«Трудный сезон»

Эрик Кудусов Трудный сезон

Запоздалое начало

Морозным утром 14 октября — термометр показывал −22° — перегруженный вертолет поднялся в воздух и взял курс на восток. Внизу расстилалась тайга, покрытая довольно толстым слоем снега. Зима действительно что-то рано в этом году нагрянула. Река еще окончательно не стала, но во многих местах образовались уже ледяные заторы. Забереги были широкими и прочными. По ним спокойно уже можно ходить. Наш путь лежал на Вахту, на еще не освоенное место. Конечно, это авантюра — лететь в самый разгар зимы на голое необстроенное и даже неразведанное место. Но перестраиваться было уже поздно. С самого начала мы планировали заброситься именно сюда и до открытия сезона в сносных условиях успеть обстроиться. Теперь месяц потерян из-за головотяпства охотоведа, а все невзгоды падут на наши головы. Я мог бы лететь один, поселившись, как и в прошлом году, в своей старой избе. Но со мной был молодой, необстрелянный напарник, без которого по предписанию правил техники безопасности меня в тайгу не пустили бы. Вот и пришлось мне лететь сначала на участок напарника, отстоящий от моей прошлогодней избы на 20 километров, чтобы помочь ему поставить зимовье. И это в то время, когда пора было уже начинать охотиться. В общем, сезон с самого начала был скомкан. Но другого вы хода не было, и мы, скрепя зубы и костеря на чем свет стоит «стропилу», указали штурману место посадки.

Не останавливая винтов, пилоты дали команду разгружаться, а когда все было закончено, помахали нам на прощание и взмыли вверх.

Мы остались на булыжном берегу, покрытом уже довольно толстым слоем снега. Первым делом бросились к тайге, нависающей над берегом. Однако обследование не обрадовало. Это была пойма, заливаемая в каждое половодье. Поэтому лес был изрежен и болотист. А до коренного берега надо идти еще с полкилометра. Посовещавшись, решили зимовье ставить прямо здесь, на пойме: зимой болото не страшно, а весной нас здесь не будет. Но из-за разреженности леса на сруб стройматериала не хватит. Тут же приняли решение ставить балаган. Надо сказать, мы заранее подготовились к такому варианту, имея в виду экономию времени и сил. Правда, в отличие от традиционных балаганов, которые ставят за день-два, но которые, являясь временным жилищем, отличаются минимумом удобств, мы решили поставить балаган фундаментальный: огромный, непромокаемый и теплый. Конструкцию продумал еще в деревне, обсудив все до деталей. Так что необходимый стройматериал, которого нет в тайге, мы привезли с собой.

Но сначала надо было поставить временное жилье. Для этого у нас была подготовлена зимняя палатка, сшитая в дни вынужденного досуга, пока ожидали вертолета. Палатка был большая, теплая, с двойными стенками. Шили сами, из своего же материала, привезенного из города. Установив печку и нары, пообедали, воспользовавшись концентратами, а потом перетаскали вещи с берега. В общем, первый день прошел хлопотах по устройству и обживанию нового места. Работали с подъемом. Радовались, что наконец вырвались на волю и что теперь не зависим ни от кого. По-моему, для людей деятельных и инициативных самым страшным наказанием является вынужденная бездеятельность, и неопределенность положения, и еще зависимость от безынициативных людей. Поэтому даже нашу заброску на голое место в тайгу в разгар зимы мы расценивали как подарок, как избавление от неволи. А посему наше моральное состояние было на самом высоко уровне. Мы готовы были преодолеть любые преграды, вставшие на нашем пути, ибо знали, что теперь все зависит только от нас, больше ни от кого. Застоявшиеся силы тела и духа вырвались наконец на простор. И работа закипела.

Четыре дня, потраченные на строительство, оправдали себя. Такого теплого зимовья мне нигде более не приходилось встречать. Любая бревенчатая изба уступает в этом отношении балагану, укрытому, как в нашем случае, толстой моховой дерниной. Жилого пространства в балагане было в избытке. Мы уложили внутри всю свою поклажу и продукты, и еще оставалось много свободного места. Стоило нам переселиться из палатки в балаган, как на следующее утро ударил тридцатиградусный мороз. Успели все-таки!

Последующие дни протапливали жилище, чтоб вытаял снег на полу, и испарилась лишняя влага. Влага вытапливалась из моховой дернины, покрывавшей балаган, так как стенки обогревались очень сильно. Сфагнумовый мох обладает прекрасным свойством: высохнув, становится очень гигроскопичным. Так что внутри балагана влажность всегда держалась на одном уровне: избыток мгновенно поглощался гигроскопичной стенкой, ну а недостаток тут же восполнялся — ведь мы поставили балаган на верховом болоте. Пол под нами прогибался, как пружинистая перина. Мы ходили по моховому ковру, толщина которого превышала метр. Это обстоятельство нас нисколько не смущало. Наоборот, известно, что сфагнум обладает исключительными бактерицидными свойствами. Так что мы жили в стерильных условиях. И это вселяло в нас уверенность за свое здоровье. Под надежной защитой мха нам не страшны были отныне никакие болезни. Ну а если серьезно, мы были недалеки от правды. Эвенки, вечные жители тайги укладывая детей в берестяные колыбели, запихивали туда пучок сухого сфагнумового мха, и ребенок всегда был сух и застрахован от болезней и простуд, даже зимой. Наше жилище в том отношении напоминало эвенкийскую колыбель, только гигантского размера. Впрочем, я не намеревался поселяться здесь надолго. Ведь мой участок западнее. Сюда я буду приходить лишь за продуктами. Если бы мы прибыли еще при открытой воде, то свою часть груза я сплавил бы на плоту. Но теперь мне предстоит таскать на себе всю эту тяжесть. Лед на реке с каждым днем крепчал, и, покончив с делами здесь, можно было топать и к себе.

Я задержался у Толи еще дня на три. Мы попилили дров (бензопила моя осталась еще с прошлого года в таежной избе, и доставлять ее оттуда теперь уже было нерационально), затем сходили в маршруты, прорубая путики и устанавливая капканы. Толя — молодой охотник, всего второй сезон охотится — в прошлом году был на правах ученика, и его наставник не доверял ему даже снимать шкурки с соболей. Поэтому он пока нуждался в моей помощи. Прорубив вместе два путика, мы сошлись на том, что дальше он сможет работать самостоятельно. Теперь наступила очередь помогать уже мне.

Итак, 28 октября мы направились к моей прошлогодней избе. Признаться, я испытывал при этом некоторое волнений. Нагрузившись продуктами, стали на лыжи, и вышли на речной лед. Идти поначалу было легко, так как молодой лед лишь слегка припорошило снегом. Но затем начались торосы, и лыжи пришлось снимать, преодолевая торосистый участок чуть ли не на четвереньках. За торосами река была еще открыта, и мы карабкались по берегу также с лыжами в рука из опасения поломать их о торчащие из-под снега камни. В целом этот переход утомил не особенно сильно. Во всяком случае мы после него еще здорово поработали, ремонтируя избу. Утеплили дверь, обив ее несколькими слоями брезента, и переделали нары, заодно переставив на новое место и печку. Теперь в моей избе можно было ночевать хоть четверым. Но это предел, ибо жить там тесно даже вдвоем. Две трети площади занимали нары, захватившие теперь пространство от стены до стены. Лишь у двери был свободным один квадратный метр площади. А справа у окна в самом низком месте на полу расположилась печка. Вот и вся территория. Толя шутил, что в сравнении с нашим балаганом эта избенка представляет нее что иное, как кровать с крышей. Действительно, кубатура здесь не превышала 10 кубических метров.

Но мне нравилась моя изба. Несмотря на миниатюрные размеры, она была уютной и удобной. К тому же на обогрев требовалось совсем немного дров, особенно теперь, после перестановки печки. В прошлом году я по неопытности установил печку слишком высоко, поэтому на полу у меня температура всегда держалась ниже 0°. Теперь печка стояла в самом низком месте, и тепло равномерно распределялось по всей избе.

На следующий день Толя ушел обратно к себе, а я остался вместе с Мальчиком и начал восстанавливать старые путики. В первый день пошли по так называемому радиальному направлению, то есть перпендикулярно к реке, на этой же стороне. Раньше, идя по этому путику, я обязательно заходил обнажение, где глухари постоянно копались в дресве, выискивая камешки для своих желудочных жерновов. Сейчас все обнажение лежало под глубоким снегом, и глухари уже перестали наведываться сюда. Жаль, упустил благоприятное время.

Этот путик шел по долине ручья и в трех километрах от реки упирался в болото, обходя его затем по периметру. В свое время я кое-где сделал на деревьях засечки, однако слишком редкие. Поэтому теперь, очутившись в зимнем лесу без привычной лыжни, я сразу потерял все ориентиры, и после нескольких тщетных попыток найти прежний путик остановился в нерешительности и раздумье. И тут Мальчик, который до сих пор бороздил снег в свободном поиске, будто понял меня и, «не говоря ни слова», пошел вперед, по грудь увязая в снегу. Пройдя метров 20, остановился, оглянувшись на меня, будто желая сказать: «Ну, ты идешь?» Я покорно последовал за ним. Убедившись, что я понял его, Мальчик направился дальше пахать снег. У некоторых деревьев он останавливался, обнюхивая их, но чаще шел без остановок, сдвинув уши назад и говоря всем своим недовольным видом: «Недотепа ты, не можешь вспомнить старую лыжню. Смотри, я иду почти с закрытыми глазами».

И действительно, мы шли, в точности повторяя даже мельчайшие повороты прошлогоднего путика. Я был буквально потрясен необыкновенной способностью Мальчика. Сразу все как-то стало на свои места. Я увидел даже веточки, которые ломал в прошлом году на ходу. Ну и Мальчик! Это же ходячий феномен! А вон на том дереве, которое причудливо изогнулось, я обрубал нижний сук. Где это место? Да вот оно, скрылось под снежным кухтылем! Да, это просто непостижимо. Идти по лесу через год, будто лыжня никогда не исчезала. Все-таки прошло лето, а лыжня — не тропа. Она эфемерна, как эфир.

Так я шел, не переставая поражаться чутью и интуиции Мальчика. А он по-прежнему бороздил снег впереди, терпеливо дожидаясь меня, если я задерживался около установок, заряжая их приманкой.

После того как мы прошли километра два с половиной, когда до болота оставалось рукой подать, наше шествие вдруг остановилось. Мальчик стоял, оглядываясь на меня, и вопрошал взглядом, куда идти. Я глянул ему под ноги и увидел соболиный след. «Ну что, Мальчик, если след свежий, то иди по нему — проговорил я, — а я и без тебя теперь найду дорогу. Иди, моя собачка». Собаководы говорят, что собакам надо давать короткие команды, чтоб не путать их болтовней. Что касается меня, то я привык разговаривать с Мальчиком, и он отлично понимал меня, несмотря на мое многословие. Вот и сейчас, когда я высказал свое пожелание, Мальчик спокойно пошел по следу. Вели я ему идти дальше по лыжне, он пошел бы по лыжне, прекрасно поняв меня. Я в этом уверен абсолютно.

Меня всегда забавляло, как он выбирает направление преследования.

Меня всегда забавляло, как он выбирает направление преследования. Сначала сунет нос в первый след, затем — по очереди в соседние с той и другой стороны. После этого точно идет туда, куда ушел зверь. Вот ведь какое феноменальное чутье. Всего два следа, причем проложенные рядом! Каким тонким инструментом должен быть нос собаки, чтобы точно определить, какой след старее, правый или левый. Нам такое обоняние и присниться не может.

Получив «добро» на преследование зверя, Мальчик ушел, а я остался перед снежной целиной и двинулся по предполагаемой лыжне. Однако очень скоро я вновь потерял ориентиры, которые легко находил, когда шел за Мальчиком. Короче говоря, через 15 минут бесполезных тыканий в разные стороны я потерял путик окончательно и решил идти по компасу.

Но тут вдруг послышался вдалеке голос Мальчика. Он облаивал соболя. Я уже научился распознавать, кого он облаивает: соболя, глухаря или белку. Поэтому, определив направление (а это не так-то просто, потому что из-за холмистого рельефа звук распространяется зигзагами), побежал на зов. Действительно, пришлось немного покуролесить. Но в конце концов, корректируемый Мальчиком, я нашел его сидящим под кедром и время от времени подающим голос. Над ним совсем невысоко устроился соболь. Я спокойно приблизился и выстрелом в голову снял его с ветки. Мальчик на лету схватил падающего зверя и, тряхнув его, прижал к земле. Когда я подошел, соболь был уже мертв.

Я позволяю Мальчику трепать жертву, во-первых, потому, что зубы у него не острые и он не портит шкуру, а во-вторых, надо же и ему получать удовольствие от охоты. У нас полное равноправие в этом вопросе. Впрочем, не совсем. Следуя закону природы, добычей овладевает сильнейший. В нашем тандеме таковым являюсь я. Это мне неоднократно приходилось доказывать палкой. Так что, когда я подхожу к добыче, Мальчик безропотно, хоть и с неохотой, отдает ее мне. Однако этим правом пользуюсь только я, ибо завоевал его дубинкой. Когда же рядом находится другой претендент, спор за добычу решается новой дракой. Как-то мы с Толей вместе были на охоте, и наши собаки облаяли белку. После выстрела Мальчик с остервенением бросился на свою напарницу по охоте лишь потому, что та захотела тоже подушить зверька. В таких спорах, естественно, побеждает сильнейший. Мы с Мальчиком давно выяснили отношения, и я поэтому великодушно разрешаю ему первому устремляться к жертве.

Уложив соболя, мы вернулись к тому месту, где пришлось прервать восстановление путика, и я попросил своего друга продолжить прерванное занятие. Без долгих препирательств он снова пошел по забытой лыжне, хотя, как мне показалось, занятие это его не очень-то вдохновляло. Но работа есть работа, и делать ничего не оставалось, как доводить ее до конца стоило Мальчику возглавить шествие, как все стало на свои места. Я вдруг нашел и увидел забытые ориентиры. В общем в этот день мы восстановили весь наш путик и вернулись в приподнятом настроении.

Мы с Мальчиком втягиваемся в таежную жизнь

Последующие два дня мы продолжали восстановление прошлогодних путиков. Не знаю, что бы я делал без Мальчика. Да, собака в тайге — незаменимый помощник. Помимо той пользы, что мне неожиданно оказал Мальчик, собака ведь образно говоря, делает тайгу обитаемой. Конечно, это надо понимать не в прямом смысле. Просто благодаря незаурядному обонянию собака находит тех зверей, которых человек ни за что не обнаружил бы. Именно так человек с помощью собаки узнает о населении тайги. Тайга без нее показалась бы ему безжизненной или вымершей. Только зимой человек еще по следам может узнать о таежных жителях. В другое же время он в тайге беспомощен.

Бродя по тайге, я обратил внимание еще на одну примечательную деталь. Несмотря на малочисленность соболиных следов в этом сезоне, они все-таки встречались. Но что интересно. Бегая по лесу, соболь неизменно подходил к тем местам, где я в прошлом году ловил в капкан его собратьев. Причем он останавливался только у тех капканов, где сидел в свое время (год назад!) пойманный соболь. Обычно, попав в капкан, соболь испражняется. И запах этот всегда привлекает других соболей. Вот почему в тот капкан, где уже побывал пойманный зверь, чаще попадаются другие соболя. Но каков нюх! Прошел год. Земля пропитана дождями, теперь еще сверху навалил полуметровый снег, а соболь чует прошлогодний запах и подходит удостовериться в его свежести. Поразительное обоняние! Как жаль, что человек обделен такой способностью. Насколько богаче он бы видел мир вокруг себя. Вероятно, в прошлом, когда человек вел звериный образ жизни, он больше чувствовал и ощущал окружающую природу. Но со временем, обитая по преимуществу в тесных и дымных жилищах со спертым воздухом, он утратил остроту обоняния. Однако способность восстановить ее все же не утерял. Я в этом убедился на собственном опыте. Многие месяцы проводя вдали от людских поселений в течение уже многих лет, я убедился, что мое обоняние отличается от большинства других людей довольно заметно. Особенно оно обострилось после двух последних сезонов, проведенных в тайге. Недавно, например, я заметил, что явственно различаю запах глухаря. Правда, мне трудно тягаться с Мальчиком, но я уже неоднократно убеждался, что не только он чует зверя. По-видимому, восстановить остроту обоняния доступно любому некурящему человеку.

Пробыв в своей избе после ухода Толи три дня, я поспешил обратно в балаган: надо было успеть до обильных снегов перетаскать как можно больше продуктов. Ведь чем дальше, тем труднее будет ходить по реке: снег валит не переставая. По лесу же идти совсем бессмысленно. Речная лыжня не только, самая короткая, но и самая легкая, относительно конечно.

К балагану я шел тоже нагруженным, неся канистру с керосином, которого у меня в зимовье еще с прошлого года оставалось с избытком. Учитывая это, мы не захватили его из деревни в стремлении предельно облегчить свой груз. И опять я вспомнил недобрым словом охотоведа, по дурости которого вынужден на собственном горбу таскать лишние тяжести. А пройти 20 километров по снежной целине и без груза ой-ой как тяжело. В этот раз снегу на реке заметно прибавилось и, я утомился больше, чем в прошлый переход.

В балагане теперь было сухо и тепло. Торф нас греет и сверху, и снизу. По утрам температура никогда не снижается, даже до нулевой отметки в любые лютые морозы (а морозы доходили уже до 40°). Торф действительно греет, потому что нам приходилось оставлять балаган на несколько дней, и температура все время оставалась на положительной отметке. В бревенчатых избах с деревянным полом такого не бывает никогда. Там температура очень быстро уравнивается с окружающей, и, когда возвращаешься вечером с обхода, первые делом растапливаешь печку и ждешь, не раздеваясь, пока нагреется помещение. В нашем балагане этот распорядок можно было нарушать.

Постепенно жизнь входила в свою привычную колею. Теперь мы уже не ходили вместе. Толя прокладывал новые путики, стараясь уйти от балагана по возможности дальше. Свернув палатку и уложив на самодельные нарты, он потащил ее за десять километров к устью Дельтулы, крупного притока Вахты. Палатку он решил использовать как опорную точку, откуда мог бы уйти дальше. Я же стал прокладывать путики от балагана в сторону своей избы, чтоб мои вояжи в балаган не были холостыми.

Это дало свои результаты. Проверяя в один из приходов эти путики, я вдруг увидел, что на один из них вышел новый соболь. Сначала он подошел к ближайшему капкану, который оказался расстороженным птицей. Не обращая внимания на капкан, съел приманку. «Прекрасно, — подумал я, — значит, подойдет и к другому капкану». Тем временем Мальчик, взяв след, пошел его распутывать. Я поспешил вдоль путика. На мое счастье, соболь шел с широким поиском и к следующему капкану приблизился, пройдя солидное расстояние. Так что пока Мальчик распутывал его причудливый маршрут, я уже был у капкана. Темный соболь висел с зажатой лапой и уже мертвый, хотя был еще мягкий. В это время подбежал и Мальчик, весь возбужденный и сосредоточенный. Увидев соболя, он бросился к нему, обнюхал, и, удостоверившись, что тот уже кончился, успокоился. К мертвому зверю Мальчик равнодушен. Помню, в прошлом году мы с ним тропили сорвавшегося с капкана соболя. Мальчик привел меня по едва различимому следу к старому пню. Он даже порыл немного, но потом равнодушно оставил это занятие. Когда я продолжил раскопки, боясь из-за реакции Мальчика, что это напрасный труд, и выудил наконец, углубившись чуть ли не по пояс в снежную яму, закоченевшего зверька с капканом вместе, пес не проявил никакого интереса к моей находке. Его, как истого охотника, интересует лишь живой зверь. К тому же соболь как мясо его не волнует, ибо собаки не любят соболятину. Я скармливаю Мальчику соболей, лишь хорошо выварив их, да и то только в голодуху.

Итак, за эти дни я добыл двух соболей, одну белку, 14 рябчиков и двух глухарей. Однако прогнозы оказались малоутешительными. Соболя очень мало, и поэтому рассчитывать на обильную добычу не приходится. 8 ноября я записал в своем дневнике: «Следов много, но соболь сыт и не лезет на жерди за приманками. Снег пока сравнительно неглубокий, и он легко достает из-под него шишку. Ничего, в декабре полезет и в капканы. Да и ходовой должен пойти с усложнением условий». Привел эту запись, потому что как в воду глядел. Однако действительность оказалась гораздо сложнее и драматичнее.

Первые удары судьбы

8 ноября я снова, загрузившись продуктами, ушел к себе. Нес 12 килограммов, не считая оружия. Тяжело, ничего не скажешь. В прошлом году таскал продукты от Андрея Карпова и ходил по 11 километров. Теперь делаю то же самое, только расстояние удвоилось.

Вышел при −30°. Это самая хорошая температура для перехода. При −20° идти уже жарко. Шел почти шесть часов без отдыха и в хорошем темпе, то есть все время мокрым от пота. После такой ходьбы аппетит зверский и неуемный. Поэтому весь вечер ел, делая лишь непродолжительные перерывы, во время которых блаженствовал, лежа пластом на нарах…

В этой избушке дни мои заняты до предела. Хожу по тайге, выискивая старые капканные установки. В прошлом году у меня было девять путиков. В этом году намерен восстановить шесть из них, так как остальные бесперспективны. Ходового соболя нет, следовательно, надо перестраиваться и удлинять путики, расширяя ареал. Ходить поэтому приходится больше, соответственно возрастают и затраты сил. Раздражает то, что приходится часто ходить за продуктами в балаган. Принесенной еды хватает совсем ненадолго. Ведь едоков двое, причем Мальчик ест даже больше меня. Оно и понятно: ему приходится труднее, да и теплообмен у него интенсивнее, поэтому и энергии он затрачивает гораздо больше, чем я. Снег сыплет безостановочно, и теперь Мальчик тонет в нем по уши. Однако сзади идти не соглашается. Все время пашет впереди. Золотая собака. Другая бы давно забастовала. А Мальчик самолюбив. Для него плестись сзади равносильно самоуничижению. Вот и приходится его кормить досыта. Поэтому продукты тают на глазах. Если бы были соболя, это стало бы хорошим подспорьем. Но в этом году ни соболей, ни птицы. Та птица, что мы добыли, пошла в основном на приманку, за исключением нескольких рябчиков. Но что такое рябчик! Одному человеку на ползуба. Приходится поэтому нам с Мальчиком здесь жить впроголодь, отъедаясь лишь в балагане. А едим мы, скромно говоря, за четверых. Да это и неудивительно: выходим с рассветом, а возвращаемся в сумерках. Все остальное время едим и отдыхаем, если не считать постоянных домашних хозяйственных работ.

Однако, когда в очередной раз мы вздумали пойти в балаган, это у нас не получилось. Произошло непредвиденное: под тяжестью навалившегося снега лед в реке просел и из промоин выступила вода, залив поверхность льда на многие километры. Причем сверху ее не заметно, так как снеговая толща не вся пропитана водой. И это усугубляло положение, ибо под рыхлым снегом вода не промерзает даже в тридцатиградусные морозы. По реке стало идти невозможно. После нескольких безуспешных попыток мы вернулись назад, домой. Целый вечер я сушил лыжи, пропитавшиеся водой. Вот ведь положеньице! Из-за этой проклятой воды мы заперты в своей избушке, так как возвращение возможно только по реке. Даже к Карпову нельзя сходить. А мороз всего −23°. Когда еще он прихватит эту воду!

Но, как говорится, ничто не вечно под луной. Через два дня, то есть к вечеру 14 ноября, врезали морозы. Красная жидкость в термометре подползла к отметке −40°. С одной стороны, это хорошо, так как наконец хоть наст образуется на реке, а с другой — все равно никуда не двинешься; при такой температуре опасно пускаться в двадцатикилометровое путешествие по столь коварной реке. Вдруг где-нибудь запорешься в воду — и тогда каюк. Нет, лучше не рисковать, хотя продуктов с большой натяжкой осталось всего на два дня.

15 ноября я записал в своем дневнике: «За окном −47°. Что ж, буду отлеживаться, сберегая энергию и продукты. Если по прошествии двух дней мороз не отпустит, придется идти к Андрею. Дальше поститься опасно. Неизвестно, сколько продержатся эти морозы. Можно ослабнуть так, что и до Андрея не дойдешь. Поэтому лучше идти. Приятной прогулкой переход в такую стужу не назовешь. Но другого выхода нет».

17 ноября я оделся потеплее и при температуре −48° вышел в сторону Андрея. Прощупав на реке снег палкой, убедился, что наст меня выдержит. Палка, правда, легко его пробивала, достигая разжиженного водой снега, но для меня и Мальчика это было не опасно.

В такой мороз мне еще ни разу не приходилось ходить. Пар изо рта валил такой густой, что застилал глаза, мешая видеть дорогу, а выдыхаемый воздух шипел, как хорошая газировка. Носом дышать было невозможно, ибо ноздри мгновенно при вдохе обледеневали. Приходилось идти с открытым ртом, дыша одновременно через нос и рот. Чтобы холодный воздух не обжигал бронхи, я закрыл рот шерстяным шарфом.

Первые два километра прошли в хорошем темпе. Мальчик, как обычно, шел впереди. Вдруг он остановился и, осторожно ступая, начал пятиться. Из-за застилавшего глаза пара я не сразу обнаружил недоброе и остановился слишком поздно. В этот момент наст подо мной просел, и выступившая вода залила лыжи. Не размышляя ни секунды, бросился к берегу, который возвышался почти отвесной стеной. С трудом дотащившись до него, сбросил лыжи и стал спешно соскабливать лед ножом. Однако на таком морозе лед сразу же превратился в твердый камень, и нож не брал его. Рискуя рассечь лыжу, стал орудовать топором, скалывая наросты льда. Кое-как сбив их и соскоблив неровности на скользящей поверхности, бросился помогать Мальчику, который сидел, безуспешно пытаясь зубами разгрызть ледяные култышки на лапах. Мы и раньше попадали в воду, но при небольшом морозе быстро избавлялись ото льда. Сейчас же наши усилия были тщетными. Я пытался пассатижами, которые тоже ношу с собой постоянно (приходится порой прямо в тайге ремонтировать капканы или лыжные крепления), скусывать лед с лап Мальчика, но из этого тоже ничего не вышло. Мальчик жалостно скулил, лед, словно тиски, сжал его лапки. Видя бесполезность наших усилий и боясь долго стоять на месте, я сначала решил посадил Мальчика в рюкзак и нести до Андрея: назад идти смысла нет, голодной смертью умирать не хочется. Но потом подумал, что на таком морозе, сидя без движения в мешке, Мальчик меньше чем через час окочурится. Теперь спасение лишь в движении. Поэтому я быстро надел лыжи и двинулся вперед. Слабо поскуливая, Мальчик заковылял сзади. А я шел и все время подбадривал его голосом, периодически останавливаясь.

Так мы прошли все оставшиеся девять километров. Всю дорогу я говорил с Мальчиком, а сам считал метры. Наконец миновали последний поворот и увидели на обрыве избу с дымящейся трубой. Какая радость, что Андрей на базе и дом прогрет. Первым делом внес Мальчика и уложил на нары. Отогревшись, он слизал свои култышки, но встать на лапы не смог. Так и лежал почти двое суток, приподнимаясь лишь с огромными усилиями и скуля при этом от боли. Только на трети день он оправился от обморожения и смог ходить, постепенно обретая былую подвижность.

Живя у Андрея, мы наконец наелись вволю. Однако долго отлеживаться было некогда. Как только Мальчик встал на ноги, двинулись в обратный путь. На наше счастье, мороз вдруг отпустил и мы вернулись к себе уже при −35. По дороге я даже смог поставить несколько капканов и подстрелить шесть рябчиков. При этом принес полный рюкзак продуктов. В общем, все обошлось благополучно, без роковых последствий. А ведь ситуация была не из обнадеживающих…

На следующий день я поспешил к балагану, пользуясь образовавшимся в эти дни настом, хотя с ночи опять повалил снег, который шел беспрерывно целые сутки. Ходить по этому маршруту с каждым разом становилось все труднее. А тут еще этот рыхлый снег, который не только не держит, но и коварен, ибо скрывает предательскую воду, особенно сильно разливающуюся после очередного снегопада. Вляпаться в воду теперь уже не являлось событием. Забурунивался я регулярно, с интервалом в несколько километров, как бы осторожен и внимателен ни был. От частого скобления ножом лыжи стали заметно тоньше. Но главное, из-за отсутствия скольжения сил затрачиваешь столько, что изматываешься вконец. В этот переход 22 ноября я буквально еле дополз до балагана. Уже после 15 километров в мышцах ног появилась боль, которая усиливалась с каждым шагом. Я волочил ноги, стиснув зубы. Я знал, что это такое. Это организм отвечал соответствующей реакцией на длительное перенапряжение. Но не мог же я лечь отдыхать на несколько часов. А тут еще тяжелый рюкзак, куда я добавил шесть килограммов чистого веса, когда Мальчик облаял огромного глухаря. Отказываться от такой добычи в нашем положении нельзя. И я, превозмогая усталость, тащил все это, считая уже не километры и метры, а каждый шаг, каждое движение.

Доплелся до балагана я уже в темноте, опасаясь не найти его. Но Мальчик не дал мне заблудиться, находясь все время в поле зрения, и подвел прямо к дому.

Толя в морозы тоже отсиживался дома. Проверки путиков все равно были безотрадными. Ходового соболя до сих пор не было. Кажущееся относительное обилие следов объяснялось тем, что местный соболь, владевший большими территориями, был вынужден много ходить, так как год оказался неурожайным: нет мышей, ягод, да и шишку не так-то просто достать. Птицы тоже мало. Вот и ходит соболь много, оставляя массу следов, создавая ложную видимость обилия зверя. Но в отличие от ходового местный соболь очень осторожен. Прекрасно зная свои угодья, он с большой подозрительностью относится ко всякого рода необычным приманкам и запахам и предпочитает их обходить. В этом отношении ходовой соболь являет резкую противоположность. Этот кочевник, странствуя по тайге, берет любую приманку: ведь он именно ради добычи и ходит, выискивая кормные и незанятые территории. Так что даже по характеру поведения можно определить, с каким соболем имеешь дело. Те два-три соболя, что поселились вокруг нас, — давно оседлые жители, и в капкан их уже не поймаешь. А на собаку рассчитывать не приходится. Мальчик во всяком случае буквально плавает в лесу по снегу, утопая порой с головой. Теперь он может ходить лишь по лыжне.

Но мы не теряем надежды на появление ходовых соболей. Ведь чем дальше, тем труднее придется соболю. Поэтому он начнет расширять свои владения за счет соседей. Тогда-то и должны появиться ходовые соболя. Вероятно, это произойдет в декабре. Так мы решили с Толей. А пока надо ждать и готовиться к их приему, удлиняя путики и расширяя опромышляемую территорию. Вот еще одно непременное качество профессионального охотника — умение терпеливо ждать. Кто не имеет терпения, вряд ли сможет стать настоящим промысловиком.

К сожалению, я пока не имел возможности расширять свои владения, так как все силы отдавал перетаскиванию продуктов и борьбе за существование. Теперь, чтобы рационализировать свой труд, я придумал новый способ транспортировки грузов. Три дня подряд я носил поклажу из балагана на десятикилометровый рубеж, возвращаясь оттуда уже налегке. Перетаскав солидную гору, вышел, наконец, в последний рейс. Взял на этот раз всего десять килограммов и заскользил по пробитой лыжне до своей перевалочной базы. Чтобы сэкономить силы на оставшиеся десять километров целины, заставил работать и Мальчика. Надев ему широкий ошейник, подвязал поводок к поясу и заставил тащить меня. Мальчик не тяжелый, да и ростом не удался, но он удивительный труженик и очень крепкий. Поэтому десять километров он тащил меня, как вол, упираясь всеми четырьмя ногами. Я лишь катил сзади, изредка понукая его. На перевалочной базе я еще добавил себе груза и хотел продолжить путь таким же манером, но Мальчик укоризненно посмотрел на меня, давая понять своим выразительным взглядом, что пора бы и честь знать, и я, усовестившись, отпустил его на свободу. Он пошел вперед, нащупывая старую лыжню, занесенную снегом. Все-таки по ней идти легче и безопаснее, чем по новому месту. Но через пять километров мы снова попали на залитое водой пространство. Шли по старой лыжне, как по мосту, хоть и по мокрому. Уже пройдя несколько сот метров и выходя на сухой берег, я оступился и почти по колено утонул в воде. На мое счастье, мороз был всего градусов 27–28 и я быстро соскоблил наросты льда. Но лыжи все равно потяжелели, и тащить их было занятием более чем утомительным.

Придя наконец в свою избу и прогрев ее, а затем и подкрепившись, я повалился, как труп, не в силах не только что-нибудь делать, но и уснуть спокойно от переутомления.

Следующие дни спешил перетаскать оставленный на перевалочной базе груз. (Сколько непроизводительной работы!) Несмотря на 32-35-градусный мороз, вода на реке не исчезала.

Однако, пользуясь «мостом» — первичной лыжней, проложенной по мокрому снегу и прихваченной морозом, я преодолевал залитые поля. Сойдешь с обледенелой лыжни — сразу окунешься в ледяную воду. Этот эксперимент я все-таки проделал в последний день на обратном пути, когда тащил оставшиеся 12 килограммов груза. Забурунился так, как еще не удавалось до сих пор. Увязнув по колено в разжиженный снег, я уже не мог пошевелить ногой, поскольку лыжи мгновенно прихватило морозом. Пришлось спешно отцеплять крепления и, стоя по колено в студеной жиже, волочить пятипудовые болванки на сухое место. Так что без приключений у меня никак не получалось. Хорошо хоть в этот момент я был в непромокаемых броднях, и до дому оставалось три-четыре километра.

По пути размышлял, что с успехом смог бы съесть всю эту перетаскиваемую с огромным трудом и риском провизию в самом балагане. Ан нет, ношу харч за тридевять земель, подвергаясь каждый раз издевательствам со стороны всевышнего.

А за что?

На следующий день сидел в избе. По одну сторону двери температура —45°, по другую — тоже 45, но только с обратным знаком. Обливаясь потом, готовил варево из принесенных калорий. Как и 20 дней назад, я снова заперт дома морозом. Только в тот раз я был без продуктов, а на этот — обеспечен ими, и посему на душе спокойно и даже радостно. В прошлый раз я сидел в избе к тому же и без приемника. На этот раз я в ущерб провианту принес трехкилограммовую «Спидолу».

Неутешительные выводы

Запись из дневника: «30 ноября. Итак, ноябрь позади. Подведем итоги. В прошлом году к декабрю я имел 20 соболей, не считая десятка белок и полусотни птиц. Сейчас за месяц я не взял ни одного соболя, подстрелил три белки, примерно дюжину рябчиков и одного глухаря (добычу в районе балагана не считаю). Таким образом, количество соболей в этом году в десять раз меньше, чем в прошлом. А раз так, то его никакой приманкой в капкан не заманишь, как ни ухитряйся.

Ходить в ежедневные обходы уже не интересно. Возвращаться пустым стало обычным явлением. Исключения бывают, но редко. Например, вчера принес трех рябчиков, а сегодня молодого глухаря, который устроил себе снежное жилище прямо на лыжне. Взлетел он, когда Мальчик буквально наступил на него, ошарашив бедную собаку настолько, что та даже не уследила, куда полетел глухарь. Зато уследил я и снял спрятавшегося в ветвях елки не менее растерявшегося петуха. Так вот, если в прошлом году подобные явления были повседневными, то сейчас — редкость.

Да, охоты нынче нет, и незачем здесь торчать. Выло бы лучше, если бы тайга отдохнула от нас, охотников. Хотя бы частично. Иначе мы не даем ей восстанавливать свои ресурсы. Ведь истребляя и без того ослабленную неурожаями и поздними заморозками фауну, мы, собственно, рубим сук, на котором сидим. Если я, скажем, не возьму в этом году последних 20 птиц, то в следующем получу 100. А если все-таки возьму их, то не получу совсем. И тогда надо менять профессию или же уходить на целинные участки. А за счет этих целинных участков и восстанавливается поголовье дикого зверя. Ну, а если целинных территорий в конце концов не останется? Ведь промысловики сейчас забираются все дальше и дальше в тайгу, и их число растет неуклонно. Средства транспорта совершенствуются ежегодно. Спасение фауны пока лишь в нерасторопности промхозовского руководства. Но на этом строить расчет не следует. По-моему, промысловик не должен охотиться в годы угнетенного состояния фауны. Правда, здесь возникает проблема, как прожить до следующего года. Однако выход всегда можно найти. Например, в годы неурожая соболя переключить деятельность охотников на лов ондатры, отстрел лосей и т. д. То есть лишать промысловика возможности охотиться не следует, ибо это его профессия, но переключить внимание его можно и даже желательно. Конечно, для этого надо в резерве иметь соответствующие угодья.

Но вообще-то природа и сама умеет за себя постоять. Ведь это же хорошо, что последний соболь не лезет в капкан. Если бы это произошло, то его давно не стало бы совсем. И хорошо, что снег глубокий и собака не может его догнать. Хорошо и то, что мы, профессионалы, охотимся не с оленей, как эвенки, не гоним каждый след, а ставим капканы. Давно проверено практикой, что в капканы на приманку идет лишь голодный соболь. А голодным он бывает, когда его плотность чрезмерна и требуется разрежение, ибо избыток соболей для природы более нежелателен, чем недостаток.

В прошлом году я предвидел эту картину, но только не предполагал, что она так быстро реализуется. И мой вывод прекратить сезон, продиктован необходимостью.

1 декабря. Сегодня попытался пробиться в сторону балагана, где на десятикилометровый рубеж Толя должен был поднести для меня кое-какие вещи. Но я с огромными трудностями прошел лишь четыре километра. Вода выступила даже там, где ее раньше никогда не было, и я увяз уже в собственной лыжне примерно так же, как в прошлый раз при попытке сойти с нее. Очень легко об этом писать, но чтобы представить эту картину, надо испытать все на себе. Я не жалуюсь на недостаток воображения и, когда мне рассказывали очевидцы, что это такое, довольно живо представлял себе ситуацию и трудности, связанные с ней. Но действительность превзошла все, что можно было представить. Это настолько неприятная и зачастую страшная беда, что мне не хочется даже вспоминать об этих случаях. Могу лишь твердо сказать, что больше к балагану не пойду, так как это уже становится опасным и я запросто могу не вернуться в какой-нибудь из таких походов. Путь на запад к Карпову не менее опасен, но он вдвое короче. А снег все валит уже который день подряд. Пройти по целине сто метров теперь равносильно нескольким километрам по лыжне. Вот где понадобились бы широкие камусные лыжи. Но их нет. Следовательно, буду пробивать в лесу лыжню постепенно, с каждым разом наращивая ее. Да, нынешний сезон состоит из сплошной цепи преград, преодоление которых не дает даже удовлетворения, ибо ничем не вознаграждается. Идет лишь борьба за существование. Так что единственной наградой становится сохранение собственной жизни. Нет, такое преодоление препятствий бессмысленно, и его надо прекращать. Жаль, что надо ждать еще (точнее, бороться за жизнь) по крайней мере, дней двадцать».

Испытания продолжаются

На следующий день термометр показал −40°, потом −43°, а 8 декабря спирт опустился сразу на 10 делений — до −53°. Это уже становилось интересно, потому что в прошлом году такого не было. Однако на этом дело не остановилось. 6 декабря я записал: «Испытания продолжаются. Термометр зашкалило, то есть крашеный спирт опустился ниже делений шкалы, передел которых равнялся −55°. Экстраполируя, можно оценить примерно −59°. Такого мне еще не доводилось ощущать. Однако благодаря чрезвычайной сухости мороз сразу не ощущается. Я спокойно выхожу в нижнем белье по мелким делам, совсем не ежась от холода». Но такое, могу добавить, испытываешь лишь первые мгновения. Больше 10–15 минут оставаться на морозе даже одетым духу не хватает. Колол дрова — так они рассыпаются, как стекла, под ударом топора. Топорище, оставленное на ночь, разлетелось при взмахе на три куска, будто сделано из хрусталя. После этого случая другой топор я постоянно держал в избе, вынося только на время колки дров. Работать на открытом воздухе трудно не только из-за мороза, но и из-за выдыхаемого пара, который ничего не дает видеть перед собой, настолько он густой. Плевок падает на плотный снег уже ледышкой, отскакивая от него рикошетом. Керосин в канистре загустел и превратился в серую кашицу. Пришлось его вместе с бензином и бензопилой внести в избу. Опасаясь сильных и продолжительных морозов, я решил пополнить запасы дров. Если и придется окочуриться, то во всяком случае не от холода, а лишь от голода. И то легче. А морозы тем временем и не думали сдавать позиции. 8 декабря было уже, видимо, около −61°.

Снова пришлось вводить карточную систему на продукты. И как назло, появился неуемный аппетит. Так всегда. Стоит продуктам подойти к концу, как разыгрывается зверский аппетит. 9-го я пилил дрова. А из-за отсутствия автола добавил в бензин оливкового масла. В результате из выхлопной трубы повалил запах жареных пончиков, которыми мы лакомились у Андрея. Да, голодному всюду мерещатся яства. В следующий раз, решил я про себя, в бензин надо будет подлить рыбьего жиру, что припасен мною для Мальчика. Я этот жир с детства терпеть не могу. Может быть, тогда избавлюсь от вкусовых галлюцинаций во время пилки дров?

10 декабря наступило потепление: спирт вылез из колбочки и полез вверх, достигнув отметки −55°. А на следующий день подлетел до −47°. Ну, это уже совсем тепло. Можно вставать на лыжи и катить снова к пирожкам.

Об охоте думать не приходилось. Надо сначала выжить.

Я тщательно оделся, прикрыл хорошенько за собой дверь и пошел по лесной лыжне, пробитой до шестидесятиградусных морозов. Два километра я тогда протаптывал два дня, проделав в снегу целую траншею. И успел обойти еще до сильных морозов тот коварный участок реки, на котором вляпался с Мальчиком почти месяц назад в предательскую верховодку. И вот сейчас мы сравнительно легко прошли этот лесной участок, выскочив на реку за пределами опасной зоны. Идти по реке тоже было нетрудно, так как морозы сделали свое дело и сковали поверхностную воду. А прикрывавший наст свежий снег был неглубокий. Однако вынужденная диета дала о себе знать: я заметно ослаб и последние километры шел уже с трудом. До балагана я бы не дотянул.

В тот самый час, когда я уходил к Андрею, он сам шел из базы по направлению к нижней своей избе, где отсиживался в морозы его напарник Володя. Так что, когда я через три часа подкатил к базе, она была еще теплая. На столе лежала записка, где помимо указания расположения пищи Андрей спрашивал, какой приманкой мы пользуемся при ловле соболей. Ха! Они все никак не поймут, что дело совсем не в приманке. Пока я отсиживался, точнее, отлеживался у себя в избе, много думал, почему в одних случаях голодный соболь лезет в капкан, а в других — нет, даже если они и неходовые, местные. Например, в прошлом году голодный соболь брал приманку, а в этом не берет, хотя в этом году он тоже голодный. А все, по-моему, вот в чем.

Когда пищи нет, соболь вынужден много ходить в поисках ее. Но в этом поиске он не теряет бдительности и ко всякому неестественному запаху или предмету относится с опаской и осторожностью. Он предпочтет лучше пройти лишние несколько километров, чем отважится взять непривычную для естественных условий пищу. Все-таки он не дурак и разбирается, что естественное, а что искусственное. Так он поступает в этом году. Но когда ареал поиска его ограничен, когда неподалеку ходит такой же голодный собрат, готовый посягнуть не только на твою территорию, но и на тебя самого, выбирать не приходится. Голод — не тетка, и соболь берет все, что подвернется съедобного на его пути. Так было в прошлом году, когда на той же территории плотность соболей была в десять раз выше. И хотя мышей и птицы тогда было немало, но охотников на них было еще больше. Каков же выход? А все тот же. Я по-прежнему считаю, что надо ловить лишь ходового соболя, то есть лишь в местах их обилия, в местах высокой плотности. А в такие годы как нынешний, в наших угодьях делать просто нечего, незачем терять время. Брать же с собакой, пока она идет, — значит подрывать естественный ресурс. И нечего изощряться, чтобы, как-то обмануть зверька и заманить его в ловушку. Это только приведет к падению общей численности соболей в стране что и происходит (и происходило в прошлом) в районах, где хитрых охотников больше, чем несчастных ценных зверьков.

Вот что я отвечу Андрею с Володей. Но я не уверен, что меня поймут правильно. Хоть я и пекусь о сохранении фауны но и я, и Андрей, и многие другие промысловики должны на что-то жить. Ничего другого пока не придумано. Поэтому нам нужны соболя, чтобы дотянуть до следующего сезона. Такова проза жизни. Она противоречит моим убеждениям, но, чтобы жить, я должен все-таки добывать, отбросив в сторону всякие умствования…

Безысходное положение

Ребята пришли через день, то есть 14 декабря. Я спросил их о результатах охоты и узнал, что у них та же картина, что и у меня. Андрей и без меня пришел к выводу, что охоту в этом году пора кончать. Володя еще колебался. Он новичок. Придан Андрею в этом году в качестве стажера. Возвращаться в первый же сезон ни с чем ему обидно. Да и вложил он в это предприятие слишком много. Не говоря о затраченных средствах на экипировку и всевозможное оборудование, куда вошли и бензопила, и лодка, и многое другое, он распрощался и с прежней профессией, и с работой. Для городского человека это большая жертва. Впрочем, мы с Андреем уже прошли через это и, когда Володя еще прошлой осенью, сплывая в качестве туриста по Вахте, разговорился с Андреем, тот его предупредил. Так что пенять не на кого. Такова жизнь. Без риска не бывает авантюр. А уход в трапперство для современного человека равносилен авантюре. Поэтому все идет нормально.

К моему приходу у них на двоих было всего два соболя. Правда, впереди еще почти полмесяца. А в декабре зверьки все-таки должны зашевелиться. Ведь чем сильней мороз и глубже снег тем, с одной стороны, больше пищи нужно зверю, а с другой — тем труднее ее добыть. Значит, соболя начнут теснить друг друга, и появятся наконец ходовые экземпляры. Пусть не в большом количестве, но все равно они должны быть. И надежды терять не стоит.

Однако Андрей решил уезжать домой, в Москву. Он заявил, что суровые и опасные условия нынешнего сезона не окупятся, даже теми 10–15 соболями, которые, может быть, и появятся, к концу зимы. Эта зима и для ребят оказалась трудной, хоть им и не пришлось изведать прелестей купания в ледяных ваннах. Но уже одно отсутствие дичи и зверя в тайге не вдохновляло на дальнейшие испытания в условиях морозного и снежного стресса. Одна из их избушек находится тоже в 20 километрах от соседей, и переход к ней всякий раз сопровождался риском и огромными трудностями: каждый раз лыжня заносилась начисто, а засечки удавалось найти не всегда, так как, во-первых, они тоже заносились, а во-вторых, подходить приходилось в сумерках, когда и без того плохо все видно. Такой же собаки, как мой Мальчик, у них нет, хотя собак четыре. Они быстро выбиваются из сил и не хотят идти впереди. В общем, горя хлебнуть ребятам тоже пришлось. А ведь они ходили все время вдвоем. Но, видно, легче от этого было не намного.

Итак, мы собрались все вместе в одной избе. Несмотря на то, что изба большая и нар хватало на всех, теснота все же ощущалась. Ведь было еще и пять собак, из них три кобеля, вечно рычащих друг на друга. У Андрея были все те же собаки: Рыжий (старый «друг» Мальчика) и сучка, а Володя купил двух собак у вдовы погибшего в прошлом году охотника. Это те самые собаки, что полмесяца лежали у трупа хозяина, пока их не подобрали спасатели с вертолета.

Я боялся возвращаться к себе из-за все той же воды и морозов, которые могли запереть меня надолго, и я не успел бы подойти к самолету, который садится зимой только здесь, на базе. Пока мы жили вместе, морозы отпустили, снова повалил снег, и на реке вновь выступила вода. Я все-таки попытался раз пробиться, но безуспешно, и после этого не предпринимал более попыток. А надо было проверить капканы и рассторожить их. Ведь я тоже намеревался улететь в Москву.

Убедившись, что пробиться к себе невозможно, я стал охотиться в окрестностях базы, на территориях, не занятых путиками ребят. Но эти походы мало что давали. Я в основном убивал время, чтобы не скучать. Правда, в эти дни удалось подстрелить с дюжину птиц и поймать в капканы двух зайцев, по-моему, единственных на всю округу. Как-то обнаружив у поваленной березы массу заячьих следов, я замаскировал там капкан и на следующий день принес одного зайца. Тогда я повалил еще одну березу. А когда убедился, что и здесь появился зайчишка, снова поставил капкан и снова поймал белоснежного грызуна. После этого свежих следов больше не появлялось.

Ребята же тем временем сходили в одно из своих зимовий и принесли двух соболей. Все-таки соболь появился, как и ожидали. Но такой хилый подход не изменил решения ребят прекратить сезон. Возможно, на моих путиках тоже застряла пара-тройка соболей. Но как их достать?

Последние дни декабря сидели дома в ожидании самолета. Ребята рассторожили все капканы на своих путиках, спрятали в лесу ценные вещи до следующего года и отдыхали, предаваясь размышлениям о превратностях жизни. Мы с Мальчиком тоже отдыхали. Если было жарко, Мальчик залезал под мои нары; ночью же, когда изба остывала, он забирался ко мне наверх и храпел, как мужик, бесцеремонно развалившись. Я его не гнал, потому что он согревал меня. Конечно, вставать и подтапливать печь приходилось. Но мы обычно тянули до последнего, и делал это тот, кому было холоднее всего.

Предновогодние дни стояли пасмурные и серые. Солнце не показывалось совсем. Полярной ночи, конечно, не было, но днем эту серость назвать было трудно. Вообще декабрь — самый унылый и неприятный месяц в этих местах. День уменьшается, морозы увеличиваются. Круглосуточно торчать в избе — сплошное уныние. Кроме приемника, никаких развлечений. Многие охотники берут старые журналы и газеты, ну и книги, разумеется. А один из наших, тоже приезжий, помимо книг возит портативный проигрыватель с долгоиграющими пластинками. Все эти атрибуты быта, конечно, скрашивают довольно убогое существование в тайге.

Самолет прилетел 26 декабря. Первый вопрос охотоведа был: «Сколько добыли?» Мы только развели руками. На борту находились и другие охотники, которых захватили по пути. У них положение было примерно таким же, хотя у нас все-таки хуже всех. Некоторые везли по семь-восемь штук.

АН-2 взял курс к балагану Толи. Когда мы сели на лед, тот подбежал возбужденный и сказал, что в деревню на каникулы не полетит.

— Почему?

— Соболь пошел!

— Когда?

— Да вот в самую последнюю неделю! Не хочу терять случай. Летите без меня. Вот записка, там я указал, что привезти мне в январе. А пока до свидания!

В мешочке, что он передал мне, лежало шесть соболей, и в записке говорилось, что соболь обнаружен на всех путиках и после встречи самолета Толя намерен снять с капканов еще столько же. В общем, парню начало везти.

Все начинается сначала

В Москву я не улетел. Не пустили. Никакие мои доводы не действовали на охотоведа, ему нужен был план — и все тут.

Пришлось сидеть и ждать обратно отправки в тайгу. А Андрей с Володей улетели по домам. Андрей сослался на болезнь отца, а Володя, как стажер, не имел права на самостоятельную охоту. Конечно, если бы захотел, то остался бы. Но тут закон был на его стороне.

16 января ранним морозным утром меня высадили на карповской базе и затем полетели дальше, к Анатолию. Но не успел я стаскать вещи к берегу, как самолет снова появился и сел. Оказалось, что Анатолия в балагане не было. Вероятно ушел на один из своих путиков. Но охотовед забеспокоился, а вдруг Толя замерз в доме, как это случилось с одним из охотников в самые лютые морозы декабря? Поэтому специально велел опуститься снова ко мне, чтоб попросить меня сходить к нему. Не знаю, понимал ли он, что это нереально, или просто хотел застраховать себя от очередного ЧП: мол, сделал все, что мог. Если вода стоит уже против балагана, то на всем тридцатикилометровом промежутке — тем более, и ходу мне туда нет. Впрочем, я-то не беспокоился за Толю, так как знал, что у него все путики проложены вдали от реки и добирается он даже до самых дальних по лесным тропам. Так что у него-то как раз все в полном порядке. Тем не менее, я сказал, что постараюсь пройти к Толе. На этом мы и расстались.

Первым делом я растопил печку и начал затем потихоньку затаскивать вещи на обрыв. В этот раз кроме традиционных продуктов я привез целый мешок замороженного молока (50 килограммов), несколько мешков свежезамороженного хлеба и 30 килограммов мороженой брусники. Так что против авитаминоза я застраховался хорошо. Уж если зимовать так с комфортом.

На следующее утро, встав уже свежим и отдохнувшим я решил сходить в лес и попробовать восстановить карповские путики. Заранее зная, что это не такое уж простое дело, потому что все лыжни занесены начисто, я пошел в направлении, куда всегда уходил Андрей, и стал тщательно изучать малейшие признаки путиков. Вскоре мне удалось нащупать начало одного из них. Дальше пошло легче, так как Андрей наделал много затесов, по которым удалось за день восстановить один большой путик. Настроение мое поднялось. И хоть утром я встал с болью в мышцах, к вечеру после напряженного дня, изрядно попотев, я, несмотря на усталость, чувствовал себя отлично. Появился зверский аппетит (признак исправного здоровья) и лошадиная трудоспособность.

Следующий день также прошел в восстановлении путика, только другого. Этот был круговой и тянулся на 15 километров. Идя все время по лесной целине, я сделал приятное открытие — в лесу появился наст. Он держит не только меня, но и собаку. Значит, к себе в избу я могу идти не по реке, а по лесу. В прошлом году такого не было.

Третий путик восстановить не удалось. Следопыт я оказался не блестящий, так как потерял продолжение путика на первом же километре. Мальчик также здесь не мог оказать мне помощь. В общем пришлось довольствоваться тем, что удалось восстановить. Но и это уже неплохо. Все-таки почти полсотни капканов. Кстати, у меня и приманка кончилась, которую я заготовил еще в деревне.

20 января резко похолодало и я получил возможность устроить себе отдых. Конечно, все это относительно. Просто я посвятил себя хозяйственным работам дома. Надо было побеспокоиться о дровах. Андрей обычно на зиму заготавливает лишь сухую растопку, а сырые дрова пилит в течение зимы. В качестве последних используется береза. Это дерево замечательно тем, что горит отлично в «свежезамороженном» виде и при этом дает сильный жар. Печка у Андрея маленькая и круглая, поэтому топить приходится короткими чурками. Натолкаешь их, как в газогенератор, и она аж гудит, раскаляясь порой до красна. Одна беда — дрова слишком быстро прогорают. Надо через каждые 30–40 минут подбрасывать чурки, иначе погаснет, и приходится снова растапливать, прибегая к помощи сухих дров. В моей избе печь гораздо лучше. Там я закладываю несколько полешек, и они горят почти полночи, давая равномерный жар. Но береза для этой цели уже не подходит, ибо она либо горит с огромным жаром, либо вообще не горит. Ей нужна большая начальная температура. Поэтому у себя в избе я пользуюсь дровами из хвойных пород, причем не такими калорийными, как лиственница. Этой я пользуюсь, лишь, когда хочу быстро что-нибудь сварить или в сильные морозы, если надо прогреть избу после длительного отсутствие в ней.

Таким образом, воспользовавшись сорокаградусным морозом, я сходил на лабаз, где ребята оставили вместе с другими вещами и бензопилу, и начал валить березы, распиливая сначала на бревна, а затем, подтащив к дому, уже на короткие чурки. А колоть такие чурки — сплошное удовольствие. Прозанимавшись таким удовольствием полдня, я наготовил дров на полмесяца. Раньше, когда здесь не было бензопилы, и когда я еще был напарником Андрея, то каждый день пилил дрова, затрачивая на это дело не менее двух часов в день. Лишняя и нерациональная трата сил и времени.

Итак, в этой избе мне уже делать нечего. Надо идти к себе. Однако на следующее утро, проснувшись и увидев, что термометр показывает −39°, а за окном еще и ветер, я поймал себя на том, что рад случаю не идти в поход.

Уже после завтрака, возлежа на нарах и блаженно переваривая пищу, я попытался объяснить себе причину нежелания возвращаться в свою избу. Идти-то ведь надо, а почему-то не хочется. Может быть, слишком свежи впечатления от недавних двух вынужденных заточений в своем зимовье, сопровождаемых голодом и страхом глупо погибнуть? Возможно. Но ведь теперь многое изменилось. Во-первых, я могу теперь спокойно идти не по реке (будь она трижды проклята!), а по лесу. Во-вторых, продукты таскать уже надо не за 20 километров, а всего за 11. А это сущие пустяки в сравнении с предыдущими моими походами до балагана. В-третьих, если даже нагрянут морозы, я уже их не боюсь, так как приходилось топать и при −47°. Да еще при каких сопутствующих обстоятельствах! Так что мне теперь должно быть все нипочем и пора бы забыть и прошлые впечатления. Ведь я вышел из испытаний невредимым и здоровым. Впрочем… здоровым ли? Физически-то да. А вот морально?

Если я боюсь, если напуган, значит, травма нанесена сильная, значит, я все-таки вышел из испытания не таким уж невредимым. Нет, если я хочу окончательно избавиться от последствий прошлого, мне надо перебороть себя и вернуться в свою избу, чего бы это ни стоило. К тому же физически я себя сейчас чувствую отдохнувшим и в хорошей форме.

И вот на следующий день, нагрузившись, что говорится, под завязку, ринулся в поход. Со страху взял такой темп, что через три часа отмахал все расстояние, идя при этом все время по целине. Шел, как говорится, закусив удила. Наст залегал под свежим снегом, на приличной глубине, так что попахать пришлось вволю. Даже Мальчик не выдержал и, после нескольких безуспешных попыток обогнать меня, смирился с участью арьергарда. Избу занесло основательно. Завалило и палатку с дровами, и подходы к избе слоем примерно в 60 сантиметров. Быстро расчистив все, затопил печку и принялся готовить пищу. Но голод, я ощутил лишь к вечеру. Психологический настрой был таков, что я мог бы пройти еще столько же. Однако выложился основательно. После спада нервного напряжения я почувствовал это хорошо.

Все-таки здорово я натерпелся от коварств природы в прошедшем году, то есть до Нового года. Помучила и попугала она меня так, что я стал бояться ее, чего раньше за мной не наблюдалось. Хорошо это или плохо? В меру — хорошо. Раньше, уверенный в себе, я лез напролом, пренебрегая любой опасностью. И это, скорее всего, была не уверенность, а самоуверенность, ибо природная стихия всегда сильнее человека, тем более одинокого. Теперь я буду предусмотрительнее и осторожнее.

Однако и здесь надо соблюдать меру. Чрезмерная осторожность — это уже нерешительность и трусость. Запуганный человек — моральный калека, и на незаурядные поступки он уже не способен. Очень важно поэтому не перейти грань между трезвой осторожностью и панической трусостью. Если человек это понимает, он не допустит, чтобы горький опыт сделал его нерешительным. Наоборот, опыт должен способствовать достижению поставленной цели, помогая избегать досадных ошибок.

Что касается меня, то я наполовину преодолел свой психологический барьер. Теперь осталось сходить до балагана и совсем вылечусь от последствий предыдущих ударов судьбы. Надо действовать по принципу: клин вышибается клином.

Но только не все сразу.

Полезный атавизм

Первый обход мы начали с Мальчиком с того путика, где еще в начале зимы он водил меня по забытым тропам, а потом прихватил первого соболя. Не проверял я этот путик два с лишним месяца, то есть с середины ноября. Естественно, лыжня давно исчезла. Но я теперь шел по засечкам, сделанным зимой. Поэтому все старые капканы нашел быстро, а в одном из них обнаружил соболя. Похоже, ожидал он меня здесь более месяца. В другом месте я не увидел на установке капкана. Вероятно, ушел соболь, отвинтив проволоку. Досадно. В прошлом году у меня сорвалось таким образом шесть соболей, из которых четырех я все-таки нашел по следам (не без помощи Мальчика, разумеется). Но тогда и соболей было в десять раз больше. Сейчас же каждый соболь для меня очень важен, так как пора отдавать долги промхозу. Не могут же они меня бесконечно авансировать. Хорошо, хоть один остался. В прошлом году такого не произошло бы. По лесу тогда ходило много всякого голодного зверья — волки, росомахи, песцы, лисы, наконец, сами соболя, которые быстро управлялись с незадачливыми жертвами капканного промысла. Я не успевал носиться по путикам. Так у меня пропало еще восемь соболей. Но в этом году тайга будто вымерла. Ни жертв, ни хищников. Спокойно можно оставлять капканы на несколько месяцев и быть уверенным, что никто не снимет до тебя твою добычу.

Вообще-то я так и хотел сделать, убеждая охотоведа отпустить меня на зимние каникулы. Вернулся бы я в конце февраля и снял бы того же соболя. Ждал он меня месяц, подождал бы и два. И никаких мучений и риска для жизни. Но разве втолкуешь человеку, который не хочет отступать от заведенного порядка и не желает понять, что год на год не походит? Если бы мы были уверены, что убедим охотоведа, то так поступили бы и Андрей с Володей. Но они заранее знали исход разговора, поэтому-то и уехали насовсем, рассторожив все свои капканы.

В этот день я сделал для себя еще одно открытие. Дело в том, что, желая удлинить путик, я продолжил его в прошлый раз и проставил добавочно еще пять капканов. Затесов, как обычно, я не делал, полагаясь на лыжню. Как теперь найти эти капканы? Продолжая путик, я в тот раз не пользовался компасом. По солнцу не ориентировался, так как погода была пасмурная. Шел наугад. И вот теперь, постояв в раздумье у последнего капкана, двинулся вперед, полагаясь прежде всего на свое чутье. Выбрать в безбрежном лесу правильное направление, где все деревья одинаковы, и не отклониться ни на секунду, пожалуй, дело мудреное. И что же? Я вышел к следующему капкану, как будто меня вели за руку, а ведь установка находилась в 350–400 метрах. Это меня даже обескуражило немного. Ведь я-то себя знаю. Мне ничего не стоит заблудиться в лесу. Уже проверено. Я начинаю кружить, отклоняясь от прямолинейного направления. А тут выйти дерево в дерево! Да, есть над чем призадуматься.

Зараженный азартом, двинулся дальше. И нашел еще два капкана! Ну, это просто непостижимо. Случайностью уже такое быть не может. Вдохновленный, отправился искать последние два капкана. Но на этот раз сколько ни куролесил, так и не нашел их. Вероятно, в прошлый раз я по обыкновению кружил и, боюсь, повернул в обратную сторону, в то время как в этот раз старался выдержать азимут, благо небо было ясное. Поэтому, вероятно, и не нашел других капканов. Ну да ладно. Беда невелика. Главное — я воскресил в себе еще одну способность, которую цивилизованное человечество постепенно утеряло. Я имею в виду ориентирование на местности, где нет заметных примет. Дикие животные, например, прекрасно находят дорогу, руководствуясь интуицией. А вот о домашних этого уже не скажешь. Они хоть и не утеряли окончательно этой способности, но все-таки притупили. Даже собаки теряются в тайге. Правда, кошки этот инстинкт лучше сохранили. Кошка осталась более дикой и менее одомашненной, несмотря на длительное сожительство с человеком. Что же касается людей, то, чем сильнее развита урбанизация населения, тем меньше сохраняется в нем эта способность. Наоборот, об исконных жителях тайги этого не скажешь. Они на протяжении всей своей эволюции не разлучались с дикой природой. О себе могу сказать, что я типичный городской житель, давно порвавший с диким окружением. Поэтому тем удивительнее для меня было это открытие. Конечно, я вполне отдаю себе отчет, что тут могла быть и случайность. Так что в тайгу я все-таки не отважусь впредь ходить без компаса и карты. Полагаться на интуицию рановато — слишком мал мой практический опыт. Однако что ни говори, а сдвиги есть, и я думаю, что наблюденное мною явление — все-таки не случайность, а следствие тренировки организма в условиях первозданной природы. Значит, не все порвано у человека с природой. При желании можно и восстановить утраченные способности.

Наш тандем в действии

«24 января. Все идет по закону: солнце — на лето, зима — на мороз. Только вчера температура держалась на —30°, а сегодня утром мороз дошел до -48°. Обычно днем суточный ход немного повышает температуру, но на этот раз столбик крашеного спирта остался на месте. Значит, ночью врежет за —50°».

Чувствуя что предстоит опять возлежать в бездействии, я решился пока не «врезало за −50°», сбегать еще на один путик. Это тоже радиальный, то есть идущий перпендикулярно к реке и я рассчитывал на нем обнаружить добычу. Согласно моим предположениям, соболь в этом году пошел не с севера как в прошлом, а с востока. Следовательно, брать я буду соболей в основном с радиальных путиков, расположенных фронтально к его миграционному пути. И мне не терпелось проверить правильность своего предположения.

Оделся я на этот раз не так плотно, как в первый переход по такому морозу: все-таки в лесу теплее, чем на реке. Мальчик, как обычно, почувствовав по сборам, что предстоит идти на охоту, выражал нетерпение, пока я надевал лыжи. Раньше он не выдерживал пытки моего копания и уносился в направлении, выбранном им самим. Посему часто получалось, что я уходил в одну сторону, а он охотился в противоположном конце. Правда, потом он все-таки возвращался назад и находил меня, но это уже через несколько часов. Разумеется, за самоволку я устраивал ему крепкую взбучку. После нескольких таких уроков он уже не убегал, пока я не тронусь с места. Теперь он сначала убеждался, какое я выбрал направление, и лишь потом стремглав уносился вперед. Многие охотники во избежание таких неприятностей просто привязывают собак и отпускают, лишь когда четко выйдут на единственный путь, которого свернуть уже невозможно. Другие вообще спускают собак с поводка лишь тогда, когда обнаружат свежий след искомого зверя.

Я не сторонник такого утилитаризма в использовании собаки Я верю в ее интеллект и поэтому добиваюсь от нее сообразительности, выдержки и умения внимательно следить за желаниями своего хозяина. При этом приходится в воспитании прибегать к методу «кнута и пряника». Зато потом имею дело уже с думающими животными и больше не мучаюсь на охоте. Более того требуя от собаки сообразительности, я добился, в частности от Мальчика, такого понимания, на которое даже не рассчитывал, полагая, что есть ведь и потолок собачьей сообразительности. Однако этот «потолок» можно, оказывается и приподнять. Вот довольно показательный пример. Когда мы с Мальчиком уходим в обход и он бежит впереди, я добился того что он не теряет меня из виду. Если он не слышит меня, то возвращается назад, конечно, при условии, что не увлечен поиском зверя. Таким образом, мы постоянно поддерживаем контакт, и я уже не беспокоюсь потерять Мальчика, если вздумаю изменить направление выбранного пути. Далее. Когда Мальчик подбегает к раздваивающейся лыжне, он останавливается и ждет меня. Увидев меня издали, он устремляется по одной из них и тут же оглядывается: правильно ли пошел. Если я кричу «Не туда!», он возвращается и убегает по другой лыжне(на этот раз без оглядки). А бывает так, что лыжня раздваивается на другом берегу реки, в то время как я нахожусь еще на этом берегу. Кричать трудно, и тогда я показываю рукой. Если идти вправо, машу правой рукой, если влево, — левой Он мгновенно схватывает правильное направление и улепетывает тотчас же, считая, видимо, что время — деньги и ждать, пока я доплетусь, преступно. Мальчик очень деловой и серьезный пес.

Итак, после нескольких таких уточнений маршрута мы наконец форсировали реку и углубились в тайгу по выбранному путику. В мороз идется хорошо, особенно-то не попрохлаждаешься. Так что пять километров мы отмахали даже меньше чем за час. Правда, я не останавливался у капканов, чтобы зачистить их или сменить приманку, решив это делать на обратном пути. Но попавших соболей все-таки снял. Два экземпляра. Значит, мои расчеты оказались верными. Что же, приятно это осознавать.

На обратном пути я обновил приманку. Но должен заметить: −47 −48°—это предел, когда можно еще работать на путиках. Вообще же на пределе лучше не работать, ибо это труд на износ. У довольствия он уже не доставляет. А ведь труд, как и вся жизнь (ведь жизнь-то из труда в основном состоит), должен приносить удовольствие. Работа на пределе возможного может доставить удовольствие, если она кратковременна и эпизодична. Если же она входит в систему, то превращается в каторгу. Мой же принцип — работать так, чтобы получать от этого удовольствие. Мне сегодня необходимо было пойти в обход, чтобы убедиться в правильности своей гипотезы. Я убедился и теперь спокойно могу пережидать морозы. Будем с Мальчиком отдыхать и отъедаться. Я рад, что у Мальчика теперь есть мясо. Да и мне легче: не нужно будет таскать лишние килограммы крупы.

Морозный стресс

На следующий день термометр действительно зашкалило: спирт опустился примерно до −57°. Но я не тужил, ибо закрома были полны, а дров и того больше, еще останется на следующий год. Ободрав соболей, я лежал и слушал приемник, думая при этом, сколько дней придется пролежать так. Ведь никаких признаков изменения погоды не появлялось.

Все оставшиеся дни января погода не менялась. Днем солнце иногда прогревало воздух, поднимая температуру до −48 −46°. А однажды потеплело до −44° и я снова побежал в обход. Надо было закончить проверку всех путиков, которые уже более двух месяцев находились без присмотра.

Между прочим, в прошлом году я при −40° уже не показывал носа из избы. В этом году такая температура не то что теплынь, но вполне рабочая, которую можно и не замечать. Вот как меняются критерии. Человек все-таки удивительно легко приспосабливающееся существо. Видимо, это сыграло не последнюю роль в завоевании им земных пространств (невзирая на различия климатических особенностей планеты). Ни одно животное на земле не обладало такой приспособительной гибкостью. У всех был весьма определенный ареал, у человека же им оказалась вся Земля.

Короче говоря, несмотря на морозы, я обошел в январе все путики. Но ничего нового уже не получил. Лишь утвердился во мнении, что соболь идет с востока. Только этот ход настолько слаб и тощ, что первый заслон, выставленный в виде редкой цепи капканов, задерживает всех мигрантов. Следующий за первой цепью капканов второй поперечный путик уже оказался ненужным: до него соболи не доходили. Конечно, раз они идут с востока, то, естественно, широким фронтом и за пределами моих путиков проходят все-таки на запад. Значит, есть надежда изловить их на территории Андрея Карпова. Но лучше всех, вероятно, сейчас живется Анатолию. Ведь он первый встречает мигрантов и, конечно, отхватывает львиную долю. До меня доходят лишь прорвавшиеся через его заслон. А он-то, наверно, постарался построить глубоко эшелонированную систему. Интересно было бы узнать, как идут у него дела. В феврале надо будет обязательно сходить. Пока же надо вернуться на базу. Меня тянет туда в основном свежий хлеб, молоко и ягода. Этих продуктов в моей избушке пока нет. А я так соскучился по ним!

Поэтому, увидев 1 февраля на градуснике −44°, я собрался в путь, полагая, что днем воздух прогреется. Однако надежды мои не оправдались. Несмотря на бодрый темп, я под конец пути стал замерзать, вернее, замерзли только руки, но это уже симптом. И действительно, когда я пришел на базу, термометр показал повышение только на один градус. В самой же избе стоял межпланетный колотун. Я затопил печку и бензоплиту, привезенную зимой. Но только через шесть часов стало жарко. Топить пришлось всю ночь, потому что к вечеру температура за окном упала до −50° и задул сильный восточный ветер. В общем, поспать не пришлось, так как перерыв в топке всего на два-три часа охлаждает избу до отрицательных температур. Не изба, а решето.

Днем следующего дня продолжал непрерывную топку. Заодно вертелся по хозяйству: натопил баню и помылся. Естественно, было не до сна. Но и ночь не дала покоя. Черт знает, что за антициклон! Стоит уже более десяти дней, непрерывно получая подкрепления. И хоть солнце прогревает пришедшую холодную массу воздуха, однако новая порция холодного воздуха снова возвращает температуру к исходной точке. Я не спал уже вторые сутки, и меня начало качать от усталости. Но уснуть я не мог, даже забыться ненадолго. Не позволяла взвинченная нервная система. Вообще-то это пока здоровая реакция организма. Ведь усни я безответственно в этой избе сейчас — и можно и окочуриться от переохлаждения. Вероятно, так вот и замерз в своей избе один из охотников промхоза. Мои нервы сейчас возбуждены до предела. Не давая организму расслабиться, они заставляют его работать на форсаже. А это уже работа на износ. Нет, надо бежать из этой избы, и как можно быстрее. Только бы дождаться послабления мороза. Хуже всего — это завывание ветра. Не будь его, тепло не выдувалось бы так быстро, и я мог бы поспать хоть пару часиков.

«Самое неприятное начинается к ночи, — записал я в своем дневнике, — ибо через каждые 30–40 минут надо подбрасывать чурки в печку. Тут уж не поспишь. Все же я заставил себя уснуть (нельзя же не спать двое с лишним суток подряд). Два раза по два часа. Правда, после этих перерывов в избе становилось холодно, почти как за дверью. Короче, не сон, а сплошное мучение и нервотрепка. За нервы я боюсь, ибо они не выдержат столь длительного перенапряжения».

3 февраля, невзирая на ветер и мороз, пошел к себе. Естественно, нагрузился и продуктами. Оделся тепло, даже чересчур, потому что в дороге вспотел. Пятнадцатикилограммовый рюкзак измотал меня вконец (хотя в прошлый переход он был и тяжелее).

Только добравшись до своего зимовья, я облегченно вздохнул. Лишь здесь я могу отдыхать и физически и морально. Слава богу, убежал из этой проклятой базы. Еще двое суток таких испытаний и я не знаю, что бы со мной было. Как важно иметь надежное и теплое зимовье!

Дорого же мне обошлось желание полакомиться привезенными деликатесами!

Да, испытания мои, начавшиеся еще в прошлом году, не прекращаются. По-прежнему мне приходится бороться либо с холодом, либо с голодом, а то и с тем и с другим одновременно.

Ну и сезончик!

Трудяга Мальчик находит соболя

Погода изменилась лишь к 7 февраля. На базе к тому времени я успел бы отдать концы. В своей же избе блаженствовал, отходя от очередной душевной травмы. Мальчик тоже не терял времени даром. Дело в том, что возможность ходить по целине обернулась для него плачевно: он буквально наголо сбрил острым снегом шерсть со своих лап. И оголившаяся красная кожа уже кровоточила от постоянных ран. Но оставаться дома, чтоб дать отдохнуть лапам, он наотрез отказывался, принимая мои соболезнования за наказание. Поэтому я рад был случай переждать морозы, за время которых Мальчик интенсивно отращивал щетину на своих лапках и зализывал раны.

Разумеется, за три дня отрастить волосы он не успел и ушел в очередной обход, образно говоря, босиком. Но, судя по радостному виду, с каким он собирался на охоту, последнее обстоятельство его ничуть не беспокоило. Похоже, отлеживание в избе на него лишь нагоняло хандру. Вот неуемная натура. Кстати, о натуре. В деревне я наконец выяснил, почему Мальчик такой маленький. Все разрешилось просто. Мальчик оказался помесью чистопородной карело-финской лайки с местным «дворянином». Его мать живет тоже в Верхнеимбатском и имеет даже медаль за породность. Вот откуда у него и злобность, и выносливость, и другие прекрасные охотничьи данные. Но братьев Мальчика я почему-то в деревне не встречал. Вероятно, это объясняется тем, что местные охотники ценят крупных, длинноногих собак, а посему пометы карело-финской лайки по причине отсутствия спроса уничтожаются. А напрасно.

7 февраля мы снова направились на другую сторону реки. Та сторона гораздо богаче зверьем и птицей. В тайге было тепло — всего −20°, а на реке от ветра образовался наст, который свободно держал собаку. Мальчик не преминул воспользоваться этим и стал кувыркаться, очищая свою шерстку о плотный снег. Он вообще большой чистюля. Каждый раз по возвращении с охоты не меньше часа наводит туалет, особое внимание уделяя, конечно, лапкам. Но и остальную шкуру не забывает, облизывая ее, прямо как кошка. Вот только мордочку мыть по-кошачьи лапкой не умеет. Зато у него есть другой способ умываться. Почти каждый раз, особенно если лыжня занесена свежим, рыхлым снегом, он ныряет головой в эту толщу и, упираясь задними лапами, буровит снег, как бульдозер. Пропахав так несколько шагов, выныривает весь в снегу и с видом шаловливого мальчишки оглядывается на меня. И такое озорство и лукавство написано на его мордашке, что я не выдерживаю и смеюсь. А он, довольный, что позабавил меня своим трюком, снова ныряет, и только хвост торчит из-под снега, как флаг. Сначала я думал, что он просто озорничает, желая позабавить меня, но потом догадался, что он так умывается. Ведь другим способом чистить мордашку он не может.

В этот день он тоже повторил свой ритуал омовения и понесся после этого осматривать путик. Километра через два я его снова увидел. Он стоял на лыжне и смотрел в сторону. Я сразу догадался, что он дает мне этим понять о близком присутствии рябчика. У нас в этом отношении полное взаимопонимание. На каждую дичь свой способ реакции. Почуяв глухаря, например, Мальчик начинает интенсивно вилять хвостом, ища птицу. Если глухарь затаился в снегу, Мальчик беззастенчиво выгоняет его, заставляя подняться на крыло. А когда тот усядется на дерево, начинает облаивать. Мне в этом случае остается подойти и убить птицу. Вид падающей жертвы приводит Мальчика в экстаз, и он бросается на нее с остервенением. Но вот с рябчиками я обучил его обращаться деликатно. Дело в том, что рябчик очень пуглив и не выдерживает облаивания собаки. Поэтому я запрещаю Мальчику не только лаять, но даже подходить близко к птице. Так что теперь, когда я подкрадываюсь к рябчикам, он стоит в стороне и ждет, когда я подстрелю, чтоб подбежать и придушить добычу. Это я ему позволяю, даже поощряю, так как рябчик падает в снег, проваливаясь глубоко, и я могу его потерять. А по следам собаки я обязательно найду его. Ведь обычно стреляешь по стаям, которые не разлетаются, если осторожно снимаешь одну птицу за другой. В этот момент надо побольше уложить их, не сходя с одного места, иначе можно распугать.

Поэтому-то, учуяв рябчиков, Мальчик ждет меня, не гоняя их и не облаивая, а только смотрит в ту сторону, где затаилась птица.

Я подошел и ничего не увидел. Тогда осторожно сошел с лыжни и двинулся в указанном направлении. И только после этого услышал предостерегающее клекотание птицы. Рябчиков было всего два, и оба угодили в рюкзак. За исправную работу я тут же поощряю Мальчика и отдаю ему головы птиц. Он съедает их с огромным удовольствием. Это для него лучшее лакомство.

Обратно мы возвращались, уже когда начало смеркаться. Путик этот длинный, и я затрачиваю на него часов пять. Подходя уже к реке, я вдруг увидел, что навстречу мне несется Мальчик с очень сосредоточенным видом. Проскочив у меня между ног, устремился дальше. Я ничего не понял и продолжал двигаться. Но через некоторое время увидел свежий след соболя, пересекающий лыжню. Когда шли туда, этого следа еще не было. Соболь шел за нами, и поэтому Мальчик побежал по лыжне обратно. По следу он не пошел — по лыжне-то проще. Да и вообще я заметил, что по следу он не ходит никогда, а идет стороной и ведет тропление, срезая все изгибы и выверты прошедшего зверя.

Я прошел еще метров двести, а потом решил подождать. Обычно Мальчик очень быстро находит зверя. Так оно случилось и в этот раз. Мне не пришлось ждать и пятнадцати минут, как раздался азартный лай. Я круто развернулся и побежал напролом через кусты и бурелом. Подбежав, увидел, как Мальчик осадил поваленную лиственницу и пытается прогрызть ее комлевую часть. Я снял лыжи и стал изучать это место. Похоже, что там есть вход в дупло. Но далеко ли оно тянется? Посмотрел, нет ли выходного отверстия в другом конце. Нет. Что же теперь делать? А пес тем временем рвет когти и пытается подкопаться под бревно. Тогда я сорвал с соседней березы бересту и, запалив ее, сунул туда, где рыл Мальчик. Повалил густой дым. Я велел Мальчику замолчать и стал прислушиваться. И вдруг услышал царапанье внутри ствола, а потом и урчание. Я стукнул топором по этому месту, урчание переместилось выше. Ага, значит, здесь дупло кончается. Тогда я отбросил бересту и заткнул обнаруженное отверстие корягой, а затем стал прорубать топором дыру в стволе. Лиственница — как камень, с трудом сделал отверстие. Аж взмок от махания. Наконец, готово. Снова открыл затычку и сунул дымящуюся бересту. Дым повалил в отверстие, как через трубу. Соболь не выдержал и тоже показался. Мальчик чуть не влез в дыру, диаметр которой не превышал пяти-шести сантиметров. Я его отогнал и взвел затвор. А соболь уже всерьез решил выскакивать наружу. Деловито примерился, не обращая на нас внимания, и готов был уже сигануть, но я предупредил его намерение выстрелом. Тут уж наступила очередь Мальчика. Он бросился и вытащил зверька. Душил его долго, не в силах успокоиться сразу. Потом, наконец, отдал мне. Бросив соболька в рюкзак, я побежал на рысях домой. Мальчик тоже радостно затрусил впереди.

Над тайгой вставала луна.

Охота на оленей

Забегая вперед, сообщаю, что этот соболь был последним на моей территории. Итак, шесть соболей (считая и ушедших с капканов) против шести десятков прошлого года, разница впечатляющая. Но у меня был в резерве еще карповский участок. Туда я и сходил 10 февраля. После 40-50-градусных морозов неожиданно нагрянула оттепель с температурой −2°! Валил снег, сопровождаемый сильным ветром. На этот раз избу я прогрел быстро. Но сидеть в ней было тоскливо, и, обойдя безрезультатно оба путика (добычу в виде глухарки и рябчиков не считаю), я вернулся к себе. Пора было навострять лыжи на восток. Во-первых, надо все-таки сходить к Толе, а во-вторых, не мешало бы забрать вещи, лежащие на десятикилометровом рубеже уже почти три месяца. По-видимому, сначала надо пробить лыжню до этого рубежа, а затем только сделать бросок и до балагана.

После оттепели, длившейся всего сутки, установилась погода умеренными температурами — от 20 до 35° мороза. Самая «походная погода».

16 февраля при ясном солнечном небе я вышел топтать лыжню в направлении балагана. Три месяца я не ходил по этому маршруту. К счастью, воды на реке не было. Видно, замерзла все-таки. Поскольку наст занесло снегом, идти было тяжело. Мои так называемые охотничьи лыжи (ширина 9-10 сантиметров) утопали полностью, даже вместе с загнутым носком. На последних километрах Мальчик уже плелся сзади. Однако я не снижал темпа, зная, что на обратном пути пойду по проложенной дороге. Вдруг, проходя сквозь заросли прибрежного кустарника, неожиданно увидел совсем близко черные спины двух крупных лосей. Лоси меня тоже заметили лишь в самый последний момент, когда я, срывая с плеча винтовку, побежал на сближение. Мальчик завизжал от возбуждения и, обогнав меня, скрылся в чаще. Тут я заметил лосенка. Значит, была целая семья. «Папаша» раза в полтора крупнее лосихи. Мальчик, увязая в снегу, прыгал вслед. Но куда там, разве их догонишь! Лоси даже не спешили, ибо то и дело останавливались и поджидали отстающего лосенка. Затем вся семья подалась в лес. Мальчик некоторое время преследовал их, но потом, видимо, решил, что занятие это бесполезное, и вернулся ко мне.

А я тем временем уже пытался раскопать наш склад. Под снегом его можно было угадать только по оставленной вешке. Несмотря на то, что склад мы ставили на сухой косе, вода, однако, подобралась и сюда, образовав обширную наледь. Короче, мне пришлось отбивать топором все захоронение. Крупы, вермишель, мука, естественно, пропали. Нательные вещи пропитались водой и промерзли, потяжелев на несколько килограммов.

Вернувшись домой, решил сутки отлежаться после столь утомительного перехода: к балагану надо идти хорошо отдохнувшим. Ведь там последние десять километров придется идти снова по целине.

На мое счастье, небо оставалось ясным, и температура ниже −36° не опустилась. Так что через день я снова пошел по той же дороге. Пересекая реку в двух километрах от дома, я заметил вдали на реке несколько перемещающихся точек. «Опять, наверное, лоси», — подумал я и продолжал путь. Мальчик шел, ничего не замечая, потому что у собак зрение хуже, чем у людей. Я обратил его внимание, показав вперед. Точки двигались, вероятно, сначала нам навстречу, но, заметив нас, спешно стали удаляться. Мальчик все это видел, но не отреагировал никак: он глазам не доверяет, а нос ничего не чуял. Поэтому мы спокойно вошли в лес, продолжая шествие. И тут вдруг Мальчик заволновался. Поводя носом, он снова бросился к реке. Вероятно, слабый ветерок все-таки донес запах зверя. Однако на реке уже никого видно не было: звери скрылись за поворотом. Тогда он вернулся назад и устремился вперед по лыжне, которая шла вдоль берега. Только я его и видел. Пришлось идти в одиночестве. Подходя к позавчерашней остановке, я увидел в километре от себя двух оленей, а перед ними Мальчика. Близко к себе они его не подпускали. Увидев мое приближение, олени понеслись дальше. Мальчик — за ними. Догнал он их, наверное, через километр и опять уселся поодаль, принявшись зализывать лапки, а затем купаться в снегу. Держать на середине реки он оленей не мог, они легко обходили его. Но оставить их в покое не хотел. Вот и шли они все вместе. Я понял, что олени Мальчика не боятся, убедившись, что легко уходят от него. Он же, бедняга, ковылял по их следам с огромным трудом. Когда они останавливались, он догонял их и садился рядом, понимая, видимо, что нападать бесполезно: только спугнешь, и бесцельная погоня повторится снова. Поэтому он явно рассчитывал на мой подход. Однако ко мне олени еще не привыкли, и мое появление их пугало больше. Ближе чем на километр они поначалу меня не подпускали. Но я почувствовал, что олени совсем не хотят идти в направлении погони. Ведь они шли сначала нам навстречу. Вот почему они все чаще стали останавливаться, поняв, что от преследователей оторваться им не удалось. Теперь их заботило, как прорваться назад. Я это угадал, так как они с каждым разом все ближе и ближе подпускали меня (тоже в конце концов и ко мне стали привыкать). Первоначально-то оленей было четыре. Но другая пара ушла в лес. Это был маневр. Стадные животные очень часто применяют маневр раздваивания. Мальчик выбрал группу, которая пошла по реке. И правильно сделал: в лес я бы не пошел.

Поняв желание оленей, я решил дать им возможность прорваться. К тому времени они подпустили меня уже метров на 300. Итак, я тоже предпринял маневр: резко подался к одному берегу реки, оставив для прохода другой. А река в этом месте была как раз шириной метров 300. Но, чтобы стрелять было не слишком далеко, я все-таки не стал прижиматься к берегу Поняв, что я им уступаю дорогу назад, олени колебались недолго. Развернувшись на 180°, потрусили сначала осторожно, не спеша, затем, по мере приближения, ускорили бег и уж мимо меня пронеслись размашистым шагом, задрав рогатые головы. Я выстрелил и, кажется, попал. Но, вероятно, в мягкое место. Так что пулька лишь пощекотала оленя. Послал вдогонку еще одну, но, пока перезаряжал, звери унеслись на приличное расстояние. Нет, малокалиберная винтовка на расстоянии 200 метров по такому крупному зверю уже неэффективна. Здесь нужен боевой карабин. Отбежав на безопасное расстояние, олени остановились, очевидно поджидая Мальчика который погнался за ними. Но я отозвал его, и мы, оставив оленей, направились к балагану, до которого было рукой подать.

Эпизод с оленями немного развлек меня. Ведь раньше я лишь один раз участвовал в отстреле этих животных, да и то на переправе осенью. А зимой мне ни разу не приходилось на них охотиться. Здесь все мне было внове. Прежде всего их поведение. Однако еще удивительнее было поведение Мальчика. Он никогда раньше не охотился ни на оленей, ни на лосей. А вот надо же, сразу сообразил, что нужно делать. И не просто гнал, а старался зайти вперед, чтобы остановить зверей. Ведь от охотничьей собаки именно этого и требуют. Остальное — забота охотника, подойти к стоящему зверю. Меня при этом немало позабавило, что олени поддаются воле собаки, хотя как лось, так и олень одним ударом копыта могут рассчитаться с любой собакой. Правда, Мальчик благоразумно не подходил близко, очевидно понимая соотношение сил. Однако он смело бросался вперед, и олени останавливались.

Несмотря на то, что пришли мы в балаган поздно, Толи там не оказалось. Вероятно, он ушел в свою палатку на Дельтуле. Но в балагане было тепло. Я разогрел оставленную им пищу, однако есть не хотелось. На душе было как-то неспокойно. Я понимал, отчего это. Слишком далеко от дома нахожусь, а балаган своим домом я уже не чувствовал. Хотелось быстрее вернуться. В сущности зачем я здесь? Чтобы убедиться, что с Толей все в порядке? Но у него было даже отлично. В мешке лежала куча соболей — около 30 штук, сушились оленья шкура и несколько заячьих. Значит, мясом он обеспечен сполна. Что еще надо промысловику? Добыча есть, еда есть, приемник работает. Вообще-то я с самого начала предполагал, что у него дела идут лучше моих. Сюда пришел лишь для очистки совести и для самоутверждения. Теперь дело сделано, и надо возвращаться.

Кое-как проспав ночь и оставив записку, пустился в обратный путь. Тозовку я оставил и забрал свой карабин, провисевший здесь без применения весь сезон. Но, кажется, настала и его очередь поработать.

Обратно я пошел самым ранним утром. Погода не менялась, только ветер переменился на обратный, так что нам снова пришлось идти против него. По пути рассторожил капканы, установленные еще в прошлом году. Ничего в них не было.

Когда прошел километров 12, Мальчик опять что-то почуял и понесся вперед. Выйдя из-за мыса, увидел вдали четыре точки на расстоянии порядка двух с половиной километров. Но олени быстро скрылись за поворотом реки. Однако я надеялся, что Мальчик их догонит и остановит. Я же тем временем подойду к своему путику, что идет лесом вдоль реки, и смогу незаметно подкрасться к оленям. Теперь в руках у меня карабин, и я поражу цель с любого расстояния.

Через некоторое время я достиг своего путика и вошел в лес. Надо сказать, успел скрыться весьма вовремя, потому что очень скоро вдруг увидел оленей. Они шли по реке мне навстречу. Их было опять только два. Я остановился, вскинул карабин, присел и стал ждать. Сначала они шли вдоль моего берега, но, услышав скрип лыж, подались к другому. Делать нечего, пришлось переставлять прицельную планку, подниматься и бить стоя в угон. Первый выстрел решил участь обоих оленей. Я ранил самца, перебив ему переднюю ногу. Самка, увидев, что друг остановился, тоже встала, поджидая его. Цель была прекрасная и, чтобы не упустить ее, я спешно передернул затвор. Но тут вдруг заело патрон. Чертыхаясь, я все-таки освободился от него и, торопливо вскинув винтовку, выстрелил. Спокойствие мое было нарушено, и я впустую выпустил всю обойму, не задев ни одного оленя. Пришлось лезть в рюкзак за второй обоймой. А звери все стояли и ждали. И тогда я понял, что они никуда не уйдут, и можно не волнуясь, без спешки тщательно прицелиться. Результат не замедлил сказаться: шестой выстрел также оказался роковым, но уже для другого оленя. Только тогда я скатился к реке. Тем временем подоспел Мальчик и стал облаивать раненых зверей. Я добил обоих в упор.

Уже потом, возвращаясь домой, я расшифровал по следам, что произошло, пока я шел без Мальчика к своему путику.

Убежав от меня, Мальчик догнал оленей. Для этого ему пришлось бежать не по реке, а по путику, ведь там лыжня твердая и скорость можно развить предельную. Поравнявшись с оленями, он бросился к реке им наперерез. Тогда олени снова разделились. Одна пара понеслась дальше по реке, а другая подалась в лес. Мальчик, как и вчера, погнался по реке. Но олени, вошедшие в лес, наткнувшись на мою лыжню, решили идти по ней. Однако лыжня скоро повернула к реке. И получилось так, что вторая пара оказалась сзади Мальчика, который преследовал уходящую первую пару. Мальчик в конце концов заметил комичность этой ситуации и быстро сообразил, что догонять уходящих резону меньше, чем задержать идущих сзади. Он так и сделал. Однако задние олени стоять не стали, а развернулись и пошли назад, норовя оторваться от Мальчика. Тут-то я их и увидел.

…Убить зверя — это полдела. Дальше предстоит тяжелая работа по сдиранию шкуры, потрошению и разделке туши. Делать это надо сразу же, иначе мясо испортится. Да и шкуру легче сдирать с теплого зверя. Я сбросил рюкзак, положил винтовку и снял лыжи. Но тут же провалился в воду. На лыжах наст держал меня и даже собаку, но без лыж работать оказалось невозможно. Один олень лежал в луже воды. Я оттащил его оттуда и приступил к делу. Нож у меня всегда при себе, топор сзади за поясом, так что работай только. Поскольку температура держалась около −25°, я снял лишь варежки, оставаясь в шерстяных перчатках. Ветер усиливался, и когда мороз студил кисти, я их окунал в теплую кровь.

Через полтора часа оба оленя были разделаны, и я мог идти домой. Захватив немного потрохов, оставил все тут же, решив завтра снова прийти и оттащить мясо на сухое место, чтобы поблизости мог сесть самолет и забрать его.

Домой вернулся в шестом часу, когда солнце уже заходило за горизонт. Несмотря на трудный день, усталости особой не чувствовал, даже не мог понять, почему.

А бедная собака за эти два дня так истерла лапы, что лысые участки появились даже там, где обычно раньше их не бывало. Лапки оголились сантиметров на десять и кровоточили. Решил усиленно кормить Мальчика мясом, чтоб быстрее заросли.

Вечером, лежа и переосмысливая увиденное и пережитое, почувствовал в душе неприятный осадок. До чего же мерзкая была сцена убийства животных и моя роль в ней! Почему я так азартно и бездумно уничтожил их? Чем оправдать такую свою жестокость? Другое дело, когда я имею дело с соболями или другими хищниками. Я их не жалею, потому что они не нуждаются в жалости, будучи сильными и не менее жестокими к другим обитателям леса. Но эти травоядные лишь подвергаются нападениям со стороны как хищников, так и человека.

Чтобы как-то успокоиться и не терзать себя, я принялся рассуждать вслух, призвав на помощь здравый смысл и логику. «Человек тоже хищник, поскольку питается мясом. А раз так, то он должен убивать этих травоядных, нравится это ему или нет. Мне же тем более не следует распускать нюни, ибо моя работа — убивать зверей. Не можешь убивать — меняй профессию. Сложно? Ну, тогда стисни зубы и выполняй свою работу. Не ты первый, не ты последний. Все равно их будут убивать, ибо у них на роду написано умирать не своей смертью: стареющих и слабеющих животных загрызут волки, росомахи или рыси. Так что не сокрушайся, старик».

Последствия нервного допинга и продолжение мясной эпопеи

Следующие два дня я перетаскивал мясо на другое место, а также домой себе на питание. Капканы, расставленные вокруг туш, оказались ненужными: тайга пустая и некому позариться на отличную приманку.

После двухдневного похода в балаган и обратно я сначала не чувствовал усталости. Поскольку этот поход преследовал скорее престижную цель, желания особого его совершить у меня не было. К тому же я боялся влипнуть в воду или еще чего-нибудь в этом роде. Идти надо было без расслаблений. Да и впечатления от прошлогодних путешествий по этому маршруту остались не вдохновляющими. Поэтому я долго настраивал себя. И этот нервный настрой не мог не отразиться впоследствии. Я не почувствовал той усталости, какой опасался, когда пришел в балаган. Я там не то что не мог прилечь, но сначала и сесть не хотел. Аппетит тоже пропал начисто. Я заставил себя съесть немного пищи, так как знал, что надо снова совершить тот же путь обратно. Заснуть ночью также долго не мог. В конце концов заставил себя расслабиться и забылся чутким сном на четыре часа. Утром я уже не мог лежать спокойно.

Вернувшись из балагана, некоторое время, видимо, еще находился под нервным наркозом, так как снова не чувствовал усталости, несмотря на интенсивную работу на протяжении всего дня. Поэтому и пошел бодрячком на следующий день к убитым оленям.

Но постепенно страсти улеглись, и я наконец почувствовал, насколько переутомился за эти дни. Возвращаясь со шкурами и мясом, я с трудом дополз до дому, хотя прошел всего восемь километров — пустяк. До вечера лежал в изнеможении, постепенно отходя. И в эту ночь впервые забылся мертвецким сном, проспав без сновидений и пробуждений десять часов. Утром вернулся зверский аппетит, который не покидал меня весь день. Я ел много и часто и за один день съел полную двухсуточную норму. Несмотря на это, силы мои не восстановились, и я с усилием заставил себя пойти снова к оленям. Обратно возвращался, еле волоча ноги. Вот что значит нервный настрой и его последствия. Перегрузки бесследно не проходят. Я превысил меру своих возможностей, прибежав к помощи нервного допинга. Он помог, но, когда действие его кончилось, я почувствовал себя совершенно разбитым, не способным даже на привычные усилия. И только через три дня вошел в норму.

Но на этом мясная моя эпопея еще не кончилась. 23 февраля я направился по одному из своих поперечных путиков, идущему вдоль небольшой речушки Дялингды. Лыжня постепенно взбиралась все выше и выше, оставляя долину речки в глубоком ущелье (путик был проложен по бровке склона ущелья). Шел мелкий снежок, и температура лишь немногим была ниже 10°. Дойдя до последнего капкана, я стал разворачиваться, зовя Мальчика, который умчался дальше.

Вдруг мой взгляд уловил движение на противоположном склоне глубокой долины, почти в самом ее низу. Присмотревшись, увидел продиравшегося сквозь заросли лося. Я подкатил к обрыву, прикидывая на глаз расстояние, и затем, не спеша сняв карабин, установил планку на 400 метров. Лось двигался медленно, по брюхо увязая в снегу. На меня он не обращал внимания, хоть я и кричал на всю тайгу, подзывая Мальчика. Впрочем, в таком снегу вряд ли можно как-то иначе реагировать на посторонние шумы. Первые выстрелы оказались безрезультатными. Лось тем временем продолжал медленно двигаться. Я переставил прицел поближе и снова выстрелил. Лось как-то грузно и медленно повалился на бок.

Теперь предстояло скатиться с 50-60-метрового, почти отвесного обрыва. Я снял лыжи и заскользил на пятой точке. А затем… затем начались полуторачасовые поиски убитого лося. Я исходил весь склон вдоль и поперек, но лось, будто сквозь землю провалился. Пришлось начинать все сначала: взбираться снова на обрыв и с места, откуда стрелял, определять направление. Лось лежал на том же месте, где я его уложил, и в той же позе. Искал же я его совсем не там, а гораздо дальше. Всему виной оптический обман. В туман и мелкий снег расстояния кажутся больше в несколько раз. По прямой до лося оказалось всего метров 120.

Обрабатывать сохатого гораздо сложнее, чем оленей, хотя бы потому, что он в несколько раз тяжелее. Поэтому пришлось делать все одновременно: и шкуру снимать, и потрошить, и разделывать тушу, отрубая куски. В противном случае его просто не сдвинешь с места. В итоге провозился я с ним столько же, сколько с двумя оленями.

Интересная деталь. Когда я шел по путику еще до встречи с лосем, то, увидев следы сохатого на речке, подумал совершенно абстрактно, что бы я сделал, если бы сейчас передо мной оказался лось. Ведь до Вахты далеко, стаскать туда мясо мне не под силу. А на Дялингду самолет не сядет, потому что долина узкая и глубокая, да еще и меандрирует весьма затейливо. Тут только вертолет сможет сесть. Но госпромхозу нанимать вертолет невыгодно, так как мясо не окупит его. Значит, не стрелять? Так что, обнаружив лося, я совсем не обрадовался. Пока подкатывал к обрыву, пока передергивал затвор и устанавливал прицел, мысль работала лихорадочно. И, прежде чем вскинуть карабин, я успел оценить обстановку. Увидел я лося уже на таком месте, от которого начинается довольно прямолинейный отрезок долины. Так что самолет может сесть на нем, а затем подрулить уже сюда — это совсем рядом. Но сесть в эту глубокую и узкую долину отважится далеко не каждый пилот. Так что все пока впереди. Лось убит и разделан, но его еще надо доставить до потребителя. Лишь тогда я смогу получить за него вознаграждение.

Возвращаясь домой, захватил сердце и кусок печени. Кстати, пуля попала прямо в сердце. Бедняга умер сразу, не мучаясь.

Плохое начало — хороший конец

Наконец-то фортуна улыбнулась мне. Мало того, что мне в короткий срок удалось добыть приличное количество мяса — как с небес свалился и транспорт.

Оказывается, на нашем участке Бахты работает геофизическая партия, занимаясь сейсморазведкой. Через каждые два-три дня вертолет перебрасывает их на новое место. И надо же так получиться, что одна из стоянок пришлась близ моей избушки. Быстро оценив ситуацию, я обратился к вертолетчикам с просьбой помочь. Завязались переговоры.

— Ребята, помогите доставить мясо в деревню.

— Что за мясо?

— Олени и сохатый. Лежат в двух местах, вполне доступных для посадки и как раз по вашему маршруту, так что никаких отклонений от курса делать не придется. Думаю, сочтемся. Могу предложить мясо.

— Мяса не надо. Как идет охота?

— Плохо. Всего четыре соболя. Но если согласны, уступлю одного, больше не могу, надо рассчитываться с промхозом.

— Ладно садись, показывай, где мясо.

Так совершенно случайно я прилетел в Верхнеимбатское. Оленей раздал знакомым, а сохатого сдал на звероферму: там вечно недостает кормов.

В деревне пришлось пожить несколько дней — сначала не было вертолетов, а потом погоды. Вернулся в тайгу уже 4 марта. За оставшуюся неделю предстояло рассторожить все капканы — сезон завершался. Времени было мало. Неделя беготни началась в первый же день прилета, а к 7 марта я уже был готов идти на базу. За эти дни меня поразила необыкновенная собственная выносливость. В прошлом году в марте я еле двигался, страшно уставая. В этом году, наоборот, к концу сезона развил какие обороты, что, обходя в день по два путика, возвращался свежим и неуставшим, будто никуда не ходи. Вот что значит хорошее питание. Определенно свою роль сыграли ягоды, молоко и особенно свежее мясо, которое я ел в неимоверном количестве, ибо других продуктов уже не было. И я чувствовал себя великолепно. Карповские путики, на которые Андреи с Володей затрачивали по пять-шесть часов, приходя совершенно изможденными, я пролетал за три часа, оставаясь бодрым и полным энергии. Да, последние дни были насыщенными. Те два путика, что я восстановил на карповском участке в январе, дали в конце концов по два соболя. Так что труд даром не пропал.

…10 марта прилетал самолет. Как заключительный аккорд, он провалился, наконец, и здесь одной лыжей в воду. Пришлось общими усилиями «важить» его, а затем, сгрудившись внутри его в «куче-мале», создавать нужную центровку, чтоб благополучно оторваться от коварной взлетно-посадочной полосы.

Погода под занавес тоже выдала свой последний фортель. 9 марта с утра свирепствовал мороз −40° при весьма свежем восточном ветре. Изба только трещала. Но самое интересное произошло днем, когда температура неожиданно поднялась до −10. Каковы выверты?!

…В деревне я долго задерживаться не стал. Сразу подал заявление об уходе из штатных охотников. Причин было много. Я устал, морально устал: от тайги, от зимы, от одиночества, от отсутствия зрелищных впечатлений, от эмоциональной недостаточности, от однообразия. Мне была нужна смена впечатлении, которая вернула бы свежесть восприятия окружающего мира. Короче говоря, мне нужна была другая крайность.

Оглавление