меня, отправили в ГДР, в полк истребителей-перехватчиков. Я попал в штаб дивизии, стал младшим сержантом, прослужил в общей сложности три года и три месяца, и в конце 1957 года я был дома.

Когда я вернулся из армии, узнал, что у меня, оказывается, была сберкнижка. Как сержант я получал ежемесячно 30 марок, и за время службы накопилась значительная сумма, которую я получил в сберкассе рублями. У меня ведь в то время ничего не было, и я купил себе костюм.

Старшая сестра к тому времени родила второго мальчика и жила с семьей на родине мужа. Родители знали, что им там приходится нелегко, попросили меня поехать к ней, забрать старшего племянника. «Им там с маленьким тяжело», - сказал отец, и я поехал. Я тогда ещё в шинели ходил. Поехал, побыл у сестры, помог им немного, забрал Сашку и приехал.

В феврале пошёл работать туда, где работал и до армии. О поступлении в институт не думал. Время тогда пролетело быстро. Наступил июль. Вместе с моими друзьями мы, как всегда, гуляли по городу. Одного из них звали Виль в честь В(ладимира) И(льича) Л(енина). Отец Виля был партийным работником. Он погиб. Моего второго друга звали Сашка, сын врача, полковника медицинской службы. Мы прошлись по набережной, вышли к церкви. Затем к кинотеатру. И вот где-то на этом пути мы случайно и встретились с двумя девушками. Виля что-то сказал, девушки что-то ответили, и мы разошлись. Никто ни на кого не обратил внимания. Это точно.

Потом мы решили сходить на «пятачок» - это танцевальная площадка на территории санатория Министерства обороны. На территорию чужих не пускали, мырешили перелезть через забор - а там они, эти две девушки. Виля говорит:

- Ай-ай-ай, как не стыдно через забор прыгать?! Они что-то ответили, спокойно перелезли через забор и пошли. Мы последовали за ними. На танцплощадке разошлись - они в одну сторону, мы в другую.

Стоим в сторонке, смотрим. Музыка играет, люди танцуют. Я глянул в сторону этих девушек и на одну из них обратил внимание: светленькая, тоненькая, скромная такая. Она мне приглянулась. Я подошёл, пригласил её на танец. Она согласилась. Мы стали разговаривать. Я сказал ей, что служил, недавно демобилизовался, работаю сварщиком. Сказал, что впервые в жизни на бюллетене и завтра на работу не иду. Мы договорились встретиться утром и пойти на пляж. Это был первый день нашего знакомства.

На второй день мы были на пляже, купались, разговаривали и все друг о друге уже знали. Я чувствовал, что она мне нравится. Совсем молоденькая, умная, красивая. И я молодой, 22 года с половиной. Я сказал: «Давай поженимся», - и она согласилась.

Борис стал расспрашивать меня, откуда я и чем занимаюсь. Я сказала, что из Москвы и что работаю воспитательницей в детском саду. Прошло более 55 лет, а я до сих пор не могу понять, почему придумала историю про воспитательницу и не сказала, что я студентка. Зачем я сказала неправду, не знаю, и объяснить этого никак не могу.

Мы просидели с Борисом допоздна, и было ясно, что нам интересно вместе и что мы можем вот так вот проговорить до утра. Потом к нам подошла Зоя, сказала, что уже первый час ночи, надо идти домой, и Борис проводил нас. Прощаясь, мы договорились встретиться утром и вместе пойти на пляж. На завтра мы действительно встретились. Не скрою, я ждала этой встречи и, судя по тому, как он обрадовался, увидев меня, я поняла, что и он хотел меня увидеть. Совершенно неожиданно Борис рассказал о том, что он на больничном листе, и у него есть три свободных дня.

- Что-то ты не похож на больного, - сказала я, в душе радуясь тому, что мы можем быть вместе эти дни.

Борис засмеялся. Ему не хотелось говорить правду, но мне удалось выпытать «историю его болезни». Оказывается, у него под мышкой образовался нарыв, и врачи решили, что не может сварщик работать с такой болячкой.

Мы практически не расставались. На второй день вечером он совершенно неожиданно сделал мне предложение. Я была удивлена и даже чуточку растеряна, но в принципе не возражала и сразу дала согласие. Всё это может показаться странным и даже в какой-то степени неправдоподобным. Признаться, я сама очень часто пыталась разобраться, как так получилось, что мы, едва познакомившись, практически сразу признались друг другу в наших чувствах и решили пожениться. Ведь мы были совсем молодыми людьми, не искушенными в жизни.

Пожалуй, дело в том, что мы сразу поверили друг другу, и за все эти годы ни один из нас не дал ни единого повода усомниться в правильности нашего выбора. Его чувства ко мне, его желание стать моим мужем были для меня очевидны и естественны. Да и мои чувства, и моё желание стать женой Бориса тоже были для меня очевидны и естественны. Меня ничто не удивляло и ничто не вызывало сомнений.

- Вы же едва знакомы! - воскликнула Зоя.

Не помню, что я ей ответила. Мне казалось, что мы с Борисом знакомы уже давно и знаем друг о друге абсолютно всё!Я была уверена в нем! И это было самым главным. Я знала, что мы оба поступаем правильно.

Борис рассказал родителям обо мне и о том, что сделал мне предложение. Они, конечно, захотели познакомиться с его избранницей.

На третий день вечером я надела белое платье, и мы с Борисом пошли к нему домой: Феодосия, Беломорский переулок, дом 8, первый этаж, кв. 1. Это адрес, по которому проживала семья Бориса.

Маму Бориса звали Рахиль Захаровна (Залмановна), отца - Иосиф Борисович Невзлин. Он был профессиональным военным, офицером, комиссаром.

Борис Невзлин

Отец мой был детдомовский. Когда-то в Смоленске был организован еврейский детский дом. Там он жил и учился, окончил семь классов. В то время семь классов образования считались вроде как академией. Руководители партийной организации направили его в Ленинградское высшее военно-политическое училище. Так он попал в армию, в береговую оборону.

Мы познакомились. В центре гостиной стоял круглый стол, мы сели. Иосиф Борисович стал задавать вопросы, на которые я должна была отвечать. Вопросы были самые разные, и, честно говоря, наша беседа больше напоминала допрос.

Оказалось, что Борис тоже из еврейской семьи. Была ли национальность важным моментом для нас? Сложно сказать, но наша национальность послужила тем самым мостиком, который сблизит наших родителей при первом знакомстве.

Вопросы Иосифа Борисовича наконец закончились, и больше никто ничего не спрашивал. Борис был совершенно спокоен, Рахиль Захаровна мне ласково улыбалась, а озорной взгляд его младшей сестры Светы говорил о том, что собеседование с Иосифом Борисовичем я прошла успешно.

Утром следующего дня я позвонила домой в Москву и сообщила о том, что встретила молодого человека по имени Борис. Сказала, что мы полюбили друг друга и решили пожениться. Наступила долгая пауза. Мама молчала. И я поняла, что она очень расстроена. С папой по телефону я не говорила, но было ясно, что он нервничает. Мама мне потом рассказывала, что папа, как человек эмоциональный, очень разволновался. Маме пришлось его успокаивать. «Ничего страшного, - говорила она, - может быть, всё это хорошо...» Волнение передалось и мне, занервничал и Борис. Чуть позже папа сообщил, что в начале августа они с мамой приедут в Феодосию. «У нас путевка в Гурзуф, - сказал папа, - так что мы заедем и познакомимся с будущими родственниками».

Я, конечно, переживала, когда встречала родителей в Феодосии. Они приехали прямо на улицу Семашко, где мы их ждали вместе с Борисом. И оттуда мы все вместе пошли к родителям Бориса. Вошли в квартиру, наши родители познакомились, как-то быстро перешли на идиш. Папа ведь был родом из белорусского местечка и хорошо знал идиш. И вот они заговорили на идиш, на лицах сразу появились улыбки, и я успокоилась.

Борис Невзлин

Наши родители познакомились. И тут выяснилось, что они приблизительно из одних и тех же мест в Белоруссии. Одним словом, местечковые. В хорошем смысле этого слова, местечковые евреи. Мужчины сели за стол и сразу заговорили на идиш. Мы, конечно, не понимали. Нас языку идиш не учили, как потом мне объяснил отец, чтобы не создавать тем самым трудности.

Они сидели за столом, пили, кажется, вино, и мой отец предложил им эти два дня пожить у нас дома. Родители понравились друг другу и сразу стали близкими людьми. Наши отцы даже какое-то время писали друг другу письма на идиш.

Оставив родителей, мы с Борисом ушли в город. «До отъезда в Гурзуф, - сообщил Борис, - твои родители будут жить у моих родителей. Они приняли совместное решение, и все согласовали».

Борис Невзлин

Вспоминая сейчас тот момент, я все же думаю, что Евгения Семеновна смотрела на наш союз с опаской. Мало ли какие мысли могут быть у женщины, москвички, матери единственной дочери. Вот, мол, из провинции, женится, переедет в Москву, а там рестораны, театры, масса соблазнов. Думаю, что у неё были такие мысли.

Марк Исаакович, как я потом узнал, тоже очень волновался и переживал в связи с нашей женитьбой. У него, конечно, были опасения. Как мы будем жить, а получится ли у нас семья.

Потом, спустя много лет (было это, по-моему, году в 75-м), он подошёл ко мне и сказал:

- Большое тебе спасибо за Ирину!

Эти его слова меня очень и очень тронули. Я до сих пор слышу его голос. Я всегда называл его «ангелом-хранителем». Удивительный был человек! В один год, в 79-м, я потерял сразу двух близких мне людей - Марка Исааковича и мою маму.

22 августа я вернулась в Москву. Ровно через месяц, 22 сентября, поездом приехал Борис. За это время он успел рассчитаться на работе, оформить все документы и попрощаться с друзьями. 28 сентября мы расписались, а 4-5 октября сыграли свадьбу - гуляли два дня. Все дни до свадьбы Борис жил у соседей - они были замечательными людьми.

6 октября Борис уже вышел на работу. Тут помог папа. Его друг был заведующим лабораторией Института нефтехимического синтеза, куда и определили Бориса в качестве механика.

Боря как-то сразу вошёл в семью. Он мне всегда и во всем помогал, чувствовал ответственность семейного человека, осознавал, что он глава семьи, что необходимо работать и зарабатывать, что я его жена и за мной надо ухаживать. Я ведь тоже была совсем молодая, и для меня тоже всё это было в новинку. И все это - ответственность, желание работать, помогать по дому, ухаживать - все это в нем было с самого начала.

И признаюсь - меня это никогда не удивляло. Не удивляло, потому что таким человеком был мой папа. Для меня это было в порядке вещей.

Семья наша жила в коммунальной квартире, и с появлением Бориса комната в 11 квадратных метров перешла в наше распоряжение, а бабушка переехала в комнату к родителям.

В середине декабря стало известно, что я жду ребенка. Боря был счастлив. Родители тоже восприняли новость с радостью. Никто из нас до самого Лёниного рождения, конечно же, не знал пол ребенка, да это нас и не волновало. Мы с Борей терпеливо ждали, часто говорили о нем, гадали, каким он будет, и были счастливы.

Мы действительно были счастливы, потому что судьба удивительным образом подарила нам встречу, встречу, может быть, случайную, но одновременно закономерную. Мы сумели разглядеть друг друга и не потеряться. Мы не прошли мимо и не затерялись в толпе. Наша встреча была для нас первой, единственной и последней на всю оставшуюся жизнь. Нам удалось обрести самое главное - обрести себя, свои чувства и свои отношения.

Часто, очень часто я вспоминаю этот год - 1959-й. Вспоминаю родителей, свою беременность, работу и учебу в институте, вспоминаю Бориса, который с работы торопился домой, который успевал и помогать мне, и готовиться к занятиям, вспоминаю собственное осознание того, что скоро, очень скоро я стану мамой и у меня будет ребенок. Мой ребенок! Наш с Борисом ребенок! Это было, пожалуй, самое счастливое, беззаботное, светлое и радостное время! Оно таким и сохранилось в памяти! Именно таким - светлым и радостным!

Летом 1959 года Борис поступил на вечернее отделение Института имени Губкина и поехал в Феодосию повидаться с родителями. Он писал мне оттуда письма. Они, к сожалению, не сохранились, жаль. Помню, что мы нашего будущего ребенка между собой называли «футболистом» - в последние месяцы он очень сильно толкался. И вот в этих письмах Боря постоянно спрашивал, мол, как там поживает наш «футболист», как моё самочувствие, чем я занимаюсь.

Леонид Невзлин

Я не знал, что папа с мамой называли меня тогда «футболистом». Конечно, я понимаю, что для них это время - одно из самых приятных воспоминаний.

Я работала практически до восьмого месяца беременности, но в сентябре ушла в декретный отпуск - прекратила работать и ходить на занятия. Жила ожиданием. Ожиданием мужа из Феодосии и ожиданием своего ребенка. Я должна была стать мамой!

21 сентября у нас родился мальчик, в роддоме я пробыла дней семь-восемь. Встречала меня, конечно, вся семья. Для малыша дома всё уже было готово.

С именем нас никто не торопил, да и мы с Борисом не очень с этим торопились. Мне очень нравилось имя Александр. Однако так мы нашего сына назвать не могли. У Бориса уже был племянник Александр, сын старшей сестры.

Мы перебирали разные имена, но не могли прийти к какому-то единому решению. И именно в это время, а прошло уже дней десять, может быть, даже две недели, к нам подошла мама. Хочу заметить, что родители до этой минуты в обсуждение не вмешивались. Так вот, к нам подошла мама и говорит:

- Не хотели бы вы назвать сына Леонидом? В память о нашем старшем сыне, о твоем брате.

Нам с Борисом это имя очень понравилось. Самое удивительное, что до этого оно не приходило нам в голову. Мы поехали в ЗАГС и записали нашего сына Леонидом.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. Детство Лёни и его школьные годы

После рождения Лёни я не работала, но продолжала учиться. Академический отпуск брать не стала, по воскресеньям уходила на учебу и возвращалась только вечером. Всё это время с маленьким Лёней сидела мама, реже папа, иногда и у Бориса было свободное время. Лёня спал всегда хорошо, за исключением разве что самых первых дней. Месяцев в шесть он заболел. Была зима, и у него поднялась очень высокая температура. Этот момент я отчётливо помню. Во время болезни он почти не спал. Не спала и я. Не помню, сколько ночей это продолжалось. Я носила его на руках, пыталась успокоить, а он клал головку мне на плечо и так засыпал. У нас была родственница, детский врач, тётя Ида - Ида Яковлевна Фридман. Она приезжала к нам каждый день и делала маленькому Лёне уколы. Это продолжалось в течение недели. Благодаря ей наш Лёня быстро выздоровел.

После окончания института, в 1961 году, я начала искать работу. Лёне на тот момент было два годика, было решено, что в детский садик мы отдадим его в три, а пока с ним посидит мама. Тем более, что она совсем не была против. В этом же 61-м году я устроилась работать в интернат воспитателем.

В 1965-м Борис закончил институт и получил диплом. Однако при его устройстве на работу случилась неприятная история. Однокурсника Бориса, его хорошего товарища, приняли на работу в СКБ АНН, а Бориса нет, несмотря на то, что они вместе учились, и у них была одна специальность. Когда папа об этом узнал, он был страшно возмущён. Папа пошёл на приём к заместителю министра нефтяной промышленности. Фамилия его была, кажется, Кабанов. Этот самый заместитель министра папу принял и сказал, что, с точки зрения Ждановского райкома партии, в этом СКБ слишком много евреев и возникают «определенные трудности» с распределением. Тем не менее, Кабанов позвонил директору СКБ АНН, и через неделю Борис начал работать. Папа был ярым противником антисемитизма. В 50-е он, например, очень тяжело переживал разбирательства, связанные с антифашистским комитетом, делом врачей, космополитизмом. Переживал, но никогда не позволял себе обсуждать с кем-либо эти вопросы, не хотел никому причинять зла.

Возвращаясь к 1961 году, конечно, нельзя не упомянуть, что в тот год впервые в космос полетел человек - Юрий Гагарин. Я хорошо помню день, когда встречали первого космонавта планеты. Я гуляла с маленьким Лёней, он сидел в коляске. Гуляла по той самой аллее, по которой позднее он будет гулять вместе с моим отцом, своим дедом. На улице было много людей. Все находились в приподнятом настроении, держали транспаранты и размахивали флажками. Потом все стали кричать «ура!» - это показалась вереница машин с Юрием Гагариным. Этот апрельский день впечатался в мою память.

В интернате я проработала почти восемь месяцев, потом там началась какая-то странная реорганизация, и Боря мне сказал, чтобы я уходила. Он как-то очень настоятельно говорил об этом, и я послушалась. Всё лето очень старательно искала работу и устроилась, наконец, в школу. В это время мы всё ещё жили с родителями.

Когда Лёне исполнилось три года, он пошёл в садик. И сразу же начал болеть. Самая неприятная болезнь - это, конечно, ангина. И, как я понимаю, мы тогда так и не смогли её до конца побороть, поэтому и сейчас она то и дело даёт о себе знать.

Лёня как-то даже упрекнул нас, что мы отдали его в детский сад, а не оставили дома. Я ему объяснила, что сейчас другая жизнь, а тогда мы просто не могли не работать. Надо было жить на что-то, другого выхода не было. Единственное, что было хорошо - садик находился прямо в нашем доме.

В 63-м году мы с Борей переехали в кооперативную квартиру на улице Новаторов, которую нам купил папа, но взять с собой маленького Лёню не решились. Мы прекрасно понимали, что не сможем уделять сыну столько внимания, сколько нужно. Было решено оставить Лёню на попечении бабушки и дедушки. Всю рабочую неделю он был у них, а на выходные мы забирали его к себе.

Леонид Невзлин

Дед прилично зарабатывал, и его заработка хватало на всю семью: офицер, полковник и заведующий лабораторией. В сумме это были очень приличные деньги, не сравнимые с тем, что мама и папа тогда получали. Позднее, когда я уже работал, я часто вспоминал это время, время с дедом, сравнивал, пытался взглянуть на себя со стороны и понимал, что мне не надо даже анализировать. Бывает простое генетическое сложение нескольких людей. И в первую очередь - это дед, это его гены. Это от него. Это было понятно.

Наша с Борисом жизнь, и моя жизнь в частности, - это жизнь, наполненная работой. Многие знают, что работа в школе - это один сплошной энтузиазм и копеечная зарплата, поэтому я вынуждена была набирать часы, чтобы в итоге хоть что-то получать. Помимо этих набранных часов, я ещё давала частные уроки, ведь всё время нужны были деньги. Мы не бедствовали, но и лишнего себе не позволяли. Жили очень скромно. Пожалуй, как все советские люди в то время. Может быть, я повторюсь, но хочется подчеркнуть - мы жили как все советские люди. Например, пылесос мы купили, как только въехали в нашу кооперативную квартиру, и он у нас очень долго проработал, а вот стиральную машину приобрели только в конце 90-х. До этого бельё отдавали в прачечную, как многие москвичи. Это тем более было удобно, потому что прачечная находилась недалеко от дома.

Из «излишеств» можно разве что вспомнить такую традицию. Мы с друзьями в молодости каждый месяц откладывали небольшую сумму, примерно 10 рублей. Затем сбрасывались и шли в наш любимый ресторан «Центральный» на улице Горького. Занимали целый кабинет и очень приятно проводили время. У нас была устоявшаяся компания - три пары, то есть шесть человек. Маленький Лёня оставался в это время с моей мамой.

Леня вообще был спокойным мальчиком. Его не приходилось укачивать или уговаривать пойти спать. В девять часов вечера он уже лежал в кроватке. Мы говорили ему «спокойной ночи» и уходили, а он засыпал.

Лёню никогда не укладывали спать. Не укладывали в том смысле, что не укачивали и не уговаривали. В девять часов вечера он ложился, а мы уходили в другую комнату или на кухню, где общались и с Марком Исааковичем, и с Евгенией Семеновной, и с нашими прекрасными соседями - Алексеем Павловичем и Елизаветой Николаевной Щербаковыми.

Леонид Невзлин

Мне часто и совсем разные люди говорили, что я родился взрослым. Я сразу был взрослым и серьёзным. Взрослым и серьёзным мальчиком. Если откровенно, то я даже не помню себя ребёнком. Вот сейчас, став уже взрослым, мне гораздо легче сочетать своё физическое состояние и своё состояние эмоциональное, своё понимание окружающего мира. Одно соответствует другому. А тогда это не было соответствием.

Вот многие рассказывают, что научили своих детей читать в пять лет, в четыре года или даже в три. У нас в семье ничего такого не было. Лёня, как и многие дети, пошёл ровно в год, в это же время заговорил, причём не отдельными словами, а сразу фразами. Читать же он начал не рано, хотя тяга к книгам была. Он садился, перелистывал книги, разглядывал картинки, если они там были. Из газет и журналов обрывал буквы и называл их, это такая буква, это такая. До школы он уже мог читать, но пристрастился к чтению позже.

Когда Лёне пришло время идти в первый класс, мы с Борисом решили, что пора его забрать домой. Это был 1966 год. В сентябре Лёне должно было исполниться семь лет. Я работала тогда в школе, которая находилась у метро «Новые Черёмушки». Мне казалось, что будет правильно, если в первый класс он пойдет в мою школу. Я буду знать, что он рядом, и мне будет спокойно. Правда, ехать надо было на автобусе, с пересадкой. Это, конечно, было не очень просто, но, как говорится, сказано - сделано. И началось. Каждое утро я его будила, одевала, собирала портфель, собиралась сама, и мы ехали в школу. Там мы расставались - я шла на свои уроки, а он - в свой первый класс. Так продолжалось весь учебный год. В конце концов мне пришлось сделать неутешительный вывод, что эксперимент не удался. Получалось так, что после уроков Лёня оставался в группе продлённого дня, дожидался меня, и только после того, как я заканчивала работу, мы уезжали домой. Нашему маленькому первокласснику было тяжело. Этого я, конечно, не учла.

Был ещё и второй аспект. Я поняла на всю жизнь, что никогда нельзя работать в школе, где учится твой ребёнок. Никогда! Видимо, такова человеческая психология. Учителя знали, что мой сын учится в первом классе этой же школы, и каждый день, буквально каждый час, приходили ко мне с претензиями. То Лёня с кем-то переговаривался, то он был невнимательным, то он вертелся, то уронил карандаши. Я не знала, куда спрятаться от его учительницы. Как только она меня видела, она обязательно подходила ко мне и начинала на него жаловаться. Я сама педагог, много лет учила, была классным руководителем, очень хорошо знаю детей и очень хорошо знаю своего сына. Лёня всегда был очень спокойным, прилежным и хорошим школьником.

Одним словом, после первого класса мы его перевели в школу номер 611, которая находилась в десяти минутах ходьбы от нашего дома на улице Новаторов. Это, вероятно, была не самая лучшая школа, но, тем не менее, Лёня в ней проучился до девятого класса.

Сначала это было организовано так. Лёня учится, в школе же, на продлёнке делает уроки, обедает, затем за ним приезжает моя мама, забирает его домой и сидит с ним до моего возвращения. Я приходила с работы раньше Бориса, кроме того, он тогда довольно много времени проводил в командировках. В первые годы Лёню из школы встречала бабушка, а потом всё, что нужно, он делал уже сам, вполне самостоятельно.

Леонид Невзлин

Я до школы, лет с четырёх, жил с бабушкой и дедом. Когда пришло время идти в первый класс, родители меня забрали. Из школы меня приводила домой бабушка, она приезжала специально и была со мной, пока не возвращалась мама. Только бабушка не всегда могла приехать и дождаться маму, поэтому иногда я оставался один.

С класса третьего или четвертого я уже помню себя одного. Своё одиночество. Этого одиночества было много. Никакого чувства, что меня бросили, у меня не было. Это была та самая определенность, когда ребенок понимает - так, значит, так. Одна из тех самых моделей, которая воспринимается как нечто естественное. Ребенок же не знает другого, а сравнивать можно только постфактум.

Бабушка приехала, покормила, уехала. Я остался. Позанимался. Сделал уроки, пошёл гулять, пообщался с ребятами, вернулся, посмотрел телевизор. Как все. Только вот с некоторыми ограничениями. Потому что один.

И естественно, во мне это выработало привычку какую-то часть дня проводить одному. Мне желательно, чтобы каждый день у меня было своё собственное пространство. Хотя бы немного. И конечно же, я прекрасно понимаю, что это - наследие того одиночества.

Несмотря на моё одиночество, я маму очень любил и очень скучал. И очень ждал. Потом мама и папа приходили. Приходили уставшие, но радостные и весёлые.

А сейчас я скажу вещь, которая, я надеюсь, будет понятна. Мамы всё равно не было. Почему? Потому что ей надо было проверять тетрадки, надо было готовить подробный план завтрашних занятий.

Я абсолютно не имею к маме претензий. Прекрасно понимаю, что у неё была такая работа, много рабочих часов, потому что надо было зарабатывать. Но если бы даже не надо было зарабатывать, она всё равно бы «пахала». Одним словом, она трудоголик. Это то, что есть и во мне. Я ведь не сразу осознал, что в моём отношении к работе я очень и очень похож на маму. Работа отнимала и отнимает у меня много времени, которое всё же необходимо как-то более справедливо, наверное, распределять. Я имею в виду, между родителями и детьми. Конечно, я говорил с родителями на эту тему, говорил, чтобы снять все те вопросы, которые могли возникнуть. Наверное, многие знают, как у некоторых это бывает. Вот, мол, мои родители делали так-то и так-то, говорили то-то и то-то и таким вот образом заложили во мне комплексы, поэтому сейчас я вот такой, потому что они меня так воспитали. Со мной, мне кажется, всё совершенно иначе. Во-первых, у меня с родителями были совсем иные отношения, во-вторых, я понимаю, в чём настоящая проблема, и поэтому никаких комплексов у меня нет. Одним словом, проанализировав ситуацию и оценив меру моей ответственности и степень занятости, я решил, что мне просто необходимо делегировать больше времени семье и детям. Обязательно! Потому что в некотором смысле однажды уже было поздно. Во втором браке, когда я много работал. Я это особенно почувствовал, когда стал работать с Ходорковским. Не было такого, чтобы шёл домой по окончании рабочего дня. Я уходил с работы только когда знал - я сделал всё, что было в моих силах. Ну, или когда уж совсем падал с ног. Или если на дворе уже глубокая ночь. Так продолжалось в течение многих лет. И это, конечно, мамино. Что тут скажешь, генетика. Папа тоже ярко выраженный трудоголик и очень ответственный человек.

Я уезжала из дома без двадцати или без пятнадцати минут восемь, а возвращалась примерно к пяти часам дня. И разве можно сказать, что я по-настоящему отдыхала? Нет, конечно. Работа учительницы такова, что она продолжается и дома: надо проверить тетради, подготовить план завтрашней работы, подготовиться к новым занятиям.

Борис приходил домой после меня, часов в семь. Мы оба, конечно, уставали, но было бы несправедливо с моей стороны сказать, что Боря не помогал мне по дому. Помогал! И делал это с удовольствием. Он и пылесосил, и убирал, и мыл посуду. Дело в том, что суббота для Бориса была выходным днём. В то время как я работала, а Лёня был в школе, Боря занимался домашними делами.

И Лёня уже в свои одиннадцать-двенадцать лет был нашим помощником. Он помогал во всём: и убрать в квартире, и помыть посуду, и сложить вещи, а к четырнадцати годам стал настоящим моим советчиком. Вот мы, к примеру, решили купить стенку для книг, или диван поменять, или что-то новое приобрести для ванной комнаты - я обязательно советовалась с Лёней. Мы вместе ходили по магазинам. Борис ведь чаще всего отсутствовал - был или на работе, или в командировках.

Боря действительно много времени проводил в командировках - такая у него была работа. Он уезжал по нескольку раз в течение года на две-три недели, мог уехать и на месяц. Признаюсь, я была этим не очень довольна. Ведь мы оставались с Лёней вдвоём. В такие периоды я за Бориса беспокоилась. Просто мне хотелось, чтобы мой муж был рядом.

Самое главное, что в эти дни Лёня мне очень помогал. Так мы вместе поменяли стулья в нашей квартире, купили цветной телевизор «Рубин». У нас была большая бутылка из-под шампанского, куда мы собирали деньги на все эти покупки. Самое интересное, что Лёня ничего для себя не просил. Он понимал, что нам нелегко. Мы, конечно, покупали ему все самые необходимые вещи: брюки, рубашки, костюмы. Помню, как купили ему костюм на выпускной вечер.

Впрочем, однажды он попросил у нас денег. Мой папа, Марк Исаакович, в своё время окончил курсы английского языка и немного говорил по-английски. Он был глубоко убеждён, что знание иностранного языка Лёне просто необходимо. Этот язык, говорил папа, ему пригодится. И папа решил нанять учителя английского языка. Что и сделал. Он сам платил за уроки. Те занятия больше напоминали забавную детскую игру, а не фундаментальные занятия. Тем не менее, именно эти уроки и возникшая тогда любовь к английскому привели к тому, что Лёня, можно сказать, всю жизнь занимается языком. Он учил английский в школе, до седьмого класса занимался с репетитором, а потом сказал нам:

- Дайте мне денег, пожалуйста, я хочу пойти на курсы английского языка.

У него тогда уже была достаточно хорошая база. Денег мы ему, конечно же, дали. Он записался на эти курсы и, так как он знал язык лучше всех ребят, то он окончил их за полтора года вместо положенных двух. Я считаю, что у него очень хороший уровень. Лёня может со мной не согласиться, но я уверена, что в освоении английского языка ему очень многое дали именно эти курсы.

Так что начало, положенное папой, дало результаты. У них с Лёней были, конечно, свои особые отношения: их интеллектуальные беседы, их разговоры. Папа каждую свободную минуту старался быть рядом с внуком, и это оставило очень большой след в жизни Лёни.

Борис Невзлин

У маленького нашего Лёни были очень теплые и нежные отношения с бабушкой. А с Марком Исааковичем, с любимым дедом, были другие -интеллектуальные. Марк Исаакович общался с четырёх-пятилетним Лёней как со взрослым и разговаривал с ним на всевозможные темы: и про фотографию, и про книги, и про другие увлечения, которые могут быть у человека. Лёня его всегда внимательно слушал.

Я очень хорошо помню, как папа ходил гулять с Лёней, когда тот был ещё маленьким. Обычно это происходило в выходные. Папа в эти дни не работал, он очень любил эти прогулки. Гулять с дедом любил и Лёня. Это для них обоих был целый ритуал, который неукоснительно соблюдался. У нас на Ленинском проспекте была такая широкая аллея, заросшая с обеих сторон деревьями и кустарниками. Вот по этой аллее они и гуляли. Это была довольно забавная картинка. Неторопливо, заложив руки за спину, вышагивал папа. Рядом, пытаясь не отставать, но тоже заложив руки за спину, шёл Лёня. Помню, как все прохожие с улыбкой на них оглядывались, а они ни на кого не обращали внимания. Гуляли и разговаривали.

Леонид Невзлин

Мы гуляли и разговаривали. Разговаривали обо всём. Я задавал вопросы, которые меня тогда интересовали, и получал вполне понятные ответы. Наши прогулки имели и функциональное значение - мы обязательно посещали несколько магазинов. И в первую очередь - магазин «Кинолюбитель». Затем на пути следования были книжные магазины. Мы заходили туда непременно. «А вдруг там появилось что-то новенькое», - говорил дед. Дальше был магазин, который тогда поражал моё воображение. По-моему, он назывался «Олень», туда охотники сдавали всевозможную дичь - рябчиков, фазанов, мясо лося. Для меня эти впечатления были таким потрясением, таким неожиданным открытием, что стали даже причиной моего интереса к зоологии. А интерес к зоологии, в свою очередь, породил интерес к книгам.

И, конечно же, наша прогулка включала главный для нас с дедом магазин - «Букинист». Там просто «сносило» голову. В этом «Букинисте» продавались настоящие раритеты, изданные и пятьдесят, и сто лет назад. По тому времени они стоили просто неподъёмно. Например, по пятьдесят рублей - это больше, чем половина зарплаты. Вследствие этих походов в магазин «Букинист» и поскольку дома все читали, у меня появился интерес к книгам. Плюс к этому, мама - учительница русского языка и литературы. Благодаря деду и маме дома была хорошая библиотека, а запретов на какие-либо книги не существовало. «Это можно читать, а это - нет», - такого я никогда не слышал. Всё, что было в доме, можно было читать. Мопассана, например. Абсолютно мой писатель.

И любовь к книгам привил ему дедушка. Именно мой папа сделал для этого очень многое. У нас дома была хорошая библиотека, которую он с любовью и со знанием дела собирал. Обширное собрание русской литературы, подборка иностранных авторов и, конечно, детские книжки. Мы с Борей, несомненно, тоже сыграли свою роль. То, что я - учительница русского языка и литературы, может быть, и не имело решающего значения, потому что и без того я глубоко убеждена, что русская литература - великая литература. Начиная с Державина и Ломоносова. Я никогда не говорила Лёне что читать и что не читать. В доме были книги, много книг, и никаких запретов у нас не было. И я помню, что он читал с увлечением и большим интересом. Моим самым любимым писателем был и остается Толстой. Именно Толстой. Один только его роман «Война и мир» дал толчок новым веяниям в литературе, новому пониманию истории и человеческих взаимоотношений. Толстой, конечно же, великий писатель.

Леонид Невзлин

Cейчас скажу крамольную вещь, но искренне... Не всю русскую литературу я люблю безоговорочно. В ней для меня много воды, бесконечных и ненужных описаний. Именно за это не люблю Тургенева. Тот же Куприн мне кажется не очень глубоким, не очень тонким психологом, хотя есть прекрасные вещи, «Поединок», например. Хорош Антон Павлович Чехов. Очень точный, можно сказать, кинематографический.

Кому-то может показаться смешным, но вот «Евгений Онегин» произвел на меня, тогда мальчишку, сногсшибательное впечатление. Это может прозвучать банально, но Пушкин действительно гений.

А вот, что касается Толстого, то не люблю. Особенно «Войну и мир». Сказать такое в доме, где мама - учительница русского языка и литературы, - это действительно крамола. Хотя я бы с удовольствием прочитал «Войну и мир» в конспекте. История, конечно, интересная, но в конспекте. Любил Дефо, его «Робинзона», где есть событие и есть много действия.

Я говорил уже, что дедушка покупал много книг. Много... Все книги, которые купил дед, все они находятся у меня. Я ни одной не потерял. Я фактически уехал с одним чемоданом, но всё переправил потихоньку. Вот только одну книгу я потерял и не нашёл - «Грузинские народные сказки». Любил сказки, а эту книгу особенно.

Лёниной же любимой книжкой в детстве были «Грузинские народные сказки». Он читал и перечитывал её многие годы. Я не помню, когда и при каких обстоятельствах Лёня её потерял, но знаю, что он всегда сожалел об этой потере. И до сих пор то и дело о ней вспоминает.

Кажется, Лёне было почти четырнадцать лет, когда мы с ним вдвоём поехали в Ленинград. Поехали на неделю, или дней на десять, не помню. Жили у друзей и каждый день гуляли по городу. Побывали в Петергофе, в Павловске, в Ораниенбауме - одним словом, знакомились с достопримечательностями как самые настоящие туристы.

Во время одной такой прогулки Лёня вдруг остановился и предложил зайти в Музей зоологии. Я, конечно же, согласилась. Мы вошли, ходили по залам, рассматривали экспонаты - чучела всевозможных животных. И тут Лёня стал мне рассказывать обо всех этих животных, рассказывать так подробно и с таким знанием дела, что я просто потеряла дар речи. Я была искренне потрясена, что он так глубоко знает зоологию. Тогда я совершенно неожиданно для себя открыла собственного сына с другой стороны. И эта сторона его жизни была мне совершенно не знакома.

Леонид Невзлин

Зоология, биология - это моя любовь. Моя нереализованная мечта. То, что я полюбил сразу и навсегда, и чем по-настоящему увлекался. Приблизительно в том же возрасте появилось увлечение радиотехникой, шахматами и, конечно, английским языком. Увлечение языком осталось до сих пор.

Сильная сторона личности там, где ей интересно. У любого человека. Настоящий интерес всегда вызывает желание изучить и узнать как можно больше и как можно подробнее.

Мне очень нравилась химия. Мои результаты в ней были хороши, но особого желания работать в этой области я не чувствовал. Сопредельные же области, например, биология, очень меня привлекали. Анатомия мне не очень нравилась, но вот что касается зоологии, ботаники - эти предметы были моими.

Я мог по собственной инициативе проводить экскурсии, умел к ним серьезно подготовиться. Это мне было очень интересно. Я с удовольствием читал специальную литературу. Это во мне никто не воспитывал никто меня этому не учил, это просто было то, что мне хотелось читать. Читать художественную литературу и литературу специальную: по зоологии, ботанике и так далее.

Я, действительно, была потрясена и даже немного растеряна. Я увидела своего сына неожиданно взрослым, умным и образованным. И, может быть, тогда я стала задумываться над тем, что, наверное, всё же не всегда получалось уделить Лёне столько времени, сколько нужно, сколько необходимо, сколько важно. Я долго не могла успокоиться. Наверное, всё же надо было так выстроить свою жизнь, чтобы как можно больше времени уделять его развитию.

Правда, не все Лёнины увлечения становились для меня приятными сюрпризами. Он, например, любил радиотехнику: что-то паял, мастерил, собирал - я в этом ничего не понимаю. Из-за радиотехники он почти забросил занятия в школе, но всё же вовремя спохватился и в десятом классе всё наверстал.

Относительно недавно Лёня меня упрекнул, что мы его ни в какие кружки не записывали и не водили, и спортом он не занимался. Признаюсь, мне было очень обидно. Может быть, все это правильно, но дело в том, что тогда это не так было широко распространено. В школе были какие-то кружки, по-моему, не очень интересные, поэтому они и не привлекали моё внимание. Единственным солидным детским учреждением был Дом пионеров, или как он тогда назывался - Дворец пионеров на Ленинских горах. Там, конечно же, была интересная жизнь, но у нас не было возможности его туда возить, а маме было бы уже тяжело.

И хочу признаться, не было у нас тогда этих мыслей. Не думали об этом. Во-первых, я была с утра до вечера в школе, во-вторых, ещё подрабатывала частными уроками, да и Боря возвращался слишком поздно. Я никуда не рвалась и мне не нужна была карьера, но я очень любила свою работу, любила учеников. Одним словом, я занималась своим делом. Вела театральный кружок, хотя, можно сказать, не много в этом понимала. Мы ставили отрывки из пьес Н.В.Гоголя, А.П.Чехова, разные литературно-музыкальные композиции, посвящённые знаменательным датам и творчеству русских поэтов. И ребятам это нравилось.

Кроме того, я ходила со своим классом в походы по Подмосковью, на два-три дня с палатками и вечерними кострами. Это были хорошие вечера, с разговорами, с одной или двумя гитарами, песнями - лирическими и бардовскими. Лёня и Борис почти всегда были со мной и моим классом.

Леонид Невзлин

Мама привлекала меня к проверке тетрадей, диктантов, сочинений. Думаю, что я был тогда в восьмом или девятом классе. Может, в седьмом. В дело был вовлечён и папа. Мы с ним хорошо справлялись. Потом передавали тетради маме, и она завершала работу. Это было нашим общим делом, которое мы делали с удовольствием. Я хорошо помню, что мы были вместе - для меня это было главное. В принципе, я грамотно писал и хорошо проверял. Это занятие никак не обременяло. Наоборот. Тренировало интеллект и память. Мне это многое дало.

Но было и не очень любимое. Это походы с маминым классом. Походы на природу. Мы ходили в эти походы вместе с папой. На два-три дня. С рюкзаками, палатками, кострами.

Может быть, я не всегда уделяла Лёне столько времени, сколько хотелось бы, но, мне кажется, он меня понимал. Работа была для меня очень важным делом. Профессии учителя, педагогике, работе с учениками, школьному образованию я посвятила всю свою жизнь. И Лёня видел, как мы с отцом работаем, как каждый из нас увлечён своим делом и какими уставшими приходим мы с работы. И, я надеюсь, что такие качества, как трудолюбие, умение отдавать любимому делу всего себя, все свои способности перешли к нему не только от моего папы, Марка Исааковича, но и от нас. Тем не менее, произошло то, что должно было произойти в такой ситуации - Лёня стал самостоятельным.

Леонид Невзлин

Я хочу дать картину, несколько отличную от той, которую рисует мама. Не совсем другую, просто моя память, мои впечатления и мои тогдашние переживания оставили во мне иную картинку, как бы под другим углом зрения.

Я имею в виду мои детские и отроческие воспоминания. Эти воспоминания останутся неизменными. Там и отец, там и мама, которую я искренне люблю и буду любить всегда, и которая любит меня. Она моя мама, я её сын - и этим все сказано.

И всё же. Я попытаюсь объяснить. Для мамы и для папы время моего детства - это время их молодости, время ярких воспоминаний. Их активная работа, вечерние встречи, общение с друзьями по выходным дням и часы, которые они проводили со мной. Они это помнят хорошо, а я помню это чуточку иначе. Чуточку не так, как мама.

А что касается того, что я обижен... Это совсем другое. Этот разговор о разных кружках, о Дворце пионеров, о моей занятости, моей какой-то увлеченности, активной жизни среди своих сверстников... Мне кажется, что все эти проблемы были решаемы, но не были решены. Например, папа меня водил с собой на плавание - это правда. И я сам научился плавать. Плаваю неплохо, но не профессионально.

Все эти рассказы об упреках и обидах были бы, конечно, не нужны, если бы не один момент. В отношениях с людьми, особенно, в отношениях с мамой и папой, я очень аккуратный и осторожный человек. Я не хочу никого обидеть. Никого! А момент был такой. Когда я сказал про эти самые кружки, про Дворец пионеров, мол, то не получилось у вас, это не получилось, мама мне ответила:

- А что ты хотел? Что мы могли сделать? Я же всегда работала, а папа был часто в командировках. Тем более, что на мне было ещё и классное руководство.

Как же потом мама это сформулировала? Сейчас точно не вспомню, но прозвучало так, что она же должна была после уроков с ребятами то в музей сходить, то куда-то ещё. Я же в это время сидел дома. Один. Проблема не в том, что она так сказала, а в том, что так оно и было. Была такая система приоритетов. И сказать, что это совсем не обижает? Обижает.

Этот разговор произошёл относительно недавно. Она до этого несколько раз повторила, сколько она для меня сделала. Мама любит свои заслуги. Особенно передо мной. Я единственный, как бы неповторимый у неё. Наверное, так и есть.

Она ведь никогда мне не скажет, что чувствует вину. Кому-то другому скажет, но никогда не сделает этого в разговоре со мной. Не признает, что была неправа. Мама всегда будет себя защищать. Она вообще такая по характеру. Она хочет быть правой всегда.

Всё сказанное, и про упрёки, и про обиды, ничего ровным счётом не меняет. Я берёг родителей и буду беречь всегда. И не потому, что это сыновний долг, а потому что ничто в этом мире не отменяет моей любви к маме и отцу.

Что еще сказать про Лёнины школьные годы? Я уже упоминала, что мы с Борей называли Лёню «футболистом», потому что он очень активно толкался в период моей беременности. Так вот, наш «футболист» до девятого класса был маленького роста - стоял в классе вторым с конца. А после летних каникул так вымахал, что оказался уже в начале, был вторым по росту - 185 сантиметров.

Не помню, чтобы в школе была девочка, которая ему бы нравилась. Впрочем, была одна девочка, которая жила в соседнем доме. С её родителями я знакома не была. Очень была милая, темноволосая, с красивыми глазами. Еврейка. Кажется, у неё на щеках даже был румянец. Мне очень хотелось, чтобы он с ней дружил. Ведь у него никогда не было дружбы с девочками, хотя он учился уже в старших классах. Звали эту девочку Рита. Да, точно Рита. И она была влюблена в Лёню.

Леонид Невзлин

Нет, нет, мама ошибается. Это не она была в меня влюблена, а я был в неё влюблён. Безумно! И было это именно в старших классах. Она была хорошая девочка, очень скромная. И ко мне очень хорошо относилась. Но всё дело в том, что я не был инициативен. Я стеснялся. С годами эта стеснительность прошла, каким-то чудесным образом исчезла. Потом уже, позднее, я, например, на спор, на родном Ленинском проспекте мог легко познакомиться со ста девушками и взять у них сто номеров телефонов. Только, пожалуйста, не надо спрашивать, зачем и почему. Не надо! Во-первых, потому что это моя любимая тема и, во-вторых, это совсем другая история.

Когда Лёня учился уже в 7-м или 8-м классе, я стала думать об его высшем образовании. И так как школа, в которой он тогда учился, мне не очень нравилась, я решила перевести его в другую. Класс, правда, был у него очень хороший - хорошие ребята, умные, воспитанные, из интеллигентных семей, но вот учителя были не на высоте. Рядом с нашим домом располагалась еще одна школа с хорошим педагогическим составом. Директором там работала Нина Марковна, подруга моей хорошей знакомой. Одним словом, я подключила все связи, и Нина Марковна согласилась взять Лёню в свою школу. Было это, когда Лёня уже учился в девятом классе. Это была хорошая школа, а вот дети оказались хуже, чем те, с которыми он учился раньше.

Кроме того, надо было думать, куда поступать. И мы стали размышлять. Лёня очень хотел на биофак или на медицинский, но мы с отцом постарались ему внушить, что ни в МГУ, ни в медицинский он не поступит. Конечно же, мы имели в виду пятый пункт, графу «национальность». И почему бы не пойти по стопам отца и не поступать в Губкинский? Это такой же интересный ВУЗ, как и все остальные.

 Леонид Невзлин

Все эти вопросы - размышления о профессиональной ориентации, возможности поступления в ВУЗ, направления собственных интересов и многое другое - возникли у меня в старших классах. Надо было ясно и четко определиться с институтом, с репетиторами и некоторыми другими аспектами. Опять-таки, с учетом еврейской проблемы и выбранного направления. Я думаю, что мама это подтвердит: направление всех своих интересов я всё-таки выбирал сам. Не с подачи родителей - это сто процентов. Несомненно, что мама повлияла на мою внутреннюю организованность, дисциплину, умение сосредоточиться на одном конкретном деле и обязательном его завершении.

Я работала в то время в спецшколе с углублённым изучением английского языка. Почти все родители учеников были достаточно известными людьми, и они мне рассказали, что есть готовые списки. Эти списки кладутся экзаменаторам на стол, в них напротив определенных фамилий стоит знак плюс, значит, человека надо взять, или минус, значит, человек не поступит. Прорваться через этот фильтр было нельзя. Тем более, что мы - и я, и Боря - прекрасно знали, что национальность имеет значение. Большое значение. Лёня, конечно, мог попробовать свои силы на экзаменах в МГУ или медицинский. По времени экзамены там начинались раньше и, не поступив, можно было спокойно успеть в другой институт. С другой стороны, было понятно, что такой опыт будет травмой. Я Лёне откровенно об этом сказала. Ему такой опыт был совсем не нужен. Лёня всегда был мальчиком чувствительным, эмоциональным. Мы беспокоились за него. Папа стал объяснять, что в Институте имени Губкина открылись две новые кафедры - автоматизированных систем управления и прикладной математики. Уже спустя много лет Лёня всё же меня упрекнул, мол, я же мог поехать в провинцию и там поступить в медицинский. Я признаюсь - у нас этого и в мыслях не было, я узнавала, и мне сказали, что в провинции было то же самое.

Леонид Невзлин

Мама абсолютно напрасно переживает по этому поводу. Упрек, конечно, прозвучал с моей стороны, потому что я действительно мог попытать свои силы в провинции, но главное всё же не в этом. К моменту моего поступления в институт у меня было достаточно много информации. Я считаю, что мама и папа в определенном смысле меня недооценили.

К тому времени я побывал в различных приемных комиссиях, говорил с людьми, общался и со студентами, и с теми ребятами, которые только готовились поступать. Тогда же я познакомился с одним интеллигентным профессором, членом приемной комиссии МГУ на физфаке. Мы долго беседовали, говорили о вступительных экзаменах, о конкурсе. Он был очень искренним и доброжелательным человеком. И он откровенно спросил:

- У тебя в семье есть академики?

- Нет, - ответил я.

- А члены ЦК?

- Нет.

- Ну, а секретари райкомов партии?

- Нет, конечно, - опять ответил я.

И вот тогда он мне очень по-доброму сказал:

- Не трепи себе нервы, всё равно не получится.

Вот этому человеку я точно поверил. Конечно же, я многое знал и от своих друзей. Прекрасно знал, сколько есть институтов, куда берут, какие это институты и какие там наилучшие специальности. Например, я точно понимал, что я не математик, и мне надо выбрать такую специальность, в которой этой самой математики будет меньше всего. Главное, чтобы не было черчения и сопромата (сопротивление материалов). Ненавижу!

И когда папа предложил то, что он предложил, оказалось, что это было именно то, что нужно. Не хочу принижать достоинств института имени Губкина и многих других ВУЗов, но лично для меня этот вариант был лучшим из худших. А лучшим из лучших - биофак, медицина. Хорош я был и в физике.

Но было конкретное предложение - Институт нефти и газа имени Губкина. Факультет - автоматика и вычислительная техника. Специальность - автоматизированные системы управления.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. Взрослый сын

Лёня поступал в институт вместе с Аней. Их знакомство заслуживает отдельного рассказа. Дело в том, что какое-то время я работала в школе с Аниной мамой, Александрой Ефимовной. Она учительница математики. Потом я ушла в другую школу, но мы сохранили хорошие отношения и довольно часто звонили друг другу. Так что Анечку я знала с шести лет. Она тоже была единственным ребенком. Иногда Шура (так почти все называли Александру Ефимовну) вместе с Аней приходила к нам, поэтому Лёня с Аней знакомы с детства. Она июньская, он сентябрьский.

Анна Невзлина

Мне не надо готовиться к тому, чтобы рассказать об Ирине Марковне. Мы с Лёней, можно сказать, вместе выросли у неё на глазах. Ирина Марковна знает меня с раннего детства, я всю жизнь звала её тетя Ира. Наши отношения - это отношения родных людей.

Моя мама так же, как и Ирина Марковна, была учительницей.

Ирина Марковна преподавала русский язык и литературу, а моя мама в той же самой школе преподавала математику. Очень часто они с мамой даже вели один и тот же класс. Или, например, мама была классным руководителем в девятом «а», а Ирина Марковна - в девятом «б», но и та, и другая преподавали, естественно, в обоих классах. Одна - русский язык и литературу, другая -математику.

Они были молодыми. У них были семьи, дети. Обычно в любом коллективе взаимные симпатии и общие интересы приводят к тому, что люди начинают общаться, встречаться. Вот таким образом они и стали дружить - семья Ирины Марковны, наша семья и семья Липатовых. Вера Евгеньевна Липатова - ещё одна учительница той же школы. Встречались они, конечно, семьями, поэтому подружились и их мужья. Когда собирались всей компанией, то собирались и их дети. То есть, мы!

Наши родители встречались по праздникам, в дни рождения, очень часто ходили в совместные походы. Признаюсь, когда мама уходила в походы, я не чувствовала её отсутствия. Я, конечно же, понимаю то состояние одиночества, о котором говорит Лёня, и понимаю его обиду, но у меня такого не было. Я была с бабушкой и дедушкой, которые во мне души не чаяли, и я в них тоже души не чаяла. Если мне не изменяет память, то Лёня тоже оставался с бабушкой и дедушкой. Хотя, я знаю, что Марк Исаакович допоздна работал, но всё же. Может быть, отсутствие родителей Лёня воспринимал немного иначе. Знаю, что он оставался один в квартире на Новаторов, но от Новаторов до квартиры Евгении Семёновны и Марка Исааковича было всего несколько остановок на троллейбусе.

Помню, что, возвращаясь из этих походов, все в один голос говорили о том, что дядя Боря был душой компании. Признаться, я часто называла его дед Боря.

Он всегда принимал самое активное участие в жизни учеников Ирины Марковны. Даже будучи взрослой, когда я уже была замужем за Лёней, я частенько заставала такую картину: сидит дядя Боря и помогает проверять тетради. В отличие от моей мамы, у которой проверка работ учеников занимала мало времени, ведь примеры по математике довольно короткие, у Ирины Марковны всё было гораздо сложнее. Там были сочинения, где надо было проверять и русский язык тоже. Дядя Боря старательно отмечал ошибки карандашом, а потом ту же тетрадь проверяла Ирина Марковна. Эта работа не кончалась. Она была бесконечной.

Работа учителя - это очень тяжелая доля. Работа, которая никогда не кончается - ни в школе, ни дома.

Естественно, когда собирались наши мамы вместе с Верой Евгеньевной Липатовой, то это уже был педсовет за домашним столом. И это было нормально, ведь разговаривали три учительницы. Во время застолья, после первых рюмочек, начинали петь. Пели прекрасно. Если до этого мы, дети, занимались своими делами, то тут мы вбегали в комнату. Я очень хорошо помню, как они пели «...обхвачу жену свою за широку талию...» Они буквально упивались этими встречами, общением, общим весельем и хорошим настроением.

Конечно, я не представляла себе тогда, когда была школьницей и когда вместе с Лёней вбегала в комнату, где наши родители сидели за столом и пели, что когда-нибудь Ирина Марковна будет моей свекровью. Да и представить такое было невозможно.

Я воспринимала Ирину Марковну как близкую подругу мамы. Тетя Ира и дед Боря были родителями Лёни, с которым я играла. Их семья была неотъемлемой частью моей жизни.

Когда Аня училась в восьмом классе, Шура обратилась ко мне с просьбой позаниматься с ней русским языком. Я, конечно, сказала: «Ради бога!» И какое-то время Аня приезжала к нам домой. Говоря откровенно, я не могу сказать, что Лёня с Аней проявляли друг к другу какой-то интерес.

Леонид Невзлин

Мы с Аней знакомы давно, с детских лет. Позднее, уже в старших классах, она приходила к маме,чтобы подтянуть русский язык. В это время я обычно занимался своими делами и практически её не замечал. Сблизились мы, когда стали готовиться к поступлению в один институт. Ходили к одним репетиторам. Интерес друг к другу у нас появился во время вступительных экзаменов, и к моменту поездки на картошку мы уже были парой.

Анна Невзлина

Мы с Лёней вместе поступали в институт. Это был 76-й год. В школе и я, и Лёня учились очень хорошо, но нам обоим пришлось ходить к репетиторам. Дело в том, что в Москве, как и во всем Советском Союзе, школьная программа не давала тех знаний, которые требовались для поступления в ВУЗ. Очень многие старшеклассники занимались с преподавателями, чтобы «добрать» до необходимого уровня. Эти репетиторы чаще всего были как-то связаны с выбранными учебными заведениями. Ведь экзамены в каждом отдельном институте имели свои особенности.

Скажу честно. Я в Губкинский институт не хотела. Я к тому времени прекрасно знала английский и хотела, чтобы моя работа была связана с языками. Мне же, как говорится, популярно объяснили, что поступить в Педагогический институт, а тем более в Институт иностранных языков, не вполне реально. Точнее, совершенно не реально. И я пошла туда, куда поступить было «реально». В тот год поступить можно было в Плехановский институт или в Институт имени Губкина. Почему? Потому что в эти ВУЗы евреев принимали.

Мы оба, и я, и Лёня, прекрасно осознавали своё еврейство. Честно говоря, нам и не давали забывать об этом. В московских ВУЗах была процентная норма, и об этом все знали. Конечно, и мы знали, куда мы можем поступать, а куда не можем. В этом вопросе мы были достаточно хорошо осведомлены.

Большое количество юных еврейских мальчиков и девочек поступали в июле в МГУ, куда, как вы догадываетесь, не проходили по количеству набранных баллов, и уже после этого шли в Плехановский институт или в институт имени Губкина. В отличие от многих, ни я, ни Лёня в июле никуда не поступали. Мы сразу пришли в Губкинский.

В том году было введено одно новшество. Абитуриенты, получившие на первых двух экзаменах 4 и 5 и набравшие 9 баллов, считались зачисленными. У Лёни было 9 баллов. И он, конечно, поступил.

Первые экзамены были устные - по математике и физике. И здесь завалить абитуриента, если он знает предмет, довольно трудно. Если бы первые экзамены были письменные, например, сочинение, то поставить неугодному абитуриенту низкую оценку было бы проще простого. Написать, например, «тема сочинения не раскрыта» - и всё. То есть, можно считать, что нам повезло.

Тогда поступающих делили на потоки. Лёня сдавал экзамены на поток раньше меня. Он раньше сдал документы и поэтому раньше поступал. К тому времени мы уже были молодыми влюбленными. И как молодые влюбленные пришли вместе смотреть списки групп. Тут нас ждал приятный сюрприз, мы были зачислены в одну группу - группу москвичей. И что мне очень хорошо запомнилось - читая списки, мы видели: еврейская фамилия, еврейская фамилия, еврейская фамилия. И таких фамилий в списке было тринадцать. Явно тринадцать еврейских мальчиков и девочек. А вот четырнадцатая фамилия была Жидов. И как потом выяснилось, именно человек с такой фамилией был русский. Вот в такой группе мы с Лёней и учились.

Про наше еврейство нам не давали забыть и после поступления. Например, в институте была санчасть. Каждый поступивший в институт в обязательном порядке имел при себе медицинскую справку о состоянии здоровья из своей поликлиники, так называемую форму 286. На этой справке начальник медсанчасти института должен был поставить свою печать и тем самым как бы подтвердить состояние здоровья студента. Можете не сомневаться, что у всех первокурсников были абсолютно нормальные справки. И вот я прихожу в санчасть, кладу на стол свою справку и жду. Начальник медсанчасти смотрит на справку, потом на меня и начинает выговаривать, мол, что же это ты, с такой фамилией, куда ты полезла. Я даже не знала, что ему ответить. Я, между прочим, принята в институт, я студентка. Ему, конечно, объяснили, что справка нормальная, и никаких сомнений в этом быть не может. Печать свою он поставил.

В процессе учебы нам приходилось с ним сталкиваться, и мы узнали, что фамилия его Дыбенко, он наполовину еврей.

И вот, когда они вместе поступали в Губкинский, я думала, мол, все мамы волнуются, где их сын, почему, скажем, он так поздно не дома, а у меня таких проблем не будет. Я ведь могу всегда позвонить Шуре и спросить, где Аня, где Лёня. Я предложила им записаться в одну группу. Они и записались. И никакой хитрости в моём предложении не было. Я всего лишь хотела быть спокойной за Лёню. Ведь они знакомы с детства, так что ничего «такого» у меня и в мыслях не было, а у них вдруг начались отношения. Они стали проводить вместе очень много времени. Лёня часто бывал у Ани в гостях. Он не рассказывал, но я и без этого все поняла. У них - роман.

Хорошо помню, как говорила ему, что Аня может забеременеть, что это пока рано, что они студенты, только начали учиться и надо думать о будущем, но он тогда несколько легкомысленно отшутился, и наш разговор на этом закончился.

Анна Невзлина

Когда мы уже стали встречаться с Лёней, я никогда не задумывалась о том, что будет и как, не задумывалась о будущем. Не думаю, что это было от легкомыслия - я никогда не считала себя легкомысленным человеком. Полагаю, что это происходило от внутренней уверенности, что всё правильно и всё будет хорошо...

Я из школьницы превратилась в студентку. У нас была группа, в которой только начинали складываться отношения. Люди только-только познакомились. И вот среди этих ребят, среди едва знакомых между собой первокурсников, было два человека, которые знали друг друга до этого. Два человека, которые пришли в эту группу уже знакомыми. Более того, уже близкими людьми. Молодой парой!

Естественно, что студенческая жизнь - это нечто другое. Мы все когда-то учились в разных школах и жили в разных городах, но в институте у нас образовалась большая группа единомышленников, и нам было хорошо вместе. Нам, как, наверное, и многим молодым людям, студентам, казалось, что мир крутится вокруг нас. Мы были молоды, учились на Ленинском проспекте, недалеко от ресторана «Гавана», от кафе «Чебуреки» и все, к примеру, знали, что такая-то группа прогуливает сейчас лекции на первом этаже кафе « Чебуреки», а такая-то - на втором этаже «Гаваны».

Родители, как и раньше, собирались большими компаниями, но всё чаще они встречались со своими друзьями отдельно, а мы, их повзрослевшие дети, собирались отдельно. У каждого из нас были свои приоритеты. И это, как мне кажется, нормально.

После первого курса, так как наши мамы были близкими подругами, мы поехали отдыхать в Феодосию. Лёня с родителями жили у мамы Бориса Иосифовича, а нам неподалёку сняли квартиру, и мы опять были одной большой компанией.

Я очень хорошо помню нашу совместную поездку в Феодосию в 77-м году. Аня и Лёня окончили первый курс, и мы решили все вместе поехать на море. В Феодосии я, Боря и Лёня остановились у родителей Бориса, а Аня с Шурой сняли квартиру. Мы очень хорошо тогда отдохнули и весело провели время. Помню нашу экскурсию в горы. Мы так устали, что я буквально висела на Боре, а Аня - на Лёне. В тот отпуск мы совершили прогулку на катере до поселка Новый свет, побывали в гроте Шаляпина, оттуда нас довезли до горы Карадаг. Эта поездка очень сблизила нас.

Осенью того же года Лёня сообщил нам, что хочет жениться на Ане, что она беременна и ждёт ребенка. Я не возражала, сказала только, что вопрос о женитьбе надо решать, когда будет точно известно, беременна Аня или нет.

Мне кажется, Аня тогда обиделась, так мне сказала Шура. Я вовсе не хотела Аню обижать. Мне совершенно искренне казалось, что жениться им пока рано, вот и всё. Беременность Ани очень скоро подтвердилась, и мы назначили свадьбу на 29 января 1978 года. Заказали ресторан «Черемушки» на пятьдесят гостей. У Ани было очень красивое свадебное платье с капюшоном, Лёня был в темно-синем костюме, который мы с Борей ему купили. Посоветовавшись с Шурой, мы решили, что молодым надо подарить стиральную машину. Признаться, не помню, кто покупал обручальные кольца и где они сейчас. Может быть, Лёня или Аня помнят.

Кстати, был ещё один момент тогда, который я хорошо запомнила. Перед самой свадьбой Борис спросил Лёню:

- Ты любишь Аню?

- Да, - ответил Лёня. - Я её люблю и хочу жениться. Так что никаких сомнений у нас больше не было.

Леонид Невзлин

Отношения у нас начались как-то сразу, ещё до поступления, в 76-м. И мы уже практически не расставались. Повсюду были вместе.

Аня у меня была первая, и я у неё был первый. Неудивительно, что в таком молодом возрасте это привело к беременности. Ира родилась в 78-м. Слава богу, что всё так обернулось и у нас появилась дочь.

Если говорить откровенно, то я ведь на самом деле был очень советского воспитания. Для меня жить с женщиной - это жениться, а не жить - это разводиться. В этом я был тогда абсолютно уверен. Ведь меня воспитали люди, для которых слово «семья» было святым понятием. Это никогда не проговаривалось, но весь уклад жизни моих родителей, моих дедушек и бабушек, и со стороны мамы, и со стороны папы, и взаимоотношения в нашей семье и в семье наших соседей воспитали во мне именно такое отношение.

Про близость с девушкой мне ничего особенно не объясняли. Ни мама, ни папа. И я ничего не знал. Именно поэтому всё это для меня было загадкой и представляло большой интерес. И именно поэтому у меня всё это так быстро получилось. Я уверен, что мама и папа должны были говорить со мной на эту тему. И глубоко убеждён, что дети должны получать элементарное сексуальное воспитание, каким бы трудным это ни казалось поначалу. Особенно, когда ребенок в половом смысле созревает или созрел. Меня никто не предостерегал. А установка у меня была одна. Если спать с женщиной, то это почти жениться, а если ребёнок появился, то это - точно жениться. Ни о каком аборте вообще не могло быть и речи. Ведь девушка потом не родит никогда.

Я очень хотела, чтобы молодые жили у нас, но Шура смогла меня убедить, что Лёне и Ане лучше жить с ней. Для меня это была драма. Лёня переехал жить к Шуре, я это переживала очень тяжело. В доме сразу стало пусто, и такая была тоска. что я не могла найти себе места.

И вот именно тогда я особенно остро пожалела о том, что у меня один ребёнок. Почему я не родила второго? Почему  этого не произошло? Дело в том, что когда я рожала Лёню, а роды у меня были очень быстротечные, ко мне подошла врач-гинеколог, посмотрела на меня и совершенно неожиданно начала кричать:

- Вы что, с ума сошли?! Разве вам никто ничего не сказал? Вы же можете ослепнуть!

Все это происходило в родовой палате. Я была совсем девчонка, двадцать один год. Зрение у меня не упало до сих пор, но тогда я страшно испугалась. И потом, когда у меня возникали мысли о втором ребенке, то в голову приходила пугающая мысль: а вдруг действительно такое может случиться и я ослепну?!

Борис Невзлин

Конечно, не эта причина была определяющей. Всё объясняется школой. Каждый раз Ира говорила, что вот выпустит этот десятый класс, и можно будет говорить о втором ребёнке. Но выпускался этот десятый, и тут же начинал готовиться к выпускным экзаменам новый десятый класс. И оставить их без своей помощи она не могла. Так продолжалось несколько лет. А потом всё, потом как-то сразу стало поздно...

Боря считает, что это не главная причина. И сейчас, когда прошли годы, я, конечно, могу сказать, что он прав. Было другое, может быть, более важное основание - мне было некогда. Каждый раз я говорила себе, вот сейчас я выпущу этот десятый класс и тогда... После этого начинался новый десятый взрослый сын 75 класс, затем новый класс, и ещё десятый класс, а бывало и так, что я была классным руководителем сразу в двух классах. Некому было работать! Так время и пролетело.

Леонид Невзлин

Я порой задаю себе вопрос, почему у меня нет брата или сестры. Может быть, именно поэтому, из-за вечной нехватки времени?

При этом отсутствие брата или сестры меня в детстве нисколько не тяготило. Наверное, я даже не думал об этом. Рядом, часто и подолгу была бабушка, затем - присутствие мамы, папы, затем детский сад, первые годы учебы в школе - всё это, несомненно, было и осталось в жизни как часть моих воспоминаний о детстве. Но только часть. Другая часть детских воспоминаний - это дедушка. Он был отличным от всех человеком. Человеком такого типа, что и представить сложно.

А вот сейчас мне очень жаль, что у меня нет такого близкого человека как брат или сестра. Ведь это было бы так прекрасно.

И вот, когда Лёня женился на Ане и ушёл из дома, я остро почувствовала, как не хватает мне второго ребенка. Это, пожалуй, единственное, о чём я жалею. У меня тогда даже возникла мысль взять на воспитание малыша. Хотелось усыновить именно еврейского ребёнка. Я даже решила посоветоваться с Шурой и Тамарой, родственницей Шуры, которая была врачом-гинекологом. Долго обсуждали эту тему и пришли к мысли, что делать этого не следует: у Лёни и Ани скоро будет ребёнок, и моя помощь понадобится им.

Когда родилась девочка, то имя ей Лёня с Аней выбирали сами. Это немножко странная история. Анину бабушку, маму Шуры, звали Фира. Ребята хотели назвать дочку в её честь, но рассудили, что столь еврейское имя будет звучать слишком вызывающе, а вот Ира - это хорошо. Получалось, будто бы в мою честь. Меня даже спрашивали об этом, ведь не принято у евреев называть в честь живых, но нас в тот момент еврейская традиция мало волновала. Лёня даже сказал как-то: «Ну, и хорошо, пусть будет Ира, как будто в честь тебя». Ира, кстати, больше похожа на мою маму.

Леонид Невзлин

Когда родилась Ира, то мама и папа отнеслись к ней иначе, чем когда-то ко мне. Они уделяли Ире даже больше времени, чем мне - дедушка. Хотя, с другой стороны, дедушка очень много работал. Дед так Иру и не увидел: когда она родилась летом 78-го, он был ещё жив, но мы не смогли ему внучку показать. Он был тяжело болен, а везти грудного ребёнка в госпиталь Бурденко мы не хотели. Дед вряд ли мог в тот момент воспринять факт рождения внучки так, как ему бы этого хотелось. Он был в настолько тяжёлом состоянии, что мне и сейчас больно вспоминать об этом.

Дедушка - это вообще объект моей эмоциональной привязанности. Конечно, я привязан к родителям. Моя привязанность - это мои дети и мои родители. Я вообще очень редко привязываюсь к людям эмоционально. Дед - самая яркая и самая сильная моя эмоциональная привязанность. Больше, чем к маме с папой. Его фотография передо мной каждый день. Он очень рано ушёл. Очень рано - именно для меня. В неполные 74 года.

Дед сам свою болезнь, мне кажется, связывал с испытаниями на Байконуре. Он присутствовал на запусках, и, по его словам, тогда не очень-то заботились о защите. У деда начался астматический бронхит, и он, увы, прогрессировал - ведь в Москве не самый лучший климат. Он хорошо себя чувствовал в степных сухих местах. Ездил лечиться в санаторий в Феодосию. Влажные же места типа Ялты или Мисхора ему были противопоказаны.

Из-за частых спазмов и проблем с дыханием его перевели на гормональное лечение. Надо было, в принципе, всё бросать и ехать в степной Крым - жил бы ещё сто лет. И дед это понимал, но продолжал работать. И это было для него главным.

Прошло какое-то время и началось. Его лицо... Гормоны при регулярном применении оказывают сильнейшее влияние на организм: лицо отекает и становится «лунообразным», ухудшаются показатели крови. Он терпел, сколько мог. А потом... В 1978 году у него диагностировали один из видов рака крови - миеломную болезнь. Это тяжелое заболевание, начинается как радикулит, люди страдают от боли в спине, в позвоночнике. Кости становятся хрупкими настолько, что человек, перевернувшись в постели, может что-нибудь себе сломать. Когда деда смогли обследовать, он уже был на стадии, когда ломаются кости.

Мне сказали, что он болеет. Диагноза я, конечно, тогда не знал. Это был период, когда я стал уже большим мальчиком. У меня в это время был институт, появилась семья, и плотного общения с дедом не было. Мы оба прекрасно помнили наши совместные прогулки. Шёл дед, а рядом шёл я. Я задавал вопросы, он отвечал, но это время ушло. Время ушло, а память осталась. Мой дед подарил жизнь моей маме, а мама с отцом подарила жизнь мне. Это может прозвучать странно, но именно это я стал понимать довольно рано. Понимать и осознавать...

Я, несомненно, тогда переживал - у деда кости стали ломаться, ему было жутко больно и становилось всё хуже и хуже. Даже сейчас, когда прошло достаточно много лет, мне трудно говорить об этом, трудно вспоминать. Может быть, это слишком эмоционально прозвучит, но я плакал тогда. И сейчас с трудом сдерживаюсь, когда вспоминаю. У него был свой удивительный путь в этой жизни. И я до сих пор иногда ношу его часы. Часы моего деда. Других таких, как мой дед, нет! И я с гордостью говорю, что в чертах моего характера очень многое от деда, я это знаю.

Аня вместе с Ирочкой действительно приезжали к нам и в выходные, и в будние дни. Правда, Аню мы с Шурой могли заменить только в свободные от уроков дни. Вот я, например, брала всё своё школьное имущество, ехала к ним с утра и проводила целый день с маленькой Ирочкой. Когда она спала, я проверяла тетради. С ней было легко. Она росла очень спокойным и абсолютно не капризным ребенком. Я не знаю, какой была в детстве Аня, поэтому могу сказать, что маленькая Ирочка была в этом смысле похожа на Лёню.

Анна Невзлина

Дело в том, что у нас была трёхкомнатная квартира, а у Ирины Марковны и Бориса Иосифовича -двухкомнатная. И нам, естественно, в нашей квартире было удобнее, тем более, когда мы учились, и я должна была сидеть с ребенком.

Я была студенткой, и у меня была возможность прервать учебу и взять академический отпуск, но моя мама тогда сказала, что делать этого не следует. И в очередной раз оказалась права. Конечно, у неё была доминирующая роль в нашей семье. Думаю, что мы в то время не были достаточно самостоятельными и не могли быть готовы к принятию важных решений, поэтому поступали так, как решала мама. Она сказала вполне разумную вещь: «Академический отпуск даётся на год. Через год ты должна будешь вернуться и продолжить учебу. Но продолжишь уже в чужой группе, с другими, незнакомыми ребятами и, самое главное, рядом не будет Лёни, который сейчас тебе помогает. А что касается Иры, то и через год, когда ей будет чуть больше годика, ты будешь нужна ей так же, как и сейчас. Так что академический отпуск никаких проблем не решает, поэтому оставлять учебу не надо».

Тогда в нашем доме появилась няня. В то время это было редкое явление. Это была совершенно необразованная, деревенская женщина, которая вырастила трёх дочерей и у которой уже были внуки. Она одевала Ире косыночку, ставила её на подоконник и показывала ей птичек, которых называла божьими пташками. Она очень хорошо относилась к Ире. Ира её любила и говорила: «Это моя баба Аня».

В итоге я учебу не прерывала и не только окончила институт вовремя, но даже хорошо училась. А Лёня учился просто очень хорошо, можно сказать, отлично. Он мне, конечно, помогал. Здорово помогал. И я, не уделяя учёбе особого внимания, получала хорошие оценки на экзаменах, но повышенной стипендии не имела, потому что у меня не было общественной нагрузки, а Лёня был членом комитета комсомола и получал повышенную стипендию.

После рождения Иры я училась ещё три года. Я сейчас не помню, справка о том, что я кормящая мать, нужна была каждый год или каждый семестр. Короче говоря, Лёня эту справку исправно приносил в институт, это давало мне возможность пропускать лекции и ходить только на семинары. Подготовка к экзаменам происходила таким образом: мы переселялись в квартиру Лёниных родителей, а Ирина Марковна и Борис Иосифович несколько дней жили у нас. За это время Лёня успевал обучить меня всему, что было пройдено за семестр. В молодости память бывает достаточно цепкой. Я приходила на экзамен, брала билет, и у меня перед глазами вставала формула, которую мне предстояло вывести. Сдав экзамен и выйдя из аудитории, я тут же всё забывала, Но училась я всё равно хорошо.

Был один предмет и преподаватель, о котором я хочу рассказать отдельно. Некий профессор Алмазов читал общественно-политическую дисциплину, то ли политэкономию, то ли философию. Так вот, мы с Лёней с очередной справкой о том, что я кормящая мать, терпеливо поджидаем его в коридоре, наконец, встречаем, подходим и очень вежливо сообщаем, что мы студенты, муж и жена, молодая семья, и у нас есть маленький ребёнок. Профессор Алмазов был пожилым, грузным человеком с необычной палкой, на которую он опирался. Палка его была сделана из кольцеобразного дерева и выглядела очень красиво, поэтому она мне и запомнилась.

Лёня начинает ему объяснять, мол, вот справка, я муж, вот жена, дома дочка, мы студенты, пожалуйста. Он внимательно смотрит на нас и говорит: «Вы молодая ячейка советского общества и растите будущего строителя коммунизма. И к вашему сведению, молодые люди, предмет политэкономии является общественно-политической дисциплиной и, чтобы воспитать достойного члена советского общества, вы просто обязаны присутствовать на всех занятиях и изучать мой предмет в полном объёме!» Делать нечего - я посещала все его лекции.

Потом Лёня начал работать по вечерам в лаборатории. А затем у нас был самый хороший год, последний год учёбы в институте, когда мы вместе писали диплом. Нас отпустили на полгода, и мы с ним взяли одну дипломную тему. Дед Боря работал в профильном институте, где можно было писать диплом. В те годы дипломы писали от руки, соблюдая всевозможные размеры и интервалы на странице. Мы с Лёней занимались не только в институте Бориса Иосифовича, но и дома. Я старательно писала всё красивым почерком. Мы рисовали какие-то плакаты, а наша трехлетняя дочь терпеливо ждала, когда папа и мама вспомнят о ней и обратят на неё внимание.

- Ну-ну-ну, не мешать маме с папой! - повторяла она мою фразу и смотрела на нас.

Мы давали ей бумагу с ручкой, она садилась рядом и тоже писала диплом. Она тогда не знала, что защита диплома включает в себя два этапа: предварительную защиту и окончательную. Когда мы с Лёней после предварительной защиты вернулись домой и воскликнули: «Ура!», Ира спросила:

- Всё?

- Нет, - ответила я, - Ещё должна быть окончательная защита...

До сих пор перед глазами стоит такая картина. Заложив руки за спину, Ира ходит по комнате и, грассируя, разговаривает сама с собой: - Сначала у них предварительная защита, потом у них окончательная защита, - тут она останавливается и поднимает руки к небу: - А Ирочка, Ирочка когда? Мы с Лёней хохотали до слёз.

Как же давно это было. Наверное, прозвучит банально, но время действительно проносится стремительно. И многое в этой жизни, как известно, повторяется. И в репликах, и в ситуациях. Как-то сижу с айпадом, и ко мне подходит внук, Ирин младший сын, ему три года и два месяца, и он говорит, грассируя:

- Бабуля, ты тоже работаешь? Тебе нельзя мешать?

Я даже не успела ему ответить, как он громко и радостно заявил:

- Шутишь! Тебе можно мешать!

Конечно, Лёня понимал, что надо зарабатывать. Он работал в двух лабораториях. В одной была оформлена Аня, в другой - Лёня, но работал и там, и там, конечно, Лёня, а Аня сидела с ребёнком. Работа в лабораториях была вечерняя, и Лёня совмещал работу и учёбу.

В 1981 году Лёня окончил институт с красным дипломом и получил право свободного распределения. Из всего того, что было предложено, он выбрал объединение «Зарубежгеология». Ему казалось, что он будет иметь возможность выезжать за границу. Но это было, конечно, не так, и всё по той же причине - национальность.

Леонид Невзлин

Я же пошёл на службу в 1982 году, так что всё это хорошо помню, все эти лимиты, связанные с еврейством. И совсем было не важно, какой ты - высокий ли профессионал, прекрасно ли образован, инициативен, добросовестен и так далее.

Надо сказать, что были и комбинаторы. Они специально уезжали в провинцию и там становились кандидатами, всевозможными членами партии, умудрялись подняться на определённую должность и идти дальше, каким-то образом расчищая себе дорогу.

Но мы к ним, к таким людям, не относимся. Ни я, ни мама и ни папа. У нас, у меня и моих родителей всё это в жизни выглядит иначе. Встал на работу и делай её хорошо. От начала и до конца. Хочешь больше заработать, но не получается, значит, не получается. Надо работать и всё.

Так или иначе, Лёня начал работать в «Зарубежгеологии». Вот там эта история с Таней и закрутилась. Я так долго рассказывала об Ане, чтобы было понятно, насколько мы все были близкими людьми, людьми одного круга и одних интересов. Лёня с Аней ходили на концерты, стояли в очередях чуть ли не ночами, чтобы купить билеты в театр. С Таней такого не было. Она другая, другого круга и другого воспитания. Ей всё это было неинтересно. Именно об этом, но в более мягкой форме, я и сказала Лёне, когда он меня и Бориса с ней познакомил. Признаться, и внешне она на нас не произвела впечатления.

Леонид Невзлин

Мама её просто не знала. Например, все сотрудники и коллеги считали её и умной, и красивой...

Мама не совсем права в отношении Тани, да и папа тоже. Таня толковая и талантливая, её проблема в том, что она не получила образования.

Таня пришла к нам на работу в «Зарубежгеологию» оператором ЭВМ, а я уже работал там программистом. Пришла такая небольшая девочка. Она тогда не была, конечно, девочкой, потому что она была замужем, и у неё был сын. Об этом я узнал позже, но выглядела она девочкой. Хорошей девочкой. Ростом где-то метр шестьдесят сантиметров, с очень хорошей фигуркой, симпатично одетая, аккуратненькая - именно так, как мне тогда нравилось. Не на показ. Скромно и вместе с тем солидно. Лицо мне понравилось очень. И манеры. Что меня особенно тогда заводило, это то, что она держала дистанцию. И я, естественно, подумал: «Сейчас мы её пройдем», - но быстро не получилось. Но я её всё же прошёл.

Я тогда как бы не думал - замужем, не замужем. Она меня просто увлекла. Сильно. Хочу отметить, что у нас были хорошие отношения, более чем дружеские, но дистанцию она всё равно держала. Это не так просто. Мы уже встречались. И встал вопрос об отношениях более близких. Это произошло не сразу, потому что было табу - она же замужем. Но когда мужчина настойчив, он, естественно, добивается. Согласитесь, что мы частенько бежим за желанием, а не за мозгами. И делаем ошибки, порой большие ошибки, непоправимые, потому что наши желания оказываются сильнее мозгов. Вот такая получилась история.

Наверное, это был некий психологический момент. Я бы сказал, этапный. Я ведь окончил институт, начал работать, наверное, внутренне повзрослел, стал несколько иначе чувствовать себя физически, расширился жизненный кругозор, и я уже замечал, что нравлюсь девушкам. Они меня любили. Нет, нет, я ничего такого особого не допускал, но кое-какой опыт у меня всё-таки был. Я уже разбирался - лучше, хуже. Присматривался. И вот Таня привнесла в наши отношения то, чего у меня никогда не было.

Сейчас, с высоты своего возраста, я понимаю, что тогда я сам себя подготовил ко всем этим поворотам судьбы, которые принесли много боли моим родным и близким людям. Сейчас, когда можно самого себя читать, многое уже можно контролировать.

Когда Лёня оставил семью - это была трагедия. Для меня, для Бориса. Я и сейчас не могу найти тех слов, которые могли бы хоть как-то выразить то, что я пережила. Мне страшно было думать, что чувствует Аня, и страшно было думать о маленькой Ирочке.

Началось всё с того, что он пришёл и сказал: «Влюбился». Мы с Борисом просто растерялись. «У тебя же семья, - сказала я, - жена, ребенок», - он на это ответил, что уходит из семьи.

Леонид Невзлин

Сейчас, когда я вспоминаю те дни, свой уход от Ани и Иры, я думаю, что, может быть, это было ошибкой. Наверное, надо было с самого начала забрать Аню и дочь, где-то снимать квартиру. Наверное, так. Надо было жить отдельно. Хотя, ни психологически, ни материально я тогда к такому шагу не был готов.

Сколько мне было лет? Нам с Аней не было семнадцати, когда мы уже были вместе, а женился я в восемнадцать. Родилась Ира. Когда я уходил от Ани и Иры, мне ещё не было двадцати двух лет. 

И вот, когда мы стали жить вместе, то Александра Ефимовна (нехорошо говорить о покойниках плохо), но это чистая правда, стала доминировать над нами. Я же не выношу начальствования. Я не позволяю собой руководить и сам не люблю руководить. И излишней социальной активности я тоже не приемлю. Вот когда есть за что уважать, когда есть авторитет в деле, которое ты делаешь - это я люблю.

Мы пытались объяснить Лёне, что так не поступают, что нельзя бросать молодую жену и маленького ребенка, что это аморально, не по-мужски, что в нашей семье никогда такого не было, что, может быть, им следует с Аней и с Ирочкой переехать к нам и попытаться восстановить отношения. Поменять обстановку. Лёня тогда прислушался. Они переехали к нам, стали жить, и мне показалось, что Лёня готов изменить своё решение, но именно в это время Таня пришла к Ане, говорила с ней, и ей удалось тогда переломить ситуацию. Лёня всё же ушёл.

На мой взгляд, она поступила отвратительно. Низко. Мы с Борисом были в отчаянии. Мы опасались, что Аня и Шура запретят нам общаться с Ирочкой, но и Аня, и Шура оказались мудрее. Мы виделись с нашей любимой внучкой каждую неделю, могли забирать её к себе. Даже уезжая в отпуск, мы брали Ирочку с собой. Одним словом, в нашем общении ничего не изменилось, и мы с Борисом искренне благодарны им - и Ане, и Шуре.

Леонид Невзлин

Уходить было нелегко. Оказалось очень тяжело рушить брак. Я как бы перешагнул этот момент, а вот с ребёнком я, конечно, был неправ.

Очень благодарен своим родителям. Когда я ушёл от Ани, то мама и папа сразу попытались компенсировать нехватку отцовского присутствия в семье, нехватку тепла и любви. Родители мою ошибку, как могли, исправляли: встречались с Ирой, как минимум, каждую неделю, все свои выходные - а это немало.

И как бы там ни было, я бесконечно благодарен Александре Ефимовне и Ане, что они смогли сохранить в Ире чувство к папе. Я благодарен и своим родителям. Надо сказать, что Аня всегда эти встречи с бабушкой Ирой и дедушкой Борей поощряла. Она бы в любом случае поощряла. Если бы я даже был рядом. Аня не то чтобы выстроила отношения с ними, она так жила и так живёт. Они всегда для неё были близкими людьми. Они всегда были для Иры бабушкой и дедушкой. Для самой Ани мои родители всегда были тётей Ирой и дядей Борей. До сегодняшнего дня у Ани сохранились близкие отношения с моими родителями. Она практически каждый день им звонит, обменивается новостями. Между ними есть контакт, и это меня очень радует.

Я не могу этого не сказать - Аня молодец! Она не отстранилась, не стала возводить между внучкой и бабушкой с дедушкой каких-то неприступных стен. Наоборот, Аня сделала всё для того, чтобы Ира в те годы чувствовала любовь и теплоту моих родителей. Аня сразу поставила все точки над «и», и, когда у неё в жизни появился новый человек, сразу разделила «папа» и «дядя Володя». Ира называла его «дядя Володя» всегда.

Анна Невзлина

Я не единственная, кто пережила развод с мужем. И не у одного Лёни распался первый брак. Для нас самой главной в этой истории была Ира. И в том, какой она выросла, самая большая заслуга моей мамы. Почему? Она всю свою жизнь дружила с Ириной Марковной. Несмотря на уход Лёни, несмотря на все сложные чувства, несмотря на то, что пережить разрыв было тяжело, мама продолжила общение с Ириной Марковной и с Борисом Иосифовичем и сказала, что они могут видеть Иру и общаться с внучкой всегда без каких-либо ограничений. Они бабушка и дедушка - и этим было всё сказано.

Моя мама всё это сделала для меня и для моей дочери. У ребёнка должны быть бабушки и дедушки. И чем больше людей любят ребенка, тем лучше. Мама не могла допустить такой ситуации, при которой она могла стать невольной причиной того, чтобы этой любви вокруг Иры не получилось бы. И она не хотела, чтобы Ира лишилась чего-то важного в жизни по воле взрослых. Я, со своей стороны, никогда не считала, что нужно настраивать ребёнка против отца, мол, папа плохой.

Когда в моей жизни появился Володя, то он знал, что для меня важно его отношение к Ире. Я ему благодарна за то, что он смог войти в нашу семью так, что не задел чувства моей дочери и не задел моих чувств. Он тактичный человек и никогда не становился поперёк взаимоотношений Иры с родным отцом, с Ириной Марковной и Борисом Иосифовичем.

Когда мы начали совместную жизнь, Ире шёл уже восьмой год. И она однажды спросила у меня, хочу ли я, чтобы она называла дядю Володю папой. Я сказала, что это её личная воля. У неё вообще-то есть папа, и никто её никогда не упрекнёт в том, что Володю она зовет так, а не иначе. Решать ей самой. Она мне ответила, в таком случае она будет говорить «дядя Володя». Так и было. И Володя никогда не требовал, чтобы его называли папой.

И фамилия и у неё, и у меня Невзлина. Володя - русский, его фамилия - Андреев. Когда я выходила за него замуж, оставила свою фамилию. Во-первых, было бы странно, если бы я стала Андреевой. Во-вторых, у меня дочь с фамилией Невзлина, и я не хотела, чтобы у нас были разные фамилии.  И Володя не настаивал. Так что у нас с ним всю жизнь разные фамилии.

Вот так и получилось, что все взрослые хотели только одного - чтобы ребёнку было хорошо. И для меня это было самым главным в жизни, и именно поэтому так и получилось. Благодаря этому Ира выросла такой, какой она выросла. Мы, я имею в виду мы все, ей дали то, что считали нужным - в первую очередь, нашу любовь. И она относится ко всем нам с вниманием и любовью. Ира в прекрасных отношениях с Володей, она очень любит бабу Иру и деду Борю, и она сейчас очень дружна с Лёней.

Ирина Невзлина-младшая

Не знаю, каким образом моей маме удалось сделать так, что бабушка Ира и дедушка Боря присутствовали в моей жизни полноценно. Почти все выходные я была с ними. Всё своё свободное время они посвящали мне и даже в отпуск брали меня с собой. Мы отдыхали в Подмосковье, ездили в Феодосию. Одним словом, баба Ира и деда Боря были рядом. Как у мамы получилось всё организовать так, что у меня не возникало даже вопроса, почему баба Ира и деда Боря есть, а папы нет. Это до сих пор остается для меня загадкой.

Моя мама ведь сама практически выросла без отца. Он ушёл из семьи, когда ей было двенадцать лет. Для неё это было травмой, и она не хотела, чтобы со мной случилось то же самое. Я росла с сознанием того, что я не одинока. Я знала, что у меня есть мама, две бабушки и дедушка.

Моя мама действительно очень мудрая женщина. Эмоционально ей было тогда нелегко. Конечно, все знали, что бабушка и дедушка не поддержали уход папы из семьи, они даже довольно долго с ним не общались, но для моей мамы они всё равно оставались его родителями, а он - их сыном. Единственным и любимым.

Мы Лёне долго не могли простить, что он ушёл от четырёхлетней Иры, от своей дочери. И мы перестали с ним общаться. Это длилось полтора года. Мы не виделись, почти не перезванивались и не помогали. Мы были уверены, что он передумает, поймёт и вернётся. Мне действительно тяжело вспоминать то время и тяжело об этом говорить. Потом уже, гораздо позднее, Лёня стал иногда появляться, виделся с Ирой, но это было редко, очень редко. Я уверена, что именно Таня была против его встреч с дочкой, поэтому они и были столь редкими.

С Таней они жили тяжело, очень тяжело. Лёня работал в нескольких местах, работал по ночам, но он сумел выстоять. Выстоять в этот сложный момент жизни и остаться верным себе. И я, как мать и просто как человек, могу честно сказать, что Лёня действительно сильный человек. Он не сломался, не прогнулся, не изменил себе и ни разу не попросил о помощи.

Леонид Невзлин

Конечно, было обидно, когда мама и папа перестали со мной разговаривать. Они были против того, что я ушёл от Ани с Ирой. И ещё больше были против того, что я связал свою жизнь с Таней, у которой уже был ребёнок. Они были настолько против, что пытались мне запретить, помешать, всё это было мучительно. Я жил в бесконечном напряжении. И мы прекратили общение. Я думаю, что мы не общались почти год. В этом смысле я человек достаточно жёсткий. Когда доходит до какого-то предела, то у меня просто не хватает сил, и я прерываю отношения. Вычеркиваю - и всё. Собственно, мама такая же. И у меня это - по наследству. Только без нервов и слёз. Обрубил и всё. И до свидания. Я ведь с ними долго не общался.

В 83-м году я стал жить с Татьяной. У нас было взаимное чувство. Я ушёл из-за неё, но отношения у нас сложились не сразу. Татьяна старше меня на три года. Она рано вышла замуж, ей было восемнадцать или девятнадцать, когда она родила. Мальчик её подрос, и она начала у нас работать. Когда у нас возникла «любовь-морковь» и наши отношения стали близкими, она начала мучиться. Мучился и я. И мы решили: она уйдёт от мужа, я уйду от жены, и мы поженимся. Она ушла. Уходила очень тяжело. И это было понятно. Представьте себе, что она приходит к муж- взрослый сын 95 чине, который её любит, и заявляет, что она любит другого и уходит к нему вместе с ребёнком. Муж Татьяны был заведующим отделом Кунцевского райкома партии. Мужчина, так сказать, с прекрасной партийной перспективой, а тут, я извиняюсь, какой-то еврей, берёт и уводит жену с ребёнком. Можно сказать, топчет в буквальном смысле жизнь. Его всё это взорвало, и он для себя решил, что эта ситуация даёт ему моральное право не платить алименты. И он их не платил. Никогда. А я платил.

Вообще те годы, середина 80-х, лет пять-шесть моей жизни, и не только моей, были очень трудными. Можно сказать, тяжелейшими! Когда я ушёл от Ани, естественно, мне надо было 25% от дохода отдавать в счёт алиментов. Как и полагается. У меня маленький ребенок от первого брака, у Татьяны - маленький сын, потом появилась Марина. А ведь Татьяна никогда по-настоящему не зарабатывала. Она окончила курсы оператора ЭВМ. У неё была сменная работа и маленькая зарплата.

Тогда я был совсем молодым специалистом. Мой рост, в смысле продвижения по работе, был нормальным, но ограниченным. И понятно, почему. Как бы я ни старался, надо было обязательно где-то подрабатывать. Это было очень тяжело. Тем более, что мне хотелось подрабатывать по своей основной специальности. То есть, делать то, что умеешь делать. Работать, например, сверхурочно или по какому-либо договору. Такую работу найти было очень трудно. Если удавалось найти, то на месяц, не больше. А деньги были нужны. Приходилось брать ещё и физическую работу. Просто не было выхода. Иногда по ночам я ходил на овощную базу, чтобы принести хотя бы десятку. Что значит десятка - десять рублей? Это значит, за ночь надо разгрузить вагон картошки или яблок -неважно. В то время я пробовал разные вещи. Разгружал, например, с баржи в порту астраханские арбузы. Или вместе с товарищем работал ночью на мясокомбинате. Были какие-то места, какие-то деньги. Но это не деньги, по большому счёту. Это, что называется, на хлеб. Жили, ломая себя. Очень плохо жили. Тяжело.

Я умею и люблю готовить, хотя уже давно этого не делаю. Но тогда, когда я начал жить с Таней, я готовил. Мне и сейчас трудно вспоминать то время, а говорить об этом тем более. Я ведь никогда денег не просил и не брал. Выкручивался сам, а тут попал в ужасную ситуацию с материальной точки зрения. Что касается материальной помощи, я сейчас не очень помню. Конечно, я не хочу обижать маму и папу, но, по-моему, они нам что-то давали. Особенно тогда, когда родилась Марина. И именно тогда мы стали опять общаться. зраслый сын 97

В той тяжёлой ситуации, которая тогда сложилась, нам очень помогала Танина мама. Она снимала деньги со своего счёта и передавала нам. Танины родители когда-то работали за рубежом на строительстве атомной станции и смогли накопить немного денег. Её отец был, кажется, мастером. Их деньги нам очень помогали.

У Тани была ещё бабушка. Маленькая религиозная старушка, которая находила и продавала старые, ненужные вещи. И тоже приносила деньги. Вот так мы и жили. Кроме того, когда Таня ушла от мужа, она осталась без жилплощади. И последнее место, где она жила с родителями, - это была Лобня. Недалеко от аэропорта Шереметьево. Это не самое лучшее место для того, чтобы ездить на работу в Москву к 7:30 утра. Тем не менее, пришлось и там пожить. И с её мамой, бабушкой и братом. Они помогали. Материально было чуть легче. Мы там жили какой-то период -Марина ещё не родилась.

Так как по бюджету мы не могли позволить себе квартиру в Москве, хотя это тогда было довольно дёшево, мы с Таней сняли дом в Востряково. Это относительно близко от Москвы, до Киевского вокзала минут пятнадцать. Мы решили, что это удобно. Потом оказалось, что дом этот - истинное мучение. Мы переехали туда зимой, а топить надо было дровами. Мне доводилось, конечно, видеть печки, но я тот ещё сельский житель. Короче, всё это тяжело далось мне. Очень тяжело.

Потом переехали к тёще, царствие ей небесное. Вера Дмитриевна рано умерла. Изумительный, просто золотой была человек. И меня всегда любила. Позднее, когда из-за Татьяны мы с ней не могли общаться, она каждую неделю передавала мне приветы. Во второй половине 80-х, именно она, моя тёща Вера Дмитриевна, дала мне деньги на первый взнос в кооператив в Орехово-Борисово.

Рождение Марины помогло нам снова завязать отношения с Лёней. Когда ей исполнилось примерно шесть месяцев, а Лёня с Таней уже жили в Орехово-Борисово, Лёня нам сказал:

 - Хотите посмотреть внучку?

- Конечно, хотим.

Поехали к ним, встретились, разговаривали так, будто ничего не произошло. Кстати, Марину назвали в честь моего папы. Лёня, как я уже упоминала, дедушку очень любил. Он решил, что если уж родилась девочка, а не мальчик, то пусть имена хотя бы будут созвучны: Марк - Марина. Вот так, благодаря Марине, наши отношения потихоньку снова наладились. Когда ребята куда-нибудь уезжали, Марина с нами оставалась.

Леонид Невзлин

Время, как известно, не стоит на месте. Приближался 1987 год, когда мы с моим товарищем Мишей Брудно обнаружили центр Ходорковского.

До 87-го года деньги шли очень тяжело. Например, в 86-м мы заработали на торговле квасом. Это были первые нормальные деньги от физической работы. Отпускали квас, то в бидон, то в кружку. И хочу заметить, что как бы честно ты ни работал, всё равно что-то оставалось. Конечно, это были не самые большие деньги. Несмотря на это, Миша Брудно, с которым мы вместе работали, сумел набрать на подержанный «Запорожец». У него, в отличие от меня, не было расходов на алименты и прочее. Мы на его «Запорожце» даже ездили на работу. Он, правда, постоянно глох, особенно зимой, но всё равно было удобно. Я водить не умел и не учился. Зачем? Я даже в радужных перспективах не представлял себе, что у меня когда-нибудь будет машина.

Однажды я увидела, как мой сын торгует квасом на улице - от этой картины мне стало просто нехорошо. И, конечно, я не удержалась. Я ему предложила финансовую помощь, мол, мы с папой постараемся, только не работай ты на этом квасе, а он мне на это ответил: - Мама, вы не сможете мне дать столько денег, сколько я здесь зарабатываю. Когда кончился сезон продажи кваса и он получил свои деньги, то поехал куда-то в провинцию и на эти деньги купил Тане шубу из мутона. Стоила она тогда 1000 рублей. Это были невероятные деньги. 

Леонид Невзлин

В 87 году мы с Мишей Брудно узнали о существовании некоего научно-технического центра молодёжи, куда можно прийти со своими идеями и наработками. У нас с Мишей были и идеи, и наработки, мы направились в этот центр молодежи, а возглавлял его Михаил Ходорковский.

Он занимался тем, что пытался все эти идеи превратить в деньги: искал на них покупателя, приводил наработки в должный порядок, составлял реестр возможностей. Это вообще не было бизнесом, потому что бизнеса как такового в стране ещё не существовало. Называлось это «научно-техническим творчеством молодёжи». Может быть, этот опыт можно было бы назвать первым прототипом бизнеса в Советском Союзе, но сама работа с молодёжью в области науки и техники не была чьим-то конкретным почином или желанием. Такие центры были созданы постановлением, если я не ошибаюсь, ЦК ВЛКСМ и Госкомитета по науке и технике. Это постановление никоим образом не предполагало какого-то фантастического развития бизнеса в СССР. Толчком к развитию бизнеса послужил Закон о кооперации, который был принят через год. С множеством ограничений и запретов. И всё равно, те, кто хотел заниматься кооперацией, а говоря проще, бизнесом, умело обходил все эти ограничения, при том законно, ведь в самом постановлении было много неточностей и лазеек.

Михаил Ходорковский возглавил сначала небольшое молодёжное объединение, но сумел в очень короткий срок превратить его в нормальный научно-технический центр, который занимался научно-техническим посредничеством. Он сумел соединить интересы исполнителя, так сказать, носителя идей, и интересы заказчика. И когда заключался договор, то он заключался не с какой-то организацией, а с трудовым коллективом. В этом была существенная разница.

Идея, с которой мы пришли к Михаилу Ходорковскому, ему понравилась. Тот продукт, который мы с Брудно предложили, потенциально мог понадобиться ста организациям в одной только Москве. Предложенную нами программу, конечно, надо было адаптировать для каждой организации отдельно. Такую работу мы с Мишей Брудно уже делали, получая за это сто рублей. Тогда, в конце 80-х, были, как вы знаете, совсем иные компьютеры. И для такой работы требовалось значительное количество времени.

Содержание нашей идеи было таково. Любая организация планирует свою работу, как минимум, на год вперед: поставки, выполнение договоренностей, финансовые и бюджетные обязательства. Такую работу обычно выполняет большое количество людей вместе с бухгалтерией. Так вот, мы с Мишей Брудно эту работу автоматизировали и могли свою программу предложить тем организациям, которые по своей структуре были схожи с нашим объединением «Зарубежгеология».

Было понятно, что любая организация готова заплатить за такую работу и тысячу рублей. Только выплатить такую сумму из фонда зарплаты было невозможно. Советский Союз в этом смысле был страной идиотов. Например, получить даже сто рублей из фонда зарплаты было практически невозможно, но если проводить эти же деньги как расходы предприятия по другим статьям, то можно было в общей сумме выбить и двадцать тысяч. Рубль наличный был в сотни раз дороже рубля безналичного. Они были просто неравны. И вот Михаил Ходорковский придумал схему, которая позволяла превратить безналичный рубль в рубль наличный. И пусть это было не один к ста, а в масштабах 30% от стоимости нашего продукта, неважно, всё равно это было выгодно. Например, если договор был заключён на двадцать тысяч рублей, то человек мог получить на руки минимум шесть тысяч. В конце 80-х это были очень большие деньги. Мы с Мишей Брудно через три месяца работы в центре Ходорковского получили, если не ошибаюсь, по четыре тысячи рублей на руки. А у нас тогда было две организации. И я сразу стал богатым. Значит, подумали мы с Мишей Брудно, система, придуманная Ходорковским, работает. И никто нас не обманул, заказчики исправно платили, цены в стране те же и рубль ещё не обвалился.

Если на квасе за лето я заработал тысячу рублей, что по тем временам тоже было много, то вот эти деньги, заработанные на своей идее в центре у Ходорковского, были принципиально другими.

В 87 году Лёня пошёл на работу к Ходорковскому в НТТМ. Когда встал вопрос об уходе из «Зарубежгеологии», я Лёню поддержала. Во-первых, он жил в материально стесненных обстоятельствах, во-вторых, он был вечно ограничен в своих правах. Он надеялся, что работа в «Зарубежгеологии» позволит выезжать за границу, но ему все пути были отрезаны: «Ты не член партии, ты не можешь ехать», - а в партию его не принимали по известным причинам. Правда, он не очень стремился, но, в принципе, готов был вступить, чтобы получить право выезда. Только в Монголию и смог выехать, да и то благодаря мне. У меня был ученик, его отец работал в МИДе, и я за Лёню попросила, и вот единственное, что он мог, это Монголия.

Леонид Невзлин

В это время заместители Ходорковского (а он всегда был отгорожен заместителями, одной девочкой и одним мальчиком) сказали нам, что Ходорковский организовывает вокруг себя инициативную группу из тех, с кем он уже сотрудничал. Чуть позднее он предложил мне работать с ним, и я согласился. В этом предложении были и свои плюсы, и свои минусы. Плюс был очень простой: новая среда, новый и интересный человек, новое дело. И здесь же был свой минус: вдруг не пойдет, вдруг не получится? Мы всё же в Советском Союзе живём, всякое может произойти. Тем более, что в объединении «Зарубежгеология» у меня был свой кусок хлеба. Отсюда меня впервые выпустили в Монголию. Представляете себе - в Монголию!!! А это значит, что в следующий раз я мог поехать, даже страшно подумать, например, в Мозамбик или в ГДР. Вы хоть понимаете, какое это счастье?!

Во всех этих организациях, разных там райкомах, горкомах, крайкомах, фабкомах и других учреждениях, советские люди сидели исключительно для того, чтобы ездить за границу. Я же практически считался невыездным. Слишком много было «грехов». Развёлся, оставив жену с ребёнком, женился на коллеге по работе, которую увёл от мужа. Здесь было сразу два «греха». Разбил чужую семью и устроил «служебный» роман. И, наконец, последний «грех», самый главный и страшный - я родился евреем. Ни о каких поездках за рубеж не могло быть и речи. В этой ситуации спасти меня могла только мама. И она спасла. Она нашла человека, который сказал «как» и «что», и помог. Так, он популярно мне объяснил, как я должен себя «очищать», чтобы получить возможность вы- взрослый сын 105 ехать за рубеж. И после несколько звонков меня принял, можно сказать, высокопоставленный человек из МИДа на задней лестнице своей организации. Мы там постояли, поговорили, он сказал «жди», тебя позовут. И меня позвали. Вызвал меня главный геофизик Исаев. Он, кажется, был директором, не помню. Хороший человек, большая умница. Пришёл я к нему, а он и говорит:

- Ну что, Леонид, в Монголию едем!

Спасибо, говорю я, мол, служу Советскому Союзу! Собрался и первые деньги привёз именно из этой конторы, привез дублёнку и продал. Вот в такой ситуации я был к тому времени, когда Михаил Ходорковский предложил мне с ним работать. Я согласился сразу. Мне было с ним интересно. Для меня это - определяющий фактор. И в отношении дела, которое надо делать, и в человеческих отношениях.

О Мише Ходорковском я постараюсь сказать просто. Почему я за него зацепился, и почему я пошёл с ним? Потому что я сразу увидел в нём человека другого уровня мышления. Вот здесь мы, мы все, мы многие, а вот здесь он. При этом он очень простой человек по природе, с абсолютно русским характером. Несмотря на папу еврея. Но папа, как говорится, тот ещё еврей - в нём практически всё русское. Всё это не столь важно, потому что Бог ему дал самое главное - его голову. У него хорошее образование. Его умение всё рассчитать, всё проанализировать, сделать выводы и подвести итог - это нечто особенное. Это на другом, на более высоком уровне. Миша Ходорковский умел собирать информацию, умел генерировать новые идеи и умел просчитать все нюансы и все детали. Затем он выкладывал всё это перед нами на стол, и как хороший менеджер, хороший организатор, знал, как довести начатое дело до воплощения. Должен сказать, что идея могла быть совершенно новой и необычной, но он умел организовать людей так, что они поставленную задачу выполняли. Знали и не сомневались, что на этом деле можно заработать.

Его преимущество - не только в этом. Ведь рядом с ним, можно сказать, на других «беговых дорожках» были очень многие: и умные, и хитрые, и деловые. Банкиры, кооператоры, бизнесмены. И все они пытались прийти к финишу первыми и ухватить на рынке все самые большие куски, лучшие возможности, заработать больше всех денег. И все они были очень умными ребятами. Многие из них и сейчас на виду. Старая, так сказать, гвардия. Они все делали себя сами, и только потом получили поддержку, и начали двигаться вверх и дальше. Поверьте мне, все эти ребята -люди необычные. Так вот Миша Ходорковский опережал в идеях на полгода, а то и на год. Он практически всегда был впереди. Он такой человек, и этим всё сказано. 

Мне довелось общаться со многими, и я бы ни с кем не стал работать. С другими было просто, а с Мишей Ходорковским всегда интересно и всегда необычно. С другими я уже изначально понимал, что они мне скажут, понимал, что они будут делать, и точно представлял их реакции. От этого становилось неинтересно, а с Михаилом Ходорковским такого никогда не случалось. Он мог предложить такую идею или такое решение, которое не приходило тебе в голову. При этом, он не просто говорил, но понимал, как это воплотить. В этом смысле он уникальный человек. Он большая умница!

У него, как и у всех, есть свои слабости. Например, у меня очень сильно развита эмоциональная чувствительность. Я человек скорее эмоциональный, чем аналитический. Я всегда чувствую собеседника, умею общаться с людьми, вызывать доверие. Я этому не учился и сомневаюсь, что этому можно научиться. Это семейное. Это есть и у мамы, и у папы. Это было и у дедушки. Я это называю степенью притяжения. И в этом моя сила - умение говорить, умение увлекать. У Миши это достаточно слабая сторона. Он феноменально считает, у него ум не гуманитарный. Его люди не всегда принимали - не хватало какой-то открытости, доверительности, простого человеческого радушия. И вот здесь нельзя не отметить, что Миша Ходорковский действительно умный человек. Он сумел многому научиться: быть и милым, и равным. По природе своей он очень тактичный человек, и это его выручает. Хотя, чувствует он, скорее всего по-другому. Я могу говорить об этом с уверенностью, потому что с Мишей Ходорковским я знаком и дружу много лет и знаю, что он берёт в расчёт, а что не берёт.

Я работал с Мишей с истинным увлечением. Сейчас, к сожалению, у меня такого проекта, которым я был бы так же поглощён, как когда-то нашим с ним детищем, нет.

Анна Невзлина

Лёня всегда умел общаться с людьми. Я думаю, что своим умением разговаривать, слушать собеседника, располагать к себе людей и своим обаянием Лёня обязан Борису Иосифовичу. Все эти качества играли главную роль в его жизни.

Вместе с этим Лёня ни с кем и никогда не был запанибрата. И не позволял такого же отношения к себе. Мне кажется, что в этом смысле мы немного похожи, держим дистанцию. У меня никогда не было закадычных подруг, по-моему, особенно близких друзей не было и у Лёни. Конечно, мне трудно судить обо всей его жизни, может быть, что-то изменилось. Не знаю. Знаю только, что он очень тепло встретился с Ходорковским, который, как мне кажется, тоже умеет держать с людьми дистанцию. У них, я думаю, очень дружеские, тёплые отношения.

Итак, сначала НТТМ, затем они организовали кооператив, потом МЕНАТЕП, потом РОСПРОМ и, наконец, ЮКОС. Я видела, что мой сын становится преуспевающим человеком, и потому мне было страшно. Я всё время атаковала его вопросами: «А это не может вернуться назад? А назад это не вернётся?» Лёня всегда отвечал: «Нет, не вернётся». Он был в этом уверен, мы же, наверное, в силу своего возраста, постоянно за него опасались.

Так незаметно одна эпоха сменилась другой. Я хочу только заметить, теперь очень часто недобрым словом поминают Советский Союз, СССР, страну, в которой в мы с Борей прожили большую часть своей жизни и, признаюсь, прожили хорошо и достойно. Там, в 1963 году, у нас с Борисом, благодаря моему папе, впервые появилось своё собственное жильё -двухкомнатная квартира на улице Новаторов. Мы прожили в ней двадцать два года. И эти годы, годы жизни в квартире на Новаторов, были самым лучшими! Самыми счастливыми в моей жизни!

Мы много и тяжело работали, я часто ездила вместе со своим классом в разные города, мы вместе ходили в походы, устраивали экскурсии и делали это на голом энтузиазме.

Лёня родился и вырос в СССР, окончил школу и институт, любил, женился, работал. Там, в Советском Союзе, у него родились две дочери - Ирина и Марина. Конечно, существовал «железный занавес», было трудно достать хорошую мебель, хорошую одежду и обувь, но, тем не менее, у нас были и свои радости, и свои светлые хорошие дни. Мы встречались с друзьями, ходили в кино и театр, ездили в отпуск, одним словом, жили, как живут миллионы нормальных людей. Порой было трудно достать билеты на тот или иной спектакль, но, как всегда, находились хорошие добрые знакомые, у которых были другие хорошие добрые знакомые, и эти знакомые доставали билеты. И ещё. Для нас походы в кинотеатр (на фильм «Девять дней одного года», например, или новый фильм Рязанова), в «Театр на Таганке» или в «Современник» -всегда были событием. Потом всё это бурно обсуждалось с друзьями, обсуждение плавно перетекало на чью-либо кухню, тут же рассказывали анекдоты и обсуждали последние мировые новости. При всех минусах советской власти мы умели дружить, мы умели помогать друг другу, поддерживать друг друга, встречаться и общаться. Нам было интересно и радостно жить.

ГЛАВА ПЯТАЯ. Жизнь в новой России

Как у всех, в начале 90-х годов у Бориса начались проблемы с работой: его организация стала сворачивать свою деятельность, прекратили выплачивать зарплату. В какой-то момент Боре стало абсолютно нечем заняться, он всё время сидел дома. Я, конечно, преподавала. Повсеместная безработица, которая началась в промышленности, школ не коснулась.

И в этой ситуации Лёня предложил нам переехать в Коралово с тем, чтобы папа мог найти там работу. Последние семь лет нашей жизни в России неразрывно связаны с этим местом, с домиком, в котором мы жили, с преподавателями и воспитанниками лицея-интерната, организованного в Коралово по инициативе ЮКОСа, и с прекрасной природой Подмосковья, которая окружала нас. Из Коралова мы и уезжали в Израиль. Но об этом чуть позже...

Расскажу вкратце, как всё начиналось. Банк МЕНАТЕП взял в аренду бывший дом отдыха ЦК профсоюзов. Самого Дома отдыха в те годы уже не существовало: и здание, и вся территория были в запустении. Если мне не изменяет память, МЕНАТЕП обязался отреставрировать усадьбу, восстановить её первоначальный облик. Что и было сделано. Помимо этого, в надлежащий вид было приведено здание корпуса, где  впоследствии жили лицеисты. Учебное же здание было оборудовано, как говорится, по последнему слову науки и техники. Обустроили и все подсобные хозяйства. В лицее смогли обеспечить очень высокий уровень преподавания и хорошие условия для детей. К тому времени, когда мы туда приехали, директором был Юрий Мамонов, генерал в отставке и бывший пограничник. Очевидно, по этой причине первыми учениками школы стали дети, чьи отцы погибли в Чеченской войне или в других военных конфликтах. Со временем получилось так, что в лицее начали учиться и дети работников ЮКОСа. К 2000 году на территории были возведены уже более современные здания, куда и переселились ребята. Лицей-интернат, кстати, несмотря на события, произошедшие с ЮКОСом, функционирует и сегодня.

Боря был в Коралово ответственным за работу котельной и генератора. Получал небольшую по тем временам зарплату, но это была работа, которая его устраивала. Мне же в 1997 году пришлось уволиться и уйти на пенсию, к этому моменту мне уже исполнилось 59 лет. Конечно, очень жаль было уходить с работы - я ведь работала практически всю жизнь, но надо было выбирать.

И самое главное. Исполнилась моя мечта. Я всегда хотела жить на природе. Раньше осуществить наше желание и приобрести дачу мы просто не могли. На зарплату инженера и учительницы построить дачу невозможно, поэтому, когда Лёня предложил нам жить в Коралово, и мы поняли, что у Бори там будет работа, то мы, конечно, согласились.

В Коралово топ-менеджеры МЕНАТЕПа (или в то время уже ЮКОСа, не помню) решили построить четыре небольших двухэтажных деревянных домика со всеми удобствами для своих родителей. Один такой домик заняли мы, а во втором - наездами жила мама Володи Дубова, Дора Дубова. Мы с ней подружились. Она преподавала испанский язык в одном из ВУЗов Москвы, поэтому постоянно жить в Коралово не могла.

Я сейчас часто вспоминаю наш дом. Открывая дверь, мы сразу попадали на террасу, откуда открывался чудесный вид и где так приятно пахло деревом. Тишина и покой. Удивительно красивые места.

Родители Ходорковского тоже жили на территории лицея-интерната, в доме, который был построен специально для них. И нам предлагали построить большой дом, но мы отказались. Нас вполне устраивал наш домик. И как показали дальнейшие события, мы оказались правы, что не затеяли строительства.

Конечно, в Коралово мы жили жизнью лицея, потому что школа была сердцем усадьбы. Мы посещали все мероприятия, нас приглашали на праздники, мы знали практически всех воспитанников лицея, и даже в самом начале, правда очень недолго, я там работала. Я не преподавала, а занималась русским языком дополнительно с теми лицеистами, которым это было необходимо. Обычно люди неделю работают, а на выходные выезжают на дачу, на природу. У нас было по-другому: мы неделю жили в Коралово, а на выходные ездили в Москву

В 2000 году Лёня неожиданно предложил нам купить квартиру. Несмотря на то, что в нашей квартире на улице Крупской был сделан хороший ремонт, дом этот всё же был старый. Лёня же хотел, чтобы мы жили в новом доме. Он купил нам квартиру на Покровском бульваре. Квартира была очень хорошая, все было оформлено профессиональными дизайнерами, и ремонт был сделан на самом высоком уровне. Можно догадаться, что жили мы там, в основном, по выходным дням, а всю рабочую неделю проводили в Коралово.

В то время мы с Лёней встречались редко. Они, руководители ЮКОСа, жили в Жуковке, и виделись мы в основном по случаю праздников или дней рождений. Это и понятно, работал он тяжело и много. Даже тогда, когда Лёня и его коллеги возвращались домой, они всё равно были рядом, опять встречались, опять решали деловые вопросы, то есть продолжали работать.

Всё было бы хорошо, если бы к 2000 году у Лёни не начались проблемы с Татьяной. Вполне естественно, что проблемы сына сразу становились и нашими проблемами. Лёня ведь с нами делился, да и мы сами видели религиозность Тани. И не просто религиозность, а религиозный фанатизм. Позднее она мне сказала, что её наказывает Бог, потому что она разрушила две семьи. Она имела в виду то, что, в конце концов, у неё разрушился и брак с Лёней. Люди идут в религию по разным причинам. Я думаю, что Таня стала религиозной от безделья. Сначала Таня тоже работала в «Зарубежгеологии», но как только Лёня встал на ноги, бросила работу. Должна сказать, что у неё отличный вкус и хорошее понимание интерьера. Я ей как-то посоветовала, мол, Таня, поучись на дизайнера, у тебя это получится, и ты сможешь работать. Она ответила:

- Я уже не смогу работать.

При этом, я бы не сказала, что она занималась воспитанием детей, как-то направляла их, знала их увлечения и интересы. Я просто уверена, что человек должен чем-то заниматься. У него должны быть какие-то интересы. Какая-то работа. А она не занималась ничем. Она умела хорошо готовить, но не любила и не готовила, предпочитала заказывать еду в ресторане. Одним словом, она ничем себя не занимала. Это была первая и главная причина того, что она ушла в религию.

Внешним поводом послужило вот что. В 2000 году, когда они переехали в Жуковку, у них появилась очень религиозная садовница, она и приобщила её к религии. Хотя, я уверена, что у Тани была к этому какая-то внутренняя, что ли, предрасположенность. У неё ведь бабушка была очень религиозная, а Таня много времени прожила с бабушкой, пока её родители работали за границей.

Лёню, конечно, она даже и не пыталась приобщить к православию, потому что Лёню привлечь к христианству невозможно. Лёня еврей и всегда считал себя евреем. Тем более, что именно в этот период он стал президентом Российско-еврейского конгресса.

Однажды он попросил нас встретиться с Таней и поговорить. Мы специально поехали в Жуковку. Долго разговаривали, объясняли, что нельзя так замыкаться и отстраняться от семьи - от мужа и дочери. Если ты веришь, верь, никто не запрещает и запретить не может, но не фанатично. Нельзя ставить под удар свою семью. Я говорила, что Лёня - человек публичный. Он вынужден бывать на встречах и мероприятиях, где присутствие жены обязательно. Таня отвечала, что ей это неинтересно и ненужно. «Если тебе дорога семья, - говорила я, - ты должна изменить своё поведение». Она слушала, качала головой и говорила одно и то же - неинтересно и ненужно. Объяснить ей что-либо было невозможно. Мы проговорили с ней почти три часа, но она стояла на своём. Таня такой человек, её практически невозможно в чем-то переубедить. Мы приводили всевозможные доводы, но разговор оказался совершенно бесполезным.

При этом разговоре присутствовала наша внучка Марина, у нас с ней были хорошие отношения. Мы часто встречались. Когда она подросла, я даже помогала ей в занятиях по русскому языку. Кстати, в этом конфликте между родителями она как раз была на стороне отца. И вроде бы, во время разговора она меня поддерживала, но как только мы вернулись домой, Марина мне позвонила и начала говорить, чтобы мы оставили маму в покое, что мы не правы. После этой встречи Марина на какое-то время даже перестала с нами общаться. Было понятно, что пока мы с Борей возвращались в Коралово, Таня поговорила с Мариной и убедила её в своей правоте. Марина крещёная, мне кажется, это надо учитывать, тем более, что и она тогда уже была верующей, хотя ничего особенно не соблюдала и вела довольно свободный образ жизни. Одним словом, наш разговор с Таней положительных результатов не дал.

Леонид Невзлин

Мы с Таней прожили, можно сказать, больше двадцати лет. Это много. И в том, что происходило с ней в последнее время, есть и моя вина. Я это упустил. События развивались медленно, постепенно, но я так был занят работой, что действительно их проглядел.

Бизнес у меня был социально активным, что противоречит моим привычкам, но это было обязательством перед моими партнёрами и друзьями. И я делал свою работу, как мог.

Надо сказать, что Таня была асоциальна всегда. Она не любила встречаться с людьми. В системе координат, в которой я жил, был круг ближайших партнёров и их семьи. Второй круг - друзья. Третий круг - люди, связанные с моей сферой деятельности: депутаты, министры, заместители министров, бизнесмены, предприниматели, деловые люди и так далее. Естественно, что в данной ситуации жена должна быть партнёром. Партнёром и другом, потому что есть масса вещей, которые она через социальное общение может где-то приглушить, а где-то высветить. В такой ситуации надо быть парой, но произошло обратное. Как только у меня начался совместный бизнес с Ходорковским и товарищами, она полностью отрезала все свои социальные контакты. Она никуда не ходила в гости и никого не приглашала. Я к этому относился лояльно. Как-то незаметно такой стиль общения распространился на родителей и даже на детей.

Замечу, что Таня - человек не бесталанный. Она достаточно одарена. У неё хороший вкус. Причем, интуитивный. Это касалось дома и одежды. Это относится и к предметам искусства. С другой стороны, она не любит сопротивления. Взять, к примеру, Лёшу, сына Тани. До семи лет он был идеальным ребёнком и любимчиком. Она не могла на него нарадоваться. Но как только Лёша подрос, стал проявлять самостоятельность, у него появился свой взгляд на вещи, и этот взгляд не совпадал с её взглядами, Таня потеряла к сыну всякий интерес и моментально перестала им заниматься.

С Мариной, с нашей дочкой, ситуация была схожа: как только Марина проявила свой характер, Таня сразу перестала ею интересоваться: уже не делала с ней уроки, не водила её на танцы. Таня перестала делать что-либо. И получилось так, как получилось, - Таня осталась в своей, отгороженной от всех, капсуле. Она перестала даже готовить, хотя хорошо умеет это делать.

Такой пример. Приезжаю я как-то раз домой и спрашиваю:

- А что это на столе?

- Смешанный рис, - говорит она. Это было время, когда поднялась волна интереса к здоровому образу жизни.

- Молодец, - говорю я ей, - рис сварила.

- Я не варила, - отвечает она, - Это я в «Царской охоте» заказала.

Ресторан «Царская охота» был напротив. Я подошёл к охране (а в то время моя семья уже охранялась) и спрашиваю, мол, это вы за рисом ездили?

- Да, - отвечают, - мы.

- Только за рисом?

- Да, только за рисом.

В «Царской охоте» была шикарная кухня, и если там что-то заказывали, то делали это, что называется, от души. Но ей захотелось смешанного риса, вот она и заказала себе смешанный рис. И всё. И всё! Всё остальное её не интересовало. Ни я, ни дети. Этот пример может показаться незначительным, но, на мой взгляд, он говорит о многом. У меня был настоящий шок. Послать машину с охранниками, чтобы купить варёный рис...

В силу своей деятельности мне приходилось достаточно часто иметь дело с едой. Обедать и ужинать почти всегда нужно было с людьми. С определенного момента тема питания у нас на работе была решена, ведь там я и проводил большую часть своего времени. Еда в нашем клубе была замечательная, я взял людей из «Метрополя». Они хорошо знали, где купить, что купить и как приготовить. Это были и повара, и официанты, и весь менеджмент. Все эти люди являлись нашими работниками. Казалось бы, чего проще, когда можно вместе с дочкой и женой моего делового партнёра выйти, прогуляться, посидеть у нас в ресторане, пообщаться. Нет! Она заказывает варёный смешанный рис и посылает за этим машину с охраной...

Потом произошло следующее. У нас, как и в любом большом доме, был садовник. Вернее, садовница. Как я потом узнал, её гнали отовсюду, где она работала, потому что она пыталась миссионерствовать, особенно среди женщин. И как выяснилось, эта садовница взяла Таню в оборот. Всё это, к сожалению, прошло мимо меня, но потом случилось то, что случилось. Стали нарастать лень и недовольство жизнью, состояние депрессии просто не прекращалось, и, в один прекрасный день, случился взрыв. Слёзы, злость, ненависть, страх! Она убежала из дома. Сначала она пряталась от меня за дверью, кричала: «Не подходи ко мне! Я тебя боюсь!» - падала на асфальт и билась, изо рта шла пена. Это действительно было страшно. Я растерялся, попытался разобрался, что же это такое было. Ходил к психиатру. Он выслушал меня и сказал, что это «контролируемая женская истерика». А по её словам, это было явление ей Господа! И Он ей рассказал всю её предыдущую жизнь, поведал ей обо всех её ошибках, об её грехах, направил её на путь истинный, рассказал о будущем и вот теперь, теперь, наконец, она будет жить по Господу! Она Его видела, она с Ним говорила, и отныне она будет следовать его указаниям. Она всегда была православная и крещёная. Но с этого дня её потянуло в ортодоксию. Я бы сказал, в сельское верование. Я пытался всё же её отвлечь, пытался сделать всё для того, чтобы она развеялась, увидела мир. Я всё ещё надеялся вернуть её к нормальной жизни.

И мы поехали в Грецию. Мы жили в гостинице, рядом с которой был удивительный женский монастырь. Он был, можно сказать, научным. Там работали женщины с обязательным знанием двух языков, у которых, как минимум, была одна докторская степень, а то и две, и в этом монастыре был определенный уклад жизни, который включал в себя труд физический и интеллектуальный. Так вот, Таня на все это посмотрела и сказала:

- А может, мне в монастырь уйти?

Меня от её слов чуть кондрашка не хватил. Я буквально взорвался и попытался ей объяснить разницу между монастырем интеллектуалов в северной Греции и русским ортодоксальным монастырем где-нибудь во Владимире, где ей надо будет унижаться и заискивать перед какой-нибудь матушкой, жить среди интриг, быть полностью зависимой.

- Разницу видишь? - спросил я её. - И если ты хочешь в такой монастырь, сначала получи образование и начни жить интеллектуальной жизнью, а не жизнью затворницы.

Признаться, этот момент в гостинице был для меня вторым ударом. Первый удар был тогда, когда она в состоянии истерики убежала в лес и там пряталась. Сейчас, конечно, об этом легко говорить, но тогда это был шок. Любимая женщина, прекрасные отношения, мы вместе уже много лет, и я собирался прожить с ней всю жизнь. У нас двое детей, дочь, которую мы вместе родили. Что я должен был думать, как я должен был всё это воспринимать и как я должен был жить?!

Квартиру мы буквально разделили. У меня была своя территория, у неё своя. Марина оставалась на её территории, но с ней я общался. Мы, можно сказать, ходили друг к другу в гости. А Татьяна жила в своей половине, которая со временем превратилась как бы в часовню, чему я, в общем-то, не препятствовал.

Хочу сказать, что об этом я позаботился сам. Она постоянно куда-то неслась, исчезала и появлялась, пристрастилась к чтению мистических книг. И я вдруг понял, что в таком состоянии Татьяна может легко попасть в руки сектантов -каких-нибудь проходимцев от религии. Тогда я пошёл к отцу Александру Борисову, который был учеником и другом Александра Меня. У него в церкви существовало направление «Евреи во Христе», привлекавшее многих. Мы встретились, я ему рассказал о сложившейся ситуации и попросил о помощи. Он спросил:

- Какая у тебя в итоге цель?

Я искренне ответил:

- Я просто хочу, чтобы ты вернул ей понятия христианских семейных ценностей, чтобы она поняла, что это не выбор между Христом и мною, как это у неё произошло, а это жизнь. Есть эта часть жизни и эта. Можно ли её убедить?

- Да, можно. Можно, если человек хочет.

Она могла бы пойти на компромиссы, и я был к ним готов, но она этого не хотела. И с этой минуты я стал отдаляться...

ГЛАВА ШЕСТАЯ. Знакомство с Израилем

В 1995 году мы с Борисом впервые поехали в Израиль. Это произошло в марте, на весенние каникулы. Путешествие было просто незабываемым!

Лёня был очень занят, поэтому организационные проблемы нам помогала решать Лёнин референт - Ирина Васильевна Фёдорова. Первое знакомство с ней было заочным, как говорится, телефонным. Тогда мы ещё не знали, что подружимся.

Ирина Васильевна Фёдорова

В 80-е годы я была одним из руководящих работников крупного госучреждения, но к 1990 году его ликвидировали. Именно в это время по рекомендации одного госчиновника мне предложили работу в МЕНАТЕПе. И я согласилась на самую рядовую должность в отделе кадров.

Первое впечатление от МЕНАТЕПа было удручающим. У меня возникло такое чувство, будто руководили там исключительно какие-то мальчики и девочки. Всё было совершенно неорганизовано, сплошная бессмысленная суета и беготня. Позднее работа наладилась, обрела четкие формы и деловую неспешность.

Вместе со мной в МЕНАТЕП пришло довольно много госслужащих. Это было время, когда работы в стране не было. И бывшие государственные чиновники, оставшиеся не у дел, потянулись в новые коммерческие структуры. Вместе со мной в МЕНАТЕП пришло человек десять-пятнадцать. Многие из них очень быстро ушли, не смогли приноровиться к новым веяниям, новым трудовым отношениям, новому графику работы. В это сложное время, конечно, надо было суметь перестроить себя. Не знаю, получалось у меня или нет, но я продолжала работать. И в один из дней меня вызвал к себе Михаил Борисович Ходорковский. Видимо, мои какие-то способности были замечены, поэтому он и предложил мне две должности на выбор. «И на той, и на другой работе», - сказал Ходорковский, - «Вы будете более полезны МЕНАТЕПу. Выбирайте». Выбрать я не успела, практически сразу после беседы с Ходорковским мне позвонил Леонид Борисович Невзлин и пригласил на беседу. Я прошла к нему в кабинет. Леонид Борисович в разговоре человек очень мягкий и обаятельный. Никакого давления, нахрапистости. Замечу к слову, что его секретарша встретила меня очень ревниво. И причина этому была достаточно простой. По-моему, большая часть женщин МЕНАТЕПа была в него влюблена. Он был, конечно, очень интересный молодой человек. При виде Леонида Борисовича все женщины охали и ахали, но старались скрывать свои чувства. Он, конечно, производил сильное впечатление, при этом на работе никогда никаких романов не заводил.

Так вот, в этой своей мягкой манере он меня спросил, не хочу ли я пойти к нему в помощники. Я тогда не предполагала, что это будет для меня очень сложный переход. Между мной и Леонидом Борисовичем была значительная разница в возрасте. Я никогда не работала под руководством человека моложе себя, а Леонид Борисович - ровесник моего сына. Я одного возраста с его родителями. И это, конечно, откладывало определённый отпечаток на наши с ним отношения. Они, молодые, могли шутить между собой, могли называть друг друга по имени, могли легко и непринужденно общаться и веселиться, а я всегда звала его «Леонид Борисович» и никогда не могла позволить себе назвать его «Лёней». Я видела, как приходили какие-то девчонки и мальчишки, и они тут же к нему обращались «Лёня». Ему, как мне кажется, с молодыми людьми, с ровесниками было проще. Впрочем, мы всегда спокойно и по-деловому общались. Работали мы очень хорошо. Нас было трое - он, секретарь и я.

Лично я занималась вопросами благотворительности - писала бесконечные письма, проводила переговоры с инвесторами и спонсорами, занималась организацией Коралово. Ни на каких совещаниях я не присутствовала и никакой политикой не занималась. Меня часто спрашивают, мол, вы, наверное, всех руководителей знали. Я всегда отвечала и отвечаю: нет, не знала. И вообще, мы сидели всегда отдельно от всех. И занимались только своим делом.

Лёня - человек неординарный, неординарно мыслящий относительно всего, что касалось новых идей, новых направлений и новых решений. Я проработала с Леонидом Борисовичем довольно долго. И не скрою, что на протяжении всего времени мне было с ним и сложно, и безумно интересно. МЕНАТЕП создавали очень молодые, одарённые и целеустремлённые люди. Молодые ребята, способные, талантливые. Они получили возможность реализовать себя. И когда я пришла к ним работать, они выглядели мальчишками - мальчишеское в них ещё оставалось. Мне это очень нравилось. Я сразу заметила и поняла, что и Михаил Борисович Ходорковский, и Леонид Борисович Невзлин - это, конечно, нечто особенное. При всей своей внешней мягкости, вроде как общительности, человеческом обаянии, Леонид Борисович всё же очень закрытый человек. Он умел держать дистанцию. Он вообще был очень отстранённым, как будто не хотел кого-либо подпускать к себе близко. Я думаю, у него не было очень близких друзей. Правда, внешне, когда он улыбается, когда он в хорошем настроении, когда налицо всё его личное обаяние, может сложиться совсем другое впечатление. Этой чертой характера он совершенно не похож на своих родителей.

Ирина Марковна и Борис Иосифович совсем другие. И, может быть, именно поэтому я с ними в очень хороших отношениях, я их люблю и очень им благодарна за то. что они меня не забывают и всё время приглашают к себе.

Мы начали наше путешествие с Эйлата, потом побывали на Мёртвом море, потом - Иерусалим со всеми достопримечательностями, - одним словом, мы по-настоящему увидели Израиль, никуда не торопились. В Эйлате мы были три дня, на Мёртвом море - два. Мы располагали достаточным временем, чтобы ознакомиться со страной, побывать в музеях. Гиды у нас были просто замечательные: умные, образованные, знающие. Они проехали с нами с юга на север, потом мы вернулись в Тель-Авив и оттуда уже полетели домой, в Москву. Эта наша первая поездка в Израиль оставила неизгладимое впечатление. Мы оба пребывали в восторге от Израиля.

К тому времени мы с Борисом уже выезжали за границу, кое-где побывали и каждый раз, когда проходило несколько дней, я ловила себя на мысли, что меня уже тянет домой. Израиль стал первым местом, откуда уезжать мне не хотелось. Я сразу почувствовала, что здесь мой дом. Это было удивительное чувство.

Конечно, эта поездка состоялась благодаря Лёне. Его интерес к истории еврейского народа и к истории Израиля давний и прочный, а когда Лёню избрали президентом Российского Еврейского конгресса, он стал особенно глубоко изучать этот вопрос, который по-настоящему волновал его ещё со студенческих лет. Мы с Борисом шутили, что Лёня гораздо больше еврей, чем мы. Мне кажется, что эта любовь и этот интерес к своим еврейским корням, к иудаизму у Лёни от деда, от моего папы.

Папа, вообще, проявлял большой интерес к Израилю с самого момента образования государства. Я знаю, что любая новость, связанная с Израилем, была для него важной.

Леонид Невзлин

Дед, в отличие от многих, слушал «голоса». Конечно, он никому об этом не рассказывал. Он просто слушал, вникал и анализировал, а я всегда лежал рядом. Понимал ли я что-либо, не столь важно, но сам факт моего присутствия рядом с ним мне очень многое давал.

При этом дед полтора часа, отпущенные им на прослушивание радиоголосов, делил так: пятнадцать минут - на один «голос», пятнадцать минут - на другой, включая, конечно, «Голос Израиля», и так далее. Он обожал Израиль. Даже тогда, когда Советский Союз осуждал Израиль, когда Советский Союз воевал на стороне арабов и в стране была жуткая антиизраильская пропаганда, дед любил Израиль. И мне кажется, он даже гордился тем, что есть такое государство - Израиль!

Папа собрал большую библиотеку еврейских писателей, точнее, русских еврейских писателей. Он очень дорожил этой библиотекой и трепетно к ней относился. И когда папы не стало, эта библиотека перешла к нам, а незадолго до нашего отъезда в Израиль мы эту библиотеку передали в Еврейский культурный центр в Москве. Кстати, Лёня принимал активное участие в создании этого Еврейского культурного центра.

И ещё я помню, что папа интересовался именно современным Израилем, киббуцным движением. Он иногда делился с нами новостями, рассказывал о том, что ему самому казалось интересным, но я должна отметить, что всё это было вскользь, мимоходом, очень коротко. Эти его рассказы не были предметными, обстоятельными. И я не помню, чтобы своими знаниями об Израиле он делился с коллегами, с друзьями и очень близкими знакомыми. Такого я не помню. И, конечно же, понятно почему. Он беспокоился, в первую очередь, о нас, о своих друзьях и коллегах, а не о себе. Не так давно я вдруг поняла, что в душе папа был, конечно, диссидентом. Несмотря на то, что он был офицером Советской армии. Умный и талантливый человек, он, несомненно, всё видел. Видел царящую несправедливость, видел ложь и обман. И, конечно же, он всё понимал. Признаюсь, что тогда, в ту пору, я слова «диссидент» просто не знала.

Леонид Невзлин

Не думаю, что дед был диссидентом и, более того, что мог бы считать себя диссидентом. Нет. Умный, образованный человек, человек, который видел окружающую его действительность и мог анализировать происходящее, он прекрасно понимал, что диссидент - это нечто другое.

Уже появились произведения Солженицына и Шаламова. Были на слуху фамилии тех, кто выходил на Красную площадь с протестом против событий в Праге. Я думаю, что дед чисто психологически был далёк от диссидентов. И ещё. Очень и очень важное. У него была наука, его любимая химия, было дело, которому он отдал всю свою жизнь. Этому делу, делу всей своей жизни, он никогда не изменял.

Мы вернулись из Израиля в конце марта. Проходит месяц. В один из дней звонит Лёня и говорит о том, что есть возможность ещё раз побывать в Израиле в середине мая. Банк МЕНАТЕП организовал гастрольный тур известных деятелей культуры, и есть три свободных места. Лёнин референт, Ирина Васильевна, с удовольствием согласилась участвовать в поездке, и не хотим ли и мы присоединиться к ней. Мы сразу согласились. Так состоялось наше личное знакомство. Я это так хорошо помню, как будто вчера было.

Ирина Фёдорова

Как-то Леонид Борисович меня вызывает и говорит, мол, Ирина Васильевна, мы организуем поездку в Израиль некоторых деятелей культуры, и я хочу, чтобы вместе с ними поехали мои родители. Вы не желали бы поехать вместе с ними? Я с удовольствием согласилась. Здесь я хочу сделать маленькое отступление и сказать, что мы с Ириной Марковной и Борисом Иосифовичем, несмотря на всю разницу характеров, люди одного поколения, одних, можно сказать, взглядов, одного круга.

Конечно, очень многое зависит от того, в какой семье человек воспитывался, в какой культурной среде он вырос. У каждого жизнь складывалась по-разному. Я потеряла папу в шестнадцать лет, а маму - в двадцать три года. К этому времени я уже вышла замуж, и моё становление в смысле образования и выбора профессии было делом моих собственных рук. Именно поэтому у меня отношение к Ире, к Борису, к их семье особенно тёплое. Мы познакомились и полетели в Землю Обетованную.

За нами прислали машину, мы поехали на Ростовскую набережную, Ирина Васильевна вышла, села в машину, и мы поехали в аэропорт. Вот так мы, наконец, увидели друг друга и познакомились. В аэропорту мы вместе пили кофе, потом уже в самолёте все время общались, затем нас повезли в Натанию, разместили в гостинице, где по соседству с нами жили артисты, певцы, музыканты.

Это были очень известные люди: Олег Ефремов, Вахтанг Кикабидзе, Нани Брегвадзе, Белла Ахмадулина, Василий Лановой, саксофонист Алесей Козлов, Эммануил Виторган, Лариса Голубкина и Борис Мессерер. Меня больше всего поразило то, что эти известные люди, для которых сцена была как будто местом привычным и естественным, каждый раз с волнением готовились к своему выходу и встрече со зрителями. Тем более, что программа выступлений во всех городах была одна и та же. Всё равно они всегда волновались и тщательно готовились к своим выступлениям. Концерты происходили в трёх городах: Иерусалиме, Хайфе и Тель-Авиве. Приезжали мы в эти города за два часа как минимум. И всё это время до начала концерта они репетировали. Признаюсь, такой серьёзный подход, такое трепетное и уважительное отношение к своей профессии и к зрителям стали для меня приятным откровением. Мы, конечно, присутствовали на всех концертах. Артисты нас так и называли - «группа поддержки». После концерта мы шли в автобус и ждали. Это было понятно, им надо было снять грим, переодеться и собраться. И каждый раз, поднимаясь в автобус, они спрашивали у нас: «Ну как?» Их замечательно принимали. Особенно Беллу Ахмадулину. Она, несомненно, выдающаяся поэтесса. Зрители её подолгу не отпускали, постоянно вызывали на «бис».

Вернусь к Ирине Васильевне. В Израиле, как я уже сказала, мы были неделю. И всю эту неделю мы с ней очень тесно общались. Возвращаясь в Натанию, ужинали, а потом допоздна гуляли, делились впечатлениями, обсуждали новости. Мы говорили о жизни, о себе, о прошлом и будущем. Говорили о наших сыновьях. Как заметила Ирина Васильевна, её сын и Лёня - ровесники, и это, конечно, было поводом для беседы. Да и мы тоже ровесницы, мы одного поколения, так что нам было о чём поговорить. Ирина Васильевна - начитанный, образованный и культурный человек. Она очень мудрая женщина. Женщина, которая умеет и любит работать. Мне почему-то кажется, что ей сейчас не очень легко.

Ирина Фёдорова

Мы в Израиле очень хорошо провели время. Мне понравились Хайфа, пригороды Тель-Авива, Яффо.

В группе деятелей культуры было много известных личностей: Лариса Голубкина, Белла Ахмадулина, Олег Ефремов. Мы были как бы группой поддержки, много шутили, смеялись, одним словом, замечательно проводили время.

Ирина Марковна и Борис Иосифович оказались милейшими людьми, очень добрыми, открытыми и искренними, и при этом какими-то наивными, что ли, я бы даже сказала, не очень современными. Мы замечательно сдружились. Тем более, что Борис Иосифович работал когда-то в том же министерстве, что и я. У нас находились общие интересы и общие темы для разговоров. Когда я общалась с Ириной Марковной и Борисом Иосифовичем, я постоянно ловила себя на мысли, что про них невозможно было сказать, что они родители олигарха. Настолько они были скромными, настолько естественными, открытыми и искренними. Никакой нарочитости, никакой позы. Они были такими - и такими, я уверена, остались. Потом, позднее, когда они жили в Коралово, я у них часто бывала в гостях. Мы приезжали с мужем, пока он не ослеп. Ирина Марковна и Борис Иосифович - очень светлые люди!

Тогда, за семь дней нашего пребывания в Израиле, мы очень сблизились и подружились. Нам было по-настоящему интересно вместе. Позднее мы даже дни рождения стали отмечать одной компанией. Так что эта поездка положила начало нашей дружбе.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ. Дело ЮКОСа и отъезд из России

Жизнь наша катилась по привычной колее, но весной 2003 года мы почувствовали, что обстановка вокруг ЮКОСа стала накаляться. Первым звоночком для нас был такой момент. Мы обычно все дни рождения праздновали в столовой лицея, там работали хорошие повара, и они очень вкусно готовили. Так вот, в 2003 году мне исполнилось шестьдесят пять лет. Мы пригласили всех друзей и родственников, собралось довольно много гостей. Естественно, приехал и Лёня. Когда мы встретились, я сразу почувствовала какое-то беспокойство. Мать есть мать, и материнскую интуицию не обмануть. Он произнёс тост, поздравил меня, но я чувствовала, что он в плохом настроении. Видела, его что-то тяготит. Понять тогда, что именно, я, конечно, не могла.

День рождения у меня в апреле, и в этом же апреле была годовщина ЮКОСа. Путин тогда прислал адрес с «самыми наилучшими пожеланиями». И казалось, всё хорошо, но я чувствовала, что тучи сгущаются. Это ощущение появилось именно в мой день рождения.

Чуть позже, кажется, в мае, в жизни Лёни произошло очень большое событие. ЮКОС решил взять под свою опеку РГГУ - Российский государственный гуманитарный университет, бывший Архивный институт. Университету предложили реконструировать не только здание, но всю систему преподавания, поднять уровень образования до уровня лучших учебных заведений мира. Руководство университета с энтузиазмом согласилось на такое предложение, потому как дела РГГУ к тому времени были в плачевном состоянии.

Ходорковский предложил Лёне возглавить РГГУ, а Совет университета одобрил Лёнину кандидатуру. Избрание ректором РГГУ можно назвать осуществлением Лёниной мечты. Мир образования и науки его привлекал всегда. За очень короткий срок у него установились тесные контакты не только с преподавателями университета, но и со студентами. Лёня часто говорил нам, что это по-настоящему его работа. Первым делом, были повышены стипендии студентам и зарплаты преподавателям, начали реконструкцию здания, но всё это было только начало. Замыслы были грандиозные. Основная цель была вывести РГГУ на международный уровень. Я не сомневаюсь, что ему это удалось бы: и человеческие ресурсы, и финансовые для этого были. Лёня искренне хотел принести пользу. Хотел доказать, что образование в России может быть самого высокого уровня и не уступать международным стандартам, но выяснилось, что властям это было не нужно. И сегодня они «реформами» в сфере образования это ещё раз доказали.

Я помню, как он был увлечен своей новой работой, хотя и связи с ЮКОСом не терял. Во второй половине июня я как-то позвонила ему и спросила о делах. И тут он мне совершенно неожиданно сказал, что в ЮКОСе арестовали сотрудника отдела безопасности. И сейчас он вынужден заниматься этим вопросом, потому что Миша Ходорковский в командировке.

Кого и почему задержали, я не спросила. Оказывается, арестован был Алексей Пичугин, и произошло это 19 июня. Я тогда ещё не осознавала, насколько всё это серьезно.

Леонид Невзлин

В ЮКОСе был отдел внутренней безопасности, возглавлял его Михаил Иосифович Шестопалов, бывший генерал Московской милиции. Алексей Пичугин же возглавлял отдел экономической безопасности. Он работал в КГБ, и когда страна стала разваливаться, пришёл в ЮКОС.

Следователи и прокуроры были уверены, что Алексей Владимирович как бывший коллега обязательно станет с ними сотрудничать и начнёт на всех, как говорится, стучать. Но Алексей как человек по-настоящему верующий неукоснительно соблюдал десять заповедей. Для него такие понятия, как преданность друзьям, верность данному слову, честность и порядочность - не пустой звук. Он, конечно, отказался «сотрудничать» и оговаривать руководство ЮКОСа, поэтому эти лживые следователи, прокуроры и судьи, решили его наказать. Тем более, было указание сверху. В этом никто не сомневался. Ему приписали очень многое. И несколько покушений, и несколько убийств. Ни одно из обвинений не было доказано. Он сидит пожизненно. Очень и очень его жаль. Он удивительно честный и благородный человек. Я считаю, что Алексей Владимирович - просто настоящий герой.

Второго июля того же 2003 года у нашей Ириши был день рождения. Ей исполнилось двадцать пять лет. Этот день был омрачён арестом Платона Лебедева. Я помню, что прилегла на террасе отдохнуть и задремала. И вдруг сквозь сон слышу голос диктора по телевизору: «Арестован Платон Лебедев». Я вскочила - в тот момент я поняла, что идёт наступление на ЮКОС, и всё очень серьёзно.

Третьего числа сообщили, что руководители ЮКОСа Ходорковский и Невзлин вызваны в прокуратуру. Я дозвонилась до Лёни, и он намекнул, что против них затевается дело, сказал, что завтра, 4 июля, они с Мишей должны быть в прокуратуре, и добавил: «Учтите, я могу оттуда не выйти». И ещё добавил: «Мы, конечно, ни в чём не виноваты!» Мы с Борей ни секунды в этом не сомневались, но можно себе представить, в каком мы были состоянии. Я всю ночь не спала. Утром Лёня и Миша поехали в прокуратуру, мы об этом знали и день провели у телевизора. Тогда СМИ были ещё относительно свободными.

4 июля 2003 года - для нас это страшная дата. Мы каждый год в этот день вспоминаем всё происходившее заново. Ожидание было мучительным. Через два часа отпустили Мишу Ходорковского. Он вышел из здания прокуратуры, на ходу дал какое-то интервью, мол, всё нормально. И уехал. Лёню продержали до самого вечера. Думаю, часов до шести. Можно себе представить, что мы пережили. Весь день мы мысленно возвращались к этой его фразе, что он может из прокуратуры не выйти. Когда вечером Лёню выпустили, у него был измученный вид. Он был бледен и выглядел осунувшимся. К нему подбегают журналисты, начинают задавать вопросы, один из которых звучит так:

- Они там хоть покормили вас?

На что Лёня, не лишенный даже в такой ситуации чувства юмора, отвечает:

- Да, накормили. И рябчиками, и ананасами!

Через некоторое время, конечно, созвонились, было понятно, что он устал, и особенно мы с расспросами к нему не приставали. Это был страшный день. И вспоминая его, мы каждый раз переживаем так, будто это было вчера.

В тот момент у нас уже были оплачены две поездки. Одна - в Париж, а вторая - по «Золотому кольцу» на теплоходе. Нам с Борисом нравятся круизы, и мы несколько раз плавали - и с моими учениками, и сами. В этот раз, в связи с происходящими событиями, мы сказали Лёне, что уезжать никуда не хотим, всё равно отдохнуть по-настоящему не сможем. Он ответил, что если мы не поедем, он будет огорчён. И мы поехали. Ну что вам сказать про эти поездки?! Наши мысли всё время были о Лёне, мы говорили только о нём и о том, что может произойти. Всё время пытались звонить или ему, или его секретарю. Наконец, во второй половине июля мы вернулись и, к нашей радости, мы могли в это время часто с ним видеться.

Мы жили на Покровском бульваре, а он работал в Колпачном переулке. Это буквально в пяти минутах ходьбы от нашего дома. Правда, нам приходилось записываться к нему на приём, у Лёни другой возможности повидаться с нами не было. Таким образом мы и встречались.

Однажды мы ему сказали, что очень просим его уехать. Он, конечно, ответил, что сделать этого не может, что он часть команды. Мы объясняли, что он всё равно никак помочь не сможет. Противники ЮКОСа сделают то, что задумали. На их стороне власть, пусть и неправедная, но власть. Мы с Борисом, наконец, сказали ему то, что мучило нас и не давало спокойно жить:

- Лёня, ты должен понять, если с тобой что-то случится, мы просто не выдержим.

Говорить такое родному сыну тяжело, но другого выхода не было, и мы сказали. Может быть, наши слова имели какое-то значение для него при принятии решения, но через несколько дней, 30 или 31 июля, он позвонил нам в Коралово из Жуковки и попросил приехать. Конечно, мы сразу же поехали.

Лёня рассказал, что на него подготовлены два дела: одно экономическое, якобы за неуплату налогов, а второе связано с делом Пичугина. Дела пока ещё не возбуждены, но материалы уже подготовлены. Лёня был достаточно спокоен. Пока мы говорили, он собирал какие-то бумаги в кейс. Я почувствовала, что он собирается в дорогу, но напрямую он этого не сказал. Уезжая, мы с Лёней попрощались, как обычно.

На следующий день я пыталась до него дозвониться, но он на звонки не отвечал. Затем нам позвонила референт Лёни Таня Чешинская и спросила, можем ли мы с ней встретиться. Назначили встречу в кафе на Чистопрудном бульваре. Там мы и узнали, что Лёня уехал на Кипр. Есть такое выражение «камень с души». Именно это я и почувствовала. И единственная мысль была в голове: «Слава Богу! Слава Богу!»

Чуть позже нам купили мобильный телефон с особым номером. Это был телефон «Нокия» со своим специфическим звонком. До сих пор, когда я слышу этот звонок, я вспоминаю то время.

В начале августа нам неожиданно позвонила Ира и сказала, что она у папы, волноваться нам не следует, у них всё хорошо. 12 августа нам позвонил сам Лёня и сказал, что он в Израиле и зовет нас в гости.

Мы не только обрадовались, мы, наконец, успокоились. Наш сын был не только жив и здоров, он не только был на свободе, он был в Израиле. Этот период времени был таким напряженным, что я помню всё по числам.

7 сентября мы прилетели к Лёне. Мы почти всё время были вместе. Борис и я были свидетелями того, что сын был на постоянной связи с РГГУ. Он давал какие-то указания, обсуждал неотложные вопросы, и мы видели, что для него это очень важно. Он переживал, что у него нет возможности быть в Москве и заниматься делами университета вплотную.

В это же время в Израиль приехала и Таня Чешинская. Она передала слова Ходорковского, мол, на Лёню дела не завели, и он может спокойно возвращаться. Лёня, конечно, сразу ухватился за эту мысль, ему хотелось вернуться. Он сказал, 24 сентября (я уже говорила, что помню всё по числам) он летит в Москву. Мы опять стали его уговаривать. Я даже плакала. Говорила, что это сейчас - как будто нет никакого дела, но как только он вернётся, то дело сразу заведут, и его арестуют. До сих пор не знаю, что на него подействовало. То ли мои мольбы, то ли собственные размышления, но в Москву он не полетел, а остался в Израиле.

Леонид Невзлин

Таня была моей гражданской женой, довольно короткое время. Мы вместе работали - она была моим помощником. Она училась в МГИМО. Была красавица необыкновенная, и её появление у меня было не случайным - я наблюдал за ней давно. Я был старше на восемь лет.

Ирина Васильевна Фёдорова, референт Леонида Невзлина в 90-е годы

В самый последний год моей работы у нас в секретариате появилась Таня Чешинская. Я считаю, что она для Леонида Борисовича была идеальным помощником. Во-первых, она знала английский язык, а во-вторых, она была человеком его круга. Ему с ней было интересно работать.

Леонид Невзлин

Однажды Таня пришла ко мне и сказала, что развелась, и ей нужна «крыша», потому что её муж агрессивно себя ведёт. Вопрос этот я уладил довольно легко, я с её свёкром был знаком давно, и у меня с ним были хорошие отношения.

Сейчас это, пожалуй, не имеет значения, но Таня была мне очень близка, какое-то время мы испытывали очень сильные чувства друг к другу.

Она работала со мной последние годы, и в 2003 году де-факто переехала со мной в Израиль. Потом отношения пошли на убыль, мы расстались. Я не мог уйти из семьи. К тому времени со мной уже находилась старшая дочь Ира, а Марина тогда была в переходном возрасте.

Что касается Татьяны - я имею в виду мою жену - то она к тому времени была уже недееспособна, и я поэтому не мог уйти из семьи. Расстались мы с Таней по нескольким причинам. К примеру, она продолжала очень остро воспринимать всё, что касалось её детей и бывшего мужа. Ей, например, звонила её мама, рассказывала о каких-то событиях, о детях, и я видел, что она сразу менялась. Становилась нервной. Я понимал, что она всё ещё живёт прежней жизнью. Эмоционально она была там, в той семье. И это, мягко говоря, мне не нравилось. Я понимал, куда всё идёт. И каждый раз, приезжая в Израиль, она уговаривала меня вернуться. Мол, Ходорковский на свободе, всё под контролем. У меня есть такая привычка. Я очень часто не возражаю. Не спорю. Слушаю, пропускаю через себя. Она мне ничего плохого не желала - в этом я не сомневаюсь. Просто я понял, что я не то место занимаю в её голове, которое мне хотелось бы занимать. По этой причине и ещё по нескольким, в октябре-ноябре, когда Ходорковский уже был арестован, я понял, что дальше свою жизнь я хочу жить не с ней. Я извинился, сказал ей, что у нас не получилось, что материально я ей буду помогать, но нам надо расстаться. Впоследствии я никогда об этом не пожалел. Ни одной минуты. При полном к ней уважении.

Сейчас, вспоминая это время, я ни в коем случае не хочу и не могу говорить о Тане плохо. Когда возникло известное всем дело ЮКОСа, Ирина Васильевна Федорова была просто броня, и к ней невозможно было подступиться, Таня тоже вела себя более чем достойно. Она была умнее следователей и всех тех, кто пытался нас обвинить. Она вообще умный человек. Я говорю о том времени, когда их вызывали и допрашивали.

Сейчас у Тани всё в порядке. Замужем, двое или трое детей.

Тогда же, в конце сентября, несколько дней в Израиле провёл Ходорковский. Он прилетал к друзьям и коллегам по ЮКОСу. Насколько мне известно, Брудно и Лёня говорили Ходорковскому, что есть информация о том, что в России планируется его арест. Просили не возвращаться, уехать куда угодно. Но он отказался обсуждать эту тему и сказал, что возвращается в Москву. Помня, как мне кажется, наши просьбы, мольбы и мои слёзы, Лёня напомнил Ходорковскому о его родителях, но Миша сказал, что его родители «железные».

Конечно, Лёню и Мишу очень многое связывает. Они близкие люди, прошли совместный долгий путь, но они всё же очень разные. Миша человек публичный. Можно сказать, человек общественного направления, не мыслит себя вне политики. Лёня, на мой взгляд, другой - увлекающийся, любит заниматься тем, что ему нравится. Я не думаю, чтобы политика его привлекала.

В тот наш сентябрьский приезд в Израиль мы с Лёней встречались ежедневно, вели достаточно откровенные разговоры, 21 сентября в кругу родных и близких друзей отметили день рождения Лёни, а 7 октября вернулись в Москву.

У нас на квартире собрались друзья и родственники. Естественно, что, помимо израильских новостей, всех интересовало дело ЮКОСа и судьба Ходорковского. Кто-то меня спросил, арестуют ли Ходорковского. На что я, не сомневаясь, ответила, что нет, не арестуют, потому что не посмеют. Ровно через две недели, а точнее 25 октября, его арестовали.

Это было страшно. Очень страшно. Лёня звонил нам огорчённый и расстроенный. Помню, что это был один из выходных дней. Мы позвонили родителям Миши Ходорковского и выразили им поддержку. К сожалению, никто и ничем помочь им не мог.

Анна Невзлина

Наша жизнь, по выражению моей дочери Иры, - это пример того, что параллельные линии иногда пересекаются.

Наши с Лёней жизни разошлись. Мы жили в одном большом городе, но мы не виделись и шли по жизни разными дорогами. У нас была, конечно, общая дочь, но это обстоятельство в те годы нас никак не сближало. Лёня исправно передавал нам деньги, хотя при разводе никакого разговора об алиментах не было. Тем не менее, он считал нужным это делать. Должна сказать, что если бы я жила одна и не вышла замуж за Володю, то это было бы для меня более значимо.

Володя не был бизнесменом, он был чиновником, работал в московском правительстве при Лужкове, и у него была приличная зарплата. Многие помнят то время, когда люди лишались работы на заводах, фабриках и в научно-исследовательских институтах. Нас с Володей это не коснулось. Я понимаю, что когда Лёня вырос как бизнесмен, то его и наши доходы стали несопоставимы, но всё же в то время мы не нуждались.

Когда началась эпопея с ЮКОСом, Лёня сразу понял и оценил создавшуюся обстановку. Ира в то время довольно много с ним общалась. Жила она тогда уже отдельно. Как-то Лёня позвонил и сказал, что Ире нужна личная охрана. До этого звонка подобные разговоры были, но я не могла по большому счету оценить ситуацию. Володя сразу идею поддержал: «Если Лёня так считает, так и надо поступить».

Однажды Ира приехала к нам после работы и говорит: «Дядя Володя, дома нет хлеба, пойдемте купим». Я сказала, дома есть всё. Ира настаивала. И они с Володей ушли, а когда вернулись, то у Володи был задумчивый вид, а Ира выглядела напряжённой. Оказывается, мобильные телефоны прослушивались, и, выходя на улицу, мы стали вынимать из телефонов блок питания, а, возвращаясь домой, вставлять блок обратно.

2 июля был день рождения Иры - ей исполнилось двадцать пять лет. В этот же вечер мы узнали, что арестовали Платона Лебедева. Через два дня, а точнее, 4 июля, мы с Ирой обедали в кафе, там стоял телевизор, и мы услышали новость о том, что бизнесмены Ходорковский и Невзлин вызваны на допрос в прокуратуру. Аппетит у нас пропал мгновенно. Через какое-то время сообщили, что допрос закончен. Есть известная фотография, где на фоне здания Генеральной прокуратуры стоит Лёня с удивленным лицом, а сзади и чуть сбоку - начальник его охраны Калевич. Это Лёню выпустили из прокуратуры. Мы с Ирой были счастливы!

В конце июля Ира приехала и сказала, что папа благополучно приземлился на Кипре. Вот в это самое время наша жизнь и переменилась. Мы были испуганы, жили с ощущением реальной опасности, неуверенности в завтрашнем дне. В это время я возглавляла фирму. И у меня начались проверки одна за другой.

Хотя я понимала, что мой муж никак с этим делом не связан, у него на службе существовал Первый отдел. Естественно, в этом Первом отделе всем было известно, что жена Владимира Андреева - это Невзлина Анна Ефимовна. И ведь было не ясно, как далеко пойдет эта цепочка. Очевидно было одно, мы в самом эпицентре.

В сентябре, когда Лёня уже переехал в Израиль и оформлял гражданство, у меня вдруг начались проблемы со здоровьем, и Лёня организовал мне медицинское обследование. Я приехала в Израиль, чуть позже ко мне прилетел Володя. Мы остановились в гостинице «Давид Интерконтиненталь» в Тель-Авиве.

Вечером мы поужинали втроём. Договорились, что на следующий день Лёня придёт к нам позавтракать. Утром я ему звоню, мол, мы уже идём, выходи. Лёня жил недалеко. В ответ он сообщает, что практически не спал - ночью взяли Ходорковского. Весть об его аресте прозвучала, как удар молнии средь ясного неба.

На улице жара несусветная. Лёня все время звонит в Москву коллегам и сотрудникам - ни один телефон не отвечает. Мы ходим по набережной Тель-Авива - Лёня и Володя впереди, о чём-то беседуют, пытаются осознать происходящее. Я иду сзади - впервые в жизни чувствую себя женщиной Востока. Разговариваю по телефону с Ирой. Рассказываю о нас. А она мне говорит, что всё это сюрреализм. Подумать только. По Тель-Авивской набережной идут мой первый и второй мужья, разговаривают о чём-то своём, а я тут вроде как и ни при чём. Вот и пересеклись параллельные прямые. У меня при этом в голове была только одна пугающая мысль - моя дочь в Москве!

Мы с Володей вернулись домой в Москву. Обстановка была относительно спокойной. Затем мы ещё раз побывали в Израиле и уже вместе с Лёней решили, что Ире надо уезжать.

Ира к этому времени работала в представительстве американской компании «АПКО», у которой были отделения в разных странах. В своё время в «АПКО» проводили ротацию кадров, и Ире предложили работать в Вашингтоне, но именно в это время произошли события 11 сентября. Тогда поездку в Вашингтон отменили, а Ира осталась в Москве. Теперь же договорились, что её переведут в лондонское отделение. Мы с Ирой обговорили, что она садится в самолёт, долетает до Лондона, выходит из самолёта, проходит паспортный контроль, оказывается на территории Великобритании, после этого звонит мне. Звонок Иры означал, что с ней всё в порядке, и она уехала. Это был 2003 год.

Потом, когда Ира уже жила в Лондоне, то чтобы летать к ней, я должна была каждые шесть месяцев получать визу в Великобританию. Опущу некоторые детали этой процедуры и скажу только, что к трём часам дня надо было быть у консульского отдела. Когда выкрикивали твою фамилию, можно было пройти в консульский отдел и получить визу. Выкрикнули мою фамилию. Я не сразу расслышала. Повторили: «Невзлина есть?» Я сказала «да» и пошла к дверям консульского отдела. Меня провожал гул голосов и реплики в стиле: «О, какие люди приходят в посольство!» Это был гул зависти и ненависти. Это общество не в состоянии понять, что нельзя человека осуждать пожизненно только потому, что так кому-то хочется. И всё равно есть люди, которые отсидели в тюрьме свои десять лет, и есть люди, которые всё ещё сидят. Разве это в первый раз? Нет. Разве это кого-то чему-то научило? Нет. Кто-нибудь когда-нибудь в российском обществе признавал ошибки? Нет. Как это ни грустно произносить, но мне кажется, что в России очень долго ничего не изменится.

Вскоре после переезда Лёни в Израиль сюда из Лондона переехала и Ира. И нашла здесь не только своё дело - она обрела семью - свой дом в буквальном смысле этого слова.

После того, как Ира стала жить в Израиле постоянно, Аня и Володя приняли решение переехать. Можно сказать, что в Израиле они очутились буквально вслед за Ириной. С одной стороны, просто решили быть поближе к ней, но есть и ещё одно обстоятельство. Пока Ира жила в Лондоне, Аня ездила к ней регулярно, но каждый её выезд из России был связан с какими-то совершенно бессмысленными трудностями из-за её фамилии. Во время прохождения паспортного контроля её обязательно задерживали. Начинали задавать глупейшие вопросы, придирались по мелочам, проверяли каждую вещь. Каждый раз она боялась, что её не выпустят. Она понимала, почему это происходит, хотя к тому времени Аня с Лёней были в разводе уже много лет. Помню, Аня рассказывала, как одна из сотрудниц честно сказала ей, что нужно сменить фамилию и всё будет нормально. Так что каждая её такая поездка в Лондон, а потом и в Израиль, стоила ей больших нервов.

Анна Невзлина

Недавно Ира, смеясь, а смех её был чуточку сквозь слёзы, сказала: «Что я буду рассказывать сыновьям о дедушке? Что мы будем рассказывать о дедушке?» Наверное, подумала я, мы будем рассказывать им правду. И очень надеюсь, что нашим внукам, нашим мальчикам и девочкам, это будет интересно.

Леонид Невзлин

Многие знают, что я заочно приговорён к пожизненному заключению. Так вот, я практически уверен, что в России все эти обвинения с меня никогда не снимут. Никогда. Тем более, сейчас, когда возник и решился вопрос с Крымом.

И всё, что касается якобы пересмотра дела Ходорковского, было сделано только для того, чтобы отпустить следом Лебедева. Ему специально дали как бы меньший срок, чтобы выпустить в зале суда.

Что касается меня, то никакие обвинения с меня не сняли и не снимут. Тем более, что в России до сих пор сидит человек, и сидит пожизненно. Это Алексей Пичугин. Он взят под меня. И он, как и я, приговорён пожизненно. Только я на свободе, а он в тюрьме. И его сейчас не выпустит никто.

Я не могу не думать об Алексее Пичугине. Говорить и думать о нём очень тяжело. Конечно, мы, его друзья и товарищи, делаем всё, что можем, но проблема в том, что дело Пичугина завязано на Путине. Путин столько раз говорил, что у руководства ЮКОСа руки по локоть в крови, и за все преступления ответственность лежит на Пичугине. Отступать в этом вопросе он не может и, я думаю, не станет.

Я сегодня не представляю, как может хоть что-то измениться в судьбе Алексея, пока не произойдёт смена власти. Единственное, на что можно уповать, что Путин его помилует. С точки зрения закона, пожизненное заключение не является таковым де-факто. Пожизненное заключение можно рассматривать как двадцатипятилетний срок. То есть Путин в какой-то момент может Пичугина помиловать. Если, конечно, для этого возникнут определенные обстоятельства, при которых Путин захочет или сочтёт нужным его помиловать. Пока я другого выхода не вижу. Найти такой момент или создать такие обстоятельства, при которых Путин захочет его помиловать - это задача, которую я и мои товарищи пытаемся решить. Это очень непросто, тем более, сейчас. Мы не знаем, как он реагирует на действия Ходорковского, который побывал на Украине и чётко высказывает своё мнение о происходящем там.

Что касается Европейского суда, то он уже на первом своем заседании принял решение, что дело Пичугина несправедливо, и обязал Россию отменить первый приговор. Не сомневаюсь, что и по второму приговору, пожизненному, будет принято такое же решение. Я просто боюсь, что Россия проигнорирует и его. Хочу заметить, что дело Пичугина, проигнорированное Верховным судом России, было передано в соответствии с законом из Европейского суда в Совет Министров Европы. Конечно, Совет Министров Европы будет настаивать, чтобы Россия приняла законное решение. Если Россия этого не сделает, а она, видимо, этого не сделает, то дело Пичугина добавится к тем делам, которые обычно учитываются при политических переговорах в верхах. Путин, конечно, предпринимает определённые шаги для поднятия своего авторитета и улучшения имиджа, но станет ли таким шагом помилование Пичугина, не знаю.

Мы продолжали жить в Коралово, но жизнь эта была малорадостная. Однажды позвонил Лёня и предложил нам приехать в декабре, чтобы вместе встретить Новый Год. Мы, конечно, с радостью приняли его приглашение и в двадцатых числах декабря полетели в Израиль. Именно в этот наш приезд Лёня сказал, что, с его точки зрения, нам лучше переехать в Израиль. Мы, в свою очередь, без сына жить не могли и не хотели. Как только мы вернулись в Москву, сразу начали готовить документы на ПМЖ в Израиль.

Договоренность с Лёней была такая - 15 февраля мы будем в Израиле. В то время в Израиле была интифада, и поток репатриантов резко сократился, поэтому оформление документов заняло совсем немного времени. В израильском посольстве без всяких очередей нам быстро подготовили бумаги, хотя паспортов мы прождали почти месяц. Тем временем мы с Борисом потихоньку собирались, неторопливо готовились к переезду, знали, что до 15 февраля у нас ещё есть время.

Вдруг в конце января звонит Лёня и спрашивает, не могли бы мы прилететь раньше. Мы отвечаем, конечно. «В таком случае, - говорит Лёня, - прилетайте 1 февраля. Можете?» Мы отвечаем, можем.

Мы собрали три чемодана и 1 февраля из Коралово выехали в аэропорт. Нас провожали четыре человека - Лёнина охрана. И может быть впервые, в аэропорту, мы поняли тогда, что Лёня очень беспокоился за нас, выпустят ли нас, не задержат ли, и поэтому нас провожали люди, которым Лёня доверял. Ни родственников, ни друзей в аэропорту не было. Не потому, что кто-то из них боялся. Просто мы простились заранее, да и уезжали мы не из Москвы, а из Коралово. Не могу не вспомнить, что за два дня до нашего отъезда у нас были Липатовы, наши ближайшие друзья. Мы посидели, пообедали и простились. 1 февраля 2004 года мы уехали, хотя в тот момент ещё искренне верили, что, приехав в Израиль и оформив документы, мы уже в мае сможем вернуться и начнём спокойно всё собирать. Планировали, что будем наезжать в Москву время от времени, останавливаться в своей квартире. Но так уж получилось, что в Россию мы не вернулись. Это было опасно.

В Москве осталось много вещей, которые были мне дороги. Например, у моей бабушки Эси, а она была религиозной, был подсвечник - как будто самый обычный, медный, одинарный. Я его хранила. Осталась в Москве и посуда, которая к маме перешла от бабушки, а от мамы - ко мне. Старинные, большие, очень красивые ложки, я всегда ими любовалась, только не знала, из какого материала они были сделаны. В Москве остались и все ёлочные игрушки, ещё те, из моего детства. Я все годы хранила своё свадебное платье, очень красивое, белое, из креп-сатина с интересной фактурой, набивными цветами и нижней юбкой. Дорогие для меня письма Бориса, письма ко мне. Это были очень хорошие письма, он писал мне, когда уехал в Феодосию - тогда он уже поступил в институт, а я была на последнем месяце беременности. Во-обще-то, были и другие письма, но эти были особенные, написанные именно в тот период. Многое, очень многое осталось там. Можно сказать, в прошлом. Удивительным образом у меня сохранилась Лёнина бирка из родильного дома, которая привязывалась к руке новорожденного с указанием его фамилии, веса и роста. В Москве остался один человек, наш близкий друг, который многое из наших вещей просто раздал.

Надо признаться, что по Москве я не скучаю, она теперь навсегда в моей памяти связана с неприятными событиями. Вот разве что природа средней полосы, я её очень люблю и часто вспоминаю. Если говорить о людях, то наши друзья остались с нами, и тут место жительства не играет определяющей роли.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ. Лучшие друзья. Липатовы

Вера - моя самая близкая подруга, настоящая. Мы вместе без малого пятьдесят два года. Очень трудно ответить на вопрос, почему мы сдружились. Бывает так - встречаются люди и между ними возникают отношения, но не только в силу общих интересов или совместной работы, а в силу неожиданно возникшей и необъяснимой душевной близости. Мы как будто сразу приросли друг к другу. Это действительно сложно облечь в слова. Невозможно поверить, но мы за все эти годы ни разу не поссорились. Мы с Верой, с её мужем Славой, с их дочерью Ирой и сыном Сашей - ближе, чем самые близкие родственники. И они нам говорят: «Самые близкие родственники - это вы». Я Вере могу сказать то, что я никому другому не скажу.

Когда я только устроилась в свою первую школу, Вера работала там пионервожатой. Она в то время училась на вечернем отделении, а когда закончила институт, стала работать учительницей математики.

Вера Липатова

Мы с Ириной познакомились, если мне не изменяет память, в 1962 году. Я работала в школе старшей пионервожатой. Тогда в Советском Союзе была такая возможность - работать и учиться заочно. Потом мне дали класс, в котором я преподавала математику.

В той же школе учительницей русского языка и литературы работала Ирина Марковна. Так мы с ней и познакомились, и надо сказать, сразу подружились. У нас в школе была очень хорошая директриса - Стогова Александра Васильевна. Она была настолько доброжелательная и общительная, настолько чистосердечная в общении с нами, с молодыми педагогами, что невольно способствовала нашей дружбе.

У нас с Ириной были самые что ни на есть близкие отношения. Можно сказать, родственные. Мы всегда друг другу помогали, выручали в любой ситуации. Встречались каждый день, и каждый день нам было о чём говорить, что обсудить. Не было такого, чтобы мы искали тему для разговора, не знали, о чём говорить. Нам вместе никогда не было скучно или неинтересно.

Кстати, с Верой в одной школе я проработала только год. Потом часть учеников перевели в школу-новостройку. Мне предложили перейти в эту новую школу вместе с учениками. Работали мы совместно совсем не долго, но дружбе это не помешало. Вера потом стала завучем, была какое-то время директором школы, но не долго. Сказала, что ей это не подходит и ушла. Так до пенсии и работала завучем.

Когда мы познакомились, Вера жила с родителями и двумя младшими братьями в Воронцово, это в Подмосковье, хотя сейчас район Черёмушек уже считается Москвой. У её родителей был маленький домик с участком. Верин папа был рабочим, сидел в сталинские времена. Мама была домохозяйкой. Мы с Борей очень сблизились с их семьёй, тесно общались не только с Верой, но и с её родителями. На все торжества нас приглашали. Тогда Вера была ещё не замужем. Я помню, в 1964 году мы вместе ездили в Ленинград к нашим друзьям. На следующий год мы с Борей и Лёней поехали в Феодосию, и Вера - с нами. Жила она, правда, на квартире у наших друзей.

Вячеслав Липатов

Познакомились мы с Верой очень просто. Она была в гостях у своей подруги, по-моему, по случаю 7 ноября. Там же был мой товарищ по учёбе в техникуме. И он ей предложил, мол, давай я тебя с парнем познакомлю. Вера согласилась. После праздников мы с ним встретились, он мне рассказал о Вере, сказал, что хорошая девушка и передал мне телефон. Я позвонил, представился, мы встретились. И начали встречаться. Так всё и пошло - быстро и хорошо. И до сих пор мы вместе - вот уже пятьдесят лет. Друга, который нас познакомил, уже нет. Царствие ему небесное! А мы, слава Богу, живы и до сих пор вместе.

Вера Липатова

С Липатовым я познакомилась в 1964 году. Мы с ним часто бывали в гостях на улице Новаторов - у Иры с Борей. Так Липатов подружился с Борей.

В 64-м году Вера познакомилась со Славой. И мы как-то сразу стали дружить. В 65-м они поженились, мы у них на свадьбе, естественно, были свидетелями.

Вера Липатова

Поженились мы в 65-м, в 1966 году у нас появилась Ирина. Мы назвали её так в честь Ирины Марковны. И дядя Боря её все время звал Ирочка, Иришка, Ириша...

Вячеслав Липатов

Я работал в одной организации электромонтажником, а потом перешёл в нефтепереработку к Боре и проработал вместе с ним двадцать пять лет. Это очень приличный срок. Мы объехали весь бывший Союз, почти во всех командировках были вместе, начиная с Омска и заканчивая Мозырем.

И институт я тогда окончил. Если Боря заканчивал заочное отделение, то я вечернее. Мы все учились в одном и том же институте. И Боря, и я, а потом и Лёня.

Лёня учился на факультете «Автоматика и телемеханика» по специальности «Автоматизированные системы управления». Диплом Лёня защищал в нашей же организации у моего руководителя Яшина Александра Захаровича. Тема была: «Системы управления нефтепереработки нефтехимии». Лёня был программистом, и программистом хорошим.

Я его помню с самого детства, мы ведь много времени проводили вместе, вместе отдыхали. Семьями. И в Феодосии были вместе, и на Днепре.

Борис Невзлин

Конечно, я считаю, что не только Вере повезло, но и нам тоже, что она встретила такого человека, как Слава.

И по работе мы всегда были вместе - и были, как говорится, на подхвате. Нас и в профком выбирали, и надо сказать, что мы были очень активными.

Вера Липатова

Мы были членами партии. И я, и Ирина Марковна. В наше время учителю не быть членом партии было нехорошо. Можно сказать, что это было невозможно. Я была завучем. Меня бы никогда не назначили на эту должность без членства в КПСС. Имело ли это большое значение в нашей жизни? Какое-то, наверное, имело, но не решающее. На отношениях с коллегами и учениками это не сказывалось.

У меня отношения с учениками вообще были лучше, чем с их родителями. Кстати, у Иры тоже. Я, например, не припомню каких-то глобальных конфликтов. С учениками и у меня, и у Иры были очень уважительные отношения.

Вячеслав Липатов

А какие замечательные отношения были у Бори с Ириными учениками! Он всегда ходил с ними в походы, проводил с ними много времени. Когда они ещё были здесь, в Москве, один класс, в котором Ирина была классным руководителем и преподавала русский язык и литературу, праздновал двадцатипятилетие окончания школы. С этим классом и Боря когда-то ходил в походы. Какая это была встреча! Они до сих пор Иру помнят!

Ира Липатова

Родители дружили, а мы, их дети, были при них. Если Аня, дочь Александры Ефимовны и в будущем первая жена Лёни, была его ровесницей, то я была просто маленькой девочкой. Когда я пошла в первый класс, Лёня уже учился в восьмом. Когда мне исполнилось тринадцать, Лёня учился в институте, был женат, и у него была дочь Ира. Я очень хорошо помню Лёню совсем молодым. Я была тогда ученицей старших классов. Он был очень красивым молодым человеком.

Мы начали общаться гораздо позднее - где-то в середине 90-х годов.

Вера Липатова

Когда у Лёни появилась другая семья, он как-то сразу отошёл от всех. Я помню, насколько болезненно переживали Ира и Боря из-за того, что Лёня оставил Аню и маленькую Иру. Для них это было очень сильным ударом. Они долго не могли прийти в себя. Ира, я помню, часто плакала. Потом у Лёни появилась вторая дочь - Марина. Ира и Боря с ним помирились. И жизнь вошла в свою колею. А мы, как всегда, продолжали дружить. И получилось так, что Лёня опять вошёл в нашу жизнь, и мы снова виделись, хоть и не часто.

И вот однажды Ира с Борей были у нас в гостях на улице Бутлерова. Вечером приехал Лёня, чтобы забрать родителей и отвезти их домой. Ира с Ксюшей тоже были у нас, а жили они тогда в школьной квартире.

Сейчас объясню, как это произошло. В то время, уже не помню по какому случаю, несколько учителей из моей школы были у нас в гостях. Вместе с учителями пришла и директор нашей школы. Тогда в нашей трёхкомнатной квартире жило семь человек: моя мама, мой сын Сашка, Ира с мужем и дочкой Ксюшей и я со Славой. На следующий день директриса меня вызывает и предлагает квартиру. Оказывается, при школе была квартира, которая именно в тот период освобождалась.

Ира Липатова

Это были обычные два класса с высокими потолками и большими окнами. Там и кухня была, только вот двери между классами не было. Эти помещения считались директорской квартирой. К 2001 году, к тому самому дню, когда Лёня приехал забирать тетю Иру и дядю Борю, мы там прожили уже десять лет. Там и Ксюша родилась. Там я с мужем рассталась.

Лёня приехал, мы с ним встретились, поговорили, как говорится, за жизнь. Мы ведь редко очень встречались, он обычно бывал занят. Лёня сразу заговорил с Ксюшей - он к ней очень хорошо всегда относился, он вообще любит детей, особенно девочек. И вот в этот вечер, когда Лёня приехал за родителями, он предложил нас с Ксюшей подвезти. Приехали к школе, он вышел с нами, посмотрел на здание, кивнул и уехал.

Мне помнится, Лёня зашёл к Ире и посмотрел на ту квартиру в школе, где они жили. Когда мы ехали домой, он сказал: «Невозможно жить в таких условиях!»

Вера Липатова

А на следующий день мне звонит Ира и говорит, что Лёня решил купить Ирише квартиру. Яраз-рыдалась прямо у телефона. Даже не знала, что и сказать.

Ира Липатова

В те времена при нашем доходе купить квартиру было нереально. Поиск «нормальной» квартиры Лёня поручил профессиональному риелтору.

Никто из нас не понимал, что имеет в виду Лёня. Так как у нас никакой квартиры не было, для нас любая была бы нормальной. Любая. Прошло совсем немного времени, и риелтор предложил нам посмотреть квартиру в пятиэтажке. Мы посмотрели и решили, что это вполне нормальная квартира, но Лёня сразу сказал: «Нет, никаких пятиэтажек никто больше смотреть не будет. Вопрос закрыт и обсуждению не подлежит».

Мы начали смотреть квартиры на вторичном рынке. Одна мне понравилась. Хорошая квартира в обычном двенадцатиэтажном доме, такая башня с одним подъездом. Мы согласились. Окрылённый риелтор помчался к Лёне, но Лёня опять совершенно неожиданно сказал: «Нет! Не пойдёт. Ищите хорошую!»

Одним словом, в результате этих поисков нашлась квартира на Обручева. Не просто хорошая, но прекрасная. Дом был новым, с хорошим ремонтом, он весь как будто светился. Его только-только сдали. Квартира была отделана, каждый уголок вычищен, выглядело очень солнечно и просторно.

Я Лёне благодарна за то, что он не дал нам остановиться на обычном варианте и сделал всё для того, чтобы мы въехали в новую, чистую, светлую и просторную квартиру. А ведь и полгода не прошло с того вечера, когда он подвёз нас с Ксюшей к школе. Всё произошло очень быстро. Как во сне. Я долго, очень долго не могла поверить, что прихожу в свою квартиру, что занимаюсь делами в своей квартире, что засыпаю и просыпаюсь в своей квартире. Наработаешься за целый день, набегаешься, а приходишь домой, видишь свою квартиру, видишь город за окном, Ксюшу, у которой своя комната, просторную кухню, одним словом, свою квартиру, и сразу возникает в душе такое чувство радости, такое чувство благодарности... Не знаю даже, как и сказать... Это такой подарок от Лёни!

И представьте себе, что мы ведь потом не виделись. Не получилось. Начались все эти события с ЮКОСом. Встретились мы только в Израиле. Где-то в 2006 году. Мы жили у тёти Иры с дядей Борей, и Лёня к нам заезжал. Потом были и у него в гостях.

К моим маме с папой Лёня относится как к своим родителям. Это надо видеть. Честное слово! А что касается Ксюши, то её он просто баловал. Лёня сделал так, что у нас был свой постоянный гид. Один день мы отдыхали, а на второй куда-то ездили. Мы плавали в бассейне, купались в море, гуляли по городу. Израиль нам очень понравился. Молодцы, конечно, что сумели построить такую страну.

Вера и Слава каждый год к нам приезжают, и на все юбилеи мы их обязательно приглашаем, мы ведь в Москву сами приехать не можем. Когда ребята у нас гостят, выезжаем куда-нибудь на несколько дней, например, на север. Хотя в последнее время обычно едем на Мёртвое море. Раньше мы по телефону очень активно общались, теперь по скайпу. Вера и Слава - это такие друзья, которые нам ближе, чем родственники. Их дети нам тоже очень близки, особенно, дочка Ира.

Ира Липатова

Тётя Ира умеет сопереживать. Умеет видеть перед собой живого человека с его проблемами и с его болью. Она умеет слушать. И совсем не обязательно, чтобы этот человек был ей хорошо знаком. Слушая человека, вникая в его трудности, она уже параллельно думает о том, что и как надо сделать, чтобы помочь. Вот в этом смысле тетя Ира, конечно, очень редкого качества человек. И при этом она очень добрый человек. И дядя Боря такой же.

Мы были уверены, что они в Израиле немного побудут и вернутся, но всё так обернулось, что они остались в Израиле навсегда. Жаль. Очень жаль!

Вера Липатова

Должна сказать, что за всё время нашей дружбы мы с Ирой ни разу не поссорились. Мы могли сказать друг другу всё, что думаем, всё, что только можно сказать, и мы никогда не обижались и никогда ничего не скрывали друг от друга. Если даже что-то было не так, какое-то слово, неточное выражение, мы все равно были до конца откровенны и честны друг перед другом.

Ира такой человек, что к ней можно подойти с любым вопросом. Подойти, чтобы спросить совета, чтобы попросить помощи. Ей можно рассказать обо всём наболевшем, и она всегда выслушает. И всегда, если, конечно, может, поможет. Всегда поддержит. После разговора с ней на душе становится легче. Это я по себе знаю.

Вот даже такой момент. Я, например, рассержусь на Сашку или на Ирину, накричу на них, уйду, а потом при встрече с Ирой расскажу ей, мол, так и так. Она выслушает, а потом обязательно объяснит, почему Саша или Ира так поступили и почему я не должна сердиться. Она всё раскладывает по полочкам, и я даже не замечаю, как успокаиваюсь, понимаю её и воспринимаю все её слова. Такие вещи запоминаются, такие моменты в жизни не забываются, и за это я ей очень благодарна.

Ира хороший человек. Понятно, что если бы она была плохим человеком, то никакой бы дружбы между нами не было. У меня было много подруг, но никто из них мне не оказался ближе, чем Ира. Дружба - это тоже экзамен. Экзамен на верность, на преданность, на искренность.

Не могу не сказать. Мы очень и очень переживали, когда Ира и Борис уехали.

Вячеслав Липатов

Нас объединяла не только дружба семьями, не только дружба наших жён, но и наша совместная работа. Ничего, по-моему, прочнее не бывает. Борис мой друг, и больше тут нечего добавить. Кроме того, что они прекрасные люди, они умеют очень легко входить в контакт. В общении с ними не чувствуется напряжения, навязчивости, никакого давления.

Мне их очень не хватает. Не хватает Иры, не хватает моего друга Бориса.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. Жизнь в Израиле

1 февраля 2004 года мы переехали в Израиль. В Бен-Гурионе нас встречал Лёнин водитель, Максим. Лёня не смог приехать, у него была важная встреча. Он позвонил нам и сказал:

- Поздравляю вас с возвращением!

Мне тогда это так понравилось, так это меня тронуло, что трудно передать словами. Первые две недели прожили в гостинице, потом стали искать квартиру. Мы с Борей решили для себя, что будем жить в Натании поближе к друзьям. Вскоре сняли квартиру. И вот в феврале месяце мы гуляли по набережной, любовались небом, солнцем, морем, цветами! У нас с Борей родилась здесь такая шутка: «Спасибо товарищу Путину за нашу счастливую старость!»

Через некоторое время решено было купить нам квартиру. Мы каждый день, как на работу, ходили с риелторами «на смотрины». Нам хотелось жить, как в Коралово, на природе, и чтобы домик был с участком, но довольно скоро мы поняли, что все такие дома далеко от моря. Боря же очень хотел, чтобы мы жили у моря. В итоге Лёня нам купил квартиру, в которой мы живём до сих пор.

Конечно, нам здесь хорошо. Нам нравится Израиль, мы любим нашу страну. Я продолжаю заниматься ивритом. Помню, когда мы приехали и жили ещё в гостинице, Лёня нам сказал: «Подумайте, как вы будете учить иврит». Мы тогда даже не поняли и удивились, в нашем возрасте это совсем не так просто. А он добавил, что раз вы живёте в этой стране, то нужно учить иврит. Он считал, что это наш долг. Я понимаю, что в силу своего возраста я иврит не выучу так, как могла бы лет тридцать назад, но всё равно я занимаюсь с удовольствием. Мозг должен активно работать, а изучение языка заставляет думать. Вот я и стараюсь.

Как можно догадаться, дел у нас с Борей хватает. Мы ходим на концерты, ездим в Тель-Авив на спектакли. Особенно, когда приезжают московские театры. «Ленком» приезжает каждый год, и мы всегда бываем на их спектаклях. Когда из Москвы Вера со Славой прилетают, мы на несколько дней едем на Мёртвое море. На экскурсии ездим обязательно. Вот, казалось бы, Израиль - маленькая страна, а увидеть всё невозможно.

Мы с Лёней часто встречаемся и каждый день созваниваемся, а иногда и несколько раз в день. Он расспрашивает о наших делах, о новостях, рассказывает о себе, что делал, чем занимался. У нас давно сложились такие отношения, что он мне многое рассказывает. Ещё будучи школьником, Лёня делился со мной - рассказывал о друзьях, об учителях, о событиях в школе. Мы спокойны, когда знаем, что он дома. Боря ему как-то сказал: «Лёня, ты звони нам в любое время дня и ночи. Мы услышим тебя, поговорим с тобой, и мы спокойны. Это самое главное!» Мы всегда живём мыслями о Лёне, о нашем сыне.

Леонид Невзлин

Я думаю о родителях всегда, постоянно. Они у меня не то что в графике, они у меня в памяти ежеминутно. Это не только вопрос медицинского обслуживания или практических вещей. Хочется, чтобы им было интереснее жить. Это очень важно. Я думаю о том, что они должны ложиться спать спокойно. Неважно, где я нахожусь, я звоню и говорю, что я дома. Да и в течение всего дня я стараюсь звонить, потому что знаю, что они этим живут. Стараюсь, чтобы они не нервничали, чтобы им было хорошо.

Мой отец золотой человек. Он пятьдесят шесть лет с моей мамой живёт. Он молодец. Она ведь доминирующая фигура. И то, что он её любит, - это стопроцентно точно. Я это вижу.

Вот уже двенадцатый год Лёня живёт в Израиле. Он считает Израиль своей страной, своей Родиной, живёт её интересами. Конечно, Лёня глубоко переживает происходящее в России, но, надеюсь, стремления к активной политической деятельности в этом направлении у него нет.

Леонид Невзлин

Если говорить сегодня о политике, о Ходорковском, то я могу сказать так - всё меняется. Прилетев в Израиль, Ходорковский мне сразу предложил работать вместе. Работать вместе - это значит работать по всем направлениям. Мне, конечно, было очень приятно, это подтверждает наши дружеские чувства и говорит о доверии, о том, что я ничем не подвел.

Я сказал, что буду думать. Мне на самом деле надо подумать, моя жизнь сейчас протекает в другом русле. Несомненно, у нас есть конфликт интересов, при котором я понимаю, как сохранить дружеские отношения, но не до конца понимаю, как выстроить отношения рабочие. Первое и главное - для того, чтобы работать с Ходорковским, сфера интересов которого - Российская Федерация, надо обратно погружаться в российскую тематику, из которой я выходил медленно, но сегодня могу сказать, что вышел абсолютно.

У меня есть единственный источник новостей -это CNN. Российские официальные каналы не смотрю, неинтересно, а если и смотрю, то больше для развлечения. Забавно видеть эту кондовую советскую пропаганду, когда существует Интернет, Фейсбук и так далее. Ничего смешнее нет, и никакой Жванецкий не идёт в сравнение. Фигляр Дмитрий Киселёв, вещающий, что американцы плохие, украинцы плохие, при этом недвусмысленно намекая на возможность ядерной войны, вызывает только усмешку и напоминает плохую юмористическую передачу. В Америке - всё плохо, а в России - хорошо. В Украине - всё плохо, а в России - хорошо. В Европе стало плоховато, потому что они зависят от американцев, а в России - всё хорошо. Вот такая у них структура новостей.

Возвращаясь к предложению Ходорковского, скажу, что я не хочу его обманывать. Если я соглашусь, то мне придётся заниматься этими вопросами, что очень тяжело и неинтересно. Для меня это скучно, я не вижу в этом перспективы, а врать и обманывать его не хочу. Это первое и, пожалуй, главное. Второе, сегодня абсолютно очевиден конфликт ценностей между Россией и Западом, и в этом конфликте понятно, на чьей я стороне. Чем либеральнее Запад, тем мне приятнее быть на его стороне. Превращаться в кричащего диссидента просто глупо, особенно, живя в эмиграции. Я думаю, что иметь надежного друга для него и для меня не менее важно, чем иметь делового партнёра.

Есть ещё одно очевидное противоречие. Я, как известно, наследник бизнеса. Ходорковский же, по его собственному решению, к бизнесу уже непричастен. Что касается меня, то отказаться от «наследства» я не могу, потому что моя жизнь предопределена борьбой с Россией за выполнение Хартии. Это в итоге создаст конфликт: Ходорковский как российский политик не может быть политическим партнёром того, кто хочет из бюджета забрать средства, которые в своё время путинская команда похитила, разграбив ЮКОС. Это доказано судом. Так что пока будем дружить, но не сотрудничать в политике.

Если говорить об Израиле, вижу ли я себя в политической жизни Израиля? Да, конечно. Я вижу себя активным избирателем и человеком, имеющим своё мнение, которое иногда выражаю публично, иногда среди своих друзей. На сегодня я участвую в издании двух либеральных средств массовой информации. Это, в определенном смысле, является выражением моих взглядов. Именно так я хочу присутствовать в политической жизни Израиля. В публичную деятельность не пойду. В политическую тем более.

Что касается самого главного вопроса для нас, израильтян, то скажу следующее. Я считаю, что с арабами нам придется жить и работать, и именно поэтому надо с ними договариваться. Безусловно, что за террор против мирных людей надо наказывать, но надо признать главное - у нас с ними нет диалога. А когда нет диалога, всегда применяются неконвенциональные методы борьбы. Уверяю, что если бы мы с палестинцами общались постоянно, если бы был, что называется, выхлоп пара, и они могли реализовывать какие-то свои планы и решать проблемы, то было бы всё гораздо лучше. Мы сильнее, мы хозяева на этой территории - об этом надо помнить.

Израилю нужно двигаться в сторону, что называется, «двух государств для двух народов», несмотря на необходимость уступок. Формально дать палестинцам возможность быть государством, установить границы. На это придётся согласиться в том или ином виде.

Лёня с увлечением воплощает те идеи, которые не удалось осуществить в России, например, поддерживает многие начинания в сфере образования и здравоохранения. У него два фонда: один помогает студентам, другой - детям, больным лейкемией. Я с гордостью могу отметить, что имя нашего сына значится среди имён тех, кто поддерживает Еврейский университет в Иерусалиме. Несомненно, в Израиле Лёне удалось более полно раскрыться и внести свою лепту в современную жизнь страны.

Живем мы, конечно, не только интересами Лёни, у нас же есть теперь и наши любимые внуки и правнуки.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ. Внучки и правнуки

У нас пятеро внучек: Ира и Марина - старшие, а Дана, Эла и Эден - младшие. Впрочем, роли бабушки и дедушки для нас уже давно привычны, а вот звание прабабушки и прадедушки - относительно недавнее приобретение. Ирочка родила нам правнуков - Яшу и Илюшу.

Леонид Невзлин

У меня - все девочки, это правда. Каких только нет «теорий», отчего рождаются мальчики, а отчего - девочки. У меня на этот счёт теории нет. У меня есть практика, и практика большая. Это то, что касается девочек.

Что касается мальчиков, то у меня есть внуки. Моя старшая дочь Ира подарила мне двух мальчиков, двух внуков. Говорят, что есть разница в отношении к детям и внукам. У меня такой проблемы нет, у меня и дети, и внуки - одного возраста. Всё не так, как у обычных дедов.

А ещё у меня есть сын Лёша. Он рос со мной с шести лет. Я называю его сыном и люблю как родного сына. У Лёши две дочки - Катя и Варя. И они - мои внучки.

В силу нашего возраста, мы ближе пока к старшим внучкам - Ире и Марине. Они очень разные девочки, и, к сожалению, не стали по-настоящему сёстрами. Когда они были маленькими, Лёня и Таня не хотели, чтобы Ира знала о Марине, а Марина - об Ире. Например, в нашей квартире висели фотографии, и девочки, конечно, задавали вопросы, нам приходилось всеми правдами и неправдами выкручиваться. Я говорила в то время, что их надо познакомить, тогда бы их отношения не были такими болезненными. Что теперь поделаешь, не сделали.

Леонид Невзлин

Ира и Марина не были знакомы очень долго. Для Татьяны это было как бы само собой разумеющимся. Договор по умолчанию - назовём это так. Я со своей бывшей семьёй не общался. Не общалась и она со своей семьёй.

Единственная разница в том, что Лёша, сын Татьяны, не был оторван от отца и бабушки. Я же не общался ни с Аней, ни с Ирой. Таким образом, возникла среда молчания. И если бы я попытался что-то поменять, то это вызвало бы напряжение в отношениях с Татьяной. И я считаю, что вина полностью лежит на мне. Это исходило от Тани, но я её желанию подчинился, и, конечно, был неправ.

Когда Ира нашла меня, а это был 1992 или 1993 год, то во мне всё всколыхнулось, и я, естественно, сказал жене, что буду общаться со старшей дочерью. Надо отдать должное моей девочке. Она меня нашла: позвонила, пришла, мы встретились, и с той поры мы вместе.

Тогда я встретил очень содержательного, взрослого, умного ребёнка, который хотел, чтобы в её жизни был папа. Когда Ира меня нашла после такого перерыва, это произвело на меня очень сильное впечатление. Я видел, как ей это важно и как она была рада. И конечно, я должен благодарить всех: и Александру Ефимовну, и моих родителей, но, в первую очередь, Аню.

У нас с Ириной очень много общего - и в характере, и в поведении, и внешне. Скажу откровенно, она от меня молодого не очень сильно отличается. Конечно, она не копия, а если и копия, то, несомненно, улучшенная.

С момента нашего «повторного знакомства» у меня с Ириной всё в порядке, но когда я думаю о ней, меня всегда мучают угрызения совести. И чем старше я становлюсь, тем сильнее во мне эти муки.

Моя встреча с Ирой естественным образом восстановила отношения с Аней. После того, как я ушёл, мы жили как бы на разных полюсах. Я думаю, что она сейчас ко мне хорошо относится. Даже обида не помешала. Муж Ани, Володя, прекрасный человек. Я с ним в мэрии познакомился, мы подружились. И они для меня сейчас одинаково близкие люди.

Анна Невзлина

После того, как мы развелись, Лёня почти десять лет не видел Иру. За все годы - лишь несколько встреч, но их можно не брать в расчёт. Так уж получилось, что Лёня на долгое время выпал из нашей жизни.

Он заново познакомился с Ирой, когда ей было четырнадцать. При этом повторном знакомстве я не присутствовала, но знаю, что их встреча проходила в квартире Ирины Марковны и Бориса Иосифовича. Туда и приехал Лёня. Ира ведь с бабушкой и дедушкой общалась постоянно, тем более, что мы жили в одном районе.

Насколько я понимаю, их встреча прошла хорошо. Ира приехала домой радостная и с подарками от папы. Она выглядела и удивлённой, и вдохновлённой, и даже гордой. Рассказывала про папу, про их встречу и про машину с водителем, на которой её привезли домой. После этого они уже общались постоянно.

Ирина Невзлина-младшая

Думаю, мне надо начать с благодарности. С благодарности за то, что произошло, я имею в виду те отношения, которые в итоге сложились у меня с отцом. И за это я хочу, в первую очередь, сказать спасибо маме. В том, что наша встреча с папой произошла, и мы смогли выстроить наши отношения, - несомненно, мамина заслуга.

Когда муж оставляет семью, для женщины это не только большая обида, но и серьёзная душевная травма. Когда родители расстались, мама была совсем молоденькой, но ей хватило мудрости сделать то, что большинство женщин сделать просто не в состоянии. Она смогла сохранить во мне образ отца, несмотря на то, что мы с ним не общались. Мне было понятно, что он ушёл не от меня, причина, по которой он ушёл, никак не была связана со мной. Большинства комплексов, с которыми сталкиваются дети без отца, у меня не было.

Конечно, почти у всех людей есть неприятные и болезненные воспоминания, но я говорю о том, что могло быть гораздо хуже. Уход папы из семьи мог стать для меня травмой, но не стал, потому что меня постоянно, ежедневно и ежечасно окружало очень много любви. Это была и любовь мамы, и любовь бабушки, Александры Ефимовны, и любовь бабы Иры и дедушки Бори. Это был мамин принцип - ребенок должен чувствовать любовь своих родных. И как доказало время, это правильно, и это работает. В итоге нам всем удалось сохранить не только хорошие отношения, но жить как бы одной семьёй. Мы через три дня будем встречать Рош-Ха-Шана все вместе: мама и дядя Володя, папа с дочками, баба Ира и деда Боря. Мы не по форме, а по сути сохранили добрые отношения.

Я действительно считаю, что мы с папой очень похожи. Хотя во мне, в моём лице есть и мамины чёрточки, но папиных черт больше. 

Ирина Фёдорова, референт Леонида Невзлина в 90-е годы

Позднее возникла старшая дочь Лёни - Ира. Она приходила к нам на работу и, так как Леонид Борисович часто был занят, мы с ней довольно много общались. Я её помню лет с пятнадцати. Она сразу оставила очень приятное впечатление. Самое интересное, что девочка, которая, насколько я знаю, не так много общалась с отцом, была с него как будто скопирована. И манеры, и поведение, и речь. Самое главное - она на него похожа внешне. Очень похожа!

Ира с Мариной познакомились, можно сказать, совершенно случайно. Ира, по-моему, окончила школу, а Марина училась в старших классах. Марина увидела на столе паспорт Лёни, открыла его и прочитала запись об Ире. Она, естественно, спросила, кто это. Вот тогда Лёня и Таня вынуждены были рассказать правду. И когда, наконец, всё открылось, Лёня решил их познакомить.

Они обе даже приезжали к нам, и я надеялась, что у них всё наладится. Лёня отправлял их отдыхать вместе, но не получилось. Думаю, что просто время было упущено, и дружба не состоялась.

Леонид Невзлин

Приблизительно через год-полтора после того, как я начал общаться с Ирой, я сказал Тане, что вот теперь я хочу познакомить детей. И я их познакомил. Была попытка их сдружить, но эта попытка обернулась полной неудачей.

Марина в настоящее время работает в благотворительном фонде, занимается с детьми, помогает им после уроков и обучает их английскому языку. Эта работа ей нравится.

Ирина Фёдорова, референт Леонида Невзлина в 90-е годы

Младшую дочь Марину я знала меньше, она реже приходила к нам. Она была совсем ещё маленькая, лет тринадцати. Когда она появлялась, Лёня сразу забирал её к себе, и она всегда была с ним.

Лёня очень любил её, безумно любил, сейчас, насколько я понимаю, у них сложные отношения. Главное, чтобы все они были здоровы. Хочу отметить только, что Лёня всегда был очень заботливым человеком и очень любил свою семью, своих девочек.

Что касается Ирины, то она особенно сблизилась с Лёней, когда училась в старших классах. Сейчас она самый близкий ему человек. Она и его помощница, и его друг.

С Мариной всё сложилось иначе. В январе 2004 года Марина вместе с Таней уезжала в Лондон. Мы с Борисом ещё жили в Коралово. Перед их отъездом я позвонила Тане и сказала, что мы хотим приехать к ним, попрощаться. Нам с Борисом очень хотелось увидеть Марину, мы ведь не могли знать, на сколько расстаемся. Татьяна сказала, что этого не нужно. Я тогда очень обиделась и эту обиду помню до сих пор.

Лёня порекомендовал Марине поступить в университет и оплатил учёбу. Через какое-то время она позвонила Лёне и сказала, что жить в Англии больше не хочет, а хочет в Израиль. Лёня, конечно, не возражал. Таким образом, и Марина оказалась в Израиле.

Леонид Невзлин

Когда у нас с Таней начались серьёзные проблемы, Марине было шестнадцать лет. И самый сильный и страшный удар был нанесён именно по ней.

Она, как могла, сопротивлялась, как могла, противостояла всему тому, что происходило с её мамой, а потом всё в ней перевернулось, всё исказилось и сломалось, и сейчас Марина более религиозна и ортодоксальна, чем её мама.

Сейчас Таня переживает по этому поводу. Страдает, что Марина не нашла своего места в жизни, что у неё нет настоящих друзей, что у неё нет молодого человека, нет семьи, детей.

Не знаю, можно ли сейчас что-то изменить в жизни Марины. Нам сложно общаться, при каждой встрече она начинает меня учить, как мне жить. Я, конечно, взрываюсь, и разговор сразу заканчивается.

Она живёт в Герцлии, живёт одна в квартире, которую я ей купил. Живёт только религией, своей закрытой от всех жизнью. И говорить об этом больно.

Ирина Невзлина-младшая

Тема Марины - сложная и трудная. Хочу сразу подчеркнуть, что всё, что я сейчас скажу - это мое личное мнение.

У меня с Мариной не сложились отношения. Мои друзья говорят, что для того, чтобы со мной не сложились отношения, надо действительно постараться. Я достаточно открыта в общении с людьми. И признаюсь, что, будучи единственным ребенком в семье, мне очень хотелось иметь сестру. Я думаю, что ошибка была в том, что от неё скрывали моё существование. Скрывали очень долго. Когда мы познакомились, мы уже были довольно взрослыми.

Мне кажется, что Маринины негативные эмоции - следствие того, что её обманули. И получилось так, что эти эмоции обратились в мою сторону. Хотя я и сейчас не думаю, что она ко мне плохо относится. Она вообще тяжело сходится с людьми. Она меня воспринимает как... не врага, не соперницу... Трудно подобрать точное слово. Её неуверенность в себе на тот момент, её неуверенность в отношениях с папой, так или иначе, отразилось и на мне. Я убеждена, что в этом нет ничего личного. Она непростой человек. Она талантливая, а проблемы её, мне кажется, происходят от каких-то душевных травм. Я не знаю, с чем это связано. Её отношения с папой всегда были достаточно сложными. Они ведь тоже похожи между собой.

Чтобы наши отношения изменились в лучшую сторону, у неё должна наладиться связь с отцом. Как только у Марины будут нормальные отношения с папой, тогда можно будет говорить об отношениях со мной. Мостиком между нами может служить только папа. Только он может сделать так, чтобы Марина поняла, какое место занимает в его жизни, и какое место в её жизни занимает он. Я думаю, что примирение между отцом и Мариной зависит от него. Это зависит от его душевных сил, от его желания это сделать.

А что касается религии в её жизни, то я думаю, что это наносное, потому что, если бы религиозное чувство проникло в её душу очень глубоко, то она поддерживала бы отношения со своей мамой, а этого не происходит. Я думаю, что религия для неё - это некий способ самоутверждения, антидепрессант. И более того, у неё хорошее отношение к иудаизму. Она могла бы жить в любой другой стране, но она выбрала Израиль. Я не думаю, что разногласия между папой и Мариной имеют религиозный характер.

Папа должен быть готов пойти ей навстречу. Он отец. Он ведущий. Она ведомая. И я уверена, что всё, как говорится, «устаканится», всё встанет на свои места и всё будет хорошо. Может быть, это займет несколько лет, но всё уладится. Конечно, с отцом мы часто говорим об этом. И он действительно очень хочет примирения, очень хочет видеть Марину рядом. Я знаю совершенно точно, что папа потратил много сил, чтобы такой ситуации с Мариной не было. Я знаю, как важно для отца понятие семьи, и я знаю, что, в конечном счёте, он найдет способ сделать так, чтобы Марина, наконец, стала частью нашей большой семьи.

Я уверена в этом! Уверена ещё и потому, что нас, дочерей, у папы всё же пять, и мы обязательно найдем общий язык и будем вместе.

Хочу признаться, что самая большая радость для нас с Борей - это то, что сегодня Ира стала для Лёни самым близким человеком - и дочерью, и другом. Ирина сейчас - генеральный директор Музея диаспоры. Через год или полтора после Лёниного приезда его пригласил к себе Ариэль Шарон. Шарон рассказал Лёне о бедственном положении Музея диаспоры и попросил Лёню поддержать музей. И Лёня с Ириной развернули там очень большую работу. Им даже удалось привлечь спонсоров. Сейчас - это крупный еврейский центр, а Ирина - директор музея. Она прошла для этого очень серьёзный конкурс.

Леонид Невзлин

Про Ирину я могу говорить до бесконечности. Она такой человек, которого не надо учить, направлять. Ей надо советовать. У неё всегда своё личное мнение, своё видение, знание того, чего она хочет добиться. Иногда в деталях возникает необходимость выбора пути или своего места, и тогда надо помогать. Например, экономический факультет университета был её личным выбором, и никто ей в этом не помогал.

Хочу отметить, что она так же, как и я, доброжелательна, как и я, не любит некомфортных ситуаций с людьми, так же тяжело воспринимает, когда её незаслуженно обижают и причиняют боль. У неё тот же тип мышления, который заставляет предположить, что всё в этой жизни бывает. В этом, мне кажется, мы тоже очень похожи. Весьма важно, с моей точки зрения, не быть догматиком. Одним словом, у нас много общего. Это относится и к религии. Недавно мы вместе выяснили, что мы хотим соблюдать субботу в части семейственности. Мы никогда об этом не говорили, но вот это недавно выяснилось.

Надо сказать, что Ира очень компанейская. У неё много друзей, и она, как любят говорить сегодня, тусуется. При этом, у неё есть друзья на двух, так сказать, фронтах - и на русском, и среди тех, кто говорит только на иврите. Это не так часто бывает. Ей необходим и круг русскоязычных друзей, и круг друзей ивритоговорящих. В этом мы, конечно, различаемся. У меня слишком большой русский, исторический багаж. И это невозможно изменить.

Ире удалось преодолеть определённые барьеры. Когда-то Ира в одном из интервью сказала, что она не дочь олигарха. Многие отнеслись к этой её фразе скептически и даже с недоверием, но я попытаюсь объяснить, почему она права.

Олигарх или же ребёнок олигарха - это означает потребление материальных ценностей и благ без отдачи другим, без понимания своего места в этой жизни, без настоящего дела, без культурного развития.

Марина могла пойти в этом направлении и стать, что называется, дочерью олигарха. Приведу маленький пример. Марина и Ира вместе были в Италии. В Риме зашли в магазин, и Марина начала покупать вещи скопом. На Иру это произвело ошеломляющее негативное впечатление. Она росла в другом доме и в другой среде, и она, как и я, считала и считает, что необходимых вещей должно быть столько, сколько носишь. Хочу сказать, что и Марина не стала дочерью олигарха. Она очень изменилась, и сейчас она совершенно другая.

Что касается Иры, то какой она была изначально, такой и осталась. Тем самым ещё раз доказав, что она моя дочь и очень на меня похожа. Да, она другого поколения. Да, у нас разница в возрасте. Но у нас есть общие друзья, и есть общие интересы по многим вопросам.

У нас хорошие, доверительные отношения и, как мне кажется и во что мне очень хочется верить, мы искренне любим друг друга.

Ни одна из моих жён и ни одна женщина не стала тем в моей жизни, кем стала для меня Ира. Она -моя самая большая опора и самый близкий друг.

Ирина Невзлина-младшая

Главное, чем я занимаюсь, - я во всём помогаю папе. У меня такая функция. И этому я очень рада. И он, конечно, во всём помогает мне.

В настоящее время я занимаюсь Музеем еврейского народа. Надеюсь понятно, что когда я говорю «я», имеется в виду наш небольшой, но сплочённый коллектив. Мы пытаемся создать такой музей, который первым в мире расскажет историю еврейского народа так, как мы хотим чтобы она была рассказана. Расскажет не только историю народа в диаспоре, а еврейскую историю вообще. Для нас нет разницы между такими понятиями, как «Израиль» и «диаспора». Мы хотим нашу историю рассказать таким образом, чтобы сегодняшние мальчики и девочки ясно и чётко поняли, что они не просто еврейские дети, а что они являются частичкой великого народа с великим и неповторимым прошлым. Мы все должны знать и понимать, что являемся частью всемирной еврейской семьи. Наша история, насчитывающая несколько тысячелетий, тесно переплеталась с историями других народов. Мы все знаем, что в нашей истории было много трагического. Об этом рассказывают детям со школьной скамьи, и это правильно. В наших детях воспитывают чувство патриотизма и любви к своей стране. С другой стороны, мне кажется, заострять внимание подрастающего поколения только на грустных страницах нашей истории нельзя.

Евреи - особый народ. Это признают даже самые ярые антисемиты. Роль нашего народа в развитии мировой цивилизации огромна. Роль эта во многом не оценена по-настоящему, поэтому мы и хотим, чтобы наш музей открыл подрастающему поколению нашу историю как можно более полно. Так, чтобы каждый увидел себя в истории своего народа и определил в ней своё место. Это, я думаю, самое главное.

Наш музей создавался в течение тридцати шести лет, и эта работа продолжается. Работа наша кропотливая, трудоёмкая, но благородная. Мы все это понимаем. Музей находится в Тель-Авиве, хотя он мог находиться где угодно. В той же Америке, учитывая большую еврейскую общину и туристическую активность. Но я рада, что наш музей - в Тель-Авиве, хотя в Америке музей наш строился бы в два раза быстрее и денег мы собрали бы вдвое больше. Добавлю только, что и Тель-Авив за последние несколько лет стал уникальным туристическим центром. И посещая город, люди посещают и наш музей. И евреи, и не евреи.

Хочу сразу подчеркнуть. Наш музей сионистский. Мы ни в коем случае не агитируем и не призываем евреев репатриироваться в Израиль и жить здесь. Право на выбор места жительства - это право любого человека. Мы просто хотим объяснить, что еврейство - это один из способов определить личность. И это для человека должно быть важно.

Важно это и для меня. О том, что я еврейка, я узнала в семь лет. Мне об этом в грубой форме напомнили на улице. Я пришла к бабушке и спросила, что такое «еврейка». «Есть два момента, которые ты должна запомнить, - сказала она. - Первое. Нас с тобой двое, - бабушка имела в виду школу, в которой она была учительницей, а я ученицей. - И второе. Мы больше на эту тему не разговариваем, и на улице никогда не произноси это слово».

В четырнадцать лет, вслед за своим одноклассником Мишей Абрамовым (сейчас его зовут Рони, и он тоже живёт в Израиле), я перешла в еврейскую школу. Чтобы попасть в эту школу, нужно было сдать экзамены, и надо было много знать.

В конечном итоге, после собеседования меня в эту школу приняли.

Обе мои бабушки-педагоги были поражены, они просто не знали о существовании в Москве еврейской школы с таким глубоким изучением предметов. Когда я говорю «еврейская школа», я не имею в виду «религиозная». Школа была известна по фамилии директора - школа Липмана. Директорствует он до сих пор. Эту еврейскую школу поддерживали многие еврейские организации.

В нашей рабоче-крестьянской 121-й девочки беременели в пятнадцать лет, а первый мой ухажёр Саша Кудасов до сих пор сидит за убийство. В новой же школе я вдруг увидела совсем другой уровень общения. Я узнала, что у всех моих новых одноклассников тоже есть большие домашние библиотеки. Я увидела, что все они умные, что у них прекрасное чувство юмора и самоиронии, и я вдруг ясно поняла, что именно этого в той школе мне не хватало. Я почувствовала, что попала домой. Конечно же, эта школа была уникальна. Уникальна хотя бы тем, что она как-то незаметно и ненавязчиво сумела привить нам чувство любви и патриотического отношения к своей национальности. Чувство принадлежности к великому народу.

Наш класс дружен и сегодня. Мы встречаемся в США, в Англии, в Канаде. В этом году будем праздновать двадцатилетие окончания школы.

Первый раз в Израиле я была в тринадцать лет. Второй раз - в семнадцать, с ребятами из школы. Была месяц, учила иврит. Потом приезжала ещё, и всегда знала, что буду жить здесь. Это трудно объяснить словами, но с Израилем меня связывает что-то духовное, что-то генетическое. Может быть, единственная разница между мной и папой в том, что к иудаизму, к своему еврейству мы с ним пришли по-разному. Папа пришёл через внешнее давление, через ощущение себя меньшинством, через антисемитизм, через квоты на приём в институты, карьерные ограничения, потолок профессионального роста, преодолеть который еврей практически не мог.

Мой опыт не включал ничего негативного. Я знала то, что знает папа, но только на теоретическом уровне, мой же опыт был только позитивным. Работе в музее я придаю большое значение. Эта работа, наш музей нужен всем. Особенно подрастающему поколению. И моим детям тоже. Они должны знать, что они евреи, и я верю, что воспитаю их гордыми, смелыми, умными и достойными своей Родины людьми. Может быть, это звучит несколько высокопарно, но это так.

Я хочу дать им много любви. Точно так же, как дарили мне любовь моя мама, бабушка, баба Ира и деда Боря. Надеюсь, у нас с мужем это получается. Я хочу, чтобы они были уверенными в себе людьми. Хочу, чтобы они ясно и чётко сознавали и понимали те моральные ценности, которые заложены в основе иудаизма. Я хочу, чтобы они были счастливыми израильтянами и чувствовали себя людьми мира. В полном смысле этого слова... Вокруг меня люди, у которых я многому учусь и от которых получаю много тепла и доброты. У меня жизнь устроена так, как я хотела, поэтому я счастлива. И в этом не только заслуга папы. В этом заслуга всех моих родных людей. Для меня счастье - это отсутствие фальши в жизни. Это возможность быть самой собой. Каждый день я бегу делать то, что я люблю делать. У меня никогда не было плохой работы. Была бы плохая работа, я бы её поменяла.

Меня окружает небольшое количество людей, которые мне близки по духу и с которыми мне интересно. У этих людей есть эмоциональная и интеллектуальная глубина, поэтому мне никогда не скучно. У меня замечательная семья. Я окружена близкими людьми. На самом близком уровне. И муж, и мальчики. И на более широком уровне у меня есть большая семья со всеми её еврейскими характерами...

Думаю, что большую роль в том, что мы все вместе, играет характер: характер папы, мой характер, характер мамы. Всех нас. Не хочу сейчас говорить о чьей-то конкретной заслуге. Не хочу, потому что это было бы неправильно. Это был наш выбор. Счастье - это выбор.

Конечно, то, что мы все в Израиле, - это заслуга папы. Думаю, что Израиль сыграл в этом большую роль. Папа любит Израиль.

И ещё. Первое и самое главное - он мой отец. Поэтому я его люблю. Второе - он человек. Он хороший человек. Добрый, отзывчивый, умный. Несмотря на мой молодой возраст, мне в жизни повезло. Повезло пообщаться с довольно большим количеством людей, которые добились в жизни многого. Я говорю не только о деньгах. Я говорю о разных достижениях в жизни. Я вообще считаю, что деньги - далеко не самое важное достижение в жизни. И поэтому я хочу сказать, что у отца есть одно качество, которое меня поражает. И, кроме того, что я его очень люблю, я его ещё и уважаю. Несмотря на то, что он прошёл такой сложный путь, несмотря на все его достижения, несмотря на то, что его окружали очень большие люди: политики, чиновники от власти, бизнесмены, он был и остается очень скромным человеком.

Для меня это показатель его душевного роста, его эмоционального развития, показатель широты его души. И это то, что отличает его от большинства людей.

Я никогда не видела, чтобы он на кого-то смотрел свысока. Какие бы ни были на то причины. Это то, чему надо учиться.

И хочу отметить, что папу в работе всегда двигал интерес, то, что называется «драйв». Не деньги, поверьте.

Так получилось, что мне удалось поработать и пообщаться с Ходорковским. Общение с ним - это возможность посмотреть на мир совершенно другими глазами. Это большое счастье. Огромное ему спасибо за это. И, конечно, это замечательно, что они встретились - папа и Ходорковский. Если бы они не встретились? Я практически уверена, что папина жизнь, может быть, сложилась бы совершенно по-другому, но он бы всё равно делал то, что он умеет делать, и делает это хорошо. Возможно, его жизнь была бы не такой, она была бы другой, но все равно он жил бы достойной жизнью. Папа сам по себе человек яркий и интересный.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ. Наша семья

Наверное, так устроена наша память, что с годами она всё чаще и чаще напоминает о каких-то событиях жизни, встречах и датах. Вот и я всё чаще вспоминаю нашу семью, семью в самом широком смысле этого слова. Волею судьбы многие наши родственники в 20-е годы оказались в Москве. Здесь они получали образование, становились специалистами в различных областях и оставались работать.

Как бы трудно им ни приходилось, какие бы сложности ни возникали в жизни, они никогда не забывали друг о друге и старались встречаться как можно чаще. Все праздники, все дни рождения, все радостные события они отмечали вместе. За большим столом собиралось человек двадцать пять.

Назвать кого-либо инициатором такого нашего единства невозможно, потому что желание встречаться как можно чаще, проводить свободное время вместе и чувствовать себя одной большой семьёй было у всех.

Лично я очень хорошо помню послевоенное время. Атмосфера застолья была настолько светлой, дружелюбной и радостной, что забыть такое невозможно. Благодаря отцу и маме. благодаря их нежным и добрым отношениям и благодаря нашим замечательным соседям, в нашем доме царила очень светлая атмосфера.

Леонид Невзлин

Вполне естественно, что все праздники и дни рождения мы были вместе, но эти праздники, эти застолья не были тем местом, где мы могли поговорить. Может быть, я скажу сейчас смешную вещь. По большому счёту, в нашей семье никогда не было такого формата общения, из которого я, например, мог бы узнать большую и интересную историю нашей семьи. И дед не рассказывал, и бабушка не рассказывала. Недавно мы исследовали историю нашего рода, но это всё же архивная работа. А вот, как жили, какие были ситуации, кто с кем дружил и кто кого любил - этих подробностей жизни я не знаю.

Мои родители. Их детство. Люди, которые их окружали, друзья, знакомые, многочисленные родственники, бабушки, дедушки - я на самом деле истории не знаю. Никто про себя не рассказывал. Не потому что не хотят, просто не станут проявлять инициативу. Спроси, расскажут. У меня та же проблема. По собственной инициативе я сам о себе рассказывать не стану.

Скажу откровенно, я тот период, 50-е и 60-е годы, помню как время, когда люди вокруг не были такими ожесточенными и равнодушными. Это появилось гораздо позже, в середине 70-х. С Яковом Рыжиком, моим двоюродным дядей, который совсем недавно покинул наш мир, мы часто вспоминали те годы. Вспоминали наши застолья, вспоминали родных и близких, которые умели дружить. Сейчас, когда многих из них нет среди нас, особенно ясно начинаешь понимать, какими необыкновенными людьми они были, и каким прекрасным было это чувство родственного единения. Тогда нам казалось это будничным, но, как точно сказал поэт, «большое видится на расстоянии». Мы были уверены, что родственная близость, готовность всегда и в любое время прийти на помощь, готовность поддержать друг друга и быть рядом - всё это в порядке вещей.

Мой дедушка со стороны папы, Айзик Лейкин, был хозяином пекарни в местечке. Каждую субботу он бесплатно давал хлеб не только соседям, но и всем беднякам округи. Так он делал всю свою жизнь. Моя тётя Песя Лейкина окончила финансовый институт, работала в банке и была на очень хорошем счету. Когда она узнала, что у тёти Ривы случился инсульт, она ушла с работы, вышла на пенсию и поехала к ней в Подмосковье, в посёлок Тайнинский, чтобы быть рядом и ухаживать за ней.

Бабушка Злата была уже, можно сказать, старым человеком. И, тем не менее, она каждый день ездила к своей племяннице Белле, которая работала учителем в школе и была занята с утра и до вечера. Бабушка Злата ездила, чтобы помочь Белле с её сыном Аликом. Среди наших родственников были и врачи. Тётя Маня была фтизиатром, а тётя Ида - детским врачом. Я уже рассказывала про тётю Иду. Когда шестимесячный Лёня заболел тяжёлой формой бронхита, она каждый день после работы приезжала к нам домой и делала ему уколы. Она приезжала так три недели, и каждый день вечером звонила и интересовалась его здоровьем.

Таких примеров в нашей семье было много. И делалось всё это бескорыстно и искренне, что воспринималось вполне естественно и как должное. Я никогда не слышала о спорах, ссорах или скандалах между нашими родственниками. И эта традиция помогать не только родным и близким, а по возможности помогать всем, сохранилась в нашей семье навсегда.

Леонид Невзлин

Они все - и бабушка, и папа, и мама и, в первую очередь, дедушка, - в той или иной степени влияли на меня. Дедушка был очень добрым человеком. Очень добрая и мама. Они все из тех, кто сначала отдаст, а оставшееся возьмёт себе. И они всегда помогали, когда кто-то обращался к ним, независимо от того, какое у них материальное положение или моральное состояние.

Почему именно так? Каковы истоки такого доброжелательного отношения к людям, отдельный вопрос. Главное, что в семье, в которой я рос - и дедушка, и бабушка, и мама, и папа - они все такие.

У нас ещё остались родственники по двум линиям - и маминым, и папиным. Они люди достаточно пожилые, не очень здоровые и многие живут в совке - в Крыму или в Москве. Жить, не помогая им, тем более, имея эти возможности, я бы не смог. Мама знает мою философию. Она очень простая. И маме я это в своё время объяснил. Она поняла меня, согласилась и поддержала. До сих пор не знаю, есть ли у мамы какой-то список, или она просто помнит всех наших родственников и близких друзей, но именно мама точно знает, кто и в чём нуждается. У одних проблемы со здоровьем, у других нет денег на еду. И в том, и в другом случае надо обязательно помогать. Именно эту миссию - выяснять и узнавать нужды наших родственников и близких друзей и вместе со мной помогать им мама с радостью взяла на себя. Например, дочь соседей по коммунальной квартире, где жили бабушка с дедушкой, мама с папой первые годы после свадьбы, ну, и я там какое-то время подрастал, - Галя Щербакова. Ей 68 лет. И она нам очень дорога. Маме это очень важно.

Одним надо послать деньги, другим лекарства. Одним словом, мама активно занята, и мне это нравится. Она мне звонит, говорит о проблеме такого-то, и я понимаю, что вот именно ему надо помочь с квартирой, потому что обретение крыши над головой поможет этому человеку поверить в себя, получить уверенность, и дальше он будет стартовать сам.

В таких случаях я чувствую удовлетворение. Я сделал всё, что мог, а дальше уже пусть сам работает, если он не совсем немощный.

Так мы с мамой и работаем. Она обращается ко мне с тем или иным вопросом, я говорю «да», или говорю «нет», и обязательно объясняю почему. Очень часто бывает «да». Но бывали и «нет». Я готов помогать, и это, к сожалению, позволяет некоторым людям эксплуатировать эту готовность. Особенно, когда тебе есть, что дать. И я это, без сомнения, чувствую. И таких людей становится всё больше. Они всё активнее и настойчивее. Конечно, я их понимаю. Люди же на самом деле, практически все так устроены, что считают себя самыми умными, если даже этого не показывают. Не показывают, а я всё равно вижу, о чём они думают, и даже иногда читаю их мысли. Они всё это видят, чувствуют, но просят. А мне всегда было трудно отказывать, тем более, когда рассказывают о проблемах со здоровьем или образовании для своих детей.

Мне думается, что такие очень близкие, родственные отношения были присущи людям местечка, а наши корни уходят в белорусские местечки Могилевской губернии, где располагались города Климовичи и Чериков. Мы все друг друга знали и относились друг к другу с любовью и уважением. И так как Лёня практически знал многих родственников, то я думаю, что чуткость, отзывчивость и уважение во взаимоотношениях с людьми передались и ему. Особенно это чувствуется с годами, когда человек взрослеет и когда душа невольно ищет единения с близкими людьми. Идет поиск своих корней и их осознание.

В последнее время часто приходится видеть и слышать, как близкие родственники ругаются и скандалят, ссорятся и судятся из-за наследства, каких-то денег, жилплощади, загородных домов и прочее. Неловко и стыдно смотреть и слышать такое. Мне даже представить невозможно, чтобы в нашей большой семье, среди наших родных и близких родственников могло быть такое. Я уверена, что не было и никогда не будет.

Моя семья всегда была для меня опорой. Я возвращалась домой с радостью, с желанием оказаться рядом с родными и близкими. Мне не надо было искать какие-то точки соприкосновения, не надо было в каких-то вопросах идти на компромиссы, не надо было думать о том, что сейчас надо что-то такое объяснять, чтобы меня поняли. Меня мои родные люди понимали. И мои родители, и мой муж, и мой сын. В нашей семье никто и никогда ни на кого не давил, никто не говорил, что надо делать так, а не иначе. Я имею в виду воспитание, поведение и отношение к другим людям. Наверное, это пошло от папы, от Марка Исааковича. Никогда с его стороны не было давления в общении с кем-либо, никогда не было настоятельного желания доказать, убедить, заставить принять его точку зрения. Сейчас стало модным это слово «толерантность», означающее, насколько я понимаю, терпимость в отношении иных точек зрения, терпимость к иному мировоззрению и иному мнению. Тогда этого слова мы просто не знали. Так вот, папа, пожалуй, в полной мере отвечал смыслу этого слова - толерантность, терпимость. Ему были присущи душевная открытость, доброжелательность и искренняя доброта.

Леонид Невзлин

Он отдавал всего себя: семье, своему любимому делу. Он заинтересованно общался. Он всегда умел слушать, и он слышал. В этом смысле я похож на него. И чем больше я про него узнавал, тем больше он для меня открывался.

Конечно, у него были свои интересы, которых я тогда не знал, но в целом дед был тем человеком, который жил так, чтобы делать хорошо другим. И это тоже у меня наследственное. От него. Могу объяснить, почему. Эта задача - заботиться в первую очередь о родных и близких, а потом уже о себе, была для моего деда приоритетной. У многих людей этот пункт в системе ценностей смещён, а порой и вовсе отсутствует. Люди обычно сначала думают о себе, а потом - о других. А в случае деда всё было наоборот. Для бабушки, для дочери, для зятя, для внука, а потом только для себя. Интересы остальных первичны, а он сам уже «на сдачу». Тем более, всегда кажется, что собственного ресурса сколько хочешь. Но не всегда и не у всех. У деда ресурса доброты и великодушия было с лихвой.

И самое важное, на мой взгляд, дед никогда ничего и никому не прививал. Модель такого общения, или, если хотите, момента воспитания - это пример. Личный пример.

Это качество перешло и к Лёне, но не только оно. Эмоциональность, чуткость, отзывчивость, стремление помочь и жизненная активность. И ещё очень важное качество, которое, я уверена, перешло от папы к Лёне - желание реализовать себя! Я прекрасно понимаю, что говорить вот так откровенно и честно, может быть, и не скромно, но вот все эти незаурядные способности - это всё у него, у Лёни, от дедушки.

Лёня очень всех нас любит. И мы его очень любим. Я как мать хочу сказать, что у него сейчас нелёгкая жизнь. Маленькие дети с ним, и он должен их вырастить, выучить. При всей своей занятости он уделяет детям много времени. Сейчас они -самый главный предмет его любви, его внимания, и его будущее связано с ними. Он сейчас сосредоточен на них.

А будет ли у него женщина, женщина любимая и единственная, сказать трудно. Разве такое можно предсказать или предугадать?! Мне бы очень хотелось, чтобы рядом с ним была достойная женщина.

Леонид Невзлин

Понятие «жена» для меня всегда оставалось неизменным. Номер один - это друг. Номер два - любовница. И, наконец, партнёр, не в смысле бизнеса. Я имею в виду - единомышленник. Разве женщина, жена не может быть своему мужу партнёром? Может. И я искренне в это верю. Можете считать меня идеалистом, романтиком, но ведь муж и жена вместе живут, делят вместе хлеб, у них общие дети, они много общаются, и мужчина должен иметь возможность повернуться к своей женщине открытой, незащищенной спиной. Соответствовали мои женщины тем критериям, о которых я говорил? У меня было три официальные жены и одна жена гражданская.

Аню я любил. И Аню как человека я люблю до сих пор, человек она замечательный. Вот это, может быть, и есть любовь. Когда мы по-настоящему любим, то понимаем это чувство одинаково. Порой эта влюбленность является определённым сексуальным драйвом, направленным на конкретного человека. Но это совсем другое. Такое телесное притяжение было у меня с самого начала с Аней, потом - с Татьяной. В этом смысле любовь скорее осталась с Аней, потому что... Сразу это трудно объяснить... Аня - человек своего круга и просто человек хороший.

А вот с Татьяной любви не состоялось. Вроде всё было хорошо, я с ней прожил двадцать пять лет. И вроде как всё нормально, а любви не состоялось. Я её не люблю. Я это прошёл, прожил, осмыслил. Сейчас я её не люблю. У неё взгляды пропутинские, что называется, «Крым наш!» Она, например, говорит, что смотреть российское телевидение - это божественное дело. А телеканал «Дождь» - это антирусское, антинародное телевидение. К этому больше нечего добавить. Я действительно хотел остаться с Татьяной. И когда с ней всё сломалось, то мне было очень тяжело, но по большому счету ни другом, ни единомышленником, ни партнёром она так и не стала. А если говорить в целом, то у меня не получилось ни с одной. Наверное, ближе всех к моему представлению о жене была Аня. Мы всегда с ней были дружны и близки во всех смыслах. Не буду сейчас анализировать, потому что это, пожалуй, неприлично, но скажу всё же, что ближе всех к этому понятию была именно она. Я знаю много мужчин, которые ведут дом как проект. Я не хочу и не умею так жить. Я понимаю, что допускал другую крайность - давал полную свободу, ни в чём не ограничивал, всегда шёл навстречу, возносил на пьедестал и обманывал себя. Ну что делать? Я говорил, не хочешь ни с кем общаться, не общайся. Не хочешь водить ребёнка на танцы, не води. Не хочешь приглашать гостей, не приглашай. И в конечном итоге все эти мои недоработки привели к печальному результату. Я прекрасно понимаю, что если бы я вёл семью как проект, то многое было бы иначе, но я такой, какой я есть.

Конечно, у меня есть желание встретить женщину и полюбить. И я не боюсь повторения чувств. Чувство любви всегда другое, обновлённое. Мне одна мудрая женщина, моя старшая дочь Ирина Невзлина, сказала:

- Вот сейчас, когда ты окончательно расстался с бывшей женой и окончательно расстался с негативным мыслями о прошлом, я за тебя больше не беспокоюсь. В следующий раз у тебя будет всё по-другому!

После Ани, моей первый жены, светлой страницы моей жизни, если я сходился с женщиной, то сходился навсегда. Это я так искренне считал, что навсегда. Этих женщин в моей жизни было не так уж много, три. Они разные и в чём-то похожие.

Согласен с теми, кто говорит, что мы сами своих женщин формируем. Я, конечно, своей опекой и своими заботами формировал не всегда здоровые привычки, сейчас я это понимаю. Моя опека и забота не должны портить человека. Понимаю, что надо выбирать так, чтобы потом не было стыдно и больно за совместно прожитые годы. Понимаю, что меня должна поражать и восторгать не её фигура, а её человеческие качества. Я уже обжёгся. Именно поэтому попробую отодвинуть в сторону свои эмоции и буду эту женщину проверять для жизни. Теперь буду проверять. На сто процентов. Я буду задавать вопросы, и получать ответы. И не просто слышать то, что хочешь услышать. Я буду относиться к этим вопросам и ответам серьезно. Иногда один сексуальный эпизод меняет всю жизнь. Особенно меняет женщин. Меняет чаще всего в худшую сторону. Они начинают окружать, цепляться. Этот момент в моей жизни пройден. Я должен понять, с кем имею дело. Поэтому сейчас всё по-другому. Я ведь свою свободу отдавал женщине потому, что мне было приятно быть хорошим для близкого человека. А результат, как видите, налицо.

Но во мне всё равно ничего не сломалось, не постарело, не изменилось - я действительно хочу любить. И я всё равно не смогу и не буду выстраивать свои отношения с женщиной как проект. Не смогу и не хочу. Поэтому сначала человек, а там посмотрим.

Сегодня, когда в праздники и дни рождения наша семья собирается за большим столом, когда я вижу своего сына, вижу Ирочку, которая стала ему самым близким другом и помощником, вижу своих правнуков и внучек, вижу всех родственников, то меня не покидает уверенность, что традиции нашей большой семьи живы.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Борис Невзлин

Мы с Ириной вместе вот уже пятьдесят шесть лет. Кажется, много, а, по-моему, совсем мало. Мы хорошо прожили все эти годы. Очень хорошо. Я доволен. Вот, как мы познакомились, так мы и не расставались, командировки - не в счёт. Главное, что мы не расставались душевно.

Ира переживает, что потеряла письма, которые я ей писал, а я не переживаю. Потерялись и потерялись. Эти письма я писал ей давно. Писал много. И в 59-м, когда мы ждали рождения нашего «футболиста», а потом были письма и в 60-е годы. Не переживаю, потому что всё, что я писал, говорил, обещал, я всё выполнил. Я её никогда не обманывал. Никогда. Ира же, если что-то решила, то она это сделает обязательно. И мне это нравится. И я с удовольствием делаю всё, что она говорит.

Вот я сейчас главное скажу, очень важное для меня. Когда уже мои родители знали, что я сделал предложение Ире, отец отвел меня в сторону и сказал:

- Ты решил жениться. И я хочу тебе сказать, потому что у меня за плечами большая жизненная школа. Я и работал много, и воевал, и кое-что повидал на своем веку. Поэтому я хочу тебе сказать и хочу попросить. Не прелюбодействуй! И запомни! Жену выбрал ты сам! Никто тебе не помогал и не подсказывал. Ты сам её увидел, ты познакомился с ней и ты сам ей сделал предложение. Поэтому люби её, живи с ней, расти с ней вместе детей и никогда не заглядывай в чужой огород. Никогда!» Вот эти слова своего отца я запомнил на всю жизнь!

Леонид Невзлин

Без сомнения мама оказала на меня сильнейшее влияние. Это не было подавлением личности. Это было влияние человека, чья жизнь, поведение, отношение к своим родителям, к мужу и, конечно же, ко мне, служило примером для подражания. Особенно, её отношение к работе.

Сначала была бабушка, на определённом отрезке моего детства она главенствовала. Она была постоянно рядом, и её присутствие, тёплое и нежное, я чувствовал всегда. Это чувство я помню до сих пор. Так получилось, что она занималась мной больше, чем родители. Они много работали, любили работать и работали всегда, но с определённого возраста мама стала главной в моей жизни. Это произошло, пожалуй, когда я перешёл в четвертый класс, тогда мама была со мной практически каждый день и даже в выходные. Хочу подчеркнуть, что это главенствующее положение в моей жизни она сохраняет до сих пор. Главенствующее материнское. Это высокое предназначение. В моей маме заложена удивительная волевая поведенческая функция. Мама очень сильный человек. Это черта её характера проявляется во всём, особенно в работе. У неё бесконечное чувство ответственности, чувство долга, чувство данного слова. Никакие иные вещи не могут быть выше того дела, которое она должна сделать. Кроме того, она будет постоянно стремиться к тому, чтобы сделать это лучше. И всё! И ничего с этим не сделаешь. Я глубоко убеждён, что эту черту характера мама унаследовала от своего отца, моего деда.

Она лидер, она и определяет в этой семье, куда идти и что делать. И она, несомненно, стала для меня главным человеком!

ЭПИЛОГ 

Вот написана и прочитана последняя страница. И как будто все события, описанные в книге, произошли совсем недавно. Они по-прежнему волнуют, и ты переживаешь всё заново.

Это книга воспоминаний, это книга о любви к моему сыну.

Это повесть о нашей семье, о детстве, отрочестве, юности нашего сына, о его вступлении во взрослую жизнь. Это рассказ о его нелёгкой судьбе, о событиях порой радостных, порой драматических, о его достижениях и ошибках. Это осмысление того, что произошло. Это рассказ о том, что нас волновало и волнует.

Мы очень любим Леонида и гордимся им.

Нам радостно осознавать, насколько он ушёл вперед по сравнению с нами в умении осмысливать и анализировать многие стороны жизни.

Нас радует его постоянное стремление познавать новое, его непреходящее желание учиться, разносторонность его интересов. Нам понятно и близко его отношение к людям, стремление помочь в трудную минуту.

Мы гордимся нашим сыном, который остался не только глубоко порядочным человеком, но и любящим сыном, отцом и дедом, несмотря на все невзгоды и драматические испытания, выпавшие на его долю. Он сумел выстоять, остаться самим собою и жить будущим, а не прошедшим.

И мы счастливы, что здесь, в Израиле, мы живём одной большой дружной семьёй.

Если мне удалось выразить то, что я хотела сказать, то я буду очень рада.

Я ещё раз от всего сердца хочу поблагодарить всех, кто оказал мне неоценимую помощь и рассказал о Леониде, выразил свои чувства к нему.

Оглавление

Предисловие

ГЛАВА ПЕРВАЯ. Мое детство

ГЛАВА ВТОРАЯ. Начало взрослой жизни

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. Детство Лёни и его школьные годы

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. Взрослый сын

ГЛАВА ПЯТАЯ. Жизнь в новой России

ГЛАВА ШЕСТАЯ. Знакомство с Израилем

ГЛАВА СЕДЬМАЯ. Дело ЮКОСа и отъезд из России

ГЛАВА ВОСЬМАЯ. Лучшие друзья. Липатовы

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. Жизнь в Израиле

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ. Внучки и правнуки

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ. Наша семья

ПОСЛЕСЛОВИЕ

ЭПИЛОГ  Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg