«Три года революции и гражданской войны на Кубани»

Три года революции и гражданской войны на Кубани (fb2) - Три года революции и гражданской войны на Кубани 1778K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Даниил Ермолаевич Скобцов

Даниил Ермолаевич Скобцов Три года революции и гражданской войны на Кубани

Публикуется по изданию:

Скобцов Д. Е. Три года революции и гражданской войны на Кубани. – Париж, 196[2].

От автора

Предлагаемые вниманию читателей воспоминания были написаны мною в 1925–1929 годах на свежую еще память о всем виденном и пережитом.

Тетрадями в несколько напечатанных на машинке листов в те же годы я пересылал текст воспоминаний в Пражский архив, оставляя у себя дубликат. Предлагаемый читателю текст я несколько сократил. Производя некоторые стилистические поправки, оставил без изменений общее содержание воспоминаний.

Приношу великую благодарность глубокоуважаемому и дорогому Вячеславу Григорьевичу Науменко за моральную дружескую поддержку и за разрешение пользоваться для моего «Введения» в книгу данными о Кубани, отмеченными им и другими авторами в издаваемом и редактируемом им «Кубанском Сборнике», всегда исторически очень ценными.

Большая моя благодарность и признательность также дорогому Никифору Лукичу Кисиль за неожиданный и щедрый дар в виде 800 географических карт Кубани, им самим изготовленных и присланных мне в Париж.

Введение

Краткие сведения из истории Кубани

Площадь Кубанского края до захвата его большевиками равнялась 94 904 км2 (83 401 кв. версты, или 8 687 170 лес.). Размером своей территории он, следовательно, превосходил из старых европейских государств Данию, Бельгию, Швейцарию, Голландию и Португалию, а количествам населения – Данию и Норвегию.

Жителей в 1914 году в крае числилось 3 122 905 душ.

С севера Кубанский край граничил с землей Всевеликого войска Донского, с северо-востока – со Ставропольской губернией, с востока – с Терской областью, с юга – с Кутаиской губернией и Сухумским округом, с юго-запада – с Черноморской губернией, с запада же омывался Черным и Азовским морями.

Так территориально оформился и населился указанным количеством жителей Кубанский край в течение ста двадцати пяти лет со дня прихода туда казаков Черноморского войска, части бывшего Запорожского войска. 17 021 мужчина и около 8000 женщин переселились с прежнего своего временного местожительства (между Бугом и Днестром) во главе со своим кошевым правительством, конными и лешими полками, со своей флотилией, при вооружении не только ружьями, но и пушками (малого калибра).

Войсковой судья А. А. Головатый, возглавлявший особую от войска делегацию, получил от правительства императрицы Екатерины II «жалованную грамоту» на «вечное владение, пользование и распоряжение землей и всеми состоящими на пожалованной земле всякого рода угодьями, на водах же и рыбными ловлями». Назначалась при этом Черноморскому войску служба: «бдение и стража пограничная от набегов народов закубанских». Определялся годовой бюджет из государственной казны: «20 000 руб. на год»… «Мы предоставляем, – говорилось в грамоте, – пользоваться свободной внутреннею торговлею и вольною продажею вина на войсковых землях». Устанавливалась при этом преемственность Черноморского войска от войска Запорожского: «возвращались» ему «знамя войсковое и литавры Запорожской Сечи с подтверждением права Войска Черноморского ими соответственно пользоваться, как равно и другими знаменами, булавой, перначами и войсковой печатью».

При выходе войска или частей его и отдельных казаков по служебным делам за пределы войсковой территории дальше ста верст от ее границы устанавливалось дополнительное денежное и материальное довольствие, для лошадей – фураж, для услужающих людей – возмещение харчевых и других расходов.

Пограничные кордоны по реке Кубани были устроены в две линии в количестве до 26 кордонов. На поддержание всегдашней боевой готовности на этой кордонной линии требовалось постоянно занятых службой до двух тысяч человек старшин и рядовых казаков.

Иностранец на русской службе в должности херсонского военного губернатора дюк де Ришелье, побывавший в расположении черноморцев, отмечал: «На всем протяжении кордонной линии были плавни и болота, покрытые непроходимыми камышами и другими болотными растениями, заражавшими гнилью воздух и порождавшими неизбежные болезни и смертность. В такой-то убийственной местности, наполненной мириадами комаров и мошек, беспощадно жаливших всякое живое существо, черноморцы проводили кордонную жизнь…»

Но службой на кордонной линии не исчерпывались обязанности черноморцев. Не успели они закончить свое устройство на новом месте, как пришло распоряжение атаману 3. А. Чепиге отправиться с двумя пятисотенными полками в Польшу. Суворов, которому принадлежало там командование русскими силами, еще во вторую турецкую войну хорошо ознакомился с боевыми качествами черноморцев и лично с атаманом Чепигой как их военачальником, поэтому не преминул его вызвать с казаками в Польшу.

Через короткий срок пришло новое распоряжение другим двум пятисотенным полкам черноморцев отправиться в г. Баку, по тому времени – в «Персию». Полки повел войсковой судья А. А. Головатый. В этой «персидской войне» главное командование армией принадлежало бездарному графу В. Зубову. Прежде всего из рук вон плохо была организована в войске продовольственная и санитарно-лечебная часть. Много людей погибло от голодовок и болезней – малярии и пр. С похода вернулось не больше половины казаков. На обратном пути этого «персидского» похода скончался и начальник отряда А. А. Головатый. Случилось гак, что еще раньше смерти А. А. Головатого в Екатеринодаре умер 27 января 1797 года вернувшийся из польского похода кошевой атаман 3. А. Чепига и казаки, собравшиеся в Екатеринодаре, поспешили избрать на его место кошевым атаманом А. А. Головатого, о смерти которого в Екатеринодаре еще не знали… Получился сложный и острый кризис войсковой власти: сошли со сцены в тяжкий момент войсковой жизни Чепига, верный старым традициям Запорожья безбрачник, добрый воин «без страха и упрека», и Головатый – мудрый устроитель войсковых дел[1]. Оставался, правда, третий член выборного кошевого правительства – Т. Котляревский, войсковой писарь, но он оказался много ниже тех первых двух и по своему духовному росту, по верности старым запорожским традициям и чувству «товарисства». В вину ему прежде всего нужно поставить принижение значения войскового (кошевого) правительства.

Вызванный в Санкт-Петербург на коронацию Павла I, он принял от последнего «назначение» на выборную должность войскового атамана и по возвращении в войско не только не сложил с себя этого звания перед всем войском, что, казалось, должен был сделать, а, наоборот, упорно держался его. Между тем вернулись с «персидского» похода казаки и без того раздраженные за перенесенные невзгоды и неоправданные потери и лишения в походе. Был учинен бунт, казаки «персидского» похода вышли на площадь с оружием в руках, к ним присоединились и другие казаки. Котляревский обратился за помощью к находящемуся поблизости общеимперскому большой силы отряду. «Бунт» был подавлен. В результате немало черноморцев было подвергнуто публичному телесному наказанию и сосланы в Сибирь. Кто успел, бежали… «накивали пьятами»… к запорожцам за Дунай…

Император Павел I выдал черноморцам, по примеру Екатерины II, особую «жалованную грамоту», по содержанию, однако, существенно отличавшуюся от екатерининских двух «грамот»; в титуле атамана была выпушена основная его особенность: наименование атамана в грамоте приводилось без основного его почетного звания «кошевой», «войсковой», т. е. сам титул лишался общевойскового объединяющего значения. Главной же особенностью было помещение в грамоте пункта пятого: «…соизволяем, чтобы и управление дел до оного (войска) относящихся восприняло лучший образ…», «повелеваем учредить войсковую канцелярию», т. е. вместо прежнего «войскового правительства» учреждалась именно «канцелярия», а в ней повелевалось присутствовать от войска

Черноморского атаману, двум членам, а сверх того, «особам», «каковых мы заблагорассудим назначить»… «для дел криминальных, гражданских и тяжбенных»… «сыскного начальства»… «Экспедиции сии, производя дела, приговоры свои на оные должны вносить на утверждение войсковой канцелярии и определенной от Нас в оную доверенной особе и доколе утверждены не будут, исполнять своих положений не долженствуют…» «Доверенная» эта «особа» становилась, по значению, выше атамана, обладала большими полномочиями, а вместе с тем ее взаимоотношения с атаманом не были ясно разграничены. С первых же шагов начались между ними трения, приведшие к тому, что в июле того же года (Грамота была дана 16.2.1801 года) из Петербурга был прислан в Екатеринодар для расследования дел и водворения порядка в Черноморском войске уполномоченный генерал (Дашков) и в результате расследования «доверенная особа» была отрешена от должности, а в феврале 1802 года и сама должность была упразднена.

В «жалованной грамоте» императора Александра I не упоминалось уже о какой-либо «особе», контролирующей войско. В ней подтверждались права Черноморского войска на «вечное и неотъемлемое владение» пожалованными ему землями со всеми состоящими на земле угодьями, «на водах же с рыбными ловлями», а также и другие права войска материального порядка, но никакого намека на автономные права в войсковом управлении в грамоте нет, сказано просто: «Войско Черноморское получает от нас повеление через военное начальство, как об устройстве оного, так и о нарядах на службу, которые обязано пополнять с точностью и поспешностью…», «по делам войсковым должно оно (войско) зависеть от инспектора крымской инспекции, а по части гражданской состоять в ведомстве таврического губернского начальства».

В дальнейшем вся первая половина XIX века для казаков Черноморского войска прошла в большом военном напряжении. Уже по указу 13 ноября 1802 года они должны были выставлять 10 конных и 10 пеших полков. Кордонная боевая служба тоже требовала большого напряжения. Смертность от болезней и военных потерь катастрофически уменьшала общее количество войскового населения. Естественный прирост его не давал нужных пополнений. Установилось обыкновение со стороны войскового правительства просить о пополнении в порядке переселения с украинских губерний. В период 1809–1811 годов в Черноморию было переселено из Полтавской и Черниговской губерний 41 534 человек, из коих мужчин 22 205. В 1821–1825 годах из тех же губерний еще 48 627 человек, из них 25 627 мужчин. Но в Турецкую войну 1828–1829 годов были мобилизованы даже престарелые казаки. В результате в куренных селениях остались только женщины и дети. В 1848–1849 годах на пополнение Черноморского войска было произведено новое переселение, недостаточное по моменту, всего 14 227 душ, из них мужчин – 7767, тоже с Украины, из губерний Харьковской. Черниговской и Полтавской.

Во время Крымской кампании от черноморцев в Севастопольской обороне принимали участие два пластунских батальона, покрывших себя славой в боях на 4-м бастионе, и еще сводный конный полк.

Таким образом, всегда в военном напряжении до предела, с большими потерями в людях, при отсутствии времени заняться благоустройством семейно-хозяйственной жизни, прошли для черноморцев годы конца XVIII и первой половины XIX веков.

В то время как черноморцы, начиная с 1793–1794 годов, стали «держать кордонную линию» по нижнему течению реки Кубани до устья реки Лабы, для охраны границы вверх по Кубани были предназначены распоряжением Екатерины II, согласно проекту Главного кавказского командования (графа Гудовича), шесть донских полков, которые, однако, не сразу выполнили распоряжение о переселении. Но уже в 1794 году от Донского войска на верховье Кубани было послано 1000 семейств, к ним были присоединены еще 125 семейств из бывшего Волжского казачьего войска. Бытописатель того времени генерал В. Гр. Толстой так рассказывает об этом зачине образования старой линии[2]:

«Достигнув речки Калалы… казаки бросили жребий – кому и куда идти, – и затем группами направились на назначенные места и осели в станицах: Воровсколесской, близ реки Курсавки, – Темнолесской, в 25 верстах от Ставрополя к югу, – Прочноокопской, на правом берегу р. Кубани, – Григориполисской, в 26 верстах вниз по Кубани, – в Кавказской, тоже вниз по Кубани, в 38 верстах от предыдущей, и в Усть-Лабинской, близ крепости того же имени, в 80 верстах от Кавказской, – всего на протяжении около 300 верст вдоль границы…» Переселенцам при этом выдавалось пособие «по 20 руб. серебром на каждый двор и годовой отмер провианта (муки и крупы) на каждого члена семьи. Кроме того выдано на каждую станицу по 500 руб. на постройку церквей». Тогда же казакам линейцам был определен и земельный надел на каждого по 30 десятин, а старшинам по 60 десятин. Полковая земля простиралась лентою вдоль границы, шириною до 20 верст, со всеми находящимися на ней земельными, водными и лесными угодьями… К зиме эти переселенцы окончательно устроились, а с началом 1795 года из них был сформирован Кубанский конный полк в числе 18 старшин и 550 человек пятидесятников (урядников) и казаков. Этот пятисотенный полк уже 5 марта, как доносило кавказское начальство в Военную коллегию, – заступил на полевую службу по охране кубанской границы, связавши собой сторожевые участки: с запада с Черноморским войском и на востоке с участком Хоперского полка, поселенного близ Ставрополя в 1777 году.

Широкие промежутки между кубанскими станицами не могли, однако, способствовать прочному прикрытию границы, а поэтому когда в 1802 году на Кубань пришли «екатеринославские казаки», то они были поселены в указанных промежутках и образовали станицы Темижбекскую, Казанскую, Тифлисскую и Ладожскую – все вместе составлявшие Кавказский полк. (Для удобства командования и несения пограничной службы станица Усть-Лабинская была перечислена из Кубанского полка в Кавказский, а станицу Темижбекскую перевели в Кубанский полк.)

В 1833 году было отчислено от Ставропольской губернии 31 село. К Кубанскому полку отошли отсюда селения Ново-Александровское, Расшеватское, Успенское, Ново-Покровское, Новотроицкое, Каменнобродское и Дмитриевское. Селения эти образовались в период 1785–1825 годов из переселенцев из России, из числа казенных крестьян и отставных солдат Кавказской армии и разных «вольных людей», которые поселились в тылу казачьих станиц, в полосе черкесских набегов, и давно усвоили казацкие порядки, а потому перевод их в казачье линейное войско казался естественным.

В 1825–1827 годах на Кубань быт переселен Хоперский полк, получивший свое начало от выходцев с Запорожья и Дона, осевших на реке Хопре, но оттуда разогнанных за участие в Булавинском бунте, и через 6 лет вновь собранных. В 1778–1779 годах они были переселены на Кавказскую линию в район Ставрополя, а оттуда переселились на Кубань и образовали станицы Баталпашинскую, Белочечегскую, Невинномысскую, Барсуковскую, и на реке Куме – станицы Бекещевскую и Суворовскую.

На Кавказской линии казаки сначала жили отдельными полками, которые непосредственно подчинились общему командованию этих линий. Станицы их селились около укреплений. Жизнь этих станиц была более тревожной, «но зато, – отмечается в старой хронике, – состоя на службе, казак мог заниматься своим хозяйством, оно у линейцев быстрее налаживалось, и обычно линеец жил зажиточнее черноморца». Вообще же жизнь в этих полках протекала, как и на Черномории, в беспрерывной борьбе с горцами. Но у черноморцев в данном отношении всегда оставалось свое преимущество: они действовали как отдельное казачье войско, имея свою конницу, пехоту и артиллерию и находились под командой своих атаманов.

Поселившись на Кубани, казаки (и черноморцы и линейцы) стали с первых же дней непосредственно лицом к лицу с воинственными закубанскнми горцами.

«Из них абадзехи, беслинеи, темиргои, махоши были самыми многочисленными и воинственными для казаков противниками по неукротимому стремлению к разбою, грабежу, всякому злодеянию и насилию. В своих отважных беспрерывных набегах на Линию, черкессы крупными и мелкими партиями, а то и в одиночку, проникали далеко вглубь пограничных станиц и селений, поджигали жилища, грабили имущество, угоняли рогатый скот и лошадей и уводили в плен жителей, чтобы продать их в рабство или у себя закабалить на вечное рабство». (Там же.)

Упомянутый уже выше В. Гр. Толстой свидетельствует, что «в своих горных областях и на лесных равнинах черкесы занимались скотоводством и коневодством, немного пахали и сеяли кукурузу и просо, но все это в таком масштабе, что не обеспечивало их жизненные нужды». Черкесы говорили: «Война и военная добыча наше ремесло, как у русских хлебопашество и торговля, и если мы прекратим это ремесло, то должны будем погибнуть от нужды и голода». (Там же.)

Создалась жизнь на Линии, когда «день и ночь казаки зорко и бдительно несли сторожевую службу то на постах, то в резервах, то в разъездах и секретах, то в кровопролитных схватках, то в обороне под натиском врага…» По пословице «с волками жить, по волчьи выть», кубанцы уже в 20-х годах XIX века, присмотревшись к правам и обычаям своих воинственных соседей, переняли от горцев одежду, вооружение и некоторые боевые приемы и уже, в свою очередь, «задавали абазехам кровавые уроки». И не только мужская половина населения Линии и Черноморья была втянута в тяжелую порубежную жизнь казаков, но и женщина-казачка; у нее была очень тяжелая доля. «Она покоила стариков, выращивала и воспитывала детей, пахала и сеяла, вела полевое и домашнее хозяйство, имея в подростках единственных помощников в трудах и единственное утещение…» «Только темные ночи знали, сколько вздохов, слез и скорби стоили казачке эти подчас непосильные труды и заботы».

«Изредка, и то не надолго, удавалось самому казаку вырваться на побывку домой, чтобы посмотреть свое хозяйство, приласкать детей, посоветоваться с женой. Когда кровавая война разлучала мужа с женой навеки, казачка с удвоенной силой должна была войти в свое хозяйство и держать семью, пока не подрастали сыновья, предмет тревоги материнского сердца… А в 20 лет и они, молодые казаки, садились из коня и шли на пожизненную службу». (Там же. С. 10–11.)

А вот образец песни-флирта того времени, она сохранилась по записи покойного Ф. А. Щербины, почтенного историка Кубани и Кубанского войска:

Как молодец девку исподманывал, Исподманывал, подговаривал: Ты пойдем, девка, К нам на линию жить! У нас да на линии Что Курджуп да река Вином потекла, А река Лаба Медом потекла. По горам-то у нас, по горам Лежат камушки драгоценные, Драгоценные, неоцененные. <…> Уж ты, молодец, девку не подманивай, Я сама там была, И сама-то видела, Про все слышала. Что Курджуп да река Кровью потекла, А река-то Лаба — Горючей слезой… По горам-то, по горам Лежат головы, Все казацкие, молодецкие…

Некоторые авторы-кавказцы в своих работах о прошлом времени освоения Кавказа русскими стремятся сгустить краски, чтобы показать жестокость русских «завоевателей». Разное было и разное случалось. Те горские племена, те жители горских аулов и других кавказских поселений, которые оказывали склонность перейти на мирное положение, те получали возможность поселения в плоскостной открытой местности, но в отношении тех горцев, которые считали, как выше было отмечено, «войну и военную добычу своим ремеслом», в отношении тех ответные меры не могли не быть достаточно суровыми. В борьбе России и Турции за утверждение каждою своей власти на Кавказе (и одновременно для России велась борьба за обладание «теплыми морями») значительная часть черкесских народов, наиболее воинственная, стала на сторону Турции, и около 500 000 душ их эмигрировали в Турцию[3].

В 1860 году было образовано Кубанское войско. В него вошло Черноморское войско и вместе с ним вошли шесть бригад Кавказского линейного войска. (Из остальных 4-х бригад Кавказского линейного войска было образовано Терское войско.) Одновременно с этим была произведена и гражданская реорганизация казачьих войск. Поскольку до того в организации Черноморского войска сохранялся элемент особенности, некоторого вида автономности, теперь в гражданском отношении была произведена определенная доля нивелировки «гражданской» жизни казаков. Образовались Кубанская и Терская области, производилось в административном отношении сближение с обычным для того времени губернским режимом.

Численность Кубанского войска в том 1860 году после объединения не превышала 160 000 душ. Но, несмотря на сравнительную незначительность этого числа, войско поставляло на службу (всегда для того времени – военнодействующую) 22 конных полка, 13 пеших батальонов, 5 батарей и еще гвардейский дивизион. В «Кубанском Сборнике» отмечается: «Первые четыре года существования Кубанского войска прошли в напряженной борьбе с горцами и в заселении Закубанья и побережья Черного моря».

Рескриптом на имя Евдокимова император Александр II24 июня 1861 года приказал сообщить Кубанскому войску, что за постоянное доблестное его служение ему «предоставляются в пользование земли в предгорьях Западного Кавказского хребта…» Примечательно здесь то, что самый рескрипт был дан за три года до того времени, когда земли эти оказались свободными от ушедших в Турцию горских племен. Всего в пользование Кубанского войска, дополнительно к прежде занятым им землям, присоединялось 3 миллиона десятин земли. На ней предполагалось поселить в течение 6 лет 17 000 семейств из войска Кубанского, Азовского и Донского, а также государственных крестьян и нижних чинов

Кавказской армии. Допускались переселенцы из Терского, Новороссийского и Уральского войск. Эти новые поселенцы образовали в Закубанье 96 новых станиц. Из новых поселенцев этих станиц были сформированы 7 конных полков и один (Шапсугский) батальон. Но потом произошло изменение: «в 1869 году было изъято из состава Кубанской области Черноморское побережье. Казакам, поселившимся здесь, было предложено или перейти на крестьянское положение, или – при несогласии на это – выселиться в пределы Кубанской области», а «12 организованных там станиц были обращены в села, Шапсугский батальон был расформирован». (Там же. С. 15.) Исторический соблазн выявился здесь в том, что воевали с турками и с горскими племенами преимущественно кубанские казаки и части других казачьих войск, а когда дело дошло до образования здесь «ривьеры», казакам было предложено удалиться… Стали строить дачи и виллы на Черноморском побережье или представители денежной буржуазии, или люди из так называемого «высшего общества».

До этого войсковая служба отправлялась преимущественно. Там же, где жили казаки, а с замирением «Западного Кавказа» первоочередные части (военные) Кубанского войска были отправляемы в Закавказье и в Закаспийскую область, чтобы там оберегать границы Государства Российского. В случае же европейской войны туда могли быть посланы «льготные» части, а для быстроты их готовности… были учреждены кадры второочередных полков… «В дальнейшем количество кубанских войсковых частей увеличилось… В период с 1887 по 1900 годы увеличено число пластунских батальонов в мирное время на бив военное на 18…» «Говоря же вообще о военной службе Кубанского войска, надо отметить, что оно принимало участие во всех войнах России, в обеих экспедициях в Закаспийской области, в Турецкой войне 1877–1878 годов, в Русско-японской войне и в Первой Мировой войне, когда Кубанское войско дало максимум напряжения и, как то видно из отчетов штаба Походного атамана всех казачьих войск, все людские запасы Кубанского войска были исчерпаны». (Там же. С. 15.)

Отбывание военной службы для первоочередных кубанских частей в трущобных местах пограничного с Турцией и с Персией Закавказья или в пустынях Закаспия было большим испытанием и для молодых казаков и молодого офицерства. Выход последних в офицеры Генерального штаба и на другую службу повышенной квалификации в процентном отношении по сравнению с другими войсками (даже с такими сравнительно малыми, как Терское и Оренбургское) был значительно ниже. Почему эта суровая доля была предопределена для кубанцев, а не разделена между другими братскими войсками, судить трудно.

Ой, Боже наш, Боже милостивiй Уродились ми в cвiтi нещасливi… Служили вipнo в полi и на мopi Да-й засталися убогi, босi и голi…

Это четверостишие из песни старого А. А. Головатого сближает долю пращуров с потомками – от славного Запорожья до наших дней.

В 1860 году было образовано Кубанское войско, а в отношении гражданском – Кубанская область. Первым наказным атаманом был генерал Иванов 13-й, назначенный в августе 1861 года. До этого обязанности атамана исполнял Кусаков 1-й… Имена, к слову сказать, как на подбор, псевдоказачьи…

Через недолгий промежуток времени установится обыкновение со стороны центральной государственной власти назначать кубанским атаманом непременно генерала – не казака-кубанца… Исключение было сделано лишь для последнего атамана – М. П. Бабыча.

При 11 первоочередных конных полках, при семи пластунских батальонах и при 4 батареях Кубань до 1917 года так и не дождалась открытия у себя нормального военного училища, даже больше того, – Ставропольская юнкерская школа, в которой получали военное образование почти исключительно кубанские казаки, была закрыта. Кубанцы должны были ездить в Оренбург, Елисаветград, Тифлис, Чугуев и др. места для поступления в военное училище. Донцы имели свой кадетский корпус. Для кубанских детей, преимущественно на кубанские деньги, был открыт корпус во Владикавказе и еще при такой особенности: определение кадетов на кубанские стипендии зависело от усмотрения наместника на Кавказе.

Земледельческая Кубань до революции не имела своей даже средней сельскохозяйственной школы.

Та же тенденция центральной государственной власти наблюдалась и в других областях общественного устроения, даже в церковном, в деле устройства суда и пр. В российских губерниях с православным населением в один-полтора миллиона учреждалась самостоятельная епархия, а Кубань при ее свыше двух миллионов православных людей лишь незадолго до революции получила «викарного» архиерея. На Дону суд был организован с законным установлением, чтобы половина судей была из донских казаков, к Кубани такой порядок не относился. Донские мировые судьи поступали в должность по выбору участкового населения, на Кубани они просто назначались… На Кубани не было своей Контрольной палаты. Кубань должна была отчитываться перед Ставропольской контрольной палатой.

Представители высшей центральной власти не хотели забыть некоторых вольнолюбивых движений старого Запорожья и в отношении его наследователей – кубанских казаков – никак не могли отделаться от старых приемов установления государственного единства: «держать и не пускать». Главнокомандующий Кавказской армией князь Барятинский в 1861 году писал военному министру: «В бывшем Черноморском войске, хранящем предания Запорожской сечи… отдельность принимает вид национальности… Слияние бывшего Черноморского войска с Кавказским может действовать против этого особенно вредного в настоящее время начала, но необходимо, чтобы слияние эго было не только административным, а проникало и в самый быт казаков»[4].

Внедрение в быт кубанских казаков объединения «без поблажек» считалось, по-видимому, наиболее действенным средством приручения их к общероссийскому началу. (В настоящей моей книге воспоминаний попутно с основной ее темой я рассказываю, как сказывалась эта неполная степень черноморского-линейского единства в судные годы бытия Кубани.)

С 1860 года до крушения старой России прошло 57 лет – срок короткий для судеб народов.

Материальные достижения

Здесь считаю уместным кратко отметить, чего достигли совместными усилиями кубанцы за этот короткий срок.

При 433 000 зарегистрированных хозяйств в пятилетие 1911–1915 годов было собираемо ежегодно свыше 222 000 000 пудов зерновых продуктов, 23 000 000 пудов масляного подсолнуха, свыше 2 000 000 пудов табаку, преимущественно турецкого, свыше 20 000 000 пудов овощных и бахчевых продуктов и не в малом количестве продукция других отраслей хозяйства: виноградарства, садоводства, пчеловодства и пр.

Поголовья скота на сто душ населения приходилось лошадей – 35, рогатого скота – 53, овец – 73, свиней – 20; всего – 181 голов, а в Европейской России было: лошадей – 21, рогатого скота – 31, овец – 37, свиней – 10, – всего 99 голов, т. е. на Кубани поголовье скота на сто душ населения превосходило поголовье в Европейской России без малого наполовину.

По оснащенности хозяйств сельскохозяйственными машинами Кубань занимала первое место в России: по данным статистического сборника профессора Орановского, в 1910 году сеялок на Кубани было 37 000, косилок – 74 000, молотилок – 3700, тогда как в 6 российских центральных земледельческих губерниях и в 6 средневолжских губерниях вместе сеялок насчитывалось 35 400, косилок – 48 700, молотилок – 2700.

Ежегодный вывоз зерновых продуктов за пределы края в среднем за пятилетие 1911–1915 годов достигал 100 000 000 пудов[5].

Продуктов скотоводства Кубань вывозила: шерсти в пятилетие 1909–1914 годов ежегодно – 230 000 пудов, смушки – 32 600 пудов, мяса и сала на сумму – 1 500 000 руб., шкур-сырца – 56 200 пудов[6]. Культура подсолнечника и связанная с ним масловая, сатомасная и поташная промышленность занимали в хозяйственном краевом обороте важное место. В 1914 году было выработано 6 053 000 пудов масла и было вывезено 4 368 000 пудов масла и 5 000 000 пудов макухи (5 000 000 пудов макухи было потреблено на Кубани). Действовали два саломасных завода с ежегодной продукцией в 1 350 000 пудов саломаса. Вывоз его за границу составлял 99 % всего российского вывоза. В 1914 году поташа добыто 2 370 000 пудов и выработано 2 000 000 пудов мыла.

Функционировало 10 алебастровых заводов и 3 цементных с продукцией до 10 000 000 пудов.

В 1914 году функционировало 7994 разных промышленных предприятий, в которьпх работало 21 168 рабочих при ежегодном обороте 36 484 881 руб.

В том же году торговлею было занято 19 402 душ, из них казаков – 2251 человек[7].

Ведущую роль в развитии самодеятельности и хозяйственной активности играла на Кубани краевая свободная кооперация, обеспечивавшая индивидуальные и мелкоартельные хозяйства доступным кредитом, умело организованным и доступным прокатом машин, умелой пропагандой прогрессивных способов хозяйствования.

На 1 января 1919 года на Кубани было 218 кредитных товариществ и 88 обществ взаимного кредита, объединенных в два союза. Какого размаха достигала деятельность кредитной кооперации, показывает пример роста одного из этих союзных объединений – Кубанского кооперативного банка. В 1913 году оборот его выразился в сумме 313 000 руб., а в 1917 году – 30 253 000 руб.

Проявилось уже совсем редкое кооперирование активных краевых сил в железнодорожном строительстве; общества станиц и хуторов образовали три акционерных товарищества и, таким образом, обеспечили деньгами от реализации акций постройку трех железнодорожных ветвей: Армавир-Туапсинской, Черноморско-Кубанской и Ейской с тремя оборудованными для них морскими портами Туапсе, Ахтари, Ейск; по мере развития дела ветви удлинялись.

Народное просвещение

По вопросу о развитии школьного народного образования данные 1-й всероссийской школьной переписи 1911 года дали показания особенно благоприятные в пользу Кубани. По проценту учащихся в школах детей к общему числу детей школьного возраста в губерниях, областях и городах Кубань несколько превосходила передовую из российских губерний – Вятскую, а по сумме годового расхода на одного учащегося в школе достигала уровня города Москвы, и это при повышенности московских цен на все оборудование и содержание школ и при дещевизне их на Кубани.

О народном образовании на Кубани перед захватом края большевиками привожу данные, помещенные в «Кубанском Сборнике» издания и редакции В. Гр. Науменко (Orangeburg, N.Y. USA). Цифры взяты из отчета Кубанского краевого правительства на 1 января 1919 года.

1. Начальных школ было в городах и др. населенных пунктах – 1391, в них училось детей обоего пола – 138 228; учащих же обоего пола – 3925.

2. Высших начальных школ на 1 января 1918 года – 180, в них училось 15 778 детей, учащих было – 1055.

3. Средних учебных заведений (на 1 сентября 1919 года) – 151, учащих в них – 1510. (Числа учащихся не показано.)

4. Профессиональные школы (на 1 апреля 1919 года): число учащих в них – 409. Число школ – 124. В 1919 году был открыт учительский институт при 42 учащихся и 11 учащих

5. Высшие учебные заведения: Кубанский политехнический институт. В нем – 5 факультетов: экономический, инженерно-строительный, электромеханический, химический и сельскохозяйственный. На 1 декабря в нем числилось студентов – 2665, профессоров – 30, доцентов – 7 и 28 ассистентов.

Музыкальные школы: в декабре 1919 года существовали 2 консерватории – Филармонического общества и Русского музыкального общества.

Вступление

Февральскую революцию 1917 года я встретил в Москве.

После первых двух недель революционного возбуждения большого города как-то само собой явилось желание выйти из общего потока и уехать к себе на юг в станицу.

Потянуло к родным берегам.

Длинной лентой больше чем на десять верст вытянулась станица по берегу реки, – просторные дворы, широкие улицы, большие площади.

Волна митингов, оказывается, докатилась и сюда. В праздничные дни, после церковной службы, на площади устанавливались на козлах подмостки и заезжие ораторы «разъясняли» собравшимся случившееся.

Из местных людей пока никто не решался «взбираться на бочку» – еще стеснялись

Станичный почтарь потихоньку поскуливал и с сокрушением жаловался в тесном кругу на неумеренный разгон лошадей:

– Сколько этого «орателя» пошло, – уму непостижимо! И каждый с предписанием на пароконку.

Сама станица жила в большей степени еще интересами войны, была полна разговорами о ее героях казаках и своих станичных солдатах.

Впрочем, все революционные и военные волнения не были в состоянии нарушить ту предпасхальную сосредоточенность, которою обычно жила станица в последние две недели Великого поста. Дома «чепурились» хозяйки: примазывали и прибеливали хаты. В степи – пахота, весенний сев. На выгонах скот еще не ходит большими табунами и овец не согнали в отары, но небольшими гуртами уже водили их мальчишки-пастушки от одного зеленою пригорка к другому. Временами звучали их пищики. В ложбинках белел нерастаявший снег.

Протяжным великопостным звоном звучали церковные колокола.

Книга первая

Глава I

От комиссара Временного правительства, члена Государственной думы от казаков К. Л. Бардижа пришло предложение произвести выборы уполномоченных на Общеобластной съезд по одному от пяти тысяч жителей казаков и иногородних. Дата выборов определялась – 13 апреля, – сколько помнится, на второй день Пасхи. Съезд должен был состояться в Екатеринодаре 22 апреля. Обе даты по новому стилю.

В праздничный день после полудня всю обширную площадь «Старой», главной в станице церкви запрудил народ. Добрую половину избирателей составляли женщины, разряженные по-праздничному… Казачки и солдатки за время войны привыкли ходить в станичное правление за военным «способием» (установленным пайком).

В центре добротно устроены подмостки, на них – стол, покрытый красным сукном, чернильница, листы бумаги, карандаши.

Как будто нехотя с миной озабоченности и недоумения поднялся на «трибуну» станичный атаман. К большому моему удивлению, это был знакомый еще по годам моего мальчишеского хождения в станичную школу атаман из вахмистров одной из кубанских казачьих батарей. Несколько больше побагровел орлиный нос Трофима Андреевича, не по нем роль атамана революционного времени. Но молодежь на фронте. Выборными на станичный сбор ходили старики. Они и извлекли из тьмы забвения своего молодецкого когда-то батарейца.

Не без запинки «вычитал» атаман распоряжение комиссара о выборах уполномоченных – «всеобщим, равным, прямым и тайным голосованием» – и предложил прежде всего избрать председателя и секретаря собрания, обнаруживая явное стремление самому отойти на второй план. Но «народ» пожелал именно его видеть на месте председателя, а секретарем С. И. Щ-ва, из молодых учителей, когда-то я его подготовлял ко вступительным экзаменам в учительскую семинарию.

Последовал довольно длительный период неразберихи и споров, как произвести «тайное» голосование. Процедура писания записок никому не улыбалась, а катать шары – где их столько набрать? «Всеобщее, равное, прямое» попервоначалу как будто сомнений и споров не вызывало, – голосуют все собравшиеся станичники, каждый за себя и только по одному голосу. Но как это сделать тайно при открытой огромной площади, заполненной народом? От кого беречься?

Порешили: названный кандидат отвернется липом к церкви и не всех увидит, кто голосует против него. Между трибуной и церковной оградой было наименьшее пространство, голосующие могли потесниться в стороны.

Но как только приступили к подсчету голосующих за первого названного кандидата, тут все и поняли, что главное затруднение совсем не в том, куда «отвернуться». Подсчет длительный, наскоро с трибуны его не произвести, а нетерпеливые избиратели, особенно избирательницы, беспрестанно перемещаются от одной группы людей к другой, где показался кто-либо из добрых знакомых. Трофим Андреевич начал явно терять голову. Пришлось мне выступить с предложением разбиться всем собравшимся на секторы, между последними установить достаточно широкие промежутки, со строгим обязательством для избирателей не переступать эти промежутки во время подсчета. Для обеспечения порядка выделить, прежде всего, приставов-добровольцев для наблюдения за этим, а также достаточное количество счетчиков. Добровольцы на эти должности сейчас же нашлись, пристава вооружились хворостинами, дело наладилось. Атаман повеселел.

– Скажи на милость, – какая простая механика…

От станицы в 20 000 душ населения, приблизительно поровну казаков и иногородних (не казаков), надлежало избирать двух депутатов казаков и столько же иногородних.

По некоторым причинам (главным образом вследствие длительной и серьезной болезни), я немало лет в станице совсем не показывался, но тут неожиданно для себя был избран подавляющим числом голосов. В товарищи мне от казаков был избран привыкший «ходить» от станицы «депутатом» в областной центр по разным поручениям Ф. А. К-в. От иногородних были избраны: один по профессии – кузнец, другой – мирошник водяной мельницы.

Никакого «Наказа» нам избиратели не дали. Солнце уже склонилось к западу. Ограничились общей директивой:

– Смотрите там, как лучше…

Трофим Андреевич, атаман, сверх меры довольный, что снята с его плеч вдруг накатившаяся новая обуза, уже в порядке личной беседы попросил похлопотать, где следует, о возврате неправильно и излишне отрезанной от нашего станичного юртового земельного запаса в пользу одной из нагорных станиц довольно значительной площади юртовой пахотной земли.

В 1905 году произошел бунт 2-го Урупского полка, комплектовавшегося из казаков, именно нагорных станиц, бедных «удобной» для хлебопашества землей. Задуманные, было, областной администрацией репрессивные меры в отношении бунтовщиков не удались: казаки на казаков с пушками не пошли. Тогда администрация прибегла к давно забытому средству: была собрана в Екатеринодаре в 1906 году Войсковая рада для полюбовного размежевания юртовых земель, чтобы плоскостные станции уступили бы нагорным часть своей удобной для хлебопашества земли в обмен на соответствующие по стоимости лесные угодья горной полосы[8]. Решение по идее правильное, но практически оказавшееся сопряженным с неудобствами переселений, сезонных передвижений по дальним расстояниям и т. д.

Для общества нашей станицы горечь обиды такого решения усиливалась тем, что незадолго до этого передела, в конце прошлого XIX века, по распоряжению Центрального кавказского межевого управления[9] была отрезана значительная площадь нашей юртовой земли, якобы оказавшейся «излишком» в отношении установленной нормы для наделения землею казаков.

Этим отрезанным участком станичной юртовой земли был тогда же награжден один выслужившийся тифлисский чиновник из инородцев. Уже на раде 1906 года наши депутаты во главе с теперешним моим товарищем по представительству Ф. А. К-м сделали решительное заявление, что именно этот участок земли надлежит отобрать от неведомо откуда появившегося чинуши и отдать горнякам, а новой урезки у нас нельзя было делать.

Станичный сбор поддержал своих депутатов. Областная администрация объявила это «бунтом». Наказный атаман приезжал тогда в станицу, грозил загнать «зачинщиков бунта» туда, «куда Макар телят не гонял» и пр.

О восстановлении именно этой попранной тогда справедливости и попросил теперь меня, вновь избранного депутата, старый атаман.

У станичников вопросы политики неизбежно сводились к земле, и это не только у казаков, но и у другой половины станичного населения. На другой день по моем избрании, вечером ко мне пришел старым знакомый И. В. В-ко, по прозванию «Ноздря Рваная» по причине дефекта одной его ноздри. Потолковав для начала о том, о сем, он перешел к тому же больному земельному вопросу, как я смотрю на дело земельного довольствия не казаков – иногородних. Сам клятвенно меня заверил, что на казачьи юртовые земли иногородние совсем не зарятся, ибо понимают, что казаки, когда пооблегчатся от военной службы, вернутся работниками в свои хозяйства, то им самим еле хватит земли для обработки. Но в отношении крупных частновладельческих участков, общая земельная площадь которых неизменно преувеличивалась, И. В. В-ко держался того мнения, что эта земля должна быть распределена между старожилами иногородними.

Ушел он от меня тогда, как мне показалось, удовлетворенный нашей беседой[10].

В эти же дни я съездил в г. Армавир, торгово-промышленный и административный центр нашего Лабинского отдела, и познакомился с его атаманом, тогда полковником А. П. Филимоновым, впоследствии нашим первым, после революции, выборным войсковым атаманом.

В молодости офицер-кавалерист, окончивший затем военно-юридическую академию, военный юрист (не уклонившийся в свое время от обязанности «казенного» защитника Марии Спиридоновой, а также и казаков-артиллеристов Кубанской батареи, отказавшихся выполнить боевой приказ в связи с усмирением Урупского полка). На посту атамана отдела он стяжал славу незаурядного администратора. Но у меня при свидании получилось не особенно благоприятное от него впечатление. По возрасту он годился мне в отцы. Не поинтересовавшись моим взглядом на создавшуюся революционную обстановку, он с первого слова принялся меня как бы наставлять, каким путем следовало идти казачьим представителям. От беседы с ним у меня осталось впечатление, что сам он не усвоил, какой размах принимала революция. На областной съезд, на который он тоже должен был ехать, он смотрел скорее лишь как на оздоровляющую демонстрацию казачьих чувств по отношению ее остальной части населения области.

Глава II

В Екатеринодаре мы, уполномоченные представители Кубани, встретились с любопытным напластованием областных властей за сравнительно короткий срок революции.

Последним старорежимным начальником Кубанской области и наказным атаманом Кубанского казачьего войска был генерал-лейтенант М. П. Бабич.

Старая всероссийская власть, отменив институт выборных войсковых атаманов – былое казачье обыкновение, – стала назначать в течение последующих десятилетий не войсковых, а наказных атаманов и, как правило, не из казаков, а вообще из общероссийских генералов. Для Бабича, природного кубанского казака, было сделано исключение во время волнений 1905 года, он, в должности военного генерал-губернатора Карской области, показал себя «решительным администратором» и тем снискал себе доверие верховной власти.

Талантливый фельетонист А. Яблоновский обмолвился тогда в отделе «Родные картинки» столичного толстого журнала «Образование» остроумным сравнением: «назначить генерал Бабича управлять Кубанью в наши дни все равно, что послать разъяренного быка в летний жаркий день в посудный магазин мух выгонять».

Однако те, кто ближе знал М П. Бабича в семейном быту, рассказывает, что он был довольно мирный старик, любивший потолковать о казачьей старине, полакомиться простонародной ягодой – тугой и т. и.

За время длительного правления Кубанью у кубанского казака Бабича не установилось связи с подначальными ему земляками, и как только в Екатеринодар пришли вести о коренной перемене в Петрограде, он оставил дворец кубанского атамана и отправился искать укрытия на группу Кавказских Минеральных Вод[11].

Исполнять обязанности начальника области после Бабича стал старший советник областного правления, а по должности наказного атамана Бабича заменил начальник войскового штаба, при первом из этих заместителей осталось действующим областное правление со всем штатом своих чиновников, а при втором – Управление войскового штаба со штатом штабных офицеров, делопроизводителей и пр., но их проявление власти было самым скромным и осторожным.

Местная революционная демократия косым взглядом взглянула на эти «старые притоны реакции», но К. Л. Бардиж – комиссар – все же понимал, что без налаженного административного аппарата нельзя обходиться при управлении областью. Чиновников пока что терпели.

Сама революционная демократия натворила немало своих новых «притонов» власти, говорливых, шумливых, со многими благими порывами, но с малыми способностями к практическому администрированию.

Возник Екатеринодарский городской революционный совет, объединивший активную интеллигенцию – городскую думу и городские революционные организации. Этот городской революционный совет выделил из себя ряд лиц, которым поручил путем кооптации образовать Областной исполнительный комитет.

Отмеченные самотеком возникавшие революционные советы и комитет, а при них неизбежные уполномоченные, претендовавшие на право распоряжения в области, составили второй пласт властей ко времени нашего прибытия в Екатеринодар.

Всероссийское Временное правительство прислало в область комиссаров, сразу двоих членов Государственной думы – от казаков К. Л. Бардижа и от иногородних Кубани и населения Черноморской губернии Н. Н. Николаева.

Было бы, конечно, благоразумнее прислать только одного комиссара и оказать ему полное доверие…

Комиссары Временного правительства со своими канцеляриями и адъютантами составили третий пласт властей ко времени нашего прибытия в Екатеринодар.

Для К. Л. Бардижа, в прошлом казачьего отставного есаула, десятилетнее сидение в стенах Таврического дворца в качестве депутата не прошло бесследно, кое-что от тамошних государственных размышлений у него осталось. Идея обратиться теперь же непосредственно к населению области с предложением избрать своих уполномоченных для организации областной власти была правильной идеей: самотек по образованию властей нужно было прекратить. К нашему приезду в Екатеринодар он уже носился с проектом штатов «кубанской народной стражи». С первого дня революции одиозный полицейский «крючок» исчез с городских улиц, но без наблюдателей порядка благоустроенность невозможна. ГГроект народной стражи отвечал на запрос дня, но чего-то Кондратию Лукичу недоставало, чтобы неукоснительно осуществлять свои проекты. Непопулярность в революции кадетской партии, верным членом которой он все время оставался, много ему теперь вредила.

К тому же получили огласку какие-то земельные недоразумения у него с хуторянами-субарендаторами.

Неосторожный жест комиссара с требованием где-то на железнодорожной станции специального паровоза для спешного выезда к месту возникших непорядков дал пищу для газетного шума будто бы о «возврате произвола» Бабича и т. д.

Комиссар Н. Н. Николаев, тоже кадет по партийной принадлежности, отличался странным свойством множить вокруг себя всяческую сумятицу. А после резких недоразумений и даже конфликтов с местными рабочими организациями он ушел в отставку и на его место всероссийское Временное правительство[12] позже назначило своим комиссаром доктора Н. С. Долгополова.

Глава III

Число съехавшихся в апреле в Екатеринодар уполномоченных достигало до 1000 человек. Кроме избранных от населения – станиц, городов, сел, аулов и пр. – явились представители еще учреждений – старых и новых – отдельских управлений, комитетов, советов и пр.

Явились со своими мандатами уполномоченные воинских частей, преимущественно тыловых, или это были отставшие и, вообще, почему-либо задержавшиеся в отпуску и получившие полномочия «по телеграфу».

В смысле уровня общественной квалификации съезд включил в себя бывших членов Государственной думы, кроме Бартижа с Николаевым, еще Кудрявцева, Морева, Ширского, Долгополова, Щербину и др.

Оказались тут и лица, приобретшие ту или иную известность на административных и общественных постах, как Скидан, Филимонов и др.

В массе были учителя, из них же прапорщики, хорунжие и другие офицеры производства военного времени. Были доктора, ветеринары, фельдшера и пр.

Две-три женщины явились уполномоченными от населенных пунктов.

Основную массу народных уполномоченных составляли, однако, от казаков – хлеборобы, из них много бывших и настоящих станичных и хуторских атаманов.

Многоразличные органы революционной власти не подумали об удобствах размещения многоликого выборного «хозяина земли кубанской». К тому же затянувшаяся война наложила свой отпечаток общего упадка на внешний облик города; многие здания были раньше реквизированы под лазареты, под всякого рода продовольственные, военно-промышленные и другие комитеты.

Для размещения съехавшихся депутатов оставались лишь полуподвальные помещения, да во время пасхальных вакаций свободные школьные здания и т. п. В этих импровизированных общежитиях уполномоченным пришлось уплотняться до последнего предела. О поддержании в них правил внутреннего распорядка не могло быть и речи. По ночам одни собирались засыпать, когда другие просыпались или приходили с запоздалых прогулок. При общем гвалте трудно было сосредоточиться, поразмыслить о подлежащих рассмотрению вопросах.

И под общие заседания съезда был отведен малоудобный кинематографический зал, узкой полосой вытянувшийся от тыловой стороны двора к выходу на Красную улицу.

Комиссии же съезда были принуждены кочевать по городу, выискивая для каждого данного случая свободное помещение.

Рассаживались депутаты и зале заседаний по отделам, т. е. по фракциям чисто географического значения.

Преобладавшее настроение съехавшихся можно было определить как вообще агрессивное в отношении представителей многоразличной исполнительной власти. Всякая попытка (со стороны последних), которую можно было заподозрить в желании «руководить», прерывалась в корне:

– Исполнительная власть да подчинится законодательной…

Жертвой превратностей судьбы оставался на съезде комиссар Временного правительства К. Л. Барлиж. Ему то не давали возможности говорить, то дело доходило до неумеренных оваций: на руках выносили из собрания под крики «ура».

Как правило, наблюдалось, что неумеренная лесть «суверенному народу» только в исключительных случаях вызывала насмешку, вообще же принималась благосклонно. Тон же назидания или какого-либо намека на былые заслуги кого-либо в прошлом не выносился:

– Долой! Довольно…

Немало времени съезд потратил на выслушивание приветствий и на другие неизбежные тогда доказательства «праздника революции».

При наименьших разноречиях прошел вопрос об отношении к войне. Всеми она воспринималась как явление, находящееся вне воли людей, во всяком случае, вне воли этих людей, которые собрались здесь в кинематографе; все желали ее скорейшего окончания, но пораженческих тенденций не было ни среди казаков, ни среди иногородних. Население исправно несло ее тяготы, съездом была вынесена резолюция о войне «до почетного мира».

Основным для съезда оказывался вопрос об организации временного, но общего самоуправления областью. Все знали, что всероссийское Временное правительство занимается делом созыва всероссийского Учредительного собрания, потом, следовательно, должны прийти обязательные общие директивы, что сейчас нужно здесь в области – в крае – освободиться от многоразличия властей.

Заседания комиссии по самоуправлению превращались чуть ли не в пленум съезда. Прения разворачивались во всю ширь. Ораторы партийные, ораторы от городов и, конечно, от «земли» – казаков и иногородних[13].

В комиссию по самоуправлению был внесен доктором Н. С. Долгополовым особый проект временного положения об «областном самоуправлении» на Кубани. Собственно ничего особенно мудреного он не предложил. Исполнительный орган по его временному положению для области тот же исполнительный комитет, законодательный – областной совет, но члены того и другого органа попадают в него не самотеком, а избираются тут же на съезде от вышеотмеченных территориальных групп – отделов (округов) в комитет – по одному казаку и одному иногороднему от каждого отдела, в совет – число избираемых членов было поставлено в зависимость от числа общего населения каждого отдела. Горцы – особая часть населения – избирались особо, своей горской фракцией. Общее число депутатов областного совета определялось что-то около 90 человек.

В проекте предусматривался контакт работы народной выборной власти с представителем в области центральной государственной власти: комиссаром всероссийского Временного правительства.

Проекту нельзя было отказать в некоторой стройности, но его недостатком была, прежде всего, рыхлость исполнительного органа, куда попадали члены не по признаку работоспособности, но по признаку представительства групп. Внесенные затем поправки комиссией еще усилили эту нецелесообразность проекта и превратили и исполнительный комитет как бы в особый вид «верхней палаты», где помимо представителей от съезда должны были заседать еще представители революционных организаций, в первую голову, конечно, Совета рабочих и солдатских депутатов. Чтобы сохранить принцип паритета, казачьей части съезда было предоставлено право послать в областной комитет по одному представителю от «отдела», т. е. еще семь представителей. Другими словами, исполнительный орган распухал до размеров обычной тогда «говорильни».

Но основная слабость долгополовского проекта, рассмотренного, в конце концов, в комиссии и проведенного через пленум съезда, не в этой, только что отмеченной рыхлости его правящих органов…

Вообще говоря, казачьи земли – края – были освоены в стародавние времена не в порядке промысла и попечения о них центральной государственной власти (Московского государства), а, по преимуществу, в порядке самостоятельного освоения «дикого поля», попервоначалу небольшими ватагами с доверенными ватажками – атаманами во главе, – разросшимися потом в военно-хозяйственные крупные объединения – казачьи войска: Запорожское, Донское и др.[14]

Кровью многих казачьих поколений эти земли были политы до появления здесь агентов центральной власти Московского государства, которые присылались сюда с неизбежным заданием ущемить, а если можно, придавить.

– Живи, казак, пока Москва не знает, Москва узнает, – плохо будет, – вот какая поговорка становилась житейским правилом в казачьих кругах, хотя и сознавалась взаимная обоюдная выгода от наличия за казачьей спиной такого одноязычного и единоверного государственного массива, как Москва.

– Здравствуй, русский царь, в Кременной Москве, а мы, казаки, на Тихом Дону…

На Кубани, занятой попервоначалу черноморскими казаками (бывшими запорожцами), массовый наплыв торговцев, мастеровых, рабочих, просто сельского населения из разных концов России появился лишь во второй половине XIX века после замирения Кавказа. Приходили с «пачпортами» от своих волостей, за которыми продолжали числиться в смысле отбывания воинской и других государственных и общинных повинностей. Вот именно эти-то новоселы в казачьих областях и стали так называемыми иногородними, численность их ко времени революции, прибавляя к этому население городов – Екатеринодара, Новочеркасска, Ростова и других, – начинала достигать численности самого казачьего населения.

И вот даже старое царское правительство, стремившееся всех «привести к одному знаменателю», – все государственное население, – даже оно в отношении казаков соблюдало осторожность. Известно, что каждое новое царствование сопровождалось выдачей казачьим войскам особых грамот, в коих торжественно подтверждались незыблемые права казачества (фактически, впрочем, всегда с большими очередными урезками).

Многовековая история казачества содержит не один драматический момент, когда оно открыто выступало на защиту своих попираемых сверху прав.

Воспринимая революцию как освобождение от старой несправедливости в отношении себя, оно отнюдь не намерено было теперь терять с такими жертвами спасенные от самодержавия свои права. Оно их стремилось, наоборот, восстановить и даже расширить. Крестьянству оно желало того же, что и себе, но там, откуда пришло оно.

В долгополовском проекте не была соблюдена необходимая осторожность в этом отношении.

В нем, по образному выражению ловко пушенной демагогии, казачество было низведено в «примечание».

И действительно, в проекте Долгополова говорилось о праве казаков на заведование своим войсковым имуществом и, вообще, о ведении казаками своими делами, но не в самостоятельных статьях положения об областном совете и комитете, а лишь в примечаниях к ним. Правда, в этих «примечаниях» все же было декларировано, что казачьи части областного комитета и областного совета «могли» называться соответственно «войсковым правительством» и «войсковым советом», но это казакам удовлетворения не давало.

Кое-как, однако, с недомолвками, с перегибами в ту или другую сторону комиссия по временному областному самоуправлению свою работу закончила и провела ее через пленум съезда. Она ничего не успела сделать в отношении управления отделами (округами) и станичными и сельскими обществами[15].

Другие комиссии съезда дальше отдельных резолюций общего свойства не пошли.

От иногородней части Земельной комиссии поступила, между прочим, резолюция-декларация, свидетельствовавшая, что «Кубанские Иногородние отнюдь не посягают на земли казаков».

Выборы в областной совет и в комитет в некоторых отделах прошли довольно бурно. В Екатеринодарском отделе были забаллотированы и Скидан (казак), и Долгополов (иногородний). Им отомстили за то, что они «загнали казаков в примечание»: Долгополов как автор устава, а Скидан как председатель пленума съезда. Впрочем, кооператоры Кавказского отдела, не желая в дальнейшем лишить последующую общественную работу содействия таких опытных общественных работников, провели их в комитет по своему Кавказскому отделу.

Утвердив выборы и проголосовав резолюции, общеобластной съезд закрылся.

Глава IV

На другой день после закрытия съезда, в том же помещении собралась казачья часть его – официально – для избрания установленного съездом дополнительного числа членов исполнительного комитета от казаков, как было постановлено съездом. (См. выше о составе исполнительного комитета.)

Но, собравшись, казаки не захотели ограничиться исполнением лишь этой задачи.

Они объявили себя «Кубанской Войсковой радой», избрали особый ее президиум (во главе, впрочем, все с тем же В. В. Скиданом), образовали те же комиссии, что были на съезде, но прибавили к ним еще комиссию по казачьему самоуправлению, председателем которой был избран И. Л. Макаренко и заседания которой сразу же приняли в какой-то степени секретный характер. К самому Макаренко и его сотрудникам по комиссии – количественно еще совсем немногим – прилипала кличка «ура-казаков». В связи с полуконспиративностью и видимой большой хлопотливостью работы этой комиссии начали вызывать сомнения, как бы на плечи казачества не была бы вывалена ответственность за нарушение добровольно принятых на съезде общих решений.

Тогда была создана комиссия по общему самоуправлению, председателем которой был избран я и которая подчеркнуто приняла за руководство правило:

– Всуе законы писать, если их не исполнять.

Исходя из этого правила, моя комиссия повела работу тоже ускоренным темпом к тому, чтобы путем частичных поправок и дополнений, не противоречащих общему духу постановлений съезда, сделать Временное положение об управлении Кубанской областью более приемлемым и для казачества и уменьшить таким образом сопротивляемость в процессе вхождения его в жизнь.

Так как даже сам съезд не предназначал долгого срока действию своих «временных положений», то моя комиссии установила, что вопрос о пересмотре и исправлении «положений» может быть поднят уже осенью того же 1917 года, к каковому сроку должен быть вновь собран общеобластной съезд и Войсковая рада.

Брат И. Л. Макаренко состоял членом моей комиссии и долго и упорно развивал мысль, что на Кубани действительным и неоспоримым хозяином является Кубанское казачье войско, что мы – Войсковая рада – правомочны решать все вопросы, касающиеся жизни в области.

Охотников оспаривать его положения в комиссии не находилось, но, тем не менее, возобладало мнение лояльности в отношении общих решений съезда и даже сам И. Л. Макаренко согласился быть моим содокладчиком на раде постановлений нашей комиссии.

Уже на следующий день с утра рада приступила к заслушанию наших решений. В. В. Скидан, вполне сочувствовавший нам, повел лично заседание, и депутаты, единодушно, без задержки, принялись голосовать в пользу наших предложений. Еще полчаса-час занятий рады и вся старательная конспирация Ивана Макаренко могла бы остаться втуне. Но кто-то дал им знать, что происходит в раде. С шумом ворвались в залу члены забытой комиссии и по узкому проходу между стенкой и стульями устремились к эстраде.

– Я прошу слова, – еще на ходу заявил И. Л. Макаренко, обращаясь к председателю. Но даже и ему не дали приблизиться к кафедре, из-за него выскочил некий подхорунжий М-а и, буквально столкнув меня с кафедры, занял ее и «благим матом» завопил:

– Погы-бло козацтво!…

И сам тут же разрыдался…

Рада оцепенела. В самом деле, что же произошло?!

Очень нервного подхорунжего свели с кафедры. Ее попеременно стали занимать «ура-казаки» и мы. Доводы их не отличались убедительностью, но их шумное выступление все же произвело на Войсковую раду впечатление.

Был объявлен перерыв до следующего утра. Инцидент был подвергнут обсуждению в отдельских совещаниях. А на другой день рада, по предложению Кавказского отдела, постановила «пришлые уже решения оставить в силе», но дальнейшее рассмотрение вопросов об общем самоуправлении отложить до осени. Ура-казаки получили еще реванш: по их настоянию Войсковая рада постановила усилить свое представительство еще семью кандидатами к членам войскового правительства, – как бы резерв на всякий случай.

Рядовые члены рады, хозяйственники, спешили разъезжаться. Подходившие сроки неотложных полевых работ звали хлеборобов в станицы. Незаконченные труды комиссий поступили как материал в Войсковое правительство и в Войсковой совет по принадлежности.

Для завершения своей правящей организации Войсковой совет избрал семь членов Войскового контроля; я был избран на должность его секретаря.

Как незначительный эпизод, прошел в раде вопрос о посылке своих делегатов на съезд в Петроград, созывавшийся Союзом казачьих войск, организацией, возникшей в порядке «революционной инициативы» петроградского студенческого казачьего землячества, шумно заявлявшего о себе в острые моменты кризисов Временного правительства и всяческих в нем персональных осложнений, А. Ф. Керенского, генерала Корнилова и других. Очень важно здесь отметить, что, приняв приглашение Временного совета этого «Союза» прислать в Петроград на их съезд 1-13 июня 1917 года своих делегатов, рада не дала им полномочий принимать те или другие ответственные решения от имени рады; посылала она туда их лишь с целью осведомления.

Среди других туда поехали от рады П. Л. Макаренко и И. С. Коробкин.

На предварительном своем съезде 23–28 марта в Петрограде же эта организация рекламировала себя как единственную, выражающую «действительные интересы и взгляды казачьих войск: такая самореклама не соответствовала частному почину ее возникновения.

Завершение работы Войсковой рады произошло более празднично, чем разъезд общеобластного съезда. Был устроен вечер-концерт с участием прекрасного войскового хора.

Между прочим, на этом вечере ко мне подсел И. Л. Макаренко и не без горечи спросил:

– Неужели так далеко разошлись наши пути?!

Случая доказательства единства наших общественно-политических взглядов до встречи здесь на раде у нас, собственно, и не было. Но смысл горечи в его вопросе заключался, очевидно, в том, что как я, так и он, как и большинство моих и его друзей, – мы сошли в свое время с одной и той же школьной скамьи – Кубанской (старейшей) учительской семинарии, все мы – дети «сиромы» казачьей, немногим из нас удалось пробиться к университетскому или к какому другому виду повышенного образования, но все мы вскормлены-вспоены Кубанью, и вот при первой пореволюционной встрече такая явная развилка наших путей. От них, «ура-казаков» апрельской Войсковой рады, пойдут потом течения «самостийного уклона», в смысле общеполитическом всегда более консервативного. Мы же – всегда сторонники единства российского и, по преимуществу, более радикального переустройства общественно-краевой жизни. (По возрасту И. Л. Макаренко был года на два старше меня.)

Глава V

На 10 мая того же 1917 года было назначено начало работ Кубанского исполнительного комитета и Кубанского войскового правительства с Войсковым контролем.

Организационный период в исполнительный комитет очень затянулся. Войсковое же правительство, выбрав председателем А. П. Филимонова, без замедления приступило к действию, в первую очередь, постаралось подчинить себе старый исполнительный аппарат прежнего областного правления и войскового штаба.

В один из ближайших тому праздничных дней, 9/22 мая, было устроено представление чинов областного правления войсковому правительству с войсковым контролем. Председатель А. П. Филимонов сказал приличную случаю речь, обошел фронт чиновников, пожал руки старшим.

Войсковое правительство избрало местом своего пребывания атаманский дворец, другую половину которого занимал комиссар Временного Всероссийского правительства Бардиж.

Чиновники остались в своей старой цитадели – в здании областного правления, где в одной из комнат с прихожей устроился и я в качестве секретаря Войскового контроля.

Войсковое правительство, усвоив комиссионный порядок работы, сразу обросло комиссиями разного назначения и сразу поплыло в потоке прений, резолюций и пр.

Штат служащих нашего Войскового контроля – одна машинистка, но в соседстве с нами – аппарат со многими писарями, делопроизводителями, столоначальниками и прочими. Дело контроля, по преимуществу, практическое.

Областное правление состояло из нескольких отделов – земельного, лесного, рыболовных вод и прочих. Во главе каждого – советник, возглавление всего аппарата – старший советник с секретарем.

Для новой власти было необходимо значительное время для ознакомления с отдельными отраслями огромного войскового хозяйства, установившимися способами эксплуатации его и, наконец, с порядком отчетности. Дело контроля как будто бы должно было начинаться с этого последнего: как велась отчетность, какими данными она располагает и т. д.

Но Войсковому правительству было не до практических занятий делами войска. Оно ушло целиком в вопросы политического дня, а главное, в борьбу за преобладание, за власть с областным комитетом, создавшим, наконец, свой президиум и открывшим свои действия в том же атаманском дворце.

Лично я считал, что наша задача, задача новой власти на местах заключается, прежде всего, в том, чтобы, согласуя свою деятельность с директивами всероссийского правительства, поддерживая единство в местной среде, принявшей революцию, всемерно укреплять позиции новой власти не только в речах и в резолюциях, но и практически, при этом устранять остатки старой администрации, налаживать новый порядок, политический и хозяйственный – без старых ошибок и злоупотреблений.

В кругу своих друзей и правительственных органов мне приходилось не однажды развивать эти свои мысли и указывать на возможность печальных последствий того, что войсковое правительство не опускается до практических вопросов, поэтому теряет самостоятельность в наиболее жизненно необходимой стороне дела, попадает, между прочим, в плен к старым чиновникам.

В ответ слышалось о «несущемся потоке» революционных событий и о невозможности отвлечь внимание от них в сторону.

Некоторые, впрочем, из них приходили из дворца к нам и пробовали заниматься. Но это явление было только случайностью.

Чтобы быть в курсе дела правящих кубанских исполнительных органов, в Войсковом контроле я установил дежурство своих членов на заседаниях войскового правительства и областного исполнительного комитета. Фактически вышло так, что выполнение этих дежурств стало моей как бы личной обязанностью.

В заседаниях войскового правительства я бывал с правом совещательного голоса и обычно принимал участие в прениях.

Деятельность в этих исполнительных органах протекала как в машине без приводных ремней. Энергия тратилась или на «внутреннее горение», или на… взаимное подсиживание.

Областной комитет превращался в типичную «говорильню». Около месяца в нем оставался «временным председателем» В. В. Скидан – человек дела. Однажды на заседании он разнервничался, расплакался и ушел.

Тогда председателем комитета был избран адвокат Турутин, «трещетка», как прозвали его в войсковом правительстве, отличался он способностью произносить бесконечные и часто бессодержательные речи.

Комитет вовсе потонул в речах, собираясь на заседания дважды в день – утром и вечером.

На конец нюня назначался созыв общеобластного совета, но произвести подготовительную к нему работу общеобластной комитет был не в состоянии.

Основным вопросом, которым должен был заняться областной совет на предстоящей сессии, всеми считался вопрос о введении земства на Кубани.

Турутин съездил в Петроград за инструкциями по этому поводу и привез оттуда основные тезисы разрабатываемого там проекта нового земства в российских губерниях, но как применить общие положения общероссийского проекта в местной кубанской жизни, Турутин не знал, и вообще в комитете суетились, как бы совершая особый «бег на месте». В Войсковом правительстве только, наверное, старый Скидан был искренним сторонником введения на Кубани земства по общероссийскому замыслу.

И. Л. Макаренко засел на несколько вечеров в областном правлении, написал и лотом напечатал в областной типографии особую брошюру, в которой собрал цифровые данные о суммах, истраченных войском и станичными обществами на постройки храмов, школ, больниц, приютов и пр. Цифры получились очень внушительные, и автор подчеркивал и ценность накопленного имущества, и ценность накопленного опыта за истекшие многие десятилетия, а также и то, как нецелесообразно отказываться от всего своего в пользу нового, не способного наладить работу учреждения.

На общем фоне бесцветности первого Войскового правительства Макаренко был видной фигурой, но являвшаяся иногда у него правильная мысль тонула в бесконечной и витиеватой его словесности. Его призывы к осторожности в принятии нового метода земского строительства, чтобы не погубить достойный всяческого внимания опыт прошлого, исходили из правильного учета предреволюционного положения на Кубани. Но одновременный его поход против «трескучих говорунов» в исполнительном комитете вызывал у тех подозрение о реакционных замыслах не только его, Макаренко, но всей казачьей части исп. комитета, а отсюда устанавливалось взаимное отчуждение.

Идея Макаренко о неотложности для казачества объединиться в Союз (несколько позже – в «Юго-Восточный союз») с одновременными и слишком громко произносимыми воплями о «ползучей вши» с фронта (дезертирах), о необходимости заслонов от нее на рубежах казачьих земель, – способствовали лишь углублению розни среди кубанского населения и к тому же кричать кричали, а практически сами ни с места.

А на улицах Екатеринодара уже шли непрерывные митинги с участием безответственных ораторов из той же самой «ползучей вши», как равно и слушатели были из нее же.

Мыслям Макаренко о необходимости защиты порядка у себя своей казачьей вооруженной рукой противопоставлялась мысль о вооруженной солдатской руке. В начале лета это была простая бравада, а потом стала тягчайшим фактом местной жизни.

Но тут произошло некоторое по времени отвлечение от споров и разговоров и о земстве, и о других вопросах общего строительства. Вскоре по сконструировании Войскового правительства в Екатеринодар прибыли в массе делегаты казачьих частей, побывавшие на Общеказачьем фронтовом съезде в Петрограде (открылся 23 марта 1917 года).

В своем большинстве это была офицерская молодежь в чине не выше есаула[16], и только небольшая часть была из кадрового офицерства, в большинстве же – прапорщики, хорунжие – офицеры производства военного времени.

Прибыв в войсковой центр перед отбытием на фронт для доклада своим частям, они пожелали разобраться в войсковых делах на месте, в области.

– Что вы здесь натворили? – был преобладающий вопрос фронтовиков этого приезда к участникам областного съезда и Войсковой рады.

Нужно отметить, что эта громко взывающая часть фронтовиков оказалась по настроению близка к Макаренко. Громогласным коноводом ее был подъесаул Винников, здоровый молодой человек с необыкновенно зычным голосом. Но настоящее руководительство тут принадлежало, впрочем, не Винникову, а сотнику В. К. Бардижу, сыну комиссара Бардижа Кондратия Лукича.

Весьма гибкий, с юридическим образованием, В. К. Бардиж был недурным партнером И. Л. Макаренко в его игре. Он очень тонко действовал в направлении создания «требований фронтовиков» о необходимых исправлениях в принятых положениях об управлении областью, или, как образно выражались тогда, – требований о выведении казаков из «примечаний». Тонкость игры молодого Бардижа была необходима для этой группы не только вследствие особенностей времени, но также и вследствие наличия иных течений на самом съезде фронтовиков. На нем, прежде всего, была своя крайняя левая, – говорили даже, что возглавлял эту крайнюю левую знаменитый впоследствии большевистский главковерх Сорокин, – я его не помню; численно, группа левых была ничтожна.

Гораздо важнее было настроение основной массы приехавших тогда в Екатеринодар фронтовиков, молчаливой, сдержанной и серьезной.

В числе вопросов, поставленных именно этой частью фронтовиков Войсковому правительству на совещании в здании войсковой женской гимназии, где происходили тогда собрания, значилось, между прочим, как смотрит войсковое правительство на земельный вопрос.

Для успокоения именно этой части со стороны Войскового правительства выступил Л. С. Иваненко, свободный в таких случаях на язык, и громогласно заявил, что заподазривать Войсковое правительство данного состава в симпатиях к землевладельцам нет основания, – среди членов правительства имеется единственный землевладелец – это он, Иваненко, но, «чтобы характеризовать, как я смотрю на аграрную проблему в России, достаточно будет знать, что я принадлежу к партии социалистов-революционеров»…

Об этой части офицерства приходится сказать несколько слов.

Плоть от плоти и кость от кости всей казачьей служебно-рабочей массы, она взяла на свои плечи тяжелое бремя по тому моменту: это знаки офицерского отличия, – и с готовностью понесла это бремя, задерживаясь на фронте до последнего, неся при этом жертвы и в своем сознании человеческого достоинства, и своей кровью. Начало гражданской войны в этой среде отозвалось тем, что она, оказавшись гонимой, стала формировать сначала чисто офицерские отряды, противопоставив свои единицы тысячам озлобленной толпы. После, когда широкая казачья масса стала прозревать и поняла неизбежность борьбы, то именно эти офицеры начали формировать своих станичников в отряды и выводить из-под удара, пойдя затем с ними уже организованно умирать за родину и честь будущих поколений.

Многие имена этих героев остались неизвестными; они погибли и никто не узнает об их подвиге. Пусть эти немногие слова запомнятся читателями.

Первый съезд фронтовиков в целом не нашел возможным производить ломку уже сорганизованного, воздержался от вынесения решительных резолюций по поводу установившегося порядка на Кубани и, информировавшись сам, разъехался по своим частям. Лишь немногие, войдя во вкус политики, задержались в Крае.

После их отъезда Ивану Макаренко и другим пришлось ограничиться использованием лишь того впечатления, которое осталось от зычного голоса подъесаула Винникова и хитроумия Вианора Бардижа.

С особым настроением прибыли делегаты Кубанской Войсковой рады с июньского Общеказачьего съезда (см. выше) в Петрограде, среди них П. Л. Макаренко и И. С. Коробкин.

Наказ рады не принимать от имени войска никаких обязательств они добросовестно выполнили, а в смысле информации они имели возможность видеть и слышать в столице многое. В Петрограде в это время заседал 1-й Съезд Советов и было все еще полно эхом Съезда крестьянских депутатов и т. д.

Всероссийский казачий съезд состоялся 7-19 июня (ст. ст.). На нем было около 300 делегатов от 12 казачьих войск.

О заявлениях во время съезда кубанского делегата Петра Макаренко в «Известиях» Петроградского Совета рабочих депутатов от 7-20 июня (№ 88, 90 и 93) было напечатано, что «казаки постановили требовать ареста Ленина и его товарищей, этих бездельников, с которыми мы можем справиться». А в заключительной части резолюций самого казачьего съезда по политическому моменту говорилось, что «Временное правительство может опереться на казачество в борьбе с анархией…»

Но сами наши делегаты вернулись из Петрограда встревоженными.

Знаменитая фраза «селянского министра» Чернова, что «казакам де придется потесниться», – «они имеют большие наделы земли», – произвела крайне отрицательное впечатление как на самих казачьих делегатов, так и, по возвращении их к себе домой, на слушателей их докладов.

Интересно было наблюдать удивительную метаморфозу Петра Макаренко главы кубанской делегации. За одну-две недели, проведенных на всероссийской сцене, он бесконечно вырос по сравнению с тем, каким он был до поездки, – молодым педагогом, не снимавшим с плеч вицмундира Ведомства народного просвещения и прикрывавшим мундирные знаки отличия цветным кубанским башлыком…

Основным мотивом его доклада было заявление о необходимости казакам самим организоваться, чтобы быть в состоянии друзьям при нужде помочь, а с врагами справиться своими силами.

Много говорилось об общей склоке в государственном центре и пленении власти «толпой безответственных лиц».

Для подкрепления своих заявлений Петр Макаренко ссылался на мнение видных политических деятелей, – между прочим, на Г. В. Плеханова, – которых ему пришлось посетить в Петрограде и которые, будто бы, одобрили казачьи позиции.

Веселой минутой собрания с докладами делегатов была одна, когда другой член делегации И. С. Коробкин рассказал о храбрости Ленина.

На одном из собраний Съезда Советов, где присутствовали и наши делегаты для информации, Ленин сделал заявление, меряя шагами эстраду. Коробкин описал при этом всю неказистую фигуру будущего всероссийского диктатора: «небольшой человек с козлиной бородкой…»

И вот его спросили:

– Согласились бы вы, товарищ Ленин, взять теперь всю власть в свои руки?

– Да, взял бы, и знаю, что я стал бы делать.

Для всех нас, слушателей, перед которыми только что была нарисована общая безотрадная картина положения государственной власти, самоуверенность «человечка с козлиной бородой» показалась столь занимательной, что все дружно засмеялись. Тогда это было определенно весело. Но характерно то, что этот случай докладчик все же запомнил и счел нужным доложить раде.

Общее настроение, созданное докладами делегации, было тягостным, – правда, в глубине души все же оставалась вера в то, что, авось, в конце концов, все образуется.

Глава VI

Первая сессия Кубанского областного совета открылась 24 июня (ст. ст.). Основной его задачей было рассмотрение вопроса о местном всесословном земском самоуправлении.

Но разработанного проекта ни областной комитет, ни Войсковое правительство совету не представили. В прямую задачу последнего это, впрочем, совсем и не входило. Правда, среди членов правительства ко времени открытия областного совета сторонников земства прибавилось, и при этом сторонников, вполне сознательно усвоивших данную мысль. Здесь оказались, кроме Скидала, еще молодой А. Ф. Лях и Д. С. Филимонов (однофамилец войскового атамана Филимонова).

Областной же комитет заговорил сам себя, и те общие положения, на которых он, в конце концов, остановился, были так далеки от жизни, что группе Ивана Макаренко, оставшейся в меньшинстве в комитете, не трудно было сформировать свои контрпредложения, которые не лишены были определенной доли основательности.

Неприятна была та заносчивость, которой не чуждо было иногороднее руководительство и стремление поприжать казаков своею численностью.

Первая стычка сторон совета произошла уже при выборах председателя. Казаки выставили кандидатуру Рябовола, иногородние – присяжного поверенного

Либермана. Первый – казак старой Диньской станицы. В старом Запорожье так назывался один из куреней. Либерман – еврей, новый человек на Кубани.

Рябовол победил, но очень незначительным большинством.

В товарищи председателя прошел почти единогласно кандидат иногородних, видный педагог и бывший городской голова города Армавира, но тоже казак по происхождению – М. Л. Закладный. Последнее обстоятельство нужно особо отметить. В то время некоторые природные казаки становились на платформу иногородних, – кроме Закладного, например, ветеринарный врач Юшко и прочие. Во время этой, очень непродолжительной, сессии совета не однажды выступал с прекрасно построенными речами М. А. Траненко[17], тоже казак, но прошедший делегатом на общеобластной съезд от иногородних Лабинского отдела. Он высказывался за широкое привлечение к местному строительству через органы земского самоуправления всех слоев населения для укрепления с такими жертвами полученных свобод и для поддержания гражданского мира в области. Деятельность Макаренко Траненко охарактеризовал как мракобесие и злостную реакцию. В поддержку Макаренко выступал на заседаниях совета горец Султан-Шахим-Гирей. Но так как он высказывался за введение при конструировании Кубанского земства некоторых цензовых ограничений, то его поддержка лишь опорочивала систему Макаренко. Так или иначе, но в первые же два-три дня заседаний хитросплетения Макаренко «на тему» о Кубанском земстве были разоблачены, а у областного исполнительного комитета, как было ясно с самого начала, никакого конструктивного плана не оказалось. Совету, собственно, делать было нечего. Разве что самому погружаться в комиссионную работу по выработке проекта положения о Кубанском земстве.

Тут на сцену выступили новые лица, до того державшиеся в тени за спиной Макаренко. Своим они его никогда не считали, его ура-казачьих убеждений не разделяли, но не мешали развертываться и блистать.

Эти лица: Бескровный, Иванне, Левицкий, – кубанско-украинская «спилка» социал-демократического направления, близкие знакомые (а некоторые и друзья) Петлюры.

Как раз к этому времени, началу июля 1917 года, на Украине был выпущен Центральной радой II Универсал, которым оповещалось об установлении на Украине ее управляющего органа (на основах автономии) – Генерального секретариата с В. Винниченко во главе. «Спилка» на Кубани в земстве по российскому замыслу не нуждалась. Боевой командир этой группы, Н. С. Рябоват в совете занимал председательское место; при нем находился его свояк и человек, всегда готовый на всякие вторые роли, – С. Ф. Манжула.

Было устроено отдельное заседание казачьей части совета и тут появилось предложение о снятии совсем с повестки дня совета вопроса о земском самоуправлении на Кубани. Такой оборот дела означал разрыв с иногородней частью совета, тем более что при общих прениях в совете демагоги из того лагеря уже бросали казакам упрек в сознательном саботаже вопроса. Наша группа приняла все усилия, чтобы казаки такого предложения о земстве не делали. Прения закончились неопределенно, резолюция, угодная группе Бескровного, не была принята, но настроение, близкое к тому, у очень многих членов совещания определилось.

После полудня началось общее заседание совета. Ораторы с иногородней стороны с того и начали: стали развивать мысль о саботаже земства казаками. При таком обороте дела казакам из группы «спилки» и «ура-казакам» было неудобно проводить наметившееся свое решение.

А. П. Филимонов, председатель правительства, взял слово для опровержения «недостойных наветов» на Войсковое правительство. «Оно де (правительство) ночей не спало, но трудилось на общую пользу и, в частности, прилежно занималось вопросом о введении земства на Кубани. В подтверждение своих слов, для вящего обличения противника, Филимонов извлек из-за верхнего отворота черкески небольшую бумажку и прочел написанное на ней. Это были кратко сформулированные тезисы проекта положения о «земском управлении в казачьих областях» на широко демократических началах.

Эффект получился исключительный.

Скидан, старый сторонник земства на Кубани и в то же время отлично осведомленный об истории появления за пазухой у Филимонова прочитанных им тезисов, с поспешностью попросил себе слова, в краткой речи приветствовал жест Филимонова, в результате коего преданы гласности тезисы, и выразил надежду, что после этого А. П. Филимонов вместе с другими членами правительства приложат старание и поставят на практическую ногу дело введения земства на Кубани.

Обе стороны совета были смущены: иногородние от общей неожиданности и явно клеветнической собственной роли, выпавшей на их долю, а казаки группы Бескровного и Макаренко от того, что так же неожиданно они в лице своего председателя правительства оказались ангажированы на то, чего у них и в мыслях не было.

Разряд сгустившейся атмосферы пришел оттуда, откуда никто его не ожидал.

Позади председательского кресла, в дверях, ведущих из соседней комнаты в зал заседания, где столпилась группа членов Войскового правительства, произошло бурное движение. Третий старик из Войскового правительства, Д. С. Иваненко, рвался к председательскому столу, а Манжула, схватив его за фалды черкески, всячески старался оттеснить назад.

– Я прошу слова, – в отчаянии воскликнул Иваненко и, вырвавшись из рук Манжулы, выскочил на средину.

Заявление его было кратким. (Он, оказывается, не мог стерпеть, чтобы его собственные лавры кто-то другой возлагал на свою голову.) Он выпалил:

– Тезисы, прочитанные А. П. Филимоновым, я лишь на днях привез из Петрограда, и они еще не были рассмотрены правительством!

– Ага! Попались! – возопил во весь голос известный демагог из группы иногородних – господин Б., выскочил вслед за Иваненко на середину и произнес еще несколько недопустимых выражений в адрес Войскового правительства.

С. Ф. Манжула, поняв, что настал момент ему выступить на сцену, прокричал:

– Браты казаки! Здесь оскорбляют нашего председателя. Нам нечего тут делать…

Он сам ринулся из зала, за ним другие члены их группы, а затем и другие казаки. Заседание закрылось.

На следующий день казаки собрались в другом помещении. Идея разрыва принимала реальные формы. Но эта реальность пугала. Рядовые члены совета – казаки – после сессии его должны были явиться домой в станицу и дать отчет о своих занятиях. Там они должны были встретиться и с казаками, и со своими иногородними, взаимоотношения тех и других в станице сплелись в сложный узел; не всякий был способен рубить его сплеча.

Траненко, я и другие члены нашей группы, к этому времени достаточно сплотившейся, еще и еще выступали с призывом не рвать, не нарушать единства представительного органа областного населения. Моментами наш призыв как будто бы доходил до сознания большинства членов совета

Но Н. Ст. Рябовол был «ловким» председателем. Вовремя прервет оратора, вовремя, если нужно, доведет дело до председательского кризиса, разрешавшегося, конечно, для него благополучно. А когда и эти средства не действовали и грозила опасность получить при голосовании неугодное большинство, он сейчас же после речи оратора объявлял перерыв, а в перерыве производилась обработка неискушенных в своеобразном «парламентаризме» членов собрания.

К вечеру все же пришли к решению еще раз испробовать путь к примирению. В комиссию для выработки условий для этого избрали старейшего казака Ф. А. Щербину, Петра Макаренко и меня. Мы не замедлили выполнить сделанное поручение и в общем заседании совета наши условия были приняты, но Манжула или кто-то другой внес дополнительный пункт в удовлетворение нанесенною председателю правительства оскорбления потребовать от фракции иногородних согласия на исключение совсем и навсегда из состава областного совета г-на Б.

Двенадцатилетняя предреволюционная практика Государственной думы приучила к тому, что депутатов можно исключать за разные провинности из состава представительного органа, но на строго ограниченный срок. Тут же требовалось навсегда исключить г-на Б. Некоторые члены собрания за поздним временем, вследствие общей усталости от бесконечных и по существу мало содержательных прений, просто не освоили всю неприемлемость для иногородних этого дополнительного условия, а оно было подчеркнуто как непременное.

Произошло голосование и большинство приняло все условия, а идти с ними к иногородним договариваться, соглашаться уполномочили, как я ни отказывался, опять же меня и Петра Макаренко.

Длинной речью убеждал П. Л. Макаренко иногородних принять наши требования, при этом часто повторяя:

– Ведь это же Кубанское войско оскорблено… Войско…

Моя роль свелась лишь к личным переговорам с Закладным, с Либерманом и другими, чтобы убеждать их в необходимости оказать все свое влияние и избежать разрыва.

Они разделяли мою точку зрения и пообещали со своей стороны сделать возможное для принятия ее.

На другой день иногородние прислали к нам делегацию, и еще раз произошел обмен делегациями. Вечером 3 июля в казачьей части совета еще подвергли рассмотрению создавшееся положение. Мы пробовали еще приводить доводы благоразумия, но все оказалось тщетным.

В зал заседания, несмотря на поздний час, стали стекаться чины войскового штаба, областного правления, офицеры гвардейского дивизиона и пр. Стало очевидным стремление придать разрыву торжественную обстановку.

Некоторые из моих друзей и я ушли из зала.

Разрыв был объявлен во вторую половину ночи с 3 на 4 июля.

Функции областного совета объявлялись перешедшими к казачьей его части – войсковому совету.

Органом высшей исполнительной власти в области объявлялось Войсковое правительство, которое осуществляет свою деятельность в сотрудничестве с комиссаром Временного Всероссийского правительства.

Одной из ближайших задач войскового совета и правительства объявлялось введение земского самоуправления на Кубани.

Комиссар всероссийского Временного правительства К. Л. Бардиж признал целесообразность происшедшего, а позже добился и от Временного правительства признания целесообразным изменений в управлении областью, чтобы «надежнее шло укрепление демократического строя».

С казаками остались представители горцев, следовательно, здесь было представительство большей половины населения области.

В конце XVIII века предки теперешних доморощенных парламентариев пришли – войском – на голое Кубанское поле. По-разному они действовали, чтобы освоить плавни и степи, чтобы наладить на них трудовую жизнь: то устраивая совместные песни и пляски с закубанскими черкесами (деяния замечательного войскового судьи Головатого), то скрещивая с ними шашки (из деяний молодого атамана Бурсака). Много десятилетий прошло здесь тревожной боевой жизни, много крови воинов-казаков, много слез и трудового пота их вдов и сирот впитала тучная кубанская земля.

В то время, как на старых российских просторах шла жуткая вакханалия крепостничества – екатерининских, павловских, александровских и николаевских времен – в то время здесь на Кубани эти люди строили свою казачью жизнь на основе замечательного регламента, своеобразной казачьей конституции – порядка общей пользы. Основным пунктом его было:

– Никто да не владеет хрестьянскими душами.

Здесь принимали тех, кто не выдержал крепостничества и убегал из России на Кубань.

Широкий приток российского населения начался сюда, однако, лишь в последнюю четверть прошлого столетия, когда военная страда здесь миновала. Потомки русских солдат, принимавших участие в замирении Кавказа, получали наделы земли, частью становились казаками и образовывали новые станицы, частью, оставаясь крестьянского и мещанского звания, образовывали села или множили население городов. Эти, собственно, задолго до революции стали коренными кубанскими жителями. Лишь более поздние пришельцы, в правовом и в земельном отношении связанные со своими волостями различных российских губерний, именно они должны называться собственно иногородними. Они составляли перед войной около одной четвертой части насельников Кубани[18].

В ночь с 3 на 4 июля раскол произошел по признаку казачьей или неказачьей группировки областного населения. У представителей действующих сил не оказалось достаточной воли к сотрудничеству.

Перед нами – казаками, получившими поручение своих станиц представлять их интересы в общеобластном представительном органе, проявлявшими крайнюю степень старания к избежанию разрыва, но оказавшимися в меньшинстве, ставился вопрос личный: как быть?

– Да, мы – казаки, нам некуда уходить от казаков.

Для нас оставался один путь: работать в родной среде, считать наиболее важным восстановление и сохранение гражданского мира, использовать все силы и возможности для укрепления исстари здесь заложенных и теперь вновь обретенных идей народоправства и гражданской свободы.

Чиновники областного правления и войскового штаба своим актом участия в манифестации в ночь с 3 на 4 июля на стороне войскового правительства как бы признали окончательно его своим областным начальством и т. д. Войсковому правительству давался в руки готовый технический аппарат. Быть может, при другом составе Войскового правительства дело пошло бы на лад и процесс консолидации пореволюционной власти в области дал бы положительные результаты.

Но Войсковое правительство по-прежнему «заседало» и многословило.

Большой любитель комфорта, его председатель А. П. Филимонов по каким-то причинам как бы утерял волю к активности. Стихией же его товарища И. Л. Макаренко всегда было что-либо бурное – протест, некое подобие заговора и т. п.

В каком направлении он готов был теперь направить свою бурную энергию, показал следующий случай: А. П. Филимонов с начальником войскового штаба вскоре после «разрыва» выехали из Екатеринодара на Теберду, кубанскую чудесную климатическую станцию. У кормила правления остался Макаренко. В это время распоряжением Верховного командования передвигались в каком-то новом направлении казачьи части, в пределах области появились эшелоны 2-го Хоперского полка. Продолжалась война и вопрос обороны государства, казалось, должен бы доминировать. Не тут-то было. И. Л. Макаренко властью председателя Войскового правительства отдал приказание о задержании эшелонов на Кубани.

Воинская часть, получившая от Верховного командования указание направления движения, должна знать причины задержки. С тревожными телеграммами – запросами от командира полка появился в правительстве и. о. начальника войскового штаба, войсковой старшина Гол-о, его попросили подождать.

Обсуждение вопроса в правительстве происходило при непрерывно возникающих тяжелых инцидентах. Предыдущие дни все жили в большом нервном напряжении. Некоторые члены правительства из-за слез не могли закончить своих речей. Я был в этом заседании. Все жили в эти дни, кроме местных дел, еще под тяжким впечатлением от июльского выступления большевиков в Петрограде и первых казачьих жертв, сопровождавших это выступление.

Заседание правительства длилось до полуночи. Макаренко понял, что перехватил, и испугался своей ответственности.

Решительная телеграмма к тому же из Петрограда, полученная в ответ на запрос кого-то из начальствующих лиц войскового штаба, сыграла благотворную роль. Распоряжение о задержке эшелонов полка было отменено.

На другой день на соборной площади всенародно, в присутствии некоторых воинских частей, пелась панихида по павшим казакам в Петрограде 3–5 июля.

Макаренко, после всего совершенного, держал речь к войскам и народу, подчеркивал лояльность местной власти в отношении всероссийского Временного правительства и пригласил прокричать «ура» в честь «великого патриота земли Русской» А. Ф. Керенского.

Глава VII

В контроле мы начали с изучения смет, хозяйственных инструкций и «дел» с протоколами о публичных торгах на сруб леса в определенных для этого дачах, на сдачу в аренду войсковых запасов земли и пр., и пр.

Время от времени в контроль приглашались начальники того или другого отлета или советники областного правления с просьбой сделать доклад по на интересовавшему контроль вопросу. Как правило, наблюдалось, что чиновники держались в отношении новых пришельцев с определенным резервом, сведения всегда давались кратко и в обрез.

Как и нужно было ожидать, выяснилась безрадостная картина чиновно-бюрократического хозяйствования. К тому же инициатива местных чиновников была связана зависимостью от усмотрений чиновников Особого комитета по казачьим делам при общегосударственном военном министерстве.

Большие войсковые богатства давали, однако, скромные доходы войску. И когда тем не менее образовался значительный запасный войсковой капитал (свыше шести миллионов золотых рублей) и местные власти сделали попытку употребить его на дорожное строительство, так как Кубань страдала от бездорожья, то положительного разрешения вопроса от комитета из Петрограда они так и не добились до самой революции: «золотые войсковые рубли» испарились в бурю революции.

Мне, секретарю, удалось добиться общего решения, что контроль не будет ставить себе главной целью привлечение к ответственности провинившихся в прошлом отдельных лиц, а постарается путем посильного обследования прежней системы войскового хозяйства обратить внимание нового войскового правительства на организационные недочеты прошлого и на желательные изменения в этой системе в будущем.

Самому мне случилось выехать на места во второй половине лета, затем осенью.

Приходилось поражаться почти втуне лежащим великим богатствам Кубанского войска.

Рыболовные угодья. Знаменитые кубанские плавни, общая площадь коих свыше 200 000 тысяч десятин, к ним примыкающая семиверстная прибрежная полоса Черного и Азовского морей.

В течение веков полые воды Кубани в период таяния ледников в горах заболачивали обширные прибрежные низины Таманского полуострова, так и образовались плавни с зыбкой почвой камышовых зарослей. Какое богатство перегноя в почве! Реки и речки в устьях мелели от приносимого ила и песку, мелело и само море при устьях, отпугивалась идущая метать икру в пресноводные реки рыба ценных крупных пород.

– А колысь було!.. – вспоминают старожилы.

Станица Черноериковская – типичная для этого района. Длинной полосой вытянулась по реке Черному Ерику. То скучатся хаты, то разойдутся, от хутора к хутору, по кочкам, по сухим местам. Черный Ерик – река узкая, но глубокая. «Колысь було, що ворона перебiгала з берега на берiг по тiлу риби».

– Рыба шла сплошной массой, – рассказывали местные старожилы.

Или предания о рыболовных ватагах с непререкаемой властью главы их, атамана.

– Як станэ вiн Богу молиться – усi довжни поклони кластиж.

Но… «уся ватага тягне из веревцi у шiнок „катэрiну“ (сторублевую бумажку)». – У, «бiсова катэрiна, яка важна!».

– Поки усю не пропьют, не выйду iз шiнка… У тi роки на катэрiну можно було добре погуляти…

На лодках, – где на веслах, а где и волоком, – можно добраться от Черного Ерика к знаменитому Ачуеву, войсковому рыболовному заводу.

В устье реки Протоки в некотором отдалении от берега Азовского моря – пристань для выгрузки рыбы, амбары, солельни, жилые дома, лов рыбы регулирован правилами, засол знаменитой «ачуевской икры» – секрет Ачуева. Должность «икряника» занимается по наследству от отца к сыну в течение уже нескольких поколений. Ценнейшие породы рыбы – осетровые, а затем – рыбец и шемая, очень хорошие судаки, порода хищников – сомы огромных размеров, лов последних без сезонного запрета ведется круглый год.

Вот тут в Ачуеве больше всего бросалась в глаза необходимость реформы дела прежде всего, необходимость углубления ложа. Протоки, прибрежные землечерпательные работы в море, более внимательное научное обследование рыбоводческого хозяйства. Ачуев не только ценная войсковая хозяйственная единица, но он – главный ключ к рыбоводчеству и рыбоведению на Кубани.

Небольшая подробность. В этом совсем небольшом поселении имеется очень хорошей архитектуры церковь каменная, живопись внутри, несомненно, дело рук местных художников: в сетях у апостолов на картине «Чудесного лова» преобладают местные осетровые породы и т. д.

Церковь давняя – была построена на средства купца, который терпел крушение в бурю на Азовском море недалеко от Ачуева и «чудом» спасся; «по обету» он после и построил церковь именно здесь, в Ачуеве.

Войсковые леса. В районе г. Майкопа расположены два больших лесничества, оба считались лесничествами устроенными и прорублены просеки, разбиты на делянки, но и здесь есть места недоступные вследствие бездорожья.

Во время войны в Махошевском лесничестве была оборудована фабрика пропеллеров для аэропланов.

Но совершенно исключительным явлением нужно считать кубанские горные лесничества – сотни тысяч десятин, в значительной части недоступные не только «для эксплуатации, но также для проникновения охотников. Вековые заросли хвойных значительными площадями опустошаются свирепыми в горах бурями. Эксплуатация этих лесных массивов самая варварская.

Местность необыкновенной красоты. Горный здоровый климат. Чарующие своим видом поляны с поэтическими названиями: «Гульриш», «Новый Свет». Речки с бурлящей голубого цвета водой. Здесь были в свое время «великокняжеские охоты». Штат егерей, охотничьи домики еще сохранялись. В одном из них обнаружилась некая Марья Федоровна, красавица, егеря к ней относились с почтением, какая-то, очевидно, забытая «вдовица»… кого?

Кроме возможности заведения богатейшего лесного хозяйства весь район – какая благодатная местность для устройства климатических станций! Но и для этого и для травильной эксплуатации лесных богатств прежде всего необходимы дороги и налаженность речного сплава.

Кроме рыболовных и лесных угодий Кубанское войско имело еще некоторый запас не поступивших в раздел между станичными юртами земель сельскохозяйственного значения и нефтеносных земель. Считая эту часть наиболее серьезной, важной и требующей особой предварительной подготовки, поездку в нефтяной район

Калужской станицы я откладывал все напоследок, но так мне и не случилось туда поехать.

Что касается пастбищного и лугового этой части земельного войскового запаса, го трудно представить себе что-либо более бесхозяйственным, чем то, как эксплуатировался старым областным правлением этот войсковой земельный запас.

Земля сдавалась в аренду нескольким семействам коневодов по 35 коп. с десятины, с дополнительным с их стороны обязательством поставлять войску за установленную плату ежегодно определенное количество меринов, годных для строевой службы. Часть сдаваемой коневодам земли квалифицировалась как «удобная для земледелия», другая – как «неудобная». Арендная плата в области «удобной» земли с каждым годом все повышалась и доходила до 10 руб. за десятину в год. Так вот эти коневоды предпочитали большую часть арендованной ими у войска земли по 35 коп. за десятину сдавать по рыночной цене субарендаторам. Сами же даже льготное обязательство по доставке войску меренков не выполняли. В областном правлении образовывались пухлые «дела» о безуспешном взыскании недоимок с коневодов.

Я побывал на одном из коневодческих участков. Делом заведовала девка Пелагея, энергичная, цыганского типа. Встретила нас, как будто немного смутившись, но быстро оправилась, строго крикнула на ярившихся псов и приказала работнику подогнать ближе табун. Общий вид последнего далеко не первосортный, Пелагея давала объяснение:

– Табун придется ликвидировать, так как войско уже не желает подписывать договор на будущее время…

Как свою выигрышную карту Пелагея нашла нужным показать нам породистого жеребца, попавшего сюда на склоне своих лет из конюшни барона Мейендорфа.

Вывела его она сама. Высокий старик на трех ногах со скрюченной четвертой – передней. Но в животном еще была сила. Завидев поблизости маток, он заржал.

– О-о! Он еще может! – грудным контральто свидетельствовала девка о достоинствах жеребца!

На несколько дней я поехал в свою станицу. Преобладающее здесь настроение было недоумение: что происходит? и к чему все идет?

Но доклад мой станичному сбору об екатеринодарском бытии власти был выслушан станичными выборными с большим вниманием. Мысль о необходимости мирного сожительства казаков с иногородними и о всемерной поддержке центральной государственной власти разделялась всеми.

Присутствовавший здесь же на сборе герой Сарыкамыша Третьяков выступил с предложением собрать для фронта продовольствие натурой. Старики стали подписываться, кто пудами, а кто и целыми мешками. По адресу «героя» тут же пускали безобидную остроту:

– Адрияныч[19], он щедрый, – сам не обеднеет, – своей у него муки нету, а чужой ему не жалко…

Тут же, впрочем, добавляли:

– Да, мы не жадуем. Фронт нужно поддержать…

Над горячими, но неудачными попытками этого Андрияныча произносить речи подсмеивались:

– Могеть быть…

Общее впечатление от станицы осталось, что она немало времени может тянуть свою лямку: с шуткой, со взаимным подталкиванием друг друга.

Глава VIII

В Москве в это время происходило Государственное совещание. Делегатами от кубанцев туда выехали, кроме комиссара Бардижа, еще Рябовол и Иван Макаренко, и, признаться, не совсем спокойно было на душе за возможные их выступления от имени казачества.

Первые газеты с отчетами о совещании пришлось прочитать на обратном пути в Екатеринодар. Оказывается, наши представители вошли в общеказачью группу и делали заявления устами А. М. Каледина.

Что казалось непонятным и странным, так это обилие стонов и пророчеств о грядущих тяжких испытаниях и даже гибели государства. Отсюда, из угла здоровой провинции, это казалось странной истерией. Здесь, в провинции, еще держался высокий авторитет центральной государственной власти. Стоит ей тверже взяться за кормило правления, и все выправится. Не на высоте высшего возглавителя власти были речи Керенского. В них не вычитывалось того, чего хотелось и что ожидалось: твердости и смелости власти.

И от словесного выступления Корнилова тоже не осталось глубокой, верной надежды на выправку государственного положения.

На собрании созванного в Екатеринодаре Войскового совета, на котором сделали доклад кубанские делегаты о московском Государственном Совещании, впервые было произнесено слово «федерация» как желательная форма будущего государственного устройства России. Произнес это слово Рябовол и, как всегда, кратко, без особых подходов, раскрыл его содержание для казаков:

– Только при федеративном строе России казаки могут рассчитывать на автономию и на самостоятельное распоряжение своими землями и прочими угодьями.

В последующих высказываниях ораторов подчеркивалась необходимость учета, насколько новый принцип государственного устройства будет благоприятствовать установившемуся межобластному обмену предметами производства и потребления и т. д.

До особых резолюций в этом собрании совета дело не дошло и долго еще не доходило.

Общее внимание вдруг было сдвинуто в другую сторону. Общее смущение вызвал акт Верховного главнокомандующего. Понятие об иерархии власти и дисциплине у казачества было устойчивым, а тут вдруг требование передачи власти лицу, но общему смыслу, подчиненному. С другой стороны, и провозглашение изменником Верховного главнокомандующего да еще такого, как Корнилов, – все это не вязалось с общим представлением. А к тому же: странное распоряжение командующего Московским округом о мобилизации округа против Дона. Вчерашний герой Государственного совещания, популярнейший человек среди казачества атаман А. М. Каледин подпал под подозрение… Какая-то общая потеря разума. В этот критический момент взаимная подозрительность между местными группами достигла большого напряжения. Иногородние ждали непоправимого шага со стороны казаков.

Но нужно отдать справедливость Войсковому правительству. В этот момент оно выдержало позицию лояльности в отношении верховной государственной власти.

Однако все сведения, приходившие из государственного центра, свидетельствовали, что развал продолжается.

На Кубани стало крепнуть убеждение, что, на всякий случай, нужно самим казакам организоваться. Усилилось течение в пользу скорейшего образования так называемого Юго-Восточного союза с главными составными его частями – казаками Дона, Кубани и Терека, «вольными народами степей и гор Северного Кавказа», как торжественно именовались калмыки, черкесы и др. горские племена. Допускалось привлечение в союз и казаков, территориально отдаленных от главной ячейки, т. е. казаков Астраханского, Оренбургского и Уральского войск. Мысль, как уже отмечалось выше, здоровая, но тогда все умели много говорить, но мало делать. Иногородняя часть населения сейчас же увидела в идее союза новый этап казачьего заговора, а кубанская группа друзей Петлюры вообще отнеслась к этому делу с холодком, так как это могло увести Кубань, через Дон, мимо Киева и мимо уже намечавшейся «незалежной» Украины.

Итак, начало делу было положено уже в июле. В Новочеркасске была тогда устроена по великодержавному обычаю малых образований особая конференция. Донской Большой Войсковой круг, созванный на 5/18 сентября, благословил свое правительство «принять участие в работах конференции, созываемой в Екатеринодаре по этому вопросу», но 2-м пунктом своего постановлении Войсковой круг ставил создание союза в зависимость от окончательного решения ссероссийского Учредительного собрания.

Организационная работа разбивалась на много громоздких этапов.

Обстановку Екатеринодарской конференции Макаренко постарался создать высокоторжественной и говорливой.

К тому же на конференции не сразу приступили к разрешению своей прямой задачи. Члены ее начали высказываться по «текущему моменту», прежде всего, о мнимом мятеже на Дону в Корниловские дни. Поведение представителей нейтральной власти на конференции охарактеризовали как «злостную и предательскую провокацию», а попутно с этим присовокупили, что ей (конференции)«все вселяет впечатление, что и дело о мятеже генерала Корнилова может оказаться также результатом планомерного предательства и провокации борющихся за власть ответственных и безответственных лиц и организаций».

«Корнилов – сын простого казака Сибирского войска», – говорилось в той же резолюции: «Конференция настаивает на самой широкой гласности расследования дела генерала Корнилова, со включением в комиссию (Верховную, следственную) представителей казачьих войск», «иначе казачество сделает свои самостоятельные выводы по этому делу»…

Так как актом Временного правительства в начале сентября Россия была объявлена республикой (не ожидая созыва Учредительного собрания), то юго-восточная конференция нашла себя обязанной высказаться и по этому поводу.

Упрекнув Временное правительство в присвоении не принадлежащих ему прав, конференция тут же объявила от имени казачества (конечно, тоже без полномочия на это), что оно (казачество) мыслит Россию «единой, неделимой федеративной» республикой.

По основному же своему вопросу екатеринодарская конференция разрешилась лишь пространной и довольно нескладной декларацией, в которой были сохранены все рогатые места как в отношении общероссийской власти, так и вообще неказачьего российского населения. Между тем по существу создание целевого Юго-Восточного союза для объединения действий войсковых правительств и им подобных местных правительств, если бы такие образовались для поддержания порядка в своих областях, и доведения страны до Всероссийского Учредительного собрания, – ничего одиозного ни в ту, ни в другую сторону не было, и было бы вполне своевременным. Однако местные кубанские «иногородние» стали упрекать своих казаков, что они скорее готовы объединиться с калмыками и черкесами, чем с ними, русскими людьми.

Для окончательного завершения дела – для принятия устава союза назначена была конференция в главном городе третьего казачьего войска – Терского – в г. Владикавказе[20].

К концу сентября авторитет центральной государственной власти пал в глазах местных людей низко. Комиссар ее, К. Л. Бардиж, уже как бы состоял при Кубанском войсковом правительстве лишь в виде какого-то старшего советника – наблюдал, но в управление не вмешивался.

Обломок иногородней части областного комитета (значительная часть его членов дезертировала) превратился в особый агитпункт против Войскового правительства. Оставшиеся его члены, раздражаемые недостатком средств, опускаемых на их содержание, отзывались протестом чуть ли не на каждое постановление «узурпаторов», т. е. казацкого войскового правительства. Горючего материала к области накоплялось все больше и больше. Узловые железнодорожные станции – Армавир, Кавказская, Тихорецкая забивались «законными» и «незаконными» дезертирами, которые под разными предлогами приставали к местным запасным частям, где их прикармливали, и увеличивали мощность этих притонов неприязни к казакам.

В Екатеринодаре собралась Войсковая рада для окончательного урегулирования вопроса о самоуправлении и управлении. Но правительство до последних дней не удосужилось серьезно заняться этим. Однако накануне открытия рады Макаренко принес на заседание правительства свой личный проект «Временных положений о высших органах власти на Кубани». Мне пришлось быть свидетелем того, как сильно оглушил он этим своим личным проектом и раньше видавших от него всякие виды своих сочленов по правительству. Но назавтра с подобным проектом правительству нужно было выступить перед радой. Задерганные члены правительства принялись вносить свои поправки в проект Макаренко. Просидев, однако, до самого утра, не сумели согласовать все поправки с основным текстом и решили направить проект с поправками к нему в имеющуюся образоваться в раде комиссию по самоуправлению как «материал для работы». Комиссия по самоуправлению снова стала центральной, но теперь у членов была уже некоторая практика в работе.

Первым и бесспорным стал у комиссии вопрос о восстановлении должности войскового атамана, главы войска. Но каким размером прав наделить его, – это вызвало много споров. Группы Макаренко и Бескровного – ура-казаки и «спилка» или, как теперь, для краткости ставшие называться просто «черноморцами», высказывались за сильную атаманскую власть. Наша «линейская» группа была против сильной атаманской власти. Мы на своем настояли. Рада решила, что атаман должен избираться большой Войсковой радой, но он должен оставаться только высшим представителем и высшим военным начальником. Но приказы его без контрассигнования председателя правительства или члена правительства, ведомства которого приказ касается, не имели силы. Председателя правительства должна избирать (малая) Законодательная рада, она же утверждала затем других членов правительства из кандидатов, представленных ей председателем правительства. Атаман только после сформирования правительства подписывал совместно с председателем приказ о назначении правительства.

Другой спорный вопрос был о полноправных гражданах. Черноморцы настаивали, чтобы признать таковыми только казаков, линейцы – всех насельников области, живших в ней до начала великой войны; принято было большинством считать полноправными, кроме казаков, также и живших в городах до войны их постоянных насельников, а из сельского населения тех, которые располагали земельными участками в области на правах общинного или частного владения и земельных товариществ.

В связи с этим расширением круга равноправных граждан было принято именовать Кубанскую область Кубанским краем, Войсковое правительство – Краевым правительством и самое Войсковую раду – Краевой радой[21].

Нужно сказать, что крестьянские общества на предложение включиться в число равноправных краевых граждан ответили не сразу и не все – в данный момент состоять «в казаках» перестало быть заманчивым.

Вопрос о компетенции краевых органов в их взаимоотношениях с органами общегосударственными был, пожалуй, на этой раде самым боевым, спорили много и горячо, в итоге рада приняла формулу автономного управления краем с комиссаром Временного правительства при нем в качестве наблюдателя и передаточной инстанции между центральной и краевой властями – по существу принималась уже установившаяся к этому времени практика последних дней. К тому же рада принимала теперь лишь «Временные положения» об управлении краем, будучи убеждена, что соберется всероссийское Учредительное собрание и выскажется об окончательном государственном строе в России и тогда все может быть пересмотрено. Что рада в это время стояла на позиции единства России, свидетельствует, между прочим, то, с каким единодушием она отнеслась к вопросу о скорейшем созыве Учредительного собрания. На последнем своем собрании она наметила и свой список кандидатов в Учредительное собрание.

Краевой раде предстояло выбрать войскового атамана и членов Законодательной рады. Последние были избраны на собраниях членов рады от семи отделов, но атамана предстояло выбрать закрытой баллотировкой шарами в общем заседании рады.

Было намечено два главных кандидата: К. Л. Бардиж и А. И. Филимонов. Перед баллотировкой кандидатуры подверглись обсуждению. За кандидатуру Бардижа первым высказался Н. С. Рябовол и затем другие члены украинской ориентации. Таким образом, он являлся как бы их партийным кандидатом, что, пожалуй, и послужило причиной его провала, а Филимонов восторжествовал, хотя горячих сторонников у него почти и не было.

11 октября был вновь избран, таким образом, первый кубанский атаман после многих десятилетий отмены этой доброй казачьей традиции. Рада устроила в его честь особое торжественное собрание, выслушала его вступительное слово. На площади Войскового собора, после торжественного молебствия, ему была вручена атаманская булава, которую держали некогда в своих руках выборные атаманы, – последний его предшественник, 3. А. Чепига. По древнему запорожскому обычаю старейший член рады (Ф. А. Щербина) посыпал голову избранника, как это было в Запорожской Сечи, дорожной пыль[22]; в знак единства все члены рады сфотографировались одной группой с войсковым атаманом в центре, – так хотелось демонстрировать это единство. Но к концу сессии рады было весьма относительное единство. Обострение групповых отношений между членами рады временами достигало большого напряжения. Однажды дело дошло до того, что члены рады линейских отделов Лабинского, Майкопского и Баталпашинского собрались отдельно и воздерживались идти на общее собрание. Перед остававшимися в Зимнем театре встал призрак возможного раскола войска. В конечном итоге все обернулось лишь демонстрацией, но многих она заставила задуматься. А общая обстановка в Государстве Российском становилась тогда все более грозной.

Открытие вновь избранной Законодательной рады было назначено на начало ноября, когда она должна была составить новое Краевое правительство. До того времени оставлялось прежнее Войсковое правительство, т. е. А. П. Филимонов, И. Л. Макаренко и пр.

Глава IX

25 октября. Известие о перевороте в центре, как ни странно, не произвело в Екатеринодаре ошеломляющего впечатления. Рассуждали: нарыв прорвался, ход событий приведет к благополучному разрешению кризиса. Большевиков прогонят, придут более энергичные, чем были до сих пор, люди и направят государственный корабль на надлежащий путь.

Ни у кого не возникало мысли о допустимости лояльных отношений с Совнаркомом, но и об организации борьбы не было разговора. Войсковое правительство доживало свои последние дни, чтобы замениться уже Краевым правительством.

Пришел ноябрь. Собралась Законодательная рада. Сначала, не спеша, сама сконструировалась, составив коалиционный президиум: Рябовол (черноморец) – председатель, Рябиев (линеец) – секретарь, Султан-Шахим-Гирей (горец) – товарищ председателя.

Затем рада занялась составлением правительства.

Рябовол и его близкие выдвинули на пост председателя нового человека, Быча Л. Л. Знавшие его разъяснили: человек с законченным высшим образованием, большой стаж общественной работы – бывший голова города Баку, главноуполномоченный по продовольствию Кавказского фронта, политически принадлежит к умеренной социалистической группировке плехановцев, а главное, человек уже почтенного возраста, чего нам всем недоставало.

Оспаривать у Быча председательское кресло выступил не кто другой, как Иван Леонтьевич Макаренко, и сам же выступил за себя с агитационной речью – как всегда, говорил длинно и малосвязно: о тяжелых переживаниях края, о тягостном положении Государства Российского, о том, что испытания еще впереди, что власть должна находиться в руках людей дальновидных и преданных общественному служению, что такие люди не имеют права уклоняться от ответственных поручений, а потому и он, Макаренко, не может уклоняться от службы краю. Его, конечно, провалили с треском. Быча выбрали хорошим большинством. Быч – черноморец, в противовес ему мы провели в члены правительства по народному просвещению Ф. С. Сушкова – линейца[23].

На коалиционных основаниях составилось новое правительство. Исполнять обязанности члена правительства по внутренним делам стал бывший комиссар Временного правительства К. Л. Бардиж, по делам юстиции – престарелый видный кавказский судебный деятель Паша-бек-Султанов, очень милый старик. Членом правительства по военным делам избрали, по рекомендации фронтовиков-казаков Кавказского фронта, полковника Генерального штаба П. М. Успенского, очень долго не имевшего возможности прибыть с фронта из Персии на Кубань[24].

Коллегиальный Войсковой контроль теперь был упразднен. Была учреждена должность единоличного краевого контролера, независимого от Краевого правительства, но с правом участия в заседаниях правительства с решающим голосом. Контролером избрали меня. Макаренко и молодого Бардижа избрали членами правительства от Кубани в Юго-Восточный союз.

Глава X

Атаман Донского войска всенародно объявил – 28 октября – о принятии на себя прерогатив государственной власти в области, сделав, таким образом, вывод из непризнания образовавшегося в центре государства Совнаркома.

Этот Совнарком не был признан и на Кубани. Но лишенный по конституции какой-либо самостоятельности атаман Филимонов избежал выступить с подобным заявлением; не сочло возможным для себя делать подобное заявление и Краевое правительство. Таким образом, вынужденные фактически приступить к работе по типу полной самостоятельности ведомства Кубанского краевого правительства и контроля по существу не имели на это легального титула.

Но вопрос заключался не только в легализации. Дошедшие известия из центра о петроградском и московском опыте утверждения новой власти посредством пушек и пулеметов никаких иллюзий уже не оставляли. Нужно было, следовательно, и самим думать об организации неизбежной борьбы.

И вот в стремлении добыть себе легальный титул, получить определенный мандат на борьбу, Краевое правительство, почти непосредственно за своим образованием, решило вновь созвать Краевую раду, лишь месяц тому назад распущенную.

Размер бедствия, которое накатилось на край, был теперь уже стихийного значения. Лавиной шел поток демобилизующихся воинов Кавказского фронта, забивал железнодорожные станции и расползался по селам, городам и станицам. Среди даже своих иногородних казачье начало становилось враждебным, а жажда реванша со стороны горячих голов группы «иногородних» толкала их искать поддержки вне казачьих антибольшевистских сил. Именно в этот момент вышло от какой-то части иногородних обращение к 39-й дивизии Кавказского фронта с просьбой поддержать на Кубани иногородних против казаков.

Для организации так называемых казачьих заслонов, о которых гак много кричали все лето и осень, ничего не было сделано правительством Макаренко.

Казачьи части, начавшие приходить последними с демобилизующегося фронта, отказывались организовать эти заслоны. Делала свое дело всеобщая усталость от войны. Кроме того фронтовики заявляли:

– На фронте мы с солдатами делились последним сухарем, – как же теперь мы будем с ними воевать?

Это был суровый приговор нашим ура-казакам, но их участь теперь должно было разделить все казачество.

Казаки-фронтовики усвоили себе такую практику. С фронта они приходили своими частями и с оружием. В Екатеринодаре в Войсковом штабе производили полный расчет за недополученное содержание по различным частям военного обихода и затем с индивидуальным оружием рассыпались по станицам и хуторам. А там через какой-то промежуток времени организованно-вооруженные большевистские группы, под угрозой расстрела, заставляли их сдавать и индивидуальное оружие.

Председатель Л. Л. Быч скоро, видимо, понял, какую большую ошибку сделали его предшественники, так неосторожно обращавшиеся с принципом внутреннего гражданского мира в крае. Сам Быч уже принял в свое правительство неказака Ф. С. Леонтовича, бывшего городского голову г. Новороссийска. Быч попробовал привлечь еще одного иногороднего в правительство – доктора Долгополова, – но этот, поставив свое согласие войти в правительство в зависимость от согласия на это своих однопартийцев эсеров, потом отклонит предложение. Попытка бесшумно перелицеваться частично в общий казаче-иногородний цвет не удалась. Значит, нужно особо договариваться.

Законодательная рада избрала для переговоров с иногородними комиссию, в которую были посланы: К. Л. Бардиж, Д. А. Филимонов (однофамилец атамана) и я, от горцев – Султан-Шахим-Гирей.

В Екатеринодаре как раз в это время происходил съезд иногородних, созванный для установления отношений иногородних к октябрьским постановлениям Краевой рады. Уже приглашение на съезд сопровождалось упреками по адресу рады, что она, «несмотря на пожелание Войскового совета ввести на Кубани бессословное земство, даже не нашла нужным рассмотреть проект такого земства», а «самочинно провозгласила федерацию» с управлением на представительстве лишь коренного населения» и т. д. Бардижу и мне было поручено переговорить с деятелями съезда о желательности присылки уполномоченных от съезда в нашу комиссию. На съезде иногородних тогда уже фигурировала своя большевистская фракция, пока в небольшом числе, она будоражила съезд, но порождала зато желание у благоразумной части съезда поскорее изжить распрю с казаками. Поэтому наша с Бардижом миссия вполне удалась и от съезда были присланы в нашу комиссию Турутин, доктор И. П. Покровский и рабочий Морозов. Я был избран председателем комиссии, успеху ее дела много способствовал К. Л. Бардиж.

Комиссией были выработаны следующие основания соглашения:

I. Население Кубани, впредь до издания Всероссийским Учредительным собранием основных законов для Государства Российского, создает органы местного самоуправления и управления, как в пределах края, так и в пределах организующегося Юго-Востока России, – самостоятельно.

II. Безотлагательно создаются бессословные органы местного самоуправления на демократических началах, но с одногодним цензом оседлости для приобретения активного избирательного права.

III. До введения постоянного положения о самоуправлении состав станичной администрации и станичных сборов обновляется привлечением в них представителей от иногороднего населения на пропорциональных началах, но не больше половины общего состава.

Однако для большинства Законодательной рады однолетний ценз оседлости оказался неприемлемым, и она отказалась утвердить положения нашей комиссии.

Возражения против короткого ценза оседлости мотивировались в раде тем, что на Кубань в годы войны, – ввиду особо льготных условий мобилизации здесь неказачьего населения, – прибыло много полулегальных дезертиров, которые, будучи ничем не связанными с Краем, могут оказаться нежелательным бременем при организации краевого самоуправления. Большинство рады предлагало трехгодичный ценз оседлости, но иногородние его не приняли, и мы, казаки в комисии, попросили отложить окончательное решение о цензе до доклада нами этого вопроса Краевой раде, созываемой на начало декабря.

Глава XI

Краевая рада собралась. Обстановка на ней обнаружилась другая, чем была в октябрьско-ноябрьскую сессию. Обыкновенно на ней члены ее составляли семь фракций по числу семи отделов (административных единиц края) и плюс к ним восьмая – горская (национальная) фракция. А в этой же раде образовалась еще девятая фракция – энергичная, шумливая – фракция фронтовиков, руководящим ядром которых обнаружилась группа уполномоченных казачьих частей на один из прифронтовых съездов и принятая здесь на раде как представительница молодого фронтового казачества. В качестве лидера ее оказался молодой энергичный (таким он тогда казался) полковник Роговец.

Эти фронтовики определенно высказывались за установление добрых отношений с иногородними. Мотив тот же: на фронте с солдатами мы делились последним сухарем, – была их обычная реплика. Но они шли дальше: в их критике краевых учреждении слышались нотки из «Окопной правды». В возражение им их спрашивали:

– С какими солдатами вы делились сухарем – не с теми ли, что пошли за Лениным и Троцким?!

На это следовал уклончивый ответ.

– Со всей Россией воевать все равно не будешь… Сил не хватит.

– Но с кем вся Россия… Ленин и Троцкий ее мнения не спрашивали… За анархию ли вся Россия? Или она с теми, кто хочет упрочения в ней народного демократического строя?

Споры, сомнения, колебания двух сторон сталкивались, переплетались в раде и заводили в тупики.

Отцы и дети в течение нескольких дней не могли установить общего языка.

Тогда отцы – войсковой атаман, краевое правительство и краевой контролер – заявили в раде о сложении своих полномочий ввиду явной оппозиции фронтовиков и в то же время неясности их требований.

– Только берите власть из наших рук вы, кубанцы, а не бросайте ее на ветер большевистской демагогии, – говорилось фронтовикам.

В большой тревоге прошел объявленный перерыв в занятиях рады.

Позади скамей в пустопорожней части просторного театрального зала, где происходили заседания рады, собрались фронтовики на фракционное совещание.

Через час, а может быть и больше, они всей гурьбой направились к эстраде, и когда по их требованию председатель открыл собрание, полковник Роговец произнес с большим подъемом речь, в которой говорил о любви фронтовой молодежи к казачеству, о любви к родному краю и к России, о готовности фронтовиков на дальнейшие жертвы и, наконец, о том, что отцы неправильно поняли детей, и… дети просят атамана и других носителей власти взять обратно свой отказ.

Прервав речь, Роговец повернулся к фронтовикам и затянул тогда еще мало известную на Кубани песню, созданную казаками именно на Кавказском фронте:

– Ты, Кубань, ты наша Родина. Вековой наш богатырь!..

Широкая гармония песни, воодушевление, с каким пели ее фронтовики, захватила всех. По морщинам многих стариков – отцов – текли слезы…

Внутренний кризис среди собравшихся в раде отцов и «детей» таким образом разрешился.

Среди волнений и бурь в Кубанской раде пришло известие о гибели терского атамана Караулова при прохождении по Ростово-Владикавказской железной дороге эшелонов 39-й дивизии. Она шла в полном вооружении с готовностью выполнять решения 2-го съезда солдат Кавказскою фронта в казачьи области для «борьбы с контрреволюцией» атаманов Каледина и Филимонова… При дивизии – революционный комитет с заданием устанавливать советский строй…

В это время в самом Екатеринодаре на Сенном базаре был убит казачий офицер.

По приказу Краевого правительства был обезоружен артиллерийский дивизион – сосредоточение и надежда местных большевиков. Большевистская фракция на съезде иногородних подняла было вопрос о насилии над «борцами революции».

Я был в этот момент на этом заседании съезда в качестве уполномоченного рады для переговоров о соглашении. Сохранилась в памяти отвратительная сцена неподражаемого двуличия вожака большевистской фракции на съезде Полуяна с предложением протестовать против разоружения артиллеристов. Визгливым голосом Полуян требовал «отмщения за поруганную свободу и за пролитую кровь».

Председатель собрания прапорщик Прокофьев явно не выдержал лицемерия, резко прервал оратора:

– Товарищ Полуян, посмотрите на свои руки!.. Они у вас в крови!

Полуян в действительности посмотрел на свои руки. Многолюдное собрание, исключая небольшой кучки друзей Полуяна, шумно одобрило возглас председателя

Прокофьева, а Полуян побитой собакой сбежал с кафедры.

По основному вопросу о направлении деятельности краевой власти рада единодушно приняла идею борьбы с большевизмом и большевиками. В этом направлении были даны радой указания и полномочия Краевому правительству.

Было утверждено положение о соглашении с «иногородними» на началах паритетного представительства в раде: 46 казачьих представителей и 46 неказаков и 8 горцев в Законодательной раде; в правительстве тоже равное число: 5 казаков и 5 другой группы с сохранением также от национальной группы горцев одного представителя. Войсковым атаманом и председателем правительства должен быть непременно казак. Срок оседлости в Крае для приобретения полноты гражданских прав определен был в два года. Эти общие решения принимались на совместных общих собраниях рады и съезда «иногородних» с 13 по 21 декабря.

Совершился таким образом запоздалый возврат к тому единству, сохранить которое так настаивала наша группа начиная еще с весеннего общеобластного съезда и 1-й Войсковой рады… Как было бы предусмотрительно осуществить единство тогда же.

20 декабря Краевая рада утвердила политическую программу кубанского казачества и горцев и таким образом формулировала цели борьбы.

Программа разбивалась на обычные отделы таких документов: об основных правах граждан, о государственном устройстве, о местном самоуправлении, аграрном и рабочем вопросах, финансах, просвещении.

Местной особенностью было подробно разработанное положение о военной службе казаков.

В основном по этой программе наиболее совершенной формой бытия Российского государства признавалось (как и раньше) Российская Демократическая Федеративная Республика как «единое государство» из «крепко спаянных между собою „федерирующихся областей“», Кубанский край один из «равноправных ее штатов».

Воинская повинность должна быть всеобщей, равной и обязательной для всего мужского населения Российской Республики и основана на принципах «национальном и территориальном». «Казаки отбывают службу в казачьих частях с казачьим составом офицеров и сведенных в чисто казачьи бригады, дивизии и корпуса, и должны отбывать службу на собственной территории», находясь в подчинении у своих войсковых атаманов. На них ни в коем случае не возлагается «полицейская служба», «лишь при исключительных обстоятельствах, грозящих существованию или спокойствию государства», казачьи части «совместно с другими войсками Российской Армии» могут быть привлекаемы дли службы, «но не иначе, как с разрешения своего Войскового правительства».

В аграрной части этой программы значилось:

Все земли Российской Республики должны быть бесплатно переданы трудовому населению.

Исходя же из федеративного принципа и древнеказачьей «обыкновенности», «все земли Кубанского войска, леса, рыболовные воды… и прочие угодья со всеми недрами, как историческое достояние Кубанского войска, составляют неотъемлемую собственность Кубанского войска» и оно распоряжается ими «самостоятельно и независимо».

Частновладельческие и другие подобного титула земли бесплатно отчуждаются «в особый фонд Края» для наделения малоземельных.

Рабочий вопрос излагался в обычной формулировке рабочих партий, как и остальные обычные программные вопросы.

Но трудно было казачьей программе тягаться с большевистскими посулами.

В их воззваниях к казачеству были собраны все крайние пожелания, о которых могли бы только подумать казаки, все льготы по военной службе, бесплатная передача лошадей и пр. Все казачье руководительство объявлялось подверженным сословным влияниям. Приводились астрономические цифры о собственных землях у Каледина, Филимонова, Быча и др.

Декабрьская рада закончила свои работы накануне Рождества. В другое время можно было бы признать очень значительными результаты ее работы. Но мрачная обстановка краевой действительности снижала значительность этой работы. О некоторых частях ее (и о некоторых деятелях, производящих ее теперь) приходилось пожалеть – почему бы не сделать всего этого раньше. Насколько результаты были бы куда выше!

Глава XII

Перед Святками были спиртные бунты в таких неспокойных местах, как хутор Романовский. На казенных складах за время сухого режима в период войны накопилось много неиспользованного спирта, содержимого в огромных бассейнах. Сюда устремились толпы своевольной солдатни и подонков улицы. Были случаи, когда пьяные тонули в спирте. Неосторожное обращение с огнем вызвало пожар. Погибло многомиллионное государственное достояние и были человеческие жертвы.

Состояние почти всех населенных пунктов городского типа требовало для поддержания порядка особой воинской силы, но ее-то как раз и не было.

Начал заявлять о себе район станции Гулькевичи, где сказывалась близость организующего большевистского центра в Армавире и куда уже достигли части упомянутой 39-й дивизии.

В Екатеринодаре сколачивание стойких воинских частей не налаживалось. Удручающей вялостью отличался назначенный командующим войсками генерал Ч-й.

Один случай отправки пластунской части в нужном направлении показал мне, что при неотступности раз поставленного требования можно было добиваться исполнения приказания и от железнодорожников и от воинской части.

Высшее начальство военное не только должно было уметь отдавать приказание, но и доходить до непосредственного наблюдения, как выполнено приказание, и в нужный момент подтолкнуть[25].

Между екатеринодарским правительственным центром и отдельными населенными пунктами образовывались как бы провалы с неведомо как организованной общественно-политической жизнью. В лучшем случае можно было допустить для этих провалов наличие нейтральности к краевой власти, чаще это было начало образования враждебного очага.

Агентурным путем стало известно, что местные екатеринодарские большевики готовятся использовать благоприятную обстановку и на рождественских Святках открыто выступить в самом Екатеринодаре.

Но тут помог случай. Уже за несколько недель до Святок член Краевого правительства по ведомству финансов Фед. Степ. Леонтович предпринят операцию, чтобы ликвидировать опасные запасы казенного спирта, и в предвидении праздников стал выдавать разрешения желающим на покупку его из казенных складов сначала с благоразумным ограничением, а тут перед Новым годом пустили выдачу разрешений широкой рукой и с особым поощрением в отношении прибывших с фронта. Не поддается описанию состояние города перед днем Нового года, когда как раз намечалось выступление. На улицах Екатеринодара перепившаяся солдатня пела, орала, бродила, шатаясь во все стороны, ползала на четвереньках…

А большевистское выступление в городе было сорвано.

С Кавказского фронта, наконец, прибыл член правительства по военным делам Н. М. Успенский и принялся за сколачивание частей кубанских добровольцев.

В спешном порядке он провел через Совет правительства положение о службе в кубанских добровольческих отрядах. Было определено добровольцам приличное содержание, проведено приспособление воинского устава, пересмотрено положение о чинопроизводстве, о дисциплине, о революционно-полевых судах и т. д.

К концу Святок было уже несколько кубанских добровольческих отрядов, принимавших название своих начальников: войскового старшины Галаева, полковника Деменика и т. и. Большое значение имела при этом инициатива и популярность начальников.

Основное ядро этих отрядов составляли офицеры, к ним присоединялась учащаяся молодежь. Но главная масса казачества и даже офицерства пока не трогалась, предавалась послевоенному отдыху.

В это время уже было на ходу формирование Добровольческой армии генералами Алексеевым и Корниловым.

Образовавшееся к тому времени правительство Юго-Восточного союза при председателе Харламове и тов. председателя Макаренко тоже задавалось целью создания армии Юго-Востока, разрабатывая штаты и веля переговоры со специалистами…

Генерал М. В. Алексеев приезжал к хорунжему И. Л. Макаренко на совещание, и рассказывали, что «спец» М. В. Алексеев, послушав широкие планы Макаренко, прослезился и покинул совещание, а планы Макаренко дальше общих разговоров не пошли, разве что появились при нем два адъютанта. Сунулось было Юго-Восточное, правительство с предложением к Кубанскому правительству установить табачную монополию на кубанский табак, чтобы доход шел в пользу Юго-Восточного правительства на формирование армии. Быч отказал по принципу: «мы сам-с-усам».

В это же время появился на кубанском горизонте капитан-летчик Покровский, обратился к правительству с просьбой разрешить ему формировать особый отряд «Защиты Учредительного собрания». Быч ему тоже отказал, а правительству доложил:

– Пусть едет к себе в Нижегородскую губернию формировать такие отряды…

Нужно отдать справедливость Покровскому, первая неудача его не обескуражила; он в качестве самочинного «кубанского добровольца» сумел сорганизовать вокруг себя небольшую группу молодежи, один-два удачных налета на образовавшиеся около Екатеринодара, у станции Тимошевской, большевистские гнезда сделали его имя популярным и отряд его стал разрастаться без содействия Л. А. Быча.

Определились три направления большевистского наступления на Екатеринодар: Кавказское, Тихорецкое и Новороссийское, – по главным железнодорожным магистралям.

Поначалу наиболее бурным оказалось Новороссийское – во главе с «военным министром Новороссийской Республики», прапорщиком Серадзэ.

До слуха екатеринодарцев стали долетать не только звуки пушечных разрывов, но и токанье пулеметов. Бой завязался у самого подступа к Екатеринодару, у разъезда Энем. Против Серадзэ выступили Галдев и Покровский. Первый был убит, и лавры блестящей победы достались Покровскому. Большевики бежали, оставив на поле брани многочисленные трофеи и смертельно раненного своего главковерха Серадзэ… Здесь в бою у разъезда Энем погибла девушка-прапорщик Бархаш…

Покровскому был устроен триумф по типу цезаревских.

Атаман Филимонов и председатель Быч с именитыми гражданами Екатеринодара встретили героя на вокзале. (Тут же были переменены его капитанские погоны на полковничьи.)

Довольно длинной лентой от вокзала по Екатерининской и Красной улицам шли одна за другой двуколки с военной добычей, пушки с упряжками и на высоком сооружении на одной из двуколок лежал умирающий Серадзэ.

Непосредственно за этой двуколкой следовал летчик Покровский верхом на лошади в дубленом полушубке со свежими полковничьими погонами.

Новороссийское направление после этого затихло, главное внимание было обращено в сторону Кавказской и Тихорецкой.

Энемский бой был началом организованных военных действий на Кубанском фронте гражданской войны. Инициатива в ней принадлежала большевикам.

Глава ХIII

Собралась паритетная Законодательная рада, убила много времени на самоорганизацию, потом приступила к составлению правительства, определив число членов в одиннадцать: пять казаков, пять иногородних и один горец.

Казаки приняли без возражений намеченных иногородними своих кандидатов, как и иногородние сначала приняли казачьих прежних членов правительства, но через некоторое время иногородние заявили отвод против С. Ф. Манжулы как члена правительства по земледелию. Для замещения его фракции сговорились на моей кандидатуре, друзья мои убеждали меня не отказываться, несмотря на занятость мою в контроле, и я согласился. Мне в помощники по ведомству земледелия определили кандидата от иногородних, но казака, ветеринара Юшко.

Общие заседания правительства с этого времени стали очень говорливыми. Впрочем, Быч бесцеремонно прерывал особо словоохотливых.

В паритетной раде дело шло как в настоящих парламентах, об этом старалась фракция иногородних: комиссии, запросы, объяснения и формулы перехода к очередным делам.

Мне пришлось скоро направить в раду законопроект об учреждении паритетных же земельных комитетов. По истечении определенного времени вопрос был поставлен на повестку. Рада заслушала мои объяснения и отправила законопроект в комиссию, а по возвращении его оттуда он со всей церемонней рассматривался в пленуме. Полная корректность. Стоило мне взойти на трибуну и своим словом подтвердить то или иное положение, почему-либо вызвавшее сомнение или возражение, тотчас же следовало с той же трибуны заверение, что «комиссия» или «фракция» удовлетворена «объяснениями нашего министра».

Но наиболее важным делом оставался фронт, который сжимался вокруг Екатеринодара под непрестанным давлением большевиков.

Мы же все время переживали кризис командования войсками. Генерала Ч-го заменил генерал Г-га, последнего Букретов, который, поняв обстановку, смалодушествовал и сам отказался, на его место опять был назначен Г-га, доблестнейший генерал, но привыкший действовать на широком фронте и к тому же имел пластунскую слабость к крепким напиткам.

Вопрос командования был вопросом, главным образом, казаков: войскового атамана, председателя правительства, члена правительства по военным делам и пр.

И вот однажды вечером в раду явилась делегация от офицеров с фронта с петицией о назначении на пост командующего войсками некого другого, как полковника Покровского, причем свою петицию сопроводили устным заявлением, что в случае отказа возможен массовый уход офицеров с фронта. Делегация побывала у председателя рады и у войскового атамана. Последний собрал во дворце членов правительства казаков – Бича, Успенского, Сурикова, Кулабухова (помощника Быча) и меня, председателя рады Рябовола, затем постоянного начальника штаба командующего войсками Науменко и еще представителя Добровольческой армии в Екатеринодаре генерала Эрдели.

За кандидатуру Покровского высказались сразу Рябовол и Кулабухов. Быч с явной неохотой, с оговоркой, что выбора у нас нет, – кубанцы не сумели выдвинуть себе командующего. Сунжов и я настаивали, чтобы отложить решение и подыскать более подходящего кандидата. Науменко, естественно, промолчал. Мы обратились к генералу Эрдели, не взялся ли бы он за дело командования. Он, отклонив предложение, стал нас убеждать, что поиски особо квалифицированного кандидата в данном случае не имеют основания, большими соединениями нашему командующему руководить не придется, операции по внутренним коммуникациям хорошо известны всякому офицеру. Полковник Покровский уже имел успех на Кубани и необходимый опыт уже был у него.

Категорически возражал против назначения Покровского наш член правительства по военным делам полковник Успенский и даже заявил: в случае назначения Покровского, он, Успенский, просит атамана освободить его от должности члена правительства по военным делам.

Несмотря на разногласицу и неясность большинства, атаман Филимонов счел возможным считать вопрос положительно решенным и пригласил Покровского, находившегося в соседней комнате, войти в зал и в малодостойной речи попросил Покровского «спасти Кубань».

Новый командующий, отчеканивая каждое слово, кратко, но выразительно обещал «спасти Кубань».

Успенский тут же напомнил атаману свое заявление об уходе.

Вступление Покровского в исполнение обязанностей командующего было неудачным. Офицеры как раз из его отряда перепились. Отряд был обойден противником с тылу и с большими потерями едва выбрался из затруднительного положения, сделав глубокое отступление по направлению к Екатеринодару.

Покровский уже тогда приобрел славу жестокого человека. Он подобрал себе соответствующее штабное окружение.

Участились случаи бессудного убийства арестованных «при попытке бежать». О том, что происходило в помещениях для арестованных, ходили плохие слухи.

Из правительства деловой контакт с ним поддерживал председатель Быч и член правительства по военным делам полковник Успенский, которого атаман попросил не оставлять своего поста. У Покровского с последним установились натянутые отношения.

Глава XIV

Удручающе подействовала на всех смерть донского атамана А. М. Каледина.

Весть о ней пришла в Екатеринодар поздно вечером. Помню, большими хлопьями падал снег…

Круг замыкался вокруг нас. Все, что происходило за роковой чертой, обозначенной на карте фронтом, бралось под подозрение. Брались под подозрение и люди, приходившие оттуда. Этой участи не избежали пробравшиеся в Екатеринодар офицеры Корнилова.

Всем хотелось верить, что мы не одиноки. Что где-то есть еще какая-то сила, которая борется. Но где она? Почему не дает о себе ясных сведений?

Помню заседания правительства, когда все члены его – военные и гражданские, казаки и иногородние, – изучали карту Кубани и Дона и высчитывали сроки, когда мог бы Корнилов появиться на расстоянии, достижимом для нас. Определяемые сроки проходили. А свежих вестей не поступало. Возникшая надежда терялась.

Сидение в эти последние дни в обложенном со всех сторон Екатеринодаре в одном отношении было замечательным.

На всем огромном пространстве Российской земли здесь был единственный пункт, где держалась власть, которая могла гордиться званием преемственно законной народной власти, – ибо она вела свою преемственность от

того Войскового правительства, которое через комиссара Временного правительства было признано всероссийским Временным правительством законнопреемственным от былой государственной власти

Фактически же существование этой власти с ее особым укладом было подобно жизни на крохотном острове, заброшенном в океан враждебной стихии.

Рада – кубанский парламент – все же продолжала действовать.

Правда, все чаще и чаще откладывались ее общие официальные заседания и члены ее предпочитали посидеть со своими на частных совещаниях, обсуждая слухи, новости и создавшееся положение. Иногда дело доходило до очень острых столкновений.

Однажды Бескровный, руководитель группы черноморцев украинской ориентации, выступил на частном совещании казачьей фракции с предложением оставить все надежды на Россию и теперь же направить энергию на искание связей с Украиной, которая, по их сведениям, сумела выйти из беды, очистилась от большевиков, избрав друзей в лице сильных немцев.

Предложение было слишком новым и слишком било по напряженным нервам.

Произошла тяжелая сцена межфракционной свары. Бескровный свое предложение снял. Но немного позже выяснилось, что делал он его по-своему не без основания. Каким-то образом до нашего Ведомства народного просвещения дошел позже один документ, адресованный «до катеринодарской низчей ремесленой школи» от министерства «Народной Освiти, Департаменту проф. освiти. Березня, 13 дня 1918 р. 1509. М. Киiв».

Содержание этого документа замечательно не по прямому своему смыслу, а по тому, в каком направлении работала мысль министров киевской Центральной рады. Оказывается, Екатеринодар они уже рассматривали как входящий в состав Украинской державы, и киевское министерство посылало сюда по своему ведомству циркулярное распоряжение. В данном случае дело шло об установлении ведомственного единства в отношении низших ремесленных школ и указывалось, куда надлежало обращаться при надобности, а «По закону 5 грудня (т. е. 5 декабря) Малой ради», – сообщалось в бумаге, – «во технички, комершйни, та профессии школи перейшли до министерства справ освитних»…

Осведомленность Бескровного о положении дел на Украине происходила, очевидно, из прямого источника.

Для полноты картины следует отметить две частные попытки организовать противобольшевистский фронт. Центром одной такой попытки была старинная большая черноморская станица Брюховецкая, центром другого – большая линейская станица Лабинская.

Центральной фигурой брюховецкого движения был К. Д. Бардиж со своими двумя сыновьями.

Уже в конце рождественских Святок Кондратий Лукич перестал посещать заседания Краевого правительства и отказался нести обязанности члена правительства по внутренним делам.

– «Без пшена каши не сварить», – так комментировал он создавшееся положение Краевого правительства без воинской силы.

Сам он решил собрать эту силу под флагом былых украинских «гайдамакш».

Собравшаяся в станице Брюховецкой местная «рада» из уполномоченных почти всех станиц Черноморья одобрила начинания Бардижа и призывала фронтовую молодежь идти в «гайдамаки». Войсковой атаман и правительство тоже дали согласие на создание отряда гайдамаков.

Собрался весьма значительный по численности отряд, но вынужденная спешность организации, неясность взаимоотношений в нем командного состава и рядовых гайдамаков, сепаратность действий – все это послужило причиной тому, что результаты движения оказались ничтожными После неудачи у станицы Тройской отряд быстро растаял. Бардиж с сыновьями отступил в горы.

Где-то в лесу недалеко от Туапсе Бардиж со своими близкими был узнан, атакован. Пытаясь уйти от преследователей, он бросился в море и был пристрелен.

В лице К. Л. Бардижа отошла в вечность любопытнейшая и красочная фигура, перекидывавшая мост от суетливо-кровавой современности к былому запорожскому степному рыцарству.

Вечная память ему!

В станице Лабинской, штаб-квартире Лабинского полка, собралось много молодых офицеров, пришедших со своими частями с фронта, родом они были в большинстве из ближайших станиц, но руководящую роль захватил у них чужак, войсковой старшина Г-в, тороватый, сумевший подладиться не только к офицерам, но и к казакам, между тем начальником отряда он оказался из рук вон плохим.

Под его начальством отряд выступил против сосредоточившихся в Армавире большевиков. По пути к отряду пристало из попутных станиц много казаков. Сила получалась внушительная. Преимущество ее было во внезапности нападения. Тем более что в это время шло движение на Армавир и с другой стороны Кубани от станицы Кавказской. Большевистский комитет и гарнизон оказались в затруднительном положении. Казаки отряда Г-ва уже вступили в город и подошли к железнодорожной насыпи и виадуку со стороны ст. Михайловской.

Но большевистские руководители попросили перемирия, и Г-в пошел на это. Большевики выиграли время, подтянули пулеметы, перестроились и теперь они воспользовались моментом внезапности. Дело отряда войскового старшины было проиграно. Много казаков погибло, другие рассеялись по станицам. Г-в окольными путями прибыл в Екатеринодар и стремился обелиться.

Глава XV

Нашему сидению в Екатеринодаре приходил конец. Только чудо могло спасти положение. Где-то в донских зимовниках бродили добровольцы Корнилова, – так думали, так неопределима была информация о добровольцах. О нашем выходе в поход уже говорили на частых совещаниях. Прежде всего нужно было решить, идти ли раде в поход всей целиком или предоставить решение вопроса каждому о себе лично Председатель рады Рябовол, упрекнув в малодушии колеблющихся, сделал предложение казакам идти всем, а иногородним предоставить свободу решения. Его предложение было принято.

27 февраля командованием войсками было принято решение оставить Екатеринодар. Членам рады и правительства было предложено прибыть в этот день к вечеру на сборный пункт во двор Кубанского войскового реального училища и быть готовыми к выступлению.

До этого рада все законодательствовала. Делала это она отчасти по инерции, отчасти же из нежелания давать повод к кривотолкам и паническим умозаключениям в среде городского населения.

Только теперь члены рады бросились на базар в «азиатский ряд» покупать амуницию и подходящую для похода одежду. Из приведенных во двор лошадей брали кому какая попалась, но их для всех недоставало. Некоторые члены рады и правительства выступили в поход по пешему

хождению, ориентируясь на обозные повозки. Стариков это как будто больше даже устраивало. Только ненадолго.

Как я лично был благодарен одному – тогда незнаемому – другу, который позаботился обо мне и прислал, когда уже стемнело, к воротам реального училища здорового коня, заседланного хорошим седлом. Вызвал меня к воротам незнакомый бородач и передал мне лошадь, а сам тотчас же скрылся в темноте.

Большинство членов рады иногородней фракции на сборный пункт не явились, не явился и член правительства Турутин.

Зато на сборный пункт прибыли все члены Кубанского комитета зашиты Учредительного собрания, городской голова с председателем городской думы, члены Союза казачьих войск, незадолго то того выпущенные большевиками из-под ареста, и др.

Рада без отказа принимала этих пришельцев в свой отряд, потому что попали они в это сложное положение в силу того же выборного начала, как и сама рада. Кроме того, была надежда, что офицеры из их состава в трудную минуту могут сослужить службу в качестве руководителей боя. На самом деле, такая надежда оправдалась только частично.

Безошибочно можно сказать, что из всех групп, выступивших тогда в этот так называемый Ледяной поход радянская часть оказалась и более разношерстной, и наименее подготовленной: никакого намека не было на запас продовольствия и снабжения теплой и другой одеждой, обувью и пр. Вышли с тем, кто и что успел и смог захватить на скорую руку в последние часы перед выступлением.

Всего выступило в поход 45–50 членов рады, что составляло законный кворум Законодательной (малой) рады.

День 28 февраля 1918 года выдался теплый, солнечный. На сборный пункт приходили к семейным близкие родные прощаться. И замечательно – незаметно было особо унылых.

На заходе солнца тронулись в путь. Двуколка за двуколкой выехал наш обоз со двора реального училища и взял направление к железнодорожному мосту через Кубань. Члены рады и правительства, те, которые раздобыли себе верховых лошадей, выехали за обозом в том же направлении.

Так начался Первый Кубанский – Ледяной – поход.

За подписью войскового атамана, председателя рады и председателя правительства было выпущено обращение к населению по поводу вынужденного оставления Екатеринодара – «столицы Края». В нем, между прочим, говорилось:

«Мы не хотели допустить, чтобы жестокость большевистских банд, подогретая азартом борьбы, обрушилась бы на головы неповинного населения».

«Мы вышли из Екатеринодара. Но это не означает, что борьба кончена».

«Мы вдохновлены идеей защиты республики Российской и нашего Края от гибели, которую несут с собой захватчики власти, которые называют себя большевиками».

«Мы вас звали к борьбе с анархией и позором, но вы (обращение к населению), одураченные красивыми, но лживыми словами фанатиков и продажных людей, вы не дали нам надлежащей поддержки в святой борьбе за Учредительное собрание, за спасение Отечества и за наше право самостоятельно устраивать долю родного края».

«Мы знаем, что вы скоро поймете свою ошибку… Тогда идите в наши отряды… Общими усилиями мы победим (растопчем) насильников и вернем свободу для всех граждан Кубани».

Датировано было это воззвание 1 марта 1918 года. Вместе с Филимоновым его подписали Быч и Рябовол, да и автором его был, насколько помнится, Быч, взгляды которого потом эволюционировали, как известно, несколько в другую сторону.

Глава XVI

В литературе о кубанских походах тенденциозно, иногда карикатурно описана роль и положение Кубанской рады в походе, «доморощенного» «Кубанского парламента на лошадях».

Так писали братья Суворины – Борис и Алексей, писали и другие писатели – сателлиты добровольческой группы в кубанских походах.

Неоднократно к той же теме обращался и генерал А. И. Деникин, и он не нашел в своем богатом оттенками спектре ремарок необходимого беспристрастия в отношении рады, существовавшей в течение ряда месяцев именно в виде «парламента на лошадях», при нем исполнительная краевая власть со своим возглавлением атаманом, – единственная группа власти тогда, в последнем своем оформлении всенародно избранная и преемственно законопризнанная всероссийским законным правительством.

В ауле Шенджий, на расстоянии одного ночного перехода от Екатеринодара, войска переформировались. На это потребовалось два дня.

Рада и правительство расположились в обширном черкесском дворе. Председатели, а также и те, что к ним поближе, разместились в сакле, неуютной, но все же под кровлей. Большинство же нашло приют под стогом сена поближе к своим лошадям. В этот период похода за ними нужно было смотреть в оба, иначе они могли стать добычей безлошадных.

Ночи были ветреные и прохладные, но сухие. На сон грядущий пели песни, балагурили.

Днем решено было использовать досуг для подготовки к возможным боевым действиям.

Под руководством своих офицеров учились производить манипуляции с затвором винтовки, учились делать перебежку, действовать сомкнутым и разомкнутым строем и т. и.

В станицу Пензенскую, первую после аула Шенджий, рада въехала с песнями:

Як во лузi, та те при бepeзi Червона калина…

В станице обнаружилось, что все молодые казаки – фронтовики – покинули свои дома и скрылись в лесу. Но старики и женщины нас встретили ласково; мы ночевали под кровлей в казачьих хатах. Наутро хозяйка нашей хаты испекла свежих хлебов и, после экзерциций на голодный желудок в Шенджие, было приятно напитаться теплым пшеничным хлебом с разведенным на квасу тертым хреном, а на обед – борщ с курицей.

В станичном правлении был созван сбор стариков, и атаман А. П. Филимонов обращался к старикам с речью о гибельных последствиях для казачества поведения их детей:

– Вспомнят они наши слова, но будет поздно… Нужно взяться за ум. Нужно прекратить игру с огнем…

О своем уходе из Екатеринодара атаман говорил:

– Сейчас вы видите нас у себя; временно мы оставили Екатеринодар, но путь наш лежит на Екатеринодар. Мы там снова будем…

Один старик пожаловался на своего сына, якобы сочувствующего большевикам. Атаман пожурил сына и велел ему передать своим товарищам, что он услышал на сборе. На другой день к нам в станицу Пензенскую прибыл из аула Шенджий почтенный старик черкес с посланием от екатеринодарских комиссаров, предлагавших мирные переговоры. По словам черкеса, записку в аул доставил некий Гуменный, приехавший из Екатеринодара в автомобиле. На обратной стороне документа, действительно, было написано личное обращение Гуменного к атаману, которого он в раде встречал, так как был представителем фронтовиков.

«Довольно лить братскую кровь!» – были заключительные слова обращения к нам комиссаров.

От себя старик черкес добавил, что 4 марта вечером под Екатеринодаром слышался беспрерывный гул пушечной канонады.

Рада мирные переговоры отвергла, а по поводу артиллерийского гула в нашей хате вечером было устроено совещание наподобие военного совета под председательством войскового атамана в составе правительства, командующего войсками и генерала Эрдели. Все были того мнения, что Корнилов близко подошел к Екатеринодару. Решено было предпринять обратный марш к Екатеринодару, чтобы установить связь с Корниловым и, при возможности, соединиться с ним.

Обратное движение через тот же Шенджий к Екатеринодару, захват переправы через Кубань у станицы Пашковской и двухдневное усилие удержать ее за собой не дали желательных результатов, связи с Корниловым нс установили. Новый путь отступления наше командование избрало не через Шенджий, а через другую систему аулов: Вачепший, Гутлукай. Впоследствии выяснилось, что Корнилов шел, продвигаясь с боями к тем же аулам, но только с обратной стороны – от станицы Некрасовской – тоже к Гутлукаю и Вачепший.

Наш отряд по пути в Гутлукай нашел трупы зарезанных офицеров, взявшихся установить связь с Корниловым, – общая участь самопожертвенно бравшихся за эту задачу.

Гутлукай был первый сельский населенный пункт, откуда полетели навстречу нам пушечные снаряды, сопротивление противника быстро, однако, слабло и было быстро ликвидировано. Еще одно бы усилие и было бы найдено то, чего тщетно искали. Но сил для этого в отряде не оказалось. Больше того: в отряде началось разложение. Топтание на месте всей группы, многим показавшееся лишенным достаточных оснований, сдвинуло стрелку весов общего настроения духа к упадку. Получилось извещение, что лучшая часть конницы отряда, оставленная для заслона со стороны екатеринодарского железнодорожного моста, покинула без разрешения свою позицию и ушла в неизвестном направлении[26].

В ауле Гутлукай, пока колонна долго ожидала ночью выступления, произошла любовная драма, один ревнивец – артиллерист пырнул кинжалом сестру милосердия. Там же от разрыва сердца умер престарелый полковник О-в.

Когда совсем рассвело – 11 марта – мы, проследовав мимо того же аула Шенджий, спустились к небольшой речушке, обрамленной прибрежным леском. Вдруг с головы обоза неистовый крик:

– Кавалерия, вперед! Кавалерия, вперед!

Никакой подлинно кавалерийской части поблизости не было. Мы – рада – на конях. Рванулись все вперед. У некоторых были шашки, которые они выхватили из ножен, другие на скаку выхватывали из-за плеч винтовки, готовясь действовать ими… – Кавалерия!

К счастью, все обошлось благополучно. Захватили в плен молодого безусого красноармейца. На допросе он отвечал на вопрос, почему он пристал к большевикам:

– Идет борьба за власть. Мы – крестьяне – должны сделать выбор…

Этому «борцу» пригрозили, но отпустили.

Первая половина этого дня была для нас очень трудной. Впереди вокруг станицы Колужской были сосредоточены местные части противника и среди них приобретшие славу стойких частей Северо-Лабинский и Варнавинский полки. Завязавшийся бой быстрым темпом развивался не в нашу пользу. Наши артиллеристы ставили прицел уже на очень незначительную дистанцию. Было ветрено, мгла. Быч, Бескровный и я сидели у полуразвалившегося шалаша дровосеков и перекидывались шутками.

Вдруг со стороны расположения штаба прибежали ординарцы и объявили последнее распоряжение: все, кто в состоянии держать винтовку, в цепь.

У Быча не было винтовки, он впрягся в оказавшийся в обозе пулемет. Мы с Ф. С. Сушковым пошли в цепь.

– Это совсем не страшно, – ободрял нас прибившийся к правительству поручик 3.

То поле, куда высыпала рада, обозные старые полковники и генералы и могущие держаться на ногах раненые, было к тому же усажено сухими пнями когда-то срубленного леса. При ветре, волнующем засохшую траву, и эти пни, казалось, движутся и идут в атаку.

Какой-то полковник командовал нами, подавал свои сигналы-свистки, когда нужно подниматься и делать перебежку, когда залегать.

В жизни своей я ни разу не выстрелил из винтовки. Это прилегание и перебежка показались простыми формальностями. Мы с Сушковым пошли без выполнения этих формальностей.

Противника, как говорили, засевшего в лесу, мы не видали. После знающие люди объясняли: пока мы тут демонстрировали спереди, полковник У латай с батальоном пехоты под прикрытием леса зашел в тыл противнику и обратил его в бегство. Черкесская конница бросилась его преследовать.

К ночи путь был свободен, обоз вытянулся в ленту, чтобы идти на ст. Калужскую, а дальше к ст. Ставропольской, чтобы иметь в тылу Кавказский хребет.

В конце обоза вдруг раздались какие-то неясные крики, раздалось как будто «ура», но тотчас притихло, наоборот, потребовали пулеметы.

Мы с Бычем направились туда, чтобы узнать, в чем дело.

Оказалось, прибыл взвод всадников с отличительными белыми полосами на шапках. Говорили, что они – разъезд от Корнилова.

– Это провокация! Большевистские штучки!

Больше всех горячился начальник Войскового штаба полковник Гаденко. Это он потребовал строить пулеметчиков против разъезда.

Навстречу всадникам с белыми повязками пошел П. Л. Макаренко и вступил с ними в беседу, начал расспрашивать их, какие места на Кубани они проходили с Корниловым. Когда те назвали станицу Незамаевскую, место его службы, он стал задавать вопросы о подробностях расположения церквей, школы и пр. Ответы оказались правильными: корниловцы.

Командование нашего отряда отправило в Калужскую лишь кавалерию. Обозу раненых приказано было задержаться на соседних хуторах.

Ветер, дувший и до того с большой силой, превратился потом в бурю. Пошел дождь со снегом.

Раненых в хуторе сносить с повозок некому, занялись этим делом мы. В хуторе было мало хат, все заняли ранеными. Попробовали, было, мы расположиться на базу со своими лошадьми, но холодно невероятно. Удалось забраться куда-то на чердак в баню и там провести ночь.

К утру дождь и снег прекратились, но хутор превратился в болото. Часам к 11 утра по грязной хуторской улице медленно проезжал уже большой разъезд армии Корнилова. Фактическое соединение армий состоялось.

Продовольственная нехватка на этих Церковных хуторах давала себя чувствовать много больше даже, чем в Шенджие. Там было сено для лошадей, тут и того не было. Найдешь качан кукурузы и не знаешь, самому ли сгрызть или отдать лошади. Члены рады из простых хлеборобов оказывались в более выгодных условиях, быстрее применялись к обстановке Достал, например, В-в несколько пригоршней муки и на очажке напек себе оладьев. Он сыт, а ты выжидаешь, не догадается ли и тебя угостить…

В станице Калужской, куда мы прибыли ночью, помещение у нас оказалось более обширное, просторный класс станичной школы, мы натащили сена и каждый устроил себе подстилку, как хотел. Но за ночь вывалил снег по колено. Лошади на дворе мерзнут, срываются с коновязи, того и гляди, уйдут (или их уведут) – и поминай, как звали.

Я плохо себя почувствовал уже в Церковных хуторах, простудился, но крепился и держался на ногах. Но на меня налегли наши дежурные вахмистры (из офицеров). У меня здоровая лошадь и они зарезали меня нарядами по доставке фуража. За ним нужно было ехать (охлюпкой) к магазинам общественного запаса за станицу на взгорье и там, получив мешок тменя, взвалить его на спину высокого моего Васьки, взобраться затем самому и, сохраняя равновесие, доставить провиант в школу. Ветер, холодно. Я слег. Спасибо, приятель принял во мне участие и поухаживал за мною, – кое-как оправился.

Покровский, уже произведенный войсковым атаманом в генералы, ездит в аул Шенджий на свидание с командованием Добровольческой армией, с генералами Корниловым, Алексеевым. С ним там обошлись не очень любезно, вернулся он очень раздраженным.

В Калужскую прибыли еще повозки корниловского обоза с ранеными, а наши боеспособные части должны были спешно идти на соединение с отрядом генерала Маркова и принять участие в операции против большевистской группы у станицы Ново-Дмитриевской.

Все дни снег падал и таял. Грязь невероятная, торные речки вздулись.

Наши части не попали к разгару операции. Генерал С. Л. Марков сам со своими слабыми силами форсировал вздувшуюся речку вброд и отогнал от станицы во много раз более сильную группу противника.

Глава XVII

Для оформления соглашения с генералом Корниловым в Ново-Дмитриевскую выезжал с нашей стороны войсковой атаман Филимонов, председатель правительства Быч, председатель рады Рябовол и неизбежный при них горец Султан-Шахим-Гирей. В раде предварительно обменялись лишь общими суждениями по поводу возможного соглашения с руководителями Добровольческой армии. После заключения соглашения рада и правительство были с ними ознакомлены, но подлинное его содержание должно быть отнесено со стороны кубанцев на ответственность указанных лиц войскового атамана А. П. Филимонова, председателя правительства Л. Л. Быча, председателя рады Н. Ст. Рябовой, представителей казаков, и горца, члена президиума рады Султан– Шахим– Г ирея.

Способствовала ускорению сговора сама обстановка того вечера в станице Ново-Дмитриевской. Дом, где происходило совещание, подвергся бешеному обстрелу, большевики ворвались в станицу, их цепи залегали уже на церковной площади, в близком расстоянии от штаба. Пока кубанцы обдумывали сделанное им предложение, генерал Корнилов лично занялся ликвидацией прорыва. Большевиков выгнали из станицы. Протокол был подписан.

Вот его содержание:

Протокол Совещания

1/14 марта 1918 года в станице Ново-Дмитриевской. На совещании присутствовали: командующий Добровольческой армией генерал от инфантерии Корнилов, генерал от инфантерии Алексеев, помощник командующего Добровольческой армией генерал-лейтенант Деникин, генерал от инфантерии Эрдели, начальник штаба Добровольческой армии генерал-майор Романовский, генерал-лейтенант Гулыга, войсковой атаман Кубанского казачьего войска полковник А. П. Филимонов, председатель Кубанской Законодательной рады И. С. Рябовол, товарищ председателя Кубанской Законодательной рады Султан-Шахим-Гирей, председатель Кубанского Краевого правительства Л. Л. Быч, командующий войсками Кубанского края генерал-майор Покровский.

Постановили:

I. Ввиду прибытия Добровольческой армии в Кубанскую область и осуществления ею тех же задач, которые поставлены Кубанскому правительственному отряду, для объединения всех сил и средств признается необходимым переход Кубанского правительственного отряда в полное подчинение генералу Корнилову, которому предоставляется право реорганизовать отряд, как это будет необходимо.

II. Законодательная рада, Войсковое правительство и Войсковой атаман продолжают свою деятельность, всемерно содействуя военным мероприятиям Командующего армией.

III. Командующим войсками Кубанского края с его начальником штаба отзываются в распоряжение правительства для дальнейшею формирования Кубанской армии.

Подписи:

Генерал Корнилов, генерал Алексеев, генерал Деникин, Войсковой атаман полковник Филимонов, генерал

Эрдели, генерал-майор Романовский, генерал-майор Покровский. Г. Председатель Кубанского правительства Быч, председатель Кубанской Законодательной рады Рябовол, товарищ председателя Законодательной рады Султан-Шахим-Гирей.

На заседании кубанского правительства в той же станице Ново-Дмитриевской Быч и Рябовол заверили нас, что в добавление к письменному протоколу генерал Корнилов – на словах – согласился на фактическое образование Кубанской армии по занятии Екатеринодара.

Для характеристики начала взаимоотношений верхов Добровольческой армии и кубанцев следует отметить, что генерал Корнилов среди непрекращающейся боевой тревоги не преминул сделать особый визит председателю рады Рябоволу и председателю правительства Л. Л. Бичу, как только они вместе с радой и правительством прибыли из станицы Калужской в Ново-Дмитриевскую. Кубанцы не замедлили сделать тогда же ответные визиты. (Л. Л. Быч приглашал и меня пойти вместе с ним к Корнилову, но мне нездоровилось и я отказался, откладывая возможность эту до другого раза, да так и не пришлось познакомиться лично с Корниловым.)

Замечательно, что и у Быча и в особенности у Рябовола создалось чувство большого пиетета к Корнилову. Впоследствии, при многочисленных случаях обостренных конфликтов с преемниками Корнилова и от Л. Л. Быча, и от И. Ст. Рябовола (особенно от последнего) приходилось слышать:

– Эх, если б жив был Корнилов!..

По возвращении в Екатеринодар Быч проектировал на месте той войсковой фермы, где погиб Корнилов, разбить сквер его памяти и Корниловский парк.

Глава XVIII

Ближайшей основной для текущего момента задачей было обеспечение борьбы денежными средствами. У обоих союзников кассы были полупустыми, у кубанцев, к тому же, что оставалось, было в крупных купюрах. Ограничиваться выдачей за скот, фураж, продовольствие и прочих реквизиционных квитанций признавалось незлобным. И вот правительство решило выпустить свои походные деньги. В обозе имелась небольшая походная типография и при ней несколько печатников, которые ездили конвоирами. Вот это учреждение и послужило техническим аппаратом для печатания денег. Бумага была простая, белая, текст обычный для кредиток с указанием их обеспеченности «всем достоянием Кубанского края». На каждом листке-кредитке ставились собственноручные подписи: председателя правительства Л. Быча, члена правительства по ведомству финансов А. Трусковского и секретаря правительства Н. Воробьева.

По целым дням просиживали они в своей хате и подписывали «деньги», которые, однако, не получили широкого распространения.

Канун ухода из станицы Ново-Дмитриевской был ознаменован еще особым явлением добровольческой практики гражданской войны. На церковной площади были установлены виселицы и на них повешенные.

При кубанском отряде ходила окруженная конвоем группа захваченных в Екатеринодаре генералом Покровским заложников. Среди них было несколько видных руководителей местных большевиков (Лиманский и др.). Был между другими совсем юный брат Полуяна, бродил в форменной шинели и фуражке Кубанского реального училища.

Положение влекомых, таким образом, заложников было, бесспорно, очень тяжелым. Но в кубанском отряде не было все же виселичного пристрастия.

На кубанцев виселичная практика новых союзников производила тяжелое впечатление.

Глава XIX

От Ново-Дмитриевской было взято направление к Екатеринодару в обход по Закубанью. Когда подходили к станице Георгиево-Афинской при железнодорожной станции того же наименования, нас встречали и провожали артиллерийским обстрелом броневые поезда, один с екатеринодарского направления, другой – со стороны Новороссийска. С этого случая вообще установилась у нас неприязнь к железным дорогам, ибо по ним продвигались броневые поезда.

Запомнился этот переход своим пейзажем.

Все пространство, по которому шли, – пролески, небольшие поляны, – все было залито полой водой от дождей, тающего снега, от разлива рек. Дороги с невероятными выбоинами. Повозки с ранеными ныряют из колдобины в колдобину. В ночную часть перехода горизонт освещался заревом горящих хуторов, подожженных частью всадниками нашего черкесского полка, частью отступающими большевиками… Пейзаж гражданской войны.

Когда мы подошли к паромной переправе через Кубань у станицы Елизаветинской, то генерал Корнилов уже был на той стороне и начал наступление от станицы Елизаветинской на Екатеринодар.

Переправа при помощи одного парома проходила медленно. Было установлено правило, что вместе с определенным количеством повозок могли поместиться

несколько пеших и определенное количество всадников с лошадьми.

Ночь мы провели на дворе около полуразрушенной сакли, подостлавши, кому удалось достать, снопы сухого камыша. На другой день долго ждали у переправы очереди. Часть решилась на опасное предприятие, всадники садились в лодку, держа лошадь в поводу и побуждая ее плыть. Для некоторых это прошло благополучию. Но мой конь не захотел идти в воду и, когда его столкнули, он, вместо того чтобы плыть за лодкой, повернул назад и едва ни увлек за собой и меня. Пришлось выпрыгнуть из лодки. Река Кубань от полых вод была бурной и многоводной. Коня понесло. Еле удалось его завернуть и помочь выбраться на берег.

Пришлось вместе с другими становиться в очередь к парому.

Здесь я лично познакомился с генералом С. Л. Марковым.

Когда дошла очередь до нас, от группы членов рады отделилось положенное число всадников с лошадьми и пешеходов и направились на паром, чтобы занять место среди повозок. Вдруг на них налетел человек в длинной серой меховой тужурке в огромной белой папахе, шея обвязана башлыком, толстая калмыцкая плеть через плечо, бранится самыми отборными словами и не велит дальше двигаться. Офицер, бывший во главе нашей группы, не выдержал, заявил, что он не глухой, и попросил говорить потише.

Распорядитель в белой папахе закричал еще больше:

– Вы знаете, с кем вы говорите?

– Так точно, знаю.

– С кем?

– С генералом.

– С генералом… Генералов много… Я тот, благодаря которому, быть может, и ваша жизнь спасена…

Наша группа отступила, сошла с парома; мы не знали, что же делать дальше. Через несколько минут окружающие попросили меня пойти, осведомиться у генерала

Маркова, – кричал-то именно он, – о нашей очереди и вообще, придет ли она.

Я пошел. Вид у меня был самый непрезентабельный, и при этом весь в грязи, в которую я выделялся, спасая коня. Подошел к генералу, назвал себя и попросил разъяснить, окончательно ли им отменено в отношении Кубанской рады его первоначальное распоряжение о переправе.

Со мной заговорил совсем другой человек – любезный, предупредительный:

– Нет, это вышло случайно, – те пять человек слишком столпились… Пожалуйста, продолжайте переправу…

Проводил даже до спуска с парома и жестом гостеприимного хозяина пригласил на паром очередных пять-шесть человек, только что с таким треском им спущенных оттуда.

В этом выразился Марков, именно таким мы его узнали во время похода. Страшно несдержанный в словах в момент раздражения и азарта… Грубый, крикливый. Как мы удивлялись, что это один из наиболее блестящих офицеров Генерального штаба, профессор академии… Но удивительно внимательным, вдумчивым и вообще приятным в обращении и речи был генерал Марков, когда равновесие духа возвращалось к нему.

Там на пароме он еще не оправился от простуды, полученной в боях под Ново-Дмитриевской, поэтому, видимо, был и оставлен Корниловым в арьергарде. В то время, как под Екатеринодаром развивался решительный бой, роль паромщика Маркова, конечно, раздражала… На ком-нибудь нужно было сорвать раздражение. Подвернулся под руку наш сотник С.

Первую ночь в Елизаветинской, канун Благовещения, мы провели как нельзя лучше… Но на другой день вдруг – неблагоприятный симптом – под вечер пришло приказание идти на фронт всем, кто может держать в руках винтовку. Когда мы стали готовиться к боевому выступлению, пришло так же внезапно распоряжение отставить…

Глава XX

Смерть Корнилова

31 марта утром узнали о смерти генерала Корнилова.

У людей, потерявших все, как будто теряется острота восприятия новых потерь. Но эта потеря являлась обвалом надежд маленького отряда людей в борьбе с неизмеримо более сильным противником.

Генерал А. И. Деникин, вступивший в командование Добровольческой армией, прекратил наступление на Екатеринодар ночью на 2 апреля 1918 года. Началось наше новое отступление от Екатеринодара, но уже не в горы, к Кавказскому хребту, а на простор степей, к Дону.

Утром на восходе солнца мы оказались между двумя поселениями: налево, на спуске в низину – небольшая станиченка Андреевская, недавно еще бывшая хутором, оттуда хлопнули два-три орудийных выстрела[27]. Направо на взгорье была расположена немецкая «колонка» Гночдау. Командование, по стратегическим соображениям, избрало для дневки именно немецкое поселение. Лошадей приказано было не расседлывать. Обоз материального довольствия, и без того уже сокращенного в станице Елизаветинской, сокращался теперь еще больше. Стороной

узнали, что пригодится в негодность часть пушек. Шла, следовательно, частичная ликвидация.

После полудня ко мне пришел школьный однокашник С. М., один из адъютантов И. Макаренко, всегда очень внимательно следившего за штабными новостями. С. М. отозвал меня в сторону и таинственно предупредил:

– Нужно смотреть в оба теперь… Нынче ночью решается наша судьба. Выскочим – наша взяла. Нет – погибли или… спасайся кто может… В заключение он передал приглашение от своего шефа Ив. Л. Макаренко вместе с ними и правительством Юго-Восточного союза присоединиться к черкесскому полку…

Это было уже серьезным показанием, какое зыбкое состояние духа в отряде. Да о том уже можно заключить и по другим выпиравшим наружу признакам.

В течение каких-нибудь нескольких часов спали покровы с бренного человеческого естества, оголились инстинкты, пропала сдержка.

Тут же на пригорке на виду у всех молодой офицер припадал к ногам юной сестры милосердия… Они спустились потом лишь на другую сторону кургана.

Часам к четырем начался бешеный артиллерийский обстрел нашего отряда. Повыдерганная снизу скирда соломы, под которой мы сидели, колебалась от сотрясения воздуха. А под скирдой происходило заседание Кубанского Краевого правительства, между прочим, оно решало, как сохранить жалкие остатки краевой казны в тысячерублевых купюрах. Каждому из членов правительства выдавалась определенная сумма под расписку, что они принимают на хранение такую-то сумму в тысячах и обязуются ее возвратить в свое время в казну. Мотив был тот, если нашего министра финансов или кого другого убьют, то не вся казна пропадет.

На закате солнца части стали строиться к отступлению.

В радянской группе обнаружилось исчезновение большинства офицеров, которых мы рассчитывали иметь своими руководителями в трудную минуту. На наших глазах прославленный Роговец тоже стал торопить своего коня. Быч уже без всяких обиняков закричал на него. Тот затих, было, но потом все-таки и он улизнул. Было разрешено спуститься к речке попоить лошадей. Когда поднимались снова на взгорье, неожиданно рядом со мною оказался П. Л. Макаренко. Обычно он рядом со мной не ездил. Очевидно, он тоже получил предупреждение от брата и был также, очевидно, извещен о моей осведомленности. Держался вместе со мной там, где нам надлежало быть. Поднимаемся к месту построения радянской группы. Замечательную картину пришлось наблюдать в небольшом отдалении – построение черкесского полка: огромная группа конных в черкесках, освещенных лучами заходящего солнца. Впереди командир – Келеч-Гирей. Команда:

– Черкеска полк, за мно-о-й!

Черкесский полк должен был составить правую колонну общего нашего отступления. Другая конная группа общеармейской кавалерии составляла левую колонну.

Главные силы – по преимуществу, длинный, на несколько верст растянувшийся обоз с ранеными и при нем совсем жидкие пехотные части, – составили центральную колонну.

На первом ночном привале (отдыхе) Быч отправился в штаб армии. Оттуда он принес предложение: раде держаться во время этого ночного перехода поближе к штабу. Объяснение этому предложению давалось такое, будто среди некоторой деморализованной части отряда явилось течение в критическую минуту попробовать выдать большевикам штаб и раду и тем попытаться купить себе спасение.

Во всяком случае, предупредительность и желание штаба быть в тяжелый момент с радой поближе была приятной.

Тронувшись после часового отдыха в путь, мы попробовали держаться ближе к штабу, но скоро упустили его из виду и после этого стали вообще стремиться к голове колонны, надеясь там настигнуть штаб. В погоне за ним мы, наконец, выскочили в голову колонны и увидели перед собой генерала Маркова: стоит, окруженный несколькими офицерами, и чего-то ждет. Нам предлагает тоже остановиться. Мы ему сообщаем полученную директиву держаться штаба; он пожимает плечами. Знак для нас мало обнадеживающий. Спешиваемся и оттягиваем лошадей назад. Через некоторое время подходят головные повозки обоза и тоже остановились. Постепенно движение вблизи замирает. Только где-то далеко подтягиваются хвосты и еще доносится шум отдаленного движения.

Мы стояли у пологого спуска к железнодорожной станции Медведовская

У переезда через железную дорогу сгрудились штабы: главный, войскового атамана и пр. Радянский отряд подтягивается к общей группе.

Приметно в темноте (луна уже села), как рассыпавшиеся стрелки взяли направление на неясно обозначающееся здание железнодорожной станции. И вот на пути обозначилась темная, медленно движущаяся масса. Небольшая полоска огня видна лишь снизу, у места топки.

– Поезд… Броневик.

Вдруг спереди, от переезда неистовый крик генерала Маркова:

– Сто-ой!.. – И самая отборная словесность, а дальше в том же тоне:

– Ты мне все фурманки подавишь… – и опять мат.

Машинист, видно, притормозив, умозаключил, что свои: матом ругаются… Поезд остановился.

Команда… Выстрел картечью из пушки… Страшный взрыв котла паровоза. Запылало несколько вагонов. Засуетились люди вокруг остальных вагонов, откатили незагоревшиеся вагоны, суетливо начали сгружать из вагонов патроны и снаряды на свои повозки. Тут же шла ликвидация команды броневика… Какая тщета человеческой жизни!.. Выскочил один из вагона и, как мышь, пытается юркнуть в гущу наших, пользуясь суматохой, попробовал так спастись… Вотще…

Между станицей Медведовской и железнодорожными путями ровная площадка. Отступившие за станцию красноармейцы взяли под обстрел из пулеметов это открытое место.

– Не бежать! – строгая команда…

Здесь ранили члена правительства Трусковского и лошадь под Манжулой.

Люди в станице нас встречают радушно. В одной хате угостили медом. У меня сорвалось стремя, попросил поправить, с готовностью делает, а предложил за помощь деньги, отказывается с обидой:

– Та що вы?.. Хiба-ж ми не бачiмо?!

С облегченным сердцем двинулись дальше. Вырвались! – У нового главнокомандующего начало хорошее.

В соседней станице Дядьковской население встретило нас с крестным ходом и хлебом-солью.

От Келеч-Гирея, командира Черкесского полка, пришло известие о полном благополучии перехода. Несколько пострадала левая кавалерийская группа при переходе ж.-д. моста. К слову сказать, как раз та часть, куда сбежали наши офицеры

В станице Дядьковской были оставлены тяжелораненые, свыше 200 человек. Лишинский и другие партийные большевики, бывшие у нас заложниками, сами, получив свободу, гарантировали своим словом безопасность раненых. В переговорах с ними принимал участие член Кубанского Правительства от иногородних Сверчков. На расходы станичному атаману была выдана необходимая сумма денег.

В станице Дядьковской Быч и Рябовол не однажды по вечерам ходили на совещание с генералами Алексеевым и Деникиным, и Быч взял за обыкновение нам ничего не рассказывать об этих совещаниях. Мы жили с Бычом в одной хате и спали на одной и той же «лавке» (род длинного во всю стену хаты дивана), ложились мы голова с головой, а ноги вдоль лавки в разные стороны. После одного его возвращения с такого таинственного совещания лежим голова с головой и переругиваемся:

– Ответственность лежит на всех нас, а решаете за всех один вы…

Впоследствии выяснилось, что уже тогда начались шероховатости между добровольческим возглавлением и нашими председателями правительства и рады.

Глава XXI

После станицы Дядьковской, пройдя хутора и станицы, пересекши Тихорецко-Новороссийскую ветку железной дороги (Ростово-Владикавказской), мы к 10 апреля пришли в станицу Успенскую, ближайшую к Ставропольской губернии. По пути в станицах и хуторах мы собирали сходы, атаман и члены правительства выступали с речами, ободряли или говорили о неизбежности жертвы, о долге и обязанностях в отношении подрастающего поколения казачества. Объявляли мобилизации… Население поначалу было сдержанным, а потом более отзывчивым, шел какой-то процент по мобилизации молодых казаков, давали лошадей, договаривались о будущей оплате реквизиционных квитанций, их, между прочим, население охотнее принимает, чем наши походные белые деньги.

У члена нашего правительства по ведомству финансов со всем этим было немало хлопот. Я тоже по ведомству контроля был достаточно занят. Без моего грифа казначей денег не выдавал, как равно и без проверки расходования предыдущего аванса.

Очень неудачно у нас обвернулось дело с нашим ведомством военных дел. Ему, казалось, в походе должна бы принадлежать важнейшая роль: мобилизация, организация частей, сношение с командованием Добровольческой армией. Для разрешения вопросов, связанных со всем этим, требовалось, чтобы во главе этого Ведомства стоял человек достаточно авторитетный. Таким из кубанцев был прежде всего полковник Н. М. Успенский. Но Быч по какой-то причине к нему не благоволил.

Как здесь рассказывалось, при назначении Покровского командующим кубанскими войсками Успенский резко высказывался против этого назначения и заявил о своем уходе из ведомства военных дел в случае осуществления этого назначения. Мы его тогда попросили остаться, но Покровский, видимо, не забыл ему этой оппозиции и при выходе из Екатеринодара он просто не предупредил Успенского о дне и часе выхода, так что занятый делами Успенский запоздал и еле выбрался из Екатеринодара после отхода главных сил. Быч в Шенджие, не видя Успенского, предложил атаману назначить членом правительства по военным делам большого хозяйственника, но мало подготовленного военного из офицеров гвардейского дивизиона есаула Савицкого. И Филимонов, и Быч даже успели до появления Успенского произвести этого Савицкого из есаулов в полковники. Успенский молча снес обиду и отошел от дел. Его участие в налаживании отношений с добровольческим возглавлением в первый период сотрудничества могло бы иметь самое благотворное значение. С начальником штаба Добровольческой армии генералом Романовским Успенский был сослуживцем по Генеральному штабу.

Савицкого же добровольческие генералы третировали просто как неуча и ловчилу при делании своей карьеры. Он, действительно, тут сделался просто подпевалой Быча и усугублял его раздражение против генералов, а те через Савицкого привыкли смотреть, как через кривое зеркало, на всех кубанских деятелей. Семя неприязни, раз заброшенное, разрасталось.

Расположение станицы Успенской для нас было выгодным. Она залегла между двумя железнодорожными путями, от каждого, однако, достаточно удалена: с броневых поездов нас не достать. Мы здесь оставались восемь дней. Армия почистилась, были сформированы новые части из приставших по пути добровольцев или по мобилизации казаков и из тех, которые теперь стали ежедневно притекать в армию.

В Успенской было устроено общее народное собрание на открытом воздухе с привлечением большого количества слушателей, на котором выступал, между прочим, генерал Алексеев, говорил о целях Добровольческой армии, о страждущей Родине, об обязанности каждого верного ее сына послужить делу освобождения Родины от захватнической власти.

Здесь генералом Деникиным как командующим Добровольческой армией была выпушена напечатанная типографским способом декларация, в которой свидетельствовалось, что будущий государственный строй в России армия не предрешает и что он должен быть установлен всероссийским Учредительным собранием, созванным по восстановлении в стране правового порядка.

«Предстоит еще в дальнейшем тяжелая борьба. Борьба за целость разоренной, урезанной, униженной России, борьба за гибнущую русскую культуру, за гибнущие народные богатства, за право свободно жить и дышать в стране, где народоправство должно сменить власть черни. Борьба, если нужно, до смерти.

Пусть наши силы не велики, пусть их вера кажется мечтой, пусть на пути нас ждут новые потери и разочарования, но он – единственный путь для всех, кто предан России».

Генерал Марков в это время воевал уже в Ставропольской губернии. Генерал Покровский с отрядом конницы, составившейся из приставших к нам и мобилизованных казаков, действовал по железнодорожной линии Ставрополь – Кавказская. Большевики постепенно подтягивали свои силы, чтобы снова нас «взять в кольцо», как любили они выражаться в своих газетах. Они снова сосредоточивали свои силы по линиям железных дорог Ставрополь – Кавказская и Тихорецкая – Царицын.

В станице Успенской отстал от нашего отряда помощник члена правительства по внутренним делам А. И. Кулабухов. Уехал в свою родную станицу Ново-По кровскую повидаться с родными, но оттуда не вернулся и потом пробрался в Ставрополь.

В Успенскую прибыли вестники восстания на Дону и восстания казаков армавирского района в юго-восточном углу Кубани.

Из станицы Прочноокопской, что в семи верстах от Армавира, пришла целая делегация просить командование армии направиться в их район, так как у них все подготовлено для восстания.

Собственно, поскольку мы могли судить по отрывочным сведениям из штаба армии, одним из вариантов отступления из Успенской именно и намечался этот путь: Армавир, центр Лабинского отдела Кубани, и дальше Баталпашинский отдел: – приобретался, таким образом, тыл с естественным рубежом в виде нейтральной части Кавказского хребта с трудно проходимым на юг к Сухуму Клухорским перевалом. Предполагалась временная выжидательная отсидка здесь, пока очнутся казаки, накопятся силы и можно будет продолжать движение к северу.

Теперь, при наличии широкого, как представлялось, антибольшевистского движения на Дону, предпочтительным оказался вариант отступления сюда на Дон, в район восставшего Задонья – станиц Егорлыкской, Мечетинской и др.

Для марша в Армавирском направлении предназначался незначительный отряд генерала Покровского с присоединением к нему двух сотен черкесского полка Келеч-Гирея. В качестве политического возглавления отряда и будущего движения намечалось послать одного члена правительства и рады. Правительство уполномочивало для этой экспедиции меня, казака ближайшей к Армавиру станицы Урупской, а рада – своего секретаря А. А. Рябцева, казака станицы Убежинской, соседящей с Армавиром с другой стороны реки Кубани.

В день решенного оставления армией станицы Успенской – 16 апреля – мы уже распрощались с друзьями-приятелями и присоединились к штабу Покровского.

Экспедиция была явно рискованным предприятием, во-первых, по недостатку своих сил и, наоборот, по обилию сил противника первого рубежа, который нужно было преодолеть, железнодорожной линии Ставрополь – Кавказская и в дальнейшем насыщенность района враждебными силами – остатками все той же 39-й дивизии.

Во-вторых, для нас с Рябцевым вверять свою судьбу такому начальнику отряда, как генерал Покровский, так чуждому духу наших учреждений, было особенно рискованно.

Быч, прощаясь со мной, расцеловался дружески и с сердечностью сказал:

– От всей души желаю вам остаться целым и невредимым.

Но экспедиция наша не состоялась. Оказалось, что Черкесский полк отказался делиться так, чтобы одна часть его шла в одну сторону, а другая в другую. Главные силы армии уже ушли из Успенской, а мы до темноты провели время в разговорах и переговорах с упорствующими всадниками и только уже ночью двинулись вслед за «главными силами» по направлению к селению Горькая Балка, лежащему по другую сторону железной дороги Тихорецкая – Царицын.

Мы подошли к месту перехода через полотно железной дороги на восходе солнца, когда по сию сторону полотна дороги оставался лишь хвост обоза. Артиллерийские снаряды во множестве с шумом разрывались, но большевистские артиллеристы как будто тогда еще не умели хорошо стрелять, давали перелет.

На высоком холме, господствующем над местностью, стояли густой группой люди с военными отличиями – несомненно, штаб армии с развевающимся по ветру широким полотнищем трехцветного русского флага. Красивое зрелище умения рисковать[28].

Покровский прорысил по направлению к штабу, и, видимо, доложил о своей неудаче, и, получив новое боевое задание, возвратился к своей части и взял направление к месту боя. К нам же с Рябцевым прислали ординарца передать, что теперь мы свободны. Мы направились в селение разыскивать раду. Большевики перенести огонь на уходящий обоз, и, между прочим, осколком снаряда был убит член рады Калугин и лошадь в радянской повозке. Сотрясением воздуха контузило и выбросило из повозки члена рады Бугай, раненного под Екатеринодаром, и члена правительства, раненного под Медведовской, А. А. Трусковского. Двое других, – офицер и член рады, сидевшие в задней части повозки, отделались только испугом, впрочем, одному из них осколок на излете пробил шинель и дальше не пошел, застрял, – остался жив человек.

При въезде в селение наткнулись на тяжелую сцену казни четырех солдат, открывших стрельбу из крайних хат по обозу с ранеными.

Селение Горькая Балка – большевистски настроенное, неприязнь к «кадетам» была не только у мужчин, но и у женщин.

Думается, не было ли это результатом слишком сурового воздействия на «заблудившихся» при первом проходе по Ставрополью генерала Корнилова.

Нас боялись, нам оказывали услуги, но нас ненавидели в таких селах, как Горькая Балка[29].

Из селения Горькая Балка мы перешли на Кубанскую землю, юрт маленькой, крайней к Ставрополью, ст. Плосской.

Небольшая церквушка с наивно-вычурными позолоченными главами, зеленой крышей и белыми стенами.

Конь просится на траву.

Казаки нас принимали с услужливой суетой. Зерно для коней не утаивали, а сами предлагали нам. Людям – пышные хлебы и другая снедь. Когда через сутки оставляем станицу, с нами уходят немало добровольцев с лошадьми.

Восстание казаков на Дону здесь уже известно. Казачьи разъезды уже бывали в станице.

Приблизительно на половине пути между станицей Плосской и селением Средне-Егорлыцкое – граница между Кубанью и Ставропольем.

18 апреля. Расцвет весны. Страстная седмица. Свежезеленая Куго-Ейская степь усеяна весенними лазоревыми цветами. Солнце на закате. Тихий вечер. Собрались члены рады, правительства. Кое-кто пристал из проезжавших и проходивших мимо казаков. Прощание с родной стороной:

– Ты, Кубань, ты наша Родина, Вековой наш богатырь!.. Многоводная, широка-а-я Разлилась ты вдаль и вширь…

Басы нажимали низы. Тенора вытягивали, сколько было мочи, верхи.

Да. Люди живут не только рассудком, но и тем, что поднимает и уносит от бренности земной – иногда очень тяжелой.

В сумерках уже мы приближались к селению Средне-Егорлыцкое, или по-простонародному к Лежанке. Движение медленное, ибо дорога пролегала по заболоченным местам. Едем, как всегда, по предварительной команде.

– Справа по три, шагом марш.

В первой тройке – Быч, горец Вамитоков и я (лошади наши одинакового роста). Завязался разговор о ближайшем будущем и о более отдаленном. Со дня выхода из Екатеринодара никаких вестей из внешнего мира до нас не доходило. Только вчера в виде очень неопределенных рассказов жителей глухой станичонки до нас дошли скорее не сами вести – лишь неясное эхо от них, будто на Дону показались немцы, пришли со стороны Украины…

Л. Л. Быч, поработавший много лет в качестве муниципального деятеля первого плана в таком перекрестке грушевых, национальных и классовых интересов, как город Баку, передумал, видимо, немало и по вопросам, которые принято называть общегосударственными. Так вот он в середине апреля 1918 года уверял, что немцы войну проиграют – победителями будут союзники.

Когда наш разговор коснулся российских дел и заговорили мы о том, что привело нас на эту узкую дорогу по направлению к селению Лежанка, Быч, намного старше нас обоих, его собеседников, повел речь как будто об очень далеком от Лежанки, именно: о железнодорожных тарифах в старой России, благодаря которым кубанскую пшеницу чуть ли не дешевле можно было подвезти по железным дорогам к портам далекого Балтийского моря, чем к портам близкого Черного моря, о непростительно легкомысленном пренебрежении к экономически жизненным интересам окраин, которое допустило центральное (централистическое) российское правительство при заключении, например, торгового договора с Германией, и т. д.[30]

Разлад в старой России множился не только по линии политически сословной и классовой, но также и по линии экономической.

В делании текущей краевой политики времени гражданской войны у нас с Л. Л. Бычом были различные устремления, но я знал, что, спускаясь поглубже от раздражающей политической повседневности, мы не так уж далеки были друг от друга.

В Лежанке оказалось у добровольцев так же мало друзей, как и в селении Горькая Балка. Селение встретило нас молчаливо, но потом состояние тревоги здесь не прекращалось. Большевики все время возобновляли атаку со стороны селения Лопанского, причем их артиллерийский обстрел был на этот раз довольно метким. Снаряды ложились близ штаба армии, а были и попадания, правда, без жертв. Выяснилось, что корректирование стрельбы производилось из Лежанки.

Простояли мы здесь среду, четверг, пятницу и утро субботы Страстной недели. В церковь сходились молиться заодно добровольцы и сельчане. Очень хорошее церковное пение, чтение Двенадцати Евангелий, вынос Плащаницы. А за церковной оградой стрельба, боевые страсти…

Из близлежащей станицы (кажется, Куго-Ейской) общество прислало приглашение атаману и председателю правительства побывать у них в станице. Быч ездил и возвратился в самом лучшем настроении. Одновременно с ним пришла оттуда фура, полная всякой пасхальной снеди для раненых.

Утром в субботу большевики обстреливали уже околицу селения. Отступали двумя колоннами. Радянской группе дано было назначение следовать в авангарде левой колонны, держа определенную дистанцию от впереди следуемого за нею обоза раненых. Дистанцию выдерживаем исправно и к Светлой заутрене поспеваем в донскую станицу Егорлыцкую.

Светлые ризы священнослужителей. Благолепие Пасхальной ночи. В церкви среди молящихся казаков – Алексеев, Деникин, Романовский. Под конец заутрени является и Марков, в бурке с башлыком, по-видимому, вырвался прямо с позиции.

Получены были сведения о взятии донскими казаками своего главного города Новочеркасска. Добровольческая армия помогала восставшим казакам очищать станицы Задонья Мечетинскую, Кагальницкую и др. Очистится путь к Новочеркасску, и туда был отправлен обоз с ранеными.

Кубанское правительство послало туда же П. Л. Макаренко с целью получения точных сведений о происходящем в Новочеркасске.

Освободившись от такого привеска, как обоз с ранеными, командование решило предпринять особый рейд снова на Кубань в район узловой станции Сосыка при станице Павловской с целью глубокой разведки в район накопления сил противника и пополнения запаса снарядов и патронов. Раде с правительством предложено было следовать вместе с экспедиционным отрядом. При нем, впрочем, отправлялось и все командование, включая и генерала Алексеева.

Бои на станции Сосыка произошли быстро, с налету. Противника разгромили, но были и у нас потери, боевых припасов захватили не так много, как предполагали. Большевистский отряд, с которым дрались, был сборный, по-видимому, тот, которого оттеснили немцы из Украины.

Из станицы Павловской пришли ночным переходом в станицу Ново-Михайловскую и дальше, направляясь снова на Дон, проходили через кубанские старинные станицы Черноморского войска: Екатерининскую, Незамаевскую и др., – все это бывшие первые поселения – курени, которые были основаны по приходе бывших запорожцев на Кубань, во главе с Чепигой, Головатым и другим казачьим старшиной. Названия станицам давались по именам куреней в старой Запорожской Сечи. Богатейший район, но теперь, в гражданской войне, вытаптывалась уже высоко от земли поднявшаяся зелень хлебов. Подступы почти к каждой станице изрыты окопами.

30 апреля армия вернулась на Дон в станицу Мечетинскую и здесь расположилась на длительный отдых, принявшись чиститься и переформировываться.

Первый Кубанский – Ледяной – поход кончился.

Глава XXII

В станице Мечетинской мы оказались на таком перекрестке, где уже не слышно ружейной и пулеметной стрельбы, а отдаленный пушечный гул доносился не каждое утро.

У добровольцев и у нас, кубанцев, естественно явилось стремление прежде всего информироваться, что происходит на белом свете.

У добровольцев к этому было больше средств и возможностей, им легче организовать посылку нарочных. У них и еще одно данное, которое составляло их силу и их слабость. Это прежде всего имена виднейших генералов былой русской армии – Алексеев, наследник Корнилова генерал Деникин, Марков и др. А потом: армия – носительница национальной идеи. Цель ее – общероссийское оздоровление и все это, подновленное и подтвержденное выпущенной генералом Деникиным декларацией (в станице Успенской), засвидетельствовавшей, что будущий государственный строй в России может быть установлен только «Всероссийским Учредительным собранием».

К армии тянулись разные элементы.

На улицах в станице Мечетинской, уже в первые дни по нашем туда прибытии, я встретил одного знакомого из деятелей либерального сектора российской общественности, прибывшего в составе делегации города Ростова к командованию Добровольческой армии.

Делегация была составлена очень широко и включала известные имена. Сообщения и настроения подобных делегаций, конечно, могли давать обильную пищу для умозаключений о происходящем за фронтовой линией армии.

В помещении правления станицы Мечетинской собрались на общее заседание генералы Алексеев, Деникин, Романовский, Марков и др. Со стороны кубанцев – атаман Филимонов, члены правительства и рады.

Генерал Алексеев в качестве верховного руководителя Добровольческой армии сделал подробный доклад о политическом положении России и о нашем положении в соотношении сил дружественных нам и враждебных.

– Россия продолжает оставаться во власти анархии.

– В отдельных ее центрах накапливаются антибольшевистские силы и происходит их организация.

– Немцы господствуют повсюду, куда успели прийти, – на Украине, на Дону, – как равно и там, где захватили влияние, – в Москве, например.

– Всюду стремление немцев направлено к ослаблению и расчленению России.

– Наша ориентация внешнеполитическая может быть только союзнической.

Говорилось и об общем повороте русского народа в нашу сторону – в сторону созидательного начала российской государственности.

Некоторая часть мыслей явно не договаривалась, ибо продолжительный опыт сношения с кубанцами через Быча и Савицкого приучил добровольцев не все договаривать в своих беседах с кубанцами.

Во вступительных словах при открытии собрания сквозило и другое: Вы – провинциалы, мы – центр, начало высшее. Прямо это не говорилось, но в самом начале у генерала Алексеева вырвалось:

– Я разрешил это собрание, чтобы поставить вас в известность… и т. д.

Быч при первом же своем ответном заявлении дал на эту часть речи свою реплику:

– Мы – рада и правительство – не предполагали, что, находясь при кубанских частях, нуждаемся в особом разрешении, чтобы собраться и поговорить о насущных делах.

– Ну, это лишь неудачное выражение… Не будем говорить о разрешении или не разрешении, – заметил Алексеев в ответ на эту реплику.

Генералы Деникин и Романовский были очень сдержаны на этом собрании. Больше того: и тот и другой дружно зашикали на генерала Маркова, когда тот, вперебивку Алексеева, бросил фразу в адрес знаменитого «В. И. К. Ж-Л»[31].(Всер. союз ж.-д.): «Их половину давно нужно было бы перевешать…»

Деникин и Романовский поспешили замять неловкость:

– Что такое?.. Как же это можно?..

А тот свое:

– Повесить лишнего человека никогда не мешает…

В кубанской среде, как всегда, по-разному воспринималось то, что исходило из добровольческой среды.

Черноморцы меньше боялись реакционности генералов, но больше опасались их централистических устремлений.

Мы, линейцы, наоборот, больше боялись реакции. Идея же единства России была и нашей руководящей идеей, добровольческая интерпретация ее тогда нас не очень пугала.

Если среди добровольческих генералов оказался бы тогда человек с большей широтой политического мышления, способный легче преодолевать шоры старой военной школы, то им не трудно было бы найти правильный тон во взаимоотношениях как с кубанцами, так и с другими кругами окраинной и внутрироссийской общественности.

У добровольческих генералов, преодолевших затруднения «Ледяного похода», был значительный шанс на выдвижение на первый план.

– Вожди героев, сами – герои.

Кто видел красоту их риска собственной жизнью в наиболее тяжелые моменты похода, красоту их риска под широко развевающимся полотнищем трехцветного флага, тому не нужно было бы доказывать, что в служении России они не ищут удовлетворения суетных лично-житейских желаний. И само трехцветное знамя их подвигом очищалось бы от наносного пепла старой реакции и могло бы приобрести новый блеск знамени Родины, Свободы и Народоправства.

Те темные пятна, которые брызгами упали на знамя, могли бы быть поняты как неизбежное зло походной действительности.

Но… шанс не был использован.

С путей, пройденных нами с добровольцами, стали притекать в армию не только одиночные казаки и разрозненные группы их, но и целые отряды.

Так, после нашего прихода в станицу Мечетинскую член рады Ковган привел туда значительный отряд казаков-повстанцев. Потом сотник Павличенко, офицер военного времени (бывший вестовой у генерала Улагая), привел отряд численностью до полкового состава.

Командование Добровольческой армии эти отряды спешило расформировать и людей обратить на пополнение своих частей или образовывало из них новые добровольческие части, как, например, Конный кубанский корниловский полк.

От посланца Быча П. Л. Макаренко, наконец, поступили сведения из Новочеркасска, что существует самостоятельная Украина со своим гетманом во главе, что Дон тоже хочет быть самостоятельным, но что в Киеве и Ростове – немцы.

В помещении какой-то пустующей лавчонки собрались члены рады и правительства, чтобы обменяться мнениями по поводу этих новостей.

Возник обычный кубанский спор об общих ориентациях и о направлении действий в ближайшее время.

Заявление председателя Быча сводилось к следующим основным положениям:

I. В центральной России установился самодержавный режим совета народных комиссаров, на смену коему, вероятно, придет монархия, которой мы являемся решительными противниками.

II. Кубанская Краевая рада объявила Кубанский край самостоятельным государственным образованием, организованным на демократических началах, тип народной республики.

III. Подобная форма государственного образования устанавливается на Дону и на Украине. Она раньше уже установилась в Закавказье, где образовались демократические национальные республики – Грузинская, Армянская, Азербайджан. На юге России могут быть образованы и другие подобные республики.

IV. Мы будем счастливы, если юг России, в том числе и Кубанский край, явятся опорой для воссоздания в России справедливой и разумной власти.

V. Чтобы ускорить этот процесс, чтобы помочь выявиться там (в центре России) независимой и свободной народной волне движения, нам нужно создать на юге крепкий и прочный союз самостоятельных государственных образований, путем объединения в первую голову народов Кубани, Дона, Украины и Закавказья.

VI. Наша внешняя ориентация определяется наличием двух для текущего момента данных: а) мы не можем рассчитывать на какую-либо помощь со стороны наших бывших союзников, вероломно, однажды, преданных в трудное время народными комиссарами в Брест-Литовске; б) бывшие враги – Германия и Австрия – глубоко вторглись в пределы России и вести с ними войну мы не можем, поэтому необходимо установить с ними взаимоотношения, гарантирующие неприкосновенность и свободу наших государственных образовании и целость народных богатств[32].

Экспансивный член рады Манжула тут же раскрыл осторожные формулы Быча следующим образом:

1. У москалiв або царь, або хам.

2. Хочь з нiмцем, хочь с чортом, – аби з Нэнькой-Украiной.

Ставить знак равенства между заявлениями Быча и Манжулы нельзя было. Мы – линейцы – и не собирались это делать, но что по общему чаянию они близки, это для нас было очевидным. К тому же мы припоминали, что третий член их группы, Бескровный, нечто подобное уже говорил в последние дни нашего сидения в Екатеринодаре.

Возражая по первому тезису Быча, мы указывали на декларацию Деникина от имени Добровольческой армии в станице Успенской о непререкаемой воле всероссийского Учредительного собрания для определения будущего государственного строя России и мы подчеркивали, что это требование выражает волю большинства русского народа и нас, казаков.

По другим пунктам заявлений Быча, мы, уточняя его недомолвки, подчеркивали:

1. Что объявление Кубанской радой Кубанского края независимым государственным образованием было вынуждено временно создавшейся обстановкой, а республиканская основа построения в нем власти явилась результатом общего пореволюционного сознания населения – не только нашего краевого, но и всероссийского. Следовательно, предугадывать, что в России после большевиков непременно должна возродиться монархия, пока оснований нет.

2. Что в высшей степени желательно, чтобы на Дону, на У крайне и во всех других частях освобождающейся от большевиков России местная власть организовалась бы по тому же принципу, как и у нас; наша обязанность, согласно утвержденной радой политической программе казачества, стремиться к объединению частей в общий союз – в Общероссийскую Федерацию.

3. Что касается «внешних» ориентаций, то мы обращали внимание:

а) что у нас нет данных судить о намерениях старых союзников,

б) что касается немцев, то проникновение их до города Ростова является, по-видимому, непреложным фактом, и очень важно было бы определить, какие их дальнейшие намерения; чтобы разговаривать с ними, необходимо иметь за собой хоть какую-либо силу, но у нас она только начинает сейчас заметно накопляться, но по соглашению в станице Ново-Дмитриевской наши военные части находятся в непосредственном подчинении у главного командования Добровольческой армии. От имени кубанцев это соглашение, кроме подписи войскового атамана, подписано председателем правительства Бычом и председателем рады Рябоволом.

В результате споров в этой пустующей лавке мечетинского торговца была принята следующая резолюция (3 мая 1918 года):

Кубанская Законодательная рада полагает:

I. Что первым и основным заданием Кубанского правительства должно быть, как и раньше, очищение Кубанского края от большевиков и других анархических элементов и восстановление на его территории государственного порядка.

Для этой цели необходимо продолжение героической деятельности Добровольческой армии при полном сотрудничестве Кубанского правительства с нею.

Принимая во внимание тот факт, что оздоровление и возрождение Российского государства невозможно без предварительного установления порядка на юге, рада высказывает пожелание, чтобы Добровольческая армия совместно с кубанскими войсками приступила в первую очередь к освобождению от советской власти Кубанского края.

II. Что касается отношений с Австрией и Германией в связи с занятием немецкими войсками Ростова-на-Дону, то рада находит, что в данный момент вооруженная борьба с центральными державами невозможна, и вместе с тем полагает, что во имя свободы и независимости Кубанского края необходимо использовать все средства, чтобы избежать проникновения немецких войск на краевую территорию вопреки воле Кубанского правительства.

III. Для успешной борьбы против анархии и установления необходимых отношений с Украиной и Германией потребно полное единение с Доном и другими государственными образованиями.

IV. Для установления союзных отношений с Доном и выяснения немецкого движения, а также определения отношений с Украиной рада полагает необходимым послать делегации в Новочеркасск, Ростов и Киев, выдавши им соответствующие полномочия.

Таким образом, далеко бьющий с широкогосударственным охватом доклад Л. Л. Быча, с шутовской интерпретацией его Манжулой, не увел в заманчивую даль воображение членов рады. Реальность обстановки мечетинского перекрестка еще ненаезженных по весне дорог приковывала и диктовала сугубо практические решения.

Новочеркасскую делегацию возглавил Быч, причем на некоторых из членов была возложена также задача производства разведки в Ростове. Особое внимание рада уделила составу украинской делегации, основным стремлением было установление в ней равновесия сил. В нее назначили из черноморцев – председателя рады П. С. Рябовола и другого видного члена «спилки» К. Л. Бескровного, в противовес им из линейцев определили меня и П. М. Каплина (члена екатеринодарской группы партии ка-де), остальные двое в качестве нейтральных в делегацию были избраны: горец Султан-Шахим-Гирей и Г. В. Омельченко, по происхождению черноморец, но в те времена державшийся наших взглядов.

Добровольческое командование, под наблюдением которого находился район от станицы Мечетинской к Дону, проявило большую предупредительность: дало распоряжение о средствах передвижения, о помещениях на остановках и об охране.

Ужасные картины разрушения пришлось видеть в донских станицах. В станицу Кагальницкую приехали – еще дымились разбитые и зажженные две церкви. По рассказам казаков, свирепствовала здесь «Маруся Никифорова»[33].

Из Кагальницкой один раз выехали и пришлось вернуться обратно, так как путь не был свободен от большевиков. На другой день между станцией Хомутовской и Ольгинской издали заметили группу всадников, несомненно «разъезд», но чей? Наш или противника? Видим, что разъезд стал от нас удаляться, значит, противник. В объезд возвышенности поехали целиной по степи. Подъехал к станице Ольгинской с другой стороны, на кургане группа людей в касках, недалеко от кургана трупы убитых. Незадолго до нашего приезда здесь разыгрался бой между большевиками и… немцами, уже переправившимися через Дон.

Мост разрушен. Дон бурлил весенним половодьем. Вечерело уже. Бросились искать лодочников, чтобы перевезли на тот берег теперь же. Но, на ночь глядя, никто не согласился. Ночь провели на берегу на камышовых снопах вместо подстилки. Неподалеку немецкий пост. Как только кто попытается отойти подальше от своего логова, тотчас окрик – «Halt!».

Рано утром обежали ближайшие дворы и нашли лодочника. Так хотелось поскорее уехать от немецкого соседства, что не осмотрели предварительно лодку. В плавании уже определилось, что она была мала для нас шестерых с нашими сумами и двумя гребцами, а, главное, она бессовестным образом давала течь и, несмотря на беспрестанное вычерпывание ковшами воды, уровень ее в лодке повышался. Вопреки ожиданию, все обошлось благополучно, и мы причалили к другому берегу поблизости от железнодорожной станции Аксай. Пришлось долго ждать поезда. К нам успели подъехать члены других наших делегаций и атаман А. П. Филимонов. Председатель правительства Д. Л. Быч не очень старался держать атамана в курсе дел правительства и рады и о нашей делегации на Украину атаман узнал, кажется, только в дороге. Это его очень взволновало и он даже стал нам угрожать, что он не подпишет никакого соглашения с Украиной, если своевременно он не будет предупрежден о его содержании. Мы его уверили, что едем с информационными целями и совсем не собираемся заключать договоров. Человек он был покладистый, тут же быстро успокоился. В Новочеркасске в одинаковой мере с Бычем возмущался А. П. Филимонов поведением донского атамана Краснова: продержал кубанского атамана и председателя правительства в своей приемной все время, пока длился прием других, а их принял только на другой день.

Это был восход звезды генерала Краснова, незадолго перед тем избранного атаманом на Кругу спасения Дона, и теперь он был занят составлением конституции Всевеликого войска Донского, его гимна, герба и пр. Он уже отправил в Киев своего посла, устанавливавшего там прямые сношения с представителями немецкого командования и даже налаживавшего таковые с самим императором Вильгельмом. Сношение с представителями «бродячей кубанской краевой власти» для него было, очевидно, делом маленьким. От ничтожных причин, от ничтожнейших генеральских амбиций зависело тогда собирание сил!

Наша киевская делегация задерживалась в Новочеркасске из-за выправки необходимых документов, из-за того, что получались неблагоприятные сведения о неналаженности сообщения, и главное же, у нас были свои трения – два претендента на звание головы делегации: Рябоват – председатель рады, я – краевой контролер и член правительства. Для меня это не вопрос амбиции, но пустить Рябовола в украинскую среду в качестве безоговорочного главы делегации представлялось опасным. Рябовола же соотношение сил в делегации нервировало, за меня могли проголосовать Каплин и Омельченко; у него верный голос только Бескровного. Горец Султан-Шахим-Гирей мог по горскому обыкновению сыграть в нейтралитет при соперничестве казаков и воздержаться от подачи своего голоса.

В дело вмешался, наконец, Быч. Однажды вечером после совместного совещания по вопросу, не имеющему к нашей делегации отношения, он вдруг поставил ребром вопрос именно о ней:

– Что же вы медлите, не выезжаете? Вы еще не сорганизованы, у вас нет головы делегации…

Рябовол тут же объявил, что откажется от участия в делегации, если не он – председатель рады – будет избран головой делегации Я заметил: если вопрос только в престиже председателя рады, то с моей стороны нет возражений против избрания Н-я С-ча головой делегации, но мы должны условиться, что он в качестве головы делегации не будет делать ответственных выступлений без получения предварительного согласия на то всей делегации.

Н. С. Рябовол открыто заявил, что такие условия он принимает. Мы выбрали его головой делегации и вскоре выехали из Новочеркасска.

Глава XXIII

Вид у нас был очень неказистый: одеты в плохопригнанные черкески, на головах кудлатые старые шапки, на ногах смазные сапоги, вместо чемоданов переметные сумы, – внешность совсем не дипломатической миссии.

Наши испытания начались уже в Екатеринославе. Всюду немцы: надменные, нелюбезные; без их пропуска шагу нельзя ступить. Только с их разрешения можно получить комнату в гостинице, тем паче получить билет на дальнейшее следование к Киеву. При входе во всякую канцелярию вас, прежде всего, осмотрят с ног до головы, и, конечно, наши шапки и сапоги нас плохо рекомендовали.

Круто пришлось нашему «голове», человеку экспансивному и близко к сердцу принимавшему горести и унижения «нэньки-Украины». А по существу трудно было придумать другой более действенный способ, чтобы дать понять унижение национального достоинства (более достигающий своей цели), как именно поставить страну в зависимость от немецкого майора.

И еще. Австрийские немцы, – а в Екатеринославе были именно они, – поощряли спешную украинизацию вывесок магазинов, официальной переписки и т. д. На каждом шагу можно было наблюдать, какие карикатурные формы принимала эта внешняя украинизация! Разговор, например, русских евреев, начинающих «балакать» на украинской мове. «Мое вам приветанье!» – приветствует, например, такой негоциант другого, присаживаясь к нему за столик в кофейне, и оба хохочут, – акцент же их «мовы» неподражаемый, именно чисто еврейский.

Словом, из Екатеринослава мы выехали с весьма притушенным – даже у Бескровного и Рябовола – энтузиазмом в отношении украинской «незалежности» того времени.

Киев тогда, болезненно изживая развал Юго-Западного фронта Великой войны, в то же время успел произвести несколько смен своего украинского правительства, организовавшегося то на базе федерации в пределах общероссийской государственности с правительственным «Генеральным секретариатом, под председательством пана Винниченко», то на базе «окремной» украинской «незалежности» (с коалиционным правительством эсера Голубовича) при реальной опасности потерять не только «незалежность», но и всякую возможность «окремного» государственного существования, когда Киевом овладел большевистский главковерх Муравьев с небольшим, сравнительно, отрядом воинства, а Центральная рада, – не парламент, составленный на основе выборного народного представительства, а как бы особый политический клуб общественных деятелей, самопроизвольно признавших себя полномочным коллективом для направления политики страны, – она, эта рада, вместе со своим правительством принуждена была перебраться в Житомир, а потом в Сарны, через Коростень и так далее, где этот «отряд» «Украинской Народной Республики» встретился с немецкими войсками, которые, согласно хроникеру местных событий того времени[34], «енергiйно повели наступ» на Украину, отказавшись, однако, давать какие-либо объяснения своих действий этому всеукраинскому «Уряду», с делегацией которого, тем не менее, они на «мирной» конференции в городе Бресте только что заключили мир «без аннексий и контрибуций»… Украинский правительственный «уряд» (правительство) лишь спустя некоторое время был уведомлен, что это его делегация на мирной конференции в г. Бресте пригласила («закликала») немцев стать на оборону Украины и уведомила, что «для того, щоб скорице вигнати розбишак (большевиков) i дати лад та порядок» своему краю, она «закликала» немецкое войско «допомогти» им в этой работе…

Здесь нужно отметить те основные «божяния» (желания), которые связывали украинские политики из Центральной рады и правительства с приходом немцев.

Не однажды делал заявления сам старый почетный председатель Центральной рады, историк «Украiни-Pyci» М. Грушевский.

Он дал пространное, но довольно путаное официальное «повiдомленне».

«В немецких политических кругах, – писал он, – издавна было „бажания“, чтобы Украина выделилась в самостоятельную сильную державу. Они считали это полезным для Германии. Уже „во время войны немецкое правительство принималось при помощи своих инструкторов учить пленных украинцев «осведомлять их со стороны национальной», подготовлять украинские полки, которые после войны могли бы стать на оборону Украины. И это не делалось без ведома украинских политических деятелей, так как эти последние были сторонниками лишь мирного разрешения украинского вопроса в России. Сами же немцы думали, что мирно украинский вопрос не разрешится, и их мнение «оправдалось»…

Теперь украинское правительство думало «пригодать coбi тi украинскi полки з полонених», что формировались в Германии. Оно полагало, что обойдется со своим войском да с помощью этих украинских полков и галицийских сичивых стрельцов, которых полагало получить с Галиции“… Но так как эти расчеты не оправдались, а „наше правительство оказалось в необходимости опешить с очищением Украины от большевиков, чтобы настал лад и не пропала бы весна для работы в поле“, то правительство „увидело себя обязанным принять помощь от немцев, которую те «зараз» по подписании трактата (очевидно, – мирного договора в Бресте), Украине и подали…“ „В интересах Неметчини, шоб Укратна була самостiйна i сильна, i вони помогають нам для цього“. Войско им самим нужно и поэтому их полки останутся только до тех пор, „пока они будут нужны нашему правительству для очищения Украины“. „I м наказано не грабувати, не кревдити украiнску люднiсть, бо нiмецке правительство хоче… шоб украiнска людноть дивилась на Hiмцiв, як на cвoix приятелiи…“

В свою очередь председатель правительства Голубович в не менее розовых красках рисовал отношения немецкого командования к украинскому правительству, – „вiдношения спiвробитництва“, т. е. отношения сотрудничества: „Нiмецьке вiйсько, як дружие“, не вмешивается во внутренние „хатнi справи“ УН Р. „Даже… Що – до реквизита хлiба, худоби и других продуктов“, то немецкие войска совершают это „не для вивозу в Нiметчину“, а для потребностей своего походного положения, выдавая при этом „квитки“, по которым будет платить украинское правительство…“ „Враги наши пускают лживые слухи, будто бы немцы хотят забрать с Украины весь хлеб“, но согласно с договором, который подписала Украинская Республика с Неметчиной, „мы продаем немцам только лишок нашего урожая, не уменьшая потребностей нашего населения и своего сельского хозяйства…“

„В заключение могу сказать, – писал голова рады народных министров, – что на мою думку, при нашей организованности, дружные отношения с могучею немецкою державою принесут лишь пользу молодой Украинской Республике…“ „поставлять ii наравнi з иншими великими державами“.

Наконец, 1 марта (в день рождения Тараса Шевченко) было опубликовано особое „оповещение“ и от самой Центральной рады, к слову сказать, наиболее путаное. Центральным местом в нем является тот же момент о приходе на Украину немцев:

– Хотя украинское войско, верное Центральной раде, „завзято“ билось с большевиками, но, видя, что борьба затягивается и что своими силами нельзя будет скоро выгнать из Украины врагов и завести лад, а весна подходит и для работы должен быть лад и порядок. Рада постановила принять „допомогу нових замирених сусщв – Нимеччини и Австрп“, „чтобы с помощью их войска как можно скорее очистить наш край“.

„Враги нашей воли по этому случаю «почали лякати» (пугать) людей, что теперь «с приходом немцев на Украину – конец украинской воли и конец свободы»“. „А це неправда“.

„Нiмцi… приходять як нaшi приятелi i помощники, на короткий час, щоб помогти нам в скрутну хвилину нашого життя“ и не имеют намерения в чем-нибудь изменить «нашi закони, и порядки, сократитъ самостийность и суверенность нашей республики»… (Там же. С. 140.)

Так, может быть, с какою-то затаенною мыслью, а, может быть, с какою-то странною наивностью, веря в какую-то особую благосклонность немцев к Украине, Грушевский со своими близкими усыплял и свое, и народное внимание и ткал неразрывные тенета для народа.

А немцы, сыграв «в дружбу» с украинской делегацией на «мирной конференции» в Бресте, подписав с нею «мирный» договор без аннексий и контрибуций, появились на Украине со своими войсками и, выгнав большевистского главковерха Муравьева, принялись наводить свой немецкий порядок на Украине.

Они разделили между собою «зоны влияния». «Австрийцям було вiддано пiвдень Украiни», – отмечается к книге П. Христюка. Значит, Германия удовлетворилась севером.

В том же месяце, которым датировано оптимистическое «оповещение» Центральной рады к громадинам Украины о «приятелях» немцах, именно уже началось «явне втручення нiмецького командуванiя унутршнi справи Республики». (Там же. С. 163.) Тюрьмы начали переполняться «громадянами» У. Н. Р., осужденными немецкими и австрийскими военными судами. А когда министр юстиции Ткаченко на это ответил «гострим циркуляром» к прокурорам окружных судов, указывая, что «чужi суди не мают сили в УНР», то именно не только этот циркуляр эту «силу» потерял, но и сам Ткаченко был убран со своего поста и заменен более покладистым паном С. Шелухиным, который должен был суметь «загладити негарне вражiиня вiд цього циркуляра». Немцы стали производить самочинно реквизиции хлеба и фуража, дело часто доходило до вооруженных конфликтов с населением, что кончилось общим немецким террором.

Вмешательство немцев во внутренние, даже бытовые дела Украины дошло до издания главнокомадующим немецкими войсками маршалом Эйгориом циркуляра «с силой местного закона» об обязательных условиях весеннего засева населением своих полей, причем было указано, что местное (немецкое) земельное законодательство должно проводиться на двух языках: немецком и украинском.

25 квiтня (апреля) фельдмаршал Эйгорн издал новый наказ о введении на Украине немецких военно-полевых судов. 26 квiтня ночью немцы обезоружили в Киеве украинскую «синюю» дивизию. (Она составлялась из бывших в немецком плену украинских солдат. См. выше.)

28 квiтня конец всему положил немецкий майор, который ворвался в Центральную раду с сотнею своих «озброених багнетами» (вооруженных штыками) солдат и скомандовал всем присутствующим «руки вверх»… Власть УНР под руководством старого Грушевского, таким образом, кончилась.

В это как раз время в Киеве происходил съезд «украiнських хлiборобiв», руководство на котором принадлежало, – по словам хроникера, – господам Шемету и Донцову. (Там же. С. 174.) По инициативе этих лиц (будто бы) съезд украинских хлеборобов «совместно с интернациональной буржуазией Украины» провозгласили генерала П. Скоропадского «гетманом всей Украины» 29 апреля 1918 года.

Глава XXIV

За короткий срок своего стояния во главе взбаламученной Украины гетман Скоропадский успел уже не однажды обновить свой кабинет министров.

Когда мы прибыли в Киев, то министром закордонных справ (иностранных дел) был пан Дорошенко, красивый брюнет, очень хорошие манеры, приятный голос, – молодой русский ученый (историк). Наш Бескровный был с ним семейно знаком. Мы ходили в его министерство запросто и полагали, что в его лице мы имеем своего доброжелателя.

Председателем правительства был Лизогуб, очень скромный на вид, и в липе всегда настороженность и как будто перепуг. Военным министром был почтенный генерал русской армии, склонный к полноте генерал Рагоза.

Все как будто стремились выполнять свои роли так, чтобы не слишком бросалась в глаза их маскарадность.

Однако член нашей делегации Каплин побывал у видных членов партии ка-де[35], проживавших тогда в Киеве, и пришел от них со сведениями, что, по их мнению, никакой другой власти сейчас в Киеве установить нельзя.

По моменту самому главному – организации своей национальной армии – у гетманского правительства ничего не выходило. Было достаточное количество офицеров, согласных вступить в украинскую армию, в приемной министра Рагозы мне приходилось видать немалое число видных генералов бывшей российской армии, но дальше составления списков будущих кадров, дальше формулировки будущих титулований чинов, отличительных знаков на их погонах и воротниках, и так далее – дальше всего этого дело организации армии пока что не пошло. Господа положения – немцы – дальше этой забавы не позволяли идти гетманскому правительству.

В синема, в кофейнях, в пивных буянили распушенные толпы сине– и серожупанников, надежды оппозиционного украинского общества, как будущая основа национальной украинской армии.

В кругах, близких к гетману, говорили об организации казачьего войска по типу кубанского. По сколько времени нужно, чтобы образовалось такое войско, в этом не отдавали себе отчета или сознательно тешили себя сомнительными мечтаниями.

Нам была назначена аудиенция у гетмана.

К нам он вышел в кубанской черкеске черного цвета и в белом бешмете, на газах левой стороны – офицерский «Георгий», сзади гетмана адъютант – кубанский офицер, с декоративно брошенным башлыком за плечами[36].

Генерал Скоропадский – гетман – по манере держаться, по интонации голоса – скромный симпатичный член общества.

Краткую «прэмо́ву» перед нами он произнес по-украински.

На «мове» же ему отвечал наш голова Н. С. Рябовол.

Когда же гетман, после обмена торжественными ремами, пригласил нас в ту часть зала, где стояли мягкие кресла и сам сел между нами, то тут говорили и по-русски, и по-украински, – опять он показал себя приятным и внимательным собеседником. Бескровный, когда мы вышли, очень похвально говорил о нем, в особенности, приятно был удивлен, что царский генерал и так скоро постиг родную «мову».

Гетман устроил в нашу честь завтрак, на котором, кроме нас и гетманских министров – Лизогуба, Дорошенко и Рагозы – присутствовали и члены «дипломатическою корпуса», фактически чины австрийской и германской миссий в военных мундирах.

Меню завтрака состояло из национальных кушаний – колбасы, селянки и пр. – все очень скромно.

За шампанским гетман снова произнес краткую промову, но теперь включал в нее и практическую ноту, пообещав помочь Кубани чем только можно.

Опять Рябовол ему отвечал, благодарил за готовность помочь и подчеркивал родственную связь Кубани с У кранной, что создает почву для плодотворного сотрудничества. В своей «мове» Рябовол сделал какую-то ошибку, за что его упрекнул по выходе из дворца К. А. Бескровный.

Рядом со мною за столом сидел пан Дорошенко, с ним у нас завязался разговор о будущем торговом обмене Украины с Кубанью.

Немцы очень внимательно прислушивались к речам и разговорам, но сами молчали, и дружно вставали, и поднимали бокалы, когда провозглашалась здравица Украине и Кубани.

Ни гетман, ни мы никаких прямых обращений к нашим сотрапезникам не делали.

Генерал Рагоза после завтрака сообщил нам, чтобы мы по интересующему нас вопросу о военном снаряжении обращались в военное министерство к нему лично или к его помощнику генералу барону Лигнау.

Нам показалось все это устраивающим нас как нельзя лучше, – нам не нужно будет обращаться непосредственно к немцам.

С общего согласия, я несколько раз ходил в военное министерство к барону Лигнау, почтенного вида генералу: умное лицо, прекрасно говорит по-русски, выспрашивает подробности нашей просьбы, делает заметки и каждый раз обнадеживает, что просьба наша скоро будет удовлетворена. В зале перед кабинетами Рагозы и Лигнау, занимающих смежные две комнаты, всегда почти все места заняты русскими генералами и полковниками, ожидающими своей очереди. Меня принимал Лигнау всегда вне очереди и тотчас же, как ему доложат о моем приходе.

Один только раз попросили немного подождать. Адъютанты министра в то утро проявляли сверхобычную суетливость. Вдруг и сам генерал Рагоза выскакивает из своего кабинета, поспешно проходит через зал ожидания и самолично распахивает входную дверь; оттуда появился немецкий генерал невысокого роста, гордая осанка, чуть заметно наклоняет голову в ответ на поклоны поднявшихся с мест русских генералов, бывших в ожидании, и мерным шагом, вслед за семенящим перед ним Рагозой, направляется к двери кабинета…

– Фельдмаршал Эйгорн!

Он недолго оставался у министра. Вышел и, с такой же величественной осанкой, обратно проследовал через зал ожидания, опять еле заметно кивнув поднявшимся со своих мест русским генералам. Министр генерал Рагоза и его помощник генерал барон Лигнау стали продолжать свой прием…

В Киев прибыла делегация московского Совета народных комиссаров на мирную конференцию для установления границ между «Россией» и «Украиной».

Во главе российской делегации прибыл Христиан Раковский, во главе украинской был пан Шелухин, бывший раньше, кажется до войны, председателем одной из южных судебных палат.

Интерес наблюдателя заставил нас пойти в канцелярию украинской делегации и попросить разрешения на вход в качестве публики на эту конференцию. Канцелярии выдала пропуск довольно охотно и канцелярист тут же позлословил по поводу состава «русской» делегации: в ее составе «сорок семь членов, из них тридцать восемь еврейского происхождения».

Эта «российско-украинская» конференция была замечательным явлением киевской жизни того времени.

Начать с того, что министерского пропуска на нее оказалось недостаточно – нужно было получить еще разрешение немецкой комендатуры того здания, где происходили заседания конференции. Караул в нем держали немцы.

Главы делегаций изъяснялись – каждый – на своем «природном» языке: Раковский – на «русском», Шелухин – на украинском. Речь каждого туг же переводилась собственным переводчиком на язык соответствующего контрагента.

Язык Христиана Раковского, конечно, требовал и своего особого переводчика[37].

Ряд стульев вдоль стены занимали сплошь немцы.

С первого же заседания стало видно, что переговоры затянутся бесконечно, пока граф Мирбах в Москве, а барон Мум в Киеве не получат из Берлина предуведомления, что пора кончать… Так думалось поначалу, фактически же вышло несколько иначе… Под прикрытием дипломатической неприкосновенности многочисленный штат миссии делал свое дело пропаганды…

Однажды часов в 10 утра внезапно раздался звон бьющегося стекла. В гостинице посыпалась штукатурка и в первый момент показалось, что все здание рушится.

Обитатели гостиницы бросились наружу. То же самое произошло в зданиях по соседству. В иных кварталах произошли обвалы, пожары.

Выяснилось после, произошел за городом взрыв артиллерийских складов.

В киевском обществе наблюдался разлад.

Гетман Скоропадский делал и иное усилие, чтобы добиться благорасположения к себе украинских национальных кругов, но ему это туго давалось. Помню его на концерте национальных «сшв».

Хор великолепный. Лучшие музыкальные силы в нем. Песни поются одна другой лучше. Исполнение инструментальной части концерта также великолепное. Весь киевский бомонд в зале. Скоропадский в неизменной черной черкеске, в белом бешмете, при догеоргиевском кресте на груди, без всяких других доказательств его чина и положения, присутствует в зале, занимает литерную ложу сейчас же около сцены. Он оказывает всякое внимание исполнителям, он подчеркнуто свидетельствует, что пришел сюда, он тоже интересуется национальным творчеством. Но общество холодно к нему. Порыв остается неразделенным.

Сын полтавского мещанина Симон Петлюра – председатель киевской Земской управы и «Голова Сшлки Земств», успел уже побывать при новом режиме в тюрьме, скоро, впрочем, выпущенный, демонстративно подчеркивает неприятие мира после войны.

В социалистически-радикальных кругах установился взгляд, что настоящее обезличение Украины является результатом непопулярности гетманской реакции.

Лично я познакомился с Петлюрой несколько позже на вечернем собрании, где делался доклад вновь назначенным послом в Болгарию молодым Шульгиным. В перерыве у меня с Петлюрой произошел недолгий интересный разговор. Несомненно, человек с большим самомнением. Павло Христюк, книга которого здесь не однажды цитирована, дал очень нелестный отзыв о деятельности Петлюры в должности генерального секретаря «вiйскових справ»… сумел «зробити тiлько одно: повернути цю велику справу в трагикомiчний фарс з бучними парадами», разноцветными шлыками на казацких шапках… проивзодилась лишь «бутафорна украiнизацiя армii», а когда пришло время пустить в дело украинскую армию, то ее не было. (См.: Там же. С. 120.)

На том же собрании ко мне пристал подозрительный субъект, предлагавший свои услуги, чтобы ближе познакомиться с Петлюрой и переговорить с ним по какому-то очень важному делу. Этот субъект приходил потом ко мне в гостиницу и рассказывал «под большим секретом», что на Украине работает мощная конспиративная организация в пользу «союзников», располагает значительными средствами и что в ней работает Петлюра.

Я попросил, чтобы этот тип больше ко мне не приходил.

Но на Украине, действительно, начались вскоре выступления крестьян против немцев, когда последние в силу договора с гетманским правительством, приступили к заготовке зерна в деревнях. Все это совпадало с рассказами подозрительного субъекта.

Немцы подавляли сопротивление, не щадя мужицкой крови. Петлюра, конечно, должен был отдавать себе отчет, к чему может привести игра в союзническую ориентацию на крестьянской спине… за тридевять земель от союзников.

И еще была одна гримаса тогдашней украинской действительности.

Около нас еще вертелся какой-то сомнительный субъект ниже среднего роста Этот был ориентации Василия Вышиванного[38] и показался близким к монастырским кругам. Почему-то К. А. Бескровный посоветовал мне пойти в Лавру и познакомиться с живущим там епископом Василием. Большого роста, непомерно тучный, с хохляцкой повадкой речи. Не однажды в разговоре повторял:

– Я дуже-дуже божаю кубаньски спiвы…

Как я понял, это был заранее припасенный кандидат на кубанскую епископскую кафедру. Пришлось грубо оборвать беседу с владыкой и поспешить расстаться с ним. Бескровному я после закатил большой выговор, что так небрежно относится к моему времени.

За нами ухаживали в украинском обществе. Между прочим, присылали почетные билеты в театр.

Был круг украинских сценических деятелей, пытавшихся создать в Киеве свой театр, подобный Московскому художественному театру. Мне пришлось быть на представлении пьесы Винниченко: «Бiлий Biдмедь та Черна Пантера». Недурно, но далеко до театра Станиславского.

А в другом театре, которому покровительствовала жена министра Дорошенко, культивировалось старое «классическое» украинское театральное искусство с героическими пьесами, с шумными батальными картинами, с призывами «до пометы» и пр.

Оборотной стороной театральной медали являлись украинские художественные «кабарэ». Одно из них помещалось в том же здании, где и новый «художественный» театр. Здесь жестоко осмеивали весь маскарад спешной украинизации гетманского периода:

…Пiд небом вiльной Украiни Дэ сало, кавуни та динi…

Глава XXV

В Киев раньше нас прибыла «зимовал станица» (посольство) донского атамана генерала Краснова. Возглавлял ее очень почтенный генерал А. В. Черячукин, а главным возбудителем ее энергии был генерал Свечин. Мы побывали у них, они – у нас. Они нас угостили завтраком, мы – их.

Мы, кубанцы, несмотря на весь разнобой наших ориентаций, в основном строении нашей власти – «скромные демократы». По нашим «временным правилам высших органов управления» вся власть принадлежит раде и избранному ею правительству. У донцов – полномочный войсковой атаман пишет письма «другу и брату» гетману Скоропадскому и стремится к установлению непосредственных сношений с императором Вильгельмом. Как раз во время нашего житья в Киеве Краснов выступил с декларацией о независимости Всевеликого войска Донского со всеми вытекающими из этого последствиями.

Его киевские дипломаты учли реальную украинскую ситуацию и, в противоположность нашей тактике, обращались за разрешением реальных вопросов своей миссии непосредственно к немецким военным властям или дипломатам. Гетман и его правительство воспринимались лишь как декорации. Доброжелательство генерала Свечина в отношении нас простиралось до того, что он нам внушал ту же тактику:

– Зачем зря терять время и трепать нервы? Лучше обратить свою энергию по прямым артериям к пульсирующим центрам украинской жизни…

В это время из Новочеркасска пришло письмо от Быча о переговорах с атаманом Красновым: о срочном установлении «действенного политического и экономического объединения» Кубани с Доном, о котором говорилось на раде в станице Мечетинской. Теперь Быч писал:

«Разговариваем… 9 и 24 мая произошли совместные заседания под председательством генерала Краснова…»

Быч прислал и проект договора, который договаривающиеся стороны собирались будто бы подписать.

В 1-м пункте проекта заключалось признание «внутренней автономности каждой из договаривающихся сторон».

Во 2-м пункте – признание существующей границы между этими землями и в «переговорах с соседними государственными образованиями – обязательство оказывать взаимную поддержку в вопросах, касающихся включения в состав территории договаривающихся сторон городов и земель, присоединение которых являлось безусловно необходимым по соображениям экономическим или военно-стратегическим».

В 3-м пункте – ограничение борьбы с большевиками территориями Дона и Кубани, а в дальнейшем всего Северного Кавказа, обязуясь оказывать друг другу поддержку всеми силами и средствами.

В 4-м пункте – учреждение совместного совета, которому предоставляется «разработка плана борьбы с большевизмом и анархией», а также «общее руководство военными операциями в смысле определения общих и даже частных заданий для отдельных армий, во внутренние распорядки коих совет не вмешивается».

В 5-м пункте – благие пожелания, «дабы ныне разрозненные части России смогли являть собою могучую политическую силу…» «ближайшей задачей пригнать также создание на юге России прочного государственного образования на федеративных началах, в состав коего должны войти Дон и Кубань, как полноправные члены федерации…»

Таким образом, ни о каком, именно «действенном» – как говорилось в мечетском собрании, – экономическом и политическом объединении пока не было речи.

Мне приходилось уже здесь говорить о Быче и о его образовании, о его достаточно большом опыте общественной работы, но эти его тогдашние навязчивые идеи, лишенные всякой практичности, всегда раздражали и наводили большое уныние. Так и теперь, по получении этих его писаний о «разговорах» с генералом Красновым, мною овладела безысходная тоска.

В эти дни, числа 10 июня нового стиля, одиноко я сидел в номере гостиницы и курьер военного министерства принес серый казенный пакет с извещением о главном интересующем нас деле:

– Прохакие Ваше не може бути заловолено…

Другим словами, нам было прислано извещение о полном отказе нам в удовлетворении нашей просьбы об артиллерийских снарядах, патронах и пр. После многоречивых обещаний полный отказ. Собрались все делегаты и все были озадачены.

– Что же это значит? Решили отправиться к нашему доброжелателю – министру закордонных справ, пану Дорошенко.

– Ншци, – был короткий ответ. Когда мы попросили расшифровать эту столь короткую формулу объяснения, то, по словам министра, выходило, что немцы не только не довольны нашим игнорированием их, но как будто они хотели бы прежде узнать, на каком титуле мы думаем строить наши отношения Кубани к самостийной

Украине, на титуле федерации или автономии? Какие гарантии, что полученное фактически из рук немцев вооружение мы не обратим против немцев же?

Краткое объяснение министра сделалось очень длинным и богатым разными намеками. По сути же дела выходило как будто бы так, что немцы могли бы удовлетвориться декларацией Кубанского правительства о присоединении Кубани к Украине на автономных началах… Наматывался очень сложный клубок домогательств и объяснений. Кто тут играл главную роль, трудно было решить.

Выходило так, что украинцы нас любят, немцы нам доброжелательствуют, но… – «прохание» наше сейчас «не може бучи задоволено». Бескровный, оставшись с паном Дорошенко один на один, пришел потом домой и поведал, что незамедлительное декларирование присоединения Кубани к Украине на автономных началах могло бы иметь следствием то, что во время мирных переговоров с большевиками. Украина потребовала бы перенесения демаркационной линии за пределы Кубани, что немцы дипломатическим путем поддержали бы эти требования, и большевики вывели бы свои войска из Кубани…

Я и Каплин наотрез отказались в какой-либо форме вести на подобной основе дальнейшие переговоры. Мы заявили, что наша делегация должна немедленно выехать в Новочеркасск, доложить раде и правительству обо всем, и только они вправе судить, продолжать или прервать переговоры.

Рябоволу и Бескровному трудно было признать, что Украина не захотела или не могла – бескорыстно и с участием – помочь нам. Но и они не могли оспаривать нашего решения. Они настояли лишь на одном, чтобы наш отъезд не был истолкован как разрыв, как отказ от дальнейших сношений с Украиной. Делегация должна разрешить Н. С. Рябоволу остаться в Киеве, выждать результата наших решений в Новочеркасске и сделать еще попытку получить просимое. Мы согласились и на другую просьбу Рябовола: он мог, при крайней к тому необходимости, посетить представителя немецкого командования, но не представителя дипломатического…

О пошатнувшемся положении немцев на западном фронте мы тогда еще не знали и воспринимали их как всесильных. Со стороны Дона они приблизились к Кубани до станции (Ростовско-Владикавказской железной дороги) Кущевка, со стороны Керчи они уже переправились на Таманский полуостров, т. е. на Кубань. На Украине они, как уже было отмечено, вели войну из-за хлеба с крестьянством. Чтобы быть в курсе дела и чтобы вовремя предостеречь население, мы решили командировать на Тамань члена нашей делегации Г. В. Омельченко.

В Новочеркасск, таким образом, нас выехало четверо: Бескровный, Каплин, Султан-Шахим-Гирей и я.

Заблаговременно мы известили председателя Быча, чтобы он с уполномоченными от рады к нашему приезду прибыл в Новочеркасск.

Числу к 20 июня нового стиля мы приехали в Новочеркасск и здесь нас уже поджидал Быч с уполномоченными.

Еще стоял на улице извозчик с моими вещами и ждал расчета, а Быч, встретив меня в коридоре гостиницы, стал расспрашивать, что и как произошло в Киеве.

Беглый рассказ о полном господстве немцев, о бессилии гетманского правительства, о призрачности вообще украинской государственности, – этот один мой рассказ оказался для Быча убедительным:

– Значит – «нет!»…

И это было решение вопроса.

Мы, другая кубанская сторона, приняли такое решение еще в Киеве.

На этот раз Быч вообще проявлял большую сговорчивость, и я радовался, что, наконец, он постиг тщету своих упований на неизвестное данное других самостийностей; понял, как важно в нашем тогдашнем положении не сходить с реальной почвы. При таких условиях с ним можно было сговариваться… По возвращении в Мечетинскую Ф. С. Сушков уверял меня, что причину перемены в Быче нужно было искать не в его внезапном прозрении, а в том крупном разговоре его с генералом Деникиным, который был у Бича перед его вторичным отъездом в Новочеркасск.

Всего через несколько часов после нашего приезда состоялось заседание уполномоченных рады и правительства и было принято решение:

I. Прекратить переговоры с Украиной о титуле наших с ней отношений, конфедерации, федерации или автономии.

II. Считать общее сближение Кубани с Украиной желательным.

III. Добиваться получения от Украины военного снаряжения и боевых припасов хотя бы за плату.

На следующий день был праздник Святой Троицы. На предполагавшееся новое совещание кубанцев Быч пригласил генерала Алексеева. Он жил тогда в Новочеркасске и очень недомогал. На наше собрание он пришел с опозданием прямо из церкви и не слышал наших предыдущих суждений. Сев к столу, он попросил себе слова. Говорил пространно о России, об армии, о возможных в будущем успехах и испытаниях. Центром речи было предупреждение не увлекаться заманчивыми перспективами легкой жизни при помощи иностранной силы.

Конец речи был, приблизительно, таков:

– Нам известно, что вы ведете переговоры с гетманом и его правительством. За гетманом стоят немцы. Мы с ними говорить не можем. У вас руки свободнее. Если можно что-либо получить для общей пользы от Украины, берите. Но если с этим будет связана измена Родине, то… смотрите!..

Голос Алексеева окреп, глаза загорелись:

– Россия будет жить… Перед всеми верными своими сынами она в долгу не останется… Поймет, что было сделано, как неизбежное. Но измены, совершенной в этот страшный час, она не забудет…

Постучал сухим пальцем о край стола, сделал небольшую паузу:

– И я, если буду жив, и я вам этого не забуду.

Очень взволновался при этом старик.

Со смущенной улыбкой Быч спокойно ознакомил генерала с вынесенными нами решениями.

Алексеев просветлел, поблагодарил и вскоре ушел.

К Рябоволу в Киев нужно было послать курьера для передачи необходимой суммы денег и инструкций. По своим делам в Киев возвращался член рады Каплин и брался свезти и деньги, и инструкции. Это и стоило бы дешевле и целесообразнее в смысле конспиративном. Но Быч все же предпочел послать специальною курьера, одного из своих радянских подпевал, сотника К. Вышло так, что и Кашин обиделся, и у нас закралось сомнение, не затевают ли снова что-нибудь конспиративное Быч и Рябовол.

С сотником К. в дороге произошло, кажется, крупное денежное недоразумение, в связи с его пристрастием к картежной игре.

Рябоволу все же удалось кое-что достать в Киеве для армии, но немного и при этом с «накладными расходами». Об этом скромном успехе обыкновенно даже сами черноморцы говорили в очень умеренном тоне, – хвалиться им было нечем.

Вскоре приехал в Новочеркасск посланец от кубанцев – повстанцев на Таманском полуострове, полковник Б. Он доложил о шатании местных людей при наличии на Тамани немецкой силы и в особенности некоего инженера К., который вел агитацию против Кубанского правительства и Добровольческой армии и агитировал за обращение за помощью к немцам.

Таманские повстанцы просили помощи деньгами и военной силой. Ни того, ни другого они от нас получить не могли за недостатком силы и денег у нас самих, а кроме того на Тамани были немцы и, следовательно, посланная туда воинская часть должна была или вступить с ними в конфликт, или начать с ними военное сотрудничество. Ни того, ни другого, по занятой нами позиции, делать нельзя было, нужно было выждать.

Как показали дальнейшие события, и сами немцы держались нейтрально до самого своего ухода с Тамани. Отвратительная предательская агитация инженера К., таким образом, успеха не имела и сам он исчез раньше ухода немцев[39].

Председатель правительства Л. Л. Быч привез из Мечетинской новость о решении командования Добровольческой армии начать новое движение на Кубань. Сюда должны быть направлены главное внимание и главные кубанские силы. Начинался Второй Кубанский поход.

Глава XXVI

Второй Кубанский поход начался 9-10 июня.

Получив от Донского правительства разрешение на взимание почтовых лошадей, мы несколькими пароконками двинулись вновь через Аксай и станицы Задонья вглубь донских степей, в центр добровольчества и кубанского накопления.

Это обратное путешествие было замечательно в одном отношении: на остановках, в пути, – всюду встречались характерные фигуры молодых военных, шли и ехали добровольцы в армию.

С различных концов России, со многими приключениями, как правило, очень опасными, добравшись до Новочеркасска, пройдя здесь регистрационные канцелярии, они передвигались различным способом, – на лошадях, пешим хождением, – по направлению к станице Мечетинской, чтобы там определиться в военные части и… в поход.

Это был расцвет добровольческого движения.

В нашем багаже был подарок генералу Маркову.

В Киеве нам передали небольшой изящно отделанный ящик, вроде футляра для микроскопа, только немного больше. В этом киевском ящике заключался подрывной прибор, – взрывать железнодорожные пути и пр. Изящно, верно и скоро. Этот подрывник и был нашим подарком генералу Маркову.

Лично генералу Маркову в руки он уже не попал.

12 июля (ст. ст.) генерал Марков был смертельно ранен на станции Шаблиевка предпоследним снарядом, пущенным с уходящего броневика отступавшими большевиками.

Кубанцы, близкие к генералу Маркову, передавали, что последние его слова были обращены к ним:

– Умирали за меня, теперь я умираю за вас…[40]

Странными и тяжелыми были взаимоотношения кубанцев и добровольцев.

Бок о бок дрались, умирали, радовались общим успехам, а дойдет дело до разговоров о смысле борьбы и ее целях – вырастает стена между двумя сторонами, нет взаимного понимания, отношение неприязни и сарказма.

Генерал Марков среди добровольцев – рыцарь порыва и смелости, наиболее квалифицированный командир, который дорожил жизнью каждого отдельного бойца.

Среди кубанцев немало тех, кто по человечеству полюбил его и восхищался им…

У кубанцев есть слабость помечтать о том, чтобы первым человеком в войске – войсковым атаманом – у них был бы человек сильный духом, воин открытый и честный. И чтобы был при этом атаман и сам собой – мужчина видный, с хорошей посадкой на лошади, «очи орлиные» и «слово живое». В Киеве у нас была как-то общая беседа о добровольцах. Зашла речь и о генерале Маркове:

– Эх, коли б вш та у нас атаманом!..

Это сказал тогда Н. С. Рябовол. Его была мечта иметь генерала Маркова кубанским атаманом. Между тем не было среди кубанских деятелей другого человека, который собрал бы на себя столько неприязни добровольцев, как Рябовол.

Председатель правительства Быч и член правительства по военным делам Савицкий из Мечетинской отправились в селение Торговое, где был штаб Добровольческой армии, мы же – другая часть правительства и рады – несколько недель провели в состоянии тылового бездействия и присоединились к своим лишь в селении Белая Глина, рукой подать от кубанской границы.

Накануне только что разыгрались здесь бои за обладание селением. Обширное поле здесь чистой созревавшей пшеницы, а по бороздам прорыты окопы, неубранные трупы. Говорили, что много их и в глубине поля среди рослой пшеницы… (Третий раз Добровольческая армия занимала это селение и каждый раз она встречалась с большой враждебностью.)

В воскресное утро на квартире члена правительства Савицкого за чаем со свежеснятыми с дерева вишнями произошло первое, после длительного перерыва, совещание Кубанского правительства. Завтра-послезавтра предстояло вступление на свою территорию, и важно было обменяться взглядами, что мы, – помимо требований о реквизициях и мобилизациях, – что мы понесем в свой край в смысле административного устройства, в смысле руководящих норм права, финансовых предположений и т. д.

Первой очищалась от большевиков территория большого Кавказского отдела (округа) с населением в несколько сот тысяч душ, с территорией двух полковых округов, со штаб-квартирой пластунского батальона, с другими подсобными военно– и гражданско-административными учреждениями, с такими, наконец, поселениями, как хутор Романовский и хутор Тихорецкий, включавшие в себя население больших узловых станций железной дороги, со служащими и рабочими на путях, и в железнодорожных депо с соответствующим количеством торгового люда, и так далее, – поселения фактически городского типа, но в правовом отношении не имеющие административной самостоятельности, даже равной станичному управлению, так как их хуторские правления зависели от станичных «сборов» близлежащих станиц Кавказской и Тихорецкой.

Быч, кроме того, что был председателем правительства, был в то же время и членом правительства по внутренним делам; совместно с Савицким, членом правительства по военным делам, они предложили нам кандидатом в атаманы Кавказского отдела некоего полковника Р., старорежимного кадрового офицера…

В дореволюционное время выдвижение кандидатов на должность атаманов отдела, как и вообще учет служебного стажа кубанских офицеров, велся в войсковом штабе, там следили за порядком старшинства и там намечались карьерные дороги ведетам офицерского мира. Теперь все это заменялось усмотрением Савицкого, вчерашнего есаула конвоя Его Величества и совсем некомпетентного судить о пригодности того или другого кандидата к такой ответственной должности, как атамана большого отдела в такое архисложнейшее время гражданской войны.

Я высказался против порядка установления «старшинства» офицера для определения кандидата на столь ответственную должность и против самого намеченного кандидата, не имеющего никаких объективных показаний в его пользу.

Быч неожиданно придал делу оборот ведомственной амбиции.

– Мы (т. е. он и Савицкий) не имеем намерения вмешиваться в дело назначения служащих по ведомствам земледелия и контроля (т. е. по моим ведомствам), так же не хотели бы, чтобы и Д. Е. вмешивался бы в наши назначения.

Жаркий и неприятный спор ни к чему не привел. Быч и Савицкий настояли на своем; полк. P-в был назначен нашим первым атаманом отдела по возвращении на Кубань, и, забегая несколько вперед, отмечу, что он на первых же порах своего администрирования сел в самую грязную лужу.

Жестокость большевизанствующих банд в станицах общеизвестна. Ответная казачья реакция, по изгнании большевиков, тоже не была особенно милостивой. Но, во-первых, такой обшей их меры, как: «к стенке!» – казаки не применяли, во-вторых, так как верховоды большевизанов успевали уходить с отступающими войсками, то у казаков даже и не оставалось, к кому можно было бы применить ту же ответную меру. Оставались или те, кто большевикам сочувствовал, или те, кто, может быть, даже помогал; и казаки находили, что таких нет основания «ставить к стенке», и в массовом порядке стали применять к ним публичную порку и облекли даже в определенную форму мрачного юмора, особенно если дело касалось лиц того же казачьего звания.

– Ты оторвался от нас, выписался из нашего общества, теперь тебя следует обратно приписать к обществу… – Ложись! – и розгами или плетьми делали «приписку» на задней части тела виноватого…

Так вот в это дело и ввязался вновь нами назначенный атаман Кавказского отдела полковник P-в. Он своим приказом атамана отдела установил, кому, за какую вину, сколько полагается ударов плетьми или розгами. Получилось как бы узаконение публичных телесных наказаний и их градация.

Быч потом только руками разводил: «Вот так народная власть!..» Р-ва он после этого убрал, а на его место был назначен полковник и более молодой, и более культурный.

На том же воскресном первом заседании Кубанского правительства в селении Белая Глина был принят, опять же с большими спорами при нашей оппозиции тому же Бычу и нашему члену правительства по

Ведомству юстиции Н-ву, приказ № 10 о чрезвычайных военных судах. Авторы его не отрицали и его спорности, и кроющейся в нем опасности для доброй репутации краевой юстиции, но настаивали на его принятии, что будто бы он все-таки являлся канализацией мстительного чувства населения к прежним обидчикам и подчинял его юридическим нормам.

В смысле наказаний по этому приказу № 10 предусматривались наказания от двух недель ареста при полицейском управлении до смертной казни включительно. Правда, предусматривался публичный разбор дела, обвиняемый имел право приглашать защитника и за ним сохранялось право апелляции в Окружной военный суд в случае недовольства вынесенным приговором низшей инстанции. Последнее, конечно, было положительной стороной этого приказа № 10…

Мы возвращались к себе домой после описанного воскресного заседания Кубанского пр-ва. Путь лежал через церковную площадь. Как раз народ выходил из церкви.

Большая толпа народа приметно сгустилась в одном месте против южных ворот церковной ограды. А над толпой возвышается человек и все как будто что-то ловит рукой, как будто, что выпустил и теперь старается захватить, голову опустил на сторону.

Я сначала не приметил других подробностей. Когда подошли ближе, стало понятно… И солнце стало не мило. И толпа потеряла краски. Ни одно лицо не запомнилось, что на нем выражалось.

На глазах у всех, у порога храма приводился в исполнение приговор добровольческого военно-полевого суда. Повесили осужденных большевиков.

Сушков и Намитоков остро заспорили между собой, о чем, – по-видимому, и сами мало сознавали. Отвратительное состояние духа.

Бой за обладание селением Белая Глина отличался особой жестокостью. Раненые добровольцы, попавшие в руки к красным, замучивались. Мало того, обезображивались трупы.

Особенно тяжелые потери понесла дивизия Дроздовского. Она была новой дивизией в Добровольческой армии, пришла с развалившегося румынского фронта и влилась в Добровольческую армию строго дисциплинированной частью. Но дивизия пришла со своим особым духом и резко выраженным монархическим настроением с романовскими ленточками на груди (черный-желтый-белый). Сам полковник Дроздовский, при личном знакомстве, произвел впечатление волевого человека, но узкого и фанатичного.

В селении Белая Глина по приказанию Дроздовского были расстреляны пленные. На жителей была наложена контрибуция (которую те полностью выполнили).

Глава XXVII

Следующая наша остановка была уже на Кубанской земле – в станице Ново-Покровской. Здесь в заседании правительства рассматривался финансовый вопрос и Быч выступил с предложением заключить заем на Украине. Нас, другую сторону, возмутила, прежде всего, эта настойчивость подводить Кубань все к тому же источнику, надежды на который уже были так жестоко обмануты.

Кроме того, заем в бумажных карбованцах, которые после того должны стать ходячей монетой на Кубани, несомненно крыл в себе агитационный момент в пользу Нэньки-Украiни, после мог быть поставлен вопрос об унификации денежного знака и так легко было докатиться до постоянного карбованца как общего денежного знака Украины – Кубани. И еще: базой карбованца была – германская марка. Немцы у них – значит, немцы и у нас.

Сушков и я – мы решительно заявили о недопустимости всей этой сомнительной затеи и настояли на своем, несмотря на то что в какой-то момент на сторону Быча перешел было и наш «министр финансов» из иногородних А. А. Трусковский.

Было принято общее принципиальное постановление о желательности совместных с донцами и добровольцами усилий для разрешения финансовых затруднений. Предположительно даже говорилось о возможности принудительного внутреннего займа по взятии Екатеринодара и очищения краевой территории от большевиков.

Практическим результатом спора явилось постановление о командировке Трусковского в Новочеркасск для займа необходимой суммы у Донского правительства.

Нужно признать, что настойчивая игра в это время генерала Краснова в донское великодержавие очень мешала фактическому объединению казачьих краевых правительств. Между тем объединение действий являлось крайней необходимостью и по внутренним казачьим соображениям и по соображениям установления правильных взаимоотношений с руководителями Добровольческой армии и с возникавшими государственными образованиями на российской территории, Ставрополем и др.

В станице Ново-Покровской произошло торжество вручения знамени первому вновь сформировавшемуся кубанскому пластунскому батальону.

Основная волна мобилизованных на освобождаемых частях края и притекающих добровольно из других его частей шла главным образом на пополнение старых добровольческих кубанских частей, но вот теперь уже составлялись и новые части, традиционно кубанские пластунские батальоны и конные казачьи полки.

Продвижение вперед делалось по-прежнему походным порядком.

Было уже начало июля: страдная пора полевых работ.

Кто из сельских хозяев поспешил, тот успел до начала боев скосить и свезти сено.

Созревала пшеница. Перестояли ячмени. Зацвели полосы подсолнуха.

И много всего этого вытаптывалось отступавшими и наступавшими…

Подступы к хутору Тихорецкому были обнесены окопами, опутаны проволокой.

Бои здесь произошли по правилам военного искусства с прибавкой особенностей гражданской войны: коварства и жестокости расправы.

Большевики, чтобы подманить поближе добровольцев, выкинули белый флаг; а когда добровольцы им поверили и приблизились на нужное расстояние, они открыли по добровольцам уничтожающий огонь. За то потом была учинена жестокая расправа с вероломными. У большевиков командование тихорецким узлом находилось в руках офицеров Генерального штаба. Командующий латыш Калнин успел убежать. Его начальник штаба застрелился.

Числа 5–6 июля в хуторе Тихорецком состоялось заседание рады, на котором впервые перед нами появился человек, приобретший большую известность в гражданской войне, – А. Гр. Шкуро[41]. Слыхали мы о нем и раньше как об удачливом партизане в Великую войну, с некоторыми своими причудами. Перед нами предстала миниатюрная фигурка казачьего офицера с нервно-подергивающимся лицом с насмешливой (может быть, даже нахальной) улыбкой.

Он сделал краткий доклад о том, как зачинался и как вырастал его противобольшевистский отряд, как он с глуши горной части Баталпашинского отдела выбрался на его равнинную часть и, наконец, добрался до города Ставрополя, и как теперь он предъявил ультиматум засевшим в Ставрополе большевикам. Он познакомил нас с содержанием своей прокламации, с которой он обратился к населению Ставропольской губернии: «Мы не против советской власти, мы воюем с большевистскими комиссарами-насильниками за народную власть».

Рада, по выслушании доклада Шкуро, постановила командировать в его отряд одного из членов правительства (избрали меня) и одного члена рады (избрали сотника У., уполномоченного Багалпашинского отдела). Нам поручалось: 1) ознакомиться на месте с состоянием отряда и с его настроениями, и 2) в свою очередь, познакомить отряд со взглядами правительства и рады на сущность антибольшевистской борьбы и на организацию антибольшевистских сил.

По железной дороге мы должны были проехать до ст. Песчанокопской и затем автомобилем через селение Медвежье в с. Ладовская Балка, где должен был тогда находиться отряд. Сам Шкуро в отряд с нами не поехал, а должен был выехать туда через станицу Кавказскую, только что занятую добровольцами.

С нами выехал лишь его офицер для поручений есаул М., мрачный молодой человек, исключительно озлобленный против большевиков и вообще против революции… В станице Баталпашинской большевизаны замучили, чуть ли не живым зарыли в землю, его старика отца, достойнейшего педагога, Павла Минаевича Мельникова.

Глава XXVIII

Когда мы усаживались на ст. Песчанокопской в ожидавший нас автомобиль-грузовичок с пулеметами при пулеметчиках, к нам взобрался пожилой генерал.

– Послушайте, поручик, – обратился он к молодому офицеру, провожавшему его до автомобиля, – дайте и мне винтовку… Она мне может пригодиться… Хоть будет из чего застрелиться…

Депутат У-в зиркнул на меня:

– Хорош воин… Начинает путешествие с мыслью о самоубийстве.

К вечеру мы подъезжали к сел. Лаловская Балка. Люди в нем, видно, привыкли жить в довольстве, хорошо обстроились, просторные усадебные места, обширные сады при них…

За селением на выгоне – лагерь шкуринцев. Лишь в древних военных хрониках можно встретить описание подобных походных лагерей.

В несколько концентрически расположенных кругов придвинуты одна к другой повозки. Узкие проходы вели на свободную от повозок площадь посредине, где находилась основная масса людей, где очаги котлов, где «кашевары» приготовляли пищу на всех воинов.

Штаб отряда на этот раз помещался в селении в доме зажиточного купца. Встретили нас с интересом, но настороженно, – кто? зачем пожаловали?

Пока пили предложенный нам чай, полковник Слащов[42] (начальник штаба) удалился для заслушания доклада приехавшего с нами ее. Мельникова. Вернувшись к нам, Слащов продолжал разговор уже более спокойно и деловито. Спросил о принципах организации кубанской власти, о взаимоотношениях с главным командованием Добровольческой армии. Тут же кратко рассказал, что их отряд почти исключительно состоит из кубанских казаков, все много перенесли и переносят невзгод, но бодрости не теряют. Все у полковника Слащова складно и деловито.

Генерала, нашего спутника, – по дороге выяснилось, что это не кто иной, как вновь назначенный генералом Деникиным губернатор Ставропольской губернии, – Слащов тоже очень спокойно выслушал, в меру обнаружил уважение к его высокому чину, но дал ясно понять, что в отряде, впредь до возвращения полковника Шкуро, он, Слащов, главный начальник, полномочия губернатора начнутся по взятии главного города губернии Ставрополя. Нам тоже обещал посодействовать взаимному ознакомлению с казаками, когда все будем в Ставрополе, а пока что будем делать остальную часть похода совместно.

Вечером двинулись всем отрядом по направлению к Ставрополю. Ночной привал делали в сел. Птичьем и тут штаб и мы спали вповалку на полу, а в такой обстановке лучше всего понять друг друга.

С рассветом двинулись дальше. Спустились в низину, открытую и ровную. Весь отряд перед глазами. С нами идут главные силы. В стороне на полверсты гарцуют сотни полторы всадников – бригада войскового старшины Солоцкого.

Сил, вообще говоря, мало. Но отдельные части отряда носят громкие названия: бригад, полков. В отряде не было ни одной пушки, было несколько бомбометов, а между тем одиноко трусил на лошади полковник Сейдлер – «инспектор артиллерии».

Главные силы все или на повозках, или верхом на лошадях. Как каждый вырвался из дому – с чем и в чем был, – так и ездят теперь по степям Ставрополья. У тех, кто сумел достать или отбить у большевиков, имеются винтовки. А у некоторых лишь домашнее охотничье ружье. Численно весь отряд едва ли больше 3000, около бригады пластунов, – остальное сборная кавалерия.

На выборку возьму несколько персонажей отряда.

Неподалеку гарцевал на хорошей лошади всадник. Грязная земляного цвета рубаха, разодранная сверху донизу и связана узлом, изодранные шаровары, на босу ногу чувяки, сбоку шашка. Через прорехи просвечивает тело, обветренное, грязное. Лицо загорело. Как из меди вылит человек.

Другой. Сотник Б. По общим отзывам, прекрасный молодой офицер. Сейчас по внешности тип карачаевца в горах у своего коша. Конусообразная войлочная шляпа. Черкеска в заплатах. На ногах карачаевская обувь из сырцовой кожи.

Подходим к селению Московскому, огибаем околицу, в сторону сельских дворов высылается цепь комендантской сотни. Никому не позволяется врываться в селение. Табором располагаемся на широкой площади. Слащов направляет просьбу сельским властям доставить продовольствие его отряду на время привала. Сельские власти просьбу удовлетворяют, и все выходит, как говорится, чинно-благородно.

С именем Шкуро связано много рассказов о легкомысленном отношении к чужой собственности близких людей и даже его самого. Что было после, не берусь ни утверждать, ни отрицать этого, но в описываемое время, по моему впечатлению, сами они бедствовали, но населения не обирали.

Исключения, конечно, могли быть.

Например, заехали мы во двор почтаря, чтобы переменить лошадей. Хозяйство у него налаженное. В конюшне несколько пар в прекрасном теле лошадей. Пока перепрягали, баба пригласила зайти в горницу выпить молока. Вдруг во дворе шум, скандал. Выхожу на крыльцо, и ясная картина: чин отряда пытается оставить своего заезженного коня, а взять покрепче из конюшни. Почтарь упирается, не дает.

Увидав меня, чин засуетился, застеснялся, и быстро выскочил со двора на прежней своей лошади.

Я узнал его: старый знакомый. Был писарем в моей родной станице еще до революции, и за многие беды его выпроводили из станицы. За таким всюду должен быть хороший глаз.

Полковник Шкуро, отправляясь для доклада в Тихорецкую, послал большевистским комиссарам в город Ставрополь требование очистить город, иначе угрожал подвергнуть его бомбардировке тяжелой артиллерией.

Как уже было выше сказано, ни одной пушки в отряде не было – было лишь всего несколько бомбометов, – угроза была сплошным блефом, но она была сделана, и были назначены сроки. Эти сроки приближались, и теперь отряд шел занимать город. Когда солнце склонилось к западу, мы двинулись из селения Московского по направлению к Ставрополю.

Существует очень распространенное мнение о так называемом обаянии личности отдельных людей. В гражданской войне приходилось наблюдать особый гипноз имени. К таким именам нужно отнести имя А. Г. Шкуро. Как будто даже не зря занимался он с такой настойчивостью фонетикой своего фамильного имени:

– Шкура – Шкуранский[43] – Шкуро…

В момент первого знакомства со Шкуро вам, прежде всего, бросается в глаза его миниатюрность, подвижность, непосредственность, и, говоря правду, общая незначительность. Мало ли таких забулдыг-парней встречается? Между тем, заочно, при часто повторяемом имени, создается представление о суровом карателе, неумолимом мстителе и беспощадном преследователе… Шкуро…

Я не берусь утверждать, что все, что я сейчас приведу, абсолютно точно, но в штабе Шкуро утверждали, отнюдь без желания поставить себе и своему вождю в заслугу:

– За весь длительный и обильный всяческими осложнениями поход Шкуро по Ставрополью и северной части Кубани только один раз был назначен военно-полевой суд, который приговорил подсудимого к высшей мере наказания – смертной казни.

Это был суд по делу комиссара Петрова, прославившегося жестокостью.

Он бежал из Ставрополя с деньгами и пулеметами на автомобиле. Его с четырьмя спутниками захватили в сел. Кугульта. Суд был составлен при председателе офицере с юридическим образованием и из выборных стариков от каждого полка. Этот суд приговорил всех к смертной казни. Шкуро этого приговора не утвердил, а перенес дело на разрешение «громады» отряда. Эта «громада» признала шофера с его помощником невиновными и их сразу отпустили на все четыре стороны. В отношении Петрова Шкуро приговор утвердил, а двоим его помощникам заменил высшую меру наказания поркой. Петров перед смертью попросил отправить его тело матери; эта его последняя просьба была выполнена.

Комиссары испугались тени шкуринцев.

В лунную ночь с 8 на 9 июля мы приблизились к Ставрополю и остановились на господствующей над городом возвышенности.

Здесь уже поджидала депутация города из представителей всех слоев населения: от купцов до рабочих включительно.

Полковник Слащов, действовавший именем Шкуро, принял представителей, поблагодарил, предложил всем депутатам возвратиться к пославшему их населению и оставаться спокойными.

Губернатор Уваров выступил на сцену и в автомобиле с небольшой охраной отправился в город принимать приветствия «восторженного населения».

Под прикрытием ночи отряд втянулся в город и в нем потонул. Сила его была недостаточной, чтобы обслужить должным образом защиту такого города, как Ставрополь.

Штаб отряда расположился в здании мужской гимназии. Пристроились там и мы с членом рады У-м.

На другой день прибыл в Ставрополь полковник Шкуро и тотчас же занялся развертыванием своего отряда в дивизию согласно указанию штаба Добровольческой армии.

Мне пришлось быть при очень характерной сцене.

Шкуро сидел за столом и закусывал. Ему подали жареную курицу. Он пригласил меня разделить трапезу.

В комнате толкотня. Входят и выходят адъютанты. Заходит войсковой старшина Солоцкий, член известной офицерской фамилии на Кубани, но за старшим его поколением установилась молва как о старорежимных скулодробителях.

Этот же, из молодых, до мобилизации на войну был студентом «политехникума, и вообще, вопреки семейной традиции, из него получился культурный и вдумчивый казачий офицер. При общей тенденции к устрашающей врага бутаде в отряде, он мирился со своим высоким наименованием бригадного, но тут, когда поставлен был вопрос о формировании подлинных воинских частей, молодой Солоцкий явился к начальнику с отказом от предложенной ему должности командира бригады:

– Послушай, Андрей Григорьевич. Ну, какой я – бригадный, – я до полка еще не дорос.

– Што-о? А кого ж я назначу бригадным?.. Ты об этом подумал? Нет у меня более достойных…

– Как хочешь, а я не могу…

Резонились долго и, наконец, столковались. Солоцкий согласился принять полк, а о подходящем кандидате на должность командира бригады Шкуро обещал еще подумать.

По уходе С-го тут же при мне доложили начальнику отряда о неожиданном затруднении в вопросе об обмундировании офицеров.

Все они предвкушали возможность немного почиститься и приодеться. Сильно оборванным из них было приказано пока совсем не показываться на улицах города. Полковые каптенармусы бросились на розыски сукна и другого материала, чтобы тут же приняться за изготовление черкесок, бешметов и пр. Они напали на значительное интендантское имущество в городских складах. Но губернатор Уваров уже, оказывается, упредил шкуринских каптенармусов и поставил стражу у этих интендантских складов и отказался выдать распоряжение об отпуске нужных материалов из складов.

Шкуро вскипел и приказал «взять» из складов сукно и все необходимое для обмундирования.

Я видел, какая нужда была в том, чтобы прикрыть буквально подлинную наготу партизан, и у меня не нашлось слов, чтобы остановить Шкуро. Бездушный формализм и бестактность Уварова били в глаза.

У генерала Деникина об этом случае в «Очерках» было сказано: «партизаны поделили склады»… Если бы не было уваровской попытки отказать голому партизану в рубахе, то не пришлось бы писать и этой фразы.

Сам генерал Деникин дал убийственную общую характеристику этому своему – поистине – анекдотическому губернатору: он успел отдать ряд «оглушительных приказов», один «об аннулировании всех законов Временного правительства», другой «об уничтожении преступников на месте преступления» и третий «о вознаграждении проторей и убытков помещиков» и т. и.

Я наблюдал, какое впечатление получалось у ставропольских обывателей при чтении первых приказов Уварова. (Он оказался очень плодовитым на них.)

В одном из первых приказов он оповещал, кого он избрал себе в сотрудники по охране города: выкопал самого старорежимного пристава и вручил ему всю полноту полицейской власти…

Большевистские комиссары, убегая из города, перед тем сильно хлопнули дверью: порубили и расстреляли многих из старших офицеров в городе, активных людей из купечества и пр.

Город Ставрополь мнился большим административным центром: в нем церковная кафедра архиепископа Ставропольского и Екатеринодарского, Контрольная палата, также общая для Ставропольской губернии и Кубани, а кроме того, и все другие свои губернские власти, но от города тянуло плесенью времен и виделись страшные гримасы современности.

Избавление от большевистской – «диавольской власти» – Ставрополь собрался праздновать на просторной площади перед духовной семинарией.

Подготовка к торжественному служению благодарственного Богу молебствия. Архиерей и прочее духовенство в светлых ризах. Средина лета, июль месяц, но все торжество – пасхальное. Перед началом служения восторженное архипастырское слово:

– Христос Воскресе, братие и сестры!

И опять:

– Христос Воскресе, братие и сестры!

И в третий раз так же.

В ответ трижды рокот народной волны:

– Воистину Воскресе!

Нервы не выдерживают. Многие рыдают.

Взглянул я искоса на рядом стоявшего главного виновника торжества «волка» Шкуро, а у него слезы в три ручья, и он уже не пытается скрыть их. Фигурка же его беспомощная, слабая…

В тот же день начальник отряда устроил «парад войскам», но не при свете дня, а вечером, когда уже сгустились сумерки.

На площади громко трубили трубачи. Как положено, перед начальником проходили войска. Полк за полком выходили и затем уходили все через одни и те же во рога.

Хриповатый голос Шкуро раздавался в темноте:

– Спасибо за сверх-доблестную службу!

– Спасибо, богатыри!..

Вне строя за стеной зрителей стояли старики отряда и давали волю своему восторгу:

– Отец наш!…

В доверительной беседе я как-то спросил полковника Г., интенданта отряда, его мнение о Шкуро.

Сам полковник Г. с большим служебным стажем и летами много старше Шкуро, но его восхищение начальником отряда переходило границы:

– Это наш Суворов…

У Шкуро были свои чудачества Личный его флаг начальника отряда был очень оригинальный: на черном фоне волчья голова с открытой пастью. У самого Шкуро и у его близких шапки изготовлены из волчьего меха и т. д.

Позже Шкуро растворился в овациях толпы, взбаламученной гражданской войной. Писаки-проходимцы курили ему фимиам… При других условиях, быть может, лучше сохранился бы человек…

Когда пообчистились немного офицеры, приоделись, был устроен торжественный завтрак. Шкуро, Слащов и другие офицеры, кто не был на позициях, и мы с членом рады У-м.

В то время как в основной массе отряда много пожилых казаков, среди же офицерства преобладала молодежь, – пожилых 3–4 человека.

За завтраком, вопреки ожиданию, Шкуро почти ничего не пил, да и вообще офицеры отряда выпивали умеренно. Среди молодежи много наивных хороших лиц.

Весь поход, весь подвиг, который они совершили, для них тяжелое, но неизбежное. Если не ушли бы из станицы в лес, не образовали бы отряда и не вступили бы, наконец, в борьбу, все равно их захватили бы, издевались бы над ними, «поставили бы к стенке», а теперь еще неизвестно кто – кого.

Рядовое молодое офицерство – прапорщики ускоренных выпусков военных школ – приняли на себя всю тяжесть руководства боями последних месяцев Великой войны, с недоумением, чаще с непониманием, вступили в революцию, докатились со своими сотнями до родных куреней, а тут и началось… Какой-нибудь «Васька Ермиченков» – иноверец-хлыст из базарных торговцев – начинал баламутить станицу; он же из города привел организованную военную часть и первыми звали к ответу офицеров. Для последних выбора не было. Все равно один раз погибать, – буду ли прилаживаться и унижаться или буду бороться и отстаивать свое право на жизнь..

В отряде Шкуро сложилась своя конституция. Офицеры и сам начальник отряда в бою командовали, держали суровую боевую дисциплину. Но в момент решения общих вопросов призывался к участию весь народ отряда – старики.

По казачьей терминологии слово «старик» имеет двойное значение: по возрасту старый, но еще и тот, которого выбрали, уполномочили на решение общественных вопросов: «выборные старики», здесь в отряде – уполномоченные «громады».

Выше было отмечено обращение к выборным от громады в случае суда над комиссарам Петровым.

К авторитету стариков Шкуро обращался часто для сдержки отрядной массы от мародерства и других насилий в отношении мирного населения и пр.

Об этих стариках генералом Деникиным сказано в его «Очерках»:

«Старики-кубанцы ворчали: не для того они шли в отряды, чтоб защищать буржуев»…

И дальше:

«Поддаваясь обаянию своего пылкого начальника, они в то же время скептически относились к его молодости и к житейскому опыту до того, что не ясно было, кто над кем верховодит»[44].

Человеку, для которого военная субординация стала его второй природой, трудно понять эту казачью свою демократическую субординацию. Генерал Деникин являлся не первым и не последним свидетелем такого губительного непонимания.

Установление в отряде Шкуро обычая обращаться в ответственные тяжелые моменты к авторитету выборных стариков, громады, не трудно уразуметь и усмотрев господствовавшее в отряде стремление к народности, к подчинению всего движения народному началу, народной воле, – как это было у казаков встарь.

У нас, в хуторе Тихорецком, откуда я выехал в Ставрополь, к этому времени уже утвердились формы непрерывной тяжбы между началом добровольческой диктатуры и кубанским, вообще говоря, народным началом…

Сложное чувство владело мною, когда я сидел за общей трапезой с общей офицерской массой отряда, с прослойкой в ней в лице полковника Слащова, Сейдлера и некоторых других, не-казаков.

Когда наступил момент и стало ясно, что нужно каким-то словом приветствовать этих простых людей, в неведении совершивших геройство чистого служения свободе, то, конечно, не о споре между двумя началами нужно было говорить, а о том, что и в том и другом месте породило естественное стремление к свободе. Как-то само собой вспомнился поход 10 000 греков, потерявших в одну ночь вероломно обезглавленных персами всех своих стратегов, но не павших духом и в ту же ночь успевших выбрать себе из своей среды новых стратегов и с ними совершить знаменитый в веках поход среди враждебных им племен и народов.

– Вы с честью проделали свой анабазис, и он будет включен в записи борьбы за свободу человеческой личности.

Доброе дружеское состояние создалось за столом, подходили многие, запросто расспрашивали, как там у нас, какие слухи доходят из России. После моей поездки на Дон, на Украину у меня было достаточно материала для ответов на вопросы.

Ставропольские торжества оказались кратковременными. Большевики скоро опомнились, увидели и узнали малочисленность шкуринцев и повели наступление с трех сторон. В поисках подкрепления командование объявило призыв к оружию офицеров, проживавших в Ставрополе. Были также посланы мобилизующие кадры в соседнюю кубанскую станицу Новорождественскую. Но если вообще мобилизация в гражданскую войну – вопрос лишь случая и удачи, то здесь, при трехдневном существовании власти да еще при тех ее оказаниях, какие обнаружил губернатор Уваров, – при этих условиях мобилизация не обещала быть успешной. Офицерский полк оказался не боеспособным и стал к тому же рассасываться. Мобилизованные казачьи сотни тоже оказались неустойчивыми.

Притихшие было и притаившиеся в городе большевизаны подняли голову и принялись за работу по разложению свежемобилизованных частей[45].

Со Слащовым мы выехали на окраину города. Линия фронта перед глазами, тянется ниточкой. Вялая перестрелка. Пока Слащов осматривал в бинокль позиции, со стороны большевиков из леса выскочил всадник и промчался взад и вперед вдоль окопов, – очевидно, передал какие-то приказания.

Проезжаем с. Надежинское, пулеметчики и все другие при оружии. Жители же селения сидят на завалинках за дворами, разговаривают промеж себя. Ни к фронтовой линии, ни к нашим пулеметам как будто совсем нет интереса.

На позициях казаки устроились по-свойски, как будто выехали к себе на участок для ранневесенней пахоты или сева.

Те, что в окопах, держат линию, а метров на двести ниже в ложбинке водовозка, один казак чистит картофель, другой дробит мясо на порции, – это кашевары готовят обед.

Я подошел, спрашиваю, какой станицы, они в свою очередь:

– А вы какой?

Начало разговора для казаков обычное, оказались общие знакомые у меня с ними, разговор мог бы затянуться на долгий срок, но подъехал Слащов с позиции, поехали в город. В селении Надежинском наш автомобиль задержали фуры со снопами хлеба, хлеборобы на всякий случай спешат свезти сжатую пшеницу с полей к дому поближе.

Жизнь в здании гимназии на бивуаках сопряжена была со многими неудобствами, и мне была отведена комната в гостинице. Провел несколько вечеров у знакомых в городе. Но вот, кажется, 15–16 июля (ст. ст.) утром прибежал ординарец штаба с предложением перейти с вещами в штаб-квартиру, т. е. в гимназию. Категоричность предложения не оставляет никакого сомнения, что дела наши – дрянь.

Действительно, мобилизованные казаки станицы Новорождественской оставили позиции, того и жди, большевики ринутся в прорыв. Шкуро нервничает.

Хуже того: приказывает вынести ему из комнаты кавалерийское ружьецо, щеголевато отделанное накладным серебром, и вскидывает ремень через плечо.

Это уже из рук вон плохо, когда командующий отрядом вооружается винтовкой.

Мне предложено держаться штаба и со двора гимназии не отлучаться. Кругом суета. Строятся в ряды все, кого только можно собрать, и высылаются на фронт. Город подвергнут довольно интенсивной артиллерийской бомбардировке большевиков.

Шкуро садится на коня и с конвоем мчится за город. Во двор въезжает знакомый автомобиль с двумя пулеметами. Спокойный начальник штаба Слащов сходит с сидения рядом с шофером.

– Ничего, все устроится.

Это он с шофером и пулеметчиком держали обнаженный новорождественцами фронт.

– Теперь Шкуро их далеко отгонит… банды неприятеля…

На другой день прибыл по железной дороге в Ставрополь батальон корниловцев и положение упрочилось.

Мне с моим товарищем по делегации больше нечего делать в Ставрополе. Попрощались со Шкуро, со штабом, с офицерами и казаками, с какими установилось знакомство, и выехали из Ставрополя с поездом, накануне привезшим добровольцев.

(Тут вместе со мной выехал из Ставрополя и А. И. Кулабухов, в свое время в ст. Успенской покинувший нас и пробравшийся оттуда к своей семье в Ставрополь, – он знал, что она будет жить у тестя в Ставрополе.)

Глава XXIX

На станцию Тихорецкую мы прибыли в разгар подготовки командованием Добровольческой армии Екатеринодарской операции.

Была занята ст. Пластуновская как крайний пункт по направлению к Екатеринодару, – в 37 верст от него. Шло сосредоточение войск для главного удара.

В сторону Армавира также жили приливами надежд и разочарований: 14 июля был занят Армавир, чтобы 17-го затем его оставить. Ликование городского населения сменялось оцепенением при жестокостях большевистской расправы.

К нам в Тихорецкую прибыли вырвавшиеся оттуда известные местные деятели. Среди них был хорошо мне знакомый местный муниципальный деятель К-в. При встрече он указал мне на странность кубанской административной реакции на большевистское в этом отношении головотяпство: предназначение на должность атамана Лабинското отдела офицера гвардейского дивизиона, а на должность армавирского городского головы какого-то старого отставного полковника, очень правого политического уклона.

Еще при старом режиме общественная жизнь в Армавире била живым ключом. Кроме центров кооперативного объединения обоих видов – кредитного и потребительского, были влиятельные профессиональные объединения: Общество торговых служащих, Общество взаимопомощи учащих и учивших в учебных заведениях Лабинского и Баталпашинского отделов; особо выделившееся на Северном Кавказе армавирское Общество попечения о детях, основателем которого был такой замечательный общественный деятель, как В. И. Лунин, и т. д.

Все эти общества сумели еще при старом режиме утвердиться и занять такое положение, что даже старая чиновная областная власть считалась с армавирским общественным мнением. Издавалась влиятельная в крае газета.

Сюда даже при старом режиме назначались атаманами отделов и их помощниками люди по особому отбору.

В Лабинском отделе – несколько станиц с населением свыше 20 000 душ, которые имели у себя средние учебные заведения – гимназии, реальные училища, среднее сельскохозяйственное училище и др.

Быч и Савицкий в порядке согласования ведомственных решений (еще до моего возвращения в Тихорецкую) назначили атаманом Лабинского отдела полк. Б., бывшего товарища Савицкого по службе в конвое Его Величества, достаточно тороватого, способного на произнесение складной застольной речи и совершенно уже мало связанного со станицей и еще менее с какой-либо городской общественностью

Как бы нарочно, демонстрировалось восстановление старого режима и как будто бы даже в худшем виде.

В силу своего положения, депутата Лабинского отдела, вместе с некоторыми членами рады я побывал у Быча, который в это время уже сидел в вагоне екатеринодарского направления. От пересмотра вопроса об уже состоявшихся назначениях он решительно отказался, а о новых назначениях обещал подумать.

Систему городского самоуправления, установленную Временным правительством и функционировавшую вплоть до нашего выхода в поход, большевики отменили.

Эта система не была восстановлена и Бычом. Создано было особое временное положение об управлении городами впредь до разработки и утверждения особого о них положения

В силу этого временного положения городским головой Армавира был действительно назначен какой-то отставной полковник Гвоздев, человек очень правого политического уклона. Неоднократно потом Кубанскому краевому правительству придется останавливаться на деятельности так неудачно назначенных в Армавир представителей власти.

За время моей поездки в Ставрополь председатель правительства Быч (в сотрудничестве с бывшим членом правительства Манжулой) успел выпустить приказ и по моему ведомству земледелия, злополучный приказ о трети урожая в пользу владельца земли, запаханной в захватном порядке земледельцами. Стоимость земли устанавливалась, таким образом, повышенная, и затемнялся, к тому же, предустанавливаемый революционный принцип отчуждения частновладельческой земли.

В кубанской практике этот приказ, впрочем, не имел большого значения. По своем возвращении я издал особые разъяснения к нему, смягчающие его одиозность. В самом приказе содержались указания, что он действителен лишь для сбора и распределения урожая текущего сезона. Подчеркивалось, что проведение земельной реформы должно быть произведено согласно постановлению рады 12 декабря 1917 года, по которому частная собственность на землю отменяется. Все земли сельскохозяйственного значения должны перейти к работающим на них казачеству и крестьянству.

Генерал Деникин ознаменовал вступление на кубанскую территорию выпуском письменного обращения на имя кубанского атамана с указанием на необходимость для атамана и правительства предварительно составить схему гражданского управления областью и военных мероприятий, с тем чтобы общие схемы и планы были бы предварительно обсуждены совместно с ним, генералом Деникиным, как равно и способ проведения их в жизнь.

Со своей стороны он подчеркнул необходимость:

I. Полного напряжения сил Кубани дня скорейшего своего освобожтения от большевиков.

II. Все первоочередные части военных сил Кубани должны входить впредь в состав Добровольческой армии для выполнения общегосударственных задач.

III. В дальнейшем со стороны освобожденного кубанского казачества не должно быть проявлено никакого сепаратизма.

Тон обращения, таким образом, содержал признаки стремления к верховному руководству, к диктату, что станет потом навязчивой идеей командования Добровольческой армией во все время гражданской войны; не сожительство и сотрудничество сил объединенных единством цели, а сосуществование под знаком субординации высшего руководства над низшими.

То обязывались не вмешиваться во внутренние кубанские дела, – теперь требовали на предварительное рассмотрение схемы и планы гражданского внутреннего управления.

Наконец, строгая директива – «никакого сепаратизма» – как бы незабытая любовь по строгому приказу.

Как реакция на это «обращение» генерала Деникина последовало со стороны Быча и Савицкого предложение атаману подписать приказ – и атаман его подписал – о призыве в войска служилых казаков освобожденных станиц – всех очередей, о порядке прохождения мобилизации с распределением мобилизованных по привычным кубанским полкам, распределением по ним же офицерского состава и т. д.

Как очень серьезное соображение в пользу этого предупреждающего распоряжения было следующее постановление: в гражданскую войну было очень заметной слабостью высших военных начальников содержание при себе многолюдных конвоев, каждый из них охотно брал в свой конвой казаков, что затрудняло формирование боевых частей.

Новое негодование со стороны главнокомандующего, усмотревшего в приказе опасный психологический момент, который может вызвать расстройство добровольческих частей.

Наша линейская группа делала попытку объясниться в откровенную с генералами Деникиным и Романовским, чтобы поверить друг другу хотя бы в основном – в общем желании бороться за обновленную Россию и в приемлемости народного начала в налаживании управления в освобождаемых областях.

Мы с Сушковым пригласили к себе Н. М. Успенского, сослуживца в прошлом генерала Романовского, и попросили его устроить свидание Сушкова с генералом Деникиным.

Свидание это потом было, но значительных результатов оно не имело.

«Вы все нас боитесь, – бросил при этом фразу генерал Деникин, – среди нас ищите монархистов. На себя оглянитесь. Посмотрите на тех среди вас, кто до сих пор не хочет снять конвойской красной шашки…»

Верно. Демократизм Савицкого, офицера императорского конвоя, был более чем сомнителен. В угоду Бычу и его группе, от благорасположения которых теперь зависела его карьера, он, Савицкий, мог произносить всякие слова демократического значения. Но по существу он был типичный носитель идеологии офицерства декоративной дворцовой части. Он, действительно, часто и нахлобучивал на голову красную конвойскую фуражку.

Тяжелым осадком ложилась вся эта наша общая неустроенность на душу, утомленную зрелищем трудно передаваемых картин жестокости и обнаженно-цинического отношения к человеческой жизни. Садизм вывороченной наизнанку человеческой души. Русские люди с ожесточением уничтожали друг друга.

Путь страдания, героизма и крови пройден кубанцами и добровольцами от Екатеринодара до Мечетинской. Теперь шли обратно, и, быть может, завтра снова вступим в Екатеринодар, а нет уверенности, что, вступивши в него, не начнем союзными усилиями ломать друг другу ребра, и никому не дано знать, где будет враг и где друг в грядущей сваре. В личном порядке возникало желание бросить, отойти, по крайней мере, тогда не будет ответственности. Но никогда малодушие не являлось гражданской доблестью. В силу своих возможностей нужно бороться.

Развитие Екатеринодарской операции неожиданно натолкнулось на хорошо руководимое сопротивление екатеринодарской большевистской военной группы. В то же время со стороны Ростова обнаружилась большевистская военная группа в несколько десятков тысяч, оттесненная в эту сторону наступавшими с Украины немцами. Состав ее был довольно пестрый – матросы, латыши, китайцы и др.[46] Но командующим группой оказался крупный военный самородок, кубанский офицер из фельдшеров Сорокин, казак левобережной (по Кубани) станицы Петропавловской. Для него поле разыгравшихся здесь боев – родные места. Обнаружив, что по линии железной дороги Тихорецкая – Екатеринодар имеются только слабые заслоны, а главные силы ушли, с одной стороны, под Екатеринодар, а с другой, – ведут бои под Армавиром, он повел свои части на прорыв добровольческого фронта, чтобы уйти со своей группой, оказавшейся в окружении, за Кубань. Напряженные бои длились с 14 по 25 июля. Фактически Сорокин оказался в тылу добровольческих сил. На Тихорецкой станции наступило оцепенение. Севшие было в поезда, чтобы не опоздать в Екатеринодар, вышли из вагонов. В одно очень смятенное утро приготовились даже грузить в вагоны для эвакуации раненых. Но, переправив за Кубань свою главную массу, Сорокин ушел туда же за нею.

Самоучка из фельдшеров, большевистский главковерх получит потом лестную аттестацию от своего противника. Генерал Деникин в своих «Очерках русской смуты» называет его «крупным военачальником».

Счастье к нам вернулось, но очень тяжкой ценой: были понесены большие потери и… ущерб для авторитета командования. Сумятица была такая, что в сводке штаба армии отмечались потери от стрельбы по своим.

Вечером 2 августа Кубанский Корниловский конный полк первым вошел в Екатеринодар, а затем – Запорожский и Уманский кубанские полки.

(Корниловским полком в это время командовал подполковник Науменко, впоследствии генерал, походный атаман и за границей войсковой атаман.)

Утром 3 августа вступили в Екатеринодар также добровольческие части. Прибыл на вокзал и штаб армии.

Екатеринодарская группа большевистских войск вслед за Сорокинской отступила за Кубань. Общая масса их была много крупнее тех небольших отрядов, с которыми мы вышли из Екатеринодара, и много больше группы генерала Корнилова, вышедшей из Ростова

Рада и правительство поездом двинулись 2 августа вечером из Тихорецкой в Екатеринодар. ГГо пути останавливались на станциях и обменивались приветствиями с делегациями больших станиц, выходившими на вокзалы нас встречать.

Немало было спора между добровольческой верхушкой и кубанской о церемониале въезда в Екатеринодар.

Фактически генерал Деникин въехал первым, но держался со штабом на вокзале. Тут же на вокзале утром на другой день председатель рады Рябовол и председатель правительства Быч устроили ему встречу и в его липе приветствовали Добровольческую армию.

При въезде в город во главе колонны были генерал Деникин рядом с кубанским войсковым атаманом А. Г. Филимоновым. Во второй паре были председатель правительства Быч и начальник штаба Добровольческой армии генерал Романовский и т. д. В нисходящем порядке пары и четверки добровольческих высших офицеров с нами, членами правительства и пр. По улице шпалеры войск и много народу. Колонна двигалась не спеша по направлению войскового собора с загибом к атаманскому дворцу. В соборе было совершено торжественное благодарственное Богу молебствие, затем на площади – парад войскам и т. д.

Вечером за общим обедом распределение мест по тому же церемониалу.

Застольным речам за этим обедом ораторы, видно, придавали особое значение.

Атаман Филимонов в своей речи давал успокоительные заверения, лил бальзам на душу вождей добровольчества.

– Кубань отлично сознает, что она может быть счастлива только при условии единства со своей Матерью Россией.

– Закончив борьбу за освобождение Кубани, казаки будут биться в рядах Добровольческой армии за освобождение и возрождение великой Единой России.

Но роль атамана по кубанской конституции декоративная, по преимуществу, для представительства.

Председатель правительства Быч в этот раз даже читал свою речь по бумажке, отмечая заслуги Добровольческой армии по борьбе ее со всероссийской анархией Он устанавливал: «готовность кубанцев сотрудничать с армиею». «Стремление кубанцев устраивать свою жизнь на началах народоправства является их основным стремлением»…

Председатель рады Рябовол оттенил: «Краевая рада соберется и по своему крайнему разумению выскажется, какую кубанцы желают установить у себя власть».

Генерал Деникин в речи здесь на обеде от «души пожелал», чтобы освобожденная Кубань «не стала вновь ареной политической борьбы» и как можно скорее приступила бы «к творческой работе».

Как он, генерал Деникин, понимал эту «творческую работу», он успел изложить в своем письме, которое послал атаману Филимонову за несколько дней до этого обеда вместе с извещением о взятии Екатеринодара. В нем он выражал «уверенность», что «Краевая рада создаст единоличную твердую власть, состоящую в тесной связи с Добровольческой армией», «не станет ломать основного законодательства, подлежащего коренному пересмотру в будущих всероссийских законодательных учреждениях и не повторит социальных опытов, приведших народ ко взаимной дикой вражде и обнищанию».

Таким образом, уже на торжественном обеде показались коготки и с той и с другой стороны.

Была еще устроена совместная встреча генералу М. В. Алексееву, тоже устраивался обед и говорились речи.

Кончился Второй Кубанский поход.

Глава XXX

Главное командование Добровольческой армии утвердило особый знак орденского значения для участников «Ледяного похода» – меч в терновом венке на георгиевской ленте с розеткой из национальных цветов. Знак получали одинаково как добровольцы, так и кубанцы[47]. Вообще говоря, с фасадной стороны у нас было кое-что демонстративно объединяющее, но в глубине процесс разъединения действовал не останавливаясь.

Главное командование Добровольческой армии взяло за основу своей власти «положение о полевом управлении войск» старого закона, делая отсюда выводы, что органы Кубанского краевого правительства вообще должны являться лишь подсобными исполнителями для армии.

Нечего и говорить, что этот явочный порядок установления подобных «законных взаимоотношений» не мог способствовать нормальному течению дел на Кубани.

Л. Л. Быч, председатель Кубанского правительства, продолжал у нас заведовать «внешними сношениями», «внутренними делами», «продовольствием и снабжением». По всем делам именно он продолжал наиболее часто сноситься с главнокомандующим и его помощниками. Атмосфера взаимной неприязни не рассеивалась, а больше сгущалась, особенно с того момента, когда на руководящих постах при генералах Алексееве и Деникине появились в составе руководящей добровольческой верхушки генералы Драгомиров и Лукомский. Они в походе не участвовали. Их старорежимные повадки вызывали у кубанцев сомнение и подозрение в опасном сдвиге к «реакции» всего Главного командования.

Недоразумения множились и на местах – в станицах. Старшие командиры проходивших частей войск назначали своих начальников гарнизонов, которые часто действовали, пренебрегая установившимися требованиями местного общежития, высокомерно и нередко бестолково обращаясь с представителями местной выборной власти – станичными и хуторскими атаманами, сельскими и аульными старшинами и т. д.

Яблоком раздора часто являлась «военная добыча». На узловых железнодорожных станциях захватывались продовольственные грузы, а также застрявшие вагоны с лесом, мануфактурой, с сахаром и пр. Прежде всего, это добыча общая – добровольцы командовали, казаки воевали, отбивали «добычу»… Хлебные же грузы явно были реквизированы у кубанского же населения, – большевики не успели вывезти этот отобранный у населения хлеб. Устанавливать, у кого он был отобран, и возвращать было бы очень сложно, но обратить это количество хлеба в зачет того, которое кубанское правительство обязалось предоставлять на продовольствие армии, было бы естественно, как естественно было бы обратить на удовлетворение нужд населения по доступной цене захваченный лес, мануфактуру, сахар. Кубанскому ведомству продовольствия и снабжения заняться этим было бы вполне естественно, в особенности при наличии в крае мощного союза кооперативных обществ с их лавками в станицах и хуторах. Но добровольческий центр, установив на эти грузы взгляд, как на военный «приз», решил их реализовать своими средствами с главной целью поправления своих финансов, – стали множиться слухи о спекулятивной вакханалии вокруг этой «военной добычи». Позже в своих «Очерках русской смуты» (Т. III. С. 178–179) об этом генерал Деникин запишет: «Для реализации военной добычи генерал Алексеев создал особую комиссию. Дело пошло, к сожалению, плохо… Проходили недели, месяцы – грузы портились, расхищались». «Большинство членов комиссии, – пишет один из членов ее, – лица совершенно неподготовленные и бесполезные, один заведомо вредный и невежественный»… «Вас испугало, – отвечает ему другой, – что разные недостойные люди начинают свивать себе гнездо, и паутиной интриг и личной выгоды опутывать святое дело… Но разве вы только вчера родились и не знаете, что, к сожалению, на одного честного человека приходится тысяча негодяев»…

В итоге «за ближайшие месяцы – август, сентябрь – комиссия успела реализовать из числа многомиллионного имущества всего на один миллион рублей»…

12/25 августа в особняке, занимаемом кубанским атаманом А. П. Филимоновым, собрались на первое общее заседание возглавители Добровольческой армии и Кубанского правительства.

Именно здесь, среди нас, впервые появились генералы Драгомиров и Лукомский. За чаем до открытия заседания завязался общий разговор, и тут многие из нас были озадачены откровенными заявлениями именно генерала Драгомирова: «Что бы там ни говорили, а Россия должна вернуться к своим историческим формам бытия. Конечно, неизбежны кое-какие коррективы»…

У кубанцев зароились сомнения: «Исторические формы бытия»… Это что же?.. Старая монархия?.. Итак, лицо, призванное к руководству Добровольческой армией, не стесняясь демонстрирует при нас свои реставрационно-монархические взгляды? Лишь допуская «кое-какие коррективы»?

Можно было подумать, что он высказался лишь по новости для него обстановки, не учел, что среди кубанцев о своих заветных чаяниях нужно пока помалкивать. А как же другие?.. Старые наши знакомые?..

В официальную часть программы этого заседания войсковой атаман, по соглашению с правительством, поставил вопрос о воссоздании Кубанской армии. Из присутствующих генералов Алексеев, Деникин и Романовский поставили свою подпись под актом соглашения в станице Ново-Дмитриевской, важным пунктом которого для кубанцев было воссоздание Кубанской армии. Для тех и других из собравшихся было ясно, что сейчас это вопрос не только стратегического значения, но и значения иного: для одних – как удержать, а для других – как обратно получить надежную опору для постижения целей борьбы с большевизмом согласно своему определению.

Один из присутствующих на собрании добровольческих генералов (Лукомский) в последующем образно выскажется об этом соблазнительном моменте: «Добровольцы не верили, что армия Быча и Рябовола пойдет с ними на Москву»[48]. В их глазах, следовательно, две одиозные фигуры закрывали всю Кубань. До Москвы еще было очень далеко, а уже через 3–4 месяца отставка Быча станет непреложным фактом кубанской действительности…

Псевдодальновидные расчеты генералов, углубляя взаимное недоверие, ослабляли значение уже достигнутых общими усилиями результатов…

Опасное намерение, глубокоошибочный расчет внезапного удара с плеча обнаружился тотчас, как было открыто данное совместное собрание командования добровольцев и кубанцев, первое общее собрание после «Ледяных походов».

Быч Л. Л., чтобы преподнести добровольцам неприятное для них напоминание, что пришло время для воссоздания Кубанской армии, т. к. Екатеринодар был уже занят, подбирая, по-видимому, более мягкие выражения, привел, между прочим, и такой аргумент:

– У кубанских казаков наблюдается неудовлетворительное самочувствие, когда их разъединяют и вкрапливают одиночками или малыми группами в добровольческие части…

Генерал Деникин, не дослушав речи Быча, порывисто поднялся и, в сильном волнении, выпалил:

– Я не допущу, чтобы здесь оскорбляли доблестное кубанское казачество![49] – и быстрыми шагами удалился из собрания.

Генерал Романовский, начальник штаба, последовал за ним. Все другие продолжали молча сидеть некоторое время. Через какой-то момент заговорил тихо и спокойно генерал Алексеев, убеждая не придавать выходке особого значения. Что-то успокоительное произнес и генерал Лукомский. Но разговор не наладился. Так и разошлись ни с чем.

К рядовому казачеству у Деникина неизменно доброе отношение, но, по преимуществу, как к боевому материалу: «Элемент храбрый и надежный»…

Екатеринодар был занят. Большевистские войска отступили за Кубань, но они не были разбиты. Группа их войск под командой казака ст. Петропавловской (как раз данного района Закубанья) Сорокина сохранила боеспособность, чтобы в ближайшие дни воспрепятствовать войскам генерала Эрдели форсировать реку Кубань и нанести им достаточно тяжелый урон. Так называемая Таманская их группа войск, задержалась на левом берегу реки Протоки, у станицы Славянской, скоро оправилась и, сохраняя боеспособность, обороняясь, отступила через Новороссийск на Черноморское побережье, а оттуда через Хадыженский перевал вышла к станице Белореченской и таким образом сблизилась с частями главковерха Сорокина.

На левом берегу Кубани с ее притоками рек Белой, Лабой, на территориях Лабинского, Майкопского и Баталпашинского линейских отделов – с центрами городов Армавиром, Майкопом и большими станицами Лабинской, Михайловской, Урупской и др. – происходили кровавые бои в течение августа, сентября и октября.

По данным главнокомандования Добровольческой армии, силы Северо-Кавказской большевистской армии исчислялись в сентябре месяце 1918 года свыше 90 000 бойцов при 124 орудиях, которым противостояли 35–40 000 штыков и шашек Добровольческой армии при 89 орудиях. Борьба при этом была упорная. Часто станицы, сегодня занятые одними, завтра переходили в руки других.

Что происходило в самих станицах?

Еще незадолго до приближения фронта в каждой станице и в хуторах образовывались повстанческие отряды с заранее намеченными командирами, вахмистрами, урядниками-взводными и пр.; свои пластунские части, своя кавалерия, – каждому определялась его роль… Если отряд красных в станице был не особенно сильным, выступление повстанцев делалось, не ожидая прихода белых; в другом случае выступали уже в поддержку белым, пришедшим в станицу, и вместе с ними гнали красных. Если красные успевали получить подкрепление и занимали станицу, повстанческие отряды отступали уже с белыми, а над оставшимися семьями красные творили суд и расправу, как правило, жестокую, с издевкой.

– Беги! – предложили приговоренному к смерти старому бывшему атаману станицы, – уйдешь – твое счастье…

Бросившегося бежать атамана один из судей же догнал и снес ему шашкой голову. Свидетели сцены были поражены, что дородная атаманская фигура уже без головы пробежала еще некоторое расстояние и лишь потом рухнула на землю.

Когда станицу обратно заняли белые, то расправа происходила и с другой стороны.

Случалось, что вновь занимали станицу красные, опять волна расправы большевистской, еще более жестокой.

Наученные горьким опытом, уходили теперь вместе со своими «повстанцами» и их семьи, с домашним скарбом, иногда даже с живностью, со всем, что успевали захватить. Да так неделями и месяцами блуждали табором в тылу своих, в ожидании, когда вновь отвоюют родную станицу.

Конспирировали теперь обе стороны: и возлагавшие надежду на белых, и сочувствующие красным. Творились тягчайшие уголовные преступления, по понятиям, конечно, нормального времени.

Дядя из белых, выехал в степь вместе с красным племянником, – последний (племянник) вернулся домой живым и торжествующим, а бездыханного дядю привезли на повозке сами лошади, хорошо знавшие дорогу к дому. У дяди смертельная рана в затылок от пули из револьвера племянника. Из родных убитого никто и заикнуться не посмел о расследовании этого дела.

В жизнь проникал звериный обычай. Лично тебя пока что не трогают, молчи, таись, – придет время, посчитаемся… Чем ниже по моральному облику был человек, тем более звериную форму принимали его поступки. Одного такого в родной станице принуждены были арестовать свои же станичные власти и отправить в город в тюрьму, там он заразился тифом и умер. Отец привез тело в станицу похоронить. Ни одна душа из станичников, кроме родного отца, не пошла за гробом.

Кровавой борьбой была охвачена вся жизнь на Кубани. Могли ли мы добровольцам (или добровольцы нам) поставить вопрос ребром: или соглашение, или разрыв? Конечно, нет. (Деникин А. И. Очерки русской смуты. Т. III. С. 209.)

Трудно было тому же Бычу после описанной выходки генерала Деникина идти по встретившейся надобности снова в штаб главнокомандующего для «совместного рассмотрения вопросов». Но Быч это делал, и другие это делали.

Чтобы помочь каждому члену правительства освободиться от нежелательных ведомственных сотрудников, чтобы с большей осмотрительностью подобрать новый штат служащих, совет Краевого правительства в начале же августа месяца постановит, считать уволенными со службы всех чиновников, не отказавшихся от службы у большевиков, предложив, однако, всем желающим из них подать прошение об обратом приеме на службу. Мера в целом оказалась целесообразной, вызвавшая, однако, в отдельных случаях недоразумения и даже обиду.

У меня, например, по ведомству земледелия был такой случай со служащими Кубанской опытной станции табаководства и других технических культур.

Заведующим этой станцией был очень почтенный и очень уважаемый и большой специалист в свой области А. В. Отрыганьев. Подобрал он себе сотрудников из числа хорошо научно-подготовленных специалистов этого дела. Учреждение весьма удачно выполнило свое дело. Мне нравилось бывать у них. И вот получаю специальное приглашение директора прибыть к ним. С особенной предупредительностью все показывали мне, давали исчерпывающие объяснения на мои вопросы, а потом все собрались в кабинете директора, и один за другим все, включая директора, подали мне прошения об отставке.

Отрыганьев, вручая свое прошение, подчеркнул, что все они полагали, что их научная работа не должна зависеть от перемены властей, что работа ими ведется для пользы всего населения края и для государства.

Прошения их я всем им вернул, попросил продолжать полезную работу, но обратил их внимание, что решения общеполитического порядка трудно сочетать с индивидуальными переживаниями. За оградой опытной станции из-за политики проливается кровь и гибнут тысячи жизней…

Глава XXXI

Моя ведомственная работа, как и до выхода в поход, распределялась между Краевым контролем и Ведомством земледелия.

Освободиться от ненужного, а иногда и вредного элемента мне, отчасти, удалось.

Так получилось именно в отношении ведомств контроля и земледелия, но мне пришлось встретиться и с особым явлением: как бы тоже обслуживающими интересы края, своего рода межуемычными учреждениями, по задачам своим и по бюджету как бы болтающимися в межканцелярском пространстве. С ними было много хлопот.

Таким оказалось, например, особое статистическое бюро, учрежденное еще старой государственной властью для производства сельскохозяйственной переписи в крае. Работа его затянулась. Началась перемена властей, потом – гражданская война: то одна часть области занята враждебной существующей в Екатеринодаре власти, то другая.

Между тем ценность уже произведенной статистической работы вне сомнения, нужно привести ее в порядок, цифровые данные закончить. Кто-то из правительства этим должен заняться, добыть ассигновку на нее и наблюсти за расходованием средств, за производством работы.

Совет правительства, по настойчивому ходатайству заведующего этим бюро некоего господина К., «прикомандировал» его к моему ведомству. Как в принципе временное учреждение оно должно было жить по срочным ассигновкам. А сам же господин К. оказался неуживчивого характера и с большой фантазией. Жалобы на него шли изнутри учреждения и извне. В смысле численности персонала бюро его как будто бы должно приобрести статическое положение, а у него в один месяц больше служащих, в другой – меньше. Как правило, первое явление наблюдалось чаше, чем второе. После выяснилось, что он просто оказывал приют безработным своим знакомым.

Еще был (после нас остался) совет обследования и изучения Кубанского края.

Предприимчивый человек, заведующий особым отделом «маслопродукта» при центральном продовольственном органе старого правительства Пр. придумал простой способ «накопления» средств для его ведомственных нужд. Был установлен особый денежный сбор на всякий вывозимый из Края пуд подсолнечного масла, товара по моменту наиболее ходкого. К тому же в последние месяцы существовании всероссийского Временного правительства контроль на местах ослабел. И местные власти тоже были в состоянии перманентного формирования. В распоряжении Пр„этого заведующего отделом «маслопродукта», оказались значительные суммы денег. Он стал «меценатом». Под его председательством и сформировался «совет обследования». Тут собрались очень видные по местному масштабу специалисты-почвоведы, химики, рыбоведы, горняки. Реквизировали под учреждение здание, отделы учреждения обзавелись лабораториями, составили обширную библиотеку (по преимуществу из книг, свезенных в комиссариат милиции после обысков в частных буржуазных квартирах). Эти «библиофилы» из Совета обследования как-то сумели получить эти книги для своей библиотеки…

Но в этом учреждении был какой-то малоприятный пробольшевистский привкус, тем не менее минимум полезной работы произведен. Под покровом этого учреждения собрались полезные для Края специалисты с научной подготовкой.

Краевая власть, однако, не могла терпеть такой несообразности, как существование отдела продовольственного ведомства, по существу своей работы к нему не имеющего отношения, к тому же с самостоятельным бюджетом. Господин председатель увидел, что ему приходится сжиматься. Вот он и избрал мое ведомство как убежище для «совета обследования», от которого и последовала просьба правительству определить его в бюджетном и административном порядке по ведомству земледелия, на что и последовало согласие правительства. Некоторые из серьезных специалистов, собравшихся в этом учреждении, сами поняли ложность своего положения, обратили свое внимание в другую сторону, и отсюда возникла инициатива, увенчавшаяся созданием первого высшего учебного заведения в Екатеринодаре – Кубанского политехникума, в котором с самого начала учебная и научная работа пошла при хорошем составе профессоров и научных работников. Сам же Совет обследования и изучения Кубанского края вырос до состояния серьезного научного учреждения.

Был и третий у меня ведомственный приемыш – тракторный отдел. Сформировался он все при том же прежнем продовольственном комитете, как и совет обследования и, безусловно, не без влияния того же Пр.

С фронта Великой войны прибыли на Дон и на Кубань железнодорожные эшелоны с грузом неуклюжих громоздких «мартеновских» тракторов на высоких колесах и гусеничных. Живая тяговая сила – лошади, волы и пр. – за время войны очень пострадала, а тут как бы с неба свалился в край большой запас механической тяги. При взгляде на эти внешне мощные машины мысль сразу обращалась к тому, как выгодно было бы пустить эту силу в местное сельское хозяйство или определить для городского хозяйства. Еще до нашего обратного прихода в Екатеринодар, при большевистском кратковременном хозяйствовании, тракторный отдел быстро разросся в широкое предприятие общественного назначения. Нашлись инженеры-специалисты. Реквизировали для него целое подворье. Мобилизовались штаты механиков и других мастеров. Средства на это шли всё с тех же сборов за вывозимые из края предметы продовольствия.

Ко времени нашего возвращения с похода несколько машин уже было исправлено, доведено до состояния работоспособности. Демонстративно перевозились по городу тяжести. Нещадно при этом портились городские мостовые, настил которых не был рассчитан на столь тяжелые машины.

Несколько машин с гусеничной системой были в состоянии произвести показательную вспашку на опытном поле под Екатеринодаром. Плуг о пяти лемехах. Работа спорая, качественно безукоризненная.

При более или менее внимательно произведенной бюджетной регулировке правительственных ведомств тракторному отделу совсем не находилось места в бюджете ведомства продовольствия и снабжения.

Но плуги лакали. Это говорило за то, что и тракторный отдел должен перейти в ведомство земледелия. Я ездил смотреть на вспашку поля. Прекрасно. Но машины изготовлялись в Америке. Ну, а если что поломается, – откуда взять запасные части? Инженер Т-с, уже числившийся заведующим отделом, повез меня на их подворье и показал склад запасных частей; правда, при этом признался, что не все части можно найти в запасе, придется некоторые изготовлять самим, оказалось, что им уже присмотрено пустующее в пригороде заводского типа здание, которое можно недорого купить и приспособить под завод нужного нам типа…

Поданное тогдашним управляющим ведомством продовольствия и снабжения заявление о переводе тракторного отдела из его ведомства в мое совет правительства охотно поддержал. Таким образом, у меня оказался третий нахлебник, неспокойный, со многими планами на будущее, со сметами на ремонт, на образование транспортных и землепашных тракторных отрядов, на образование распределительно-починочных баз[50]: в Армавире, хуторе Романовском и т. п. Главная база, конечно, в Екатеринодаре. Здание под завод мы купили, и я ездил смотреть на отливку чугунных колес…

С несколькими машинами, впрочем, дело обстояло совсем благополучно. Они попали в хорошие руки, и их успели хорошо использовать для хозяйства, как, например, в Кубанском сельскохозяйственном училище и в некоторых других хозяйствах. По всей вероятности, так и следовало бы лишь частично использовать эти машины, раздав их в культурные хозяйства, где за ними был бы присмотр непосредственно заинтересованных лиц. Машины, безусловно, имели свои конструктивные недостатки, некоторые мелкие, но в общей конструкции важные части, при сочетании с другими слишком, громоздкими, часто ломались, происходили простои в работе. Тракторный отдел съедал не только свои заработки, но и все дополнительные ассигновки по ведомству.

Тракторный отдел я ввел в качестве подотдела в свой отдел сельскохозяйственных машин, где было несколько хороших инженеров и во главе его был с хорошей репутацией инженер Б-в. Ну, так вот он на одном докладе у меня по тракторному подотделу взял да расплакался. Нервы оказались слабыми у человека с наружностью червонного короля. Пришлось тракторный подотдел частично спустить на положение консервации с очень осторожными сметными предположениями о возможно прочной эксплуатации машин.

Таким образом, мой служебный день проходил при двойной или даже вернее при тройной рабочей нагрузке: ведомственная работа, затем в совете правительства и еще в группе Законодательной рады.

По ведомству земледелия всегда бывал большой приток посетителей, – часто по несколько десятков человек в день, – многие из них по отделу землеустройства.

Приказом Краевого правительства было объявлено, что постановления всероссийского Временного правительства в отношении земельного вопроса (как и в отношении других вопросов) административной практики и законодательства обязательны в пределах Кубанского края впредь до изменения или дополнения их постановлениями совета Краевого правительства или Краевой рады. Согласно этому приказу объявлялись недействительными всякие сделки на землю, если они были произведены без согласия на то министра земледелия – в нашей кубанской практике члена правительства по ведомству земледелия. Одной, следовательно, из моих обязанностей стало разрешение или неразрешение сделок на землю.

Общим ходом событий и господствующим настроением было уже предопределено направление земельной реформы в крае: частной собственности, – в особенности, крупной частной земельной собственности – не существовать[51].

Земельные собственники чувствовали нависшую над ними угрозу и делали напор на члена правительства, но обычно успеха не имели. Было лишь выдано условное ведомственное согласие на закрепление крупного земельного участка земли в 5-6000 десятин земли за одной акционерной компанией, для образования концессии, обязавшейся построить второй сахарный завод и организовать на участке земледельческое хозяйство для производства необходимого для завода сырья. Были выработаны условия срочности постройки завода, был установлен срок, когда должна была начаться выработка сахара на заводе. В случае невыполнения к указанному сроку условий, разрешение на отчуждение участка земли теряло силу и кроме того компания обязывалась уплатить крупную неустойку. Будущие сахарозаводчики обязывались также подчиниться всем требованиям закона о земле, каковой должен быть принять в ближайшем будущем радой.

До революции в Кубанском крае существовал только один небольшой сахарный завод, ежегодная продукция которого была 200–300 тыс. пудов сахару, – количество слишком недостаточное для населения края. Доставка сахара с Украины сопряжена была с большими затруднениями при установившихся межкраевых кордонах.

Впоследствии, когда пришлось доложить комиссии Краевой рады о данном факте, комиссия его одобрила[52].

(Другие отделы ведомства земледелия – агрономический, мелиоративный, рыболовства и рыбоведения – меньше отнимали времени каждый в отдельности, но в целом, – более чем достаточно). Преимущества моего ведомства земледелия заключалось в том, что на Кубань к этому времени пришло достаточное количество хороших специалистов и людей, к тому же искушенных в администрировании, поэтому во главе ведомственных отделов и подотделов удалось поставить опытных и знающих сотрудников и работа налаживалась.

Первую половину дня я проводил, главным образом, в Ведомстве земледелия.

В контроле, где работа, по преимуществу, канцелярского порядка, и где по роду занятий не могло быть большого количества извне приходящих посетителей, и где у меня был помощник контролера, я ходил на работу после завтрака. Главной рабочей силой там был секретарь контроля, опытный и дельный чиновник старого областного правления Н. В. Ш. Своенравное его чиновничье самолюбие, однако, простиралось до того, что однажды на докладе, не получив утверждения нескольких его повторных «заключений», он от обиды даже расплакался.

Вечера уходили на заседания в совете правительства.

Заседали мы подолгу, до 12 часов ночи почти всегда. По праздникам и по воскресеньям заседали по утрам, нередко до 2-х часов дня.

Совет правительства тогда был и высшей административной инстанцией, и органом местного законодательства (до созыва новой рады, ибо проделавшая поход рада была, по собственному ее постановлению, распущена).

В своем личном составе совет правительства, со времени выхода в поход, претерпел значительные изменения.

С нами в поход не пошли члены правительства, избранные паритетной радой от иногородних, Турутин и Трофимов. Они сами себя как бы исключили из состава Совета. В ст. Мечетинской отказался от исполнения своих обязанностей члена правительства Бырдин. Хорошо не помню, когда и где отстал от нас член правительства Сверчков. В Екатеринодаре в нашей среде оставался членом правительства, избранный паритетной радой из иногородних, лишь А. А. Трусковский. На место Турутина по ведомству путей сообщения был приглашен инженер Кашкин. Через некоторое время в совете правительства стал появляться третий иногородний ростовский коммерсант Панченко в качестве управляющего ведомством продовольствия и снабжения. Это звание освобождало Панченко от ответственности за направление политики совета правительства, но зато он имел право решающего голоса лишь по вопросам своего ведомства.

Кулабухов А. И., в свое время избранный радой на должность помощника члена правительства по ведомству внутренних дел, стал ведать «внутренними делами» более самостоятельно, так как теперь Быч был перегружен работой на должности председателя.

Я, по должности члена правительства, пользовался обычными правами, присвоенными этому званию, но по должности краевого контролера – еще и правом «вето»: опротестованное мною сметное предположение по любому ведомству должно было пересматриваться и исправляться в заинтересованном ведомстве и только потом могло поступить в совет на новое рассмотрение.

Вскоре после возвращения в Екатеринодар мною были разработаны и опубликованы, по утверждении войсковым атаманом, «Правила» прохождения смет и специальных ассигнований по всем ведомствам. Я установил систему всех трех видов контроля: предварительного, фактического и последующего. Благодаря этой разработанной регламентации мое личное вмешательство в процесс контроля свелось к минимуму. В совет правительства сметы поступали уже побывавшие в соответствующем отделе контроля с грифом ревизора. Зато теперь иногда другие члены правительства ворчали на строгость предварительной ревизии. Впрочем, жалобы шли, главным образом, со стороны тех, у которых замечалась небрежность в составлении сметных предположений.

Глава XXXII

Переходя в дальнейшем к изложению фактов из жизни других краевых ведомств за этот период, – перед новой Краевой радой, – уместно будет напомнить, что Кубанское Краевое правительство по действующему тогда «положению о высших органах» управления (1917 года) не было в обычном смысле объединенным правительством. Общеправительственная ответственность перед радой была установлена позже, теперь же правительство состояло из председателя и членов правительства, избранных – каждый самостоятельно – Законодательной радой. Действия их по своим ведомствам были в известной степени автономны. За общие решения в совете они несли ответственность лишь как за решения, вынесенные по принципу большинства. В этом заключались большие неудобства: чувство общекубанской солидарности иногда заставляло молчать, где по содержанию делаемых от имени правительства заявлений не все соответствовало общему мнению кубанцев. Перед лицом посторонних не хотелось обнаруживать внутреннюю кубанскую склоку.

Зато позже, когда отношения начали сильно обостряться, Быч как-то не без основания бросил фразу:

– Мы съедаем друг друга… Мы импотентны…

Л. Л. Быч при таких взаимоотношениях членов совета правительства, стремился изолировать от нашего влияния наибольший круг деятельности руководимой им лично правительственной работы: по делам внешних сношений, внутренних и продовольствия. С этой частью правительственной деятельности мы знакомились часто лишь «постфактум», и «предварительно» лишь в тех случаях, когда Бычу приходилось обращаться в совет правительства за санкцией проектов ведомственных штатов, легализации смет и т. и.

Примечательным было в этот период тесное сотрудничество Быча с Кулабуховым.

Еще совсем недавно А. И. Кулабухов держался наших – линейских взглядов, тем более что и по происхождению он был казаком старой линейской станицы Ново-Покровской… Не хотелось бы здесь распространяться о человеке, который жестоко впоследствии пострадал трагически, тем не менее объективность требует отметить, что устойчивостью взглядов он не отличался…

Быч в описываемое время ему покровительствовал, и Кулабухов буквально приклеился к Бычу и во всем творил его волю.

Я уже рассказывал, как поначалу (после возвращения на Кубань) Бычом, в сотрудничестве с Савицким, производилось восстановление власти старорежимных атаманов в Кавказском и в Лабинском отделах. Теперь Кулабухов продолжал то же. Старые полковники ставились во главе всей «земской» работы освобождаемых от большевиков отделов – Екатеринодарского, Ейского. Таманского и др. В городах назначались «головы» и члены управы по какому-то особому признаку определяемой их «деловитости».

Правда, через некоторое время в Екатеринодар был вызван бывший армавирский городской голова Колычев и под его возглавлением был создан при председателе правительства особый отдел законодательных предположений по ведомству внутренних дел, где г. Колычев и занялся разработкой «нормального типа» городского самоуправления в Кубанском крае, а впоследствии, уже при нашем «линейском» правительстве, также и положения о местном «земском» самоуправлении.

Синодик прегрешений этого периода ведомства внутренних дел в отношении периодической печати был довольно тяжелый: до закрытия типографий, навешивания замков на двери редакции и типографии и накладывания казенной печати включительно.

По приказу Кулабухова (24/Х 1918 года) члену правительства по внутренним делам присваивалось право «закрывать газеты» за статьи, «вызывающие недоверие к Краевой власти и затрагивающие представителей соседних дружественных новообразований».

Впрочем, в одном отношении здесь необходимо сделать оговорку.

Руководители добровольчества очень настойчиво напирали на эту прореху в деятельности кубанских властей. По этим не могут умалиться их собственные прегрешения в отношении необходимой доли гражданской свободы и предосудительной – осважной – обработки общественного мнения. Нельзя пропускать мимо внимания того особого покровительства, которое оказывали добровольческие власти газете Шульгина, начавшей выходить в Екатеринодаре в начале сентября и ставшей как бы официальным органом добровольческого командования. Идеи монархизма и узкого национализма выпирали с каждой строчки «России», «Великой России» и пр. И была еще особая сторона дела: их великодержавный тон, пренебрежение к местным силам. Генералы Драгомиров и Лукомский особенно грешили этим, била в глаза сама их манера держаться с местными людьми: как бы «римляне» среди «варваров»… Шульгин со своими присными им вторил, может быть, инспирировал.

Казалось, общность прегрешения в отношении гибнущей российской государственности должна бы внушить мысль о скромности заслуг прошлого. Казалось, некому и нечем было кичиться (в особенности генералу Драгомирову и господину Шульгину) перед кубанцами… В обостренном революцией и гражданской войной сознании кубанского деятеля черноморской складки этот тон великодержавной непогрешимости господ Шульгиных воспринимался как крайне неуместный вызов правилам житейской добропорядочности:

– Пришли к нам на Кубань да нас же и поучают… а сами?!

Кубанское правительство усвоило от старого времени обыкновение выпускать свою официальную газету. Прежде это были «Кубанские областные ведомости» теперь стала «Вольная Кубань». Назначение газеты прежнее: выражать взгляды местной власти и быть одновременно обязательным сборником приказов, распоряжений и других следов правительственной деятельности. Вместе с тем сознавалось, что совместительство задач официоза и официальных ведомостей не может привести к добрым результатам. Неоднократно ставился вопрос о разделении задач. Проектировалось выпускать «Правительственные ведомости» и большую ежедневную газету «Вольная Кубань», которая должна быть лишь идеологически связанной с правительством. Но этим намерениям так и не суждено было сбыться, во-первых, по экономическим соображениям. Кубанское правительство всегда было экономно в смысле расходования общественных средств, – во-вторых, само кубанское правительство этого состава политически не было однородным.

«Вольная Кубань» продолжала, таким образом, ловить сразу двух зайцев, поэтому с поля внимания ее исчезал то один из них, то другой.

Л. Л. Быч, как председатель, стремился подчинить газету своему влиянию, но это ему удавалось лишь отчасти.

Редактором «Вольной Кубани» был то старик Щербина, то некий полковник Генерального штаба Дульцев, то отличавшийся неустойчивостью взглядов Д. А. Филимонов. После их всех газетой безраздельно завладел ненавистный черноморцам Ф. Н. Фендриков.

Отдельные передовые статьи вызывали бурю негодований в лагере добровольцев духом «самостийности»: «Кубань будет отстаивать свои суверенные права»… и т. д.

В одну кучу сваливались и «независимость мнений» об отношении к соседним областям, и «независимость» при установлении взаимоотношений с соседними государствами. Или: то полная частная и общественная инициатива во всех вопросах экономической политики, то вдруг капризная редакция официоза «вольнолюбивого правительства» пускала под шумок мысль о пользе режима «ежовых рукавиц».

Одним словом, официозно– официальная «Вольная Кубань» совсем не в редкость являла собою вид листка «без руля и без ветрил». Но она часто фигурировала как вещественное доказательство противо-добровольческих грехов кубанской власти. Здесь можно отметить любопытное наблюдение: в те времена на юге России относились к печатному слову без особого уважения, но к нему предъявляли большие требования и им много занимались, а к руководству им допускали очень часто общественно «сомнительных личностей».

У добровольцев зародился добровольческий Осведомительно-агитационный отдел – «Осваг», а у кубанцев параллельный ему такого же назначения, но с другими директивами Кубанский отдел пропаганды – «Коп».

Судьбе было угодно соединить в деле организации кубанской «охранки» два имени, трагически столкнувшихся впоследствии: Кулабухова и Карташева.

Запомнился знаменательный доклад в совете правительства о смете «Особого отдела ведомства внутренних дел». Испрашивалось ассигнование в дополнение к обычной смете головокружительной суммы денег на это новое учреждение. Доклад делался Кулабуховым, поддерживался Бычом. Я, как контролер, решительно стал в оппозицию подобному размаху сомнительного начинания. В поддержку доклада Быч высказался:

– Я сам никогда не был большим сторонником «охранки», но если бы вы, Д. Е., сами послушали горячий доклад начинателя этого дела, капитана Карташева, которого мы предполагаем поставить во главе этого дела, то, право, – вы должны бы были без возражения согласиться с нами. Человек так увлекается своим делом и так горячо берется за него…

Я все же настоял на своем. Потребовал чуть ли не наполовину сократить ассигновку и к будущему представить в совет более четкую формулировку задач учреждения. Быч и Кулабухов подчинились этому, но в результате вторичного рассмотрения «штатов» охранки добились их утверждения и назначили капитана – теперь по-казачьи – есаула Карташева начальником Особого отдела кубанского ведомства внутренних дел.

И что же? Служа под начальством Быча и Кулабухова, он именно за ними, главным образом, производил наблюдения в пользу других[53]. (В скобках замечу, что впоследствии Карташев похвалялся, что Быч поручал ему следить за кубанскими министрами – Сушковым и Скобцовым…)

В унисон с Бычом по-прежнему тянул свою ноту его ставленник, член правительства по военным делам, полковник Савицкий.

То, что в это время гладко проходили все случаи мобилизации казаков и выполнялась другая организационная работа по военному делу, это скорее нужно было объяснить наличием в деле хорошо сработавшегося за время Великой войны аппарата «Кубанского Войскового штаба».

Вскоре, – по возвращении с похода, – было открыто свое кубанское военное училище. (При старом режиме его на Кубани не было, и для получения военного образования кубанским молодым казакам приходилось ездить в другие города: Петербург, Москву, Оренбург, Тифлис и др.)

Теперь при ведомственных успехах сам Савицкий приобрел показную развязность, заносчивость и, как говорится, в словах не стеснялся.

Однажды в перерыве на заседании правительства, когда с мест не встают и возникают частные переговоры, Савицкий выпалил с демонстрацией в нашу сторону:

– Меня считают монархистом… Да, я монархист… Но не монархист Антона Ивановича Деникина…

А чуть перемолчав, добавил:

– Я – монархист великого князя Михаила Александровича…

Быч потупил очи и заулыбался себе в усы… – Одолжил приятель.

Было немало и других случаев того же порядка

Приведу еще один пример. По обратном занятии Екатеринодара была получена телеграмма из Тифлиса от председателя «Меджлиса» «суверенной» Северо-Кавказской республики того времени… Где проходили границы этой республики, точно никто не знал, но ее глава Т. Чермоев прислал нам из Тифлиса поздравление с обратным занятием «столицы Екатеринодара» и выражал самые лучшие нам пожелания.

Среди «вермишельных» вопросов Быч огласил эту телеграмму и полушутя, полусерьезно предложил поблагодарить отыскавшегося союзника.

Савицкий с Чермоевым старые сослуживцы, оба – офицеры былой декоративной Кубанско-Терской воинской части – конвоя Его Величества.

– Лука Лаврентьевич! – обзывает Савицкий Быча: – разрешите, я отвечу Топе (имя Чермоева).

– Пожалуйста… Но как вы намерены ему ответить?

– Да, так… по-свойски: Ду-к, ты, Топа, сам бездельничаешь и нас от дела отрываешь…

Нам давался образец кавказской дружбы на манер «аллаверды, Господь с тобой», но кто бы тогда мог подумать, какие печальные результаты последуют от нее, когда Топа Чермоев, Савицкий… Быч, Кулабухов и некоторые другие окажутся несколько позже в Париже и с развязанными руками займутся без стеснения деланием кружковой политики на манер международных сношений, заключения международных договоров, а для несчастного Кулабухова все закончится так трагически.

На экономическую краевую жизнь давили твердые цены на хлеб и другие продукты сельского краевого хозяйства и, как неизбежное дополнение к твердым ценам, разрешительная система вывоза, вывозные пошлины, установление пограничной стражи.

Кубанское правительство обязалось доставлять продовольствие для армии Добровольческой с кубанскими частями, а равно и для Дона, где была якобы нехватка собственных продовольственных продуктов.

Твердые цены в обстановке того времени, когда отсутствовали эквивалентно оплачиваемые товары, потребные населению, – это искусственно пониженные цены, чтобы меньше платить земледельцу. Закупать зерно и масло по рыночным ценам краевая власть не могла за недостатком денег. Чтобы удержаться на уровне наименьшего зла, специальные краевые ведомства должны были бы обладать высокой способностью привлечения в Край потребных для населенья хозяйственных товаров. Как это было тоже сложно, я убедился из личного опыта по заготовке так называемого «манильского шпагата» для жаток-сноповязалок. Подготовительная кампания к уборочному сезону лета 1919 года началась еще в конце 1918 года, но к началу сезона шпагата было заготовлено недостаточно.

Не было общепризнанной твердой денежной единицы. Рынок был наводнен всяческими денежными суррогатами; бумажными деньгами разных выпусков всероссийскою правительства, купонами различных займов, банковыми обязательствами, деньгами разных «республик» (пятигорской, черноморской) и пр. Незадолго до нашего возвращения большевики пустили в обращение, как деньги, белые вексельные бланки, просочились в Край и другие деньги всероссийских большевистских выпусков. Актами Краевого правительства, а затем и Добровольческого, большевистские деньги были аннулированы, чем, следовательно, сразу население было ударено по карману.

Курс оставшихся в обращении бумажных денег не был «устойчивым», но, как правило, – всегда понижался.

Вокруг дела заготовки и вывоза продовольственных грузов завязался нездоровый ажиотаж. Скоро поползла молва о взяточничестве в ведомстве продовольствия и снабжения. То же стали говорить и о пограничной страже.

(Об этой страже «улица» множила разные малопочтенные анекдоты, вроде нижеследующего:

– Кто едет? – будто вопрошает пограничный страж с винтовкой приближающуюся фуру с мешками.

– Ермак Тимофеевич! – ответствует возница фуры.

– Вороти назад!

– Дюже строгий… Мы знакомы и с атаманом Платовым…

После обмена рукопожатиями быстрый осмотр мешков, и фура продолжает путь через границу.

На кредитке донского выпуска 100-рублевого достоинства был изображен памятник завоевателю Сибири Ермаку, а на кредитке 250-рублевого достоинства – атаману Платову, герою Отечественной войны.)

Сами донцы пользовались печатным станком неограниченно, нам же отпускали кредитки малыми порциями, расплачиваясь в то же время за кубанскую пшеницу теми же кредитками из расчета «твердых цен». В кубанских кругах пошла молва, что Дон реализует получаемую от нас пшеницу из расчета на твердую иностранную валюту[54].

Начинать нужно бы с унификации денежного знака, установления общего контроля над его выпуском и правильного распределения денег между краевыми казначействами.

Но Дон всех опередил, раньше других приспособился печатать кредитки, приличные с внешней стороны, при ростовской конторе Государственного банка и всех поставил от себя в зависимость. Все попытки этой осени и последующего времени договориться с Доном, чтобы установить справедливую систему распределении запасов кредиток, приводили лишь к заключению «конвенций», неизбежным последствием коих было предусмотрительное затормаживание работ кубанского Финансового ведомства по выпуску собственных кубанских денежных знаков.

В мемуарной литературе деятелей противобольшевистского движения много рассказано, в какой тупик попадало оно в вопросе о путях сообщения. Отмечалось обыкновенно, как главная причина неустройства: раздробленность управления неделимыми раньше железнодорожными магистралями. Это справедливо только отчасти.

Командование Добровольческой армии наложило свою руку на все пути сообщения, назначив своего единого «начальника военных сообщений». Но кассы железных дорог страдали от большого количества перевозок по военным нарядам. В бюджетном отношении железнодорожное движение становилось дефицитным.

Например: Черноморско-Кубанская железная дорога (одна из немногих всецело кубанских дорог, созданная на кооперативных началах станицами Черноморья) обращалась неоднократно к Краевому правительству за субсидией, и правительство принуждено было ей выдавать эту субсидию, иначе дороге нечем было расплачиваться со служащими.

В области пассажирского движения скоро установился пагубный обычай военных начальников пользоваться специальными поездами: поезд главнокомандующего, поезд генерала Врангеля, поезд генерала Шкуро и т. д.

И родственникам «героев» представлялись отдельные классные вагоны.

На укомплектование этих «специальных» поездов высших начальников, на предоставление удобств передвижения важным особам уходили лучшие классные вагоны. Для поездов, обслуживающих общие нужды, оставалось недостаточное количество классных вагонов худшего состояния: ободранных, изношенных и загаженных. Скоро стало не безопасно ездить в этих вагонах; они становились рассадниками заболевания тифом и пр.

По ведомству юстиции до выхода в поход – членом правительства был старый судейский деятель из природных кавказцев, почтенный Паша-Бек-Султанов. Он старательно оберегал от развала старый кубанский судейский корпус. Но, кажется, уже при нем стал выделяться из местных прокуроров на ролях скорострельной юстиции гражданской войны статский советник Лукин. Он с группой своих сотрудников вышел с нами и в поход, и нужно думать, что это не без его участия был разработан проект приказа Кубанского правительства № 10, проведенный через совет правительства преемником Паши-Бека, горцем А. А. Намитоковым.

По ведомству народного просвещения Ф. С. Сушков бесшумно делал свое дело, и в Крае не только восстанавливались уже бывшие в станицах и городах учебные заведения, но открывались и новые с общей тенденцией достигнуть всеобщности начального образования. Так как в Крае обнаружился большой приток профессоров и бывших преподавателей в высших учебных заведениях (между прочим, из Тифлиса, где грузинское правительство проводило национализацию школы), то было подготовлено и было открыто первое высшее учебное заведение в Екатеринодаре – Кубанский политехнический институт сначала с двумя отделениями – сельскохозяйственным и экономическим, а затем еще инженерно-строительным, электромеханическим и химическим.

Глава XXXIII

Военное дело, финансы, общехозяйственные нужды, область внешних сношений – все требовало создания объединенного, общепризнанного высшего распорядительного органа, – это сознавалось всеми, но как прийти к этому, – думали по-разному. Генерал Краснов, избранный донским атаманом, для обоснования донской обособленности выкопал из тьмы веков название «всевеликости» Донского войска и герб с казачьей «обнаженностью» в центре, флаг, и пр. аксессуары донской самостоятельности, Павло Скоропадский, украинский гетман, самая прозаическая по времени креатура проникших на Украину немцев, – для Краснова – «брат». В Берлин к императору Вильгельму (который сам через несколько месяцев побежит искать убежища у голландской королевы) Краснов отправляет посольство – «зимовую станицу», как во времена былой «обыкновенности» посылались с Дона «зимовые станицы» в Москву. А в адрес Добровольческого командования – элиты русских генералов – брошено им сравнение: «бродячие музыканты»…

Кубанцы, придерживаясь прежних постановлений рады и декларации о временности своего государственного образования и о принципе общероссийской федеративности, объявили «приказ» о созыве новой Краевой рады на конец октября (28). Предлагалось казачьим станицам, хуторам, а также селениям с жителями коренными крестьянами, аулам (с жителями горцами) прислать своих представителей по одному – от 5000 душ населения; фиксировалось, какое количество представителей должны прислать каждый из кубанских городов – Екатеринодар, Армавир, Ейск, Майкоп, Анапа, Темрюк.

Много вызвавший споров до выхода в «Ледяной поход» принцип паритетности представительства отдельных групп населения был теперь обойден молчанием.

Так как раньше бывали случаи представительства в Краевой раде от воинских частей, то теперь этот вопрос был представлен на усмотрение Главного Командования Армии; оно приняло предложение прислать представителей армии в раду. Таким образом, кубанцы как бы оставляли открытыми двери для принятия общих решений с добровольцами. Но перенося разрешение всех вопросов в Краевую раду, кубанцы без экивоков ставили вопрос о принципе народоправия в пределах захваченного борьбой населения.

Какую систему власти для себя и для всего объединения лелеяли и вынашивали добровольцы? Консервативный деятель и журналист Шульгин подал мысль генералу Драгомирову об организации Особого совещания при верховном руководителе Добровольческой армии. Шульгин же, будто бы, составил и перечень тех отделов, из которых должен был состоять этот орган[55]. Дальнейшая разработка проекта первого варианта Особого совещания производилась под руководством и ответственностью генерал Драгомирова. Форма власти – диктатура, а по этому ее варианту – с любопытной подробностью: диктатура двуглавая и при этом с явным уклоном к особому типу генеральской олигархии. Общепризнанный вождь Добровольческой армии, генерал Алексеев определялся как председатель Особого совещания, но лишь для больших его заседаний, для разрешения наиболее серьезных вопросов и для рассмотрения сложных законопроектов, затрагивающих интересы нескольких ведомств.

Кроме больших могли созываться малые заседания под председательством командующего армией генерала Деникина, при обязательном присутствии в них генералов Лукомского и Романовского, а из остальных управляющих ведомствами министров могли присутствовать лишь те, которых признал нужным пригласить председатель. Право принятия окончательных решений по законопроектам и придания им силы законов, независимо даже от решений «больших заседаний», оставалось за обоими генералами – Алексеевым и Деникиным. «Положение» при этом требовало, чтобы управляющие отделами докладывали на ближайшем большом заседании о решениях, принятых на малых заседаниях. Управляющие отделами имели право личного доклада у верховного руководителя и у командующего армией. В Положении были зафиксированы имена генералов, последовательно заменяющих один другого в случае неизбежности: Алексеев, Деникин, Драгомиров и Лукомский, сменяющие друг друга председатели и возглавители власти, и затем именной член совещания генерал Романовский. Этот проект генерал Драгомиров об Особом совещании, утвержденный 18 августа генералом Алексеевым, пролежал в столе Драгомирова под замком – в виде секретного документа, чтобы «до времени не вызывать возбуждения в кубанской среде», весь срок своего существования, т. е. до дня смерти генерала Алексеева – 5 сентября 1918 года. В дальнейшем, гак как потом «неписаная конституция Добровольческой армии не знала иной власти, кроме ее командующего», то никто не возбуждал после смерти Алексеева вопроса о преемственности, за санкцией новых писаных ее вариантов обращались теперь уже непосредственно к генералу Деникину.

Устанавливалась новая директива:

Временная власть командования Добровольческой армии, преследуя общерусские интересы, должна быть неограниченной, в виде единоличной диктатуры. В части личной компетенции разрешать организационные вопросы «все стало ясно». И сам Драгомиров[56] должен был хлопотать лишь в качестве исполнителя предначертаний и лишь о подготовке и шлифовке конституционных вариантов. Им это дело перепоручено было профессору Соколову, члену партии к. – д. Последний до этого довольно долго колесил по Советской России, пока не обосновался в Екатеринодаре. Соколов, появившийся у нас на Кубани совместно с другими видными членами к.-д. партии, разделил в полной мере добровольческую точку зрения о неизбежности диктатуры и целесообразности ее, как единственно мыслимой формы организации власти при политической ситуации того времени. Принималось, как бесспорное, что успешное противопоставление диктатуре Ленина и Троцкого возможно только лишь в виде власти столь же сконцентрированной и выделенной из среды Добровольческой армии, а почему так, – доказательства будто бы даже и не требовалось.

К нам, кубанцам, эти штатские проводники диктатуры пришли не в виде людей от Драгомирова, а в особом виде частных посредников, в виде как бы третьей стороны, предлагающей сговор двум другим спорящим сторонам.

У нас с этими посредниками – К. И. Соколовым и В. А. Степановым – состоялось два совещания: одно в квартире П. М. Каплина[57], одного из немногих кубанских кадетов, другое – в помещении кубанского ведомства здравоохранения.

Наши посредники, очевидно, возымели намерение сначала побеседовать с кубанцами, наиболее «мирно настроенными» в отношении добровольцев, – Сушковым, Скобцовым, Каплиным, Филимоновым…

Собеседование начал Соколов, указав, что ему «известно» направление работ комиссии при Главном командовании по созданию объединенной власти противобольшевистских сил. По его же сведениям эта комиссия полагает желательным нижеследующее:

«Главнокомандующий стоит во главе всех морских и сухопутных вооруженных сил, определяет устройство армии и флота и руководит всем делом государственной обороны, представляет области, занимаемые Добровольческой армией, в их сношениях с иностранными державами, заключает международные договоры, объявляет войну и заключает мир, издает законы и указы по всем отраслям государственной жизни, устанавливает единую систему денежного обращения, назначает на все высшие должности военной и гражданской службы, осуществляет право помилования и смягчения наказаний и пр., объявляет местности на военном и исключительном положении».

«Для содействия верховному руководителю Добровольческой армией и ее главнокомандующему в делах законодательства и управления при нем определяется состоящим „Особое Совещание** из обычных министерских отделов с компетенцией составлять свое мнение по всем законодательным предположениям, по всем правительственным мероприятиям общегосударственного значения и, наконец, по всем предположениям замещения главных должностей».

«Особое Совещание в полном составе, а равно управляющие отделами, пользующиеся правами министров, за общий ход государственного управления ответствуют единственно перед Верховным Руководителем Добровольческой Армии».

По этой принципиальной части предположений о единоличной диктатуре мы, кубанцы, в этом же первом собрании нашем с «посредниками» высказались единодушно и совершенно отрицательно. Наш кубанский ка-де Каплин был солидарен со мной и Сушковым…

Мы указывали на «предвзятость мнения» о спасительности диктатуры. Если наши противники – большевики предпочли для себя и своей партии применять этот принцип власти, то мы, признавая, что это гибельно для России, никак не должны в подражание своим противникам строить свою объединяющую власть на том же самом основании. Нецелесообразно применять в политике простейший принцип механики: «клин клином вышибается…»

Кубанская почва совершенно не пригодна для укрепления власти диктатора. У нас невозможно при создавшемся положении добровольное признание власти диктатора, принудительное же внедрение диктатуры в краевую жизнь должно оказаться чреватым опасными последствиями.

Мы обращали при этом внимание наших собеседников на то, что так говорим мы, наиболее благожелательно настроенные в отношении добровольцев. Другая группа кубанцев, наши черноморцы, совсем иначе могут взглянуть на это дело.

Ф. С. Сушков с большой откровенностью рассказал о натянутости отношений в кубанской среде и о том, как важно при создавшемся положении соблюсти осторожность и осмотрительность в действиях.

Сейчас все кубанцы, без различия партий, захвачены идеей борьбы, и это нужно ценить и не производить опасных экспериментов.

В части положительной наши предложения были приблизительно следующими:

«Объединение власти и с кубанской точки зрения крайне желательно и серьезно предпринятые к тому шаги со стороны добровольцев найдут среди кубанцев благоприятное к себе отношение. Установление подходящего вида внешних сношений и согласованное разрешение общих экономических проблем является неотложным».

«Общая польза требует, чтобы население других освобождаемых or большевиков областей почувствовало сразу же разницу между большевицкими методами управления и нашими, и с этой точки зрения необходимо привлечение к делу составления власти представителей населения и неказачьих областей, практически – для данного момента – представителей Ставропольской и Черноморской губерний».

«Генерал Деникин, пользуясь полнотою власти, как командующий военными силами, в гражданском отношении не должен добиваться исключительных полномочий. Нужно найти удовлетворительную формулу временного персонального конституционного носителя верховной власти и только в этих пределах генерал Деникин мог осуществлять его функции».

«В гражданском отношении исполнительная власть должна опираться на народное доверие и быть ответственной».

«Кубанский Край в своей внутренней жизни должен оставаться автономным с правом производства неотложных реформ социального значения, земельной и проч.»

«В сферу внутренней жизни не должно быть вмешательства добровольцев ни со стороны их руководителей, ни со стороны низших начальников на местах. Формы внутреннего управления Кубани вырабатываются ее властью, составленной по принципу широкого народоправства».

Господа Соколов и Степанов были явно обескуражены нашими заявлениями: «определенностью и упорством кубанской политической психологии»[58].

В 1917 году мы, кубанцы, между собою спорили, как именоваться: «область» слишком напоминала старое бесправное положение, «республика» – сепаратизм, «Край» – нечто среднее, подчеркивающее внутреннюю самостоятельность, особенность в федеративном целом. А тут с первых же слов, как только диктатор приготовился с нами говорить, сейчас же снижал нас до прежнего бесправного положения, – «область» то же, что «губерния…»

А еще вчера, – в станице Ново-Дмитриевской, – генералы Алексеев, Деникин, Романовский, подписывали соглашение с кубанцами, как равный с равным, потом прошли совместно путь борьбы за историческую справедливость, за разумный новый правопорядок. Судьбе угодно было дать победу нашему конституционно неоформленному объединению, и вот теперь… почему же один из членов коалиции претендует на роль диктующего другому свои условия?!

Глубоким соблазном было и наличие «третьей стороны», этих якобы «посредников» Соколова, Степанова и других членов партии ка-де. Вся их «хитрая механика» была шита белыми нитками. Это были не посредники, а пособники генеральской олигархии. За ними главными фигурами являлись даже уже не Алексеев и Деникин, а Драгомиров и Лукомский, а там Шульгин с «Россией», а дальше «Осваг» с наружу выпирающей старорежимной пропагандой, а еще дальше – развернувшийся уже в очень неприглядных формах произвол во всех отраслях управления.

Впоследствии генерал А. И. Деникин неоднократно укажет в своих «Очерках русской смуты» на психологию армии, которая – якобы – не примирилась бы с отступлениями наметившегося курса добровольческой политики и составления власти.

«Армия при первой же неудаче вышла бы из подчинения…»

Категоричность суждения едва ли может быть оправдана в свете развившихся впоследствии событий.

Горький опыт вооруженной борьбы на юге России показал, что армия отказалась идти до конца за властью, организованной по рецептам Драгомирова, Шульгина, Соколова… Ссылка на коллективную психологию всегда может иметь двухстороннее значение.

В отношении добровольческого генералитета и некоторой части высшего офицерства утверждения бывшего главнокомандующего, наверно, имели под собою основание. Но в армии в это время числилось не менее 70 % казаков. А только единицы казачьего офицерства продвинулись в высшие сферы добровольцев. Остальная масса жила своей психологией с несомненным преобладанием в ней казачье-народного начала.

«Казачество в целом – в описываемое время – не было пока вовлечено в нашу распрю»…

«Сильный враг был еще у порога Екатеринодара».

К этим словам генерала Деникина следует добавить: в это время «распря» еще таилась в скрытом состоянии, и масса не могла еще делать из нее своих выводов. И еще:

если генералы Алексеев, Деникин и Романовский были известны кубанским казакам и у казаков определилось к ним отношение психологической близости, то о Драгомирове и Лукомском никак нельзя этого сказать… – Досужие перелеты!., тем паче о Соколове, Степанове и др.

На второе наше собрание профессор К. Н. Соколов пришел уже не только в качестве «осведомленного» лица о том, как думают о составлении объединяющей власти в верхах добровольчества, но уже и в качестве автора проекта двух возможных вариантов составления этой власти:

1. Временного положения об управлении областями, занимаемыми Добровольческой армией.

2. Положения о Северо-Кавказском Союзе.

Первый вариант содержал «разделы» о пределах власти

«Верховного Руководителя и Главнокомандующего» Добровольческой армии именно те, о которых говорилось Соколовым в прошлом собрании, т. е. о полной его диктатуре.

К предметам ведения кубанской областной власти по этому 1-му варианту относились местная полиция, санитарное и медицинское дело, тюремное дело, становление и взимание местных налогов, пути сообщения местного значения, заботы о развитии местной торговли и промышленности, продовольствие населения, земледелие и землеустройство, народное просвещение – при соблюдении прав государственного языка, – контроль местных правительственных учреждений.

В пределах такой местной компетенции, – допускалось в положении, – образование ведомств внутренних дел, войсковых, финансовое и пр.

Кубанское областное правительство возглавляется атаманом. Вообще говоря, во всех деталях последовательно была проведена идея узкого областничества. Как будто бы не ограничивалась лишь компетенция моего ведомства – земледелия и землеустройства, другие ведомства или совсем исчезали, или теряли главную часть своего содержания. Особенно подчеркнута была такая тенденция в отношении краевого ведомства продовольствия и снабжения.

Нам теперь оставлялось лишь продовольствие местного населения. Продовольствие армии и все снабжение изымалось из компетенции краевой власти.

Чтобы осмыслить странность и несвоевременность подобного предложения, необходимо не упускать из виду, что в описываемое время (как еще долго и потом) Кубань являлась основной, если не единственной, базой продовольствия всего дела борьбы, тогда как фабрикаты для снабжения населения попадали на юг в весьма ограниченном количестве и, следовательно, весьма важно было бы удержать распределение этих малых запасов фабрикатов в руках наиболее близкой населению ее краевой власти

Отказаться также от контроля заготовки в крае продовольствия для армии кубанцам представлялось совершенно немыслимым. Нравы очень понизились в среде нахлынувших в Край дельцов «для обслуживания нужд армии». Отчужденность заготовительных органов от населения, неподчиненностъ их в смысле контроля краевой власти могли послужить причиной новых всяческих недоразумений между нами и добровольцами. Согласившись на это, кубанцы приобрели бы сомнительное удовольствие применять к себе, в прямом смысле, свою местную поговорку:

– За мое жито, та мене i бито.

Наконец, заключительная, 8-я глава Положения гласила: «Основной закон об управлении Кубанской областью вырабатывается в пределах настоящего положения Кубанской Краевой радой и утверждается и обнародуется Верховным руководителем и главнокомандующим Добровольческой Армии; в этом же порядке, в случае нужды, проводится пересмотр означенного основного закона». Так определяется по первому варианту Соколова порядок «октроирования» кубанской областной автономии вчерашним союзником.

Нам же этот порядок и этот вид Соколовского «октроирования» показался содержащим в себе даже элемент глумления над выраженной однажды волей краевого населения.

Мы чтили память первых добровольцев и собирателей добровольчества генералов М. В. Алексеева и Л. Г. Корнилова. Добрая память у нас осталась о таком общем герое добровольчества, как генерал С. Д. Марков, и о других, павших на полях Кубани героях-добровольцах. Уважение и почитание военной доблести образовалось у нас лично к генералу Деникину и его помощнику генералу И. П. Романовскому. Мы видели в походе смелость их личного риска и готовность к жертве, но, коль скоро вопрос переходил к форме и порядку повседневной гражданской жизни, мы не могли не видеть, как с неудержимой настойчивостью все правящие органы добровольчества от верхов до низов забивались реакционным элементом, людьми, которые в большинстве своем «ничего не забыли» и «ничему не научились». Кубань для них та же старая область – губерния, к которой они рвутся по-старому управлять и по-старому эксплуатировать.

Старый Шульгин, вконец проигравшийся при развале старой империи, появился тут же на Кубани со своей «Великой Россией»… с готовностью нами «идейно руководить»…

Но большинство бойцов в армии – кубанцы, основная территория – кубанская, жизненные ресурсы – кубанские, а к тому же и преемственность от последнего законного всероссийского правительства власти самоуправляться была у кубанцев же. (См. об этом выше.)

Наши возражения профессору К. Н. Соколову на этот раз носили более резкий характер.

Обращаясь к его второму предложению, к так называемому «Положению о Северо-Кавказском Союзе», мы высказались, что в нем для нас могла бы оказаться приемлемой основная рамка: не диктат, а двухстороннее соглашение верховного руководителя Добровольческой армии и Кубанского Краевого правительства, первого – от имени населения неказачьих областей, и второго – от имени населения Кубанского края.

По содержанию же его основных статей положения о «Союзе», где, к примеру, в статье 3-й говорилось без экивоков о «всей полноте власти верховного руководителя Добровольческой армии в вопросах законодательства и в вопросах управления в пределах Союза», то мы высказались, что для нас это неприемлемо.

В своей книге «Правление генерала Деникина» профессор Соколов обмолвился, как он прибег тут к некоей «хитрой механике», чтобы сочетать с диктатурой нечто от федерации и соглашения.

Кубанцы «раскумекали» профессорскую «хитрую механику».

Пропуская мимо ушей тон людей, подходящих к нам с запасом профессорского лукавства, мы выразили надежду, что при честном отказе от предвзятой мысли о «спасительности» организации объединяющей власти только в форме личной диктатуры дальнейшие переговоры могут иметь успех.

Но другая сторона – добровольческое командование – увлеклась своим размахом захвата прав на распоряжение силами и ресурсами Кубани.

Генералу Деникину даже Соколовское положение о «Северо-Кавказском Союзе» показалось «недостаточно обеспечивающим полноту власти» и не отвечало тому положению, которое должна будет занять Кубанская область в строе «Российской Державы»… Как теперь странно читать эти слова!..

Глава XXXIV

Л. Л. Быч, председатель правительства и заведующий нашими краевыми внешними сношениями, упорно молчал по поводу желательной для него формы объединения власти. Однажды в заседании совета правительства, в порядке внеочередного заявления, мы сами этот вопрос поставили и Быч предложил поручить члену правительства по ведомству юстиции, горцу А. А Намитокову, представить в совет соображения о желательной форме «объединения власти». По своей политической ориентации Намитоков был близок к Бычу, поэтому скоро нам была доложена излюбленная Бычом формула «объединения» в виде широкого Южно-Русского союза, вернее было бы сказать, Южно-Русской конфедерации – с непременным участием в ней, кроме Дона, Кубани, Терека, также Крыма, Украины, Грузии, Азербайджана, Армении и пр. Во главе союза проектировалось поставить Союзный совет, многоголовое учреждение, которое действует через назначаемое его правительство и при особом законодательном собрании представителей каждой из входящих в союз держав, нечто подобное «Союзному совету» (Бундесрату) времен до-бисмарковской Германии.

Слабость такой конструкции власти была самоочевидной для данного острого момента гражданской войны. Это была другая крайность по сравнению с добровольческой навязчивой идеей – «единоличной диктатуры».

Не терпящий отлагательства вопрос объединения власти отодвигался на неопределенное время, ставился в зависимость от привлечения широкого круга предполагаемых участников, при этом таких, о которых не было известно, желают ли они, объединения, которые, к тому же, в силу обстоятельств попали в сферу различных иностранных влияний – Грузия[59] и другие закавказские республики сначала немецкого, а потом английского, Украина, Крым – немецкого, а затем общего союзнического – французского. Непрактичность и по моменту крайняя нецелесообразность предложения Быча – Намитокова била в глаза и крайне раздражала. В совете Кубанского правительства обмен мнений принял резкий оборот. Несмотря на неотложность объединительного завершения, вопрос о нем сошел с повестки на неопределенное время, что у нас нередко тогда случалось. К нему совет правительства принужден был вернуться, когда от командования Добровольческой армии последовало официальное приглашение принять участие в совещании по поводу образования объединенной власти. Добровольцы к этому периоду по-своему подготовились. Составленное Соколовым «Временное положение» было в целом одобрено на совещаниях у Деникина. В смысле порядка проведения в жизнь «единоличной диктатуры» решено было не навязывать ее насильно, не предписывать, се кубанцам, а на ней «сговориться».

– Диктатура, покоящаяся на сговоре.

Практика диктатуры, между тем, уже о себе широко заявила на образцах управления очищенными от большевиков частями Ставропольской и Черноморской губерний. Они были отданы в руки молодых и решительных полковников – Глазенапа и Кутепова.

Об административной практике генерала Уварова уже говорилось выше. Сам генерал Деникин даст потом оценку этому образцу диктатуриального управления своих молодых помощников исключительно безотрадную.

– Военные губернаторы обрастали мало-помалу махровым цветом старого чиновничества. Издавались оглушительные приказы…

– Уездные административные должности становились этапом в арестантские роты[60]. Местная интеллигенция не хотела сотрудничать с такого рода администраторами и от занятия предлагаемых должностей отказывалась.

Правда, чистая диктатура тогда еще не была объявлена, эти проявления тогдашнего добровольческого управления проходили под ярлыком еще военно-полевого управления, но как показала последующая практика, это не имело существенного значения.

Мы уже тогда полагали, что новая форма одной и той же сущности, при тех же самых действующих лицах ничего нового не принесет, а так как примеры заразительны, то и Кубань не будет гарантирована от укрепления на ее собственной почве подобной практики. В добровольческом лагере думали, по-видимому, иначе и начинали хлопотать о «сговоре». До нас дошли слухи о начале «сговора» с донскими общественными деятелями кадетской партии, казачьими представителями в Государственной думе, В А. Харламовым и Воронковым, и бывшим короткое время комиссаром Временного правительства в Ростове, ростовским адвокатом, В. Ф. Зеелером.

16 октября в Особом совещании под председательством генерала Драгомирова, при участии названных лиц, был поставлен вопрос об общности взглядов, как проводить сговор с казаками, в частности, с кубанцами.

Совещание имело интимный характер. Только Степанов и Харламов будто бы высказались против единоличной диктатуры, но на какую-то коллегиальную диктатуру будто бы соглашались и они «по тактическим соображениям» [61].

Штатские члены совещания проявили тут значительную дозу макиавеллизма – генерал Деникин отметил следующее любопытное заявление Зеелера: «Если имеется власть и сила, то нечего спрашивать, а нужно делать то, что является необходимым. Ну, а если есть колебание и нет уверенности в том, что все пройдет гладко, тогда давайте разговаривать…»[62]

На заседании совета Кубанского правительства при рассмотрении предложения добровольцев для совместного обсуждения вопроса об объединении власти явился Н. Ст. Рябовол, видно, по специальному приглашению Быча. Суждения изобиловали взаимными упреками, что вот де мы, благодаря внутренним трениям, всегда несем ущерб в наших внешних выступлениях. Мне лично Н. С. Рябовол бросил упрек в моей, якобы, слишком большой податливости в общероссийскую сторону и в пренебрежении казачьим интересам. Я в долгу не остался и упрекнул его, что он, как председатель рады, вообще очень часто свободно обращается с мнением ее членов, что мы, благодаря его импульсивности, много теряем в нашем кубанском деле.

Из-за столь острого оборота прений, к сожалению, ставшего у нас обычным, ни к какой системе объединенной власти снова не пришли и решили на первое совещание с добровольцами идти без своего предложения, сначала выслушать их.

Быч и его друзья, видимо, согласились на это из боязни не получить большинства в совете, и в то же время сочувствуя оттяжке. Мы же пошли на это, как на неизбежное, – проект Быча и Намитокова нам казался хуже, чем ничего. Конструктивные предложения нашей группы – линейской – и на этих своих кубанских совещаниях были по существу те же, что и на совещаниях с добровольцами.

I. Объединение власти в противобольшевистской коалиции крайне желательно. Установление подходящей формы объединенных внешних сношений и согласованное разрешение общих экономических проблем является неотложным.

II. Генерал Деникин, пользуясь полнотою власти в смысле командования военными силами коалиции, в гражданском отношении не должен добиваться исключительных полномочий. Нужно найти для генерала Деникина удовлетворительную формулу уставного носителя верховной власти и только в этих пределах генерал Деникин мог бы осуществлять ее функции.

III. Кубанский край, как и Всевеликое войско Донское, в своей внутренней жизни автономны с правом производства неотложных реформ социального и внутрикраевого экономического значении, земельной реформы и проч.

IV. В первую голову неотложно и необходимо договориться и установить единение с Доном о правильном распределении тягот борьбы, согласованности по проведению социальных реформ и равномерном финансировании общих предприятий.

V. Кубань, как и Дон, имеют объединенными – Кубанскую и Донскую армии, свои воинские части, в смысле общего командования подчиненные генералу Деникину.

VI. Объединение и дружественные отношения с другими свободными от большевистской власти государственными образованиями – Украиной, Грузией, Арменией и др. – в высшей степени желательны, к ним всячески нужно стремиться, но не ставить в зависимость от них фактического, уже установленного ближайшего единства. Нужно помнить и всегда стремиться к расширению объединения противобольшевистских сил, но преступно, стремясь к широкому объединению, расшатывать ближайшее.

На этом, собственно, прервались наши совещания об организации объединенной власти до созыва рады. Своего кубанского проекта мы представить не были в состоянии вследствие внутренних трений.

Глава XXXV

Доно-Кавказский союз

Изложение возникавших в течение лета и первой половины осени 1918 года инициатив по созданию объединенной власти было бы неполно, если оставить без внимания инициативу донского атамана генерал Краснова. Это должно представить интерес с точки зрения также состояния умов активных деятелей того времени.

Как уже рассказывалось здесь, в станице Мечетинской рада поручила заключение союза с Доном Л. Л. Бычу. Я уже отмечал также как мы сожалели, что допустили такое решение рады, – украинцу Бычу не было на руку выправлять Кубань через Дон на большую Московскую дорогу. В результате переговоров Быча с Красновым был подписан 24 мая (ст. ст.) 1918 года договор, значение коего и тогда, и после было ничтожно, вследствие отсутствия в договоре реального содержания. В качестве уполномоченного Быча на Дону остался младший брат Макаренко – П. Л. Донской атаман генерал Краснов, отнесясь поначалу с холодком к кубанской объединительной инициативе в мае месяце, уже в начале лета обнаружил горячее желание объединиться и выступил с предложением заключения Доно-Кавказского союза. Но к этому делу на этот раз были допущены такие господа, как князь Тандутов, побывавший в качестве якобы астраханского атамана у императора Вильгельма и распространявшийся теперь в официальных и частных разговорах о «доверительных» с ним беседах. Герцог Лейхтенбергский также был привлечен к этому делу, а он выполнял какие-то поручения того же императора. Сама идея союза опорочивалась теперь тем, что попадала под покровительство германского императора, как призванная служить немецким видам.

Создание Доно-Кавказского союза проектировалось в виде суверенного государства (федерации), в состав коей должны войти на правах самостоятельно управляемых государств: Всевеликое войско Донское, Кубанское войско, Астраханское и Союз горцев Северного Кавказа и Дагестана (статья 1-я). Законы Доно-Кавказского союза проектировалось разделить на общие для всего союза и местные, каковые каждое государство имеет свои (статья 3-я). Во главе Доно-Кавказского союза стоит Верховный Совет: из атаманов (или их заместителей) Донского, Кубанского, Терского, Астраханского и главы Союза горцев Северного Кавказа и Дагестана, избирающих из своей среды председателя, который и приводит в исполнение постановления Верховного Совета (статья 5-я). При Верховном Совете периодически собирается не менее раза в год сейм представителей от населения государств, входящих в Кавказский союз (статья 6-я). Доно-Кавказ-ский союз имеет армию и флот. Командующий всеми вооруженными силами союза назначается Верховным Советом (статья 8-я). Предусматривалось (статья 9-я) образование общих министерств: иностранных дел, военного и морского, финансов, путей сообщения, почты и телеграфа, государственного контролера и государственного секретаря. Устанавливались общими: монетная система, кредитные билеты, почтовые и гербовые марки, а также тарифы железнодорожные, таможенные, портовые, почтовые и телеграфные (статья 11-я).

Все положение о Доно-Кавказском союзе запроектировано было в 16 статьях. В последней (16-й) статье выражалась готовность «послать свои дипломатические миссии к признавшим его державам».

В книжке господина Георгия Покровского: «Деникинщина», вообще говоря, крайне тенденциозно изображающей события годов гражданской войны на юге России, имеются, тем не менее, в части, касающейся объединительных начинаний, весьма любопытные данные из официальной переписки Л. Л. Быча с уполномоченным на Дону П. Л. Макаренко (цитируются: уведомление председателя правительства от 2 июня 1918 года и донесения его представителя 29 июня. № 51, 11 июля, № 106 и 4 августа). Мы, рядовые члены правительства, не были знакомы с содержанием этой переписки до последнего времени. Принимая во внимание эту переписку, можно отнести ответственность за неудачу этой попытки объединения почти всецело насчет кубанцев, действовавших здесь в качестве представителей Кубани, Л. Л. Быча, его агентов П. Л. Макаренко и горца Л. Л. Намитокова. На Дону, на первом собрании в атаманском дворце 8 июня, генерал Краснов прямо бросил обвинение кубанцам в невозможности созвать союз, «так как кубанцы не хотят его организации». На следующем собрании 4 июля Макаренко также саботировал работу по созданию союза. Он заявил, что его присутствие не санкционирует от имени Кубани тех решений и постановлений, которые могут быть приняты собранием, и т. п. Собравшиеся предложили Макаренко определить срок, когда он может получить дополнительные инструкции и полномочия. Предлагался недельный срок и выражалась готовность со стороны атамана Краснова предоставить в распоряжение Макаренко автомобиль для доставления окончательного ответа Кубанского правительства. Так, очевидно, было сильно желание других членов проектированного союза скорее его заключить. Макаренко оказался в этом деле до конца верен себе и не связал себя никаким ограничением времени. Объяснение такому отношению Быча и Макаренко к этому начинанию можно искать только в их несочувствии самому объединению. Думать, что Бычу и Макаренко претило в деле наличие немецкого влияния не приходится. Оба они принадлежали к той кубанской группе деятелей, которую мало пугала ориентация на немцев.

Схема же организации власти союза была, по-видимому, настолько близка их пониманию, что несколько месяцев спустя они повторят ее почти без изменений, предложив ее в проекте Намитокова в противовес добровольческой диктатуре. Тот же Верховный Совет как возглавление, те же самостоятельные государства, входящие в союз и т. и. Но тут само объединение шло мимо Украины, значит, оно было г. Бычу ненужно. В жертву партийной идеологии здесь приносилась насущнейшая нужда края и всего дела борьбы. Холодное к себе отношение встретил «союз» и со стороны командования Добровольческой армии. Здесь красновская инициатива была воспринята как несовместимая с идеологией Добровольческой армии, возникло опасение стать орудием «сомнительной областной политики».

Однако генерал Деникин обратился к бывшему тогда председателем донского правительства генералу Богаевскому с письмом по поводу союза. В нем подчеркивалась «недопустимость включения в союз Ставропольской губернии без особого представителя от нее» и заявлена желательность исключения из декларации о нем некоторых пунктов. Высказывалось также пожелание, чтобы была отмечена временность образования союза, впредь до воссоздания России, чтобы были включены в состав проектируемого Верховного Совета представители Добровольческой армии и военного губернатора Ставропольской губернии, чтобы командующим всеми вооруженными силами союза был назначен командующий Добровольческой армии, чтобы, наконец, окончательная редакция была бы выработана после созыва Большого круга на Дону и рады на Кубани, при участии представителя Добровольческой армии, игнорировать которую недопустимо.

Известны теперь пометки атамана Краснова на полях письма генерала Деникина. Не упуская случая уколоть самолюбие вождей Добровольческой армии напоминанием таких старых прописных истин, как вроде: «Армия вне политики» и проч., генерал Краснов не находил, однако, существенных возражений против замечаний генерала Деникина. Или, во всяком случае, возражения его были такого рода, что при наличии доброго желания обоих корреспондентов все их разногласия не трудно было бы согласовать. Но было, очевидно, особое психологическое настроение действующих лиц, которое мешало делу гражданского мира, и другое: в сношениях генералов – атамана Краснова и главнокомандующего Деникина – чувствовалась напряженная, хотя и скрытая борьба «белых генералов» за свое влияние и за свои методы воссоздания России.

Представитель Комуча. Были еще предложения объединиться, пришедшие к нам со стороны. Как-то в Екатеринодаре появился посланец восточного Комуча. Очень скромный молодой человек из группы эсеров. Он все больше уединялся с Л. Л. Бычом в его кабинете, а тот после этих таинственных совещаний иронизировал над попытками организовать всероссийскую власть. По существу, отношение Быча и его группы к Комучу мало чем отличалось от отношения к нему же добровольческого руководительства, по другим, правда, мотивам: Бычу антипатично было все, что приобретало печать демократической всероссийскости, добровольческим же генералам – все, что имело в своем составе от «революционной демократии».

Замечательно было то, что сама российская демократия никогда не давала себе труда поискать среди казачества родственных себе элементов. Она искала сочувствия в группах по признаку большей оппозиции руководительству Добровольческой армии, в нашем случае, в группе Быча, Рябовола и др.

А для них сама она, эта всероссийская демократия, была не более желательна, чем то же Главное командование… – «Уси москали». Так молодой человек от Комуча и уехал от нас в качестве таинственного для нас «частного незнакомца».

Были переговоры с грузинами и с другими кавказцами.

К первой половине осени того года относятся переговоры с грузинами[63]. Но, по мимолетному сообщению Д. Л. Быча, они будто бы явились в Екатеринодар не в качестве ищущих объединения, а скорее в поисках разграничения. Возник спор у них с добровольцами из-за Сочинского округа, который, конечно, по здравому рассуждению никак не мог быть отнесен к Грузинской республике, – они же предъявляли на него свои претензии. С кубанцами по этому поводу грузины могли бы легче договориться, тем более что со своим приездом на Кубань связывали и некоторые свои хлопоты продовольственного порядка. Кубанская пшеница могла бы недурно послужить дипломатическим целям общероссийского значения. Быч нам давал понять, что глава грузинской делегации Гегечкори с большей легкостью пойдет навстречу нам, кубанцам, но мы не придавали особенного значения этим переговорам.

Глава XXXVI

Созыв Кубанской Краевой рады 1918 года был назначен на 28 октября. Но от генерал Деникина пришло предложение отложить открытие рады на несколько иней. Он находился под Ставрополем, лично руководил там военной операцией, но хотел быть на открытии рады в Екатеринодаре. Решением Краевого правительства было определено: подготовительные занятия в раде начать как было назначено, 28/Х, а торжественное открытие рады перенести, согласно желанию главнокомандующего, на 1 ноября в Екатеринодаре собирались теперь уполномоченные населения, только что встряхнутого налетевшим шквалом большевизма. Не было полной уверенности, что прошла окончательно и не вернется волна большевистского наплыва. Самочувствие депутатов западной части Края было, однако, более спокойным, так как здесь эта волна прошла раньше и, преимущественно, лишь по побережью…

Меня в эту раду станичники выбрали заочно. Состоя краевым контролером и членом правительства, по горло занятый в Екатеринодаре, я так и не выбрал времени, чтобы поехать в родную станицу и потолковать со своими избирателями. После, лишь на рождественских Святках, удалось это сделать. В некоторых других станицах на этот раз дело с выборами имело показательные сюрпризы. В станице Незамаевской был забаллотирован

П. Л. Макаренко. Было желание объяснить это тем, что сам депутат отсутствовал во время выборов, был занят исполнением поручения председателя правительства на Украине. Объяснение, однако, мало основательное. И Н. Ст. Рябовол в своей станице (Диньской) прошел лишь незначительным большинством, а Ст. Ф. Манжула, казак той же станицы, был даже совсем забаллотирован. Историк Кубанского войска Ф. А. Щербина тоже потерял свой мандат. Были еще и другие баллотировочные неожиданности.

В смысле общего своего состава эта рада мало отличалась от прежних представительных собраний Кубани: основную ее массу членов – 60 % – составляли рядовые казаки и крестьяне хлеборобы, всего 5 % насчитывалось офицеров, затем учителя и другие лица интеллигентских профессий.

Группировка депутатов в раде происходила по-прежнему не по признаку общественно-политического единомыслия, а, преимущественно, по признаку территориально-национальному: девять групп, из них семь отдельских – Лабинского, Кавказского, Екатеринодарского, Таманского, Ейского, Майкопского и Багалпашинского отделов, – затем одна группа горско-национальная и одна крестьянская. Между казаками бывшего войска Черноморского и войска Линейского существовало по-прежнему некоторое несогласие на почве неравенства наделения землей, на почве использования общевойсковой казны и пр. Но, как и раньше уже отмечалось, не это полагало грань между черноморцами и линейцами; в среде черноморцев теперь с большей отчетливостью укреплялось признание спасительности и неотложности образования на юге России сильного и самостоятельного государства, может быть, в форме конфедерации, но непременно при лидерстве Украины с ее 30 000 000 населения. Какие установятся у этой новой державы взаимоотношения с будущей оздоровленной Россией, этот вопрос для вождей черноморцев не имел в данный момент революции актуального значения. Такой экспансивный и очень активный член их группы, как Ст. Ф. Манжула, не однажды бросал по нашему адресу: ««Катувалы[64] ви нас стiльки рокiв, тепер ми вас пакатуемо»… А осторожные из нас, линейцев, при этом предупредительно умозаключали: «Что у Манжулы на языке, то у Бескровного и Рябовола на уме»… Важно было с их точки зрения не только по соображениям национальным (преимущественно у Бескровного и Рябовола), но и по соображениям экономическим (у Л. Л. Быча) поставить воинствующий, привыкший распоряжаться всероссийский Север перед фактом государственной самостоятельности Юга… – «После будем договариваться»… Как мотив, в пользу этой концепции, не всегда откровенно формулированной, приводилось то, что де теперешняя международная обстановка благоприятствует именно этому решению вопроса борьбы с большевиками. Западноевропейские державы поддержат именно южнороссийское государство, обеспечивающее для них рынок сырья и отделяющее их от большевистской заразы. Кубань должна войти в это южнороссийское государство.

Мы, линейцы, считали всю эту теорию вредной, кроющей опасность жестокой междоусобицы в будущем, а в данный момент вызывающей ослабление напряжения сил в борьбе с большевизмом и распыление своих сил. Государство Российское прошло свое вековое историческое испытание, а всплески сепаратизма – лишь порождение эпохи распада. Чтобы предопределить более справедливое распределение благ государства между его частями, нужно поставить себе целью создание более соответствующих форм общероссийского государства на базе мирного сотрудничества его частей в процессе эксплуатации разносторонних богатств страны и правильно организованного обмена плодов трудовых усилий населения. Форма государственной федерации становится сейчас в известной степени общепризнанной, она применена и в пореволюционной России. Сейчас основная злоба времени – борьба с большевизмом. Сюда должны быть направлены все силы. Сыновнее отношение к матери России не допускает измены и предательства в тяжелую годину ее бедствий.

Мы – линейцы – мыслили, следовательно, обновленную Россию федеративной демократической республикой, а Кубань – ее частью, как отдельный штат, или образующий таковой совместно с другими областями юго-востока России: Доном, Тереком, Ставропольем и др. С нашей точки зрения нужно было считать естественным и благоприятным, что именно к нам, в наши края – на Кубань, на Дон и Терек и соседствующие с нами области – Ставрополье и пр. – пришли добровольцы противобольшевистского фронта и в особенности их высококвалифицированное добровольческое командование.

Определенность заявления генерала Алексеева на открытом (народном) собрании в станице Успенской (см. выше) о верности добровольцев своей Родине и готовности их во имя ее на всякую жертву, а также определенность их декларации, объявленной на том же собрании генералом Деникиным о непредрешении ими – добровольческим командованием – будущего государственного строя России и о признании ими полноты права на это только у всероссийского Учредительного собрания нового свободного созыва, – это заявление вождей добровольчества мы принимали как достойными доверия и совпадающими с нашими чаяниями. Правда, мы уже видели, слышали и знали, что добровольческая среда, как всякая человеческая среда, совсем не монолитна и далеко не единодушна в своих чаяниях и умонастроениях даже в отношении будущего государственного строя России, но к обязательным лозунгам таких лиц, как генерал М. В. Алексеев и генерал А. И. Деникин, нужно было относиться с доверием.

В дальнейшем выйдет так, что и извне, из кругов российской общественности, будут оказывать черноморцам моральную поддержку политически более левые общественные течения, к линейцам же станут проявлять благоприятное отношение круги умеренные. Впрочем, большевизанствуюшие лишь будут стремиться использовать запас оппозиционной энергии черноморскоукраинской группы. Но к ней самой по существу будут относиться враждебно и презрительно. Приблизительно то же будет у русских правых к линейцам. Для братьев Сувориных, Чебышева, Шульгина и др. линейцы были почти в равной степени неприемлемы, как и черноморцы: «младшие родственники», «туземцы», «парламентарии в черкесках» и пр.

Первое, что должна была сделать рада, это выбрать своего председателя. Черноморцы выставили кандидатуру Н. Ст. Рябовола, для линейцев малоприемлемую не только по соображениям политическим, но и в силу определившихся ранее свойств Рябовола как председателя, который не прочь иногда воспользоваться к неугодному оратору лишними придирками и прочими председательскими «скорпионами». Но за Рябоволом уже была традиция и отмеченная уже выше казачья склонность действовать «по привычке», и «как, мол, обидеть человека…». Выставлявшие его кандидатуру теперь учитывали это.

Группа линейцев в противовес Рябоволу выставила своего постоянного кандидата на первые роли – Ф. С. Сушкова. Он не был тем, кого обычно называют лидером группы, проявлялся в повседневной жизни ее самым незначительным образом, но это была фигура безукоризненная по своей общей порядочности и воспитанности, вообще же он держался демократических взглядов, высоко ценил казачество и был верным поборником общероссийской идеи. Отсутствие красочности в нашей линейской фигуре ставило ее в невыгодное положение по сравнению с Рябоволом. К тому же в последний момент наши «друзья» из добровольцев выдвинули свою особую новую кандидатуру – Литовкина, кубанца-казака, но прошедшего в раду по городу Екатеринодару, по партийной принадлежности, – одного из немногих казаков – «кадетов»; успеха эта кандидатура иметь не могла, но голоса от кандидатуры Сушкова отобрать должна была.

«Со стороны добровольцев тактически было ошибочно с первого шага в раде подчеркивать свою особенность, свою «фракционность…»

Таким образом, баллотировались в председатели трое. При данном положении больше всех шансов иметь должен был, конечно, Н. Ст. Рябовол, он и был избран. Избрание других членов президиума обычно происходило без споров.

До 1 ноября рада успела произвести необходимую организационную работу, избрала комиссии по управлению и самоуправлению, земельную, по ведомству «продовольствия и снабжения» и пр. Н. Ст. Рябовол успел порадеть и о своих людях; среди других «вермишельных» вопросов он успел провести решение рады – допустить на ее заседания с правом «совещательного» голоса всех бывших членов Законодательной рады, участников «Ледяных походов», но не избранных теперь в раду, а фактически это были: П. Л. Макаренко, Ст. Ф. Манжула и др., – все видные члены «черноморской» группы.

В эти же дни еще до прибытия главнокомандующего из-под Ставрополя, ему, генералу Деникину, была послана благодарственно-поздравительная телеграмма: «…Вы до конца довели решение освободить Кубань… Ваше твердое и непоколебимое стремление к намеченной цели… внушает полную веру в Вас и беспредельную надежду на доблестную армию…»

1 ноября сначала был отслужен молебен в войсковом соборе и затем совершилось торжественное шествие от собора к зданию заседаний рады всех ее членов во главе с войсковым атаманом, президиумом рады, правительством и пр. Как было выше отмечено, большинство депутатов были оторваны от своих хозяйств, не могли долго оставаться в городе, но в раде тем не менее установилась торжественная обстановка, начались сладкозвучные речи. Велеречивостью и именно сладкозвучием своих приветствий раде отличались гости с Украины, к тому же их было несколько выпусков: от правительства (тогда еще гетманского) и от различных систем объединений – кооперации и пр. В этот раз в качестве правительственного посла Украины появился некий «барон» Боржинский в небывало пестром обмундировании: верхняя одежда – чекмень и бешмет – кубанские, но холодное оружие при этом времен еще старозапорожских. Впоследствии, между прочим, обнаружилось, что этот «барон» прибыл на Кубань в качестве посланца двойной ипостаси украинской того времени власти: легально от гетмана Скоропадского, а нелегально от Петлюры. Секретарем «миссии» был некто Поливан.

В обращении украинских представителей к раде проскальзывали ноты, не соответствующие действительности. Даже в речи старого и почтенного «отца украинской кооперации» Левицкого проскользнула двойственность. Он приветствовал Кубань как любимую «дочку» «ненькi» (матери) Украины. Быч в ответной речи принужден был внести поправку: не «ненька и дочка» (не мать и дочь), а обе – две «сестры». Мало того, он принужден был перед всей радой подчеркнуть нашу общекубанскую официальную точку зрения на свою краевую сущность, выразил уверенность, что Украина и Кубань «побачут свiт соньця, спокiй и щасте пiд великою всероссийскою хведератiвною крышею». Рябовол в своем ответе украинским гостям пошел даже дальше Быча. Он первую половину речи произнес по-русски, и лишь для второй части своей речи попросил у нас («братьев кубанцев-линейцев») разрешения произнести ее на «мове»… «Ми ще дибоемо та спинаемось, хочемо навчiтся ходити» – и поспросил послов «державной Украины» посмотреть и учесть обстановку и «оценить успеваемость в преподаваемых уроках».

Кстати, тут же от Большого круга Всевеликого войска Донского выступил с приветствием сам председатель его В. А. Харламов, призывал к «осторожности» и не увлекаться «химерой» самостоятельности. Зато генерал Ажинов, посол донского атамана Краснова как суверена, прочитал, держа перед собою лист пергаментной бумаги, большую часть послания с большой торжественностью, а под конец как-то как будто виновато смутится и закончил: – Аллаверды к вам, братья – кубанцы!.. Получилось нечто уж совсем закавказское: – Аллаверды, Господь с тобою!… В рядах рады раздался сдержанный смех и вообще всплеснуло веселое настроение… Наши старшины, впрочем, отвечали на атаманское приветствие с подобающей случаю серьезностью.

Приветствия были принесены и от других казачьих войск. Только Терское войско тогда отсутствовало на Кубанском торжестве. После убийства атамана Караулова и его помощника Л. Е. Меденика оно еще не оправилось и жило в партизанской борьбе с бандами большевиков и большевизанов.

Глава XXXVII

Гвоздем торжественного заседания Кубанской Краевой рады (созыва 1918 года) была речь генерала Деникина. Специально для нее было изобретено двойное открытие рады, специально из-за нее главнокомандующий прибыл с фронта.

Дату открытия Кубанской рады генерал Антон Иванович Деникин сблизил с датой завершения первой годовщины российского противобольшевистского движения. Год тому назад «2 ноября 1917 года прибыл в Новочеркасск генерал Алексеев, собрав двести офицеров, получив из России первый взнос в четыреста рублей». Скромность цифры российской жертвы должна была подчеркнуть как значение подвига добровольцев, так и значение подвига кубанцев и всего казачества, не признавшего захватнической большевистской власти и вступившей с нею в борьбу.

«Все для борьбы… На то бросить споры, интриги, местничество…»

«Добровольческая армия явилась сюда не для завоевания, а для освобождения…»

Речь свою генерал Деникин читал по бумаге с большим подъемом и волнением.

Мы мало еще тогда знали А. И. Деникина как оратора и совсем не знали как писателя. В сознании большинства, лично к нему относившегося доброжелательно, он представлялся хорошим и мужественным полководцем, честным человеком, внешняя грубоватость, однако, мешала подойти поближе, чтобы сделать попытку и, быть может, договориться. Если бы у нас был тот образ генерала Деникина, который существует теперь, после прочтения его 5-и томов «Очерков русской смуты», добрый открытый к нему подход был бы вполне возможен… И если бы и у него и у других его соучастников в руководстве армией был бы более терпимый к нам подход, то договариваться, находить общие решения больных вопросов фронта и тыла гражданской войны, определять ее ближайшие и дальнейшие цели было бы много легче.

«Не должно быть армии Добровольческой, Донской, Кубанской, Сибирской, – объявлял генерал Деникин с кафедры Кубанской Краевой рады, – должна быть единая Русская армия с единым фронтом, единым командованием, облеченным полною мощью и ответственным лишь перед русским народом в лице его будущей законной верховной власти». Добровольческая армия собирает вокруг себя и вооруженные силы, и людей государственного опыта, приглашает все части русского государства, признающие единую неделимую Россию, сомкнуться вокруг нас для совместного государственного строительства, для общей борьбы с врагом России, для единого представительства и защиты русских интересов на будущей мирной конференции».

«Добровольческая армия не преследует никаких реакционных целей и не предрешает ни формы будущего правления, ни даже тех путей, какими русский народ объявит свою волю…»

«Добровольческая армия признает необходимость широкой автономии составных частей русского государства и крайне бережного отношения к вековому укладу казачьего быта…» «Выяснилась возможность единения нашего с Доном, Крымом, Тереком, Арменией, Закаспийскими областями… возможно с Украиной… с мирным грузинским народом… когда изменится политика его правительства…»

«Добровольческая армия от души приветствует собирание Русской земли…» «Находит необходимым, путем взаимных соглашений направить русские силы востока и юга к одной цели возрождения Великодержавной России».

В этой речи были элементы, которые приветствовались бы кубанцами, но были и другие, – были пункты весьма рогатые. Некоторые из последних можно привести на выдержку. Из армий, названных генералом Деникиным, которые в данный момент существовали, но в каком-то будущем заменятся одной русской армией, Кубанской армии в данный момент не было именно в силу настойчивого противодействия главного командования, хотя кубанцы составляли большинство бойцов Добровольческой армии. И это упорное противодействие происходило, несмотря на ранее данное согласие командования на «продолжение» ее существования. Сам вопрос уже давно принял определенное политическое значение застаревшей тяжбы… Торжественные слова генерала Деникина воспринимались нами как стремление подвести зыбкое основание под свою тезу в споре.

«Собираются вооруженные силы и люди государственного опыта…» Но повседневная практика свидетельствовала об одностороннем подборе и сотрудников и приближенных, или определенно «правых», как Драгомиров, Шульгин, или чрезмерно податливых умеренно-либеральных кругов русской общественности, как господа Соколов, Степанов и др.

«Никаких реакционных целей не преследуется», – но вся деятельность «отдела пропаганды» и правительственных печатных органов была до крайности реакционного уклона. И затем совершенно темна, а, может быть, и двусмысленна формула о «непредрешении», «даже тех путей, какими русский народ объявит свою волю»… И что же? Уже забыта декларация об Учредительном собрании, объявленная в станице Успенской?.. А в заключительной части были слова, которые должны были вызвать особую психологическую реакцию в кубанских настороженных кругах:

«Я уверен, что краевая рада найдет в себе разум, мужество и силу создать твердую власть – единоличную, – стоящую в тесной связи с Добровольческой армией». Это уже откровенное желание оказать воздействие на умонастроение членов данной рады… Интервенция в пользу единоличной власти?.. Кого?.. Атамана?.. Или…

Генерал Деникин взошел на трибуну и сошел с нее при полной овации, устроенной ему радой. Председатель ее И. С. Рябовол прочитал и вручил ему утвержденное радой постановление сбора станицы Незамаевской об избрании генерала Деникина казаком этой станицы с полными правами, с паевым наделом земли и пр. Но при всем том ледяная корка, которой стала затягиваться река совместной жизни кубанцев и добровольцев, не растаяла. В лице генерала Деникина рада приветствовала главнокомандующего армией, под чьим командованием счастливо выполнена часть задачи, для кубанцев особенно желанная часть. Но в его же лице в раде находился претендент на диктатуру, выражавший к тому же надежду, что рада найдет в себе «разум, мужество и силу» и т. д.

Сделай генерал Деникин жест признания удачи именно от «соучастия» сторон в союзе и всей важности в деле «народного» якоря… – кто знает? – быть может, растаяла бы корка ледяная.

Профессор Соколов, говоря о впечатлениях от речи Деникина, замечает, что из кубанской среды «даже наш друг» Каплин[65] выражал недовольство. – «Зато российские люди были премного довольны»… Была ли рассчитана эта речь, произнесенная в Кубанской раде, лишь на российские круги, об этом история умалчивает, но последовательность фактов и направление развернувшихся событий могли свидетельствовать, что и тогда в раде и потом вне ее добровольцы стремились убелить кубанцев не силой логики и исканием путей согласия, но последовательностью и неуклонностью избранной линии жесткой политики.

Прямым продолжением «торжественных заседаний» были собрания рады, посвященные докладам атамана Филимонова, председателя правительства Быча и члена правительства по военным делам полковника Савицкого. Они рассказывали, как получилась победа и кубанское казачество вновь стало господином в своем краю, и вот «вы – рада, – правомочный хозяин Кубани, – вправе распорядиться дальнейшей судьбой края, дать ему закон и правду».

Особенной красочностью отличалась речь Филимонова, атамана. Перед походом у него была попытка (малодушно) уклониться от власти, а главное от ответственности. Он сделал заявление о сложении полномочий, но ему этого тогда не позволили.

Атаман Филимонов проделал поход вместе со всеми, но кубанцы не чувствовали в походе близости своего атамана. С небольшим своим конвоем обычно рысил он где-нибудь в стороне в сопровождении своей супруги, пересевшей, как и ее супруг, в казацкое седло. И этот уклон атамана в тень наблюдался уже с самого начала похода. И нечего говорить о таких фигурах, как Корнилов и Алексеев… но даже летчику Покровскому удалось оттеснить Филимонова в тень, на задний план.

Позже в ст. Мечетинской А. П. Филимонов сделал было попытку учинить бунт. Собрал кубанское офицерство, преимущественно, тыловое – обозное, и пожаловался им, как его, атамана, лишили (правительство и рада) присущей ему власти… Чувствовал, очевидно, потребность к самооправданию. Между прочим, высказывал без всяких оснований опасение, как бы поехавшая на Украину делегация (см. выше) не завела кубанцев под власть немцев или гетмана и т. п.

Непонятно только, что побудило тогда Быча и Савицкого, сейчас же после такого собрания, пойти в поздний час к генералу Деникину и будто бы просить его о защите. Командующий армией понял тогда их обращение как просьбу именно о личной защите и о защите кубанского народоправства. А об атамане Филимонове Деникин запишет потом в «Очерках»: «Впоследствии полковник Филимонов, в кругу лиц, враждебных революционной демократии, не раз говорил: – Я хотел еще в Мечетке покончить с правительством и радой, да генерал Деникин не позволил»…

Конечно, это была лишь пустая бравада в подходящей среде. Филимонов не был способен на резкие движения, тем более на движения, сопряженные с личным риском. К слову сказать, он всегда отличался лояльностью в отношении краевых установлений, чему, собственно, и был обязан успешностью в своей карьере при новом режиме. Красивая посадка на лошади, как например, при въезде в Екатеринодар, рядом с простоватой и угрюмой фигурой Деникина, блестящая застольная речь да вот эта лояльность, – его главные козыри.

Теперь на заседании рады он, облекши свое атаманское слово в искристую форму, окурив облаком фимиама само имя рады, говорил велеречиво о мудрости кубанских правителей, говорил, как они (в первую чреду, конечно, он, атаман) решили под напором «красной нечисти» разобрать стяг краевой власти и повезти его в родные горы и степи… чтобы довезти этот стяг до сегодняшнего светлого дня и передать его «вам, хозяину земли Кубанской».

Доклад председателя правительства Л. Л. Быча был также чрезвычайно многословным, начиная с момента выбора его, Быча, председателем правительства (в декабре 1917 года) и кончая сегодняшним днем.

– Бурный, богатый событиями год деятельности, увенчавшийся успехом: все сложные перипетии соглашения с иногородними, паритет в составе Законодательной рады и правительства. Отпадение иногородних, их колебания, нейтралитет и переход их значительной массы к большевикам и затем все этапы борьбы и все колебания счастья…

Рассказывая о положении дел с иногородними, Быч, по сознательному решению или по оплошности и неясности выражения, придал этой части правительственной деятельности как бы значение борьбы казачьего представительства с иногородними. В действительности была борьба казаков с иногородними не по признаку сословности, а борьба политическая, в коей казаки отстаивали краевое право на устройство местной жизни без большевистского насилия, на распоряжение местных людей искони принадлежащими им и обрабатываемыми ими землями в форме, обеспечивающей правильное хозяйственное развитие. Это совсем другой смысл и значение деятельности кубанских представительных органов[66], как могло показаться из некоторых заявлений Быча.

Участие в походе правительства и рады. Трудности похода. Верность идее казачества. Вера в его здоровый государственный смысл. Объединение с добровольцами по мотивам концентрации сил. Темные и светлые стороны совместной борьбы. Занятие Екатеринодара. Последующая деятельность…

Л. Л. Быч – плохой оратор, – отсутствие пафоса, скованность всей фигуры его, как только поднимался он на трибуну, – все это могло лишь расхолаживать слушателя. Но факты говорили сами за себя почти без отношения к тому, как они изложены перед слушателем. Во всяком случае одно сопоставление само собой напрашивалось.

Всероссийское правительство при первой неудаче в борьбе с ничтожным меньшинством захватчиков власти без серьезного сопротивления допустило растоптать идею народного суверенитета государственной власти, сдало власть и рассеялось. Донское правительство, после того, как незабываемый атаман Каледин покончил счеты с жизнью, а Митрофан Петрович Богаевский не захотел прятаться и одиночкой погиб. – донское правительство рассеялось, но генерал Петр Харитонович Попов частным мужественным почином собрал свой отряд, не пошел с Дона, остался, чтобы при первой удаче вернуться в Новочеркасск и предложить действенную помощь для организации войсковой власти.

Погибли, но не сдались на Тереке атаман Караулов и его помощник Л. Е. Медяник.

На Кубани удалось сохранить законно-преемственную власть. В лице А. П. Филимонова и Л. Л. Быча с другими членами правительство теперь могло говорить о донесенном «стяге власти». В отношении Филимонова выполнение задач блекло при отсутствии личного напряжения при «несении стяга власти». В отношении же Быча это доброе выполнение службы меркло и теряло краски, благодаря его общему уклону и подчиненности его психологии влиянию центробежных сил. Служба во имя России покрывалась тенью искомой окраиной сомнительной державности. Но историческое мнение должно остаться объективным. Л. Л. Быч, принявший на свое имя столько одиозного, во многом по справедливости, в ноябре 1918 года мог гордиться сыгранной в кубанской среде своею ролью. Это он был главным стержнем в противобольшевистской кубанской работе и, в частности, в сохранении «стяга законопреемственной власти».

Искателем оваций и реализации их в виде неумеренной награды выступал на раде вслед за Филимоновым и Бычом полковник Савицкий.

Он, собственно, лишь рассказывал, как одна за другой восставшие станицы высылали в противобольшевистский стан своих сыновей, конных и вооруженных, как из этих самотеком образовавшихся сотен и дивизионов составлялись затем полки и батальоны пластунов и некоторые из них шли потом под старыми знаменами. Каждое закругленное сообщение Савицкого покрывалось громом аплодисментов, собственно, по адресу восстановленной и отличившейся военной части. Но вместе с каждым новым взрывом аплодисментов росла фигура самого Савицкого: он – член правительства, военный «министр», не без его де усилий получились хорошие результаты…

Рада по заслушании докладов почтила каждого из докладчиков особым вниманием. Атамана Филимонова из полковников произвела через чин в генерал-лейтенанты, Савицкого, несколько месяцев назад произведенного в полковники, теперь произвели в чин генерал-майора. Бычу – председателю правительства, Рябоволу – председателю рады, и опять тому же Филимонову рада преподнесла особые адреса с соответствующим важному моменту текстом.

Глава XXXVIII

После этих праздничных докладов по программе дня должны были выступить с докладами другие члены правительства о произведенной ведомственной будничной работе и о предположениях на будущее. Но план правительственного участия в подготовке Краевой рады к разрешению очередных вопросов оказался рассчитанным неправильно. Доклады атамана и правительства, задача которых дать материал, проверенный практикой для суждений и постановлений радянских комиссий и самого пленума рады, – эти доклады слишком затянулись, торжественная часть в них отняла слишком много времени. На работах комиссий, которые пытались, не теряя времени, начать свою работу, только отчасти отразились впечатления правительственных речей. Членам правительства приходилось дублировать доклады: сначала в комиссии комкать и сокращать доклады, а потом несколько распространять их в раде… Как раньше, так и теперь во время заседаний Краевой рады было немало и таких моментов, когда никто не знал, куда, по какому направлению поплывет потерявшая волю кормчего ладья «хозяина земли Кубанской». Нужно удивляться, что даже при таких условиях малой организованности все же как-то выискивалась равнодействующая чаяний краевого населения, и, руководствуясь ею, выносились решения. Но нервы у людей изматывались. Через какой-то срок рада начала сдавать. Уже к концу месяца радянских занятий чаще и чаще стали срываться постановления: «поручить правительству»… «поручить законодательной раде совместно с правительством» и т. д. Остались не рассмотренными вопросы, крайне нуждавшиеся в авторитетном решении рады.

Незатронутым остался вопрос о судьбе «Зеленого дома», т. е. ведомства «продовольствия и снабжения», о реорганизации происходящего в нем действа. Треххвостка в виде «разрешительной системы» вывоза за краевые пределы продуктов кубанского земледелия, установление на них «твердых цен» и, наконец, контрольные пограничные «рогатки», – вся эта «треххвостка» немилосердно изводила кубанских производителей. Совсем недвусмысленные слухи ходили о злоупотреблениях в этом ведомстве. По должности контролера я послал туда своих ревизоров, но они там встретили упорное сопротивление со стороны сплоченного ведомственного чиновничества. Под разными предлогами не давали ходу моим ревизорам. Между прочим, было отмечено характерное препятствие: бухгалтерские книги в хаотическом состоянии, в краевом ведомстве не находили нужным покупать на каждый отчетный год новые бухгалтерские книги… И не только это. На глазах рады за время ее легислатуры[67] разыгрались громкие скандалы, в которые были замешаны крупные чиновники ведомства «продовольствия и снабжения». Были произведены аресты[68].

Твердые цены, разрешительная система вывоза, пограничные рогатки…

Депутаты с мест в комиссиях и на отдельских совещаниях вопили о безобразиях, вытекающих из всей нашей торгово-промышленной и продовольственной системы. Но сами одиночки-депутаты, конечно, не были в состоянии предложить продуманных охватывающих жизнь решений, а правительство не указало выхода. Разрешать же вопрос нужно было радикальным образом. Или планомерная и замкнутая самостоятельность, с заключением правильно проведенных и сохраняющих интересы Края торговых договоров с соседями, с принятием своей денежной системы и прочими аксессуарами государственно-экономической самостоятельности. Или, если этого нельзя было делать, – а этого, действительно, нельзя было детать при наличии общего фронта борьбы, при слившихся интересах, при особой, наконец, психологии безболезненно этого провести нельзя было, а, если так, то нужно было смело действовать в направлении экономического сближения частей юго-востока, где в то время развивалась общая борьба.

Общая денежная единица должна была сделаться действительно общей, другими словами, ростовский печатный станок должен был действовать не по одностороннему распоряжению Дона к его вящей выгоде с отпуском другим, в том числе и Кубани, того, что (по пословице) у старшего брата «лишь сквозь пальцы протечет», но с правильно установленным распределением денежных сумм пропорционально экономическому вкладу в общую сокровищницу со стороны того или другого края и пропорционально его подлинным потребностям. Следовало бы спешить с разрешением вопроса об организации общесоюзного банка и казначейства и найти формулу правильно организованного управления ими, правильно организованной с учетом общих интересов эмиссией.

Л. Л. Быч в походе не раз проявлялся как лично мужественный человек при личной физической опасности, но здесь при разрешении сложной финансово-экономической задачи он не оказал ни мужества, ни настойчивости. Именно он был основным руководителем финансово-экономической и торгово-промышленной правительственной деятельности на Кубани, как равно и по ведомству продовольствия и снабжения. Временно управляющий этим последним ведомством ростовский коммерсант Панченко и член правительства по ведомству финансов, торговли и промышленности А. А. Трусковский действовали под его ближайшим руководством. И вот Л. Л. Быч, стяжавший славу самостийника, здесь в данных вопросах, близких ему по основной его специальности, не проявил ни достаточной смелости, ни достаточной служебной самостоятельности.

Мы не пошли именно по пути экономической самостоятельности, ни по пути тесного соглашения и экономического объединения, попали в лужу и в ней все время барахтались. Или еще более показательно: наладили печатание кубанских бумажных полтиннок, когда их покупательная сила стала ниже себестоимости их изготовления…

Само собой разумеется, что, не сумев разрешить общей экономической проблемы, мы оказались бессильными при разрешении частных начинаний в этой области.

Бычом и Трусковским, членом правительства финансов, был запроектирован договор с табачным трестом, а этот проект договора, еще не войдя в силу, вызвал бурю негодования в раде, когда член ее полковник Чекалов огласил на общем заседании этот проект под знаком тревожного разоблачения: «как распродают по частям Кубань». По объяснению заинтересованного ведомства со стороны полковника Ч-ва была лишь демагогия. Оказалось, что Трусковский и Быч проявили здесь готовность пойти навстречу краевым табачным фабрикантам в смысле установления лишь временных акцизных льгот, чтобы поощрить внутрикраевое производство табачных изделий. А то получалось так, что кубанский табак вывозился на Дон и в Ростов или в Крым в город Керчь, там перерабатывался в папиросы и разные дорогие сорта крошеного табаку, а уж оттуда частью экспортировался за границу и в остальные области России, а частью привозился к нам же на Кубань… Однако в итоге чекаловская компания доставила немало неприятных переживаний Бычу и Трусковскому. Вообще же говоря, над тактикой и планом наших экономических мероприятий тяготело все то же: Быч смотрел на Украину, а там ничего нового обнадеживающего не было. Гетман Скоропадский как раз в это время сделал два резких поворота в своей политике: в октябре в сторону полной «незалежности» (самостоятельности), а уже в начале ноября декларировал федерацию с Доном. С другой стороны, давала знать о себе петлюровская готовность на авантюру Или, как писали фельетонисты, – «зашевелился у Белой Церкви Петлюра»…

Когда в октябре 1918 года посылалась кубанская миссия и Киев (для нас, линейской части краевого правительства, она осталась секретной), то в послании гетману с Кубани писали: «буди на то воспоследует согласие Вашей Светлости, мы готовы поставить вопрос о заключении в ближайшее время соглашения…

Исстари связанные историей, полной примеров борьбы за независимость, Украина и Кубань вновь явят пример могучего братского союза…» Но тени тайной бычевской дипломатии тотчас стали меняться, когда Скоропадский стал «сдавать» перед «Директорией» и Петлюрой…

Мы не имеем ни возможности, ни надобности здесь распространяться о тайной бычевской дипломатии. Но необходимо отметить, что эта роковая связанность дела кубанской краевой политики с тем, что происходило на Украине или, еще прозрачней, что замышлял Петлюра, всегда приносило Кубани большие беды… Упускалось время для многих жизненно необходимых мероприятий.

Сама Краевая рада не могла, конечно, разобраться в сторонних влияниях – петлюровщины и пр. – на краевую политику и экономику и не могла разрешить всей сложности вопроса о направлении краевой торговли, дела продовольствия и снабжения. Вопросы оставались пребывать в сумбурном состоянии, хотя все отдельские радянские группы послали в комиссию лучших своих практиков-хозяев. Комиссия по продовольствию и снабжению заметных результатов не дала.

То же создалось и в финансовой комиссии. Прежде всего нужно было разрешить вопрос, как получить деньги от населения в краевую казну. На обложение прямыми налогами кубанское население не пошло бы, оно к этому не привыкло и слишком было переобременено всяческими реквизициями для военных надобностей. Финансовое наше ведомство и не решалось поставить этот вопрос перед Краевой радой. Обычные косвенные сборы с торговли и промышленности необходимых сумм тоже дать не могли. К тому же установились особые условия краевой торговли и промышленности. По инерции от ближайшего прошлого Великой войны оставалась тенденция государственно-распорядительной власти самой непосредственно заниматься своеобразным видом «торговли» и промышленности, расширяя функции ведомства «продовольствия и снабжения», устанавливая свои особые отношения с кооперацией, изыскивая возможности монополизации отдельных отраслей торговли, а таким образом вопрос о косвенных налогах приобретал значение откровенной накидки на себестоимости товара. К этому, собственно, и привела практика торгово-финансового ведомства. Заготовлялись предметы обмена по «твердым ценам», установленным правительственными органами, а на вывозимый или вообще отпускаемый товар накладывали еще особые достаточно высокие вывозные пошлины. Среди мотивов к установлению их и последующему повышению были далеко не все только фискального порядка. Были и соображения предохранительного порядка. Наши правительственные экономисты рассуждали, приблизительно, так: при существующих твердых ценах на хлеб, на постное масло и пр., искусственно пониженных, Край могут наводнить всяческие скупщики, спекулянты. Давая населению несколько повышенную цену но сравнению с правительственными агентами и входя с населением в различные другие поощрительные сделки, они заберут за бесценок хлеб и потом вывезут за границу, где продадут закупленные на Кубани продукты по значительно более высокой цене, кубанское же население останется с бумажками – деньгами, неизменно падающими в цене. За отсутствием же на рынке необходимых в хозяйстве фабрикатов скорая реализация денежной выручки будет затруднительна или совсем невозможна.

Итак, краевая власть, собирая при сдержанной реализации краевого урожая необходимые для краевой казны средства, по существу искусственно задерживала развитие внутреннего и внешнего товарообмена. В Крае, правда, накоплялись реальные ценности в виде зерна, масла и пр., но ни оздоровления финансового, ни оздоровления общеэкономического не достигалось.

Глава XXXIX

Доклад Л. Л. Быча о политическом моменте

Пока работа по рассмотрению конституции, аграрной реформы и других вопросов проходила в комиссиях, пленум рады мог бы оставаться некоторое время без работы.

Но работа ему нашлась.

К нашему удивлению, председатель правительства Л. Л. Быч выступил 10 ноября с общим докладом об основах краевой политики. Совет правительства не был поставлен в известность не только о содержании доклада, но и о намерении председателя выступить с подобным докладом.

Доклад, между тем, был тщательно подготовлен, так как на другой день, 11 ноября, по заслушании ораторов главнейших групп в раде, были внесены особо формулированные тезисы речи.

Доклад по содержанию отдельных его частей шел гораздо дальше, чем осторожно формулированные потом тезисы. Особенно в том месте, где шла речь об Украине и об отношениях к ней Кубани.

Самый факт выступления перед Краевой радой с темой об основах правительственной деятельности данного момента мог быть оспариваем. Эта тема скорее для Законодательной рады.

Здесь Быч свою личную или групповую политическую точку зрения покушался сделать санкционированной Краевой радой.

Со стороны группы линейцев выступал с возражениями против Быча М. А. Траценко.

Он указал, между прочим, Бычу, что его формулы станут гораздо яснее, если он прямо скажет, чего он хочет. А хочет он, по мнению Траценко, того, чтобы Кубанская рада дала возможность ему, Бычу, и его единомышленникам заключить союз с Украиной. И этим своим заявлением Траценко попадал не в бровь, а в глаз Л. Л. Бычу. Только нужно было путем сопоставлении уже пройденных отдельных этапов этой политики установить связь и более ясно вскрыть двусмысленность новых предложений раде в виде новых формул доклада Быча. Но тут на помощь Бычу пришел Рябовол, председатель рады; началось дергание оратора: то «прошу держаться ближе к теме», то «ваш срок истекает, говорите покороче», и так далее, – замечания, не оправданные обстановкой и ставящие оратора в невыгодное положение по сравнению с теми, которым покровительствует председатель. М. А. Траценко – малоопытный оратор. Рябоват его успел привести в замешательство и ход его мыслей был нарушен.

Тем не менее, настроение большинства членов рады все же успело определиться во время развернувшихся прений. Быч учел это, поэтому его тезисы, внесенные после заслушания прений, значительно смягчали смысл произнесенной им речи. Содержание его тезисов было приблизительно таким, какое было в его заявлениях на собрании рады в станице Мечетинской перед нашим майским отъездом на Украину.

1. Образование на территории бывшего Государства Российского самостоятельных государственных образований и принятие ими на себя верховной власти было актом неизбежным и в то же время актом самосохранения.

2. Основной задачей всех этих государственных образований является борьба с большевизмом, далеко еще не изжившим себя в Центральной и Северной России.

3. Для успешной борьбы необходимо в самое ближайшее время образование единого боевого фронта и единого командования.

4. Необходима организация единого представительства от южнорусских государственных образований на предстоящей мирной конференции. Необходимо немедленно, не ожидая образования федеративной власти в освобожденных от анархии областях, принять меры к организации общего международного представительства.

5. Для достижения цели, поставленной пп. 3 и 4, необходимо образование южнорусского союза на федеративных началах.

6. Воссоздание России возможно в формах всероссийской федерации.

7. Кубанский край должен войти в состав Российской федерации как член федерации.

8. Кубанская Краевая рада, ставя своей задачей борьбу с большевизмом, стремится к проведению и жизнь принципов широкого народовластия.

9. Восстановление будущей формы правления в Государстве Российском население Кубанского края ставит в зависимость от волеизъявления народа во всероссийском Учредительном собрании нового состава.

По существу своему эти тезисы в главном выражали общекубанскую точку зрения по политическому моменту. Могло восприниматься как подозрительное противопоставление (см. пункт второй) Юга, якобы изжившего большевизм, Центру и Северу, не изжившего его. В этом чувствовался обычный бычевский мотив о противоположности интересов Юга и Севера. В пункте пятом упоминалось о «южнорусском союзе». Но тот ли это бесформенный союз, с которым носился Быч и Наметоков еще перед заседаниями рады? Правда, теперь будто бы шла речь о федерации и ясно формулированной зависимости будущих форм правления в Государстве Российском «от волеизъявления народа» во всероссийском Учредительном собрании.

Скрепя сердце и принимая все это как бы за чистую монету, избегая возбуждать страсти и не стремясь сосредоточиваться на отдельных моментах речи (доклада, а не тезисов) Быча, можно было пройти мимо его неудавшейся попытки получить от Краевой рады одобрение украинствующей политике его группы. Но попытка явно не удалась. И Бычевско-Рябоволовская группа это поняла.

Довольно поспешно рада приняла эти тезисы «к сведению». Другими словами, она не придала им того значения обязательного направления политики, которого добивался сначала Быч.

Но постольку-поскольку эти тезисы являлись выражением кубанской точки зрения, они поэтому уже являлись антитезой положениям обязательного добровольческого мышления.

В этом отношении уместно будет здесь противопоставить места из речи генерала Деникина, произнесенной в раде 1 ноября, с данными положениями речи Быча 11 ноября.

Кубанское положение о всероссийской федерации являлось антитезой единой и неделимой России добровольческого понимания. Принципы широкого народовластия – антитеза единой твердой власти, о которой где нужно и ненужно толковали добровольцы. Наконец, союз равноправных единиц, в том числе и Добровольческой армии, был противоположением деникинскому приглашению «сомкнуться вокруг нас для совместного государственного строительства». Примат, диктатура и вдруг… предложение равноправия. Явилась угроза, что в том горячем споре, который начался не сегодня и длился в течение долгих месяцев до заседания рады, кубанская точка зрения может получить авторитетную санкцию Краевой рады, краевого народного представительства. В этом, собственно, и заключалась одиозная несвоевременность постановки ребром вопроса тезисов Быча и именно постановки их в Краевой раде в данный момент. Добровольцы ринулись в бой.

Генерал Лукомский, член рады от армии, «лидер» добровольческой фракции в Краевой раде, обрушился с большим жаром на всю систему тезисов Быча, не разбираясь, где в них «общекубанское», а где специфически бычевское, вскрывая возможные будущие грозные последствия их: неизбежный разрыв и пр.

– «Создается многоголовое собрание, которому будет всецело подчинено командование и которое будет вмешиваться в военные дела…»

– «Главное Командование признает необходимость автономию Кубани, но нужно повременить с решением вопроса об образовании государственной власти… до соглашения с Добровольческой армией…»

– «В том то и беда, что рада приняла тезисы Быча в конечном счете лишь как выражение мнения, заявленного в раде, а добровольцы восприняли их, как кубанский политический императив и именно в той их части, которая могла быть противопоставлена добровольческому мировоззрению».

– «Образуется орган из честолюбцев и сепаратистов всех государственных образований, которые тотчас же предъявят претензии не только на гражданское управление, но непременно и на назначение главнокомандующего».

Или еще более вульгарную формулу внесет позже в свои «очерки» генерал Деникин:

– «Вручить судьбу национального противобольшевистского движения и Русской армии в руки Петлюры, Быча, Хана Хойского, Ноя Жордания и Топы Чермоева представлялось злой и неуместной шуткой»[69].

Только значительно позже, при написании 5-го тома своих Очерков, генерал А. И. Деникин сознает:

– «Мы были ригористичны не только в духе, но и в формах определения государственных связей, считая, что юридически элементы федерации, сговор и двустороннее октроирование – нарушат самую идею национального единства и создадут дня будущей общероссийской власти немалые затруднения, немалые и опаснейшие прецеденты. Но при этом мы упускали из виду три важных обстоятельства: что отрыв окраин с течением времени становился все резче, углубляясь „давностью^ государственной практикой и международными отношениями, что форма федерации не предрешала еще внутреннего содержания ее, которое могло стать вполне разумным и справедливым, не нарушая государственных интересов России, что, наконец, временные российские правительства Юга и Востока, лишенные преемственности власти и исторической традиции, не могли рассчитывать на скорое безболезненное и всеобщее признание…»

– «В отношениях казачества – этот формальный ригоризм затруднял и затягивал соглашение…»

Это позднее признание – суровый приговор тому, что делалось тогда. Тогда в раде, как некогда в Карфагенском сенате, гордый римлянин, подъемля складку тоги, знаменовал этим жестом готовность объявить войну или принять мир, теперь в раде генерал Лукомский заговорил жестким языком ультиматума:

– Или рада должна отменить принятые решения, или…

Рада не захотела идти на попятную под влиянием угрозы и недвусмысленного давления.

И «римлянин» распустил складку своей тоги… Генерал Лукомский заявил с трибуны «об отозвании представителей армии из рады» и о том, что «в дальнейшем главное командование не может быть связано решениями рады».

И сам, почтенного возраста, русский генерал вышел поступью «гордого римлянина»… из «стана варваров» – членов Кубанской Краевой рады… Году еще не прошло, как этот генерал Лукомский инкогнито пробирался на Кубань, кроясь под каким-то сомнительным присвоенным именем…

В раде, по выходе их, начались прения. – К чему нужно было обострять вопрос?

Сама группа черноморцев была озадачена тем, какой оборот приняло дело.

По Екатеринодару пошли слухи о разрыве, о возможных столкновениях. Была среда, которая множила эти слухи и своими неосторожными не только словами, но и действиями увеличивала замешательство и раздувало конфликт.

На юге России во время гражданской войны никогда не было недостатка в тех типичных тыловиках, которые на фронт идти не хотели, они его боялись, но зато в тылу всегда были готовы открыть фронт «примерной расправы» с ненавистной им «революционной демократией». С другой стороны, и в среде кубанских «самостийников» не было недостатка в подобных же тыловых «воинах», прожектерах всевозможных сильных средств «отпора», чтобы в другой раз «не было повадно»…

Но не только праздные прожектеры множили тревогу. Бывший кубанский войсковой атаман А. П. Филимонов свидетельствует, что к нему тогда приходили вместе генералы – Покровский и Шкуро – и предлагали ему, атаману, при их содействии взять всю власть в свои руки, т. е. произвести переворот. Позже в Париже генерал Шкуро в личных со мною (автором) беседах неоднократно возвращался к той же теме и уверял, что он не только не разделял взглядов Покровского, но, наоборот, останавливал его и давал ему понять, что в случае, если дело дойдет до открытого столкновения, он, Шкуро, не будет на стороне Покровского.

Как бы там ни было, но одно можно сказать, что в заговорщиках тогда недостатка не было.

В IV томе «Очерков русской смуты» (С. 51) генерала Деникина имеются на этот счет выразительные указания, именно в том месте, где рассказывается, как генералы Драгомиров и Лукомский обращали внимание в беседе с генералом Деникиным на то, что общественное мнение обвиняет командование в попустительстве воинствующему сепаратизму черноморской группы.

Деникин поставил тогда вопрос ребром:

– Если вы скажете мне сейчас, что насильственные меры приведут к положительным результатам, то я завтра же корниловским полком разгромлю кубанское правительство…

– Нет, – ответили оба.

Но вопрос-то, оказывается, поднимали. Идея заговора восходила, оказывается, в очень высокие добровольческие сферы.

14 и 15 ноября товарищи Быч и Рябовол посетили генерал Деникина и указывали ему на всю опасность ходящих по городу совсем недвусмысленных слухов и просили смирить генералов. Их посещение генерал Деникин истолковал как второй случай спасения им, Деникиным, кубанского народоправства (первый раз в станице Мечетинской 30 мая 1918 года).

Заседания правительства во время сессии рады происходили не регулярно, а лишь время от времени. На первом же собрании мы указывали Л. Л. Бычу на все печальные последствия его самочинного выступления в раде без предварительного обсуждения в правительстве ни самого факта выступления, ни содержания доклада.

Наши возражения были теперь и формального свойства и по существу. Мы находили, что нельзя превращать Краевую раду в политический партийный орган. Краевая рада должна оставаться выше партийных тактических соображений. Недопустимо втягивать ее в политические дрязги. Теряется авторитет надпартийного значения рады, а сами политические вопросы, политические программы, будучи проведенными через раду, теряют свою гибкость. Исполнительные органы теряют необходимую свободу маневрирования при неизбежных политических коллизиях. При этом Быч тогда выступал в раде в качестве председателя правительства, сообщая т. о. своему личному или групповому мнению общеправительственное прикрытие. Выступать каждому из нас с возражениями против отдельных положений его доклада могло бы с одной стороны быть воспринято как демонстрация правительственного разнобоя, а на это не всякий мог решиться Наши возражения по существу касались содержания именно речи Быча, а не его тезисов. Что же касается его тезисов, то мы обращали главное внимание на его пункт о «Союзе» и спрашивали: «Что это? Все тот же вид своеобразной конфедерации, о которой шла речь еще то заседания рады? Но тогда эта форма объединения встретила резкое возражение в самой правительственной среде. Мы, другая часть (не бычевская), достаточно ясно в свое время высказывались, что желательным видом объединенной власти является прочный и органический союз всех противобольшевистских сил, в первую голову Кубани и Дона, а с ними и Добровольческой армии как выполнявшей государственную задачу, т. е. объединение на основе народоправства и учета значения всех сил, действующих в борьбе». В отношении других «образований», которые могут мыслиться как предполагаемые члены союза, следовало бы действовать потом, уже объединенным фронтом. В первую голову следует договориться самим ближайшим участникам борьбы, установить правильные принципы объединения без навязчивой идеи о добровольческой диктатуре и без потаенных бычевских мечтаний о бесформенном союзе, который мог бы представлять сомнительное ристалище для его наиболее резвых членов, но действительного объединения сил не давал бы. Пора бросить неискренность в вопросе о поисках правильных форм объединения. Достоинство краевой власти требует ясного предложения в данном направлении».

Ф. С. Сушков, державшийся вообще довольно пассивно на заседаниях совета правительства в течение всей осени, часто отсутствовал, теперь на этом заседании вел себя непримиримо в отношении Быча, резко протестовал против его уклона в украинство:

– Благодаря этим уклонам Л. Л. мы едва не сделались, без нашего ведома, подданными Украины…

А личный друг и школьный товарищ Л. Л. Быча, Н. И. Воробьев, безоговорочный, вместе с тем, сторонник Добровольческой армии, дал здесь волю своему негодованию и возмущению тайной дипломатией своего друга: – Добровольческая армия – братская нам организация, а на наших заседаниях мы слушали только сплошную ругань по ее адресу со стороны председателя и члена правительства по военном делам (Савицкого).

Л. Л. Быч был смущен создавшейся обстановкой, поэтому был сдержан. Он, оказывается, не допускал мысли, что представители армии могут уйти из рады. Он признавал свою ошибку, что вовремя не был представлен правительственный контрпроект организации объединенной власти. Он уверял, что все происшедшее в раде с выходом из нее генерала Лукомского является лишь простым недоразумением, что все можно уладить, создавши согласительную комиссию. По этому поводу он, Быч, уж беседовал с председателем рады и последний согласился сделать соответствующее предложение раде. По словам же председателя рады, настроение ее членов такое, что появление вновь в раде представителей Добровольческой армии будет приветствоваться.

Глава ХХХХ

В самой раде были также прения по вопросу, как уладить возникшее «недоразумение». Инициатива этих трений принадлежала, к сожалению, И. Л. Макаренко.

Я неоднократно останавливался уже на личности И. Л. Макаренко. Ему несомненно было свойственно понимание особенностей того тревожного времени, но, к сожалению, ему было свойственно одно неприятное качество: все бесконечно затягивать и как будто бы даже удовлетворяться сознанием лишь важности производимой работы и своей роли в ней, а не ее результатами. Получалось даже иногда впечатление, что для него последние совсем и не так интересны.

И вот Иван Леонтьевич Макаренко начал в раде с опровержения слухов, которые «множит» де жадная до сенсаций уличная толпа:

– Повсюду разносится звон о разрыве. Города и веси полны этих слухов. Кое-кто этому радуется.

– Никакого разрыва нет. Представители Добровольческой армии просто погорячились.

И. Л. Макаренко предложил раде избрать тут же членов согласительной комиссии, которая должна, совместно с представителями Добровольческой армии, разобраться в конфликте.

Рада согласилась и избрала тут же его, Макаренко, и других еще пятнадцать человек.

Добровольцы приняли идею «согласительной комиссии» и прислали своих пятнадцать членов во главе с 16-м генералом Лукомским, т. е. тем лицом, которое вызвало самый конфликт. Впрочем, в добровольческой делегации были и такие лица, как Нератов, Ковалевский.

В конференционном зале старого областного правления на Штабной улице произошли заседания этой согласительной комиссии.

Хозяева-кубанцы, по распоряжению все того же Макаренко, постарались придать соответствующую декорацию «переговорам» сторон. По всей лестнице, от входной до залы заседания, был разостлан ковер. Ковры в зале, три больших стола поставлены «покоем» и покрыты цветным сукном. Один стол для президиума, два других для делегаций, для каждой из них особый стол.

Президиум был сконструирован тоже особым образом: два председателя по одному от каждой стороны, которые председательствуют по очереди со строгим соблюдением ее; два секретаря, которые выполняют функции тоже по очереди, но в обратном порядке: при председателе-добро-вольце действовал секретарь-кубанец и наоборот.

Со стороны добровольцев председателем оказался генерал-лейтенант Лукомский, со стороны кубанской – хорунжий Макаренко. Секретарями были Ковалевский и Коробьин. На первом заседании сконструировались и разрешили вопрос, как будем производить голосование, и разошлись.

Потом потянулись нудные и полные безнадежности заседания комиссии. Было бы важно, чтобы хотя одна из них порой обнаружила искреннее желание договориться. Этого не было. Было желание склонить, если угодно, принудить противника к своей точке зрения.

Бычевский «союз» или Драгомировское «особое совещание» при генеральской диктатуре – вот две грани, от которой не отходило большинство каждой из двух групп.

В нашей кубанской стороне были представлены обе части: черноморцы и линейцы. С одной стороны Макаренко, Манжула, Воропинов, Кулабухов и др. С другой стороны Сушков, Долгополов, Коробьин, Скобцов и др., при большинстве, однако, за Макаренко с Манжулой с их друзьями.

Но тем не менее, если бы со стороны наших добровольческих контрагентов было бы обнаружено в какой-либо степени серьезное желание договориться, мы, – линейцы, – сделали бы все усилия, чтобы склонить раду к нужным решениям.

Но со стороны добровольцев и намека не было на это. Добровольческий «ригоризм» выпирал из каждого заявления генерала Лукомского. (Делал заявления от них именно генерал Лукомский.)

Присутствовавшие в комиссии штатские сотрудники добровольчества стремились лишь придать более эластичную форму угловатой аргументации своего лидера и других своих военных коллег.

Переговоры начались предложением договориться сначала об общей формуле соглашения о власти. Долго над этим бились, пока убедились, что дело вперед не подвигается. Тогда решили начать с частностей, и сначала последний метод будто имел успех, но это оказалось только видимостью его. Скоро снова уперлись в ту же добровольческую «диктатуру», как принцип, и в кубанскую «суверенность», как факт.

Имело место любопытное явление: перемена местами, как в кадрили. Спор шел о кубанском гражданстве, к слову сказать, тогда и позже еще не разрешенный самими кубанцами. Было поручено юристам Соколову – добровольцу, и Коробьину – кубанцу из «иногородних» выработать проект формулы. Те выработали, но явно неприемлемую для кубанцев формулу. Тогда разошлись на фракционные совещания, и в кубанской фракции была обсуждена и принята формула доктора

Долгополова, а добровольцы явились со своей формулой полк. Ковалевского, и – о, чудо! – для добровольцев оказалась более приемлемой долгополовская формула, а для кубанцев – добровольческая, составленная полковником Ковалевским. По-видимому, и те и другие единственный раз обнаружили желание пойти друг другу на уступки. Кубанцы поспешили присоединиться к формуле Ковалевского, но добровольцы – к формуле Долгополова. При голосовании добровольческой формулы присоединился к нам из добровольцев лишь сам автор ее Е. Е. Ковалевский, но этого оказалось достаточно, чтобы она прошла (все голоса кубанцев плюс Ковалевский).

Результат получился совершенно неожиданный. Добровольцы испугались своего успеха и были вне себя от принятой их же формулы по вопросу о кубанском гражданстве, вернее о положении «российских граждан» на Кубани. Было принято: «Российские граждане пользуются на Кубани на равных с кубанскими гражданами основаниях защитой закона». Как будто до этого постановления кто-то оспаривал это право у российских граждан? И вот, в силу ли сознательного решения или вследствие вспыльчивого своего характера, помощник главнокомандующего генерал Лукомский именно тут вдруг оскорбился на реплику с места из-за стола кубанцев (Махмуда), произнесенную в момент, когда кто-то из добровольческих ораторов назвал свою организацию «государством».

– Государство без территории! – послышалось из-за кубанского стола (Манжула).

– А черноморская губерния?! – последовала реплика из-за стола добровольцев.

– Да, завоеванная кубанскими казаками…

Лукомский вскочил и, бросив запальчивую фразу:

– Я не могу допустить оскорблений по адресу Добровольческой армии, – схватил портфель и убежал.

Его тут сумели вернуть. Но всему наступил конец, когда приступили к вопросу о Кубанской армии.

Добровольцы решительно возражали против требования кубанцев восстановить Кубанскую армию. Свои возражения добровольцы аргументировали техническими соображениями. Кубанцы, отлично понимая, что дело тут не в технике, а в политике, не менее решительно настаивали на своем, напоминая данные добровольцами еще при Корнилове на этот счет их обещания. Длительные острые на этом собрании прения к положительному результату не привели, а на следующее назначенное собрание добровольцы совсем не пришли, а прислали особое послание за подписью всех членов комиссии с их стороны, род особого ультиматума. В концентрированном виде в нем было изложено все их «учение» о временной единоличной власти главнокомандующего Добровольческой армии, неограниченной в военном отношении, с допущением в гражданском отношении «куцей», по определению кубанцев, автономии. В заключительной части послания указывалось на бесцельность дальнейших совместных занятий комиссии впредь до того, пока рада не примет нескольких, отвечающих взглядам командования, постановлений, первым из которых должно быть подтверждение радой существующего уклада службы кубанских казаков в добровольческих частях. Другими словами, кубанцам предъявлялся ультиматум не только отказаться от права и намерения иметь собственную Кубанскую армию, но даже отказаться и от старого обыкновения кубанских казаков отбывать военную службу в своих особых кубанских частях, – именно старое, еще при старом режиме казачье обыкновение. Краевая рада отказалась принять ультимативное предложение добровольческих генералов.

Согласительная комиссия, «поработавшая» более десяти дней, закончилась ничем, даже больше того, – она заострила конфликт и вогнала его вовнутрь. Когда читали послание добровольцев в раде, то с мест раздавались крики – «позор!» и т. и.

Положение в раде нас, сторонников объединения, благодаря наличию такого «ультиматума» добровольцев, стало более трудным: «объединители с реакцией», обнаружившей неприкрытое стремление обратить кубанских казаков в орудие своих целей и использовать для того же все ресурсы Края…

Мы все же добились, что Краевая рада постановила разъяснить, что первые два пункта тезисов, объявленных радой 10 ноября, были ею приняты как удостоверение существующего политического положения, а последние семь пунктов, как выражение лишь мнения и пожелания рады, т. е. совсем не непременные кубанские требования.

Таким образом, состояние обострившегося спора о формах объединения сошло с повестки Краевой рады лишь несколько притушенным, но не разрешенным.

Глава XXXXI

Жить и бороться с большевизмом мы продолжали вместе. Интересы рады – всех ее членов – сосредоточились теперь на работах комиссии по управлению и самоуправлению, т. е. краевой кубанской конституционной комиссии.

Если бы произошло какое-то соглашение с добровольцами о власти, оно, в первую голову, должно было бы сказаться в выработанном положении этой комиссии: уже не временная краевая самостоятельность, а какая-то степень делегирования части краевой власти какому-то виду центра общегосударственной или объединенной союзной власти. В этом направлении и развивались споры между представителями обеих главнейших радянских группировок за формулы, ограничивающие краевую самостоятельность, и наоборот.

Когда стало ясно, что соглашение сейчас невозможно, то внутрирадянская острота спора сразу притупилась. Внимание сторонников общероссийской ориентации сосредоточивалось теперь на том, чтобы сохранить потенциальную возможность постановки вопроса об октроировании краевой власти в пользу какой-то общей с общероссийскими задачами власти.

В результате споров и направление работы конституционной комиссии получилось следующее:

В текст самой конституции было внесено мало изменений по сравнению с тем, как было принято в совете правительства. Были закреплены положения типа «Третьей французской республики» в отношении главы Края, войскового атамана, он получил ограниченное право «вето», права представителя Края, но не на управление им. При этом и среди членов рады не обнаружилось широкого стремления к наделению атамана более широкими полномочиями. Правительство, ответственность которого устанавливалась перед Законодательной радой, получало широкое право законодательной инициативы, между прочим, в порядке особой статьи (57), когда отсутствует рада и т. д. Вотум недоверия рады правительству или контролеру обязывал их подавать в отставку.

За атаманом сохранялось право роспуска Законодательной рады в случае ее конфликта с исполнительной властью. Но было внесено ограничение в зависимости от прохождения в раде краевого бюджета.

Существование двух рад было принято и было принято также примечание, что впредь до выработки положения о выборах в Законодательную раду таковая избирается из среды самой Краевой рады. Другими словами, все оговоренные права исполнительной власти в случае ее конфликта с Законодательной радой переносились на Краевую раду.

Попробуй атаман распустить при таких условиях Законодательную раду, он будет иметь дело тогда с самой Краевой радой, где встретится к тому же с теми, конфликт с которыми привет к роспуску рады. Краевой радой атаман сам избирается и поэтому вполне от нее зависит, хотя в конституции не устанавливалась его специальная ответственность перед радой. По смыслу закона он, атаман, избирается на определенный срок и за свою деятельность, в случае ее незаконности, отвечает только по суду, особым образом организованному.

Неясность взаимоотношений властей, отсутствие ответственности Законодательной рады перед краевыми избирателями послужило впоследствии источником тяжелых осложнений…

В конституционной комиссии сторонники единения добились, чтобы рамка, в которую должна быть вставлена эта конституция, сохранила бы все признаки краевой готовности вступить в общегосударственную систему объединения.

Эта мысль была последовательно проведена начиная с самого наименования «конституции»: «Временное положение об управлении». Затем строго выдержана скромность звания самого государственного образования: ни республика или то, или другое подчеркнутое понятие государственности («Всевеликое», например, «Войско Донское» и пр.), а Край, т. е. часть целого. Мало того, все эти мысли о скромности, временности и вынужденности самостоятельности были подчеркнуты в особой декларации, предпосланной конституции:

«Мысля себя неразрывно связанным с Россией, – единой и свободной, – население Кубани твердо стоит на прежней своей позиции: Россия должна быть федеративной республикой свободных народов и земель, а Кубань – отдельной составной се частью».

«Ныне же Кубанский край, стоя на пути государственного строительства, сохраняет за собой всю полноту государственной власти в пределах Края и управляется органами, поставленными его населением».

Всем нам, всегда стоящим на основе единства Государства Российского, эта декларация представлялась необходимой, – во-первых, в силу внутреннего сознания населением этого единства, и, во-вторых, в силу борьбы со всеми толками о кубанской самостийности.

Еще раз подчеркивалась в порядке полноты ответственности и краевой авторитетности, что существующие частные мнения и увлечения самостийностью не могут быть приписываемы целому.

В то же время была внутренняя потребность засвидетельствовать, что кубанский представительный орган мыслит Россию свободной в целом и в частности, вопреки тому, как подавляли государственную свободу большевики из Москвы и как вынашивались рецепты подавления ее отсюда, из недр противобольшевистских сил.

Следует отметить, что это настроение свободы и народоправства как основ государственного строительства, было тогда общепринятымо в среде членов рады.

Вздумал как-то генерал Карцев, получивший мандат от станицы Варениковской, сделать заявление в раде, что кубанские казаки мыслят Россию монархией, – и что же? Станичный сбор этой станицы предложил – по телеграфу, – своему депутату или сложить полномочия, или отказаться от своих слов, произнесенных в раде.

Генерал, крупный помещик из тех, кого награждала царская власть за счет казачьего войскового фонда землей, предпочел отказаться от полномочий в раде.

К конституции было приложение: текст присяги войскового атамана и членов рад при вступлении тех и других в свою должность.

Первоначальный проект этого текста составлялся заведующим отделом законодательных предположений Колычевым, и в нем были слова: «…нося в сердце своем любовь к матери России».

В совете правительства этот текст подвергся изменениям.

Быч настоял по формальному мотиву на том, что нельзя обязывать носить в сердце любовь и надо исключить из текста присяги вышеприведенные слова, включив обязательство служить «к пользе государственной и к процветанию Кубанского края».

Употребление рядом двух понятий, – государственного и Кубанского края, – по нашему мнению должно было свидетельствовать о двойном значении службы атаманской и депутатской – значении общегосударственном и краевом.

Краевая конституция была принята радой в последнем чтении 5 декабря 1918 года.

Избрание войскового атамана

Предстояло еще избрание войскового атамана.

В кандидатах на этот пост недостатка не было. Старый режим приучил казаков к тому, будто казачьим войсковым атаманом должен быть непременно человек военный и в высоких чинах. Вследствие этого всякий честолюбивый полковник начинал мечтать об атаманской булаве, уж нечего и говорить о генералах, да еще чем-либо отличившихся. О тех данных, которые необходимы главе Края, – уважение к закону, политическая грамотность, необходимая, наконец, широта жизненных взглядов, – об этих данных кандидатствующие полковники и генералы мало думали.

В то же время кандидатура гражданского человека представлялась массовому избирателю чем-то маловероятным, если даже не подлинным, недопустимым новшеством, хотя теоретически при выработке конституции было принято, что «атаманом может быть избран всякий природный казак или казак приписной, состоявший казаком не менее пятнадцати лет».

К числу серьезных кандидатов в данный момент относились двое: Филимонов и Быч. Объективных данных было больше у последнего. Человек волевой, работоспособный, несомненно демократических убеждений. В годичный срок своего служения на посту председателя правительства Л. Л. Быч обнаружил и стойкость, и административную опытность, и необходимое для того времени мужество.

У Филимонова всех этих данных было меньше. Он не обнаружил сильной воли, мы не видали его работоспособности, под сомнением была его демократичность. Против понятия его стойкости при затруднениях вопиял факт малодушной попытки уйти с поста в минуту острой опасности, затем неумеренная любовь к комфорту, к удобствам жизни…

Словом, при богатстве выбора, не быть бы Филимонову у нас атаманом. Но при сознаваемом безлюдье перевес брали положительные особенности этой кандидатуры. У Филимонова был уже полуторагодичный стаж служения кубанцам на высшем выборном посту, его высшее юридическое образование (военное), – знание, следовательно, закона, некоторые внешние блестящие данные: дар слова, общая подвижность, жизнерадостность.

Главное же, Филимонов – человек российской ориентации. Быч же имел дурную славу неумеренного сторонника украинской ориентации и враг добровольчества. Его избрание повлекло бы за собой дальнейшее углубление розни, быть может, даже разрыв, и вообще какое-то крайне неясное и опасное будущее. Это был бы атаман узкопартийный, гнувший свою линию.

Эта его «ориентация» была главным мотивом против него в наших демократическо-линейских кругах.

И кандидатура Филимонова у нас вызывала разногласия, но, скрепя сердце, шли на нее и несогласные с ней. Все же это был в общей сложности серьезный конкурент Бычу. Быть может, мы допустили ошибку. Быть может, правильнее было бы сохранить атаманский пост от занятия его человеком, к которому ни у кого не было полного доверия и достаточной полноты уважения, но дилемма – Быч или Филимонов – сама по себе предрешала наш выбор.

В день выборов мы шли в раду, чтобы дружно голосовать за Филимонова.

Баллотировка

Быч или Филимонов?

Перед самой баллотировкой Л. Л. Быч неожиданно появился позади председательского стола рады и, попросив слова для внеочередного заявления, объявил, что он «снимает свою кандидатуру». Был ли это маневр, что я де к власти не стремлюсь, или это было серьезное решение, продиктованное серьезным убеждением (каким?), но, во всяком случае, сторонники Быча, и из них первый председатель рады Рябовол, несомненно, и по должности и по близкому отношению к Бычу, были наиболее в курсе дела, – так вот, эти друзья как будто сознательно не сделали прямых выводов из заявления Быча, а, наоборот, предложили баллотировать Быча в порядке казачьей дисциплины. Если рада прикажет, то он-де не посмеет отказаться…

Большинство голосов все же оказалось у Филимонова, получившего 275 голосов. В урне же Быча – всего лишь 195 шаров.

Глава ХХХХII

Земельный вопрос

Общим ходом российской революции вопрос о земле сельскохозяйственного значения был предрешен: частная собственность на нее должна быть отменена. У казачества в старом Запорожье и на Дону земля иного назначения составляла коллективную – войсковую – собственность. На Кубани эта коллективная – войсковая – собственность на землю установилась с приходом туда казаков Черноморского войска. Именно «всему войску» была определена верховной государственной властью «в вечное владение» земля и все состоящие на земле всякого рода угодья, «на водах же рыбные ловли… остаются в точном и полном владении и распоряжении Войска Черноморского»… Именно так было записано в грамоте императрицы Екатерины II, императоров Павла I и Александра I.

Эта общевойсковая земля была распределена между «куренями» (станицами). Образовались юртовые земли для безвозмездного земледельческого пользования по их станичным планам и назначению.

Но уже в 1842 году всероссийское правительство сочло нужным вмешаться в распределение этих юртовых земель между казаками и установило размеры участков: для рядовых казаков в 30 десятин, для

обер-офицеров – в 200 десятин, для штаб-офицеров – в 500 десятин и для генералов – в 1500 десятин.

В станицах и хуторах юртовые земли распределялись равными паями между всеми казаками согласно постановлениям станичных и хуторских сборов, сообразно с приростом населения в каждой станице.

Но на этом дело не остановилось. В 1868 году центральной государственной властью было дозволено частным лицам, долголетним арендаторам того или другого офицерского участка, выкупать его себе в собственность, в 1870 году вообще все земельные участки казачьих офицеров и других чиновных лиц, которые до того были лишь «в пользовании» этих лиц, перешли, по распоряжению верховной власти, в полную их собственность, и было дозволено офицерам и генералам продавать участки земли и совершать другие сделки, обычные для земельных собственников.

Кроме того, Тифлисское межевое отделение, центральное для всего Кавказа, стало находить в пределах общей земельной площади Кубани «излишки» земли у казаков и стало обращать эти «излишки» в категорию «казенной», т. е. общегосударственной земли. Такие же «излишки» вырезывались даже из станичных юртовых земель (см. пример, приведенный мною в первой главе этой книги). После из этого накопившегося от «излишков» (и других подобных изысканий упомянутого Межевого отделения) значительного запаса казенной земли на Кубани стали вырезать крупные земельные участки (в 3000 десятин) и определять их в собственность избранным генералам и крупным чиновникам центральных учреждений. Обычно эти чиновные земельные собственники продавали частью или целиком свои дарственные земли крупным овцеводам или другим предпринимателям. Так множились двумя основными указанными здесь путями земельные собственники на Кубани.

В своем докладе Краевой раде по своему ведомству земледелия в ноябре месяце 1918 года я отмечал, что в общеказачьем общинном пользовании на Кубани находилось всего 5 633 317 десятин пригодной для земледелия земли, во владении же личных собственников в это время было подобной земли немного больше 1-го миллиона десятин земли: 500 000 десятин у крупных собственников и столько же у всех мелких. Таким образом, об учреждении и последующем распределении между малоимущими или совсем не имущими земли насельниками Кубани мог быть поставлен вопрос в раде только о 500 000 десятин кубанской «удобной» земли крупных собственников.

Но претворение в жизнь этих теоретически гладко выражаемых положений революционного мышления встречало чрезвычайные затруднения и в общей психологии, и во всей существующей хозяйственной системе, базирующейся на принципе неприкосновенности частной собственности.

Как провести реформу в жизнь?

Мы видели, как в течение ряда лет отлынивало от радикального разрешения аграрного вопроса дореволюционное российское правительство, как осторожно и нерешительно подходило к нему и Временное пореволюционное правительство, откладывая дело до Учредительного собрания. Этот мотив нам был очень знаком. Мы сами привыкли сложнейшие и ответственные вопросы откладывать впредь до «решения Краевой рады» и вообще впредь до чего-то. В общем сумбуре рада решений не выносила. И так накоплялась целая система важнейших неразрешимых вопросов, которые давили на жизнь и загоняли ее в такую щель, из которой трудно было находить затем выход нормальным порядком. Иначе сказать, для большевиков подготовлялась жатва. Выше мы только что ознакомились с образованием подобной системы неразрешимых вопросов в области финансово-экономической.

В аграрном вопросе я этого допустить не хотел.

Раньше я рассказал, как Краевая рада, а потом «паритетная» Законодательная рада в 1917 году дальше декларативных заявлений да положения о паритетных земельных комитетах не пошли.

Все это пока носило скорее характер изыскания удобных форм для агитационной борьбы с большевистской демагогией. Но вот теперь нужно было ставить вопрос практически.

Молчаливое будто бы безучастное отношение совета правительства к направлению моей ведомственной работы, о котором я рассказывал в связи с подготовительными работами к раде, тоже было весьма показательным.

Но ответ нужно было давать, и мы были вполне мобилизованы, чтобы произвести работу в том направлении, какое будет указано радой. Мол, заведующий земельным отделом С. И. Долгополов, весьма преклонного возраста, прошедший в свое время через горнило народнически-социалистических течений русской общественной мысли, имел к тому же значительный стаж практической работы в качестве третьего земского элемента, человек был высоко честный. Но ответственность за инициативу все же не хотел здесь принять на себя.

И затем вопрос самостийности.

Лично я в совете правительства и в раде представлял кубанское течение общероссийского направления. Наша линейская группа всегда обращала взоры к будущему всероссийскому Учредительному собранию, которое должно де авторитетно разрешить судьбы России. Должно же быть когда-то оно! Но когда?..

С земельным вопросом в создавшейся обстановке ждать нельзя было. Кратко характеризуя свое настроение, могу сказать, что я старался понять, как воспринимается сущность этого вопроса в окружающей среде и какие логические выводы можно будет сделать из ее понимания, в какой степени новое пореволюционное сознание может быть связано с прошлым и явится естественным его продолжением.

Правильный учет и того и другого, по нашему мнению, гарантировал бы благоприятное отношение к нашему решению и будущего Учредительного собрания.

Кубанское казачье войско по смыслу закона, по содержанию вышеотмеченных грамот, «высочайше дарованных» этому Кубанскому казачьему войску, – пользовалось земельной автономией. Вся поверхность войсковой территории, недра, леса, рыболовные воды, как лежащие внутри краевой территории, так и у берегов морей, омывающих войсковую территорию, на семиверстном расстоянии, и пр. угодья, – теоретически значились неприкосновенною собственностью Кубанского казачьего войска, каковое одно было вправе ими распоряжаться.

Но по дореволюционной практике центральная власть, повторяя в грамотах старые формулы, фактически опутывала старое войсковое право «распоряжения» своею собственностью такими формальностями и так настойчиво прибирало все к своим рукам, что в конце концов местная войсковая власть не вправе была распорядиться самостоятельно (без разрешения петербургской канцелярии) войсковым капиталом в сумме свыше 300 руб.

Но буква закона, однако, была на нашей стороне и обеспечивала за полномочным войсковым органом право распоряжения, тем более что никаких признаваемых нами центральных канцелярий теперь не существовало. Да и революция есть освобождение жизни от мертвящих формальностей.

Несомненно, эти соображения легли в основу декларационных заявлений рады 1917 года, третий пункт которых по аграрному вопросу был формулирован так:

«Кубанское казачье войско владеет, пользуется и распоряжается своим землями, лесами, водами и недрами самостоятельно и независимо».

Мне оставалось только делать отсюда прямые выводы и подвигать дело к практическому решению.

В краевой конституции осени 1917 года и в проекте конституции, предлагаемой теперь на рассмотрение рады, мы стали на путь расширительного привлечения к управлению отдельных частей населения.

Рада сказала: не войско, а Край, т. е. не одно казачье население пользуется полным правом распоряжения в Крае, а все коренное население его: казаки, горцы и коренные крестьяне.

Нужно было и из этого положения тоже делать свои выводы.

Кубанское войско шло на жертвы для общего блага, для установления правопорядка, обеспечивающего правильное политическое и экономическое развитие Края.

Я эти выводы делал.

В своем докладе раде, – в порядке общих докладов правительства ей, – я изложил[70] сущность современной обстановки земельной реформы на Кубани, причем весьма настойчиво подчеркнул, что благоприятного разрешения земельного вопроса на Кубани нужно ждать не только от ожидаемых прирезок за счет существующих в Крае частновладельческих крупных земельных площадей, казенных, войсковых, монастырских и прочих, но также и от повышения интенсификации сельского хозяйства и от обращения так называемых «неудобных» для сельского хозяйства земель в «удобные».

Сотни тысяч десятин земли были заболочены плавнями. Уже при старом войсковой правительстве были произведены изыскания для возможной их осушки. На эту категорию земель и на другие подобного положения земли я указывал как на будущий кубанский земельный резерв.

Иллюстрируя свою мысль примерами из ближайшего пережитого, когда псевдоэсеровская демагогия бросала в массу стянувшегося в Край со всех сторон населения соблазнительный призыв к уравнительности землепользования по принципу «хоть по сажени, да всем», – когда широкий отзыв на этот призыв пришлых людей нанес местному казачье-крестьянскому населению тяжелый удар, я доложил раде о важном значении так называемого «производственного интереса» краевого сельского хозяйства.

Конец войны с его продовольственными недостатками, вынужденной широкой поощрительной инициативой государственной власти к повышению производительности местных хозяйств (путем отпуска кредитов, освобождения домохозяев от мобилизации) также наглядно показывал членам рады важное государственное значение именно этого «производственного» интереса.

То разорение, которое понесло население Края в результате борьбы из-за этой земли, стоило неизмеримо больше, чем эта земля. А сколько крови было пролито… Каким тяжелым бременем должно лечь все это на сознание поколений, предки которых уклонились бы от разрешения назревшего вопроса.

Любое радикальное разрешение вопроса с выкупом или без выкупа, предлагавшееся в дореволюционное время, было бы спасительным для государства и для народа и предохранило бы от неисчислимых жертв революции.

Я заявлял, что откладывать еще на будущее время решение этого вопроса нельзя, за основу его решения следует взять общие пожелания рады 20 декабря 1917 года с теми поправками, которые уже внесены жизнью.

Рада одобрила мой доклад и поручила своей земельной комиссии рассмотреть в деталях вопрос и представить ей на утверждение «Общие положения о земельной реформе в Кубанском крае».

Число членов земельной комиссии Краевой рады, помнится, было что-то около пятидесяти. Присылали в нее фракции рады или специалистов агрономов. – поскольку они были в наличности, – или хороших опытных хозяев.

Большинство членов комиссии были все же рядовые казаки, горцы и крестьяне.

Об этом первом горниле нашей аграрной реформы можно сказать, что оно было чисто народным решением.

Но эти практики-хлеборобы Кубанского края, посланные радой в аграрную комиссию, разбирая именно практически поставленный в раде земельный вопрос, проявили большую вдумчивость и всесторонность суждений при рассмотрении этого близкого им, знакомого и на практике усвоенного вопроса. Приглашенные в комиссию мои ведомственные специалисты многому от них научились.

После ряда совместных и поучительных заседаний мы потом засели в ведомстве за работу и формулировали основные положения кубанской земельной реформы, которые вновь были предложены на рассмотрение земельной комиссии, и с малыми ее поправками наши предложения пошли в раду, а 7 декабря 1918 года были утверждены радой. Распубликованы были позже по утверждении их войсковым атаманом.

Первая статья этого закона гласила об отмене в Кубанском крае частной собственности на землю и о перенесении этого права собственности на Кубанский край как самоуправляющуюся единицу. Все земли, леса, недра, надземные богатства и воды объявлялись подлежащими отчуждению в Краевой земельный фонд (статья 5-я) и в непосредственное владение и распоряжение Краевой власти (статья 8-я). В особую категорию относились: а) городские земли (статья 4-я), б) земельные участки с высококультурными хозяйствами, имеющими общекраевое культурно-экономическое значение (статья 6-я) и в) земли бывших собственников под усадьбами, виноградниками и торгово-промышленными предприятиями (статья 7-я).

Все эти последние категории земель получали в законе особую оговорку и давалось поручение Краевому правительству и Законодательной раде выработать при детализации земельного закона особые положения и о них, дабы при новом земельном праве не было нанесено ущерба ни развитию городов, ни очагам земледельческой культуры, ни, наконец, связанной с землей промышленности.

Основной особенностью нового земельного закона было, во-первых, то, что существовавший у населения взгляд на незаконность частной собственности на землю в пределах войсковой территории находил теперь себе выражение в «Основных положениях» реформы; во-вторых, что Кубанское краевое войско в лице своих представителей, принявших в подавляющем числе участие в решении вопроса, отказалось от своих прав в пользу нового коллективного собственника земель, недр и пр. – Кубанского края с его населением.

Но отчуждение безвозмездное признавалось только в отношении тех земель, которые перешли в руки собственника тоже безвозмездными способами (высочайшее пожалование и пр.). Земли же, дошедшие до настоящих владельцев путем купли, подлежали отчуждению с возвратом собственникам из Краевой казны непокрытой доходами части цены, обозначенной в крепостном документе за вычетом залоговых обязательств (статья 9-я).

Закон признавал обязательство казны оплатить все неиспользованные коренные улучшения, произведенные бывшими собственниками на землях, отчуждаемых как безвозмездно так и возмездно.

Ясно была, следовательно, обозначена тенденция закона возвратить собственникам затраченные ими средства на приобретение и улучшение земель. В то же время земли, вымежеванные из войсковой территории, – сначала в срочное пользование, а потом в собственность офицерам, чиновникам и другим частным липам, за службу и в силу особого благоволения старой власти, – эти земли рада возвращала в Краевой фонд без всяких компенсаций для прежних владельцев. Понималось, что эти земли отработали к данному времени пенсионный срок.

Впрочем, в законе была и еще одна особенность.

Если нынешние собственники не имели раньше других источников дохода, кроме отчуждаемых земельных участков, а по возрасту или болезни не могли обеспечить себя личным заработком, то закон утверждал за ними право на пособие из Краевой казны, – престарелым и инвалидам пожизненно, больным до выздоровления и детям-сиротам до совершеннолетия.

Вместо отбираемых земель у благотворительных, учебных и культурно-просветительных учреждений и организаций устанавливались для них субсидии в порядке сметных предположений, по расчету из средних арендных цен соответствующего района Края.

Декларативно обращались в Краевой земельный фонд также земли юртовые, т. е. земли станичных, хуторских, аульных, сельских и пр. обществ, но фактически, впредь до издания закона об окончательном распределении, эта категория земель оставалась в пользовании соответствующих земельных обществ в существующих границах. Что касается земель крестьянских и мещанских товариществ, а также мелких собственников, то в их пользовании оставлялись участки, не превышавшие среднего размера душевого надела, – пая, – излишки отчислялись в Краевой земельный фонд на общих основаниях, – с принятием во внимание так же, как и при прочих отчуждениях, особого учета земельных улучшений на этих участках их прежних собственников.

Правом на получение земли из Краевого земельного фонда обладало, вообще говоря, все трудовое земледельческое коренное население Края, но малоземельные казаки, крестьяне и горцы должны были быть наделены землей в первую очередь (статья 14-я).

Взяли верх, следовательно, стремления подкрепить в первую очередь уже существующие в Крае, но ослабевшие, вследствие малоземелья, хозяйства, т. е. стремления, продиктованные, на первый взгляд, эгоизмом законодателя, при ином же подходе к делу, – соображения отмеченного выше «производственного» интереса местного земледелия.

Кубанская Краевая рада, где заседало свыше 500 представителей практиков-хлеборобов, давала директиву нам, исполнителям, руководствоваться при временном распределении земли, как временной нормой, средним душевым наделом земли данного отдела, т. е. каждой седьмой части краевой территории. В дальнейшем имелось в виду определить опытным путем, а также путем статистического обследования, тип и размеры нормально производящего мелкого земледельческого хозяйства для каждого района Края и, руководствуясь уже той нормой, произвести окончательное распределение.

Таким образом, мы самостийно разрешили земельный вопрос, но делали усилие, чтобы это его новое пореволюционное решение находилось в органической связи с местным предреволюционным, чтобы делатели того же дела впоследствии могли лишь развивать дело, а не делать скачков в неизвестное будущее.

Новое разрешение вопроса во многом (в основном) представляло лишь исправление несправедливого и извращенного старого, тем более что это доброе старое еще живо было в общей казачьей традиции со времен Запорожья, со времен первых лет пребывания на Кубани казаков запорожцев.

При докладе статьи первой об уничтожении частной земельной собственности председатель правительства Л. Л. Быч предложил мне заявить от имени правительства о необходимости сохранить, как особую ограниченную категорию собственности, мелкую земельную собственность. Я отказался. Тогда сам Быч сделал соответствующее заявление. Но успеха он не имел. Один член рады (от станицы Гастогаевской) с кафедры рады заявил: «Я дуже, дуже бажаю (люблю) Л. Л. Быча, но что касательно земельки, то я с ним не согласный»…

Текст, доложенный комиссией, был принят радой почти без изменений. 7 декабря было закончено рассмотрение Краевой радой наших «Основных положений земельной реформы в Кубанском крае». Рада сопроводила заключительное чтение принятием трех дополнительных постановлений и трех особых резолюций.

В постановлении первом поручалось Краевому правительству, ввиду остроты малоземелья во многих населенных пунктах нагорной полосы, принять все меры к тому, чтобы, до окончательного распределения земельного фонда, отчуждаемые земли, по возможности, представлялись указанному населению малоземельных горных сел и станиц во временное пользование.

Постановлением вторым поручалось правительству принять все меры, не исключая и репрессивного характера, к тому, чтобы «все частновладельческие земли сельскохозяйственного назначения не остались незасеянными в текущем сельскохозяйственом периоде».

Наконец, постановлением третьим воспрещалась вырубка лесов на частновладельческих землях.

Глава ХХХХIII

Избрание Законодательной рады

Предстояло избрать членов Законодательной рады.

Можно было бы произвести избрание депутатов в Законодательную раду по принципу прямого большинства, которое мог собрать в пленуме рады тот или иной список кандидатов, или же применить часто у нас практиковавшийся способ избрания: списки кандидатов, намеченных группами, проводились по большинству сначала в отделах, а на пленуме происходило лишь их утверждение.

Первый способ был, несомненно, выгоднее большинству, одержавшему победу при выборах атамана. Второй способ был выгоднее черноморской группе.

Дело в том, что старое административное деление Кубанской «области» на семь отделов заключало ту особенность, что, кроме сплошных черноморских отделов – Ейского и Таманского – и сплошных линейских – Лабинского и Майкопского, – были отделы смешанные, но с преобладанием в них элемента черноморского – Екатеринодарский и Кавказский. Баталпашинскнй отдел, населенный, преимущественно, казаками-хоперцами, по настроению чисто линейскими, по своей малочисленности не мог уравновесить неравенство распределения сил в двух названных смешанных отделах.

Если бы производились выборы в пленуме, то голоса тех линейцев, которые пропадали в смешанных отделах как меньшинство, наоборот подкрепили бы весьма существенно список депутатов: линейцев. К тому же среди линейцев этих отделов нашлись типичные ренегаты, которые связали свою судьбу с руководителями черноморцев: В-в, К-ов и другие менее видные, но еще более беспринципные. Этих черноморцы при выборах довольно охотно поддерживали, чтобы демонстрировать к тому же свое яко бы беспристрастие.

Мы недооценили тогда всех этих особенностей и позволили при выборах в Законодательную раду ослабить значение своей победы при выборах атамана.

При данной системе выборов в Законодательную раду прошли все руководители черноморской группы и привели вместе с собою особое беспринципное «болото», – обстоятельство, сыгравшее потом свою весьма печальную роль.

Вручение атаману булавы

Торжественно была вручена вновь переизбранному атаману булава. Следует отметить некоторую подробность этих торжеств.

Со времени еще существования отдельного войска Черноморского времен еще Запорожья остались реликвии былого вольного казачьего управления, былой боевой славы, наконец, осталось собрание государственных грамот, в коих подтверждались имущественные и войсковые права казаков, их права на самоуправление.

Все это собрание приобрело в просторечии наименование «войсковых регалий». Всякое казачье торжество сопровождалось и при старом режиме торжественным выносом «регалий» на войсковую площадь. После революции этот вынос приобрел особое значение. Он будил воспоминание о былой казачьей воле и подкреплял теперешнее стремление к ней.

Теперь к торжеству «вручения атаману булавы» регалии были доставлены в Екатеринодар из той станицы, где они хранились, пока рада и правительство блуждали в «Ледяных походах». Был соблюден особый полный церемониал их выноса. Впереди шел старый почтенный полковник с седой бородой мерным степенным шагом, за ним вели светло-серую лошадь с перекинутыми через седло старинными литаврами, в которые некогда ударял «довбищ», чтобы созвать запорожцев на раду, затем особо приглашенные старики попарно несли старые куренные значки, потом грамоты, потом знамена и т. д.

Шествие торжественное и трогательное. Особенно теперь после пережитого, когда существование самого казачества оказалось под вопросом.

Перед этими знаками войсковой славы вновь избранный атаман произнес положенную по конституции присягу, получил в свои руки атаманскую булаву – знак атаманского достоинства – и произошло вместе с тем положенное по древнему обычаю помазание атамана землей (грязью), чтобы не загордился высоким избранием!

Приказы рады

Заключительным этапом работ Краевой рады нужно считать ее «приказы», обращенные к населению Края и к кубанским войскам.

В приказе № 1 Чрезвычайная Краевая рада, именем избравшего ее народа, провозглашала:

– Отныне на Кубани не должно быть произвола и насилия.

– Все лица, подозреваемые или обвиняемые в каких-либо преступлениях, а также в большевизме, должны отвечать только по суду.

– Равный для всех закон и справедливый законный суд – лучший залог закрепления нашей победы над насилием и произволом большевиков.

Рада повелевала войсковому атаману, Краевому правительству, отдельским и станичным атаманам, аульным и сельским старшинам:

1. Немедленно принять строжайшие меры к прекращению самосудов, произвола и насилий над свободою, личностью, жизнью, честью и имуществом всех проживающих в пределах Кубанского края.

2. Немедленно пересмотреть все дела арестованных и освободить незаконно и невинно арестованных.

3. Принять меры к охране от насилий тех большевиков, которые добровольно сложат оружие и возвратятся домой согласно призыву главнокомандующего Добровольческой армией.

4. Производить аресты и обыски только на точном основании закона.

5. Прекратить самовольное, без утверждения войскового атамана, приведение в исполнение смертных приговоров по постановлениям чрезвычайных военных судов.

6. Не допускать телесных наказаний.

7. Привлекать немедленно к строжайшей ответственности всех лиц, злоупотребивших представленной им властью.

Краевая рада прервала свои занятия как бы на рождественские каникулы.

В основном она сказала свое слово:

– Единство России, демократизм, временность самостоятельного существования Края, народность земельной реформы, борьба с большевизмом до конца, единство военного командования, неприемлемость диктатуры как системы организации гражданской власти…

Но ведь это только общая идея. В содержании ее много осталось совершенно неясным. Более того, остались неразрешенными наиболее злободневные вопросы краевой экономики и политики. Рада не оставила ясности даже в вопросе об общем направлении той и другой.

Особенно остро должна была почувствоваться неясность и недоговоренность в вопросе об образовании объединенной власти. Этот вопрос, – в связи с прениями по докладу Быча, в связи с протестом добровольцев, их выходом из рады, неудачей работ согласительной комиссии и пр., – оставался висеть в воздухе и представлялся теперь крайне чреватым в будущем всяческими осложнениями.

Добровольческие писатели того и последующего времени очень склонны объяснить двусмысленность и недоговоренность декларации времени гражданской войны общим монархическим настроением рядового бойца армии, в действительности это было не так. Краевая рада посылала на фронт приказ № 3 с заявлением:

«Мы, кубанцы, мыслим себя неразрывно связанными с Россией, единой и свободной и мы твердо стоим на своей прежней позиции: Россия должна быть Федеративной Республикой свободных народов и земель».

Излагалось содержание работы рады по осуществлению в жизни «идей народоправства» и по разрешению второго важнейшего вопроса краевой жизни, вопроса «земельного»: «право частной собственности на землю в Кубанском крае уничтожается».

Рада хотела говорить с воином:

– Без монархизма и самостийности, при свободном владении и пользовании землей, при оставлении, однако, права распоряжения» ею – основного элемента понятия «собственность» – за общекраевой властью.

Заграничная делегация Краевой рады

В виде как бы личной компенсации Л. Л. Быч получил от рады особое назначение, на которое тогда не было обращено должного внимания.

В значительной части это решение обязано одному из трюков председателя рады Рябовола. Он провел его, как говорится, «под шумок», когда вообще депутаты устали, когда значительная часть депутатов не отделалась от сознания, что вот-де Л. Л. Быч старался для Кубани, а его не почтили избранием, – обычное в подобных случаях направление мыслей у рядовых казаков.

Рябовол в конце одного из заседаний предложил раде послать делегации на запад Европы для осведомления западноевропейского общества о положении дел на Кубани и вообще на юге России, а также для защиты «наших интересов».

Делегации посылать в пореволюционное время казачьи представительные учреждения привыкли. Необычайность заключалась лишь в том, что теперь посылалась делегация за границу, в Париж, где в это время заседала мирная конференция и там решались «мировые вопросы». Но, по сознанию среднего члена рады, почему же не послать делегацию и туда…

Председатель подсказал при этом и имя кандидата в главы делегации, указал способ, как создать для него соответствующий антураж, да, кстати, предложил ассигновать соответствующую сумму денег на эту делегацию, – миллион рублей, при курсе в 38–40 руб. за фунт стерлингов, – сумма очень значительная, около 30 000 фунтов стерлингов.

Рада согласилась и на ассигновку, и на возглавление делегации Л. Л. Бычом. В помощь ему определялось прикомандировать по одному делегату от каждого отдела и национальную от горцев. Создалась таким образом делегация в девять человек. В нее попали лица из обычного его, быченского, антуража: Макжула, Намитоков, Билый Игнат и др. Представители Ейского отдела выдвинули было своего испытанного «дипломата» – И. Л. Макаренко. Но это совсем не улыбалось Бычу. Этот его пересидел бы в Париже, да еще совсем неизвестно, какую Макаренко погнул бы там линию. Быч запротестовал. Когда в принципе дело было сделано, он мог позволить себе роскошь выбора.

В качестве мотива в пользу пересмотра ейчанами дела об их кандидат, было сделано указание, что в делегации нужны специалисты по военным делам. Ейчане вняли призыву разборчивого первого делегата и избрали на Конгресс мира[71] в качестве военного специалиста делегата все того же близкого Бычу генерала Савицкого.

Союзники в Екатеринодаре

Во время заседаний Краевой рады имел место эпизод с весьма авторитетной по тому времени поддержкой идеи единства России не в смысле добровольческой практики, но во всяком случае в смысле той общей идеологии, из которой генералы Деникин, Драгомиров и другие выводили свою практику:

– Единая и Неделимая Россия.

Отсюда «носители национальной идеи» выводили свои требования, свой ригоризм по охране «чистоты служения идее»:

– Объединение власти признавали только в виде диктатуры, объединение вокруг «нас» (добровольческого командования) и пренебрежение к «провинциализму» и «негосударственности» стремлений краевых образований…

В Екатеринодар прибыли «союзники» – британские и французские офицеры. Они посетили Краевую раду чуть ли не прямо с вокзала. Последнее обстоятельство могло быть истолковано кубанцами в свою пользу.

Союзники, не откладывая, сделали нам визит…

Но в раде от имени союзников выступил лейтенант Жан Эрлиш с речью, произнесенной с большим пафосом… Быть может, это была первая речь в раде, произнесенная в европейском стиле и заранее рассчитанной компоновкой ее частей. В ней была обязательная для европейцев доза демократизма. Но Эрлиш повторил полностью добровольческий лозунг, правда, на свой особый манер:

– Единая и нераздельная Россия!

В кубанском ответе обходилось это неудобное речение и надиралось на демократизм в приветствии. Отвечали союзнику по-французски.

Был ясный солнечный день. Улицы переполнены народом, общее оживление, много бодрости…

Кубанско-Ряболовская половина была определенно смущена, другая половина недоумевала, к чему бы это?

Добровольцы тоже не имели основания радоваться.

– Единая и Нераздельная, но все слова за демократию.

– Да кто они, которые приехали? Каковы их полномочия?

Крайние крылья из лагеря добровольцев и кубанских экстремистов радовались разоблачению:

– На Эрлише лишь мундир французский, а сам он из «наших одесситов», Иван Николаевич Эрлих…

Союзников угостили обедом с необходимым церемониалом и тостами.

Рядом с гостями – союзниками – во главе стола сидели главнокомандующий Добровольческой армии генерал А. И. Деникин и кубанский войсковой атаман генерал А. П. Филимонов. Каждый из них произнес соответствующее случаю слово. Из союзников, кроме «француза» Эрлиша, произнес краткий тост англичанин, морской офицер, приветствовал «старых союзников».

Нельзя было делать каких-либо обнадеживающих выводов из этой первой встречи. По существу это была со стороны союзников первая разведка в наши края. Но тем не менее она всех нас ободрила.

Второй – 1918 год гражданской войны кончался при благоприятных ауспициях, особенно для нас, кубанцев. Вся краевая территория была очищена от большевистского воинства и именно в городе Екатеринодаре произошла первая встреча живой России с посланцами победительницы – Европы.

Конец книги первой.

Книга вторая

Глава I

Атаман А. П. Филимонов, прошедший через проверку своего мандата в раде, был «нашим кандидатом» (принятым, правда, скрепя сердце).

От него в полной степени зависел первый шаг по составлению Краевого правительства.

Но у прежнего председателя правительства Л. Л. Быча остались солидные резервы: возглавление заграничной делегации с самостоятельным бюджетом (миллион рублей, около 30 000 фунтов стерлингов по тогдашнему курсу); несомненное влияние в Законодательной раде, куда прошел весь цвет черноморской группы; президиум Краевой рады возглавлялся верным человеком Н. С. Рябоволом.

Перспектива новой встречи в раде наших казачьих группировок отнюдь не гарантировала новому линейскому правительству спокойной созидательной работы. Было, однако, естественным предположение, авось де, для общего блага, будет возможно договориться о распределении сил и вместо борьбы наладить какую-то систему сотрудничества…

Осматриваясь теперь назад, передумывая пережитое, учитывая, наконец, многие факты последующего времени, откровенные заявления наших земляков из среды «черноморцев» уже в эмиграции, начинаешь понимать всю тщетность своих тогдашних надежд. В этом отношении еще и еще раз следует обратить внимание на зависимость нашей кубанской политической жизни от того, что происходило на Украине, по каким зигзагам направлялась кривая петлюровского делания «незалежной» украинской державности. Был также огляд на Закавказье, на Дагестан, Чечню и пр. Наши «черноморцы», в силу ложно понятых ими задач национальностей и народностей, были типичными делателями государственного развала и распада.

Россия – тюрьма народов… Россия умерла, ее нет… Большевики – специальное явление великорусской державности и выношенности русско-татарского облика… Государство строить следует на новой почве, по-новому и именно там, где некогда оно начиналось на почве Киевской Руси…

Вывихнутая психология…

Но трудно было тогда делать столь безнадежные выводы.

Наоборот, еще держалась вера, что общая противо-большевистская настроенность, общая склонность к демократическому решению очередных вопросов политики может обеспечить сотрудничество обоих кубанских группировок на пользу Края и государственности к преодолению общими усилиями раздражающей консервативности делателей добровольческой действительности – Драгомирова, Лукомского и их вдохновителей Шульгина, Львова, Соколова и пр.

Слова и формулы добровольческих верхов на их низах оборачивались неприкровенной практикой притеснений и насилий, иногда грубой расправы. Наша позиция была несомненно объективно правильной. Но мы переоценивали значение именно этой объективной правильности своей позиции.

В действительности мы были лишь тонкой прослойкой между порывающими с российской государственностью черноморскими украинцами и устремляющимися к реставрации ее старых изжитых форм добровольцами. Мы недооценивали силы увлечения и тех и других. Мы даже думали, что, оставаясь на кубанской почве, мы могли бы получить мандат от своих черноморцев для защиты дела демократии и краевой свободы самоуправления, а, исходя из идеи единства государственного, мы могли бы успешно противостоять реставрационным крайностям добровольчества.

На самом деле, ни черноморцы давать нам этого мандата не хотели, ни добровольцы не обнаруживали склонности понять и принять в расчет нашу позицию.

Мы начинали новый организационный этап в положении междуемочной фракции, с опасностью для нее быть затертой двумя другими.

Выборы президиума Законодательной рады

Первое, что было произведено в порядке организационном после Краевой рады – это выборы президиума Законодательной рады. Группа линейцев могла бы, может быть, рассчитывать собрать здесь большинство, правда, достаточно зыбкое. За ее кандидатов могли бы голосовать депутаты группы иногородних, а также многие из горской фракции. Решено было здесь же поначалу сделать уступку черноморцам: атаман-линеец, вероятный кандидат в председатели правительства – линеец, пусть будет их председатель рады с тем, что старший товарищ председателя будет наш. Место другого товарища председателя решено было отдать горцам, а два секретарских места распределено между иногородними лицами, в компенсацию за черноморского председателя. Со значительной долей вероятности мы могли допускать, что наиболее активная часть нашей группы должна будет уйти в правительство, следовательно, не будет в состоянии посвящать радянской работе много сил. Одним словом, мы с первых же шагов решили показать нашу готовность начинать не с борьбы, а с мирных предложений.

Черноморцы как будто приняли наше предложение. Но сразу по какому-то расчету вместо Рябовола, достаточно для нас неожиданно, выдвинули кандидатом в председатели Законодательной рады самого Быча, и будто бы даже обиженный невниманием Н. С. Рябовол удалился из собрания их фракции. Все это для нас как будто к лучшему. Но почему только Быч идет в председатели?.. В каком же положении будет делегация Краевой рады в Европу?..

Пока что решено было снова без спора принять эту кандидатуру и демонстрировать единство кубанцев при выборах президиума Законодательной рады. Но раз Быч пошел в председатели, наша группа решила послать меня в старшие товарищи председателя; в секретари – М. А. Траценко; товарищем председателя от горцев шел неизменный Султан-Шахим-Гирей, а в секретари от иногородних мы совместно с ними наметили Коробьина.

Председателя и его товарищей выбрали, как условились. Быч, я и Султан-Гирей получили, приблизительно, по равному количеству голосов, из товарищей я больше, нежели горский кандидат. Но уже при избрании секретарей коалиция дала трещину. Черноморцы довольно скупо положили шары прямому линейскому кандидату Траценко и совсем не дали голосов линейско-иногороднему кандидату Коробьину. Он не добрал одного-двух шаров.

Черноморцы, таким образом, убивали сразу двух зайцев. Давали почувствовать свою силу фракции иногородних и, в частности, ее лидеру Коробьину, с которым к тому же сводили старые счеты за занятую им позицию во время заседаний согласительной, достопамятной Кубанско-Добровольческой комиссии. (Гл. ХХХХ. С. 198–201.)

Вторым секретарем был избран линеец А. А Рябцев.

Таким образом, мы с Л. Л. Бычом снова оказались членами одной и той же коллегии, но было ясно, что наш президиум недолговечный: в президиуме ни Быч, ни я не могли быть активными, или даже вообще не могли остаться в президиуме – ему нужно ехать за границу, мне, по всей вероятности, придется войти в правительство.

Но на всякий случай позиции были заняты.

Составление правительства оказалось довольно длительным. Разрешение этой задачи атаман начал с того, что пригласил к себе на совещание вновь избранный президиум Законодательной рады, а также вожаков радянских групп.

Войсковой атаман предложил прежде всего принять обязанности председателя правительства Л. Л. Бычу. Тот отказался, указывая при этом, что хотя в раде при выборах президиума он собрал большинство, но это явилось лишь результатом сговора. При выборах атамана выяснилось большинство явно в пользу другой группы, и по общему ходу дела председатель правительства должен быть из числа членов группы-победительницы на атаманских выборах.

Мнение Быча поддержали Рябовол, Бескровный, Султан-Шахим-Гирей и другие и вообще это мнение оказалось общим у группы черноморцев. Поэтому, когда атаман сделал еще попытку предложить пост председателя К. А. Бескровному, то и он отказался. Все они при этом заверяли, что их группа во всяком случае не будет занимать позицию борьбы с возможным линейским правительством как с таковым, а будет судить его за его программу и за его деятельность. Предложение коалиции они также отклонили.

Атаман обратился тогда к Ф. С. Сушкову с предложением возглавить правительство. Тот сначала отказался, но когда и я отклонил сделанное атаманом предложение мне, атаман с большей настойчивостью попросил Сушкова не отказываться, то последний согласился. Ему удалось при этом в определенной форме разрешить вопрос именно о казачьей коалиции. В его правительство вошли пять казаков-линейцев (Сушков Ф. С., Успенский Н. М., Подольский И. С., Скобцов Д.Е.) и три природных черноморца (Скидан В. В., Шумейко В. Г., Верешака Я. О.), вошли двое иногородних (Долгополов Н. С. и Трусковский А. А.) и, наконец, один горец Натырбов К. Г. С точки зрения черноморской здесь уязвленность казачьей коалиции заключалась в том, что наши коллеги черноморцы по происхождению были из старейших черноморских фамилий, но держались крепко общероссийской ориентации.

В смысле общей квалификации по подготовленности к той работе, к какой призывались эти люди, – четверо из них уже бывали и до этого членами правительства. Об остальных (за исключением И. С. Подольского, узкого специалиста в своей области путей сообщения) можно сказать, что все они занимали на Кубани то или другое видное положение и имели в Крае широкую известность, десять были с высшим образованием, из них двое – генералы Науменко и Успенский – с высшим военным образованием.

В смысле общественного и образовательного стажа члены правительства по местным условиям являлись высококвалифицированными работниками. Но при формировании правительства мы не обратили должного внимания на необходимость сохранения постоянной непосредственной связи с Законодательной радой. Страны со старым парламентским режимом знают институт министров для постоянного присутствования в палатах, еще институт «партийных загонщиков» и пр.

Мы же ослабили себя в президиуме тем, что мне, с назначением членом правительства, пришлось оставить пост товарища председателя рады.

Руководителем нашей парламентской фракции оказался первый секретарь рады М. А. Траценко, человек глубоко преданный демократии и российской государственности, человек большой воли, неплохой оратор, но по некоторым особенностям характера мало приспособленный к работе по объединению вокруг себя наших парламентариев. И еще: мы не обратили внимания на установление более близкой связи с родственной по общероссийской ориентации фракцией иногородних, а также со смежными с нами членами горской фракции.

Мы предоставили собственному течению развитие взаимоотношений с теми и другими, забывая, что реальные люди нуждаются в постоянных связях с центром, к поддержке коего они привлекаются.

Уйдя в правительство и втянувшись потом в ведомственную работу, мы оторвались от депутатской массы.

И еще одно. На власть свою мы смотрели как на очень трудную и ответственную задачу и верили, что и другие так же на нее смотрят, и делали отсюда вывод, что когда кто иной подойдет с критикой к нашей работе, он должен будет прежде всего себя самого поставить на наши места и добросовестно взвесить, что мы могли и чего не могли сделать в условиях, в каких тогда происходила работа Кубанского Краевого правительства. Оказалось ошибочным вот это самое предположение добросовестности у противника.

Мне очень хотелось бы, чтобы читатель поверил в искренность этих слов – это было именно так. И я совсем не в похвальбу отмечаю здесь нашу наивность и отнюдь не считаю ее за высокую добродетель людей, берущихся за политическую работу.

Горько сказать, но в нашем тогдашнем положении было бы правильнее исходить из общераспространенного взгляда, что политика достаточно «грязное» дело.

Глава II

Заграничная делегация

Конец 1918 года в отношении противобольшевистских российских группировок, в том числе и тех, которые сосредоточились на юго-востоке России, может быть характеризован повышенным интересом ко всякого рода международным комбинациям и в ожидании возможной от них помощи в деле спасения России от большевизма. Киев, Яссы, Одесса, Константинополь – все это были этапы, куда съезжались, по собственному почину и будто бы по приглашению союзных дипломатов и военачальников, русские присяжные «политики», вскипала фракционная и газетная борьба, разбирались предлагаемые часто вздорные комбинации иностранной помощи, принимались или отвергались эти предложения, дебатировались вопросы «организации общероссийской власти», спорили о кандидатах «в диктаторы», о способах составления директории и т. д. Вожделенным этапом для всех больших и малых российских политиков был Париж, где собирались конференции: Конгрессы мира.

В кубанскую «глушь» эти сведения доходили часто лишь в виде смутных слухов и предположений, так как более осведомленные в этих вопросах добровольцы не считали для себя полезным делиться своими сведениями с кубанцами. Но здесь к познанию неизбежности подобных совещаний и комбинаций приходили путем своеобразной «интуиции».

Впрочем, выяснились некоторые факты, которые заставляли кубанцев ставить и у себя ребром вопрос о заграничном представительстве.

Добровольческое командование признало «своим» представителем России на мирной конференции С. Д. Сазонова, бывшего российского министра иностранных дел.

Донской атаман генерал Краснов вступил в соглашение с главным командованием и 13 ноября 1918 года тоже признал Сазонова полномочным лицом для ведения переговоров от имени Государства Российского, в том числе и от имени Всевеликого войска Донского.

Для дачи справок по вопросам истории Дона, его армии и жизненных интересов генерал Краснов назначил в Париж в помощь Сазонову свою «зимовую станицу», т. е. по старому донскому обыкновению – посольство Всевеликого Донского войска.

5 декабря 1918 года и в Кубанском правительстве, еще прежнего состава, под председательством Л. Л. Быча, был поставлен тот же вопрос о заграничном представительстве, о Сазонове и о том, какое положение должно занять кубанское правительство в отношении краевого представительства за границей.

В этот именно день в раде были назначены выборы войскового атамана. Быч фигурировал в качестве одного из кандидатов и, видимо, высоко расценил свои шансы. Вообще, пока он стоял сам во главе ведения дел внешних сношений Кубани, он был врагом множественности краевых представительств. «Правительство-де ответственно за внешнюю политику», ему, и никому другому, должно принадлежать право полномочно решать вопросы внешних сношений. Так и о заграничной делегации, решив положительно вопрос о представительстве от имени России С. Д. Сазонова, Кубанское правительство, возглавлявшееся еще Бычом, постановило, по примеру Дона, назначить в «помощь Сазонову» свою делегацию Кубанского правительства.

Но когда Л. Л. Быч потерпел поражение на атаманских выборах и лишь особыми усилиями Н. Ст. Рябовола был поставлен особым голосованием Краевой рады во главе в известной степени именно для него, Быча, созданной заграничной делегации от Краевой рады, то теперь он от нее готовился полномочно представлять Кубань в Париже.

Председателем Рябоволом в раде была проведена резолюция самого широкого (даже слишком широкого) охвата о назначении и полномочиях этой делегации, именно она назначалась:

– «Для информации западноевропейского общества и защиты интересов Кубани».

Можно было понять, что это тип какой-то всеохватной своего рода парламентской делегации. Между тем новое Краевое Кубанское правительство сочло нужным послать в Париж в помощь Сазонову свою правительственную делегацию со строго определенным наказом о ее полномочиях и ее задачах. Проект наказа было поручено составить члену правительства по ведомству юстиции и первое чтение его было назначено на 22 декабря 1918 года. Неожиданно на это первое собрание Краевого правительства «по наказу» прибыл и Л. Л. Быч со всеми своими соучастниками[72] по широкой парламентской делегации. По предложению председателя Краевой рады Н. Ст. Рябовола число их было определено в девять человек. Все они и пожаловали во главе с Л. Л. Бычом на первое же собрание Краевого правительства для рассмотрения проекта «Наказа» правительственной делегации на «Мировой конгресс» в помощь общероссийскому делегату Сазонову.

Председатель краевого правительства Ф. С. Сушков пошел навстречу желанию Л. Л. Быча с его соделегатами и допустил их принять участие в обсуждении «Наказа».

Однако когда Л. Л. Быч в том же заседании предъявил требование, чтобы вообще была поручена возглавляемой им делегации защита на международном конгрессе интересов Кубани и чтобы вся информация о ходе дел конференция проходила бы через него же и никакой другой делегации не должно быть, а Краевое правительство должно дать на имя возглавляемой ни делегации, т. е. фактически на его, Л. Л. Быча, имя письмо с самыми широкими полномочиями, так как всякая инструкция, даваемая в Екатеринодаре – не может всего охватить и потому является излишней, – то Краевое правительство, конечно, не могло со всем этим согласиться.

Председатель правительства Ф. С. Сушков заявил, что вопрос о персональном составе делегации может быть разрешен в зависимости от наказа, который по возможности должен быть детализирован. Делегация, состоящая при Сазонове, не может быть многочисленной и будет состоять из 3–4 лиц, пользующихся правом решающего голоса там, где им будет предоставлено полномочие. Только эта одна делегация будет правомочно вести работу, и ни о какой другой делегации на конференции не может быть речи. Представители же большой радянской делегации будут выполнять свои общие задачи, с ними могут в Париже частным образом совещаться члены правительственной делегации, но правом решающего голоса будут обладать только последние.

Несмотря на несогласие с группой Быча, правительство в большинстве все же согласилось тут же взять членов для своей правительственной делегации из числа радянских делегатов и при этом был назван вероятным кандидатом в возглавители делегации тот же Л. Л. Быч, а с ним еще был введен в делегацию горец Намитоков. Это была дань тому общему настроению, о котором говорилось выше: не обострять групповых внутрикубанских отношений.

Правительство имело после этого свое совещание, на котором было выяснено общее согласие[73]: взять в правительственную делегацию из радянской делегации кроме Л. Л. Бычаещегорца А. А. Намитокова, а со своей стороны назначило также Д. А. Филимонова – тоже члена радянской делегации, но активного члена нашей линейской группы. К этим трем из членов радянской делегации правительство решило прибавить одного еще – именно своего делегата из членов правительства. Кандидатами были названы двое – я (Скобцов) и доктор Долгополов, а вследствие моего отказа делегатом был назначен Н. С. Долгополов. Силы, таким образом, как бы уравнивались.

Открывая следующее совместное совещание 23 декабря, Ф. С. Сушков объявил имена всех этих четырех членов делегации и добавил, что все члены делегации должны пользоваться равным правом решающего голоса и что голос председателя делегации не должен иметь перевеса при равенстве голосов.

Председатель правительства при этом дал следующее свое объяснение:

– На число трех делегатов правительство согласиться не может, так как это значило бы всегда давать перевес известной группе, как равно и при числе четырех давать особое значение голосу председателя Л. Л. Быча также правительство не нашло возможным[74] по тем же соображениям.

На число «четыре» члены радянской делегации согласились, но отложив окончательное решение вопроса о председателе на время после обсуждения наказа. Что касается именно наказа, то и здесь сразу же обнаружились характерные особенности черноморско-кубанских настроений.

А. А. Намитоков, выслушав составленный Каплиным проект наказа, заявил, что в нем упущено несколько «важных моментов», а именно: необходимо для делегации иметь право налагать «вето» на выступления Сазонова, а в случае надобности заявлять конференции, что кубанская делегация Сазонова совсем не признает. Намитоков указал также, что в проекте отсутствуют указания на вопросы об экономических и торговых отношениях, о транспорте и транзите, о военном вопросе и о способе борьбы с большевизмом. Манжула, поддерживая взгляды Намитокова, высказался, что в полномочиях и наказе необходимо ввести ограничительные рамки для Сазонова и точно указать, «что такое этот Сазонов».

Долгополов, признавая, что некоторые дополнения надо ввести в наказ, предложил свою особую более широкую формулировку полномочий делегации, но решительно высказался за то, что кубанцы должны стараться объединить свой голос с донцами и с другими представителями других областей России, так как разногласие может послужить почвой для политической интриги и понизить голос общего представителя России Сазонова. Нельзя давать право кубанской делегации налагать «вето» на выступления Сазонова, а также и другие такого рода ограничения были бы заблуждением и ошибкой, ибо это повело бы к уничтожению представительства России и Кубани.

Л. Л. Быч вдруг заявил, что «России» сейчас нет и что г. Сазонову кубанцы даже и не могут давать полномочия быть представителем России, так как такого государства сейчас нет. Существуют лишь отдельные государственные образования на территории бывшего Государства Российского, но так как представители этих образований в Париже могут не сойтись на кандидатуре Сазонова как на своем представителе, то кубанской делегации должно быть предоставлено право избрать самой своего представителя на конференции.

Бычу снова было указано на постановление правительства под его – Быча – личным председательством 5 декабря и на его теперешнее противоречие с самим собой. Тогда, между прочим, было фиксировано, что Кубань посылает своих представителей на тех же основаниях, как и Дон, а из положений наказа донской делегации отнюдь нельзя сделать выводов, какие теперь делал Л. Л. Быч.

В дальнейшем при баллотировке разных предложений по пункту первому наказа при подавляющем большинстве прошла формула именно считать С. Д. Сазонова «представителем Государства Российского». Правда, члены радянской делегации воздержались от голосования по этому пункту, но в дальнейшем при рассмотрении наказа принимали столь же деятельное участие, как и остальные члены собрания, внося свои поправки и деятельно их отстаивая. Именно по их настоянию наказ был удлинен на один пункт по вопросу об организации армии.

В результате длительных прений и решений, поправок и даже особого атаманского «требования»[75] был принят «Наказ», текст которого ввиду интереса и по моменту создания его и по содержанию необходимо привести с достаточной полнотой.

В заглавии указывалось, что это «Наказ кубанского войскового атамана и Кубанского Краевого правительства особой кубанской делегации на международный Конгресс мира».

Пункт 1-й. Во исполнение постановлений Чрезвычайной Кубанской Краевой рады об общем представительстве государственных образований России в международных сношениях и согласно постановлению Кубанского краевого правительства от 5 декабря 1918 года общим представителем Государства Российского на международном мирном конгрессе признается Сергей Дмитриевич Сазонов.

Пункт 2-й. Для всестороннего содействия общему представителю Государства Российского Д. С. Сазонову на мирном конгрессе и для представительства и защиты на нем интересов Кубанского края кубанским войсковым атаманом и Кубанским Краевым правительством назначается особая делегация в составе Л. Л. Быча, председателя Кубанской Законодательной рады, Н. С. Долгополова, члена Кубанского Краевого правительства и члена чрезвычайной Краевой рады, Айлека Алиевича Намитокова и Димитрия Филимоновича – членов Кубанской Законодательной рады.

Председателем делегации назначается Л. Л. Быч.

В случае его болезни или отсутствия заместителем назначается Н. С. Долгополов.

Пункт 3-й. Выступая как представители Кубанского края, члены делегации пользуются правом решающего голоса или совещательного голоса во всех совещаниях, комиссиях или иных заседаниях Мирного конгресса, на которых право решающего голоса (или совещательного) будет предоставлено представителям отдельных государственных образований России.

Отвечая за соответствующие выступления и решения своих членов и представителей в этих случаях, Особая кубанская делегация принимает все меры к предварительному и всестороннему рассмотрению и разрешению всех обсуждаемых вопросов на заседаниях всей делегации.

Примечание: Особая кубанская делегация имеет право приглашать сведущих лиц для работ делегации в Екатеринодаре и в Париже, а равно и вызова в Париж с разрешения Кубанского Краевого правительства необходимых сведущих лиц, состоящих на службе Кубанского края.

Пункт 4-й. В своих работах и решениях Особая кубанская делегация руководствуется общими положениями мирной программы президента Североамериканских Штатов Вильсона (выраженных в его 14 основных и 5-ти дополнительных пунктах программы) и следующими положениями:

1) Государство Российское должно быть единым и свободным.

Примечание: границы Государства Российского определяются согласно границам России в 1914 году, кроме Польши и с допущением выравнивания границ по национальному принципу и по стратегическим соображениям.

2) Вопрос о государственном устройстве России подлежит разрешению на всероссийском Учредительном собрании нового созыва. Созыв Учредительного собрания должен состояться немедленно по установлению государственного порядка в России, обеспеченного Международным конгрессом.

3) Если, однако, вопрос о государственном устройстве России будет поставлен на Международном конгрессе, то делегация должна настаивать на установлении в государстве Российской Федеративной республики свободных народов и земель с признанием за Кубанью прав отдельного штата.

4) При обсуждении на конференции вопроса о возмещении убытков союзных стран в мировой войне кубанской делегации вменяется в обязанность настаивать на покрытии убытков, понесенных войной, России и, в частности, Кубанскому краю, понесшему колоссальные жертвы в мировой войне.

Мысля себя неразрывно связанным с Россией – единой и свободной, – Кубанский край признает международные обязательства России… в отношениях, пропорциональных количеству его населения и при учете жертв Кубанского края в мировой и в явившейся ее последствием гражданской войне.

5) В вопросе об организации армии делегация должна руководствоваться постановлениями Кубанской Чрезвычайной рады от 5 декабря с. г.

6) Торговые договоры не должны являться необходимой частью условий мира.

Россия должна быть признана свободной в своей торговой политике и в договоре о мире на нее не должно быть налагаемо обязательство заключить тот или иной торговый договор или не заключать его.

Таможенные отношения России с другими державами должны быть построены на принципе устранения всяких препятствий к возрождению независимой здоровой экономической жизни России и ее частей.

Впредь до воссоздания России и организации общегосударственной власти отдельным государственным образованиям и самоуправляющимся ее частям должна быть обеспечена полная независимость в определении и осуществлении их экономической, финансовой и таможенной политики, причем мероприятия и в указанных областях должны быть направлены к эффективному объединению.

7) Настоящий «Наказ» вручается Особой кубанской делегации для строгого руководства. В случаях, настоящим наказом не предусмотренных, делегация руководствуется постановлениями Кубанской Краевой рады, постановлениями и указаниями кубанского войскового атамана и Кубанского Краевого правительства.

Подписали «Наказ» кубанский войсковой атаман и члены Краевого правительства. Напечатан был «Наказ» типографским способом в строго ограниченном количестве экземпляров. При особых письмах, покрытых подписями атамана и членов правительства, «Наказ» передавался 31 декабря членам делегации для «строгого руководства во всех решениях и выступлениях». Особые официальные письма-полномочия, русский текст которых заготовлялся типографским способом, а французский на машинке, за теми же подписями того же 31 декабря были вручены членам делегации. Наконец, каждому выдавалось еще особое удостоверение.

Так, с большою осмотрительностью, со стремлением закрепить на бумаге в документе пределы полномочий каждого делегата Кубанское правительство, организуя выезд своей делегации за границу, блюло, можно сказать, каждую букву и значок над нею… Подробность весьма характерная для обстановки момента. Последующее изложение хода работ и уклонов делегации и ее отдельных членов покажет основательность правительственной осторожности.

* * *

Все рождественские Святки делегация, возглавляемая Л. Л. Бычом, готовилась к выезду за границу. Ведомство финансов было занято задачей размена для этой делегации по наиболее выгодному курсу ее миллиона рублей. Сама она готовилась выехать с подобающей импозантностью, прежде всего, по своему наружному представительству. Состояла она, как выше было отмечено, из девяти уполномоченных, но обзавелась еще (по началу) офицерами для поручений, также особым секретариатом, мало того, прихватили еще несколько казаков из бывшего императорского конвоя: генерал Савицкий, сам бывший офицер этой части, не преминул прихватить с собой именно несколько гвардейцев.

Член рады С. Ф. Манжула, хорошо знакомый с делами продовольствия и имевший большой вкус к этому, занялся составлением продовольственных грузов… «Направлялись в оголодавшую после войны Европу», поэтому впрок запасались колбасой, салом, паюсной икрой, балыком и прочей снедью…»

Они выехали. Лука Лаврентьевич Быч определялся в качестве председателя девятичленной делегации

Краевой рады и одновременно – четырехчленной правительственной делегации. Что по первой «большой парламентской» делегации он не считал себя связанным путами наказа малой правительственной делегации – это обнаружилось вскоре после отъезда его из Екатеринодара. Скрепившие его мандат по большой делегации (от Краевой рады) председатель ее Н. Ст. Рябовол и товарищ председателя Султан-Шахим-Гирей нашли возможным включить в общую формулировку ее задач – «для информации западноевропейского общества и защиты интересов Кубани» – еще и новое расширительное дополнение мандата в виде поручения «установить связь с правительствами иных государств», т. е., говоря иными словами, Л. Л. Быч заранее обелялся от всяких неведомых Краевому правительству попыток проникать в передние высокопоставленных особ Европы и Америки в качестве искателя поддержки своих, групповых политических взглядов.

Протокольная запись суждений по этому поводу в совете Краевого правительства сохранила нижеследующее:

– Доктор Долгополов (тогда еще остававшийся в Екатеринодаре) просит указать ему, должен ли он закрывать глаза на возможные данного рода выступления парламентской делегации или он должен против них энергично протестовать?

После возникших горячих прений в правительстве председатель его Ф. С. Сушков формулировал следующее заключение:

– Н. С. Долгополов должен быть всегда в курсе дел «парламентской» делегации и протестовать против ее безответственных выступлений. Точку зрения председателя разделило все правительство и дало соответствующее поручение Долгополову.

Доктор Долгополов в сопровождении своего секретаря выехал из Екатеринодара значительно позже Л. Л. Быча с его «парламентской» делегацией.

Предварительно уже в Екатеринодаре Долгополов заручился для себя и своего секретаря необходимыми пропусками и распоряжениями о содействии им различных консульских и военных властей, русских и иностранных, что оказалось по тому времени весьма существенным для путешествия по Европе.

Л. Л. Быч, по-видимому, не предусмотрел всех трудностей путешествия по Европе в ближайшие послевоенные дни. Сама громоздкость его делегации, ее многолюдность, неоднократные политические ее выступления в пути, подача на отдельных этапах ее путешествия претенциозных политических «меморандумов», заявлений, жалоб и пр. сделали то, что его путешествие длилось, как он заявлял уже по прибытии в Париж, семьдесят пять дней…

Свой лишний человеческий антураж делегации пришлось по пути растерять и сократить. Заявлялось это в виде какой-то жалобы и в ожидании к себе внимания и сочувствия… Конечно, ни на «тигра» Клемансо, ни даже на Вильсона и прочих вершителей судеб жалобы и сетования Л. Л. Быча особого впечатления произвести не могли, да они до них и не могли даже и доходить. Зато, как мы увидим, в нашем кубанском малом мирке, расстроенном и отчаянном всяческими невзгодами, приводили к большим осложнениям.

Глава III

Краевому правительству надлежало в короткое время определить главное направление своей организационной работы и подготовиться к встрече с Законодательной радой. Розовых надежд, как на встречу со своей «палатой», так и на значительную длительность своего существования, у правительства не было. Отсутствовала вера, что черноморская группа сдержит обещание своих вожаков, данное ими при формировании правительства: судить его за деятельность, а не за его состав. Но мы решили начинать свою ведомственную работу, как если бы у нас данного рода сомнения отсутствовали.

У меня, например, по ведомству земледелия важнейшим для начала года должен был считаться отдел земельных улучшений. Во главе его мне удалось поставить опытного и теоретически хорошо подготовленного агронома Скалова. Его кандидатура была выдвинута местной агрономической организацией. Для Кубанского края он был, правда, человеком новым, пришлым, но еще до назначения он имел возможность во время особых командировок ознакомиться с местным типом сельского хозяйства, его общим направлением и главнейшими нуждами. Результаты обследования им были изложены в особом докладе, основные положения которого заключались в нижеследующем:

1) Богатейшие почвы, теплый и в большинстве местности достаточно влажный климат дают возможность разводить в крае чуть ли ни все из известных культурных растений, следовательно, возможно было применение в хозяйстве самых рациональных, плодосеменных оборотов.

2) Сравнительная обеспеченность землей местных сельских хозяйств и общая зажиточность населения дают: а) простор для правильной организации хозяйств и б) возможность не останавливаться перед крупными затратами для улучшения хозяйства.

3) Широкое развитие кооперативов, обеспечивающих кредит и идущих навстречу сельскохозяйственным нуждам населения организацией складов земледельческих машин и орудий, материалов для протравливания семян и борьбы с вредителями, а также машинопрокатных пунктов и пр.

4) Отсутствие у населения косности и наличие живого интереса и доверие его к агрономической проповеди.

Таковы благоприятные показания, но имелись противоположные.

1) Неизученность местных естественноисторических условий и местного хозяйства, его особенностей, недостатков прогрессивных явлений и пр.

2) Недостаточная в крае сеть опытных учреждений, которые наметили бы и проверили бы надлежаще поставленными опытами все те улучшения в приемах местного хозяйства, вопросы сортоводства, ее лекций новых культур и пр.

Общие выводы агронома Скалова были следующие:

1) Необходимо организовать специальное изучение форм и техники местного сельского хозяйства, а также форм и видов местного землепользования.

2) Деятельность учреждаемой в крае участковой агрономии в полной мере будет успешна и продуктивна только при установлении общего плана воздействия на систему и технику местного сельского хозяйства.

3) До завершения работ, которые должны быть совершены в кратчайший срок, деятельность приглашаемых агрономов должна быть направлена, главным образом, на содействие кооперативам на такие специальные отрасли хозяйства, как садоводство, огородничество, виноградарство, табаководство и пр., а также на продолжение работ по распространению улучшенных семян и их протравливание, распространение улучшенных орудий, рекомендации опытов с посевом кукурузы и люцерны, борьба с вредителями сельского хозяйства.

Слушавшие доклад Скалова местные специалисты в секции общественной агрономии не в полной мере разделяли скептицизм ученого заведующего отделом в отношении возможности развернутого широкого фронта агрономической помощи населению. Секция, отдавая должное внимание строгоорганизованному вышеприведенному плану изучения условий местного хозяйствования, в то же время с большой уверенностью говорила о необходимости теперь же, не откладывая на будущее, практической деятельности участковых агрономов в своих участках.

Скалов явно не учитывал той большой работы, в смысле подготовки почвы для улучшенных методов ведения сельского хозяйства, работы, произведенной в станицах местной интеллигенцией. Важно было также ввести в план ближайшей работы показательное значение местных хозяйств, уже принявших указания сельскохозяйственной науки.

Отодвигаемый Скаловым агрономический съезд на конец года я предложил приблизить и сделать его в конце первого полугодия. Пока что я предложил приняться за насыщение края агрономическими силами, как по полеводству, так и по другим отраслям сельского хозяйства, давать населению инструкторов, самих же специалистов пускать в народ, предварительно внушив основное требование – идти от разумного старого к прогрессивному новому, не вносить агрономических новшеств вразрез установившемуся сельскохозяйственному ходу, а начинать с того, что ближе пониманию населения. Согласно этому основному требованию в ведомстве разрабатывался план агрономической помощи и направлялись в Край специалисты.

Наши специалисты-агрономы должны были заботиться о расширении в Крае общей посевной площади, а также быть в определенной степени экспертами при проведении земельной реформы. Мы задавались целью слить дело реформы с делом земельных улучшений. Но для производства реформы прежде всего нужно было создать аппарат, который имел бы своим непосредственным заданием именно ведение реформы, как в центре, так и на местах. До сих пор во главе отдела, ведающего реформой, стоял С. И. Д-лов, но он в силу преклонного своего возраста начал сдавать. Пришлось его снизить до положения заведующего подотделом, а во главе отдела поставить молодого энергичного юриста, человека с достаточной личной инициативой. Мы приступали к разработке положения об органах, коим должно было быть поручено создание и обслуживание нового и сложного дела, нужно было исподволь подыскать людей, коим можно было бы поручить возглавление местных органов данного назначения. Как руководство было установлено: брать местных людей по преимуществу, так как прежде всего нужно было знание ими местной жизни.

Много огорчений доставлял важный отдел специальных сельскохозяйственных улучшений. Не было людей с достаточными для этого дела познаниями. Были два кубанских казака – инженера-мелиоратора, но оба они были слишком молоды и к тому без достаточной природной инициативы.

Зато в выгодном положении оказался наш водный отдел с его рыбоведением и рыболовством. Оказался в наличии свой кубанский казак, молодой ученый рыбовед А. М. Гр-й, как курьез стоит отметить, что происходил он из казаков станицы Безводной. За короткое время он очень много сделал по рационализации и общему улучшению рыбоводства, рыбоведения и рыболовства.

Ведомство продовольствия и снабжения

Войсковой атаман вместе с председателем правительства, не спросив моего согласия, назначили меня, кроме ведомства земледелия, еще управлять и ведомством продовольствия и снабжения, т. е. определили меня на службу в собравший на себя столько одиозного «Зеленый Дом». Сам я узнал об этом своем назначении, лишь прочитавши в общем извещении о назначении всего нового правительства.

Я решительно против этого протестовал. Правда, в прежнем правительстве я управлял двумя ведомствами – земледелия и краевого контроля, – но то были ведомства, которые по началу кубанской правительственной работы – мною же лично и создавались. Брать же теперь на свои плечи в виде дополнительного груза «Зеленый Дом» со всем его прошлым, когда отдельных его «ответственных работников» в тюрьму сажали, при данных условиях я заявил отказ, согласившись лично очень кратковременно управлять ведомством, пока не будет подыскан подлинный специалист по продовольствию и снабжению.

В качестве временно управляющего ведомством я не мог войти во все подробности его. Я добросовестно делил свой рабочий день между двумя ведомствами и высиживал положенное число часов на приемах посетителей «Зеленого Дома». Публика здесь бывала, как и во всех ведомствах, разнообразная. Трудно было определить, кто из них чистой воды спекулянт, а кто выполняет действительную крайне необходимую по продовольствию людей служебную функцию для армии, кооперативов, городских самоуправлений и пр. Все с одинаковой настойчивостью добивались «разрешения» на вывоз за пределы края муки, масла и пр. Документы у всех одинаково бывали в «полном порядке».

Было, впрочем, и такое откровенное обращение к члену правительства: дама, вдова бывшего высокопоставленного лица, принесла просьбу разрешить ей вывезти довольно значительное количество продуктов питания; рекомендация и поддержка ходатайства у нее были от лица высокого добровольческо-правительственного учреждения. Дама откровенно мотивировала свое ходатайство желанием поправить свои личные, «тяжелые обстоятельства» именно реализацией «разрешения» на вывоз за пределы края продуктов. Оказалось, на особой «черной» бирже «разрешения» ведомства продовольствия имели свою котировку… На Красной улице Екатеринодара было особое кафе – своеобразное помещение биржи… Даму я поблагодарил за информацию, но указал на полную для себя неприемлемость выполнить ее просьбу. Она ушла как будто бы не очень огорчившись…

Совершенно прикрыть «лавочку», т. е. прекратить всякую выдачу разрешений на вывоз за пределы края питательных продуктов нельзя было…

Необходимо было заняться коренной ломкой всего ведомственного аппарата, его ложных устоев, необходимо было бы произвести перераспределение работы между ведомствами «торговли и промышленности» и «земледелия», с одной стороны, и кооперативными организациями, военным министерством и пр., с другой. Но, во-первых, я был в ведомстве лишь «калифом на час», во-вторых, было какое-то личное предубеждение против этого ведомства со слишком «громкой» репутацией.

Старшие служащие ведомства почувствовали, видимо, мое настроение и произвели своеобразную демонстрацию. На заседании совета ведомства, назначенного по их же просьбе, они коллективно заявили, что просят освободить всех их от обязанностей, и каждый из них тут же подал прошение об отставке. Был немалый соблазн «пойти навстречу» заявленному их желанию, несомненно лишь демонстративному, но взяло верх соображение обойтись в этом ведомстве без шума. Прошения им я вернул. Вскоре после этого в ведомстве был назначен постоянный член его Я. О. Верещака. Основной новостью его вступления в управление ведомства было предложение легализировать особую закупочную организацию «Продмагор».

Подавшая заявление группа лиц просила представить им право самостоятельных закупок, ввоза и вывоза, а также об установлении регламентированных взаимоотношений этой организации с ведомством продовольствия и снабжения.

Правительство постановило:

1) легализовать «Продмагор»;

2) признать, что заготовительная деятельность возможна лишь с разрешения на то каждый раз совета правительства по представлению ведомства продовольствия и снабжения;

3) вывоз и ввоз должны быть построены по принципу товарообмена, при этом отпуск за денежный – наличный – расчет может быть допускаем с разрешения каждый раз по усмотрению и с разрешения ведомства продовольствия и снабжения;

4) установить в самом «Продмагоре» представительство ведомства «продовольствия и снабжения».

Поручалось при этом правительством своему ведомству продовольствия и снабжения разработать более подробно вопрос о взаимоотношениях «Подмагора» с ведомством, а выработанные условия представить на рассмотрение совета правительства. Но как будто и это новое начинание в деле распределения продуктов нового внесло мало. Я поддержал это начинание «Продмагора», но воздержался от принятия на свои плечи непривычной для себя работы.

Глава IV

Ведомство внутренних дел

Как было отмечено, членом правительства по ведомству внутренних дел был назначен Н. М. Успенский, офицер Генерального штаба. От Быча Калабуховым он получил в полном виде милитаризованное в смысле персональном ведомство в отделах (округах) и бюрократическое в городах. В отделах – атаманы-полковники, в городах – головы по назначению и тоже с уклоном к военным людям (полковникам).

Генерал Успенский, наш министр внутренних дел, откровенно сознавался в своей малой подготовленности к своей должности, но, вступив в исполнение своих новых обязанностей, серьезно занялся усвоением особенностей своей работы, оставляя до поры до времени тот же штат служащих, с которыми до него работал Калабухов, даже не вмешался в его «прощальные» представления к наградам тех из них, кого тот нашел нужным особо выделить своим благоговением. Его представления к повышению в чине, совершив свой установленный круг внутри ведомства, получили утверждение войскового атамана. По крайней мере, так совершилось повышение в чине из капитанов-есаулов в полковники возглавлявшего «особый отдел» (охранки) Карташова, именно того, о котором упоминалось еще в первой части моей книги как о первоначальном организаторе «особого отдела» у нас, который вскоре после отъезда из Екатеринодара делегации Л. Л. Быча сам поднимет большой шум «охранного» порядка и о нем закричат в раде некоторые «ораторы»…

К положительной стороне этого короткого времени управления Н. М. Успенским ведомством внутренних дел нужно отнести то, что именно он сдвинул с мертвой точки вопрос о возвращении кубанских городов к их нормальному общественному самоуправлению.

Осведомившись, что положение об этом уже разработано, что головы по назначению множат в городах всяческое недоразумение, Успенский доложил обо всем этом совету правительства и, чтобы дело вновь не попало в долгий ящик, предложил провести его в спешном порядке, воспользовавшись «57-й статьей» положения об управлении в Кубанском крае, что и было совершено.

Вообще говоря, справедливости ради требуется отметить, что весь подход к ведомственной работе Н. М. Успенского, офицера Генштаба, был вдумчивым и симпатичным, замечалось его искреннее желание развязать, где возможно, слишком затянувшиеся административные узлы, освободить печать от суровой административной опеки и т. п.

Можно было бы с головой войти в очередную по времени работу. Она представлялась глубоко интересной и созидательной. Но трения, которые возникали у нас с внутрикубанской стороны, нервировали и напоминали о предрешенности судьбы нашего правительства, не имевшего большинства в Законодательной раде. Прибавлялись к тому же тяжкие сюрпризы со стороны ближайшего союзника в борьбе.

Так, седьмого января председатель правительства Ф. С. Сушков доложил созванному в экстренном порядке совету правительства о бессудном убийстве чинами добровольческой контрразведки четырех молодых казаков, жителей ближайшей к Екатеринодару станицы

Пашковской. Обстановка случившегося крайне тяжелая: были убиты «при попытке бежать»… Арестованы ребята были на национальной почве, т. е. на наиболее чувствительной почве для казаков-черноморцев. В станице Пашковской вспыхнуло волнение…

Что могло сделать Краевое правительство в обстановке гражданской войны? Оно постановило: изъять это дело из производства военного судебного следователя 1-го корпуса Добровольческой армии, по соглашению с Добровольческой армией решили учредить применительно к статье 336-й Военно-судного устава особую следственную комиссию из четырех лиц с тем, чтобы два лица были от Добровольческой армии и два от Краевого правительства… Делу был дан законный ход. Но жизни четырем молодым людям, быть может, совершенно невинным, никакая комиссия вернуть не могла.

Генерал Деникин в IV томе своих «Очерков русской смуты» указывает на причины их добровольческой подозрительности ко всему тому, что связывалось с недвусмысленными приемами агитации на Кубани петлюровских посланцев.

В январе 1919 года, т. е. как раз в описываемое время, добровольческая контрразведка задержала курьера некоего Блохина, петлюровского агента на Кубани, бывшего в 1915 году начальником военнопленных солдат лагеря в Зальчведене. Курьер этот ехал в Киев с большой корреспонденцией, среди которой имелись доклады на имя Петлюры и Грекова… В одном письме Блохин писал: «Готовься к борьбе с проклятым москалем, представителем Великой Руси»… «Пускай в последний раз умоется в крови бедная наша мать Украина»… В докладе же Петлюре этот Блохин писал: «приехал в Екатеринодар, немедленно явился к Л. Л. Бычу (мой родственник), передал от Вас (Петлюры) призыв директории»… «получил, – сообщалось дальше, – в командование запасный кубанский батальон на Тамани… Мечтал о назначении на Великий пост атамана отдела…»

Генерал Деникин инкриминировал этому Блохину распространение среди казаков украинского издания «Центральной Просвiти»… Погибшие четыре казака, о которых говорилось выше, обвинялись именно в хранении этой «запретной литературы»… Принималось за смертельную опасность содержимое нескольких листков и брошюр, написанных к тому же на малопонятной для местного населения «галицийской мове».

Сам Блохин обнаруживал признаки крайней неуравновешенности. В одном из своих докладов он предсказывал: «вот-вот будет страшное восстание на Кубани». Никаких признаков какого-то восстания, конечно, не было. Тем хуже было то, что данный переплет трагического с хлестаковщиной вдруг нашел отражение на фронте в том пункте, где, действительно, были признаки неблагополучного, т. е. среди казаков Таманского отдела.

Именно 3 января (1919 года) пришедший из Керчи к Перекопу для действия против большевиков и махновцев 9-й пластунский батальон (Таманский) отказался выполнить приказ «против Украины». До получения указаний Краевой рады пластуны – те драться с петлюровцами не будут… – Первый случай неисполнения боевого приказа?.. Генерал Деникин дает этому свое объяснение – вообще-де казаки этого батальона не хотели драться: в пути на Царицынский фронт батальон дал до 50 % дезертиров… Но свидетельства ближайших военачальников, в том числе генерала Науменко, – не сходятся с оценкой бывшего главнокомандующего – 9-й пластунский батальон в случае весьма сложного положения борющихся сил на Царицынском фронте обнаруживал высокие боевые качества. Таманцы могли драться не хуже других кубанских казаков.

Светлым явлением этого периода было то, что большевистская волна, не задерживаясь, откатывалась за пределы Кубани. Очищались Ставрополье и Терек.

На Тереке со стороны станиц Бекешевской и Суворовской кубанцы во главе с полковником Шкуро являлись подлинными вестниками освобождения. Установилась даже потом привычка терских деятелей начинать свои рассказы об освобождении Терека стереотипной фразой:

– Когда пришли кубанцы с А. Гр. Шкуро, тогда началось наше освобождение от большевиков…

Первыми терскими деятелями, прибывшими к нам, были два полковника – Федюшкин и Г. А. Вдовенко (будущий терский войсковой атаман), а с ними покойный председатель терского войскового круга П. Д. Губарев. Прежде чем прийти к нам, они побывали у главнокомандующего генерал Деникина и к нам пришли уже в какой-то степени с определившимся своим мнением о ближайшей своей ориентации действующих на Кубани сил. Вел беседу с нами преимущественно П. Д. Губарев, полковники же помалкивали. Заявления Губарева отличались большой упрощенностью: «Главнокомандующий разрешил мне собрать Терский войсковой круг, что я по приезде на Терек и сделаю. Соберу круг, вот тогда мы и скажем свое слово»… Из дальнейшего выяснилось, что «слово» их будет полным признанием директив главнокомандующего. Чувствовался даже элемент противопоставления своей терской лояльности нашей кубанской строптивости. Как могли, мы старались объяснить братьям терцам, что обстановка в данный момент на Кубани далеко не так проста, какой она может показаться с первого взгляда. После года гражданской войны мы не можем считать для себя верхом добродетели в ней безоговорочное принятие директив главного командования, что критическое отношение к административным повадкам генералов Драгомирова и Лукомского неизбежно и необходимо, чтобы казачьи руководители стремились разбираться в возможных последствиях реставрационных устремлений некоторых добровольцев… Пришлось также обратить внимание нового входящего в игру партнера и на свою кубанскую внутреннюю язву. – На неоправданные в прошлом, но лелеемые и теперь нашими черноморцами «самостийные мечтания»… Общая казачья обязанность приложить усилия к ограждению дела борьбы с большевизмом от опасных уклонов собственной казачьей среды.

Мы поднимали уже при этой первой встрече с терцами вопрос об исправлении ошибки старой власти, произведшей разделение Казачьего линейского войска на два куска – Кубанское и Терское войска. Следовало бы воспринять как долг стремление казачества к объединению кубанцев и терцев в одно войско. В данный момент это слияние было бы не только исправлением старой ошибки, но отвечало бы и запросам настоящей борьбы казачества за свое существование, в частности, усиливало бы влияние казаков на определение целей борьбы и ее эффективности.

Не хотели ли тогда братья терцы нас понять? Была ли соблазнительна для них перспектива собственного индивидуального проявления на своем терском кругу? Поглощены ли они были стремлением удержать попавшуюся в руку синицу власти? – так или иначе, и полковники и П. Д. Губарев остались тогда глухими к нашему призыву. Выслушали они нас со сдержанностью людей «себе на уме» и с тем удалились. После не однажды они сетовали вместе с нами об упущенном моменте государственной осторожности.

Глава V

Встречу с Законодательной радой линейское правительство ждало с ущемленным сердцем. Была лишь слабая надежда на то, что оставшиеся после отъезда Быча молодые вожаки черноморской группы сдержат обещание старших в отношении правительства и какой-то, пусть короткий срок, мы все же будем иметь для спокойной работы. Думалось, что «черноморцы» сознают важность в данный момент сохранение авторитета краевой власти…

Открытие Законодательной рады было назначено на 25 января.

В конце Святок стало известно, что президиум Краевой рады (Рябовол) назначил на начало февраля «продолжение» работ именно Краевой рады. Была таким образом обойдена статья 12-я о краевом управлении, по которой Краевая рада являлась учреждением, не «постоянно действующим», по определенным сессиям представительное краевое учреждение, а лишь собиравшееся в отдельных случаях для разрешения того или другого важного в краевой жизни вопроса, краевое особое собрание учредительного порядка, которая должна быть распущена до следующего ее созыва. Рябовол и близкие его, объявив при роспуске, что некоторые назначенные вопросы не были полностью разрешены, теперь собирали раду (крайне громоздкое учреждение) для продолжения рассмотрения поднятых во время заседания рады вопросов…

Мобилизовался на всякий случай партийный ресурс с нажимом на «основное положение о Краевой раде», для нас неясно, с какой конкретной целью… В Краевой раде мог быть поставлен вопрос о смене войскового атамана… Не пойдет ли прахом вся наша зыбкая победа на раде?!

Наше правительство тем не менее готовилось выступать со своей декларацией на раде законодательной. Эту декларацию мы изготовили по чистой совести, чтобы это была не простая отписка, но была бы в ней изложена полная программа работы. Был принят и особый метод ее составления. Каждый член правительства должен был кратко формулировать объяснение намеченных по своему ведомству неотложных мероприятий. Затем мне лично было поручено произвести общую сводку правительственных предложений, а окончательную редакцию должны были произвести председатель правительства вместе с членами правительства по ведомству юстиции.

29 января 1919 года председатель правительства Ф. С. Сушков прочитал эту нашу декларацию, занявшую полный печатный лист и шестнадцать страниц…

«Закончилась, наконец, мировая война, – этот основной фактор переживаемых потрясений, – так начиналась наша декларация. – Закончилась она полной победой наших союзников. Победа же союзников – это и наша победа». «Россия раньше других вышла из строя воюющих, но произошло это не по ее вине. Она ушла после великих битв и великих услуг общему делу, ушла истекавшая кровью, после того, как враг нанес ей предательский удар внутри страны»…

«Казаки последними оставили фронт, когда русская армия уже перестала существовать и когда пламя анархии разлилось по всей России». «Союзники должны знать это, и мы можем быть уверены, что великие жертвы России и жертвы Кубанского края не будут ими забыты»…

«Привет наш великим демократическим народам Европы и Америки»…

«Война закончилась и итоги ее подводятся на Мирном конгрессе в Париже. Там будут великие решения, которые, быть может, положат начала новым путям в развитии человеческого общества, установят новые принципы государственных отношений»… «Мы верим, что Мирный конгресс не сочтет законченным свои работы, пока не будет установлен мир на русской земле, мы верим, что достоинство России и ее интересы не будут забыты и что представители ее лояльных в отношении союзников элементов будут признаны наравне с представительством других союзных наций»…

«Мы не можем окончательно предрешить теперь формы будущего воссоединения разрозненных частей России. Этот вопрос будет призвано разрешить лишь всероссийское Учредительное собрание нового созыва. Но мы признаем жизненным и целесообразным принцип федерации, а объединение существующих в настоящее время государственных образований мы мыслим на федеративных основах. – В первую очередь должны объединиться в прочный государственный союз – Кубань, Дон и Терек»…

«Правительство твердо заявляет, что только в союзе демократических государственных образований оно видит залог успеха восстановления будущей обновленной могучей России»…

Далее правительство сообщало о своей делегации из 4-х лиц, которую оно отправило в Париж «для содействия общероссийскому представителю, чтобы не были забыты интересы Кубани и нелицеприятно были бы доложены и защищены кубанские чаяния о будущих формах построения обновленной России».

«Во внутренней жизни Кубанского края и всей России, – говорилось дальше в декларации, – мы присутствуем при продолжающейся жестокой борьбе здоровых государственных элементов против разбушевавшейся анархии».

«Борьба еще далеко не закончена, она потребует еще много сил и жертв, но конец ее не может быть иным, кроме победы разума над безумием, права над произволом и свободы над деспотизмом»…

«Мы не можем окончательно предрешить теперь будущего воссоединения разрозненных частей России. Разрешить этот вопрос будет призвано лишь всероссийское Учредительное собрание нового созыва. Но мы признаем жизненным и целесообразным принцип федерации»…

«В первую очередь должны объединиться в прочный государственный союз казачьи земли – Кубань, Дон и Терек. Их интересы тождественны, их социальный строй однороден и на пути к их объединению нет никаких препятствий. И этот союз казачьих земель, как реальная и прочная сила, может и должен стать центром объединения других государственных образований и областей юга России»… «Чрезвычайно желательно, чтобы почин в этом деле принадлежал Кубани»…

«Политика нашего краевого правительства должна быть демократической. Правительство твердо заявляет, что только в союзе демократических сил, стоящих на государственной точке зрения, возможно спасение оздоровленной России»…

«Принципы равноправия и культурного самоопределения народностей должны быть руководящими в сфере национальных отношений».

«На фронте наши братья своею кровью отстаивают права и вольности казачества, права и интересы всего народа. Там железом и кровью куется наше будущее и смертью многих завоевывается право на жизнь всех»…

«Для правительства интересы и нужды бойцов на фронте являются первыми и важнейшими»…

В сфере внутреннего управления правительство признавало, что момент законности должен получить первенствующее значение в деятельности органов администрации. Очередной задачей правительство признавало реформу местного самоуправления. Оно провело закон о выборах в городские думы в порядке 57-й статьи временного положения об управлении Кубанским краем ввиду необходимости скорейшего восстановления нормальных органов городского самоуправления по принципу всеобщего, прямого, равного и тайного голосования с соблюдением принципа пропорционального представительства. Сообщалось, что и законопроект о реформе отдельского (окружного), станичного и сельского самоуправления разработан и будет внесен на уважение Законодательной рады. Объявлялось признание «свободы слова и печати» элементарным условием правовой жизни. Для напряженного времени гражданской войны обязывалось издать особый перечень вопросов, по которым правительство лишено возможности при наличности «военного положения» в крае представить полную свободу суждений печати. Признавалось «безотлагательным» разрешение вопроса о принятии в состав кубанского казачества и исключение из него. Ставился, таким образом, вопрос о кубанском гражданстве… Основной базой правительственной деятельности по ведомству юстиции признавался независимый суд на основании судебных установлений 1864 года…

Из социально-экономических вопросов правительство считало «главнейшим» земельный вопрос.

«Все земельное законодательство должно быть направлено к установлению такого порядка, при котором вся земля, нужная для сельского хозяйства, перешла бы в пользование краевого земледельческого населения, чтобы все земледельцы, составлявшие коренное краевое земледельческое население края, получили бы равное право на пользование участками краевой земли».

Сообщалось, что в ближайшем будущем в Законодательную раду будут внесены законопроекты: 1)0 порядке отчуждения земель, долженствующих поступить в краевой земельный фонд, и их распределение между нуждающимся населением сообразно с особенностями земледелия и землепользования в различных местностях

Кубанского края, 2) Об исполнительных органах, о привлечении к участию в деле проведения земельной реформы общественных сил и специалистов, 3) О нормах, регулирующих земельные отношения в городах и других населенных пунктах и пр.

Указывались также в декларации те основные агрикультурные мероприятия, которые правительство считало неотложными и могущими содействовать улучшению местного сельского хозяйства, а также и улучшению в области лесного и водного хозяйств.

По вопросу об улучшении положения рабочих признавалось необходимым проведение закона о 8-часовом рабочем дне, о коллективном договоре с запрещением сверхурочных работ, запрещении женского труда в тех отраслях его, где он вреден для организма, и с запрещением детского труда, о страховании рабочих на случай старости и потери трудоспособности, о свободе профессиональных рабочих объединений, организации биржи труда, примирительных камер и промысловых судов.

В области финансов правительство считало основной своей заботой объединение денежной системы на всей территории, освобожденной от большевиков, установление единого денежного знака, организацию эмиссионного банка на началах равного участия всех государственных образований юга России.

Податная система, построенная в силу текущей необходимости, по преимуществу на косвенном обложении, должна быть пересмотрена с целью устранения вредных влияний ее на производственные ценности.

Отмечались чрезвычайные расходы на войну как главную причину, требующую крупных жертв со стороны краевого налогоплательщика. – Краевая промышленность и торговля, между тем, влачили жалкое существование. Считалось, что одним из важнейших условий развития промышленности является поощрение частной предприимчивости и инициативы, отмечалось, однако, требование, чтобы торгово-промышленный класс, в сознании стоящих перед ним серьезнейших задач, подчинял классовые интересы общенародным и требованиям государственности. В отношении явных случаев спекуляции правительство признавало необходимыми меры репрессий. Путем проведения ряда мероприятий правительство считало возможным постепенно осуществить принцип свободной торговли.

Кооперация признавалась «мощным рычагом для развития производительных сил края», разоренных и обессиленных войной и большевизмом. Объявлялось, что правительством уже приступлено к разработке вопроса об организации в составе ведомства торговли и промышленности особого отдела кооперации с привлечением туда сотрудников из числа видных работников кооперативного дела.

Продовольственный вопрос объявлялся «больным и опасным» в своей остроте. Определялись неотложные мероприятия, направленные к сокращению объема деятельности правительственного продовольственного ведомства путем передачи части его функций, поскольку они не могут быть упразднены совсем, другим правительственным ведомствам и кооперативным организациям. Принимая же во внимание неблагоприятную атмосферу, создающуюся вокруг этого ведомства, правительство считало необходимым ввести в его состав общественный элемент, образовав в пределах ведомства особый совет из представителей общественных организаций и Добровольческой армии.

В области народного просвещения главнейшей задачей считалось установление всеобщего начального обучения для всего населения края. Несмотря на затруднительное состояние краевой казны, ведомство народного просвещения сочло возможным открыть целый ряд новых учебных заведений всех ступеней, в том числе – высшее учебное заведение – Кубанский политехнический институт. Для обеспечения повышенной учебной и педагогической социальной подготовки в начальных краевых школах были открыты три новых учительских семинарии и один учительский институт с отделениями для школ украинских и горских. Для улучшения материального положения учащихся в школах в Законодательную раду было внесено на рассмотрение положение о новых шагах материального содержания учащихся во всех типах краевых школ.

Очень подробно была разработана соответствующим правительственным отделом программа железнодорожного строительства.

Для борьбы с болезнями правительство обещало принять меры для обеспечения госпиталей медикаментами, перевязочными средствами и хирургическими инструментами; были командированы за границу компетентные лица.

Между прочим, данное поручение было дано правительством своему «делегату» доктору Долгополову, который, действительно, оставил потом богатый ассортимент и в изобилии разных медикаментов.

В заключительной части своей декларации правительство подчеркнуло, что оно не скрывает от себя трудностей, которые стоят у него на пути, что придется действовать в атмосфере розни и борьбы, в атмосфере, где все пропитано недоверием, когда в общем пренебрежении находятся элементарные условия общественно-государственной жизни. Но, несмотря на это и поэтому девизом правительства является единение… Единение всех, кто стоит на почве порядка и демократической государственности и, прежде всего, единение казачества, горцев и других групп коренного населения Края.

Правительство выражало веру, что «оно встретит искреннее к себе отношение и найдет поддержку в Законодательной раде» и что важнейшие законопроекты, внесенные им «на основании принадлежащего ему права законодательной инициативы, удостоятся одобрения рады».

Глава VI

Представители линейской группы выступили в раде с предложением поддержать правительство в его работе при очевидной для всех тяжести ее, принять декларацию правительства за общую программу правительственной деятельности… Ведь и они – черноморцы в официальных своих заявлениях говорили и говорят о единстве краевой демократии и федеративном порядке сложения государственных сил и частей. Важно было бы теперь общим стремлением оберечь авторитет власти.

Первым оратором, критикующим правительство, как будто бы даже по странному побуждению, оказался старик Ф. А. Щербина, «историк» Кубанского казачьего войска. Он выступал с упреком правительству за то, что оно не коалиционно. «Нужно руководствоваться, – говорил он, – опытом западноевропейских парламентских стран, где обычно торжествует принцип коалиции при образовании правительств в тяжелый переживаемый момент»… Скрыли ли от старика господа Рябовол, Бескровный и др., что именно линейцы (атаман, в первую очередь) предлагали другой группе именно коалицию с Бычом или Бескровным в роли председателя и именно черноморцы ее отвергли, или кубанский историк просто допустил забвение фактов. Но любопытно, когда линейский оратор разъяснил недоразумение, то черноморский оратор – Воропинов – обвинил того же оратора в хлестаковщине, якобы без достаточного де внимания отнесшегося к авторитету старого историка.

Ничего по содержанию декларации и вообще по поводу правительственной программы ораторы черноморской группы возразить не могли. Да они и не стеснялись этим… «Мало ли какую декларацию можно написать?» – высказался в раде первый оратор из группы оппозиции. Ничего они не могли или не хотели возразить и по тому, что правительство успело по существу уже сделать. – Этому правительству «чиновников» мы не доверяем. Звание старого чиновника из состава правительства могло быть отнесено разве лишь к В. В. Скидану, много и плодотворно поработавшему в Крае по ведомству народного просвещения. В большую вину правительству ставилось печальное Пашконское дело, хотя к этому времени уже было установлено, что Кубанское правительство данного состава тут ни при чем. Оно к тому же приняло все нужные меры для беспристрастного расследования этого прискорбного дела, чтобы виновные понесли должное наказание.

Верхом пренебрежения к принципу ответственности за произносимые с кафедры Законодательной рады слова была речь Воропинова по содержанию одного документа, появление которого было столько же характерным для тогдашней обстановки, сколько же и мало вероятным в каком-либо другом сочетании. Автором документа оказался мною упоминавшийся в первой части моей книги назначенный Л. Л. Бычом на должность заведывающего «особым отделом» ведомства внутренних дел (охранным отделением) Кубанского Краевого правительства капитан (переименованный в есаулы), которому так доверяли Л. Л. Быч и его помощник по этому ведомству, А. И. Калабухов, которого, выходя в отставку, они представили за «верную службу» к производству в высокий чин полковника. Он оказался в действительности верным и непреложным наблюдателем за своим кубанским «начальством» в пользу начальства добровольческого.

Теперь в руках завладевшего трибуной Законодательной рады г. Воропинова оказалось донесение Карташева начальству добровольческого лагеря. Донесение обстоятельное, не лишенное остроумия и проницательности, но, так сказать, в обратном порядке, не в службу Кулабухову с его верховным шефом Л. Л. Бычом, а в службу добровольческого центра военной разведки.

Основная тема документа – необходимость организованной борьбы с сепаратистами. Отмечалось, «что сессия чрезвычайной Краевой рады выявила лица лидеров казачества и определила общую группировку кубанцев по всем кардинальным вопросам внутренней и внешней политики». Карташев затем давал свою характеристику двум главнейшим политическим группировкам кубанцев: «девиз линейцев: „единая неделимая Россия“, черноморцев: – „Ненька – Украина“». Россия для последних «понятие изжитое». Их мечта – «Украинская держава», «их симпатии на стороне Петлюры». Развивая свою мысль дальше, Карташев предвосхищал гораздо позже высказанное признание господина Быча[76]. – Под флагом федеративной России они мыслят самостоятельность Украинской державы, «мало заботясь о других частях России»… «с союзниками они осторожны». Самую посылку делегации Карташев объяснял как «старание группы черноморцев» под предлогом информации через добровольцев и представителей союзников при них вести свою агитацию»… «Работа будет направлена к дискредитированию идей Добровольческой армии»… «За Украину против Добровольческой армии» – «вот девиз миссии»…

Остановившись затем на составе делегации и указав, что большинство в ней будет принадлежать Бычу и его сторонникам, автор справки давал коварный совет своему добровольческому начальству:

«Этой делегации нужно помочь во что бы то ни стало из Екатеринодара выехать, но не доехать туда, куда она стремится», – и при этом предусмотрительно давал знать, что данную «справку» он уже сообщил французской миссии. «Когда эта группа вожаков уедет, мы заговорим на местах об одном миллионе рублей на ее поездку»[77].

«Весь вопрос в сформировании кабинета, – рассуждал дальше Карташев, – Филимонов стоит перед дилеммой – или пойти по новому руслу, или остаться в руках Быча и Ко игрушкой»… Эта фраза свидетельствует, что вся «справка» была написана до сформирования линейского правительства Сушкова, другими словами, еще тогда, когда сам составитель се Карташов еще состоял в числе «верных» сотрудников Кулабухова и Быча, а они, выходя в отставку, позаботились его представить к производству в чин полковника…

Как объяснить, что карташевская «справка» попала в руки весьма сомнительного господина Воропинова?.. Сомнительно, чтобы достали для него кубанские контрразведчики. Вероятно, постарались третьи. Как теперь открывается, большевистские агенты умели проникать в добровольческие учреждения. Случай с офицером, адъютантом генерала Май-Маевского, непосредственно из состава славных дроздовцев, перешедшего на роль большевистского контрразведчика, для нас является поразительным, у «них» эта метаморфоза не являлась, очевидно, из ряда вон выходящей. Приходится предположить, что сокол среди ворон кубанской контрразведки Карташев оказался вороной среди большевистских «агентов»…

Верхом пренебрежения к принципу ответственности за произносимые с кафедры Законодательной рады слова была двухчасовая речь члена рады Воропинова по содержанию именно этой «справки» Карташева. Сознательно игнорируя и время создания «справки» раньше прихода линейского правительства к власти, и авторство Карташева, чиновника бычевского правительства, Воропинов произнес по поводу этого документа двухчасовую речь, всецело поставив его появление в вину именно линейскому Кубанскому правительству, пользуясь моментом внезапности, так как до этого громкого выступления по поводу документа в раде о нем нигде ничего не говорилось и о нем ничего не знали даже мы, рядовые члены правительства… Карташев постарался сохранить свою тайну даже от нас…

Так как Карташев в своей справке рассуждал и о земельном вопросе, Воропинов и этим воспользовался, чтобы упрекнуть Краевое правительство в замедлении производства реформы, в том числе, конечно, и меня, автора кубанского земельного законодательства. Так как давно с поспешностью выехавший из Екатеринодара, где-то по пути долго задерживался Л. Л. Быч со своей делегацией, то и это Воропинов относил к вероломному злочинству линейского правительства, ссылаясь на карташевский совет в «справке», чтобы она «скоро» выехала, да «долго» не доехала бы. Наконец, производство Карташева – по представлению Быча и Кулабухова – в чин полковника также было отнесено к попустительству члена по военным делам линейского правительства генерала Н. М. Успенского. – «Вот как действует наше правительство! – Карташева, агента-предателя, не только не уволило со службы, но произвело в следующий чин полковника», «по-царски наградило»…

Ни Ф. С. Сушков, ни Н. М. Успенский не сочли нужным выступить с разъяснениями как по поводу писаний Карташева, так и речи Воропинова, беззастенчивого демагога. Только они могли указать и на время фабрикации пресловутой «справки» и на полную непричастность правительства данного состава ко всему этому вздору… Расчет Воропинова и тех, кто его высылал, оказался верным. Густым мазком была наведена тень на правительство, а рассеять эту тень оказалось некому.

Ф. С. Сушков и Н. М. Успенский были возмущены действиями противника, как равно и все правительство. К тому же всему составу его было совершенно чуждо понятие и желание борьбы за власть… Что с радой, большинство которой допустило подобное обращение с краевой властью, очевидно, работать нельзя, – таково было общее решение большинства совета правительства, и потому признавалось, что правительству нужно уходить, ибо, с такою легкостью дискредитируемое, оно не может оставаться у власти в столь тяжелое и ответственное время.

Как-то гораздо позже (в 1921 году), уже в Париже в эмиграции, в частном разговоре с лидером черноморцев К. А. Бескровным спросил я его, как они могли допустить столь очевидное попрание истины, тем более, что он же, Бескровный, совместно с Бычом, Рябоволом и др. обещали судить и наше правительство лишь по делам его…

Бескровный многоречиво принялся уверять меня, что Воропинов выступил тогда вопреки воле ответственных руководителей их фракции на свой страх и риск…

Если даже допустить, что так и было, то сомнительной «победой» Воропинова воспользовалась именно вся их фракция, и кризис лицейского правительства ими был принят с явным удовлетворением. Рассчитаться немедленно с неугодным им правительством им помешало начавшееся собрание Краевой рады. Тот же Воропинов в одном из последующих выступлений перед перерывом занятий Законодательной рады бросил в одном своем выступлении правительству:

– Мы будем еще иметь время рассчитаться с этим правительством…

Глава VII

При полуразрешенном вопросе о правительстве начались заседания Краевой рады. Карты черноморской группы оказались несомненно спутанными. На Краевой раде мог быть поставлен вопрос уже об атамане, а они не успели разрешить еще вопрос о правительстве. Кроме того, как ни безудержна была агитация среди рядовых членов рады в пользу персональных перемен и общего направления краевой политики, тем не менее главное внимание депутатов было обращено на развитие событий на фронте. А здесь достигались желанные результаты. Кубань была очищена от большевиков и их толпы неудержимым потоком откатывались по направлению Царицына. Правда, вместе с тем обнаружилась неустойчивость Донского фронта. Красновская молодая армия начинала сдавать. Сам Краснов, обнаруживавший до того большую склонность к самостийности, теперь стал заговаривать с добровольческим командованием другим языком. Скоро с его стороны раздадутся призывы о помощи, так как ясно стала угрожающая активность большевиков в районе Маныча по направлению к Кагальнику вразрез между Доном и территориями, занятыми добровольческими войсками. Скоро и кубанцы Ейского отдела, вкусившие в полной мере и совсем недавно «прелести» большевистского господства, поймут, какая опасность угрожает в первую голову их станицам при серьезной неудаче на фронте. Для всех ясно было еще и то, что тыловая разруха не замедлит разразиться на всем фронте.

Совершенно естественным должно бы было явиться у линейского правительства желание к укреплению своей власти. Это должно бы стать его долгом. И, конечно, при большем опыте правительства, при большей яркости его возглавителя, правительство должно бы было развить необходимую энергию за право вести корабль краевой политики по руслу единения и народности. Это должно бы стать прямым долгом правительства. Но наш «премьер», подавленный тем недостойным приемом критики и общих действий большинства Законодательной рады, терял необходимую волю и твердость в борьбе.

В Краевой раде он вдруг неожиданно для нас, членов правительства, воспользовавшись первым подходящим случаем, поставил вопрос об отставке правительства. Сделано было это им, можно думать, без заранее обдуманного намерения. Но его этот жест мог доставить много хлопот Рябоволу и его единомышленникам, Краевая рада, вследствие своего нежелания ставить теперь вопрос о перемене правительства, когда на фронте успех, могла при формальной постановке вопроса выразить правительству доверие, и тогда правительство могло бы эмансипироваться от мелочной зависимости от господ Воропиновых Законодательной рады, действовавшей по тому же признаку того же доверия Краевой рады. Будучи чужд подобным приемам борьбы, Ф. С. Сушков, конечно, и не думал «срывать» у Краевой рады таким приемом себе доверие. Но Рябовол явно испугался и прежде всего учинил над самим нашим председателем обычную свою председательскую «экзекуцию» – прерывал оратора, бросал в тоне крайнего раздражения замечания – «говорите короче», «неясно, что вы хотите сказать» и т. п. Демонстрировал перед всей Краевой радой крайнее неуважение к председателю правительства.

А когда значительная часть рады запротестовала, тогда Рябовол поставил вопрос о доверии ему, председателю Краевой рады. Рада не могла в такой острый момент создавать новый еще председательский кризис. На сцену, как всегда в подобных случаях, выступил товарищ председателя Султан-Шахим-Гирей, поставил в подходящей формулировке вопрос о доверии председателю Краевой рады и проголосовал это «доверие» Рябоволу. Тот появился из-за ширмы, куда, было, удалился на момент голосования, «смазал», с обычной беззастенчивостью и ловкостью поставленный Сушковым вопрос, и правительство вышло из рады без формального недоверия, но снова с ущербленной авторитетностью.

Получив, однако, наше общее согласие, Ф. С. Сушков наконец осуществил свое желание и подал в отставку. 14 февраля 1919 года теперь уже официально открыл период правительственного кризиса, тянувшегося около двух месяцев, так как через два дня после кризисных дней Краевая рада прервала свои занятия.

Войсковой атаман в очень сдержанных словах выразил при закрытии рады свои опасения и свою неудовлетворенность оставленным радой положением, – кризис власти не разрешен, отсутствует опора ее – народное доверие… «Смысл и ценность ваших решений, – сказал он, обратившись к раде, – в том, чтобы вносить спокойствие, порядок, единение. И вот мне думается, что этого единения нет». Атаман, однако, не решился поставить вопрос в более определенной форме. В виде какого-то малого актива этой сессии Краевой рады оказалось весьма неясное постановление о желательности скорейшего заключения союзного объединения из освободившихся от большевиков частей России, причем в перечень желательных участников объединения не были внесены ни Добровольческая армия, ни Украина; их нужно было предполагать под обычным в таких случаях указанием: «и другие»…

Так обходилось для одних одно неудобное речение, для других – другое.

Впоследствии из этого обхода китов объединения возникнет немало обид, упреков и заподозриваний в нелояльности.

Черноморцы на этой сессии ставили вопрос о Кубанской армии, о неотложном ее создании. Как мы видели, этот вопрос был с полной определенностью в правительственной декларации… Войсковой атаман отдал приказ по войску: «Все вооруженные силы, выставляемые Кубанским краем, объединяются в Кубанскую армию под начальством походного атамана, подчиненного непосредственно ему, войсковому атаману». Но по дальнейшему изъяснению атаманского приказа выходило, однако, что эта особая Кубанская армия образует в каком-то виде лишь тыловой резерв, из которого будут выделяться части войск, из которых будут составляться корпуса для действия на фронте под общим командованием главнокомандующего всеми противобольшевистскими военными силами генерала Деникина. Из нее же будут выделяться части войск, чтобы заканчивать очищение Края от большевиков и вообще для умиротворения Края… В совете правительства этот приказ войскового атамана предварительно не обсуждался. Вообще с вопросом о Кубанской армии вышло нечто весьма нескладное. У издавших о ней приказ войскового и походного атаманов было явное стремление не слишком раздразнить одних – добровольческое командование – и «замазать глаза» другим – своим черноморцам. Как всегда, подобное решение больного вопроса раздражало одних и совсем не утешало других.

Генерал Деникин, оказывается, тоже собирался, желая дать нравственное удовлетворение кубанцам, после поворота Добровольческой армии на север наименовать Кубанской армию, предназначенную для царицынского направления без изменения существующего порядка подчинения, – собственно тоже предполагалось лишь «замазать глаза». Но и эта мера в действительности не была выполнена и будто бы в силу обиды главнокомандующего за самочинный акт кубанского атамана, издавшего вышеуказанный свой неопределенный приказ.

Между тем активность большевиков между Доном и территорией, занятой Добровольческой армией, к началу месяца усилилась до того, что под угрозу попала главная магистраль Ростово-Владикавказской железной дороги. Северные округа Дона были заняты большевиками. В газетой хронике отмечалось, что при близости большевистских орд, в самом Екатеринодаре снова зашевелились большевизанствующие элементы. В трамвае, в базарной толпе слышались совсем недвусмысленные заявления: «Наши идут»… Они «кадетам покажут кузькину мать»… Вечерами можно было услышать на улице достаточно громко распеваемую песенку большевистской редакции о «яблочке»:

Ой, яблочко да закатилося, — Кадетская власть провалилася…

Одна из екатеринодарских газет, «Кубанский Край», заняла совсем двусмысленную позицию в смысле про-большевистского уклона до такой степени, что наш член правительства по ведомству внутренних дел принужден был, не без давления, впрочем, со стороны штаба Добровольческой армии, издать постановление (7/3-1919 года за № 162) о закрытии этой газеты. В ней господствовал в то время в качестве фактического редактора г. Белоусов, приобретший еще раньше известность по своим демагогическим выступлениям в период обостренных в раде отношений казачьего представительства с иногородним… Имел близкое участие в редакции этого «Кубанского Края» и г. Воропанов. Любопытно, что в газете «Великая Россия» (№ 161-16/3) скомментировали это постановление о закрытии газеты как «единственный случай» осуществления кубанским правительством его обязанностей.

Вся надежда была на фронтовиков, главную массу которых в это время составляли кубанские казаки. Они воевали и умирали на фронте с полным самопожертвованием. К этому времени относится следующая характеристика генерала Деникина боевой силы:

– Доблестные кубанские казаки, которым посчастливилось освободить уже всю свою землю и которые самоотверженно докончили освобождение Терско-Дагестанского края, поспешили теперь на помощь Дону… «Кавказская Добровольческая армия», «та, которую предполагали раньше наименовать Кубанской армией, – генерал Деникин наименовал войсковую группу кубанских казаков, «эшелон за эшелоном текла на север без всяких кондиций».

Официальная сводка штаба армии давала такие, например, сведения в печать об Азовско-Днепровском фронте: «Кубанские части, сломив сопротивление противника, овладели селением Медвежинским (Ставропольской губернии), Шляхтиным и станицей Мечетенской (Донского войска), место бывшей стоянки Д. А.

На фронте наиболее молодое и способное на самопожертвование кубанское казачество воевало, чтобы освободиться от большевиков, в тылу же, в организационном центре, который до этого усиленно звал фронтовиков к борьбе и изображал эту борьбу как долг, как честь казачества, теперь в этом тыловом центре происходило недопустимое и с первого взгляда непонятное колебание. Доминировали групповые цели и сомнительные мечтания. При этом главная карта, на которую ставили наши черноморцы, была заведомо бита. Авантюризм Петлюры обнаруживал полную свою несостоятельность и беспочвенность. Украинский народ оставался глухим к его призывам, а сам уголовный атаман Петлюра, потеряв

Киев, вел в это время неудачную борьбу за последний клочок украинской земли возле Шепетовки. Бессилие и неспособность организовать действенную борьбу с позиций развала столетиями создававшегося российско-украинского государственного единства становилась самоочевидной. Раздел, развал, вообще преступная ставка на центробежные силы давала убедительные противопоказания. Опасная ставка на «Самостийничество» проваливалась. Но, к сожалению, в сфере добровольческих настроений это будило безжизненные реставрационные стремления…

Глава VIII

Кубанский войсковой атаман, приняв от нас коллективное прошение об отставке, попросил временно, впредь до сформирования нового правительства, исполнять свои обязанности, одобрив вместе с тем наше направление краевой работы.

Между тем течение правительственного кризиса принимало довольно бурный характер. Выдвигались разные кандидаты на пост председателя правительства, столь неожиданно, однако, и отпадавшие. Определенными кругами была выдвинута, например, кандидатура И. Л. Макаренко, но на ней нельзя было остановиться по одиозности его фигуры, во-первых, среди кубанского офицерства, которое не могло простить ему бестактной фразы о «несчастной Кубани, не сумевшей породить ни одного порядочного генерала». Для нас, линейцев, он был неприемлем, но он не был приемлем и для черноморской «спилки» круга Бескровного, Рябовола и др. Его кандидатура отцвела, не успевши как следует расцвести.

В широких радянских кругах утверждалась мысль о необходимости широкой правительственной коалиции. На этой почве возникла кандидатура в председатели Краевого правительства из широкой народной среды, и искавшие такого кандидата в атаманы остановились на почтенном казаке станицы Павловской, многолетнее несменяемом атамане своей станицы, видном кооперативном деятеле в той же станице, уважаемом члене Краевой рады от своей станицы, но с общим образованием не выше курса хорошей пятилетней станичной школы… Для такого поста, как председатель правительства, данных у Турбина было, конечно, недостаточно. Но атаман все же сделал ему предложение и пригласил поехать в Париж.

Из прежнего состава правительства намечались желательными для обоих радянских групп кандидатами генерал В. Гр. Науменко и я. Трусконский и Верещака воспринимались как своею рода спецы, возможные во всяком правительстве. В резкой форме черноморская группа высказывалась против самого Сушкова, Каплина и в особенности против Н. М. Успенского, вменяя ему в вину без достаточного основания карташевские дела, по крайней мере, делая вид такого вменения, – явная несправедливость в отношении честного и добросовестного работника.

Заявление об этих отрицательных требованиях черноморской группы передал атаману прибывший в Екатеринодар сам кандидат в премьеры С. П. Гурбич, а атаман сообщил об этом мне и Науменко. Мы тут же поставили свое требование Гурбичу, что можем войти в его правительство, если вместе с нами будут введены в него Успенский и Каплин. Создалось таким образом муссированное потом черноморцами положение о так называемых «четырех пунктах» препоны: Скобцов, Науменко, Каплин, Успенский… На Каплина черноморцы после долгих препирательств еще соглашались, но на отводе Успенского решительно настаивали. Мы, однако, не находили возможным уступить, по существу, относясь скептически к силам предположенного премьера…

Из переговоров с Гурбичем вследствие такого положения ничего не вышло. По «нездоровью» он от выполнения возложенной было на него миссии отказался и уехал к себе в станицу. Это было по истечении целого месяца кризиса.

Правительство Сушкова, которое продолжало действовать и управлять на основании своего временного мандата от войскового атамана по принципу «впредь до…», решило использовать героическое средство, чтобы перевести кризис на новые рельсы, средство давно, впрочем, нами намеченное: вызвать к жизни, казавшееся мертвым по своему началу, постановление Краевой рады о «союзе южнорусских государственных образований».

В прежнем постановлении значилось желательным пригласить на конференцию возможных союзников, кроме своих ближайших соседей – Дона, Терека, Украины, также Грузию, Азербайджан, Армению, Дагестан… Таким образом выражалось стремление осуществить свою мысль (линейского правительства), высказанную в декларации 29 января 1919 года. До Грузии, до Азербайджана было очень далеко… Могут ли они прибыть на конференцию да и пожелают ли?.. Дон же и Терек – ближайшие и естественные наши союзники; должны, наконец, они преодолеть инерцию и сепаратизм областничества и естественно должны стремиться к взаимному объединению. Решено было пригласить принять в том или другом виде участие в конференции представителей Добровольческой армии и раздираемой в это время на части Украины. Представитель Армении в это время находился на Кубани, всегда находясь в контакте с представителями кубанского правительства и, как мы предполагали, – командования Добровольческой армии.

По мысли правительства допускалось, что конференция, несмотря на широкое приглашение, может и должна состояться, по крайней мере, при более узком круге участников.

Было устроено несколько предварительных совещаний с членами Законодательной рады в порядке частного обмена мнений, и в этой среде идея созыва конференции в Екатеринодаре этой весной не встретила сопротивления. Наш расчет был таков: если даже мы не удержимся в качестве членов правительства до момента созыва конференции, все же дело будет сдвинуто с мертвой точки и конференция соберется, а там уже ход общих событий определит направление ее работы. А мы сами, если не будем представлены на конференции в качестве членов правительства, то можем попасть на нее в виде представителей рады…

Мы так рассчитывали. Но в действительности на Дону в первую голову нас не поняли. В. А. Харламов совершенно произвольно счел наше приглашение на конференцию лишь как отписку для формального исполнения постановления Краевой рады. На Дону вообще после красновской эры увлекались политикой «закрытых глаз» на недочеты добровольческой организации и на старорежимность генеральских взглядов организационного порядка и, наоборот, слишком широко раскрывали глаза и заражались скептицизмом в отношении будто бы намека кубанцев на самостийность. О возможной свободе и независимости суждений младшего брата Терека и говорить было нечего. И избранный к этому времени терским атаманом Гер. Андр. Вдовенко и председатель терского войскового круга П. Д. Губаров сами боялись всякого признака самостийности.

Как образчик взаимоотношений в терско-добровольческом духе этого времени можно привести, например, приказ главнокомандующего Вооруженными силами юга России Р. 13/11-1919 года № 451 публиковалось: «Производится по казачьим войскам: за отличие по службе из генерал-майоров в генерал-лейтенанты: войсковой атаман Терского казачьего войска Вдовенко Герасим[78]. Подлинный подписал генерал-лейтенант Деникин… Как в доброе старое время по субординации – прямая и непосредственная зависимость войскового атамана от главнокомандующего армией…»

Наше приглашение на конференцию назначалось на 5 мая. Эту конференцию необходимо было организовать и таким образом утвердить широкое стремление к единению. Но далеко еще до этого срока последовал резкий отказ принять в ней участие именно от добровольческого командования.

Генерал Драгомиров по поручению генерала Деникина уведомил председателя кубанского правительства Ф. Сушкова: 1) Командование может участвовать только в такой конференции, которая приняла бы принцип воссоздания Единой и Неделимой России с предоставлением самоуправления отдельным областям; командование отказывается входить в соглашение с теми новообразованиями, которые строят свое благополучие на отторжении от России, в частности, – Грузия находится в состоянии войны с Добровольческой армией и приезд грузинской делегации недопустим, 2) горцы Северного Кавказа и Дагестана находятся под верховным управлением главнокомандующего, а поэтому посылка им приглашения, минуя главнокомандующего, будет рассматриваться как действие явно враждебное… Демонстрировалось таким образом полное противопоказание нашей кубанской осторожно формулированной инициативы объединения.

В своих «Очерках» (Т. IV. С. 55) генерал Деникин признает своей ошибкой воспрепятствование конференции. Это свое признание он сопроводит таким примечанием: Кубанское правительство находилось между молотом и наковальней, вызывая гнев оппозиции и недовольство командования, не всегда считавшегося с исключительной трудностью положения.

Признание верное, но запоздалое. – Возглавление «Особого совещания» такими людьми, как генерал Драгомиров, было большим нашим несчастьем, а в данном случае – в полной мере – гибельным.

Работа по восстановлению государственности, по налаживанию единства имела часто очень «деликатный» характер, а делатели, особенно генералы типа Драгомирова, привыкли рубить с плеча и очень часто переоценивали свои силы и свои реальные возможности и неизбежно по принципу: «своя своих непознаша» или «ндраву моему не препятствуй»…

На созыв этой конференции мы – Кубанское правительство – склонны были смотреть как, быть может, на последний наш шанс направлять кубанскую краевую политику на прямую дорогу общегосударственного значения. Мы в этом отношении ценили установление непосредственной связи с Доном и Тереком, где не было столь устойчивых сепаратистских стремлений, какие были в черноморской среде. Привлечение к нашему союзу добровольческой организации сообщало бы всему объединению реальную устойчивость и отвлекало бы генералов от старых изжитых замашек.

Глава IX

Расчеты наши выйти на просторную дорогу правительственного творчества снова не оправдались. Мы снова в правительственном меньшинстве, в одиночку на пути к неизбежному кризису власти. Войсковой атаман, видимо, по совету Сушкова предложил пост председателя правительства не кому другому, как К. А. Бескровному. При известном обороте дела это могло принять характер игры ва-банк.

К. А. Бескровный с первого взгляда – человек тихий и скромный, в действительности же являлся вдохновителем и даже руководителем группы петлюровских партизан. И вот атаман предложил ему принять всю ответственность за краевую политику. Куда он ее поведет?!

В составлении пригласительного письма атамана принял участие Ф. С. Сушков, следовательно, негласно и ответственность за такой оборот дела должна была лечь и на Сушкова.

Бескровный отказался.

Приближались пасхальные каникулы. Атаман, чтобы привести дело к какой-либо развязке, вновь обратился к Сушкову с предложением принять на себя обязанности председателя правительства, хотя бы впредь до того, когда вновь соберется Законодательная рада и можно будет поставить вопрос о доверии правительству. Сушков согласился, и наше правительство в прежнем составе приступило к продолжению своей работы, с той же оглядкой назад, с тем же отсутствием уверенности в своем завтрашнем дне.

Кризис естественно тормозил всю очередную неотложную правительственную и законодательную работу. В самой Законодательной раде в среде ее групп выработалась привычка заниматься праздным обсуждением общего положения, составлением различных правительственных комбинаций, а, главное, обсуждением различных газетных выступлений против лидеров большинства. Темы данного свойства были неисчерпаемы, в особенности при наличии газеты «Великая Россия» и др.

Была между другими задорная кубанская газетка, принужденная часто менять свое название, но устойчиво стремившаяся заниматься разоблачениями деяний и общественных выступлений черноморских лидеров, иногда с несомненными инсинуациями по их адресу.

Кстати следует отметить, что генерал Деникин в комментариях своих «Очерков» преувеличивал общественное значение этого газетного листка кубанских землевладельцев. Серьезного отклика в кубанской среде он никогда не имел. Характерно, что только в этом листке добровольческая общественная «линия» находила безоговорочную поддержку и добровольческое политическое руководительство шло только именно этой газете навстречу и снабжало ее материалом, добытым его разведывательным органом… Но доведенный до сведения кубанской читающей публики материал именно через эту газету терял свое значение, приобретая признак «классового происка». Те, которых стремились разоблачить на страницах этой газеты, пользовались указанной ее слабостью и всячески протестовали против «землевладельческой классовой прессы». Иногда разбору статей этого задорного «Кубанца» посвящались целые длительные заседания Законодательной рады, в результате которых выносилось «доверие» пострадавшим и выражалось требование правительству принять решительные меры против клеветы и провокации газеты «Кубанец» и пр. Впрочем, не всегда на ее страницах помещалась лишь «клевета и провокация». Общественное мнение на многое должно было обращать серьезное внимание. Позднейшие признания лидеров черноморцев за границей и большевистские мемуарные признания открывали на многое глаза, например, связь «черноморцев» с такой подозрительной компанией, как Боржинский и Блохин, была или недопустимой оплошностью, или лукавством во имя своих групповых целей.

Законодательная рада, ее большинство, мало думала заняться серьезно своей прямой задачей: рассмотрением краевого бюджета и неотложных законопроектов… Кстати о бюджете… О нем приходилось говорить лишь кстати… Он ни разу не был рассмотрен Законодательной радой и не был ею утвержден. Жили все время бюджетом временным, разработанным однажды правительством и затем корректировался соответствующими прибавками «на дороговизну» и пр. Большинство штатов правительственных учреждений существовало по тому же титулу: «согласно постановлению правительства на основании особой 57-й статьи краевой конституции…»

Глава X

В качестве члена правительства по ведомству земледелия я в этот период «временного» существования правительства принужден был прибегать к той же 57-й статьей нашей конституции, чтобы проводить неотложно законопроект по осуществлению земельной реформы. Ждать с этим было нельзя.

В предыдущей части этой книги я уже писал, как наши основные положения земельной реформы вырабатывались при действенном участии представителей земледельческого краевого населения. Задачей нашей – краевого земельного ведомства – было теперь установление такого порядка, при котором вся земля, для сельского хозяйства, безболезненно перешла бы в пользование земледельческого народа. Отдавался при этом отчет в необходимости осторожных и осмотрительных мероприятий. Так мы сказали в правительственной декларации и к этому стремились на практике. Мы стремились делать большое и ответственное дело с сохранением (елико возможно) при будничной обстановке работы: без помпы, броских слов и главное с тем, что было хорошим и сохранилось в старом, хотя бы по отдаленному сходству с ним.

Необходимо было привести в известность все земли краевого земельного фонда, отчудить их и распределить в каждом отдельном случае характер хозяйств, подходящих под категорию высококультурных и вообще разрешить многообразные частные вопросы предпринятого сложного дела. При всем этом нужно было спешить. Народ ждать не хотел, и кроме того существовала групповая демагогия противника в раде, явно не хотевшая ни перед чем останавливаться и при замедлении несомненно могла бы воспользоваться как мотивом для осуждения правительства в целом. Учтя всю обстановку в совокупности, я решил приступить к проведению моего первого законопроекта о землестроительных органах в порядке 57-й статьи.

Воспользовавшись пасхальным перерывом занятий Законодательной рады, я внес этот законопроект в совет правительства и здесь мы проделали все положенные для рассмотрения законопроекта три его «чтения». Члены правительства очень внимательно отнеслись к моему законопроекту, показательно было, как В. В. Скидан должен был соглашаться с требованиями новой жизни и принимать участие в голосовании статей, где говорилось запросто об отчуждении частной земельной собственности и пр.

10 апреля совет правительства принял и подписал «Положение» об учреждении при ведомстве земледелия Кубанского Краевого правительства «Отдела земельного фонда и землеустройства», «Особого присутствия» по делам этого отдела и «землеустроительных комиссий» на местах, а также принять «временные штаты Отдела земельного фонда и землеустройства».

Созданные по этому «Положению» краевые земельные органы теперь располагали прежде всего рабочим аппаратом в виде центрального отдела по отчуждению и распределению бывших частновладельческих земель, а также статистического и землемерно-технического подотделов, затем агентуры на местах в каждом отделе и уезде при непременных членах и пр.

Устанавливалось, как непременное, привлечение к делу землеустроения местных земельных комиссий: станичных, сельских, аульных и пр., также районных, объединяющих несколько населенных пунктов и т. п.

Председательствование в Особом присутствии принадлежало члену правительства по ведомству земледелия или его заместителю, а в отдельских комиссиях – непременному члену или его помощнику.

Предвиделось много спорных вопросов, столкновение интересов бывших собственников земель и кандидатов на пользование отчуждаемыми землями. Практика создаваемых земельных органов представлялась чреватой всяческими юридическими казусами. В предвидении этого пришлось ввести в отдельские землеустроительные комиссии в качестве их непременных членов по одному из мировых судей по избранию «Съезда мировых судей», а в Особое присутствие – одного из членов Екатеринодарского окружного суда.

На действия и решения низших инстанций земельных органов могли приноситься жалобы в инстанции высшие. Но постановления Особого присутствия окончательны и обжалованию не подлежат (статья 54-я).

Ставилась непременным требованием (по статье 51-й) публичность разбора дела в землеустроительных органах по вопросам отчуждения земель, претензий бывших собственников и т. и. Заинтересованные лица могли присутствовать при разборе их дела и могли давать объяснения сами или через своих уполномоченных. Были установлены минимальные сроки «совершения дел», восхождения жалоб и рассмотрения их. Обстановка напряженности создавалась, с одной стороны, вследствие нетерпеливого ожидания прирезки одних, с другой, – вследствие горечи и разочарования, связанных с потерей собственности и верного источника дохода, других.

Непременных членов по землеустройству, главных местных работников, мы избрали из рядов народной интеллигенции, не оторвавшихся от народной гущи. Подбор лиц мы произвели с таким расчетом, чтобы из трех ответственных работников – непременный член, его помощник, секретарь, – хотя бы один обладал законченным юридическим образованием. И нужно отдать справедливость этим людям, – брались они за новое и ответственное дело с большой опаской и осмотрительностью, втянувшись же в него, они не хотели отстать, даже когда представлялся соблазнительный к тому случай.

План предварительной работы комиссии был составлен с таким расчетом, чтобы учет и составление списков малоземельных хозяйств каждого данного района были бы закончены в своей главной части к сентябрю месяцу 1919 года.

Временные штаты, проведенные нами через совет правительства, включали всего девяносто душ служащих, из коих – сорок человек землемеров.

В местных органах насчитывалось 49 должностей по назначению и 61 по выбору, получающих постоянное содержание. Значительно больше этого числа было в той категории, которым определялось лишь суточное содержание на время заседаний и пр. В общей сложности годовой расход на весь аппарат с прибавками на дороговизну исчислялся в сумме около 2 300 000 руб. Контролер (И. Л. Макаренко), когда, проводя штаты, обратились к нему за предварительным одобрением сметы, согласился на нее без всяких оговорок, даже удивился, с какими ничтожными кредитами я собираюсь произвести в крае земельную реформу. Если принять во внимание низкий курс тогдашнего нашего рубля, то, действительно, определялась сумма очень умеренная. Если бы удалось тогда закончить начатое дело, то, действительно, тогда можно было бы определить, что оно недорого стоило кубанскому казачеству в смысле денежных затрат.

«Положение» состояло всего из 65 статей. «Наказ», изданный нами согласно пятьдесят пятой статьи Положения для руководства комиссий отделов, состоял из 39 статей с шестью приложенными к ним формами.

Наконец, инструкция станичным, сельским и пр. земельным комиссиям состояла из 30-ти статей с приложением форм журнала осмотра частновладельческих участков из 2-х пунктов и 3-х других приложений. Большое значение мы придавали тому, чтобы отчуждение было произведено с полной планомерностью и соответствовало закону. Особенно считалось важным, чтобы на низшей ступени – в станичных органах – не взяло верх усмотрение и домысел. С другой стороны, нужно было прийти вовремя на помощь по изъяснению формы и вывести из затруднений будущих практиков реформы, лишенных юридической подготовки.

Ссуда на обсеменение полей. Считаю нужным отметить еще одну сторону ведомственной работы этого времени, именно на успешно проведенную через Законодательную раду перед ее разъездом на каникулы ссуду на обсеменение. Преследовалась цель, чтобы возможно более широкая площадь земли была бы засеяна пшеницей и другими злаками. Отдельным хозяевам и станичным обществам для распределения между хозяевами общинниками представлялась ссуда на весьма льготных условиях. Рада приняла мое предложение почти без прений. Указывалось лишь в виде упрека, что на малую сумму испрашиваю кредит. Это была, впрочем, лишь дань обшей неприязни большинства рады к правительству вообще.

Глава XI

Проводил я свои ведомственные законопроекты и очередные хозяйственные предположения не без увлечения, но злобой политического дня краевой власти были, конечно, не они. В непосредственной связи во время заседаний рады с их треволнениями находились слухи о радянской делегации Л. Л. Быча.

Он в это время все ехал в Париж на Конгресс мира. Срок его путешествия переваливал уже за два месяца… И вот тут и вспоминали злостное пожелание Карташева, чтобы «они скоро выехали, но долго не доехали».

Я уже говорил о том, с какой помпой они собирались выехать, получив стараниями Н. Ст. Рябовола на свои расходы один миллион руб., в переводе на английские деньги того времени 30 000 фунтов стерлингов.

Мы все за долгие голы скитаний по чужим государственным углам, не только определенно враждебным, но и «дружественным», мы хорошо усвоили, что значит визный вопрос при переездах границ. Для наших путешественников – Л. Л. Быча со своей достаточно многолюдной его компанией большим осложнением должно было явиться то, что они отнюдь не скромничали и не таились, с какими претензиями и с каким дипломатическим грузом ехали они на Конгресс мира. Карташевский рецепт, чтобы они «скоро выехали, но долго не доехали», был далеко не единственной зацепкой удерживания делегации на пути. Уж не говоря о всех других зацепках данного рода, были и зацепки специально бычевско-дипломатические.

Стоит здесь остановиться лишь на тех пространных меморандумах, которые подавала делегация с начала своего пути.

Уже в Одессе, на первой своей дипломатической остановке, где они могли соприкоснуться с иностранными представителями и где они могли вступить в общение с ними, кубанская делегация начала свои дипломатические выступления. Совместно с представителями Дона, Украины и Белоруссии в Одессе кубанцы обратились к «Верховному командованию» держав Антанты с особым меморандумом по вопросам:

1) о будущем государственном устройстве как названных территорий, так и соседних с ними национально-государственных новообразований;

2) способах и методах к искоренению анархии и большевизма во всех тех областях и их частях, на которые распалось фактически Государство Российское, и т. д.

Началом, следовательно, было взято с того, с чего обычно никакая дипломатия не начинает, и обо всем этом, в частности, кубанцам было строго указано, что касается сношений с иностранцами (см. суждения в заседании правительства в присутствии Быча и др. по данному вопросу).

Да и какую можно было предполагать компетенцию в этом вопросе у союзнических командиров, по своей военной надобности тогда оказавшихся в Одессе. Что некоторые члены офицерского корпуса имели склонность заняться этим (полковник Фреденберг), то это не могло служить достаточным основанием, чтобы и краевая кубанская делегация, теряя общественно служебный такт, с первого шага нарушала бы данный ей и принятый ею «Наказ» своего правительства.

В начале этого одесского меморандума, например, шло излюбленное бычевское рассуждение о построении федерации снизу.

– «События последних полутора лет после большевистского переворота 25 октября 1917 года создали непреодолимые препятствия для осуществления федерации сверху».

– «История государственных образований вообще не изобилует случаями прямого непосредственного перехода от унитарного и централистического государства к федеративному строю. Но Бельгия, Венесуэла, Аргентина, как утверждал сам Быч, перешли к федеративному строю именно путем отказа от унитарного строя к федеративному.

Соединенные Штаты Северной Америки и Швейцария составили общее государство из отдельных государств-кантонов.

Меморандум подвергал критике всех окрылявшихся надеждой переустройства России на федеративных началах из общего сознания необходимости такого переустройства распадающегося в революции Российского государства. В меморандуме Быча подвергался критике и Большой Донской войсковой круг и, Кубанская Краевая рада, и Белорусская рада, и российские, и украинские политические партии, ставшие на позицию федеративного устройства России.

Признавалось, что и всероссийское Учредительное собрание, за короткие часы своего существования успевшее провозгласить, что Российское государство должно быть устроено на федеративных началах, и его провозглашение должно остаться втуне. В меморандуме утверждалось, что «создалось положение, при коем нет того нейтрального органа, который мог бы провозгласить и осуществить устроение бывшего государства Российского на федеративных началах». И о, странность! – «Сейчас федерация сверху мыслима была бы при помощи и вмешательстве иностранных государств путем принудительным…» – но тут же утверждалось, что остается путь только федерации снизу. И подавшие меморандум «представители нашли возможным» просить государства Антанты через посредство союзного Верховного командования об оказании всяческой помощи и поддержки здоровым национально-государственным стремлениям народов наших к укреплению «фактически создавшихся отдельных единиц»…

«Момент для выработки условий федеративного соглашения на основаниях провозглашенных» вашим великим народом – свободы, равенства и братства народов, – «наступит лишь позже»…

Почему так, – ответа на это в меморандуме не давалось… Как будто не было тяжкого опыта выступлений отдельных малых государственных образований против большевистского множества, и не было неоправданных жертв атаманов Каледина, Назарова, Волошинова, Караулова, донского баянаМ. П. Богаевского, Е. Медяника и многих других…

Меморандум подвергал критике всех, питавших надежду на искоренение большевизма общими российскими усилиями, имевших стремление к объединению вооруженных противобольшевистских сил, к созданию единства действий для операций на всех территориях, охваченных большевизмом.

Жалуясь на то, что со стороны союзного Верховного командования нет ответного стремления к контакту в вышеуказанном направлении, Быч в согласии с другими делегатами считал своим долгом обратить внимание и на то, что в Париже на Конгрессе мира решаются судьбы… государств, в том числе – России и вообще по вопросам русских дел… некоторыми совершенно «не известными» русскими политическими организациями, а также теми же лицами… вносятся различные предложения и проекты и сообщаются сведения… создавая почву для не совсем удачного разрешения чрезвычайно сложного русского вопроса. «Прежде всего должны быть выслушаны представители тех правительств, которые образовались на территории бывшего Государства Российского и которые организовали борьбу против большевизма и весьма интенсивно продолжают ее, имея в этом отношении большой опыт… Парламенты наших стран и созданные ими правительства являются несомненными выразителями мнений и настроений своих народов, а потому единственно они имеют право и по существу и формально говорить от имени своих земель»… И какое небрежение и к своему слову и взятому на себя запротоколенному обязательству по данному Бычу и другим делегатам правительственной делегации «Наказу».

В заключительной части меморандума выражалась просьба «устранить препятствия к получению разрешений на проезд делегации».

Просьбе предшествовала жалоба на общее крайнее невнимание к себе (делегации), а также замечание, что «подобное отношение представителей союзных властей к уполномоченным может вызвать кривотолки, давая почву широкой провокации. И еще любопытное прибавление к «меморандуму»: предложение именно своих услуг… «Наше присутствие в Париже могло бы принести пользу союзным правительствам правильной ориентировки в делах, касающихся народов России»… Особенно устойчивого доброго мнения о себе и должного казачьего достоинства Л. Л. Быч со своими присными при первой встрече с союзным военным командованием, нужно думать, не оставил…

Константинопольский меморандум. В Константинополе Кубанская делегация, возглавляемая Бычом, снова писала меморандум, утерявши где-то по пути своих одесских сотрудников – Украину и Белоруссию, но приобретя других двоих – республику горцев Северного

Кавказа с ее сомнительным «возглавителем» оной Чермоевым и республику Азербайджан…

Неприкрытым поводом подачи этого меморандума была опять же просьба получить визы и заручиться содействием по въезду в Париж.

Но «положение обязывает», меморандум содержит все необходимые вступительные части о конференции мира, о русских других политических организациях, Бычу и его новым товарищам будто бы не известных, хотя речь шла, конечно, о том же Русском политическом совещании, в котором принимал участие и Сазонов и раньше сумевший приехать в Париж уполномоченный Кубанского правительства доктор Н. С. Долгополов. Для Быча теперь это личности, которые будто бы не только «не могут говорить от всей России, но даже и от ее частей». Л. Л. Быча даже возмущает, что эти лица делают различные предложения, протестуют, когда находят это необходимым, и дают разъяснения. По мнению подписавших этот второй меморандум Л. Л. Быча, прежде всего должны быть выслушаны они, – Быч с теперешними его товарищами «делегатами и представителями правительств», сформировавшихся на территории бывшей Российской Империи, которые тоже в свою очередь «начинали борьбу и приобрели в ней опыт»… и вот их-то задерживают… им приходится преодолевать большие затруднения при получении визы. – «Для наших народов, которые составили главнейшие очаги борьбы против большевиков», для подававших меморандум «эти затруднения будут непонятны и могут дать материал большевистской пропаганде и провокации, могут ослабить мораль и бодрое самочувствие наших народов в борьбе»…

В меморандуме та же смелость утверждения, что присутствие именно этих делегатов в Париже могло бы быть полезным самим союзникам.

Меморандум был подан 2 марта 1919 года. Многие места его свидетельствуют о трагикомическом положении делегации, умоляющей, устрашающей и жалующейся одним и тем же представителям Антанты.

Делегация с великой настойчивостью пробивалась в Париж на Конгресс мира… «Приставала ко многим берегам», «увидела много городов»… Буквально, как в древней Одиссее… Исколесила она Италию, побывала в Неаполе. Из писем к близким людям в Екатеринодар члены Законодательной рады черноморской группы узнавали сами и распространяли молву в широких кругах, сколь большое впечатление произвели на неаполитанцев своим у всех, как на подбор, высоким ростом и общей мощностью фигур у членов делегации – Быча, Савицкого, Манжулы, Кулабухова и др. Все это люди действительно весьма заметной корпуленции. В каком-то из итальянских городов будто бы устраивался даже особый прием этим рослым делегатам… В Екатеринодар об этом доходили письма с комментариями о европейском успехе делегации.

Прибыв, наконец, в Париж, делегация издала 16 апреля 1919 года свой основной меморандум на восьми больших печатных на машинке страницах.

В нем излагалась география Кубанского края с необходимыми статистическими выкладками о территории, о количестве населения, его занятиях, предмете вывоза и пр. Давалась краткая историческая справка из жизни кубанских казаков, рассказывалось об участии казаков в Великой войне и в борьбе с большевиками, о том укладе жизни, который выработался на Кубани после революции, об основном содержании кубанской пореволюционной конституции и произведенной уже законодательной работе, между прочим, «работа здесь совершается в направлении удовлетворения требований народных масс».

Многое, правда, излагалось так, как будто составители меморандума предполагали, что Кубань для союзников-европейцев в своем роде «терра инкогнита»… Кубань и кубанское население резко противопоставлялись общерусскому населению.

О совместной борьбе против большевиков казаков и другой русской половины кубанского населения ограничились лишь странным умолчанием.

Кубань и кубанское население резко противопоставлены России и русскому населению, «обнищавшим северянам»: «Ведущие борьбу большевистские войска, признавая власть большевистских диктаторов, стремятся ограбить наш край, чтобы удовлетворить, хотя отчасти, потребности разоренной, стонущей под владычеством большевиков центральной России, неспособной оказать им организованного сопротивления». О совместной борьбе с добровольцами в меморандуме сведений не дано. Сказано: «начиная с декабря 1917 года Кубань ведет непрерывную оборонительную войну против большевиков».

Солидарность в борьбе высказана лишь в отношении естественных союзников Кубани – Дона и Украины… Здесь уместно отметить, что донская делегация генерала Краснова, в составе которой были такие господа, как Г. И. Карев, приучила за это время Быча и его окружение к мысли, что его самостийные уклоны найдут среди донцов надлежащую поддержку.

Мы кровно связаны с украинцами и донцами, декларировала делегация Быча; 27-й пункт – заключительный меморандум сформулирован в высоком тоне дипломатического призыва:

– Мы, казаки-кубанцы, слыша в 1917 году призывы вождей Франции и Англии, до последнего момента оставались во всеоружии на фронте против общего врага – Германии…

Мы, слабые числом, но сильные духом, отвергшие предложение помощи против большевиков со стороны Германии, когда они считали себя победителями, мы, во всеуслышание заявившие, что не признаем

Брест-Литовского договора, мы, потребовавшие удаления германцев с нашей территории, когда они заняли небольшую ее часть (Таманский полуостров), мы, потерявшие на войне против большевиков до 50 % нашего боеспособного населения, мы, успешно отражающие теперь в течение вот уже года большевистские полчища почти без патронов и снарядов, полураздетые и почти босые, без медикаментов, хотя мы богаты всем тем, что родится в нашей стране, мы приехали в Париж, где решаются судьбы мира, где хотят дать миру вечный мир.

«Мы приехали сюда, хотя наш путь продолжался 75 дней, и мы везде встречали задержки и нигде помощи», и «мы желаем ныне узнать здесь, можем ли мы надеяться в борьбе с Советской Россией на помощь могущественных держав мира, верность союзу, с которыми мы, эта маленькая часть недавно еще великой России, все время считали и теперь считаем себя обязанными сохранить верность в своих сердцах».

Конкретно просьба Л. Л. Быча и его соучастников по делегации выражалась в следующих трех пунктах:

1) О признании Кубанского края в границах, показанных на прилагаемой карте, самостоятельным государственным образованием, безусловно не входящим в сферу влияния советской власти. И на случай, если сверх всякого ожидания возникли бы переговоры с советской властью о границах ее владений, Кубанский край этим признанием был бы огражден от предъявления прав на него со стороны Советской республики.

2) Вместе с тем мы, делегаты Кубанской рады, просим прежде всего об оказании моральной поддержки нашему правительству (для того времени, кстати говоря, правительству Сушкова) и демократическим установлениям нашего Края, начинающего свою жизнь на широких началах народоправства, – можем ли мы ждать моральной поддержки в борьбе с большевизмом как слева, так и справа (черносотенства), ибо последнее также начинает поднимать голову, имея своей целью подавить демократию?

3) Так как продолжение вооруженной борьбы против большевиков является неизбежным злом, а наш Край ведет войну исключительно оборонительную против большевистского нападения, угрожающего не только благосостоянию, но и самому существованию населения, то мы просим об отпуске в распоряжение Кубанского правительства необходимых средств защиты и всякой аммуниции для вооружения и снабжения Кубанской казачьей армии, а равно санитарного имущества и медикаментов как для населения, так и для армии.

Быч со своими соделегатами просили в первую очередь у французов «нашему» Кубанскому правительству «моральной поддержки в борьбе с большевизмом» как слева, так и справа – «черносотенства».

Глава XII

Результатом «свободного» отношения Л. Л. Быча к данному ему «Наказу» произошел, прежде всего, развал самой делегации.

20 апреля 1919 года член ее, товарищ председателя, член Краевого правительства Н. С. Долгополов в письме на имя Л. Л. Быча заявил о своем выходе из состава делегации и о сложений обязанностей члена ее, подчеркнув при этом, что это «решение» его многократно взвешенное и продуманное, принятое «с тяжелым чувством», но принятое «окончательно», он не нашел возможным «продолжать совместную работу и нести общую ответственность за направление работы делегации именно «по основным вопросам общественного характера», находил неправильным резко отрицательное отношение Л. Л. Быча и некоторых других членов делегации к так называемому Русскому политическому совещанию в Париже, которое, по утверждению Н. С. Долгополова, является единственной за границей организацией, которая объединяет большую часть уполномоченных заграничных российских организаций, большую именно часть по своему удельному весу или, как отмечал Долгополов, «всю антибольшевистскую Россию», если говорить о государственных образованиях, стремящихся к воссозданию России на новых демократических началах и не стремящихся еще до решения всероссийского Учредительного собрания к полному отделению от России. Это Русское политическое совещание являлось подлинной коалицией партийных и общественных организаций. При Совещании состоял комитет снабжения, ведший чрезвычайно ответственную, тяжелую и сложную работу по снабжению армий Сибири, Юга и Севера России военным снаряжением. (Некоторая ограниченность возможностей Совещания объясняется слабостью антибольшевистской России.)

Вхождение в состав Политического совещания представителей демократических государственных образований Юга (Дона и Кубани) заметно укрепило бы Совещание, дало бы лишний момент для отвода беспочвенных обвинений его в недемократичности. Кубанским же делегатам участие в нем диктовалось IV параграфом «Наказа» делегации. Невхождение их наносило удар авторитету Совещания и при этом в очень тяжелый для России и Кубани момент, когда необходимо устранение всех разногласий, чтобы представить союзникам объединенную и умеющую объединяться в роковой час антибольшевистскую Россию. Долгополов к тому же указывал на весьма существенные результаты своего личного вступления в Русское политическое совещание: Кубань через комитет снабжени» его получает огромную практическую помощь в виде санитарного имущества для Кубани…

Долгополов указывал также на ненормальное положение дел в самой делегации. Оказывается, в Париже ни разу не созывалось общее заседание делегации именно Кубанского правительства в составе четырех ее членов: господ Быча, Долгополова, Намитокова, Филимонова, и вся работа производилась в большой делегации Краевой рады. Ответственная политическая работа Быча, как председателя, фактически проходила без общего с Долгополовым обсуждения и решения.

Конечно, выход Долгополова из состава делегации без своевременного уведомления о том уполномочившего его правительства и в смысле служебной дисциплины, и в смысле общественной пользы был крайне неоправданным. Необходимо было оставаться и отстаивать свою позицию, тем более что он знал о соответствии своей позиции взглядам уполномочившего его правительства. Своим поспешным решением он поставил это правительство в затруднительное положение. Оно к тому же было лишено физической возможности не только вмешаться в дело, но даже вовремя узнать о случившемся, так как письма тогда посылать из Парижа на Кубань можно было только с особой оказией.

Вместе с тем допускалось «теоретически возможным» политическое влияние Быча в Париже.

К тому же все более обострялась та неприязнь между добровольческими кругами и определенной частью кубанцев, о которых генерал Деникин впоследствии скажет: клички между ними – «черное воронье», – с одной стороны, и «предатели», с другой – не были наихудшими. Подобное взаимное отношение ослабляло сознание необходимости взаимной жертвы, взаимной поддержки, входил в обыкновение опасный симптом «шкурничества», одни дезертировали с фронта, другие уклонялись при частичной мобилизации и уходили «в зеленые».

17 апреля войсковой атаман издал приказ о призыве в войска членов Краевой рады, состоявших в офицерских чинах, сославшись на постановление самой рады от 14/2 1919 год а. Член правительства по военным делам генерал Науменко доложил правительству свою особую инструкцию начальнику карательного отряда, предназначенного к действию в Закубанье Тамского отдела. Правительство сдержанно отнеслось к этой мере и настойчиво рекомендовало генералу Науменко быть особо осторожным в выборе начальника такого отряда, но не согласиться с такой мерой оно не могло.

Глава XIII

Выражение недоверия правительству

На деле о вышеуказанном отряде радянское большинство и решило дать окончательный бой правительству. Обещание депутата Воропинова найти повод, чтобы свалить «это правительство» большинством Законодательной рады, крылось, прежде всего, его фракцией и потом было выполнено. Но или по оплошности или умышленно запрос о «правонарушениях» карательного отряда был предъявлен не генералу Науменко, члену правительства по военным делам, с которым в то время черноморцы еще, видно, не хотели ссориться, а предъявили запрос пришедшемуся им не по вкусу члену правительства по внутренним делам генералу Н. М. Успенскому.

Председатель правительства Сушков и генерал Науменко приняли, однако, бой на свои плечи. Гвоздем запроса было указание на правонарушение в станице Староминской, где будто бы было произведено публичное наказание женщины, зубного врача, достаточно основательно обвинявшейся в пособничестве большевикам или даже публичной пропаганде большевизма. Указывались и другие проступки чинов отряда. Каждый из проступков, на который указывали предъявившие запрос депутаты и которые по их свидетельству были совершены чинами отряда, при нормальных условиях достойны были всяческого порицания, а в особо тяжких случаях и должного наказания, а правительство, допустившее подобные провинности, должно было нести ответственность. Такова аксиома нормального времени. Но время гражданской войны – другое время. Фарисейством и демагогией было предъявлять правительству запрос и требовать его отставки за погрешности при усмирении уклоняющихся от очередного призыва в войска и других подобных проступков. В деятельности правительства, действовавшего под председательством Быча, было и не то. Быч многое допускал. (Случай, например, эсера Выгрыянова и др.) Быч не однажды закрывал глаза на вопиющую практику прапорщика Ч-на. Бескровный с Воропиновым тогда молчали. Теперь к проступкам усмирительного отряда прибавлялось многое, лишь понаслышке установленное н требовавшее серьезной проверки…

Основная вина линейского правительства перед составившимся большинством Законодательной рады крылась, прежде всего, в общероссийской ориентации этого правительства. Осуждая, в известной степени борясь с монархическими и неумеренно-консервативными тенденциями определенной части добровольческого командования (генералы Драгомиров, Лукомский и др.), мы организовали и поддерживали борьбу с большевизмом в общероссийском масштабе. В этом отношении у линейцев был полный контакт с добровольческим командованием. Их неумеренно-консервативные монархические тенденции нас тревожили, при всяком случае мы так или иначе давали знать о своем политическом направлении добровольцам и их гражданским попутчикам. Но мы, как и они, знали и были убеждены, что изжить, побороть «большевизм» как политическое зло можно было бы только общим устремлением, борьбой с этим злом в общероссийском масштабе. Во время прений по данному запросу нашему правительству со стороны большинства в Законодательной раде это вскрыл и выразил в своей речи депутат Ф. М. Аспидов. Между прочим, в своей прекрасно построенной речи он произнес в ответ на реплику с мест черноморцев: «…Да. Я человек русской ориентации»… «Мы казаки – пойдем на Москву!»… С мест черноморцев выкрикнули: «Счастливой дороги!» «Счастливо оставаться!.» – с не меньшей иронией ответил Аспидов под общие аплодисменты нашей линейской группы.

В Законодательной раде суждением о деятельности парижской делегации после пасхальных каникулов начался политический сезон. Из Парижа, кроме официальных донесений Быча, были получены письма некоторых его сотрудников. Сведениями из них подогревались петлюровские симпатии депутатов из группы черноморцев. Сообщалось, например, что депутат французской палаты Франклен-Буйон в разговоре с Бычом засвидетельствовал: «К счастью, в настоящее время, по имеющимся у него, Франклена-Буйона, сведениям «Петлюра сильнее, чем когда-либо»… Это свидетельствовалось, когда Петлюра потерял свою территорию. Какое значение этого депутата было во французском парламенте, какова ценность его квалификации, об этом и не спрашивалось, важностью уже признавалось то, что о Петлюре знают и говорят во французской палате депутатов. Конечно, здесь имело значение общее настроение черноморской группы; принимали на веру мнение Буйона, потому что это совпадало с собственным желанием и собственным настроением. И еще одна особенность как открывшихся прений в раде, так и вообще данного политического сезона, – это неумеренная манифестация Быча в Париже, Рябовола с Бескровным в Екатеринодаре, своих сильно демократических чувств и убеждений.

Как бы то ни было, показной демократизм в это время у наших черноморцев был в большой моде. Основной враг был – добровольцы в словесной и письменной номенклатуре. Они фигурировали под видом различного рода анонимов: «реставраторов», «большевиков справа» и т. п. Прямо называть себя и своих врагов боялись. У некоторых ораторов язык заплетался до чрезвычайности. Газетная хроника времени сохранила, например, следующий образец своеобразной эзоповщины одной из речей П. Л. Макаренко. Он, однажды, договорился до следующего «заховывання» своих подлинных мыслей: «Нужно действовать так, как нужно, а не так, как не нужно, хотя легче действовать так, как не нужно, чем так, как нужно»… и т. д.

Как чувствовал себя кубанец линейской группы, член делегации Краевой рады и одновременно член делегации Краевого правительства, свидетельствовало письмо Дм. А. Филимонова, прочитанное во время общих прений на собрании Законодательной рады членом рады Горбушиным. Филимонов буквально умолял поскорее освободить его от исполнения обязанностей члена делегаций и дать ему возможность лояльно выйти из состава делегации и возвратиться на Кубань.

Член рады П. М. Каплин и я делали заявления на этом собрании рады от имени правительства, указывали на необходимость поддержки единства противо-большевистского фронта, уточняли, в чем заключалось при данном нашем положении соблюдение принципов демократии и какую большую важность составляло его последовательное проведение в жизнь не только на словах, но и на деле… «Нужно отказаться от демагогии», – громко взывали мы.

Заключительный пункт резолюции Законодательной рады был, однако, сформулирован с полным одобрением деятельности делегации Л. Л. Быча:

– «Несмотря на все трудности условий работы, кубанская делегация достойно выполняет возложенные на нее многосложные обязанности»…

Путь к осложнениям и конечному развалу противобольшевистского движении был таким образом открыт. Законодательная рада, не будучи достаточно осведомлена о работе своей заграничной делегации, посылала авансом одобрение ее деятельности…

Наше «линейское» правительство, – правительство меньшинства, – чувствовало себя связанным еще и потому, что его позиция единства противобольшевистского фронта была весьма уязвляема со стороны другого контрагента, именно со стороны добровольчества. Отсюда в смысле претензий на идеологическое руководство наиболее громко раздавались голоса не от непосредственных деятелей добровольческой страды, а чаше всего и громче всего со стороны попутчиков, с темного угла старой, некогда господствовавшей русской общественности.

Н. Н. Львов в № 188 «Великой России» 23/4-1919 года сравнивал программу Кубанского правительства (декларацию, прочитанную 9/1) с программой единоличной диктатуры (речи генерала Деникина в Кубанской Краевой раде) авторитетно высказывался: «Мертвые пункты программы связывают свободное проявление человеческой личности, той единоличной воли, которая одна может явиться творческим началом в хаосе разрушения».

Вместо вдумчивого отношения к очень напряженной действительности отсюда исходило пренебрежительное отношение вообще ко всем кубанским общественно-политическим течениям… – Уездные политики…

Нужно отметить, что все эти заседания рады происходили при очень большом стечении публики на хорах и в кулуарах рады. Атмосфера накалялась до крайности. Моральная казнь правительства производилась в полном смысле публично. Казнили правительство за его собственные грехи и за грехи его соседа – добровольцев. Неприязнь к последним неожиданно прорвались выкриком с мест: «Лучше большевики, чем добровольцы!» Почтенный депутат Тищенко, заметив, кто выкрикнул, вслух потребовал от него сказать то же, не прячась за чужие спины. Тот отказался и стал уверять, что он этой фразы не произносил. Вообще те, кто затеял эту игру в опасный по моменту «парламентаризм» сомнительного свойства, явно трусили. Это и отметил председатель обреченного правительства Ф. С. Сушков, обратившись к группе черноморцев:

– Вы хотите свалить правительство включительно до атамана, но сами взять власть боитесь… Тянетесь к власти, а руки у вас дрожат… Действуйте прямо…

Терпение Сушкова при этом испытывалось до последней степени. Во время речи весьма невоздержанного на язык черкеса Готагогу председатель правительства Сушков произнес вслух несколько слов, подал реплику. Председательствовавший в раде Султан-Шахим-Гирей сделал ему резкое замечание.

– Я протестую, – заявил председатель правительства.

– Протестуйте сколько угодно…

Сушков покинул собрание. Аналогичный инцидент произошел между членом правительства Каплиным и Готагогу. Наконец, истинный дирижер всей этой затеи расправы с правительством К. А. Бескровный сделал в раде заявление: «Мы должны, наконец, выразить правительству недоверие»… И в конце одного затянувшегося до четырех часов утра заседания в раде было выражено линейскому правительству недоверие. Сколько помнится, сделано это было в ночь с 4 на 5 мая 1919 года. Правительство, давно готовое к такому исходу, вручило атаману прошение о своей отставке. Так как Сушков не захотел ни одного дня оставаться исполняющим обязанности председателя правительства, атаман попросил меня временно, впредь до составления нового правительства, исполнять обязанности председателя…

Глава XIV

Прежде чем перейти к рассказу о дальнейшем течении на Кубани дел общественно-политического значения, мне представляется уместным сделать общий обзор течения дел по ведомству земледелия, которое по тому времени продолжало привлекать к себе особое внимание.

Год и восемь месяцев я стоял во главе этого ведомства, срок для кубанского краевого правительства того времени рекордный. Мы достигли доброй сработанности центрального ведомственного аппарата и налаженности взаимоотношений с местной агентурой, не загромождая ведомство излишним количеством чиновников. Ко времени моего возвращения в Екатеринодар там состоялся съезд непременных членов отдельских земельных комиссий и их заместителей. Как я был уведомлен, в их среде возникал вопрос, следует ли продолжать работу после моего ухода с поста члена правительства по их ведомству. Главный секретарь ведомства Мешковский приезжал ко мне в Анапу посоветоваться по этому вопросу. Я рекомендовал им во что бы то ни стало оставаться на своих постах и по возможности не отступать от выработанных нами организационных ведомственных правил, тем более что такие члены правительства, как Бескровный, в свою очередь, настаивали на том же, а заместивший меня бывший мой помощник Голуб другого плана работы по ведомству не мог бы придумать.

По отделу земельных улучшений мне удалось организовать и оставить после себя те сорок девять агрономических участков в крае, о которых я делал заявления в своей речи 18 ноября 1918 года как о цели своей работы по части предоставления населению помощи специалистов. Во главе участков были поставлены или ученые агрономы, или агрономы со среднеземледельческим образованием, но зарекомендовавшие себя хорошими практиками. Кроме этого были посланы в край инструктора – специалисты по скотоводству, по огородничеству, сельскохозяйственной кооперации, сыроварению, птицеводству и пр. У нас оказался к этому времени большой резерв агрономов-специалистов, потому что среди беженцев из России обнаружилось немало лиц с агрономическим образованием, кои охотно устраивались по своей специальности на хлебной Кубани. Расстройство в эти ряды вносили, к сожалению, частые мобилизации и призывы в войска. В таких случаях приходилось хлопотать за специалистов, сумевших себя зарекомендовать с хорошей стороны.

Среди лета 1919 года был устроен агрономический съезд, давший очень хорошие результаты. Нами обращалось большое внимание на «опытное дело» по сельскому хозяйству. Опытная станция технических и сельскохозяйственных культур оправлялась от потрясений острого периода гражданской войны. Практически большую работу по селекции и некоторым другим частям опытного дела совершали руководители Сельскохозяйственной школы в местечке Круглик.

Нашей главной заботой было, чтобы площадь запашки не уменьшалась. Но в отдельных районах края, вследствие затянувшейся борьбы, пропускались сроки посевов первичных для данного района культур, в таких случаях подобранный штат местных агентов пропагандировал другую культуру, более благоприятную в смысле вегетации.

5/18 ноября Л. Л. Быч в качестве члена правительства по ведомству продовольствия и снабжения заявлял, что «недобор хлеба в 1918 году может быть выражен минимально в 50 000 000 пудов, это год наиболее напряженной борьбы на территории Кубанского края»… Заключительные слова его речи тогда были: «Я боюсь, что в будущем году Кубанский край будет краем голодающим».

Итак, свой единственный полный сельскохозяйственный год, когда большая часть краевой территории была свободна от большевиков, мы начали при очень неблагоприятных показаниях. Результат же получился сверх ожидания высокоблагоприятный.

По сведениям статистико-экономического отдела ведомства торговли и промышленности, опубликованным в местной прессе в декабре 1919 года, урожай хлебов на Кубани в 1919 году был следующий:

В процентном отношении к урожаю 1910 года это по отдельным культурам составляло:

См. «Великая Россия» 1/14 декабря 1919 года.

Следовательно, недосев озимого клина был в некоторой степени восполнен расширением запашки в весеннем клину, к чему мы, собственно, стремились. Сильно сократилось возделывание подсолнуха и табаку как дорогих по возделыванию культур.

Любопытно отметить, в каких частях края произошло сокращение посевной площади. В то время как в Баталпашинском, Екатеринодарском и Ейском оно оказалось почти равной площади засева 1916 года: 100,36 процентов, 104,2 %, 109,3 %, то по Кавказскому, Майкопскому площадь засева снизилась до 96,7 %, по Лабинскому же отделу, наиболее отдавшемуся борьбе, произошло чрезвычайное уменьшение посевной площади до 69,6 %. В то время как в Таманском отделе, где настойчиво велась пропаганда выхода из борьбы, где при мобилизациях обнаружился наибольший процент дезертиров, здесь посевная площадь увеличилась до 112,4 %. По всему краю посевная площадь составляла в среднем 98 % посевной площади 1916 года.

Вообще говоря, усилия, которые приходилось делать при управлении ведомством даже в такие тяжелые годы, дали в общем свои результаты. Рассказываю об этом не ради самовосхваления, а чтобы показать живучесть рабочего устремления у кубанцев. Они пахали и засевали свою землю в эти годы часто в буквальном смысле под обстрелом.

Глава XV

Начиная с первой половины августа, когда совершилась наша отставка, мы – линейцы – были свободны от прямой ответственности за направление политики Кубанского правительства: в нем мы не участвовали, в раде составляли меньшинство. Слабость наша состояла еще в том, что мы не имели своей газеты. Радянская линейская фракция как бы утеряла пафос борьбы за свои идеалы.

Линейскому правительству Сушкова не удалось установить какое-либо подобие внутреннего кубанского мира. Для него это оказалось той апельсиновой коркой, на которой оно покользнулось. Пребывание его у власти, однако, сопровождалось видимым внешним успехом.

Край был очищен от большевиков. Кубанские казаки воевали теперь за пределами своего края. Был очищен Терек, очищался и Дон, как раз к моменту падения правительства были получены сведения с Дона, что его северные округа восстали против большевиков и успешно борются с ними. Из района восставших прилетел летчик-казак и таким образом связь с восставшими была восстановлена.

Мир, хотя худой мир, среди борющихся с большевиками оказывал благоприятные результаты.

В Крае производилась большая работа по проведению земельной реформы, по организации нормального вида местного самоуправления, увеличивалась школьная сеть, открывались повышенного типа учебные заведения до высшего из них – политехникума – включительно, делались всевозможные усилия для расширения обрабатываемой площади полей. Край насыщался необходимыми специалистами по агрономии и другим отраслям производства.

Край выставлял необходимые запасы продовольствия для армии и для городов. Правительство торговалось из-за необходимых экономических компенсаций за вывозимый хлеб и кое-чего добивалось в пользу земледельца за собранный с полей хлеб и продававшийся по «твердым ценам», т. е. по ценам заведомо искусственно установленным.

Со стороны отдельных групп оказывалось особое внимание к правящему органу. Любопытно, например, здесь отметить одно симптоматичное оказание внимания к правящему органу со стороны православного духовенства Ставропольско-Екатеринодарской епархии. 4 мая в раду явилась от него делегация во главе с уполномоченным священником Никольским и поднесла президиуму Краевой рады благословенную грамоту архиепископа Ставропольского и Екатеринодарского Агафодора. В ней престарелый иерарх отмечал свое полное к ней уважение, а также ко всему казачеству и его народному началу, установленному в краевом управлении, просил Краевую раду в то же время поддерживать Добровольческую армию. Председатель рады Н. Ст. Рябовол отвечал делегации в тоне благожелательности и признательности, а о Добровольческой армии отметил, что она «наша родная армия». Слов нет, что такой ответ лидера черноморцев мог быть в известной степени вынужденным, но тем не менее следует указать, что духовенство избрало правильный путь и метод влияния на массу кубанского множественного законодателя. Вносился совсем другой тон во взаимоотношения с ним. Совсем в другом роде, чем все эти господа Львовы, Шульгины, Суворины и пр. с их постоянной повадкой унизить краевое представительство, высмеять: «экзоты», «парламент в черкесах» и пр., и пр.

Глава XVI

Черноморская группа, свалившая линейское правительство, самп, однако, не решилась взять риск составления нового правительства на свою ответственность, и из ее среды вышло требование, чтобы новое кубанское правительство было коалиционным. Линейская группа приняла это предложение. Но тут нужно указать, что в самой линейской группе неблагоприятные сдвиги на разъединение заметно усилились; влияние в группе перехватывалось некоторыми линейцами нагорной полосы (например, Подтопельным) с заметными колебаниями по вопросу, с кем им больше по пути. Случилось именно так, что все эти наши новоявленные «лидеры» с явной готовностью стали отодвигать на второй план, а то и дальше Ф. С. Сушкова. Во всех правительственных комбинациях его имя перестало фигурировать. С другой стороны, выставленную черноморцами кандидатуру И. Л. Макаренко на пост председателя правительства войсковой атаман забраковал. Правительственный кризис обещал снова затянуться. Неожиданно для себя я стал объектом внимания со стороны молодых черноморцев: Г. В. Омельченко, П. Л. Макаренко и др. На их предложение мне стать председателем правительства с тем, чтобы Ф. С. Сушков был из правительства исключен, я не согласился. Между прочим, я обратил внимание ведшего со мною эти переговоры Г. В. Омельченко на нашу общую всем намечаемым ими кандидатам в члены правительства молодость, все не старше 32 лет. Он все же продолжал убеждать меня, указывая, что-де не наша вина в том, что никто из старших кубанцев не сумел выделиться из общего среднего круга людей. Судьба-де нас привела на ответственные роли… Но все же я отклонил их предложение, хотя на определившейся комбинации из молодых настаивали и мои друзья – И. В. Гарбушин и Ф. Т. Аспидов. Эти даже предупреждали, что отказ грозит мне «политической смертью». Я тем не менее не пошел навстречу их желанию… За спинами молодых мне виделась фигура Л. Л. Быча, с хохляцким упорством комбинировавшего в далеком Париже южноукраинское государство «Украины-Руси».

Председателем коалиционного правительства был назначен П. И. Курганский, примыкавший к группе черноморцев по своему происхождению, но по прежней долгой службе на судейских должностях не разделявший крайних увлечений своей группы. Его общий недостаток – безличие – сыграло для него выгодное карьерное значение. Но к безличному Курганскому в качестве особого гувернера со стороны черноморцев был приставлен не кто другой, как К. А. Бескровный в роли члена правительства по внутренним делам. Бескровному в подмогу придавался занявший к этому времени твердое положение в черноморской фракции инженер Иванне. Еще так недавно был он законопослушным добровольческим офицером, уже состоя в раде, не снимал с рукава офицерской куртки знака добровольчества (угла из трех национальных цветов). В кабинет Курганского Иванне попал на роль члена правительства по ведомству торговли и промышленности, а помощником ему назначался числившийся тогда в линейской группе И. П. Тимошенко. От нас, линейцев, в коалицию вступил я и генерал В. Гр. Науменко. Численно в этом правительстве преобладало настроение скорее нейтральное, так как по другим ведомствам, кроме вышеназванных лиц, назначались члены правительства по признаку их служебной специальности. Принимая, однако, во внимание, что в Законодательной раде черноморцы были в подавляющем большинстве, наша коалиция оказалась с большим перевесом в пользу черноморцев.

Яркой фигуры во главе кабинета поставлено не было. Войсковой атаман Филимонов считал это обстоятельство своим достижением. Добровольцы тем не менее были недовольны новым кубанским правительством. До каких пределов доходило это недовольство, можно судить хотя бы по следующей беседе моей с атаманом.

Он вдруг обратился ко мне с просьбой побывать у генерал Деникина и заверить его, что назначенный на пост члена правительства по внутренним делам К. А. Бескровный не является большевиком. Я руками развел. Как же можно допустить это, раз мы согласились войти в такой кабинет?.. И какое тогда отношение генерала Деникина к нам самим?.. Какую цену будут иметь у него мои слова убеждения?..

– Да, вот я же говорил генералу Деникину… А все же хорошо было бы, если бы вы с ним поговорили…

Сославшись на то, что у меня вообще не было до этого случая личной доверительной беседы с генерал Деникиным, я отказался идти к нему, чтобы протежировать члена Кубанского правительства Бескровного в глазах главнокомандующего и доказывать, что Бескровный не большевик.

В те дни в Екатеринодар прибыла весьма почтенная делегация Терского войска во главе с войсковым атаманом Г. А. Вдовенко и председателем войскового круга П. Д. Губаревым. Был устроен обед, приглашены были не только казачьи деятели, но и видные добровольческие генералы. Лично я чувствовал себя на этом обеде весьма неуютно. Чувствовалось, как уходило влияние на краевые дела в чужие руки. И вдруг неожиданно короткое, но выразительное слово П. Л. Губарева на тему о неотложности Кубанско-Терского объединения, а в числе сторонников этого объединения Губарев назвал мое имя и сопроводил даже малодипломатической для данного собрания фразой: «Если это не удастся Д. Е. Скобцову объединить нас, то никому другому не удастся». Было неудобно сидеть, сознавая, что в данном собрании как раз не нужно было этого произносить… А год тому назад с какою настойчивостью мы призывали тех же лиц неотложно заключить наше объединение[79], а они «дипломатически» промолчали. (См. об этом конечную часть главы IV).

Глава XVII

Вопрос о неотложности тесного объединения разрозненных российских людей, борющихся с большевиками, буквально в это время висел в воздухе, нужно было это делать неотложно, особенно у нас на юге. Но линейское правительство Сушкова пало в день, когда должна была по его предположению открыться конференция Южно-русских государственных образований для обсуждения вопроса о создании для них общей объединенной власти такой, какую можно было создать в данной обстановке.

В. А. Харламов, председатель Донского войскового круга, в закрытом заседании Донского круга доверительно заявлял по поводу нашего приглашения на конференцию 5 мая, что будто бы ни Филимонов (атаман), ни Сушков (председатель правительства), ни все Кубанское правительство не верит в эту конференцию… Это было не так. Учитывая обстановку того момента на Кубани, мы, правда, сомневались в успешности конференции при данных обстоятельствах, но мы были убеждены в ее необходимости и в сильной степени желали ее осуществления, а при столь сильном желании и искали путей осуществления.

И вот 29 мая 1919 года старого стиля от председателя Донского войскового круга В. А. Харламова последовало приглашение на конференцию, но не в Новочеркасск, как можно было ожидать, а в Ростов. Приглашались представители кругов, рады и правительств трех казачьих войск на 11 июня.

Мы, кубанская линейская группа, были рады и такому началу и готовы были поддержать донскую инициативу. Но, вообще говоря, пафос сторонников общегосударственного направления краевой политики был сильно ослаблен неудачами всех прежних попыток найти удовлетворительное разрешение противоречий путем полюбовного соглашения с добровольцами. Щедро бросаемые упреки со стороны черноморской демагогии во время длительного нашего правительственного кризиса висели в воздухе: «Соглашатели с реакцией» и пр. Это сказывалось не только на рядовом обывателе, по-своему интересовавшемся кубанской политикой, но также и на членах рады. Ряды линейской фракции Законодательной рады после сформирования коалиционного правительства как-то вдруг заметно поредели. Многие из депутатов разъехались по домам под предлогом неотложных дел. Потом эти депутаты перейдут в категорию колеблющихся, в нужный момент ослаблявших фронт линейцев. Эта наша слабость особенно наглядно обнаружилась при выборах делегатов на назначенную теперь конференцию от имени Законодательной рады.

Мы не отказывались от своего права предъявлять требования и делать заявления от всей части территории отделов Лабинского, Баталпашинского, определенной части Кавказского отдела, части населения, которую обычно представляли в раде линейцы, а нам в ответ ставился встречный вопрос: «Сколько вас в раде на самом деле?.. Посчитайте точнее!» Опустевшие скамьи нашего сектора говорили сами за себя…

Среди черноморцев, наоборот, к этому времени повысился интерес к конференции и вообще к общему делу. Перед этим они вообще как будто саботировали всякую объединительную инициативу, раз в ней не предусматривалось в прямом виде участие Украины. Тут, наоборот, сам Н. Ст. Рябовол заявил желание ехать на Дон в качестве главы делегации. Мною как-то было высказано предположение, что порывы наших черноморцев к объединению находились в прямой зависимости от политических виражей и общего состояния дел Петлюры. Отдельные эпизоды черноморской политической линии поведения подтверждают это, как, по-видимому, и в этом последнем случае.

В данный момент по каким-то расчетам предполагалось желательным участие в центре объединительной работы – Рябовол и Бескровный охотно шли на это.

Дела Петлюры тогда были очень плохи. В Киеве были большевики и Раковский в качестве председателя Совета народных комиссаров, а Лацис, председателя Чрезвычайной комиссии Украинской Советской Республики[80].

Спасение Украины могло прийти только с казачьего юго-востока и Добровольческой армии. Как бы то ни было, но в этот момент в тесном кругу черноморской верхушки, очевидно, было принято решение использовать донскую объединительную инициативу. Мы при нашей вере в спасительность и жизненность тесного и органического объединения Дона, Кубани и Терека – прежде всего с привлечением к этому объединению потом и вообще здоровую от большевизма часть населения, – мы с готовностью шли навстречу этой вспышке казачьего побратимства. Мы не могли не радоваться тому, что Н. Ст. Рябовол горячо борется за это дело. Председатель Краевой рады согласился возглавить делегацию, дело которой основывалось на постановлении Краевой рады еще 13 февраля, еще в начале работы Линейского правительства, нами рассматривался, как благоприятный шанс начинания.

Кроме председателя Н. Ст. Рябовола от Законодательной рады было избрано шесть человек: два черноморца, два линейца, один горец, один крестьянин, двое – генерал Науменко и я – были избраны Краевым правительством.

Председатель рады Н. Ст. Рябовол вместе с И. Л. Макаренко и некоторыми другими делегатами поспешили выехать в Ростов, не предупредивши даже о дне своего отъезда нас с В. Гр. Науменко. Мы не были даже осведомлены о дне открытия конференции. Ген. Науменко счел возможным выехать на фронт к своим воинским частям, а я, воспользовавшись случаем нескольких неопределенных дней для занятий, решил съездить ознакомиться с положением дел на войсковом рыбном заводе «Ачуев». У Н. Ст. Рябовола, может быть, имелось поэтому некоторое основание особо не предупреждать нас о расписании занятий на конференции, – во всяком случае нас не предупредили.

Сам он выехал из Екатеринодара, не собрав всей делегации, не посоветовавшись со всеми, – лично я был не только членом правительства, но и членом той же Законодательной рады. Но конференция открылась в нашем отсутствии. Н. Ст. Рябовол произнес речь, о содержании которой нам пришлось узнать лишь впоследствии от участников конференции, не кубанцев.

B. А. Харламов был в полной степени удовлетворен содержанием речи Н. Ст. Рябовола. – Кубань стала на путь общего строительства. – Тон Н. Ст. Рябовола о федеративном единстве не оставил сомнения в душе Харламова…

C. Гр. Сватиков, технический секретарь конференции, кратко передавал содержание речи покойного председателя Кубанской Краевой рады:

«В некоторых кругах, преимущественно добровольческих, увлекаются легкими победами и идут вперед, не обращая внимания на тыловое неустройство, к сердцу России Москве. Напрасная такая спешность. Необходимо заняться устройством тыла, организовать правильную власть, дать передохнуть утомленным войскам и потом, приняв правильную систему власти, снабдившись, как следует, боевыми и другими припасами, двигаться вперед».

«Роль казачьего объединения должна быть отрезвляющей, а также ролью первого основного камня будущей единой России, построенной на федеративных началах».

«Казаки должны иметь соответствующее значение при организации временной объединенной власти Юга России».

Эти слова в устах Н. Ст. Рябовола должны были бы приобрести значение благой вести… И вдруг неожиданный предательский выстрел в вестибюле отеля, где остановилась делегация, поздно вечером, и Н. С. Рябовола не стало.

В наметившейся объединительной работе это было потрясением.

В кубанской политической жизни это могло превратиться в смуту. Кроме естественного возмущения актом убийства из-за угла, прибавлялось возмущение убийством по политическому мотиву. – Кто может быть судьей в нашем внутреннем казачьем деле?..

Кто убил?

Личность не была установлена. Краевая кубанская демагогия готова была бросить обвинение определенным добровольческим кругам. Но, конечно, это не могло быть принято всерьез… Внутренняя смута в противоболыне-вистских рядах достигла в это время такого предела, что завелись своего рода отряды «мстителей» из подонков былого «общества», не способных к борьбе на фронте, укрывавшихся в рядах так называемой «мафии»… От подобной мерзкой руки погиб много позже генерал Ив. П. Романовский, начальник штаба Д. А.

В похоронах прибывшего из Ростова тела Н. Рябовола приняли участие все казачьи круги, а также и добровольцы. На торжественном, посвященном памяти покойного собрании говорили представители всех фракций, в том числе в качестве представителя черноморской группы и правительства говорил председатель его Курганский, призывал быть «верными памяти усопшего и нести, не склоняя, знамя единой России, построенной на федеративных началах»… Курганский был выдвинут на высокий пост черноморской группой…

Глава XVIII

30 мая 1919 года был отдан генералом А. И. Деникиным приказ № 145 по случаю признания адмирала Колчака верховным главнокомандующим. Тогда же было прибавлено об общем положении дел в нашем противо-большевистском мире: «наряду с общими успехами в глубоком тылу зреет предательство на почве личных честолюбий, не останавливающихся перед расчленением Великой Единой России»… Как бы дежурная фраза в общенародных извещениях главнокомандующего…

Добровольческие бытописатели уделили достаточное внимание признанию объединенного командования. У казаков не только у кубанцев, но и донцов акт этот не вызвал особых показательных заявлений. Добровольцы скоро должны были это понять, и вопрос об объединенной власти вновь и вновь требовал к себе внимание политиков Юга России со всей своей остротой.

Между тем из правого и центрального секторов общероссийской общественности неслись резкие протесты против казачьего объединения, наметившегося в Ростове и переговоры о котором так трагически прервались.

В «Совете государственного объединения» и «Национального центра» вынесена была по этому случаю такая резолюция:

Идея организации Юго-Восточного союза, как государственного образования, которое должно быть

противопоставлено охваченной большевизмом России, имела в свое время значение. Ныне, когда восстанавливается единство России, причем представителем ее является в Сибири верховный правитель Колчак, а на юге Добровольческая армия, сплотившая все противо-большевистские силы, и ныне победоносно движется к Москве, возобновление вопроса о создании Южно-Русского союза не только не оправдывается современной обстановкой, но и является политически вредной, так как препятствует воссозданию единой государственной власти. Прозорливцы из этих кругов устанавливали даже при этом, что стремление к новым государственным образованиям, значит, бессознательно содействовать намерениям Германии»… Это летом-то 1919 года…

Группа народных социалистов (Мякотин) находила, в свою очередь, что «раз такой союз казачьих областей возникнет, он неизбежно будет помехой для государственной власти и, если даже признает ее, несомненно явится ее конкурентом и будет затруднять ее действия»…

Мякотин призывал поэтому казачество объединиться с властью адмирала Колчака, но как укрепить последнего, чтобы власть стала устойчивой, чтобы вокруг нее возможно было объединиться, – этого никто не знал… Дело в том, что во всех этих решительных высказываниях и правых, и умеренно-левых представителей российской общественности сказывался теперь круговорот того политического самозаговаривания, которое они претерпели, пройдя от старой России через все этапы общественного беженства: через Москву, Киев, Одессу, Новочеркасск, Ростов, Екатеринодар… Всюду происходили многочисленные заседания, споры, борьба… чернильная, словесная, и так далее, но решений, обещающих успех, никто предложить не сумел.

Как будто выкристаллизовались четыре основных общественно-политических группировки, которые считали своим долгом и в какой-то степени своим правом заниматься освоением и разрешением основного общероссийского вопроса: «Особое совещание», созданное наспех генералами с возглавителем его генералом[81] с удивительно неподвижным мышлением… При первой встрече с нами, кубанцами, за дружеским чаепитием, этот генерал изрек именно о недвижимости исстари установившихся для России «форм государственного бытия»… «Кое-какие коррективы, конечно, возможны»…

Затем «Совет государственной обороны»… «Национальный центр»… «Союз возрождения»… «Совещания земских и городских деятелей»…

Взгляды и проекты этих организаций особого значения в данном случае иметь не могли.

Активно действующими силами оставались лишь добровольцы и казаки. Лишь их согласованные предложения могли бы определить пути выхода на торную дорогу строительства Государства Российского. Но именно согласованности предложений ни у добровольческого командования, ни у определенной части казаков-черноморцев не нашлось. При этом главная причина несогласованности, перешедшей в неприязнь и во вражду, была совсем не принципиального порядка.

Не в противопоставлении сомнительного казачьего демократизма таких лиц, как Быч, Кулабухов, Савицкий и др., с такими генералами-монархистами, как Деникин и Романовский, было дело. Такие противоречия у казаков с добровольцами были изначальны при самом соглашении и в некоторой степени вошли в быт противоболыне-вистских сил Юга России. В данный момент обострение усиливала вообще резкая постановка вопроса у добровольцев о местной «самостийности» и в первую голову, конечно, об украинской ее разновидности с крайне неудачным ее лидером – Петлюрой во главе.

Летом 1919 года вполне определилась безнадежность дела «Директории» и вместе с тем полная невозможность ее контакта с Добровольческой армией.

В V томе своих «Очерков» генерал Деникин рассказывает, что 2 июля украинский эмиссар полковник Стрижевский посетил в Бухаресте добров. военного представителя генерала Геруа и предложил образовать единство противобольшевистского боевого фронта под общей командой генерала Деникина, отложив на будущее время разрешение всех острых вопросов об устройстве Российского государства. Но генерал Деникин отклонил предложение эмиссара Петлюры принять под свою команду украинцев по мотиву: «добровольцы идут под флагом Единой, Неделимой России, а петлюровцы-де под „прапором независимой Украины“», – возобновление борьбы между союзниками после побед над большевиками Деникину представлялось неизбежным…

Вместо совместных действий худо или бедно, но во всяком случае не в ущерб собственному престижу, а к усилению своего отряда солдатами бывшей российской армии, генерал Деникин, однако, предложение отклонил и дал общую директиву: «Самостийной Украины не признаю, петлюровцы могут быть или нейтральны, тогда они должны немедленно сдать оружие и разойтись по домам, или же примкнуть к нам, признавая наши лозунги, один из коих „широкая автономия окраин“»… «Если петлюровцы не выполнят этих условий, то их надлежит считать такими же противниками, как большевиков»… И «в начале сентября начались там военные действия… С августа по ноябрь на петлюровском фронте участвовало со стороны добровольцев 8-10 тысяч бойцов».

«Количество отвлекаемых сюда добровольческих сил было, следовательно, не велико, но вообще количество сил было не значительно, по сравнению с поставленной перед нами задачей, – отмечает сам генерал Деникин. – Экономия сил в 8-10 тысяч бойцов – это было уже нечто». Кроме того, имел бы огромное значение психологический фактор: победно-активный фронт не суживался, а расширялся… В отношении же кубанско-черноморской группы создавалось положение во всяком случае неестественное. Их обязывали душить своими руками дело, которому они не только сочувствовали, но в известной степени и служили… Одна из горчайших гримас встречи Драгомировщины с Петлюровщиной…

Глава XIX

Аналогичное явление наблюдалось и на юго-восточном рубеже территорий, занятых ВСЮР – в Чечне и Дагестане.

В Чечне, приблизительно в это время, произошло выступление некоего Узум-Хаджи, сумевшего использовать обстановку и характер горцев, чтобы начать вооруженное восстание против добровольцев. Что в этом движении было от пробудившегося ложно сознавшего себя национализма, вернее племенного атавизма, что от большевистской злостной интриги или даже от проникновения сюда турецкой пропаганды, – трудно сказать. Та система управления, которую установило здесь «Особое совещание», явно не отвечала своему назначению. Чиновные правители Чечни, Кабарды, Осетии, Ингушетии и пр. из туземцев – генералов царской службы – с громоздким бюрократическим аппаратом при них оказались не на высоте требований времени и народных нужд.

Уже в Париже, разбираясь в старых газетах, собранных в Musee de la Guerre, я напал на любопытнейший во многом отношении листок – «Вестник чеченского комитета по очищению Чечни от банд большевиков и Узум-Хаджи». При насаждавшем бюрократизм «правителе-генерале» образовалась как бы какая-то видимость общественности – Комитет – с задачей по «очищению от банд» всегда, еще встарь неспокойного края, где в былые времена кубанские пластуны гонялись за Зелим-Ханом.

Издание «Вестника» – это попытка применить внешне культурные средства к весьма некультурным действиям для внушения страха, а где представлялось неизбежным по мнению начальства, то и к физическому уничтожению всего живого на данной территории. В первом номере этого «Вестника» было помещено решительное требование от начальника грозненской группы войск, генерала Драценко к местному населению прекратить восстание и всякое сопротивление и выполнить назначенные условия, и только при выполнении их… «еще возможно спасение аулов от полного их разрушения»…

В свою очередь, комитет по очищению Чечни, пользуясь страницами «Вестника», высказывал свое мнение, что наступил последний час, когда должен решиться вопрос «о жизни или смерти» чеченского народа. Комитет объявлял, что он приступает к открытой своей деятельности по борьбе с преступниками, повергшими Чечню во все ужасы гражданской войны… К делу был привлечен и представитель английского правительства на Кавказе. И он тем же языком угрозы убеждал чеченцев подчиниться предъявленным требованиям. Одним словом, всякий «сознательный чеченец» (а именно к нему относились эти грозные обращения) узнавал, что и начальство и своеобразно организованная общественность – чеченская же, по крайней мере, по названию, – иностранные представители, все ему угрожают и при этом угроза к нему идет со страниц единственного печатного органа, посвященного специально Чечне.

Трудно предположить, что этот тон приходился по душе сознательному чеченцу.

Тем не менее он был приемлем кубанским черкесам-кавказцам, состоявшим членами Кубанской рады и знавшим, что их оппозиция может принести вред добровольческому движению. И они вредили ему там, где только могли и как только могли, считая себя, однако, близкими правящей в это время на Кубани группе черноморцев.

Официальная сводка штаба главнокомандующего с начала октября содержала сведения о разгроме повстанцев в Дербенте и Петровске и об «успешных действиях против петлюровцев».

Конец сентября и начало октября 1919 года – это вообще период видимых успехов добровольцев на всех фронтах. Газеты от первого октября помещали сводки, в которых говорилось о боях, разыгравшихся на подступах к Орлу, всего в 15 верстах от Орла. Правда, уже 7 октября сводка отметила бой с махновцами за Мариуполь. 13 октября Киев на один день займут большевики. Киевский «главнокомандующий» генерал Драгомиров со своими помощниками оставят на этот день свою резиденцию и затем в нее возвратятся.

* * *

Близ Екатеринодара того же 13/Х зеленые заняли на момент станицу Северскую, освободили из карцеров своих товарищей, захватили 7 винтовок и после перестрелки, в которой понесли потери обе стороны, скрылись.

* * *

В передовой статье либеральной газеты «Утро Юга» 5 октября под заглавием: «В преддверии Москвы» тем не менее оповещалось: «Близится час полуденный возрождения нашего и мы должны его встретить во всеоружии демократических принципов…»

* * *

Но в области военных действий это была как раз та пора, о которой бывший член «Особого совещания» профессор Соколов запишет, комментируя добровольческие порывы к Москве:

«То была скорее азартная вера счастливого карточного игрока, убежденного, что он нашел свою карту. К зиме мы должны во что бы то ни стало быть в Москве»… «А к осени, – добавлял тут же Соколов, – уже было ясно, что с наступлением морозов войска будут мерзнуть»[82].

* * *

Свободная местная пресса, только что в начале октября поддавшаяся общему настроению живого порыва к Москве, уже в половине октября при обращении к действительности вновь усваивала глубоко пессимистический тон.

«Кубань оказалась изолированной»… «На первый взгляд одиночество результат демократичности, но по существу это далеко не так»… «На бумаге демократическая конституция, а законодательство идет в порядке 57-й статьи»… «а управление краем тормозится отдельными на частный случай постановлениями, либо влиянием лидеров партий, остающихся в тени… На местах же старый режим» и т. д.

* * *

И еще… «Вследствие неудачной экономической политики… край приводится к экономическому истощению… Кубань остается без денег и без товаров»… «Кубань одинока, как целое во вне, а внутри одиноко правительство»… «Надо обратить внимание на то, что общее политическое состояние Кубанского Края до невозможности ненормально»… «Можно ожидать всяческих осложнений и неудач»[83].

Глава XX

Экономическая краевая политика

Система товарообмена в изложении творца ее Л. Л. Быча.

Основой кубанской экономической политики по-прежнему оставался товарообмен. Творец этой системы на кубанской почве Л. Л. Быч так излагал ее основы в Кубанской Краевой раде осенью 1918 года:

– Товарообмен – дело новое, оно требует чрезвычайно большой осторожности… раньше обмен производился непосредственно на деньги, теперь такое положение невозможно, ибо если продать здесь пуд пшеницы и с вырученными деньгами поехать на Украину, то там на эти деньги почти ничего нельзя будет купить. Механизм торговли до чрезвычайности усложнился. Цены совершенно произвольны, спрос большой, предложения нет… – Мы должны были стать на точку зрения, что наш товар будет обмениваться на товар других краев не по существующим у нас ценам, а на основании других соображений. Например, Украине нужно масло, нам нужен сахар. Мы обмениваем масло на сахар на основании известного соотношения, независимо от местной расценки, то же самое с другими продуктами: хлебом, салом, маслом и пр.

Чтобы товарообмен наладился и дал хорошие результаты, пришлось поставить его под контроль особого учреждения – совещания по товарообмену, крайне громоздкого: из представителей четырех краевых ведомств, представителей Добровольческой армии, потребительных обществ, кредитных кооперативов, Объединения торговли и промышленности, Биржевого комитета и других организаций торговли по специальностям.

Далее: так как вокруг нас – в Закавказье, в Туркестане и на Севере, начиная с Дона и кончая Архангельском, многих продуктов не хватает, во многих местах – голод, и все жаждут сюда приехать и отсюда вывезти возможно больше, то является, таким образом, опасение, что наш хлеб расхватают, поэтому нужно нашу границу закрыть, организовать пограничную стражу вдоль морского берега и на сухопутной границе…

Неизбежно возникает мысль об объединении «продовольственной» власти с властью административной. Для охраны вывоза и его регулировки организуется «запретительная система». В связи с этой системой находится обложение продуктов, вывозимых за пределы Кубанского края.

Л. Л. Быч оптимистически смотрел на будущее этой своей системы: надеялся избежать расхищения продуктов и «получить ту сумму необходимого дохода, о которой докладывал в той же раде член правительства по делам финансов г. Трусковский, т. е. 300 000 000–400 000 000 руб….

Но член правительства по ведомству торговли и промышленности (одновременно и финансов) характеризовал товарообмен как выродившуюся в своеобразную форму торговлю, и мы-де перешли к периоду меновой торговли. Трусковский при этом отмечал несоответствие: «Тогда как Кубанский Край стал на точку зрения необходимости урегулировать и взять на учет целый ряд крупных отраслей торговли и промышленности, наши соседи не взяли на учет своих продуктов и товаров. В силу этого получается трудное положение: с нашей стороны, мы совершенно гарантируем доставку крупных партий товаров, а с обратной стороны труднее получить товар, так как там не существует государственной монополии на продукты». Но не только по этой последней причине, но также и по нежеланию и кроме того по весьма обычной причине того неустойчивого времени Быч и Трусковский (последний, очевидно, в угоду первому) стремились к установлению товарообмена именно с Украиной. Туда была послана комиссия для заключения торгового договора. Это было учинено в ноябре месяце 1918 года, когда там было правительство гетмана Скоропадского, но оно скоро пало, после него пришло правительство Директории, а еще после большевики.

В такое время – смены властей – срыв «системы товарообмена с Украиной» был, конечно, неизбежен, так как нельзя было ждать оттуда ответной присылки товаров. Такое же положение образовалось с Крымом и с другими самостийностями. Между тем в зависимости от товарообмена строилась краевая финансовая система Быча и Трусковского…

Глава XXI

Бюджетный принцип кубанской финансовой политики

Заявив в Краевой раде, что основным принципом ведения нашего краевого хозяйства является принцип бюджетный, т. е. сообразование расходной части с частью доходной, г. Трусковский произвел в раде же примерное исчисление доходов от обложения, имеющих быть реализованными по товарообмену в 1919 году различных товаров. Именно: от табака – около 100 000 000 руб., вина – 12 000 000 руб., пивоварения – 8 000 000 руб., подсолнечного масла – 150 000 000 руб., саломасла – 100 000 000 руб.

Недовывезение из края товаров грозило тотчас срывом бюджетного равновесия. Трусковский изображал бюджетную обстановку этого равновесия явно в розовых красках: при 430 000 000 руб. дохода – 300 000 000 руб. расхода, но в исчисление последних, по его же признанию, вошли наиболее значительные статьи краевого расхода: на железнодорожное строительство, на постройку элеваторов, на оборудование портов, на шоссирование путей, на постройку здания политехникума и пр. Но в исчисление Трусковского не вошли расходы, связанные с гражданской войной. Кроме мобилизационных расходов, кроме содержания кубанских запасных частей,

Кубань несла расходы по снабжению армии хлебом и продовольствием.

Быч заявил в раде: быть поставщиком для армии есть первейшая и основная задача. А эти расходы по исчислению того же Быча составляли 8 000 000 руб. в месяц, предусматривая это по мере роста Добровольческой армии, расход этот будет увеличиваться. – Откуда мы эту сумму достанем? – спрашивал Быч и определенного ответа на это не давал, как не давал его и наш министр финансов господин Трусковский. Да и трудно было дать этот ответ, когда приходилось умалчивать о некоторых сторонах пропагандируемой новой экономической системы «товарообмена», при котором организующая его власть являлась в одно и то же время и представительницей всего населения и выгодно торгующим «купцом»… отбирающим у населения его продукты по «твердой», самой властью установленной цене. Получалось следующее: в Ставропольской губернии и на Украине была цена на пшеницу – тоже твердая – около 10 руб. за пуд, на Кубани же держалась цена по 6 руб. 08 коп. за пуд, установленная еще в прошлом году… Сравнительно незначительно повысив цены на хлеб, мы желали удержать на известном уровне цены на продукты, производящиеся у нас, и тем не давать возможности повышать оплату труда и увеличивать расход по содержанию войск.

Под эту с первого взгляда невинную фразу пряталась суровая сущность товарообмена, этого прообраза большевистского «Внешторга» и «внуторга»…

Мне как-то самому пришлось испытать, какую неприглядную подоплеку приобретала эта система товарообмена.

Стараниями моего ведомства удалось заготовить несколько вагонов зерна яровой пшеницы; эти вагоны ждали своего передвижения из одной части Края в другой, чтобы там обсеменить поля семенами собранного сорта.

Не тут-то было. Через данную железнодорожную станцию проезжал наш министр продовольствия и снабжения в поисках зерна для обмола. Пшеница (семенная) в вагонах привлекла его внимание, и, облеченный широкими полномочиями, он двинул отборную семенную пшеницу (кособрюховку) в счет своего очередного срочного наряда для продовольствия. Чины моею ведомства были вне себя от подобного обращения с заготовленной с большим старанием семенной пшеницы. Но втуне остались их горячие сетования.

Глава XXII

А. Отсутствие эквивалентности

Отбирая хлеб и другие продукты земледельческого труда, власти не были в состоянии доставить населению своевременно и вообще в какой-то срок необходимые товары, даже такие, как каменный уголь, нефть, керосин, не говоря уже о мануфактуре и других предметах фабричного производства.

В Новороссийск прибыл пароход с итальянской мануфактурой. Вокруг этого товара поднялась шумиха и споры между кубанскими органами снабжения и добровольческими, а мануфактура-то оказалась очень низкого качества…

И еще пример. Кубанское население привыкло к машинной уборке хлебов. Нужен был манильский шпагат. В пору уборки мои ведомственные помещения были заняты прибывавшими с фронта на побывку хлеборобами, которые в большинстве приезжали в Екатеринодар, не заезжая к себе домой, чтобы упредить других и вовремя получить свою долю шпагата. Между тем количество шпагата, вообще недостаточное, задерживалось к тому же в Новороссийске из-за трений на почве кубанского и добровольческого ведомственного «патриотизма»… Приходилось использовать пути личного влияния. Для того же, чтобы шпагат перевозился

без задержек, пришлось добиваться особых эталонных команд, чтобы при их помощи продвигать шпагатные эшелоны.

Б. Донская эмиссия

Наиболее наглядно обнаруживалась беспомощность системы кубанского товарообмена через факты печатного ростовского денежного станка. Экспедиция заготовления денежных знаков в Ростове по приказам донского правительства выпустила с 1 января 1918 года по 15 октября 1919 года бумажных денег на сумму 9 202 000 000 руб. Из этой суммы донское правительство оставило в своем распоряжении 4 293 000 000 руб., отпустило в распоряжение главного командования – 3 982 000 000 руб., Кубань же получила всего – 610 000 000 руб.

Деньги эти имели хождение по всей территории в равной расценке. Не равное их распределение между правительствами вопияло само за себя… Правительства, получившие в свое распоряжение большие фонды, располагали большими возможностями закупки товаров и других полезных ценностей. Кубань попадала в категорию обойденных, доставляя на рынок значительно больше ценностей, по сравнению с другими, а пользовалась значительно меньшим или, как в своем просторечии они говорили: «нам попадает лишь то, что протекло сквозь пальцы у донцов и добровольцев».

Командование Добровольческой армии стало потом выпускать свои деньги (колокольчики), а донцы тогда же увеличили свою эмиссию 13 ноября – еще на сумму 10 000 000 000 руб. При этом донское правительство всячески сопротивлялось, чтобы поставить эмиссию под общий контроль, и не допускало осуществления пропорциональности в распределении продукции печатного станка. Кубань, даже огородившись рогатками и пограничной стражей, оставалась беспомощной перед денежным натиском энергичного окружения, и кубанские продовольственные запасы становились объектом спекулятивного спорта. Там, где исстари вывоз производился гужевым путем, в части Ейского и Кавказского отделов, близких к тому же Ростову, дело просто решалось взяткой, передаваемой из рук в руки чинов пограничной стражи и ловких переправляющихся на тех же возах спекулянтов…

Глава XXIII

Экономическая блокада Кубани

К началу осени 1919 года Кубань экономически оказалась замкнутой. Попала она в такое положение, главным образом, по вине собственной власти: правительства и руководящего большинства Законодательной рады. Теоретически, однако, у этой власти еще оставалась возможность в любое время сломать рогатки, вывезя на рынок свои богатства, и приобрести взамен необходимые фабрикаты. Но руководители добровольческой экономической политики рассудили иначе.

Началось с того, что на территории, занятой Добровольческой армией, была объявлена 13 июля свободная торговля хлебом и кожами и ставился вообще вопрос о свободе местной торговли. В одном частном изломе местной жизни это означало прежде всего дать пожать плоды своей энергичной деятельности господам типа некоего Моллго. Эти ловкие дельцы кое-что уже успели заблаговременно купить и вывезти с Кубани. Кое-что они закупили, но изыскивали пути для вывоза…

В газете «Свободная Речь» (официозе «Особого совещания») тогда было уделено большое внимание принципу свободы торговли[84]. Отмечался прежде всего общий «вред

государственной регулировки экономической жизни», – «тем» же «менее может справляться с нею неокрепшая государственная власть». Дальше указывалось, что «декларативное признание» этого еще не может привести к свободе торговли, так как объявление этой свободы лишь на территории Добровольческой армии не разрешает того же вопроса на территориях краевых образований: Дона и, главным образом, Кубани, где щедрой рукой расставлены рогатки.

Донское правительство в обмене мнений с «Особым совещанием» соглашалось в принципе отменить все стеснения торговли на территории Дона, но на началах взаимности. В газете «Свободная речь» ставился этот вопрос ребром о необходимости и неизбежности общего фронта против Кубани, – нужно-де согласиться Дону и Добровольческой армии, а потом применить совместные действия в отношении Кубани… Тем смелее это можно было сделать, что с окончанием сбора хлебов на всем пространстве Юга России «отпадал главный козырь кубанских самостийников»…

Уже тогда, в августе месяце, как мы видим, поднимался вопрос о применении сильнодействующего средства экономического воздействия на Кубань. Приводился и главный мотив, почему газета правого кадета, профессора Соколова, считала, что у добровольцев должны быть руки развязаны в отношении Кубани; она-де состоит в сотрудничестве и соглашении с грузинскими «полубольшевиками» в соглашении, заключенном якобы «в глубокой тайне», но о котором все знали, конечно. Любопытно отметить, что идеолог добровольческой политики не мог здесь умолчать о другом виде самостийности, которая наряду с краевыми самостийностями препятствовала нормальному товарообороту, – это «самостийность» местных органов добровольческой власти: комендантов и др.

Итак, что же это за сильнодействующее средство, которое решено было применить к живому краю, ресурсами которого, по преимуществу, питались силы борьбы?

В двадцатых числах сентября та же «Свободная речь» оповестила своих читателей, что Кубанским Краевым правительством получено официальное уведомление от Особого совещания о воспрещении ввоза в Кубанскую область всяких товаров и продуктов… Лишь через полмесяца после общего объявления блокады последовало несколько смягчающее разъяснение, главный 3-й пункт которого звучал тем не менее достаточно сурово: – «когда обеспечен вывоз эквивалентного количества товаров: из Кубанской области, тогда лишь разрешался ввоз соответствующего количества товаров на Кубань независимо от того, когда заключен договор». Таким образом, чиновники «Особого совещания», в некоторых случаях те же «самостийные коменданты», о которых шла речь выше, получали в свои руки ключ от всякой торговли товарами и продуктами, попадавшими на Кубань… Захлопывалась крышка над экономическим гробом Кубани. Безвольное, дряблое правительство Курганского лишь через месяц после объявления блокады (29/Х 1919 года) внесло резолюцию, в коей заключалось слабое подобие протеста: «Признать фактическое осуществление Добровольческой армией внешней блокады посягательством на экономическую свободу Кубани»…

В Ростовской газете «Заря России», специально обслуживавшей действующую армию, было помещено даже такое сетование № 37 от 11 октября 1919 года в передовой статье на тему: «Два результата» – приводилось противопоставление, как весной «орлы Кубани» прилетели с далекого Кавказа на выручку Дона и дружными усилиями освободили Дон, и как теперь в результате отсутствия единения кубанцы не могут вывезти свой товар с Кубани, а донцы с Дона без специального разрешения на то со стороны добровольческого управления торговли и промышленности… И еще: наша попытка «пробить окно» в коммерческую Европу и войти самим, помимо коммерсантов, в непосредственный с нею контакт успеха не имела, даже хуже того: это стоило нам цены груза одного парохода среднего тоннажа.

Дело было поручено правлению «Центрального союза учреждений мелкого кредита». Через краевую контору Государственного банка был открыт кредит и было ему разрешено закупить в Крае по существующим твердым ценам валютные товары и дано разрешение на беспошлинный вывоз этих товаров за границу. Правление Централь-Союза уполномочило некоего Кучерявенко на производство всей операции. Целый пароход, как было выше отмечено, увел этот господин Кучерявенко с кубанскими товарами по казенной расценке, но в обмен эквивалентно за эти товары никаких ценностей на Кубань не поступило. Когда обратились к Кучерявенко, Днепро-Союз, чтобы получить что-либо для поддержки бедствующих за границей кубанских беженцев, то получили в ответ «поведомление»: «Украинська кооперация имеет сношения с Кубанською кооперацией без „посредников“…» И, конечно, от представителей кубанской кооперации – Бескровного, Ивасюка и др. – мы тоже не только не получили ничего для кубанских беженцев, но даже не было сделано ими простого обычного уведомления об общем положении дела с этой печальной операцией. И еще случай. Из Италии прибыл к нам, как тогда подчеркивалось, по рекомендации «главы кубанской заграничной делегации Луки Л. Быча синьор Отавхиамно Ропалло» для переговоров с Кубанским правительством о торговых сношениях Кубани с Италией. Личного доверия он не внушал. Но последующая деятельность этого «сеньора» дала повод к самым худшим предположениям о нем и о тех, кто вел с ним сношения. С ним велось дело от имени так называемого «Кубанского правительства Иваниса». При эвакуации с Кубани был вывезен запас различных материалов, между прочим, большой запас сырцовых кож… По делу с кожами и др. материалами возник судебный процесс, закончившийся будто тем, что остатки кубанских сумм были депонированы в итальянском банке… Ни от «правительственных» лиц группы Иваинса, ни от каких-либо их уполномоченных нам не приходилось услышать никаких разъяснений по этому и другим вопросам материального значения.

Глава XXIV

Нам хотелось победы. Надежда дойти до Москвы, изгнать оттуда большевиков, чтобы, действительно, приблизился «полуденный час возрождения» – исполнение нашей мечты, – но мы не могли не знать, как должно отразиться на сознании Быча, Рябовола, Кузьмы Бескровного и пр. трагикомическое положение Петлюры: «В вагоне – Директория, а под вагоном „вся его территория“…»

По возвращении из Анапы в Екатеринодар, после острого недомогания, повидавшись кое с кем из среды политических друзей, я с их согласия решил побеседовать с отдельными лицами из большинства Законодательной рады. В душе все же была надежда, что счастье родного края, уважение к памяти павших в борьбе возьмут верх в сознании черноморских вожаков над гибельными петлюровскими порывами… Пока не поздно, быть может, удастся задержать процесс развала.

В первую очередь я решил побеседовать с тем же К. А. Бескровным, которого продолжал считать наиболее влиятельным членом черноморской фракции и правительства Курганского. В смысле наличия тревоги и неудовлетворенности в этой среде мои ожидания оправдались в полной степени. Стараясь, видно, уклониться от прямого ответа на мои вопросы о том, как он воспринимает создавшееся положение в крае, Бескровный облек

свою первую часть ответа в полушутку, напомнил то же старое краевое правило, что искони у нас на Кубани пастухи табунов рядились водить их лишь «до Покрова», т. е. до первого октября (дня праздника Покрова Пресвятой Богородицы), так вот и он, Бескровный, «ушел из пастухов» и в правительстве уже не состоит.

Совсем не желая свести начатый мною вопрос к полу-шутке, к личному моменту, я изложил нашу линейскую точку зрения на возможный выход из создавшегося положения во имя общегосударственной важности продолжения борьбы с большевиками, каковая в свое время была начата всеми кубанцами в полном согласии и с общего решения. Я указывал Бескровному на общее ухудшение дел на Кубани за время их пятимесячного пребывания у власти. В смысле укрепления местного демократического фронта мы откатились назад, мы оказались оттесненными от возможного влияния на направления дела борьбы с большевиками. Добровольцы, черпая силы и основания в имеющихся сепаратических течениях отдельных кубанских групп, близких к теперешнему правительству, на этом основании вообще опорочивают все мероприятия Кубанского правительства и непозволительно умаляют роль и значение Кубани и кубанцев в борьбе. Правительство оказалось бессильным провести свою программу, ибо сама эта программа при свете действительности оказалась невыполнимой. Проводить же чужую программу – нашу линейскую – у него не было, очевидно, достаточной воли и достаточно объективных данных.

У нас, линейцев, руки развязаны в отношении добровольцев. Никакого повода заподазривать наши стремления к восстановлению Государства Российского у добровольцев нет. Если большинство рады согласилось бы не вставлять нам палки в колеса, то мы с энергией правительства, у которого руки развязаны в отношении открыто заявленной программы, приступили бы вместе с тем к последовательной борьбе с нежелательным уклоном добровольцев в сторону реставрации отжившего старого.

Если же теперешнее большинство уверено в том, что его программа соответствует требованиям большинства населения края, то пусть оно рискнет на роспуск рады с назначением новых выборов или предоставит это сделать нам, конечно, с гарантией в обоих случаях полного беспристрастия и полного соответствия свободы печати и свободы голосования.

Бескровный выслушал все это как будто со вниманием, потом переменил тему разговора и стал развивать мысль, что хорошо было бы подумать о подготовке работоспособной кубанской молодежи и хотя бы небольшой ее части дать возможность получить воспитание вне обстановки гражданской войны; этих отобранных молодых людей (в том числе сына К. А. Бескровного), – развивал свою идею Бескровный, – надлежит послать в Северную Америку, ассигновавши на это соответствующую сумму денег из краевой казны. В качестве старших руководителей с ними должны поехать один-два кубанских общественных деятеля. На последних могло бы быть возложено дополнительное поручение экономического значения: забота о своевременном снабжении Кубани манильским шпагатом и т. и. А в заключение снова в виде полушутки: «Пойидимо з Вами, Д. Е., в Америку шпагату купувати»… На мой вопрос: «Что это всерьез или в шутку?» – он отозвался, что по его мнению серьезно лишь то, что из дела борьбы с большевиками у нас с добровольцами ничего путного не выйдет, что это дело обреченное…

Потерпев здесь неудачу, я сделал попытку переговорить со своими бывшими школьными товарищами, с Гр. В. Омельченко и П. Л. Макаренко, но они от немедленного ответа на непосредственно поставленные им вопросы уклонились, пообещав предварительно посовещаться у себя. Когда я сообщил им о моей попытке договориться с Бескровным, то оба они единодушно заявили, что этот последний не оправдал их надежд и в данный момент в их группе особого значения не имеет… П. Л. Макаренко иронически заметил: «Вин у нас философ»… По существу же моего вопроса они тоже ничего определенного не сказали, сославшись на скорый созыв Краевой рады, когда и будет вынесено общее решение…

Войсковой атаман А. П. Филимонов, при встрече с ним, высказался с большим пессимизмом о наших кубанских делах, в разговоре даже бросил фразу, что «при первом серьезном политическом осложнении вожаки черноморско-радянского большинства рискуют быть уничтоженными», и тут же демонстрировал полное свое бессилие предотвратить несчастье… Что же делать?

По моей инициативе с согласия войскового атамана во дворце состоялись два совещания. На первом из них были общественные деятели из членов Краевой рады, а также и другие лица. Последние, как и мы – члены рады – разделяли опасение, что острый кризис петлюровского движения по популярному тогда слогану – «в вагоне директория, а под вагоном вся территория» – не мог не вызывать в радянско-черноморских кругах какой-то опасной для общего противобольшевистского дела реакции. Все признавали, что прежде всего нужно возвратить Краевому правительству свободу действия, прекратить недопустимую форму его зависимости от не несущих прямой ответственности радянских группировок. Должно быть также парализовано вмешательство во внутренние кубанские дела «Особого совещания» и его агентов, должны быть приведены к окончанию так долго затянувшиеся переговоры о создании южно-российской власти. Все участвовавшие в собрании при этом признали, что вся предыдущая практика краевого правительства Курганского не давала надежды на его способность провести в жизнь общественно-необходимые мероприятия. Ставился вопрос о его неотложной смене, о чем и раньше уже говорилось в кругах радянского большинства. Но там хотели видеть свой состав правительства: И. Л. Макаренко в качестве председателя, полковники Роговцев, Гончаров и прочие в качестве членов его, – претензии и честолюбие которых не соответствовали их подготовленности к ведению общекраевого дела – управления. Но при наличии данного большинства в Краевой раде другой состав правительства провести было невозможно. Определялся, следовательно, вопрос о неотложности роспуска данной Краевой рады и назначение новых выборов, возможность чего при данном большинстве представлялась очень сомнительной.

Было бесспорно, что с точки зрения политической новые выборы дали бы более сознательный и более устойчивый в своих взглядах контингент депутатов. Существующая рада избиралась в свое время наспех, когда отдельные населенные пункты еще не были освобождены от большевиков и впоследствии «дополнительно» досылались населенными пунктами скорее по назначению, чем по выборам. Но с точки зрения юридической акт атамана о роспуске Краевой рады без ее о том предварительного постановления мог подвергнуться серьезному оспариванию. Впрочем, в ответе запрошенных о том юристов указывалось, что Краевая рада 1918 года не была преемственно связана с радой 1917 года и вышла из государственного переворота… В среде самой Краевой рады немало было сомнений относительно правильности избрания многих ее членов. Мне лично представлялось целесообразнее принять на себя одиум малой юридической обоснованности акта роспуска рады, утерявшей сознание своей ответственности перед всем множеством краевого населения. Но при голосовании этого вопроса большинство собравшихся воздержалось от подачи голоса. Я остался в меньшинстве. Войсковой атаман тем не менее предложил мне принять на себя ответственность за роспуск прежней рады и составить новое правительство. Сам войсковой атаман, правда, соглашался отдать приказ о созыве Краевой рады нового состава, причем для подкрепления своей воли к этому и как бы для ободрения меня указал на надежную поддержку нас в этом начинании со стороны хорошо дисциплинированного гвардейского дивизиона, всегда готового к выполнению наших приказов… Я не мог пойти на подобную комбинацию.

Свободная местная пресса, только что в начале октября поддавшаяся общему настроению живого порыва к Москве, уже в половине октября при обращении к действительности вновь усваивала глубоко пессимистический тон. «Кубань оказалась изолированной»… «На первый взгляд – одиночество – результат демократичности, но по существу же это далеко не так»… «На бумаге демократическая конституция, а законодательство идет в порядке 57-й статьи»… «а управление краем тормозится отдельными по частному случаю постановлениями рады, либо влиянием лидеров партий, остающихся в тени»… «На местах же – старый режим»… и т. д.

Глава XXV

Южнорусская конференция, основной задачей которой было создание южнорусской власти, все это время вела свои занятия, «интенсивно» занималась распределением компетенций властей общедобровольческого командования и краевых образований – Дона, Кубани и Терека. В казачьей ее части, кроме любителя длинных речей И. Л. Макаренко, тормозом работы служил терский делегат в комиссии, профессор академии Генерального штаба, генерал-лейтенант В. И. Баскаков, устанавливавший едва ли не по каждому пункту заданий комиссии свое особое «учение» в виде бесконечно тягучих малосодержательных речей. Со стороны же членов конференции, уполномоченных Главного командования, проявлялось тем меньше сговорчивости, чем больше обнаруживалось успеха на фронте. Вообще же основными вопросами спора были две темы: законосовещательная или законодательная должна быть «палата депутатов» при общем главнокомандующем генерале Деникине и быть ли армиям краевых образований в своих построениях автономными или слитыми в общее и полное подчинение генералу Деникину. Последний, между тем, поставил перед конференцией требование именно о законосовещательных функциях палаты и при этом в ультимативной форме, а в отношении армии давал директиву: «после одной (донской) автономной армии создавать таких три значило бы идти на расчленение… Автономные армии не допускаю». – «Единая армия и единое военное законодательство, считающееся с особыми условиями исторически сложившегося казачьего быта»…

Конечно, из сочетания такой директивы главнокомандующего и определенностью казачьих заявлений до сговора оказывалось очень далеко.

В вопросах об автономных армиях донцы были не более сговорчивы, чем кубанцы. Именно донские специалисты, привлеченные к комиссионной работе, оказались наименее сговорчивыми в вопросах распределения компетенций. Среди же кубанских высших начальников И. Л. Макаренко не находил себе единомышленников, что потом скажется в выступлениях на раде как самого Макаренко, так и близких ему по взглядам других членов рады.

Вообще говоря, южнорусская конференция продолжала оставаться местом, где происходили торги с переторжкой. Однако профессор Соколов выскажется потом об этом торге, что «преимущество в данном случае было на стороне казаков, которые вооружены были до мелочей продуманной схемой разграничения всех предметов по трем категориям: 1) что относится к общегосударственной власти в порядке законодательства и управления, 2) что в порядке законодательства относится к общегосударственной власти, а в порядке управления к краевой, и наконец, 3) что и в порядке законодательства и управления относится всецело к власти краевой.

«Они, – говорил Соколов о казачьих делегатах: – вносили в защиту местных особенностей подлинный жизненный пафос, мы же, т е. он, Соколов, Посович и др. отстаивали идею, принцип“…»

О достижениях конференции будет сказано обеими сторонами. – «Эти материалы будут иметь ценность и для историков эпохи, и для будущих российских законодателей». Но практически труды конференции, однако, не приблизили ни на йоту дела образования единой власти – «Воз остался и ныне там».

Нельзя было отказать тогдашнему правящему кубанскому радянскому большинству в готовности в это время развивать энергию и известную в партийных интересах предусмотрительность. Был принят «Закон о земле» (с явной демагогической окраской). Был сделан шаг того же демагогического значения навстречу крестьянского краевого населения: целый ряд их «волостей» был переименован в станицы, а их жители получили звание казаков с уравнением в правах с последними на получение земли и пр. И любопытно, что видимую инициативу в этом направлении брали те же люди, которые недавно до этого совсем не шли навстречу расширения прав «иногородних».

Был разработан закон о выборах в Законодательную раду с большим расширением избирательных прав иногородних. Было явное стремление загладить прежние свои грехи (1917–1918 годов) по разъединению краевого населения.

Была выпущена декларация об образовании кубанской партии федералистов-демократов. В программе, однако, искусно было закамуфлировано речение, о какой федерации шла речь: общероссийской или об Украины-Руси. От имени Законодательной рады было выпущено особое обращение к казакам, горцам, крестьянам и рабочим Кубанского края «против разрушительной работы монархистов и «за святую свободу и народоправие», «за землю и волю»… И нельзя сказать, что все это проходило без отклика в той среде, куда пускались, главным образом, соблазнительные стрелы.

Комитет завода «Кубаноль» обратился к казакам с ответным воззванием, в котором встречно опровергались распространяемые «несправедливые слухи, будто рабочие подготовляют восстание на 17 октября для свержения существующей на Кубани казачьей власти… «Комитет протестовал против такой злостной провокации…»

Впрочем, уже ближайшее будущее показало, насколько этот контакт оказался мнимым и как дорого нашим черноморцам пришлось поплатиться за невольную или сознательную мистификацию.

В противовес этим достаточно крикливым заявлениям членов черноморской группы (из них наиболее активно в это время держались Гр. В. Омельченко, П. Л. Макаренко, горец Гатогогу и др.) – в скромной декларации линейской группы свидетельствовалось, во-первых, об устойчивости ее демократических взглядов вообще, ее стойкости в вопросах краевой автономии, а в отношении добровольчества наша декларация свидетельствовала, что добровольчество, вопреки утверждению многих авторов этого лагеря, всегда могло найти стойких союзников в кубанской среде в смысле поддержки идеи российского государственного единства.

Глава XXVI

Как было выше отмечено (см. главу XXIV), сентябрьские совещания войскового атамана с широким кругом краевых деятелей – членов рады и не состоящих таковыми – не дали стимула к роспуску Краевой рады и назначению новых выборов, хотя общее мнение совещавшихся тогда находило, что рада данного состава не выражает общественного мнения краевого населения.

Войсковой атаман издал приказ о созыве Краевой рады прежнего состава на 24 октября 1919 года.

Выше мною было отмечено, как безнадежно сам атаман смотрел на возможность своих согласованных действий с радой данного состава. К тому же 15 октября возобновила свои занятия Законодательная рада, всего неделю тому назад их прервавшая.

Черноморская группа начала в ней свои занятия тем, чем кончила их неделю тому назад, теми же безответственными выступлениями отдельных ее членов. На первом же ее заседании выступил со своим словом творец на собраниях рады всяческой клоунады Ст. Ф. Манжула (кстати сказать, при общих выборах в раду забаллотированый своими избирателями, но потом проведенный в нее Рябоволом в качестве и. о. заместителя отсутствующего члена рады).

В свою вакантную неделю Манжула побывал с другими некоторыми соделегатами на Донском войсковом кругу в качестве гостя и теперь с умилением повествовал в раде, как ему с товарищами «было радостно видеть на Дону, что там генералы зовут туда, куда мы идем. Нам плакать хотелось от радости, что есть же настоящие вожди казачества вроде генералов Мамонтова и Гусельщикова»… «не желающие вонзать казачеству нож в спину» и т. д. Всю эту тираду нужно было понимать как жестокий упрек кубанским генералам и всему кубанскому офицерству, которое будто бы в вопросах краевой политики было не на стороне Законодательной рады…

Теперь в первом же заседании Рады было сделано предложение учредить постоянного представителя Кубани на Донском Войсковом Кругу и предпринять одновременно неотложное рассмотрение работ «Южно-Русской конференции», как в раде, так и на Донском и Терском кругах. Подтверждались, следовательно, предположения, что все бывшие осенью делегации осенью делегации П. Л. Макаренко, Гр. В. Омльченко и др. к «старшему» и «младшему» братьям с неумеренно-льстивыми по их адресу докладами в Раде имели целью установление единого фронта («от реки Хопра до Малки») в решении общего вопроса об отношениях с добровольцами. Собственно уже с начала занятий Законодательной рады было видно, что большинство ее решило добиваться окончательного решения именно теперь. Была заметна, однако, повышенная нервозность этого «большинства» уже тогда. Большинство явно путалось в своей тактике, подвергало испытанию свой, по прошлому судя, сомнительный шанс на успех.

Здесь стоит отметить одну попытку членов нашей линейской группы Лабинского отдела Горбушина, Рябцева и др. повернуть острие критики не против главного добровольческого командования генералов Деникина, романовского и других действующих в армии генералов, а против предполагаемого действительного виновника одиозного уклона добровольческой политики – «Особого

Совещания» во главе с генералами Драгомировым, Лукомским и др.

Руководя осенним съездом депутатов Лабинского отдела, Горбушин, Рябцев, Аспидов и др. добились соответствующего постановления съезда и в раде огласили такое постановление, приглашая и «черноморцев сосредоточиться на критике «Особого совещания», как такового, но щадя имя ген. Деникина. «Особое де Совещание» резко разошлось с заветами ген. Корнилова и с декларацией ген. Деникина, произнесенной им на многолюдном собрании в ст. Успенской.

Эта попытка, конечно, не могла иметь большого успеха и характеризовала лишь настроение предпринявших ее лиц.

Горбушин и другие пытались тогда найти подход к установлению общего языка с командованием на почве умеренности и лояльности с обоих сторон. Этот уклон наивного миротворчества со стороны названных лиц, позже ставил их самих в двусмысленное положение. Но, конечно, их стремление данного порядка самих их характеризовали с доброй стороны.

Глава XXVII

Итак, с начала работ Законодательной рады этого созыва рассеивались все остатки оптимистических надежд на «авось-де все кое-как образуется». Чего, в конечном результате, хотело добиться большинство рады в затеянной им игре в столь опасное время? На этот вопрос мы, неосведомленные, и тогда не могли дать точного ответа, как нет его и до настоящего времени.

Сохранился, однако, документ весьма туманного содержания, именно интервью П. Л. Макаренко, данное им сотруднику екатеринодарской газеты «Утро Юга». Содержание интервью в главном было следующее:

1) Существующее разногласие в среде членов рады имеет по преимуществу тактический характер; 2) на созываемой Краевой раде можно ожидать обострения борьбы между сторонниками войскового атамана, с одной стороны, и с настоящим большинством Законодательной рады, с другой; 3) вмешательство Законодательной рады в компетенцию краевого правительства, безусловно, ненормально, могущее, однако, указать на то, что желание большинства рады не сходится с политикой правительства; если так будет дальше, то Кубанский край неизменно будет подвигаться в тупик, после чего придется «рубить гордиев узел»; 4) ожидать скорого образования южнорусской власти в результате южнорусской конференции не приходится, слишком велики различия между желанием краевых образований и «Особого совещания» в понимании ими путей восстановления Российского государства; 5) приостановка наступательных действий южнорусских армий дала бы возможность оправиться нашему врагу, напрягающему, безусловно, последние силы; 6) если Учредительное собрание соберется на основе четыреххвостки, если власть не будет оказывать очевидного для всех давления на выборы, если все части России будут иметь равномерное представительство, пропорциональное населению, то мы, безусловно, подчинимся решению таким образом составленного Учредительною собрания, но депутаты Кубани в Учредительном собрании, безусловно, будут поддерживать федеративный строй. На вопрос, какая из общероссийских партий всего ближе «вам» по своей политической идеологии, следовал ответ: – никакая… Мы не допускаем мысли о каких-либо возмущениях на территории Кубани, однако возможны эксцессы на почве дороговизны и все обостряющейся политической борьбы между кубанцами и сторонними элементами, и мы верим, что в результате работ Краевой рады на Кубани организуется более твердая и единодушная власть, а это успешно скажется на результатах борьбы с разрухой на местах.

Каков смысл интервью?

Способностью «заховывать свои бажанья»[85] господа Макаренко, Быч, Бескровный обладали в совершенстве. Их двуличие всегда было тяжелым испытанием для тех, кто вынужден был иметь с ними дело. Но все же некоторые выводы, как сказано выше, из интервью можно было сделать.

Первым было то, что с войсковым атаманом Филимоновым они решали кончать. Утверждение на атаманском посту своего человека (Быча) было ими предрешено. Но Быч в это время, как было известно, из Екатеринодара отсутствовал. Газеты, однако, сообщили о его приезде в Константинополь и даже будто бы о выезде его оттуда, куда-то ближе к Екатеринодару. Далее, нельзя было допускать мысли, что П. Л. Макаренко и его друзья желали бы приостановления наступательных действий против большевиков, но против Петлюры развившиеся военные действия они, безусловно, хотели взорвать… Впрочем, в скобках тут справедливость требует отметить, что мы сами – линейцы – считали эти действия Главного командования на Украине большой ошибкой, во всяком случае здесь принцип – «худой мир лучше доброй ссоры» – должен был бы считаться общероссийским благоразумием…

К идее всероссийского Учредительного собрания Макаренко, как и его друзья, относились слишком условно, в дело южнорусской конференции не верили и явно не хотели верить.

Но образования «единой военной и гражданской власти» Макаренко, очевидно, желал по принципу, в свое время изложенному Л. Л. Бычом в Краевой раде в 1918 году, по системе южнорусского союза (конфедерации) с Украиной, но, может быть, без России. Установление «твердого правительственного курса, согласно воле черноморского большинства, считалось совершенно необходимым, включительно до того, что, быть может, придется рубить „гордиев узел“. Допускалась возможность эксцессов на почве политической борьбы между кубанцами и сторонними элементами, можно читать добровольцами. Ключ к обострению кризиса, конечно, все в том же: Петлюра отступал и уже оставлял пределы Украины. Его предложение «сотрудничества», сделанное через полковника Строжевского (см. выше), Деникиным было отвергнуто… «Остатки петлюровцев, как сообщалось в сводках, „бежали перед добровольческими войсками“…»

Возможность эксцессов и то, что, может быть, придется «рубить гордиев узел», – эти заявления Макаренко в его интервью показывали, что черноморские руководители допускали возможность в какой-то момент борьбы на два фронта, а сами не имели возможности ни собрать силу, ни выбрать момента борьбы, это предопределяло исход борьбы не в пользу зачинщиков.

У них не было связи с кубанскими войсками, за исключением ничтожных в боевом отношении гарнизонных частей вроде пресловутой «радянской охраны», состоящей по преимуществу из «шкурников»… Все видные командиры кубанских частей занимали определенно враждебную позицию к «самостийному» большинству рады. Некоторая их часть занимала позицию вообще несочувствия кубанским демократическим учреждениям и при случае всегда была не прочь продемонстрировать свои монархо-централистические симпатии. Это их отрывало от общей казачьей массы и вообще дробило силы. Для дела черноморцев-самостийников это было тем более убийственно. Начинать борьбу на два фронта при таких условиях было, действительно, безумием.

Глава XXVIII

По всей вероятности, на решения молодых голов в Екатеринодаре влияли сообщения о бычевских выступлениях и даже будто бы о его достижениях на «международной арене», просто утопические предположения, что «международным путем», через «Лигу Наций» и тому подобных возможно добиться разрешения в местном масштабе[86] большевистской проблемы то ли какою-то разновидностью непосредственных переговоров с большевиками, то ли способом признания независимости Кубани международным ареопагом и защитой этой самостоятельности, если к тому представится надобность, т. е. тешились надеждой на то, что в виде кратковременной возможности выпало на долю Грузии.

Положение Кубанской делегации, возглавляемой Бычом, было в это время явно ненормальным. Как делегация Краевой рады она была послана за границу в виде некоего компетентного информационного органа. Как часть правительственной делегации она имела целью содействие общероссийскому уполномоченному бывшему министру Д. С. Сазонову и для зашиты при нем «кубанских интересов», но она потеряла свои полномочия с момента недопущения самого Сазонова к защите российских интересов на конференции. С выходом из состава правительственной делегации Н. С. Долгополова и Д. А. Филимонова правительственную делегацию нужно было считать распавшейся. Большая часть бывшей делегации Краевой рады в разное время возвратилась домой на Кубань. При этом Н. С. Долгополов прибыл с огромным транспортом медицинского и лазаретного имущества и занялся распределением его между кубанскими и другими русскими лазаретами. Савицкий занялся по преимуществу личными хозяйственными делами. Л. Л. Быч, Калабухов и в какой-то степени Намитоков продолжали оставаться в Париже упражнять свои дипломатические способности при странном положении растаявшей самой делегации.

Неожиданно к открытию Краевой рады 24 октября 1919 года в Екатеринодар прибыл из Парижа член рады А. И. Калабухов и привез доклад Быча Краевой раде. Та часть «доклада», которая предназначалась, видимо, для широкой публики, Калабуховым была помещена в газетах. Извлекая из нее некоторые данные, можно было понять, в каком направлении составители «доклада» хотели подготовить кубанское общественное мнение, но осторожные авторы выражались словами лишь в виде разных предположений.

Главный интерес в Париже сосредотачивался, – согласно недоговоренным бычевским сведениям по русскому вопросу, – вокруг операций на фронте Колчака и на том, признает ли Антанта колчаковское правительство общероссийским… за Колчака-де стояли лишь элементы консервативные и реакционные… демократические же элементы от него отшатнулись… из русских элементов с ним остаются лишь так называемые «эсеры и эсдеки, все лишь бывшие люди, ренегаты». Сам Быч солидаризовался в неприятии Колчака с Керенским, Аргуновым и др.

Отмечались «дипломатические успехи» Быча при разных свиданиях с важными и влиятельными лицами… 16 мая Кубанская делегация имела «аудиенцию» у президента Северо-Американских Штатов г. Вильсона. Но содержание этой аудиенции в особой записке пересылалось правительству вместе со своим докладом и, как можно было понять, ничего обещающего для кубанцев аудиенция не открыла. Просто дело кончилось, по-видимому, лишь тем, что Быча допустили к лицезрению «самого президента Северной Америки» и к заслушанию его каких-то поощрительных фраз общего порядка. Конкретных выводов в пользу Кубани из произнесенных фраз сделать было нельзя.

Глава XXIX

«Договор дружбы»

А. И. Калабухов, прибывший из Парижа в Екатеринодар в ноябре 1919 года, все еще именуясь членом Кубанской парижской делегации, которую, как выше было отмечено, нужно было считать рассыпавшейся, привез документ, которому суждено было в последующем сыграть роковую роль для самого Калабухова, – именно – «Договор дружбы» Быча, Намитокова, Савицкого и Калабухова с одной стороны, и Топы Чермоева, бывшего офицера конвоя Его Величества, Гайдарова, Хадзарова и Бамата с другой стороны.

Первые выдавали себя за представителей Кубанского правительства, каковыми по существу в то время уже не были, вторые – из «представителей Маджелиса горских народов», – организации скорее воображаемой, чем в какой-то степени народно установленной.

В другое время этот документ, жалкий опыт претворения бычевской дипломатической словесности в воображаемую практику как бы «международных договоров», мог пройти незамеченным. В лучшем случае он мог бы войти в собрание полуюмористических актов государственного распада. Но при насыщенности атмосферы тыла гражданской войны духом недоверия и неприязни он мог сыграть и сыграл печальную роль.

В некоторой части черноморских кругов его, видимо, хотели «замолчать», по крайней мере, до поры до времени, быть может, навсегда. Привезший его Калабухов некоторое время держал его в секрете. Но после перепечатки его в газете «Свободная речь» (№ 2226) заговорили о нем как о каком-то «черновом наброске» договора… Но в то же время юрист по образованию и «горец» по происхождению, Султан-Шахим-Гирей (в то же время заместитель председателя Кубанской Законодательной рады) назвал документ «проектом договора», подлежащим утверждению Законодательной рады в последующем утверждении его еще войсковым атаманом.

Совсем иначе взглянуло на это добровольческое командование. Генерал Деникин 23 октября, затем генерал Романовский 24 октября срочной телеграммой запросили атамана Филимонова, подписывал ли Калабухов этот договор, заключенный между кубанским правительством и горским меджлисом? Атаман сначала ответил, что это ему и правительству неизвестно и что он занят расследованием этого дела. Потом дополнительной телеграммой главнокомандующему атаман сообщил вышеприведенный ответ Султан-Шахим-Гирея…

Во всяком случае пока этот «договор» не был скреплен подписью войскового атамана, он оставался лишь «проектом договора», следовательно, никакой «опасной» силы не имел. Мало того, 27 октября совет Краевого правительства постановил тогда же считать этот «договор дружбы» «аннулированным», а парижскую делегацию превысившей полномочия – утратившей их. Протестовала несколько позже (2 ноября) и Краевая рада, требуя отмены приказа, могущего повести к губительному разрыву.

3 ноября Калабухов, продолжая свой доклад, начатый 1 ноября, огласил меморандум Быча с просьбой принять Кубань в Лигу Наций… Кто и когда уполномочил Калабухова с Бычом подавать этот меморандум, нам, членам рады, было неизвестно.

Жуткое впечатление производил сам докладчик, – жертва двух столкнувшихся краевых течений, по существу, быть может, ближе стоявший к добровольчеству и только увлекавшийся в последнее время политическими и дипломатическими откровениями Быча.

В Париже сунули ему в карман эту ничего не стоящую по существу, но ставшую вдруг одиозной бумагу в виде «договора дружбы» с Топой Чермоевым, никогда не бывшим всерьез представителем неопределенной горской республики, ибо и самой республики в природе еще не существовало… И отправили несчастного Калабухова в край, где все было отравлено испарениями человеческой крови, пролитой в братоубийственной гражданской войне. А здесь приложение руки к бумаге, совместно с удачно реализовавшим грозненскую нефть Чермоевым, оказалось достаточным поводом, чтобы над головой Калабухова оказался занесенным меч разящей добровольческой десницы.

Высокого роста, несколько согбенный, ни кровинки в лице, всходил Калабухов на трибуну, – не снявший сана священник, сменивший, однако, рясу на черкеску и опоясавшийся казацким поясом с кинжалом на нем. Голос высокий, немного надтреснутый… Вместе с другими он блуждал в «Первом Кубанском походе».

До жути было жаль человека теперь. Встретил сначала в кулуарах я его брата-офицера и попросил посоветовать Алексею Ивановичу не шутить с угрозой, повисшей над его головой, угрозой со стороны командования… Затем в перерыве занятий рады за сценой, где толкаются вожаки групп и просто любители всякой сенсации, я услышал намеренно по моему адресу довольно громко произнесенную самим А. И. Калабуховым фразу: «Мне некоторые друзья в кавычках советуют скрыться от якобы грозящей опасности в связи с приказом генерал Деникина. Но ничуть не бывало. Я останусь и буду продолжать свое дело». Так же громко, чтобы все слышали, я отозвался:

– Не знаю, к каким друзьям вы меня относите, Алексей Иванович, – в кавычках или без кавычек, – но я от всей души посоветовал бы вам скрыться, и как можно скорее.

3 ноября 1919 года генерал Покровский отдал свой приказ № 1, в котором извещал о включении Кубанского края в тыловой район Кавказской армии и о вступлении своем в обязанности командующего войсками этого «тылового района», т. е. всей Кубани.

Рада в это время жила под тройным прессом чрезвычайной возбужденности. Во-первых, эта возбужденность происходила от внутренних причин. Вожди большинства, будучи, конечно, в курсе развивающихся событий и чувствуя приближение развязки, повышенно нервничали, и это их состояние передавалось остальной массе стоящих за ними членов рады. Линейское меньшинство, – численно все же значительное, – не было осведомлено о мероприятиях обеих готовящихся к схватке сторон, но совсем не склонно было изображать из себя приводимое на заклание стадо баранов, всячески стремилось бороться с зарвавшимся большинством и стойко отстаивало свои раньше занятые позиции.

Наличие на посту председателя рады И. Л. Макаренко подливало масло в огонь в виде взаимной неприязни и обостренного раздражения.

Вторым источником возбужденности в раде являлись силы, вне рады стоящие. Раз проявившись в виде приказа генерал Деникина за № 016729, силы эти шли к поставленной цели, не останавливаясь. И это не могло ускользать от нашего внимания и не волновать всю массу.

Наконец, – третье: влияние улицы. Толпы жаждущих сенсации и зрелища, лица обоего пола переполняли места для публики и для печати. Исходя, очевидно, из своих соображений, президиум рады широко открывал двери заседаний. Среди этой проникшей на заседания без достаточного контроля публики кишмя кишели всякого рода мелкие и крупные авантюристы нездорового тыла гражданской войны и среди них, конечно, большевистские агенты… 31-го октября перед началом заседания, но уже после председательского звонка, вдруг к барьеру амфитеатра приблизился человек в солдатском обмундировании с солдатским Георгиевским Крестом на груди, с Евангелием в руках, поднимая последнее, завопил:

С нами Бог, разумейте языцы! Деникина дракона объявляю вне закона… На Колчаке мертва голова…

Публика ринулась кто куда. Макаренко, председатель, метнулся за кулисы…

Крикуна вывели, за сумасшедшего сочли. Но очень подозрительна была его центральная фраза…

Глава XXX

В ноябре 1919 года

Стороннее сообщение офицера-корниловца В. Ф. Подчасова

Весной 1926 года по рекомендации одного из моих друзей ко мне зашел некий В. Ф. Подчасов и рассказал, что он один из бывших корниловцев, пошел за своим вождем еще в конце Великой войны, вместе с другими вступил в ударный корниловский батальон, неоднократно в боях был ранен, лишь благодаря случайности остался в живых, избежал расстрела, в Крыму попал в плен к большевикам, каким-то чудом выкрутился от них. В эмиграции, как и большинство, работал на заводе Рено, состоял членом армейской организации корниловцев, но затем вышел из нее и заявлял… «хочется уехать в Россию»… Впечатление от него и его рассказов (он заходил ко мне несколько раз) внушало доверие к нему и к его воспоминаниям. Правда, в попытках давать общие объяснения уклонов политики «верхов эмиграции» проглядывало немало поверхностной отсебятины.

Фактическая сторона печальной эпопеи Подчасовым изложена, по-видимому, с соблюдением реальности. Привожу здесь основную часть его рассказа:

«Когда из Парижа в Екатеринодар вернулся Калабухов для доклада раде о работе ее делегации за границей, то генерал Деникин дал приказ атаманам казачьих войск – Дона, Кубани и Терека, всем губернаторам и главнокомандующим областей вооруженных сил юга России: „В случае появления на этих территориях Быча, Калабухова, Савицкого, Намитокова – немедленно их арестовать и предать военно-полевому суду по обвинению в государственной измене“»…

Кубанский атаман Филимонов и председатель правительства Курганский ответили Деникину, что из названых лиц на территории Кубани находится Калабухов, что аресту и преданию военно-полевому суду, как член рады, он не подлежит без согласия самой рады. Деникин приказ повторил. Филимонов ответил, что у него нет сил приказ привести в исполнение. Тогда Деникин объявил всю территорию Кубани тыловым районом Кавказской армии и назначил командующим тыла, т. е. территорией Кубани, генерала Покровского специально для того, чтобы привести приказ в исполнение.

«До назначения генерала Покровского, – отмечает Подчасов, – я подчинялся непосредственно коменданту города Екатеринодара, а с назначением генерала Покровского был подчинен, вместе с 15-ю офицерами команды, непосредственно ему. Мне было предложено следить за зданием Зимнего театра Черачева, где происходили беспрерывно ночные заседания Кубанской рады… В течение двух ночей мне спать не приходилось… Часто в автомобиле с потушенными фонарями сопровождал машины, развозившие известных членов рады».

Наконец, 6 ноября генерал Покровский решил произвести «операцию» над радой, и оказался знающим дело хирургом. Дело в том, что в самом гарнизоне Екатеринодара войска были ненадежны: технический полк, учебный батальон, учебно-кадровая батарея были на стороне рады. Настроение ближайших к Екатеринодару станиц также было на стороне и в защиту рады… Надежными частями гарнизона были Кубанское Софийское военное училище и самая верная идее Добровольческой армии – Единая Великая Неделимая Россия – моя команда, которая к этому дню имела более ста офицеров.

И вот генерал Покровский, как командующий, назначает на 6 ноября парад (смотр войскам) Екатеринодарского гарнизона. Нужно сказать, что 4 и 5 ноября в срочном порядке были выделены и отправлены на фронт маршевые роты из неблагонадежных. А Кубанская рада 4, 5 и 6 ноября все заседала, охраняемая, однако, довольно сильным своим караулом.

На парад войска были выведены в особом заранее определенном порядке: на правом фланге по Красной улице стоял конвой Покровского (против собора), затем Кубанское военное училище, против театра, где заседала рада, были выстроены юнкера и моя команда с пулеметами, потом части, вызванные из станицы Пашковской, а на левом фланге, далеко от театра, за Дмитриевской улицей стояли неблагонадежные кубанцы… Мы получили приказание окружить театр. Полковник К. вошел в театр, вызвал товарища председателя рады Роговца и от имени генерала Покровского предложил ему – во избежание кровопролития – отдать приказание караулу, охранявшему раду, сойти со всех постов.

Роговец побледнел и приказал начальнику караула, подчинявшемуся только ему, снять посты. Потом ему, как исполняющему обязанности председателя рады, был представлен список членов рады, которые должны быть выданы радой для суда над ними… И вот выходят члены рады… Испуганные лица, непонимающие глаза… Но главного виновника, Калабухова, в здании рады не было. Он был вызван атаманом Филимоновым к себе во дворец и там арестован. («Я видел эту записку Филимонова, записку, вызвавшую Калабухова… насмерть»… Это личный атаманский бланк. Рукою Филимонова на бланке было написано: «Многоуважаемый Алексей Иванович! Прошу Вас немедленно, по очень важному делу, прийти ко мне во дворец»… И подпись: «Уважающий Вас, А. Филимонов»…)

Что в атаманском дворце произошло, мне рассказали поручик Исаков и капитан, поехавший с генералом Покровским.

– Я в это время получил приказание, – отмечает Подчасов, – отправиться к дому Фотняди, где был штаб Покровского, чтобы усилить его охрану и принять арестованных.

По словам поручика Исакова, во дворце произошло следующее:

Филимонов обратился к Покровскому с просьбой:

– Приказать караульным обращаться с арестованными в корректной и вежливой форме…

Покровскому это не понравилось… И когда Филимонов заявил, что на довольствие арестованным он будет отпускать деньги из войсковых сумм, что поэтому арестованные могут довольствоваться из ресторанов, то Покровский тут не стерпел и грубо ответил: «Александр Петрович! – Прошу Вас не делать мне указаний, как обращаться и как кормить арестованных»… И повернувшись боком к Филимонову, лицом к офицерам, с насмешкой сказал, щелкнув пальцем около шеи:

– Я их накормлю…

Арестованные – Роговец, Гончаров, Фесков, Манжула, Омельченко, Воропинов, Петр Макаренко и др. – были размещены в одной большой комнате, Калабухов же был помещен отдельно в маленькой, через коридор напротив, что недалеко от уборной…

Когда начало темнеть, я получил приказание от начальника штаба: 1) выставить еще внешний пост (кроме бывшего внутреннего) к окну комнаты, где был Калабухов, 2) запретить разговаривать между собою остальным арестованным… Было предложение, что скрывшийся председатель рады Макаренко (арестован был его брат

Петр) и член рады Бескровный попытаются, с помощью оставшихся верных им казаков, отбить своих единомышленников… Я зашел в караульное помещение передать приказание… Караул был настроен весело…

Захарченко запел на мотив – «Не пиймали Ивана Макаренко, пиймали Петра»… и все подхватили:

– Трай-рай…

Около 12 часов ночи был составлен военно-полевой суд под председательством полковника Комянского; члены: войсковой старшина Гетьманов и др. На суде Калабухов виновным себя не признал. Он говорил: «Я действовал в соответствии с инструкцией, данной Краевой радой для делегации. Если я сделал что-нибудь не согласно с инструкцией, то меня должна сулить рада… Договор с горским Меджелисом был подписан мною, Бычом, Савицким и Намитоковым лишь как черновик, он может войти в силу лишь после рассмотрения и утверждения его радой…

Однако суд признал его виновным, поэтому за измену – повешение.

До приговора Калабухов держался спокойно и с достоинством. После стал сильно нервничать… Мне было его по-человечески жаль. Когда он попросил помочь ему – ответил, что я слишком маленький… Надо просить Покровского о смягчении наказания… И я пошел к генералу Покровскому передать просьбу Калабухова его видеть. И в ответ услышал:

– Скажите, что я не желаю разговаривать со сволочью…

Я передал, что Покровский не хочет его видеть и что остается одно – писать прошение о помиловании, адресованное Главнокомандующему… Покровский, мол, не рискнет скрыть ваше прошение о помиловании, адресованное Деникину.

Калабухов попросил бумагу, чернил и спросил, не знаю ли я форму прошения о помиловании. Я ответил: «Не знаю… Но пишите от сердца… Укажите на свои заслуги… Вы ведь участник Корниловского похода.» Калабухов напишет и снова зачеркнет… Видя это, я пошел в комнату к другим арестованным и спросил:

– Кто знает форму прошения о помиловании?.. Просит Калабухов. – И тут же передал приговор… Не помню, кто сделал набросок черновика и кто спросил меня: будет ли этот суд и их судить и будет ли такой же приговор и для них? Вопрос наивный: я был только начальник охраны. Но, помню, ответил: «Не думаю, чтобы вас повесили… Разве военных, господ полковников?.. Во всяком случае этой ночью больше никого судить не будут. Это я знаю наверняка». Все повеселели. Были даже шутки и остроты. Манжула посоветовал Ф. не забрасывать далеко веревку, которой была связана посылка, переданная одной из жен, завтра мол, будете искать… В прошении на имя генерала Деникина Калабухов просил – во имя старушки матери, двух дочерей, во имя спасенных им от расстрела на станции Кавказской офицеров, которые находятся сейчас в Добровольческой армии, смягчить, уменьшить наказание и (это подчеркиваю) обещал в будущем защищать интересы Добровольческой армии»… Когда я это прошение передал генерал Покровскому, то он меня мало не съел глазами… По всему видно было, что он желал, чтобы я это прошение скрыл… Покровский спешил повесить Калабухова. А тут еще вопрос: откажет ли Деникин. Во всяком случае, Покровскому немедленно пришлось заказывать автомобиль и в час ночи ехать на телеграф, говорить с Таганрогом по прямому проводу, передавать прошение Калабухова… Я был уверен, что Деникин помилует…

Медленно тянулось время от часа ночи, приблизительно, до 3-х. Все это время я провел в комнате «с общими арестованными». Сидели за столом вместе с П. Макаренко и болтали… Он мне понравился… Тип народного учителя, с сократовским знанием жизни.

Спокойствие духа… Насмешка над собой, над всеми. Помню, он попросил у меня карандаш и бумагу. Я дал. Смотрю: появился ствол дерева, потом ветви, на одну из них Макаренко набрасывает петлю и в петле пытается нарисовать автопортрет. Потом бросил, говоря, что без зеркала не может повеситься – намек на отобранные вещи. Я засмеялся и сказал: «Не надо спешить вешаться» – и передал последние новости: завтра утром в Екатеринодар приедет Врангель, и он, а не Покровский решит вашу участь. Около 3-х часов ночи была получена из Таганрога за подписью генерала Романовского телеграмма, которую сейчас же прочли Калабухову: «по докладу главнокомандующему на прошение Калабухова о помиловании положена резолюция: – отказать или отклонить – точно не помню.

Дали 30 минут на то, чтобы написать жене последнее письмо. Калабухов написал коротенькое: «Дорогая Мэри! Я должен умереть: такова судьба и от нее не убежишь. Ты же должна жить, – жить – ради детей. Твой и за гробом. Алексей».

Перед тем, как увезти Калабухова на казнь, его сфотографировали… Вот он, заложив руки назад, в серой черкеске стоит, приняв позу… Вспышка ленты магния… Резкий щелчок аппарата… Вдруг сильный треск. Это лопнул бокал, на котором сгорела лента магния… Лицо Калабухова свело судорогами и как-то сразу помертвело.

Есаул кубанского же войска Р. принял от меня Калабухова и повез к месту казни на крепостную площадь. К семи часам утра уже весь город знал о повешении и шел смотреть…

После переговоров Кубанской делегации с Врангелем и Таганрогом было решено выслать всех остальных арестованных за границу без права возвращения на территорию ВСЮР до окончания гражданской войны.

Драма ноябрьских дней 1919 года на Кубани

I

Тяжелая драма ноябрьских дней 1919 года на Кубани, выразившаяся во вмешательстве командования Добровольческой армии с помощью военной силы во внутренние гражданские кубанские дела, нуждается во всестороннем освещении. Мне пришлось быть свидетелем происшедшего и хотелось бы здесь со всей доступной объективностью дать свои показания о том, что тогда произошло и как это произошло.

У кубанцев идея борьбы с большевиками была общей и принята она была в силу единодушного решения. Кубанская Краевая рада 20 декабря 1917 года приняла особую политическую программу-декларацию, в коей утверждалось, что наиболее «совершенной формой правления России» кубанское казачество и горцы признали «Российскую демократическую федеративную республику», состоящую «из крепко спаянных между собой единством государственных интересов федерирующих областей».

Кубанский край, являющийся одной из них, входит в государственное единство «в качестве равноправного штата». Государственная жизнь в крае и в государстве должна быть построена на основах демократии и справедливого учета социальных групп и пр.

С этими идеями, с этим осмысливанием борьбы, кубанская, утвержденная радой, власть выступила в поход, и во имя этих идей призывала народ к борьбе, производила в попутных станицах и хуторах мобилизацию, требовала от населения материальных жертв и проч.

– Живая боевая сила двух соединившихся отрядов – кубанцев и добровольцев – была, приблизительно, равной, с быстрым ростом преобладания кубанцев в армии. 4 августа 1918 года состоялся торжественный въезд в отвоеванный у большевиков Екатеринодар, при особом символическом построении колонны въезжавших. Во главе ее бок о бок ехали генерал Деникин и кубанский атаман Филимонов. За ними – председатель Кубанского правительства Быч и начальник штаба армии генерал Романовский. А потом члены Кубанского правительства в ряду с соответствующими по значению в армии чинами.

Но уже на первом совместном, по занятии Екатеринодара, заседании кубанцев и добровольцев (12/25 августа) произошло резкое столкновение точек зрения тех и других по вопросу, ставшему затем боевым в кубанской политике, а именно: по вопросу о Кубанской армии.

Началась полоса «упорной, сначала скрытой, а потом и открытой борьбы», это была борьба за свои позиции двух начал: кубанского, – демократического, и добровольческого, – начала единоличной диктатуры, усваивавшей на практике все более и более откровенные реставрационные устремления.

Знаменательно было то, что именно тогда впервые кубанцам пришлось услышать открыто выраженное суждение из стана добровольцев о том, что в будущем исторически сложившийся в России строй (монархия) должен быть восстановлен, при неизбежных, правда, коррективах. Высказался тогда так генерал Драгомиров, только что появившийся на кубанском горизонте и назначенный председателем «Особого совещания».

При происшедшей за прожитое время (с начала совместной борьбы) дифференциации кубанских общественно-политических элементов усилилась та именно часть, в среде которой никогда не замечалось особенно ревностного стремления к преодолению возникших в процессе революции центробежных сил. В этой группе так называемых «черноморцев» наиболее активную роль приобрели те, которые были идейными, а некоторые личными друзьями Петлюры и его окружения, – кубанские самостийники, как окрестила их не разбирающаяся в политических подробностях улица.

К группе черноморцев примыкала небольшая, но активная часть кубанских горцев, которая увлекалась тогда идеями горского сепаратизма.

В противоположность добровольческой концепции единой и неделимой России в лагере указанной части кубанцев была усвоена своя особая концепция, официальная формулировка которой звучала, быть может, не столь одиозно. По этой формулировке выходило, что части бывшей Российской империи должны прожить определенное время самостоятельной государственной жизнью и потом уже возможен процесс стягивания в государственное единство этих частей. В виде очередной задачи считалось создание свободного Союза государственных образований Кавказа и Юга России с непременным включением в него независимой Грузии и Украины.

Мы, другая группа кубанских общественно-политических деятелей, – «линейцы», – мы считали необходимым «объединение всех действующих в одном направлении сил (следовательно и добровольцев) при установлении государственного строя в России». Мы продолжали, следовательно, стоять на почве программы декларации рады декабрьского созыва 1917 года, с ее подчеркнутым стремлением к государственному единству. Во имя этого мы боролись внутри собственной кубанской среды с ее центробежными течениями. Поддержав в Краевой раде при выборе атамана человека, мало симпатичного для нас, но кандидата общероссийской ориентации, А. П. Филимонова, мы способствовали, таким образом, забаллотированию выдвинутого на этот пост черноморцами украинской ориентации Л. Л. Быча.

Важнейшей задачей своей объединительной политики мы считали в первую очередь объединение в прочный государственный союз казачьих земель: Кубани, Дона и Терека. В своей декларации 20 января 1919 года мы объявляли, что этот «Союз», «как реальная и прочная сила, может и должен стать центром объединения других государственных образований и областей юга России»[87]. Последнее обстоятельство мы подчеркивали в противоположность, с одной стороны, – совершенно не соответствующей реальным силам и возможностям – добровольческой навязчивой идее о немедленной планировке единой России по методу «покорения под нози всякого врага и супостата». С другой стороны, для нас сплошной утопией или скрытой фальшью отдавало от бычовского «Свободного Союза Кубани, Украины, Грузии и прочих народов Кавказа и юга России».

Наших скромных сил оказалось недостаточно для полного преодоления – на Дону – красновских тенденций романтического монархизма и донской всевеликости, на Тереке – робости и связанности страхом перед инородческим элементом нашего младшего брата, а главное, – для преодоления излюбленного метода автократизма всех времен и народов, в нашем случае, – автократизма добровольчества: divide et impera.

В Кубанской Законодательной раде, куда был перенесен, – после избрания войсковым атаманом А. П. Филимонова, – центр внутренней кубанской борьбы, мы, линейны, большинства не получили.

Образовавшееся же в раде большинство, – из черноморцев, части горцев и дикого, в большинстве, беспринципного элемента, – не стало разбираться в средствах для достижения своего господства в краевой политике.

К началу осени Краевое правительство превратилось в послушное орудие в руках вожаков указанного большинства Законодательной рады.

Во второй половине сентября – начале октября в официальных сводках Добровольческой армии стал фигурировать особый Петлюровский фронт, с интенсивно развивающимися боями на нем: под Ганском, Одессой, Казатиным и пр. Вместе с тем сообщалось о разгроме повстанцев у Дербента, Петровска и пр. И в том и в другом направлении действовали кубанские воинские части. Другими словами, для кубанского правящего большинства создавалось неестественное положение: душить собственными руками дело, которому оно не могло не сочувствовать и которому оно готово было даже помогать. База вражды и недоброжелательства в отношении добровольчества расширялась, таким образом, далеко несоразмерно с его скромными силами и очень ограниченным кругом друзей.

В смысле накапливания горючего материала на Кубани уже к концу сентября 1919 года создалось угрожающее состояние.

Стали говорить о близком созыве Краевой рады.

Но плохо было то, что по весьма распространенному убеждению настроение большинства в раде далеко не соответствовало настроению большинства в Крае.

Краевая рада, выделившая затем из своей среды Законодательную, с вышеуказанным большинством, избиралась в свое время наспех, когда еще не вся Краевая территория была очищена от большевиков. Население, захваченное борьбой, не могло быть особенно осмотрительным при выборах; в раду попали люди, не всегда отвечающие предъявляемым к депутатам населения требованиям. Необходим был бы роспуск рады и назначение новых выборов. Со стороны населения они были бы гораздо более сознательными.

Но большинство рады совсем не было расположено рисковать своим положением, и Краевая рада данного состава обнаруживала тенденцию обратиться в особого рода «долгий парламент», хотя по смыслу закона (ст. 12 Кубанской конституции) Краевая рада не постоянно действующее учреждение, а Законодательное собрание, созываемое в экстренных случаях.

С точки зрения юридической акт атамана о роспуске Краевой рады без ее о том постановления, в силу особенностей закона, мог бы подвергнуться серьезному оспариванию. В отзывах запрошенных по этому поводу кубанских юристов дополнительно к этому указывалось, впрочем, что Краевая рада 1918 года не была преемственно связана с Краевой радой 1917 года и вышла из государственного переворота.

В среде самой Краевой рады немало было сомнений относительно правильности избрания многих ее членов.

Таким образом, чисто конституционные соображения не позволили атаману сделать этот решительный шаг. И население Края было лишено возможности высказаться по существу выдвигаемых жизнью основных вопросов краевой политики.

Войсковой атаман с неоправданной поспешностью издал приказ о созыве Краевой рады прежнего состава на 24 октября, а 15 октября возобновилась сессия Законодательной рады.

Среди ее большинства замечалось стремление произвести мобилизацию всех своих сил: приехал из Парижа Калабухов, в газетах сообщалось, что ожидается приезд Быча.

22 октября в Законодательной раде выступил с докладом о работах южнорусской конференции И. Л. Макаренко. Он весьма пространно сетовал на то, что во время работ конференции кубанцы были лишены помощи своих военных специалистов. И уж совсем перегибая палку в одну сторону, докладчик закончил:

– Неужели Кубань так несчастна, что не могла породить двух, трех порядочных генералов.

Фраза вызвала бурю негодования у членов рады и у части публики.

Особенно острый отзвук она нашла в среде тех, против кого была направлена, т. е. в среде кубанских генералов.

Походный атаман и член правительства по военным делам генерал Звягинцев счел необходимым даже обратиться письменно в редакции газет с особым протестом и требованием, чтобы позорное пятно было снято радой Рябовола.

При подобном настроении начались заседания Краевой рады…

Заседание 25 октября было посвящено памяти трагически погибшего председателя рады Рябовола.

26 октября приступили к выборам президиума и из двух кандидатов, – Сушкова и Макаренко, – большинство отдало свои голоса последнему, так неудачно перед этим вызвавшему раздражение кубанского офицерства.

Тут же стал известен приказ генерала Деникина о предании суду Быча, Калабухова, Савицкого, Намитокова и др. Приказ исходил от главнокомандующего и был обращен, между прочим, к кубанскому, донскому и терскому атаманам.

В приказе сообщалось, что «в июле месяце между правительством Кубани и Меджилисом горских народов заключен договор, в основу которого положена измена России и передача Кубанских казачьих войск северного Кавказа в распоряжение Меджилиса, чем обрекается на гибель Терское войско».

Далее указывались имена подписавших договор, – со стороны кубанцев – Быч, Калабухов, Савицкий и Намитоков, со стороны горцев – Топа Чермоев и др.

Последняя, наиболее одиозная часть приказа заключалась в следующем:

«Приказываю при появлении этих лиц на территории вооруженных сил Юга России немедленно предать их военно-полевому суду за измену». (Таганрог. 25 октября 1919 года. – № 016729. Деникин.)

Приказ этот, судя по некоторым его редакционным особенностям, носил на себе все признаки большого раздражения и поспешно принятого решения со стороны его составителей. Не мог главнокомандующий и чины его штаба не знать, что в природе существует лишь одно Кубанское войско, а поскольку речь могла идти о нескольких боевых единицах, то это не войско, а воинские части. Никаким договором не было также обусловлено, чтобы главнокомандующий имел право приказывать войсковым атаманам. Затем иммунитет народного представителя даже при слабом развитии правосознания на территории вооруженных сил Юга России все же являлся до сих пор бесспорным. Наконец, слишком било в глаза намеренно предвзятое использование принципа – divide et impera – в том месте приказа, где бралось под защиту «обреченное на гибель Терское войско». Быть может, в силу этих особенностей приказ не был воспринят во всех кубанских сферах с той серьезностью, которой он заслуживал.

Запальчивая выходка непризнанного диктатора…

Кубанские сферы приспособились изживать их в порядке дискуссии.

Уже за несколько дней до появления этого приказа в свет в кубанской прессе, в связи с приездом Калабухова, поднимался вопрос о наличии какой-то разновидности договора, который будто бы был подписан Бычом и др. Калабухов, помнится, выступал в газетах с разъяснением, но или намеренно при этом путал, или обнаруживал слишком большую наивность. «Договора-де нет, а есть лишь проект его, который все же стороны подписали», – значит, имеется какой-то вид прелиминарного договора? – Ответ на этот вопрос получался в виде многозначительного умолчания.

В заседании рады войсковой атаман сделал доклад о мотивах, побудивших его созвать Краевую раду. Отодвинув все другие вопросы на задний план, он стал говорить о «парижской делегации», этом «яблоке раздора между Кубанью и Добровольческой армией».

Необходимо предотвратить катастрофические последствия приказа генерала Деникина…

II

Но можно было считать выясненным, что главное командование Добровольческой армии, приняв однажды решение о применении репрессий к кубанцам, шло безостановочно по намеченному пути.

Предназначены были лица проведения в жизнь задуманного – генералы Врангель и Покровский. Оба они, – не казаки по происхождению, но приписавшиеся к казакам, – были приняты станицами в число своих членов. В гражданскую войну, командуя кубанскими воинскими частями, они выдвинулись одержанными победами и занимали теперь высокие должности в Добровольческой армии.

Генералу Врангелю радянское большинство как будто даже благоволило. Ему было послано приглашение посетить раду, но он телеграммой на имя председателя ответил отказом.

– Все как будто бы сговорились осложнять политический кризис на юге России, – писалось в связи с этим отказом в местной прессе.

В руках генерала Врангеля, нужно думать, сосредотачивалось верховное руководительство Кубанской операцией. Непосредственное исполнение ее поручалось генералу Покровскому.

Ill

27 октября совет Краевого правительства постановил считать договор дружбы аннулированным, а парижскую делегацию утратившей свои полномочия. В то же время решено было протестовать против приказа генерала Деникина, а самый приказ признать нарушением Кубанской конституции.

Кубанский войсковой атаман также срочной телеграммой протестовал против приказа, «нарушившего права Кубанской Краевой власти и глубоко оскорбившего правосознание кубанского народа». – «Сыны Кубани не запятнали себя изменой»…

Протестовала несколько позже (2 ноября) и Краевая рада, требуя отмены приказа, могущего повести «к губительному разрыву». В срочном порядке рада постановила послать делегации на Дон и Терек. Атаман и правительство, путем посылки телеграмм, также все время стремились держать в курсе дела своих «братьев».

Но активного единого фронта, несмотря на так афишируемые стремления к нему, у большинства Законодательной рады не получилось.

В Екатеринодаре между тем рада, заговорив самое себя, продолжала выслушивать доклады, поджидая поддержки от «братьев»: донцов, терцев и пр.

После докладов Султан-Шахим-Гирея, Гончарова, Тимошенки, Иваниса настала очередь члена парижской делегации Калабухова. Очень пространно он рассказывал о том, как делегация, преодолевая различные препятствия, ехала в Париж, о ее деятельности в пути и о ее деятельности на месте, на Конференции мира. Очень часто подчеркивались ее «бескомпромиссные демократические позиции». Невольно при этом у слушателей возникал сравнительный образ того, как эти сторонники «бескомпромиссного демократизма» были далеко не столь последовательными демократами, когда стояли у кормила краевого управления.

IV

В связи с назначением Покровского командующим тылом рада, приняв особую резолюцию, в которой содержался протест против этого, объявила, что вся гражданская и военная власть в пределах Кубанского края принадлежит исключительно органам высшей власти, установленным Кубанской конституцией. Войсковому атаману и Краевому правительству предложено было соблюсти неукоснительное применение Кубанской конституции.

В отношении атамана здесь, как и в других случаях, сказывалась вся двойственность и ошибочность тактики большинства. Дискредитируя атамана в раде, она апеллировала к его авторитетности при необходимости.

Конечно, из этого ничего путного не могло выйти.

Атаман в заседании рады 3 ноября поставил вопрос ребром:

– Если рада идет на разрыв с Добровольческой армией, то он, атаман, просит освободить его от высоких полномочий.

Это была, во всяком случае, ясная постановка вопроса.

Большинство должно было принять окончательное решение, продолжать ли развивать задуманное, и, следовательно, переходить к решительным действиям, или… бить отбой.

В дневном заседании рады П. Л. Макаренко выступил с необыкновенно пространной речью о том, как тяжело переворачиваются страницы истории, какой тяжелой стопой ходил в свое время по полям Европы конь Атиллы, с каким бессердечием дробила человеческие кости в другие века колесница истории. Речь отличалась большой образностью и была несомненно глубоко продумана.

– Сейчас наш черед, – заявлял оратор большинства. – Колесница русской истории безудержно катится в направлении восстановления единой и великой России… хотим мы этого или нет…

Можно было воспринять это как отбой по всему фронту. Но это высказывалась лишь одна сторона.

В Екатеринодар Покровский прибыл не один. С Царицынского фронта Кавказской армии было снято два полка кавалерии, командиры которых были преданные Покровскому офицеры. Полки были расквартированы в станице Пашковской, – совсем рукой подать до Екатеринодара.

По частям телеграфных лент линии Кисловодск – Екатеринодар, приводимых Филимоновым, видно, что генерал Врангель, передавая свой приказ о назначении Покровского через Науменко 2 ноября, в 10 ч. 30 м. утра за № 169, тут же подтвердил Покровскому приказ, якобы через Науменко же, что «Главное Командование настаивает на срочном выполнении своего приказания», что «дальше медлить нельзя»…

V

Несколько позже, неожиданно для себя, отнюдь того не желая, уклоняясь даже от этого, пока было можно, я имел свидание с генералом Покровским, во время которого узнал:

У Покровского был в руках писанный документ, подтверждавший вышеприведенное распоряжение Врангеля о невозможности промедления.

Но у Покровского были какие-то причины промедления, а в самый последний момент, как будто, даже колебания…

Генерал Покровский несколько раз обращался ко мне через посланных и по телефону с приглашением зайти к нему, чтобы переговорить по важному делу. Раньше особых встреч с генералом Покровским у меня не было.

По телефону ко мне звонили на квартиру, посылаемые Покровским офицеры приходили ко мне, помню, однажды в раду, а другой раз, не застав меня дома, в здание Областного правления. Мне совсем не хотелось впутываться во всю эту историю. Ничего доброго от готовящегося столкновения двух сил я не ждал. Я считал свой долг выполненным, сделав максимум возможных в моем положении усилий, чтобы не допустить возможных осложнений еще до созыва рады. Теперь внутри рады, в качестве члена меньшинства, я старался, по мере сил, ослабить создающееся общее напряжение, полагая, что, авось, каждый выигранный день, даже час, принесет с собой желательное доброе изменение в ходе событий.

По телефону и посланным офицерам Покровского я давал один и тот же ответ: в генерале Покровском я лично нужды не имею, а если ему угодно меня видеть, я дома бываю тогда-то и тогда-то.

И вот уже 3 или 4 ноября ко мне пришел генерал Н. М. Успенский. Я всегда относился к нему с большим уважением. Отозвав меня в сторону, он сказал, что ему известно о приглашении меня к себе Покровским и о моем отказе пойти к нему. Так вот теперь он, Успенский, пришел ко мне и советует мне пойти к Покровскому.

– Быть может, вам удастся предотвратить многое.

Посоветовавшись тут же с ближайшими политическими друзьями, я дал Успенскому согласие пойти на следующий день утром к Покровскому. Чтобы избежать всяких кривотолков, я на утро пригласил к себе на квартиру своих политических друзей, а также представителя другой группы – К. Л. Бескровного, к этому времени уже не состоявшего членом правительства. Предупредив их всех, куда иду, я обещал рассказать по возвращении содержание разговора с генералом Покровским, в руках которого была в те дни судьба Кубани.

Нужно отметить, что жизнь в это время в Екатеринодаре была совершенно отравлена сыском. Кроме обычных и многосторонних контрразведок Главного командования и Кубанского правительства (и, конечно, большевиков), действовала, по-видимому, контрразведка генерала

Покровского, и, нужно думать, также добровольная, а может быть, по «штатам» действующая, – контрразведка большинства Законодательной рады. Неоднократно я имел случай убеждаться, что моя квартира и мои выходы находятся под перекрестным наблюдением. Приходилось сокращать обычное передвижение и все делать так, чтобы все видели – пошел туда-то, сказал то-то.

– А! здравствуйте… Долго мне пришлось поджидать вас… Мне давно хотелось с вами поговорить, – так начал свой разговор Покровский.

На мое удивление, почему именно со мной, он ответил не прямо. Он-де кубанец, обстановка на Кубани чрезвычайно сложная и серьезная, нужно выйти из нее с честью. Обо мне у него сложилось мнение как о человеке, искренне болеющем интересами Кубани и человеке твердом и энергичном – вот почему он хотел со мной потолковать.

Он приказал при этом подать два стакана чаю, – оказавшегося необыкновенно сладким, – для себя и для меня. Затем он дал мне прочитать часть документа – официального письма, написанного размашистым, не знакомым мне тогда почерком. Сложено письмо было так, что подписи нельзя было прочесть.

В этой части письма Покровскому предлагалось произвести необходимые действия, арестовать известных ему членов рады и передать военно-полевому суду. К этому, помню, добавлялось: «Суд должен быть скорый и исполнение немедленное».

До глубины души я был возмущен этим.

Владея собой и сдержанно я указал Покровскому, что кровью нас теперь запугать нельзя и что я удивляюсь, почему ему нужно было привлекать и меня к этому нехорошему делу.

Покровский спохватился и снова стал уверять, – лично-де он не сочувствует данному направлению дела, но он получил определенное приказание.

– Но неужели вы не понимаете, что подобные действия будут иметь совершенно обратные ожидаемым результаты? – заметил я.

– О-о, знаете, виселица имеет свое значение – все притихнут.

Я попробовал спокойно обратить внимание Покровского на то противоречие, в какое впадает он, соглашаясь быть проводником подобных мер и в то же время считая себя кубанцем. Кубанец должен уважать волю своего народа, выражаемую через представительное учреждение – раду. С искренней или деланной наивностью Покровский принялся уверять меня, что ни он, ни главное командование совсем не думают посягать на раду и другие учреждения кубанского казачества, что он, наоборот, будет настаивать, чтобы после завершения всего намеченного рада вновь собралась и продолжала свою работу.

Но что же за рада это будет? И какое правительство согласится после этого повести дело управления?..

Покровский предложил для ознакомления заготовленный им заранее список членов «энергичного» правительства.

Каково же было мое удивление, когда во главе этого замечательного списка я увидел собственную фамилию, – я как председатель правительства; Сушков как член правительства по ведомству народного просвещения, Успенский – по ведомству внутренних дел или военных, затем и Морев – по земледелию, Дицман – по торговле и промышленности и т. д.

– Только нужно, – добавил Покровский, – выбрать к этому энергичного войскового атамана. Александр Петрович (Филимонов) не годится.

Намек был слишком определенный.

Опять-таки, не давая воли естественному раздражению, я постарался спокойно уяснить генералу, что все его расчеты на меня и других близких мне лиц, – я назвал Сушкова и Успенского, – неосновательны. Мы не только не хотим этого, но, если даже захотели бы, – мы не могли бы исполнить предназначенных нам ролей. У Главного командования и у него, Покровского, может быть только следующая дилемма: или он, Покровский, агент Главного командования, назначенный им генерал-губернатор, – и тогда у нас не может быть никакого другого отношения к нему, как состояния противодействия, или он – кубанец, – тогда он должен отказаться от взятой на себя роли и прекратить все недостойное начинание.

Я указал при этом, как естественный ход событий в раде привел уже к тому, что вожаки большинства пришли к сознанию своих ошибок, и последнее выступление в раде П. Л. Макаренко – яркое тому доказательство. Он признал неотвратимость «поворота колеса истории» в сторону «единой» России.

Да, но это сегодня, а завтра они опять примутся за свое…

У меня не было охоты распространяться на тему о значении парламентских способов борьбы с вредными крайностями, и я кратко еще раз подчеркнул, что для меня приемлем только этот путь, при другом способе действий на мое сочувствие, а тем паче на мое сотрудничество, никто не может рассчитывать.

Я высказал также свое мнение о том, что ему, Покровскому, нечего разговаривать с нами, – надлежит поговорить с теми из кубанцев, которых это дело касается ближе всего – с вожаками большинства.

– Да, но они меня боятся, они ко мне не пойдут.

Мне оставалось лишь указать нейтральное место, – дворец атамана или квартиру председателя правительства, – где обе стороны друг друга не боялись бы и могли бы свободно встретиться и поговорить.

На этом мы расстались.

Дома я передал весь разговор заранее приглашенным лицам и направился потом к войсковому атаману.

Последнего я застал в сильном возбуждении. Догадываясь о причине, я спросил, был ли у него Покровский.

Оказывается, был и просил устроить ему свидание с членами рады: П. Л. Макаренко, Бескровным и др. Признаться, я удивился такой сильной восприимчивости Покровского к выраженному мною мнению.

Нужно сказать, что атаман тоже отнесся сочувственно к идее непосредственных переговоров Покровского с названными лицами. Так мне тогда, по крайней мере, показалось. Сообщить ему содержание моего разговора с Покровским я считал себя обязанным, как атаману. Рассчитывать же на его обратную предупредительность, – на посвящение меня в ход его мыслей и намерений или на сообщение разговора его с третьими лицами, я не мог. Лично близких отношений с А. П. Филимоновым у нас никогда не было, а мое официальное положение – члена рады – не было таким, чтобы обязывать атамана делиться со мной своими планами.

В своей статье «Разгон Кубанской рады» генерал Филомонов передал о своих переговорах с Покровским в несколько другой связи и как будто бы в другой последовательности. Но это уже нужно оставить всецело на его ответственности. До прочтения его статьи мне не были известны перипетии его сношений с Покровским в течение 5 ноября.

VI

В вечернем заседании Краевой рады 5 ноября на очередь были поставлены какие-то «вермишельные вопросы». По хлопотливой деловитости некоторых из «лидеров», все предшествующие дни занятых накапливанием энергии протеста и взрыва, можно было сделать заключение, что тучи начинают рассеиваться и бури не будет.

Впечатление это настолько у меня было определенным, что я счел возможным очень рано уйти с заседания.

Ночью, часов около двенадцати, меня разбудил резкий телефонный звонок, а когда я взял трубку, один из приятелей, членов рады, просил меня немедленно прийти в раду.

Двери театра, где помещалась рада, были теперь заперты и у входа дежурила стража. Пустили меня внутрь лишь после получения от председателя рады особого разрешения.

В зале заседания, несмотря на поздний час, царило исключительное возбуждение. Был, по-видимому, объявлен перерыв и, не выходя из зала, депутаты обсуждали какое-то исключительное положение. На сцене между войсковым атаманом Филимоновым, с одной стороны, и председателем рады Ив. Л. Макаренко, С. Ф. Манжулой и еще несколькими лицами, с другой стороны, происходило какое-то бурное объяснение. Макаренко и Манжула громко обвиняли войскового атамана в предательстве и измене. Тот крикливо защищался и требовал к себе внимания как к войсковому атаману.

Направляясь в зал, чтобы занять там свое место, я столкнулся в узком проходе с другим братом Макаренко, Петром Леонтьевичем, который в большом возбуждении, произнося бранные слова, мчался на сцену. Не успел я дойти до своего места, как председатель рады Ив. Л. Макаренко открыл заседание и, произнеся одну-две фразы о предательстве атамана, прокричал, повторив последнюю фразу несколько раз:

– Нет у нас атамана! Нет у нас атамана!

Сам при этом был страшно бледный, а голос у него какой-то пискливый, как бы придушенный.

Рада оцепенела от неожиданности и, нужно думать, от убийственного вида своего председателя.

Он, собравшись с силами, успел прокричать еще одно:

– Кому прикажете власть?..

Слабый голос подсказал было:

– Президиуму рады…

Но тут как плотина прорвалась. В виде самовозгорающегося сигнала раздалось громко:

– Так зачем же вы его выбирали?..

А потом уже много голосов закричали:

– Есть у нас атаман! Есть у нас атаман!

Один очень культурный член рады, бывший член правительства, перегнувшись через барьер, отделявший зал от сцены, выкрикивал по адресу Макаренко недопустимые бранные слова…

Само собой установился перерыв.

Среди общего хаоса ко мне неоднократно присаживался П. Л. Макаренко и предлагал начать совместно действовать, чтобы выйти из создавшегося положения. Я ничего другого не мог ему ответить, как указать на слишком большое запоздание с подобным предложением. А осведомившись, что у них на роль будущего организатора сопротивления Покровскому предназначен полковник, член рады Р-ц, в наличии у которого даже простого мужества имелось основание сомневаться, я указал Макаренко на всю безнадежность их «предприятия».

По возобновлении заседания А. П. Филимонов, за несколько минут до того как атаман бесконечно униженный, учел теперь правильно перелом настроения рады и, попросив себе слова, занял трибуну. Произнес он при этом одну из наиболее блестящих своих речей о долге народных представителей, о своем долге – войскового атамана, о главных этапах своей деятельности и ее направлении и, наконец, о своей готовности сейчас же сложить булаву, если раде то будет угодно.

Рада вотировала ему доверие большинством всех против одного.

Ив. Л. Макаренко, при полном молчании рады, заявил о сложении с себя полномочий председателя и удалился, а затем совсем скрылся.

В большое смущение привел Филимонов многих, если не всех, при вторичном своем выступлении в том же заседании. Речь шла все о том же злосчастном приказе Деникина, о поручении войсковому атаману добиться отмены его и не допустить роковых его последствий.

В лице генерала Филимонова перед нами стоял уже не первый гражданин своего Края и не стойкий защитник прав и достоинства войска, а человек, усваивающий для себя лишь роль жалкого ходатая.

– Я пойду на прямой провод, я буду просить, буду умолять генерала Деникина…

Утомленные до крайности, деморализованные члены рады стали расходиться. Ушел и атаман. Полуопустевший зал представлял из себя печальную картину. Члены рады разбились на группы. Шла перебранка, доходившая в отдельных случаях до острого столкновения.

К. А. Бескровный, проходя мимо, попросил меня пойти переговорить с генералом Покровским, но мне представилось это бесцельным.

В общей суматохе я как-то и не успел выяснить в ту ночь, что послужило ближайшим поводом для всего происшедшего в раде. Впоследствии пришлось узнать, что генерал Покровский через атамана Филимонова предъявил раде в виде ультиматума особое требование о выдаче ему для предания военно-полевому суду членов рады – Калабухова, двух братьев Макаренко, Манжулы, Бескровного, Роговца, Воропинова и др.

VII

Все это ночное событие сказалось сильным моральным утомлением. Нужно было хоть сколько-нибудь собраться с силами, чтобы начать действовать.

Надежда на войскового атамана А. П. Филимонова была очень слабая. Но представлялась безнадежной всякая попытка в экстренном порядке произвести ломку или смену на высших постах власти.

Для реального достижения необходимо было сузить задачу: не допустить кровопролития и вывести из-под удара намеченных лиц.

За генералом Покровским установилась прочная слава жестокого человека, быть может, даже с некоторыми болезненными проявлениями жестокости. Следовательно, даже намеченная узкая цель для усилий частных лиц была бесконечно трудной.

Рано утром 6 ноября, часам к 10 утра мы, совершенно того не ожидая, были приглашены атаманом на «совещание» во дворец. Не успели мы обменяться между собою мнениями, как вышедший из комнаты по чьему-то вызову атаман вскоре возвратился и ввел с собою генерала Покровского.

Развязно поздоровавшись с нами, он уселся рядом с атаманом и в дальнейшем повел себя так, как будто все наше «совещание» было созвано атаманом по его, Покровского, инициативе. Произнесенная им краткая речь содержала прежде всего уверение, что ему, как кубанцу, хотелось бы полного преуспеяния Кубанскому войску, но он вместе с тем солдат и, получив приказание главнокомандующего очистить тыл армии от разлагающего ее элемента, он должен выполнить это приказание, и вот почему он настаивает, чтобы определенные лица понесли заслуженную кару.

Его интересует, что думаем мы по этому поводу.

Мы, члены рады, высказываясь кратко, все одинаково категорически заявили о своем абсолютно отрицательном отношении к мерам жестокой расправы с политическими противниками, членами рады. В раде мы с указанными лицами боролись, но борьба эта была чисто внутренней, и мы не можем допустить, чтобы кто-либо из посторонних вмешивался в нее, а тем более с угрозою репрессивными мерами.

Коль скоро вопрос идет об угрозе репрессиями, мы против того можем только протестовать и с этим всеми силами бороться. Ф. С. Сушков, высказываясь, сообщил постановке вопроса еще более острую форму:

– Если вешать, то начинайте первыми вешать нас…

К высказанному нами присоединился, с обычной скромностью фразы, и генерал Н. М. Успенский:

– Чтобы не было каких-либо недомолвок…

Более пространно, и также с полным отрицанием репрессий, говорил войсковой атаман Филимонов.

Единодушие мнений несомненно смутило Покровского. Уже с меньшей самоуверенностью он заявил, что вопрос идет совсем не о расправе с названными лицами, необходимо лишь их обезвредить. Он-де сам против кровопролития, поэтому хорошо было бы, если бы названные лица сами отдались бы ему, а он ручается, что даже «волос не упадет с их головы»…

Сказав это, он посмотрел на часы, которые носил браслетом на руке, и более решительно заявил, что уезжая-де во дворец, он отдал приказание своим полкам в такое-то время (он назвал 11 или 12 ч.) выступить из станицы Пашковской в Екатеринодар.

– У нас совсем мало времени. Войска теперь выступили. А раз придут войска, я должен им указать цель движения. Если к этому времени названые лица не отдадутся нам в руки… Подумайте, господа…

Он вышел. За ним последовал войсковой атаман, в полуотворенную дверь видно было, как они рука об руку ходили по малому залу (во втором этаже) взад и вперед.

По нашему общему мнению, было важно прежде всего выиграть время. Попав в положение людей, которым стала известна заблаговременно подробность намеченной кампании – войска вышли, войска движутся и должны иметь реальную задачу, – мы решили довести до сведения заинтересованных лиц и всей рады о сущности требования Покровского. Мы решили добиться от Покровского, быть может, менее торжественной фразы, но более реально формулированной гарантии жизни членов рады, над которыми повис «меч» Покровского.

С общего согласия депутат Ф. Т. Аспидов взялся поехать в раду и сообщить там и эту формулу гарантии и всю сущность разговора с Покровским.

После некоторого раздумья Покровский согласился, поставив вопрос так, что остальным из нас следовало бы остаться во дворце до получения вестей из рады.

Временный арест?

– Как будто бы «да».

Чтобы не обострять вопроса и не доводить до крайности, мы не протестовали и согласились ждать.

Ко дворцу подошла конвойная сотня Покровского. Увидя ее, он вышел, и мы наблюдали через окна, как, сев на лошадь, он во главе своего конвоя отправился по направлению Красной улицы, ведущей к раде.

Через некоторое время, не особенно продолжительное, мы заметили автомобиль и в нем П. Л. Макаренко, С. Ф. Манжулу, Г. В. Омельченко и др.

Спустившись со второго этажа, мы встретились со вновь прибывшими в вестибюле дворца.

Уже идя по направлению к раде, я встретил второй автомобиль, в котором, среди других лиц, был также Ф. Т. Аспидов; оказывается, задержанные члены рады попросили его поехать с ними во дворец.

В раде, как рассказывали потом, определенные Покровским лица передались его офицерам без инцидентов. Когда они выходили из зада, вся рада, – по предложению члена ее полковника Успенского, – поднялась с мест: «в честь уходящих».

Другая сторона до самого последнего момента ждала, по-видимому, всяческих осложнений.

Прилегавшие к помещению рады улицы были заполнены войсками при полном вооружении. Ближайшими к раде стояли юнкера двух расположенных в Екатеринодаре военных училищ. Ими же – юнкерами – были заняты караулы у входа в раду и внутренние помещения.

Обычно значение этих караулов было скорее почетнодекоративное. Занимались они казаками – в живописной военной форме, – бывшими конвойцами, чинами гвардейского дивизиона. Теперь острие меча караула должно быть против охраняемых, и генерал Покровский предпочел заменить конвойцев юнкерами.

После ареста намеченных членов рады генерал Покровский устроил «парад войскам».

И. Л. Макаренко, К. А. Бескровный и полк. Гончаров успели скрыться. Горцы Султан-Шахим-Гирей и Гатогогу Мурат были подвергнуты домашнему аресту на квартире генерала из черкесов Султан-Келеч-Гирея.

Когда был арестован А. И. Калабухов, в те дни я точно не знал. В числе членов рады, взятых в раде 6 ноября днем, Калабухова не было, и я полагал, что он воспользовался моим советом, успел скрыться, отдавая себе отчет в полной своей беззащитности при пассивности существовавшего тогда правительства Курганского… Как выше было отмечено, я дважды заблаговременно подал Калабухову совет вовремя скрыться, как поступили – спасли свою жизнь вовремя скрывшиеся И. Л. Макаренко, К. А. Бескровный и некоторые другие. Калабухов по странному упорству пренебрег моим советом вовремя скрыться и погиб.

Фраза А. П. Филимонова[88] о том, что «6-го утром» к нему «в квартиру явились внесенные в список шесть человек, в том числе и Калабухов», во всяком случае страдает недосказанностью.

В местных газетах об обстоятельствах, сопровождавших арест Калабухова, было напечатано[89]: «Утром 6 ноября Калабухов, посоветовавшись со своими друзьями, отдал себя в руки власти».

Как-то в Париже, уже в 1922 году, при встрече с К. А. Бескровным я имел с ним весьма продолжительную беседу, между прочим, о пережитом на Кубани в ноябре месяце 1919 года. Дополнительно к моему рассказу Бескровный сообщил, что после закрытия заседания рады ночью с 5 на 6 ноября все они собрались в помещении Кубанского Краевого контроля и держали общий совет. Был ли там Калабухов в это время, об этом ли его «совете с друзьями» говорили газеты, я тогда Бескровного не спросил и ни отрицать, ни утверждать этого факта не могу.

Лично я был тогда убежден, что Калабухов успеет скрыться. Отдавая себе полный отчет в создавшейся обстановке, а также в своих словах, я в свое время подал Калабухову соответствующий совет[90] и был уверен, что, учтя все обстоятельства – определенность назначения Покровского, с одной стороны, и свою беззащитность при пассивности правительства, с другой стороны, – он не будет ожидать роковой развязки.

Описанный разговор с Покровским мы вели в плоскости предотвращения применения крайних мер вообще ко всем членам рады, ареста которых добивался Покровский. Отправляемая радой делегация к генерал Деникину, в которую вошел, между прочим, присутствовавший на собрании 6 ноября Ф. С. Сушков, также имела целью ходатайствовать как об отмене приказа Деникина № 016729 о Быче, Калабухове и др., так и о предотвращении расправы с членами рады, находившимися в Екатеринодаре, в том числе опять-таки и о Калабухове.

В отношении Алексея Ивановича Калабухова случилось худшее, от чего удалось отстоять других членов рады.

На другой день, 7 ноября по Екатеринодару был расклеен следующий текст приговора военно-полевого суда над Калабуховым:

«1919 г., ноября 6-го дня, г. Екатеринодар.

Военно-полевой Суд, учрежденный на основании приказа Командующего войсками тылового района Кавказской армии от 6-го ноября № 6, в составе председателя полк. Камянского, членов есаула Лычева, есаула Прудой, есаула Зекрач и есаула Хорина рассматривал дело об Ал. Ив. Калабухове, казаке станицы Ново-Покровской Кубанской области и признал его виновным в том, что в июле текущего года он, в сообществе с членами Кубанской делегации: Бычем, Савицким, Намитоковым, с одной стороны, и представителями Меджилиса горских народов, – Чермоевым, Гайдаровым, Хазаровым, Бахмановым, с другой стороны, подписали договор, явно клонящийся к отторжению Кубанских воинских частей в распоряжение Меджилиса, т. е. в преступлении, предусмотренном ст. 100 части 3-й и 2-й ст. 101 и 108 Уголовного Уложения, и приговорили его к смертной казни через повешение.

Настоящий приговор подлежит представлению на утверждение командующего войсками тылового района Кавказской армии». Подписи.

На приговоре резолюция: «приговор военно-полевого суда утверждаю: Покровский».

Генерал Покровский не захотел выждать результатов ходатайства делегации рады (Сушкова, Щербины и др.) перед генералом Деникиным об отмене приговора и вообще о недопущении жестокой расправы с членами рады.

В ночь на 7 ноября на Крепостной площади А. И. Калабухов был повещен. На груди казненного прикреплена была дощечка с надписью: «За измену России и Кубанскому Казачеству». – В газетах ко всему при этом добавлялось: «весь день к месту казни стекались громадные толпы народа»[91]…

Генерал Врангель особым приказом от 6 ноября 1919 года№ 357, изданным в г. Кисловодске, извещал, что как арест Калабухова и других лиц, так и предание их военно-полевому суду произведены генералом Покровским «во исполнение отданного им – Врангелем – приказания».

«Пусть помнят», – писалось в приказе, – «имена» этих «десяти изменников» «те, кто попытался бы пойти по их стопам»…

Случаем казни Калабухова, произведенной с намеренной поспешностью, подчеркивалась еще одна особенность зыбкого правосознания добровольчества этого периода. Калабухов был не снявший сана священник. В отношении суда над ним, священником, должны были поэтому выполняться особые канонические правила. Добровольчество, заявлявшее о своем призвании восстановить право и законность, в данном случае вопиющим образом нарушило и то и другое…

VIII

В эти дни Екатеринодар представлял из себя в правовом смысле и моральном особый вид омертвелого поля.

Войсковой атаман в лице носителя этого звания А. П. Филимонова превратился в утерявший душу фетиш.

Краевое правительство, возглавляемое П. И. Курганским, который лично взял на себя также руководство работой ведомства внутренних дел после ухода в отставку Бескровного – это правительство, бывшее недавно слепым орудием в руках большинства рады, в эти дни ни в чем не проявляло себя. Оно как бы совсем отсутствовало.

И больше того, в раде как-то подходит ко мне один из членов правительства – Иванис, – так многословно в предшествующие дни доказывавший экономическими выкладками возможность существования самостоятельной именно Кубани. Теперь этот «министр» Иванис малодушно просил у меня совета, как быть ему и безопасно ли для него будет временно спрятаться у другого министра, по его мнению, не скомпрометировавшего себя в глазах Покровского. Еще другой член правительства, Тимошенко, более «предприимчивый», тут же похвастался, что он успел уже побывать у Врангеля, сделал ему, как только тот прибыл в Екатеринодар, «доклад» о работе ведомства по снабжению армии, и что генерал Врангель выразил удовлетворение «работой его ведомства».

В городе, в Крае производились чьим-то именем аресты, насилия, схватывались люди, сажались в тюрьму, среди семей схваченных царила паника, что те бессудно погибнут.

«В такие часы трудно писать», – заявлялось в местной газете. Но «как бы ни были тяжелы условия работы Краевой рады, она должна остаться на своем посту до окончательной ликвидации назревшего – хирургическим путем вскрытого кризиса. Кризис должен быть разрешен и ликвидирован с сохранением максимума народных прав». А в заключение: «Да не будет больше казней и арестов».

Это была общая формула ближайшей задачи момента – не допустить больше казней, восстановить краевую власть атамана и правительства.

Только рада, пусть униженная и оскорбленная, – только она и через нее можно было добиться восстановления нормального режима в Крае.

В Екатеринодар прибыл из Кисловодска 7 ноября генерал Врангель, верховный руководитель всей «кубанской операции».

«Сегодня, наконец, мне удалось исполнить давнишнее свое желание: довести до сведения Краевой рады голос моей армии», – так начал свою речь генерал Врангель, заняв трибуну рады по прибытии в ее заседание. Подчеркнув в дальнейшем свою «полную уверенность», что Краевая рада, истая представительница родной Кубани, истый хозяин Кубанской земли, поймет нужды «армии» и «как заботливая мать сыну» поможет ей, генерал Врангель риторически воскликнул: «к сожалению, не от меня зависело, что голос армии не мог дойти до вас (рады) – были люди, которым было это не на руку».

Следовало затем обвинение Законодательной рады в невнимании к нуждам армии и лично к нему, генералу Врангелю. Законодательная рада «не удостоила его приглашением, чтобы выслушать его пожелания». «Сейчас тех, кто позорил Кубань, отрекся от общей матери-России, к счастью, здесь нет». Суровый приговор высказан тем, кто своими делами чернил великое дело воссоздания Великой России, «ценою великой крови» Кубани.

Я глубоко преклоняюсь перед широкой областной автономией и правами казачества, – подчеркивалось дальше. Никогда я не позволю себе посягнуть на эти права, но я обязан спасти армию… И я просил генерал Покровского изъять тех, кто губит великое дело спасения России…»

В заключение он счел своим долгом сказать не как политик, а как «командующий армией» и «честный человек», «в чем зло».

– Лишь тогда армия получит помощь, когда атаман и Краевое правительство будут иметь возможность пользоваться полнотой своей власти и будут ответствены лишь перед вами, господа члены Краевой рады, перед истинным хозяином земли «кубанской»…

В последних словах заключалась особая «конституционная» программа командования в отношении Кубани – атаман и правительство ответственны лишь перед Краевой радой без наличия рады Законодательной.

Рада избрала особую делегацию к генералу Врангелю, чтобы настаивать на исполнении просьбы. В то же время в президиум невыясненным путем попала особая записка на клочке бумажки, в коей была изложена просьба – придти вечером к генералу Врангелю в вагон человекам 7–8 из членов рады, – фамилии их указывались (между прочим и моя).

Избранной радой делегации генерал Врангель заявил о твердом своем решении «не оказывать послабления в отношении захваченных членов рады». Безнадежность, с какою возвращались от Врангеля члены делегации (мы их встретили по пути к Врангелю), была такая полная, что некоторые из нашей группы даже заколебались, стоит ли идти, рисковать своим именем. Но сознание, что новая беседа с Врангелем и при этом беседа по его инициативе (или лица близкого к нему) давала лишний шанс, и заставило подчинять этому все другие соображения, и наша группа пошла.

Генерал Врангель в начале беседы, действительно, стоял на своем. «Решение его твердо», на его душе «нет ни одной невинно пролитой капли крови», «Раз долг этого требует, он не может уступать слабости» и т. и.

Мы указали генералу Врангелю на ошибочность мнения, что твердость власти заключается в репрессиях, что нас, кубанцев, видавших виды гражданской войны, жестокостью запугать нельзя. Важна, наоборот, широта взгляда на вещи и способность провидеть последствия того или иного шага.

Врангель тогда указал, что Главному командованию важно иметь уверенность в обеспечении твердой и устойчивой власти на Кубани, что колебала эту власть Законодательная рада, поэтому необходимо уничтожить эту причину.

В заключение своих слов он взял со стола лежащий перед ним пакет и, развернув его, передал мне, ближе к нему сидящему. Оказалось, это был заранее заготовленный проект Кубанской конституции с изменениями в ней сообразно желаниям Главного командования. При этом Врангель дал понять, что согласие рады на принятие этих изменений влечет за собой перемену в судьбе арестованных членов рады.

Его при этом вызвали к прямому проводу для переговоров со ставкой главнокомандующего. Уходя, он попросил нас тем временем ознакомиться с «проектом», чтобы по его возвращении рассмотреть вопрос всесторонне.

В предложенном им проекте Законодательная рада исключалась. Войсковой атаман, избираемый Краевой радой, перед ней же несет ответственность, а правительство назначается войсковым атаманом, перед коим и несет ответственность. Таким образом, новостью проекта было лишь то, что вместо неустойчивого правительства предлагалось создать неустойчивого атамана. Вотум недоверия атаману мог повлечь за собой и его отставку и отставку правительства. У атамана оставалось право роспуска рады, но при вторичном вотуме недоверия он все равно должен был подавать в отставку. Совершенно очевидной была широкая возможность всяческого произвола и внутренней борьбы. Нам нетрудно было, по возвращении в вагон генерала Врангеля, уяснить ему эти несообразности проекта.

Совершенно определилась при этом вся нагота «твердости» наших диктаторов:

– Или изменение конституции, или… жизнь одиннадцати захваченных членов рады…

Пришлось раскрыть общую неудовлетворенность самих кубанцев своей конституцией, и что ее исправление является назревшей задачей. При данном положении посторонний нажим принесет лишь вред, ибо придаст естественному пересмотру конституции характер вынужденности.

Врангель, проникаясь будто бы сам этими доводами, дал понять все же, что в данном вопросе он не может действовать самостоятельно, и спросил при этом, сколько времени нам могло бы потребоваться для естественного прохождения через раду вопроса о конституционных изменениях.

Мы ответили, что около недели.

– Ого! – вмешался тут в разговор вошедший незадолго перед тем генерал Покровский. – Не думаю, что тем, о ком вы хлопочете, будет особенно приятно целую неделю выжидать ваших решений, зная приговор военно-полевого суда… – И указал при этом, что им уже отдано распоряжение изготовить одиннадцать виселиц.

Аргументация была сильная. Пришлось согласиться доложить раде о требуемых конституционных изменениях в спешном порядке – «в течение суток».

Нам ставилось условие – уничтожение Законодательной рады. Мы обязывались ознакомить генерала Врангеля с общими принципами изменения, на которые согласится рада, до его отъезда из Екатеринодара, назначенного на после полудня следующего дня.

Когда мы, уходя, попросили разрешить двоим из нас посетить заключенных и успокоить относительно их дальнейшей судьбы, то генерал Врангель, отклонив просьбу, дал нам слово сделать то же своими средствами. Впоследствии говорили, что никакого суда до того момента над заключенными и не было. Генерал Покровский прибег к своей аргументации лишь для побуждения нас к большей сговорчивости. Генерал Врангель, по-видимому, знал это, но промолчал…

Мы получили на руки конституционный проект Главного командования. Он был написан крупным почерком почти без помарок. Знающие люди говорили, что это был почерк профессора С-ва, «творца всяческой хитрой механики» при Главном командовании. Всю ночь у меня на квартире занимались мы составлением проекта изменений Краевой конституции. Утром были привлечены к работе радянские юристы, а в дневном заседании рады изменения были приняты.

Кубанская Краевая рада объявляла:

«Кубанский Край мыслит себя неразрывно связанным с Единой Великой и Свободной Россией».

«Население Края сохраняет непоколебимое решение вести борьбу до конца в твердом союзе с Добровольческой армией и всеми силами, борющимися за возрождение России через Всероссийское Учредительное Собрание».

Сущность конституционных изменений сводилась к тому, что вместо двух рад, с плохо разграниченными функциями, устанавливалась одна Краевая рада, избираемая «на основании особого закона». Для сохранения независимости атамана проектировалось создание особого собрания – атаманской рады – с единственной функцией – избрание войскового атамана на определенный срок. Правительство ответственно перед Краевой радой. У атамана оставалось право роспуска Краевой рады, но вторичный вотум вновь собранной рады недоверия правительству обязывал атамана переменить последнее.

Получив «пункты» с изменениями конституции в руки, генерал Врангель уехал из Екатеринодара.

Таким образом, Кубани было суждено испить до дна чашу унижения: то, что она сама собиралась сделать, что являлось естественным в результате пройденного опыта, ее заставили сделать под угрозой опустить меч на головы «непокорных».

«Быстрыми, чрезвычайно решительными действиями генерал Покровский выполнил мои приказания», – в таких словах подвел итог своей деятельности в ноябрьские дни на Кубани генерал Врангель, беседуя с сотрудником Руссагена в городе Таганроге 10 ноября*.

Приведенные здесь документы и заявления говорят о другом или, во всяком случае, об ином изображении своей роли самим генералом Врангелем.

«Приазовский Край», от 12 ноября 1919 г.

Нужно сказать, что вообще обстановка гражданской войны глубоко извратила общечеловеческие понятия о добре и зле, а также понятие о праве и справедливости.

Разбитая, деморализованная Кубань должна была изолированно искать выхода.

Краевой раде прежде всего необходимо было самой сорганизоваться и создать внутренний распорядительный и рабочий аппарат.

9 ноября рада избрала меня своим председателем, дав мне такое большинство, каким не проходил ни один из моих предшественников. (Из общей массы черных, помнится, было всего что-то около 90 шаров.)

На следующий день, 10 ноября войсковой атаман А. П. Филомонов принес в раду и положил на стол президиума атаманскую булаву.

Слагая полномочия, он произнес:

– Родные кубанцы, славные горцы и иногородние. Свою атаманскую булаву, которую я нес с любовью и благословением, которой хотел оградить вас от многих бед и которую мои слабые руки не могли, быть может, крепко держать, – эту булаву я кладу к вашим ногам и прошу передать ее тому, кто сможет крепче держать ее в молодых руках.

Нужно было избрать атамана, чтобы восстановить другое звено высшей власти в Крае.

* * *

По привычному мышлению казаков, а также потому что существовало состояние войны, общее сознание складывалось в пользу избрания на пост атамана лица военного.

Обычно выборы атамана в Краевой раде – дело весьма затяжное и обильное всякого рода недоразумениями. Здесь обошлось все более гладко. Все сознавали необходимость скорейшего выбора. Делегаты от всех радянских групп предложили более вероятного кандидата из наметившихся имен, генерала Н. М. Успенского, и попросили его высказаться по поводу злободневных вопросов. Взгляды его оказались приемлемыми для всех, а слову его верили. Наутро решено было подвергнуть его кандидатуру баллотировке в раде.

Генерал Покровский, о котором говорили, что он «спит и видит» атаманскую булаву в своих руках, попробовал было предпринять некоторые шаги в свою пользу, прислал записку в президиум, чтобы разрешили ему выступить в раде, – но эта попытка была прекращена в корне.

При баллотировке Н. М. Успенский получил 358 избирательных из 404 голосовавших членов рады.

Появившись в раде после принесения присяги и получения булавы, новый атаман с трибуны заявил:

– Я как гражданин и кубанский казак глубоко оскорблен и потрясен событиями последних дней. Я сделаю так, чтобы никакие посторонние силы не мешали нам строить нашу жизнь так, как нам угодно.

Краевая рада по предложению представителя Ейского отдела полковника Приходько избрала нового атамана своим почетным председателем, – случай дотоле небывалый в раде.

С избранием Н. М. Успенского атаманом Кубань, как будто, вновь начала приобретать твердую почву под ногами.

Генерал Покровский на следующий же день выбыл из Екатеринодара. Деятельность всех «таинственных» организаций стала преследоваться и скоро совсем замерла.

Непосредственно пострадавшие от «механического воздействия» на Кубань – арестованные члены рады немало занимали внимание нового атамана.

Главное командование настояло на высылке арестованных в Новороссийск для дальнейшего следования за границу. Успенский добивался от Главного командования, по крайней мере, достаточного обеспечения высылаемых за границу средствами. Генерал Деникин резко оборвал переписку.

Высылка за границу как мера наказания (или политического обезврежения) не встречала, по-видимому, особых возражений и в среде самих арестованных членов рады.

Еще когда не было известно, на какой мере будет настаивать Главное командование (взамен предания военно-полевому суду), мне писал К. А. Бескровный и впервые высказывал мысль о заграничной высылке. Бескровный при этом подсказывал мысль, чтобы Кубанское правительство использовало бы их невольное путешествие в краевых интересах. Как обстоятельный корреспондент, К. А. Бескровный тут же подавал совет, каким образом могли бы быть использованы их силы. Себя и члена рады Балабаса он предлагал в качестве негоциантов с задачей обеспечения Кубани манильским шпагатом, С. Ф. Манжулу как агронома, который мог бы изучить на месте в Болгарии культуру розового масла и затем насадить эту культуру на Кубани, Макаренко и Омельченко могли бы поучиться кое-чему в Чехословакии и т. д.

Должен сказать, что не один только Бескровный из всей группы был моим корреспондентом в это время, писали и другие. П. Л. Макаренко писал официальное письмо по поручению всей группы и просил посодействовать тому, чтобы Кубанское правительство обеспечило высылаемых средствами. Другие письма были частного характера.

Много волновались семьи высылаемых. Ходили всяческие слухи, между прочим о том, что высылаемым в Новороссийск несдобровать.

19 ноября, добыв особый вагон и пригласив всех, кто пожелал из семейных, вместе со всеми женами и детьми, я отправился в Новороссийск на свидание с арестованными. Всех, конечно, нашли в полной безопасности, в особом вагоне-теплушке они ожидали погрузки на пароход. Мне удалось также снабдить высылаемых иностранной крепкой валютой, необходимой для первого времени суммой. Расставание вышло теплым и сердечным.

Перед этим генерал Врангель просил о свидании, и таковое ему было назначено, помнится, часов в 6 вечера. Дело было на первый или на второй день Рождества. Мы были вдвоем с Сушковым: он – председатель правительства и заместитель атамана, а я – председатель рады.

Генерал Врангель прибыл совместно с генералом Шатиловым: оба в черкесках при главных орденах.

Предупрежденный генералом Науменко, генерал Врангель не допустил, чтобы мы ему сказали горькую истину, и предупредил нас своим заявлением, что он решил отказаться от поручения главнокомандующего и срочно выезжает в Новороссийск.

После нескольких фраз об общем политическом и военном положении Врангель и Шатилов, откланявшись, ушли и, кажется, в тот же вечер выехали из Екатеринодара.

Через короткий срок времени после этого они вновь явились на Кубань, когда генерал Врангель был уже назначен главнокомандующим. Генерал Шатилов по-прежнему оставался при нем начальником штаба.

* * *

В это время со страниц органов печати, претендовавших на руководство добровольческим мнением, не сходили такие имена, как князь Евг. Трубецкой, Н. Н. Чебышев, В. Плетнев, П. Б. Струве, – имена, от которых можно было бы ждать больше сдержанности и вдумчивости. Но ничуть не бывало… В особенности «распоясывался» В. Плетнев (в газете «Жизнь»). Его обращение к казакам черноморцам было совершенно недопустимым… – «Наследники Мазепы»… «Квартирьеры Троцкого»… «Братья Азефа» и т. д. Князь Трубецкой в газете «Великая Россия» (10-XI-1919) делал свои выводы из печальных кубанских событий: «Власть должна управлять, а не уговаривать»… «данный тотчас ошемляюший удар, сбивающий с ног, – вызывает покорность»… «Это есть то, что произошло в Екатеринодаре»… «Рада ответила дерзостью, а затем… когда один из изменников был повешен, они (кубанские казаки) покорно перешли к деловой работе»…

И дальше. «Теперь события на Кубани положили между диктатурой и левыми еще новую окончательную грань… И слава Богу… Кубанские события раз навсегда вырыли пропасть между левыми и Добровольческой армией… В этом положительная сторона этих событий, они создали грань, через которую анархия к нам не переползет. Отныне мы будем строить Великую Россию без левых… Только так и можно ее выстроить».

Дальше князь Трубецкой заговорил уже без экивоков о хозяине…

«Единственно чем мы можем победить „левых“ – обещанием дать земле хозяина».

Князь Трубецкой выступал здесь в качестве смелого застрельщика. Однако о своих более высоких единомышленниках он записал:

«Представители мысли государственной хранят робкое молчание».

По поводу происшедшего в Екатеринодаре в ноябре 1919 года – казни Калабухова, члена Кубанской Краевой рады (не снявшего сана священника) – генерал Деникин в свое время издал приказ, указав, что он долго ждал, что Кубанская рада сама осудит вожаков, увлекших казаков к гибели, но этого, к сожалению, не случилось, и потому он сам, не посягая на существование выборных казачьих установлений и на казачьи вольности, прежней и современной исторической ролью заслуженные, он применил власть главнокомандующего к преступникам… Явное противоречие било в глаза… Признанные казачьи заслуженные вольности во всяком случае следовало оберечь при наличии необдуманых порывов безответственных членов рады, сохранить необходимую долю терпения, в особенности при создавшейся тогда обстановке… Группа кубанских казаков «линейцев» твердо держалась своих служебных взглядов и твердо отстаивала свои позиции.

К моменту написания пятого тома своих «Очерков русской смуты» генерал Деникин имел более правильный взгляд на то, что временные российские правительства юга и востока, лишенные сознания твердой преемственности власти и установленной исторической традиции, не могли рассчитывать на скорое безболезненное и всеобщее признание Главнокомандующего и что в эпоху гражданской войны нужно было бы проявлять больше терпения и внимания.

Примечания

1

Сохранилась о Головатом поговорка на всякий затруднительный случай: «Знае об Tiм тiлькi Бог та Головатий Антiн…» (Здесь и далее примечания даются по изданию 1962 г. – Примеч. ред.)

(обратно)

2

Толстой, генерал. Краткая метрическая памятка // Кубанский Сборник. Нью-Йорк, б. г. Вып. 4. С. 6–7. (Далее сноски на это издание даются в тексте. – Примеч. ред.)

(обратно)

3

На 1 января 1915 года в России горцев числилось 133 000 душ.

(обратно)

4

Венюков М. И. К истории заселения Западного Кавказа. 1861–1863 гг. // Русская старина. СПб., 1878. Кн. VI.

(обратно)

5

С осоветчинной Кубани 100 000 000 пудов зерновых продуктов было вывезено лишь в 1957 году. Таков факт сорокалетнего регресса кубанского земледелия под советским режимом.

(обратно)

6

ИвасюкИ. Кубань. Прага, 1925

(обратно)

7

ИвасюкИ. Кубань. Прага, 1925.

(обратно)

8

За одну десятину пахотной земли – 3 десятины лесных угодий. (.Щербин Ф. В. Казачество. С. 360).

(обратно)

9

Во главе Тифлисского межевого управления тогда стоял некий чиновник Нардэга, стяжавший плохую репутацию.

(обратно)

10

Я хорошо знал этого И. В. (Ноздрю Рваную). Очень милый человек. Его физический изъян забывался при наличии замечательной способности вовремя подпустить соль хохлацкого юмора, его таинственно– благолепное пение на церковном клиросе, а при случае и в застольном небольшом подпитии, чистый почерк его рукописания. Прекрасно вел свое земледельческое хозяйство. Вырастил и хорошо воспитал трех сыновей – хлеборобов. Ко мне тогда пришел по старому знакомству и, вероятно, по обшей просьбе соседей иногородних…

Позже, когда развернулись события Гражданской войны, он погиб. Произошло это в период быстротекущей смены в станице властей.

– Сам, – рассказывают, – и пришел на плошадь, где творилась расправа. Встречные казаки предупреждали, говорили: – Куда ты идешь? Не ходи!

– Как же!… Значит, надо идти, – раз требуют…

(обратно)

11

В 1918 году 18 октября генерал Бабич был казнен большевиками в Пятигорске вместе с генералами Рузским, Радко-Дмитриевым и др.

(обратно)

12

Д. Е. Скобцов в издании 1962 года пишет: «Всероссийское Временное правительство», официальное название, принятое в 1918 году, – «Временное Всероссийское правительство». В данном издании название организации приводится в соответствии с правилами современного русского языка. (Примеч. ред.)

(обратно)

13

Вдруг кто-то обратил внимание, что в зале заседания комиссии (актовый зал Кубанского войскового реального училища) находится «царский портрет» – портрет царя-освободителя. Тотчас же полились речи о притаившейся контрреволюции. Директор училища, В. В. Скидан, пытается объяснить, что сооружение с царским портретом – капитальное, спешная уборка обезобразит зал. Долго не хотят его понять, клеймят его самого достаточно позорными для того времени кличками, но, в конце концов, большинство приходит к согласию, что портрет нужно убрать, а пока завесить его ширмой; на этом после очень горячей и длительной схватки ораторов революционная совесть собрания успокоилась.

(обратно)

14

Жизнь была та же, как в старом «Слове»… «А мои те куряне сведоми къмети: под трубами повити, под шеломи възлелеяиы, конец копия въекръмлени, пути им ведоми, яругы им знаеми…» и т. д.

(обратно)

15

Утверждение некоторых авторов – генералов Деникина, Покровского, – будто первым областным съездом были санкционированы станичные советы и станичные комитеты, не соответствует действительности.

(обратно)

16

Двое были в чине войскового старшины.

(обратно)

17

Судьбу М. А. Траненко здесь нужно особо отметить. Личность высокоодаренная (особенно музыкально одаренная), он рано увлекся политикой, именно левой политикой. В 1905 году участвовал в Ростовском восстании, был за это судим, все время после суда до революция провел в ссылке; по возвращении из ссылки играл виднейшую роль в кубанской общее военно-политической жизни, но в эмиграцию не пошел и были слухи, что он погиб от большевиков в Армавире.

(обратно)

18

Недоразумение старой статистики заключалось в самом названии «иногородний» однозначным как бы «не казак», но среди «не-казаков» было все население городов Кубани, затем «коренные», живушие в отдельных селах и местечках «крестьяне», а также вся служебная интеллигенция, некоторое количество дворянства и т. п.

(обратно)

19

Впоследствии этот П. А. Третьяков станет одним из местных большевистских главковерхов – в военном иерархическом значении поднимется до должности начальника большевистской дивизии.

(обратно)

20

В это время не однажды заявлял о себе Петроградский «Совет союза казачьих войск».

(обратно)

21

Утверждение некоторых авторов (генералов Деникина, Покровского и др.), что Кубанская рада постановила 5/19 октября о выделении края в Кубанскую республику не соответствует действительности.

(обратно)

22

Нужно было бы помазать грязью, но погода была сухая, грязи не было.

(обратно)

23

Он был в это время в Москве директором одной из женских гимназий. По вызову довольно скоро приехал с семьей на Кубань, рассказывал, что его почти открыто провожали сослуживцы по гимназии и выражали пожелание, чтобы казаки не забыли о них, москвичах.

(обратно)

24

Много позже, при очень тяжелых обстоятельствах, Рада изберет его войсковым атаманом.

(обратно)

25

В это время произошел случай в станице Пашковской, где только усилием А. И. Кудабухова, проведшего всю ночь в переговорах и уговорах, удалось благополучно разрешить конфликт между казаками и офицерами и увести невредимыми последних из станицы.

(обратно)

26

Эта группа потом жестоко пострадала, была окружена и не многие из нее спаслись.

(обратно)

27

Это была первая казачья станица, откуда по нам стреляли.

(обратно)

28

Впоследствии, при обратном движении на Екатеринодар, мы несколько дней оставались в ст. Ново-Покровской, казаки – жители ее – рассказывали, что почти все они тогда были мобилизованы большевиками и в эту ночь были выставлены для охраны ж.-д. пути и, в частности, этого переезда.

– Сидим в окопах и слышим всю вашу «тамашу», а не стреляем; почему так это вышло, – ума не приложить.

(обратно)

29

При выезде из селения Горькая Балка к радянской колонне подъехал М. В. Родзянко и выразил соболезнование по поводу потери при въезде в это селение двоих наших товарищей. Теперь он следовал при краснокрестном отряде своего сына. Часть офицеров-добровольцев демонстрировали неприязненное к нему отношение, неправильно комментируя его роль при крушении монархии. Он не забывал, что у нас он нашел укрытие в первый период по выходе из Екатеринодара.

(обратно)

30

В молодости Л. Л. Быч служил в Новороссийске в качестве секретаря городской управы.

(обратно)

31

Всероссийский исполнительный комитет железнодорожного профсоюза. (Примеч. ред.)

(обратно)

32

Приведенные положения Быча см. в книге: Быч Л. Л. Кубанец. От Екатеринодара до Мечетинской. Екатеринодар, 1919.

(обратно)

33

Старый казак, владелец дома, где мы остановились, рассказывал, как к его лбу красноармеец уже приставил ствол, чтобы пристрелить, да спасибо пасынок, тоже красноармеец, в это время подбежал и отвел в сторону ствол.

– Стой, что ты делаешь? Это наш дед…

У деда и повадка вся староказачья и выговор. Улыбка и выражение глаз… Старик уже заглянул в глаза смерти.

(обратно)

34

Христюк П. Заметки i Матерiяли. 1917–1920 гг. Вена, 1921. Т. II. С. 139–142.

(обратно)

35

Конституционно-демократическая партия. (Примеч. ред.)

(обратно)

36

Башлык в кавказской одежде кубанцев имеет назначение, как капюшон в европейской, для укрытия от дождя, от холода. Поэтому при входе в закрытое помещение он снимается вместе с другой верхней одеждой и оставляется в передней; в комнаты, в зал и тому подобные кубанцы не входят с башлыком за плечами.

(обратно)

37

Такая фраза Раковского, как «я же вижу, что ваш юрисконсульт махает головой», была очень типична для «русака» – румынского еврея…

(обратно)

38

Василий Выпиваний – принц Габсбургского дома, тогда будто бы лансировался как кандидат на престол Украинской державы.

(обратно)

39

Верхом достижения агитации инженера К. была посылка одобрительного приговора станицы Таманской императору Вильгельму.

О действиях других кубанцев, проявивших себя нехорошо на Тамани, Краевая рада, уже по занятии Екатеринодара, имела суждение и несколько офицеров понесли заслуженную кару.

(обратно)

40

В «Очерках русской смуты» генерала Деникина эти слова приводятся как сказанные в обращении вообще к офицерам. Нужно думать, что было и то и другое обращение редкого по доблести генерала Маркова и к офицерам, и к кубанцам, которых было подавляющее большинство в армии.

(обратно)

41

Природная его фамилия, казака станицы Пашковской, – Шкура. Перемену последней гласной в начертании фамильного имени он произвел самовольно.

(обратно)

42

Это был тот именно Слащов, который впоследствии приобрел известность как защитник Крыма, прославился жестокостью, одним из первых потом сменил вехи и ушел на советскую службу.

(обратно)

43

В ноябре 1917 года с Кавказского фронта поступили две просьбы в Кубанское правительство о перемене фамилий: некий Бардак просил заменить его фамилию другой, более благозвучной – Валентинов, и войсковой старшина Шкура просил изменить родовую фамилию – на «Шкуранский». Правительство уважило обе просьбы, но извещение Правительства об этом уже не могло дойти вовремя до просителей ввиду развала фронта. В июле 1918 года войсковой старшина Шкура предстал в хуторе Тихорецком в виде полковника Шкуро, и этой фамилией пошел именоваться и дальше, у конечной буквы «а» своей фамилии отнял только одну палочку: не Шкура, а Шкуро.

(обратно)

44

Деникин А. И. Очерки русской смуты. Париж, 1921. Т. III. С. 188.

(обратно)

45

Пришлось быть свидетелем очень любопытного случая способа борьбы с агитатором.

Вижу Шкуро, нервно расхаживающего у входа в здание гимназии, около него три адъютанта, одного из которых я раньше знал очень мирным секретарем нашего кубанскою министра финансов Л-ча. Тут он в черкеске, при оружии.

Казаки подводят к начальнику отряда некоего господина в штатском и докладывают, что полчаса тому назад этот господин убеждал их повернуть оружие против притеснителей буржуев и их приспешников офицеров-золотопогонников…

Шкуро напустился на агитатора. Тот стал что-то возражать. Мой знакомый адъютант Шкуро – вдруг вижу – пришел в какое-то звериное состояние и хватается за свою деревянную кобуру, в которой помещается револьвер очень убедительной системы.

Его движение уловил Шкуро и быстро, повысив тон, выкрикнул:

– Высечь!… Двадцать пять плетей!

Штатский в шляпе, видно, еще не уразумев обстановки и, указывая верстом себе и грудь:

– То есть… Как?.. Мне?..

– А ты думаешь. – кому?… И рука адъютанта уже расстегивает кобуру… Теперь штатский сразу понял весь ужас обстановки.

– Где прикажете ложиться? – так и спросил…

(обратно)

46

Китайцы оказались очень устойчивыми в боях, у пленных спрашивали: «Ходя, за что борешься?» Ответ: «За родная Кубань».

(обратно)

47

Деникин А. И. Очерки русской смуты. Т. III. С. 203. Резолюция генерала Алексеева от 31 августа 1918 года.

(обратно)

48

Лукомский А. С. Воспоминания. Берлин, 1922. Т. II. С. 39.

(обратно)

49

В этом случае хочется отметить любопытный акт: станичный сбор Незамаевской станицы, наследницы Незамаевского запорожского куреня, приговором постановил принять генерала Деникина в число полноправных своих казаков с наделением ему пая земли и пр.

(обратно)

50

Прообраз созданных при советской коллективизации МТС.

(обратно)

51

См. выше программное постановление Краевой рады 1917 года.

(обратно)

52

В законе о земле будет оговорено положение культурных земледельческих и производственных хозяйств в Крае.

(обратно)

53

Деникин А. И. Указ. соч. С. 58.

(обратно)

54

Высшей номинальной ценой кредиток кубанского выпуска того времени были 50 руб., Дона – 500 и 1000 руб. Добровольцы наводнили денежный рынок своими «колокольчиками» в 1000 и 10 000 руб.

Человеку, пожелавшему объективно разобраться в репутациях членов фактической и противобольшевистской коалиции, следует обратить на это особое внимание…

(обратно)

55

Соколов К. Н. Правление генерала Деникина. София, 1921.

(обратно)

56

О самом генерале Драгомирове Деникин свидетельствует (Указ, соч. Гл. 30.), что Драгомиров был приглашен Алексеевым для совместного путеществия в город Уфу, т. е. подчеркивалась персональная связь Драгомирова с Алексеевым и, вообще временность его работы в Добровольческой армии на Кубани и на Дону.

(обратно)

57

П. М. Каплин был впоследствии членом Кубанского правительства по ведомству Юстиции, как раз в это время составлял проект «Положения о высших органах управления Кубанского края» (Кубанской Конституции), положив в основу принципы конституции Третьей Французской республики. У него в это время в квартире жил К. Н. Соколов в качестве гостя и на том же столе изощрялся нал составлением проека положения об Особом Совещании при диктаторе генерале Деникине, о чем сам потом расскажет в своей книге: «Правление генерала Деникина».

(обратно)

58

Соколов К. Н. Указ. соч.

(обратно)

59

Грузия 26 мая 1919 года отпраздновала уже первую годовшину своей независимости, как «самостоятельной державы», чтобы потерять эту самостоятельность 25 февраля 1921 года. (Авалов 3. Независимость Грузии в международной политике 1918–1921 гг. Воспоминания. Очерки. Париж, 1924. С. 40.)

(обратно)

60

Деникин А. И. Очерки русской смуты. Т. IV. С. 44–46.

(обратно)

61

Деникин А. И. Указ. соч.

(обратно)

62

Уже в Париже, летом 1926 года, пришлось как-то беседовать с В. А. Харламовым на эту тему. Он утверждал, что им, штатским посредникам с Дона, удалось добиться согласия генерала Деникина на то, что в области гражданского управления он (Деникин) согласен пойти на уступки и стать конституционным главой организуемой власти, в области же военного управления и командования он требовал для себя неограниченных полномочий.

(обратно)

63

Приезжал на Кубань Е. Гегечкори вместе с генералом Мазниевым. (Лвалов 3. Независимость Грузии… С. 148.)

(обратно)

64

«Катувать» – от слова «Кат» – палач.

(обратно)

65

П. М. Каплин – адвокат, член рады, казак, партийный ка-де.

(обратно)

66

Эта неточность выражений Л. Л. Быча, а вслед за ним товарища председателя Рады Рябцева даст потом повод отдельным авторам и генералу Деникину отмечать, будто кубанские власти сознательно организовали борьбу с куб. иногородними, а эта борьба будто отразилась на местах в станицах и селах в форме притеснений и издевательств над иногородними со стороны казачьего населения, – это неверно.

(обратно)

67

Легислатура – срок полномочий, а также период деятельности избранного представительного органа власть. (Примеч. ред.)

(обратно)

68

Между другими, по распоряжению главного военного прокурора, был арестован тогда генерал Н. А. Букретов, по происхождению – из евреев-кантонистов, получивший, однако, высшее военное образование. Во время Первой Великой войны он служил штабным офицером при кубанской пластунской бригаде; за дело, кажется, под Саракамышом был награжден офицерским Георгиевским крестом. С войны Букретов вместе с пластунами явился на Кубань, здесь пришелся по вкусу Л. Л. Бычу и в конце 1917 года был назначен командующим кубанскими войсками, а через короткий срок и членом правительства по военным делам. Но тут же, когда выяснилось очень критическое положение на противобольшевистском фронте, Букретов ушел в отставку. Пока кубанцы имеете с добровольцами совершали свои «ледяные» походы, Букретов занимался в Екатеринодаре мелочной торговлей (торговал кислым молоком). По возвращении с похода генерал Деникин не принял Букретова в Добровольческую армию. Но Быч зачислил его на службу в свое ведомство «продовольствия и снабжения». Тут-то он и оскандалился. После Букретов сыграет еще более темную и печальную роль на Кубани, о чем будет рассказано в своем месте.

(обратно)

69

Деникин А. И. Очерки русской смуты. Т. IV. С. 50.

(обратно)

70

Стенографический отчет пленарных заседаний Чрезвычайной рады Кубанского края. Созыва 28/Х. 1918. С. 261–271.

(обратно)

71

Речь идет о Парижской мирной конференции, проходившей с 18 января 1919 года по 21 января 1920 года. (Примеч. ред.)

(обратно)

72

Ст. Ф. Манжула, А. И. Кулабухов, генерал Савицкий, А. А. Намитоков и др.

(обратно)

73

Протокол Особого Совещания. Советское Кубанское Краевое правительство. № 161. Присутствовали: председатель правительства Ф. С. Сушков, В. В. Скида, генерал-майор В. Г. Науменко, генерал-майор Н. М. Успенский, А. А. Трусковский, И. С. Подольский, Скобцов и др.

(обратно)

74

Протокол Совета Кубанского правительства от 28/ХП. 1918 г.

(обратно)

75

См. об этом назначении стр. 241 настоящего издания.

(обратно)

76

Быч Л.Л. Кубань в кривом зеркале. Прага, 1927. Быч признается о «заковывании» ими своих самостийных идей «под личиной федерализма».

(обратно)

77

Ассигновка была произведена по предложению председателя Краевой рады Н. Ст. Рябовола. – См. об этом выше.

(обратно)

78

Курсив по изданию 1962 года. (Примеч. ред.)

(обратно)

79

См. настоящее издание.

(обратно)

80

Любопытно, как в это время сами большевики, тогда овладевшие Украиной, как они сами расценивали зависимость своих успехов от земледельческого календаря. Раковский, между прочим, писал в «Известиях»: «Когда начинается жатва, у кулаков не выманишь хлеб никакими обещаниями». Это предел достижений петлюровских агитаторов… «С августа начинается полоса успехов советской власти»…

(обратно)

81

Генерал Драгомиров (сын).

(обратно)

82

Соколов К. Н. Правление генерала Деникина. С. 191.

(обратно)

83

Цит. из газеты «Утро Юга» 17/Х. № 31–50.

(обратно)

84

Свободная речь. № 176.17/30 августа.

(обратно)

85

Бажанья – желания.

(обратно)

86

Незадолго перед тем кубанский войсковой атаман запросил кубанских генералов, находят ли они своевременным образование особой Кубанской армии? Утвердительно на запрос ответил только один генерал Гейман, остальные или воздержались, или ответили отрицательно.

(обратно)

87

Декларация Кубанского Краевого правительства (линейского по составу, оглашенная Ф. С. Сушковым в заседании Законодательной рады 29 января 1919 года).

(обратно)

88

Филимонов А. П. Разгром Кубанской Рады // Архив русской революции. Берлин, 1922.

(обратно)

89

«Приазовский Край», от 9 ноября.

(обратно)

90

См. выше.

(обратно)

91

«Утро Юга». 1919. № 250–278. 6-XI.

(обратно)

Оглавление

От автора

Введение

  Краткие сведения из истории Кубани

  Материальные достижения

  Народное просвещение

Вступление

Книга первая

  Глава I

  Глава II

  Глава III

  Глава IV

  Глава V

  Глава VI

  Глава VII

  Глава VIII

  Глава IX

  Глава X

  Глава XI

  Глава XII

  Глава ХIII

  Глава XIV

  Глава XV

  Глава XVI

  Глава XVII

  Глава XVIII

  Глава XIX

  Глава XX

  Глава XXI

  Глава XXII

  Глава XXIII

  Глава XXIV

  Глава XXV

  Глава XXVI

  Глава XXVII

  Глава XXVIII

  Глава XXIX

  Глава XXX

  Глава XXXI

  Глава XXXII

  Глава XXXIII

  Глава XXXIV

  Глава XXXV

  Глава XXXVI

  Глава XXXVII

  Глава XXXVIII

  Глава XXXIX

  Глава ХХХХ

  Глава XXXXI

  Глава ХХХХII

  Глава ХХХХIII

Книга вторая

  Глава I

  Глава II

  Глава III

  Глава IV

  Глава V

  Глава VI

  Глава VII

  Глава VIII

  Глава IX

  Глава X

  Глава XI

  Глава XII

  Глава XIII

  Глава XIV

  Глава XV

  Глава XVI

  Глава XVII

  Глава XVIII

  Глава XIX

  Глава XX

  Глава XXI

  Глава XXII

  Глава XXIII

  Глава XXIV

  Глава XXV

  Глава XXVI

  Глава XXVII

  Глава XXVIII

  Глава XXIX

  Глава XXX

Драма ноябрьских дней 1919 года на Кубани Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg