«Опаленная молодость»

Опаленная молодость (fb2) - Опаленная молодость (Дети войны) 933K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Татьяна Анисимовна Майстренко

Татьяна Майстренко Опаленная молодость

© Майстренко Т. А., 2016

© Издательство «Четыре четверти», 2016

Предисловие

Книга рассказывает о боевом пути моего отца, минчанина Петербурцева Анисима Михеевича. Поводом для написания этой книги послужило то, что после опубликования в 2006 г. мемуаров отца под названием «Судьбы и войны. Воспоминания жителей деревни Журавель» мне подумалось, что отец рассказал не все. Что-то не сохранила его память в силу его возраста и времени, а что-то он попросту и знать тогда не мог. Например, стратегию тех военных операций, в которых он участвовал. А главное – захотелось охватить более широким и подробным взглядом историю прошедшей войны и роль в ней самого дорогого в моей жизни человека – отца. Он был одним из многих: рядовым, младшим сержантом – винтиком, из которого складывался механизм Победы на пути к мирной жизни. Человек он был предельно скромный, даже закрытый. Пишу эти строки 16 июля 2011 года, в день второй годовщины со дня его смерти со смешанным чувством скорби и радости, что он был в моей жизни и дал мне очень многое. А именно – понимание того, как надо жить и любить свою Родину – уголок, в котором живешь, реку, лес, историю семьи и отечества, книги, музыку, народные песни. За Родину он шел на смертные муки на фронте, да и умирал в мирное время в муках, как солдат-фронтовик – мужественно, молча, без жалоб, в конце жизни поцеловав фотографию своей матери.

Глава 1. Родная кровь

Мне как верному сыну, дорог И навеки мне люб и мил Этот край, где кровавый ворог Светлых радостей нас лишил. Я пройду через все невзгоды, Наступления и бои За твою, Беларусь, свободу, За поля и леса твои! (Из сборника фронтовых песен)

Эта глава посвящается двум белорусам, двум родственникам, участникам Смоленского сражения 1941 года, один из которых пал смертью храбрых в этом сражении. Оба они – уроженцы Могилевщины, родившиеся, когда она еще была Могилевской губернией. Один – в 1916-м, другой – в 1903-м. Первый – мой отец, Петербурцев Анисим Михеевич, второй – его родной дядя, Хромченко Михаил Николаевич. Отцу моему повезло вернуться после двух войн живым и дожить до преклонного возраста. Он умер в 2009 году в 93-летнем возрасте. А дядя его, Михаил Хромченко, погиб в 1941 году в возрасте 38 лет. Они не были знакомы в мирной жизни, не довелось им встретиться и на войне. Но фронтовые пути их пересекались, и не однажды. Воевали они в 1941 году в одной армии – в 20-й, под командованием П. А. Курочкина. Восстановить хронологию событий и участие в этих событиях отца и двоюродного деда мне помогли воспоминания отца, которые он написал на склоне лет, военно-историческая литература, книга «Память. Чериковский район», письма внучки М. Н. Хромченко, москвички Ирины Балашовой, а также данные из Интернета, любезно предоставленные мне Могилевским поисковым объединением ВИККРУ, за что им особая благодарность. Именно сведения из Интернета явились отправной точкой для изучения биографии Михаила Николаевича Хромченко.

Начало жизни дяди и племянника. Стоит оглянуться лет на более девяносто назад, в детские и юношеские годы моего отца и его дяди. А годы были непростые, переломные.

Миша Хромченко родился в 1903 году в деревне Монастырек Чериковского уезда Старинской волости Могилевской губернии в большой крестьянской семье. Отец его (он же дед моего отца и мой прадед), Николай Петрович Хромченко, овдовев, женился вновь, и от двух браков у него родилось 13 детей, Миша – 11-й по счету. Николай Петрович Хромченко держал большое хозяйство: несколько коров, пару лошадей, мелкий скот. С раннего детства дети приучались к крестьянскому труду. Глава семьи был человеком волевым, детей воспитывал в строгости и православной вере. Сам же он, в свободное от работы время, охотился на тетеревов, глухарей, в изобилии водившихся в лесах тогда, а впоследствии полностью истребленных. Участвовал в засадах на волков, что говорит о его смелости и решительности. Такими же он хотел видеть и своих сыновей, стремился дать им образование, какое было ему доступно в то время. В гимназию крестьянских детей не принимали, поэтому вначале братья Хромченко закончили приходскую школу в Монастырьке, затем – высшее начальное училище в Черикове. После революции братья продолжили учебу во вновь открывшейся в Черикове средней школе. С дочерьми Николай Хромченко не церемонился: по исполнении им 17–18 лет выдавал замуж, образования им также не полагалось. Одну из семи дочерей, мою бабушку Прасковью, выдали замуж за Михея Степановича Петербурцева в деревню Журавель, расположенную на противоположном берегу реки Сож. По существующей семейной легенде название деревни Монастырек возникло не случайно – говорят, что на этом месте существовал маленький женский монастырь, монахини которого были за какие-то провинности расстрижены игуменьей. Возможно, моя прабабушка была одной из этих монахинь – это только мое предположение. Но вот подлинный фундамент дома игуменьи сохранился до сих пор.

Трое средних сыновей Николая Хромченко – Антон, Михаил и Прокоп приняли революцию и сразу включились в новую жизнь. Они были в числе первых комсомольцев деревни Монастырек. Самый старший из них, Антон, родившийся предположительно в 1900 г., вступил в ряды Красной Армии. Он оказал большое влияние на младших братьев, возможно даже, что по его примеру Михаил выбрал карьеру военного. Антон рано погиб, в 1919-м году, при установлении Советской власти в Черикове. Вскоре Михаилу и Прокопу комсомольская ячейка поручила открыть в деревне избу-читальню, для чего братья уговорили отца разрешить им занять для этих целей половину родительского дома. Братья активно взялись за новое дело: Михаил стал заведующим избой-читальней, Прокоп – библиотекарем. Они вместе с такими же молодыми ребятами организовали сельскохозяйственный кружок для односельчан, ставили спектакли, читали лекции о международном положении, проводили курсы для взрослых по ликвидации неграмотности. Рассказ об этой избе-читальне есть в книге «Памяць. Чэрыкаўскi раён. 1994 г.».

В 1924 году Михаил получает от военкомата Черикова направление для поступления на курсы Кремлевских курсантов и уезжает в Москву. А надо сказать, что был он очень красивым парнем. С этого момента его военная карьера начала успешно продвигаться. Прокоп же, закончив сельскохозяйственную школу, стал первым председателем колхоза им. Буденного в родной деревне Монастырек.

В 1932 году в Москве открывается военная Академия механизации и моторизации (позднее она получает название военная Академия бронетанковых войск), куда поступает и Михаил Хромченко. По окончании Академии, в 1937 году, он, в звании капитана, получает назначение в Читу, в Забайкальский военный округ, семья уезжает с ним. О его участии в военных действиях на восточной границе мне пока ничего не известно. Надеюсь изучить этот период, поскольку в Подольском архиве хранится личное дело Михаила Николаевича Хромченко с послужным списком. С большой долей вероятности думаю, что он участвовал в боевых действиях в 1937–1938 годов, так как видела в Интернете на сайте «memorial», что в 1940 г. ему было присвоено звание подполковника. В Москве сохранилось много фотографий Михаила предвоенного периода, на некоторых он с орденом боевого Красного Знамени на груди. В том же, 1940 году, Хромченко назначен начальником штаба 13-й танковой дивизии вновь создаваемого 5-го механизированного корпуса во вновь сформированной 16-й армии под командованием генерал-лейтенанта Михаила Федоровича Лукина. Так заканчивается период предвоенной биографии Михаила Хромченко. Тревога надвигающейся войны уже витала в воздухе…

Племянник Михаила Николаевича Хромченко, мой отец, Анисим Михеевич Петербурцев, родился в 1916 году во время Первой мировой войны, когда отец его (мой дед по отцу), рядовой царской армии, Михей Степанович Петербурцев, был мобилизован на фронт. Родился Анисим Петербурцев в деревне Журавель, расположенной на правом берегу Сожа как раз напротив деревни Монастырек. Эти деревни (их уже нет в действительности) разделяли река и два километра заливного луга. Анисим был самым младшим, 8-м ребенком. В семье и в деревне его почему-то звали Лева, Левка – так пожелала его назвать домашним именем мама. До самой старости его в деревне так и звали, а меня – Таня Левкова. Есть народное поверье, что наличие у человека второго имени оберегает его от смерти. Возможно, это в какой-то степени и сыграло роль в судьбе моего отца. Мать его, Прасковья Николаевна, приходилась Михаилу Хромченко родной сестрой по отцу и была старше брата на 26 лет.

Мой отец рассказывал, что уже в семилетнем возрасте запрягал коня. Чтобы достать до шеи коня, он привязывал его к забору, а сам влезал на забор и после этого уже мог запрягать. С 10 лет, вынужденный по просьбе матери оставить школу, он уже работал «в парубках» на хуторе приемного сына своей тетки, Митрофана Яскевича. Хутор располагался на окраине деревни Ушаки, на речушке Сенна (притоке Сожа). Мальчишкой отец пас босиком корову, заготавливал с хозяином дрова, нянчил его ребенка. Во время Великой Отечественной войны Митрофан Леонтьевич Яскевич попал в плен и оказался в лагере военнопленных в Масюковщине (сейчас территория Минска). Он умер от голода и болезней в лагерном лазарете 3 декабря 1941 года, о чем я узнала недавно из книги «Памяць. Мiнск, том 5». Отыскав дочь Митрофана, 87-летнюю москвичку Веру Митрофановну, я спросила по телефону, знает ли она, где похоронен ее отец и знала ли она о мальчике, работавшем в их семье в 1926 году. Вера Митрофановна ответила: «Знаю о мальчике по рассказам родителей. Только звали его не Анисим, а Лева». А ведь это как раз и было домашнее имя моего отца! Ребенком же, которого нянчил мальчик Лева, и была сама Вера Митрофановна, родившаяся в 1925 году. И о могиле Митрофана она знает. Внук Митрофана, сын Веры Митрофановны, москвич Александр Яскевич, работник УВД Москвы, бывая в командировке в Минске, посещает братскую могилу в Масюковщине, где покоится его дед.

Отец мой, очень желая учиться в школе, все же сбежал из дому в лес на два дня, когда за ним приехал на коне Митрофан Яскевич нанимать работать на второй срок. Бабушка со слезами уступила отцу и сшила ему из льняного полотна новые штаны, рубашку и торбу для книг, отправив в школу. Успешно закончив начальную 4-классную школу в деревне и среднюю в Черикове, отец поступает на педагогические курсы, а затем во вновь открывшийся Могилевский педагогический институт. И опять же его поддержала мать на семейном совете. Братья и сестры отца остались крестьянствовать в колхозе. Учился он в институте с 1934 по 1938 год. Время тогда было очень голодное, помощи из дома быть не могло. Поэтому, чтобы не умереть с голоду, отцу пришлось, как и другим студентам, по ночам разгружать вагоны, а днем еще и подрабатывать учителем в вечерней школе. По окончании института его направили в г.п. Наровля Полесской области. Ему удалось один год поработать учителем истории и географии в сельской школе деревни Головчицы недалеко от Наровли.

Отец. Финская война

Все его мирные планы нарушила финская война. Вот что он пишет в своих воспоминаниях:

«До 1939 г. учителя средних и начальных школ, расположенных в сельской местности, пользовались отсрочкой от призыва в армию. Однако, учитывая сложившуюся к осени 1939 г. международную обстановку, были отменены отсрочки для ряда профессий, в том числе и для сельских учителей. Поэтому в ноябре 1939 г. тридцать учителей Наровлянского района, ранее пользовавшиеся отсрочками, были призваны в ряды Красной Армии. В это число попал и я. Нас собрали в военкомате Наровли и дали наказ служить честно на благо Родины. Из 30 человек нас, 20 призывников, направили в артиллерийские части, остальных 10 – в танковые. В ноябре 1939 г. наша группа учителей получила направление в 134-й гаубичный полк 95-й стрелковой дивизии, дислоцировавшейся в окрестностях города Котовск Молдавской ССР. В полк прибыли 12 ноября 1939 г. Всех нас, вновь прибывших, зачислили в полковую школу с расчетом, что по окончании ее, после 6 месяцев учебы, мы должны были сдать экзамены на звание младшего лейтенанта. Однако эти планы были нарушены. На 4-й месяц нашей службы, в начале февраля 1940 г., 95-я стрелковая дивизия была направлена на Финляндский фронт, на Карельский перешеек. Полковую школу распустили, а нас распределили по артиллерийским батареям. И вот к вечеру мы прибыли в Ленинград. Срочно разгрузились на станции Витебский вокзал-Товарная и пешим маршем отправились на станцию Песочная. Ленинград в то ночное время был затемнен, только тусклым светом горели регулировочные огни на улицах. Погода за городом встретила нас 25-градусным морозом и сильной метелью. Шли мы всю ночь и весь следующий день. Только к 5 часам вечера следующего дня мы дошли до казарм на станции Песочная. Мы так устали, что, не ев почти сутки, не стали ждать ужина, а уснули моментально. Назавтра мы получили зимнее обмундирование: стеганые телогрейки, ватные штаны, валенки, подшлемники. На следующее утро был продолжен пеший марш на фронт, в сторону Териок, а затем на Выборг. Зима 1940 года отмечалась сильными морозами. Даже в Белоруссии было минус 40–45 градусов, от чего вымерзли почти все сады. Морозы же на Карельском перешейке были еще сильнее. По пути к линии фронта снова поднялась сильная метель при сильном морозе. Первые сутки мы шли пешком со скоростью 5 километров в час. Однако при приближении к фронту движение нашей колонны замедлилось. Все чаще приходилось останавливаться из-за пробок, от того, что при встречном движении достаточно машине чуть свернуть с накатанного пути, и она застревала в снегу, толщина которого доходила до метра. Мы шли пешком от окрестностей Ленинграда к фронту уже вторые сутки без отдыха, не считая остановки в населенном пункте для приема пищи на самое короткое время. Я, впервые в такой ситуации, заснул в буквальном смысле слова, на ходу. До этого никому не поверил бы, что человек может спать, когда идет.… Вдвойне было тяжелее по причине того, что в Финляндии не было возможности зимой выкопать землянку. Только в низких местах почвенный грунт был более полуметра, а в остальных – не более полуметра. Зато в низинах, под верхним слоем почвы, стояла вода. Мы пробовали на ночь ставить палатки, но палатка спасала только от ветра, но не от мороза, который по ночам достигал 40 градусов. Для штабов полка, дивизии выдавались зимние палатки с печкой-буржуйкой, солдаты же такой роскоши не имели. Вот тогда-то я и обморозил ноги, которые болят и сейчас. Ведь нужно было неподвижно лежать в окопе на земле по нескольку часов. Как-то нас, 5 человек, вызвал командир взвода, выдал кирки и лопаты и направил на наблюдательный пункт дивизии, чтобы выкопать укрытие для командного пункта. С 8 утра до 13 часов мы долбили ячейки, затупили все инструменты, а в землю углубились только на 5-10 сантиметров. Сплошной скальный грунт. В таких тяжелых морозных условиях раненый солдат на переднем крае, не доставленный в санроту, при потере крови быстро погибал от мороза.

На фронт мы прибыли, когда наши войска были уже на подступах к Выборгу, сломив сопротивление финских войск на основных укреплениях линии Маннергейма. Только внешнее кольцо линии Маннергейма опоясывали три линии эскарпов – непроходимых препятствий для наших танков. Эскарпы – это вырытые в земле в шахматном порядке каменные глыбы. Проходы для танков нам нужно было пробивать, разрушая эскарпы прямой наводкой из тяжелых орудий.

В первой половине марта 1940 года Красная Армия начала штурм Выборга. А 13 марта 1940 года в 12 часов дня боевые действия на Карельском перешейке были прекращены. Наступил мир. Надо было видеть, сколько было радости у нас, солдат! По всему лесу, где стояли наши войска, слышны были крики «Ура!»

После окончания военных действий наш полк был отведен на станцию Песочная под Ленинград (недалеко от Парголова). Здесь нас, солдат первого года службы из 134-го гаубично-артиллерийского полка, передали в состав 24-й Куйбышевской стрелковой дивизии Ленинградского военного округа, а 95-я стрелковая дивизия вернулась на прежнее место дислокации – в Котовск Молдавской ССР» (9).

Судьба 95-й Молдавской стрелковой дивизии в 1941–1942 гг. сложилась трагически. Она почти вся полегла в боях под Севастополем в составе Приморской армии, до этого отважно сражаясь при обороне рубежей на реке Днестр, а также при обороне Одессы. В Приморской армии позднее, с 1942 года, воевал связистом родной брат отца, Степан Михеевич Петербурцев. Об этом мне удалось узнать из наградного листа дяди Степана. И еще одно удивительное пересечение судеб: Николай Иванович Крылов (с 20 июня 1944 г. командующий 5-й армией, в которой отец воевал в 1944–1945 годах, в период операций «Багратион» и в Восточно-Прусской) в 1941–1942 годах был начальником оперативного отдела штаба Приморской армии. Из его книги мемуаров «Не померкнет никогда» я и узнала о героическом боевом пути 95-й стрелковой дивизии, в которой мой отец начинал службу.

«В 1940-м, в мае, продолжилась учеба в полковой школе, восстановленной в 134-м гаубичном полку, в районе станции Песочная. В середине июня учеба вновь была прервана: полк направлялся в Эстонию, в город Пыльтсаамо, где мы, курсанты, пробыли до конца июля 1940-го, затем были отправлены в Молодечно, войдя в состав 161-й стрелковой дивизии под командованием генерала Галицкого, где учеба в полковой школе продолжилась до осени 1940 года. Я получил назначение командиром отделения артиллерийской разведки в артбатарею под командованием старшего лейтенанта Юрьевского» (9).

В марте 1941 года 140 солдат и младший командный состав были выведены из состава 161-й стрелковой дивизии и вошли в состав вновь сформированной 36-й танковой дивизии, штаб которой располагался в Несвиже, в замке Радзивилла» (9).

В своих воспоминаниях отец указывает, что дивизия эта входила в состав 18-го механизированного корпуса. Однако в недавно вышедшей книге Алексея Исаева «Неизвестный 1941. Остановленный блицкриг» 36-я танковая дивизия числится в составе 17-го мехкорпуса (стр.471). Те же сведения есть и в книге-энциклопедии Руслана Иринархова «Красная Армия в 1941 году». Думаю, ошибся отец. Хотя меня поражает и вызывает уважение тот факт, сколько подробностей из тех роковых лет сохранила его память. Например, он пишет по памяти следующее:

«В состав дивизии (36-й танковой) входили 2 танковых полка, находившиеся в самом Несвиже (они были без танков, если не считать 10 легких учебных танков БТ и Т-27); артиллерийский полк, который получил перед самой войной пушки-гаубицы 120-миллиметрового калибра, но без снарядов и тягачей; затем стрелковый полк, находившийся около Греска, также разведбатальон, мотопонтонный батальон и зенитная батарея, к началу войны не имевшая снарядов» (9).

По сведениям из книги Руслана Иринархова «Красная Армия в 1941 году» 36-я танковая дивизия в составе 17-го механизированного корпуса находилась в Западном Особом военном округе.

Великая Отечественная война.

22 июня 1941 года. Эту дату не забудет ни один фронтовик…

Петербурцев Анисим Михеевич:

«В день начала войны, 22 июня, мы были в лесу на учениях. Сообщение о начале войны привез нам вестовой, приехав на мотоцикле. Не имея данных об оперативной обстановке, в ночь на 24 июня вся дивизия пешком, без боеприпасов, направилась в сторону Барановичей. В эту же ночь я, как писарь 5-й части штаба дивизии, вместе с зенитной батареей дивизии и с начальником тыла дивизии капитаном Савостьяновым выехал в Барановичи на охрану штаба механизированного корпуса. Уже перед заходом солнца немецкие бомбардировщики бомбили станцию Барановичи. Когда же стемнело, над городом появился немецкий самолет, разбросавший осветительные бомбы-фонари, а затем при свете этих фонарей налетели немецкие бомбардировщики, началась бомбежка города и станции. Никакой противовоздушной обороны не было. Даже наша зенитная батарея прибыла в Барановичи, не имея ни одного снаряда. В 5 часов утра следующего дня в небе над аэродромом, на высоте до одного километра, появились 18 немецких самолетов-штурмовиков Ю-87. Зенитки аэродрома открыли огонь по самолетам, но, не успев выпустить и десяти снарядов, были полностью подавлены. Немецкие самолеты спокойно разбомбили оставшиеся на аэродроме самолеты, а затем, по-одиночке разлетевшись над городом и станцией, беспрепятственно расстреляли эшелоны на станции и другие объекты города и станции.

Не зная, что наша 36-я танковая дивизия получила приказ повернуть путь следования на восток, на Могилев, мы с раннего утра поджидали наши части на окраине города со стороны Несвижского тракта, рядом с аэродромом. И только к 12 часам дня нас поставили в известность, что дивизия отходит на восток, не имея ни боевых танков, ни боеприпасов. Вернувшись 24 июня снова в Несвиж и погрузив в грузовик 12 семей комсостава штаба дивизии, которые должны были эвакуироваться в Саратов, я сопровождал их вначале в Греск, где находился в гарнизоне стрелкового полка дивизии начальник тыла Савостьянов. От него я получил указание везти женщин и детей в Минск, сдать их коменданту станции, а самому возвращаться с машиной в Греск. Капитан снабдил меня картой с нанесенным маршрутом следования проселочными дорогами во избежание бомбежек. Не доезжая 15 км до Минска, я узнал, что поезда со станции Минск уже не отправляются, вокзал разбомблен. Мы объехали Минск южной стороной, добрались до Пуховичей, где я и сдал семьи комсостава коменданту станции, а сам с водителем вернулся к вечеру 25 июня в Греск, доложив капитану Савостьянову о сложившейся обстановке, о бомбежке Минска. Загрузив полуторку стрелковым оружием и боеприпасами со склада полка, мы выехали в сторону Могилева. Подъехав к развилке дорог Бобруйск – Могилев, стали совещаться, куда нам направиться. Вот здесь и повстречался нам старик с большой бородой, житель ближайшей деревни. Он сообщил нам, что Бобруйск уже занят немцами, посоветовав ехать прямо на Могилев. Вот что сказал тогда старик: «А ведь мы в свое время по-настоящему воевали в 1904 году с японцами. Почему же вы без боя оставляете наши белорусские земли? Ведь я же знаю лозунг и песню, что своей земли мы не сдадим ни пяди!» Конечно, нам стало стыдно перед стариком. Действительно, где же наша военная сила, когда мы бежим на восток, не давая врагу настоящего отпора? Сказать в ответ старику нам в тот момент было нечего…

В район Могилева мы прибыли 28–29 июня. Здесь, в лесу, около автозавода, находились отдельные подразделения штаба 36-й танковой дивизии, так и не вооруженной. В течение недели к нам прибывали отдельные офицеры дивизии, выходившие из окружения кто как мог. Командир одного из танковых полков выходил вместе с маршалом Куликом, переодевшись в крестьянскую одежду, с топором за поясом и с пилой в руках. Через 6–7 дней личный состав 36-й танковой дивизии был отведен на переформирование в район населенного пункта Починок, под Смоленском, где мы участвовали в тяжелых оборонительных боях, а затем в село Знаменское восточнее Смоленска» (9).

Так описывал первые дни войны мой отец. Мне не удалось пока проследить путей отступления 17-го механизированного корпуса, в который входила 36-я танковая дивизия. Лишь только в книге В. Муратова и Ю. Городецкой (Лукиной) «Командарм Лукин» на стр.79 в описании обороны Смоленска есть следующее:

«Тем же приказом (Главкома Западного фронта Тимошенко, приблизительно от 14 июля 1941 г.) в распоряжение Лукина передавался 17-й механизированный корпус генерал-майора Петрова. Но Лукин так и не увидел этот корпус в районе Смоленска» (17).

Через несколько дней после выезда моего отца из Несвижа город был оккупирован, а в замке Радзивилла расположился со своим штабом немецкий генерал Гудериан, командующий 2-й танковой группой немецких армий «Центр». Об этом он пишет в своей книге «Воспоминания солдата». Его 2-я танковая группа 14 июля оккупировала родную деревню отца, а 15 июля – город Чериков. Эта группа в октябре 1941-го сомкнула кольцо окружения наших войск под Вязьмой, соединившись с 3-й танковой группой Гота. В Вяземском кольце остался отец…

Через 4,5 года после войны, в январе 1950-го, в Барановичах, родилась я. Мог ли отец в июне 1941-го предполагать, когда бомбили на глазах отца станцию Барановичи, что именно в Барановичах он начнет свою мирную семейную жизнь, а также карьеру железнодорожника, что получит впоследствии награду «Почетному железнодорожнику»? Скажи ему об этом кто-нибудь тогда, в 1941-м, не поверил бы!

Михаил Николаевич Хромченко перед началом Великой Отечественной войны находился за несколько тысяч километров от Западной границы, в Забайкалье, в составе 16-й армии под командованием генерал-лейтенанта Михаила Федоровича Лукина.

Командующим 16-й армией Михаил Федорович Лукин был назначен в начале 1940 года, когда только что было принято решение о ее создании. Армия должна была дислоцироваться в приграничной полосе, чтобы в случае нападения Японии принять на себя первый удар. Лукин получил от Наркома обороны С. К. Тимошенко задачу – в кратчайшие сроки построить новый укрепленный район, надежно прикрывающий Читинское оперативное направление, и без промедления приступить к обучению войск умению вести боевые действия в современных условиях.

Среди сопок, недалеко от станции Борзя, была развернута защитного цвета палатка. Здесь размещались штаб и политотдел 16-й армии. С этой брезентовой палатки и начиналась ее жизнь.

25 мая Лукин встречал нового командующего войсками Забайкальского военного округа генерал-лейтенанта П. А. Курочкина, сменившего на этом посту генерала И. С. Конева. Генерал Курочкин остался доволен боевой подготовкой войск.

Неожиданно Лукин был вызван в Читу, в штаб округа. Приказ из Москвы гласил, что 16-я армия передислоцируется в другой округ. Командарму Лукину приказывалось взять боевое расписание войск и немедленно явиться в Генеральный штаб за получением указаний. Полковнику Шалину и дивизионному комиссару Лобачеву организовать отправку эшелонов. Приказ был неожиданным.

– Куда направляется армия? – спросил Лукин.

– На запад… Но конечный пункт не указан, – развел руками Курочкин. – Эшелоны отправлять ночью. Никто не должен знать об уходе армии. А вы, Михаил Федорович, спешите в Москву, там все станет ясно.

В Москве, в Генштабе, заместитель начальника Оперативного управления комбриг А. М. Василевский выслушал Лукина и вручил командарму папку с документами и картами Кавказа и Ирана. Согласно директиве Генштаба, 16-я армия должна была следовать в Иран. Когда план действий 16-й армии был разработан, Лукин доложил об этом начальнику Оперативного управления генерал-лейтенанту Ватутину, затем с планом ознакомился начальник Генерального штаба армии генерал армии Жуков, и все вместе пошли на прием к Наркому обороны. Маршал Тимошенко внимательно изучил план, разработанный Лукиным, и приказал ждать. Ждать вызова пришлось довольно долго.

– Обстановка меняется, – сказал нарком Тимошенко после возвращения из Кремля. – Ваша армия передислоцируется в Орловский военный округ.

Но не успел еще Лукин изучить эти документы, как Генеральный штаб поставил ему новую задачу: 16-я армия, не разгружаясь, перенацеливается на Украину, в Киевский Особый военный округ. В приказе были указаны и районы сосредоточения: Винница, Бердичев, Проскуров, Шепетовка, Изяславль, Староконстантинов. Лукину было приказано немедленно выехать в Киев, в штаб округа.

Штаб 16-й армии должен был разместиться в Староконстантинове, а Лукин отправился в Винницу, куда должны были прибыть части 5-го механизированного корпуса Алексеенко, в котором насчитывалось около 1300 танков.

С 26 мая 1941 года в район Проскуров, Хмельники, Шепетовка началась переброска войск 16-й армии, полное сосредоточение которых ожидалось с 15 июня по 10 июля 1941 года.

Командующие перебрасываемых на западное направление армий в июне были вызваны в Генеральный штаб и получили конкретные задачи для своих войск» (17).

«К 21 июня в движении находились войска 20-й и 22-й армий, выдвигаемые на территорию Белоруссии и России» (6, с.396–397).

«20-я армия (командующий – генерал-лейтенант Ремезов) была сформирована в мае – июне 1941 года на территории Орловского военного округа. В ее состав вошли 61-й, 69-й стрелковые и 7-й механизированный корпуса, 18-я стрелковая дивизия, другие воинские части.

Армия в июне 1941 года была переброшена в район Днепра, где заняла оборону на 125-километровом участке от Бешенковичей до Шклова, а 2 июля включена в состав Западного фронта» (6, с. 153).

На период с 22 июня по 2 июля 1941 г. подробными данными о судьбе 5-го механизированного корпуса генерал-майора танковых войск И. П. Алексеенко, в состав которого входила 13-я танковая дивизия, я не располагаю.

Вот какие сведения о периоде начала войны приводятся в книге «Командарм Лукин» В. Муратова и Ю. Городецкой (Лукиной):

«Обстановка на юго-западном направлении с каждым днем усложнялась. Первая танковая группа Клейста прорвалась на стыке наших 5-й армии генерала Потапова и 6-й генерала Музыченко. Клейст бросил в этот прорыв около 800 танков. Поддерживаемая большим количеством самолетов, эта танковая армада наступала через Сокаль, Луцк, Дубно, Радехов, Броды, Ровно. Здесь развернулось крупнейшее танковое сражение начального периода войны. Отчаянно дрались наши механизированные корпуса. Они не только оборонялись, но и переходили в контратаки.

Всей этой обстановки Лукин не знал из-за отсутствия связи. Он продолжал принимать прибывающие части и соединения своей армии в ожидании конкретных указаний штаба фронта. Но где же пятый механизированный корпус? Штаба 16-й армии нет. Командующий без штаба – не командующий.

А время идет. Совинформбюро передает сводки одну тревожнее другой. Когда же поведет он своих забайкальцев навстречу врагу?

Вскоре Лукин выехал в Шепетовку, где должен был выгружаться механизированный корпус генерала Алексеенко.

Соединения и части 16-й армии были укомплектованы техникой и оружием, наиболее современными по тому времени. Лукин понимал, что во взаимодействии с соединениями, действующими южнее 16-й армии, можно нанести серьезный урон врагу, оттягивая на себя войска противника, быстро продвигающегося в направлении на восток. Каково же было его удивление, когда, прибыв в Шепетовку, он увидел, что 17-я танковая дивизия полковника Корчагина не разгружается, а наоборот, грузится в эшелоны. Был получен приказ Ставки Верховного Главнокомандования о перенацеливании эшелонов с войсками шестнадцатой армии на Смоленское направление. Всем военным комендантам железнодорожных станций были сообщены номера эшелонов, которые приказано срочно повернуть в район Орши. Те части, которые разгружались в местах сосредоточения, было приказано погрузить вновь и отправлять по указанному маршруту.

А в Шепетовке между тем погрузка войск 16-й продолжалась. 5-й механизированный корпус почти весь ушел в район Орши и Витебска» (17).

В этот период корпус вывели из состава 16-й армии, переподчинив 20-й. Об этом пишет и Лукин в своих воспоминаниях о событиях на 8 июля, правда, не уточняя номеров подразделений, перешедших от него в 20-ю армию:

«Боевое крещение армия (16-я) еще в неполном составе получила в июньских боях с гитлеровцами под Шепетовкой, составляя резерв Ставки Главного командования. В это время командование армии и части, которые находились еще в движении по железной дороге к району боевых действий, получили от Ставки приказ сосредоточиться в районе Смоленска. Соединения были переданы в 20-ю армию. Они уже вели тяжелые бои западнее Орши на Днепре. Мне сказали, что эти соединения передаются в другую армию временно, но я, конечно, понимал, что они в 16-ю больше не вернутся. Утешало одно: они в боях с ненавистным врагом покажут себя с самой лучшей стороны. Генерал-лейтенант Маландин информировал меня, что Ставка Главного командования приняла срочные меры для усиления фронта – сюда направлена 20-я армия ее резерва. Она прибыла из Орловского военного округа и теперь занимает оборону по Днепру в районе Орши» (2, с. 43–44).

Лукин же остался на Украине оборонять Шепетовку имеющимися силами.

Маршал Советского Союза Г. К. Жуков (1969 г.):

«Семь дней Лукин сдерживал превосходящие силы врага. Между прочим, в сводках того времени сражавшиеся под Шепетовкой наши части именовались «Оперативная группа генерала Лукина». Сейчас, спустя почти тридцать лет, хочется дополнить это служебное наименование и такими словами: великолепного советского полководца и поистине неустрашимого героя. Выиграть тогда у врага семь дорогих суток – это, конечно, было подвигом» (19).

Лепельский контрудар

«Развивая наступление на Лепельском направлении, немцы уже… 2 июля мощным артиллерийским огнем вынудили к отходу пограничный отряд, охранявший переправы в районе Березино (западнее Лепеля). 3 июля немецкая мотопехота форсировала Березину юго-западнее Лепеля, и к исходу дня он был оставлен. В район Лепеля вышли 7-я и 20-я танковые дивизии 3-й танковой группы Гота. От Лепеля немецкие танки направились к Полоцку и Витебску.

Этот район издавна получил наименование «Смоленские ворота». Действительно, здесь русло Днепра изгибается у Орши и словно пропускает идущие с запада полчища захватчиков на восток, к Смоленску. Изгиб Западной Двины также открывает путь для движения на восток без ее форсирования. Такой выгодный для наступления «коридор» был, безусловно, одним из наиболее вероятных направлений наступления германских войск. Для его защиты из Орловского военного округа выдвигалась 20-я армия генерал-лейтенанта Ф. Н. Ремезова. Вскоре его сменил 40-летний генерал-лейтенант П. А. Курочкин. «Смоленские ворота» как самое опасное направление должно было получить лучшие соединения для своей защиты, и оно их получило. Сюда был направлен 7-й механизированный корпус генерал-майора В. И. Виноградова из Московского военного округа, в нем служил сын самого Сталина – Яков Джугашвили» (1, с. 329–332).

Также в район «Смоленских ворот» выдвигался 5-й механизированный корпус генерал-майора танковых войск Алексеенко.

«В целом командарму-20 Курочкину и тогдашнему командованию Западного фронта нельзя отказать в разумности и последовательности планирования обороны («Смоленских ворот»). Более того, план начал реализовываться в первые дни июля 1941 г. 1-я моторизованная дивизия первой вступила в бой и сдерживала продвижение немцев под Борисовом и вдоль шоссе на Москву. К 4 июля дивизия уже была сбита с позиций на Березине, удерживать которые требовал план. Фактически она действовала отдельно от 7-го механизированного корпуса и подчинялась непосредственно штабу 20-й армии. Тем не менее локальную задачу сдерживания противника на подходе к основной линии обороны она выполнила. Исход оборонительного сражения за «Смоленские ворота» тогда еще не был очевиден. Ломать советскую оборону в отрыве от пехотных дивизий 3-й танковой группе было бы непросто…

Однако всем этим планам обороны «Смоленских ворот» не суждено было пройти проверку боем. 4 июля на Западный фронт в качестве командующего с сохранением своих основных обязанностей прибыл Народный комиссар обороны Маршал Советского Союза Тимошенко. Его назначение состоялось еще 2 июля. Наспех назначенный вместо арестованного Павлова, генерал Еременко стал заместителем нового командующего, Тимошенко и радикально сменил стратегию действий вверенных ему войск. Ранее основной идеей было удержание линии обороны пехотой с контрударами мехкорпусами из глубины. Тимошенко решил использовать мехкорпуса для разгрома подвижных соединений немцев перед строящейся линией обороны армий внутренних округов. Иными словами, новое командование Западного фронта решило нанести контрудар по подходящему с запада противнику. Цели и задачи войск фронта были обозначены в Директиве № 16, появившейся на свет поздним вечером 4 июля. Ее основную идею можно определить как стратегию «щита и меча». Щитом должна была стать оборона по реке Западная Двина и рубежи Бешенковичи, Сенно, Орша, Жлобин. «Мечом» становились 5-й и 7-й механизированные корпуса, нацеливавшиеся на лепельскую группировку противника. Ее силы тогда оценивались в две танковые и одну-две моторизованные дивизии. Также в директиве Тимошенко особо оговаривалось, что 5-й и 7-й мехкорпуса нужно использовать «во взаимодействии с авиацией». Кроме того, предполагалось усилить мехкорпуса отдельными частями 69-го стрелкового корпуса, посаженными на автомашины, и артиллерией. Если попытаться сформулировать идею Тимошенко одной фразой, то она будет звучать примерно так: «Дуэль подвижных соединений в пустом пространстве между пехотными корпусами».

Нельзя не отметить, что советское командование в данном случае правильно оценило наиболее опасное направление. Это была редкая для 1941 года дальновидность. 3 июля Гюнтер фон Клюге прямо сказал, что ожидает «более быстрый успех» именно в полосе наступления 3-й танковой группы Гота. Ни Гот, ни Клюге тогда еще не знали о готовящемся для них сюрпризе. В качестве времени перехода в контрнаступление командарм-20 Курочкин назвал 6.00 5 июля. Учитывая, что Директива № 16 была отправлена в 23.00, 4 июля, это давало всего несколько часов для выдвижения на исходные позиции.

Для разгрома прорвавшегося в район Лепеля противника штабом 20-й армии был разработан следующий план операции. 7-му мехкорпусу было приказано наступать из района Витебска в направлении на Бешенковичи – Лепель. Уже к исходу первого дня наступления он должен был выйти в район к северу от Лепеля, в дальнейшем нанести удар во фланг и тыл полоцкой группировки противника. 5-му мехкорпусу ставилась задача нанести удар в направлении Сенно – Лепель. К исходу первого дня операции предполагалось овладеть районом к юго-востоку от Лепеля, а в дальнейшем развивать удар на запад, на Глубокое и Докшицы. Общая идея контрудара была достаточно простой и очевидной. Два мехкорпуса били по сходящимся направлениям на Лепель. Далее 7-й мехкорпус поворачивал от Лепеля на север в тыл штурмующим Полоцкий УР (укрепрайон) немецким войскам. Поворот на север требовал защиты фланга, обращенного в сторону противника, подходящего с запада. Задача обеспечения фланга возлагалась на 5-й мехкорпус. После выхода к Лепелю он должен был развивать наступление дальше на запад, тем самым активно прикрывая действия своего соседа» (1, с. 335–340).

«Глубина ударов была определена для 5-го корпуса до 140 км: из района Высокое на Сенно – Лепель, для 7-го корпуса до 130 км: из района Рудня на Бешенковичи – Лепель» (1, с. 287).

«Боевой порядок 7-го механизированного корпуса генерал-майора В. И. Виноградова строился в один эшелон. Его составляли 14-я и 18-я танковые дивизии. 5-й механизированный корпус Алексеенко имел двухэшелонное построение. В первом эшелоне находились 13-я и 17-я танковые дивизии, а во втором – 109-я моторизованная дивизия. В двух механизированных корпусах к началу наступления имелось 1328 танков, из них только 57 КВ и Т-34. Остальной танковый парк составляли танки устаревших конструкций – БТ-7 и Т-26. Оба корпуса превосходили противника в танках, но он безраздельно господствовал в воздухе, так как у Западного фронта оставалось всего 253 боевых самолета. Противовоздушная оборона мехкорпусов в связи с недостатком средств была слабой, в то время как немецкое командование сосредоточило на этом участке почти весь 2-й воздушный флот. Кроме того, боевые действия сильно осложнялись лесисто-болотной местностью, слабой поддержкой стрелковых войск и несвоевременным подвозом боеприпасов и горючего. И не случайно командующий 13-й армией генерал П. М. Филатов, находясь в штабе Западного фронта, высказал маршалу С. К. Тимошенко свои сомнения в целесообразности этого контрудара: «Без авиации и зенитных средств им (мехкорпусам) будет крайне трудно выполнить задачу. Да и бросить в наступление два танковых корпуса без авиационного прикрытия и поддержки в нынешней ситуации, по-моему, опрометчиво. Они под ударами вражеских ВВС, скорее всего, застрянут в межозерных дефиле и болотах под Лепелем».

Уже втянутой в бой 1-й моторизованной дивизии было приказано удерживать рубеж по реке Бобр и по особому приказу перейти в наступление в направлении на Борисов. Здесь, обеспечивая операцию двух механизированных корпусов с юга, дивизия Крейзера должна была захватить переправу через р. Березину. Для поддержки дивизии Крейзера ему был передан 115-й танковый полк из только что прибывшей с Украины 57-й танковой дивизии.

На 69-й стрелковый корпус (153, 229, и 233-я стрелковые дивизии) возлагалось прочное удерживание рубежа Витебск, Стайки с созданием сильной противотанковой обороны. Вместе с тем он должен был быть в готовности отдельными частями с артиллерией выдвигаться за 7-м механизированным корпусом.

61-му стрелковому корпусу (73-я, 18-я дивизии) было приказано прочно удерживать рубеж ст. Стайки, Шклов и быть в готовности отдельными частями с артиллерией тоже выдвигаться на запад, но за 5-м механизированным корпусом и 1-й мотодивизией. Одним словом, стрелковые корпуса получали задачу закреплять успех механизированных корпусов. Выделялась одна авиационная дивизия.

Не имея времени на согласование, командир 7-го механизированного корпуса, на свой страх и риск, откорректировал принятое сверху решение. 14-я танковая дивизия должна была наступать, как предписывал приказ командарма-20. Вторая (18-я танковая) направлялась по параллельному маршруту, южнее назначенного свыше. Она должна была наступать на Сенно, а далее – в район Лепеля. Тем самым обходила рубеж озер Сарро и Липно с юга. Кроме того, два соединения корпуса получали определенную свободу действий, каждое в своей полосе.

«Перспективы наступления 5-го мехкорпуса тоже были далеко не безоблачными. 5-й мехкорпус Алексеенко вступал в бой «с колес», точнее, из эшелона. Первоначально мехкорпус в составе 16-й армии перевозился из Забайкалья в Киевский особый военный округ. Начало перевозок в мирное время наложило отпечаток на формирование эшелонов. Ни один из них не был самостоятельной боевой частью. Смена направления перевозки привела к нарушениям очередности прибытия эшелонов. Изменение маршрута только усугубило и без того непростую ситуацию. Часть эшелонов не только успела прибыть на Украину, но и ввязаться в бой в составе так называемой группы Лукина. Так, из 43 эшелонов 13-й танковой дивизии 5-го мехкорпуса 5 эшелонов успели доехать до Бердичева. Батальон связи и разведывательный батальон так там и остались» (1, с. 340–346).

«Первые удары механизированные корпуса нанесли по врагу около 10 часов 6 июля. Действия 5-го механизированного корпуса в первый день наступления развивались успешно. Его соединения вышли в район Сенно, Красного Села, продвинувшись на 30–40 км. Во второй половине дня танковые и моторизованные части противника были вынуждены перейти к обороне. Немецкое командование срочно перебросило сюда 17-ю и 18-ю танковые дивизии из группы Гудериана. 7 и 8 июля бои продолжались с неослабевающей силой. Упорной обороной вражеские войска оказывали сильное противодействие наступавшим частям. Перегруппировавшись, танковые соединения 9 июля нанесли новый удар по противнику, разгромили два его моторизованных полка, уничтожили четыре артиллерийские батареи и значительное количество противотанковых орудий. С целью отражения контрудара командующий 4-й немецкой танковой армией вынужден был перебросить 7-ю танковую дивизию из района Дисны и организовать оборону. Для срыва наступления советских механизированных корпусов фельдмаршал фон Бок приказал командующему 2-м воздушным флотом 8 и 9 июля сосредоточить основные усилия авиации в районе Сенно. В результате немецкая 17-я танковая дивизия после тяжелого оборонительного боя заняла Сенно. Важную роль сыграл и выброшенный в его район воздушный десант противника. Командование Западного фронта 9 июля докладывало в Ставку: «Подвижная группа 20-й армии, атаковав противника в районе Сенно, Бол. и Мал. Липовичи, разгромила два полка 27-й моторизованной дивизии, уничтожила тяжелую батарею, три легких батареи и пять орудий ПТО. Противник, оставив много убитых, отходит на запад, преследуемый 5-м мехкорпусом. В результате активных действий 5-го и 7-го мехкорпусов противник потерял более 300 танков, его попытки форсировать Днепр были сорваны. Это позволило укрепить оборону 20-й армии и обеспечило сосредоточение войск фронту. Однако выигрыш времени был достигнут дорогой ценой» (1, с. 107–109).

Забегая вперед на три года, не могу не отметить, что мой отец в ходе операции «Багратион» в составе передовых войск принимал участие в боях по окружению и разгрому вражеских группировок в городах Богушевск и Сенно, вошел в освобожденный накануне конно-механизированной группой город Сенно, прошел с боями далее на запад, почти теми же путями, что проходил его дядя Хромченко в 1941 году (в том числе Лепельский район). Михаил Хромченко оборонял «Смоленские ворота», а отец мой шел по ним в 1943–1944 годах с боями, очень жестокими причем, ведь «ворота» немцами за три года войны были хорошо укреплены руками местных жителей и военнопленных. Отец тем самым, даже не подозревая, отомстил за смерть своего родного дяди, Хромченко Михаила Николаевича. После войны он узнал в общих чертах о жизни Михаила Хромченко от второго дяди, Прокопа, но с Михаилом отец никогда не встречался, хотя детство провели они в соседних деревнях. И подробностей фронтовой жизни Михаила из родных не знал никто. Михаила и моего отца разделяла не только река Сож, но и река жизни, очень бурная в послереволюционное время…

Продолжу цитаты из книги А. Исаева:

«Здесь самое время вернуться немного назад и обратиться к судьбе 5-го механизированного корпуса. Хотя два мехкорпуса должны были вести наступление одновременно, в действительности операция распалась на два самостоятельных контрудара, разнесенных по месту и времени. Причина этого была довольно проста. При всей своей внешней привлекательности идея нанесения удара далеко впереди строящегося фронта обороны имела несомненные недостатки. Прежде всего, требовалось выдвинуть мехчасти вперед из глубины. Для этого требовалось горючее. Вечером 6 июля командир 5-го мехкорпуса доносил командующему 20-й армией: «5-й мк, наступая в направлении Лепель, попал в исключительно неблагоприятные условия: болотистая местность, ручьи, речки и беспрерывный проливной дождь, размочивший почву, вследствие чего колесные машины, артиллерия сильно отстали». Части и соединения 5-го мехкорпуса в ночь с 6 на 7 июля и до вечера 7 июля заправлялись горючим, подтягивали тылы и приводили свои боевые машины в порядок. Колесные машины артполка 13-й танковой дивизии были остановлены разрушенным мостом в Обольцах. Танки с трудом еще могли пересечь заболоченный ручей и уйти вперед, а автотранспорт и тягачи артиллерии вытянулись перед ним в длинной пробке, ожидая его восстановления. За все эти задержки с заправкой танков пришлось заплатить дорогую цену. 6 июля немецкая 17-я танковая дивизия целиком собралась на дороге от Череи до Сенно. Заслон на пути 5-го мк становился все прочнее…

8 июля наступил момент истины для 5-го мехкорпуса. Он, наконец, должен был показать, на что он способен. Ранним утром, в 4.15, командир корпуса генерал-майор Алексеенко отдает приказ на наступление. Задачу дня он формирует так: «5-й мк во взаимодействии с 23-й ад (авиадивизией) уничтожает противостоящего противника и к исходу дня 08.07.41 г. овладевает Лепелем». 17-я танковая дивизия (войск Красной Армии) должна была наступать вдоль железной дороги Орша – Лепель, 13-я танковая дивизия – двигаться параллельным маршрутом и атаковать Лепель с юга. Для выхода на исходные позиции танкистам 13-й дивизии нужно было пройти по достаточно протяженному маршруту днем. Походные колонны советских танков сразу же попали в поле зрения немецких летчиков. Немецкие пикировщики, разбив один танк на переправе, фактически перекрыли выход на поле боя для значительной части 25-го танкового полка. Через переправу прошел целиком только 1-й батальон, а 2-й батальон вышел в бой всего восемью машинами, успевшими пройти через роковой брод.

С 16.00 до 20.00 13-я танковая дивизия предприняла еще пять атак, но они лишь привели к большим потерям от огня противотанковой артиллерии немцев и успеха не принесли. В 20.00 наконец подошел батальон тяжелых танков (КВ и Т-34). Была предпринята последняя атака, но она тоже была совершенно безрезультатной. 25-й танковый полк дивизии потерял за день 27 танков, 26-й – 47, батальон тяжелых танков – 6 боевых машин. 25-й танковый полк понес меньшие потери, просто за счет того, что значительная часть его танков в бою попросту не участвовала. Они были заперты на лесной дороге удачным ударом Ю-87 в танк на броде. В 22.00 командир 13-й танковой дивизии приказал частям выходить из боя. Приказ касался всех, в том числе не дошедших до поля боя машин 25-го полка. В журнале боевых действий группы Гота указывалось: «12-я танковая дивизия прибыла как раз вовремя, чтобы исправить критическое положение на фронте правого соседа, 17-й тд, где противник прорвался на север. Однако запланированное на следующий день продвижение дивизии к Витебску было отложено из-за этого прорыва». Вот что докладывал в Ставку начальник управления боевой подготовки ГАБТУ генерал-майор А. В. Борзиков: «Потери у 5-го и 7-го мехкорпусов были большие. Сейчас 5-й у Орши и 7-й у Витебска и юго-западнее будет действовать во взаимодействии с пехотой. Противник применяет поливку зажигательной смесью, танки горят. Самые большие потери от авиации. Потеряно 50 % матчасти, и большая часть танков требует уже ремонта. Всего же за время контрудара оба корпуса потеряли 832 танка» (1, с. 109–110).

«8 июля в 18.00 последовал немецкий контрудар. Немецкие танки и мотопехота атаковали в южном и даже юго-западном направлениях. Тем самым они вышли в тыл успешно наступавшей ударной группировке 17-й дивизии 5-го мехкорпуса. К 21.30 8 июля в окружение попал вырвавшийся вперед мотострелковый полк дивизии с танковым батальоном и дивизионом артиллерии. 9 июля наступление 5-го мехкорпуса было приостановлено. Потрепанные дивизии были отведены назад и приводили себя в порядок. Одновременно готовился контрудар по деблокированию окруженного мотострелкового полка 17-й тд. Его предполагалось вывести из окружения в ночь с 9 на 10 июля, связь с окруженными установить не удалось. О том, что они живы, говорили только звуки боя, доносившиеся из глубины немецкой обороны.

На 10 июля 5-й мехкорпус получил задачу совместно с 7-м мехкорпусом ударить в направлении Бешенковичей. Однако к тому моменту уже приобрела реальные очертания угроза окружения корпуса. Колонны немецкой мотопехоты, двигаясь от Сенно на юг, вышли в район Обольцы, фактически в тылу у 5-го мехкорпуса. Командир корпуса принял решение прорываться из окружения в ночь с 10 на 11 июля. В правую колонну входили 13-я танковая дивизия, управление корпуса и корпусные части. В левую – 17-я танковая дивизия. Прикрывал отход корпуса отряд 109-й моторизованной дивизии. Части корпуса оказались отрезаны от своих тылов, располагавшихся к востоку от дороги Сенно – Обольцы. Если в условиях охвата и обхода воевать еще было можно, то без горючего и боеприпасов – увы, нет. Прорыв 5-го мехкорпуса из окружения начался в 22.00 10 июля. Прорыв под покровом темноты прошел в целом успешно. Сейчас можно констатировать: произошло это потому, что никакого прорыва немцы не ждали. Они опомнились только тогда, когда дорогу пересек арьергард 13-й танковой дивизии – 25-й танковый полк. Он был отрезан артиллерийским огнем. Попытка прорыва с боем провалилась, во время этой отчаянной атаки погиб командир 25-го танкового полка полковник Муравьев. Он сгорел в подбитом танке. Также оказался отрезанным отряд 109-й мотодивизии. К середине дня 11 июля основные силы 5-го мехкорпуса вышли из окружения. Отряд 109-й мд и 25-й танковый полк 13-й танковой дивизии прорвались к своим 12 июля» (1, с. 365–372).

Не могу не перечислить и других ближайших родственников моего отца, участников Великой Отечественной войны.

Родные братья отца:

Петербурцев Степан Михеевич, 1905 г.р. – сын Прасковьи Николаевны Петербурцевой (Хромченко). Воевал под Брянском, Ворошиловградом, Новороссийском. Потерял ногу на Таманском полу-острове, вблизи города Темрюк, в сентябре 1943 года. Награжден орденом «Красная Звезда» и медалью «За боевые заслуги».

Петербурцев Егор Михеевич, 1914 г.р. – сын Прасковьи Николаевны Петербурцевой (Хромченко). Пропал без вести в августе 1944 г.

Двоюродные братья и сестры отца из рода Хромченко:

Аврамов Степан Ефимович, уроженец деревни Журавель. Сын Меланьи Николаевны Аврамовой (Хромченко). Вернулся живым.

Космачев Владимир Афанасьевич, 1919 г.р. – сын Анны Николаевны Хромченко, уроженец деревни Монастырек. Всю войну воевал на Ленинградском фронте, в том числе защищал «дорогу жизни». Умер в 1997 г. в Ленинграде.

Лукашенко Софья Галактионовна, 1917 г.р. – дочь Аксиньи Николаевны Лукашенко (Хромченко), уроженка деревни Ушаки. В июне 1941-го ушла добровольно на фронт, попала в окружение, вернулась в Ушаки и стала связной партизанского отряда Храмовича на Чериковщине. О ней написано в книгах «Зарево над Сожем» (стр.145–148, очерк «Еще гремела война») и «Памяць. Черыкаўскi раён. 1994 г.» (стр.393–394, очерк «У пачатку барацьбы»). Награждена медалью «За отвагу».

Смоленское сражение

В ряду наиболее важных сражений 1941 года является Смоленское сражение, длившееся с 10 июля по 10 сентября 1941 г.

«Перед советским командованием после взятия немцами Смоленска встала задача во что бы то ни стало прикрыть Ярцевское направление и не допустить продвижение танков противника в сторону Вязьмы, ибо это ставило под угрозу переправы в районе Соловьево и всю узкую горловину, через которую осуществлялось снабжение борющихся под Смоленском войск и выход их из окружения. В районе Соловьевской переправы действовал сводный отряд подполковника А. И. Лизюкова, состоявший из остатков танкового и механизированного полков, ранее принадлежавших 5-му механизированному корпусу. От корпуса осталось всего-навсего 15 танков. Прикрытие этого направления Ставка решением от 17 июля поручила группе генерала Рокоссовского, подчинив ему все части и соединения, отошедшие на Ярцевский рубеж. Из резерва в группу вошли 38-я стрелковая и 101-я танковая дивизии. Поначалу этим дивизиям была поставлена чисто наступательная задача: «Ударом из района Ярцево на Духовщину разгромить мотомехчасти противника и в дальнейшем развивать наступление на Смоленск». Как бы то ни было, но группа Рокоссовского в ожесточенных боях под Ярцево остановила 7-ю танковую дивизию, город неоднократно переходил из рук в руки…» (2, с. 396–397).

«Перевес в силах был явно на стороне противника. Сказались и неувязки в управлении войсками со стороны командования Западного фронта. 27 июля около командного пункта 16-й армии появились танки врага, прорвавшиеся из района Духовщины.

Отсечь немецкие танковые клещи, охватывающие Смоленск, и деблокировать войска 16-й и 20-й армий Тимошенко не удалось.

27 июля войска 3-й танковой группы фланговым ударом замкнули кольцо окружения восточнее Смоленска и овладели Соловьевской переправой. В окружение попали 12 советских дивизий. С тяжелыми боями остатки соединений прорывались из окружения и соединялись с главными силами фронта. Ликвидация Смоленского котла продолжалась до 5 августа» (2, с. 402).

Возможно, подполковник Михаил Николаевич Хромченко как раз в этом месте и погиб?

По данным Интернета, он числился на август 1941 г. в 15-й танковой бригаде. Если вспомнить рассказ его однополчанина подробнее, то во время переправы через Днепр Михаил оставался на западном берегу, на восточный он уже не вышел. И время совпадает с рассказом однополчанина – начало августа. Что же касается моего отца, то Соловьевскую переправу в мемуарах он также описывает. А вот был ли он там – не спросила.

Обращусь теперь к мемуарам отца:

«Из остатков нашей 36-й танковой дивизии была сформирована 75-я (?) мотострелковая дивизия и направлена на участок фронта севернее магистрали Минск – Москва в районе города Ярцева» (9).

Думаю, здесь память отца немного подвела, не случайно он поставил знак вопроса после номера дивизии. Мог он ошибиться и в номере армии, в которой в тот период воевал. В своих устных воспоминаниях отец говорил, что в 1941 г. его командармом был Курочкин. Как известно, Курочкин возглавлял 20-ю армию, а 6 августа, после боев в Смоленске и выхода из окружения в районе Соловьевской переправы, командующим 20-й армией вместо Курочкина был назначен Лукин. И командовал он ею до 12 сентября, после чего возглавил 19-ю. Если считать, что до Вяземского котла отец воевал в 20-й армии, тогда типом и номером его дивизии, скорее всего, была стрелковая дивизия номер 73, так как мотострелковые дивизии к тому времени, потеряв моточасти, были переименованы в стрелковые. А 73-я дивизия до начала августа воевала в тесном взаимодействии с 5-м мехкорпусом именно в 20-й армии. 16-й же армией в описываемый период командовал Рокоссовский.

Продолжу рассказ отца в подлинном варианте:

«В этот период, когда впервые советские войска организовали на Западном фронте наступательную операцию и окружили 7 немецких дивизий, немцы вынуждены были оставить свои наступательные устремления, и фронт здесь стабилизировался. Обе стороны стали в оборону до октября 1941 года. Весь период с начала войны и до 12 октября 1941 года я служил писарем 5-й части дивизии. Дивизия была включена в состав 16-й (?) армии (знак вопроса мой), которой командовал генерал-майор Лукин. Участок фронта 16-й армии левым крылом примыкал к автомагистрали Москва – Минск. По магистрали в тыл днем и ночью проходили автомашины, подвозя к фронту боеприпасы и продовольствие. Так было до начала октября. После взятия немцами Киева на Западный фронт Гитлер перебросил большое количество танковых дивизий и авиации для удара на Москву. Уже к концу сентября немецкая авиация начала усиленную разведку, днем, затем сплошным потоком пошли бомбардировщики на восток. По магистрали уже днем нельзя было проехать отдельным автомашинам без риска быть атакованными немецкими самолетами» (9).

Утром 2 октября перешла в наступление вся группа немецких армий «Центр».

Далее цитирую отца:

«А 12 октября на нашем участке немцы пошли в решительное наступление с целью разгромить противостоящие им на Западном фронте советские войска и захватить столицу нашей Родины Москву. Уже на третий день наступления немцы выбросили десант у г. Вязьма и окружили 16-ю, 19-ю и 20-ю армии. Начались тяжелые бои в окружении. Немцы бросили в бой превосходящие силы танков и авиацию. Будучи в окружении, мы не видели совершенно нашу авиацию в воздухе. Нельзя было двигаться с обозами ни по шоссейным, ни по проселочным дорогам без угрозы нападения немецкой авиации. 15–17 октября налеты немцев чуть утихли. В эти дни масса обозов (машин, повозок с ранеными) скопилась на дороге. В связи с туманом не появлялись в небе бомбардировщики. Имея полное господство в воздухе и большой перевес в танках, немцы уже к 12 октября 1941 г. взяли в кольцо основные силы Западного фронта в районе Вязьмы. Эта победа немцев внушала им надежду на возможность захвата Москвы, а вслед за этим надежду победоносно закончить войну на востоке.

В ночь с 12 на 13 октября генерал Лукин (командующий окруженной группировкой наших армий) отдал последний приказ артиллерии армии, включая дивизион «катюш», открыть огонь из всех стволов, а войскам армии попытаться вырваться из окружения. Но ожидаемого успеха эта попытка не имела, а больше ничего нельзя было сделать – снарядов больше не было» (9).

Так начиналась самая драматичная страница в жизни Петербурцева Анисима Михеевича. Вскоре он попал в центральный лагерь советских военнопленных на улице Кронштадтской в Вязьме (Дулаг-184). О своей жизни в лагере он также оставил воспоминания.

Я не буду приводить подробные выдержки из книги Виктора Муратова и Юлии Городецкой (Лукиной) «Генерал Лукин», поскольку лучше всего ее прочесть полностью. Из этой книги, основанной на воспоминаниях самого Михаила Лукина, можно узнать, как происходило окружение Вяземского котла, бои в нем и что было с окруженными дальше, в том числе и с ним самим. Я только приведу некоторые цитаты, из которых станет ясно, что могло бы произойти с Москвой и с нашей огромной страной, не будь героической борьбы с врагом внутри этого ужасного «котла». Об этом как-то забывается в современной исторической литературе, как и о самой фигуре Михаила Федоровича Лукина. Несмотря на его многочисленные награды, о нем мало пишется. А сам он о себе книги не написал, написала о нем его дочь уже через 20 лет после его смерти. И все же, я считаю, этого недостаточно. Он достоин и книг других авторов, а также документального и художественного фильма, какие созданы, например, о Жукове, Горбатове, Рокоссовском. А его трагическая и вместе с тем героическая эпопея в фашистских застенках, его непоколебимая стойкость? Вот на чем учить нужно молодое поколение, а не на американских боевиках. Боевики бледнеют против реальной жизни таких людей, как Лукин.

Значение Вяземского сражения огромно. Не будь боев по прорыву наших войск из «котла», не выстоять бы Москве.

«Еще перед войной Гитлер сказал: «Я не сделаю такой ошибки, как Наполеон, когда пойду на Москву. Я выступлю достаточно рано, чтобы достичь ее до зимы». Позже Гитлер заявил: «Это имя я уничтожу, а там, где находится сегодня Москва, я создам большую свалку». В приказе от 8 июня 1941 года предписывалось: «Москву и Ленинград сровнять с землей, чтобы полностью избавиться от населения этих городов». Еще позже Гитлер высказался так: «В этот город не должен вступить ни один немецкий солдат. Москву следует окружить так, чтобы из нее не вышли ни русские солдаты, ни гражданское население. Будут приняты меры, чтобы затопить Москву и ее окрестности… Там, где сегодня Москва, возникнет огромное озеро, которое навсегда скроет столицу русского народа» (17).

По мнению Конева, на «Можайском рубеже и в окружении под Вязьмой наши войска своим упорным сопротивлением задержали на 8–9 дней вражеские ударные группировки и обеспечили время для проведения необходимых мероприятий по дополнительному усилению обороны Московского направления». Также и многие российские и немецкие историки полагают, что задержка с ликвидацией вяземской группировки оказалась для вермахта роковой и не позволила взять Москву. Попавшие в окружение советские войска продолжали оказывать упорное сопротивление, сковав 28 вражеских дивизий. 14 из них не смогли освободиться до середины октября, что позволило советскому командованию выиграть время для организации сопротивления на Можайской линии обороны (см. История Второй мировой войны 1939–1945 гг., т.4, с. 95.)

Глава 2. Отец в окружении и в плену

Из статьи М. Ф. Лукина «В Вяземской операции». Военно-исторический журнал № 2, 1981 г.

«Вяземская операция (2–13 октября 1941 г.) была одной из самых напряженных и тяжелых на дальних подступах к Москве. В августе – сентябре в центре советско-германского фронта противник перешел к жесткой обороне и накапливал силы для решающего удара на столицу. Мы тоже восстанавливали боеспособность войск, получали пополнение и изучали опыт летних боев. Командующий Западным фронтом Маршал Советского Союза С. К. Тимошенко не оставлял мысли освободить Смоленск от фашистов и разгромить смоленскую группировку врага. Весь август и половину сентября армии Западного фронта, обороняясь частью сил, вели наступательные бои. В этих боях наибольшего успеха добилась 19-я армия генерал-лейтенанта И. С. Конева, которая продвинулась на запад до 20–25 км, уничтожила 4000 вражеских солдат и офицеров и взяла в плен 100 человек, захватила 94 орудия разных калибров, 86 танков и сбила 7 самолетов. Она помогла выйти из окружения более 1500 красноармейцам и командирам с большим обозом. Не менее успешно вели боевые действия части 24-й армии генерал-майора К. И. Ракутина. Они освободили Ельню, нанеся большой урон противостоящему противнику. Однако эти бои показали, что имеющимися силами и средствами наступать бесполезно, так как части и соединения после Смоленского сражения (см. ВИЖ 1979 № 7) еще не успели пополниться (в полках насчитывалось от 300 до 400 человек). Пополнение приходило необстрелянное и не всегда в должной мере обученное. Снарядов и мин подвозилось мало. Противник перед войсками фронта строил оборону, создавая ротные опорные пункты с большими промежутками между ними, которые брались под перекрестный минометный и пулеметный огонь. На главных направлениях нашего наступления он закапывал танки в землю, используя их как неподвижные огневые точки, широко проводилось противопехотное и противотанковое минирование местности.

В первые дни войны фашисты в леса войска не вводили, а располагали их в населенных пунктах. Теперь же наблюдалась иная картина: в деревнях, селах и городах они оставляли столько войск, сколько требовалось для обороны, остальные размещались в лесных массивах, где деревья оплетались колючей проволокой. На открытой местности строились проволочные заграждения и разбрасывались малозаметные препятствия. Окопы отрывались полного профиля с ходами сообщения и блиндажами. Широко применялись дерево-земляные огневые точки.

Мы, к сожалению, все еще придерживались прежней линейности в обороне, стараясь занять всю местность. Это объяснялось, в частности, тем, что к концу августа и в сентябре мы потеряли много кадрового офицерского состава. На их должности приходилось назначать сержантов или лучших красноармейцев, получивших боевой опыт. Они, естественно, еще не обладали качественными знаниями командиров взвода (роты, батальона). Кроме того, Ставка ВГК приказала откомандировать в тыл лучших средних командиров в новые формирования и для обучения резервов. Это важное и нужное мероприятие все же отразилось на боеспособности фронтовых частей. Но оно было своевременным и очень полезным и способствовало в дальнейшем разгрому гитлеровских войск под Москвой.

12 сентября командующим Западным фронтом назначили генерал-полковника И. С. Конева. Его 19-ю принял я, 16-ю – генерал-майор К. К. Рокоссовский, 20-ю – генерал-лейтенант Ф. А. Ершаков, 22-ю – генерал-майор В. А. Юшкевич. Надо сказать, что перемещение командного состава в период боев вряд ли было целесообразным, т. к. командующие зачастую не успевали тщательно изучить обстановку и своих подчиненных.

В середине сентября мы получили сведения: противник подтягивает большое количество танков и артиллерии в район Духовщина – Смоленск – Рославль. Стало очевидно, что он скоро перейдет в наступление, превосходя нас в силах и средствах на направлении действий своей главной группировки (по людям в 3,2 раза, по танкам – в 8,5, по орудиям и минометам – в 7 раз).

К 1 октября Западный фронт занимал оборону на главном Московском направлении с задачей не допустить прорыва врага к Москве. Выполняя требования Ставки о переходе к жесткой и упорной обороне, войска готовились к отражению ударов противника. Однако армии в силу большой ширины полосы обороны фронта (340 км) были вытянуты в линию. Они имели по одной дивизии в резерве, а поэтому создать глубоко эшелонированную оборону не могли, да и командующий фронтом в своем распоряжении имел сравнительно небольшие резервы (3 стрелковые и 2 мотострелковые дивизии).

Немецко-фашистская группа армий «Центр», как мы теперь знаем, насчитывала 1700 танков и свыше 19 тысяч орудий и минометов. Ее действия поддерживались 2-м воздушным флотом (более 1 тыс. самолетов). Вражеская авиация превосходила нашу не только количественно, но и качественно. Самолеты «Юнкерс-88», «Фокке-Вульф», «Мессершмитт» и другие были маневреннее советских, превышали их в скорости и имели лучшее вооружение. Как же выглядел наш Западный фронт, который считался в то время самым сильным? Вот что пишет об этом маршал И. С. Конев: «У нас было 479 танков (из них современных всего 45 единиц), 1524 орудия и 733 миномета. Авиация фронта имела: истребителей (старых образцов) –106, бомбардировщиков ТБ-3 и СБ-63, дневных бомбардировщиков ТУ-2, СУ-2–4, штурмовиков ИЛ-2 – 8. Особый недостаток войска ощущали в зенитной и противотанковой артиллерии» (ВИЖ, 1966 № 10, с.6).

Командующий Западным фронтом еще 20 и 26 сентября предупреждал о готовящемся наступлении противника. Ценные сведения приносили разведчики 19-й армии, набранные из местных жителей, которые хорошо знали свою округу. Троих из них добровольцев-комсомольцев Вячеслава Макурова, его двоюродного брата Анатолия и Филиппа Платонова направил к нам Ярцевский горком партии. Всего в группу разведчиков входило 15 человек. Возглавлял ее Вячеслав Макуров. Наиболее находчивыми и смелыми зарекомендовали себя Николай Кузнецов, Николай Прыгулин, Петр Лиходед, Зина – учительница Гавриловской школы Ярцевского района, Настя – совсем еще девочка, уроженка села Вознесенское Духовщинского района. Они много раз ходили в тыл противника и приносили очень ценные сведения.

В конце сентября разведчики доложили о сосредоточении большого количества войск, танков и артиллерии в районе Духовщины. Враг готовился к наступлению. В течение второй половины сентября он активизировал наступающие действия в полосах обороны 30, 19, и 16-й армий, нащупывая наши слабые места, выясняя систему обороны, и особенно расположение артиллерийских позиций. В процессе беспрерывных атак противника на разных участках 19-й армии выявились положительные и отрицательные стороны как в системе обороны, так и в действиях наших войск. Штаб и политотдел армии изучали этот опыт, делали обобщения и доводили до частей и соединений.

В целях маскировки основных артиллерийских огневых позиций было приказано для батарей и дивизионов иметь по 2–3 запасные, назначить от каждой батареи кочующие орудия, ведущие огонь по гитлеровцам с разных позиций. На случай перехода их в общее наступление спланировали артиллерийскую контрподготовку.

В штабе армии отработали все варианты ведения оборонительной операции. Особое внимание обращалось на взаимодействие всех родов войск. Для бесперебойного управления ими организовывалась кольцевая связь, обеспечивавшая управление боем на случай прорыва противника в глубину обороны. Были разработаны радиосигналы, и от дивизии при штабе армии находилось по два офицера связи с картами, в распоряжении которых имелись машины и мотоциклы. Кроме того, при штабе армии был кавалерийский эскадрон. Его также использовали для связи с частями и соединениями.

Забегая вперед, хочу отметить роль офицеров связи в тот период, когда проводная связь часто нарушалась. От командиров дивизий в штаб армии прибывали офицеры. У каждого была карта, на которой я намечал задачи соединению, ставил свою подпись. Такая карта являлась руководящим документом. Организовывали связь по радио. Но дивизионные радио-станции работали тогда по техническим причинам очень плохо. К тому же укоренилось мнение, что работающую рацию противник запеленгует и сейчас же разобьет, поэтому командиры старались не прибегать к радиосвязи, чтобы не лишиться ее окончательно. Вот почему делегаты связи из дивизий в армию и из армии в дивизию делали очень большое дело. Я склонен оценить успешные их действия как фактор устойчивого управления, благодаря которому армия оставалась целой, нерасчлененной до самого последнего сражения, до 13 октября.

Со второй половины сентября офицеры штаба и инженерных частей проверяли ход оборудования позиций. Почти всюду были вырыты окопы полного профиля с ходами сообщений. На танкоопасных направлениях устанавливались мины, а там, где возможно, рылись эскарпы и противотанковые рвы. Строили блиндажи и козырьки для огневых точек. К великому сожалению, инженерного имущества и мин было мало.

В ночь на 2 октября в войска завезли большое количество боеприпасов, горючего, продовольствия и инженерных средств.

Как стало известно из опубликованных после войны документов, немецко-фашистское командование 6 сентября директивой № 36 поставило перед группой армий «Центр» задачу: по возможности быстрее и не позднее конца сентября перейти в наступление и уничтожить советские войска, находящиеся восточнее Смоленска путем двойного охвата в общем направлении на юг Вязьмы.

16 сентября командующий группой армий «Центр» направил в войска директиву о непосредственной подготовке армий к наступлению на Москву. В связи с приближением зимы гитлеровцы форсировали приготовление с расчетом перейти в наступление не позднее начала октября. 9-я и 4-я армии с оперативно подчиненными им 3-й и 4-й танковыми группами должны были перейти в наступление, чтобы каждая из них, имея сильные ударные группировки, состоящие из танковых, моторизованных и пехотных соединений, смогла прорвать оборону по обе стороны дорог Рославль – Москва и севернее автострады Смоленск – Москва и уничтожить зажатые между ними советские войска.

Рано утром 2 октября началась короткая, но мощная артиллерийская и авиационная подготовка противника на всю глубину обороны 19-й и соседней с нею армий. Вражеская авиация, идя волнами с большим количеством самолетов в каждой, обрушила свой смертоносный груз на передний край, артиллерийские позиции и войска, находящиеся в глубине обороны вплоть до тылов фронта. Штаб фронта также подвергся воздушному мощному налету. Вслед за этим танки и пехота противника, прикрываясь дымовой завесой, перешли в атаку. На четыре наших дивизии наступало 12 вражеских, в их числе 3 танковые (415 машин) и одна мотодивизия.

Противник нащупал стык 30-й и 19-й армий севернее Ярцево и в него вбивал клин танками и мотопехотой. В результате образовался глубокий разрыв между этими армиями шириной до 30–40 км. Сюда лавиной двинулись гитлеровские подвижные войска. Следует отметить, что в приказах командования всегда указывалось особое внимание обращать на стыки соединений и частей и назначались ответственные за их оборону. И все же почти всегда это место оказывалось самым уязвимым и у нас, и у врага.

Второй удар группы армий «Центр» наносился 4-й полевой армией с приданной ей 4-й танковой группой по 24-й и 43-й армиям восточнее Рославля. После ожесточенного боя противнику удалось прорвать фронт в стыке этих объединений, куда также устремилась страшная лавина танков, артиллерии и моторизованной пехоты.

Личный состав Резервного фронта (из народного ополчения) имел крепкий моральный дух, но был плохо вооружен, недостаточно хорошо обучен и несплочен. В силу этих причин превосходящим силам фашистов быстро удалось взломать оборону дивизий первого эшелона, расчленить их и быстро продвинуться на восток.

19-я армия весь день вела ожесточенный бой. Обе стороны несли большие потери. На участках 91, 89 и 50-й стрелковых дивизий в отдельных местах противнику удалось потеснить наши части в предполье. Но до главной линии обороны враг не был допущен, лишь правофланговая 244-я стрелковая дивизия в ночь на 3 октября отошла на основной рубеж, загнув правый фланг на север, и ее 913-й стрелковый полк оказался отрезанным от основных сил.

Выручая его, отличился 907-й мотострелковый полк той же дивизии под командованием полковника М. Я. Усанова. Отражая атаки превосходящих сил пехоты с танками при непрерывном воздействии вражеской авиации, он неоднократно атаковал. Таким образом, 913-й стрелковый полк был деблокирован и соединился с остальными частями. В этом бою погиб смертью храбрых полковник Усанов. Он лично возглавлял контратаку, выручая своих товарищей.

30-я армия генерал-майора В. А. Хоменко на правом фланге отбила все атаки противника, а левым под натиском превосходящих сил отходила в восточном направлении. В 16-й армии также шел сильный бой. Ее командующий генерал-лейтенант К. К. Рокоссовский сообщил, что части 16-й и 20-й армий отбили все атаки гитлеровцев.

Для восстановления положения 30-й армии из резерва фронта ей была передана 107-я мотострелковая дивизия. Но и она не смогла остановить врага, да и мероприятие это оказалось запоздалым. Генерал И. С. Конев 3 октября выдвинул в район станции Вадино оперативную группу под командованием своего заместителя генерал-лейтенанта И. В. Болдина. В нее вошли 126-я, 152-я стрелковые дивизии, 101-я мотострелковая дивизия, 126-я и 128-я танковые бригады, которые совместно с частями 30-й армии должны были встречным ударом остановить прорвавшихся фашистов и уничтожить их. Эти соединения находились на сравнительно большом удалении друг от друга и их удар не был согласован по времени. Группе удалось задержать противника на какое-то время, но остановить, а тем паче уничтожить его она не смогла, т. к. понесла большие потери. В образовавшийся разрыв между 30-й и 19-й армиями (30–40 км) ввели 45-ю кавалерийскую дивизию, которая вошла в мое подчинение.

Борьба в полосе армии продолжалась до 2–5 октября. Противник местами вклинился в наше расположение, но основная позиция по реке Вопь оставалась за нами. Связи с соседом справа я уже не имел, с комфронтом ее поддерживал через офицеров связи по радио. Проводной связи уже не существовало. 4 октября мы получили приказ командующего фронтом, поощряющий действия 19-й армии, призывающий равняться другим на нас.

Шли кровопролитнейшие бои. Под Смоленском тоже было жарко, но такого количества танков и авиации противник там не применял. Танки наступали волнами, и к исходу первого дня сражения наши бойцы и командиры увидели множество подбитых вражеских танков и трупов гитлеровцев, валявшихся перед нашими окопами, они почувствовали новый прилив сил. Стало очевидно, что фашистов бить можно.

Большую роль в оказании помощи и поднятии морального духа войск имело то, что офицеры и политработники штаба армии всегда в нужный момент находились в войсках. Армейские и дивизионные газеты выходили оперативно. Выпускались к исходу каждого дня и газеты «молнии» с описанием боя. В них были фамилии отличившихся воинов.

4 и 5 октября танки и моторизованные части противника захватили Спас-Деменск и Киров, получив возможность выйти в тыл войскам Западного фронта. Стало ясно: противник подвижными войсками берет в клещи 19, 16 и 20 армии, оперативную группу Болдина, а также 32-ю и 24-ю армии Резервного фронта. 4 октября командующий Западным фронтом доложил Верховному Главнокомандующему о положении войск фронта, но И. В. Сталин сразу решения не принял, и связь прервалась. Тогда И. С. Конев позвонил маршалу Б. М. Шапошникову, который обещал доложить Ставке сложившуюся обстановку. В этот день ответа на просьбу отвести войска не последовало, самостоятельно же командующий фронтом решение на отход принять не мог.

Только 5 октября было приказано отвести войска. К исходу этого дня 19-я армия получила приказ отойти на рубеж реки Днепр. Отход предстояло согласовать с 20-й армией, находившейся слева, и с группой Болдина. В Вадино я встретился с И. В. Болдиным. Его группа понесла большие потери в живой силе и технике.

В ночь на 6 октября армия начала отход, прикрываясь арьергардами. Часть войск отводилась и занимала новый рубеж, остальные перекатом переходили его, оставляя первых в арьергарде.

При подходе к Днепру стало известно, что противник с ходу прорвал фронт 32-й армии и 220-й и 18-й стрелковых дивизий народного ополчения, отбросив их на восток, части дивизии отошли соответственно на Сычевку и к Гжатску. Связь с армией они потеряли.

С высоты восточного берега Днепра местность просматривается на 15–20 км. Рубеж имел развитую систему обороны, подготовленную соединениями 32-й армии Резервного фронта. У моста, на шоссе и железнодорожной линии стояли морские орудия на бетонированной площадке. Их прикрывал отряд моряков (до 800 человек). Конечно, противник об этом знал и не пошел на них, а прорвал оборону севернее. Таким образом, уже не имело смысла останавливаться на этом прекрасном рубеже обороны, т. к. противник замкнул клещи восточнее Вязьмы 3-й танковой группой со стороны Духовщины и 4-й танковой группой со стороны Рославля.

7 октября противник прорвался к Вязьме с севера и юго-востока, и в окружение попали 19, 20, 24, 32-я армии и группа генерала И. В. Болдина. Военный совет фронта подчинил все эти войска мне и приказал организовать их прорыв и вывод из окружения. (В состав 20-й армии входили соединения 16-й). Надо сказать откровенно, это большое доверие не только меня не обрадовало, но и очень огорчило. Я знал, что все эти войска понесли значительные потери как в людях, так и в материальной части, снаряды, горючее, продовольствие было на исходе, все медицинские учреждения были переполнены ранеными, медикаментов и перевязочных материалов оставалось мало.

Мы все уже знали, что находились в окружении. Отрадно было то, что моральное состояние войск оставалось высоким, все горели желанием продолжать бой, прорваться и вновь драться с ненавистным врагом. Я понимал, что пред нами стоит трудная задача – прорвать кольцо окружения из танковых и механизированных частей, при этом суметь удержать фланги прорыва с тем, чтобы войска вторых эшелонов могли воспользоваться ими. Для этого нужны крепкие нервы, мужество и самопожертвование.

Враг все более сжимал кольцо окружения. Мы не имели возможности никак сманеврировать. Тогда я решил наступать тремя колоннами, но ни одна из них прорваться не смогла. Тут мы окончательно убедились, что создалось тяжелое положение.

Перед началом наступления противника в армии было достаточно артиллерии, но имелось всего два зенитных дивизиона, которые не могли прикрыть войска на главном направлении. Вражеская авиация наносила удары почти безнаказанно. К моменту окружения у нас было всего два боекомплекта снарядов. Накануне я приказал сосредоточить основную их массу в частях. Это помогло держаться войскам на занимаемых позициях. Кроме того, мы сумели вывезти на машинах еще два боекомплекта с фронтовых складов.

Связавшись по радио с Ф. А. Ершаковым (командующий 20-й армией в тот период), мы договорились о совместных действиях по выходу из окружения. Я информировал его о том, что буду прорывать кольцо севернее Вязьмы силами двух дивизий 32-й армии. Но одну из них командующий Резервным фронтом маршал С. М. Буденный отозвал, а вторая под ударами обходящего противника была рассеяна. Я созвал всех командиров и комиссаров дивизий и поставил их в известность о том, в какое тяжелое положение мы попали, и сказал, что пробьется только тот, кто будет настойчиво, энергично и смело действовать в бою, руководствуясь девизом: «Сам погибай, а товарища выручай».

Неоднократно до 11 октября нами предпринимались попытки прорыва, но успеха они не имели. Вновь собрал всех командиров и комиссаров дивизий и сообщил, что наше положение значительно ухудшилось. Сил мало, патроны на исходе, продовольствия нет, питались тем, что могло дать население.

Окружив нас, гитлеровцы вели тактику выжидания, сохраняя живую силу и средства. Они чувствовали, что снаряды не сегодня-завтра у нас кончатся, и лишь отбивали наши попытки выйти из окружения. Удавалось им это с большим трудом, о чем свидетельствует радиограмма, переданная открытым текстом командирам 7-й танковой дивизии Функа. В ответ на запрос, почему дивизия не идет на Москву, он сообщал, что командир 19-й армии русских также рвется к Москве и что его части едва удерживают прорыв. Вот здесь-то и надо было проколоть, нанести удар, но боеприпасов было совсем мало.

12 октября я вызвал командиров на последнее совещание. Приказал собрать все имеющиеся снаряды, остался у нас последний залп гвардейских минометов. Назначил в прорыв 2-ю стрелковую дивизию народного ополчения, еще не потрепанную в боях. Ее командир генерал-майор В. Р. Вашкевич был грамотный генерал. У него в подчинении находился еще отряд моряков из 800 человек. Назначил в прорыв и 91-ю стрелковую дивизию сибиряков.

Сообщил командующему фронтом Б. М. Шапошникову в Ставку ВГК о том, что в такое-то время, собрав все снаряды всей артиллерии и дав последний залп «катюш», буду прорываться в направлении Гжатска на Богородицкое. В случае неудачи буду прорываться к 20-й армии для совместных действий.

У генерала В. Р. Вашкевича, на которого я возлагал все надежды, в тот момент возникли возражения в отношении сроков и быстроты ввода дивизии в бой, и мне пришлось убеждать его в том, что дорог каждый час и что если сегодня мы не уйдем в прорыв, завтра противник сомнет нас, т. к. стрелять будет нечем. Мы попрощались, пожали друг другу руки, и он ушел.

Организовать прорыв надо было тщательно, каждому командиру поставить определенную задачу. Но все делалось наскоро, мы торопились, понимая, что завтра будет поздно.

Мы ждали наступления темноты, чтобы противник не смог обнаружить нашего маневра и места скопления войск. Я указал дивизиям фронт прорыва шириной примерно 6–7 км. Место для выхода из окружения выбрали болотистое, на котором танки не смогли бы маневрировать (7-я танковая дивизия врага располагалась непосредственно перед армией). Началась артподготовка, дали залп «катюш», дивизия пошла в атаку и прорвала кольцо окружения. Ко мне стремительно вбегает командир 91-й стрелковой дивизии полковник И. А. Волков:

– Товарищ генерал! Прорыв сделан, дивизии уходят, выводите штаб армии!

Немедленно доношу об этом в штаб фронта. В прорыв вводится артиллерия, подтягиваются другие соединения. И. А. Волкову я сказал, что лично выходить не буду, пока не пропущу все, или хотя бы половину войск.

– Идите, выводите свою дивизию, держите фланг.

Он не успел догнать свое соединение. Кольцо окружения замкнулось вновь. Предположили, что противнику удалось подвести к месту прорыва свежие силы и закрыть прорыв.

Тот, кто был в окружении и оказался в таком положении, как и я, поймет мое душевное состояние. Нет, моральные силы не были надломлены, сила воли не поколеблена, но я понимал всю тяжесть положения и ничего сделать не мог. Вновь собрал командиров и комиссаров. Они, очевидно, ждали от меня чуда. Ну а чудес, как известно, не бывает. К горлу подступил комок. Какие слова найти? Чем помочь им? Потом, взяв себя в руки, сказал:

– Товарищи, положение безвыходное. Противник сосредоточил все свои силы на восточном направлении и видит, что мы рвемся только на узком участке. Если же мы будем прорываться южнее Вязьмы в направлении 20-й армии, то обязательно прорвемся. Приказываю выходить отдельными группами.

13 октября войска армии начали разделяться на отдельные группы для самостоятельного выхода. Предварительно я спросил, все ли орудия взорваны, машины сожжены и конский состав уничтожен. Мне доложили, что первое и второе выполнены, а на то, чтобы уничтожить конский состав, ни у кого рука не поднялась. Коней распустили по лесу.

Выходили группами. Со мной было около 1000 человек из штаба армии и из разных частей, вооруженные только винтовками, автоматами и пистолетами. Многие прорвались и вышли в полосу 20-й армии юго-западнее Вязьмы» (17).

14 октября 1941 года при выходе из окружения Лукин был тяжело ранен и попал в плен. Там ему ампутировали правую ногу. Враги пытались склонить Лукина к измене Родине. Но он не поддался провокации. Тогда его бросили в лагеря смерти, где Михаил Федорович продолжал мужественно и достойно держать себя. Освобожден из плена в мае 1945 года. В отставке с ноября 1946 г. Скончался 25 мая 1970 года.

Награжден орденом Ленина, пятью орденами Красного Знамени, орденом Трудового Красного Знамени, орденом Красной Звезды.

Продолжу воспоминания своего отца, Петербурцева Анисима Михеевича:

«На 4-е или 5-е сутки окружения был пасмурный, очень туманный день, на дороге скопилась масса обозов. Немецких самолетов в воздухе не было, только однажды на низком, бреющем полете прошли над нашими головами два советских самолета-истребителя. Чувствовалось, что мы находимся не так уж далеко от нашего переднего края. Но никто не знал обстановки.

Группа офицеров тыловых и штабных подразделений нашей дивизии, в том числе и начальник 5-й части штаба капитан Савостьянов, вооруженный автоматом, пошли в голову колонны. Мне и шоферу нашей полуторки Савостьянов приказал оставаться пока на месте до его возвращения. Прошло не менее 4 часов… Стемнело. Капитана Савостьянова мы так и не дождались. Все – и солдаты и офицеры нашей части – спрашивают встречных: «Какая обстановка?» Однако обстановки никто не знал. Некоторые офицеры скомплектовали из солдат отдельные группы прорыва. Мы вынуждены были бросить грузовик, предварительно испортив мотор. Вместе с шофером мы также примкнули к одной из групп, которую формировал один капитан. Группа образовалась в количестве 15–20 человек – ездовых, шоферов и др. Капитан проинформировал нас, что впереди небольшой заслон немецких пехотинцев, который можно ночью, в темноте, пользуясь внезапностью, прорвать и уйти к своим. Мы начали двигаться в сторону возможной линии фронта. Никакой стрельбы не было слышно. Вдруг навстречу нам идет полковник. Командир нашей группы обращается к нему:

– Товарищ полковник! Какая обстановка?

– Ничего я, товарищи, не знаю – отвечает тот. – Да и никто из ближайших военачальников не знает обстановки.

Тогда наш командир группы растерялся. Видит, что он ввел нас в заблуждение. Группа постепенно рассеялась. Ночь прошла в тревоге. К утру неподалеку стали слышны выстрелы и шум танковых моторов. Вновь началась организация отдельных групп прорыва. Откуда-то появился советский танк Т-34. Вслед за танком устремились несколько групп прорыва. Однако на попытку прорвать кольцо немцы ответили сильнейшим артиллерийским и пулеметным огнем. Атака захлебнулась. Слышны были только крики раненых о помощи. Я был легко ранен, санитарка перевязала мне руку. После туманного предыдущего дня последующее утро было ясным и солнечным. Обнаружив скопление остатков обозов, немцы открыли из танков сильный артиллерийский и пулеметный огонь. Чувствуя, что наши огневые средства незначительны, немцы начали танками теснить и, в конце концов, окружили наши ослабевшие и разрозненные группы. А к 12 часам дня скопившиеся остатки наших частей были загнаны в небольшой лесочек на горке. Израсходовав боеприпасы, мы вынуждены были прекратить сопротивление. За 1–1,5 часа до этого я еще в последний раз видел проезжавшего вдали на легковушке начальника штаба нашей армии…» (9).

Привожу главу из мемуаров отца «Мое пребывание в немецком плену»:

«Окружив нас, немцы выстроили всех в колонну. Пересчитали, записали, сколько офицеров и каких званий в колонне. Затем один из немецких офицеров (видимо, в чине полковника) спросил:

– Какие будут вопросы?

Один из наших офицеров, майор, легко раненный в руку, спросил:

– Как насчет питания?

Немецкий офицер ответил, что этим вопросом немцы сейчас не занимаются. Видно, наш майор не представлял, как и мы все, как бесчеловечно немцы обращаются с военнопленными. Если он остался в живых, то впоследствии узнал, насколько наивен он был, спрашивая немцев насчет питания.

К середине ноября 1941 года в немецком плену оказалось около 3 миллионов советских военнопленных. Большинство из них погибло зимой 1941/42 годов в лагерях. Упоенные победами, немцы бесчеловечно относились к нашим воинам. В этом я сам убедился, находясь в плену зимой 1941/42 годов в лагере военнопленных в городе Вязьма Смоленской области.

Выиграв в августе – сентябре 1941 г. сражение на Юго-Западном фронте и взяв Киев, а вслед за этим одержав крупную победу на Западном фронте в октябре – ноябре 1941 г., Гитлер объявил, что скоро захватит Москву, а в ближайшие месяцы закончит войну на востоке. Ему грезилось в ближайшем будущем мировое господство на тысячу лет и райская жизнь арийской нации. Питая надежду на легкую победу, немцы сделали все, чтобы уморить голодом и холодом побольше «русских Иванов».

В первой половине зимы 1941 г. при виде пленных русских солдат немцы кричали:

– Москва капут! Сталин капут!

Когда же под Москвой они получили достойный отпор и эшелоны обмороженных немецких солдат устремились в тыл, победоносный пыл и крики «Москва капут!» значительно уменьшились. Но от этого нашим пленным легче не стало. Нашу колонну военнопленных сопровождал достаточно сильный немецкий конвой. В первые день и ночь нас сопровождали также два немецких танка. Первую ночь по дороге в Вязьму, куда нас вели, мы провели в открытом поле. Колонна была остановлена посреди поля, подальше от леса, и с четырех сторон освещена светом от танков. В Вязьму мы шли в общей сложности трое суток. Никакой речи о питании. Питались тем, что имели в своих солдатских вещевых мешках. А большинство пленных своих продуктов не имели. Хорошо еще, если на пути следования попадались огороды с неубранной капустой или свеклой. Вот и все.

В Вязьму немцы нас пригнали к вечеру третьих суток. Нас буквально загнали во двор недостроенного завода. Двор был огорожен высокой каменной стеной, похожей на тюремную. С одной стороны к забору примыкало пятиэтажное здание, построенное перед войной. Наружные строительные работы были сделаны не все, а внутренние не начинались. Окна не были застеклены. Во двор загнали 25–30 тысяч советских военнопленных, в том числе и более 200 раненых, которых мы разместили в подвальном помещении здания.

Посреди двора была большая воронка от 500-килограммовой бомбы, вначале заполненная дождевой водой. Затем, когда пленные стали брать из нее воду для питья, вода перемешалась с глинистой почвой и превратилась в болотце. Впоследствии пошли дожди, и все мы, пленные, вынуждены были мокнуть во дворе под дождем, превращаясь в грязно-серую массу. На ночь всех пленных немцы загоняли в здание. А так как здание не могло вместить всех, то немцы, заталкивая пленных в здание, крайних избивали дубинками, затем открывали стрельбу из автоматов вначале поверх голов, а после и по головам… Так мы узнали, каков он, немецкий «порядок». В здании мы были лишены возможности сидеть из-за тесноты. Стояли на ногах до утра.

Идет четвертый день, как я в плену, а ни воды, кроме грязи в воронке, ни каких-либо продуктов пленным не давали. На пятый день немцы для своего развлечения привели во двор истощенную, без ноги, лошадь и отдали пленным на растерзание. Оставив лошадь посреди двора, немцы отошли в сторону и стали наблюдать, как пленные будут ее разделывать. Чтобы не быть смешным, я отошел в сторону, наблюдая, как вокруг лошади образовалась куча-мала. Те, у кого были ножи, бросились на лошадь. В считанные 15–20 минут от лошади остались лишь копыта, хвост и потроха. Наблюдая эту картину, немцы ржали от удовольствия.

Два раза в лагерь приносили 2–3 ящика концентратов, оставшихся еще с довоенных времен (суп-пюре гороховый и пшенная каша). В продолжение своего куража над голодными пленными они бросали пачки концентратов в толпу. Начиналась борьба, сопровождаемая свалкой и даже дракой. Немцы же кричали:

– Рус! Вайдо, вайдо!

По утрам по разнарядке немецкого военного коменданта Вязьмы из нашего лагеря стали брать отдельные группы военнопленных на разные работы в город для приведения его в порядок и подготовки к зиме. Брали в основном тех, кто имел специальности печников, шоферов и других, а также просто рабочих на погрузку-разгрузку – всего до 500 человек в день. Вечером, после работы, их снова возвращали в лагерь. Попасть в такую команду из лагеря означало добыть на этой работе картошку, свеклу, немного дров, воды – всего, чего не было в лагере. А в лагере вообще ничего не было для спасения от голода. Ведь нас по-прежнему немцы не кормили. Наступил пятый день, как мы находились в вяземском лагере и шестой день без пищи. Мои силы на исходе. Единственной едой у меня была банка сгущенки, оставшаяся еще с Молодечно. Ее я растянул на шесть дней. Воду из воронки я тоже не пил, видя, как некоторых косила дизентерия. Надо что-то решать, иначе погибну от голода. В лагере обязательно нужно было группироваться по 2–3 человека, чтобы облегчить поиски пропитания, дров, чтобы пищу сварить на костре. Напарником у меня был сослуживец из нашего артиллерийского дивизиона в Молодечно, еще из 161-й стрелковой дивизии. Это был техник-ветфельдшер из Ростовской области Николай по фамилии Макаров, или Ефимов, сейчас точно уже не помню. Я предложил ему при любых условиях постараться нам двоим попасть в группу, которую следующим утром будут отправлять на работу в город. А может быть удастся и сбежать, пусть не из города, так хоть из лагеря смерти. Иначе без пищи и воды больше не протянем – еще 3–4 дня и нам «капут», как говорят немцы. Для этого необходимо было обеспечить себе место на ночь поближе к выходу из здания, в котором нас запирали вечером. При входной двери имелся небольшой закуток, отгороженный кирпичной перегородкой. Мы с Николаем заняли его с утра и ни разу не вышли из него на протяжении суток. Простояли эти сутки на ногах. К открытию немцами дверей следующим утром мы оказались на улице в первых рядах. Слышу, кричит переводчик о том, что требуется группа численностью в 100 человек для работы в городе. Все ринулись к переводчику. А при нем стоит группа немцев, вооруженных дубинками. Образовали коридор и бьют по головам, отгоняя лишних. Пробежать коридор не так-то просто. Несмотря на удары, я устремился вперед, заслонив голову руками. А Николай остановился, получив сильный удар. Я кричу ему: «Беги сюда!» А он растерялся на минуту и тут же был оттеснен толпой. Так Николай и остался в лагере…

Наконец, группу сформировали, построили и повели в город. Перед городом остановили, отобрали 50 человек для разборки завалов от взорванной водонапорной башни. Нас же, оставшихся 50, повели дальше в город. Привели в большой двор бывшего птицекомбината (предполагаю, что это был скорее хладокомбинат). До войны там хранили мясо, делали мороженое. Во дворе и в сараях было много хлама, разбитых ящиков, битого стекла и других ненужных вещей. Нам было приказано выносить из складских сараев хлам и грузить его в машины, вывозившие все за пределы города. Работали мы до 12 часов дня. С 12 до 13 часов у немцев был перерыв на обед, охрана ушла обедать. Нам же обед, конечно, никто не приготовил. Мы разбрелись по двору в поисках объедков и окурков. Вдруг я вижу – из здания выходит русский солдат, выносит мусорное ведро, опрокидывает его на землю и ищет окурки. Я присмотрелся к солдату и узнал его – ведь это Захар! Ездовой из нашей артбатареи, в которой я служил командиром отделения разведки в Молодечно! Фамилии его я сейчас уже не помню, помню только, что по национальности он был мордвин 1920 года рождения. Подхожу к нему:

– Захар, здравствуй!

Вижу, он меня не узнает, ведь за месяц я зарос бородой, весь в грязи и неимоверно тощий. Я продолжаю говорить:

– Вспомни, ведь мы с тобой из одной батареи, служили в артиллерийском полку 161-й стрелковой дивизии в Молодечно!

Наконец он узнал меня. Смотрю на него – он по-прежнему здоровый, краснощекий. Спрашиваю:

– Что ты здесь делаешь?

И он мне рассказал, что попал в плен 14 октября и на своей повозке, без всяких приключений, под конвоем немцев, вместе с ними приехал в Вязьму. Как потом оказалось, попал он в хозяйственную часть, прикомандированную к 9-й немецкой армии. При части имеется небольшой лагерь военнопленных из 100 человек, которые заняты сбором и вывозом с оккупированных территорий трофеев и сырья для промышленности Германии.

Из 100 пленных, работавших в этом лагере, 12 работали с лошадьми, свозя трофеи и сырье во двор комбината. Остальные сортировали все это, упаковывали и отгружали для перевозки на станцию железной дороги. Собирали и отгружали кожи, металлолом, зерно, кости и всякие вторичные отходы, годные на переработку. Сюда же крестьяне окрестных деревень свозили с мест, где прошли бои, автомобильные резиновые покрышки. Немцы за каждую покрышку давали им по 1 килограмму зерна.

Захар сказал мне, что эти сто военнопленных, и он в том числе, живут в сарае при штабе этой немецкой хозчасти. Спят на стружках и дважды в день получают баланду. В центральном лагере Вязьмы на тот момент и этого не было. Лишь позже, когда я уже убежал из центрального лагеря, после вмешательства Международного Красного Креста советским военнопленным в лагерях стали выдавать баланду. Еще Захар сказал мне, что в этом лагере пленным приказано было оборудовать на зиму себе барак в складском помещении. Сам же Захар убирает контору штаба и одновременно отапливает ее. Большинство пленных, занятых работой по сбору и отгрузке сырья, попутно добывают кое-что для дополнительного пропитания. Это и картошка с полей и огородов и отходы в виде свиных шкур и др. Я рассказал Захару о своем бедственном положении: если я останусь в центральном лагере военнопленных, то больше недели мне не прожить. Спросил у него совета. Захар был человек простой, он посоветовал мне следующее:

– Если ты меня не выдашь, я подскажу тебе выход. В наш лагерь военнопленных вчера поступило еще 50 человек, переводчик еще не успел их переписать, и они еще не получили номеров для одежды (номера пришивались на спину). Переводчик у нас хороший, зовут его Виктор. По национальности он немец, жил на Украине, работал трактористом в колхозе, в армии был комсомольцем. Он также попал в плен, как и мы с тобой. Он еще не знает всех новичков, сойдешь за одного из них. Тебе придется прятаться в сарае за бутылями с кислотой. А когда стемнеет и придет охрана из центрального лагеря за пленными, чтобы вести обратно, ты подожди. Потом, когда они уйдут, выйди и приходи получать в свой котелок порцию баланды, которую варит один из пленных. Но раз у тебя нет котелка, я тебе дам свой. А потом иди в сарай, где мы ночуем. Утром пойдешь на работу, куда укажет тебе переводчик. Почаще будь у него на виду, чтобы он тебя приметил. Так ты сможешь остаться в этом лагере и спасти свою жизнь.

Я так и поступил – спрятался. Настало время отправлять прибывшую из центрального лагеря группу обратно в этот лагерь. После небольшого шума группа ушла. Я вышел из укрытия, пошел и получил порцию каши-размазни на ужин. С жадностью съел ее и пошел с остальными пленными в каменный барак. Утром мне повезло: переводчик Виктор зачислил меня в группу из 12 человек. Нас отправили на грузовике на железную дорогу, где был разбомблен наш поезд. Там из разбитых вагонов мы погрузили в грузовик 10 бочек солидола и 12 бочек автола для немецкого штаба и привезли в расположение основной базы хозяйственной части 9-й немецкой армии. Я старался работать изо всех сил на виду у Виктора. Это позволило мне остаться в этом небольшом лагере на зиму 1941/42 годов и уцелеть.

Через три дня в наш маленький лагерь снова привели на работу группу пленных в количестве 50 человек из центрального лагеря. В пять вечера, когда было еще светло, группу стали собирать в обратный путь. Видимо, один из группы повторил мой маневр и спрятался. Недосчитавшись одного человека, немецкий охранник схватил меня за шиворот и швырнул в строй этой группы. На мое счастье, здесь же был и Виктор-переводчик. Я поднял шум, прошу Виктора заступиться. Виктор подошел к немцу-охраннику и сказал, мол, это наш человек. Немец отпустил меня, но все же схватил другого, подвернувшегося под руку. Так Виктор спас меня во второй раз. Но был еще и третий раз. Когда он спас меня от неминуемой гибели. Но об этом я расскажу позже, по порядку.

В первый же день моего пребывания в этом маленьком лагере военнопленных меня, 25-летнего молодого парня, 24-летние солдаты-пленные называли «дядя» и даже «дедушка» – так я был худ, зарос бородой. Мыться мне тоже не пришлось больше месяца. Когда же я за четыре последующих дня немного оклемался, помылся, побрился, все удивились произошедшей во мне перемене и «дедушкой» уже не называли.

Этот лагерь был создан при штабе хозяйственной части 9-й немецкой армии и предназначался для сборов трофеев с оккупированных территорий и отправки их в Германию. Из 150 пленных двенадцать работали на конных повозках. Они не только свозили трофеи на склады, но и возили дрова для отопления домов для немецких солдат и офицеров штаба, а также для отопления немецких госпиталей Вязьмы. Восемь человек работало в мастерской по дублению шкур домашних животных, в основном, овечьих. Из них для немцев шили теплую одежду, рукавицы. Десять человек занимались резкой и колкой дров, пошивом для немцев теплых тапочек, отправляемых в Германию, ремонтом часов, топкой печей, уборкой помещений штаба и т. д. Остальные пленные, в том числе и я, использовались главным образом при погрузочно-разгрузочных работах. При лагере было два переводчика. Один из них, Виктор, немец с Украины, был скромный и порядочный человек. Он спас меня от расстрела, о чем я расскажу позже.

Условия жизни в этом лагере, конечно, были тяжелыми, но все же была надежда, что я выживу этой суровой зимой 1941/42 годов. А в центральном лагере Вязьмы той зимой надежды выжить не было никакой. Так я остался в этом небольшом лагере до 25 февраля 1942 года.

На зиму пленных перевели в другой барак, построенный самими пленными из досок в два слоя. Между двумя слоями мы засыпали стружки. Обогревался барак двумя печками-буржуйками, сделанными из жести армянином Назаром. В бараке к утру было холодно, но спать было можно. Питание было скудным: по 150 граммов эрзац-хлеба и два раза в день – утром и вечером – по черпаку горячей баланды (иногда вместо нее каша-размазня). Но при определенной смелости и находчивости, хоть и не каждый день, можно было добыть дополнительное питание. Достать его нужно было так, чтобы его не обнаружил начальник лагеря, молодой и жестокий немецкий офицер. Такое питание хранилось на складах лагеря. Украсть можно было свиные или коровьи шкуры, хвосты и копыта, одним словом то, что немцами считалось непригодным и отбрасывалось при погрузке. Если повезет – насыпалась в карман горсть зерна. Однако вынести что-либо со склада было очень сложно. Вынесенное припрятывалось до вечера в снегу. После работы эти отходы мы по частям брали в карманы или в сумки от противогазов и несли в барак, где ночевали. Нужна была определенная смелость и ловкость. За воровство немцы могли и расстрелять. На наших глазах расстреляли двоих пленных. Один из них даже не воровал, а просто подобрал мороженую гнилую картофелину, непригодную к пище. Его расстреляли перед строем… Это был урок для устрашения.

Печки-буржуйки служили нам не только для обогрева. На них мы ночью варили свои «трофеи». Когда в восемь часов вечера немцы закрывали наш барак на замок, начиналось приготовление «паек» – смоление шкур на огне печки и варка их в самодельных котелках. Делалось это по очереди, так как пленных было 150 человек, а печек две. Процесс продолжался до глубокой ночи. Постепенно и я включился в приготовление «доппайка». Когда же все шкуры и хвосты немцы все же увезли в Германию, начался поиск новых источников пищи. И вскоре был найден. В одном из складов хранилось зерно: рожь, ячмень, гречка. Гречка и стала «доппайком» для нас. Первым, кто из гречки сварил кашу, был пожилой пленный из крестьян. Он работал в этом складе на погрузке зерна. Принес он как-то в карманах не-очищенное зерно гречки, прокалил его на печке-буржуйке, затем потер бутылкой, просеял на самодельном сите, засыпал в кипяток, поварил – каша готова. В течение последующих десяти дней этот метод освоили многие пленные, и началась массовая варка гречневой каши, в порядке очереди. Но и этот источник пищи скоро иссяк. К концу 1941 года все зерно со склада было вывезено в Германию.

Наступили сильные декабрьские морозы. Мы, «грузчики», работая в легкой одежде на открытом воздухе, страдали от холода. Целый день, с утра до вечера, мы работали на улице, а теплой одежды не имели. Особенно мерзли ноги, ведь сапоги пришли в негодность. Приходилось обматывать ноги любым тряпьем, чтобы их не обморозить (а ноги у меня были обморожены еще в финскую войну после долгого лежания в окопах в сапогах при морозе более 40 градусов).

В середине января 1942 г. в одну из ночей, когда на улице был мороз 30 градусов, в Вязьму прибыл эшелон с пленными советскими солдатами, захваченными на линии фронта под городом Ржевом после нашего неудачного декабрьского наступления. А наступление это было предпринято как отвлекающий маневр с тем, чтобы оттянуть часть гитлеровских войск и не позволить им включиться в Сталинградскую битву. Так что битва за Сталинград проходила не только под Сталинградом, но и под Ржевом Калининской области, на севере нашей страны.

Везли пленных в товарных вагонах несколько дней без пищи, раненых, обмороженных. Выгрузили ночью на станции Вязьма и, с обмороженными ногами, гнали через весь город. Некоторые пленные делали попытки спастись от холода, пытаясь войти в ближайшие дома. Здесь, на ступеньках домов, их настигал выстрел в спину от немецкой охраны. Стреляли без предупреждения. Один из таких пленных, с простреленной грудью, зашел во двор нашего лагеря. Часовой сжалился над ним и пропустил к нам в барак. Мы его накормили, чем смогли, и уложили спать. Но утром немцы пришли за ним в наш барак, забрали его и расстреляли. Утром, когда нас везли на грузовиках на станцию на работу по погрузке и разгрузке вагонов, нам представилась страшная картина: около домов, по обеим сторонам улицы, лежали десятки убитых наших солдат. Их никто за ночь не похоронил…

Хочу добавить, что и мы не имели права ходить по городу без немецкой охраны. За нарушение полагался расстрел на месте. По утрам, в 8 часов, пленных выстраивали перед бараком. Шла перекличка по номерам, написанным краской на спине. Затем нас гнали на работу. Работали мы обычно без перерыва на обед, до самого вечера.

В нашем лагере был доносчик-провокатор. Я об этом догадывался. Это был плюгавенький человечек, бывший в нашей армии ранее техником-лейтенантом. Фамилию его я уже не вспомню. Первый донос он сделал, выдав немцам одного нашего пленного по фамилии Баранов, родом из города Горький. В разговоре с провокатором, который прикинулся патриотом, Баранов разоткровенничался и показал ему орден Красного Знамени, которым был награжден во время финской войны в боях на Карельском перешейке в 1940 году. Утром, до работы, Баранова вызвали к начальнику лагеря. Допрос вел его заместитель, офицер немецкой армии, русский по национальности, служивший при штабе тыла. Этот человек эмигрировал из России в 1918 году. Баранов сразу же признался, что имеет орден – отпираться было бессмысленно – и что он имеет звание рядового.

– Чем подтвердишь, что рядовой? – спросил майор Баранова.

– У меня есть красноармейская книжка, – ответил Баранов.

Тем допрос и закончился. Хорошо, что он попал на допрос к русскому майору, который с сочувствием относился к русским пленным. Он сказал Баранову, что бояться ему нечего. Коль заслужил орден личной храбростью, преследовать его не будут.

В феврале 1942 года произошло еще одно важное событие. Как-то вечером, между 8 и 9 часами, когда еще нас не запирали снаружи, в барак зашел человек в форме немецкого офицера. Поздоровался на чистом русском языке и спросил нас, как мы живем, как настроение. Мы не знали, что и думать. Не зная, что перед нами переодетый советский разведчик, мы ответили, что все в порядке, живем хорошо. Все мы приняли его за немца. Он задал еще пару вопросов и ушел. Доносчик догадался, что это не простой немецкий лейтенант, быстро вышел – и в штаб. В бараке появился начальник лагеря, немецкий полковник. С ним был переводчик. Начальник лагеря начал кричать, почему, мол, мы не задержали русского шпиона. С какой целью в наш барак заходил наш разведчик, мы так и не узнали. И только уже в 70-е годы, читая книгу по истории Великой Отечественной войны, я узнал, что в это время руководством нашей армии готовилось наступление в районе Вязьмы. Работала наша разведка.

Среди немецких солдат были разные по моральному облику люди. Пожилые немцы, а также выходцы из рабочего класса сочувствовали пленным. Мы это ощущали, когда они охраняли нас во время работы. Бывали случаи, когда пожилой немец, наблюдая за работой пленных, изнуренных тяжелым трудом и голодом, говорил: «Арбайтен зи лангзаммер» («Работайте медленно»). Но такое было редко. В абсолютном большинстве немецкие солдаты ревностно исполняли свой долг и требовали от русских пленных напряженного труда, без исключений. За любой случай, когда немецкому охраннику казалось, что пленный работает слабо, применялась дубинка или другой способ принуждения» (9).

Не могу спокойно печатать эти строки, ведь отец был одним из этих пленных! Не только свидетелем, но и живым участником описываемых им событий. Что чувствовал он в эти минуты, на что надеялся? Наверное, все-таки надеялся бежать и продумывал возможные варианты побега. То, что он описывает дальше, подтверждает, что он не сломался. А дальше его ждали более тяжелые испытания.

«Среди немецких охранников было много спесивых хвастунов, особенно молодых солдат, которые находились под впечатлением легких побед немцев в начале войны. Помню, в середине октября 1941 года ефрейтор Ганц, служивший в команде охраны лагеря, собрал нас во время обеденного перерыва и стал разглагольствовать о победе немецких войск под Москвой. Он рисовал палкой на земле Москву в кольце и повторял: «Москва капут». Через два месяца, где-то в декабре, когда немцев из-под Москвы погнали и в Вязьму стали поступать эшелоны раненых и обмороженных немцев, один из наших пленных, Федоров, решил подшутить над Ганцем. Он обратился к нему с вопросом: «Камрад, как Москва?» В ответ Ганц с яростью набросился на Федорова с палкой, колотя его по спине со словами: «Шанзе руссиш швайн!»

Во второй половине февраля 1942 года меня избил начальник лагеря и отправил обратно в центральный лагерь военнопленных Вязьмы. Причиной этому послужили такие обстоятельства. Как-то вечером, в разговоре, мой сослуживец Захар, без всякой задней мысли, проговорился, что я до войны в полку проводил с солдатами занятия по полит-учебе. «Стукач» из нашего барака посчитал меня политруком, следовательно, коммунистом (хотя я не был членом партии) и донес начальнику лагеря. На следующий день, когда лагерь был выстроен для переклички, переводчик предупредил меня, чтобы я не ехал со всеми на работу, а шел в барак. Когда все ушли, в барак вошел начальник лагеря и стал избивать меня плеткой по голове. Я только закрыл руками лицо, чтобы уберечь глаза. Начальник лагеря с криком «Коммунист!» долго бил меня, а затем распорядился отправить в центральный лагерь, откуда я ранее сбежал осенью 1941 года.

Вспоминается еще один случай, произошедший в малом лагере за 10 дней до моей отправки в центральный лагерь. Был жестоко наказан один пленный, Федор Кандауров, работавший на лошади. По неизвестной причине у лошади потек глаз. Начальник лагеря, решив, что Кандауров ударил лошадь, устроил Федору экзекуцию. Публично, перед строем пленных, с него сдернули рубашку, положили на скамью, принесли со двора два березовых хлыста. Вызвали из строя двух пленных и приказали бить Федора по голой спине 12 раз. Немцу показалось, что били слабо. Он велел повторить, а затем добавить столько же в третий раз. Всего нанесли 36 ударов. До крови не дошло, но встать самостоятельно он уже не смог. Дали отлежаться до следующего утра, затем отправили в центральный лагерь.

В центральном лагере к марту 1942 года, к моменту, когда я туда возвратился, из 30 тысяч пленных осталось около 15 тысяч. Часть из них была отправлена в другие лагеря нашей страны и Германии, остальные либо замерзли, либо погибли от голода и болезней. Морозы в марте уменьшились, но пленным легче не стало. Они до предела были истощены. Дважды в день их уже кормили баландой, но чтобы ее получить, нужно было от барака до кухни пройти попарно 200–250 метров в длинной очереди по узкому проходу, огороженному колючей проволокой. Истощенные, продвигаться в очереди они были уже не в силах. Бывало, подтолкнут беднягу сзади – и он падает на землю. Тут же подбегают охранники, добивают его и оттаскивают труп к стене. За зиму на свалке у стены образовались целые штабеля мертвых тел.

Когда под конвоем я прибыл в центральный лагерь военнопленных, передо мною открылась страшная картина. Я увидел живых мертвецов, скелеты, обтянутые кожей. Жить некоторым оставалось не более двух дней. Я стоял, удрученный мыслью о том, что же ждет меня в ближайшие дни. Я думал, что разделю участь остальных узников. Стою и думаю: «Вот теперь мне каюк!» Вдруг ко мне подходит полицейский лагеря, украинец, и говорит следующее:

– Ты еще имеешь человеческий облик. Если хочешь уцелеть, поступай к нам в полицию. У нас есть вакансия на одного человека.

Я отказался и сказал, что в полицию поступить не смогу.

– Почему? – спрашивает он.

– Неизвестно, чем кончится война, – ответил я. – Скорее всего, победит наша армия. Если я пойду в полицию, жизни на Родине мне не будет.

– Ну что ж, это твое дело. Поступай, как знаешь, – ответил полицейский.

На этом мы разошлись. На второй день в лагерь явился немец, чтобы набрать группу из 30 человек на работу по разгрузке и сортировке трофейных русских снарядов и мин, захваченных в боях. Я попал в эту группу, так как по виду еще мог работать. База с трофейным оружием находилась на окраине Вязьмы. Рядом проходила ветка железной дороги на Калугу. Часть снарядов и мин мы закапывали в землю, а часть складывали в специальные штабеля. Немцы планировали использовать их для стрельбы из наших же трофейных пушек. Так же поступали и в нашей армии. Когда на поле боя после отступления немцев оставались пушки и снаряды, их использовали для стрельбы по немецким позициям.

Условия в центральном лагере были очень тяжелые. Работая на погрузке-разгрузке в совершенно развалившихся сапогах, я простудился. Работа изнуряющая, на открытом воздухе. На ночь пленных загоняли в кирпичное помещение без стекол в окнах, в нем было очень холодно. Кормили только утром и вечером – по черпаку баланды да кусочек хлеба в день. Баланда была скудная даже по сравнению с той, которой кормили в малом лагере. Здесь очень легко было умереть. Дополнительного питания добыть было негде. Разгружать приходилось не продукты, а только боеприпасы.

В марте 1942 года в центральном лагере военнопленных Вязьмы, где я находился, свирепствовал сыпной тиф. «Сыпняк», как его называли, коснулся и немецких солдат, так как вшей – разносчиков тифа – в немецких госпиталях хватало.

Санитарное состояние немецких полевых госпиталей было хуже некуда. Белья постельного не было и в помине, бань походных, как в русской армии, немцы не знали. Через десять дней повторного пребывания в этом лагере заболел сыпным тифом и я. Меня отправили в изолятор для военнопленных, больных тифом. Там же содержались и больные тифом крестьяне из деревень, расположенных в партизанских зонах. Их немцы забирали из деревень насильно, чтобы они не шли в партизаны. В изоляторе находилось человек 70, больных. С нами находились и два врача из советских военнопленных, ранее переболевших тифом. Изолятор представлял собой обыкновенный барак с нарами. Лечения никакого не было, так как не было и медикаментов. Врачи после болезни ослабели, но все время были на ногах, стараясь облегчить наши страдания – подавали поесть, попить, укрывали, чем могли, поддерживали морально. А питание было такое же скудное, как и в лагере. Каждую ночь умирало по 3–4 человека.

На расположенном рядом маслобойном заводе ранее изготавливалось масло сои. Он сгорел еще до войны, от него остались только стены сгоревшего склада, где ранее хранилась соя. Соя сгорела вместе со складом, но на земле осталось немного подгнивших зерен сои. Больные нашего изолятора, спасаясь от голода, подбирали с земли эти отходы и ели. Конечно, у них начинались кишечные заболевания. Врачи уговаривали пленных не есть эту «сою», но не все слушали эти советы. Некоторые, заболев дизентерией, умерли. В живых из всего барака осталось только человек 20. Поскольку с самого начала войны, вот уже на протяжении 5 месяцев, мы не имели возможности ни сменить нательное белье, ни постирать его (а на себя мы надевали все, что имели, чтобы спастись от холода), то количество вшей в одежде было неисчислимое. Основным нашим занятием в изоляторе была борьба с насекомыми. С утра до вечера мы занимались одним делом – уничтожали вшей в одежде. К концу марта 1942 года меня вернули из изолятора в лагерь как выздоровевшего и имеющего возможность работать. Истощенный до предела, на подгибающихся от слабости ногах, без волос (они все выпали), я был на пороге голодной смерти. Нужно было искать какой-то выход. Однако бежать из лагеря без знакомств, без связей, в таком ослабленном состоянии, было невозможно. Счастливый случай представился в ближайшие же дни.

В Вязьме во дворах и на улицах после зимы еще лежало много снега. И вот меня в числе группы из 20 пленных отправили под конвоем двух немцев на расчистку дворов и улиц от снега. Мы оказались вблизи от моего бывшего лагеря, где я провел зиму. И я, когда охрана обедала, рискнул убежать. Бежал через дворы, перелезая через заборы и, наконец, проник в малый лагерь на территории бывшего хладокомбината. Одним словом, вернулся туда, где можно было выжить. Мне повезло: меня не расстреляли по дороге. А ведь в немецком гарнизоне Вязьмы был издан приказ о том, что любой военнопленный, который без охраны идет по городу, подлежит расстрелу на месте, как возможный партизан. Кроме того, мне повезло еще по трем причинам.

Во-первых, за время моего отсутствия в этом малом лагере сменилось руководство. Начальник лагеря, который знал меня в лицо и выгнал в центральный лагерь, был отправлен на фронт. Начальником лагеря стал пожилой немецкий унтер-офицер, который в лицо меня не знал.

Во-вторых, мне снова помог переводчик Виктор. В лагере было два переводчика – один находился с пленными, работающими на лошадях, а второй – тот самый Виктор, немец с Украины, который мне уже помогал. Впоследствии Виктор собирался бежать в партизанский отряд, но дальнейшая судьба его мне неизвестна. Вот к нему-то я и обратился, протянув единственную свою ценность – наручные часы. Я купил их еще до войны на первые свои зарплаты, когда работал учителем в Наровле. Эти часы я хранил в потайном кармане комбинезона и никому в лагере не показывал.

В-третьих, Виктор, желая мне помочь, обратился к офицеру немецкой армии, русскому, занимавшему важную должность в лагере при штабе этой немецкой части. Тот сочувствовал русским пленным.

Когда я пришел на территорию лагеря, то сразу обратился к Виктору. С мольбой в глазах протянул ему свои часы:

– Виктор, спаси меня!

Он был несколько озадачен, но помолчав, сказал:

– Жди меня здесь, я пойду, переговорю.

И пошел в контору штаба на разговор с этим русским, немецким офицером. Вскоре он возвратился и сказал:

– Жди до вечера.

Вечером мы явились с Виктором в кабинет офицера, и тот с ходу спросил меня:

– Откуда ты к нам пришел? – догадавшись, что я бежал из центрального лагеря.

Я начал ему врать, что был раньше здесь, заболел тифом и попал в тифозный изолятор, а теперь отпущен после выздоровления. Словом, говорил то, что велел мне говорить Виктор. Опытный немецкий офицер сразу понял, что я вру, ведь я не имел права ходить по городу без сопровождения. Я еще что-то говорил, а потом и совсем замолчал. Офицер только сказал:

– Ты и от нас убежишь.

Я начал его уверять, что никуда не сбегу, что и бежать-то мне некуда. Больше он меня не спрашивал. Виктору он отдал распоряжение зачислить меня в списки, видя, что я сильно отощал и едва держусь на ногах, велел дать мне буханку хлеба. На этом разговор закончился.

Я с радостью вышел вместе с Виктором из кабинета, и мы пошли в барак, где Виктор указал мне место на нарах. Для меня еще одно обстоятельство сыграло положительную роль. Почти все пленные, которые меня хорошо знали, были отправлены или в Германию, или в другие лагеря на территории нашей страны, и никто меня ни о чем не расспрашивал. Доносчика, который на меня раньше донес, тоже в лагере не было. Назавтра я вышел на работу вместе со всеми. После болезни я ослаб и, когда поднял мешок с грузом, тут же упал. Виктор увидел это и приказал мне идти работать уборщиком в помещение, а того, который там работал, отправил на мое место.

Пленные, работавшие на сортировке отходов, поступивших со скотобойни, дали мне два коровьих копыта с кусками ног. Вечером я сварил их и с жадностью съел. Мой желудок не выдержал такой нагрузки… Ну ничего, потом привык» (9).

В подтверждение рассказа отца я привожу документальные свидетельства.

В книге смоленских авторов-составителей Н. Г. Емельяновой и В. А. Кононова «Все судьбы в единую слиты» из основанной в 2003 году серии «По рассекреченным архивным документам» (серия «Свидетельствуют документы») – Смоленск: Маджента, 2003 г., на стр. 99 приводится фотография Вяземского центрального лагеря военнопленных, а на стр.142 дается его краткая характеристика:

«Вязьма. Лагерь для военнопленных и гражданского населения (ул. Кронштадтская)». Указан номер архивного фонда в Госархиве Смоленской области.

В этой книге также упоминается лагерь для военнопленных и мирных жителей на территории совхоза «Юшино» (2 км от Сычевки).

Думаю, с большой долей вероятности, что это именно то место, откуда отцу удалось окончательно бежать. Это была его третья попытка, и она оказалась удачной. Однако до этого ему пришлось в течение 8 долгих месяцев в полной мере испытать на себе все ужасы фашистской неволи. Это была борьба за выживание в нечеловеческих условиях.

Кроме того, ниже привожу сведения еще из одной книги, выдержки из которой прислали мне из Вяземского музея в знак уважения к моему отцу (его мемуары я послала в музей). Книга эта под названием «Великая Отечественная война на вяземской земле» написана вяземским краеведом Д. Комаровым и издана в Смоленске в 2009 году. Когда я получила эту копию, отец еще был жив, но он был уже очень и очень болен. Через два месяца его не стало. То, что я прочитала в этой книге, меня настолько потрясло! Так вот о чем молчал отец всю свою послевоенную жизнь! Вот что он носил в своем сердце в течение 45 лет и не мог рассказать никому! Нельзя было, время не пришло. И только после 1986 года он доверился бумаге, но умолчал о самом страшном. Слишком больно было ворошить душевные раны. Ведь он был закрытый человек и чаще отшучивался или отмалчивался, когда я его расспрашивала. Да и нигде тогда не принято было писать о самом страшном на войне, в особенности о плене. Помню из своего детства два момента. Когда отец хотел надо мной подшутить, он, смеясь, спрашивал: «Ферштейн?» А я, в своем безмятежном шестилетнем возрасте, не знала, что это за слово. Став постарше и глядя на его фронтовую фотографию, я спрашивала:

– Ты был лейтенант?

– Нет. Младший сержант.

– Почему?

– Потому что я был в плену.

Больше он ничего не объяснял, но заметно мрачнел. А я была разочарована, что он не был лейтенантом. Мне тогда, в детстве, плен представлялся чем-то не страшным, виденным в кинофильмах 1950-х годов: ну посадили в тюрьму, так ведь кормили трижды в день, ведь потом же выпустили. Вот же он, папа, живой. И больше на эту тему разговоров не было до самой перестройки, произошедшей в 1985 году.

Однажды, во время праздника 9 мая, после двух-трех чарочек, отец на мой вопрос: «Расскажи об орденах» начинал совсем другой рассказ – о том, как он попал в плен и что с ним было дальше. Вот тогда, кажется, году в 1987-м, я начала записывать его рассказы в общую тетрадь. С этого момента и пробудился мой интерес к военной судьбе отца. Оказалось, что о его жизни мы не знали ровным счетом ничего. Да, и о правде войны также.

Так началось мое постепенное осмысление темы «Война и отец на войне».

Хорошо помню, как с досадой отзывался он о художественных фильмах о войне. Говорил: «Господи, боже мой! Сказка, ей Богу, сказка!» – и уходил, не досмотрев фильм по телевизору. Он больше доверял кинохронике, читал документальную литературу о войне, по крупицам собирал газетные публикации, переписывал их в общую тетрадь. Особенно его интересовали материалы о 1941 годе. Он пытался понять причины трагедии нашей армии в начале войны. Собрал большое количество газетных публикаций о маршалах, генералах военных лет. По-видимому, ему хотелось понять, кто руководил нашими войсками во время войны, а также найти ответ на мучивший его вопрос: почему было понесено столько жертв? Когда он видел документальные кадры немецкой кинохроники, показывающие колонны наших пленных, он уходил глубоко в себя. В этот момент бесполезно было задавать ему какие-то вопросы – он молчал и заново все переживал.

Однажды моя дочь, придя из института, сказала ему: «Дед, зачем ты переписываешь книги? Напиши лучше о себе». «А разве вам интересно?» – спросил он. «Конечно!» – поддержала я. Вот так и начался его труд над мемуарами. Его очередной подвиг. Ведь он был уже очень болен, глаза его начали стремительно слепнуть. В конечном итоге один его глаз вскоре ослеп полностью, а второй наполовину. Но он закончил свои воспоминания. Потом переписал их вновь, как ему казалось, более точно. Написал также юмористические рассказы из фронтовой жизни. И все эти пять общих тетрадей скромненько положил на свою полку. Лишь попросил однажды мою дочь Марину напечатать на компьютере сокращенный вариант под названием «Моя автобиография», оформить его в папочку, что она и сделала. До тех пор, пока я случайно не наткнулась на его пять общих тетрадей, я искренне считала, что в той папочке было изложено все. Оказалось – далеко не все. Помню, как-то в 11 часов вечера, неожиданно обнаружив его общие тетради, я решила их прочесть. Когда я закончила чтение, мне показалось, что прошло минут пятнадцать. А на самом деле я читала до трех часов ночи – такое было погружение в его материал. Одновременно я испытала потрясение. Пошла и посмотрела, как спит мой старый папка, а сама уж не знаю, спала ли я. Ничего подобного я раньше не читала. «Так вот оно как было!» – сверлило в мозгу. Первым делом, с этой ночи, я стала намного мягче относиться к отцу, жалела его все больше и больше, чувствуя, что он доживает свои последние годы. А второй мыслью было поскорее набрать этот бесценный текст на компьютере (об издании книги тогда и не мечталось, это пришло потом). Прежде всего, пришлось вручную переписать весь текст, ведь почерк отца уже был неразборчив. Каждый вечер, придя с работы, до 12 ночи, я вручную переписывала тетради отца. Далее пошла работа за компьютером, в которой мне помогала дочь. В 2006 г. мы издали в типографии тиражом в 100 экземпляров книгу под названием «Судьбы и войны. Воспоминания бывших жителей деревни Журавель», выдержки из которой использованы в данной рукописи. В эту книгу вошел и мой очерк «Журавель, опаленный войной» – о годах оккупации родной деревни отца. Книга эта пережила отца и продолжает жить своей собственной жизнью, дав мне толчок к написанию этой подробной фронтовой биографии отца. Она не только об отце, а и о тех, кто шел с ним параллельным путями, также о событиях войны, неизвестных отцу как рядовому. К концу войны он был младшим сержантом, но это не меняет сути. Стратегия нашей армии, как и немецкой тоже, номера частей, армий, наименования фронтов держались в секрете не только от рядовых, но и от офицеров также. Беседуя с бывшими фронтовиками, я убедилась, что они порой не знали в то время, в какую армию входила их дивизия, – не положено было знать. Знали только номер своей дивизии. Это теперь уже, располагая копиями наградных листов отца и сверив их с исторической литературой, я могу судить по карте, где пролегал его путь по войне – отступая и наступая. По 1941 году вообще трудно было разобраться. Закрывая образующиеся бреши во фронтах, дивизии бросали в разные точки. Линия фронта менялась ежедневно. Спасибо тем полководцам, кто написал и издал свои мемуары о 41-м роковом, а также современным историкам, восстановившим с помощью архивов более-менее достоверную картину боев того периода, хотя это было сделать очень трудно. Но не труднее, чем участвовать в этих боях. Однако имеются и такие историки, как, например, Бешанов, который пишет вроде бы и достоверные вещи, однако в таком издевательском тоне, от которого у меня возникает внутренний протест. Хорошо быть умным задним числом, зная на сегодняшний день по рассекреченным документам все планы врага. Гораздо ближе для меня мнение историка Алексея Исаева: в 1941-м наши воины делали и сделали все, что было в их силах на тот момент. Хотя было много и предательства, и малодушия. Но в основной-то массе солдаты и офицеры защищали Родину ценой героизма, с винтовкой и гранатой против танков. Это было… Кто выжил тогда, тому определенно повезло. Повезло воевать дальше и освобождать землю, которую оставили в 41-м. Отец был из тех, которым повезло. Но до времени освободительных боев требовалось пройти ад наяву, выстоять и не сломиться – не каждый смог. Отцу это удалось, и я горжусь им.

Незадолго до своей кончины отец посмотрел по телевизору художественый фильм о том, как в 1941 году трое военнослужащих выходили из окружения, намереваясь перейти линию фронта. Вскоре он задремал. Вдруг слышу, как он во сне тихонько кричит: «Ура-а-а!» Позже я его спросила: «Папа, ты что, во сне линию фронта переходил?» Он ответил: «Да». Война не отпускает фронтовиков…

Далее привожу рассказ, основанный на подлинных документах, о лагере военнопленных, где томился мой отец с 17 октября 1941 г по июнь – июль 1942 года.

Дмитрий Комаров. «Великая Отечественная вой-на на вяземской земле». 2009 г. (выдержки):

«Вяземская земля стала местом одной из самых больших трагедий Великой Отечественной войны – несколько сотен тысяч бойцов и командиров Красной Армии оказались в окружении западнее Вязьмы. По-разному сложились судьбы попавших в окружение воинов. Многие погибли, сражаясь до последнего с врагом, одним удалось прорваться к своим, другие влились в партизанские отряды и сами создавали партизанские группы, некоторые красноармейцы из числа уроженцев Смоленской области пробирались домой, но подавляющее большинство окруженцев было пленено противником. Жесточайшее обращение с советскими военнопленными гитлеровских захватчиков и уничтожение военнопленных является одним из чудовищных преступлений, совершенных германским фашизмом в годы Второй мировой войны.

Отдельные гитлеровские генералы и высшие чиновники рейха объясняли варварскую жестокость по отношению к советским военнопленным огромным числом попавших в плен военнослужащих Красной Армии. В Германии, как говорили они, просто не было таких средств, оборудованных территорий и продовольствия, чтобы прокормить миллионы пленных солдат и офицеров Красной Армии. Следует признать, что, действительно, количество советских пленных в годы Великой Отечественной войны огромно, по мнению академика Самсонова, около 6 млн. человек, подавляющий процент которых пришелся на начальный период войны. В своей речи в рейхстаге Гитлер 11 декабря 1941 года заявил, что число советских пленных на 1 декабря 1941 г. составляет 3 806 865 человек.

В качестве оправдания германской стороны выступает в том числе и обычный экономический расчет затрат на пропитание советских военнопленных. В ноябре – декабре 1941 года в средней полосе России для снабжения лагеря в 10 тыс. человек в минимальном объеме в день требовалось 5 тонн картофеля, 3 тонны хлеба и значительное количество топлива, хотя бы только для кухни. Для подвоза было необходимо, по меньшей мере, 30 подвод в день. Не зная местной специфики и условий, при почти непроезжих дорогах, коменданты лагерей зачастую не могли наладить поступление даже этого минимума. На первый взгляд, подобные аргументы звучат весьма убедительно. Но имеющиеся в распоряжении историков документы позволяют утверждать, что бесчеловечное отношение к советским военнопленным планировалось гитлеровцами еще до нападения на СССР. Согласно опубликованным в Германии документам, в планах «молниеносной войны» верховное гитлеровское командование исходило из предположения о том, что в первые 6 недель войны будет взято в плен 2–3 млн советских военнослужащих. И уже тогда расчет строился на их массовую гибель ввиду отсутствия обеспечения их содержания и необходимого продовольствия.

До сих пор ученые так и не смогли подсчитать, сколько же всего советских военнослужащих попало в плен под Вязьмой в октябре 1941 года (об этом уже говорилось выше). Но с уверенностью можно утверждать другое – подавляющее большинство советских военнослужащих, попавших под Вязьмой в плен, как и другие советские воины, плененные в 1941 году, погибли. По данным немецкого историка Кристиана Штрайта, опирающегося на документы третьего рейха, из 3,35 млн. советских пленных в живых к весне 1942 г. осталось 40 процентов. Так, в декабре 1941 года в тылу немецкой группы армий «Центр» умерло 64 165 советских военнопленных, в ноябре этого же года умерших было еще больше, в январе 1942 года – 44 752 человека. В число этих 40 процентов, в первую очередь, вошли пленные, которые были переправлены во внутренние тыловые районы, а те советские военнослужащие, которые не были перемещены и остались вблизи фронтовой линии, погибли.

Представитель высшего германского командования, генерал-полковник Йодль так объяснял такую огромную смертность советских военнопленных «…они питались буквально корой (окруженные советские части в районе Вязьмы. – Прим. Д.К.) и корнями деревьев, так как отошли в непроходимые лесные массивы и попали в наш плен уже когда они были едва ли в состоянии передвигаться. В том напряженном положении с обеспечением, когда все основные пути сообщения были разрушены, невозможно было вывезти всех пленных. Поблизости не было мест для их размещения. Большую часть из них можно было бы спасти только в результате немедленной отправки в госпиталь. Очень скоро начались дожди, а позже наступили холода. В этом и была причина, почему большая часть людей, взятых в плен под Вязьмой, умерли». В этой информации немецкого генерала, на первый взгляд, сделаны правильные выводы о причинах массовой гибели советских солдат, но уж очень эти слова похожи на оправдание с целью снять с себя ответственность за это преступление. Да, то, о чем говорит генерал, было в действительности, но он умалчивает о плановом и осознанном, преступном во всех отношениях, уничтожении советских солдат.

В документах Нюрнбергского процесса имеется свидетельство о том, как германское командование проводило «эвакуацию» пленных советских солдат из-под Вязьмы в тыловые районы. Ввиду огромного числа военнослужащих, попавших в плен под Вязьмой, колонн-этапов, направляемых в тыл, было много. Одна из групп советских военнопленных была сформирована под Вязьмой в количестве 15 тыс. человек, а до Смоленска дошли только 2 тысячи. Раненых и истощенных людей конвоиры пристреливали и не производили захоронения, продолжая движение в колоннах.

Такая же ужасная участь ждала пленных советских военнослужащих, оставшихся в Вязьме. Имеются свидетельства того, что первоначально огромные группы советских военнопленных содержали в оврагах или на больших полях и пространствах невдалеке от города. На возвышенностях вокруг этих мест, некоторые из которых ограничивались колючей проволокой, устанавливались пулеметы, таким образом, чтобы вся масса военнопленных попадала в зону обстрела. Несколько позже для их содержания на территории недостроенного мясокомбината был организован лагерь для военнопленных. Только несколько сотен военнопленных смогли разместиться в корпусах и подвалах мясокомбината, подавляющая же часть содержалась под открытым небом на пространстве, ограниченном забором, окутанным колючей проволокой. По углам огороженной территории были построены пулеметные вышки. Лагерь, который был устроен гитлеровцами в Вязьме, правильнее будет назвать не лагерь по содержанию военнопленных (именно под таким наименованием вяземский и такие подобные ему лагеря имеются в германских документах и работах германских историков и участников тех событий), а лагерем по уничтожению военнопленных. Так как имеющиеся в наличии свидетельства и материалы позволяют утверждать, что условия содержания и эксплуатации труда пленных использовались захватчиками как эффективное средство по уничтожению огромной массы советских солдат и офицеров, оказавшихся в плену в начале войны. Только в 1942 году германское командование, осознав, какой огромный трудовой потенциал в лице погибших советских военнопленных потеряла германская военная машина, несколько улучшило условия содержания пленных.

По воспоминаниям местных жителей, в октябре – ноябре 1941 года ввиду огромного количества пленных в районе западнее Вязьмы и несовершенной системе охраны, определенному числу советских военнопленных удавалось бежать. Проще было совершить побег при наличии гражданской одежды, которую передавали советским воинам местные жители. Кроме этого, часто местные жители, в первую очередь вяземские женщины, спасали советских солдат тем, что во время конвоирования колонн, называли отдельных пленных своими родственниками (мужьями, сыновьями и братьями) и умоляли конвоиров отпустить их домой. Иногда это помогало, и некоторая часть пленных освобождалась. Кроме того, имеются свидетельства, что отдельные пленные (в первую очередь, из рядового состава, беспартийных и в какой – либо мере пострадавших от советской власти) гитлеровцы в предвидении скорой победы отпускали домой и даже выдавали пропуск по проходу до места жительства по оккупированной территории.

В первые недели после захвата Вязьмы гитлеровцами, по воспоминаниям местных жителей, количество пленных в лагере было настолько велико, что не было места, чтобы лечь, и солдатам, многие из которых были ранены, приходилось стоять. Для удовлетворения своих естественных физиологических потребностей на окраине огороженной зоны гитлеровцы приказали вырыть траншею, служившую «отхожим местом». Немецкие солдаты использовали это место как полигон для стрельбы по живым мишеням. В лагере царила страшная антисанитария, раны у бойцов гноились, у большинства раненых началась гангрена, почти все страдали дизентерией. По воспоминаниям И. А. Андреева, попавшего в плен под Вязьмой и пробывшего в вяземском лагере 20 дней (затем он бежал и скрывался в деревне под другой фамилией), в течение нескольких дней военнопленных ничем не кормили, только позже стали давать по 50 г концентратов в день. В результате таких ужасных условий содержания смертность в лагере была огромной, и в первые дни погибала тысяча и более красноармейцев в сутки. Хлеб военнопленные до мая 1942 года не получали совсем, рацион питания был представлен болтушкой из испорченной картофельной муки, которая выдавалась один раз в день. В январе – феврале 1942 года выдавался суп из льняного семени. Часто гитлеровцы в пищу пленным готовили дохлых животных, в том числе кошек и собак.

Сергей Алексеевич Слободчиков и его жена Евдокия Михайловна после освобождения Вязьмы рассказывали: «Заключенные умирали от голода. Оборванные, грязные, изможденные, идя на работу под конвоем, они жадно набрасывались на сырые листья от кормовой свеклы и брюквы. Немцы избивали пленных палками, отстающих, выбившихся из сил, пристреливали на месте. Эту информацию, данную советскому командованию, дополнили показания вязьмичек Марии Матвеевны Зуевой и Марии Федоровны Ивановой: «Мы жили рядом с лагерем и видели, как пленных (зимой 1942 года. – Прим. Д.К.) запрягали в сани, и они перевозили тяжести. На колючей проволоке вокруг лагеря для устрашения месяцами висели трупы расстрелянных при попытке к бегству. Каждый день расстреливали по 30–40 человек. От голода, холода и болезней ежедневно умирали сотни человек. Около лагеря зимой лежали трупы заключенных. Ночью из лагеря доносились душераздирающие стоны пытаемых и выстрелы». Труд советских военнопленных гитлеровцы использовали на строительстве укреплений, расчистке железнодорожного полотна, большая часть военнопленных работала на захоронении своих товарищей, погибших в лагере, осознавая, что рано или поздно в большие рвы будут закапывать и их.

Ужасные условия по содержанию военнопленных дополнялись постоянными издевательствами и зверствами со стороны немецких солдат (охраной лагеря командовал унтер-офицер Зифрид, комендантом лагеря был старший унтер-офицер Раутенберг). Был случай, когда немецкий солдат во время раздачи еды военнопленным снял гранату и бросил в толпу голодных красноармейцев, столпившихся у котла. Часто немецкие солдаты кидали за колючую проволоку банку консервов и развлекались тем, что стреляли и бросали гранаты в тех пленных, которые, обезумев от голода, хотели ее поднять. В июле 1942 года по приказу начальника жандармерии Вязьмы капитана Шульца, в целях устрашения узников лагеря и местного населения, из лагеря было выведено 5 пленных, которым гитлеровцы велели бежать. По бегущим был открыт огонь, трое пленных были убиты сразу, двоих раненых немецкие солдаты добили прикладами. Кроме этого, охрана лагеря в конце 1941 года – начале 1942 года проводила плановый ежедневный расстрел по 30–40 пленных.

Как уже говорилось выше, большинство попавших в плен советских солдат и офицеров были ранены. На территории лагеря в большом сарае было отведено помещение, которое называлось лагерным госпиталем. Хотя таковым его можно было бы назвать только условно. Этот большой сарай представлял собой место, где содержались обреченные на смерть раненые советские солдаты. Врач Евгений Александрович Михеев рассказывал: «Лечения и ухода за больными не было. Никаких лекарств и медикаментов не выдавалось. Больные получали в сутки полкотелка супа без хлеба». Первоначально через этот сарай проходили попавшие в плен раненые советские солдаты и офицеры, а после того, как практически все они в страшных мучениях и страданиях умерли, в госпиталь стали поступать военнопленные с дистрофией и обморожением, так как с наступлением морозов администрация лагеря не предпринимала никаких мер по обеспечению пленных теплыми вещами и дровами в должном количестве (следует сказать, что оставшиеся в оккупации жители города и района собирали для передачи раненым, находившимся в лагере, теплые вещи и передавали военнопленным). Советские врачи, работавшие в лагере, не имея лекарств и перевязочного материала, ничем не могли помочь раненым. От голода, холода, болезней и зверств немецких солдат ежедневно в лагере умирали сотни людей. Врач Михеев сообщил, что в течение одного дня в лагере умерло 247 человек. Данная информация подтверждается и другими источниками, из которых следует, что в сутки в лагере гибло 200–300 человек. Погибших людей сами же пленные хоронили во рвах в непосредственной близости от лагеря. Однако в зимнее время захоронения не производились, тела погибших штабелями складывались около забора, а весной эти тысячи человеческих тел «захоранивались». К началу 1943 года практически все плененные в 1941 году погибли, однако лагерь не был ликвидирован, его контингент постоянно пополнялся советскими воинами, попавшими в плен в результате боевых действий на фронте под Вязьмой, Ржевом и Сычевкой, партизанами и советскими воинами частей Белова, Ефремова, десантниками, плененными в ходе Ржевско-Вяземской наступательной операции 1942 года.

Кроме лагеря в Вязьме, функционировал «госпиталь для советских военнопленных». Он размещался в здании железнодорожной поликлиники. Здание госпиталя не отапливалось. Столбняк, газовая гангрена ежедневно уносили десятки жизней. В госпиталь свозили советских раненых солдат из-под Ржева, Сычевки и Гжатска. Раненых привозили в товарных неотапливаемых вагонах. Такое незначительное расстояние раненых, ввиду «второстепенности груза», везли 5–7 дней, не выпуская на воздух. Многие при такой транспортировке погибали. Оставшиеся в живых, в состоянии полного истощения, по прибытии в Вязьму, не могли самостоятельно преодолеть расстояние в 1 км, отделявшее станцию от госпиталя, и их пристреливали конвоиры. Этот госпиталь практически ничем не отличался от лагеря: на окнах были решетки, вооруженная охрана, недостаточное питание. Выжить в таких условиях могли только легко раненные пленные. Солдаты из охраны издевались над ранеными и выздоравливающими. Имеются свидетельства, что один раненый от голода на костылях подошел к решетке, выходившей на Калужское шоссе, и попросил у прохожего еды, за что сразу же был расстрелян гитлеровским солдатом. В один из дней в госпитале был зачитан приказ: «Во время погрузки продуктов некоторые русские позволили себе съесть несколько сухарей, за что были расстреляны, остальные строго предупреждаются». Медики, попавшие в плен вместе с ранеными, оказывали всяческую помощь, но, не имея лекарств и оборудования, не могли ничем помочь. Пленные советские медицинские работники также подвергались избиениям и издевательствам. Так, немецким солдатом был избит врач Собстель. Не выдержав ужаса, происходившего в этом госпитале, и не имея возможности оказать помощь пострадавшим, сошел с ума врач Никифоров, однако гитлеровцы его не изолировали. Ежедневно из госпиталя к месту захоронения вывозилось 30–40 умерших. Врачи Т. А. Тараканова и А. П. Видринский поддерживали с помощью местных жителей группу раненых, которых можно было спасти, организовывали им побег и сами бежали.

Несколько лет назад, абсолютно случайно, энтузиасты-поисковики из Архангельской области в фондах центрального архива Министерства обороны России обнаружили документы, содержащие информацию о советских военнослужащих, погибших в вяземском лагере «Дулаг-184». Документы представляют собой списки умерших в лагерном лазарете советских военнослужащих за период января, февраля, марта, июля, августа, сентября, октября 1942 года. Списки составлялись советскими медицинскими работниками, попавшими в плен и работавшими в лагерном лазарете. Эти документы были обнаружены сотрудниками органов СМЕРШ 33-й армии после освобождения города Вязьма. Затем эти документы были переданы в управление тылом 33-й армии, позднее – в Управление по персональному учету потерь сержантского и рядового состава Генерального штаба Красной Армии, как обычные документы о потерях. Документы не имели особой отметки «военнопленные» и 60 лет хранились в архиве без внимания. В документах зафиксирован факт смерти и захоронения 5 422 человек. На 3 991 человека имеются практически полные данные (имя, фамилия, отчество, место службы, звание и домашний адрес). На 192 человека сохранились частичные данные, 1 299 человек захоронены безымянными.

Содержавшиеся в документах данные, которые уже опубликованы, имеют чрезвычайно важное значение, так как содержат информацию о более чем пяти тысячах советских военнослужащих, считавшихся до сих пор пропавшими без вести.

Кроме вяземского лагеря, в период оккупации гитлеровцами на территории района и в непосредственной близости от него было создано еще несколько лагерей. Однако следует отметить тот факт, что они по числу содержавшихся пленных были значительно меньше вяземского лагеря. Отдельные из них функционировали непродолжительный промежуток времени и после истребления содержащихся в них военнопленных расформировывались.

В заключение необходимо определить общее количество советских военнопленных, погибших в вяземском лагере «Дулаг-184». П. Курбатова в своей книге приводит данные о том, что «в октябре – ноябре 1941 года в вяземском лагере содержалось 25 тыс. красноармейцев и жителей, в основном раненых» (Курбатова П. О злодеяниях немецко-фашистских захватчиков на Смоленщине. – Смоленск, 1944. С. 30). Скорее всего, эта цифра соответствует действительности, так как на ограниченной территории строившегося почти в центре города комбината разместить большее количество людей было просто невозможно. Однако следует отметить существенную разницу между понятиями численность контингента лагеря в определенный период и численность советских военнопленных, прошедших через вяземский лагерь за весь период оккупации. Известно, что определенная часть военнопленных была этапирована в тыл, а контингент лагеря постоянно пополнялся советскими воинами, попавшими в плен в ходе проведения Ржевско-Вяземской наступательной операции зимы – весны 1942 года, местными жителями. Кроме этого, имеются свидетельства о том, что в лагерь, вплоть до самой весны 1943 года, прибывали советские военнопленные из-под Ржева и Сычевки.

Пролить свет на данный вопрос могло бы изучение тех захоронений советских военнопленных, которые делались в непосредственной близости от лагеря. Однако в период после освобождения и до наших дней эти захоронения досконально не исследовались. В распоряжении краеведов и исследователей имеется только информация, напечатанная практически во всех газетах Советского Союза о зверствах гитлеровцев в освобожденных городах Вязьме и Гжатске. Цифры, названные там, никогда не проверялись и не уточнялись, они просто переписывались из материалов Чрезвычайной комиссии в различные книги и статьи. Так, по официально опубликованным данным, после освобождения вблизи лагеря по улице Кронштадтской было обнаружено 45 рвов с захороненными военнопленными, каждый ров имел в длину 100 метров и ширину 4 метра, в каждом рву было захоронено по нескольку сотен трупов, всего около 20–30 тыс. человек. Учитывая тот факт, что данная информация была напечатана буквально через несколько дней после освобождения, можно предположить, что комиссия не вскрывала все рвы, да и вряд ли в то время и в той обстановке это требовалось. Скорее всего, комиссия ограничилась вскрытием нескольких рвов с захоронениями и вывела приблизительную цифру. Кроме этого, в информации не названо количество тел в одном рву и не указана глубина захоронений, а она может быть разной. В послевоенный период перезахоронения не производились, и, даже более того, частично территория захоронений попадала под застройку и планирование. Точно так же сложно восстановить число погибших советских пленных солдат и офицеров на территории района. Никто и никогда таких подсчетов не производил, и сейчас это сделать физически невозможно. Следует ограничиться только официальными, далеко не полными цифрами Чрезвычайной комиссии, из которых следует, что в Вязьме погибло и захоронено 30 тыс. военнопленных и гражданского населения».

Сны мои Отрывок из стихотворения Петра Малиновского. Из цикла «Песни неволи» 1942–1944 г. Написано в немецком лагере «Егергорф», г. Бромберг Никакой я мечты не лелею И судьбу ни о чем не молю, Может, как-то на миг пожалею Неудачную юность мою. Трижды за день по литру баланды. Даже странно: еще я дышу. Прикорну где-нибудь у ограды И тайком свои песни пишу. Отчий край, не забытый в неволе, Лишь опора, надежда одна. За деревней – такое приволье И хрустальная Сожа волна. И болот неизведанных топи, Где таинственно лозы шумят. Я на резвой лошадке в галопе В стайке шумных, веселых ребят. Наше поле, где рожь колосится, Наши ливни и наша метель… Каждой ночью мне все это снится, Лишь в холодную лягу постель.

Вот краткие сведения о лагере, присланные из Вяземского историко-краеведческого музея (МКУ «ВИКМ») письмом в мой адрес от 12.05.2009 г.: «Лагерь располагался на территории современных мясокомбината и машино-строительного завода. В память об узниках лагеря на территории мясокомбината в 1965 году был открыт памятник, а в 1987 году рядом с мясокомбинатом, по ул. Репина, был открыт еще один памятник, фотографию которого мы Вам посылаем. На нем надпись: «Здесь, в 1941–1943 годах немецко-фашистскими захватчиками замучены и расстреляны тысячи советских граждан. Вечная им память».

Недавно из книг я узнала, что в XIV веке реку Угру, протекающую южнее Вязьмы, называли «поясом самой Пречистой Богородицы». Верующие говорят, что Богородица является в этих местах и сейчас. Быть может, Богородица и спасла моего отца, подсказав ему верные решения в критических ситуациях? А быть может, помогли молитвы его матери, находящейся в то время на оккупированной территории? Бабушка не могла не знать о горькой участи окруженцев. Наверняка она слышала рассказы об этом своих односельчан, вышедших из окружения и вернувшихся домой, кроме того, очень много военнослужащих пробирались из окружения через деревню отца, даже когда она уже была оккупирована. Отец выжил в страшную зиму 1941/42 годов, перебежав из центрального лагеря в «малый» лагерь. Также он не подвергся депортации в Германию вместе с обитателями «малого» лагеря, поскольку будучи возвращенным в центральный лагерь, заболел тифом и попал в тифозный барак. Удача способствовала ему и позже, когда он вторично бежал в «малый» лагерь и с помощью добрых людей легализовался в нем повторно. Ну а третья попытка побега, уже в лес, к партизанам, окончательно увенчалась успехом. Что стало главным условием того, что он уцелел, – помощь Богородицы, молитвы матери или здесь проявились его личные качества, – остается только догадываться. Думаю, все вместе. Он не был супергероем – обыкновенный молодой человек. Но он всегда искал выход из трудного положения. Главными чертами его характера, как и его матери, моей бабушки, были скромность, доброта, трудолюбие. Вместе с тем они были очень сильны духом в минуты больших жизненных испытаний. Вероятно, это и есть лучшие качества всех поколений белорусов, переживших много вражеских нашествий. Научившихся выживать, не потеряв человеческого достоинства. И Бог даровал бабушке и отцу долгую жизнь. Бабушка прожила 98 лет, отец – 93 года. В минуты своих жизненных испытаний я вспоминаю их, и это подкрепляет меня. Светлая память бабушке Прасковье Николаевне и отцу Анисиму Михеевичу Петербурцевым! Они всегда со мной…

Через восемь месяцев после пленения и заключения в лагеря отцу удалось бежать в партизанский отряд в Холм-Жирковский район, воевать в отряде «Народный мститель», о котором он также написал.

Глава 3. Побег в партизанский отряд

«За месяц я уже достаточно окреп. А летом нас отправили на сельско-хозяйственные работы в бывший племхоз вблизи от райцентра Сычевка Смоленской области. Работали мы на полях. Здесь уже было посвободней с охраной. Основной моей мыслью стала мысль о подготовке побега из лагеря. Прежде всего, я стал искать напарника – надежного, чтобы не подвел в трудную минуту. Чтобы был честным, выносливым, инициативным. Таким напарником стал ленинградец, бывший командир орудия, старший сержант Александр Алексеев. Мы с ним решили бежать к партизанам, как только представится возможность. Стали готовиться, сушить сухари. Возможность побега осложнялась отсутствием лесов вокруг и отсутствие по этой причине партизан поблизости. Кроме того, мы не имели связей с подпольными организациями. В августе 1942 года мы уже было собрались бежать, но мой сосед по нарам, пленный из Саратова Иван Печненко, предупредил меня, что за мной усиленно наблюдает один из возможных доносчиков, украинец по национальности. Пришлось пока повременить. Когда мы попали на работу в бывший племхоз под Сычевкой, Алексеев стал торопить меня с побегом, поскольку там не так строго нас охраняли. Я умерил его пыл, потому что от Сычевки лес был далеко, о партизанах никаких сведений не было, а бежать куда глаза глядят, в неизвестность, опасно, могло закончиться провалом. Так была выявлена группа пленных, которые здесь же были все расстреляны немцами еще при попытке побега. Их выдал предатель из их же группы, он был немецким осведомителем.

В сентябре 1942 года представился удобный случай. В составе группы из 15 человек нас направили в село Никольское, бывшее помещицкое имение на берегу Днепра» (9).

Думаю, с названием реки отец ошибся. Если посмотреть на современную карту, то село Никольское расположено на реке Вазуза, равной по величине Днепру в той местности. Именно в этом селе, тогда Сычевского уезда Смоленской губернии, в 1916–1917 годах работал земским врачом писатель Михаил Афанасьевич Булгаков, автор «Мастера и Маргариты».

«В первый же день в разговоре с жителями деревни я узнал, что в 15 километрах к северу от села, в лесу, есть действующий партизанский отряд. Это уже подтолкнуло нас с Алексеевым к побегу. Прежде всего, мы запаслись продуктами в дорогу на 2–3 дня. В основном, сухарями. Единственное, чего у нас не было, – это спичек. Достать их было негде. Мы спешно готовились к побегу. Медлить было нельзя, так как немцы уже начали строить с помощью пленных специальный изолированный лагерь. А пока запирали на ночь в бараке. На третий день нашего пребывания в селе Никольском мы из него бежали. К нам присоединился третий пленный по фамилии Горохов. Алексеев перед самым побегом сказал мне, что посвятил Горохова в наши планы. Горохов в армии был в звании техника-лейтенанта по ремонту стрелкового оружия. Для меня включение в состав нашей группы Горохова было полной неожиданностью. Человек он был мне непонятный, скрытный, носил немецкие сапоги. Я же еще раньше предупредил Алексеева, что бежать нужно только в русской одежде и обуви. Наличие немецких сапог у Горохова не было со мной согласовано и могло стоить всем нам жизни. Если бы нас задержали немцы, это была бы улика, что мы убежали из лагеря военнопленных. Мы были бы неминуемо расстреляны. Алексеев успокоил меня, сказав, что раз Горохов временно работает поваром нашей группы пленных, то он сможет раздобыть небольшой запас гороха на дорогу. Днем, когда нам приказали вести коней на водопой к Днепру, мы смогли спрятать в кустах мешочек с горохом и мешочек с сухарями. А вечером, еще до закрытия дверей барака на замок, мы бежали.

Как я уже писал, я запретил брать с собой вещи и продукты немецкого производства. В качестве курева мы заранее запаслись у крестьян пачкой русской махорки. А вот спичек не было. Я объявил себя проводником, обещая вести группу по звездам (я до войны был учителем географии). Горохова мы уже в лагере оставить не могли, это была бы улика против нас в первый же вечер. Итак, мы бежали втроем: Алексеев Александр из Ленинграда, Горохов и я. Дней за 5 перед побегом я простился с соседом по нарам Иваном Печненко. Тот пожелал нам удачи и просил передать солдатам нашей армии пожелания всяческих успехов в их нелегкой борьбе. Простились мы очень сердечно.

Вечером в день побега моросил мелкий дождь, небо было затянуто тучами. Это нас дезориентировало, так как звезд на небе не было. Поскольку я взялся вести группу на северо-запад, нужно было ориентироваться по Северной полярной звезде. Этого ориентира в условиях облаков не было. Мы заблудились в зарослях ельника в полутора-двух километрах от лагеря, что создало угрозу нашей затее. Куда идти дальше – не знаем. Решили заночевать в ельнике. Выбрали самую заросшую низину и легли спать, чтобы утром сориентироваться. Я долго не мог уснуть и только под утро задремал.

На рассвете я влез на дерево и увидел, что находимся мы в ста метрах от дороги, по которой с утра началось движение немецкого автотранспорта. Отойдя от дороги на 200–250 метров, мы залегли в густом кустарнике и стали ждать наступления вечера. К вечеру небо прояснилось, появились звезды, и мы пошли вперед, ориентируясь на Полярную звезду.

Во вторую ночь мы прошли не более трех километров и снова застряли, потеряв ориентир. На пути оказалась деревня. В деревню заходить было опасно, там лаяли собаки, слышны были выстрелы то ли немцев, то ли полицейских. Вообще во всех деревнях стояли или немецкие или полицейские гарнизоны. Местность же была безлесная – кустарники и перелески. Так что идти можно было только по ночам. Над этой деревней поднялась одна, потом вторая осветительные ракеты. Пришлось снова искать для стоянки укромное место. Идти вперед днем было опасно. В таком же порядке, как и в первые двое суток, мы передвигались еще двое суток. Утром третьих суток мы обнаружили впереди, в двух километрах от себя, сплошной лес. Бегом преодолели мы эти два километра открытого пространства.

Наконец мы достигли большого соснового леса. Значит, мы убежали от немцев, мы свободны! Предстоит только найти партизан. Это непросто без связей. Идя вперед по лесу, мы наткнулись на опушке на лесную деревеньку. В нее ведет проселочная дорога. Стоим возле дороги, ожидая встретить какого-нибудь местного жителя, расспросить. Видим – идет женщина. Мы вышли из своей засады ей навстречу. Она очень испугалась. Мы ее успокоили и спросили, есть ли в деревне немцы. Она ответила, что накануне, днем, немцы были, но на закате уехали. Сейчас немцев в деревне нет. О партизанах она ничего не знала, была не местная, а беженка родом из Новосибирской области. Женщина ушла. У нас, как я уже говорил, не было спичек, и мы уже третий день почти ничего не ели, только сухари. Нужно было сварить кашу из гороха, запасенного в дорогу. Ведро было, а огонь нечем было разжечь. На краю деревни мы увидели дымок, идущий из трубы одного из домов, значит, там топилась печь. Алексеев зашел в дом, хозяйка, топившая печку, очень испугалась, приняв его за партизана. А надо сказать, положение крестьян в партизанской зоне было очень сложное. Они боялись и немцев, и партизан. Если в деревне были немцы, партизаны подозревали крестьян в связях с немцами. Если же в деревню заходили партизаны, то немцы подозревали крестьян в связях с партизанами. Поэтому когда Алексеев забежал в избу за угольком из печки, женщина так растерялась, что стояла, онемев. Алексеев схватил горящий уголек из печки, положил его на клочок ваты на рукав телогрейки и, раздувая, чтобы не погас, выбежал наружу, столкнувшись на пороге с мужчиной, по-видимому, хозяином. Алексеев бегом убежал в лес, где мы его уже ждали. Углубившись подальше в лес, мы развели костер, сварили гороховую похлебку, поели. Затем в блаженстве накурились махорки, отдохнули и уже свободно пошли навстречу своей судьбе. Короче говоря, пошли искать партизан. Здесь, в лесу, греясь у костра, мы, наконец, почувствовали свою свободу, но проблема найти партизан была самая главная. Только бы не напороться на лжепартизан. Ведь немцы практиковали создавать из полицейских группы по борьбе с партизанами, выдавая их за настоящих партизан. Зачастую в такую ловушку попадали и те, кто шел к партизанам.

На второй день нашего блуждания по этому большому лесу, на закате солнца, мы вышли на довольно большую поляну. Из укрытия мы увидали, что на другом конце поляны человек с винтовкой за плечами вывел из лесу лошадь, вбил в землю кол, к которому привязал лошадь за длинную веревку, а сам ушел обратно в лес. Наблюдая такую картину, мы начали рассуждать, и мнения наши разделились. Так как человек был с винтовкой на плече, я предположил, что это был партизан. Горохов же сомневался, считая этого человека полицейским. Свой вывод Горохов сделал, зная, что немцы устраивали ловушки на партизан.

Пока мы спорили, зашло солнце, и в лесу быстро стало темнеть. Я настаивал на том, что мы набрели на партизан и что нужно ночевать неподалеку от лошади и ждать, что утром за ней придет этот же человек, затем попытаться поговорить с ним. Горохов же считал, что нам наоборот нужно идти по лесу к линии фронта, пересечь ее в сторону наших войск. Я сказал, что больше чем уверен, что мы нашли то, что искали. А ходить без толку по лесу, без карты, без компаса, без связей – пустая затея. Тем более что кончились продукты, а сапоги мои полностью развалились. Когда я решительно потребовал действовать по моему плану, меня, наконец, поддержал Алексеев, до этого молчавший. Мы подошли поближе к лошади и устроились под елью на ночлег. На рассвете рядом с местом нашего ночлега мимо прошел тот же человек, который выводил накануне лошадь. Я подал голос, он остановился. Спрашиваю его, кто он такой. Тот отвечает:

– Раз я в лесу и с винтовкой, то я – партизан. А вы кто такие?

– А мы пленные, бежали из лагеря от немцев, – отвечаю я.

– Тогда идите за мной, – сказал мужчина, предварительно сняв винтовку с плеча.

Пройдя метров триста, мы вышли к костру, вокруг которого спали партизаны. Метрах в десяти от костра стоял шалаш, сооруженный из еловых веток. Больше никаких строений не было. Как оказалось, мы попали в расположение партизанского отряда «Народный мститель», действовавшего на территории Холм-Жирковского района Смоленской области. Вернее, в ту его часть, которая действовала в направлении на юго-восток от города Холм-Жирковск. Возглавлял эту группу комиссар отряда Н. Крюковский. До войны он был первым секретарем Холм-Жирковского района Смоленской области.

Вторая часть отряда, руководимая командиром отряда «Народный мститель» Марышевым, бывшим председателем районного исполкома, действовала на северо-западе от Холм-Жирковска.

Группа Крюковского, в которую мы пришли, в течение последнего месяца была вынуждена дважды сменить место стоянки лагеря, поэтому лагерь пока не был оборудован. Причины смены были следующими.

В сентябре 1942 года, по данным разведки, отряд узнал, что из Холм-Жирковска на станцию Игорьевская готовится к отправке обоз с обмундированием под охраной власовцев. В день ожидаемого следования обоза партизаны устроили засаду на станции. За 10–15 минут до появления здесь обоза, со стороны станции, в сторону Холм-Жирковска, здесь проезжал из отпуска немецкий военный комендант Холм-Жирковска, обер-лейтенант с денщиком-ефрейтором. Их сопровождала охрана из власовцев. Ехали они на двух конных повозках, вооруженные ручными пулеметами и автоматами. Партизаны решили расстрелять коменданта и его охранников-власовцев. Перебив охрану и немцев, партизаны пощадили двух ездовых, молодых 21–22-летних пареньков во власовской форме. Ездовые, совсем молодые ребята, обещали честно сражаться с немцами в партизанском отряде. Партизаны пожалели их, оставили в живых и забрали в отряд. Однако жизнь партизанская в лесу власовцам показалась тяжелой: без крыши над головой, без хорошей пищи (а иногда и без нее), да и все время в опасности, в движении. Вопреки уверениям, через пять дней после боя, один ездовой сбежал обратно, в Холм-Жирковский власовский гарнизон. Партизаны вынуждены были поменять место расположения своего отряда. Второй власовец стал просить не убивать его, клятвенно уверяя комиссара Н. Крюковского, что не сбежит. Но и он сбежал из отряда. Опять пришлось отряду менять место. И вот, когда партизаны сменили место лагеря во второй раз, в это время в отряд явились мы. Надо сказать, партизаны, особенно небольшие отряды, сильны тем, что немцы никогда не знают их расположения. А вслепую борьба с партизанами безрезультатна. Явились мы в отряд из плена как раз после этих неудач.

Шел октябрь 1942 года. Картина открылась пред нами такая: горит костер, а вокруг него, кто как – кто в шалаше, а кто и на земле – спят партизаны. Два партизана, уже проснувшись, смотрят на нас. Постепенно партизаны проснулись и окружили нас, расспрашивая. Потом проснулся и комиссар Крюковский. Он начал вести наш допрос: кто мы, откуда явились в отряд. Я все рассказал по порядку о лагере, о наших похождениях, о побеге из Никольского. Попутно Крюковский задавал вопросы, я отвечал на них. Допрос окончился. Несколько минут стояла тишина. Затем Крюковский обратился к партизанам:

– Товарищи! Какие будут предложения? Вы уже имеете горький опыт, который приобрели, поверив власовцам. Я жду ваших мнений.

Затем в тишине, последовавшей за его словами, мне подумалось: «Неужели нас расстреляют свои?» Молчание длилось минут пять. Первым заговорил адъютант Крюковского Александр (Сашка). Он сам бежал из плена и поверил нам, зная не понаслышке, что такое плен. Он сказал:

– Товарищ комиссар! Это наши, честные люди. Я верю им, они будут честно служить советскому народу.

Сразу все зашевелились, но никто не возразил, никто не сказал против. Снова заговорил Крюковский:

– Я не возражаю против предложения принять их в отряд.

А обратившись ко мне, он сказал:

– Смотрите, оправдайте наше доверие.

Я обещал, что мы честно будем служить Родине».

Глава 4. В партизанском отряде «Народный мститель»

«Так 11 октября 1942 года (так пишет отец в своей рукописи) мы стали партизанами отряда «Народный мститель», действовавшего в Холм-Жирковском районе, что расположен на севере Смоленской области, которым командовал председатель Холм-Жирковского райисполкома Марышев. Сам Марышев находился с другой группой этого отряда в северной части лесов по отношению к Холм-Жирковску. А группой, в которую зачислили нас, командовал первый секретарь райкома партии Крюковский. В нашей группе было 40–42 человека. Ядро группы составляли работники местных районных организаций, их подкрепляли диверсионно-подрывные группы, заброшенные в расположение отряда из Москвы с помощью самолета. Были и такие как мы, бежавшие из плена солдаты.

В группе же под командованием командира отряда Марышева ядро группы составляли офицеры-кавалеристы (около 70 человек), ранее входившие в состав 2-го кавалерийского корпуса Белова, попавшего в окружение весной 1942 года. Перед самым нашим приходом в отряд они с проводником ушли за линию фронта на соединение с регулярной армией.

На следующий день Крюковский отдал распоряжение заместителю по хозчасти сшить мне из подсобного материала сапоги, увидев, что я оказался почти босиком. Затем он велел партизану по фамилии Кузьменко отвести нас на базу за 5 километров от лагеря, где хранилось запасное оружие, и выдать мне винтовку. Это оружие Кузьменко, бывший председатель одного из местных сельских советов, сам собирал на полях былых сражений и сохранил для партизан.

С уходом кавалеристов из отряда, в декабре 1942 года, в группу Марышева из группы Крюковского для пополнения было отправлено 15 рядовых партизан, и я в том числе.

Особых героических подвигов мы не совершали. Выполняли обычные обязанности бойцов партизанского отряда: устраивали засады на дорогах, уничтожая немецкие обозы и освобождая мирное население, ходили в ночные походы, добывая оружие в бою, вели разведку и сообщали информацию за линию фронта о передвижении немецких войск, участвовали в боях с немцами и полицаями во время блокады нашего отряда. Короче говоря, воевали в тылу врага. В этой группе отряда «Народный мститель» я воевал до середины марта 1943 года, до освобождения Холм-Жирковского района Красной Армией в результате наступления на Западном фронте. Тогда же была освобождена часть территории от города Ржева Калининской области до города Ярцево Смоленской области. Перед этим наступлением в январе 1943 года немцы организовали сплошное прочесывание лесов, где действовали партизанские отряды Смоленщины. Предварительно, перед блокадой партизанских зон, немцы засылали в эти зоны своих провокаторов-шпионов для разведки. Те, узнав обстановку в отряде, возвращались снова к немцам. Последние, уже по этим разведданным, организовывали прочесывание лесов армейскими немецкими частями, которые задерживались для этого перед тем, как отправиться на фронт. Подобный провокатор-шпион был заслан в нашу группу. Перед этим немцы распространили слухи по окружающим деревням, что якобы в немецкий тыл прошла группа советских разведчиков во главе с майором Петровым (фамилии точно не помню). Вскоре после этого партизанская разведка нашего отряда обнаружила на дороге человека, который искал дорогу в наш лагерь. Когда его привели в отряд, он выдал себя за советского разведчика из группы майора Петрова. Наш командир Марышев довольно поверхностно опросил этого человека и, откровенно говоря, очень беспечно отнесся к его появлению. А немцы, конечно, постарались хорошо подготовить своего агента. Вооружили русским карабином, одели во всю русскую одежду, снабдили русской махоркой. Между прочим, в партизанском отряде у нас махорка была «на вес золота». Угостив командира отряда пачкой махорки, разведчик как бы авансировал его расположение. Даже своим местом рождения этот немецкий шпион назвал самый глухой район Средней Азии, чтобы на всякий случай не встретить здесь земляка. Как это часто бывало на фронте, за свою беспечность русские расплачивались дополнительными жертвами. Так было и на этот раз в нашем партизанском отряде. Немецкий разведчик, конечно, был доволен тем, как просто ему удалось убедить доверчивых русских партизан, что его приняли за честного солдата. Обвел вокруг пальца и командира отряда, и командиров взводов, поверивших шпиону на слово. В период прихода немецкого разведчика наш отряд испытывал большие трудности с боеприпасами, да и с питанием было туго. На каждый автомат было патронов на один диск, а на каждую винтовку по десять патронов. Связь с «большой землей» прекратилась. Прекратилась связь и с другими партизанскими отрядами, которые уже переживали блокаду. В нашем лагере появились больные и раненые. Подвижность отряда в случае боев снизилась. Обо всем этом немецкий разведчик узнал, и через 6 дней после прихода в наш отряд бежал обратно к немцам. Не узнал разведчик только мест установки мин, ограждающих подходы к лагерю. Эти мины были установлены на дорогах и тропах на расстоянии от трехсот метров до одного километра от лагеря. Это в значительной степени лишило немцев возможности внезапно атаковать наш партизанский лагерь.

В день побега немецкого лазутчика нас, 5 человек, с командиром группы лейтенантом Астаховым, командировали для разведки дороги в двадцати километрах от лагеря. Задача наша была узнать, есть ли по ней движение немецкого автотранспорта. Нам было приказано организовать засаду на дороге. Еще осенью из ближайшей деревни Ивашково немцы создали большой отряд из полицейских и власовцев с задачей разгромить наш отряд. Но на подходе к лагерю, на расстоянии одного километра от него, командир власовцев подорвался на партизанской мине. Ему оторвало ногу и вместе с сапогом взрывной волной забросило на высокую сосну. Нога эта, как память партизанам, висела на сосне два месяца. Отряд же власовцев в панике открыл огонь из автоматов во все стороны и вскоре возвратился обратно.

Обычно охрана подходов к нашему лагерю на расстоянии 1–2 километра была организована (кроме мест минных заграждений) дополнительно дневными секретами из двух человек с ручными пулеметами. На ночь секреты снимались, и только ночной часовой охранял наш лагерь. Когда мы возвращались с задания поздним вечером, нас остановил дневной секрет, спрашивая пароль. Нас это озадачило.

– В чем дело? – спросили мы.

– Из лагеря убежал вражеский лазутчик, – отвечают нам.

Для безопасности отряда нужно было уходить всему отряду на новое место. Но уходить зимой и при отсутствии лопат готовить новый лагерь, копать землянки не так-то легко. Необходимо также организовать транспортировку раненых и больных на носилках. Решили, что немецкий разведчик заслан был с целью разгрома отряда.

Продолжаем ждать шесть дней. Однако отсутствие продовольствия вынудило командира отряда организовать вылазку в ближайшие деревни. При проведении рейда в одной деревне обнаружен был второй «искатель партизанских троп». Но он сумел удрать при появлении партизан. Осталась только его напарница, бывший санинструктор, которая рассказала обо всем. О том, что немцы заслали их разведывать место расположения нашего отряда. Причем засланный к нам немцами шпион оказался бывшим советским лейтенантом, кавалеристом. Его хорошо знал его бывший сослуживец по кавалерийскому корпусу П. А. Белова, старшина, партизан нашего отряда. Старшина этот не ушел вместе с кавалеристами за линию фронта в 1942 году, а остался в партизанах…

Вскоре, во второй раз, сложилась опасная обстановка для нас. О грозящей опасности мы на этот раз узнали заранее от связных. Узнали, что немцы готовят облаву большими силами. Нужно было срочно уходить в новые места. Но этого сделать мы не успели. Только мы вернулись из ночного похода, успели позавтракать и прилечь отдохнуть, как раздался взрыв нашей партизанской мины на подходе к лагерю. Поступил приказ командира отряда Марышева:

– Все в ружье!

Быстро одеваемся, берем винтовки, автоматы (а их всего-то было 3 в отряде), а также пулемет. Спешим занять огневой рубеж. Огневой рубеж находился на расстоянии километра от лагеря, на краю поляны, заросшей редким березняком. Командир Марышев предупреждает, чтобы огонь без команды не открывали, берегли патроны. Наступающие немцы и полицаи, заранее зная, где находится наш лагерь, ведут беспорядочный огонь в том направлении разрывными пулями. Мы не отвечаем. Затем огонь прекратился, наступила тишина. И в это время командир отряда посылает вперед разведчиков. В разведку первым идет партизан, бывший фронтовой разведчик, одетый в форму немецкого лейтенанта. Когда он вышел на поляну, то увидел полицейских, которые залегли в цепи. Передние вражеские солдаты, приняв нашего разведчика за немца, машут ему, мол, ложись, не мешай стрелять! Разведчик быстро поворачивает назад. Тогда, разобравшись, что перед ними был партизан, немцы открыли сильный огонь. Но мы в ответ огонь не открываем, ждем, что враги подойдут поближе (зачем зря тратить патроны?). Когда же на расстоянии 200–250 метров от нас замелькали немецкие фигуры, Марышев скомандовал:

– Огонь!

Дружный партизанский залп привел в полное замешательство наступающих врагов. А когда за этим последовало дружное «Ура!», немцы и полицаи повернули назад и побежали. Первые наши автоматчики выскочили на край поляны и увидели, что немцы удирают, не успевая отстреливаться. На поляне остались полевые сумки с медикаментами и боеприпасами, а также двое убитых. Мы не ожидали, что бой так быстро окончится. Вообще немецкие солдаты очень боялись лесных хозяев, партизан. Только при сопровождении артиллерии, танков, при явном численном превосходстве немцы смелее вступали в бой в лесу с партизанами. Возвращаемся в лагерь и начинаем сборы для перемещения отряда на новое место. Предварительная разведка мест вокруг лагеря позволила разгадать замыслы наступающих. Оказалось, что, прекратив бой, немцы собирались ударить с тыла лагеря, считая, что мы не выдержим и побежим в густой большой лес через дорогу, заросшую по обе стороны кустарником. На этой дороге была засада из большой группы немцев, замаскированная снежными сугробами с устроенными в них бойницами для пулеметов. Замысел немцев не оправдался. Партизаны не струсили. Зная, что, обнаружив наш лагерь, немцы не оставят нас в покое, дождавшись вечера, мы ушли на другое место, расположенное в пяти километрах от старого лагеря. В новом лагере началось строительство землянок. Мороз доходил до 25 градусов. Затруднение создалось из-за недостатка лопат. Их осталось только три, и лагерь строили почти без отдыха. Поистине, в холод всякий молод. Через два дня после передислокации к нам прибыли связные из другой группы нашего лагеря, руководимой комиссаром Крюковским. Как я уже говорил, часть отряда «Народный мститель», руководимая командиром отряда Марышевым, воевала на северо-западе Холм-Жирковского района, а вторая часть отряда под руководством комиссара отряда Крюковского воевала на юго-востоке района. Оказалось, что прочесыванию немцами подверглись все леса, где были партизаны. К счастью, и группа Крюковского удачно вышла из окружения. Их предупредил связной из ближайшей деревни, откуда немцы собирались наступать. Партизаны группы Крюковского подготовились к встрече немцев. Организовали засаду с двумя пулеметами, а остальные ушли в безопасное место за десять часов до наступления немцев.

Через 8–10 дней снова начались партизанские будни с вылазками на минирование железных и шоссейных дорог. А дней через 15 после этого в лагерь поступил сигнал, что в 10–12 километрах от отряда, в деревне, остановилась на ночлег большая группа молодежи, угоняемой в Германию (названия деревни я не помню). Группу сопровождали четыре немца и семь полицейских. По команде Марышева была сформирована группа из пятнадцати человек, в которую вошел и я. Задание этой группе было освободить молодежь и взять в плен сопровождающих немцев и полицейских. В случае неподчинения ликвидировать охрану и распустить молодежь по домам. К девяти часам вечера мы прибыли в эту деревню. Окружили бывшую канцелярию колхоза, где были заперты угоняемые в Германию люди. В дом вошли три партизана, в том числе и командир группы лейтенант Астахов. Объявили, что дом окружен партизанами, и предложили охранникам сдать оружие. Начальник полиции и два отъявленных предателя-полицейских в суматохе скрылись из дома и из деревни. Один из полицейских, Ковалев (бывший в Красной Армии сержантом, командиром орудия и попавший в немецкий плен), вместе с оставшимися тремя полицейскими, бросили свои винтовки и сдались нам в плен. Вскоре Ковалев принес из другого дома автоматы фашистов и сообщил, что они согласны сдаться. Как выяснилось позже, это были не немцы, а мобилизованные в гитлеровскую армию чехи, причем пожилые. Таким образом, операция прошла без боя. Но то, что мы упустили полицейских, было большой промашкой. Задание было выполнено, но не полностью. Объявили молодым людям, что они свободны и что в течение ночи дожны уйти из этой деревни и спрятаться в других деревнях или идти домой. Это в основном были молодые девушки, они поблагодарили партизан и обещали скрыться. Мы же, вместе с чехами, довольно пожилыми, а также с оставшимися полицейскими возвратились в лагерь. После допросов чехов их оставили в лагере, как пленных, а двух полицейских расстреляли. Оставили в отряде из полицейских только Ковалева, который откровенно рассказал, что в полицию он поступил, чтобы потом бежать или за линию фронта, или в партизаны.

По мере приближения линии фронта увеличилась концентрация немецких войск в зоне действия нашего отряда. Отряд в это время был особенно малоподвижен в связи с появлением в отряде семей советских районных работников, а также больных и раненых. Пленных, являвшихся обузой отряда, по решению командира было приказано расстрелять. Я очень жалел этих пожилых чехов, попавших к нам в плен. Они прижились в отряде, даже повеселели, чувствуя приближение конца войны. Но решение командира отряда Марышева об их расстреле было выполнено…

В дальнейшем наш отряд выполнял все распоряжения командования Западного фронта, поступавшие из-за линии фронта. Это – и разведка, и диверсии на дорогах, и встреча разведгрупп из-за линии фронта, и оказание им помощи. Из-за линии фронта наш отряд снабжался боеприпасами, которые уже были на исходе» (9)[1].

Глава 5. Партизанский отряд «Народный мститель». Сведения из документов Смоленской области

Краткие сведения о партизанском отряде «Народный мститель» Холм-Жирковского района Смоленской области присланы из Холм-Жирковского районного краеведческого музея директором музея Галиной Валентиновной Батюшиной (письмо в мой адрес от 21.03.2008 г.), когда отец был еще жив. Привожу ее письмо полностью.

«Здравствуйте, уважаемые Татьяна Анисимовна и Анисим Михеевич! На Ваше письмо отвечает директор Холм-Жирковского районного краеведческого музея Батюшина Галина Валентиновна. В музее я работаю почти с момента основания.

Получила Ваше письмо в день празднования 65-й годовщины освобождения района (15 марта 1943 г.). Ежегодно у нас присутствовали делегации ветеранов, освобождавших поселок, бывшие партизаны. А в этом году только три ветерана поселка было в зале. И так было приятно узнать из Вашего письма, что нашелся живой участник освобождения нашего района. Ведь партизаны оказывали огромную помощь действующей армии.

Я вела большую переписку с бывшими партизанами отрядов «На врага» и «Народный мститель», в котором находился Ваш отец. Только командиром этого отряда был Марышев Михаил Прокофьевич, а Н. Н. Крюковский (секретарь райкома партии) был комиссаром. Неоднократно проводились в районе партизанские слеты (в послевоенное время). В селе Верховье Холм-Жирковского района еще до открытия районного музея по просьбе бывших партизан и при их поддержке был создан музей боевой славы Вадинского партизанского края. И хотя эти два отряда в Вадинский партизанский край не входили, материал о их деятельности первоначально хранился там.

При создании районного музея оформлена экспозиция по отрядам «На врага» и «Народный мститель». Коллекция документов постоянно пополняется. Много воспоминаний, фотографий.

В настоящее время в поселке проживает Румянцева Александра Федоровна, из отряда «На врага». Уже года два – три никто из бывших партизан в музей не пишет. Многие умерли, а кто-то тяжело болеет.

В списках партизан, действовавших на территории района на март 1943 года, я нашла фамилию Вашего отца, только там он значится как Петербурсов Анисим Михайлович и адрес «Могилевская обл.». В списках же, которые составляли командиры отрядов для приглашения на слет, фамилия Вашего отца нигде не встречается».

Я догадываюсь, в чем причины искажения фамилии и отчества моего отца. Отец всю жизнь говорил почти так, как принято в родной деревне – на восточно-могилевском диалекте. Именно так его фамилию и записали партизаны, как он ее произнес. Буква «ц» никогда не произносилась им твердо, скорее, как «с». Что касается отчества, то когда я была ребенком, тоже сомневалась в правильности его отчества и все время пыталась поправить отца, что он Михайлович. Ведь имя Михей – старинное, редко встречаемое в наше время. Однако в XIX веке на его родине оно было довольно распространено. В деревне от этого имени пошла фамилия Михеенко, очень многочисленный род.

Продолжу цитировать письмо Батюшиной:

«Приезжайте к нам обязательно. Из Смоленска на Холм-Жирковский автобус ходит один раз в день в 17.10. Но можно до нас доехать через г. Сафоново. Это железнодорожная станция, где останавливаются все поезда. Оттуда автобусы в наш поселок идут часто в течение всего дня.

Материал об отряде, воспоминания Вашего отца меня заинтересовали, и я Вам очень благодарна, если Вы решили передать их в музей, а также фотографии. О новых поступлениях в музей мы всегда сообщаем в районной газете. Когда получим от Вас материал, я дам информацию в газету и обращусь к нашим жителям. Может быть, кто-то и вспомнит Вашего отца. Ведь фамилия у Вас звучная.

От всей души хочу пожелать Анисиму Михеевичу здоровья и всего Вам самого доброго. С уважением – Г. В. Батюшина».

Выдержки из второго письма Батюшиной:

«По партизанскому отряду «Народный мститель» в музее не так уж много архивных документов. Есть ксерокопии журнала боевых действий отряда, который вел М. П. Марышев Он очень краткий. Описание основных боевых операций. Просмотрев его, фамилии Вашего отца нигде не встретила. Как я уже Вам сообщала, он числится в списках партизан, воевавших на территории района. Эти списки хранятся в нашем районном архиве. Копии есть у меня.

Вас интересовала судьба Крюковского. О нем могу сообщить дополнительно. Родился Н. Н. Крюковский в Брянской области. С апреля 1941 г. работал зав. отделом пропаганды и агитации РК ВКП (б) Холм-Жирковского района. В октябре (1941 года) Холм-Жирковский район был оккупирован фашистами. Крюковский в это время находился в совхозе «Шамилово» Бельского района и познакомился с офицером Красной Армии Мишиным, попавшим в окружение. Крюковский и Мишин организовали партизанский отряд им. Чкалова. Командиром отряда стал Мишин, а комиссаром – Крюковский. Отряд действовал в северной части Холм-Жирковского района. В феврале 1942 г. район был временно освобожден. И по указанию Смоленского обкома партии Н. Н. Крюковский был отозван из партизанского отряда и назначен первым секретарем подпольного райкома партии.

7 июля 1942 г. Холм-Жирковский район был снова оккупирован. В это время Н. Н. Крюковский ведет большую работу по организации партизанского отряда «Народный мститель», комиссаром которого он был утвержден.

Николай Николаевич имел семью: жену Вику Петровну Ломову и троих детей. Во время оккупации они находились в д. Болышево Холм-Жирковского района. В феврале 1943 г. предатель сообщил в гестапо о месте их пребывания. Фашисты арестовали Ломову и через три дня расстреляли в д. Владимирское. Детей сумели спрятать в другом населенном пункте.

15 марта 1943 года район был освобожден, и Крюковский встретился со своими детьми. В конце марта он был назначен первым секретарем Новодугинского райкома партии нашей области. Через пять лет по болезни был освобожден от работы и жил в городе Брянске. 9 августа 1968 года он умер после продолжительной болезни».

Как пишет в своих воспоминаниях мой отец, бежав из лагеря военнопленных с территории села Никольское, где он работал на сельхозработах, в партизанский отряд Крюковского он попал в сентябре – октябре 1942 года. Отряд этот, после повторной оккупации района 7 июля, успел создать свою базу в лесу.

Справка от 14 марта 1943 г., выданная отцу за подписями Марышева и Крюковского, гласит:

«Удостоверение. Выдано настоящее тов. Петербурцеву Анисиму Михеевичу в том, что таковой состоит в партизанском отряде «Народный мститель» с 6 июля 1942 г. и по настоящее время. № винтовки 3573. Действительно по 1 апреля 1943 г.

Командир отряда Марышев.

Комиссар отряда Крюковский 14.03.1943 г.».

Справка подлинная и хранится в нашей семье уже более 70 лет, бумага почти истлела, а чернила не выцвели (возможно, трофейные?). Однако думаю, что месяцем поступления отца в отряд был октябрь, а не 6 июля.

Далее привожу документ за номером 177 из Государственного архива Смоленской области из книги «Партизанская борьба с немецко-фашистскими оккупантами на территории Смоленщины 1941–1943 годов. Документы и материалы». Смоленское книжное издательство.

«Из докладной записки командования местных партизанских отрядов Холм-Жирковского района Западному штабу партизанского движения о партизанской борьбе в районе в период второй оккупации.

Март 1943 г.

Для начала развития партизанского движения в районе было подготовлено все необходимое. Подобран состав двух партизанских отрядов, созданы продовольственные базы, запасы оружия и боеприпасов, намечено место нахождения. Были созданы подпольные парторганизации – бюро РК ВКП (б) и 5 первичных парторганизаций. В районе имелось два партизанских отряда: «Народный мститель» и «На врага».

Центральный отряд «Народный мститель», командир отряда тов. Марышев Михаил Прокофьевич – председатель Холм-Жирковского райсовета депутатов трудящихся, комиссар отряда Крюковский Николай Николаевич – секретарь Холм-Жирковского РК ВКП (б), начальник штаба отряда тов. Катков Н. А. Состав отряда – главным образом, местные районные и сельские работники.

В отряде находилось вначале 90 человек, впоследствии 160 человек.

Для расширения партизанского движения и охвата им всей территории района отряд был разбит на 4 группы, которые находились и действовали в различных частях района: на юге, севере, востоке и западе. После эти группы, по сути дела, выросли в отряды, объединяемые одним общим руководством.

Кроме выполнения повседневных боевых операций, отрядом выполнялись задания разведотделов Западного и Калининского фронтов. Все данные передавались по радио.

Оба отряда сейчас расформированы. Более 200 партизан отправлено в РККА, 100 чел. использовано на различной работе в районных и сельских организациях Холм-Жирковского района.

Весь оставшийся запас продуктов питания партизанских отрядов передан райпотребсоюзу.

В ноябре 1942 года было представлено к правительственным наградам по отряду «Народный мститель» 22 человека, по отряду «На врага» 9 человек.

Во многих селах и деревнях района был партизанский актив, который помогал партизанам и вел скрытую борьбу против немцев и их приспешников.

В районе, в результате проводимой политической работы, была полностью сорвана сеноуборка и сдача сена немецким властям.

Почти полностью была сорвана отправка населения в Германию. Там, где партизаны не были связаны (с населением) и не контролировали волости, население угнано в Германию. Больше 1000 человек мирного населения, главным образом, молодежь, скрывалось в лесах от отправки в Германию и находилось под полным покровительством партизан.

Командир отряда «Народный мститель» – председатель Холм-Жирковского районного Совета депутатов трудящихся Марышев.

Командир отряда – секретарь Холм-Жирковского РК ВКП (б) Крюковский.

Нач штаба отряда Катков.

Комиссар группы «Заболотная» – 2-й секретарь Холм-Жирковского РК ВКП (б) Рябов.

Командир группы «Сосновая» – зам. пред. РИКа Муравьев.

Командир группы «Полевая» – Тамцунин.

Командир группы «Моховая» – Левченков.

ПАСО, ф.8, оп.1, д.473, лл. 7–12. Подлинник. Машинопись».

Глава 6. Вновь в действующей армии

Март 1943 – июнь 1944 года.

Холм-Жирковский район Смоленской области, где дислоцировался партизанский отряд отца «Народный мститель», был освобожден в результате успешно проведенной нашими войсками 2-й Ржевско-Вяземской наступательной операции (2–31 марта 1943 г.).

«Освобождению Холм-Жирковского района предшествовала 1-я Ржевско-Вяземская наступательная операция 1942 года (8.01–20.04.1942 г.). Она подразделяется на Торопецко-Холмскую, Сычевско-Вяземскую и Болховскую операции. Целью всех этих операций, как и предшествовавших им в районе Ржева, было освобождение войсками Калининского и Западного фронтов так называемого «Ржевского выступа» и города Ржева как важного узла железнодорожных и шоссейных дорог, через которые шло снабжение войсками и боеприпасами немецких войск, нацеленных на Москву.

Только после того, как немцы были вынуждены произвести отвод из Ржевско-Вяземского выступа своих войск в связи с неудачей на Орловском и Севском направлениях стало возможным освободить этот район Калининской, а также северо-восточную часть Смоленской областей.

Вся 2-я Ржевско-Вяземская операция производилась совместно войсками Калининского и Западного фронтов (генералы М. А. Пуркаев и В. Д. Соколовский).

Освобождены были города: Ржев, Гжатск, Сычевка, Вязьма. Однако отрезать пути отхода ржевско-вяземской группировки врага и нанести ей сокрушительное поражение советские войска не смогли.

Приведу теперь цитату из книги «Дорогами испытаний и побед. Боевой путь 31-й армии». Авторы: Афанасьев Н. М., Глазунов Н. К., Казанский П. А., Фиронов Н. А., Москва, Военное издательство, 1986 г.

«Высокое боевое мастерство проявили части 371-й дивизии (командир генерал-майор Н. Н. Олешев), которые перешли в наступление в ночь на 3 марта. Сломив сопротивление 72-й немецкой пехотной дивизии, 1231-й и 1229-й полки овладели Сакстино, а 1233-й полк полковника П. С. Хмелева, уничтожив противника в Таблино и Новослободке, ворвался на южную окраину Ржева, захватив железнодорожную станцию; подошедшие два других полка дивизии завязали бои на улицах города вместе с частями 215-й и 274-й дивизий 30-й армии, штурмовавшими город с востока.

К 16 часам 3 марта город Ржев был полностью очищен от оккупантов войсками 30-й армии во взаимодействии с частями 31-й армии» (8).

Здесь мною специально в тексте выделены фамилия Олешев и номера двух дивизий, поскольку обе эти дивизии в 1943 году воевали бок о бок и отличились как при взятии Ржева, так и позже на Ярцевских рубежах, а в 215-ю стрелковую дивизию в апреле 1943-го получил назначение мой отец, начав свой боевой путь в ней в 1943-м под Ярцевом и воевавший в ней же до января 1945 г. Олешев же в последующих Смоленских наступательных операциях был командиром 36-го стрелкового корпуса, в который входила 215-я стрелковая дивизия отца, как видно из первого наградного листа отца, подписанного Олешевым. Примечательно, что Олешев был короткое время военным комендантом Минска вскоре после освобождения города в 1944 году.

Возникают три вопроса: когда, в какой период и где была сформирована 215-я стрелковая дивизия, ее боевой путь до марта 1943 г., к какой армии она относилась, когда в нее пришел служить отец? На первый вопрос пока у меня ответа нет, на второй вопрос смею предположить следующее: отец начал воевать в действующей армии (повторно, после периода жизни в оккупации) в конце марта 1943 г. после прохождения проверки в 20-м запасном полку, как я недавно выяснила, 30-й армии. Направили его в 215-ю стрелковую дивизию 618-го стрелкового полка 36-го стрелкового корпуса уже в составе 31-й армии. А именно, на передовую северо-восточнее города Ярцево Смоленской области. Накануне этого события произошла перегруппировка наших войск, и 215-я вышла из состава 30-й армии и вошла в состав 31-й. 30-я армия при этом получила наименование 10-я гвардейская армия. А всего с целью прорыва очень сильно укрепленной линии фронта на Смоленщине летом 1943 года было произведено три перегруппировки наших войск.

Вновь цитирую книгу об истории 31-й армии.

«20 марта вся армия (31-я) форсировала Днепр, продвинувшись на юго-запад еще на 25–30 км. От весенней распутицы дороги сделались совершенно непроходимыми даже для конного транспорта. В непролазной грязи застревали артиллерийские тягачи и грузовые автомашины. Возникли чрезмерные трудности с доставкой боеприпасов и продовольствия, с эвакуацией раненых. Обстановка потребовала организовать доставку грузов самолетами с выброской их на парашютах. Но тяжелая транспортная авиация, неся большие потери от зенитного огня и вражеских самолетов, не обеспечивала войска всем необходимым для продолжения наступления. В этих целях командарм вынужден был пойти на крайние меры. Ежедневно каждый полк направлял роту или батарею к Днепру, куда грузы также не без труда доставлялись с армейских и фронтовых баз снабжения. Передвигаясь полевыми межами и обочинами дорог, пешие бойцы проходили по 25–30 км. Принимая на плечи в меру своих сил продовольствие и боеприпасы, они возвращались в свою часть. Небывалые трудности выпали также на долю медицинского персонала армии. Дивизионные медсанбаты организовали временные пункты сосредоточения раненых в 10–15 км от фронта.

Положение на участке фронта армии осложнялось еще и тем, что при отступлении гитлеровцы взорвали все населенные пункты на рубеже реки Вязьма, местность западнее Днепра была превращена в «зону пустыни». На автомагистрали Москва – Минск были взорваны все мосты и путепроводы, а во многих местах и высокая насыпь дороги, проходившей по заболоченной местности. Полностью разрушенной оказалась и железная дорога» (8).

Из мемуаров отца – из главы «Западный фронт. 3-й Белорусский фронт»:

«В середине марта 1943 г. была освобождена территория Калининской и Смоленской областей от Ржева до Ярцева. Наш партизанский отряд «Народный мститель», руководимый командиром Марышевым, был расформирован. Часть бойцов отряда – работники Холм-Жирковского района и районного партийного аппарата – остались в Холм-Жирковске для формирования местной власти. А нас, бывших военнопленных, а также десантников, заброшенных в немецкий тыл для усиления партизанского движения, направили в 20-й запасной полк, а через 10 дней – в артиллерийскую батарею 76-мм пушек 215-й стрелковой дивизии 618-го стрелкового полка. Дивизия после зимнего наступления закрепилась на подступах к Ярцеву и стала строить оборонительные рубежи.

В период весенней распутицы, в начале апреля 1943 года, дороги от тыла до фронта были разбиты военной техникой, а лошадей на передовой кормить было нечем, их оставили в тылу. Вот и организована была доставка всевозможных грузов на передовую на плечах солдат, идущих в качестве пополнения на фронт. Из нашего 20-го запасного полка была сформирована группа из 40 человек, куда вошел и я. Пройти нужно было 30 км, пронеся с собой на плечах десять мотков колючей проволоки и десять мешков сухарей. Проволоку несли на палках, вдвоем каждый моток, мешки с сухарями – просто на плечах. Несли двое суток с ночевкой в лесу, меняясь по очереди. С питанием было плохо. На дорогу нам выдали на двое суток сухой паек в виде сухарей и концентратов. Мы съели этот паек за сутки. Пользуясь тем, что сопровождающий нас лейтенант Сергеев был очень добрый, мы выпросили у него дополнительно по два сухаря. Кроме того, те из солдат, кто нес мешки с сухарями, изловчились из зашитых мешков доставать сухари по кусочку, мелко переламывая их. По прибытии в полк за недостачу сухарей лейтенант Сергеев, в знак наказания, был отправлен в штрафную роту на три месяца» (9).

«Войска продолжали выполнять боевые задачи. 22 марта разведка установила, что 332-я и 6-я пехотные дивизии противника перешли к обороне на заранее подготовленные рубежи северо-восточнее Ярцево, по западным берегам рек Вопец и Днепр, далее на юг по реке Осьма. Здесь они имели развитую сеть траншей и ходов сообщения полного профиля, большое количество дзотов и бронеколпаков, сплошные проволочные заграждения и обширные минные поля. Преодолев проволочные заграждения, передовые батальоны ворвались в первую траншею, завязали ожесточенный огневой бой, но продвинуться дальше не смогли.

После отхода вражеских войск из Ржевско-Вяземского выступа линия фронта отодвинулась от Москвы еще на 130–160 км. В конце марта Ставка ВГК решила прекратить дальнейшее наступление на западном направлении. По ее указанию Западный фронт перешел к обороне. 31-я армия 2 апреля заняла оборону в полосе наступления и дополнительно приняла справа от 30-й армии участок вместе с оборонявшимися здесь ее дивизиями, в том числе и 215-й. В ходе 2-й Ржевско-Сычевской операции командование 31-й армии сумело осуществить быстрый маневр, повернув войска с северо-западного направления на юго-запад – на Сычевку и Дорогобуж, ставя соединениям трудные боевые задачи и требуя от них полного напряжения сил. Командарм и штаб предоставляли командирам соединений и частей широкую инициативу действий. Во время преследования противника артиллерия двигалась в боевых порядках пехоты.

Неожиданный поворот 31-й армии, которая теперь особенно тесно взаимодействовала с левым соседом – 5-й армией Западного фронта, и ее наступление в юго-западном направлении от Ржева опрокинули все расчеты немецко-фашистского командования. Его войска в полосах действия этих двух армий откатились на рубеж верхнего Днепра и реки Осьмы не за 40 суток, как было предусмотрено, а за 20. Это означало, что отступление было отнюдь не планомерным, как утверждают фашистские генералы, а на многих участках являло собой прямое бегство. Командующий 9-й армией Модель оказался не в состоянии собственными силами предотвратить прорыв советских войск на Смоленск. Для этого командующему группой армий «Центр» фельдмаршалу Клюге пришлось выдвинуть на этот рубеж свои последние резервы.

Успешному наступлению содействовали акции калининских, смоленских и белорусских партизан. Для советских войск открывался путь на Смоленск.

Операция «Суворов»

Смоленская стратегическая наступательная операция под кодовым названием «Суворов» проводилась с 7 августа по 2 октября 1943 г.

Она была начата войсками Западного фронта (командующий генерал-полковник В. Д. Соколовский) и левого крыла Калининского фронта (командующий генерал-полковник А. И. Еременко) в период успешного контрнаступления советских войск под Курском и завершена в то время, когда советские войска на юге вели битву за Днепр и Правобережную Украину. Эта операция являлась важной составной частью общего наступления советских войск в летнее-осенней кампании 1943 года и имела большое стратегическое значение.

Смоленская наступательная операция (более точное кодовое название «Суворов-1») началась на фоне еще продолжающегося сражения на Курской дуге. Включала в себя 4 фронтовые операции:

1) Спас-Деменскую (7 августа – 20 августа 1943 г);

2) Ельнинско-Дорогобужскую (28 августа – 6 сентября 1943 г.);

3) Духовщинско-Демидовскую (14–15 сентября 1943 г.);

4) Смоленско-Рославльскую (15 сентября – 2 октября 1943 г.)

(Петербурцев Анисим Михеевич участвовал в двух из фронтовых операций: Духовщинско-Демидовской и Смоленско-Рославльской. Эти сведения – из его наградных листов).

К началу августа 1943 года войскам Калининского и Западного фронтов противостояло больше сорока дивизий 2-й, 3-й танковых и 4-й полевых армий. Большинство этих дивизий находилось на фронте длительное время, имело опыт ведения наступательных и оборонительных действий, отличалось высокой боеспособностью. Они опирались на глубоко эшелонированную оборону, состоявшую из тактической зоны и четырех-пяти оборонительных полос в глубине. Особенно мощными являлись главная и вторая полосы.

В главной полосе на 1 км фронта имелось по 6–7 бронированных и дерево-земляных огневых точек, сплошные линии траншей и развитая сеть ходов сообщения. Весь передний край был прикрыт проволочными заграждениями, минными полями, а на танкоопасных направлениях – и противотанковыми рвами. Почти такой же была и вторая полоса.

Города Духовщина, Дорогобуж, Ярцево, Ельня, Спас-Деменск, Рославль, Смоленск и многие другие крупные населенные пункты были превращены в мощные узлы сопротивления.

Целью Смоленской стратегической наступательной операции было – разгромить левое крыло немецко-фашистской группировки армий «Центр», не допустить переброски ее сил на юго-западное направление, где Советская Армия наносила главный удар, освободить Смоленщину. Немецко-фашистское командование, стремясь удержать занятые рубежи восточнее Смоленска и Рославля, сосредоточили на этом направлении крупные силы: 3-ю танковую и 4-ю полевую армии и часть соединений 9-й полевой армии группы «Центр» (44 дивизии свыше 850 тыс. человек, около 8 800 орудий и минометов, около 500 танков и штурмовых орудий, до 700 самолетов). Противник имел сильную оборону (центральная часть «Восточного вала»), включая в себя 5–6 полос общей глубиной 100–130 км» (8).

Цитирую отца:

«По прибытии в 618-й стрелковый полк я был направлен в полковую артиллерийскую батарею 76-мм пушек в качестве командира отделения разведки этой батареи. Командовал батареей капитан Заутинский Александр. С ним мне пришлось воевать и на рубежах около Ярцева, и в наступлении от Ярцева до Орши. Затем он был назначен командиром 811-го артиллерийского полка. Расстались мы с ним как верные, хорошие друзья. После войны я искал его, но так и не нашел. Впоследствии командиром артиллерийской батареи был назначен уроженец города Елец Липецкой области, старший лейтенант Коляда Николай Федорович.

В это время, с апреля по май 1943 года, на переднем крае шли интенсивные работы по рытью траншей, подходов к этим траншеям, установка колючей проволоки, минирование переднего края. Мы каждую ночь выходили на передний край и рыли траншеи. Такие же работы выполнял и противник. Немцы всю ночь бросали ракеты и стреляли из пулеметов, а утром по громкоговорителю кричали: «Рус Иван! Плати за свет!» Ракет они не жалели. Мне дано было задание оборудовать наблюдательный пункт для батареи.

К середине мая 1943 года оборонительные работы были закончены, и полк начал готовиться к наступлению. Были укомплектованы все подразделения полка, подвезены снаряды. В батарею прибыл молодой лейтенант Береснев на должность командира взвода управления. Батарея наша была вооружена тремя пушками 76-миллиметрового калибра образца 1914 года. Эти пушки-гаубицы были очень тяжелы для того, чтобы их выкатывать наверх для стрельбы прямой наводкой.

Будучи командиром отделения разведки батареи, я неоднократно исполнял обязанности командира взвода управления, т. к. зачастую командира взвода управления в батарее не было. Во время оборонительных боев на переднем крае наша батарея, как правило, становилась на закрытые позиции. Стрельба из пушек по огневым точкам велась по корректировке с наблюдательного пункта, строительство которого тоже было моей обязанностью» (9).

Насколько я понимаю, основной обязанностью отца как артиллерийского разведчика, было следующее: скрытно проникнуть поближе к месту расположения противника, оборудовать наблюдательный пункт на высоком месте, чтобы был хороший обзор (на дереве, в развалинах здания и т. д.), из него засечь и нанести на карту огневые точки немцев – доты, дзоты, пулеметные точки, пушки и пр., определить их координаты и передать совместно с телефонистом данные по телефону (или рации?) на батарею. Также вести корректировку огня во время боя. Если же он совмещал еще и обязанности командира взвода управления, то в его обязанности входило также координировать огонь всех трех пушек батареи и заменять выбывших из строя артиллеристов. Иногда, если не хватало людей, приходилось помогать выкатывать пушки из укрытия для стрельбы прямой наводкой, а также стрелять самому.

И вновь вспоминает отец:

«При наступлении, перед боем, батарею устанавливали поближе к передним траншеям, предварительно маскируя ее в стороне, затем вручную выкатывали пушки-гаубицы на открытые площадки и вели огонь во время артподготовки без корректировки, прямо по передним траншеям противника. Имея довольно сильную огневую мощь (снаряд пушки весит 7 кг), при ведении огня прямой наводкой, 76-миллиметровая пушка-гаубица (по старому названию «трехдюймовка») имела два основных недостатка: громоздкость и тяжелый вес, что-то около полутора тонн. Она неуклюжа для маневрирования при стрельбе прямой наводкой. В 1945 году эти пушки образца 1914 года были заменены пушками-гаубицами нового, облегченного образца. Не меняя своей огневой мощи, пушка стала вдвое меньше. Легче для маневра при стрельбе прямой наводкой. Оказывая неоценимую услугу пехоте, поражая прямой наводкой оборонительные огневые точки противника, а также разрушая проволочные заграждения.

Наша батарея неоднократно помогала пехоте в период наступательных боев при освобождении Смоленской области, Витебска, Вильнюса, Каунаса и в Восточной Пруссии и именно при стрельбе прямой наводкой. Без поддержки артиллерии пехота имела бы значительно больше потерь от стрелкового и артиллерийского огня противника. Наш полк начал готовиться к наступательным боям. В 1943 году, перед началом боев на Курской дуге, для того, чтобы не дать немцам возможности перебросить к Курску подкрепления, на Западном фронте также было организовано наступление. Началось оно в июне 1943 года, но без поддержки танков, авиации и тяжелой артиллерии. Основные силы наших войск в это время были сосредоточены на Курской дуге, где готовились решающие бои между армиями СССР и Германии. Основные наступательные цели решались «матушкой-пехотой» с поддержкой артиллерией, которая была на вооружении стрелковых дивизий. Как правило, в стрелковом полку имелся артполк, где по штату были: батарея 76-мм пушек-гаубиц образца 1914 года, батарея 45-мм пушек и батарея 120-мм минометов. В некоторых батальонах дополнительно была батарея 82-мм минометов. Кроме того, в каждой стрелковой дивизии имелась своя артиллерийская батарея 76-мм пушек. Наступательные бои сопровождались большой потерей пехотинцев, особенно при штурме немецкой обороны. Немецкая оборона, как правило, была укреплена двумя-тремя сплошными траншеями, перед которыми оборудовалась полоса колючей проволоки в 2–3 ряда, огражденная минным полем.

Для усиления нашего полка прибыл штрафной батальон. Перед артподготовкой наши пушки-гаубицы были перебазированы с закрытых позиций на прямую наводку. Ночью они были подвинуты вплотную к переднему краю и замаскированы. В день артподготовки наши пушки выкатывались для стрельбы прямой наводкой. Стреляя в упор по немецким укреплениям, они разрушали проволочные ограждения и все полевые укрепления немецкой пехоты (доты, дзоты). Эффективность стрельбы прямой наводкой была очень большая.

В первый же день наступления пехота нашего полка быстро захватила передние траншеи немцев, и наш 618-й стрелковый полк продвинулся в глубь на 1,5 км, а на второй линии обороны задержался, встретив упорное сопротивление немцев и неся большие потери. На второй день наступления продвижение в глубь немецкой обороны остановилось. Немцы применили в контратаках танки и огнеметы, нанося большой урон нашей пехоте. Для дальнейшего продвижения вперед требовалась поддержка артиллерией. Командир полка дал приказ выдвинуть нашу батарею на прямую наводку и помочь пехоте огнем. Нужно было вручную тянуть пушки через минное поле, а миноискателей у нас не было.

Первая попытка продвинуть пушки вперед окончилась неудачей. Шедший впереди командир взвода управления лейтенант Береснев был убит прямым попаданием немецкого снаряда. От него мы нашли только голову и часть груди, остальное тело было разорвано на мелкие куски. Две пушки подорвались на противотанковых минах. Артиллеристы, обслуживающие третью пушку, были расстреляны немецкими танками в упор. Таким образом, поддержать пехоту артиллерийским огнем не удалось. Только вечером, под покровом темноты, мы смогли передвинуть застрявшие на минном поле пушки на передний край.

Утром наступление продолжилось. Пушки открыли огонь по немецким укреплениям прямой наводкой. Но немцы контратаковали наши позиции с поддержкой танков. Первые два танка были подбиты, но третий танк в упор расстрелял весь расчет 1-го орудия. Однако и сам был подбит второй пушкой. К вечеру вторую линию обороны наша пехота взяла, но с большими потерями. Штрафной батальон за два дня боев потерял 90 % своего состава. Из 150 солдат в строю осталось 16 бойцов. Продвижение полка остановилось. Установилось равновесие сил, и фронт на этом участке стал в оборону. Потребовалось пополнение, и только через 10 дней наступление постепенно продвинулось вперед, но с большими трудностями.

Сильные бои разгорелись на подступах к Смоленску, который впоследствии был освобожден нашими войсками. (Смоленск был освобожден 25 сентября 1943 года).

В начале сентября (ошибка памяти отца. Это было в начале октября) войска нашей дивизии подошли к Орше, вступив на белорусскую землю. Здесь, восточнее Орши, у немцев была заранее построена мощная оборона, особенно у перешейка между Днепром и Осиновскими болотами, там, где проходят железная дорога и шоссе Москва – Минск. В этом узком месте немцы имели 3 сплошные траншеи, противотанковый ров и минное поле перед ним. Оборонительные сооружения также были построены заранее» (9).

Обратимся вновь к истории 31-й армии.

«Завершение Смоленской наступательной операции «Суворов»

Самую тяжелую и невосполнимую утрату понесла Смоленщина в результате бесчеловечных зверств оккупантов. Чрезвычайная государственная комиссия по расследованию преступлений фашистских оккупантов установила, что на территории области гитлеровцы уничтожили более 350 тыс. советских граждан, в том числе в Смоленске – 135 тыс. До войны в городе проживало свыше 157 тыс. человек. По данным учета на 14 октября 1943 года, когда все жители, скрывавшиеся в лесах, вернулись в город, их насчитывалось лишь 16 533 человека. На каторжные работы в Германию гитлеровцы угнали 87 тыс. жителей Смоленщины. Очень многие из них погибли в фашистской неволе. Во многих районах области уцелело лишь от 10 до 25 процентов населения.

Фашистское командование стремилось любой ценой не допустить прорыва советских войск на территорию Белоруссии. В октябре за полмесяца очень трудных боев войска армии продвинулись вперед только на 60–70 км. Однако 21 октября им все же удалось войти в пределы Белоруссии, выдвинувшись на рубеж Ситно, реки Лучеса, Озеры, восточнее Старого и Нового Тухиня, по северному берегу Днепра за Горяны. Здесь, на дальних подступах к Орше, армия перешла к обороне.

Так завершилось участие 31-й армии в наступательной операции «Суворов», в результате которой враг потерпел крупное поражение и лишился важнейшего стратегического плацдарма на Московском направлении. Советские войска разгромили пять пехотных, танковую и моторизованную дивизии, нанесли тяжелое поражение одиннадцати пехотным, трем танковым и моторизованной дивизиям 3-й танковой, 4-й и 9-й армий группы армий «Центр» (8).

Источником информации о подразделениях, в которых воевал отец с марта – апреля 1943 г. по январь 1945-го, являются наградные листы к орденам отца, присланные по моему запросу в 2008 г. Подольским архивом МО РФ. К великому сожалению, отец уже в то время был стар и болен и не смог их прочесть и переосмыслить. Но ведь ранее эта информация частным лицам по почте не высылалась, да и сейчас просто повезло, что прислали. Быть может, сыграло роль то, что при повторном запросе я послала в архив документальную книгу Юрия Попова «Война и плен. Мартиролог», изд. Минск, «Юнипак», в которой приведен список узников, погибших в Масюковщинском лагере смерти на территории нынешнего Минска. Как бы то ни было, наградные листы на три боевых ордена отца теперь имеются в моем архиве. После самих орденов и мемуаров отца это самое дорогое, что осталось мне от него на память. Читаю наградные листы и не верю своим глазам: он ли это, мой старенький отец? Да, он, это он, когда был молод, энергичен, решителен, а еще очень и очень зол на фашистов за все виденные им разрушения, за смерть товарищей по концлагерю.

Сохранилась орденская книжка отца.

Наградные листы Петербурцева Анисима Михеевича

1. К ордену боевого Красного Знамени № 74 591

«Краткое конкретное изложение личного боевого подвига или заслуг:

В боях на подступах к городу Ярцево Смоленской области тов. Петербурцев по своей инициативе заменил выбывшего из строя командира взвода управления. Работая командиром взвода управления и возглавляя разведку батареи, тов. Петербурцев проявил инициативу, личную отвагу и мужество в боях на подступах к г. Смоленску, оборудуя под сильным огнем противника наблюдательный пункт батареи и выявляя огневые точки противника.

16 сентября под деревней Манчино Ярцевского района при контратаке противника с танками наблюдательный пункт был полуразрушен прямым попаданием снаряда противника. Тов. Петербурцев не покинул при этом свой пост и продолжил вести наблюдение, точно указывая цели, способствуя этим подавлению огневых точек противника и отражению контратаки.

Под деревней Воротышино Духовщинского района тов. Петербурцев, находясь под сильным минометным огнем противника, засек две минометные батареи и шесть пулеметных точек, которые по его указанию были подавлены огнем его батареи.

24 сентября в бою под деревней Козырево Смоленского района, где противник оказывал сильное сопротивление, тов. Петербурцев разведал огневую систему противника и, передав точные данные на батарею, способствовал овладению укрепленным рубежом.

Вывод: Достоин награждения орденом Красного Знамени.

Командир 618-го стрелкового полка подполковник Мусланов п/п 29 сентября 1943 г.

Командир 215-й стрелковой дивизии генерал-майор Казарян п/п 30 сентября 1943 г.

Командир 36-го стрелкового корпуса генерал-майор Олешев 3 октяб. 1943 г.

Приказом войскам 31-й армии № 0163 от 9.10.1943 г. награжден орденом Красного Знамени».

2. К ордену «Красная Звезда» № 797 944

«Краткое, конкретное изложение личного боевого подвига или заслуг:

При штурме железнодорожной станции Богушевское Витебской области 24 июня 1944 года, двигаясь вместе с пехотой, тов. Петербурцев обнаружил группу немцев до 60 человек, накапливавшихся для контратаки. Быстро передав об этом на батарею и скорректировав огонь, тов. Петербурцев предотвратил и сорвал контратаку противника. От огня орудий на поле боя осталось до 40 гитлеровцев.

В боях за город Вильнюс 8 июля 1944 г. тов. Петербурцев, переправившись через реку Вилия вместе с ротами 1-го стрелкового батальона, ворвался в город и лично из своего оружия уничтожил трех немцев, а затем быстро передав данные о расположении огневых точек противника на батарею, под огнем противника нашел брод для переправы батареи через реку Вилию.

Вывод: достоин награждения орденом «Красная Звезда».

Командир 618-го стрелкового полка подполковник Мусланов п/п 25 июля 1944 г.

Командир 215-й стрелковой дивизии Герой Советского Союза генерал-майор Казарян п/п 27 июля 1944 г.

Награжден приказом частям 215-й стрелковой Смоленской дивизии № 052/н 30.07.1944 г. орденом «Красная Звезда».

3. К ордену Отечественной войны 1-й степени № 97 309

«Краткое конкретное изложение личного боевого подвига или заслуг:

В бою при прорыве обороны противника на границе с Восточной Пруссией в районе города Ширвиндт 16 октября 1944 г., выдвинувшись в боевые порядки пехоты, выявил и указал батарее немецкие огневые точки, мешавшие продвижению наших наступающих подразделений.

Благодаря его правильной корректировке, батарея уничтожила у противника 3 пулеметные точки, подавила огонь двух минометных батарей, разбила тягач с боеприпасами и уничтожила до 40 гитлеровцев.

Умелое взаимодействие стрелковых подразделений с поддерживающей артиллерией обеспечило форсирование пограничной реки Ширвинта и вступление наших войск на землю Германии.

В бою 23.10.44 г. в районе сильно укрепленной деревни Дагутшен батарея, по данным тов. Петербурцева, уничтожила две немецкие пулеметные точки и парализовала огонь вражеского дота, дав возможность занять немецкие траншеи.

Вывод: достоин награждения орденом Отечественной войны 1-й степени.

Командир 618-го стрелкового Ковенского полка подполковник Мусланов п/п 4 ноября 1944 г.

Командир 215-й стрелковой Смоленской Краснознаменной дивизии Герой Советского Союза генерал-майор Казарян п/п 4 ноября 1944 г.

Приказом частям 72-го стрелкового Ковенского корпуса № 094/н от 12.11.44 награжден орденом Отечественной войны 1-й степени.

Начальник отдела кадров подполковник п/п 2 декабря 1944 г.»

Отцу повезло на командиров, которые безоговорочно поверили ему, бывшему военнопленному, и представляли его к награждению орденами. В частности, он был награжден орденом «Красного Знамени», который высоко ценится среди фронтовиков как старейший из орденов в Советском Союзе (он учрежден еще в 1918 году и даже старше ордена Ленина). А то, что получил его отец всего через полгода после того, как попал на передовую после партизанского отряда и через год после побега из лагеря военнопленных, – говорит о многом. В первую очередь о том, что он честно заслужил свой первый орден. Молодец, папка! Ну, а то, что награда была вручена ему без задержки, – это удача. Не всем тогда так везло на вручение орденов. Многие получили свои награды уже после войны, а кто-то и вовсе не получил, хотя и был представлен к наградам.

Глава 7. Освобождение восточных районов Белоруссии

Западный фронт. Белорусский фронт. Наступательная операция по освобождению восточных районов Белоруссии. Конец сентября 1943 г. – 22 июня 1944 г.

Прежде чем продолжить рассказ о боевой эпопее отца, хочу дополнить:

В ходе Брянской наступательной операции (1 сентября – 3 октября 1943 г.) войсками Брянского фронта был прорван немецкий оборонительный рубеж «Хаген» и освобождены восточные районы Белоруссии.

1093-й стрелковый полк 324-й стрелковой дивизии в тесном взаимодействии с 15-м партизанским отрядом с ходу переправился на западный берег реки Сож и с боем освободил д. Журавель. Произошло это 30 сентября 1943 г. (10).

Освобождены были город Чериков и родная деревенька отца.

Радостная весть об освобождении Чериковщины дошла и до отца из сводок Информбюро. Ни мать, ни сестра не знали о его судьбе с самого первого дня войны, а не видел он их четыре года, с сентября 1939 года. Да и ему не терпелось узнать, живы ли они. Встреча их произошла только в апреле 1944-го, а до этого отцу нужно было воевать.

Войска Брянского фронта, освободив восточные районы Белоруссии, остановились в октябре 1943 г. на реке Проне в Славгородском и Чаусском районах. Здесь были сильные укрепления врага, часть «Восточного вала» («Остваль» по-немецки). Осложняло задачу нашим войскам также сильное половодье в междуречье Прони и Сожа. Фронт стоял здесь семь – восемь долгих месяцев. Точно так же линия Западного фронта затормозилась на такой же период на северо-востоке Витебской области, на стыке Лиозненского, Дубровенского и Богушевского районов, где воевал отец. Выражение «фронт стоял» – абсолютно неточное, хотя и распространенное. Наступательные бои с обеих сторон в течение этих долгих месяцев шли непрерывные и очень кровопролитные. Успеха не имела ни одна из сторон. Однако в то время Ставка готовилась к Курской операции и усилить ни Западный, ни Брянский фронты не могла.

Были и другие причины.

Вначале предоставлю слово отцу:

«На этом участке фронта (между Днепром и Осинторфом) наступление началось только 12 октября 1943 года. Нашу стрелковую дивизию поддерживали танковый корпус, артиллерийские полки с дальнобойными пушками и авиация.

Артподготовка началась в 8 утра и длилась до 12 часов дня. Но наши войска успеха не имели. Немцы здесь сконцентрировали большие силы танков, авиации и артиллерии.

В день наступления, 12 октября, с утра густой туман окутал окрестности. После мощной артподготовки пехота ушла вперед, заняв первые траншеи, но поддерживающий их танковый корпус задержался у противотанкового рва и своевременно не смог оказать помощь пехоте, понеся потери от немецких «тигров». Авиация также из-за тумана не смогла оказать поддержку пехоте. Вылетевшая шестерка наших ИЛов-штурмовиков на бреющем полете, без сопровождения истребителей, потеряла 3 самолета, и больше нашей авиации мы не видели.

На этом безрезультатно закончились осенние наступательные бои под Оршей» (9).

«Фашистское командование придавало первостепенное значение удержанию Белоруссии. На этом направлении советско-германского фронта группа армий «Центр» прикрывала пути в Восточную Пруссию и на Варшаву. Она осуществляла также взаимодействие с группами армий «Север» и «Северная Украина», являлась самой крупной стратегической группировкой фашистских войск. Общая численность их в Белоруссии достигала 1,2 млн человек, 10 тыс. орудий, свыше 1 тыс. танков и штурмовых орудий, до 1400 самолетов, а глубина обороны группы армий «Центр» составляла 250–270 км. На участке, где проходили главные коммуникации вражеских войск, оборонялись дивизии, отличавшиеся высокой боеспособностью: 18-я и 25-я моторизованные, 78-я пехотная, носившая название штурмовой, 26, 52 и 197-я пехотные дивизии, ряд отдельных полков и бригад войск СС.

Войска Западного фронта дважды – осенью 1943-го и весной 1944 года – пытались прорвать оборону противника на Оршанском направлении, но, не добившись серьезных успехов, снова переходили к обороне.

31-я армия также участвовала в этих операциях. Сильно заболоченная местность не позволяла передвигаться вне дорог. Только узкая полоса между автомагистралью и правым берегом Днепра была пригодной для действий войск и боевой техники. В октябре 1943 года дивизии 36-го и 71-го стрелковых корпусов в результате многодневных кровопролитных боев продвинулись вперед на участке севернее и южнее автомагистрали лишь на 5–8 км. Соседние армии (справа 10-я гвардейская и слева 33-я) имели примерно такое же продвижение» (8).

Отец воевал на тот момент пока еще в составе 36-го стрелкового корпуса 31-й армии. Его 215-я стрелковая дивизия находилась в составе этих подразделений до мая 1944 г.

14 ноября 1943 г. 31-я и 10-я гвардейская армии предприняли еще одну попытку прорвать оборону противника на этом направлении, но безрезультатно. Не принесла успеха и частная наступательная операция, проведенная войсками 31-й армии с 22 по 27 февраля 1944 года в районе местечка Бабиновичи. Ей противостояли в то время пять вражеских пехотных дивизий (26, 52, 78, 181 и 197-я). По численности личного состава и количеству боевой техники они не уступали шести стрелковым дивизиям неполного штатного состава.

Сопротивление фашистских войск стало еще более ожесточенным, когда гитлеровское командование потребовало от них защищать оборонительные рубежи Белоруссии, «как рубежи самой Германии» (8).

Какая наглость с их стороны!

«Анализируя причины неудачи осеннего и зимнего наступлений, Государственный Комитет Обороны в своем постановлении от 11 апреля 1944 года указал на существенные упущения командования Западного фронта и армий в организации и ведении боя, на отсутствие четкого взаимодействия между отдельными родами войск, слабое знание системы вражеской обороны. Он отметил, что в этих операциях участвовали лишь одна – две армии, другие же армии фронта из-за нехватки артиллерийских боеприпасов оставались в обороне. Это позволяло фашистскому командованию быстро создавать превосходство сил и средств на угрожаемом направлении и отбивать атаки» (8).

На реке Проне, в Славгородском и Чаусском районах, всего в 15 км западнее родной деревни отца, погибло очень много его земляков, как из его деревни, так и из соседних. По второй мобилизации 1943 года года «подмели под гребенку» все мужское мало-мальски пригодное к службе население в возрасте от 17 до 50 лет. Вот они-то и погибли первыми – эти 17-летние юнцы и 50-летние отцы семейств, некоторые в первом же бою. Плохо обученные, плохо вооруженные, порой в домашней одежде, без нормального питания – «пушечное мясо». А самое печальное то, что по причине большого количества погибших невозможно было зафиксировать места их захоронений. Так, например, в Славгородском районе, офицер связи, курсируя между фронтом и штабом дивизии, наткнулся на мертвое тело молодого солдата с оторванной ногой. При себе у него не оказалось никаких документов, лишь на ветку куста была наколота справка об отсрочке от угона в Германию, выданная Мамекину Антону Парфеновичу, 1924 года рождения, из деревни Журавель. Умирая, он оставил о себе знак. Как оказалось, убитый был односельчанином моего отца. В доме Антона, в деревне Журавель и находился штаб, куда ехал на коне офицер связи. Пока он скакал в деревню, пока мать погибшего доставала подводу, Антона уже увезла похоронная команда, а куда – неизвестно. После этого мать Антона очень болела и со слезами на глазах не пустила младшего брата Антона – Михаила, 1930 года рождения, на фронт в качестве сына полка, хотя ему уже сшили военную форму маленького размера. Записан этот рассказ со слов самого Михаила Парфеновича Мамекина, проживающего в Киеве. Но офицером он все-таки стал – в послевоенное время, и является ветераном вооруженных сил. Однако боль за так нелепо погибшего брата осталась в его сердце. В 2010 году при установке памятной плиты в парке Победы в Черикове в числе погибших уроженцев деревни Журавель был учтен также Мамекин Антон Парфенович. Это очень растрогало его брата Михаила, с которым мы переписываемся. Он с огромным уважением всегда отзывался о моем отце.

«Государственный Комитет Обороны принял необходимые меры для устранения выявленных недостатков. Западный фронт преобразовывался во 2-й и 3-й Белорусские. 31-я армия вошла в состав 3-го Белорусского фронта, командующим которым вскоре был назначен генерал-полковник И. Д. Черняховский, проявивший себя опытным военачальником в крупных сражениях на южных участках советско-германского фронта. Командующим 31-й армией был назначен Герой Советского Союза генерал-лейтенант В. В. Глаголев, а генерал-майор А. Г. Русских стал членом Военного совета 2-го Белорусского фронта.

В результате частичных изменений, осуществленных в разное время, с мая 1944 года 31-я армия занимала оборону от Осинстроя севернее автомагистрали Москва – Минск до деревни Ковшичи на реке Росасенка (приток Днепра). Ширина участка обороны составляла 38 км. Правую часть его от Осинстроя до деревни Кириево на автомагистрали готовилась принять 11-я гвардейская армия. Слева оборонялась 33-я армия 2-го Белорусского фронта» (8).

В результате реорганизации 215-я стрелковая дивизия весной 1944 года была переведена в состав 72-го стрелкового корпуса 5-й армии под командование Н. И. Крылова. Боевой путь отца с этой поры расходился с боевым путем 31-й армии. Хотя в операции «Багратион» эти армии участвовали порой в одних и тех же боях, по соседству. В 1984 году в Октябрьском районе Минска при городском центре школьного туризма был создан музей 31-й армии. Очень хороший музей. Как жаль, что мой отец, прожив 27 лет в этом районе, всего в трех кварталах от музея, не знал о его существовании. Как много упущено возможностей для более точного написания его мемуаров! Я уверена, что он и сам был бы интересен посетителям музея как живой участник событий. Узнала я об этом музее в декабре 2009 г. и посетила его. Отца не было в живых уже пять месяцев. Приношу благодарность хранителю фондов музея Алле Петровне Купрейчик за теплый прием и предоставление мне книги об истории 31-й армии, материалы которой я использовала в своей работе. Также еще большая благодарность ей за работу по созданию и совершенствованию музея, который хочется посещать и посещать. Две-три реликвии отца я также передала в этот музей.

Глава 8. Накануне операции «Багратион»

Отец:

«В декабре 1943 года нашу дивизию перебросили на участок южнее Витебска, где 33-я армия вела наступательные бои, перерезав автомагистраль Орша – Витебск. Она подошла вплотную к Витебску. Здесь, на подступах к Витебску, всю зиму шли ожесточенные бои» (9).

Вероятнее всего, отец ошибся с номером армии. Наступательные бои под Витебском вела 39-я армия. Она же и освобождала Витебск. А 33-я наступала южнее, она затем вошла в состав 2-го Белорусского фронта и освобождала Минск.

«Наша дивизия с ходу форсировала реку Лучесу (приток Западной Двины) и захватила плацдарм на западном берегу реки. Ширина плацдарма была около одного километра, глубина – 700–800 метров. На этом плацдарме ожесточенные бои шли днем и ночью в течение двух месяцев. Немцы не жалели снарядов и бомб, перепахали этот плацдарм, смешав землю с осколками снарядов и бомб, препятствуя его расширению. Наша же армия, не считаясь с потерями, стремилась если не расширить, так удержать плацдарм до наступления благоприятной обстановки. Нашу 215-ю дивизию 618-го стрелкового полка 5-й армии сняли с Богушевского участка фронта и переместили в район Витебска, где с севера наступал 1-й Прибалтийский фронт. Здесь наши войска, подрезав автомагистраль Орша-Витебск, подошли на расстояние 6–7 км от города, захватили плацдарм длиной 2–3 км шириной 1 км на левом берегу реки Лучесы. На плацдарме в это время шли кровопролитные бои.

До прихода нашего полка, стремясь удержать плацдарм, занимавший его полк истекал кровью, но удерживал этот кусочек земли, сыгравший в будущем наступлении большую роль. Всю территорию перед плацдармом немцы держали под обстрелом, но форсировать реку нашему полку было невозможно. Однако командир полка приказал одному батальону пехоты переправиться с ходу на западный берег Лучесы, на правую сторону» (9).

Уточняю: из военно-исторической литературы мне известно, что 5-я армия, в частности, 215-я стрелковая дивизия, форсировала извилистую реку Лучесу дважды, в разных местах. Раньше я считала, что в первый раз – при взломе немецкой обороны в начале операции «Багратион». Цитирую первоисточник: «К исходу 24 июня войска 5-й армии овладели шестью линиями траншей и вечером вышли к реке Лучеса».

Отец же пишет, что его батарея переправилась на западный плацдарм Лучесы и поддерживала какой-то полк, форсировавший эту реку, намного раньше, в январе-марте 1944 года. Вероятно, операция по взятию Витебска и Орши началась именно в этот период, однако попытки были пока безрезультатны. И только в последние два-три года в военно-исторической литературе и средствах массовой информации начали писать более подробно о боях в Восточной Белоруссии в период с октября 1943 года по 22 июня 1944 года. Ранее этот период замалчивался, поскольку наши войска не могли прорвать оборону немцев в течение восьми месяцев, хотя наступление здесь осуществлялось неоднократно. Все попытки тогда были безуспешны.

«Во время переправы батальон потерял половину личного состава. Переправа была прекращена до наступления темноты. Ночью был построен мост, и ночью же на плацдарм правого берега были переправлены остальные пехотные батальоны полка, а также обе артиллерийские батареи – одна батарея пушек-гаубиц 76-миллиметрового калибра (наша) и батарея пушек 45-миллиметрового калибра.

На этом плацдарме, у края берега, и закрепилась наша батарея. Дважды за зиму вводили в бой и выводили из боя для пополнения живой силы и боеприпасов наш полк. Надолго запомнятся эти тяжелые бои, в которых был ранен командир нашей батареи Николай Коляда. Также в один день с ним был ранен командир полка. Для подкрепления пехоты сюда же, на этот пятачок, ночью были переправлены две самоходные пушки. Но они были расстреляны в упор немецкими «тиграми» в первый же день и остались стоять на всю зиму как памятники жестокой борьбы.

До излечения комбата в течение двух недель мне пришлось исполнять его должность (сочетая со своей – командир отделения разведки) до тех пор, пока он не вернулся из медсанбата. Это были страшные 15 дней.

С утра немцы начинали артобстрел плацдарма из многоствольных минометов, а заканчивали день бомбежкой с самолетов. Мост, построенный через Лучесу, ежедневно разрушался минометным обстрелом, а ночью его снова чинили, ибо через него шло снабжение боеприпасами и пищей для войск, удерживающих плацдарм.

С наступлением утра немцы минометным огнем разрушили мост, затем произвели массированную бомбежку плацдарма с воздуха, а затем обстреляли плацдарм из многоствольного миномета. Когда мы установили на западном берегу нашу батарею и замаскировали ее, командир батареи, старший лейтенант Николай Федорович Коляда решил во второй половине дня произвести разведку переднего края противника и засечь цели для обстрела.

Вооружившись биноклем, мы вместе с комбатом передвигались от берега Лучесы к переднему краю по проходам к передовым траншеям нашей пехоты. Найдя удобное место для наблюдения и пренебрегая всеми средствами маскировки, с биноклем в руках, комбат начал вести наблюдение и сразу демаскировал себя перед немецким снайпером. Последовал выстрел, и пуля снайпера попала комбату в голову. К счастью, пуля прошла по касательной, прочертив рану выше брови, рядом с ухом. Николай упал в траншею и схватился рукой за рану, спрашивая меня, будет ли жить. Я осмотрел рану, убедился, что пуля не прошила черепную кость, и сказал, что все будет хорошо. Перевязав голову комбата, я проводил его до берега реки. На командном пункте нашей батареи мне пришлось исполнять одновременно и обязанности командира взвода разведки и командира батареи (в другом месте отец пишет, что совмещал в это время обязанности и ком. взвода разведки, и ком. взвода управления). Командир батареи, старший лейтенант Николай Коляда, ушел в санитарную роту, где в то время находился также раненый командир полка. Комбат попросил, чтобы его вместо медсанбата отпустили на излечение домой, к родителям, в отпуск. Получив отпуск на 20 дней, он уехал в город Елец Липецкой области. Я же остался исполнять его обязанности, ощущая беспокойство от этой тяжелой миссии…

Немцы тревожили нас беспрерывно – то бомбежками, то внезапным артналетом. Спасал только крутой берег реки Лучесы. Один день был особенно тревожным, когда немцы начали интенсивно обстреливать и бомбить наш пятачок. Вместе с командиром батареи 45-миллиметровых орудий мы сидели в землянке над картой, когда туда вбежал командир взвода этой батареи и сказал, что расчеты наших 76-миллиметровых пушек покинули свои огневые позиции и убежали, поддавшись панике перед возможной атакой немецкой пехоты. Я бросился на огневые позиции и действительно не обнаружил артиллеристов около орудий. Они убежали под откос реки. Меня удивило, что один из командиров орудия, которого я считал надежным, также покинул орудие вместе с наводчиком и другими артиллеристами. Я закричал: «Назад! К орудию!» Артиллеристы послушались и вернулись к орудию, вместе мы развернули пушку-гаубицу по направлению возможной атаки немцев и стали стрелять. Паника постепенно улеглась, и расчет уже не покидал орудия. Когда я убедился, что артиллеристы успокоились, я начал их стыдить: «Как можно паниковать и бросать свой пост? Что же вы за вояки такие?» Они просили не говорить об этом случае комбату. Я обещал. Бой продолжался…

Как-то утром командир полка собрал нас вместе с командиром батареи 45-миллиметровых пушек, командиром минометной батареи, командирами батальонов пехоты на совещание по рекогносцировке местности в связи предстоящим перемещением полка на новое место. Когда рекогносцировка закончилась, немцы накрыли мощным артналетом нашу батарею. Снаряды рвались кругом в течение 4–5 минут. Командир батареи сорокопяток, который лежал рядом со мной, был ранен осколком в ногу и попросил меня помочь ему дойти до места расположения своей батареи. Когда я вошел с ним в землянку, меня поприветствовал прибывший из отпуска комбат нашей батареи Николай Коляда. Продолжалась обычная армейская жизнь с боями, радостями и горестями.

Наступила весенняя распутица, и установилось сравнительное затишье на нашем участке фронта. Войска 3-го Белорусского фронта начали подготовку к летнему наступлению. В это затишье по ходатайству вернувшегося из медсанбата командира батареи Коляды мне предоставили 10-дневный отпуск для поездки на родину в деревню» (9).

В нашем семейном архиве сохранился подлинник справки тех времен на простой оберточной бумаге. Бумага и чернила на ней прекрасно сохранились. Вот ее текст.

«Н. К. О. Войсковая часть – полевая почта 08672. 10 апреля 1944 года.

Справка. Дана сержанту Петербурцеву Анисиму Михеевичу в том, что он действительно находится на службе в действующей Красной Армии в составе: воинская часть полевая почта 08672 в должности командира отделения разведки батареи 76-мм пушек.

Тов. Петербурцев награжден орденом Красного Знамени.

Справка выдана для предоставления льгот семье по месту жительства.

Пом. нач. штаба капитан В. Новиков. Делопроизводитель ст. лейтенант Масленников. Печать полевой части 08672».

В этой справке для меня важна дата ее выдачи. Отец накануне операции «Багратион» получил краткосрочный 10-дневный отпуск как поощрение за то, что сумел справиться и с обязанностями и командира отделения разведки, и одновременно командира взвода управления артбатареи, замещая своего раненого товарища. Вот тогда-то он и съездил в родную деревню повидать родных. Об этом он пишет и в своих воспоминаниях. Сохранились еще два свидетельства тому. Первое – это письмо к нему его двоюродной племянницы из Черикова, присланное нам в Минск в 1990 году. В нем она вспоминает, как мой отец, вскоре после освобождения Черикова, дважды заходил к ее родным в Черикове – когда приехал в отпуск и когда возвращался на фронт. Еще отец вспоминает, что в день приезда в деревню попал на свадьбу. Я уточняла у его односельчан: это была первая свадьба после освобождения деревни. Михеенко Михаил Феоктистович, придя с фронта, женился на Лосевой Полине Мойсеевне.

Отец побеспокоился, чтобы его родные, перенесшие оккупацию, получали деньги за его орден. Его мать, сестра Анна и соседка с ребенком жили тогда в лесной землянке. Все жители его деревни были переселены кто в землянки, а кто в уцелевшие соседние деревни, поскольку в Журавле был развернут фронтовой госпиталь, куда привозили раненых с линии фронта, находившейся всего в 15 км западнее, на подступах к реке Проне. Деревенька отца была одной из немногих уцелевших на Чериковщине деревень. Ей повезло быть расположенной в стороне от дорог, по которым немцы отступали, – сжечь ее они просто не успели. Госпиталь стоял в деревне восемь долгих месяцев, до самого «Багратиона», сколько «стоял» фронт на Проне. Умерших в госпитале раненых хоронили на окраине деревни. Вот только могилы уроженцев Журавля, погибших на Проне, в большинстве своем неизвестны. Отец пришел домой, в Журавель, когда цвели сады…

И цветут – и это страшно — На пожарищах сады. Белым, белым, розоватым Цветом землю облегли, Словно выложили ватой Раны черные земли. Журавель. Труба без хаты, Мертвый ельник невдали. Где елушка, где макушка Устояла от огня. Пни, стволы торчат в окружку, Как неровная стерня. Ближе – серая церквушка За оградой из плетня. Кирпичи, столбы, солома, Уцелевший угол дома, Посреди села – дыра — Бомба памяти дала. (А. Т. Твардовский)

Из устных воспоминаний отца о его пребывании в отпуске на родине не могу не упомянуть его встречу с родным братом Степаном на шоссе по дороге к дому. А произошло это так. Отцу понадобилось явиться в районный военкомат в городе Черикове, что в 7 километрах от деревни Журавель. Зачем он ездил, он уже не помнил, но я предполагаю – чтобы сделать отметку в отпускном свидетельстве. На обратном пути он остановил попутный грузовик и взобрался в кузов, полный солдат. Когда показался знакомый перекресток с дорогой на Журавель, отец застучал по кабине и остановил машину. Каково же было его удивление, когда из кабины на костылях выбрался его старший брат Степан. Степан опирался на костыли, поскольку был без одной ноги, которую ему ампутировали в госпитале Орджоникидзе после тяжелого ранения. Узнав из сводок, что деревня Журавель уже освобождена, он настоял на выписке из госпиталя, чтобы поскорее вернуться к жене и четверым детям, пережившим оккупацию, о судьбе которых ничего не знал. Так оба брата-фронтовика встретились, обнялись и зашагали к родному дому. Представляю, как была рада увидеть и второго сына живым наша бабушка! Средний ее сын, Егор, самый любимый, был тогда еще жив, воевал, но в августе 1944-го, через полгода после описываемого события, он погиб. Где его могила – неизвестно до сих пор.

Вот как описывает мой отец эпизод пребывания в родной деревне в 1944 году. Не боюсь повториться в его рассказах, потому что он написал два варианта черновиков, и каждое слово из его черновиков для меня свято. Ведь он в них душу вложил.

«Наступила весна 1944 года, и наш полк отвели на пополнение, а затем перевели во второй эшелон Западного фронта до начала операции «Багратион». Я попросил комбата Николая Коляду походатайствовать перед руководством о предоставлении мне отпуска на 10 дней, чтобы съездить на Могилевщину, восточная часть которой освобождена. Хотелось повидать мать и всех родных, которых я не видел с августа 1939 г., когда был призван в армию. Возможно, они считали меня убитым. Также я не имел сведений о старших братьях Степане и Егоре, ушедших на войну. Живы ли они? Отпуск я получил и поехал в деревню. Поезда от Витебской области до Кричева не ходили, пути были разрушены. Поехал я из Витебской области на восток до Смоленска, а затем уже на юго-запад на попутке через Рославль до Черикова. Линия фронта проходила в 15 км западнее нашей деревни Журавель. В Черикове я посетил свою тетю Парасью, сестру отца, у которой жил в период учебы в школе-семилетке. Дом тети (в районе Заровья в Черикове) был сожжен немцами, как и большинство деревянных домов в городе. Ютилась тетя в крохотной баньке. Из ее семьи в живых остались сын Михаил и старшая дочь Ольга, которая до войны жила в Климовичах. Дом Ольги в Климовичах также был сожжен немцами, поэтому она, переехав к матери в Чериков, жила в той же баньке. На момент моего приезда к ним приехала дочь Ольги Тамара, которая во время войны училась в Москве в университете им. Ломоносова. На ее плечи легла забота о матери и бабушке Парасье. Тамару Чериковский отдел народного образования направил на работу в среднюю школу деревни Малиновка, куда в октябре 1944 года и переехали Тамара и Ольга. Тетя Парасья вскоре умерла.

Приехав в родную деревню, я застал дома мать и сестру Анюту» (9).

Из мемуаров отца:

«Моя семья, как и другие, ютилась в землянке, в сосновом лесочке рядом с домом. Встретила меня мать со слезами радости на глазах. Рада была, что я жив. Мать и сестра тяжело пережили время оккупации в деревне. Не только из-за материальных трудностей, но и моральных, ведь трое сыновей моей матери были на фронте. Бывший сосед, став при немцах в деревне бургомистром, бывало, попрекал мать: «Твои сыновья защищают Сталина».

Быстро пролетели дни отпуска, я снова собрался на фронт. Предстоят жестокие кровопролитные бои. Что меня ожидает в этой беспощадной мясорубке? Мать провожала меня до конца деревни и долго со слезами на глазах крестила, прося Богородицу защитить от смерти. Невольно и у меня навернулась слеза. Увижу ли я вновь родные места?» (9).

Глава 9. Операция «Багратион»

Отец в составе 72-го стрелкового корпуса 5-й армии Н. И. Крылова и в составе 5-го стрелкового корпуса 39-й армии И. И. Людникова на 3-м Белорусском фронте.

Итак, 20 апреля 1944 года он вернулся в свою часть. Предстояла кропотливая подготовка к наступательной операции «Багратион».

Вот как описывает эти события командующий 5-й армией Н. И. Крылов, в которую приблизительно в конце апреля – мае 1944 г. перевели 215-ю Смоленскую стрелковую дивизию. Теперь она вошла в состав 72-го стрелкового корпуса. Ниже я приведу выдержки из статьи бывшего командарма 5-й армии Николая Ивановича Крылова «На главном направлении» из книги-сборника «Освобождение Белоруссии». Отец мой был к этому времени уже награжден своей первой наградой – орденом Красного Знамени за бои по освобождению Смоленска и Смоленской области. А дивизия его получила почетное наименование Смоленской.

Н. И. Крылов:

«К разработке плана операции было приказано допустить крайне ограниченное число лиц – начальника штаба армии, оперотдела, тыла и родов войск. Причем все расчеты они должны были делать лично, никому не перепоручая. Писать только от руки. И никаких черновиков. Разговоры на эту тему по проводам категорически запрещались. Перегруппировка войск должна была производиться только ночью, при соблюдении при этом строжайшей маскировки.

Возвратясь (с совещания у Черняховского) на КП, в Черныши, я вызвал только начальника штаба армии генерала Н. Я. Прихидько, и мы сразу же приступили к изучению поставленной задачи.

Для того чтобы правильно нацелить на ее выполнение командующих родами войск, надо было вначале продумать все до деталей и принять предварительное решение. Двое суток мы с начальником штаба, склонившись над картой, оценивали обстановку, изучая противника, свои войска, полосу предстоящего наступления, выявляли особенности в выполнении задачи каждым соединением. Когда первая прикидка была завершена, я начал приглашать к себе командующих и начальников родов войск. Каждому из них в отдельности был сообщен замысел операции и поставлена задача. Кроме того, им предлагалось сообщить свои соображения о том, что надо сделать, чтобы войска армии прорвали сильную оборону противника на 11-километровом участке Поднивье – Осетки и успешно развили наступление в направлении Богушевска, Сенно, оз. Палик, на глубину 130–140 км.

В эти дни под видом строительства второй полосы обороны в стрелковых корпусах была выведена в резерв на доукомплектование и приведение в порядок часть сил дивизии. Их личный состав строил позиции, обмундировывался и тщательно готовился к прорыву обороны немцев. Подразделения первого эшелона со своими средствами усиления отрабатывали взаимодействие и технику прорыва сильно укрепленной полосы, штурмуя с этой целью специально построенные макеты, воспроизводившие оборону противника на всю ее тактическую глубину, со всеми препятствиями, минными полями, дзотами, НП, бронеколпаками и артиллерийскими позициями. Одновременно с этим командный состав от комвзвода до командарма, одевшись в солдатскую форму, из окопов или из наблюдательных пунктов командиров рот или командиров батарей рассматривали местность по ту сторону Суходровки, с особым вниманием и настойчивостью изучали оборону врага.

На передовой позиции в первой траншее, как правило, находились лишь бойцы суточного наряда наблюдателей и расчеты дежурных огневых средств. В землянках отдыхали подразделения, готовые в любую минуту занять свои окопы. Искусно замаскировавшись, высматривали цель доблестные снайперы.

Командиры соединений и частей стремились в последние дни перед сражением дать возможность солдатам и офицерам отдохнуть, заполнив отдых культурными мероприятиями; в тени лесов демонстрировались кинофильмы, выступали артисты, в том числе фронтовой ансамбль песни и пляски под руководством заслуженного артиста республики майора А. Ф. Усачева.

Большую помощь в укреплении боевой мощи войск оказывала армейская газета «Уничтожим врага!», редактором которой был военный журналист полковник П. А. Молчанов. Корреспонденты газеты всегда находились там, где готовилось сражение или шли бои с врагом.

Согласно решению командующего войсками 3-го Белорусского фронта, 5-я армия должна была силами восьми стрелковых дивизий во взаимодействии с 39-й армией прорвать оборону противника на участке Карповичи – Высочаны, нанести удар в направлении Богушевск, Сенно, Лукомль, Мойсеевщина и во взаимодействии с 11-й гвардейской армией разгромить богушевско-оршанскую группировку гитлеровцев, не допустив ее отхода на запад.

Ближайшей задачей 5-й армии ставилось прорвать оборону на участке Поднивье, Высочаны (11,5 км) и к исходу третьего дня операции овладеть рубежом оз. Липно, Новый Оболь, Яново.

После форсирования р. Лучесы, ориентировочно с утра второго дня операции, нам надлежало обеспечить ввод в прорыв конно-механизированной группы фронта в направлении Богушевск, Сенно.

В дальнейшем армии предлагалось во взаимодействии с конно-механизированной группой и 11-й гвардейской армией развивать наступление на западном направлении и к исходу десятого дня выйти главными силами на р. Березину у оз. Палик и севернее. Для расширения прорыва и свертывания обороны противника к югу приказывалось наступать одной стрелковой дивизией на Бабиновичи, навстречу частям 152-го укрепленного района 11-й гвардейской армии.

Готовность к наступлению устанавливалась к утру 22 июня.

Нами овладела одна властная идея – прорвать оборону, разгромить врага и изгнать его со священной земли Белорусской Советской Социалистической Республики.

Армии предстояло прорвать сильно укрепленную, глубоко эшелонированную, прятавшуюся в зарослях и лесах оборону, которая включала в себя поле боя глубиною около 6 км, состоявшее из трех позиций, и вторую полосу обороны, проходившую по западному берегу Лучесы. Все деревни в обеих полосах этой обороны представляли собой опорные пункты, и самый значительный из них – г. Богушевск, превращенный в мощный узел обороны.

Помимо того, что войскам армии следовало прорывать сильную оборону врага, трудности заключались еще и в том, что с первых минут атаки уже надо было форсировать реку Суходровку, за ней – Ордежанку, а затем, в тот же день, на глубине 8–9 км – Лучесу и Серокоротинку. На второй день наступления предстояло преодолеть реку Оболянку, не говоря уже о том, что на этом пространстве еще текло с десяток заболоченных речушек и лежало много топких болот.

Учитывая все это, командующий 5-й армией для нанесения удара на главном направлении выделил 72-й и 65-й стрелковые корпуса, построив их боевой порядок в два эшелона (в первом эшелоне были наиболее сильные – 63, 277, 371-я и 97-я стрелковые дивизии), 215-ю и 184-ю стрелковые дивизии второго эшелона этих корпусов расположил ближе к оси главного удара с таким расчетом, чтобы с форсированием реки Лучесы они могли без какой-либо паузы усилить удар и развить успех своих корпусов.

45-й стрелковый корпус генерал-майора С. Ф. Горохова располагался на левом фланге армии, его 159-я стрелковая дивизия, которой командовал генерал-майор Н. В. Калинин, растянулась на 12-километровом фронте, а две другие стрелковые дивизии (144-я и 338-я) составляли второй эшелон армии. Эти два соединения имелось в виду ввести на втором этапе наступления или использовать для уничтожения противника в случае, если он прорвет фронт окружения 39-й армии под Витебском.

Ближайшей задачей войск армии являлось: используя успешные действия передовых батальонов, после мощной артиллерийской подготовки, прорвать вражескую оборону на участке Поднивье – искл. Осетки, разгромить противостоящего противника, с ходу форсировать реку Лучесу и к исходу первого дня наступления овладеть рубежом Новики, Александрово, Астапенки, оз. Стрешно, Мурашки. С утра второго дня операции обеспечить ввод в прорыв конно-механизированной группы генерал-лейтенанта Н. С. Осликовского с плацдармов на западном берегу Лучесы, на участке Лычковское, Малые Калиновичи.

Штабом армии под руководством неутомимого генерал-майора Н. Я. Прихидько при активном участии командующих артиллерией и бронетанковыми и механизированными войсками, начальника инженерных войск и других начальников служб были отработаны планы операции и применения родов войск, их взаимодействие со стрелковыми соединениями и частями. Пожалуй, за всю войну впервые так тщательно отрабатывал армейский штаб план операции. Сама операция армии планировалась на глубину 60 км, до выхода на линию Свитано – Будно, в район Сенно – Немойта. Предполагалось осуществить ее в четыре дня при темпе наступления в первый день 15–16 км.

Армейская артиллерия более плотно была сосредоточена в полосе наступления 72-го и 65-го стрелковых корпусов. Она состояла из трех групп: группы дальнего действия, группы разрушения и группы реактивной артиллерии. Причем эти группы делились на армейские артиллерийские подгруппы по числу корпусов. И хотя это деление на подгруппы очень осложняло управление ею со стороны командующего артиллерией генерала Ю. М. Федорова, зато облегчало ее использование в ходе боя того корпуса, в полосе которого подгруппа находилась.

Артиллерийская подготовка на направлении главного удара была рассчитана на 2 часа 20 минут, на вспомогательном – на 50 минут. Поддержка атаки пехоты и танков планировалась на 60 минут, на глубину первой позиции противника – 1,5–2 км методом сопровождения атаки огневым валом и последовательного сосредоточения огня.

Расход боеприпасов на четыре дня операции был установлен 4–5 боекомплектов, а на орудия большой мощности – 2–3.

Обеспечение наступления армии с воздуха возлагалось на 3-й истребительный авиационный корпус, 3-ю гв., 213-ю бомбардировочную и 311-ю штурмовую авиационные дивизии 1-й воздушной армии.

Одна из наиболее трудных задач – подготовка и сосредоточение в заданных районах переправочных средств, форсирование рек, устройство проходов в проволочных заграждениях и минных полях врага, возведение гатей в топких местах дорог, прокладка в лесу колонных путей, разминирование в глубине вражеской обороны – ложилась на плечи неустанных тружеников войны – саперов.

После того, как план операции был полностью отработан, мы приступили к проведению перегруппировки войск. Она осуществлялась точно по графику и только ночью, при полном соблюдении всех видов маскировки и строжайшей бдительности. Днем войска отдыхали в лесах. Все радиостанции молчали. Пища готовилась только ночью, а если это делалось днем, то в удалении от мест расположения войск на 15–25 км.

Заняв новые позиции, дивизии сразу же построили в своем тылу учебные полигоны, создали участки обороны, идентичные тем, которые предстояло им прорывать. А там, где подобные полигоны уже были, привели их в соответствие с действительной обороной противника своего направления. На полигонах командиры полков и дивизий, поочередно выводя батальоны в тыл, отрабатывали с ними прорыв позиций противника с форсированием реки, вплоть до блокировки и уничтожения штурмовыми группами отдельных огневых точек, привлекая к занятиям танки, артиллерию и саперную технику. Надо сказать, что это была серьезная практическая школа для всего личного состава роты, батальона, полка, дивизии.

На переднем крае так же, как и в мае, находились только дежурные подразделения, которые для дезориентации неприятеля совершенствовали оборону и понемногу продвигали траншеи и ходы сообщения вперед, ближе к реке Суходровке с целью в будущем использовать их как исходные позиции для форсирования реки или атаки.

В звене армия – полк в порядке командирской учебы отрабатывалась на картах и на ящиках с песком, а также на местности тема «Прорыв сильно укрепленной обороны противника с форсированием водной преграды». Конечно, имелись в виду Суходровка и Лучеса. Для решения темы учебы бралась реальная фронтовая обстановка.

Незадолго до начала наступления командование армии провело также занятие с руководящим составом полевого управления армии и командирами корпусов на картах и на ящике с песком, который по своим размерам (5×10 м) скорее был похож на миниатюрный полигон. На нем была воспроизведена вся оперативная обстановка в полосе армии глубиной включительно до Богушевска.

На этом занятии присутствовали командующий войсками фронта генерал-полковник И. Д. Черняховский и член Военного совета фронта генерал-лейтенант В. Е. Макаров. Генерал И. Д. Черняховский высоко оценил занятие.

К половине июня все войска усиления и развития прорыва 5-й армии вышли в свои районы сосредоточения, в том числе и конно-механизированная группа. Ее соединения расположились: 3-й гвардейский механизированный корпус, которым командовал генерал В. Т. Обухов, в составе 7, 8, и 9-й гвардейских механизированных и 35-й гвардейской танковой бригад – в лесах на линии Хмелево, Черныши и восточнее их; 3-й гвардейский кавалерийский корпус (командир корпуса генерал Н. С. Осликовский), состоявший из 5-й и 6-й гвардейской и 32-й кавалерийской дивизий – в лесах в районе Выдрин, Добромысли, река Черница.

Таким образом, в полосе 5-й армии сосредоточились большие силы, способные успешно выполнить задачу, поставленную командующим фронтом. Соотношение сил на участке прорыва армии, без учета конно-механизированной группы, было в пользу 5-й армии.

НАКАНУНЕ. В ночь на 20 июня я вместе с оперативной группой штаба перешел на НП, находившийся на безымянной высоте в километре севернее населенного пункта Высокое, в 1,4 км от переднего края противника.

На современной карте вблизи реки Суходровки деревни с названием Высокое я не нашла. Возможно, ее уже нет вообще.

Здесь же в 350 м от нас, на высоте 180,9, находился НП командира 72-го стрелкового корпуса генерал-майора А. И. Казарцева.

В этот день перебрались на свои НП командиры корпусов, дивизий, бригад и полков.

Каждую ночь в сторону расположения противника летели транспортные самолеты У-2, «ночные извозчики», везли взрывчатку, оружие для партизан, которые одновременно с началом нашего наступления должны были своими ударами по тылам врага сковать его резервы. Еще 8 июня штаб партизанского движения Белоруссии, который возглавлял полковник П. З. Калинин, передал всем партизанским бригадам и отрядам оперативный план массированного удара по железнодорожному транспорту. Это был третий сокрушительный удар «рельсовой войны». В ночь с 19 на 20 июня в тылу врага на всех важных направлениях железных дорог загремели взрывы. И чем ближе к фронту, тем их было больше. За эту ночь белорусские партизаны взорвали 40 778 м рельсов.

В полосе предстоящего наступления войск 5-й армии особенно активно действовали сенненские партизаны под командованием В. В. Леонова, партизаны Полоцко-Лепельской зоны под руководством Героя Советского Союза В. Е. Лобанка и Борисово-Бегомльской зоны под командованием Героя Советского Союза Р. Н. Мачульского.

В ночь перед общим наступлением русских на участке группы армий «Центр» в конце июня 1944 г. мощный отвлекающий налет на все важные дороги на несколько дней лишил немецкие войска всякого управления, писал в статье «Военное значение транспорта» бывший полковник гитлеровской армии Герман Теске. За одну ночь партизаны установили около 10,5 тыс. мин и зарядов, из которых удалось обнаружить и обезвредить только 3,5 тыс. Сообщение по многим шоссейным дорогам из-за налетов партизан могло осуществляться только днем в сопровождении вооруженного конвоя.

В ночь на 22 июня сотрудники редакции армейской газеты «Уничтожим врага!» во главе с полковником П. А. Молчановым не спали: дежурные принимали по радио сообщение Совинформбюро «Три года Отечественной войны Советского Союза». В нем подводились итоги войны, сообщались выводы, страна и Красная Армия мобилизовывались на подвиги и разгром врага. А через три часа по дорогам к передовой уже мчались мотоциклы и машины, развозившие газеты с последним сообщением Совинформбюро.

В этот последний перед наступлением день во всех частях и подразделениях армии состоялись собрания и митинги. На них выступали старшие начальники и политработники, в том числе командарм, его заместители, члены Военного совета, начальник политотдела армии. А там, где боевая обстановка не позволяла проводить митинги, устраивались читки газет, проводились беседы.

Утро 22 июня внешне ничем не отличалось от вчерашнего. Над позициями обеих сторон висела тишина, как будто бы все живое вымерло. Лишь кое-где из-за бруствера вражеских траншей на мгновение показывалась верхушка каски немецкого наблюдателя, и тут же на нее обращались десятки глаз с наших наблюдательных пунктов, но никто не стрелял.

Всю эту короткую ночь воины передовых батальонов готовили исходные позиции для атаки, полковые и дивизионные саперы под носом неприятеля делали проходы в минных и проволочных заграждениях, а там, где предстояло форсировать Суходровку, тащили и переправочные средства. Армейские саперы совместно с дивизионными предусмотрительно, на всякий случай, подтягивали детали мостов для танков и тяжелой артиллерии.

Все было искусно замаскировано. Группы воинов подразделений первого удара, которые с сигналом «Вперед!» первыми поднимаются и первыми штурмуют участки позиций и огневые точки противника, отдыхали в траншеях невдалеке от врага под зоркой охраной наших наблюдателей и дежурного наряда переднего края.

Ровно в 16 часов 22 июня на всю глубину позиции врага обрушился ураганный шквал огня, взметая ввысь столбы земли и обломки огневых точек и блиндажей. Почти полчаса бушевали разрывы снарядов и авиабомб по ту сторону первой линии траншей армии. А в 16 часов 25 минут и после мощного залпа «катюш» двинулись наши передовые батальоны на вражескую оборонительную полосу.

Теперь все командиры – от командира полка до командующего армией – неотрывно смотрели со своих НП туда, где в пороховом дыму, следуя за огневым валом, наступала на позиции врага славная пехота передовых батальонов.

Наиболее успешно действовали батальон под командованием капитана И. П. Луева, слева от него батальон 371-й стрелковой дивизии и справа 11-я армейская рота. Они с ходу выбили гитлеровцев из первой и второй траншей и погнали их на юг – в болота торфоразработок. Еще левее передовые батальоны 97-й и 159-й стрелковых дивизий к этому времени ворвались в первую траншею противника и успешно теснили его ко второй. Значительно медленнее шло наступление на правом фланге 72-го стрелкового корпуса. Здесь батальон 226-го стрелкового полка 63-й стрелковой дивизии сумел ворваться только в первую траншею на развилке дорог, в километре южнее Косачей, но, встреченный сильным огнем, больше продвинуться не мог.

Генерал А. И. Казарцев, наблюдая со своего НП за успешным продвижением батальонов в южном направлении, решил воспользоваться их успехом и ввел здесь в бой первые эшелоны полков 227-й стрелковой дивизии и 291-й стрелковый полк 63-й стрелковой дивизии. Батальон этого полка совместно с батареей 954-го самоходно-артиллерийского полка внезапно ударили по правому флангу 529-го немецкого пехотного полка, в первой же атаке выбили гитлеровцев из первой и второй траншей, прикрывавших Заворотье, а за ней и мост через Суходровку, и тут же, не давая им опомниться, стремительным броском захватили мост. Затем, надежно прикрыв его, стали наступать на Старобобылье.

Чтобы спасти переправу, командование 299-й пехотной дивизии гитлеровцев в 18 часов перебросило сюда из района Савченки находившийся в резерве батальон 528-го пехотного полка, но он, не достигнув Старобобылья, был остановлен организованным огнем пехоты передового батальона и поддерживающей его артиллерии 63-й стрелковой дивизии. Не менее успешно действовали и батальоны полков 277-й стрелковой дивизии. Они за два часа продвинулись на 2,5 км и завязали упорный бой за рощу в километре северо-западнее Семашкова и за Высочанский бор. Увидев, что на этом направлении открылась возможность овладеть сильным опорным пунктом Высочаны с тыла, командир 72-го стрелкового корпуса генерал А. И. Казарцев переправил через Суходровку в район Бураки два танковых батальона 153-й танковой бригады во главе с командиром бригады полковником Я. А. Крутий.

Командир 65-го стрелкового корпуса генерал Г. Н. Перекрестов поступил, как и генерал А. И. Казарцев: с овладением передовыми батальонами вторых траншей неприятеля он ввел в бой стрелковые батальоны полков первого эшелона 371-й и 97-й стрелковых дивизий.

Напуганное успешным продвижением наших частей, командование 299-й пехотной дивизии противника ошибочно приняло бой передовых батальонов за наступление основных сил и поэтому бросило против них большую часть своего резерва: танки и штурмовые орудия. Но было уже поздно, поскольку на южный берег Суходровки переправились вторые эшелоны наших стрелковых полков, противотанковая артиллерия, танки и самоходно-артиллерийский полк под командованием подполковника С. А. Куликова; в полосе 65-го стрелкового корпуса – батальон 2-й гвардейской танковой бригады, 395-й тяжелый под командованием полковника С. Г. Буряченко и 953-й легкий самоходно-артиллерийский полки.

Сразу же разгорелись жаркие схватки, доходившие не раз до рукопашной… Гитлеровцы стойко удерживали позиции. Им почти полгода внушали, что если русские прорвут эту линию, то над Германией нависнет смертельная опасность.

Солнце уже опускалось к лесу, а бой не только не затихал, но разгорался все сильнее. Стрелковые полки 277-й стрелковой дивизии, возглавляемые храбрыми офицерами подполковником Д. К. Морозовым и подполковником А. П. Палаженко, вели напряженный штыковой бой. И в тот момент, когда накал боя достиг высшей точки, гитлеровцы бросили сюда 20 самолетов Ю-87. Самолеты начали ожесточенно бомбить боевые порядки наступавших частей 277-й стрелковой дивизии. Но воины этих полков не только не дрогнули, но продолжали атаковать вместе с танкистами 153-й танковой бригады и 343-го тяжелого самоходно-артиллерийского полка опорные пункты Загорно и Семашково.

За день боя передовые батальоны 5-й армии выполнили стоявшую задачу – захватили первую траншею, овладели второй, а в некоторых местах и третьей траншеей, продвинулись на 2–3 км. К исходу дня части правофланговой 63-й стрелковой дивизии генерала Н. М. Ласкина овладели населенным пунктом Шапечино и северной окраиной Старобобылья; полки 277-й стрелковой дивизии генерала С. Т. Гладышева освободили Семашково и высоту с отметкой 150,7; передовые батальоны 65-го стрелкового корпуса 371-й и 97-й стрелковых дивизии генерала В. Л. Алексеенко и полковника Ф. Ф. Шишова дрались на линии дер. Механики и Рощи, что в 1,5 км южнее Высочан; на левом фланге армии 159-я стрелковая дивизия генерала Н. В. Калинина своими передовыми батальонами двух полков вела бои в лесисто-болотистой местности за третью траншею первой позиции 251-й пехотной дивизии (немцев).

С наступлением темноты наши передовые батальоны бой не прекратили. Почувствовав, что сопротивление противника ослабло, они еще энергичнее продолжали его теснить.

Командиры частей, соединений, командарм, их штабы, начальники родов войск и служб в эту ночь ни на одну минуту не сомкнули глаз. Столь успешное продвижение передовых батальонов, которое по сути дела переросло в наступление, требовало от командиров всех степеней внести коррективы в свои планы, вновь составить боевые таблицы, уточнить задачи и т. д. В эту же ночь надо было подтянуть как можно ближе всю артиллерию, подвезти к ней боеприпасы, перенацелить авиацию, построить переправы, да не одну, а шесть, причем такие, которые выдержали бы самые тяжелые САУ, танки и орудия большой мощности, проложить колонные пути, подтянуть к передовой врага главные силы ударной группировки войск армии.

Казалось, что невозможно все это сделать за короткую июньскую ночь. И все же все было сделано. К утренним дождливым сумеркам 23 июня за реку Суходровку были выведены пехота, танки и САУ первого эшелона ударной группировки и почти под носом гитлеровцев спрятаны на исходных позициях для атаки. Новые НП командиров, огневые позиции артиллерии и колонные пути были тщательно замаскированы и скрыты от наземного и воздушного наблюдения. С рассветом все замерло, как будто за Суходровкой ничего и не было, за исключением только все еще сражавшихся передовых батальонов.

НАСТУПЛЕНИЕ НАЧАЛОСЬ

Несмотря на ливень, разразившийся еще затемно, артиллерия вовремя начала наступление ураганным огнем орудий и РС. По продолжительности оно было разным: например, в полосе 277-й стрелковой дивизии был произведен короткий, но мощный огневой налет из орудий всех калибров, так как передовые части дивизии уже вели бой за вторую позицию неприятеля.

За десять минут до начала атаки пехоты и танков наша авиация, действуя на малых высотах, нанесла сильный бомбовый удар по артиллерии противника в районах Головатки, Гряды, Шнитки и по штабам немецкой 299-й пехотной дивизии и 6-го армейского корпуса.

В это знаменательное утро на громадном 600-километровом пространстве, от озера Нещерда до Мозыря, советские войска начали историческую битву за освобождение Белоруссии.

Ровно в девять утра поднялись и ринулись в сражение и войска 5-й армии (23 июня 1944 года).

Сражение сразу же достигло наивысшего накала. Воины с большим воодушевлением штурмовали позиции неприятеля, который упорно сопротивлялся. Каждая траншея, каждый дзот и капонир брались нашими штурмующими группами в жаркой схватке. Гитлеровцы не выдерживали этих яростных схваток и отступали, но только до следующей траншеи, завала, речки или болота и там, прикрываясь ими, снова с той же силой стремились задержать наступавшие части армии.

Командирам частей и соединений надо было проявить большое искусство в осуществлении маневра на поле боя с тем, чтобы противник не успел создать организованное сопротивление на новых оборонительных рубежах.

На подходе к рокадному шоссе Витебск – Орша, на подступах к опорному пункту Осиновка – Барсуки заслоны врага оказали упорное сопротивление нашим передовым танковым десантам. Батальоны 854-го и 850-го стрелковых полков обошли эти заслоны и завязали бой с гарнизоном опорного пункта. В результате ожесточенного боя сопротивление врага на этом опорном пункте было сломлено, а рокадное шоссе Витебск – Орша перерезано нашими войсками. Теперь противник был лишен возможности использовать эту дорогу для маневра сил и средств на поле боя.

Развивая наступление, войска армии устремились к реке Лучеса. Первым вышел к большой излучине реки севернее Ковалей батальон капитана И. П. Луева. Но здесь противник, искусно используя высокий берег реки, сильным огнем прижал к земле батальон. Тогда капитан И. П. Луев, быстро организовав разведку Лучесы, нашел брод южнее. Оставив у излучины в кустах для обозначения несколько отделений пехоты и пушек, которые вели интенсивный огонь, основные силы батальона стремительно переправились на западный берег, используя разведанный брод, и неожиданно нанесли удар на Ковали. Уничтожив здесь врага, батальон занял на западном берегу реки Лучеса плацдарм. Точно так же получилось и у Заречья, где передовой подвижный отряд 854-го стрелкового полка, неотступно преследуя отходящего противника, с ходу захватил построенный гитлеровцами мост, занял на западном берегу Лучесы населенный пункт Заречье, прикрыв переправу главных сил дивизии.

Быстрый маневр силами и средствами на поле боя обеспечивал успешное продвижение частей и соединений армии в глубину обороны противника.

Удар был настолько стремителен, что противник вынужден был в панике отступить. На его плечах наши танки ворвались в Лычковское, здесь они с ходу по уцелевшему мосту, уже подготовленному противником к взрыву, форсировали Лучесу и захватили на ее западном берегу плацдарм.

Противник попытался контратакой частей 14-й пехотной дивизии отбить Лычковское и оттеснить наши части с плацдарма, но тщетно – воины 277-й стрелковой дивизии, 153-й танковой бригады и 343-го тяжелого самоходно-артиллерийского полка ни на шаг не отступили и нанесли врагу большие потери» (7).

Здесь я попытаюсь вставить воспоминания отца. Возможно, будут иметь место ошибки памяти и рассказ его не будет стыковаться с мемуарами его командарма Крылова. Неважно! Он передал все, что видел своими глазами, в чем был участник. Кое-где он повторяется, но изменять я не стала. Да как можно что-то менять, если картины прошлого всплывали в его памяти целиком, как будто кадры из военного фильма! И пусть не судят строго читатели – ведь пишет фронтовик и пишет он о событиях, произошедших почти 50 лет назад ко времени написания. Помню, как отрывал он глаза от своей тетради, глядя на нас, а глаза в это время были далеко-далеко, в том далеком времени и в той точке, где все и происходило. А ведь писал он на кухне, при плохом освещении. Не щадил свое зрение, пожертвовав впоследствии одним ослепшим глазом, да и вторым наполовину. Когда писал – для него это было неважно.

Из глав «Операция «Багратион», «Бои под Богушевском» и «Бои под Витебском» мемуаров отца:

«После освобождения Смоленской области наша 215-я стрелковая дивизия вплотную подошла к Орше. (Начало Оршанской наступательной операции Западного фронта). Под Оршей немцы заранее, еще в 1942 году, подготовили сильный узел сопротивления. Там, между Днепром и Осиновскими болотами, был вырыт противотанковый ров и 3 линии траншей с дотами и дзотами. Поэтому с ходу этот рубеж преодолеть нашим войскам не удалось. Фронт снова остановился для серьезной подготовки к прорыву этого рубежа. Это был последний рубеж в системе немецкой обороны Витебск – Орша – Могилев – Гомель. После этого рубежа немцы не имели промежуточных подготовленных рубежей до самой бывшей границы с Германией. Поэтому здесь были сосредоточены главные силы немецкой обороны. В полосе наступления 215-й стрелковой дивизии нас не поддерживали ни танковые части, ни части тяжелой артиллерии, ни авиация. Поэтому немцы оказывали сильное сопротивление, в результате чего наш полк нес большие потери в пехоте (618-й стрелковый полк). Наши части еще не начали наступательные действия, а немцы, зная, что их армия готовит удар под Курском, и считая, что они выиграют это сражение, на нашем участке фронта после бравурной музыки через усилители кричали:

– Сталин капут! Рус, сдавайся!

На нашем участке бои продолжались с марта по июль 1943 г.

Мне кажется, здесь память вновь подвела отца. В указанном участке – уже в Белоруссии – бои шли с октября 1943 г. по 22 июня 1944-го. А с марта по июль 1943-го он воевал еще пока на Смоленщине, от Ярцева до Смоленска.

За это время немцы построили два эшелона обороны, усиленно заминировали нейтральную полосу и оградили ее колючей проволокой. Прорвать такую полосу обороны при отсутствии дополнительной артиллерии и танков, без поддержки авиацией, было нелегко. Потери в пехоте в первые два дня боев были большие, поэтому на первом этапе наступления удалось преодолеть только первый, наиболее сильный рубеж. А затем снова на 10–15 дней остановка. Бои носили затяжной характер. Пришлось снова рыть траншеи перед второй полосой обороны немцев. Были потери и у нас: из трех орудий потеряно два, а также половина состава орудийных расчетов.

В течение 15 дней батарея ставилась на закрытые позиции. Моя задача как командира отделения разведки артиллерийской батареи состояла в том, чтобы подготовить и оборудовать наблюдательный пункт, из которого я должен был со своим отделением разведать цели – огневые точки противника – расположение дотов, дзотов, танков, пушек, а также держать живую связь с пехотой, помогать ей артиллерийским огнем подавлять огневые, главным образом, пулеметные точки немцев.

В один из таких дней, во время затишья, мы с командиром нашей батареи капитаном Александром Заутинским находились на наблюдательном пункте.

Александр Заутинский – это был первый комбат отца. Вероятно, отец описывает события марта 1944 года. С Заутинским отец воевал от Ярцева до Оршанской операции. Вскоре Заутинского повысили и назначили командиром 811-го артиллерийского полка. Пути их с отцом разошлись, хотя после войны отец попытался отыскать этого человека, но безуспешно. Николай Коляда был вторым по счету комбатом отца, пока не погиб 7 июля 1944 г. Третьим был Мамедов – на территориях Литвы и Восточной Пруссии.

Мы внимательно следили за передним краем. Я увидел, сначала через стереотрубу, а затем и невооруженным глазом, что в сторону передней траншеи немцев идет немецкий офицер с биноклем. Он зашел в траншею, расположенную на высотке, и начал обозревать наш передний край. Недалеко от места, где находился этот офицер, у нас был пристрелянный репер (цель). Сориентировав данные пристрелки, командир батареи Заутинский дал команду: «Огонь одним снарядом!» Надо было видеть и восхищаться точным попаданием этого единственного снаряда в немецкого офицера! Только фуражка его подлетела высоко вверх от взрыва снаряда. Я сказал капитану, что не нужно больше стрелять, пусть знают немцы, как русские умеют вести артобстрел. Но комбат в пылу радостного возбуждения скомандовал послать туда еще три снаряда.

В период боев за ликвидацию двух линий немецкой обороны немцы сопротивлялись на редкость упорно. На батальон пехоты, который поддерживала наша батарея, немцы предприняли контратаку при поддержке танков. Подбив первый танк, один из артиллерийских расчетов нашей батареи погиб от прямого попадания снаряда второго немецкого танка. Командир артбатареи вызвал меня и велел с двумя солдатами подобраться к осиротевшему орудию с задачей помочь пехоте в отражении атаки немецких танков. Скрытно мы подползли к пушке и открыли огонь по двум движущимся на нас танкам. Мы подбили один из них, а второй танк подбил расчет первого орудия. Танковая атака немцев захлебнулась. На поле остались гореть три немецких танка.

(Во время самых сильных боев, особенно при танковых контратаках немцев, наша батарея несла большие потери в живой силе, технике и лошадях – тягловой силе батареи. В боях от Смоленска до Восточной Пруссии батарея дважды теряла все пушки. В Восточной Пруссии, под городом Гумбинненом, было убито 12 лошадей – 3 упряжки).

После Курской битвы, для прорыва рубежа под Оршей, в течение сентября – октября 1943 г. шла серьезная подготовка. В частности, кроме большого числа артиллерии, на этот участок Западного фронта были переброшены танковые части и авиация. Участок нашего полка был усилен танковым корпусом, тяжелой артиллерией, авиацией. Сюда же было подвезено большое количество бесствольной артиллерии, так называемых «ванюш».

Первое мощное наступление на рубеже Богушевск – Орша началось в середине октября 1943 г. И началось оно с артподготовки. Впервые я наблюдал такой массовый удар артиллерии. Артподготовка длилась 4 часа. Началась она с пуска нескольких сот «ванюш». Снаряд их весит 100 кг. Затем сразу же начался обстрел немецких позиций пушками 152-миллиметрового калибра. Стоял сплошной грохот артиллерии. Затем пошли танки, но оказали незначительную помощь. Потому что подошли к противотанковому рву и остановились, неся потери от выстрелов тяжелых немецких танков типа «тигр». Авиация тоже почти не оказала помощи из-за сильного тумана, который стоял целый день. Во второй половине дня появились 12 наших ИЛов, но без сопровождения истребителей. Шесть ИЛов были сбиты немецкими «Мессершмиттами» над нейтральной полосой, и наши самолеты в этот день больше не появлялись. Пехота заняла две траншеи, и на этом наше наступление заглохло. На второй день тяжелая артиллерия повторила краткосрочный налет. Здесь, под Оршей, все остановилось до июня 1944 г., до операции «Багратион». Силы были неравны. Начались затяжные оборонительные бои с октября 1943 г. по 23 июня 1944 г.

Вскоре после моего краткосрочного отпуска и возвращения на фронт началась решающая битва по освобождению Белоруссии – операция под названием «Багратион». Началась она 20 июня 1944 г. массовым подрывом партизанами железных и шоссейных дорог по команде из Ставки. А затем, 23 июня 1944 г., фронты пошли в наступление. В это же время войска Англии и США высадились на севере Франции и открыли второй фронт. Для Гитлера началась серьезная война на два фронта. Это вдохновило нашу армию. Приближалось поражение Гитлера по всем фронтам. Но потребовалось еще 11 месяцев кровопролитных сражений, чтобы добыть победу окончательно.

Уже на второй день наступления нашу дивизию ввели в прорыв. Наш полк продвинулся почти без сопротивления со стороны немцев к полотну железной дороги севернее Богушевска (на линии Орша – Витебск), где немцы поставили заслон нашим войскам. Для продвижения на запад потребовалось два часа, когда поддерживаемая полком артиллерия в течение получаса обстреливала вражеские позиции. Последовала атака пехоты полка, и немцы откатились назад, рассеялись по лесу и начали группами сдаваться в плен. Дорога нашей армии для продвижения на запад была открыта» (9).

Далее продолжу мемуары Крылова:

«Несколько иначе, чем было вначале задумано командиром 72-го стрелкового корпуса генералом А. И. Казарцевым, сложилось наступление 63-й стрелковой дивизии.

По плану операции командир этой дивизии генерал-майор Н. М. Ласкин сосредоточил основные силы на левом фланге – на направлении главного удара корпуса. Но в начале наступления, взаимодействуя с соседом справа, 17-й гвардейской стрелковой дивизией генерала А. П. Квашнина, 291-й стрелковый полк, энергично поддержанный 368-м легким артполком, успешно прорвал позицию фузилярного батальона 299-й пехотной дивизии немцев, разгромил его, сбил его остатки с шоссе Витебск – Орша, а вслед за этим выбил и батальон 529-го пехотного полка из опорного пункта Шапечино и вышел к речке, что два километра западнее этого селения. Затем командир 291-го стрелкового полка, используя часть пехоты с полковыми самоходками и автомашинами, направил их на Савченки с целью форсировать там Лучесу. Но этих сил для форсирования оказалось недостаточно.

Использовать здесь 277-й стрелковый полк в данный момент не представлялось возможным, так как последний втянулся в бой на отсеченную позицию 529-го пехотного полка и опорный пункт противника в Жуковщине-1.

Генерал Н. М. Ласкин (он следовал за этим полком) взял из своего резерва стрелковую роту 3-го батальона 291-го стрелкового полка, посадил ее на самоходки 954-го легкого самоходно-артиллерийского полка и направил их с бойцом, знающим эти леса, в обход Жуковщины-1 на Савченки.

Танковый десант скрытно лесами вышел к деревне Савченки, внезапной и смелой атакой ворвался в нее по мосту через реку Лучесу, который растерявшиеся гитлеровцы не успели взорвать, разгромил противостоявшего противника. Вслед за этим десантом двинулись стрелковые полки. Используя его успех, они к исходу дня вышли на фронт Савченки – Бодяги, здесь с ходу форсировали Лучесу и захватили большой участок железной дороги Богушевск – Витебск.

Не менее напряженные бои проходили и в полосе наступления 65-го стрелкового корпуса. Здесь упорно оборонялись против наших войск 530-й пехотный полк, специальные части 299-й пехотной дивизии, 550-й штрафной батальон противника, некоторые солдаты которого даже были прикованы к пулеметам.

Наше артиллерийское и авиационное наступление, длившееся здесь более продолжительное время, чем в полосе 72-го стрелкового корпуса, подавило сопротивление неприятеля, и войска корпуса сильными ударами танков, пехоты и самоходок дивизии генерал-майора В. Л. Алексеенко и 2-й гвардейской танковой бригады полковника Е. Е. Духовного прорвали фронт в направлении нп Понизовье и Рудаки, а стрелковая дивизия под командованием полковника Ф. Ф. Шишова, усиленная тяжелым танкосамоходным полком, – на Калиновичи.

Преодолевая труднопроходимую местность, войска 65-го стрелкового корпуса громили врага, обходя его очаги сопротивления. Во второй половине дня они вышли к Лучесе в районах Рудаков и Калиновичей и там, на ее западном берегу, захватили плацдармы.

К исходу дня войска 45-го стрелкового корпуса, громя фланговые части гитлеровцев, вышли на линию южнее Макеево, в междуречье Лучесы и Черницы, а батальоны 152-го укрепленного района – на линию Бабиновичи – Лапицкие хутора. Расстояние между их передовыми группами с каждым часом сокращалось, и к вечеру оно составляло 9–10 км. Это, видимо, напугало командира 256-й пехотной дивизии противника, и он поспешно стал отводить свои полки за реку Лучесу.

Командующий 5-й армией, руководя сражением непосредственно со своего передового НП, каждую минуту был в курсе боевых событий. Темп наступления явно был не тот, какой намечался по плану. Но, видя, с какой отвагой и боевым напором батальоны и полки овладевали позициями противника, у нас создавалась полная уверенность, что они задачу дня выполнят. Там, где приходилось трудно, командарм помогал артиллерией, авиацией и инженерными средствами.

Теперь, когда вся группировка противника была вскрыта и шел к завершению прорыв его главной полосы обороны, когда передовые части дивизий первого эшелона армии подходили к Лучесе, командование армии двинуло к реке все инженерные части, переправочные средства и большую часть артиллерии. Наряду с этим оно предложило командирам стрелковых корпусов генералам А. И. Казарцеву и Г. Н. Перекрестову выдвинуть к реке Лучесе дивизии вторых эшелонов корпусов, чтобы их свежими силами форсировать реку и еще до подхода немецких оперативных резервов обрушиться на вторую полосу обороны врага, так как с утра 24 июня командующий фронтом наметил ввод в прорыв конно-механизированную группу.

Так и было сделано. К Лучесе в направлении Богушевска подтянулись 215-я и 244-я стрелковые дивизии: первая – к переправам Ковали и Осипово, вторая – к Рудаки и Калиновичи. И там, усиленные танками, самоходно-артиллерийскими установками и артиллерией, они, когда стемнело, вышли к Лучесе.

Трудно было с переправами в полосе 65-го стрелкового корпуса. Здесь они возводились под сильным минометно-артиллерийским огнем и воздействием авиации неприятеля. И когда передовые батальоны 144-й стрелковой дивизии подошли к Лучесе, переправы были еще не готовы. Все кругом горело. А на реке, над рекой и вокруг стоял сплошной грохот и гул от разрывов снарядов, мин и авиабомб. И в этом адском грохоте саперы, пехотинцы и даже бойцы специальных подразделений строили мосты, столь необходимые для танков и самоходок. К полуночи мост был готов.

А там, по ту сторону Лучесы, всю ночь шел бой: противник силами резервов 256-й пехотной дивизии ожесточенно контратаковал батальоны, удерживавшие небольшие плацдармы в районах Осипова и Калиновичей.

За семь ночных часов вся артиллерия 5-й армии сменила огневые позиции и подтянулась ближе к Лучесе, а стрелковые дивизии и их танковое и артиллерийское усиление заняли исходное положение для форсирования.

С начала наступления белорусские партизаны в полосе армии еще сильнее развернули боевые действия. Партизанский отряд имени Героя Советского Союза К. С. Заслонова, действовавший в Витебской области, ночью совершил налет на немецкий гарнизон, в рукопашной схватке истребил два взвода гитлеровцев и, захватив большие трофеи, отошел в лес, где перекрыл им пути отхода.

24 июня, с рассветом, на позиции врага обрушился огонь всей артиллерии дивизий, корпусов и армии, а в конце огневого налета бомбардировщики и штурмовики 1-й воздушной армии нанесли удар с воздуха.

Противник был потрясен этой мощью огня, но все равно сопротивлялся ожесточенно. В бой была, помимо 14-й дивизии, введена свежая 95-я пехотная дивизия. И все же гитлеровцы не смогли устоять против могучего натиска советских войск. К 13 часам сопротивление врага было сломлено и его части отброшены от реки Лучесы на 5–8 км.

В 11 часов 24 июня по приказу генерала И. Д. Черняховского начала выдвижение в прорыв по четырем маршрутам конно-механизированная группа под командованием генерал-лейтенанта Н. С. Осликовского.

3-й гвардейский механизированный корпус, которым командовал генерал-лейтенант танковых войск В. Т. Обухов, двигался двумя маршрутами: 9-я и 7-я гвардейские механизированные бригады быстро продвигались на деревню Лучковское; 8-я гвардейская механизированная и 35-я гвардейская танковая бригады – вторым маршрутом на поселок Лучесы, но вскоре выяснилось, что переправа у этого поселка еще не готова, поэтому бригады были направлены на переправу у Осипова, предназначенную для 3-го гвардейского кавалерийского корпуса.

Здесь у Осипова колонна переправлялась более двух часов, чем поставила в тяжелое положение правую колонну 3-го гвардейского кавалерийского корпуса, следовавшую этим маршрутом. Такое большое скопление танков, автомашин и обоза на переправе, конечно, было замечено противником, и он открыл по ней артиллерийский огонь. Генералу Н. С. Осликовскому ничего не оставалось делать, как отдать приказ командиру 6-й гвардейской кавалерийской дивизии переправиться через р. Лучесу вброд юго-восточнее Осипова.

Но противник и здесь обнаружил переправу конницы и открыл по ней огонь. Командир 261-го пушечного артиллерийского полка полковник К. С. Кривошапов, прикрывавший осиповские переправы, повернул на это направление батарею, которой командовал уже не раз отличившийся в боях лейтенант В. С. Алхимов. Искусный артиллерист вскоре обнаружил стрелявшую по броду неприятельскую батарею и открыл по ней огонь, но подавить ее не смог. Тогда он попытался вызвать по ней огонь артиллерийского полка, в это время осколками снаряда был ранен радист младший сержант Ф. А. Комаров в голову и руку. Несмотря на тяжелое ранение, этот сильный духом воин все же нашел в себе силы для того, чтобы подняться и вызвать НП полка. По его вызову и корректировочным данным, которые он сообщил в полк, огонь вражеской батареи и минометов вскоре был подавлен. Благодаря этому мужественному поступку Ф. А. Комарова 6-я гвардейская кавалерийская дивизия еще засветло переправилась и начала продвигаться в направлении речки, чтобы в этом районе форсировать р. Серокоротинку и развивать наступление на Богушевск. Вскоре ее передовой отряд – 28-й кавалерийский полк обогнал пехоту 215-й стрелковой дивизии, вырвался вперед, перерезал железную дорогу Витебск – Орша и к 20 часам вышел к озеру Кичино, но здесь был остановлен сильным огнем противника.

К полудню второго дня наступления 315-я и 144-я стрелковые дивизии, преодолевая упорное сопротивление противника, вплотную подошли к Богушевску, который гитлеровцами был превращен в мощный узел обороны, прикрытый тремя линиями траншей, проволочными и минными заграждениями. Кроме того, на дорогах, проходивших в болотных дефиле, через каждые 100–150 метров стояли дерево-земляные брустверы или бункеры, прикрывавшие штурмовые орудия. В самом городе почти в каждом доме и даже в развалинах были оборудованы огневые точки.

Гитлеровцы сильно укрепили населенные пункты, входившие в эту полосу обороны, и упорно дрались за них. Так было на последней позиции Александровка – Заозерное, на которую наступал 850-й стрелковый полк. Здесь противник во второй половине дня три раза контратаковал батальоном пехоты и 12–15 танками, но полк отбил все контратаки, а 3-й батальон под командованием майора Матвеева на плечах врага ворвался в Заозерное, правда, ночью батальон был выбит противником из этого пункта. Командир полка подполковник Д. К. Морозов на этот раз не повел ночью наступление, дал бойцам часок-другой отдохнуть, а сам за это короткое время вместе со штабом подготовил наступление. Подтянув артиллерию, полк рано утром возобновил атаку. Гитлеровцы не выдержали удара наших войск и стали отступать, поджигая дома. Первым в Заозерное снова ворвался третий батальон майора Матвеева.

Но как ни сильно был укреплен Богушевск, все же его надо было освобождать и освобождать незамедлительно. Он являлся ключевым опорным пунктом в обороне врага на направлении главного удара армии и 3-го гвардейского кавалерийского корпуса. Своим выгодным расположением он прочно прикрывал межозерье Кичино – Серокоротня, также направление на Сенно.

Я приказал мощным артиллерийским огнем и ударами авиации, а затем силами двух стрелковых дивизий, усиленных танками, атаковать этот опорный пункт врага – Богушевск.

За это короткое время генерал А. И. Казарцев передвинул с правого фланга 153-ю танковую бригаду и передал ее на усиление 215-й стрелковой дивизии, сюда же подтянул корпусную артиллерийскую группу.

То же самое сделал и генерал Г. Н. Перекрестов: он тоже подтянул артиллерию в леса восточнее Серокоротни, а 144-ю стрелковую дивизию усилил 2-й гвардейской танковой бригадой. На это направление подтянул часть армейской артиллерии и командующий артиллерией армии генерал Ю. М. Федоров.

И вот, когда вечернее солнце уже спускалось к лесу и огонь противника стал ослабевать, вся артиллерия обрушила свой огонь на узел сопротивления врага – Богушевск. Артиллерийский огонь был настолько губительным, что из-за беспрерывных разрывов и дыма не было видно не только Богушевска, но и вечернего солнца.

В заключение артиллерийского налета авиация 1-го гвардейского бомбардировочного корпуса и 3-й гвардейской бомбардировочной дивизии нанесла сильные бомбовые удары по богушевскому узлу обороны противника.

Затем при поддержке артиллерии и авиации 3-го штурмового авиакорпуса войска армии двинулись на штурм Богушевска: 215-я стрелковая дивизия совместно со 153-й танковой бригадой двумя полками наносила удар из района Бугая на северную окраину Богушевска; 144-я стрелковая дивизия и 2-я гвардейская танковая бригада выдвинулись из района Скога, наступая на Богушевск с востока и юго-востока.

В сражении за Богушевск воины этих частей и соединений проявили исключительную смелость и отвагу. И там, где противник оказывал сопротивление, отважная пехота, ворвавшись в расположение врага, уничтожала его огнем и гранатами в рукопашной схватке. От пехотинцев не отставали и сопровождавшие их расчеты противотанковых пушек.

Бой в Богушевске длился почти всю ночь, лишь к трем часам утра (25 июня) город был полностью очищен от неприятеля. Было захвачено много пленных и трофеев, в том числе два эшелона продовольствия, направляемых в Германию.

Дивизии правого фланга армии, действуя в этот день совместно с бригадами 3-го гвардейского механизированного корпуса, успешно гнали противника на запад. За день они продвинулись на 15–20 км и к исходу дня вышли на реку Оболянку на участке Мокшаны – Кадуково. Таким образом, над богушевской группировкой немцев нависла опасность с севера.

Командование 6-го армейского корпуса противника, напуганное сложившейся обстановкой, стало поспешно отводить из-под Богушевска войска за реку Оболянку, сжигая на своем пути деревни и села.

Воспользовавшись отходом врага, 32-я и 6-я гвардейская кавалерийские дивизии на рассвете 25 июня прорвали фронт остатков 95-й и 290-й пехотных дивизий врага и, преследуя его в конном строю, начали продвигаться вместе с остальными войсками 3-го гвардейского кавалерийского корпуса на Алексиничи и Вейно.

Одновременно с этим начали быстро передвигаться и бригады 3-го гвардейского механизированного корпуса в направлении на Сенно.

Сосед справа – 39-я армия – успешно прорвала фронт южнее Витебска, ее левофланговые дивизии с юга обошли Витебск и к исходу 24 июня завязали бои западнее города – за Островно и Гнездиловичи, отрезав пути отхода витебской группировки противника на Лепель и Сенно.

В то же время на левом крыле 3-го Белорусского фронта – на Оршанском направлении дело обстояло не так успешно, как на Богушевском. В дефиле между Осинторфскими болотами и Днепром противник создал весьма сильные укрепления, выдвинув сюда большое количество противотанковой артиллерии и решил даже использовать для борьбы с танками 25-ю зенитно-артиллерийскую дивизию РГК. Вследствие этого продвижение войск 11-й гвардейской армии генерал-лейтенанта К. Н. Галицкого было незначительным, в особенности вдоль автомагистрали Москва – Минск.

Командующему фронтом генералу И. Д. Черняховскому на второй день наступления стало ясно, что 5-ю гвардейскую танковую армию, которая уже начала выдвижение вдоль автострады, вводить в прорыв в полосе 11-й гвардейской армии нельзя. По указанию представителя Ставки ВГ А. М. Василевского выдвижение 5-й гвардейской танковой армии было приостановлено, и ее танковые корпуса в ночь на 25 июня были направлены в полосу 5-й армии, которая имела наибольший успех во фронтовой операции.

Утром 26 июня, когда войска 5-й армии вели успешные бои на рубеже озеро Березовское, леса западнее Янова, механизированные бригады 3-го гвардейского механизированного корпуса двинулись на штурм Сенно, кавалерия 3-го гвардейского кавалерийского корпуса, прорвав фронт в районе Узречья – Янова, устремилась на Рясно и Обольцы, танковые корпуса 5-й гвардейской танковой армии двинулись в прорыв; 29-й танковый корпус под командованием генерала Е. И. Фоминых – на реку Бобр – Обчугу, а 3-й гвардейский танковый корпус, которым командовал генерал И. А. Вовченко, – на автомагистраль Москва – Минск. Во второй половине дня передовые части последнего овладели там г. Толочин.

Наступление войск этой армии с воздуха поддерживали четыре авиационных корпуса и две авиационные дивизии 1-й воздушной армии генерал-лейтенанта авиации В. А. Ушакова.

26 июня с вводом в полосе 5-й армии войск 5-й гвардейской танковой армии сравнительно на узком участке фронта (около 20 км) действовало 1117 танков и самоходно-артиллерийских установок. Такого количества боевых машин на относительно узком фронте ни на Западном, ни на 3-м Белорусском фронтах еще не было» (7).

Еще 12 июня 1944 г. на совещании высшего руководства 3-го Белорусского фронта была поставлена задача силами вновь образованной конно-механизированной группы войти в прорыв и, действуя в полосе наступления 5-й армии с рубежа р. Лучеса, развивать наступление на Сенно, Холопеничи и не позднее шестого дня операции овладеть переправами на реке Березине севернее и южнее озера Палик.

Для сравнения с темпами наступления и временем выхода войск 5-й армии можно отметить, что она должна была выйти к р. Березине своими частями лишь к исходу десятого дня операции. В действительности 5-я армия генерала Крылова наступала значительно быстрее, нежели это планировалось.

ПРЕСЛЕДОВАНИЕ ВРАГА

Н. И. Крылов:

«Добивать остатки частей витебской группировки, окруженных в лесах между Чашниками и оз. Лукомль, командующий 5-й армией поручил 159-й и 215-й стрелковым дивизиям, которым активно помогали партизаны бригады имени Заслонова.

С выходом войск армии за линию железной дороги Витебск – Богушевск в деревни стали возвращаться местные жители, изгнанные гитлеровцами из фронтовой полосы. Несмотря на грохот и огонь боя, они выходили из ям и погребов, со слезами радости бежали навстречу нашим воинам, обнимали и целовали их. Не менее радостно встречали нас на лесных дорогах партизаны, которых в здешних лесах было много.

В полосе наступления войск 5-й армии (от прифронтовых лесов до Нарочи) активно действовали народные мстители, нередко являясь хозяевами положения на громадном пространстве.

В полосе лесов Сенно – Богушевск, в Сенненском и Оршанском районах и дальше до самой Березины наводили страх на гитлеровцев партизаны Полоцко-Лепельской зоны; за Березиной была создана Борисовско-Бегомльская зона; западнее действовали партизаны Ивенец-Налибокской зоны. Зоной называлась территория, освобожденная партизанами от немецко-фашистских захватчиков и управляемая советскими органами, партийными организациями или партизанским руководством.

Апрельско-майская карательная операция гитлеровцев нанесла большой урон партизанским бригадам этих зон.

В Полоцко-Лепельской зоне против 17 тысяч партизан действовало 60 тысяч гитлеровских войск.

В конце мая и начале июня 1944 г. немецко-фашистское командование снова предприняло силами 14-й и 95-й пехотных дивизий ряд карательных операций. Вновь запылали целые деревни и хутора. Неделями висели на столбах, вековых березах и специально устроенных виселицах трупы замученных партизан. Посреди деревень и под охраной предателей валялись тела расстрелянных людей, среди которых немало было женщин, стариков и детей.

И в этом злодействе повинны не только эсэсовцы и ярые фашисты, но и войсковые командиры, в том числе и генерал Михаэлис – командир 95-й пехотной дивизии, заставлявший своих солдат чинить эти ужасные зверства.

Силы были, конечно, далеко не равные, и партизаны, понеся большие потери, вынуждены были оставить свои зоны и уйти в глушь белорусских лесов и болот. Некоторые из партизанских отрядов пробились отдельными группами в глубокие лесисто-болотистые места Клюковских и соседних с ними лесов и там готовились к совместным действиям с Красной Армией. Некоторые отряды и соединения партизан отошли западнее, например, партизанская бригада имени Заслонова отошла за Лукомль, и оттуда ее отряды наносили удары по отходящему противнику. А один из ее отрядов, имени Александра Невского, остался в прежнем районе. Прорвавшись глухоманью в урочище Чистик, отряд углубился в топкие болота. Когда пришли наши части, этот отряд помогал пехоте полковника А. А. Донца и генерала В. Л. Алексеенко, танкистам полковника Е. Е. Духовного и конникам генерала Н. С. Осликовского, выделяя для них проводников, а также участвуя в разгроме окруженной группировки в районе Узречье – Алексиничи. А схватки с врагом здесь развернулись жестокие. Озера, леса и болота были последней надеждой противника задержать в этом районе наше наступление. Обе стороны несли потери. В бою за Алексиничи погиб заместитель командира 2-й гвардейской танковой бригады подполковник Александр Данилович Черняховский – брат командующего фронтом И. Д. Черняховского.

Сенненская партизанская бригада (командир Леонов, комиссар секретарь подпольного РК КПБ Любимцев), понесшая большие потери в боях в своем районе и преследуемая карателями, вынуждена была отойти еще дальше – к болотам восточнее озера Палик.

Чем дальше продвигались по Белоруссии войска 5-й армии, тем сильнее чувствовалась боевая помощь партизан, сражавшихся по ту сторону фронта. Встретившись с передовыми частями, они вместе с нами били врага, а затем большая часть партизан пополнила армию. Партизанский отряд В. Т. Рыжикова присоединился к полкам 159-й стрелковой дивизии и вместе с ними участвовал в окружении и уничтожении немецких частей, державших оборону в лесах возле реки Черницы. Затем партизаны этого отряда провели полки 159-й дивизии через леса, болота и дефиле между озерами Дивенское и Орехи и 26 июня вывели их без потерь к Богушевску.

Город лежал в руинах, видны были следы только что закончившегося сражения. На месте бывшего городского парка культуры и отдыха еще стояла виселица, на которой фашисты повесили подполковника Воронова, прокурора Богушевска.

Выйдя на оперативный простор, дивизии свернулись в походные колонны, а вперед послали сильные подвижные передовые отряды. Эти отряды, сопровождаемые партизанами-проводниками, шли быстро, не отставая от передовых частей конно-механизированной группы. К 26 июня войска армии продвинулись вперед на 110–115 км и вышли к рекам Улла и Усвейка» (7).

«26 июня войска 1-го Прибалтийского и 3-го Белорусского фронтов в результате глубокого обходного маневра с флангов окружили витебскую группировку немцев в составе пяти пехотных дивизий и, сжимая кольцо окружения, штурмом овладели областным центром Белоруссии – Витебском – важным стратегическим узлом обороны врага на западном направлении.

В ознаменование одержанной победы в 22 часа 26 июня Москва от имени Родины салютовала 20 артиллерийскими залпами из 224 орудий доблестным войскам 1-го Прибалтийского и 3-го Белорусского фронтов, участвовавшим в боях за освобождение Витебска. Приказом Верховного Главнокомандующего была объявлена благодарность войсковым соединениям и частям; наиболее отличившимся при этом было присвоено по представлению командования наименование «Витебских». Многие из них были удостоены наград…»

26 июня Ивану Даниловичу Черняховскому было присвоено звание «генерал армии». Николаю Ивановичу Крылову 28 июня было присвоено звание «генерал-полковник» (14).

Петербурцев Анисим Михеевич в конце июля 1944 г. был награжден орденом «Красная Звезда», в том числе и за Богушевск. Вот выдержка из наградного листа отца:

«При штурме железнодорожной станции Богушевск Витебской области 24 июня 1944 года, двигаясь вместе с пехотой, тов. Петербурцев обнаружил группу немцев до 60 человек, накапливавшихся для контратаки. Быстро передав об этом на батарею и скорректировав огонь, тов. Петербурцев предотвратил и сорвал контратаку противника. От огня орудий на поле боя осталось до 40 гитлеровцев».

«Утром 27 июня остатки окруженной группировки гитлеровцев приняли ультиматум Советского командования о капитуляции и сдались в плен. В боях за Витебск фашисты потеряли 20 тыс. убитыми, более 10 тыс. пленными, много вооружений и техники» (13).

Продолжаю мемуары отца:

«Нашему полку была поставлена задача как можно быстрее двигаться на запад. На третий день движения наш полк занял районный центр Сенно и продвигался дальше на запад лесными дорогами на Вильнюс, на поддержку танковой армии Ротмистрова, который с ходу занял Вильнюс. Но в центре города (Витебска) осталась значительная группировка немцев, стремящихся вырваться из окружения. Требовались усилия пехоты для окончательного окружения этой группировки, так как танкисты несли потери от немецкой авиации и не в силах были удерживать немецкую группировку» (9).

Вот отец пишет «двигаться на запад». Но они не просто двигались, но и подавляли с боями отчаянное сопротивление немцев, которые чем ближе отступали к границе Германии, тем ожесточеннее сопротивлялись. Путь дивизии отца лежал на юго-запад, к Вильнюсу, до которого было еще довольно далеко. Мне не удалось установить полный перечень населенных пунктов, которые освобождала его 215-я дивизия по дороге от Сенно до Вильнюса, но Лепельский район, точнее, его южную часть, они с боями проходили. Сведения об этом я нашла в книге «Память. Лепельский район».

«Ставка ВГК, в соответствии с замыслом Белорусской стратегической наступательной операции, директивами от 28 июня поставила задачи 3, 2, и 1-му Белорусским фронтам при содействии 1-го Прибалтийского фронта на окружение и уничтожение минской группировки противника. Операция должна была начаться без оперативной паузы.

Одновременно войска 1-го Прибалтийского, правого крыла 3-го Белорусского и часть сил 1-го Белорусского фронтов должны были продолжить стремительное наступление на запад, уничтожить подходившие резервы противника и создать условия для развития наступления на Шяуляйском, Каунасском и Варшавском направлениях.

Таким образом, 3-й Белорусский выполнял одновременно две важные задачи: левым крылом освободить Минск и окружить минскую группировку, а правым крылом стремительно, с боями, двигаться в направлении Вильнюса» (14).

(Петербурцев Анисим Михеевич воевал на правом крыле и шел с боями на Вильнюс).

«Черняховский особое внимание уделил обеспечению левого крыла фронта, так как соседи – войска 2-го Белорусского фронта – сильно отстали. Командующими 5-й и 39-й армиями предписывалось прикрыть правое крыло 3-го Белорусского фронта. Иван Данилович потребовал от войск высоких темпов наступления, чтобы не дать возможности 4-й армии противника выйти восточнее Минска из подготовленного окружения.

29 июня войска 3-го Белорусского фронта приступили к выполнению поставленных задач. На следующий день главные силы фронта вышли к Березине» (14).

«30 июня войска 3-го Белорусского фронта вышли на Березину и приступили к ее форсированию, расширению плацдарма на западном берегу к исходу 1 июля до 110 км по фронту и до 35 км в глубину» (12).

«Извлечение из оперативной сводки Генштаба Красной Армии.

«На 27 июня 1944 г.:

5-я армия, продолжая развивать наступление, вышла на рубеж Жерино – Малиновщина – Уздорники – Овсище – станция Бурбин – Глебовск (30 км севернее г. Толочин)» (16).

Если вернуться ровно на три года назад, в июль 1941 года, то отступление дяди отца, Михаила Хромченко, проходило через Толочин. Вот где сошлись очень близко их фронтовые пути – Сенно – Толочин. А Сенно – именно та точка, где их фронтовые пути скрестились. Только дядя отца Михаил Хромченко прошел эту точку в июле 1941 г. с юго-востока на северо-запад и обратно, а отец в конце июня 1944 г. – с северо-востока, от окрестностей Витебска, на юго-запад. Разве не возмездие за смерть дяди?

«По состоянию на 1 июля и на 1 августа 1944 г. 215-я стрелковая дивизия входит в состав 5-го гвардейского стрелкового корпуса 39-й армии 3-го Белорусского фронта (на 1 августа это уже Прибалтийский фронт)» (16).

1-му Прибалтийскому фронту… надлежало развивать наступление, нанося главный удар в общем направлении на Свенцяны, Каунас, имея ближайшей задачей не позднее 1–12 июля овладеть рубежом Двинск, Новые Свенцяны, Подбродзе, а в дальнейшем прочно обеспечивая себя с севера, наступать на Каунас и частью сил на Паневежис, Шяуляй.

Обстановка требовала упреждения противника в сосредоточении его резервов и организации обороны, поэтому Ставка ВГК определила довольно жесткие сроки выполнения задач.

Командующий 5-й армией генерал Н. И. Крылов, оценив обстановку, принял решение иметь впереди наступающих войск армии от каждой дивизии первого эшелона сильный подвижный моторизованный отряд с танками, самоходной и полевой артиллерией. Эти отряды должны были с помощью проводников из белорусских и литовских партизан нащупать слабые места в обороне противника и, смяв его части, прорваться к Вильнюсу. Затем передовые отряды 72-го и 65-го стрелковых корпусов, взаимодействуя с частями 3-го гвардейского механизированного корпуса, овладевают северной и восточной частями города, а 45-го стрелкового корпуса во взаимодействии с 29-м танковым корпусом 5-й гвардейской танковой армии занимают южные районы Вильнюса.

– Основные силы армии в уличные бои не ввязываются, – особо подчеркнул генерал Крылов. – Они обходят Вильнюс с севера и юга, окружают вильнюсскую группировку противника и продолжают наступать к Неману.

Это было смелое решение. Настолько смелое, что Черняховский, ознакомившись с ним, удивленно взглянул на Крылова:

– А вы уверены, что передовые отряды справятся с задачей?

– Ударом в лобовую атаку передовым отрядам не овладеть городом. Но в том я вижу и смысл обходного маневра. Когда вся вильнюсская группировка противника попадет в окружение, – сопротивление гарнизона затухнет. А я оставляю резерв, если штурмующим город взять будет трудно.

По состоянию на 5 июля отец вновь в составе своей 215-й стрелковой дивизии 5-й армии, уже на Вильнюсском направлении. Это видно из его мемуаров.

Позволю себе высказать небольшое соображение. Далее в тексте названия населенных пунктов, расположенных на территории бывшей Западной Белоруссии, на картах и в военных документах, вероятно, приводятся в старых вариантах, польских, отличных от современных. Например, Вильно вместо Вильнюс, Свенцяны вместо Швентойи, Муляше вместо Муляры, и т. д. А причина, по-видимому в том, что карты западно-белорусских мест были первоначально составлены на польском языке, являвшимся государственным в Западной Белоруссии до 1939 г. Изменить же названия в картах на русские не было времени – началась война. Вот и пошли в ход старые карты. На современных литовских картах названия населенных пунктов давно изменены на литовские. В основном названия белорусских населенных пунктов я изменяла на современные, а литовские пока оставила согласно картам 1944 г., т. к. подробной современной карты Литвы у меня нет.

Отец:

«Наш полк быстро передвигался на запад лесными дорогами и болотами, сопровождаемый партизанскими отрядами, хорошо знающими местность. Нашу колонну обнаружили с воздуха немецкие самолеты-разведчики. Вскоре появились над нами немецкие бомбардировщики – 25 самолетов. Мы замаскировались в лесу. Несколько минут самолеты кружили и, не обнаружив нашей колонны, ушли на запад. Быстрым маршем, преодолев открытую местность, полк продолжал движение на Вильнюс.

На пути нашего движения в деревне, рядом с партизанской зоной, немцы блокировали большой партизанский отряд, загнав его в болота. В блокаде они находились 20 дней, вплоть до нашего прихода. Партизаны оказались в сложной обстановке, без еды, боеприпасов. Стали они выходить из блокады, когда мы уже отогнали немцев» (9).

Здесь я немного прерву отца. Я убеждена: все же полк отца шел на марше с боями, а не по освобожденной ранее территории. Он же пишет: «Отогнали немцев» – значит, был бой. Конкретно, о какой местности он пишет, я пока не знаю. Думаю, что со временем путь 215-й стрелковой дивизии в период с 1 по 6 июля 1944 г. мне удастся прояснить. Это возможно сделать по книгам «Память» местных районов.

Продолжаю воспоминания отца:

«Бледные, голодные, партизаны выходили из лесных болот, захватив в плен двух ездовых с повозками, не успевших уйти с основными силами. Раздев немцев до белья и отобрав у них одежду для себя, партизаны держали их в плену до нашего прихода. Боясь, что их расстреляют, два пожилых немца, дрожа от страха, с мольбой смотрели на нас. Через переводчика один немец сказал, что его брат – коммунист погиб в концлагере, а сам он с неохотой служил в немецкой армии и не убил ни одного русского, даже наоборот, помогал пленным. Мы передали немцев командованию полка.

После прорыва обороны немцев под Богушевском наш 618-й стрелковый полк был брошен в прорыв на поддержку танкистов Ротмистрова, окруживших немецкую группировку в Вильнюсе. В этой группировке находился и генерал немецких войск. Разведывательный полк 5-й гвардейской танковой армии понес большие потери в танках и в людях. Без помощи пехоты, «царицы полей», он не мог долго сдерживать напор немцев, рвавшихся из окружения на соединение со своей регулярной армией на западе от Вильнюса. На усиление войск, окруживших Вильнюс, и спешил наш полк по партизанским тропам. Шли мы быстрыми темпами трое суток, преодолев за это время 300 километров» (9).

Вот здесь я прерву отца вновь, чтобы привести его рассказ из другой главы о трагической гибели его друга на берегу Вилии. Он так печалился о гибели друга, что посвятил в своих воспоминаниях ему отдельную главу. Также сохранил крошечную, величиной с почтовую марку, фотографию, где они сняты вдвоем.

Из главы мемуаров отца «Смерть комбата Николая Коляды»:

«Это случилось 7 июля 1944 г. на восточном берегу реки Вилии западнее Вильнюса» (9).

Поправлю отца насчет даты и места. Скорее всего, это случилось раньше, 5–6 июля, так как в другом месте он пишет, что к вечеру 7 июля они вышли с северо-востока к окраинам Вильнюса, а 8 июля участвовали в боях за город. А место, где произошло описываемое событие как раз не западнее, а восточнее Вильнюса, скорее всего, между Михалишками и деревней Литвяны ныне Островецкого района Гродненской области, или где-то рядом.

«Непонятно, как это получилось. То ли комбат не знал о распоряжении командира полка о перебазировании нашей батареи, то ли еще по каким причинам. Но когда я появился на огневых позициях, комбат Коляда приказал мне подняться на высоту, где был небольшой лесок, влезть на одну из сосен и наблюдать за немецкой линией обороны. Когда я стал подниматься на высоту, то услышал треск пулемета, и серия пуль пролетела на полметра ниже меня. Я ускорил бег и оказался в лесу на вершине высотки. Стоял жаркий солнечный день, обозревать немецкие позиции было затруднительно. Марево от солнца затрудняло видимость, так как солнце ослепляло, находясь на западе. Для немцев видимость была лучше: солнце было у них за спиной. Мне ничего не удалось заметить на берегу реки. Где была немецкая оборона. Я решил вернуться обратно. Зная, что местность хорошо видна немцам, я бегом преодолел открытое пространство и прибежал на основные позиции недалеко от пушек. Смотрю – на плацдарме лежит комбат, раненный в грудь, еле дышит. «Прощай, сержант! Я умираю», – сказал он.

Оказывается, когда я ушел в лес, комбат не мог знать, что наша огневая позиция просматривается с немецкой стороны. Не знал он также, что командир полка дал указание прекратить стрельбу, так как к вечеру предполагалось перемещение полка на другое место. Вопреки здравому смыслу комбат Коляда пренебрег мерами предосторожности и «напоролся» на снайпера уже во второй раз. Только на этот раз все окончилось трагически. Перед смертью, находясь в агонии, Николай Коляда просил меня написать его родителям в Елец. Он был единственным ребенком. Очень просил сообщить о своей смерти девушке Тане, студентке Московского автодорожного института, с которой он познакомился в Москве, когда в марте 1944 года ехал домой после ранения в отпуск. Он очень ее любил и высылал ей деньги.

Похоронили мы своего комбата на опушке леса на восточном берегу реки Вилии, в 8–10 километрах западнее Вильнюса» (9).

Здесь отец повторил ошибку. Было это восточнее Вильнюса. Но никак не западнее. Вильнюс еще не был освобожден нашими войсками, которые двигались с востока.

«Поставили памятник, наскоро соорудив его, как смогли. Память о Николае Федоровиче Коляде сохранилась у меня на всю жизнь» (9).

Да, это правда. Когда отец еще не написал своих воспоминаний, я спросила у него, глядя на его фотографию с Николаем, как сложилась судьба его друга. И отец с горечью ответил, что друг погиб, глупо погиб, очень уж был бесшабашный. А я вот думаю, что друг его был отличный воин, коль был комбатом, старшим лейтенантом, и с боями прошел такой славный путь, дошел почти до литовской границы. Просто расслабился немного, предвидя скорую победу. Устал постоянно держать себя в напряжении. Печально. А что касается того, что Коляда погиб напрасно, то вина не только его. Предполагаю, запоздал приказ об отмене форсирования реки Вилия (на территории Литвы она уже носит название Нярис). Догадываюсь, что поступил новый приказ: Вилию не форсировать, обойти ее севернее и ускоренным маршем выйти на северо-западную окраину Вильнюса, что и было выполнено. 7 июля дивизия отца была уже на подступах к городу. Здесь же и была форсирована Вилия. Все это только мои предположения, исходя из логики.

Глава 10. Вильнюсская наступательная операция

«В ночь на 7 июля 35-я гвардейская танковая бригада А. Асланова форсировала реку Вилия и ворвалась на южную окраину Вильнюса, где отразила двенадцать контратак противника.

215-я (генерал-майор А. А. Казарян) и 277-я стрелковые дивизии 5-й армии атаковали противника на северной окраине города и завязали уличные бои. 8-я гвардейская и 9-я гвардейская механизированные бригады одновременно овладели восточной окраиной города до реки Вилии» (14).

Мемуары отца:

«После похорон комбата Коляды, в ночь на 8 июля 1944 г. наш полк, форсировав реку Вилию, выбил немцев из военного городка. Это было в 12 км западнее Вильнюса (на самом деле восточнее).

Запомнилось мне, как рано утром 7 июля 60 тяжелых бомбардировщиков типа «Хейнкель» внезапно появились над городом и начали сбрасывать вооружение и боеприпасы окруженным немцам. Они беспрепятственно выполнили свою задачу, так как еще утром не подоспела наша зенитная артиллерия. Нашей авиации утром тоже не было. Но когда немцы повторили свой налет часов в 6 вечера, их уже атаковали наши истребители, а также с земли обстреляли подошедшие автоматические зенитные батареи. Над городом завязались воздушные бои. Я наблюдал, как два наших истребителя сбили три самолета немцев типа «Хейнкель». Следующий налет немцы совершили уже ночью, не решившись атаковать днем. Теперь уже только одиночные немецкие самолеты появлялись ночью, сбрасывая над Вильнюсом окруженной группировке вооружение и боеприпасы.

Когда наши гаубицы в месте ожидаемого форсирования реки Вилии были поставлены на прямую наводку и начали обстреливать немецкую оборону, не имея разведданных по поражаемым целям, то создалась угроза поражения расчетов гаубиц пулеметчиками из немецких траншей. Артиллеристы укрылись от обстрела немецких пулеметчиков. А пушки остались на виду до вечера. Когда мы их без проблем перетащили с этой позиции в укрытие.

Не теряя времени на бои в городе, наш полк вместе с танкистами, надежно изолировав группировку немцев в кольце, стал расширять коридор на запад от Вильнюса. Укрепили второе кольцо окружения немцев. Однако через день наш полк и батарея сами оказались в окружении. В упорных боях из окружения удалось выйти. Наша 215-я стрелковая дивизия участвовала в освобождении Вильнюса. Пехота полка, ночью форсировав Вилию, ворвалась в военный городок и выбила оттуда немцев, которые отступили в центр города» (9).

«С первым же батальоном пехоты, мне, как командиру отделения разведки артбатареи, довелось участвовать в форсировании Вилии и взятии военного городка на западной окраине города. В суматохе от меня отстал разведчик батареи Щеглов. Он не успел форсировать реку и вернулся на батарею, сообщив комбату о том, что, мол, сержант Петербурцев погиб при обстреле переправы» (9).

Отец не пишет подробно об этом эпизоде, но я предполагаю, что вблизи их лодки или плота, разорвался снаряд, разрушив это плавсредство. Возможно, Щеглов вернулся вплавь обратно, а отец также вплавь (или за что-то ухватился, ведь пловец он был неважный) перемещался к западному берегу. Он должен был во что бы то ни стало выполнить боевое задание по разведке целей для артиллерии. В суматохе, в темноте ночи, разведчик Щеглов и потерял отца. Вообще переправа любой реки во время войны – страшное дело. Очень сильно написал писатель Виктор Астафьев в своем последнем романе «Прокляты и убиты» о форсировании Днепра. При форсировании Днепра потери были огромные. Недаром был издан приказ: первых воинов, форсировавших Днепр и закрепившихся на плацдарме, награждать Звездой Героя Советского Союза. И таких были сотни. Мой отец также был награжден за освобождение Вильнюса (в совокупности с освобождением Богушевска) орденом «Красная Звезда».

«Командир нашего артиллерийского батальона (в наградном листе отца – 1-й стрелковый батальон) по радиосвязи в эту ночь получил приказ от командира полка закрепиться в зданиях освобожденного военного городка и до утра ждать дальнейших указаний. Находясь на командном пункте батальона (на втором этаже казармы), мне удалось на рассвете уснуть пару часов. Когда же я проснулся, было уже утро. Проснулся я от громкого рева немецких самолетов и увидел, что 30 немецких «Хейнкелей» сбрасывали на парашютах боеприпасы и вооружение для окруженных в Вильнюсе немцев. Город самолеты не бомбили, а после сброса грузов на парашютах обстреляли из пулеметов районы, занятые нашими войсками. После освобождения военного городка жители ближайших домов (главным образом поляки) в течение одного-двух часов растащили все запасы немецкого продовольствия, сохранившегося на складах. Остались нетронутыми лишь склады с немецкими одеялами. Немцы зимой выдавали своим солдатам переднего края вместо теплой одежды одеяла. Однако дело дошло и до этих одеял. Люди бежали на склады толпами.

Наш батальон получил приказ перемещаться на новые позиции, западнее Вильнюса. В это время командир пехотного батальона (в нашей армии были стрелковые батальоны, пехотные – у немцев. В данном случае он пишет о нашем батальоне) оставил для охраны складов с одеялами солдата с простреленной ногой (он не мог передвигаться, но был вооружен).

Я же вернулся обратно, в свою артбатарею, переправившись назад, на восточный берег реки Вилии, где меня уже считали погибшим при переправе и не ждали. Продолжались бои за Вильнюс. В последующие два дня и нас перебросили на участок фронта западнее Вильнюса, где была окружена еще одна группировка немецких войск, а на следующий день, 8 июля, немцы бросили танковый корпус «тигров» на выручку своим войскам, окруженным в Вильнюсе и западнее города. Им удалось прорвать один заслон и выручить группировку, окруженную западнее Вильнюса, о группировку в самом городе немцы выручить не успели. Туда подошли основные силы 5-й гвардейской танковой армии Ротмистрова, дав немцам настоящий отпор. Противник отступил в направлении Каунаса. Вильнюс был окончательно освобожден 9 июля 1944 г.» (9).

Ошибка памяти отца. Вильнюс штурмовали шесть дней, 9 июля он был только полностью окружен, а освобожден окончательно 13 июля 1944 г.

«Около Каунаса шли кровопролитные бои, он также был освобожден нашей 5-й армией. Вообще в Прибалтике, по мере приближения к границам Германии, освобождение давалось большой кровью, были большие потери. Порой наши войска в день проходили не более 2–4 км – такое сильное было сопротивление. Но воевать мы уже научились» (9).

«7 июля 5-я армия 3-го Белорусского фронта обошла Вильнюс с севера, через Шегалу, пробилась к реке Вилии, перерезала у Евье (Вевис) железную дорогу на Каунас и, отразив танковые контратаки противника, продолжила свой рывок ук устью реки Швентойи» (14).

Наградной лист Петербурцева Анисима Михеевича, сержанта, командира отделения разведки батареи 76-мм пушек 618-го стрелкового полка 215-й Смоленской стрелковой дивизии.

Представляется к награде орденом «Красная Звезда».

Краткое конкретное изложение личного боевого подвига или заслуг.

В боях за город Вильнюс 8 июля 1944 г. тов. Петербурцев, переправившись через реку Вилия вместе с ротами 1-го стрелкового батальона, ворвался в город и лично из своего оружия уничтожил трех немцев, а затем, быстро передав данные о расположении огневых точек противника на батарею, под огнем противника нашел брод для переправы батареи через реку Вилия.

Вывод: достоин награждения орденом «Красная Звезда»

Командир 215-й стрелковой Смоленской дивизии Герой Советского Союза генерал майор Казарян 27 июля 1944 г.

Привожу текст только за Вильнюс, т. к. за Богушевск сведения приводились ранее. Мне трудно увидеть в своем стареньком отце того, молодого, отчаянного. Он всегда был уравновешенным, спокойным человеком, хотя мог и взорваться. Но для этого должны были быть очень веские причины. Думаю, что на тот момент, в Вильнюсе, в нем горело желание, во что бы то ни стало отомстить немцам за гибель друга Николая Коляды. Как жаль, что наградные листы удалось получить так поздно. Уже не расспросишь его. А с рассказами он никогда не навязывался, как истинный фронтовик. Просто мог вскользь сказать: «Я освобождал Вильнюс». Будучи уже стареньким, на мой вопрос, почему так мало рассказывал о войне, он отвечал: «Я не люблю хвастаться». Запомнился его ответ на мой, быть может, бестактный вопрос, видел ли он конкретно, что убивал немцев. Тогда он ответил: «Пуля – она не скажет».

«Войска 3-го Белорусского фронта сражались за Вильнюс, а штаб уже готовился к форсированию Немана. Река шириной до двухсот и глубиной до четырех метров, с быстрым течением, была серьезной преградой на пути наступающих войск.

Верховное главнокомандование вермахта стремилось не допустить захвата войсками 3-го Белорусского фронта плацдарма на левом берегу реки Неман и продвижения к границам Германии. С этой целью оно перебросило с других участков советско-германского фронта и из глубины страны на оборонительный рубеж по реке Неман пять пехотных и шесть танковых дивизий, две пехотные бригады, 25 отдельных полков, 15 отдельных и специальных батальонов. На левом берегу Немана была создана оборона полевого типа, которая в инженерном отношении была развита еще недостаточно, за исключением Алитусского укрепленного узла, где противник использовал несколько железобетонных фортов, построенных еще перед войной инженерами Красной Армии.

Войска 39-й армии, продолжая наступление, расширяли полосу боевых действий правого крыла фронта до района Укмерге.

Соединения 5-й армии во взаимодействии с 29-м танковым корпусом преследовали противника в направлении Жасляй, а 3-й гвардейский танковый корпус овладел Кайшядорис и перерезал железную дорогу Вильнюс – Каунас. 11-я гвардейская армия, ведя бои в условиях лесисто-озерной местности, с 9 по 13 июля продвинулась на 130 км. Ее правофланговый 16-й гвардейский стрелковый корпус подошел к Неману и 13 июля с ходу начал его форсировать в районе Алитус. В ночь на 14 июля передовые отряды корпуса захватили на левом берегу Немана плацдарм до 25 км по фронту и до 4 в глубину.

В полосе 11-й гвардейской армии уже в первой половине дня 15 июля 11-й штурмовой батальон в районе Паргушкяй и 137-й понтонный батальон в районе Утена навели наплавные мосты. Для маскировки от авиации они днем разводились или прикрывались плотной дымовой завесой на широком фронте. Сразу же после выхода инженерных частей армии и фронта к реке началось строительство деревянных мостов на жестких опорах. Первый низководный мост вступил в строй в районе Судваяй, в полосе 11-й гвардейской армии, к 19 часам 27 июля. Имеющиеся переправы, несмотря на то, что авиация противника несколько раз разрушала их, позволяли регулярно снабжать находящиеся на плацдарме войска всем необходимым.

Севернее 11-й гвардейской армии к Неману подошли части 45-го стрелкового корпуса 5-й армии. 31-я армия вышла к реке 14 июля на широком фронте в районе Друскининкай. Передовой отряд 62-й стрелковой дивизии освободил к 10 часам 16 июля Друскининкай и с ходу форсировал реку, используя захваченные у противника паромы и лодки, а также изготовленные стрелковыми подразделениями и другие подручные средства.

Таким образом, все армии 3-го Белорусского фронта к 15 июля продвинулись на 180–200 км, форсировали реку Неман и захватили плацдармы на его левом берегу по фронту 70 км и в глубину 7–10 км.

При форсировании Немана отличились не только соединения 11-й гвардейской и 5-й армий, но и летчики французского 1-го истребительного авиационного полка «Нормандия», которому 28 ноября приказом И. В. Сталина было присвоено почетное наименование Неманского.

Появление крупной группировки войск 3-го Белорусского фронта под Алитусом было неожиданностью для командующего группой армий «Центр». Ведь за рубежом реки Неман, названным «линией катастрофы», открывался путь в Восточную Пруссию. По приказу Гитлера генерал-фельдмаршал Модель перебрасывал к Неману более десяти новых пехотных и танковых дивизий и несколько отдельных бригад.

В связи с тем, что 3-му Белорусскому фронту предстояло преодолеть с боем серьезную водную преграду и исходя из сложившейся общей обстановки в Прибалтике, Ставка ВГК 14 июля произвела перегруппировку войск, в результате которой фронты получили возможность сосредоточить усилия на основных, решающих направлениях.

3-му Белорусскому фронту возвращалась 39-я армия, в связи с чем от 1-го Прибалтийского фронта отходило Каунасское направление, и он мог сосредоточить свои усилия на шяуляйском направлении» (14).

«К 20 июля войска 3-го Белорусского фронта, завершив Вильнюсскую операцию, продвинулись на глубину до 210 км. В результате были созданы благоприятные условия для продвижения к Восточной Пруссии. В ходе операции И. Д. Черняховский снова продемонстрировал высокий уровень полководческого искусства.

С целью выхода к границам Восточной Пруссии, разгрома группировки противника на левом берегу реки Неман и освобождения Каунаса войска 3-го Белорусского фронта приступили к проведению Каунасской наступательной операции» (16).

Глава 11. Каунасская наступательная операция

Директива Ставки № 220160 на проведение операции была подписана Сталиным и Антоновым в двенадцать часов ночи 28 июля. В директиве говорилось:

«Ставка Верховного Главнокомандования приказывает:

1. Развивать наступление силами 39-й и 5-й армий с задачей не позже 1–2 августа 1944 г. ударом с севера и юга овладеть Каунасом.

2. В дальнейшем всеми силами фронта наступать к границам Восточной Пруссии и не позднее 10 августа овладеть рубежом Россиены, Юрбург, Эйдкуннен, Сувалки, где прочно закрепиться для подготовки к вторжению в Восточную Пруссию, в общем направлении Гумбиннен, Инстербург, Прейсиш-Эйлау…»

«На Маршала Советского Союза А. М. Василевского были возложены координация и руководство операциями войск 3-го Белорусского, 2-го и 1-го Прибалтийских фронтов.

Верховное главнокомандование вермахта, потеряв Вильнюс, все свои резервы бросило на усиление обороны города и крепости Каунас, надеясь предотвратить угрозу перенесения военных действий на территорию Германии. Войска 3-го Белорусского фронта устали от непрерывных и длительных наступательных боев и нуждались в пополнении людьми и вооружением. Однако во исполнение директивы Ставки генерал армии Черняховский в тот же день принял решение и поставил задачи командармам. Чтобы ускорить подготовку операции (до ее начала оставалось менее суток), он выехал на командный пункт 5-й армии, которой предстояло сыграть главную роль в окружении и разгроме каунасской группировки противника.

Замысел И. Д. Черняховского состоял в том, чтобы силами 5-й армии (генерал-полковник Н. И. Крылов) освободить Каунас. Севернее наносила удар 39-я армия (генерал-лейтенант И. И. Людников) с 5-й гвардейской танковой армией, южнее – 33-я армия (генерал-лейтенант С. И. Морозов). До 10 августа войска фронта должны были выйти к границе Восточной Пруссии и прочно закрепиться для подготовки к вторжению на ее территорию.

В составе 5-й армии были созданы две ударные группировки. 72-й стрелковый корпус прорывал оборону противника северо-восточнее Каунаса и наносил удар в направлении Кармелава, Вилькия.

45-й стрелковый корпус должен был прорвать оборону врага юго-восточнее Каунаса и наступать в направлении Юрагяй, Пажеряй с задачей перехватить железную дорогу Каунас – Мариямполь, отрезав противнику пути отхода из Каунаса.

Вечером 27 июля, обсудив с командующим армией генералом Крыловым план, Черняховский вызвал по ВЧ командующего 39-й армией генерала Людникова. Он обратил его внимание на то, насколько важно 28 июля взять местечко Ионава и надежно обеспечить правый фланг соединений 5-й армии.

28 июля 3-й Белорусский фронт, имевший незначительное общее превосходство над противником в силах и средствах, всеми армиями перешел в наступление. Атаке предшествовала 40-минутная артиллерийская подготовка. При этом Черняховский строго указал на необходимость сохранения городских построек и сооружений.

И. В. Сталин уделял 3-му Белорусскому фронту особое внимание в связи с возможностью скорейшего переноса боевых действий на территорию Германии. 29 июля Указом Президиума Верховного Совета СССР гласил: «За образцовое выполнение боевых заданий Верховного Главнокомандования на фронте борьбы с немецкими захватчиками и проявленную при этом отвагу и геройство наградить второй медалью Золотая Звезда Героя Советского Союза Черняховского Ивана Даниловича, соорудить бронзовый бюст и установить его на постаменте на родине награжденного».

Решающий удар по Каунасу нанесли в ночь на 1 августа с юга соединения 65-го и 45-го стрелковых корпусов. Сломив упорное сопротивление врага на линии фортов, они ворвались в город. Чтобы не допустить окружения основных сил своей группировки, действующей в районе Каунаса, противник еще в ночь на 31 июля начал отводить оборонявшиеся здесь части 9-го армейского корпуса. Однако в самом городе враг продолжал сопротивляться. Его положение значительно ухудшилось, когда 120-я отдельная танковая бригада, наступавшая по левому берегу Немана, прорвала оборону противника в районе Побалишкяй и в направлении Гарлява вышла в тыл его каунасского гарнизона. Благодаря этому умелому обходному маневру центральная часть города была освобождена почти без боя.

В ночь на 30 июля Черняховский перебросил 2-й гвардейский танковый корпус генерала Бурдейного из 11-й гвардейской армии, наступавшей на главном направлении, в полосу 33-й армии. Вспомогательное направление неожиданно для противника стало главным. Такое решение командующего фронтом снова показало, что он умел предвидеть ход событий и принимать решения, ставившие врага в тупик. Части 11-й гвардейской армии и 2-го гвардейского танкового корпуса за день прорвали оборону противника на глубину до 40 км. Танкисты генерала Бурдейного, выйдя в район Казлу-Руда, Пильвишкис, отрезали пути отхода каунасской группировке.

Маневр 2-го гвардейского танкового корпуса создал перелом в ходе операции. Войска 5-й армии к утру 1 августа полностью заняли Каунас. Наиболее отличившимся соединениям и частям фронта было присвоено наименование Ковенских.

И хотя 215-я стрелковая дивизия отца, вероятнее всего, в самом городе в боях не участвовала, тем не менее, за участие в Каунасской наступательной операции 618-му стрелковому полку, в который она входила, было присвоено почетное звание Ковенский. До 1918 года Каунас входил в состав Российской империи и назывался Ковно.

В Москве по приказу Сталина за овладение 31 июля городом и железнодорожной станцией Мариямполе (Капсукас) был дан салют 20 артиллерийскими залпами из 224 орудий, и такой же салют был дан 1 августа за взятие Каунаса» (14).

«Войскам 5-й армии до границы Восточной Пруссии оставалось пройти всего 50 км. А дивизии 11-й гвардейской армии вырвались вперед и уже находились всего в 18 км от границы. События на левом крыле фронта развернулись так, что противник был вынужден бросить туда главные силы, ослабив свою оборону в полосе 5-й армии.

Генерал Крылов воспользовался этим и 2 августа нанес удар в направлении Наумиестиса. Вперед вырвались полки Городовикова и Калинина. При выходе к восточно-прусской границе широко использовались огнеметные танки.

Противник, стремясь не допустить выхода Красной Армии к границам Восточной Пруссии, наносил сильные контрудары северо-западнее и западнее Каунаса. В район Вилкавишкиса были переброшены танковая дивизия и части двух новых пехотных дивизий. 10 августа противнику удалось прорвать фронт советских частей. Под натиском превосходящих сил 222-я стрелковая дивизия вынуждена была оставить шоссе Мариямполь – Вилкавишкис. Город Вилкавишкис неоднократно переходил из рук в руки. Черняховский в решающий момент ввел в сражение из резерва 2-й гвардейский танковый корпус. Не выдержав стремительного натиска, враг отступил, оставив на поле боя восемьдесят подбитых танков.

Последние десятки километров перед границей были особенно трудными. Танкам приходилось преодолевать минные поля, противотанковые рвы, пехоте – по три ряда колючей проволоки, по четыре линии траншей на каждой оборонительной позиции.

К двум часам дня передовые части 184-й Краснознаменной Духовщинской стрелковой дивизии генерала Городовикова ударили противнику во фланг и продвинулись еще на четыре километра. Ближе всех к границе выходил батальон капитана Г. Н. Губкина из 262-го стрелкового полка. Черняховский немедленно связался с командующим 1-й воздушной армией генерал-полковником авиации Хрюкиным:

– Сможете полк штурмовиков перенацелить на поддержку передового батальона дивизии Городовикова?

После налета штурмовиков на поле осталось семь горящих машин, вражеская атака была отбита. С передовых позиций батальона Губкина можно было разглядеть вдали очертания первого немецкого города Ширвиндт. «За маленький прибрежный хуторок шел горячий бой, – писала в те дни «Правда». – Одна мысль о том, что война от тихих всплесков Волги докатилась до Шешупе, вынуждала немцев драться с невиданным остервенением… Бой за хутор шел несколько часов. Охваченный дымом, он почти весь был разбит и сожжен…»

Утром 16 августа генерал Городовиков доложил командующему 5-й армией о выполнении приказа командующего фронтом и что 184-я Краснознаменная Духовщинская стрелковая дивизия, три года назад на этом рубеже принявшая первый удар захватчиков, вышла к границе и водрузила на ней Государственный флаг Союза Советских Социалистических Республик. Черняховский сердечно поздравил генерала Городовикова и весь личный состав с исторической победой. Приказал всех солдат, сержантов и офицеров, которые первыми вышли к границе, представить к правительственным наградам, а особенно отличившихся – к званию Героя Советского Союза.

18 августа И. Д. Черняховский направил в Ставку ВГК боевое донесение 476/оп следующего содержания (приводится сокращенно):

«1. Войска 3-го Белорусского фронта в течение 17.08 в центре продолжали наступление. В результате трехдневных напряженных боев наступающие части, преодолевая упорное сопротивление противника и отражая неоднократные контратаки его пехоты с танками, вышли на государственную границу протяжением до 10 км северо-восточнее г. Наумиестис на участке Турчины, стык шоссе.

Части, действующие южнее, полностью очистили от противника Вилковишкис. На остальном фронте войска обороняли прежние рубежи и вели огневой бой. Противник подводом свежих резервов продолжает усиливать свою группировку войск…».

Немцы упорно цеплялись за каждый участок местности. Они предпринимали на различных направлениях контратаки, в которых участвовали незначительные силы. Так, 18 августа в полосе 5-й армии в контратаку были брошены более пехотного полка и 25 танков. Против войск 33-й армии в контратаках принимали участие от роты до батальона пехоты с танками и самоходными орудиями. Противник перед фронтом наступающих частей предпринимал неоднократные контратаки. Чтобы лишить противника возможности сковывать действия частей и соединений фронта, Черняховский широко применял авиацию. 1-я воздушная армия наносила удары по скоплениям танков, транспорту и живой силе противника. Отдельные группы штурмовиков поддерживали наступающие части 5-й и 33-й армий. В воздушных боях было сбито 33 вражеских самолета, а на аэродроме западнее Немокшты штурмовиками уничтожено и повреждено 27 самолетов.

Войска 3-го Белорусского фронта, отразив контратаки противника, к концу августа продвинулись еще на 30–50 км и основными силами вышли к заранее подготовленным укрепленным позициям противника на линии восточнее Расейняй и Кибартай, Сувалки.

В результате Каунасской операции войска 3-го Белорусского фронта вышли к границам Восточной Пруссии и создали условия для разгрома противника на его территории.

Чем же характерна Каунасская наступательная операция? Во-первых, тем, что она готовилась в ходе предыдущей, Вильнюсской операции и являлась, по существу, ее развитием без значительного пополнения войск 3-го Белорусского фронта. Во-вторых, операция поучительна отражением в ходе наступления сильных контрударов противника и овладением в короткий срок городом-крепостью Каунас, обороняемой многочисленным гарнизоном.

29 августа Ставка ВГК своей директивой № 220198сс/ов поставила войскам 3-го Белорусского фронта следующие задачи:

1. Войскам фронта с получением настоящей директивы во всей полосе перейти к жесткой обороне.

2. Оборону создать глубокоэшелонированную. Подготовить в полосе фронта не менее трех оборонительных рубежей с общей глубиной 30–40 км, имея на основных направлениях сильные корпусные, армейские и фронтовые резервы.

3. При организации обороны тщательно спланировать огни артиллерии и минометов по районам вероятного скопления танков и пехоты противника, систематически тренируя артиллерийские и минометные части в вызове и сосредоточении огня как днем, так и ночью.

Особо тщательно организовать артиллерийское и минометное обеспечение и маневр пехоты, подвижных частей, артиллерийских и инженерных средств на наиболее угрожаемых направлениях и на стыке соединений и армий.

4. Противотанковую оборону строить глубиной до 6–8 км, с плотностью на важнейших танкоопасных направлениях 25–30 орудий на 1 км фронта, широко используя минные поля.

5. Особое внимание уделить обороне на направлениях: Рассейняй, Каунас; Шталлупенен, Каунас; Сувалки, Лаздияй…

К 20 сентября создать прифронтовую полосу отселения глубиною 12–15 км. Выселить за пределы этой полосы и воспретить доступ в нее лиц гражданского населения.

Тыловую границу прифронтовой полосы, а также решение вопроса об отселении из городов установить Военному совету фронта. Линию этой границы и перечень городов, подлежащих выселению, донести к 5 сентября.

Крупные населенные пункты подготовить к обороне, независимо от их удаления от линии фронта…»

Доступ лиц гражданского населения в прифронтовую полосу для производства полевых работ разрешалось производить в организованном порядке решением Военного совета фронта. Одновременно со строительством оборонительных рубежей требовалось во всех соединениях и частях фронта приступить к плановым занятиям по боевой подготовке и сколачиванию подразделений и частей, уделив основное внимание наступательному бою применительно к условиям фронта. Ставка предписывала запретить работу радиостанций, ограничить использование телефонной связи в войсках от штаба корпуса и ниже, обеспечив меры скрытого управления войсками. Для соблюдения указанного режима следовало организовать жесткий радиоконтроль над телефонными переговорами.

С переходом советских войск к обороне Белорусская стратегическая наступательная операция («Багратион») была завершена.

Это произошло приблизительно в сентябре 1944 г.

В ходе операции войска 1-го Прибалтийского, 1, 2 и 3-го Белорусских фронтов разгромили группу армий «Центр», нанесли поражение группам армий «Север» и «Северная Украина». 17 дивизий и 3-я бригада полностью уничтожены, а 50 дивизий лишились больше половины своего состава, уничтожено около 2000 самолетов противника. Потери врага составили около 409,4 тыс. солдат и офицеров, в том числе 255,4 тыс. безвозвратно. Генерал Г. Гудериан, оценивая итоги наступления советских войск, писал: «Этим ударом в крайне тяжелое положение была поставлена не только группа армий «Центр», но и группа армий «Север».

Потери советских войск составили: безвозвратные – 178,5 тыс. человек и санитарные – 587,3 тыс. человек. Армии 3-го Белорусского фронта потеряли безвозвратно 45,117 тыс. человек, а санитарные потери достигли 155,165 тыс. Таким образом, от общего числа потерь людские потери фронта составили соответственно 25 % и 26 %, или одну четверть. Такие потери объясняются упорным сопротивлением противника, мощью его обороны, трудностями форсирования многих рек, неэффективной в ряде случаев артиллерийской и авиационной подготовкой, неудовлетворительными действиями 5-й гвардейской танковой армии, не всегда четким взаимодействием наземных войск с авиацией.

В целом же операция («Багратион») по замыслу, масштабам, эффективности и значимости занимает особое место в истории Великой Отечественной войны и представляет важную главу в развитии отечественного военного искусства. Войска Красной Армии, начав наступление на фронте 700 км, к концу августа 1944 года продвинулись на запад на 550–600 км, расширив фронт военных действий до 1 100 км. От противника была освобождена обширная территория Белоруссии (80 %) и четвертая часть Польши.

Советские войска вышли на Вислу и к границе с Восточной Пруссией.

Глава 12. Восточно-Прусская наступательная операция

И. Д. Черняховский после перехода войск 3-го Белорусского фронта к обороне совместно с начальником штаба генералом А. П. Покровским подготовили предварительный план наступления в пределы Восточной Пруссии. План был представлен Сталину.

В директиве № 220235 Ставки ВГК от 3 октября 1944 г., посланной Черняховскому, говорилось:

«1. Подготовить и провести наступательную операцию силами 5-й А Крылова, 11-й гв. армии Галицкого и 28-й армии Лучинского с целью взаимодействия с 1-м Прибалтийским фронтом разгромить Тильзитско – Инстербургскую группировку немцев и овладеть районом Кенигсберга.

Главный удар нанести смежными флангами 5-й и 11-й гв. армий (всего восемнадцать стрелковых дивизий) из района Вилкавишкиса в общем направлении на Гумбиннен и далее вдоль южного берега р. Прегель, на участок прорыва привлечь четыре артдивизии и создать плотность артиллерии не менее 200 стволов (от 82-мм и выше) на 1 км фронта прорыва.

Предусмотреть действия части сил соседних армий из района Ширвиндта на Лазденен и из района Почернувки на Вижайны с целью свертывания обороны противника на флангах прорыва.

2. Ближайшая задача войск фронта – не позднее 8-10-го дня операции овладеть рубежом Инстербург – Даркемен – Гольдап. В дальнейшем наступать на Алленбург – Прейсиш-Эйлау, выделив часть сил для атаки Кенигсберга с юга.

3. 28-ю армию вести во втором эшелоне за главной группировкой, используя ее для наращивания силы удара при развитии наступления.

4. Иметь в виду использование 39-й армии по выходе ее на р. Неман для усиления наступательной группировки фронта на заданном направлении».

Черняховский, выполняя приказ Верховного Главнокомандующего, тотчас же приступил к разработке плана операции, замысел которой он довел на совещании с командармами.

– Главный удар наносят 11-я гвардейская армия генерала Галицкого и 5-я армия генерала Крылова. На правом крыле фронта 39-я армия генерала Людникова наступает в направлении на Лазденен с целью отрезать пути отхода противника на запад. Левее ударной группировки на второй день операции в наступление перейдет 31-я армия генерала Глаголева с целью расширения прорыва и развития успеха в направлении на Филипув. С утра второго же дня операции в полосах наступлений 11-й гвардейской и 5-й армий будет введен в сражение 2-й гвардейский танковый корпус. Я обращаю ваше внимание на необходимость смелого массирования артиллерии на участках прорыва, учитывая систему мощных укреплений, на которые опирается оборона противника.

На направлении главного удара была создана высокая плотность на 1 км фронта – 2200 орудий и минометов, 25 танков и САУ.

3 октября командующие армиями получили директиву на предстоящую операцию. Последние строки этой директивы, написанные рукой Ивана Даниловича, звучали:

«…Солдаты, сержанты, офицеры и генералы 3-го Белорусского фронта, нам выпала честь первыми ворваться в логово фашистского зверя. Помните, с этих мест началось фашистское нашествие. Сколько бедствий оно принесло миру! Сколько разрушенных городов и сел, сколько измученных и истерзанных людей сгорели в крематориях, земля облилась кровью и покрылась могильными холмами… нам выпала честь, мы первыми подняли меч над головой фашистского зверя в его берлоге. Будем же достойны нашей грандиозной, славной боевой задачи, выполним свой долг, и пусть весь мир облегченно вздохнет!»

В точно установленный срок, 8 октября, план Гумбиннен – Гольдапской операции был доработан. И. Д. Черняховский вместе с членом Военного совета В. Е. Макаровым вылетел в Москву, в Ставку Верховного Главнокомандования. И. В. Сталин предоставил слово Ивану Даниловичу.

– 3-му Белорусскому фронту, – начал Черняховский, – предстоит прорвать мощную, глубокоэшелонированную военную систему полевых и долговременных укреплений противника глубиной в сто пятьдесят – двести километров, где насчитывается сто двенадцать долговременных железобетонных оборонительных сооружений различного типа. Для выполнения такой задачи тяжелой артиллерии, танков и авиации у нас недостаточно…

Далее привожу слова Сталина частично, опуская их подробный разговор.

– Наступление в Восточной Пруссии оттянет часть войск противника, действующих против 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов. Важно на данном этапе сконцентрировать силы для удара на центральных направлениях, ведущих к сердцу Германии – Берлину. Если из этих сил что-то передать вам, массированного удара у Жукова и Конева не получится…. Мы уже усилили ваш фронт 28-й армией генерал-лейтенанта Лучинского. Большего дать не можем.

Наступление войск 3-го Белорусского фронта на Тильзитско – Инстербургском направлении началось 15 октября.

Ему предшествовала двухчасовая артиллерийско-авиационная подготовка. После того как артиллерия перенесла огонь в глубину обороны, в атаку вслед за огневым валом поднялась пехота в сопровождении танков и артиллерии. Но противник оказывал ожесточенное сопротивление, темп наступления замедлился: сказался недостаток в тяжелой артиллерии и танках.

В полосе 5-й армии вечером в сражение был введен второй эшелон армии. В связи с тем, что генерал Н. И. Крылов с 17 октября находился в госпитале, обязанности командарма исполнял генерал-лейтенант П. Г. Шафранов. Командующий фронтом вместе с членом Военного совета выехал на командно-наблюдательный пункт армии.

Неудачно складывалась обстановка в полосе наступления 5-й армии. Черняховский незамедлительно выехал в одну из дивизий, где произошла заминка.

– Товарищ командующий, взгляните. – Командир дивизии указал на высотку метрах в восьмистах впереди. – Казалось бы, безобидный бугорок, а правее, видите, еще один. Доты! Стоит бойцам подняться в атаку, как они оживают.

– Что делает артиллерия?

– Разрешите? – И, получив согласие, комдив приказал: – Открыть огонь!

Один за другим снаряды попадали в пристрелянный бугорок. Когда дым рассеялся, стало видно, что дот невредим, лишь нарушилась маскировка, оголился железобетон.

– Товарищ командующий, нужны тяжелые танки и самоходки!

– Хорошо, позабочусь. А пока выдвигайте приданную корпусную артиллерию на прямую наводку, стреляйте по амбразурам.

– Есть, товарищ командующий!

– И учтите, что после того как получите все необходимое, я строго взыщу с вас не только в случае невыполнения в срок задания, но и за неоправданные потери.

И. Д. Черняховский, оценив обстановку, создавшуюся в полосе 5-й армии, принял решение перенести главный удар в направлении Гросс Тракенен – Неммерсдорф, где наметился успех 11-й гвардейской армии. Сюда же в ночь на 19 октября был переброшен 2-й гвардейский танковый корпус генерала А. С. Бурдейного. По указанию Ивана Даниловича фронтовая авиация нанесла удары по вражеской обороне. Части 2-го гвардейского танкового корпуса во взаимодействии с 16-м гвардейским стрелковым корпусом генерала С. С. Гурьева 20 октября прорвали вторую полосу обороны противника и вышли на рубеж реки Роминте. Для наращивания удара с утра следующего дня на стыке 5-й и 11-й гвардейской армий был введен в сражение второй эшелон фронта – 28-я армия генерала А. А. Лучинского. Однако противнику также удалось подтянуть резервы на этот участок. Темп наступления 28-й армии замедлился. Анализ обстановки показал, что сопротивление противника ослабло в полосе наступления 11-й гвардейской армии. Черняховский в быстром темпе осуществил маневр артиллерией и авиацией. Основные силы бомбардировочной и штурмовой авиации были нацелены на поддержку 2-го гвардейского танкового корпуса, действующего в обход Гумбиннена с юга, и 16-го гвардейского стрелкового корпуса, наступающего к реке Ангерапп. В результате был вбит глубокий клин в оборону противника.

Части 2-го гвардейского танкового корпуса и 16-го гвардейского стрелкового корпуса генерала Гурьева, оторвавшись от главных сил фронта, оголили свои фланги. Этим воспользовался противник, который силами более 200 танков, поддерживаемый четырьмя бригадами штурмовых орудий и отдельной бригадой шестиствольных минометов, нанес контрудар с севера и юга по сходящимся направлениям под основание клина в районе Вальтеркемена. Черняховский, стремясь вывести из-под удара 2-й гвардейский танковый корпус и 31-ю гвардейскую стрелковую дивизию, приказал отвести их назад, на восточный берег реки Роминте, и прикрыть их фланги.

Несмотря на отсутствие активных действий со стороны соседей и нехватку тяжелых танков и самоходно-артиллерийских установок, войска 3-го Белорусского фронта все же сокрушили мощные долговременные укрепления противника на границе Восточной Пруссии и продвинулись до 30 км в глубь вражеской территории, расширив прорыв до 140 км по фронту.

23 октября радио передало приказ Верховного Главнокомандующего И. В. Сталина:

«Войска 3-го Белорусского фронта, перейдя в наступление, при поддержке массированных ударов артиллерии и авиации прорвали долговременную, глубоко эшелонированную оборону немцев, прикрывавшую границы Восточной Пруссии на 30 километров в глубину и 140 километров по фронту. В ходе наступления войска фронта овладели мощными опорными пунктами обороны противника – Ширвиндт, Наумиестис (Владиславов), Виллюнен, Вирбалис (Вержболово), Кибартай (Кибарты), Эйдткунен, Шталлупенен… и с боями заняли около 900 других населенных пунктов на территории Восточной Пруссии.

В боях при прорыве обороны немцев отличились войска генерал-полковника Галицкого, генерал-полковника Глаголева, генерал-лейтенанта Шафранова, генерал-полковника Крылова, генерал-лейтенанта Людникова…

Сегодня, 23 октября, в 23 часа столица нашей Родины салютует доблестным войскам 3-го Белорусского фронта, прорвавшим оборону немцев и вторгшихся в пределы Восточной Пруссии, двадцатью артиллерийскими залпами из 224 орудий.

За отличные боевые действия объявляю благодарность руководимым вами войскам, участвовавшим в боях при прорыве обороны немцев и вторжении в Восточную Пруссию».

Дальнейшее наступление войск 3-го Белорусского фронта сопровождалось значительными потерями, так как противник, перебросив крупные силы с неатакованных участков и соседних фронтов, стал оказывать все более упорное сопротивление. 27 октября И. Д. Черняховский вынужден был отдать приказ закрепиться на рубеже Сударги, Шиллен, Августов.

5 ноября в 3 часа ночи Ставка ВГК директивой № 220235 поставила командующему 3-м Белорусским фронтом следующую задачу:

«1. Войскам фронта с получением настоящей директивы во всей полосе перейти к жесткой обороне.

2. Положение в районе Гольдапа восстановить и прочно удерживать этот район.

3. Оборону создать глубокоэшелонированную. Подготовить в полосе фронта не менее трех оборонительных рубежей с общей глубиной 30–40 км, имея на основных направлениях сильные корпусные, армейские и фронтовые резервы.

4. Противотанковую оборону строить глубиной до 6–8 км с плотностью на важнейших танкоопасных направлениях 25–30 орудий на 1 км фронта, широко используя минные поля.

5. Особое внимание уделить обороне на направлениях: Пилькаллен, Ширвиндт, Куссен, Шталлупенен; Гумбиннен, Вальтеркемен, Виштынец; Гольдап, Пшеросль; Тройбург, Сувалки.

Крупные населенные пункты подготовить к обороне независимо от удаления от линии фронта.

6. Обеспечение стыков с соседними фронтами оставить прежнее.

7. Одновременно со строительством оборонительных рубежей во всех соединениях и частях фронта приступить к плановым занятиям по боевой подготовке и сколачиванию подразделений и частей, уделив основное внимание наступательному бою применительно к условиям фронта».

«В ходе Гумбиннен-Гольдапской наступательной операции И. Д. Черняховский познал горечь неудачи. Войска 3-го Белорусского фронта не сумели выполнить полностью поставленные задачи, так как у них не хватило сил и средств для преодоления мощной вражеской обороны. Из 404,5 тыс. человек, насчитывавшихся во фронте к началу операции, было потеряно 79 527 человек, в том числе 16 819 безвозвратно. Следовательно, общие потери составили 19,6 % от численности войск фронта, а безвозвратные потери – 4,5 %» (17).

Далее я опускаю подробности стратегических замыслов Ставки ВГК по дальнейшему ходу военных действий в целом по всем фронтам, так как это есть в военной литературе.

Отец участвовал в боях на подступах к городам Гумбиннен и Инстербург, поэтому акцентирую внимание на этих событиях, обратившись к первоисточникам литературы, мемуарам отца и его наградному листу к третьему по счету боевому ордену – ордену Отечественной войны 1-й степени.

Инстербургско-Кенигсбергская операция

Составной частью Восточно-Прусской стратегической наступательной операции являлась Инстербургско-Кенигсбергская операция, проведенная 13–26 января 1945 года. Подготовка к ней началась сразу же после перехода войск 3-го Белорусского фронта к обороне. 6 ноября 1944 года командующего и члена Военного совета фронта вызвали в генеральный штаб по поводу предстоящей Восточно-Прусской операции.

И. Д. Черняховский, вернувшись в штаб фронта, начал подготовку к предстоящей операции. Директива № 220277 Ставки ВГК от 3 декабря, гласила:

«1. Подготовить и провести наступательную операцию с целью разгромить Тильзитско – Инстербургскую группировку противника и не позднее 10–12-го дня операции овладеть рубежом Немонин, Жаргиллен, Норкиттен, Даркемен, Гольдап.

В дальнейшем, прочно обеспечивая главную группировку фронта с юга, развивать наступление на Кенигсберг по обоим берегам р. Прегель, имея главные силы на южном берегу р. Прегель.

2. Главный удар силами четырех общевойсковых армий и двух танковых корпусов нанести из района севернее Шталлупенен, Гумбиннен в общем направлении на Малвишкен, Ауловенен, Велау.

Оборону противника силами трех армий (39, 5, 11-й гв.) прорвать на одном участке протяжением 18–19 км по фронту. На участок прорыва привлечь три артиллерийские дивизии прорыва и создать плотность артиллерии и минометов (от 76 и выше) не менее 200 стволов на один километр фронта прорыва.

3. Во втором эшелоне иметь одну армию (2-ю гв.) с танковым корпусом и использовать ее после прорыва для наращивания удара на главном направлении.

4. Действия главной группировки войск обеспечить: с севера, со стороны реки Неман – обороной одного стрелкового корпуса 39-й армии и наступлением ее главных сил в направлении Тильзита; с юга – обороной 28-й армии южнее Вальтеркемена и наступлением части ее сил из-за левого фланга участка прорыва в общем направлении на Даркемен.

31-й армии при всех условиях прочно оборонять занимаемый ею фронт к югу от Гольдапа.

5. Танковые корпуса использовать для развития успеха после прорыва на главном направлении…

…

7. Начало наступления – согласно полученным Вами лично указаниям…»

В соответствии с директивой Ставки ВГК, командующий и штаб 3-го Белорусского фронта начали подготовку к Инстербургско – Кенигсбергской наступательной операции.

К началу операции войска фронта насчитывали более 708 тыс. человек, 9 605 орудий и минометов, 1 272 танка и САУ, 1 333 самолета. Они занимали рубеж от Сударги до Августова, вклинившись на территорию Восточной Пруссии на Гумбинненском направлении до 40 км. Противник занимал заранее подготовленную, глубокоэшелонированную оборону, включавшую 3–9 оборонительных полос, Хайльсбергский, Ильменьхорстский и Летценский укрепленные районы, крепость Кенигсберг.

Замысел Черняховского состоял в том, чтобы силами 39, 5, 28, 11-й гвардейской армий и двух танковых корпусов нанести главный удар из района Шталлупенен, прорвать оборону противника на стыке 3-й танковой и 4-й армий с целью разобщить их усилия и, развивая наступление в общем направлении на Велау, в обход с севера мощных узлов обороны – Гумбиннена и Инстербурга, разгромить главные силы 3-й танковой армии. Вспомогательный удар Иван Данилович намечал осуществить силами 2-й гвардейской армии из района южнее Шталлупенена на Даркемен. Войскам 31-й армии предстояло оборонять участок от Гольдапа до Августова. В дальнейшем предусматривалось развивать наступление на Кенигсберг.

Оперативное построение войск фронта Черняховский определил в два эшелона. В первом эшелоне на правом крыле наступала 39-я армия генерала И. И. Людникова, нанося главный удар в направлении Пилькаллен, Тильзит; левее – 5-я армия генерал-полковника Н. И. Крылова. Севернее шоссе Шталлупенен – Гумбиннен прорывала вражескую оборону 28-я армия генерала А. А. Лучинского с задачей овладеть районом Гумбиннен. Подвижную группу фронта составлял 2-й гвардейский танковый корпус генерала А. С. Бурдейного, который должен был войти в прорыв в полосе 5-й армии с утра второго дня операции и стремительным ударом к исходу четвертого дня овладеть Гросс Скайсгирреном» (14).

Из мемуаров отца:

«В конце августа 1944 года, после упорных боев, наша 215-я стрелковая дивизия прорвала укрепленную пограничную полосу обороны немцев, форсировала пограничную с Литвой реку Шешупе и вышла на территорию Германии, в Восточную Пруссию.

Вот мы и на территории врага – в Восточной Пруссии, этого плацдарма немецкого реваншизма, где росла и жирела стая фашистской империалистической верхушки – родина исконно немецкого бюргерства! Настал час возмездия. Вспомнились встречи в плену с немецкой солдатней, спесиво смотревшей на нас, пленных, голодных, еле передвигающих ноги. В 1941 году повсеместно слышались восклицания немцев: «Сталин капут!» или «Руссиш швайн!» Теперь же, в 1944 году, наблюдая за немецкими пленными солдатами, угодливо, со страхом глядевших нам в глаза, чувствующими свою вину, с гордостью подумалось об освободительной миссии нашей армии. Армии, защищавшей не только свою Родину, но и освободившей уже тогда всю Прибалтику и часть Польши.

В приграничной полосе немцы заранее подготовили много долговременных железобетонных укреплений, способных вмещать до 100 человек. Каждое с двухъярусными нарами и 2-метровыми покрытиями из железобетона, способными выдержать попадание тяжелых снарядов. Перед этими укреплениями были заранее вырыты две линии траншей с огневыми точками. Но ничто не могло спасти немцев от возмездия за преступления, творимые на нашей земле в течение почти четырех лет. Начались упорные и жестокие бои на территории Восточной Пруссии.

Хорошо мне запомнился один бой, когда наш 618-й стрелковый полк в августе 1944 года подошел к границе Литвы с Восточной Пруссией. Приданный нашей батарее 1-й стрелковый батальон нашего же полка с ходу захватил высоту на восточном берегу пограничной реки Шешупе, с которой хорошо просматривался западный немецкий берег реки. Вблизи реки на западном берегу находилась пограничная застава немцев. На восточном же берегу, в трехстах метрах от переднего края были подготовлены наши хорошо замаскированные пушки. Чтобы стрелковый батальон смог удержать высоту, мы, заняв удобные огневые позиции, с прямой наводки поддерживали его артиллерийским огнем. Командир нашей артиллерийской батареи в это время находился в медсанбате по причине ранения.

В этом бою участвовали две наши пушки-гаубицы, расположенные на расстоянии 150 метров друг от друга. Фамилию одного из командиров орудийного расчета я помню, это был Давыдов. На второй день после захвата нашими солдатами высоты, на рассвете, немцы на эту высоту обрушили шквал артиллерийского огня. В течение 10–15 минут высота была затянута дымом от разрывов немецких снарядов. После артобстрела немецкая пехота пошла в атаку и вновь заняла высоту. Наш пехотный батальон, не выдержав натиска, оставил высоту. Наступил момент, когда немцы могли беспрепятственно прорвать нашу оборону. Возникла острая необходимость для нанесения быстрого решительного удара силами, в первую очередь, нашей батареи. И тут командир первого орудия растерялся. Расстояние от батареи до высоты, где были немцы, всего 300 метров. Хорошо было видно невооруженным глазом, как многочисленная пехота немцев заполнила высоту. Для точного поражения цели из пушки-гаубицы необходима была стрельба прямой наводкой, а для этого тяжелые гаубицы нужно выкатить вручную из елового укрытия на открытое место. Дав указание командиру первого орудия Давыдову выкатывать орудие наверх для стрельбы прямой наводкой, я поспешил ко второму орудию, у которого была отличная позиция. Но почему же они не стреляют? Я добежал до огневой позиции второго орудия и увидал, что артиллеристы приготовились к стрельбе: снаряд послан в ствол пушки, наводчик на месте, а командир взвода, старший лейтенант, спрятался в щель и кричит:

– Не открывать огня!

Несмотря на разницу в званиях (а я был младший сержант), в пылу боя даю команду расчету развернуть орудие и немедленно открыть огонь. Откровенно говоря, покрыл трехэтажным матом старшего лейтенанта, обозвав его трусом. Артиллеристы второго орудия открыли огонь. Когда я убедился, что наши снаряды нанесли немцам ощутимые потери, то вернулся к первому орудию, который также вел огонь по противнику. Надо было видеть, с какой радостью встретили наши артиллеристы тот момент, когда увидели, как косили немцев снаряды, выпущенные из двух 76-миллиметровых пушек-гаубиц! Здесь же, недалеко от наших огневых позиций, находился наблюдательный пункт минометного дивизиона 12-миллиметровых минометов, поддерживающих наш стрелковый полк. Вначале они со сна не поняли изменившуюся обстановку, говоря, мол, зачем вы бьете по своим. Отвечаем – там же немцы. Тогда они открыли минометный огонь по врагу. В течение последующих 15–20 минут немцы оставили высоту. Никого, кроме 60 немецких трупов, на высоте не осталось. Немцы бежали на свои старые позиции. Через полчаса после боя в расположение нашей батареи прибыл заместитель командира полка Потапов. Он спросил:

– Где командир батальона пехоты?

Пришлось разыскивать и командира батальона пехоты, и его солдат. Снова позицию на высоте заняла наша пехота. В результате этого боя наш полк вернул прежние позиции на этой высоте.

Командир полка отдал приказ о представлении к наградам всего состава артиллерийских расчетов, участвовавших в этом бою. Я был награжден орденом Отечественной войны 1-й степени. Командир же второго орудия, старший лейтенант, проявивший трусость в бою, награжден не был» (9).

Привожу здесь отрывок из наградного листа, описывающий этот бой.

3. К ордену Отечественной войны 1-й степени № 97 309.

«Краткое конкретное изложение личного боевого подвига или заслуг:

В бою при прорыве обороны противника на границе с Восточной Пруссией в районе города Ширвиндт 16 октября 1944 г., выдвинувшись в боевые порядки пехоты, выявил и указал батарее немецкие огневые точки, мешавшие продвижению наших наступающих подразделений.

Благодаря его правильной корректировке батарея уничтожила у противника 3 пулеметные точки, подавила огонь двух минометных батарей, разбила тягач с боеприпасами и уничтожила до 40 гитлеровцев.

Умелое взаимодействие стрелковых подразделений с поддерживающей артиллерией обеспечило форсирование пограничной реки Ширвинта и вступлению наших войск на землю Германии.

Командир 618-го стрелкового Ковенского полка подполковник Мусланов».

Здесь я привожу лишь первую часть текста наградного листа. Этот третий орден отец получил в совокупности за два боя в Восточно-Прусской операции. Второй бой, под Гумбинненом, будет описан позже.

Продолжу воспоминания отца:

«На второй день после боя на огневые позиции прибыл начальник артиллерии полка майор Никитин. Расспросив, как в прошлом бою сложилась ситуация, он предложил мне оформить документы на присвоение офицерского звания. Я это предложение отклонил. Я рассудил тогда, что получу звание не выше лейтенанта. Зная о том, что наша победа не так уж далека, я считал, что, получив офицерское звание, не смогу демобилизоваться сразу после войны. А служить в армии после войны не хотелось. Я соскучился по гражданской жизни. Все это имело смысл, если останусь живым. Если же буду убит, то сержантом или лейтенантом – значения не имеет. Человек я был сугубо мирный и профессию имел мирную – школьный учитель, которым проработал всего один год до начала военной службы, к этой профессии и хотел вернуться после войны. Так и ответил майору.

И еще один бой запомнился. В октябре 1944 года, при наступлении нашего полка недалеко от немецкого города Гумбиннена, наш 1-й стрелковый батальон был остановлен сильным пулеметным огнем немцев, окопавшихся на опушке небольшого леса. Для подавления пулеметных гнезд немцев наш командир полка приказал командиру батареи выдвинуть на открытую позицию для стрельбы прямой наводкой все орудия разом. Командир батареи Мамедов поспешил выполнить этот приказ, зная заранее, что этим обрекает батарею на неудачу (а значит, бездумные потери). Вместо пробных выстрелов одним орудием стрельбой прямой наводкой комбат приказал вывести все орудия на прямую наводку. Расстояние до немцев было около 400 метров. И вот выкатываются из укрытий одно за другим все три орудия с интервалом 10–15 метров. Немцы дали возможность выкатить орудия, а затем открыли по ним шквальный пулеметный огонь. В течение 5–10 минут все 12 лошадей были перебиты и упали. Сразу же были убиты двое ездовых» (9).

Помнится, в 50–60-е годы в нашей семье был широкий кожаный ремень, о который отец точил опасную бритву перед бритьем. На мой вопрос, чей это ремень, он ответил, что ремень принадлежал ездовому, которого убили рядом с ним в Германии. И лошадь погибла. А отец остался невредим. Возможно, ездового убили как раз в описываемом бою. Я тогда, будучи подростком, удивилась – разве отец дошел до Германии? О существовании Восточной Пруссии мне, школьнице, тогда было неизвестно, ведь после войны она исчезла с современных карт.

И вновь продолжает вспоминать отец:

«Артиллеристы залегли на землю, стараясь укрыться за лафетами пушек. Через 15 минут немцы открыли минометный огонь по неподвижным людям. Оказать помощь артиллеристам было невозможно. Так погибли все лошади и часть артиллеристов. Хорошо, что остались в живых наводчик и командир орудий. Дождавшись темноты, мы подобрали раненых, а в течение ночи на одной упряжке лошадей вывезли свои орудия на новые огневые позиции.

Через три дня после этого завязался упорный бой за немецкий хутор. Немцы атаковали позиции батальона пехоты и огневые позиции артиллерийской батареи своей пехотой и тяжелыми танками «тигр». Нашей артиллерией были подбиты три немецких танка, но при этом погибли все артиллеристы наших пушек. В этом бою наши орудия оказались на нейтральной полосе. Пришлось ночью, с помощью тросов, вручную вытаскивать их на свои позиции. Но одно орудие все же вытащить не смогли. На этом осеннее наступление в Восточной Пруссии на участке нашего фронта закончилось. На переднем крае наступило затишье. Началось строительство линии обороны – копание траншей, укрепление переднего края» (9).

Привожу вторую часть наградного листа к ордену Отечественной войны.

«В бою 23.10.1944 г. в районе сильно укрепленной деревни Дагутшен батарея по данным тов. Петербурцева уничтожила 2 немецкие пулеметные точки и парализовала огонь вражеского дота, дав возможность занять немецкие траншеи.

Вывод:

Достоин награждения орденом Отечественной войны 1-й степени.

Командир 618-го стрелкового Ковенского полка Подполковник Мусланов. п/п 4 ноября 1944 г.

Командир 215-й стрелковой Смоленской Краснознаменной дивизии Герой Советского Союза Генерал-майор Казарян п/п 4 ноября 1944 г.

Приказом частям 72-го стрелкового Ковенского корпуса № 094/н от 12.11.44 г. награжден орденом Отечественной войны 1-й степени.

Начальник отдела кадров подполковник п/п 2 декабря 1944 г.».

Из мемуаров отца:

«Наступление нового 1945 года на переднем крае мы праздновали ночью сигналами ракет из ракетниц. Вначале, в 12 часов ночи по московскому времени, начался фейерверк на нашей стороне фронта. Причем много ракет осветило наши тылы. Судя по этому, чувствовалось, что в нашем тылу скопилось много дополнительных войск для наступления на нашем участке фронта. С нашей стороны, кроме фейерверка ракет, последовали залпы артиллерии, но непродолжительно. Затем по германскому времени наступление Нового года немцы отметили фейерверком ракет разного цвета – красного, зеленого и белого, но уже без артиллерийской стрельбы.

13 января 1945 года началось крупное наступление советских войск в Восточной Пруссии. Вначале началась массированная артиллерийская подготовка» (9).

Продолжу мемуары отца:

«Затем в бой пошла пехота, танки, поддержанные массовым налетом авиации. Волна за волной шли в сопровождении истребителей наши штурмовики ИЛы, затем и тяжелые бомбардировщики. Наша 215-я стрелковая дивизия в составе 5-й армии 3-го Белорусского фронта наступала на Инстербург, который находился в 70 километрах от линии фронта. Все население от линии фронта до Инстербурга немцы эвакуировали в тыл. Почти все жители Инстербурга также были эвакуированы. Наши войска, имея численное превосходство, быстро продвигались вперед. Немцы оставили Инстербург почти без боя. Но сразу же за городом они оказали упорное сопротивление, вводя в бой танковые части – тяжелые «тигры» и «пантеры» (9).

«На территории Восточной Пруссии немцы часто предпринимали сильные контратаки с применением танковых групп. Как правило, шла борьба за овладение отдельными хуторами или имениями бауэров. В таких условиях сплошной линии, разделяющей наши и немецкие части, не существовало. Иногда наши батальоны глубоко вклинивались в расположение немецких частей. Этим пользовались немцы, контратакуя с разных сторон наши батальоны, нанося значительные потери нашей пехоте, а затем быстро отступая назад.

В такие клещи попал и наш 1-й пехотный батальон. Поддержанный огнем батареи 45-миллиметровых орудий («сорокапяток»), он продвинулся вперед, захватил имение бауэра и оторвался вперед почти на 1,5 км от смежного батальона. Командир полка приказал командиру батальона организовать круговую оборону и не делать попыток к наступлению. Однако получилось совершенно обратное. Немецкий бауэр, хозяин имения, бежал, оставив в имении все свое добро, в том числе и запас спиртного. Этим воспользовались наши офицеры. Хлебнув излишков немецкого шнапса, командир батальона пехоты и командир батареи «сорокапяток» решили проявить инциативу. Приказали выкатить 45-миллиметровые орудия и начали обстрел соседнего хутора, где сосредоточились немецкие танки и самоходные пушки «фердинанд». Зная, что русские вклинились глубоко в оборону, немцы с помощью более десяти тяжелых танков контратаковали 1-й пехотный батальон. Они окружили его, ворвались с танками в имение и уничтожили весь пехотный батальон с батареей «сорокапяток». Затем немцы быстро отступили. Остался в живых только один солдат, ординарец командира батальона, который среди трупов притворился убитым» (9).

Из сводки Информбюро:

«На Земландском полуострове западнее Кенигсберга наши войска отбивали атаки крупных сил пехоты и танков противника. Ценой больших потерь в живой силе и технике противнику удалось потеснить наши части от северного побережья Кенигсбергской бухты. Одновременно юго-западнее Кенигсберга наши войска вели бои по уничтожению Восточно-Прусской группировки противника и, сжимая кольцо окружения, овладели городом Цинтен и 5-ю населенными пунктами.

21 января 1945 года войска 3-го Белорусского фронта с боями заняли немецкий город Гумбиннен, а 22 января – город Инстербург. В ходе наступления войска 3-го Белорусского фронта 27 января 1945 года штурмом овладели городами Восточной Пруссии Тильзит, Ауловенен, Жиллен, Каукемен – важными узлами коммуникаций и сильными опорными пунктами обороны немцев на Кенигсбергском направлении, а также с боями заняли 250 населенных пунктов. 30 января 1945 года – начало окружения и разгрома города Кенигсберга».

30 января 1945 года – дата ранения отца. Война для него закончилась.

Вспоминает отец:

«Чем ближе наши войска подходили к Кенигсбергу, тем упорнее встречали сопротивление немцев. Опишу еще один памятный случай. Западнее города Инстербург сложилась похожая ситуация, как и с 1-м пехотным батальоном. Только здесь немцы атаковали наши позиции пехотой, подкрепленной самоходными пушками «фердинанд». Почти в окружении оказалась рота 2-го стрелкового батальона и две пушки нашей батареи 76-миллиметровых орудий. На высоте, у небольшого кирпичного домика, было установлено одно наше орудие, которое поддерживало огнем прямой наводкой эту роту. В домике был наблюдательный пункт как нашей батареи, так и командира стрелковой роты. Сначала объектом контратаки немецких «фердинандов» стало наше орудие, которое прямым попаданием было подожжено – загорелись резиновые колеса пушки. Затем, зайдя с тыла, «фердинанд» открыл огонь фугасными снарядами по дверям домика, в котором находились мы с разведчиком, а также командир роты со своим связным. После взрыва второго снаряда, разорвавшегося у дверей и разворотившего их, командир стрелковой роты приказал нам уходить из домика. Немец не перестанет стрелять по дому, пока весь его полностью не разрушит. А выбегать можно лишь через ту дверь, по которой немец стреляет, и именно в момент перезарядки снарядов «фердинанда».

Я предупредил разведчика Потапова, что после следующего выстрела выбегаю из дома я. А после 4-го залпа – он. Так и поступили. При следующем выстреле, пользуясь паузой при перезарядке «фердинанда», бегу в сторону леса, что в трехстах метрах от домика, туда, где на опушке леса было естественное укрытие – канава. Отбежав от дома метров 20–30, я зацепился плащ-палаткой за колючую проволоку. Последовал очередной взрыв снаряда, осколком которого я был ранен в кисть левой руки и контужен. Добравшись до канавы, я сел в ней отдышаться, а вслед за мной прибежал и мой разведчик Потапов, он-то и перевязал мне руку. Сам же он получил мелкие осколочные ранения в спину, его защитила телогрейка. Произошло это 31 января 1945 года. Направляясь в хозвзвод, я повстречал батарею артполка, которая с ходу развернулась и начала обстреливать «фердинанд» и вражескую пехоту. Немцы отступили, а что было дальше, узнать мне не удалось. Отдохнув в хозвзводе, я направился в санитарную роту полка. Оттуда меня в санитарном автобусе вместе с другими ранеными отправили в санбат, а затем в полевой госпиталь в Инстербург. В этот день и окончилась для меня война. А разведчика Потапова, с которым мы выбегали из дома, признали годным к строевой. Как же он сокрушался, что его не взяли в госпиталь, как надоела ему эта проклятая война! Из Инстербурга через неделю нас отправили в полевой госпиталь в Каунас. Еще через две недели, освобождая места в полевых госпиталях для раненых, предполагаемых к приему после решительного штурма Кенигсберга, нас санитарным поездом повезли через Москву в Горьковскую область в город Шатки, в госпиталь № 3282. Впоследствии я узнал, что многие из моих сослуживцев попали на советско-японский фронт, причем живыми остались немногие» (9).

18 февраля 1945 года – дата гибели И. Д. Черняховского – командующего 3-м Белорусским фронтом. Произошло это на окраине города Мельзак. Получив смертельное осколочное ранение, Иван Данилович скончался по дороге из медсанбата в госпиталь.

«Похороны генерала армии состоялись в Вильнюсе, где позже ему был установлен памятник. Памятник также был установлен в Виннице, а город Инстербург переименовали в Черняховск.

Памятник в Вильнюсе простоял несколько десятилетий. Новые власти Литвы посчитали, что памятник Черняховскому стал в Вильнюсе неуместен. По решению правительства Российской Федерации он был перенесен в Воронеж, который так же, как Вильнюс, освобождал генерал Черняховский.

19 ноября 1991 года в Москве на Новодевичьем кладбище состоялась траурная церемония перезахоронения праха И. Д. Черняховского» (14).

Глава 13. Мирная жизнь

Вспоминает отец:

«В город Шатки Горьковской области наш санитарный поезд прибыл в марте 1945 года. В Шатках еще лежал снег, хотя больших морозов уже не было. Госпиталь размещался в районном центре (почти селе) Шатки в помещении средней школы. В этом госпитале я лечился с начала марта по 15 июня 1945 года, там же встретил День Победы. В этом госпитале лечились только раненые, способные ходить (сравнительно легко раненные), в основном с повреждением рук. В самом госпитале квалифицированного хирурга не было, хирург приезжал из Горького раз в неделю. Он сам выполнял под наркозом чистку кости, раны, затем делал перевязку. Госпиталь был небольшой, всего на две палаты» (9).

День Победы отец описывал в устном рассказе так. Находясь в госпитальной палате в Шатках и услышав стрельбу, он выбежал на улицу. Все палили в воздух, кто во что горазд, устроив салют по случаю окончания войны. Отец быстро вернулся в свою палату и позвал товарища на улицу. А ходил отец в госпитальной пижаме. Товарищ его пижамы не имел, а носил кальсоны и нижнюю рубашку, выбежать в таком виде постеснялся. Тогда он попросил отца за компанию с ним также выйти на улицу в кальсонах, чтобы не так стыдно было. Зная щепетильность отца, думаю, что он отказался снять пижаму. А вообще, как одевали раненых в госпиталях, хорошо описывает писатель Виктор Астафьев в своем произведении «Веселый солдат». Уж он-то описывал войну, госпиталь и послевоенную жизнь фронтовиков без лакировки, как очевидец. Отец же в одежде всегда был аккуратен, даже в глубокой старости. Поэтому он с болью описывает, как в госпитале ему выдали ветхое тряпье, в котором он возвратился в родную деревню. Также я не могу представить, чтобы он набивал вещмешок немецким трофейным барахлом. Он привез лишь кофточку для будущей невесты, а также открытки из альбомов с видами Берлина и Кенигсберга и несколько поздравительных открыток. Совсем недавно я их сдала в Музей истории Великой Отечественной войны вместе с немецкой фарфоровой чашкой. Было еще и блюдце со свастикой на обороте, но разбилось. Отец был равнодушен к вещам. Для него самым ценным в жизни являлись книги. Да еще рыбацкие принадлежности.

Отец:

«В середине июня 1945 года многие раненые уже поправились и были выписаны из госпиталя. Война закончилась, раненые в госпиталь уже не поступали, и было принято решение госпиталь закрыть и освободить школу для подготовки ее к новому учебному году. Часть недолечившихся раненых распределили по другим госпиталям, а тех, у кого лечение почти подошло к концу (в том числе и меня) отправили домой с направлением в местные больницы для долечивания. Из госпиталя меня демобилизовали инвалидом III группы.

Нужно было уезжать домой, а на складе госпиталя для тех, кто выписывался, почему-то не оказалось одежды. Выдали мне сравнительно крепкие ботинки, а гимнастерка и галифе оказались ветхими, латаными, да еще к тому же очень короткими для меня. Одевшись и посмотрев на себя в зеркало, я понял, что похож на обшарпанного бродягу. (Бродяга – любимое словечко отца.) Никак я не мог появиться с фронта в родной деревне в этом тряпье. Вначале я отказался надевать это и решил ехать домой в пижамной паре из черного полотна, поскольку она была без дыр. Но сестра-хозяйка в слезах упросила меня сдать пижамный костюм, в противном случае с нее взыскали бы его стоимость в пятикратном размере. Пожалев женщину, я сдал пижамный костюм и одел на себя так называемую форму с дырками: штаны еле натянул, они были на два размера меньше, залатаны на коленях, а гимнастерка и того хуже. Сел в вагон пригородного сообщения – кругом меня пассажиры. Мне стыдно глядеть им в глаза, я отвернулся к окну вагона. Так и ехал я в рваных обносках, как бродяга, а не фронтовик. А про себя подумал тогда: «Приеду в Москву и сразу же пойду в Кремль, попрошу, чтобы мне погасили задолженность за ордена. Рублей 400–500, думаю, наберется». Тогда платили ежемесячно. Но не тут-то было. Оказалось, что орденские книжки и талоны к ним выдавались только в райвоенкомате по месту жительства. Соответственно, у меня ни книжки орденской, ни талонов к ней не было. Были только три ордена и армейское удостоверение к ним. Ехать домой надо было через Москву и далее через Могилев до станции Кричев. В Могилеве я учился в пединституте.

Поезд в Москву прибыл в полдень. Вышел я из вагона и вдруг вижу – из соседнего вагона выходит мой знакомый старший лейтенант Терехов. Вот уж этого я никак не ожидал. Терехов подходит ко мне, здоровается, веселый, хорошо одетый, в новом обмундировании. Он находился на излечении в госпитале Казани, а теперь ехал в часть по месту назначения. Я спрашиваю: «Как дела?», а он отвечает: «Отлично!» Оказалось, что он получил полное денежное довольствие и плюс выручил еще 30 тысяч рублей за трофеи, которые он набрал на хуторах Восточной Пруссии и выгодно продал на барахолке в Казани. Спрашивает, есть ли у меня знакомые в Москве, чтобы переночевать. Отвечаю, что в Москве проживает мой земляк, но вот беда: у меня совершенно нет денег. Смотрю – он как-то странно захмыкал и говорит: «Подожди, я отлучусь на минутку», – и убежал. Я хорошо изучил в армии его натуру скупердяя и понял, что ждать его не стоит.

В Москве еще с довоенных времен жил мой земляк, уроженец нашей деревни Журавель, бывший сосед Пантелей Афанасьев, 1914 года рождения. Я хорошо его знал, так как он приезжал до войны в отпуск в гости к брату, нашему соседу, Терентию Афанасьеву. Работал Пантелей в Москве кладовщиком на фабрике «Гознак». Проживали они вдвоем с женой в комнате коммунальной квартиры в Неопалимовском переулке, недалеко от Министерства иностранных дел. Детей у них не было. От первой жены он имел дочь, проживавшую в деревне Монастырек, соседней с нашей. Пантелей и его жена приняли меня гостеприимно. За ужином Пантелей с интересом расспрашивал меня о моей военной службе. Он спросил: правда ли, что немцы так безжалостно относились к нашим пленным, как об этом пишут в газетах? Я рассказал ему, как умирали пленные в немецком лагере, где я находился в Вязьме, от холода и голода. Пантелей поверил мне.

Переночевав в Москве, я поехал в Могилев. Необходимо было получить документ об окончании института, так как диплом мой остался в штабе 134-го артполка 95-й стрелковой дивизии еще перед войной, и, конечно, искать его было бессмысленно. В Могилевском пединституте из довоенных преподавателей остался только один – преподаватель геологии по фамилии Пряник и еще один знакомый, бывший студент с исторического факультета, занимавший на тот момент должность зам. директора института по хозчасти. Они мне объяснили, что для получения дубликата диплома требуется три свидетеля. Поэтому тогда дубликат я получить не смог. И только в 1952 году я нашел в Минске третьего свидетеля – преподавателя русского языка Жиркевича, который дал мне свидетельские показания, заверив их справкой в Минском пединституте, где работал после войны. По этой справке, а также по чудом сохранившейся крошечной фотокарточке, вырезанной из большой выпускной фотографии, я смог получить дубликат диплома о высшем образовании.

Встреча с родными была очень сердечной. К счастью, наша деревня Журавель уцелела. Дома меня встретили мать Прасковья Николаевна, старшая сестра Анна и двое племянников – Иван и Мария, дети покойной сестры Натальи. Наталья умерла в 1933 году от голода, а муж ее, Мамекин Денис Фадеевич, погиб на фронте. Погиб также и мой брат Егор. После демобилизации я прожил в деревне 2,5 месяца, помогал семье по хозяйству. Нужно было устраиваться на работу по специальности. К сожалению, должности учителя в школах Чериковского района тогда мне не нашлось, поэтому в конце августа 1945 года я уехал в Минск, где получил через Министерство образования направление в Гродненскую область. Но судьба распорядилась так, что я устроился на работу в городе Барановичи, в управлении Брест-Литовской железной дороги» (9).

Должность отца была инженер-экономист, а звание – инженер-лейтенант железнодорожной службы. Так что лейтенантом он все же стал, только в мирной профессии. А еще я недавно от родственников узнала, почему отец после войны не работал учителем. Как выяснилось, ему запретили преподавать историю и географию в школе, потому что он был в плену. Возможно, если бы, например, он был учителем математики, то учителем он бы работал. Вот такое было время.

Отец:

«С 1952 года, после объединения Брест-Литовской и Белорусской железных дорог, я проработал в течение 31 года инженером-экономистом в службе пути Управления Белорусской железной дороги в г. Минске.

На пенсию я вышел в мае 1976 года. О том, что сменил работу учителя на работу экономиста железной дороги, я не жалею, работа мне нравилась. В 1975 году мне было присвоено звание «Почетный железнодорожник». Тем не менее, только за то, что я был в плену, после войны, с 1947-го по 1980 год, я был лишен пенсии и льгот по инвалидности как инвалид ВОВ III группы в связи с ранением. Когда я обратился в Барановичский горвоенкомат с жалобой, у меня сразу же спросили, был ли я в плену. Я ответил, что был. Тогда работник военкомата, капитан, мне ответил, что многие из бывших военнопленных после войны оказались в ГУЛАГе, и что я должен сказать спасибо, что не разделил их участи. Я знаю, что многие пленные, после окончания войны оказавшиеся в Англии, по требованию Сталина были депортированы на Родину. Они не миновали ГУЛАГа. «Скажи спасибо, что цел», – ответил мне капитан.

В заключение скажу, что я честно прожил сложную и тяжелую жизнь. Как в годы мирного труда, так и в годы финской и Отечественной войн я честно служил Родине

Март 1987 г. – 1997 г.» (9).

Глава 14. Братья отца

Степан – старший брат (1905–1988)

Степан Михеевич Петербурцев ушел на фронт в первые же дни войны, оставив дома жену и четверых детей. Вероятнее всего, определили его в состав 13-й армии, которая с боями отступала на восток по Чериковщине. По скупым сведениям из воспоминаний дяди Степана он попал в окружение под Брянском («Брянский котел»). Его жена рассказывала мне, что с ним вместе воевали и его двоюродные братья, также его односельчане из деревни Журавель. И вот настала последняя ночь, когда нужно было решать – прорываться на восток через линию фронта или пробираться через немецкие тылы на запад, в родную деревню. Они стали совещаться в каком-то сарае. Двоюродные братья договорились идти домой, а Степан намерен был перейти линию фронта. Братья действительно вернулись в деревню. Вероятнее всего, дядя Степан не хотел ставить под удар семью, ведь он был членом партии, активист в деревне. Он ушел на восток. Что стало с ним потом, перешел ли он сразу линию фронта или где-то укрывался в течение года, до лета 1942 года – я не знаю. Человек он был крайне молчаливый, а мы – нелюбопытны. Что-то писал в конце жизни о себе, но записи его пропали во время отселения деревни, уже после его смерти. В одном я убеждена: воевал он честно, смело и не покривил душой, в каких бы обстоятельствах он ни находился.

Одновременно с запросом о наградных листах отца я запросила и наградные листы дяди Степана.

Вот что сказано в архивной справке ЦА МО РФ от 16.06.08 г. № 2/77080:

«В наградном листе к приказу войскам Отдельной Приморской армии № 0675/н от 02.10.1944 г., по которому сержант ПЕТЕРБУРЦЕВ Степан Михеевич, командир отделения 385-го отдельного батальона связи 9-й армии, 1905 года рождения, награжден орденом Красной Звезды, записано:

«В Отечественной войне с 08.08.1942 года. В Красной Армии с 23.06.1941 года. Призван Чериковским РВК Могилевской обл.

Ранения и контузии: тяжело ранен в ногу 25 сентября 1943 года.

Домашний адрес (на момент награждения): Могилевская область, Чериковский район, д. Журавель.

Будучи командиром отделения 1-й роты 385-го отдельного батальона связи 9-й армии Юго-Западного и Северо-Кавказского фронтов, в боях под г. Ворошиловградом и на Таманском полуострове неоднократно выполнял задания командования по обслуживанию и восстановлению линии связи.

В районе станицы Курчанской и города Темрюк 25.09.1943 года был тяжело ранен в правую ногу с ампутацией этой ноги…»

Основание: ЦА МО РФ, фонд 33, опись 690155, дело 3766, лист 82».

Кроме того, дядя Степан был награжден медалью «За отвагу», а в мирное время орденом Трудового Красного Знамени».

Я заметила совпадения в военных судьбах отца и его старшего брата. Так, например, оба они были сержантами, оба – командиры отделений. Дата 25 сентября 1943 года знаменательна для обоих. Дядя Степан был представлен в этот день к ордену, а для отца – это дата освобождения Смоленска, который он освобождал. В октябре 1943 года отец также был награжден своим первым орденом – за освобождение Смоленской области. И встретились они на родной деревенской дороге в день возвращения дяди Степана с фронта, выйдя из одной и той же полуторки. Произошло это в апреле 1944 года.

Помнится еще деревенский вечер из 50-х годов. Уже очень поздно, почти ночь. Отец и дядя Степан сидят вдвоем в бабушкиной хате за накрытым столом, при керосиновой лампе и поют песню «Ревела буря, гром гремел». Пели они громко, во весь голос, несмотря на то, что все домашние уже улеглись спать. Но как же здорово они пели! Мне было лет 5–6, но эта картина мне запала в сердце. На сегодняшний день я понимаю, что пели не просто два брата – пели два фронтовика со схожей судьбой, которые прошли настоящие бури и громы. Пели победители фашизма – они это понимали и были горды собой. Хотя, если честно, то очень бедно жилось в деревне в 50-е годы. Власти нашей страны очень быстро забыли заслуги фронтовиков, какими бы героями они ни были.

Как жаль, как бесконечно жаль, что не сохранились воспоминания дяди Степана! А ведь он их писал для нас, для своих родных. Пропали они уже после его смерти, когда его жену дети забирали в город, потому что деревня Журавель подлежала свободному отселению как чернобыльская. Многое тогда было брошено в опустевших домах, многое было разграблено и разбросано мародерами. В том числе и фотографии погибших односельчан. Это отдельная больная тема…

Дядя Степан прожил 83 года, трудился на земле всю свою мирную жизнь. Ходил на самодельной деревяшке с самодельной тростью. Косил траву, занимался земледелием, строительством, пчелами, садоводством, читал Мичурина, книги о войне. Помогал по мере сил и матери с сестрой. Рыбачил много на Соже на лодках-челнах, которые сам же долбил из цельных деревьев. Зимой, утопая по колено в снегу, нес на плече рыболовные снасти в самодельных ночевках после подледной рыбалки – и опять же на своей деревянной ноге. Работал одной левой рукой, так как правая кисть была неподвижна. Ногу дядя Степан потерял при следующих обстоятельствах. Он влез на сосну, чтобы закрепить провод полевого телефона, и, спрыгивая, задел растяжку немецкой мины. Раздался взрыв, ногу ниже колена оторвало, а правую руку взрывной волной сильно откинуло назад. Лечился он в госпитале города Орджоникидзе. Помню, что ложку за столом он вставлял левой рукой между пальцев правой – они на правой руке не гнулись.

Пройдет 20 лет, и точно так же будет мой отец вставлять хлеб правой рукой между неподвижных пальцев левой. С годами и его раненая левая кисть руки ослабеет, ведь повреждена была лучевая кость. Помню, мой внучек Саша дотрагивался до места ранения своего прадедушки. Они дружили – старый и малый… Сашок любил отплясывать лезгинку под барабанную дробь прадедушки по чехлу от швейной машинки. У отца было великолепное чувство ритма. В юности, до войны, на деревенских вечорках, он подыгрывал на бубне брату Егору, одному из первых деревенских гармонистов. Егор погиб на войне, его гармонь унаследовал его сын Николай. Николай доживал один в Лобановке, в доме своих родителей. Его тоже уже нет на этом свете. Еще при жизни я спросила Николая, где мог погибнуть его отец. На что он ответил: «Предполагаю, на границе Белоруссии и Польши».

Егор – средний брат (1914–1944)

Военная судьба Егора – это боль всей нашей родни, включая его жену, сына и дочь. Детей его уже нет в живых, но, встречаясь с ними в последние годы их жизни, я поняла, что эта боль по погибшему отцу, по своему безотцовскому детству не утихла.

На фронт Егор Михеевич Петербурцев ушел в июне 1941 г. вместе со всеми, оставив дома, в деревне Лобановка жену, шестилетнего сына Николая и новорожденную дочь Женю. Сын плакал при расставании, обняв отца за колени. Дочь не успела его узнать. Говорили, что перед мобилизацией дядя Егор помогал эвакуировать имущество Чериковской почты, так как был до войны монтером этого узла связи. До войны, в начале 1941 года, его повысили в должности. Егор успел поработать начальником почтового отделения в городе Бережаны Тернопольской области, что на Западной Украине. Оттуда в мае 1941-го прислал матери фотографию с символической надписью на обороте, мол, если не придется свидеться, пусть эта фотография будет вам памятью обо мне. Я хорошо помню, что висела она в рамочке вместе с другими фотографиями на стене у бабушки. И мне, десятилетней девчонке, бабушка и тетя объясняли, кто изображен на ней. При этом бабушкины голубые глаза наполнялись слезами.

Сведений о Егоре не было до 1944 года, когда жене пришла похоронка о нем, а затем, вслед за ней, пришло от него заблудившееся в дороге письмо со множеством штемпелей. В письме было напутствие жене беречь детей и прощание с ними навсегда перед каким-то решающим боем. А еще в конверте была крошечная, величиной с марку, фотография, отклеенная с профсоюзного билета. Видно, он знал, что билет ему уже не понадобится. На обороте надпись: «На память жене и детям». На фотографии, на лацкане его телогрейки – значок связиста. И шелковое кашне на шее под воротником телогрейки. Он до войны очень любил носить на шее шарф либо кашне.

Вот и все. Мои поиски в Интернете пока не дали результата. А что если он воевал в штрафбате? Тогда как же удалось ему выжить на фронте на протяжении трех лет? В поисках сведений о нем надеюсь только на удачу. Помню, как-то спросила отца, что он знает о военной судьбе Егора. Отец был скуп на рассказы, он умел хранить тайны, а тайна какая-то определенно была. Единственное, что я узнала от отца, что вскоре после войны бабушка и тетя Анюта попросили его пойти к какому-то человеку в Черикове, ушедшему на фронт вместе с Егором, расспросить о брате подробнее. Отец сходил и расспросил. «Егор покинул в 1941 году расположение своей воинской части», – вот что сказал отец мне на мой вопрос. А где он находился с 1941-го по 1944-й, я до сих пор не знаю. Быть может, на лесоповале в тылу? А в 1944-м был призван на фронт? Это только догадки, ничем не подтвержденные. Запись в извещении такова: рядовой, красноармеец, погиб в августе 1944-го. Судя по значку связиста, на фронте он был связистом, а таких посылали вперед, особенно при форсировании рек. Где он погиб – не сообщается, как и номер воинского подразделения также. Его жена умерла рано – тяжело работала в колхозе. Нет уже в живых и детей. Только внуки и правнуки Егора продолжают его род в Ливнах Орловской области.

Есть у меня версия, пока не проверенная, что погиб он в конце июля 1944 г. при форсировании реки Западный Буг немного южнее Бреста, на самой границе с Польшей. В этом месте проходили войска 61-й, 48-й и 70-й армий, участвуя в Брестско-Люблинской наступательной операции. В этой операции, юго-западнее Бреста, погиб и односельчанин братьев Петербурцевых, Петр Кириллович Щавликов, 1916 года рождения. Он воевал в 70-й армии и похоронен на месте своей гибели, в Польше. Дочь и внуки навещали его могилу. А вот могила моего дяди неизвестна. Поэтому в 2013 г. я установила ему крест с фотографией и табличкой между могилами его матери и сестры Анны на кладбище деревни Журавель. Пусть люди вспоминают его, приезжая на Радоницу. Да и мы положим цветы, когда сможем приехать сюда.

ТРИ БРАТА Россия, Родина, тоска… Ты вся в дыму, как поле боя. Разломим хлеб на три куска, Поделимся между собою. Нас трое братьев. Говорят, Как в сказке, мы неодолимы. Старшой, меньшой и средний брат — Втроем идем мы в край родимый. Идем, не прячась непогод. Идем, не ждя, чтоб даль светала. Мы путники. Уж третий год Нам посохом винтовка стала. Наш дом еще далек, далек… Он там, за боем, там, за дымом, Он там, где тлеет уголек На пепелище нелюдимом. Он там, где нас уставши ждать, Босая, на жнивье колючем Все плачет, плачет, плачет мать Все машет нам платком горючим. Как снег, был бел ее платок, Но путь наш долог, враг упорен, И стал, от пыли тех дорог, Как скорбь, он черен, черен, черен… Нас трое братьев. Кто дойдет? Кто счет сведет долгам и ранам? Один из нас в бою падет, Как сноп, сражен железом бранным. Второй, израненный врагом, Окровавлен, в пути отстанет И битв былых слепым певцом Быть может, вдохновенно станет. Но невредимым третий брат Придет домой и дверь откроет И материнский черный плат В крови врага стократ омоет. Константин Симонов

Заключение

Сорок первый роковой… Он стал самым трагичным годом двадцатого столетия. Всю свою жизнь мой отец вспоминал именно сорок первый. Очень долго он не рассказывал нам о войне, об отступлении, о плене. И только в конце жизни доверился бумаге, посвятив написанию воспоминаний десять лет своей жизни. С большим уважением вспоминал генерала Лукина, все искал в литературе его биографию. Видеть Лукина ему довелось лишь однажды – накануне попытки прорыва из котла под Вязьмой, на общем построении армии. Отец, сам того не зная, прошел обратным путем, на Запад, почти по тем же дорогам, по которым, отступая, прошел в 1941 г. его дядя, Михаил Хромченко, невольно отомстив немцам за его смерть. Участвуя в операции «Багратион», он прошел многие города, в том числе и Сенно. Произошло это на третий день наступления, 26 июня 1944 г. Освобождал Лепельщину, Витебск, Вильнюс, Каунас, был ранен под Инстербургом.

В родную деревню отца Журавель не вернулся с двух войн 51 человек. В 2010 году в Черикове односельчане установили памятную плиту с фамилиями павших на финской и Великой Отечественной войнах из деревни Журавель.

В Сенно в октябре 2011 г. установлен памятник-танк в память о произошедшем здесь в 1941 г. танковом сражении (в так называемом Лепельском контрударе).

Моя же эта книга является памятником хорошему человеку – моему отцу, инвалиду II группы Великой Отечественной войны, кавалеру четырех боевых орденов и одной боевой медали, удостоенному в мирное время званий «Партизан Смоленщины» и «Почетный железнодорожник», Петербурцеву Анисиму Михеевичу. Заканчиваю эту книгу в сентябре 2013 г., накануне памятной для отца даты – 70-летия награждения его первым боевым орденом Красного Знамени.

Список использованной литературы

1. Исаев А. В. Неизвестный 1941 г.: Остановленный блицкриг. – М: ЯУЗА; ЭКСМО, 2011.

2. Смоленское сражение 1941 года. Хроника, события, судьбы. – Смоленск: Смоленский государственный музей-заповедник, 2001.

3. Гудериан Г. Воспоминания солдата (пер. с немецкого). – Смоленск: Русич, 1998.

4. Василевский А. М. Дело всей жизни. – М.: Политиздат, 1983.

5. Орехов И. Как брали Инстербург // Комсомольская правда. 2007, 10–17 мая.

6. Иринархов Р. Красная Армия в 1941 году. – М.,ЭКСМО, 2009. – («Военная энциклопедия Красной Армии»).

7. Крылов Н. И. На главном направлении // Освобождение Белоруссии, 1944 г. – Изд. 2-е испр. и доп. – М.: Наука, 1974.

8. Афанасьев Н. М., Глазунов Н. К., Казанский П. А., Фиронов Н. А. Дорогами испытаний и побед. Боевой путь 31-й армии. – М.: Воен. изд-во, 1986.

9. Судьбы и войны. Воспоминания жителей деревни Журавель. / Сост. Т. А. Майстренко. – Минск: Амалфея, 2006.

10. Борисенко Н. С. Освобождение: от Хотимска до Могилева и Бобруйска (сентябрь 1943 года – июнь 1944 года). – Могилев, 2009.

11. Обухов В. Т. 3-й гвардейский Сталинградский механизированный корпус в боях за освобождение Белоруссии // Освобождение Белоруссии, 1944 г. – Изд. 2-е испр. и доп. – М.: Наука, 1974.

12. Василевский А. М. Воспоминания о Белорусской операции // В боях за Белоруссию. Сост. П. Акулов, Г. Толоконников. – Изд. 2-е, доп. и испр. – Мн.: Беларусь, 1974.

13. Белобородов А. П. Витебский котел // Освобождение Белоруссии, 1944 г. – Изд. 2-е испр. и доп. – М.: Наука, 1974.

14. Дайнес В. Черняховский: Гений обороны и наступления. – М.: ЯУЗА; ЭКСМО, 2007. – С. 451.

15. Покровский А. П. 3-й Белорусский фронт в операции «Багратион». // Освобождение Белоруссии, 1944 г. – Изд. 2-е испр. и доп. – М.: Наука, 1974.

16. Операция «Багратион» // Освобождение Белоруссии. – М., ОЛМА-ПРЕСС, 2004. – («Архив»).

17. Муратов В., Городецкая Ю. Командарм Лукин. – М.: Воен. изд-во, 1990.

18. Лукин М. Ф. «В Вяземской операции» // Военно-историч. журн. –1981, № 2.

19. Соколов Б. В. Георгий Жуков: Триумфы и падения. – М.: АСТ-ПРЕСС КНИГА, 2004.

Примечания

1

Вот как пишет о партизанах маршал К. Рокоссовский в своей книге «Солдатский долг»: «С партизанскими штабами мы поддерживали постоянную связь. Оттуда к нам поступали сведения о передвижении войск противника. Наблюдения нашей воздушной разведки перепроверялись и дополнялись партизанами. По их целеуказаниям авиация бомбила важные объекты. Со своей стороны мы по мере сил помогали народным мстителям: снабжали оружием, боеприпасами, медикаментами. Вывозили раненых на «большую землю».

(обратно)

Оглавление

Предисловие

Глава 1. Родная кровь

Глава 2. Отец в окружении и в плену

Глава 3. Побег в партизанский отряд

Глава 4. В партизанском отряде «Народный мститель»

Глава 5. Партизанский отряд «Народный мститель». Сведения из документов Смоленской области

Глава 6. Вновь в действующей армии

Глава 7. Освобождение восточных районов Белоруссии

Глава 8. Накануне операции «Багратион»

Глава 9. Операция «Багратион»

Глава 10. Вильнюсская наступательная операция

Глава 11. Каунасская наступательная операция

Глава 12. Восточно-Прусская наступательная операция

Глава 13. Мирная жизнь

Глава 14. Братья отца

Заключение

Список использованной литературы Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg