«История княжеской Руси. От Киева до Москвы»

История княжеской Руси. От Киева до Москвы (fb2) - История княжеской Руси. От Киева до Москвы (История допетровской Руси) 2289K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Валерий Евгеньевич Шамбаров

В.Е. Шамбаров История княжеской Руси. От Киева до Москвы

1. Залесская земля

Верховья Волги, Днепра, тихая спокойная Ока с ее лесными притоками… Этот край принято называть сердцем земли Русской. Но так было не всегда. В течение тысячелетий здешние места оставались глухим и далеким углом обитаемого мира. В незапамятных глубинах прошлого тут жили племена ариев, оставившие о себе память разве что в названиях речек. Арии растеклись по земле, завоевывая страны и континенты, и пришли другие народы. Самым древним из тех, кто известен нам по историческим источникам, были угры. Они тоже оставили нам на память имена рек – Угра в Тульской обл., Угреша и Угричка в Московской. Угров упоминали Геродот и еще ряд античных авторов, искажая названия, писали: йирки, урки, уроги. Археологи связывают с этим народом Дьяковскую культуру – по городищу-крепости Дьяково (ныне в черте Москвы). А славяне именовали угров берендеями, отсюда и царь Берендей русских сказок [105, 106, 108].

Во II в. до н. э. на юге начались жестокие войны. Погибла Скифия, одна за другой по степям хлынули войны сарматских народов. Некоторые угорские племена участвовали в этих переселениях и сражениях, двинулись на юг, в привольные лесостепные районы. А на север, в более спокойные места, отступали финны. Здешних угров они вытеснили на восток, в Приуралье. На Оке обосновалось племя мурома, по соседству мещера, междуречье Оки и Волги заняло многочисленное племя меря, у Белого озера поселилась весь, у Финского залива ижора, нарова, чудь. От воинственных южных соседей отступили и племена балтов, расселились полосой от Западной Двины через верховья Днепра к верховьям Оки.

В IV в. в Причерноморье возникла обширная империя готов. Их король Германарих совершал завоевательные походы в разных направлениях, в том числе на север. Среди народов, которые он обложил данью, были и мордва, меряне, весь, чудь. Но империя была непрочной, в 371 г. ее разгромили гунны, и держава распалась. А в VI в. в Паннонии образовался могущественный и хищный Аварский каганат. Он сокрушил славянскую Антию, подверг ее земли жуткому опустошению, поработил соседние народы, и в начале VII в. произошли новые масштабные переселения.

Племя словен и часть русов отправились на север, остановились возле озера Ильмень и Ладоги, заключив союз с местными финнами, наровой и ижорой. На север ушли и кривичи, жившие в верховьях Немана. На Двине их остановили балты, и они осели по р. Полоте. Но со временем в жестокой войне славяне одолели балтов. Те, кто остался на Полоте, стали полочанами, а кривичи прорвались к Псковскому озеру и верховьям Днепра. От аваров изрядно досталось и ляхам. От них отделились две партии и двинулись на восток. Одна обосновалась в Среднем Поднепровье, радимичи. Вторая, вятичи, добралась до Десны. Они тоже сражались с балтами. Археология показывает, что крепости на территории Брянской и Тульской областей брались штурмом, после чего балтскую культуру сменила славянская [19]. Разгромив противника, вятичи стали продвигаться на Оку. А балтское племя галиндов отошло в леса, поселилось по р. Протве.

Северный край лежал далеко от центров тогдашней мировой политики, но он был богатым. В лесах в изобилии водились пушные звери, а меха высоко ценились на рынках Средиземноморья, Византии, Востока. В лесах было много пчел. А воск был ценнейшим товаром, восковые свечи стоили дорого, их могли себе позволить только очень состоятельные люди и храмы. Северные реки служили важными дорогами, связывали между собой Балтийское, Каспийское, Черное моря. Этими путями пользовались еще скифы. Пользовались и болгары, основавшие в VII в. ханство на Средней Волге и Каме. Ими стали пользоваться и славяне. Словене и кривичи установили дружеские отношения с финскими народами, ездили к ним скупать пушнину, мед, воск, проложили на Волгу постоянные дороги. Финны, в свою очередь, ездили торговать в Ладогу, Псков, Смоленск, перенимали славянскую культуру. У них появились свои города, у веси – Белоозеро, у мерян – Ростов, у муромы – Муром.

Хотя богатства и торговые пути интересовали не только друзей. В конце VIII в. Ладогу захватили скандинавские викинги. Отсюда они начали совершать экспедиции в глубь материка. Вслед за словенами покорили кривичей, чудь, весь, мерян. Но эти племена восстали под предводительством князя Гостомысла, изгнали захватчиков, а чтобы на будущее противостоять врагам, объединились [39]. Образовалось большое и сильное государство, Русский каганат. А в IX в. с низовий Волги развернулась экспансия иудейского Хазарского каганата. На юге он подчинил славянские княжества северян, полян, радимичей. Продвигаясь на север, шаг за шагом подмял и обложил данью буртасов, мордву, черемисов, мурому, вятичей. Русский каганат был ему не по зубам, но около 844 г. умер князь Гостомысл, и его держава распалась в междоусобицах. Хазары этим не преминули воспользоваться, покорили мерян. Граница их владений дошла до верховий Волги.

Положение изменилось через два десятилетия. Словене, кривичи, чудь и весь снова решили объединиться, призвали от прибалтийских славян-ободритов князя Рюрика, внука Гостомысла по дочерней линии [39, 94, 106]. Между 862 и 864 гг. он провел успешную войну с хазарами, в состав Руси перешло междуречье Волги и Оки, племена меря и мурома, в Ростове и Муроме появились княжеские наместники. Рюрик начал «грады ставити» – опорные пункты своей администрации, таможенные и пограничные заставы. По Волге пошла оживленная торговля. С Балтики через Ладогу ехали купцы в Волжскую Болгарию, в хазарский Итиль. Сюда начали переселяться кривичи, строили деревни по соседству с мерянами, и никаких конфликтов это не вызывало. Свободной земли хватало, а места были выгодными: тем же проезжим купцам нужны были хлеб, мясо, рыба, пиво. Если балтийские варяги везли на продажу невольников, то и для них требовалось покупать продукты у местного населения.

Жители Ростова участвовали в войнах Вещего Олега, в его походе на Константинополь, привезли домой богатые трофеи [12]. По Волге войска русичей стали ходить через Хазарию на Каспий. Но в 912 г. Олег умер. Улучив момент, хазарский царь Вениамин вероломно вырезал нашу армию, возвращавшуюся из Закавказья, и Русь опять развалилась в межплеменных драках. А Хазария возобновила наступление, захватила Волжскую Болгарию, восстановила свое владычество над муромой и мерянами, каганат раскинул щупальца до стран приуральской югры, до Белоозера, области племени весь [35]. Только в 965 г. великий князь Святослав Игоревич нанес Хазарии смертельный удар. Вятичи и мурома, с которых каганат драл тяжелую дань, охотно заключили союз с князем, пропустили его войско по Оке, хазарское войско было разгромлено, огромный Итиль, город роскоши, денег, страданий и слез порабощенных людей, разрушен до основания.

Однако вятичи, освободившись от хазар, не желали повиноваться и киевским князьям. Узнав, что Святослав выступил на Дунайскую Болгарию, они восстали. Князь таких шуток терпеть не стал. Сразу повернул войско в противоположном направлении, вятичей разбил и наложил на них дань. Не хотите служить Руси по-хорошему, извольте платить. Хотя он сохранил побежденным их обычаи, внутреннее самоуправление, племенных князей и старейшин. Меряне, мещеряки и мурома повели себя иначе. Они уже успели побывать и под властью русских князей, и под властью хазар, поэтому выбор сделали однозначный, и в состав Руси вернулись безоговорочно.

На Балканах Святослав Игоревич одолел болгар, потряс Византийскую империю. Но удержаться на Дунае он не сумел. Греки натравливали на Русь своих союзников, печенегов, подстрекали против Святослава подчинившихся ему властителей Болгарии Бориса II и Романа, объявляли их своими «друзьями», обещали женить на родственницах императора. Но это были лишь обычные византийские хитрости. В 971 г. внезапным вторжением греки раздавили Болгарию, осадили русичей в Доростоле. После кровопролитных боев Святослав согласился уйти с Балкан, за это византийцы обязались платить ему дань, признали русскими владениями отнятые у Хазарии Керчь и Тамань [27].

Впрочем, император Цимисхий и глава греческого дипломатического ведомства епископ Феофил нашли более радикальное средство избавиться от могущественного соседа. Феофил вел переговоры о мире с княжеским воеводой Свенельдом, потом лично отправился к печенегам, предупредил их, что Святослав пойдет по Днепру с поредевшей дружиной и огромной добычей. Правда, князь отправил Свенельда в Киев сухим путем, чтобы он организовал подмогу и встречу. Но воевода предал его. Захватил под свое влияние 10—11-летнего княжича Ярополка Святославича, сговорился со столичными боярами. Святослав и его воины, не в силах пробиться через полчища печенегов, зимовали в пустынном Белобережье в устье Днепра, голодали, умирали от болезней – помощь из Киева к ним так и не пришла. По весне, обессиленные и измученные, они попытались прорваться и у днепровских порогов попали в засаду, князь со своей дружиной сложили головы в неравном бою.

Фактическим правителем при малолетнем Ярополке стал Свенельд. Но для государства это обернулось очередным распадом. Узурпатора не признали древляне, у которых княжил еще один мальчик, Олег. Не признал Новгород, где княжил мальчик Владимир с воспитателем-дядькой Добрыней. Вятичи и радимичи просто отпали от Руси. А на земли муромлян и мерян нацелилась Волжская Болгария. Она считала себя преемницей погибшей Хазарии, высылала военные экспедиции, заставляла жителей Верхней Волги и Оки принимать свое подданство, набирала пленных для продажи в мусульманские страны.

Главный выигрыш от переворота в Киеве получила Византия. Она смогла забыть о выплатах обещанной дани, не опасаться Русской державы и не считаться с ней. Греки без помех завершили завоевание Восточной Болгарии, превратив ее в свою провинцию. Царь Борис II униженно прошел в триумфальном шествии по Константинополю, сложил с себя царские регалии и был оставлен второразрядным придворным, его брата Романа издевательски оскопили [100]. Греки постарались лишить Русь и выхода к морю. Вопреки договору со Святославом, признавшим «Боспор Киммерийский» владением Киева, позволили иудейским купцам возродить в Керчи и на Тамани осколок Хазарского каганата.

Византия стала опорой и для Свенельда с Ярополком. При ее поддержке Ярополк заключил союз с печенегами, убийцами своего отца. Свенельд позаботился упрочить отношения с Константинополем. Когда князь подрос, женил его на неизвестно откуда появившейся гречанке, якобы пленной монахине. При ней в княжеском дворце появились византийские священники – разумеется, не случайные люди. В 977 г. разразилась гражданская война. Свенельд нанес сокрушительное поражение древлянам, 15-летний Олег Святославович погиб. Юный Владимир с Добрыней вынуждены были бежать за море к варягам. Но новгородцы не оставили их, снабдили деньгами, поддерживали связь. А правление Свенельда и прочих бояр-временщиков очень быстро допекло народ. В 979 г. Владимир и Добрыня с небольшим отрядом вернулись в Новгород, и на их сторону сразу же перешла вся Северо-Западная Русь – словене, кривичи, чудь.

Киевские правители заключили союз с Полоцком. Он успел обособиться от Руси, там утвердилась самостоятельная варяжская династия неизвестного происхождения. За Ярополка сосватали дочь полоцкого князя Рогволда Рогнеду. Владимир попытался разрушить этот альянс, тоже посватался к Рогнеде, но получил не просто отказ, а страшное оскорбление, его обозвали «робичичем», сыном рабыни. Ставилось под сомнение его происхождение от Святослава – мало ли кто попользовался матерью-невольницей? Ответ был быстрым и красноречивым. Владимир с войском мгновенно оказался у стен Полоцка и взял его штурмом. По совету Добрыни князь овладел Рогнедой на глазах отца и братьев и велел их казнить.

Хотя все это четко вписывалось в рамки языческой морали. Подобное оскорбление можно было смыть только кровью. А Рогнеда отнюдь не считалась поруганной и обесчещенной. По тогдашним понятиям Владимир всего лишь добился своего – сделал ее своей женой, пусть и против ее воли [30]. Народ его поведение ничуть не осудил, популярность князя только возросла. На Киев с ним выступило многочисленное ополчение славянских и финских племен. Северяне и поляне без боя пропускали Владимира мимо своих крепостей. Ярополка же не поддержал никто. Он не надеялся даже на столичных жителей. Не рискнул выйти в поле, заперся в городе, а потом удрал. Киевляне и впрямь не выказали ни малейшего желания сражаться за него, как только князь исчез, открыли ворота.

Ярополк некоторое время отсиживался в крепости Родне. Единственным верным его подручным оказался вообще не русич, а приблудный Варяжко. Князю и бежать-то было некуда. Ни к древлянам, ни к северянам, ни к полянам – а только, как советовал Варяжко, к печенегам, навести на собственную страну кочевников. Но другие советники во главе с боярином Блудом уже поняли, что песенка князя спета, уговорили его сдаться, и он был убит наемными варягами. Кстати, и это полностью соответствовало нормам русского обычного права. За смерть родственника следовало мстить смертью – какая же еще кара могла быть для Ярополка, отцеубийцы и братоубийцы, пусть даже действовавшего под влиянием Свенельда?

Утвердившись в Киеве, Владимир заново принялся собирать рассыпавшуюся Русскую державу. Воспользоваться смутами на Руси попытался польский король Мешко I, захватил прикарпатские города – их называли Червенскими или Червонной Русью. Великий князь сразу же всыпал полякам и вернул утраченное. Два года ему пришлось вести изнурительную войну с вятичами, осаждать и брать их лесные крепости, пока они все-таки не признали подданство. Государь совершил поход и на запад, смирил нападавших на Русь ятвягов, куров, ливов, эстов, заставил их платить дань. Привел к повиновению радимичей. А в 984 г. с большой армией, конными дружинами и пехотой на ладьях, двинулся против волжских болгар. Сражения развернулись на Оке и Волге, победа осталась за Владимиром. На земли самой Болгарии он не претендовал, но потребовал, чтобы соседи больше не совались в чужие владения.

Так будущая сердцевина России окончательно вошла в состав Руси. Впрочем, только будущая. В Х в. это была далекая окраина. Ее и Русью-то никто не называл. Под «Русской землей» понимали Поднепровье, Волынь, Новгород [12]. А здешний край называли Залесской землей, укрытой от Руси за далекими лесами. И сама эта земля представляла собой сплошное лесное море. На возвышенностях – вековые боры и дубравы, перекрытые непролазными завалами буреломов. В низинах – глухомань бескрайних болот. А среди них – разбросанные там и тут мерянские деревеньки с жилищами-полуземлянками. Лишь в одном месте в глубинах чащоб раскинулось открытое пространство, Суздальское ополье с плодороднейшей черноземной почвой. Как раз его и осваивали славянские землепашцы.

Но Залесские дебри не были непроходимыми. Сквозь них, обходя буреломы и гиблые топи, струились тропинки, знакомые местным жителям. Струились и реки с речушками. Они были куда более полноводными, чем теперь. Чистыми, глубокими, наполненными прозрачной свежестью лесных родников. Реки готовы были накормить любого, кто не поленится, щедрыми уловами рыбы. В половодья расширяли свои берега роскошными заливными лугами, приглашая пасти скот. Реки переплетались, сходились между собой, сращиваясь системами волоков, зимой несли на себе быстрые сани, летом лодки. Главная из этих дорог прорезала Залесский край как раз посерединке, по р. Клязьме.

Спускаясь по ней, можно было попасть в Оку, а оттуда в Волгу. Поднявшись по притоку Клязьмы Нерли, через волок перетаскивали лодки в другую Нерль, она тоже вела к Волге, и значительно сокращалось расстояние, которое путешественник проделал бы, огибая Волгой всю Залесскую землю. Да и плавание было более безопасным, чем по великой реке – буря не потопит, в любой момент не трудно пристать к берегу. Если же подняться к верховьям Клязьмы, оттуда вел волок в Яузу и Москву-реку. А от верховий Москвы-реки через притоки – на Днепр, в район Смоленска.

На столь важной дороге издавна возникали торговые поселения. На месте г. Владимира найдены монеты VII–VIII вв.[12] Существовала и Москва, хотя она еще не упоминалась ни в одном письменном источнике и неизвестно, как она называлась. Но под слоем построек Юрия Долгорукого археологами вскрыт более древний город с крепостными стенами, благоустроенными деревянными мостовыми, а одна из площадей была вымощена совершенно необычным образом, бычьими черепами. Здесь найдены монеты эпохи Рюрика, 862 и 866 г. [49] В крепости жили чиновники, воины, собирали дань с мерян, но и оберегали их от воинственных вятичей, галиндов, болгар, хазар. Контролировали и торговый путь. Волок между Клязьмой и Яузой не зря получил название Мытищинского – тут располагалась таможня, собирали мыт, пошлину. Очень удобно: купцы разгружали лодки, чтобы перетащить в другую реку, тут-то можно было пересчитать у них товары и взять нужную сумму.

2. Св. Владимир Креститель

Владимир завершил дело своих предшественников – Рюрика, Вещего Олега, деда Игоря, бабки св. Ольги, отца Святослава. Под его рукой собралась Русская держава от Карпатских гор до северной тайги, от Балтики до мусульманской Волжской Болгарии. Эта держава была своеобразной, с самобытными традициями, древней культурой. Объединяющим государственным началом являлась власть великого князя. Он командовал войском, возглавлял правительство, был высшей судебной инстанцией. Существовали и законы. Они еще не фиксировались письменно, вырабатывались на основе обычаев, но обычное право было не менее прочным, чем, например, продажная византийская юриспруденция или запутанная римская, внедрявшаяся в Западной Европе. Как мы уже видели, некоторые из обычаев того времени могли показаться нынешнему человеку дикими и шокирующими. Но мораль язычников в Х в. была совершенно иной, не похожей на нашу с вами. Для тогдашних людей подобные традиции представлялись вполне естественными, само собой разумеющимися. Впрочем, великий князь мог корректировать законы, если сочтет это необходимым.

Его опорой, основой аппарата управления, а одновременно и войска, была дружина. Она разделялась на старшую и младшую. Старшую составляли бояре, помощники и советники государя, на войне они командовали отрядами, в мирное время занимали высокие административные посты. В младшей служили гриди или отроки – профессиональные воины, исполнители отдельных поручений, их определяли и на низшие должности в администрации. Дружины русских князей насчитывали от нескольких сотен до нескольких тысяч бойцов, но и бояре содержали собственные дружины [33].

Русь была далеко не монолитной. Исторически она сформировалась из двух десятков славянских и финских племен: поляне, древляне, северяне, словене, кривичи, уличи, тиверцы, волыняне, полочане, дреговичи, радимичи, вятичи, нарова, ижора, весь, водь, чудь, меряне, муромляне, мещеряки… Они имели разное происхождение, присоединялись к Руси в разное время, кто-то добровольно, кто-то в результате войн. Многие из этих племен прежде были независимыми княжествами, дружили или враждовали между собой. Отличались их обычаи, религиозные верования и обряды.

Племенные области в едином государстве сохранились, но стали обозначаться по городам. Вообще городов на Руси было много, только по письменным источникам насчитывают более 200. Норманны называли нашу страну «Гардарика» – «страна городов» (во всех скандинавских странах вместе взятых насчитывалось лишь 7 городов). Но русская терминология была несколько иной. Собственно «городом» считалась только «столица» области, остальные города числились в ее подчинении и именовались «пригородами». Для управления областью великий князь назначал своих наместников или посадников. Некоторые из бояр и воинов оседали в местах службы, обзаводились хозяйствами, семьями. Они смешивались с племенной верхушкой, и складывалась городская знать. Например, мерянские старейшины и вожди с добавкой русичей образовали ростовское боярство, верхушка племени северян – черниговское, словен и наровы – новгородское.

Города и пригороды были центрами ремесла, торговли. Для решения важнейших вопросов созывалось вече. Но представлять его общим сборищем всех горожан совершенно неверно. Археологи обнаружили вечевую площадь в Новгороде, на ней никак не могло вместиться более 400–500 человек [72]. Это были те же местные бояре, верхушка. Простые горожане участвовали в собраниях более низкого ранга, по концам, улицам, выбирали местное управление: старост, сотских. А бояре из своей среды избирали тысяцкого. Он ведал городским хозяйством, финансами. На войну город выставлял полк под командой тысяцкого. Городских воинов, в основном пеших, называли ратниками.

Административными центрами в сельской местности являлись погосты, введенные св. Ольгой. Туда назначались чиновники-тиуны с несколькими воинами или слугами. Они разбирали мелкие судебные дела и тяжбы, расследовали преступления, представляя виновных на суд наместника или князя. Население прилежащих деревень сдавало тиунам установленные подати. Здесь устраивались и ярмарки, приезжали купцы скупать у земледельцев излишки продукции. Хотя такая система действовала не везде. Тиверцами и уличами по-прежнему управляли их племенные князья. Значительную автономию сохранили вятичи. К ним княжеская администрация не назначалась, племя само собирало и платило государю дань. Не было погостов и в Залесской земле. Тут наместник по старинке ездил в полюдья – лично объезжал села, творил суд, решал накопившиеся проблемы и получал от населения подати.

Большинство простолюдинов-смердов – земледельцев, рыбаков, охотников, бортников, были свободными. Подати, которые они сдавали, распределялись на содержание местного управления и в государственную казну. Были и личные княжеские владения или выделенные за службу боярам, дружинникам. Доходы от этих владений целиком шли хозяину. На Руси, как и во всем мире той эпохи, существовало рабство. Полными или «обельными» холопами становились пленные, несостоятельные должники, осужденные преступники, потомки невольников. Становились и люди, добровольно передававшиеся или продававшиеся в холопы, вступавшие в брак с рабами. Но холопами считались и люди, занимавшие важное место в обществе: княжеские и боярские ключники (управляющие хозяйством), боярские тиуны – старосты и чиновники. Закупы переходили в кабалу на время, отрабатывали полученную сумму. Рядовичи нанимались в услужение на тех или иных условиях, определенных договором.

Денежное обращение на Руси было ограниченным, драгоценных металлов не хватало, и подати собирались натурой. Поэтому жизненно важной была задача открыть выход к Черному морю. Здесь совпадали интересы великого князя, бояр, городов, купцов – продать зерно, меха, кожи, воск, обратить их в звонкую монету или необходимые товары. А главным рынком сбыта являлась Византия. За выход к морю и право торговать в империи боролись еще Вещий Олег, Игорь, Святослав. Но греки относились к подобным устремлениям крайне болезненно. Натравливали печенегов, перекрывавших пути по Днепру и Южному Бугу, заключали союзы с хазарами. Русичи выступали главными конкурентами византийцев. Если же удавалось отрезать их от моря, херсонесские купцы скупали те же товары в самом Киеве. Деваться-то некуда, все равно испортятся, приходилось отдавать за гроши. Да и печенеги, разграбив русские караваны, по-дешевке сбывали добычу в Херсонес. Кроме того, дорога к морю выводила Русь на большую политическую арену. Греческие берега открывались для ударов княжеских флотилий, значит, с Киевом требовалось считаться, строить политику с оглядкой на его интересы.

Эту задачу Владимир Святославович тоже решил. В 985–986 гг. он совершил поход на Тамань, раздавил оживший было осколок Хазарии [16]. Город Таматарха стал русской Тмутараканью, Самкерц (Керчь) – Корчевом. Византия в данное время как раз вела войны с Германией и правителем Западной Болгарии Самуилом. Владимир заключил с ними союзы, оказал Самуилу военную помощь, совместными усилиями греков наголову разгромили при Сардике (Средце) [100]. Но великий князь, в отличие от своего отца, не намеревался расширять свою державу на Балканы. Он уже получил все, что требовалось Руси. Оставалось лишь закрепить успехи и добиться, чтобы Византия признала их, перешла на другой уровень отношений. Чтобы высокомерные греки, традиционно презиравшие русских «варваров», приучились смотреть на них как на великую и уважаемую державу.

К этому времени относится и «выбор веры». Точнее, легенда о выборе веры. Летописный рассказ, как мусульманские, иудейские, латинские и греческие проповедники, склоняли князя к своим религиям и доказывали, чем они лучше других – «бродячий сюжет», он встречается в преданиях многих народов. На самом деле, никакого «выбора веры» не было и не могло быть. Вера – не товар. Ее не выбирают, как на базаре, торгуясь и прицениваясь, какая лучше и выгоднее. Она всегда одна. Ее принимают не расчетами, а душой. Владимира водила в православный храм еще его бабушка, св. Ольга. В его правление христианство на Руси распространялось все шире, церкви появились не только в Киеве, но и в Новгороде. Автор, ближайший по времени к Владимиру, митрополит Иларион, писал о великом князе: «Не видел ты апостола, пришедшего в землю твою», не видел чудес, совершаемых именем Иисуса Христа, «Без всех сих притече ко Христу, токмо от благого смысла и разумения». Без миссионеров, уговоров, своей волей. «Сошло на него посещение Вышнего» [85].

Но Владимир решил соединить духовный шаг с политическим. Для этого сложилась исключительно благоприятная ситуация. В Византии против царей-соправителей Василия II и Константина восстал популярный военачальник Варда Склир, объявил себя императором. Против него выпустили из ссылки другого знаменитого полководца, Варду Фоку. Брата императора Никифора Фоки, убитого 17 лет назад. Он одолел Склира, тот бежал к арабам. Но и Фока, в свою очередь, взбунтовался, провозгласил себя царем, двинулся на Константинополь, его войско вышло к Босфору.

Тут-то и предложил киевский князь свою помощь Василию и Константину. А за это просил ни больше ни меньше как руку их сестры Анны. По византийским канонам это было неслыханно. В свое время Анну сватал за сына германский император Оттон I, получил грубый отказ. Ему ответили, что «рожденная в пурпуре не может быть женой варвара». В период войны со Святославом Анну пообещали болгарскому царю Борису II, но надули, привели «жениха» в Константинополь в оковах. Ее сватал для сына король Франции Гуго Капет, сватал после победы при Сардике болгарский царь Самуил [30]… Дело было, разумеется, не в Анне. Достоинствами и красотой она ничуть не блистала. Ей было уже 25, по средневековым понятиям немало. Жила она дворцовой затворницей. Вдобавок, была по характеру истинной «ромейкой», т. е. римлянкой, как величали себя византийцы. Считала себя неизмеримо выше болгар, русичей и прочих «грубых скифов». Дело было в престиже государства. Монарх, получивший такую невесту, ставил себя на равную ногу с империей!

Но в данном случае положение у царей было безвыходным, им пришлось согласиться. В Киев помчалось посольство. Св. Владимир принял крещение сразу же. Греки для видимости обставили брак рядом условий – чтобы он крестился не только сам, но и привел к Вере свой народ. А чтобы его будущих родственничков не свергли раньше времени, князь немедленно выслал корпус из 6 тыс. воинов, он нанес внезапный удар и отогнал Варду Фоку от Босфора. Но как только непосредственная опасность исчезла, византийцы попытались спустить на тормозах обещание о женитьбе. Имеет ли смысл держать слово, данное «скифу»? Великий князь отправился к днепровским порогам торжественно встретить невесту – а ее вдруг не прислали…

Владимир Святославович не преминул напомнить. Поднял могучее войско, выступил на Крым и обложил Херсонес. В городе далеко не всем улыбалось выдерживать трудности осады. Не лучше ли заранее подольститься к победителю? Священник Анастас пустил стрелу с запиской, указав, где проходят водопроводы. Их перекрыли, и Херсонес капитулировал. А великий князь пригрозил византийским властителям: «Сделаю столице вашей то же, что и этому городу». Василий II и Константин пребывали в трансе: Владимир мог снова соединиться с болгарами, поддержать того же Варду Фоку, его мятеж еще не был подавлен. Пришлось исполнять договор. Анна безутешно рыдала, причитала, что ее «заживо хоронят». Но ее усадили на корабль и утешили, что она жертвует собою ради империи: «Может быть, обратит тобою Бог Русскую землю к покаянию, а Греческую землю избавишь от ужасной войны».

В Херсонесе митрополит обвенчал Владимиру и Анну, русская дружина приняла крещение. В «вено» за невесту князь вернул грекам захваченный город. А для себя, на память, забрал понравившиеся статуи коней – украсить собственную столицу. Взял и иконы, церковную утварь, книги, обеспечил рождающуюся Русскую церковь.

По возвращении из Крыма он разрушил столичное капище, а на 1 августа 988 г. (по другим источникам 989 г.) назначил крещение Киева. Авторитет Владимира, поднявшего Русь из развала, побеждавшего всех врагов, был чрезвычайно высоким. У Днепра собрались жители столицы от мала до велика, гости, приезжие. Толпами входили в воду. Вдоль реки цепочкой стояли священники, совершали таинство крещения. В купель входили поляне, северяне, кривичи и… переставали ими быть. Ведь по языческим понятиям, полянином являлся лишь тот, кто отправлял родовые культы полян, северянином – исполнявший родовые обряды северян. А люди, выходившие из купели, порывали со старыми культами. Отныне они принадлежали к другой общности. Все – к одной, ее должно было связать одно, православное мировоззрение, одна система ценностей. Эту общность назвали русскими. В купели крещения из многочисленных племен рождался новый народ.

3. Св. Владимир и  соседи Руси

Западная Европа к концу Х в. обвалилась в феодальный хаос. Королевства поделились на герцогства, графства. Их властители иногда объединялись, а чаще ссорились между собой, не желали считаться с собственными королями [13]. Даже католическая церковь перестала служить объединяющим началом. Короли в разных странах сами назначали архиепископов и епископов, давали им в лен землю, и почтенные иерархи превращались во вполне светских князей. Зависели не от Рима, а от монархов, служили им, воевали. Аббатства превратились в подобие баронств, выставляли воинов в войска епископов, и монастыри забыли о строгих уставах, жили почти мирской жизнью. Священники рассматривали свои посты в первую очередь с точки зрения дохода. Католическое духовенство в ту пору еще не придерживалось безбрачия. Выгодные посты оно, разумеется, хотело передать сыновьям, а ради этого требовалось сохранять верность властям.

Первой по рангу среди западных держав считалась «Римская империя германской нации». Германские короли Оттон I и Оттон II как раз и опирались на архиепископов и епископов в противовес светским герцогам. Взяли под покровительство римских пап, а за это первосвященники короновали их императорами. Но итальянцы, и папы в том числе, были от власти немцев совсем не в восторге. Местные города и князья поднимали восстания, истребляли и изгоняли германцев и их сторонников. Императоры, чтобы восстановить свое влияние, вынуждены были снова и снова организовывать походы в Италию. Начали ставить там немецких чиновников, епископов и пап. Но едва войско уходило, германское владычество опять сбрасывали [36].

Для защиты от немцев итальянские государства и римские папы искали защиты у Византии. Католическая и православная церкви уже значительно отличались друг от друга, но формальное единство еще сохранялось. Пап поминали на богослужениях греческие, Антиохийские, Александрийские, Иерусалимские патриархи. Римские первосвященники, спасающиеся от преследований немцев, получали убежище у греков, византийские императоры признавали их первенство в структуре Церкви [100]. За это и папы признавали Византийскую империю «настоящей» Римской, а германских императоров величали не римскими, а «тевтонскими».

Грекам принадлежал юг Италии, периодически их вассалами признавали себя другие итальянские князья. Оттон II, разгромив византийцев, договорился с ними поделить сферы влияния, сумел сосватать родственницу императора – не дочь или сестру законных царей Македонской династии, а всего лишь племянницу узурпатора Иоанна Цимисхия Феофано, но даже это считалось высочайшей честью. Зато их сына Оттона III мать-гречанка вырастила религиозным фанатиком, и к тому же, он жил только фантазиями возрождения Древней Римской империи. Очередной раз захватив Рим, постоянно поселился в нем, отгрохал дворец, установил пышный византийский церемониал. Папу низвел до роли своего помощника, председательствовал на церковных соборах. У византийских царей Василия и Константина не было сыновей, но у Константина имелось три дочери. Оттон III всячески силился сосватать одну из них – вот и воссоединится Римская империя. Куда там! Для греков даже он, наполовину грек, оставался «варваром», получил категорический отказ.

На восточной границе Германская империя вела наступление на прибалтийских и полабских славян. В данном отношении союзниками выступали и императоры, и герцоги, и епископы, старающиеся расширить свои владения. Были подчинены племена лужичан, лютичей, ободритов. Но прибалтийские русы, поморяне и пруссы давали крепкий отпор. А покоренные племена были упорными язычниками. Христианство категорически отвергали, а в 983 г. восстали. Перебили немецкие гарнизоны, взяли и разрушили города Бранибор (Бранденбург), Мисень (Мейсен), Гану, Гамбург и др. Дальнейшие войны против них были безрезультатными.

В этот период выделилось несколько сильных государств по границам Германской империи. Одним из них была Дания. Она приняла христианство на два десятилетия раньше Руси. Датчане располагали сильным флотом, совершали походы на Англию, эта страна попала в зависимость от датских королей. На континенте они успешно били немцев, захватили у них земли, примыкающие к Ютландскому полуострову. В союз с Данией вступило и княжество ободритов. В середине X в. объединились славянские племена мазовшан, вислян и ляхов, и возникла Польша. Она признала себя вассалом германских императоров, приняла немецких миссионеров, польские князья и знать крестились примерно в одно время с Русью. Сильным герцогством считалась Чехия, она тоже являлась вассалом Германии, уже более ста лет была христианской страной. Могущественной была и Венгрия, пока еще языческая.

Когда Оттон III поселился в Риме, он совсем запустил управление Германией, вассалы отбились от рук. Но император по-прежнему вынашивал грандиозные проекты: расширять империю на север, на восток, покорить и крестить прибалтийских славян. Не удалось сойтись с Византией и герцоги не слушаются? Не беда, он найдет другие силы. Оттон совершил большое путешествие в Польшу. Королю Болеславу Храброму присвоил титулы «патриция», «друга и союзника римского народа», учредил для Польши отдельное архиепископство из четырех епархий (у католиков архиепископство соответствовало митрополии). К крещению склонился и венгерский князь Вайк, получив имя Иштван (Стефан). Император и его произвел в «друзья и союзники», пожаловал королевской короной, самостоятельным архиепископством. Но выиграли от этого только поляки и венгры. Они получили собственные церковные структуры, могли больше не оглядываться на Германию, а номинальную зависимость от нее быстро отбросили. Пока Оттон путешествовал, он выпустил из-под контроля и Италию. Она взбунтовалась, и император усмирял ее, пока не умер. Его держава окончательно развалилась.

Норвегия и Швеция еще пребывали в язычестве, резали людей в жертву Одину, эскадры викингов по-прежнему безобразничали на морях. Хотя активность пиратских набегов поубавилась. Теперь норманны стремились к более прочным приобретениям или устраивались наемниками к властителям, способным хорошо заплатить. Во Франции они подмяли и превратили в свое герцогство Нормандию. Сделать это было не столь уж трудно. Единой Франции по сути не существовало. Многие здешние феодалы были богаче и могущественнее короля, месились в постоянных сварах. В Испании христианские княжества удержались только в горных районах, плодородные равнины занимал арабский халифат, а нищие испанские княжества жили за счет войн и грабежей мусульман. Арабы удерживали позиции и на Средиземном море, угнездились на Сицилии. Византия заключила с ними союз и использовала в Италии против немцев. Мусульмане воевать умели, громили германских рыцарей, а заодно разоряли и итальянские княжества.

Византия оставалась неоспоримым лидером христианского мира. Она была уже серьезно больна, ее разъедала и подтачивала внутренняя гниль. Но, преодолев период раздоров, она снова выглядела неодолимой. Василий II и Константин считались равноправными царями, хотя реально правил Василий, мрачный и жестокий воин, а брату он не мешал кутить и развратничать. Дочери Константина так и торчали незамужними, за кого же можно выдать столь высоких особ? Старшая, Евдокия, постриглась в монахини, Зоя и Феодора, искали отдушины в тайных похождениях. Когда они раскрывались, скандалы заминали, любовников ссылали, и сохранялась тишь да благодать.

В 989 г. Василию удалось покончить с восстанием Варды Фоки – во время решающей битвы при Абидосе предводителю подали холодной водички с ядом. Второй мятежник, Варда Склир, укрывшийся в Багдадском халифате, пал духом, обратился в Константинополь, каялся. Император согласился простить его, Склир вернулся на родину, состоялась его встреча с Василием II, а через несколько дней он… умер.

Но за те годы, пока византийское правительство было занято подавлением непокорных полководцев, продолжил наступление царь Западной Болгарии Самуил. Захватил значительные территории в Греции, вывез почитаемые святыни в свою столицу Охрид (ныне в Македонии). Мало того, брат прежнего, низложенного царя Болгарии Бориса II, искалеченный греками евнух Роман бежал из Константинополя. Уж теперь-то склонить к византийцам его было невозможно. Он примкнул к Самуилу. В дополнение к Западной Болгарии восстала Восточная, завоеванная два десятилетия назад. Перебила и выгнала императорскую администрацию, воссоединилась с Западной. В 991 г. Василий II направил свою армию против болгар.

А в их рядах не было единства. В состав болгарского царства входили и сербы, македонцы, далматинцы, валахи, часть хорватов, греков, они не ладили между собой. Крестьяне-повстанцы выходили из повиновения не только ромейской, но и своей знати, а знать косилась в сторону византийцев, предавала. Добавила раздрай богумильская ересь. Это было манихейское сектантское учение, доработанное болгарским попом Богумилом. Объявлялось, что Бог создал только «высший» мир, а земной – сатана, который и властвует в нем. Христос якобы приходил к людям в «эфирном теле», это была лишь видимость. Отрицались Св. Таинства, монашество, поклонение кресту и иконам. Утверждалось, что церкви населены демонами, и каждый человек – вместилище демона. А «чисты», разумеется, богумилы. Ради «чистоты» они отвергали брак, семью, вместо этого внутри общин устраивали свальные оргии.

Ересь строго преследовали и в Византии, и в Болгарии, проповедники бежали в другие страны. Но когда разлилось восстание, она обрела благодатную почву – ведь Византия выступала оплотом христианства, а богумильство противостояло ему. Сектанты обрабатывали крестьян, городскую бедноту, вели их грабить храмы. Естественно, это вызывало конфликты с православной частью болгар. Да и само повстанческое войско далеко уступало профессиональному. В битвах греки одерживали победы. Царевича Романа захватили в плен и уморили в темнице. Но против византийцев выступал весь народ, и удержаться в Болгарии они не смогли, четырехлетняя война кончилась ничем.

Куда более успешно для Константинополя развернулись события на востоке. В Сирии местные эмиры враждовали между собой, бунтовали против египетского халифа, и некоторые из них, чтобы получить помощь, принимали зависимость от Византии. Ее вассалами и союзниками являлись и Грузия с Арменией. Но греки были верны своим традициям, повели с ними точно такую же политику, как когда-то с Болгарией – принялись исподтишка ослаблять и расшатывать собственных друзей, навязывали все более тесное покровительство. Грузинскому царю Давиду Василий II в знак дружбы присвоил византийский придворный чин куропалата, осыпал драгоценными подарками. Но за это грузинское духовенство и сановники должны были ездить в Константинополь, и им тоже давали греческие титулы.

А потом Давид вдруг скончался при совершенно жутких обстоятельствах – на Пасху архиепископ дал ему яд в причастии. Тут же явился Василий II с войском. К нему прибыли цари и князья Грузии, Абхазии, Армении: детей у Давида не было, но он усыновил некоторых соседних властителей, другие были его родственниками, вот и хотели выяснить, кому император отдаст опустевший престол. Однако Василий вдруг объявил: поскольку Давид был византийским придворным, то и царство отходит к Византии. Ошалевших властителей «утешил» тем, что и им даровал чины, кому куропалата, кому магистра. Назначил в Грузию своих наместников, расставил гарнизоны. На тех, кто попытался сопротивляться, бросил корпус русских наемников и раздавил. Множество знатных грузин и армян император попросту захватил и увел заложниками в Константинополь…

Св. Владимир при крещении тоже получил греческий придворный чин. Даже не куропалата и магистра, а второстепенный чин стольника. Это следовало из основной доктрины Константинополя: император – глава христианского мира, все православные являются его подданными. Именно такая установка определяла особенности византийской политики. Интересы империи отождествлялись с интересами христианства в целом и Самого Господа. Отсюда вытекало следствие, очень близкое к идее, к которой придут через несколько столетий иезуиты: цель оправдывает средства. Ради блага империи средства допускались любые.

4. Св. Владимир и  его сыновья

Договариваясь о крещении и женитьбе, св. Владимир позаботился и об организации Русской церкви. Никоновская и Иоакимовская летописи сообщают, что князь просил царей Василия и Константина прислать в Киев митрополитом Михаила Сирина, весьма ученого иерея Константинопольской патриархии, но родом болгарина. Это было понятно. Славянские языки в ту эпоху почти не отличались. Новый митрополит и его паства понимали бы друг друга, он мог служить на славянском языке по книгам, переведенным св. Кириллом и Мефодием (этим переводом Православная Церковь пользуется до сих пор). А если уж император был вынужден отдать замуж сестру, ему пришлось уважить и требование насчет митрополита. Князь запросил также «иереи и диаконы и демественники из славян».

Хотя в свите царевны Анны к Владимиру прибыл и большой штат «царевниных» священников. Уж конечно, это был особый, специально подобранный и подготовленный «десант», чтобы «обращать землю Русскую к покаянию». Не перед Богом, а перед греками. Взять князя под контроль, подчинить влиянию Константинополя. Но Владимир Святославович постарался избежать подобных последствий. Он забрал с собой священников и диаконов из Херсонеса. Кроме того, он не порвал связей с Болгарией. Там существовала независимая Охридская патриархия, и по просьбе Владимира от царя Симеона прибыли «иереи учены и книги». Что тоже понятно. Откуда же еще великий князь мог получить в нужных количествах богослужебную литературу? Болгарская патриархия оставалась единственной, где официально было установлено славянское богослужение, Охрид уже сотню лет являлся центром миссионерской деятельности среди славян [100]. Славянские священники имелись и в Византии – из местных жителей, из оккупированной Восточной Болгарии, но Константинополь размножал книги на греческом и насаждал среди подданных греческое богослужение.

Нет, св. Владимир не хотел враждовать с Византией. Он сохранял верность союзническим обязательствам, в составе греческой армии действовал 6-тысячный русский корпус, сражался в Сирии, в Закавказье. Но великий князь не желал, чтобы его втягивали в зависимость от империи, и церковь пытался создавать свою, русскую, а для этого использовал возможность маневрировать между Константинопольской и Охридской патриархиями. Впрочем, и русский корпус на службе империи уже не был теми княжескими воинами, которых Владимир прислал спасать Василия и Константина. Наряду с «русским», его называли «вэрингами» или «варангами», то бишь варягами. Это были наемники, вербовавшиеся как из русичей, так и из балтийских славян, скандинавов. Удальцы, желавшие подзаработать своим мечом. Если такие останутся насовсем на чужбине или погибнут за морем – что ж, это их личное дело.

Крещение потребовало от св. Владимира скорректировать не только политику, но и пересмотреть свои семейные дела. В связи с этим летописец привел легенду, которую в XIX в. подхватили либеральные историки, писатели, композиторы. О том, как князь, насильно взявший полоцкую Рогнеду, охладел к ней, увлекшись другими женщинами. Оскорбленная супруга хотела убить его ножом, но князь перехватил ее руку и вознамерился казнить ее. Повелел одеть свадебное платье и ждать смерти. Однако Рогнеда подговорила ребенка Изяслава, он объявил вошедшему отцу: «Ты не один здесь». Тот устыдился сына, отменил приговор и, по совету бояр, вернул Рогнеде и ее отпрыску отцовский удел, Полоцк.

Все это не более чем байка. К сожалению, Нестор насобирал в свою летопись немало сплетен и фольклорных фантазий, не выдерживающих не то что критики, а даже совсем абсурдных. Например, о том, что у князя было 300 наложниц в Вышгороде, 300 в Белгороде и 200 в Берестове. Хотя достаточно вспомнить, что в году всего 365 дней. На 800 дам князю потребовалось бы более 2 лет! А 8 лет своего языческого правления он провел в непрерывных походах, отправляясь с одной войны на другую, в Киеве бывал лишь короткими наездами. Аналогичную несуразицу легко увидеть и в ситуации с Рогнедой. Владимир состоял с ней в браке 8 лет, и она родила 5 детей. Изяслава, Мстислава, Ярослава, Всеволода, Предславу. Какое уж тут охлаждение! В язычестве она оставалась законной и любимой супругой Владимира. А при удалении жены с ней почему-то уехал лишь старший ребенок, младшие сыновья отправились в другие города, дочь осталась в Киеве…

Кроме Рогнеды, у Владимира было еще несколько жен. Второй по счету стала беременная гречанка, супруга казненного брата Ярополка, на Руси ее звали Преславой. Это диктовалось не извращением, не похотью. По славянским обычаям, вдова переходила к брату покойного. Конечно, бывшая монахиня была не пленницей, а может и не монахиней – Святослав Игоревич и Свенельд, правивший при Ярополке, не приводили пленных византийцев, при заключении мира их вернули императору. Скорее, она была греческой шпионкой, подсунутой направлять политику Ярополка. Она была значительно старше юного мужа, могла воспитывать и наставлять его. Разница ее возраста с Владимиром была еще больше, лет 12–15. Но за преступления супруга она не отвечала, и Владимир поступил, как требовало русское право. С гречанкой он не жил как с женой, но принял в семью, содержал наравне с другими женами и признал своим ее сына Святополка. Хотя на Руси таких детей называли «сыновьями двух отцов».

Авторитет князя, побеждавшего всех врагов, был огромным. Многие монархи хотели заключить с ним союз. Даже христианские властители стремились породниться с язычником, готовы были отдать ему своих родственниц. Среди жен Владимира летописи называют внучку германского императора чешку Мальфриду, родившую сына Вышеслава, еще одну чешку Адель, родившую Святослава и Мстислава, мелькают и норвежка Олова, болгарка Милолика [89]. Не уточняется, от каких матерей родились Судислав и Позвизд. Ревновать у язычников было не принято. Напротив, славянки гордились количеством жен у своих мужей. Та же Рогнеда намеревалась стать второй женой Ярополка в дополнение к гречанке.

Но когда князь обратился к Христу и предъявил претензии на руку византийской царевны, многоженство оказалось уже недопустимым. Дети и те его супруги, кто еще пребывал в язычестве, приняли крещение одновременно с Владимиром. Но этих жен и впрямь требовалось куда-то убрать. Помог другой обычай, издавна существовавший на Руси, давать детям в уделы те или иные города. Сыновья еще детьми ехали туда с пестунами-боярами, с младых лет постепенно постигали искусство управления, ведения хозяйства. Для них формировали дружины из сверстников, боярских сыновей, они росли вместе с князьями, становились их помощниками. Так когда-то росли Святослав, сам Владимир с братьями.

Теперь великий князь сделал то же самое. Старшего сына, Изяслава, назначил в Полоцк. С ним отправил и любимую Рогнеду. Государь счел, что в родном городе ей будет легче перенести перемену своего положения. Вышеслав был определен в Новгород, с ним уехала Мальфрида. Святополк с матерью-гречанкой получил Туров, землю дреговичей, Святослав с чешкой – землю древлян. Мстислав был назначен в Тмутаракань, Ярослав в Ростов, Всеволод во Владимир-Волынский, Судислав в Псков. Но какого-либо разделения страны это не предполагало. Владимир назначал сыновей не в центральные города, а по границам. Они оставались в полном подчинении отца, выступали его наместниками на далеких окраинах, должны были вырасти настоящими правителями и воинами.

На Руси было учреждено четыре епархии. Но процесс ее обращения к новой вере стал далеко не быстрым и не гладким. Крещение Киева воодушевило князя, сразу же после этого был намечен Новгород. Уж этот-то город был для Владимира почти родным, его главной опорой. Его дядя Добрыня вообще «прирос» к Новгороду, женился на местной боярышне. Тут и христианство уже начало утверждаться, действовал храм Преображения Господня. Сюда и отправился с легким сердцем Добрыня Никитич с недавно окрещенными дружинниками и епископом, Иоакимом Корсунянином. Этот уроженец Херсонеса был достойным пастырем, искренне отдал себя великой задаче, привести к вере Христовой северные края. Он знал русский язык, впоследствии записывал исторические предания новгородцев и стал автором летописи.

Но это было позже, а поначалу Новгород встал на дыбы против христианства. Причем организовали сопротивление не язычники, а «волхв» Богомил, проповедник богумильской ереси. Объединиться с язычниками оказывалось для еретиков ничуть не зазорно, главное – не допустить утверждения Православия. Богомил взбунтовал народ, его поддержала и часть бояр, постановила новой веры не принимать. Восточную, Торговую сторону, где жители составились из словен, тысяцкий Путята удержал в повиновении. Встретил Добрыню, Иоаким ходил по улицам и учил людей, за два дня окрестил несколько сот. А западную часть города населяли финны-нарова, они были настроены совершенно иначе. Выбрали себе другого тысяцкого, Угоняя. Вооружились, разобрали мост через Волхов, выставили заряженные камнеметы.

Богомил и Угоняй подзуживали мятежников, толпа кинулась к дому Добрыни, зверски растерзала его жену, слуг и родных, разнесла храм Преображения. Только после того, как дошло до бесчинств, Добрыня применил силу. Ночью через Волхов переправился Путята с отрядом из 500 человек, захватил Угоняя с несколькими зачинщиками. Остальные бунтовщики навалились на десант, прижали к реке. Но утром к нему подоспел Добрыня с дружиной, велел поджечь ближайшие дома. Часть язычников разбежалась тушить пожар, других сломили, и они запросили мира. Условие было – снести капище и уничтожить идолов. После этого началось крещение новгородцев в Волхове. Оно шло непрерывно в двух местах, мужчины приходили и крестились выше моста, женщины ниже [30].

Ну а в Залесскую землю поехал первый ее князь Ярослав, будущий Мудрый. Но в то время вряд ли кто-нибудь стал бы называть его «мудрым», он был еще мальчиком, хромым от рождения. Он поехал с греком, епископом Федором. Однако здесь результат стал вообще нулевым. Город Ростов епископа выгнал. Князя-христианина тоже принимать не желал. Ярославу пришлось остановиться в селении с красноречивым названием Медвежий угол. Местные жители воспротивились, чтобы князь жил у них, но мальчик и его опекуны не устрашились, проявили упорство. Отец дал Ярославу хороших дружинников, и в стычках они взяли верх. На месте Медвежьего угла возникла крепость Ярославль.

Постепенно отряд Ярослава осваивался в северных краях, приучал людей уважать власть князя. Через некоторое время из Киева прислали другого епископа, грека Илариона. Ростовцев заставили принять его. Но крестились только суздальцы. На суздальском ополье селились пришлые славяне, не связанные с финскими племенными культами, и их оказалось легче обратить в истинную Веру. Меряне же отвергали ее напрочь. Подчиняться они не отказывались, платили подати. Но как только дело касалось их религии – стояли твердо, крещение отвергали и храмов строить не позволяли. А вокруг епископа в Ростове нагнеталась такая атмосфера, что он предпочел сбежать. В итоге в Залесской земле вместо одного главного города стало два, языческий Ростов и христианский Суздаль, куда и переместилась княжеская администрация.

Эти конфликты породили шутку в адрес новгородцев – знаем, мол, какие вы христиане, Добрыня крестил вас огнем, а Путята мечом. Атеисты и либералы выдернули фразу из контекста летописи, преподносили ее так, будто речь шла о германских крестоносцах. Хотя на самом-то деле после первых конфликтов св. Владимир принял принципиальное решение, определившее русскую церковную политику на много веков вперед: насильственного крещения не насаждать. Действовать не страхом, не расправами, а именно по-христиански, убеждением и силой Слова Божьего. Карательных экспедиций в Ростов не посылали. А крещение следующего большого города, Чернигова, произошло лишь через 3 года после Новгорода, в 992 г. Сперва подготовили, а уж потом провели. Крещение соседнего с Черниговом Смоленска состоялось аж через 21 год…

Впрочем, распространение христианства задерживалось не только противодействием язычников, а и другими причинами. Где было набрать священников для всей Руси? А что толку окунать людей, если не объяснить им суть христианского учения? Греческие священники были не способны донести его до русичей. Примутся лопотать и петь на непонятном языке – не обратят, а отпугнут. Оставалось рассчитывать на болгар и готовить собственные кадры. Для этого Владимир открыл в Киеве первые в нашей стране училища, определял туда детей и подростков.

Надо сказать, грамотных на Руси, в отличие от Западной Европы, было очень много. Удобная в обиходе кириллица получила широкое распространение даже раньше принятия христианства. В Новгороде торфяная почва хорошо сохраняла древесину, и до нас дошло большое количество берестяных грамот. Образцы их найдены и в Старой Руссе, Смоленске, Пскове, Витебске, Мстиславе. Они показывают, что писать умели и мужчины, и женщины, и слуги, даже сапожники подписывали свои колодки [19, 72]. Но училища, кроме грамоты, давали православное воспитание, готовили будущих чиновников, а в первую очередь – необходимых, как воздух, священнослужителей.

Сам Владимир воспринял христианскую веру глубоко и искренне, всей душой. В Киеве он начал строить величественный собор Успения Пресвятой Богородицы. Выписал архитекторов и художников из Византии, отдал этому храму драгоценную утварь, вывезенную из Херсонеса, отделил десятую часть доходов от своих сел – отсюда пошло другое название собора, Десятинная церковь. Великий князь стремился строго выполнять евангельские заповеди. Устраивал массовые раздачи милостыни для бедных, одаривал их деньгами, продуктами. Мало того, приказал, чтобы хлеб, овощи, мясо, мед, квас, возили по улицам для престарелых и больных, которые не могут сами прийти во дворец. При храмах организовывались богадельни, больницы, странноприимные дома.

Пытаясь буквально следовать Евангелию, государь даже отменил смертную казнь. Прощал преступников или смягчал кары, довольствуясь штрафами. Правда, ни к чему хорошему это не привело. Разбойники почувствовали безнаказанность, стали наглеть. Множились грабежи, убийства. И получилось так, что священники и епископы не заступались за осужденных, а наоборот, наставляли князя быть строже. Доказывали, что для правителя добродетелью является отнюдь не всепрощенчество, а соблюдение справедливости. Грех не в том, чтобы наказать преступника, а в попустительстве преступлениям, ведь от этого пострадают другие люди. «Ты поставлен Богом на казнь злым, а добрым на милование» [31].

Владимир внес поправки в законы в соответствии с греческим Номоканоном. Священники и все церковные учреждения выводились из юрисдикции светских властей и подчинялись лишь своему начальству. Епископам предоставлялись большие полномочия, в их ведения передавались разборы семейных споров, дела о супружеской неверности, незаконных браках, идолопоклонстве, волшебстве, непристойной брани и др. Великий князь пробовал организовать и миссионерскую деятельность, донести свет христианства до печенегов, в 990 г. послал философа Марка Македонянина к волжским болгарам [30]. Но печенеги оказались к вере в Христа почти не восприимчивы, крестился лишь один из ханов. А в Волжской Болгарии прочно утвердился ислам, и сменить веру склонились только несколько мелких князьков.

5. Св. Владимир и  его богатыри

Для преобразований и просвещения Руси мирного времени в общем-то и не было. Наша страна принимала христианство от Византии, готова была дружить с ней, но мог ли император простить Владимиру, что он навязал собственные условия? Мог ли смириться с претензиями «варваров» держаться на равных с Константинополем? Могучая Русь была для греков как бельмо на глазу. Почти сразу же после похода на Херсонес и крещения Киева, с 990 г., начались набеги печенегов, давних византийских союзников. С предшественником Владимира, Ярополком, развалившим державу и сдавшим завоевания Святослава, печенеги поддерживали очень теплый альянс, а теперь внезапно, без всякой видимой причины, будто с цепи сорвались.

Силы Руси были неизмеримо больше, чем у кочевников. Печенеги не были едиными, разделялись на восемь кланов с собственными ханами, не всегда ладившими между собой. Хазарским каганам, а потом и Святославу удавалось привлекать часть из них на свою сторону. Но сейчас сказывалась невидимая организующая рука, против русичей нацелились все кланы. А опасность их заключалась не столько в численности, сколько во внезапности – попробуй угадай, где и когда ворвутся орды конницы? Под удары попадали южные, самые плодородные районы. Степняки рассыпались облавами. Полыхали костры деревень, свистели стрелы и сабли, и падали землепашцы, едва успевшие схватить рогатину или топор.

Князья и бояре поднимали дружины, выступали полки городов, но печенеги уже поворачивали обратно. Исчезали в мареве степей колонны возов с награбленным добром, стада угнанного скота, довольные всадники понукали пленных, связанных длинными вереницами – понурых мужиков, отборных баб и девок, подростков. В выигрыше оказывалась… Византия. Печенеги стали в Херсонесе одними из главных поставщиков воска! Хотя никогда в жизни не собирали его, бортничеством в лесах занимались славяне. А работорговля превратилась в основной промысел херсонесских евреев. Перехватить хищников было трудно, и борьба шла с переменным успехом.

Первыми набегами орда кочевников разорила окрестности Киева, но увлеклась грабежами. Государь собрал воинов и вывел наперерез, встретил врага на обратном пути под Переяславлем. В сражении печенегов разнесли наголову. Но пока одни кланы зализывали раны, лезли другие. Св. Владимир с небольшой дружиной отправился в собственную загородную резиденцию Василев, праздновал Преображение Господне, и неожиданно доложили о появлении печенегов. Князь счел, что это отдельная банда, храбро вылетел с наличными воинами, а на него выкатилось огромное полчище. Дружину смели, сам Владимир спасся лишь чудом, спрятался под мостом и молился. Потом в благодарность за избавление построил храм Преображения, оделил нищих чрезвычайно щедрой милостыней.

Чтобы справиться с этой напастью, Владимир принялся создавать на южных рубежах мощную систему обороны. На правом берегу Днепра, прикрывая подступы к Киеву, строилась линия крепостей по р. Стугне. Превратились в крепости княжеские села Белгород и Василев, возводились Триполь, Тумаш, Витичев. На днепровском Левобережье устраивались несколько линий. Передовая по р. Суле с городом Воинь, за ней – линия по р. Трубеж, опирающаяся на Переяславль, за ней – крепости по Остру и Десне, прикрывающие Чернигов. Намечая рубежи обороны, Владимир и его воеводы использовали древние системы Змиевых валов, в незапамятные времена насыпанных славянами против сарматов, гуннов. В некоторых местах сооружали новые валы, соединявшие крепости между собой. Они тормознут конницу, помогут выиграть время для организации отпора.

А заселять опасное приграничье зазывали добровольцев из северных земель – словен, кривичей, чудь, вятичей. Это и были богатыри Владимира Красно Солнышко, воспетые в былинах. Соглашался-то, конечно, не каждый. Приходили самые удалые, отчаянные. Спокойной жизни и сказочных заработков им не обещали, наоборот – тревоги и битвы. Давали землю, давали службу, кольчугу, шлем, острый меч и меткое копье. Ну а к этому прилагались всего лишь честь, слава и благодарность народа, если сумеешь заработать ее. На валах, на курганах появились знаменитые заставы. Наблюдали за степью, при угрозе зажигали подготовленные костры. Завидев огни или дым, приводились в готовность гарнизоны крепостей. В свою очередь, поджигали огненный сигнал. Он передавался в глубь страны. Крестьяне бежали укрываться в лесах или городах, князь и бояре исполчали воинов…

Сами богатыри, перемешавшись и спаявшись общей судьбой, были уже не вятичами или чудинами, а просто русичами. А их подвиги и самоотверженность, как позже выяснилось, не только цементировали границы государства. Они закладывали кирпичики в фундамент культурных традиций русского народа. Традиции-то стали особыми. Западный эпос превозносил доблесть ради доблести, восхвалял рыцарей, героически месившихся между собой. Потому что и авторам платили те же рыцари. Скандинавский эпос славил драки викингов друг с другом, их успехи на чужеземной службе, количество добычи. Ну а как же иначе, из этой добычи викинги платили певцам-скальдам.

Но достижения русичей под знаменами византийских императоров отмечали разве что греческие, арабские, кавказские историки. На родине они никого не интересовали. На родине воспевали лишь тех воинов, кто защищал свою страну. Дядю и воеводу св. Владимира народная память превратила в одного из любимейших богатырей Добрыню Никитича. Их современником был и Никита Кожемяка, участник битвы под Переяславлем. Реальные Алеша Попович и крестьянский сын Илья Муромец жили и сражались позже. Тем не менее былины подметили важную деталь. На княжескую службу принимали людей любых сословий, независимо от происхождения. Принимали и иноплеменников: среди былинных богатырей оказываются Михаил Козарин, удалой Рахдай. Св. Владимир привлекал в войско печенежских врагов: торков, черных клобуков (каракалпаков), ясов (осетин), касогов. Приезжали к нему и венгры, скандинавы.

Но каждый, поступавший на службу, обязан был принять крещение, и сама эта служба становилась еще одним способом внедрения христианства. Хотя новые традиции св. Владимир соединял со старыми, славянскими. Например, сохранил обычай княжеских пиров с дружиной. Это были отнюдь не попойки, а старинный ритуал. Хмельное употреблялось умеренно, существовал порядок чередовавшихся заздравных чаш или пускаемых по кругу братин. Дистанция между монархом и его сотрапезниками поддерживалась, но пиры сплачивали дружину с князем. А к св. Владимиру за стол приглашались и видные горожане. В непринужденной обстановке он советовался с подданными по тем или иным вопросам, каждый имел возможность высказать свое мнение.

Сражаться приходилось не только с печенегами. Поляки по-прежнему с аппетитом косились на Прикарпатье. Вместе с ними выступили белые хорваты, подданные Венгрии. В 992 г. св. Владимир выступил на них, разгромил и утвердил западную границу по естественному рубежу, Карпатскому хребту. Не успокоились и волжские болгары. Вторгались в муромские и ростово-суздальские земли, грабили. Св. Владимиру пришлось предпринимать походы на северо-восточную окраину в 994, 996 гг. Изгнав и наказав соседей, заставлял их подтверждать мирные договоры. Постарался и понадежнее защитить дорогу по Клязьме в глубины Залесского края, на месте древнего торгового поселения основал крепость Владимир. А набеги печенегов не прекращались. Они безуспешно осаждали Белгород, пробовали прорваться к Киеву. Словом, опять получалось – с войны на войну.

Между тем, в самом Киеве назревал нешуточный конфликт. Около 992–994 г. умер митрополит Михаил Сирин. Его преемником стал грек Леонтий, и на этот раз митрополита выбрали не русские, на его кандидатуре настоял Константинопольский патриарх Николай Хризоверг. Он взялся проводить ту политическую линию, которую считала полезной Византия. Разумеется, в первую очередь от Владимира требовали расторгнуть связи с Болгарией. А еще лучше, объявить ей войну. Патриархия и ее ставленник нажимали, что надо бы пересмотреть отношения и с западными странами. И если сами греки не считали нужным ссориться с католиками, то для Руси надо было ограничить свободу внешней политики, Леонтий написал целый трактат «против латинян» [93].

Киевское великое княжество подталкивали в струю чисто греческого влияния. А для этого очень важным было внедрить византийскую культуру, систему понятий и этикета. Пускай русичи ориентируются на «ромеев», перенимают их образ жизни, свято почитают особу императора. Ведь именно таким способом грекам удавалось разлагать и подчинять Болгарию, Сербию, Грузию, Армению, перетягивать на свою сторону и перекупать знать. Причем почти без затрат – всего-навсего обольщая, снисходительно признавая «почти ромеями» и раздаривая не стоящие ни гроша греческие чины и титулы!

Но обвести вокруг пальца св. Владимира было трудновато. Он не мог не догадываться, кто ему пакостит печенежскими набегами, и «дружбу» Константинополя оценивал более чем трезво. В международных делах великий князь вел себя независимо, пришлым дипломатам и церковникам вмешиваться в них не позволял. Обменивался посольствами с Германией, заключил мир и союз с Польшей, Чехией, Венгрией. Взаимовыгодные отношения с Болгарией не порывал, а укреплял. Она выглядела политическим противовесом Византии, царь Самуил опять одерживал победы, присоединил Черногорию, в самой Греции у него было много сторонников.

Культуру греков св. Владимир перенимал весьма охотно, но… только лучшее. Приглашал архитекторов, мастеров, иконописцев. А превращать Русь в окраинный филиал Византии он отнюдь не намеревался. Греческое духовенство доказывало, что пиры и скоморохи – грех. Разъясняли, что князь таким образом роняет свое достоинство. Правда, их собственный младший соправитель Константин пил сверх меры, проводил время на ипподромах и ристалищах, но это грехом не было и достоинства не роняло. Нет, Владимир доводам не внимал, пристраиваться к византийскому этикету даже не думал.

Сам государь был человеком очень культурным для своего времени, любил чтение, «книжную премудрость». Но ведь и эта премудрость приходила в основном через Болгарию. Среди книг той эпохи, популярных на Руси, известны «Евангелие учительное Константина Болгарского», природоведческий «Шестоднев» Иоанна Экзарха Болгарского, энциклопедический «Изборник» – перевод с греческого, сделанный для болгарского царя Симеона. Из Болгарии шли и переводы исторических хроник, житий святых, эпических поэм. Владимир считал не грешным учиться чему-то полезному и у других народов. Специально направил гостей-купцов в Рим, Иерусалим, Багдад, Египет «посмотреть обычаи». Опять же, может быть, завязать полезные контакты.

Нежелание св. Владимира следовать курсу, который ему навязывали, вызывало трения. Случилась накладочка и с церковной собственностью. В Византии многие иерархи становились очень состоятельными людьми, крупными землевладельцами. На Руси церковь тоже жаловали щедро, но Владимир в церковном уставе четко зафиксировал апостольское правило, что достояние церкви – это «нищих богатство, церквам, монастырям, пустыням подъятие, живым прибежище, а мертвым памяти». В свою очередь, и у государя были серьезные претензии к грекам. За германскими монархами Константинополь признал титул императоров, пусть и «варварских». А куда более могущественного властителя Руси упорно именовал «архонтом». Это означало не более чем «князь». Мало того, титул архонта носили правители византийских провинций. Что ж, коли так, св. Владимир вспомнил другой титул, его носили еще Гостомысл, Рюрик: великий каган. Титул тюркский, но по рангу он соответствовал царскому [85, 100].

Проводником политики Константинополя в Киеве должна была стать не только митрополия, но и супруга государя. Не зря же говорят, «ночная кукушка дневную перекукует». Но с ролью «кукушки», ни ночной, ни дневной, Анна не справилась. Влияния на мужа она не оказывала ни малейшего и не отметилась ни в одном значительном деле. В летописях о ней от свадьбы до смерти не упоминается вообще ничего. Дважды мелькнула в хрониках, а в промежутке будто ее и не было [30]. Единственная добрая характеристика – построила на Руси «много церквей». Ясное дело, греческих. А ее супруг строил отечественную.

При св. Владимире на Руси уже появились первые монахи. Набожный юноша Антиппа из Любеча уехал на Афон, принял там постриг с именем Антония, вернулся на родину и поселился на берегу Днепра в пещере, выкопанной разбойниками. Но подготовку священников из русских кандидатов греки притормаживали, под разными предлогами отказывались рукополагать их, силились удержать собственную монополию. А великий князь не ходил к греческим священникам. Кстати, и Св. Причастие принимал не у них. Мало ли что? Береженого Бог бережет…

В 996 г. была завершена и освящена великолепная Десятинная церковь, Успенский собор. Лучший в Киеве. Да что там лучший – пока единственный на Руси храм подобного уровня. Но великий князь отдал его не митрополиту, не «царевниным попам». Весь клир он составил из херсонесских священников, а настоятелем назначил Анастаса Корсунянина – того самого, который пустил стрелу с запиской и помог взять город. Изменника Византии, полностью связавшего судьбу с русскими.

Это уже был скандал, на грани явного разрыва. А церковный конфликт был однозначно связан с семейным. В общем-то супружеская жизнь Владимира и Анны получилась такой, что никак не позавидуешь – ни ему, ни ей. Да и каким могло быть супружество, если жена заранее настроила себя, что ее «заживо хоронят»? Если муж заведомо был для нее «грубым скифом», неполноценным чудовищем? А себя воспалила мыслью, что она – эдакое жертвоприношение во имя империи? И на тебе… жертвоприношение получилось напрасным. Супруг превращаться в «ромея» не намерен, а слушаться советов, внушаемых ему через жену, тем более.

Князь находился в походах, на пограничных рубежах, устраивал и оборонял государство, совещался с боярами, пировал с дружиной – а княгиня все это время варилась в замкнутом пространстве терема, в одном и том же кругу с греческими дамами и служанками, евнухами, «царевниными» священниками. Растравляла себя воспоминаниями о Константинополе, раздражалась непохожей жизнью, манерами русских, поведением Владимира. Сюда за поддержкой наведывался и митрополит, шастали его присные, шушукались, вырабатывали выигрышные, как им казалось, ходы.

Когда муж, усталый и измотанный, или наоборот, радостный и окрыленный, появлялся в покоях супруги, много ли он находил душевного тепла, сочувствия, внимания? Ждали ли его любящие жадные объятия? Нет, ждали косые взгляды, нервно поджатые губы. Ждало неприязненное и напряженное тело. В самые неподходящие моменты – попытки поучать. Когда что-нибудь не по шерсти Константинополю – слезы и истерики. Потом в ее разговорах с приближенными выплескивались сплетни и обиды. А Владимир был бы плохим князем, если бы не имел в окружении Анны собственные глаза и уши.

Ответ государя на византийские происки, демонстративная передача Десятинной церкви Анастасу, вывел из себя греков, закрутил новые клубки интриг, и терпение Владимира лопнуло. Он решил покончить с таким положением. Перевести Русскую церковь под юрисдикцию Охридской патриархии и расстаться с Анной. Что было первичным? Впрочем, разделять было бы бессмысленно. Это были две стороны одной медали. Переход в лоно Болгарской церкви автоматически вызвал бы желание Анны разорвать с мужем. А расторжение брака с Анной автоматически означало разрыв с Константинопольской патриархией.

Разводы венценосных супругов в тех или иных государствах иногда случались. При этом жена обычно постригалась в монахини. А предлог у Владимира имелся основательный, его признавала Церковь во всех христианских странах – бесплодие жены. Восемь или девять лет для проверки было куда больше, чем достаточно. Но, если уж разобраться, то удивляться бесплодию Анны не приходилось. Наследственность-то у нее была очень неважной. По политическому престижу – недосягаемая по рангу невеста Европы, а с медицинской точки зрения – дочь хронического алкоголика Романа II и трактирной шлюхи Феофано. Здоровье у Анны было слабым (умерла в 48 лет), да и ее братья известны патологиями. Василий II вообще не интересовался женщинами. Константин VIII (как и Василий II), страдал садизмом, ходил в застенок любоваться на пытки…

Как бы то ни было, Русь изменила политический курс, а императорская сестра удалилась доживать век в монастыре. Сведений об этом не осталось ни в одной летописи. Потому что в них с 997 г. следует… обрыв на целых 17 лет! Вся вторая половина княжения св. Владимира оказалась из них удалена [30]. Последующие греческие митрополиты Киева постарались напрочь изъять этот период. Исторические события данных лет приходится восстанавливать по крупицам, по отдельным упоминаниям, иностранным источникам.

И все-таки спрятать правду не удалось. Кое-что не досмотрели. В тех же самых летописях, в житиях святых, дружно, в один голос указывается: младшие сыновья великого князя, святые Борис и Глеб, родились от болгарки, и в 1015 г. оба были еще юными, неженатыми. Болгарку летописцы упоминают в общем списке «языческих» жен св. Владимира. Очевидно, она была дочерью или внучкой царя Самуила. Расторгнув брак с Анной, великий князь повенчался с ней. Это четко соответствует выводу многих ученых о переориентации Русской церкви на Болгарию [16, 30]. Некоторые источники приводят имя болгарки – Милолика или Милица [89]. Что ж, красивое имя. Невольно наводит на мысль, что и сама княгиня ему соответствовала. И только Ипатьевская летопись, вообще обойдя молчанием византийку, сообщает, что женой св. Владимира была болгарская царевна, а христианское имя у нее было такое же, как у предшественницы, Анна.

С молодой женой государь наконец-то нашел и настоящую любовь. Она видна хотя бы из отношения к детям от нее. Видна даже из имени их первенца. Имя резко выделяется из тех, которые были приняты до сих пор в роду Рюриковичей. Борис. Оно болгарское, причем не простое. Это имя св. равноапостольного Бориса, крестителя Болгарии. И имя Бориса II, последнего царя единой Болгарской державы. Ну а Византию Владимир Святославович вогнал в такой шок, что глубже уж просто некуда. На протяжении веков лишь несколько монархов сумели правдами и неправдами жениться на представительницах императорской семьи. Но чтобы пренебречь столь высокой особой и развестись с ней – подобных случаев еще не было! На это оказался способен только русский князь. Хотя, с другой стороны, это ведь тоже показатель престижа государства и его могущества, разве не так?

6. Св. Владимир и  заговорщики

Альянс Руси и Болгарии крайне встревожил императора Василия II. В 1000 г. он как раз завершил покорение Грузии и Армении, свернул боевые действия в Сирии и все силы перебросил на Балканы. С 1001 г. развернулось наступление на Болгарию. Царя Самуила в Македонии клевали отвлекающими ударами, а основные византийские контингенты вторглись в Восточную Болгарию. Русь не могла оказать ей помощь. Снова активизировались печенеги, связали ее войной. К тому же, в Восточной Болгарии царила повстанческая анархия, кому там помогать? Зато для греков это облегчало победы. Некоторые болгарские бояре и православные епископы сами передавались императору, чтобы защитил от разгулявшихся мятежников и еретиков. А Василий II теперь продвигался не торопясь, закреплял каждый шаг. Пали Видин, Плиска, Преслава [100]. Повстанцев истребляли, опустошали землю, сжигали селения, массы людей угоняли и переселяли на Кавказ. К 1004 г. Восточная Болгария была захвачена, а Западная – отрезана от Руси.

После этого Василий II перешел к планомерной осаде Самуила. Попросту покупал его военачальников, и они сдавали город за городом. Болгарское царство уменьшалось, зажималось в горных районах. А в 1014 г. при Кимвалунге Самуил пытался защитить проход по ущелью. Но византийский отряд горными тропами вышел ему в тыл, возникла паника и войско было разгромлено. Самуил едва спасся бегством, 15 тыс. болгар попали в плен. Император приказал всех ослепить. На каждую сотню оставляли одного поводыря, выкалывая ему только один глаз, и отпускали прочь. За это Василий II получил прозвище Болгаробойца.

Когда слепое воинство пришло к Самуилу, он не выдержал, умер от отчаяния. Наследником был его сын Гавриил-Роман, но византийская агентура умело плела заговоры среди болгарских аристократов, и царевич даже не успел сесть на престол, его убил родственник Иоанн-Владислав. Он объявил себя царем и обратился к грекам, просил мира, заранее соглашался на все требования императора, обещал полное подчинение. Не тут-то было. Императору не требовалась вассальная Болгария, он хотел вообще ее ликвидировать. Вскоре Иоанн-Владислав пал от руки неизвестного убийцы, и страна рассыпалась на десятки мелких владений. Василий II скопом покупал их начальников, принимал на службу, присваивая греческие чины.

Болгарской церкви император даровал грамоту, подтверждающую ее права, она сохраняла особый статус и окормляемые ею области. Но как только угасли остатки сопротивления, византийцы расставили в городах гарнизоны, назначили свою администрацию. Болгарскую знать Василий переселял в греческие области, заставлял перемешиваться с греками, вступая с ними в браки. Сотни тысяч простых людей депортировали на Кавказ. А Болгарскую церковь превратили в архиепископию в составе Константинопольской патриархии, и о ее автономии было забыто.

Погромы в Болгарии вызвали приток эмигрантов в нашу страну, в том числе столь необходимых священников, учителей. Св. Владимир охотно принимал их, они обретали новую родину. Руси участь Болгарского царства никак не грозила. Император мог сколько угодно злобиться, строить каверзы, но сокрушить Киевскую державу было не в его силах. Набеги печенегов теперь успешно отражались. Укрепив южные рубежи и создав базы в приграничных крепостях, св. Владимир и его воеводы сами начали совершать походы в степь. Южные районы обрели безопасность, заселялись и благоустраивались, прежде безлюдные просторы оживали деревнями, колосились засеянными полями. Разрастался и красавец Киев. Иностранцы называли его «вторым Константинополем», историк Титмар со слов очевидцев-поляков писал, что в нем «находилось более 400 церквей, 8 торговых площадей и необычное скопление народа, который, как и вся эта область, состоит из беглых рабов, стекшихся сюда отовсюду… Киев оказывал постоянное сопротивление печенегам».

Насчет рабов поляки, конечно, наврали из вражды к русичам, но доля истины в их словах была. Если холоп бежал от язычника-хозяина и принял крещение, его не выдавали. Как же можно христианина отдать язычнику? А коли так, то и состоятельным язычникам приходилось призадуматься, не пора ли сменить веру, чтобы не разориться? Строго запрещались и браки с иноверцами. Полюбил крещеную девицу – крестись сам. Да и вообще жить в богатом Киеве оказывалось выгодно и безопасно, а чтобы влиться в мир христианского города, нужно было стать христианином. Сюда перебирались купцы, умелые ремесленники.

Но торговлей и промыслами на Руси не гнушались заниматься не только простолюдины, а бояре, князья. Не сами, конечно, а через тиунов, управляющих. На этом разбогатело новгородское боярство, «триста золотых поясов». А св. Владимир организовал в Вышгороде, Белгороде, Берестове большие мастерские по производству полотна, вышивке. Как раз эти мастерские с сотнями работниц враги князя изобразили в сплетнях его гаремами. Русь богатела, начала чеканить свою монету, золотую и серебряную – с надписями «Владимир, а се его серебро», «Владимир, а се его злато», «Владимир на столе» [30]. По тогдашним понятиям, это тоже было политической акцией. Вассальный князь обязан был указать на монетах имя своего сюзерена. «Владимир на столе» означало царя, самодержца. Без малейшего намека, что византийцы числят его своим подданным.

Св. Владимир пользовался колоссальным уважением за рубежом. К нему присылали дипломатов, обращались с просьбами. Германский император Генрих II попросил пропустить миссионера Бруно Квертфуртского к печенегам, и великий князь не отказал. Русь от Православия не отступала, и о проповеди латинян на ее территории даже речи не было. Но у печенегов – почему бы и нет? Это могло быть полезным, вывести степняков из-под византийского влияния. Владимир хорошо принял Бруно в Киеве, лично проводил до пограничных валов, но предупредил, что сильно сомневается в успехе. Ведь и сам князь уже пробовал обращать печенегов в христианство. И действительно, миссия не дала никакого результата.

Но при всех достижениях Руси она оставалась очень непрочной. Народы, вошедшие в состав государства, еще не были связаны общими историческими судьбами, каждый осознавал себя отдельной общностью, жил «своим обычаем». А городское боярство составилось из бывших племенных верхушек, тянуло к самостоятельности. Почему оно должно подчиняться Киеву? Первая трещина возникла там, где объединение племен было самым недавним и «срастись» так и не успело, в Полоцке. Переезд туда княжича Изяслава, а тем более Рогнеды, был серьезной ошибкой государя. Полочане не забыли, как их город взяли новгородцы, как убили их князя с сыновьями. Возвращение его дочери восприняли как восстановление прежней, «законной» власти.

Видимо, и Рогнеда, оскорбленная разводом, поощряла такие настроения. В какой-то мере они даже соответствовали древнему русскому праву: приданое считалось собственностью жены, при распаде семьи возвращалось ей [73, 93]. В данном случае под «приданым» начали подразумевать Полоцкое княжество. Изяслава мать женила на местной девушке. В 1000 г. Рогнеда отошла в мир иной, через год преставился и Изяслав. В Полоцк следовало послать другого сына государя, но городское боярство потребовало, чтобы у них княжил внук Брячислав – ребенок Изяслава, здешний уроженец. Владимир счел вопрос не принципиальным и согласился. Стоило ли ссориться с целой областью из-за пустяков? Какая разница, кто из его потомков будет там править? Глядишь, вернее будут служить со «своим» князем. Это была еще одна ошибка. Полочане убеждались в своей самостоятельности, снова возникала отдельная династия.

Около 1010 г. умер еще один сын, новгородский князь Вышеслав. Тут проблем, вроде бы, не было. Великий князь перевел в Новгород Ярослава. Несмотря на молодость, он уже получил неплохую подготовку, накопил опыт правителя. Установил контроль над Залесской землей, хорошо себя проявил в столкновениях с волжскими болгарами. А вместо Ярослава в глухой Залесский край св. Владимир направил подрастающих младших детей, Бориса и Глеба. Борис должен был княжить в Ростове, а Глеб в беспокойном приграничном Муроме. Приехали они вместе, остановились лагерем в Кидекше, сопровождавшие бояре отправили делегацию договариваться с муромлянами. Но и они оказались упрямыми язычниками, Глеба впускать отказывались. Их убеждали, уламывали, угрожали – ничего не помогло, «невернии быша людие и жестоцы и не прияша его к себе». Глебу, как когда-то Ярославу, пришлось строить отдельную резиденцию [12].

Борис и Глеб были из первого русского поколения, родившегося уже в христианстве. Их детские годы прошли в бурной атмосфере торжествующего Православия, его распространения по стране, разговоров о нем – и ученых, и наивных, в атмосфере откровений и свершений. Оба мальчика с пеленок впитали этот радостный дух Веры и несли его в себе. Чистые, незамутненные, они жили христианским учением и только им. Они и свое назначение на север восприняли в первую очередь как задачу миссионеров. О сборе податей договаривались их опекуны, а они видели главным Веру. Боярский Ростов помаленьку шел на уступки. Видные горожане начинали креститься, если не из веры, то ради карьеры. В городе был построен дубовый храм Пресвятой Богородицы. А Глеб построил церковь Спаса в своей резиденции. Он привез с собой и нескольких монахов. Возможно, соплеменников матери, болгар. Основал первый на территории России Спасо-Преображенский монастырь. Надеялся, что это поможет обратить язычников, но пока его надежды оставались тщетными.

Ну а Ярославу в Новгороде потребовалось сразу же подтверждать свои воинские качества. При киевском дворе нашла пристанище вдовствующая королева Норвегии Астрида с малолетним королем Олафом – им пришлось бежать от родственника, принца Эрика, захватившего престол. Олаф рос и учился на Руси, служил Владимиру, при его поддержке навербовал дружину и отправился добывать свое королевство. По некоторым данным, с ним пошел отряд волынского князя Всеволода Владимировича. Он сложил голову в Скандинавии, но Олаф победил и выгнал Эрика.

Тот укрылся в Швеции и крепко обиделся не только на соперника, но и на русских. Задумал расквитаться с ними, а заодно приобрести какие-нибудь владения взамен Норвегии. Заключил союз со шведским королем Олафом Скотконунгом, получил возможность набрать войско и внезапным налетом захватил Ладогу. Но устроить на Руси то ли герцогство, то ли пиратское гнездо принцу не позволили. Ярослав с новгородцами быстро перекрыл дороги из Ладоги, не давая пришельцам расширять плацдарм. Подоспел и св. Владимир с подмогой. Осадили Ладогу, после долгих и упорных боев незваных гостей вышибли.

На Швецию обрушились ответные удары – новгородским ладьям до ее берегов плыть было ровно столько же, сколько шведам до Руси. Король Олаф взмолился о мире. Великий князь и новгородцы согласились. Драки на Балтике были им совсем ни к чему. А скрепили договор браком, король выдал за Ярослава свою дочь Ингигерду. Привезли, правда, совсем еще девочку, лет десяти, тоненькую и хрупкую. Ей еще требовалось подрасти, прежде чем сможет стать настоящей женой. Но в венценосных браках подобное бывало нередко. Девочка была умной, с ходу схватывала незнакомые русские слова, начала учиться грамоте. Симпатичная, со временем обещала стать красавицей. А главное – принцесса, не кто-нибудь. Ее окрестили, назвали Ириной, обвенчали честь по чести.

Но вслед за северным соседом заявил о себе западный, польский Болеслав Храбрый. Это был монарх могущественный и крайне воинственный. Он задумал создать собственную обширную державу. Захватил земли полабских славян, восточные немецкие районы, оккупировал Чехию. Германский император Генрих II потребовал хотя бы принести за Чехию вассальную присягу, она входила в состав империи. Болеслав отказался и крепко поколотил немцев. Но чехи восстали. А лютичи, прежде выступавшие против Германии, под властью Польши тоже быть не желали. Вместе с чехами присоединились к императору, к коалиции примкнула Венгрия. Совместными силами поляков потеснили, заставили уйти из Чехии.

Болеслав нашел выход, обратился к Владимиру. Предложил вступить в союз с Польшей и посватался к его дочери Предславе. Но ввязываться в совершенно ненужную войну с немцами великий князь не соблазнился. Да и дочку пожалел – Болеслав, даром что «храбрый», был необыкновенно толстым, он даже передвигался с трудом, а на коня его подсаживали слуги. Зато воевать он готов был с кем угодно, без разницы. Получив отказ св. Владимира, оскорбился. С германским императором тут же заключил мир, даже согласился признать себя его вассалом, и в 1013 г. полез драться на Русь [36]. Но витязи у св. Владимира были ничуть не хуже, чем у немцев и венгров, и их было вполне достаточно. В первых же боях они крепко всыпали полякам, и Болеслав сообразил, что он, пожалуй, погорячился. Заюлил, вступил в переговоры. Мир условились обставить по-родственному, и свадьба все-таки состоялась, но не Болеслава и Предславы, а другая. Король выдал свою дочь за Святополка, княжившего в Турове.

Этот «сын двух отцов» получил область отнюдь не маленькую – она охватывала южную часть Белоруссии, города Туров, Пинск, Брест. Княжество было куда более благоустроенным, чем далекое Ростово-Суздальское Залесье, в 1006 г. здесь была учреждена самостоятельная епархия. В общем, отчим усыновленного племянника не обидел. Но рядом со Святополком находилась его мать-гречанка, вдова Ярополка. Уж она-то теплых чувств к Владимиру никак не питала. Пока жили в Киеве, еще приходилось придерживать язык. А потом очутилась с восьмилетним сыном в Турове. Тут мать и ее окружение держали Святополка под полной опекой. Вдалбливали и раз за разом перемывали, как узурпатор-дядя коварно сверг и убил его отца, какое блестящее положение он занимал бы при Ярополке: первенец, законный наследник!

Русские умельцы строили чудесные хоромы – светлые, жизнерадостные, украшали их затейливой резьбой, чтобы даже глазу, и то приятно было скользнуть по фигуркам и завитушкам. Таким был и туровский дворец. Но наполняли его злоба и ненависть. Они копились день ото дня, год за годом. Церковный разрыв с Византией добавил новую порцию яда: ведь приближенные матери и ее духовники были греками, поддерживали связи с соотечественниками в Киеве, Константинополе. И все это вливалось в молодого князя. Впрочем, какого уж молодого? Святополку перевалило за 30, а мать цепко удерживала его под своим влиянием, не позволяла жениться. Для истинного наследника киевского престола любая боярская девка была неподходящей партией…

Болеслав Храбрый знал, что творится в Турове. А сочетать храбрость с честностью и благородством король полагал излишним. Предложение о браке было выверенным снайперским ходом. В бою Русь не сломишь, разве что лоб расшибешь, так почему не подарить «троянскую лошадку»? Радушный улыбающийся король привез дочку – пышная, цветущая, вся в папу. Как водится, повенчали, от души погуляли, с озорными прибаутками отправили молодых на сенник… Но к дочке прилагался духовник, и не простой, а королевский, колобжегский епископ Рейнберн. Празднества отгремели, родные и гости разъехались, а как остались в узком кругу, Рейнберн от имени Болеслава выложил Святополку: а не пора ли ему отделиться от ненавистного дяди, перейти со своим княжеством под руку любезного тестя?

Но все же измену затеяли недостаточно скрытно. Владимир Красно Солнышко у власти находился не первый день, и соседушка явно его недооценивал. Неужто великий князь и сам не знал, что в Турове неладно? Неужто не позаботился, чтобы рядом со Святополком находились верные люди? Вызреть заговору он не позволил. Как только открылось, что «сын двух отцов» ответил Болеславу согласием, исподволь подговаривает ближних бояр поменять Отечество, а вместе с ним и веру, Владимир рассудил, что его отцовские обязанности к приемышу исчерпаны. Теперь надо выполнять обязанности государя. Дружинники нагрянули и накрыли теплую компанию. Привезли в Киев, королевну устроили деликатно, при дворе. А Святополка с Рейнберном определили туда, где и положено находиться предателям, в темницу. Епископ только что пребывал в уверенности, все идет как надо – и вдруг на тебе! Такого потрясения Рейнберн не перенес, в тюрьме скончался.

7. Святые Владимир, Борис, Глеб и  Святополк Окаянный

Казалось, спокойствие на Руси наладилось – ан нет… Подал голос Новгород. Город богатый, край обширный, и подать в казну он должен был платить немалую, 3000 гривен серебра в год. Треть шла на содержание местного князя и его дружины, две трети отправлялись в Киев. Новгородские бояре давно уже роптали, а надо ли платить? На ком стоит вся Русь, как не на новгородцах? Разве от Киева держава вырастала? Разве не Новгород призвал Рюрика, шел на Киев под знаменами Вещего Олега, был вотчиной Святослава, возвел на киевский престол самого Владимира? И где же благодарность?

Князь Ярослав новгородцам понравился – хоть и хромой, но смелый, решительный, умный. Они тоже Ярославу понравились. Вместе шведов лупили, сжились, почти что сроднились. В боях и свою силу почувствовали, закружились молодецкие головушки. «Золотые пояса» принялись подзуживать князя. Полоцк для Владимира брали новгородцы, а теперь-то Полоцк ничего не платит. Это как, справедливо? А Смоленск, Чернигов, Волынь, Ростов, Муром сколько отстегивают в казну, разве по три тыщи? Почему Новгород должен за всех отдуваться? Столица и без того благоденствует, купается в роскоши, неужто сами не нашли бы, куда деньги девать? Храмы и дворцы отгрохали бы не хуже киевских! Почему на новгородские деньги укрепляются южные границы? Разве печенеги разоряют наши земли? Лучше бы ту же Ладогу укрепили на будущее…

Ярославу их доводы показались резонными. Новгородскую землю нужно было восстанавливать после войны, а с нее серебро требуют! В 1014 г. он отписал отцу, что дани присылать не будет. Владимир, разумеется, рассердился. Пригрозил ослушнику, что приведет его к порядку силой. Но здесь уж нашла коса на камень. Гнев отца Ярослав расценил как незаслуженный, в свою очередь завелся. Да ему и стыдно было бы отступить – перед новгородцами, перед молодой супругой. В конце концов, он князь или не князь? В войне побеждал, на дочери шведского короля женат. Отрезал – не будем платить, и все.

Такая строптивость уже зашкалила через край, и св. Владимир велел собирать войско. Намеревался ли он сражаться против сына? Конечно, нет. Он прекрасно знал, что кашу заварили новгородские бояре, жалевшие свои кошельки. Но великий князь знал и другое: эти бояре тоже не хотят войны. Помнил, что случилось в 977 г. Когда Ярополк и Свенельд послали отряды на Новгород, «золотые пояса» настояли, чтобы он, Владимир, отчаливал за море. Ведь при осаде могли погибнуть их дома, богатства, разорялись бы их села. А сейчас они пытались припугнуть, выторговать поблажки. Схватки с печенегами научили киевлян мгновенно поднимать полки. Государь имел возможность выступить сразу же, по удобной зимней дороге. Но на этот раз, в отличие от броска на Туров, он готовился к походу не спеша, помаленечку. Давал Новгороду время одуматься. Поймут, что он не уступит, да и зачешутся, закинут удочки для переговоров.

Но измена Святополка и выходка Ярослава заставили великого князя задуматься о другом… Сыновей у него было много, от разных матерей, разного воспитания. Некоторые уходили из жизни во цвете лет. Тем не менее в Тмутаракани еще оставался Мстислав, у древлян Станислав, в Пскове Судислав. Кто знает, какие мысли варятся в их молодых головах? А ну как заявят о себе после Полоцка, Турова, Новгорода? А как они уживутся друг с другом, когда не станет отца?… Системы наследования власти на Руси еще не существовало.

Древнее русское право предусматривало минорат. Даже позже эта традиция отразится в Русской Правде: «Двор отеческий всегда без раздела принадлежит меньшему сыну». Но при младшем государе власть могли перехватить временщики, в свое время это уже случилось с Игорем Рюриковичем [105, 106]. В Европе установилась другая система, майорат, власть и владения передавались от отца к старшему сыну. Но ведь формально старшим считался Святополк! В ту эпоху существовали и иные традиции. В Германии наследника выбирал съезд князей, а в Византии и Болгарии монархи сами определяли преемника. Нередко греческие и немецкие императоры еще при жизни короновали наследников, назначали их соправителями, чтобы передача власти прошла без потрясений.

Владимир решил поступить так же. Он вызвал к себе сына Бориса. Именно его великий князь наметил в преемники. Хватит ему сидеть на ростовской окраине. Пусть будет рядом, входит в хитросплетения киевской политики, приучается к государственным масштабам. А бояре, войско, другие сыновья пускай привыкают, что вот он, будущий правитель. Борис приехал радостный, одухотворенный. Соскучился по отцу, по родным, по красивым киевским храмам. Спешил рассказать о своих делах на севере. Воевать с Ярославом Борис и подавно не был настроен, относился к нему с уважением. В Ростове на каждом шагу приходилось видеть и слышать, чего достиг первый русский князь, что он построил, как решал те или иные вопросы. Да и вообще евангельское сознание Бориса не вмещало, что можно скрестить оружие с родным братом. Он же не враг Руси, не чужеземец.

За Ярослава заступалась перед отцом и дочка Предслава. Она дружила со старшим братом, переписывалась с ним. Мало ли с кем не бывает – погорячился, советники попутали. Великий князь размышлял, как лучше ликвидировать глупый конфликт. Например, Предслава напишет как бы от себя, подаст надежду на примирение. А когда выступит войско, новгородцы в любом случае пойдут на попятную. Тут-то Ярослав сам поймет, чего стоят их подзуживания. Да и миролюбивый Борис поможет усовестить брата. Можно будет пойти и на уступки новгородцам, но не первому и не сразу. Выждать, чтобы поклонились, повинились…

Воплотить планы государь не успел. Заговор уже сплелся рядом с ним, в Киеве. Основу его составило столичное боярство. Оно усилилось, богатело, наследственные угодья дополнялись новыми государевыми пожалованиями. Державная власть великого князя стесняла знать, раздражала. Не лучше ли, как на Западе? Бояре не забыли, как их отцы в свое удовольствие заправляли Киевом и всей страной при Ярополке. Сейчас в тюрьме сидел его сын… Но сами столичные тузы никогда не осмелились бы что-то замыслить против св. Владимира. Куда им было копать под такую могучую фигуру! Пример Турова был слишком свежим. Организовать заговор исподтишка помогли византийцы. Вот им-то св. Владимир стоял поперек горла. С заключенным Святополком велись тайные переговоры, вырабатывались условия. Приезд св. Бориса и разговоры, что он будет провозглашен наследником, подстегнули изменников.

Великий князь был еще совсем не стар, ему лишь перевалило за 50. Здоровье у него было отменное, ни разу и нигде не упоминалось о его болезнях, он постоянно бывал в походах, на коне. А весной 1015 г. он внезапно почувствовал недомогание. Была ли вызвана его болезнь естественными причинами? В этом можно усомниться. Уж как-то все слишком «своевременно» сложилось. Крамольникам было необходимо удалить из Киева собравшуюся армию, и поступило ложное донесение о нападении печенегов. Государь поручил войско св. Борису – вот ему и первое поручение в роли «правой руки» отца. Хотя состояние великого князя не вызывало никаких опасений. В противном случае разве смог бы сын оставить его? Для командования имелись и воеводы. Но войско выступило в степи, а после этого самочувствие св. Владимира резко ухудшилось, всего через несколько дней, 15 июля, Креститель Руси предал душу Господу…

И вот тут-то сработали все подготовленные механизмы. Волю великого князя о наследнике бояре утаили от киевлян, а от остальных городов утаили даже его смерть. Сразу же выпустили из темницы Святополка, он объявил себя государем. Первым делом раскрыл богатейшую казну, накопленную приемным отцом, принялся раздаривать сокровища. Естественно, не всем киевлянам. На всех никаких сокровищ не хватило бы. Он расплачивался с теми, кто посадил его на престол, покупал других сторонников. В заговоре оказалось замешано столичное духовенство – и греки, и обласканный Владимиром Анастас Корсунянин. Что, в общем-то не удивительно, предавший один раз предаст и во второй. Киевские иерархи не обличили узурпатора, признали законным властителем. Его поддержали и евреи. Ведь он был зятем Болеслава Храброго, а польские короли очень благоволили евреям, дозволили им свободно бывать и торговать при своем дворе [16].

Тем временем св. Борис с войском бесцельно поблуждал по степям, никаких печенегов не встретил и повернул назад. А на р. Альте его встретило известие, способное ошеломить кого угодно: отца уже нет в живых, и в Киеве воцарился Святополк. Многие витязи возмутились. Они-то знали, кого прочил в преемники покойный Владимир. Предложили св. Борису – дело поправимое, а горевать сейчас не время. В твоем распоряжении войско, отцовская дружина. Айда на Киев, и вышибем наглеца! Дружинники знали, князь не был трусом. Еще мальчиком участвовал с отцом в походах на печенегов, в Ростове дрался с волжскими болгарами. Но… св. Борису претила сама мысль схлестнуться с русскими против русских, развязать братоубийство. Нет, он предпочел пожертвовать властью. Сказал, что Святополк – его старший его брат, он готов подчиниться старшему, как отцу. Он не хотел давать даже повода к столкновению. Демонстративно показал, что он не намерен сражаться – остановился лагерем на Альте, отправил в Киев гонцов, а войско отпустил.

О, для заговорщиков все складывалось как нельзя лучше! Главный воевода Владимира Волчий Хвост состоял в их числе, повел воинов присягать Святополку и получать за это серебришко. Новый государь, в свою очередь, послал св. Борису дружеский ответ, рассыпался в любезностях, обещал выделить дополнительные владения. Но настроен он был совсем не мирно. Он решил попросту истребить братьев. Созвал в загородной резиденции, Вышгороде, тайное ночное совещание. Бояре Талец, Еловит, Ляшко и Путша получили однозначное и недвусмысленное указание: «Не говоря никому ни слова, ступайте и убейте брата моего Бориса».

Далеко не все киевляне были в восторге от Святополка. Среди дружинников, слуг, хватало таких, кому темные делишки вокруг трона совсем не понравились. Центром оппозиции стал не столичный клир, не купленные на корню придворные, а девушка. Дочь св. Владимира Предслава. Узурпатор не обратил внимания на княжну, а к ней стекались тревожные сведения, она старалась узнать о замыслах, вызревающих в окружении Святополка [73]. К св. Борису полетел сигнал об опасности. Но князь не успел ничего предпринять. Бежать к врагам-печенегам он счел для себя недопустимым, а убийцы были тут как тут.

При св. Борисе оставалась только личная дружина, сверстники – такие же молодые, как их князь. Тем не менее бояре с бандой опытных головорезов не решились напасть открыто. Боялись даже взглянуть своей жертве в глаза. Затаились и ждали ночи. Св. Борис долго молился в шатре. Мало того, он молился о душе Святополка… Лишь после того, как он лег в постель, злодеи кинулись делать свое дело. Ударили князя копьями через стену шатра, ворвались вовнутрь. Верный телохранитель венгр Георгий пытался закрыть князя собой и был убит. Прикончили и остальных дружинников, кроме тех, кто сумел скрыться в темноте.

Св. Бориса завернули в попону, повезли предъявить «работу» Святополку. Но выяснилось, что израненный князь в неимоверных страданиях еще дышит. Сводный брат брезгливо дал знак, и его закололи мечами. Отряды убийц были высланы и к другим родственникам. Древлянский князь Святослав получил известие о судьбе Бориса, пытался бежать за границу. Погоня настигла его в Карпатах и умертвила. А св. Глеба задумали выманить из далекого Мурома. Отправили письмо, будто отец тяжело заболел, зовет его к себе (вот, кстати, еще одно доказательство, что св. Владимир до весны 1015 г. был здоров). Но и Предслава не сидела сложа руки, к братьям поскакали ее слуги…

А в Новгороде как раз в это время начала приносить плоды выжидательная тактика покойного Владимира. Его предположения, что единство Ярослава с горожанами продержится недолго, оправдались очень скоро. Ожидая, что вот-вот нагрянет киевская рать, Ярослав призвал наемных варягов. А рать не появлялась. Наемники бездельничали, скрашивали скуку выпивкой, хулиганили, приставали к женщинам. Новгородцы злились. В один прекрасный день группа пьяных варягов разошлась, полезла пощупать горожанок. Люди возмутились, набросились на чужеземцев и поубивали попавшихся под руку. Правда, поостыли, послали к князю делегатов, согласились заплатить «виру», штраф за кровь.

Но тут уж вскипел Ярослав. Новгородцы поставили ни во что законы и его власть. За бесчестье женщин вообще-то полагался штраф, а не смерть, и карать преступников имел право только князь. Получалось, что город поссорил его с отцом, а теперь ссорит и с варягами? От Владимира Новгород откупится точно так же, как хочет откупиться от него, а Ярослав перед отцом останется крайним? Он поступил строго по букве закона. За убийство следовала кровная месть, и князь отдал делегатов на расправу варягам. Новгород зашумел, взбурлил… И именно в этот день примчался гонец от Предславы! Словом, было от чего схватиться за голову. Город бунтует и вооружается, а из Киева прикатились такие вести!

И все-таки Ярослав не зря заслужил прозвище Мудрого. Он сумел найти выход, казалось бы, из безвыходного положения. Выход довольно простой, но для него и впрямь требовались смелость и мудрость. Князь перешагнул через свою гордость. По бушующим улицам и площадям поехали вдруг его слуги, оповещали – Ярослав созывает вече. Новгородцы удивились, но и подзавелись. Ага, то что надо! Сейчас с него спросим! Хлынули к князю на двор. А он вдруг вышел перед людьми, поклонился и покаялся. Да, он убил своих слуг и подданных. Да, сегодня он отдал бы все золото, чтобы вчерашней трагедии не было, но это уже невозможно. Ну а сегодня стало известно: великого князя больше нет в живых, на престоле в Киеве сел Святополк и уничтожает братьев.

Новость прогремела, как удар грома. Новгородцы были поражены. Все проблемы и страсти, которыми они жили в последние месяцы, разом перечеркнулись. Приходили в себе не сразу. Задавали вопросы, уточняли, что и откуда узнал князь. Начали обсуждать. Что ж, у них были личные счеты с князем, были обиды на Владимира, но… неужели подчиниться окаянному братоубийце? Обдумывали еще и еще раз, взвешивали со всех сторон. Но и не только с эмоциональной, с практической точки зрения дело совсем не нравилось. Кому хочется, чтобы снова сели на шею хищные киевские наместники, как при Ярополке? Бояре не забывали и о претензиях к Киеву, о собственных интересах. А ведь если подсобить Ярославу, то от него можно и заслужить желанные льготы. Как ни крути, а вывод напрашивался однозначный. Новгородцы потолковали и объявили: «Государь, мертвых нам не воскресить. Пойдем добывать тебе стола киевского».

Ярослав послал письмо Глебу, звал его укрыться в Новгороде. Но в бескрайних Залесских дебрях найти князя было не просто. Ложное приглашение Святополка к «больному отцу» дошло раньше. Св. Глеб был еще совсем мальчиком. Взволновался, сел на коня и сразу заспешил в Киев. Гонец Предславы ехал какой-то другой дорогой и разминулся с князем. По пути под Глебом оступилась и упала лошадь, он повредил ногу. Нашли несколько лодок, пересели в них. При этом пришлось оставить почти всю конную дружину. Поплыли по Волге, а в начале сентября выбрались на Днепр возле Смоленска. Только здесь Глеба сумел перехватить посланец от Ярослава. На мальчика внезапно свалились известия, способные ошеломить кого угодно. Его отец не болеет, а уже полтора месяца в могиле! Его брат Борис убит…

Потрясенный князь сделал остановку на р. Смядыни, изливал душу в молитвах и рыданиях. Тут его и поймал один из отрядов убийц во главе с неким Горясером. Слуги у св. Глеба подобрались далеко не лучшие. Пребывание в окраинном Муроме не принесло им никаких прибытков и надоело. А старания князя, чтобы его приближенные следовали христианским правилам, раздражали их. Заступиться за мальчика и погибнуть за него не счел нужным никто. Предпочли перекинуться на сторону сильнейшего, а собственный повар св. Глеба инородец Торчин пожелал выслужиться и зарезал его. Труп спрятали в чащобе, засунули между двумя колодами.

Русь раскололась. Святополк Окаянный был не глупым человеком, он прекрасно отдавал себе отчет, что народ вовсе не на его стороне. Поэтому наступать на Новгород не пытался. Наоборот, он готовился обороняться на юге и для этого заключил союз с печенегами. Св. Владимир воевал с ними четверть века, и замириться никак не удавалось (да и попробуй замирись, если в печенежские кочевья регулярно наведывались византийские эмиссары с мешками золота). Зато у узурпатора ни малейших затруднений не возникло! Печенеги буквально с ходу стали его друзьями!

Но новгородцы изготовились серьезно, навербовали тысячу варягов, снарядили 3–4 тыс. своих ратников и двинулись на врага. По дороге к ним присоединялись добровольцы из других мест. Святополк вывел навстречу свою дружину, отряды киевских бояр, призвал печенежскую конницу. Поздней осенью 1016 г. сошлись на Днепре у Любеча. Уже примораживало, и холодная река разделяла противников. Киевлян и их союзников было значительно больше, и к тому же, у них были профессиональные воины, а у Ярослава вооруженные простолюдины. Насмехались, воевода Волчий Хвост ездил по берегу и орал: «Эй вы, плотники, зачем пришли сюда со своим хромым князем?»

Хотя дух киевского воинства оставлял желать лучшего. Русские и печенеги враждебно косились друг на друга, во избежание беды их пришлось поставить отдельно, на разных берегах замершего озера. Часть дружинников в душе сочувствовала Ярославу, даже один из воевод пересылался с ним, подсказывал, как лучше ударить. А Святополк силился возбудить симпатии воинов к себе, подогреть боевой пыл. Для этого он придумал единственное средство – крепко поил их каждый вечер.

Ярослав, оценив ситуацию, решил атаковать. Новгородцы постановили – любого струсившего считать изменником и убивать. Переправились ночью и оттолкнули лодки, сами себе отрезая путь к отступлению. Обвязали головы платками, чтобы различить в темноте своих, и навалились на пьяный стан. Засверкали боевые топоры и мечи, круша врагов. Печенеги, отрезанные озером, не могли помочь Святополку. Киевляне начали отходить к ним по тонкому льду, он провалился. Разгром был полным… Святополк в панике удрал в Польшу к своему тестю, бросил жену в Киеве. А столица, лишившись такого князя, даже не думала сопротивляться.

Ярослав вступил в Киев победителем. Новгородцев он наградил деньгами, даровал им значительные привилегии. Сократил подати в казну, город получил самоуправление в своих внутренних делах, отныне он сам избирал не только тысяцкого, но и посадника. Св. Бориса убийцы закопали в земле рядом с церковью в Вышгороде. Ярослав перезахоронил его в княжеской гробнице. Специально послал священников под Смоленск на поиски тела св. Глеба. А над местом, где его спрятали, люди стали замечать необычное – то столп света, то огонек свечи. По рассказам о таких явлениях мощи удалось найти, их перенесли в Вышгород и похоронили рядом с братом [85].

Но завершая рассказ об этих событиях, стоит еще раз коснуться вопроса, кто же организовал переворот Святополка Окаянного? Его союз с печенегами сам по себе говорит о многом. Но обращают внимание и некоторые другие факты. Ведь в Тмутаракани княжил еще один сын св. Владимира, Мстислав. И к нему Святополк почему-то не посылал убийц. Странно, правда? Хотя странность объяснялась довольно просто. Современники вспоминали, что Мстислав был толстым, румяным, сильным, храбрым. А при этом недалеким и простодушным. Греки опутали его по рукам и ногам. Видимо, он и женат был на знатной гречанке.

На Руси резали его братьев, в битве под Любечем решалась судьба страны, но храбрый Мстислав не вмешался! В том же самом 1016 г., когда новгородцы отчаянно отталкивали в Днепр лодки, чтобы не отступать, он был занят совсем другой войной. Против императора Василия Болгаробойцы взбунтовался стратиг Херсонеса Георгий Цуло, и князь по просьбе византийцев выступил подавлять восстание. Воины Мстислава вместе с греческим военачальником Андроником доблестно рубили херсонесцев, сами падали не пойми за чьи интересы, пронзенные херсонесскими стрелами и копьями. Мятежников одолели, пленного Георгия Цуло отправили на расправу в Константинополь. Византийцы похвалили Мстислава, сказали спасибо. Вот вам и ответ на вопрос, с кем был связан Святополк. Кто, кроме греков, мог запретить ему убивать ценного и послушного тмутараканского князя?

Наконец, имеет смысл сопоставить даты. Напомню, как раз перед этим, в сентябре 1014 г., греки разбили и ослепили болгарскую армию, скончался царь Самуил. На Балканах прокатилась целая серия убийств претендентов на престол Болгарии. А святые Борис и Глеб, умерщвленные в 1015 г., были детьми болгарской царевны. Они тоже могли бы предъявить претензии на корону погибшего Болгарского царства. Случайное ли совпадение?

8. Ярослав Мудрый

Латинская церковь, в отличие от русской, добивалась в любой обращаемой стране быстрого и поголовного крещения. Методика была уже отработана. У епископов имелись собственные войска, а короли и князья придавали на усиление своих воинов. Отряды планомерно прочесывали деревни, сгоняли жителей округи в одно место. Делили по сотням, сопровождавшие священники торопливо читали молитвы, толпу обливали водой, давали каждой сотне одно христианское имя, и отряд двигался дальше (отсюда и пошел католический обычай крестить обливанием – с погружением конвейер занял бы больше времени и сил).

Хотя в действительности получалось так, что христианство внедряется еще медленнее, чем на Руси. Ведь священники были немцами, молитвы и службы бормотали на исковерканной латыни, их никто не понимал. Люди воспринимали крещение как некий колдовской обряд. Именно поэтому прибалтийские славяне жестоко сопротивлялись попыткам крестить их. Население Польши, полностью окрещенное, продолжало жить вполне по язычески. Зато оно платило десятую часть доходов церкви, и это признавалось достаточным.

Знать тоже не понимала латыни, оставалась неграмотной, и о христианстве имела самые смутные представления. Перестраивать и переосмысливать свою жизнь не считала нужным. Зачем? Грамотные и полуграмотные священники одновременно занимали посты министров, секретарей, соперничали между собой за теплые места, и ради этого легко отпускали любые грехи. При дворе польского короля Болеслава Храброго нравы царили самые распущенные. Король открыто содержал наложниц, не оставлял без внимания придворных аристократок. Несмотря на уродливо расплывшиеся телеса монарха, польские дамы почитали великой честью потерпеть на себе груз венценосного мяса и жира: объятия Болеслава обеспечивали щедрые подарки, карьеру мужьям и детям.

Разумеется, королю подражали его вельможи, рыцари. Многие продолжали участвовать в разгульных языческих обрядах. Стоило ли отказывать себе в удовольствии попрыгать на игрищах среди голых девок, подзавестись в темных ночных ритуалах, где все дозволено? Но когда речь шла о захвате земель язычников, поморян или лютичей, поляки сразу же вспоминали, что они христиане и выполняют священную миссию. Вспоминали и в войнах с немцами, союзниками которых выступали лютичи. Раз немцы дружат с язычниками, значит и сами не настоящие христиане, а мы настоящие – бей их!

Когда к Болеславу примчался Святополк Окаянный, для короля это оказалось очень кстати. Могущественный Владимир умер, в Киеве осталось немало сторонников зятя, почему бы не воспользоваться? Святополк был князем сговорчивым, без слов подмахнул соглашение отдать за помощь прикарпатские города. А в Прикарпатье были месторождения соли. В Средние века – продукт очень дорогой, без соли нельзя было заготовить впрок мясо, сало, рыбу. Как раз по этой причине польские короли так интересовались Червенскими городами. Интересовались ими и финансовые советники королей, евреи. Они установили с монархами взаимовыгодные отношения. Снабжали их наличными, когда требовалось воевать, а взамен скупали добычу, пленных, королевские монополии на те или иные промыслы.

Но сперва Болеслав был не в состоянии подсобить зятю, он был занят очередной войной с германским императором Генрихом II. Немцы, австрийцы, лютичи и чехи вторглись в Польшу, нацеливались на ее столицу Гнездно. Да только войско у них было слишком разнородным. Немцы и лютичи относились друг к другу неприязненно, задирались, доходило до вооруженных драк. Пришлось разделить армию на три колонны. А Болеслав умело организовал оборону. Две фланговые колонны отразили на рубеже Одера. Реку форсировала лишь центральная во главе с самим Генрихом II. Но колонну окружили, загнали в болото и разнесли, император с трудом вырвался [36].

Генрих II отправил послов к Ярославу Мудрому, предложил вступить в союз и ударить с двух сторон. Это сулило выгоду и для Руси, великий князь прекрасно понимал, какую угрозу представляет для него альянс Болеслава и Святополка. Союз с немцами был заключен, русская рать выступила к западным границам. Но друзьями Святополка были не только поляки. В 1017 г. на Русь обрушились печенеги. Скакали гонцы на взмыленных конях, поворачивали дружины назад, отражать степняков. Невидимый враг действовал и в самом Киеве. В городе вспыхнул большой пожар, вряд ли случайный – погорели дубовые городские стены, башни.

А Генрих II попытался наступать на Силезию и снова был разбит. Он с радостью согласился замириться с Болеславом, причем теперь уже сам подталкивал поляков на русских, подальше от собственных владений. В 1018 г. в Будишине подписали условия. За Польшей остались Моравия, Лужицкая и Мейсенские области, император обязался помогать Болеславу в войне на востоке, выделял отряд из 300 немецких воинов [36]. Что ж, для короля все складывалось как нельзя лучше. Он поживился за счет Германии, теперь настал черед Руси. Кроме немцев, Болеслав заключил союз с венграми, навербовал наемников. А на приглашение Святополка охотно откликнулись печенеги.

И сразу же, без малейшего промедления, Болеслав бросил огромную армию на восток. Для Ярослава столь быстрое и массированное вторжение стало полной неожиданностью. Он оставил ремонт киевских укреплений, спешно собрал кого смог и встретил врага на берегах Буга. Поляки встали у реки лагерем, начали строить мост. Ярослав счел, что пока все идет отлично, он выигрывал время, к нему успеют подтянуться отряды из отдаленных городов. Но Болеслав был опытнейшим военачальником. Наведением моста король лишь усыплял русичей. Они видели, что строительство завершится еще через несколько дней, расслабились. Отдыхали в своем стане. Как водилось в те времена, развлекались, выкрикивая оскорбления, грозили пощекотать копьями толстое брюхо Болеслава.

А река на летней жаре обмелела, король велел скрытно промерить глубину, привести воинов в полную готовность. Выбрав подходящий момент, изобразил, что шуточки вывели его из себя. Воззвал: «Отомстим или я погибну!» и среди бела дня ринулся вброд. За ним хлынула его армия. Русские даже не успели изготовиться. Лавина врагов расшвыряла их, рубила бегущих. Ярослава спасли прикрывшие его дружинники и быстрота коня. Но на верность столичного боярства ему рассчитывать не приходилось, он помчался на север. Южная Русь оказалась во власти победителя. Города, видя бесчисленные полчища и не надеясь на подмогу, сдавались. Лишь один оказал сопротивление, его взяли приступом, всех жителей от мала до велика Болеслав продал в рабство.

Киев начал было готовиться к обороне, но сгоревшие стены еще не восстановили. Сторонники Святополка убеждали горожан, что защищаться невозможно и гибельно. 14 августа городская верхушка и духовенство торжественно встретили Болеслава и Святополка, принесли присягу братоубийце. Начались репрессии. Хватали противников Святополка и тех, кто выдвинулся при Ярославе, казнили, обращали в неволю. В руках захватчиков оказались и сестры Ярослава, Предслава и Доброгнева. Раскрылась история, как Предслава помогала брату, и Болеслав придумал для нее особую кару. Сделал своей наложницей. Недавно св. Владимир отказал в сватовстве, теперь русскую княжну силой уложили под королевскую тушу.

А Ярослав добрался до Новгорода лишь с четырьмя спутниками. Он был разбит не только физически, но и морально. Все рухнуло, все было потеряно. Была ли у него надежда одолеть объединенные силы Святополка, поляков, печенегов? Казалось, остается только эмигрировать. Он велел готовить ладьи, плыть к родственникам жены, шведам. Но вздыбились новгородцы. Ладьи они демонстративно изрубили и объявили: «Мы хотим и можем еще противиться Болеславу. У тебя нет казны – возьми все, что имеем». Ввели дополнительный налог на войну, принялись заготавливать оружие, снаряжать ратников.

Они оказались правы. Ситуация в Киеве очень быстро изменилась. Святополк и группировка бояр, державшая его сторону, получили совсем не то, чего они хотели. Болеславу богатая и красивая русская столица очень понравилась. Куда лучше, чем его городишки и сырые, прокопченные факелами замки. Имеет ли смысл довольствоваться обещанным Прикарпатьем? В его распоряжение попало куда больше, так зачем же отдавать? Король рассчитал и отпустил наемников, а собственное войско оставил. На словах признавал зятя «законным» князем, но на деле перестал с ним считаться. «Законный» был нужен, пока шли к Киеву, чтобы русичи согласились ему подчиниться. А сейчас законным стал тот, у кого сила.

Король уходить не собирался, попросту оккупировал Киев и окрестные города, распределил поляков по гарнизонам и учинил самый беззастенчивый грабеж. К нему поспешил подольститься не кто иной как Анастас Корсунянин, настоятель Десятинной церкви. Предложил услуги, стал ближайшим подручным Болеслава в поисках русских богатств. Рядовые поляки вели себя аналогично. Они же были победителями! Требовалось вознаградить себя.

По дворам трещали взламываемые сундуки и двери кладовых, переполошно визжали убиваемые свиньи, мычали коровы, кудахтали куры. Стонали хозяева и выли хозяйки, лишаясь нажитого добра. Бравые вояки молодецки разрывали сорочки девок и молодух, валили на лавку или у всех на глазах, под забором. И попробуй-ка воспротивься, защити, против меча не попрешь… Но мечами запугивали днем, а ночью обожравшиеся и нагулявшиеся поляки засыпали, и русичи взялись за ножи. На улицах вдруг обнаружились трупы. Кто, как? А никто не знает. От ночи к ночи убитых было все больше. Поляков очень радушно приняли евреи, принялись скупать у них добычу, русских рабов, но еврейские дома начали поджигать [16].

Болеслав задергался, забеспокоился. А Святополку вообще с двух сторон припекло. С одной – король, захвативший у него власть. С другой – нарастающая русская ярость. Князь метался в поисках выхода. Кажется, придумал. Шепнул приближенным, пускай распускают слухи, что он сам борется против поляков, готов возглавить подданных. Но приближенные у него были под стать господину, тут же заложили Болеславу. Он возмутился двурушничеством зятя, а польское войско продолжало таять. Король рассудил, что лучше все-таки попрощаться с Киевом.

Из города выполз огромный обоз. Увозили такие богатства, каких в Польше никогда не видели. Болеслав уводил пленных, забрал с собой двух княжон, юную Доброгневу, самую младшую из дочерей св. Владимира, и растоптанную Предславу. Киевские бояре-заговорщики сообразили, что дела у Святополка обстоят совсем тухло. Кто-то надеялся выкрутиться и выслужиться перед Ярославом, а те, у кого рыльце было совсем запачкано, присоединились к королю, уезжали с семьями, возами барахла, навсегда. Уезжал и довольный Анастас Корсунянин, за усердие Болеслав назначил его своим казначеем. Польский король проанализировал ситуацию более трезво и решил отхватить от Руси только те районы, которые он сможет удержать, часть Волыни и Прикарпатье. Наметил границу по Бугу, разместил войска в городах западнее реки.

Святополк Окаянный растерял последних сторонников. Поляки и изменники ушли. Киевляне его попытки примазаться к борьбе всерьез не восприняли, проклинали князя, притащившего на их головы вражескую орду. А новгородцы выждали, сформировали рать и двинулись на юг. Святополку собирать под свои знамена оказалось вообще некого, сражаться за него не стал бы никто. Он бросил Киев и скрылся. Ярослав вошел в город без боя, и его встречали как освободителя. Хотя его соперник все еще не угомонился. Он снова гнал коней к врагам Руси, на этот раз к печенегам. У него не было денег приплатить им, всю казну выгреб Болеслав. Святополк, вроде бы, не оказал никаких дружеских услуг печенежским ханам, ничем не заработал их особенной любви. Но… все же у него были другие покровители, тайные, и они своего ставленника не бросили. На его поддержку поднялись все кланы, все орды.

Известия об угрожающем движении в степи поступили в пограничные крепости, донеслись в Киев. Ярослав успел собрать большое войско, повел навстречу. Встал он на р. Альте. Там же, где безуспешно искал печенегов св. Борис, где настигли его копья и клинки убийц. Сейчас кочевников искать не приходилось. Степь почернела от выплеснувшейся конницы. Летописцы отмечали, что массы неприятелей надвинулись, как сплошной дремучий лес, такого количества печенегов русичи еще ни разу не видели. Но против них стояли плечом к плечу новгородцы, киевляне, белгородцы, переяславцы, черниговцы, смоляне. Теперь-то стояли не для драки за власть, а закрыли собою Русь.

Едва забрезжил рассвет, воины молились. Понимали, что этот день и они сами должны решить судьбу страны. Понимали, что многие из них не доживут до заката. А Ярослав напомнил и о том, что именно с этого места началась цепочка подлости и злодеяний. Воззвал: «Кровь невинного брата моего вопиет ко Всевышнему». Рати столкнулись так, что содрогнулась сама земля. Стрелы затеняли солнце, как налетающие тучки, и выпадали стальными дождями. Хрустели ломаемые копья и кости, противники секлись мечами, схватывались в смертельных объятиях и душили друг друга. Измочалились, выдохлись, казалось, уже и сил не было руку поднять. Шатаясь, разъезжались и расходились. Но едва перевели дыхание, похлебали теплой, нагревшейся на солнце воды, схватились снова…

И опять обессилели, падали на месте от усталости, перевязывали раны. А чуть-чуть передохнули, оклемались, и поле на Альте засверкало, зазвенело, загремело, будто не было никакой усталости. Битва и в третий раз заглохла сама собой, бойцы расползались, насквозь мокрые от крови и пота. Сейчас-то, чувствовали, уже все, больше драться невозможно. Нет, оказалось, возможно. Приходили в себя, князь и ханы перестраивали поредевшие полки, и кинулись в круговерть с новой силой. Лишь к вечеру печенеги дрогнули, начали пятиться – и сломались, покатились прочь…

Святополк с немногими оставшимися слугами удирал на запад. От перенесенных стрессов его парализовало, он не мог сидеть на коне. Его привезли к Бресту – городу его прежнего, Туровского княжества. Но князь был уже не в себе. Ему чудилась погоня, мерещилось, что его настигают. Он в ужасе озирался, запрещал останавливаться, приказывал ехать дальше. Но опять же, куда? К Болеславу было уже нельзя, тесть отличался злопамятностью, припомнил бы поведение в Киеве. Да и вообще, кому он был нужен, проигравший и ни на что больше не годный? Двинулись в сторону Чехии глухими лесными дорогами. Где-то по пути Святополк Окаянный скончался.

Сестру Доброгневу Ярослав Мудрый сумел вызволить. Очевидно, выкупил или обменял на вдову Святополка, дочь польского короля. Ее содержали в Новгороде, поэтому она оставалась в плену у великого князя. Судьба Предславы неизвестна. То ли она сгинула на чужбине, то ли вернулась вместе с Доброгневой, но отреклась от мира и удалилась в монастырь.

9. Ярослав Мудрый и  «Русская Правда»

Увы, гибелью Святополка русские неурядицы не завершились. Причем следующий конфликт разыгрался в городе, который был самой верной, самой надежной опорой Ярослава, в Новгороде. Власть тут получил первый избранный посадник Константин Добрынич, двоюродный дядя великого князя, соратник, совсем недавно он звал новгородцев порубить княжеские ладьи и ополчаться на Болеслава. Но для народа его власть обернулась безобразиями. Он расставил своих чиновников, принявшихся обирать смердов и купцов, сам судил и рядил как считал нужным. Давил конкурентов, грабил горожан штрафами, кабалил свободных.

Люди взвыли, к великому князю посыпались жалобы. Ярослав сам прибыл в Новгород разобраться. Но Константин Добрынич обнаглел. Дарованные льготы он воспринял как полную независимость. Князя встретил дерзко. Дескать, ты здесь уже никто. Я сам тебя на трон посадил, вот и будь благодарен, а в наши дела вмешиваться больше не имеешь права. Спустить такое – и вся расшатанная, сшитая на живую нитку Русь поползет по швам. Ярослав не спустил. Пришлось переступить через родство, не считаться, что сражались вместе. Великий князь арестовал Константина и сослал в далекий Ростов.

Большинство новгородцев сочли наказание справедливым, против государя не выступили. Но и насторожились – как же с привилегиями? Великий князь не раз и не два заседал с «золотыми поясами». Льготы подтвердил, хотя одновременно утрясали с боярами и разграничивали, где кончаются вольности, а где вступает в силу власть государя. Он оставлял за собой надзор, роль высшей судебной инстанции, военное командование. С другой стороны, князь уступал правительственные функции, отказывался от собственности на новгородской территории, его резиденцией оставался особый Ярославов двор, а город выделял статьи дохода для содержания князя, его дружинников и слуг.

Ярослав не мог все время находиться с Новгороде. Условились, что его будут замещать наместник или сын. Но для того, чтобы исключить хищничество и злоупотребления в будущем, требовались и профилактические меры. Ярослав Мудрый решил дать Новгороду письменные законы. Славянское право основывалось на выработавшихся обычаях, их знали и контролировали племенные старейшины, жрецы. Но некоторые обычаи отпали вместе с язычеством, жрецов уже не было. Вдобавок ко всему у разных племен право несколько отличалось. Прибывшие из других областей чиновники и наместники вносили путаницу.

Великий князь взялся вырабатывать «Русскую Правду». Она как раз и должна была стать основой законов, руководством для должностных лиц, рассматривала типичные случаи, с которыми приходилось сталкиваться администрации: уголовные преступления, гражданские и семейные спорные дела. Снова заседали, совещались с боярами. Взвешивали, какие еще вопросы стоит охватить в «Правде». Перебирали варианты законов у тех или иных славянских племен, интересовались у купцов и чужеземцев, как принято поступать в других странах. Наконец, «Правда» была готова. Она вполне удалась. Достаточно полная, сжатая, четкая. Ею начали пользоваться не только в Новгороде, для которого она готовилась, но и в Киеве. «Русскую Правду» оценили и иностранцы, ее использовали в качестве образца более поздние скандинавские и англо-саксонские законодатели.

Впрочем, на Руси внедрились не все статьи обновленного права. В тех случаях, когда тяжущиеся стороны обвиняют друг друга, а свидетелей или однозначных доказательств нет, древний обычай предусматривал поединки. Против них серьезно возражала Церковь, и Ярослав их в законы не ввел. Заменил «Божьим судом», который практиковался в Западной Европе. Спорящие должны были взять рукой раскаленное железо или, при меньшей сумме иска, достать кольцо из горячей воды, а Бог, как считалось, поможет правому. Но на Руси этот метод не прижился, ни в источниках, ни в народном фольклоре нет ни единого упоминания, чтобы он где-нибудь применялся. Зато судьи по-прежнему присуждали «поле», вооруженные поединки, опять же, подразумевая, что правого поддержит Господь. Невзирая на то, что в письменных сводах законов «поле» отсутствовало [33].

А Ярославу недолго удалось заниматься мирными делами. На этот раз напомнил вдруг о себе Полоцк. Сказался просчет св. Владимира, позволившего ему жить обособленно. Он и обосабливался год за годом. Полочане русскими себя не считали, а умер Владимир – и вовсе отпали. Их князь Брячислав, племянник Ярослава Мудрого, не участвовал в войнах со Святополком, поляками, печенегами. Полочанам это не требовалось, для их племени сражения Руси были чужими. Другие города несли потери, а они сохранили воинов, казну. Но старые обиды помнили: как когда-то новгородцы взяли Полоцк штурмом, прикончили князя. По языческим понятиям, прощать было нельзя. Даже дети и внуки были обязаны отомстить за предков.

Брячислав выбрал подходящий момент и в 1021 г. налетел на Новгород. Этого никто не ожидал, ничто не предвещало ссоры. Сам Брячислав не предъявлял никаких претензий, за киевскую власть не боролся. Он видел свое государство уже отдельным, а пришел лишь для того, чтобы отомстить и поразбойничать. Захватил Новгород, разграбил, разорил окрестные села, набрал множество полона и повел к себе. Славяне гнали славян, делили между собой. Оценивали мускулы мужиков, каковы будут работники. Ощупывали девок, кого оставить для собственного пользования, кого продать полякам или евреям. Почему бы нет? Новгородцы были для них иностранцами, врагами. Родиной была лишь Полоцкая земля, и не больше. Но они слишком увлеклись грабежами, Ярослав с дружиной срочно вылетел из Киева, собирая по дороге подмогу, перехватил племянника на р. Судоме под Псковом, разбил перегруженных добычей полочан, отнял трофеи и освободил полон. Брячислав сбежал.

Странную позицию занял и брат великого князя Судислав, княживший во Пскове. Когда Святополк Окаянный убивал родственников, он укрылся за плечами Новгорода и Ярослава. Но от войны уклонился. Сидел в стороночке сам по себе. Предоставил старшему брату разбираться с узурпатором, ничем не помог в битвах с Болеславом. Он и полочанам не помешал Новгород опустошать, хотя от него-то было куда ближе, чем от Киева. Прибыв на Псковщину, государь увиделся с Судиславом. Тот выкручивался, лепетал оправдания. А Ярослав смотрел на него и понимал – его младший брат просто трус. При Владимире подданными Руси признавали себя эсты, куры, ливы, платили дань. Контролировать их было делом псковского князя. Но Судислав и это забросил, на походы не отваживался, прибалты совсем отбились от рук. Да еще и, небось, выжидал – вдруг польский меч или печенежская сабля оборвут жизнь Ярослава? Тогда и заявит о себе еще один сын Владимира…

Великий князь простил его, все-таки не враг, и на том спасибо. Потребовал хоть теперь-то созывать рати, оставлять безнаказанной выходку Брячислава было нельзя. Но попробуй достань его в безбрежных полоцких лесах и крепких городах! В боях воины Ярослава брали верх, но схватки были нелегкими. А потом изменила часть варягов. Впрочем, у наемников такое поведение не считалось изменой. Ярославу служил скандинавский принц Эймунд с дружиной викингов. Брячислав пообещал заплатить щедрее, и Эймунд перешел к нему. И не просто перешел, а помог завершить войну.

Вместе с великим князем находилась его юная жена Ирина-Ингигерда. Смелая и умная, она повсюду была вместе с супругом, сопровождала его даже в военных походах. Незадолго до того княжеская чета похоронила своего первенца, Илью. Но почти одновременно Ирина принесла мужу второго сына, Владимира. Едва оправилась от родов, и уже снова делила с Ярославом труды и опасности. Эймунд знал, по каким дорогам ездит великая княгиня, и устроил для нее ловушку. Ирина со свитой воинов отправилась по своим делам без всякой опаски, как вдруг из засады хлынула толпа варягов, вчерашних соратников. Ошеломили и погнали сопровождающих, великая княгиня стала поворачивать лошадь, чтобы ускакать, но Эймунд заранее позаботился, выделил самых метких лучников. Коня сразили несколько стрел.

Подхватив бесценную пленницу, варяги потащили ее к Брячиславу. Бережно, со всем возможным почетом – кто знает, вдруг когда-нибудь снова придется служить Ярославу? Полоцкий князь заполучил такой козырь! Надежды Эймунда вполне оправдались, Брячислав на радостях наградил его целой областью. А великому князю волей неволей пришлось вступить в переговоры. Выработали компромисс, для видимости почетный. Брячислав обязался больше не нападать, номинально признал над собой главенство Ярослава, вернул ему жену. Но фактически Брячислав оказался в немалом выигрыше. Великий князь за освобождение любимой супруги вынужден был не только подтвердить самостоятельность Полоцка, но даже отдать племяннику города Витебск и Усвят.

А в далекой Тмутаракани сидел еще один братец Ярослава, толстый и храбрый Мстислав. Его, как и прочих уцелевших родственников, не слишком занимал исход сражений на Буге, Альте, Судоме. Мстислав тешился собственными богатырскими подвигами. Задумал завоевать кубанских касогов, повел против них рать. Касожский князь Редедя был лихим воином, выстроил к бою соплеменников, но предложил – зачем гибнуть многим людям? Давай поборемся один на один. Кто одолеет, тот и победитель. Если выиграешь, возьмешь «жену, детей и страну мою», я выиграю – я возьму. О, это было вполне в духе Мстислава. Он азартно согласился – давай, была не была.

Как-то даже и не подумал, что одним махом ставит на карту судьбы и свободу своих дружинников, семьи, княжества, все они теперь зависели только от того, насколько силен и ловок их князюшка. Чуть-чуть не поплатились. Противники отложили оружие, схватились, пыхтели, и Редедя перебарывал соперника. Но Мстислав, ужаснувшись, все же обратился к Господу и Божьей Матери, из последних сил сломил медвежие объятия Редеди, повалил его и добил ножом. Касоги признали победу честной. Условие выполнили, согласились платить дань. Мстислав тоже проявил широкую богатырскую натуру. Отнесся к побежденным дружески, выдал дочку за сына Редеди, а в благодарность Пресвятой Богородице начал строить в Тмутаракани храм.

Но на Руси вслед за Полоцком, Киевом, Новгородом, озаботилось своими правами боярство Чернигова. То есть племенная верхушка северян. Племя когда-то было могущественным, а сейчас очутилось на второсортном положении. Киевляне пробовали посадить на престол собственного князя, новгородцы посадили, и вон какие выгоды приобрели. А чем черниговцы хуже? В их город наезжали купцы, тмутараканские и византийские греки. Подсказывали – есть отличный князь, лучше и сыскать невозможно. Брались передать ему приглашение, замолвить словечко, отвезти северских бояр к князю для переговоров.

А тем временем заполыхала война по соседству с Тмутараканским княжеством, в Закавказье. Там начал вести себя независимо царь Армении Ашот III. А царь Абхазии Георгий, в свое время усыновленный отравленным Давидом Грузинским, объявил себя законным властителем этой страны, и грузины поддержали его. Прибыл византийский император Василий Болгаробойца с армией. В Армении греки спровоцировали междоусобицу, против Ашота III выступил его брат Иоанн Сембат. Дрались сурово, и оба обратились за поддержкой к императору. Василий II «рассудил» спор – выбрал Сембата, который согласился на большие уступки: отдал Армению «в вечное владение» Византии, а за это был назначен «пожизненным правителем» [100].

Абхазский Георгий пытался укрыться в труднодоступных местах, но греки подвергли Грузию и Абхазию жуткому опустошению. Нахватали в плен 200 тыс. жителей, часть их император велел умертвить, часть ослепить, остальных депортировать в Болгарию. А в Грузию приказал переселять болгар. В 1023 г. Георгий сдался, признал себя полным вассалом императора, дал в заложники сына. Но за Абхазией лежало Тмутараканское княжество. Оно единственное разделяло владения Византии на Кавказе и в Крыму. С ним Черное море превращалось бы во внутреннее море греков.

И… случайно ли? В том же 1023 г., румяного доблестного Мстислава подтолкнули бросить свое княжество. Греческое окружение соблазнило его принять приглашение северян. Помогло деньгами, он набрал касогов, ясов, хазар и выступил заварить новую смуту, искать золотого престола киевского. Причем печенеги беспрепятственно пропустили его конницу через свою территорию.

Хотя на Руси и без того было неладно. В Ростово-Суздальской земле случился неурожай, голод. Начались волнения, и ими воспользовались языческие волхвы. Объявили, что во всех бедах виновата «старая чадь» – осевшие под Суздалем княжеские слуги, старосты, тиуны. Они были уже христианами, и волхвы внушали, будто их «колдовство» вызвало голод. Покатились погромы, «старую чадь» уничтожали целыми семьями, чтобы умилостивить прежних богов. Ярославу Мудрому, едва примирившись с Брячиславом Полоцким, пришлось мчаться в Суздаль. Бунтовщиков он разогнал, предводителей казнил. Отправил делегатов в Волжскую Болгарию, там закупили большое количество хлеба. Разъяснял народу, что голод наступил не от колдовства, а Господь наказывает людей за грехи, в том числе за упорство в язычестве.

В общем, греческие друзья Мстислава и северяне выбрали самый подходящий момент. Великий князь находился далеко, занялся устроением Залесского края. Ввел здесь «Русскую Правду», отлаживал администрацию [12]. А на юге из степей вынырнуло вдруг войско брата, и Чернигов встретил его с распростертыми объятиями. Но планы заговорщиков сразу стали нарушаться. Киев ни в какую не захотел принять Мстислава. Он совсем недавно натерпелся от поляков, и после этого впустить новые банды чужеземцев? Зачем оно нужно, такое сокровище?

А Ярослав оказался отрезан от столицы. Он уже привычно отправился в Новгород. В который раз собирал рать, навербовал варягов, и в 1024 г. вступил на Черниговщину. Мстислав занял позицию у села Листвена. Уж что-что, а полководцем он был великолепным. Ночью начали готовить войска к битве, и тмутараканский князь правильно определил, что Ярослав поставит в центре основную ударную силу, варягов. Против них он построил ополчение северян, а личную дружину и кубанскую конницу разместил на флангах. Под утро натянуло тучи, загрохотала сильнейшая гроза. Но Мстислав не стал пережидать ее, дал команду атаковать.

Это было неожиданно, тут даже черниговские ополченцы смогли потеснить профессионалов. Рубились во мраке, под стенами ливня, ориентировались при ослепительных вспышках молний. Варяги все же устояли под ударом, опомнились, их копья и мечи разили противников уверенно и точно. Северяне подавались назад, варяги сминали их, вклинивались в их ряды. Но при этом они нарушили строй, и Мстислав ударил с флангов отборными частями. Рать Ярослава опрокинули, она побежала. Победитель, обходя поле боя, радовался: «Здесь лежит северянин, там варяг, а собственная моя дружина цела…»

Что ему были северяне? Он был чужим на Руси, с детских лет рос в Тмутаракани. Но очень быстро ему пришлось понять, что по-настоящему он не выиграл ничегошеньки. Киев, Переяславль, Смоленск, его по-прежнему не признавали. Видели в нем именно чужака. Кому нужен князь, которому трагедии и победы Руси были до сих пор безразличны? Ко всему прочему, ставленник черниговских бояр. А неужели киевским или смоленским боярам хотелось подчиняться черниговским? Ясам, касогам и хазарам требовалось платить. Поживились добычей, получили деньги и ушли по домам. И те же северяне, к коим Мстислав отнесся так пренебрежительно, остались его единственной опорой. Мало того, докатились известия, что без князя касоги захватили Тмутаракань.

Византийцы могли удовлетворенно потирать руки. Русичи лишились главной и единственной морской базы. А Мстислав лишился любимого города, считай что родины. Вот тогда-то удалой и недалекий богатырь наконец прозрел. Победитель обратился к брату. Соглашался признать его старшим, подчиниться ему. Ярослав, отступив на север, готовил новую армию. Он мог связаться с киевлянами, древлянами, ростовцами, раздавить Мстислава с нескольких сторон. Но разве не важнее было прекратить затянувшиеся кровопролития? Русские, в отличие от армян, не стали обращаться к «арбитражу» византийского императора. Убедившись, что Мстислав не замышляет подлости, а искренне готов к миру, Ярослав съехался с ним под Киевом и обо всем договорился. Мстислав получал в удел Левобережье Днепра и обязался повиноваться государю.

10. Ярослав Мудрый и  величие Киева

Согласие между Ярославом и Мстиславом стало великим благом для Руси. Ее города и земли снова объединили свои силы. В 1029 г. Ярослав Мудрый лично возглавил поход на Тмутаракань. Отбил город, вернул брату его владения. Но ведь выиграл не только Мстислав, выиграло государство, Тмутаракань снова стала русским портом. Вместе принялись налаживать оборону против печенегов. Младший брат Судислав вел себя так же, как и раньше. От войны между старшими он опять постарался остаться в стороне. Вел какие-то подозрительные пересылки с полочанами, но покорить отпавшую Эстонию даже не пытался. Великому князю пришлось это делать самому. В 1030 г. он поднял дружину, пригласил новгородцев, охотно присоединились псковичи, они-то были отнюдь не такими робкими, как их князь.

А прибалты жили совсем еще примитивно. Даже в племена не объединялись, расползлись родовыми общинами по дебрям и болотам. В каждой выбирали отдельного вождя. Он снаряжал мужчин на охоту, рыбную ловлю. Если кто-то совершил серьезный проступок, нарушил обычаи, вождь его судил. Единолично выносил приговор, а виноватым собственноручно тяпал им головы топором. Эсты молились у колод-идолов, почтительно кланялись жрецам-колдунам, пускай удачу наколдуют, подальше отгонят болезни.

Победить и подчинить эстов для великого князя не составило труда. Чтобы закрепить над ними русское владычество, он построил крепость Юрьев (ныне Тарту) – Ярослав Мудрый носил христианское имя Георгий или Юрий, его небесным покровителем был Св. Георгий Победоносец. Государь прошелся и дальше, до самого моря, заложил еще одну крепость, Колывань (Таллин). Местным вождям он сохранил полную власть над их родами, управляйте как умеете. А в городах посадил своих наместников и гарнизоны для сбора дани, поставил Божьи церкви.

Эсты, как и прочие финские народы, христианство отвергали наотрез. Попытки крещения могли сплотить их и обернуться такой войной по лесам, что мало не покажется. Что ж, Ярослав не настаивал, насильно крестить не нужно. В Юрьев будут приезжать псковские купцы, в Колывань приплывут корабли новгородцев, туземцы потянутся в города продавать белок и куниц, покупать русские товары. Будут присматриваться к русскому быту, культуре, Вере, им станут объяснять ее. Найдутся желающие креститься, за ними другие… Именно так было в Залесском крае, где когда-то начинал княжить Ярослав.

В Польше христиане недалеко ушли от прибалтийских язычников, и обернулось это серьезными потрясениями. Пленных, приведенных из Киева, король Болеслав Храбрый распродал и раздарил приближенным. Одной знатной подружке монарха достался молодой воин Моисей Угрин – брат Георгия, убитого вместе со св. Борисом. Аристократка была без ума от красивого невольника. Но он был твердым в Православии, перспектива стать профессиональным наложником его не прельстила. Мало того, смерть брата, плен, рабство потрясли его, он задумал вообще уйти от мира. В Польшу в данное время приходили не только немецкие монахи, но и афонские, болгарские, основывали обители в лесах, проповедовали по городам. Моисей встретил таких проповедников и принял от них постриг.

Хозяйка не могла понять, как такое возможно? Невольник принадлежит ей, значит, ей принадлежат и его душа, и тело. Соблазняла, поселила в собственных покоях, щеголяла перед ним в самом откровенном виде, требовала по ночам ложиться рядом. Моисей выдержал все испытания. Полячка ярилась, от ухаживаний перешла к истязаниям. Наконец, выведенная из себя, приказала оскопить непокорного раба, а короля взялась уговаривать, чтобы он изгнал монахов, разносящих столь вредные, по ее мнению, обычаи. Болеслав и сам был не в восторге от монахов. В отличие от послушных ему епископов и придворных священников, они смели обличать его поведение. Просьбу дамы, подарившей ему немало приятных минут, он исполнил, распорядился все обители порушить, а монахов гнать вон из королевства.

Но сразу после этого Болеслав скончался. Вокруг престола завязалась свара. Старший сын Мешко II сцепился с младшими, не поделив владения. Феодалы разделились. А кампания Болеслава против монахов оживила тайных язычников – не лучше ли совсем отбросить христианство? В междоусобице победил Мешко II. Двоих родственников ослепил, а младший брат Бесприм бежал на Русь [36]. А Ярослав не был бы Мудрым, если бы не принял его со всей любезностью. Пришла пора уточнить отношения с Польшей, вернуть отнятые земли и города.

У поляков не утихали внутренние дрязги. Взбунтовались покоренные Болеславом лужичане, к ним присоединились лютичи, призвали на помощь немцев. Германия не забыла, что Польша оттягала у нее области по Эльбе. Правда, Мешко II нашел сильного союзника, венгерского короля Иштвана I. Но и германский император Конрад II легко приобрел союзников – ими стали Ярослав Мудрый и отирающийся у него князь Бесприм. В 1031 г. немцы и чехи двинулись на Польшу с запада, а с востока – братья Ярослав и Мстислав с мощным русским войском. Они перешли Буг, осадили и взяли город Бельз. Западная Волынь вновь стала русской.

У Германии дела обстояли не так удачно. По ее тылам ударили венгры, ворвались в Австрию. Но Мешко II спешно согласился мириться с императором, отказался от завоеваний отца. Это его не спасло. Ярослав и Мстислав продолжали наступление, легко овладели Червенскими городами – их жители охотно возвращались в подданство Киева. Русские вступили в саму Польшу, давили и разбрасывали отряды враждующих между собой королевских воевод. Мешко бежал в Чехию, воины Ярослава заняли его столицу, Гнезно, и усадили на трон Бесприма [36]. Великий князь не стремился удержать чужую страну, как это пробовал сделать Болеслав. Удовлетворился восстановлением старых границ. Но за нашествие на Киев рассчитался в полной мере. Русичи забрали все вывезенные вещи, которые удалось разыскать. А что не нашли, компенсировали польскими богатствами.

Покидая страну, увели тысячи пленников. Хотя они предназначались не для рабского труда и не для продажи. Нет, Ярослав Мудрый задумал очередное большое дело. На Левобережье Днепра путь печенегам преграждали несколько линий крепостей, а на Правобережье – всего одна. Государь наметил строить еще одну, по р. Рось. Рубежи отодвигались на 60–90 км южнее, осваивались новые плодородные земли. Здесь возводились крепости Корсунь, Богуслав, Юрьев. Города надо было заселить, и как раз сюда направили поляков. Живите, трудитесь, служите новой родине.

Конечно, желания переселенцев никто не спрашивал. Но им в общем-то и в обиде быть не приходилось. Можно даже сказать, что уведенным на Русь повезло. Потому что Польша рухнула в полнейшие безобразия. Бесприм на престоле не удержался. Как только русские ушли, его убили заговорщики. Вернулся Мешко II, но теперь он вовсю заискивал перед немцами, в 1033 г. заключил с императором новый договор, признал себя вассалом, отдал дополнительные земли на западе. А это возмутило польских аристократов, поднялись бунты. Мешко скоропостижно помер, то ли от стресса, то ли помогли, его наследника Казимира вельможи выгнали.

Но тут же передрались между собой. Причем в выигрыше оказалась языческая партия, у нее имелась «идея». Объявляли, что христианство – «немецкая» религия, и великий герой Болеслав Храбрый как раз и намеревался от нее избавиться, да не успел. Князь племени мазовшан Моислав сделал язычество своим знаменем. Почему бы ему не надеть польскую корону? Другие аристократы не испытывали ни малейшего желания подчиняться Моиславу, зато к нему потянулось простонародье, мелкие феодалы, чем-либо обиженные аристократами. Польша уже 70 лет прожила в христианстве, но выяснилось, что язычество живо-живехонько. Оно забурлило повсюду, да еще в самых жутких формах.

Полыхали и рушились храмы, сооружались капища. Какие-то обряды уже и забыли, но что-то помнили. А что не помнили, с ходу придумывали. И в первую очередь – тащили к капищам христиан. Тащили женщин, подростков, детей из захваченного селения или замка, когда перебили мужчин-защитников. Какая разница, христиане или такие же полуязычники? Жили во владениях противника, значит, христиане. Растягивали на валунах алтарей голые тела, орущие и дергающиеся от ужаса. Не пойми откуда взявшиеся бесноватые ведуны вздымали скрюченные руки к небу, выкрикивали имена древних божков. Взмахи ножей потрошили плоть, землю пакостили вывалившиеся внутренности, а к алтарям вели следующих. Коптили палеными кусками мяса жертвенные костры, собравшаяся толпа пьянела от крови, от человеческих мучений, заходилась в возбужденных плясках…

Из Польши хлынули беженцы в разные стороны, в том числе на восток. Их принимали, люди были нужны. Великий князь расспрашивал приехавших в Киев польских рыцарей, воинов, определял на службу по их достоинству. Сравнивал – до такого, как у них, Русь все же не доходила. А почему? Причина выглядела очевидной. Удержала Веру, не отдала на поругание. Ярослав вспоминал, как подавлял мятеж под Суздалем. Пожалуй, назревало то же самое. Своими глазами видел сожженные селения, изуродованные трупы. Но сравнение с Польшей убеждало и в мысли, что нельзя насаждать христианство силой. Надо, чтобы люди сознательно, собственной душой обращались ко Христу. Православие должно быть их собственной Верой, тогда от него не отступят.

Урок Польши приводил и к другому выводу: внутренняя смута страшнее любого внешнего врага. Пока едины, неприятеля можно отразить, переиграть, выгнать. А «всякое царство, разделившееся само в себе, опустеет; и всякой город или дом, разделившийся сам в себе, не устоит» (Матф. 12, 25). Не зря же о такой опасности предостерег Сам Господь. Но поняли это еще не все. Теперь тревожная информация стала поступать из Пскова. Рядом с Судиславом появились крамольники, покинувшие Киев с Болеславом, сейчас-то им и с Польшей пришлось распрощаться. Дорожку к брату проторили и византийцы. С Мстиславом не удалось, так есть еще один. А Судислав, даром что трус, поддался.

Завидовал старшему брату, его успехам, богатству. Повел тайные переговоры о союзе с Брячиславом Полоцким. Больше прощать Ярослав не стал. Сколько можно? В 1034 г. пресек измену на корню, взял брата под стражу. В тюрьму не посадил, распорядился содержать прилично (в тогдашней тюрьме-порубе выжить 24 года, как получилось у Судислава, было невозможно). Но свободы лишил, а Псков подчинил Новгороду. Город слишком обособился от общерусских дел, пускай новгородцы подтянут его к своему уровню.

А в 1036 г. скончался брат Мстислав. Поехал на охоту, занемог, и уже не оправился. Не стало простодушного богатыря, наломавшего столько дров, но потом верой и правдой служившего Руси. Украшал Чернигов, возводил величественный собор Спаса. Был грозой для печенегов. Их ханы то и дело пробовали на прочность русские границы, за 21 год летописи отметили 16 войн! [30] Но Мстислав за всю жизнь не знал ни одного поражения в боях! Великий князь мог спокойно ехать по делам в Новгород, Псков, покорять эстов – на юге оставался его брат. Степняки, раз за разом получая взбучку, присмирели, несколько лет вели себя тихо.

Единственный сын Мстислава умер раньше отца. Левобережье Днепра и Тмутаракань перешли под непосредственное управление великого князя. Ему-то пресечение рода не угрожало. Любимая Ирина дарила ему все новых детей. За Владимиром родились Изяслав, Анна, Святослав, Всеволод, Анастасия, Елизавета, Игорь, Вячеслав. Но Ярослав не спешил рассылать сыновей на княжение, как делал его отец. По себе знал, как это бывает. Самостоятельность, конечно, хорошая школа. Но чему можно научиться на окраинах? Ездить по лесам собирать подати, решать мелкие споры между селами? Помнил и то, как руководили им приставленные дядьки, как окручивало его, несмышленыша, ростовское боярство, потом новгородское. Ведь так же окручивали и Мстислава, Святополка Окаянного…

Нет, сыновьям надо подольше побыть вместе, одной семьей, тогда и мыслей не возникнет поднимать меч на брата. А настоящее княжеское воспитание удобнее организовать при дворе. Государь следил, чтобы его дети получили достойное образование. Они знали по нескольку языков, даже дочери свободно владели греческим, латынью. Только в 1036 г., когда старшему, Владимиру, исполнилось 16, Ярослав решил, что пора доверить ему самостоятельность. Куда назначить? Ясное дело, в Новгород. Новгородцам будет лестно, что у них княжит наследник, они станут для Владимира лучшей опорой, а школа ему выпадет трудная, но нужная. Ярослав сам повез сына сажать на престол. Городу честь оказать, а заодно подсказать что к чему. При нем бояре не будут лукавить, закидываться перед молодым князем на лишние права. Накопились и другие дела: надо было выбрать новгородского епископа, узнать, что в Пскове делается.

Но сопредельным державам укрепление Руси было совсем не по сердцу. За всем, что творилось в стране, цепко присматривали чужие глаза. Вот и сейчас они четко оценили выгодную ситуацию: непобедимого Мстислава больше нет, черниговцы недовольны приездом к ним киевских наместников, а Ярослав отправился на север… Операцию организовывали не печенеги, это был не их уровень. Авторы грамотно рассчитали, сколько нужно времени великому князю, чтобы доехать до Новгорода, оторваться подальше от столицы. По степям снова сработала рука опытных дипломатов, будоража кочевников. Ничто не предвещало грозы. У русских с печенегами был мир, он ничем не нарушался. Но так же, как когда-то на Альте поднялись вдруг все кланы, забыли взаимные счеты и без всякого повода понеслись на Русь.

Бесчисленные тучи кочевников проломили пограничную оборону, и на осады крепостей, мелких городов, они не отвлекались. Двигались целенаправленно – на Киев. Передовая линия крепостей, заложенная Ярославом на Роси, сыграла свою роль. Столица получила больше времени изготовиться. В город бежали крестьяне, воеводы вооружали киевлян. Лавина врагов выплеснулась к стенам и споткнулась. Засвистели стаи стрел, ударили камнеметы. Поворачивали лошади, волоча мертвые тела, хромающие всадники выбирались из-под убитых лошадей. Самых напористых, дорвавшихся до подножия стен, окатили кипяток и горячая смола.

А к Ярославу уже летели гонцы, загоняя коней. Новгородцы, как всегда, не подвели его. Вооружились мгновенно – веди, государь! Взметнулся великокняжеский стяг, браво гарцевали дружинники, грузилась в быстрые ладьи пехота. Призывая по пути отряды других городов, рать полным ходом помчалась к осажденной столице. Все расчеты печенегов оказались перечеркнуты. Надеялись взять Киев с налета. Увидят полчища, растеряются, тут-то и бери их голыми руками. А город держался, отражал атаки. Надеялись, что осада сделает свое дело – народу в крепость набилось много, съедят запасы, тут им и конец. А неожиданно появился Ярослав…

Печенеги к этому оказались не готовы, но киевляне ждали. Открыли ворота, ринулись на вылазку и соединились с подмогой. Битва была жаркой, яростной. Рубились и резались целый день. Лишь к вечеру степняков сломили и опрокинули. Бросились в преследование, добивали вдогон. А от Киева до родных степей им было удирать куда дальше, чем от берегов Альты. Вышли на перехват гарнизоны крепостей, оставленных неприятелями в тылу, истребляли перемешавшиеся отряды. Вторжение обернулось для печенегов таким разгромом, что стало последним. Больше они на Русь не приходили никогда. Угроза, больше ста лет терзавшая страну, исчезла. Развеялась в воплях перебитых, в панике бегущих.

Люди этого еще не знали, но чувствовали – победа-то не рядовая. Произошло что-то особенное. Это ощущал и великий князь. Ощущал в общем ликовании, радости. Он решил и отметить победу по-особенному. Точнее, задумка была старой, а разгром степняков предоставил ему подходящий повод. Ярослав повелел прямо на месте битвы заложить храм. Не просто храм, а св. Софии. Заодно он стал прозрачным намеком для тех, кто подстрекал печенежские набеги. Есть св. София в Константинополе – будет и в Киеве. Не похожая на греческую, своя, неповторимая, и не менее прекрасная. Правда, храм получался за пределами города. Но дело было поправимым. Нападение показало, насколько тесными стали старые укрепления для умножившегося населения. Ярослав повелел строить новые стены, каменные, неприступные и величественные. Денег на это в казне хватит. А ворота тоже распорядился назвать как в Константинополе – Золотые, Серебряные…

Рюрик, Вещий Олег, св. Ольга, Святослав, св. Владимир создавали державу. При Ярославе Мудром в полной мере созрели плоды. Русь становилась не только самым большим государством Европы, но и самым красивым, развитым. Иностранцы и раньше удивлялись размерам Киева, а сейчас вокруг прежнего, Владимирова города, разрастался Ярославов. Возводился дворец великого князя, палаты, вздымались купола новых храмов, оборудовались торжища, пристани.

Государь настойчиво добивался, чтобы его подданные были образованным народом. Он создал книжные мастерские. В одних трудились переводчики, перелагали на славянский язык лучшие произведения греческой мысли. В других книги размножались, переписывались. Великий князь лично контролировал эту работу. Прочитав хорошую книгу, давал указание делать с нее списки. Ярослав собрал богатейшую семейную библиотеку, но впервые на Руси организовал и городскую, при храме св. Софии. А к киевским училищам, учрежденным св. Владимиром, Ярослав добавил школу в Новгороде на 300 детей.

Впрочем, Новгород вообще не хотел отставать от Киева. Он разросся на пять концов, привлекал множество иностранных купцов. По договоренности с городом они основывали постоянные подворья, заселили целые улицы – немецкую, готскую. Владимир Ярославович, подражая отцу, тоже заложил храм Св. Софии. Опять же, он был не похожим ни на греческий, ни на киевский. Он был особым, как бы вобрал в себя дух русского севера. Могучая, основательная св. София Новгородская.

Энергичные новгородцы старались распространять свое влияние и на соседние области. Юный Владимир показал, что умеет быть хорошим воином. Совершил с городской ратью трудный поход в Финляндию, победил и обложил данью племя емь. А ватаги удальцов и отряды бояр проникали в глубины северной тайги. Они выработали собственные методы и традиции. Могли ли несколько десятков или сотен добрых молодцев покорить оружием бескрайние пространства? В глухомани, в отрыве от родины, их попросту вырезали бы, не сегодня так завтра. Новгородцы действовали иначе. Когда нужно, пускали в ход и оружие, но старались договориться по-хорошему. Склоняли таежное население платить дань, а за это обещали покровительство, защиту от других племен. В обычаи местных жителей не вмешивались. Привозили товары, которых у них не было. Хочешь торговать – пожалуйста. Хочешь воевать – попробуй. Строили укрепленные остроги. Вокруг них возникали селения.

В это же время норвежские викинги пытались попасть в «Великую Биармию» – т. е. Пермь, сказочную страну золота и драгоценных мехов. Это было чрезвычайно трудно, утлые ладьи погибали во льдах и полярных штормах. Тех, кому удавалось пройти на восток, считали героями, воспевали в сагах. Но когда норманны сумели обогнуть Кольский полуостров и добраться до Северной Двины, они обнаружили русский город, ярмарки, куда съезжались купцы и окрестные население. Викинги попробовали было установить «контакты» теми способами, как было принято у них. Разграбили святилище божества Йомалы, ободрали золото и серебро с идола, обчистили даже приношения здешних жителей на их кладбище.

Итог был предсказуемым. Поднялись таежные племена, русские подсобили, и уцелевшим героям оставалось отчаливать пока не поздно. Новгородцы подобных проколов не допускали. Они-то идолов и кладбища не трогали. У них на севере появлялись друзья. Опираясь на друзей, узнавали дальнейшие дороги. От Двины и Сухоны дошли до Мезени, потом до Печоры. Достигли и сурового «Камня», Уральских гор.

Ну а Ярославу Мудрому все-таки пришлось заниматься хаосом в Польше. Распад там углубился так, что дальше некуда. Крестьяне пришли к выводу, что христианство – не только «немецкая», а «господская» религия, крушили всех, кого причислили к господам. Воспользовался князь Чехии Бржетислав. Он, подобно Болеславу Храброму, возмечтал создать собственную великую державу и двинул на Польшу войска. Феодалы с облегчением вздохнули, переходили к нему, разгоняли повстанцев.

Бржетислав легко захватил почти всю страну, кроме Мазовии. Но она была оплотом язычников. Ее князь Моислав заключил союз с другими язычниками, ятвягами и литовцами, отразил чехов. Для Руси расклад получался совсем нехорошим. Гнойник воинствующего язычества рядом с границами был ей ни к чему. Мазовшане со своими союзниками разохотились совершать набеги как на польские, так и на русские земли. Еще опаснее было, если зараза язычества перехлестнет к не окрепшим в Вере подданным великого князя.

Но и в той части Польши, которую оккупировали чехи, было неладно. Войска Бржетислава вели себя так же, как поляки в их стране. Расположились полными хозяевами, грабили, насильничали. Уцелевшие польские вельможи спохватились, обратились к немцам, как бы вернуть их законного монарха. Германскому королю Генриху III этот вариант понравился. Его вассал Бржетислав после своих завоеваний возгордился, не желал подчиняться. Генрих связался с Ярославом Мудрым, предложил действовать сообща. Великий князь рассудил, что это и впрямь будет полезно. С одной стороны язычники, с другой – аппетиты чехов Польшей не ограничивались, они начали коситься на Прикарпатье, Волынь. Пусть лучше правит польский король. Он ослаблен в раздорах, вреда не нанесет.

А законный король Казимир уже и не надеялся, что возвратится на престол. В Германии с ним сперва обошлись довольно неласково, он перебрался во Францию и постригся в монахи. Но немецкие и польские посланцы извлекли его из монастыря, папа по просьбе Генриха III разрешил короля от монашеского обета. Немцы начали войну с Чехией, отвлекли ее. В Польшу прибыл Казимир, паны и простолюдины встретили его с радостью, принялись выгонять чехов. А русские ударили на Мазовию и ее союзников. Сражения были нелегкими. Самому Ярославу и его сыновьям пришлось организовывать три похода на запад. Княжеские рати одолели ятвягов, литовцев, сокрушили и многочисленное воинство мазовецкого Моислава.

На земли побежденной Мазовии Ярослав не позарился, она была бы слишком сомнительным приобретением. Для Руси был важнее прочный мир. Государь отдал Мазовию Казимиру – сам разбирайся со своими язычниками. Польский король не знал как благодарить. В 1042 г. заключил с великим князем договор, «навечно» признал русскими Прикарпатье и другие спорные владения. Возвратил 800 человек – всех, кто еще оставался в Польше из давних пленных. Дружбу и союз скрепили двойным браком. Король брал в жены сестру Ярослава Доброгневу (Марию), а свою сестру выдавал за сына великого князя, Изяслава.

Как с семейной, так и с государственной точки зрения все сложилось удачно. Младшая дочка св. Владимира, сестренка Бориса и Глеба от болгарки, получила коронованного супруга. А положение Казимира было ох каким шатким! Даже его столица лежала сожженная и разграбленная, скромненько венчались не в Гнезно, а в Кракове. Но через жену он приобрел могущественное покровительство Ярослава, держался за русских двумя руками.

Великий князь задумывал и другой альянс. Союз с Германией уже несколько раз оказывался выгодным и эффективным, а Генрих III как раз овдовел. Ярослав ему тоже забросил предложение – почему бы не породниться? В Киеве подросла дочь государя Анна, умница и красавица. А если русский и германский монархи станут родственниками, кто сможет противостоять им? Они будут диктовать свою волю хоть чехам, хоть венграм, хоть грекам. Но… помыслы и политика Генриха были нацелены в совсем в иную сторону. Туда же, куда у его предшественников – в Италию, к блестяшке императорской короны.

Волею судеб в собственность Генриха III перешло большинство германских герцогств, казалось бы – можно установить единоличное правление. Но ему даже с Германией было возиться недосуг, он пораздавал герцогства новым вассалам. А для женитьбы, поколебавшись, выбрал Агнессу, дочь герцога Аквитанского. Властителя совсем плевенького, но ему случайно достался чисто формальный титул «короля Италии». Однако на Западе, перенявшем римский культ юридического крючкотворства, подобным формальностям придавалось важнейшее значение… Для Киева отрицательный ответ, конечно, был обидным. Ну что ж, пожали плечами. Как хотите, учтем на будущее. А дочери Ярослава Мудрого без женихов не останутся.

11. Ярослав Мудрый и  дела церковные

Церковные проблемы на Руси были ничуть не менее насущными и злободневными, чем военные и дипломатические. Св. Владимир Креститель имел возможность выбирать между Константинопольской и Охридской патриархиями. Но в 1018 г. Болгария прекратила существование, ее церковь утратила самостоятельность. Теперь волей-неволей нужно было обращаться в Константинополь. В 1020 г., сразу по окончании войн со Святополком, в Киеве появился греческий митрополит Иоанн I. Тем не менее отношения с Византией оставались прохладными.

Ярослав знал, кто подталкивает печенежские набеги, кто подстроил нападение Мстислава. А митрополит гнул свою линию. По канонам Западной церкви главой «христианского мира» являлся папа, но по установкам Восточной – император. Все, кто вошел в ее лоно, принял крещение от греков, должны были признать себя вассалами императора. Хотя бы формально. Для начала. Ярослава это не устраивало. Унижать престиж Руси он не собирался. Впрочем, он наглядно видел, чем оборачивается подобная зависимость – на примерах болгар, грузин, армян, абхазов. Но в стране уже имелись свои, русские священники, обученные и рукоположенные от болгар. А болгарское духовенство по указу Василия II тоже вошло в византийскую церковь. Соответственно, митрополиту приходилось считаться с этими священниками, числить их вполне законными, равноправными с греками. На них-то и старался опираться великий князь, примечал лучших, выдвигал.

Один из русских, Иларион, служил в храме св. Апостолов в пригородной резиденции государя, Берестове. Беседуя с ним, Ярослав понял, что он человек умный, начитанный. Но Илариона отличала и чистая, самоотверженная Вера. В соседнем лесу он выкопал себе пещеру. В свободное от службы время уходил туда молиться в уединении, чтобы не отвлекали шум и суета большой усадьбы. Ярослав оценил эти качества и в 1027 г. приблизил к себе, сделал своим духовником. Ему нужен был именно такой. Способный разрешить душевные сомнения, подать совет, но и образованный, разбирающийся в богословских тонкостях, которыми пытались играть византийцы. А главное – свой, русский. С митрополичьими греками сокровенным не поделишься, у них даже исповедь могла превратиться в донесение в Константинополь.

Иларион стал верным и деятельным помощником государя. Налаживал перевод и переписку книг, обучение молодежи. Вместе с ним Ярослав Мудрый кропотливо занимался разработкой церковных уставов. Дело было крайне важным и не простым. С одной стороны, требовалось подкрепить авторитет церкви, наделить ее законодательными правами. С другой, провести четкую черту между духовной властью и государственной. Такую черту, за которую митрополиту и его присным заступать не положено.

Особое внимание Ярослав обращал на «черноризцев» – монахов. Греческих-то монахов на Руси почти не было. А среди русских людей хватало необученных, не подготовленных к священству, зато загоревшихся пламенем Веры, настоящих подвижников, принимавших монашеский постриг. Государь осознал, что как раз через них, не только проповедью, а делом, примером, Православие будет овладевать сердцами простых людей. В Киеве были созданы монастыри Св. Георгия и Св. Ирины, небесных покровителей великого князя и его супруги. А пещерка Илариона возле Берестова почти не пустовала. В ней поселился преподобный Антоний. О его святой аскетической жизни распространялась молва. В 1032 г. из Курска пришел благочестивый молодой человек Феодосий, присоединился к Антонию. Появились другие монахи. Так зародился Киево-Печерский монастырь.

Попытки Ярослава выдвигать национальные кадры вызывали трения с Константинополем. Хотя государь, в общем-то, руководствовался общепринятыми нормами – в XI в. в любой суверенной державе монарх обладал правом инвеституры, определять и назначать епископов. Так было и в самой Византии. Но в том-то и дело, что греки не считали Русь суверенной. Силились включать в число своих подданных: пусть и номинально, через церковную зависимость. Уступать великому князю они никак не собирались. В 1036 г. освободилось место епископа в Новгороде, и Ярослав Мудрый, преодолев сопротивление византийцев, настоял на собственной кандидатуре. Впервые провел в епископы русского богослова Луку Жидяту. Но когда повез нового владыку к новгородцам, случился тот самый массированный удар печенегов на Киев. Случайно ли так совпало?

Правда, дела самой Византии по сравнению с Русью выглядели невзрачно. Очень сложной была эта держава, противоречивой. Здесь существовал святой Афон, но была и почти светская патриархия, продажная, погрязшая в интригах. Были доблестные пограничники-акриты, поколение за поколением встававшие на пути вражеских полчищ, но была и клоака придворного синклита. Константинополь славился непревзойденными мастерами, художниками, зодчими, но подавляющее большинство его населения составляли хищные вельможи со своими прихлебателями, алчные торгаши, развращенная чернь. Империя загнивала уже давно и основательно, однако до поры до времени держалась на инерции.

Одолевать противников грекам позволяла изощренная и коварная дипломатия, она накопила тысячелетний опыт, и патриархия играла в этом не последнюю роль, внешнеполитическое ведомство традиционно возглавлял епископ Евхаитский. Византийцам немало помогал и устоявшийся престиж ведущей державы мира. Константинополь ослеплял иноземцев внешним блеском, и на этот блеск, на поиски счастья и богатства, устремлялись люди из других стран. Империя подпитывался чужими умами, талантами, силами.

Но как раз в царствование Ярослава Мудрого инерция, казавшаяся вечной, вдруг надломилась. Василий Болгаробойца стал последним императором, правдами и неправдами поддержавшим величие ромеев. В 1025 г. он умер, и власть досталась его брату Константину VIII. О нем даже греческие историки не сказали ни одного доброго слова. Как раньше, так и теперь он интересовался лишь попойками и женскими прелестями. Советников Василия он разогнал, а к государственной кормушке дорвались те, кто обеспечивал царю его развлечения. Но кутежи в возрасте за 70 до добра не довели, Константина хватило лишь на три года. После него остались дочери Зоя и Феодора, периодически отмечавшиеся скандальными похождениями, но так и не выданные замуж. Это оказалось кстати. При отсутствии мужчин-наследников в Византии ставили императоров путем брака.

Закипели страсти, разные группировки выдвигали своих ставленников. Выбрали такого, чтобы он сохранил то же окружение, не мешал придворной клике заправлять по-своему и набивать кошельки. Императором стал пустой и тщеславный Роман Аргир. Он был женат, но патриарх легко расторг его брак, отправил жену в монастырь и в 1028 г. обвенчал Романа с Зоей. Хотя случилась накладка. 50-летняя императрица жаждала очень бурной супружеской жизни, а 60-летний супруг обслужить ее темперамент не мог. Поэтому царица сошлась с красавчиком Михаилом Пафлагонянином. Роман, на свою беду, оказался принципиальным. Ему увлечение жены не понравилось. Забыл, что он-то является лишь «довеском» легитимной императрицы. А Зоя семейных сцен не любила, в 1034 г. она отравила мужа и на следующий день вышла замуж за Михаила.

Но несчастной женщине решительно не везло в супружестве. Со вторым мужем тоже вышла неладно, обнаружилась чахотка. Что ж, царица не отчаивалась, придворные подсунули ей молоденького Михаила Калафата. Пафлагонянин повел себя более благоразумно, чем прошлый император, сцен не закатывал, Зоя уговорила его усыновить Калафата и стала вместо супруга жить с «сынком». А тем временем казна разворовывалась, росли поборы с населения. Поднимали мятежи военачальники, нацеливаясь на императорский трон. Их подавляли единственным способом – перекупали помощников, и они предавали лидеров. Вдобавок, Византия пожала плоды своей политики в Причерноморье. Она слишком долго и упорно натравливала печенегов на Русь, а после разгрома 1036 г. кочевники боялись идти на север. Но они уже приохотились к грабежам, не могли существовать без добычи, торговли пленными. И тогда… начались их набеги на саму Византию. Это оказалось легче, чем на Русь. А какая разница, кого в полон угонять? Евреи все равно купят, найдут куда перепродать.

Ярослав Мудрый не обличал того, что творилось в Константинополе. В конце концов, кто как царствует и с кем спит – внутреннее дело империи. Он готов был улучшить отношения с греками. Возводимую им Софию Киевскую заранее назвал Митрополичьей. Новый митрополит Феофемпт, присланный на Русь, получал роскошный храм и резиденцию, его окружили почетом. Но государь требовал и взаимного уважения. Не тут-то было! Греки по-прежнему вели себя высокомерно, титулов великого кагана и самодержца не признавали. Феофемпт еще настойчивее, чем его предшественник, лез в политику. Шаги великого князя, невыгодные Константинополю, признавал неугодными Богу. На Литургиях звучали здравицы сменяющимся императорам, а уж потом как бы их вассалу, «архонту» Ярославу.

Одновременно назревал еще один конфликт. Каждая национальная церковь имела своих святых покровителей. Великий князь и его духовные советники готовили материалы для канонизации русских святых. В первую очередь, св. Владимира Крестителя. Это было закономерным и само собой разумеющимся. В любой стране монарх, приведший ее к христианству, вскоре после преставления признавался святым. Прочие его земные дела даже в расчет не принимались. Обращение целого народа к Христу перевешивало и прошлые языческие заблуждения, и частные прегрешения. «Ибо дерево познается по плоду» (Матф., 12, 33), а в таких случаях плоды говорили сами за себя. Кроме того, еще св. Владимир начал подготовку к канонизации своей бабки, св. Ольги. На Руси появились и страстотерпцы, свв. Борис и Глеб, духовенство исследовало обстоятельства их мученичества, было составлено «Сказание», заготовка для Жития [85].

Но… Константинопольская патриархия в прославлении русских святых отказала. Беспричинно и наотрез. Точнее, причины-то были очевидными. Св. Владимир слишком крепко насолил Византии. Св. Ольга тоже вела себя очень нелояльно к Константинополю. Свв. Борис и Глеб были сыновьями болгарки, а скандал с царевной Анной и переориентацией Руси на Болгарию не забыли. Да и вообще, разве можно было «варварам» иметь святых? Существует предостаточно греческих святых, пусть молятся им, заодно привыкают почитать греков как таковых, высший народ, более близкий к Господу.

Но и назвать истинные причины было нельзя. Отказ – официальный документ. Византийцы в собственных хрониках тщательно обошли историю взятия Херсонеса, крещения св. Владимира, его женитьбы. Разве можно было расписаться в том, как русский князь обставил их империю? Отказ округло мотивировали всего лишь тем, что св. Владимира «Бог не прославил» посмертными чудесами. Русские богословы весьма квалифицированно возражали, что чудеса творят и бесы, а многие святые их не творили [30]. Нет, патриархия оставалась будто глухой, повторяла одно и то же. Насчет святых Ольги, Бориса и Глеба отделывались другими формальными отговорками.

Тут уж допекло. Загремел голос Илариона. В Киеве как раз завершили строительство Золотых ворот, их венчал храм Благовещения, и на его освящении перед всем государевым двором, столичной знатью и митрополичьим клиром духовник великого князя прочел написанное им «Слово о законе и благодати». Ясное дело, оно создавалось с ведома и одобрения Ярослава. Это было и блестящее богословское произведение, и шедевр литературы, и взрывной политический трактат. Иларион разобрал суть иудаизма, основанного на законе, и противопоставил ему христианство – закон властвовал до Христа, а дальше в мир пришла Благодать Божья. Но ведь и византийцы, как прежде евреи, вообразили себя «народом избранным», пытаются регламентировать Веру собственными мертвыми законами. А она дается по Благодати – тому, кому сочтет нужным Господь. Да и Русь приняла крещение не от греков – приняла от собственного великого князя, на которого снизошла Благодать.

«Слово» было гимном св. Владимиру, гимном всей Руси. Иларион указывал, что Русская земля «не худая, не неведомая», а «известна и слышима во всех четырех концах земли», воспевал Киев, «величием сияющий», «церкви процветающие», «христианство возрастающее». А св. Владимира сравнивал с апостолами, со св. равноапостольным императором Константином, принесшим свет Веры Римскому царству. Славил и предков Владимира великих князей Игоря, Святослава, их мужество в битвах, победы, могущество – несмотря на то, что они были язычниками, а битвы-то вели с византийцами. Иларион не забыл подчеркнуть титул Владимира Святославовича, унаследованный Ярославом – каган [85]. Это был хлесткий и откровенный ответ на греческие притязания «исключительности».

Между тем, Константинополь все глубже скатывался в мерзость. В 1041 г. Михаил Пафлагонянин умер, и царица Зоя вышла за «сына» Калафата. Но делить ложе со старухой было не слишком приятным занятием. Калафат терпеливо совершал это, пока от его пыла зависела дальнейшая карьера. Заполучив корону, он настроился иначе. В 1042 г. решил, что императрице пора удалиться в монастырь, а править будет он сам. Но он не рассчитал своих сил. Сестрички Зоя и Феодора помчались по улицам, поднимая столичную чернь. Открывались винные подвалы, в толпу швырялись деньги, горожане взбурлили «за нашу матушку Зою» [100]. Калафата свергли и ослепили. А Зоя озаботилась, кем бы его заменить, и вспомнила давнего любовника Константина Мономаха. Этот фанфарон и бабник уже дважды был женат, в свое время за связь с Зоей угодил в ссылку и жил там с собственной племянницей Склиреной. Его извлекли в столицу, без проблем обвенчали и короновали, хотя 64-летней Зое пришлось смириться с наличием племянницы. Устроились дружно, по-семейному, втроем.

Но во время переворота в Константинополе пьяные толпы бесчинствовали, под горячую руку погромили лавки русских купцов, были убитые. Ярослав Мудрый потребовал возмещения убытков и наказания виновных. Мономах и Зоя спустили дело на тормозах, они не хотели обижать сброд, который обеспечил их победу. Это стало последней каплей. В 1043 г. великий князь объявил Византии войну. Впрочем, грабеж и убийство стали лишь предлогом. Настоящую причину, как ни парадоксально, раскрывают греческие хроники. Они назвали войну… «восстанием русов» [30]. Да-да! Восстанием! Нашу страну и впрямь старались принизить до положения подневольной провинции. Пришла пора внести ясность.

Для удара был выбран подходящий момент – против Византии восстала Сербия, взбунтовался военачальник Георгий Маниак. Командовать войском государь поручил сыну Владимиру и воеводе Вышате. Оно было небольшим, 10–12 тыс. Отправлялось без конницы, обозов, осадных машин, десантом на лодках. Для взятия города с миллионным населением такая армия, конечно, не предназначалась. Но Ярослав, Иларион и другие советники великого князя знали отечественную историю. Изучали документы и старые договоры, подтверждавшие – Олег, Игорь, Ольга, Святослав, взимали с греков дань [27]. Владимиру Ярославичу дана была четкая инструкция: как следует пугануть византийцев, если нужно, разорить окрестности их столицы и добиться выплаты дани. Не из-за денег, стоило ли огород городить из-за скольких-то фунтов серебра или золота? Но, по средневековым нормам, монарх, выплативший дань, считался подданным победителя. Вот и попробуйте после этого задирать носы…

Мономах сперва распетушился, хотел показать себя настоящим императором, оправдать прозвище (Мономах – единоборец). Велел арестовать русских купцов в Константинополе, русских наемников на греческой службе, разослать их по разным городам. Но у Босфора показался флот Владимира, и царь заюлил. Направил послов, соглашался выплатить штраф за убийство, компенсировать убытки. Конечно, этого было уже мало, военные издержки тоже чего-то стоили. А Владимир и задачу имел вполне определенную, объявил: отстегивайте дань. Все греческие цари в подобных ситуациях предпочитали откупаться, Ярослав это учел. Но… он не учел, что казна Мономаха была пуста. Совершенно. Все растранжирили на переворот, на празднества коронации, на подкуп мятежных сербских вождей и военных.

Хочешь не хочешь, император был вынужден сражаться. У византийцев имелось секретное оружие, которого не было ни в одной стране, «греческий огонь». Из особых устройств-сифонов выдувалась смесь, она воспламенялась на воздухе, и даже водой погасить ее было невозможно. Как раз это оружие выручило Мономаха. Он собрал сколько мог кораблей, вооружил огненосными сифонами и выслал на русских. Поджечь удалось лишь несколько лодок, но «греческий огонь» разлился по воде, и флоту пришлось отойти в открытое море. А пока остановились, перегруппировались, налетел шторм. Для легких судов это было опасно. Некоторые потопило, самого Владимира перетащили из тонущей ладьи в другую. Много судов выбросило на берег, поразбивало о камни, 6 тыс. воинов остались без лодок.

О продолжении операции не могло быть речи. Вышата высадился на берег. Сказал, что разделит с соратниками все трудности, поведет их пробиваться на родину. А Владимир возглавил остатки флота. Императора окрылило неожиданное спасение. Он вообразил себя великим военачальником, заявлял, что проучит русских, навсегда отобьет охоту к нападениям. Выслал эскадру из 24 галер перехватить лодки. С опозданием к столице прибыли два армейских легиона, их Мономах тоже отправил в преследование. Византийская эскадра обогнала Владимира, встала у устья Днепра, перерезав дорогу домой. Но русские бросились в атаку. Они уже выработали способы противодействовать страшному неприятельскому оружию. Умело маневрируя, быстро подскочили вплотную, и применить «греческий огонь» стало невозможно, чтобы не сгореть самим. Княжеские воины сцепились с вражескими судами, полезли на палубы в рукопашную. Императорский адмирал был убит, эскадру захватили.

На суше обернулось куда хуже. Тяжелая конница настигла русичей у Варны. Они отчаянно отбивались, но их смяли. Больше 5 тыс. воинов полегло, 800 человек вместе с Вышатой взяли в плен. О, тут-то Мономах постарался похвастаться, поднять свой авторитет. Потешил Константинополь победными торжествами, под восторженные вопли толпы всем пленным выкололи глаза… Но за эйфорией пришло похмелье. В провинциях не утихали бунты. Через Дунай вторгались печенеги, нападали мадьяры. А Русь-то ничуть не ослабела. Нависала с севера, как грозовая туча. Чего стоило могучему Ярославу сговориться с теми же печенегами, мадьярами?

Императорские чиновники срочно выколачивали из народа деньги, откупаться пока не поздно, и в Киев пожаловало византийское посольство. Мономах соглашался отпустить пленных, заплатить любую цену. Разве что слова «дань» уклончиво избегал, называл возмещением убытков. Подтверждались старые и давали новые привилегии русской торговле. А вдобавок император предлагал кому-нибудь из неженатых сыновей Ярослава руку своей дочери Анастасии! Св. Владимиру для брака с царевной понадобилось брать Херсонес, а Мономах сам упрашивал породниться! Правда, дочка была не «порфирородной», от предыдущего брака Мономаха, но ведь и выдавали ее не за великого князя, даже не за наследника, а за четвертого сына, 16-летнего Всеволода. Большего унижения для Константинополя нельзя было ожидать, и Ярослав согласился. Не вести же армию на греческую столицу, пробиваться через Балканы, осаждать крепости… Цель была достигнута. Гордые ромеи поклонились, признали Русь равной.

Наша страна в это время вообще вознеслась на вершину международной политики. С ней старались дружить, заискивали. Датский король Канут Великий развернул широкие завоевания, и изгнанные им английские принцы Эдвин и Эдвард прибыли не куда-нибудь, а в Киев. На Руси очутился и побежденный Канутом норвежский король Олаф. При дворе Ярослава гостил его сын Магнус, потом при русской поддержке вернул престол. В Венгрии немцы посадили на престол своего ставленника Петра, королевичи Андрей и Левента бежали к Ярославу Мудрому. А в 1046 г. мадьярская знать свергла Петра, прислала делегатов звать на трон Андрея. Он покидал Киев не один, с ним уезжала молодая супруга, дочь Ярослава Анастасия – королева Венгрии.

В очередных норвежских смутах на Русь попал принц Гаральд Смелый. Служил великому князю и влюбился в его дочь Елизавету. Но нищий эмигрант был для нее совсем не подходящим женихом, он получил отказ. Гаральд уехал с варяжским отрядом в Византию, воевал, прославился подвигами. Свою любовь принц сохранил, он был талантливым поэтом, слагал песни. До нас дошло 16 из них, и все посвящены Елизавете: «Мы видели берега Сицилии и, плавая на быстрых кораблях, искали славы… В чем я не искусен? Сражаюсь храбро, сижу на коне твердо, плаваю легко, катаюсь по льду, метко бросаю копье, владею веслом, но русская красавица меня презирает!» Он вернулся героем, с трофейными богатствами – а когда стало ясно, что он сможет бороться за норвежский трон, «русская красавица» и ее отец все же отнеслись к Гаральду теплее. Елизавета стала королевой Норвегии. Через некоторое время Гаральд погиб, но «русская красавица» (и дочь Ярослава!) во вдовах не засиделась. Ей предложил руку и сердце король Дании, и Елизавета снова стала королевой.

На Византию Ярослав больше не оглядывался, титуловал себя «царем и самодержцем» – греки проглотили, молча признали. Он перестал обращать внимание и на патриархию. Впрочем, с чисто моральной точки зрения заслуживала ли она уважения? На Руси категорически запрещала третьи браки, требовала отлучать священников, заключавших их. Возбраняла браки родственников до шестого колена. А в Константинополе патриархи благословляли полнейшие безобразия Зои и ее мужей. Склирена умерла, но царь и царица продолжали вести супружескую жизнь «втроем», Мономах вместо племянницы ввел в «семью» молоденькую грузинскую княжну. Потом в возрасте 72 года угомонилась в гробнице любвеобильная Зоя. Но патриарх столь же «законно» сочетал Мономаха браком с сестрой императрицы Феодорой…

Великий князь взялся строить свою, Русскую церковь. Он добился поставления Илариона в епископы. Феофемпта не трогал, подождал, пока он отойдет в мир иной, и в 1051 г. созвал епископов, предложил им избрать Илариона митрополитом. Самим, без участия Константинополя. Греки опять вынуждены были смолчать.

А германскому императору Генриху III пришлось кусать локти, что легкомысленно упустил великую княжну Анну и союз с Русью. В Италии он закрепиться не сумел, а Венгрию и Польшу потерял. Венгерский король теперь был зятем Ярослава, успешно бил немцев. Польша тоже стала лучшим другом Руси, о зависимости от Германии король Казимир больше не вспоминал. Ярослав Мудрый установил прекрасные отношения и с Чехией. Там даже открылся русский монастырь св. Прокопа на Сазове. Не просто монастырь, а культурный и дипломатический центр, прочно связанный с Киевом. Но и немцами великий князь не пренебрегал. Император не захотел породниться, зато счастливы были завязать семейные связи графы и князья. Второй женой сына Святослава стала Ода, дочь графа Штаденского [32].

В 1049 г. пожаловало посольство и из Франции. Ее король Генрих I сватал Анну Ярославну. Монарх был невесть какой, но ведь и дочку, обиженную императором, требовалось пристроить. Великий князь согласился. Прибыв в Реймс, Анна поразила всех красотой и грациозностью. Генрих, впервые увидев невесту, не сдержался, кинулся к ней и начал целовать при всех. Девушка не возражала, но после долгого жаркого поцелуя все же сочла нужным уточнить: «Надеюсь, я не ошиблась? Вы – король?» [9] Приданое Анны показалось французам сказочными богатствами, ее наряды – немыслимой роскошью. Но саму ее Франция разочаровала. Она писала отцу: «В какую варварскую страну ты меня послал; здесь жилища мрачны, церкви безобразны и нравы ужасны».

Действительно, сравнить с Русью было трудновато. Сохранились документы, где красуется аккуратная подпись Анны на латыни, а рядом крест, поставленный мужем, он был неграмотным. Русская княжна любила выезжать на охоты, метко стреляла из лука – все это было в диковинку французам. Их женщины сидели по домам, за пяльцами или пустой болтовней. Анна впервые начала устраивать во Франции светские приемы. А уж таких книг, как на Руси, здесь отродясь не видели. Великолепное Евангелие поместили в Реймсском соборе, на нем стали давать присягу короли. Семь веков спустя, в 1715 г. книгу показали Петру I. Благоговейно пояснили, что это самое древнее Священное Писание, написанное исчезнувшим языком, которого уже никто не знает. Петр пригляделся, засмеялся и начал читать по-славянски. Это было Евангелие Анны Ярославны.

Королева родила четверых детей. А в 1060 г. Генрих I умер, она стала править Францией в качестве регентши при сыне, Филиппе I. Поселилась в замке Санлис, полюбив красоту здешних мест. К блестящей вдове прикипел сердцем самый могущественный из феодалов, граф Рауль де Крепи. Чувство оказалось взаимным. Граф развелся с женой и обвенчался с Анной. Это вызвало скандал, папа Александр II даже отлучил супругов от церкви. Но они на папские резолюции плевать хотели. У них были свои священники, подчинявшиеся им, а не Риму. Анна и Рауль везде появлялись парой и выглядели такими счастливыми, что вся Франция приняла их сторону. В 1074 г. королева второй раз овдовела. Ее сын Филипп I уже был совершеннолетним, но глубоко почитал мать. Они правили вместе, вдвоем подписывали государственные акты. Анна скончалась во Франции в 1077 г.

12. Ярослав Мудрый и  система лествицы

В Священном Писании сказано: «Камень, который отвергли строители, тот самый сделался главою угла; это от Господа и есть дивно в глазах наших». «И кто упадет на этот камень, разобьется, а на кого он упадет, того раздавит». Это пророчество исполнилось в Самом Христе, исполнилось и в распространении христианства – избранным народом были евреи, ждали прихода Мессии, но не узнали Его, а свет Веры подхватили вчерашние язычники, которых иудеи презирали. Но тексты Писания иногда имеют много значений. То же пророчество исполнилось в отношении Руси. Оплотом Православия являлась блестящая Византия. Русские для нее всегда оставались неполноценными дикарями, жившими где-то за пределами цивилизованного мира. Они и крещение-то приняли грубо, по-варварски, с войной и скандалами. В общем, стали чадами Церкви, но как бы приемышами, неродными и нелюбимыми. Однако Византия стала рушиться, а Русь поднималась в полный рост, величественная, богатая, грозная.

Правда, во времена Ярослава Мудрого похвастаться победой христианства Русь еще не могла. Многие люди по привычке или на всякий случай чествовали старых богов. В Новгороде слуга писал хозяину, напоминал, чтобы не забыть купить вина к празднику Велеса. Это было во втором по величине городе, а что уж говорить про глубинку? В деревнях люди продолжали жить как они привыкли. На солнцеворот катились с горок горящие колеса, перед Рождеством расхаживали толпы ряженых, поминая Коляду, перед постом гуляли Масленицу, жгли чучело зимы-Марены. Сходились на кулачных боях, были искалеченные и убитые. Это никого не останавливало, испокон веков повелось, что так надо [50, 74].

В чувственных обрядах тоже не видели чего-то постыдного и недопустимого, ведь древние верования основывались на культах плодородия. Всей деревней выходили купаться под первой весенней грозой – это божество неба сочеталось с землей. Перед севом справляли священные свадьбы, выбирали самого уважаемого и многодетного хозяина, чтобы лег с супругой на посевном зерне. Мужья и жены расходились ночью по полям, обнимались на пашне, окропляя ее супружеским семенем.

Летом старики добывали огонь трением деревяшек, разжигали купальские костры. Заводились песни, молодежь взмывала в прыжках над огнем. Собравшиеся сельчане кружились в плясках, доходя до экстаза. Сбрасывали в огонь рубахи – пусть сгорят все болезни и несчастья. Гурьбой неслись к реке, а солидные матери семейств выхватывали и утаскивали в марево утреннего тумана юных мальчиков, впервые допущенных к обрядам. Точно так же и девочки проваливались вдруг в чьи-то мужские руки, в эту ночь сами боги посвящали их во взрослую жизнь.

В июле собирались на братчины, забивали жертвенных быков и баранов, вместе усаживались на ритуальные трапезы. А в конце лета начинались чисто женские обряды. Одни из них праздновались открыто – «зажинки», «дожинки». Другие были тайными, бабы и девушки уходили в леса, чтобы на ночных полянах исполнить в чем мать родила священные пляски, встретить осень. Если грозила эпидемия или падеж скота, то тут уж на время года внимания не обращалось. Все женское население выходило ночью за околицу, хотя бы и в стужу, в мороз нагишом впрягалось с соху и борону, опахивало по кругу свое село или город…

Где-нибудь под Киевом на такие ритуалы смотрели уже косо. Священники, монахи, княжеские слуги старались пресечь их. Кто-то из крестьян отказывался если не от всех обрядов, то хотя бы от крайностей. А в полоцких, волынских, смоленских, псковских лесах никто себя не ограничивал, и таиться было не от кого. Священники сюда еще не добирались, старая племенная знать жила одной жизнью с простонародьем, крестилась ради приличия, но кресты носила вместе с оберегами. Вятичи вообще их не носили и христианства не признавали. У них по-прежнему горели огни в капищах, длиннобородые жрецы приносили жертвы, гадали о будущем. Мужчины кичились друг перед другом количеством жен, а когда умирало важное лицо, кто-то из жен или холопок рвался разделить с господином погребальное ложе.

Даже там, где уже встали православные храмы, священники за головы хватались, не знали как растолковать людям, что некоторые традиции пора бы прекратить. По-христиански отпевали покойных, а бабы приходили на могилы окликать их, в домах выставляли угощение для усопших предков. Большинство русских пребывало в уверенности, что венчание – княжеский и боярский обычай, для них не предназначенный. На шальных весенних хороводах парни умыкали невест. Вместо венчаний играли свадьбы, от слова свадить, случать, плотские удовольствия выставлялись в свадебных обычаях с полной языческой откровенностью. А ведь к священникам перешли дела о разводе, наследстве. Хочешь не хочешь, приходилось разбираться и с невенчанными, признавать их неправильной, но все-таки семьей [2, 93].

На Руси перемешалось разнородное, нередко чуждое друг другу. Спаять народ в одно целое христианство еще не могло и не успело. Административные связи между различными частями державы тоже оставались слабенькими. Жителя Ростова не особо интересовало, что творилось на польской границе. А житель Переяславля не задумывался, какие там отношения у новгородцев со шведами. У него под боком были не шведы, а печенеги. Да и культурный подъем Руси шел не сразу и не равномерно. Монументальными постройками выделялись лишь несколько городов. Остальные жили гораздо скромнее. Укрепления возводили не для того, чтобы ими любовались, а чтобы враг не взял. Насыпали валы, сооружали стены из деревянных срубов, наполненных землей и камнями. На центральной площади стояла деревянная церковь, терем князя или его наместника, дома местных бояр, вокруг лепились избы или полуземлянки горожан.

А великий князь, сумевший объединить подданных, обеспечить им мир и спокойное развитие, состарился. Уходили из жизни близкие ему люди. В 1050 г. умерла верная супруга Ирина, тяжело болела, перед кончиной приняла монашеский постриг. А в 1052 г. скончался старший сын Владимир – наследник, надежда, опора. Упокоился под сводами Софийского собора Новгорода, который сам же построил. Государь знал, что и ему осталось недолго. Но кому же он оставит Русь?

Ведь традиции наследования власти в нашей стране так и не сформировались. Взять греческий образец, самому определить преемника? Св. Владимир попытался это сделать, кончилось плохо. Да и у византийцев не обходится без бунтов. Взять западный принцип, от отца к старшему сыну? Но и такая система вызывала смуты. Обделенные младшие дулись на старших, у них находились сторонники, подталкивали к мятежам. Братья свергали братьев в Польше, Чехии, Венгрии, Норвегии, Италии, убивали родню, ослепляли, кастрировали. А на Руси? Святослав умер – усобица, Владимир умер – усобица…

После Ярослава оставались его сыновья. Он каждого из них помнил ребенком, каждого держал на руках, радовался первым шагам, смеялся исковерканным детским словам, переживал за их болезни и шишки. И представить, что они могут схлестнуться друг с другом? Нет, Ярослав всеми силами стремился не допустить такого. Размышлял: если дети сохранят семью, то остальное приложится, сохранится и будет крепнуть Русская держава. Он отказался от существовавших образцов наследования, придумал совершенно новую систему «лествицы», т. е. лестницы.

Ярослав установил иерархию городов и княжеских престолов. Первый по рангу – Киев, второй – Чернигов, третий – Переяславль, четвертый – Смоленск, пятый – Владимир-Волынский. Никто из сыновей не остается без владений, каждый получает удел по старшинству, но Русь при этом не разделяется, она остается общим владением Ярославичей. Это было уже опробовано, когда правили вместе Ярослав и Мстислав. Вроде, получалось-то удачно. Младшие подчиняются старшему, киевскому, важные вопросы решают сообща. А уделы даются им не в вечное пользование. Умрет Киевский великий князь, его заменяет черниговский, и остальные князья сдвигаются по «лествице» на более высокие престолы. Когда умрут все братья, точно таким же образом правят их дети. Сперва Киев достается сыновьям старшего, за ними идут сыновья второго по рангу, потом третьего…

Прочие города и земли распределялись не персонально, а прикреплялись к главным уделам. К Киеву отходило Правобережье Днепра и Турово-Пинская земля. Новгород тоже подчинялся великому князю – два полюса Руси, Киев и Новгород, должны находиться в одних руках. К Черниговскому столу придавались Тмутаракань, территории по Десне и Оке вплоть до Мурома. К Переяславлю прилегали южные линии городов-крепостей до Курска. Этого было маловато, и Ярослав добавил далекое Залесье – Ростов, Суздаль, Белоозеро. К Смоленску и Волыни «довесков» не требовалось. Там должны были сидеть младшие, пусть управляются с тем что есть, а потом перейдут на более значительные столы.

Чувствуя приближение смерти, Ярослав собрал детей, Изяслава, Святослава, Всеволода, Вячеслава, Игоря. Довел до них свой «ряд», порядок правления, который отныне будет действовать в государстве. Взял с них клятву не преступать его, быть всегда заедино. Старшего, великого князя киевского, все обязаны почитать и слушаться, как отца. Но и он обязан заботиться о младших, защищать их. Хотя братья были очень не похожими друг на друга. Изяслав вырос слабовольным, бесхарактерным. Святослав был его полной противоположностью – широкая и буйная натура настоящего русского богатыря, умел и повоевать, и от души попировать. Всеволод – взвешенный, рассудительный, начитанный, но мягкий, миролюбивый. Он был любимцем отца, последние годы постоянно находился рядом с ним. Вячеслав и Игорь были еще юными, на самостоятельную роль пока не годились.

Можно было передать Киев Святославу или Всеволоду, минуя Изяслава, но Ярослав Мудрый считал главным именно порядок. Нарушишь его – вот тебе и ссора, а дальше новые покатятся. Великий князь хотел установить свою систему не на раз, не на ближайшее время, а на поколения вперед. Рассудил: пускай уж будет как есть. Если братья будут вместе, то и их недостатки не скажутся, они станут дополнять друг друга. В феврале 1054 г. государь и самодержец Ярослав Владимирович отошел в мир иной. Киев принял Изяслав Ярославич, остальные братья разъехались по уделам, Святослав в Чернигов, Всеволод в Переяславль, Вячеслав в Смоленск, Игорь во Владимир-Волынский.

Вроде, начали правление дружно. Но на Руси быстро обозначились перемены. Бояре и дружинники покойного великого князя прекрасно знали качества Изяслава, многие не захотели оставаться при нем, предпочли перейти в Чернигов или Переяславль. А киевское городское боярство оживилось, оно получило как раз такого государя, о котором мечтало! Этот не прижмет, не будет держать в узде. Изяславом вертела его жена, полька Гертруда, но с ней бояре легко нашли общий язык. Она мечтала о блеске, старалась обеспечить будущее собственных детей. Столичные вельможи готовы были подыгрывать ей, стали лучшими друзьями. Но не забывали и собственные выгоды. Изяслава тесно обсели тысяцкий Коснячко, Перенит, Никифор, Чудин, вместе с Гертрудой принялись регулировать политику великого князя.

В Киеве развернулось грандиозное строительство. Совсем недавно Ярослав Мудрый расширил столицу Ярославовым городом, Изяслав в угоду жене и приближенным затеял возводить «Изяславов город». В нем наметили соорудить новый, еще более пышный дворец, новый Дмитриевский монастырь (великий князь носил христианское имя Дмитрий). На строительстве всегда можно хорошо погреть руки, тут уж тысяцкому с компанией было полное раздолье. Правда, работа требовала значительных средств. Но они имелись у столичных евреев. С боярами они давно были связаны, обстряпывали те или иные дела. Проторили дорожку и к Гертруде, подмазались к ней лестью и дорогими подарками. А за ссуды великий князь расплачивался подрядами, льготами, привилегиями.

Отдуваться приходилось простонародью. На него налагали новые повинности, увеличивали подати. Облагали так, чтобы хватило всем – в казну, боярам, евреям, да и тиуны, собиравшие подати, не стеснялись набивать собственную мошну. Вельможи из окружения Изяслава гребли более солидную поживу, прибирали к рукам села, деревеньки. Крестьяне, еще вчера вольные, вдруг оказывались боярскими.

Советники подсказывали великому князю, что надо бы подкорректировать и отцовские законы. А то нехорошо получалось. Вдруг пришибет боярин непокорного смерда, а его родственники прибьют боярина, и закон будет на их стороне. По Русской правде за смерть следовало мстить смертью. Когда Изяслав очередной раз встретился с братьями, он и его советники утвердили поправки. Кровная месть и смертная казнь упразднялись, заменялись денежной вирой. Деньги-то нужны, пусть идут в казну. А если преступник не сумеет уплатить, можно его продать тем же евреям.

Под стражей до сих пор находился еще один родственник государя, его дядя Судислав Псковский. Но кто-то из киевских сановников был причастен к давнему заговору, и через три года после смерти Ярослава Мудрого Судислава реабилитировали. Объявили, будто он был оклеветан, хотя при освобождении с него взяли весьма красноречивую клятву: не вмешиваться в государственные дела и вообще уйти в монастырь.

Подсуетились и греки. Они умели обхаживать бояр и великую княгиню не хуже евреев, не жалели золота на подарки и взятки. Около 1055 г. не стало митрополита Илариона, и вокруг Изяслава закипел клубок интриг. Ему внушали, что разрыв с патриархией надо ликвидировать, а за это и Константинополь поддержит его власть. Попытку Ярослава создать национальную церковь порушили напрочь. Из Константинополя прибыл митрополит Георгий. Взялся восстанавливать в церковных структурах чисто византийское влияние.

В результате обстановка в Киеве становилась все более нездоровой. В Софийском соборе устроились греки, расставляли по русским храмам своих соотечественников. Народ это никак не притягивало, а отталкивало. По праздникам церкви пустовали, зато толпы людей резвились в полях и лесах на языческих игрищах. Киевляне роптали на бояр, на растущие поборы. А евреи под высоким покровительством настолько обнаглели, что соблазняли некрепких в вере киевлян, внушали сомнения в христианстве [85].

Первый конфликт разыгрался вокруг Киево-Печерского монастыря. Преподобный Антоний и другие монахи не молчали, смело обличали беззакония и злоупотребления. Преподобный Феодосий ходил в еврейский квартал, в спорах отстаивал Православие. Его предостерегали, что это опасно, но он отвечал, что «желал быть убитым за исповедание Христа». Да, вот уже до чего дошло. При Ярославе Мудром Иларион в «Слове о Законе и Благодати» раскатал иудаизм в пух и прах, разобрал буквально по косточкам, завершив анализ недвусмысленным выводом: «Июдея молчит». А при сыне Ярослава она уже не молчала и спорящий с ней православный монах рисковал жизнью (и риск действительно был, неужто ростовщикам трудно уплатить виру за убийство?)

Но Печерский монастырь страшно раздражал и митрополию. Теперь он оказался вторым церковным центром, не греческим, а русским, На него начались нападки, покатились жалобы великому князю. Первым киевским летописцем был Никон – монахи почтительно называли его Великим, считали одним из трех «столпов» монастыря наряду со св. Антонием и св. Феодосием. В 1060–1062 гг. ему пришлось спасаться от гнева Изяслава, уехать в Тмутаракань. Видать, писал не то, что нравилось власть предержащим и византийцам. А летопись редактировалась, поправлялась. Не тогда ли из нее исчезли 17 лет правления св. Владимира?

По наветам приближенных великий князь решил вообще разогнать монастырь. Монахи собрали иконы, нехитрые пожитки, и зашагали в Чернигов, во владения Святослава. Но их заступницей, как ни парадоксально, выступила Гертруда. Она вспомнила, что случилось в ее родной Польше, и ужаснулась. Ведь там началось как раз с изгнания монахов, а вслед за этим пошли мятежи, резня и развал страны. Нажала на мужа, он перепугался и метнулся в обратную сторону. Послал гонцов вдогон за братией, извинялся. Уговаривали три дня, и монахи согласились вернуться. Великий князь принялся задабривать обитель, сделал крупные вклады, сам стал ездить туда. Особенно тронули его беседы с преподобным Феодосием, Изяслав умилялся, каялся, вместе с преподобным молился, садился за скудную монастырскую трапезу… Что ж, бояре против такого времяпровождения государя ничуть не возражали. Пусть почаще ездит, пусть ведет душеспасительные разговоры. А дела будут вершить они.

13. Братья Ярославичи: Изяслав, Святослав, Всеволод

В 1053 г. у одного из братьев Ярославичей, Всеволода, женатого на греческой царевне, родился мальчик. Его еще успел благословить дед, Ярослав Мудрый, и ребенку дали сразу три имени. Славянское, Владимир, христианское, Василий, и еще добавили – Мономах. Чтобы все знали, не чей-нибудь родственник, а самого византийского императора. Ведь знатности происхождения в ту пору придавалось первостепенное значение.

Хотя на самом-то деле его дед по материнской линии, Константин Мономах, слова доброго не стоил. Управление империей он забросил, ко двору хлынули родственники его любовниц, опустошали казну. Чтобы выкроить деньги, Мономах решил сэкономить на армии. В Византии жители приграничных провинций не платили налогов, они несли службу или содержали воинов. Теперь налоги с них стали брать. Объявили, что служить будет профессиональная армия из наемников. Но наемники стоили дорого, а львиная доля собранных средств выбрасывалась на столичные развлечения или разворовывалась.

В итоге северная граница рухнула. Печенеги уже не просто вторгались, а начали селиться в византийских пределах. Мономах сперва счел, что это отличный выход. Заключил договоры с ханами, что они будут служить Византии и вознамерился переселить часть печенегов в Азию, пусть обороняют границы. Но они взбунтовались, погромили греческие войска, грабили города и села вплоть до Константинополя, а болгары и валахи переходили на сторону кочевников. На территории нынешней Румынии и Болгарии обосновались печенежские ханства.

А в Италии появились норманны. Сперва они приходили как наемники византийцев и итальянских князьков, помогали обороняться от германских королей и арабских пиратов. Но викинги пригляделись и пришли к выводу: не проще ли самим завоевать благодатную Италию? Принялись захватывать область за областью. Римским папам пришлось не сладко. Крутились на все стороны, отбивались от норманнов, арабов, отбрыкивались или убегали от немцев.

Разрыва Восточной и Западной церквей, казалось бы, ничто не предвещало. Церковь еще считалась единой. Папы цеплялись за альянс с греками, единственными их покровителями. А Византия держалась за дружбу с Римом, чтобы сохранить влияние в Италии. В Константинополе действовали латинские храмы и подворья, патриарх поминал папу в богослужениях. Однако реальная помощь греков стала ничтожной. Папа Лев IX, разбитый норманнами и осажденный в Чивитате, вынужден был сдаться. Но… совершенно неожиданно победители преклонили перед пленником колени.

Норманны хотели легитимно закрепить своих завоевания, превратиться из банды разбойников в «настоящих» властителей. Вот тут-то папа смекнул, что может получить собственную могучую опору. Против всех – и немцев, и непокорных вассалов, и византийцев! В Константинополь пошли заносчивые послания, претензии на верховенство в христианском мире. Жесткий и властолюбивый патриарх Михаил Кируларий отреагировал резко. Закрыл папские подворья в Византии, извлек труды Фотия и других богословов, разбиравших ереси латинян. Папа не нашел ничего лучшего, как обвинить патриарха в «схизме», то бишь раскольничестве, неповиновении самому себе, прислал отлучительную грамоту. Патриархия в ответ предала анафеме папу. В 1054 г. латинская и греческая церкви окончательно разделились [100].

Грозные перемены происходили и в Средней Азии. Здесь усилились два народа, туркмены и куманы. Их давно не тревожили внешние враги, росло население, умножались стада и табуны. Туркменские племена приняли ислам, нашлись предводители, объединившие их, возникло государство турок-сельджуков. Оно подмяло враждующие между собой персидские эмираты. Багдадский халиф, которого теснили соседи, добровольно отдался под защиту сельджуков. А Византию раньше прикрывали с востока сильные Армения и Грузия. Но греки сами их разложили и развалили, стараясь подчинить своей власти. Сельджуки без особого труда начали прибирать к рукам закавказские города.

Однако константинопольскую верхушку это мало заботило. Она погрязла в более важных проблемах. Умер Константин Мономах. Умерла его четвертая (по официальному счету) вдова, старушка Феодора. А придворную клику больше всего волновало, как бы сохранить собственное положение вокруг трона. Поэтому Феодору на смертном одре уговорили назначить преемника, недееспособного старичка Михаила Стратиотика. Спасти империю попытался энергичный и талантливый военачальник Исаак Комнин. Он совершил переворот, взялся восстанавливать армию.

Нет, ему не позволили! На него ополчилась вся столичная знать, вынудила отречься от престола и уйти в монастырь. А корону вручила полному ничтожеству, Константину Дуке, и все вернулось на круги своя. Император и его окружение сосредоточились только на том, как бы добыть побольше денег. Налоги стали сдавать на откуп, с торгов. Еврейские, армянские, сирийские купцы и ростовщики платили в казну наличными, а с населения собирали сами. По закону они получили право брать в свою пользу 14 % сверх установленной суммы, а фактически обдирали людей подчистую. Выжатые такой ценой деньги пускались на ветер, утекали в кошельки придворного синклита, а печенеги и сельджуки разоряли византийские провинции.

У другого азиатского народа, куманов, обитавших на территории нынешнего Казахстана, обычаи отличались от туркменов. Они оставались язычниками-митраистами, поклонялись супружеской паре богов, «отцу»-небу и «матери»-земле. Единого государства у них не было, они жили многочисленными коленами и родами. Но к удачливым ханам могли примкнуть другие родовые общины, а для решения важнейших вопросов ханы собирались на советы. Куманы, как и печенеги, торки (гузы), туркмены, не были монголоидами. Это были остатки древнего скифо-сарматского населения степи. Они лишь отчасти смешались с гуннами, уграми, тюрками и перешли на тюркские языки. На Руси куманов прозвали половцами от слова «полова», солома – по цвету волос, эти кочевники были голубоглазыми блондинами.

Куманы издревле враждовали с соседями, торками. В середине XI в. в очередной войне они одержали полную победу. Разбитые торки покатились на запад. А печенеги были ослаблены предшествующими войнами с русичами, значительная часть их ушла на Балканы. Торки навалились на оставшихся, и они тоже бросили Причерноморье, потекли к своим сородичам на Дунай. Но вместо одних соседей наша страна приобрела других, еще более беспокойных. В 1054 г. с востока показались орды торков – и с ходу полезли на русскую землю. Отступая от куманов, они поиздержались, потеряли имущество, скотину, жен. Надо было вознаградить себя, угнать чужие стада, набрать добычи, пленниц.

Главным городом пограничной системы был Переяславль, удел Всеволода Ярославича. Этот князь, хоть и миролюбивый, драться умел. Вывел свою дружину, переяславский полк, и на р. Суле у крепости Воинь крепко всыпал пришельцам, заставил убраться прочь. Но следом за торками двигались их победители. В 1055 г. возле Переяславля появились отряды половцев. Они нападать не стали. Хан Болуш вызвал Всеволода на переговоры. Съехались на берегу Трубежа, Болуш объяснил, что они воюют только с торками, которые и для русских враги. А враг моего врага – мой друг. Обменялись подарками, оружием, заключили мир и дружбу.

Война в степях полыхала несколько лет, кочевники насмерть бились между собой. От Волги и Дона отходили все новые колена торков. Граница кипела налетами, грабежами. Сшибались в скоротечных схватках богатырские дозоры, не расставались с оружием гарнизоны крепостей. Просочившиеся степняки разоряли деревни, и дружины вскакивали на коней, во весь опор неслись на перехват. Массы торков, стиснутые половцами, скапливались в низовьях Днепра, грозили хлынуть на Киев, на Волынь.

Князья договорились между собой покончить с этой напастью. В 1060 г. выступила вся Русь – и киевский, и черниговский, и переяславский братья. Сверкали кольчугами конные дружины, целый флот лодок грузился пехотой. Прибыли новгородская, смоленская, волынская рати. Даже молодой полоцкий князь Всеслав, сын умершего Брячислава, согласился встать заодно с родней, привел воинов. В первых стычках торков разметали, а на большое сражение они не отважились. Узнали, какая сила на них идет, и бросили берега Днепра. Двинулись дальше на запад, за Дунай. Но победа не принесла русичам даже передышки. Теперь их никто не отделял от половцев. А у половецких ханов исчезла надобность в союзе с князьями.

Впрочем, они в подобных случаях нередко хитрили – союз заключал один хан, а прочие были свободны от обязательств. Причем воины «дружественного» хана могли запросто участвовать в набегах «недружественных». Половцы тоже понесли ущерб в войне, в дальних перекочевках, его требовалось восполнить. В 1061 г. зимой, когда никто не ожидал, лавина всадников хана Искала прорвала оборону. Всеволод снова вывел навстречу переяславское войско, но его разгромили. С трудом отбиваясь, князь сумел отступить в город, укрыться за дубовыми стенами, а степняки растеклись по окрестностям, разграбили села.

Ну а вчерашние враги, наоборот, вскоре превратились в друзей. Орда торков вступила в пределы Византии. Армия, высланная императором, не произвела на них никакого впечатления, ее втоптали в грязь и снег. Торки ворвались во Фракию. Но в Византии уже жили их кровные враги, печенеги. Обрушились атаками, громили и захватывали кочевья. А вдобавок, торков стала косить какая-то страшная эпидемия. Они очутились в совершенно бедственном положении и разделились. Часть передалась императору, их зачислили на службу – оборонять греков от тех же печенегов. Другие вернулись на север и попросили убежища у великого князя. Изяслав поселил их на правом берегу Днепра, здесь была построена крепость Торческ (ныне Тараща).

Русь в походе на торков продемонстрировала впечатляющую мощь, казалось бы, чего ей бояться? Лествица Ярослава Мудрого обеспечивала братские узы княжеского дома, ограждала от взаимных претензий. Но… только теоретически. В том случае, если бы правила лествицы действительно соблюдались. А частные интересы иногда шли вразрез с общими. Старший из братьев Ярославичей, Владимир, умер раньше отца. После него в Новгороде остался княжить его юный сын Ростислав. А Новгород был очень уж заманчивым местом. Несмотря на полученные льготы, он платил значительную дань. Да и вообще центр торговли, золотое дно. Великий князь Изяслав с женой и киевскими боярами забеспокоились, почему выгоды достаются племяннику Ростиславу, а не им? В данном случае закон был на их стороне, Новгород принадлежит тому же, кому Киев.

Правда, племянник слушался государя, готов был верно служить ему, но Изяслава это не устраивало. Новгородцы любили покойного Владимира, привыкнут к его сыну. А у великого князя тоже были сыновья. Когда подрастут, им понадобятся достойные уделы. А пока не подросли, править Новгородом рвались киевские бояре. Изяслав отправил туда наместника, приказал Ростиславу выехать. Собственных владений для него пожалел, спихнул к брату Всеволоду. Объяснил – твой-то сын Владимир Мономах еще маленький, в Ростове у тебя князя нет, пусть там пока посидит Ростислав.

После кончины Ярослава Мудрого миновало два года, и умер еще один из его детей – Вячеслав Смоленский. С переходами по лествице все было понятно, и братья Ярославичи сделали все по отцовским заветам. Из Владимира-Волынского, пятого по рангу города, перевели в Смоленск младшего брата Игоря. Но и он княжил два года, заболел и преставился. Теперь на Смоленск предъявил права племянник Ростислав. В полном соответствии с лествицей: когда братья умрут, по лествице начинают продвигаться их сыновья. Сперва – старшего, потом второго по возрасту, третьего. А отец Ростислава, Владимир, был старше Изяслава…

Великого князя запросы племянника очень встревожили. При таком раскладе Ростислав признавался четвертым в очереди на киевский престол! Он шел впереди родных сыновей Изяслава! Но в любых законах можно найти закорючки, чтобы трактовать их по-разному. Киевские бояре хорошо умели это делать. Государя поддержала и греческая митрополия – ведь Изяслав уже показал свою лояльность к Византии, а отец Ростислава возглавлял поход на Константинополь, и его сын вряд ли испытывал любовь к грекам.

Подумали, посоображали и нашли выход. Повернули вопрос не по духу ярославова закона о наследовании, а по формальным признакам. Кому Ярослав Мудрый читал свой «ряд», распределял уделы, кто клялся соблюдать его порядок? Только пятеро братьев: Изяслав, Святослав, Всеволод, Вячеслав и Игорь. А Владимир в этом не участвовал, его уже не было в живых. И киевского престола он не занимал, не дотянул. Стало быть, Ростислав вообще выпадает из системы лествицы.

Эдаким боком для Изяслава оборачивалось совсем хорошо. То он должен был продвигать по лествице мешающего ему Ростислава, как-то пристраивать детишек умерших братьев, Вячеслава и Игоря. А сейчас получалось, что и они вычеркиваются из лествицы, Смоленск и Владимир-Волынский превращаются в выморочные уделы и переходят под непосредственное управление великого князя! Достаются ему, Изяславу! Ну а дети покойных братьев становятся изгоями. На Руси это слово не было ругательным. Так называли людей, выбывших из своей общины. Изгоем считался разорившийся купец или сын священника, не выучившийся грамоте и не способный занять место отца. Но изгоем был и крестьянин, отколовшийся от верви (сельской общины), ушедший в город, был и раб, выкупившийся или отпущенный на свободу. Теперь появились князья-изгои.

Изяслав и его советники с помощью греческого духовенства убедили других князей, Святослава и Всеволода, что именно такой порядок будет правильным, именно так задумывал отец Ярослав. Оба согласились. Хотя, может, и задняя мысль мелькнула, что так будет лучше – ведь Ростислав опережал и их сыновей, сдвигал на ступенечку вниз. А государь заверил, что своими обязанностями заботиться о младших он не пренебрежет, Ростислава не обделит. Дал ему Владимир-Волынский. Но дал не по праву лествичного наследования, а в «частный» удел, от себя. Выделил из владений, которые отныне принадлежали Изяславу.

Конечно, Ростиславу было обидно. Он – сын прославленного Владимира Ярославича, новгородского героя, стал попросту вассалом своего дяди, целиком зависел от его милости. Захотел – дал Волынь, а захочет – отберет так же, как отнял Новгород. И будущие дети, внуки Ростислава не смогут претендовать на Киев, Чернигов, Переяславль. Они тоже должны будут, как простые бояре, служить кому-нибудь из дядей, из двоюродных братьев…

Но по соседству с Волынью лежала Венгрия, а там в 1060 г. случился переворот. Корону захватил Бела I. Королева Анастасия Ярославна, сестра Изяслава, Святослава и Всеволода, бежала с сынишкой Шаламоном в Германию. Немецкий король Генрих IV направил посольство в Киев, звал великого князя заключить союз, заступиться за честь родственницы. Точнее, Генрих IV был еще ребенком, послов прислала его мать-регентша. Великая княгиня Гертруда настояла, чтобы муж уклонился от союза – с немцами враждовала ее польская родня.

Зато венгерский узурпатор Бела I проявил себя куда более умелым дипломатом, чем немецкая и русская государыни. Он прекрасно знал о политических хитросплетениях на Руси, обратился к оскорбленному изгою Ростиславу, предложил ему дружбу и выдал за него дочь, красавицу Ланку. Вот тут-то Изяславу пришлось крупно понервничать и попереживать, клясть и племянника, и собственную неосмотрительность. Ростислав от Руси не отделялся, но реально перестал подчиняться Киеву. С таким тестем он чувствовал себя неуязвимым. Волынский князь был уверен, что его положение наконец-то стало прочным и надежным. У него было свое княжество, семья, за три года родились трое детей – Рюрик, Володарь, Василько. А могущественный тесть поможет отстоять законные права, вернуть подобающее место в ряду русских князей…

Но пока Бела I ничем не мог ему подсобить, он был занят войной с немцами. А в 1063 г. он погиб, королем Венгрии снова стал Шаламон. Все рухнуло! Ростислав не был наивным простачком, он полностью отдавал себе отчет, что теперь-то великий князь отыграется, со дня на день можно было ждать, что его сгонят с Волынского княжества. И куда податься? Но князь был решительным, предприимчивым, и в его голове вызрела лихая авантюра. Помощниками стали старый воевода Порей – его еще в детстве приставил к княжичу отец. В скитаниях Ростислава сопровождал и друг детства, сын новгородского посадника Вышата.

Один из дядей изгоя, черниговский богатырь Святослав, получив в придачу к уделу Тмутаракань, послал туда править малолетнего сына Глеба. Святослав не нанес Ростиславу таких обид, как великий князь, но ведь и он согласился на его исключение из общего наследства. А в конце концов, чем Глеб лучше Ростислава и его детей? Тмутараканское княжество лежало на отшибе от Руси, в богатых портовых городах, Тмутаракани и Корчеве, собиралась всякая вольница: русские удальцы, варяги, беглые греческие рабы, грузины, абхазы. Рядом жили бесшабашные наездники-касоги. Тут легко можно было сформировать отличную дружину – как у Мстислава, отвоевавшего Чернигов. Попасть туда с Волыни было не трудно, спустился на лодках по Южному Бугу, вышел в море и плыви себе к таманским берегам.

В Тмутаракани появились посланцы Ростислава. На базарах, в портовых корчмах заводились разговоры. Зачем платить дань в Чернигов? Есть замечательный князь… А в 1064 г. нагрянул сам Ростислав с отрядом молодцев. Городская вольница тут же приняла его сторону. Глеба князь пальцем не тронул, просто отправил к отцу – езжай, мальчик, подрасти. На Руси поднялся переполох. Уж такой выходки от Ростислава никто не ожидал. Гадали, что он предпримет дальше? На этот раз великий князь и его советники не колебались, не медлили, сразу сделали ответный ход. Изяслав погнал свою дружину на Волынь. Прискакал во Владимир, захватил жену и детей Ростислава. Попробуй-ка, племянничек, выступить на Киев! А черниговский Святослав не на шутку рассердился самоуправством в его владениях. Поднял рать и повел на юг.

Однако Ростислав, даром что горячий, не хотел рубиться с родными. Оставил город и ушел на Кубань. Святослав без помех вступил в Тмутаракань, вернул Глеба в княжеский дворец. Но не мог же он со всем воинством вечно торчать здесь. Дома ждали другие дела. А как только Святослав отправился обратно, племянник очутился тут как тут. Глеба снова выпроводил – езжай, голубчик. Стоило ли из Чернигова туда-сюда мотаться? Такой боевой и отчаянный князь, пришелся по душе касогам, они признали власть Ростислава.

Но образование на Черном море вольного бунтарского княжества чрезвычайно обеспокоило греков. Купцы доносили: в буйной дружине Ростислава за чарами вина поговаривают – давненько русские ладьи не наведывались к византийским берегам. Надо бы напомнить о себе Херсонесу, Константинополю, взять дань, как когда-то бывало. А в соседнем Херсонесе нарастало брожение. Императорские чиновники и откупщики достали народ поборами. Среди горожан перешептывались: а неплохо бы тоже отложиться, присоединиться к Тмутаракани! Что ж правитель-катепан Херсонеса постарался предотвратить нежелательные развитие событий. Он лично отправился к Ростиславу с визитом. Его радушно приняли, договорились о мире. А на прощальном пиру катепан поднял тост за дружбу, отпил из кубка и протянул князю, незаметно подсыпав яд. Хладнокровно предсказал, что через семь дней «друга» не станет. Греки в подобных делах толк знали, прогноз оказался точным.

14. Братья Ярославичи и война с Полоцком

Русские люди по-разному воспринимали Православие. Некоторые так и не порывали до конца с язычеством, становились «двоеверами». Знатные нередко посматривали на византийцев – у них-то власть имущие позволяли себе все что угодно. Значит, и русским можно. А грехи пусть отмаливают попы и монахи. Киевские вельможи подхватили пример Изяслава, дарили монастырям деревни, рабов, слали продукты, деньги. Глядишь, Господь простит, какими путями все это нажито. В Переяславле, резиденции Всеволода Ярославича, к христианству относились иначе. Здесь, на степной границе, опасность всегда была рядом, смерть в любой момент могла засвистеть на жалах половецких стрел. А как же человеку не воззвать в трудную минуту к Господу, к Божьей Матери? Жили, уповая на Них. Воины осознавали себя защитниками не только населения, но и Веры. Вера была опорой, самым ценным, самым главным для каждого.

В такой обстановке подрастал и княжич Владимир Мономах. Его готовили быть воином, этому учили всех княжеских сыновей. Владимир получил и великолепное разностороннее образование, у отца-книжника была богатейшая библиотека, Всеволод знал пять языков. Мать приобщила сына к сокровищам греческой культуры. Но грекофилом княжич не стал. Окружение-то у него было русским, бесстрашные богатыри-пограничники, было с кого брать пример. А любое свое дело, любой поступок Владимир старался взвешивать с точки зрения христианства. Он даже вставал до рассвета, первым приходил в храм и зажигал лампады. В Мономахе формировался новый, доселе неведомый тип властителя – русского православного князя.

Свое первое княжение он получил в 13 лет, отец послал его в подвластный Ростов. Даже много лет спустя Владимир не забыл подчеркнуть, что ехать пришлось «сквозе вятичи». Вроде бы, племя входило в состав Руси, войны с ним не было, но путешествие считалось совсем не безопасным. Обособленные лесные язычники были непредсказуемыми. Мало ли что взбредет в голову суровым гордым вятичам или их жрецам? В их краях периодически исчезали купцы, проезжие, посланные по каким-то делам слуги и дружинники. Так и юный князь исчезнет вместе со свитой, и следа не найдешь в лесных чащобах.

Вятичей миновали благополучно, но и в Залесской земле было не просто. Ростовские бояре встретили настороженно, повиноваться Владимиру не спешили. Привыкли, что князья сюда наезжают временные, сегодня прислали вот такого мальчишку, завтра заберут в более престижный город. Язычество держалось здесь прочно и сдавать позиций не собиралось. Сам Ростов делился на два конца, Чудский, с капищем мерянского бога, и Русский с деревянным храмом. Причем национальность определялась не по языку, не по происхождению, а по вере. Если мерянин принимал крещение, его уже признавали «русским», он лишался права носить национальный костюм с «шумящими» подвесками, должен был уходить с Чудского конца и переселяться на Русский.

Мономах с отцовскими опекунами принялся проверять и налаживать администрацию. Выяснялось, что управляющие-тиуны тоже привыкли – князь где-то далеко, в Переяславле. Подати подгребали для себя, погосты пришли в запущенное состояние, амбары сгнили, палисады завалились. Владимир опрашивал смердов, и лились потоки жалоб, кого обидели, ограбили, кого рассудили неправильно. Князь делал выводы на будущее: все проверять лично. Сам не досмотришь, и спросить будет не с кого. Отбирал помощников, зазывал на службу боярских сыновей, присматривал расторопных крестьян, горожан. Лучших князь определял в свою дружину, начал формировать суздальский и ростовский полки.

Это было не лишним. Дерзкий вызов всей Руси неожиданно бросил Всеслав Полоцкий. Его княжество было таким же полуязыческим, как Залесское. Поговаривали, что и мать Всеслава была ведуньей, и сына зачала необычным образом: шла в священную ночь по речным лугам, наступила босой ногой на некоего змея, он и оплодотворил ее. Может, и впрямь не от мужа был князь, а получился в тайных ритуалах, кто знает? К таким язычники испытывали особое почтение. Всеслав и сам слыл волхвом-колдуном, от рождения имел на голове некую язву и носил повязку, считавшуюся волшебной. Ходили легенды, что он оборотень. Умеет скрыться от людей, завернувшись в туман, превратиться в волка [32, 86].

Повел он себя действительно по-волчьи. Впрочем, и в стиле отца Брячислава. Когда Ростислав заварил кашу в Тмутаракани, полоцкий князь понадеялся, что на юге начнется большая война. Обрадовался – братья Ярославичи будут заняты, не сразу выпутаются, почему бы не поразбойничать? Он внезапно напал на Псков. Город успел затворить ворота, и взять его не удалось. Всеслав отступил в свои леса, а потом вдруг рванул на Новгород. А наместники великого князя оказались явно не на высоте. Увлеклись своими шкурными делами, к обороне не изготовились, разведку не организовали. Войско полочан без боя влетело в Новгород. Нет, они не считали себя «русскими». Новгородцы были для них чужим народом. Всеслав выгреб все ценное из новенькой Св. Софии – паникадила, колокола, ободрал иконы. Толпы его воинов растеклись по улицам, обчищая дома. Резали, насиловали. Богатый город был осквернен и опустошен, тысячи жителей увели в рабство.

Спускать волчьи повадки было никак нельзя. Спустишь одному, так и другим захочется, на Руси житья не станет. В данном вопросе Изяслав, Святослав и Всеволод полностью сошлись между собой – Всеслава надо покарать. Зимой 1067 г. братья двинулись в поход, призвали своих сыновей. Подступили к Минску. Он оборонялся, сыпал со стен стрелами, но город взяли приступом, порубили защитников. Небось поучаствовали в разорении Новгорода? Пора ответ держать. Горожан забрали в плен, поделили между воинами, Минск сожгли.

Пока его осаждали, Всеслав времени не терял, поднимал на войну всех полочан. С его армией братья встретились на р. Немиге. Сшиблись жестоко. Рать полочан была многочисленной, уступать они не желали. Киевляне, черниговцы, переяславцы, смоляне, суздальцы навалились на них, крушили в сече. Снег от крови превратился в красное месиво, сугробы громоздились наваленными людскими и конскими трупами. И дожали, рать Всеслава сломалась. Сам он сумел сбежать, его армию полностью разгромили. Ярославичи разослали отряды на поиски князя, разоряли его села, собирали обозы добычи и таборы пленных.

Всеслав запросил мира. Уговорились встретиться для переговоров на Днепре под Оршей. Братья принесли клятву на кресте, что не причинят противнику зла. Но советники подсказывали Изяславу: а благоразумно ли выполнять обещание? Жить в ожидании новых ударов, снова губить людей в боях? Не проще ли решить дело сразу? Целовали крест? Но Всеслав почти язычник, церкви громил. А Полоцкое княжество неужели будет лишним? Если не станет Всеслава, оно достанется великому князю…

Изяслав и его бояре уговаривали Святослава со Всеволодом, что избавиться от врага будет лучше и безопаснее для всей Руси. Да и греческое духовенство, принимавшее присягу, не возражало. Для него подобная тактика представлялась нормальной – если государственные интересы требовали нарушить клятву, византийские императоры никогда не церемонились. В общем, договорились: полоцкий князь явился на встречу с двумя сыновьями и был схвачен.

Братья с победой возвратились по домам. Всеслава посадили в Киеве в поруб (тюрьму), дела снова входили в мирную колею. Разве что случилось восстание в Херсонесе. Власти все-таки довели его до ручки своими безобразиями. Того самого катепана, который недавно отравил Ростислава, горожане забили камнями. Император обратился за помощью в Киев, и Изяслав откликнулся. Расплатился за то, как поддерживали его греки. Послал войско, и мятеж был подавлен. Ну а Всеволод первым попытался налаживать дружбу и доброе соседство с половцами. У него недавно умерла жена, мать Мономаха, и переяславский князь сосватал дочку половецкого хана. Ее с почестями привезли в Киев, митрополит окрестил ее с именем Анна, обвенчались. Родственники Анны, племя читеевичей, стало с этого времени союзниками Всеволода.

Но в Киеве нарастало недовольство боярами. Война еще и усугубила его. Государевы вельможи постарались переложить на народ все расходы на походы против Всеслава, против Херсонеса. Тиуны погрели руки, собирая деньги, продовольствие, коней. Кто-то из киевских ратников полег в сражениях или был ранен, но всю добычу хапнул тысяцкий и его дружки. Рядовым ратникам и семьям погибших почти ничего не перепало. Люди вспоминали, как поступали прошлые государи – раздавали милостыни, выставляли угощение, заботливо выделяли часть трофеев для вдов и сирот убитых, «род его возьмет». Ну а русское духовенство, в отличие от митрополита, не смолчало по поводу клятвопреступления. Казалось бы, Изяслав осыпал милостями Печерский монастырь, но аскет и молитвенник преподобный Антоний не поступился принципами. Открыто обличал, что совершен великий грех, предрекал за него небесную кару. Его слова передавались из уст в уста, подогревали общий ропот.

А в конце лета 1068 г. заставы сообщили – на Русь идут половцы. Изяслав, Святослав и Всеволод подняли дружины. Поскакали без пехоты, чтобы не терять времени, встретить врага на дальних подступах. Выехали к р. Альте, там же, где Ярослав бил печенегов. Огляделись и ахнули: вся ночная степь мерцала, как звездами, кострами кочевников. Несколько колен сошлись вместе, привели десятки тысяч всадников, а у братьев – тысячи три с небольшим. Тем не менее попробовали атаковать с ходу, среди ночи. Авось не поймут, какие силы на них напали, переполошатся. Налетели, ударили в копья и мечи. Но половцы быстро разобрались, что русских гораздо меньше. Дальних костров паника не коснулась, оттуда покатились свежие отряды. Налегли, обтекали со всех сторон.

Братья еле вырвались. От Переяславля они оказались отрезаны, помчались к Киеву. Святослав отделился, повернул в Чернигов, оборонять свой город. А Изяслав со Всеволодом прискакали в столицу. Закрылись мощные ворота. Лавина половцев двигалась следом. Все небо перепачкали дымы на местах деревень. Киевляне стекались на торгу, требовали выдать оружие, прогнать хищников – ведь совсем рядом убивали их братьев, связывали пленных сестер. Но… тысяцкий боялся вооружать народ. Знал, как озлоблены горожане на него и других бояр. Как бы не повторилось то же самое, что было в Херсонесе.

Киевляне поняли, почему не собирают ополчение. Это стало последней каплей. Закипели, забурлили. Тут-то вспомнилось все, как их обирали, кабалили, обделяли. Разъяренная толпа устремилась ко двору тысяцкого, разнесла и разграбила его. А после тысяцкого зазвучало имя Изяслава. Кто как не он распустил своих приближенных? Зачем он нужен, такой князь? Среди возбужденных людей вспыхнуло, как искра – есть же и другой князь, сидит в тюрьме! Неправедно обиженный, невинно пострадавший, это придавало Всеславу Полоцкому ореол мученика, вполне положительного героя…

Бояре сбегались в палаты великого князя, лихорадочно совещались. Уговаривали государя, пока не поздно, послать людей, прикончить Всеслава с его детьми. Но эту грань Изяслав не переступил. Подлым убийцей он стать не желал. Да и Всеволод был рядом, противился подобным методам. А толпа уже хлынула к темнице, освободила заключенного. Изяславу и Всеволоду осталось только спасаться бегством. Под защитой дружинников выскочили из бушующего Киева, перевели дыхание. Князья обсудили положение, но разъехались в разные стороны. Всеволод заспешил к себе в Переяславль. А старший брат не захотел просить убежища у младших, повернул на запад, к польской границе.

Третий брат Святослав в это же время был занят совсем другими заботами. После сражения на Альте часть половцев направила коней к Киеву, а другие полезли как раз к нему, на Чернигов. Святослав со своими подданными не ссорился, вооружил городской полк, вывел в поле. Рать была совсем небольшая, 3 тыс., а степняков явилось 12 тыс., четверо на одного. Но черниговцы были спаяны, готовы стоять насмерть. А князь обратился к ним по-простому, по-отечески: «Потянем, дети, нам ведь с вами уже некуда деться». И потянули. Встретили удар конницы на копья, сумели устоять, а потом и отшвырнули. Сломили, погнали, тысячи врагов положили на месте, остальных прижали к р. Снов, загнали в холодную осеннюю воду и потопили. Вот вам и непобедимые половцы! Впервые русские их смогли побить – значит, можно и во второй раз, и в третий.

В результате всех этих событий на Руси установилось довольно странное положение. Полоцкий самозванец сидел в Киеве, а Святослав и Всеволод в своих уделах. Но они прекрасно представляли, что в мятеже виноват Изяслав, поэтому подавлять его даже не пытались. Сам напакостил, сам и разгребай. Впрочем, великий князь был уверен, что сумеет это сделать. Он прибыл ко двору польского короля Болеслава II, племянника и брата жены, просил по-родственному выручить. О, Болеслав был всегда готов повоевать! Молодой, задиристый, его прадед носил прозвище Храброго, и он не хотел отставать, назвался Смелым. Правда, в Польше порядки напоминали киевские. Решение принимал король, а какое именно решение, определяли вельможные паны. Они покачали головами, многозначительно вздохнули, война – дело дорогое, рыцарям и наемникам надо платить.

Денег у Изяслава не было. Взять с собой он ничего не успел, в Киеве бунтовщики подчистую разграбили его дворец. Но государь ничуть не смущался, предложил полякам Червенские города с соляными копями, свинцовыми и железными рудниками. Коли так, дело решилось мгновенно, в 1069 г. Болеслав с армией выступил на Киев. Что ж, и киевляне исполчились. Бодро строились перед Всеславом – веди нас, князь! Постоим за тебя и за себя! Вышли к Белгороду. Всеслав прикинул силы противника, оценил свои. Толпа повстанцев – не войско, разнесут в два счета. Да и кем для него были киевляне? Чужой город, чужое племя. Стоило ли за них рисковать? Среди ночи, как и положено чародею, князь исчез. Бросил поверившую в него рать и умчался в родной Полоцк.

У мятежников наступило горькое похмелье. Их герой скрылся. От Изяслава ничего хорошего ждать не приходилось, с ним шли поляки, их бесчинства хорошо помнили. Киевское воинство, растрепанное без всяких боев, бежало назад в столицу. Киевляне слали гонцов к Святославу и Всеволоду, молили – вступитесь за «мать городов русских», иначе сами сожжем город и уйдем в Грецию. Но вопрос-то был не простым. Принять сторону бунтовщиков против великого князя и брата выглядело некрасиво и глупо. А с другой стороны, польская интервенция черниговскому и переяславскому князьям категорически не понравилась. Святослав согласился быть посредником и предложил компромисс: Киев покорится Изяславу, но и он простит горожан. На престол он вернется только со своей дружиной, а поляков удалит. В противном случае братья будут сражаться против чужеземцев, а Изяслав окажется врагом Руси.

Обе стороны приняли этот вариант, целовали крест исполнить условия, и столица открыла ворота. Но великий князь солгал. Он отпустил лишь часть польской армии, а Болеслава с основным ядром попросил остаться. В Киев же пустил впереди себя сына Мстислава, который никаких клятв не давал. Он учинил погром, казнил 70 предводителей восстания, многих ослепил и побросал в тюрьмы. После этого въехал Изяслав с польским королем, делая вид, будто не имеет к расправам никакого отношения. Расставаться с поляками государь не собирался. Он уже не верил ни киевлянам, ни братьям, самой надежной опорой считал иностранцев. Договаривался, чтобы Болеслав не уходил, обещал взять на содержание его войско.

А король был ничуть не против. Польские историки писали, что он был пленен великолепием Киева и «любезностью русских женщин». Хотя сами-то киевлянки никаких причин для любезности не имели, у них родных казнили и сажали. Но уж князь и бояре расстарались ради гостя, выискивали соотечественниц помоложе и покрасивее. Не хочешь, чтобы твою семью судили за мятеж – иди к королю и прояви «любезность». Рыцарей и солдат разместили по Киеву, под их защитой боярские слуги перетряхивали дворы, искали разграбленное имущество, собирали жалованье для иноземцев. Продолжались и репрессии. Преподобного Антония Печерского князь посадить не посмел, но и его причислил к противникам – он же обличал вероломное заточение Всеслава. Монаха под стражей вывезли из Киева и прогнали прочь. Он зашагал в Чернигов. Там святого встретили с подобающим уважением, он основал новый монастырь.

Но… повторилась та же история, что полвека назад. По утрам на улицах стали находить польские трупы. Один, два, десять… Болеслав обиделся. Он и впрямь считал себя благодетелем русских, а они оказались такими неблагодарными! Еще дождешься, что очередная красавица после «любезностей» перережет тебе глотку. Король поругался с Изяславом: великий князь полагал, что оккупанты должны обеспечивать его безопасность, а Болеслав возмущался, почему Изяслав не обеспечивает безопасность его громил и насильников. Собрал тех, кого еще не зарезали, и увел на родину.

15. Братья  Ярославичи  и  русские святые

Поляки ушли, и тут-то задергался великий князь. Киевлян он снова озлобил, его братья были совсем не в восторге от случившегося. Что делать, за кого зацепиться? Изяслав быстренько переориентировался, начал выкручиваться. Заюлил перед братьями, купил их поддержку огромными уступками. Святославу отдал Новгород, черниговский князь перевел туда из Тмутаракани сына Глеба. Всеволоду государь поклонился Смоленском, туда перевели Мономаха. Каялся и просил прощения у преподобного Антония, умолял вернуться, задабривал дарами Печерский монастырь.

Изяславу в его шатком положении и впрямь было нельзя ссориться с обителью. Киевская митрополия оставалась представительством греческой церкви на Руси, а Печерский монастырь превратился в духовный центр Русской церкви. Печерские монахи становились игуменами в других монастырях, основывали новые обители. Они были и миссионерами, проповедниками. Св. Кукша отправился обращать в христианство вятичей. Но они и на князей-то внимания не обращали, что им был одинокий монах? Его схватили и предали мучительной смерти. А в монастыре в один день с ним умер его друг Пимен Постник. Встал вдруг во время службы в церкви, объявил: «Брат наш Кукша нынче убит», и преставился [52].

Ученик преподобного Феодосия св. Леонтий стал настоятелем киевского Дмитриевского монастыря. Казалось бы, чего еще желать? Столица, элитная великокняжеская обитель. Но и он стремился в далекую глухомань, просвещать язычников. Тщательно готовился, выучил мерянский язык и был назначен Ростовским епископом. После перерыва почти в 80 лет св. Леонтий попытался возродить здешнюю епархию. Меряне встретили его враждебно, изгоняли из Ростова. Но он, в отличие от греческих предшественников, не уехал, продолжал проповедовать и был зверски убит.

Язычество отчаянно сопротивлялось. А начавшиеся войны, неурядицы, брожение в народе создавали для него благодатную почву. В Киеве объявился волхв, предрекавший, что вскоре Днепр потечет вспять, а Русь и Греция поменяются местами. Ему развернуться не дали, однажды ночью он исчез без следа. Так же оперативно княжеские слуги обезвредили колдуна, старавшегося взбунтовать Ростов. Но в Новгороде кудесник возмутил толпу «пророчествами», хулил христианство. Епископ вышел с крестом, звал к себе православных, а волхв открыто поливал его бранью, и соблазнившиеся люди собирались вокруг него. Спас положение молодой князь Глеб Святославич. Спрятав под плащом топор, смело подошел к «пророку» и спросил, знает ли он, что с ним будет сегодня? Тот уверенно заявил: «Чудеса великие сотворю!» «Нет», – поправил его Глеб и убил. Народ увидел, что смутьян не смог предвидеть собственной участи, и тут же угомонился.

А в Верхнем Поволжье случился неурожай и голод. Два волхва из Ярославля повели за собой триста человек. В каждом селении оповещали, что женщины прячут продукты «в себе». Требовали, чтобы хозяева выводили жен, дочерей, матерей. Растерянные и ошалевшие бабы орали от ужаса, а их хватали, стаскивали одежду, и волхвы с важным видом резали им спины. С дешевыми фокусами драли кожу, показывая, будто извлекают рыбу или зерно. Возбудив соратников женской кровью, бросали их на грабеж. Прокатились по Волге, Шексне, оставляя за собой истерзанные трупы. Но в Белоозеро прибыл собирать дань воевода Ян Вышатич. Узнал о бесчинствах, вышел к мятежникам с двенадцатью дружинниками и священником.

На них бросилась орава. Стрела сразила священника, озверелый мужик замахнулся топором на Яна. Но это же были профессионалы. Воевода легко увернулся и уложил нападавшего – обухом в лоб, даже лезвие секиры пачкать не хотел. Скомандовал отрокам: руби! Толпа разбежалась. Гоняться по лесам воевода не стал, велел белозерцам самим выловить волхвов. Их поймали, привели. На допросе они изложили отнюдь не языческие теории, а все ту же богумильскую ересь – что человека и весь материальный мир создал сатана и правит в нем. Оказалось, что волхвы очень хорошо знают и законы: настаивали, что воевода не имеет права их карать, должен представить на суд князя. А смертная казнь была отменена, оплатить штрафами всех женщин они никак не смогли бы, отделаются продажей в рабство. Но Ян Вышатич применил старый закон Ярослава. Спросил гребцов, у кого погибла родня? Жертв было столько, что и среди гребцов воеводских лодок нашлись люди, потерявшие сестру или дочь. Воевода разрешил: мстите за своих. Они не заставили себя упрашивать, прикончили изуверов.

А спокойствие на Руси так и не восстановилось. Великий князь лавировал, силясь усидеть на престоле, но при этом отчаянно хитрил, старался разыграть какие-то корыстные комбинации. Подрастали дети его умерших братьев Борис Вячеславович, Давид Игоревич. За ними должны были подтянуться дети отравленного Ростислава – Рюрик, Володарь и Василько. Как-то пристраивать их, наделять городами Изяслав не стал. Правило уже выработали: если отцы не сидели на киевском престоле, сыновья превращаются в изгоев. Это правило распространили на всех сирот. Но они были юными, горячими, обидчивыми. В их лице созревали бунтовщики и оппозиционеры.

Источник конфликтов можно было ликвидировать в зародыше, для этого следовало всего лишь предоставить изгоям какие-то уделы. Но… великому князю никак не хотелось делиться владениями. У него было трое собственных сыновей, Мстислав, Святополк, Ярополк. Им ведь тоже требовались уделы. Изяслав и его жена озаботились, как бы обеспечить детей получше, побогаче. Ради примирения государь отдал братьям Новгород со Смоленском и тут же пожалел – вон какие земли уплыли от его наследников! Что ж, великий князь нашел выход, стал подкатываться к тем же братьям: дескать я-то вам Новгород и Смоленск отдаю, но за это и вы мне помогите наказать Всеслава Полоцкого. Он – главный враг, источник всех смут. А в семейном кругу строились планы, что Полоцкое княжество как раз и достанется сыновьям, компенсирует утраченные города.

Зимой 1069 г. большое войско опять двинулось в Белоруссию, обложило и взяло Полоцк. Но комбинации, задуманные великим князем, поехали наперекосяк. Всеслав ускользал, это он хорошо умел. Не только прятался, а наносил контрудары. Взбунтовал новгородских подданных, финское племя водь, мутил карелов. Подступал с ними к Новгороду, князь Глеб и новгородцы с трудом отбили и рассеяли их. А сыновья Изяслава оказались князьями далеко не лучшими. Их отец порой совершал неблаговидные дела, но все же сохранял в душе какие-то понятия чести, порядочности, не считал возможным нарушать их. Дети отбросили эти рамки.

Мстислав уже показал свой нрав расправами в Киеве. Аналогично повел себя и в Полоцке. Он быстро умер при неясных обстоятельствах, но его заменил Святополк. Современники характеризовали его «бык яр и лют». Жестокий, жадный, похотливый. Для таких князей и их дружинников Полоцкое княжество было захваченной добычей. Вели себя как оккупанты, грабили, притесняли местных жителей, тащили на забаву женщин. Но партизанская война в Белоруссии была еще опаснее, чем в Киеве. В открытых боях Изяславичи каждый раз побеждали разношерстные отряды Всеслава Полоцкого, а он скрывался. В любой избушке в глубинах болот ему был готов стол и дом, взамен перебитых ратников к нему стекались другие. Из чащобы свистели стрелы, и гадай, кто их послал? Киевляне безнадежно завязли.

Вдобавок напомнил о себе польский Болеслав II. Ведь Изяслав пообещал ему Червенские города. Король хотел занять их, а горожане поляков не пустили. Болеслав обратился к великому князю, но и он увиливал от обещаний. Он попросту не мог их выполнить: что скажут подданные, что скажут братья, если он начнет разбазаривать русские города? Болеслав вспылил: Смелый он или не Смелый? Начал войну. Изяслав выступил против него лично – пышно, торжественно, с многочисленными полками. Обернулся поход полным провалом. Поляки потрепали великого князя, заняли прикарпатские города, сожгли Берестье (Брест).

Изяслав вернулся в Киев куда более скромно, чем уезжал. Без шума, потихонечку. Больше его на подвиги не тянуло, он послал на Волынь 19-летнего Владимира Мономаха. В схватках с полочанами и степняками Владимир уже проявил себя умелым командиром. Но назначение определялось не только этим. Великий князь очередной раз хитрил. Льстил Мономаху и его отцу – вот какое доверие молодому князю, постоять за Русь, защитить ее рубежи. Однако Волынь находилась под угрозой, ее вот-вот могли захватить поляки. А в обмен за Волынь Изяслав забрал обратно Смоленск.

Но Мономах свой новый удел чужеземцам не отдал. Приехал во Владимир-Волынский, переформировал дружины и ополчение, наладил толковую оборону. Тайно связался с жителями оккупированных городов, оставаться под властью поляков им ничуть не нравилось. Выбрав удобный момент, князь внезапно ринулся на Прикарпатье. Брал крепости почти без боя, население переходило на его сторону. В короткий срок Мономах лишил поляков всех завоеваний, вернул их в состав Руси.

А Изяслав, стараясь укрепить свои позиции, обратился к делам Церкви. Русское духовенство по-прежнему напоминало: стране нужны свои святые. Это и впрямь было важно. Язычники в борьбе с христианством упирали именно на то, что вера «чужая», «греческая». Люди куда более охотно пошли бы в храмы, если бы знали, что у них имеются заступники-соотечественники: близкие, понятные, вроде как «родные». Отказ в канонизации русских святых принижал весь народ, ущемлял державу. Священники пытались как-то выйти из положения. За неимением русских, пропагандировали других славянских святых или близких к славянам – чешских, болгарских, очень популярным стало и почитание св. великомученика Никиты Готского.

Но в это время изменилась и ситуация в Византии. Там придворная клика совсем развалила государство и армию. Возмущенные военные несколько раз пытались совершить переворот. Один из заговорщиков, Роман Диоген, был арестован, но его полюбила императрица Евдокия, правившая от лица малолетнего сына Михаила VII Дуки. Роман обвенчался с ней, и таким необычным способом империя получила вдруг талантливого властителя. Новый император начал восстанавливать войско, успешно повел войну с печенегами и сельджуками. Он очень нуждался в помощи и заключил союз с Русью.

Братья Ярославичи и русское духовенство воспользовались этим, возобновили ходатайства о канонизации отечественных угодников. Несмотря ни на какие политические перемены, Константинопольская патриархия и Киевская митрополия брыкались, упирались, прославление св. Владимира и св. Ольги наотрез отвергали. Но и отвечать полным отказом было нельзя. Ярославичи могли оскорбиться, а дружба с ними требовалась империи, как воздух. Крайне неохотно Греческая церковь согласиться на канонизацию святых благоверных страстотерпцев Бориса и Глеба. Они с греками никогда не конфликтовали, никакого ущерба не нанесли. Да и спорить против их прославления было трудно, у гробницы святых происходили чудесные явления, а русские священники добросовестно документировали их.

Борис и Глеб становились первыми русскими святыми, кого патриархия и митрополия признали официально! Первыми! Это был праздник для всей Руси, для каждого русского верующего. Торжество решили сделать общенародным. В Вышгороде был построен новый храм, в 1072 г. все князья и их дети собрались для перенесения мощей страстотерпцев. Митрополит Георгий мялся, хмурился, но противиться было уже не время. Пришлось и ему пасть на землю перед святыми. Раки с мощами несли сами правители: Изяслав, Святослав, Всеволод. Звонили колокола, в столичных храмах шли праздничные службы, народ ликовал…

Увы, единение князей оставалось недолгим. Даже великое совершенное дело спасти власть Изяслава уже не смогло. Киевляне не забыли казней и приглашения поляков, а на войну, на строительство храмов, из них вытрясали дополнительные поборы. Княжеские и боярские тиуны, ничем не наученные, спешили обогатиться. А все затраты и потери ратников оказывались в итоге ненужными. В боях с Болеславом великий князь опозорился. Его сыновья не удержались в Полоцком княжестве, под ударами лесных воинов вынуждены были бросить его и убираться подобру-поздорову. Пока великокняжеские дружины погибали в Белоруссии, на саму Киевщину вторгались половцы. Раньше разоряли села, а сейчас захватывали уже и городки – Ростовец, Неятин.

Атмосфера в Киеве опять накалялась. В народе заговорили о Святославе. Вот он – настоящий князь! Готов был защищать народ от поляков, одолел половцев. Степняки до сих пор боялись лезть на Черниговщину. Из столицы стали уходить в Чернигов недовольные дружинники, бежали от долговой кабалы горожане и крестьяне. Но и бояре почуяли, что попахивает новым восстанием. Недавно чернь уже громила их дворы, повторять не хотелось. Чтобы предотвратить взрыв, они предали Изяслава и тайком обратились к популярному Святославу. Сообщали, что столица с радостью примет его.

А ускорил развязку сам великий князь. До него дошли слухи, что подданные мечтают о Святославе, и государь переполошился. Заметался в поисках, на кого же еще можно опереться? Разборчивостью он никогда не отличался и совершил очередной необдуманный поворот. Раз уж Полоцкое княжество прибрать к рукам не удалось, он в 1073 г. вступил в переговоры со вчерашним врагом, Всеславом Полоцким. Предлагал союз против братьев, сулил за это Смоленск. Но собственные изяславовы бояре уже отмежевались от него. Они немедленно донесли о переговорах в Чернигов.

Святослава правление старшего брата глубоко возмущало, но до сих пор он вел себя лояльно, от каких-либо враждебных выпадов воздерживался. Однако известие о сговоре с Всеславом вывело черниговского князя из себя. Святослав связался со Всеволодом и проинформировал его: вот, мол, полюбуйся что творится. Сколько уже бед и глупостей натворил Изяслав, мы с тобой это терпели, как-то сглаживали. Ну и дождались благодарности, он на нас злоумышляет. На сборы братьям много времени не понадобилось, они подняли по команде свои полки и повели к Киеву.

Великий князь в панике велел запирать ворота, но Святослав и Всеволод отнюдь не собирались штурмовать город. Встали рядом, в Берестове, и объявили старшему: он лишается великого княжения и может убираться куда хочет. А столичные жители уже забурлили, вооружались, кричали за Святослава. Видя, что деваться-то некуда, Изяслав сдался. Его не торопили. Он несколько дней грузил обоз, казну, богатства, и и покатил по наезженной дорожке, к западной границе.

Киев с восторгом встретил великого князя Святослава II. И только Печерский монастырь не поступился строгой принципиальностью. Его игумен преподобный Феодосий открыто обличал, что Святослав занял трон незаконно, нарушил братскую любовь. На Литургиях по-прежнему поминал великим князем Изяслава, написал новому властителю резкое письмо: «Голос крови брата твоего взывает к Богу, как крови Авелевой на Каина». Государь осерчал, пригрозил посадить преподобного в темницу. Тот не поддался, повторял: «Уступи престол старшему брату».

Но Святослав умел уважать смелых и честных людей. Он извинился перед игуменом, стал приезжать к нему, приглашать к себе во дворец. Святослав жил широко, истинно по-богатырски, как бывало во времена св. Владимира. Задавал дружине веселые пиры, играла музыка, звучали песни. Но когда приходил преподобный, пир немедленно прекращался, музыка стихала. Великий князь лично встречал игумена на крыльце, почтительно провожал в палаты, советовался с ним и по духовным, и по светским делам.

Под властью Святослава Русь наконец-то обрела долгожданный мир. Половцы сразу присмирели, нарываться на новую взбучку у них желания не было. Присмирел и Всеслав Полоцкий, хулиганить не осмеливался. Святослав наметил восстановить на Руси законность и справедливость. По его указанию Печерский монастырь начал переписывать Изборник, собрание ученых и назидательных трудов. В числе других поучений там указывалось: «Князь бо есть Божий слуга, человеком милостию и казнию злым». Именно таким стремился быть сам Святослав.

Уделы он перераспределил в соответствии с лествицей. Всеволод получил второй по значению Чернигов. Владимир Мономах был оставлен на Волыни. Его успехи в войне с поляками оценили, а теперь ждали, что Изяслав опять приведет иностранную армию. В эти годы Мономах обзавелся семьей. Супругу ему сосватала сестра Ярославичей, датская королева Елизавета. В 1066 г. Англию захватили норманны, король Гарольд пал в битве при Гастингсе, его семья бежала и нашла пристанище в Дании. Елизавета приняла участие в судьбе эмигрантов, предложила русским родственникам дочь погибшего короля Гиту. В общем-то Англия была страной захудалой, а невеста вообще оказалась бесприданницей, потерявшей родину. Но все-таки королевское происхождение кое-что значило. А Мономах был далеко не первым князем в лествичной цепочке, решили, что для него жена подойдет. Гита приехала на Русь навсегда.

Что же касается конфликта между Святославом II и преподобным Феодосием, то он очень быстро сошел на нет. Как можно было не любить такого государя? Он и для Печерского монастыря делал ничуть не меньше, чем Изяслав. Монахи давно уже задумывали вместо ветхого деревянного храма поставить большой, каменный. В том же 1073 г., вскоре после переворота, Святослав наметанным глазом хозяина и военного указал лучшее место для храма, выделил деньги на строительство. И не только деньги, собственными руками взял лопату и копал канаву под фундамент. Преподобный Феодосий смягчался, начал поминать на службах Святослава, хотя и вторым, после Изяслава. Но с купцами и послами, приезжающими из-за границы, стали приходить потрясающие новости: Изяслав изменил Руси. Мало того, он изменил и Православию. В 1074 г., лежа на смертном одре, св. Феодосий благословил Святослава и его сына Глеба.

16. Братья  Ярославичи  и  князья-изгои

Император Роман Диоген пытался спасти Византию, но пришелся очень не по душе столичным вельможам. Какая там Византия! Для них было куда важнее захватить под влияние инфантильного Михаила VII Дуку и хозяйничать так же неограниченно, как они хозяйничали раньше. В 1071 г. Романа предали. В битве под Манцикертом Андроник Дука увел часть войска. Сельджукский султан Альп-Арслан наголову разгромил императора и взял в плен. Впрочем, турки повели себя благородно. Роман пообещал уплатить выкуп, и его отпустили с честью. Но в Константинополе уже произошел переворот. Романа объявили низложенным, на обратном пути схватили и ослепили. Операцию провели так жестоко, что он умер [100]. Императрицу Евдокию, выбравшую Романа в мужья, заточили в монастырь, сына Романа Льва сослали в Херсонес. А сельджуки были просто поражены. Они-то обошлись с пленником великодушно, а собственные подданные расправились с ним. Да и выкуп остался не выплаченным. Альп-Арслан объявил, что идет мстить за Романа, его войска легко заняли почти всю Малую Азию, Сирию, Палестину.

Но кого действительно порадовала катастрофа Византии, так это Рим. Папские друзья, норманны, отобрали греческие владения в Италии и на Сицилии. А папы снова заговорили о своем верховенстве в христианском мире. Правда, сама католическая церковь находилась в ужасном состоянии. Места священников продавались и покупались, в монастырях жили случайные люди, часто с женами и детьми. Епископы давно уже вели себя как светские властители. Три немецких архиепископа украли у матери-регентши малолетнего короля Генриха IV и правили Германией от его имени, по очереди передавая друг другу. Среди священников было полно неграмотных, множились секты. В Италии набрали силу патарены. На словах они ратовали за чистоту католической церкви, исправление ее недостатков, а в действительности это была тайная манихейская ересь, близкая богумилам. От манихеев было недалеко и до сатанистов. Если признать, что мир создал лукавый и правит в нем, почему же не поклониться ему? В Германии и Италии возникли общины николаитов.

Но папы, подкрепленные мечами норманнов, усиливали свое влияние. В Риме выдвинулся умный и деятельный субдиакон Гильдебранд. Он был секретарем при нескольких папах, а фактически приноровился руководить ими. В 1073 г. он сам стал папой под именем Григория VII и издал программный трактат «Диктат папы». Целью ставилась ни больше, ни меньше как всемирная теократическая монархия. Утверждалось, что римский первосвященник – «царь царей». Ему должны подчиняться императоры, короли, князья. А над ним не властен никто, выше его только Бог [31].

Но для того чтобы реализовывать такую программу, надо было в первую очередь реорганизовать церковь. Ведь именно ей предстояло стать орудием папской власти над миром. Григорий VII, засучив рукава, взялся за эту работу. Преобразовывались монастыри, в них внедрялись строгие уставы. Тех, кто не пожелает принять новые правила, выгоняли. Григорий нацелился вывести церковные органы из подчинения светским монархам. Объявил, что правом назначать епископов обладают только папы, а не короли. Чтобы должности не передавались по наследству, для духовенства вводился «целибат», обязательное безбрачие. А на своих противников папа обрушился под лозунгом борьбы с «симонией», продажей церковных должностей. Под это обвинение можно было подогнать и сместить любого неугодного священника.

Однако реформы встретили мощное сопротивление. Германскому королю Генриху IV ничуть не улыбалось стать вассалом папы. Наоборот, он сам претендовал на власть над Римом. Забунтовали монастыри. Монахи убивали или изгоняли настоятелей, пытавшихся устанавливать новые уставы. Архиепископы и епископы избивали, а то и вешали папских посланцев, привозивших им приказы расстаться с женами и земельными пожалованиями от короля. Но и у Рима нашлось достаточно сторонников. Причем разделение получилось весьма своеобразное. Церковные феодалы поддержали Генриха IV, а светские – папу. Они-то вечно были в оппозиции к своему королю, а Григорий VII учил, что они имеют полное право свергнуть монарха, не признающего власть Рима. Папскими подданными согласились считать себя и короли Польши, Венгрии, враждовавшие с Германией [13, 36].

И в эту кашу прикатил великий князь Изяслав с семейством. Сперва он сунулся в Польшу к Болеславу II – помоги, племянничек. Но король помнил, как «нелюбезно» обошлись с ним в Киеве, как Изяслав обманул его с прикарпатскими городами. В компенсацию за прошлые расходы он отобрал большую часть казны великого князя и выгнал его вон. Изяслав отправился в Германию, к Генриху IV. С поклоном вручил то, что сумел уберечь от поляков – золотые и серебряные сосуды, деньги. А для большего веса добавил родную страну. Пообещал признать себя вассалом Германии, платить дань, если поможет снова сесть на престоле.

Идти на Русь для Генриха было никак не с руки, на пути к Киеву лежали Польша, Венгрия. Но уж больно заманчиво выглядело заполучить в подданство огромную державу. Король решил хотя бы попробовать, взять русских «на пушку». В Киев поехали немецкие послы. Явились ко двору, грозно потребовали вернуть трон Изяславу, а в противном случае стращали войной. Но Святослава их демарши, разумеется, не впечатлили. Как, интересно, Генрих думает воевать? Издалека мечом махать? Великий князь радушно угостил послов, выделил щедрые подарки и отправил домой. Делегаты разъяснили королю, что с таким могущественным государем враждовать не стоит, и в целом немцы остались довольны. От одного князя что-то получили, от другого получили, а на большее рассчитывать не приходилось.

Тогда Изяслав и его супруга послали сына Ярополка в Рим. Он от имени отца целовал папскую туфлю, отдавал Русь под верховную власть «царя царей» Григория VII, выражал готовность сменить веру на католическую. Папа был в полнейшем восторге. Еще бы! Эдакая держава сама шла к нему в руки! Ярополк принес присягу ему на верность, и в 1075 г. Григорий направил к Изяславу посольство, «утвердил» его на киевском княжении как своего вассала. Отписал и в Польшу. Указывал Болеславу, что грабить изгнанников нехорошо, приказывал подсобить столь сговорчивому киевскому государю.

Хотя в данный момент Болеславу было совсем не до папских пожеланий. Он, правда, до сих пор находился с Русью в состоянии войны, но боевые действия давно не велись. А вот с Генрихом IV драка началась нешуточная, в Польшу вторгся германский вассал, чешский герцог Вратислав. И вместо того, чтобы помогать изгнанному дяде, Болеслав принялся заискивать перед другим дядей, Святославом II. Молил, чтобы русские помирились с ним и выручили. Мириться государь был не против, войну развязал не он, а поляки. Мог и выручить за ответные услуги. Сошлись на том, что Польша отказывается поддерживать Изяслава, а Русь заключает с ней союз против чехов.

В 1076 г. русские полки выступили на запад. Командовали ими Мономах и сын Святослава Олег. В системе лествицы он стоял выше, но Мономах был более умелым и опытным начальником, и великий князь поручил ему возглавлять поход. Князья вместе с польским войском вступили в Чехию, в первом же сражении разнесли в пух и прах богемских и немецких рыцарей [32]. Герцог Вратислав срочно погнал послов к польскому королю, просил о мире, платил тысячу гривен серебра за нанесенный ущерб. А Болеслав и сам перепугался, что призвал таких могучих союзников. На чешские условия он согласился, велел своей армии возвращаться, а русских известил, что они больше не нужны.

Но возмутился Мономах. Как же так? Шли за тридевять земель, воевали вместе, а поляки заключают сепаратный мир? Нет уж, пускай чехи договариваются и с русскими. Они уклонялись, юлили. Князья подтолкнули их быть более сговорчивыми, взяли несколько городов. Только после этого прислали делегатов, и Мономах продиктовал требования: заплатить столько же, сколько полякам, тысячу гривен серебра, но вдобавок выделить дань на каждого воина и на всех погибших. Хочешь не хочешь, чехам пришлось согласиться. Войско возвращалось радостное, довольное. Получили прибыль и себе, и казне, поиграли молодецкой силушкой, заставили соседей уважать себя. Мономах и Олег Святославович в походе сдружились. Пока они воевали, княгиня Гита родила Владимиру первенца Мстислава, и Олег стал его крестным.

Святослав II намеревался упрочить и внутреннее положение Руси. Он правильно оценил, что осиротевшие князья-изгои будут источником серьезных смут. Стараясь предотвратить это, начал давать им уделы. Но сделать он сумел немногое, его правление оказалось слишком коротким. У Святослава обнаружилась опухоль, ее попытались удалить, и государь операции не перенес, скончался.

А как только о его смерти узнали враги Руси, они тут же встрепенулись, принялись седлать коней, проверять оружие – не заржавело ли? Князя-богатыря не стало! Можно было поживиться после вынужденного перерыва. Престол великого князя занял Всеволод, и покоя ему не давали буквально ни одного дня. Государь был вынужден рассылать рати то в одну, то в другую сторону. На южных рубежах замелькали отряды половцев. Всеслав Полоцкий будто проснулся от спячки, кинулся грабить новгородские села. А польский Болеслав II сразу забыл, как Святослав спасал его, какие обязательства он взял на себя. Стоит ли вспоминать неприятные мелочи? Любезно принял Изяслава, дал ему солдат, позволил навербовать наемников. Для Болеслава все складывалось самым лучшим образом – папская воля будет выполнена, на Руси начнется усобица, и украденной казны можно не возвращать, изгнанник будет и без того благодарен.

В 1077 г. Изяслав вступил на Русь. На Волыни в это время княжил Олег Святославич, он храбро вывел в поле дружину, но наемное войско раздавило ее, Олег бежал в Киев. Пришел черед Всеволода. Он собрал большую армию, повел ее преградить путь Изяславу. Встретились у р. Горынь, построил полки к битве. Но спокойный и взвешенный Всеволод был совсем не настроен драться с братом. Пригласил съехаться, переговорить один на один, и предложил – а чего нам делить-то? Обоим уже не так долго осталось жить, и перерезать друг друга на старости лет? Отправляй назад своих наемников, возвращайся в Киев и будь по-прежнему государем. Обнялись, плакали, клялись забыть прошлое.

Но смута еще не успела угаснуть, а уже назревали другие. Одного из изгоев, племянника Бориса Вячеславича, покойный Святослав II посадил княжить в Вышгороде, рядом с Киевом. Борису, вздорному и воинственному, этого показалось мало. Когда войска ушли к западной границе, он окрылился – сейчас два дяди сцепятся, настало самое время половить рыбку в мутной воде. Ни с того ни с сего внезапным налетом захватил Чернигов. Но почти сразу узнал, что ошибочка вышла. Дяди не сцепились, а дружно возвращаются вместе. При таком раскладе Борис Вячеславович предпочел удрать.

Изяслав сел княжить в Киеве, Всеволоду оставил Чернигов, а Мономаху Смоленск. О своем обещании перейти в католицизм и подчинить Русь папе великий князь благоразумно не вспоминал. Но собственные обиды держал в памяти крепко и прощать их не собирался. Правда, изгнавший его Святослав умер, зато можно было отыграться на его сыновьях. Изяслав применил к ним собственный закон об изгоях. Если Святослав занимал киевский престол не по праву, то он его как бы вообще не занимал, не был великим князем. Значит, его дети выбывают из лествицы, лишаются уделов. А сыновей было пятеро.

Младший, Ярослав, был еще маленьким. Вдова Святослава Ода была умной женщиной. Она сразу поняла, что от Изяслава можно ждать крупных неприятностей. Предпочла уехать на родину, в Германию, и забрала ребенка с собой. Старшего Святославича, Глеба, великий князь решил удалить из Новгорода, заменить собственным сыном Святополком. Но Глеб не стал дожидаться, пока его выгонят. Он с экспедицией новгородцев ушел в Заволочье – так называли Русский Север. Там Глеб был убит в стычке с местной чудью. Хотя поговаривали, что постарался все-таки Святополк, послал вдогонку своих людей [32].

Еще один Святославич, Давыд, серенький и робкий, безропотно согласился прислуживать великому князю. У четвертого, Олега, отобрали Волынь, поселили в Чернигове у Всеволода. Но Роман, правивший в Тмутаракани, отказался повиноваться. К нему устремились и другие обделенные. В Тмутаракани очутился смутьян Борис Вячеславич. А потом из Чернигова сбежал и Олег. Все трое были энергичными, отчаянными, и отсиживаться у Черного моря не собирались. Собрали местную вольницу, приплатили половцам. Тайно заслали гонцов в Чернигов – горожане до сих пор глубоко чтили Святослава II, сочувствовали его сыновьям. А Всеволод перебрался в Чернигов со своим двором, своими боярами, и местной верхушке власть «чужих» совершенно не нравилась.

В 1078 г. Олег Святославич и Борис Вячеславич с половцами и тмутараканцами ворвались на Русь. Князь Всеволод приказал собирать воинов, но черниговцы изменили ему. Он сумел вывести на бой лишь собственную дружину. Лавина неприятелей захлестнула ее, окружила. Большинство бояр и дружинников полегли в рубке. Всеволод вырвался с небольшим отрядом, ускакал в Киев. Изяслав встретил его тепло и дружески. Обласкал, утешил, что не бросит в беде: «Если нам княжить в Русской земле, то обоим, если быть изгнанными, то вместе. Я положу за тебя свою голову».

Подняли киевскую рать, вызвали на подмогу переяславцев и волынян. Мономах объявил сбор смолян и суздальцев, выступил к отцу и дяде. Орды половцев, приведенные изгоями, разбрелись по Руси, ловили пленных, набирали добычу. Полк Мономаха с большим трудом, с перестрелками и рукопашными, смог пробиться от Смоленска к Переяславлю. Здесь войска князей соединились и, разгоняя степняков, пошли на Чернигов. Борис и Олег узнали, что на них надвигаются крупные силы, а у них почти никого не осталось, все воинство растеклось в грабежах. Поскакали звать подмогу из Тмутаракани и половецкой степи. Но Чернигов отказался впустить законных князей, изготовился к осаде.

Изяслав и Всеволод фактически уступили общее командование лучшему военачальнику, Мономаху. Он обложил город, подготовил штурм. Ратники дружным приступом овладели внешними укреплениями. Но в это время прибыли Борис и Олег со свежим войском. Пришлось отступить с городских валов, разворачивать полки против них. Олег Святославич все-таки медлил, не хотел начинать резню с родственниками. Настаивал, что надо бы обратиться по-хорошему, попросить дядей предоставить племянникам уделы. Борис об этом и слышать не желал. Какие уделы?! Разобьем великого князя, и вся Русь будет наша! Он безоглядно скомандовал атаку.

Великолепные киевские, переяславские, смоленские дружины смели противника одним таранным ударом. Борис скакал впереди своего воинства и погиб, пронзенный копьями, перемешанный сотнями копыт. Половцы и тмутараканцы покатились прочь, с ними спасался и Олег. А великий князь в своей последней войне будто старался искупить все плохое, что он успел натворить. Помог брату, выгнал степняков. В битве старый государь остался со вторым эшелоном, с пехотой. Строил ее, ободрял, сам встал вместе с простыми ратниками. Пехота не понадобилась, конница обошлась без нее. Но один вражеский всадник, оторвавшийся от своих и ошалевший, выскочил откуда-то сбоку и сразил Изяслава копьем…

Великое княжение принял Всеволод. Первым делом он постарался потушить междоусобицу. Пусть не будет на Руси изгоев, не станет и причин для ссоры. Направил гонцов к Святославичам. Роману оставлял Тмутаракань, Олегу предлагал Муромо-Рязанское княжество. Не тут-то было. Оба озлобились, даже обсуждать не захотели. Нанимали половцев, зазывали кавказцев. В 1079 г. масса всадников потекла к русской границе. Всеволод встретил их у Переяславля, но решил обойтись без кровопролития. Связался с половецкими ханами, посулил большой выкуп. Ханы взвесили ситуацию: русская рать готова к бою, столкнуться с ней – еще неизвестно, чем кончится. Согласились взять деньги, заключили мир и повернули назад.

Роман и Олег протестовали, возмущались. Агитировали степняков возобновить войну. Но беспокойные князья надоели таманским хазарам, иудейским купцам. Вражда с Русью перекрыла им торговлю и с Киевом, и с Византией. Правители брали у купцов деньги для уплаты половцам, а отдачи не было, два раза вернулись с пустыми руками, без добычи, без пленных. Ну а коли так, их устранили. Хазары сами отстегнули половцам, и те прикончили Романа. Олега повязали, и иудеи выдали его грекам. А в Константинополе опять произошел переворот, Михаила VII сверг военачальник Никифор Вотаниат. Он воевал с другими самозванцами, Вриенем и Василаки, и очень нуждался в хороших отношениях с русскими – чтобы не поддержали соперников. Поэтому Вотаниат был чрезвычайно рад оказать услугу великому князю, отправил Олега в ссылку на остров Родос.

17. Владимир Мономах

Уделы на Руси очередной раз перераспределились. Великий князь Всеволод Ярославич не обидел сыновей погибшего Изяслава – Святополка оставил в Новгороде, Ярополку отдал весь запад Руси, Волынское и Туровское княжества. А Левобережье Днепра предоставил своим детям. В Переяславле посадил младшего, Ростислава, а Мономаха в Чернигове. Но отец сохранил за ним и управление Смоленском, Ростово-Суздальской землей. Это было не случайно. Мономах стал правой рукой отца, его главным помощником.

Всеволод очутился в Киеве в довольно сложном положении. Столичное боярство привыкло верховодить при Изяславе, навязывать решения государю. Всеволода подобные советники совершенно не устраивали. Но его собственные бояре погибли при нападении изгоев на Чернигов. Великий князь начал выдвигать «уных», младших дружинников. Это вызывало недовольство киевских бояр. А сами «уные» вели себя не лучшим образом. Князь на старости лет болел, редко выходил из дворца, чем и пользовались его приближенные. Бесконтрольно хищничали, спешили сравняться со старым боярством – обогащались взятками, штрафами.

Но и враги Руси продолжали досаждать ей. Если начались усобицы, власть ослабела – самое время действовать. Всеслав Полоцкий совершил наглый набег, сжег дотла Смоленск, вырезал и угнал жителей, оставив на месте города смрадное пепелище. Волжские болгары с мордвой захватили Муром, вторгались на суздальские земли. Осмелели и вятичи. Раньше убивали проповедников и случайных проезжих, теперь вообще отпали от Руси, не признавали над собой государя. Половцы вошли во вкус, клевали непрестанно. А торки, служившие Руси, позавидовали разгулу половцев и их богатой добыче, тоже взбунтовались, кинулись грабить.

Сражаться со всеми недругами приходилось Мономаху. По приказам отца он то и дело садился в седло, мчался с дружинами то на запад, то на юг, то на восток. Всеслава Полоцкого он крепко наказал, совершил несколько походов на его земли. Привлекал и родственников мачехи, союзных половцев-читеевичей. На разорение надо было ответить разорением. Только так Всеслав поймет, остережется впредь от волчьих вылазок. А половцы для разорения подходили как нельзя лучше. Один раз прошлись до Лукомля и Логожска, взяли Друцк. Второй раз овладели Минском, спалили его в ответ за Смоленск. Всеслав засел в Полоцке, готовился к осаде, но Мономах на него не пошел и закрепляться в его княжестве не пытался. Сиди в своем городе, только на Русь больше на Русь не лезь. Освободил пленных смолян и новгородцев, а жителей Минска и прочих пойманных полочан увел с собой, расселил под Ростовом и Суздалем.

Побывал на Оке, вышиб болгар. Перехватил орды половецких ханов Асадука и Саука, погромивших Стародуб, в сече перерубил их всадников, а самих ханов пленил. Сразу, без передышки, совершил молниеносный бросок под Новгород-Северский и сокрушил третьего хана, Белкатгина. В его обозах были собраны тысячи русских мужиков, баб, детей, которых половцы уже приготовили гнать в степи. Обливаясь слезами, они не верили своему счастью, тянулись целовать стремена князю и его воинам. Мономах усмирил и мятежных торков, разметал их войско. Повинившихся и сложивших оружие распускал по домам. Вождей и воинов, взятых в бою, вязали и вели на веревках. Другая орда торков осадила Переяславль – и вдруг появился князь. Грозный, суровый, а за ним вереницы пленных собратьев и вожди, привязанные к хвостам лошадей. Когда торки увидели эту картину, кто разбежался, кто запросил пощады.

Зимой 1180 г. Мономах двинул войско на вятичей, обложил их столицу Корьдно (ныне деревня в Калужской обл.). Оборону возглавили вятский князь Ходота и его сын. Они отбивались отчаянно, немало храбрых витязей сложили головы в тяжелых атаках. Корьдно взяли, но Ходота ускользнул, вместе с языческими жрецами возбуждал народ на войну во имя своих богов. Мономах снова и снова штурмовал дубовые крепости, бился с неизвестно откуда возникающими отрядами. Их сметали ударами конных дружин, но вятичи укрывались по лесам и снова нападали, устраивали засады. Наряду с мужчинами остервенело дрались женщины. Окруженные кончали жизнь самоубийством, не желали попасть в плен к христианам. А пленных христиан резали на тризнах, пусть в загробном мире прислуживают их убитым воинам.

Начиналась весна, таяли снега, и Мономах решил увести войско – застрять в распутицу во враждебной земле было самоубийством. Вернулся следующей зимой, но теперь применил иную тактику. Вместо того, чтобы брать оставшиеся городки и выискивать по дебрям Ходоту, он позаботился собрать сведения, где находятся капища вятичей. Как только дружины Мономаха приближались к тому или иному святилищу, язычники сами стекались из лесных убежищ, силились защитить идолов. Схватывались фанатично, насмерть, но в открытом бою их толпы недорого стоили. Мятежники падали под копьями и мечами профессионалов, крушились и горели колоды идолов. В одной из сеч пал последний князь племени Ходота, погибли жрецы, и сопротивление надломилось. Деревни стали покоряться. Мономах ликвидировал самоуправление вятичей, отныне они получили княжеских наместников, вошли в черниговский удел.

И снова приходилось гоняться за половцами на Хороле, Супое, под Белой Вежей, Святославлем, Юрьевом, Красным, Варином. Иногда Мономах побеждал их, иногда не успевал настичь, под Прилуками чуть не попал в беду – в жаркий день расслабился, отослал оружие и доспехи вперед на возах, а степняки оказались рядом. Едва успели в бешеной скачке, проскочили за стены крепости. Но Мономах казался поистине неутомимым. Непрестанно находясь в походах и разъездах, он ухитрялся толково и разумно управлять своим уделом. Причем он-то не повторял ошибок отца. Во все дела вникал лично. Неожиданно приезжал в город или на погост, требовал отчет у чиновников. Не довольствуясь этим, сам осматривал хозяйство, разговаривал с жителями, выслушивал жалобы. Правил суд, решал споры.

Под его властью заново отстраивался Смоленск, после войн и пожаров ремонтировался Чернигов. В общем, жить бы да радоваться, но… все мирные достижения получались как бы «урывками», заслонялись новыми войнами и смутами. На Руси успели вырасти и возмужать еще четверо князей-изгоев, сын смоленского Игоря Давыд и дети отравленного Ростислава – Рюрик, Володарь и Василько. Двое из них, Давыд с Володарем, отправились в Тмутаракань и захватили ее, выгнали княжеского посадника Ратибора.

Но в это же время переменилась власть в Византии. Императорским престолом там овладел Алексей Комнин, хитрый, скользкий и абсолютно беспринципный. Он предал всех. Предал Михаила VII Дуку, перекинувшись к мятежнику Вотаниату. Предал Вотаниата, составил заговор в пользу наследника свергнутого Михаила, Константина Дуки. А после переворота предал Константина и его родственников, постриг их в монахи и уселся править сам. Алексей Комнин вернулся к старой политике империи в отношении Руси – поддерживать видимость дружбы и пакостить исподтишка.

Император вспомнил, что на Родосе находится ссыльный князь Олег Святославич, освободил его, обласкал, женил на аристократке Феофании Музалон и заключил тайный договор. Олег признал себя вассалом Византии, за это ему выделили корабли, греческий отряд. Он внезапно высадился в Тмутаракани. С местными евреями он сполна рассчитался за убийство брата и собственное пленение, устроил кровавое побоище. Заодно наполнил таким способом княжескую казну. Самозваные тмутараканские князья Давыд и Володарь были его родственниками и такими же изгоями, как он сам, но Олег этим не впечатлился. Предоставил обоим убираться куда глаза глядят.

Давыд Игоревич принялся откровенно разбойничать. Ворвался в греческий городок Олешье (ныне Алешки) в устье Днепра. Там останавливались купцы по пути в Киев и из Киева, Давыд круто пограбил их. А Рюрик, Володарь и Василько Ростиславичи считали, что им по праву должен принадлежать Владимир-Волынский – они там родились, там когда-то княжил их отец. Набрали дружины из всякой вольницы, дождались, когда их дядя Ярополк Изяславич уедет в Киев на Пасху, и овладели городом. Великий князь Всеволод послал навести порядок Мономаха. Ростиславичи, узнав об этом, не стали дожидаться взбучки, удрали.

Великий князь Всеволод очередной раз попробовал ликвидировать причину конфликтов, то есть пристроить изгоев. Он вызвал к себе Давыда Игоревича, пристыдил и дал ему в княжение Дорогобуж на Волыни. Ростиславичам выделил прикарпатские города, Перемышль, Червень и Теребовль. Восстановил права сыновей Святослава, Давыду уступил Смоленск, за Олегом признал права на Тмутаракань. Куда там! Не удовлетворились. Давыд Игоревич мелочно склочничал, силился урвать что-нибудь еще. Олег под покровительством Византии чувствовал себя неуязвимым, с великим князем не считался. А его претензии открытым текстом выразила жена-гречанка, на ее личной печати значилось «архонтесса Руси». Руси, а не Тмутаракани.

Ну а Ярополк Изяславич, которому помогли вернуть Волынь, и не подумал быть благодарным. С ним поселилась мать Гертруда. После Киева, после великокняжеского дворца, Владимир-Волынский казался ей унижением. Изливала недовольство сыну, он злобился на государя и Мономаха: обделили, забрали себе лучшие города – и Киев, и Чернигов, и Переяславль. Правда, талантами Мономаха Ярополк не обладал, зато у него и матери имелся немалый опыт международных интриг. Они же с Изяславом поездили по заграницам, обзавелись знакомствами, а с поляками вообще сдружились и перероднились. Вот и сейчас тайно заслали гонцов к польскому королю Владиславу.

Он оказался совсем не против влезть в русские дела. Составили план. Для начала Ярополк должен отделиться от Руси, и папа провозгласит его королем Волыни. Вероотступничество князя ничуть не смущало, он папе уже присягал. А дальше Польша и Рим помогут ему прибрать к рукам остальную Русь. Это выглядело вполне реальным. В Новгороде сидел брат Святополк, сыновей Изяслава очень любило киевское боярство. Наверняка поддержит, чтобы вернуть свое былое положение. Ярополк начал готовиться к войне, укреплял города, набирал ратников.

Но и у Мономаха на Волыни были друзья, ведь он долгое время княжил здесь. Дали знать в Киев. Великий князь отреагировал без промедления, послал сына. Мономах полетел на Волынь налегке, с одной лишь конной дружиной. Послал приказы Давыду Игоревичу и Ростиславичам – присоединиться к нему. Для Ярополка столь быстрое появление двоюродного брата стало полной неожиданностью. Войск у него было гораздо больше, но сражаться лицом к лицу с Мономахом он струсил. Бросил в Луцке мать, жену, велел своим городам обороняться и улизнул в Польшу за подмогой.

Но города сопротивляться не стали, без боя открыли ворота. Мономах захватил семью изменника, все его имущество. А Ярополк за границей ни малейшей поддержки не получил. Королю было совершенно не до него. Он неосмотрительно решил покорить племя поморян, а они соединились с пруссами, ответили яростными набегами. К славянам подключились немцы. Где уж тут воевать с Русью? Ярополк потыкался туда-сюда, у него и денег-то не было, а без денег в Польше найти друзей было трудновато. Отправил послов к великому князю и Мономаху, винился, каялся, обещал впредь не хулиганить. Что ж, его простили. Возвратили ему Волынь, мать с женой. Живи мирно, служи честно.

Но жить и служить ему уже не довелось. Остались недовольны Давид Игоревич и Ростиславичи, они сами раскатали губы на волынские города. Минуло лишь несколько месяцев, и Ярополка проткнул саблей его слуга. Ускакал в Перемышль к Рюрику Ростиславичу, и его приняли. Но и Рюрик вскоре умер, а с ним оказалась похороненной тайна убийства. Кто в действительности стоял за ним, так и не выяснили.

Осталось неизвестным и другое – насколько искренне намеревался Ярополк соблюдать свои клятвы. До Всеволода и Мономаха доходили сведения, что в его заговоре участвовали брат Святополк, киевская верхушка. Но и новгородцы были совсем не в восторге от княжения Святополка. Доблести он не проявлял, не предпринял ни одного похода на финнов или прибалтов. Не украсил город ни одной церквушкой, скаредно берег свои достатки. Зато умножал их всеми возможными способами, при нем обретались евреи, торговавшие княжескими товарами, ссужавшие его деньги в рост.

Великий князь воспользовался жалобами новгородцев, чтобы обезопасить свою власть. Свел из Новгорода Святополка и заменил сыном Мономаха, юным Мстиславом. А что поделать? Сперва-то хотел всех наделить по справедливости, а выходило, что надеяться можно лишь на собственную семью. Удел убитого Ярополка государь разделил. Святополку отдал только Турово-Пинское княжество, а Волынь – Давыду Игоревичу. Но опять получилось неладно. Эти два князя стоили друг друга и прекрасно спелись. Давыд лебезил перед Святополком, наследником киевского престола. Они вместе слали в Киев доносы на Ростиславичей, а наедине перемывали кости Всеволоду и Мономаху. Святополк, несмотря на зрелый возраст, оставался неженатым. Иудейские друзья постарались подсунуть ему свою красивую соплеменницу. Князь держал ее как супругу, двоих сыновей от нее воспитывал как законных княжичей. А Давыд, получив Волынь, удачно подсуетился и сосватал дочь польского короля Владислава. В общем, альянс складывался неприятный и опасный.

18. О  русских женщинах

Византийские императоры Роман Диоген, Михаил VII Дука, Никифор Вотаниат поддерживали с Русью искреннюю дружбу. Сын свергнутого Романа Лев, сосланный в Херсонес, бежал в нашу страну, был принят в Переяславле при дворе князя Всеволода. Но и Михаил VII, окруженный мятежниками, никак не хотел ссориться с русскими, отчаянно нуждался в поддержке. Очень боялся, как бы наши князья не поддержали Льва Диогена, и постарался восстановить союз. Тут уж от былой ромейской гордыни даже следа не осталось. Император сосватал за своего наследника Константина Дуку дочь Всеволода Янку (Анну), ее с почестями отправили в Константинополь. Жениху и невесте еще предстояло подрасти, но Византия безоговорочно признавала Русь равноправной великой державой. И не просто равноправной, а более сильной.

При Алексее Комнине все переменилось. Константин Дука вместо трона очутился в монастыре, Янка вернулась в Киев. В Тмутаракани Олег Святославович признавал себя подданным не великого князя, а императора. Резкий поворот Константинополя сказался и на церковных делах. Киевский митрополит Иоанн II принялся активно вмешиваться в политику. Он гневно осуждал брачные связи русских князей с европейскими монархами [31]. Иными словами, старался воспрепятствовать заключать союзы с «латинянами», хотя сам Алексей Комнин в это же время интенсивно наводил контакты с Западом, вел переговоры с папой об объединении церквей. Митрополит объявлял грехом и торговлю с язычниками-половцами, поездки русских купцов и послов в их кочевья. Опять же – помешать миру и сближению. А византийские дипломаты и тмутараканский Олег полным ходом налаживали дружбу с половцами, Комнин старался превратить их в такое же орудие империи, каким когда-то были печенеги.

Однако при дворе великого князя сидели не простачки, ухищрения греков видели насквозь, и подобная роль церкви Всеволода ничуть не устраивала. В 1089 г. Иоанн умер, и из Киева направили делегацию в Константинополь – самим подобрать себе митрополита. Причем возглавила делегацию княжна Янка Всеволодовна. Ведь она долго жила в столице империи, хорошо знала придворных, иерархов патриархии. Это было и красноречивое напоминание Комнину, в качестве посла к нему прибыла невеста низложенного законного императора. Со своей задачей Янка справилась блестяще, провела непростые переговоры при дворе, в патриархии, и привезла на Русь митрополита Иоанна III, аскета, молитвенника, совершенно чуждого политике [73].

Хотя через год он преставился, и Всеволод, как когда-то Ярослав Мудрый, вообще не стал брать митрополита из греков. Комнину как раз приходилось туго, его теснили печенеги и турки, и великий князь, пользуясь этим, провел свою кандидатуру – митрополитом стал русский, постриженик Печерского монастыря Ефрем. Ко всем прочему, он был епископом в родовом гнезде Всеволода, Переяславле. С таким митрополитом государь добился канонизации еще одного русского святого – настоятеля Печерского монастыря преподобного Феодосия.

А Янка, несостоявшаяся императрица, замуж уже не вышла. Она построила в Киеве женский Андреевский монастырь, где и приняла постриг, стала его игуменьей. При нем княжна организовала первую на Руси школу для девочек. Но не только Янка, другие русские женщины тоже отличались от европейских и византийских современниц, были более свободными, более развитыми. Законы защищали их права. Их оскорбление наказывалось вдвое большим штрафом, чем оскорбление мужчин. Женщины полноправно владели движимым и недвижимым имуществом, сами распоряжались своим приданым. Вдовы управляли хозяйством при несовершеннолетних детях. Если в семье не было сыновей, наследницами выступали дочери. Допускались разводы. Супруги могли расторгнуть брак при неподобающем поведении своей «половины». Но если муж ушел к другой, он обязан был вернуться к жене и заплатить ей «за срам». Жена, ушедшая к другому, к мужу не возвращалась. Она лишь несла церковное покаяние, второй ее избранник платил штраф, а первый брак расторгался [93]. Женщины заключали сделки, судились. Среди них было много грамотных, новгородскими берестяными записками обменивались даже простолюдинки.

Пройдет некоторое время, и внучка Мономаха Добродея-Евпраксия тоже станет невестой византийского наследника. В Константинополе она поразила всех своей ученостью. «Цивилизованные» греки даже пытались обвинять ее в «колдовстве и знахарстве» – она была великолепным врачом, умела лечить травами, писала медицинские труды. Сохранился ее трактат «Алимма» («Мази»). Ни к какому колдовству он и близко не лежал, но для своего времени княжна обладала глубочайшими знаниями. Книга содержит разделы по общей гигиене человека, гигиене брака, беременности, ухода за детьми, по правилам питания, диеты, наружным и внутренним болезням, рекомендации по лечению мазями, приемы массажа. Наверняка Добродея-Евпраксия была не единственной такой специалисткой. На родине у нее имелись наставницы, у наставниц были другие ученицы.

Конечно, как и во все времена, девушки и дамы старались выглядеть привлекательно, пококетничать. Русские ювелиры изготовляли для них изумительные серьги, колты, браслеты, ожерелья. Большим спросом пользовались заморские самоцветы, византийские шелковые ткани. Женщины следили за константинопольской модой, копировали новинки. Впрочем, греческие фасоны служили только для парадных нарядов, да и то их шили более просторными, более удобными, чем у самих греков. А в быту предпочитали свои, русские костюмы – сарафаны, летники, кокошники, шубки, шапочки с меховой опушкой, нарядные сапожки. Расшивали одежду красивыми узорами, жемчужным бисером [55]. Все больше женщин тянулось к церкви, появлялись настоящие подвижницы. Но любили и поплясать, покружиться в хороводах – уже без всякого языческого смысла, а просто для радости.

Хотя русские представительницы прекрасного пола умели и владеть оружием. Обороняли стены городов вместе с мужчинами. Крестьянка хватала мужнин лук или рогатину, чтобы защитить детей от набежавшего половца, а жительница муромского и суздальского села – от болгарина. Женщины участвовали даже в судных поединках. Вообще в таких случаях разрешалось нанимать вместо себя бойца, но Псковская Судная грамота оговаривала: «А жонки с жонкою присужати поле, а наймиту от жонки не быти ни с одну сторону» [73]. Если присудили поединок женщине с мужчиной – пожалуйста, выставляй наемника, а если с женщиной – нельзя. Сами облачайтесь в доспехи, выходите конными или пешими, берите мечи, копья, секиры, уж какое оружие предпочитаете, и рубитесь сколько влезет. Впрочем, закон имел и хитрую подоплеку. Повздорят две бабы, заплатят бойцам, и один из них погибнет или покалечится из-за пустяковой ссоры. А сами-то не будут по мелочам рисковать, помирятся.

Замужество для девушки считалось обязательным, это вменялось в долг родителям. Невыдача дочери замуж каралась штрафом в пользу церкви [93]. А для князей браки сыновей и дочерей оставались важным средством международной политики. Постоянная угроза со стороны Польши (и связанных с ней сыновей Изяслава) подтолкнула Всеволода к сближению с Германией. Дочь Евпраксию он выдал за властителя Саксонии, маркграфа Генриха Штаденского. Мономах женил сына Мстислава на шведской принцессе. Русские княжны отправлялись в Венгрию, Норвегию, Данию.

Правда, политические браки далеко не всегда были удачными. Та же Евпраксия приехала в Германию одиннадцатилетней девочкой, до совершеннолетия ее поселили в Кведлинбургском монастыре у аббатиссы Адельгейды, родственницы короля Генриха IV. Он часто бывал здесь, приглядывался к подрастающей русской. Но королю в это время приходилось несладко. Противостояние с папой дошло до открытой вражды, а Григорий VII не остановился перед крайними мерами – отлучил Генриха IV от церкви и освободил вассалов от присяги ему. Немецкие графы и герцоги очень этому обрадовались, взбунтовались, вознамерились судить и низложить короля. Генриху пришлось каяться. Среди зимы он пробирался через альпийские снега, прибыл к замку Каносса, где находился папа. Три дня приходил к воротам в рубище и босой, обморозил ноги. Лишь тогда его приняли, он ползал перед Григорием VII и получил прощение [13].

Но папа перегнул палку. Снял отлучение лишь условно, требовал, чтобы король все равно явился на суд феодалов. А покаяние перепугало германских епископов, отнюдь не желавших церковной реформы. К Генриху метнулись и итальянские князья, враждовавшие с папой. Он приободрился, разгромил и подавил мятежников и выступил на Рим. На повторные отлучения король уже не обращал никакого внимания, Григорию VII пришлось бежать к норманнам, где он и умер. А Генрих поставил другого папу Климента III, который безоговорочно короновал его императором.

Тем временем Евпраксия расцвела, ее красота изумляла современников. Изумляло и богатство, великий князь не обидел дочь, прислал с ней огромное приданое. Она обвенчалась с молодым маркграфом Штаденским. Но и император не забыл о ней, наведывался, засматривался на юную, сказочно богатую маркграфиню. Прошел лишь год, и ее муж неожиданно скончался. По странной случайности, почти одновременно умерла жена императора Берта, и он попросил руки Евпраксии. Отправили послов в Киев, молодая вдова просила благословения, а Генрих предлагал союз против Венгрии и Рима – его ставленника уже сверг папа Урбан II и вернулся к политике Григория VII. На Руси брак не одобрили. От союза уклонились, и о самом императоре доходили очень нехорошие слухи. Но наивной восемнадцатилетней Евпраксии так хотелось стать императрицей… Она вышла замуж без согласия отца.

Об этом пришлось пожалеть очень скоро. Оказалось, что Генрих состоял в секте сатанистов-николаитов. В тогдашней Европе это было острой и «пикантной» модой. В секты вступали знатные господа и дамы, священники, монахи, простолюдины. Собирались по ночам в подвалах замков безликие, в монашеских рясах с капюшонами. На животе обнаженной избранницы служили «черную мессу», приносили в жертву собак, кошек, а по праздникам младенцев. Потом одеяния сбрасывались, гасли факелы, и все участники переплетались в общем месиве.

Когда император приказал супруге готовиться к неким особым ночным молениям, облачиться в грубую рясу, она сперва не поняла – решила, что предстоит какой-то незнакомый ей обряд покаяния. Но муж предназначил ей главную роль, быть избранницей, исполнять функции «алтаря». Евпраксия была поругана и шокирована, не могла прийти в себя от оскорбления и отвращения. А Генриха ее реакция удивила. Он-то рассчитывал доставить жене приятный сюрприз. Разъяснял, какую высокую честь ей оказали – любая дама сочла бы счастьем оказаться на ее месте. Описывал, как гордо и величаво возлежала на «черных мессах» его прежняя супруга.

Однако русские женщины и в этом отношении отличались от европеек. Евпраксия взбунтовалась, от верований мужа напрочь отреклась. От уговоров Генрих перешел к насилию. Княжну пытались таскать на сборища против воли, она сопротивлялась и мешала церемонии. Муж держал ее как узницу, истязал, угрожал отдать палачам, но сломить так и не смог. Отправляясь в поход на Италию, Генрих взял жену с собой, и в дороге она сбежала. Ее поймали, заточили в Вероне, главном гнезде николаитов. Но она успела разослать письма церковным деятелям, рассказала о пристрастиях супруга.

Противники императора помогли ей организовать второй побег. Евпраксию доставили к папе, она выступила на соборе в Пьяченце. Это было еще более трудно и стыдно, чем распластаться голой перед сектантами. Нужно было обнажить свой позор на весь мир, принести в жертву саму себя. Но русская княжна выдержала испытание. Разразился страшный скандал, императора предали проклятию. Евпраксии папа и церковный собор отпустили подневольный грех без всякой епитимьи. Но она была совершенно опустошена. Поддерживала себя неимоверным усилием воли, пока не донесла до людей страшную правду. А теперь жизнь для нее закончилась. Она вернулась в Киев и ушла в монастырь.

19. Владимир Мономах и  Святополк II

Византия была окружена врагами – с севера печенеги, с востока сельджуки, из Италии на Балканы вторгались норманны. Впрочем, опасность была не столь уж велика, в прежние времена империя с успехом выходила из более катастрофических ситуаций. Печенеги действовали разобщенными кланами. Держава сельджуков рассыпалась на эмираты, передравшиеся между собой. Но император Алексей Комнин был по натуре убежденным «западником». О мобилизации национальных сил он даже не подумал. Поссорившись с Русью, начал набирать наемников из англо-саксов. Вместо возрождения собственного флота привлек против норманнов венецианцев. За это предоставил венецианским купцам огромные привилегии, дозволил беспошлинно торговать по всей Византии.

А в начале 1091 г. стало известно, что печенеги и сельджукский пират Чаха собираются напасть вместе. Алексей совсем запаниковал, обратился к папе и европейским королям: «Империя христиан греческих сильно утесняется печенегами и турками… я сам, облеченный саном императора, не вижу никакого исхода, не нахожу никакого спасения… Итак, именем Бога умоляем вас, воины Христовы, спешите на помощь мне и греческим христианам. Мы отдаемся в ваши руки, мы предпочитаем быть под властью ваших латинян, чем под игом язычников. Пусть Константинополь достанется лучше вам, чем туркам и печенегам…» Манил деньгами, богатствами, церковными сокровищами.

Хотя положение быстро выправилось. Чаха был убит в сваре с другими сельджукскими вождями. А против печенегов греки нашли союзников. Половецкие ханы Боняк и Тугоркан привели 40 тыс. всадников, присоединился молодой и лихой князь Василько Теребовльский. Печенеги потерпели сокрушительное поражение, их прижали к Черному морю и вынудили сдаться. Но император решил ликвидировать проблему раз и навсегда. Он приказал вырезать всех печенегов до единого. В ночь на 29 апреля 1091 г. греческая армия бросилась на безоружный печенежский лагерь. Не щадили ни жен, ни младенцев. У половцев и русских это вызвало омерзение, они снялись и ушли прочь, даже не взяли свою часть добычи. Удивленный Комнин слал вдогон гонцов, не понимал, почему же «варвары» бросили столько добра? [100]

В общем, помощь западных монархов не потребовалась. Но послание Алексея уже попало к папе Урбану II и вызвало бурный восторг. Это было именно то, что требовалось Риму! Папа получил возможность собирать под своим началом воинство разных стран, выступить предводителем всей Европы! В 1095 г. на соборе в Пьяченце, том же самом, где несчастная Евпраксия рассказывала о своей беде, прозвучала идея крестового похода. Для этого созвали специальный собор в Клермоне, и Урбан призвал рыцарей освобождать Гроб Господень. Согласившимся выдавали матерчатые кресты, их нашивали на одежду, и человек становился «крестоносцем». Подключились лучшие агитаторы Петр Амьенский, Вальтер Голяк.

Правда, ни один из королей не откликнулся, у них не было особого желания плясать под папскую дудку. Зато загорелись мелкие князья, младшие сыновья графов и герцогов – они могли на Востоке хорошо поживиться, приобрести владения. Чтобы снарядить их в поход, католическая церковь охотно предоставляла им займы, ей закладывали замки и земли. Словом, для церкви со всех сторон получалось выгодно. Но призывы проповедников всколыхнули и крестьян, горожан, они тоже объявляли себя крестоносцами, вооружались чем попало. Весной 1096 г. разношерстные массы выступили в поход. Потекли, как саранча, добывая пропитание погромами. Одну толпу, опустошавшую Чехию, окружил и истребил герцог Брячислав. Другую, бесчинствовавшую в Венгрии, уничтожил король Коломан. Около 200 тыс. человек все же достигли Константинополя. Греков буйная орда ужаснула, и ее поспешили любезно переправить в Малую Азию – идите куда хотите.

Ушли они недалеко, налетели сельджуки и всех перебили. Но следом за простонародьем двигались рыцарские полчища. В Византии они тоже своевольничали, грабили. Тем не менее Комнин унижался и заискивал перед ними. Привел князя Боэмунда в комнату, заваленную драгоценностями. Тот ахнул: «Если бы мне владеть такими богатствами, то я давно бы повелевал многими землями». Алексей пояснил, что это – подарок ему, но пускай дружит с Византией. Разумеется, крестоносцы не отказывались от дармовых сокровищ, за щедрую цену приносили вассальную присягу императору: ведь земли, которые предстояло освободить, принадлежали грекам. Без особых трудностей рыцари разбили разрозненных эмиров, заняли Сирию и Палестину. Но заняли вовсе не для византийцев. Представителей императора они выгнали вон и поделили Ближний Восток между собой – основали Иерусалимское королевство, Антиохийское и Эдесское княжества.

Папские послы побывали и на Руси, зазывали в крестовый поход князей. Но наша страна в чужие авантюры не ввязалась. У нее хватало своих забот. Походы в Византию сплотили половцев. В кланах, кочевавших к западу от Днепра, лидером стал Боняк, к востоку – Тугоркан, на Дону возвысился Шарукан. В 1092 г. Боняк и Шарукан объединили силы. Лавина из десятков тысяч всадников прорвала русскую пограничную оборону. Были разгромлены города Песочен, Переволока, Прилуки, полыхали тысячи деревень. Для князей столь мощный набег стал неожиданным. Затворились в осаде Переяславль, Чернигов. Великий князь Всеволод направил к ханам делегатов. Досыта награбив и получив большой выкуп, они благосклонно согласились заключить мир.

А весной 1093 г. Всеволод Ярославич скончался. Все ждали, что престол займет Мономах. Он уже стал на Руси самым авторитетным и сильным правителем. Но… он отказался. По лествице первенство принадлежало детям старшего из Ярославичей, Изяслава – из них оставался в живых только Святополк (в крещении Михаил), княжил во второстепенном Турове. Православные убеждения Мономаха не позволили ему преступить закон. Он представлял и реальные последствия, к которым могло привести нарушение лествицы. У Святополка хватило бы ума связаться с поляками, вокруг него увивался и волынский Давыд Игоревич. Русь снова расколется в братоубийстве… Нет, Мономах не взял на себя такой грех. Он уступил власть двоюродному брату, по сути сам возвел его на киевский трон, уехал в Чернигов.

Но в Киев сразу же прибыли послы половцев – подтвердить мир с новым государем. То есть повторно содрать солидные дары. Расставаться с деньгами алчный Святополк II никак не намеревался. Он не только отказался платить, а страшно возмутился, велел кинуть послов в темницу. А это было весьма опрометчиво. Известие, словно молния, пронеслась по кочевьям, степняки вскакивали в седла. Святополк спохватился, он по своей скупости и дружину-то содержал небольшую, всего 800 воинов. Послов с извинениями выпустили, но было уже поздно. Орды накатились на русские границы, осадили Торческ.

На помощь великому князю пришел из Чернигова Мономах, из Переяславля его младший брат Ростислав. Но войск все равно было мало, начались споры. Святополк II кичился положением государя, претендовал на главное командование. Планы навязывал далеко не лучшие, Мономах возражал. Вмешивались бояре и духовенство, уговаривали его подчиниться старшему – дескать, пока спорите, враг разоряет землю. Скрепя сердце, Мономах согласился. Когда князья дошли до Триполья, он оценил обстановку и предложил вместо войны вступить в переговоры. Указывал, что половцев слишком много. Но степняки не захотят рисковать, нести лишние потери, и мира не отвергнут. Святополк резко воспротивился. Мириться – значило платить. А платить-то требовалось ему. Он настоял на битве.

Первой же атакой враг смял правое крыло – там стояла как раз дружина Святополка. В центре отбивался Ростислав, на левом фланге Мономах, половцы стали обходить их, им тоже пришлось отступать. А на пути лежала река Стугна, вздувшаяся от недавних дождей. Воинов сбивало течением, они тонули в тяжелых доспехах. Утащило в глубину князя Ростислава. Мономах, пытаясь спасти брата, пошел на дно, его едва вытащили дружинники. Труп Ростислава, выброшенный на берег, через некоторое время удалось отыскать. С остатками воинов Мономах повез его в родовую усыпальницу, в Переяславль.

Святополк II помощи родственникам не оказал. Он мчался к Киеву. Следом за ним двинулись и половцы. Великий князь собрал было в столице ратников, вывел их на врага, но его обманули простейшим приемом. Степняки сделали вид, будто отступают, киевляне погнались за ними, порушив строй, тут-то на них навалились. Государь кинулся спасаться, влетел в город с двумя дружинниками и запер ворота, бросил войско на уничтожение и плен. Осажденный Торческ держался больше двух месяцев, но половцы отвели речку, текшую через город, и жители, измученные жаждой, сдались. Всех угнали в рабство, город спалили. Теперь-то великий князь взмолился о мире. Хотя даже в такой ситуации он нашел выход, чтобы не платить – женился на дочери Тугоркана. Заимел союзника, еще и получил приданое.

Но беда не приходит одна. Разгром Святополка II и Владимира Мономаха обрадовал обиженных и выжидавших своего часа Святославичей. Олег Тмутараканский обратился к своему покровителю Алексею Комнину, получил деньги и нанимал половцев. А расплатился за услуги Тмутараканским княжеством, отдал его грекам в полное владение. В общем, император, сделав ставку на Олега, провел блестящую игру – без единого выстрела приобрел Тамань и Керчь, лишил Русь выхода к морю и вверг в междоусобицу!

Святославичи четко спланировали и организовали операцию. Старший из братьев, Давыд, тихо-мирно сидевший в Смоленске, вдруг ринулся с войском на Новгород и выгнал сына Мономаха Мстислава. Он отступил в Ростов. А Мономаха выходка Давыда удивила и рассердила. Его дружина понесла большие потери на Стугне, и большую часть оставшихся витязей князь послал на подкрепление к сыну. Что и требовалось Святославичам. Из степи к Чернигову выкатился Олег с половцами, потребовал отдать свое наследственное княжество.

С черниговской знатью он уже успел заблаговременно сговориться, горожане на стены не вышли. Мономаху пришлось обороняться с теми немногими дружинниками, которые были в его распоряжении. Тем не менее Чернигов держался восемь дней. А великий князь не вмешался, даже не подумал выручить его. Считал полезным, что Святославичи окоротят могущество Мономаха, а может, он вообще сгинет в бою. Защитники таяли, половцы растеклись по окрестностям, жгли села и монастыри. Олег им не препятствовал, не хотел из-за этого ссориться с союзниками.

Мономах решил пощадить русских людей. И тех, кто сражался с ним плечом к плечу, и местное население. Объявил Олегу – если его пропустят, он обещает уступить город. Выехал с женой, четырьмя детьми. Половцы толпились вдоль дороги, смотрели с ненавистью, готовые наброситься. Но их страшило само имя князя. Он ехал спокойный, грозный, а рядом – всего сотня дружинников. Сотня, готовая отдать за него жизни, и отдать совсем не дешево. Степняки понимали это. Никто не отважился первым поднять оружие.

Мономах удалился в родной Переяславль. Святополк II считал себя в выигрыше – потенциального соперника можно не бояться. А его окружение спешило урвать свой выигрыш, любимчики великого князя пустились во все тяжкие, обирая народ. Еврейский квартал Киева расцвел еще более пышно, чем при Изяславе. Иудеи находились под особым покровительством государя, «отняли все промыслы у христиан и при Святополке имели великую свободу и власть, через что многие купцы и ремесленники разорились» [94]. Да и сам великий князь не стеснялся в способах наживы. Прежние государи даровали монополию на соляную торговлю Печерскому монастырю. Святополк отнял ее, принялся торговать солью через друзей-откупщиков. Его сын от наложницы Мстислав зверскими пытками замучил до смерти монахов, святых преподобных Феодора и Василия – ему донесли, будто они нашли клад и скрывают [85].

В такой обстановке митрополит Ефрем вообще уехал, доживал век в Переяславле. К Мономаху перебирались многие горожане, воины, бояре. Но и Святополку II пришлось крепко призадуматься. Под властью Всеволода и Мономаха Киевское, Переяславское, Черниговское княжества представляли собой единую систему обороны от степняков, отгоняли и перехватывали их. Теперь этой системы не стало. Сила Мономаха была подорвана, Святославичи были союзниками половцев, а Василько Теребовльский оставался лучшим другом ханов. Вместе с ними повел собственную войну против Польши, захватил несколько городов, расширил княжество, умножил население пленными.

А киевские и переяславские земли половцы совершенно замучили. Причем родство великого князя с Тугорканом от набегов не спасало – тесть на владения Святополка не ходил, но другим ханам не препятствовал. Их активность была в общем-то не случайной. Половцев пытался «приручить» Алексей Комнин, превратить в орудие греческой политики, но у него ничего не получилось. После истребления печенегов степняки презирали византийцев и начали совершать походы на них самих. Зато половцев «приручили» крымские евреи-работорговцы, скупая невольников. Правда, законы Византии запрещали иноверцам торговать христианами, но на такую мелочь всегда закрывали глаза, ведь местные власти были рука об руку повязаны с купцами.

Для кочевников промысел оказался очень выгодным. Приведешь хоть десяток пленных – уже ощутимый навар. Летописец горестно сообщал: «Города опустели, в селах пылают церкви, дома, житницы и гумна. Жители издыхают под острием меча или трепещут, ожидая смерти. Пленники, заключенные в узы, идут наги и босы в чужую страну, сказывая друг другу со слезами: «Я из такого-то города русского», «Я из такой-то веси». Угнав людей, набарахолив по селам всевозможного добра, половцы как ни в чем не бывало предлагали мириться, и приходилось ублажить их подарками. Но ни с какими обязательствами они не считались. Нападали снова когда хотелось. Одна орда осадила Юрьев. Святополк II вступил в переговоры, заплатил выкуп. Половцы получили его, вернулись к Юрьеву и сожгли город.

А в Переяславль в 1095 г. заявились ханы Итларь и Китан со своими кланами – заключать очередной мир, то бишь вымогать дань. По-наглому расположились рядом с городом, потребовали заложника. К ним поехал сын Мономаха Святослав, а Итларь с отрядом въехал в крепость, их надо было поить и кормить, хан откровенно шантажировал русских: раскошеливайтесь или от вашего княжества камня на камне не останется. Но тут уж возмутились дружинники – сколько можно? Пора бы и проучить хищников. Мономах колебался, все же половцы приехали как гости, с ними обменялись клятвами о безопасности. Но бояре и воины стояли на своем: гости-то незваные, а клятвы уже давались. Ведь ханы их сами нарушили, нагрянув в Переяславль с войском. Князя убедили. Ночью его сына выкрали из половецкого стана, а утром налетели и погромили лагерь, в городе перебили опохмелявшегося Итларя и его свиту. Часть орды под руководством сына Итларя вырвалась, ускакала прочь.

Мономах сразу выслал гонцов к великому князю – писал, что надо немедленно ударить на степняков, пока они не опомнились. Не ждать набегов, а наступать. Сейчас и Святополк согласился с его правотой. Разослал родственникам приказы собирать войско. Давыд и Олег Святославичи пообещали привести своих витязей, но обманули, так и не пришли. К Мономаху прибыл лишь Святополк II с киевской дружиной. Тем не менее успех был полным. Кочевники в своих степях уже привыкли чувствовать себя в безопасности, вторжения не ожидали. Узнав о появлении русских, спешно скликали отряды, но княжеская панцирная конница раскидывала их один за другим. Стада и тяжелые кибитки, нагруженные скарбом и семьями половцев, не могли спастись от погони. Князья победоносно шли от кочевья к кочевью, вернулись на Русь с гуртами скота, пленных, вывели множество освобожденных соотечественников.

Этот рейд вновь высоко поднял престиж Мономаха. Святополк понял, что с двоюродным братом полезнее все-таки дружить, стал прислушиваться к его советам. А брат доказывал – необходимо объединить Русь, только таким образом получится противостоять врагам. Выдвинул идею созвать в Киеве съезд всех князей, чтобы сообща, вместе с духовенством и боярами решить все споры, выработать меры для защиты страны. Великий князь согласился с ним.

Однако до единства, хотя бы формального, оказалось очень далеко. Новгородцы сами выпроводили Давыда Смоленского, вновь пригласили на княжение Мстислава Владимировича, а Давыд не угомонился, еще раз попытался захватить Новгород. Сын Итларя со своим воинством устроил на Руси дикую резню, оставил головешки деревень и груды изуродованных мертвых тел, после чего благополучно укрылся в Чернигове. Святополк II и Мономах потребовали, чтобы Олег выдал его или сам прикончил, как бешеную собаку. Но Святославичи смотрели на ситуацию совершенно иначе. Не с точки зрения обороны всей Руси, а сугубо с личной. Зачем им защищать от половцев чужие уделы? А для них самих степняки оставались главной опорой.

Олег Итларевича не выдал и приглашение на съезд отверг. Ответил дерзко и вызывающе, он – самостоятельный князь, и в советах «с попами и смердами» не нуждается. Несколько месяцев с ним пересылались делегациями, уламывали. Наконец, Святополк и Мономах пришли к выводу: «Ты потому ни на поганых не ходишь, ни на совет к нам, что злоумышляешь против нас и поганым помогаешь – пусть Бог рассудит нас». Государь отобрал Смоленск у Давыда Святославича, а на Чернигов выступили киевская, переяславская, волынская рати. Самостоятельно решил отличиться юный сын Мономаха Изяслав. Он княжил в пограничном Курске, отправился с отрядом во владения Олега, на Оку, и захватил Муром.

А Олег обнаружил, что даже у черниговцев он потерял всякий авторитет. Половцы, приходившие помогать князю, слишком уж сильно напакостили его подданным. Сражаться за такого властителя у горожан не было ни малейшего желания. Олег забеспокоился, что дело может кончиться плохо для него. Сбежал в Стародуб, где жители еще сохраняли верность Святославичам. Армия двоюродных братьев последовала за ним. Стародубцы встретили их запертыми воротами и стрелами, отразили два приступа. С обеих сторон падали убитыми русские ратники, лилась русская кровь. Но Святополк и Мономах взяли крепость в плотную осаду, через месяц изголодавшиеся горожане поклонились своему князю – сказали, что больше держаться не смогут, пускай мирится или они сдадутся. Олегу ничего не осталось делать, он выехал к родственникам. Выслушал все, что о нем думали, целовал крест прибыть на княжеский съезд, включиться в общерусские дела. Его лишили Чернигова, а распределить уделы наметили на съезде.

Но пока русские князья и их войска были заняты этими разборками, половцы постарались не упустить благоприятный случай. Русь они поделили дипломатично. Святополк был зятем Тугоркана, поэтому на Киев пошел Боняк. А Тугоркан нацелился на Переяславль. Едва великий князь и Мономах примирились с Олегом, как дошли известия: Переяславль осажден. Помчались спасать город. Тугоркан их не ждал, надеялся, что князья еще воюют со Святославичем. Русские появились внезапно и с ходу устремились в атаку. Ошеломили, смяли врагов, гнали до Днепра, перетопили в реке. Только здесь узнали, что государю пришлось драться с собственным тестем, его труп отыскали в грудах порубленных половцев.

Не успели перевести дыхание, а к Святополку уже скакали новые вестники – Боняк напал на Киев. Штурмовать стены не рискнул, но разорил предместья, государеву усадьбу Берестово, дочиста разграбил Печерский и Выдубицкий монастыри. Великий князь и Мономах опять гнали дружины на перехват и опоздали. Боняк ушел, увез огромную добычу, увел тысячи пленных. Разыгрывались трагедии по степным шляхам, половцы одним тычком копья или взмахом сабли приканчивали ослабевших, отстающих. Разыгрывались трагедии и в Крыму – свора работорговцев оценивала «товар», торговалась, выбирала. Отрывала жен от мужей, детей от матерей. Кому-то предстояло трудиться на полях, кому-то грести на галерах, услаждать хозяев своим телом или ехать дальше, на базары Египта, Персии, Кавказа.

Один херсонесский еврей купил полсотни русских, в том числе печерского монаха Евстратия Постника. Вздумал заставить их отречься от Христа, перестал кормить. Но Евстратий уговаривал товарищей не поддаваться, укреплял их примером, молился с ними. За две недели все умерли, был жив лишь Евстратий, привычный к суровым и долгим постам. Разъяренный работорговец собрал на Пасху других иудеев и распял монаха. Св. Евстратий на кресте благодарил Господа, что даровал пострадать так же, как Он Сам. Его добили копьем и бросили в море. Это творилось в государстве, которое считало себя цитаделью Православия! Уж наверное, работорговец не в первый раз насильничал над христианами. Но дело вышло слишком скандальным, кто-то донес, дошло до самого Комнина. Херсонесский эпарх, допускавший в своем городе подобный беспредел, был казнен, убийцу монаха повесили [16, 85]. Остальные работорговцы перепугались и приняли крещение. Естественно, для видимости. Зато они приобрели законное право торговать христианами, а половцы поставляли их в любых количествах.

20. Владимир Мономах и  разделение Руси

Залесскую землю, где когда-то начиналось княжение Мономаха, он полюбил, не забывал о ней. При поддержке князя здесь постепенно укреплялись позиции христианства, около 1080 г. возродилась Ростовская епархия. Епископом стал св. Исайя, постриженик Киево-Печерского монастыря. Ему удалось окрестить многих местных жителей.

Оплотом воинствующих язычников оставался Чудский конец Ростова с капищем. Но сюда пришел инок Валаамского монастыря св. Авраамий. Построил хижину на берегу озера Неро, молился в ней. Господь дал подвижнику благодать исцелять болезни, о нем уже при жизни распространилась слава как о святом человеке. По молитвам Авраамия ему явился сам св. евангелист Иоанн Богослов, и монах обрел посох, укрепивший его силы. Среди бела дня, в присутствии множества людей, он в одиночку пришел на капище и сокрушил главного идола. По благословению епископа Исайи были построены две церкви – одна на месте явления святому Иоанна Богослова, вторая на месте капища.

Но св. Исайя преставился, и снова епархия осталась без епископа, здешней церковью стал руководить Переяславский епископ, а позже митрополит Ефрем. Он тоже уделял большое внимание Залесскому краю, при его участии в Суздале возвели первый каменный храм – Св. Дмитрия Солунского, возникло подворье Печерского монастыря. Не было и постоянного князя, лишь на время заезжал изгнанный Мстислав Новгородский и вернулся обратно.

А потом и на эту окраину перехлестнул вдруг пожар гражданской войны. Олег Святославович и не подумал выполнять клятву, в Киев не явился. Вместо этого он попытался овладеть Смоленском. Горожане его не приняли. Но в это время на Русь вернулся из Германии младший брат Олега, Ярослав. Когда его мать Ода уезжала на родину, она велела зарыть в потаенном месте часть казны великого князя Святослава. Сын нашел клад и с радостью присоединился к Олегу. Для того сокровища оказались очень кстати. Он набрал добровольцев из смолян, направился к вятичам. Своевольное племя не забыло покорения Мономахом, всегда было готово поддержать его врагов, Олег сформировал войско и двинулся к Мурому.

А там сидел восемнадцатилетний сын Мономаха Изяслав, захвативший город. Он обеспокоился, позвал подмогу из Суздаля и Ростова. Олег отписал ему, чтобы убирался во владения своего отца. Но дружинники Изяслава были такими же молодыми, как он сам. Загорелись драться. Призвали муромлян, подошли суздальцы, вроде бы, набиралось много – одолеем! Князь первым понесся в атаку, в первую в своей в жизни битву – удалой, бесшабашный, неудержимый. А опытный Олег именно на него бросил лучших воинов. Сраженный Изяслав рухнул под копыта коней, его рыхлая рать сразу рассыпалась. Город не сопротивлялся, Олег вступил в него победителем. Захватил вдову племянника, пленил его дружинников. Но Муромом он не ограничился, выступил на север. Приступом взял и разграбил Суздаль, Ростов сдался без боя. Часть мономаховых бояр бежала в Новгород, остальных отправили в Муром, посадили по подвалам.

Но произошло чудо. Иначе чем чудом назвать это было трудно. Такого еще не бывало на Руси. Не только на Руси, такого не бывало во всем суровом мире Средневековья. К Мстиславу Новгородскому пришло известие о гибели брата Изяслава, потом привезли и его тело. Князь оплакал его, похоронил в Софийском соборе и… поступил так, как учил Господь. Простил убийцу, своего крестного. Написал отцу, что брата уже не вернешь, а важнее всего прекратить усобицу. Для Мономаха смерть сына тоже стала тяжелым ударом, жена Гита почернела от горя. Но и он сумел подавить в себе гнев, обиду, возмущение. По-христиански смирился, согласился с Мстиславом. Оба обратились к Олегу. Признавали, что Изяслав не имел прав на Муром, а «в ратях гибнут цари и герои». Выражали готовность примириться – пусть только Олег уйдет из Ростова и Суздаля, отпустит пленных [85].

Не тут-то было! Олег распалил себя, озлобился, вспоминал, как его когда-то согнали с Волыни, как он потерял Чернигов, Стародуб, вот теперь и сведет счеты! Просят мира – значит, трусят! Он уже готовил удар на Новгород. Весь север Руси будет под его властью, поддержат Чернигов, Смоленск, а там и до Киева рукой подать… Мстиславу он ответил грубо и заносчиво. Но его крестник умел быть не только миролюбивым. Он хорошо знал новгородцев, вырос среди них, и сам стал для них близким. Собрал вече, предложил откровенно: если хотят к себе Олега, он готов уехать без войны. Если нет, надо драться. Новгородцы взбурлили, поднялись единодушно. На помощь Мономах снарядил часть своей дружины с сыном Вячеславом, призвал старых союзников, половцев-читеевичей.

Олег по-хозяйски расположился в Ростове, обложил местный народ большой данью, выслал за Волгу, на р. Медведицу передовой отряд брата Ярослава. Внезапно из лесов выплеснулась новгородская рать, повязала сборщиков дани. Ярослава отбросили, он откатился к Олегу. Оборонять Ростов поостереглись, жители были настроены совсем не в их пользу. Отступили к Суздалю. Но узнали, что к новгородцам присоединяются белозерцы, ростовцы. Спалили Суздаль и ушли в Муром. Мстислав нашел на месте города дымящееся пепелище. Несмотря на это, он не стал преследовать Олега. Остановился и повторил предложение – освободить пленных, вступить в переговоры.

На этот раз Олег согласился. Но согласился лишь для того, чтобы обмануть. Он лихорадочно скликал рязанских вятичей, подтянулась подмога из Чернигова. Разведка доносила: Мстислав поверил в перемирие, распустил воинов по селам. Этого Олег и добивался. Он ринулся на Мономахова сына. Однако служба у Мстислава была поставлена отлично. Получив известие о неприятеле, он за сутки собрал рать в кулак. Вероломство не помогло, неожиданности не получилось. Встали на Клязьме – крестный и крестник, с каждым полки, ощетинившиеся копьями, грозно сверкающие щитами и кольчугами. Четыре дня простояли друг против друга. Олег снова хитрил, усыплял бдительность, пускай расслабятся.

Но он перехитрил сам себя. К Мстиславу скрытно успела подойти подмога, Вячеслав с отцовскими дружинниками и половцами. На рассвете пятого дня Олег начал атаку и нарвался. Новгородцы и половцы сломали его фланг. Ростовцы и суздальцы, возмущенные разорением своей земли, напирали в центре. А потом воинство Святославичей разглядело стяг с ликом Спаса – стяг Мономаха. Отец вручил свое знамя Вячеславу, и по рядам противников покатилось – Мономах пришел! Смешались, побежали. Но на этот раз и Мстислав двинулся следом.

Олег оставил в Муроме Ярослава, однако он не посмел обороняться. Как только рать подступила к городу, сдался. Победители освободили всех пленных. А Олег доскакал до Рязани. Мономашичи не отставали, упрямо шли за ним. Он бросил Рязань, скрылся в лесах. В какой-то деревне его нашел посланец Мстислава. Но он в третий раз повторял те же самые условия. Обещал не мстить за брата, за Суздаль, возвратить занятые города, если его крестный замирится со своими родственниками. Только сейчас Олега проняло. Ошеломило не меньше, чем разгром. Он наконец-то согласился.

В 1097 г. в Любече собрались все князья-Рюриковичи. Душой семейного совета стал не великий князь, а Мономах. Настаивал, что Русь гибнет от раздоров. Князья спорили, изливали обиды и претензии, но против объединения возражать было трудно. Чтобы избежать склок на будущее, постановили «каждый да держит отчину свою». Чем владели отцы, пусть владеют их дети. Святополку II отошли Киевская земля и Туров, Мономаху – Переяславль, пограничная линия до Курска, Смоленск, Залесский край. Святославичи поделили то, что принадлежало их отцу – Давыду Чернигов, Олегу Новгород-Северский, Ярославу Муром. За Давыдом Игоревичем осталась Волынь, за Володарем и Васильком Ростиславичами – Перемышль и Теребовль.

Переходы по лествице из одного удела в другой отменялись. Правда, предполагали, что это не вызовет распада державы. Киев признали общим достоянием, престол великого князя переходил по старшинству, младшие должны были повиноваться государю. Вместе целовали крест: «Да будет земля Русская общим для нас отечеством, а кто восстанет на брата, на того все восстанем». Но глубокие трещины, рассекавшие страну, были узаконены, пролегли внутренними границами. Впрочем, решения только закрепило положение, которое уже складывалось само собой. А для развития хозяйства они были даже полезными. Князья могли уделять больше внимания своим владениям, благоустраивать их, строить и украшать города – знали, что передадут их детям и внукам. Начали прочно осваивать окраины, медвежьи углы.

В Муром отправился Ярослав Святославич с женой, детьми, епископом, священниками. Но здесь надо отметить, что у князей бывало по несколько имен. Одно славянское, другое христианское. А некоторые князья на старости лет принимали монашеский постриг и получали еще третье имя. Перед смертью, в монашестве, Ярослава нарекут Константином, и именно под этим именем он вошел в церковную историю. Сперва город принял его очень нелюбезно. Муромляне не возражали, когда у них периодически появлялись Изяслав Владимирович, Олег, тот же Ярослав. А сейчас князь ехал к ним на постоянное жительство, да еще и с епископом!

Уже больше 80 лет, со времен св. Глеба, город обходился без князей. Местные бояре привыкли управлять сами, как считали нужным. К тому же, племя мурома до сих пор было язычниками. Наместники, приезжавшие сюда из Чернигова, верований не касались, для них было главным собрать дань. И боярские свободы, и религия оказались под угрозой. Муром запер ворота и вооружился. Князю пришлось штурмовать собственную столицу, погиб сын Михаил. Но Ярослав был не похож на брата Олега, на него сильно повлиял пример Мстислава Новгородского, общение с ним. Он не стал мстить горожанам, начал править мирно и справедливо.

На многих муромлян это подействовало, любовь к князю росла. Зато племенная верхушка негодовала, чувствовала, что ее влияние падает. Но в ее руках оставалось мощное оружие – ведь сами же бояре и старейшины руководили языческими культами. А Ярослав ремонтировал запущенный городской храм, священники пробовали обращать жителей в Православие. Муромская знать воспользовалась этим, подбила народ на восстание. Князь заперся в храме, его осадили, ломились в двери. Помощи ждать было неоткуда, храм вот-вот могли поджечь, и св. Константин-Ярослав с иконой в руках вышел к толпе – на верную смерть. За ним сын, жена. Но его твердость, его вера переломили настроения. У простонародья всколыхнулись симпатии к князю, люди перешли на его сторону. Вскоре состоялось массовое крещение муромлян в Оке.

Ну а Мономах отправил на княжение в Залесскую землю одного из младших сыновей, Георгия. Или, как говорили русские, Юрия. Позже назовут Долгоруким, но тогда его ручонки были совсем коротенькими, ему исполнилось лет 6–7. Опекуном и воспитателем при князе стал обрусевший варяг Георгий Симонович. Его назначили ростовским тысяцким, а фактически правителем. Здешние бояре отнеслись к прибывшим куда более спокойно, чем муромские. Ребенок-князь им не мешал, а нападение Олега показало, что надо иметь более прочные связи с Мономахом. Суздаль отстраивали заново, более просторный, более красивый, чем раньше. Мономах, навестивший сына, заложил в городе большой каменный собор, и столица Залесской земли из Ростова окончательно перенеслась в Суздаль.

21. Владимир Мономах и  половцы

Решения князей о братском союзе так и остались благими пожеланиями. Не успели высохнуть их целования на кресте, как страну потрясла весть о неслыханном злодеянии. Волынский Давыд Игоревич жгуче завидовал Васильку Теребовльскому, который собственным мечом сколотил большое и богатое княжество. А Святополк II злился на Мономаха, считал, что его обделили. Ведь Киев не был наследственным владением, и детям он мог передать только Турово-Пинское княжество. Давыд Игоревич по старой дружбе предложил ему сговор. Устранить Василька, отдать Теребовль ему, Давыду, а он, усилившись чужими землями, станет союзником великого князя против Мономаха.

Простодушный вояка Василько ничего не подозревал, возвращался со съезда довольный – за ним, бывшим изгоем, закрепили его удел. На радостях замыслил еще разок побить поляков, прибрать у них пару областей. Уже послал своих людей договариваться с половцами. Но Василька зазвали в гости к великому князю, а в Киеве схватили, и подручные Давыда Игоревича выкололи несчастному глаза. Отвезли на Волынь и бросили в темницу. Такого на Руси еще не бывало. Схлестнуться и решить споры битвой – это было понятно, воспринималось как «суд Божий». Почти то же самое, как судный поединок, но сходились не два бойца, а князья со своими полками. Но хладнокровная и подлая расправа выглядела для русских дикой и омерзительной.

Мономах, больше всех ратовавший за примирение, сейчас первым забил тревогу, воззвал ко вчерашним врагам, Давыду и Олегу Святославичам. Писал: «Нож ввержен в нас. Если этого не поправим, то большое зло явится среди нас». Давыд и Олег поняли его, сразу привели дружины. Объединенная рать выступила к Киеву, встала возле города. У великого князя потребовали дать ответ. Он струсил, заюлил. Сваливал вину на Давыда Игоревича – дескать, он оклеветал Василька, он ослепил. Нет, князей такой ответ не удовлетворил. Они указали, что злодейство совершилось с ведома государя, в его городе. Уличенный Святополк дергался так и эдак, намеревался вообще бежать, но его не пустило окружение. Он-то удерет, а как же нажитое ими добро?

А духовенство разделилось. Печерский монастырь гневно обличал преступление. Но митрополит Ефрем недавно умер, на его место приехал грек Николай. Он смотрел на случившееся иначе. Подумаешь, кого-то ослепили? В Византии подобные вещи проделывали сплошь и рядом. Зато подыграть великому князю было выгодно. Митрополия поддержит его, он за это пойдет на ответные уступки. И Николай вдруг обрушился на… Мономаха со Святославичами. Сам отправился в их лагерь, повернул дело так, что не Святополк, а они оказались в роли преступников, «терзающих Русь» новой усобицей. Чтобы воздействовать на Мономаха, митрополит подключил его мачеху Анну. Князей подобный напор смутил. А Мономах и впрямь меньше всего желал кровопролития. После переговоров сошлись на том, что Святополку, так и быть, поверят, оставят его в покое. Но если Давыд Игоревич обманул его, пусть государь сам идет и карает подлеца.

Вылилось это в безобразнейшую драку на Волыни. На Давыда уже выступил брат Василька, Володарь Перемышльский. Добился освобождения слепца, а потом они вдвоем принялись громить города своего врага. Давыд, в свою очередь, изворачивался как мог, пытался переложить вину на великого князя, доказывал, что действовал по его приказу. А из Киева на него двинулся Святополк II, и Давыд удрал в Польшу. Государь благополучно занял Волынь, но… ему показалось мало.

На Волыни он посадил княжить сына Мстислава и разохотился прибрать еще богатое Прикарпатье, дать его в удел второму отпрыску от наложницы, Ярославу. Великий князь повел армию, чтобы отобрать у Володаря и Василька Перемышльское и Теребовльское княжества. Ростиславичи не испугались, изготовили свои полки. Слепой Василько перед битвой выехал вперед, поднял крест и кричал великому князю: «Видишь ли мстителя, клятвопреступник?… Крест святой да будет нам судьею!» В кровопролитном сражении рать Святополка разметали и прогнали.

Но он не успокоился. Раз самому не получилось справиться, решил найти союзников. Послал сына Ярослава к венгерскому королю Коломану, попросил о помощи. Тот согласился, на Русь ворвались 40 тыс. мадьяр. Хотя Коломан задумал овладеть Прикарпатьем не для Святополка, а для себя. С войском сразу же прибыли и чиновники для местной администрации, приехали епископы перекрещивать русских в католицизм. А Ярослав Святополчич пошел в отца и дедушку. Узнал, что король готовится завоевать русскую область, но ничуть не возражал. Посватался к дочке Коломана, был готов править Прикарпатьем в качестве венгерского вассала.

Володаря и Василька обложили в Перемышле. Но вернулся Давыд Игоревич, так и не получивший от поляков поддержки. Все трое князей очутились в беде, и выяснилось, что ради спасения все-таки можно простить вину друг перед другом, даже ослепление. Ни Ростиславичам, ни Давыду не хотелось превращаться в бездомных изгнанников. Они объединились и позвали половецкого хана Боняка. Кочевники налетели на венгров и сбросили их в реку Сан, большинство воинов Коломана вместе с епископами нашли здесь свою смерть.

Завязались бои за Волынь, города переходили из рук в руки, погиб сын великого князя Мстислав. В свое время, пытая киевских монахов, он протыкал их тела стрелой, и возникла легенда, что его сразила та же самая стрела. Конец этой вакханалии положил Мономах. По его настоянию в 1100 г. в Витичеве собрался второй съезд князей. Все прекрасно понимали – в бедствиях виноват Святополк II. Но ради примирения его делишки обошли деликатным молчанием. Оставили крайним только Давыда Игоревича. У него отобрали Волынь и передали неудачливому венгерскому союзнику Ярославу Святополчичу. Давыду выделили несколько городов и запретили претендовать на большее.

Володарь и Василько на съезд не приехали, и осмелевший великий князь настоял, что слепой не сможет править своей областью. Добился решения оставить братьям только Перемышль, пускай Володарь возьмет Василька к себе или пришлет на содержание к дядям. Но престиж Святополка пал крайне низко. Ростиславичи этому постановлению не подчинились и Теребовль не отдали. Государь снова вознамерился воевать с ними, призвал всех князей – указывал, что надо выполнить решения съезда. Однако Мономах ввязываться в очередную свару отказался. Глядя на него, отказались и Святославичи. А Святополк после полученной трепки не рискнул воевать один. Против него взбунтовался даже собственный племянник Ярослав Ярополчич, правивший в Бресте. Его-то великий князь сумел одолеть, заковал в кандалы и содержал так, что он очень быстро умер.

Заслужить любовь в народе было гораздо труднее. Не получив вожделенное Прикарпатье, Святополк замыслил урвать выгоды в другом месте. Он вспомнил старое правило – Новгород должен принадлежать тому, кто владеет Киевом, и потребовал обменяться уделами. Пусть Мономашич Мстислав возьмет Волынь, совершенно разоренную войной, а в Новгород назначил своего сынка Ярослава. Но к государю вместе с Мстиславом приехали новгородские послы и объявили: «Не хотим ни тебя, ни твоего сына». Великий князь опешил, разгневался, принялся угрожать, а новгородцы лишь выразительно пожали плечами: «Если у твоего сына две головы, пусть приезжает». На такой аргумент возражать было нечем.

Теряя опору на Руси, Святополк искал ее среди иноземцев. Выдал дочерей за польского короля и венгерского королевича. Сближался и с греками. У великого князя умерла жена-половчанка, и он сумел договориться о женитьбе на родственнице Алексея Комнина Варваре. Правда, она была уже в солидном возрасте и красотой не отличалась. Но Святополк страшно гордился успехом. А расплачивался за него, признав утрату Тмутаракани, согласившись числиться вассалом императора, целиком сдав позиции Русской церкви.

Но ведь Печерский монастырь был в оппозиции и к великому князю. Теперь Святополк и митрополит совместными усилиями взяли его под жесткий контроль. Как раз в эти годы составлялась «Повесть Временных лет», она подверглась строжайшей цензуре. Снова удалялись места, неугодные великому князю и грекам. Всячески восхвалялся Святополк, его братья, отец Изяслав. Изменников и вероотступников превращали чуть ли не в святых. Очернялись их противники. Сказалось даже влияние любимцев государя, евреев. Из летописи исчезло почти все, связанное с Хазарией! При Ярославе Мудром митрополит Иларион в «Слове о Законе и Благодати» восхвалял победителя хазар Святослава. А в «Повести Временных лет» об этой победе осталось одно-единственное предложение, и историкам приходится восстанавливать картину русско-хазарской войны по арабским, персидским источникам.

Киевские иудеи вообще разгулялись. Они постарались скрасить брак государя с пожилой гречанкой, у Святополка появилась новая красавица-наложница. А великий князь, в свою очередь, оказывал им полнейшее доверие, ставил чиновниками, финансистами, сборщиками налогов. Разоряя людей, ростовщики готовы были и «выручить» их займами. Опутывали процентами, и вся семья продавалась в рабство. Из русской столицы отправлялись по Днепру корабли с русскими невольниками. А другие такие же корабли отчаливали из Херсонеса – пока на Руси кипели усобицы, половцы не сидели сложа руки.

Мономах выступал противоположностью Святополка II. Он оставался верен себе, на старшинство государя не покушался, против него не выступал. Считал, что важнее всего сохранить внутренний мир. Но при этом Мономах вел и собственную линию. Он поддерживал русскую церковь, велел обить золотом и серебром раки святых Бориса и Глеба. Сделали это тайно, ночью, но все узнали, по чьему распоряжению. Браком Святополка на родственнице Комнина Мономах не впечатлился. У него самого среди бояр служил наследник византийского престола Лев Диоген, и князь выдал за него дочь Марию. А главной задачей Мономах полагал усмирить распоясавшихся половцев.

Возражать против этого было трудно, от набегов страдали почти все князья. Но… удар по половцам подорвал бы доходы херсонесских работорговцев, а они были связаны с киевскими. Советники нашептывали великому князю – поход на половцев повысит авторитет Мономаха, а он и без того вон какую силу набрал. Святополк помялся-помялся и отклонил экспедицию. Переиначил все наоборот, придумал собрать общий съезд князей и половецких ханов, договориться миром. Что ж, ханы не отказались. Съехались осенью 1101 г. в Сакове, все окрестные поля покрылись роскошными шатрами. Ох как порадовался Святополк! Это было его мероприятие, это он впервые в русской истории смог организовать такую встречу. Чувствовал себя неоспоримым лидером, возглавлял собрания, произносил речи. Разобрали взаимные обиды, покатились пиры, а закончили клятвой о мире «во веки веков», в подтверждение обменялись «талями», знатными заложниками.

Но итог был плачевным. Прошел лишь год. Осенью 1102 г. Боняк собрал вокруг себя еще десяток ханов и рванул на Русь. Опустошил окрестности Переяславля, городки на Суле, переправился на правый берег Днепра, пронесся по Киевщине. Святополк и Мономах подняли дружины, погнались за ним – куда там! Хан четко выверил время, которое понадобится князьям, рассчитал свой маршрут. Промчался смертоносной дугой и исчез в степях. А заложники оказались бесполезными, у Боняка находились такие же русские заложники. Только сейчас, глядя на собственные сожженные села, великий князь согласился с двоюродным братом и уступил ему инициативу – да, надо готовить поход.

Мономах наметил его на раннюю весну. Правда, киевские бояре пытались возражать, уж больно неудобное время. Придется мобилизовывать лошадей, а они нужны для пахоты, хозяйства понесут убытки. Но Мономах ответил жестко: «Удивляюсь, что вы жалеете коней больше отечества. Мы дадим время пахать земледельцу, а половчанин застрелит его на самой ниве, въедет в село, пленит жену, детей, возьмет все достояние». Собирали всех князей с дружинами, городские полки пехоты: киевлян, черниговцев, смолян, волынян, новгородцев. Ростовский тысяцкий Георгий Симонович привел рать из далекого Залесья. В Полоцке умер старый враг Всеслав, поделив княжество между пятерыми сыновьями. Старший из них, Давыд, решил, что все же не надо отрываться от Руси, тоже пришел с воинами.

Давно уже страна не выставляла такой армии. Как только Днепр очистился ото льда, из Киева вышел целый флот ладей с пехотой, по берегу текли колонны конницы. У порогов ратники высадились из лодок, и войско повернуло в степи. По весенней грязи, с пешими ратниками, тащились медленно, а половцы созывали все свои орды. Напрасно старейший из ханов, Урусоба, предлагал просить о мире. Его соплеменников избаловали легкие успехи, над опасениями Урусобы смеялись. Говорили – как же можно упускать такой редкий случай, одним махом уничтожить русскую военную силу, а потом обрушиться на беззащитную землю.

Но и Мономах добивался того же: пусть соберутся вместе, чтобы разом покончить с врагами. А раннюю весну он выбрал не зря – половецкие кони за зиму отощали и ослабели. Княжеские дружины с ходу смяли и вырубили авангард хана Алтунопы, а на р. Сутени обнаружили несметные тучи половцев, «как лес, и конца им не было видно». Лавину степняков пехота приняла на копья, всадники на худых лошадях не смогли опрокинуть строй неудержимым напором. С флангов ударила русская тяжелая конница. Половцы смешались, поворачивали назад. Но их кони израсходовали в бою последние силы, были не в состоянии уйти от погони. Пошло одностороннее побоище.

Полегло 20 ханов. Один из них, Бельдюз, сдался, обещал за себя выкуп, сколько угодно золота и серебра. Но Мономах умел быть и суровым. Золото и серебро было ценой крови и плоти десятков тысяч русских, проданных в рабство. Князь напомнил Бельдюзу, сколько раз он преступал клятвы, подговаривал к вероломству других и приказал изрубить его на части. Покончив с неприятельским войском, конница разошлась по кочевьям. А они были очень уязвимыми. Еще хазары понастроили по степям крепости-вежи. Половцы освоили эти развалины, устроили в них зимовья для скота, хранилища имущества.

Теперь русские громили и разоряли вежи. Нашли в них множество соотечественников в колодках и на цепях – тех, кого угнали осенью. Их еще не успели отправить в Крым, собирались вести как раз весной, когда дороги подсохнут. Ну а в неволю приходилось идти половцам, их женам и детям. Войско захватило огромные богатства, накопленные ханами и их воинами, бесчисленные табуны лошадей, стада коров и овец. По всей Руси звонили колокола, служили благодарственные молебны, славили Господа за великую победу, князья чествовали веселыми пирами друг друга, своих верных дружинников и ратников, на площадях выкатывали бочки меда, жарили трофейных быков и баранов.

Враги у Руси были не только на юге. В то самое время, когда все ее силы были брошены на половцев, волжские болгары и мордва напали на Муром. Небольшое войско князя Ярослава Святославовича было разбито, и здесь тоже горели деревни, уводились пленные – разве что путь им предстоял не в Крым, а вниз по Волге, в Среднюю Азию, в Закавказье, Персию. Суздальцы и ростовцы с мальчиком-князем Юрием готовились к осаде, крестьяне сбегались в города. Но вернулось из похода войско тысяцкого Георгия, и люди вздохнули с облегчением. Подсобили соседям-муромчанам, совместными силами выгнали незваных гостей.

22. Владимир Мономах и  киевский бунт

После чудовищного разгрома половцы притихли. Три года ни один всадник не нарушил границу. Но это было лишь затишье перед новыми бурями. Русский рейд не затронул владений самых могущественных ханов – Боняка, кочевавшего у Днестра и Буга, донского Шарукана. Вокруг них стягивались другие уцелевшие предводители, осмысливали поражение, копили силы. Осенью 1105 г. Боняк напал. Устроил разведку боем – прошелся вскользь по приграничным районам, пограбил и исчез. То же самое повторилось в 1106 г., в начале 1107 г. Становилось ясно, готовится мощный удар. О том же сообщали пленные, подтверждали торки и дружественные половцы.

Летом 1107 г. под Переяславлем вновь собрали большую армию, но на этот раз только конную, привели дружины великий князь, Олег Святославович, сыновья Мономаха. Впервые прибыл на войну юный Юрий Суздальский с залесскими витязями. Боняк появился на Суле, подступил к Кснятину. Когда показались княжеские стяги, хан сразу снялся и помчался прочь, русские смогли отрезать и уничтожить лишь один из его отрядов, отбить полон. Но Боняк хитрил, его вылазка к Кснятину была отвлекающей. Пускай князья, прогнав его, успокоятся, разъедутся. А в начале августа вторглось объединенное войско Боняка и Шарукана. Они осадили Лубны, раз за разом посылали воинов на приступы, степняки растеклись по округе, набирая пленных.

Но Мономах ждал этого. Армию он не распустил, она оставалась наготове и немедленно помчалась к Лубнам. Налетела так яростно и стремительно, что половцы не успели построиться к битве. Их отряды, штурмовавшие город, не смогли даже вернуться к своим лошадям, побежали в степь пешими. Их гнали и секли без пощады, во множестве забирали в плен. Прижали к берегу Хорола, добивали и топили. Погиб брат Боняка с несколькими ханами. А Боняка и Шарукана спасли их воины. Встали у брода и дрались, пока всех не перебили, но ханам позволили ускакать.

Очередной разгром наконец-то заставил половцев призадуматься. Пожалуй, золото работорговцев обходилось слишком дорого. Наверное, будет выгоднее дружить. Ханы Аепа Осеневич и Аепа Гиргеневич прислали посольства. Сообщали, что готовы заключить вечный мир и союз, хотят породниться, выдать за княжеских сыновей своих дочерей. Мономах был совсем не против союза, да и против свадьбы не возражал. На Руси вообще ценили «красных девок половецких». Статные высокие блондинки с легкой примесью монголоидных черт были красивы, темпераментны. С детства они были великолепными наездницами, мастерски стреляли из лука, но легко перенимали и русские обычаи, становились верными и любящими женами.

Мономах и его двоюродные братья Давыд и Олег Святославичи встретились с ханами на Хороле, обо всем договорились. Привезли женихов, 16-летнего Юрия Суздальского, такого же юного сына Олега, Святослава. Святославичам досталась дочка Аепы Гиргеневича, ее повезли в Новгород-Северский. А невестой Юрия стала дочка Аепы Осеневича. В Переяславле ее окрестили, назвали Марией, обвенчали молодых. Юрий возвращался из своего первого похода и с победой, и с женой. Мономах решил сам побывать в Залесской земле, поехал проводить их.

Но выяснилось, что Юрий, пока он сражался и женился, чуть не потерял свою столицу. Болгары опять воспользовались уходом княжеских воинов и на этот раз нацелились прямо на Суздаль. Собрали многочисленное войско, оно не отвлекалось на второстепенные городки, прошло по Оке и Клязьме и нагрянуло внезапно. «Обступиша град и много зла сотвориша, воююще села и погосты и убивающе многих от крестьян». В Суздале не оказалось продовольствия, не было ни князя, ни воеводы с дружиной. Горожане сами сорганизовались, отбивались и отстреливались со стен, но надежды продержаться не было. Только истово молились Господу и Божьей Матери, и избавление от беды сочли чудом. Отряд суздальчан ночью совершил вылазку, напал на вражеский стан, а болгары подумали, что к осажденным подошла сильная подмога, в панике побежали [12].

Мономах прибыл с юга на северную окраину, но и здесь ему пришлось смотреть на свежие пепелища, слушать рыдания и жалобы. Он обратил внимание на дорогу, по которой прорвались неприятели. Крепость Владимир, основанная его прадедом св. Владимиром, давно пришла в негодность, в боях с Олегом Святославичем была совсем разрушена. Чтобы надежно перекрыть путь по Клязьме, князь повелел строить тут новый город с мощными земляными валами, рублеными стенами и башнями, каменным храмом Спаса.

А против половцев Владимир Мономах уже не ограничивался обороной. Зимой 1109 г. он послал в глубь степей воеводу Дмитра Иворовича, его рать прошла вдоль Северского Донца, разорила вежи недружественных ханов, разведала дороги. В 1110 г. поднялась объединенная рать всех русских князей, наметили добраться до Дона. Выступили в январе, но ударили жестокие морозы. Было много обмороженных, армия повернула обратно. Половцев эта неудача окрылила. Летом нахлынули орды со всей степи, безобразничали на Киевщине, Переяславщине.

Но радоваться им пришлось недолго. Русь готовила еще один грандиозный поход. Снова стекались к Киеву и Переяславлю княжеские дружины, пешие полки. Прошлогодние ошибки учли. Отправились в путь в конце февраля, переждав холода и метели. Сам поход провозглашался священным, нужно было раз и навсегда избавить родную страну от нашествий кочевников. Войско благословляли епископы, много священников ехало вместе с армией. От Днепра двинулись к Ворскле, пехотинцев и вооружение везли на санях. Когда снега начали таять, поклажу перегрузили на вьюки, ратники зашагали на своих двоих.

Половцы сражаться не осмеливались, отступали, в марте русские вышли к городу Шарукань, неприятельской столице. Точнее, это была ставка хана – старая хазарская вежа, а вокруг сотни глинобитных и деревянных хижин, невысокий вал. Жители капитулировали, встретили русских медом, вином и рыбой. Их не тронули. Другой город, Сугров, пробовал обороняться, его зажгли горящими стрелами и стерли с лица земли. Достигли Дона, черпали шлемами и пили его воду. Но половцы, откатываясь перед русскими, соединялись с другими родами, призвали на помощь сородичей, кочевавших на Северном Кавказе, Волге. На р. Сольнице поджидали массы неприятельской конницы.

24 марта Мономах построил армию, напомнил о всех бедствиях, которые принесли стране кочевники, призвал: «Здесь смерть нам, станем же крепко». Стояли крепко, враги обрушивали атаку за атакой, волну за волной, но их сдерживали, отражали, постепенно сами начали теснить. К вечеру половцы развернулись и поскакали прочь. Но они были еще не сломлены. 27 марта на русских выплеснулись еще большие силы, «как бор великий и тьмами тьмы». Затопили всю степь, принялись окружать русских, обтекать с разных сторон. Мономах бросил навстречу конницу. За ней, поддерживая ее, плотным строем продвигалась пехота. Схватились с крайним ожесточением, никто не хотел уступать. Но железная русская рать шаг за шагом прорубала вражеский «бор» – и прорубила боевые порядки. Половцы заметались, смешались. А их прижимали к Дону, уничтожали. Поле устлали 10 тысяч неприятельских тел. Многие, ошалев от ужаса, сами шли сдаваться, другие бежали кто куда.

Сообщение о победе разослали в разные страны – в Рим, Германию, Византию. Рассказывали о ней как о своем, русском крестовом походе. Впрочем, в отличие от западных крестоносцев, на чужие земли не зарились, а просто защитили свою. Теперь-то степняки в полной мере почувствовали: больше безнаказанного хищничества не будет. Русь способна достать своих врагов где угодно. По всей стране звучало имя Мономаха, в нем видели героя и спасителя народа .

А в 1113 г. разболелся [32]и умер Святополк II. Киевляне обратились к Мономаху, ну кто как не он был достоин занять великокняжеский престол? Его имя было у всех на устах, он был крупнейшей фигурой на Руси, на голову возвышался над остальными князьями. Но он и впрямь был кристально честным человеком, ставил превыше всего христианские заповеди. Точно так же, как 20 лет назад, он отказался от престола, не захотел нарушать закон: по системе лествицы за Святополком Изяславичем должны были идти Святославичи – Давыд Черниговский, Олег Северский, Ярослав Муромский. Тут уж порадовались киевские бояре. Для них слабый и безвольный Давыд был самой подходящей кандидатурой. Но и народ представлял, что при Давыде настанет боярское засилье, а Олега помнили как заводчика смут. Город дружно взбурлил: «Святославичев не хотим!»

Ситуацией попытались воспользоваться любимчики покойного государя, евреи из его окружения. Им-то было выгодно протащить не Святославичей, а сына Святополка, Ярослава Волынского. При нем они сохранят прежнее положение, покровительство, доходы. Да ведь и сам Ярослав был наполовину их соплеменником, сыном великого князя от еврейки-наложницы. А у иудеев национальность определяется по материнской линии. Когда-то, в Хазарии, иудейская купеческая община именно таким способом, через каганских детей от жен-евреек, сумела перехватить власть. Тысяцкий Путята и другие вельможи, связанные с ростовщиками, оживились и засуетились. Не хотите Святославичей? Очень хорошо, давай Ярослава!

Но люди прекрасно поняли их поползновения, и накопившуюся ненависть прорвало. Киевляне разбушевались, разнесли двор своего притеснителя Путяты, двинулись в иудейский квартал. Купцы и ростовщики укрылись от народного гнева в каменной синагоге, а люди крушили их дома, разбивали двери бараков с невольниками. Мужики, девушки, дети, рассортированные и ожидающие продажи на чужбину, обнимали родных, плакали от счастья.

Теперь уже и бояре, и духовенство, и даже родня Святополка в панике воззвали к Мономаху. Умоляли принять власть и не медлить, иначе столица погибнет в погроме. Но и народ звал только его, Мономаха. Поколебавшись, Владимир Всеволодович согласился. И действительно, стоило ему только появиться в Киеве, как порядок восстановился сам собой. Бунт прекратился, горожане воодушевленно встречали князя. Знали – этот не даст в обиду, при нем будет по правде, по справедливости! Святославичи признали главенство Мономаха, куда уж им было выступать противиться желанию всей земли?

Общих ожиданий, которые на него возлагались, Владимир II не обманул. Причины восстания не были для него тайной. Столичного тысяцкого и всю администрацию он сразу же сместил, на место Путяты поставил своего воеводу Ратибора. Долги киевлян евреям прощались, проданные в рабство освобождались. Но Мономах решил ликвидировать болезненную проблему раз и навсегда – так же, как ликвидировали половецкую угрозу. Он созвал на совещание князей и тысяцких из разных городов. Разговор был нелицеприятным: разоряя и закабаляя людей, ростовщики подрывали силы самих князей, силы государства. Постановили – иудеям покинуть пределы Руси. Они могли взять все имущество, но возвращаться не имели права. В противном случае они лишались покровительства закона [16, 94]. Ясное дело, многие предпочли поступить так же, как их херсонесские соплеменники, формально окреститься. Но был принят закон, ограничивший произвол ростовщиков. Если заимодавец трижды содрал с должника «третные росты», с лихвой вернул свои деньги выплатами процентов, долг считался погашенным. А впредь «росты» ограничивались 20 % годовых.

23. Юрий Долгорукий и  шапка Мономаха

Мономах стал для русских людей идеалом властителя – мудрого, справедливого, грозного для врагов. В народном фольклоре вообще объединились фигуры двух любимых князей, двух Владимиров, Крестителя Руси и Мономаха. Так, в Киево-Печерской лавре покоятся мощи св. преподобного Ильи Муромца, и современные исследования доказали, что он был тем самым легендарным богатырем, воспетым в былинах. Выявили патологию позвоночника, из-за которой он «сиднем сидел» тридцать лет и три года. Выявлены и следы многочисленных ранений, полученных на поле брани, а на старости лет он ушел в монастырь. Но жил и служил св. Илья Муромец не в Х в., при Владимире Красно Солнышко, а в XII в., при Мономахе.

А Владимир II и впрямь был отцом для своих подданных. Обуздав лихоимство ростовщиков, он на этом не остановился. Новый «Устав Владимира Всеволодовича» дополнился законами о закупах, рядовичах, холопах. Великий князь облегчил участь зависимых людей, защитил от закабаления свободных крестьян. На посту государя Мономах поступал так же, как действовал раньше в своих уделах. Лично контролировал все дела, не доверяя вельможам и советникам. Лично правил суд, и любой человек, считающий себя обиженным, мог обратиться к нему. В быту Мономах оставался весьма скромным. Предпочитал простую одежду, надевал пышные наряды лишь на торжествах. Был очень умеренным в еде и питье, угощал гостей княжескими обедами, но сам «только смотрел на яства роскошные».

Великий князь мог быть и строгим, разболтавшаяся знать почувствовала на себе его руку. Старшего сына Мстислава он забрал из Новгорода, пусть помогает отцу управлять государством. Вместо него отправил молодого Всеволода. При нем новгородские бояре принялись своевольничать. Не считались с князем, качали перед ним права, сократили выплаты дани в Киев. Завели переговоры с Ярославом Волынским, Святославичами – дескать, могут пригласить их на княжение в обмен на соответствующие льготы, кто больше даст. Мономах вызвал крамольников в Киев, главных посадил в тюрьму, с остальных взял присягу полностью выплатить дань и не искать князей вне Мономахова дома.

Под твердой властью государя крестьяне и горожане впервые за долгое время получили возможность трудиться, торговать, путешествовать, не опасаясь вражеских вторжений. Боняк попробовал было еще раз собрать орды, двинуться к русским границам. Но как только половцы узнали, что навстречу идет Мономах, они попросту разбежались. Для окончательного усмирения степи великий князь высылал сыновей, другим князьям приказывал присоединяться к ним. Они совершили еще два похода на Донец и Дон, взяли городки Былин, Чешлюев, Сугров, добрались до Северного Кавказа. Здесь встретились и заключили союз с ясами-осетинами, дочь их князя стала женой Ярополка Мономашича.

Половцы противостоять уже не осмеливались, откочевывали подальше. Одна орда вообще ушла в Грузию, другая в Венгрию. Остальные стремились наладить отношения с русскими. К великому князю обратились былые враги Тугоркановичи, условились о союзе, на внучке Тугоркана женился младший сын Мономаха Андрей. Такие связи оказывались полезными для самих дружественных племен. Им разрешали кочевать вблизи границ, торговать в русских городах, они могли рассчитывать на помощь в случае опасности. Кроме половцев, к Руси потянулись и другие кочевники – черные клобуки (каракалпаки), берендеи (уральские угры). Их брали на службу: граница большая, места всем хватит. Но если степные соседи вели себя неподобающим образом, начинали грабить и угонять скот, их выгоняли. Не оценили вашей же пользы – не обессудьте, убирайтесь куда глаза глядят.

Святополк II сильно уронил престиж Руси в отношениях с Византией. Алексей Комнин обращался теперь к великому князю как к своему вассалу, не признавал его самодержавным государем, через митрополию силился регулировать политику. Мономах решительно одернул греков. Официальной войны не объявлял, но у него же имелся зять Лев Диоген, претендент на престол империи. Владимир II помог ему набрать русские отряды, дал дружественных половцев. В 1115–1116 гг. Лев появился на Дунае, захватил Доростол и еще ряд городов. Но греки умели воевать не только в открытых сражениях. Чтобы не допустить смуты, они объявили Льва самозванцем и подослали двоих шпионов-арабов, которые прикончили царевича.

Такой поворот Мономаху совсем не понравился. Он решил тряхануть империю как следует. Велел собирать войско, назначил опытных воевод. Но в это время скончался Алексей Комнин, корону унаследовал его сын Иоанн. Он начал круто менять политику отца и готов был любой ценой замять ссору с русскими. В Киев прибыло далеко не обычное посольство. Когда узнали, что оно привезло, все просто ахнули. Императорский венец, скипетр, чашу, царские одежды! Иоанн признавал Мономаха равноправным царем, а вдобавок просил руки его дочери Добродеи (Евпраксии) для своего наследника Алексея. Большего желать было трудно, великий князь согласился мириться.

Но Тмутаракань осталась за Византией. При системе «каждый да владеет отчиной своей» претензии на нее должны были предъявить не Мономах, а Святославичи, это была их отчина. Однако чернигово-северские князья не сочли нужным бороться за княжество, которое сами же отдали. А с утратой Тмутаракани терял значение далекий форпост Руси – крепость Белая Вежа на Дону, захваченная еще Святославом Игоревичем. Она контролировала важный торговый путь – с Волги на Дон и через Азовское море на Тамань, взимала пошлины. Русские жили здесь полтора века, кое-как поддерживали связи с родиной.

Точнее, для них родиной стала уже Белая Вежа. Здешние русские смешались с хазарами, ясами, касогами, перенимали их обычаи, сохранили только язык и православную веру. Им приходилось нелегко, привыкали рассчитывать только на себя. Сами отбивались от степняков, разводили скот, ловили рыбу, торговали. Когда нападения половцев участились, а ближайшая русская база, Тмутаракань, переходила из рук в руки, беловежцы начали переселяться на Русь. Им выделили место на р. Остер, и была построена крепость с тем же названием, Белая Вежа. В 1117 г. гарнизон и жители навсегда покинули город на Дону, ушли к сородичам на Остер. Но русских в этих краях проживало уже много, и многие остались. Их стали называть «бродниками» – основным их промыслом было обслуживать тот же торговый путь, волоки, переправы, броды через донские притоки.

Сыновья Мономаха с новгородцами и псковичами несколько раз ходили в Эстонию и Финляндию, «напомнили» местным племенам, что хотят они или не хотят, а дань платить надо. Пятеро детей покойного Всеслава Полоцкого попытались сделать то же самое, привести к повиновению латышские племена, прекратившие платить дань. Но раздел княжества сказался в полной мере. Братья повели на соседей пять отдельных дружин, пять отдельных ополчений и подчиняться друг другу абсолютно не желали. Итог был плачевным. Латыши разметали их войско, погибло 9 тыс. полочан.

Ну что ж, если не получилось с прибалтами, то Всеславичи передрались между собой. Старший, Давыд Полоцкий, стал сближаться с Русью, признал над собой власть Мономаха. Но второй, Глеб Минский, решил следовать политике отца. Напал на Давыда, полез грабить на Смоленщину, на Турово-Пинское княжество, сжег Слуцк. Мономах решительно пресек эти безобразия. Собрал всех князей – чернигово-северских, Юрия Суздальского, смолян, новгородцев и вступил во владения разбойника. Захватили и разорили Оршу, Друцк. Глеб Всеславич засел в Минске, изготовился обороняться. Но великий князь не стал губить людей и штурмовать город. Грозная рать встала вокруг Минска и дала понять, что уходить не собирается.

Глеб сдался. Вышел со своими боярами, униженно каялся, целовал крест слушаться великого князя. Мономах простил его, возвратил княжение. Да только обещаний хватило ненадолго. Не прошло и нескольких лет как Глеб возобновил набеги на новгородские и смоленские земли. Глупую дерзость государь немедленно наказал, отправил в Белоруссию сына Мстислава. Глеб опять принялся каяться, молить о мире. Но сколько можно клятвами бросаться? Князя низложили и отправили в Киев, отдали его владения более благоразумным родственникам.

А Залесской земле по-прежнему досаждали волжские болгары. Они вошли во вкус охоты за невольниками, русские старались перехватить вторгшиеся отряды, рубились с ними, столкнувшись на лесных полянах. Молодой князь Юрий по примеру отца пришел к выводу, что нельзя ограничиваться обороной, надо вразумить врага контрударами. Но великий князь не мог помочь ему – по сравнению с другими государственными делами события на севере были второстепенными, они даже не всегда попадали в летописи. Наоборот, приходилось отряжать ростово-суздальских воинов то на юг, то в Белоруссию.

В борьбе с болгарами оставалось обходиться собственными ресурсами, и Юрий их нашел, привлек тестя, половецкого хана Аепу. В 1117 г. хан двинулся со своей ордой вверх по Волге, ворвался в Болгарию. Но местные правители легко переиграли половцев. Сделали вид, будто готовы принять любые условия, заплатить любой выкуп, выставили угощение и преподнесли отравленное питье. Хан и все его воины умерли в страшных мучениях. Теперь Юрию надо было расквитаться еще и за подлое убийство родственника. Но ему понадобилось целых три года, чтобы подготовить большую рать. Это была первая самостоятельная война князя. В 1120 г. по Волге отчалила внушительная флотилия с суздальцами, ростовцами, белозерцами. Болгар разгромили, взяли много добычи, заставили подписать мир.

Европейские монархи считали великой честью породниться с Мономахом. Его внучка стала женой норвежского короля Сигурда (в Норвегии ее назвали Малфрид). Вскоре она потеряла мужа, но русские княжны были слишком завидной партией. К ней сразу же посватался король Дании Эрик, и Малфрид сменила норвежскую корону на датскую. Другая внучка Мономаха, Ирина-Ингеборг вышла замуж за датского принца Канута Святого. Он занял престол в соседнем государстве славян-ободритов, стал их королем. А его супруга, как сообщают датские хроники, прославилась своей мудростью, была во всех делах советницей мужа.

Давний враг Руси венгерский король Коломан приходил к выводу, что захватить Прикарпатье, наверное, уже нереально. Надумал примириться, тоже заслал сватов и взял в жены дочь великого князя Евфимию. Да и бывший союзник и зять Коломана Ярослав Волынский засуетился, начал пристраиваться к Мономаху. Раньше приводил на Русь венгров, но расклад сил стал совсем другим, да и супруга, мадьярская принцесса, умерла. Еще при жизни отца, Святополка II, Ярослав стал заискивать перед могущественным двоюродным дядей, выразил желание породниться с ним. Мономах был не против. Он искренне хотел сплочения и укрепления связей между различными княжескими ветвями. За Ярослава Святополчича он выдал еще одну свою внучку, дочь Мстислава (ее имени летописи не называют).

Но для всех потомков великого князя Изяслава измены и вероломство стали уже как бы «семейной традицией». На Волыни, под крылышком Ярослава, собрались подручные его отца, лишившиеся в Киеве теплых мест и доходов, собрались изгнанные евреи. Ярослав-то был их сородичем. В этом клубке варились обиды, подогревались амбиции, зрели интриги. Крамольники отдавали себе отчет, что ни один из русских князей их не поддержит. Но зачем русские? Дорогу в Венгрию уже хорошо изучили, забросили удочки Коломану. Он сразу заинтересовался – ага, значит, все-таки можно поживиться? Заключили договор, что король поможет возвести Ярослава на киевский престол, а за это получит Прикарпатье. Иудейские купцы выделяли деньги, для них вообще открывалась блестящая перспектива – повторить сценарий Хазарии, получить на Руси «своего» князя!

Но внутри дворца утаить замыслы было трудно. Княгиня Мстиславна узнала, сообщала в Киев – на Волыни затевается неладное. Мономах встревожился, вызвал Ярослава для объяснений. Вместо этого князь и Коломан бросили государю открытый вызов. Способ выбрали грязный и оскорбительный, одновременно отослали к нему своих жен, обвинили их в супружеской неверности. Причем королеву Евфимию выгнали из Венгрии беременной.

Уж конечно, государь такой выходки не стерпел. Поднял рати со всей Руси, двинул их к Владимиру-Волынскому. Осажденный Ярослав с нетерпением поглядывал с башен на запад. Но прошел месяц, второй, а венгры не появлялись. Как выяснилось, Коломан в это время умер. А горожане возмущались, что их втянули в беду, готовы были взбунтоваться. Князю пришлось сдаться. Явился к грозному деду жены, ползал перед ним на коленях, клялся, что больше не будет. Мономах был верен своим принципам, на первый раз простил. Мстиславна вернулась победительницей к униженному супругу.

Но и Ярослав был верен себе. По соседству жили не только венгры, но и поляки, их король Болеслав Кривоустый приходился волынскому князю зятем. Едва войска Мономаха удалились, как Ярослав связался с польским монархом и вступил с ним в союз. Не удержался, чтобы нагло и мелочно не отомстить жене, во второй раз выпроводил ее вон. Результат был вполне предсказуемым. Дороги от Киева на Волынь снова запылили под сапогами ратников и копытами государевых дружин.

Но теперь от князя отвернулись и жители Владимира-Волынского, и его собственные бояре. Кому охота страдать и погибать за авантюриста? Не дожидаясь подхода киевских полков, Ярослав удрал в Польшу. Болеслав Кривоустый честно исполнил договор, начал войну с русскими. За это он получил изрядную трепку. Младший сын великого князя Андрей опустошил приграничные районы Польши, а воевода Фома Ратиборович разбил королевское войско под Червеном. Но Болеслава и Ярослава уроки не образумили. Иудейские толстосумы не скупились, готовы были отвалить любые суммы. Разве можно было упускать уникальную возможность, собственного претендента на престол? Велись переговоры с чехами, соблазнился новый венгерский король Стефан.

В 1123 г. на Русь вступила огромная армия – мадьяры, поляки, чехи. Обложили Владимир-Волынский. Но вчерашние подданные отказались принимать своего князя. У них был уже другой правитель, Андрей Мономашич, и волыняне под его знаменами вышли оборонять город. Ярослава и его чужеземных товарищей приветствовали стрелами. Великий князь отправил к ним на выручку старшего сына, Мстислава. Он наскоро собрал отряд, но не смог пробиться к городу через вражеские полчища. А король Стефан, возглавивший объединенное командование, назначил штурм. Ярослав прекрасно знал крепость, ездил с польскими и венгерскими начальниками на рекогносцировки, показывал им слабые места, удобные для приступа. А защитникам кричал, что не пощадит никого, предаст всех жителей от мала до велика страшной и мучительной смерти.

Осажденные обратили внимание на эти поездки вдоль стен, ночью выслали воинов. Двое из них спрятались во рву. Когда Ярослав приблизился к ним, выскочили и проткнули его копьями… И все. Планы превратить Русь в подобие Хазарии рухнули. А для интервентов предлогом была защита «прав» Ярослава. Война утратила смысл. Распалившийся Стефан хотел все же взять город – хотя бы пограбить. Но воеводы охладили его: рядом был Мстислав, к нему подтягивались подкрепления. Стоит ли овчинка выделки? Неприятельское войско снялось и ушло прочь.

Мономаху уже перевалило за 70, он чувствовал, что земная жизнь истекает. Умирать поехал на Альту – тут было памятное, любимое место, на месте убийства св. Бориса он построил храм. 19 апреля 1125 г. Владимир II скончался. Позже родилась легенда, что он предвидел хаос и гибель страны, передал Юрию Долгорукому греческие царские регалии и велел хранить их в тайне, передавать из рода в род до тех пор, пока Русь снова не объединится. Конечно, это была всего лишь легенда. Шапка Мономаха, которую через три с лишним века оденут русские цари, была вовсе не византийским императорским венцом. А Юрий не был любимцем отца. При Мономахе гремели Мстислав, Ярополк, Вячеслав. Суздальский князь оставался в сторонке, сам по себе. Но он унаследовал нечто иное – идею Шапки Мономаха. Идею сильной самодержавной Руси. Ее-то и сберег Юрий Долгорукий, в отличие от своих братьев. Ее-то и передал потомкам – от поколения к поколению…

24. Юрий Долгорукий и  крамольные бояре

Идея самодержавия сохранилась, но в XII в. она не имела шансов на успех. На Руси возобладали совсем другие настроения – феодального распада. Шли точно такие же процессы, как в Западной Европе. Граф или герцог набирал силу, и зачем ему было повиноваться королю? Не лучше ли повоевать с соседним герцогом, прихватить его земли? Примерно так же рассуждали русские удельные князья. Бояре стремились к такому же положению, как у польских панов, венгерских или немецких баронов – диктовать князьям собственную волю. Богатые торговые города Новгород, Полоцк, Смоленск, были ничуть не против того, чтобы жить самостоятельно и грести прибыли, как Венеция, Генуя, Бремен, Любек.

Только могучая воля и таланты Мономаха смогли затормозить общий развал. А после него великим князем стал сын Мстислав. Все уже привыкли, что он был «вторым я» отца, лучшим полководцем, заслужил прозвище Великого. За него стояла горой киевская верхушка – при нем оставалось то же окружение, что при Мономахе, а другие князья привели бы собственных приближенных. Правда, по системе лествицы очередь была не его. Ведь и сам Мономах в свое время обошел Святославичей. А из них был еще жив Ярослав, креститель Мурома. Когда умерли его братья Давыд Черниговский и Олег Северский он перешел из Мурома править в Чернигов. Но он был скромным, миролюбивым, усобиц ни в коем случае не желал и смолчал. Дети Давыда и Олега тоже считались старше, чем дети Мономаха. Но кто они были по сравнению с Мстиславом Великим? Кто их знал на Руси?

А Мстислав принялся перераспределять родовые владения Мономашичей. По идее, ему следовало передвинуть в более престижные уделы братьев. Однако количество князей на Руси возрастало с каждым поколением, все крупные города, а где-то и мелкие городки были заняты. Но Мстислав хотел пристроить получше собственных сыновей, а их было пятеро. Посадил их в Новгороде, Смоленске, Вышгороде, Курске. Братьям великий князь оставил то, чем они владели, Ярополку Переяславль, Вячеславу Туров, Андрею Волынь. В Залесской земле традиционно правили младшие княжичи. Поэтому Юрий Долгорукий рассчитывал перебраться куда-нибудь в иное место. Но и ему Мстислав сохранил прежний удел, а в дополнение к нему Юрий сумел получить только маленькую крепость Городец на р. Остер.

Хочешь не хочешь, Юрию пришлось возвращаться к себе в Суздаль. Тут он провел уже четверть века. Состарившийся боярин Георгий Симонович управлял Ростовом. Жена, половчанка Мария, всем сердцем приняла христианство, покровительствовала суздальским храмам и монастырям. Она была верной и любящей супругой, одного за другим приносила мужу детей. Их первенцу и любимцу, Андрею, шел уже тринадцатый год. Постепенно русская окраина преображалась. Возникали новые города – Углич, Клещин, на Волге встала Кострома, прикрыла Ростов и Ярославль от болгарских набегов. Под защитой крепостей и княжеских воинов росли крестьянские семьи, их не убивали и не угоняли враги. А сам Юрий приводил из походов пленных полочан, болгар. Можно было продать их, разжиться звонкой монетой. Но князь предпочитал расселить их по своим землям. Срубят новые деревеньки, привыкнут, детишек родят, и выгода в итоге будет куда большей, чем деньги работорговца.

Юрий помнил наставления отца, главное богатство – люди. От них и достаток, и сила князя, а заботиться о них – православный долг. Но править в здешних краях было совсем не просто. Обширная Залесская земля до сих пор оставалась малонаселенной, неустроенной. Отдельные районы вокруг городов покрылись селениями, распаханными полями. А между ними лежали леса, леса, леса. Даже сеть княжеских погостов с тиунами-чиновниками охватывала только берега Волги и центр удела, земледельческое Суздальское ополье. В глухомани погостов не было. Туда, как во времена Вещего Олега или Игоря, князь или его наместники каждый год ездили на полюдья. Двигались от села к селу, собирали дань с жителей, решали накопившиеся споры. Да и зачем было организовывать постоянную администрацию? Хлопотно, доверенных людей не хватало. А сами князья и их подручные знали, что они здесь находятся временно. Побудут сколько-то лет и передадут княжество кому-то другому. Юрий против своей воли задержался в Залесье надолго.

Но это было очень не по душе ростовским и суздальским боярам. Пока князь был мальчишкой – еще куда ни шло. Мальчишка никому особо не мешает, посидит несколько лет и заберут, как прежних. Князья менялись, а бояре-то были местными. Настоящими хозяевами края они считали себя. Без князей успели захватить лучшие земли, «работили сирот» – закрепощали крестьян. В своих владениях они были полновластными царьками, карали и миловали по собственному усмотрению. Утверждению христианства бояре противились. Когда находились в городе, вели себя по-православному, где же еще себя показать, нарядами похвастаться, как не в храме? А в селах, в усадьбах, кому хочется раскошеливаться на строительство церквей, содержание священников? Опять же, священник начнет вмешиваться в дела боярина, обнаружит нарушения законов и церковных правил. Люди потянутся к нему с вопросами, жалобами. Нет уж, пусть остаются язычниками. Без посторонних глаз и ушей спокойнее.

В усадьбах бояре жили вполне по-язычески, держали сколько угодно смазливых холопок, выступали главными действующими лицами на ритуальных праздниках, хозяин – как «отец» общины, хозяйка – как ее «мать». Восседали почетными гостями на свадьбах, тризнах, братчинах, выделяли для них пиво и жертвенных баранов, награды для победителей в кулачных боях. Оказывали смердам высокую честь, явившись посмотреть на игрища. Старики ходили к боярину советоваться, когда справлять «священную свадьбу» или русалии. Боярыня руководила женскими обрядами, под ее началом устраивали «обжинки» и «дожинки», гадания, оклички мертвых, тайные пляски, обегания и опахивания хозяйства для магической защиты от бед.

Такое положение поддерживало непререкаемый авторитет бояр. Разве можно ослушаться «отца» и «мать»? Они благодетели, покровители, оберегают веру от христиан. А благодетели крепенько выжимали своих подданных. Работай и плати сколько велено. Но тут уж ничего иного не оставалось. Боярин был для смердов самой высшей инстанцией.

Однако идиллии язычников и хозяйчиков приходил конец. Юрий Владимирович помаленечку брал Залесскую землю под контроль. А правителем он был твердым, решительным. Бояре зароптали – вот взялся на нашу голову! Сколько лет без всяких князей обходились! Знать выражала протесты, устраивала Юрию недружественные выходки и демарши в его собственной столице. Он даже выехал из Суздаля, построил отдельную резиденцию в Кидекше.

Оппозицию возглавил Степан Кучка, самый богатый и могущественный из бояр. Он отхватил внушительную область на Москве-реке и Клязьме, многочисленные «села и слободы красные». Город Москва принадлежал не князю, а ему, воины в крепости были не княжеские, а кучковы. Пошлины на торговом пути между Волгой и Днепром тоже текли не в княжеский, а в боярский карман. Юрию давали понять – пусть уймется и сидит себе потихоньку в Кидекше. А иначе, пожалуй, и вовсе не усидит. Бояре и без него сила, а кто он без бояр?

Конфликт копился долго, а прорвался сразу. Князь приказал прислать на службу сыновей Кучки, а он демонстративно отказался. Ответил грубо и дерзко – не будет тебе моих сыновей. Это был вызов, пример для других бояр. Попробуй-ка, князюшка, сладить с нами. Юрий прекрасно осознавал: смириться означает фактически отказаться от власти в Залесской земле. Он начал готовиться к войне. На Западе такое случалось сплошь и рядом, но на Руси еще не бывало, чтобы князь воевал против собственного боярина. Впрочем, и сражаться-то было не просто. Основу войска составляли боярские дружины, городские полки вели бояре-тысяцкие, как они себя поведут?

Кучка был совершенно спокоен. Кто посмеет его тронуть? Своя братия, аристократы, будут на его стороне. Но и Юрий знал это. Он как раз и воспользовался беспечностью противника. Позаботился, чтобы в Москве у него были свои люди, информировали, что там делается. Ратей собирать не стал, выбрал подходящий момент и нагрянул в чужой город с одной лишь княжеской дружиной. Боярин и его воины опешили от неожиданности, сопротивления не оказали. В общем-то, Кучка и теперь не особо встревожился. Что ему может сделать князь? Посадит в тюрьму, а за него поднимется вся верхушка Ростова и Суздаля.

Нет, такого шанса Юрий ему не дал. Он даже опомниться Кучке не позволил. Изменник и бунтовщик поставил себя вне закона, князь с ходу вынес приговор, кивнул слугам, они вытащили боярина за крепостные стены и снесли ему голову… Подчиненный народ Кучка притеснял и обирал в полную волюшку, за него в Москве не заступился никто. А известие о казни молнией разнеслось по Залесской земле, вогнало аристократию в шок. Пожалуй, заноситься перед князем было слишком опасно.

Но Юрий расправился лишь с одним наглецом и дал острастку другим. Враждовать со всей боярской кастой он не желал, сразу сделал шаги к примирению. Сыновей Кучки князь принял ко двору, дал им высокие посты – в общем-то, и на своем настоял, добился, чтобы Кучковичи служили ему. А на дочери казненного Улите он женил своего сына Андрея. Москва с окрестностями получилась не конфискованной, а отошла к княжескому дому чин по чину, в качестве приданого. Юрий определил Андрею и персональный удел. Что мы, хуже киевских или черниговских властителей? У нас тоже города есть, худо ли бедно, детей обеспечить можем. Князь дал сыну Владимир. Крепость не ахти какая, но вместе с Москвой важная дорога по Клязьме и Москве-реке попадала под управление подрастающего наследника.

Хотя все свои успехи в Залесье Юрий считал второстепенными. Он с детских лет впитал – основное в жизни будет не здесь, а на юге. Там настоящая Русь, великолепные города, храмы, почетные престолы. Пока он был лишен всего этого, но верил, что ситуация переменится. Когда он приобрел Городец на р. Остер, чрезвычайно радовался. Он заимел город в Поднепровье! Зацепился! У него появилась база на будущее. Обустраивал и расширял Городец, прилегающие к нему села.

А правление Мстислава Великого оказалось всего лишь инерцией правления Мономаха. Великий князь сохранял ореол могущества своего отца, пытался продолжать его политику. Осмелели было половцы, пробовали возобновить набеги, Мстислав отбросил их, повторил поход в степи и прогнал враждебные кланы «не только за Дон, но и за Волгу». Сын государя Всеволод-Гавриил, княживший в Новгороде, усмирил взбунтовавшихся эстонцев. Взял города Юрьев, Медвежью Голову (Оденпе) и заставил подтвердить подданство Руси. Тем не менее Мстиславу не хватало мудрости и дальновидности Мономаха, его высокой принципиальности. Набрали силу придворные вельможи. Они были «мономаховыми», великий князь полностью доверял им. А методам отца – доверяй, но все проверяй лично, уже не следовал. Бояре исподволь гнули свою линию. Не Мстислав руководил ими, а они склоняли Мстислава в нужную им сторону.

А потом случилась свара среди княжеской ветви Святославичей. Как уже отмечалось, правивший в Чернигове Ярослав-Константин не вступил в борьбу за престол великого князя, хотя и имел на него законное право. Но он был старшим в роду. Своим отказом он как бы расписался за весь род, перекрыл дорогу к вершинам власти племянникам, Давыдовичам и Ольговичам. Его позиция очень разозлила одного из них, задиристого и честолюбивого новгород-северского князя Всеволода Ольговича. Если ты эдакий тихоня, то и Чернигов нечего занимать! В 1127 г. Всеволод внезапно налетел на Чернигов. Бояр Ярослава безжалостно перебил, его самого выгнал. Тот метнулся в Киев просить о заступничестве. Великий князь возмутился, клялся обуздать разбойника.

Всеволод готовился раздуть нешуточную войну, позвал половцев. Но они боялись Мстислава и не пришли. Тогда смутьян сделал резкий поворот, сам обратился к государю. Просил о мире, братстве. А награбленными дядиными богатствами он щедро подмазал советников великого князя. Они вдруг вспомнили, что Мономах в первую очередь старался избегать войны с родичами, предотвратить братоубийство. Нашлись и деятели из духовенства, внушавшие: «Лучше преступить клятву, чем убивать христиан», брали грех на себя. Мстислав, даром что Великий, пошел у них на поводу. Он не только простил Всеволода, но и сохранил за ним захваченный Чернигов.

Зло осталось безнаказанным, теперь любой мог взять на заметку – кроме законного права существует право сильного. А обиженный Ярослав уехал в свои прежние владения, в Муромо-Рязанское княжество. Оно обособилось и от Чернигова, и от Киева, вообще от Руси. Какой смысл подчиняться великому князю, если он не исполняет своих обязанностей? Обособилось и Прикарпатье. После смерти Володаря и Василько Ростиславичей там княжили их дети. Старший из них, Владимирко Володаревич, перенес столицу в Галич, и княжество стало называться Галицким. Оно вело собственные войны, заключало союзы с венграми, поляками, византийцами, и на Киев почти не обращало внимания.

Мстислав Великий как-то и не заметил, что держава начала распадаться. Зато он пытался расширить ее за счет Полоцка. Там правил Давыд Всеволодович. Он не разбойничал, вел себя дружелюбно по отношению к великому князю, но и не подчинялся ему, числил себя самостоятельным. Государь организовал масштабную операцию, трое его братьев и сыновья в один день вторглись в Полоцкую землю с разных направлений, от Турова, Смоленска, Новгорода. Многие полочане успели изменить отношение к Руси, не хотели воевать, города сдавались без боя. В Борисове князь Борис Всеславич был даже женат на дочери Мстислава Великого. Но его войска учинили в городе дикий грабеж, громили дома, тащили барахло, насиловали женщин. Князья-победители и не подумали удерживать своих «героев». Ограничились тем, что послали дружинников охранять дочь Мстислава, в разгуле и она могла подвергнуться общей участи.

Давыда государь сместил, заменил его братом Рогволдом, согласившимся признать себя вассалом Киева. Но в 1029 г. Рогволд умер, и Мстислав очередной раз вспомнил, что надо бы получше обеспечить собственных детей. Собрал пятерых полоцких князей с женами и детьми и выслал их в Византию, а Полоцкое и Минское княжества отдал сыну Изяславу. Эти безобразия никак не способствовали симпатиям полочан. Наоборот, оттолкнули их от Руси. Дружелюбие развеялось, в киевлянах местные жители видели оккупантов.

Зимой 1031 г. Мстислав выступил на Литву. Победил, привел множество пленных, но в снегах простудился, разболелся. Вскоре стало ясно, ему больше не подняться. Но следующие по возрасту братья были слишком уж ненадежными. Ярополк Переяславский всю жизнь служил лишь подручным Мономаха и Мстислава, был слабовольным и нерешительным. Второй, Вячеслав Туровский, пристрастился к чарочке, кроме застолья его ничего не интересовало. А умирающий государь снова лихорадочно пекся о сыновьях, придумывал выгодные для них комбинации.

Звал к постели бояр, совещался, и заключил договор с Ярополком. Он получит престол, а за это пускай продвигает Мстиславичей. В свою очередь, и Мстиславичи станут его опорой. Договор окончательно перечеркивал законы о наследовании, он был направлен против младших братьев государя, Юрия и Андрея, но киевские бояре его поддержали. При таком раскладе они удерживали за собой ключевые посты при дворе. 15 апреля 1032 г. великий князь преставился. Киев уже возгордился, возомнил себя вправе самому определять государей, как призывал Мономаха и Мстислава. Без съезда князей, без всяких согласований с ними столичная верхушка провозгласила властителем Ярополка II Владимировича.

25. Юрий Долгорукий и  княжеские свары

Князя Юрия не зря прозвали Долгоруким. Он сидел в Суздале, но и в столице имел верных людей, досконально представлял, что творится в великокняжеском дворце. О сговоре Мстислава и Ярополка он узнал заблаговременно, стало ясно – его и младшего брата Андрея Волынского собираются оттеснить от киевского престола. Юрий связался с Андреем, договорился о взаимодействии. Многочисленные князья-родственники съехались в Киев на похороны государя, посидели за поминальным столом. Но странное это было застолье. Одни готовились обмануть своих близких, другие догадывались, что их готовятся обмануть.

Отзвучали поминальные службы, и Ярополк начал тасовать уделы. Как и условились, лучшие волости получили Мстиславичи. Новгородскому Всеволоду-Гавриилу определили Переяславль, Изяславу в дополнение к Полоцкому княжеству достался Новгород, Ростиславу Смоленск. Но Переяславль был родовой вотчиной Мономаха и его потомков, вторым по значению городом, которым они владели. Выходило, что новый великий князь в обход братьев отдает его племяннику, признает его своим наследником. Что ж, Долгорукий не зря так дорожил Городцом-Остерским. Он успел сосредоточить там дружину. Всеволод-Гавриил утром прибыл в Переяславль, а через несколько часов, «до обеда», примчался суздальский князь и заставил его выехать [12].

Переполошились все – и Ярополк II, и Мстиславичи, и столичная знать. Совместными усилиями уговорили, чтобы Юрий оставил город. Он согласился, доводить дело до крайности не хотел, но настаивал – делить волости надо по старшинству и справедливости. Великий князь дергался туда-сюда, пытался отдать Переяславль то второму сыну Мстислава Великого, Изяславу, то своему брату Вячеславу Туровскому. Против него Юрий Долгорукий и Андрей Волынский не возражали, Вячеслав был старше их, по закону он действительно был наследником Ярополка. Но… Вячеслав приехал в Переяславль, осмотрелся и почувствовал себя совсем неуютно. Уж очень беспокойным было княжество на границе степи, тут требовалось постоянно находиться в седле, проверять заставы, ремонтировать крепости. Это было совсем не для пьянчужки Вячеслава. Он развернулся и отправился назад, в тихий и мирный Туров, где он мог без всяких помех предаваться любимому времяпровождению.

А уступить Переяславль своим племянникам Мстиславичам Юрий Долгорукий и Андрей категорически отказывались. Если Вячеслав отрекся от города, значит, его должен получить Юрий. Но это совсем не устраивало киевских бояр. Они были наслышаны про Кучку, про твердую княжескую власть в Залесской земле. Неужели допустить, чтобы такой князь сидел у них под боком, влиял на Ярополка II, а после него взошел на трон? Нет уж, увольте.

Ну а братья Мстиславичи очень отличались друг от друга. Всеволод-Гавриил был честным и прямодушным воином, очень набожным. Болезненными амбициями он не страдал, враждовать с дядями не желал. Согласился, что они и впрямь имеют больше прав на Переяславль и вернулся на прежнее княжение, в Новгород. Второй брат, Изяслав, абсолютно не походил на Всеволода-Гавриила, был вздорным, хитрым, самолюбивым. В дополнение к спору за Переяславль у него случилась крупная неприятность. Один из полоцких князей, сосланных в Византию, Василько Рогволодович, сбежал и появился на родине. Полочане тотчас восстали, примкнули к своему законному князю, а наместников Изяслава Мстиславича вышибли вон.

В общем, Переяславль не приобрел, а Полоцк с Минском потерял. Правда, Юрий Долгорукий предлагал обменяться – пусть Переяславль достанется ему, а он уступит Изяславу Ростов и Суздаль с частью Залесской земли. Но такое предложение оскорбило племянника. Как это, вместо второго по рангу Переяславля его пытаются засунуть на дикую окраину? Он уже раскусил: Долгорукий целенаправленно не подпускает Мстиславичей на последнюю ступеньку перед киевским престолом. То есть за Ярополком II в очереди окажутся Вячеслав, Юрий, Андрей, а уж потом Всеволод-Гавриил и он сам… Еще доживешь ли до великого княжения!

Изяслав раскипятился и вознамерился воевать. Смирить дядю, пусть сидит в своем углу и не высовывается. У Изяслава теперь не было собственного удела, поэтому за воинами он поскакал в Новгород к Всеволоду-Гавриилу. Брат не поддержал его, отказался начинать усобицу. Куда там, на Изяслава даже это не подействовало. Он через голову князя принялся возбуждать новгородцев. Переговорил с боярами, пообещал льготы и поблажки. А чернь помнила, что покойный Мстислав Великий был их любимым князем. Ее взбудоражили лозунгами – заступимся за Мстиславичей! Новгородский епископ Нифонт ужаснулся, увещевал горожан одуматься. Он был греком, но сжился с русскими, болел душой за судьбы государства и прекрасно осознавал, к каким последствиям может привести смута. Стоит лишь начаться, а куда дальше покатится?

Нет, благоразумные голоса утонули в воинственных воплях. Вече постановило вооружаться, князю вести войско на Юрия. Всеволод-Гавриил был вынужден действовать против своей воли. Но он был опытным военным и сделал все, чтобы избежать сражения. Рассчитал расстояние, учел погоду. Полки дошли только до р. Дубны, и залили осенние дожди, князь повернул назад. Изяслав обиделся на него, уехал. Но новгородцев неудача ничуть не образумила. Напротив, обозлила. Как же, ходили-ходили, и вернулись не солоно хлебавши? Они разбуянились пуще прежнего, требовали повторить поход.

Великий князь даже не пытался вмешаться, бояре и Изяслав настраивали его против Долгорукого. Предотвратить братоубийство пробовала лишь церковь. Епископ Нифонт, видя, что его авторитета недостаточно, вызвал в Новгород митрополита Михаила. Призывали людей одуматься, предрекали Божью кару. Некоторые новгородцы тоже склонялись к тому, что драться не стоит, но их не слушали. Одного из бояр, выступавшего против похода, утопили в Волхове, самого митрополита не постеснялись арестовать. По зимнему пути рать опять двинулась на восток.

Долгорукий поднял свои полки, поручил командование сыну Ростиславу. 26 января 1035 г. он встретил новгородцев на Ждановой горе. Ростовцы и суздальцы отчаянно бросились на незваных гостей, порубили и отбросили их. А Всеволод-Гавриил возглавлял войско только по решению веча, воевать он по-прежнему не хотел. Проигранный первый бой стал для него предлогом развести враждующие стороны. Он не стал возобновлять сражение и приказал отступать. Зима стояла лютая, на обратном пути было много замерзших и обмороженных. Только сейчас новгородцы поостыли, стали чесать в затылках – пожалуй, митрополит был прав, предсказывая беду. Освободили его из-под стражи, послали мириться с Долгоруким.

Да, митрополит и Нифонт были правы. Но горячие головы одумались слишком поздно. Пожар, подожженный Изяславом на севере, полыхнул по всей Руси. Покойный Мстислав Великий уже поощрил дерзкого Всеволода Ольговича, позволил ему силой урвать Чернигов. А теперь-то Мономашичи сцепились между собой! Всеволод обрадовался – почему бы не нацелиться и на Киев? Поднял родню, объявил: Мономашичи несправедливо владеют великокняжеским престолом. Ольговичи происходят от Святослава, а отец Мономаха был младше его.

Правда, претензии Всеволода были шиты белыми нитками. По старшинству впереди Ольговичей шли еще Давыдовичи, дети Давыда Святославича. Но стоит ли разбираться в тонкостях наследственного права, если у тебя есть сила? Всеволод любил говорить: «Не место идет к голове, а голова к месту». Призвал половцев и напал на владения великого князя. Пытался переманить на свою сторону Изяслава Мстиславича, такого же склочника, как он сам.

А Ярополк II не знал, за кого ухватиться. Принялся налаживать испорченные отношения с младшими братьями. Долгорукого он все-таки боялся, да и бояре не хотели его видеть поблизости от Киева. Великий князь отдал спорный Переяславль Андрею Волынскому, Долгорукий согласился с таким вариантом. Освободившуюся Волынь государь уступил Изяславу, задобрил его. Но эти маневры Ярополку II не помогли. В 1135 г. в кровопролитной битве на р. Супое Ольговичи наголову разнесли его, полегла вся его дружина. Победители захватили Триполь, Халеп, Белгород, Василев, подступили к Киеву. Митрополит кое-как уговорил врагов примириться, Ярополк II откупился Курском и еще рядом городов.

Но и в Новгороде брожение не улеглось. Горожане разболтались, вошли во вкус буянить. В сваре между Ольговичами и Мономашичами они загорелись перекинутся на сторону Ольговичей, урвать какие-нибудь выгоды для себя. Всеволод Ольгович не упустил подобной возможности, заслал делегатов для переговоров, и новгородцы пригласили княжить его брата Святослава. Наградой за это стала поправка в законах: десятину для епископа отныне должен был платить не город, а князь. Правда, часть горожан во главе с посадником и боярином Георгием Жирославичем уговаривали народ успокоиться, сохранять верность Киеву и князю Всеволоду-Гавриилу. Куда там успокоиться! Георгия Жирославича, как водится, отправили в Волхов с камнем на шее, посаднику и его партии пришлось бежать.

Всеволоду-Гавриилу новгородцы поставили в вину поражение на Ждановой горе и взяли под стражу со всей семьей. Через некоторое время выпустили и велели убираться на все четыре стороны. Но Псков, считавшийся «пригородом» Новгорода, не признал решений веча, принял Всеволода-Гавриила к себе. Новгородцев это страшно возмутило, они вздумали воевать с псковичами. Даже отправили послов звать половцев, пускай и к ним придут «поганые», разорят противников. Псковичи готовились защищаться, заключили союз с Полоцком, громоздили по дорогам завалы из срубленных деревьев…

Но вмешался Юрий Долгорукий и усмирил разбушевавшийся город без боев. Новгородская земля была неплодородной, жила на привозном хлебе. Суздальский князь перекрыл дороги, цены на продукты круто поползли вверх. Новгородцы сразу опомнились, засуетились. Святослава Ольговича свергли, посадили в темницу, а на княжение призвали сына Долгорукого Ростислава, который совсем недавно всыпал им.

Переменилась обстановка и на юге. Ярополк II сформировал новое войско, заключил союз с галицким князем Владимирком, осадил Чернигов, и теперь уже Всеволод Ольгович молил о мире и каялся. Великий князь простил его, очередной раз целовали крест прекратить вражду. Но стрессы и нервные перегрузки подорвали здоровье государя. Вернувшись в Киев, в феврале 1139 г. он умер. Преемником оказался его братец Вячеслав Туровский, не способный ни воевать, ни править. Он прибыл в столицу, важно воссел на троне…

А к Киеву уже спешил Всеволод Ольгович с войском! Грозно встал возле города, подпалил предместья. Вячеслав даже не пытался обороняться, вооружать горожан. Он послушно заверил противника, что уступает престол и уезжает обратно в Туров. Там было куда лучше! Ни хлопот, ни опасностей, наливайся медовухой хоть неделями подряд, а дружинники-собутыльники поддакнут, расхвалят своего князя, пожалеют, как с ним несправедливо обошлись. Великим князем провозгласил себя Всеволод II Ольгович. Киевлян он постарался задобрить, сохранил столичным боярам их посты при дворе, для простонародья устроил пиры, раздачи денег и подарков.

Против узурпатора, естественно, выступили Мономашичи. Но Всеволод был очень ловким политиком. Долгорукого он нейтрализовал, опять учинил бузу в Новгороде. У Ольговичей там уже сформировалась сильная партия, Всеволод II подкреплял ее, подкупал новых сторонников. Новгородцы очередной раз забурлили, изгнали Ростислава Юрьевича и вернули на княжение Святослава Ольговича. Долгорукий снова захватывал новгородские города Торжок и Волоколамск, перекрывал подвоз хлеба. После этого новгородцы приходили к выводу, что законные князья Мономашичи, выпроваживали Святослава и принимали Ростислава. Но Всеволод II подогревал свою партию, и все повторялось.

А пока суд да дело, великий князь сжег южную базу Долгорукого, Городец-Остерский, пробовал захватить Переяславль. Андрей Мономашич отбил приступ и прогнал осаждающих, объявил, что готов умереть переяславским князем. Но дальше уже покатилась полная мешанина. Новый государь начал раздавать уделы, постарался выделить лучшие города своим детям. А его братья Игорь и Святослав Ольговичи, двоюродные братья Изяслав и Владимир Давыдовичи оказались обделенными. Они возмутились и повели войну вообще против всех. Вторгались на земли и великого князя, и Долгорукого, и на Переяславщину – заявляли, что они сами сколотят себе уделы.

Клан Мономашичей тоже раскололся. Изяслав Мстиславич прикинул, что в мутной воде можно очень даже продуктивно половить рыбку. Отправился в Суздаль, разузнал, что ему готов предложить Долгорукий, а одновременно стал торговаться со Всеволодом II. Он давал больше, и Изяслав принял его сторону, выдал за овдовевшего великого князя свою дочь. В 1042 г., очень кстати для союзников, скончался младший брат Долгорукого Андрей. Его Переяславским княжеством Всеволод II расплатился с Изяславом Мстиславичем, а Новгород уступил другому Мстиславичу, Святополку.

Дуэт великого князя с Изяславом стал могучей силой. Чтобы упрочить свое положение, они заключили союзы с полоцкими князьями, признали их независимость и переженили с ними детей. Своих родных и двоюродных братьев Всеволод Ольгович кое-как удовлетворил, добавил им полдюжины мелких городов. Власть узурпатора теперь выглядела незыблемой, спорить с ним уже не мог никто.

Повиноваться ему отказывались лишь два князя – Юрий Долгорукий на северо-востоке и Владимирко Галицкий на юго-западе. Государь с многочисленными ратями выступил на Прикарпатье. Вновь звенели мечи, пели боевые трубы, выкликая всадников в бешеные атаки, хрипели и выли от боли раненные. Но городов в Галицком княжестве было много, с каменными стенами, и Всеволод II завяз, разгрызая эти орехи. Правда, в здешних городах у великого князя нашлись и сторонники. Владимирко во многих отношениях был похож на Долгорукого. В своем княжестве он тоже установил сильную единоличную власть, не терпел своевольства. А это раздражало галицких бояр. Они установили тайные связи с Киевом, попытались устроить переворот. Но Владимирко с предателями не церемонился. Мятеж раздавил, а зачинщиков без долгих разговоров отправил на плаху.

Раздраем на Руси не преминули воспользоваться внешние враги. Шведский король нацелился захватить Ладогу, привел флот из 60 кораблей. Подбил финнов, и они вторглись на русские земли. Однако новгородцы умели не только буянить. При нападении неприятеля они на время забыли грызню между партиями, поколотили и выгнали шведов, точно так же проучили финнов.

Зато южная Русь лежала в полном хаосе. Сегодня одни князья разоряли владения других, завтра роли менялись. Недавние друзья превращались во врагов. Пока схлестывались между собой княжеские дружины, было еще полбеды. Но все враждующие стороны приспособились приглашать иноплеменников – половцев, венгров, поляков, торков, берендеев. Это стало подразумеваться само собой. Чтобы победить, надо умножить войско. А уж чужеземцы резали и грабили всех подряд. Зачем стесняться-то? Их и позвали для того, чтобы резать и грабить. Надо пользоваться возможностью, набрать побольше добра, деньжат, пленных.

Но и русские, глядя на союзников, быстро перенимали полезный опыт. Половцы и венгры себя не обижают, чем же они хуже? Полыхали и рушились города, проходящие туда-сюда воинства стирали с лица земли попутные деревни. Возле догорающих пепелищ домов, возле трупов хозяев выли изнасилованные полуголые жены. А их дети, братья, сестры, тупо брели куда-то в караванах невольников. Сейчас никто не перехватывал полон, никто не отбивал, союзники угоняли законную добычу, князья благодарили их за службу, договаривались о новых предприятиях. Гребли жирный гешефт работорговцы в Херсонесе, Керчи, Буде, Кракове…

Русские люди стали уходить кто куда. На Днестре, в половецких владениях, возник вольный город Берлад. Сюда шли самые лихие и отчаянные, готовые и разбойничать, и наняться повоевать. А крестьяне, ремесленники направлялись туда, где поспокойнее, на север. Сохраняли память о брошенной родине, приносили на новые места привычные названия, и появлялись города-двойники. Южный Переяславль на р. Трубеж особенно страдал от нашествий, и на Оке возник Переяславль-Рязанский, на Клещином озере – Переяславль-Залесский, в каждом городе одна из речушек получила имя Трубеж. На юге был Кснятин, и на севере, у впадения Нерли в Волгу, построили Кснятин, на юге был Стародуб, и на Клязьме появился Стародуб. Страшному опустошению подверглось и Прикарпатье, люди отсюда уходили к другу и союзнику их князя, Долгорукому. Наряду с карпатским Галичем в заволжских лесах возник Галич-Мерьский, наряду с карпатским Звенигородом – Звенигород на Москве-реке.

Юрий Долгорукий принимал всех. Давал места для поселения, льготы, ссуды на обзаведение хозяйством. Мерянские деревушки в его княжестве все гуще перемежались славянскими. И если на юге, на «Русской земле» люди еще помнили, что они поляне, древляне, северяне, то сюда стекались отовсюду, тут все они были просто русскими. Да и меряне постепенно «обрусевали», перенимали славянский быт, переходили на славянский язык.

26. Юрий Долгорукий и  княжеская честь

Император Алексей Комнин завел Византию в полный тупик. С Русью и другими соседями он перессорился, а попытка дружить с западными державами ничего хорошего не принесла. Венецианцы, которых он радушно запустил в империю, захватили под контроль всю торговлю. Крестоносцы, урвавшие греческие владения на Ближнем Востоке, не желали слышать даже о номинальном подчинении. Через территорию Византии шастали новые крестоносные отряды, возвращались те, кто уже навоевался, по пути задирались и безобразничали. При этом на Западе вовсю охаивали империю за то, что ее церковь все-таки не подчиняется папе, а царь не выступает плечом к плечу с рыцарями, не помогает им прибрать к рукам дополнительные страны.

Сын Алексея Иоанн взялся резко менять политику государства, хотя это оказалось уже не просто. Привилегии, дарованные венецианцам, он подтвердить отказался. Но попробуй не подтверди! Венеция выслала большой флот, он начал дико опустошать греческие берега – жег города, топил суда, забирал жителей в рабство. Тут-то и выяснилось, что Византии защищаться уже… нечем. Когда-то она господствовала на морях, но в царствование прошлых императоров деньги растекались куда угодно, только не на корабли, флот находился в жалком состоянии. Даже страшное оружие византийцев, «греческий огонь», было утрачено. Запасы не возобновлялись, на подготовку инженеров не обращалось внимания, и секрет «греческого огня» забыли. Враг действовал беспрепятственно, и Иоанну Комнину пришлось вернуть привилегии Венеции, да еще и просить извинения, выплатить «компенсацию».

Тем не менее император не оставил замыслов возродить былое могущество. Он переформировал сильную национальную армию, одерживал победы над сельджуками, отобрал у них значительную часть Малой Азии. Иоанн пытался поставить на место и обнаглевших крестоносцев. Совершил поход в Сирию, и Антиохийское княжество под угрозой оружия признало себя вассалом Византии. А опору и поддержку, в отличие от отца, император искал среди православных государств. Грузия восстала против сельджуков и сбросила их владычество, Иоанн немедленно заключил союз с ней.

Он всячески старался укреплять связи и с русскими. Его союзником стал Владимирко Галицкий. Совместными усилиями император и князь пробовали возвести на венгерский престол русского претендента Бориса, сына изгнанной королевы Евфимии Владимировны. В Константинополе представляли, что альянс с Русью может открыть для империи куда большие перспективы. Но с такой Русью, какой она была при Мономахе. Что толку в союзниках, разодравшихся между собой? Через митрополита Михаила, епископов, византийцы силились остановить свары. Новгородский епископ Нифонт специально приехал в Киев с целой делегацией, мирить князей. Но Всеволод II его не то что слушать не стал, а вообще посадил в тюрьму.

Юрий Долгорукий занимал совершенно иную позицию. Он-то дружил с Владимирком Галицким, дружил с Нифонтом Новгородским. Это помогало и в политических вопросах, через епископа князь укреплял свою партию в Новгороде. В Киеве Юрий поддерживал добрые отношения как с Печерским монастырем, так и с греческим митрополитом. А при этом суздальский властитель показал, что он и впрямь Долгорукий. Через митрополита и Владимирка он стал наводить мосты напрямую с Константинополем.

После смерти св. Исайи кафедра Ростовского епископа так и оставалась вакантной – пустовала 47 лет. Залесский край окормлял епископ Переяславля. Пока город принадлежал Мономаху и брату Юрия Андрею, подобное положение было в общем-то терпимым. Но когда Переяславль перешел к далеко не дружественному Изяславу Мстиславичу, церковная зависимость от этой епархии стала совсем не желательной. У Долгорукого нашлась и личная причина укреплять связи с греками. Его верная супруга половчанка Мария с возрастом стала болеть. Тихо угасая, она приняла постриг и скончалась в монастыре.

Князь начал хлопотать в Константинополе, туда поехали суздальские посольства. Со стороны митрополита они получили полную поддержку, и все вопросы решились наилучшим для Юрия образом. Патриарх выделил ему епископа Нестора, а вместе с ним в Суздаль отправилась и невеста для Долгорукого – Анна, дочь самого Иоанна Комнина. Это был грандиозный политический успех. Вот вам и захудалая Залесская земля! Вот вам и второсортный княжеский стол на окраинах!

Конечно же, царевне было нелегко оказаться в другой стране. Первую византийскую Анну привезли в богатый Киев, а Анну Комнину вообще не пойми куда! Вместо просторных дворцов и храмов Константинополя надо было привыкать к деревянным хоромам, во всем княжестве было лишь две каменные церкви. Вместо южного солнца, теплых волн Босфора, шумных площадей византийской столицы девушка видела вокруг себя марево туманов над гладью северных озер, дебри лесов, бескрайние россыпи зимних снегов. Но Анна не причитала, что ее заживо похоронили, не замыкалась в «ромейской» гордыне. Нет, времена гордыни миновали, кичиться уже не приходилось. Хочешь или не хочешь – пристраивайся к русской жизни, к обстановке теремов, необычным кушаньям, рубленым небольшим городкам.

Хотя Залесский край быстро менялся. Продолжался приток переселенцев с юга. Долгорукий зазывал на свои земли и болгар, мордву, югру. Его южное владение, Городец-Остерский, располагался по соседству с Белой Вежей, и Юрий установил дружбу с беловежцами, их сородичами, донскими бродниками. Желающих тоже приглашал к себе. Селитесь, трудитесь, поступайте на службу. Там и тут стучали топоры, расчищались поляны, вставали деревни, росли новые города. Южная Русь трещала по швам, разорялась и разрушалась. А в Суздальском княжестве росло население, оно наливалось силой, расцветало.

Киевского великого князя Юрий не признавал, но и в братоубийство не вмешивался. Оставался в стороне от драк, его удел жил мирно. Однако в 1146 г. все переменилось. Всеволод II Ольгович слег больным. Призвал к одру братьев, новгород-северских князей Игоря и Святослава. Игоря он оставлял наследником, просил позаботиться о своих детях. Но… сам же Всеволод II, борясь за престол, возвысил тестя, Изяслава Мстиславича. От него потребовали целовать крест, что он поддержит Игоря. О, такой тип как Изяслав Мстиславич готов был давать любые клятвы. Но имело ли смысл выполнять их? Для него альянс с Ольговичами был лишь ступенькой к вожделенному трону. Приехав для целования креста, он завел тайные переговоры с киевскими боярами, а в их числе были главные предводители войска – первый воевода Иван Войтишич, тысяцкий Улеб. Столичной верхушке такой подход к делу понравился, она выработала условия, на которых приведет Изяслава к власти.

1 августа Всеволод II преставился, и в самый день похорон бояре созвали вече, принялись раздувать возмущение чиновниками покойного государя. Дескать, обдирали народ, судили несправедливо. Правда, администрация подчинялась тем же самым боярам, Ивану Войтишичу и Улебу, ведь Всеволод II сохранил за киевскими тузами их посты. Но об этой «мелочи», естественно, умолчали, науськивали киевлян против пришлых, черниговских и северских чиновников. К горожанам выехал новый великий князь Игорь II с братом Святославом, обещали разобраться с претензиях людей. Вроде, успокоили. Но как только они удалились во дворец, подстрекатели вновь раздули страсти, подбили толпу грабить дворы тиунов Всеволода. Князьям пришлось посылать дружинников, усмирять беспорядки. Что и требовалось заговорщикам, желающим возбудить ненависть черни к Ольговичам.

А тем временем Изяслав Мстиславич уже собирал войско и двинулся к Киеву. Игорь II и Святослав были князьями-воинами, всю жизнь провели в седлах и крепостях на половецком рубеже, интриговать они не умели. Узнав об угрозе, воззвали к двоюродному брату, Изяславу Давыдовичу Черниговскому. Но он принялся торговаться, вымогать за помощь дополнительные города. Игорь II согласился, а черниговский князь все равно не пришел. Города дали, чего же еще надо? Братья Ольговичи вывели на битву киевское ополчение, но оно неожиданно перешло на сторону их противника. Изменили подкупленные берендеи и черные клобуки. Игорь и Святослав с их дружинами очутились вдруг в окружении. На них обрушились с разных сторон, смяли. Святослав сумел прорваться, у Игоря II лошадь увязла в болоте. Ко всему прочему, у него были больные ноги, убежать он не смог. Поймали, притащили к победителю. Так и кончилось его короткое княжение.

Чем-чем, а великодушием Изяслав Мстиславович абсолютно не страдал. Игоря он заточил в темницу. Киевлян за предательство наградил – отдал им на разграбление дома и хозяйства чиновников и дружинников прошлого государя. Столичные бояре получили их села и деревни. Правда, взыграл было духом престарелый Вячеслав Туровский. Вообразил, будто племянник старался для него, сверг узурпаторов, в свое время выгнавших его из Киева, восстановил его в правах великого князя. Принялся раздавать уделы, рассылать в города своих наместников. Тут он крепко ошибся. Изяслав II одним махом поставил его на место. Этих самых наместников велел заковать в железо, а у дяди отобрал даже Туров, выселил его в городишко Пересопницу.

Ну а несчастный Игорь оставался в тюрьме в общем-то ни за что. Только за то, что его назначили наследником, и он имел неосторожность согласиться. Заступник и верный друг у него нашелся лишь один, брат Святослав. Он начал поднимать на войну родственников, Изяслава и Владимира Черниговских, сыновей Всеволода II. Да уж куда там! Великий князь запросто обставил его. Детей Всеволода он обласкал, дал несколько городов. А Изяславу Давыдовичу пообещал удел пленного Игоря, Новгород-Северский. Для черниговского князя этого оказалось достаточно, он сразу переметнулся на сторону победителя, и князья вместе предъявили Святославу ультиматум: отречься от брата и отдать его княжество.

Нет, понятие чести на Руси еще не умерло. Святослав ответил – пожалуйста, возьмите хоть все владения и братовы, и мои, но освободите Игоря. Однако такой вариант не устраивал обоих Изяславов. Великий князь считал опасным выпускать из рук соперника, а черниговский Давыдович уже разохотился на Новгород-Северский. Если подлинный хозяин окажется на свободе, вдруг отберет? Святославу пригрозили, что его заставят подчиниться оружием.

И тогда он обратился… к Юрию Долгорукому. Ольгович к Мономашичу, недавнему противнику. Впрочем, когда-то и едиными были, вместе ездили за половецкими невестами. Да и вообще, речь шла уже не о родстве, не о счетах между княжескими кланами. Обратился один благородный воин к другому благородному воину. Святослав не ошибся, Долгорукий сберег в себе лучшие качества русских князей. Он сохранил и величайшее миролюбие Мономаха, десять с лишним лет воздерживался от участия в усобицах. Его права Изяслав II тоже нарушил – обошел в системе наследования. Юрий даже это стерпел. Но откровенный разгул подлости и корысти возмутил его, и суздальский князь наконец-то сказал свое слово. Принял Святослава под покровительство.

Вот теперь-то Изяславу II пришлось не на шутку понервничать. Его противники собирали силы. Степные родичи Святослава, половцы, привели к нему 300 воинов. Пришел князь-бродяга Иван Берладник. Да, на Руси появились уже и такие князья. Иван был племянником Владимирка Галицкого, участвовал в боярских заговорах, пытался захватить трон. Потом бежал, околачивался в вольном городе Берладе на Днестре, набрал ватагу из всякого сброда и стал наемником, готов был служить любому, кто заплатит. Но и Юрий Долгорукий прислал Святославу крепкую дружину под командованием сына Ивана, готовился выступить сам с суздальскими полками. А сторону Юрия держали Владимирко Галицкий, Византийская империя, его поддерживала церковь.

Изяслав II прекрасно понимал, что его продажные союзники вряд ли проявят доблесть. Да и сам он воинскими талантами не отличался. Зато он был прожженным политиком, дерзким и беспринципным. Он начал действовать своими методами. Чтобы связать галицкого князя, заключил союз с его врагами, венграми, выдал дочь за короля Гейзу. Византия Долгорукому помочь никак не могла, в данный момент само ее существование повисло на волоске. Западные державы начали второй крестовый поход. На этот раз его возглавили уже не второстепенные феодалы, а короли, французский Людовик VIII и германский Конрад III. Полчища рыцарей надвигались на Балканы. Всерьез боялись, что они попросту оккупируют Константинополь.

Империя могла поддержать суздальского князя через церковные структуры. Но Изяслав ловко использовал разногласия между греческим и русским духовенством. Он превратился вдруг в поборника национальной церкви. В Киеве как раз умер митрополит Михаил, и великий князь созвал собор епископов, велел им самим, без патриархии, выбрать и поставить митрополита. На самом-то деле собора не получилось. Половина иерархов резко выступила против, Нифонт Новгородский и Нестор Ростовский квалифицировали выборы как «человекоугодничество».

Но Изяслав II и с духовенством не стал церемониться. Туровского епископа повели в Киев пешком, в кандалах. Нифонта вызвали в столицу и заточили в монастырь. Нестор под защитой Долгорукого не пострадал, но остался в изоляции. А государю хватило и трех епископов. Даже те из них, кто сомневался в правомочности «собора», возражать уже не осмелились. Митрополитом выбрали Клима Смолятича, искреннего и благочестивого монаха-схимника, мудрого книжника, фигуру, вроде бы, достойную. Но он никогда не касался государственных вопросов, был далек от столичных интриг, борьбы за власть. Изяслава II подобная кандидатура вполне устраивала. Пусть люди видят, какого подвижника он возвел на митрополию. А подвижник пусть себе молится, постится, и не мешает государю.

Военные планы Долгорукого Изяслав постарался сорвать – не в открытом бою, а исподтишка, чужими руками. Муромо-Рязанское княжество уже несколько десятилетий жило само по себе, но и в нем накапливались собственные проблемы, разногласия. Тут костяк населения составился из двух племен. Муромляне и их удельный князь Владимир Святославич дружили с суздальцами – от волжских болгар приходилось отбиваться вместе. По призыву Долгорукого Владимир Муромский отправился с дружиной помогать Святославу. Но рязанцы-вятичи относились к Мономашичам враждебно, не забыли войну с суздальцами. А князь Ростислав Рязанский был очень недоволен, что его племянник Владимир сближается с Долгоруким. Ростислав считал себя ничуть не ниже суздальского князя, завидовал его успехам.

Изяслав II приманил его, почтил званием «друга», соблазнил возможностью пограбить соседей. В помощь ему подключили балтское племя голядь, обитавшее по Протве. Оно, как и вятичи, долгое время сохраняло независимость. Прошло лишь 90 лет, как русские покорили его, оно вошло в состав Смоленского княжества [16]. Но в глухомани, на границе Смоленской и Ростово-Суздальской земель, племя жило обособленно, до сих пор исповедовало темные культы «матери-земли», каждый год приносили в жертву женщин. Долгорукий с полками уже выступил на юг, дошел до Козельска и вдруг узнал, что в его владения вторглись рязанцы и голядь, опустошают и жгут села. Князю пришлось срочно возвращаться, защищать собственный удел.

А тем временем Изяслав II и Изяслав Черниговский с огромной ратью вступили в Северскую землю. Разоряли и грабили подчистую, не щадили даже церквей. Все, что не могли вывезти, предавали огню. Святослав пробовал вступить в переговоры – ему повторили прежнее требование, навсегда отречься от брата Игоря. Князь засел в Новгороде-Северском, надеялся продержаться до подмоги. Но и здесь зрела измена. Местным боярам вовсе не улыбалось, чтобы их богатства пошли прахом. Они тайком сносились с великим князем, а Святослава уговаривали уйти. Дескать, враги идут силой неисчислимой, не выдержим.

Что ж, он послушался. Или понял, что на верность города рассчитывать не приходится. Выступил на север, в вятские леса. Но как только он покинул крепость, об этом сразу стало известно его противникам. Двоюродный брат Изяслав Черниговский с 3 тыс. всадников и киевская дружина кинулись в погоню, настигли его. Однако взять Святослава оказалось не так просто. Он развернул свое небольшое войско навстречу преследователям и разметал их. У Изяслава Давыдовича с храбростью было туговато. Одно дело, геройствовать в беззащитных деревнях, другое – когда тебя лупят. Он поспешно удрал.

Но великий князь знал, как подогреть усердие такого соратника – объявил, что отдает ему владения не только Игоря, но и Святослава, Путивльское княжество. О, Давыдович снова воспылал воинственным духом. Поднял черниговские рати, принялся обкладывать родственника со всех сторон. Не постеснялся разослать среди вятичей воззвание – кто умертвит Святослава, получит солидное вознаграждение. Князя гнали, как волка. От Брянска к Козельску, от Козельска к Дедославлю. Его отряды таяли. Ушли половцы, воевать в чащобах им было несподручно. Авантюрист Берладник содрал за службу все золото и серебро, которое нашлось у Святослава, и отправился наниматься к его врагам. Скитаясь по зимним лесам, простудился и умер сын Долгорукого Иван.

Но суздальский князь уже разгромил Ростислава Рязанского, вынудил его бежать в половецкие степи. Юрий выслал гонцов, они разыскали Святослава, установили с ним связь. На помощь ему Долгорукий отправил тысячу белозерских латников. Как только Изяслав Давыдович услышал об этом, у него снова пропало желание воевать, он немедленно свернул операцию и отступил к себе в Чернигов. А Святослав ударил с тыла на голядь, проутюжил и разорил ее селения по Протве и прорвался на территорию могущественного друга. 28 марта 1147 г. Долгорукий сам приехал встретить его в пограничный город Москву – как раз с этой встречей связано первое летописное упоминание о нашей столице.

Горстка героев смогла отдохнуть в Москве после тяжелого рейда. Юрий чествовал пирами Святослава, его сына Олега, Владимира Муромского. Но застолья были, конечно, не главным. Князья совещались, строили планы, и здесь же, в Москве, началась подготовка к наступлению. Долгорукий дал Святославу свежие дружины под руководством сыновей Ростислава и Глеба, снова пригласили половцев. Суздальский князь позвал и других своих друзей, донских бродников.

По весне войско двинулось в поход. Шло по тем же вятским лесам, но уже в обратном направлении. Города, недавно гнавшие и преследовавшие Святослава, теперь униженно просили прощения или их брали на щит – напоминали, что с Юрием Долгоруким и его союзниками враждовать не стоит. А черниговский князь даже не пытался сражаться. Двоюродный брат, за голову которого он только что сулил награды, вышел на Северщину, и Изяслав Давыдович поджал хвост, прислал посольство. Умолял: «Забудем прошедшее», отдавал обратно его области, выражал готовность вместе идти освобождать Игоря.

Но пока разыгрывались эти события, князь-узник расхворался. Содержали его отвратительно, в сырой холодной темнице обострилась болезнь ног. Он чувствовал, что умирает, попросил принять монашеский постриг и схиму. Что ж, Изяслав II милостиво дозволил. После пострижения Игорь потерял сознание, восемь дней лежал, как мертвый. Но потом вдруг очнулся, стал поправляться. От мира схимник полностью отошел, отдался молитвам. Тем не менее великий князь его не освободил. Держал под стражей в Федоровском монастыре, разрешал выходить только на церковные службы.

А тут до Киева дошли и известия о наступлении Святослава. Черниговский князь хитрил и двурушничал, уверял, что по-прежнему держит сторону государя. Но Изяслав II столько раз сам обманывал других, неужели он стал бы доверять скользкому Давыдовичу? В Чернигове имелись киевские соглядатаи, донесли об измене. Великий князь поднял столичные полки, позвал сыновей и братьев, союзных венгров. Хотя призадумались и о другом. Коалицию Долгорукого и Святослава подпитывала и сплачивала высокая идея, спасение Игоря… не проще ли будет, если его не станет?

Изяслав II с войсками покинул столицу, он получался как бы и ни при чем. В Киеве он оставил за себя младшего брата Владимира Мстиславича, неопытного, никогда раньше не занимавшего ответственных постов. А через несколько дней от великого князя привезли грамоту. Для ее прочтения созвали вече, и не где-нибудь, а в храме св. Софии. Ясное дело, пригласили не простолюдинов – собрался цвет киевского боярства, митрополит Клим. Клятвопреступник Изяслав II обвинял в клятвопреступлении черниговских князей, клеймил Ольговичей как виновников смут и междоусобиц. Звал «вооружаться от мала до велика», идти «на врагов Мономахова рода».

И тут-то группа подстрекателей забросила предложение: один Ольгович и враг Мономахова рода находится в Киеве, с него надо и начать. Митрополит ужаснулся, пробовал утихомирить страсти. Но его и слушать не стали, отшвырнули в сторону. Бояре из храма выплеснули идею на площадь, а отряды их слуг были уже наготове. Возбуждая народ, кинулись к монастырю. Игоря схватили в церкви во время Литургии. Молодой князь Владимир не растерялся, прискакал следом, отобрал узника у толпы, укрыл в своем доме. Но… князь Владимир оказался один, с ним никто не считался. Убийцы вломились в дом, выволокли Игоря, с издевательствами таскали по улицам. Замучили до смерти и бросили нагое тело на базаре.

На следующий день хоронили. Скромный чин погребения служил игумен Анания, чьим монахом был Игорь. Он не сдержал переполнявшей его горечи, воскликнул: «Горе живущим ныне! Горе веку суетному и сердцам жестоким!» – и небо потряс страшный удар грома. Это был приговор Киеву. Приговор Киевской Руси. Но горожане даже не смогли понять, что же они натворили. Убили невиновного, ну и что? Пожимали плечами: виноваты не мы, виноваты Давыдовичи и Ольговичи. Зачем они хотели освободить брата? А у гробницы Игоря стали происходить исцеления, вскоре его причислили к лику святых. И те же горожане потянулись к нему вымаливать помощь…

27. Юрий Долгорукий и  Андрей Боголюбский

Они были очень не похожими друг на друга, русские князья. Среди них хватало таких, кто готов был на все ради власти, ради новых владений и богатств. Впрочем, это было вполне нормальным и для западных, и для византийских властителей. Добейся своего, и неужели духовник, кормящийся при твоем дворе, не отпустит грех? А если попадется слишком строптивый, долго ли найти другого? Были и удалые князья, видевшие смысл жизни в воинских подвигах. С кем и за что сражаться – не столь важно. Главное – сверкать доспехами впереди дружины, нестись в пьянящие атаки, лихо крушить врагов. Это тоже было обычным для европейского рыцарства. Но на Руси появилось и совершенно особое явление, святые князья. Их было много, не в пример больше, чем в любой другой христианской державе, даже в Византии.

Причем сказывались не происхождение, не воспитание, а личное отношение к Вере, понимание своего жизненного долга. Порой ближайшие родственники расходились в разные стороны. Ну кто бы мог подумать, что у алчного и трусливого Изяслава Давыдовича Черниговского был родной брат Святослав-Святоша, храбрый витязь, участник многих сражений. Но в один прекрасный день он сложил с себя княжеские одежды, оружие, стал иноком Киево-Печерского монастыря и смиренно исполнял послушание привратника.

Точно так же и братья Изяслава II Мстиславича разительно отличались от него. О старшем, Всеволоде-Гаврииле, уже говорилось. Изгнанный из Новгорода, он до конца жизни княжил во Пскове, славился воинским мастерством и глубоким благочестием, был признан святым. А третий брат Мстиславич, Ростислав Смоленский, получил прозвище Набожной. Он беспрекословно повиновался Изяславу II, приводил по его приказам войско – по понятиям того времени, старший брат становился «в место отца». Но при этом Ростислав оставался безукоризненно честным, бескорыстным, добивался в своих владениях порядка и справедливости для всех подданных.

Полоцкому княжеству независимость впрок не пошла. Потомки Всеслава Полоцкого окончательно перегрызлись между собой, этим стали пользоваться боярские и купеческие партии, свергали неугодных князей, ставили других, готовых ублажать их. Но здесь проявила себя княгиня, св. Ефросинья Полоцкая – подвижница, просветительница Полоцкой земли, устроительница храмов и монастырей.

И отдельно, особняком от остальных князей-современников высилась фигура Юрия Долгорукого. Он был вне свар, вне взаимных счетов. Он жил идеалом Руси. Той Руси, какой она была при св. Владимире, Ярославе Мудром, Мономахе. В борьбу он вступил не за трон, а именно за восстановление идеала. Конечно, он помнил о своих ущемленных правах на великое княжение. После того, как Вячеслава Туровского небрежно откинули в сторону, Долгорукий был следующим на очереди. Но даже этим он готов был пожертвовать, лишь бы возродить основы, которые когда-то принесли величие государству: сильная центральная власть, Православие, единство князей, подчинение младших старшему, твердый порядок наследования, строгое выполнение законов и договоров.

На этих принципах Юрий устраивал собственную Суздальскую землю, на них он воспитывал детей. А князь был не только правителем, но и любящим мужем, первая супруга принесла ему восемь сыновей. Да и вторую, молодую гречанку, он не обделял вниманием, она родила девятого, десятого. Некоторые из детей оказались уже старше мачехи, отец доверял им ответственные самостоятельные направления. Ростислава он нацелил на Новгород, хотя задача ему выпала трудная и неблагодарная – в зависимости от настроений и расклада сил на Руси новгородцы то принимали, то выгоняли князя. Сына Глеба Юрий ориентировал на юг, ему предназначался Городец-Остерский.

А любимцем Долгорукого был его первенец Андрей – будущий святой благоверный князь Андрей Боголюбский. Он оставался удельным князем Владимирским, прикрывал восточные рубежи Залесья от болгар. Теперь выходило, что ему же, хозяину Москвы, приходилось защищать южные границы от рязанцев, а юго-западные от голяди. Но 36-летний Андрей обладал и зрелым государственным умом, стал ближайшим советником отца. Юрий поручал ему административные, судебные вопросы, строительство. Хотя сейчас подобные проблемы отошли на второй план. Суздальский князь готовился к столкновению с Киевским.

Война началась разобщенно и беспорядочно. Изяслав II действовал по старой схеме. Он снова сорвал планы Долгорукого, натравил на него новгородцев, смолян. Вместо похода на Днепр Юрий был вынужден отбивать набеги, очередной раз брать Торжок для вразумления Новгорода. Но его сыновья Ростислав с Глебом одерживали победы и без отца. Курск и другие города южного приграничья без боя открывали им ворота, они считали Долгорукого своим законным князем, были наслышаны о справедливых порядках в его Залесской земле.

А Изяслав II проявил себя полководцем совсем не блестящим. Бестолково маневрировал туда-сюда, при переправе через Днепр по подтаявшему льду перетопил своих венгров. Зато ему хорошо удалось другое – выжигать дотла черниговские города и села. На Изяслава Давыдовича это подействовало безотказно. Он, как водится, запаниковал, и опять перекинулся на сторону великого князя. Тот сразу же забыл, как объявлял Давыдовича главным изменником, еще и подмаслил его, передал владения убитого Игоря, и они снова превратились в друзей. Вместе надавили на Святослава Ольговича, требуя мириться – дескать, твоего брата уже нет в живых, заступаться не за кого, а Долгорукий бросил Ольговичей и Давыдовичей, не пришел на помощь.

Правда, с Ольговичами были дружины Долгорукого и его дети, но стоило ли обращать на них внимание? Его сына Глеба Юрьевича великий князь и Изяслав Давыдович выгнали. А второй, Ростислав Юрьевич, неожиданно тоже надумал передаться государю. Пожаловался, что отец не дает ему городов, просился в службу. Изяслав II несказанно обрадовался. К изменам он привык, воспринимал их как естественное поведение. Как раз такими методами он хорошо научился раскалывать противников. А тут шутка ли – сын Долгорукого! Изяслав II обласкал его, отдал Городец-Остерский, добавил изрядный кусок на Волыни. Напоказ, поощряя других перебежчиков – вот он каков Юрий, собственных детей обижает, а я готов жаловать. Хотя на самом деле суздальский князь был не так-то прост, и Ростислав ему вовсе не изменял. Он действовал по заданию отца: вести разведку, готовить почву на будущее.

Что ж, свой глаз на юге был совсем не лишним. Киевский и черниговский правители торжественно провозгласили мир, целовали крест на том, чтобы «оставить злобу» и «блюсти Русскую землю заодно с Изяславом». Но злобы у них накопилось слишком много. Вроде бы, до сих пор Долгорукий их не трогал. Пока что досаждали ему, а не он. Но само существование сильного Суздальского княжества казалось Изяславу II угрозой, нависавшей с севера, как туча. Великий князь задумал раз и навсегда сокрушить Залесскую землю.

На «мирных» пирах договаривались о взаимодействии, на суздальцев нацеливались одновременные удары с юга и запада. Осенью 1148 г. Изяслав II лично отправился в Новгород. Подольстил новгородцам – великие князья давно у них не бывали. Закатил грандиозный пир, перепоил весь город, сам веселился и поднимал кубки с простыми горожанами. А на следующий день собрал их на вече. Расписал притеснения, которые они терпят от Долгорукого – ну а как же, Торжок захватывает, своевольничать не дает. Изяслав заявил, что специально прибыл защищать новгородцев, спросил, чего они хотят, мира или войны? Естественно, после таких реверансов непросохшие с похмелья головы взревели: «Войны!»

Вооружили рать и по зимнему пути зашагали на восток. На Медведице соединились со смоленским войском. Однако черниговский князь оказался не слишком надежным союзником. Он должен был с юга наступать на Ростов, навстречу Изяславу II, но дошел только до земли вятичей и остановился. Решил выждать, как оно там сложится, кто кого одолеет? Победит великий князь, тогда и он подоспеет, добычу урвет. Новгородцы и смоляне, в свою очередь, остановились, ждали черниговцев. Стояли-стояли, не дождались, начали без них. Разорили Углич, еще несколько городков по Верхней Волге и Мологе, опустошили окрестности Ярославля.

Юрий Долгорукий не вывел в поле свои полки. Ему приходилось озираться на черниговцев в тылу, да и вообще он не хотел губить воинов в братоубийственной сече. Он правильно рассчитал, что враги в его земле все равно не сумеют прочно зацепиться. Осаждать крупные города они не рискнули – застрянешь где-нибудь под Ярославлем, тут-то тебе и врежут из Ростова, Белоозера, Суздаля. А время в ожидании Изяслава Давыдовича они потеряли, наступала весенняя распутица. Озаботились, как бы вывезти награбленное, и ушли прочь. Единственным результатом похода стали многочисленные пепелища и толпы угнанных пленных.

Для средневековых войн это было обычным, людей уводили, чтобы поселить в своих владениях, умножить число подданных, обратить в неволю. Но Изяслав II в этом отношении переплюнул остальных князей. Он погнал огромные колонны полона от Углича и Ярославля специально в Киев – похвастаться перед столицей, засвидетельствовать свою «победу». Сколько из них не дошло? Сколько надорвалось в пути и упало, уже не поднявшись? Сколько заболело и умерло в талых снегах, в весенней грязи, в лужах, ночуя под открытым небом? История об этом умалчивает. Но летописцы добросовестно зафиксировали, сколько дошло – 7 тыс. Небось, сам государь позаботился, чтобы отметили, не забыли записать.

В столицу привели 7 тыс. русских мужиков, баб, девок, детей, измученных, грязных, босых, в жалких лохмотьях, оставшихся от одежды. А народ радовался, приветствовал триумфатора. Ай да князюшка! Ай молодчина! Чего ж не радоваться? Ведь не тебя гонят под насмешки и улюлюканье! А князюшка, глядишь, расщедрится ради праздника, угостит горожан, чтобы пуще любили его и радовались… Но в Киеве Изяслава II ждал и неприятный сюрприз. Ему донесли, что «перебежчик» Ростислав Юрьевич ведет себя не совсем лояльно. Прощупывает почву разговорами, его слуги ведут агитацию среди киевлян, торков, берендеев, склоняя их на сторону Долгорукого. Государь рассвирепел. Дружинников Ростислава заковал в цепи и раскидал по тюрьмам, конфисковал все имущество, а самого князя выгнал с позором, отправил на лодке лишь с тремя слугами. Хотя эти меры запоздали. Ростислав успешно выполнил тайную миссию и вез отцу важные сведения: люди в Поднепровье недовольны засильем изяславовых бояр, охотно примут суздальского властителя. А берендеев с торками можно купить…

Великий князь торжествовал слишком рано. Он растрепал свои силы в бесцельном походе, а Долгорукий сохранил их. Князь Юрий перенял и некоторые методы противника. Приплатил наемнику Ивану Берладнику, тот снова перешел к нему на службу, и Юрий послал его досаждать смолянам с новгородцами: нападать на окраины, захватывать чиновников и сборщиков дани. Соседи переполошились, о набегах на Залесскую землю сразу забыли – свою бы защитить. А по дорогам на юг уже пылили колонны суздальцев. Совсем не такие колонны, которые прошли здесь пару месяцев назад, не тысячи оборванных и униженных пленников. Сейчас твердо шагали полки, грозно сверкающие оружием, возмущенные разорением родного края.

Присоединился верный друг Святослав Ольгович, пришли половцы. И все-таки Долгорукий не желал доводить дело до кровопролития. Надеялся обойтись демонстрацией силы. Он встал возле Белой Вежи и попытался вступить в переговоры. Действительно, в Киеве заговорили, что надо бы мириться. Но Изяслав II отмахнулся от подобных советов. Каждый склонен оценивать других по себе, и миролюбие Юрия великий князь воспринял как слабость и трусость. Задержку Долгорукого он использовал в полной мере, к нему стекались дружины братьев и сыновей. На этот раз и черниговский Изяслав Давыдович сохранил верность великому князю – счел, что он сильнее, а полученные от него уделы очень хотелось удержать.

Рати сошлись под Переяславлем. Долгорукий даже теперь предпочитал разойтись по-хорошему. Он выдвинул условия, мягче которых трудно было придумать. Прощал все обиды, прощал нападение на свое княжество, нарушение старшинства. Соглашался, чтобы Изяслав по-прежнему царствовал в Киеве. Требовал лишь достояние отца, Переяславль, да и то не для себя, а для кого-нибудь из сыновей, а Святославу Ольговичу вернуть отнятые владения Игоря. Не тут-то было! Великий князь не только не согласился, а арестовал посла, приехавшего с этими предложениями. Ведь он уже провозгласил себя победителем презренных суздальцев, он так легко громил их города!

Ну а коли так, Юрий приказал… отступить. Он, как православный человек, не хотел брать на себя ответственность за души погибших. Вооруженная демонстрация не удалась. Конечно, князю было горько и обидно. Но он решил – лучше уж пожертвовать отцовским наследством. На закате солнца 23 августа его воины начали отход. Но Изяслав II возликовал. Неприятель боится его, бежит! Скомандовал атаку…

Напоролся он очень крепко. Лавина его войск бросилась вперед – гнать, давить, втоптать в землю. А суздальцы, увидев такое дело, остановились, ощетинились копьями. Отбросили врага и ломанули в контратаку. Битва закипела в ночной темноте, а сборная армия великого князя стойкости совсем не проявила. Изяслав Давыдович с черниговской дружиной первым помчался наутек. Повернули прочь и берендеи. А переяславский полк перешел на сторону своего законного князя Юрия. Киевскую дружину смяли и уничтожили. Не хотели мира, так чего же церемониться?

Изяслав II кое-как вырвался из рубки, примчался в столицу с братом и одним слугой, созвал бояр, приказывал готовиться к осаде. Но городская верхушка рассудила иначе. При осаде и штурме пострадает их собственность, да и простонародье любит Юрия, того гляди взбунтуется. Бояре настояли, чтобы князья уезжали. Заверили: «Вы же знаете, нам с Юрием не ужиться». Однако при этом обещали: как только выпадет подходящий случай, они подсобят государю избавиться от соперника. Изяслав забрал своих родных, приближенных, митрополита Клима и покатил на Волынь, а через три дня к городу подошли полки суздальцев и их союзников.

Народ встретил Долгорукого ликованием. Разумеется, Юрий мечтал об этом. Он с младых лет усвоил взгляды, традиционные для Руси. Ну что такое окраинное Залесье по сравнению с Поднепровьем? Ведь престол-то принадлежал ему по праву! И тем не менее, ни разу за свою жизнь он не предъявлял претензий на Киев. Юрий не хотел завоевывать столичный трон ценой крови и страданий, до последнего уклонялся от сражений. А вышло так, что он все-таки стал великим князем. Вышло так, что он долго ждал, и дождался. Пусть уже в возрасте 57 лет, но дождался. Это выглядело торжеством справедливости.

Свое правление Долгорукий как раз и начал с восстановления справедливости. Выпустил из темниц Нифонта Новгородского и других узников, заточенных его племянником. Освободил своих подданных, которых угнал враг. Возвратил Святославу Ольговичу наследство Игоря. Могло показаться, что на Руси наконец-то наступает мир. Юрий обратился ко всем князьям – в Смоленск, Чернигов, на Волынь, звал к себе, готов был налаживать с ними добрые отношения. Киевские бояре присягали ему на верность. Присягали, заведомо условившись с Изяславом II ударить Долгорукому в спину. Такие вещи столичную знать уже не смущали. Почему бы не чмокнуть губами крест, если надо? А дальше посмотрим…

Бояре-то прекрасно знали, Изяслав не смирится. Он и не смирился. Западные короли были у него в родственниках. Они откликнулись дружно, без задержки. Дело-то стоящее, благородное: пройтись по Руси, хорошо поживиться, получить в награду пару-тройку городов. Венгерский Гейза прислал Изяславу 10 тыс. всадников, князь навербовал немецких наемников, а чешский Владислав и польский Болеслав Кудрявый самолично расстарались, привели к родственнику армии. Короли и князья веселились, пировали, Болеслав по католическому обряду посвящал изяславовых дружинников в рыцари. Изгнанный государь даром что возил за собой русского митрополита, принципиальностью в Вере он себя не утруждал, его западные друзья притащили на Русь своих епископов и священников. А войну считали приятной прогулкой: когда объединенные полчища появятся под Киевом, неужели Долгорукий не испугается и не удерет?

Но Юрий не испугался, выступил навстречу. Чужеземное нашествие встревожило русичей, поднялись киевляне, переяславцы, черниговцы. У великого князя имелся и сильный союзник – иноземцы вдруг узнали, что на соединение с ним ведет полки Владимирко Галицкий, не раз чесавший бока венграм и полякам. Короли занервничали, прогулка получалась не столь уж безобидной. А Юрий, как обычно, предпочитал обойтись без крайностей. Прислал послов, поинтересовался, зачем пожаловали венценосные особы. Владислав и Болеслав поспешили сделать хорошую мину при плохой игре, объявили, что они выступают лишь посредниками. Что ж, Долгорукий дал им возможность выкрутиться. Поблагодарил, отправил подарки за заботу и «посредничество», но потребовал уйти – «не тяготите земли нашей», без вас разберемся.

Однако Изяслав II, оставшийся без чехов и поляков, все равно отверг мирные предложения. Завязались тяжелые и беспорядочные бои под Луцком. Сын Долгорукого Андрей проявил себя настоящим героем. Умело командовал осаждающими отрядами, храбро отражал вражеские вылазки. Отшвырнув атаку наемников, чуть не влетел в город на их плечах, но оторвался от своих, его отрезали и окружили на мосту всего с двумя воинами. Он изломал копье, выхватил меч, рубился с наседающими немцами, со стен летели камни и стрелы. Андрей сразил нескольких рыцарей и все же пробился, раненый конь вынес его из боя и пал мертвым. Князь в благодарность велел соорудить памятник спасшему его коню.

Но он, как и его отец, не любил войну. Когда Владимирко Галицкий повторил предложение о переговорах, Андрей первым поддержал союзника. Долгорукий не возражал, и Изяслав II, поразмыслив, был вынужден согласиться. Шансов на победу ему явно не светило. Он признал себя «виновным». Ну а Юрий отнесся к племяннику милостиво. Сохранил ему Волынь, добавил еще и доходы с Новгорода. Хотя сговорчивость Изяслава объяснялась не только его поражениями – его тайными сторонниками оставались киевские бояре. Сейчас они отирались при дворе Долгорукого, добросовестно строили дружины под его знаменами, а втихаря пересылались с его противником. Намекнули: не лезь на рожон, побереги силы.

А на переговорах бояре принялись окручивать и опутывать Юрия. Вспомнили вдруг о правах его дважды свергнутого старшего брата, Вячеслава. На него уже никто и внимания не обращал, он сидел себе потихоньку в оставленных ему городках. Теперь же бояре озаботились – законный претендент на престол именно он. Идею подхватили черниговские и прочие южные удельные князья. Изяслав II, совсем недавно обобравший и унизивший Вячеслава, тоже вдруг согласился: ну конечно, он и есть законный!

Долгорукий уже владел Киевом, уже держал в своих руках верховную власть. Но заговорщики знали его характер и рассчитали очень точно. При таком раскладе суздальский князь-идеалист даже не подумал спорить. Вячеслав и впрямь был старшим, и Юрий безропотно уступил. Взял себе только Переяславль, а Киев предоставил в полное распоряжение брата. Пожалуйста, вот тебе столица, вот тебе великое княжение…

А дальше все стало разыгрываться, как по нотам. Умиленный и удивленный Вячеслав первым делом приказал выкатывать бочки киевлянам, и сам прочно засел за накрытыми столами. Уже не так, как в Турове или захолустной Пересопнице, а с размахом, по-великокняжески. Дела он пустил на полный самотек, и бояре спокойненько, без помех, взялись готовить переворот в пользу Изяслава II. Но Долгорукий теперь был рядом. До него дошли сведения о том, что замышляется в столице, и он поспешил предотвратить беду. Свел пьянчужку с трона и посадил княжить в спокойном и почетном Вышгороде, а правление снова взял на себя.

Но тем самым он дал повод Изяславу II обвинить себя в клятвопреступлении! Нарушил договор! Отнял власть у старшего! На уступленные ему новгородские денежки Изяслав уже позаботился сколотить войско из волынян, приплатил берендеям и внезапно нагрянул к Киеву. Его сторонники в городе поджидали его, подняли мятеж. Долгорукий, видя такой поворот, бежал. Обрадовался было Вячеслав, прикатил в столицу – племянник-то вступился за него. Но ему откровенно посоветовали убираться вон. Князь обиделся, нетрезво упирался, даже сел в сенях дворца и отказывался уходить. С ним особо не церемонились, выпроводили под белы ручки.

Хотя и победители обожглись. Двинулись к Переяславлю, а там изменников не было, сыновья Долгорукого Андрей и Ростислав успели изготовиться к бою и дали крепкий отпор. И покатилось! Киев переходил из рук в руки… Причем простой народ по-прежнему чтил и поддерживал Юрия. Стоило ему привести войско, как крестьяне и горожане сами пригоняли к князю лодки, перевозили его через Днепр, и Изяславу приходилось спасаться бегством. Но столичной знати и удельным князьям Долгорукий был совершенно не по шерсти. Его предавали, обманывали, не извещали о передвижениях врага, и в собственной стране он оказывался «слепым». А Изяслав без стеснения посылал братьев и сыновей к венграм, приглашал десятитысячные полчища. Совершенно неожиданно появлялся у стен Киева, в столице тут же выступали заговорщики, и скрываться был вынужден Долгорукий.

Юрий был последним, кто старался возродить прошлую Русь, единую и могучую. Именно за это его любили простые люди. Но такой Руси больше не существовало. Бояре и удельные князья были готовы драться только за собственные выгоды, подачки, за соблазн пограбить. Киевская чернь развратилась и избаловалась. Раньше она истребляла оккупантов, бунтовала против несправедливости. Сейчас бунтовала, когда ее подпоят и приплатят отцы города. Радостно приветствовала Юрия, а сразу вслед за этим восторженно встречала Изяслава с чужеземцами: каждый раз он устраивал праздники, выкатывал бочки меда, раздавал мелкие деньги, тешил подданных зрелищами венгерских рыцарских турниров. А если и рыцари после турнира развлекутся, перепробуют чьих-то жен и дочерей, так это же мелочь, не убудет…

Восемь десятилетий назад вся страна возмутилась вероломным пленением Всеслава Полоцкого, полвека назад ужаснулась ослеплением Василька Теребовльского. А на заточение и убийство Игоря откликнулись лишь его брат Святослав и идеалист Юрий Долгорукий. Этот идеалист всем мешал. Мешал быть такими как есть. Мешал Киевской Руси разлагаться и погибать так, как ей хочется, за что и заслужил ненависть ее верхушки.

28. Св. Андрей Боголюбский и  Русский Исход

Князь Андрей Юрьевич родился не в Киеве, не в Переяславле, а в Суздальском крае. Для него-то Залесская земля была не второсортной окраиной, а родиной. Единственной, близкой, дорогой. Благодаря этому он сумел взглянуть на свары вокруг престола не изнутри, а со стороны, оторваться от устоявшихся взглядов и стереотипов. А со стороны выходило… зачем он вообще нужен, киевский престол? Власть? Но какая же власть, если она вызывает только вражду? Почет? Но какой же почет, когда тебя подсиживают, лгут и предают? Андрей предлагал отцу бросить этот змеиный клубок. Плюнуть на Киев, пусть месятся сами. Вернуться на север в собственное княжество – большое, богатое…

Но Долгорукий понять этого не смог. Он тоже почти всю жизнь провел в Залесье, но провел в ожидании – когда наконец-то получится утвердиться на Днепре? Как можно было пренебречь Киевом? Сердцем Русской земли, центром ее политики, культуры, церкви? Да, он долго удерживался от борьбы. Но его втянули помимо воли, он выиграл! И после побед, после недолгого торжества, отказаться? Перечеркнуть все усилия, жертвы, перечеркнуть мечты? Однако киевский престол лишь обманывал его, как наваждение, как дурманящая нагота нечистой девки-русалки, увлекающей жертву в омут – вроде, уже в руках, и снова ускользает.

А в 1151 г. Изяслав II придумал вдруг выигрышный ход: позвал многократно выгнанного дядю Вячеслава и согласился признать его великим князем. Давай, мол, забудем все обиды, тебе первое место, а мне второе. Тот растрогался, умилялся, заливался слезами, объявил племянника «сыном». Но «сын» четко оценивал истинные возможности «отца». Вячеслав на радостях взялся задавать пиры киевлянам, произносить перед ними задушевные речи – во хмелю это получалось очень прочувствованно. А реальная власть осталась у Изяслава и бояр.

Зато народ сбили с толку – престол возвратили законному государю, Изяслав теперь выглядел бескорыстным поборником правды. Удельные князья получили отличный повод отколоться от Юрия и перейти на сторону его врагов. А настраивать людей против Долгорукого оказалось совсем не трудно – с ним приходили чужаки, суздальцы. Далекие, словно и не русские. Решающая битва разыгралась под стенами Киева. На помощь Изяславу II явились его друзья: венгры, берендеи, черные клобуки, палили и грабили свои же монастыри и усадьбы вокруг столицы. Их не обижали, не препятствовали. Старались только переместить их отряды подальше от тех монастырей, которые еще не успели разграбить. Городские бояре объявили общую мобилизацию киевлян под страхом «лишения жизни». Прибыли и удельные союзники.

С Юрием оказались только Святослав с племянниками, Владимир Черниговский, более порядочный, чем его брат Изяслав Давыдович, и половцы. Князь Андрей отчаянно устремился в атаку. Но силы были слишком неравны. Армия Изяслава II растянулась на всем пространстве перед Киевом. Суздальские дружины давили и теснили ее в центре, а великий князь приказал ударить фланговым полкам. Обрушились на самую слабую часть войска Долгорукого, на половцев. Они побежали, а за ними разбили и суздальцев, сбросили в речку Лыбедь.

Юрий и Андрей все-таки сумели отбиться, оторваться от противника. Повели потрепанные полки на запад, на соединение с Владимирком Галицким. Но Изяслав II не собирался упускать соперника, бросил рать в погоню. Долгорукого настигли на р. Рут, и произошло второе сражение. Сшиблись жестоко, упорно. Юрий поручил общее командование Андрею, и он сделал все, чтобы отбросить врага. Сам повел воинов в сечу, рубился в первых рядах. С него сшибли шлем, выбили щит, ранили коня. Неподалеку от него пал Владимир Черниговский. Пробились до ставки великого князя, посекли его свиту, сам Изяслав II получил две раны, свалился среди кучи трупов.

Но подвели половцы. Они-то пришли не умирать, а поживиться добычей. При напоре киевлян они покатились прочь. За ними были вынуждены повернуть княжеские дружины. Изяслав, еще не веря спасению, выбрался из-под окровавленных тел, и его чуть не прикончили собственные воины. Он орал: «Я князь», а они радовались: «Тем лучше» и шарахнули мечом по шлему – сочли, что это чужой князь, раскатали губы на богатые доспехи. О настоящих противниках и говорить не приходилось, за ними гнались, истребляли, многие утонули в болотистой реке.

Юрий укрылся в Переяславле, и победители, великий князь с братьями и Изяслав Черниговский, продиктовали ему условия: отдать Переяславль любому из его сыновей, а самому уйти в Суздаль – «не можем быть с тобой в соседстве». Долгорукий понимал, что его хотят обмануть, тянул время, сносился с Галичем, половцами, отправил Андрея за подкреплением в Залесскую землю. Но враги не позволили ему заново изготовиться к войне, двинули на него войска. Юрий вынужден был подчиниться, оставил Переяславль. А Изяслав II сразу «передумал». Захватил город и посадил в нем не Юрьева, а своего сына Мстислава.

Долгорукий остановился было в Городце. Нет, его в покое не оставили, выступили следом, осадили и повторили те же требования – уйти на север, город отдать сыну. Ему пришлось повиноваться, в Городце он назначил княжить Глеба. А победители во второй раз надули. Как только суздальский властитель удалился, выгнали Глеба, разрушили Городец до основания, сожгли дома, церкви, раскопали валы и даже место перепахали как «проклятое».

Такое откровенное надругательство привело Долгорукого в крайнее возмущение. Это был наглый вызов, плевок и на него, и на всю его семью. Тут уж даже миролюбивый Андрей Юрьевич соглашался – надо ответить. Он уже успел сформировать свежие ростово-суздальские отряды, выступил с отцом в поход. Ворвались во владения Изяслава Давыдовича, одного из разорителей Городца. Андрей, как и раньше, командовал объединенной армией, обложил Чернигов. Сам руководил штурмом, по очереди посылал в атаки союзных князей и ханов. Схватки шли двенадцать дней. Шаг за шагом заняли внешние укрепления, стеснили защитников в кремле.

Но Изяслав Черниговский не сдавался и подданных не щадил, приказывал стоять насмерть. Знал, за обманы и за Городец платить пришлось бы дорого. Впрочем, он знал и другое, к нему идет подмога. Великий князь с королем Гейзой разгромили Владимирка Галицкого, и киевско-венгерская армия направилась к Чернигову. Услышав о ее приближении, снялись и покинули Долгорукого половцы. А без них князья сочли за лучшее отступить.

Теперь и Андрей советовал: хватит, пора прекратить бесполезные походы. Нет, Юрий распалился, еще раз собирал рать. Но она получилась слишком слабой. Суздальцы выдохлись, по призыву являлись неохотно. Изяслав II без Долгорукого прошелся по Северской земле, прижал и вынудил капитулировать последнего союзника, Святослава Ольговича. Неудачи охладили пыл половцев, они не откликнулись на приглашение Юрия. Вдобавок ко всему начался падеж коней, и Долгорукий с дороги повернул обратно.

А пока суздальские дружины были заняты этими операциями, пострадал и Залесский край. Волжские болгары сочли, что для них настало подходящее время. В 1152 г. их войско на ладьях нагрянуло к Ярославлю. На стены не полезло, опустошало окрестности и ждало, когда русские сами сдадутся – вот и будет без потерь целый город рабов на продажу. В других городах даже не знали о нападении, враг появился внезапно, дороги перекрыл плотно. У ярославцев было мало продуктов, начался голод. Но один юноша сумел ночью выбраться из Ярославля, проскользнул через болгарские кордоны, нашел лошадь и доскакал до Ростова. Горожане быстро вооружились, бросились на выручку и прогнали хищников.

В общем, со всех сторон нехорошо складывалось. Из Поднепровья выгнали, собственный удел остался без внимания. Тысячи воинов погибли понапрасну в чужих краях, княжеская казна выбрасывалась впустую, а болгары, глядишь, завтра снова полезут… Долгорукий смирился, что с мечтами о Киеве и впрямь надо распрощаться. Под конец жизни он начал устраиваться в Залесье прочно, навсегда. Край-то и впрямь был богатым. Деньги, которые утекали на уплату половцам, наемникам Берладника, на поддержку союзников, нашли иное применение, и выяснилось, что суммы набегают солидные, сделать можно очень много.

Долгорукий начал строить новый город, Юрьев-Польский. Задумывал, что город станет его резиденцией, новой столицей. Назвал своим именем, заложил в нем белокаменный храм в честь своего покровителя, св. Георгия Победоносца. Князь Андрей опять помогал отцу в мирных делах, возводил новую крепость в Москве – с этой стороны нападали и рязанцы, и голядь, пусть граница будет прикрыта понадежнее. Росла крепость в Переяславле-Залесском, восстанавливались Углич и Кснятин, сожженные Изяславом II. Долгорукий взялся не только укреплять, но и украшать свою землю. Стоит ли экономить на красоте? Пускай его княжество будет не хуже, чем у других. Велел строить сразу несколько каменных храмов. В Переяславле – Спаса-Преображения, в Кидекше, где останавливались святые Борис и Глеб – их имени.

Князь заново взялся и за хозяйство. Так же, как раньше, весь двор по осени грузился на возки и сани, длинным обозом отправлялись в полюдье. Вопросов и проблем накопилось предостаточно. Останавливались в каком-нибудь селе, съезжались крестьяне из соседних мест, сдавали дань, выстраивались в очереди на прием к князю, он разбирал тяжбы, выслушивал жалобы. Путешествия растягивались на целую зиму. Долгорукого по-прежнему сопровождала жена с ее боярынями, служанками. Надо сказать, греческая царевна к подобному образу жизни так и не привыкла, и постоянные переезды восторга у нее ничуть не вызывали. Но что делать? Неугомонный муж командовал, приходилось грузиться в теплые кибитки-возки, кочевать между деревнями, ночевать по избам и шатрам.

Юрию было уже за 60, но они сумели зачать еще одного ребенка. В очередное полюдье в 1154 г. Анна поехала беременной. Надеялись, что успеют добраться до городов, но осенняя распутица развезла дороги, и застряли в самой глуши, а тут пришло время рожать. Князь полагал, что это не беда. Выбрал сельцо на берегу Яхромы, вокруг раскинулся широкий походный город-стан. Застучали топоры, заскрипели поваленные деревья. Для князя и княгини мгновенно подготовили избы. А рожали русские традиционно в бане. Здесь-то имелась только обычная деревенская банька по-черному, несколько человек с трудом впихнутся. В нее и повели под ручки византийскую царевну – выбирать не из чего. Но повитухи свое дело знали, вскоре из-за банных дверей донесся писк младенца. Долгорукий радовался – еще один сын! А появился как раз под св. Дмитрия Солунского. Нарекли Всеволодом и по-христиански Дмитрием. Правда, остановиться пришлось надолго, пока жена оправилась, пока смогла путь продолжить. Но место князю понравилось, он приказал заложить тут город, назвал в честь ребенка Дмитровом.

А тем временем в остальных русских землях продолжался раздрай. Заигрывания Изяслава II с новгородцами совсем избаловали их. Они присвоили себе право самим избирать князей. Разгулявшись, выставляли вон уже и сыновей самого Изяслава II. Подыскивали таких, кто вообще не будет претендовать на какую-либо власть в их владениях.

Муромо-рязанское княжество окончательно распалось на два. Владимир Муромский оставался искренним другом Долгорукого, Ростислав Рязанский – врагом. Изяслав II не хотел оставлять Юрия в покое даже в Залесье, подзуживал рязанского князя. А Ростислав возомнил: если суздальцев выгнали с Днепра, значит, они слабы. Великий князь его поддерживал, чего ж стесняться? Ростислав разохотился заезжать на сопредельную территорию, обирать и угонять жителей. Долгорукий с сыном решили пресечь разбойничьи вылазки. Андрей скрытно выступил с дружиной и налетел на Рязань. Неожиданно ворвался в город, Ростиславу пришлось удирать в степи.

Андрей рассчитывал, что побежденный, помыкавшись туда-сюда, захочет мириться и получить назад свою столицу. Как водится, повинится, и ему продиктуют требования – принести присягу на верность, признать над собой старшинство суздальского властителя. Расположился в Рязани, ждал гонцов от Ростислава. Но тот был настроен иначе. Тайком сносился с горожанами, подогревал в них ненависть к суздальцам. А сам набрал орду половцев и подошел к городу среди ночи. Его сообщники перерезали стражу, открыли ворота, и рязанцы с половцами обрушились на сонных суздальцев. Андрея прикрыли телохранители, он едва успел вскочить в седло в одном сапоге, пробился с небольшим отрядом и ускакал в союзный Муром. Часть его дружинников перебили, других заточили в тюрьму, некоторых слуг в дикой злобе притащили на берег Оки и перетопили. Хотя теперь Ростислав уяснил, что Юрий и Андрей намного сильнее его. Набеги прекратил и постарался обезопасить себя на будущее – обратился к Ростиславу Смоленскому, признал его «отцом и покровителем».

А в Галицком княжестве умер Владимирко, престол унаследовал его юный сын Ярослав. Он вознамерился прекратить войну с Киевом. Направил послов к великому князю, соглашался повиноваться ему, «как отцу», быть «у стремени», приводить по его приказам галицкие полки. Не тут-то было! Смерть Владимирка окрылила Изяслава II. Не стало давнего противника, великолепного военачальника! Неужто трудно будет сокрушить мальчишку и забрать Галицию в полную собственность? Киевская рать с отрядами родственников хлынула на запад. Но и галичане поднялись как один, вывели все силы. Сшиблись у стен Теребовля. Рубили и давили друг друга целый день, измотались и разошлись.

Великий князь был в шоке. Вместо ожидаемой легкой победы его дружины очень поредели. Опасались, что галичане на следующий день сами перейдут в атаку, и Изяслав II струсил, приказал отступить. В Галицкой земле его воины набрали изрядное количество пленных, но государь велел оставить только бояр, за которых можно получить выкуп, а всех остальных перерезать… Вот такое на Руси было впервые. Не в бою, не в пылу мятежа, а хладнокровно, по расчету, русский великий князь пустил под нож тысячи русских людей. Впрочем, Изяслав II всегда был близок с западными монархами, а в Европе подобное было не редкостью. Куда же их девать, пленных, если они оказались лишней обузой?

Государевых дружинников приказ ничуть не смутил. Выполнили со спокойной совестью. Над ночным лагерем повис надрывный вопль, с хрустом врубались мечи в беззащитные тела. Кто-то молил о пощаде, где-то убийцы медлили, требовали снимать одежду, сапоги, вдруг еще крест серебряный на шее остался. А командиры поторапливали – надо до рассвета успеть. Успели. Вопль становился все тише и оборвался… Изяслав II о совершенном как-то и не задумывался. Не удалось Галичем овладеть, это да, это и в самом деле казалось обидным, а возиться с пленными ему было в общем-то и некогда. Он спешил на собственную свадьбу. Ему нашли на Кавказе и уже везли по Днепру редкостную красавицу, абазинскую княжну.

Киев его ничуть не осудил. Какое там осуждать! Ведь предстояли новые торжества, гуляния и попойки – встреча князюшки из похода, встреча невесты, свадьба. А Изяслав подданных всегда жаловал, самолично посещал народные пиршества, поднимал кубок с простыми киевлянами. Можно ли не любить такого властителя? Столичные летописцы его всячески расхваливали, величали «господином добрым», «отцом», «благословенной отраслью доброго корня». И подобные славословия тоже были приговором Киевской Руси. Ее уже не было, она уже умерла, хотя и не осознавала этого, праздновала и веселилась…

Но то ли проклятия убитых галичан настигли князя, то ли невеста оказалась слишком юной и горячей для пожилого супруга, сразу после женитьбы он занемог и испустил дух. Горевали, лили слезы, опять пировали – на похоронах. А наследника определил не покойный государь, не князья. Нет, сейчас уже в открытую преемника назвали киевские бояре. Они пригласили брата Изяслава II, Ростислава Набожного Смоленского. Но не просто пригласили, а выставили ему целый список условий: чтобы он сохранил главенство марионеточного дяди Вячеслава, сохранил прежнее положение и привилегии самих бояр, дал в этом присягу – не бояре князю, а он им! А в таком случай и знать обещала служить ему.

Ростислав сперва согласился, но через пару месяцев, в начале 1155 г., Вячеслав слишком крепко посидел за столом, организм старика не выдержал, и в ту же ночь он преставился. А тут объявился и другой претендент на власть, не кто иной как Изяслав Давыдович Черниговский. В прежние времена он о Киеве и думать не смел, пристраивался к тому, кто посильнее, силился урвать город или область. Но сильные уходили из жизни, троном торговали, почему было не попробовать? Он нанял тучи половцев, связался со столичной верхушкой. Платил щедро, обещания давал еще щедрее.

Бояре оказались не против. Такая личность, как Давыдович, была им куда ближе, чем честный и принципиальный Ростислав Набожной. Он даже богатствами умершего Вячеслава никому не дозволил попользоваться, все до последней монетки пересчитал и отдал по монастырям и богадельням. Оживились и удельные князья. Сын Изяслава II Мстислав Волынский, такой же склочный, как его отец, принялся торговаться, что ему отвалят за помощь в войне?

Но Ростиславу Набожному все это было глубоко противно. Его уже достала грязная атмосфера в Киеве, ему были отвратительны интриги и потуги Давыдовича с Мстиславом. Губить людей в очередной драке он не пожелал. Хочется сидеть на престоле – сиди. Ростислав отказался от великого княжения и уехал к себе в Смоленск. О, столица с восторгом встретила Изяслава III. Знать получила нужные ей пожалования, чернь – дармовое пойло. Вот только похмелье было неприятным. Как гром грянуло известие: идет Долгорукий!

Да, суздальский князь снова решился. Два года просидел в Залесье, но в начавшейся свистопляске встрепенулся, загорелся. Это был его шанс! Последний в жизни шанс! Не выдержал, бросил все задумки, строящиеся города. Седлались лошади, строились и выступали воины… Причем Юрия неожиданно поддержал Ростислав Набожной. Раньше сражался против него по приказам старшего брата, а сейчас видел, что управлять страной достоин именно Долгорукий. Ростислав привел к нему смоленское войско, прибыл и старый друг Святослав Ольгович с северцами. Давыдовичу послали сказать – давай-ка, княже, освободи место.

Он робко пробовал возражать: дескать, не сам занял престол, его киевляне возвели. Но отговорки не помогли, а сопротивляться кишка была тонка. Отправился назад в Чернигов, и 20 марта 1155 г. в Киев торжественно вступил Юрий Долгорукий. Казалось, что сбываются и его планы о возрождении идеальной, единой Руси. Самые сильные князья признавали его и повиновались. Только Мстислав Волынский противился и безобразничал, «веселился убийствами и враждою», сжег города на Горыни, но Юрий простил его ради общего примирения, оставил ему Волынь.

Новый великий князь восстановил каноническое управление Церковью. Пригласил в Киев мудрых святителей Нифонта Новгородского, Мануила Смоленского, епископы подготовили поместный собор. Клима Смолятича сместили, обратились в Константинополь. Патриарх прислал на Русь митрополита Константина, он благословил Юрия и проклял память Изяслава II. Положение государя выглядело прочным. Он обустраивался в Киеве, за Днепром выбрал место для загородного дворца, назвал его «Раем». Распределил владения для сыновей – кому Переяславль, кому Туров, города на Роси. Ростов и Суздаль по традиции отдал младшим, Михаилу и грудному ребенку Всеволоду. А старшего Андрея, наследника и советника, посадил в Вышгороде, чтобы постоянно был под рукой.

И все были довольны, кроме… Андрея. Он, один из немногих, понимал, насколько обманчив блеск разлагающегося Киева. Осознавал, насколько чужды столице он сам и его отец. Чувствовал, что добром дело не кончится. Его тянуло уехать. Долгорукого поражали подобные мысли сына. Они же победили! Они восстановили попранное право, возвратили себе высшее положение на Руси. И вдруг – уехать? Это было совершенно дико, нелепо. Приказывал выбросить из головы блажь, заняться насущными вопросами: посовещаться с боярами, побывать на вече, выработать умное решение. Андрей выполнял. Но чем дальше, тем больше укреплялся в желании – прочь отсюда. Хотя с другой стороны, как можно без воли отца? Он колебался, мучился, переживал.

Толчок дал совершенно необычный случай. В Вышгороде, в женском монастыре, находилась чудотворная икона Пресвятой Богородицы, по преданию написанная самим св. евангелистом Лукой. Однажды обнаружили, что она стала выходить из киота. Ее возвращали на место, но наутро киот снова оказывался пустым, а икона находилась отдельно. Андрей воодушевился, воспринял это как знак. Сама Пресвятая Богородица хочет уехать! Теперь его уже не мог остановить никто. Отпрашиваться у отца он больше не стал. Взял чудесный образ Божьей Матери, позвал всех желающих и в конце 1155 г. двинулся в дорогу.

Когда Долгорукий узнал о странном поступке сына, он удивился, «негодоваша на него велми», слал вслед гонцов, требовал одуматься. Но Андрей не реагировал, ехал дальше. По пути, в разоренных войнами городках, в разграбленных деревнях, люди узнавали, куда направляется колонна, и многие тоже присоединялись к ней. Там, в неведомых залесских краях, наверное, будет лучше, а князь никому не отказывал. По бескрайним снегам, сквозь заносы и метели, на север тянулся огромный обоз. Колыхались в седлах княжеские воины, шагали монахи, священники, землепашцы, ремесленники. На повозках, среди нехитрого скарба, сидели закутавшиеся жены с детишками.

Это был Исход Руси. Сама Русь уходила на север, в новую Землю Обетованную. А во главе колонны везли на санях икону Пресвятой Богородицы – Она вела народ за собой. Она и ее верный слуга князь Андрей. Задумывался ли он, что становится русским Моисеем? Вряд ли. Дорога была долгой, нелегкой, заботы, хлопоты. Но и Божья Мать не оставляла людей без своего покровительства. Добрались до болот водораздела Днепра и Волги, а тут грянула весенняя оттепель. Послали отрока проверить переправу через реку Вазузу, и на глазах князя и его окружения отрок провалился под лед вместе с конем. Все ахнули, взмолившись к Богородице, и слуга вдруг вынырнул, спасся.

Передохнули в Москве и двинулись вдоль Клязьмы. Уже и потеплело, луга поднялись буйными травами, воздух наполнили ароматы цветов. Решили сделать остановку на Рогожских полях. С возка сошла поразмяться беременная попадья, жена священника Микулы. Вечерело, вокруг путешественники раскидывали шатры, привычно высекали огонь для костров. Но красота и благодать всколыхнулась вдруг ужасом. Конь взбесился, скинул седока и налетел на женщину, стал топтать ее копытами, рвать зубами. Считали – все кончено. Микула в отчаянии воззвал к Божьей Матери, и лошадь бросила его супругу, унеслась в лес. А попадья поднялась вся в синяках, в шоке старалась прикрыть округлый живот клочьями одежды и жаловалась, что конь «съел» ее платье. Но она оказалась целой и невредимой, вскоре родила здорового ребенка [12].

Ну а потом княжеский обоз достиг Владимира, повернул на Суздаль – и не дошел. Кони встали, и их никак не могли заставить сдвинуться с места. А Андрею во сне явилась Сама Богородица, указала, что Ее икона должна остаться во Владимире. Она и стала называться Владимирской. Там, где остановились кони, князь основал монастырь и село, назвал его Боголюбовом… Кстати, и село Рогожи, где Пресвятая Заступница выручила попадью, поменяло название, но много позже. В XVIII в. его преобразуют в город, вспомнят давнее чудо и назовут Богородском (ныне Ногинск).

29. Св. Андрей Боголюбский и  Владимирская держава

Уж наверное, Небесная Покровительница помогла князю Андрею не только путешествовать, но и примириться с отцом. Долгорукий неожиданно быстро простил его. Поостыл, рассудил – ну и что ж, если сын ослушался? Хочет – пускай живет в своем Залесье. В конце концов, тоже вотчина. Кто ее убережет и устроит лучше Андрея?

Однако дурные предчувствия Андрея, к сожалению, оправдались. Долгорукий проявил себя очень хорошим властителем. Летописец уважительно отмечал, что при нем «тишина бысть». Два года мира и порядка казались для Южной Руси невероятным достижением! Но именно попытки государя установить порядок были знати поперек горла. Столичных тузов, привыкших предавать и самовольно распоряжаться властью, великий князь отстранил от высших постов, назначил своих доверенных суздальцев. Стоит ли удивляться, что вражда киевских бояр только усилилась? Они настраивали киевлян против «чужих», сговаривались с врагами Юрия. Два главных смутьяна, черниговский Изяслав Давыдович и Мстислав Волынский, заключили союз, втихаря собирали войско, а в Киеве орудовали их доброжелатели.

Переворот разыграли, как по нотам. В мае 1157 г. на пиру у боярина Петрилы Долгорукого отравили. Как только он умер, городская верхушка устроила погром, бросила своих подручных и чернь на дворцы, на дома «суздальцев». Приманка – лучше не придумаешь: грабь, режь, насилуй! Остервенело убивали всех подряд, придворных, воинов, слуг. Проламывали головы детей, в распаленной толпе заходились последними воплями суздальские боярыни и их холопки. Ох, разгулялись, оттянулись в полную волюшку! Прибарахлились, натешились, напились из дворцовых погребов. А всего через четыре дня в Киев вступала дружина Изяслава III Давыдовича. По дворам еще валялись растерзанные трупы, а горожан звали на торжества и угощения. Ох, любо, ох, весело!..

Известия о трагедии докатились и до Залесья. Но Андрей не стал поднимать рать. Он поступил так, как до него не поступал никто. Созвал первый в истории Земский собор: духовенство, бояр, представителей Ростова, Суздаля, Владимира и других городов. А на соборе от всей своей земли он принял титул великого князя. На Руси великое княжение однозначно означало обладание Киевом – Андрей одним махом перечеркнул традицию. Киевляне сажают на престол великих князей, так и пусть живут с ними. Андрей Боголюбский демонстративно отмежевался и от прежней столицы, и от всей прежней государственной системы. Он провозглашал рождение новой Руси – северной.

Тем более, Южная выглядела совсем худо. Слабый и трусливый Изяслав III Давыдович пытался упрочить свое положение, купить сторонников, принялся раздавать князьям даже собственные черниговские вотчины. А в результате остался с одним Киевом, и с государем совсем перестали считаться. Русь рассыпалась – в каждом городе свой князь. Изяслав III задумал компенсировать ущерб за счет Галицкой земли, посадить там своего ставленника, пройдоху Ивана Берладника. С этой авантюрой великий князь сел в полную лужу. Берладник в собственное удовольствие разбойничал, грабил суда на Дунае, а Изяславу III изменил основной союзник, Мстислав Волынский. Вместе с Ярославом Галицким разгромил его и в 1159 г. прогнал из Киева.

Теперь и столичная верхушка смекнула, что надо бы найти более весомого правителя. Вспомнили про смоленского Ростислава Набожного, вторично пригласили на царство. Да какое уж царство, от него осталась одна видимость! Изяслав III оскорбился, начал мстить. Навел половцев на Смоленщину, они истребили множество жителей, угнали 10 тыс. пленных. Следующими набегами Давыдович выжег предместья Киева, осаждал Белгород. Но как только появилось большое войско противников, великий князь бежал, и случайный воин зарубил его саблей.

А смутьяны не переводились. Не стало Изяслава III, зато выдвинулся Мстислав Волынский, сынок Изяслава II. Он урвал от Ростислава Набожного самые обширные пожалования, стал хозяином Правобережья Днепра. Но ему казалось мало, он начал задираться с великим князем, примериваться к столичному трону. Покатились драки и внутри уделов. Стоило умереть кому-то из князей, как его братья, дяди, племянники хватались за оружие для дележки наследства. Дети Долгорукого Глеб, Борис, Василий, Ярослав, Святослав, в полной мере усвоили обычаи, принятые в Киевской Руси. Раз они оказались обделенными, выискивали покровителей, примыкали то к одним, то к другим союзникам. Но не Андрей. Он в кровавую южную кашу не полез вообще. Другие грызлись между собой, а он, засучив рукава, взялся строить…

Впрочем, строить тоже было не просто. Князь Андрей созидал новую державу, а новое цеплялось за старое. Оно никуда не делось – старые проблемы, старые болезни. Юрий Долгорукий казнью Кучки укротил боярские кланы Ростова и Суздаля, но они были совсем не против изменить положение. Бояре уже настроились, предвкушали – долгая и твердая рука Юрия навсегда переместилась в Киев, с ним убыли старшие наследники. А вокруг детишек, Михаила и Всеволода с матерью-гречанкой, можно устроиться со всеми удобствами, вертеть ими как угодно, хозяйничать и распоряжаться от их имени. И на тебе! Ни с того ни с сего вернулся Андрей со своей Божьей Матерью!

Бояре зароптали, пытались так и эдак противодействовать ему. Заговорили, что Долгорукий-то дал Андрею Вышгород, а Ростов и Суздаль – младшим, законные наследники в здешних краях они. Но Боголюбский сумел обойти эти противоречия. Он отнюдь не собирался конфликтовать с малолетними братишками и молодой мачехой. Оставил им и Ростов, и Суздаль, владейте своими уделами, пользуйтесь доходами. Однако великое княжение выше удельного, извольте подчиняться. А сам Андрей обосновался в том городе, который изначально, с юных лет принадлежал ему – во Владимире.

Прежде на него никто не обращал особого внимания: одна из крепостей, не более того. Ростовчане и суздальцы его даже городом не признавали, считали «пригородом». Но Владимир являлся персональным владением Андрея и был очень выгодно расположен, не зря же его в свое время отметили и св. Владимир, и Мономах. Боголюбский задумал превратить его в большую и красивую столицу. Не драться за прогнивший Киев, а построить новый. Князь очень недвусмысленно подчеркнул ту роль, которую готовил своему детищу. Речки во Владимире получили названия киевских – Лыбедь, Почайна, Ирпень. Наметив обводы просторных и мощных валов и стен, Андрей по-киевски обозначил ворота – Золотые, Серебряные. А для привезенной чудотворной иконы приказал возводить великолепный собор Успения Божьей Матери. Как раз в честь Успения были освящены киевская Десятинная церковь, храм Печерского монастыря. Но и во Владимире возник монастырский Печерний городок.

Хотя город, конечно же, не копировал Киев. Он должен был стать иным, своеобразным, неповторимым. Андрей хотел, чтобы Владимир не только не уступал Киеву, а превзошел его! А при всем при том строительство новой столицы позволяло великому князю реализовать другой сокровенный замысел – отделиться от сложившихся группировок знати, от устоявшихся порядков и обычаев, утвердившихся в старых городах. Как из Киева, так и из Суздаля он намеревался перенести во Владимир только лучшее, отсекая худшее.

Все русские государи придерживались традиций «семейного» правления, княжеских советов, договоров, так и эдак приспосабливали к себе систему Ярославовой лествицы. Все государи считали само собой разумеющимся опираться на «старшую» дружину, родовых бояр, и лишь в каких-то особых случаях выдвигали «уных», рядовых дружинников. Андрей же осознавал, что лествица давно и безвозвратно порушена, цепляться за ее правила уже бессмысленно. Он видел и то, к чему ведет княжеская семейственность и укрепление боярских позиций – к самовольству, разделению, а в итоге к анархии и смутам.

В противовес разделению он пришел к идее собирания русских земель. Его отец пытался реанимировать Киевскую Русь и погиб. Князь Андрей первым понял, что реанимировать ее нельзя. Надо обособиться от нее. Но обособиться не так, как это сделали Полоцк, Галич, Рязань, не мельчать, замкнувшись в собственном уделе, а поставить великую цель на будущее. Создавать на севере здоровое и жизнеспособное ядро, которое будет объединять вокруг себя распавшиеся русские осколки. Пристраивать их к себе, но уже на новых традициях, новых принципах.

Основами этих принципов Боголюбский видел Православие и Самодержавие. Так было в Византии, однако единовластие в понимании князя Андрея очень отличалось от греческой модели. Рим и его преемник, Константинополь, породили монархию аристократическую. Боголюбский сделал своей опорой простой народ. И это было не случайно. Именно простолюдины во все времена заинтересованы в сильной власти, способной защитить их и от внешних врагов, и от произвола внутренних хищников. А создавать подобную опору Андрею, в свою очередь, помогало возведение новой столицы, все получалось взаимосвязано.

Он зазывал «мизинных», т. е. маленьких людей «из всех земель». Они становились и строителями, и населением Владимира. Профессиональных зодчих приглашали из Галича и Германии, приставляли к ним местных учеников, и рождались свои специалисты. Археологические данные показывают, что в данный период в Залесской земле появились не только каменщики и штукатуры, но и множество других искусных ремесленников: оружейники, стеклодувы, ювелиры, художники, резчики.

Рабочих рук было предостаточно, трудолюбия и сноровки им было не занимать, и строили быстро, красавец Владимир вырастал буквально на глазах. Конечно, в огромном деле не обходилось без промахов, без ошибок. Но и в созидательных трудах Андрей чувствовал – Божья Матерь не оставляет его. Когда завершали Золотые ворота, строители хотели угодить князю, поспешили. К назначенному дню открытия цемент еще не затвердел, ворота упали и придавили двенадцать человек. Праздник оборачивался трагедией, Боголюбский в горе воззвал к Владимирской иконе – сокрушался, что это он собрал народ на торжество, жертвы будут на его совести. Молился-то искренне, и Пресвятая Богородица услышала. Ворота подняли, и все двенадцать оказались живы.

Такие праздники были общими и для князя, и для подданных: еще одни ворота, еще одна башня. Укрепляется, украшается наш город! А главный из праздников состоялся в 1160 г. – освящали Успенский собор. Это и был день рождения новой столицы. Съехались бояре, собрался люд со всех окрестностей, и св. Андрей объявил: «Да будет сей град великое княжение и глава всем». Он не скрыл от народа, что будет добиваться учреждения во Владимире отдельной митрополии. Да и впрямь храм получился таким большим и красивым, что впору митрополиту служить. Боголюбский, как когда-то св. Владимир, отдал Успенскому собору десятину собственных доходов, многие села, даже целый город Гороховец.

Но одним храмом он не ограничился. Жителей во Владимире все прибавлялось, церквей требовалось больше. Освободившиеся артели строителей получали очередные подряды, росли церкви св. Федора Стратилата, св. Георгия Победоносца, Спасский и Вознесенский монастыри. Князь очень полюбил и Боголюбово, где ему явилась Царица Небесная. Иконописцам он поручил изобразить Ее так, как сам видел Ее, рассказывал, поправлял. Эта икона, написанная с его слов, получила название Боголюбской и тоже проявила чудеса, от нее происходили исцеления.

В Боголюбове Андрей распорядился строить храм Рождества Божьей Матери и свою личную резиденцию, прекрасный белокаменный замок. Как раз от этого замка князь и получил прозвище Боголюбский. Впрочем, его звали и иначе – Боголюбивый. Звали заслуженно и справедливо. Его вера отнюдь не ограничивалась строительством церквей и щедрыми пожертвованиями. Он и сам много времени проводил на церковных службах, молился горячо и истово. Каждое утро вставал затемно, приходил в храм раньше священников, как смиренный служка зажигал лампады.

В житейских удовольствиях Андрей был скромным и неприхотливым. Из забав, обычных для русской знати, сохранил только охоты. Они помогали поддерживать себя в физической форме, сплачивали приближенных, были тренировками для воинов. Но пиры с дружинниками, столь любезные большинству князей, Боголюбский не устраивал никогда. Просиживать вечера за столом, выслушивать нетрезвые здравицы, было для него и глупо, и неприятно. Он любил чтение, собрал изрядную для своего времени библиотеку. Да и дел было невпроворот, тратить время впустую Андрей считал себя не вправе.

Приток людей во Владимир позволил ему реорганизовать армию. Ее основой стали не дружины аристократов, а полки «пешцев», городских ратников. А вместо бояр при нем впервые появились другие помощники – дворяне, они же «милостники» [12]. Они были не знатного происхождения, выдвигались из «низов» собственными способностями: отличившиеся рядовые воины, хорошо проявившие себя слуги, даже невольники. Милостники не имели богатств, земельных угодий. Они всем были обязаны князю, служили ему, а за это получали «милость» – коней, оружие, деревеньку-другую на прокормление. Они составили окружение Боголюбского, из них государь черпал кадры чиновников.

Андрей взялся устраивать в Залесской земле прочные структуры администрации. Хватит уже обходиться временными мерами, по полюдьям разъезжать. Теперь не только вблизи Суздаля, а по всему княжеству основывалась сеть погостов. Начал Боголюбский с течения Клязьмы, вдоль нее появились Андрейцево, Андреевская, Княгинина, Якимовский погост, Гридино, погост св. Никиты, Рогожский, Черноголовский, Аристов погосты. Все эти пункты с характерными названиями явно не случайные, с великолепной природой, расположены на берегах Клязьмы или ее притоков – чтобы удобно было сообщаться с Владимиром, отправлять на лодках собранные подати. Очевидно, места для них выбирал сам князь или его доверенные лица.

Постепенно погосты распространялись дальше, княжеская власть брала под контроль самые глухие углы. Но эта же система служила утверждению христианства. На погостах, где жили чиновники и отряды слуг, строились первые церкви в сельской глубинке. (Кстати, в связи с этим слово «погост» впоследствии изменило значение. Ведь при церквях возникали и кладбища, чтобы хоронить людей в освященной земле, и в народе родилось выражение «понесли на погост». В начале XVII в. административная система погостов была упразднена, а слово сохранилось, стало обозначать кладбища.) Но развитие администрации способствовало и освоению края. Под защитой тех же погостов безопасно селились пришлые крестьяне, расчищали дебри, распахивали участки.

Расцветающий Владимир привлекал и купцов. Привлекали их и твердая власть, порядок. Попробуй-ка проехать через Рязанщину – ограбят, и концов не найдешь. Или через Черниговские земли, где князья месятся друг с другом, пасутся половцы. Нет, надежнее и спокойнее было держать путь через Залесье. Боголюбский радушно принимал купцов и путешественников, им показывали город, величественные постройки. Современник писал: «Приходил ли гость из Царьграда или иных стран, из Русской земли или латинянин, и всякий христианин, или поганые, тогда князь Андрей приказывал: ведите его в церковь и на полати, пусть ин поганый видит истинное христианство да крестится, что и бывало: болгары и жиды и вся погань, видевши славу Божию и украшение церковное, крестились» [85].

Разумеется, многие не выказывали желания креститься, ехали себе дальше. Но пошлины с их товаров наполняли княжескую казну, и по разным странам разносилась слава о Владимирской державе и ее государе. Возрастал и его авторитет на Руси. С Ростиславом Набожным Андрей сумел навести дружеские контакты, у них было много общего. Ростислав тоже порывался бросить Киев, хотел постричься в монахи, но митрополит и печерский игумен уговаривали его остаться – честный Ростислав, несмотря ни на что, отдавал себя служению Руси, а что будет без него? К Боголюбскому обращались и князья, проигравшие в междоусобицах, бежавшие или выгнанные соперниками. Он предоставлял убежище, некоторым помогал. Но не сам, а через других таких же, искавших его дружбы. Сам Боголюбский по-прежнему оставался вне княжеских ссор. И не просто вне – он поставил себя над ними, выше их. А это оказалось куда более эффективным, чем военные походы и победы.

По сути, произошло чудо. Совсем недавно Залесский край считался окраинным придатком Руси, его пренебрежительно оставляли младшим княжичам, а всего за 5–7 лет он превратился в могучую державу, несокрушимо возвысился над прочими русскими землями. Так еще раз сбылись слова Священного Писания: «Камень, который отвергли строители, тот самый сделался главою угла; это от Господа и есть дивно в глазах наших». «И кто упадет на этот камень, разобьется, а на кого он упадет, того раздавит».

30. Св. Андрей Боголюбский и  праздник Покрова

История Руси и Византии оказалась очень тесно связанной. Две страны то конфликтовали, то сближались, но общая Вера и структуры Церкви удерживали их вместе. Но во второй половине XII в. подобные отношения обернулись совершенно неожиданной и опасной стороной. После смерти Иоанна Комнина императором стал его сын Мануил. Он очередной раз резко изменил политику Константинополя. Мануил был западником еще похлеще своего деда Алексея. Широко начал принимать на службу иностранцев, давал им высокие посты при дворе, в армии, правительстве. Греческая столица стала одеваться по западным модам. Мужчины щеголяли в чулках и коротеньких штанишках, дамы напяливали высокие колпаки, тесные платья, стискивали бюсты шнурованными корсажами. Излюбленным зрелищем императора и его подданных стали рыцарские турниры.

Кроме венецианских купцов, Мануил запустил в страну генуэзцев и пизанцев, подарил им кварталы в Константинополе, особые права и привилегии. Перешел и на западные модели управления. Архонты, правители провинций, которые раньше были лишь чиновниками царя, получали большую самостоятельность и превращались в феодальных князьков. Налоги Мануил целиком отдал на откуп итальянцам и евреям. С крестоносцами помирился, на их завоевания не претендовал. А огромные силы и ресурсы, накопленные в царствование отца, Мануил использовал в других направлениях – он задумал превратить Византию в величайшую европейскую империю.

Западная Европа в это время разделилась на два лагеря. Гвельфы поддерживали верховенство папы, гибеллины – германского императора. У немцев на престоле оказался воинственный и умный Фридрих Барбаросса, который энергично боролся за власть над Римом. А Мануил принялся наводить дружбу с папами. Предоставил им неограниченное финансирование, повел переговоры об объединении церквей. Соглашался подчинить Риму Константинопольскую патриархию, пожертвовать Православием, подправить церковные догматы и обряды. Но за это папа должен был помочь Мануилу утвердиться в Италии и признать его единственным настоящим «римским» императором. Хотя папы были себе на уме, деньги и уступки охотно принимали, но посадить византийцев себе на шею не спешили. Да и Барбаросса не собирался отказываться от императорского титула, раз за разом предпринимал походы в Италию, теснил первосвященника и его сторонников.

Но Мануил предполагал расширить империю не только на западе, он нацелился на север. С Византией граничила Венгрия, обширная и могущественная, она включала в себя нынешнюю Хорватию, Словению, часть Румынии, Сербии. Греки повели против нее войну, и наряду с пехотными и конными частями пустили в ход свою изощренную дипломатию. Действовали теми же методами, как прежде с болгарами. Подкупали мадьярских баронов, поддерживали заговоры. В 1161 г. умер король Гейза II, на троне остался малолетний Иштван III. Византийцы подстрекнули выступить двух его дядей, они захватили власть и принесли Мануилу присягу быть его вассалами. Но один узурпатор скончался, другого венгры выгнали.

О, тогда император мгновенно переориентировался и признал королем Иштвана. Ему предложили заключить договор о мире, а условиями опутали, как паутиной. Иштван послал в Константинополь брата Белу, а там его женили на дочери Мануила и провозгласили… наследником византийского престола. А одновременно венгерского. Таким образом, заведомо закреплялось, что Венгрия будет поглощена империей. Многие мадьяры и их король были отнюдь не в восторге от подобной перспективы, возобновилась война. Но Мануил удовлетворенно потирал руки – наследник короны Бела находился у него при дворе, в Венгрии росла и усиливалась провизантийская партия [100].

А за ней лежала Русь, и киевских князей греки по-прежнему числила своими подданными. Формальными? Но как раз на таких формальностях можно было сделать блестящую игру. Мануил вынашивал планы добиться реального подчинения Киева, а присоединение Венгрии «сольет в единое целое с Русью территорию его державы» [12]. Обновленная Византийская империя охватит всю Восточную Европу от Средиземного моря до Балтики! Конечно, завоевать такие пространства было бы фантастикой. Но зачем завоевывать? Существовали иные способы.

Важнейшим орудием императора оставалась Киевская митрополия. Ростислав Набожной был верным сыном Церкви – тем лучше, его окручивали исподтишка. А основную ставку греки сделали на Мстислава Волынского. Он нацеливался на великое княжение, и за поддержку был готов на все. В общем, политика Константинополя переменилась на 180 градусов. Иоанн Комнин стремился к союзу с сильной и единой Русью, держал сторону Долгорукого, епископы Нифонт Новгородский, Нестор Ростовский были его друзьями, старались предотвращать смуты. Мануил Комнин считал междоусобицы выгодными для себя. Раздробленные и соперничающие княжества сами скатывались в его сети. Но появление на севере Владимирского великого княжества серьезно обеспокоило греков.

Константинопольская патриархия и Киевский митрополит начали серьезные перестановки в церковных структурах. Под разными предлогами снимали русских епископов, заменяли греками. А Нестор Ростовский, хоть и грек, прижился в Залесской земле, сработался с Долгоруким и Андреем Боголюбским, участвовал в его провозглашении великим князем. Для изменившихся задач он не подходил, и его отозвали. Прислали другого епископа, Леона. Он с ходу взялся насаждать в здешних краях новые порядки, поставил себя независимо от государя, принялся облагать паству и храмы поборами в свою пользу. Русским это совсем не понравилось, и великому князю тоже. Боголюбский отправил епископа назад как поставленного «не по правде… перехватив Нестеров стол».

У Андрея имелся и собственный кандидат в епископы, русский священник Федор – весьма образованный, эрудированный, он разделял смелые планы государя, стал его близким сподвижником и духовным советником, помогал преображать Владимир. Нет, византийцам русского не требовалось. Они так и эдак хитрили, уговаривали, упрямились и настояли, чтобы епископом был все-таки Леон. Настаивали не случайно. Леон никогда не отличался выдающимися богословскими знаниями или примерным благочестием, зато был квалифицированным специалистом в области интриг. Именно в этой роли его и подготовили для работы на севере.

Для такой работы имелись вполне подходящие условия, и еще какие! В Суздале жила вдова Долгорукого Анна Комнина, сестра императора Мануила! Жили ее дети Михаил и Всеволод, племянники императора. Старший сын Анны Василько сперва получил от отца удел на юге, но в усобицах утратил его и тоже приехал к матери. В Суздаль потянулись и другие потомки Долгорукого, не от гречанки, а от половчанки – сын Мстислав Юрьевич, два внука, дети умершего Ростислава Юрьевича. Им, как и Васильку, не повезло, растеряли южные владения и очутились при дворе Анны.

Причем вся эта компания родственников была крайне недовольна Андреем Боголюбским. Анна полагала, что он ущемил права ее детей. Ведь покойный муж назначил его в Вышгород, а в Суздальском крае оставил Михаила и Всеволода. Правда, это назначение состоялось за два года до смерти Долгорукого, позже он согласился, что в Залесье правит Андрей. Но завещания не написал, умер внезапно, а значит, должен действовать последний по времени «ряд». Пусть Андрей, если хочет, идет отвоевывать свой Вышгород и не командует младшими братьями!

А Василько, Мстислав и Ростиславичи возмущались, почему Боголюбский не вмешался в склоки на их стороне? Почему не послал полки, чтобы кровью и жизнями суздальских воинов вернуть родственникам южные города? Или, в конце концов, почему не поделит на всех Залесскую землю, не даст каждому по кусочку? Вокруг Анны крутились и ростовские, суздальские бояре. Поддакивали, злословили новшества Боголюбского. Владимир строит! Да что такое Владимир по сравнению с Ростовом и Суздалем? С простонародьем якшается, привечает! А так ли было при отцах и дедах? Испокон веков земля стояла на сильных, на смысленых, знатных.

Великий князь Владимирский знал о клубке оппозиции, но не считал нужным трогать ее. Пускай себе чешут языки, он был занят более важными делами. Да и не все родственники были одним миром мазаны, братья Ярослав, Святослав, Глеб поняли правоту Андрея, примкнули к нему. Но епископ Леон попал в среду недовольных, как кусок дрожжей. Он, конечно же, соглашался, что племянники императора – самые что ни на есть законные властители. Хотя бы потому что они – племянники императора. Через Леона Анна получила возможность связываться с Киевом, Константинополем. А сама по себе поддержка епископа имела для оппозиции чрезвычайное значение. Все свершения Боголюбского, все его отступления от традиций основывались на том, что они благословлены свыше, народ видел в нем богоизбранного государя. А если доказать, что князь – нечестивец и грешник?

Это совпадало и с общей линией Константинопольской патриархии. Русские перенимали церковные обычаи от болгар, они кое в чем расходились с греческой практикой. Так, пост по средам и пятницам смягчался, если попадал на великие праздники. После Пасхи и Рождества устанавливались «сплошные седмицы», без однодневных постов. У греков никаких послаблений не дозволялось, в среду и пятницу строго постились в любом случае. Подобные различия вызывали споры еще в XI в., русскую практику постов отстаивал св. преподобный Феодосий Печерский. Но до серьезных конфликтов не доходило, расхождение-то было мелким. Если новообращенные русские приучались хоть как-то поститься, это уже было успехом. Во времена Мануила и сама патриархия не могла похвастаться принципиальностью, римскому папе она соглашалась уступить по всем пунктам. Но Русскую церковь требовалось раздавить, и сплошные седмицы сочли подходящим предлогом, объявили их «ересью».

Суздальский клубок с помощью Леона превратился в организованный заговор. В 1163 г. Рождество Христово приходилось на среду. Епископ был приглашен к Боголюбскому за праздничный стол, увидел мясные блюда и прилюдно учинил скандал, обвинил князя во всех грехах. Вступился священник Федор, а в богословии он разбирался получше, чем грек, раскатал оппонента в пух и прах. Но провокация Леона стала сигналом для оппозиции. Анна с частью бояр, братья великого князя Василько и Мстислав, племянники Ростиславичи, неожиданно оказались поборниками строгих постов, выставляли Боголюбского еретиком, а заодно и узурпатором.

Однако широкой поддержки они не получили, а раздуть смуту государь им не позволил. Действовал мягко, но решительно, приказал выехать вон из своей державы. Вас уважали? Уважали. Позволяли жить тихо и спокойно? Позволяли. Если не умеете – отправляйтесь куда хотите. Заговорщики поджали хвосты, открыто бунтовать не рискнули, население сочувствовало не им, а великому князю. Анне и ее приспешникам ничего не оставалось делать, кроме как повиноваться. Вдова Долгорукого решила вернуться на родину. Забрала с собой сыновей, в Византию отправился и пасынок Мстислав. Император принял сестру наилучшим образом. Ее отпрыску Васильку дал города на Дунае, и этого мелкого авантюриста в Византии стали называть «старейшиной русских князей»! [12] Ну а как же, он был вполне подходящей фигурой для будущих политических игр. Мстислав в родстве с Мануилом не состоял, но и ему выделили второсортную область. Вдруг пригодится?

Вслед за крамольными родичами Боголюбский выпроводил и Леона. Но епископ не смирился. Он-то знал, что патриархия и митрополит защитят его. Поехал жаловаться в Киев. Правда, кляузничать оказалось некому, митрополит только что умер. Леона даже это не остановило. Из Киева он направил стопы дальше, вознамерился обратиться напрямую к императору. Мануил в это время вел очередную войну против венгров, и получилось так, что к нему в лагерь прибыло сразу несколько посольств от русских князей. Их пригласил сам царь, вел с ними переговоры, старался натравить их на Венгрию и на мадьярского союзника Ярослава Галицкого.

Представители Киевского великого князя приехали просить о новом митрополите. Ростислав Набожной уже почувствовал, в Церкви творится что-то не то. Конфликты с греками происходили не только во Владимире, но и в Киеве, Чернигове. Поэтому Ростислав предлагал вернуть на митрополичий престол Клима Смолятича. Разъяснял, что его поставили неправильно, но вообще иерей вполне достойный. Послы от Боголюбского привезли к императору священника Федора. Хлопотали, чтобы его поставили в епископы и учредили для Залесской Руси отдельную митрополию. А тут заявился еще и Леон, попробовал судиться со своими обидчиками.

Мануил оказался в затруднительном положении. Просьбы о поставлении Клима Смолятича и Федора крайне встревожили его. И в Киеве, и во Владимире русская церковь рвалась выйти из-под греческого влияния! Допускать это император не намеревался ни в коем случае. Но и ссориться с русскими было не время. Отпугнешь князей, они могут обидеться, присоединиться к врагам Византии. Нет, император предпочитал закрепить сложившиеся отношения. Ведь как хорошо-то – русские пришли к нему решать свои споры! Надо, чтобы и впредь приходили, привыкали считать его высшим судьей, втягивались в зависимость…

Вдобавок ко всему, Леон повел себя неподобающим образом. Он настолько был уверен в поддержке, что забыл про придворный этикет, перед лицом императора раскипятился, начал грубо браниться. Телохранители дали ему взашей и хотели вообще утопить. Мануил объявил русским, что Леон не прав, а на все запросы князей лицемерно ответил согласием. Заверил, что не возражает ни против Владимирской митрополии, ни против Клима и Федора. Сделал лишь оговорку – такие дела должен будет решить патриарх, а он, царь, замолвит слово и подтвердит свое мнение.

Да неужели патриарх посмел бы перечить императору? Федор вернулся во Владимир окрыленный. Его нарекли в епископы, он без пяти минут был митрополитом. Боголюбский тоже радовался успеху миссии, изготовили даже белый клобук, знак митрополичьего достоинства. В новом качестве Федор снова включился помогать своему государю. А духовное и светское было неразделимо друг от друга. В Ростове начали строить храм на месте сгоревшего, и при расчистке площадки нашли нетленные мощи св. мученика епископа Леонтия, убитого язычниками. Держава Боголюбского обрела еще одного небесного покровителя!

Укрепляя и обустраивая свое государство, Андрей старался и обезопасить его. Он решил, что пора покончить с пограничным разбоем волжских болгар. Летом 1164 г. организовал против них уже не карательный рейд, какими раньше отвечали на набеги, а масштабный поход. На врага выступили дружины великого князя, его брата Ярослава, сыновей, присоединился князь Юрий Муромский. Эта война стала экзаменом и для нового войска Боголюбского, полков владимирской и суздальской пехоты. Но и болгары заблаговременно узнали о подготовке, успели собрать огромную рать. Вывели отряды хорезмийских наемников, ополчение городов и поволжских племен. Противники столкнулись 1 августа.

Болгары ломили массой, пехотные полки еле держались. Шквалы стрел перемежались волнами врагов. Они напирали, силились прорубиться через смертоносную завесу копий, опрокинуть забор щитов. Падали убитые и раненные ратники, но их товарищи тут же смыкали строй, не позволяя разорвать его. Выручая пехоту, с флангов кидались в атаки княжеские дружины, вклинивались в неприятельское месиво. А навстречу им вылетала, сияя кольчугами, отборная мусульманская конница, сшибалась с русской, хищно свистели сабли, проламывали шлемы шестоперы. Слетали под копыта сраженные неприятели, свои витязи. Сын Боголюбского Изяслав отчаянно отбивался от насевших болгар и поник под точным ударом, дружинники едва вытащили его, залитого кровью.

Но вот и сам великий князь привстал в стременах. Окинул взглядом поле сражения, оглянулся на обоз, на шатер походной церкви – там была Заступница, Владимирская икона. Перекрестился и извлек меч, семейную реликвию, это был меч св. Бориса. Кивнул брату Ярославу – пора. Запели трубы, колыхнулись распущенные стяги. За Андреем с тяжелым топотом покатились его лучшие воины, дворяне, «милостники». Врезались стальным ураганом в самую гущу сражения. Нет, не забыл государь воинской науки, и меч «носил на бедре не туне». Вражескую конницу нанизали на копья, расшвыряли, кто уцелел повернул прочь. Болгарская и мордовская пехота увидела, что ее обходят, тоже побежала.

Русские неслись вслед, рубили и топтали. Болгарский царь едва спасся «в мале дружине». Его подданные паниковали, сдавались, удирали кто куда. Андрей со своими воинами гнался за ними несколько верст, потом остановил коня. Пожалуй, хватит. Решил возвратиться, поблагодарить Божью Матерь за помощь. Подъехал к походной церкви и удивился, там не было ни иконы, ни священников. Кто-то подсказал – Пресвятая Богородица в пехотных полках, благодарные владимирцы уже молятся Ей.

Развивая успех, ратники прошлись по Каме, взяли Бряхимов и еще четыре города. Болгары запросили мира. Соглашались заплатить выкуп, обещали впредь не тревожить русских владений. Первая жена князя Андрея, Улита Кучковна, к этому времени умерла, и договор скрепили браком, за Боголюбского была выдана болгарская княжна (ее имени история не сохранила). Война обошлась великому князю совсем не дешево. Хоронили и увозили в колодах на родину сотни павших воинов. Сын Изяслав от раны так и не оправился, скончался. Но такой победы над внешним врагом Русь не знала уже давно. Были торжества, благодарственные службы в храмах, были победные чаши хмельного меда. Горьковатого, как память о погибших, ведь и колоды для перевозки убитых тоже заливали медом. Но и сладкого – как заслуженная ратная слава, встреча родных, чувство исполненного долга.

А Боголюбский в ознаменование победы установил 1 августа новый церковный праздник в честь Всемилостивого Спаса и Пресвятой Богородицы. Тот самый праздник, который мы с вами отмечаем и сейчас – Медовый Спас. С точки зрения греческих клириков это было поразительной дерзостью, такого на Руси еще не позволял себе никто. Какой-то князь варварской Владимирской земли сам, своей волей учреждает церковный праздник!

Но Андрей дерзал. Просто он и Константинопольская патриархия руководствовались совершенно разными понятиями, жили в других измерениях. Продажный патриарх и его окружение цеплялись за пропыленные тома канонических правил, мелочно подгоняли их к политике. А Боголюбский соприкасался с Небесным миром. Соприкасался не понаслышке, не по книжкам, а лично! Он сам был и очевидцем, и участником чудес Божьей Матери, сам видел и слышал Ее, чувствовал живую Благодать! Поэтому и церковные традиции были для него не закостенелой догмой, они были живыми.

Великий князь знал, что на Руси они будут развиваться, считал себя в полном праве дополнять их. Кроме Медового Спаса он учредил еще один великий праздник – Покрова Пресвятой Богородицы. В его основе лежит греческое предание. В начале Х в. в Константинополе жил раб-славянин Андрей, он принял на себя подвиг юродства, совершенно необычный для своего времени. Господь многое открыл блаженному, он при жизни видел рай, святых, ангелов. А однажды Константинополь осадили враги, и св. Андрей увидел и показал священникам Царицу Небесную. Она стояла и простирала над молящимися Свой омофор, обещая им защиту [12, 22]. В тот раз Пресвятая Богородица защитила греков, но в греческой церкви праздника Покрова не было.

Его установил на Руси св. Андрей Боголюбский, а дату, 1 (14) октября, приурочил к чествованию блаженного Андрея – 2 (15) октября. В 1165 г. великий князь построил первый храм Покрова – неподалеку от своего любимого Боголюбовского замка, чудесный и неповторимый храм на Нерли. По какой причине государь обратил внимание именно на это предание? По какой причине ввел праздник? Вот этого мы не знаем. Летописи по данному вопросу молчат. Может быть, князь опять получил повеление свыше? Или его привлекло, что блаженный Андрей был славянином? Но можно высказать еще одно предположение. Нам неизвестна дата рождения самого Боголюбского. Не исключено, что блаженный Андрей был его небесным покровителем.

А заступничество Божьей Матери князь ощущал не напрасно. Ему все удавалось, и затея с праздником тоже удалась, он стал одним из самых любимых на Руси. В годины испытаний Покров требовался многим, вслед за храмом на Нерли по городам и весям росли другие. Покров Пресвятой Богородицы прославился чудесами при Казанском взятии, Азовском сидении, стал особым праздником казачества [107]. Середина октября – окончание крестьянских работ, выпадает первый снежок, к Покрову стали приурочивать свадьбы. Девичьи голоса подхватили то ли припевку, то ли молитву «покрой землю снежком, а меня молоду женишком». И вряд ли кто-нибудь из празднующих, молящихся, молодоженов, задумывается в этот день, что введение Покрова в церковный календарь не обошлось без крови, пожарищ, а нареченному епископу Федору стоило жизни.

31. Св. Андрей Боголюбский и  крушение Киева

Кроме Владимирской земли, над раздробленной Русью возвышалась Новгородская. Она ревниво блюла самостоятельность, не попадала в разделы между возрастающим количеством князей, по ней не гуляли враждующие соперники. Владения новгородцев охватывали весь север Европейской России, им принадлежали Волок Ламский, Вологда, Устюг, платили дань эстонцы, племена тайги и тундры. Правящая верхушка, «триста золотых поясов», отобрала у князей всякую власть, меняла их по собственному усмотрению. Но и обойтись без них не могла. На богатства Новгорода с интересом поглядывали чужеземцы, а для войны требуются профессионалы, дисциплина, единоначалие. Новгородский князь как раз и получал командование в случае боевых действий, выступал судьей в спорных вопросах, но в остальном – увольте, горожане предпочитали управляться без него.

Выбирали на свой престол детей киевского, смоленского, суздальского властителей, чтобы их отцы в случае нужды оказали помощь. А за покровительство надо было платить, делиться северными мехами, поступавшим из-за Урала серебром. Но и среди «новгородских трехсот золотых поясов» до единства было далеко. В трехстах головах бродили разные мысли, у них устанавливались давние и устойчивые связи с теми или иными княжескими домами. Было и соперничество: почему бы одной голове и близким к ней не начальствовать над остальными? Ну а для князей доходы с Новгорода оказывались совсем не лишними. Важна была и его поддержка на русской политической арене, в войнах и дрязгах. А в результате за новгородский престол шла постоянная борьба, местные бояре делились на партии – проведешь кандидатуру «нужного» князя, и тебе какая-то выгода обломится.

Андрей Боголюбский, укрепляя свою власть на севере, предъявил претензии на новгородский стол. У него нашлось много сторонников, суздальская партия подняла бузу, свергла княжившего у них Святослава Ростиславича, сына Набожного. Мало того, разграбила имущество, заточила дружину по тюрьмам, жену в монастыре, а самого князя сослала под стражей в Ладогу. Но такое безобразное отношение к Святославу, от которого новгородцы видели только добро, вызвало у Андрея отвращение. Набожного он уважал, оба они предпочли договориться, и Боголюбский добровольно уступил Новгород. И не только уступил, а принял сторону Набожного.

Против воли двух государей разболтавшийся город выступать не посмел, с извинениями принял Святослава обратно. Соглашение пошло только на пользу и князьям, и Руси, и новгородцам. В 1164 г. напали шведы. По Неве поднялся флот из 55 кораблей, высадил войско у Ладоги. Посадник Нежата приказал сжечь предместья, засел с ладожанами в крепости, четыре дня отбивал атаки. На пятый день Святослав Ростиславич, которого совсем недавно держали в Ладоге как узника, подоспел с новгородским посадником Захаром спасать ее. С ходу ударил на врага, ворвался в шведский лагерь. Из всей эскадры сумело удрать лишь 12 кораблей, остальные захватили и сожгли, большая часть воинства попала в плен.

Боголюбский, поступившись доходами с Новгорода, тоже был в выигрыше. Их симпатии с Ростиславом Набожным переросли в дружбу и союз. Они выступали теперь сообща, киевский великий князь поддерживал братьев Боголюбского, владимирский – сыновей Набожного. Смутьяны присмирели. Ростислав получил возможность сорганизовать князей, выступить на половцев: степняки в общем раздрае совершенно обнаглели, повадились приходить на Русь когда захочется, грабили безнаказанно, перекрыли судоходство по Днепру.

А Андрей без помех продолжал мирное строительство. Владимир превращался не только в процветающую столицу, но и в важный культурный центр Руси. Здесь началось летописание, подбирались талантливые церковные авторы, составлялись замечательные духовные произведения – Житие св. Леонтия, Сказание о чудесах Владимирской иконы Божьей Матери, Служба на Покров Пресвятой Богородицы, Слово похвально на Святый Покров. И как раз во владимирских летописях отразилось то, чего не было в киевских, новгородских: идея собирания Руси. Пресвятую Богородицу молили защитить людей Своим Покровом «от стрел, летящих во тьме разделения нашего».

Руководил этой работой сам великий князь со своим помощником Федором. В описаниях чудес встречаются чисто личные воспоминания Андрея, в молитвах – его личные вставки: «Тако и мне грешному и недостойному рабу Твоему Андрею приложита неизреченные милости Своея свыше посылающе». Но смиренным рабом Боголюбский был только перед Господом. В описании победы над болгарами он не забыл указать, что праздник Спаса 1 августа «уставлен бысть худым и грешным рабом Божьим Андреем, сыном Георгиевом, внука Мономахова именем Володимера, царя и князя всея Руси». А в Службе на праздник Покрова и титул Андрея несколько раз заменялся словом «царь» [12].

Но именно это вызывало ненависть императора Мануила. Какие еще могут быть цари, кроме него? На Руси – архонты, не более того. Они должны осознать себя вассалами Византии, правителями ее провинций, а император будет их регулировать по своему усмотрению. Выполнять обещания, данные Боголюбскому и Набожному, Мануил вовсе не собирался. Как же можно позволить им иметь русских митрополитов? Отказаться от своего главного политического инструмента?

Хотя до поры до времени греки шельмовали исподтишка. В 1164 г. Боголюбскому направил послание патриарх Лука Хризоверг. Очень вежливое, доброжелательное. Всячески расхваливал князя за строительство храмов, но в поставлении епископом Федора отказал. Даже вроде бы не совсем отказал. Всего лишь зацепился за формальное препятствие. Пояснял, что нельзя назначать нового епископа до церковного суда над старым, провинившимся Леоном, а судить должен митрополит. А митрополита в Киеве все еще не было. С его поставлением тянули, никаких ответов не давали.

Ростислав Набожной счел, что о его просьбе насчет Клима Смолятича просто забыли. В 1165 г. он направил в Константинополь повторное ходатайство. Но киевские послы встретили вдруг на Днепре нового митрополита Иоанна, назначенного без всякого согласования с великим князем, его даже не поставили в известность. Ростислав возмутился, протестовал, но к нему хором обратились и император, и патриарх. Оба рассыпались в извинениях, ссылались на случайные накладки и заверяли, что впредь такого не повторится.

Но Иоанн прибыл уже с соответствующими инструкциями и тайными полномочиями. Его нацелили на стратегическую задачу – разгромить русскую церковь. Обычай смягчать в праздники посты по средам и пятницам он официально заклеймил как «ересь». Праздники, введенные Боголюбским, и подавно отверг. Не признал даже прославления св. мученика Леонтия. А епископ Леон нежданно-негаданно превратился из виноватого в несправедливо обиженного, митрополит его полностью оправдал и велел вернуть на Ростовскую кафедру.

Не тут-то было. Во Владимире интригана знали как облупленного и иметь такого пастыря не желали. Когда Леон, подкрепленный целой свитой митрополичьих сановников и императорских агентов, заявился в Суздальский край, нареченный владыка Федор не пустил их в храмы. Запер двери и не отдал ключи. А за Федором стоял Боголюбский. Тут уж спорить было трудновато, гостям пришлось уезжать восвояси. Аналогичным образом и в Киеве Русскую церковь взял под защиту Ростислав Набожной. Настоятель Печерского монастыря Прокопий был его наставником и другом, государь часто приглашал его во дворец вместе с монахами, мечтал самому принять постриг в его обители. Митрополиту пришлось притормозить нападки, а то как бы и его не выставили.

Но Ростислав был уже стариком. Жить ему оставалось недолго, к этому заблаговременно готовились. У столичной знати и митрополита интересы оказались общими, совместными усилиями они продвигали кандидатуру Мстислава Волынского, византийского ставленника. Обхаживали Набожного, доказывали – Мстислав самый сильный князь, если престол достанется другому, опять разразится война. У Ростислава было пятеро сыновей: Роман Смоленский, Святослав Новгородский, Рюрик, Давыд, Мстислав Храбрый. Государю предлагали комбинации: волынский князь в благодарность поддержит их, даст дополнительные города. В общем, уговорили.

В начале 1167 г. Набожной поехал к новгородцам, провел переговоры, еще раз взял с них клятву не искать иных князей, кроме Святослава. А на обратном пути великий князь скончался. В Киеве объявили его «последнюю волю» и пригласили на трон Мстислава II. Правда, сына изверга Изяслава II знали на Руси не с лучшей стороны, напакостил он уже немало, у него нашлись противники. Но он призвал поляков, заключил союз с Ярославом Галицким и пришел в столицу с большим войском.

Начал он правление, вроде бы, с желания объединить Русь, продолжить линию Набожного. Созвал съезд всех южных князей, произнес цветистую речь: «Земля Русская, наше отечество, стенает от половцев». Призывал «оставить междоусобие», «обнажить меч», «искать чести в поле и следов, проложенных нашими отцами и дедами». Князья воодушевились, скликали ратников, выступили вниз по Днепру, без боев разогнали ближайшие племена половцев, разорили их кочевья. Но тут же возникли обиды: выяснилось, что Мстислав II жульничал, утаил от общего раздела изрядную часть добычи.

Этот государь вообще был очень неравнодушен к деньгам и прочей собственности. Вырвавшись с Волыни в Киев, принялся обогащаться всеми способами. Договоренности с покойным Ростиславом Набожным он похерил. Договаривался-то не он, а киевские бояре от его имени. Ожидаемых городов он Ростиславичам не дал и Новгород им оставлять не собирался – как же можно упускать такой жирный кусок? В Новгороде начались тайные ночные сборища сторонников Мстислава II, они убеждали местных тузов сменить князя. Правда, только что давали клятвы Набожному, и его сын проявил себя с лучшей стороны, но разве это имеет значение? Набожного нет в живых, в Киеве другой государь, он и выгоды обеспечит, и поможет в случае чего…

Заговорщики возбудили горожан. Троих бояр, пытавшихся утихомирить страсти, убили, в том числе посадника Захара, героя сражений со шведами. Святослав Ростиславич был уже научен горьким опытом, на этот раз он не позволил захватить себя врасплох, бежал к Боголюбскому. Владимирского государя вероломство глубоко возмутило, он потребовал от новгородцев принять князя обратно. Роман Ростиславич Смоленский тоже поддержал брата. Их дружины разорили Торжок и Великие Луки. Но Мстислав II объявил себя покровителем новгородцев, прислал к ним сына Романа, он нанес ответный удар, сжег смоленский город Торопец, угнал тысячи пленных.

А киевский великий князь, поссорившись со старшими Ростиславичами, задумал под шумок разделаться с их братьями, Давыдом и Рюриком. Они правили в Вышгороде и Овруче, рядом с Киевом, почему бы не убить одним махом двух зайцев? Обезопасить себя от возможных противников, а их владения будут очень даже не лишними, округлят земли государя. Мстислав II пригласил обоих заглянуть в гости, приготовив для них места в темнице. Среди киевских бояр нашлось двое честных, предупредили братьев. Но когда подлый замысел открылся, великого князя это ничуть не смутило. Наоборот, он получил повод придраться к Давыду и Рюрику, стал требовать выдачи бояр, якобы оклеветавших его.

Однако у Ростиславичей имелся сильный покровитель, Андрей Боголюбский. Владимирский государь остался верен памяти Набожного, недвусмысленно заявлял, что готов заменить отца его сыновьям. Но Мстислава II подпирала Византия, и она не преминула сказать свое слово. Умершего митрополита Иоанна сменил Константин, и он повел себя еще более радикально, чем его предшественник. Он как бы и не заметил безобразий в Новгороде, беззаконий Мстислава II. Напротив, взялся оказывать ему всемерную поддержку. Зато к Боголюбскому отправил вдруг суровую и властную грамоту, вызывал его соратника Федора к себе на суд. Андрей и Федор не исполнили его повелений. Попытались найти справедливость, обратились к епископам, к Константинопольскому патриарху.

Но греческая церковь развернула мощную кампанию травли Боголюбского. Подключила талантливого богослова епископа Туровского, от него пошли к Андрею обличающие послания о «безумных сановниках и буих в иереях». Епископ сочинил нравоучительную притчу о «слепце и хромце», которым господин поручил стеречь виноградник, но слепец посадил на плечи хромца, и они обокрали сад. А хозяин узнал и изгнал обоих. Под безумным сановником и слепцом прозрачно подразумевался не кто иной как Боголюбский, а под буйным иереем и хромцом – Федор. Они выставлялись в виде воров, посягнувших на чужое. На то, что принадлежало византийской церкви, императору, подразумевалось – Самому Господу! Указывалось, что грех, совершенный сознательно – уже ересь, и откровенно предупреждалось: «Господь бо изметает нечестивых от власти».

А патриарх Лука Хризоверг резко сменил тон. Куда там подевались былая вежливость и любезность! Он делал вид, будто только что ознакомился с давними просьбами об учреждении во Владимире митрополии, и отказывал в этом. Настаивал, чтобы Боголюбский порвал с «самозванцем» Федором и отослал его на суд митрополита, а в противном случае угрожал государю и всей Залесской земле… отлучением от церкви. Вот тут уж было от чего опешить! Государя, который каждый свой шаг соизмерял с Православием, которого патриархия совсем недавно расхваливала, эта же патриархия готова была объявить еретиком, вероотступником, отторгнуть от христианства понастроенные им города и храмы!

Обдумав ситуацию, Боголюбский решил все-таки послать Федора в Киев. В конце концов, с приговором митрополита можно будет поспорить, найти сторонников среди русского духовенства и спустить дело на тормозах. Да и насколько осмелится митрополит осудить священника, за которым стоит могущественный государь? Но он осмелился. Ведь он тоже действовал не сам по себе, им руководили патриарх и сам император, его прикрывал Мстислав II! Имея такую опору, стоило ли опасаться Владимирского великого князя? Удар как раз и нацеливался именно по нему, по Боголюбскому. В Константинополе давно полагали, что он слишком занесся, его надо проучить и поставить на место, и над Федором подготовили показательную расправу.

Изгнанный епископ Леон не терял связей с ростовскими боярами, они подсобили, состряпали доносы – вот вам и жалобы «местного населения»! Правда, кляузники понаписали чудовищной чепухи, даже не заботясь о правдоподобии. Но ничего, и это сгодилось. В 1168 г. состоялось судилище. Федора обвинили в самозванстве, ереси, вывалили кучу грубейшей лжи. А учреждение праздника Покрова, рассказы о том, как Пресвятая Богородица помогала Боголюбскому и его подданным, квалифицировали ни много ни мало как «хулу» на Царицу Небесную.

О, теперь-то митрополит Константин чувствовал себя неуязвимым и всесильным. В Залесскую землю снова направили Леона. Для пущего веса ему даже присвоили сан архиепископа. Пускай искореняет «ересь», вразумляет князя! Константин занялся тем же в Киеве. Одновременно с осуждением Федора он запретил службы в Печерском монастыре и отлучил от церкви игумена Прокопия – за «ересь», за русскую практику постов. А нареченного епископа Федора Мстислав II и митрополит в оковах выслали в Византию. На Песьем острове за «ересь» ему отрезали язык, а за «хулу» отрубили руку и выкололи глаза, он умер в страшных мучениях. Это была еще одна пощечина Боголюбскому. Его подданного и приближенного приговорили по законам Византийской империи и покарали на территории империи руками греческого палача. Так кто настоящий царь над Русью?

С Мстиславом II у Мануила Комнина никаких проблем не возникало. Он готов был во всем слушаться императора, лишь бы греки поддерживали его. Православных подвижников отлучали и казнили, а в это же время в Киев ехала делегация византийского союзника, римского папы Александра III. В начале 1169 г. великий князь и митрополит торжественно встретили ее. Латиняне прибыли по очень важному делу, русским предстояло послать воинов на запад, влезть в войну против врага папы и Мануила, германского императора Фридриха Барбароссы. Послов чествовали на пирах, митрополит двумя руками благословлял предприятие. Мстислав II уточнял, сколько приплатят союзники за русскую доблесть и кровь. Но столь многообещающие переговоры пришлось срочно свернуть. На Киев шло войско Боголюбского…

Владимирский государь был очень сдержанным человеком. В свое время он оставил без ответа убийство отца, истребление суздальцев в Киеве. Но вызывающего убийства Федора, поругания Русской церкви, он не стерпел. Командование полками он поручил любимому сыну Мстиславу Андреевичу и воеводе Борису Жидиславичу. Присоединились сыновья Ростислава Набожного, братья Боголюбского, другие обиженные Мстиславом II. Собралась армия одиннадцати князей! Рязанский, муромский, полоцкий властители не пришли, но прислали свои дружины. А Киевский великий князь внезапно обнаружил, что друзей у него… нет. Греки и поляки были далековато, а князья, даже и не выступившие против него, защищать его не пожелали. Он сумел призвать лишь торков и берендеев, но и они были ненадежны. Полки со всей Руси обложили столицу.

Киевляне были в общем-то спокойны. В усобицах горели города, растаскивалось награбленное, уводились в плен жители – но это были любые другие города, не Киев. Киев привык к особому статусу. Его обхаживали, с ним заигрывали. Он сам провозглашал великих князей и сам же предавал их. Даже те их них, кто приходил к власти силой, считали долгом ублажать столицу, подольститься к ней. Киев диктовал им свои правила. Столичную знать надо было вознаградить должностями и пожалованиями, столичную чернь пощедрее поить и кормить, раздавать деньги, ткани, меха в честь восшествия на престол, в честь праздников, побед над соперниками. Кто угодно мог разоряться и бедствовать, а Киев только жирел.

Сюда стекалось награбленное в остальных землях: оседало в великокняжеских и боярских дворцах, кладовых, жертвовалось столичным храмам, пропивалось на массовых угощениях, разбазаривалось на раздачах, перепродавалось. Купцы были здесь в полной безопасности, где же еще развернуться, как не в Киеве? Сюда стекались и пленные, их приводили князья-победители, княжеские и боярские воины, пригоняли торки, берендеи, черные клобуки. Кого-то разбирали в усадьбы и деревни знати, кого-то сбывали перекупщикам. Состоятельные горожане прохаживались по рынкам, придирчиво выбирали подсобного работника в мастерскую, огородницу, ткачиху, потерявшую младенца и почерневшую от горя мать с разбухшими грудями – будет хорошая кормилица их чаду.

Лучших невольников и невольниц скупали греки. Мстислав II особо заботился о византийских купцах, высылал воинские конвои, чтобы караваны их судов беспрепятственно проходили по Днепру [31]. Да и иудейский квартал Киева никуда не делся. Пожил какое-то время скрытно, замаскировавшись крещением, а потом о запрете Мономаха и совсем забылось. Сменяющимся великим князьям требовались деньги, они расплачивались уступками. Приехавшие константинопольские работорговцы душевно встречались со старыми киевскими знакомыми, которые уже заготовили живой товар на экспорт. Изучали, оценивали, торговались, жалуясь друг другу на трудности и дороговизну…

Киевляне теперь даже не усердствовали оборонять свой город. Кому хочется схлопотать стрелу? Осаждающие постоят, как обычно вступят в переговоры со столичной верхушкой, определят, кому из князей править, на каких условиях его примут… Но Андрей Боголюбский был далек от того, чтобы подыгрывать столичной гордыне. Он видел в Киеве не вожделенную цель, а уродливую и развращенную химеру, соблазняющую Русь иллюзией величия, видел плацдарм чужеземцев. Он преднамеренно «опустил» Киев.

Мстислав Андреевич получил от отца четкие наставления, как ему действовать. Высмотрел слабые места, убедился в нерадивости защитников. На третий день осады, 8 марта 1169 г., отборный отряд дружинников неожиданным броском ворвался в город и открыл ворота. Войско хлынуло в столицу. Мстислав II ускакал, бросив семью. Последние соратники, черные клобуки, изменили ему, чуть не застрелили. А с Киевом сын Боголюбского поступил так же, как победители поступали с «обычными» городами, отдал его на трехдневное разграбление. Тут-то и проявилось, сколько же он напакостил остальной Руси, сколько обид накопилось на Киев у суздальцев, переяславцев, полочан, рязанцев, северцев. Упрашивать никого не пришлось, набросились с огромным удовольствием.

Впрочем, гнев Боголюбского обрушился не на весь город. Печерский монастырь и дома некоторых граждан владимирские воеводы взяли под охрану от увлекшихся воинов. А остальные расплачивались за прежнюю сладкую жизнь. В хаосе погрома были убитые, но мало. Зато обчищали крепко. Победители расплескались по дворам бояр и чиновников, по богатому торговому Подолу, набивали телеги и вьюки несметной добычей. Набирали сколько хочешь пленных, волокли в обозы приглянувшихся киевлянок. Разве не вы и не ваши близкие резали суздальцев, наживались на бедах других княжеств, пировали за их счет, продавали и покупали чьих-то жен и детей, равнодушно ходили мимо невольников? Так почему вы должны быть исключением? Попробуйте то же самое.

С этим, кстати, соглашались и летописцы, признавали, что Киев пострадал справедливо, за грехи его жителей и «митрополичью неправду». Греческую митрополию Боголюбский наказал в первую очередь. Печерский монастырь княжеские дружинники оберегли, а митрополичьи церкви, Софийскую и Десятинную, целенаправленно разорили. Орудовали уверенно, спокойно, и святотатцами себя ничуть не считали. Наоборот – храмы были для них уже оскверненными. Греки осквернили их ложью, лицемерием, нечистой политикой, вероотступничеством, под их сводами разыгрывали суд над Федором, отлучали печерских монахов. Поэтому из опоганенных церквей вывозили все святыни, иконы, книги, утварь, снимали колокола.

Митрополит Константин куда-то успел скрыться, но потрясения не перенес, вскоре преставился. А Боголюбский унизил Киев и иным образом. Он не взял город себе, не отдал его сыну, не пожелал даже приехать полюбоваться на павшую столицу. Он пренебрег Киевом. Собственной властью поставил княжить брата, Глеба Переяславского. Поставил как своего подручного, а государь на Руси отныне был один – во Владимире.

Оставалось еще усмирить Новгород. Ту же армию, которая разгромила Киев, Мстислав Андреевич по приказу отца повел на север [52]. Хотя состав ее изменился. Большая часть владимирских полков двинулась домой, сопровождая огромные обозы. Разошлись и многие союзники. На новое предприятие разохотились те, кто не удовлетворился богатой добычей, жаждал еще. Присоединились и свежие отряды черниговцев, смолян, рязанцев, полочан. Узнав о сказочных трофеях, захваченных в столице, завидовали, спешили наверстать упущенное. Кусали себе локти, что не рискнули выступить под Киев, так ведь и Новгород богатый город, можно прибарахлиться ох как солидно!

Многочисленная рать вступила в новгородские владения, принялась опустошать их. Несколько раз Мстислав Андреевич посылал делегатов для переговоров. Но новгородцы отказывались капитулировать, сын Мстислава II Роман и посадник Якун вооружали народ, готовились к обороне. Осенью 1169 г. войско подступило к самому Новгороду. Четыре раза воеводы водили полки на приступ, Мстислав Андреевич прорывался к городским воротам. Но жители уже знали, что случилось с Киевом, дрались отчаянно. А осаждающее воинство было совсем не лучшего качества, в нем собрались те, кто рассчитывал не сражаться, а пограбить, атаки отражались.

По преданию, еще за три года до вторжения в трех новгородских церквях на иконах Пресвятой Богородицы выступали слезы, Она оплакивала и предупреждала горожан о суровом наказании за клятвопреступление. В дни осады новгородцы устроили общее покаяние, 27 ноября (10 декабря) организовали крестный ход по стенам и палисадам, молились о заступничестве. Стрела попала в икону, и Божья Матерь обратилась лицом к городу, люди увидели на нем слезы. Чудо Знамения иконы Пресвятой Богородицы подтвердило различную судьбу двух древних центров Руси. Киев в своей гордыне был низвергнут, но Новгород покаялся. Несмотря на тяжкие грехи, Господь и Царица Небесная помиловали его.

В стане владимирских союзников пошли раздоры, штурмы прекратились. В разоренной местности войско голодало, начался падеж коней, и Мстислав Андреевич приказал отступить. Новгородцы воодушевились, бросились в преследование, набрали много пленных. Насмехались, что «за гривну отдавали десять суздальцев». Да каких там суздальцев! Гнали и пленяли сбродные отряды из разных земель. Так что Боголюбский поражением ничуть не опечалился. С чего ему было печалиться, если он… выиграл? Новгородцы-то действительно раскаялись! Подсчитали убытки, посовещались и направили во Владимир послов, просить прощения.

В летописях не преминули похвастаться, что заключили мир «на своей воле». Но «своя воля» на этот раз полностью совпала с волей Боголюбского. Князя Романа Мстиславича, отстоявшего город, «победители» выставили вон. Изгнанный ими сын Набожного Святослав уже умер, и Андрей послал княжить в Новгород его брата Рюрика. Этот князь не сошелся с горожанами, уехал на юг, и они «на своей воле» пригласили сына Боголюбского, молодого Георгия. А фактически править Новгородом начал сам государь. Отныне по всем важным вопросам посадник с архиепископом ездили к нему во Владимир [12].

32. Св. Андрей Боголюбский и  цареубийцы

Как формируются детские характеры? Иногда – совершенно непредсказуемо. Византийская царевна Анна родила от Юрия Долгорукого троих сыновей. Старшего, Василька, отец уже начал брать собой в походы, дал ему в удел пограничные города по р. Роси. А младшие, Михаил и Всеволод, оставались с матерью, варились в ее окружении, воспитывались ею. Но Долгорукого не стало, и Василько быстренько бросил свой неспокойный удел, очутился рядом с Анной, полез вместе с ней в интриги. А в 1163 г., как уже отмечалось, Боголюбский выслал всех заговорщиков – свою мачеху, двоих братьев, Василька и Мстислава, двоих племянников, Мстислава и Ярополка Ростиславичей. Анна взяла с собой обоих младших сыновей.

Однако изгнанники разделились. Василий и его сводный брат Мстислав уехали с вдовствующей великой княгиней в Византию, стали греческими архонтами. Сыновья покойного Ростислава Юрьевича сочли, что им на чужбине делать нечего, пристроились при черниговских князьях. Но и подросший ребенок Анны, Михаил, вдруг отказался покидать родину! Казалось бы, он-то провел детство в тихом Суздале, никогда не участвовал в воинских делах, а теперь примкнул к брату, Глебу Переяславскому, упоенно окунулся в схватки степного пограничья.

В 1169 г. с отрядом всего лишь из 100 переяславцев и 1500 берендеев он погнался за бесчинствовавшими половцами и столкнулся с огромной ордой, «на каждое русское копье было десять половецких». Тем не менее Михаил храбро ринулся в бой. Его ранили в руку, два раза в бедро, юный князь стал инвалидом, но победил, освободил множество невольников, о нем пошла молва как о доблестном и умелом военачальнике. Он получил и собственный удел, Торческ. Что поделать, количество князей на Руси умножалось, владений на них не хватало, и порубежная крепость Торческ тоже превратилась в удельную «столицу».

Ну а Михаилова брата, Всеволода, мать восьмилетним ребенком привезла в Константинополь. Анна заняла подобающее ей высокое положение в империи. Боголюбский не препятствовал ей забрать имущество, она прихватила с Руси изрядные богатства. Вдову Долгорукого снова окружала роскошная греческая природа, величайший город мира, знаменитые площади, храмы и дворцы – не чета суздальским. Будущее сына выглядело вполне обеспеченным – племянник императора! Почет, уважение, придворные чины, а там кто знает, как повернется судьба?

Анна поселилась у сына Василька, дунайского правителя, «старейшины русских князей». В ее дом приходили новости с Руси, они так или иначе оказывались связаны с Боголюбским. Мать снова и снова выплескивала Всеволоду злость на их обидчика и гонителя, врага греческой церкви, врага империи. Но… мальчишка, рожденный в русской бане по-черному, чувствовал себя в Византии совсем неуютно. Обстановка двора Мануила, напыщенные вельможи, обычаи, нравы, были чужими для него. Он помнил другое небо, суздальские леса и реки, товарищей по детским играм. Помнил сказки и богатырские былины, которые рассказывали ему русские мамки и дядьки.

Мать изливала презрение и ненависть, а в душе ребенка вскипали совсем другие чувства. Мать строго регулировала его, силилась превратить в настоящего «ромея», искоренить «варварские» привычки, а в нем рождался протест. Всеволод еще и повзрослеть не успел, только начал чувствовать себя мужчинкой. Но он сговорился с оставшимися у него русскими слугами и в один прекрасный день сбежал. Оставил мать, оставил огречившегося Василька. Покатил куда глаза глядят, бродяжничать по Европе. Путешественники побаивались, как бы их не схватили, не выдали обратно Мануилу, поэтому направились в страны, враждебные Византии.

Побывали в Чехии у короля Владислава, заглянули ко двору германского императора Фридриха Барбароссы. К мальчику-беглецу везде относились доброжелательно, хорошо принимали. Но это было не то, чего он хотел. Тянуло «домой», и Всеволод со спутниками повернули коней на Русь. Вернулся эдаким 14-летним странствующим рыцарем, не имеющим ни кола, ни двора, присоединился к братьям, Глебу Переяславскому и Михаилу, сформировал собственную дружину, пусть небольшую и небогатую, зато лихую и отчаянную. Мать настраивала его против Боголюбского, а Всеволод наоборот, перешел под знамена Владимирского государя, вместе с его полками брал и разорял Киев.

Между тем, назначение Глеба Переяславского киевским великим князем отнюдь не принесло Южной Руси мира и согласия. Мстислав II, укрывшийся на Волыни, с утратой престола не смирился. Его поддерживали византийцы, Рим, он зазывал поляков, князей-союзников. Собрав рать, двинулся опустошать владения других князей, сторонников Боголюбского. А опозоренные и ограбленные киевляне не забыли, как вольготно им жилось при Мстиславе II. Как только его войско приблизилось к столице, взбудоражились, заволновались. Глебу пришлось быстренько покинуть город, прежнего великого князя приняли с распростертыми объятиями.

Но Глеб, в свою очередь, соединился с друзьями и родственниками. Союзники Мстислава II струсили. Одни уводили дружины, другие вступали в переговоры с более сильной стороной, выясняли, что им посулят за измену. Мстислав II не рискнул вступать в серьезную битву, опять бросил Киев. Принялся формировать на Волыни новую рать, но заболел и умер. Очередная свистопляска на Руси, как обычно, превратилась в раздолье для половцев. Князья дрались, а степняки нахлынули на русские земли, спешили попользоваться. Защитниками границ выступили два молодых витязя, два младших брата Боголюбского, Михаил и Всеволод. На этот раз они с отрядами торков и берендеев действовали вместе, перехватили и перебили несколько вражеских загонов, выручили угоняемых людей.

А Северной Руси опять досаждали болгары. Полученные уроки они подзабыли, оправились от ударов, зато горели желанием отомстить, их банды снова вторгались во владимирские и муромские пределы. Андрей Боголюбский решил еще разок крепко наказать их. В 1172 г. он организовал поход не летом, как делалось раньше, а зимой, чтобы нагрянуть внезапно. Командовать он назначил сына Мстислава Андреевича, уже зарекомендовавшего себя лучшим военачальником отца, и воеводу Бориса Жидиславича. Отправились владимирский и суздальский полки, подняли воинов муромский и рязанский князья.

Но грянули сильные морозы, повалили снегопады. Пехота застряла в заносах, даже конная дружина Мстислава Андреевича опоздала к месту сбора. Тем не менее отменять операцию не стали. Болгары в такую погоду и впрямь не ждали нападения. Войско прокатилось по селам и ворвалось в их столицу, город Биляр. Набрали богатые трофеи, пленных. На другие города уже не пошли, двигаться через снега было слишком тяжело, многие ратники обморозились. Мстислав Андреевич повернул назад. Отпустил рязанцев и муромцев, отправил налегке пехоту, а сам с дружиной остался прикрывать обозы и полон.

Болгары опомнились, 6 тыс. человек бросились в погоню. Князь принял бой. Атакующие неприятели возникали из пелены метелей то с одной, то с другой стороны. Дружинники отстреливались и рубились, отбрасывая их, и обоз постепенно полз к своим. Бились несколько дней, без отдыха, без привалов, без возможности развести костры и согреться, подкрепиться горячей едой. В 20 верстах от устья Оки князя ждали главные силы, и болгары отстали. Обоз сохранили и довели, но князь серьезно простудился. Во Владимир он приехал совсем больной, и вылечить его уже не смогли. Мстислав Андреевич преставился. Лег под сводами Успенского собора рядом с братом Изяславом, дядей Ярославом.

Боголюбский потерял не только сына, но и ближайшего помощника, Мстислав был опорой отца во всех делах. И почти одновременно с этим ударом последовал второй. Владимирский государь лишился еще одной своей опоры. Самым близким его родичем и самым верным сподвижником в Южной Руси был брат Глеб, удерживал в повиновении Киев. Внезапно его не стало, великий князь Киевский скоропостижно скончался…

В Поднепровье у Боголюбского оставались два брата, Михаил и Всеволод, но они были еще молодыми, нужного веса не имели – одному двадцать, другому неполных восемнадцать. Заменить Глеба им было бы трудновато, и его смерть сразу вызвала брожение в княжеской и боярской среде. Вокруг опустевшего Киевского престола начал закручиваться новый сложный узел. Заявили вдруг о себе сыновья Ростислава Набожного. Из них только старший, Роман Смоленский, по характеру походил на отца. Второй, Рюрик Овручский, был человеком недалеким, но жадным и властолюбивым, двое других, Давыд Вышегородский и Мстислав Храбрый, выросли отчаянными забияками. До сих пор Боголюбский был их покровителем, и Ростиславичи от этого только выигрывали. Сейчас они нацелились выиграть побольше, спелись с киевской знатью.

А южная столица готова была подыграть любому, лишь бы возвратить прежнее положение, не зависеть от Боголюбского. Ростиславичи окрылились, принялись сами, даже не спросив мнения Владимирского государя, распоряжаться Киевом, позвали на трон одного из своих дядей. Андрей Боголюбский выразил крайнее недовольство их самодеятельностью. Но до конфликта он доводить дело не хотел. Тем более что дядя, которого проталкивали Ростиславичи, отошел в мир иной. А Боголюбский дал понять, что строить закулисные козни было вовсе не обязательно, можно обойтись и без дядей – он отдал Киев самим Ростиславичам. Написал им: «Вы меня нарекли отцом, и я хочу вам добра», определил на престол главу их семейства, Романа Смоленского.

Вроде бы, все утряслось, но неожиданно события приняли совсем иной оборот. У владимирского властителя имелись в Киеве свои глаза и уши, и ему представили доказательства, что брат Глеб умер не естественной смертью. Князя отравили точно так же, как его отца, Долгорукого. Боголюбскому доложили, что злодеяние совершил боярин Григорий Хотович, перечислили и соучастников. Государь потребовал прислать их во Владимир для расследования и наказания. Тут-то Ростиславичи занервничали. Хотович был одним из тех, с кем они сговаривались насчет Киева. Избавиться от Глеба он «помог» без их ведома, по собственной инициативе, но ведь всплывет, что Ростиславичи поощряли подобные настроения бояр, заранее готовились прибрать город.

Выдать Хотовича они отказались. Разумеется, государь разгневался. Он видел, что сыновья Набожного пытаются своевольничать, порушить его политику объединения Руси. Теперь они открыто проявили неповиновение, да еще в такой вопиющей ситуации, не выдали убийц государева брата! Спустить – значило попросту отказаться от единовластия, предоставить князьям полную волюшку. Боголюбский отреагировал жестко. Приказал Ростиславичам выехать в свои уделы, а Киев передал брату Михаилу. А кому же еще оставалось доверять? Вот так затейливо сыграла судьба. Михаила и Всеволода мать растила «греками» и соперниками Боголюбского, а они оказались истинными русскими богатырями и вернейшими его помощниками…

Честный и прямодушный Роман Смоленский знал, что в Киеве разыгралась нечистая история, он безоговорочно выполнил повеление, оставил престол и уехал к себе в Смоленск. Михаил задержался в Торческе, послал в столицу неразлучного брата Всеволода. Но Рюрик Овручский, Давыд Вышегородский и Мстислав Храбрый распалились и схватились за оружие. Киевские бояре рады были помочь им, ночью открыли ворота. Ростиславичи проникли в город и захватили Всеволода в плен. На Романа, раз он послушался Боголюбского, родственники обиделись, объявили великим князем не его, а Рюрика. Михаила осадили в Торческе. Но взять его было не так-то просто, постояли, безуспешно атаковали и предложили компромиссный мир. Михаил отрекся от Киева, а Ростиславичи отдали ему Переяславль и освободили брата.

Однако Боголюбский не уступил. Речь шла о принципе – монархия или прежняя анархия? Действия Ростиславичей он квалифицировал как мятеж. Прислал к ним своего мечника Михна, передал приговор: уделы у них отбираются, Рюрик должен выехать к брату в Смоленск, а главные смутьяны, Давыд и Мстислав Храбрый, вообще покинуть Русь, убираться в разбойничий Берлад или куда им будет угодно. Но главная причина ссоры как раз и состояла в том, что Боголюбский и южные князья мыслили абсолютно по-разному. Он повелевал как государь, а его противники не желали знать никаких государей. Это было их исконное княжеское право – драться, мириться, заключать и тут же нарушать договоры. Обращение их взбесило, они ответили: «Мы тебя до сих пор имели по любви как отца, а ты с такими речами прислал не как к князю, а как к подручнику и простому человеку…»

Послу великого князя Мстислав Храбрый обстриг бороду и голову и отпустил в таком виде. Но посол представлял самого великого князя. Преднамеренное оскорбление и вызов были брошены лично ему, и Ростиславичи нарвались. На севере загремела большая гроза. Привычно строились владимирские полки, в 1173 г. воевода Борис Жидиславич опять повел их на Днепр. Только на этот раз вместо Мстислава Андреевича рядом с воеводой ехал другой сын государя, Георгий Андреевич. Боголюбский поднял и остальных князей. Не союзников, не друзей как раньше – он разослал приказ выступить всем без исключения, именно как своим подданным. И ослушаться его не смели, даже Роман Смоленский привел дружину против братьев.

Собралось двадцать с лишним князей, 50 тыс. воинов! Такого войска на Руси давно не видели. Перепуганные Ростиславичи даже не пытались оборонять Киев. Разбежались и заперлись в крепостях, где можно отсидеться, Рюрик в Белгороде, Мстислав в Вышгороде, Давыд помчался просить помощи в Галиче. Бесчисленные полчища окружили Вышгород. Но… разношерстное ополчение со всех земель было не армией. Оно было толпой. Это проявилось в еще большей степени, чем под Новгородом. Единого руководства и в помине не было. Пытались распоряжаться старший из князей, Святослав Черниговский, молодые командиры Георгий и Всеволод, их никто не слушал.

Некоторые князья участвовали в войне «неволей», сражаться за Боголюбского им не очень-то и нужно было. Они пассивно держались в стороне или привычно изменяли. Ярослав Луцкий снесся с Ростиславичами, договорился – пусть Киев уступят ему, а он предаст. С ним перешептался Святослав Черниговский – пусть ему добавят солидный удел, и он поддержит Ярослава. В результате оба князя внезапно сняли свои полки и повели прочь. Другие воины не могли понять, в чем дело, тоже начали отступать. Прокатился слух, будто идет Давыд с галичанами, возникла паника. Мстислав Храбрый увидел со стен общий переполох и не верил своему счастью. Вылетел из крепости со всем гарнизоном, принялся рубить мечущиеся толпы, загнал бегущих в Днепр, многие потонули.

И все-таки, как это ни удивительно, войну выиграл… Боголюбский. Ему почему-то удавалось все! Его войска, воеводы, союзники, могли действовать плохо или вообще отвратительно, а князю, несмотря ни на что, сопутствовал успех. Любое поражение оборачивалось вдруг победой. Так было и сейчас. Киев получил за измену Ярослав Луцкий, но не дал обещанного удела Святославу Черниговскому. Они повздорили, отбирали Киев друг у друга. Святослав захватил жену и детей Ярослава, назначил за них огромный выкуп. А Ярослав, чтобы уплатить его, ободрал до нитки киевлян… В этой месиловке Ростиславичи почесали в головах и предпочли поклониться Андрею. Просили прощения за свои выходки, признали его главенство. Предлагали, пускай будет как раньше – совместными усилиями пресечь безобразия, посадить в Киеве Романа Смоленского, а Боголюбского они впредь обещали слушаться…

Да, владимирскому государю чудесным образом удавалось все, что бы он ни замыслил, за что бы он не взялся. Он не мог сделать только одного. Изменить окружающих его людей, научить их мыслить, как он сам. Он строил великую державу, нужную всем русским и каждому в отдельности. А каждый в отдельности рвался только к собственным выгодам. Ростовские и суздальские бояре затаились до времени, но князь, не дающий им воли, твердо поддерживающий закон и порядок, страшно им мешал. Современник писал о Боголюбском: «Всякий, держащийся добродетели, не может не иметь многих врагов» [85].

Андрей выдвигал незнатных людей, принимал на службу крещеных инородцев: болгар, евреев, кавказцев. Искренне полагал, что они, обязанные своим положением государю, станут надежной опорой. Но разноплеменные помощники думали в первую очередь о наживе. Назначенные наместниками и тиунами, они хищничали, набивая свои кошельки. При дворе готовы были продаться кому угодно. А крестились в большинстве ради заработков и карьеры, истинное Православие государя было им ненавистно – хочешь или не хочешь, приходилось отстаивать с ним долгие службы, поститься, ограничивать житейские радости.

Боголюбский не желал лишних конфликтов ни с кем, ни со знатью, ни даже с греческой церковью. Киевскую митрополию наказал, а епископа Леона все же принял, другого-то не было. Только не хотел видеть этого проходимца, велел ему жить в Ростове, а во Владимире служило русское духовенство. Но Боголюбский сам пустил козла в огород, бояре снова начали группироваться вокруг епископа. А вдохновителем оппозиции стал сосед, князь Глеб Рязанский. Его княжество было совсем не маленьким, не бедным – земли были куда более плодородными, чем в Залесье. Но Глеб не обладал ни талантами, ни трудолюбием Андрея, не умел созидать и хозяйствовать. Зато он жгуче завидовал Боголюбскому, косился на красоту и богатство его городов.

Ну а родственников и верных сподвижников рядом с Андреем становилось все меньше. В 1174 г. скончался брат Святослав – он тихо и незаметно княжил в Юрьеве-Польском, но был заодно с государем, во всем поддерживал его. У Боголюбского оставалось еще двое сыновей. Георгий правил в Новгороде, ничем себя не проявил, серьезного авторитета не заслужил. При отце находился 20-летний Глеб. Он славился чистым и убежденным благочестием, горел возвышенной Верой и жил только ею. Проводил время в храмах, зачитывался Священным Писанием, отдавал себя делам милосердия, помощи Церкви. После смерти старшего сына, Мстислава, Боголюбский начал было приучать Глеба к государственным вопросам, но заняться ими молодому князю было не суждено. В 1174 г. он тоже отошел в мир иной – впоследствии благоверный Глеб был признан святым.

Но это было впоследствии. А теперь-то для оппозиции все складывалось как нельзя лучше! Возле государя не осталось никого, кто мог бы подхватить и удержать его власть! Вызывала тревогу разве что крепнущая дружба великого князя с Михаилом и Всеволодом. Знаменитые воины, законные наследники. Но и они были далеко. Надо было поспешить, пока Боголюбский не приблизил и не призвал к себе таких преемников. Глеб Рязанский пересылался с ростовской знатью, обещал военную помощь. Начали готовить «убивство Андреево… по научению Глебову» [12]. Круг заговорщиков составили бояре, придворные, главный воевода Борис Жидиславич, примкнула и вторая жена государя, болгарка. Хотя ее-то увлекали совсем не политические соблазны. Боголюбский был уже в летах, она нашла себе кавалера погорячее. Но тешиться тайком было слишком хлопотно и опасно. Иное дело, если от мужа избавиться…

Бедой Боголюбского стало то, что он «опоздал стать Грозным» [12]. Ему уже давно поступали тревожные сигналы, но он «ни во что вменил слухи». Отмахивался и пропускал мимо ушей. Неужели он не знал, что ростовские и суздальские аристократы не любят его, сплетничают, злословят? Ну и ладно, насильно мил не будешь. И только к лету 1174 г. перед государем раскрылась страшная правда – вокруг него раскинулась и сформировалась сеть заговора, его намеревались убить, в подготовке переворота были замешаны самые высокопоставленные лица.

Но одни слуги, искренние и добросовестные, вели расследование и сообщали об измене, а другие были связаны с крамольниками, вовремя предупредили их. Борис Жидиславич и еще ряд разоблаченных сообщников благополучно упорхнули в Рязань. Лишь теперь Боголюбский поверил. Он стал остерегаться, запирать дверь в спальню, рядом с постелью клал меч, реликвию св. Бориса. А следствие вскрыло новые имена, в том числе одного из Кучковичей, ближайших бояр, братьев первой жены. Наконец-то Андрей решился на крайние меры, велел казнить предателя.

Хотя это лишь ускорило развязку. Князь и в самом деле не умел быть Грозным. К нему поступили доказательства только на одного Кучковича, а его родных Боголюбский не трогал, они оставались при дворе. Приговор даже не успели привести в исполнение. О нем пронюхал Яким Кучкович и «поспешил к братье своей, к злым советникам, как Иуда к евреям, стараясь угодить отцу своему сатане» [85]. У зятя Кучковичей Петра были именины, и заговорщики собрались у него под этим предлогом. Яким внушал: «Сегодня князь казнит одного, а завтра нас». Сколотили отряд из 20 человек – Петр, Яким, «жидовин Ефрем Моизич», ключник осетин Анбал, жена-болгарка…

Наступила ночь на 29 июня. Злодеи трусили, робели. Чтобы побороть страх, сперва отправились в погреб, напились крепкого меда. Стража знала убийц как высоких начальников, подпустила к себе, и ее без шума перерезали. Но зажигать свет боялись, как бы не разбудить обитателей боголюбовского дворца. Подкрались к спальне государя, постучались, кто-то назвался Прокопием, любимым слугой Андрея. Князь распознал обман, стал искать меч. Его на месте не оказалось, Анбал заблаговременно вынес оружие, а заговорщики вышибли дверь. Началась свалка в кромешной темноте. 63-летний князь дрался, как лев, сбил с ног первых нападающих, одного из них приняли за Боголюбского и проткнули мечами.

Но князь выдал себя голосом, кричал: «Бог отмстит вам мою кровь и мой хлеб». Его рубили, кололи. Потом подхватили раненного сообщника, кинулись наутек. А Боголюбский был еще жив. Собрав силы, пополз по полу, даже смог спуститься по винтовой лестнице. Убийцы услышали его стоны, решили вернуться. Не нашли его в спальне и пришли в полный ужас – что с ними будет, если князь призовет людей? Тут уж отбросили всякую осторожность, запалили свечу и пошли по кровавому следу. Андрей укрылся в нише за колонной. Пересиливая чудовищную боль, он читал молитвы. Петр Кучкович отсек руку, поднятую для крестного знамения, и Боголюбский успел прошептать: «Господи! В руце Твои предаю дух мой!»…

О, вот сейчас злодеи почувствовали себя уверенно. Прошлись по дворцу, умертвили верных слуг и дружинников государя. Остальные прятались или разбегались. Их подтолкнули в нужном направлении, открыли винные подвалы и кладовые – перепивайтесь, грабьте. Сами убийцы взялись обчищать княжескую сокровищницу, это была заслуженная плата исполнителям. Выгребли все ценное из гардеробов, содрали со стен, обобрали даже мастеров, приглашенных Боголюбским для росписи и украшения его резиденции.

Нагой труп князя валялся в огороде, убийцы хотели кинуть его псам. Позаботился о нем лишь один человек, пришедший из Киева печерский монах Кузьма. Ему угрожали, запрещали брать тело, но Кузьма не дрогнул. Обличил и пристыдил Анбала, напомнил, сколько добра сделал ему государь. Ключник все-таки бросил монаху ковер и плащ. Вокруг царило полное безумие. Кто-то тащил украденные вещи, кто-то допивался до невменяемого состояния. Кузьма укрыл мертвого, сам понес в церковь. Но в ней заперлись перепуганные пьяные слуги, не открыли дверей, пришлось положить князя в притворе.

Когда весть о смерти государя разнеслась по Владимирской земле, это тоже вызвало беспорядки. В одних селах крестьяне натерпелись от княжеских тиунов, кинулись грабить их дворы. А в других селах и во Владимире люди вскипели от возмущения – бояре и придворные убили их любимого князя! Принялись громить дома и усадьбы знати. Убийцы благоразумно не стали ждать, когда очередь дойдет до них. Нагрузили длинный обоз драгоценной добычей и удалились в сторону Ростова. Знали, там не обидят, не осудят. Как можно осуждать, если даже епископ Леон был причастен к заговору! Свое отношение к убийству он продемонстрировал очень красноречиво: тело великого князя 9 дней лежало без погребения.

Свой долг исполнил не епископ, а русское духовенство. Священник Микула, тот самый, который когда-то сопровождал из Вышгорода Владимирскую икону Божьей Матери, вынес ее из храма и устроил крестный ход. Это отрезвило горожан. Они успокаивались, прекращали буйства, собирались вокруг иконы. Священники сорганизовали владимирцев, траурное шествие отправилось в Боголюбово. Взяли гроб с останками государя, несли на руках. Под рыдания и стенания народа князь Андрей прибыл в построенный им город, лег в построенном им Успенском соборе. Простые русские люди уже тогда начали почитать князя как святого, печерские монахи признавали страстотерпцем, писали его житие. Но Константинопольская патриархия злобилась на него даже после смерти. Св. благоверный великий князь Андрей Боголюбский был официально канонизирован лишь в 1703 г., при Петре I.

33. Михаил I и  Всеволод III

Андрей Боголюбский был далеко не единственной жертвой измены аристократов. Феодальная знать во всех странах вела себя примерно одинаково. В Польше она то и дело бунтовала, свергая неугодных королей. В Англии Генрих II твердой рукой привел к порядку разболтавшихся баронов, но они натравили на короля собственных сыновей. Его разбили, принудили отречься от короны, от потрясения он умер, придворные еще и ограбили покойного, бросили в одной нижней рубахе. Но и после его смерти свары продолжались, и сына Генриха II, Иоанна Безземельного, бароны заставили подписать «Великую хартию вольностей», предоставить им права вытворять все что хочется.

Германскому императору Фридриху Барбароссе его вассалы подстроили пакость, в критический момент не пришли ему на помощь, и в битве при Леньяно он потерпел от итальянцев сокрушительное поражение. В Венгрии бароны продались византийцам. В 1172 г. они отравили короля Гейзу II. Тут же пришел император Мануил Комнин с войском, привез из Константинополя королевского брата Белу, и феодалы возвели его на трон. Но прежние заигрывания Мануил отбросил, статуса византийского наследника он Белу лишил, его брак со своей дочкой расторг – слишком велика честь. Новый король просто признал себя вассалом императора.

В Галиче бояре взялись регулировать даже личную жизнь князя Ярослава. Втянули в дрязги его жену и сына Владимира. Вельможи стали их лучшими друзьями, супруга со скандалами требовала от мужа следовать их советам. Сына «друзья» с юных лет приохотили выпивать, напропалую блудить с холопками. Специально растили наследника, при котором всеми делами будут заправлять они. Дошло до того, что Ярослав выслал жену и Владимира. Он полюбил простую девушку Анастасию, у них родился ребенок. Но однажды ночью вооруженные бояре ворвались во дворец, князя и его любимую захватили прямо в постели. Анастасию вытащили на площадь, соорудили костер и сожгли. А Ярослава приволокли и заставили смотреть, как она корчится в огне, во что превращается дорогое для него тело. Любуйся, князюшка, послушай вопли, подыши гарью и запоминай, не иди поперек боярской воли…

Смоленску, казалось бы, оставалось только радоваться с князем Романом – он полностью пошел в отца, Ростислава Набожного: бескорыстный, добрый, справедливый. Но по натуре он был слишком мягким, и городская верхушка совсем распоясалась. Стала вести себя так же, как в Новгороде. Капризничала, бушевала на вече, подстрекала жителей к бунтам, Романа несколько раз выгоняли. Вступались его братья Рюрик, Давыд и Мстислав Храбрый, грозили, вели переговоры и кое-как возвращали князя обратно.

Хотя на самом-то деле боярское правление оборачивалось для народа ох каким тяжелым гнетом! В Новгороде «золотые пояса» кичились «свободами», но на простых граждан «свободы» отнюдь не распространялись. Бояре круто обирали их, перекладывали на них все подати и повинности. В судах всегда получались правыми прихлебатели тех же бояр, найти управу на беззакония было невозможно. Это привело к тому, что часть новгородцев решила вообще бросить родину. В 1174 г. они отправились на восток. На лодках вышли в Волгу, доплыли до Камы. Отвоевать землю у болгар нечего было и думать, но эмигранты проследовали дальше, на р. Вятку, в край вотяков. Захватили Болванский и Кокшаров городки, построили город Хлынов. Новгород обозлился, называл переселенцев своими рабами. При случае старался вредить, новгородские отряды нападали на Вятку. Но она давала отпор, отвергла власть Новгорода и стала жить независимой республикой.

В выигрыше оказывались те русские земли, где князьям удавалось утвердить сильную власть. Ярослав Галицкий действительно навсегда запомнил расправу над любимой женщиной, но вынес совсем не тот урок, на который рассчитывали убийцы. Он сделал вид, будто смирился, скрытно подготовил надежных воинов, одним махом захватил и казнил всех оппозиционных бояр. Его княжество стало могучим, богатым и благополучным, ни один враг не смел посягать на него, а сам князь прославился как Ярослав Осмомысл, «подпирающий горы Карпатские железными полками», заступивший путь чужеземным королям, «затворивший Дунаю ворота».

А в Смоленске умер Роман, княжение принял его брат Давыд. Он взялся жестко наводить порядок. Обнаглевшей знати это не понравилось, она привычно подняла мятеж. Орали, что изгоняют князя, требовали убираться из их города. Но Давыд не был похож на Романа, церемониться не стал. Бросил дружину, она побила и раскидала бунтовщиков. Зачинщиков князь арестовал, отправил на виселицы и на плаху. После этого в Смоленском княжестве установились мир и спокойствие, оно процветало и благоденствовало.

В Залесской земле со всей остротой встали аналогичные проблемы. Едва похоронили Андрея Боголюбского, как заявили о себе заказчики убийства. Во Владимир явились ростовские и суздальские бояре с вооруженными дружинами, прибыло посольство Глеба Рязанского – хотя, спрашивается, каким боком касались Глеба дела у соседей? Но бояре вместе с рязанцами созвали вече, подняли вопрос: кого приглашать на престол? Это выглядело очевидным, ближайшими наследниками были братья, Михаил и Всеволод. Владимирцы как раз и назвали их.

Нет, бояре их даже слушать не желали. Заявляли, что Ростов и Суздаль «старшие» города, а Владимир их «пригород», его жители достойны быть лишь «каменщиками» и права голоса не имеют. Братья и сподвижники Боголюбского никак не устраивали аристократов. Они вдруг высказались за племянников государя, Мстислава и Ярополка Ростиславичей. (На Руси князья использовали для детей очень ограниченный набор имен, поэтому возможна путаница. Были Ростиславичи смоленские, сыновья Набожного, а в данном случае речь идет о сыновьях Ростислава Юрьевича, внуках Долгорукого). Бояре их помнили, когда-то Мстислав и Ярополк участвовали в заговоре царевны Анны. После этого они отирались на юге, но нигде не отличились, самостоятельной роли не играли, были серенькими, бесцветными. Именно такие и требовались. А ко всему прочему, Глеб Рязанский был женат на их сестре – родственники!

Но сами князья, о которых кипели жаркие споры, еще не ведали ни о смерти Боголюбского, ни о новых назревающих драмах. Они все еще крутились в суете вокруг Киева. В промежутках между усобицами и сшибками с половцами Всеволод даже нашел время жениться. Выбрал себе юную ясскую (осетинскую) княжну – без каких-то политических комбинаций, без расчетов, просто красавицу. Какие уж могли быть комбинации и расчеты с далеким кавказским племенем? Да и Всеволод, даром что племянник императора, не мог похвастаться ни владениями, ни положением. Неужели солидный русский князь выдал бы свою дочку за эдакое перекати-поле? Вот и женился несолидно – по любви…

А в то самое время, когда Ростов, Суздаль, Владимир перебирали кандидатов, все четверо, Михаил, Всеволод, Мстислав и Ярополк, были в прекрасных отношениях между собой. Мало того, они вместе находились в гостях у Святослава Черниговского. Дружили с ним не случайно, ведь он был сыном Святослава Ольговича, того самого, которого в свое время поддерживал Долгорукий. Святослав Святославич не забыл, как с отцом через вятские леса отступал к Москве, как их принял суздальский князь. В свою очередь, выступал покровителем потомков Долгорукого, оказывал им помощь.

Когда в Чернигов пожаловало посольство ростовских бояр, призвало на престол Ростиславичей, они сперва не разобрались, что к чему. Обсудили вчетвером, по-родственному, и сошлись, что княжить-то надо старшему, Михаилу. Ростиславичи заверили, что уступают ему, и во Владимир отправились все вместе. Бояре узнали об этом и схватились за головы. Послали вторую делегацию, она перехватила князей в Москве. Растолковала Ростиславичам ситуацию, тайком увезла племянников от молодых дядей, и в Переяславле-Залесском знать провозгласила великим князем Мстислава.

Но и владимирцы не согласились с боярским решением. Они тоже прислали делегатов в Москву, привезли к себе братьев Боголюбского и объявили государем Михаила. Хотя править ему не довелось. К Владимиру уже вел войско Глеб Рязанский, подняла рати ростовская и суздальская верхушка. Они обложили город. Стояли почти два месяца и вели себя, как во вражеской стране – жгли окрестные села, забирали в плен крестьян, без стеснения пользовались подвернувшимися женщинами. Михаил никак не ожидал, что во Владимире ему предстоит вести войну. Они с братом оставили дружины охранять свои южные города, приехали с небольшой свитой. Но горожане вооружились, встали за себя и за выбранного ими князя. Держались, пока не иссякло продовольствие.

А потом у осажденных подвело животы, заголодали. Поклонились Михаилу, объяснили, что терпеть больше невмоготу. Попросили выехать от них. Князь не обиделся, ответил – вы сами призвали меня, «могу ли желать вашей погибели?» Опытные воины Михаил и Всеволод сумели выскользнуть через кольцо блокады, а горожане вступили в переговоры. Соглашались покорится Мстиславу и Ярополку, только взяли с них клятву не мстить и не делать зла владимирцам.

Куда там! Организаторы заговора уже распределили плоды победы, чтобы каждому досталась своя доля. Великое княжество поделили на два. Мстислава посадили в Ростове, знать получила марионеточного князя. А во Владимире с прилегающими областями князем поставили Ярополка, он стал марионеткой Глеба Рязанского. Снеслись и с новгородскими боярами, договорились с ними действовать заодно. Это было не так уж трудно – «золотые пояса» давно копили обиды на Боголюбского, прижавшего их «вольности». Теперь они выгнали из Новгорода сына Андрея Георгия, призвали вместо него сына Мстислава.

Державу Боголюбского ломали и рушили без всякой жалости. Но в результате этих крутых преобразований народ сразу же взвыл. В Ростово-Суздальской половине принялись распоряжаться бояре. Спешили вознаградить себя за времена, когда Долгорукий и Боголюбский держали их в узде. Расхватывали княжеские деревни, крепостили свободных крестьян, прибрали к рукам сбор податей, расставили своих наместников и драли с людей три шкуры. В прямом смысле. Ведь налоги измерялись шкурками пушных зверей или их стоимостью. Там, где раньше платили одну, в княжескую казну, стали брать три – вторую для боярина, третью для сборщика. А князь Мстислав всего лишь утверждал решения, принятые аристократами: что кому отдать, кого куда назначить.

Во Владимирской половине княжества было еще хуже. Здесь взялся хозяйничать Глеб Рязанский и повел себя предельно откровенно – как оккупант. Его воины планомерно грабили дома купцов, ремесленников, храмы. В Рязань один за другим отправляли обозы с чужим добром, церковной утварью, книгами, вывезли даже чудотворную Владимирскую икону. Но Глеб не мешал наживаться и своему подручному, князю Ярополку, поучал его – нечего стесняться, бери что плохо лежит. Тот и не стеснялся, выгреб казну Успенского собора, хапнул владения и доходы, которые Боголюбский подарил храмам и монастырям.

Владимирцы не выдержали, снова обратились к Михаилу. Писали: «Иди на престол Боголюбского, а ежели Ростов и Суздаль не захотят тебя, мы на все готовы и с Божьей помощью никому не уступим». А Михаил с Всеволодом уже и сами готовились. Теперь-то готовились получше, чем в прошлый раз. Собрали свои дружины – небольшие, но это были матерые бойцы-пограничники, прошедшие огонь и воду. Помог Святослав Черниговский, выделил отряд во главе с сыном. Сбор всех сил Михаил назначил в Москве. Внезапным налетом братья заняли ее. К ним подошел племянник Георгий, лишившийся новгородского стола, тайком от правителей пробирались владимирские ополченцы.

Правда, Михаилу было худо. Его мучили старые раны, искалеченная половцами нога болела и отказывала. Но он возглавил поход на носилках. А тем временем их врагам донесли об опасности, они тоже поднимали рати. Ярополк с рязанцами двинулся навстречу. Их перехитрили, владимирцы подсказали князьям такую дорогу, что с противником «разминулись» в лесах. Упустив Михаила и Всеволода, Ярополк погнал вестников к Мстиславу. Сообщал – идут «в малом числе», Михаил совсем болен, бояться нечего. Предложил взять в клещи, пускай брат перекроет дорогу на Владимир, а он навалится с тыла.

Ростовским и суздальским воеводам план понравился. Братья и сын Боголюбского продолжали путь, как вдруг у речки Дубровицы из-за горы показался суздальский полк – сверкающий доспехами, с развернутыми знаменами, с ходу устремился в атаку. Но тут же и смутился, затормозил. Неприятели не знали, что с князьями соединились владимирцы, не ожидали встретить большой отряд. А Михаил, даром что на носилках, был великолепным начальником. Мгновенно построил ратников, заметил замешательство врага и бросил воинов вперед. Дружным ударом суздальцев смяли, многие сдавались.

15 июня 1175 г. новый государь Михаил торжественно вступил во Владимир. Люди радовались от всей души, встречали его как избавителя. Население Ростова и Суздаля тоже прислало делегацию, заверяло: «Мы твои душою и сердцем». Объясняло, что его врагами были только бояре. Мстислав удрал в Новгород, Ярополк в Рязань. А Михаил народных ожиданий не обманул, первым делом он поднял армию, чтобы разобраться с Глебом Рязанским. Тот поджал хвост, залебезил. Просил милосердия, прислал обратно Владимирскую икону и все вывезенные ценности.

Что ж, новый великий князь удовлетворился. Вернули награбленное, и ладно. Глядишь, впредь не полезут. Михаил не хотел раздувать ссоры ни с рязанцами, ни ростово-суздальскими боярами. Аристократы принесли присягу на верность, хотя по-прежнему были настроены враждебно, держались обособленно. В Ростове укрылись убийцы Боголюбского. Однако Михаил казнил лишь нескольких мелких участников преступления, попавшихся к нему в руки, а боярские гнезда Ростова и Суздаля предпочел не задевать. Он полагал, что важнее всего восстановить мир, нормальное управление краем, а со временем конфликты сгладятся, жизнь войдет в обычную колею. Чтобы избежать столкновений, Михаил даже своего брата Всеволода посадил княжить не в Ростове или Суздале, а в следующем по значению Переяславле-Залесском.

Но на самом-то деле оппозиция просто… ждала. Знала чего ждала. Здоровье Михаила так и не поправилось, ему становилось все хуже. А бояре внимательно отслеживали, как он себя чувствует. Великий князь был еще жив, а в Ростов тайком возвратился из Новгорода князь Мстислав Ростиславич. Вооружались дружины знати и ополчение, формировалось большое войско. 20 июня 1176 г. они дождались своего часа. Михаил, прокняжив всего лишь год, отошел в мир иной.

Теперь-то владимирцы знали цену времени, постарались не дать себя опередить. Немедленно вызвали из Переяславля Всеволода, он прискакал в столицу, и его приняли как законного государя. Однако и их недруги времени не теряли. Неожиданно по Владимиру прокатилась весть – из Ростова идет Мстислав с крупными силами. Всеволоду исполнилось всего 22 года, но на своем коротком веку он предостаточно поработал мечом. Тем не менее он, как и покойный брат, не желал проливать русской крови. Ради этого готов был поступиться городами, землями. Впрочем, и людей, поверивших в него, бросать не собирался. Отписал к Мстиславу – дескать, тебя призвали ростовские бояре, меня – «владимирцы, переяславцы и Бог». Вот и давай княжить, ты в Ростове, я во Владимире, а суздальцы пусть сами решат, «кого восхотят, то им и буди».

Мстислав было смутился, заколебался, но от него почти ничего не зависело. Бояре объявили своему князю: «Если ты мир дашь ему, то мы не даем». Да только и владимирцы не намеревались сдаваться, надевали кольчуги, опоясывались мечами. Сказали Всеволоду – ты же сам видишь, для них нет ничего святого. Еще не исполнилось девяти дней по кончине государя, а они жаждут именно крови. Так веди нас, княже, «если будем побеждены, то пусть возьмут ростовцы жен и детей наших!» В общем, люди прекрасно представляли, какую участь им готовят свои же, русские бояре, озлобленные, рвущиеся отомстить за приглашение Михаила со Всеволодом, за поражения. Будет погром, грабеж, победители будут резать мужчин, семьи поведут в рабство…

Кроме владимирцев, к Всеволоду успели подойти ополчения Переяславля, Юрьева-Польского, и 27 июля под Юрьевом «бысть сеча зла». Настолько злая, что такой еще не бывало «николи в Ростовской земле». Сшиблись сурово, на истребление. Но владимирские ратники навалились на врага твердо и упорно, неприятельские отряды не выдержали натиска, побежали. Некоторые виднейшие бояре были убиты, остальных захватили в плен. Во Владимир их привели в оковах, имения государь конфисковал, «села боярская взяша, и кони, и скот».

Часть бояр с князем Мстиславом все же спаслась, быстрые кони умчали их в Рязань. Брат Мстислава, Ярополк, уже находился там. Посетовали, посокрушались, что ростовские тузы переоценили свои полки, не выступили вместе с рязанцами. Ну да ведь хотели нагрянуть побыстрее, пока владимирцы не опомнились. А Глеб Рязанский и без того считал себя достаточно сильным. Неужто он с владимирским мужичьем не справится? Велел подданным седлать коней, налетел и дотла спалил Москву, опустошил приграничные районы. Надеялся, что Всеволод ответит, тоже пустится в набег, тут-то его и прихлопнут.

Нет, набегами великий князь отвечать не стал. Понял, что результат будет ничтожным. Ну сожжешь сколько-то деревень, угонишь жителей, и дальше что? Глеб уже показал себя непримиримым врагом, договоров не соблюдал. Подождет подходящего случая и снова ударит, а Рязань останется базой для всех противников и заговорщиков под боком у Владимира. Терпеть такое положение Всеволод не собирался, он взялся готовить большой поход, сокрушить эту базу раз и навсегда. Обратился к своим друзьям, к нему пришел князь южного Переяславля, племянник Владимир Глебович, прислал воинов Святослав Черниговский.

Рязанский князь пронюхал, что на него собирается гроза. Союзников себе он тоже нашел – призвал половцев, а Всеволода перехитрил. Дождавшись зимы, владимирский государь выступил на Рязань по кратчайшему пути, от пепелища Москвы по льду Москвы-реки. Но Глеб в это же время вторгся в его владения восточнее, от устья Клязьмы. К такой крепости, как Владимир, он не стал соваться, а обрушился на Боголюбово, где его никто не ждал. Разграбил город, второй по значению в княжестве храм Рождества Пресвятой Богородицы, монастырь, а монахинь отдал половцам. Так поступал русский князь… Хотя он считал, что действует как раз благопристойно, сам-то монахинь не насиловал, не продавал, предоставил это степнякам. Набезобразничали и по селам, истребляли крестьян, набирали невольников.

Но пока враг увлекся столь выгодными промыслами, известия донеслись до Всеволода. Он повернул полки, заснеженными проселками быстро повел их наперерез и застиг Глеба на р. Колокше. Наступила оттепель, лед подтаял, и река разделяла две армии. Стояли месяц, и в атаку не пойдешь, и не отступишь, противник погонится. Глеб с ордами половцев чувствовал себя вполне уверенно. Не учел, что молодой Всеволод был не менее умелым военачальником, чем покойный Михаил. Своих противников он переиграл мастерски.

Как только подморозило и лед окреп, он начал переправу в стороночке от расположения неприятеля. Послал на другой берег… свой обоз с небольшим отрядом прикрытия. Половцы и дружина Мстислава обрадовались, кинулись на приманку, такая добыча в руки плывет! Но отряд переяславских пограничников умел управляться со степняками, привычно осадил их. А Всеволод с мощным владимирским полком шарахнул прямо по ставке и дружине рязанского князя. И все. Войско лишилось командования и рассыпалось, половцы покатились прочь. В плен попали Глеб с сыном Романом, Мстислав Ростиславич, их бояре, в том числе изменник Боголюбского Борис Жидиславич. Ярополк Ростиславич сбежал, но его выдали сами рязанцы, устрашенные полным разгромом.

Во Владимире неприятельских предводителей посадили в темницу. Среди южных князей у них нашлись родственники, заступники, обратились к Святославу Черниговскому, чтобы взял на себя роль посредника. Он прислал епископа, просил отпустить пленных. В Южной Руси установились именно такие правила: князья могли уничтожать города, захватывать и убивать население друг у друга, однако в любом случае князь оставался князем, если он проигрывал, ему грозила разве что потеря удела.

Но владимирский народ, хлебнувший лиха от Глеба, Мстислава и Ярополка, смотрел на вещи иначе. Требовал казнить или, по крайней мере, ослепить главных врагов. Всеволод был совсем не злым человеком, он пробовал смягчить участь пленных. Предложил Глебу свободу, если он отречется от княжения, отдаст Рязань сыну и уедет на юг. Как бы не так! Пленник гордо отказался: «Лучше умру в неволе, но князем». Но таким ответом он сам определил свою судьбу. О переговорах узнали горожане, возмутились и взбунтовались. Тюрьму разнесли, Глеба убили.

Остальных князей Всеволод все-таки спас. Сам вышел к разбушевавшейся толпе, уговорил народ, что сын Глеба Роман не виноват в злодеяниях отца, отпустил его. А Мстислава и Ярополка государь пообещал ослепить, владимирцев это вполне удовлетворило. Хотя Всеволод понимал, что его племянники были всего лишь игрушками в чужих руках. Не забыл, как дружили с ними, как вчетвером ехали из Чернигова на княжение. Наказание всего лишь разыграли, завязали Мстиславу и Ярополку глаза и быстренько выслали их вон. Как только они доехали из Владимирского княжества до Смоленского, в Смядынском храме оба «чудом прозрели».

Но Всеволод III проявил милосердие отнюдь не ко всем преступникам. Убийц Андрея Боголюбского он повелел разыскать. Кучковичи увезли с собой предостаточно драгоценностей, устроились припеваючи в ростовских владениях. С одним из них сожительствовала и княгиня-болгарка, из-за этого ее тоже стали называть Кучковной, даже путали с первой женой государя. Но идиллии пришел конец. Всех цареубийц арестовали, зашили в коробах и утопили. Озеро, куда их кинули, стало с этого времени называться Поганым. Даже много веков спустя в нем не ловили рыбу, из него не брали воду, и в народе ходило поверье, будто в озере до сих пор плавают в замшелых коробах проклятые Кучковичи…

34. Всеволод III Большое Гнездо

Боярский мятеж подавили, агрессивного соседа сломили… Вроде бы, Владимирское княжество могло спокойно жить да радоваться. Не тут-то было! Спасенные Мстислав и Ярополк Ростиславичи мудростью не отличались, и с чувством благодарности у них было туговато. Наоборот, загорелись мстить – упрямо, тупо, по-мелочному. На Рязань больше рассчитывать не приходилось, ну так они отправились в Новгород. А здешние бояре хорошо помнили, как подчинялись Боголюбскому, ездили на поклон к нему. Очень опасались, как бы Всеволод III не восстановил подобные отношения. Вместо этого предпочли принять «прозревших» князей. Правда, Мстислав вскоре умер, но Ярополку сохраненные глаза совсем ослепила злоба. Он устроил базу в Торжке и принялся совершать вылазки на владимирские земли – поразбойничать и улизнуть назад.

Всеволод III в ответ громыхнул кулаком. Арестовал новгородских купцов в своих городах и выступил с полками на новых неприятелей. Подступили к Торжку, Ярополк успел скрыться, а горожане запаниковали, выслали делегатов. Обещали заплатить выкуп, больше не шалить. Великий князь, как и раньше, не желал доводить до крайностей, согласился на переговоры. Но простых владимирцев уже допекли то одни, то другие враги. Они из прошлого опыта вынесли урок: если соседи повадились пакостить, надо проучить их покрепче, иначе все равно не угомонятся. Воины объявили государю: «Мы не целовать их приехали. Они, княже, Богови лжут и тебе!» Сами бросились на приступ, разорили Торжок, а жителей увели в плен. В Волоке Ламском население узнало о разгроме Торжка и разбежалось, пустой город просто подожгли. Тут и новгородцы всполошились, запросили мира, изгнали Ярополка, за это Всеволод III отпустил всех пленных.

А на Рязанщине после смерти Глеба осталось пятеро его сыновей. Они сразу перессорились. Старший, Роман, освобожденный Всеволодом, начал притеснять братьев, отобрал их уделы. Младшие пожаловались Владимирскому государю, и он заступился. С одной стороны, добился справедливости, с другой – подтвердил свое право повелевать другими князьями, выступать судьей в их спорах. Но после свар и смут, потрясших Владимирское великое княжество, далеко не все готовы были признать это право.

В Южной Руси продолжались жестокие драки за Киев между Святославом Святославичем Черниговским, Ярославом Луцким и сыновьями Набожного – Рюриком и Давыдом Ростиславичами. После бесплодных схваток две стороны из трех кое-как договорились. Черниговский князь и Ростиславичи прогнали Ярослава Луцкого и условились между собой, что столица достанется Святославу, но он будет владеть Киевом с согласия Рюрика и Давыда, и только лично, а не наследственно.

Святослав Святославич всегда был другом Владимирского государя, помогал ему. Пока Михаил и Всеволод боролись с боярами и рязанцами, их жены жили в Чернигове. Но… Святослав видел устройство Руси по-своему. Он старший, он выступал покровителем сыновей Долгорукого. Теперь, когда он стал Киевским государем, Всеволод должен подчиниться его власти. Таким образом, возродится старая традиция, центр державы возвратится в Киев…

Но Всеволод вовсе не спешил признавать главенство Святослава. И не спешил признавать первенство Киева. Наоборот, он осознал правоту убитого Андрея: будущее принадлежит Северной Руси, а не Южной. Именно ее надо возвышать и укреплять, она станет собирать вокруг себя разобщенные княжества. Именно этим и занялся Всеволод, привязывал к Владимирской земле новгородцев, рязанцев. Святослав понял, куда гнет его бывший подопечный. Такая политика не на шутку раздражала Киевского властителя. Надо же, мальчишка вздумал стать новым Боголюбским! Если не хочет считаться со старшим, надо заставить.

Святослав демонстративно начал действовать в пику Всеволоду. Принял под защиту всех, кто был на него обижен – новгородцев, Ярополка Ростиславича, Романа Рязанского. Одного из своих сыновей, Владимира, послал княжить в Новгород. Второго, Глеба, отправил с дружиной в Рязань. Все решения, которыми Всеволод урегулировал рязанские дрязги, Святослав отменил, переиначил на противоположные. Хотел распоряжаться? Ну попробуй! За любым твоим противником отныне стоит великий князь Киевский…

Нет, Всеволод III не забыл благодеяний Святослава. Но он отдавал себе отчет, что суть конфликта уже не в личных амбициях, не в рязанцах с новгородцами. Вопрос стоял, кому держать первое место на Руси – Киеву или Владимиру? Сохранится ли положение, которого достиг Боголюбский, или нет? Уступать в этом вопросе Всеволод не намеревался. В 1180 г. он двинул полки на Рязань. Святославова сына Глеба он попросту вызвал к себе – так же, как начальник вызывает подчиненного. Тот не посмел ослушаться, приехал, а великий князь арестовал Глеба вместе с его дружинниками. В темницу не сажал, в кандалы не ковал, но взял под стражу и отправил во Владимир – поживите в гостях и не путайтесь под ногами. А у Романа Рязанского сопротивляться была кишка тонка. Государевы ратники в первых же стычках разметали его отряды, подошли к Рязани, и князь сдался. Всеволод III рассудил его с братьями, распределил уделы, а они признали великого князя своим покровителем, обещали слушаться.

Узнав о том, что произошло на Рязанщине, Святослав вскипел. Вчерашний нищий князек, пограничная мелочь, не побоялся открыто перечеркнуть его волю, пленить сына! Киевский государь стал скликать родственников и друзей – черниговских, северских, полоцких князей, зазвал половцев, новгородцев. Обвинял Всеволода в черной неблагодарности, гордыне, коварстве. Правда, у самого Святослава понятия насчет коварства были весьма растяжимыми. Силы к нему стекались несметные, и закралась соблазнительная мысль – почему бы заодно не разделаться с другими конкурентами, Ростиславичами?

Давыд Смоленский как раз выехал на охоту. С киевским властителем он был в мире, никаких ссор и размолвок между ними не предвиделось. На охоту отправился с женой, со всем двором – отдохнуть на природе, развлечься. Но неожиданно Святослав с воинами налетел на его стан, погромил и потоптал растерявшуюся свиту. Давыд, очень удивленный такой выходкой, предпочел не выяснять, чем же он провинился. Он еле успел впихнуть супругу в лодку и побыстрее отчалил от берега. Вослед им посыпались стрелы, да не попали… Святослава неудача раздосадовала, хотя и не слишком. Ну что ж, не получилось, так в следующий раз получится. По зимнему пути он повел свои полчища на север.

Возле устья Тверцы соединились с новгородцами, изничтожили городки и села по Верхней Волге и повернули в глубь Залесской земли. Вот только дойти до крупных городов не пришлось. На притоке Дубны р. Веле незваные гости внезапно наткнулись на владимирскую рать. Всеволод III расположил ее великолепно. Берега Вели крутые и обрывистые, изрезанны глубокими оврагами. Атаковать было самоубийством – сперва спустись с одного берега под ливнем стрел, потом карабкайся на другой. Владимирцы укрепили его палисадами, засеками… Хочешь не хочешь, пришлось остановиться.

Святослав нервничал, так и эдак пытался выманить Всеволода с неприступной позиции. Оскорблял, укорял, писал ему: чего ты медлишь, я же пришел к тебе, вот и давай сразимся, «решим дело судом Божьим»! А Владимирский государь даже не трудился отвечать ему. Медлил-то он преднамеренно. Немалыми усилиями удерживал своих горячих ратников, рвавшихся в бой. Но зачем жертвы, раны, страдания? Всеволод задумал выиграть войну вообще без сражений. Особенности родной природы он знал, приближалась весна. Неприятели проторчали две недели в снегах, а потом эти снега потекли…

Тут уж Святославу и его воинству оставалось срочно выбираться. В бессильной злобе сожгли Дмитров. Он ведь был построен в честь рождения Всеволода, назван его христианским именем – вот тебе угли от твоего родного города! Киевляне, черниговцы, новгородцы и прочие их союзники объявили себя победителями, Святославу даже навесили прозвище «Великого». Но оно к князю не пристало. Какое там величие, если завязли в морях грязи и талых сугробах, среди вскрывшихся и разлившихся речек? Бросили обозы, потеряли все имущество, ели коней. Промокли, измучились, болели, умирали, добрались до Новгорода в совершенно жалком виде…

А тем временем аукнулось глупое нападение на Давыда Смоленского. Пока барахтались в распутице, брат Давыда Рюрик захватил Киев. Впрочем, Святослав еще надеялся выкрутиться. «Прозревшего» Ярополка он опять послал в Торжок. Поручил ему делать то же, что и раньше – совершать набеги, грабить. Пускай отвлекает Всеволода. Ну а сам Святослав снова формировал армию из новгородцев, родственных князей, половцев, повел их отбивать собственную столицу.

Хотя его планы быстро порушились. Как только Ярополк возобновил вылазки, владимирские полки привычно очутились возле Торжка. После пяти недель осады город заголодал и сдался. Раненный Ярополк угодил в плен, жителей во второй раз угнали, а Торжок во второй раз предали огню.

Всеволод III учел ошибки Боголюбского. Он не стал собирать больших армий, посылать их на Новгород или Киев. Он проявил себя мастером иных методов, политических. Торжок порушили, подвоз хлеба в Новгород пресекли – и новгородцы сразу заскучали. Покумекали, пообсуждали и решили: нет, лучше все-таки дружить с Владимирским государем. Отправили к нему послов мириться, сына Святослава выгнали, а Всеволода попросили, чтобы дал кого-нибудь их своих родственников. Ополченцев, ушедших отвоевывать Киев, новгородцы отозвали обратно. Других соратников киевского князя, Игоря Северского с половцами, Рюрик Ростиславич разгромил.

А Всеволод III связался с Рюриком и Давыдом, заключил с ними союз. Святослав оказался в безвыходном положении, между молотом и наковальней. Ему ничего не оставалось делать, кроме как вступить в переговоры. И вот тут-то Всеволод сыграл мудро и дальновидно. Он не стал мстить за нашествие на свои владения, не принял сторону Ростиславичей. Он занял позицию посредника между обеими враждующими группировками. Свергнуть Святослава владимирский государь не позволил, отблагодарил его за прошлую помощь. Без всяких выкупов и условий вернул ему сына Глеба, Святослав сохранил Киев и титул великого князя. Но он обязался ни на что больше не претендовать, и даже города Киевского княжества отдавал Рюрику.

В общем, Всеволод III рассудил всех – и поставил себя выше всех. Он выступал гарантом мира, отныне и Ростиславичи, и Святослав с черниговскими и северскими родичами должны были уважать его, признавали высшей инстанцией. Те и другие наперебой старались заручиться его расположением. Киевский князь женил сына на свояченице Всеволода, Рюрик сосватал его восьмилетнюю дочь за своего десятилетнего ребенка. Для всех получилось хорошо, все удовлетворились. А главный-то выигрыш достался не только Всеволоду. Нет, выиграла и вздохнула с облегчением Русская земля.

В княжеских раздорах на нее уже лезли все кому не лень. Половцы, союзники черниговцев и северцев, привыкли смотреть на Русь как на бесплатный склад живого товара, повадились ходить когда им захочется и куда захочется. Полоцкие князья привлекали в союз литовцев, те узнали дороги в глубь страны и тоже вошли во вкус, вторгались без спроса. Даже эстонцы, раньше не вылазившие из своих болот, теперь обнаглели, нападали на приграничные районы, осаждали Псков. Шведы сочли, что русские увязли в смутах, так зачем соблюдать какие-то правила и договоренности? Новгородских купцов, приехавших в их города, бесцеремонно притесняли, сажали в тюрьму, отбирали товары. А по владимирским и муромским лесам снова шастали банды болгар с мордвой.

Но стоило разборкам прекратиться, как русские показали, что задирать их, пожалуй, рановато. В 1184 г. Всеволод III объявил войну волжским болгарам. По его приказу пришли не только рязанцы и муромцы, прибыли с дружинами сыновья Святослава Киевского, Давыда Смоленского, Изяслав Переяславский, дружественные ханы половцев. На ладьях и по берегу армия вступила в Болгарию, осадила ее столицу Биляр. Правда, в сборном войске дисциплина оставляла желать лучшего. Изяслав Переяславский отмахнулся от общих решений, кинулся на приступ только с собственным отрядом и был убит. Но сам по себе внушительный лагерь, раскинувшийся вокруг Биляра, перепугал болгар. Их ополчение пыталось выручить столицу и сжечь русские ладьи, однако тылы бдительно стерегли белозерцы, отбросили и истребили врагов. Болгарские властители взмолились о пощаде, заплатили дань, клялись не нарушать мира. А на обратном пути рать наказала мордву, пошерстила ее земли.

В том же году Святослав Киевский созвал всех южных князей против половцев. Как при Мономахе, отправились в зимнюю степь. Кочевники собирали орды, понадеялись, что их больше. Но русская конница смела их, численное превосходство обернулось лишним количеством трупов и пленных. Дружины прошлись по станам и вежам неприятелей, собирали стада трофейного скота, грузили на возы и сани бесчисленную добычу – в основном, русскую, награбленную. А за обозами хлынули по домам целые реки освобожденных людей, которых еще не успели перепродать.

Но на юге своевольство князей разыгралось еще сильнее, чем под Биляром. Игорь Северский и его брат Всеволод Трубчевский на призыв Святослава не явились, они задумали отдельный поход. Этим князьям повезло лишь в одном отношении, их предприятие было воспето в «Слове о полку Игореве», единственной эпической поэме XII в., дошедшей до нас… Наверняка было гораздо больше, а сохранилась одна, автор был близок князю Игорю, расхвалил его и изобразил героем. Хотя хвалить-то было не за что. Игорь с братом просто не хотели подчиняться великому князю и делиться добычей.

Отношения с половцами у них были очень неплохие, пару лет назад плечом к плечу сражались против Ростиславичей, после разгрома Игорь и хан Кончак спасались в одной лодке. А сейчас прикинули – другие князья прочесали степь возле Днепра. Значит, чтобы захватить побольше добра, надо идти поглубже, на Донец и Дон. Результат был вполне закономерным. Кондак собрал воинов окрестных кланов, «полк Игорев» был окружен и погиб, а сам он с братом и сыном очутился в плену. Половцев победа воодушевила, они обрушились на Русь большой войной, подступали к Переяславлю и Путивлю, обратили в груду головешек Ромны. С большим трудом их удалось отразить и выгнать.

С остальными противниками управиться было легче. Рюрик Ростиславич и Роман Волынский нанесли чувствительные удары по литовцам и заставили их присмиреть. Новгородцы и псковичи вразумили эстонцев, взяли города Юрьев и Оденпе. А в ответ на бесчинства шведов пересажали по темницам их купцов в Новгороде, снарядили эскадру и пожаловали к берегам Швеции. Разорили окрестности Стокгольма и Упсалы, ворвались в столицу, Сигтуну. Забрали оттуда все что смогли, серебряные церковные врата привезли в Новгород и установили в храме Св. Софии. Сигтуна от этого налета так и не оправилась, захирела. А шведы крепко запомнили урок, научились относиться к русским гораздо вежливее.

Страна показывала свою силу, и ее опять уважали. Рос и авторитет Всеволода III. Ему удалось даже то, чего безуспешно добивался Андрей Боголюбский – утвердить в своих владениях национальную церковь. Епископ Леон потихоньку доживал век в Ростове, совать нос в княжеские дела он уже никоим образом не осмеливался. В начале 1180-х он умер, и митрополит Никифор послал к Всеволоду «Николу-гречина». Но государь отказался его принять. Обвинил, что он поставлен «по мзде». Да и вообще, епископ у него должен быть только такой, кого «Бог позовет и Пресвятая Богородица, князь всхочет и люди». Предложил свою кандидатуру, игумена Луку. Митрополит заартачился, но Всеволод объяснился резко и прямо: если поставил Николу, «так и держи его там, где хочешь, а мне поставь Луку».

Да, времена менялись. В Византии скончался Мануил Комнин, империю сотрясали смуты. О каком-либо подчинении Руси теперь даже заикаться не приходилось. А с Всеволодом спорить было трудно. Он попросил подсобить Святослава Киевского. Тому было вообще противопоказано сердить Владимирского государя. Вместе нажали на митрополита, и он сдался, «неволею великого Всеволода и Святослава постави Луку епископом». В 1190 г. преставился Лука, и на этот раз митрополит больше не пытался противиться – беспрекословно поставил епископа, которого назвал Всеволод, его духовника Иоанна.

С помощью верных ему священнослужителей Всеволод III достиг еще одной важной победы, настоял на канонизации св. мученика Леонтия Ростовского. Залесская земля официально обрела собственного святого покровителя – первого! О празднике Покрова Пресвятой Богородицы попросту не стали спрашивать. Служили праздничные службы, и греки не рисковали возражать. А народ славил государя и искренне молил Бога о его здоровье. Он дал людям мир, дал благополучие. Для жестокого Средневековья это было ох как много!

Что ж, Всеволод III на здоровье и впрямь не жаловался. Его семейная жизнь была счастливой и безоблачной, не зря ведь женился по любви. Теплота и любовь великого князя оставила след даже в русском языке, от его супруги, ясской красавицы, пошло ласкательное слово «ясонька». О любви свидетельствовало и чрево его ясоньки, оно в редкие периоды оставалось праздным. Один за другим рождались дети – Константин, Верхуслава, Георгий, Ярослав… Из-за разрастающейся семьи и государь получил прозвище Большое Гнездо.

Обосновался он не в Боголюбове, а в самом Владимире. В Боголюбове обстановка слишком напоминала об убийстве. Всеволод учел и то, что оторванность резиденции от столичного люда, от главной опоры государя, облегчила переворот. А во Владимире он возобновил масштабное строительство. Возводился великолепный каменный дворец. Успенский собор пострадал при пожаре, но Всеволод не только отремонтировал, а расширил его. А рядом вырос другой собор, Дмитриевский. Первый храм столичный, государственный, второй государев, семейный, но тоже величественный и дивный, разукрашенный неповторимой резьбой по камню. Появились и Рождественский, Успенский монастыри, и летописец гордо отмечал, что «не искали мастеров от немец». При Всеволоде архитектурные и художественные чудеса творили уже не приглашенные, а свои, владимирские мастера, выучившиеся при Бологюбском.

Но красоту и спокойствие надо было оберегать, Всеволод III не забывал об этом. Владимирский детинец окружили новые стены – мощные, каменные, были усилены валы и палисады Суздаля, Переяславля. После нашествия Святослава и набегов Ярополка заново отстроили Дмитров, западную границу прикрыла Тверь. «Твердь» как раз и означало – крепость. А на Волге со стороны Болгарии встал Городец. Стольный Владимир и вся Владимирская земля тоже становились Большим Гнездом, которое государь охранял и лелеял. Но он видел своим Большим Гнездом и всю Русь, заботливо собирал и сплетал развалившиеся прутья ее уделов.

35. Всеволод Большое Гнездо  и  склеивание осколков

Андрей Боголюбский и Всеволод III собирали, созидали, связывали. Но на Руси уже возобладали совсем иные настроения – разделять, разрушать, растаскивать. Единство удавалось поддерживать только силой. Даже разгромленное боярство Ростова и Суздаля отнюдь не угомонилось. Притихло, для видимости покорилось, но сразу же взялось за интриги. На этот раз сделали ставку на сына Боголюбского Георгия. Начали обхаживать и окручивать его, настраивать против дяди. Но Всеволод был осторожнее князя Андрея. Сформироваться заговору он не позволил. Узнав о закулисной возне, немедленно пресек ее и выслал племянника.

Георгий не поехал ни в Киев, ни в Чернигов, там у него друзей не было. Но он был внуком половецкого хана, вот и отправился к родственникам. Его приняли хорошо, дали в удел Сунжу на Северном Кавказе. А грузинская знать как раз искала мужа для своей царицы Тамары. Слава о Боголюбском разошлась далеко за пределы Руси, его сын-изгой показался весьма почетной партией. В 1185 г. его пригласили в Тбилиси, обвенчали со знаменитой царицей. Он показал себя великолепным воином, одолевал сельджуков, отобрал у них ряд городов и вошел в историю Грузии как Георгий Победитель [12]. Но с семьей у него не сложилось. Георгий представлял, что стал полноправным царем, а Тамара делиться властью не собиралась, держала мужа на положении своего подчиненного. В итоге поссорились, и супруга его выгнала. Часть грузинских феодалов приняла сторону Георгия, он предпринял несколько попыток вернуть престол и в ходе этих войн умер. Похоронили в Тбилиси в храме св. Андрея Первозванного, который он построил в честь отца…

Волжская Болгария после полученной взбучки тоже не образумилась. Да иначе и быть не могло. Отношения с Русью там зависели не от болгарских князей, а от работорговцев. Пока они покупали пленных, сохранялся соблазн набегов. В 1186 г. Всеволоду III пришлось повторить поход на болгар. Теперь он южных князей звать не стал – пусть войско будет поменьше, зато порядка больше. Но когда государь с полками выступил на восток, на Рязанщине опять передрались пятеро братьев Глебовичей. Роман, Игорь и Владимир навалились на Святослава Пронского и Всеволода Коломенского.

Великий князь потребовал от них прекратить войну, отправил к двоим младшим князьям 300 своих воинов – показать, что берет их под защиту. Куда там! Трое старших грубо ответили, что они независимые властители и в посторонних советах не нуждаются. Но и Святослав Пронский рассудил, что лучше быть независимым и вытворять что угодно. Перекинулся к старшим, сдал Пронск. Прибывшие к нему на помощь 300 владимирцев оказались пленниками, их заковали в цепи. Только Всеволод Коломенский остался верным государю, но за это братья захватили его жену и детей, ограбили и заточили в темницу.

Дерзость была слишком наглой и слишком глупой. Всеволод III как следует наказал болгар, его полки вернулись домой, чуть-чуть передохнули и засобирались на Рязань. Как выяснилось, Глебовичи и впрямь надеялись выйти сухими из воды, упросили заступиться за них Святослава Киевского, Ярослава Черниговского, во Владимир поехали посольства. Но государь доброхотов слушать не стал, хулиганства и клятвопреступлений не спустил. Его войска вошли на Рязанщину, всыпали князьям так, что мало не покажется. Лишь после этого Всеволод III позволил Глебовичам извиниться, они признали полное подчинение великому князю.

Но не успели прекратиться раздоры по соседству, как заполыхало далеко на юго-западе. В 1187 г. в Галиче умер Ярослав Осмомысл, и его княжество, одно из самых богатых и сильных на Руси, рухнуло в пучину крови и грязи. На престол нашлось три претендента, назначенный Осмомыслом Олег, сын от казненной Анастасии, Владимир – сын от первой жены, и сосед, Роман Волынский. А вечные крамольники, галицкие бояре, почувствовали волюшку, и их не устраивал ни один из троих. От Олега им ждать ничего хорошего не приходилось, его свергли. Роман Волынский был таким же крутым, как Осмомысл, правил единолично, заставлял знать повиноваться себе. А Владимира бояре рассчитывали превратить в свое послушное орудие, играли на его слабостях, усаживали за хмельные столы, задумали окрутить овдовевшего князя браком, подсовывали ему собственных родственниц. Но и он не оправдал надежд, стал проявлять самостоятельность, вместо боярышень взял в жены полюбившуюся ему вдову священника.

Аристократы рассердились, решили проучить князя, как когда-то его отца. Явились вооруженной делегацией, потребовали – Владимир должен выдать жену для сожжения, а себе выбрать другую, которую ему предложат. Но князь с супругой и двумя детьми предпочел сбежать. Поехал к венгерскому королю, просил помощи. Что ж, Бела III откликнулся. Лично возглавил рыцарей, повел через Карпаты. В Галич вошли без боя, население не выступило против своего князя, а с боярами король нашел общий язык. Но после этого Бела III неожиданно сменил тон. Владимира с семьей отправил в Венгрию и заточил в башню, а сам принял титул «короля галицкого». Венгры оккупировали княжество и хозяйничали совершенно бесцеремонно. Превращали православные храмы в конюшни, занимали дома, обчищали погреба, хватали прямо на улицах чьих-то жен и забирали себе в наложницы.

Такого на Руси еще не бывало: чужеземцы шутя отхватили от нее солидный кусок. Князья всколыхнулись, заговорили, что надо бы идти освобождать. Но… пошел только Роман Волынский, и у него сил не хватило, разбили. А старшие князья, Святослав Киевский и Рюрик Ростиславич, уперлись в вопрос – если Галич освободят, кому он достанется? Святослав соглашался, чтобы его взял Рюрик, но за это пусть отдаст Белгород, Овруч и еще ряд городов. Тот отказывался. Увязли в спорах, поход так и не состоялся.

Но в 1189 г. Владимир Галицкий сумел удрать от венгров. Летом в башне было душно, ему сделали поблажку, поставили на верхней площадке шатер. Князь изрезал его, связал лоскуты, ночью спустился с башни и скрылся. Он объявился у германского императора Фридриха Барбароссы. Готов был расплатиться чем угодно, обещал стать вассалом Фридриха, платить дань в 2 тыс. гривен серебра, если подсобит вернуть княжество. Император этим не прельстился. Он был занят другими делами, и затевать войну с Венгрией никак не мог. Но он вдруг узнал, что Владимир приходится племянником Всеволоду Большое Гнездо. Барбаросса помнил отчаянного мальчишку, сбежавшего из Византии. Знал, каким могущественным государем стал Всеволод. С таким монархом император хотел дружить, и ради него оказал любезность Владимиру. Отписал к польскому королю Казимиру Справедливому, попросил поддержать князя.

Казимир выделил войско, а галичан венгры совершенно допекли. Как только люди узнали, что идет их князь с поляками, восстали и прогнали интервентов. Но и Владимиру после всего пережитого пришло время призадуматься – кто его свергнет в следующий раз? Бояре? Венгры вернутся? Или поляки окажутся такими же «друзьями», как венгры? Теперь-то и он вспомнил про дядю, Всеволода III, с которым раньше ничего общего не имел, не удосуживался с ним связаться. Поклонился ему, умолял: «Будь моим отцом и государем, я Божий и твой со всем Галичем, желаю тебе повиноваться». Помогло, да еще как! Всеволод племянником не пренебрег. Разве можно было пренебрегать Галицким княжеством? Он известил русских князей и западных королей, что отныне Владимир Галицкий находится под его покровительством. И все, этого оказалось достаточно. Больше никто не рисковал трогать князя.

Постепенно, шаг за шагом, Всеволод Большое Гнездо добился своего. Он превращался в реального государя всей Руси, высшую инстанциею, непререкаемый авторитет. Святослав Киевский задумал было новую усобицу, нацелился отхватить часть смоленских владений. Но Рюрик и Давыд Ростиславичи обратились к Владимирскому великому князю, он грозно цыкнул, и Святослав мгновенно пошел на попятную, обещал не шалить.

Новгородцы, как обычно, своевольничали, порывались менять князей, как перчатки. Но Всеволод управлялся с ними испытанным методом – перекрывал подвоз хлеба и новгородскую торговлю в своих городах. Наконец, Новгород смирился. Признал Всеволода «господином» и принес присягу: «Область наша есть твоя отчина». Владимирский государь начал посылать туда на княжение своих сыновей, определял даже новгородских архиепископов. А в Переяславле-южном скончался бездетным его племянник Владимир Глебович, и этой областью тоже начал распоряжаться великий князь. Кому-то, конечно не нравилось, да смолчали, проглотили.

Рязанские князья теперь почтительно обращались к Всеволоду: «Ты господин, ты отец», безоговорочно исполняли его приказы, и «Слово о полку Игореве» не без иронии отмечало, что он мог «стрелять, как живыми стрелами, удалыми князьями Глебовичами». Но ведь и самим удалым Глебовичам это шло только на пользу. На Рязанщине повадились безобразничать половцы, и Всеволод Большое Гнездо не поленился сесть на коня. С сыном Константином и многочисленной владимирской ратью пошел на Дон, растрепал и разогнал степняков, как следует научил на будущее – прежде чем лезть, взвесьте последствия.

А у черниговских Ольговичей с рязанскими Глебовичами возник спор, где проходит граница владений. Слово за слово, повздорили, Ольговичи загорелись воевать. Их войско возглавил Святослав Киевский, дошли до рязанских границ и замялись. Подумали-подумали и пришли к выводу, что сперва надо спросить позволения у Всеволода III. А он воевать не разрешил. Потоптались, пошумели, но нарушить запрет не посмели. Несолоно хлебавши повернули обратно.

В 1194 г. скончался киевский государь Святослав. Следующим по старшинству был его извечный соперник, белгородский и овручский князь Рюрик Ростиславич. Все знали, что преемник он, больше некому. Но Всеволод III счел необходимым подчеркнуть, кто главный на Руси, из чьих рук получает власть новый великий князь. Прислал в Киев своего уполномоченного, который и возвел его на престол. Впрочем, Рюрик, вздорный и неумный, предпочел сделать вид, будто не понял столь откровенного «намека». В отличие от Святослава, он уже не претендовал на подчинении Владимира Киеву. Но он намеревался настоять хотя бы на независимости Киева. На Руси должно быть два равноправных великих князя, пускай Всеволод распоряжается у себя на севере, а Рюрик на юге.

Он считал себя достаточно сильным для этого. Брат Давыд княжил в Смоленске, Роман Волынский был его зятем. Как повелось испокон веков, Рюрик принялся перетасовывать уделы, раздавать города – разумеется, в первую очередь собственным родственникам. Однако Всеволод III хитрость раскусил и решил поставить его на место. Два равноправных великих князя – это было раньше, вынужденно. А теперь Всеволод вел к тому, чтобы Русь снова стала единым организмом. Великих князей два, но Владимирский – старший. Он вдруг вспомнил о правах отца, Юрия Долгорукого, о разрушенном когда-то Городце-Остерском. Это же была его собственность. Другой вопрос, что самому Всеволоду даже и возиться с Городцом было некогда, но он прислал тиуна восстанавливать крепость. А Рюрику объявил, что тоже хочет иметь долю в «русской земле». Почему забыли о нем? Почему в обход его раздают владения «младшим князьям»? При этом Всеволод III потребовал для себя города, которые великий князь уже отдал Роману Волынскому: Торческ, Триполь, Корсунь, Богуслав и Канев.

Рюрик растерялся. Пробовал как-то выкрутиться, начал предлагать взамен что-нибудь другое. Но Всеволод настаивал, он хотел получить именно эти города. Недвусмысленно пояснил – пожалуйста, делай как знаешь, но смогут ли твои родичи поддержать тебя на киевском троне? Рюрик был в полном шоке, вмешался и грек-митрополит. Насчет обещаний Роману Волынскому он готов был взять грех на себя, просил: «Исполняй волю великого князя». Киевский властитель поколебался, посокрушался – и согласился. Исполнил волю. Но ведь суть была как раз в этом. Разве важны были пять городишек, пять приграничных крепостей? Да они Всеволоду III оказались совсем без надобности. Он сразу отдал их сыну того же Рюрика, своему зятю Ростиславу. Роман Волынский получил в компенсацию другие города. Речь шла о принципе: никто не должен хозяйничать на Руси без согласия государя.

Но и Рюрик, проявив уступчивость, ничуть не прогадал. Потому что перетасовки уделов, как всегда, вызвали претензии и обиды. Вскинулись черниговские и северские Ольговичи. Когда киевский стол занимал представитель их клана, Святослав, он вынужден был поделиться владениями с Ростиславичами. А теперь великим князем стал Ростиславич, ну так пускай удовлетворит Ольговичей! Предоставит им смоленские земли, Правобережье Днепра, а Киев признает не наследственным, а только личным приобретением.

Рюрик и Давыд Смоленский обеспокоились. Доказывали, что Ольговичам по праву принадлежит только Левобережье. Предложили им принести присягу не искать других уделов. Но те оскорбились. Как это? Соперники будут властвовать, а им предписывают сидеть в наследственном углу? Заключили союз с полоцкими князьями и в 1196 г. ворвались на Смоленщину. Войско смоленских князей было разгромлено. Рюрик в ответ натравил на Черниговщину половцев, созывал своих сторонников.

Но его зять Роман Волынский давно недолюбливал тестя, да и жену тоже. Рюрик пальцем о палец не ударил, чтобы помочь ему в войнах с венграми, в борьбе за Галич. Зато всячески регулировал Романа через дочь, пытался использовать как своего подручного. Волынский князь воспользовался случаем и отверг эти поползновения. Он неожиданно перекинулся в союз с Ольговичами, напал на киевлян и смолян с запада. В драку на той и другой стороне вмешались галицкий, туровский, рязанские и прочие князья, покатилась общая месиловка. Всеволод III какое-то время пробовал успокоить страсти, рассылал письма, предупреждения, угрозы. Нет, не слушались, распалились…

Тогда владимирский государь стукнул кулаком по столу, поднял полки и повел к Чернигову. Дело даже не дошло до боя. Ольговичи мгновенно отрезвели, запросили мира. Освободили всех пленных, поклялись никогда впредь не покушаться на чужое. Свара погасла, тишина восстановилась… И тем не менее, даже такой властитель как Всеволод уже был не в состоянии склеить воедино осколки Руси. Они начали жить своей узкой жизнью и абсолютно не желали склеиваться.

Киевский, смоленские, рязанские князья обрадовались было, что их защищает владимирская армия. Но переговоры с черниговцами их неприятно удивили. Они считали само собой разумеющимся продолжить войну – пожечь и разграбить неприятельские города, обогатиться добычей, угнать побольше невольников, отхватить для себя какие-нибудь кусочки территорий. Настаивали – идти дальше, воевать! А Всеволод вовсе не считал нужным жечь и грабить русские города, губить русских воинов и угонять пленных ради обид и прихотей отдельных князей. Он ставил перед собой совершенно иную задачу – обеспечить мир, и сделал это. Заключил его как государь, единолично, не считаясь ни с чьими мнениями. Но это крайне возмутило Рюрика. Киевский князь был уверен, что война ведется за его интересы, и Всеволод Большое Гнездо стал его союзником. И вдруг выясняется, что он не союзник, ни за чьи интересы заступаться не собирается – только за интересы Руси.

Рюрик был не в состоянии это понять. Он вспылил. Обвинил владимирского властителя, что он «мирится сам собой», оставил в покое его врагов – Рюрик полагал, что это не законное право государя, а «вероломство». Обозлился, раскипятился и… захватил города Всеволода на Днепре. Укусил глупо, по-мелочному, абы бросить вызов. Вот тебе власть на юге! Вот тебе повиновение! Больше-то против государя он предпринять не мог ничего, руки были коротки. Зато рядом был Роман Волынский. Его союз с Ольговичами Рюрик квалифицировал как «измену». Против тестя, против родственника пошел! Не получилось погромить Черниговщину, ну так Рюрик пригласил смоленских князей пошерстить Волынь… Но Роман обратился к Всеволоду, попросил взять его под покровительство. Тот не отказал. И опять – оказалось достаточно. Смоленск сразу же поостерегся воевать, Владимирское княжество было у него рядышком. А без родичей и Рюрику пришлось укоротить амбиции.

Ну а Роману Волынскому его мудрый шаг принес не только безопасность. В 1199 г. скончался Владимир Галицкий. Его сыновей венгры так и не выпустили, они умерли в заключении, а брата Олега галицкие бояре благополучно отравили. Династия, шедшая от Володаря Галицкого, пресеклась, целое княжество осталось бесхозным. О, тут уж у многих глаза разгорелись. Бояре торжествовали – настало их время, они сами могли выбрать подходящего им властителя. Ан не тут-то было! Ведь покойный Владимир отдался под власть Всеволода III «со всем Галичем». Он и распорядился выморочным имуществом, позволил занять его Роману Волынскому.

Для политики «склеивания» получалось как нельзя лучше. Волынское княжество объединялось с Галицким и при этом признавало над собой старшинство Владимирского государя. Альянс Всеволода с Романом скреплял Русскую державу с запада и востока. Но галицкая знать, узнав, какой князь к ней едет, схватилась за головы. Кого-кого, а решительного и твердого Романа она меньше всего мечтала видеть в своем городе. Вооружила народ, отправила посольство в Польшу. Бояре преподнесли королю Казимиру богатые дары, отдавались ему со всем княжеством.

Но выяснилось, что и Казимир не хочет ссориться с Всеволодом. Помнил, как к нему приезжали владимирские послы, заставили его целовать крест – Галич не трогать. Бояр он отправил восвояси, а рядовые галичане не имели никаких причин отвергать Романа, открыли ему ворота. Он принял княжение, взялся наводить порядок в разболтавшихся новых владениях. Впрочем, аристократы остались себе на уме, начали плести заговоры, сноситься с венграми, с Киевом.

А тут-то их приглашения упали на благодатную почву. Рюрика передача Галича совершенно вывела из себя. Ненавистному зятю за здорово живешь достался эдакий жирный кусок! От злости и зависти киевский великий князь утратил всякий здравый смысл, загорелся только одной целью – отобрать! Смоленские родичи прекратили помогать ему, ну так не беда, он нашел других союзников. Черниговских Ольговичей. Абсолютно забыл, что как раз из-за них поссорился с Всеволодом Большое Гнездо! Забыл, как сам же требовал – Ольговичи не должны иметь уделов западнее Днепра. Забыл, как из-за этого требования рубились и резались, клали головы киевские и черниговские витязи. Какая мелочь! Кто старое помянет…

Сейчас ценным оказалось как раз то, из-за чего раньше ссорились – Ольговичи не против что-нибудь хапнуть. Съехались с ними в Киеве, пировали, самозабвенно распределяли галицкие города между детьми и племянниками. В успехе были уверены: вон сколько князей с дружинами, а галицкие заговорщики помогут. Но Роман отлично успел изучить повадки своих бояр. Он не собирался позволить, чтобы его свергли и убили. Князь образно говаривал: «Если хочешь есть мед, надо передавить пчел». Его верные слуги кушали хлеб не даром, присматривали за подозрительными лицами. А всех бояр, уличенных в предательстве, князь без долгих разговоров отправил на плаху.

Он и с другими противниками действовал оперативно. Сформировал пешие полки из простонародья и стремительно повел их к Днепру. Склочного и безалаберного Рюрика не любили даже его подданные, а Роман заслуженно пользовался репутацией честного и справедливого князя. Города встречали его хлебом-солью, на его сторону перешли торки, берендеи, черные клобуки. Рюрик и Ольговичи еще поднимали тосты, делили шкуру неубитого медведя, как вдруг узнали – Роман у стен Киева. Успели запереться во внутренней крепости, а внешние укрепления киевляне оборонять не стали. Галицко-волынский князь вступил в столицу, и его враги оказались в ловушке. Пришлось сдаваться.

Роман заблаговременно связался со Всеволодом III, вместе с ним выработали условия, которые и продиктовали побежденным. Ольговичам приказали вернуться в свои уделы, Рюрику в Овруч. Но и Роман в Киеве не остался, посадил княжить двоюродного брата Ингваря Луцкого.

Значение «златого престола» окончательно сводилось на нет. Древняя столица превращалась в рядовой город со второстепенным князем… Но и в таком статусе она продержалась лишь год. Опозорившийся Рюрик и его союзники не находили себе места. Дали клятву смириться? Так это же ерунда, для подобных случаев существовала отговорка: вынужденная клятва недействительна. Все помыслы теперь были заняты только одним – расквитаться, отомстить. Затаились, выжидали…

В конце 1203 г. Роман отправился в поход на половцев, и тут-то его противники показали себя! Они, наоборот, наняли массы половцев и налетели на Киев. Захватили без сопротивления, и пошла вакханалия. При первом погроме, при Боголюбском, разорили лишь часть города, ограниченно и целенаправленно – кварталы знати и купцов, греческие храмы, а большинство жителей не пострадало. Сейчас Рюрик карал всех горожан как изменников.

Правда, поступить иначе он и не мог, ему же требовалось расплатиться с половцами. Подключились отряды Ольговичей: степняки тащат, а чем мы хуже? Неужели им вся добыча достанется? Разграбили все церкви, даже погребальные одежды великих князей. Банды катились по улицам. Похватав ценное имущество, поджигали дома, чтобы выкурить попрятавшихся жителей. Сгоняли вместе и бедноту, и вчерашних сановников, и священников, и монахинь. Сортировали не по сословиям, а по физическому состоянию. Молодых и здоровых тут же делили между собой, связывали в вереницы. А престарелых, недужных, полосовали саблей или ножом, чтоб не возиться.

Это было безумием – диким, зверским и… совершенно бессмысленным. Князья, предавшие город резне и пожарам, не приобрели ничегошеньки! Разве что урвали долю награбленного и самодовольно задирали носы: они выполнили свой «долг», отомстили… Задерживаться в Киеве они боялись. Напакостив, трусливо разбежались кто куда. Но даже бахвалиться «победой» им довелось совсем недолго. О случившемся быстро узнал Всеволод III, из Галицко-Волынского княжества не замедлил выступить Роман.

Он осадил Рюрика в Овруче. Тесть не геройствовал, начал лебезить, просить прощения, очередной раз целовать кресты. Что ж, Всеволод Большое Гнездо и зять помиловали его, но наказание все же придумали. Вернули ему Киев. Иди-ка княжить над обезлюженным пепелищем. Смотри в глаза уцелевшим киевлянам, живи в разграбленном дворце, ходи молиться в ободранные и закопченные пожарами храмы. По настоянию победителей Рюрик расторг союз с Ольговичами, был вынужден вместе с Романом пойти на половцев, воевать со вчерашними друзьями, отбить у них хоть часть пленников, которых им отдал.

Но с раскаянием у киевского князя было туговато. Он осознал лишь то, что его снова унижают, копил обиды. А тут и другие обиженные подвернулись, галицкие бояре. Потихоньку спелись с ними, сговаривались. И попались. Бдительному Роману о заговоре доложили, боярам он без промедления вынес смертные приговоры, а тестя, его жену и дочь, свою супругу, арестовал и постриг в монахи. Не хочешь восстанавливать погубленный город, так отмаливай. Великим князем Киевским Всеволод III назначил сына Рюрика и своего зятя, Ростислава. Но титул «великого князя Киевского» превратился уже в пустой звук, а сам Киев от погрома так и не оправился, стал приходить в упадок.

36. Всеволод Большое Гнездо и  крушение Константинополя

В христианской Европе XII в. все еще сохранялся мощный эпицентр язычества. Он протянулся обширной областью вдоль южных и восточных берегов Балтийского моря. Это была самая древняя Русь – княжества ободритов, русов, лютичей [106, 108]. К ним примыкали земли поморян, пруссов, к северу шли владения балтских племен – литвы, куров, леттов. А еще севернее расселились финские народы – у Рижского залива ливы, в нынешней Эстонии эсты, в Финляндии сумь и емь. Уже сотни лет по разным странам от Скандинавии до Средиземного моря звонили церковные колокола, прихожане собирались на службы, ни одно дело не мыслилось без священников и монахов. А в больших городах прибалтийских славян высились богатые разукрашенные святилища с многоликими истуканами богов, седовласые жрецы гадали об удаче по поведению священных коней. Эстонцы и финны по весне празднично наряжали и торжественно топили девушек для водяного божества. В литовских лесах девы-гриваитки поддерживали священный огонь, и провинившаяся, позволившая ему погаснуть, безропотно подставляла грудь под жертвенный нож.

Язычники храбро воевали, упорно отстаивали независимость и свою веру. Но и сами они были соседями весьма беспокойными. Поморяне и пруссы выплескивались набегами на поляков, литовцы все чаще наведывались на Псковщину, брестские и туровские владения, добирались до Волыни. Опустошали, жгли, уводили скот и людей. По-честному отбирали лучших трофейных быков и коров, лучших пленников и пленниц, благодарили богов их кровью и жизнями. Терпели и поражения, погибали в походах, но этим не впечатлялись. Ведь убитые, конечно же, попадали в светлое царство богов, а мужчины племени, прежде чем получить стрелу или удар меча, успевали оплодотворить своих жен, наложниц, невольниц. Если не успевали, то оплодотворяли их братья, дяди, отцы, и на смену павшим рождались новые отряды воинов.

И все же язычников помаленьку теснили с разных сторон. С запада немцы и датчане, с юга поляки, с востока русичи. Разные правители и города поделили между собой сферы влияния. Новгороду подчинялась Эстония, периодически он пытался взимать дань и с Финляндии, но там нашлись сильные конкуренты, шведы. Они тоже старались прибрать финнов под свое влияние. А племена Латвии, куры, летты и ливы, зависели от полоцких князей. Эти князья размножились, в родной земле городов им уже не хватало. Некоторые обосновались править в латышских городах Кукейносе, Герсике.

Но русская власть в здешних краях ограничивалась уплатой дани. Наши предки, как и раньше, придерживались правила – насильно не крестить. А прибалты менять веру не собирались. Даже полоцкие князья в латышских городах оставались в языческом окружении, в междоусобицах приводили на Русь языческих подданных. Объединение Галиции и Волыни позволило осадить вылазки литовцев. Князь Роман создал могучее войско, совершал походы на литовские земли, возвращал на родину освобожденных русичей, приводил массы пленных, расселяя их по своим деревням. Они смешивались со славянами, переходили на язык окружавших их галичан и волынян, крестились. На южном берегу Балтики ободриты подчинились Дании, племенем управляли датские принцы, получавшие титул ободритских королей. А лютичи и лужичане сопротивлялись полякам, но из-за этого все теснее втягивались в союз с немцами.

Западная Европа в данную эпоху бурлила могучими силами. Количество феодалов умножалось от поколения к поколению не только в Полоцке. Потомкам рыцарей, баронов, графов, королей, тоже не хватало владений, они высматривали, где бы прибрать еще. Сперва-то нацелились на Ближний Восток, благо и лозунги нашлись – освободить от мусульман Гроб Господень. Но там крестоносцы завязли. Их герцогства и княжества ссорились между собой, не стеснялись заключать союзы с мусульманами друг против друга. В Палестину ехали все новые и новые рыцари, но дорога была слишком далекой и тяжелой. Во множестве умирали в пути или уже на месте, в непривычном тяжелом климате. Другие, намучившись от зноя и досыта навоевавшись без особого толка, предпочитали вернуться по домам. Главную выгоду получали не рыцари, а венецианские, генуэзские, пизанские купцы, они обеспечивали перевозки, поставки товаров – и в их кошельки утекали награбленные богатства [100].

Римские папы задумали иметь собственное воинство, которое непосредственно подчинялось бы первосвященникам. Один за другим были учреждены рыцарские ордена – иоаннитов (госпитальеров), тамплиеров (храмовников), Немецкий. Вступавшие в них воины принимали монашеские обеты безбрачия, нестяжательства, и считалось, что они должны оружием служить Господу, то бишь, Риму. Но восточных соблазнов эти формирования не выдержали. Безбрачие означало, что официально семью заводить нельзя, так в чем проблема? Можно набрать целый гарем наложниц. Вместо нестяжания сами ордена стали богатейшими собственниками. Иоанниты занялись предпринимательством, пиратством. Храмовники заразились темными магическими учениями, скатились до сатанизма.

А местные жители поначалу приняли власть крестоносцев довольно безразлично, но со временем они в полной мере оценили алчность, вероломство и жестокость европейцев. Особенно отличился в данном отношении английский король Ричард Львиное Сердце. Западные баллады воспели его как благородного романтика, бесшабашного странствующего героя. На Востоке он запомнился иначе, как изверг и палач, хладнокровно приказывавший истребить тысячи пленных. Испробовав на себе европейские нравы, мусульмане сплотились вокруг курдского вождя Саладина. Крестоносцы стали терпеть поражения, потеряли Иерусалим.

Но испанцы, например, в Палестину не ездили, сражались с сарацинами у себя на Пиренейском полуострове, и папы сочли возможным приравнять их к крестоносцам. Такой возможностью заинтересовались и германские епископы. У них рядом никаких мусульман не было, зато имелись язычники. Войне можно было придать «священный» характер, а епископам получить в распоряжение воинскую силу. Подняли этот вопрос в Риме, и первосвященники охотно пошли навстречу. Они-то все равно были в выигрыше. Власть католической церкви распространится на новые страны, а сами епископы и феодалы, получив статус крестоносцев, глядишь, начнут ориентироваться на папу, а не на германского императора.

Посовещались, обсудили, и походы против язычников тоже были признаны крестовыми. Это оказалось очень заманчиво. Не надо тащиться за тридевять земель на Ближний Восток, у мелких нищих рыцарей и денег-то не было на столь дальнее путешествие. Тем не менее тебе гарантируются одинаковые блага с палестинскими крестоносцами: отпущение всех грехов, если прикончат – вечное блаженство, а если нет – владения и крепостные, которых ты заставил стать христианами. К военным предприятиям в Прибалтике потянулись орды желающих, и наступление пошло куда более успешно, чем раньше.

Оно не было «наступлением на славянство», как порой представляется в исторических трудах. Нет, куда там, немцы, поляки, чехи объединяли силы, вместе покорили поморян, русов на острове Руяне. Эти области получили двойное подчинение, они попали под власть польского короля, но числились и в составе Германской империи. Впрочем, и искоренение язычества становилось лишь предлогом. Датчане уже начали обращать ободритов в христианство, но немцы не желали делиться с Данией. Германские герцоги Генрих Лев и Альбрехт Медведь в союзе с язычниками-лютичами навалились на ободритов и стерли их королевство с лица земли. Земли захватили для себя, а уцелевших жителей распродавали в рабство полякам и чехам.

Теперь в распоряжение немцев попали славянские порты на Балтике, их корабли стали наведываться к берегам Латвии и Эстонии. Причаливали у устья Западной Двины, торговали, присматривались. А в 1180-х гг. папа Александр III прислал сюда епископа Мейнгарда, обращать ливов и латышей в латинскую веру. Епископ знал, чьими подданными числятся местные племена, действовал дипломатично и законно. Он отправился в Полоцк к правившему там князю Владимиру, попросил позволения построить на Двине католический храм. А Владимир… запросто разрешил [52]. Чего ж не разрешить? Епископ был человеком культурным, обходительным, признавал власть Полоцка. Может быть, у него что-нибудь получится, окрестит сотню-другую язычников.

Хотя сооружением церкви Мейнгард не ограничился. Он построил укрепленные поселки Укскюль и Дален, пригласил переселенцев из Германии. Но крещение шло плохо. Ливы противились, не принимали проповедников. Тогда Мейнгард и его преемник Бартольд обратились к папе с просьбой – объявить крестовый поход. Получили согласие, на Двину поехали рыцари. Однако даже в таком варианте толку было мало. Немцы начинали громить деревни ливов, те созывали ополчение. В бою пришельцы одерживали верх. Набирали добычу, побежденные платили выкуп, по условиям мира соглашались креститься. Но очень немногие воины выражали желание остаться в диких краях. Они отчаливали на родину, а язычники тут же выгоняли священников и дружными толпами лезли окунаться в реку – полагали, что таким образом «смывают» крещение.

Третий епископ, Альберт Буксгевден, взялся за дело более основательно. Он привез войско на 23 кораблях и в 1200 г. заложил крепость Ригу. Тут расположился постоянный гарнизон, а для дальнейшего наступления на прибалтов Альберт попросил у папы Иннокентия III учредить новый рыцарский орден. Ему дали устав ордена храмовников и назвали Меченосцами, рыцари нашивали на плащ изображения красного меча и креста. Орден угнездился в Риге, но полоцкие князья даже этому не препятствовали! У них были куда более важные дела – цапаться друг с другом, вместе с Ольговичами разорять княжества русских соперников. А епископ согласился числиться вассалом Полоцка, платил символическую дань, чего ж еще требовать?

Ну а в Эстонии появились датчане, тоже начали обращать жителей в латинство. Новгородцы не мешали. Ведь и у них имелись более важные дела, а с датчанами они торговали, поддерживали добрые отношения. Опять же, распространение христианства – дело святое, достойное. Как тут можно возражать? Правда, христианство было чужое, не православное. Но опасности в этом не видели. Ведь западничество торжествовало и в самой Византии. В Константинополе расцвели иностранные кварталы, открывались латинские храмы, патриархия и император заискивали перед Римом. Если патриарх разрешает у себя в Греции, значит, и для русских в этом нет ничего предосудительного.

Греки и впрямь втянулись в тесную «дружбу» с европейцами и считали себя в выигрыше. Казалось, что при Комнинах империя достигла наивысшего блеска. Ее вассалом стала Венгрия, немцев удалось выдворить из Италии. Гавань Константинополя переполняли чужеземные суда, состоятельные люди покупали импортные костюмы, ткани, венецианцы и генуэзцы везли восточные предметы роскоши. В столице возобновилось грандиозное строительство. Вельможи-взяточники и нувориши возводили дворцы, виллы, персональные церкви. Но провинция разорялась. Итальянцы воевали с немцами за византийский счет, огромные суммы требовались и на венгерские авантюры Мануила Комнина. А откупщики, пополняя казну, обдирали людей подчистую.

Деревни пустели и забрасывались, города заселялись инородцами – арабами, армянами, персами, евреями. Они умели «подмазать» правителей, скупали за бесценок землю и образовывали свои колонии. А византийское население правдами и неправдами перетекало в столицу. Только здесь можно было безбедно прокормиться в услужении у тех же иностранцев, вельмож, на стройках, в порту. Константинополь превратился в гигантский мегаполис-паразит, высасывающий соки из собственной страны.

А в 1180 г. умер Мануил Комнин. Брат императора Андроник объявил себя поборником интересов угнетенного народа, сверг и умертвил малолетнего наследника Алексея II. Андроника под тем же лозунгом скинул и убил Исаак Ангел. Хотя лучше не становилось. Только хуже. При Ангелах, по словам современников, «должности продавались, как овощи», «торговцы, менялы и продавцы платья удостаивались за деньги почетных отличий», «скифы и сирийцы за взятки приобретали ранги». Дошло до того, что начальник тюрьмы Лагос выпускал на улицы бандитов, чтобы они работали на него, делился добычей с придворными, и царь оставлял все жалобы без внимания [100].

Прогнившее величие империи продержалось очень долго, а теперь стало стремительно расползаться по швам. Венгерский король сразу забыл о зависимости от Константинополя. В свистопляске переворотов отделились причерноморские области, там родственники Комнинов провозгласили особую, Трапезундскую империю. Тмутаракань захватили половцы. Отпали армянская Киликия, Сербия, Болгария. А греческие архонты, правители провинций, получившие от Мануила Комнина права западных графов, переставали считаться с центральной властью, вводили собственные законы, налоги, воевали друг с другом.

Но Запад другом Византии так и не стал. Все свои неудачи на Ближнем Востоке европейцы сваливали на «греческие происки», презрительно величали византийцев «еретиками». В 1196 г. на папский престол взошел Иннокентий III – энергичный, расчетливый, хитрый. Он, конечно, не вспоминал, на чьи деньги его предшественники сумели сбросить опеку германских императоров. Зато плодами византийской политики воспользовался в полной мере, стал не только духовным, а могущественным светским правителем, его власть признали итальянские князья и города, Сицилия. Папа решительно лез в дела европейских монархов, регулировал королей Англии, Франции, император Германии Фридрих II принес ему вассальную присягу.

На Византию Иннокентий поглядывал с особенным интересом. Ослабела, разваливается… чего же еще желать? С завоеванием Палестины не складывалось, но Балканы лежали гораздо ближе. Тут тебе и богатства, накопленные веками, и земли для алчного рыцарства. Идею папы вполне разделял венецианский дож Дондоло, с 1198 г. они начали готовить Четвертый крестовый поход. Разговоры опять шли о Ближнем Востоке, но тайно нацеливались на Константинополь. Подходящим предлогом стал очередной переворот в Византии. Исаака Ангела сверг его брат. Сыну Исаака Алексею венецианцы устроили побег из тюрьмы, он появился в Италии и безоговорочно подписал обязательства выплатить колоссальную сумму для «вознаграждения» крестоносцев.

Рыцари отправились к греческой столице как бы для защиты прав Исаака и Алексея. Их было очень мало, всего-то 20 тыс.! Но оказалось, что у Византии уже практически нет армии. И флота нет, адмирал Стрифн разворовал и распродал корабли, строевой лес, парусину, якоря. Да что там армия и флот, население Константинополя составляло 800 тыс. человек! Чего стоило выйти на стены и отбиться от пришельцев? Нет, избалованные столичные жители и не подумали взяться за оружие. Принялись вместо этого бунтовать и митинговать. Узнали, что крестоносцы прибыли сажать на престол Исаака с Алексеем – ну так в чем проблема? Сами выгнали узурпатора-брата, вернули на трон свергнутых царей. Но ведь они наобещали рыцарям колоссальную сумму и заплатить ее заведомо не могли. Пробовали вытрясти деньги с горожан, а константинопольцам это очень не понравилось. Они опять взбунтовались и прикончили Исаака с Алексеем.

Лучшего предлога для крестоносцев нельзя было придумать. Умертвили «законных» царей, которые были им «должны»! Горстка рыцарей пошла на штурм и беспрепятственно захватила город. Убивали мало, разве что под горячую руку. Зато уж грабить взялись капитально – дворцы, дома, церкви. Сгребали все мало-мальски ценное. Специальные отряды латинских монахов были выделены для охоты за чудотворными иконами, мощами святых, деловито обшаривали храмы и монастыри. Группы рыцарей и их слуг, растекшиеся по кварталам и площадям, вели себя как полные хозяева, а на население смотрели как на гигантский невольничий рынок.

Останавливали приглянувшихся женщин и девушек, бесцеремонно приказывали раздеваться. Многочисленные горожане терпели, перепуганно подчинялись! Знатные дамы, горделивые ромейки, торопливо отдавали кольца и серьги, пока их не вырвали из ушей, при всем честном народе послушно стаскивали платья. А победители изучали и оценивали, взять или не взять, нет ли каких изъянов. Мужа, стоящего рядом, спроваживали пинками. Но «товара» было слишком много, для продажи в рабство отбирали самых молодых и красивых, а остальную массу горожан просто выгнали из Константинополя, чтоб не путались под ногами.

Взять с собой не позволяли ничего, в воротах встали кордоны, отнимавшие даже одежду, ее же можно было перепродать. По дорогам побрели сотни тысяч людей, кто в исподнем, у кого-то и на нижние рубахи позарились, почтенные семейства шлепали в чем мать родила, прикрывались случайными тряпками. А свои же византийские крестьяне встречали несчастных насмешками и издевательствами. Дескать, так вам и надо, зажравшимся константинопольцам. Историк Хониат, испытавший это на себе, приходил к печальному выводу – да, мол, столица «слишком много пила молоко народов» [100]…

Но и для насмешников вскоре пришел черед. Пришельцы без особого труда начали покорять провинции. Некоторые архонты переходили на сторону захватчиков. Другие враждовали между собой, и их давили по одиночке. Еврейские и армянские колонии в греческих городах открывали рыцарям ворота. На месте Византии была провозглашена Латинская империя. Крестоносцы избрали своего императора, делили державу на графства и герцогства, раздавали лены баронам и рыцарям, а византийцам объявляли, что отныне они крепостные. Раньше стонали от налогов, отныне должны работать на полях хозяина.

Иннокентий III торжествовал. Исполнилась давняя мечта римских первосвященников, папа стал единственным главой Церкви! В Константинополь он послал своего патриарха, католического. А греческому оставили только нательный хитон и крест, посадили на осла и велели убираться куда глаза глядят. Иннокентий уже назначил кардинала и для Руси. Обратился к Всеволоду III, к Ростиславу Киевскому, к митрополиту. Извещал, что Греция повинуется папе, значит, и русским пора обратиться в нему, переходить в «истинную веру». Неужели они одни хотят быть «отверженными от паствы Христовой»?

Падение Константинополя и впрямь потрясло русских. Отношения с империей были сложными, с ней то сближались, то ссорились. Тем не менее она казалась незыблемой, вечной, сохраняла престиж наследницы Древнего Рима, главной христианской державы, и вдруг все это развеялось прахом… Но завоевателей на Руси отнюдь не признали преемниками византийских царей. Папских увещеваний ни владимирский, ни киевский князья слушать не стали. А за их спинами и митрополия могла чувствовать себя в безопасности.

Вот тут и сказались усилия Ярослава Мудрого, Мономаха, Андрея Боголюбского, Всеволода Большое Гнездо по утверждению национальной церкви. Византийскую раздавили, а русская-то осталась. Ну а греческий митрополит и епископы лишились родины, лишились могучей опоры в Константинополе. Сейчас им волей-неволей приходилось подстраиваться к русским. Появились и беженцы – священники, мастера, ремесленники, ученые. Что ж, их принимали, лишними не будут. Живите, трудитесь, служите новому Отечеству.

37. Всеволод Большое Гнездо и  наступление католиков

В средневековой Европе ни один народ не осознавал себя единым. Во Франции жители Нормандии, Бретани, Прованса, Иль-де-Франс подчинялись разным монархам. В Германии баварцы и франконцы схлестывались в безжалостных боях. В Италии венецианцы и генуэзцы были смертельными врагами, встретив в море корабли соперников, без колебаний отправляли их на дно [13]. Римские папы сумели в какой-то мере централизовать западные силы, крестовыми походами направить их в русло своей политики.

Руси участь Византии вроде бы не грозила. Попробуй-ка тронь! Страну скрепляла сильная власть Всеволода III, своих сыновей он посадил княжить в ключевых городах – Константина в Новгороде, Ярослава в Переяславле-южном. С запада рубежи надежно прикрывал Роман Волынский. Но не зря же св. Андрей Боголюбский молил Божью Матерь защитить страну «от стрел, летящих во тьме разделения нашего». Русь втягивалась в такой же хаос, как на Западе. Во «тьме разделения» русские переставали видеть друг в друге сородичей, числили себя в первую очередь владимирцами, рязанцами, новгородцами, галичанами. У жителей других областей были свои князья, шла иная жизнь, с ними то враждовали, то выступали заодно, но в любом случае различались. А князья, в свою очередь, перероднились с поляками, венграми, половцами, чужеземные союзники становились для них более близкими, чем русские противники…

Этим и воспользовался Рим. Покорили разрозненные племена прибалтийских славян, покорили развалившуюся Византию, значит, надо раскалывать и русских. Потерпев неудачу с великими князьями и митрополитом, Иннокентий III направил послов к Роману Волынскому. Соблазнял его перекинуться в католическую веру, а за это обещал сделать королем, наделить городами, препоясать освященным мечом. Словом, стань на Руси первым, воюй против «еретиков», захватывай их владения, а Рим поможет. Роман без труда догадался, что его хотят купить и столкнуть с другими князьями. На упоминание о «священном мече» он достал из ножен свой и спросил: «Такой ли у папы? Пока ношу его при бедре, не нуждаюсь в ином, а города покупаю кровью, как деды наши, возвеличившие Русскую землю»[52].

Иннокентию III не составило труда уяснить, этот князь – твердый орешек, договориться по-хорошему не получится. Ну а коли так, папа натравил на него поляков. Он опять просчитался. Роман вдребезги разгромил врага, дошел до Вислы. Но ведь кроме воинского искусства существовали иные методы… Поляки запросили пощады, с ними заключили перемирие, начались переговоры. В перерыве между заседаниями Роман поехал на охоту, а в лесу ему устроили засаду. В неравной схватке князя и его свиту перебили.

И достигнутое сплочение Руси оказалось вдруг зыбким и обманчивым, оно будто взорвалось. Свергнутый и постриженный в монахи Рюрик Ростиславич, узнав о смерти могущественного Романа, сразу вышел из монастыря. Хотел расстричь и жену, но она возмутилась таким предложением и, наоборот, приняла схиму. Сын Ростислав уступил Рюрику Киев, он немедленно возобновил союз с черниговскими Ольговичами, призвал половцев и кинулся воплотить свою давнюю мечту, хапнуть Галич.

После Романа осталась супруга Анна с двумя младенцами, Даниилом и Василием. Она поняла, что ее и детей либо убьют, либо выдадут – ведь она была второй женой князя, а первой дочь Рюрика. Тут уж надеяться на снисхождение было бы слишком наивно. Анне пришлось бежать из Галича, а потом и из Владимира-Волынского. Галичане обратились было к Всеволоду Большое Гнездо, пригласили на княжение его сына Ярослава. Но куда там! Такой расклад был совсем не подходящим для галицких бояр. Из-под власти одного сильного государя попасть под власть другого? Ярослава Всеволодовича заставили уехать назад не солоно хлебавши. В свару вмешались поляки, венгры. А местная знать предавала всех подряд, старалась блюсти только собственные выгоды.

Города переходили из рук в руки. Оккупантов сумели выбить сыновья Игоря Северского, Роман, Владимир и Святослав, пытались навести порядок, казнили изменников. Но против них вместе с иностранцами выступили волынские князья, не желавшие, чтобы в их краях угнездились северские. Братьев разгромили, двое из них, Роман и Святослав, попали в плен, причем галицкие бояре выкупили их у венгров, истерзали и повесили. А венгерский король Андрей повторил давний сценарий. Взял под покровительство малолетнего Даниила, законного наследника Романа Волынского, и объявил, будто хочет восстановить его на престоле. Жители Галиции и Волыни были сбиты с толку, они-то любили покойного князя, как же можно не поддержать его сына?

Но Андрей сговорился с польским королем Лешко, они заняли княжество, после чего Даниила с матерью отправили на жительство в крошечный Брест, а приобретения поделили. Волынь досталась полякам, а Галиция венграм. Русские аристократы с ними спелись душа в душу, сами упрашивали Андрея, чтобы властвовал над ними. Но народу пришлось не сладко. Король назначил наместником в Галиче Бенедикта Бора, которого прозвали «антихристом». Он не стеснялся обогащаться, выжимал из людей новые и новые поборы, не отказывал себе и в житейских удовольствиях, к нему на блуд тащили даже монахинь. Почему бы не испробовать, они же «еретические»!

А король уже постановил искоренять «ересь». Отрапортовал папе Иннокентию III, что народ и князья галицкие, его подданные, желают присоединиться к римской церкви. То есть король решил, что желают. У галичан об их желаниях, разумеется, не спрашивали. Православного епископа и священников выслали вон и силой начали обращать жителей в латинство. А свои же галицкие бояре помогали удерживать людей в узде, чтобы не восстали.

В итоге Рюрику Киевскому и черниговским Ольговичам, заварившим кашу вокруг Галича, не обломилось ничего. Но они уже и не обращали внимания на венгров с поляками, им стало не до Галича и не до Волыни. Они сцепились между собой. Глава черниговского клана, заносчивый и честолюбивый князь Всеволод Чермный, неожиданно напал на Рюрика и выгнал его из Киева, отнял города у его детей. Но и Всеволоду Большое Гнездо бросил открытый вызов, заставил его сына Ярослава уехать из Переяславля-южного. Еще и оскорбил – дескать, ступай к отцу, иначе я «накажу дерзкого слабого юношу». Вообразил, что отныне он один будет править в Южной Руси. Ну да! Так ему и позволили! К Рюрику тут же присоединились его родственники, смоленские князья. Всеволод Чермный, в свою очередь, кликнул русских союзников и половцев. Все Поднепровье превратилось в поле боя. Князья вышибали друг друга из Киева, осаждали в городах, разоряли что под руку попадется.

Всеволод Большое Гнездо оказался в затруднительном положении – Чермный своевольничал и разбойничал, но и заступаться за Рюрика у него не было ни малейших причин. И все-таки государь решил положить конец безобразию, в сентябре 1207 г. повелел собирать все свои силы на Оке. Пришли владимирские полки, сын Константин привел новгородцев, прибыли рязанцы и муромцы. Лагерь раскинулся внушительный, кто смог бы противостоять такой армии? Со дня на день ждали приказа – шагать на юг, приструнить черниговцев, а Рюрик и не осмелится спорить, будет юлить и подлизываться…

Но… неожиданно выяснилось, что не все соратники Всеволода III желают восстанавливать на Руси порядок. Рязанские «удалые Глебовичи» не забыли о былой самостоятельности, роль подручных великого князя терпели только вынужденно. Копили на него злобу – не дает вытворять что хочется, чувствовать себя полновластными царьками в собственных удельчиках. А один из Глебовичей, Михаил Пронский, был вдобавок женат на дочке Всеволода Чермного. Если тесть победит, глядишь, и родственников не обидит. Рязанские князья тайно связались с Чермным, сговорились – во время решающей битвы они перекинутся на сторону черниговцев, а Всеволода III убьют или захватят в плен.

Глебовичи начали втягивать в заговор и других князей, но на этом они погорели. Предложение войти в компанию с изменниками возмутило честного и прямодушного Давыда Муромского. (Напомню, у князей иногда бывало по несколько имен. В историю Давыд вошел под именем, которое принял на старости лет, в монашестве. А многие читатели знают его под мирским именем, молятся ему, испрашивая счастья в любви и браке – св. Петр, муж мудрой красавицы св. Февронии). Он не только отказался иметь дело с крамольниками, а открыто, на пиру, обличил их. Сразу же раскололись и сами крамольники. Едва запахло жареным, как двое рязанских князей, Олег и Глеб Владимировичи поспешили сдать сородичей, подтвердили обвинение.

Конечно, Всеволод III осерчал не на шутку. Да и было от чего осерчать. Помогал соседям, защищал их, а они остались скрытыми врагами! Собирал-собирал Русь, а она расползалась в руках. Государь арестовал Романа и Святослава Глебовичей с несколькими сыновьями и племянниками, отправил в оковах во Владимир. Но двое заговорщиков ускользнули. Один из них, Михаил Всеволодович призвал на помощь тестя, Всеволода Чермного, и взбунтовал Пронск. К нему бежал двоюродный брат Изяслав Владимирович. В результате поход на юг пришлось отменить. Куда же идти, если мятежники ударят по тылам, начнут громить владимирские города? Государь с собравшимися ратями повернул на Пронск.

Рязань и прочие города Всеволод III не тронул, прошел мимо. Да и с Пронском драться не хотел, предложил покориться миром. У Михаила Пронского смелости хватило не на много, он сразу удрал в Чернигов. Но горожане уже распалились, объявили своим князем укрывшегося у них Изяслава Владимировича, вооружились и отказались повиноваться. Владимирцы, новгородцы, муромцы обложили Пронск. Всеволод Большое Гнездо был верен себе, губить воинов не желал и атак не предпринимал. Он узнал, что в Пронске не было колодцев, и перекрыл выходы к реке. Но горожане отчаянно шли на вылазки, прорывались за водой. Три недели возле ворот закипали жестокие бои. А жители Рязани, оставленной в тылу, принялись нападать на суда, подвозившие припасы для войска, убивали сопровождающих и гребцов.

Наконец, защитников Пронска измучила жажда. Их князь Изяслав вслед за Михаилом сбежал к черниговцам, а горожане сдались. Всеволод III помиловал их. Взыскал большой выкуп за мятеж, назначил к ним княжить племянника Глебовичей Олега, сохранившего верность государю. После этого пришел черед разобраться с выходками Рязани, владимирские полки направились к ней. Город переполошился. К великому князю приехал епископ Арсений, от имени рязанцев просил прощения, умолял: «Верховная воля твоя пусть будет нам законом». Всеволод Большое Гнездо согласился. Вообще не стал наказывать Рязань. Но доверять уже опасался, решил взять город под присмотр и оставил в нем сына Ярослава с дружиной.

Куда там! Как только армия великого князя удалилась, рязанцы сразу забыли свои извинения и клятвы. А присутствие Ярослава и его воинов раздражало пуще прежнего. Владимирцы покушаются на их самостоятельность, как же можно стерпеть? Горожане восстали. Сын государя едва спасся от гибели, его прикрыли верные слуги, помогли вырваться из Рязани. Зато владимирских бояр и дружинников схватили и не просто убивали, а заточили по погребам и всех уморили до смерти. На что надеялись? Да ни на что, о последствиях просто не думали. Сила есть, ума не надо. А прижмут, можно снова извиниться…

Но ведь сил-то у Всеволода III было больше, а прощать – сколько можно? В 1208 г. к Рязани опять подступила владимирская армия. Горожане даже и теперь заносились, их делегаты выплеснули перед государем «буюю речь». Но он отреагировал сурово. Без боев, без атак встал рядом с городом и приказал всем жителям выйти вон. Они побуянили, поорали, похрабрились… а армия стояла. Грозная, большая. Замялись, призадумались – и послушались. Вышли. Всеволод III поджег Рязань, точно так же поступил с мятежным Белгородом-Рязанским, а все население увел, расселил по своим городам и деревням. Выступали против «владимирцев»? Накачивали себя ненавистью к «владимирцам»? Ну так станьте сами владимирцами.

Но на свободе оставались два рязанских князя, Михаил и Изяслав. Они все еще не успокоились, жаждали мстить. Получили подмогу от черниговцев, вернулись на Рязанщину. А к великому князю, ясное дело, переселились далеко не все рязанцы. Леса вокруг лежали большие, есть где попрятаться. К князьям стали стекаться озлобленные, горящие желанием расквитаться. Оценив количество ратников, Михаил и Изяслав расхрабрились. Ворвались в окрестности Москвы, принялись жечь, грабить села и погосты. Всеволод III, узнав о нападении, не стал терять времени на сбор пеших полков. Дал сыну Юрию собственную дружину, она во весь опор понеслась перехватить разбойников. Настигла их у погоста св. Никиты на р. Дрезне. Рязанские князья успели развернуть многочисленное воинство, но это были разношерстные толпы. Георгий одним ударом тяжелой конницы опрокинул их. Кого порубили, остальные разбегались и сдавались, Михаил и Изяслав тоже угодили в плен. В Рязани посадили княжить послушных Олега и Глеба Владимировичей.

Но здание Русской державы, которое старался укрепить Всеволод III, продолжало обваливаться. Он ликвидировал одну трещину, а в это же самое время наметилась другая. Новгородские бояре отлично спелись с сыном государя Константином, вместе разохотились притеснять народ. Вводили незаконные налоги, обирали людей штрафами, кабалили долгами, а княжеские и посадничьи слуги откровенно хулиганили по деревням, тащили у крестьян что придется, ловили по дворам кур. К государю посыпались жалобы новгородцев. Он велел провести расследование, казнил одного из бояр, Алексея Сбыславича. Но не помогло, правящая группировка посадника Дмитрия Мирошкинича продолжала хищничать, а князь Константин покрывал своих друзей.

В походе на Рязань и Пронск простые новгородские воины смогли лично обратиться к Всеволоду III, вывалили такие факты, что впору за голову схватиться. Государь экстренно попытался исправить положение. Константина он в Новгород больше не пустил, назначил туда другого сына, Святослава. Посадник Мирошкинич был смертельно ранен под Пронском, но великий князь задержал семерых соучастников злоупотреблений. А чтобы успокоить новгородцев, погасить их возмущение, Всеволод III вернул им «волю всю и уставы старых князей». Уступил права, которые город в свое время отдал ему.

Что ж, новгородцы восприняли «волю» вполне определенно, погромили дворы Мирошкиничей и их родственников, распродали и поделили их имущество. Но к власти всего лишь дорвалась другая группировка бояр. Уступки только разожгли ее аппетиты. Не лучше ли совсем сбросить зависимость от государя? Прислал мальчонку Святослава, но наблюдать за ним будет сам Всеволод Большое Гнездо, начнет контролировать, регулировать… Бояре наметили себе Мстислава Удалого из смоленских князей. Он владел крошечным уделом в Торопце, хорошо воевал с литовцами. Кандидатура выглядела подходящей. С одной стороны, сумеет водить в бой новгородскую рать, с другой – не подомнет под себя бояр и не будет посягать на их власть.

К Мстиславу направили послов, тайно обо всем договорились. В 1209 г. он неожиданно объявил, что идет защитить Новгород от угнетения, бороться за «древние права и вольности». Выступил из Торопца, по пути хватал и заковывал в цепи владимирских наместников. А новгородцы устроили переворот, взяли под стражу юного Святослава и его наставников. Всеволод III в ответ арестовал новгородских купцов. Обе стороны мобилизовывали воинов, у задиристого Мстислава Удалого чесались руки, отступать без битвы он не намеревался. Но… именно битвы Всеволод избегал любой ценой. Он-то боролся за сплочение Руси, а какое же сплочение, если ради него понадобится перебить тысячи новгородцев и положить неизвестно сколько владимирцев? Сама идея теряла смысл…

Вместо битвы великий князь вступил в переговоры. Сошлись на том, что обе стороны отпускают пленных, Мстислав Удалой сохраняет новгородское княжение, но признает над собой старшинство государя. А в это время и ситуация вокруг Киева зашла в тупик. Всеволод Чермный и Рюрик с союзниками выдохлись, начали подумывать, как бы примириться. Роль посредника взял на себя митрополит Матфей. Глава Русской церкви впервые лично приехал во Владимир. Чермный через него попросил прощения за изгнание Ярослава из Переяславля, соглашался вернуть город. Стараниями митрополита выработали условия, которые удовлетворили всех. Киев занял Всеволод Чермный, а за это отдал Рюрику Чернигов.

Но пока русские выясняли отношения между собой, католики одерживали новые успехи. Ливы обратились к полоцким князьям, просили защитить их от немцев. Владимир Полоцкий с запозданием спохватился, что слишком уж неосторожно пустил «гостей», задумал выпроводить их. С дружинами сыновей, братьев, племянников отправился к Риге. Но ее уже отлично укрепили, выкурить рыцарей было трудновато. А на выручку по приказу папы пришел флот датского короля Вольдемара II. Полочанам пришлось снять осаду и убраться прочь. Организовали второй поход, но и он завершился без всякой пользы. Ливы сделали из этого свои выводы – немцы сильнее русских. Начали переходить в латинство, а епископ подыграл, обласкал вождей. Они смекнули, насколько выгодно будет примкнуть к рыцарям, вместе с ними покорять другие племена. В лице ливов Орден получил мощную опору.

От Риги немцы постепенно расширяли владения. В Кукейносе (Кокнесе) правил полоцкий князь Вячко (Вячеслав). В 1207 г. он ждал нападения литовцев, попросил у крестоносцев помощи. Они «помогли». Отряд пришел в город и захватил его, князя заковали в цепи. Епископ Альберт потребовал, чтобы Вячко признал себя вассалом Ордена, разместил в Кукейносе немецкий гарнизон. Тому не оставалось иного выхода, кроме как согласиться. Но он не смирился. Выждав подходящий момент, напал на немцев, расположившихся в его городе. Кого-то перебили, кто-то удрал. Но на него выступил сам Альберт со всеми силами рыцарей, Вячко зажег Кукейнос и ушел.

В крепости Герсик (Крустпилс) княжил еще один отпрыск полоцкого дома, Всеволод. В 1209 г. епископ внезапно налетел на него. Князю удалось скрыться, крестоносцы разграбили и спалили город, уцелевших жителей увели в плен, в том числе княгиню. Всеволод явился в Ригу, просил отпустить жену и угнанных горожан. Ему поставили условия: отдать княжество в дар Ордену, стать вассалом немцев и открывать им замыслы русских. Всеволод вынужден был принять эти требования. Но выполнять их князь не собирался, начал договариваться с литовцами о союзе против крестоносцев. Епископ пронюхал, рыцари второй раз нагрянули в Герсик, и Всеволод был убит.

Погибали поодиночке. Помощи от других полоцких князей не получали. А новгородцы и подавно не вмешивались – это были не их владения. В то же самое время, когда немцы продвигались по Двине, псковский князь Владимир Мстиславич подружился с ними, выдал дочь за брата епископа. Правда, псковичам такое родство не понравилось, они выпроводили князя. Но Владимир Мстиславич не особо опечалился. Ушел к немцам и стал служить им.

Глава клана полоцких князей престарелый Владимир после промедлений и колебаний решил все же разобраться с Орденом, назначил переговоры Альберту. Объявил, что немцы должны прекратить порабощение латышских земель, грозил не оставить от Риги камня на камне. Рыцари высокомерно отказались. Заспорили, обе делегации схватились за мечи, переговоры чуть не переросли в драку. Но русский родственник епископа Владимир Мстиславич встал между сторонами и не допустил столкновения. Он сумел найти подход к Владимиру Полоцкому, так убедительно и красноречиво расписал героизм рыцарей, их благое дело по освоению Прибалтики, что нерешительный полоцкий властитель раздумал воевать, отказался от всех земель по Двине и сам подарил их Ордену [52].

Хотя епископ слишком скупо вознаградил псковского беглеца за столь важную услугу. Дал ему совершенно ничтожный удел, тот обиделся и вернулся на Русь. Новгородский князь Мстислав Удалой был его братом, упросил псковичей, и они приняли князя обратно. Но немцы, подчинив Латвию, полезли и в Эстонию. Теперь-то новгородцы озаботились. Мстислав Удалой собрал 15 тыс. ратников, повел их проучить крестоносцев. Дошли до моря, а рыцарей не обнаружили. В Новгороде у них имелись друзья, вовремя предупредили, и немцы отступили в Ригу. А Мстислав был великолепным воином, но мудростью и дальновидностью ничуть не страдал. Чтобы «не зря» ходить, вознаградить своих воинов, он лихо погромил эстонцев, содрал большую дань. Но эстонцы после этого метнулись к немцам – пригласили властвовать над ними и защищать от русских…

38. Всеволод III и  развал Большого  Гнезда

По Европе с 1209 г. густо заполыхали костры, завоняло паленой человечиной… Север Италии и юг Франции уже давно охватила ересь альбигойцев. Это были те же самые богумилы, катары, патарены – то есть манихеи, для вида боровшиеся за «чистоту» церкви, а на самом деле ничего общего с ней не имевшие. Ересь несколько раз проклинали на соборах, но альбигойцам было на это наплевать. Уж очень заманчиво было не платить десятину, «умерщвлять плоть» оргиями. В ересь стали переходить целые города, крупные феодалы. А под эгидой своего герцога или графа альбигойцы чувствовали себя в полной безопасности.

Но папа Иннокентий III отлично разобрался, каким мощным орудием Рима могут быть крестовые походы. Кинул рыцарей на Константинополь – и Константинополь твой. Таким же образом он призвал европейское воинство в крестовый поход против альбигойцев. Желающих снова нашлось предостаточно, хлынули из разных стран. Стирали с лица земли замки еретических феодалов, крушили ополчения, собранные сектантскими проповедниками. Общины альбигойцев уничтожали поголовно. А для выявления скрытых еретиков папа учредил инквизицию. Допрашивали, пытали местных жителей и тащили на костры, сжигали в домах, сараях. В результате юг Франции превратился в пустыню. Рыцари, участвовавшие в истреблении сектантов, получали обезлюженную землю, зазывали себе новых подданных.

Но и Православие Иннокентий III приравнивал к ереси. На Балканы отправлялись проповедники, перекрещивать людей. Священники и епископы, отказавшиеся признать верховенство папы, подвергались суровым преследованиям. Латинские отряды ворвались на святую гору Афон. Монахов, не желающих перейти в католичество, сжигали или топили в море. И все-таки Господь помиловал Византию. Когда крестоносцы штурмовали Константинополь, группа молодых аристократов в храме Св. Софии избрала императором Феодора Ласкаря. Предпринять он ничего не успел, бежал в Малую Азию. На здешние приграничные районы византийское правительство давно махнуло рукой. Сюда вторгались набегами сельджуки, защищать окраины было некому. Однако местные жители сами научились постоять за себя, владеть оружием. К ним-то и попал Ласкарь [100].

Сперва его приняли враждебно. Города не впускали его, самостийные архонты не желали подчиняться. Но следом двинулись крестоносцы, и Феодор оказался знаменем, вокруг него собирались люди, готовые оборонять свой край. Отряды Ласкаря даже и победить-то были не в состоянии, в каждом бою рыцарская конница давила их. Зато врагу не позволяли зацепиться на захваченной территории – латиняне оказывались в окружении партизан, их клевали со всех сторон и выгоняли. Ласкарю пришлось воевать не только с западными рыцарями, а еще и с сельджуками, со своими же сепаратистами-архонтами. А осколок Византии, Трапезундская империя, даже заключила с крестоносцами союз, поделила с ними Малую Азию.

Но случилось, казалось бы, невероятное. Феодор обрел то, что давно уже утратили греческие императоры – опору в простом народе. Он стал народным царем и одолевал всех! В восточных провинциях Византии возникла Никейская империя. Она очистилась от мерзостей и грязи, веками копившихся в Константинополе, но унаследовала лучшее, что было в разрушенной державе. Прежние продажные чиновники, развращенная знать, торгаши, церковные интриганы старались подстраиваться к латинянам, а в Никею потянулись патриоты, честное духовенство, была восстановлена патриархия. Папские мечты о монополии на духовную власть рухнули.

Серьезный отпор крестоносцы получили и от Болгарии. Воины царя Калояна крепко отлупили их, сам латинский император попал в плен, где и завершил свою жизнь. А Русь установила прочные связи с Ласкарем, Киевская митрополия перешла под эгиду Никейской патриархии. Общими усилиями вполне можно было поставить на место зарвавшихся рыцарей. Но болгары враждовали с греками. Выбив крестоносцев из Фракии, они стали для коренного населения не освободителями, а поработителями. А Русь все глубже погрязала во внутренних разборках.

Утвердившийся в Новгороде Мстислав Удалой и усевшийся в Киеве Всеволод Чермный формально признали главенство Всеволода Большое Гнездо, но фактически с ним не считались. В молодости он без крови, без единого серьезного сражения сделался распорядителем судеб Руси. А на старости лет, не потерпев ни одного поражения, оказался лишь властителем собственного удела. Последняя попытка объединить Русскую державу была похоронена…

В 1209 г. скончалась жена Всеволода Мария. Былая красавица-осетинка семь лет тяжело болела, сравнивала свои мучения со страданиями Иова. Перед смертью постриглась в монахини, призвала сыновей, заклинала их жить в мире. Заклинала не зря, сыновей у нее оставалось шестеро. Трое младших, Святослав, Владимир и Иван, еще ничем не проявили себя и не играли самостоятельной роли. У Ярослава юные годы прошли бурно, его выгоняли то из Галича, то из Переяславля-южного, то из Рязани. Но невзгоды выковали из него отличного воина, умного и решительного князя. Юрий был человеком рассудительным, миролюбивым, чаще всего находился при отце. Учился его искусству управления, стал ближайшим помощником.

А вот старшего, Константина, государь слишком рано выпустил из-под своего крыла. Его окружение составили ростовские бояре. Они были наставниками князя, вместе с ним правили в Новгороде, прекрасно спелись с новгородскими «золотыми поясами», что и привело к безобразиям и злоупотреблениям. Когда Константина отозвали из Новгорода, он поселился в Ростове, и друзья-бояре целиком прибрали его под свое влияние.

Всеволод Большое Гнездо все еще старался примирить и связать между собой русские княжества. Сына Юрия женил на дочке Всеволода Чермного, а Ярослава на дочке Мстислава Удалого. С одной стороны, его потомство будет в родстве с киевским государем и черниговским кланом, с другой – с новгородским князем и смоленским кланом. А Владимирское княжение как бы скрепит и переплетет между собой обе группировки. Сам Всеволод III после смерти Марии взял вторую жену, витебскую княжну Любовь Васильевну. Но тут оставалось только пожалеть девушку, брак был чисто политическим. Великому князю было уже 65 лет. Василий Витебский старался заручиться расположением государя, чтобы защитил от полоцких и смоленских соседей. А Всеволоду III теперь нельзя было пренебрегать никакими союзниками, даже крошечным Витебским княжеством.

Но расчеты рушились. Смоленские Ростиславичи и черниговские Ольговичи оставались соперниками. Могло ли сгладить их амбиции косвенное родство через владимирских князей? А жизнь самого Всеволода III приближалась к концу. Причем выяснилось, что раздрай назревает внутри его собственных владений, в его собственной семье! Наследник Константин пел с голоса облепивших его аристократов, в разговорах открыто раздавал обещания – когда не станет отца, он вернет былое положение старым боярским родам, старому центру Залесской земли, перенесет столицу в Ростов.

Всеволод III ужаснулся. Он не забыл, как озверелые бояре вели таких же молоденьких князей громить Владимир. Перед глазами был и свежий пример, к чему вело засилье знати – Галич и Волынь. Все, что кропотливо созидали Андрей Боголюбский и его брат, грозило обрушиться одним махом… Государь созвал сыновей на семейный совет. Константину поставил условия: он должен порвать с боярской кастой, переехать во Владимир, а Ростов уступить Юрию. Не тут-то было, старший сын закусил удила. Заносчиво ответил, что Ростов его личный удел, отдавать его кому бы то ни было Константин отказывается и волен жить как ему хочется.

Но коли так, великий князь пошел на беспрецедентный шаг. Вынес семейный конфликт на суд народа. В 1211 г. он во второй раз в русской истории созвал подобие Земского Собора. В 1157 г. Андрей Боголюбский собрал представителей разных городов, чтобы решить вопрос о независимости от Киева, принял от них титул великого князя. Но с Андреем совещалась только городская верхушка и знать, а Всеволод III привлек гораздо более широкие слои населения: духовенство, купцов, дворян, делегатов от простых горожан. Поставил вопрос – кому наследовать великое княжение, Константину или, в обход его, второму брату?

Народ достаточно отчетливо представлял, чем обернется для него власть ростовской верхушки. Владимирцы, переяславцы, суздальцы в подавляющем большинстве высказались за Юрия, «вси людие» целовали крест быть верными ему. Хотя Константина это оскорбило, он «воздвиже брови своя со гневом на братию свою». Но Всеволод III не стал наказывать строптивого сына. Его силы уходили, он готовился предстать перед Господом. Готовился по-христиански, старался прощать провинившихся, не допускать ссор.

А государственные нужды то переплетались, то боролись с отцовскими чувствами. Всеволод не хотел обидеть никого из детей, каждому определил уделы. Иначе даже и не мыслилось. Разве можно обделить кого-то? Юрию оставил великое княжение и Владимир, Константину – Ростов и Ярославль, Ярославу – Переяславль-Залесский, Святославу – Юрьев-Польский, Дмитрию – Москву. Специально оговорил в завещании, что они не имеют права «ратиться сами между собою», а против других врагов обязаны выступать вместе. В общем, настаивал, чтобы Владимирская земля не распалась на кусочки, а была общим достоянием его потомков. Но… ведь и Ярослав Мудрый хотел того же, и Владимир Мономах. А к началу XIII в. разброд зашел гораздо глубже, и заветы Всеволода просто остались благими пожеланиями.

В апреле 1212 г. государь отошел в вечность. Его оплакивала вся земля, погребли в Успенском Соборе рядом с Боголюбским. С Всеволодом завершилась и целая эпоха, 37 лет мира, стабильности, величия Владимирского края… На престол взошел Юрий II. Он многое перенял от отца – ум, внимание к людям, набожность. Но отец, когда требовалось, умел быть и суровым. А мягкий по натуре Юрий старался избегать крутых мер. Хотя приводило это совсем не к лучшим результатам.

Одним из первых своих решений он освободил рязанских князей, все еще находившихся в плену: езжайте домой, оцените милосердие нового государя и станьте его друзьями. Да какое там милосердие! Несколько рязанских родственников оставались на свободе, преспокойно разделили княжество между собой – и к ним явилась еще куча князей. Семейство тут же заспорило и подралось. Потом двое князей, Глеб и Константин Владимировичи, пригласили соперников на переговоры. Радушно встретили шестерых родных и двоюродных братьев с их боярами, напоили и всех перерезали. Лишь один из родственников, Ингварь Игоревич, случайно не приехал на пир. Рязанцы возмутились злодеянием, приняли сторону Ингваря. А убийцы обиделись на рязанцев, привели половцев и взялись потрошить родное княжество.

Но раздоры охватили уже и Владимирскую Русь. Ростовский Константин не признал главенства Юрия. Да ладно бы просто не признал, так он вздумал воевать! Ни с того ни с сего напал на Кострому, принадлежавшую брату, угнал жителей и сжег город. Юрий II дважды поднимал полки, ходил к Ростову. Но… он помнил запрет отца, не «ратиться сами между собою». Да и не хотел сражаться с родным братом. Вместо боя предлагал переговоры. А Константин и его советники видели внушительные силы, подступившие к городу, воинов у великого князя было куда больше, чем у них. Отпустили костромичей, поклялись соблюдать мир, и Юрий оставил их в покое.

По сути, Залесская земля разделилась. Ростов начал жить сам по себе и Владимиру не подчинялся. Мало того, в Ростове располагалась епископская кафедра. Она как раз освободилась, и Константин, никого не спрашивая, провел в епископы своего духовника. Юрия II это совсем не устраивало. Но он опять предпочел не раздувать конфликт, а сгладить его. Обратился к митрополиту, и тот согласился учредить во Владимире отдельную епархию. Таким образом, даже церковное единство великого княжества нарушилось. А Константин миролюбием брата не обладал, он всего лишь выжидал момент и искал союзников.

Вскоре они нашлись. Южная Русь забурлила очередной смутой. Там преставился один из заводчиков междоусобиц, Рюрик Ростиславич, и воспрял его соперник, Всеволод Чермный. Раньше он вынужден был озираться на Всеволода Большое Гнездо, теперь могучего государя не стало. Так кому же господствовать на Руси? Ну конечно, киевскому государю. Чермный принялся отбирать уделы у родственников Рюрика. Но они были и родственниками новгородского Мстислава Удалого. Для этого безалаберного и ветреного князя главное было – мечом помахать. Зато уж махать мечом он умел. В Новгороде ему давно было «тесно», рвался к более широкому полю деятельности. А тут предлог подвернулся – лучше не придумаешь. В 1214 г. Мстислав с новгородцами и смолянами выступил на Днепр и выкинул Всеволода Чермного из Киева, тот потрясения не перенес, скоропостижно скончался.

А Мстиславу и в Киеве было скучновато. Он посадил на престол Ингваря Луцкого, а сам нашел занятие поинтереснее, ввязался в драки за Галич. Новгородцам пришлось искать другого князя. Пригласили третьего сына Всеволода Большое Гнездо – Ярослава. Он же был зятем Удалого и тоже проявлял себя умелым военачальником. Но он во многом отличался от тестя. Мстислав Удалой в гражданские дела вообще не вникал, «золотые пояса» при нем вытворяли что угодно, за это и любили его. А Ярослав был князем властным, начал брать управление под строгий контроль. Рассмотрел жалобы обиженных, нескольких виновных сослал в Тверь, велел разграбить двор мздоимца тысяцкого. Еще двоих притеснителей обрадованный народ казнил самосудом. Бояре переполошились, завопили, что князь нарушает их «вольности», принялись возбуждать против него горожан.

Ярославу стало ясно, что в Новгороде ему «не усидеть». Но он помнил, как в подобных ситуациях поступал его отец. Выехал в Торжок, занял Волок Ламский, арестовал новгородских купцов и перекрыл пути хлебного подвоза. К нему начали присылать делегатов, а князь их задерживал, настаивал, чтобы Новгород подчинился его воле. Он не учел только одного. «Золотые пояса» тоже представляли, как будет действовать Ярослав. На этот раз, затевая бузу, они позаботились заранее запастись продовольствием. Когда с хлебом стало туго, еще и подзаработали, приторговывали по бешеным ценам. А среди бедноты начался голод. Бояре на этом великолепно сыграли, распаляли ненависть к Ярославу – вот он какой, ваш справедливый князь, морит вас, хочет совсем поработить. Подогрели горожан и позвали на помощь Мстислава Удалого.

Он загорелся, примчался из Галицкой земли. О причинах, о последствиях он никогда не задумывался, дело было как раз в его вкусе – кого-нибудь поколотить, и чтоб предлог был благородным, чтобы выглядеть героем в собственных глазах. Удалой вдохновил новгородцев пылкими речами: дескать, он их в обиду не даст, защитит исконные «вольности». Позвал брата Владимира Мстиславича с псковичами, смоленских князей. Но с новгородскими боярами поддерживал связи и Константин Ростовский: в его-то правление «золотые пояса» чувствовали себя ох как вольготно. С Константином заключили тайный союз. Для Удалого подвернулся еще один «благородный» повод – ростовского князя ущемили, обошли в праве наследования!

На Владимирскую Русь двинулись многочисленные рати. Для Юрия II и его братьев это было несколько непонятно, за что же на них исполчились все кому не лень? Но вины за собой они не чувствовали и сил у них хватало. Юрий, Ярослав и Святослав Всеволодовичи подняли ополчение, к ним пришли муромские союзники. В апреле 1216 г. армии встретились на р. Липице под Юрьевом-Польским. Мстислав Удалой объявил братьям, что можно разойтись миром, но для этого Ярослав должен вернуть Новгороду Торжок и Волок-Ламский, отпустить захваченных купцов, а Юрий исполнить еще одно «маленькое» условие – уступить престол Константину.

Трое Всеволодовичей от таких мирных инициатив отказались. Ратников у них было гораздо больше, постоять за своего государя дружно вышли и горожане, и крестьяне. Были даже настроения «седлами закидаем». А командиры наставляли воинов: рядовых бойцов противника в бою щадить, но заводчиков смуты, бояр «с золотым оплечьем», рубить без всякой жалости [12]. Впрочем, на самом-то деле Юрий II надеялся избежать сражения. Он четко повторил отцовскую тактику. Расположил войско на высокой, обрывистой горе, полки укрепились плетнями и засеками. Неужели неприятели рискнут на кручу лезть? Постоят-постоят, да и уберутся восвояси.

Мстислав Удалой и впрямь оказался в затруднении – так же, как когда-то Святослав Киевский. Силился перехитрить Юрия II, слал ему вызовы не прятаться, «по-честному» выйти на равнину. Пробовал выманить владимирцев наскоками, ложным отступлением. Нет, братья не поддавались и строго удерживали подчиненных. Удалой нашел было выход – двинуть войско на Владимир. Всеволодовичам придется спасать свою столицу, оставить неприступную позицию. Но Константин Ростовский отговорил командующего от такого маневра. Объяснил, что ростовчане ненадежны, могут разбежаться. Его-то поддерживали только бояре, а простые ратники симпатизировали Юрию.

И все-таки Мстислав был талантливым военным. Владимирцы уже давно не бывали в серьезных битвах, многие ополченцы впервые встали в строй. На горе они чувствовали себя недосягаемыми, расслабились. Удалой и его бояре постарались посильнее разозлить свое воинство. Придумали байку, будто Юрий II, Ярослав и Святослав задумали захватить всю Русь, будто они уже поделили между собой города – Новгород, Смоленск, Галич. Размахивали перед бойцами поддельной грамотой о разделе, которую якобы составили Всеволодовичи. А когда новгородцы завелись, Мстислав внезапно бросил их в лобовую атаку.

Они скинули доспехи, сняли сапоги, босиком вскарабкались по отвесному склону. Владимирцы растерялись от неожиданности, не успели сорганизоваться, а неприятели уже ворвались в их стан, крушили направо и налево. Масса пехоты смешалась и побежала. В ослеплении налетела на строящуюся княжескую конницу и смяла ее. А Удалой зорко отслеживал обстановку и держал наготове отборные дружины. Как только заметил перелом, пустил их вперед. Они понеслись вдогон, остервенело рубили бегущих и мечущихся ратников Всеволодовичей, пощады не давали никому. Поля и холмы на Липице устлали более 9 тыс. убитых владимирцев, суздальцев, переяславцев, юрьевцев…

Юрий II, загнав нескольких коней, прискакал во Владимир один. Горожане, увидев со стен всадника, сперва решили, что к ним мчится гонец с известием о победе. Но это оказался сам князь, потрясенный, измученный, без плаща. Он хотел готовиться к обороне, но защищать город было некому. Боеспособные люди ушли с государем и не вернулись – те, кто не попал под меч, рассеялись и прятались от победителей. Оценив ситуацию, Юрий отправился к Удалому. Сдался ему, привез богатые дары и просил быть посредником в заключении мира.

Что ж, Мстислав был совсем не злым и не алчным человеком. Он-то для себя вообще ничего не требовал. Ему, как азартному игроку, доставила удовлетворение сама победа. А просьба рассудить споры ему польстила. Недавний торопецкий князек распоряжался судьбами всей Руси! Условия он продиктовал довольно мягкие. Новгород подтвердил свои права и независимость, великим князем Владимирским стал Константин, а Юрию велели выехать в захолустный Городец на Волге. Словом, «справедливость» была восстановлена.

Но Константину довелось править лишь полтора года. Он расхворался. В болезни обратился к Богу, искренне каялся. Все земное стало для него уже не нужным, теперь он хотел исправить то, что натворил. Вызвал из Городца брата Юрия, назначил его наследником, а с собственных сыновей взял клятву, чтобы повиновались дяде, как второму отцу. В феврале 1218 г. Константин скончался. Юрий II вернулся на великокняжеский трон. Спрашивается, за что же погибли на Липице 9 с лишним тысяч владимирцев, сотни ростовцев, новгородцев, смолян?…

39. Св. Юрий II, Ярослав Всеволодович и  борьба за Прибалтику

И опять разворачивались к атакам великолепные русские витязи! Неслись буйные лошади, развевались алые плащи-корзна, блистала на солнце сталь доспехов и оружия. Схватывались насмерть, разогнавшиеся кони опрокидывали друг друга, бойцы со всего маху нанизывали противников на копья, секли мечами и топорами. Русские убивали русских…

После побоища на Липице с великим князем Владимирским никто больше не считался, и сдерживать разгулявшиеся страсти стало вообще некому. Половцы стали для князей «своими», с ханами роднились, заключали союзы. А как же иначе? Не сегодня так завтра они понадобятся против соперников. Степняки перенимали русскую культуру, среди них все чаще появлялись христианские имена. Впрочем, это ничуть не мешало половцам разорять и угонять христиан. Но такие вещи выглядели естественными. Должны же были степняки получать какую-то выгоду, иначе не придут.

На оборону границ перестали обращать внимание, легендарные богатырские кордоны запустели. Служить на них получалось слишком тяжелым и неблагодарным занятием. Недоедать, недосыпать, в стужу и в зной выслеживать «друзей» половцев! Куда интереснее вместе с ними и с князем захватить русский город… Переяславль-южный когда-то значился третьим по рангу уделом на Руси, а теперь половцы то и дело ходили взад-вперед по его окрестностям, и княжество захирело, его стали пренебрежительно называть Украиной – т. е. окраиной.

На другой окраине, западной, по-прежнему хозяйничали чужеземцы. Поляки согласились отдать часть Волыни русским князьям, а за это они должны были признать себя польскими вассалами. Желающих нашлось больше чем нужно. За возвращенные районы сцепились между собой луцкие, бельзские властители, подросшие дети Романа Волынского, Даниил и Василий. Наконец, явился Мстислав Удалой освобождать русскую землю. Разгромил венгров, отобрал у них Галич, торжественно венчался трофейной мадьярской короной и принял титул «царя галицкого». Это были не пустые слова. Для Удалого настал звездный час, уже не владимирские государи, а он стал самым могущественным князем на Руси, регулировал ее судьбы! Хотя для страны и ее населения было бы куда полезнее иметь «царя» менее удалого, но более умного.

Бесшабашную натуру Мстислава заносило истинно «по-рыцарски». Ему полюбился храбрый сын Романа Волынского Даниил, Удалой пообещал, что заменит его отца, выдал за него дочь. Но другую дочь сосватал за венгерского королевича Андрея и отдал ему в приданое полдюжины русских городов. Жители были в шоке, ничего не понимали. Как же так, ведь их, вроде, освободили? И тут же за здорово живешь подарили иностранцам! А польского герцога Лешко Мстислав считал своим другом, запретил выгонять поляков с Волыни. Широким жестом простил изменников-бояр, привлек их к своему двору.

Но бояре привычно закручивали заговоры, а поляки и венгры были совсем не настроены на «рыцарские» отношения, объединялись против русских. Что ж, для подобных случаев у Мстислава был еще один друг, половецкий хан Котян. Князь очень ценил его, женился вторым браком на молоденькой ханской дочери. При нападениях звал степных родственников и очередной раз блестяще демонстрировал свою удаль. Побитые западные «друзья» извинялись, предатели просили прощения и получали его, а довольные половецкие «друзья» возвращались в степь, не забыв прихватить побольше пленных галичан и волынян.

Юрий II Владимирский и его братья Ярослав со Святославом в южные дела вообще не вмешивались. Залесская Русь далеко не сразу оправлялась от разгрома и нашествия, ее силы были весьма ограничены, и пока князья могли разобраться только с ближайшими соседями. Погасили смуту на Рязанщине, послали подмогу князю Ингварю, он изгнал двоюродных братоубийц Глеба и Константина. Междоусобицами на Владимирской земле не преминули воспользоваться волжские болгары, захватили и сожгли Устюг. Но Юрий II только в 1220 г. сумел собрать большое войско, послал брата Святослава Всеволодовича рассчитаться за набег.

Выступили владимирский, суздальский, ростовский полки, ополчение устюжан. Соединились с муромлянами, взяли штурмом и разорили болгарский город Ошел на Волге, городки по течению Камы. Возвратились с богатой добычей, великий князь три дня чествовал победителей празднествами и пирами. В следующем году он сам возглавил поход, но навстречу приехали болгарские послы с роскошными подарками, после переговоров заключили мир. Русская граница отодвинулась на восток до устья Оки. А для того, чтобы закрепить успех и упрочить неспокойный рубеж, Юрий II выдвинул на восток новый форпост, повелел строить на землях мордвы крепость Нижний Новгород.

Зато другой Новгород, Великий, после победы на Липице совсем возгордился. Теперь новгородцы даже слышать не желали ни о чьей власти над собой. Приглашали к себе слабеньких князей из смоленского дома, чтобы сидели на престоле чисто символически. Но это обернулось разгулом анархии внутри Новгорода. Боярские партии сводили счеты между собой, по ничтожным поводам поднимали на соперников «свои» концы и улицы. Люди облачались в шлемы, в кольчуги, свирепо рубились на площадях и мосту через Волхов. Князья ничего не могли предпринять и уезжали или их выгоняли. Разбушевавшиеся жители по действительным или мнимым обвинениям свергали посадников, тысяцких, казнили самосудом, топили в реке. Низлагали даже церковных иерархов, которые чем-либо не потрафили боярам и горожанам, самостоятельно выбирали, кем их заменить, и Киевскому митрополиту иногда приходилось разбираться с ситуациями, когда в Новгороде оказывалось сразу два архиепископа.

А между тем, немцы осваивали Прибалтику, все ближе подбирались к русским границам. Разрозненные родовые общины эстонцев не могли оказать серьезного сопротивления, и рыцари ордена Меченосцев продвигались шаг за шагом. Прибывает войско, принуждает людей к крещению, и тут же начинается строительство замка, который возьмет местность под контроль. «Крестить язычников» загорелся и датский король Вольдемар II, он учредил собственный орден, Данеборгский. Его воины заложили крепости на острове Эзель (Сааремаа), с этих баз стали проникать на материк, и на месте старого русского города Колывань Вольдемар наметил возводить замок Ревель. Спохватились и шведы. Другие захватывают, а чем они хуже? Тоже высадились на о. Эзель, прибрали к рукам что смогли. Что же касается обращения в христианство, то его рассматривали совсем не в духовном, а сугубо в политическом ключе: кто обратил, тот и покорил. Был даже случай, когда датчане узнали – эстонский старейшина уже принял крещение, но не от них, а от немцев. Бедолагу за это повесили.

Ну а по соседству с Меченосцами появились другие германские рыцари, не с красным, а с черным крестом на плащах. Польский герцог Конрад Мазовецкий побывал в крестовом походе, подружился там с воинами Немецкого ордена. В Палестине этой организации приходилось туго, ее теснили и мусульмане, и конкуренты, французы с англичанами. А Конрад в своем герцогстве вел трудные и безуспешные войны со славянами-пруссами. Экспедиции против них кончались плачевно. Попробуй-ка достань пруссов в родных для них дебрях и болотах. После чего следовали их набеги, и результаты снова бывали неутешительными для герцога: пока соберешь войско, застанешь только трупы и головешки на местах деревень, а противник уже растворился в лесах.

Конрад додумался пригласить орден к себе – располагайтесь, будьте как дома, а что завоюете, станет вашим. Помощь рыцарей была бы герцогу весьма кстати не только против язычников, но и в борьбе за корону Польши. Крестоносцы заинтересовались, папа разрешил. Орден перебазировался на польскую землю и получил название Тевтонского. Правда, пруссы отбивались куда более упорно, чем латыши или эстонцы. Племенные князья поднимали общие ополчения. Наравне с мужчинами за оружие брались женщины. Как было принято у славян, демонстрировали полное презрение к ранам и боли, нередко выходили в бой полуголыми, в одних штанах, и среди немцев шли легенды, что именно здесь, у Балтики, располагалась страна свирепых «амазонок». Силились преградить путь захватчикам, перекрывали лесные дорожки сплошными завалами, нападали из засад.

Но орден призвал пополнения из Германии, присоединились поляки, привлекли поморян. Пруссам получить помощь было неоткуда, разве что от литовцев, но они враждовали между собой. И действовали немцы совсем не так, как польские короли и герцоги. Не отдельными вылазками в чужие леса, не разовыми экспедициями. Они пришли навсегда и наступали планомерно, систематически. Вышло ополчение? Очень хорошо. Чем больше язычников соберется в кучу, тем лучше. Массы человеческих тел не выдерживали ударов рыцарской «свиньи», кулаки бронированной конницы давили их, после чего начиналось истребление. Всем, кто встал против ордена с оружием – смерть. Мужчины ли, женщины – смерть. Так спокойнее. Кто догадался бросить оружие или попался в занятом селении – крестись. Иначе тоже смерть. Но пруссы оружия не бросали, дрались до последнего…

Русских война в Пруссии, вроде бы, не касалась, а некоторые князья дружили с Конрадом Мазовецким – соответственно, сочувствовали рыцарям. События в Эстонии касались русских интересов гораздо ближе. Но и новгородцы забили тревогу лишь после того, как немцы взяли крепость Оденпе (Медвежью Голову). Потолковали на вече, обсудили и согласились – явный непорядок. Раньше-то эстонцы из Оденпе платили дань Новгороду. Что же получается, рыцари наложили лапу на чужие денежки? Зазвонили колокола, скликая ратников, командовать ими поставили псковского князя Владимира Мстиславича – того самого, который был в родстве с рижским епископом Альбертом.

Отправились к Оденпе, честь по чести обложили город. Но и Орден сдавать позиций не собирался, на выручку выступил сам магистр Вольквин. На русских он обрушился неожиданно, ночью. Порубили и растоптали охранение, ворвались в лагерь. Князь Владимир неплохо знал воинское дело. Не растерялся, навел порядок, смог выстроить воинов, и немцы получили такой отпор, что мало не показалось. Кого-то положили на месте, кто-то унес ноги. Но после взбучки магистр предложил переговоры, а князь, как выяснилось, не забыл прошлых приятельских отношений. Сошлись на том, что рыцари платят выкуп, уходят из Оденпе, а новгородцы их не трогают. Расстались мирно, по-дружески. Хотя крестоносцы отнюдь не собирались соблюдать договор. Как только князь увел рать, они вернулись.

Вскоре в Новгороде узнали, что рыцарское войско «крестит» эстонцев уже совсем рядом с границей. Послали другого князя, Всеволода Мстиславича. Он перехватил немцев на р. Эмбах (Эмайыги), разметал их отряды и повернул назад, в Новгород. А орденцы не повернули. Получили подкрепления и овладели городом Юрьевом (Тарту). На русские земли крестоносцы начали напускать банды ливов и латышей. Это получалось выгодно во всех отношениях. Прибалтов ссорили с русскими, заодно позволяли им пограбить – пусть ощутят, как хорошо жить в немецком подданстве. Часть добычи они отдадут хозяевам, ничем не рискующим. А новгородцы пускай призадумаются, враждовать ли с Орденом или пора поддаться ему?

Новгородцы призадумались. Бояре опять делились по партиям. Одни убеждали, что надо принимать серьезные меры, звать сильного князя, а реальную помощь можно было получить только от владимирского государя. Другие возмущались – стоит ли обращаться к владимирцам? А если они опять, как при Всеволоде Большое Гнездо, захотят подмять новгородские «вольности»? Спорили, бодались, но высказываться за подчинение немцам никто не решался, и удалось достичь осторожного компромисса. Новгород приглашал на княжение малолетнего сына Юрия II, Всеволода. А великий князь пусть оценит, какую высокую честь ему оказывают, и пришлет «низовые» полки – новгородцы называли так воинов из Залесской земли.

Что ж, Владимирский государь согласился. Восстановить влияние в Новгороде само по себе значило немало. Ребенок с боярами отправился княжить, а победитель болгар Святослав Всеволодович привел войска. Соединился с новгородцами, русские прокатились по Латвии и подступили к замку Кесь (Цесис). Но немцы отлично умели укрепляться, взять замок не удалось. Постояли и отступили. А едва рать Святослава зашагала на родину, рыцари кинули на новгородскую территорию ливов, латышей, эстонцев. Они бесчинствовали вокруг Пскова, убивали людей на дорогах, появились возле самого Новгорода, разорив храмы и деревни. Оживились и литовцы, такое дело им очень понравилось, они с большим удовольствием ринулись в набеги.

В общем, становилось ясно, что компромиссами с детьми ограничиваться уже нельзя, надо выбирать: или – или… А под впечатлением случившегося верх взяла патриотическая партия. На княжение позвали Ярослава Всеволодовича. Всего-то 6 лет прошло, как его объявляли главным врагом новгородцев, преступником и злодеем! Всего 6 лет назад специально шли с Мстиславом Удалым, чтобы драться с Ярославом! Проклиная его, разъярив сами себя, озверело рубились на Липице! А сейчас вдруг оказалось, что Ярослав не очень-то и враг. И не для всех он враг. Наоборот, самый подходящий князь, способный остановить немцев!

Ярослав не заставил себя ждать, приехал. Стремительными маневрами дружин он расшвырял обнаглевших литовцев с латышами, очистил от них новгородские владения. Энергично взялся за подготовку войны с Орденом. Условия для этого сложились самые подходящие. Немцы, датчане и шведы, поделив Эстонию, насаждали европейские порядки, местные жители получили статус крепостных. А в ту пору крепостное право было суровым. Феодал получал полную власть над крестьянами, за ослушание мог казнить по собственному усмотрению, определял оброк, работу на барщине.

Эстонцы взвыли. Ведь для начала каждому хозяину требовалось построить замок, копать рвы, насыпать валы. Требовалось возводить дома, церкви. Но рыцарям нужно было и покушать, содержать отряды слуг, купить оружие. Значит, трудись до седьмого пота на стройке, а при этом еще и обрабатывай поля, огороды, отдавай скот, птицу, рыбу, молоко, шерсть, выделывай холсты. На работы крестьян выводили надсмотрщики из самих же крепостных, но получившие дубинки и право лупить односельчан. Общепризнанным в Европе было и право первой ночи, для безбрачных крестоносцев оно пришлось особенно кстати. Теперь католический священник венчал молодых, феодал от души поздравлял их, желал хорошего приплода рабов, жениха усаживали за стол надуваться пивом, а невесту уводили к хозяину…

Были и такие, кто пробовал не подчиняться, сопротивляться, но стены замков были удобны не только для обороны. Трупы строптивцев повисали высоко, чтобы всем было видно. Однако ненависть копилась, таилась под спудом. А в 1223 г. Швеция раскололась в междоусобице. Перессорились и шведские рыцари на о. Эзель. А эстонцы, не особо разбирая, кто там против кого, кинулись убивать их. Покончив со шведами, взялись за датчан, пожгли крепости, перерезали гарнизоны. С острова восстание перекинулось на материк. Вместо призыва от села к селу пересылали мечи, испачканные немецкой и датской кровью – дескать, мы уже управились, настала ваша очередь. Уничтожив пришельцев, пели и плясали, женщины мыли и скребли дома, чтобы даже германского духа не осталось.

Но повстанцы понимали, что сил у рыцарей еще предостаточно, позвали на помощь русских. Князь Ярослав отреагировал немедленно, выслал отряды в Феллин (Вильянди), Юрьев, Оденпе. Для большого наступления обратился к старшему брату, и Юрий II направил в Новгород 20 тыс. ратников. Ярослав с этой армией двинулся в Эстонию. Всюду его чествовали как освободителя, выдавали в оковах уцелевших немцев. От Юрьева князь наметил нанести удар прямо на Ригу, но и противники уже опомнились. Орден Меченосцев и датский король снеслись между собой, договорились отложить взаимные счеты и объединиться «против русских и язычников». На р. Имре немецко-датское войско смело и рассеяло плохо организованные толпы повстанцев. Эстонцы разбегались, принесли панику в Феллин, рыцари катились следом.

Вместо Риги Ярослав повернул на выручку городу, но было уже поздно. Пользуясь разбродом, враг с ходу овладел Феллином. Всех захваченных русских, как хвастались рыцари, «повесили перед замком на страх другим русским». А когда появились княжеские полки, в крепости уже засел сильный германский гарнизон. Осада была безуспешной. Ярослав перенацелился на датчан, отправился к Ревелю, но и здесь простояли четыре недели без особых результатов. В армии иссякли запасы еды, воины устали, и князь отвел их к Новгороду. Намеревался дать передышку и продолжить боевые действия, ан не тут-то было…

Встревожились «золотые пояса». В городе и вокруг него расположились «низовые» полки – а ну как Ярослав, опираясь на них, покусится на новгородские права? Впрочем, бояре-торгаши не упустили случая погреть руки. 20 тыс. ратников хотели есть, и купцы взвинтили цены на продукты. Тут уж зароптало простонародье, а городская верхушка на этом сыграла. Постановила на вече, чтобы отправить владимирцев по домам. Ярослава «золотые пояса» начали было регулировать таким же образом, как привыкли обращаться с другими князьями. Не получилось. Он был не их тех, кому можно навязать роль мальчика на побегушках. Наоборот, силился навести в Новгороде хоть какой-то порядок. В противном случае стоило ли всерьез говорить о войне с немцами?

В общем, не поладили. До открытого конфликта не дошло, Ярослав просто махнул рукой на бояр и уехал прочь, а новгородцы вместо него во второй раз призвали княжить десятилетнего сына Юрия II. Хотя немцы и датчане времени даром не теряли. Вольдемар II мобилизовывал своих подданных, епископ Альберт зазывал из Германии новых добровольцев и переселенцев. Корабли целыми толпами везли в Ригу нищее рыцарство, безземельных младших и побочных детей феодалов, авантюристов, разбойников. Один за другим горели или сдавались восставшие города. Пленных разделяли. Эстонских предводителей тащили на плахи и виселицы, рядовых мятежников продавали в рабство, пороли, определяли на работы. Русских не щадили ни одного, казнили всех.

Враг побеждал, а новгородская верхушка спорила. Разумеется, бояре понимали, что мальчик-князь Всеволод Юрьевич ничего сделать не сможет. Но и раскошеливаться на войско, звать «низовые» рати не хотели. Благо подвернулся полоцкий князь Вячко. Тот Вячко, у которого крестоносцы обманом отняли латышский город Кукейнос. Родственники не пожелали делиться с ним своими владениями, он остался изгоем, скитался туда-сюда. А с немцами он имел давние счеты и предложил услуги новгородцам. Те с радостью ухватились – есть князь, вот и прекрасно! Город Юрьев еще держался, и Вячко послали туда. Иди, обороняй!

Он собрал отряд из 200 человек – кто откуда, полочане, черниговцы, суздальцы. Но с этой ничтожной горсткой Вячко сумел сделать очень много. Отразил рыцарей от Юрьева, взял под контроль восточную часть Эстонии, начал совершать партизанские вылазки в районы, захваченные немцами. К нему стали стекаться эстонцы и латыши, желающие сражаться против поработителей. Но и епископ Альберт быстро осознал, насколько опасен для крестоносцев подобный центр притяжения. Он собрал все войска, какие имелись в наличии – орденских рыцарей, датчан, вооружил горожан Риги, поднял ополчение крещеных ливов и латышей. 15 августа 1224 г. эта лавина выкатилась к Юрьеву, принялась сооружать осадные орудия.

Отряд Вячко и местные жители отбивались долго, отчаянно. Ждали, что к ним вот-вот придут на выручку новгородцы. А они не пришли. Они долго и отчаянно продолжали спорить, обсуждать, митинговать. Наконец, решили выступить. Хотя и у немцев в Новгороде имелись сторонники, дали знать Альберту и магистру. Те озадачились – подоспеют новгородцы, придется снимать осаду, и все усилия пойдут прахом. Выход нашли единственный: немедленно штурмовать. А князя Вячко заранее приговорили повесить на самом высоком дереве.

Защитники грудью встретили атакующих. Осадную башню, подкатившуюся к крепости, они подпалили горящими колесами. Несколько часов не позволяли врагам взобраться на стены, сбрасывали их с лестниц, поливали кипятком и смолой, стойко рубились. Но рыцари все-таки прорвали редеющее кольцо обороны, проникли в город. За ними хлынули латыши. Эти не осмелились приближаться к очагам, где еще кипел бой, зато набросились на женщин, подростков, младенцев, принялись терзать, насильничать и резать всех подряд. Казнить князя Вячко немцы так и не сумели. Он и его русские соратники встали плечом к плечу, спина к спине и дрались до конца. Большинство пало мертвыми, раненных немцы оттащили на виселицу.

Жизнь сохранили только одному раненому воину-суздальцу, дали ему коня – пусть расскажет на Руси о судьбе тех, кто противится Ордену… Ну а новгородцы тем временем успели дойти до Пскова. Узнали, что Юрьев пал, и остановились. Начали обсуждать по второму кругу – если город взят, зачем же дальше идти? А тут вдруг подоспело посольство от немцев. Епископ Альберт объявлял, что он… признает власть Новгорода над Юрьевом, прислал из своей казны несколько возов с деньгами – часть дани, которую Юрьев раньше выплачивал русским.

По сути, крестоносцы неприкрыто и откровенно покупали у новгородцев кровь и муки их соотечественников. А новгородцы почесали в головах и… согласились, заключили мир. Почему бы и нет? Альберт подтвердил их номинальные права в Эстонии, не отказывается платить дань. Ссориться-то нет причин. Перебитые и казненные русские в большинстве были «чужими» для Новгорода – полочане, суздальцы. Стоило ли вообще вспоминать о них? На руинах Юрьева и костях его населения немцы преспокойно принялись строить мощную крепость Дерпт. Морозной зимой рыцарская конница по льду переправилась через пролив на о. Эзель, подавила последние очаги эстонского сопротивления.

А Тевтонский орден завершал покорение Пруссии. Точнее – того, что осталось от Пруссии. Героизм и упорство в боях оборачивалась для пруссов смертью. Уцелевшие отказывались креститься, и их гнали на костры. Отказывались быть крепостными, и их карали. Часть племени ушла на Русь, ее приняли, поселили возле г. Гродно. Некоторые знатные пруссы приехали в Залесский край, поступили на службу великому князю Владимирскому, от них вели происхождение несколько боярских родов, в том числе Романовы.

История других прибалтийских славян тоже заканчивалась. Немцы и датчане высадились на острове Руяне – он же Буян русских сказок. Добили княжество древних русов, порушили города, спалили святилища родовых богов, и Руян превратился в германский остров Рюген. Некоторые славянские племена втянулись в прочный союз с немцами – лютичи, лужичане. Их князья, бояре, старейшины тесно общались с германской знатью, и сами начали подстраиваться к ней. Меняли веру, язык, становились немецкими графами, баронами. За ними мало-помалу германизировались подданные, смешивались с немцами, и их начинали называть уже не славянами, а померанцами, бранденбуржцами, мекленбургцами, голштинцами, пруссаками… Так погибла древняя Прибалтийская Русь. Погибла разобщенной и разделенной, застрявшей в язычестве. Киевская Русь была на очереди…

40. Св. Юрий II, Ярослав Всеволодович и  позорище на  Калке

Бескрайние степи на восток от Байкала в XII в. населяло множество кочевых племен: монголы, татары, найманы, меркиты, ойраты, кераиты и пр. Они отличались и по происхождению, и по обычаям, исповедовали разные верования. Монголы – религию бон (разновидность митраизма). Изгнанные из Византии христиане несторианского толка обратили в свою веру найманов и кераитов. Уйгуров соблазнили персидские манихеи. Были и мусульмане, буддисты. Племена месились «в собственном соку», воевали друг с другом, совершали набеги на китайцев. А китайцы, чтобы обезопасить свои границы, время от времени «прорежали» соседей, посылали в степь войска, истребляли мужчин, а женщин и детей уводили в рабство. Некоторые племена предпочитали подчиниться китайским императорам, получали плату и служили им. Другие усиливались, подчиняли соседей. Чжурчжени (маньчжуры) сумели даже покорить Северный Китай. Но они переняли китайскую культуру, обычаи, и возникла империя Кинь с маньчжурской правящей верхушкой, а в остальном китайская.

Среди кочевников время от времени выделялись талантливые предводители, объединявшие их под своими знаменами – Хабул-хан, Маркуз, Амбагай-хан, Есугей-багатур. Но как только они погибали, непрочные зачатки степных государств рассыпались по племенам и родам, вовсю грабили друг друга, предавали собственных вождей. После Есугея осталось несколько сыновей, старшего звали Темуджин. В детстве и юности ему довелось с лихвой испытать горькую долю сироты. Его семью обирали до нитки и преследовали собственные родичи, мальчику пришлось голодать, спасаться, побывать в неволе. Но испытания выковали из него умелого и жестокого воина и вождя.

Он собрал вокруг себя отряд сподвижников, одерживал победы. В 1182 г. монголы провозгласили его ханом, присвоив тронное имя-титул – Чингисхан. Да не тут-то было! Анархия настолько прочно въелась в нравы кочевников, что сама необходимость кому-либо подчиняться вызывала у них неприязнь. Против Темуджина-Чингисхана выступили вчерашние союзники, друзья изменили. Его выдали китайцам, и предводитель монголов десять лет провел в плену. Но он все же сумел вырваться на волю, снова сформировал войско. Однако Чингисхан решил преобразовать и сам народ, превратить в единую несокрушимую силу. Для этого он ввел новые законы, Ясу. Как пояснял он сам, «у степных народов… воровство, грабеж и прелюбодеяние составляли заурядное явление. Сын не повиновался отцу, муж не доверял жене, жена не считалась с волей мужа, младший не признавал старшего, богатые не помогали бедным, низшие не почитали высших, и всюду господствовал самый необузданный произвол. Я положил всему этому конец».

Устанавливалась строжайшая дисциплина, и карой за большинство нарушений была смерть. В войско-орду входил весь вооруженный народ. Оно делилось на десятки, сотни, тысячи, тумены (10 тыс.) Устанавливались нормы вознаграждения, раздела добычи, безоговорочное повиновение командирам, круговая порука – за бегство с поля боя одного казнили десяток, бежал десяток – казнили сотню. Смертная казнь полагалась и за предательство, обман доверившегося, за неоказание помощи товарищу, убийство, воровство, блуд, троекратное невозвращение долга. Даже встретив соплеменника в степи, каждый был обязан под страхом смерти накормить и напоить его. Впрочем, Яса распространялась только на монголов. Обокрасть и обмануть чужака было не преступлением, а удалью.

И тем более не считалось преступлением напасть на соседей. Для чего же еще создавалась многочисленная армия? Другие племена уже не могли противостоять монголам, Чингисхан одолевал их по очереди. После победы вождей убивали, а воинов вливали в свою орду. Кровных врагов уничтожали полностью. В Европе воинство Чингисхана стало известно под именем татар, в литературе его обозначили татаро-монголами, но это название условно. Племя татар было как раз из тех, кого стерли с лица земли. Женщин отдавали в наложницы или прислугу победителям, мужчин резали, а мальчиков мерили по колесу арбы. Выше колеса – под нож, ниже – пусть живет и забывает свое происхождение. Некоторые страны, оценив успехи Чингисхана, начали добровольно присоединяться к нему.

Так, подчинилось богатое государство уйгуров с развитыми торговыми городами. При переговорах уйгуры попросили лишь об одном, не применять для их народа пункт Ясы о наказании за блуд. По их традициям допускалась связь с кем угодно, хотя бы и с ближайшими родственниками и родственницами, а жили уйгуры на оживленных дорогах и неплохо подрабатывали, предлагая жен путешественникам. Что ж, Чингисхан разрешил. Ваши жены, сами и распоряжайтесь ими. Обе стороны остались довольны. Уйгуры принесли монголам грамотность, стали у них чиновниками, секретарями, учителями, а при этом получили надежную защиту, возможность торговать по всей империи Чингисхана. Она быстро разрасталась. Победоносные тумены крушили Северный Китай. Пало 90 городов, в 1215 г. был захвачен Пекин. От китайцев Чингисхан тоже взял лучшее: умелых инженеров для своей армии, ученых советников. А на западе монголы вышли к границам Средней Азии.

Здесь раскинулось могущественное Хорезмийское царство. Это был осколок развалившейся державы сельджуков. Хорезмшах Мухаммед вместо прежних племенных ополчений сумел создать новое войско, наемное. За высокую плату вербовал лучших туркменских, половецких, тюркских воинов. С их помощью он собрал под своей властью соседние эмираты и княжества, завоевал Иран, Афганистан, часть Закавказья. Но царство оставалось рыхлым, ни о каком внутреннем единстве даже речи не было. Не только персы и афганцы, но и жители среднеазиатских городов не любили хорезмийцев, видели в них оккупантов. Удерживать их в повиновении можно было лишь силой, для этого требовалась наращивать количество наемников, а наемникам нужны были деньги.

Хорезмшах пытался выйти из положения, размещал отряды по городам, чтобы население содержало их. Однако солдаты были для горожан чужими, принимались грабить и безобразничать. Люди восставали и убивали таких «защитников», а царь приводил других наемников и свирепо усмирял их. В 1212 г. он разгромил Самарканд, превратил его в закопченые от пожаров руины, заваленные трупами. В 1215 г. та же участь постигла Газну. Согласия не было даже в семье Мухаммеда. Ссорились его жены, а соответственно и сыновья от разных жен. Царь враждовал с собственной матерью Туркан-хатун, а военачальники-туркмены были ее родственниками.

Чингисхан не намеревался воевать с Хорезмом. Вовсе не из-за того, что он страдал чрезмерным миролюбием, но его тумены все еще продолжали операции в Китае – страна огромная, прибрать ее к рукам было не так-то просто. А с Мухаммедом монгольский монарх решил установить мир, направил к нему 500 верблюдов, нагруженных драгоценными подарками, предлагал дружить и торговать на равных, писал «я владыка Востока, а ты владыка Запада». Какое там на равных! Хорезмшах и его вельможи считали себя культурными правоверными мусульманами, а «грязных» кочевников презирали и в грош не ставили. Подарки-то, конечно, взяли, но соблюдать какие-либо договоренности с «неверными» не думали.

В 1219 г. в из монгольских владений в г. Отрар пришел большой купеческий караван. Местные начальники бросили на него воинов, уничтожили всех гостей, от души поживились их товарами, а чтобы выходка сошла с рук, отправили долю добычи самому царю. Чингисхан возмутился, прислал делегацию, потребовал от Мухаммеда выяснить обстоятельства преступления и наказать виновных. Не тут-то было. Хорезмшах возмутился, что властитель монголов осмеливается что-то требовать от него, называет «братом». Часть послов он велел умертвить, а нескольких оставил в живых, но выгнал голыми в степь. По сути, их тоже обрекли на мучительную смерть, однако они выжили, добрались до Чингисхана. Он разъярился. По его же законам Ясы за столь наглое злодеяние было необходимо отомстить. Тем более, что послы представляли лично властителя.

Причина считалась настолько весомой, что ради нее была прервана успешная война в Китае. 200 тыс. монголов и их союзников повернули коней на хорезмийцев. У Мухаммеда было вдвое больше профессиональных солдат, не говоря уж о горожанах и крестьянах. Но… он боялся матери, старой интриганки и развратницы, боялся своих сыновей, не доверял военачальникам. А ну как воспользуются случаем, прикончат, посадят на престол кого-то из детишек? Царь вообще не решился собрать войска воедино, раскидал их частями по разным городам. Ну что смогут сделать кочевники против каменных стен? Потопчутся и уйдут. Разве что деревни разорят, так не велика беда, крестьян не жалко…

Но монголы отлично научились брать твердыни. В обозах везли стенобитные машины, китайских инженеров. Конница облавой набирала в осадный стан пленных. Плетками и копьями их гнали к стенам, и их судьба никого не интересовала. Погибая под тучами стрел, они строили ограждения, выводили машины на исходные позиции, тащили лестницы. А обороняли стены одни лишь наемники, местные жители ненавидели их и помощи не оказывали. Города щелкали, как орешки, один за другим. Правда, когда погибали наемники, доставалось и горожанам. Их грабили, резали, а оставшихся облагали тяжелой данью – они должны были отдать десятую долю скота, имущества, отсчитать каждого десятого в услужение монголам и во вспомогательные отряды. Тут уж люди соображали, что под властью хорезмшаха было все-таки лучше, поднимали восстания. Но и подавляли их еще более круто, чем это делал хорезмшах.

Сам он бежал, на острове на Каспийском море умер от отчаяния. А корпуса Чингисхана добивали полководцев Мухаммеда, покоряли его распавшиеся владения. Три тумена, Субэтай-багатура, Джэбэ и Тугачара были посланы в погоню за хорезмшахом. Заодно им предписывалось подчинить Закавказье и разведать – какие страны лежат дальше, насколько они сильны, не получится ли и их подмять под монгольское владычество. Когда тумены вошли в Персию, их встретили как лучших друзей. Благодарили, что избавили народ от хорезмийцев, безоговорочно признали подданство Чингисхану. Таким же образом, без единого выстрела, капитулировало Шемахинское ханство в нынешнем Азербайджане. Только грузинский царь Георгий Лаша надумал сражаться, но остался лежать на поле боя со всеми своими воинами.

Впрочем, монголам эта победа не дала ничего. Закрепляться в Закавказье, брать грузинские горные крепости, для них было просто нереально. А климат там тяжелый, непривычный для кочевников, начались болезни. От пленных узнали, что севернее, за горами, лежат степи, и двинулись туда через Дарьяльское ущелье. Вступили на земли ясов-осетин. Они были не в состоянии оказать какое-то сопротивление, централизованного государства у них давно уже не было, каждое селение жило само по себе со своими князьками. Но ясы позвали соседей-половцев, и монголы очутились в критическом положении. Их заперли в ущелье, запросто могли если не перебить, так выморить.

Однако военачальники Чингисхана умели быть и хитрыми дипломатами. Они отправили подарки половецким ханам, пристыдили. Дескать, мы-то с вами близки друг другу, почти родственники. Зачем же вы защищаете оседлых иноплеменников? Ханы сочли их доводы справедливыми. Точнее, ханы не имели ни малейшего желания жертвовать за ясов своими воинами. Пусть сами отдуваются. Развернулись и ушли прочь. Субэтаю и его товарищам ничего иного и не требовалось! Ясов они смяли шутя, вырвались на простор. И тут уж пришлось худо всем, кто под руку попался. Монголы потрепали и заставили признать свою власть семь народов Северного Кавказа, обрушились и на половцев. В трех туменах после боев и дальних переходов насчитывалось около 20 тыс. воинов, но это был спаянный, могучий кулак. Сборное ополчение разных половецких родов разметали в пух и прах, погибли ханы Юрий Кончакович и Даниил Кобякович. Побежденные покатились на запад, к Днепру…

На Руси ни о каких монголах еще слыхом не слыхивали, беды с востока в помине не ждали. Были заняты собственными проблемами, на юге не утихала возня вокруг Галича, на севере как раз в это время, в 1223 г., Ярослав Всеволодович повел новгородцев и 20 тыс. владимирских ратников в Эстонию, поддержать повстанцев. И вдруг – на тебе! Хан Котян примчался к зятю, Мстиславу Удалому. Умолял выручить, доказывал, что сегодня пришельцы захватили половецкую землю, а завтра пойдут на русскую. Постарался ублажить князей щедрыми подарками: конями, верблюдами и «прекрасными невольницами» [31]. Очевидно, угнанными русскими девушками, какие же еще «прекрасные невольницы» могли быть у половцев?

Но Удалой зажегся. Предприятие было вполне в его духе. Благородно, по-рыцарски! Спасать тестя и друга, проучить неведомых врагов. По его призыву в Киеве собрался совет из шести князей, верховодил сам Мстислав, помогали еще два Мстислава, Киевский и Черниговский. Всех потянуло на подвиги. А может, дареные лошади и «прекрасные невольницы» по душе пришлись. Постановили – поднимать Русь. Оповестили князей из Смоленска, Путивля, Курска, Трубчевска, Волыни. Приказали прислать войско даже Владимирскому великому князю. Да, миновали времена Боголюбского и Всеволода Большое Гнездо, теперь Удалой считал возможным приказывать государю – так, мол, решил совет князей, дело общерусское.

У Юрия II не было в наличии войска, его полки ушли сражаться с немцами, но это почему-то не признавали общерусским. А тащиться за тридевять земель и биться за половцев оказалось самой насущной задачей. Но и ссориться с Удалым и другими южными князьями было опасно, пренебрежешь их решением, еще неизвестно, какими неприятностями обернется. Юрий II присоединился к походу чисто символически, послал племянника Василька Константиновича с ростовской дружиной и не торопил его собираться в дорогу. Остальные откликнулись быстро и охотно. Вниз по Днепру двинулись рати и берегом, и на ладьях. На соединение с ними плыли по Днестру волыняне и галичане. Организаторы ликовали. Ведь и впрямь вышла на войну почти вся Русь! Впервые со времен Мономаха! А за что воевать, почему воевать, никто особо не задумывался…

Монголы этого тем более не ожидали. Сражаться с русскими они не собирались, сил для такой войны у них было недостаточно, а от своих оторвались слишком далеко. Они и в Приазовье-то оставаться не намеревались. Расположились отдохнуть, подкормить коней, заменить погибших из трофейных табунов. В здешних краях у них нашлись и друзья, донские бродники. Половцы им житья не давали. Еще ладно бы, брали дань. Но заплатишь хану, а его воины все равно лезут грабить, угонять скот, охотиться за невольниками. Бродники ставили городки в болотах и плавнях. Приучились жить, не расставаясь с оружием, а если прижмут – бросать жилища, весь скарб, и спасаться на лодках. Пришельцы побили и прогнали врагов, и бродники встретили их с настоящим русским гостеприимством.

Военачальники Чингисхана успели выяснить, что и для Руси половцы являются сущим бедствиям, в захваченных станах монголы нашли немало пленников. А когда поступили известия, что против них выдвигается огромная армия, темники были очень удивлены. Субэтай-багатуру или Джэбэ было слишком трудно представить, что половцы могут быть врагами для народа, но друзьями для его князей. Чтобы выяснить недоразумение, они отправили послов. Спрашивали: зачем вы идете против нас? Мы вас не трогали, в вашу землю не входили. А половцы стали нашими «рабами и конюхами», но они и вам враги. Хотите – сами отомстите им, перебейте и возьмите себе их имущество…

Еще не поздно было разойтись без боя. Но Котяну не терпелось расквитаться за поражение, вернуть свои владения, и он подзуживал князей. У Удалого руки чесались погеройствовать. Дружинники жаждали добычи. Князья высокомерно приказали убить послов… Они крепко ошиблись. Это новгородские бояре могли за мзду простить немцам замученных русских, а у монголов прощать такое было нельзя. За убийство послов, за вырезанный купеческий караван они сметали целые страны. В русский лагерь явились вторые послы. Знали об участи предшественников, но приехали, почти что на верную смерть. Объявили: вы сами выбрали свою участь, а Бог рассудит нас. Князей поразило их мужество, послов отпустили.

Впрочем, не особо впечатлились. От Днепра двинулись в степь 80 тыс. русских, к ним стекались массы половцев. По 6–7 воинов на каждого противника! Куда уж им выстоять! Удалой с зятем, Даниилом Галицким, лихой атакой уничтожили передовой отряд противника и еще больше занеслись. Так же и всех уничтожим! Но сборные феодальные армии уже много раз показывали, что в боевом отношении они недорого стоят. Именно такая армия бряцала оружием и на этот раз. 31 мая 1223 г. на р. Калке она наткнулась на главные силы монголов. В бой вступили, кто во что горазд. Удалой понесся в атаку со своими любимыми половцами. А Мстислав Киевский и Мстислав Черниговский наоборот, остановились в отдалении, принялись только готовиться к битве. Удалой их не извещал, а они не очень-то интересовались его действиями.

Ну а военачальники Чингисхана без труда определили самое слабое место и ударили на половцев. Они уже испытали на себе монгольское оружие и предпочли не повторять опыт, сразу покатились прочь. За ними пришлось удирать Удалому с галицкими и волынскими дружинами. За ними пристроился Мстислав Черниговский. А неприятели гнались и рубили. Полки пехоты были обречены. Построить их и ощетиниться копьями оказалось некому, бегущих ратников косили, как траву. Только Мстислав Киевский укрепился на холме, огородился возами и шеренгами воинов. Прорвать оборону монголы не смогли. Но киевляне очутились в окружении, у них не было воды. Вступили в переговоры. Посредником выступил вождь бродников Плоскиня. Князь предлагал выкуп за себя и дружину. О рядовых ополченцах умалчивалось, фактически их предавали на смерть или рабство.

Что ж, Субэтай-багатур и Джэбэ сформулировали ответ обтекаемо: пообещали, что не прольют княжеской крови. У Мстислава Киевского было 10 тыс. воинов. Он мог бы пойти на прорыв, по крайней мере, погибнуть в бою, однако предпочел поверить и сдаться. Хотя, по Ясе Чингисхана, его обязаны были убить за расправу над послами. Но при этом монголы четко сдержали обещание. Всех простых ратников обезглавили, а Мстислава с двумя князьями и с боярами положили под доски, сели на них пировать и удавили. Крови не пролили.

А пока часть монголов истребляла киевлян, остальные продолжали преследование. Настигли и прикончили Мстислава Черниговского, еще пятерых князей. Русских разили не только монголы, на них набросились и «друзья», половцы, ради которых заварилась жуткая каша. Теперь они прикидывали, что в родных степях сумеют скрыться от врагов, но почему бы попутно не разжиться ценными доспехами, породистыми конями? Мстислав Удалой, Даниил Галицкий и Владимир Смоленский прискакали к Днепру в дикой панике. Переправившись, велели порубить ладьи, чтобы монголы не догнали их. Правда, монголы не умели плавать на ладьях, но князья об этом не подумали. Зато они обрекли на смерть своих соратников, отставших за рекой.

Неприятели дошли до Днепра, пожгли села и города на Левобережье. Пленных не брали, они были не нужны. Убивали всех подряд. Натешились местью и повернули назад. Добычи и без того набрали предостаточно – кольчуги, шлемы, хорошее оружие стоили очень дорого, князья и бояре везли в обозах немало ценных вещей. Тумены Чингисхана отправились в обратный путь. Но молва о них разошлась уже широко. Волжские болгары поддерживали тесные связи с разрушенным Хорезмийским царством, решили рассчитаться за единоверцев-мусульман. Опять же, узнали, что монголы везут несметные богатства.

Когда они начали переправляться через Волгу, болгары с буртасами напали на них, многих перебили, отхватили обозы с трофеями. Дальше, за Волгой, воинов принялись клевать наскоками приуральские угры, предки башкир. Лишь ценой чрезвычайных усилий Субэтай и Джэбэ сумели пробиться и довести остатки туменов до владений Чингисхана. Но и для Руси потрясение было страшнейшим. Еще никогда она не испытывала такого разгрома. С Калки вернулась лишь десятая часть блестящей армии, Левобережье Днепра покрыли пепелища. Ростовский Владимир Константинович благодарил Бога за то, что не успел к побоищу. А монголы пришли, рассеяли вокруг себя ужас и смерть – и исчезли. Откуда приходили, куда девались – никто не знал. Как это было воспринимать? Только как кару. За раздоры, эгоизм, бездумную политику властителей. Куда вели, туда и пришли…

41. Св. Юрий II, Ярослав Всеволодович и  новгородская  измена

Господь сурово наказал Русскую землю, но и помиловал. Подарил ей целых полтора десятилетия, чтобы одуматься и подготовиться к испытаниям. Но пошел ли жуткий урок впрок? Нет, нисколечко. С кровавого поля на Калке вместе с Мстиславом Удалым скакал его родич Владимир Смоленский. Он еще не знал, что Мстислав Киевский и 10 тыс. его воинов сдались и были перебиты, тем не менее, поспешил сговориться с Удалым и занять Киев. А после того, как поступили более точные сведения и выяснилось, что на Калке полегло 9 князей, вся Южная Русь перессорилась, родственники ринулись делить владения погибших. Из Никеи в это время приехал новый митрополит, мудрый и деятельный Кирилл, он прилагал колоссальные усилия, чтобы предотвратить драки. Метался то в один, то в другой город, увещевал, вел переговоры, но примирить князей удавалось далеко не всегда.

Однако Владимирская земля сохранила свои силы. Подрастали новые воины, занимали в строю места погибших на Липице. Соседи-рязанцы выдохлись в княжеских драках и хлопот больше не доставляли. Неспокойной была только восточная граница. Юрию II пришлось еще трижды совершать походы на мордву и болгар. Вместе с владимирцами, как обычно, выступали муромляне, теперь стали присоединяться и рязанцы. Но и мордва начала постепенно сживаться с русскими, менять вражду на дружбу. Когда мордовский князек Пургас осадил Нижний Новгород, его по приказу Юрия II разгромили другие мордовские вожди. С болгарами, невзирая на все миры и клятвы, отношения оставались сложными. Во вполне мирное время купец Авраамий приехал торговать в болгарскую столицу, а местные фанатики взялись принуждать его поклониться Магомету. Он отказался, отстаивал христианство и был зверски убит. Мощи Авраамия привезли во Владимир, церковь признала его святым мучеником.

Но конфликты с болгарами были постоянными, привычными. Зато с потугами Мстислава Удалого регулировать Владимирского государя можно было больше не считаться. Куда уж ему было регулировать после Калки! Юрий II с братом Ярославом решили, что настало время вернуться к политике отца, сплачивать и собирать Русь. А начинать надо было с Новгорода. Предательство соотечественников в Эстонии, постыдный мир с епископом ясно показывали, куда склоняются новгородские «золотые пояса». Юрий II привлек в союз своего друга и шурина, Михаила Черниговского, тайно отозвал из Новгорода сынишку. Методика вразумления строптивого города была давно отработана. Владимирские, переяславские, ростовские, черниговские дружины заняли Торжок. Великий князь потребовал выдать смутьянов и немецких сторонников, пригрозил: «Я поил своих коней Тверцою, напою и Волховом».

Как бы не так! Новгородцы повели себя куда более решительно, чем в операциях против крестоносцев. Оскорбились, кричали про «вольности», принялись готовиться к осаде. Выслали вооруженные отряды к самому Торжку, а государю наотрез отказали: дескать, «братьев не выдадим» и «умрем за Святую Софию». И что оставалось делать? Воевать? Но как раз войны-то Юрий II жаждал меньше всего. Он, как и раньше, силился прекратить усобицы, а не раздувать их. Рассчитывал припугнуть новгородцев эдакой грозной демонстрацией, а оно не получилось. Ну а коли так, государю пришлось вступить в переговоры. Принимать на княжение Ярослава Всеволодовича «золотые пояса» не хотели. А давать им своих сыновей не хотел великий князь – сколько можно прикрывать детскими именами боярские махинации? Сошлись на том, что в Новгород пойдет княжить Михаил Черниговский. Лицо нейтральное, друг государя.

Но этот князь, честный и храбрый воин, легко поддавался чужим влияниям, и новгородцы тут же начали ссорить его с Юрием II и Ярославом. Братья Всеволодовичи подняли вопрос и о деньгах. Они несколько раз предпринимали походы в Эстонию, результаты «золотые пояса» перечеркнули, сами-то в накладе не остались, получили плату от немцев. А как же владимирцы? Уходя из Торжка, Юрий II в счет издержек конфисковал городскую казну. Однако новгородцы за свой карман держались крепенько. Забушевали, снова хватались за оружие. На вече постановили, чтобы Михаил Черниговский самолично ехал к Юрию и вернул их собственность. Во избежание нового конфликта владимирский государь предпочел отдать деньги. Когда Михаил с успехом возвратился в Новгород, его провозглашали героем! Чествовали так, будто он выиграл великую битву!

И все-таки рассорить его со Всеволодовичами сперва не получилось. Пока Михаил ублажал боярские капризы, его собственный удел, Чернигов, остался без присмотра, и город захватил Олег Курский. А получить помощь князь мог только у Юрия II. Государь не отказал ему, выделил воинов, и Михаил отправился на родину выгонять узурпатора. Но и новгородцам пришлось вдруг прочувствовать, что без сильного князя им может прийтись худо. На русские земли хлынули литовцы. Внезапным штурмом они взяли и распотрошили Старую Руссу, растеклись по окрестностям Пскова и Новгорода, вторглись на Смоленщину. Тут уж «вольный город» забыл о всех счетах и претензиях. Воззвал не к кому иному как к Ярославу Всеволодовичу, которого только что хаял и отвергал. Умолял о спасении.

А Ярослав, грозный в боях, умел перешагивать через обиды. Он выступил без промедления, созвал под знамена нескольких смоленских князей и настиг хищников под Усвятом. Сеча была жестокой. Пал торопецкий князь Давыд, сам Ярослав рубился плечом к плечу с простыми воинами, рядом с ним погиб его меченосец. Но литовцев положили больше 2 тысяч, остальные разбежались. Все пленные, которых они угоняли, обрели свободу. Рыдая от счастья, славили избавителей. Вот так, триумфатором, с колоннами пленных литовцев и освобожденных русских, под радостный звон колоколов и восторженные крики народа Ярослав вступил в Новгород.

Он уже заранее продумал меры, как противодействовать католическому наступлению. И меры были не только военными. Ведь немецкая экспансия разворачивалась под знаменем «крещения язычников». Кто окрестил, тот и покорил – эту особенность западной политики Ярослав понял и учел. Но за эстонцами должна была прийти очередь других подданных Руси, все еще остававшихся язычниками, карелов и ижоры. Князь постарался пресечь такую возможность, направил к ним своих священников: обратить в Православие и тем самым связать с русскими. Причем на этот раз обошлось без бунтов, без убийств миссионеров, без насилия. Карелы уже видели, чем оборачивается крещение от немцев, и принимали Православие добровольно.

Ярослав попытался закрепить зону русского влияния и в Финляндии. Отправился туда с войском, прошел всю страну. Действовал по возможности мягко. После того, как финские вожди признали себя русскими подданными, князь отпустил всех пленных. Но вмешались шведы. У них как раз завершилась собственная междоусобица, королем избрали слабенького Эрика Эриксона, а реальную власть при нем захватил ярл Биргер. В Эстонии шведам было уже нечего ловить. Ее делили немцы с датчанами, грызлись между собой, а третьих конкурентов ни те, ни другие не пустили бы. Зато Финляндия оставалась еще не захваченной, и шведы заранее объявили ее своей. Поход Ярослава использовали, чтобы притянуть финнов к себе, возбудили их на войну и натравили «мстить». Они ворвались на русские земли, погромили села и погосты вокруг Олонца.

Князь Ярослав, как обычно, действовал быстро. Сформировал рать, повел на врага. Дошел до Невы и… застрял. Новгородцы взбунтовались и отказались следовать дальше, принялись выяснять отношения между собой. Правда, княжеское войско не понадобилось. Ладожский посадник и без него побил беспорядочные финские толпы, а отступающих перехватили в лесах карелы с ижорянами и истребили до единого. Тем не менее сигнал был тревожный.

Вскоре он подтвердился, и еще как! На 1228 г. Ярослав планировал нанести мощный удар по немцам. Юрий II прислал ему владимирские полки. Однако Новгород снова высказал ему возмущенные претензии, что появление войска подняло цены на хлеб и мясо. Распускались слухи, что Ярослав замышляет подмять город этой ратью. Князь поехал было в Псков, чтобы договориться о совместных действиях, но туда его вообще не пустили, закрыли перед носом ворота. Князь был удивлен и оскорблен. В полном соответствии с новгородскими законами он обратился с жалобой к вечу, потребовал разобраться с псковской выходкой, судить виновных.

Но Псков в ответ заключил союз с… Орденом, к нему на помощь явились отряды немцев, ливов и латышей. А Ярославу горожане прислали трескучее и вызывающее послание. Писали – дескать, вы уже ходили на крестоносцев, ничего не добились, а отдуваться пришлось нам, нас за это разоряли набегами. Теперь «восстаете против нас, но мы готовы ополчиться». «Идите, лейте нашу кровь, вы не лучше поганых». Но и новгородцы неожиданно приняли сторону псковичей. Постановили, что воевать с Орденом не будут, пускай владимирское войско уходит прочь.

Решению веча Ярослав обязан был подчиниться. Но и сам он после столь откровенного плевка мог ли оставаться князем? Впрочем, совсем бросить Новгород он тоже не хотел. Уедешь – пригласят невесть какого князя со стороны, и последствия могут быть непредсказуемыми. Ярослав надеялся, что со временем ситуацию еще можно будет выправить, попытался сохранить хотя бы номинальную власть над Новгородом. Назначил княжить двух мальчиков-сыновей, Федора и Александра – будущего Невского, при них определил свиту верных бояр. Отправился в свой удел, в Переяславль-Залесский. Вчерашнего спасителя и героя провожали злобой, чуть ли не улюлюканьем, а псковичи вдогон выгнали и собственных сограждан, которые выражали симпатии к Ярославу. Объявили: «Подите к своему князю, вы нам не братья».

На самом-то деле ларчик просто открывался. В данное время Любек, Бремен и еще ряд германских городов создавали большой торговый и политический союз, Ганзу. В нее вступила и Рига. Участием в подобной организации очень заинтересовались и русские толстосумы, прикидывали, какие барыши это сулит. Еще с 1227 г. верхушка Новгорода, Пскова, Смоленска, Полоцка вела в Риге тайные переговоры с немцами. Причем переговоры шли не только на торговые темы. На них прибыл полномочный посол папы римского, епископ моденский, и настроения русских западников были настолько обнадеживающими, что он сразу же известил об этом Рим.

Получив донесение от него, обрадованный папа Гонорий III обратился с посланием ко всем русским князьям, в том числе к «суздальскому королю» Юрию II. Обещал им благоденствие «в объятиях латинской церкви», просил письменно выразить на это «добрую волю» и призывал жить в мире и дружбе с «христианами ливонскими». Правда, «суздальский король» не отреагировал. Наоборот, выгнал из своих владений доминиканских проповедников [89]. Но «золотые пояса» были настроены совсем иначе. В том же 1228 г., когда Ярослав собирал рать на Орден, Смоленск и Полоцк заключили договоры с Рижским епископом и Ганзой, установили свободную торговлю с ними, предоставили немцам огромные привилегии [31]. А Новгороду и Пскову князь перешел дорожку, помешал!

Едва он уехал, страсти и вовсе разбушевались. Город открыто поделился на партии – «немецкую» во главе с посадником Водовиком и патриотическую во главе с Твердиславичем. Крушили друг друга, скидывали в Волхов. Присутствие детей князя, Федора и Александра, западников тоже не устраивало. Ведь от бояр, окружавших их, новгородские дрязги быстро становились известными в Переяславле-Залесском, Владимире, Ярослав мог вернуться… Друзья предупредили, что княжичам грозит серьезная опасность, и опекуны в последний момент успели увезти их. Спасли вовремя, в уличных столкновениях победили западники. Водовик лично убил Твердиславича, покатился погром домов и дворов его сторонников. Их избивали, тащили по тюрьмам, многие бежали в Переяславль-Залесский, под защиту Ярослава.

А на княжение Водовик и его партия снова призвали Михаила Черниговского. Он не отказался, уж больно престижным и выгодным было держать за собой Новгород. Правда, сам Михаил не имел возможности находиться на Волхове, он уже крепко увяз в южных усобицах. Определил на престол сына Ростислава. Но для бояр это было еще лучше. При мальчишке Водовик со своими присными заправляли как хотели. И теперь-то они добились заветной цели, в 1230 г. Новгород и Псков вступили в Ганзу, заключили мир и союз с Рижским епископом и Орденом.

Хотя для Михаила Черниговского новгородская честь обернулась крупными неприятностями. Ситуация-то была совсем иной, чем в 1224 г. В тот раз он занял престол как друг Юрия II и Ярослава, с их согласия. Сейчас – в пику им. Фактически получилось так, что принял под покровительство их врагов. Миролюбивый Юрий II все же склонялся договориться по-хорошему, но Ярослав доказывал, что постоянно спускать своевольства – значит поощрять их. Подключился митрополит Кирилл. Он, как и великий князь, силился утрясти дело миром. Дважды находил компромиссы, Ярослав соглашался на них, готов был на переговоры с новгородцами.

Не тут-то было! Новгородские западники совсем занеслись. Требовали от черниговского князя непременно воевать, отомстить за обиды, которые якобы нанес Новгороду Ярослав. Головы кружились в хмельном угаре, чудилось повторение резни на Липице, а Михаил Черниговский виделся подобием Мстислава Удалого. Его заверяли, что все население ненавидит «тирана» Ярослава, поднимется как один… В общем, князю задурили голову, он решил заступиться «за правду», послал к сыну в Новгород черниговские отряды.

Но открылась совершенно обратная картина. Простонародье любило Ярослава! Как только объявили, что предстоит воевать против него, город взбурлил. Князя Ростислава Михайловича и посадника Водовика выгнали вон. Их сторонники разбегались кто в Чернигов, кто во Псков. А новгородское ополчение действительно выступило, да только не в ту сторону. Выступило сражаться не с Ярославом, а под его знаменами. Вместе ворвались на Черниговщину, взяли Серенск, разорили окрестности Мосальска. Развивать наступление Юрий II и его брат не стали. Зачем губить черниговцев, втянутых в авантюру? Постращали, и будет. Гораздо важнее было восстановить порядок на западной границе.

А там весь цвет «немецкой» партии засел в Пскове. Присланных к город «суздальских» чиновников заточили по тюрьмам, вооружили и взбудоражили людей, всерьез готовились драться. Обнадеживали и помощью Ордена. Но Ярослав сладил с ними вообще без боя и без крови. Приехав в Новгород, он перекрыл дороги к Пскову. В городе быстро стали дорожать продукты, жители забеспокоились, затосковали и в конце концов одумались, отправили к князю делегацию – мириться.

Изменникам осталось податься лишь в одном направлении, под крылышко к Ордену. К этому времени у немцев в Оденпе уже собралась изрядная русская колония. В ней имелся даже собственный князь Ярослав Владимирович. Причем у него-то никаких политических соображений не было. Просто он был балбесом, которому не нашлось удела на Руси, и он не придумал ничего лучшего, как приткнуться к рыцарям. А когда к нему посыпались новгородские и псковские эмигранты, он обрадовался, принялся формировать из них войско, пополнил его эстонцами. Вообразил, что для него нашлось настоящее княжеское дело – развязать драчку, а заодно отхватить для себя Псков.

Разумеется, немцы его инициативу только приветствовали, подсобили денежками, оружием, и князь непонятного статуса со своей бандой внезапным налетом захватил Изборск.

Лишь теперь у псковичей окончательно открылись глаза. Дружба с Орденом оборачивалась вон какими «подарками»! Они настолько возмутились, что даже не стали ждать Ярослава Всеволодовича с его воинами. Сами горожане двинулись к Изборску, а его жители тоже не горели желанием служить иноземцам. Пришельцы серьезной силы не представляли. Псковичи и изборяне повязали их и выдали князю Ярославу. Авантюристам пришлось отправиться в Переяславскую тюрьму.

Но Орден кинул русских предателей лишь на пробу. Не получилось – ничего страшного. К вторжению уже готовились сами рыцари. Стягивались к замкам Восточной Эстонии, арестовали ехавших к ним новгородских послов. Однако к Ярославу успели прийти переяславские и владимирские полки, и он опередил врагов. Ворвался в Эстонию, смешал их планы. Крестоносцы поспешно выдвинули войско на его пути – князь обнаружил его на р. Эмайыги и раскатал наголову. Отступающие неприятели укрывались за стенами Дерпта-Юрьева и Оденпе, русские ратники обложили оба города. Орден запросил мира, соглашался на все условия, которые продиктовали им князь и новгородцы. Пункты торговых договоров были сохранены, но немцы обязались платить дань, а от попыток вовлечь Новгород и Псков в политическую зависимость им пришлось отречься.

42. Св. Юрий II, Ярослав  Всеволодович и  дорога в погибель

Татаро-монгольские полчища ушли совсем недалеко от Руси. Просто они были связаны войнами на нескольких фронтах. После Средней Азии Чингисхан двинул свое воинство на царство тангутов в нынешнем в Западном Китае. При осаде их столицы Чжунцина основатель монгольской державы умер. Его подданные взяли город и устроили кошмарную тризну по своему вождю, все население до единого человека было умерщвлено.

У Чингисхана было много детей от разных жен, но на наследство могли претендовать лишь сыновья от любимой супруги Бортэ – Джучи, Чагатай, Угэдей, Тулуй. Впрочем, двое из них были для отца не родными. Джучи был зачат, когда Бортэ угодила в плен к племени меркитов, Тулуй – когда Чингисхан сидел в китайской тюрьме. Но грозный монгольский властитель глубоко любил супругу, не захотел расставаться с ней или предать позорной смерти, как следовало бы по Ясе. Обоих сыновей он признал своими.

В последние годы жизни Чингисхан стал задумываться о судьбах созданной им державы. В преемники он наметил Угэдея. Остальные дети получали по лишь по одной-две тысячи всадников, но им под управление выделялись улусы – уделы, откуда они могли набирать дополнительные войска. Средняя Азия и Западная Сибирь достались старшему, Джучи. Хотя отец не любил чужого сына и не доверял ему. Нашлись интриганы, оклеветавшие Джучи, будто он хочет отделиться, и Чингисхан приказал тайно умертвить его. Улус достался детям Джучи – Орда-Ичену, Бату и Шейбани.

В степях Сибири и нынешнего Казахстана у монголов завязались бои с половцами, башкирами и манси. В 1229 г. они прорвались к Нижней Волге, разгромив и перерезав сакасинов, потомков хазар. Но основные силы сыновей Чингисхана отправились на восток, возобновили борьбу за Китай, а на западной границе оставили небольшие отряды и вспомогательные войска из покоренных вассалов. Половцы и башкиры отбивались крепко, обе стороны обменивались набегами, и война тянулась год за годом без каких-либо решающих результатов. Налетели, побили, пограбили и откатились на свою территорию.

Страшная угроза оставалась совсем рядом, но Русь не придавала ей значения! Даже летописцы не обращали внимания на то, что творится в прикаспийских и уральских степях. Внутренние разборки казались важнее. Были и другие кары, другие бедствия – неурожай, голод. Прокатилась смертоносная эпидемия. В Новгородской земле только в общих скудельницах погребли свыше 45 тыс. человек, в Смоленском княжестве 30 тыс. Казалось бы, беда должна сплотить людей, отодвинуть на задний план взаимные обиды. Ничуть не бывало! В Смоленске во время мора умер князь Мстислав Давидович, а его наследника, двоюродного брата Святослава Мстиславича, город не признал и не хотел пускать к себе. Кончилось тем, что князь набрал войско из соседей-полочан, в 1232 г. штурмом взял Смоленск, перебил и переказнил противников.

А на юге опять натворил глупостей Мстислав Удалой. Он очередной раз разгромил венгерского королевича Андрея, явившегося захватывать Галич. Но управлять княжеством, заниматься хозяйственными делами для Мстислава было скучно. Для него было достаточно «рыцарской» славы. Поэтому он надумал оставить себе несколько городов, а Галич щедрым жестом подарить зятю Даниилу Романовичу – которому, в общем-то принадлежали законные права. Но всполошились местные бояре. Они не забыли, как отец Даниила прижимал к ногтю их касту, опасались, что сын будет править так же. Подкатились к Удалому, доказывали ему, что Даниил человек неблагодарный, не оценит подарка и возвысится над тестем. Иное дело второй зять, венгерский Андрей. Вот он-то будет уважать тестя и повиноваться ему.

Удалому, как выяснилось, не было особой разницы. Он не привык задумываться о последствиях. Раз просят за Андрея – пожалуйста. Столь же щедрым жестом подарил Галич Андрею. Воевали 10 лет, пролили моря крови, побеждали и изгоняли венгров – и отдали им княжество просто так, по прихоти! В Галич вернулось католическое духовенство, королевские чиновники, прежний наместник, «антихрист» Бенедикт Бор, любитель русских девиц и монахинь. А Даниил Галицкий, разумеется, оскорбился, порвал отношения с тестем. Сцепились уже не с оккупантами, а друг с другом. Драка была для Удалого своей стихией, он хвастался, что отберет у «неблагодарного» зятя и Волынь. Потом, правда, остыл, раскаялся. Обещал Даниилу, что снова побьет венгров, да не успел, заболел и умер.

Даниила Галицкого считали на юге самым способным князем. Хозяин Луцка Мстислав Немой побывал на Калке, он один из немногих понял, насколько необходимо русским землям сплотиться вокруг сильного предводителя. На смертном одре он завещал свое княжество Даниилу. Но какое уж сплочение! Наоборот, это вызвало новую склоку. На наследство Немого претендовали несколько мелких князей, они схватились за оружие. А за мелких вступились два властителя крупного ранга, Владимир Киевский и Михаил Черниговский. Они не дружили между собой, принадлежали к разным княжеским кланам, Владимир к смоленскому, Михаил к Ольговичам. Но оба встревожились, что под рукой Даниила окажутся Волынское и Луцкое княжества, он станет серьезным соперником, захочет лидировать на Руси.

Киев и Чернигов уже изрядно растрепали свои силы, но князья призвали половцев хана Котяна. А степняки-то на Калке сумели сохранить своих воинов, они же первыми ускакали и рассыпались кто куда. Но татарский набег разорил их, они лишились скота, кибиток, имущества, жен. Приглашение князей пришлось очень кстати, орда ринулась на Русь поправить материальное положение. На Правобережье Днепра, на Буге и Днестре пошла месиловка, дикая и однообразная.

Но князь Даниил был и впрямь незаурядной личностью. Он ухитрялся выкручиваться, одолевал всех противников. Удержал Волынь и Луцк, сумел всыпать и венграм, вернул родное Галицкое княжество. Вроде бы, стал самым могущественным властителем на юге, а страхи галицких бояр не оправдались. Даниил проявлял чрезвычайное великодушие. Пленного королевича Андрея по-благородному отпустил, предателей-аристократов простил. Но сам от этого не выиграл ничегошеньки. Андрей сразу возобновил войну, а бояре изменяли. Даниил Галицкий доблестно выигрывал битвы, устилал поля вражескими и русскими телами. Да что толку-то, если бояре открывали венграм ворота городов? Князю-победителю раз за разом приходилось спасаться, а Галицкое княжество переходило из рук в руки.

Но Даниил, вдобавок ко всему, проявлял полнейшее легкомыслие в политике. Его, как и покойного тестя Мстислава Удалого, тянуло на подвиги ради подвигов. Он вмешался в польские междоусобицы. Подружился с герцогом Конрадом Мазовецким и его приятелями крестоносцами, поддерживал Конрада в борьбе за престол, водил дружины на чужбину сражаться не пойми за что. Хотел влезть и в германские дрязги, повоевать на стороне феодалов против императора Фридриха II, приближенные насилу отговорили.

А потом повздорили между собой два его неприятеля, Владимир Киевский и Михаил Черниговский. Михаил был сильнее, и Владимир воззвал к Даниилу, пообещал города. Галицкий князь охотно согласился, даже отказался от вознаграждения, помчался с верными дружинниками опустошать черниговские края. Хотя союзники обожглись очень крепко. Михаил Черниговский, его родич Изяслав Северский и тучи половцев Котяна накрыли Владимира и Даниила под Торческом и разнесли вдребезги. Даниил бежал, Киев сдался. Князя Владимира с женой победители упрятали в тюрьму, с города содрали огромный выкуп, а плоды победы честно поделили. Старая столица была уже не слишком завидным приобретением. Великим князем Киевским стал младший из родственников, Изяслав Северский. А Михаил Черниговский пошел добывать себе Галич.

Местные бояре, как водится, изменили. Составили заговор передаться черниговцам. Даниил узнал об этом и бросил город без боя. Не нашел ничего лучшего, как поехать к венграм. Еле-еле вытурил их со своей земли, а сейчас попросил помощи, за это признал себя вассалом короля, на торжествах коронации вел под уздцы коня Белы IV. Однако унижался он совершенно напрасно. Венгры рассудили, что для них выгоднее раздробленность и вражда у соседей, и Бела IV поддержал не Даниила, а Михаила Черниговского. Такую же позицию занял «друг» галицкого князя Конрад Мазовецкий. А еще одни «друзья», тевтонские крестоносцы, вообще обрадовались. После покорения Пруссии они присматривались по сторонам, что плохо лежит? Сейчас сочли ситуацию подходящей, двинулись занимать волынские города. Даниилу, вернувшись на родину, пришлось осаживать их.

Но и торжество Михаила Черниговского с Изяславом Северским было недолгим. Властителями Южной Руси они так и не стали. Пленный киевский князь Владимир собрал и отвалил за себя выкуп Изяславу. А как только получил свободу, позвал смолян и выгнал его из Киева. Ну а Даниил Галицкий, потерпев неудачу с зарубежными монархами, догадался обратиться к Владимирскому государю Юрию II и Ярославу Всеволодовичу. После переговоров сошлись на том, что они подсобят князю возвратить Галич, а за это Киев достанется Ярославу. Перспектива выглядела блестящей. Во Владимире будет править Юрий, на Днепре его брат, Новгород уже подчинился им, а юго-западный край возьмет под контроль союзник, Даниил Галицкий. Русь объединялась! Связывалась даже более прочно, чем при Всеволоде Большое Гнездо…

В 1236 г. Ярослав Всеволодович повел железные владимирские полки на юг. Противостоять им было некому. Михаил увел своих воинов в Галич, и Чернигов капитулировал. Владимир Киевский вынужден был подчиниться решению более могущественных князей, уехал в родной Смоленск, и Ярослав вступил в древнюю столицу. Надеялись, что дальше дело решится само собой. Михаил захочет возвратить родовой черниговский удел, за это уступит Галич. Однако он перечеркнул все расчеты, отказываться от богатого Прикарпатья не пожелал. Ярослав решил подтолкнуть его к миру, двинул рать. Осадил крепость Каменец, с жестоким боем взял ее. Захватил часть казны Михаила, в плен попала его жена. Но сам черниговский князь отступил, к нему подтянулись Изяслав Северский и половцы, а крепостей в здешних краях было много… Вместо объединения Русь получила еще одну упорную войну. Причем в самый неподходящий момент. Потому что время, отпущенное нашей стране для исправления ошибок, уже истекло.

43. Св. Юрий II, Ярослав  Всеволодович и  нашествие Батыя

В 1234 г. монголы завершили покорение Северного Китая, а в 1235 г. на берегах Онона собрался курултай, общий съезд вождей, чтобы договориться – куда дальше приложить силы. Решили устроить Великий западный поход. Целью ставили дойти «до последнего моря». На востоке монгольская держава омывалась теперь волнами Тихого океана, предстояло достичь такой же границы на западе. То бишь, всего-навсего покорить мир. Предводителем похода определили внука Чингисхана Бату, на Руси он стал известен как Батый. С ним отправлялось еще несколько ханов с собственными контингентами, была объявлена всенародная мобилизация, каждая семья выделяла на службу одного сына.

Различные историки оценивают численность армии по-разному, причем с широчайшим разбросом, от 30 до 500 тыс. Обе крайних цифры, как это часто бывает, не имеют отношения к действительности. Ядро войска и в самом деле было не столь большим, 40–50 тыс. монголов. Но, кроме них, в поход были подняты подвластные народы «улуса Джучиева», Средней Азии и Западной Сибири – туркмены, каракалпаки, осколки тюркских племен, сарты, таджики, кипчаки, кангары. Их желания никто не спрашивал. Приказали выставить десятую часть боеспособных мужчин, вот и выполняй. Хотя многие откликнулись охотно. Если тебя пограбили и поработили властители мира, почему бы не найти в этом выгоду, не пограбить и поработить других? Под знамена Батыя стекались и добровольцы всех мастей, позже среди татарских командиров обнаружились даже двое рыцарей-крестоносцев из ордена тамплиеров. Уж им-то, сатанистам, какая была разница, кого громить и грабить?

Так что в целом полчища собрались неисчислимые, 200–300 тыс. В 1236 г. они покатились на Урал. Башкиры и манси 13 лет выдерживали пограничные стычки с вражескими отрядами, но разве могли они остановить лавину? Их попросту раздавили. Князьков и вождей казнили, а рядовых воинов включили в состав монгольской армии. Вслед за уральскими племенами пришел черед Волжской Болгарии. За ней числился давний «долг», нападение на тумены, возвращавшиеся после Калки. А монголы таких счетов не забывали. Кто провинился, того месть должна настигнуть рано или поздно. У болгар было много торговых городов и городков, они сопротивлялись отчаянно, но один за другим превращались в смрадные пожарища. Пала и столица Биляр или, как ее называли на Руси, Великий Болгар. Ее жителей уничтожили поголовно.

Уцелевшие болгары в ужасе разбегались кто куда, появились в Нижнем Новгороде, Ростове, Владимире. Но великий князь Юрий II знал, что монголы враждовали с Болгарией, имели весомые причины для войны. А с Владимирской Русью они никогда не сталкивались, никаких поводов для конфликтов не существовало. Не заступаться же было за чужую страну. Мстислав Удалой уже заступался за половецких «друзей», хватит. А болгары и друзьями-то для русских никогда не были, то и дело досаждали. Разумеется, бедствие соседнего государства было очень тревожным сигналом. Но ошибка русских князей состояла в том, что они представляли татар наподобие половцев – придут, погромят и уйдут в свои степи.

Казалось, прогнозы сбываются. Покончив с Болгарией, орда потекла куда-то южнее. Хотя на самом деле, нападение на Русь в ставке Батыя было уже предрешено. У монголов была великолепно отлажена разведка. От болгар, от купцов, от попавшихся русских они собрали доскональную информацию о русских княжествах, городах, дорогах, климате. Лучшим временем для наступления сочли зиму. Половцы на ослабевших лошадях не сумеют ударить по тылам, а татары смогут продвигаться по замерзшим рекам, пользоваться запасами продуктов и фуража, которые заготовили для себя русские. К югу армия отхлынула только для того, чтобы в удобном месте переправиться через Волгу и отогнать половцев. Для прикрытия против них Батый оставил заслон, корпус брата Менгу, а сам с главными силами поздней осенью 1237 г. вышел на Верхний Дон.

У русских князей с разведкой обстояло куда хуже – ее не существовало вообще. Давно миновали те времена, когда дозоры витязей отслеживали обстановку в степи, подавали сигналы об опасности. В Рязани узнали об угрозе только от татарских послов, явившихся в город, двоих ханских чиновников и некой «жены-чародейки». Видимо, переводчицы, взятой из Болгарии или от бродников. Делегация спокойно и по-деловому выложила требование: покориться Батыю. Но не только на словах, а подтвердить их делом, отдать десятую часть всего достояния – скота, лошадей, и людей тоже. Пусть князья выделят для монгольского властителя воинов, обозных, рабов.

Рязанские правители, Ингорь и Юрий, были в шоке. Со времен забытого хазарского ига такого еще не бывало. Печенеги, гузы, болгары, половцы грабили, угоняли полон, но ни у кого даже в мыслях не возникало властвовать над русскими! Послам категорически ответили: «Когда нас никого не будет в живых, то возьмете все». Их не тронули, пропустили дальше, во Владимир, а сами забили тревогу. Ингорь помчался к родственникам в Чернигов, Юрий Рязанский принялся формировать рать. Направили гонца и к Юрию II, просили подмоги. Но Владимирский великий князь был попросту не в состоянии помочь соседям! Его отборные полки ушли с Ярославом на Днепр! Да и вообще вступать в полевое сражение выглядело безумием. Урок Калки был еще свежим. И, опять же, татар оценивали по образу половцев, только более сильных, умелых, свирепых. Представлялось более надежным отсидеться за стенами крепостей. Поосаждают и выдохнутся, даже пусть возьмут город-другой, перегрузятся добычей, а что еще нужно степнякам? Повернут назад…

Рязанские князья были бедными, властвовали в поделившихся маленьких удельчиках. Но тем выше они блюли свою честь и воинскую доблесть. На городки с деревянными, много раз горевшими стенами, они не особо рассчитывали, а с половцами схлестывались неоднократно. Знали, что кочевники не выдерживают атак бронированных дружин. Невзирая ни на что, они решили драться в поле. Прибыли все кто мог: Юрий Рязанский, Федор Юрьевич, Олег и Роман Ингворовичи, князья пронский, коломенский, муромский. Из горсток удельных отрядов, по несколько сотен воинов, составилось войско. Даже, вроде бы, неплохое, значительное. Но навстречу выползла такая туча врагов, что и самым храбрым стало не по себе.

Юрий Рязанский попытался вступить в переговоры, послал к Батыю сына Федора с подарками. Однако хан рассудил, что время переговоров истекло, и велел Федора прикончить. Массы монголов и их вассалов развернулись в атаку. Рязанская рать развалилась по княжеским отрядикам. Одни сшиблись и рубились до последнего. Другие увидели, что их обтекают с флангов, побежали и их истребляли в погоне. Олег Ингворович раненым попал в плен. Батый ценил мужество, предложил служить в своем войске. Но князь отверг ханскую милость. Он исходил кровью, чувствовал, что умирает, молился и готовился предстать перед Творцом.

Татары хлынули на рязанскую землю, легко захватывали города, оставшиеся без защитников – Пронск, Белгород, Ижеславец. Для вторжений в чужие страны у них выработалась особая тактика. Впереди основных сил рассыпались загонами специальные части, задачей которых было посеять ужас. Поднять волну паники, чтобы парализовала саму возможность сопротивления. Эти загоны не брали пленных, не интересовались добычей – свою долю они получали от второго эшелона. А сами только жгли, убивали всех подряд, причем самыми жуткими способами. Как сообщает летописец, «груди взрезаху и желчь выимаху», «с иных кожи одираху, а иным иглы и щепы за ногти бияху».

Юрий Рязанский с остатками дружины сумел спастись с поля битвы, прискакал в свой город, вооружил жителей, организуя оборону. Но стены городов не были препятствием для монголов. Методика их взятия была расписана по дням. С войском заранее вели необходимое количество пленных, их выгнали на работы и в первый же день окружили Рязань бревенчатым тыном, пресекая вылазки. При ставке Батыя путешествовала тысяча китайцев для обслуживания осадных машин. Их распаковали из обоза, начали собирать и расставлять. А хан направил подчиненных на приступ. Не монголов, а второсортные контингенты – башкир, туркменов, болгар. Погибнут – не велик убыток. Гнали по очереди, сегодня одних, завтра других. Монголы стояли в резерве, понукали мобилизованных. А рязанцы защищали стены без смены, изматывались.

На шестой день осады, 21 декабря, стенобитные машины и лестницы были готовы, и грянул решающий штурм. В первом эшелоне опять побежали второсортные, за ними ринулись свежие, отдохнувшие татары. Оборону проломили. Рязань грабили и резали несколько дней. Пленных для забавы распинали, упражнялись на них в стрельбе из лука. После долгого воздержания в походе воины жадно набрасывались на женщин. На поверженных противников законы Ясы не распространялись, и блудом это не считалось. Законное вознаграждение, хватай любую, кто под руку подвернется, хоть простую девку, хоть боярыню, хоть княгиню. Но брать их с собой и держать при войске строго возбранялось, и татары, удовлетворив потребность, вспарывали им животы, перерезали глотки. От Рязани остались чадящие развалины и груды трупов, и орда по льду Оки двинулась к Коломне.

Тем временем в Чернигове рязанскому князю Ингорю тоже не обломилось никакой помощи – черниговцы и ратники Ярослава Всеволодовича все еще воевали за Галич и Киев. Ингорь поехал обратно, а вперед выслал боярина Евпатия Коловрата. Он-то и застал жуткую картину, царство смерти. Ни родного княжества, ни дома, ни родных… Евпатий не выдержал. Он собрал вокруг себя 1700 воинов – тех, кто сумел спастись, укрывался по лесам и глухим деревенькам. С этой горсткой боярин ринулся отплатить врагу. Точнее, умереть. Если все вокруг погибло, как же самому жить? Но умереть с честью, по-воински. Догнали монголов, неожиданно налетели на арьергарды, прорвались до обозов с осадными орудиями. Развивать успех стало уже некому, храбрецов окружили и уничтожили. Но Батыю их подвиг понравился, немногим уцелевшим он даровал не только жизнь, а отпустил на свободу.

А Юрий II все же наскреб по своим городам дружинников и ополченцев, поставил командовать сына Всеволода и послал на подмогу рязанцам. Но она опоздала. Возле Коломны, последнего рязанского города, ее встретил лишь отступивший князь Роман Ингворович. Оба князя были горячими, молодыми. Отходить дальше и отдавать народ на истребление сочли позором. Атаковали авангарды Батыя – дружно, яростно. В сече нашли свою смерть немало татар, сразили одного из ханов, любимого внука Чингисхана Кюлькана. Но татары развернулись в полную мощь, и битва кончилась так же, как предыдущие. Роман и почти вся русская рать полегли под вражескими стрелами и саблями, Всеволод с немногими соратниками оторвался от погони, умчался во Владимир.

Вслед за Коломной орда по Москве-реке вышла к Москве. Здесь княжил младший из сыновей Юрия II, Владимир. Его единственного взяли в плен живым. Прочих защитников и население пустили под нож, город спалили. По Яузе и Клязьме Батый повернул к столице великого княжества. По берегам рек горели деревни. Крошечные гарнизоны погостов уходили или вступали в последние скоротечные схватки. Как они сражались, как умирали, не знает никто. Мы знаем лишь, что эти гарнизоны были.

А Юрий II очутился в отчаянном положении. Он отправил с Всеволодом к рязанцам все наличные силы, и теперь у него не осталось почти ничего. Слал призывы к новгородцам, в Киев к брату Ярославу. Но Новгород и Киев были далеко, а неприятельская конница продвигалась стремительно. Государь нашел единственный выход. Сыновьям Всеволоду и Мстиславу поручил защищать Владимир, а сам выехал на Верхнюю Волгу собирать рать. Такой маневр мог стать успешным – если город продержится хоть какое-то время, то великий князь сформирует дееспособный кулак, будет угрожать тылам Батыя и заставит его снять осаду. Но… ведь для этого требовалось, чтобы Владимир продержался.

Да где ж ему было держаться! Монгольская тактика сеять панику давала именно те результаты, на которые она была рассчитана. Во Владимир стекались беженцы, добирались разбитые воины, приносили слухи один кошмарнее другого. 2 февраля появились татары, показали горожанам привезенного московского княжича, и настроение совсем упало. Царили разброд и обреченность. Всеволод и Мстислав Юрьевичи то рвались погибнуть «с честью и в поле» – выйти за стены и дать последний бой, то просили епископа Митрофана, чтобы их с женами и боярами прямо сейчас постригли в схиму. Сорганизовать множество людей, набившихся в город, оказалось некому. Кто-то вышел на стены, пускал стрелы, другие лишь молились и ждали конца.

Батый понял, что активных действий со стороны русских можно уже не ждать. Даже отделил часть войска, чтобы «попутно» захватить Суздаль, пополнить запасы. А Владимир брали по такому же распорядку, как Рязань. В первый день построили тын, потом собрали машины, на шестой день скомандовали штурм. Князья Всеволод и Мстислав с дружинами пробовали прорваться, но кольцо окружения было плотным, всех положили. А жены и дети князей, бояре и множество горожан заперлись в храме Успения Пресвятой Богородицы. Митрополит благословлял их на смерть, и она уже ползла в щели едким дымом – татары выкуривали людей, подожгли деревянные пристройки, подтаскивали горючий материал к воротам. Некоторым повезло, мирно задохнулись. Потом двери прогорели и враги вышибли их, вломились в храм убивать и увечить.

Грабили и другие церкви, дворцы, дома, выгребали дорогую утварь. По улицам сливались в один кошмарный вой выкрики татар, вопли боли, предсмертные хрипы, ошалелое мычание убиваемых коров, визг свиней, надрывные стоны насилуемых женщин, чьи-то последние призывы к отцу, матери – которые уже плавали в лужах крови с выпущенными внутренностями и разбитыми черепами. Сгоняли в осадный лагерь пленных, но больше по привычке, по инерции. Их было слишком много, девать их было некуда, тащить с собой и кормить незачем. У них отбирали что поценнее, что можно увезти: украшения, одежду. Тысячи полураздетых и совсем голых людей замерзали на февральском снегу. Живые не требовались, а мертвые были полезными – пусть остальные русские трепещут, пусть покоряются, пусть этот страх перед победителями отпечатается в них навсегда.

Батый утвердился в мысли, что сопротивление Владимирской земли уже сломлено. Уничтожив столицу, он больше не держал армию вместе, без опаски разделил ее. Так было легче пропитать коней и воинов, да и охват получался пошире. Один корпус пошел по Волге на Городец, Галич-Мерьский, другой выступил на Переяславль, третий на Ростов. За две недели пали 14 городов. Их брали без боя. После Владимира народ осознал, что крепости превращаются в ловушки, и бросал города, разбегался по лесам.

На стойких и упорных защитников враги наткнулись лишь в Торжке. Легко овладев каменными твердынями Владимира, они застряли у здешних бревенчатых стен на две недели. Выяснилось, что обороняться от монголов вполне можно. Горожане храбро отбивали атаки, ходили на вылазки, не позволяя татарам приблизиться и поставить осадные орудия. Ждали помощи от Новгорода… Но «братья» новгородцы, недавно объявлявшие за Торжок войны русскому великому князю, теперь повели себя иначе. Обсудили бедствие на вече, поспорили и постановили – воинов никуда не посылать, готовиться оборонять собственный город. Тем более, еще вопрос, дойдет ли до него Батый?

Новгородцев ждал и великий князь Юрий II, ждал брата Ярослава с полками. Он устроил лагерь в приволжских лесах на р. Сити. По его призыву пришел другой брат, Святослав из Юрьева-Польского, пришли племянники Константиновичи из Ростова. Привели 4–5 тыс. воинов, и все, больше никого не было… Пока князья ждали в лесах, им изменили даже их собственные богатые города. Ростов, Ярославль, Углич, Тверь вступили в переговоры с монголами, выплатили дань, предоставили продовольствие, лошадей, фураж, дали людей во вспомогательные отряды и обозы. А за это заслужили пощаду.

Мало того, укрывшись в чащобах, государь ничего не мог толком разузнать о монголах – об их корпусах сообщали с разных сторон, то ли они повернули на восток, то ли на запад, то ли прошли мимо. Зато враги четко знали о великом князе. В погоню за ним был специально отправлен корпус темника Бурундая. Он опрашивал пленных, жителей тех же Ростова и Ярославля. Татар обнаружили, когда они очутились совсем рядом и уже обходили русский лагерь. 4 марта князья построили верных витязей к битве, и для большинства она стала последней. Бурундай бешеным натиском опрокинул и раскидал отряд.

После этого драка разбилась на отдельные очаги. Ратники сплотились вокруг князей. Святослав прорубился через окружение и ушел. Государю Юрию II острая сабля снесла голову, вокруг него полегла вся его дружина. Василько Константинович сражался, как лев. Обессиленный, попал в плен. Ему предложили вступить в ханское войско. Он отказался. Ответил, что враги Отечества и веры Христовой не могут быть его друзьями. Предрек: «О темное царство! Есть Бог, и ты погибнешь, когда исполнится мера твоих злодеяний!» Его зверски умертвили и бросили в Шеренском лесу. Впоследствии у гробниц Юрия II и Василька стали происходить чудеса, Церковь признала их святыми.

Но это было позже, а уж до исполнения предсказания Василька Константиновича оставалось совсем далеко, несколько веков… На следующий день после битвы на Сити, 5 марта, пал Торжок. Отношение к героизму у монголов было, скажем так, не совсем однозначное. Иногда доблестными воинами восхищались, чествовали. Ну а жителей Торжка за их героизм было велено предать смерти – всех без исключения, от глубоких стариков до грудных младенцев. Впрочем, Батыю было из-за чего злиться. Созвав свои разошедшиеся корпуса, он двинулся к Новгороду, такой богатый город заведомо значился в ханских планах. Но оборона Торжка спутала их. Приближалась весна… Татары еще успевали добраться до цели, могли и захватить ее. Однако Батый не был авантюристом, он просчитывал все варианты. А если у Новгорода придется простоять несколько недель? Предстоял еще и обратный путь в степи. Если поплывут снега, разольются реки, отрежут армию в лесах и болотах, начнется падеж лошадей, голод… Не дойдя до Новгорода 100 верст, хан повернул назад.

На юг пошли не прежней дорогой, по которой все было выжжено. Да и дороги по льду становились все более ненадежными. Двинулись по возвышенностям, по разделам рек, и очутились возле Козельска. В нем княжил ребенок Василий из черниговских Ольговичей. Но князь-то был мальчишечкой, а бояре-опекуны и дружинники оказались смелыми и самоотверженными людьми, они решили драться насмерть. И горожане в Козельске были такими же, единодушно поддержали решение. А полчища Батыя к этому времени значительно поуменьшились. Монгольское ядро ханы сберегли, а вспомогательные отряды таяли. Их же первыми кидали в атаки, о них никто не заботился, и они умирали от трудов, болезней, жителей Средней Азии губила русская зима. Захлестнуть дерзкий город потоками воинов теперь не получалось, первые приступы были отражены.

Но и уйти татары не могли, на юге уже началась распутица, залила дороги непролазной грязью. Батый предпочел остановиться под Козельском. Когда нужно, хан умел действовать не только ужасом. Он запретил разорять окрестные вятичские села, милостиво обошелся с крестьянами, а за это они стали возить во вражеский лагерь хлеб, сено, овес. Много веков спустя жители Козельска помнили о предательстве, существовали деревни, из которых они не брали невест, не выдавали туда девушек замуж [16]. Разумеется, крестьянских поставок не могло хватить на всю армию. Хан высылал в разные стороны экспедиции фуражиров, а голодным вассалам указывал: запасы имеются в городе, берите его и пользуйтесь.

Штурмы повторялись, были разрушены деревянные стены, неприятели врывались на валы, но защитники стояли твердо, побивали и сбрасывали татар. Держались семь недель! Почти два месяца – под ливнями стрел, под летящими из осадных орудий камнями и зажигательными снарядами. Но подмоги не было, воины погибали, силы иссякали. Отчаявшись, козельчане пошли на вылазку. Для монголов она стала неожиданной. Ратники выплеснулись вдруг из города, налетели на лагерь, пробились к осадным машинам и изрубили их. Вернуться за укрепления им не дали. Военачальники тут же выслали отряды, отрезая героев от крепости. Последний бой был страшным. Окруженные дружинники мальчика-князя и горожане бились до конца, положили 4 тыс. врагов и в мешанине трупов полегли сами.

Татары назвали Козельск «злым городом». Батый отметил его такой же почестью, как Торжок. На развалинах крепости осталось только небоеспособное население – калеки, раненные, бабы, ребятишки. Всех их было велено перерезать, дограбить и сжечь, что еще не сгорело. А к этому времени и дороги в степь подсохли, дальше монгольское воинство без задержек и остановок покатилось к Дону.

А что же делала остальная Русь, когда погибала ее северо-восточная часть? Заперлась по городам? Дрожала от страха? Готовилась встретить врага, когда он придет на их земли? Да нет же! Распад страны и народа дошел до такой степени, что бедствие соседних княжеств вообще не относили к себе! Да-да, не относили. Именно это, а не монгольские зверства, было самым диким, самым потрясающем в русской трагедии. Другие княжества считались чужими государствами. Кому какое дело, если на них обрушилась катастрофа? Не помогали – это было еще полбеды. Нет, остальные русские продолжали… увлеченно сражаться друг с другом! Одолеть соперников казалось самым важным, куда важнее, чем какие-то татарские нашествия.

Михаил Черниговский прочно засел в Галиче. Чтобы удержать его, заключил союз с венгерским Белой IV, помолвил сына Ростислава с его дочерью. А Даниил Галицкий, втравивший Юрия II и Ярослава в войну с Михаилом, оказался союзником легкомысленным и ненадежным. Когда стало ясно, что владимирские полки не напугали черниговского князя и не вынудили уступить, Даниил вступил с ним в переговоры и согласился на сепаратный мир, получив за это Перемышль. Теперь Михаил мог не опасаться ударов с тыла, поднял все свои силы, оставил в Галиче Ростислава и двинулся отбивать Киев и Чернигов.

Ярослав Всеволодович готовился встретить его во всеоружии, но как раз в это время до Киева донеслись известия, что татары крушат владимирские города. Известия путаные, неясные, но способные ошеломить кого угодно, богатая и многолюдная Залесская Русь рухнула за какой-то месяц! Ярослав отозвал свои полки, размещенные зимовать по днепровским городам, и ушел на родину. Михаил без боя занял столицу, торжествовал, принял титул великого князя Киевского. Взялся распределять уделы, наградил Черниговом двоюродного брата Мстислава Глебовича. А его сын Ростислав возомнил, что теперь-то их род может заправлять на Руси как угодно. Тут же наплевал на договор с Даниилом Галицким и захватил у него Перемышль.

Но ссора была весьма опрометчивой. Ростислав отправился в поход на Литву, а Даниил без него вдруг появился возле Галича. Не осаждал, не обнажал меча, просто подъехал к стене и крикнул столпившимся там жителям: «Люди градские, до которых пор хотите вы терпеть державу иноплеменных князей?» Бояре тщетно пытались ударжать народ. Галичане забурлили, открыли ворота и ринулось к любимому князю, «как пчелы к матке». Знати ничего не оставалось делать, как тоже идти на поклон к Даниилу «с осклабленным лицом и облизывая губы». Он на радостях простил крамольников, сказал им только одно: «Исправьтесь!»

Однако возмутился Ростислав Михайлович, лишившийся удела. Помчался просить войска даже не в Киев, не в Чернигов, а в Венгрию, к отцу своей невесты Белы IV… Вот таким образом Русь «оборонялась» от татаро-монголов. А отсюда напрашивается и ответ: разве не заслужила она столь страшную кару?

44. Св. Александр Невский

Переяславль-Залесский, удел Ярослава Всеволодовича, в отличие от блестящего стольного Владимира, был городом скромным, тихим, уютным. Деревянные срубы детинца, резные терема, единственный каменный собор Спаса Преображения. Перед городом – раскинувшаяся гладь Клещина озера, со стен видны маковки монастыря св. Никиты Готского, где уже прославился подвигом русский святой, Никита Столпник. Здесь, в Переяславле, в 1220 г. у князя родился второй сын. Нарекли его довольно необычным для тогдашней Руси именам, Александром. Окрестили в честь преподобного Александра, игумена Куштского. Но уж наверное, вспомнили великого воителя Александра Македонского.

Ведь и отец княжича постоянно был в седле, сформировал сильный переяславский полк, водил рати то на болгар, то на литву, то в Эстонию, то на Днепр. Мать Александра, княгиня Ростислава, была дочерью Мстислава Удалого. Но у нее-то характер был совсем не воинственным. Она много времени проводила в церкви, сама любила и приучила детей к духовному чтению, отдавала себя заботам о бедных, больных, сирых, ее называли святой [89]. Старший брат Александра, смирный и благочестивый Федор, позже был причислен к лику святых. И самого Александра в детстве считали не от мира сего. Он надолго застывал вдруг над книгой, Псалтирью или Евангелием. Или замирал, глядя в окно, не замечая окружающих. Мечтал отправиться в паломничество на Святую Землю. Отец даже не на шутку опасался, что княжич оставит свет и пострижется в монахи. Но Александру выпал другой подвиг…

Уже в восьмилетнем возрасте ему довелось втягиваться в нелегкое княжеское служение, да не где-нибудь, а в бурлящем Новгороде. В ходе политических маневров Ярослав оставил там детей, Федора и Александра под присмотром верных бояр. В 1230 г. братья во второй раз очутились на новгородском престоле, попали туда в год эпидемии и неурожая, спасали голодающих, раздавали им хлеб из княжеских запасов. А в 1233 г. пришла пора женить Федора. Подобрали невесту, новгородку Харитину, но накануне венчания жених внезапно скончался. Невеста постриглась в новгородском монастыре св. Петра и Павла, стала еще одной русской святой. А Александр оказался вдруг старшим сыном, наследником.

Годы были совсем еще юными, а дела стали совсем взрослыми. Княжич сопровождал отца в походах, постигал военную науку не по рассказам, а в боях. Постигал и искусство править. Хорошо знал, что такое новгородские бунты с перекошенными от ярости ртами, выпученными глазами, смертоубийствами. Знал и вече, заседания важных и уверенных в себе «золотых поясов», их двусмысленные речи, уловки, скрытые угрозы. Учился выделять искренних и неискренних друзей, тайных и явных врагов. Учился лавировать, договариваться, а если нужно, то и подчинять своей воле, и голос его на вече «гремел, как труба».

Обладателю гремящего голоса исполнилось лишь 16 лет, а Ярослав отправился воевать за далекий Киев и Галич, оставил Александра в Новгороде княжить самостоятельно. Не побоялся оставить, хотя обстановка в сопредельных странах была более чем сложной. Немцы после полученной трепки остерегались связываться с русскими, занялись разборками со вчерашними союзниками, датчанами. Короля Вольдемара II обманом захватили в плен, когда он охотился, потребовали уступить завоеванные им земли Ордену. Но все чаще напоминали себя литовцы. У них выделился молодой талантливый вождь Миндовг, собирал вокруг себя разрозненные племена. Они совершенно затерроризировали полоцких князей, те даже перестали толком обороняться. При набегах отсиживались в городах, предоставляя литовцам потрошить их владения. Но и грабить у них было уже нечего, отряды проходили через их княжества «транзитом», появлялись под Псковом и Смоленском.

Но литовцы были врагами и для немцев, в 1236 г. Миндовг совершил то, что пока еще не удавалось русским. Встретил главные силы Ордена меченосцев и наголову разгромил их. Под литовскими мечами сгинули великий магистр Вольквин, несколько сановников младших рангов, много рыцарей. Германское духовенство, знать, города запаниковали – а ну как под знамена Миндовга перейдут латыши с эстонцами? Тогда прощай все завоевания, барыши, дальнейшие перспективы. Епископы, орденское руководство, богатые тузы Ганзы забили тревогу, обратились к папе Григорию IX и императору Фридриху II. Монарх и первосвященник не очень ладили между собой, но в данном вопросе оба откликнулись дружно и незамедлительно.

Был объявлен новый набор добровольцев в Прибалтику, а Орден меченосцев решили объединить с Тевтонским. Это была куда более грозная сила. К меченосцам стекался всякий сброд, в Латвии и Эстонии рыцари устраивались сами по себе, своевольничали, а в результате страдали то от эстонских повстанцев, то от русских, то от Миндовга. Тевтонские крестоносцы сохранили боевые традиции, выработанные в Палестине, прочно владели Пруссией, приобрели огромное влияние в Польше. Тевтонский великий магистр Герман фон Зальц пообещал, что отныне его новые подчиненные могут не опасаться литовцев и русских. Назначил к меченосцам нового магистра Андрея Вельвена, ввел устав тевтонских рыцарей, строго подтягивал дисциплину, вливал пополнения. Обновленный орден переоделся в тевтонскую форму с черным крестом и получил название Ливонского. Прибалтику не оставлял без помощи и папа Григорий IX. В декабре 1237 г. он провозгласил очередной крестовый поход – против язычников и русских…

Но в это же время по Рязанщине и Владимирщине потекли, расплескивая смерть, тумены Батыя. Юный Александр в Новгороде получал отчаянные призывы от дяди, Юрия II, призывы из Торжка. Рвался на выручку, убеждал, доказывал, но осторожные бояре осаживали его – с какими ратями лезть в мешанину, на явную погибель? А вече постановило только обороняться. Князь вооружал горожан, рассылал их ремонтировать обветшалые укрепления. И вместе с ними не верил своему счастью, узнав, что Батый повернул прочь. Славили Господа за такое чудо, служили благодарственные молебны…

За себя-то благодарили, но добредали ошалевшие люди, изнемогшие и надорвавшиеся воины, состарившиеся от горя молодухи, поседевшие дети. Приносили известия одно страшнее другого. Можно ли было свыкнуться с мыслью, что привычной и уютной Руси больше нет? Нет ни красавца Владимира, ни родного Переяславля, нет родственников, друзей, знакомых… К счастью, уцелел отец. Он благоразумно разминулся с возвращавшейся татарской ордой, прибыл во Владимир, принял осиротевший престол государя. «И бысть радость велика христианам, и их избави Бог от великая татар». Еще бы не радоваться! С подданными снова был великий князь! Причем как раз такой, какой требовался в критической ситуации – энергичный, решительный, волевой. Народ выползал из укрытий, стекался к нему. Князь здесь, теперь-то он все надалит, устроит.

Он и устраивал. Первым делом, еще с дороги, разослал приказы погребать мертвецов, чтобы не допустить эпидемии. Пресек разбои и мародерство, восстанавливал администрацию, уничтоженную сеть погостов. Начал разбирать споры о наследстве погибших. Перераспределил уделы. Из братьев Ярослава II остались в живых Святослав и Иван, им великий князь дал менее пострадавшие города, Суздаль и Стародуб-Клязьминский. Распределил владения сыновьям, племянникам. Александру, в дополнение к Новгороду, достались родной Переяславль-Залесский, Дмитров и Тверь. Застучали топоры, на руинах и пожарищах возрождались стены, вставали избы.

Очень пригодилось и сильное войско, вернувшееся с князем из Поднепровья. Литовцы катастрофу Руси оценили по-своему. Почему бы не попользоваться тем, что убереглось от татар? Двинулись на Смоленское княжество уже не грабить, а просто прибрать его к рукам. Легко овладели пограничными городками, захватили и сам Смоленск. Но оказалось, что русских воинов списали со счетов слишком рано. Ярослав с сохраненными полками двинулся на помощь смолянам, разметал и вышиб врага с русской территории, отбил Смоленск и посадил в нем править одного из местных князей, Всеволода Мстиславича.

Впрочем, и татары оставались поблизости. Летом 1238 г. Батый нацелил свое войско против половцев. Их объединил вокруг себя старый хан Котян. Но противостоять умелым монгольским полководцам и дисциплинированной армии разношерстные тучи половецких удальцов не могли. Татары неизменно били их раньше, побили и теперь. Победителям достались их табуны, стада, кибитки, жены. 40 тыс. всадников Котян увел в Венгрию, а остальные кланы покорились пришельцам и влились в их орду. Разделившись на несколько корпусов, военачальники Батыя прошлись по Северному Кавказу, заставили ясов, касогов и прочие народы подтвердить принесенные в 1223 г. клятвы о подданстве. Наведались и в Грузию, основательно опустошили ее и вынудили местных правителей платить дань.

А в 1239 г. татары опять появились в Поволжье. Погромили и подчинили мордву, вышли на Оку, разграбили и спалили Муром, Гороховец. На этот раз никто во Владимирском княжестве даже не подумал снаряжать рати, готовиться к бою. Как только люди услышали о татарах, поднялась паника. Люди, наученные горьким опытом, боялись быть застигнутыми в городах, бросали дома, имущество и разбегались кто куда по лесной глухомани.

Но враг больше не пошел на Залесскую землю. Перед следующим этапом Великого западного похода Батый всего лишь «подчищал» тылы. Приводил к общему знаменателю районы, оставшиеся в стороне от прошлых ударов, а заодно собирал запасы продовольствия, сколачивал новые вспомогательные части. Взамен погибших и выбывших из строя туркменов, башкир, болгар, в армию подгребали кавказцев, половцев, мордву, русских пленных. Хотя хватало и таких русских, которые начали добровольно переходить к татарам. Почему бы и нет? Служили же венграм, полякам, немцам. А у хана открывались куда более заманчивые перспективы обогатиться и возвыситься.

В том же 1239 г. орда начала наступление на Южную Русь. Оборона со стороны степи была запущена, после Калки многие крепости так и не восстанавливали. А те, что заново отстроили, заполыхали по всей границе. Переяславль пал так же быстро, как Рязань или Владимир. От него остались чадящие головешки и закопченые руины каменных храмов. Часть жителей перерезали, других угнали с собой обслуживать монгольские обозы и умереть где-нибудь на дорогах.

Чернигов оборонялся долго и доблестно. Князь Мстислав Глебович несколько раз выводил ратников в поле, дерзко и умело контратаковал, отгоняя татар от города. Со стен били камнеметы, и огромные камни без промаха находили жертвы в массах осаждающих. Казалось, что неприятелю вот-вот придется отступить. Но монголам было крайне важно поддержать ореол непобедимости, они бросали войска на новые и новые штурмы, и все-таки дожали, сломили защитников. Мстислав Глебович сумел ускакать, поехал в Венгрию, его город постигла такая же участь, как прочие героические города. Хотя корпус, бравший его, оказался настолько измучен и повыбит, что уже не мог продолжать боевые действия, Батый отвел его на Дон для отдыха и переформирования.

Другой корпус подошел к берегу Днепра напротив Киева. Им командовал Менгу, двоюродный брат Батыя. К великому князю Михаилу Черниговскому хан отправил посольство, даже прислал богатые подарки ему и столичной верхушке. Предлагал сдаться подобру-поздорову, не губить красивый город. Киевляне давно уже забыли и былой гонор, и былую воинскую славу. Вяло переходили под власть то одного, то другого князя, пальцем о палец не ударили для помощи Переяславлю и Чернигову. Но тут неожиданно в последний раз вскипела их столичная гордость. Забушевали на вече, оскорбились. Как посмели монголы обратиться к ним с таким предложением? К ним, матери городов русских?

Великий князь пробовал приструнить горожан, но его не стали слушать. Да и вообще авторитет Михаила упал – Чернигов погиб, реальной силы у него больше не было. Вышедшие из повиновения киевляне растерзали послов. Что ж, Менгу развернулся и ушел. Форсировать Днепр и брать Киев он не собирался. По планам Батыя, в 1239 г. операции ограничивались Левобережьем Днепра. А столичные жители ликовали! Ух какие они смелые! Прикончили нескольких татар, и напугали остальных. Лишь князь Михаил Черниговский понял, что Киев подписал себе приговор. Бросил Киев и подался на запад. Все туда же, в Венгрию. Возможность спасения видели не на Руси, а только оттуда. При дворе Белы IV собралась целая компания родственников – Михаил Черниговский, его сын Ростислав, двоюродный брат Мстислав, их союзник Котян…

Сплотить осколки Руси пробовал другой великий князь, Ярослав II Всеволодович. На случай дальнейшей борьбы в глубинах лесов строились запасные княжеские резиденции, эти мощные городища обнаружены археологами в Щелковском и Ногинском районах Подмосковья. Смоленского князя Ярослав полностью взял под свое покровительство. Заключил союз и с полоцким князем Брячиславом. Скрепили дружбу родством, владимирский государь женил сына Александра на полоцкой княжне Александре. Свадьбу сыграли в Торопце – во Владимире и Переяславле еще храмы не восстановили после татар, в Смоленске после литовцев.

Но и ждать более спокойных времен не стали. А если не суждено их дождаться? К браку, к продолжению рода, в те времена относились совсем иначе, чем сейчас. Свадьбы считались не веселыми гулянками, а священным ритуалом. Люди не переставали венчаться в годины бедствий, тяжелых испытаний. Это было долгом русского человека, русского князя – погибли соплеменники, значит, нужно пополнение. Погибнет даже все поколение князей – им потребуются преемники. Пример подавал сам Ярослав II. Хоронил родичей, подданных, не знал отдыха в трудах по восстановлению княжества, а его благочестивая супруга приносила мужу новых детей. Теперь и Александру пришел черед произвести потомство, и отец благословил его на брак знаменитой иконой Божьей Матери. Ярослав II носил второе, христианской имя – Федор, и икона получила название Федоровской.

После венчания молодые отправились не к отцу, не к тестю. Александр сразу вернулся в Новгород. Это раньше князья были в избытке, сейчас их не хватало, столь важный город нельзя было оставлять без правителя. Однако в Новгороде князь повторил свадебные торжества. Разумеется, не ради забав и лишних пирушек. Важно было подбодрить людей, показать им – несмотря на все удары, жизнь продолжается. Но Александр хотел и соединить свою семейную жизнь с новгородцами, прочнее сплотить их вокруг себя.

Это было совсем не лишним, и находиться рядом с молодой женой князю довелось не долго. Вслед за бурей с востока на Русь надвигалась еще одна, не менее страшная – с запада. Ведь крестовый поход был уже объявлен. Его организаторы не сидели сложа руки. Реформированный Ливонский орден собирал в Эстонии бронированный кулак. Для подкрепления удара подключился папа Иннокентий IV, настоял, чтобы немцы помирились с датчанами. Орден противился, не желал делиться добычей, но Рим нажал на рыцарей и добился своего, в 1238 г. в Стэнби было подписано соглашение, крестоносцы возвратили датскому королю часть Эстонии, а он выделял Ордену войска. Иннокентий IV подключил к крестовому походу и Швецию. Ее правитель ярл Биргер охотно откликнулся, папские и епископские проповедники, королевские чиновники принялись вербовать шведских воинов, гарантируя им на том свете отпущение всех грехов, а на этом – русские земли и богатства.

Успех выглядел очевидным и бесспорным. Русь обескровлена татарами, неужели она посмеет и сумеет сопротивляться? Ко всему прочему, у западных завоевателей хватало сторонников среди русской знати. Князь-перебежчик Ярослав Владимирович, пытавшийся овладеть Изборском и Псковом и посидевший за это в переяславской тюрьме, был прощен и снова очутился у немцев. У него, как и раньше, находили пристанище все русские изгнанники и изменники. Через них крестоносцы установили связи с некоторыми псковскими боярами, подкупали их, и в городе составилась сильная прогерманская группировка во главе с Твердилой Иванковичем. Такая же партия действовала в Новгороде. А нашествие Батыя давало западникам отличный повод для агитации, теперь они доказывали согражданам, что надо отдаться под власть Ордена или шведского короля, которые и защитят русских от татар.

У князя Александра имелась своя разведка, он получал известия о нарастающей опасности. Заранее начал предпринимать меры, чтобы достойно встретить ее. В 1239 г. он поставил несколько укрепленных городков по р. Шелони, а на берегах Финского залива и Невы учредил «морскую стражу». Наблюдение за подступами с моря несло местное племя ижорян. По численности оно было маленьким, но во все времена отличалось прочной дружбой с русскими. Предосторожности князя вполне оправдали себя. 7 июля 1240 г. старейшина ижорян Пелгусий (в крещении Филипп) заметил огромный шведский флот, приближавшийся к устью Невы.

Он сразу же выслал гонца в Новгород. Сменяя лошадей, тот сумел к вечеру доскакать до Александра и доложил о вторжении. В подобных случаях предусматривалось поднимать городское ополчение, дружины новгородских бояр. Но для этого требовалось постановление веча. Оно, как обычно, будет спорить, вооружаться или нет? Обсуждать, какую тактику выбрать, идти навстречу врагу или отсиживаться в Новгороде? Князь отлично представлял расклад сил на вече, учитывал, что не все «золотые пояса» выскажутся за решительные действия. Придется преодолевать их сопротивление. Если удастся протащить нужное решение, бояре вызовут своих воинов, разъехавшихся по деревням, начнут вооружаться городские ратники… Все это займет немало времени, а пока суд да дело, неприятель займет Ладогу, засядет в ней, получит в свое распоряжение укрепленный плацдарм…

Нет, князь распорядился иначе. В его личной дружине насчитывалось всего-то 300 витязей, зато они были готовы выступить немедленно. Александр кликнул добровольцев-новгородцев, их набралось около тысячи. Архиепископ Спиридон отслужил молебен, благословил бойцов, и князь произнес свои знаменитые слова: «Братья! Не в силе Бог, а в правде!» На рассвете 8 июля отряд был уже на марше.

А Биргер со своим воинством не спешил. Куда спешить? Он знал, что Александр все равно не успеет получить подмогу от отца. Знал и особенности новгородского правления, горожане будут долго толковать да взвешивать. Тем временем немцы начнут наступление на Псков, и русские совсем растеряются – в какую сторону разворачиваться. А если и выйдут против шведов, тем лучше. Проще разбить их в поле, тогда богатые города достанутся завоевателям без особого труда. Шведы выбрали на берегу Невы хорошую поляну, причалили. Расположились лагерем, поставили шатры и отдыхали после морского путешествия, выгуливали привезенных лошадей. Александру Биргер направил высокомерное послание: «Выходи против меня, если можешь! Я уже здесь и пленяю землю твою».

Гонцы ярла были удивлены, что ехать им довелось совсем недалеко. Русские дозоры перехватили их посреди дороги, и князь оказался тут же. Его пехота быстро двигалась на лодках, конница поспешала берегом. 11 июля прибыли в Ладогу. Александр по пути собирал хоть какие-то подкрепления для своего маленького войска, присоединил 150 воинов ладожского гарнизона, 50 ижорян. Через три дня добрались до Невы. Шведы не ожидали новгородцев и вели себя беспечно. Выставили охрану только со стороны реки, были уверены, что с тыла их надежно прикрывает непроходимый лес и болото.

Но Александр имел доскональные сведения о неприятеле, и наметил напасть на врага именно «с поля», со стороны берега. Ижоряне провели его отряды через чащобы неприметными тропинками, известными только им. А Пелгусий, дежуривший ночью, рассказал о своем видении – в тумане мимо него прошла лодка, гребцы были окутаны мглой, а в лодке стояли святые Борис и Глеб, говорили между собой, что надо помочь родичу Александру. Князь велел Пелгусию, чтобы он пока никому не сообщал об этом.

15 июля полторы тысячи русских заняли исходные позиции и с двух сторон ринулись на врага. У шведов начался переполох. Но они быстро обнаружили, что атакующих мало, цепляли на себя доспехи, ожесточенно зазвенели мечи. Однако Александр не давал противнику опомниться и построиться в боевой порядок, нажимал, давил. Его воины там и тут вклинивались в перемешавшиеся шведские толпы. Новгородцы прорвались к кораблям, крушили сходни, мешая соединиться врагам, оставшимся на кораблях и дерущимся на поле. Сам Александр пробился к ставке Биргера, схлестнулся с ним в поединке и нанес ему точный удар копьем в лицо. Удалец Савва подрубил и обрушил шатер шведского предводителя.

Это усилило неразбериху в стане противника, а новгородцы продолжали наседать. В рубке один за другим погибли несколько неприятельских начальников, свалился мертвым епископ, приехавший обращать русских в католицизм. Шведы начали отступать к кораблям. Сплотившись у берега, некоторое время держались, но к вечеру начали грузиться на суда и отчаливать. Сесть на корабли удалось не всем, некоторые были отрезаны, откатились в лес, но оттуда не вышел никто. Ижоряне свободно ориентировались в родных болотах, легко выслеживали врагов и истребили до единого. Шведы понесли огромный урон. Только трупами знатных воинов нагрузили два корабля, а на простых махнули рукой, бросили так. Под покровом темноты флот предпочел уйти восвояси…

В княжеском войске потери оказались ничтожными, погибло лишь 20 человек. А на Русской земле в этот день появился новый великий полководец. Александру исполнилось всего двадцать лет, но его имя загремело по стране, и молва присвоила ему прозвище, звучавшее, как титул – Александр Невский. Впрочем, молодой князь проявил себя и борцом за русское Православие, мудрым государственным деятелем. Он обратил внимание, что битва состоялась 15 июля, в день преставления Владимира Крестителя. Это был ответ на греческие возражения, что Господь не прославил Владимира посмертными чудесами. Разве победа малой кровью над многократно превосходящим врагом не была чудом?

Правда, патриархия все равно искала отговорки, но Александр не зря увлекался духовными книгами, изучал церковные правила. Он указал, что Владимир был в свое время новгородским князем и добился его признания хотя бы местночтимым новгородским святым. Общерусской канонизации св. равноапостольного Владимира сумеет добиться лишь далекий потомок св. Александра Невского – благоверный царь Иван Грозный. Но тогда уже и Русская держава будет другой, и от Византии останутся одни воспоминания…

А пока князя, вернувшегося с победой, славил Новгород. Жена заливалась радостными слезами, обнимая его, живого и невредимого. Вместе возносили благодарственные молитвы перед семейной Федоровской иконой Пресвятой Богородицы. Кстати, ей тоже суждено будет прославиться. В 1613 г. этой чудотворной иконой будут благословлять на царство Михаила Федоровича, и она станет семейной святыней династии Романовых.

45. Св. Александр Невский и  Ледовое побоище

Стремительный бросок Александра на Неву и молниеносный разгром шведов спасли Русь от очень серьезной беды. Потому что, по планам врагов, Биргер должен был ударить одновременно с немцами. Он опередил крестоносцев лишь на пару недель. Новгородскую землю намечали взять в «клещи». С севера шведы, с юга Орден. Попробуй-ка, отбейся, княже…

Не успели новгородцы отпраздновать победу и отпеть павших героев, как гонцы на загнанных лошадях принесли вести о другом вторжении. У границ появился весь цвет орденских рыцарей, ополчение Дерпта, Феллина, Оденпе. Эта армия внезапно подступила к Изборску, кинулась на штурм и овладела городом. При этом немцы «убивали или брали в плен всех, кто только осмеливался защищаться. Вопль и стоны раздавались по всей земле». Псковичи быстро вооружились, выступили навстречу захватчикам. Рыцарская атака смяла их, воевода Гаврила Гориславич и 800 ратников остались лежать на поле боя, их товарищи покатились назад.

Немцы погнались за ними, пытались ворваться в Псков на плечах бегущих. Горожане отбросили их, но рыцари подожгли посад, расположились возле стен. Они были каменными, взять не так-то просто, однако в городе заправлял Твердило Иванкович со своими заговорщиками. Настояли на переговорах с осаждающими, посредником стал князь-изменник Ярослав Владимирович, и в сентябре 1240 г. было подписано соглашение. Псков переходил в подданство Ордена, отдал в заложники детей «лучших» граждан. В город вошел немецкий гарнизон, а Твердило Иванкович получил должность германского наместника [52, 89].

От Новгорода до Пскова 150 км, вполне успели бы прийти на выручку. Но… заявили вдруг о себе новгородские «твердилы иванковичи». Князь Александр хорошо понимал, что против Ордена рейдом дружины и добровольцев уже не обойтись. Потребовал собирать на войну деньги, формировать большое войско. «Золотые пояса» на вече с треском провалили его предложения. Запретили призывать «низовые» полки с Владимирской земли, не позволили мобилизовывать новгородцев. Мало того, возбудили в городе волнения. В конце 1240 г. вместо похода на немцев Александру Невскому пришлось уехать в Переяславль-Залесский. Точнее, его выгнали. Князя-победителя, только что уберегшего новгородские владения от чужеземцев, выставили вон, как прислугу, не угодившую хозяевам! И впрямь не угодил, посмел перечить городским тузам, мешал им капитулировать…

Знать Южной Руси вела себя не менее слепо. Татары покоряли нашу страну не за неделю, не за месяц. Батыю понадобилось для этого целых три года! Но за три года князья так и не смогли примириться между собой! После того, как Михаил Черниговский уехать в Венгрию, Киев поспешил занять Ростислав Мстиславич из смоленских князей. Ну а как же, престижный престол оказался вдруг свободным… Но это возмутило Даниила Галицкого. Почему в Киеве уселся какой-то второсортный князек? Даниил повел на него войско. Киевляне, уничтожив татарское посольство, о своем достоинстве больше не вспоминали. Пришел Ростислав – приняли безоговорочно, явился Даниил – опять не возражали. Ростислава он объявил своим пленником, а титул великого князя Киевского принял сам. Но положение древней столицы было слишком опасным, и Даниил в ней не остался. Уехал, увез свергнутого князя, а наместником назначил тысяцкого Дмитра.

В это же время разразились скандалы при венгерском дворе. Баронам очень не понравилось, что Бела IV принял на службу хана Котяна с половцами. Заопасались, как бы король, опираясь на кочевников, не прижал вассалов, не покусился на их «свободы». Феодалы подло убили Котяна и набросились на его подданных, принялись уничтожать их. Остатки половцев снялись с места и через Болгарию ушли к византийцам, в Никейскую империю. А к черниговским князьям Михаилу, Ростиславу и Мстиславу Глебовичу Бела IV отнесся крайне нелюбезно. Из властителей они превратились в эмигрантов, растерявших свои владения, а нищие родственники королю не требовались. Помолвку своей дочери с Ростиславом он расторг и отослал князей прочь.

Они сунулись было в Польшу, но и там их приняли более чем прохладно. Только после этого Михаил Черниговский надумал обратиться к своим русским соперникам, Даниилу Галицкому и его брату Васильку Волынскому. Тут-то и выяснилось, что воевать им было… не из-за чего! Да, не из-за чего. Не пойми зачем месились столько лет, отбирали друг у друга города, величались победами, наводили на противников поганых, то бишь католиков и половцев. А теперь Михаил раскаялся, и Даниил сразу согласился мириться. Отписал к Ярославу II, просил простить черниговского князя. Владимирский государь ничуть не возражал. Еще до татарского нашествия ему попалась в Каменце жена Михаила, она так и жила в Залесской земле с овдовевшей дочерью, ростовской княгиней. Ярослав любезно отправил ее к мужу. А Даниил Галицкий великодушно поделился городами. Сыну черниговского князя Ростиславу отдал Луцк, самому Михаилу «навеки» уступил Киев, лично повез его сажать на престол. Но было уже поздно. К Киеву подходили татары.

Целью очередного похода Батый наметил Венгрию и Германию, а Киев стал первым городом на пути к ним. В декабре 1240 г. несметные полчища по льду пересекли Днепр и обложили город. Летописец сообщал, что от скрипа телег, рева верблюдов и волов, конского ржания и человеческого гомона на киевских улицах и площадях ничего не было слышно. Спаслись те, кто догадался вовремя разойтись по лесам, как это сделали печерские монахи. Большинство населения, наоборот, набилось в городские стены. Защищались отчаянно, но управлять массами разношерстного люда было невозможно, татары тучами стрел подавляли оборону, подтаскивали стенобитные машины. Проломили укрепления и хлынули на штурм.

Бой продолжался и на стенах, на улицах. Город был огромным, татары не сумели за один день занять его. Жители оттягивались и скапливались в центре вокруг Десятинной церкви, за ночь соорудили бревенчатую стену. Но все было напрасно, наутро возобновилась атака, и все кончилось. Впрочем, понадобилось еще несколько дней, чтобы разграбить Киев. Батый предоставил воинам полную волю, они гребли свою законную добычу и получали законные удовольствия. Обчищали храмы, гробницы. Выискивали и резали людей по домам и подвалам. Воевода Дмитрий попал в плен раненым, Батый похвалил его за храбрость и зачислил на службу в собственную свиту. Прочих горожан умерщвляли, хотя некоторым сохранили жизнь. У татар теперь имелась прочная база в причерноморских и волжских степях, для домашнего хозяйства требовались рабыни.

Нахватали и рабов для обслуживания армии, она двинулась на Буг и Днестр. Здесь было много мощных каменных крепостей. Но князья, узнав о гибели Киева, уже не отваживались сопротивляться, бежали за границу. Михаил Черниговский выехал в Польшу, Даниил Галицкий в Венгрию, они еще цеплялись за надежду создать коалицию с чужеземцами, вместе остановить врага. Даниил предлагал союз Беле IV, сватал его дочь за сына Льва. Куда там! Бела отшил князя так же, как перед этим Михаила Черниговского. Нашествие Батыя даже обрадовало короля – пускай татары погромят Галицию и Волынь, а венгры потом наложат на них лапу.

Простым русичам на чужбине было делать нечего. Кто-то прятался по мере возможности, кто-то садился в осады. Города без князей отбивались сами по себе. Один за другим рушились и горели Владимир-Волынский, Луцк, Галич. Подолгу осаждать крепости татарам было некогда, взять Каменец они не смогли и пошли дальше. Мог бы уцелеть и Ладыжин, крепкие стены не поддались осадным орудиям. Но Батый пообещал помиловать горожан, они открыли ворота, и их перерезали всех до единого. За пару месяцев юго-западную окраину опустошили даже похлеще, чем Владимирскую Русь. Пленный воевода Дмитрий, ставший приближенным Батыя, пытался спасти то, что еще уцелело. Уговаривал хана, что пора ударить на более опасного противника, венгерского короля.

Конечно, у воеводы вряд ли получилось бы перехитрить Батыя. Но его советы совпали с мыслями монгольского командующего. Он видел, что Русь потрепали уже достаточно. Если какие-то города еще не покорились, то покорятся потом, никуда не денутся. Хан приказал следовать дальше. К полякам и венграм отправили делегатов с обычным требованием, стать монгольскими подданными. Те и другие послов прикончили. Короли кичились своим могуществом, Бела IV поднял многочисленное войско вассалов, польский Генрих Благочестивый позвал немцев, к нему пришли германские князья и тевтонские рыцари.

Но Батый оценивал противников иначе. Европейцев он считал более слабыми воинами, чем русских, поэтому не побоялся разделить орду надвое. Одна группировка двинулась через Карпаты, другая севернее. Она захватила и опустошила Сандомир, Краков, а в Силезии возле Лигнице встретила польско-немецкую армию и 9 апреля 1241 г. смела ее начисто. В знак свидетельства о победе монголы отрезали и отослали на родину 9 мешков правых ушей перебитых рыцарей. А через два дня, 11 апреля, южная татарская группировка возле Шайо уничтожила еще одну армию, венгерско-хорватскую. Королю Беле IV пришел черед удирать за границу, а татары за убитых послов сровняли с землей его города.

Теперь враги разгуливали по европейским странам, а русские князья стали возвращаться на родину. Они прибыли в мертвую пустыню. Даниил Галицкий и его брат Василько не смогли въехать ни в Брест, ни во Владимир-Волынский из-за смрада множества разложившихся трупов, поселились в Холме, чудом избежавшем общей участи. Следом появился Михаил Черниговский. Он успел поскитаться по разным странам, но его нигде не приняли, а немцы вдобавок ограбили. На Руси он вспомнил, что ему уступили престол великого князя Киевского. Однако жить в Киеве оказалось невозможно – там гнило куда больше трупов, чем в Бресте. Михаил обосновался на острове около города. Для очистки и восстановления столицы у него не было ни людей, ни собственных сил. Пожилой князь посидел-посидел рядом с былым вожделенным Киевом, понял, что за титулы и престолы больше держаться не приходится, и уехал в родной Чернигов.

Но даже такое страшное бедствие не смогло изменить психологию большинства русской знати! Рухнула вся страна, земля пропиталась кровью, а всего лишь через несколько месяцев на развалинах городов и костях жертв возобновились свары! Снова запели стрелы и ломались копья, поражая соотечественников! Галицкие бояре сочли, что власть Даниила подорвана, воеводы не пускали его в города. Расхватали княжеские владения, соляные промыслы, принялись самовольно распоряжаться ими, а на княжение позвали сына Михаила Черниговского Ростислава, согласного быть марионеткой аристократов. Но в городке Бакота засел печатник (канцлер) галицкого властителя Кирилл, отразил от своих стен ростиславовых и боярских дружинников. А Даниил с братом Васильком собрали кого смогли под свои знамена, обрушились на противников и разгромили их, Ростислав уже привычно скрылся в Венгрию.

Зато в Новгороде крамольникам пришлось призадуматься. Немцы наступали совсем не так, как татары. Они продвигались поэтапно, шаг за шагом, зато прочно закрепляли приобретения. В Псков Ливонский орден назначил двух правителей-фохтов, разместил рыцарей, а власть Твердилы Иванковича стала чисто номинальной. Распоряжался не он, а немцы. Они установили свои законы, сами драли с людей подати, закрепощали русских, гоняли на работы, сами карали непокорных, вешая на городских стенах. Торговлю захватили рижские купцы. Твердиле и прочим предателям досталась всего лишь роль прислужников – обеспечивать исполнение приказаний начальства.

Новгородские «золотые пояса» забеспокоились. Замышляя передаться немцам, они мечтали совсем не о таком положении. А простонародье было сбито с толку. Бояре-то настраивали его, что крестоносцы не враги, война с ними не нужна. Увидев, что на самом деле творится на Псковщине, новгородцы заволновались. Но Орден полагал, что заигрывания с русскими уже можно отбросить. Прогнозы организаторов крестового похода сбывались, ослабленная страна не оказала сопротивления, Псков заняли так легко! Известия об этом разносились по Германии, и в Прибалтику засобирались новые рыцари, ландскнехты-наемники, безземельные дети и племянники феодалов. Спешили не упустить шанс, пополнить пустые кошельки, разжиться владениями.

Зимой 1240/41 г. немцы пересекли русскую границу не только под Псковом, но и на другом участке, по берегу Финского залива. Здесь обитало финское племя вожан. Оно было настроено совсем иначе, чем верные ижоряне. Крестоносцы подкупили вождей, они перекинулись на сторону захватчиков, племя согласилось платить дань, и на месте погоста Копорье рыцари с помощью вожан отстроили сильную деревянную крепость.

Теперь враг обтекал Новгород с двух сторон, с севера и с юга. От Копорья и Пскова начались набеги. Отряды рыцарей и их вассалов захватили город Тесово, разграбили села по Луге до погоста Сабли, отобрали у крестьян весь скот. Немецкие разъезды появлялись на дорогах в 30 верстах от Новгорода, грабили и убивали купцов. В оккупированные районы прибыли латинские священники, принялись насильно перекрещивать русских. Папа Григорий IX радовался. Уже раскатал губы, что Новгород у него в кармане и заранее передал все новгородские земли в состав епархии эзельского епископа Генриха. 13 апреля 1241 г. Генрих заключил с Орденом соглашение. Рыцари должны были отделять епископу сотую часть доходов с территорий, которыми они овладеют, а остальное оставляли себе [89].

Выручить новгородцев мог только Ярослав II. Хочешь не хочешь, а приходилось идти к нему на поклон. Сейчас-то и многие бояре осознали – ошиблись, надо защищаться. А те, кто этого еще не осознал, прикусили языки, иначе народ растерзает. Отправили послов к владимирскому государю. Правда, «золотые пояса» попытались сделать хорошую мину при плохой игре. Чтобы не извиняться перед Александром Невским, просто попросили Ярослава прислать к ним князя. Надеялись, что он сам назначит Александра. Но Ярослав давно имел дела с Новгородом, и маневры городской верхушки сразу раскусил. Он притворился, будто не понял истинной подоплеки посольства. Дал на княжение второго своего сына, Андрея. Ну а как же, ведь вы были недовольны Александром? Получите его брата.

Новгородцы сникли. Андрей-то им был без надобности, по авторитету и военным способностям ему было до Невского очень далеко. Помялись, покумекали и снарядили куда более представительное посольство из «лучших людей» во главе с архиепископом Спиридоном. На этот раз просили персонально Александра. Признали, что были неправы, провинились перед князем. Но Александр был настоящим христианином и зла на них не держал. Речь шла о судьбах Руси, и он «не можаше терпети достояние отечества своего от неверных расхищаемо». Какие здесь могли быть личные обиды? Князь поставил только одно условие – предоставить ему на время войны всю полноту власти.

Приехал в Новгород, быстро собрал ополчение. Самым опасным он считал северное направление. Шведы могли оправиться от поражения, повторить высадку у Финского залива, соединиться с немцами у Копорья. Но пока противник на этом участке был слабее, чем на юге, и Александр действовал без промедления. Стремительно выступил к Копорью, неожиданно очутился под стенами крепости, с ходу скомандовал штурм, и вскоре новгородцы уже орудовали мечами внутри укреплений, ошеломленные остатки гарнизона сдавались. Северный плацдарм врага был ликвидирован, Копорье разрушили до основания. Пленных немцев князь отпустил, «милостив бе был паче меры». Идите подобру-поздорову и больше на Русь не лезьте. Но милость Александра распространялась не на всех. Одно дело – неприятели-чужеземцы, а предатели – совсем другое. Прощается ли иудин грех? Изменников из числа вожан и чуди, перешедших на службу к Ордену, князь велел повесить.

Но освободить с налета Псков Александр не рассчитывал. Здесь немцы успели устроиться основательно, они уже ждали удара. Война предстояла серьезная и нелегкая. Князь поручил новгородским воеводам снаряжать рать, а сам отправился к отцу, испросил у него «низовые» полки, лучшее владимирское войско. Ярослав II и его сын призвали подмогу и из Мурома, пригласили добровольцев из Смоленска и Полоцка. Александр привел эту армию в Новгород поздней осенью 1241 г., когда был собран урожай, чтобы кормить воинов, когда установились зимние пути.

Немцы в Пскове тоже не дремали, наращивали оборону. Однако князь действовал четко и грамотно. Среди зимы он разослал свои отряды, они одним махом перекрыли дороги, ведущие к Пскову. К городу подошла многочисленная владимирско-новгородская рать. Времени на осаду не тратили – враг как раз и рассчитывал, что о русском наступлении узнают в Эстонии и Риге, придут на помощь. Лестницы заготовили заранее. Под прикрытием лучников воины бросились на приступ. А на защиту города вышли только рыцари и их слуги. Подневольные псковичи досыта напробовались орденской власти, сражаться за нее ни у кого желания не возникло. Наоборот, старались вредить поработителям.

Русские первой же атакой прорвали цепь гарнизонных воинов на стенах и башнях, в рубке полегли 70 рыцарей со своими оруженосцами и подручными. Горожане высыпали из домов, встречали освободителей хлебом-солью, слезами радости. К Александру привели шестерых орденских чиновников, управлявших Псковом. И опять князь показал, что его христианское милосердие далеко не безгранично. Это были не воины, взятые в бою, эти деятели прибыли хозяйничать. А в свидетелях и пострадавших от их преступлений недостатка не было. Всплыли глумления над святынями, надругательства над женщинами, казни, грабежи. Всех шестерых Александр предал смерти, а бояр-изменников отправил для суда в Новгород.

Пока князь и его войско брало город, ватаги простых новгородских мужиков и псковские крестьяне очищали окрестную землю. Немцы уже раздавали деревни феодалам, некоторых война застигла в приобретенных селах, другие прислали доверенных слуг. Участь их была печальной, народ побивал всех подряд. Но Александр понимал, что главная схватка еще впереди. Он приказал псковичам, чтобы тоже собирали ополчение. После германских безобразий город откликнулся единодушно, боеспособные мужчины рвались расквитаться с крестоносцами и занимали место в строю. С пополненной ратью князь вступил в Эстонию, принялся разорять неприятельскую территорию.

Но и Орден уже готовил сокрушительный контрудар, поднял рыцарей, отряды ливов, латышей, эстонцев, на подмогу подоспели датчане. Причем с Александром заведомо решили расправиться, как с защитником Юрьева Вячко. Рассуждали, что убили смелого князя и Эстония досталась крестоносцам. Нужно и этого князя прикончить, тогда падет Русь. У села Хаммаст передовой отряд новгородцев напоролся на главные силы врага, и его раздавили. Воеводы Домаш Твердиславич и Кербет сложили головы в неравной драке, бежавшие воины рассказали Александру – на русских валит вся мощь Ливонского ордена.

Назревала решающая битва, и князь схитрил. Он сделал вид, будто хочет уклониться от сражения, начал отступать. Германское командование клюнуло на уловку, двинулось следом. А Александр Невский заманивал врага на выгодную для себя позицию, на лед Чудского озера. Весной он был еще крепким, идеально подходил для развертывания и маневров войск. Русские остановились у острова Вороний Камень, в узкой части водоема, где Чудское озеро соединяется с Псковским. Общие силы сторон были примерно равны, по 15–20 тыс. воинов. Но преимуществом Ордена была тяжелая панцирная конница. Она всегда строилась клином, русские называли его «свиньей». На острие сосредотачивался кулак отборных бойцов, ряды рыцарей прикрывали строй с боков, а в середине шла пехота. Разогнавшись в атаке, «свинья» прошибала шеренги противника, а потом вступали в дело пешие ландскнехты и довершали разгром. В таких количествах, как на Чудском озере, рыцарская кавалерия собиралась редко.

Александр развернул рать вдоль русского берега. В центре он поставил воеводу Раздая с новгородскими и псковскими ополченцами, а на флангах разместил владимирские полки и конные дружины. Князь обратился к воинам, воодушевил их призывом постоять за русскую землю. Они преисполнились «духа ратного», говорили Александру, что «ныне приспе время положити главы свои за тя!» День «положити главы» настал 5 апреля 1242 г. На рассвете блистающая сталью «свинья», набирая скорость, покатилась к русским боевым порядкам. Ее встретил дождь стрел. Кто-то из крестоносцев слетал с седла, и его добивали копыта коней, но атака казалась неудержимой. Сомкнутый таран рыцарей прорезал надвое передовой полк, проломил ощетинившиеся копьями ряды новгородцев.

Но дальше конница уткнулась в высокий заснеженный берег, завязла и застопорилась. А с флангов навалились русские полки. Летописец сообщал: «Тогда бысть сеча зла на немцы и на чудь, трус велик от копейного коления и звук от мечевого сечения, яко и озеро помрьзе двигнутися, и не бо видете леду, покрыто бо бяше кровью». Этот автор был очевидцем «копейного коления», «мечного сечения», залитой кровью ледяной глади. Описывал, как в разгар битвы он сам видел «полки Божии на воздусе». Умелые владимирские бойцы пробивались сквозь рыцарское боковое охранение, копейные удары княжеских дружин опрокидывали вражеских латников. Фланги порушили, врубились в эстонскую и латышскую пехоту, косили ее, как траву. А головное ядро лучших орденских рыцарей взяли в клещи и окружали. Русские запасли специальные крюки, стаскивали крестоносцев с коней, глушили топорами и булавами, разбивая шлемы вместе с черепами.

Смешавшиеся неприятели начали откатываться назад. Но уйти им не давали, преследовали и долбили. Бегущую лавину целенаправленно загоняли на участок, где со дна били ключи, и лед был тонким. Под тяжестью тысяч людей в доспехах, сотен лошадей, он стал трещать и ломаться, целые подразделения проваливались и тонули. Рыцарей погибло по одним источникам 400, по другим 500, а пеших ландскнехтов никто не считал, их тела валялись «на семи верстах». Это был невиданный по масштабам разгром. Каждый рыцарь сам по себе являлся сильной боевой единицей, командиром отряда. Для сравнения можно отметить, что в 1214 г. в битве с французами при Бувине пало 70 германских рыцарей, и вся Европа заговорила о тяжелом поражении немцев. [89]. На Чудском озере произошло именно «побоище». 400–500 рыцарей, да еще 50 попало в плен!

Во Пскове и Новгороде празднично трезвонили колокола, все население с крестами и иконами выходило встречать победителей. Князь Александр подвел красноречивый итог: «Кто с мечом к нам придет, тот от меча и погибнет. На том стояла и стоять будет земля русская». А уж немцы были в полном шоке. Магистр Тевтонского ордена Балк отправил датскому королю паническое послание, молил об экстренной помощи. Но Александр трезво оценивал, что бороться сейчас за Прибалтику Русь не в состоянии.

Потрясение и панику ливонцев он использовал, чтобы заключить прочный мир. За такое предложение немцы ухватились с радостью и облегчением. Они навеки отрекались от русских земель, уступили спорные приграничные районы. Пленных князь отпустил в обмен на псковских заложников. С изменниками был другой разговор. Впрочем, даже с ними он обошелся достаточно милосердно, персонально разобрался в вине каждого и к смерти приговорил лишь троих. Но новгородцев это не удовлетворило, они перерешили по-своему и перевешали половину пленных псковских бояр.

46. Св. Александр Невский и  рождение Золотой Орды

Александр Невский умел бить врагов, но умел и прощать их. Князь Ярослав Владимирович, наводивший немцев на Изборск и Псков, с запозданием одумался, наконец-то уяснил, что от Ордена ничего хорошего ждать не приходится. Он вернулся на Русь, покаялся, и Невский принял его, даже посадил княжить в Торжке. Рассудил, что в столь тяжкое время ни один меч не будет лишним. Хочешь искупить вину перед Богом и людьми – пожалуйста, искупай, служи…

Потому что врагов меньше не становилось. По весне 1242 г. посекли и потопили подо льдом псов-рыцарей, а летом на новгородские и смоленские земли нахлынули литовские банды. Низовые полки Александр уже отпустил к отцу. По зиме повоевали, а летом ратникам надо было браться за мирную работу, мужских рук не хватало. Но на литовцев князь повел собственную дружину и новгородцев. От спасающихся крестьян узнавали, какие села сейчас грабят. Князь стремительно маневрировал, бросался то в одну сторону, то в другую. По очереди отделали семь неприятельских отрядов, перебили семерых князьков. А те, кому посчастливилось не попасть под удары, поторопились исчезнуть с русской территории.

Но и не все татары ушли с Батыем. Хан оставил часть воинов в причерноморских степях. Они должны были охранять тылы, стада. С ними остались и семьи основной армии. Теперь эти скопища систематически, не спеша, прочесывали княжества, еще не затронутые нашествием – Северское, Трубчевское, Курское. Пока их братья, отцы, мужья путешествовали по Европе, тыловые родичи старались сколотить богатые хозяйства, набирали скот, невольников. Женщины у татар отлично владели оружием, успешно заменяли ушедших мужчин в налетах на южные села и города. Но они отличались и особой свирепостью. Красивых рабынь умерщвляли или уродовали, отрезая носы, чтобы мужья не соблазнились. Учили своих детишек, давали им дубинки, усаживали русских малышей в ряд и приказывали убивать их ударами по головам. Пускай тренируются, привыкают быть воинами и правителями [31].

Тем временем победоносные тумены опустошали Чехию, Хорватию, Боснию. Они потерпели лишь одно поражение, чехи разбили монгольский отряд при Оломоуце. Однако Батый приходил к убеждению – прочно покорить столько стран и народов невозможно. Сперва надо закрепить и освоить завоевания поближе. В непрерывных схватках и переходах постепенно редели не только вспомогательные части, но и цвет монгольской конницы. В 1242 г. орда достигла Адриатики. Решение курултая, дойти до «последнего моря», можно было признать выполненным, и Батый повернул назад.

А вдобавок ко всему, армию догнало известие из далекой восточной столицы, Каракорума. Там умер верховный хан Угэдей. Для Батыя это было очень плохо. Несколькими годами раньше, в 1238 г., сын Угэдея Гуюк и другой родич, Бури, на пиру нахамили командующему. Он отослал нарушителей дисциплины в Монголию, Угэдей крепко пропесочил обоих, лишил всех чинов и должностей. Но потом конфликт замяли, верховный хан попросил Батыя снова принять их в подчинение. Сейчас Гуюк оказался ближайшим наследником покойного отца. А до курултая, до выборов нового властителя, регентство захватила мать Гуюка Туракина, слепо любившая сына и возненавидевшая Батыя, который «унизил» его.

В такой обстановке лучше было держаться подальше от Каракорума. Батый еще раньше задумывался об этом, присмотрел себе личные владения – захваченные половецкие степи. Он не собирался давать повод Туракине и Гуюку объявить себя мятежником, не отделялся от монгольской державы и выражал верность центральному правительству. Но расстояние позволяло чувствовать себя в безопасности и властвовать по сути самостоятельно. На обратном пути войско погромило Болгарию, ей пришлось признать подданство монголам, и утомленные полчища всадников, перегруженные добычей, радостно вступили в Причерноморье, уже «свое», знакомое, безопасное.

Великий западный поход завершился, армия распускалась. Многие воины разъезжалась на родину, кто в Монголию, кто в Сибирь, кто в Среднюю Азию. Другие предпочитали остаться со своими ханами. Для чего тащиться за тридевять земель, если дома тебя не ждет ни богатств, ни семьи, родичи за несколько лет забыли о твоем существовании? А здесь ты достиг определенного положения, у тебя есть служба, запросто можно найти жен, хватает земли для перекочевок, баранов, лошадей – не будешь же их гнать за тысячи верст. Ханы перераспределили улусы. Братьям Батыя достались Белая Орда в Южной Сибири и Синяя Орда в степях нынешнего Казахстана. А себя великий завоеватель никак не обидел, отхватил все приобретения к западу от Урала. Для своей ставки он выбрал место в низовьях Волги, велел строить город Сарай.

Его улус получил название – Золотая Орда. Подавляющее большинство золотоордынцев составили уже не монголы, а половцы, печенеги, торки, берендеи, башкиры, буртасы. В общем, те же народы и племена, которые раньше соседствовали с Русью, и с которыми она успешно справлялась. Но хан объединил их и спаял монгольской дисциплиной. В прежних походах они были воинами второго сорта, расходным материалом из вспомогательных отрядов. Теперь Батый уравнял их в правах с монголами, над ними ставились опытные командиры, обучали их монгольским боевым приемам. Таким образом, хан формировал новую армию. С ней можно было уверенно властвовать, а если придется, то защищаться и от Гуюка.

Для Руси рождение Орды обернулось очередным нелегким испытанием. Ждали, как бы снова не налетело татарское воинство. А вместо воинства по городам вдруг поехали ханские гонцы. Батый приказывал князьям прибыть к нему и изъявить покорность, принять в своих княжествах наместников-баскаков. По сути, это был ультиматум, и ответ на него напрашивался сам собой. Не подчиниться – значило воевать. С какими силами? С горожанами и крестьянами, которые после пережитых ужасов разбегались при одних лишь слухах о татарах? Положить в бою последние боеспособные дружины? Искать союзников? А каких?

Но ведь выбирать предстояло самим! Самим отказаться от независимости! Легко ли было решиться на такое? Одним из первых решился владимирский государь Ярослав II Всеволодович. Уж он-то вдосталь поучаствовал в усобицах и однозначно представлял – Руси как таковой больше нет. Можно ли всерьез говорить о сплочении с князьями, готовыми перед лицом врага вцепиться друг дружке в глотки? Можно ли всерьез рассчитывать на помощь чужеземцев? С ними великий князь тоже успел изрядно пообщаться, как раз они-то окажутся в выигрыше, если полки, разгромившие их на Чудском озере, полягут под татарскими саблями.

В ту пору на Руси стала популярной ветхозаветная история о Вавилонском пленении [8]. Когда мера грехов Иудеи переполнилась, Господь отдал ее для вразумления чужеземцам. «Ибо так говорит Господь Саваоф, Бог Израилев: железное ярмо возложу на выю всех этих народов, чтобы они работали Навуходоносору, царю Вавилонскому» (Иер., 28, 14) При этом библейские пророки убеждали своих властителей и сограждан не противиться. Плен – кара от Бога, ее надо принимать со смирением. «Всевышний владычествует над царством человеческим и дает его, кому хочет» (Даниил, 4,14). «И ныне Я отдаю все земли сии в руку Навуходоносора, царя Вавилонского, раба моего» (Иер., 27, 6).

Надо терпеть и каяться. Только после того, как люди очистятся от грехов, Господь сменит гнев на милость… Но чтобы встать на этот путь, от князей требовался подвиг, не менее трудный, чем воинский. Именно подвиг покаяния. В первую очередь предстояло перешагнуть через свою гордыню. Ярослав Всеволодович сумел сделать это. В 1243 г. он отправился на поклон к Батыю. Хан принял его милостиво, дал ярлык на великое княжение. И не только Владимирское, но и Киевское. Отныне Ярослав II являлся великим князем всей Руси, но не по русскому праву, не собственными заслугами, а по воле Батыя, превратился в его вассала. Причем выяснилось, что Батый еще не последняя инстанция. Утвердить ярлык надо было в Каракоруме. Туда поехал сын Ярослава Константин.

Впрочем, власть над Киевом на самом-то деле ничего не значила. От былых русских земель более менее сохранились два острова, северная часть и юго-западная. Между ними лежал хаос. Южные князья тоже потянулись в ханскую ставку, обзаводились ярлыками. После этого, вроде бы, попадали под защиту царя. Но попробуй доберись до него, попробуй пожалуйся! Приезжали баскаки и со слабенькими правителями совершенно не считались. Селились в русских городах и вели себя полными хозяевами. Жителям оставалось лишь сносить унижения, отдавать последнее на прокорм татарской свиты, и радоваться, если баскаку и его слугам приглянулись чужие, а не твои жены и дочери. Из степи наезжали и просто банды, безобразничали.

А с западной стороны повадились литовцы. В 1245 г. их войско опять пересекло границу, захватило Торопец. Из Торжка на них вышел бывший немецкий вассал Ярослав Владимирович, но многочисленные неприятели навалились на его отряд и разгромили. Князь пятился, осаживая наседающих врагов, встретил спешившую к нему подмогу из Твери и Дмитрова. Вместе отбросили литовцев назад к Торопцу. В это время подоспел и Александр Невский с новгородцами. Организовал атаку, русские ворвались в город, на стенах и улицах нашли свой конец восемь литовских князьков, немало их воинов.

Дальше новгородцы идти не хотели, но Александр считал – хищников нужно проучить так, чтобы урок запомнился надолго. Погнался за ними с одной своей дружиной. У озера Жизца удирающие литовцы остановились, пытались сорганизоваться и построиться. Князь не позволил этого сделать, налетел и изрубил до единого. Преследуя врага, он очутился недалеко от Витебска, где княжил его тесть Брячислав, заехал в гости. А когда возвращался, возле Усвята на небольшую дружину выплеснулись новые массы литвы. Но они узнали, что перед ними сам Александр Невский, и бросились наутек. Князь снова кинулся вдогон, кого настигли – побивали. Вернулись в Новгород с косяками пленных, привязанных к хвостам лошадей.

Однако в Поднепровье не было таких военачальников, как Невский, отразить разбойников было некому. Литовские шайки свободно бродили по всему Правобережью, резали и грабили похлеще татар. Киев так и не возродился, превратился в маленький городок из 200 домов. Спасшиеся люди уходили в Залесскую землю, в Новгород, в Прикарпатье. Там подданных оборонял Даниил Галицкий. Он приглашение Батыя проигнорировал. Но у него, кроме татар и литвы, нашлись другие противники.

Венгерский король Бела IV, вернувшись в разоренную страну, сбавил гонор, но сохранил прежние аппетиты. Он решил все-таки сделать ставку на черниговского Ростислава Михайловича, выдал за него свою дочь. Отец жениха, Михаил Черниговский, услышал об этом и воодушевился, снова поехал в Венгрию. Наконец-то нашлись союзники! Уж конечно, родственник поможет прогнать татар! Не тут-то было. Бела предназначил Ростиславу стать его марионеткой, а Михаил был ему без надобности, только путался под ногами. При королевском дворе князя встретили оскорблениями и выпроводили несолоно хлебавши.

Он вернулся в Чернигов и застал татарских чиновников, переписывавших население и собиравших дань. Вылилось это в погромы и бесчинства. Михаил возмутился, заступился за подданных, призвал баскака к порядку. Тот оскорбился, надулся, но и забеспокоился – его слуги гребли русское добро не в ханскую казну, а для самого наместника. А ну как князь сообщит в Орду, царь осерчает? Однако баскак быстро пронюхал, Михаил побывал в Венгрии! Хану полетел донос, черниговцы сносятся с его врагами. Князя вызвали к Батыю. Он мог скрыться, бежать, но в этом случае кара обрушилась бы на его княжество… Михаил Черниговский в своей жизни совершил достаточно ошибок, но искупил их подвигом мученичества. С верным боярином Федором он отправился в Орду, заведомо на смерть.

Там его ждали. Перед судом у Батыя потребовали, по монгольским обычаям, пройти между «очищающих» огней, поклониться идолам и небесным светилам. Он отказался. Этого оказалось достаточно, приговорили к смерти. Палачи долго пинали 67-летнего князя пятками, стараясь попасть напротив сердца. Наконец, отрезали голову. Последними словами Михаила были: «Христианин есмь». Боярин Федор все это время находился рядом с князем, старался укреплять его, читая молитвы. Вслед за господином прикончили и его. Добивал их, кстати, не татарин, а русский, некий Доман из Путивля. Подобных типов в Орде было уже много. Они устраивались в отряды баскаков, ханскими слугами, палачами. Меняли веру, без нее было удобнее. Можно было иметь нескольких жен, наложниц, не мучиться совестью, перерезая глотки соплеменникам.

Да чего уж говорить о мелких перебежчиках и вероотступниках! В те же самые дни, когда в Орде убивали Михаила Черниговского, его сын Ростислав под венгерскими знаменами увлеченно дрался за Галич. Не забыл и перекинуться в католицизм. Коалиция собралась солидная – Бела IV, польский король Болеслав Стыдливый, на их стороне выступили галицкие бояре, переход под власть западных держав активно поддержал киевский митрополит Иосиф. Даниил Галицкий, в свою очередь, нашел союзников за границей – врага Болеслава герцога Конрада Мазовецкого, литовского князя Миндовга. Сошлись под городом Ярославом и бились с крайней жестокостью, обе стороны подчистую уничтожали пленных. Даниил одержал верх. И тут-то, на поле сражения, заваленное мертвецами, к нему явились очередные гонцы от Батыя. Привезли всего два слова: «Дай Галич».

Больше противиться у князя не осталось возможности. Изрядная часть его дружинников и ополченцев лежала бездыханной. Защищаться от татар было нечем. Бежать в Венгрию или Польшу теперь было бессмысленно. Хочешь или не хочешь, а пришлось ехать к хану. Но Батый умел быть и обходительным. Если один из самых сильных князей наконец-то склонил голову, зачем его отпугивать? Хан освободил Даниила от всех языческих ритуалов, которых не хотел исполнить Михаил Черниговский. Лично угостил кумысом – дескать, «ты уже наш, татарин». А когда заметил, что князь пьет кобылье молоко через силу, оказал высшую честь, поднес кубок вина. Даниил признал себя слугой и данником царя, а за это сохранил власть над своим уделом.

Хотя Галицкому княжеству это пошло на пользу. Бела IV уже знал, что такое татарское нашествие, во второй раз рисковать не желал. Сразу заключил с Даниилом мир, выдал за его сына Льва младшую дочь. А другого зятя, оставшегося ни с чем Ростислава, заслал подальше от Галича, в Боснию. Положение Даниила упрочилось настолько, что он смог прогнать киевского митрополита Иосифа, замешанного в провенгерских заговорах. Провел на митрополичий престол собственного печатника Кирилла.

Но и «честь татарская» стоила ох как недешево! Ярослав II Всеволодович сохранял полную лояльность хану. Пользовался его покровительством, постепенно возрождая Владимирскую Русь. А в 1245 г. из Каракорума вернулся сын Константин и передал приказ – в столице Монгольской империи желают видеть самого великого князя. Зачем? Да просто так, для представительства. Готовился курултай по выборам верховного хана, и на него вызвали всех царей вассальных государств. Ярослав поехал, куда денешься? Шесть тысяч километров. Провел со своими приближенными целый год в дороге. Терпели и зной, и мороз, и голод. При переходе через зауральские степи умерли несколько бояр. И все это только для того, чтобы Ярослав на торжествах постоял в толпе покоренных государей, чтобы наглядно продемонстрировать могущество монгольского оружия.

Что ж, с монголами теперь приходилось считаться всем. В Западной Европе раздрай царил не меньше, чем на Руси. Феодалы ссорились с королями и между собой, император Фридрих II воевал с папой. Но обе стороны пробовали заручиться покровительством ханов. Фридрих переписывался с Батыем, предлагал союз, чтобы совместными усилиями раздавить императорских противников. А папа Иннокентий IV на Лионском соборе заявил о крестовом походе против татар, предал их анафеме – а заодно с татарами проклял Фридриха. Но одновременно направил в Сарай и Каракорум посольство Плано Карпини, поручил провести переговоры о любви и дружбе.

Еще по дороге папские послы встречались с русскими князьями, обещали им папскую помощь, если они перейдут в католицизм. Потом явились к татарам. Латиняне, в отличие от Михаила Черниговского, соглашались исполнить любые обряды, кланялись чему угодно. Оно и понятно, для них было главным не раздражать хозяев, достичь взаимопонимания, а папа грех отпустит. Хотя с пониманием так и не сладилось, на все предложения татары отвечали одинаково. Батый соглашался на союз с Фридрихом, но только в том случае, если император признает себя слугой хана. А на курултае в Каракоруме великим ханом был избран Гуюк. Он без ложной скромности принял титул «государя мира», объявлял: «Бог на небесах, а я на земле». Гуюк уже побывал в Европе, ему понравилось, и он назначил через три года следующий большой поход на запад. А через папских послов великий хан передал Иннокентию IV – пока не поздно, он должен покориться, как и все прочие европейские монархи.

Ну а Ярославу II после доложных тягот, ожиданий, утомительных праздников потребовалось еще и оправдываться перед Гуюком. Собственный боярин Федор Ярунович навешал на него клеветы, будто великий князь сносится с западными королями, врагами татар. Зачем наклепал? Никто не знает. Может, отомстил за какую-то обиду, а может, хотел таким способом выслужиться. Ярослав сумел опровергнуть обвинения, Гуюк поверил, дозволил ему вернуться домой. Но мать Гуюка Туракина была иного мнения. Ведь Ярослав был ставленником Батыя, которого она ненавидела. На прощание она оказала князю «великую честь», поднесла чашу из собственных рук. Яд был замедленного действия. Отъехав от Каракорума, на седьмой день пути Ярослав умер.

Но участь тех, кто воспротивился татарской «чести», была куда более страшной. В самом начале нашествия, когда тумены Батыя потекли в Причерноморье и на Северный Кавказ, кубанские касоги подчинились им, а донские бродники, как и раньше, стали союзниками против половцев. А по возвращении из Европы Орда расположилась рядом, обложила их данью. Соседям доставалось круче всех от прихотей правителей, проезжих чиновников, шастающих туда-сюда отрядов, а ханскими воинами стали те же половцы, отыгрывались на давних врагах. Касоги и бродники возмутились, восстали. Батый подверг их суровой экзекуции. Город Азов был взят и затоплен. Все люди, попавшиеся на пути карателей, устлали костями окрестные степи. С этого момента даже названия касогов и бродников исчезли из географических и исторических описаний. Часть касогов бежала в горы, они дали начало народам адыгов, карачаевцев, кабардинцев. Другая часть спасалась в болотах Приазовья, в лесах донских притоков. Здесь касоги (косаки) смешались с уцелевшими бродниками и передали им свое имя – их стали называть казаками.

47. Св. Александр Невский и  Даниил Галицкий

Монгольская империя раскинулась на половину мира, от Дуная до Тихого океана. Для своего времени она достигла довольно высокого уровня развития. Была устроена ямская почта. Ханские гонцы и прочие лица, путешествующие по государственным надобностям, быстро преодолевали огромные расстояния. Купцы находились под особой защитой власти, и расцвела торговля, из Китая и Средней Азии караваны потекли к портам Черного моря. Возникали новые великолепные города. Одним из них стал Сарай. Русские, кавказские, болгарские, хорезмийские невольники возводили на Волге дворцы, дома, бани, базары, разбивали пышные сады. Постройки окружало море шатров и палаток собиравшихся сюда кочевников, да и сами татары предпочитали проводить время в юртах. Современники сообщали, что население составляло 600 тыс. человек, а стен город не имел. Кто осмелился бы напасть на него? Кстати, при раскопках Сарая обнаружена любопытная деталь, общественные туалеты, мужские и женские. На западе аналогичные заведения появились лишь пятьсот лет спустя, «культурные» европейцы оправлялись где придется.

Дисциплина в империи регламентировалась строгими законами Ясы. Татары были очень веротерпимыми. Они полагали, что все религии равнозначны, и обращаться к Богу можно разными путями. И если в первом нашествии православные храмы и монастыри подверглись страшным погромам, то в дальнейшем ханы взяли Церковь под покровительство. Святотатство, насилие над священниками и монахами каралось смертью. Но за это и Церковь должна была молиться о здравии ордынских царей.

Хотя идеализировать Орду тоже не стоит. На самом-то деле порядка в ней было мало. Законы исполнялись только там, где это было можно проконтролировать. Среди чиновников и начальников всех рангов сразу же развилось повальное взяточничество. Уже в 1246 г. русские и поляки предупреждали папских послов – без дорогих подарков у татар делать нечего. О каком-либо подобии справедливости даже речи не было. Ханы и их вельможи судили по настроению, как на душу придется. Например, Батый за какую-то вину велел казнить князя Андрея Мстиславича. Его вдова и брат приехали хлопотать, чтобы за ними сохранили удел. Хан рассудил по монгольскому обычаю – пускай брат женится на супруге покойного. По православным канонам такой брак категорически запрещался, но владения терять не хотелось, они согласились. Уж где они нашли священника, готового нарушить запрет, или обошлись по-монгольски, без венчания, история умалчивает.

В Орду повадились ездить и другие просители. Раньше князья, повздорив из-за клочка земли или просто считая себя оскорбленными, хватались за мечи, бояре затевали бунты. Теперь быстро освоили другой способ, подсиживали друг друга и склочничали перед ханом. Вот эти-то визитеры безропотно исполняли любые ритуалы: «идяху сквозь огонь, кланяхуся кусту и идолам ради света сего, прошаху каждый себе власти». В Сарае собирались десятки соперников, месяцами, а то и годами обивали пороги, дожидаясь решения своих споров. А татары мгновенно смекнули, какую выгоду из этого можно извлечь. Обирали тяжущиеся стороны, натравливали друг на друга: «Обычаи бо поганых виещуще вражду между братии, князей русских, и на себя большие дары взимаху».

Дополнительную неразбериху вносило двоевластие Каракорума и Сарая. Гуюк начал готовиться к походу в Европу, прислал на Русь вельможу, чтобы набрать людей на работы и во вспомогательные войска. В семьях предписывалось взять каждого третьего сына, а кроме того, забрать всех одиноких молодых мужчин и женщин. Но вельможа не стал себя утруждать, нахватал без разбора кого смог и угнал неведомо куда. В каких краях и на каких дорогах сгинули эти люди, так и осталось неизвестным. Сарайское правительство посланцам из Каракорума не только не помогало, ни и исподтишка мешало. Ведь планы Гуюка в первую очередь угрожали Батыю. Придя с большой армией на Волгу, великий хан не забыл бы свести с ним счеты.

Но весной 1248 г. Гуюк внезапно скончался. То ли партия Батыя поспособствовала, то ли западные шпионы, они в Каракоруме имелись. Европа была спасена, поход сам собой отменился. А регентшей до избрания нового властителя стала вдова Гуюка, вздорная и взбалмошная Огюль-Каймыш. И тут уж всякий порядок в империи вообще кончился. Эта дамочка окружила себя любимцами, заседала с шаманами, принимала решения по их предсказаниям. Сыновья Гуюка Хаджи и Нагу поссорились как с матерью, так и между собой, обосновались в отдельных ставках. Каждый из них издавал собственные указы, а визирь Чинкай, возглавлявший правительство империи, не знал что делать, его никто не слушал [89].

В такой обстановке решался и вопрос о владимирском великом княжении. Верные слуги привезли на родину тело Ярослава II (народ долгое время чтил его как святого, хотя официальной канонизации, по-видимому, не было). На похороны собрались во Владимир родственники. Клеветника Федора Ярунковича они с общего согласия изловили и казнили. А великое княжение унаследовал брат Ярослава Святослав Всеволодович. Когда-то он воевал с болгарами, чудом уцелел в битве на Сити. Никаких выдающихся достижений за ним не значилось, он всегда оставался на третьих ролях, сидел себе потихоньку в Суздале и Юрьеве-Польском. А сейчас, дорвавшись до первенства, он в первую очередь постарался прихватить побольше городов.

За Александром Невским Святослав II оставил Новгород и Переяславль, а Дмитров и Тверь отобрал. Александр даже в этом случае отреагировал чисто по-христиански, безоговорочно подчинился старшему в роду, уступил владения и вернулся в Новгород. Святослав отправился в Сарай за великокняжеским ярлыком. Но брат Невского Андрей был настроен совсем не так миролюбиво, как Александр. Он счел обидным, что серенький дядя обошел Ярославичей, да еще и оттягивает их уделы, поехал вслед за Святославом судиться с ним.

Однако для Батыя Святослав и Андрей были совершенно не интересны. Его внимание привлекал Александр. Хан был наслышан о нем предостаточно. Великий воин, гроза немцев, шведов, литовцев… Он был непонятен царю. Против татар не выступает, но и не заискивает, не подстраивается, не выпрашивает для себя милости. Батый послал ему приказ явиться. Писал, что Орде подчинились многие князья и народы, «ты ли един не хощеши покориться державе моей?» Что ж, Александр повиновался. Но и в ханской ставке он повел себя с достоинством. Об участи Михаила Черниговского он знал, тем не менее, от языческих ритуалов отказался. Придворные угрожали ему, напоминали, какие это влечет последствия. Князь не поддался.

Хотя Батый не придавал значения подобным формальностям. Он оценивал человека. Для Александра, как и для Даниила Галицкого, он сделал исключение, допустил к себе без шаманских штучек. А у хана князь еще раз поразил его. Проявил полное смирение, встал на колени и по-монгольски, простираясь по земле, четырежды поклонился. Удивленный Батый спросил, почему же он не соглашался на предварительные поклоны. Невский спокойно объяснил: «Царь, я поклоняюсь тебе, потому что Бог почтил тебя царством, но твари не стану поклоняться» – это противно христианской вере. После беседы Батый еще больше зауважал Невского, констатировал: «Правду мне говорили, что нет князя равного ему».

На великое княжение Александр не претендовал, нарушать порядок наследования не собирался, и хан согласился с русской традицией, отдал ярлык Святославу II. Но, опять же, окончательное решение должны были принять в Каракоруме. Теперь в далекую Монголию поехали Александр и Андрей. Зато их родичи были далеко не в восторге от Святослава и ханского приговора. Младший брат Невского Михаил Хоробрит получил при разделе окраинную Москву. Он прикинул, что при существующей системе дожидаться владимирского престола ему слишком долго. Поднял дружину, вломился в столицу, заставил дядю отречься и занял его место. Причем родные и двоюродные братья Михаила предпочли подчиниться ему. Святослав помчался жаловаться в Орду. Неизвестно, какие меры собирался предпринять Батый, но в это время на Русь нагрянули литовцы, докатились до берегов Протвы. Хоробрит кликнул других князей, лихо понесся на врагов, разгромил их под Зубцовом, но и сам сложил буйну голову.

А Александр с Андреем попали к безалаберному двору Огюль-Каймыш. Она абсолютно не представляла, что творится на Руси, не воспринимала ничьих мнений, кроме собственного, и вопрос о власти перерешила по-своему. У монголов еще держалась система минората, все достояние отца переходило к младшему сыну, но он должен был слушаться старшего. Так поделила и Огюль-Каймыш. Александру она дала ярлык на великое княжение Киевское, на всю Русскую землю, а Андрею – на великое княжение Владимирское. Теоретически Андрей должен был подчиняться Александру, но ведь реальным владением была только Владимирская земля…

Спорить и что-либо доказывать регентше было бесполезно, да и опасно. Братья двинулись в обратный путь. Вернулись во Владимир в конце 1249 г. Андрей «попросил» дядю Святослава снова очистить престол и занял его. А Александр в захудалый Киев так и не поехал, возвратился в Новгород. Встретили его с великой радостью, и не только новгородцы, он уже был любимым князем для всех русичей. Но выяснилось, что Невского с нетерпением поджидал еще кое-кто. Папа Иннокентий IV написал ему аж два послания. Первое не застало князя, пришло в период его отсутствия. Со вторым явилось весьма представительное посольство, кардиналы Гольд и Гемент. Папа писал, якобы Ярослав II, встречаясь в Каракоруме с Плано Карпини, согласился перейти в латинство. Иннокентий призывал Александра последовать примеру отца, обещал за это всяческую поддержку. Просил и о «маленьких услугах» – дружить с немцами, извещать Орден о планах татар [52].

Александр был возмущен столь грубой ложью. От бояр он знал, как отец вел себя в Монголии, Ярослав и сам успел написать сыновьям короткое завещание. Папа не постеснялся использовать в своих целях даже его смерть. Князь отчетливо представлял и политическую подоплеку римской дипломатии: подставить Русь, стравить ее с Ордой. Отвлечь татар от предполагаемого похода на Европу, пусть еще раз утюжат русских. А Запад приберет к рукам то, что останется от нашей страны. Но князь ответил Инокентию без злобы, но с немалой иронией: «От Адама до потопа, от потопа до разделения языков, от разделения языков до начала Авраама, от Авраама до прохождения Израиля сквозь Красное море, от исхода сынов Израилевых до смерти царя Давида, от начала царства Соломона до Августа царя, от начала Августа и до Христова Рождества, от Рождества Христова до Страдания и Воскресения Господня, от Воскресения Его и до Восшествия на небеса, от Восшествия на небеса до царства Константинова, от начала царства Константинова до первого собора, от первого собора до седьмого все хорошо ведаем, а от вас учения не принимаем».

Хотя другой столп Руси, Даниил Галицкий, в той же самой ситуации сделал противоположный выбор. Ему-то и в самом деле еще в 1246 г. Плано Карпини передал предложение передаться под эгиду папы и заключить с ним союз. Даниил и его брат Василько Волынский клюнули. Завязалась интенсивная переписка с Римом. Князья соглашались подчинить Русскую церковь папе, обсуждали лишь, на каких условиях. Иннокентий IV выражал готовность сохранить «обряды греческой веры», но уклончиво оговаривался – если они «не противны латинской». В Галич приехал папский легат. Подготовка альянса с католиками испугала даже ставленника Даниила и его бывшего помощника, митрополита Кирилла. Он оставил своего князя и уехал во Владимир.

Союз Галиции и Волыни с Римом наталкивался только на одно препятствие. Иннокентий манил князя королевским титулом, Даниил же требовал «войска, а не венца». Никакого войска ему не присылали, тем не менее, он охотно втягивался в политику Иннокентия IV. Вместе с Венгрией и Польшей влез в войну против папских врагов, германского императора и чехов. Мадьяры восхищались стройности и прекрасному вооружению русских полков, волынские летописи наперебой восхваляли Даниила – дескать, еще никто из князей не заходил так далеко в Германию. Зачем он туда ходил и за что бились прекрасные полки, осталось под большим вопросом. Правда, благодарный Бела IV пообещал отдать князю Австрию, но обманул, на Австрию он нацеливался сам.

С литовским Миндовгом Даниил сперва дружил, женился вторым браком на его племяннице. Но и здесь Рим подправил позицию Галича. Вместе с Тевтонским орденом и Польшей князь обрушился на Литву. Миндовг очутился на грани гибели и выкрутился только хитростью. Воззвал вдруг к папе, захотел принять католическое крещение. Принял для видимости, как был так и остался язычником, но Иннокентий IV сразу взял литовца под защиту, папские дипломаты тормознули наступление немцев и поляков. От Даниила Миндовг откупился захваченными белорусскими городами и вступил с ним в союз против татар.

Еще одного единомышленника галицкий князь нашел в лице Андрея Владимирского. Он очень отличался от старшего брата Александра. Был недалеким, легкомысленным. Получив великое княжение, увлекся охотами да пирушками. При Святославе II и Хоробрите государственные дела и без того пришли в расстройство, а Андрей вовсе забросил их, передоверил любимцам из своего окружения. Казна пустела, чиновники хищничали, народ разорялся. Но князь винил в этом не себя, а… татар. Если бы не они, конечно, все обстояло бы иначе. Зато гонора Андрею было не занимать. Получив ярлык от Огюль-Каймыш, он вообразил себя неуязвимым, не считался ни с Александром, ни с послами Батыя.

Казалось, пришло самое время скинуть владычество Орды. В монгольской империи назревала гражданская война. С одной стороны – потомки Угэдея и Чагатая, с другой – Батый и его ближайшие родичи. Даниил Галицкий связался с Андреем и легко нашел с ним общий язык, в 1250 г. они заключили тайный союз. Впрочем, тайна-то была видна кому не лень. Альянс скрепили браком, Андрей взял в жены дочку Даниила. За чарками меда князья и дружинники хвастливо болтали, как они разнесут «поганых» клочками по закоулочкам. А у хана всюду имелись уши, нашлись и русские «доброжелатели». Прознал свергнутый дядюшка Святослав потер руки – вот она, возможность вернуть престол. Помчался с сыном Дмитрием в Орду, повез доказательства измены Андрея.

Правда, татары не смогли сразу же отреагировать, их и впрямь отвлекла внутренняя драка. Враги Батыя готовились расправиться с ним, раз за разом вызывали его в Каракорум. А хан хитрил, увиливал, отговаривался старостью и болезнью ног. Но сам скрытно, не привлекая внимания, собрал войска, оставил править в Сарае сына Сартака и двинулся на восток. Соединился с родственниками из Белой и Синей Орд. Вопреки традициям, они созвали курултай не в Монголии, а в Туркестане, провозгласили верховным ханом племянника Батыя Менгу. Их противники оказались дезорганизованными, растерялись, а безобразное правление Огюль-Каймыш допекло монголов, защищать ее никто не хотел.

Батый и Менгу быстро одержали верх, перебили или изгнали своих врагов, и летом 1251 г. курултай собрался по всем правилам, в Каракоруме. Огюль-Каймыш предали унизительной и мучительной казни, все ее указы и ярлыки, которые «без разбору были выданы», объявлялись недействительными. Менгу был утвержден верховным ханом, перераспределил улусы. Отдал брату Хубилаю Китай, другому брату Хулагу – Персию. Были приняты решения о завоевательных походах, но уже не на запад, а на Южный Китай и Ближний Восток. А Батый сохранил прежние владения и был признан главой рода Чингизидов. По сути, Менгу подарил своему дяде полную самостоятельность.

И вот тут-то пришла пора разобраться с русскими князьями. Сартак приказал им прибыть в Сарай. Александр Невский все это время находился в Новгороде. В 1251 г. он тяжело заболел (случайно ли – после отказа подчиниться Риму?) Надежды на выздоровление было мало. Но весь народ горячо молился о любимом князе, и молитвы были услышаны. Александр поправился. В 1252 г., получив вызов, он выехал в Орду. Даниил Галицкий и Андрей выполнить приказ отказались. Андрей объявил, что «лучше бегати», чем быть данником Батыя. Он даже покинул Владимир, чтобы не находиться в одном городе с татарским баскаком, перебрался в Переяславль-Залесский. Сартак расценил такие действия как мятеж, бросил карателей.

Андрей сосредоточил полки под Переяславлем, с ним соединился младший брат Ярослав Тверской. Но армия полководца Неврюя прошла мимо Владимира, 24 июля незаметно подобралась к расположению братьев и навалилась на них. Русских разгромили подчистую. Князья благополучно сумели удрать, а Неврюева рать отыгралась на Переяславле. Город разорили дотла, жителей умертвили или угнали. Татарам попалась семья Ярослава Тверского, молоденькую жену зарезали, детей увезли с собой. Попутно пограбили и по Владимирской земле, хватали пленников, угоняли скот. Андрей свою семью позаботился эвакуировать. Умчался в Новгород, но там его отказались принять. Что ж, тогда князь подался к русским врагам, сперва к немцам, потом к шведам.

Александр приехал в Сарай, когда Неврюева рать уже выступила в поход. Но Сартак не перекладывал на него вину Андрея, не смешивал братьев. Он наверняка знал об отказе Невского участвовать в папских играх – посольство видели многие, татары обязательно выяснили бы его цель и результаты. А после встреч и разговоров ханский сын искренне зауважал князя и подружился с ним. Известно, что Сартак был христианином. Может быть, несторианином, но некоторые исследователи считают, что он склонился к православному крещению под влиянием Александра [89]. Он выразил желание и побрататься с князем по монгольскому обычаю, стать его «андой».

Невский не мог предотвратить карательную экспедицию, терзавшую Русь, но он сделал все, чтобы смягчить гнев Сартака. Действительно, по ордынским меркам, погром Неврюя был весьма скромным, ограничился одним Переяславлем, после чего рать повернула назад. А расчеты Святослава II, что хан в благодарность за донос отдаст великое княжение ему или сыну, не оправдались. В Орде не любили и презирали слабых. Мало ли, что законный. Но какой из тебя князь, если тебя дважды прогоняли? Сартак выдал ярлык понравившемуся ему Невскому. Святослав не солоно хлебавши вернулся в свой Юрьев-Польский, где вскоре и умер. А Александра торжественно встречала вся Владимирская земля. В него верили, на него надеялись. Узнав о его приезде, жители облегченно выбирались из лесных чащоб, куда попрятались от татарских ратей.

Оставался еще один очаг борьбы с Ордой, Галиция и Волынь. Но прогнозы Невского, к чему приведет союз с западом, вполне оправдались. Один «союзник» Даниила и Андрея, Миндовг, узнав о гибели владимирских полков, сразу же вторгся на смоленскую и новгородскую землю. С большим трудом удалось его разбить и выгнать. Другой «союзник», Иннокентий IV, прислал Даниилу королевскую корону. Князь официально признал папу «своим отцом», а за это католический посланник короновал его. Но Иннокентий был щедрым не только на побрякушки. Одновременно он объявил крестовый поход против татар и… русских.

В 1253 г. папская коалиция двинулась в наступление. Двинулась в весьма выразительном сочетании, на одном фланге ливонские рыцари, на другом Даниил Галицкий с литовцами. Силы Ордена осадили Псков. Но среди псковичей изменников больше не нашлось, они стойко отбивались. А новгородцы уже испробовали, что несут им незваные гости. Без долгих споров снарядили ополчение. Услышав о его приближении, враг предпочел отступить. Но новгородцы не успокоились, в наказание за нападение прошлись по Эстонии, поколотили немцев возле Наровы, и Орден запросил мира.

А на Даниила Галицкого Сартак направил рать Куремсы. Она была сборной, из половцев, торков и русских. Князь Изяслав Северский вспомнил, что когда-то в Галиче правили его предки, размечтался снова получить его и присоединился к татарам. Но Даниил был куда более умелым полководцем, чем его незадачливый зять Андрей. Вражескую конницу он разметал, Куремса бежал прочь, Изяслав Северский угодил в плен. Галицкий князь устремился вперед. Один за другим отбирал у татар города по Бугу, нацелился на Киев. Но… ему сообщили, что в тылу литовские «друзья» потрошат его собственный Луцк. Даниилу пришлось возвращаться, вразумлять и призывать к порядку воинов Миндовга. Что касается помощи папы, то она ограничилась письмами к венгерскому, польскому, чешскому, сербскому государям с призывом «под знаменем креста» поддержать галичан. Нетрудно догадаться, что никто из них не откликнулся.

А Батый и Сартак на следующий год снарядили в Галицию новую армию. Уже не смешанное ополчение с миру по нитке, а лучшие войска. Командовал ими не заплывший жиром Куремса, а старый и опытный Бурундай. Он и хитрить умел как никто другой. О войне с Даниилом как будто «забыл». Обратился к нему: «Желаю знать, друг ли ты хану или враг? Если друг, то иди с нами воевать Литву». Князь растерялся, задергался. Сообразил, что ему дают шанс выкрутиться, и ухватился за него. Послал с татарами брата с галицкими и волынскими дружинами. Литву перемесили, пожгли города. Но тем самым был порушен союз Даниила с Миндовгом. Через некоторое время Бурундай опять привел армию и в добрые отношения больше не играл. Велел князьям явиться к нему в стан, как покорным данникам, уничтожить укрепления всех городов и дать войско для похода в Польшу.

Ослушаться уже не решились. Под насмешками татар население трудилось в поте лица, срывало валы, долбило кирками и ломами стены своих же крепостей. А потом отправились к полякам. Русских Бурундай пустил впереди, под первые стрелы и первые сшибки. Подступил к Сандомиру, переговоры с горожанами поручил брату и сыну Даниила. Они договорились, что осажденные сдадут город в обмен на жизнь и безопасность. Сдали. А татары всех перерезали и и перетопили в Висле. Вот и надейтесь после этого, галичане, на союз с Польшей. Напоследок Бурундай предупредил князей – отныне вы беззащитны. Хотите жить – ведите себя смирно и платите дань. Даниил с татарами не ходил. Он благоразумно уклонился от встречи с Бурундаем, скрылся за границей и скитался по Венгрии и Польше. Естественно, князю там никто не посочувствовал.

48. Св. Александр Невский и  закат русского  солнца

Имя великого князя Александра гремело и на Руси, и на Западе, и по монгольской империи. Во главе Владимирской земли он проявил не только воинские таланты, теперь он стал мудрым правителем и хозяйственником. «По пленении же Неврюевом великий князь Александр церкви воздвигнул, города людьми наполнил, людей же разбежавшихся собрал в домы их». Советниками Невского стали два Кирилла – митрополит Киевский, окончательно переехавший во Владимир, и епископ Ростовский. В нелегкой обстановке они оказывали великому князю мощную поддержку, помогали выбрать правильные шаги, духовно укрепляли Александра в его решениях, но и способствовали их выполнению. Иногда митрополит и епископ выступали его личными представителями, посланцами, дипломатами. Не князь держал Церковь под своим покровительством, и не Церковь покровительствовала ему. Нет, они действовали вместе, как один организм власти, светской и духовной, и такое единение оказалось весьма плодотворным [83].

Орда не допекала Северную Русь. Батый и Сартак удовлетворились тем, что она сохраняет лояльность, регулярно платит «выход» (дань). Баскаки во владимирских городах не осмеливались своевольничать и безобразничать. Разбойничьи татарские шайки не рисковали наезжать на владения Александра. А систему сбора дани великий князь хорошо отладил, при справедливой раскладке на все население подати получались не обременительными. У Александра еще и оставалось достаточно средств, чтобы выкупать в Орде пленных. Родственники-князья слушались старшего. Удерживались от склок и доносов – знали, каким авторитетом пользуется Невский в Сарае, дрязги самим же вылезут боком. А родственников набралось уже много. В Новгород Александр назначил сына Василия, другому, Дмитрию, дал Переяславль-Залесский. Брат Андрей обретался за границей, второй брат Ярослав княжил в Твери, брат Василий в Костроме, Даниил в Городце-Волжском. В Ростове сидел двоюродный брат Борис, в Белоозере Глеб, в Ярославле двоюродный племянник Василий Всеволодович, в Юрьеве-Польском – Дмитрий Святославич. Князья не перечили Александру и митрополиту, казались дружными, одной семьей.

Относительное благополучие Владимирского края особенно выделялось на фоне других русских земель. Бывшее Черниговское княжество поделилось на множество мелких владений – Брянское, Карачевское, Глуховское, Торусское, Воротынское, Белевское, Одоевское, Курское, Козельское и др. Каждое бедствовало само по себе. На Рязанщине князя Олега Ингваревича татары держали в заточении, а в его княжестве неограниченно распоряжались баскаки. Под влиянием Александра Невского хан все же выпустил Олега, но реальной власти в собственных владениях он не имел. Помыкался некоторое время, передал княжение сыну Роману и принял схиму в монастыре.

Смоленщина, Туровское, Пинское княжества тоже распались на микроскопические уделы, и их терроризировали литовцы. А осколки Полоцкого княжества Миндовг уже вовсю подчинял. Некоторые города завоевывал. Другие, чтобы избавиться от набегов, сами приглашали литовских князей. Полочане вместе с литовцами начали нападать на Смоленщину. Хаос царил такой, что история даже не сохранила имен черниговских или полоцких князьков, никто не отмечал, когда то или иное княжество погибало или попадало под владычество инородцев. Люди, если были в состоянии, перебирались на Владимирщину. Это и давало возможность Александру «города людьми наполнять».

Но даже суровейшие испытания не смогли исцелить болезни Руси, заставить ее преодолеть рознь, отречься от корысти и частных амбиций. Например, Новгород боготворил Александра Невского за спасение от немцев и литвы, но… роптал на его «самовластие». При 13-летнем князе Василии Александровиче отец продолжал удерживать город под своей твердой рукой, а это страшно раздражало «золотые пояса». Их настроениями решил воспользоваться брат Невского Ярослав Тверской. Завел закулисные переговоры с новгородцами, наобещал им поблажки и послабления, в 1255 г. вече разбушевалось, выгнало Василия и призвало Ярослава. Попытку смуты Александр пресек быстро и внушительно. Поднял все имеющиеся войска и повел к Новгороду. Ярослав сразу присмирел и выехал оттуда. Горожане еще покипятились, поорали о «вольностях», грозили встать насмерть. Но дальше угроз дело не пошло, скрестить мечи с Александром одни не хотели, другие боялись. Выпустили пар и отправили послов извиняться.

Великий князь простил всех виновных. А новгородцам не пришлось жалеть о примирении. На следующий год к южному берегу Финского залива причалил многочисленный объединенный флот датчан и шведов. Высадил десанты, они принялись строить крепость у реки Наровы. Александр выступил на помощь Новгороду, и этого оказалось достаточно. Неприятели даже драться не стали. Как только услышали, что на них идет Невский, бросили недостроенные стены и бежали без оглядки. А великий князь счел нужным дополнительно вразумить соседей. Зимой прошелся по Финляндии, «как Божья кара из края в край». Потревожили русских – сами виноваты. Поход в Новгород денег стоил, издержки нужно возместить. Шведские феодалы удирали, Александр уничтожал их замки. Часть финнов приняла его сторону, начала побивать шведов. В общем, великий князь навел такого страха, что после этого Швеция не отваживалась пакостить русским 37 лет…

Но приемлемые отношения Северной Руси с Ордой (о которых так любят порассуждать некоторые современные историки [16, 18]) на самом-то деле были лишь кратким эпизодом. Они просуществовали всего несколько лет. Обстановка в самой монгольской империи менялась туда-сюда. Менгу, став верховным ханом, принялся закручивать гайки своей огромной разношерстной державы, задумал превратить ее в монолитную и единую. А для этого вознамерился стереть различия между сотнями покоренных племен и народов, упразднить национальные структуры управления, перемешать население и превратить его в безликую массу «татар», разделенную по численному принципу. Менгу повелел провести поголовную перепись людей, по-монгольски разбить их на десятки, сотни, тысячи, тумены, назначить над ними начальников – десятников, сотников, тысячников, темников, которые будут отвечать за исполнение приказаний ханов, поддержание порядка, сбор налогов. В 1252 г. подобные реформы начались в Китае, в 1253 г. в Персии.

Разумеется, осуществить эти химеры было нереально. Они несли людям только новые насилия и страдания, доламывали остатки былых государств. Но не подневольные народы обращались в татар, а менее культурные завоеватели попадали под влияние подданных. Хан Хубилай в Китае потянулся к местным удовольствиям и предметам роскоши, стал окружать себя китайскими советниками. Воины и военачальники Хулагу в Иране перенимали персидские обычаи. Но на очереди реформ стояла и Русь. Батый и Сартак в полной мере разделяли проекты Менгу. Александр Невский видел, насколько они опасны. Снаряжал в Орду посольства с богатыми подарками, шли переговоры, в течение четырех лет преобразования удавалось тормозить.

Но и в Сарае монголы втягивались под влияние своего окружения. Этот город, как когда-то хазарский Итиль, стоял на перекрестке международных торговых путей, за пару десятилетий в нем сформировалась мощная купеческая община, состоявшая по большей части из мусульман-хорезмийцев и евреев. Они увивались возле хана и его родственников, самым податливым оказался брат Батыя Берке. Он охотно соглашался с мнениями и просьбами купцов, принял ислам. Община, в свою очередь, сделала на него ставку, помогала деньгами и связями.

А в 1256 г. умер Батый, и Берке, опираясь на торгашей, произвел скрытый переворот. Сартака отравили, а верховный хан Менгу находился далеко, ситуацию в Сарае не представлял. Ему доложили лишь о смерти дяди и двоюродного брата, и он назначил наследником сына Сартака, подростка Улагчи (Улавчия). Регентшей при нем должна была стать его бабушка Боракчина, старшая жена Батыя. В действительности власть досталась не ей, а Берке. Но одновременно Менгу напомнил о предписанных реформах.

Улагчи со свитой прибыл в Нижний Новгород, вызвал к себе русских князей. К нему явились Александр Невский, Борис Ростовский, Ярослав Тверской и другие родственники. Им объявили волю верховного хана. Раньше баскаки переписывали людей только по южным княжествам. Теперь началась акция общая и централизованная. Татарские чиновники поехали по Владимирской, Рязанской, Муромской земле. Исчисляли людей, при этом разбивали их по тысячам и туменам, заново облагали данью. От переписи и уплаты освобождали только священников и монахов.

Александр забил тревогу. Он немедленно послал в Сарай Бориса Ростовского со «многими дарами», а потом выехал туда сам. Предпринять что-либо оказалось очень нелегко, в Орде все переменилось. Берке исподволь, без шума, завершил переворот. Он убил Боракчину, казнил приближенных Батыя и Сартака – тех самых, которые благоволили Александру, через которых раньше удавалось воздействовать на хана. Улагчи просто исчез, будто его и не было. Исчезли и жены прежних ханов, упокоились где-то на дне реки или в безымянных ямах на волжских плесах. Но приходилось делать вид, что ничего особенного не произошло. Что на троне всегда сидел Берке, а при дворе отирались его любимцы, и никого другого князь здесь не ожидал увидеть.

Нужно было раздавать взятки новым вельможам и заново искать подходы к ним, любезно нести подарки женам Берке, приноравливаться к настроениям и характеру победившего властителя. И все-таки Александр сумел добиться очень многого. Берке даже лучше, чем Батый, воспринял доводы, что система управления по тысячам и туменам вносит дезорганизацию и хаос. Он по сути уже отрезал себя от Каракорума, не намерен был подчиняться Менгу и воплощать его идеи. Для Берке и сарайской купеческой группировки были абсолютно безразличны проекты единообразия империи. Их интересовал только свой улус. Надо было удерживать его под владычеством, выкачивать побольше прибыли. А если Менгу или другие ханы вздумают выступить против узурпатора, он мог опереться лишь на подданных.

В таких условиях ломать структуры русской власти и заниматься экспериментами было глупо. Берке отменил новшества, подтвердил право князей распоряжаться их владениями, сохранил за ними даже право войны и мира. Попутно Невский замолвил слово за брата Андрея. Помыкавшись за границей, он одумался, решил вернуться на Русь. Александр простил ему авантюрный мятеж, а сейчас, пользуясь случаем, похлопотал о прощении у хана. Берке не возражал – Андрей воевал не против него, а против его врага Сартака. Как раз перед этим умер младший брат Невского Даниил, правивший в Городце и Нижнем Новгороде, его удел отдали Андрею.

Но общая перепись и поголовное обложение данью ничуть не противоречили интересам сарайских торгашей. Наоборот, окружение Берке заранее потирало руки, рассчитывало грести на этом жирный навар. Невскому подтвердили приказ обеспечить работу чиновников. Мало того, повелели распространить перепись не только на Владимирскую землю, но и на Новгород… Хотя новгородцы до сих пор числили себя «свободными». Ведь монголы не побеждали и не завоевывали их. Что уж там монголы! Горожане и своих-то князей силились низвести на роль служащих, обязанных выполнять их решения. Скрипели зубами и бушевали, если Невский смирял их своевольство, заставлял повиноваться.

И вдруг – платить дань? Признать себя чьими-то «рабами»? Когда в Новгороде узнали – Александр привез из Орды решение о переписи, зашумели и забурлили. Кричали: великий князь согласился отдать их в неволю, предал. Значит, долой такого князя! «Золотые пояса» подкатились к сыну Александра, Василию. Выступи, княже, за «волюшку». У молодого княжича вскружилась голова, он вообразил себя эдаким былинным борцом за справедливость – возглавил восстание против отца. Посадник Михаил Степанович, давний соратник Невского, герой сражений со шведами и ливонцами, пробовал уговаривать народ, сдержать страсти. Поборники «свободы» убили его. Один из бояр по имени Александр сформировал собственный «полк». Боевые качества его банды были сомнительными, зато она лихо побеждала «внутренних врагов». Тех, кто считал нужным сохранять верность великому князю, вылавливали и истребляли, разносили их дома…

Но Александр Невский в такой обстановке выехал в Новгород. Без войск, без дружины, только с небольшой свитой и татарскими послами. Василий сразу перепугался, удрал в Псков. Смутьяны оробели, открыли князю ворота. Однако бесконечно прощать и миловать, поощрять тем самым мятежников, государь не намеревался. Сына изловил, лишил княжения и выслал в Суздальский край. Советников, подбивших Василия на измену, и боярина Александра с его погромщиками сурово покарал – некоторых ослепляли, другим резали носы. Тем не менее Новгород категорически отказался платить дань. Надеялся выкрутиться, отделаться единоразовой мздой. Обхаживал татарских послов, ублажил возами дорогих товаров и денег и для них, и для хана, тем самым выражал покорность.

Наверное, покойный Батый удовлетворился бы. Но для Берке и его правительства важны были не только деньги и формальная покорность. Богатый Новгород должен был стать постоянным источником дохода. Хан повторил приказ произвести перепись. Новгородцы снова взорвались. Улицы и концы гремели и бушевали, опять были убитые посадники, утопленные в Волхове бояре, растерзанные граждане. Александр Невский трезво оценивал: это плохо кончится. Берке вышлет войско, оно опустошит Новгородскую землю, а заодно и княжества, через которые будет идти – Рязанское, Владимирское. Но была и вторая сторона медали. Отказываясь от дани, Новгород демонстративно отделялся от остальной Руси. Вы проиграли войну, вы и платите, а мы к вам не имеем отношения. Однако удержать такую независимость все равно было невозможно. Отрекаясь от общей судьбы, новгородцы покатились бы под власть немцев, шведов или Литвы…

Невский ездил к ним, убеждал, доказывал – «вы ли одни хотите противиться суду Божию»? Наконец, через своего доверенного Михаила Пинешича князь подстегнул строптивцев ложным слухом – к Новгороду уже идут татарские рати. Тут-то опомнились. Отправили послов к хану, «да отдаст им гнев свой и да исчислит землю их, якоже хощет». Берке назначил для этого своих уполномоченных, Беркая и Касачика. Но Александр подозревал, что без осложнений дело не обойдется, поехал вместе с ними. Он оказался прав. Уполномоченные везли с собой помощников, слуг, воинов, даже жен. Считали себя господами, как привыкли в других городах. Татары по-хозяйски пошли по дворам – где-то прихватили понравившуюся вещь, где-то бесцеремонно задели хозяина, где-то полезли к женщине…

Новгородцы терпеть не стали, успокоившееся было возмущение выплеснулось с новой силой. Призывали браться за оружие, изничтожить «окаянных сыроядцев». Вдобавок простонародье схлестнулось со знатью – дань брали поголовную, со всех одинаковую, и бояр обвиняли, что они предали сограждан. Им-то уплатить ничего не стоит, а каково для бедноты? Александр взял татарских уполномоченных под защиту, вывел из разошедшегося города. Но и подавлять мятеж князь не стал. Вместо этого объявил – он покидает Новгород, предоставляет его собственной судьбе. Уезжает во Владимир.

Такое известие подействовало похлеще любых угроз. Поразило людей, как громовой удар. Всех охватил ужас. Осознали, что уговоров больше не будет, и… покорились. А Невский еще и умело сыграл на мятеже. Ордынские послы не могли отойти от пережитого ужаса, не знали как благодарить князя и своих божков за избавление от гибели. В подобном состоянии они охотно восприняли совет Александра – пусть перепишут дома и едут восвояси, а дань будут собирать сами новгородцы, отправлять в Сарай через великого князя, без баскаков и ханских чиновников. У Беркая и Касачика не осталось ни малейшего желания задерживаться в Новгороде. Пришлось согласиться и хану – если он хочет получать дань с новгородцев, лучше пойти на компромисс. В результате Новгород получил льготы, каких не имел никакой другой русский город.

О 1260–1261 гг. летописец счел нужным отметить: «Бысть тишина велика християном». Всего два года «тишины» считались знаменательным событием, чуть ли не чудом! На Руси воцарился мир. Александр Невский и митрополит Кирилл уделяли много внимания духовному возрождению страны. Возобновилось строительство храмов. Нет, не таких красавцев, какие возводили Андрей Боголюбский или Всеволод Большое Гнездо. На это не было ни средства, ни мастеров. Кто погиб, кого угнали в Орду – ханы целенаправленно искали хороших ремесленников, строителей, архитекторов, русские мастера ценились даже в Каракоруме. Теперь церквушки рубили деревянные. Но они вставали и возносили православные кресты на месте разрушенных и сгоревших, открывались новые монастыри.

По поручению великого князя и митрополита Ростовский епископ Кирилл несколько раз ездил в Орду. Несмотря на то, что Берке был воинствующим мусульманином, он подтвердил права и неприкосновенность Русской церкви. А сам епископ был настолько обаятельным человеком, так хорошо умел рассказывать о христианстве, что племянник хана проникся верой и захотел принять крещение. Он тайно перебрался в Ростов и перешел в православие с именем Петра.

Александр Невский сумели провести через Берке важное церковное преобразование. Южный Переяславль почти исчез с лица земли, превратился в кучку лачуг посреди развалин, и в 1261 г. великий князь и митрополит выхлопотали у хана разрешение перенести резиденцию Переяславского епископа в Сарай. Епархия стала называться Сарско-Подонской. Отныне епископ являлся как бы постоянным представителем Руси в Орде, окормлял в татарской столице многочисленных русских слуг, ремесленников, невольников. Окормлял и христианское население, сохранившееся по Дону, казаков. Дальновидный шаг Александра и Кирилла связал их с Русью [107].

Господь напоследок радовал великого князя прибавлениями в семье. В 1260 г. у него родился третий сын, Андрей, в 1261 г. жена принесла четвертого, Даниила… Но двухлетняя тишина была обманчивой. Друзья русских сообщали из Прибалтики – Ливонский орден и датчане готовят очередное массированное вторжение. На этот раз Александр решил не ждать врага, нанести упреждающий удар. Он заключил союз с Миндовгом, объединял русские силы. Командовать владимирской и новгородской ратью поставил способного сына Дмитрия и брата Ярослава Тверского. К походу согласились присоединиться Константин Смоленский и полочане – у них княжил уже не русский, а литовец Товтивилл.

Но и Орда доставляла немало головной боли. Берке не нравилась столица Батыя, он повелел строить новую. Конечно, замыслам хана поспособствовали его друзья и советники. Сарай-Берке наметили выше по течению Волги, как раз там, куда удобно подходили торговые трассы. Город должен был стать куда более роскошным, чем Сарай-Бату. Чтобы дворцы не уступали резиденциям мусульманских владык других стран, чтобы мечети возносили минареты к самому небу. Чтобы возвысившиеся купцы тоже могли отгрохать дома рядом с ханским. А на самом строительстве они намеревались неплохо погреть руки. Возведение большого города требовало больших денег. Мусульманские и еврейские торгаши готовы были дать их. А расплатиться оказывалось очень легко, они брали у хана на откуп сбор податей.

В русских городах, как сообщает летопись, появились «бесермены и жиды». Субсидии, предоставленные хану, они возвращали с лихвой, обдирали людей, как липку, вымогали деньги побоями, пытками. Кому-то могли предоставить отсрочку, но записывали долг, уже не в казну, а лично себе. Набегали проценты, и не способных уплатить обращали в рабство. В народе говорили «у кого денег нет, у того дитя возьмут, у кого дитяти нет, у того жену возьмут, у кого жены-то нет, того самого головой возьмут» [89]. Для охраны откупщики нанимали собственные отряды, и их воины тоже себя не забывали, гребли что под руку попадется.

А между тем, в Каракоруме умер верховный хан Менгу. Престол унаследовал Хубилай, но он полюбил Китай, чудесно там устроился. Зачем ему было возвращаться в монгольскую степь? Хубилай вместо этого перенес столицу в Пекин. Оттуда до других улусов было еще дальше, чем от Каракорума, да и Хубилая занимали только китайские дела. Связи в монгольской империи нарушились, она стала распадаться. А разные ее части сразу сцепились между собой. Брат Хубилая Хулагу успешно подмял Персию, уничтожил остатки Багдадского халифата, овладел Сирией, а заодно прихватил и Закавказье. Но раньше оно платило дань Золотой Орде. Берке вознегодовал от такого беззакония, в 1262 г. послал армию под командованием Буку, приказал выгнать иранских родственников из своих владений.

Но Буку дошел только до Дербента. Там его встретил сын Хубилая Яшмут и разнес вдребезги. Берке воспринял это крайне болезненно. Загорелся расквитаться, принялся собирать все свои силы для похода на Кавказ. Послал приказ Александру Невскому и другим князьям, чтобы привели имеющиеся войска. На войну нужны были и деньги, хан затребовал их у откупщиков, предоставив им собирать русскую дань за будущие годы. Они рады были стараться… А терпение русских и без того было на пределе.

В Ярославль приехал «злой бесерменин» Тетям, его подручным был монах-расстрига Зосима, отрекшийся от Христа и перешедший в ислам. Выслуживаясь перед Тетямом, он принялся измываться не только над соотечественниками, но и над Православием, кощунствовал, надругался над крестами и храмами. Люди возмутились, прикончили Зосиму и бросили труп на съедение псам и воронам. Набросились и на покровителя расстриги Тетяма, перебили всю его команду. Известия о событиях в Ярославле мгновенно разнеслись по стране, и русских прорвало. Откупщиков истребляли во Владимире, Суздале, Ростове, Костроме, Устюге. Впрочем, масштабы народной расправы были весьма умеренными. Убивали лишь хищников, татарских чиновников с «бесерменами и жидами» не смешивали и не трогали. В Устюге сборщик дани Буга захватил в наложницы русскую девушку Марию. Когда его за это потащили на площадь, татарин изъявил желание креститься и жениться на Марии. Она согласилась, и толпа пощадила Бугу.

Распространялись слухи, будто великий князь Александр разослал грамоты, «что татар бити». Невский такой грамоты не писал. Но и подавлять восстание не стал. Откупщиков уничтожили, татары разбежались, и бунт угас сам по себе. Однако Берке разъярился. 300 тыс. воинов, собранных для войны на Кавказе, он готов был кинуть на Русь. Что оставалось делать великому князю? Он мог арестовать по городам первых попавшихся участников мятежа, казнить их и откупиться от хана их головами. По крайней мере, следовало бы продемонстрировать послушание. У Александра как раз изготовились полки против Ордена. Надо было повернуть их в другую сторону, привести к Берке, задобрить его – вот, мол, готовы биться за тебя, великий царь. Русские воины отправятся в неведомые края, будут гибнуть не пойми за что в ханских раздорах…

Нет, Александр Невский не стал карать своих подданных, и приказ о войске он тоже не выполнил. Вместо Кавказа он отдал ратникам последнюю команду – вперед, на Эстонию. А к хану поехал один. Поехал на верную смерть. Какая же еще кара могла ожидать его за бунт и явное неповиновение?… Последний поход, организованный Александром Невский был, как и все его походы, победным. Сын Дмитрий и брат Ярослав вышли к Дерпту. Одним приступом овладели тремя мощными линиями каменных стен, перебили и пленили защитников. Орден скис, запаниковал, согласился заключить мир «на всей воле» русских. Но Александр в этом подвиге уже не участвовал. Он нес иной подвиг, куда более трудный. Фактически жертвовал собой, предстал перед Берке, пытаясь уберечь существование и интересы Руси.

Хотя и доводы Невский продумал весомые, обоснованные. Дать войска? Помилуй, великий царь, но это значит оголить границы твоего собственного улуса. Стоило ли облагать данью Новгород, чтобы отдать его немцам? Мятеж? В нем виноваты не русские, а сами откупщики. Зачем они издевались над подданными великого царя? Выходит, они и хану вредили? Русь не отказывается платить, но если напрочь разорять людей, как они заплатят? Зачем резать курицу, которая несет золотые яйца? А не правильнее ли будет поступать, как в Новгороде? Чтобы дань собирали русские князья, а не приезжие лихоимцы?

Случилось чудо. Берке не казнил Александра, не послал карателей. Потому что Невский был абсолютно прав. Даже с ханской точки зрения все получалось логично и справедливо. Выбирая решение, царь волей-неволей должен был взвесить обстановку, колоссальный авторитет Александра, убедительную победу под Дерптом. Он мог убить князя, отправить полчища на Русь, завяжутся бои. А ну как воспользуются враги-Хулагиды, ударят из Закавказья на Сарай? Хан согласился с Александром, но он четко раскусил и другое: Невский ведет собственную политику. Этими самыми железными аргументами великий князь не убедил его, а обставил, как на шахматной доске. Берке больше не доверял Александру.

Вроде бы, помиловал, а домой ехать не дозволил. Всю зиму 1262 г., весну и лето 1263 г. князь оставался в Орде. Находился в Сарае, кочевал с ханской ставкой по степи. Сказались и чрезвычайное нервное напряжение, и непривычный климат. Александр тяжело заболел. Лишь тогда Берке отпустил его. В дороге стало хуже. Доехал до Нижнего Новгорода и так ослабел, что вынужден был остановиться. Немного оправившись, двинулся дальше, но в Городце-Волжском у брата Андрея совсем слег. Почувствовал, что его земная жизнь подходит к концу. Ему было всего 43 года, но он отдавал себя без остатка – и отдал. Сгорел ярко и быстро.

Напоследок Александр попросил постричь его в иночество и в схиму. Так исполнилась его юношеская мечта о монашестве. Его окружали близкие, слуги, заливались рыданиями. Невский отослал их: «Удалитесь и не сокрушайте души моей жалостью». Через какое-то время он, уже не князь, а схимонах Алексий снова призвал людей, дал последние наставления, кротко просил у всех прощения. Пожелал причаститься Св. Таин…

Во Владимире в это время митрополит Кирилл совершал службу в Успенском соборе. Молился и о здравии великого князя, о его благополучном возвращении. И вдруг он был поражен видением. Перед ним стоял сам Александр. Тихий, светлый. Посмотрел на святителя и стал удаляться в вышину, растаял. Потрясенный митрополит понял, что это означает. Вышел к людям со слезами и сказал: «Зашло солнце земли Русской!» Никто сперва не понял его, и Кирилл пояснил, выдавил сквозь сотрясавшие его рыдания: «Чада мои милые, знайте, что ныне благоверный князь великий Александр преставился!» Ответом ему был общий, единодушный вопль: «Погибаем!..»

49. После заката…

Феодальный распад Западной Европы был стремительным – уже в первом поколении после Карла Великого она раскололась на кусочки, а во втором превратилась в пыль мелких владений. Распад Руси св. Владимира Крестителя и Ярослава Мудрого растянулся на 200 лет. Одна за другой выступали исторические фигуры, мешавшие этому процессу. Владимир Мономах, Юрий Долгорукий, Андрей Боголюбский, Всеволод Большое Гнездо, Юрий и Ярослав Всеволодовичи, Александр Невский. Они были совершенно разными, не похожими друг на друга. Но имелось и нечто общее. Все они были «не от мира сего». Они шли против течения, наперекор господствующим тенденциям. В каждую эпоху находилась лишь одна-две таких фигуры, но вместе они составили единую цепочку.

Это было от Бога. Всего семь человек уберегли Русь на два столетия. Позволили ей сформировать мощную культуру, традиции, фундамент исторической памяти. Каждый из них силился сплотить и объединить страну. Но ее раздирали анархия и эгоизм, и получалось так, что семь князей всего лишь удерживали Русь, давали ей время одуматься. Она не одумалась. Наоборот, торжествовали гордыня, самолюбие, корысть. Разрушительные силы нарастали. Сперва удавалось как-то скреплять и цементировать всю Русь, потом – только ее северную часть. Последовала кара, ордынское пленение, но и она не помогла прозреть, отбросить мелочные счеты, увидеть истинные ценности. А с кончиной Александра Невского «солнце земли Русской» действительно закатилось. Удерживающая цепочка оборвалась…

Великокняжеский престол должен был унаследовать брат Невского Андрей II, но он тяжело болел и вскоре умер. Великим князем стал другой брат, Ярослав III Тверской. Он не обладал ни авторитетом, ни талантами Александра, и Северная Русь развалилась точно так же, как Южная. Перераспределять уделы Ярослав даже не пытался, никто из князей на это не согласился бы. Умножившиеся родственники Невского прочно угнездились по своим наследственным городам. Общей столицей считался Владимир, но Ярослав туда не переехал. Зачем ему был нужен общий город? Там жили бояре покойного отца, покойного старшего брата, а у Ярослава были свои, их села и деревни лежали вокруг Твери. Да и передать Владимир детям великий князь не мог. С какой стати он будет тратиться на ремонт стен, теремов, храмов?

Он остался в Твери, принялся благоустраивать ее, учредил в ней епархию. Тверь стала реальной столицей, а Владимир чисто номинальной, для редких общих торжеств, коронаций. Но ведь статус двух городов очень отличался. Раньше князья наведывались во Владимир в великие православные праздники – побывать на митрополичьей службе в знаменитых соборных храмах, приложиться к святыням, поклониться гробам предков. Заодно виделись с великим князем, сидели с ним за столом, советовались, обсуждали возникшие проблемы. А кому нужно было ехать в Тверь? Разве что по неотложным делам. Удельные правители перестали регулярно встречаться, отдалялись друг от друга, отчуждались.

А обстановка вокруг Руси быстро менялась. Почти одновременно с Александром Невским погиб литовский князь Миндовг. Его убили ближайшие родственники, завидовавшие его могуществу и богатствам, разразилась страшная междоусобица. Многим семьям литовской знати пришлось спасать свои жизни за границей. Один из князей, Довмонт, приехал в Псков, согласился креститься, получил христианское имя Тимофей. Псковичи приняли его, они были наслышаны о доблести и воинском искусстве Довмонта и предложили ему княжить в их городе. Раскаиваться им не пришлось. Новый князь целиком связал себя с Псковом, а христианство воспринял искренне, всей душой. Город приобрел в его лице мудрого и честного правителя, умелого и самоотверженного защитника.

Монгольская империя по сути прекратила существование. Последний верховный хан Хубилай увлекся собственными войнами. Его армии покорили Южный Китай, дошли до Бирмы и Вьетнама. В их составе храбро сражались русские полки. Это были воины, которых в свое время насильно подгребли во вспомогательные войска, было и много добровольцев, выбравших службу ханам. Вдали от родины они стали самой верной опорой монгольских властителей, Хубилай поселил их поближе к столице, русские слободы возникли возле Пекина (они просуществовали очень долго, лишь в XIV в. китайцы восстали против монголов и поголовно вырезали русских). Но и свою империю Хубилай рассматривал в первую очередь как китайскую. То, что творилось в других странах, его не интересовало.

Хан Хулагу, завоевывая Ближний Восток, столкнулся с серьезными противниками. С одной стороны, ему противостояли европейские крестоносцы. Они завязали было переговоры с татарами, французский король Людовик IX предлагал заключить союз. Но ответ был стандартным и прямолинейным – пусть король признает себя данником монголов. Естественно, союз не состоялся. С другой стороны, тумены Хулагу встретили мусульмане во главе с Бейбарсом. Это был половец, в свое время его продали в рабство в Египет, он попал в придворную гвардию мамлюков, отличился в боях. Но проявил себя мастером и в жесточайших придворных интригах, устранил с пути всех соперников и захватил престол султана. Воевать он умел отлично, ханское воинство разгромил и прогнал.

Хулагу и его сыновья решили поискать удачи на другом направлении, поживиться владениями Берке. Из Закавказья вторглись на Северный Кавказ. Однако и в Золотой Орде нашелся способный полководец, темник Ногай, остановил и отбросил неприятелей. Хан обласкал Ногая, щедро наградил его землями для кочевий. Под его управление попала вся западная часть Орды – степи Причерноморья, низовья Днепра, Приднестровье, Крым.

Его подданными стали торки и половцы, теперь все они именовались «татарами», а чтобы выделиться от прочих кочевников, начали обозначать себя ногайцами.

В 1265 г. Берке перешел в наступление на Хулагидов. Овладел Дербентом, ворвался в Азербайджан. Но, возвращаясь из похода, хан умер. Его преемником стал Менгу-Тимур, Ногай выдвинулся при нем на роль второго лица в государстве, вел себя все более самостоятельно. Для борьбы с Хулагидами хан и Ногай установили дружеские связи с их врагом, египетским Бейбарсом. Победив монголов, он взялся за европейцев. Отбирал у них город за городом, эпопея крестоносцев в Сирии и Палестине покатилась к неприглядному, но вполне логичному концу.

Крестоносцев били и греки. Никейская империя была лишь кусочком былой Византии, но «народные цари» из династии Ласкарей неожиданно привели ее к высочайшему расцвету. Второй никейский император Иоанн Ватаци провел хозяйственные реформы. На пустых землях и в имениях, конфискованных у изменников, он создал крупные государственные хозяйства, приносившие солидный доход. Поддержал крестьян, снизил налоги, лично контролировал их сбор. И выяснилось, что Малая Азия, совсем недавно разоренная и запущенная, может быть благополучной и сильной. Никея стала крупнейшим экспортером сельскохозяйственной продукции, самой богатой христианской державой. Когда требовались расходы, золото вывозили из казны мешками, на караванах мулов.

Империю зауважали. Германский император, европейские короли, итальянские города наперебой старались завязать с ней контакты. Даже татары, сокрушив соседние страны, предпочли с ней не воевать, заключили договор о мире и дружбе. Да и было за что уважать Никею! Ватаци построил мощный флот, прикрыл границы системой крепостей со складами оружия. К нему на службу начали переходить западные рыцари. Но основа армии оставалась национальной. Имперские войска очистили от крестоносцев Малую Азию, переправились в Европу, заняли Фракию, Македонию. Отбивать Константинополь Ватаци не спешил. Считал, что это будет стоить больших жертв, а город все равно никуда не денется, рано или поздно падет.

Но политикой «народных царей» были очень недовольны византийские магнаты, ведь при Ласкарях выдвигались не родовитые и богатые, а способные. Раз за разом возникали заговоры. В 1258 г. знать отравила преемника Ватаци, Феодора II, и произвела переворот. При 8-летнем царевиче Иоанне умирающий царь оставил регентом своего верного помощника Музалона, его убили, регентство принял глава заговора Михаил Палеолог. А в 1261 г. случилось то, чего давно ждали. Никейский отряд всего из тысячи всадников ехал по другим делам, попутно узнал, что охрана Константинополя слаба, и внезапным налетом захватил его.

Хотя Византии это пошло совсем не на пользу… Палеолог, въехав в древнюю столицу, на волне торжеств провозгласил себя императором, а ребенка Иоанна велел ослепить и заточить. Поднялось общее возмущение, патриарх Арсений отлучил Михаила от церкви, население Малой Азии восстало. Но царь уже успел сформировать собственное войско, из наемников, и утопил мятеж в крови. Тех самых воинов и крестьян, которые обеспечили победы и процветание Никеи, истребляли целыми деревнями, полками и гарнизонами [100].

А в Константинополе возвращались на круги своя прежние византийские нравы. Огромную казну, накопленную Ласкарями, Палеолог транжирил на возрождение внешнего блеска своей столицы и двора. Вокруг кормушки снова угнездились аристократы, олигархи, жулики. Но наемники брали за свою работу дорого, денег на их оплату стало не хватать. А национальную армию Михаил разрушил, уничтожая повстанцев. Освобождение страны от крестоносцев затормозилось, значительная часть Греции так и осталась латинскими графствами и княжествами.

Силясь усидеть на троне, император искал союзников где только мог. Так же, как когда-то Комнины, взялся налаживать дружбу с Римом. Связываться с венецианцами, натравившими на Византию крестоносцев, он не рисковал, но вместо них стелился перед генуэзцами, подарил им сказочные привилегии, и рядом с Константинополем возник их экстерриториальный город Галата. Михаил заключил союз и с Ногаем, даже отдал ему в гарем побочную дочь Евдокию. Их альянсом подсуетились воспользоваться те же генуэзцы. Через императора договорились с Ногаем, получили право построить факторию в Кафе (Феодосии). Конкурентов-венецианцев побили и выгнали с Черного моря. Кафа быстро превратилась уже в не греческий, не татарский, а генуэзский город. От нее колонии начали расползаться по берегам, пришлые купцы прибрали под свой контроль Сугдею (Судак), Тану (Азов).

С ордынскими торгашами они легко нашли общий язык. Через черноморские порты в Европу хлынули китайские и среднеазиатские изделия, северные меха, рабы. Ведь у татар кораблей не было, «живой товар» скапливался в избытке. Генуэзцы помогли решить столь острую проблему, их корабли бойко повезли невольников в Египет, Тунис, Марокко, Испанию. Молоденьких наложниц охотно брали и в христианской Италии. Зафиксирована рекордная цена, за которую была продана 17-летняя русская красавица, 2093 лиры. Из каких краев была эта девушка, в чьи руки попало ее русское тело, как завершилась ее жизнь на чужбине, история умалчивает. На втором месте, после русских, ценились черкешенки.

Впрочем, лучше ли было тем, кто оставался на Руси? Об освобождении от татар больше никто не вспоминал. Кто стал бы освобождаться и каким образом, если князья и княжества расплескались сами по себе? В Рязани татарский баскак совсем разошелся. Вытворял что ему вздумается, грабил людей подчистую, хватал любую приглянувшуюся женщину для мимолетных развлечений. Князь Роман Ольгович пытался удерживать его, заступался за подданных. Баскак счел, что без князя будет удобнее, и оклеветал его. Состряпал донос хану, будто Роман хулил татарскую веру. Менгу-Тимур рассвирепел, вызвал князя к себе. Разбираться особо не стали, решение уже приняли заранее, в отместку за мнимое преступление от Романа потребовали отречься от христианства. Князь отказался. Тогда ему отрезали язык, выкололи глаза. Расчленяя по суставам, резали пальцы, руки и ноги, потом содрали кожу и отрубили голову.

Но другие в это же время вполне приспособились под татарским игом, старались извлечь из него выгоду. Глеб Белозерский и Константин Ростовский женились на ордынских царевнах, чтобы заручиться расположением их родственников. Зато между собой князья разругались. Раньше Ростов и Белоозеро составляли одну область, но две ветви наследников поделили ее, выгоняли друг друга из владений. Поделили надвое даже сам город Ростов.

А в Ярославле разыгралась совсем уж скандальная история. У местного правителя Василия Всеволодовича не было сыновей, а дочь Марию он выдал за можайского князя Федора. Этого деятеля из смоленского дома вовсю притесняли братья, и он перебрался к супруге. Но тесть Василий отошел к предкам, а его вдова Ксения власть зятю не уступила, Федору пришлось «княжити с тещею своею». У него и Марии родился ребенок Михаил, князь отправился по делам в Орду, а тут вдруг скончалась и жена. Теща сговорилась с ярославскими боярами, им показалось заманчивым управлять при младенце. Ксения и бояре встретили Федора запертыми воротами, «нелепые словеча глаголаще из града женским умышлением». Объявили, что их князь Михаил, а Федор пусть убирается куда глаза глядят.

Незадачливый князюшка вернулся в Орду, подсуетился жениться на ханской дочери. Новый тесть несколько раз отправлял в Ярославль послов, требовал уступить Федору город, угрожал. Но теща и городская знать оказались куда более стойкими, чем многие русские князья, приказы из Сарая игнорировали. А применить силу хан по какой-то причине не счел нужным. Лишь после того, как ушли из жизни княжич Михаил и теща, Федор с супругой-татаркой смог приехать в Ярославль и принять княжение.

В юго-западной Руси умерли Даниил Галицкий и Василько Волынский. Наследником Даниила поначалу числился сын Лев, в его честь был назван город Львов. Но под конец жизни отец полюбил ребенка от второй жены-литовки, он и имя получил литовское, Шварн. Даниил завещал ему лучшие города Галич, Холм, Дрогичин. Но Шварн приходился родственником и для литовских князей. Сын Миндовга Воишелг назначил его наследником всей Литвы. Лев Даниилович обезумел от зависти. За столь щедрый подарок брату он возненавидел Воишелга, пригласил в гости и зверски убил. Хотя жизнь Шварна была совсем короткой, вскоре и он отошел в мир иной. А в Литве пришел к власти суровый и воинственный Тройден, за убийство Воишелга на Галицию и Волынь посыпались набеги.

Князья Лев и Мстислав Даниловичи с Владимиром Васильковичем взвыли, но у них имелись покровители, татары. Ордынский хан и Ногай охотно согласились помочь. Их воинство вместе с княжескими дружинами напало на литовцев. Лев был на седьмом небе, получив столь могучих заступников. Разохотившись, попросил Ногая подсобить ему получить корону Польши. Там король Болеслав скончался бездетным, и магнаты ввели новый порядок, сделали пост монарха выборным. Лев выставил свою кандидатуру, но проиграл и задумал воевать. Что ж, Ногай не возражал, дал князю свою конницу. Авантюра обернулась поражением, погибло 8 тыс. русских и татарских воинов. Но ордынцы вошли во вкус, стали регулярно совершать походы в Литву, Польшу, Венгрию. Князья отправлялись с ними. Зато для населения Галиции и Волыни это обернулось сущим бедствием. Каждый раз на пути к границам и обратно «союзные» орды проходили через их земли, разоряли и бесчинствовали похлеще любых врагов. От дружественных ратей юго-западная Русь так и не оправилась, покатилась в упадок.

Возвышение Ногая создавало в Орде дополнительный раздрай. Курское княжество делили между собой два родственника из Черниговского дома, Олег сидел в Рыльске, а Святослав в Липецке. Но сбор дани с Курской земли взял на откуп баскак, хивинец Ахмат. Он стал вести себя как отдельный князек. Построил две слободы, принимал беглых и всякий сброд, набрал из них банду и принялся откровенно грабить села князей и бояр. Олег со Святославом пожаловались хану. Тот выделил отряд татар, велел разорить слободы разбойника. Исполнили с превеликим удовольствием, но Ахмат удрал к Ногаю, молил о поддержке. Могущественный темник, в свою очередь, предоставил ему воинов, Курское княжество погромили, 13 бояр казнили, их головы и руки Ахмат приказал возить повсюду для устрашения и объявлять: «Так будет всякому, кто дерзнет оскорбить баскака!»

Он восстановил свои слободы, принялся неограниченно распоряжаться в Курской земле. Но князья уцелели. Олег отправился к хану, а Святослав укрылся в лесу и начал партизанскую войну. Подкарауливал и убивал людей Ахмата. Они, видя такое дело, разбежались, сам баскак тоже струсил и скрылся. Из Сарая вернулся Олег и… перепугался. Обвинил Святослава, что теперь он стал разбойником, потребовал ехать на суд к хану. Липецкий князь отказался, он считал, что в своих владениях имеет полное право наказать врагов. Но Олег не угомонился, опять помчался в Сарай и настучал, что родственник изгнал баскака, порешил его слуг. Хан вынес смертный приговор, удовлетворенный Олег вернулся и собственноручно прикончил Святослава. Правда, ничего от этого не выиграл. Брат Святослава Александр отомстил, налетел и лишил жизни Олега и его сыновей. Потом поехал в Орду, подмазал кого нужно взятками и получил ярлык на Курское княжество [31, 52].

Смоленск до сих пор сохранял независимость, рейды Батыя прокатились в стороне от него. Но литовцы совершенно достали смоленских князей, и в 1274 г. они добровольно подчинились татарам, согласились платить дань, только бы получить ханское покровительство. Но на Смоленск претендовал и брянский князь. Он обратился к литовцам, нападал вместе с ними, пытался овладеть городом. А татарское подданство князю Александру Смоленскому не очень-то помогало. Другой татарский данник, Федор Ярославский, вспомнил, что и он имеет права на княжество, Александр приходился ему племянником. Федор полез в драку, его сторону приняли князья Дорогобужа и Вязьмы. Сходились в рубках, осаждали и брали друг у друга города…

Единственной силой, которая пока еще связывала распавшиеся русские земли, была Православная Церковь. Но и над ней нависла неожиданная угроза. Византийский император Михаил Палеолог очень опасался, что Запад не смирится с утратой Константинополя, снова двинет крестоносцев. Чтобы избежать этого, Михаил не додумался ни до чего лучшего, как поклониться папе. Назначил патриархом беспринципного и готового на все Иоанна Векка, начались переговоры с латинянами. Император и патриарх одним махом сдали позиции по всем спорным вопросам, признали папское главенство, и в 1274 г. была заключена Лионская уния.

Православные византийцы возмутились, отказывались признать ее. Но со своими подданными Палеолог вовсе не был таким сговорчивым, как с католиками. На недовольных обрушились страшные репрессии. Их тащили в тюрьмы, пытали, рубили головы, топили. Кто сумел, разбегались к болгарам, в мусульманские страны. Карательные экспедиции были направлены на Афон и в другие крупные монастыри. Если раньше монахов принуждали к вероотступничеству и казнили латинские завоеватели, теперь то же самое вытворяли «освободители», униаты.

На Руси в защиту Православия выступил митрополит Кирилл. Он созвал во Владимире Собор, приехали Новгородский, Ростовский, Полоцкий, Сарский епископы, архимандрит Киево-Печерского монастыря. Митрополит потребовал не вдаваться в «еллинскую мудрость», укреплять истинную Веру. Главную причину бедствий Руси, ее порабощения, разброда, усобиц, Кирилл видел именно в отклонениях от Веры, поэтому и начинать возрождение страны призывал с Церкви [83]. А в ней дела обстояли совсем не блестяще. В нашествиях и войнах погибло много священнослужителей, другие сгинули где-то в плену. Нередко на их места выдвигались люди случайные, неграмотные. Где-то храмы были разрушены, службы прекратились, население возвращалось к язычеству.

Ну а ордынские законы, ограждавшие интересы Церкви и освобождавшие ее от дани, стали приманкой для разного рода обманщиков. Шли в отдаленные края, где их никто не знал, представлялись священниками, диаконами. Среди них попадались люди с темным прошлым, воры, просто самозванцы. По инициативе Кирилла Собор принял строгие правила отбора священнослужителей и их поставления. Назначил провести проверку храмов, отрешить от сана нерадивых или недостойных пастырей. Были намечены и меры по искоренению языческих обрядов.

Сарского епископа Феогноста митрополит направил в Византию, поручил провести переговоры с патриархом. Да какие там переговоры! У греков торжествовала уния. В Константинополе епископу пришлось своими глазами увидеть, как на плахе слетали головы священников и монахов, пытавшихся отстоять Православие. Русь унии не приняла. Но при этом она очутилась в изоляции. Во всем мире не осталось никого, кто хотя бы посочувствовал ее страданиям.

50. В  полном мраке

На Руси имелся князь, способный заменить Александра Невского – его 14-летний сын Дмитрий. Он княжил в Переяславле-Залесском и Новгороде и был во многом похож на отца. Честный, прямой, глубоко верующий, настоящий патриот. Он унаследовал и полководческие способности Невского, уже в юности был одним из командиров при взятии Дерпта. Но ведь и Русь менялась. Ее единство, и без того хлипкое, окончательно исчезло, а распад углублялся.

Как только не стало Невского, Новгород сразу вспомнил о его «самовластии» и отыгрался на сыне. Выгнал Дмитрия, предложил управлять городом великому князю Ярославу III Тверскому. Но за это он должен был принять длинный список условий – отказаться от единоличной власти, которой пользовался Александр, не нарушать «вольностей», действовать только с согласия веча, новгородцы мелочно регламентировали все права и доходы государя вплоть до отвода ему сенокосов и ловли рыбы для княжеского стола. Он должен был принять обязательство не претендовать ни на что сверх выделенного ему.

Однако Новгороду по-прежнему угрожали Орден и датчане. Получив урок под Дерптом, немцы притихли, и новгородцы сочли, что теперь они могут разобраться с датчанами. Выступили на их эстонские владения, обложили главную крепость Раковор (Раквере), но неприятель отбил и отогнал их. Новгородцы начали более тщательную подготовку. Строили стенобитные орудия, попросили помощи у Ярослава III и других князей. Владимирский государь прислал двоих сыновей, привели полки Дмитрий Переяславский и Довмонт Псковский. Объединенное войско возглавил Дмитрий.

С Орденом провели переговоры, и крестоносцы заверили, что не нарушат мира, останутся нейтральными. Но они солгали, увидели возможность расквитаться с русскими и тайно собирали армию. В начале 1269 г. новгородцы и их союзники снова подошли к Раковору – и внезапно обнаружили, что магистр Роденштейн поджидает их со всеми силами крестоносцев. Столкнулись 18 февраля. Летописцы сообщают, что это было «страшное побоище, какого не видели ни отцы, ни деды». Рыцарская конница обрушилась на новгородский полк и смяла его. В сече полегли посадник Михаил, тысяцкий Кодрат, немало их отважных сограждан. Но Дмитрий и Довмонт умело руководили войсками, сдержали удары и сами стали теснить врага. Крестоносцы начали выдыхаться, князья почувствовали это, нажали, и немцы обратились вспять. «И гнали их, побивая, до города, в три пути, на семь верст, так что нельзя было и коню ступить из-за трупов». Поле боя осталось за русскими, три дня простояли «на костях». Хотя и осаждать Раковор уже не могли, вернулись домой.

Но магистр все еще надеялся переломить ход войны, ведь и новгородцы понесли серьезные потери. Он спешно формировал новое войско. 18 тыс. немцев и их прибалтийских солдат ворвались в русские пределы, сожгли Изборск, подвезли к Пскову множество осадных машин. Довмонт привел свою дружину в соборный храм Св. Троицы, освятил меч на алтаре и бросился на вылазку. Сам магистр был ранен, его рыцарей потрепали. В течение десяти дней псковичи контратаковали, не позволяли врагу приблизиться к крепостным стенам. А потом неприятели узнали, что на выручку движутся новгородцы с сыном великого князя Юрием, предпочли убраться.

В Новгороде ожидали, что Орден повторит наступление, звали Ярослава III. Он прибыл с владимирскими полками, с ним пришел даже татарский отряд владимирского баскака Амрагана. Но под Раквором и Псковом полегло слишком много крестоносных воинов, немцы и датчане запросили мира. Чтобы избежать новых сражений, согласились отдать русским берега реки Наровы. А как только опасность миновала, новгородцы… поссорились с Ярославом III. Обвинили, что он нарушил условия, на которых ему уступили власть. Перечислили вины – конфисковал двор одного из бояр, троих оштрафовал, княжеские птицеловы и звероловы выезжали за пределы отведенных им угодий. Объявили, что лишают великого князя своего престола и приглашают Дмитрия Переяславского [31].

Сын Невского не хотел вступать в конфликт с дядей, отказался. Но новгородцы ответили, что Ярославу они подчиняться все равно не будут. Забузили и сами, без князя, принялись вооружаться. Ярослав тоже оскорбился, велел готовить военный поход. Настолько разозлился, что собирался напустить на строптивцев не только своих воинов, отправил послов к хану и позвал на Новгород татар. Это грозило такими последствиями, что всей Северной Руси мало не показалось бы. Вмешался митрополит Кирилл, с большим трудом сумел сгладить взаимные обиды, город все-таки покорился великому князю.

А в 1272 г. Ярослав III умер. На владимирский престол взошел еще один брат Невского, Василий Костромской. Вокруг Новгрода снова закипел спор. Городская верхушка затеяла переговоры сразу с двумя князьями, и с Василием Костромским, и с Дмитрием Переяславским. Оба прислали на Волхов своих бояр, «золотые пояса» торговались, вырабатывали условия. В конце концов выбрали Дмитрия. Узнав, что племянник поехал в Новгород, Василий разбушевался, хотел схватить его по дороге. Не сумел этого сделать и с войском занял Торжок. Намеревался идти на Переяславль-Залесский, но поостерегся. Союзники Василия, тверские князья, разорили Бежецк и Волок Ламский.

Новгородское вече постановило воевать против великого князя, подняло полки, Дмитрий повел их к Торжку. Но по дороге новгородцы рассудили, что драться с Василием не стоит. Ведь он контролирует пути подвоза хлеба, перекроет – выйдет себе дороже. Попросили Дмитрия уехать и передались под власть великого князя. В общем, несколько городов распотрошили понапрасну, не пойми за что. А всего через четыре года Василий Костромской скончался, и Дмитрий Переяславский унаследовал великокняжеский престол. Во Владимир он тоже переезжать не стал, теперь столица переместилась в его Переяславль.

Новгород охотно признал Дмитрия своим князем, Довмонт Псковский был его личным другом. Два воина, два защитника Руси. Они породнились, сын Невского выдал за Довмонта свою дочь. Вместе готовились противостоять западным врагам. Не тут-то было! Дмитрий обратил внимание на уязвимое место новгородского края, побережье Финского залива и устье Невы. Уже сколько раз сюда лезли чужеземцы. Решил понадежнее прикрыть опасный участок, построить крепость Копорье. Распорядился возвести деревянный острог, намечал ставить каменные стены. Но Новгород встал вдруг на дыбы! А как же? Князь построит крепость, посадит в ней свой гарнизон, получит собственный плацдарм на новгородской земле! Глядишь, захочет взять ее под контроль, прижать «свободы»!

Князю заявили, что он нарушил законы Новгорода, и строительство запретили. Когда дело касалось общерусских интересов, Дмитрий, как и его отец, умел быть жестким. Мелочный эгоизм «золотых поясов» возмутил его. Он уехал и вернулся с войском, начал разорять новгородские села. Не хотите слушаться добром – заставим. И заставил. Горожане испугались, что им нанесут слишком уж крутые убытки. Смирились, дозволили возводить Копорье. Из-под палки дозволили, чтобы Дмитрий за его же счет прикрыл новгородские рубежи! Что ж, князь был доволен. Дозволили, и то хорошо. Закипела работа.

В политике он твердо придерживался линии отца. Сосредоточил внимание на западных границах, а с Ордой старался поддерживать приемлемые отношения, выражал хану почтение и послушание, но от участия в татарских войнах дипломатично уклонялся, не желал губить русских воинов в чужих сварах. Но другие князья эти принципы отбросили. Борис, Дмитрий и Константин Ростовские, Глеб и Михаил Белозерские, Федор Ярославский, смоленские властители с ходу откликались на приглашения, отправлялись с дружинами в Орду. Что им было до немцев, шведов, Новгорода? Княжество не их, а Дмитрия, пусть сам и отдувается. А татары за службу разрешали брать добычу, пленных. Что сумел захватить, то и бери. Опять же, хан и Ногай заметят верных слуг, а это пригодится для решения каких-то собственных проблем.

У Александра Невского, кроме Дмитрия и рано умерших Василия и Даниила-большого, было еще два сына, Андрей и Даниил. Когда не стало отца, оба были маленькими. С уделом Андрею не особо повезло. Его дядя и тезка Андрей Ярославич правил в Городце и Нижнем Новгороде, незадолго до смерти Невский дал ему Суздаль, а Городец освободился для сына. Мальчик вырос там под опекой своих бояр, с братом Дмитрием почти не общался и был совершенно не похож на него. Был дерзким, воинственным, но судьбы Руси его абсолютно не занимали. Куда больше беспокоило, что княжество у него слишком маленькое.

Он завидовал брату, завидовал соседям. А где же взять другое? Всю Залесскую землю князья давно поделили и переделили. Рядом богател Нижний Новгород, после разгрома Биляра и других болгарских городов туда переместился центр волжской торговли. Но Нижний Новгород – это было уже чужое, там княжил двоюродный брат. Тверь, Суздаль, Юрьев-Польский – и подавно чужое. А чем же ему, Андрею, жить, что оставить детям? Единственный Городец между ними делить? Но через Городец ездили на Русь ордынские откупщики и чиновники, с ними заводили полезные знакомства. Да и подрабатывать Андрей научился в Орде, вместе с ростовскими и ярославскими родичами водил городецких воинов в татарские походы.

Князья не раз бывали на Кавказе, сражались с Хулагидами. Подавляли ясов и дагестанцев, вышедших из повиновения хану, заслужили от него похвалу и щедрые награды за взятие сильной крепости Дедяков. Против татар восстала и дунайская Болгария. Ее цари со времен Батыя платили дань, в их городах, как и в русских, угнездились баскаки, допекли народ. Мятеж возглавил пастух Лахан. Убил царя как ханского прислужника, женился на царице. Болгары дружно поддержали его, истребляли татар. В карательную экспедицию Ногай опять позвал русских князей. Лахана одолели и казнили, Болгарию перевернули вверх дном. Татары и русские возвращались довольные, с обозами награбленного барахла, гуртами чужого скота, тысячами болгарок и детей. Тут как тут были генуэзцы, предлагали услуги – зачем возиться с полоном, не лучше ли обратить в звонкую монету? Ну кто скажет, что Орда не ценит верных подданных?

Городецкие бояре во главе с Семеном Тонгилиевичем подсказывали Андрею, что репутацию, заслуженную у татар, можно использовать с куда большей выгодой. Подсидеть старшего брата и отобрать у него великое княжение. Правда, дело было незаконным даже с ордынской точки зрения. А как отнесутся соотечественники, как отреагирует митрополит? Но в 1281 г. святитель Кирилл отошел в мир иной. Русские иерархи сочли невозможным обращаться к еретическому Константинопольскому патриарху, и церковь осталась без митрополита. Андрей и Семен Тонгилиевич сочли, что настал самый подходящий момент, поехали в Сарай. Они позаботились заранее поднакопить денежек, засыпали взятками вельмож, доказывали, что князь будет куда лучшим исполнителем ханской воли, чем Дмитрий. Добились своего. Андрею дали ярлык на великое княжение, предоставили татарские отряды, чтобы посадить его на престол.

Он привел ордынцев под Муром, уже в качестве государя вызвал к себе удельных властителей. К нему сразу перекинулись его товарищи по ордынским походам – Федор Ярославский, ростовские князья. Но войско двинулось по русской земле, как по неприятельской. Разграбило Муром, опустошило окрестности Владимира, Суздаля, Юрьева, Твери. Татары бесцеремонно прочесывали и поджигали деревни, набирали пленных. Были забыты даже законы о неприкосновенности церкви. Ордынцы обдирали храмы, громили монастыри, монахинь расхватывали на забаву. Князья закрывали на это глаза. Уж они-то знали обычаи ханского войска – воины сами добывают себе вознаграждение, иначе они служить не будут.

Для русских людей обрушившийся на них ужас был совершенно неожиданным. Ведь ничто не предвещало нашествия. Прятались по лесам, но зима стояла морозная, многие замерзали. Защищаться осмелилась лишь столица Дмитрия, Переяславль. Ее взяли приступом 19 декабря, разорили подчистую, перерезали защитников и тех горожан, кто просто попался под горячую руку. Под Рождество Христово среди трупов и пожарищ Андрей дал пир татарским соратникам и отпустил их с честью и богатыми трофеями.

А Дмитрий бежал в Новгород. Но новгородцы вдруг встретили его вооруженными и объявили: «Стой, князь! Мы помним твои обиды. Иди, куда хочешь!» Мало того, они захватили казну великого князя, взяли в заложники его дочерей и бояр и потребовали, чтобы он отказался от крепости Копорье. На помощь Дмитрию бросился было его зять Довмонт. Он с небольшой дружиной ворвался в Ладогу. Новгородцы отправили в этот город казну великого князя. Довмонт отбил ее, перевез в Копорье и засел в крепости. Однако удержаться ему не дали. Новгород выслал полки, обложил Копорье, вынудил Довмонта с гарнизоном выйти. После этого стены великолепной твердыни были разрушены до основания.

Безумие? Да, безумие. Но новгородцы считали свое поведение оправданным и логичным. Они послали гонцов к Андрею, пригласили его на княжение. Правда, он не побеждал немцев, не защищал границы, а учинил на Руси катастрофу, зато он не нарушал новгородских законов… Пострадавшее население Переяславля, Суздаля, Владимира было совершенно иного мнения и Андрея знать не желало. Как только татары удалились, Дмитрий вернулся в родные места, и люди потекли к нему. У него стало собираться внушительное войско.

Но вмешался еще один князь, Святослав Тверской. Его владения орда Андрея тоже зацепила, тем не менее, он задумал сыграть собственную игру. Почему бы в раздорах двух братьев не урвать что-нибудь для себя? Связался с Новгородом, тверская и новгородские рати соединились и пошли на Переславль. Объявляли, что хотят низложить и изгнать великого князя. Он выступил навстречу, сошлись под Дмитровом. Битвы не было. Дмитрий старался избежать братоубийства, а его противники, увидев армию великого князя, поостыли. Постояли-постояли и вступили в переговоры. Дмитрию предъявили условия: он отказывается от новгородского княжения, и Тверь отныне не будет подчинятся ему. По сути, станет независимой.

Хочешь или не хочешь, а пришлось согласиться. Великий князь очутился между молотом и наковальней. Он уже знал, что Андрей снова поскакал в Орду. Там ему не отказали, дали подмогу. Едва Дмитрий успел замириться с Тверью и Новгородом, как по Владимирской земле во второй раз хлынули татары, грабя и убивая. Сражаться с ними Дмитрий не стал. Как тут сражаться, если со всех сторон готовы ударить в спину? Распустил войско и скрылся. Но и в самой Орде происходили важные перемены. Умер хан Менгу-Тимур, и Ногай протолкнул на престол своего ставленника Туда-Менгу. Этот царь увлекался учением суфийских дервишей, земными делами не интересовался, и Ногай при нем захватил полную власть.

Отчаявшийся Дмитрий нашел выход, отправился прямо в ставку всемогущего темника. Ногай принял и выслушал его. Продажных ордынских царедворцев он знал, как облупленных, полученные через них ханские решения в грош не ставил. А Дмитрий ему понравился – не подхалим, не интриган, настоящий воин. Временщик не намерен был допускать явные безобразия в своем государстве и взял великого князя под покровительства. Войска не понадобилось. Ногай только цыкнул, и враги Дмитрия съежились.

Андрей безропотно уступил великое княжение и Новгород. Брат его простил, сохранил за ним Городецкий удел. Приговорил к смерти только автора смуты Семена Тонгилиевича. Он за свои услуги получил хорошее вознаграждение, наместничество в Костроме. А за что его казнят, боярин даже не понял. Говорил, что он всего лишь верно служил своему государю. Сожженные города, десятки тысяч оборванных и искалеченных жизней как будто и не считались виной, о них Семен Тонгилиевич вообще не вспомнил.

Новгород, по своему обыкновению, пробовал упрямиться, по-прежнему величал своим князем Андрея. Но великий князь потребовал, чтобы сам Андрей вместе с ним выступил на смутьянов. Новгородцы узнали, что усмирять их идет их же избранник, и скисли. Без боя покорились Дмитрию, а за нанесенные обиды отдали ему Волок Ламский. В Твери князь Святослав умер, удел достался его брату Михаилу. Он также пробовал качать права, вспоминал об отделении от великого княжества. Но Дмитрий Александрович был умным политиком, двинул на Тверь ее вчерашних союзников, новгородцев. Снова удалось обойтись без братоубийства. Михаил поершился, вывел в поле рать, но смекнул, что он все равно проиграет, и еще с Новгородом поссорится. Пришлось отказаться от независимости.

Государственный порядок, вроде бы, восстановился. Потеплели и отношения Руси с Византией. После смерти Михаила Палеолога императором стал его сын Андроник, он расторг унию, сместил патриарха Иоанна Векка, заменив его горячим поборником Православия Иосифом. На Русь прибыл новый митрополит, грек Максим. Он первым делом посетил Сарай, добился от хана подтверждения прав Церкви. Впрочем, Константинополь гнул свою линию. Митрополиту было велено обосноваться не во Владимире, а в Киеве, где княжеской власти по сути не существовало. Таким образом, Церковь должна была стать самостоятельной силой. Рассчитывали, что она начнет объединять ослабевшие русские княжества, а при этом подтягивать их под византийское влияние. Но, по крайней мере, наладилось каноническое управление Церковью.

Твери не пришлось пожалеть о примирении с великим князем. В 1285 г. на ее земли вторглись крупные силы литовцев, но на помощь быстро пришли дмитровцы, москвичи, совместными силами неприятелям всыпали по первое число. Но согласие между князьями было вынужденным и обманчивым. Андрей Городецкий не оставил мечту завладеть великим княжением. В 1285 г. он сговорился с одним из татарских царевичей, чтобы тот привел воинов и ударил с ним на старшего брата. Дмитрий об этом узнал и теперь-то действовал решительно. Приказал всем удельным князьям явиться со своими полками, на Андрея пошла многочисленная армия. Татарский царевич сталкиваться с такими силами поостерегся, и его заставили убраться подобру-поздорову. Великий князь опять простил брата, но отправил в тюрьму его бояр-советников.

Русских людей удача окрылила. Они избежали очередного погрома! Выходит, они могут противостоять ордынцам?! Но и Дмитрий Александрович исподволь предпринимал шаги, чтобы ослабить басурманское иго. Он повторил Ногаю те же предложения, которые высказывал его отец – не посылать на Русь ханских сборщиков дани. Ее будет собирать великий князь и отправлять лично Ногаю. Темник согласился. Что ему было до сарайских чиновников и казны сарайского хана? Пусть богатства текут к нему. Зато каким благом это обернулось для Руси! Она избавилась от хищничества и насилий «данщиков»! Забитые и затерроризированные русские поднимали головы, в них просыпалось чувство собственного достоинства.

Большая колония татар образовалась в Ростове. Тут осели свиты двух царевен, княжеских жен, заводили подворья ордынские купцы. Эти гости оказались весьма беспокойными, наглели, вели себя по-хамски, обращались с горожанами, как с людьми второго сорта. В 1289 г. ростовчане созвали вече и приняли беспрецедентное доселе решение: выгнать всех татар, а их дома и имущество разграбить. Князь Константин Борисович перетрусил, как бы не покарали, набрал побольше подарков, поехал оправдываться перед ханом.

Но Орде в это время стало совсем не до ростовчан. Там начался внутренний раздрай. Хан Туда-Менгу царствовал недолго, отправился в мир иной. Ногай выбрал из царевичей и возвел на трон преемника, Туля-Буги (в русских источниках Телебуга). Хотя темник ошибся. Туля-Буги не намеревался быть таким послушным, как его предшественник, рвался править самостоятельно. Они поссорились, царство по сути разделилось. Тогда Ногай сговорился против хана с его братом Тохтой. В 1291 г. они прикончили Туля-Буги, корона досталась Тохте. Но и ему дружба с Ногаем требовалась только для того, чтобы дорваться до власти. Став ханом, он начал готовиться к борьбе с темником…

Для Руси сложились самый подходящие условия, чтобы вообще сбросить ордынскую зависимость. Сложились… Да только Русь оказалась к этому не готова, не заслужила своей свободы. Князья-то обрадовались расколу Орды. Но княжеских помыслов и устремлений хватило только на то, чтобы использовать ситуацию в собственных корыстных целях. Андрея Городецкого два провала так и не образумили, а в сообщники заговора он привлек Федора Ярославского – того самого, которого теща когда-то не пускала в Ярославль. Условились свергнуть Дмитрия и честно поделить его достояние. Андрей получит великое княжение, а Федору отдаст удел брата, Переяславль. Дмитрий любил свою столицу, украшал и благоустраивал ее, так что город был завидной добычей, в Залесской земле его считали самым престижным после Владимира и самым богатым после Ростова.

Двое заговорщиков обрабатывали других удельных хозяйчиков. Внушали, что Дмитрий слишком усилился, приказывает родственникам, будто слугам – иди в поход, приведи полки, сдай дань. Если так дальше пойдет, вообще прижмет княжескую самостоятельность. Те соглашались, завидовали великому князю – над всеми вознесся, вон как свой Переяславль отстраивает, а чем он лучше других? Андрей с Федором засобирались в Сарай к Тохте.

Выложили хану, что Дмитрий его враг, ставленник Ногая, иное дело они, готовые поддержать царя. Тохта прикинул – вмешательство в русские распри выглядело заманчиво. Он наносил первый удар не по самому Ногаю, а по его вассалу. Лишал его союзника, лишал источника доходов. А сам Тохта приобретал помощников. Уж они-то никуда не денутся, вынуждены будут воевать на стороне покровителя. Кроме того, набег сулил богатую добычу, а это повысит популярность Тохты, привлечет к нему татарских воинов. Хан предоставил Андрею и Федору не какие-нибудь отдельные отряды, а большое войско во главе со своим братом Дюденем.

В 1293 г. оно покатилось на Русь. Удельные князья сразу же отпали от Дмитрия, перекинулись к Андрею. Великому князю осталось только бежать, он выехал в Псков к Довмонту. Жители Переяславля, не ожидая для себя ничего хорошего, бросили город. До единого человека скрылись кто куда. Но крепко досталось и другим городам, по последствиям летописцы сравнивали Дюденеву рать с Батыевой. Татары начали с Мурома, потом была очередь Владимира, Суздаля, Юрьева, Углича, Дмитрова.

Никто не сопротивлялся, но конница врывалась в ворота, как в атаку. По улицам растекался вопль дикого ужаса. Распалившиеся воины махали саблями, рубили очутившихся на пути. Лезли по дворам, торопливо рвали одежду с баб и девок, удовлетворялись с матерями на глазах у детей, с дочерями на глазах у родителей. Другие уже выворачивали сундуки, кладовые, собирали тех же матерей, дочерей, детей, деловито связывали, тащили к толпам невольников. О неприкосновенности Церкви опять никто не вспоминал. В обозные телеги набивали оклады икон, украшенные переплеты книг. Во Владимирском соборе выломали даже медный пол.

Дюденева рать как раз и настроилась вволю пограбить, а князья Андрей и Федор, силясь заслужить расположение татар, подсказывали, где можно поживиться еще. Разорили 14 городов. Какая разница, поддерживали они Дмитрия или нет? Москва выразила полную покорность, встретила Дюденя хлебом-солью, но все равно не избежала общей участи, ее перетряхнули грабежами. Рать погромила и города, которые вообще не были подвластны владимирскому великому князю – рязанскую Коломну, смоленский Можайск.

Князь Михаил Тверской никак не был другом Дмитрия, а во время нашествия он находился в Сарае, отправился поклониться Тохте. Но это и показалось соблазнительным, раз князь в отлучке, Тверь будет беззащитной, татары двинулись к ней. Но они ошиблись, Михаил успел примчаться домой. К нему стекались и тысячи беженцев из соседних районов. Князь ободрил всех, вооружил. Ордынцы узнали, что могут получить отпор, и сразу передумали. Зачем рисковать? Повернули на новгородские земли, захватили Волок Ламский. Но Новгород прислал делегацию с изрядными подарками для Дюденя, а Андрея заверил, что всегда мечтал иметь его своим князем. Да и рать уже пресытилась разгулом, была перегружена добычей, волокла за собой огромный обоз пленных. Поэтому Дюдень счел возможным удовлетвориться заявлением послов, выступил со своей ордой в обратный путь.

Великий князь, переждав бурю в Пскове, хотел возвратиться в Переяславль. Знал, что народ встанет за него. Но доехать ему не позволили. Андрей с новгородскими боярами караулил брата на дорогах. Выследил возле Торжка и напал, перебил дружинников, захватил обоз с вещами и казной. Дмитрий с несколькими слугами вырвался, ускакал куда получилось, куда кони вынесли – в Тверь. Перенесенные потрясения лишили его сил, подорвали здоровье. Он расхворался, впал в депрессию. А молодой Михаил Тверской обрадовался нежданному гостю, принял с почестями и уважением. Но он отнюдь не желал, чтобы все было как прежде, чтобы Дмитрий снова сел на престоле. Хотя и к Андрею не испытывал ни малейших симпатий. Нет, Михаил старался для себя.

В это время авторитет тверского князя резко подскочил. Он не пустил Дюденя на свою землю, сумел защитить подданных! О нем заговорили на Руси, к нему потянулись переселенцы из поруганных городов и уничтоженных сел. А для дальнейшего возвышения Твери надо было по возможности ослабить обоих соперников. Михаил объявил, что берет великого князя под защиту, станет посредником в переговорах между братьями. Он помог выработать компромиссные условия. Пусть Дмитрий отречется от великокняжеской власти, вернет новгородцам Волок-Ламский. Но Андрей за это должен возвратить брату его наследственный удел, Переяславль, и впредь не трогать. Ну а сам Михаил при этом выступал благодетелем и для Новгорода, и для Дмитрия, гарантом мира.

Больной великий князь вынужден был принять навязанные ему требования. Пришлось согласиться и Андрею, Дюденева рать вовсе не прибавила ему популярности на Руси, враждовать с Михаилом ему было нельзя. А Федор Ярославский отреагировал по-своему. Узнал, что князья предписывают ему выехать из Переяславля, и напоследок… сжег город. Ни себе, так и не людям. Дмитрия Александровича как раз везли домой, и в дороге его встретило известие о гибели любимого Переяславля. Очередного удара он не перенес. Ему стало совсем худо, он принял монашеский постриг и скончался. Он многое мог совершить, мог стать для Руси вторым Александром Невским. Но оказалось, что Невские Руси уже не нужны…

51. Св. Даниил Московский

Самым младшим из сыновей Александра Невского был Даниил, он родился всего за два года до смерти отца. Удел ему достался еще более скромненький, чем Андрею. По завещанию Невского, он получил Москву, окраинный городок на границе со Смоленщиной и Рязанщиной. Осиротевшего ребенка взял на воспитание дядя, великий князь Ярослав III Тверской. Он рос в Твери вместе с сыновьями Ярослава Святославом и Михаилом, подружился с ними. Москвой управляли тверские наместники, потом их сменили бояре Даниила. В 1276 г. великим князем стал брат Дмитрий и решил, что 15-летнему князю пора самому руководить своим уделом.

Поначалу Даниил терялся, действовал неуверенно, в сварах 1281–1282 гг. оглядывался на тверских друзей и покровителей, выступал с ними заодно. Позже поумнел, разобрался, что тверские князья стараются ради себя. Начал выбирать самостоятельную позицию, примкнул к Дмитрию. Но и на первый план никогда не лез, неприметно держался в сторонке. Да и куда было захолустной Москве равняться с другими княжествами? Расцвел Переяславль, за ним поднималась Тверь. Она занимала выгодное положение на Волге, на пути к Новгороду. А в Ростове, прежнем центре торговли, поделившиеся князья не могли обеспечить элементарного порядка. Купцы из Ростова стали перемещаться в Тверь, на здешних рынках собирались ордынские, хивинские, бухарские, генуэзские, ганзейские торговцы, приезжали даже гости из далеких Афганистана и Индии [93]. В казну щедро текли доходы. Михаил Тверской продолжил дело отца, Ярослава III, не жалел сил и средств, чтобы украсить и возвеличить свой город. Было основано несколько монастырей, строились храмы. В 1285 г. впервые на Руси после нашествия Батыя Михаил заложил каменный Спасо-Преображенский собор.

У Даниила возможности были куда более ограниченными. Но он был бережливым. Другие его собратья ссорились, воевали друг с другом, то и дело ездили в Орду – хлопотать о ханских милостях, склочничать, судиться, оправдываться, каждый раз скармливали огромные деньги на подарки хану, его женам, вельможам, на взятки ненасытным чиновникам. А Даниил участия в сварах избегал, амбиций не качал, за престижем не гнался. Он стал князем совершенно иного типа – созидателем. Вместо того чтобы интриговать, враждовать, подсиживать, он кропотливо и трудолюбиво благоустраивал свое княжество.

Он и женился скромно, неприметно. Не искал ханских и княжеских дочерей, политических альянсов. Взял девушку Марию неизвестного происхождения. Зато Господь благословил его тихим семейным счастьем, супруга одного за другим приносила ему детей. Князь был очень набожным, много времени проводил в церкви. Строил храмы, хотя бы и беднее, чем в Твери, деревянные. В дополнение к существовавшему Спасскому монастырю открыл в Москве второй, Свято-Даниловский [8].

Все силы и внимание князь отдавал хозяйству. Княжество-то было маленьким, объехать не так уж трудно. Даниил хорошо знал тиунов и слуг, сам наставлял и проверял их. Важное значение он придавал и «правде», справедливости. Ведь в христианском учении как раз эти качества признавались главной добродетелью правителя. «Вот, Царь будет царствовать по правде, и князья будут править по закону, и каждый из них будет как защита от ветра и покров от непогоды» (Иер., 32, 11). Даниил лично судил и рядил подданных, разбирал тяжбы, защищал обиженных. Словом, занимался тем, до чего у прочих князей руки не доходили.

Но сами по себе порядок и правда в жестоком XIII в. оказались ох каким весомым «капиталом»! В Южной Руси безобразничали баскаки, и ни о каких правдах и порядке говорить не приходилось. Не было их и на Смоленщине, на Брянщине, где бродили банды литовцев, а князья схлестывались между собой. Народ оттуда расходился. Куда? Это уж выбирали, что кому по душе. Буйные авантюристы, рвущиеся погулять и пограбить, сливались в Орду, шли в дружины лихих и задиристых князей. А для тех, кто желал спокойно жить и трудиться, лучше всего подходила Москва. Даниил ценил и принимал людей. Давал землю, в подмосковных лесах ее еще хватало. Давал льготы, ссуды.

Но Москва притягивала не только крестьян, а хороших и добросовестных служак, воинов. Исследуя родословные старого московского боярства, историки обнаружили, что оно имело киевские, черниговские, смоленские, литовские корни, а сформировалось как раз во времена Даниила [8]. Бояре приезжали не одни. Например, Родион Нестерович привел с собой с Киевщины целый полк, 1700 «отроков». Княжество укреплялось умными советниками, опытными военными, администраторами. Подати с земледельцев наполняли казну.

В политике Даниил вел себя честно. В заговор с Андреем не вступил, сохранил верность Дмитрию, за что и поплатился налетом на Москву. Но другим городам досталось не в пример круче. Красавец-Переяславль лежал в головешках, да и Тверь торжествовала недолго. Горожане слишком задрали носы, слишком расхвастались, как они напугали и прогнали Дюденеву рать. Татары, естественно, узнали о таких настроениях и напомнили, кто в доме хозяин. В следующую зиму в Тверь нагрянул царевич Токтомер с отрядом, «велику тягость учини людем», одних «посече», а других «в полон поведе».

Власть на Руси сменилась, но Даниил Московский сохранил принципиальность. К победившему Андрею III не подстраивался, его расположения не добивался. Оппозицию новому великому князю возглавил Михаил Тверской, и Даниил примкнул к нему. Андрей, как и его предшественники, переезжать во Владимир не стал. Запущенный «общий» город его не привлекал. Остался жить у себя в Городце, но в дополнение к нему задумал прихватить Переяславское княжество. У брата Дмитрия, правда, остался сын Иван, законный наследник. Однако Андрей пустил в ход юридическую подтасовку. Объявил, будто Переяславль является не наследственной вотчиной, а частью великокняжеских владений – так же, как Владимир и выморочная Кострома. Стало быть, после смерти Дмитрия он должен перейти не к сыну, а к преемнику на престоле.

Жители Переяславля встали на дыбы, трижды разорявшего их Андрея они ненавидели. Ивана Дмитриевича поддержали и князья Твери и Москвы. Соображения у них были разные. Михаил не хотел усиления великого князя, а Даниил искренне жалел покойного Дмитрия, сочувствовал его сыну. Но, как бы то ни было, Андрею пришлось отступить. Добился вожделенного великокняжеского титула, а власти на Руси не приобрел, и аппетиты удовлетворить не давали.

Выигрыш Новгорода оказался еще более сомнительным. Распалили себя против Дмитрия, а западные соседи никуда не делись. Разрушение Копорья очень их порадовало. Немцы стали проникать не только в Неву, но и на Ладожское озеро, топили новгородские суда. Орденский военачальник Трунда собрал флотилию из шнек (легких шведских кораблей) и лайб (эстонских лодок), явился по-хозяйски на Ладогу и начал облагать данью карелов. Его новгородцы все же разгромили, эскадру истребили. Но осмелели и шведы – Русь стала не та, небось не отлупит. На Неве стали появляться шведские отряды.

За рубежом четко отслеживали обстановку в нашей стране, ведь в самом Новгороде проживало немало заморских соглядатаев. В 1293 г., когда залесские города утюжила Дюденева рать, а новгородцы увлеченно бросились охотиться за великим князем Дмитрием, шведам ситуация показалась самой подходящей. В Финский залив вошел их флот, высадил войско, и у русских границ беспрепятственно была построена мощная база, Выборг. Новгород спохватился. «Золотые пояса» перенацелили свои дружины против внешнего врага, подняли ополчение, пошли ликвидировать опасную крепость. Но было уже поздно. Выборг укрепили основательно, много новгородских удальцов нашло смерть под его стенами. Остальные в беспорядке отступили, кое-как отбиваясь от преследования. После этого шведский король стал считать себя хозяином Финского залива. Начал диктовать условия западным купцам, торговавшим с Новгородом, запрещал им ввозить на Русь оружие, металлы.

А великому князю Андрею III было совсем не до новгородских проблем. Теперь ему пришлось расплачиваться за поддержку Тохты, посылать войско не на шведов и немцев, а в татарские степи, хан начал войну против Ногая. Но темник был отличным полководцем, и сил у него было достаточно. Одолеть его не получилось. В первых сражениях он разгромил сарайскую армию, казнил «много татар». А вместе с ними отдавали жизни и русские. Катились в пыль головы воинов, только что грабивших и насиловавших под знаменами Дюденя, и в одни кучи слетали головы тех, чьи храмы были поруганы, дома сожжены, а жены изнасилованы. Впрочем, и под знаменами Ногая дрались русские, приведенные галицкими, волынскими, поднепровскими князьями, мчались с татарами в атаки, напарывались на копья и стрелы подневольных владимирцев, рязанцев, ярославцев.

Ну а новгородцам надоело, что избранный ими князь не оказывает им никакой помощи. В 1296 г. они выставили вон наместников Андрея. Обратились не в Ростов, не в Смоленск, не в Суздаль. Даже не к Михаилу Тверскому, который так упорно навязывался к ним в друзья. Обратились в неведомую доселе Москву, позвали к себе Даниила. Всего лишь оценили его качества – этот князь честный, порядочный, не подведет. Для Москвы такое признание ее авторитета было колоссальным успехом, и Даниил согласился. Сам он находиться в Новгороде не мог, но послал сына Ивана, будущего Калиту. Разумеется, чисто символически, ему было лишь 7–8 лет. Зато с ним поехали лучшие московские бояре, готовые исполнять волю Даниила, отправились московские дружины.

Тут уж Андрей III совсем переполошился. От него уплыли и Переяславль, и Новгород. Спрашивается, за что боролись? За пустой титул? Но и справиться с союзом Твери, Москвы, Переяславля и Новгорода у него была кишка тонка. Выход был один, уже много раз опробованный, собрал побольше денежек и барахла, покатил в Орду. Чтобы продемонстрировать, насколько он любит и почитает хана, даже взял с собой молоденькую жену. Хотя у князей это было не принято и не безопасно – не ровен час, приглянется супруга какому-нибудь высокопоставленному татарину, и что тогда делать? Лучше от греха подальше. Но маневры не помогли. Противники Андрея тоже направили делегации, у новгородцев денег было больше, взятки они давали щедрее. А Тохте Андрей со своими жалобами просто надоел. Сколько можно клянчить, если сам ничего не в состоянии предпринять? Хан ограничился тем, что направил на Русь посла Неврюя и Сарского епископа Исмаила, пусть рассудят все споры.

Во Владимире созвали княжеский съезд. Однако договориться о чем-либо оказалось сложновато. Андрей снова заявил претензии на Переяславль и Новгород, его сторону приняли прежние соучастники по заговору, Федор Ярославский и Константин Ростовский. Но Михаил Тверской, Даниил Московский, переяславские и новгородские бояре уступать им не желали. Разругались до такой степени, что схватились за мечи. Сарский и Владимирский епископы едва успокоили противников, не допустили рубки. А посол Неврюй с важным видом выслушал всех, взял от тех и других неплохие подношения, да и рассудил: пусть каждый владеет тем, чем владеет. Князьям было велено дать клятву жить в мире, целовать на этом крест.

Андрею тоже пришлось чмокнуть крест, что он не нарушит неврюева приговора, но он сразу начал собирать своих воинов. Иван Переяславский уехал в Орду, и великий князь засуетился захватить его город по-разбойничьи, внезапным броском. Не получилось. Михаил и Даниил зорко приглядывали за Андреем, имели около него своих людей и отреагировали мгновенно. Под Юрьевом ему перекрыла дорогу тверская и московская рать. Попробуй, сунься. Великий князь почесал в голове и опять вступил в переговоры.

В общем-то, вступил не напрасно. Неожиданный поворот сделал Михаил Тверской. Он сам потихоньку готовил почву для борьбы за власть. В Андрее он не видел серьезной угрозы – запутался, издергался, дискредитировал себя приглашениями татар. Наоборот, альянс с ним мог быть полезным. А вот укрепление позиций Москвы серьезно обеспокоило Михаила, их надо было подорвать. Князь сыграл хитро. Он уже успел тайно навести контакты с новгородскими «золотыми поясами», заключил с ними отдельный договор: Тверь и Новгород обязались помогать друг другу в случае утеснений от великого князя и даже от ордынского хана, тверичи получали льготы на новгородской территории, новгородцы на тверской. А при переговорах с Андреем Михаил взялся отстаивать компромисс: великий князь отказывается от Переяславля, а за это Даниил уступает Новгород.

Андрей был несказанно благодарен, что вчерашний соперник смягчился к нему, Даниил был вынужден подчиниться, вернуть ему Новгород (связанный тайным соглашением с Тверью). А Михаил выражал готовность и дальше налаживать отношения. Андрей II был женат на дочери Дмитрия Ростовского, тверской государь сосватал ее сестру, породнился с великим князем. Даниилу Московскому и Ивану Переяславскому такие сюрпризы, ясное дело, не понравились. Главный союзник перекинулся к врагу, теперь оставалось только держаться друг за друга.

Но использовать переменившийся расклад сил Андрей III не мог. Какое там использовать! Татарская междоусобица все еще не прекращалась. Тохта оправился от неудач и нашел союзников – ханов Белой и Синей Орд. Великий князь получил очередной приказ из Сарая, пришлось бросать все дела, снаряжать рати на юг. Как только Ногай стал терпеть поражения, ему изменили генуэзцы. Им-то было выгоднее иметь дело с Золотой Ордой, контролирующей пути на Восток. В 1299 г. в упорной битве между Днепром и Днестром ордынцы смяли войско Ногая. В пылу схватки безвестный русский воин пробился к самому темнику и сразил его лихим ударом. Отрубленную голову понес хану, рассчитывая на большую награду. Однако Тохта был иного мнения. Ногай был его смертельным врагом, но как посмел русский раб понять руку на столь знатного татарина? Вместо награды воин заслужил смертную казнь.

Победа Тохты обернулась бедствием для Южной Руси. Прежде она зависела от Ногая. Теперь из Сарая в здешние города поехали новые баскаки и сборщики дани. Это выглядело как второе завоевание и оккупация. Ордынские татары в «ногаевых» землях не считали нужным себя ограничивать, отыгрывались на «чужих» русских, откровенно грабили, избивали и убивали людей, помыкали ими, принуждая выполнять любые прихоти. В Киеве митрополит Максим сумел добиться определенных успехов. Когда на развалинах столицы устроилась митрополия, под ее крыло начали стекаться люди. Статус «церковного города» защищал их от татарских притеснений. Смелели, строили хижины. От горстки из 200 домов Киев помаленьку разрастался.

Этому пришел конец. Нахлынувшие хищники ни с какими статусами не считались, «и митрополит Максим, не терпя татарского насилия, остави митрополию иже в Киеви», «истече» оттуда со всем «клиросом», после чего и «весь Киев разбежася». Константинопольский эксперимент с объединением Южной Руси вокруг церкви провалился. Максим понял, что его предшественник Кирилл был прав, официально перенес свою резиденцию во Владимир. Здесь, по крайней мере, можно было жить в относительном спокойствии. А Поднепровье стало окончательно превращаться в пустыню, в «дикое поле».

Но на севере были другие проблемы. В то самое время, когда полки великого князя резались и умирали за торжество хана Тохты, перешли в новое наступление немцы и шведы. Действовали и кнутом, и пряником. Полоцкого князя латинские священники склонили обратиться в католицизм. А когда он умирал, его уговорили завещать владения рижскому епископу. Рыцарям без боя достался Полоцк. Псков получить таким способом не надеялись. На него крестоносцы выступили в 1299 г. всеми силами. В этот раз они отметились крайним остервенениям. Пленных не брали, убивали всех русских подряд.

Перерезали монахов и монахинь в пригородных монастырях, хладнокровно кололи женщин, на трупах матерей приканчивали орущих от ужаса ребятишек. К счастью, еще был жив князь Довмонт-Тимофей. 33 года он достойно служил Пскову, послужил и сейчас. Собрал свою небольшую дружину и городской полк, обратился к ним с теми же словами, которые всегда говорил перед боем: «Добрые мужи псковские! Кто из вас стар, тот мне отец, кто молод, тот брат! Помните Отечество и Церковь Божию!» Отчаянно вышел из города и бросился в атаку. Немцы имели огромное численное преимущество, разохотились измываться над беззащитными, и вылазки не ждали. Князь бешеным натиском опрокинул их, погнал и сбросил в реку Великую… Это был последний подвиг Довмонта, через несколько месяцев он преставился.

А шведы стали продвигаться от Выборга. Их войска появились в Карелии, начали перекрещивать местных жителей в католицизм. Здесь враги решили закрепиться, на Ладожском озере построили еще одну крепость, Кексгольм (ныне Приозерск). Новгородцы были уже научены горьким опытом, быстро организовали экспедицию. Кексгольм взяли штурмом и разрушили, весь гарнизон перебили, чтобы впредь было неповадно располагаться в чужой земле. Наконец-то призадумались и о правоте покойного князя Дмитрия Александровича, начали заново отстраивать Копорье.

Но уступать господство над Финским заливом шведы не собирались. Правитель их государства маршал Кнутсон в 1300 г. снарядил флот из 110 больших кораблей, прибыл в устье Невы, высадил многочисленных воинов. Новгородцы решили выгнать непрошенных гостей, выслали конные отряды и пехоту на лодках. Но повторить дело Александра Невского не смогли. Московских дружинников выпроводили, полки великого князя были все еще заняты в Орде – там продолжались бои с сыновьями Ногая. А у самих новгородцев не хватило ни сил, ни умения. Маршал Кнутсон обнаружил их приближение, изготовился, атака захлебнулась в крови. Шведы до вечера гнались за бегущими, довершая побоище.

С маршалом приехали искусные инженеры, присланные из Рима. Возле нынешнего Санкт-Петербурга враги принялись возводить крепость Ландскрона – «венец земли», ее заранее объявляли неприступной. А великий князь Андрей смог откликнуться на призывы новгородцев только в 1301 г., когда ордынская война завершилась. Привел «низовое» войско, подступили к Ландскроне. Крепость и впрямь была очень мощной, осаждать ее пришлось долго и тяжело. Гарнизон жестоко отбивался. Но защитники постепенно редели, начали голодать. А русские сумели сжечь часть внешних укреплений и пошли на штурм. Остатки шведов порубили и пленили, Ландскрону сровняли с землей.

Даниил Московский от разборок между Тохтой и Ногаем уклонился. Зачем ему были чужие свары? Не участвовал он и в походе на шведов – ведь новгородцы больше к нему не обращались, договаривались не с ним, а с Андреем. Но князь отнюдь не замыкался в узком мирке своих владений. Москва год от года набирала силу и вела все более активную политику. Даниил искал союзников, старался влиять на процессы в других княжествах. По сути, делал то же самое, что Андрей Боголюбский, Всеволод Большое Гнездо. Но у них в распоряжении была могучая и обширная Залесская Русь, а у Даниила лишь ее осколочек. Тем не менее ему было совсем не безразлично, что творится у него по соседству.

За Смоленск боролись две группировки князей, одну из них возглавлял давний недруг Федор Ярославский – Москва сочувствовала его противникам, поддерживала их. Андрей III и Михаил Тверской взяли в жены дочерей Дмитрия Ростовского, Даниил начал сближаться с его братом-врагом Константином. А на Рязанщине грызлись между собой две ветви княжеской династии, рязанская и пронская. Для Москвы дружественной была пронская, ее взяли под покровительство. И в том же году, когда на Неве завязались схватки со шведами, серьезно обострилась обстановка на южных рубежах княжества Даниила.

После гибели Ногая его тумены рассеялись кто куда. Одни покорились Тохте, другие искали пристанища где получится. Князь Константин Рязанский согласился принять у себя нескольких командиров с толпами воинства. А тут как раз умер его брат Ярослав Пронский. Константин нацелился выгнать племянников, Ивана и Михаила, и забрать их удел себе. За сирот заступился Даниил Московский, но рязанскому князю было наплевать на предупреждения, он ответил грубо и заносчиво. Теперь у него было татарское войско, кто посмеет вмешиваться в его дела? Наоборот, пусть трясутся от страха, он любому готов показать, где раки зимуют.

Зато Даниила орда на Рязанщине абсолютно не устраивала. Она расположилась по-хозяйски, вела себя так, как привыкла. Грабила самих же рязанцев, шастала по деревням, татары заезжали и на московские земли. Даниил не стал ждать, пока расхрабрившийся сосед со своей новой армией устроит серьезный набег. Угрозу надо было ликвидировать в зародыше, и в конце 1300 г. он нанес упреждающий удар. Причем выяснилось, что миролюбивый московский князь, всегда избегавший вооруженных конфликтов, воевать умеет очень хорошо. С ратью Константина он столкнулся возле Переяславля-Рязанского и «множество татар победи» [8].

Но и подданных Константина его степное войско совершенно допекло. Рязанцы костерили собственного князя в хвост и в гриву, Даниил вступил с ними в переговоры, и местные бояре охотно выдали Константина. На престол посадили его сына Василия, заставили помириться с пронскими двоюродными братьями. Однако Даниил не забыл и интересов своего княжества. Заключил с Рязанью и Пронском договор, по которому к Москве отошла Коломна. Первое территориальное приобретение крошечного удела. Отныне граница проходила по Оке, княжество получало выход к этой важной реке.

С пленным Константином Даниил обошелся милостиво, привез в свою столицу, держал под стражей, «но в бережении и в чести всяцей». Предлагал подтвердить мирный договор крестным целованием «и отпустити его в свою отчину». Но Константин гордо отказался. А раз так, то и остался в неволе. Ну а в народе об этих событиях раскатилась громкая молва. Про рязанцев, про Константина, почти никто и не вспоминал. Для людей оказывалось куда более значительным другое – москвичи разгромили татар! Не отсиделись за стенами, не отогнали, а схватились лицом к лицу и разбили вдребезги! Впервые! Как это подняло престиж Даниила, какая слава о нем пошла!..

Впрочем, куда более ярко восходила звезда Михаила Тверского. У него и княжество было солиднее, и столица красивее, и с великим князем он держался заодно, действовал рука об руку. Митрополит Максим, перебравшись на север, тоже выделил Михаила. Высоко оценил строительство храмов и монастырей в Твери, стал часто бывать там. Во Владимире митрополиту пришлось заново приспосабливаться к русской реальности, менять направления церковной политики. В Киеве он действовал почти самостоятельно, достаточно было ярлыка хана и слова Ногая. Здесь надо было учитывать мнения князей, их характеры, противоречия.

Одну из главных своих задач Максим видел в том, чтобы установить между князьями мир и согласие. А для этого казалось наилучшим средством решать важнейшие вопросы на княжеских съездах. Один раз уже попробовали, с татарским послом и епископом, первый блин оказался комом. Но в следующий раз лучше получится. Митрополит будет выступать посредником, князья привыкнут сообща утрясать разногласия… Повод для съезда нашелся в 1301 г. Умер Федор Ярославский, нужно было поговорить о его наследстве, а заодно обсудить и другие проблемы. Назначили собраться в Дмитрове.

Результаты опять оказались сомнительными. Съехались не все князья, а лишь четверо самых сильных – Андрей III, Михаил Тверской, Даниил Московский и Иван Переяславский. Подразумевалось, что остальные, второстепенные, должны будут согласиться с решениями «четверки». А «четверки»-то не получилось, она раскололась пополам. Великий князь лишь номинально занимал первое место, лидировать пытался Михаил, ему явно симпатизировал митрополит. Но и Даниил с Иваном держались дружно, навязывать себе чужие мнения не позволяли. В таких условиях выработать какую-то общую позицию было трудновато. Поговорили о том о сем, по настоянию митрополита сошлись лишь на том, чтобы не ссориться, и расстались.

Да какое там не ссориться! В скором времени после съезда, в 1302 г. слег в тяжелой болезни Иван Переяславский. И оказалось, что искренняя, бескорыстная дружба может щедро вознаграждаться. Иван умирал бездетным, и все свое княжество с городами Переяславлем-Залесским и Дмитровом завещал Даниилу… Андрей III, конечно, услышал, что переяславский князь уходит из жизни, был доволен. Рассчитывал, что сейчас-то вожделенное княжество станет выморочным, без всяких споров отойдет к великому княжению. Уже послал туда своих бояр. Завещание оказалось для него полной неожиданностью. А Даниил церемониться не стал, Андреевых бояр выпроводил, и жители Переяславля встретили его с огромной радостью. Они Даниила хорошо знали, предпочитали его прочим князьям. Владения Москвы одним махом удвоились!

Великий князь, победитель шведов, воевать с Москвой не осмелился. Выехал по накатанной дорожке, ябедничать в Орде. Но пока он путешествовал, раздавал подарки ханшам и вельможам, Даниил занемог. Чувствуя приближение смерти, он постригся в схиму в основанном им же Даниловском монастыре. До конца жизни остался скромным. Даже похоронить себя завещал не в храме, а на общем кладбище с простыми монахами. Впоследствии его могила затерялась и была обнаружена лишь при далеком потомке Даниила, Иване III. На могиле святого князя совершались чудеса, исцеления, и другой великий властитель, Иван IV Грозный, приказал заново отстроить запустевший к тому времени Даниловский монастырь, добился канонизации славного предка… Нет, Господь не оставил Русь. Она упрямо шла к своему распаду и распалась до конца. Но в общем хаосе возникло маленькое зернышко. И это зернышко начало прорастать.

52. Иван Калита

У св. Даниила осталось пятеро сыновей. 22-летний Юрий – дерзкий и решительный, неоспоримый лидер, Александр и Борис – бесхарактерные и слабовольные. Отец выделял не их, а четвертого сына, Ивана, еще в детстве заметил в нем хорошие задатки. Ну а младший, Афанасий, был совсем еще мальчишкой, тянулся к Ивану. Самостоятельная жизнь братьев началась бурно, им сразу же пришлось вступить в тяжелую борьбу. Юрий даже не попал на похороны отца. Он находился в Переяславле, и жители не пустили его. Боялись, что великий князь воспользуется случаем и захватит город. Но в таких условиях московские князья приняли блестящее решение, совершенно необычное для своей эпохи. Не делить между собой владения, держаться вместе. Точнее, сплотились вместе Юрий и Иван, а Александру и Борису ничего иного не оставалось, старший брат попросту подчинил их.

А тем временем возвратился из Орды Андрей III. Он ничего не добился, только зря разбазарил деньги. Тохта был занят боле важными делами. Белая Орда помогла ему против Ногая, а теперь он рассчитывался за поддержку, отправил войско за Урал, помогать хану Белой Орды против его врагов. От спора вокруг Переяславля Тохта отмахнулся, передал его на суд самих русских князей. В 1303 г. в Переяславле был созван очередной съезд. Председателем на нем выступал митрополит Максим. Великий князь приехал потерянным, опустошенным. Он понял, что стал не интересен хану, лишился былого заступничества, а на Руси его проклинали. Андрею было уже за 50, нервные перегрузки и метания расшатали его здоровье, он часто болел. А незадолго до съезда умер его старший сын. Второй, Михаил, был еще подростком. Сейчас великий князь переживал, удержит ли он хотя бы удельный Городец? По соседству, в Нижнем Новгороде, дышал на ладан племянник, а Андрей был ближайшим наследником. Этот город тоже хотелось бы передать сыну.

Зато Михаил Тверской был в расцвете сил, полон энергии, его прочно подпирали и митрополит, и Новгород. Сломленный Андрей предложил ему сделку. Он назначит Михаила преемником на престоле великого князя, а за это союзник должен взять под покровительство сына, обеспечить ему достойные владения. Для Михаила такой вариант стал настоящим подарком! Ему открывалась прямая дорога во Владимир! Свою позицию насчет Переяславля он тут же переменил. Раньше признавал, что город является наследственным уделом, а на съезде вдруг объявил, что это часть великого княжения. Ведь вскоре великое княжение, а значит и Переяславль, достанутся ему. Но братья Даниловичи прибыли на съезд впятером, единой когортой, твердо отказывались уступать. А жители Переяславля волновались и шумели, обступили собор, где заседали князья, желали быть под властью Москвы.

Митрополит, как ему казалось, нашел выход из тупика. Город оставляли Юрию Даниловичу, и негласно предполагалось, что Москва в обмен поддержит выдвижение Михаила Тверского великим князем. Но ведь это негласно… При живом Андрее III составлять письменные обязательства на столь деликатный предмет было неудобно. А Юрий и не собирался давать никаких обязательств. Выслушал намеки, но сохранил собственное мнение. Переяславль принадлежит ему законно, и он никому ничего не обязан.

Сразу за одной победой он одержал вторую. Среди смоленских князей возобновились междоусобные драки, и Даниловичи вмешались. В Можайске правил князь из партии, враждебной Москве, племянник покойного Федора Ярославского Святослав. Весной 1304 г. Юрий с братьями выступил против него, Можайск взяли и присоединили к своим владениям, Святослава увезли в плен. Причина войны осталась нам неизвестной, но она, без сомнения, была весомой. Современники сочли действия Юрия оправданными, ни один из летописцев, даже и не дружественных к Москве, не осудил его, а смоленские князья не протестовали и ответных ударов не предпринимали. Теперь княжество Даниловичей охватывало всю Москву-реку от истоков до устья. Не Волгу, не Оку, а всего лишь Москву-реку, но в начале XIV в. это выглядело грандиозным успехом.

А летом того же года скончался великий князь Андрей III, и зыбкое равновесие, установившееся в Северной Руси, сразу обвалилось. Владимирские и городецкие бояре по договоренности с Тверью объявили, что власть переходит к Михаилу. Многие мелкие князья восприняли это как должное, им-то самим засматриваться на престол не приходилось. Митрополит Максим попытался разыграть сконструированную им комбинацию, обратился к Юрию Даниловичу, убеждал «не искать» великого княжения. Пусть лучше попросит у Михаила компенсации, и тот даст ему что-нибудь другое. То есть окончательно утвердит за ним Переяславль [8].

Но московские князья видели ситуацию иначе. Переяславлем они и без того владели, по завещанию. А «не искать» великого княжения для них было никак нельзя. Они были прямыми потомками Александра Невского, его внуками, а Михаил – племянником. Однако проблема заключалась не только в этом. Их отец не сидел на владимирском престоле, а отец Михаила сидел. Отказаться от борьбы или хотя бы не обозначить своих претензий – означало самим признать, что они и их дети не имеют права на великое княжение. Весь род Даниловичей отбрасывался «на обочину» русской политики, превращался в таких же второстепенных князей, как ярославские или стародубские.

Русское право было на стороне Михаила. Но оно давно было перечеркнуто. Кто вспоминал о русском праве, когда Андрей шел с татарами свергать старшего брата? И сам Михаил разве не отрекся от этого права, вступая в сговоры с узурпатором? А в судах по ордынскому праву при ханском дворе все решали деньги, деньги и еще раз деньги. Тохта опустошил казну в сражениях с Ногаем, ему требовались средства для войны в Белой Орде. Это знали и тверской, и московские князья. Оба готовились схватиться по-серьезному.

Михаил отнюдь не ограничивался честными средствами. Отправляясь в Орду хлопотать о ярлыке, он разослал по дорогам заставы. Приказал схватить Даниловичей и их представителей, не позволить им добраться до хана. Кроме того, тверской князь заранее, не дожидаясь решения Тохты, отправил своих бояр в Новгород, Кострому, Нижний Новгород. Пусть города признают его великим князем, преподнесут подобающие в таких случаях подарки, сдадут великокняжеские налоги. А их деньги помогут Михаилу выиграть суд. Но и Переяславль упускать он не собирался. Мало ли какие решения принял съезд, какие комбинации строил митрополит! Тверской князь отмел все договоренности, велел собрать рать и исподтишка хапнуть город.

Юрий был на 10 лет младше Михаила, но и он был не лыком шит. О замыслах Твери он догадывался. Брата Ивана отправил удерживать и защищать Переяславль. Брата Бориса послал в великокняжескую Кострому, прибрать ее к рукам. А сам поскакал окольными дорогами, мастерски ускользнул от карауливших его тверских отрядов и объявился в Орде.

По Руси всплеснули стычки и столкновения. Новгородские «золотые пояса» сразу смекнули, что Михаил хитрит, и раскошеливаться не пожелали. Объявили его послам – когда получит ханский ярлык, тогда и признаем его своим князем. В Нижнем Новгороде симпатий к Михаилу не испытывали. Его бояре попробовали силой выжимать деньги, а горожане возмутились, созвали вече и убили посланцев. Костромичи тоже выгнали тверских вельмож, двоих из них прикончили. Но и Борису Даниловичу доехать до Костромы не дали, слуги Михаила перехватили его по дороге и доставили под конвоем в Тверь.

Ну а Иван Данилович в Переяславле узнал, что на него идет тверское войско, послал в Москву гонца за подмогой и вышел с переяславцами навстречу противнику. Сшиблись в трех верстах от города. Тверичи были уверены в своем превосходстве, бросались в атаку за атакой. Иван со своим ополчением еле держался. Но подоспел воевода Родион Нестерович с москвичами – тот самый боярин, который пришел на службу из Киева с большой дружиной. Он доказал, что не зря его обласкал покойный Даниил. Тверичей зажали с двух сторон, их воевода Акинф был убит, войско разметали.

В Орде в это время разыгрался поединок иного рода. Михаил и Юрий сыпали подарки хану, его женам, взятки чиновникам. Тягались долго, до следующего года. Юрий оказался более подготовленным к такой игре. Бережливый Даниил успел накопить солидную казну, а его сын тратил деньги с умом, платил расчетливо, в пределах необходимости. Михаил разошелся азартно, «сплеча». Отстегивал направо и налево, безоглядно повышал ставки. Ждал, что пришлют деньги из Новгорода и Нижнего – ан не прислали. Остался на мели и полез в долги к ордынским ростовщикам. О, они-то всегда были готовы «помочь». Специально кормились этим, ссужали русским князьям, приехавшим судиться к хану. Потом обдирали их княжества, как липку, получали в счет долга промыслы, рынки, увозили на продажу людей.

Наконец, увязнув по уши, Михаил решил пойти ва-банк. Вознамерился предложить хану – если престол дадут ему, он готов увеличить татарскую дань с Руси. Тут уж и Юрий ужаснулся, был потрясен безответственностью соперника. Пошел к нему и сказал открыто: «Отче и брате, аз слышу, яко хочеши большую дань посулити и землю Русскую погубити». Согласился «сего ради» отказаться от «отчины моей, да не гибнет земля Русская ради нас». Пошел к хану и заявил, что снимает свою кандидатуру.

Казалось, все уладилось именно так, как хотел Михаил. Ярлык на великое княжение он получил. Обещания покойному Андрею III выполнил – женил его сына на татарской царевне, выхлопотал ему в удел Городец и Нижний Новгород. Сам прибыл во Владимир, ордынский посол возвел его на престол, митрополит возложил на голову венец. На этом вполне можно было бы примириться… Нет, куда там! Михаила переполняла злость за те деньги, которые пришлось потратить в Орде, за перенесенные унижения.

Он жаждал отомстить, совершенно раздавить своих противников. Месть началась уже на обратном пути из Орды. Подопечный великого князя, молоденький Михаил Городецкий, ехал к новым подданным, собирался начинать семейную жизнь с приобретенной татарочкой. Но тверской князь дал ему в помощь свои дружины, и он жестоко расправился с нижегородцами. «Все вечники», учинившие бунт и убившие пришлых бояр, были казнены. Кары обрушились и на костромичей. А против Даниловичей Михаил Тверской намеревался воевать. Митрополит Максим все еще удерживал родственников от братоубийства, но в 1305 г. он умер.

В следующем году Михаил призвал дружественных удельных князей и повел войско на Москву. Но все лето 1306 г. лили проливные дожди, дороги развезло, и тверичи увязли в грязи. Постояли под стенами города, «помале смиришася» и убрались. И только Михаила дожди не охладили. Он заключил было мир, но сам же и нарушил его. В 1307 г. погода была лучше, и великий князь снова поднял рать на Даниловичей. Тверичи на московской земле «много зла сотвори». Грабили, жгли, резали. 25 августа пошли на штурм Москвы. Дрались жестоко. Москвичи осознавали – если город падет, пощады не будет. Всему населению достанется так круто, что и в кошмарном сне не привидится. Поэтому стояли насмерть и врага отразили, Михаилу снова пришлось отступить.

Не ладилось у него и с Новгородом. Государю надо было расплатиться с долгами, он требовал денег. А новгородцы платить не спешили. Сам задолжал – твои проблемы. Великий князь звал их воевать с Москвой, тоже отказались. Михаил правдами и неправдами попытался выкачать из них денежки, повысить выплаты, но тут же и обжегся. Новгородцы объявили, что приглашают на свой престол не его, а московских князей.

Ну что ж, у великого князя оставалось в запасе еще одно средство. Осенью 1307 г. он призвал татар, «бысть Таирова рать». Правда, безобразничала она мало, ни одного города не спалила. На этот раз Орда только пригрозила. Но ведь все знали, что с ней шутки плохи, средство было безотказным. Стоило татарам лишь появиться на Руси, и противники Михаила предпочли смириться, принять все условия, которые им продиктовали. Юрий Данилович, скрепя сердце, вынужден был отдать Переяславль. Новгородцы подчинились великому князю.

Неприятности посыпались на Даниловичей и с других сторон. Едва их положение зашаталось, как обозначились новые недоброжелатели. Осмелел рязанский князь Василий Константинович, принялся задираться, вспоминать былые обиды. Но он чем-то провинился и перед Тохтой. Чем – мы не знаем, но зимой 1307 г. Василия вызвали в Орду и казнили, а по Рязанщине прокатилась татарская карательная экспедиция. В Москве в плену все еще находился отец Василия Константин, и хан прислал приказ, чтобы его тоже казнили.

Да и в самой семье Даниловичей назревала рознь. Двоим из братьев, недалеким Александру и Борису, очень не нравилось, что старший не дает им самостоятельные уделы, использует как своих помощников. Когда тверичи захватили Бориса и держали у себя, они постарались обработать князя, настроить против Юрия. Вернувшись домой, он перешептывался с Александром. А тут как раз Москве пришлось признать поражение, расстаться с Переяславским княжеством и видами на Новгород. Значит, и перспектив никаких. Оба брата изменили и уехали в Тверь. Их демонстративно обласкали, пристроили при дворе Михаила.

Но остальные трое Даниловичей только крепче сплотились между собой. Разница характеров не мешала им. Наоборот, они дополняли друг друга. У Юрия и Ивана постепенно сложилось весьма плодотворное разделение обязанностей. Старший брат занимался военными вопросами, вел дела с Ордой, Тверью и прочими князьями, а Иван взял на себя внутреннее управление княжеством. Руководил хозяйством, сбором податей. Так же, как отец, он добросовестно исполнял роль судьи, к нему шли с жалобами, он разбирался в спорах москвичей. Летописцы отмечали, что князь при этом проявлял высокую ответственность, старался отстаивать «правду», заступался за «вдовиц и сирот». А после татарских и тверских нашествий вдовиц и сирот было немало.

Москвичи полюбили Ивана. Он часто появлялся на людях. Город-то был еще маленьким, князь лично знал многих подданных, жил с ними одной жизнью. Его еще не отделяли от горожан стража, придворные, барьеры канцелярий. Иван в одиночку или с кем-то из слуг ходил по улицам и площадям, бывал на рынках, заглядывал на службы в еще немногочисленные храмы. По дороге останавливался, разговаривал с жителями. Народ дал ему прозвище – Иван Добрый. Князь увлекался духовными книгами, охотно беседовал со священниками. Его вера была живой и глубокой, он старался заслужить милость Господа справедливым отношениям к людям, прилежными молитвами.

Одной из главных добродетелей в то время признавалась милостыня. «Искупи грехи свои правдою и беззакония твои милосердием к бедным; вот чем может продлиться мир твой» (Даниил, 4; 20). Иван милостыней не пренебрегал. На поясе он специально носил сумку-калиту с «мелкими сребреницами», наделял нищих «сколько вымется». А нищих-то на Руси тоже хватало. Прокатилась усобица – и одним махом сколько людей потеряли все достояние. Наехали сборщики дани – и сколько разоренных… Молва о добром князе расходилась далеко за пределы Москвы, обнищавшие люди задумывались, не податься ли к нему? В итоге получалось, что и душе польза, и княжество выигрывает. Люди придут просить ради Христа, осядут, обзаведутся хозяйством… Иван за свою щедрость получил второе прозвище, Калита. В летописях оба его прозвища, Добрый и Калита, употреблялись одновременно. А в последующие времена, чтобы выделить его из других князей, авторы хроник выбрали одно прозвище, более редкое – Иван Калита.

53. Иван Калита  и  св. митрополит Петр

Византия скатывалась в самую неприглядную полосу своего существования. Слабый и непоследовательный император Андроник II метался туда-сюда. На пост патриарха сумел выдвинуться выдающийся церковный деятель Афанасий. К католицизму он относился непримиримо, предал униатов анафеме. Но при дворе императора было полно католиков, многие вельможи и иерархи церкви склонялись, что полезнее было бы вернуться к унии. Вокруг патриарха копошился целый клубок интриганов.

На Балканах царила полная мешанина. Греческие и оставшиеся латинские феодалы, болгары, сербы дрались друг с другом, заключали самые причудливые союзы. А в это время в Малой Азии из осколков различных племен возникла новая общность – османы. Они поддерживали у себя порядок, дисциплину. С византийских подданных правительство драло три шкуры, ничего не давая взамен, ни безопасности, ни справедливости. Жители восточного приграничья, разгромленные своими же императорами при подавлении восстаний, начали добровольно переходить к османам. Тот, кто принимал ислам, становился полноправным турком. Но османы брали под защиту и христиан, плативших им дань [100].

Община быстро усиливалась, в 1302 г. разгромила греков в битвах при Магнесии и Никомидии. Император запаниковал и снова обратился на Запад, призвал наемников-каталонцев (испанцев). Они и впрямь одержали победу над турками. Но наемникам требовалось платить, а казна пустовала. Каталонцы взбунтовались, разгуливали по Балканам, захватывали целые области и города. Андроник II не знал как выкрутиться и пригласил против каталонцев… османов. Турецкие отряды стали лучшими частями византийской армии.

Империя умирала, а по соседству возникла мощная католическая держава. Чешский король Венцеслав II одновременно получил короны Венгрии и Польши. В союз с ним вступил Тевтонский орден. А в южной Руси несколько князей поумирали без наследников, Галицкое и Волынское княжества объединились под властью Юрия Львовича. Ссориться с Ордой он остерегался, исправно платил дань, но откровенно косился на Запад.

Откопал корону своего деда Даниила, принял его титул. Даже на княжеской печати воспроизводил его на европейский манер, по латыни: Rex Russiae – король Руссии. Тесно дружил с венграми, поляками, немцами, по католическому обряду обвенчался с польской принцессой. Правда, сам он оставался православным, но переезд митрополита Максима из Киева во Владимир ему очень не понравился. Юрий считал, что это умаляет его престиж. Теперь его храмы и монастыри должны были подчиняться Владимиру, там сидели какие-то князья, а он все-таки король! Обратился в Константинополь, чтобы для него учредили отдельную митрополию.

Патриарх Афанасий разделения Русской церкви не одобрял. Понимал, что Галич так или иначе окажется под западным влиянием, и вторая митрополия в угоду князьям может сползти в унию. Но откажешь – Юрий обидится, может сразу перекинуться к латинянам. Патриарх нехотя согласился. Галицкий властитель направил к нему кандидата для поставления в митрополиты, игумена Ратского монастыря Петра. Это был человек в высшей степени достойный, подвижник, мудрый пастырь. Он был и вдохновенным иконописцем. Одна из икон его письма, подаренная митрополиту Максиму – так называемая Максимовская икона Божьей Матери, стала потом в Москве великой святыней.

А в Северной Руси после смерти Максима Михаил Тверской задумал, чтобы новый митрополит был у него «своим», во всем поддерживал великого князя. Послал в Константинополь игумена одного из тверских монастырей Геронтия. Но пока суд да дело, Петр уже жил у патриарха. Афанасий надолго задержал его у себя, присматривался, изучал. Убедился, что это деятель незаурядный, благочестивый, а вдобавок весьма одаренный, и переменил прежнее решение. Вернулся к старому проекту возродить митрополию в Киеве. Таким образом, Русская церковь останется единой, а Юрий Галицкий, глядишь, удовлетворится. Митрополичий престол снова будет не во Владимире, его займет ставленник Юрия…

Но на Руси решающее слово принадлежало не патриарху, а хану. В 1308–1309 гг. Петр отправился в Сарай за ярлыком. Тохта выдал его, однако по каким-то своим соображениям предпочел, чтобы митрополия осталась во Владимире. В ярлыке четко указывалось: «А как ты во Владимире сядешь, то будешь Богу молиться за нас и за потомков наших». Впрочем, и сам Петр осознал – идея патриарха восстановить Киевскую митрополию, помаленьку сплачивать вокруг нее русские княжества, не имеет никаких шансов на успех. Развалины Киева совсем запустели. Объезжая новую паству, Петр наблюдал немало страшных и отвратительных сцен.

Весной 1310 г. он прибыл в Брянск, где находился знаменитый Свенский монастырь. Выяснилось, что незадолго до этого князь Святослав Глебович выгнал из города племянника Василия. Тот ушел в Орду и как раз во время визита митрополита вернулся с татарами. Петр уговаривал Святослава не воевать, договориться с Василием или уступить Брянск. Но горожане не любили прежнего князя, кричали, что надо постоять за нового, и он отмел увещевания святителя. Вывел ополчение в поле, «и помрачиша стрелы татарские воздух, и бысть аки дождь… и бысть сеча зла». Горожане не выдержали и побежали. Святослава окружили, он погиб со всеми своими дружинниками, татары ворвались в Брянск. Его постигла участь любого города, взятого ордынцами с боем. На улицах орали и плавали в лужах крови зарезанные жители, по домам лезли грабители, волокли к толпам пленных обесчещенных женщин, перепуганных детей. Митрополит чудом избежал смерти, спрятавшись в церкви. А князь Василий, расправившись с собственным городом, повел татар на еще одного родственника, Святослава Карачевского. Его тоже убил, Карачев опустошил и сжег.

Трагедии, разыгравшиеся на глазах Петра, глубоко потрясли его. Они наглядно показывали – Русь окончательно погибла, ее больше не было. Воскресить ее мог только Бог. Но ведь для этого требовалось заслужить Его прощение. Митрополит пришел к такому же выводу, как когда-то святитель Кирилл: спасение страны и народа надо начинать с укрепления Веры и самой Православной Церкви. За тяжелый и неблагодарный труд он взялся усердно, кропотливо. Ввел более строгие требования к священникам, лишал сана недостойных. Впервые установил традицию окружных посланий мирянам и духовенству, их рассылали по епархиям и читали в храмах. Петр звал паству на путь служения добру, любил повторять слова апостола Иакова: «Вера без дел мертва есть».

Ссориться он ни с кем не намеревался, тем не менее, нажил многочисленных врагов. Кому-то из священников не нравилась строгая требовательность митрополита, кто-то оказался в числе наказанных. А Михаил Тверской оскорбился, что патриарх не уважил его ходатайство и поставил не его кандидата. Великий князь решил избавиться от Петра. Настроил Тверского епископа Андрея, нашли других недовольных, и в Константинополь послали донос. Обвинили митрополита, честнейшего бессребреника, в «симонии», поставлении в сан за взятки. Правда, патриарх клевете не поверил. Но его самого окружали недоброжелатели, вот-вот могли низложить. Хочешь не хочешь, надо было отреагировать на сигнал. Афанасий послал на Русь своего клирика, поручил ему разобраться, а негласно велел поддержать Петра.

В Переяславле созвали собор. Съехалось духовенство, князья. Из Твери прибыли епископ Андрей, несовершеннолетние дети Михаила Дмитрий и Александр с боярами. Они вовсю принялись катить бочки на митрополита. Страсти так разгорелись, что едва не дошло до рукоприкладства. Но оказалось, что Петр уже успел заслужить огромную популярность в народе. В Переяславль на его защиту пришли священники, монахи, простые люди [18]. За него встала и московская делегация во главе с Иваном Калитой. «И заступлением князя Ивана Даниловича» Петр «преодоле». Нет, он не стал мстить врагам. Он был настоящим святым человеком. Главного обвинителя епископа Андрея он отпустил со словами: «Мир ти, чадо. Не ты бо сие сотвори, но диавол». Но и Ивану, конечно же, был благодарен. Между святителем и молодым князем завязалась искренняя дружба [8]…

А вскоре чуть было не разыгралось новое столкновение. В 1311 г. умер сын Андрея III Михаил – князь Нижнего Новгорода и Городца-Волжского. Жена-татарка ему детей не принесла. Михаил был внуком Александра Невского, ближайшими родственниками оказались московские Даниловичи. Юрий тут же предъявил права на наследование и занял княжество. В русском праве действительно существовало положение о родовой «вотчине Александра Невского», Михаил Тверской сам признал его на княжеском съезде в 1304 г. Но это ж было раньше, а сейчас он вскипел. Как, Москва хочет еще что-то присоединить? Не долго думая, направил на Нижний Новгород войско…

И тут неожиданно вмешался митрополит. Под страхом отлучения от Церкви он запретил тверичам воевать. Опять же, он вовсе не мстил Твери и не подыгрывал Москве. Петр был слишком чистым и честным для таких игр. Он просто приложил все силы, чтобы не повторились брянские ужасы, и добился своего. Сам же митрополит нашел компромисс, который должен был успокоить Михаила Тверского. Из двух братьев Даниловичей, перебежавших в Тверь, Александр уже умер, а Борис стал верным сторонником Михаила. Петр предложил отдать спорный удел ему. С одной стороны, «вотчина Александра Невского» оставалась в роду Невского, с другой, не попадала под власть Москвы.

Но тверской князь, несмотря ни на что, затаил злобу на Петра. Митрополит посмел встать у него на пути, лишил его выморочных городов! В Константинополь посыпались очередные доносы. Петр был вынужден оправдываться, ездил для этого в Византию. Хотя личных обид он, как и раньше, ни на кого не держал, к нападкам относился снисходительно. Впрочем, он умел быть и иным, если дело касалось принципиальных вопросов Церкви. Тут уж Петр выступал сурово, решительно. Обнаружив непорядки и злоупотребления, он сместил Ростовского и Сарского епископов, сам подобрал вместо них достойных служителей.

Пришлось бороться и с ересями. От монголов на Русь проникало несторианство. Лжеучений было полным-полно и в Европе, а с Западом был тесно связан Новгород. В 1310-х гг. какую-то ересь стал проповедовать новгородский протопоп Вавила, критиковал церковные уставы и обычаи. К нему пристали «мнозии от причта церковна и мирян». Сторону Вавилы принял тверской епископ Андрей. Митрополит созвал поместный собор, и в ходе прений его вторично поддержал Иван Калита. Петр «помосчию и заступлением князя Ивана Даниловича преодоле и проклят того еретика» (Вавилу), «а сам иде по градам, поучая право верити, и укроти молву, а смущение диаволе прогна».

Тверского епископа он опять простил, а ходить «по градам» митрополиту и впрямь довелось предостаточно. Свои обязанности он выполнял добросовестно, постоянно путешествовал и по Северной, и по Южной Руси. В официальном центре митрополии, Владимире, Петр бывать не любил. Город запустел, потерял былое величие, жизнь как будто вытекала из него. Петр поселился в более уютном Переяславле, возвращался сюда из далеких и трудных разъездов. Посещал и Тверь, но Михаил относился к нему враждебно, и в его владениях Петр не задерживался. Зачем доводить до греха, до ссор? Сделал дела, и до свидания.

Зато в Москве Калита встречал его гостеприимно и радушно. Окружал дорогого гостя заботой, старался почаще и подольше побеседовать с ним, с неподдельным интересом и уважением выслушивал советы, наставления. Святителю все больше нравился этот князь: волевой, умный, но и миролюбивый, благочестивый. Петр увидел в нем не только друга, но и ученика. Именно такой князь мог бы вместе с Церковью направить Русь к новой жизни… Даниил Московский создал зернышко будущего Российского государства, а св. митрополит Петр через Ивана Калиту одухотворил это зернышко…

Михаил Тверской не обращал особого внимания на визиты святителя к московскому князю. Подумаешь, церковник навещает младшего брата соперника, разговаривает с ним о Священном Писании. Михаил не видел в этом опасности для своего княжества. Его занимали вещи более насущные, злободневные. В Орде он понаделал долгов, накручивались проценты. Деньги имелись у новгородцев, но великий князь отдавал себе отчет, что добром они не дадут ни одной лишней полушки. Тогда Михаил сам спровоцировал конфликт. В Новгороде очередной раз началась буза, горожане выясняли отношения друг с другом, ругали и великого князя, который не помог им в походе в Финляндию. Михаил придрался к этим упрекам, отозвал из города своих наместников, занял войсками Торжок и Бежецкий Верх и закупорил подвоз хлеба. Скакнули цены. Первыми подвело животы у бедноты, она взбунтовалась. Кинулась громить амбары и кладовые, горели дома богачей и торг. «Золотые пояса» оказались в безвыходном положении, срочно вступили в переговоры с великим князем. Он содрал выкуп в 1,5 тыс. гривен серебра и открыл хлебные дороги.

Но все эти проблемы внезапно отошли на второй план. Ордынская купеческая группировка, мусульмане и евреи, была крайне недовольна Тохтой. Он действовал в полном соответствии со степными воинскими традициями. Если Белая Орда помогла ему сокрушить Ногая, надо отблагодарить союзников. Противники у них были сильными, войны в сибирских и зауральских степях тянулись год за годом, Тохта завяз в них. Но эти войны нарушали торговлю с Китаем и Средней Азией, разоряли казну. Купцы втянули под свое влияние ханского сына Узбека. Его обратили в ислам, подсказывали, что политику государства надо изменить.

А Тохта, вдобавок ко всему, обратил внимание на колонии генуэзцев. Они давно «забыли» о первоначальных договоренностях с ханами, их города прихватывали окрестные земли, жили по собственным законам, дани не платили. Тохта задумал покорить их, привести к общему порядку для Золотой Орды. Прикинул, что война будет очень выгодной. Генуэзские богатства наполнят пустую казну, воины нагребут добычи, станут восхвалять удачливого и щедрого хана. Он кинул свои полчища на Кафу, захватил и порушил город. Но выгода получилась только с привычной ему точки зрения степного хищника. Ведь генуэзцы были главными партнерами ордынских купцов, хан опять подорвал их доходы. Этой войной он подписал себе приговор.

В августе 1312 г. Тохту отравили. Наследником был его сын Ильбасмыш, но Узбек убил брата и в январе 1313 г. провозгласил себя ханом. Его опорой и советниками стали крупные ордынские торговцы, а государственной религией Узбек объявил ислам. Часть вельмож возмутилась, отказывалась переходить в «веру арабов», но хан приказал казнить их. Впрочем, смена веры была лишь предлогом. Татары в исламе не особо разбирались, принимали его чисто формально. Зато это была проверка на послушание Узбеку и хороший повод истребить оппозицию. Купеческая партия уничтожала военную, окружавшую Тохту, лишились жизни 70 царевичей и могие эмиры. На Руси ислам не внедрялся, но в Орде «вся обновишася», ярлыки прежнего хана стали недействительными. Князья, епископы, митрополит должны были бросать любые дела и ехать в Сарай, заново подтверждать и покупать свои полномочия.

54. Иван Калита  и  поражение Твери

Для большинства русских князей перемена в Орде отозвалась довольно умеренной встряской. Порядки в ханской ставке были всем известны, они остались прежними. Князья выразили покорность Узбеку, обошли с визитами его жен, царедворцев. Раздали привезенное серебро, меха, дорогие вещи, получили новые ярлыки на свои владения, облегченно вздохнули и разъехались по домам. «Петр митрополит во Орде бысть у царя в чести великой», и тоже возвратился на Русь. Но Михаила Тверского хан задержал. Он был выдвиженцем Тохты, был связан с вельможами, которые только что лишились голов, и Узбек сомневался, сохранить ли за ним великое княжение?

Этот царь очень отличался от своего предшественника. Он был правителем умным, жестоким, но и расчетливым. Узбек старался строить политику, как шахматные партии, продумывал комбинации на несколько ходов вперед. Отношение к Руси он намеревался изменить, пресечь безалаберную анархию прошлых времен, прекратить междоусобицы. От них оставались в выигрыше только татарские отряды, ходившие поддерживать того или иного князя, но после их набегов народ разбегался, разоренные земли не могли вовремя заплатить «выход». Узбек намечал, что Русь должна стать мирной, с нее регулярно будут «стричь» высокую дань. Она должна иметь и достаточную силу, быть противовесом Литве и католическим державам. Но при этом, разумеется, держать верность царю.

Хан оценивал, подойдет ли для такой политики Михаил? Пока что его правление на Руси оборачивалось одними склоками. Он был честолюбивым и властолюбивым. Не взбунтуется ли? Не перекинется ли на сторону врагов Орды? А с решением Узбек не спешил. Он вообще не любил спешить. Какая разница, сегодня или завтра? Лучше лишний раз взвесить, присмотреться. Михаилу пришлось провести в Орде более полутора лет. Торчал в Сарае, путешествовал с ханской ставкой. Узбек уже во многом отошел от старых монгольских традиций, но в быту все еще сберегал обычаи своего народа. Даже в столице рядом с великолепным дворцом для хана ставили юрту. По весне весь двор выезжал из душного города в степи, неторопливо двигался до Приазовья, поворачивал в предгорья Кавказа. Царь тешился охотами, попивал кумыс, а попутно обдумывал и государственные вопросы.

Таскаясь с Узбеком и его окружением, Михаил Тверской мучился и нервничал. Ускорить решение хана, склонить его в свою пользу, силился испытанными методами, безоглядно раздавал взятки. Деньги быстро растаяли. А ордынским ростовщикам великий князь был должен еще с прошлого раза. Чуть ли не каждую неделю он слал гонцов в Тверь с единственным требованием – денег [8]. Чтобы добыть их, распорядился еще раз потрясти Новгород. Наместники великого князя нажали на горожан. Но новгородцы встали на дыбы. Всего год назад Михаил занимался откровенным вымогательством, содрал с них 1,5 тыс. гривен, и снова платить?

Город постановил, что больше не желает терпеть над собой такого князя, отправил посольство звать к себе Юрия Московского. Он был не против, но осторожничал – Тверь может обвинить его в нарушении договора, заключенного при участии татар, ведь он сам под угрозой Таировой рати уступил Новгород Михаилу. Но Юрий нашел выход – сперва запустить вместо себя подставное лицо. Обратился к одному из дружественных смоленских князей, Федору Ржевскому. Не согласится ли он по поручению Москвы временно править в Новгороде? Лихому и воинственному Федору было скучно сидеть в захолустном Ржеве, он с радостью согласился. С дружиной удальцов прискакал в Новгород, взял под стражу тверских наместников. Горожане припомнили все обиды от великого князя и его бояр, вооружились, в 1314 г. Федор повел их на тверские владения.

За бесчинства в Московском княжестве тверичам пришлось расплатиться той же монетой, теперь разорялись их села и деревни. В Твери в отсутствие Михаила княжил его 14-летний сын Дмитрий. Он и его советники-бояре тоже собрали рать. Встретились на разных берегах Волги. Была поздняя осень, противников разделяла холодная река. Стояли шесть недель. Нервы у новгородцев оказались крепкими, они не уходили. А сил у них было больше. Тверичи убедились, что столкновение закончится не в их пользу, вступили в переговоры и заключили мир «на всей воле новгородской». Тверь отказывалась от Новгорода, отзывала своих наместников. Теперь и у Юрия появилось официальное основание принять княжение. Он оставил в Москве Калиту и с младшим братом Афанасием выехал к новгородцам.

Но Михаил, все еще находившийся в Орде, подал жалобу Узбеку. Он уже шел на все. Влез в такие долги, что расплатиться с ними так и не смогли ни он, ни его наследники. Взял и обязательство увеличить русскую дань. Намекал хану, что без него на Руси начался разлад – москвичи и новгородцы опять от рук отбились. А Юрия еще и оклеветал, дескать, он утаивает ордынский «выход», присваивает часть дани. Узбек вызвал московского князя к себе. Юрий вины за собой не чувствовал, выехал сразу же. Но тверские князья и бояре явно не были уверены в своей правоте. Они снова выслали заставы на дороги. Юрий проскочил, а новгородские послы попались, и вместо ханского двора попали в тверскую тюрьму.

Тем временем Михаилу дали ярлык на великое княжение и татарский отряд «окаянного Таитемеря». Они прибыли во Владимир, и Таитемерь утвердил государя на престоле. Татары находились во владениях самого великого князя, но ничуть этим не смущались, грабили и безобразничали, «много зла учини в Русской земле». А Михаил, как и 10 лет назад, не удовлетворился восстановлением своей власти, загорелся воевать. Впрочем, обойтись без войны он уже не мог. Война была необходима, чтобы вытрясти из побежденных побольше денег.

В конце 1315 г. великий князь поднял тверской полк, призвал удельных князей и приказал вместе с татарами идти на новгородскую землю. Жители Торжка узнали, что на них готовится нападение, воззвали о помощи. Но в Новгороде закипели споры. Среди знати у Михаила были сторонники, они заговорили, что надо бы подчиниться. А простонародье вообще отказалось воевать. Настаивало, чтобы «золотые пояса» мирились и откупались. В результате князья Афанасий Данилович и Федор Ржевский отправились к Торжку «без черных людей». С ними двинулись добровольцы, купцы, бояре с дружинами.

Только успели войти в город, как показалось многочисленное войско Михаила. Афанасий и Федор поняли, что в осаде им долго не выдержать. Решились на отчаянный шаг, вывели своих воинов и горожан из Торжка и бросились в атаку. Но силы были слишком неравны. В рубке пали «много добрых муж и бояр новгородских, и купец добрых много, а иных новгородцев и новоторжцев Бог весть». Остатки побитых защитников откатились за стены крепости, предложили переговоры. Михаил заявил – пусть ему выдадут Афанасия и Федора, и только после этого он будет обсуждать условия мира. Осажденные «по неволи» соглашались выдать Федора, но не Афанасия, брата московских князей.

Наконец, сошлись, что вместо выдачи князей уплатят контрибуцию, 5 тыс. гривен серебра. Принесли взаимную клятву, гарантируя неприкосновенность делегатов, Афанасий со свитой приехал на переговоры. Но великий князь обманул. Он вдруг выдвинул заведомо неприемлемые требования, а когда Афанасий и новгородские бояре начали спорить, велел схватить их, и тверичи ворвались в Торжок. Михаил распорядился отобрать лучших ремесленников и увести в Тверь, остальных жителей города обязал сдать все оружие и уплатить большой выкуп за то, что им сохранили свободу.

Новгороду был навязан тяжелый договор. Он признавал Михаила своим князем, за прекращение войны и за выкуп арестованных бояр в четыре срока платил огромную сумму в 12 тыс. гривен серебра. А прочих новгородцев, очутившихся в плену, великий князь велел продать в рабство. По окончании похода Михаил разместил татар «Таитемеря окаянного» на отдых в Ростове – в той половине города, которая была дружественной к Москве. Здесь ордынский отряд тоже «много зла поделаша», после чего удалился домой с полоном и обозами чужого скарба.

Клятвопреступление Михаила потрясло даже его верного помощника, тверского епископа Андрея. Он сложил с себя сан и ушел в монастырь. А кара не заставила себя ждать. Грабительский договор, захват бояр и продажа в неволю сограждан оскорбили новгородцев. Тут еще и прибыли тверские наместники, принялись хозяйничать, как победители, вытрясать для своего князя и для себя деньги, где только можно. Город восстал, и на этот раз забушевали «черные люди». Наместников прогнали в три шеи. Тех представителей знати, кто поддерживал власть Михаила, утопили в Волхове.

Тверской государь разгневался, снова собрал удельных князей. Разграбил Волок-Ламский и повел рать покарать сам Новгород. На помощь новгородцам пришли псковичи, отряды из Старой Руссы, Ладоги, карелы, ижоряне, водь. Принялись возводить острог, внешние укрепления вокруг стен. Но столкновения не случилось. В тылу у Михаила произвел демонстрацию Иван Калита. Вооружил московские полки и сделал вид, будто собирается ударить на Тверь. На самом-то деле нападать не стал и вообще в войну не вступил, но великий князь узнал о его маневрах, переполошился. Не дойдя до Новгорода 50 верст, он повернул назад. Считал, что его столице угрожает нешуточная опасность, решил для скорости срезать путь. Повел рать напрямую по новгородским лесам и болотам и заблудился. Фураж иссяк, от бескормицы стали падать лошади. Голодали и люди, питались кониной, обдирали и варили кожу со щитов. Обозы бросили и пожгли, некоторые ратники умерли, остальные едва выбрались – пешком, измученные, больные.

Но беды Михаила Тверского этим не кончились. Его соперник Юрий Московский провел в Орде два года и добился блестящих успехов. Перед ханом он полностью оправдался, у него имелся договор, где Тверь отказывалась от Новгорода. Московскую «бухгалтерию» о выплате дани вел Калита, она была в полном порядке. Узбек был недоволен Михаилом, вместо прекращения усобиц он раздул новые. Юрий понравился хану гораздо больше. Вдобавок, он недавно овдовел, и в голове властителя возник план, женить князя на своей сестре Кончаке. Брак прочно привяжет Русь к Орде, обеспечит ее верность. В потомках Юрия соединится кровь Рюриковичей и Чингизидов, они унаследуют Владимирскую землю, а одновременно будут занимать важное место в ордынской иерархии.

Московский князь, естественно, не стал отказываться. Узбек не возражал, чтобы невеста приняла крещение, она получила имя Агафья. В начале 1317 г. сыграли свадьбу, а подарком хана стал ярлык на великое княжение. Юрий стал родственником самого Узбека, вместе с ним направили послов Кавгадыя, Астрабыла и Острева с отрядом татар. Для Михаила это означало полный крах. И тем не менее, тверской князь не сдался, расставаться с властью не пожелал. Заупрямился, ханскую волю не выполнил. Тянул время, судорожно цеплялся за надежды, что положение может измениться. Вдруг Узбек передумает? Или что-нибудь случится с ханом, с Юрием? Соперника он встретил во всеоружии, быстро достраивал в Твери новые стены кремля.

Юрий понял, что без войны одолеть противника не получится. Уже в качестве великого князя он кликнул удельных правителей. Они повиновались. Те же самые князья, которые недавно под знаменами Михаила ходили на Торжок и Новгород, теперь явились с дружинами под знамена Юрия. Он позвал и новгородцев. В ноябре объединенные силы Северной Руси подступили к Твери. Но Михаил основательно укрепил свою столицу, и Юрий не стал штурмовать ее. Атака обернулась бы слишком большой кровью, да и красивый город был бы разрушен. Московский князь полагал, что рано или поздно его недруг одумается. Войско встало лагерем рядом с Тверью, татарские послы несколько раз ездили к Михаилу. Но он уклонялся от переговоров, послов не принимал.

Простояли пять недель, а большую рать надо было кормить. Численное превосходство было целиком на стороне Юрия, он был уверен, что осажденные ничего не отважатся предпринять, без опаски распустил свои отряды по окрестностям собирать продовольствие. Это стало роковой ошибкой. Михаил четко отслеживал, что делается у осаждающих, и сразу заметил – часть армии удалилась. Под вечер 22 декабря 1317 г. в лагере Юрия никак не ждали неприятностей, ужинали, готовились к ночлегу, и вдруг из города выплеснулось тверское войско, кинулось в атаку прямо туда, где стояли шатры князя и его приближенных. Москвичи пробовали было построиться, но их с ходу смяли. Юрий с небольшим отрядом ускакал, ратники Михаила захватили его обозы, жену Кончаку-Агафью, брата Бориса Нижегородского.

Ханские послы и сопровождавшие их татары тоже бежали. Они оказались вообще в безвыходном положении. На Руси они безобразничали не меньше, чем «окаянный Таитемерь», и на обратном пути население могло их просто перебить. Ордынцы решили обратиться за защитой к победителю. Вернулись в Тверь, Кавгадый принялся заискивать перед князем, уверял, что воевали против него без ханского повеления. Михаил понимал, что он врет, но делал вид, будто верит. Послов и их отряд он, разумеется, не тронул, ублажал как только мог, каждый день сажал за пиршественные столы, одарил и проводил «с честью». Авось, замолвят словечко при дворе Узбека.

Но война еще не закончилась. Юрий подался в Новгород, а там к Михаилу накопились изрядные счеты. Полки новгородцев и псковичей дружно построились и зашагали с московским князем в тверские владения. Михаил направил на них своих ратников, обнаружили друг друга у замерзшей Волги. Хотя в битву вступать ни те ни другие не рискнули. У Юрия сил было значительно больше, зато в Твери находились заложники: его жена, братья, новгородские бояре. Договорились о перемирии. Князья согласились отправиться в Орду и решить спор в суде. А пока Юрий уступал титул великого князя, Михаил обязался вернуть пленных.

По сути, он проиграл. У Юрия имелось неоспоримое преимущество, его жена. Приедет он к Узбеку, возьмет с собой Кончаку, и предсказать результат было не трудно. Но его постарались лишить такого преимущества. Отпустили князей и бояр, а Кончака-Агафья накануне передачи москвичам скоропостижно умерла. Летописцы однозначно и уверенно называют причину гибели – ее «смерти предаша», «зелием уморили». Кто это сделал? Конечно, не Михаил. Он не мог не понимать, что первым попадет под подозрение. Но у князей бывают слишком усердные придворные, доброхотствующие родственники. Кто-то из них оказал Михаилу медвежью услугу.

А Кавгадый и без того приложил все усилия, чтобы очернить его с ног до головы. Сам-то он очутился в дурацком положении. Приказ хана не выполнил, позволил себя разбить, кое-как спасся. Такой вельможа стал бы в Орде посмешищем. Другое дело – если тверской князь оказался опасным мятежником, и хитрый Кавгадый сумел раскрыть его планы. Убийство Кончаки как нельзя лучше легло в струю его обвинений. Кавгадый связался с Юрием, заверил его, что дела обстоят прекрасно. Князь оставил править Москвой Калиту, а сам с братом Афанасием и новгородскими послами весной 1318 г. выехал к Узбеку.

Михаил замешкался. Он по-прежнему полагался на взятки, собирал деньги. Послал вперед сына Константина. Что ж, Кавгадый преподнес это хану как лишнее доказательство вины – не появляется, значит боится, хочет увильнуть от суда. В августе к великому князю явился еще один татарский посол с суровым предупреждением – поторопиться. Михаил Тверской был сыном своей эпохи. Боролся за власть, не особо разбираясь в средствах, не раздумывал, какими последствиями оборачиваются для Руси его решения. Теперь он осознал, что почти уже обречен. Князь запросто мог сбежать, скрыться за рубежом. Но в этом случае на Тверь обрушился бы татарский погром. Михаил искупил прежние грехи самопожертвованием. Он поехал в Орду.

Приговор ему был предрешен. Хан назначил для разбирательства судей, возглавлял их тот же Кавгадый. Князя обвинили в неповиновении, в вооруженном сопротивлении ордынскому послу, в отравлении Кончаки, а до кучи привесили еще и утаивание ордынской дани, тайные контакты с немцами и папой римским. Михаил оправдывался как мог, но даже части обвинений или хотя бы одного из них хватало для смертного приговора. Князя забили в колодки. Узбек, по своему обыкновению, не спешил. Зачем спешить? Он кочевал по Дону, охотился на Тереке. Попутно принимал просителей, обдумывал новые политические ходы, мысленно переставлял фигуры.

Осужденного несколько месяцев возили за ханской ставкой. Кавгадый не отказывал себе в удовольствии мелочно поиздеваться, отомстить за страх, испытанный под Тверью. То он выводил Михаила на площадь и публично унижал его, то тешил надеждой на помилование. В Орде у князя были сочувствующие, предлагали организовать побег, приготовить лошадей. Он отказался, за его жизнь пришлось бы заплатить жизнями тверским жителям. Михаил утешался чтением Псалтири, стойко ждал своего часа. Наконец, Узбек вспомнил о нем и утвердил приговор. 22 ноября 1318 г. явились палачи. Ухватившись о колодку, князя так ударили о стену хибарки, что проломили ее. Принялись лупить, топтать ногами, потом русский палач Романец вырезал сердце…

Тело выдали Юрию, ему отдали и тверских бояр из свиты Михаила, его сына Константина. Останки соперника и пленных Юрий привез в Москву. С Константином обращались хорошо, впоследствии он стал другом московских князей. Гроб его отца после переговоров отдали тверичам – в обмен на гроб Кончаки-Агафьи. Юрий III стал великим князем.

55. Иван Калита  и  усиление Литвы

Раздоры шли не только между князьями. Раскололась на части даже обширная Новгородская земля. От нее отпал Псков, отказывался числиться «пригородом» Новгорода и желал быть самостоятельной республикой. Отделился и Устюг – противопоставляя себя Новгороду, он тоже назвал себя Великим. Устюжане не просто вышли из повиновения, они еще и претендовали на главный источник богатств новгородцев, на северные таежные владения, откуда текли драгоценные меха и «закамское» серебро.

А в Литве, наоборот, разборки прекратились. Князь Витень одолел соперников, заставил себе повиноваться племенную знать. Его государство начало быстро расти. Немцев, занявших Полоцк, литовцы заклевали набегами. А местные жители, почувствовав на себе тяжкую лапу германских феодалов, принимали сторону литовцев. Рыцарям стало в Полоцке очень неуютно, и Витень предложил им благопристойный выход из положения, уплатил некоторую сумму и купил город у Ордена. Главным советником и военачальником Витеня был талантливый Гедимин, именно ему Литва была обязана своими успехами. А в 1316 г. он убил князя и захватил престол.

Придя к власти, Гедимин еще более энергично принялся расширять государство. Теперь-то он старался для себя. Его дружины легко завоевали распавшееся на уделы Турово-Пинское княжество. Но Гедимин пользовался не только военными методами. Например, женил сына Ольгерда на дочке витебского князя. А когда тесть умер, Витебск отошел к Ольгерду и Гедимину. Тем временем развалилось и галицко-волынское «Русское королевство». Юрий Львович очень активно участвовал в войнах западных королей, ничего не выиграл, зато подорвал последние силы юго-западной Руси. Наследство князя поделили сыновья Андрей и Лев. Гедимин живо влез в здешние дела, Андрея окрутил, сосватал его дочь за своего отпрыска Любарта, и настоял, чтобы тесть дал Любарту удел. На Прикарпатье и Волынь жадно косились и Польша с Венгрией.

Быстрое усиление Литвы и аппетиты западных держав серьезно беспокоили Узбека. Южная Русь платила ему дань. Уступать ее кому бы то ни было Орда не собиралась. Чтобы надежнее противостоять соседям, требовалось примирить Северную Русь, и хан наконец-то добился этого. В данном отношении его союзником выступал и митрополит Петр. По царской воле митрополит договорился о браке, младший сын казненного Михаила Тверского, Константин, обвенчался с дочерью Юрия Московского. Это должно было погасить кровную вражду. Устроители женитьбы надеялись, что новые родственники постепенно забудут накопившиеся обиды, прекратят глядеть друг на друга волками.

Но великий князь Юрий, вроде бы победивший в поединке, оказался в весьма затруднительном положении. От первого брака он имел только дочь, которую и выдал за Константина. Отравленная Агафья была его второй женой. А третьего брака церковь в ту пору категорически не допускала. Неизвестный убийца, подсыпавший яд несчастной татарочке, оставил Юрия без мужского потомства. Политическая игра, задуманная Узбеком, оборвалась, и Юрий был больше не интересен хану. Да и вообще в его расчеты никак не входили централизация Руси и дальнейшее усиление Москвы. Среди подданных Орды должен был сохраняться баланс сил, «разделяй и властвуй».

Поэтому Узбек, подыграв было Москве, совершил поворот в обратную сторону, взял под покровительство наследника Михаила Тверского Дмитрия. Но… кто-кто, а новый тверской князь совсем не собирался мириться с Юрием. Летописи донесли до нас выразительное прозвище Дмитрия, Звериные Очи. Позже его несколько смягчили – Грозный Очи. Это был человек суровый и дерзкий. А как только Дмитрий почувствовал расположение хана, он сразу воспрянул духом. Вознамерился взять реванш, отомстить за отца и вернуть великое княжение. Тверские бояре немедленно возобновили интриги в Орде.

А Узбек как раз в это время задумывал очередную далеко идущую комбинацию – превратить Литву из соперницы в союзницу. «Притянуть» ее к Орде, обезопасить от нее русские вассальные земли. Гедимин умело использовал в своих целях брачные связи? Очень хорошо. Но ведь и хан может сделать то же самое. 22-летний неженатый Дмитрий показался ему вполне подходящей кандидатурой, а тверские бояре, отирающиеся в Сарае, постарались заверить, что так оно и есть, их князь будет самым верным орудием царя.

В 1320 г. Тверь вдруг заслала сватов в Литву. Без разрешения, а точнее, тайного указания Узбека этого сделать никак не могли, жениха сразу притянули бы в Орду по подозрению в измене. Но все прошло как по маслу, Дмитрий взял в жены дочь Гедимина Марию, «и бысть всем людям радость во Твери». Радовались не только по поводу свадьбы. Тверь опять шла в гору, их князь был в чести у хана!

Юрий похвастаться этим не мог. В том же 1320 г. скончался его брат Борис, правивший в Нижнем Новгороде и Городце. Удел должен был остаться в семье Даниловичей, и великий князь отправил в Орду Ивана Калиту – пусть похлопочет и получит ярлык на княжество для себя. Не тут-то было! Узбек прикинул, что в этом случае Городец и Нижний Новгород присоединятся к Москве, и ярлыка не дал. А Калиту задержал при своем дворе. По своему обыкновению, присматривался, оценивал его.

Замирив Русь, хан собирался навести в ней твердый порядок – в том смысле, в каком понимал он сам. В первую очередь, княжествам полагалось исправно и в полном объеме платить дань. Но это оказалось нереальным, проблема была слишком трудной и запущенной. Ростовские, ярославские, суздальские, белозерские, рязанские земли превратились в россыпь ничтожных удельчиков. Эти удельчики разорялись, люди из них уходили в Москву, Тверь, Новгород. А размер дани был определен в более благополучные времена, росли долги. Узбек требовал выплатить их, раз за разом направлял на Русь «лютых послов» с вооруженными свитами. Они бесчинствовали, выколачивали недоимки. Но после их визитов княжества оставались в совершенно плачевном состоянии. Попробуй-ка получить с них что-нибудь еще…

Хан нажимал на великого князя. К нему приходил посол Байдера «и много зла учиниша во Владимире». Однако и Юрий ничего не мог поделать. Он вообще запутался в хозяйственных и финансовых делах, раньше ими занимался Иван, а сейчас его рядом не было. А в Ростове жители взбунтовались, выгнали «злых татар». Узбека это рассердило, он приходил к выводу, что великий князь не справляется со своими обязанностями. Юрий попытался заслужить более достойную репутацию в глазах хана. Правда, при этом не забывал собственных интересов.

В 1321 г. в Кашин, удел тверских князей, прибыл ордынский чиновник Гаянчар с «жидовином»-откупщиком. Принялись собирать долги, но не смогли вытрясти всю сумму. Обратились к великому князю. Юрий рассчитал, что у него появился уважительный предлог окоротить соперника, поднимающего голову. Созвал войско и выступил на Тверь. Дмитрий Грозные Очи и его братья тоже вывели рать. Снова стояли друг против друга на берегах Волги. Обошлось без драки, Юрий ее не хотел, а тверским князьям вступать в бой было слишком опасно, москвичи выполняли распоряжение хана. Заключили договор – Тверь выплачивает причитающуюся сумму дани, 2 тыс. рублей, а Юрий заодно воспользовался случаем, заставил Дмитрия принести присягу, что он не будет искать великого княжения.

Но судьба московского государя решилась не под Тверью, а в Орде. Возле ханского престола, как это обычно бывает, кипела борьба придворных группировок. У покровителя Юрия Кавгадыя хватало сильных врагов, и они «подсидели» вельможу. Среди многочисленных обвинений использовали и дело Михаила Тверского, доказывали Узбеку, будто Кавгадый и Юрий оклеветали покойного. Они добились своего, Кавгадый попал под следствие, был арестован и казнен. Но в жернова подковерной схватки втянуло и Юрия. Тут враги Кавгадыя нашли союзников в лице тверских бояр. С их помощью состряпали донос.

Кроме дружбы с осужденным «изменником», оболгали князя, будто он нарочно недоплачивает дань, прикарманивает часть для себя… Поверил хан или нет, трудно сказать. Но он был недоволен Юрием, собирался сделать ставку на Дмитрия Грозные Очи, а клевета давала повод смахнуть с доски «лишнюю» фигуру. В конце 1321 г. Узбек направил на Русь войско «лютого посла» Ахмыла. Нижний Новгород за долги он пограбил. С Ярославлем за накопившиеся недоимки поступил еще круче, сжег город «и много полона бесчисленно взял» – увел в рабство всех жителей. Ростовцы кое-как откупились большими дарами. Но Ахмыл привез и ханское повеление Юрию. Ему предписывалось сдать великое княжение Дмитрию, Москву – Ивану Калите, а самому явиться в Орду. Иван в это время вернулся домой, предупредил брата, что его положение – хуже не придумаешь.

Нет, Юрий был совсем не простачком. Совать голову в петлю он не стал. Хотя постарался не выглядеть ослушником и мятежником. Почтительно отписал хану, что он, конечно же, приедет, но обострилось положение на западных границах, сперва надо там разобраться, попутно собрать дань с Новгорода. Юрий хорошо изучил нрав Узбека. Надо было потянуть время. Глядишь, гнев царя остынет, обстановка переменится, а Дмитрий чем-нибудь провинится. Во всяком случае, проблему с выплатой дани он тоже не решит.

Московский князь отправился в Новгород. Это было полезно во всех отношениях. Отсидеться подальше от хана, а для будущих судов и обиваний порогов в Орде требовалось набрать побольше денег на подношения и взятки. Разумеется, «золотые пояса» не спешили открывать кошельки, но Юрия в Новгороде любили и предложили ему заработать деньжат военной службой. Шведы из Выборга по-прежнему лезли в Карелию, у новгородцев давно уже чесались руки порушить опасную базу, и князю предоставили сделать это.

Юрий согласился, сформировал из горожан полки, были построены осадные машины. Летом 1322 г. выступили к Выборгу. Обложили крепость, несколько месяцев стояли под мощными каменными стенами. Долбили их, обстреливали. Потом пошли на штурм, но гарнизон дрался стойко и отразил новгородцев. Пришлось возвращаться ни с чем. Разве что шведов попугали, да Финляндию основательно разорили. Тем не менее князь при этом набрал вполне достаточно трофеев. Решил, что теперь можно ехать к хану.

Но он слишком рано расслабился. Тверичи не оставили своих разбойничьих замашек. В Новгороде у них были свои люди. Узнали, что Юрий и новгородская делегация собираются в Орду, и брат Дмитрия князь Александр устроил засаду на речке Урдоме. Внезапно напал на караван, порубил слуг и охранников, захватил возы с серебром и прочими ценностями. Юрий с небольшим отрядом еле-еле сумел оторваться от погони и скрыться. Казалось, все его надежды разлетелись вдребезги – соваться в Орду с пустыми руками и думать было нечего. Но чего-чего, а энергии и упорства московскому князю было не занимать. Уже в который раз его планы рушились, а он готов был начинать снова и снова, с нуля.

Новгород и Псков в это время окончательно поссорились, вознамерились воевать. Причем псковичи заключили союз с литовцами, а новгородцы – с Орденом. Сговаривались с чужеземцами против соотечественников, но в этом не видели ничего противоестественного. Князь как раз и попал в начавшуюся заваруху. Сперва он прискакал в Псков. Местные бояре обрадовались, предложили ему возглавить войско против Новгорода. Нет, такая «честь» Юрия не устраивала. Он подключил духовенство, кое-как примирил стороны между собой и вернулся в Новгород.

Хотя дружба так и не склеилась. Оба города дулись и злобились друг на друга, а немцы поспешили воспользоваться их раздорами, осадили Псков. Новгород на призывы о помощи не откликнулся. С большим трудом, получив помощь из Литвы, псковичи сумели выбить врага. Но новгородцев, в свою очередь, беспокоили шведы. А устюжане сочли, что для них настало самое подходящее время. Перехватили и перебили новгородских сборщиков дани, утащили в свой город богатые грузы, которые они везли из Югорской земли.

Юрий послужил Новгороду честно и добросовестно. У входа из Ладожского озера в Неву он выбрал удачное место на Ореховом острове, построил сильную крепость Орешек. Она взяла под контроль Неву, прикрыла дороги в Карелию и на Новгород. После русского вторжения в Финляндию шведы были совсем не против прекратить войну. А Юрий пригласил их уполномоченных для переговоров в Орешек. Осмотрев новую твердыню, соседи стали еще более сговорчивыми, удалось утрясти все споры, установить границу, и в августе 1323 г. со Швецией был впервые заключен договор о «вечном мире».

В следующем, 1324 г., Юрий повел новгородскую рать проучить устюжан. Город взяли одной атакой, «на щит». Заставили возместить убытки и признать, что северные области и Приуралье принадлежат не Устюгу, а Новгороду. О, за такой успех «золотые пояса» готовы были наградить князя очень щедро. Он получил солидную долю отбитых у устюжан мехов и серебра, и далеким объездным путем, через Каму, двинулся в Орду.

Расчеты Юрия на политические перемены в полной мере оправдывались. Дмитрий со сбором дани, ясное дело, не справлялся. А его брак с литовкой ожидаемых выгод Узбеку не принес. Сблизиться с Гедимином через родственные связи не получилось, он был себе на уме и развернул мощное наступление на Южную Русь. Галицкие и волынские князья собрали было воедино оставшиеся у них силы, на помощь пришла орда татар. Но в битве под Владимиром-Волынским Гедимин наголову раскатал это войско. Быстро стал занимать города Правобережья Днепра. Одни брал приступом, другие открывали ему ворота.

В запущенном городишке Киеве княжил некий Святослав, летописцы не сообщают даже о его происхождении. К нему прибыли с отрядами переяславский, луцкий, брянский князья, снова явилась татарская рать. Схватились на р. Ирпень, и Гедимин умелым фланговым ударом отборных дружин сокрушил и разметал противников. Осажденный Киев сдался, и Гедимин принял титул «великого князя Литовского и Русского».

Прибирать русские земли засуетились и поляки. В 1324 г. галицко-волынские князья Андрей и Лев ушли в мир иной, и Польша при поддержке местных бояр возвела на престол своего ставленника, Болеслава-Юрия Тройдентовича. А Гедимин с конкурентами драться не стал. Вместо этого договорился поделить приобретения и заключил с Польшей союз, с одной стороны, против Ордена, с другой, против Орды.

Но и Узбек не намеревался безучастно наблюдать, как его улус растаскивают все кому не лень. В 1325 г. он мобилизовал татарские тумены, призвал русских вассалов и бросил их на Литву. Погромили ее капитально, спалили десятки городов, привели в Орду бесконечные колонны пленных. Гедимин озаботился, конфликт оборачивался слишком серьезными убытками. Предпочел пойти на уступки, и в завоеванных им русских княжествах установилось двойное подчинение. Они признавали своим государем Гедимина, но по-прежнему платили дань хану.

Вот в такой обстановке ко двору Узбека прибыл Юрий Московский. Дмитрию Грозные Очи сразу сообщили, что его соперник уже в Орде, он примчался следом. Однако Узбек не спешил решать их судьбу. Тянул, размышлял, шел месяц за месяцем. А горячий тверской князь распалял себя злобой, сгорал от нетерпения. Наконец, не выдержал, вздумал отомстить сам. 21 ноября 1325 г. был великий праздник, Введение во храм Пресвятой Богородицы. Но это был и канун годовщины казни Михаила Тверского – 22 ноября. Дмитрий подготовился заранее, изучил маршрут, по которому Юрий ходил в церковь. Сам Дмитрий входить в храм явно не собирался – он отправился из дома вооруженным. Подкараулил Юрия на улице и нанес смертельный удар мечом…

56. Иван Калита  и  царство  последних времен

Так уж получилось, что Юрий III Московский частенько отлучался из своей столицы, подолгу жил в Орде, воевал, путешествовал, а в Москве от имени брата распоряжался Иван Калита. Последние четыре года своей жизни Юрий вообще провел вдали от дома, водил в походы новгородцев, строил Орешек, окольными дорогами пробирался в Сарай. Княжеством снова правил Иван, теперь уже официально, получив от Узбека ярлык на Москву. Братья сохранили тесную дружбу. Младший тайком, чтобы не дать врагам повода для доносов, сообщал старшему о настроениях в Орде, в Твери. Во время пребывания в Новгороде и последней поездки в Орду Юрий был спокоен за свой тыл. Твердо знал, Иван его не подведет.

А учить, как управлять княжеством, Калиту не требовалось, он уже привык руководить самостоятельно и умел это делать лучше Юрия. Да и получше остальных тогдашних князей. Летописи рассказывают как о великом достижении – он извел в своих владениях разбойников. Только он, и никто другой. Впрочем, очистить землю от разбойников было и впрямь сложно. Брались за топор и кистень крестьяне или горожане, оставшиеся без кола и двора после татарских погромов. Отправлялись шалить на дорогах слуги и дружинники разорившихся князей. Если даже тверские властители считали допустимым подкараулить в лесу и ограбить соперника, то чего было стесняться рядовым воинам, которым князь и боярин не платят? А то и наоборот, поощряют погулять, разжиться добычей?

Калита искоренял преступность разными методами. Важную роль играло рачительное хозяйство, в его княжестве любой человек имел возможность не разбойничать. Хочешь честно служить – иди к князю, он зачислит тебя по способностям, обеспечит. Хочешь честно трудиться – опять же, князь поможет, выделит землю, ссуду. А уж если не хочешь, если тебя по натуре тянет к воровству и душегубству, не обессудь, разговор будет иной. Среди дружинников Калита навел образцовую дисциплину, они своими обязанностями не пренебрегали. Едва долетали известия о злодеянии, с ближайшего погоста мчались всадники, поднимали крестьян, вылавливали лиходеев и отправляли по назначению, в темницу или на ближайший сук. Прекращение разбоя и надежная защита подданных оказывались очень важными. На спокойную московскую землю ехали купцы, ремесленники. А где они – там и казне прибыль.

Князь Иван давно уже не был увлеченным юношей. Он стал опытным властителем, отцом большого семейства. Юрий, лишившись второй жены, остался без сыновей, а у Ивана они рождались один за другим – Семен, Даниил, Иван, Андрей. Но даже в семейной жизни Калита отличался от других князей. Обычно они давали детям имена знаменитых властителей, святых воинов. Духовный склад Калиты был совсем иным. Все четверо его сыновей были крещены в честь святых монахов: Симеона Столпника, Даниила Столпника, Иоанна Лествичника, Андрея Критского. Калита искренне чтил подвижников, призывал их быть покровителями детей, старался черпать мудрость в их трудах и примерах их жизни. И Господь благословил его не только потомством…

Митрополит Петр состарился, давали о себе знать болезни. Он уже не мог, как прежде, разъезжать по всей Руси и проводить в дороге целые годы. А Переяславль-Залесский, выбранный сперва Петром, плохо подходил для постоянного жительства. Сейчас он принадлежал к великому княжению. Переходил, как и стольный Владимир, из рук в руки вместе с ханским ярлыком, без постоянного хозяина стал приходить в запустение, переяславцы уходили в Москву. Очередной великий князь Дмитрий Грозные Очи относился к святителю так же неприязненно, как его отец. А митрополит в своем служении нуждался в поддержке сильной светской власти. Около 1322 г. он окончательно поселился в Москве.

В продолжавшемся противостоянии московских и тверских князей он все равно не принял сторону Даниловичей, св. Петр был выше этого. Но он платил за добро добром, а Калита стал его настоящим другом. Построил в Кремле двор для митрополита, заботливо опекал и оберегал его. В ответ святитель помогал ему духовно, своими наставлениями. Какими? Об этом нам известно из приписки к Сийскому Евангелию с похвалой Ивану Калите: «О сем бо князи великом Иване пророк Езекия глаголет: «В последнее время в опустевшии земли на запад встанет Царь, правду любя и суд не по мзде судяй ни в поношение поганым странам. При сем будет тишина велья по Русской земли и воссияет во дни его правда»… О сем бо песнословец глаголет: «Постави, Господи, законодавца над нами, да разумеют языци, яко человецы суть»… Сирым в бедах помощник, вдовицы от насильник изымая, яко от уст львов…»

Царь последних времен. Царь Правды. К такому служению призывал Калиту св. Петр. Конечно, Царь Правды – это был идеал. Но именно к такому идеалу должен был стремиться Иван Данилович – и за это Господь помилует Русскую землю, возвысит самого правителя. Мало того! На том же самом идеале Царя Правды будут строить свое правление все последующие государи, превратившие Русь в великую мировую державу! Дмитрий Донской, Василий I, Василий II, Иван III, Василий III, Иван Грозный, Михаил Федорович, Алексей Михайлович… Одна цепочка, «удерживающих» князей, оборвалась. Иван Калита стал первым в новой цепочке. Хотя это было чрезвычайно трудно, стать первым. Сам идеал Царя Правды был для XIV в. абсолютно непривычным, новым, неожиданным. Князья руководствовались совсем иными стереотипами поведения. А их стереотипы оборачивались потоками крови…

Дмитрий Грозные Очи был уверен, что хан до сих пор ценит его и покровительствует. Иначе разве решился бы он убить противника без суда, прямо в ханской ставке? Он очень ошибся. Узбек увидел – его вассал занесся, слишком много возомнил о себе. Хан уже успел разобраться в той клевете, которую тверичи навешали на Юрия. Но сказывалось и то, на что надеялся покойный московский князь, политические перемены. Гедимин согласился, чтобы Поднепровье и Волынь платили дань в Орду, однако Узбек насчет него не обольщался – литовский государь останется врагом и при первом удобном случае отбросит навязанные ему условия. Было уже ясно, притянуть Литву в союз через родство с Дмитрием – дело пустое. Вторую свою дочь Гедимин выдал за наследника польского престола. Как бы он, наоборот, через жену-литовку не утащил у Орды Тверь, а то и всю Русь.

А при таком раскладе зачем нужен был Дмитрий? Хан велел арестовать его и забить в колодки, тело Юрия отправить на родину и похоронить как законного князя. «И плакася по нем брат его князь Иван и весь народ от мала до велика плачем великим зело» – москвичи любили покойного, он защищал свое княжество, расширил его, спас от тверских и литовских нападений. Свое отношение к убитому однозначно выразил и святой митрополит Петр. Юрия он хоронил очень торжественно, отпевал лично, вызвал архиепископа Новгородского, епископов Ростовского, Рязанского – и Тверского тоже. Отпевали они князя как «невинно убиенного» [8].

Но трагедия стала и наглядным примером для дальнейших бесед св. Петра и Калиты. А они теперь встречались каждый день. Жили-то рядышком, в узком пространстве Кремля. Считай, в одном дворе. То князь вечерком заглянет к митрополиту, то св. Петр зайдет к князю. Он объяснял: идти теми же путями, как Юрий и Дмитрий Грозные Очи, нельзя. Они ведут в тупик. Зло порождает зло, и выхода из заколдованного клубка не будет…

Похоронив брата, Калита очередной раз повел себя не так, как это сделало бы большинство его современников. Князь не поехал в Орду и не посылал бояр участвовать в суде над Дмитрием, выдвигать обвинения против него. Простил убийцу. По крайней мере, не стал предпринимать никаких шагов. Предоставил наказание Богу, строго по Писанию: «Мое мщение и Аз воздам». А поскольку Господь отдал Русь хану, пусть Узбек сам вынесет приговор. Калита не сделал ничего, чтобы повлиять на его решение.

Митрополит поучал князя – для торжества Москвы, для собирания вокруг себя русских земель не нужно мелочно грызться за первенство. Путь к возвышению принципиально иной. Москва должна стать духовным центром страны. Для начала надо построить каменный собор. Тогда и другие митрополиты последуют примеру Петра, поселятся здесь. У них будет достойный храм для богослужений, этот храм станет и их усыпальницей, «и сам прославишься, и сыновья и внуки твои в роды, и град сей славен будет во всех градах русских, и святители поживут в нем, и взыдут руки его на плеща враг его, и прославится Бог с ним».

В данное время произошло еще одно событие. Вроде бы, не слишком значительное, князь Иван всего лишь увидел сон. Но современники обратили на него внимание, сочли знаменательным, отразили в летописях. Во сне Калита с боярином Протасием ехал по широкому полю возле Москвы, и перед ним вдруг предстала высокая гора, вершина была покрыта снегом. Он стал быстро таять, затем растворилась в воздухе гора. Митрополит Петр истолковал сон: «Гора великая – ты, государь, а снег на горе – это я многогрешный». Начал снег таять – вскоре митрополиту умереть, а потом и князю придет черед. Петр предсказал, что князь заранее узнает о приближении смерти, к нему явится некий старец и будет толкаться у дверей. Но останется «поле великое – твое государство Московское»…

На месте видения Калита основал Высоко-Петровский монастырь с храмом в честь Боголюбской иконы Божьей Матери. Не какой-то другой, а Боголюбской! О ней уже почти забыли, но ведь и она отображала видение – явление Пресвятой Богородицы св. князю Андрею. Иван Данилович вспомнил великого устроителя Владимирской Руси, признавал себя его преемником, просил Божью Мать взять его под покровительство.

А 4 августа 1326 г. в Москве был заложен каменный собор Успения Пресвятой Богородицы. И здесь-то уж князь Иван и св. митрополит Петр обозначили еще более четкую, однозначную линию. Праздник Успения особо почитался русскими людьми, в его честь освящались главные храмы когда-то блестящих столиц. Успенским собором была Десятинная церковь Киева. Великолепный храм Успения украшал Киево-Печерский монастырь. От них перенял преемственность Успенский собор Владимира. Калита смело проводил от них преемственность дальше – к Москве.

Археологи выявили на территории Кремля остатки двух более древних каменных фундаментов. Может быть, эти храмы были заложены, а потом поразмыслили и возвели на каменных фундаментах деревянные стены. Во всяком случае, летописи называют Успенский собор «первой каменной церковью на Москве», и раскопками установлено, что она была совсем не маленькой. Это был весьма внушительный храм, по размерам он почти не уступал современному Архангельскому собору Кремля.

Откуда же Калита взял средства на столь монументальное строительство? Ведь ему приходилось отсылать изрядную дань в Орду, отстегивать «подарки» ханским послам, чиновникам, баскаку, содержать собственную дружину и двор. А Москва не имела таких источников богатств, как Новгород… Впрочем, она не вела заморской торговли, не собирала оброк с северных племен, зато она имела умного и трудолюбивого князя, и кто-кто, а Иван Данилович сумел найти источники. Он всего-навсего навел в княжестве порядок.

В остальных русских землях таким же образом, как и в Москве, собирались подати для князя и для ордынского «выхода», но изрядную долю разворовывали сами же сборщики. Вслед за ними грели руки бояре, отвечавшие за сбор дани. Князья оказывались перед фактом, для выплаты хану денег не хватало, восполняли недостачу из собственного кармана. Латали одни дыры за счет других, а до контроля над подчиненными ни у кого руки не доходили. У Калиты дошли. Потому он и мог строить храмы, носить сумку с монетками для нищих.

Москва радовалась – в Кремле стали подниматься стены большого собора. Это было общее событие для всех горожан. Радость для каждого. Ходили смотреть, передавали друг другу что нового на стройке, насколько храм подрос за день, за неделю, месяц. Тем временем в Орде царило затишье. Но оно было настороженным, обманчивым, оттуда тоже ждали новостей. Дмитрия Грозные Очи Узбек возил за своей ставкой аж 10 месяцев. Прикидывал «за» и «против», вдруг еще пригодится? Оценивал поведение Литвы. Наконец, вынес вердикт: не пригодится. 15 сентября 1326 г. Дмитрий был отдан под нож палача. Вместе с ним казнили князя Александра Новосильского – то ли он был другом и сообщником Дмитрия, то ли за какую-то иную вину.

Только после этого хан вызвал к себе претендентов на великое княжение: младшего брата Дмитрия Александра и Ивана Калиту. Александр повел себя так же, как его отец и брат. Рвался к владимирскому престолу в прямом смысле «любой ценой». Сыпал без счета взятки, давал любые обещания. А Калита, видя такое дело, вообще не стал участвовать в торге. Раздал лишь обязательные подарки хану, женам, главным вельможам, а от спора отступил. Узбек, поразмыслив, остановил выбор на Александре.

Не только из-за мнений подкупленных придворных. Хан знал их повадки и умел вырабатывать независимое мнение. Он полагал, что Александр после казней отца и брата станет особенно рьяно выслуживаться, из кожи вон лезть. А Литва по-прежнему тревожила Узбека, и в его голове вызрел план: держать Гедимина под постоянной угрозой. До сих пор ордынские контингенты были сосредоточены в южных степях. А если разместить сильный татарский отряд на севере, вблизи литовских границ? При первом же враждебном выпаде Гедимина этот кулак вместе с русскими ударит по его тылам. Александр, распалившись мечтами о великом княжении, соглашался на все. Безоглядно наобещал принять в Твери татар и содержать их.

Как только хан отпустил князей, Калита первым покинул Сарай. Он очень спешил, надеялся застать в живых митрополита. Петр чувствовал, что дни его сочтены, и напоследок сослужил Москве еще одну великую службу. В строящемся Успенском соборе он собственноручно соорудил себе гробницу. О Петре уже при жизни шла молва как о святом, и он намеревался освятить Москву собственным погребением. Собираясь в последний путь, св. Петр расстался со всем имуществом. Созвал московское духовенство, митрополичих слуг, каждого наделил каким-нибудь подарком. Остальное раздали в милостыню. В ночь на 21 декабря 1326 г. святитель ушел в мир иной. Ушел нищим, не имея ничего.

Калита гнал коней во весь опор, но опоздал на день. Сам нес гроб митрополита вместе с московскими боярами. Один иноверец клялся, будто видел, как св. Петр приподнялся в гробу, благословил князя и собравшийся народ. Иноверец после этого крестился, а возле места захоронения начали совершаться чудеса. Иван Данилович велел записывать их, составить краткое житие. Уже в первой половине 1327 г. во Владимире был созван церковный собор, утвердивший местное почитание св. Петра. На соборе присутствовал и великий князь Александр Тверской. Вряд ли ему понравилось, что у Москвы появился свой святой. Но в данный момент ему никак нельзя было ссориться ни с Церковью, ни с Калитой.

Положение Александра и без того было плачевным. В Орде он по уши влез в долги, а на нем повисли еще и отцовские. В Тверь он вернулся с толпой ростовщиков-кредиторов. Летописец сообщал: «Тогда же приде из Орды князь Александр Михайлович Тверской и татарове с ним, должницы его». Князь силился рассчитаться с алчной бандой, отдавал ей на откуп рынки, промыслы, сбор пошлин и податей. Ростовщики с лихвой возвращали свои денежки, подчистую обирали тверичей, по княжеским деревням забирали в счет долга детей и девок на продажу.

Но ордынских дельцов оказалось еще недостаточно. Настало лето 1327 г., и в Тверь явился татарский отряд во главе с племянником Узбека Чол-ханом, в русских источниках – Щелканом Дюденевичем. Александр обязательства выполнил, расквартировал воинов прямо в городе, Чол-хана поселил в собственном дворце. Татары с горожанами не считались, требовали обслуживать себя, бесцеремонно лезли к женам, без платы присваивали любые понравившиеся вещи. Атмосфера в Твери быстро накалялась…

Пророчество св. Петра о возвышении Москвы сбылось очень скоро. Два княжества пошли разными путями, и два события произошли почти одновременно. 14 августа, на праздник Успения Пресвятой Богородицы Москва ликовала – в этот день освящался замечательный собор, построенный стараниями Калиты и митрополита Петра. В Твери тоже отмечали Успение. Разговлялись после поста, подвыпили. На следующий день, 15-го, стал собираться большой базар. А дьякон Дудко повел к реке поить кобылу. Ему встретились татары и без долгих разговоров отняли лошадь – она была упитанной, можно вкусно пообедать. Ошеломленный их наглостью Дудко воззвал к окружающим: «Люди тверские, не выдайте!»

Это стало искрой в массе горючего материала. Накопившееся возмущение прорвалось. Люди взялись за колья и дубины, кинулись бить татар. Те кликнули на помощь товарищей, выхватили сабли. Полилась кровь, упали тверичи с раскроенными черепами. Но их смерть только подхлестнула общий гнев. Загудел набатный колокол. Горожане вооружались кто чем, стекались на площадь. Их возглавили бояре Борисовичи, тысяцкий и его брат. По улицам закипела сеча. Князь Александр пробовал сдержать народ, «видя озлобление людии своих и не могы их оборонити, терпети им веляще». Да уж какое там «терпети веляще»! Терпение кончилось. Стихия больше не повиновалась князю, крушила ордынцев.

Чол-хан с остатками отряда отступил к дворцу. Александр, видимо, сделал последнюю попытку спасти ханского племянника, впустил в свои палаты. Но за татарами хлынула разъяренная толпа, она и самого князя готова была растерзать. Ему ничего не оставалось делать, кроме как принять сторону восставших. Дворец подожгли, Чол-хан и его воины сгорели. По всему городу народ убивал ненавистных ростовщиков. Их рубили, топили, кидали в костры. Вместе с ними уничтожили ни в чем не повинных купцов, ордынских и даже «хопыльских» (кабульских – из Афганистана) [93]. Спаслись лишь татарские пастухи, сторожившие табуны за городом. Они бежали в Москву.

Калита принял их, обласкал, «с честью» и охраной отпустил в Орду. Осуждать ли его за это? У москвичей тоже накопились немалые счеты к татарам. Но князь отдавал себе отчет, что за всплеск буйной волюшки последует расплата. Очень и очень жестокая. И обрушится она не на одну лишь Тверь. Над всей Русью повис ужас… Да и было от чего ужаснуться. Узбек, узнав о гибели племянника с отрядом, пришел в ярость, «рыкаша аки лев». В Орде покатилась резня, перебили множество русских купцов, ремесленников, невольников. Рязанский князь Василий не имел никакого отношения к мятежу, просто приехал к хану в неподходящий момент – Узбек приказал казнить его.

Лишь позже разобрались, что восстала не вся Русь, а только Тверь, и царь несколько поостыл. По дорогам помчались его гонцы. Хан срочно вызывал к себя Калиту, Александра Суздальского, других князей. В Орде они застали масштабные военные приготовления. Собиралось пять туменов. Пятьдесят тысяч всадников! Этого вполне хватило бы, чтобы опустошить все северные земли. Командовать карателями хан назначил темника Федорчюка. Князьям было предложено присоединиться к нему. Кто посмел бы отказаться? Как только замерзли реки, полчища по льду Волги двинулись на Тверь.

На ее стороне не выступил никто, княжество осталось в одиночестве. Александр Тверской мог бы возглавить подданных и погибнуть в бою. Мог, подобно отцу, отправиться к хану с повинной, купить прощение тверичей собственной жизнью. Но тверские князья предпочли скрыться. Мать Александра и его братьев Константина и Василия приняли новгородцы, устроили пожить в пограничной Ладоге. Хотя самого Александра они принять отказались, это выглядело бы открытым вызовом Орде. Тогда князь обратился в Псков. Его граждане по-прежнему враждовали с Новгородом, и из противоречия поступили наоборот. Новгородцы не пустили к себе гонимого героя, врага татар? Пускай все знают, какие они! Зато мы пустим, даем ему убежище!

А страшная Федорчюкова рать налетела на обезглавленное мятежное княжество. Кто-то пытался спрятаться, кто-то вступал в последний бой без малейшего шанса уцелеть, без командования, разрозненно. Оба города княжества, Тверь и Кашин, слободы, села, были стерты с лица земли. Жителей «мечи иссекоша, а иные стрелами исстреляше и всяким оружием погубиша», массу народу захватили в полон. Тверичи ненавидели Калиту, их летописец обвинял, что Иван Данилович был у татар «вожем» (проводником). Это, разумеется, ложь. Тверь все равно была обречена, с Калитой или без него. А русские дороги татары прекрасно изучили, проводники им не требовались.

На самом-то деле московский, суздальский и прочие князья, сопровождавшие с дружинами Федорчюкову рать, спасли тысячи людей – тех, кого сами набрали в плен и увели к себе во владения. Неужто лучше было шагать среди зимы в Сарай, замерзать по дорогам, а уцелевшим попасть на ордынские или генуэзские невольничьи рынки? Калита и Александр Суздальский, участвуя в походе, старались избавить от катастрофы и собственные княжества. Ведь Тверской землей погромы не ограничились. 50 тыс. карателей бесчинствовали всюду на своем пути. Крепко досталось нижегородским, костромским, ростовским, ярославским селениям. «И бысть тогда всей Русской земле велия тягость, и томление, и кровопролитие от татар».

Современники писали, что ордынцы отбирали имущество, скот, коней, хватали женщин и девушек «по своей воле» и держали у себя в наложницах, а тех, кто противился насильникам, «мучаху и убиваху». От Твери рать повернула в новгородские пределы, истребила Торжок и его окрестности. Хотела идти на Новгород, но оттуда прибыли послы, заверили, что князя Александра у них нет, заплатили 5 тыс. рублей татарским предводителям. Ордынцы уже устали от резни, были перегружены добычей и полоном, и повернули назад. Но татарский гнев до конца не утих, убийства продолжались. По неизвестной причине был казнен еще один рязанский князь, Иван Ярославич. Может, ослушался хана, не пошел с татарами? А может, просто по доносу, неосторожно выразил сочувствие тверичам.

Остальных русских князей Узбек вызвал к себе летом 1328 г. Ярлык на сожженную Тверь он отдал младшему брату скрывшегося Александра, Константину. Ярлык на сожженный Кашин третьему из братьев, Василию. Но восстание очень серьезно напугало хана. Он начал задумываться, а если настанет день, и против Орды поднимется вся Русь? Узбек обжегся с Александром, посчитав, что он будет самым верным, и сейчас не верил ни одному из князей. Передавать власть любому из них казалось опасным, и хан решил разделить ее. Вместо одного великого князя назначил двоих, чтобы при необходимости использовать их друг против друга. Старшим из великих князей объявил Калиту, вторым Александра Суздальского, а великокняжеские владения распределялись на две части.

Александру, кроме его Суздаля, отходили Владимир, Нижний Новгород и Городец. Калите достались Переяславль, Кострома и Новгород. Но хан добавил ему и «довесок», половину Ростова. Здешние князья совсем обнищали, были не в состоянии платить ордынский «выход», и Узбек перевел часть княжества в подчинение Ивану Даниловичу, пусть исправляет положение. Что ж, Калита отказываться не стал. Мало того, в царском предложении он углядел реальный способ начать собирание Руси. Тут же, «не отходя от кассы», Калита «купил» еще три княжества – Углицкое, Белозерское и заволжский Галич! Впрочем, термин «купля», употребляемый в документах того времени, не совсем точный. Иван Данилович приобрел их на тех же условиях, что и половину Ростова. Принял на себя долги местных князей, обязался внести недоимки в Орду, а за это получил ярлыки на власть. Углицкие, белозерские и галицкие князья превращались в его «подручных», вассалов Москвы. Таким образом, стало воплощаться в жизнь предсказание св. Петра о величии будущего государства…

57. Иван Калита  и  «великая  тишина»

Летописцы сообщают: когда Калита получил великое княжение, «бысть оттоле тишина велика на 40 лет, и пересташа погании воевати Русскую землю и заклати христиан, и отдохнуша и починуша христиане от великия истомы, многия тягости и насилия татарского, и бысть оттоле тишина велика по всей земле». Сорок лет «тишины» – это казалось чудом! Но Иван Данилович как раз и ставил перед собой задачу утвердить мир. Нужно было добиться, чтобы ни в коем случае не возобновились усобицы. Пример миролюбия подал сам московский князь. Тверь лежала разграбленной и обезлюженной, но Калита даже не пытался унижать и притеснять ее, демонстрировать свое превосходство. Напротив, завязал тесную дружбу с Константином Тверским, благо тот был еще и женат на племяннице московского князя.

Но для «тишины» требовалось еще кое-что. Наладить четкую систему сбора татарской дани. Епифаний Премудрый в житии св. Сергия Радонежского однозначно перечисляет причины разорения Ростова. Здешние правители, бояре, горожане оскудели «частыми хоженьми с князем в Орду, частыми ратьми татарскими еже на Русь, частыми послы татарскими, частыми тяжкими даньми и выходы еже в Орду…» Эти причины были общими и для других княжеств, а в результате получался замкнутый круг. Князья и их подданные не могли платить дань, из Орды ехали понукать послы, и их требовалось ублажать, платить дополнительно. Потом приходили рати выколачивать недоимки, устраивали полные безобразия.

Калита постарался изменить ситуацию. «Частые хождения» князей в Орду, где они склочничали и оставляли все свои деньги, московский государь пресек. Отныне все дела с ханским двором велись только через великого князя. Сбор и отправка дани тоже стала осуществляться не отдельными князьями, а централизованно, через Москву – иначе поедут князюшка или его бояре дань сопровождать, да и не удержатся, начнут копать под соседей, раздавать взятки.

Ну а внутри княжеств, переданных ему, Калита взялся устанавливать такой же строгий контроль, как у себя в Москве. Как уже отмечалось, значительная часть дани расхищалась местными чиновниками, и для искоренения этого зла великий князь не останавливался перед суровыми мерами. Осенью 1328 г. в Ростов нагрянули московские воеводы Кочева и Мина, принялись собирать недоимки. Вычислить воров было не трудно. Капитально и целенаправленно протрясли городскую верхушку, а «самого градоначальника, старейшего боярина ростовского по имени Аверкий повесили вниз головой», били и измучили, оставив полуживого. Ростовчане, конечно, возмущались – жестоко…

А разве не жестоко, если пожалует татарский «лютый посол», его воины станут терзать и лупить людей, угонять за долги в рабство? Причем вор-боярин не пострадает, откупится. Угонят детей и жен простых горожан и крестьян. Тех, кто своевременно уплатил подати, украденные княжеским окружением… Выслуживался ли Калита перед ханом? Да, он добросовестно исполнял возложенную на него неблагодарную обязанность, исправить положение со сбором дани. Но парадокс заключался в том, что это было и в интересах Руси. Рождалась та самая «великая тишина». Прекращались визиты «лютых послов», рейды карательных ратей. Русь оправлялась от нашествий – и усиливалась.

Но поддерживать мир и спокойствие было ох как непросто! Чуть не разыгрался конфликт из-за назначения митрополита. Св. Петр готовил себе в преемники архимандрита Феодора. Естественно, это была лучшая кандидатура и для Калиты. Однако константинопольский патриарх Исайя Феодора не утвердил. Византия уже дышала на ладан, но упускать Русь из-под влияния упрямо не хотела. Как же можно было поставить второго русского митрополита подряд? Возникла бы традиция. После второго русские определят третьего, четвертого митрополита из своих… Патриарх назначил на этот пост грека, своего придворного клирика Феогноста. Но Иван Данилович не стал повторять ошибку тверских князей, отвечать враждой и неудовольствием. Не прошла его кандидатура – что ж, пусть будет так. Принял византийца радушно и почтительно, старался посоветоваться с ним по важным вопросам.

Зато конфликт с бежавшим в Псков Александром Тверским готов был разразиться новым пожаром. Узбек не стал посылать очередное войско в псковские леса и болота. Поручил русским князьям самим изловить и доставить в Орду провинившегося. В целом, это было неплохо. Пока татары дойдут до Пскова, сколько они княжеств проутюжат? Но попробуй-ка выполнить приказ хана! Для начала Калита уговорил Константина Тверского обратиться к брату с письмом – пусть добровольно явится на суд в Орду и избавит Русь от грозящих ей бедствий. Потом написал Александру лично. Тот не отреагировал и жертвовать собой не спешил. Иван Данилович на это не очень и рассчитывал, просто предпринимал формальные шаги, вдруг получится спустить дело на тормозах?

Не получилось. Последовало грозное напоминание Узбека. Тут уж мешкать было нельзя. Два великих князя показали крайнее усердие, созвали дружины всех вассалов, и в начале 1329 г. большое войско выступило на запад. Присоединились даже братья Александра, Константин с Василием, куда им было деваться? В марте дошли до Новгорода. Но Калита явно не желал доводить дело до войны. Остановился лагерем, в Псков отправили совместное посольство великих князей и новгородцев, уговаривать Александра покориться. Он и на этот раз остался глух. А псковичи вообще раззадорились, принялись готовиться к обороне, связались с Ливонским Орденом, предложили ему заключить союз…

Вот это было гораздо хуже. Раньше речь шла только о беглеце, а теперь Псков противопоставил себя всей Руси. Но все равно, Калита предпочитал обойтись без крови. В Новгород как раз прибыл митрополит Феогност, он объезжал новую паству и намеревался торжественно возвести Ивана Даниловича на новгородский престол. Московский и суздальский князья обратились в нему, чтобы он вмешался. Грек заупрямился, отказывался. Он руководствовался византийскими инструкциями, а Константинополь предостерегал его от участия в русских дрязгах, от поддержки тех или иных князей. Но ему напомнили, что Калита и Александр Суздальский выполняют волю Узбека. Стоило ли новому митрополиту портить отношения с ханом?

Феогност согласился, потребовал от Александра Тверского ехать в Орду. Тот опять не послушался, но митрополит показал, что умеет быть очень даже решительным, отлучил от Церкви и князя, и всю Псковскую землю. Затворились храмы, прекратились службы, крещения, отпевания. А шел Великий пост, люди привыкли в это время каяться, причащаться… Псковичи растерялись, испугались. Иван Данилович еще и «подтолкнул» их, с княжескими войсками и новгородцами двинулся к Пскову. Специально тащился помедленнее, «не хотя пскович разгневати». Пускай призадумаются, осознают свое положение. Как раз наступила весенняя распутица, а Калита повел рать по низменным болотистым местам – тут уж никто не смог бы придраться, что князь недостаточно энергично выполняет ханский приказ. За три недели проползли 150 верст и встали у Опоки. Начали так же, не торопясь, готовиться к осаде.

Но Калита добился именно того, к чему стремился, нервы у псковичей не выдержали. Тверские летописцы восхваляли Александра. Дескать, он объявил – не хочет, чтобы из-за него страдали верные горожане. Новгородские летописи нарисовали более прозаическую картину: псковичи попросту «выпроводиша от себя князя Александра». Он уехал в Литву, а город направил послов к Калите. При его посредничестве между Новгородом и Псковом был заключен «вечный мир». Правда, обе стороны схитрили. Александр оставил в Пскове семью, явно намеревался вернуться. Но и Иван Данилович с союзниками этого «не заметили», выдачи родственников не домогались. Узбек поручил им ловить одного Александра, а не его супругу и детей. Князья исполнили приказ хана, сделали все возможное, чтобы схватить беглеца. Не смогли, улизнул – что ж поделать? А главное, удержали Псков в составе Руси, и избежали междоусобной драки. С чистой совестью отправились по домам.

Подобные встряски были пустыми и ненужными, но они были шумными, задевали множество людей, городов, и занимали целые страницы летописей. Хотя самое основное совершалось в промежутках между ними. Иван Калита тихо и незаметно продолжал свою деятельность по устроению Руси. Уж он-то понимал, что ордынские «купли» – вещь совершенно ненадежная. Завтра хану попадет вожжа под хвост, и он, невзирая ни на какие «купли» передаст ярлыки кому-то другому. Московский государь старался привязывать к себе русские земли и другими способами. Выдал дочь Марию за ростовского князя Константина, вторую дочь Феодосию – за белозерского Федора, третью, Евдокию – за ярославского Василия.

Это были связи «сверху». А устанавливались и «снизу», по всей толще. Калита исподволь начал ломать удельные границы. Смешивать русских людей, чтобы они осознавали себя не москвичами, ростовцами, белозерцами, а снова принадлежали к одному государству, одной общности. Для обнищавших жителей иных княжеств Калита предоставил возможность поправить благосостояние. Но для этого им надо было перебраться в Московское. Князь выделил им пустующие участки, в том числе мало заселенную лесную область Радонеж, «льготу людем многу дарова, и ослабу обещася тако же велику дати». Сюда стали стекаться сотни и тысячи переселенцев. Среди них был и разорившийся подчистую ростовский боярин Кирилл с сыном Варфоломеем, будущим св. Сергием Радонежским…

А в это же время сам князь и его бояре покупали в соседних княжествах села, деревеньки, пустоши. Оскудевшие владельцы отдавали их подешевке, а Калита всячески поощрял сделки. Если было нужно, давал льготные займы хорошо зарекомендовавшим себя боярам, дружинникам, слугам. В тех же ростовских, белозерских, ярославских, угличских, галичских землях ширились московские вотчины. Попробуй-ка теперь отдели их! Княжества прирастали к Москве не только внешне, по ханскому решению, а на самом деле, превращались в одно целое.

Их единство Иван закреплял и законодательно. Нет, он не добивался, чтобы удельные княжества официально признали его своим хозяином. В XIII в. получить подобное признание было абсолютно невозможно. Хозяином был хан, а Иван оставался его верным слугой. Но он, пользуясь правами верного слуги, принялся разрабатывать и вводить для них общие законы. Современники сравнивали Калиту с Юстинианом, он собирал и сводил воедино «правды» и «судные грамоты» разных княжеств, согласовывал с греческим церковным правом. А общие законы объединяли и Русь. К этому времени уже установилось, что право суда принадлежало всем вотчинникам – князю, боярину, городу, крупному монастырю. Калита подтвердил данное право, но судить они должны были по одинаковым правилам.

Кроме того, он ввел существенную оговорку. Вотчинники могли судить своих людей по всем делам, «опричь татьбы, и разбоя, и душегубства». Расследование и наказание самых серьезных преступлений великий князь оставлял за собой и своими наместниками. А таким образом, он становился общим верховным судьей для всей Северной Руси. Кто был недоволен решениями удельного князя или боярина, мог обратиться в Москву. Ну а вдобавок ко всему, Калита обеспечил себе достаточные полномочия, чтобы очистить «Русскую землю от татей и разбойник». Собственное княжество очистил, взялся за другие.

Местные вотчинники с их ограниченными силенками были не в состоянии справиться с такой задачей. Иное дело великокняжеские дружинники. А они теперь жили в каждом княжестве, владели там землями, могли присматривать за порядком. Информировали государя, если нужно, получали от него подмогу. В результате московские дружины начинали играть роль общих правоохранительных органов, защитников населения. Хороших слуг Калита жаловал, награждал, но и бездельничать не позволял, требовал исправного исполнения обязанностей. Позволял прикупать вотчины на стороне, а своими наследственными и приобретенными землями не разбрасывался. Давал их воинам и чиновникам не в вотчины, а в поместья. Пока служишь ты или твои дети – владей. Не будешь служить – возврати великому князю. Система поместий помогала и экономить казну. Слуги получали все необходимое с выделенных им деревенек, денег на них государь не расходовал.

А пополнял казну Иван Данилович всеми возможными способами. Он оказывал всяческое покровительство торговле. Положение Москвы было не слишком удобным для купцов, главная трасса, по которой текли товары, проходила по Волге, а от верховий реки, по ее притокам, на Новгород. Но Калита позаботился, чтобы центр торговли переместился из разгромленной Твери на великокняжескую территорию. На Мологе была организована первая на Руси крупная ярмарка, Холопий городок. Перекресток дорог выбрали удачно, он ничем не уступал Твери. Сюда стали съезжаться ордынские, среднеазиатские, русские, европейские купцы, во время ярмарки раскидывался город из тысяч шатров. Продавай и покупай в свое удовольствие, а московские воины обеспечат тебе порядок и безопасность.

Хотя Калиту интересовали не только купеческие доходы, благотворительностью для толстосумов он не занимался. Помог тебе великий князь получить прибыль – отстегни и ты великому князю. В дополнение к прежнему торговому налогу, «осьмичному» (восьмая часть стоимости товара), государь ввел еще один, «тамгу». А доставшиеся Калите Белозерское, Угличское, Галичское княжества представляли собой обширные лесные края. Прежние хозяева не видели в этом никакой выгоды. Ну что может быть хорошего в безлюдной глухомани? Иван Данилович поставил дело иначе. Он завел собственные ватаги охотников за пушниной, сокольников – ловчие птицы были экспортным товаром, стоили очень дорого. Создавались артели бортников, собирали в лесах мед диких пчел, в великокняжеских «варях» из него гнали хмельную медовуху. Государевы приказчики предлагали иноземцам отличный воск. Из глухомани потекли в казну ручьи звонкой монеты.

Но Калита не копил денег в сундуках. Что толку копить? Ордынцы пронюхают и вытрясут под каким-нибудь предлогом. Как и наставлял св. Петр, государь продолжал преображать Москву, превращать ее в духовную столицу Руси. Средства он вкладывал в самое главное, в храмы Божьи. У великого князя был хороший вкус, он не стеснялся советоваться с приближенными, со специалистами. Намечали места для строительства, выбирали архитектуру зданий, и вокруг Успенского собора, дополняя его, вырастал целый комплекс белокаменных церквей.

В 1329 г. был освящен небольшой стройный храм св. Иоанна Лествичника. К Успенскому собору пристроили придел Поклонения веригам апостола Петра. Калита перенес в Кремль Спасский монастырь, он стал придворным, настоятель получил сан архимандрита. Великий князь содержал обитель за собственный счет, на ее базе возникла своеобразная академия, центр богословия и книжной мудрости, из числа ученых иноков Спасского монастыря подбирались кандидаты в епископы. Кремль украсился еще одной церковью, монастырской – Преображения Господня. А потом был заложен большой собор во имя Архистратига Михаила. Ему предназначалась роль великокняжеской усыпальницы.

Правда, митрополит Феогност не спешил последовать примеру св. Петра, в Москве не поселился. Грек любил более теплый климат, жил в Киеве, потом на Волыни. Он до сих пор пытался отстаивать интересы византийской церкви, а Константинопольская патриархия полагала, что митрополит не должен связывать себя с кем-либо из князей. Иначе он вольно или невольно будет зависеть от этого князя. Пускай он остается выше светских властителей. На Волыни, среди слабых местных князьков, Феогносту вполне удавалось поддерживать такой статус… Но Иван Данилович не отчаивался. Вспоминал поучения св. Петра, что угождать надо не людям, а Богу, и все остальное приложится. В центре Москвы создавался чудный белокаменный ансамбль, достойный стать митрополичьей резиденцией.

А попутно и в самом деле приходили земные успехи! В 1331 г. умерли князь Федор Ростовский и великий князь Александр Суздальский. Русские правители, как обычно, собрались в Орде. В выигрыше оказался Калита. Он сумел добиться, чтобы Узбек уступил выморочную половину Ростовского княжества его зятю Константину. Получилось, что княжество объединилось, но сам Константин остался «подручным» Москвы. Хан наконец-то оценил и усилия Калиты по налаживанию сбора дани, передал ему все великое княжение с городом Владимиром.

В общем-то ситуация с двумя великими князьями продолжалась всего три года. Но она подорвала значение самого титула. Оказалось, что великих князей может быть несколько, и можно носить титул великого князя независимо от того, обладаешь ли ты стольным Владимиром. Постепенно разные русские властители взялись примеривать добавку «великих» к себе. Она стала означать только то, что, что над тобой нет другого великого князя. Если ты подчиняешься напрямую хану, если ты сам, а не через Москву, ведешь дела с Ордой и возишь туда дань, вот ты и «великий». Начали появляться тверские, рязанские, смоленские, нижегородские великие князья, даже великие князья крохотного Новосиля. Но Иван Калита четко отделил себя от прочих «великих». Он стал первым государем, который осмелился ввести в свой титул два ключевых слова – «великий князь всея Руси».

58. Иван Калита  и  Отверженный Камень

«Великая тишина» все время оставалась хрупкой и обманчивой. Разрозненная и недружная Русь была зажата между двумя хищниками. Один был сытым и обожравшимся – Орда. Второй, Литва, жадно насыщался, глотая целые княжества. В конце 1320-х гг. татары исподволь принялись вытеснять литовцев и поляков с Правобережья Днепра, в города снова приезжали баскаки с ханскими отрядами. Гедимин до поры до времени терпел, и положение запутывалось, возникали области с двойным, тройным подданством – литовско-ордынским, польско-ордынским, польско-литовско-ордынским. Назревала большая война. Кто бы ни победил, для Руси она грозила гибелью. С одной стороны ее бы жгли и резали литовцы, с другой вытаптывали и опустошали «покровители», татарские тумены.

Иван Калита это понимал. Но некоторые князья слепо тянулись к Литве, видели в ней освободительницу от Орды. Александр Тверской, бежавший к Гедимину, признал себя его вассалом, а через полтора года вернулся во Псков, и город принял его на княжение, да еще «из литовской руки». Теперь сам Псков втягивался в зависимость от Литвы. Узбек об Александре больше не напоминал. Ведь мятежный князь находился под защитой Гедимина, а войну с ним хан старался предотвратить или отсрочить.

Зато сам Александр громко напоминал о себе. Гедимин, хоть и оставался язычником, активно полез в церковную политику. Он обратился к патриарху, настаивал, чтобы в Литве учредили отдельную православную митрополию. Не без оснований полагал, что это облегчит ему покорение русских земель. Патриарх, естественно, возражал. Два митрополита оказались бы противниками – одному придется выполнять волю Узбека, другому Гедимина. А митрополит Феогност вел с литовцами трудные переговоры, силясь не допустить раскола церкви. Лавировал так и эдак, старался не раздражать оппонентов, «забыл» даже о том, что подопечный Гедимина Александр до сих пор находится под церковным отлучением.

Но отлученный князь с подачи литовского государя явно тащил Псков к отделению от Руси. Он тоже ударился в церковные интриги. Потребовал, чтобы в Пскове была учреждена отдельная епархия, не подчиняющаяся Новгороду. Архиепископом Новгородским в это время избрали Василия Калику. Он был не только духовным пастырем, но и незаурядным светским правителем – энергичным, хитроватым, расчетливым. Уступать власть над Псковом он, конечно, не пожелал. Митрополит вызвал к себе на Волынь новгородскую и псковскую делегации и поддержал Василия, рукоположил его в сан, а псковичам отказал.

Однако Калика был далеко не прост, он и стоявшая за ним группировка «золотых поясов» вели собственную закулисную игру. Возвращаясь с Волыни, архиепископ с боярами сделали крюк, поехали через Вильно. Встретились там с Гедимином, и была разыграна инсценировка. Литовский властитель якобы бросил их в темницу, а выпустил в обмен на обещание – дать его сыну Нариманту Ладогу, Орешек, Копорье и Карельскую землю. И не просто под управление, а «в отчину и дедину», в полное наследственное владение! Клятва, данная под угрозой, ничего не стоила, от нее легко было отречься. Фиктивное заточение понадобилось лишь для того, чтобы избежать обвинений в измене. На самом же деле Новгород вступил в тайный альянс с Литвой. Как и Псков, начал прощупывать почву к отделению.

Но и Орда преподносила новые сюрпризы. Когда Калите удалось наладить сбор дани с Северной Руси, хану этого показалось мало. В 1331 г. Узбек созвал князей и объявил: он увеличивает размер дани. Пояснил, что последняя перепись была в 1259 г. территория страны увеличилась, прибавилось население, поэтому и платить надо больше. Князья были ошарашены. Русь только-только начала приходить в себя после Федорчюковой рати, и на тебе! Посовещавшись, князья решили переложить разницу на Новгород. У него имелись лишние средства, он действительно освоил новые земли по Вычегде, Печоре, в верховьях Камы.

По старому договору новгородцы раз в 8 лет платили «черный бор» в Орду. Деньги собирались с Торжка, город на этот год освобождался от обычных податей в пользу Новгорода. Срок «черного бора» наступал как раз в 1332 г., но сейчас Калита потребовал дополнительно «закамское серебро». «Золотые пояса» об увеличении платежей даже слушать не хотели. Сослались на «крестные целования» с прежними великими князьями и с самим Калитой, где был утвержден размер дани. А запросы Узбека новгородцев как бы и не касались. Отмахивались, что это ваше дело. Иван Данилович расценил подобную позицию как измену общерусским интересам. Летом он приказал московским воеводам занять Торжок и Бежецкий верх.

Но прежние методы не сработали, теперь новгородцы чувствовали за собой силу, рассчитывали на Гедимина. Деньги-то у них в казне были, и немалые, однако архиепископ пустил их на иные цели. Принялся строить вокруг города мощную каменную стену с башнями, укреплял каменными стенами монастыри на подступах к Новгороду. В общем, всерьез готовился воевать. Что ж, тогда и Калита предпринял более решительные действия. Зимой 1332/33 гг. он отозвал из Новгорода наместников и повелел всем князьям выступать в поход. Впрочем, Иван Данилович и на этот раз не желал доводить до сражений. Он опять медлил, войско дошло до Торжка и остановилось на два месяца.

Такая тактика оказалась действенной. Новгородцы занервничали, к Ивану Даниловичу поехали их посольства, прибыл и сам Василий Калика. Предложил единоразовую выплату в 500 руб., а за это мир и подтверждение прошлых договоров. Великий князь оставался непреклонным, настаивал на увеличении дани за счет «закамского серебра». Но тогда и архиепископ пошел на откровенные демонстрации. Сразу с переговоров он отправился в Псков, его торжественно встретили, шумели о дружбе и братстве. В ходе визита Калика окрестил сына «литовского подручного» Александра Тверского. Одновременно новгородцы связались с Гедимином, и как бы по старому обещанию к ним пожаловал князь Наримант с отрядами. Принял крещение с именем Глеба, целовал крест на верность Новгороду, а горожане принесли ему присягу, отдали оговоренные крепости. Русским князьям запрещали иметь собственность в своей земле, а литовцу запросто отвалили три города и Карелию!

Теперь ни о каком наступлении на Новгород говорить не приходилось. Кому охота столкнуться с Литвой? Да и хан ни за что не позволил бы развязать войну с ней. Но Узбек вместо боевых действий продолжал свои излюбленные игры, выстраивал хитрые политические комбинации. Когда обстановка, вроде бы, зашла в тупик, он сделал точно такой же ход, как раньше с Дмитрием Горзные Очи… Калита вдруг направил посольство к Гедимину, сватал одну из его дочерей за старшего сына Симеона. Идею брака мог подсказать и одобрить только Узбек, без него никто не осмелился бы на столь вызывающий шаг. Хотя со стороны хана он был понятным и логичным. Через московского вассала Узбек протягивал Гедимину руку к примирению и союзу. А на будущее потомки русских и литовских великих князей могли стать для Орды ценными фигурами – претендовать на власть в спорных областях, в самой Литве.

Но и Гедимину ход показался выигрышным. Он собирался воевать с Орденом, для этого требовалось иметь прочный тыл, обезопасить восточные границы от татар. А кто на кого сможет влиять в будущем, Орда на Литву или Литва на Русь, у виленского властителя было свое мнение. В общем, хан оценивал выгоды с одной стороны, Гедимин совсем с другой, зато для Москвы комбинация получалась – лучше не придумаешь. Узбек делал на нее ставку, оказывал доверие, на какое-то время для нее устранялась угроза со стороны Литвы. Зимой 1333/34 г. на Русь доставили Айгусту Гедиминовну, окрестили с именем Анастасии, сыграли «великую свадьбу» с 17-летним Семеном…

Тосты великой свадьбы изрядно отрезвили новгородцев и псковичей. Становилось ясно, что Гедимин не против прибрать их к рукам, но вступать в войну за их права и «свободы» не собирается. А к митрополиту Феогносту обратился не только Калита, ему передали и ханский «намек»: до каких пор предстоятель Церкви будет поощрять откровенное неповиновение властям? Митрополит приехал во Владимир, вызвал Василия Калику на церемонию поставления Сарского епископа. Но новгородский владыка не обманывался, что церемонией дело не ограничится, прибыл «с дарами многими». Как протекали переговоры, известий не сохранилось, но Феогност крепко прижал Василия, и ему пришлось сдаться. От имени Новгорода он согласился отдать «князю Ивану на черный бор Вычегду и Печору». Через несколько месяцев в Москву наконец-то привезли «закамское серебро».

В 1335 г. Иван Данилович сам отправился в Новгород, торжественно возобновил пребывание на здешнем престоле, принял присягу. Узбек решил, что пора избавиться и от Александра Тверского, Калита привез новгородцам ханское повеление о походе на Псков. Но нет, от альянса с Литвой город все еще не отказался. Наримант-Глеб на время визита великого князя благоразумно уехал, однако оставил в Ладоге, Орешке и Копорье своих наместников. А приказ идти на Псков новгородцы наотрез отвергли. После долгих споров и пререканий Калите удалось всего лишь смягчить формулировку – что поход не отменен, а отложен.

А дружба с западными соседями оказывалась слишком ненадежной. В то же самое время, когда новгородцы цеплялись за надежды на литовцев, банды литвы ворвались в их владения и опустошили окрестности Торжка. Калита узнал об этом на обратном пути, немедленно собрал отряд новгородцев, присоединил свою дружину и послал их наказать хищников. Русским пришлось выдержать жестокий бой, немало московских и новгородских воинов сложили свои головы, но противника сломили, «литвы избиша без числа», разорили городки Осечен и Рясну. В Новгороде известие о вторжении и схватке с литовцами вызвало беспорядки. Значительная часть горожан требовала прекратить заигрывать с иноплеменниками, налаживать отношения с великим князем. Переругались, вооружались улица на улицу. Архиепископу еле-еле удалось предотвратить драку.

А Александру Тверскому даже без похода на него было над чем поломать голову. Тверские летописцы рассказывают, что он озаботился о потомстве – если умрет на чужбине, сыновья лишатся наследственных владений. Лучше уж погибнуть ему одному, но вернуть детям княжество. Вероятно, подобные сомнения имели место. Но его беспокоили обстоятельства совсем не такие благородные. За границей он промотался, «отдав имения своя, живяше во странах чужих в велием убожестве и нищете». Псковичи содержали князя скупо. Раз войны нет – получи на прокорм, и не более того. Александр ограничивать себя не умел, в Литве и Пскове он оброс новым окружением, сформировал новую дружину из русских, литовцев, немцев. Чтобы содержать ее, занимал деньги. Кредиторов успокаивал обещаниями – вот когда я сяду в Твери…

Но возвратить Тверь он мог только при поддержке Гедимина. Глядишь, и не одну Тверь… Однако Гедимин породнился с Калитой, новгородцы тоже сдавали позиции, все перспективы рухнули. Хотя Тверь мог вернуть Александру и другой властитель. Узбек. Почему бы и нет? Времени прошло предостаточно, вдруг простит? Сам Александр ехать не рискнул, в конце 1335 г. послал в Орду сына Федора прощупать почву. Он явился к хану с большими подарками, молил «со слезами многими об отце своем».

Узбека обращение Александра устраивало как нельзя лучше. В любом случае, князя требовалось выманить из Пскова. Несмотря на верную службу Калиты, царь не доверял ему. Он не был слепым, отдавал себе отчет, как крепнет и усиливается под властью Ивана Даниловича Москва. Как она дальше себя поведет? Более разумным выглядело вернуться к схеме соперничества, «разделяй и властвуй». А казнить вчерашнего мятежника было никогда не поздно. Узбек заверил, пускай князь приезжает лично, поклонится, покается, «тогда не отидет от меня без милости». Александр Тверской испросил благословения от митрополита, и все-таки колебался. Он появился было в Твери, но забрал оттуда Федора и сразу вернулся в Псков.

Почему? Потому что до князя дошли обнадеживающие известия из-за границы. В это время венгерский король Карл-Роберт и польский Казимир III заключили союз, договорились совместно бороться за юго-западные русские земли. К их коалиции примкнул галицко-волынский князь Болеслав-Юрий, принес присягу на верность венгерскому королю, а Казимиру III завещал свое княжество. Как Болеслав-Юрий, так и Казимир были зятьями и союзниками Гедимина. Скоро грянет! Ожидая войны, тайные переговоры с Литвой повел Смоленск. О них узнал Дмитрий Брянский, доложил хану. Узбек похвалил его, наградил ярлыком на Смоленское княжение, послал карательную экспедицию. Но смоляне отбились от татар и брянского князя, отпали от Орды и передались под покровительство Гедимина.

У Александра Тверского тоже всколыхнулись надежды. Он размечтался, что примеру Смоленска последуют псковичи с новгородцами, все-таки в Новгороде действовала сильная пролитовская партия, сорвала рейд Калиты на Псков. Но вместо этого два города снова поссорились между собой. Псковичи-то хотели отделиться не просто от Руси, а именно из-под власти Новгорода! Теперь поводом для размолвки послужили пошлины, которые отчислялись архиепископу. Псковичи отказались их платить, а Калика рассердился и проклял город. Но псковичи к его проклятиям и отлучениям отнеслись равнодушно. Знали, что у самого архиепископа неважные отношения с великим князем и митрополитом.

А шведы посмотрели на эти раздоры и рассудили: не пора ли поживиться? В 1337 г. напали, погромили Корелу, пытались захватить Ладогу. Их удалось отогнать, но новгородцы понесли огромные убытки, а шведский воевода Свен отказался от переговоров, намеревался продолжить боевые действия. Новгород забросил удочки к Гедимину, давай-ка, покровитель, выручи. Но он воевал с немцами и наживать нового врага не хотел. Заденешь шведов – они присоединятся к Ордену. Литовский государь не только сам не вмешался, но и запретил Нариманту. Он в Новгород не вернулся, еще и сына в Литву отозвал, чтобы его не втянули в бои со шведами. А своим наместникам в новгородских крепостях отписал, что их единственная задача – собирать платежи для князя, война их не касается.

Калита на помощь тоже не пришел: позвали литовцев, вот и дружите с ними. Новгородцам пришлось отдуваться самим. «Молодцы новгородские с воеводами» совершили поход во владения шведов, «много попустошиша землю их», разбили неприятельские отряды, вторгшиеся в Водскую пятину. Лишь после этого шведы согласились мириться. А Новгород сделал из случившегося должные выводы, выгнал в три шеи наримантовых наместников и к положенному сроку уже безоговорочно собрал для Калиты ордынский «черный бор».

Города и государства спорили, бились, мирились, у тем временем у Александра Тверского росли долги, наседали кредиторы. Сражения Гедимина и западных держав с Ордой так и не начались. Зато ханские дипломаты уговаривали князя, что Узбек в самом деле его помилует. Он рискнул. Поехал кружным путем, через Литву, еще раз убедился: пока она выступать на татар не намерена. Осенью 1337 г. Александр прибыл к хану, ударил челом: «Господине царю! Аще много зла сотвори тебе, во всем есмь перед тобою, готов есмь на смерть». Узбек объявил – раз уж он сам пришел с повинной, ему даруется жизнь, «многие бо послы слал, не приведоша тя». Последний упрек был явно в адрес Калиты, не выполнившего приказ поймать беглеца. Хан пожаловал Александру его княжество, направил с ним «сильных послов» Киндяка и Авдула – т. е. послов с большим отрядом.

Князь не был в Твери 10 лет. Восстановить прошлый блеск она так и не смогла, но под властью тихого и спокойного Константина город помаленьку оправился от катастрофы, отстроился, жил, трудился. В начале 1338 г. все переменилось. Константина старший брат выставил в Клин, и он безропотно уехал. С князем и послами заявились татары, ничем не отличавшиеся от перебитых когда-то воинов Чол-хана. «Много сотвори тягости христианам», тащили скотину, лошадей, бесцеремонно приставали к девкам. Но мало было татар, нахлынули еще и новые придворные Александра, его разношерстная дружина из иноземцев и псковской вольницы. Прикатили и кредиторы, литовцы с немцами. В их карманы одним махом перекочевала тверская казна.

Но она была скудной, «разорено бо бе княжество», долгов накопилось во много раз больше. Александр, «не имуща, что дати», некоторым отказал, других просил подождать, принялся трясти деньги с подданных. В городе пошла такая свистопляска, что старые тверские бояре возмутились и стали отъезжать… в Москву. Уходили к былым кровным врагам! Например, воевода Акинф погиб, сражаясь с юным Калитой под Переяславлем, а его сыновья Акинфичи бросили родную Тверь и попросились к Калите. У него служить оказывалось лучше, чем среди авантюристов, татар и ростовщиков.

Иван Данилович не препятствовал возвращению Александра в Тверь. Разве можно возражать против воли хана? Во внутренние дела соседа не вмешивался – твое княжество, живи как хочешь. Готов был установить добрые отношения, направил послов для переговоров. Но беда Александра заключалась в том, что он не пожелал остановиться на достигнутом. Казалось бы, чего еще надо – получил прощение, родовые владения. Нет, этого показалось уже мало. Он поднял спор, что его наследственной «вотчиной» является не только Тверской княжество, а великое княжение Владимирское.

Амбиции князя подогревала разнородная и разноплеменная шваль, занявшая у него места советников и приближенных. Это был и выход из денежного тупика. Он получит Владимир, Кострому, Переяславль, Новгород, вот и расплатится с заимодавцами. Договор с Москвой, заключенный младшим братом, Александр не утвердил, мирные переговоры отверг. Осенью 1338 г. он снова отправил в Орду сына Федора – следить за настроениями при дворе, представлять там отца, настраивать вельмож против Калиты.

А сам Александр начал готовиться к войне. Подстрекал и собирал под свои знамена всех, кто был недоволен правлением Ивана Даниловича, возвышением Москвы. Откликнулись князь Романчук Белозерский, кто-то из ростовских князей, даже зять Калиты Василий Ярославский. Над Русью снова нависли тучи близкой усобицы – примерно такой же, какие прокатывались и раньше. Сцепятся князья, заполыхают города, прискачут кого-то поддерживать татарские рати, добавятся литовцы. Мир и порядок, налаженный тяжкими и кропотливыми трудами московского государя, должен был рухнуть в хаос. Плоды «великой тишины» вот-вот рассыпались бы прахом и пеплом…

Допустить этого было никак нельзя. Что ж, тогда Иван Данилович принял суровое решение – перенести спор на ханский суд. Найти обвинения против Александра не составляло труда. Их подсказывала элементарная логика. Ведь Тверь слишком ослабела, чтобы выступить на Москву один на один. Где она могла получить поддержку? Только в Литве. Запальчивый князь привык играть ва-банк, о последствиях своих шагов он попросту не думал. Но его обращения к Гедимину четко попадали под измену. Даже хранить тайну он не умел. Какая уж тайна в толпе прихлебателей? Те же кредиторы, которым отказал Александр, первыми поехали доносить на него хану. Перешедшие в Москву тверские бояре тоже готовы были подтвердить вину. А настроения князей разделились. У некоторых взыграла ностальгия по былой «волюшке», но большинство успело распробовать блага мирного правления, очередное братоубийство их совсем не прельщало.

В начале 1339 г. в Орду поехал сам Калита. Человеческая жизнь в ту пору была короткой, а князья и подавно изнашивались рано. Александр Невский умер в 43 года, Даниил Московский в 42. Ивану Даниловичу был 51 год. Нервные и физические перегрузки, стрессы, сказались в полной мере. Он тяжело болел, не мог сесть на коня и ехал в возке. Свой визит к хану он обставил как прощальный. Князь намеревался отойти от дел. Представил Узбеку троих сыновей – Семена, Ивана и Андрея. Историки предполагают, что Калита привез на утверждение царю даже свое завещание. Оно было выдержано в духе безоговорочного послушания и безукоризненной лояльности – завещание верного слуги. В нем, например, указывалось: если хан отберет у кого-нибудь из детей часть владений, надо проявить смирение, а другим наследникам поделиться с пострадавшим [8, 31].

На Александра Тверского Калита не гневался, не настаивал на его наказании. Просил лишь об одном: пусть в Орду соберут русских князей, и они решат, кто заводчик крамолы, а кто прав. Что ж, Узбек оценил покорность и усердную службу своего вассала. Князь Иван был отпущен в Москву, «пожалован Богом и царем». А его просьбу хан выполнил, вызвал к себе остальных князей, в том числе Александра Тверского. Доказательства его измены не вызывали сомнений. Ведь у Орды прекрасно была поставлена разведка, у Узбека имелись агенты в Литве, соглядатаи в Твери. Хан имел полную возможность получить от них дополнительную информацию о пересылках Александра с Гедимином.

Но вообще-то не исключен и такой вариант, что прощение тверского князя с самого начала было обманом. Узбек лишь хотел поиграть, попугать Калиту, чтобы не заносился. Но дальнейшая игра становилась опасной. Усобица порушит систему выплаты дани, ослаблением Руси воспользуются литовцы… Александр долго мешкал, откладывал поездку. Его люди слали из Орды противоречивые донесения – то о гневе хана, то наоборот, будто хан расположен к нему и намерен его возвысить. Чтобы не спугнуть его, Узбек направил в Тверь посла Исторчея. Он должен был действовать «не яростию, но тихостью». Как бы по секрету сообщил, что царь разочаровался в Калите, хочет отдать Александру великое княжение, но перед этим состоится суд, где будут рассмотрены права соперников и обстоятельства их спора. В августе князь все же двинулся в путь.

Калита на суд не поехал, недуги совсем скрутили его. Послал сыновей. А Александр только в ханской ставке узнал, что он по сути уже обречен. На этот раз ожидание было не особенно долгим, всего месяц. Александру был объявлен смертный приговор. Его сына Федора Узбек признал обманщиком и сообщником отца, тоже приговорил. В оставшиеся до казни дни Александр то истово молился, то проклинал собственную доверчивость, то кидался к бывшим покровителям с подарками и взятками. Все было тщетно. 28 октября явились палачи во главе с вельможей Товлубеем. Отца и сына обнажили, зарезали и расчленили трупы по суставам. Останки тверичам разрешили забрать для погребения.

Ни одна летопись (даже тверские) не упрекала московских князей в гибели Александра и Федора. Современники знали, что они осуждены за дело. Некоторые жалели – пострадали за родной город. Но они умерли по воле Узбека, а царь – орудие Божьего промысла. Летописец, рассказав о жуткой казни, тут же облегченно сообщал: «А князя Семена и братию его с любовию на Русь отпустиша, и придоша из Орды на Русь пожалованы Богом и царем». В Москву дети Калиты вернулись «с радостию и веселием». Конечно же, они веселились не по поводу смерти противника. Такое веселье было бы для христианина страшным грехом. Но и угрызений совести не испытывали. Правда-то была на их стороне. Радовались и веселились, что сами остались целы, что благополучно разрешился конфликт, грозивший неисчислимыми бедствиями Москве и всей Руси.

А Калита закрепил победу символическим действом. Властью великого князя он приказал брату казненного Константину, вновь вернувшемуся на тверской престол, снять набатный колокол в храме Спаса и доставить в Москву. Колокола были еще редкостью, большинство храмов довольствовалось железными или медными досками, билами. Горожане относились к своим колоколам с особенным почтением, гордились ими. Это была «душа» города. В Москве колоколов еще не имелось, в Твери, очевидно, был единственный – тот самый, что поднял людей на восстание. Калита вполне мог забрать его в 1328 г., когда Тверь потрошила Федорчюкова рать. Но тогда князь Иван не тронул его. Город и без того постигла жестокая кара, он заслуживал жалости. А сейчас Тверь проявила гордыню, не подчинилась Божьему суду. За это и последовало наказание. Выдача колокола означала покорность Твери, ее смирение с торжеством Москвы. И примечательно, что сразу вслед за колоколом вторая большая партия тверских бояр оставила свое княжество, уехала на московскую службу.

В конце правления Иван Данилович предпринял еще одно важное дело. Начал ставить новые стены и башни Кремля взамен обветшавших и пострадавших при пожарах. Хотя они были еще не каменными. У Москвы, в отличие от Новгорода, хватало средств лишь на каменные храмы, а Кремль возводили из вековых дубовых бревен. Тем не менее крепость стала хорошей защитой для жизни и безопасности москвичей. А одновременно со строительными работами князь заново спланировал и благоустраивал столицу, «такоже и посады в ней украсив и слободы укрепи».

Но и под самый занавес жизни на Калиту сваливались неприятные заботы. Заговор Александра Тверского показал Узбеку, что Гедимин, поддерживая выгодный для него мир, продолжает подспудные операции, подкапываясь под его улус. Псков, Новгород, Смоленск, Тверь… Сколько можно? Хан наметил тряхануть западных соседей большой войной. Ивану Даниловичу пришел приказ, поднимать все силы Северной Руси. Но Узбеку, кроме ратников, требовались деньги.

Новгородцы как раз в это время привезли в Москву «черный бор» с «закамским серебром». А едва успели сдать великому князю, как прикатился вдруг «запрос цесарев». Хан требовал уплатить второй «выход» – то ли внеочередной, то ли в счет будущих платежей. Ошеломленные новгородцы возмутились: «Того у нас не бывало от начала мира». Заявили, что Калита нарушает крестное целование, и денег ему не дадут. Но при чем здесь крестное целование? Над великим князем стоял царь, для Ивана Даниловича его распоряжение стало не менее неожиданным. А ничего не попишешь, приходилось исполнять. Он начал действовать по прежнему сценарию, отозвал из Новгорода наместников…

Завершать спор довелось уже не ему. Предание гласит, что в одну из ночей он услышал: кто-то дергает цепь у двери его спальни. Услышал и голос: «Се старец приде…» Встал и не нашел никого. Понял, что это весть о скорой кончине, предсказанная св. Петром. Иван Данилович не медлил, не колебался. Сразу распрощался с миром и постригся в монахи. Все дела передал сыну Семену. Это не требовало много времени. Калита, как истинно православный человек, загодя готовился к смерти, приучал наследника к правлению. Многие князья принимали постриг непосредственно перед кончиной. Иногда пытались таким образом «схитрить» перед Богом, а кого-то до последнего момента удерживали земные заботы. Иван Данилович ушел от мира по-настоящему. В монастыре он прожил два-три месяца. Господь дал ему возможность помолиться, покаяться.

Возможно, в эти месяцы он просматривал свою духовную грамоту. В ней все было взвешено, продумано, все учтено. Три его сына должны были совместно владеть Москвой. Она являлась общим достоянием – а значит, каждый из них был обязан защищать и украшать столицу. Прочие города Калита поделил неравномерно. Семен получил гораздо больше, чем Иван и Андрей. Это обеспечивало подчинение младших старшему. Великий князь не забыл и вдову, дочерей, но сумел найти такие удачные решения, что завещание служило не разделу, а сплочению московского дома.

Из ценного имущества Иван Данилович оставил после себя 12 золотых цепей, 9 поясов, золотую посуду: 6 чаш, 2 чары, блюдце, 2 больших сосуда и 2 поменьше, 10 блюд серебряных и коробочку золотую. Учтем – это полный список семейных драгоценностей самого богатого и могущественного князя на Руси. Не очень-то роскошно жили русские правители в XIV в. Парадных нарядов было всего несколько, хозяин распределил их поровну. Один «кожух» с шапкой – Семену, другой Ивану, костюм из импортного сукна – Андрею. То, что осталось из одежд попроще и 100 руб. денег следовало отдать московским священникам на поминовение души, большое блюдо серебряное – Пресвятой Богородице Владимирской. «А кто грамоту сию порушит, судить тому Бог».

31 марта 1340 г. Иван Данилович – инок Анания, преставился. Либеральные историки, самочинно присвоившие себе право «суда истории», постарались посильнее очернить Калиту. Впрочем, как и других великих деятелей нашего прошлого: Владимира Крестителя, Ярослава Мудрого, Юрия Долгорукого, Андрея Боголюбского, Всеволода Большое Гнездо, Ярослава II, Ивана III, Ивана Грозного. Современники оценивали Ивана Даниловича иначе. После его смерти «плакашася над ним князи, бояре, вельможи и вси мужи москвичи, игумени, попове, дьяконы, чернецы, и вси народи, и весь мир христианский, и вся земля Русская». Калита первым заслужил эпитет «собирателя Руси». Москвичи почитали его как святого, изображали с нимбом. Да и митрополит Киприан в конце XIV в. называл его не только «благоверным», но и святым [8]. А в старину этим словом не разбрасывались, оно применялось сугубо в прямом смысле.

Какая из двух оценок верна? Впрочем, об этом судить не нам с вами. Ведь Господь уже вынес Свое решение. Окраинная бедненькая Москва, на которую раньше никто не обращал внимания, превратилась в росток будущей Российской державы. Очередной раз сбылись слова Писания: «Камень, который отвергли строители, тот самый сделался главою угла; это от Господа и есть дивно в глазах наших». «И кто упадет на этот камень, разобьется, а на кого он упадет, того раздавит».

59. Симеон Гордый

Когда в Москве умирал Иван Данилович, неподалеку от нее уже закипала война. Ордынскую армию возглавил Товлубей, тот самый вельможа, который руководил казнью Александра Тверского. К нему присоединились с дружинами рязанский князь Иван Коротопол, Константин Суздальский, Константин Ростовский, Иван Юрьевский, Иван Друцкий, Федор Фоминский. Калита призвал в поход даже «князей мордовских с мордовичами». Московским полком командовали воеводы Александр Иванович и Федор Акинфич. Один из московских бояр, другой из бывших тверских, сейчас они уже шли сражаться под одними знаменами.

Войско вступило на Смоленщину, недавно перекинувшуюся от Орды на сторону Литвы. Но на самом деле сражаться против Гедимина хан не хотел. Главный удар он планировал на Польшу. Литовскому государю следовало всего лишь пригрозить и предупредить, чтобы он не поддержал поляков и прекратил интриги среди русских. Поэтому полчища Товлубея не затронули земель самого Гедимина, погромили лишь владения его союзника Глеба Смоленского, да и то не в полную силу. Разорили и пожгли села, пригороды и посады Смоленска, но осаждать и брать город не стали. Повернули назад, татары «со многим полоном и богатством», а «русские князья возвратишася восвояси здравы и целы». Да, «союз» Орды и Руси был именно таким, одни с полоном и богатством, а другие – слава Богу, что головы сохранили.

А дальше эпицентр событий переместился на юг. 7 апреля 1340 г. галицкие бояре отравили своего последнего князя Болеслава-Юрия. Кто был заказчиком, Орда, Литва, Польша или Венгрия, трудно сказать. Потому что одни бояре сразу же обратились в Орду, другие позвали на престол сына Гедимина Любарта, а польский Казмир III и венгерский Карл-Роберт двинули войска и захватили княжество. Подготовились они заранее, польский король попросил папу Бенедикта XII объявить крестовый поход на татар, Рим охотно согласился. Но и Узбек не дремал. От Смоленска его тумены успели скрытно перебазироваться южнее и в июле ринулись вперед. Пронеслись смертоносным ураганом по Правобережью Днепра, смели поляков с венграми, ворвались в Польшу, страшно опустошили земли по Висле. А некогда могущественное Галицко-Волынское княжество погибло. Ордынское наступление обратило его в пепелища и руины, уцелевшие правители подтверждали обещания платить дань хану, но Галиция осталась за поляками, а Волынь заняли литовцы.

Лишь осенью Узбек занялся русскими делами. На великокняжеский престол предъявил претензии Константин Суздальский, о правах «старейшего» вспомнил было и Константин Тверской. Но хан не желал больше экспериментировать. Он не забыл верность и заслуги Килиты. Впрочем, существовало еще одно немаловажное обстоятельство – отлаженная система сбора дани, созданная Иваном Даниловичем, была завязана на Москву, опиралась на ее структуры управления. Узбек передал ярлык на великое княжение Семену Ивановичу.

Хотя на Руси 24-летнему сыну Калиты пришлось заново утверждать свою власть и авторитет Москвы. Он послал наместников в Торжок для сбора дани, а новгородцы вздумали взбрыкнуть. Объявили, что покойный Калита нанес им «обиду», поссорился с ними, арестовали великокняжеских наместников и передали Семену, что он только московский князь, а Новгород своих правителей избирает. Это был преднамеренный вызов, «золотые пояса» сочли, что при молодом государе настало время потягаться за самостоятельность. Но Семен вызов принял.

Он созвал съезд князей Северной Руси и произнес перед ними весьма выразительную речь. Напомнил о временах Ярослава Мудрого, Владимира Мономаха. Указал: пока великие князья были сильны, а другие князья их слушались, Русь множилась «в людех и богатстве», на нее никто «не смеяше дерзнути, но вси покоряхуся и дани даяху». А когда поделились, принялись склочничать, «тогда наидоша татары, князя убиша, грады разориша», завладели Русской землей и возложили на нее тяжкую дань. «И ныне князей убивают, люди, всегда пленяюще, ведут в басурманство». Говорил, что князья достаточно сильны «землю Русскую оборонити», «ругатися не дати нечестивым, коли только меня послушаете». Для этого Семен продиктовал строгие правила: если возникнут споры, не воевать, а судиться перед великим князем. Если кто-то начнет усобицу, позовет татар или будет искать суда у них, на того «нам быти заедин». А первым делом надо смирить новгородцев и заставить подчиняться государям.

Не за эту ли речь Семена прозвали Гордым? Подобный эпитет в XIV в. носил недобрый оттенок. Гордыня – ужасный грех. Но ведь и речь выглядела настолько непривычной, дерзкой для своего времени! Калита подчеркивал смирение, а его сын вдруг произносит такие слова! Хотя смирение смирению рознь. Иван Данилович выражал его перед Богом, перед законным ханом. Но и он верил, что «Вавилонское пленение» не вечно. Настанет время, и Господь отнимет силу у Орды. Не сейчас, а когда-нибудь… Семен считал себя вправе открыто сказать об этом. Как бы то ни было, речь понравилась. Князья расправляли плечи. А может, и впрямь положение скоро переменится? В поход с москвичами дружно выступили суздальцы, ярославцы, ростовцы, белозерцы. Привлекли и митрополита Феогноста.

Ну а в Новгороде было очень далеко до единодушия. Знать призывала готовиться к осаде, а чернь отказывалась, требовала мириться с великим князем. В Торжке народ взбунтовался, перебил и изгнал своих бояр, освободил московских наместников и встретил Семена хлебом-солью. Хочешь не хочешь, «золотые пояса» вынуждены были капитулировать, признали право Семена властвовать в их городе, выгребали ценности на подарки ему и на уплату дани. Но великий князь вдобавок потребовал, чтобы новгородские предводители явились к нему босыми и просили прощения на коленях [8]. Это еще один повод, из-за которого могло возникнуть прозвище Гордого. Правда, палка была о двух концах. Семен-то думал не о том, как повеличаться самому, а как сбить гордыню с постоянных своевольников и ослушников. Может, в следующий раз призадумаются, прежде чем хамить и права качать?

Конечно, молодого князя волновал и собственный авторитет. Власть должны уважать. Прежние государи держались среди княжеской братии как первые среди равных – все считались одной кастой, примерно равного происхождения, все были дальними или близкими родственниками. Но Калита уже подготовил почву для иных отношений, и Семен первым начал опробовать их. Держался с достоинством, не смешивал себя с вассалами. Он был выше их, распоряжался как самодержавный властитель.

В остальном, каких-либо признаков «гордыни» у Семена не просматривалось. Он во всем продолжал политику отца. Соперников у Москвы больше не было, Северная Русь стала сильнее и монолитнее. Тем не менее главной задачей оставалось поддержание «великой тишины». А для этого требовался мир с Ордой и Литвой. Семен Иванович никогда не пытался выйти из повиновения хану, пойти наперекор ему. Дань он собирал столь же исправно, как его отец. Путешествуя в Орду с Калитой, а потом и самостоятельно, перезнакомился с ханскими вельможами, женами, постарался заручиться их расположением. Семену посчастливилось подружиться с наследником престола Джанибеком.

А в 1341 г. грозный Узбек умер, и Джанибек занял его место. Русские летописи именуют его «добрым царем». Разумеется, его «доброта» была относительной. Она не помешала Джанибеку убить двоих братьев-соперников. Но он не был самодуром, больше доверял русским, чем Узбек, видел в них союзников против литовской опасности. Любой союзник представляет ценность, если он сильный. Конечно, при условии, что он надежный друг и не ударит в спину. Такими друзьями Джанибек видел московских князей, не считал нужным как-то ограничивать и ослаблять их.

Как обычно, после перемены на ханском троне всем русским правителям пришлось ехать в Орду. Но на этот раз никаких споров и борьбы вокруг великого княжения не возникло. Джанибек с ходу вручил ярлык Семену Ивановичу и отпустил его. Задержал у себя лишь митрополита Феогноста. Льготы, полученные от ханов, приносили Церкви значительные доходы. Многие крестьяне предпочитали переходить на митрополичьи, епископские, монастырские земли. А со временем эти владения увеличивались – князья и бояре дарили Церкви деревни и села, завещали на помин души. Кто-то из советников подсказал Джанибеку: если обложить данью церковную собственность, в казну хлынет поток денег. Хан насел на митрополита, но тот стойко воспротивился. Нашел умный довод, сослался, что привилегии дарованы предками Джанибека. Неужели он нарушит закон своих отцов и дедов? Хан не нарушил, отступил. Удовлетворился единовременным «подарком» в 600 руб.

В это время наконец-то исполнилась заветная мечта Калиты о переезде митрополита. «Византийская» политика Константинополя совершенно теряла смысл, сама Византия издыхала в месиве гражданских войн. Феогност осознал, что нужно приспосабливаться к новой родине, ориентироваться на ее интересы. Волынь, где он пытался обосноваться, превратилась в совсем не уютное место. Ее вытоптала татарская рать, а потом за нее подрались поляки и литовцы, причем Казимир III изгонял православное духовенство, отдавал храмы католикам. Самым благополучным «островом» в окружающем мраке была Москва. Покушения хана на церковную собственность встревожили митрополита, лишний раз убеждали: надо иметь сильную светскую поддержку. А Семен Иванович был в чести у Джанибека, мог защитить, заступиться.

В начале 1340-х гг. Феогност прочно перебрался в Москву. В церковных делах князь Семен тоже продолжил линию отца. Заботливо отремонтировал и обеспечил всем необходимым митрополичьи палаты. Вместе с Феогностом принялся украшать росписями храмы, построенные Калитой. Успенский собор расписывали греческие мастера, Преображенский – некий Гойтан, приглашенный из-за границы, Архангельский – русские иконописцы Захария, Иосиф и Николай со товарищи. Они были уже не случайными заезжими художниками, а составляли «придворную» артель. Великий князь собирал талантливых мастеров на постоянную службу!

А Феогност в Москве обратил внимание на ученого монаха Алексия. Он был сыном знатного черниговского боярина Федора Бяконта, переехавшего служить Даниилу Московскому. Крестным отцом Алексия, в миру Алферия, являлся сам Иван Калита. Но мальчик отказался от придворной и военной карьеры, в 15 лет ушел в монастырь. Изучал богословие, церковное право, свободно владел греческим языком – впоследствии даже сделал с греческого собственный перевод Евангелия. Феогност высоко оценил его подготовку и приблизил к себе, назначил «судити церковные суды». На этой хлопотной должности Алексий тоже проявил себя с самой лучшей стороны.

А стареющий митрополит, сживаясь с Русью, размышлял над будущим ее Церкви. Мудрый грек приходил к выводам, совершенно противоположным той традиции, которой придерживался Константинополь, противоположным тем взглядам, с которыми он сам приехал на Русь. Теперь он ясно понимал, глава Русской Церкви должен быть русским. Мало того, Московскому государству нужен именно московский митрополит. Алексия, довольно еще молодого, Феогност поставил Владимирским епископом. Отъезжая куда-либо, начал оставлять его своим наместником. А на склоне лет обратился в Константинополь, описывал достоинства Алексия, указывал на него как на лучшего кандидата, способного стать его преемником.

Остальным русским землям было ох как далеко до московского порядка и «тишины». Рязанское, Смоленское, Брянское, Черниговское княжества раздирали жестокие усобицы. В Новгороде то и дело вспыхивали свары между городскими концами, боярскими партиями, между знатью и чернью. Иногда владыке Василию Калике удавалось пригасить их, иногда кончалось побоищем. Среди буйной новгородской вольницы выделились удальцы-ушкуйники. На своих лодках-ушкуях они отправлялись в походы по рекам. Разоряли ярославские, белозерские, костромские селения. Грабили все ценное, набирали пленных, везли их в города Волжской Болгарии и сбывали работорговцам. А Новгород своих молодцов покрывал, не выдавал великому князю. Из-за этого опять поругались с Семеном Ивановичем, заспорили, что он не имеет права судить и наказывать новгородцев, снова подняли вопрос о дани…

А Псков перессорился со всеми, приглашал князей то из Литвы, то со Смоленщины. Но толку от них было мало. Орденские рыцари сориентировались, что город оказался в изоляции, убили псковских послов и обрушились войной. Только в безвыходной ситуации псковичи все-таки пожертвовали претензиями на независимость, согласились подчиниться Новгороду и признали Псков его «пригородом». Новгородская рать выступила на помощь, вместе прошлись по Ливонии, разоряя селения, разбили рыцарское войско магистра Бурхарда.

Но вскоре псковичи смогли отыграться, в новгородские владение вторглись шведы. Их король Магнус выпросил у папы бумагу на крестовый поход против русских. Набрал массу немецких наемников, привел флот к Неве и объявил новгородцам: пусть они пришлют «философов» для диспута о вере. Если латинская будет признана лучшей, они должны принять ее или их заставят силой оружия. Архиепископ Василий и горожане были немало удивлены. Ответили, что для религиозных прений шведы могут обратиться к Константинопольскому патриарху, а мы, дескать, входить в «суетные споры» не намерены. Если же имеются какие-то претензии к Новгороду, можно обсудить их. Но король заверил, что никаких конкретных претензий нет, он заботится лишь о душевном спасении русских.

Ради «душевного спасения» Магнус атаковал и захватил Орешек. Тех немногих жителей, которые после этого остались живы, насильно перекрестили в католицизм. Но и шведам штурм обошелся недешево, они потеряли 500 человек. Ижоряне и русские окружили захватчиков, перекрыли дороги. У Магнуса стало худо с продуктами, он посадил войско на корабли и отчалил домой. Однако в Орешке он оставил большой гарнизон, приобрел удобную базу для дальнейшего наступления на Русь.

Крепость Юрий Московский построил сильную, взять ее было нелегко. А великий князь не спешил помогать строптивым новгородцам, предоставлял им подумать о своем поведении. Зато Псков обрадовался, принялся торговаться и все-таки добился своего. Новгород предоставил ему вожделенную самостоятельность, признавал Псков не «пригородом», а «младшим братом». Отныне он сам выбирал посадника, не платил пошлины, его граждане не подлежали новгородскому суду. За это псковичи собрали войско, но едва оно ушло под Орешек, как оживились немцы. Выжгли окрестности Изобрска, Острова, Пскова. Город в панике отозвал свою рать обратно. Новгородцам пришлось сражаться в одиночестве. Орешком они все же овладели, 800 шведов перебили, остальные сдались. Но о своем положении Новгород и впрямь призадумался, Магнус-то мог вернуться. Решили, что с великим князем надо мириться. Почтительно отправили к нему пленных шведов, соглашались на уступки.

А главная угроза нарастала со стороны Литвы. Старый Гедимин умер почти одновременно с Узбеком, поделив уделы между сыновьями Евнутием, Ольгердом, Наримантом, Кейстутом, Любартом, Кориядом. Хотя назвать их отношения братскими было трудновато. Ольгерд сговорился с Кейстутом и набросился на родственников. Наримант удрал в Орду, Евнутий на Русь. А Ольгерд, дорвавшись до верховной власти, повел себя очень агрессивно. Его отец взвешивал свои шаги, осторожничал. Сын не считал нужным себя сдерживать. Готов был урвать любые соседние земли, еще более активно полез в русские дела.

Для начала он вздумал подсобить смоленскому князю, отобрать для него у Москвы Можайск. Подступил с литовскими и русскими дружинами, спалил предместья и посады, осадил городскую крепость. Но великий князь быстро созвал многочисленную рать, двинулся к Можайску. Ввязываться в сражение Ольгерд не рискнул, отступил. А раздувать конфликт, начинать масштабную войну Семен Иванович не захотел. Увидели литовцы московскую силу, ушли – и достаточно.

Однако настроения псковичей стали для Литвы настоящим подарком. Ольгерд и Кейстут принялись всячески заигрывать с ними, объявили себя защитниками Пскова от немцев. Горожане ликовали, благодарили, уговаривали Ольгерда стать их князем. Правда, возникло препятствие, для этого нужно было креститься, а литовский властитель был убежденным язычником. Ну так не беда, он позволил принять крещение сыну, и псковским князем стал Андрей Ольгердович. Хотя выяснилось, что пользы от литовцев не слишком много, а связи с ними – штука опасная. Андрей обороной русских крепостей себя не утруждал, правил в собственном Полоцке, выполнял поручения отца, а в Псков прислал наместников, собиравших положенные князю денежки. Псковичи впустую звали его раз, другой, обиделись и отказали ему в княжении. Не тут-то было! Ольгерд немедленно покарал их, прислал отряды, разорившие села по р. Великой.

А на новгородцев он напал по совсем пустяковому поводу. Ольгерду донесли, что посадник Евстафий назвал его «псом». Этого стало достаточно, литовский государь сам привел войско, разгромил городок Опоку и села по Луге, с Порхова взял выкуп в 300 руб. Новгородцы начали было вооружаться, но среди бояр нашлись и «миротворцы», враги посадника. Закинули на вече идею – стоит ли многим погибать за одного? Не лучше ли пожертвовать Евстафием? Горожане сочли такой вариант заслуживающим внимания. Посадника убили, известили об этом Ольгерда и попросили у него прощения.

Литовец снисходительно согласился – действительно, воевать, вроде бы, не из-за чего. Предложил вместо этого заключить союз и ударить на Орден. Но в Ливонии Ольгерд нарвался очень круто. В 1347 г. рыцарская конница разметала и раздавила его армию. Впрочем, и на этот раз больше пострадали русские: под знаменами Ольгерда вышли на битву полоцкие, витебские и смоленские полки. А литовский государь, обжегшись на западе, озадачился. Стал прикидывать, не проще ли повернуть завоевания на восток?

Конечно, там он столкнулся бы с татарской конницей, она сулила не меньшие неприятности, чем немецкая. Но у Ольгерда вызрел план сногосшибательной авантюры. Он послал к Джанибеку брата Корияда, заверял хана в лучшей дружбе и даже соглашался стать его вассалом. А просил «всего ничего», чтобы Джанибек дал войска для войны против немцев и… Москвы. «По дружбе» уверял, что великий князь Семен тайный враг Орды, так почему бы не погромить его вместе?

Но Ольгерд явно переоценил свои дипломатические таланты. Семен Иванович узнал о его выходке, тоже обратился к Джанибеку. Писал: «Князь литовский Ольгерд твои улусы все высек и в полон вывел, а теперь и нас, твоих данников, хочет полонить, и твой улус, русскую землю до конца опустошить, и все с той мыслью, чтобы разбогатев, подняться и на тебя». А хан вовсе не был наивным «дикарем», каким представлял его обнаглевший литовец. На столь откровенную клевету и на приманку получить в подданство Литву он, разумеется, не клюнул. Чтобы впредь неповадно было лгать, он все литовское посольство, включая и Корияда, выдал Семену.

Что ж, московский государь проявил себя куда более тонким политиком, чем литовский. Получив такого пленника, брата Ольгерда, Семен не стал мстить и отыгрываться на нем. Не стал обличать и злить Ольгерда. В Москве находился еще один его брат, изгнанный соперник Евнутий, в крещении Иван. Великий князь мог бы поддержать его, попробовать устроить в Литве усобицу. Нет, Семен и на это не соблазнился. Он по-прежнему придерживался завета Калиты – беречь «великую тишину». Чем дольше она продлится, тем крепче встанет на ноги Русь.

Московский великий князь вступил с Литвой в переговоры об освобождении Корияда, но использовал их как предлог для обсуждения более широких вопросов. Предлагал прекратить взаимную вражду, укреплять добрососедские связи. А литовцы как раз очутились в трудной ситуации. После того, как их побили немцы, перешли в наступление поляки. Разбили братьев Ольгерда Кейстута и Любарта, заняли Волынь. В такой обстановке великий князь Литвы охотно принял руку, протянутую Москвой. Корияд был отпущен за выкуп, Евнутий смог вернуться на родину и получил в удел Минск. Для более прочного сближения Семен Иванович выдал за Любарта свою племянницу, за самого Ольгерда свояченицу.

Примирение было выгодно обеим сторонам. Литовцы получили возможность перебросить все силы против Польши. А Москва могла не беспокоиться о западных рубежах. Не насовсем, всего лишь на какое-то время. Ольгерд отнюдь не отказывался от замыслов подмять Русь, они были только отложены. Литва не стеснялась четко обозначать зоны своих интересов. Смоленский князь под ее покровительством осмелел, начал вести себя откровенно вызывающе. Семен Иванович решил было наказать его, объявил войну. Его полки дошли до Угры, но тут же примчались послы от Ольгерда. Он предлагал посредничество в урегулировании – то бишь, прозрачно намекал: Смоленск не тронь! Чтобы не столкнуться с Литвой, Семен Иванович предпочел принять «посредничество» и заключить мир. Даже временное равновесие казалось крайне важным. Москва выигрывала от него больше, чем ее противники.

60. Свеча…

Все удавалось князю Семену – укрепление государства, международные дела, устройство Церкви, развитие хозяйства. Только с семьей не ладилось, у него не было наследников. Жена Айгуста-Анастасия родила ему дочь Василису, двух мальчиков, но первый прожил лишь год, а второй один день. В 1345 г. Анастасия заболела и ушла в мир иной, и Семен Иванович принялся искать новую супругу. Свой выбор он остановил на Евпраксии, дочери Федора Святославича из дома смоленских князей.

В отличие от первого брака, устроенного по расчетам Узбека и Калиты, второй не имел под собой никакой политической подоплеки. Федор Святославич был князем разве что по названию, он совершенно разорился, пошел на московскую службу и сидел наместником в Волоке Ламском. Зато его дочь была исключительной красавицей. Сыграли свадьбу, но случилась загадочная история. Писали, что на невесту кто-то напустил порчу, и в постели она казалась мужу «как мертвец». В общем, непонятно, что там произошло, но супружеская жизнь оказалась невозможной.

Семен не посчитался с мнениями духовенства, с придворными советниками, он сам, собственной волей расторг брак и отослал молодую жену к отцу. По средневековым меркам это было серьезнейшим оскорблением. Другие князья по такому поводу начинали войну, а невесте оставалась одна дорога, в монастырь. Но, ясное дело, не захудалому Федору Святославичу было оскорбляться и мстить государю. А красота Евпраксии оказалась настолько яркой, что не помешала даже замаранная репутация. Она вторично вышла замуж за мелкого князя Федора Фоминского, и у них в супружеских отношениях все было в порядке.

Третий брак не допускался. Даже брат Калиты, великий князь Юрий после убийства Агафьи-Кончаки не смог в третий раз жениться и должен был остаться бездетным. Однако князь Семен примеру покойного дяди не последовал и не смирился с церковными установлениями. Он выбрал третью невесту, Марию Тверскую – дочь казненного Александра. Митрополит Феогност категорически воспротивился, но и Семен единственный раз в жизни наотрез отказался слушаться его. Ему пришлось выдержать суровый скандал с митрополитом, он балансировал на грани полной ссоры. Тем не менее великий князь не сдался, настаивал на своем. Он был человеком весьма эрудированным, грамотно защищался, ссылался на примеры византийских императоров – их-то патриархи венчали сколько угодно. Семен отлично знал и церковное право, доказывал, что его второй брак фактически не осуществился. Может быть, как раз этот скандал принес Семену прозвище Гордого? Как бы то ни было, он победил, в 1347 г. состоялась свадьба.

С точки зрения сплочения Руси лучшего брака нельзя было придумать. Династии смертельных врагов, московская и тверская, породнились. А Семен Иванович шел к примирению сознательно и искренне. Он даже выхлопотал у Джанибека для разоренной Твери временное освобождение от дани, а свою дочку от первого брака Василису выдал за Михаила Кашинского – внука Михаила Тверского и племянника Александра Тверского. Былая злоба угасала, обиды забывались, конфронтация отходила в прошлое. Тверь стала втягиваться в орбиту великого княжества Московского, но не силой, а добром, взаимной пользой и родственными узами. Да и семейная жизнь Семена с Марией оказалась счастливой. У них один за другим рождались сыновья. Правда, двое умерли, но оставались еще двое. А супруги были еще молодыми, полными сил, не собирались останавливаться на достигнутом.

Полной сил выглядела и Русь. За десятилетия «великой тишины» она заново расцвела, окрепла. Множилось население, ведь не только великий князь заботился о своем потомстве. Звенели топоры, расчищая участки в лесах, на пустых местах вставали избы деревень. Распахивались и колосились новые поля. Богатели города, обрастали свежими посадами, слободами, жизнерадостно тянули к небу поросль новеньких маковок храмов, часовен, святых монастырей. И все это – города, слободы, деревни, люди, больше не расплескивалось друг против друга, а стягивалось воедино волей великого князя.

Кто-то из удельных властителей уже и не хотел противиться ему, а кто-то хотел бы, да не смел. С каждым разом по его призывам поднимались все более внушительные рати. Пока они только «разминались» – ходили постращать Новгород, пугануть смолян, пригрозить литовцам. Но в полки собирались блестящие воины, отлично обученные и вооруженные. Пройдет еще некоторое время, и призадумается любой враг, справится ли он с такой армией?

А Орду вдруг стали преследовать бедствия. На нее сыпались то падежи коней, скота, то голод, то губительные эпидемии. Невольно закрадывались мысли – а может, оно уже кончается, «Вавилонское пленение»? Может, Русь уже искупила и отмолила свои грехи? В княжеских и боярских хоромах, в домах священников и монастырских кельях ученые люди снова и снова вчитывались в Писание, невольно отыскивали в его строках светлое, обнадеживающее. «Вот, наступают дни, – говорит Господь, – и восстановлю Давиду Отрасль праведную, и воцарится Царь, и будет поступать мудро, и будет производить суд и правду на земле» (Иеремия, 23,5). Может быть, еще годик-другой, еще чуть-чуть усилится Русь, еще чуть-чуть ослабеет Орда, и ее иго падет само собой? В один прекрасный день посмотрят «поганые» и обнаружат, что на севере выросла держава, которая им уже не по зубам. А коли добром не поймут, что времена переменились, недолго будет и вразумить…

Увы, мечты оказались преждевременными. Далеко-далеко от Руси зародилась жуткая беда. Такая беда, что по сравнению с ней блекли и Батыево нашествие, и прочие татарские «рати». Черная смерть. Чума. Она объявилась уже давненько, полтора десятилетия назад. Еще был жив Калита, решался его спор с Александром Тверским, а чума в те же самые годы выкашивала миллионы жителей Китая. Купеческие караваны повезли ее в другие страны. Разносчиками заразы стали и крысы. Они размножались на трупах в вымерших городах, а когда сытная еда кончалась, разбегались искать ее. На кораблях из китайских портов чума попала в Индокитай, Индию. С мусульманами-паломниками проникла в Аравию, на Ближний Восток. По Великому Шелковому пути достигла Средней Азии.

Русские все еще жили своими проблемами, сражались с немцами и шведами, Семен Иванович распутывал литовские проблемы, ссорился с митрополитом из-за третьего брака, а беда подобралась совсем близко. В 1346–1347 гг. она загуляла по Персии и появилась в Орде. Тут уж на Руси узнали, забеспокоились. Устраивали молебны, крестные ходы. Ожидали, что из Сарая эпидемия придет вдоль Волги в Нижний Новгород, Муром, Ярославль, Владимир. Но поветрие обладало некими странными закономерностями. Оно прихотливо выбирало пути своего продвижения, внезапно начиналось и внезапно кончалось. При первой угрозе чума не задела Русь. Из Орды она передалась на юг, в черноморские города. С невольниками в генуэзских трюмах, с корабельными крысами, черная смерть отправилась в Константинополь, в Италию.

В 1348–1349 гг. она охватила Испанию, Францию, Англию. Затем пришел черед Германии и Скандинавии. В Европе эпидемия отправила на тот свет треть населения. В Лондоне только на одном кладбище закопали 50 тыс. человек [56]. Ужасы чумы дополнялись массовой истерией. Она проявлялась по-разному. Из некоторых городов жители разбегались куда глаза глядят. Где-то считали, что уже наступает конец света, все население постригалось в монахи. Где-то наоборот, предавались похабнейшему пьянству и распутству – дескать, все равно помирать. Где-то винили колдунов и ведьм, сжигали людей по малейшему подозрению. В Париже требовали «казни всех жидов» [31] и принялись истреблять их. Прошел слух, что чума – это их диверсия, они хотят уничтожить христиан и отравляют воду.

А уж после того, как болезнь опустошила Европу, она кружным путем, через Германию, в 1352 г., попала в Псков. Она обнаруживалась опухшими железами, человек начинал харкать кровью, а на второй или третий день умирал. Вошла смерть в семью – и не стало семьи. В каждом храме ежедневно отпевали более 30 человек. Поначалу находились такие, кто рвался прислуживать богатым больным, хорошо подзаработать на этом, но вскоре поняли, что зараза легко передается, люди стали шарахаться друг от друга. Были и стойкие подвижники, они бесстрашно ухаживали за обреченными, собирали мертвецов, пока и их не жалила черная смерть. Гробов и могил не хватало, хоронили в общих скудельницах. Псковичи свыкались с мыслью, что умереть придется всем. Целыми семьями уходили в монастыри, отказывали Церкви имущество. Раздавали богатства в милостыню, но нищие не брали ее, боялись.

В отчаянии горожане призвали своего архипастыря, новгородского владыку. Василий Калика отбросил прежние свары и претензии, самоотверженно поехал в гибнущий Псков. Организовал крестный ход вокруг города, люди приободрились – и действительно, вскоре эпидемия пошла на убыль. Но заразился сам Василий, на обратном пути преставился. С его свитой чума попала в Новгород. Отсюда она стала распространяться на Смоленск, Суздаль, Чернигов, Киев. На севере Белозерск, а на юге Глухов вымерли до последнего человека. Весной 1353 г. заголосили по покойникам и в Москве: в боярских палатах, в бедных избах. Из высокопоставленных лиц государства первым скосило митрополита Феогноста. Он был греком, начинал служение как грек, а умер русским, лег в Успенском соборе рядышком со св. Петром, оставил после себя преемником русского Алексия.

А не успели похоронить митрополита, как смерть шагнула во дворец великого князя. Его планы, надежды, семейные радости перечеркнулись одним махом. Почти одновременно скончались оба сына, двухлетний Иван и недавно родившийся Семен. Был бездетным, и снова стал бездетным. Горе сломило и подавило Семена Ивановича. Но… он все еще не сдавался! Он боролся до конца и даже снова не побоялся нарушить церковный запрет. Шел Великий пост, но государь не посчитался с ним. С еще не оправившейся от родов Марией он попытался зачать нового наследника. Уж конечно, это не было плотской забавой. Это была именно борьба – за жизнь, за продолжение рода, династии. Муж и жена, только что лишившиеся детей, истерзанные рыданиями, измаявшиеся в молитвах и покаянных поклонах, трепетно обнимали друг друга, силясь породить в вакханалии смерти новую жизнь…

Но чума уязвила и Семена. Скомкала его, швырнула на смертное ложе. Как и у других зараженных, болезнь протекала быстро. В окружении бояр, духовенства, братьев, полузадушенный хворью Семен только и успел продиктовать завещание. Все свои наследственные и купленные волости, села, города, великий князь оставлял жене и… несуществующему сыну, если его все же удалось зачать [8]. Эту волю записали в духовную грамоту, хотя и понимали, что она, очевидно, несбыточна. Семен лихорадочно убеждал братьев оберегать свою супругу, дружить между собой. Убеждал, не зная, что младший из них, Андрей, тоже обречен, и вскоре отправится вслед за ним, из трех детей Калиты чума пощадит лишь среднего, Ивана.

Ну а завершил Семен Иванович великокняжеское завещание совершенно необычными словами. Он прошептал обметанными в горячке губами: «А записывается вам слово сие для того, чтобы не престала память родителей наших и свеча бы не угасла». Откуда, из каких неземных высот пришло к нему это озарение? Какую свечу он имел в виду? Династию московских князей? Идею возрождения русской государственности? Но и ведь о Самой Божьей Матери поется в Акафисте: «Светоприемную свещу, сущим во тьме явльшуюся, зрим Святую Деву…»

Русь лежала вокруг неприютная, холодная. Ее продували апрельские, пронизывающие до костей ветры, ее заливали моря половодья и грязь весенней распутицы. В вымерших деревнях пировало расплодившееся воронье и жирные крысы. Над обезлюженными скорбными городами взахлеб переливался многоголосый плач, в церквях еле-еле, охрипшими и уставшими глотками тянули заупокойные песнопения. Все, чего людям удавалось достичь непомерными трудами, сберегать и создавать от поколения к поколению, тоже растекалось грязью, забрасывалось и разваливалось с осиротевшими домами, рассыпалось в прах, уходило вместе с оборванными жизнями в россыпь бесчисленных могил…

Узнав о трагедии в Москве, поднимали головы суздальские, рязанские князья, новгородские воротилы – не пришла ли им пора урвать свое? По раскисшим дорогам, как и раньше, тянулись в Орду обозы с данью, покорные вереницы невольников. Ханские чиновники кривились и ругались, почему в этот раз привезли так мало? Недовольно выслушивали сбивчивый лепет бояр про мор, про общее оскудение, и требовали взяток, чтобы подождать с выплатами. Татарские воины у степных костров неторопливо обсуждали, когда их пошлют за недоимками? Когда на Руси снова начнутся свары, и ордынцев позовут туда? Сколько там осталось людей, годных для продажи? А в сумраке литовских лесов, в неприступном замке Вильно, размышлял о своем суровый Ольгерд. На Руси бедствие, власть надломилась, не настало ли подходящее время?.. И вдруг среди всех этих бурь, кошмаров, среди клубящихся туч, грозящих стереть с лица земли целые страны – свеча. Всего лишь свеча, хрупкая, едва теплящаяся…

Но в переходах великокняжеского дворца уже топотал ножками двухлетний ребенок, не понимающий, что же такое неладное творится со взрослыми? Почему одних куда-то уносят, другие плачут? Этого несмышленыша, сынишку Семенова брата Ивана, звали Дмитрием. А назовут Дмитрием Донским. Жена другого брата государя, Андрея, ходила непраздной, бережно вынашивала еще одного героя – будущего Владимира Храброго. В московских храмах, сменив Феогноста, неустанно служил святой чудотворец Алексий. А в глухих лесах в урочище Маковец уже срубил келью и возносил молитвы к Господу святой преподобный Сергий Радонежский. Наслышав о подвижнике, к нему тянулись монахи, миряне… И по всей стране, невзирая ни на какие катастрофы, продолжали рождаться дети. Новые князья, воины, землепашцы, священники.

Над Русью занимался рассвет. Она еще не знала об этом. Ведь ночная пора перед рассветом бывает особенно темной и пугающей. Но в непроглядном мраке горели свечи. Горели в храмах, в монастырях, в домах русских людей. Свечи перед ликами Спасителя, Пресвятой Богородицы. А главная задача, высшая миссия Руси на этой земле заключалась именно в том, чтобы они не угасли. Чтобы не угасла хотя бы одна, даже самая последняя свеча. Потому что от одной свечи зажигают вторую. От второй третью, четвертую. И возгорается праздничное множество света, как бывает на Пасху, когда православные христиане воодушевленно передают друг другу огонь и с радостными улыбками поздравляют всех ближних: «Христос Воскресе!»

17 августа 2010 г. от Рождества Христовап. Монино

Список литературы

1. Библия. Книги Священного Писания Ветхого и Нового Завета. Синодальное издание.

2. Аничков Е.В. Язычество и Древняя Русь, М.: Академический проект, 2009.

3. Археология Прикарпатья, Волыни и Закарпатья. Киев: Наукова думка, 1990.

4. Бойцов М., Шукуров Р. История средних веков. М.: МИРОС, 1995.

5. Большая советская энциклопедия, т. 1—30, М., 1970-78.

6. Бутромеев В.П., Бутромеев В.В., Бутромеева Н.В. Символ власти: иллюстрированный энциклопедический справочник. М.: Белый город, 2006.

7. Бушуев С.В., Миронов Г.Е. История государства Российского. В 2-х тт., М.: Книжная палата, 1991.

8. Борисов Н.С. Иван Калита. М.: Молодая гвардия, 2005.

9. Бретон Г. Женщины и короли. Т. 1. М.: Пересвет, 1993.

10. Византия и Русь. М.: Наука, 1989.

11. Военный энциклопедический словарь. М., 1984.

12. Воронин Н.Н. Андрей Боголюбский. М.: Водолей, 2007.

13. Всемирная история, в 24 томах. Тт. 1–8. Минск: Литература, 1996.

14. Гельмгольд. Славянская хроника. М., 1963.

15. Гордеев А.А. История казаков. Т.1. М.: Страстной бульвар, 1992.

16. Гумилев Л.Н. Древняя Русь и Великая Степь. М.: Мысль, 1989.

17. Гумилев Л.Н. Открытие Хазарии. М.: Айрис-пресс, 2001.

18. Гумилев Л.Н. От Руси к России. М.: Айрис-пресс, 2002.

19. Деревянко А. Ожившие древности. М.: Молодая гвардия, 1986.

20. Забелин М. Русские народ, обычаи, обряды, предания, суеверия. М.: Русская книга, 1996.

21. Иванов В.В. Топоров В.Н. Исследования в области славянских древностей. М.: Наука, 1974.

22. Избранные жития святых, СПб.: Сатис, 2007.

23. Исторические связи Скандинавии и России IX–XX вв. Л., 1970.

24. История России с древнейших времен до конца XVII века. / Под ред. П.В. Волобуева. М., 2000.

25. История России с древнейших времен до конца XVII века. / Под ред. А.Н. Сахарова, А.П. Новосельцева. М.: Изд. АСТ, 1996.

26. История России с древнейших времен до конца XVII века. Хрестоматия. / Под ред. Сахарова А.Н. М.: Вербум-М, 2003.

27. История России с древнейших времен до наших дней, под ред. Сахарова А.Н., в 2-х тт. М.: Проспект, 2009.

28. История СССР с древнейших времен до 1861 года. / Под ред. проф. П.П. Епифанова, В.В. Мавродина. М.: Просвещение, 1983.

29. История Украины в документах и материалах, тт.1–2. Киев: 1953.

30. Как была крещена Русь. М.: Политиздат, 1990.

31. Карамзин Н.М. История государства Российского, тт. I–V. М.: Золотая аллея, 1993.

32. Каргалов В.В., Сахаров А.Н. Полководцы Древней Руси. М.: Молодая гвардия, 1985.

33. Ключевский В.О. Курс русской истории, соч. в 9 томах, т. 2. М.: Мысль, 1988.

34. Ковалевский А.П. Книга Ахмеда ибн Фадлана о его путешествии на Волгу в 921–922 г. Харьков, 1956.

35. Кожинов В. История Руси и русского слова. Современный взгляд. М.: Чарли, 1997.

36. Колесницкий Н.Ф. «Священная Римская империя»: притязания и действительность. М.: Наука, 1977.

37. Коринфский А.А. Народная Русь. М., 1901.

38. Кузьмин А.Г. Падение Перуна. Становление христианства на Руси. М., 1988.

39. Кузьмичев И.К. Лада. М. Молодая гвардия, 1990.

40. Куликово поле: большая иллюстрированная энциклопедия / Под общей ред. Гриценко В.П. Тула, 2007.

41. Культура Древней Руси. М.: Наука, 1966.

42. Культура средневековой Руси. Л., 1974.

43. Лависс Э. Всеобщая история. Популярный справочник. М.: Дельта, 1997.

44. Левандовский А. Карл Великий. М.: Молодая гвардия, 1999.

45. Ле Гофф Ж. Цивилизация средневекового Запада. М.: Прогресс, 1992.

46. Лихачев Д.С. Великое наследие. М., 1980.

47. Лихачев Д.С. Русские летописи. М.: Изд АН СССР, 1947.

48. Лихачев Д.С. «Слово о полку Игореве» и культура его времени. Л., 1985.

49. Лошиц Ю.М. Дмитрий Донской, М.: Молодая гвардия, 1983.

50. Мельников-Печерский П.И. В лесах. М.: Изд. Худ. литература, 1955.

51. Монгайт А.Л. Археология Рязанской земли. М.: Наука, 1974.

52. Нечволодов А. Сказания о русской земле, кн. 1–2, М.: ООО Издат. В. Шевчук, 2003.

53. Никольский Н.М. История русской церкви. М.: Политиздат, 1988.

54. Новиков М.П. Христианизация Киевской Руси. М.: МГУ, 1991.

55. Одежда народов Восточной Европы в Средние века. М., 1989.

56. Оксфордская иллюстрированная энциклопедия, т. 3. М.: Инфра-М, 1999.

57. Орлов А.С., Георгиев В.А. и др. Хрестоматия по истории России с древнейших времен до наших дней. М., 1990.

58. Откуда есть пошла Русская земля, века VI–X, кн. 1 / Коммент. А.Г. Кузьмина. М.: Молодая Гвардия, 1986.

59. Памятники литературы Древней Руси. XI – начало XII века. М., 1978.

60. Пашков Б.Г. Русь, Россия, Российская империя: хроника событий. 862—1917 гг. М., 1994.

61. Пашуто В.Т. Внешняя политика Древней Руси. М., 1968.

62. Петрухин В.Я. Начало этнокультурной истории Руси IX–XI веков. М.: Русич, 1995.

63. Платонов С.Ф. Лекции по русской истории. М., 1993.

64. Платонов О.А. Русская цивилизация. М.: Роман-газета, 1995.

65. Повесть Временных лет. / Пер. Д.С. Лихачева, Б.А. Романова. М.—Л.: АН СССР, 1950.

66. Поликарпов В.С. История нравов России. Ростов-н-Дону: Феникс, 1995.

67. Полное собрание русских летописей. М.: Изд. Восточн. литерат., 1962–1965.

68. Похлебкин В.В. Внешняя политика Руси, России и СССР за 1000 лет в именах, датах, фактах. Вып 1. М., 1992.

69. Преображенский А.А., Рыбаков Б.А. История Отечества. М.: Просвещение, 1996.

70. Пропп В.Я. Русские аграрные праздники. Л.: ЛГУ, 1970.

71. Протоиерей Георгий Поляков. Военное духовенство России. М.: ТИИЦ, 2002.

72. Путешествия в древность / Под ред. чл. – корр. АН СССР В.Л. Янина. М.: Изд. Моск. университета, 1983.

73. Пушкарева Н.Л. Женщины древней Руси. М.: Мысль, 1989.

74. Религии мира. Энциклопедия для детей, т.6,ч.1, 2. М.: Аванта +, 1996.

75. Русская военная сила. История развития военного дела от начала Руси до нашего времени, т.1. М., 1897.

76. Русский биографический словарь, т.1—25. СПб.: 1896–1913.

77. Рыбаков Б.А. Древняя Русь. Сказания, былины, летописи. М.: Изд. АН СССР, 1963.

78. Рыбаков Б.А. Из истории культуры Древней Руси. М., 1984.

79. Рыбаков Б.А. Ремесло Древней Руси. М.: Изд. АН СССР, 1948.

80. Рыбаков Б.А. Язычество древних славян. М.: Наука, 1981.

81. Рыбаков Б.А. Язычество Древней Руси. М.: Наука, 1987.

82. Рябцев Ю.С. Путешествие в Древнюю Русь. Рассказы о русской культуре. М.: Владос, 1995.

83. Святый княже Александре, моли Бога о нас! / Под ред. митрополита Ташкентского и Среднеазиатского Владимира. Б/м: Сибирская Благозвонница, 2007.

84. Седов В.В. Восточные славяне в VI–XIII в.в. М.: Наука, 1982.

85. Слово Древней Руси. М.: Панорама, 2000.

86. Слово о полку Игореве. Русская литература XI–XVIII вв. М.: Худ. литература, 1987.

87. Советская историческая энциклопедия, тт. 1—16, М., 1961–1976.

88. Советский энциклопедический словарь. М.: Сов. Энциклопедия, 1987.

89. Соколов А.Н., митрофорный протоиерей. Святой витязь земли Русской. Нижний Новгород, 2008.

90. Соловьев С.М. История России с древнейших времен. В 15 кн. Кн. V–VIII. М., 1962.

91. Соловьев С.М. Чтения и рассказы по истории России. М.: Правда, 1989.

92. Софоний. Задонщина. Русская литература XI–XVIII в. М.: Худ. литература, 1987.

93. Стариков Н.В. История России. Справочник студента. М.: ПРИОР, 2001.

94. Татищев В.Н. История Российская. М.: Изд. АН СССР, 1962–1963.

95. Тихомиров М.Н. Древняя Русь. М.: Наука, 1975.

96. Тихомиров М.Н. Исторические связи России со славянскими странами и Византией. М., 1969.

97. Тихомиров М.Н. Средневековая Россия на международных путях. М.: Наука, 1966.

98. Толочко П.П. Древний Киев. Киев: Наукова думка, 1983.

99. Удальцова З.В., Щапов А.Н., Гутнова Е.В., Новосельцев А.П. Древняя Русь – зона встречи цивилизаций. // Вопросы истории, № 7, 1980.

100. Успенский Ф.И. История Византийской империи, т.1–4. М.: АСТ, 2001.

101. Харитонова В.И. Черная и белая магия славян. М.: Интербук, 1990.

102. Харлицкий М.С., Хромов С.С. Русские праздники, народные обычаи, традиции, обряды. М.: Рос. Унив. Дружбы народов, 1996.

103. Хрестоматия по русской военной истории. / Под ред. М.Н. Тихомирова, Н.М. Коробкова, Г.П. Мещерякова. М.: Воениздат, 1947.

104. Чичеров И.С. Византийские исторические сочинения. «Хронография» Феофана, «Бревиарий» Никифора. М., 1980.

105. Шамбаров В.Е. Великие империи Древней Руси. М.: Алгоритм, 2006.

106. Шамбаров В.Е. Войны языческой Руси. М.: Алгоритм, 2010.

107. Шамбаров В.Е. Казачество. История вольной Руси. М.: Алгоритм, 2007.

108. Шамбаров В.Е. Русь: дорога из глубин тысячелетий. М.: Алгоритм, 2009.

109. Шикман А.П. История России. Школьный биографический словарь, М.: Эксмо, 2001.

110. Энциклопедический словарь. СПб.: Изд. Ф.А. Брокгауз, А.И. Ефрон, 1890–1904.

111. Эпос Северной Европы. М.: Мир, 1989.

Оглавление

1. Залесская земля

2. Св. Владимир Креститель

3. Св. Владимир и  соседи Руси

4. Св. Владимир и  его сыновья

5. Св. Владимир и  его богатыри

6. Св. Владимир и  заговорщики

7. Святые Владимир, Борис, Глеб и  Святополк Окаянный

8. Ярослав Мудрый

9. Ярослав Мудрый и  «Русская Правда»

10. Ярослав Мудрый и  величие Киева

11. Ярослав Мудрый и  дела церковные

12. Ярослав Мудрый и  система лествицы

13. Братья Ярославичи: Изяслав, Святослав, Всеволод

14. Братья Ярославичи и война с Полоцком

15. Братья  Ярославичи  и  русские святые

16. Братья  Ярославичи  и  князья-изгои

17. Владимир Мономах

18. О  русских женщинах

19. Владимир Мономах и  Святополк II

20. Владимир Мономах и  разделение Руси

21. Владимир Мономах и  половцы

22. Владимир Мономах и  киевский бунт

23. Юрий Долгорукий и  шапка Мономаха

24. Юрий Долгорукий и  крамольные бояре

25. Юрий Долгорукий и  княжеские свары

26. Юрий Долгорукий и  княжеская честь

27. Юрий Долгорукий и  Андрей Боголюбский

28. Св. Андрей Боголюбский и  Русский Исход

29. Св. Андрей Боголюбский и  Владимирская держава

30. Св. Андрей Боголюбский и  праздник Покрова

31. Св. Андрей Боголюбский и  крушение Киева

32. Св. Андрей Боголюбский и  цареубийцы

33. Михаил I и  Всеволод III

34. Всеволод III Большое Гнездо

35. Всеволод Большое Гнездо  и  склеивание осколков

36. Всеволод Большое Гнездо и  крушение Константинополя

37. Всеволод Большое Гнездо и  наступление католиков

38. Всеволод III и  развал Большого  Гнезда

39. Св. Юрий II, Ярослав Всеволодович и  борьба за Прибалтику

40. Св. Юрий II, Ярослав Всеволодович и  позорище на  Калке

41. Св. Юрий II, Ярослав Всеволодович и  новгородская  измена

42. Св. Юрий II, Ярослав  Всеволодович и  дорога в погибель

43. Св. Юрий II, Ярослав  Всеволодович и  нашествие Батыя

44. Св. Александр Невский

45. Св. Александр Невский и  Ледовое побоище

46. Св. Александр Невский и  рождение Золотой Орды

47. Св. Александр Невский и  Даниил Галицкий

48. Св. Александр Невский и  закат русского  солнца

49. После заката…

50. В  полном мраке

51. Св. Даниил Московский

52. Иван Калита

53. Иван Калита  и  св. митрополит Петр

54. Иван Калита  и  поражение Твери

55. Иван Калита  и  усиление Литвы

56. Иван Калита  и  царство  последних времен

57. Иван Калита  и  «великая  тишина»

58. Иван Калита  и  Отверженный Камень

59. Симеон Гордый

60. Свеча…

Список литературы Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg