«Люди Грузинской Церкви»

Люди Грузинской Церкви (fb2) - Люди Грузинской Церкви [Истории. Судьбы. Традиции] (Планета Православия) 5971K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Владимир Ярославович Лучанинов

Владимир Лучанинов

Допущено к распространению Издательским советом Русской Православной Церкви ИС Р14-418-1608

В книге использованы фотографии Юлии Маковейчук, Евгения Глобенко, Владимира Лучанинова, Aerialphoto, а также фотографии из личных архивов героев и из фотобанка Shutterstock

От автора

Так сложилось, что до той удивительной поездки, послужившей основой для книги, в Грузии я не бывал. И на каких же основаниях, законно спросите вы, человек, не будучи профессиональным журналистом, побывавший в стране всего-то однажды, станет о ней рассказывать? Я постараюсь это обосновать, но чуть позже. А сейчас попробую ответить самому себе на вопрос более путаный: до Грузии я вообще не бывал ни в какой стране мира, кроме своей собственной, и почему-то все эти сотни невиданных стран и тысячи городов никогда особенно не пленяли моего воображения. Успеется еще, думал я, если Богу будет угодно. Но с Грузией изначально все складывалось иначе: каким-то странным образом с раннего детства дух Сакартвело[1] влек меня к себе.

И позже, когда Бог помог мне найти самого себя, я понял, что теперь сроднился и с Иверией в лоне единой Соборной и Апостольской Церкви. Впрочем, чувства эти не побуждали к каким-либо действиям. Я просто жил, лишь изредка думая об уделе Пресвятой Богородицы, почитал святую Нину, ибо так зовут мою маму, так же звали моих бабушку, прабабушку и в придачу еще двух бабушек моей жены. Но было и предчувствие, что все эти разрозненные грузинские штрихи существуют в палитре моих ощущений для написания какой-то картины. Поэтому, когда вместе с коллегами в издательстве мы обсуждали идею книжной серии, посвященной современной жизни верующих разных Поместных Православных Церквей, я неожиданно для себя попросил: «Отпустите меня в Грузию, пожалуйста!»

Ну, меня и отпустили…

А теперь, наверное, пришло время ответить на вопрос, от которого я уклонился в самом начале: на каком, собственно, основании? Дело в том, что в этой книге собраны истории жизни наших современников: грузинских митрополитов, священников, монахов и мирян. И мне посчастливилось не только взять интервью, но и подружиться с большинством этих людей. Когда я просил моих героев рассказать о жизни, традициях и их личных путях к Богу, я не просто выполнял редакционное задание, но и собирал в самом себе те самые штрихи в единую картину, желая понять этих людей, стать к ним ближе. И еще осмелюсь предположить: будь на моем месте маститый специалист – искушенный богослов или историк, – возможно, ему не удалось бы внести в книгу ощущение непосредственности первых открытий…

Но это я пишу сейчас, а тогда, неожиданно получив законное право на поездку, я, в общем-то, совсем не представлял, что делать дальше. Но все устроил Господь. К этому времени мы познакомились с Кириллом Черноризовым: сначала он был другом нашего родственника, потом стал нашим другом, а позже и нашим родственником – недавно я стал крестным его сына Ефрема. Кирилл женат на прекрасной молодой женщине, зовут ее Ана Пачуашвили. Их любовь – это отдельная остросюжетная история, к счастью, вошедшая в эту книгу. Благодаря Кириллу и Ане в Грузии я познакомился с большинством тех самых прекрасных людей, рассказывать о которых в предисловии было бы едва ли уместно, ибо сами они расскажут о себе на страницах этой книги.

А уместно, видимо, сказать несколько слов о той самой «картине», которая сложилась в моем сердце. Если совсем кратко, можно описать ее тремя словами: Грузия – евангельская страна. Не подумайте, я вовсе не наивный романтик и отдаю себе отчет, что абсолютно в любой стране среди христиан достаточно проявлений далеко не евангельского духа. Но я свидетельствую о той Грузии, которую имел счастье увидеть через людей и в людях, через их любовь к Христу, к Предстоятелю своей Церкви и друг к другу.

Думаю, что в этой книге наша идея рассказа о Поместных Церквях через человеческие судьбы всецело доказала свою состоятельность. А в случае с Грузией есть еще важное обстоятельство: необходимо осознать, что начиная с XVIII века и вплоть до сегодняшнего дня истории наших стран и Церквей сплетены очень и очень тесно. Часто то, что происходит в России, так или иначе отражается в Грузии, и нередко эти отражения становятся для Иверии крайне болезненными. И за судьбами этих христиан – добрых, сильных, прошедших войны, умеющих любить несмотря ни на что, – стоит нечто важное – то, что на пути к взаимной любви и единству необходимо осмыслить нам вместе. Это история глазами людей, имеющих к ней прямое, а не косвенное отношение, история, пропущенная через их собственную боль и веру.

Грузинская Православная Церковь: краткая справка

Грузинская Апостольская Автокефальная Православная Церковь является неотъемлемой частью Вселенской Православной Церкви и находится в догматическом единстве, каноническом и литургическом общении со всеми Поместными Православными Церквями.

Начало христианской жизни в Грузии было положено еще в апостольские времена. Весть о Христе несли сюда прямые Его свидетели, среди которых были апостолы Андрей Первозванный, Симон Кананит и Варфоломей. В Предании Грузинской Церкви святой Андрей Первозванный чтится первым епископом Грузии, хранится память и о том, что отправила апостола на проповедь в Иверию сама Пресвятая Богородица.

Уже в IV веке восточно-грузинское царство Картли официально принимает христианство. Крещение Грузии в 326 году, в правление царя Мириана, связано с проповедью святой равноапостольной Нины, пришедшей в Грузию из Каппадокии. О деятельности Нины упоминается не только в агиографических произведениях, но и во многих греческих, латинских, грузинских, армянских и коптских исторических источниках.

Начиная с V века независимая Грузия, находящаяся в эпицентре противостояния Византии и Персии, постоянно подвергается опустошительным нападениям персов, за отказ отречься от Христа принимают мученическую кончину цари, священнослужители и миряне.

В то же время с ранних веков Церковь Грузии принимала участие и в утверждении вероучения: грузинские епископы присутствовали уже на Третьем и Четвертом Вселенских Соборах. Все последующие века грузинские богословы, находящиеся на границе разных культур и религий, вынуждены были вести активную полемику, отстаивая православное учение Церкви.

В правление царя Вахтанга Горгосали (446–506) Грузинская Церковь, ранее являвшаяся частью Антиохийской Церкви, получает автокефалию (независимость), во главе иерархии ставится архиепископ с титулом Католикос. Из Каппадокии в Грузию приходит святой подвижник преподобный Иоанн, прозванный в дальнейшем Зедазнийским, со своими двенадцатью последователями; его ученики не только утверждают в Грузии монашескую традицию, но и приносят миссию христианской проповеди в города и села, строят храмы и монастыри, учреждают новые епархии.

Этот период расцвета сменяется новым периодом мученичества: в VIII веке в Грузию вторгаются арабы. Но духовный подъем народа невозможно было сломать, он проявлялся в национально-созидательном движении, вдохновляемом не только царями и патриархами, но и подвижниками-монахами. Одним из таких отцов был прп. Григорий Хандзтийский.

В X–XI веках начинается период церковного строительства и развития гимнографии и искусства, на Афоне основывается Иверский монастырь, благодаря старцам и насельникам этой обители греческая богословская литература переводится на грузинский язык.

В 1121 году святой царь Давид Строитель, уделявший большое внимание церковному устройству и получивший поддержку от Церкви, с войском одержал победу над турками-сельджуками в Дидгорской битве. Этой победой завершается объединение страны и полагается начало «золотому веку» грузинской истории.

В это время активная деятельность Грузинской Церкви разворачивается за пределами государства, на Святой Земле, в Малой Азии и Александрии.

В XIII и XIV веках для христиан Грузии начинается новый период испытаний, теперь под натиском монгол. Хан Джелал ад-Дин, завоевав Тбилиси, буквально залил его кровью, были осквернены и разрушены монастыри и храмы, мученическую кончину приняли тысячи христиан. После набегов Тамерлана исчезали уже целые города и епархии; по свидетельствам историков, убитых грузин было значительно больше, чем оставшихся в живых. При всем этом Церковь не была парализована – в XV веке на Ферраро-Флорентийском Соборе присутствовали митрополиты Григорий и Иоанн, они не только отказались подписать унию с католичеством, но и открыто выступили с обличением его отклонения от соборного учения Церкви.

В 80-е годы XV века объединенная Грузия распалась на три царства – Картли, Кахети и Имерети. В состоянии раздробленности под постоянными ударами Персии, Османской Империи и набегами дагестанских племен Церковь продолжала нести свое служение, хотя делать это становилось все сложнее.

Завоеванная в XVI веке Османской империей юго-западная часть Грузии насильно исламизировалась, исповедание христианства жестоко преследовалось, все епархии упразднялись, а храмы перестраивались в мечети.

Опустошительным для Грузии стало и XVII столетие, «век царских мучеников и множества убиенных». Карательные походы персидского шаха Аббаса I были направлены на полное уничтожение Картли и Кахети. В это время было убито две трети грузинского населения.

Количество епархий сократилось еще сильнее. Но Грузия продолжала находить в себе силы для сопротивления, а Церковь в лице Католикоса и лучших епископов призывала царей и народ к единству. В 1625 году полководец Георгий Саакадзе разбил тридцатитысячную армию персов. Именно в этот период понятие «грузин» становится равным понятию «православный», а перешедших в ислам грузинами больше не называли, их звали «татари».

В эти сложные годы как государственные деятели, так и иерархи Церкви искали поддержки у достигшей могущества православной Российской Империи. Активные переговоры в Петербурге вел Католикос-Патриарх Антоний I (Багратиони).

В 1783 году на Северном Кавказе был подписан Георгиевский трактат, по которому Грузия в обмен на поддержку России частично отказывалась от внутренней независимости и полностью от самостоятельной внешней политики.

Бесконечные удары Персии и Турции хоть и не подавили, но во многом парализовали интеллектуальную и социальную жизнь Церкви – не было больше возможности поддерживать принадлежащие Грузии духовные центры как в самой Грузии, так и на Афоне и Святой Земле. Не функционировали учебные заведения, большое число духовенства было физически уничтожено. Но в то же время духовная жизнь не оскудевала – в монастырях Грузии подвизалось множество преподобных отцов – исихастов.

В 1811 году, в рамках активной политики по введению Грузии в состав Российской Империи, где Церковь уже сто лет находилась в подвластном государству положении, а патриаршество было упразднено, потеряла свою свободу и автокефалию и Грузинская Церковь. На ее территории был учрежден Экзархат, статус Католикоса умалился до экзарха (архиепископа Картлийского и Кахетинского), со временем экзархи стали поставляться из числа русского епископата.

Это был неоднозначный период для Грузинской Церкви. С одной стороны, прекратились карательные походы воинственных соседей-мусульман, были восстановлены учебные заведения, духовенство стало получать жалованье, была организована миссия в Осетии, но в то же время Грузинская Церковь оказалась полностью подчиненной Российскому Синоду и политике Империи, четко направленной на всероссийскую унификацию. В это время из грузинского обихода начинают исчезать богатые древние традиции гимнографии, иконописи, церковного искусства, сходит на нет почитание многих грузинских святых.

После февральских событий 1917 года, в марте, в Светицховели состоялся Собор, на котором была провозглашена автокефалия Грузинской Православной Церкви; чуть позднее, в сентябре, Патриархом был избран Кирион III. А уже в 1921 году в Грузию вошла Красная Армия и была установлена советская власть. Для Церкви, представителей духовенства и верующих людей на всей территории Советского Союза начались испытания и репрессии. Храмы повсеместно закрывались, исповедание веры преследовалось советским государством.

В сложное для русских и грузин время, среди репрессий, разрухи и бедствий, в 1943 году Поместные Русская и Грузинская Церкви восстанавливают евхаристическое общение и доверительные отношения.

В 1977 году патриарший престол в Грузии занял Католикос Илия II. Его активное служение, привлекшее в ряды священнослужителей и монашествующих молодую грузинскую интеллигенцию, пришлось на годы падения Советского Союза, обретения независимости Грузией, на череду братоубийственных войн и вооруженных конфликтов.

В настоящее время в Грузии насчитывается 35 епархий с правящими архиереями, по всему миру в грузинских приходах возносится молитва Богу. Патриарх, как и лучшие его предшественники в истории, все испытания прошел вместе со своим народом, чем заслужил неслыханный авторитет в Грузии.

Митрополит «грузинской Сибири»

Николай (Пачуашвили), митрополит Ахалкалакский и Кумурдойский, управляющий грузинскими приходами в Южной Америке

Живописная и долгая дорога из Тбилиси в Ахалкалаки. Заметно свежеет. С наступлением вечера горные ущелья, зеленые луга, белые стада и все идиллические пейзажи сжимаются до скудного, выхваченного фарами из непроницаемого мрака кусочка асфальта. Дома и заборы, резко вылетающие из темноты, кажутся недружелюбными. До города еще двадцать километров, небо стреляет мокрым снегом в лобовое стекло. Джавахети… Эту местность называют «грузинской Сибирью». Действительно, после солнечного, светлого и шумного даже ночью Тбилиси-слишком уж контрастно. Ахалкалаки ночью спит, повсюду темно. Но большие окна дома митрополита Николая оказывают чарующее воздействие: яркий свет, загадочные предметы на подоконнике, веет спокойствием, уютом и теплом – хочется скорее оказаться внутри.

Сам дом и открытый внутренний дворик походят больше на музей, чем на резиденцию архиерея. Сюда могут прийти все желающие, любой может посмотреть диковинные экспонаты, картины, старые изделия из дерева, керамики и металла. В городе действует ремесленная школа-на случай, если кто-нибудь вдохновится творческой атмосферой, царящей в доме неординарного владыки. О его миссионерской деятельности неоднократно писали в России, но жизненная история этого удивительного человека, конечно, гораздо шире описания его пастырского и миссионерского опыта. И особенно ценно, что имя митрополита Николая тесно связано с историями прихода к вере других героев этой книги. В неразрывном слиянии жизней и служения, жатвы и плодов будто бы звучат слова апостола Павла: «Печать моего апостольства – вы в Господе» (1 Кор. 9:2).

Владыка встречает нас радушно и в то же время как-то по-деловому. Он вообще человек основательный. Комнаты готовы, ужин тоже, сложно представить, что он способен о чем-нибудь забыть. Он начинает свой основательный рассказ…

Есть ли жизнь после смерти?

Я родился в Тбилиси. В моей семье не было особых христианских традиций; единственное – мы яйца красили на Пасху. Пожалуй, все. Храма поблизости тоже не было. У нас во всей Грузии действовало тогда пятьдесят храмов, и в таком состоянии Церковь находилась до начала восьмидесятых.

По отношению к советской действительности общество, можно сказать, делилось на две части. Одни боялись и ждали каких-то житейских поблажек от власти, и поэтому старались держаться соответственно; такие семьи, например, на парады ходили, первого мая стол накрывали. Но среди большинства населения это не считалось хорошим тоном. Идейных комсомольцев и коммунистов я увидел впервые в Москве в период учебы, чему был очень удивлен – я думал, везде так, как у нас: никто не воспринимает всерьез государственную идеологию. Оказалось, что нет…

А я с детства имел стремление к познанию. Видимо, искал смысл. Родители не мешали моим поискам и всячески поддерживали меня. Мама всегда старалась мне все подробно разъяснять, а я не удовлетворялся простыми ответами с самого детства. На каждый ответ я еще сильнее углублял свое «почему?». Родители не ограничивали меня в познании, поэтому, я думаю, у меня была возможность свободно развиваться.

Я много читал. Помню, к окончанию первого класса, в последний учебный день, я заодно закончил книгу «Таинственный остров» Жюля Верна. В пятом классе, летом, я так увлекся, что за три дня прочитал «Графа Монтекристо», от начала до конца. С большим интересом читал все, относящееся к естествознанию. В пятом классе я принял твердое решение стать физиком.

Стало ясно – необходимо переводиться в физматшколу, она в Тбилиси была к тому времени очень сильная. Чтобы туда поступить, нужно было сдать серьезные вступительные экзамены. Но я туда все-таки поступил, после седьмого класса. В этой школе впервые появились одноклассники, более способные, чем я. Это было новым ощущением. Например, одна девушка так быстро решала задачи, что за ней было не угнаться. Но от этого интерес к учебе только возрастал!

В общем, все складывалось замечательно, но вдруг в девятом классе, на обществоведении (тогда это был экспериментальный предмет), учительница сказала, что человек после смерти исчезает. Исчезает, и все… Почему-то именно тогда меня это очень сильно задело. И я с головой погрузился в этот вопрос. Старался размышлять последовательно, как физик. Во-первых: откуда это известно? Где необходимые факты для такой убежденности? А во-вторых, я исходил из внутреннего ощущения: как это так – не будет? Ведь сейчас я существую, чувствую, мыслю, и вдруг меня не станет совсем?

Тбилиси. Кафедральный собор Цминда Самеба

Задавал свои вопросы учителям – бесполезно; обратился к родителям, но они мне отвечали в таком роде, что я не совсем исчезну, а буду жить в памяти других людей. Но и такое странное объяснение меня совсем не устраивало. Мы с одноклассниками всегда много спорили о научных проблемах, а когда появился новый предмет для споров – жизнь после смерти и вера в Бога, – все с удовольствием подключились. А я в своем поиске дошел до серьезных вопросов, как потом выяснилось – философских: если точно известно, что меня через какое-то время не станет, нет никакого смысла в жизни. Тогда лучше уйти прямо сегодня и сейчас. Умру ли я через десять лет или через пятьдесят – разницы нет, жизнь бессмысленна. Но если после смерти нет ничего, то кто определит значение добра и зла? В науке есть аксиомы, которые недоказуемы, и на них основаны теоремы. Если изменить даже одну аксиому, изменится вся теория. Если нет абсолютной истины, то есть Бога, и человек просто исчезает, значит, нет объективного суда человеческой жизни. Некому устанавливать, что есть добро и что есть зло. Эти понятия становятся относительными. Получается, принять за аксиому, что именно есть добро и что есть зло, зависит только от конкретного человека или группы людей. Это меня не устроило, и я пошел по обратному пути: я точно знал, что добро – это хорошо, а зло – это плохо, что добро и зло имеют абсолютное значение, следовательно, жизнь после смерти должна продолжаться. Отсюда я понял, что существует Бог, оценивающий результат наших жизней. Я сказал себе, что есть Бог.

…Ожидая, когда откроется смысл

После школы появилась возможность читать больше, и я принялся за поэзию, отыскивая образы неземной жизни. Сначала я поступил в Тбилисский государственный университет[2] (тогда он был один), а после окончания третьего курса перевелся в МГУ на физический факультет. Уезжая учиться в Москву, я взял из дома семейную книгу – это было Евангелие на старогрузинском языке.

Я решил, что образованный человек (а я очень хотел быть таковым) обязательно должен знать Евангелие, независимо от того, собирается он жить по-церковному или нет. В Церкви тогда не было ничего привлекательного для молодежи. Мы были уверены, что все священники – сотрудники КГБ. А информации изнутри просто не было. Я, например, не знал ни одного человека, ходящего в церковь.

Начал читать Евангелие. Чтение было сложным, а мое решение – твердым, я составил себе график – читать каждый день по две главы: первая – повторение вчерашней, вторая – новая. Вышло, что я наложил на себя первое духовное правило. Я и сейчас, кстати, советую Евангелие читать именно так. Правда, сейчас есть много толкований и комментариев к библейским текстам, а тогда ничего такого не было.

Позже, в Москве, один мой друг дал мне совет: останавливаться на неясном фрагменте, каждый день его повторять, и через какое-то время смысл обязательно откроется. Он подарил мне Евангелие от Иоанна отдельной книгой. Неясность там была в самом начале, я стал заучивать и повторять: «В начале было Слово…», ожидая, когда откроется смысл. С тех пор прошло более 30 лет…

Потом, опять же из культурных соображений, я решил, что необходимо разобраться, что происходит на пасхальной службе. Приехал в Елоховский собор, подошел к священнику и сказал: «Здравствуйте! Я очень хочу попасть на пасхальную службу. Вы можете мне помочь?» Он удивился, но сказал: «Подождите», – после чего вынес мне два пропуска на богослужение. Я уговорил моего друга пойти вместе со мной на пасхальную службу.

Это был 1983 год. Поскольку я понимал, что служба поздно заканчивается и, возможно, придется ждать открытия метро, то решил взять с собой что-нибудь съестное. Зная, что идет Великий Пост, рассчитывая угостить людей, набил сумку постными продуктами – лобио и солеными огурцами. Так и не пригодилась тогда моя сумка, к тому же сейчас-то мне ясно, что никто не захотел бы после пасхальной службы на лобио даже смотреть!

Дальше события стали развиваться более стремительно. Я женился, но продолжал учиться в Москве, а супруга Нино училась в Тбилиси на психологическом факультете, и первый год после нашей свадьбы она жила в доме моих родителей. Сестра моя стала воцерковляться, и они договорились с моей женой вместе поститься. Когда заявили о своем намерении моей маме, она испугалась: «Что вы такое наделали? – говорила она. – Чем согрешили, что собрались поститься?» Она подумала, что вместе они сделали что-то страшное, пока я был в Москве…

Потом супруга окончила университет, а мне еще год учебы оставался, она приехала в Москву, и мы с ней стали снимать квартиру. И Нино осторожно и деликатно стала и меня уговаривать, чтоб я начал поститься по средам и пятницам[3]. Я сказал, что ради нее готов на все, только не понимаю одного – почему Бог должен радоваться тому, что я голодаю? Тем более после грузинской кухни казалось, что в Москве кроме мяса нет ничего вкусного (я так и питался – три раза в день мясо). Ну хорошо, думал я, откажусь от мясного – и что тогда буду есть? Как заяц, только морковку и капусту? Но жена старалась, придумывала разнообразные блюда, и я все-таки решил себя испытать.

А позже, убирая нашу съемную квартиру, в шкафчике хозяйки мы обнаружили старинную икону. Я не помню точно, по-моему, это был образ Спасителя. Мы оборудовали красный угол, как было принято в России, поставили туда икону. Но когда пришла хозяйка, она жутко испугалась! Время же было советское. Мы, конечно, как могли, пытались успокоить женщину, стали упрашивать ее продать нам эту икону, но она ни в какую не соглашалась.

И нам с супругой очень захотелось иметь свою икону, а мы тогда от кого-то слышали, что иконы можно только дарить или принимать в дар, такое вот бытовало суеверие, но мы все-таки решили купить, раз никто не дарит. Специально поехали в Сергиев Посад в надежде купить Иверскую икону Пресвятой Богородицы, хотя и не знали ничего об истории этого образа. Иверской не было, но нам очень понравился один образ, и мы его купили. Это оказалась Владимирская икона Божьей Матери. До сих пор она стоит у нас дома, выцвела совсем – первая икона, которая пришла в нашу семью.

В 1985 году я окончил МГУ, мы вернулись в Грузию, и я решил поступить в Тбилисский театральный институт. На специальности «анимация» руководителем группы был один из выдающихся режиссеров и актеров – Гела Канделаки 4, и, конечно, мне очень хотелось учиться у него, тем более к тому времени я уже успел с ним познакомиться. Но в приемной комиссии наотрез отказались принимать документы: по советскому законодательству должно было пройти три года после окончания вуза, чтоб поступать на второе высшее; к тому же абитуриент должен представить серьезные обоснования своих намерений. Ректор отказалась пойти навстречу, а Гела Канделаки сказал: «Тебе ведь не диплом нужен, а знания – вот и приходи на все занятия». И я приходил, так неофициально учился целый год. А потом неожиданно ректор института Этери Николаевна Гугушвили сказала мне: «Подавайте документы, мы вас сразу на второй курс зачислим без экзаменов». Это было невероятно! Правда, всего через год мне пришлось говорить ей, что я бросаю Театральный и иду учиться в Духовную академию. Кстати, [4] и она, и Гела положительно отнеслись к моему решению. Можно сказать, напутствовали меня светским благословением. А через некоторое время воцерковились и он, и она. Она приходила ко мне на исповедь, причащалась. Сейчас ее уже нет в живых.

«Согрешил по всем заповедям»

Но все это было позже, а тогда, в годы моего студенчества, люди все чаще и с большим интересом говорили о грузинском Патриархе Илие II, и многие из моих однокурсников ходили в церковь специально, чтобы слушать его понятные и живые проповеди.

Пастырская активность Патриарха приносила свои плоды: из-под его руководства выходили яркие молодые священники, вокруг которых собирались активные приходы. Тогда подобное казалось немыслимым, ведь было еще советское время! И один из этих отцов по вечерам, после службы, проводил с людьми беседы о Евангелии. Убедившись, что давить на меня не будут, я решил пойти послушать. Беседы оказались достаточно интересными, но многие вещи остались неясными, священник постоянно говорил про каких-то святых отцов, но так ни разу и не объяснил, кто это такие. Но я все равно очень заинтересовался и вдохновился.

В это время начинался Великий пост, я решил, что буду стараться его соблюдать. Выдержал. Но когда пост подходил к концу, сестра ненавязчиво заметила, что дело необходимо довести до конца: нужно исповедаться и причаститься.

«Как исповедоваться? – думаю. – Наверное, по десяти заповедям». Прочитал их внимательно и решил: скажу, что согрешил во всем.

Утром позавтракал я хорошенько и пошел в церковь, где служил священник, который венчал нас с Нино. Это был единственный священнослужитель, с которым мне прежде приходилось разговаривать. Бабушки подходили к нему на исповедь, а он ругал их без остановки.

«Если он их ругает, – думаю, – что же со мной будет?»

Подхожу и говорю:

– Я в первый раз исповедуюсь, во всех десяти заповедях согрешил.

Он испугался, быстро прочитал разрешительную молитву, ничего у меня не спросил:

– Давай, – говорит, – иди, причащайся.

В общем, так я в первый раз и причастился…

Через какое-то время я задумался о духовном наставнике. Сложно было определиться, я знал точно лишь то, что не пойду к духовнику сестры, просто потому, что у нас не может быть одного духовника – настолько мы с ней разные. После долгих раздумий я выбрал будущего митрополита Даниила (Датуашвили), тогда он был еще молодым священником – отцом Давидом. Я даже не знал, как он выглядит, только был о нем наслышан, но интуитивно чувствовал, что мне подходил только он.

Исповедуясь ему, я называл все свои грехи, что было очень трудно. Отец Давид слушал внимательно и, к моему удивлению, ничего не говорил. Когда я закончил, он спросил, бываю ли я на литургии.

– Вообще-то я захожу в церковь, конечно, но редко. А так, чтоб регулярно – нет.

– Если хотите быть христианином, – ответил он, – нужно посвящать богослужению вечер субботы и воскресное утро. Без этого христианства нет и быть не может.

Эти слова меня шокировали! Я думал, что христианство – это нравственная жизнь и вера в Бога, а оказывается, главное – богослужения посещать.

– Ну как, хотите быть христианином? – переспросил отец Давид.

– У меня один только воскресный день и есть для отдыха, все остальное время я учусь и работаю. А если я в храм ходить начну, что мне остается? Ну, если Вы говорите, что это и есть христианство, тогда, конечно, я хочу быть христианином.

Я пообещал прийти в следующее воскресенье, пришел только через три недели, но после уже не пропускал практически ни одной воскресной службы, вплоть до сегодняшнего дня.

Не до кино

Все это происходило в 1987 году. Тогда же я пошел преподавать в школу физику, потому что хотел осуществить один проект. Дело в том, что еще со времени учебы в Москве на физфаке у меня была мечта стать кинорежиссером. Мне посчастливилось познакомиться с очень интересными людьми: киноведом Ириной Гращенковой, Романом Яковлевичем Гузманом – педагогом, психологом и искусствоведом и с Ильей Вениаминовичем Вайсфельдом, председателем Совета по кинообразованию при Союзе кинематографистов. Они через просмотры фильмов и их обсуждение развивали подростков. Я настолько был впечатлен, что организовал собственный киноклуб в студенческом общежитии МГУ, придумал логотип, на доске объявлений размещал приглашения. В основном мы ходили в фильмотеку на Кропоткинской и в кинотеатр «Иллюзион», смотрели, допустим, «Репетицию оркестра» Феллини, венгерское кино и другие интересные фильмы. Наука меня интересовала, но перспектива всю жизнь сидеть в лаборатории – не очень; влекла общественная деятельность.

И поэтому в Тбилиси я возвратился с рекомендательным письмом от моих московских знакомых. Режиссер Эльдар Шенгелая5 был первым секретарем правления Союза кинематографистов Грузии, я пришел к нему, но он оценил мое стремление скептически:

– Что ты хочешь? Зал? Пожалуйста. Фильмы? Пожалуйста. Бери, делай. Лишь бы люди пришли…

В Москве самое сложное было – найти фильмы и зал; желающих было много. А в Тбилиси у меня все наоборот – кого приглашать? Честно говоря, я и в среднюю школу-то пошел работать учителем физики, чтобы осуществить этот замечательный план. Но мне попались крайне сложные, трудновоспитуемые ученики – с этим классом не хотели работать другие учителя, и меня отправили к ним как бы на испытание. Так что у меня проблемы были, действительно, серьезные, и точно уж было не до кино. Естественно, проект пришлось отложить6. [5] [6]

Но благодаря этим самым проблемам я практически каждый день обращался за советом к духовнику, приходил в храм. Вместе с отцом Давидом мы решали возникающие вопросы, и через это сблизились. Я целиком положился на Господа, глубоко веря, что в затруднительных ситуациях надо помолиться от всего сердца и все ответы искать у Бога.

В 1988 году, по благословению Патриарха, в Тбилиси открылась Духовная академия, после длительного перерыва у нас возобновилось высшее духовное образование (в XIX – начале XX века была только Духовная семинария). Отец Давид посоветовал мне поступить в Академию. До результатов вступительных экзаменов я никому ничего не говорил, а когда меня зачислили, пришлось сказать домашним, и начались сложности… Во-первых, пришлось долго объяснять, что Академия – это не семинария. «Семинария» в Грузии тогда было очень плохим словом, фактически ругательным. Семинарии ассоциировались с безнравственностью, лицемерием и КГБ; это был результат советской атеистической пропаганды. Родители сильно переживали еще и потому, что сестра накануне бросила хорошую работу в Археологическом центре по специальности «химик» и ушла в швейную мастерскую при Патриархии.

Жена с сестрой поддержали меня, а мама сказала:

– Забирай свою семью и уходи куда хочешь! Как хочешь, так и живи!

– Хорошо, – ответил я.

– Ты семью оставь, а сам убирайся, – сказала она на следующий день.

На третий день мы договорились. Я пообещал, что в свободное от учебы время буду зарабатывать на семью и ребенка. Это оказалось непросто: я подрабатывал репетитором, а средств все равно не хватало, и все мы вместе, по большей части, жили на зарплату моего отца. Наши протестующие родители основательно нам помогли – без их помощи, конечно, я не стал бы священнослужителем.

Митрополит Даниил (Датуашвили) с бизнесменом и общественным деятелем Леваном Васадзе

А в Академии царила необыкновенная атмосфера. Святейший передал свою богатую книжную коллекцию в академическую библиотеку, лично принимал экзамены, сам разработал форму одежды – элегантный черный костюм с белой сорочкой и с черным галстуком, а главное – практически каждый день у нас была возможность с ним общаться, он много нам рассказывал и привлекал интересных лекторов. Например, по вечерам у нас был факультативный курс по истории книги. Его вел интереснейший человек, Константин Сергеевич Герасимов – потомственный библиотекарь, преподаватель классической русской филологии в Государственном университете. Это были трудные годы – электричества не было, Константин Сергеевич рассказывал удивительные истории при свечах! А какие книги он приносил! Я до сих пор эти лекции помню.

Мне пришлось быть студентом, в общей сложности, пятнадцать лет. Но последние четыре года – в Академии – были самыми счастливыми. Везде было интересно, но при этом в ранние студенческие годы существовала тягостная необходимость сдавать разные истматы, диаматы, историю партии – масса бессмысленно потерянного времени на предметы, которые заведомо никому были не нужны. А в Духовной академии я не пропустил ни одной лекции, с живым интересом готовился, читал, сдавал, потому что все без исключения было не только интересным, но и необходимым для спасения, для служения Богу. А именно это стало для меня самым главным.

«По стопам святой Нины» – Евангелие оживает

В течение многих лет, начиная с 1979 года, я принимал участие в студенческих экспедициях по реставрации исторических памятников. Мы ездили добровольно, без какого-либо вознаграждения, напротив, еще и сами деньги на дорогу собирали. Целое лето мы проводили в палатках и расчищали памятники, готовя их к реставрации. В основном это были церкви. Мои друзья были вдумчивые и начитанные молодые люди. Я бы не сказал, что в нашей среде было много верующих, но мое вероисповедание во многом сформировалось именно там: расчищая и выкапывая древние церкви из-под земли, я чувствовал, что соприкасаюсь со святыней. Образ жизни студенческих экспедиций создавал, конечно, ощущение братства, хотя нас объединял, по сути, только быт, потому что убеждения у всех были разные. Но если бы братство основать на общем желании послужить Богу – о таком можно было только мечтать…

Когда, чуть позже, вместе с другими прихожанами после богослужения мы начали собираться в церкви, читать Евангелие, размышлять над происходящими событиями (тогда совершался нелегкий распад Советского Союза), я всегда ощущал нехватку совместной деятельности, апостольской общинности, чему так радовался в студенческих летних лагерях.

Самтависи.

Собор Воскресения Господня

Помню свое удивление и радость, когда я впервые оказался в обществе верующих людей. Как-то услышал, что священник со своими прихожанами собирается поехать в паломничество в Гори к преподобному Исидору[7]. Я поехал с ними. А когда мы возвращались, кто-то из прихожан пригласил всю нашу группу к себе домой. Мы сели за стол, и я впервые обнаружил, что, оказывается, за большим столом сидят одни верующие. Это было удивительное чувство! До сих пор помню эти ощущения. И я понял, что христианская жизнь невозможна, если она не заполняет собой все.

Поэтому когда я узнал об идее организации крестного хода «По стопам святой Нины», это стало для меня настоящим духовным праздником. Патриарх назначил духовником и руководителем паломничества отца Давида, а мне поручил практическую организацию, потому что я еще прежде рассказывал Святейшему о своем походном опыте в экспедициях. Для меня это был естественный образ жизни, я себя очень комфортно ощущал в походных условиях. А теперь я почувствовал, что прикасаюсь к той самой настоящей деятельной христианской жизни, которой мне не хватало. Это был 1989 год. Я тогда уже учился в Духовной академии, но священником еще не был. Забегая вперед, скажу, что этот первый крестный ход, длившийся 27 дней (в последующие годы он превратился в 40-дневное паломничество), стал для меня настоящей школой священства.

Так вот, начали мы готовиться к крестному ходу. Патриархия выделила нам автобус. В то время в Тбилиси привезли польские палатки, я сказал Патриарху, что неплохо было бы их приобрести, а он без особых расспросов дал мне на руки двенадцать тысяч рублей. На эти деньги две машины «Жигули» можно было купить, просто руки дрожали! Я поехал на склад и закупил на всех палатки.

Вообще я основательно подготовился. Купил термосы, чай, какао, различные консервы на постные и скоромные дни. Мой сосед, работавший на колбасном заводе, дал мне столько колбасы, причем абсолютно бесплатно, что она была по всему автобусу развешана…

Но уже потом оказалось, что могли бы мы обойтись и без такого количества продуктов и даже без палаток – люди нас встречали как родных, кормили и предоставляли ночлег.

Выходили мы из Тбилиси, не зная, что нас ждет. Автобус с продуктами и снаряжением ехал, а мы шли пешком.

Джавахети.

Пещерный монастырь Вардзиа

И в этом долгом многодневном пути мы почувствовали, что значит Евангелие в действии: когда человек начинает правильно жить, Господь являет ему знаки. Например, в один из очень напряженных дней, когда утром служили литургию, проповедовали, крестили, мы так и не имели возможности передохнуть и поесть; в деревне, где мы планировали остаться на ночлег, конечно, нас ждали с ужином, но туда нужно было еще дойти. И вечером, проходя через поле с поспевшей пшеницей, мы начали ломать эти колосья и есть. Кто-то из местных начал кричать: «Эй, почему вы портите пшеницу!» Как тут было не вспомнить эпизод из Евангелия, когда Христос с учениками проходили засеянными полями (ср. Мк. 2:23–25)!

Проходя через Джавахети[8], как-то я увидел в поле пастуха с большим стадом… Раньше я читал толкования на евангельскую притчу о Страшном Суде, там было сказано, что овец и коз разделить несложно, потому что они по-разному реагируют на одно и то же действие, но еще я читал, что на Востоке часто овцы бывают белыми, а козы черными. В стаде, которое мы увидели, все было именно так – все овцы белые и все козы черные! Пораженный, я остановил группу и стал рассказывать о притче и ее толковании.

Мы шли. Везде, где только была возможность, отцы служили литургии, крестили, причащали, исповедовали, мы им помогали и рассказывали людям о христианской жизни. К нашему миссионерскому крестному ходу присоединялись все новые и новые участники. Я шел и думал о том, какой потрясающий можно было бы снять фильм – история о современности, неразрывно связанная с Евангелием не только духовно, но и с самим евангельским сюжетом.

Мы были свидетелями очень простых, но настоящих чудес. Например, везде была засуха, но часто происходило так, что стоило нам прийти в деревню – сразу же начинался дождь, и вставала радуга, а бывало одновременно две и даже три радуги. Это настолько часто случалось, что мы даже планировать стали, какой деревне дождь нужнее.

Однажды мы совершали крещение прямо в реке, было много желающих. Ко мне подошла молодая женщина и спросила:

– Я очень хочу ребенка крестить, но он болен, у него высокая температура. Как вы посоветуете, можно крестить или нет?

– Ну конечно! Крестите с верой, и Бог исцелит его! – почему-то ответил я не задумываясь.

Женщина ушла, а через полчаса вернулась с больным ребенком:

– Я пришла.

А я уже забыл про нее и спрашиваю:

– Кто вы?

– Ну как же, ведь я вас спрашивала о больном ребенке!

Что делать, думаю, дождь собирается, и вода в реке слишком холодная…

– Ну, идите, креститесь.

А когда они спустились к реке, начался такой проливной дождь, что нитки сухой не осталось! Ребенка крестили, слава Богу, ничего не случилось. А через три дня, когда мы уходили, эта женщина догнала нас и сказала, что ребенок в тот же день выздоровел.

Еще был удивительный случай. Нас с любовью приняла бездетная семья. Восемь лет супруги не могли ребенка родить. Конечно, мы молились о них, а через год, когда мы вновь организовали крестный ход и пришли к ним, у этих людей уже родился малыш. И таких случаев было несколько.

Люди крестились, исповедовались, причащались, венчались. Что самое интересное, в отдаленных деревнях мы часто находили христиан, которые хранили традиции – всю жизнь соблюдали посты и молились. Насколько же чисто они жили! Даже мужчины, с виду вроде бы грубые, сильно оскорблялись, когда я в следующие крестные ходы, уже будучи священником, спрашивал их, не изменяли ли они своим женам.

– Как?! – возмущались они. – Что вы такое говорите?!

Тогда не было возможности распространения информации, часто для жителей наш приход был полной неожиданностью и настоящим чудом. Напомню, что это был 1989 год – еще советское время. Что удивительно – сами секретари райкома часто нас принимали и помогали с организацией!

Случалось, конечно, что нас и не принимали… Всё на себе испробовали, как в Евангелии. Один раз в горном районе мы всю деревню обошли, в каждый дом постучали, но буквально все жители нам отказали. Мы ночевали в старой заброшенной церкви, благо пол там был деревянный, а утром, уходя, с обуви прах отрясли.

Как-то постучали в огромную железную дверь, открыла женщина:

– Вы от Бога, – говорит, – пришли. А что мне Бог? Ни одного платья не дал! Ничего Он мне не дал; так зачем я стану вас принимать?!

– Так вы поинтересуйтесь, – отшучиваюсь я, – быть может, это платье как раз у нас с собой и есть.

Но она прямо перед моим лицом захлопнула свою железную дверь.

В другой раз, когда просились в один дом на ночлег, хозяйка нам и говорит:

– Подождите, сейчас мужа спрошу.

А муж оттуда кричит:

– Не уходите! Сейчас я выйду, только ружье заряжу! Если б хотел вас принимать, то позвал бы, я видел вас в церкви!

– Зачем с ружьем выходить? – отвечаю я ему с юмором. – Не надо так беспокоиться, мы и так можем уйти, без вооруженного сопровождения…

Физические нагрузки, конечно, были серьезными. При этом наш духовный наставник, отец Давид, придерживался строгих правил: никаких послаблений в посте и в молитве[9] [10]. Поэтому и в наших рядах случались обострения у людей со слабой психикой, помню три-четыре подобных случая.

В дальнейшем мы организацию наладили: разделились на пятнадцать групп, во главе групп стояли священники, и каждый день, двигаясь в одном направлении, мы могли заходить в пятнадцать разных населенных пунктов, до Тбилиси не пропускали ни одной деревни.

Посещали в рамках крестного хода и места лишения свободы. Многие заключенные исповедовались и причащались. И у нас, и в России существовала настоящая воровская философия, фактически – свое вероисповедание, свои идеи, никак не сочетающиеся с Евангелием10. Был даже случай забавный в 1989 году. Кто-то из наших напечатал листовки для раздачи в тюрьме – икону с молитвами и со списком заповедей. И самое интересное, что заповедь «не укради» случайно пропустили. Когда раздавали, многие из блатных радоваться стали: «Видите! Видите! Нет такой заповеди!» Став священником, я пытался объяснить этими «авторитетам», что у человека, гордо называющего себя вором и не раскаивающегося в этом, исповеди принять я не могу. Кто-то искал компромисс. Один вор в законе сказал, что не может так вот сейчас сказать всем: «Я больше не вор!»

– Но обещаю, – говорит он, – что буду стараться жить по заповедям и ничего, что является нарушением закона, больше делать не стану. Ко мне приходят за советом в спорных случаях, в этом ничего противозаконного и противохри-стианского нет. Я просто не могу сказать всем, что я больше не вор, но могу отказаться от доли за краденое и больше никогда не принимать ее.

Один пожилой вор в законе – известный карманник – без всяких условностей сказал:

– Отказываюсь от всего, хочу причаститься!

Старик был сильно болен, вечером его исповедовали, а утром на литургии он оделся в красивейшую белую расшитую рубашку. Он весь светился, для него это был настоящий праздник!

Но, конечно, случалось и по-другому: один из желающих причаститься мне сказал:

– Умру, но останусь вором в законе!

Я даже крест ему не стал освящать…

Священник на воине

Я никогда не думал о своем рукоположении, несмотря на то, что даже внешне стал похож на священника. Как-то отец Давид, который уже был в постриге и стал архимандритом Даниилом, спросил меня: если бы я стал священником, практиком был бы или теоретиком, богословом или практикующим священником-миссионером? Я ответил, что оба направления мне одинаково интересны, в идеале я хотел бы их сочетать. А потом во время одной монастырской трапезы Святейший, посмотрев на меня внимательно, сказал: «На следующей неделе Вас будут рукополагать, готовьтесь».

Так в декабре 1990 года неожиданно я стал диаконом, вся моя жизнь резко изменилась. Помню, когда первый раз в подряснике я зашел в троллейбус, мне казалось, что буквально все на меня смотрят (после рукоположения я подрясник никогда не снимал).

Счастливый период для священнослужителя – это дьяконство. Есть свободное время. Но мое счастье продолжалось недолго: всего через два месяца меня рукоположили в священники и назначили сразу в два храма – в главный патриарший собор Светицховели[11] и в пригород Тбилиси, в поселок Цхнети. Первая моя литургия, помню, продолжалась где-то часа четыре или даже больше: я служил по книге, медленно, еще часа два исповедовал прихожан перед причастием. Мне было тяжело, а им еще тяжелее…

А после 1991 года началась война в Абхазии… Что вам сказать? До сих пор толком неизвестно, что происходило в Абхазии в начале девяностых. Можно говорить о множестве пластов, еще и переплетенных между собой. Кому подчинялись военные формирования? Кто, зачем и какие договоры подписывал? Как сдавались города и за какую цену? Наверное, это только в будущем выяснится полностью. Но мы точно знаем: нам нечего делить с абхазами. А тогда единственное, что было, – это острое эмоциональное восприятие. Многие мои друзья, которые погибли в Абхазии, были обычными людьми – они просто смотрели телевизор. Например, зять нашей прихожанки, который никогда в жизни оружие не держал, каждый вечер по телевизору слушал списки погибших. У него было трое детей и больная мать на руках, и тем не менее как-то в воскресенье, рано утром, никому ничего не сказав, он уехал на войну. А ровно через две недели, тоже рано утром в воскресенье, в дверь к ним постучались. Когда они открыли, то увидели военнослужащих, которые молча оставили неживое тело и ушли. Но и это было не самым страшным, потому что многие убитые оставались по ту сторону линии фронта по нескольку месяцев, а некоторых так и не смогли перезахоронить…

То, что там с обеих сторон зверствовали, – наверное, это правда. Война – она и есть война, со всеми ужасами. С нашей стороны воевали не только военные формирования, а часто случайные лица, которые бесчинствовали не только в Абхазии, но и в Тбилиси, и в других частях Грузии. Это были самовольно вооружившиеся преступники, вышедшие на волю после перестройки. Эти вооруженные бандиты и занимались разбоем. Они ограбили всю Грузию.

С противоположной стороны с нами воевали чеченцы, адыгейцы, казаки (точнее, какие-то люди, называвшие себя казаками), – казалось, их было больше, чем абхазов. Они использовали российские военные самолеты, тяжелую технику, которой у нас не было, что создавало полную уверенность, что мы воюем с Российским государством.

Мне довелось много разъезжать по горячим точкам, я исповедовал и причащал прямо во время перестрелки. Часто все это происходило под свист пуль.

– Если слышишь свист пули, значит, она уже пролетела, – успокаивали меня бойцы, – ведь звук приходит с опозданием.

Когда мы встречались с военачальниками, первое, о чем мы спрашивали, – как они обходятся с пленными, и просили дать нам возможность пообщаться с ними. Тогда многие абхазы и русские, находящиеся в плену, крестились.

В селе Команы, на месте погребения святителя Иоанна Златоуста, служил замечательный священник – иеромонах Андрей Курашвили. Он в жизни ни разу оружие в руки не брал, никого не подстрекал к агрессивным действиям, он честно служил Богу. Его расстреляли прямо у церкви, обвинив в том, что у него под алтарем склад оружия. Это были наемные солдаты, воюющие на стороне абхазцев[12].

А когда наши войска отступали из Сухуми, я участвовал в последнем переходе грузинских беженцев из Абхазии[13]. Мне пришлось со сломанной ногой в лесу жить две недели, пока за мной не приехала грузовая машина, чтобы перевезти меня через горный перевал. Было начало октября, заморозки, перевал высокий, открытая зона без единого дерева. Нужно было днем пройти перевал, чтобы на ночевку попасть в наш лагерь в лесу. Многие не доходили…

По ту сторону перевала наша Церковь организовывала столовые, раздавали гуманитарную помощь, конечно же, совершали молитвы, крестили, но люди приходили настолько угнетенными, что многие были не в себе. Помню человека, несшего с собой телевизор, больше у него ничего не было, он все оставил.

– Лучше мешок муки взял бы с собой, – говорю ему.

– Всю жизнь, – говорит, – я собирал деньги на телевизор; как я могу его оставить?

Были трогательные и грустные моменты. Шла семья, и дедушка помогал внуку нести велосипед, потому что мальчик никак не хотел его оставлять. Когда они пришли в лагерь, дед сказал внуку:

– Вот, смотри: священник. Давай мы ему оставим на хранение твой велосипед, потому что дальше нести его уже не сможем, а если все будет хорошо, мы вернемся и велосипед заберем.

И ребенок согласился.

Все это время в Тбилиси о нас не было известий, и какие-то «добрые люди» моим родителям сказали, что я погиб. Причем сказали каждому по отдельности. Отец и мать, конечно, друг другу ничего говорить не стали, жалея друг друга, они страдали поодиночке. Наверное, эти переживания впоследствии укрепили их в покорности отпустить меня в монашество. Ведь они действительно пережили смерть сына. Быть монахом – значит умереть для мира. Видимо, Господь меня готовил.

«Архиерея должны любить»

Когда я пришел в Церковь, она состояла из совсем молодых, недавно обратившихся к вере людей и из очень старых бабушек. Среднего поколения у нас не было. Из молодых, конечно, девушек было больше. И поэтому множество мужчин, не имеющих серьезных канонических препятствий, стали в дальнейшем священнослужителями.

У нас уникальная историческая ситуация: все архиереи Грузинской Церкви рукоположены нашим Патриархом; последний архиерей, который был рукоположен ранее, владыка Григорий (Церцвадзе), митрополит Алавердский, умер в начале девяностых. Конечно, это очень многое определяет. И не только в том смысле, что все мы, так или иначе, вышли из-под омофора Святейшего – мы строим церковную жизнь заново, словно в апостольские времена.

Монашество как высшая семейная дань, которую можно принести Богу, – эта мысль появилась в нашей семье еще в начале нашего церковного пути. В Грузии существует исторический пример такой семейной жертвы. Это семья святой Нины, все члены которой приняли постриг. Тем не менее когда первый раз в 1995 году Патриарх, в качестве особого исключения, предложил мне подумать о монашестве, никто из моей семьи еще не был готов к этому шагу, и я отказался. Позже созрела готовность моей супруги. Ее согласие было ключевым. Родители тоже со временем приняли это, они и так несли на себе попечение о семье, ведь мое священническое миссионерское служение и прежде не давало возможности быть дома. Через год Святейший вновь повторил предложение, и я согласился. Меня постригли в монахи и уже через несколько дней рукоположили в архиерея. Это было в 1996 году. Члены семьи присутствовали на хиротонии.

Вот я стал епископом – но у меня же есть родственники, друзья, одноклассники, соседи. И я никогда не скажу им: с сегодняшнего дня чтите меня, официально обращайтесь, целуйте руку и записывайтесь на прием в канцелярии. Многие из них, конечно, сами начинают такое почтение проявлять, но я прошу их этого не делать, потому что мы как дружили, так и должны остаться друзьями. У нас ведь и города немногочисленные; практически все друг друга знают. Все получается естественно. Конечно, среди нас есть и те, кто тяготеют к важности. Мне один наш владыка сказал: «Не обязательно, чтобы архиерея любили, главное, чтобы его слушались». Но у меня другое мнение: я считаю, что архиерея должны любить.

Моя первая епархия – высокогорная Сванетия[14] и Цагери. Предыстория этого назначения началась еще во время моего священства в 1992 году с местного жителя, приехавшего в Патриархию:

– Вот здесь прямо лягу на лестничную площадку, – сказал он, – пока Святейший со мной не поговорит. У нас «Свидетели Иеговы» весь район захватили, высылайте срочно к нам священника!

Послали меня… Приехал я к этому человеку домой, потом познакомился с местными православными христианами, и мы стали создавать приход. Я приезжал туда время от времени, служил литургию, проповедовал, с иеговистами полемизировал (кстати, встречи были очень интересными).

И поэтому именно этот район стал моей первой епархией. Сначала все службы в одиночку приходилось совершать, не было ни священников, ни диаконов. Ну а теперь там уже другой архиерей, много священнослужителей и монахов – большинство из числа моих тогдашних прихожан. В епархии появились монастыри, храмы.

В нынешней Ахалкалакской и Кумурдойской епархии я служу с 2002 года. Но и в этих краях мне приходилось служить до официального назначения, как священнику и как миссионеру – в этих двух горных районах Грузии православного населения меньше 3 %. В основном здесь живут армяне, которых переселил русский генерал Паскевич в 1829 году после победы над турками. Живут также русские духоборы[15] и греки, но их тоже мало.

За годы проживания я для себя обнаружил очень важные обстоятельства. Во-первых, оказалось, что между местными грузинами и армянами не происходило никаких напряжений, даже в самые сложные годы. Это укрепило меня в убеждении, что межнациональные конфликты всегда навязываются извне. Во-вторых, я хорошо изучил нравы и ценности местных жителей, понял, как к ним подступиться, найти общий язык. Это горцы, они гостеприимны. Если станешь давить– ответят еще большей силой, а если нуждаешься в помощи, то никто никогда не откажет. К примеру, если машина проедет мимо остановившейся машины, которой нужна помощь, можно точно сказать, что водитель не местный, потому что здесь в горах есть неписаный закон – обязательно остановиться и предложить помощь.

Когда с целью сближения с местным населением я переехал один жить в маленький отдельный дом, то не стал вешать шторы на окна, чтобы люди видели, как я живу. Сначала дети стали заглядывать, потом и заходить. Сначала на минутку, потом – на несколько часов. Когда родители искали детей, тоже заходили в гости. И постепенно соседи меня приняли. Через моих соседей со временем и все горожане узнали, что грузинский епископ вовсе не страшный; город ведь маленький, информация быстро разносится. Потом, надеясь на мои связи в Тбилиси, люди начали обращаться за помощью по разным вопросам, и я старался помогать, насколько это было возможно, обращаясь к своим знакомым в правительстве. Понемногу горожане стали заглядывать в храм, некоторые стали интересоваться богослужением. Начали появляться неофиты, среди которых много армян.

Многие молодые армяне находятся в духовном поиске. Раньше здесь, в Ахалкалаки, в Армянской Церкви не было такого священника, который бы соответствовал требованиям современного общества. Сейчас у них служит хороший священник, очень интересный и деятельный человек, благодаря ему люди потянулись и к ним в церковь. Но у них, по-моему, ощущается дефицит сакральности духовной жизни, духовного опыта, а ищущие люди это остро чувствуют, их не насыщает религиозная жизнь, основанная на повседневности. Другие армянские священники, с которыми я общался, говорят о разрыве духовной традиции, о проблеме полного приостановления служения, которое произошло у них в советский период.

В нашей Церкви всегда оставались нити, а если корень остается, то из корня и лоза восстанавливается. Несмотря на существование монахов, Армянская Церковь по сей день не может возобновить монастырскую жизнь по общежительному уставу. И мне кажется, кроме основных догматических нарушений, причина многих проблем еще и в этом – без монашества Церковь перестает существовать. Монахи – носители традиций духовной жизни и в то же время – свидетели того, что в Церкви есть люди, готовые себя без остатка посвятить Христу.

«Четыре времени 2008 года»

В августе 2008 года, когда разразилась российско-грузинская война из-за Цхинвальского региона, я подъезжал на своей машине к армейской российской колонне, разговаривал с военными, записывал на видеокамеру, как эти солдаты, большинство которых были с Северного Кавказа – чеченцы, ингуши, дагестанцы, – оправдывали свои действия. Позже я сделал видеозарисовку «Четыре времени 2008 года». За мое относительно спокойное состояние некоторые соотечественники даже упрекали меня в недостаточно развитом чувстве вражды к противнику. Конечно, это понятно: ведь российские танки стояли в двадцати километрах от нашей столицы с направленными в ее сторону пушками, а самолеты бомбили Тбилиси.

Невольно вспомнились события 9 апреля 1989 года, когда советские войска жестко подавили митинг в Тбилиси у Дома правительства Грузинской ССР. Двадцать человек погибло, сотни получили травмы. Многие пострадали из-за химического газа, который там был использован. Но на другой день, когда мы смотрели на русских солдат, оцепивших территорию, мы ощущали ненависть к самому режиму, а не к конкретным солдатам. Казалось, что они такие же жертвы режима: чтобы военный не подчинился неправильному приказу – для этого нужно быть героем…

Сейчас, на фоне происходящих событий на Украине, все видится по-другому. Несмотря на все политические перипетии, которые порой совсем непонятны, и несмотря на то, что трудно определить, какая сторона за что несет ответственность, очень переживаю из-за того, что сейчас происходит в России и на Украине. Сегодняшний военный ужас очень напоминает военный конфликт в Абхазии в начале 1990-х, в котором я как священник принимал самое непосредственное участие. Тогда во мне глубоко запечатлелись такие понятия, как «братоубийственная война», «беженцы», различие между «обычным снарядом» и снарядами типа «Град», которыми в моем присутствии бомбили мирное население города Сухуми. Эти личные переживания помогают понимать суть происходящего с православным народом, глубоко сочувствовать и пробуждают желание поучаствовать всячески: в первую очередь молиться, а также внести какой-нибудь вклад в умиротворение и утешение страждущих, по мере моих скромных возможностей.

«Подняться над заборами, закрывающими небо»

Лела Чинчараули,

директор общеобразовательной школы г. Ахалкалаки

Перед сном мы, гости митрополита Николая, молились вместе с хозяевами в уютной часовенке перед образом Владимирской Богородицы. Стены украшены цитатами из Писания-владыка увлекается грузинской каллиграфией. Мне досталась комната по соседству с часовней. Уже в четыре утра за стеной звучало правило; я проснулся то ли от пронизывающе свежего воздуха, то ли от тихой монотонной молитвы Лелы, помощницы митрополита. Вставать не хотелось, спать тем более. Один из редких, счастливых моментов, когда сознание чувствует настоящее, ощущает соприкосновение с вечностью.

Наверно, дьякониссы древности были похожи на Лелу. Она не только «печется о столах» (что, свидетельствую, получается у нее превосходно-за трапезой каждый раз было не менее шести-семи простых, но невероятно вкусных блюд, и это в пост!). Лела-строитель и директор новой школы. Но и это, конечно, далеко не главное, что могло бы ее характеризовать. Представьте сочетание интеллигентности, какого-то древнего, отнюдь не этикетного, достоинства и христианского смирения. Представить сложно, но увидеть можно – в Леле.

К нашему отъезду Ахалкалаки накинул на газоны, сады и крыши легкую белую шаль. Утром снег выпал, а днем уже растаял. Что-то завораживающее, символичное проявилось в винограде, припорошенном снегом; когда снег таял, превращаясь в капли воды на ягодах, казалось-это холод отступает перед силой, источаемой лозой. Вспомнились слова Христа: «Я есмь лоза, а вы ветви; кто пребывает во Мне, и Я в нем, тот приносит много плода; ибо без Меня не можете делать ничего» (Ин. 15:1–5).

Моя благородная Хевсуретия

Я родилась четвертым ребенком в семье. Фамилия моя Чинчараули; трудно произнести, правда? Это хевсурская фамилия. В горах, за хребтом Кавказа, вблизи от Аргунского ущелья, всего в трех километрах от границы с Чечней, родились все мои предки по отцовской линии, и сам отец тоже родился там.

На границах культур и стран, в горных районах люди сами создают международную политику, одна и другая сторона находят общие правила, чтобы ладить друг с другом. Добраться в горные районы непросто и летом, ну а зимой и подавно, поэтому правительство, по большому счету, редко доходило до хевсуров, которые живут за Кавказским хребтом и очень свободолюбивые. На границе с Хевсуретией проживает много кистинцев – это этническая группа чеченцев. Отец мой говорил, что раньше они были христианами, отсюда и название «кисты» – «христиане». Сейчас, конечно, все они мусульмане, сунниты.

Хевсуры и кистинцы жили более или менее дружно, переживали общее горе и общие радости. Конечно, время от времени возникали конфликты, и тогда вступали в действие те самые горные дипломатические правила. Если происходила серьезная драка, старейшины с двух сторон определяли виновных, после чего пострадавшей стороне возмещали ущерб. Каким образом? Раны измерялись зернами, можно было откупаться скотиной: длина каждого зерна равнялась стоимости коровы, а ширина – овцы. Помню, в 1995 году было последнее большое разбирательство с привлечением старейшин, даже французы приезжали, снимали кино. Случалось, что чеченцы крали скот, грабили и убивали хевсуров, мирно урегулировать конфликт не удавалось, и тогда вступали в действие законы мести – кровь за кровь. На моей памяти, лет тридцать назад, в тюрьму посадили совсем молодого парня, он убил человека по закону кровной мести.

Истории о доблести и мести из поколения в поколение передавались в своеобразной поэтической форме – такой вот фольклор, вырабатывающий воинский дух в мужчинах. Рассказывали случай, как летом, когда много полевой работы и в домах остаются одни дети и старики, в наше село зашли кистинцы. В одном доме они убили всех, лишь один двенадцатилетний мальчик успел укрыться в подвале, там было ружье, и он снизу стал стрелять по чеченцам. На звук выстрелов быстро сбежались мужчины, перебили кистинцев, но и мальчика застали тяжело раненным и умирающим.

– Запомните мое имя, – такими были последние слова мальчика, – я троих злодеев убил, которые убивали наших детей и стариков.

Вот такие истории.

Но при этом меня всегда возмущала разность отношения к мужчине и женщине. Количество детей в семье исчислялось исключительно мальчиками, и если, например, убивали мужчину, нужно было шестьдесят коров отдать, а если женщину – тридцать. Однако было невероятное уважение к женщинам, и женщины были гордыми. Девушка могла жизнь самоубийством покончить, если вдруг при посторонних отец что-нибудь обидное ей говорил.

Отношения между юношами и девушками до брака были целомудренными, сексуальное сожительство было немыслимо, четко очерчивались границы ухаживания. Если становилось известно, что молодые до свадьбы не сдержались (что иногда происходило), они вынуждены были уйти как нарушители традиции, а нарушить традиции в Хевсуретии – значит согрешить против своего рода, своих предков. Изгнанники селились в городах, в других районах страны, бывало, переходили в Чечню.

Но, несмотря на некоторые странности, в Хевсуретии между взрослыми и молодыми, да и вообще между людьми бытовали абсолютно четкие, здоровые и естественные отношения. Отец рассказывал: когда взрослые за столом сидели и заходил ребенок – все вставали и здоровались, чтобы и он с детства учился уважать взрослых.

Горцы обладали настоящим достоинством, и это даже не совсем то, что сейчас вкладывается в это понятие. Их достоинство было каким-то естественным, первозданным. Понятие чести, мужества и совести были определяющими.

В Хевсуретии есть города и села-крепости[16]. В известной крепости Шатили жили мои предки, и даже когда надобность в крепостях отпала, мужчины из нашего рода старались там постоянно находиться, приезжали по очереди, чтобы не разорвать связь с родом.

Религиозные традиции горцев очень древние, хевсуры – христиане, но при этом они сохраняют уникальные архаичные традиции, например, почитают особые священные места – хати, куда вход женщинам воспрещается. В этих местах собираются мужчины для празднований, решения важных вопросов, там совершаются ритуальные действия, часто там находятся драгоценные предметы, собственность общины. И я хочу сказать, что все эти древнейшие формы религиозного выражения не противоречат сущности христианства, просто горная местность не давала возможности миссионерам часто посещать эти места, поэтому хевсуры и жили в такой смешанной традиции.

Вы знаете, наверное, имя Важа Пшавела[17] – это грузинский классик, писатель и поэт. В его потрясающих поэмах по хевсурским мотивам раскрываются глубокие темы, например, тема отношения к врагу – абсолютно христианского отношения. Да, конечно, можно много говорить о странных традициях, о мифах. Для кого-то они очень важны, за них держатся, для кого-то в религиозном смысле они абсолютно ничего не значат. Но приверженность к традициям имеет объективное значение сама по себе: влияя на человека, она может соединять его с невидимой подлинной духовной реальностью, и это вполне евангельская духовность. И в качестве иллюстрации хочу рассказать историю из жизни моего деда.

Как-то родственники собрались на охоту. Дед (а тогда он был молодым человеком) был с ними. И случайно они в лесу наткнулись на кистинца, так сказать – должника (его род похитил наш скот). И застали его в момент совершения намаза, стоящего на коленях, босиком, обувь лежала в стороне. Они его схватили, связали и так босиком повели в селение, радуясь, что теперь за него смогут получить обратно похищенное. Тропы горные, повсюду острые камни, дед сжалился над этим пленником, снял свои чувяки из кожи и отдал ему, так и шли они до Шатили. Дед после этого недели три ходить не мог, все ступни по дороге в кровь истоптал. Этот благородный поступок на молодого кистинца сильно подействовал, и пока его держали в дедовом доме, он к деду привязался, к тому же был младше него, в общем, настоящим помощником стал. Так он прожил в Шатили целых полтора года. И вот в один из дней в селе появились кистинцы. Они вели лошадь, нагруженную мешками муки, разными вещами, и сказали, что приехали с выкупом за пленника. А молодой кистинец бросился к деду, заплакал:

– Не отдавай, – говорит, – меня им. Я знаю – это враги нашей семьи; они специально пришли, чтобы забрать меня и убить!

Тогда дед отправил навстречу им посыльного и предупредил, чтобы они даже к дому не подходили:

– Пусть забирают все, что привезли, пленника не отдам!

Уже потом дело поладили. Родственники паренька вернули скот, но дед мой к тому времени на имя этого кистинца быка вырастил, и парень этого быка вел домой на веревке, которой его связали, когда вели в Шатили. Пришел пленником, а ушел с достоинством, это очень важно для горца.

Хевсурети. Село Шатили

Говорят, что этот кистинец потом к деду приезжал, был и на похоронах, оплакивал его.

Сталинская депортация очень сильно ударила по укладу горцев, ощущающих связь с общиной, традициями, со своей родной землей. Многие семьи и целые поселения были выдворены буквально в одну ночь. В отрыве от гор многие хевсуры теряли этнокультурную неповторимость, становились непохожими на предков, распущенными.

Я сама родилась в Тбилиси, а когда в пятилетнем возрасте впервые увидела родовые места, пережила что-то необыкновенное: никак не могла вместить эту красоту и величие, ощущая вместе с тем свою связь с ними. А в период университетской учебы привозила в Шатили своих друзей, чтобы иметь возможность поделиться с другими этим необыкновенным ощущением красоты.

Настоящая интеллигенция

Мне в жизни повезло, Бог меня наградил тем, что вокруг всегда были потрясающие люди, и я очень благодарна Ему за них. К отцу (его звали Алексий) часто ходили гости. Знаете, это была настоящая не ангажированная интеллигенция, не номенклатурная. Сам отец был удивительным человеком. Когда он подготовил докторскую диссертацию, ему поставили условие: необходимо все перевести на русский язык и отправить на утверждение в Москву.

– Перевести Важа Пшавела?! Ни в коем случае! Просто сама работа утратит смысл и содержание!

Он отказался от ученой степени без каких-либо мучительных сомнений. Диссертацию он разделил на три части, доработал и издал три книги в Грузии.

Отец несколько раз причастился перед смертью, это было три года назад, он уже не мог ходить, причастился и сказал:

– Чудо настоящее! Сколько энергии дает!

Помню, когда я была маленькой, отец собрал деньги себе на пальто. Но пришли друзья, и он сразу направился к тому месту, где лежали эти деньги, чтобы купить все для угощения гостей.

– Что ты делаешь?! – удивилась моя мама Нино (фамилия ее – Обгаидзе).

– Ничего, – сказал он спокойно, – куплю потом короткое пальто, ты не беспокойся!

И застолья устраивали незабываемые! В нашем доме повсюду были книги, очень много книг, а мебель была только самая необходимая. К приходу гостей стол всегда накрывался, а у меня была маленькая скамейка, я ставила ее в угол, садилась и слушала взрослых с упоением. Как они общались! Это настоящее искусство!

Известно, что на Востоке на базаре для человека главное – не торг, а общение, сам процесс диалога, находчивость, остроумие, эрудиция, знание, поэзия. Нечто похожее можно сказать и о грузинских застольях, это в первую очередь – открытое общение. У нас на столе никогда не было водки, всегда пили вино. Но и вино не имело для отца особенного значения, главное в застолье для него было общение с близкими людьми, взаимное обогащение[18].

Но такие теплые традиции существуют не только в Грузии. У меня в Москве есть близкие друзья. Помню, приехала к ним, а там компания. Одна женщина рассказала о том, что кто-то попросил ее купить дорогие театральные билеты, но так и не вернул ей деньги; все сидели за столом, пили чай и живо обсуждали эту тему. И как же это было виртуозно! Как наше застолье, честное слово! Дружеская помощь выражалась и в подбадривающих шутках, и в образных историях, и в готовности скинуться всем, чтобы сразу же решить ее проблему.

К сожалению, после 1998 года я в Москве больше не была.

Когда там в 2002 году произошел захват заложников на мюзикле «Норд-Ост», я четыре дня из дому не выходила, сидела перед телевизором, не могла оторваться, настолько близко к сердцу приняла эту трагедию. А когда вышла, надела дубленку, потому что в Москве ведь было уже холодно, а у нас еще тепло – настолько я вжилась в эту боль. На меня на улице смотрели, словно на сумасшедшую.

Чурчхела на пятьдесят детей

Я училась в Тбилисском государственном университете (ТГУ), на факультете востоковедения. Наша грузинская школа востоковедения была классической, нам преподавали древние языки. Помню, когда к нам приехали студенты из Азербайджана и узнали, что мы переводили персидский эпос «Шахнаме»[19], они просто были шокированы! В Армении и Азербайджане на факультетах востоковедения учились в основном мальчики, им преподавали исключительно современные языки, этих студентов курировал КГБ, чтобы готовить кадры на Востоке – разведчиков и переводчиков.

Нас на курсе было всего тридцать шесть человек. И треть группы хорошо друг друга знали: семьи общались, вместе в школе учились. Замечательный был курс! Тогда правительство за нами внимательно наблюдало, мы это чувствовали. Моим однокурсником был сын Звиада Гамсахурдия[20]. И остальные дети были из семей творческой свободолюбивой интеллигенции… А сейчас мои однокурсники сами появляются в правительстве.

Учеба была очень интересной, нам преподавали носители подлинной культуры. Какие лекции были, какие лекторы! Они могли прийти на лекцию и сказать:

– Одевайтесь, идем!

– Как это идем? Куда?

Мы садились в машину и ехали в гости к Ните Табидзе – дочери грузинского поэта Тициана Табидзе[21]. Табидзе – это близкая семья Пастернаков. И в этой удивительной семье мы могли постигать грузинскую поэзию начала двадцатого века, символизм – и сама Нита рассказывала нам живые истории о своем отце и его окружении.

Часто мы поднимались с преподавателями в некрополь на Мтацминда[22].

Летом, перед вторым курсом университета, я вышла замуж. Мне всего восемнадцать лет тогда исполнилось. Когда закончила университет, устроилась работать лаборанткой на свою кафедру. Родились дети, забот хватало, но свободное время все равно оставалось, родители помогали. Я продолжала много читать, встречалась с друзьями, но при этом всегда ощущала потребность в общественной деятельности. Еще до перестройки лекторы ТГУ открыли авторскую школу, где появлялись программы, ориентированные на национальную культуру, усиленно учили немецкий язык, следуя педагогическим принципам немецкого филолога Вильгельма фон Гумбольдта[23]. Такое событие можно было сравнить с диссидентством – настолько это выбивалось из привычных советских представлений о педагогике и изучении языков. По приглашению лектора Нино Рамишвили я целиком занялась преподаванием в этой школе и оставила ТГУ.

Школа, где я работала, находилась в центре Тбилиси. В 1991 году на улицах шла гражданская война, да и в следующие два года перестрелки не прекращались. Многие люди не выходили из дома, а у меня был протест – как это не выходить? Это же мой город, моя страна, как я могу прятаться? Время от времени и школы закрывались. Транспорт не функционировал, я ходила пешком, наверное, километров двадцать в день вышагивала. Приходила в школу, сама включала звонок; многие родители, жившие вблизи, тоже продолжали приводить своих детей на учебу. На всю школу набирался один класс, и мы работали. Конечно, было достаточно причин испугаться и все бросить, но ответственность за свое дело давала ощущение внутренней свободы, побеждающей страх.

С продуктами было очень сложно, не было абсолютно ничего. И как-то родители ученика принесли мне мандарины и апельсины (в западной Грузии у них был дом в деревне) – после окончания урока, когда дети вышли из класса, положили мне на стол полный пакет. Я позвала детей обратно, мы мандарины на всех поделили и съели прямо в классе. Казалось, что ничего вкуснее быть не может. Апельсины я раздала, чтобы ребята домой их отнесли. У меня даже был специальный маленький острый нож, потому что продукты часто приходилось мелко резать, чтобы хватило всем. Один раз чурчхелу на пятьдесят детей пришлось делить! Несмотря на то, что страна голодала, слава Богу, люди не теряли человеческое лицо.

Возвращение к корням

В начале 1990-х, в кризисное время, когда в парализованной Грузии не было ни электричества, ни продуктов, я почувствовала острую потребность показать своим детям их родовые места, Хевсуретию. Приехали мы и поразились – там было все необходимое для жизни: своя гидроэлектростанция и свет, свои натуральные продукты – молоко, масло, сыр. И вышло, что мы надолго задержались в Хевсуретии, возвращаться в город не хотелось.

Я ощутила, что мне необходимо поддержать оставшихся здесь людей. Позже, когда ситуация в Тбилиси несколько изменилась к лучшему, мы с коллегами и друзьями стали собирать вещи, лекарства и все необходимое для горцев, потому что у них не было ни врачей, ни магазинов, человек там мог умереть, и в Тбилиси никто бы об этом не узнал. А школа там была одна-единственная в маленьком деревянном доме, и в один «прекрасный» день, после пожара, и этой школы не стало. В 2001 году я решила во что бы то ни стало добиться восстановления

школы, иначе через несколько лет в поселке вообще бы никого не осталось.

Начался поиск денег, у государства возможности помочь просто не было, я обратилась к своим знакомым немцам из Саксонии. Они приехали до наступления лета, на машине ехать было достаточно проблематично, нас пограничники на вертолете в Шатили привезли. Немцы решили помочь и начали собирать нужную сумму для строительства школы, собрали двадцать семь тысяч евро, мы в Грузии тоже собирали по копейкам. Весной я предложила Мировому банку проект летнего лагеря у нас в Шатили. Проект был поддержан, и летом 2005 года к нам приехали студенты, которые помогали рабочим строить здание. Наконец мы построили очень красивую школу!

Но, конечно, вернуть детей было уже не в наших силах, многие семьи уехали. Сорок два ученика было в старой школе до пожара, за четыре года стало в два раза меньше, сейчас в поселке всего человек шестьдесят живут, а в школе 11 учеников…

Когда российская армия заняла Аргунское ущелье (2000 г.)[24], чеченцы шли через Хевсуретию.

Не было дорог, люди буквально вручную прорывали дорогу, чтобы машины могли проехать вместе со стариками и детьми. Это мирные жители. Были среди них террористы или нет – неизвестно, но беженцы шли в Грузию через мои родные места. Я была там в это время и знала, что в горах сто пятьдесят вооруженных чеченцев, и они контролировали всех, кто переходил через Кавказский хребет. Сейчас в трех километрах от Шатили границу с Чечней контролируют российские пограничники.

Ахалкалаки

С Паатой Пачуашвили мы вместе учились в Тбилисском государственном университете, он на физфаке, а я на отделении востоковедения. Вместе ходили на лекции в другие вузы, консерваторию посещали, разные интересные выставки и концерты. Потом я вышла замуж, и общение с Паатой прервалось. А в 2000 году мы случайно встретились, в это время он был уже епископом Николаем. Потом он пришел к нам в гости. Узнав, что я собираю деньги на школу в Шатили, он сказал:

– В Шатили населения мало, в моей епархии – много, а проблемы те же самые. Может, ты мне поможешь?

– Что значит мало? – я прямо разозлилась. – Я должна там построить школу, иначе мы Хевсуретию потеряем.

А когда я все-таки построила школу в Шатили, владыка позвонил мне:

– Ну что – построила? У нас в Ахалакалаки всего одна грузинская школа, проблем хватает, может, ты постараешься теперь нам помочь?

– Как помочь, – говорю, – из Тбилиси? Или мне переехать?!

– А ты подумай, – сказал митрополит, – серьезное дело.

В девяностых годах мне предложили должность директора одной из школ, работающих «по Гумбольдту». Я проработала директором 5 лет и ушла из-за одной трагической истории. Девятиклассники, которых я растила с первого класса, были на даче у одного из них, а когда возвращались, автобус потерпел аварию, за десять минут не стало семерых… Для меня это был эмоциональный удар, я написала заявление и ушла. Мне звонили из министерства, просили вернуться, я отказалась, было ощущение, что никогда больше не смогу работать в школе.

После я много размышляла: смогу ли когда-нибудь вернуться к педагогической деятельности? И мне казалось, что подобное будет возможно лишь в Гаграх – я всегда обожала этот город. Вот вернется Абхазия, думала я, и я создам там школу. Всем так и говорила, сказала и владыке Николаю, когда мы с ним в очередной раз встретились.

– Подумай сама, – сказал мне митрополит, – в моей епархии большинство населения – армяне, среди них бывают агрессивно настроенные люди. Мне нужна поддержка, чтобы шаг за шагом устранить эту агрессию, особенно среди молодежи.

Я поняла, что он имеет в виду, меня словно осенило:

– Боже ты мой! – сказала я. – А ведь все верно!

Я думала целый месяц. Ясное дело, нелегко из Тбилиси перебраться. Был 2007 год. Приходилось себя убеждать: «Ну и что – провинция? Вот я все думаю, что необходимо что-то делать. Быть может, как раз это и есть мой единственно правильный шанс сделать доброе дело».

Кахети. Монастырь преподобного Давида Гареджийско

Приехала посмотреть. Школа выглядела абсолютным убожеством! Здание серьезно пострадало и частично обрушилось после землетрясения в Армении в 1988 году[25]. Тогда учеников перевели в старое, плохо отапливаемое здание интерната с малюсенькими комнатами и узкими коридорами. Приходилось начинать все сначала. За время наших поисков решения проблемы сменилось шесть министров образования, некоторых из них я знала лично. С приходом каждого нового руководителя мы начинали вновь выстраивать отношения с министерством, писать прошения о помощи, длительное время ничего не выходило. А потом президент Саакашвили услышал о нашей проблеме и включился в дело, с его помощью строительство школы стало одним из государственных приоритетов, проект был одобрен в срочном порядке. Теперь у нас прекрасная, современная школа, это самое солидное здание в городе, хоть и учащихся не слишком много – всего сто тридцать, но знаю и надеюсь, что в дальнейшем будет больше.

Когда я приехала в Ахалкалаки, ко всем обращалась на грузинском языке, но многие злились, делали вид, что не понимают:

– Вы понимаете, – отвечала я, – конечно, с русскими я с удовольствием говорю на русском, равно как и с теми, кто не понимает грузинского. Но мы же с вами граждане Грузии, а говорить на государственном языке граждане должны.

Через несколько месяцев я приехала в Тбилиси.

– Ты стала очень громко говорить, – заметили родные и близкие, – раньше ты разговаривала спокойно, а теперь нервной какой-то сделалась.

Я стала наблюдать за собой и поняла, что говорю в Ахалкалаки нарочито громко, чтобы грузинская речь здесь перестала вызывать удивление.

Я живу и работаю в Ахалкалаки восьмой год. Моей дочери тридцать четыре года. Она двенадцать лет жила и работала в Германии, а осенью этого года вернулась домой, в Грузию. А сыну тридцать, у него восьмилетняя дочь – моя любимая внучка Анастасия, очень забавная, она приезжает ко мне. Недавно ее спросили, как у бабушки фамилия, а она все перепутала – провинция эта называется Джавахетия, она и говорит: «Бабушка моя Джавахишвили!»

Дети до сих пор моему отъезду из Тбилиси удивляются, но уже значительно меньше, чем раньше, начинают понимать…

Вначале я скучала, расстраивалась, что реже буду видеть детей и внучку, родственников и друзей. Но сейчас дети часто ко мне приезжают, бывают и родственники, и друзья. Да и может ли скучать человек, если он столько еще хочет узнать, столькому научиться? Даже когда останется совсем один – не заскучает. Напротив, в гуще мегаполиса люди гораздо чаще чувствуют себя одинокими.

Слава Господу, сейчас у нас все спокойно и мирно! Люди увидели, что ничего плохого я не собираюсь им делать, сейчас многие обращаются за помощью, нескольким армянам я стала крестной. Надеюсь, все будет продолжаться благополучно.

«Отче наш» как образ жизни

Внутренне я всегда ощущала себя верующей, но в церковь заходила только для того, чтобы помолиться и поставить перед иконами свечи. У меня была моя вера, мой Бог внутри и четкое понимание необходимости жить по совести, с детства мне всегда было ясно, что можно делать, а чего нельзя. Меня даже моралисткой в школе и университете называли.

Помню, что я всегда интуитивно ощущала значимость молитвы «Отче наш». Это ведь больше чем молитва, это образ жизни. Я с 1993 года, будучи совершенно нецерковным человеком, начинала и заканчивала уроки в школе молитвой «Отче наш». Дети быстро выучили молитву, мы молились вместе, всем классом.

С Ахалкалаки начинается моя церковная жизнь, и это полностью заслуга владыки, за что я благодарна ему. Когда я переехала из Тбилиси, поселили меня в епархиальной резиденции – в женском монастыре. Несмотря на то, что я носила и ношу обычную мирскую одежду (а когда только приехала, вообще в джинсах ходила), местные меня стали называть монашкой, видимо, по той причине, что жила с монахинями.

Я уже не молодая, но снова учусь – выучила древнегрузинский, начала разбираться в богослужебном уставе, помогаю владыке на службе, читаю молитвы и псалмы. При этом все время жалуюсь, что все это слишком тяжело: проблемы со школой, с городской администрацией, с министерством, да еще погружение в литургику. Все это непросто, учитывая, что я всегда ко всему подходила ответственно.

Как-то я задумалась: вот я молюсь, соблюдаю посты, но во мне слишком мало духовности, наполненности Духом! А правильно ли тогда я иду? Ведь между выполнением правила и духовностью большая разница.

А мне хочется чувствовать, ощущать какой-то рост. Просто я так привыкла: видя цель, понимать, приближаюсь ли я к ней или стою на одном месте. У меня хорошо развита интуиция, я всегда стараюсь не допускать в сознании ментальных спекуляций, стараюсь быть честной перед собой. Если мне страшно, скажу, что страшно; если чувствую неуверенность, не стану убеждать себя в обратном.

Я очень благодарна Богу за то, что Он мне дает, но все-таки хочется сильнее ощущать Его присутствие в своей жизни, я этого не ощущаю… Наверное, что-то делаю не так, как надо.

Правда, в редкие моменты вдруг вспыхивает ощущение близости Бога, или открываются явные знаки: внезапно, например, получаю ответ на мучающий меня вопрос от какого-нибудь постороннего человека. Все это сильно вдохновляет, но случается такое редко. Я имею веру, но мне ее недостаточно, вера должна проявляться во всей совокупности: в разуме, чувствах, интуиции. Жизнь проходит быстро, а мне очень хочется каждое мгновение чувствовать, что Бог рядом со мной. И я убеждена – это не от гордости.

Готовы ли мы к свободе?

Я в советские времена сама перепечатывала запрещенные книги на машинке, чтобы их распространять, печатала с копирками, чтобы за один прогон несколько экземпляров получалось. Мой родственник работал в типографии, я приносила книги и просила делать ксерокопии. Ни разу не отказал, Царство ему Небесное! Сейчас мне даже страшно об этом вспомнить, ведь его посадить могли, наверняка в КГБ все контролировали. А тогда было совсем не страшно.

Читали все подряд: Кастанеду, Ошо, Евангелие, Заратустру, Гурджиева. У меня и дома в библиотеке отца были запрещенные книги, вообще потрясающая библиотека была. В тяжелые годы многое пришлось продать, обменять на продукты.

Вы помните гениальный фильм «Необыкновенная выставка», который снял Эльдар Шенгелая? Была целая плеяда творческой интеллигенции, они делали в советское время потрясающие произведения, через которые люди могли подняться над заборами, закрывающими небо. Но Советский Союз разрушился, и никто из гениев больше ничего выдающегося не создал, они тоже исчезли. Хотя я не возьмусь судить, ведь поведение – очень странная вещь, и мотивацию человека может знать лишь сам человек, и то не всегда. Все его мотивы видит и знает один Бог. Конечно, творческая интеллигенция осталась, но мне кажется, они просто не знают, как себя вести, им не на что опереться.

Помню возвращение в Грузию Мераба Мамардашвили[26] в мои студенческие годы. Это было настоящей радостью, мы даже не знали, что он нам скажет, мы просто ждали поддержки, духовной пищи. Лекции были достаточно сложными, нелегко было вмещать высоты его мысли, но мы старались преодолевать барьеры, не пропускать лекции.

И такие люди, конечно, были созидателями, они внесли в становление страны гораздо больше тех, кто внедрял идеологию борьбы и противостояния. Я много думала о диссидентстве в те времена, когда мы переживали ужасы послеперестроечного периода, гражданской войны: все диссиденты похожи друг на друга, возможно, у них какой-то общий комплекс. Без любви вообще ничего делать нельзя, потому что энергия, которую ты вкладываешь в слово или в дело, не исчезает, она входит в жизнь, ею заражаются другие люди, и рано или поздно она возвращается бумерангом. Люди часто фанатично желают поменять все вокруг, причем любыми путями, не думая о последствиях, но когда человек носит в себе любовь – получается по-другому, без агрессии, он действительно меняет мир, потихоньку, своими делами, и это созидательное диссидентство.

Сейчас чувствуется, что люди оказались не готовы к свободе. Просто иногда мы мучительно пытаемся оправдать собственное существование, убедить себя и окружающих в том, что находимся на правильном пути. Это происходит от неудовлетворения тем, что дано. Человек все доказывает, а жизнь уходит…

А если настоящей жизни нет, то человек не может быть самим собой, он вновь отдает свою свободу кому-нибудь, например, «прогрессивному общественному мнению», и сразу же самые нелепые вещи начинают приобретать для него наиважнейшее значение. Советская идеология ввела нас в тупик, создавая иллюзию надежного коллективного ума, преобладающего над индивидуальностью, при этом нравственные постулаты коммунисты заимствовали из Писания, адаптировав их под учение Маркса. Поэтому многие зачатки получались «с человеческим лицом», но мертвая система шла к своему краху. Хотя многие вспоминают с сожалением о советских временах.

Когда у нас забирают свободу и ответственность, к сожалению, часто людям это нравится. Просто так спокойней. Но это путь в тупик, ведь каждый должен нести ответственность за свои поступки, за все, что происходит вокруг него и как-то связано с его жизнью. Человек перестает быть человеком, когда он ни на что не влияет, когда он несвободен, а подлинную свободу кроме Бога не может дать никто.

Слава Богу, теперь, пройдя через испытания, мы сможем объединиться вокруг единственно подлинной основы – общей православной веры в Иисуса Христа. Конечно, в истории между русским и грузинским народами происходили недоумения еще и в царское время. Но вспомните Георгиевский трактат 1783 года[27], это же потрясающий документ! Если бы все сложилось так, как там значилось, было бы настоящее чудо.

Экономические сложности меня совсем не пугают, а уверенность придают мне… древние шумеры. Знаете почему? В мирной и сытой Месопотамии было абсолютно все, было государство, все признаки цивилизации – но Месопотамии не стало. А у нас в Грузии часто не было ничего, бывало невыносимо трудно, и сейчас нелегко, но мы до сих пор смиренно существуем в постоянной борьбе и, даст Бог, просуществуем еще. Это и есть настоящая жизнь, настоящее христианство.

Грузии повезло: то, что мы стоим на ногах, это молитва и заслуга нашего Патриарха. Это однозначно, без всякого сомнения. Он наимудрейший человек, и при этом в нем море простоты и любви! Этими качествами он просто разоружает, каждый человек перед ним становится самим собой. Ведь и сам Святейший словно ребенок, таким же становишься рядом с ним и ты. После встречи с ним хочется меняться в лучшую сторону, такой огромной силой он обладает!

Иногда спрашивают: если бы все можно было начать сначала, поменяли ли бы вы свой путь? Чаще всего люди отвечают: нет. Но я бы обязательно поменяла! С сегодняшним опытом и знанием сколько добра можно было бы сделать с Божьей помощью!

«Gotta serve somebody» [28]

Игуменья Мариам (Микеладзе),

настоятельница монастыря Преображения Господня в старом Тбилиси

На скалистом берегу реки в самом центре Тбилиси возвышается небольшой монастырь. Сразу бросается в глаза изящный балкон, окружающий аскетичную каменную башню. С XIX века здесь-монастырь Преображения Господня, а прежде был дворец царицы Дареджан, построенный царем Картли-Кахети Ираклием II для своей супруги в конце XVIII века. Сочетание аскезы и утонченности просматривается во всем. Если попытаться найти подход к монастырю с другой стороны, сделать это будет не так легко – ведь он смиренно прячется среди густой зелени и уютных старых двориков. Все внутри наполнено тишиной и умиротворением, а с закругленного балкона открывается панорамный вид на шумный город.

Игуменья монастыря Мариам (Микеладзе) – представительница древнего княжеского рода, и в ее крови, видимо, есть некое врожденное знание о том, как совмещать красоту с простотой, равно как и уют с аскезой. Матушка вполне уверена в том, что делает, она основательна, и видно, что бремя правления ее не слишком тяготит. Игуменья

Мариам переводит на грузинский язык для сестер наиболее значимые современные русские духовные книги, в том числе и некоторые книги нашего издательства. Перед отъездом домой я еще раз посетил этот удивительный монастырь, побывал на литургии, причастился. Это было естественным продолжением нашей беседы, общение вышло более насыщенным, чем просто интервью или даже интересный рассказ о жизни. Многие слова игуменьи прозвучали ответами на мои внутренние вопросы. Ничего удивительного-монастырь Преображения. Гора. «Хорошо нам здесь быти…»

Третьего пути нет

Я родилась в 1964 году. Помню, в детстве каждый вечер в программе «Время» появлялся Брежнев – ничего не менялось, и казалось, что так будет всю жизнь. А когда я пошла в школу, нам так много рассказывали о Ленине, что можно было подумать, будто это он создал грузинскую письменность и вообще все хорошее, что есть на этом свете.

Отец мой не был партийным, а дедушка, которого я особенно любила, в партии состоял – он был хорошим специалистом, занимал большую должность председателя Комитета по науке и технике, и членство в партии было для него необходимым условием.

Детство помнится мне как хорошее и светлое, обстановка в семье была мирной и доброжелательной, но все же мы жили двойными стандартами: в четвертом классе я носила пионерский галстук, потому что так было нужно, при этом я не верила в идеи коммунизма и, как только уроки заканчивались, сразу же его снимала. Всю фальшь этой ситуации я осознала, когда однажды получила строгое предупреждение за такой поступок. А когда я была в «Артеке», это чувство во мне усугубилось.

В моей семье о вере не говорили, при этом по-своему верила я всегда. Когда становилось страшно, я вспоминала о Боге и просила Его о помощи. А в четырнадцать лет я очень захотела принять крещение. Мы крестились вместе с сестрой, при этом мама моя тогда была еще некрещеной. Помню свою радость в связи с появлением собственного крестика. При этом я не знала, что крестик не снимают, надевала его на шею в сложные и ответственные моменты, и во мне воцарялась глубокая уверенность, что теперь все со мной будет хорошо.

Тбилисская улочка

Я взрослела, и в свое время на меня произвели сильнейшее впечатление две вещи. Сначала диалоги Иешуа с Понтием Пилатом в романе Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита». Тогда это было настоящим откровением, в котором не виделось ничего спорного. Значительно позже, когда я воцерковилась, решила перечитать эту книгу и не смогла, потому что не нашла в ней ничего близкого моему духовному состоянию. Но я все же благодарна Булгакову за то, что диалоги Иешуа с Пилатом в каком-то смысле сориентировали меня и направили к Евангелию.

Следующим впечатлением была песня Боба Дилана «Gotta serve somebody». Слова там приблизительно такие: ты можешь быть кем угодно, банкиром или дворником, но при этом ты будешь служить или Богу, или дьяволу, а третьего пути нет. Эта песня врезалась в мою жизнь, поставив вопрос: а я-то кому служу? Прекрасно помню и комнату, и обстановку, в которой звучала эта песня. Но жизнь моя тогда еще не изменилась, зерно было брошено, и требовалось время для его произрастания.

Затем был Достоевский, правда, осилила лишь «Преступление и наказание» и «Братья Карамазовы», но и это было чересчур тяжело. Достоевский так эмоционально действовал на мое сознание, что при чтении его произведений у меня в буквальном смысле поднималась температура.

Потом, без какой-либо трагедии или внешней причины, я постепенно стала разочаровываться во всем, что прежде меня привлекало. Например, стала замечать, что провожу время в интересных компаниях без энтузиазма, не могу больше с замиранием сердца собираться в гости и выдерживать шумные празднования. Просто все это стало абсолютно неинтересным.

После школы я поступила в Университет на биологический факультет. Там я подружилось с девушками, нас объединяли общие стремления, наша дружба началась буквально с самого момента знакомства. Близкой моей подругой стала Кетеван Махвиладзе, нынешняя игуменья Феодора[29]. Мы много говорили о вере, а со временем вместе стали читать Евангелие с последующими обсуждениями прочитанного. Представляю сейчас, сколько мы глупостей тогда друг другу наговорили! Великий Пост решили тоже соблюдать вместе, но почему-то не задумывались о необходимости молиться дома и в храме и не знали, например, вообще о существовании литургии.

Монастырь Бодбе.

Игуменья Феодора (Махвиладзе)

Биология в советской школе, как ни странно, тоже по-своему помогла мне на пути к вере, потому что в учебниках был очевидный вздор в описании атеистической эволюционной картины происхождения мира. Мне всегда казалось: то, что там написано, – вообще невозможно. Как Бог творил мир – сразу или постепенно (в понятиях нашего земного времени), – ведомо Ему Одному. Но главное, что мир разумен, он не мог произойти сам по себе, его сотворил Бог, и я ощущала и знала, что Он существует. Причем в девятом классе, в простом детском объяснении, это было очевидно. Я не могла понять, как люди верят в то, что случайное столкновение клеток привело к существованию такого удивительного и прекрасного мира. Я и сейчас удивляюсь, как в это можно всерьез верить.

Параллельно с Евангелием я читала Рудольфа Штайнера, эзотерика, искавшего синтез научного и духовного знания, но, слава Богу, не прониклась его идеями или просто их не поняла. Поэтому чтение Евангелия оставалось единственной наполненной содержанием частью моей жизни. Но как служить Богу, я по-прежнему не знала и не понимала, но помнила о том, что нет третьего пути.

Открытие нового мира

Одна моя подруга предложила мне сходить вместе с ней в церковь, мы пошли, это была вечерняя субботняя служба. И как только я оказалась на богослужении, сразу же ощутила – я дома. О литургии я все еще ничего не знала, поэтому стала ходить в храм только по субботам – до тех пор, пока мне, наконец, не рассказали о главном христианском богослужении. Одновременно со мной, но не вместе, в Церковь пришла и моя подруга Кети, и еще несколько подруг (среди них – будущая игуменья Елизавета[30]). Открывался какой-то новый мир, в котором все казались святыми. Я еще не отличала епископа от алтарника, но все вокруг меня поражало наполненностью и присутствием Неземного. Помню свое состояние шока, когда однажды после службы я увидела на улице алтарника, ругающего свою жену. Просто в сознание не вмещалось, что человек, служащий в Церкви, может вести себя таким образом!

А в положительном смысле на меня произвел впечатление очень серьезный молодой человек, не пропускающий ни одного богослужения и приходящий на службу с детской коляской. Это был теперешний митрополит Николай, тогда Паата Пачуашвили, а в коляске мирно лежала его дочка Аня. Он был для всех нас, молодых, просто образцом, поражал серьезностью. Потом уже, став священником, он несколько изменился, стал проще и веселее, даже, в хорошем смысле слова, хулиганить стал…

Если первая служба меня поразила и дала понять, что я дома, то первая исповедь стала настоящим чудом. Я говорила о своих грехах, и мне казалось, что священник видит мою душу. Он понимал меня с полуслова, так что вместе с радостью освобождения от бремени грехов Бог дал мне и другую радость – обретение духовного отца, им стал митрополит Даниил (Датуашвили). Я не встречалась с плохими священниками, не приобрела ни одного отрицательного опыта в Церкви. В Церкви я увидела то, о чем уже читала в Евангелии, и ничего другого. Возможно, тогда я просто не хотела замечать ничего плохого, для меня открылось христианство, очень живое, и вся жизнь моя переменилась.

Все изменилось настолько стремительно, что закладка в книге так и осталась навсегда на той странице, которую я читала до прихода в Церковь. Все прежде пустое наполнилось до краев. Мне даже не пришлось, как многим моим знакомым, мучительно от чего-то отрываться, все прежнее уже обесценилось, а в Церкви все во мне наполнилось жизнью. Это было как новое рождение.

Разве я не свободна?

В ту пору мы с подругами окончили Университет и устроились на работу, я пошла в Научно-исследовательский институт биофизики.

Все мы были в определенном смысле запрограммированы: сначала нужно окончить школу, потом обязательно вуз, далее устроиться на хорошую работу, далее аспирантура, диссертация и так далее. И несмотря на то, что работала я с замечательными людьми, со многими из которых я и сейчас сохраняю дружеские отношения, такая перспектива казалась мне грустной и однообразной, как ежедневный Брежнев из программы «Время». Помню, как-то, думая об этом, я сидела в церкви и плакала. Подошел отец Давид и спросил:

– Что с тобой?

– Я не могу ходить на работу. Просто не могу…

– А почему бы тебе ее не оставить? – спокойно спросил он.

И меня словно осенило: действительно, а почему? Разве я не свободна? Просто в этой запрограммированной системе координат я как-то и не предполагала возможности выхода, а теперь явно ее увидела.

Мои родители никогда не были строгими со мной, они мне доверяли, и свести их с ума своим неожиданным выбором я не опасалась. Но они уже озаботились произошедшими переменами – тем, что я стала вести христианский образ жизни. Поэтому когда я оставила работу, они забили тревогу.

Евангелие тогда нигде не печаталось и не продавалось, книги духовные тоже. И, помню, я маме просто истерику настоящую устроила, и она у букинистов-спекулянтов нашла старое издание Евангелия. Мама решила, что я сошла с ума, но все-таки Евангелие мне купила. Я не просто была дружна с мамой, она всегда была

самым близким мне человеком, а в этот период мы перестали понимать друг друга, и это, конечно, было больно. Все, что я делала, казалось ей ненормальным.

Помню, один раз отец попросил меня что-то принести (а он строгим никогда не был), и раньше я не часто с первого раза делала то, о чем меня просили дома.

– Сейчас я сразу же принесу, хочешь? – быстро среагировала я.

– Нет, – ответил отец.

Ему не нравились никакие перемены во мне, даже положительные. Он переживал, например, когда я сидела дома и вышивала, расстраивался, что я перестала надолго уходить в гости. Родители чувствовали, что во мне созревает серьезное решение. Чувствовали и боялись. О монашестве никто тогда ничего толком не знал, но всех очень пугало это слово.

Выбирать не пришлось

Потом и Кети оставила работу в своем научно-исследовательском институте, и мы вместе с ней стали учиться вязать гобелены при Патриархии, нас обучала этому мастерству одна монахиня. И Святейший Патриарх Илия заходил к нам, задерживался, так что у нас была возможность общаться с ним. Он обратил внимание на всех нас, молодых людей, собравшихся вокруг отца Давида. И чтобы сплотить нас и открыть возможность послужить Богу, он предложил отцу Давиду и нам выделить один день в неделю – среду – для совместной деятельности. Всем нам эта мысль очень понравилась. Мы ехали в заброшенный храм или монастырь, как могли, приводили здание в порядок, вместе молились, ели, во время трапезы кто-нибудь читал. В общем, этот день мы проводили как монахи. Потом Патриарх благословил нас иметь четки и молиться.

Тбилиси. Крепость Нарикала

Тогда не было никаких сомнений и страхов, они стали появляться во мне только сейчас. Господь просто дарил то, за что сейчас уже приходится бороться. Тогда все давалось очень легко. Например, молитва была настоящим счастьем.

Помню, на первой моей ночной пасхальной службе было столько людей, что руку не поднять. Мне и ноги отдавили, и волосы свечой сожгли, в общем, все кошмарное, что только могло случиться, случилось, и при этом я была такой счастливой, как никогда в жизни! Видела, как отец Давид, еле стоявший на ногах после Страстной недели, преобразился после ночной пасхальной литургии, в нем появилось столько энергии, что он буквально носился или даже летал по всей церкви, провозглашая: «Христос Воскресе!»

И я подумала: «Какой же счастливый этот человек!» Подумала и позавидовала, и это ощущение было тоже одним из самых важных моментов моего пути.

Духовные книги тогда перепечатывали на машинке с редких дореволюционных изданий, а далее, кто как мог, размножал копии, потом уже появились ксероксы. Мне удалось достать труды святителя Игнатия (Брянчанинова). И один молодой человек, ходящий в церковь, спросил: «Зачем тебе эта книга? Ты же не собираешься в монахини?» – «Нет, не собираюсь», – ответила я, но это «нет» прозвучало в сердце как-то неубедительно, прозвучало так, что стало грустно. А когда я прочла эту книгу, то уже осмысленно позавидовала всем монашествующим.

Мы, молодые духовные чада отца Давида, были настолько сплочены и увлечены, что даже среди верующих некоторые считали нас сектантами, а другие говорили, что мы пребываем в прелести. Но Святейший всегда нас вдохновлял и поддерживал, часто приглашал к себе, мы вместе с ним обедали, он расспрашивал нас о нашей деятельности, давал советы. Помню, как он ребятам рассказывал и с удовольствием показывал, как лучше убирать коровник. Вообще и Патриарх, и отец Давид вели себя так, что все мы находились ежедневно как бы в живом «Патерике»[31]. Не то чтобы противоречия между чтением «Патерика» и реальностью совсем не было – реальность как-то просто и естественно оказывалась продолжением «Патерика».

Потом Церкви стали возвращать храмы. Мы их убирали, готовили к открытию. Все возобновлялось буквально на наших глазах. И ощущалась такая благодать, что мы чувствовали себя словно первые христиане.

Духовник сказал мне:

– Существует два пути – семья или монастырь.

– Конечно, семья, – ответила я.

– Тогда молись.

Я молилась, и Господь указал мне путь. Он Сам все устроил. Я не хочу об этом рассказывать, это чересчур личное и касается не только меня. Господь устроил все так, что и выбирать мне особенно не пришлось. И я обрадовалась, потому что внутренне всегда желала монашества.

Надолго? Навсегда!

А потом Святейший организовал нам поездку в Прибалтику, в Пюхтицкий монастырь, мы жили там целый месяц.

Сама атмосфера монастыря и личности сестер сильно подействовали на меня. Была там пожилая матушка Ольга в трапезной. Она ворчала все время, а я тогда ничего не умела делать.

Как меня монахини там выносили, до сих пор удивляюсь! Когда матушка Ольга приближалась, становилось буквально тепло, от нее ощутимо любовь исходила.

Когда вернулась домой, поняла, что уже не смогу жить так, как раньше. Пришла к духовнику и сказала, что хочу в монастырь. «Ты же сама видишь, что еще не готова идти в монастырь», – ответил он. А я подумала, что никогда не буду готова, нужно просто решиться.

Вскоре Патриарх благословил отца Давида, сестру владыки Николая, Кетеван, меня и еще нескольких девушек поехать и пожить в мцхетском монастыре Самтавро[32]. При этом не сказал ничего определенного:

– Поезжайте, повяжите там свои гобелены.

Дома я сказала, что уезжаю на выходные. Кети тоже отпросилась на субботу и воскресенье; ей с родителями гораздо сложнее приходилось, чем мне, но на два дня, конечно, ее отпустили. Помню тот день. Все уже были в монастыре, когда приехали мы с Кети, нас спросили:

– Вы надолго?

И когда я собралась ответить, что на субботу и воскресенье, отец Давид ответил за нас:

– Навсегда…

Я промолчала. И мы, действительно, остались навсегда. А гобелены, кстати, никто из нас там не вязал, мы занимались восстановительными работами, монастырь необходимо было поднимать. Вслед за нами в монастырь пришла еще одна наша подруга – теперешняя матушка Елизавета.

И когда мы вот так остались в монастыре, наши родители объединились и начали настоящие военные действия. Мне отец только недавно рассказал, как он к Святейшему ходил. Тогда отец начал свою речь, стал возмущаться, говорить о молодых людях, губящих себя, вместо того чтобы создавать семьи, развивать науку, поднимать государство. В общем, всю нашу с подругами будущую жизнь описал так, словно от нас зависит не только судьба Грузии, но и всего мира! А Святейший сидел и молчал. Отец пошел по второму кругу, потом по третьему, и в какой-то момент вдруг ощутил, что все, что он говорит, звучит странно. И когда он остановился, Патриарх спокойно сказал:

– Но это же ваша дочь сама выбрала путь своей жизни!

И вдруг появился отец Гавриил…

Мы ничего тогда не знали и не умели. Как же много ошибок мы допускали! Часто к нам приезжал Святейший, помогал и утешал. Сам учил нас церковному пению.

Отец Давид приезжал в монастырь постоянно. Он не только служил и принимал исповеди, но и помогал нам с послушаниями, в первую очередь с их организацией, ведь игуменьи в монастыре тогда не было. Насельниц тоже было не более десяти, и все пожилые, кроме одной матушки Нины (как раз она сейчас игуменья Самтавро). Все матушки были необыкновенные, они приняли нас с любовью, среди них выделялась Рахиль, она плакала, когда мы молились небрежно. И это воздействовало очень сильно. Постепенно все стало складываться.

И вдруг в нашей жизни появился архимандрит Гавриил (Ургебадзе). Он пришел в монастырь и поселился в деревянном курятнике, смешном и грязном, покрашенном голубой краской. И отец Гавриил всем нам очень помог почувствовать, что такое настоящее живое христианство.

Дело в том, что мы, конечно, пребывали в тонкой гордости. Ведь мы бросили все, пришли в монастырь, восстанавливаем его, молимся, серьезно постимся. Одним словом – героини! Или даже святые подвижницы. А отец Гавриил ежедневно рушил в нас эти представления. Он просто нам покоя не давал! Я очень ему благодарна за то, что он дал мне осознать мою немощь, что я и в монастыре живу духовно комфортно, только для себя. До сих пор во мне это осталось. К монастырскому уставу я привыкла, подстроила его под себя, оставив себе самое драгоценное – уютные моменты отдыха, чтобы никто не вторгался в них. Но отец Гавриил вторгался в них постоянно и осмысленно. Только наступало предвкушение спокойствия и уединения, например, после службы или послушания, когда я собиралась почитать духовную книгу, появлялся отец Гавриил и начинал кричать: «Пришли гости! Скорее! Суп, лобио! Несите быстро!» Как же мне это не нравилось, просто раздражало! Но я любила отца Гавриила, его невозможно было не любить. Он помог мне увидеть свой эгоизм, увидеть, что я не себя отдаю до конца, а, напротив, для себя все устраиваю[33].

Еще он научил нас простоте, научил по-детски радоваться. У меня было чувство, что он видит меня насквозь. Я и сейчас, общаясь с Патриархом, то же ощущаю. Но при этом я точно знаю, что, несмотря на всю внутреннюю мою грязь, эти святые люди любят меня и прощают все мои ошибки – прошлые, настоящие и будущие.

Когда в соборе Сиони[34] совершали монашеский постриг отца Давида, думаю, это было самым важным событием его жизни, потому что по своему устроению он всегда был монахом. По церковной традиции сразу после пострига монах остается на пять дней в храме. Отец Давид, после пострига – иеромонах Даниил, приехал провести эти пять дней в храме Самтавро. Мы сами его об этом попросили:

– Здесь вам будет гораздо уютнее. Мы вам поможем, чтобы никто вас не отвлекал, и все пять дней вы могли бы спокойно молиться.

Конечно, отец Даниил ждал этих дней, и он согласился.

Но только мы оставили его в уединении, тут же появился отец Гавриил и стал вытаскивать его со словами:

– Пойдем, выпьем, отметим!

Мы пришли в ужас. Стали отговаривать отца Гавриила:

– Не надо, пожалуйста, лучше мы пойдем и будем пить, только его оставьте.

Но ничего не помогло. Все-таки отец Гавриил вывел из храма нового монаха, и целую ночь они просидели в его келье. Мы не знали, что и думать. А утром отец Даниил вышел светлый и радостный.

– Вы знаете, – сказал он, – теперь я понял, что монашество – это не когда ты делаешь то, что нужно и правильно, это когда ты умеешь отсекать свою волю. В теории я знал это и раньше, но опытно понял лишь этой ночью.

Отец Гавриил не разговаривал с теми, кто его не понимал. Даже среди нас была одна девочка, наотрез не принимавшая его. Он никогда и ничего ей не говорил. Некоторые считали его сумасшедшим.

А с моим отцом произошло что-то невероятное после встречи с отцом Гавриилом. Отец почти каждый день приезжал в монастырь и сидел печальный, словно на панихиде, как будто я умерла. Как-то говорят мне, что «твой отец пришел, он тебя зовет». «Ну, опять…» – думаю. Прихожу и вижу картину: стоит отец Гавриил, а мой отец перед ним на коленях. Потом они вместе поехали в ресторан, там отец Гавриил пел песни, пил, и мой отец просто полюбил его! После этого отец изменился, он смирился с моим выбором, так что и в этом нам помог отец Гавриил.

После пострига

Потом был постриг, его совершал Святейший. И это было своеобразным риском. Дело в том, что наши родители были настроены серьезно, они дошли до президента Звиада Гамсахурдия, он чуть ли не указ издал, запрещающий постригаться в монашество лицам, не достигшим сорока лет. То есть если не хочешь преодолевать демографический кризис и развивать экономику, получается, что ты не любишь свою страну. И поэтому Святейший предложил всем нам написать свидетельства, что мы принимаем постриг по собственной воле, в здравом рассудке.

Преподобный Гавриил (Ургебадзе)

После пострига мы пошли к архимандриту Виталию (Сидоренко)[35] за благословением. Он открыл дверь – и поклонился нам в ноги! Мы просто не знали, куда деться. Отец Виталий пригласил нас в комнату, вся она была в иконах, горели свечи. И сам он был как свеча, светящийся и прозрачный. Он рассказал нам историю о том, как его избили в отделении милиции: «Меня били, но я не обижался». Я запомнила эту историю на всю жизнь, он рассказал ее, попрощался и проводил нас, видимо, давая понять, что Бог благословляет незлобивых и смиренных монахов.

Моей сестре было больно, моим подругам, всем было непонятно, зачем нужно уходить в монастырь. Тогда я не понимала их недоумения, сейчас понимаю. Тогда казалось: как люди могут этого не чувствовать? Для меня существовал только этот путь, другого не было. А сейчас мне очень жалко родителей тех молодых людей, которые избрали монашеский путь. По-человечески мне стали близки и понятны переживания родителей, а тогда я совсем этого не чувствовала. Я вижу, что была резка и непримирима, и в том ощущаю свою неправоту. Но в то же время понимаю, что по-другому, наверное, ничего бы не получилось.

Когда я стала верующей, я все время рассказывала родителям и сестре о христианской вере, стараясь их обратить, но ничего у меня не выходило. Когда я ушла в монастырь, постепенно все стало меняться. Сначала к вере пришла мама, со временем и отец мне сказал: «Ты победила…» – это значило, что он уверовал. Сейчас моя мама и сестра стали воцерковленными людьми. Отец, хоть и не так часто, бывает в церкви, но он всегда готов помочь монастырю, если мне приходится его просить, и он делает это не потому, что я прошу, а потому что так он может служить Церкви. И все это произошло с моей семьей как бы само собой.

И с мамой переворот случился очень интересно. Она приехала ко мне в монастырь накануне Богоявления – праздника, который я особенно любила. А у нас серьезно заболела одна монахиня, и я находилась с ней в онкологической больнице. И до того мне хотелось на службу, что я сказала больной:

– Тебе же не очень плохо? Давай я схожу на службу и вернусь.

Мцхета. Монастырь Самтавро

Конечно, она меня отпустила, и я поехала в монастырь, чтобы успеть к литургии. И только по дороге осмыслила, что у меня же послушание быть со страдающей сестрой в больнице. Куда же я еду? И возвратилась. Больная монахиня была очень рада. А когда я вернулась в монастырь, мне сказали, что мама моя исповедовалась и причастилась. Это было настоящим чудом, словно Господь сказал: «Ты делай свое дело, а остальное сделаю Я».

Детство возрождающейся Церкви

Настоящим счастьем для меня стал первый «Паломнический путь святой Нины» – большой миссионерский крестный ход. Я всегда очень любила походы и отдых на природе. И конечно, придя в монастырь, немного сожалела о том, что теперь все это останется в прошлом. Но получилось иначе – так, как написано в Евангелии: когда оставляешь что-то во имя Христово, тебе дается гораздо больше. Вот и я очутилась в настоящем походе, в таких красивых местах, каких в жизни не видела. И новые знакомства были, и палатки, и приключения. Я тогда осознала, что любящий Господь дает нам духовную, небесную пищу, и это вовсе не значит, что она дается взамен обычным человеческим радостям, нет. Просто многие человеческие радости через нее одухотворяются, становятся чистыми и возвышенными.

Везде люди нас встречали, накрывали столы! Даже сложности не ощущались. Помню, мы сбились с маршрута и шли тринадцать километров по грязи, в которой по щиколотку утопали ноги[36].

– Видите, какая земля мягкая? Словно облака! – шутил отец Давид.

– Это не облака, а грязь! А мы хотим есть! – отвечали мы.

– Нет, это земля как облака, а мы кушать совсем не хотим, а хотим идти, – подбадривал он нас.

И уже глубокой ночью мы вдруг увидели мальчиков с факелами. Они нас сами искали, потому что в поселке, куда мы никак не могли попасть, нас давно ждали. Эти мальчики при свете факелов привели нас в поселок, пришлось переходить Куру[37] вброд, так что на место пришли не только обессиленные, но и мокрые.

И с какой же радостью нас встретили! Несмотря на ночное время, вышли все, и даже женщины с детьми на руках. И как же нас вдохновляла радость этих людей! Я потом сама чувствовала эту радость, когда в своем монастыре встречала крестный ход святой Нины: было ощущение, что сама святая Нина пришла ко мне.

Когда мы, завершив первый крестный ход, вернулись в Мцхета, Святейший со слезами радости на глазах обнимал каждого из нас. Все это было как возвращение детства, наверное, это и было детством нашей возрожденной Церкви, и оно для меня было поистине счастливым.

Мцхета. Арагви и Кура, слияние рек.

Монастырь Джвари

.

Прежде молодых людей совсем не интересовала Церковь. Но все изменилось с приходом Святейшего Патриарха Илии, и прежде всего – через его молитвы. Он часто молился вместе с нами, сначала я даже этому удивлялась. Удивляло и другое: мы совсем ничего не знали, а он общался с нами, как с равными. Он вообще ведет себя так с каждым человеком, словно говорит: «Я верю в тебя без малейшего сомнения, верю не потому, что ты особенный, а потому, что ты прекраснейший образ Божий, Его подобие!» И поэтому, находясь рядом со Святейшим, ты начинаешь желать стать лучше, чтобы оправдать его веру в тебя, увидеть в себе тот Божественный Образ, который видит он совершенно естественно.

Вначале все мы стремились быть большими аскетами. Помню, отец Давид благословил нас в первую и вторую неделю Великого поста не вкушать ничего вареного, тушеного или жареного, в общем – строгое сухоядение, и то два раза в день, без каких-либо перекусов между трапезами. И когда закончилась первая неделя, мы встретились со Святейшим в Патриархии, и он, наверное, сразу заметив нашу бледность, спросил:

– Как вы поститесь?

Отец Давид с гордостью рассказал ему о нашей аскезе.

– Принесите пирожки и чего-нибудь еще! – сразу же попросил Патриарх служительниц из Патриархии.

Принесли разные яства. Святейший посадил нас за стол, накормил.

– Не нужно изнурять себя, – сказал он, – вы, главное, старайтесь друг друга не кушать, а поститься нужно нормально, как все[38].

Потом стало трудно. Всем становится трудно, когда приходит осознание, что греховные наклонности остаются внутри, как глубоко они в тебе укоренены и как сложно с ними бороться.

Но, конечно, монаху жить с этим значительно проще, потому что я знаю: если страсти во мне оживают или происходят падения – это моя вина, моя и никого другого. В семье труднее в этом честно себе признаться, потому что ответственность и вину всегда можно списать на супруга. И действительно, муж и жена связаны, как одно целое предстоят перед Богом, и нелегко понять, кто из двоих в большей степени виновен, если что-то идет не так; кто в силах исправить ошибку, и в силах ли вообще кто-то из них ее исправить. А монах наедине с Господом, ему не на кого свалить ответственность, поэтому и проще исправлять ошибки. Если при всех своих немощах он честен перед Богом, Бог никогда его не оставит.

Две воины

Я провела еще год в Самтавро, и нас с матушкой Феодорой и матушкой Елизаветой перевели в другой монастырь, в село Марткопи[39].

Началась абхазская война. В то время матушка Елизавета была уже в другом монастыре, в горах, в очень тяжелых условиях. Мы с матушкой Феодорой поехали в Абхазию, и туда пришло письмо от матушки Елизаветы, которая была назначена настоятельницей в монастыре Фока на озере Паравани[40] – это место, где, впервые ступив на землю Грузии, молилась святая Нина.

Когда я читала это письмо владыке Даниилу, он плакал, потому что и там, вокруг монастыря, происходила настоящая война. Матушке было очень трудно: там местные (а подавляющее большинство местных – это армяне) не хотели у себя никакого монастыря. Они вели себя крайне агрессивно, несколько раз избивали монахинь. Я позднее ездила к Елизавете, тогда у храма не было крыши и частично – стены, и когда мы молились внутри, местные дети с улицы бросали в нас камнями. Я не могу представить, как матушка и несколько сестер смогли выжить в таких условиях, не было ни мобильных телефонов, ни внедорожников. К тому же все силы уходили на войну в Абхазии, а матушка осталась совершенно одна, и о ней будто бы все позабыли. Она писала: «Совсем одна по-человечески, но такой счастливой, как сейчас, я никогда раньше не была, потому что чувствую, что рядом со мною Господь».

Я вспоминаю, что, когда Святейший назначил матушку Елизавету в Фока, все мы были озадачены, потому что думали: так мог поступить или тот, кому вообще все безразлично, или тот, кто видит в человеке глубочайший потенциал сделать невозможное и имеет глубочайшую веру и надежду на Бога, что Он ни за что не оставит этого человека.

А потом Святейший сам приехал в Фока, собрались люди. Он при всех повесил на шею Елизавете крест и обратился к местным с неожиданной речью:

– Большое вам спасибо, что вы так помогаете нашему монастырю и матушке Елизавете! Вы всегда рядом, поддерживаете скромных монахинь в их нелегком труде. Подойдите и поцелуйте руку игуменье Елизавете, и она благословит вас крестом, которым ее наградили.

И все бывшие там подошли, поцеловали ей руку, и она их благословляла. Вот так мудро умеет наш Патриарх заглаживать конфликты.

Сейчас все совершенно изменилось: монастырь построен, местные жители уважают игуменью Елизавету и сестер обители. Матушка с сестрами создали новую школу для армянских детей, преподают английский и грузинский языки, ведут компьютерный класс.

В Абхазии я пробыла недолго, в скором времени вынуждена была вернуться в Марткопи, где была назначена настоятельницей монастыря, так как там остались совсем молодые и неопытные девочки. Когда я была в Сухуми, война ощущалась только на бытовом уровне – не было электричества, воды, продуктов, мы совершали крестные ходы и молебны на улицах города, а повсюду ходили вооруженные люди. А когда я из Абхазии уехала, началось самое страшное. Помню, как я переживала, не зная, живы ли отец Давид, который к тому времени был уже абхазским епископом Даниилом, матушка Феодора, владыка Николай и другие мои друзья, оставшиеся в Сухуми. Связи с ними не было, мы знали, что Сухуми захвачен, там были страшные уличные бои. Святейший уверенно сказал: «Не бойтесь! Все приедут живыми». Слава Богу, так все и произошло.

«Если ты меня покрестишь, я не буду таким плохим»

Мы с сестрами в нашем небольшом и красивом Иверском монастыре в Марткопи жили хоть и скромно, но спокойно и уютно. Был 1995 год, мы построили церковь, наладили устав и быт. Будем с сестрами вышивать, думалось мне, огород разобьем… Только я немного расслабилась и привыкла, как узнала, что меня назначили настоятельницей Преображенского монастыря в Тбилиси. Я плакала три дня, это уже был не тот период, когда все давалось легко.

После гражданской войны все кругом было разрушено, государства с его институтами, можно сказать, тогда вообще не существовало, много детей осталось на улице. И Святейший наказал, чтобы Преображенский монастырь стал монастырем милостыни, благословил принимать всех, а особенно детей.

Храм был разрушен, дом тоже, люди голодали, продуктов не было. Мы стали принимать всех, детей селили прямо на балконе. Мы приводили их с улицы в монастырь, а они продолжали жить по законам беспризорного мира и делились на две категории: на тех, кто крадет, и на тех, кто попрошайничает на улицах. В общем, целая система, в которую нам пришлось вникать. А ненужные добытые вещи они бросали прямо вниз, на живописный склон. Соседи по улице меня упрекали: «Это место было похожим на рай, а теперь превратилось в ад».

Дети вели себя ужасно, вместе с ними жили и пожилые бездомные люди, и дети мучили этих старушек, в прямом смысле. Мы с сестрами ничего не могли с этим поделать! Помню, один мальчик был совершенно невыносимый, мы его выгоняли, а он снова возвращался. Потом он сказал мне: «Знаешь что? Если ты меня покрестишь, я больше не буду таким плохим». И я поняла, что он говорит серьезно. Мы совершили крещение, он, правда, не поумнел, но плохим точно больше уже не был.

Позже к нам на помощь пришли молодые люди, студенты, появилась мужская рука, и ситуация изменилась. Студентов побаивались и слушались, а нас любили, но не слушались совершенно. Так что более или менее все пришло в норму. Мы не имели никакого опыта, поэтому, наверное, допускали множество ошибок. Но все равно этот период был светлым и радостным, потому что, несмотря на все безобразия, эти дети излучали любовь.

Молодые люди выезжали с этими мальчишками за город, ходили в походы. И в дальнейшем мы решили перенести наш детский дом за город.

Жили у нас и алкоголики. У меня в келье всегда хранились сигареты и водка, чтобы понемногу им выдавать, потому что без этого они уже просто не могли.

Ну, конечно, со временем все это прекратилось, государство начало функционировать, а мы – налаживать естественную монастырскую жизнь, но направленность сохранили: мы создали при монастыре школу сестер милосердия и небольшой хоспис. Девушки, проходящие обучение, ухаживают за онкологическими больными в городе, а тех, кому требуется ежедневная помощь, мы перевозим в наш хоспис.

«Музыка играет очень громко, но мы привыкли»

Могу рассказать о том, как сейчас устроена наша жизнь. Наш монастырь находится в центре города, летом бывает очень шумно, музыка играет громко, иногда всю ночь невозможно спать. Но мы привыкли. Как раз к пяти утра, когда нужно вставать на молитву, становится более или менее тихо. В пять утра начинается полунощница, потом заутреня. К монастырю приписаны два священника, литургия совершается в субботу, в воскресенье, в дни памяти чтимых святых и на праздники.

Нас семнадцать насельниц, и сейчас каждая из нас причащается по мере своего желания, кто-то из сестер за каждой литургией, кто-то реже.

В одиннадцать утра мы завтракаем, а с одиннадцати до пяти выполняем свои послушания, каждая сестра свое – участвуем в курсах сестер милосердия, убираем церковь, корпуса и территорию, делаем свечи, печем просфоры, за садом ухаживаем, вышиваем. В пять у нас обед, в семь повечерие и вечерня, а вечером после службы – свободное время.

Я стараюсь без острой надобности не покидать монастырь и поэтому контактирую в основном с теми, кто ходит в церковь или хотя бы имеет такое желание. Я, конечно, переживаю за молодых, потому что сегодня слишком много возможностей и искушений. Как они смогут все это преодолеть, я просто не знаю. Мне их жалко. Но все же верю в их победу – Господь помог нам, поможет и им.

Монашеская жизнь – это очень серьезная духовная ответственность. Нужно стараться не только самой жить так, чтобы монашество не сделалось лишь уставом и внешней одеждой, но и сестрам помочь это осознать. Но главная проблема – это личные грехи. Я чувствую: если я неправильно начинаю себя вести, то и в монастыре среди сестер это обязательно начинает отражаться и выходить наружу. Поэтому расслабляться нельзя.

Недавно я случайно услышала интервью одного английского певца. Его спросили:

– Вы часто даете концерты; не устаете ли от того, что приходится петь одно и то же?

– Я ужасно устаю, но перед каждым концертом, – ответил он, – я вспоминаю, что я люблю петь, и стараюсь зажечь сердце любовью к старым песням, потому что они звучат только тогда, когда ты вкладываешь в них душу.

Это замечательные слова, ведь если над собой не работать и не оживлять в себе любовь к тому, что делаешь, неизбежно придет равнодушие.

Я говорила о периоде счастливого церковного «детства», а сейчас, наверное, я переживаю «переходный возраст». Ощущаю острую необходимость переоценить все, обновить свою веру. Я, как перед приходом в Церковь, словно ощущаю какую-то пустоту. После той пустоты я встретила Бога, и Он до краев наполнил мою жизнь смыслом и радостью. Верю, что Он и сейчас сделает это.

Все, наверное, призваны через это пройти. Приходит понимание, что в старой схеме, которую ты считал единственно возможной, сделать ничего уже нельзя, но и принять новое ты еще не готов. Но это новое обязательно придет само. Просто не следует терять мужества, потому что подобное происходило с людьми и раньше. Возникает как будто стена, ты ничего не можешь сделать, твоих сил и представлений уже не хватает, чтобы преодолеть ее. Тогда нужно осознать это и смириться, чтобы Господь Сам перенес тебя и ввел в то новое, что ожидает тебя за этой стеной.

«Русские и грузинские святые надеются на то, что мы образумимся»

Серафим (Джоджуа),

митрополит Боржомский и Бакурианский

Одно из главных моих грузинских откровений-это естественная христианская простота. Не только священники, но и епископы здесь вполне открыты и доступны. Например, зайдя в кафе, можно увидеть священнослужителя или монаха в компании друзей или родственников. И надо отметить, это никого не удивляет. Вообще, «люди в черном» встречаются здесь достаточно часто. Пастырь в Грузии-это безусловный духовный авторитет, не имеющий потребности отделять себя от паствы искусственным пиететом. Те из них, с которыми довелось пообщаться, все как один были людьми открытыми, но митрополит Серафим оказался в общении не просто открытым, – в нем светилось нечто патериковое, но при этом веселое и детское.

Отец

Я родился и вырос в Сухуми. В 1905 году мой дед женился и поселился в этом замечательном городе, и дом его до сих пор стоит там. Мои родители были типичными представителями советской интеллигенции: отец – геолог, а мать – провизор. Детство мое неразрывно связано с морем, необыкновенно красивой тропической природой Абхазии и с ощущением радости. Детство и отрочество вспоминаются мной как райская жизнь.

Я хочу рассказать о своем отце Илье Андреевиче Джоджуа. Родился он в 1917 году в Сухуми, городе, который безмерно любил. Говорили, что он родился в рубашке – это действительно так: Господь его спасал в таких опасных ситуациях! Отец добровольцем ушел на фронт в 1941 году, в 1942 году закончил Военную академию химической защиты имени Ворошилова. Воевал отец на Северо-Кавказском фронте. В боях за освобождение Харькова был тяжело ранен. Его полностью засыпало землей, была видна только одна рука! Молодая русская санитарка ползла под артобстрелом и увидела, что рука пошевелилась. Она схватила отца за руку и вытащила. Лечился отец в военном госпитале города Изюма, а потом – опять на фронт. В поезде у него под подушкой был табельный пистолет, и его украли. За это отца сняли с поезда, арестовали, а поезд ушел на фронт. Дело старшего лейтенанта Джоджуа передали Особому отделу НКВД. Подполковник, начальник Особого отдела, армянин из Еревана, прочитав документы, узнав, что он из Сухуми, улыбнулся и замял дело (так рассказывал отец). На следующем поезде его отправили на фронт, а по дороге отец узнал, что первый поезд разбомбили немцы, никто не остался в живых. Опять Бог его спас.

Вернулся он в 1945 году. Был геологом-поисковиком. Рассказывал о том, что как-то шли высоко в горах, в связке. Впереди пожилой абхазец-проводник. Вдруг веревка отца порвалась, и он камнем полетел в пропасть! Абхазец успел наступить на самый конец веревки, так и поднял его из пропасти. В 1960-е годы работал мой отец во Вьетнаме, главным геологом-консультантом от Советского Союза. Кстати, три года искали в джунглях не только уголь, но и уран. Урана не нашли, но орден Хо Ши Мина отцу дали. Во Вьетнаме он попал под американскую бомбардировку. Он американцев недолюбливал и назло не убегал в землянку от американских бомб. Как говорил отец, не к лицу фронтовику-победителю от них бегать, – упрямый был. Еще он был в командировке в Китае, уважал эту страну и ее культуру. Помню, он рассказывал про случай в Пекине. Скончался кто-то из советских, может, и геолог. Отец стал свидетелем такой сцены в аэропорту: пришел китайский офицер, маленького роста, с очень строгим лицом, и приказал своим солдатам поместить в холодильник тело покойного, чтобы отправить в Москву. Через час этот начальник вернулся и, увидев, что солдаты ничего не сделали, на месте расстрелял четверых подчиненных! Ужас!

Недавно я был в Москве, в Подольске, в военном архиве, где искал фронтовые документы отца. С помощью друзей нашел личное дело лейтенанта Ильи Джоджуа, номер 12, где была его рукой написана автобиография и подпись под присягой. Дата – 7 декабря 1941 года. Мне пятьдесят лет, у меня седина, и передо мной он – двадцатичетырехлетний, в военной гимнастерке… Очень я волновался, как будто встречался с моим молодым отцом.

Отец был крещеный, причащался в детстве, а в Бога, к сожалению, не верил, а верил в честность, как он говорил. Но богохульником он никогда не был. Сейчас многие люди, считающие себя православными, следуя массовым тенденциям в информационном поле, считают себя вправе осуждать Церковь. А отец мой был коммунистом, в прямом смысле носившим партийный билет под сердцем; он приходил с работы, вытаскивал его из левого кармана и аккуратно укладывал на стол. Будучи партийным духом и мыслями, отец никогда не давал себе права осуждать Церковь. А это были шестидесятые годы, мощнейшая антицерковная кампания! Отец не принял в ней ни малейшего участия, он сторонился любых насмешек над верой, совсем не имел атеистической агрессии. Он не мешал моей матери молиться и прививать нам, детям, любовь к Богу. И я чту память отца и благодарен ему за то, что он не препятствовал формированию чувства веры в моем сознании.

Духовная интуиция детства

С малых лет я никогда не ложился спать, не перекрестившись. Это было правилом, которому меня научила мать, Ангелина Маргвелашвили. А когда мы с сестрой ссорились, мама останавливала нас, говоря: «Ваши ангелы все видят, они сейчас рядом». Еще она дала нам заповедь: «Дети, никогда не осуждайте Церковь и священников, ибо Бог может вас наказать, и мама умрет». Вы знаете, в народном сознании грузин почему-то раньше ярко была выражена такая связь: «Не делай зла, а то мама умрет». И когда кто-либо из моих друзей начинал говорить что-нибудь нехорошее про Церковь, я не поддерживал этот разговор и уходил.

Когда мне было двенадцать лет, мама принесла домой книгу. Усадила меня и сказала: «Вот, сынок, это книга о Боге, о Христе. Она называется Евангелие». Это была книга Лео Таксиля[41]«Забавное евангелие» на русском языке. «Знай, сынок, – сказала мама, – вначале все верно про Христа пишется, а вот отсюда уже не читай, здесь, сынок, пишут плохое про Бога. Даже взглядом не прикасайся к этому». Мне особенно запомнились слова – «даже взглядом».

Мама иногда брала меня в церковь, несколько раз я причащался. Часто бывало, когда мы куда-нибудь шли, мама говорила мне: «Зайдем в церковь, выйдем быстро и сядем на автобус, чтобы не увидели мои сослуживцы».

Так что детство мое было счастливым – и в семье, и в школе. Я учился в художественной школе, с ранних лет тянулся к искусству. Сухумские школы были многонациональными, все мы жили дружно: грузины, абхазцы, армяне, русские. В школе, конечно, вопросы Бога нас не занимали, но были и в нашем детском мире свои проявления веры. У меня был друг армянин, он любил делать кресты. Представляете, это конец шестидесятых! Помню, всем нам очень нравились сделанные им крестики, и, наверное, каждый из наших школьных знакомых просил его сделать крест, и он никому не отказывал. Помню еще, как после Пасхи учительница спрашивала нас:

– Дети, кто-нибудь из вас принимал участие в приготовлении пасхальных яиц?

– Нет, – отвечали мы, хотя, абсолютное большинство участие принимали.

Знаменательный случай в моей жизни произошел, когда я впервые сделал копию лица

Христа с рисунка Дюрера[42]. Это линейный рисунок тушью, я делал на бумаге точную копию. Мне тогда было пятнадцать лет. Через несколько дней в Сухуми прошел сильнейший ливень, вся моя комната была в воде: стены, занавески, мой стол, мои книги, а рисунок был совершенно сухим. Я воспринял это как чудо.

Духовная интуиция действовала во мне. Наша школа находилась недалеко от кафедрального собора, и почти каждый день я проходил мимо. Часто видел священников, не знал, кто они, но чувствовал, что они могут дать мне что-то очень важное. Однако смелости подойти к ним не хватало – вдруг это невежливо, думал я. А священниками этими были схиархимандрит Серафим (Романцов) и другие монахи и монахини Сухумской пустыни. Это святые люди, одухотворявшие православную жизнь не только одной Грузии, но и всего Советского Союза. К отцу Серафиму приезжало много людей, среди них были молитвенники и старцы, схиархимандрит Андроник (Лукаш), архимандрит Таврион (Батозский) [43]. Сейчас я сожалею, что, будучи школьником, а потом и студентом, хоть и имел почтительное отношение к Церкви, но держался от нее на расстоянии.

Такая позиция вообще была характерна для жителей Сухуми. Никто не думал о том, что нужно ходить в церковь, но когда наш абхазский митрополит Илья стал Католикосом, обсуждали в Сухуми это событие буквально все, весь город, как умел, молился, весь город по-детски радовался. И я тоже, – впрочем, не понимая, в чем разница между митрополитом и католикосом. Но в своем непонимании я был не одинок, многие думали, что Католикос Илья – это фамилия и имя. Но все чувствовали, что случилось что-то очень важное.

Когда я служил в армии, я тяжело переносил разлуку с домом, с мамой и любимым городом Сухуми. В первые месяцы службы в нашем полку был случай самоубийства одного солдата. Неожиданно после этого и у меня начали вертеться в мозгу подобные мысли. «Тебе тяжело, возьми, кончи жизнь одним выстрелом, – говорил во мне некто, – все закончится, и тебе уже будет хорошо». И тогда я вспомнил о маме. Как переживет это мама в Сухуми, как она будет плакать у моего гроба, подумал я, она не переживет, ведь она меня ждет возмужавшего, здорового. Я почувствовал ответственность, стал злиться на себя. Как я мог допустить такие мысли! И какая-то невидимая сила будто отошла от меня. Как радостно мне стало, даже командиров полюбил, а подмосковный поселок Ашукино, где была наша часть, – тем более. Перед сном я, как всегда, перекрестился в армейской кровати и поблагодарил Господа. Больше эти мысли мне никогда не приходили на ум. Никогда.

Прощание с «американской мечтой»

Наверное, есть два пути обращения к Богу. Первый – через сильное потрясение, чудо или мощную скорбь, а второй – без потрясений и чудес, через поиск. Мое обращение было простым и естественным. Я хотел стать великим архитектором, мечтал уехать в Америку, достигнуть славы. Между прочим, я и в храм заходил, ставил свечи и просил: «Господи, отпусти меня в Америку! Господи, дай мне американскую жену, чтобы я стал гражданином США!» Эту мою незамысловатую молитву знали все друзья и однокурсники по Художественной академии. Я даже один раз в шутку сказал маме: «Мама, я так хочу в Америку, что согласен жениться на негритянке». Ее чуть инфаркт не хватил: любимый сын, архитектор, и вдруг – невестка-негритянка!

Я окончил Академию, проработал год по специальности и понял, что не смогу найти счастья и радости, будучи архитектором. Стало очевидно, что все мои мечты слишком обыденные, а счастье, к которому я стремлюсь, находится в другом мире, и его нужно еще найти. Тогда же пришло твердое убеждение, что обязательно нужно остаться в Грузии. А это были годы перестройки, все советское открыто называлось ошибочным, все ждали новой жизни, и действительно, появлялись возможности уехать заграницу.

И когда я понял, что нельзя уезжать из Грузии, мне посчастливилось прочитать житие преподобного Серафима Саровского, которое меня перевернуло. Поскольку я человек такого склада характера, что решения принимаю быстро, то в скором времени стал просить Бога: «Господи, дай мне возможность и право стать монахом!»

Всем сердцем я повернулся в сторону Церкви, потому что увидел в ней покой, увидел настоящую любовь. Пришло понимание, что в монашестве я найду то самое счастье, о котором все время мечтал, найду настоящий рай. И что очень важно, путь к постригу и рукоположению совершился для меня благоприятно во многом потому, что я сумел пройти экзамен неосуждения. Вот как это было: знакомые приносили мне статьи, где говорилось, что большинство представителей духовенства – это агенты КГБ, где писали о нечестивой жизни некоторых священнослужителей и монахов, факты замешивались на лжесвидетельствах… В общем, на меня посыпался весь мусор, который отвращает людей от Церкви. Слава Богу, я прошел этот трудный экзамен, потому что помнил детское материнское благословение никогда не осуждать Церковь и священников.

А в 1991 году я познакомился с настоящими монахами. Меня пригласил в свой монастырь архимандрит Иов (Акиашвили), сейчас он митрополит Урбнисский и Руисский. Это был мой первый наставник, он благословил меня остаться в монастыре.

– Может, мне не пытаться, возможно, я не смогу идти этим путем?

– Думаю, ты должен быть монахом, – сказал он тогда.

Так произошло мое прощание с иллюзиями, а я был не просто мечтателем, а проповедником «американской мечты». И сегодня, когда я вижу молодых, рьяно проповедующих какие-то очередные сомнительные политические ценности, всегда вспоминаю свою юношескую наивность. Православному человеку всегда нужно брать из разных систем и культур именно то, что полезно его духу. Глупо обожествлять государство или народ, но не менее глупо делать из них чудовище или пугало. Каждое государство и каждый народ имеют как плюсы, так и минусы.

Люди особых духовных даров

У меня есть уверенность, что когда мальчиком я проходил или пробегал мимо Сухумского собора, меня благословил старец схиархимандрит Серафим (Романцов). Быть может, увидел бегущего, улыбающегося мальчугана с большим портфелем, от сердца помолился обо мне. Я чувствую его благословение. Наверное, то, что я пришел в Церковь именно через жизнеописание преподобного Серафима Саровского, связано с этим, ведь схиархимандрит Серафим носил свое имя в честь этого великого преподобного. И через их любовь и молитвы и мне в монашестве дали имя в честь преподобного Серафима Саровского.

Кахети. Город Сигнахи

К сожалению, и с архимандритом Виталием (Сидоренко) мне встретиться не довелось. Он еще был жив, когда я о нем узнал. Но жил я в монастыре Фока в Джавахети, это слишком далеко от Тбилиси. Жили мы бедно, в вагончиках, выезжать особенной возможности не имели, да и с транспортом были большие сложности. А когда я приехал в Тбилиси в Патриархию и стоял рядом с Католикосом, пришла одна монахиня и сказала, что отец Виталий скончался. Я понял – это утрата для меня. Потом я познакомился с матушкой Серафимой (Дьяченко), она много рассказывала об отце Виталии. Особенно интересно, как отец Виталий, чтобы помочь избавиться от тщеславных помыслов, дал ей благословение носить шубу зимой и летом.

Но зато мне посчастливилось близко знать отца Гавриила (Ургебадзе). В начале 1990-х годов молодежь начала посещать патриаршие службы, и он всегда выкидывал нечто неожиданное и странное, мог выкрикивать что-нибудь бранное, кувыркался на полу. Но практически все понимали, что чудачества отца Гавриила – это юродство, маскировка богатых духовных даров.

Когда мы общаемся с такими духовными людьми, мы всегда совершаем одну и ту же ошибку – думаем, что это общение будет бесконечным. А ведь необходимо постоянно ходить с блокнотом или диктофоном, запоминать каждое слово. Я, к сожалению, этого не сделал. Но отец Гавриил бы и не допустил. Он такое мог сказать! Один раз, когда я был уже монахом и обзавелся тщеславными мыслями, он так меня при всех смирил, что от стыда у меня не то что уши горели – я весь покраснел от пяток до затылка. Но в ту же минуту он попросил прощения: «Прости меня, ближний! – Так он всегда говорил. – Я самый грешный!»

Бутылку вина отец Гавриил называл «профессором». Он создавал себе имидж пьяницы, чтобы его поносили, плевали на него. Кстати, многие и считали его выпивохой. Как-то раз отец Гавриил в очередной раз что-то натворил. На следующее утро мой друг, художник, и его знакомые стояли у ворот церкви, обсуждая выходку отца Гавриила. В этот момент останавливается машина, из нее выходит отец Гавриил. Все сразу замолчали. А стояли все, образуя круг. Отец Гавриил зашел в центр круга, посмотрел на всех и спросил: «Что, меня осуждаете?»

А еще, помню, на трапезе после праздничной службы множество представителей духовенства сидело за большим столом. Вдруг слышу настоящий вой. Я подумал, кто-то скончался: в Грузии так женщины плачут, когда узнают о смерти своих близких. Вижу – это отец Гавриил кричит, вскидывая руки к небу: «Тщеславие! Тщеславие!» Оказывается, он из-за стола встал и ушел. Вот так он оплакивал наши грехи и смирял нас.

Перед моим постригом, который был совершен в Мцхета, я снова встретился с отцом Гавриилом. Ничего для пострига у меня не было, совершенно ничего, только подрясник послушника и сапоги. Мы стали искать все необходимое, и тогда отец Гавриил подарил свою мантию. Сейчас я храню ее как святыню, благословляю ею приходящих ко мне людей. У отца Гавриила две мантии было. В одной, очень старой и поношенной, он все время ходил, в ней его и погребли, а та, что он мне отдал, была совсем новой. Не любил отец Гавриил все новое.

Сейчас в нашей Боржомской епархии мы начинаем строительство нового кафедрального собора в честь преподобного Гавриила Юродивого, потому что в Боржоми все любят и почитают отца Гавриила. В 2012 году наша Церковь прославила его в лике преподобных. Думаю, в скором времени в его честь появятся храмы в разных местах Грузии. Я не раз говорил, что явление отца Гавриила в современной православной жизни – это что-то феноменальное. Возможно, именно сегодня в мире повышенного тщеславия образ святого человека, намеренно дискредитирующего себя и своими чудачествами указывающего людям на их заблуждения, особенно нам необходим. Многие мои соседи, знакомые и случайные собеседники, не знающие ничего о великих святых Грузии, хотят узнать как можно больше об отце Гаврииле, услышав, что я лично был с ним знаком.

Когда он умирал, я поехал в Мцхета повидать его. Взял благословение и поцеловал ему руку. К тому времени примерно полгода я уже был епископом. Он сказал слабым голосом: «Запомни, епископство – это наполовину вера и наполовину страх Божий. А сейчас благослови меня и иди с миром». Я все время размышляю над его последним напутствием.

Непростительная ошибка

Когда я был послушником в Марткопском монастыре, уже сгущались тучи, ощущалось приближение катастрофы. Причем многие люди, видимо, не понимая, что может произойти, подливали масла в огонь, будто желая развязать кровопролитие. Я молился и чувствовал – произойдет большая беда. Началась грузино-абхазская война.

Мцхета. Монастырь Самтавро.

Могила преподобного Гавриила

В 1992 году, в самый разгар боевых действий, на Успение меня постригли в монахи с именем Серафим, назначили в монастырь Фока у озера Паравани. В монастыре Фока не было ни света, ни радио, ни газет, ни телевизора. Это нас и радовало, но иногда заходивший к нам дядя Артем рассказывал о войне в Абхазии (дядя Артем Чапанян был фронтовиком, имел ордена, в том числе за взятие Кенигсберга, личную благодарность от Сталина, чем он очень гордился). Скорбно мне было слушать о том, что в моем родном Сухуми идет война.

В конце ноября 1992 года, в день святителя Иоанна Златоуста, меня рукоположили в иеромонахи, я попросил Святейшего, чтобы меня отпустили на несколько дней домой, повидать пожилую мать. Когда я приехал в Сухуми, не узнал свой родной город. Больше года, как я не был дома. Оставил его цветущим, а теперь увидел его хмурым и холодным. А главное, я заметил, что мне чего-то не хватает, потом понял – абхазской речи. Тогда, в декабре 1992 года, абхазы-беженцы ушли в Гудауту.

Мама обрадовалась, увидев меня, мой приезд был для нее большим утешением. На следующий день меня благословил тогдашний епископ Сухумский Даниил (Датуашвили), чтобы я пошел в республиканскую больницу крестить и причащать больных. Эта больница была для меня родной, поскольку там, в аптеке, много лет работала моя мама, я тоже работал там год медбратом в отделении детской хирургии. Встретил санитарок, которые помнили меня с тех лет. Я начал обходить комнаты, почти никого не было. Вдруг вижу: молодая женщина с грудным ребенком как-то испуганно смотрит на меня. Ребенок был болен.

– Бог благословит, – поздоровался я. – А ребенок у вас крещеный?

– Нет, не успели пока, – ответила она, и я понял, что она абхазка.

– Не бойтесь, я крещу вашего ребенка, он обязательно выздоровеет, вот увидите.

Я приготовил в тазике воду, надел епитрахиль, начал молиться. Женщина стояла с ребенком на руках, а рядом медсестра, абхазка Нона Маргания. Она меня узнала и очень обрадовалась. Буквально через десять минут слышу страшный звук падающих бомб, потом взрывы. Стекла задрожали. Испугались все, я в том числе. Первая мысль была – бросить все и бежать. А потом подумал: «Как бежать? Куда бежать? А эта абхазка останется одна с больным ребенком? А если абхазы узнают, что молодой грузинский священник убежал и оставил женщину одну с больным ребенком в больнице?» Стыдно мне стало, я продолжил молитву. Взрывы скоро прекратились. Я крестил ребенка, сам же стал крестным. Через несколько дней я вернулся в Джавахети, в свой монастырь. До сих пор жалею, что не записал имени этой абхазки, не знаю, где живет сейчас этот ребенок, да и не ребенок уже, а двадцатилетний парень, а может, и девушка. К сожалению, я позабыл – мальчик это был или девочка.

В общем, это была, конечно, братоубийственная война. Грузины и абхазы – родственные народы, и если бы в людях была любовь, они сделали бы все, чтобы избежать войны. Многие горячие головы чуть что начинают призывать к оружию. Я встречался с абхазами, которые воевали, и, конечно, очень много общаюсь с воевавшими грузинами. Я не видел еще ни одного, кто гордился бы этой войной, гордился, что стрелял и убивал. Эти люди знают цену жизни и понимают, что нужно сделать все, чтобы не допустить кровопролития.

И, что страшно, чем больше проходит времени, сильнее разрастается пропасть. Любая война – великая ошибка, а война братоубийственная – ошибка непростительная. В духовном смысле – падение. Думаю, если бы и в России, и в Абхазии, и в Грузии в то время принимали решения личности масштаба Святейших Патриархов Алексия II и Илии II, войны бы не случилось. Война – всегда сочетание просчетов, личных ошибок, неправильных мыслей, отсутствия любви и мудрости. Это открытая рана, которая кровоточит.

Перед Богом все мы виноваты. Господь же всех призывает соблюдать главную заповедь: любить Бога и ближнего. Почему нам так сложно это дается? Думаю, когда мы себя оправдываем, а других осуждаем, навязываем им вину и ответственность за случившееся, мы тяжело согрешаем.

Безумие утверждать, что война была неминуема, и эта кровь должна была пролиться. Я с этим никогда не соглашусь. Каждый грузин, конечно, надеется, молится о восстановлении отношений, чтобы Абхазия воссоединилась с Грузией, а каждый беженец надеется вернуться в Абхазию. Ну а я могу лишь сказать: пусть будет святая Божия воля и на грузин, и на абхазов. Война – наказание и исцеление, укрепление веры, происходят на ней и чудеса, и такие обращения к Богу, об одном из которых могу рассказать.

«Брат, я уже мертв, а тебе нужно возвращаться»

В военные годы к нам в монастырь Фока в Джавахети приезжали разные люди, было и много тех, кто воевал. Причем были и армяне, сражавшиеся в Карабахе. Многие свидетельствовали об опыте, связанном с клинической смертью. Один рассказ запомнился мне особенно. Его поведал мне в 1993 году один грузин, в начале 1990-х воевавший с осетинами:

«Я думал, что делаю доброе для своего народа, я верил Гамсахурдия. Я хотел только одного: чтобы не было больше коммунистов у власти. И вот через год очутился в Цхинвали – и сразу попал в перестрелку. Мы оказались у леса, и против нас вышли осетины, они тоже, как и мы, были вооружены. Мы начали оскорблять друг друга, сквернословить. Расстояние между нами было небольшим. Мы одновременно открыли огонь. Было страшно. Я отчетливо увидел одного осетина, тоже молодого, я целился в него, а он в меня. Я выстрелил, и вдруг почувствовал ожог в животе. Теряя сознание, я успел заметить свое окровавленное тело сверху. Потом какой-то тоннель, и вдруг – свет. Я очутился в саду, среди неописуемой красоты увидел того самого молодого осетина, он словно подплыл ко мне по воздуху и улыбаясь сказал: „Брат, я уже мертв, а тебе нужно возвращаться, иди с миром!“

Я так хотел остаться с ним в этом красивом саду, что закричал: „Брат, я люблю тебя, оставь меня здесь, прошу, прошу!“

Но тот улыбнулся и толкнул меня в грудь. Вдруг я почувствовал страшную боль в животе, потом услышал крики: „Живой! Живой! Ранен!“ Я очнулся. Так мне стало горько, что я опять на этой грешной земле. В этой стычке погибли и грузины, и осетины. С тех пор я изменился, стал верующим. Жаль, что люди продолжают ненавидеть друг друга».

Я помню, этот молодой человек замолчал, на глазах его выступили слезы. Мы вдвоем с отцом

Елисеем перекрестились. Удивительна человеческая жизнь! Кстати, ничего подобного я не слышал ни от моего отца-фронтовика, ни от других фронтовиков Великой Отечественной войны. А там, наверно, происходили миллионы случаев клинической смерти, души людей выходили из тел и возвращались, и никто из советских военных не видел эсесовцев как братьев перед Богом. Или не рассказывали об этом…

Но случались и другие истории. В наш монастырь как-то зашел гость из Тбилиси. Поздоровавшись с нами, он перекрестился и попросил разрешения посмотреть, где мы живем. А жили мы тогда в строительных вагонах, там и молились. Там же соорудили комнатную церковь, где совершали службы. «Как вы живете здесь, как в пустыне, ни света у вас, ни, главное, телевизора. И даже жен у вас нет?» – удивленно спросил он. «Нет, мы монахи», – как можно скромнее ответили мы. Не очень-то понимая, что такое монах, он все же был впечатлен тем, что так далеко от Тбилиси, в Джавахети, где и в соседней деревне-то уровень жизни был для него чем-то средневековым, живут два монаха, которые не собираются возвращаться в Тбилиси. «Наверное, вы глубоко верующие, – заключил он. – А я тоже верю в Бога и крестик ношу, и иконы люблю, и святого Георгия, но в загробную жизнь не верю, хотя и видел жизнь после смерти. Я был на войне, меня ранило в ногу, была раздроблена кость. Я упал на землю и вдруг увидел, как поднимаюсь с земли, а рядом вижу тело. Я начал кричать, но своего голоса не услышал. Потом увидел яркий свет и вдруг оказался на очень красивой зеленой лужайке. Такие цветы, такая красота, пение! Я думал, что это мне снится. Ко мне подошел некто, совершенно светлый, и сказал: „Возвращайся!" А мне не хотелось возвращаться. И вдруг я опять оказался в своем теле. Потом меня забрали санитары. Вот так спасся». Мы заметили, что он действительно хромал. «Ну, ладно, до свидания, батюшки, мне пора, – улыбнулся нам бывший военный. – А все-таки я не верю в загробную жизнь. В Бога верю, а в ад и рай – нет. Сказки все это». Так и ушел. Мы долго смотрели ему вслед и думали, какую милость показал ему Господь, а он не принял. Нам бы это увидеть, то, что видел он в райской обители. Может, и мы так же не принимаем многие милости от Бога: думаем, что приняли, а на самом деле поступаем, как этот бывший военный.

Вдумайтесь, может, я и прав.

Епископ и его епархия

Мое рукоположение в епископы произошло очень быстро, сам я об этом даже и не мечтал, я желал быть только монахом. Ну, а став епископом в 1995 году, оказался в Джавахети. Это регион с тяжелым климатом. Кстати, в прошлом году я побывал в Якутии, в гостях у моего друга епископа Романа[44], и скажу вам: подвизаться в Якутии – вот это действительно геройство. Джавахети, конечно, не Якутия, но для Грузии регион довольно непростой. А в те годы там еще не было ничего: ни строительных материалов, ни магазинов, источник воды находился в пятистах метрах от монастыря. Зимой температура опускалась до тридцати градусов мороза. Мы, как я рассказывал, основали в маленьких вагончиках монастырскую жизнь, правили службы по Типикону, молились, подвизались, как могли. А Патриарх тогда искал молодых кандидатов в епископы, кто-то посоветовал ему мою кандидатуру. Я, конечно, заволновался, сказал, что никак не заслуживаю такой чести. Но любовь к Святейшему, доверие к его благословению побудили меня подчиниться этому решению. Потом я узнал, что выбор пал на меня в силу моего сухумского воспитания. Сухуми – многонациональный город, в нем формировалось уважение к людям разных национальностей и убеждений, умение дружить с ними, понимать их, договариваться. Все это понадобилось мне в Джавахети – регионе, где армян больше, чем грузин. Меня поставили епископом

Джавахети, но в Боржомском районе, это приблизительно сто километров до Джавахети. В Боржомском районе были церкви, а в Джавахети не было практически ни одного действующего храма, ни резиденции. Мы ездили из Боржоми, постепенно строили монастырь, церкви и маленькую резиденцию. Со временем в Джавахети была основана новая епархия, а я остался епископом здесь, в Боржоми. Территориально и численно Боржомская епархия – самая маленькая в Грузии, но одна из самых красивых. Боржомское ущелье любил внук Николая I, великий князь Николай Михайлович Романов. Сюда приезжала супруга императора Александра III Мария Федоровна, посещал наши края и Николай II с семьей. Здесь были великие деятели искусства – Чайковский, Репин, Нестеров и многие другие. У нас хранится деревянный стол, сделанный руками Петра I. Великий князь Николай привез его из Петербурга, когда строил Боржомский дворец. Кстати, первая фотография Боржомского дворца была сделана Прокудиным-Горским. Оригиналы его фотографий хранятся в Национальной библиотеке Конгресса США, у нас только копии.

Сын великого князя Михаила Николай сильно полюбил простую местную женщину. В Боржоми в 1860-е годы поселили крепостных крестьян из Полтавской губернии, и Варвара Давыдовна Рымаренко приехала сюда вместе с родителями.

Боржоми

Николай без памяти в нее влюбился, со временем он назначил ее смотрительницей дворца, при том, что он не мог жениться на ней, никто никогда не называл ее любовницей, потому что отношения их были возвышенными. После Февральской революции Николай эмигрировал, он передал своей возлюбленной часть драгоценностей, а она оставалась смотрительницей дворцового комплекса до 1948 года. На прошлой неделе я встретился с крестником Варвары Давыдовны, которому сейчас семьдесят лет. Его мама дружила с Варварой Давыдовной. Она подарила его семье золотые и серебряные монеты, полученные ею от Николая Михайловича, и именно эти монеты позже спасли их от голода: они смогли продать их, когда испытывали крайнюю нужду. Вообще это очень интересная история, сейчас я собираю материалы о ней для книги.

А брат последнего русского царя Георгий Александрович Романов, который до рождения у Николая II сына Алексея был престолонаследником, жил в Грузии, в Абастумани, по соседству с нашей епархией. Здесь же в 1899 году он умер от туберкулеза и просил захоронить его сердце в Абастумани. Думаю, в этом есть свидетельство какой-то духовной связи Грузии и России, русского и грузинского народов.

Я очень люблю этот край, он имеет богатейшую историю, много старых крепостей и монастырей, некоторые мы сумели восстановить, несмотря на то, что сами постоянно нуждаемся в средствах. Вы знаете, большинство верующих и в России, и в Грузии – это не олигархи и не сильные мира сего, а честные люди, отдающие с любовью часть от своих скромных заработков на восстановление Церкви.

С Божьей помощью мы восстанавливаем старые и строим новые храмы. Новые строим, конечно, в традиционном грузинском архитектурном стиле – это базилики. Все села у нас, как правило, высокогорные. В каждом селе уже сейчас есть церковь и есть небольшая паства, то есть костяк прихода – люди, которые стараются подвизаться, исповедуются и причащаются. Ну а на Пасху, Рождество и в день святого Георгия на службы приходят практически все селяне.

Боржоми – хоть и курортный, но провинциальный город с патриархальным укладом жизни, здесь не бывает сильных потрясений. Так что мы живем потихоньку, люди мы простые. Когда наши молодые возвращаются с заработков из Тбилиси или из-за рубежа, мы часто их не узнаем, очень сильные происходят нравственные перемены. Те, кто теряет связь с Церковью, со своим домом, с духовенством, как правило, оказываются в состоянии безысходности и чудовищной ностальгии, и это состояние часто толкает людей к тяжелым последствиям. У грузин, кстати, как и у русских, ностальгия – характерное национальное чувство. Ностальгия эта исцеляется молитвой и участием в церковной жизни. А молодые люди, которые за рубежом стараются ходить в грузинские церкви (а если нет грузинских церквей, я даю благословение ходить в русские, греческие, сербские или болгарские, потому что в Америке, в Европе есть города, где православных церквей так мало, что их приходится искать), не отрываться от церковной жизни, практически всегда сохраняют свое духовное состояние.

Наш Серафим Саровский

Наш собор преподобного Серафима Саровского – его называют Новый Саров, храм в Боржомском лесу – стал первым в Грузии храмом, освященным в честь этого великого святого (сейчас таких храмов уже несколько). В Грузии очень любят преподобного Серафима. Еще до строительства храма произошла удивительная история: восемь лет назад одному нашему боржомцу Тамазу Куртанидзе (он тогда был заключенным в тюрьме) явился в светлых одеждах некто (как потом выяснилось, это был преподобный Серафим) и приказал восстановить развалины одной церкви. Три раза являлся ему святой. Когда Тамаз вышел из тюрьмы, то наказ выполнил, и за год церковь была восстановлена. В 2007 году эту церковь освятили, на радость всем. На освящение был приглашен посол России в Грузии Вячеслав Евгеньевич Коваленко. Он и не ожидал, что его так тепло встретят в Боржоми – ведь время было неспокойное, и главное – удивился, как любят в Грузии святого Серафима. Кстати, некоторые паломники, приехав к нам впервые, даже думают, что преподобный Серафим бывал у нас в Грузии.

После освящения начали роспись храма. Был случай с мальчиком двенадцати лет. Мы смотрели, как художник писал фреску, и в разговоре упомянули, что в этих лесах когда-то видели косулю. Сельский мальчик, который помогал художнику, услышав это, с горечью сказал, что никогда не видел живую косулю. Он вышел из церкви, мы думали, что пошел домой. Вдруг слышим его крик:

– Владыка, косуля, косуля, посмотрите!

Я вышел из церкви и увидел косулю, которая через миг, испуганная криком мальчика, исчезла в лесу. Оказалось, что этот мальчик помолился в душе: «Святой Серафим, я никогда не видел косулю. Покажи мне косулю, а я тебе свечечку поставлю. Прошу очень!» И молитва – чистая, детская – мгновенно была исполнена Серафимом Чудотворцем. Главное, что ни до того, ни после этого случая в этом лесу косуль никто и не видел.

Для наших верующих маленькая церковь в Боржоми в честь преподобного Серафима Саровского – большое утешение.

Мост между Грузией и Россией

Как сказал Святейший Патриарх Кирилл, сегодняшние политические, межгосударственные отношения между Россией и Грузией – неестественны. А наш Святейший Патриарх заметил, что Церкви-сестры на данный момент являются единственным мостом, соединяющим грузинский и русский народы. Я думаю, всем нам нужно особенно беречь этот мост, и прежде всего как русским, так и грузинам нужно искать собственные ошибки и исправлять их.

Мы должны помнить простую истину, что в любом государстве, обществе или нации есть свои победы и геройства, а есть и свои слабости, ошибки и грехи. Современная Россия, с ее ошибками, не должна заслонять Святой Руси с преподобными Сергием Радонежским и Серафимом Саровским, так же как и за современной Грузией, с ее ошибками, нельзя не видеть Иверию – удел Божией Матери и святой Нины. И конечно, наши святые в Царстве Небесном вместе молятся о нас, и ради их любви, их единства и их надежды (ведь не только мы на них надеемся, но и они на нас, на то, что мы образумимся) мы должны простить друг друга, прийти к взаимной братской христианской любви. Сейчас это еще трудно, слишком много обид.

В основе патриотизма некоторых людей лежит убеждение, что любовь к другому народу

основывается на нелюбви к своему. В действительности все происходит наоборот: чем больше ты учишься любить свой народ, свою страну, тем больше начинаешь любить и понимать другие государства.

Мне кажется, россиянам и грузинам очень важно не растерять общую память о Великой Отечественной войне. Для меня, как сына фронтовика, эта память святая. Мой отец особенно любил русский народ и гордился, что его, грузина, любят в России. Я надеюсь, что пройдет время, и Господь поможет нам построить отношения не только человеческие, но и государственные.

«Царство Небесное – это когда все мы вместе»

Протоиерей Александр Галдава, настоятель храма Архангела Михаила в старом Тбилиси, иконописец и музыкант

Отправляясь на встречу, я уже кое-что знал об отце Александре. Например, то, что он не только джазовый музыкант и талантливый иконописец, но вообще человек яркий и неординарный, не вполне вписывающийся в рамки типичного представления о священнослужителях. В условленный час на месте я не оказался, умудрившись заблудиться в самом центре Тбилиси. Пришлось срочно ловить такси, минут через десять машина притормозила у храма Архангела Михаила. Таксист отказался брать деньги за услугу, возможно, потому, что я гость, тем более-гость священника. А сам священник вот уже минут двадцать ожидал меня, стоя на тихой извилистой улочке, бегущей ввысь от шумной набережной.

Всю храмовую роспись от начала до конца отец Александр выполнил собственноручно. Достаточно один раз увидеть эти фрески и иконы, чтобы понять – он не просто разносторонняя личность, он – подлинный творец. А живой и откровенный рассказ отца Александра о себе дополнил это впечатление. Почему-то вспомнился ироничный и глубокий

Довлатов. Впрочем, это лишь субъективное ощущение, связанное с опытом личного общения. Наши два часа пролетели то ли слишком быстро, то ли слишком медленно, а может, вообще не было никакого времени, – по крайней мере, о нем я вспомнил, только распрощавшись с отцом Александром и вновь очутившись на той самой набережной красавицы Куры. Жаль, что так и не услышал пения струн тех гитар, что стояли в келье моего собеседника. Но разве это не повод вернуться?

Детство в старом Тбилиси

Я родился на Вера[45] – это старый район Тбилиси под горой Мтацминда, в переводе на русский язык «Святая гора». Мы жили на перекрестке улицы Макашвили и Гунии, недалеко от русского собора святого Михаила Тверского. Бабушка со стороны отца была гинекологом-акушером, а дед экономистом, главным бухгалтером большого комбината, занимавшегося производством и продажей чая.

Помню старый Тбилиси. Каждое утро человек на мотоцикле подвозил к дому свежие молочные продукты. И родители выходили, чтобы купить все необходимое. Как-то, когда мне было всего четыре года, услыхав треск мотоцикла, я без спроса сам побежал вниз и важно взял то, что мы обычно брали.

– Давай деньги! – сказал мне мотоциклист.

– Дедушка отдаст! – испугавшись, ответил я и – бегом домой! А дома всем было очень смешно.

Вспоминается и детский садик на улице Гогебашвили, там нам готовили суп, в котором плавали огромные куски лука. Я и сейчас лук не люблю, а тогда вообще терпеть его не мог. Воспитательница заставляла меня есть, а я не уступал, тогда она звала на помощь уборщицу:

– Нора! Нора, иди скорее сюда!

Нора приходила, связывала меня и кормила насильно. С тех пор я не выношу не только лук, но и имя Нора. Встретив очень добрую женщину Нору, я неизменно вспоминаю огромную уборщицу и вареный лук. Я очень люблю джаз, но даже слушая прекрасные песни Норы Джонс, вспоминаю лук в супе, поэтому и ее недолюбливаю. Возможно, если эта талантливая певица когда-нибудь поменяет имя, творчество ее станет мне ближе…

Меня крестили, когда умерла прабабушка. В Грузии такая традиция существовала даже в советское время: когда человек умирает и в его семье есть некрещеные, нужно обязательно их крестить до отпевания, чтобы новопреставленный мог держать ответ перед Богом за свою семью. В нашей семье некрещеным был я один, и меня в срочном порядке повезли в церковь. Отец, по советским меркам, был очень богатым человеком, можно сказать – крупным бизнесменом, он распределял поставки обоев на Кавказе. На духовенство отец смотрел свысока, к тому же тогда священника в Грузии чаще воспринимали как комедийный художественный персонаж. Комедийным был и диалог со священником перед крещением.

– Чего ты пришел? – спросил священник. Отец объяснил.

– А что ты принес?

– Я, – говорит отец, – принес много денег.

– Я сейчас же окрещу твоего ребенка! – радостно сказал священник и приступил к приготовлениям.

Помню, как при отречении от сатаны, когда нужно дунуть и плюнуть на запад, этот священник сказал:

– Плюнь как следует!

Мне неловко, там ведь ковры, ну я так, слегка плюнул.

– Что ты, не можешь плюнуть нормально?!

Я плюнул так хорошо, что на ковре след остался.

А потом при миропомазании, когда помазывали ноги, я был рад, что хожу не в колготах, а в носках. Дело в том, что у нас в детском саду считалось: у кого носки, тот мужчина, а у кого рейтузы, тот девчонка. Я рейтузы всегда отказывался носить и теперь обрадовался, будто нашел подтверждение своим убеждениям: ведь если бы пришел в рейтузах, мне бы ноги не смогли помазать.

Деревня Нахаребау – «Благая весть»

Очень большое место в моем детстве занимала деревня бабушки с маминой стороны.

Когда я закрываю глаза, представляю деревню Нахаребау, речку, холм. С холма виден Мартвильский монастырь, и все вокруг него залито солнцем. В обители все было разорено, опустошено и бездушно, собор был, конечно, недействующим. Рядом с собором возвышается каменный столп. Охранял это место караульный, старик-безбожник. Он рассказывал, что на этом месте людей истязали, убивали, а потом сбрасывали с этого столпа. Какое-то мистическое чувство охватывало меня, было немного страшновато. Позже я узнал, что все было совсем не так: это сооружение являлось местом подвига монахов-столпников и никогда не было местом убийства.

Тбилиси

Сам собор был построен в VII веке и, как указано в исторических анналах, сыграл особенную роль в истории Грузии, как и местный епископ – святой Георгий Чкондидский. Он был соратником святого Давида Строителя, вместе с ним не покладая рук трудился на благо Грузии и принимал большое участие в строительстве Мартвильской обители. Давид часто посещал монастырь, сохранилась и его келия, где он проводил собрания, обсуждая со своими сподвижниками дальнейшую судьбу родины.

По преданию, в древности на месте собора рос огромнейший дуб. Деревенские жители-язычники для своего благополучия приносили идолу этого дуба в жертву новорожденного. Когда сюда прибыл апостол Андрей Первозванный для проповеди, он взял в руки топор и всадил его в сердцевину дуба. Испуганный народ ждал кары с небес, но конец света не наступил. И они уверовали в истинного Бога и приняли христианство. Отец младенца, приготовленного для жертвоприношения, с радостными воплями помчался к жене, чтобы сообщить о спасении ребенка. Место, где супруги встретились, назвали Нахаребау, что в переводе означает «Благая весть».

На месте срубленного дуба и стоит величественный собор, во всем великолепии и святости. И по сей день архиереи, поставляемые на Мартвильскую кафедру, нарекаются Чкондидскими: «чкони-диди» в переводе с мегрельского означает «большой дуб».

В юности я ничего обо всем этом не знал. Только переживал нечто возвышенное, когда созерцал этот пейзаж, стоя на балконе бабушкиного дома в деревне. И даже сегодня, когда порой нахлынут воспоминания, я опять ощущаю те минуты счастья, которые испытал тогда, безотчетно наслаждаясь этим величием.

Бурная юность

Когда я подрос, в моей жизни появился футбол: сперва я хорошо играл, потом не очень, а в конце концов попал в республиканскую детскую команду – благодаря моему отцу, который был спонсором этой команды. Каждая из пятнадцати советских республик набирала такие команды на турнир имени Боброва, который проходил ежегодно в московском манеже ЦСКА.

Мне и раньше отец рассказывал о том, что в действительности Ленин, портреты которого везде висели, сделал с Россией и с Грузией. А на этих соревнованиях я впервые явно столкнулся с советской неправдой, ощутил ее на личном опыте. Мы вышли в финал, играли против ЦСКА; вели 2:0. И за пять минут до конца матча судья на ровном месте назначил нам два пенальти подряд. Я ощутил настоящее отчаяние, просто в голове не укладывалось, что все это на самом деле происходит! Со счетом 2:2 завершилось основное время. После матча, как обычно, серия пенальти. И в конце, когда русский мальчик бил, он промахнулся, а судья, вопреки всем правилам, повторил пенальти, но мальчик опять не смог забить!

И в третий раз у него ничего не вышло! Ну, здесь уже судье деваться некуда было, в общем, финал мы выиграли. Конечно, мы очень рады были, но грамоты нам так и не дали. Знаете почему? Потому что грамоты уже заранее сделаны были для ребят из ЦСКА. Так что это было моим первым столкновением с лживостью системы.

Позже я сошелся с кругом художников, писателей, музыкантов, не принимающих советскую идеологию, то есть не только словесно ее отвергающих, но и в жизни не пользующихся выгодами советского строя. Например, эти художники принципиально не брались за номенклатурные заказы, не рисовали Ленина и Брежнева. Они говорили об искусстве, об импрессионистах, любили джаз. А я тогда роком жил.

– Плюньте на джаз, – говорил я им, – давайте Джимми Хендрикса послушаем или «Лед Зеппелин».

Я с детства играл на гитаре, и к тому времени у меня была собственная рок-группа, переходившая из одного подвала в другой.

Первым моим учителем музыки был легендарный Отар Рамишвили – это известнейший бард, обладающий, как Высоцкий, сильным хриплым голосом, но в плане разгула и выпивки он Высоцкого серьезно превзошел. У Отара было столько приключений, что они в целые легенды складывались. Каждый раз, когда я приходил к нему, он задавал один и тот же вопрос:

– Деньги принес?

– Я же вчера принес и отдал! – оправдывался я.

– А, вчера уже принес, ну, хорошо!

На следующий день все повторялось.

Один раз, когда я пришел, женщина-вахтер сказала мне:

– Не ходи, он повесился…

– Что значит повесился?! Как?! Умер?

– Повесился, – спокойно ответила вахтер. – Что, не знаешь, как вешаются? А умереть не умер, вынули его из петли, через неделю приходи, все будет хорошо. Он уже третий раз вешается.

Но он долго еще прожил, только несколько лет назад умер. Когда мы встречались, он говорил про меня:

– Вот – мой ученик, это я его вырастил священником!

После Отара у меня появился новый учитель, дававший уроки на дому. У него был собственный хит – песня про Аллу. Алла – это его случайная возлюбленная, с ней он познакомился в Гаграх. В песне были такие слова, что можно со смеху умереть, настоящая шуточная песня, но учитель мой пел ее серьезно. Уже будучи взрослым, я смотрел передачу «Вот это талант», там разных чудаков показывают, они поют, играют или стихи читают, потом о своих мечтах рассказывают: кто-то хочет солировать в «Ла Скала», кто-то с Эриком Клэптоном на концерте сыграть… В общем, тоже вполне юмористическая передача. Так вот, увидел я в этой передаче и своего семидесятилетнего учителя. Позвонил маме и спрашиваю:

– Ты меня в детстве любила?

– Конечно, сынок, – отвечает она, – а что?

– Как ты мне учителей выбирала?!

А когда я стал священником, этого учителя в храме у себя увидел. Подошел к нему, поздоровался и напомнил о себе.

– А, это ты? – вспомнил он. – Хочешь, вместе сыграем, я вчера песню отличную написал, сейчас и тебя научу!

– Может, не надо?

– Нет, нет, не стесняйся, – вдохновился он, – я столько лет тебя не видел! А певчие у тебя есть?

– Есть, – совсем замялся я.

– Зови скорее их всех!

Пришлось звать. Короче говоря, весело было.

В нашей рок-группе нас было трое. Я играл на акустической гитаре, переделанной под электро-, мой друг на акустической гитаре, а третий друг был барабанщиком. Правда, установки у нас не было, и мы били в пионерские барабаны и кастрюли. Помню, как мы дали первый свой концерт. Сделали билетики и собрали одиннадцать рублей. После пошли в парк, катались на каруселях, ели мороженое. Потом отец купил мне две электрогитары и еще одну бас-гитару. Только установки не хватало. У родителей нашего барабанщика денег не было, я стал просить отца, объясняя, что все это ведь нужно для моей группы. И отец подарил барабанную установку. С пятнадцати лет мы начали играть серьезно.

Я уже рассказывал, что все свободное время проводил у бедных художников. Как же мне нравился запах мастерской, ее аскеза! Но жизнь там была далеко не евангельской: мы часто пьянствовали, с ранних лет я начал курить. Причем наряду с нелюбовью к роскоши и достатку, которыми отличался наш дом, сигареты я приносил хорошие и часто угощал всех – в общем, был человеком востребованным. В мастерскую, где я учился у прекрасного живописца Темо Мачавариани, приходило очень много интересных людей: музыканты, художники, режиссеры. Был выдающийся переводчик из знатного княжеского рода[46], он пил и обычно, когда много выпивал, домой не ходил, а спал прямо в Кировском парке. Помню, забежал он как-то в мастерскую:

– Спрячьте меня! За мной гонятся!

Только мы его стремительно под кроватью укрыли, сразу милиционер вбежал. И такой, знаете, сюрреализм: интеллигентный человек княжеских кровей прячется под кроватью, а ищет его борец с толстенной шеей, в милицейской форме, с папкой под мышкой, и все это происходит в мастерской художника.

– Тархан-Моурави тут не пробегал?

– Нет, не видели.

– Когда увидите, передайте: если тунеядствовать не перестанет и на работу не устроится, посажу его! И к вам это относится! Ясно? Работаете?

– Да, вот рисуем…

– Что ты рисуешь? Кому твои рисунки нужны? Ты для себя рисуешь. Где трудоустроены?

Так и жили.

Сколько себя помню, я всегда рисовал, с самого раннего детства. В деревне у бабушки мама украшала стены комнаты, где я спал, репродукциями картин великих художников. Утром, когда я просыпался, видел «Девочку с веером» Ренуара и был по уши влюблен в нее, смотрел на «Ангорскую битву» и участвовал в ней. Мама так незаметно вводила меня в мир искусства.

Мой учитель живописи тоже, как и учитель музыки, любил выпить. Рисовал я масляными красками натюрморт на белом полотне, а он спрашивает:

– Ты любишь «Мукузани»? Вот эти красноватые оттенки должны быть цвета «Мукузани», сделай красный цвет глубже. А с правой стороны ты видишь очень холодные белые тона?

– Да, вижу.

– Ты пил холодную «Столичную»?

– Да, пил…

– Помнишь, как выпьешь, сначала холод от нее идет, а потом сразу же тепло становится? Вот! Холодные белые тона переводи постепенно в теплые, и прекрасный натюрморт получится!

Тяготение к святости

Все это – богемный образ жизни, выпивки, – конечно же, опустошало. При всей одаренности и неотмирности моих старших друзей, было ясно, что мы в безнадежном духовном тупике, и я искал из него выход.

С детства во мне жило чувство тяготения к святости. Душа отзывалась, когда я рассматривал фрески или слушал церковные песнопения. В пятнадцать лет я прочитал мысли Марка Аврелия, они произвели на меня сильнейшее впечатление. Я стал искать истину, купил Евангелие, прочитал, и после этого во мне постепенно стало все меняться. Но, помню, отталкивало и казалось странным, что Христос очень много говорит о Себе. Где же здесь смирение, думал я. Все остальное меня привлекало, особенно блаженство нищих, потому что семья моя жила слишком богато, и я этим всегда очень тяготился. Все домашнее изобилие стало мне особенно неприятным после того, как одна моя подруга, будучи у меня в гостях, сказала, что дом – не музей, квартира должна быть такой, чтобы передвигаться в ней свободно и чтобы не жалко было ничего сломать.

Тбилиси. Монастырь Преображения.

Вид на Мтацминда

Я стал углубляться в изучение Евангелия, и по мере углубления недоумения стали разрешаться. Пришло понимание, что Христос много говорит о Самом Себе, потому что Он и есть самое главное в Писании. Прежде я воспринимал Христа как человека, принесшего мне нравственное учение. А теперь, обратившись к вере, я смотрел на Него как на Бога, принесшего Себя в жертву ради меня. И сразу все в сознании стало на свои места. Я пришел в Церковь.

Во дворе про меня говорили:

– Что с него взять? Сумасшедший. Хочет – на гитаре играет, хочет – рисует, хочет – пьет, хочет – молится.

Но в действительности я все оставил: бросил курить, пить перестал, группу свою забросил, да и музыку, без которой раньше жить не мог, совсем перестал слушать. Все светское искусство казалось мне тогда слишком душевным. Даже уроки живописи я оставил, стал упражняться в иконописи.

Мои родители дружили со знаменитым грузинским актером Рамазом Чхиквадзе[47], как раз в тот период он вместе со своей женой Наташей жил у нас дома.

– Какой ты христианин? – подшучивал, глядя на мою огромную бороду, Рамаз. – Вот у меня в деревне был отец Касьян, это я понимаю – настоящий священник! В правой руке – кубок с вином, в левой – гитара! Каждый божий день пил, гулял и философствовал! А ты что? Мяса не ешь! Вина не пьешь! Гитару забросил! Что с тобой? Нет, ты, наверное, не христианин, ты в секту попал!

А его жена Наташа действовала тоньше. Тогда Академический театр Руставели ездил на гастроли по всему миру, они собирались в Америку, и она спросила меня:

– Какую гитару тебе привезти? Мне посоветовали «Фендер» – правда это самая лучшая фирма?

Гитара «Фендер» была в то время даже за пределами мечтаний, но я не поддался.

– Нет, – говорю, – меня это больше не интересует. До свидания, мне на службу пора!

Неофитскии ригоризм – это естественно

В 1988 году открыли известный тбилисский храм Джварис Мама[48], туда назначили только что рукоположенного молодого священника. Его мало кто знал, и приход был небольшим, а я такой и искал, чтобы было как можно меньше суеты. Сначала стал прихожанином, а в скором времени – и алтарником. Батюшка – человек добрый, но тогда, в молодости, был он еще и забавным. По окончании литургии в кафедральном соборе Сиони громко звонили колокола (Джварис Мама находится напротив). В Сиони служил Патриарх, а у нас молодой священник. И когда мы заканчивали литургию прежде Патриарха, то есть из Сиони не было слышно колокольного звона, настоятель наш ворчал:

– Что они делают до сих пор? Зачем так литургию затягивают? Все им чего-нибудь не хватает, концерты вместо службы устраивают!

А когда колокольный звон раздавался прежде окончания нашей литургии, батюшка начинал горячо возмущаться:

– Ну куда они так спешат?! Что, молиться им в тягость? Только и думают, как бы в трапезной поскорей очутиться!

Весело было с нашим молодым настоятелем: что бы ни случилось, мы всегда оказывались правыми.

Мало-помалу становились мы с моим молодым духовником православными ригористами. Неофит – всегда ригорист. Это нормально, я тоже был таким, этого не стоит стесняться, просто нужно уметь спокойно взрослеть и благодарить Бога за тот путь, которым Он вел тебя.

Это было забавное время, для примера расскажу одну историю.

Появилась возможность вместе с друзьями отдохнуть в Айя-Напе[49] на Кипре, жена буквально вынуждала меня согласиться.

– Я православный! – оборонялся я. – Как можно человеку на пляже раздеться?!

Но жена вместе с друзьями все-таки меня уговорили, да и духовник тоже сказал: «Поезжай…»

Я сдался. Приехали. Айя-Напа – молодежный город, «сущий ад»: повсюду бары, дискотеки, полуобнаженные тела. И только маленький монастырь, но и вокруг него отовсюду день и ночь гремит музыка. В монастыре всего один священник в черной рясе и с большой бородой, я с такой же бородой и тоже в черной одежде. И во всем городе нас таких двое. Все со мной почтительно здороваться стали, как с духовным лицом, даже сам этот кипрский священник. На пляж я не ходил – это место для падших, а я ведь подвижником стать собирался. Сидел и весь день кресты вырезал из самшита. Как-то подошел ко мне один русский отдыхающий и спросил:

– Что, брат, панкуешь?

– Нет, – говорю, – я ортодокс.

Но Бог утешает нас, несмотря на всю нашу наивность и заносчивость. Помню, именно тогда произошло настоящее чудо – появилась возможность на один день съездить в Иерусалим. Я словно на седьмое небо тогда взошел, оказавшись на Святой Земле!

В то время, в конце 1980-х, к нашему приходу прибился бездомный «старец», известный персонаж в церковных кругах Тбилиси. Он был из бывших баптистов, знал наизусть Писание, внешне жил, словно блаженный. Позже стало ясно, что он шизофреник: лжестарец стал утверждать, что через него Богородица волю свою возвещает, стал прятать свои состриженные ногти или упавшие с бороды волосы, заявляя, что на него кто-то постоянно пытается навести порчу. А прежде мы смотрели на него с благоговением… Причем в Патриархии его раскусили давно и выпроводили, поэтому наряду с другими поучениями «старец» вещал об отступлении Святейшего и других епископов и священников от чистоты Православия. Помню, в Петровский пост он стал проповедовать, что настоящий пост – это полный отказ от пищи. И мы начали голодовки. Тот пост был длинным – тридцать два дня я ничего не ел! Слава Богу, выдержал, а некоторые наши головой повредились.

Позже Патриарх отправил моего духовника в Ахалцихе[50]. Святейший знал, что он – простой и искренний человек, но под влиянием лжестарца и его окружения он увлекался осуждением и Патриарха, и всей Грузинской Церкви.

А чтобы вы представляли мягкость и открытость Патриарха, его заинтересованность в каждом человеке, приведу две истории. Патриарх в то время был абсолютно доступен, сейчас, конечно, попасть к нему сложнее. А тогда даже комичные ситуации случались. Один водитель такси рассказывал, как он поспорил с армянином о том, кто первым христианство принял – Грузия или Армения. Поспорили, разбили – проигравший должен был накрыть стол. А было уже около двенадцати ночи.

– Поедем, – говорит армянин, – к Патриарху, у него спросим!

Тбилиси. Исторический район Метехи

Подошли к резиденции возле Сиони, к балкончику патриарших покоев.

– Илья, Илья! – стали звать они Святейшего.

Он вышел на балкон.

– Прости, вопрос один хотим задать: скажи – Армения или Грузия первее христианство приняла?

– Армения, – спокойно ответил Патриарх.

– Спасибо, дорогой, – радостно закричал армянин, – прости за беспокойство, спи!

– Вот, я же говорил! – восторженно обратился он к своему оппоненту. – Давай, накрывай стол, ты проиграл!

Мой духовник был одно время секретарем Патриарха, он рассказывал, как одна женщина пришла к Патриарху и говорит:

– У меня дочка – умница настоящая…

– Ну, это хорошо, – отвечает Святейший.

– Она влюблена в хорошего молодого человека, он врач.

– Прекрасно, хорошо бы им венчаться.

– Нет, – отвечает женщина, – он с ней пока не знаком…

– Ну а что я могу сделать? – удивляется Патриарх.

– Ты, – говорит, – позвони, пожалуйста, этому парню, пригласи его, поговори и благослови жениться на моей дочери.

Чего только не бывало.

Так вот, вместе с моим духовником я поехал в Ахалцихе. Но он и там продолжал гнуть свою линию, проповедуя «сектантское православие». Дошло до того, что правящий епископ Сергий[51]запретил ему исповедовать, но он не принял запрет и продолжал исповедовать. И здесь для меня предел наступил.

«Не Богородица вам говорит, – думаю, – а черти. Это ведь даже не просто человеческое воображение ведет вас против Церкви, все это гораздо серьезнее».

– Если бы ты был прав, отец, – сказал я ему, – не стал бы нарушать епископский запрет, не бесчинствовал бы, а смиренно принял благословение, как великий Максим Исповедник. Это и есть христианская духовность. А я перехожу к епископу.

Ахалцихе и Абастумани

И остался я у епископа Сергия, в Ахалцихе, расписал кафедральный собор. В этом же соборе в 1994 году меня рукоположили в дьяконы, а в 1995 году в Боржоми возвели в священники.

А потом владыка предложил мне выбрать место, чтобы создавать общину. Вблизи Ахалцихе есть курортный поселок Абастумани с прекраснейшей природой и целебным воздухом, туда с давних времен приезжали на профилактику больные туберкулезом. До революции там жил цесаревич Георгий Александрович Романов, брат Николая II. Он болел туберкулезом.

Тут надо сделать небольшое отступление. Российское государство в начале XIX века сначала упразднило независимость Грузии (перестала существовать монархия, всех Багратионов вывезли на жительство в Россию), потом было упразднено и патриаршество. А в дальнейшем и экзархов ставили исключительно русских, постепенно стало исчезать грузинское церковное искусство, во многих церквах были забелены древние фрески. И когда заходят разговоры на эту тему, мне приходится спорить со своими соотечественниками, защищая Русскую Церковь, ведь те же процессы происходили и в России в Синодальный период: еще прежде, чем у нас, упразднение патриаршества, такое же уничтожение и забвение русского церковного искусства и притеснение духовенства. А Георгий Александрович Романов как раз был ярким примером уважения и любви к грузинскому искусству, особенно – к зодчеству. Георгий Александрович любил Преображенский монастырь Зарзма, восстанавливал церковь и корпуса, реставрировал фрески, все это делал он на свои средства, а у себя в Абастумани построил точную архитектурную копию этого монастыря и назвал его Новая Зарзма. Так этот комплекс строений называется и сейчас. В составе этого архитектурного ансамбля есть храм святого Александра Невского. Эта церковь возведена в традициях старинной грузинской архитектуры, а расписал ее знаменитый Михаил Нестеров. Его фрески сохранились, но тогда, в середине 1990-х, они имели плачевный вид – были покрыты копотью и грязью (в 2004 году они были отреставрированы, теперь этот уникальный ансамбль можно увидеть во всей красе). В этом храме я и начал служить.

Католикос-Патриарх всея Грузии Илия II

Я привез в Абастумани жену и троих своих маленьких детей. Абхазская война только что закончилась, ничего тогда не было, даже электричества. И обстановка в самом районе была не такой благостной, как воздух и природа. Там были сложные сплетения: религиозные, национальные и социальные – жили грузины православные и грузины-католики, армяне-монофизиты и армяне-католики, были мусульмане и русские духоборы, свидетелей Иеговы там тоже хватало (откуда взялись они там – не понимаю, у них вообще был полный интернационал). К тому же в Абастумани весь двадцатый век люди приезжали лечиться от туберкулеза, многие оставались, потому что только здесь могли жить. Среди страдающих туберкулезом, как известно, значительная доля – это бывшие заключенные, так что в Абастумани проживало немало самых разных представителей криминального мира. Да и священника большинство местных воспринимали как нонсенс.

Стал я трудиться в поте лица, чтобы возродить храм Новой Зарзмы. И была в этом желании определенная идея – создать своеобразный оздоровительный центр для монашествующих, ведь среди них было очень много людей с больными легкими, потому что постились тогда очень строго, и условия жизни в полуразрушенных, еще не восстановленных обителях были тяжелые. В поселке был заброшенный техникум – старые красивые здания XIX века, построенные еще Георгием Александровичем, очень любопытное смешение европейской, русской и грузинской архитектуры. Через своих друзей в правительстве я стал ходатайствовать о передаче Церкви зданий техникума. Возникли сложности, потому что один криминальный олигарх тоже положил глаз на эти здания.

А губернатор не хотел, видимо, огорчать меня:

– Для чего тебе этот техникум? – сказал он. – Возьми дворец царя[52]!

– Как взять дворец царя? – удивился я. В советское время там располагался санаторий, потом все законсервировали, комплекс пришел в запустение.

«Почему бы и нет? – задумался я. – Почему не попробовать?»

Весь следующий год я бегал по министерствам, сначала собирал бумаги и подписи, потом собирал деньги, чтобы выкупить этот комплекс. Все бывшие санатории в Абастумани продавались, в том числе и дворец Георгия Александровича, но потом в правительстве решили продавать несколько санаториев вместе, в общем, что-то невероятное происходило. Да и сумму необходимую я, наверное, все равно бы не собрал.

Но вдруг произошло чудо. Как-то во время одного из правительственных совещаний по продаже этих пансионатов сижу я и жду решения. И тут выходит мой друг, который по моей просьбе курировал возможность продать Церкви дворец по заниженной стоимости, и говорит:

– Министр, по-моему, с ума сошел! Он подарил тебе дворец!

– Как подарил?!

– Сказал, пускай берут, не надо платить…

И действительно, дворец Георгия Александровича подарили Церкви! Это было настоящим чудом.

Мы основали там монастырь – царский! Комната Георгия Александровича оставалась в сохранности, с мебелью. Освятил монастырь Святейший Патриарх в честь великомученика Пантелеимона, туда с Афона была передана частица мощей святого. К сожалению, недавно из-за старой проводки случился пожар, здание частично пострадало, но монастырь действует, сейчас там подвизаются монахини.

Гитары в келье

Но жена моя не смогла понести такой жизни, все это время ей было слишком тяжело. В 1997 году я попросился назад, в Тбилиси. Мы вернулись в город, но, к сожалению, брак так и не удалось сохранить. Когда-то она выходила замуж за музыканта, художника и заводилу застолья, а не за будущего священника, ведь жить со священником тяжелее, чем с пьяницей. Супруга моя модельер, роль матушки оказалась ей не под силу, тем более в таком юном возрасте: когда меня рукополагали, ей было двадцать пять, да и я всего на год старше был. Время тогда было непростое, священники были очень нужны. Моему старшему сыну сейчас двадцать пять, я смотрю на него и понимаю – он совсем еще молодой. Одним словом, расстались мы с супругой, но сохранили хорошие отношения и детей вырастили вместе, хоть и жили отдельно.

В Тбилиси меня назначили в храм Архангела Михаила, через несколько месяцев я стал настоятелем, и вот уже, слава Богу, семнадцать лет нахожусь здесь.

Незадолго до нашего возвращения в Тбилиси в Патриархии планировали запустить церковный канал на телевидении, а меня назначили цензором этого канала. И вот все мы, участники проекта, отправились к Святейшему.

– Знаете, что я люблю в телевидении? – спросил нас Патриарх. – Я люблю искусство, я люблю музыку.

Это было для меня шоком! Все прежние годы меня учили, что увлечение светским искусством – это слишком душевно, христианин должен стремиться к духовному деланию.

А оказывается, Патриарх, который для всех являлся духовным авторитетом, не только любит музыку, но и пишет ее[53].

Я взял у него благословение возобновить музыкальную практику, и сразу же почувствовал, что хочу скорее пойти домой и посмотреть – что осталось из моих инструментов. Оказалось, что сохранилась одна гитара и два банджо, все остальное родители раздарили.

Потом была полемика с одной моей близкой знакомой игуменьей:

– Искусство – душевное, оно отвлекает от молитвы!

– Ты – монахиня, – говорю, – а я мирской священник. Я никогда не впадаю в уныние, потому что нахожу себя в творчестве – это нормальное утешение человеческое. Оно никогда не заменит мне молитвы или причастия, но оно помогает мне объемнее видеть мир. Искусство тоже есть катарсис – очищение, хоть оно и не ведет к Богу прямо, как духовная жизнь, но дает нужный импульс.

И вот приехал в Тбилиси из Оксфорда знаменитый богослов митрополит Каллист (Уэр)[54]с лекциями. Меня поразила его лекция о Троице, а еще больше поразил его облик – он все время улыбался, светился жизнерадостностью. Я увидел то, на что сердце сразу же откликнулось: христианство – это радость, именно так должно быть.

А после лекции моя знакомая игуменья говорит:

– Давай у владыки об увлечении музыкой спросим, его мнение будет для тебя авторитетным?

– Да неловко его такими пустяками беспокоить, зачем тебе это нужно? – отвечаю. – Тем более он устал сильно.

В итоге мы пошли к владыке Каллисту.

– Владыка, вот он, священник, играет на гитаре!

– Ну и что, что играет? – не уловил он, в чем вопрос.

– Полезно ли это? – уточнила игуменья.

– Ты для кого играешь? – обратился ко мне владыка.

– Для себя, нигде не выступаю, играю исключительно для себя.

– Нельзя для себя играть, – неожиданно ответил он, – для других нужно играть. Ты должен радовать других! Я бываю и на концертах, и в кинотеатре, и всегда хожу в подряснике. Туда, куда неудобно войти в рясе, я просто не пойду, а в интересные мне сферы, напротив, приношу христианское присутствие.

С тех пор на приходе в престольные праздники после литургии во дворе храма мы угощаем прихожан и устраиваем концерты. Это часы настоящего христианского счастья, человеческое воссоединяется с Божественным. Часто приглашаем известных музыкантов, в основном они играют классику, джаз, фолк. Музыка есть Божий дар, и всякий человек должен хвалить Бога не только молитвой, но и жизнью. И я не считаю искусство столь зазорным, чтобы через него нельзя было величать и славить Бога. Вот видите, гитары мои здесь в келье стоят.

Есть здесь и миссионерский аспект. Можно прекрасно знать и чувствовать богословие, так, как чувствовал его Лосский, но если священник не разбирается в современном образе жизни, в музыке, в живописи, в литературе, ему будет затруднительно вести свою паству. Он не сможет объяснить, почему многие популярные направления в культуре являются деструктивными, не сумеет познакомить человека с теми прекрасными проявлениями в искусстве, которые способны возвышать, приближать к ощущению Бога.

У нас при храме есть воскресная школа, мы преподаем детям Священное Писание и церковную историю, а через концерты и музыку стремимся, чтобы наши дети не только духовное из приходской жизни выносили, но и общекультурное, общечеловеческое; чтобы их мировоззрение не дробилось на «мы» и «чужие».

Когда существует счастье?

При нашем приходе действует иконописная школа и курсы церковного пения.

Церковное пение и иконопись – области хоть и близкие, но очень разные по значимости. Пение – это оформление слова, и здесь ключевым является возможность человеческого восприятия. В разные эпохи меняется восприятие музыки, меняется и церковное пение. И пение, я думаю, ближе к внешней миссии Церкви. Музыка не может быть каноничной или неканоничной – она бывает высокой, одухотворенной или, напротив, поверхностной и примитивной, может быть сложной для восприятия, может быть простой и близкой душевным переживаниям человека. Но иконопись – это уже не просто оформление слова, это само слово, выраженное в красках. Музыка – это абстрактное искусство, а живопись – это уже реальность, и эту реальность необходимо выражать в канонических категориях.

Этот опыт веками накапливался в православном искусстве – опыт выражения истины Нового Завета в красках.

В грузинском церковном искусстве известны три иконописных течения: горная школа, равнинная школа и школа монастыря преподобного Давида Гареджийского. Существуют этапы развития грузинской иконописи: есть начальная иконопись, раннее средневековье, средневековье, палеологовский период, Ренессанс, затем упадок и провинциальная иконопись. У всех школ и периодов разные языки выражения одного и того же смысла. К сожалению, грузинское церковное искусство перестало существовать после потери автокефалии. Все возобновилось только с интронизации Святейшего и Блаженнейшего Католикоса-Патриарха. В конце восьмидесятых мы начали возрождать иконописное искусство, мы писали иконы и расписывали храмы, но получалось смешение школ и периодов: лики XII века, облачение – XIV века, архитектура – провинциального стиля и так далее. Такая эклектичность, даже при строго каноническом написании иконы, размывает ее целостность и выразительность. Иконописцу необходимо брать ту школу и тот период, которые ближе его восприятию, изучать их и писать сюжеты так, чтобы они как канонически, так и в области выразительности представляли единое целое. Слово в красках должно быть выражено предельно точно и красиво.

Тбилиси. Храм Архангела Михаила.

Роспись протоиерея Александра Галдава

Наш храм был построен вместе с Михайловской больницей при великом князе Михаиле Николаевиче Романове, в его бытность императорским наместником на Кавказе; он жил в Тбилиси, тогда именовавшемся Тифлисом. Храм Архангела Михаила служил нуждам больных. А с 1903 года настоятелем нашего храма был человек выдающейся фамилии – это отец Василий Карбелашвили. Он построил при храме приходскую начальную школу. У отца Василия было четыре брата, все они были священнослужителями, все изучали древние традиции грузинских песнопений. Эти традиции передавались вживую – братья Карбелашвили их собирали и хранили. Но певческие традиции передавались и письменно, с помощью невмических записей (в средневековье песнопения записывали с помощью особых знаков – черточек, крючков, точек). Древние грузинские невмы до сих пор окончательно не расшифрованы, отец Василий вместе с братьями занимались расшифровкой этих знаков. Они подружились с известным оперным басом Филимоном Коридзе, он жил и работал в Милане, а в Грузию приезжал на отдых. Вместе с ним братья Карбелашвили стали переносить грузинские песнопения на нотную систему, они приглашали певцов со всех грузинских районов. Филимон так увлекся этим делом, что забросил блистательную карьеру в Милане и вернулся в Тбилиси. Он посвятил всего себя этому делу, причем средств у него порой не хватало на пропитание, все труды и тяготы делила с ним его супруга, она была русской. Филимон «перевел» на нотную систему восемь тысяч древних песнопений, он умер в 1911 году. Двое из братьев Карбелашвили приняли мученическую смерть от большевиков, отец Василий был рукоположен в епископа Бодбийского. Сохранилось его прекрасное и смелое обличительное письмо к Сталину (когда тот учился в семинарии, отец Василий был его учителем). В этом письме содержится обращение не к вождю, а к заблудшему ученику: отец Василий обращается к Сталину «Сосо», взывая к его совести и требуя прекратить гонения на веру.

Все пять братьев Карбелашвили и Филимон Коридзе три года назад были причислены к лику святых, так что все они покровители нашего Михайловского храма.

Я всегда хотел, чтобы у нас на приходе была общая деятельность. Я собрал своих друзей, сказал, что мы начинаем раздачу обедов неимущим, и попросил их помощи. Все с радостью согласились принять финансовое участие. Матушка Нисима заведует раздачей еды, каждый день мы принимаем двести человек; выдаем горячую пищу. Раздавать обеды поочередно приходят двое из наших прихожан, это очень хорошая христианская практика. Многие люди, давно ходившие в Церковь, будто бы заново для себя христианство открывают:

– Где мы были? Как мы не смотрели и не видели, что эти люди так страдают…

А все, кто приходят за обедами, – народ сильно пострадавший и изломанный. С ними обращаться по-христиански очень трудно, они тебя еще и осудят, и что-нибудь скверное скажут, а ты должен это принять как Божий дар, со смирением.

Я сторонник частого причащения, за каждой литургией. Но думаю, тем людям, которые не глубоко воспринимают Евхаристию и не живут активной церковной жизнью, хорошо причащаться хотя бы раз в месяц. Ведь не может быть внешней меры, регулирующей частоту причащения, единственный критерий – это жажда, живая потребность приобщиться Христу. Если такого желания нет, лучше и не причащаться, а если же такая потребность есть, надо причаститься, несмотря ни на что. Если есть сокрушение о грехах и желание освобождения, даже тяжкий грех не может быть преградой к причастию. Если же человек пребывает в нераскаянности, то и самые незначительные прегрешения закрывают для него дар соединения с Богом. Для каждого священника важно найти возможность причастить человека, а не усложнить его путь к Христу, ведь и Сам Христос только этого и ищет – как бы спасти нас, не наказать или в ад послать, а именно спасти.

Я чувствую: Царство Небесное – это тогда, когда все мы вместе. Если кого-то из близких не хватает, нет и полноты этого Царства. В основанном на реальных событиях фильме Шона Пенна по одноименной книге Джона Кракауэра «В диких условиях» главный герой, хиппи, стремится сложными путями к наслаждению одиночеством. Наслаждения не получается, он умирает, фильм заканчивается словами: «Счастье существует лишь тогда, когда есть с кем его разделить».

«Драматическая история с легкостью юмора и красотой поэзии»

Леван Когуашвили, режиссер и сценарист, и его жена Елисо Сулакаури, архитектор

Помню свое ясное детское впечатление от эпизода с виноградом из фильма Резо Чхеидзе «Отец солдата»-этот эпизод, уже тогда показавшийся мне невероятно красивым по форме, стал для меня важным и по содержанию – как убедительное послание о созидании жизни. Значительно позже, разменяв четвертый десяток, всматриваясь в образ героя картины Отара Иоселиани «Жил певчий дрозд», я словно взглянул в зеркало, и неясно, что почувствовал: то ли желание оплакать себя, то ли-над собой посмеяться. Наверное, подобное ощущение по сути своей прекрасно, ведь там, где есть улыбка, всегда есть и надежда. Так, вероятно, и в обществе: серьезные проблемы, казалось бы, обозначенные и вполне изученные, по-прежнему остаются серьезными и, как кажется, неразрешимыми как раз в силу того, что о них редко говорят так, чтобы захотелось заплакать и засмеяться.

Проблема «потерянного поколения», или людей, «рожденных в СССР», попавших в водоворот перемен, последствия которых мешают творческому созиданию как собственной, так и общественной жизни, – одна из ключевых тем творчества выдающегося современного грузинского режиссера Левана Когуашвили. Его фильм «Дни улиц» режет скальпелем до глубины души, вскрывая старый нарыв. А последняя картина Левана «Слепые свидания» действует словно мазь, наложенная на прежде сделанный надрез. Слезы и улыбка… Работы Левана снискали признание и награды в разных странах мира. Примечательна формулировка главного приза «Золотое оливковое дерево» на фестивале европейского кино в итальянском городе Лечче: «За способность рассказать сложную драматическую историю с легкостью юмора и красотой поэзии».

Слезы и улыбка – путь к исцелению и созиданию.

Встреча наша состоялась вовсе не в Грузии, мы беседовали за чашкой кофе в самом центре Москвы– Леван представлял «Слепые свидания» на Московском международном кинофестивале. Вместе с ним приехала его супруга Елисо, по профессии она архитектор, и вообще– умница и красавица. В рассказе о своих жизнях, точнее сказать-о жизни одной на двоих, Леван и Елисо раскрыли важную тему, имеющую прямое отношение к преодолению последствий любых общественных потрясений – это житейское богословие любви к своей профессии, ясное богословие творчества.

Леван: из тупика – в церковь

В советское время в каждой грузинской семье существовало на очень простом уровне уважение ко всему священному и представление о том, что Бог существует, но понятие о жизни в Церкви, конечно, очень мало кто имел. Такое положение вещей было и в моей семье: время от времени заходили в церковь, ставили там свечи, но богослужений никто из родни не посещал. Представления об исповеди я не имел никакого, о причастии – тем более. Правда, я знал, что в Церкви совершаются пасхальные службы, и побывать на них считается делом важным. Но при коммунистах на Пасху всегда показывали интересные зарубежные фильмы, могли три-четыре картины в программу поставить, да такие, о которых только все и мечтали; это делалось специально, чтобы притока в храмы не происходило. И конечно, мне, как большинству детей, хотелось смотреть интересные фильмы. Но помню, пару раз я все-таки на пасхальной службе побывал. Сохранялись внешние остатки тысячелетних православных традиций: чтили девятый и сороковой день по смерти человека, красили яйца на Пасху и соблюдали некоторые другие обычаи.

Бабушка моя с материнской стороны родом из Аджарии (это край, в котором много грузинских мусульман), она крестилась, когда ей было семьдесят восемь лет. И у нее произошел такой мощный духовный порыв, что она сразу же захотела стать монахиней. Она учила меня разным молитвам, и, помню, ночью, если не мог заснуть, я повторял эти бабушкины молитвы. Собственно, это все, что внешне связывало меня с христианством. Но было у меня и собственное, внутреннее религиозное чувство, словесно его непросто выразить. Можно сказать, что это безусловное интуитивное знание о существовании Кого-то великого, благоговение перед тем, что выше моего понимания, перед Тем, Кого разум мой никогда не охватит. Но чувство это не связывалось в моем опыте с Православием. Уже позже, будучи в Европе, я мог зайти в католический храм, посидеть в тишине, зажечь свечу. Это было потребностью – выразить свое чувство Тому, Кто намного выше меня, Кого я ощущал в своей жизни.

Мой приход в Церковь было связан с пониманием, что я попал в тупик, я начал ощущать тревогу. Мне было тогда 29 лет. Я впал в какое-то уныние, не хотелось ни работать, ни отдыхать, вообще ничего не хотелось делать. Я, конечно, продолжал работать, жить, но делал все как бы на автомате. При этом появилось ощущение, что это состояние – результат моих неправильных поступков, что многие неверные вещи, которые я постоянно совершал в своей жизни, накопившись, стали отравлять и разрушать душу.

Вместе с моим другом мы монтировали картину, я знал, что он верующий, и сказал ему:

– Знаешь, у меня есть острая потребность кому-то рассказать о своих ошибках…

– Это называется исповедь, – ответил он, – давай я познакомлю тебя со священником, ты все ему расскажешь.

Я приходил несколько раз, но не мог ничего сказать. С четвертой попытки я все-таки сумел исповедоваться. И священник, к которому я пришел, стал моим духовником. Тогда он был протопресвитером Георгием Гамрекели, сейчас он митрополит Руставский Иоанн. Я многих интересных людей в жизни встречал, но он оказался самым интересным человеком из всех, с которыми мне когда-либо доводилось общаться. Бог все устраивает премудро: возможно, встреча с необразованным священником тогда бы меня оттолкнула от Церкви. А я встретил необыкновенно эрудированного, мудрого человека, который великолепно разбирался не только в вопросах веры, религии, человеческой психологии, но и в науках, искусстве, литературе, даже в кино разбирался лучше многих кинематографистов. Он не давил на меня, аккуратно посоветовал несколько книг, чтобы лучше разобраться в том, что такое вера, Церковь.

Иоанн (Гамрекели), митрополит Руставский

Никогда не забуду свое первое причастие. Я исповедовался очень поздно, пришел домой и долго читал молитвы перед причастием, лег спать поздно ночью, а в пять утра проснулся от чувства неудержимой радости. Откуда она пришла? Последние четыре месяца меня мучила бессонница, я постоянно находился в подавленном состоянии. И вдруг такая необъяснимая радость, чувство уверенности и защищенности! Как в детстве, когда просыпаясь солнечным утром, понимаешь, что все хорошо – лето, каникулы, а мама готовит вкусный завтрак. Никогда не забуду этой радости, это утро перед первым причастием.

Леван: возвращение к жизни. Духовники

И с этого все началось: я начал регулярно ходить в церковь, соблюдать посты. И мои постоянные тревоги, которые, как казалось, никогда не пройдут, постепенно исчезли, мне снова захотелось заниматься своим делом. Одним словом, я вернулся к жизни, но вернулся каким-то другим. Я почувствовал, что отныне в этом неспокойном мире, где столько проблем, у меня появилась настоящая, неподвластная времени опора, надежное убежище, место, где я могу прийти в себя, набраться сил, найти ответы на любые, самые сложные жизненные вопросы. Хотя, конечно, не все происходило гладко, ничего не давалось без внутреннего сопротивления, борьбы, сомнений. Многое было очень трудно, но когда есть такой наставник, какой был у меня, все можно преодолеть.

Помню, что через какое-то время после того, как я начал ходить в церковь, я осознал, что придется многое поменять в жизни, от многого отказаться. Я испугался и сообщил о своих опасениях духовному отцу:

– Если я всего этого не буду делать, то просто потеряю себя!

– Ты не потеряешь, ты найдешь себя! Не бойся! – ответил отец Георгий.

Потом я жил в Америке, там посещал русский собор Святителя Николая в Нью-Йорке[55], где познакомился с протоиереем Михаилом Капчицем. Это человек, которого я очень люблю, уважаю и которого тоже считаю своим духовником. Он очень многому меня научил. Мы сразу с ним сошлись, он очень интересный и глубокий человек, великолепный врач с большой практикой в Нью-Йорке. Он для меня пример того, каким должен быть священник, проповедник. Впоследствии его поставили настоятелем в Никольский храм города Байонн (штат Нью-Джерси), а в Нью-Йорке открыли грузинский приход, я стал ходить туда, но очень часто приезжал и к отцу Михаилу в Нью-Джерси. Там же я начал впервые прислуживать в алтаре.

Отец Михаил, по-моему, не пропускает ни одного церковного праздника. Приезжает после трудного рабочего дня из Нью-Йорка, служит ночные службы и следующим утром уезжает на работу. В Нью-Йорке с его ритмом жизни, пробками, расстояниями это нелегко делать. Иногда бывало, что в середине недели на таких службах присутствовало всего несколько человек, и даже мне приходилось со своим грузинским акцентом читать молитвы и Псалтирь на церковнославянском. Но эти службы и запомнились больше всего – долгие ночные бдения в старой деревянной русской церкви в Нью-Джерси. Шум ветра с улицы, мерцание свечей, всего несколько человек, матушка поет на клиросе, все по мере возможности ей помогают, а отец Михаил с особым усердием служит. Рядом огромный мегаполис со своей сверхнапряженной жизнью, а здесь покой, как будто время остановилось…

Потом я встретил Елисо. Мы венчались, в Нью-Йорке родился наш сын, а спустя некоторое время мы вернулись в Тбилиси. Я хотел, чтобы мой сын, мои дети выросли в Грузии, для нас это очень важно. К этому времени мой наставник отец Георгий уже принял монашеский постриг, его рукоположили в епископы, и он переехал в Рустави[56]. Туда нам не всегда удавалось ездить на службы. Но потом все сложилось удачно: из Америки вернулся наш знакомый грузинский священник, протоиерей Михаил Попхадзе, которого вскоре назначили настоятелем Кашветской церкви святого Георгия[57] на проспекте Руставели. Владыка Иоанн благословил нас посещать Кашветскую церковь, и с тех про это и есть наш приход.

У отца Михаила удивительная биография. В восьмидесятые годы он был профессиональным музыкантом, одним из лучших бас-гитаристов того времени. Потом он нелегально уехал из Советского Союза, перебрался в Америку и там через какое-то время стал священником. У него замечательная супруга – Кети, мы дружим семьями.

И так получилось, что многие наши друзья из сферы искусства сейчас стали ходить в Кашветскую церковь, теперь воскресные дни мы часто проводим вместе. Наши встречи – как продолжение литургии. Мы собираемся большой компанией, общаемся, смотрим фильмы, обсуждаем их вместе. И это очень важно, потому что нас объединила Церковь, и эти узы – они другие, более крепкие, что ли. Это больше чем дружба. Наши дети играют вместе, а что может быть лучше! Недавно у нас родилась дочь. Детей причащаем на каждой воскресной службе, и сами тоже стараемся причащаться часто.

Последние свои годы моя бабушка жила в Тбилиси, протоиерей Александр Галдава стал ее духовником, она его очень полюбила. В период своего прихода к вере она даже просила его благословения на уход в монастырь, но он ее отговорил. В Аджарии, откуда родом бабушка, пекут вкусную пахлаву, и у бабушки была традиция: к каждому дню рожденья отца Александра она пекла и приносила ему в храм Архангела Михаила огромную корзину с пахлавой. Благодаря бабушке и мы познакомились с отцом Александром, он стал очень близким нам человеком. Перед смертью бабушка завещала нам сохранять этот обычай, и каждый день рожденья отца Александра, если мы находимся в Тбилиси, приносим ему сладости. Он встречает нас и радуется: «А! Бабушка сладости прислала!»

Елисо: встреча с леваном

Я родилась в семье художников, причем папа всегда был верующим, даже в советское время он занимал должность референта Патриарха. Одновременно с занятием светской живописью он расписал два храма – один в Грузии, другой в Армении. Но, несмотря на это, внутри семьи не было традиции каждые выходные бывать на службе, поэтому я росла, скорее, вне Церкви.

Потом мы уехали в Америку на несколько лет. Там два раза в год, на Пасху и Рождество, мы всей семьей ходили на службы. Отец создал роспись «Брак в Кане Галилейской» для лютеранской церкви Шерман Парк в Милуоках, так что тема церкви и религии присутствовала в нашем доме, но ненавязчиво. Мои родители вообще старались давать нам свободу и никогда ничего не навязывали. A сама я не была религиозной, наоборот. Я была тинейджером, училась в хай-скул[58], думала, что главное – это свобода, и всякая мысль о каких-либо ограничениях противоречила моему взгляду на жизнь. Но со временем постепенно что-то внутри меня стало меняться. Думаю, этому способствовало то, что в разные периоды моей жизни мне посчастливилось познакомиться с замечательными людьми, которые служили в церкви. В первую очередь это владыка Исайя (Чантурия) и игумения Мариам (Микеладзе). Владыку Исайю я вообще помню с детства, потому что в молодости, до того как стать монахом, он учился на мультипликатора и был учеником моего дедушки. Эти люди, их простота, скромность и духовность, наверное, подсознательно повлияли на меня.

И позже, когда я училась в Швейцарии, я вдруг, неожиданно для самой себя, самостоятельно решила поститься, мне захотелось читать утренние и вечерние молитвы. Причем это пришло само, без каких-либо внешних обстоятельств. Когда я из Швейцарии вернулась домой в Грузию на каникулы, я попросила благословение у игумении Марии на время пожить в монастыре. Она направила меня в монастырь в Бедиани. Очень важную роль в моей жизни сыграла настоятельница женского монастыря в Бедиани игумения Антонина. Я вообще влюбилась в Бедиани, где кроме служения в монастыре монахини еще ухаживают за бездомными детьми.

Вернувшись в школу в Швейцарии, я получила письмо: всех грузин приглашали на богослужение и праздник в Женеву в честь открытия православного грузинского прихода. Я никого там не знала, ехать из Цюриха нужно было три часа.

«Поеду, – решила я – может быть, в первый раз в жизни исповедуюсь». Слава Богу, поехала, и в Женеве состоялась моя первая исповедь, там я причастилась. Там же я встретилась со своей подругой Кети, которая познакомила меня с Леваном. Вот как Бог устроил: молитва, первая исповедь, первое Причастие – и первая встреча с любимым человеком.

Леван: золотая середина между временем и вечностью

Думаю, и в России, и в Грузии есть общая проблема – современные люди и Церковь. Часто проблема эта озвучивается как «Церковь и интеллигенция». Я знаю многих представителей интеллигенции среди верующих православных христиан, но еще больше тех, которые дистанцируются, смотрят на Церковь с опаской, а на людей Церкви, я бы сказал, несколько свысока. Хотя я убежден, что человек по-настоящему интеллигентный, даже будучи неверующим, не станет ни на кого смотреть свысока. Сегодня даже не совсем ясно, что мы подразумеваем, когда говорим «интеллигенция», в любом случае, в этом слове уже не то содержание, которое было раньше. Скорее, сейчас под ним подразумевается образованная и либеральная часть общества, для которой часто не только Церковь, но и в целом традиционные ценности являются устаревшими понятиями. Многие вообще отчаянно борются с ними, считая, что эти ценности мешают прогрессу и что от них нужно избавляться. Своим подходом и менталитетом они напоминают мне большевиков.

Вообще радикализм в любом своем проявлении мне не близок. Наш Патриарх все время говорит, что единственно верный путь – это путь срединный, царский, мастерство не уклоняться ни влево, ни вправо. Нужно искать золотую середину между традицией и современностью, между либерализмом и консерватизмом, между временем и вечностью. Уклонение в любую сторону всегда чревато последствиями. А в Грузии этот поиск особенно насущен: мы живем на стыке Азии и Европы, мы всегда старались обогащаться, черпая вдохновение из разных традиций, но все равно следовали своим путем – путем золотой середины.

Я поймал себя на том, что даже в кино мне ближе этот средний путь. Если одной крайностью считать коммерческое кино, а другой – артхаус, то мне нравится, когда эти две крайности пересекаются. С одной стороны, конечно, я стараюсь, чтобы фильм был личным, авторским, рассказывал о чем-то серьезном, но с другой стороны, мне важно, чтобы фильм был понятен и интересен зрителю, чтобы зрелище не было скучным.

Умеренность – это производная терпения и мудрости. Патриарх всегда говорит: если вы подходите к стене, не стоит ломать ее головой, нужно понять, как можно ее обойти. Дипломатия необходима. Апостол Павел, когда была возможность, не рисковал, избегал конфликтов, иногда пользовался своим римским гражданством, иногда противоречиями в рядах оппонентов, потому что он был нужен Господу живым, он должен был добраться до Рима.

Один раз мне посчастливилось попасть на обед к Патриарху, и его спросили об одном человеке.

– Святейший, он ведь человек верующий?

– Верующий, верующий, – ответил Святейший, – даже слишком!

Тут Патриарх улыбнулся, а мы засмеялись и вдруг поняли, что он преподал нам маленький урок о важности умеренности: крайности опасны во всем, даже в вере.

Леван: послание верующего художника

Любой художник старается в своем творчестве поделиться своим жизненным опытом, рассказать о том, что его волнует. Соответственно, верующий художник захочет поделиться своим духовным опытом, тем, как он со своей верой и духовной жизнью старается существовать в современном, очень непростом мире. Вопрос в том, какую форму он для этого выбирает. Я думаю, что вопросы религии, веры – очень деликатные темы, и очень сложно и часто невозможно их прямо показывать в кино. Поэтому, мне кажется, в первую очередь режиссер должен стараться, чтобы его произведения были интересны с художественной и профессиональной точкой зрения. А внутренний мир режиссера, его духовная жизнь все равно отразится в том, что он делает.

Как-то мы беседовали на эту тему с отцом Михаилом Капчицем, и он сказал, что если художник честный, то он не будет лгать, он будет изображать правду – а это уже значит исповедание. Для меня это очень важный совет.

Он также говорил, что в советские времена те же Иоселиани, Абуладзе и другие хорошие режиссеры не говорили прямо о религии, они говорили о человеке, о его нравственном выборе, а это по своей сути религиозные темы.

Я часто вспоминаю мой любимый фильм «Листопад». Это история о молодом технологе, который начинает работать на винном заводе. Он живет, грустит, пьет вино, играет в футбол с рабочими винного завода, страдает от неразделенной любви к роковой красавице, гуляет по осеннему Тбилиси. Это такой свободный, раскрепощенный рассказ о Тбилиси и Грузии 60-х.

И вдруг в этой ненавязчивой манере режиссер подводит героя к очень серьезному моральному выбору: либо он должен, как и все на винном заводе, фальсифицировать вино, либо этого не делать и пойти на конфронтацию со всеми. И он решает не портить вино, понимая, что за это будет сурово наказан.

В этом фильме ни слова о религии, если не считать двух кадров старого грузинского храма, но тем не менее это один из самых убедительных рассказов о важности честности, принципиальности, моральной смелости. И не только потому, что главный герой встает перед моральным выбором, а главным образом потому, что Иоселиани виртуозно владеет своим ремеслом кинорассказчика – с каким вкусом, мастерством, юмором и болью он показывает грузинскую и тбилисскую жизнь того времени, как он выбирает персонажей, ситуации, музыку. Ему веришь, как режиссеру, его рассказ убедителен, и поэтому послание фильма доходит: нельзя отказываться от своих принципов, нельзя продаваться и не надо бояться. А другой режиссер может проповедовать хоть все библейские ценности с экрана, но без мастерства и вкуса его старания не будут иметь эффекта, наоборот, они будут казаться фальшивыми и оттолкнут зрителя.

Поэтому для меня очень важно, чтобы в первую очередь я хорошо освоил свое ремесло, а если моя духовная жизнь чего-то стоит, если для меня правда важны христианские ценности, то они никуда не уйдут, они будут во всем проявляться – в интонации, в отношении к персонажам.

Если говорить о тематике фильмов, то я был бы счастлив снять картину, посвященную истории Грузии. Там можно черпать необыкновенные сюжеты, где есть благородство, трагедия, героизм, лирика, радость, огромная боль и всегда надежда.

Вся история Грузии – это попытка сохранить верность Христу, это сознательная Голгофа. Ведь у нас каждый второй царь – мученик!

Леван: потерянное поколение. «Дни улиц»

Проблема наркомании в Грузии в 1990-е годы была не просто проблемой, а настоящей катастрофой. Причем пострадало несколько поколений. Тогда, наверное, не было ни одной семьи, которую бы эта чума обошла, очень многие от нее погибли. Меня не покидало ощущение утраты – уходили друзья и близкие люди. Можно сказать, что тема, из которой родился фильм «Дни улиц», сама выбрала меня.

Это получилось так: окончив режиссерский факультет ВГИКа, я уехал в Америку, учился в Нью-Йоркском университете[59], жил в Нью-Йорке. И когда готовился к дипломной работе и одновременно писал сценарий для фильма о грузинских эмигрантах, мне позвонили из Тбилиси и рассказали пронзительную историю об одном самоубийстве. Один порядочный человек стал наркоманом достаточно поздно, в тридцать шесть лет. Какое-то время он был успешным бизнесменом, а став наркоманом, как водится, быстро все потерял. И однажды проблемы, опутавшие его со всех сторон, стали уже по-человечески не решаемыми. Тогда он оставил несколько писем к друзьям из прежней жизни, попросив их закрыть его многочисленные долги, он знал, что в последней просьбе ему не откажут. Написав эти письма, он покончил с собой.

Мне позвонил как раз один из тех людей, кого этот несчастный наркоман просил о помощи. Позвонил и предложил найти финансирование, если вдруг я соглашусь написать сценарий и сделать фильм по мотивам этой истории. Я задумался и понял, что проблема гораздо шире, чем наркомания. Мне захотелось сказать о потерянном поколении, потерянных людях, попавших в водоворот изменений, эпицентр исторического надлома. Хотя, думаю, сама болезнь начинала развиваться значительно раньше, а в девяностые годы среди войн и нестроений произошел настоящий взрыв, случилось критическое обострение. Но причины разложения лежали в советском времени, потому что внешнее материальное благополучие часто основывалось на лицемерии и приспособленчестве и слишком редко – на честном труде, ведь предпринимательство законом было запрещено, а обогатиться стремились многие. Первыми наркоманами еще в советское время становились дети богатых родителей. И вдруг радикально меняется жизнь: из благополучия, основанного на неправде, Грузия падает в бездну гражданских войн. Нет газа, нет электричества, нет простой уверенности в завтрашнем дне. Все эти скорби Господь послал нам, чтобы мы немножко пришли в себя, прошли через бездну падения, познали цену благополучия, заработанного трудом. Наркомания, наравне с другими бедами, унесла тысячи жизней, многие из этих людей были талантливыми и достойными, сегодня бы многие из них, несомненно, сумели преумножить свои таланты.

Я понял, что не имею права отказаться от этого предложения. Появилось желание рассказать о том, что я чувствую, что переживаю, выразить в этом фильме боль утраты, не покидавшую меня все последние годы; показать через историю этого наркомана историю потерянного поколения Грузии. Это поколение стало жертвой неправды поколений предыдущих, и мы должны осмыслить эту трагедию, чтобы не повторить ошибки наших отцов и дедов.

Леван: силуэты образа Божьего

Мы часто говорим о том, что грузинский кинематограф в последнее время почти утратил свою яркую особенность – выражать боль в доброй иронии, как умели делать это, например, Отар Иоселиани и Ираклий Квирикадзе. Думаю, это связано не только с тем, что жизнь изменилась, стала более трудной. Наверное, это обусловлено утратой самой профессии.

Человеческие истории часто бывают грустными, но найти в них комедию – значит творчески их возвысить, согреть, увеличить масштабность, показать неоднозначность, а главное – подарить надежду. В страдальческий пафос впасть легко, и почему-то многим нравится наслаждаться безысходностью, саморазрушением, но все-таки лучше понимать и чувствовать, что жизнь – это чудо, жизнь продолжается. Эта манера была присуща не только грузинскому кино.

Для меня это вообще стиль высокого искусства, стиль, к которому надо стремиться, – когда о трагедии рассказывается как о комедии. Так писали Чехов и Шукшин. А в кино это Виго, Тати, Барнет, ранние Иоселиани, Муратова, Герман, «Ася Клячина» Кончаловского, «Родня» Михалкова, Гия Данелия, Джон Кассаветис, Роберт Олтман, Годар, Феллини, весь итальянский неореализм. Примеров много, есть на кого равняться и учиться.

Поэтому в фильме «Слепые свидания» я постарался рассказать свою историю именно в трагикомичной манере. Я хотел продолжить и, возможно, завершить тему потерянного поколения. Ведь тема эта не только в наркомании и алкоголизме, а в первую очередь в неумении творчески встроиться в изменившийся мир. Главный герой – обычный мужчина, не сумевший себя реализовать, он утратил смысл жизни. Это учитель истории, он несет печать потерянности, но вместе с тем он благороден. А благородство – это залог надежды найти самого себя и свой жизненный путь. Я люблю своих героев, мне совсем не интересно услаждаться их потерянностью, я ищу в них хорошие черты, силуэты образа Божьего. Ведь в жизни никогда не бывает однозначности, и каждый из нас в чем-то потерянный, в чем-то благородный, в чем-то смешной, и каждый по-своему прекрасен.

Леван: Грузия – Россия: потребность в общении и понимании

Думаю, наша обязанность – поддерживать человеческие отношения. Это же всем нам необходимо. Например, вчера прошла премьера моего фильма «Слепые свидания» в России. Я привез свой фильм, чтобы поделиться, подарить его, и нашел здесь людей, которые его восприняли. Меня тепло встретили, пришла очень хорошо настроенная, заинтересованная публика, и я почувствовал большую поддержку, которая очень радует. Наш фильм был показан во многих странах мира, и его, в принципе, везде хорошо встречали, но в России, кроме хорошего приема, было что-то еще, ведь у российской публики свое отношение к грузинскому кино и грузинской культуре вообще. Это отношение формировалось десятилетиями общения, совместного проживания в одной стране. Конечно, молодое поколение в России плохо знакомо с классическим грузинским кинематографом, но, наверное, что-то слышали от своих родителей, осталось какая-то аура. И это нужно беречь, потому что это поможет наладить другие отношения – человеческие, даже государственные. И если мои фильмы внесут в это очень важное дело свой скромный вклад, я буду очень рад.

Все мы ощущаем потребность в общении и понимании. И мы, как люди искусства, как христиане, просто обязаны проводить нити тепла друг к другу. Многое сегодня, напротив, работает на взаимное отчуждение, особенно манипуляции в области политики. Это большие игры, простому человеку их не постичь. И Грузия оказывается ареной этих игр, ареной противостояния, и сложно предугадать, какие процессы включатся завтра. Но, что бы ни происходило внешне, я думаю, у грузин в национальном характере имеется очень важное качество – мы не помним зла.

Ошибок во взаимоотношениях России и Грузии были допущено много, хотя, я считаю, главная проблема в том, что при непосредственном участии России от Грузии были отрезаны Абхазия и Цхинвальский регион, который исторически всегда назывался Самачабло (это были владения карталинских князей Мачабели), а не Южная Осетия (это название дали большевики в 1920-е годы, заложив бомбу будущего этнического конфликта). Пока эта трагическая ошибка не будет исправлена, пока территориальная целостность Грузии не будет восстановлена, наши страны не смогут наладить полноценные отношения. Думаю, это должно быть понятно. Ведь и население России никогда не смирилось бы с тем, что при поддержке другого государства от них отрезали бы исконные территории. А для Грузии, которая в сотни раз меньше, представьте, что значили Абхазия и Самачабло! Да и четыреста тысяч беженцев для масштаба нашей страны – это настоящая катастрофа.

Но все, наверно, понимают, что добрососедские отношения между Россией и Грузией – это безусловное благо. Политика всегда будет политикой, но нам, христианам, необходимо выстраивать теплые и дружеские отношения, преодолевать отчужденность, искать возможности обойти ту стену, о которой говорил Патриарх.

Слава Богу, сейчас новое грузинское правительство старается максимально использовать для выстраивания диалога и сотрудничества все возможное пространство, которое не входит в область задач болезненных и нерешаемых. То есть, по крайней мере, проблемы делятся на те, что можно решить в настоящий момент, и на те, которые решить сейчас безболезненно невозможно. Это, наверное, мудрое решение. В политике мудрость необходима. И сейчас есть ощущение, что политика стала более адекватной – меньше эмоций и крика. Я надеюсь, что такой подход вырастет во что-то значимое, ведь и России важно иметь рядом добрососедскую Грузию.

Наверно, нам было необходимо пройти через все эти испытания. Святейший Патриарх (а он был митрополитом Абхазским) рассказывал, что большинство людей в Сухуми были безразличными к Богу и к Церкви, но, потеряв свои дома и состояния, сделавшись беженцами, многие из них взамен обрели самое ценное – веру. И если эти люди сумеют вернуться в свои дома, они вернутся уже совсем другими. А нам, независимо от решений политиков, необходимо выстраивать человеческие отношения – мастерить мостики, чтобы общение между нашими детьми складывалось уже на созданном нами основании. Российские дети могут приобщаться к грузинской культуре, а наши дети – к великой русской культуре, которая является одной из фундаментальных основ культуры общемировой, мимо нее пройти невозможно. Моими любимыми писателями до сих пор остаются Бунин, Шукшин, Шаламов, Довлатов, не говоря о Достоевском и Гоголе. Недавно я открыл для себя Леонида Добычина.

Открытость и общительность, по-моему, присущи грузинам. Может быть, это происходит из-за того, что наша самобытная культура настолько сильна, что у нас есть уверенность – мы ее не потеряем. Поэтому мы не боимся свободно общаться и принимать то хорошее, что есть в других культурах. Я думаю, это важное качество.

Я жил в Америке, у меня много друзей в разных странах, и они помогли мне понять одну простую вещь: все люди настолько сильно похожи друг на друга, у всех нас одно общее начало, и ни религия, ни национальность, ни культура не закрывают собой эту общность. Близкого человека можно встретить и в Аргентине, и в Японии. Поэтому и достучаться до человеческих сердец можно в любой точке земного шара. Нельзя лишь терять своей самобытности, потому что ее не заменит никакая другая культура. Мир тем и интересен, что, при внутренней общности всех людей, внешне он многообразен и многополярен.

Елисо: архитектура и любовь к ближнему

Я убеждена, что вера не может быть оторвана от жизни и профессии, особенно если профессия творческая, подразумевающая создание того, чего до тебя не существовало. В архитектуре нельзя что-либо создавать, не думая с любовью о людях. Например, проектируя дом, необходимо любить тех, кто станет в нем жить, кто будет, проходя по улице, смотреть на его фасад в окружающем пейзаже. Вообще-то вокруг нас слишком много проектов, в которых не видится ничего, кроме гордого желания обратить на себя внимание, будто бы архитектор пытался написать самому себе икону. И конечно, люди, которым приходится жить в таких домах, гулять по таким улицам, едва ли занимают место в сердцах творцов, увлеченных собой. Подлинный художник должен суметь умалиться в желании сделать что-то прекрасное для людей. Утверждаться в ущерб ближним – бесчеловечно.

Мне кажется, проектируя, нужно тяготеть к старому размеренному стилю и образу жизни, чтобы люди, уставшие от перенапряжения, имели возможность дома погрузиться в атмосферу спокойствия. В старых домах Тбилиси всегда имелись уютные дворики, и это располагало к общению, к более теплым и близким отношениям между соседями, а это и есть подлинные человеческие отношения. И когда развернулись гигантские стройки районов, наполненных безликими серыми коробками, что-то важное в человеческих отношениях постепенно стало исчезать. Каждая семья или даже отдельный человек оказывались запертыми в своих коробочках, психология людей менялась. К тому же, мне кажется, человек не может жить комфортно, находясь слишком высоко от земли. Но строительство связано с большими деньгами. Все заинтересованные и обладающие возможностями хотят зарабатывать деньги, о людях думают в последнюю очередь. И это очень большая проблема.

Сейчас я разрабатываю интересный проект в области публичного пространства. В центре Тбилиси есть запущенные районы, хотелось бы что-нибудь в них изменить: создать парковые и прогулочные пространства, чтобы было удобно гулять с детьми, встречаться на улицах, отдыхать в сквериках и наслаждаться красивыми видами.

Мне очень интересно спроектировать храм, чтобы грузинская архитектурная традиция, с присущей ей духовностью и изящной лаконичностью, сочеталась в нем с современным выражением, чтобы функционал отвечал необходимым потребностям людей, чтобы находиться внутри было комфортно. Это очень интересная задача, и я уже приступила к ней. Вообще-то это наша с папой мечта – я спроектирую храм, а он его распишет.

Мой папа работает в древней технике, которая называется энкаустика. Разогретые краски наносятся на горячий воск, пока он еще не успевает застыть, иконописец быстро делает мазки. Энкаустика известна уже несколько тысяч лет, она существовала еще до появления христианской иконописи. Если помните известные погребальные фаюмские портреты[60], они выполнены именно в этой технике. А самый известный образ, написанный энкаустикой, – это Синайский образ Христа[61]. Энкаустические фрески и иконы имеют особенно яркие краски, они долговечны, а при свечном освещении лики буквально оживают.

Леван: мегавызовы эпохи

Когда я только вошел в Церковь и начал переоценку своей жизни, я понял, что шкала моих ценностей сильно меняется. Вначале даже думал, что, наверное, кино больше смотреть не буду, потому что оно на меня действует духовно разрушительно, стал многого сторониться. Потом, когда немножко успокоился, понял, что не стоит закрываться от мира – открытость, по-моему, только обогащает наш жизненный опыт, но обогащает тогда, когда все, что приносит нам мир, мы воспринимаем через свой внутренний фильтр.

Мой духовный отец митрополит Иоанн как-то сказал, что мы, люди, всегда будем совершать ошибки, уходить в сторону от правильного пути, но главное – помнить, к чему надо возвращаться, иметь стержень, который поможет снова встать на ноги. Этим фильтром и стержнем как раз и является для меня Православие и наша Церковь.

И я не разделяю секулярный подход, который говорит, что религия заканчивается в церкви, что ей не место в светской жизни. Наша вера ведь «за всех и за вся», как же она может ограничиваться зданием церкви и не касаться моей каждодневной жизни, не определять моего отношения к людям, к работе, моей любви к своей стране, моей гражданской позиции?

Вера – самое глубокое и всеобъемлющее понятие. Это основа, а все остальное вытекает из нее.

Каждая эпоха рождает свои вызовы. Как говорит Святейший, сегодняшние вызовы – это мегавызовы. Ну что же? Значит, нам и вырабатывать на них ответ. И это нормально, нам посчастливилось жить в особое время. Страшно, но вместе с тем и радостно.

Улыбка любви

Исайя (Чантурия),

митрополит Никозский и Цхинвальский, бывший художник-аниматор, основатель Школы искусств и Международного фестиваля анимационных фильмов «Никози»

Ехали долго. Проезжали Ахалцихе и Боржоми, заправляли машину, останавливались в простенькой с виду, но знатной своей кухней дорожной закусочной. Наверное, я утомил привыкшего к Грузии Кирилла, каждый раз прося его притормозить при виде очередной горной реки, уютного плато, ущелья или развалин старой крепости, художественно вписанной в скалистые рельефы. Вот и Гори, мы почти уже на месте, с трассы просматривается городок маленьких одинаковых домиков-здесь живут беженцы, покинувшие Цхинвали и его окрестности в 2008 году. А всего пять лет назад здесь стояли российские танки. Поворачиваем в поселок Никози. На подъезде кордон, проверка документов, вооруженные люди в камуфляже. Все кругом напоминает о войне, ее гнетущий дух еще вполне осязаем. Митрополит Исайя встретил нас во дворе средневековой митрополичьей резиденции, на нем была потертая жилетка и простенький подрясник. Никаких протоколов и согласований интервью, никаких келейников и секретарей. Ну а дальше было слишком много впечатлений: вид с балкона на Цхинвали, отрезанный от Грузии, долгая беседа, душистый чай, домашнее вино, рассказ об анимационном фестивале и школе искусств в Никози, картина на стене, подаренная Юрием Норштейном – «архиерею, другу и коллеге». Рассказывая о своей жизни, митрополит, не привыкший к праздности, делал набросок портрета Кирилла. Вышло, по-моему, удачно.

Прощались поздно, владыка по-отцовски крепко нас обнял. Кирилл увозил домой свой портрет, а в моей памяти запечатлелась сцена прощания: наша машина отъезжает, митрополит Исайя, удаляясь в прошлое, смотрит нам вслед, подняв благословляющую руку. Прощаясь, он пожелал нам мира. Действительно, на душе было мирно, а витавший еще днем дух войны словно безвозвратно растворился, все кругом дышало спокойствием и любовью. И это было настоящим– таким настоящим, которое свидетельствует, что и в будущем любовь изгонит не только страх, но и всякое зло, изгонит с легкостью восходящего солнца, превращающего в ничто холодные и липкие туманы.

Святые с голубыми глазами

Я родился в городе Цаленджиха – это Западная Грузия, Самегрело. Дорога к древней церкви Христа Спасителя (X–XI вв.) проходила около нашего дома.

Время было атеистическим, но все-таки народ традиций не забывал, и люди на Пасху шли в сторону церкви, посещали кладбища, навещали родственников и поздравляли их с Христовым Воскресением.

А сама церковь, как я помню, почти всегда была закрыта. Железные кованые двери, большое отверстие для ключа… И мы, дети, очень интересовались, что же там внутри, смотрели в скважину, испытывая какое-то мистическое ощущение соприкосновения с тайной. А когда, в редкие случаи, дверь оказывалась открытой, заходили внутрь и рассматривали прекрасные фрески святых с голубыми глазами. Детская душа ощущала что-то великое и важное, но, к сожалению, никто тогда не помог развиться этим религиозным чувствам.

Отец во время Второй мировой войны был военным комиссаром, отправлял на войну призывников. Он отправил и своих двух братьев на фронт. Младший брат Шалва погиб в боях в Керчи, а старший брат, Мардони, пропал без вести. Отец об этом никому не сказал, и моя бабушка, помню, всю жизнь их ждала, на дорогу смотрела. И только когда бабушка умерла (я тогда в пятом классе учился), отец рассказал всем, что он получил известие о гибели младшего брата. И когда хоронили бабушку, вместе с ней оплакивали и моих дядей. Во времена моего детства, если про человека говорили «коммунист», это не означало его порядочность, нужно было добавлять – «честный». И таких честных коммунистов, которые не пользовались своими должностями и не приносили домой то, что им не полагалось, можно было по пальцам пересчитать в нашем районе. Таким был и мой отец. Мы жили очень скромно, потому что никогда ничего ворованного он в дом не приносил.

Мать работала учительницей младших классов, она любила читать стихотворения, и читала их очень красиво, она еще работала диктором на районном радио и сама писала тексты для радиопередач. Помню, как она весело рассказывала про один случай на работе: обремененная многими делами, она все-таки успела написать текст для передачи. Редактор попросил прочитать текст, мама была очень уставшая, но прочла, а редактор возразил и повелел, чтобы она заново текст написала. Мама вечером хорошо отдохнула, а утром живо и выразительно прочла тот же самый текст редактору и заслужила его похвалу: «Вот это уже совсем другое дело!»

Мама брала меня с собой в школу с самых ранних лет, я сидел на ее уроках и обычно рисовал. Это была городская школа-интернат, дети из сел всю неделю здесь жили и учились, а на выходные их забирали домой. Я пошел учиться раньше сверстников и оказался самым младшим в классе. Кроме двух ребят, все физически были сильнее меня. Но моими друзьями и одноклассниками были близнецы Алико и Автандил, выросшие в селе, у речки Магана, и еще Давид. Крепкие были, словно камни, они спокойно могли побить ребят года на три-четыре их старше, так что с такими друзьями никто меня не беспокоил.

По сей день помню художественный вечер нашего первого класса: Алико и Автандил, похожие на бойцов, произносили свое стихотворение: «Мы два брата-близнецы, Алико и Автандил», – и по очереди энергично прикладывали к груди указательные пальцы.

Когда они оставались на выходные в школе-интернате, мама брала их к нам домой. Отец обучил нас игре в шахматы, и мы устраивали чемпионат. На призовое первое место было назначено пятьдесят копеек, которые обычно отец выигрывал у нас, только однажды я выиграл у отца, и мы все четверо ликовали, что отобрали у отца пятьдесят копеек. Давид был невероятно талантливый и способный. Убежден, он мог бы стать выдающимся ученым, но попасть в высшие учебные заведения ребятам из простых семей тогда было нелегко. Приходилось выбирать не по принципу интересов и талантов, а по принципу «куда легче поступить». И часто получалось, что талант, которым одарил тебя Господь, так и оставался нереализованным.

Свои мир

Рисовать я любил с детства. Когда я учился в пятом классе, на большом республиканском школьном конкурсе мой рисунок вошел в десять лучших. В Тбилиси проходил окончательный этап конкурса, где я получил диплом III степени, и думаю, что это повлияло на будущее.

Моя старшая сестра тогда училась в Институте иностранных языков в Тбилиси, она дома месяцами не бывала, и когда приближались каникулы, я с нетерпением ее ждал. Мне казалось, что поезд опаздывает, я сердился из-за этого – хотелось, чтобы она скорее приехала. В то время, когда меня наградили на конкурсе, сестра вернулась из поездки в Ленинград. Проснулся я утром, вижу – стоит в комнате какой-то ящик деревянный. Оказалось, это художественный этюдник и еще разнообразные кисти, масляные краски, да в придачу прекрасный альбом из Эрмитажа. Это было самым лучшим подарком! Помню, с каким внутренним настроением рисовал я первые детские пейзажи, – будто бы что-то новое рождается. Многое отдал бы сейчас, чтобы посмотреть на те рисунки.

Были у меня старшие друзья в Цаленджихе – художники, советы которых были очень важны, среди них был и мой учитель рисования. Даже ритуал своеобразный сформировался: ежедневно я делал один или два рисунка и показывал своим старшим друзьям. Так и жил тем, что интересовало и что любил.

А в восьмом классе было принято вступать в комсомол, и в день, когда нас должны были принимать, чтоб миновать это дело, я остался дома – не хотел вступать, потому что у меня был свой мир, тем более что в комсомоле чувствовалась какая-то неправда: туда вступали не из-за убеждений, а чтобы карьеру себе сделать и потеплее устроиться в жизни. Но за мной пришли, хотя я учителям сказал, что болен. Не послушали, повели меня в райком, а там перед экзаменом дети зубрят – когда Ленин родился, когда умер, какие съезды и где проходили. Ровесники хотели меня тоже чему-то научить, но когда мне стали задавать вопросы, я ни на один не смог ответить.

В райкоме комсомола работала подруга моей сестры, она и другие «вступились» за меня, сказали, что я хорошо рисую и играю в шахматы, танцую и вообще неплохой парень… Так меня в комсомол и приняли. А потом должны были выбрать секретаря комсомольской организации школы. Помню, один мальчик очень хотел стать секретарем. И я шутя ему говорил: «Ты не волнуйся, свой голос я обязательно за тебя отдам».

Учителя называли своих кандидатов, но вдруг директор школы назвал меня. Я встал и попросил не назначать меня, сказал, что не хочу быть секретарем, но меня не послушали. Так и назначили секретарем комсомола школы, и с того дня началось мое мучение. Директор школы тоже, как и мой отец, был известен как «честный коммунист». Теперь меня воспитывали сразу два «честных» – один дома, другой – в школе. Отец следил и помогал, чтобы я очень аккуратно заполнял журнал двухкопеечных взносов, которые должны были вносить члены комсомола. А в школе, помню, как-то на перемене, общаясь с одноклассниками, я даже не сидел на парте, а стоял, чуть прислонившись к ней. Директор, увидев это, позвал меня к себе в кабинет и долго распекал за дурной пример, который я подаю школьникам…

Однажды учительница химии, которая тогда с надеждой смотрела в сторону райкома и позже действительно получила должность третьего секретаря райкома, повела меня на какой-то пленум. Она усадила меня около себя во втором ряду, мне казалось, что тут дышать невозможно. Сижу и думаю про себя: в чем я провинился, зачем я должен здесь сидеть, когда мои ровесники в это время живут как люди, играют в футбол, бегают с мячом?.. Но больше всего меня волновало, что я должен был провести заседание комсомольской организации школы, думал, что же там говорить. Так и не смог я это заседание устроить…

В конце учебного года, в восьмом классе, я сказал директору, что люблю рисовать и хочу продолжать учебу в художественном техникуме.

Наверно, я не оправдал его надежд, и мне не пришлось долго его уговаривать, он согласился и с миром меня отпустил.

Однако в художественный техникум я опоздал с подачей документов и поступил в художественный профтехникум, на факультет живописи фарфора и фаянса – решил туда пойти из-за слова «живопись».

Не знаю, кто по каким мотивам поступал сюда, но многих не интересовало рисование. Атмосфера была не творческая… Когда нам ставили натюрморт – овощи, например, – его тут же съедали, даже лука не оставляли. Но я все-таки стоял и рисовал, хотя это было невозможно…

Вначале мастер, руководитель группы, с большой теплотой и любовью относился ко мне, у него была керамическая мастерская в полуподвале – это место было для меня как убежище, где я оставался самим собой и не играл кого-то другого. Я с утра и допоздна лепил из глины разные изделия, некоторые из них были выставлены на выставках. Но потом (не помню, по какой причине) мастер рассердился на меня и, чтобы проучить, не позволял спускаться в мастерскую – я должен был находиться в группе бездельников, где были шум и веселье… Я каждый день в течение двух недель до начала уроков просил его, чтобы он позволил мне работать в мастерской, но он стоял на своем. В конце концов я решил, что не буду больше умолять его, пусть будет как есть, и, как говорится, отдался течению жизни. Прошло довольно много времени, и однажды мастер сам предложил мне спуститься в мастерскую и поработать, но теперь я отказался. Атмосфера, царившая вокруг, навязывала свои условия. Некуда было деваться, я перестал быть самим собой, приходилось кого-то играть, и это было самым большим моим мучением. Бывало, ровесники выпивали, а я иногда отойду в сторону и заплачу: «Что это такое, что за беда, на что ты стал похож?» – говорил я себе, но потом присоединялся к ним как ни в чем не бывало.

Одним светлым воспоминанием за время учебы у меня остались уроки по грузинской литературе. Важа Пшавела, другие писатели – преподавала молодая женщина, помню, она читала нам про них, я сидел на задней парте и внимательно, с большим уважением слушал ее. Но как-то ребята обидели ее своим поведением, и она очень ругала нас всех: мы, мол, никудышные дети, из нас никогда ничего не получится и нас всех в море надо выбросить. Нас, быть может, и другие учителя ругали, но от нее очень больно было это слышать, и как-то запомнилось…

Мне исполнилось 17 лет. На третий год в конце учебы в техникуме на государственных экзаменах по грузинской литературе была свободная тема «Что дал нам техникум», и как-то захотелось написать учительнице литературы «письмо» о том, что я пришел сюда с желанием учиться, но здесь это было невозможно, и в этом не только мы были виновны, и что я потерял здесь три года, и в дальнейшем мне придется восполнить этот недостаток… Закончил свою работу и раньше всех вышел во двор техникума. Я, по детской наивности, рассчитывал на хорошую оценку, раз я свободную тему раскрыл.

Вдруг подбегает ко мне однокурсница и говорит:

– Где ты? Все тебя ищут!

«Наверное, мое „письмо" им понравилось», – подумал я.

Повели в кабинет директора, а там сидят все, кого только можно было тогда бояться в техникуме, и с ними еще человек из ЦК комсомола.

– Что это ты написал? – спрашивают они.

– Не знаю, – отвечаю, – о чем думал, о том и написал.

Они вслух прочитали мое «сочинение», посмеялись над моими грамматическими ошибками и отпустили меня. А через несколько дней директор снова позвал меня и сказал, что я заново должен написать тему, или диплом мне не выдадут.

– Может быть, для меня это не имеет большого значения, но для моей мамы не все равно! – сказал я.

– Тогда мы не даем тебе аттестата, иди, ты «прослушал»!

Сванети. Поселение Ушгули

Я вышел. Весь день сильно болела голова, и у меня было чувство, словно стою перед пропастью. Мне казалось, что у меня только две дороги: одна направо, на которой я должен слушать совесть и, несмотря ни на что, стать порядочным человеком, другая налево – идти против совести, где, может быть, стану негодяем. Потом, спустя несколько дней, мои однокурсницы усадили меня и диктовали, а я писал, даже не слушал, что они говорили: какой хороший наш техникум, какой хороший наш мастер, какие прекрасные годы я здесь провел и так далее… За это поставили тройку. Но дальше на остальных экзаменах, хотя я не заслуживал того, получал хорошие оценки – учителя знали про мою историю и были расположены ко мне.

Да и директору в целом я благодарен: он тоже поинтересовался мною, посмотрел мои работы, которые хранились в музее техникума. Потом сказал моей матери, что меня обязательно надо подготовить к поступлению в Художественную академию, и через него я нашел учителя, прекрасного живописца Темури Мачавариани (сам он был учеником Авто Варази).

В советское время, если техникум на красный диплом не удавалось закончить, сразу в вуз не принимали, необходим был год стажа. Я у Темури год занимался, он c меня низкую плату брал. На второй год у меня денег не было, я просто принес ему свои летние работы, чтобы показать. Я ни слова не говорил о том, что не смогу к нему ходить из-за безденежья. Но он сам догадался и настаивал: «Ты обязательно должен заниматься. Мы же друзья, не хочу ни одной копейки от тебя, ты просто приходи».

На второй год я подал документы в Художественную академию. Но выходцу из простой семьи, не имеющему нужных знакомых или приличных денег, тогда поступить было невозможно. После первой моей попытки я шесть лет не приходил на экзамены. Дома своим говорил, что в этом году буду сдавать, и рисовал у своего друга-учителя в его мастерской, но на экзамен не приходил.

А на седьмой год устроился работать в анимационную студию в Тбилиси и сразу попал в родную среду. Художественный руководитель анимационной студии Грузии Гела Канделаки тогда набирал новую группу художников-аниматоров в Тбилисский театральный институт. Увидев мои работы, он позвал меня в свою группу, и я поступил на кинофакультет Театрального института. Сначала анимация не слишком меня интересовала, но на первом курсе к нам приехал Юрий Норштейн с показом своих работ, я понял, что и анимация может быть большим искусством, если попадет в руки настоящего мастера. Тогда особенно поразила меня его работа «Шинель».

Двадцать подписей

До поступления в Театральный институт я был неверующим. В первый год к поступлению в Художественную академию в нашей группе готовились мальчик Бессарион и девочка Лали. Они были первыми воцерковленными верующими, с которыми я встретился тогда, и мы много спорили с ними о том, существует Бог или не существует. Ну разве такое возможно доказать? И они попросили меня сходить с ними в кафедральный собор Сиони. Я согласился.

Было время молитвы, и народу было очень много. Я неловко чувствовал себя, а когда чувствуешь неловкость, не знаешь, куда руки деть. Ну и я засунул руки в карманы. А Лали тихо дергает за рукав и говорит: «Так нельзя, вынь руки из кармана». Я вынул. Снова неудобно – куда деть руки? И я их на груди скрестил. Опять дергает– нельзя! Ну хорошо, я опустил руки, опять неловко – я сцепил руки за спиной. Лали снова меня одергивает.

– Да как стоять-то можно? – говорю.

– Опустить надо руки! – продемонстрировала она.

Но в это время в церкви все опустились на колени, только я один стою. Лали опять за рукав дергает и шепчет: «Ты тоже становись!» Я послушался, но после этого в церковь долго не заходил.

Когда мы учились на первом курсе в Теа – тральном институте, моим однокурсником был нынешний митрополит Николай (Пачуашвили). Он в школе работал учителем физики, заочно учился с нами. И на втором курсе его зачислили в нашу группу. В это время он первый из нашего курса воцерковился, и строго постясь, начал быстро терять вес, прямо таял на глазах. И мы всерьез обеспокоились, как бы он совсем не исчез!.. Через некоторое время он оставил нашу группу и поступил в Духовную академию. И как раз к этому моменту я почувствовал, что мы друг другу – близкие друзья, мне стало его не хватать.

В то время я был в поисках, как будто чего-то не хватало, душа искала духовной пищи. И ее я находил то в поэме Шота Руставели, то в публицистических письмах Ильи Чавчавадзе, но после какого-то духовного подъема опять наступал спад… Будто бы снова опускался вниз с тем же чувством духовного голода. Потом я впервые почитал Евангелие, мне его одолжила однокурсница (тогда Евангелие нелегко было достать, оно не продавалось и не у многих было в семьях). И это тоже стало переломным моментом.

В 1986 году я поступил в институт и до начала учебного года поехал в свой город Цаленджиха. Там один молодой человек, приехавший из Тбилиси, собирал подписи, чтобы наш древний храм стал действующим, это государство тогда как будто допускало. Но чтобы помешать открытию церкви, в Цаленджихском соборе правительство открыло «Летний университет», где читались лекции про атеизм.

Нужно было собрать не менее двадцати подписей, а подписался только один человек, родственник этого парня. И как-то так вышло, что бумага для подписей перешла в мои руки. С группой молодых людей мы обсуждали этот вопрос во дворе церкви – как лучше справиться?.. Они говорили, что надо тайком искать таких верующих, чтобы они подписали, и когда их власть будет допрашивать, чтобы они на своем стояли; а я говорил, что если мы хотим открытия церкви, давайте сами подпишемся. Хотели отобрать бумагу, но оставили, и чувствовалось напряжение в ожидании, что будет дальше.

С раннего утра стал я ходить и ездить по селам нашего района, навещал тех, про которых говорили, что верующие. Они все одобряли открытие церкви, но когда дело доходило до подписи, все воздерживались, опасались навлечь на себя неприятности. Поздним вечером, уставший и рассерженный, я вернулся домой, и тут домашние мне говорят, что Антиса – наша пожилая соседка, которая со сломанной ногой лежала в постели, – сказала, что если я прошение об открытии церкви отправлю без ее подписи, она очень обидится. Другие отказывались, а она обижается!..

Я, конечно, сразу к ней. Она с благоговением подписала бумагу и потом рассказала про свое детство, как она помнила священников, и каким примером были они для народа. Помню такую трогательную деталь из ее рассказа: они, маленькие девочки, присматривались, как священник едет по сельской дороге и как подходит к воде, как он поднимает платье и перешагивает через воду, и девочки старались подражать ему, так же поднимали платье и перешагивали через воду. И ее подпись словно благословением стала! После встречи с Антисой через полчаса у меня было собрано больше двадцати подписей, несколько позже – больше тридцати. На второй день знакомые сказали, что за мною, когда я ходил за подписями, следила машина. А я никакой слежки не замечал.

Эти подписи надо было послать на несколько адресов. Тогда без разрешения Москвы ничего не происходило, поэтому один экземпляр – в ЦК Компартии СССР, другой – в ЦК Компартии Грузии, третий – в Отдел по делам религии в Тбилиси и четвертый – в местный Цаленджихский райком. Я первые четыре письма отправил по почте, и тут вызвали меня в райком. Там двое сотрудников стали расспрашивать о подробностях дела, причем первый, пожилой, был настроен доброжелательно (он как будто чувствовал перемены, которые происходили в стране), а второй, почти мой ровесник, все пытался доказать, что я эти подписи с людей обманом и насилием получил…

Ну а пятый экземпляр нужно было послать Патриарху. Мой однокурсник, нынешний владыка Николай сказал:

– Зачем почтой? Сегодня день святой царицы Тамары, Патриарх будет служить в Дидубе, передадим через алтарников.

Приехали на службу. Передали прошение в алтарь, а оттуда говорят, что Патриарх благословил меня к нему подойти. Я еще не был крещеным и даже представить себе не мог, как разговаривать с Патриархом. Быстро-быстро научили меня, как встречаться с Патриархом, как брать у него благословение.

Завели меня в алтарь, а там множество священников, диаконов, прислуживающих, и сам Патриарх сидит. Я совершенно растерялся и пошел прямо на него, а мне грозно так говорят: «Встань на колени, благословение возьми!» От этого я еще больше растерялся и прямо пал перед Патриархом на колени, как подкошенный, а Патриарх по-отечески ласково обнял, поднял меня и стал расспрашивать обо всех подробностях. И, помню, на меня снизошла такая неописуемая радость, словно крылья появились, так что из алтаря я не выходил, а буквально вылетал… Ну а после я подготовился и принял крещение.

И снова странный отец Гавриил

После крещения первую Пасху я встречал в Мцхета, в женском монастыре святой Нино. Там рассказывали разные истории про какого-то отца Гавриила, что он живет в курятнике и тому подобное… Я удивлялся: все живут в комнатах, в кельях, зачем он живет в курятнике? Около колокольни была маленькая деревянная комната, где действительно когда-то держали кур, но потом их убрали оттуда, а отец Гавриил почистил эту каморку и жил там. Я издалека увидел его в монастыре, но не спешил к нему подходить, каким-то странным он мне казался: на голове вместо скуфьи была надета шапка, немножко похожая на шапку танкиста.

И вот – вечер Великой субботы. Видимо, подсознательный интерес к отцу Гавриилу у меня был, и я прошел мимо колокольни. Он меня позвал: «Иди сюда! Сегодня Пасха, мы должны радоваться и веселиться, сегодня кто будет думать о своих грехах, тот хуже Иуды». Сказал и вынес большой стакан, наполненный красным вином. «Выпей это!» Напуганный – не желая быть Иудой, – я с послушанием выпил стакан до дна…

А потом, поздно вечером, перед самой Пасхальной службой, молодые миряне расселись около кельи отца Гавриила. Помню, он сидит на своей маленькой деревянной лестнице и рассказывает, что происходит на небесах, рассказывает о Богородице, об ангелах, со своими удивительными жестами. Я ничего подобного в жизни не видел и не слышал! Это было настоящее, высокое творчество. Он рассказывал, а мы через его рассказ также становились свидетелями небесных явлений. Молодые прихожане вокруг него, и в темноте прослеживалась только седая борода отца Гавриила… Кстати, все мы, слушавшие его тогда, через некоторое время стали священниками, монахами и монахинями, игуменьями и епископами.

После ночной пасхальной службы настоятель монастыря отец Давид поздравил всех нас с праздником Пасхи. Стоявший возле него отец Гавриил скромно попросил слова. Он поздравил нас с Пасхой. В своей речи, сопровождаемой выразительными жестами, он вспомнил даже примеры из каких-то фильмов, упомянул режиссера Резо Чхеидзе. Он иногда то быстрым движением поднимал руки вверх и приостанавливался, как дирижер; то вскидывал голову и всматривался в небо… И вдруг нечаянно перешагнул через амвон и упал на пол. Прихожане стали возмущаться: «На что это похоже? Что за безобразие! Монах пьяный!» Наверное, когда он нас поил вином, сам тоже пробовал. В храме возмущались, а я думал о сказанном им накануне слове о Пасхе, о радости, о том, что мысли о грехах сегодня – это мысли Иуды, и на душе у меня была радость, достойная пасхального праздника.

А после службы на трапезе отец Гавриил рассказывал о Христе, о страданиях, о Богородице, о том, что Она пережила. Это было творчество души, рожденное от веры. То, как он говорил, было настоящим духовным искусством: когда он плакал – плакали все, и когда он смеялся – все смеялись.

Помню, в пост, когда все мы старались поститься как можно строже, во время литургии в переполненном храме с шумом открылась дверь, вошел отец Гавриил и во весь голос закричал так пугающе, что я подумал – уже все, настал конец света! Потом я различил в его крике слова: «Кошки колбасу мою украли!..» Я вздохнул с облегчением: это еще не конец!

В нашу церковь ходила одна слабоумная женщина из Мцхета. Она каждое воскресенье одно и то же рассказывала: как у нее были гуси, как она их потеряла, как долго искала и как нашла. Все знали эту историю наизусть. Была зима, на литургию собирались в маленькой переполненной церкви, где печка стояла. Во время молитвы заходит отец Гавриил. А у прихожан была такая привычка – брать у него благословение на коленях. И вот отец Гавриил, благословляя их направо и налево, с трудом – как, наверно, Георгий Саакадзе[62] в бою, – медленно продвигался вперед, и когда еще один стал на колени и попросил благословения, он сказал: «Когда вы становитесь на колени, кто-то может подумать, что вы передо мною становитесь, а вы же благословение берете от Христа», – и сам тоже стал на колени и так благословил. Там одна послушница на коленях читала для себя из молитвенника. Он взглянул на нее и спросил: «А ты что бормочешь здесь?!» В конце он заметил эту нашу слабоумную женщину, и так обрадовался, они обняли друг друга, некоторое время стояли обнявшись, потом отец Гавриил посмотрел на нее и очень значительным голосом спросил: «Как ты?» Она ответила: «Ничего, отец Гавриил». А он спрашивает: «Как твои гуси?»

И она с начала до конца рассказала всем нам давно известную историю про гусей, но надо было видеть, с каким интересом и вниманием слушал этот рассказ отец Гавриил.

Мои знакомые сестры Анна и Манана вспоминали, что как-то они встретились с отцом Гавриилом в Тбилиси. Только что прошел дождь, улицы были достаточно грязными. Они решили, что сейчас они не смогут брать на коленях благословение у отца Гавриила, а когда подошли к нему, отец Гавриил сам встал перед ними на колени. Увидев это, они тоже пали в грязь на колени, а отец Гавриил благословил их, улыбаясь, подмигнул и сказал: «Один – ноль в мою пользу!»

Через перевал

Когда я учился, в наш Театральный институт из Великобритании поступило приглашение: на годовую стажировку звали по одному студенту с каждого факультета. Гела Канделаки предложил поехать мне, но я честно сказал ему, что не могу обмануть его, чтобы он напрасно не возлагал на меня надежды, потому что по окончании института я планировал поступать в Духовную академию. Он очень обиделся.

– Ты поучись там, а когда вернешься, удели нам хотя бы четыре года, чтобы передать полученный опыт нашим студентам, – попросил Гела, – а потом делай что хочешь.

Я согласился, но Бог все устроил иначе.

Продолжая учиться в институте, я ходил вольным слушателем в Духовную академию. Наша учеба в институте совпала с большими переменами. На первом курсе, помню, от нашей группы начальство требовало принять участие в параде 7 ноября. Я поехал домой на несколько дней. Оказалось, что остальные мои однокурсники тоже не приняли участия в параде. Заместитель ректора сделал нам строгий выговор и предупредил, чтобы больше такого не повторялось. На второй год, когда мы опять проигнорировали парад, таких строгостей уже не было, нас пожурили.

Мы должны были учиться четыре года. Но за годы учебы многое произошло: 9 апреля[63], войны, экономический спад, инфляция. И вместо четырех только через семь лет, в 1993 году, состоялась защита дипломной работы – это десятиминутный анимационный фильм «Что произойдет с тобою, вину ищи в самом себе…» (в оригинале это рифмованная грузинская пословица). На этот маленький фильм, из-за многих затруднений и неудобств, ушло столько энергии, что, наверно, хватило бы на три фильма.

К этому времени я уже решил посвятить себя служению Господу, хотел принять монашество. Послушание я начинал в Абхазии, где моим духовником был владыка Даниил, епископ Абхазской епархии. В это время там было перемирие. Но в 1993 году опять вспыхнула война, и 27 сентября нам пришлось оставить Сухуми, и вместе с выгнанными (в русском языке это слово «беженец», но если дословно переводить с грузинского, то говорится «выгнанный») через перевал из Сухуми мы поднимались в Сакени. О происходящем тогда можно было бы без конца рассказывать, но для меня весь ужас войны можно вместить в один кадр: люди, потерявшие дома и переживающие все ужасы войны, поднимались в горы, чтобы перейти через перевал в безопасное место. В том же направлении стадами шли ничейные, брошенные коровы, а среди них стоял растерянный теленок, повредивший колено. Он смотрел то вверх, то вниз – никому не было дела до него!..

Одну ночь переночевали в Сакени и ранним утром начали подниматься на перевал, в ту ночь ночевали в лесу. Помню, мороз был такой сильный, что, когда сидели у костра, лицо огонь обжигал, а спину мороз, и мы вертелись, как шашлыки.

На второй день мы перешли через перевал, прибыли в село Чубери, а на перевале выпал снег, многие люди замерзли насмерть по дороге.

Восемь дней мы оставались в Чубери, помогали «Красному кресту», я и послушник Мамука варили кашу, раздавали горячую пищу беженцам.

На восьмой день ситуация в Чубери разрядилась, почти все нашли, кому куда пойти. Может, за все эти дни кто-нибудь и улыбнулся, но я этого не помню. Как будто на небе висела угрюмая черная грозовая туча. Но когда на восьмой день было назначено массовое крещение на реке Чубери, как будто солнце выглянуло, светло стало. Владыке Даниилу достали резиновые рыбацкие сапоги, он вошел в реку – и Мамука и я стали подавать детей на крещение владыке. Оглашенные в основном были дети, их было более шестидесяти. Народ смотрел на зрелище и с моста, и с обоих берегов…

Когда владыка Даниил окунал детей, они сразу начинали плакать, а все остальные смеялись радостно. И мальчишки лет десяти – двенадцати мужественно входили в воду, стараясь не заплакать, но после погружения не выдерживали. Нам подали одну двенадцатидневную девочку, с высокой температурой. Я подумал, что она сильно заплачет, но так спокойно, без единого возгласа, никто не крестился. А потом, когда всех крестили, мы с Мамукой решили окунуться, зашли в воду, и я смог окунуться всего один раз и понял, почему плакали дети. А Мамука героически трижды омылся в воде.

Потом на вертолете полетели в Кутаиси, оттуда на машине добрались до Мцхета.

Патриарх благословил временную резиденцию Абхазской епархии разместить неподалеку от Тбилиси, в монастыре преподобного Антония Марткопского. В этом монастыре через год мы постригались в монахи, я был рукоположен в иеродиакона, потом в иеромонаха, и целый год был настоятелем этого монастыря.

Это было время больших трудностей, инфляция прогрессировала настолько стремительно, что, выходя из монастыря с деньгами, невозможно было понять: большой или маленькой суммой ты располагаешь.

Древняя епархия

Во время Великого поста мы готовили к постригу пять послушников. Для пострига нужен был материал, чтобы сшить им облачение. У нас были очень скромные средства, но даже если бы денег было больше, все равно магазины пустовали, вряд ли мы бы что-то там нашли.

Последняя моя надежда была на Патриарха. Мы приехали к нему, он встретил нас во дворе, благословил и спрашивает:

– Как дела, все ли хорошо?

– Очень хорошо, Ваше Святейшество, – отвечаю.

И когда Патриарх уже уходил, я вспомнил, что собирался ткань у него просить. Бегу за ним, говорю:

– Ваше Святейшество, у нас постриг пяти послушников в пост ожидается, мы обошли все магазины, материи нигде нет, не могли бы вы помочь нам в этом?

А надо сказать, что Святейший родом из горных мест, а там некоторые слова по-своему оборачивают. Он на горном диалекте и говорит:

– Что-нибудь придумаем.

Это прозвучало так, что трудно понять: это он придумает, вместе мы должны придумать или я сам должен придумать, но я об этом не решился спросить… Святейший благословил меня остаться в Патриархии.

Никози. Резиденция епископа

Прошло два дня. Патриарх ничего не говорит. Я подумал, что он, может быть, о моей просьбе позабыл, но опять не решился спросить, и говорю ему:

– Ваше Святейшество, братья одни в монастыре остались. Может, благословите мне вернуться?

– А куда спешить? – ответил Патриарх.

А в итоге оказалось, что я приехал в Патриархию за материей, а вернулся в свой монастырь епископом – рукоположили меня епископом Никозской и Цхинвальской епархии… Да и материи привез достаточно, так что постриг послушников вместе с владыкой Даниилом совершил, но уже не как настоятель, а как архиерей.

Первую Пасху я служил в Никози в 1995 году. Никози находится всего в километре от Цхинвали.

Грузинская Церковь в V веке получила автокефалию, и древняя Никозская епархия была одной из двенадцати епархий, которые образованы в это время при грузинском царе Вахтанге Горгасали.

В кафедральном соборе в Никози захоронены мощи первомученика Грузии святого Раждена. Святой Ражден по происхождению перс, он был наставником иранской царевны. Грузинский царь Вахтанг женился на ней, и Ражден вместе с ней приехал в Грузию. Как говорится в его житии, когда он увидел здесь веру христианскую, его сердце было ранено любовью Христа. Он принял святое крещение.

А когда в дальнейшем персы наступали на Грузию, святой Ражден, защищая христианство, воевал против своих единоплеменников. Его взяли в плен, чтобы вернуть к прежней вере, вначале уговаривали, но в итоге распяли на кресте и стрелами из лука умертвили. Он был погребен в Цроми, недалеко от Никози, потом святой царь Вахтанг перенес мощи Раждена в Никози. И вот все это время мощи первомученика Грузии находятся здесь, в нашем храме…

В 1801 году Грузинское царство было включено в Российскую империю. После упразднения в 1811 году автокефалии Грузинской церкви и ее подчинения Синоду Русской Церкви наряду с другими была закрыта и Никозская епархия. После Октябрьской революции в России в 1917 году Грузия вернула свою государственную и церковную независимость, но 1921 году Грузия была аннексирована, Красная армия ворвалась в нашу страну. Впереди были ужасные годы атеистического правления.

В 1990-е годы Грузинская церковь постепенно начала восстанавливать епархии.

Одно время территория нашей епархии входила в древнюю Цилканскую епархию, ее епископ освящал храм в Цхинвали, а в 1995 году была восстановлена и древняя епархия Никози, которая полностью называется Никозской и Цхинвальской.

Фестиваль – улыбка любви

В Никози с помощью друзей я создал маленькую анимационную студию, которая вместе со зданием монастыря была разрушена во время войны 2008 года, когда нас бомбили с самолета.

После войны мы в Никози, с помощью европейских друзей, восстановили студию, основали школу искусств и Международный фестиваль анимационных фильмов «Никози». В этом году фестиваль проводился четвертый раз. В фестивале вместе с американскими, европейскими, японскими деятелями искусств участвовали знаменитые художники и аниматоры из России, среди них Гарри Бардин, Андрей Хржановский, Александр Петров, Михаил Алдашин и другие. У нас постоянно демонстрируются фильмы студий «Анимос» (Россия), «Сема-фор» (Польша) и многих других, показываются фильмы-победители Суздальского, Дрезденского фестивалей, а также крупнейшего фестиваля во французском городе Аннеси и так далее. На фестиваль приезжала из Италии Лора Гуэрра с выставкой картин Тонино Гуэрры, часть картин Тонино она подарила Никози.

На первом фестивале к нам с приветственным письмом обратился Юрий Норштейн: «Дорогие друзья! Культура – наше общее отечество, она – поверх политических барьеров. Она дает отчетливое представление о прекрасном, она наполняет нас вниманием к миру, открывает сочувствующий взгляд, она помогает разглядеть в малой частице отражение огромности жизни, она обращает наше сострадание к чужому человеческому горю и к измученным блестящим глазам лежащей в пыли беременной собаки, она открывает небо и учит слышать успокаивающий шелест листвы, шум ручья и чей-то поющий голос. Культура соединяет одного человека с другим, и тогда не нужно объяснять, что есть добро. Она простирает наше сознание за границу нашего бытия.

Дорогие друзья! Ваш фестиваль – это мужественное противостояние разрушению и разбою. Любой фрагмент искусства, будь то песнопение, фреска или живопись, или хорошо сработанная табуретка, пошитые башмаки или снятое кино, вселяет в нашу душу полноту бытия.

Ваш фестиваль – это улыбка любви. Проще восстановить взорванные бомбами дома, чем вылечить душевное потрясение при виде искореженной жизни. Ваш фестиваль – духовный лекарь, способный справедливостью, надеждой и красотой бытия восстановить душевный мир…»

«Разные рыбы, и почти все они золотые…»

Армаз Ахвледиани,

исполнительный секретарь политсовета коалиции «Грузинская мечта», доктор политических наук, учредитель и директор Тбилисской школы политических исследований

Случается, что встретишь человека и сразу, в первые минуты разговора увидишь родственную душу. И тут же ощутишь: эту близость почувствовал и он, этот человек. Но накануне встречи с Армазом Ахвледиани, честно говоря, я не вполне представлял, о чем буду говорить с грузинским политиком, учитывая всю сложность отношений между нашими странами. Да и политика сама по себе виделась мне сферой хоть и необходимой, но весьма сомнительной. Так было до разговора с Армазом. Собеседник мой, пожалуй, убедил меня, что политика, в том числе и большая, ничем не отличается от любой другой сферы созидания жизненного пространства. Здесь, как и везде, свободный человек каждый день и час может совершать свой выбор, приближаясь к Великому Созидателю или, напротив, от Него удаляясь. И не так страшны ошибки и падения, неизбежно случающиеся на наших путях, как иллюзия, опутывающая волю человека через реплики: «Ну что тут поделаешь, такова жизнь, выше головы не прыгнешь…» Нет, жизнь такова, какой мы сами ее творим вокруг себя, созидаем через наш пусть и маленький, но ежедневный выбор. И если в своем движении к Богу человек не сдается, то он, конечно, выше головы не прыгнет, тем более скачки или резкие взлеты-вещь настораживающая. Просто человек для самого себя незаметно создаст вокруг пространство света, который, проникая даже в самые затененные уголки, постепенно изгонит тьму.

Грузин-христианин

Мой отец любил читать вслух, он читал очень много. А я, когда мне было не больше пяти лет, часто оказывался рядом, слушал его и, хотя по большей части и не понимал смысла, старался понять, мне было очень интересно. Отец часто повторял: «Грузин – христианин. Грузин не может не быть христианином». А жили мы в Аджарии – регионе в значительной части мусульманском, и то, что отец говорил это, живя в Аджарии, да еще в советское время, повлияло на формирование моего сознания.

Я окончил школу в Батуми и поступил в МГУ на философский факультет. Это были восемь замечательных и важных лет жизни – пять студенческих и три года в аспирантуре. Моя учеба пришлась на годы перестройки, но и в этом, думаю, мне повезло, потому что смутные времена дают возможность лучше понять и разглядеть людей, в том числе и самого себя.

В начале учебы, зимой, у нас была экскурсия по Золотому кольцу. Мы были в Суздале, меня поразила одна церковь, до сих пор храню купленную там чеканку с изображением этого храма. Я очень хочу вернуться в это место, я почувствовал там тепло! Возможно, это был один из важных этапов моего пути к Богу.

Ощущение потребности в таком тепле, в осмысленности не покидало меня никогда. Шли годы, я вернулся в Грузию, и как-то в середине 1990-х годов прочитал, если не ошибаюсь, в газете «Московский комсомолец», интервью с Патриархом Алексием II.

«Какие для вас самые ценные слова? Самые значимые?» – спросил Патриарха журналист.

Мне казалось, что Патриарх должен вспомнить что-нибудь из Евангелия, а он ответил словами известного английского писателя и теолога Клайва Льюиса[64]: «Бог обращается к человеку шепотом любви. Если он не услышан, то Бог обращается к нему голосом совести. А если человек не слышит голоса совести, то Бог обращается к нему через рупор страданий». И эти слова запали мне в сердце.

Духовник и счастье

В 1999 году друг предложил мне познакомиться с его духовником. Мы поехали, пообщались, и вот с тех пор не расстаемся: его духовник стал и моим духовником. Через два дня после этой встречи я крестился.

Я за многое в жизни безмерно благодарен Богу, и не могу выразить словами радость от знакомства с архимандритом Иоакимом (Асатиани). Он необыкновенный человек: в нем сочетается большая любовь к Богу и к людям и умение быть простым.

Кажется, то, что мне доводилось читать о святых, так похоже на его жизнь, как будто происходит на моих глазах! Рядом с отцом Иоакимом слова Клайва Льюиса о шепоте любви обрели для меня настоящее содержание: раскрылась та теплота, к которой я стремился; и напутствие отца о том, что грузин не может не быть христианином, наконец, сделалось частью моей жизни.

Мне самому хочется быть похожим на отца Иоакима и хочется, чтобы и другие люди были такими же, как он. И, конечно, такие люди есть среди нас, не всегда мы их замечаем, они, как мостики, соединяют нас с Богом, помогают нам увидеть Его.

В жизни отца Иоакима – вся история Грузинской Церкви XX века. Его духовником был настоятель Илорского монастыря архимандрит Иоаким (Шенгелая), духовное чадо подвижника и делателя Иисусовой молитвы преподобного Алексия (Шушания)[65]. Другим духовным чадом преподобного Алексия был архимандрит Шио (Дзидзава), духовник Патриарха Илии. Получается, что отец Иоаким и Святейший – не только старые друзья, но и представители одной монашеской традиции. Эта традиция – как нерв, связывающий прошлое, настоящее и будущее, небо и землю. Традиция продолжается, и это имеет огромное значение для христианской Церкви.

Нужно видеть, с какой любовью наш Патриарх и отец Иоаким общаются друг с другом! Но для отца Иоакима не важно, кто ты – близкий его друг, духовный сын или человек, которого он видит впервые, он всех согревает своей любовью. Опять вспоминаю о «шепоте любви», потому что эта любовь – бескорыстная, совершенно ненавязчивая. Этот феномен даже невозможно до конца понять и осмыслить, его можно только ощущать сердцем и созерцать.

Отец Иоаким в советское время служил в разных местах, ему довелось испытать на себе гонения, советская власть не могла примириться с тем, что в Церкви есть священники, являющие своею жизнью подлинное христианство. Отец Иоаким никогда не был конформистом, что, разумеется, создавало конфликт между ним и властями.

И надо понимать, что в те годы роль священника была – держать оборону: отцы как бы стояли на краю пропасти и останавливали людей, которые все же, к сожалению, падали в пропасть безверия. И архимандрит Иоаким, пройдя через годы гонений, смог не только сохранить любовь к людям, он смог сохранить немало людей в вере и любви. Многие сегодняшние митрополиты и епископы – это его ученики и духовные чада. Сам же он всегда по смирению уклонялся от епископской хиротонии.

Отца Иоакима часто просят помолиться за людей, находящихся в тяжелом положении. Бывало, врачи говорили, что человеку до утра не дотянуть.

– Бог – Он Всемилостивый, – говорил отец Иоаким, – все будет хорошо.

И тогда я успокаивался, для меня уже наступал праздник, приходило успокоение, потому что я знал – с человеком все будет хорошо.

Но бывало и по-другому. Помню, в день святого Георгия были мы с другом в гостях у отца Иоакима, сидели и разговаривали. У меня звук отключен на мобильном телефоне, идет вызов, посмотрел, вижу – мой друг Леван звонит. Я сразу не ответил, думал, после перезвоню, а он звонит и звонит. Ясно – что-то случилось. Взял трубку, оказалось, что отец Левана попал в аварию, но неизвестно, что с ним и в какой он больнице, и Леван просит меня узнать что-нибудь об отце через свои каналы.

Я сразу же пересказываю все отцу Иоакиму, в надежде услышать слово утешения, а он промолчал, будто бы не отреагировал. Я удивился и снова сказал ему:

– Если можно, я пойду, постараюсь помочь.

– Да, да, конечно, – ответил отец Иоаким.

Когда мы выходили, я еще раз повторил все, что произошло, но он опять промолчал, благословил нас с другом, и мы поехали. Но едва мы проехали три-четыре километра, мне позвонили и сказали, что отец Левана уже скончался. Мы вернулись в келью к отцу Иоакиму и через несколько часов вместе с ним поехали домой к Левану. И я понял – он молчал, потому что знал, что Теймураз, отец Левана, уже умер, просто нам об этом ничего не сказал.

Помню, мама сломала шейку бедра (это был очень сложный перелом, особенно в ее возрасте). После первой операции прошло много лет, и возникла необходимость менять поставленный искусственный сустав. Из-за серьезных проблем с сердцем операция была более чем рискованной, но и не делать ее было тоже невозможно. Она приехала из Батуми в Тбилиси.

Вечером мы были на службе. Я все смотрел на нее и думал: «Как она держится! Что с ней будет завтра?»

Подошел отец Иоаким и сказал:

– Завтра будем ее причащать.

Я подумал:

– Но ведь это невозможно! Она не сможет завтра прийти на службу.

Мама причастилась, и после воскресной службы она не ощущала болей. И операцию отменили.

Но все эти чудесные случаи – только для того, чтобы мы увидели главное. Ведь если по-честному, в самих чудесах нет никакого счастья, а счастье в том, что в обыкновенной жизни рядом с нами есть тот, кто всегда может дать правильный совет, напомнить о необходимости любить, явить живое Евангелие. Я часто думаю об этом. Выхожу утром на работу, смотрю на людей: кто-то счастлив, обладая властью; другой тем, что заработал какое-то состояние; у кого-то замечательная семья, любимое дело. А мне кажется, что самое большое счастье – ощущать, что есть человек, могущий дать правильный совет. Все остальное можно получить и потерять.

Счастье, когда Бог говорит с нами через обыкновенных и необыкновенных людей, говорит шепотом любви.

Политика и достоинство

Как совместить личную веру и дела государственные, то есть политику, – этот вопрос, разумеется, в сегодняшних политических реалиях более актуален, чем когда-либо. Но сегодня так же, как и всегда, есть всего один простой ответ на этот сложный вопрос: нужно определить для себя, что есть добро, а что есть зло, и иметь готовность твердо следовать путем добра. Необходимо честно определиться и с тем, кому ты собираешься служить: себе или людям. И если понимаешь главное, то все остальное встанет на свои места, и конфликта между верой и политикой, возможно, вообще не будет. Хотя, конечно, мы все живем в очень противоречивой, сложной среде. И тем не менее можно изменить и среду вокруг себя, сделав ее более культурной, способной принять в себя брошенные Сеятелем семена Божественного Слова.

Я вспоминаю слова святителя Николая Сербского о том, что нет ничего более важного, чем добрый пример. Мне кажется, не только политик, но и любой человек сегодня не свободен от глобальных процессов развития общества, и единственный выход из тупика – это оставаться христианином везде, несмотря ни на что, стараться являть пример добра и любви своему окружению. Сегодня нет ничего более важного, чем это.

Но политики, как и все люди, в силу своей слабости и греховности, к сожалению, тоже делают неправильный выбор – выбор отнюдь не в пользу добра и служения людям. Нужно помнить, что достоинство отдельного человека гораздо выше, чем политика целого государства, которая, как правило, не служит тому, чтобы создавать среду для достойной жизни человека.

Я понимаю, насколько сам я далек от настоящей любви к людям, и скорблю от этого. Но вместе с тем я счастлив, потому что знаю, что такая любовь существует, у меня есть пример, и хочется к нему стремиться, хочется делать что-то доброе.

Просто счастье, что мы живем во время патриаршества Илии II! Мне кажется, что любой грузинский политик будет достойным, если сможет осознать, что время от времени нужно обращаться за советом к Святейшему. Ведь он необыкновенным образом сумел гармонично соединить внутри себя патриаршее достоинство и простоту монаха. И в то же время он являет пример такого служения, когда можно сгореть до конца в любви, когда можно служить, абсолютно не думая о себе, и всецело отдаваться служению простым людям.

В Грузии появилась целая плеяда епископов, священников и мирян, воспитанных Патриархом, – для Грузии это дар Божий. Мне кажется, что мы его не заслуживаем. Патриарх и его ученики – это, на мой взгляд, сейчас основная сила, создающая ту самую жизненно необходимую среду для Грузии, не только для православных, но и для всего народа.

И, кстати, говоря о вере и политике, хочется вновь вспомнить Патриарха Алексия II, это необыкновенный человек и яркий пример для любого политика, он сказал: «Выше закона есть любовь, выше права – милость, а выше справедливости – лишь прощение». Это, мне кажется, настоящая Конституция православного христианства.

Глобализация стирает многие границы, отчасти это хорошо. Но, к сожалению, начинают исчезать и незыблемые границы, от существования которых зависят глубинные основы бытия человеческой личности, ее достоинства, нравственного выбора, свободы. Выдающийся философ Мераб Мамардашвили – уникальный человек, в эпоху атеизма фактически проповедовавший учение апостола Павла. Не знаю, кто еще среди философов того времени так глубоко понимал Евангелие (при том, что Мераб Константинович был человеком, как говорят близкие, неверующим). Он говорил: «Надо учиться становиться личностью». Эти же слова всегда повторял его друг, директор Института философии в Тбилиси Нико Чавчавадзе.

И самая острая проблема перед вызовами современного мира – это не размывание границ, а размывание среды, формирующей в человеке свободную и независимую личность. Для такой среды жизненно необходима идея просвещения, как религиозного, так и культурного. Причем подлинная культура – это не только хорошее образование. Мне иногда просто необходимо бывает уехать в глубинку, поговорить с обыкновенными людьми, потому что в их простоте, достоинстве можно почерпнуть нечто более важное, чем в среде политических лидеров. Как сказал тот же святитель Николай Сербский, привилегия простого христианского народа в том, что, не зная многое, он знает главное.

Я читал, что во время Второй мировой войны премьер-министру Черчиллю пожаловался министр обороны:

– Если не будет дополнительного финансирования, то военные не смогут больше держать оборону.

– Где же взять дополнительное финансирование?

– Можно из образования и культуры, – предложил глава военного ведомства.

– А что же тогда защищать? – иронически ответил Черчилль.

И сегодня, мне кажется, главный дефицит обнаруживается как раз в области культуры и образования. Казалось бы, и вы, россияне, и мы, грузины, живем в странах уникальной и богатой культуры, глубоких христианских традиций. И при этом той самой среды, которая способствует личностному становлению созидателей в народе, к сожалению, нет. И тогда закономерно возникает альтернатива – серое, управляемое общество, в котором не поощряется существование свободных личностей, а сильные стремятся в политику, чтобы реализовать свои амбиции, закрепиться, участвовать в механизмах манипуляции инертными массами. Любому политику нужно помнить, что он приходит в политику только для того, чтобы творить добро для людей, причем не абстрактное и какое-то великое, а конкретное, частное и ежедневное. И еще нельзя забывать, что необходимо найти силы вовремя уйти, предоставив возможность действия другим. Тот, кто думает, что лучше него никто не сможет что-то важное сделать, глубоко ошибается.

Грузия с трудом, но выходит из советского прошлого. И когда мы говорим «советское прошлое», прежде всего надо иметь в виду советское мышление, которое все еще внутри нас. И я не хочу сказать, что с этим надо бороться. Нет, бороться не надо, надо впускать в себя больше света, чтобы тьма рассеивалась сама.

Я очень люблю Россию. Для меня Россия – это не политика, а прежде всего русский характер. Это такое, знаете, необыкновенное течение, где разные рыбы, и почти все они золотые; широкая река, которая оплодотворяет русский чернозем, – для меня это целая философия. По-моему, образ России и русского человека замечательно передал в своей книге «Несвятые святые» архимандрит Тихон (Шевкунов). Я убежден, что, несмотря на все сложности отношений, у Грузии и России всегда будет больше общего, чем у любых других народов на этом континенте. Нас объединяет нечто куда более важное, чем все то, что разъединяет, то, что важнее принадлежности к национальности и государству, то, что стирает границы, – это православие. У нас мало любви, и это вынуждает болезненно проводить все новые и новые границы между государствами, народами, «своими и чужими», в то время как любовь стирает границы, делает людей открытыми друг другу, открытыми для Небесного Отца. Если и Россия, и Грузия примирятся с Христом, то примирение наших народов будет лишь вопросом времени, и верю – это время не за горами.

«Ты просто поверь мне, что все будет хорошо»

Ана Пачуашвили – искусствовед, аспирант ВГИКа, и ее муж Кирилл Черноризов – биохимик, кандидат химических наук

Ну что могу сказать я о Кирилле с Аней? Благодарю Бога за эту дружбу, а ребят благодарю за эту книгу, ведь без них ее бы просто не было. А их союза, конечно, не состоялось бы без явного промысла Божьего. Поэтому их история-это не только жизни, связанные с Грузинской Церковью, это эпический рассказ о настоящей любви или, если угодно, документальная притча о верности выбранному пути и доверии Богу. Один весельчак из Грузинской Патриархии пошутил, сказав Кириллу после венчания: «Ну, теперь ты отвечаешь за Аню перед всей Грузинской Церковью!» (Если читатель еще не догадался, Аната самая девочка, что время от времени появлялась в рассказах героев этой книги, – старшая дочь Пааты Пачуашвили, нынешнего владыки Николая.)

Полагаю, что Кирилл, несмотря на чувство юмора и природную предрасположенность к иронии, слова эти воспринял вполне серьезно. Родив двух детей – Нино и Ефрема, ребята по-прежнему источают молодость, строят по-хорошему авантюрные планы и мечтают об очень, очень большой семье.

Вспоминается еще одна шутка, на этот раз митрополита Исайи: он пожелал Кириллу, чтобы впоследствии потомство Черноризовых-Пачуашвили заселило половину России и половину Грузии. Может, Кирилл и эту шутку воспринял серьезно? Кстати, в Грузии каждый третий ребенок в любой семье может стать крестником Патриарха Илии. Такие крещения в кафедральном соборе совершаются регулярно, говорят, что всех своих крестников Святейший неизменно поминает, из Патриархии им приходят поздравления и подарки. Авторитет Патриарха – гарант рождаемости, конечно, куда более основательный, чем любые государственные пособия и дотации. В общем, Кирилл и Аня очень надеются видеть грузинского предстоятеля и молитвенника в качестве крестного своих детей.

Дай им Бог мудрости пронести через всю жизнь тот драгоценный, данный свыше залог любви и преумножить его в своих детях и внуках. Такое многообещающее начало обязывает скорее не к спокойному обладанию счастьем, а к серьезной борьбе за него. Но я верю, что у моих дорогих друзей все получится, ведь не только же Кирилл отвечает за свою семью перед Грузинской Церковью, но и вся Грузинская Церковь молится Богу за семью Кирилла.

Ана: Сколько себя помню, с раннего детства – вместе с родителями, сначала в коляске, потом на руках, потом за ручку – я участвовала в жизни Церкви. На выходные вместе с родителями мы ездили в детдом для детей-инвалидов, я там играла и общалась. Помню, мне очень нравились эти детишки. С мамой и папой мы ходили ухаживать за больной женщиной, ее звали Анико, она была очень доброй, писала для меня стихи. Мне тогда было три-четыре года, но все помню.

Папу в светской одежде, без рясы, вообще не помню. Когда он стал священником, мне было, наверное, года четыре. Мама всегда была с нами дома, а папы практически никогда не было. Очень хотелось, чтобы все мы собрались вместе, но так не получалось, от этого я страдала. Он приходил домой очень поздно и слишком рано уходил. Будучи еще маленькой, как же я расстраивалась! Пыталась задержать его, специально прятала обувь. Но когда я пошла в школу, папа стал брать меня с собой на все выходные. Сначала литургия, потом крестины, венчания, панихиды, далее требы, беседы с людьми, и так вместе мы проводили субботы и воскресенья.

Девяностые годы были для Грузии слишком тяжелыми, транспорт практически не ходил. Возвращались мы всегда очень поздно, пешком, а по дороге домой нам нужно было идти мимо кладбища. Папа отучал меня бояться – когда мы проходили мимо, он говорил: «Ну давай, зайди, увидишь, там нет ничего страшного, а я тут тебя подожду».

Помню, когда умер мой прадед, которого я очень любила, папа тоже взял меня с собой, хоть все родственники протестовали. Мы зашли в дом, папа спокойно и даже торжественно сказал: «Вот дедушка. Он умер. Но потом мы снова с ним встретимся». С того дня я совсем перестала бояться и кладбища, и умерших людей. Мои друзья и родственники как-то суеверно сторонились покойников, некоторые даже на панихиды не ходили. А в моем восприятии смерть стала одним из явлений нашего мира, переходом из времени в Вечность.

Папа все свое время отдавал служению. Поэтому когда он принял монашеский постриг и его рукоположили в епископы, для меня ничего особенно не изменилось. Мне в это время уже исполнилось десять лет. Сестрам было два и четыре годика, они без мамы еще не справлялись, а я была уже самостоятельной. Папа стал брать меня с собой в епархию, теперь я могла уезжать с ним на неделю и больше. Ну а став еще взрослее, практически на каждые выходные я приезжала к нему сама, сначала в Ахалцихе, затем в Бодбе, а потом в Ахалкалаки.

Основная тяжесть решения лежала на маме, для нее, конечно, с папиным монашеством изменилось многое. Я все-таки маленькой была, сестры тем более, и, конечно, мы не понимали, чего стоило для нее дать согласие на этот постриг. Уже потом я говорила с мамой об этом времени, она рассказала о своих переживаниях.

– Но если бы я тогда отказалась, – сказала она, – всю жизнь бы жалела, что не дала ему реализоваться, ведь служение Церкви – это его призвание.

Она еще очень молодая была, когда папа принял постриг, а дети были маленькие. Хотя нельзя сказать, что папа вовсе ушел. Он всегда помогал нам и, находясь в Тбилиси, приезжал. С мамой они встречались достаточно часто, обсуждали вопросы нашего воспитания. Если нам с сестрами нужно было на что-либо получить принципиальное разрешение, мы всегда звонили папе. Бабушка с дедушкой – папины родители – поддержали маму. Мы остались жить у них.

Кирилл: Я хочу пояснить эту ситуацию, которая не редка в Грузинской Церкви. Дело в том, что опытные люди необходимы в высшем священноначалии, однако найти их исключительно в рядах монашествующих после советских лет было очень непросто: как известно, монашество, как и церковная жизнь в целом, сильно затормозилось и в России, и в Грузии. Поэтому грузинский Синод может выдвинуть в архиереи женатого священника. Если священник согласен, то ему по общецерковным канонам необходимо оставить семью, развестись с супругой и принять монашеский постриг. Решение в этой ситуации принимает не столько священник, сколько его супруга. И случается так, что супруга не соглашается отпустить мужа, тогда он остается священником.

Ана: Через несколько лет, когда моя младшая сестра Мариам подросла, мама начала работать по специальности. Она детский психолог. При Патриархии ей удалось создать Центр православной психологии. Раньше в Грузии ничего подобного не было. Сначала мама и ее коллеги снимали маленькую комнату, и ни на что им не хватало: аренду нечем было выплачивать, на одном энтузиазме трудились, без зарплаты. Сейчас у них дела неплохо идут, Центр переехал в хороший офис, есть запись на прием. Мама без выходных трудится, даже тридцать первого декабря ей постоянно звонят, так что и дома принимать людей приходится.

Когда сестры повзрослели, они, так же как и я, стали ездить к отцу. Чаще всего мы гостили у него по отдельности, чтобы иметь возможность личного общения, но часто и вместе, так веселее. Например, несколько лет назад получилось настоящее путешествие: папа и мы втроем с сестрами на машине ездили в Турцию, получилась настоящая семейная поездка.

Помню, в школе и во дворе мне было затруднительно общаться со своими ровесниками. Сейчас дети и подростки во дворах уже не собираются, а я застала еще времена, когда все выходили на улицу, общались, вместе играли. У меня сложности в общении возникали из-за различия интересов. Например, ребята слушали поп-музыку, а у нас дома это было не принято. Мы даже радио не имели, а слушали записи, в основном классическую музыку, были и лучшие образцы мирового джаза и рока. Но общаясь со сверстниками, я стеснялась, что слушаю классическую музыку, читаю книги. А читать я очень любила. Мне хотелось поговорить о прочитанных романах, а в школе и во дворе говорили о Spice Girls или Back Street Boys. Я переживала, когда на днях рождения все танцевали, я ведь танцевать не умела. Сейчас даже смешно! Но сильнее всего меня расстраивал запрет на употребление сленговых выражений. Бабушка и дедушка учили, что всегда и везде необходимо выражаться правильно и литературно. Но у всех, наверное, в подростковом возрасте бывают странные увлечения, и мне очень хотелось употреблять эти сленговые обороты, они очень мне нравились, и все дети вокруг так говорили. Свободнее и комфортнее, конечно же, мне было общаться с детьми из религиозных семей. Мои лучшими подругами были дочери папиных прихожан.

Я окончила школу рано, в пятнадцать лет, потому что начала учиться с шести и сразу попала во второй класс: при собеседовании с психологом маме сказали, что в первом классе мне будет скучно, а читать и писать я уже умела. Но зато по окончании школы я вообще не понимала, что мне интересно и куда лучше поступать. Вместе с подругой мы поступили на факультет классической филологии. Обстановка в Тбилисском университете была тогда не особенно хорошей: за время моей учебы три ректора сменилось. Я окончила университет, хотя прекрасно понимала, что филология – не та область, которая меня интересует, но все равно эта наука пригодилась в качестве общего образования.

Во время учебы мы принимали участие в студенческих экспедициях, которые были организованы по инициативе Святейшего при университете в 2001 году. Студенты приезжали в Джавахети на месяц, жили в палаточных лагерях, днем трудились на археологических объектах, ездили на экскурсии, а вечером устраивали культурную программу: беседы, лекции, кинопросмотры. Два-три раза в неделю мы собирались и смотрели фильмы, потом вместе их обсуждали. Каждый студент мог заранее подготовить свою лекцию о том, чем сам интересовался: о музыке, живописи, литературе, кино – и летом в экспедиции ее прочитать. Мы с подругой выбрали тему кино, а когда готовились, настолько увлеклись, что уже не смогли остановиться.

В Тбилиси я продолжила кинопросмотры с небольшими лекциями для студентов из числа своих знакомых, а после окончания университета я решила пойти в магистратуру ВГИКа. Там после первого высшего образования надо было учиться два года на факультете «Кинодраматургия и киноведение».

Мы поступили вместе с моей подругой Нино. И когда мы приехали в Москву в 2006 году, наступило обострение российско-грузинских отношений. Получилось так, что мы прилетели – и сразу же вслед за нашим рейсом пошли сплошные отмены. За нас переживали, звонили, хотели вернуть домой. В грузинских новостях информация подавалась так, что повсюду в Москве грузин останавливают, отбирают документы, задерживают, принудительно депортируют. И это так и было, очень многим грузинам тогда пришлось уехать, например, моей двоюродной сестре. Она тоже приехала учиться, но ей ее институт не продлил визу и регистрацию. А нам повезло, мы попали в замечательный круг общения: все доброжелательные, никакого напряжения не ощущалось. Заведующая кафедрой во ВГИКе – замечательная женщина, прямо как мама нас встретила: «Если что-нибудь понадобится, приходите, не стесняйтесь. Даже если возникнут финансовые сложности, помогу». И все последующие два года обстановка во ВГИКе была такой же дружелюбной. И на улице за все это время нас ни разу не остановили и документы никогда не проверяли.

Однокурсники и знакомые в Москве удивлялись, что мы постимся и ходим в храм. В Грузии никого этим не удивишь, а в Москве почему-то среди молодежи считалось, что раз ты верующий, значит, должен от всех отличаться, ходить в платке, юбке в пол и все такое.

– Вы же обычные люди! – говорили нам с Нино. – Одеваетесь нормально, рок слушаете, на современные выставки ходите, да и учитесь вообще-то во ВГИКе…

– Ну и в чем здесь противоречие? – удивлялись мы.

– Как в чем? Церковь же осуждает кинематограф!

Но мне и самой сначала показалось удивительным, когда я была на церковных службах в Москве, что молодых людей здесь не так уж много, а те, что есть, по большей части несколько странные, и правда сильно отличающиеся, похожие на. людей с проблемами. Увидишь и сразу поймешь: «православный», – правда, не совсем в хорошем смысле. Первое впечатление было таким, что нормальных успешных молодых в Москве вера совершенно не интересует.

В 2008 году я защитила диплом, собралась в аспирантуру, но началась война, поэтому поступление пришлось отложить. После Москвы было нелегко вернуться к спокойному ритму Тбилиси, где ничего особенного не происходило. А в Москве всегда не хватало времени, главной проблемой было то, что многие интересные мероприятия совпадали друг с другом. Мы с подругой начали работать в школах, организовывать кинопоказы для старшеклассников.

Через некоторое время в Тбилиси приехала группа русских паломников на неделю, добрались они с большими проблемами. А в довершение всего оказалось, что турагентство, встречавшее их здесь, не имеет ни одного православного гида, способного рассказать о христианстве в Грузии и показать не вагон Сталина, а монастыри и святыни. Эти паломники вышли на папу, попросили помочь с гидом, а папа предложил попробовать мне. Я согласилась, всю неделю была вместе с этой русской группой. Мне очень понравилась Марина – руководительница группы. Я Марине, видимо, тоже понравилась, потому что по окончании наших поездок она предложила сотрудничать напрямую, без турагентств, самой мне организовывать маршруты и мероприятия.

И мы начали сотрудничать. А я к этому времени поступила в аспирантуру ВГИКа, было очень удобно, потому что практически все время я находилась в Москве, а с группами выезжала домой, в Грузию. И вот через год, в мае я должна была везти большую группу – двадцать восемь человек (до этого самая большая была – пятнадцать). Я, конечно, переживала. Автобус нашла ровно на двадцать восемь мест. И вдруг за два дня до отъезда группы в Тбилиси Марина говорит, что очень хотят поехать еще два молодых человека, просят, если можно, включить их в группу. Что делать? Я сказала, что уже поздно, потому что придется брать автобус на сорок мест – а это накладно, да и группа уже слишком большая. Сказала, но все-таки решила позвонить и посоветоваться с папой.

– Ну, раз очень хотят приехать, тем более молодые парни, – рассудил папа, – давай не будем им отказывать.

В общем, я согласилась. Одним из этих молодых людей оказался Кирилл – мой будущий муж.

Кирилл: Я воспитан в Православии с детства, однако сказать, что я был верующим и по-настоящему воцерковленным всегда – это неверно. Я закончил православную классическую гимназию «Радонеж», попал на годы ее расцвета и угасания. Гимназия мне очень многое дала, например, древние языки, которые нам крайне настойчиво впихивали. Мне это помогло в том, что теперь не страшно учить незнакомый язык. Вот уже третий год учу грузинский с большим удовольствием, прочитали вместе с Аней почти полностью «Я, бабушка, Илико и Илларион» Нодара Думбадзе66—я очень любил эту книгу в русском переводе и даже не мог и представить, что когда-нибудь прочту ее на языке оригинала!

В старших классах – очаковское пиво и чего покрепче, сигареты, матерщина… Почти все, что было нам запрещено, я воспринял с обратным знаком, но при этом старался перед взрослыми казаться правильным молодцом, ибо был всегда отличником. Лицемерие, одним словом. [66]

После гимназии поступил в МГУ на факультет биоинженерии и биоинформатики. Собственно, серьезно и сознательно воцерковляться я стал уже ближе к окончанию МГУ, когда попал в такую жизненную ситуацию, что либо в Церковь, либо кранты.

Внутренние изменения начались с двух моментов: с вопроса «Что есть я как личность? Где во мне что-то постоянное и что это?» и с понимания, что я себя везде и всюду оправдываю и сам с собой лжив. Честность с самим собой – так я поначалу сформулировал для себя вектор своей внутренней жизни. Ну и дальше уже что-то начало меняться.

В конце апреля 2011 года я защитил диссертацию и в подарок от родителей получил возможность съездить куда-нибудь отдохнуть. Не знаю почему, но мне срочно захотелось поехать в Грузию. Я стал искать подходящий тур, но выяснил, что поездки туда организовывались только паломническим агентством. Не очень хотелось отправляться в паломническую поездку: такие путешествия порой бывают перегружены акафистами, молебнами и умилительными женскими разговорами… Но что делать! Конечно, потом, как нетрудно догадаться, я ни капли не пожалел. Итак, я позвал друга Кольку, и 2 мая мы с группой вылетели в солнечный Тбилиси.

Казбеги, село Гергети. Церковь Святой Троицы

Здесь нас и встретила гид Аня, которая сразу привлекла наше внимание своим терпением по отношению к паломникам – некоторые из них оказались чересчур строптивыми! Еще я уловил ощущение одиночества, исходящее от этой девушки, – все кругом: «Анечка, Анечка», а только как-то пусто Анечке. В общем, всколыхнулось в моем сердце желание оберегать, поддерживать… Проще говоря, я тут же влюбился.

Ана: С самого начала я обратила внимание на этих двух веселых ребят. Они демонстрировали верх любознательности, особенно Кирилл, задавали множество вопросов, постоянно шутили. Мы говорили о Pink Floyd и Beatles 67, они в шутку интересовались всем, что связано с вином. Я сразу заметила, что понравилась ребятам, причем обоим: и Кириллу, и Коле. Это создавало неловкость, хоть было смешно наблюдать, как они привлекают мое внимание. Коля мне цветок подарил, а Кирилл шарф. У меня была тяжелая сумка, ребята всю поездку поочередно помогали [67] мне ее нести. Я испытывала смущение, ведь профессиональная этика не допускает, чтобы гид так вот отдавал предпочтение кому-то из группы. А потом…

Кирилл: Потом Аня из соображений профессиональной этики пила с нами вино.

Ана: Да ничего я не пила, только глоток сделала!

Кирилл: Даже фотография осталась – ты стоишь с огромным бокалом в руках. Теперь не отвертишься!

Ана: Потом в Сигнахи, в забронированной гостинице, всем не хватило мест, и вышло, что нас с Мариной и Кирилла с Колей разместили в гостинице по соседству. Было поздно. Я уже зашла в комнату, мечтая лечь в кровать, и вдруг слышу крики в коридоре. Оказывается, Коля клеща у себя в ноге обнаружил. Ничего удивительного: он ни одной собаки не пропускал, всех гладил. Мы вместе вытаскивали этого клеща, так что вновь нашелся повод для разговоров и шуток.

Кирилл: Мне вся эта история изначально казалась промыслительной. Когда я задумался о женитьбе, то рассудил следующим образом: супругу не выбирают, так как выбор подразумевает ассортимент, а супруга – не холодильник, чтоб ее выбирать из набора женщин. Следовательно, супруга дается Богом, то есть браки совершаются на небесах. Вот я на Бога этот вопрос с верой и возложил. Ну и, понятно, молился время от времени и ждал, что будет. Сомнения, что я свою суженую пропущу, не было. Было бы странно, если бы Бог послал мне супругу, но так, чтобы я этого не понял.

Все началось, можно сказать, с чуда. Как-то в преддверии новогодних праздников 2010 года я читал книжку Паисия Святогорца[68] о подвижниках Святой горы Афон. Книга была такая захватывающая, что я тут же захотел съездить на Афон, увидеть все своими глазами. Однако на тот момент я получал только аспирантскую стипендию в МГУ, 2500 рублей в месяц, и надеяться было не на что. Но вдруг на следующий день мне на карточку приходит сумма, в два раза превышающая необходимую для поездки! Оказывается, по какому-то гранту неожиданно мне решили заплатить (больше я таких сумм в лаборатории никогда не получал). Так я вскоре оказался на Афоне.

Помимо интереса к месту, в которое я отправлялся, мною двигало еще и желание обрести ясность в выборе жизненного пути, а именно: жениться или, может быть, мне судьба идти в монахи (к чему я готовности не чувствовал). На Афоне я рассчитывал обрести прозрение. Да-да, именно прозрение, ведь такие вещи в моем тогдашнем понимании решались исключительно чудесами и пророчествами.

На Афоне я общался с одним мудрым монахом, и он посоветовал мне ежедневно совершать определенное молитвенное правило, чтобы Бог указал мне мой путь. Это правило по мере сил я держал и во всем положился на Бога.

И когда через некоторое время я встретил Аню, довольно быстро стало ясно, что дело идет к женитьбе. Я не влюблялся так уже очень давно. Было лишь одно смущение: хорошее дело не может строиться на раздоре, а я видел, что моему другу Коле Аня тоже сильно понравилась. Пошел к духовнику, рассказал ему о своих сомнениях. Отец Артемий69 подарил мне плюшевую игрушку – зайчика (он до сих пор у нас хранится) и сказал: «Кирилл, не будьте зайчиком!»

Ана: Когда группа уже уезжала в Москву, я рассказала папе о ребятах. До этого мы с группой ездили к нему в епархию, но про ребят я ничего ему не говорила.

– Не давай свой телефон, – категорично отрезал он, – и вообще лучше с ними не общайся.

– Почему? – спросила я (он крайне редко говорил так категорично).

– Ну, я не могу сейчас тебе сказать, пока просто поверь. [69]

Я послушалась, номер телефона не дала, но Кирилл сразу же нашел меня «ВКонтакте», и мы стали общаться в Сети.

А потом я поняла, что папина категоричность имела более глубокие основания, чем мне показалось сначала. Он говорил:

– Если ты человеку понравилась, но точно знаешь, что ничего не выйдет, зачем его ранить? Лучше сразу сжечь все мосты.

А то, что я могла покинуть Грузию, действительно казалось невозможным и мне самой. И я с отцом согласилась.

– А ты могла бы замуж выйти не за грузина? – спросил меня Кирилл, еще тогда, в паломнической поездке.

– Главное, наверно, какой человек, а не какой он национальности, – ответила я, но подумала при этом, что едва ли смогу жить не в Грузии и выйти замуж не за грузина.

Мы ежедневно переписывались «ВКонтакте», а Кирилл все время настаивал на встрече. И я решилась встретиться, чтобы сказать, что наши отношения не могут ни во что вырасти. Но когда встретились, я поняла, что это совсем не так.

Во время нашего первого свидания вышла комичная ситуация: я говорила Кириллу, что мне нужен особый знак, чтобы понять, можем ли мы быть вместе, – как гром среди ясного неба. И вот приезжаю я на эту знаменательную встречу в Парк Победы (а день был очень теплый), мы встретились, вышли из метро – и вдруг загрохотал настоящий гром, небо затянуло в считанные секунды, полил сильный дождь! В общем, попросила в переносном смысле, а получила в прямом. Но это я вспомнила уже потом.

Мы стали встречаться каждый день. «Ты просто поверь мне. Я точно уверен, что мы должны быть вместе. Это не просто так, что мы познакомились. Так получилось, что я русский, ты грузинка. Ты просто поверь мне, что все будет хорошо, просто доверься», – говорил мне Кирилл.

Учась в аспирантуре, я жила целый год у папиной знакомой в частном доме в ближнем Подмосковье. Ее зовут Лолита, она русская. Сейчас она крестная нашей дочери. Мы с Лолитой очень сблизились, разговаривали обычно до поздней ночи, с ней я делилась своими сомнениями.

– Как мне понять, настоящий ли он принц?

– Ну, если он принц, тем более настоящий, – ответила она, – ему придется это доказать. Преодолеть все преграды, когда простые ходы будут закрыты, чтобы забрать принцессу из ее дворца.

А на следующий день сложная Лолитина охранная система участка вышла из строя – ни ворота, ни калитка вообще не открывались. Кирилл приехал за мной, и ему пришлось лезть через забор, ставить мне стремянку, то есть принцессу с препятствиями выносить из дворца – опять-таки в прямом смысле!

– Все! – смеялась Лолита. – Теперь уж точно никаких вопросов!

Но несмотря на то, что мы встречались, мне было очень тягостно от неопределенности, летом я уехала в Грузию на два месяца. Начались неимоверно сложные разговоры с родными, особенно с папой. Сам он раньше мне говорил, что когда есть воля Божия, могут очень странные вещи происходить.

– Может, это воля Божия, папа, поэтому все так нестандартно происходит?

– Маловероятно, – ответил папа, – пока мы этого не знаем, лучше рассуждать рационально. Представь, у вас дети будут, а отношения с Россией очень сложные, всегда могут начаться боевые действия, а ваши дети – на чьей стороне воевать станут, каково им будет определиться? Ты не думала об этом? Дело не в национальности, а в проблемах, которые могут возникнуть у вас впоследствии.

Мама просто переживала, что я могу уехать навсегда из Грузии, жить где-то далеко от нее. Сестры тоже были против. Когда я вернулась в Москву, Кирилл сделал мне предложение. Все еще больше усложнилось, я просто не представляла, как сказать об этом родным.

У отца и старшей дочери всегда особенные отношения. Любому отцу тяжело, когда первая дочь выходит замуж. А здесь намечалось замужество с разрывом традиций – это тяжело вдвойне. Но папа всегда старался во всем искать волю Божью.

– Ну, ладно, я тебе доверяю, – говорила я ему, – как отец ты прав. Но ты должен подтвердить, что говоришь мне это как духовник, как архиерей, то есть берешь на себя ответственность сказать, что нет воли Божьей в нашем с Кириллом общении.

– Конечно, я не могу такого сказать, – отвечал отец.

Кирилл: Я помню, что с утра пришел в наш храм. Мы договорились с духовником, что он познакомится с Аней, чаю вместе попьем.

– Вы знаете, – говорю я ему, – я морально уже собрался, готов предложение сделать.

– Давайте, Бог да благословит, – ответил он.

– Может, нам еще повстречаться, не спешить? – я переспросил.

– А чего ждать-то?

Приехала Аня, отец Артемий что-то говорил нам о женитьбе, а потом бац – мы уже стоим перед иконой, а он епитрахиль на наши головы возложил и читает молитвы обручения.

Ана: Я вообще так растерялась, что сказать ничего не могла. Я ведь пришла чаю попить и с отцом Артемием познакомиться. Я все-таки сказала, что мне нужно еще время, чтобы подумать…

Кирилл: Отец Артемий подарил нам икону и нас благословил.

– Знаете, батюшка, – сказал я, – не ожидал такого развития событий, хоть очень этому и рад.

Но справедливости ради надо сказать, что Аня даже с моими родителями еще не знакома.

– Сейчас, – сказал отец Артемий и достал мобильник. – Ниночка, – поздоровался он с моей мамой, – сегодня к вам придут молодые знакомиться.

Мама моя в этот момент лекцию читала, удивляюсь, как она в обморок прямо в аудитории не упала от такого заявления…

Вы скажете: какая же помолвка без кольца? В нашем случае в роли кольца оказался крестик, с которым связана отдельная история. На Афоне я посещал один монастырь, название которого открою чуть позже. В магазинчике при этом монастыре за прилавком стоял престарелый монах по имени Яков. Он как-то сразу меня заприметил, поинтересовался, как меня зовут, очень обрадовался, что я русский (сам он родом из Швейцарии, но сказал, что в душе русский). Мы разговорились, и отец Яков сказал, что хочет мне что-нибудь подарить. В результате я был одарен целой кучей всякого разного «чего-нибудь», после чего он подвел меня к прилавку с красивыми крестиками и спросил: «А невеста-то есть у тебя?» Я ответил, что нет, и он посоветовал мне выбрать крестик в качестве подарка своей будущей невесте.

Я выбрал серебряный крестик со светло-желтыми кристаллами и сохранил его до судьбоносного дня.

Через несколько недель после помолвки я провожал Аню в аэропорт, она улетала в Грузию. И вдруг в машине я вспомнил, откуда я привез тот крестик: это был монастырь Иверон, основанный на Святой горе грузинами (Иверия – это древнее название Грузии)! Для меня это было не совпадением, а поддержкой, благословением перед непростым сватовством. Увезти грузинку из Грузии очень непросто!

Ана: В октябре Кирилл сам приехал в Грузию познакомиться с моими родителями и просить моей руки. Сначала он познакомился с мамой, бабушкой и моими сестрами. Я верила, что он не может не понравиться всем. Так и вышло. Кирилл и мама сидели в кафе, говорили не меньше четырех часов. В итоге она нас благословила, и у меня появилась поддержка внутри семьи. А когда Кирилл побывал у нас в гостях, на мою сторону перешли уже и бабушка, и сестры.

Решимость Кирилла очень впечатлила и папу, он сам об этом потом сказал. Они очень долго разговаривали, еще дольше, чем с мамой, я ждала снаружи и очень переживала. Папа не спешил сдаваться. Кирилл ему понравился, но он сказал, что знает слишком много примеров, когда из-за поспешности решений распадались браки. Мы ведь были знакомы менее полугода.

– Давайте подождем, – заключил он, так и не дав нам тогда благословения.

Позже мы пригласили духовника нашей семьи митрополита Даниила. Папа рассказал ему все очень подробно.

– Вот, я постарался изложить все. Вы, может быть, лучше рассудите, какое принять решение?

– Похоже, и правда, есть воля Божья, – ответил митрополит Даниил, – но лучше немного подождать, слишком мало времени прошло.

Папа даже Патриарху рассказал про нас. Святейший выслушал папу и спросил:

– Как фамилия у этого молодого человека?

– Черноризов, – ответил папа.

– Хорошая фамилия, – сказал Святейший, всю жизнь бывший подлинным монахом, и передал нам свое благословение.

Кирилл: А во время той поездки в Тбилиси первый стресс для меня – не столько встреча с Аниными родителями, сколько вручение подарков. Ведь это настоящая церемония! Все сидели, Аня говорила: «Это бабушка, это мама…» – а я должен был каждому преподнести подарок и еще что-то сказать. В Грузии другое восприятие: подарку радуются, будто это что-то невероятное, и принято сразу же все распаковать и посмотреть. Я больше всего боялся, что буду выглядеть полным идиотом; во многом, наверное, так и вышло, я разволновался, покраснел, но все-таки с задачей справился. Разговор был уже делом менее сложным.

Еще помню небольшой конфуз: в первый день в Анином доме я так нервничал, что вообще не мог есть, а Анина бабушка Мзия наготовила столько разной еды, что не попробовать было просто нельзя. Но с горем пополам я справился, и это, к счастью, было последнее недоразумение за всю эту поездку: семья оказалась «своя», люди простые и добрые.

С владыкой Николаем мы провели целых три раунда переговоров, причем часа по четыре. Изначально владыка был очень недоволен всей этой историей, и конечно, его можно было понять. Но я решил идти до конца.

Мое отношение к Ане он заметил сразу, еще когда мы приехали с паломнической группой в Ахалкалаки. Тогда я попросил его помолиться о моей судьбе, а потом, уже на свадьбе, поблагодарил: «Спасибо Вам, владыка, помолились!» Все очень смеялись.

Ана: Но ждать сил не было, уже в ноябре нам с Кириллом стало ясно – нужно решаться прямо сейчас. Я позвонила папе, сказала, что ждать мы больше не можем и желаем обвенчаться до начала Рождественского поста.

И он согласился. Но российская виза была только у него, и отец Николай Балашов через ОВЦС70 помог в считанные дни сделать визы для мамы, бабушки и сестер. Это было настоящим чудом, ведь до сих пор гражданину Грузии [70] получить российскую визу немыслимо трудно. Вся моя семья приехала на венчание в Москву.

Кирилл: Родители мне не препятствовали, видя, что я, вроде, все делаю правильно, моим действиям они доверяли. Но все равно я нервничал перед знакомством наших семей.

Наши семьи познакомились за день до свадьбы. У нас обоих родители из академической среды, поэтому все прошло более чем складно. Владыка МГУ заканчивал, а папа мой не только заканчивал, но и преподает в МГУ. У мамы за плечами экономический факультет МГУ, а Анина мама хоть и училась в Тбилисском университете, но она психолог, а мой папа психофизиолог, поэтому у них нашлось очень много общих тем для разговора. И мою маму, и тещу зовут Нинами в честь святой равноапостольной Нино Просветительницы Грузии. Мы с Аней думаем, что это неспроста. И нашу первую дочку мы, кстати, тоже назвали Нино.

Владыка Николай потом сказал, что очень редко так естественно и легко сходятся семьи жениха и невесты.

Ана: Папа всегда говорил, что в выборе жениха нужно обязательно учитывать, какая у него семья. Раньше я с ним спорила: разве могут такие мелочи иметь значение. Но теперь понимаю, насколько это важно. Если бы родители и брат с сестрой Кирилла не были бы такими открытыми и доброжелательными, мне было бы тяжело в Москве.

Мне трудно было поверить, что я доживу до этого дня. Венчание совершалось 13 ноября, в день 100 000 мучеников грузинских[71]. Вот тогда я поняла, что значит «браки заключаются на небесах». Чувство было неизъяснимое, благодатное.

Кирилл: Перед венчанием (а это было воскресенье) владыка Николай служил с отцом Артемием архиерейскую литургию, после которой многие прихожане остались и на венчание. Особенно врезалось в память, как мы с Аней заходили в храм: он был полон народу, и кругом были друзья и знакомые! Везде свои, и все в храме. Вот однокурсник стоит, а рядом с ним моя крестная, а на другой стороне друг по гимназии. Я подумал: так, наверное, в раю!

Венчание совершали два священника: отец Артемий и отец Евгений. Владыка Николай нам подарил большую писаную Владимирскую икону Богородицы, которую Патриарх Илия II сделал покровительницей всех Пачуашвили. Мне рассказали, что Святейший учредил в Грузии традицию: каждое воскресенье он собирает представителей какой-нибудь одной фамилии, не обязательно родственников, и благословляет их какой-нибудь иконой.

Мы обвенчались, а расписались только через месяц. Обычно бывает наоборот: венчанию предшествует регистрация в ЗАГСе. Но отец Артемий хорошо знает и меня, и мою семью (духовник все-таки), поэтому спокойно венчал без росписи. Но это, наверное, исключение.

Ана: Пришли в ЗАГС втроем, Коля с нами был, еще и опоздали. Я в простом платье, цветов не принесли, забыли. А женщина, вручавшая нам свидетельства, с таким торжественным видом объявила: «Сейчас вы вступаете на новую тропинку жизни, я объявляю вас мужем и женой». И как же это было смешно после всего, что нам довелось пережить, после нашего венчания!

Кирилл: Тогда еще эта регистраторша закончила свою пафосную речь словами: «А теперь гости могут подойти и поздравить новобрачных». К нам торжественно подошел Колян и поздравил нас…

Через некоторое время Москву посетил грузинский Патриарх Илия II.

Он необыкновенный человек. В Москве он служил литургию в храме Георгия Победоносца в Грузинах. Это церковь, относящаяся к Московскому Патриархату, где служат в основном на грузинском языке, и посещают ее по большей части грузины. По случаю приезда такого высокого гостя церковь была набита людьми. Владыка

Николай тоже там был, он провел меня в алтарь перед причастием, чтобы познакомить с Патриархом и с грузинскими архиереями. Грузинские архиереи – это отдельная история: они «спетые», дружные и веселые. Дело в том, что всех их избирал и рукополагал лично Патриарх, и получилась настоящая команда. Когда меня с ними знакомили, то главной шуткой было, что, мол, если я Аню как-то обижу, то буду отвечать за это перед всем Священным Синодом Грузинской Церкви.

Подвели меня к Патриарху под благословение, он сидел сбоку от Царских врат. Он уже человек в возрасте, из-за болезни у него сильно нарушена координация движений. Я поначалу смущался, так как не знал, что мне ему сказать. Передо мной был человек, который целую страну изменил, и не столько даже страну, государство, а людей в Грузии. Он, безусловно, будет прославлен в лике святых. Так вот, я подошел к нему, смущенно встал на колени, поднял голову, посмотрел в лицо Святейшему и… расплылся до ушей в радостной улыбке. Странная какая-то реакция, я сам удивился, но тем не менее – стало очень радостно! Патриарх тогда благословил нас с Аней на счастливый брак.

Ана: Я всегда мечтала, чтобы мой муж и отец стали друзьями, и благодарю Бога, что так все и сложилось. На самом деле и сам папа сильно изменился. Мне кажется, сейчас он рад, что все сложилось именно так. Раньше, когда мы спорили, он говорил, что много браков грузинских мужчин с русскими женщинами, и в таких браках часто все складывается прекрасно. Но чтобы коренные грузинки выходили за русских – хороших примеров он не мог вспомнить, кроме одного – Александра Грибоедова и Нино Чавчавадзе[72]. Возможно, теперь он так не скажет.

Кирилл: Владыка Николай Ане потом сказал, что его впечатлила моя настойчивость. А меня сам владыка очень впечатлил. Я люблю с ним советоваться, и с Аниной мамой, кстати, советуюсь и доверяю ей как психологу. Сам владыка не вмешивается в наши дела, но если нужен совет, всегда принимает живое участие.

Ну а вообще, когда прихожане и духовные чада начинают рассказывать о нем как о пастыре, я стараюсь удерживать себя от такого восприятия. Мне кажется правильным ощущать владыку больше по-человечески, по-родственному, как мудрого тестя.

И к месту жительства у меня такое же отношение, как к выбору жизненного пути: нужно стараться услышать, чего хочет от нас Бог. Я не против переезда в Грузию, но если я поеду ради своего собственного желания или желания жены, ничего хорошего из этого не выйдет. Надеюсь, Бог нам укажет, как быть дальше.

Ана: Кирилл знает – я очень хочу, чтобы мы с ним жили в Грузии. Молюсь об этом. Но я согласна: главное – это воля Божья, поэтому, где бы мы ни жили, главное, чтобы это было именно нашим местом, местом наших детей. Сейчас у нас их двое, но есть благословение от владыки Даниила на минимум семь. Посмотрим!

Приложение

Рассказы митрополита Серафима (Джоджуа)

Коротенькие содержательные рассказы, когда они легки, летят от сердца к сердцу. От авторского к читательскому. Особенно если это истории из жизни. А когда автор архиерей, да еще и человек веселый и наблюдательный, эти коротенькие рассказы принимают оттенки особой неповторимости. Полагаю, небольшая часть этих художественных зарисовок станет прекрасным дополнением ко всему уже сказанному. Ведь наша большая история завершается, и пусть смешные и грустные истории одного из героев этой книги, митрополита Серафима (Джоджуа), сделают расставание наше не грустным, а веселым и жизнеутверждающим.

Таинство

На службе в кафедральной церкви в Боржоми я, по обыкновению, выносил чашу для причастия. Когда собирался вернуться в алтарь, заметил пристальный взгляд нашей Анны, ей тогда было шесть лет. Анночка шевелила губами. Когда закончилась служба, подошли ко мне ее родители и сказали:

– Ребенок побоялся к вам подойти, но нам она сказала, что когда «Меупе»[73] вышел с чашей, то она увидела большой огонь, который выходил из этой чаши, и ей стало страшно.

Я успокоил родителей, а на следующей воскресной службе, увидев во дворе Аннушку, я ее особо благословил, и сказал, что Бог ее любит и чтобы она ничего не боялась. Теперь Анна уже заканчивает институт, редко ее вижу. Но иногда вспоминаю этот случай и думаю: как привыкли мы к таинствам, как буднично стало это для нас, а ведь Господь требует, чтобы мы не забывали, что Его Пречистое Тело и Кровь действительно огонь, хотя для нас и невидимый.

Чудо с вилкой

Был прекрасный летний вечер. Днем прошел дождь, где-то слышен был гром. Воздух был чист, ни одного облачка. Солнце садилось. Я сидел на балконе своей резиденции (так называется старенький одноэтажный домик, где мы живем уже семнадцать лет). Неожиданно у ворот остановилась машина, три человека быстро поднимались по лестнице и, шумно размахивая руками, громко говорили:

– Где владыка Серафим? Спаслись, спаслись.

Думаю, что такое? Кто они? Смотрю, мои близкие, боржомцы.

– Что случилось? – спрашиваю.

Они, пыхтя, усаживаются рядом, и один из них, Гия Цикаришвили (у которого, как говорят, голос как труба), продолжает:

– Чудо, чудо! Владыка Серафим, твоими молитвами спаслись, спаслись.

И остальные оживленно поддакивают.

Тут я почувствовал, что они недавно были на застолье, но вижу, уже трезвые. В руке у Гии вилка столовая, он ею размахивает, показывает мне и продолжает:

– Вот, вот, владыка, чудо, чудо.

Как выяснилось, Гия вместе со своими друзьями отмечал чей-то день рождения в селе Зоорети, это километров двадцать от Боржоми. Стол накрыли во дворе. Человек десять за столом, хачапури, сациви, кахетинское вино, во главе тамадой сидит Гия – ну что еще грузину нужно!

После нескольких тостов появилась в небе туча, послышался гром, мелкий дождик заморосил, а потом перестал. Гости не расходились. И вдруг, когда тамада, держа в одной руке стакан с вином, а в другой вилку, встал и начал говорить очередной тост, страшная молния сверкнула над ним. Потом грохот, крик женщин, кто-то упал со стула. Произошло чудо: молния на глазах у всех прошла через вилку в руке и ушла в землю. Гия так и стоял как вкопанный, весь бледный. Когда пришли в себя, кто-то сказал: «Бог спас, давай поедем к владыке Серафиму».

Гия, уже радостный, улыбаясь, но не выпуская эту вилку из рук, повторял:

– Чудо, чудо, Бог спас!

– Слава Богу за все, Бог вас любит, – сказал я им и отпустил. Это случилось в 2000 году.

Кости динозавра

Садгери – это небольшое село выше Боржоми. Там древний храм – базилика X или XI века. Летом в этом селе останавливаются отдыхающие, в основном с детьми. В тот день я только вернулся из Тбилиси, и матушка Анна радостно сказала при встрече:

– Благословите, владыка! А у нас в Садгери кости динозавра нашли.

Я улыбнулся и ответил:

– А может, бомбу, – и, не обращая особого внимания, зашел в свою комнату.

На следующий день звонок по мобильному, отец Арчил говорит:

– Владыка, динозавра нашли.

Я ему:

– Отец Арчил, ты уже протоиерей, а туда же! – и отключил мобильный.

На третий день приходят боржомские батюшки:

– Владыка, весь город, все приезжие туда идут, нашли кости динозавра, уже боржомское телевидение было. Сегодня из Тбилиси журналисты приезжают. Давайте вместе посмотрим!

– Ну ладно, – отвечаю.

Выехали в центр, потом к боржомскому парку и на подъем. Вижу, люди пешком идут, машины одна за другой, и все в Садгери. Приезжаем, а там огромная толпа, кто фотографирует, кто на видео снимает. Заходим во двор, там большая яма, глубиной больше метра, и белый скелет, длинный, какой-то изогнутый. Кто-то громко хвастается:

– Это я нашел! Впервые в Боржомским районе. Миллион лет до нашей эры, понимаете ли!

Тут уже и я поверил. «А что мы, хуже других?» – подумал я. Возвращаясь, начал представлять: «А что, и вправду. Ух, все узнают и удивятся! Владыка Александр в Костроме и отец Николай Балашов. И Патриарх приедет посмотреть. Сколько людей приедет, может, и из Европы. Вот какая наша епархия!» В тот же вечер мы узнали из репортажа центрального ТВ «Рустави-2», что на следующий день специально приезжает из Тбилиси ученый-палеонтолог. А мне-то самому невтерпеж узнать первым, какой именно динозавр: может, ихтиозавр, или бронтозавр, или какой еще «зазавр». Утром звонит отец Арчил:

– Эх, владыка, приехал палеонтолог, как посмотрел, сразу сказал: «Быстрей закапывайте. Это скелет огромной коровы, наверное, чума была в прошлом веке, поэтому во дворе и закопали».

Я весь покраснел. Вот тебе и кости динозавра, вот тебе и «зазавр»! Нью-Васюки в Боржоми… И поделом мне. Захотел, понимаете ли, динозавра в епархии!

«Злая, но красивая собака»

Расскажу случай, который произошел с нашей певчей Тиной. Тина тогда была не замужем, пела на клиросе, никогда не пропускала службы. Как-то после литургии я заметил, что ее не было на клиросе. Спросил у отца Василия:

– Где Тина?

– А ее собака укусила, лечится, – ответил он.

– Что за собака, – спросил я, – бешеная?

– Не знаю, владыка.

На следующий день мы с отцом Арчилом пошли к Тине домой. Встретили нас ее родители, потом вышла и сама Тина, сникшая, скорбная.

– Ну, что ты испуганная такая? – обратился я к ней.

– Не знаю, владыка, я собак не боюсь, а эта какая-то вредная, не сразу на меня набросилась, а подкралась сзади и укусила, – жалобно посетовала Тина. – А главное, еще одну женщину покусала в тот день, а за несколько месяцев десять человек.

– Как десять?! – возмутился я. – А куда смотрят соседи?! Нужно сказать хозяевам, чтобы увезли собаку из Боржоми, а лучше пристрелить ее.

Не знаю, почему мне пришла тогда такая мысль.

– Да мы все, соседи, ходили к ним, они недалеко живут, а хозяин сказал нам: «Знаю, что моя собака злая, но зато красивая. Такой овчарки нигде и ни у кого в Боржоми нет». Вот так нам ответил хозяин той овчарки, – волнуясь, говорила Тина.

– Передайте, что владыка дал благословение, – строго сказал я.

– Я-то передам, да им-то что, они владыку и не признают, – ответила Тина.

Тем же летом эта кавказская овчарка набросилась на молодого парня, проходившего мимо их двора. Поднялся шум. Вышел хозяин той собаки и вместо того, чтобы отвести собаку и окрикнуть, начал ругать того молодого человека:

– Ты что собаку бьешь?! Это моя собака, она злая, но красивая.

В это время овчарка набросилась на хозяина, укусила его в руку и убежала в свою будку. В тот день об этой собаке судачили все. Ровно через месяц узнаю, что хозяин умер от укуса своей собаки. Врачи не смогли спасти его, поскольку не было своевременно сделано укола от бешенства. Когда я спросил, где же эта овчарка, соседи ответили, что хозяйка не разрешает ее трогать, поскольку покойный муж любил эту собаку. «Злая, но красивая собака», – повторяла хозяйка. Но после похорон родственники вывели эту собаку за город и пристрелили. Так закончилась эта злополучная история.

Поистине, не должна душа прилепляться ни к чему и ни к кому земному – только к Богу.

Лом

Был у нас в монастыре в Фока послушник Евфимий, сейчас он – архимандрит Фока. Тогда он, совсем еще юный, пришел к нам. Послушание нес прилежно, работать и молиться любил. Наступила зима, а зимы там холодные, до минус двадцати пяти, даже озеро Паравани замерзает. Толщина льда в январе была до полуметра, я сам видел, как грузовик ехал по льду. Мы все – я, отец Елисей, послушник Евфимий, послушник Игорь Каргулев (мое духовное чадо из Петрозаводска, скончался в возрасте 33 лет в Боржоми в 2003 году и похоронен в Зеленом монастыре) – поочередно носили утром и вечером по два ведра воды из озера. Расстояние от озера до наших вагонов, где мы жили, было метров пятьсот. Той зимой были особенно сильные морозы, каждый день мы лопатами пробивали прорубь и брали воду. За ночь корка льда становилась до десяти сантиметров. И так – несколько раз в день за водой. Один раз воды было достаточно, поэтому Евфимий пошел на другой день, утром. Взял лом, поскольку прорубить лед лопатой было уже трудно. Через полчаса приходит весь поникший:

– Отец Серафим, прости, лом выскользнул из рук и упал на дно.

– Как, ведь это единственный железный лом! – осерчал я. – Ведь дорог нет, кругом снег, кто нам новый лом даст?

Встали все, пошли искать лом в проруби. Смотрим, вода как зеркало, до дна глубина была около двух метров. Начали шарить с палкой, с лопатой в руках, по локоть в ледяной воде, чтобы достать лом. Но тщетно: лом был внизу, на дне. Вернулись в монастырь (точнее, в наши вагоны) опечаленные. Как теперь лед ломать? Лопатой очень трудно, а иногда и невозможно.

А за несколько дней до этого мне подарили книгу «Иоанн (Максимович)»[74], мы запоем читали его житие. Игорек даже иконку нарисовал с нимбом. Мы уже тогда, прочитав, признали его святым, хотя в то время только Зарубежная Церковь прославила его в лике святых. Мы знали, что он великий чудотворец, и начали все молиться ему, чтобы у нас был лом. «Иоанн Босой, помоги», – всем сердцем молился я ему.

Ровно на третий день прибегает утром, после утрени, Евфимий и кричит:

– Отец Серафим, отец Серафим, лом, лом поднялся!

Радостный, он держал наш драгоценный лом в руках. Оказывается, когда Евфимий утром пошел к проруби и с большим трудом все-таки проломал лопатой лед и опустил ведро в воду, ведро наткнулось на что-то твердое. Звук был как от удара железа, и ведро застряло. Посмотрел он и видит: наш лом, снизу по диагонали, как копье, воткнулся в корку льда. Радости нашей не было предела! Ни на секунду мы не сомневались, что нам помог владыка Иоанн (Максимович). Спасибо ему! Эту историю я рассказал владыке Марку Берлинскому (Арндту), он тоже очень любит Максимовича и вовсе не удивился этому чуду. Разве можно удивляться? Ведь это величайший святой ХХ века.

Иоанн Босой, помоги!

Курица

Со мной произошел случай, который мне запомнился. Прихожу как-то после параклиса, усталый, домой, в свою одноэтажную боржомскую резиденцию. Монахиня Анна, которой было за шестьдесят, начала готовить трапезу.

– Сейчас, владыка, я вас покормлю курочкой [75], сегодня принесли, домашнюю, – вся сияя, говорила она мне.

– Ну, курочка так курочка, – ответил я, зашел к себе в комнату, взял молитвослов и начал читать акафист святому Николаю Чудотворцу. «Святителю Николае, моли Бога о нас», – громко читаю я. «Курочка, ой хорошая курочка», – слышу восклицания матушки Анны. Я продолжаю читать. «Ох, курочка вкусненькая получилась, ох, аппетитная», – кряхтит из кухни матушка Анна. «Господи, да что это!» – думаю я; тут еще и запах жареной курицы дошел. Уф, уф, даже слюнки потекли. А я ведь проголодался за весь день. «Святителю Николае, моли Бога о нас», – опять громко, нараспев продолжаю я. «Ой, как вкусно, ой, ой! Владыка будет доволен», – не унимается матушка Анна. Мне уже не до акафиста: вроде читаю, а мысли мои вокруг жареной курицы. Перед глазами стоит она, сочная, вкусная-превкусная.

Еле дочитал акафист, закрыл молитвослов и быстро иду в трапезную.

– Ну, где она, ваша курица? – спрашиваю матушку Анну.

– Сейчас, дорогой владыка, сейчас, – довольная, она поворачивается, чтобы принести тарелку с курицей.

Я сижу за столом, взял вилку, нож и жду. Вдруг слышу ужасный крик матушки Анны:

– Брысь, брысь, ой, Господи, что это такое! Ой, не могу, помогите!

– Что, что случилось? – вскакиваю я и вхожу в малую трапезную, где у нас кухонная плита.

Оказалось, что именно в ту секунду, когда матушка Анна хотела взять тарелку с курицей, через открытое окно заскочил огромный соседский кот и, нагло схватив мою вкусную курицу, спрыгнул во двор. Устроился поудобнее около клумбы с цветами и спокойненько облизывал свой трофей! Главное, совершенно бесстыдно смотрел на меня и продолжал есть.

Хотел я было со злости запустить в него камнем или чем-нибудь еще, а потом сам же и рассмеялся. «А ведь меня святой Николай Чудотворец смирил, чтобы я об акафисте и молитве больше думал, а не о жареной курице», – подумал я.

Матушка Анна долго не могла в себя прийти. А кот соседский брюхо набил, мурлычет, усы облизывает и как бы дает мне понять: «Мяу… вот вам, епископам, и курочка, вот вам и жареная, нечего святого Николая обижать». Эх, чудно ведь, сразу и не поверишь. Ну, прости, святитель Николае, больше не буду.

Срочный выезд по тревоге

Отец Виталий до своего священства был полицейским. И тогда, как и сейчас, Гела (так звали его до пострига) был скромным и немного наивным и любил проповедовать о Боге задержанным в камере предварительного заключения. Обычно он дежурил у телефона ночью. Когда оставался один на работе, брал в руки Евангелие, открывал форточку камеры и рассказывал заключенным об Иисусе, независимо от того, кто там сидел – вор, пьяница или случайно попавшийся драчун. Всю ночь напролет – ведь спать нельзя, а проповедовать можно. Многие и сейчас это помнят.

Как-то звонят в дежурную часть полицейского участка в Боржоми, а у телефона тогда был наш Гела. Слышит он вопль бабушки:

– Помогите, Ирму и Мзию убили, ой, убили!

– Кого убили, где убили? – заволновался Гела.

– У озера, Ирму, Мзию, – плачет по телефону бабушка.

Звонит Гела начальству:

– Два трупа в деревне, срочно вызываю наряд.

Вызвали наряд полиции, два «виллиса» с автоматчиками, впереди полицейские в «Жигулях» с мигалкой и сиреной. Приехали в ту деревню, где эта бабушка жила, начали спрашивать, где трупы. Оказалось, что бабушка имела в виду двух своих коров – Ирму и Мзию, а Гела по телефону про коров-то и не расслышал. Кто-то задрал этих коров, может, звери. Никто не знал. Махнули рукой, обиделись полицейские – так гнали, а тут коровы. Это все Гела, дежурный виноват. Нет, из Гелы полицейский не получится, говорили они. Ну и слава Богу! Зато священник получился что надо. О сем свидетельствую я, Серафим.

Карло

Был у меня друг Карло. Знакомы мы были еще со студенческих лет, когда я учился в Художественной академии. Он всегда был каким-то странным. Потом он работал учителем в средней школе. Когда я ушел в монастырь послушником, ему это не очень понравилось, поскольку в Бога он до конца не верил. Прошло время, я стал иеромонахом, о Карло я начал забывать. И вдруг он явился неожиданно в наш монастырь и сказал:

– Отец Серафим, скоро женюсь, ты мужик добрый, купи мне брюки и туфли, ты же сам хотел, чтобы я женился.

– А ты вправду женишься? – спросил я.

– Конечно, ведь мне уже за тридцать пять. Уже и невесту нашел, – заверил меня Карло.

– Ну что же, хорошо, что женишься, может, и верующим станешь, – согласился я. – А сейчас давай помолимся святителю Николаю, чтобы денег нам дал.

– Ладно, ладно, только денег дай.

Время было неспокойное, в монастыре денег не было, и я с трудом за несколько дней смог собрать нужную сумму. Всех, кого мог, просил пожертвовать деньги, чтобы Карло стал семейным человеком. Ну, слава Богу, нужную сумму собрал и отдал ему. Он уехал довольный.

Несколько дней спустя Карло приезжает из Тбилиси нарядный: новые брюки, новые туфли.

– Ну, спасибо тебе, Серафим, настоящий ты мужик, – поблагодарил меня Карло.

– Не меня благодари, а святого Николая, он чудотворец, он тебе денег достал, – ответил я ему, показав рукой на икону святого Николая.

Он рассмеялся.

– Да причем тут Николай, это ты добрый, а не Николай, – и махнул на икону рукой.

– Нет, нет, не говори так, Карло, – попытался я вразумить его, но он опять раздраженно махнул рукой на икону.

– Пойду лучше отдохну, – сказал Карло, вышел из моей кельи, вынес свои новые туфли во двор, поставил перед дверью и прилег вздремнуть. Через полчаса заходит Карло в мою келью, улыбается и говорит:

– Ну что, Серафим, шутишь, да? Где мои туфли? Спрятал, да?

Я тоже улыбнулся, думал, что Карло шутит.

– Нет, Карло, я твои туфли не брал, – отвечаю.

– Как не брал, а кто брал?! У дверей их нет, – Карло стал возмущаться.

Начали вместе искать – да, действительно, туфли исчезли. Тут я вспомнил, как Карло махнул рукой на икону святого Николая, и подумал, что, наверное, святой Николай его за неверие наказал, и туфли украли.

– Карло, по-моему, это святой Николай попустил, и твои туфли, наверное, кто-то украл, – тихо сказал я ему.

– Какой Николай?! Николай, не Николай, я не знаю, давай туфли, Серафим, это ты их спрятал! – отрезал он.

Карло долго еще ругался, говорил, что «вы все, попы, обманщики», «пьете кровь у бедного народа», «все монахи тунеядцы» и еще много чего.

Под вечер мы дали ему сапоги (поскольку туфель у нас не было), и он так и уехал обратно в сапогах, убежденный, что я, Серафим, спрятал его туфли. Несколько дней спустя мы узнали, что туфли украли подростки из близлежащего села.

Так наказал святой Николай моего неверующего друга Карло. И кстати, он так и не женился до сих пор, хотя прошло уже пятнадцать лет.

Золотой гвоздь

Помню, вместе с отцом Макарием (ныне покойным) мы пошли причащать заключенных в Ортачальской тюрьме в Тбилиси. Сопровождающий охранник открыл нам окошко в камере, и я увидел заключенных. Их было довольно много в маленькой камере. Жалко мне их стало как-то. У окошка сидел один, в наколках, увидев меня, он обрадовался и громко сказал:

– Ва-а, привет, батюшка!

Я ответил:

– Бог благословит вас всех.

Остальные кивнули мне головой. Тот, у окошка, не унимался:

– Слушай, батюшка, а ведь правда, что Христос воров любит?

Я опешил.

– Нет, это неправда.

– Как неправда? Когда распяли Христа, был уготован пятый гвоздь в сердце, золотой. И вот, один вор этот золотой гвоздь и украл, за что Христос с креста благословил того вора и воровство. Понял? Эх, ты, батюшка, без понятия – ничего, оказывается, не знаешь.

Остальные тоже одобрительно молча покачали головами, мол, батюшка, а таких элементарных вещей не знает. Так и ушел я от них – непонятливый.

Родители

В Марткопский монастырь пришел послушником семнадцатилетний юноша. Ему дали послушание пасти коров. Прошло несколько месяцев, и к нему приехали родители. Мы встретили их тепло, желая показать, что волноваться не стоит, ведь их сын на верном пути.

– Где наш сын?

– А он пасет коров, – отвечаем мы, – скоро придет.

– Что-о?! Мой сын пастух?! – вскричал отец. – Разве для этого я его воспитал в городе, чтобы он у вас коров доил?! Никогда! Застрелю, убью!

Крик страшный. Мать плачет. Мы успокаиваем, просим, но тщетно. Родители ушли, проклиная нас и грозя убить своего сына.

Но прошло время, никто никого не убил. Послушник стал иеромонахом, потом его перевели в одну из столичных церквей настоятелем, где он приобрел большую любовь среди верующих. И сейчас родители так гордятся, что их сын – игумен Савва – так любим, что каждый раз, слыша, как хвалят его, родители, радуясь, говорят:

– Да, да, это наш сын. Спасибо Богу. Это мы его воспитали.

Ну и слава Богу. Побольше бы таких сыновей!

Детская молитва

Отец Арчил в детстве был очень впечатлительным ребенком, застенчивым и немного ленивым. Когда ему было 12 лет, отец приказал копать огород. Нехотя взяв в руки лопату, мальчик побрел к грядкам, понурив голову. Отец смотрит, что маленький Арчил стоит, руки воздеты вверх, и что-то лопочет, лопата лежит на земле. В это время пошел дождик. Оказывается, сын не посмел ослушаться отца, но начал молиться вслух: «Господи, пошли мне дождик, пожалуйста, а то копать не хочу. Господи, дай мне дождик». И действительно, пошел дождь, и довольный Арчил побежал играть в футбол.

Встреча

Как-то летом ехали владыка Вахтанг и владыка Афанасий в гости в Кахетию. Там уже ждут, трапезу готовят, кахетинское вино. Из-за поворота вдруг появилось стадо осликов, в Кахетии их любят. Медленно притормаживая, машина подъехала близко к стаду. Там были и другие машины, но как только легковушка владыки Афанасия остановилась у одного вислоухого осла, тот как заревет! И все ослы, внезапно, в один голос начали реветь что было сил!

«Видать, тебя встречают, владыка Афанасий, ведь это твоя епархия!»

Все дружно рассмеялись.

Всякое дыхание

Игумен Фока вспомнил один случай. В Бакуриани, в церкви святого Георгия, что на кладбище, на литургии, во время пения «Херувимской», когда отец Фока поднял руки и начал молиться: «Иже Херувимы…», ящерица на подоконнике повернулась хвостом к отцу Фоке, а мордочкой к открытому окну на востоке и, подняв передние лапки, смотрела на небо. Отец Фока молился с воздетыми руками, и ящерица также «молилась» с поднятыми лапками. Когда отец Фока закончил молитву, ящерица так же быстро исчезла через единственное окно алтаря, как и появилась. Это видели все в алтаре. «Всякое дыхание да хвалит Господа!»

Живые!

Во двор Зеленого монастыря в Боржоми зашли дети – шестилетний мальчик и два его четырехлетних приятеля. Старший, по-детски размахивая руками, гордо и громко объяснял:

– Вот здесь раньше убили монахов, и их кровь до сих пор остается на камнях в этой речке.

Видимо, его маленьким друзьям это не очень понравилось, они испуганно смотрели на старшего друга и готовы были вот-вот заплакать. Когда подошли поближе к речке, увидели сидевшего на берегу отца Пантелеимона, он улыбался им.

– Вот, – крикнул осведомленный мальчик, – их не убили! Вот они, живые, тут, оказывается.

Довольные, что монахи оказались живыми, да еще и улыбающимися, дети радостно побежали к родителям.

Полиелей

Отец Игнатий из Алма-Аты рассказал мне случай, который произошел с его другом, отцом Филаретом из поселка Бурундай. Вечером во время молитвы в церкви был полиелей, то есть отец Филарет совершал помазание маслом на челе. И вот подошла молодая, хорошо одетая русская женщина. Видно было, что она впервые на молитве, не знает, как себя вести. Она встала в очередь на помазание. Батюшка Филарет помазал ее маслом. Когда девушка отошла, отец Филарет мягко спросил:

– А руку целовать?

Она, немного стесняясь, опустив глаза, поднесла свою руку отцу Филарету для целования.

Она думала, что батюшка должен был целовать после помазания именно ее руку, как принято в миру.

Вона как!

День рождения

Когда Гела – будущий отец Виталий – учился в школе, у него был день рождения. Кстати, монашеское имя я дал ему в честь архимандрита Виталия (Сидоренко)[76].

Поскольку семья Гелы была бедной, он не мог справить день рождения дома и позвать одноклассников. И вот утром, на первом уроке, классная руководительница говорит всему классу:

– Дорогие дети, у кого сегодня день рождения?

«Ой, – подумал маленький Гела, – как они узнали? Что делать? Я же не могу позвать их домой, у мамы нет денег». А учительница опять:

– Ну, дети, что же вы молчите?

Маленький Гела робко поднял руку.

– Да, Гела, отвечай, – обрадовалась учительница.

– Сегодня мой день рождения, учительница.

– Ах ты, негодник, – закричала учительница, – что это ты выдумываешь? Сегодня, дети, великий день – день рождения дорогого Леонида Ильича Брежнева! – громогласно заявила классная руководительница.

Обрадовался маленький Гела: «Как хорошо, а я-то думал, что учительница хочет прийти ко мне домой».

Пономарь

Когда я был в числе мирян, шедших крестным ходом по стопам святой Нины по дорогам Грузии, мы вошли в поселок Тетрицкаро. Там была русская церковь. Обрадованные, мы начали готовиться к молебну. Вдруг вижу, на амвон зашел старичок и начал зажигать лампадки перед иконами. Я сразу возмутился – что это такое? Ведь там должен стоять только священник. Подошел к старику и говорю:

– Извините, но сюда посторонним лицам подниматься нельзя.

Старичок (ему было лет восемьдесят) улыбнулся и сказал:

– Сыночек, я здесь уже лет сорок пономарь.

Я не знал, куда деться от стыда. Господи, помяни этого пономаря, Ты же знаешь имя его, Господи.

Спасение

Мой любимый Патриарх Илия II как-то вспомнил интересный случай, произошедший с его отцом Георгием Шиолашвили. Это случилось до рождения Патриарха. Отец и дед Святейшего переправляли коней в горах. Неожиданно на них напали чеченцы, отняли коней и насильно увели обоих в лес, угрожая оружием. Привели их к вырытой яме, там уже лежали убитые. Поняв, что смерть смотрит им в глаза, Георгий попробовал смягчить чеченцев, уговорить оставить их в живых.

– Мы из рода Шиолашвили, мы люди богатые и принесем вам выкуп, – начал упрашивать Георгий.

Чеченцы начали спорить между собой, отпустить или нет этих грузин. Георгий знал чеченский язык и все понимал.

– Хорошо, – сказал главный из них, – только поедешь к своим не ты, а этот, – и показал на стоящего рядом деда. – Он старший – пусть едет.

Георгий остался один с чеченцами, а дед уехал. Ночью один из чеченцев разбудил Георгия, развязал ему руки, надел на него черную бурку и посадил на своего коня. Всю ночь, не отдыхая, не проронив ни слова, скакали они, чеченец и Георгий, на одном коне. На рассвете они добрались до какой-то сельской железнодорожной станции.

– Вот железная дорога, ступай, ты свободен, – резко нарушил молчание чеченец.

– Скажи хоть, как твое имя, – взмолился благодарный Георгий. Чеченец, сурово посмотрев на Георгия, отрицательно покачал головой, показал пальцем на небо, громко ответил:

– Аллах знает, – и ускакал прочь.

Долго смотрел Георгий вслед своему спасителю, благодаря его и святого Георгия.

Если бы не этот поступок, не родился бы наш Патриарх. Спасибо, Господи! Жаль, что не знаю имени этого чеченца и его потомков, я лично поехал бы в Чечню, к ним в гости. Пусть знают, что я их благодарю.

Подарок

Лидия Федосеева-Шукшина гостила у нас в Боржоми. Узнав это, я с радостью принял приглашение присутствовать на встрече с известными российскими актерами. И вспомнил я прошлое, вспомнил, как вместе с отцом смотрели «Калину красную», «Печки-лавочки». Эх!.. Лидия Николаевна обрадовалась:

– Рада видеть Вас, владыка Серафим.

Желая как-то отблагодарить ее, я подумал, что подарю ей икону. И вспомнил, что за несколько дней до этого ко мне пришел некий боржомец. Он приехал из Греции, жил там. Этот человек со слезами просил меня о встрече. Думаю, что случилось? Когда он вошел в мою комнату, то упал на колени и стал просить прощения:

– Господи, прости, владыка, прости.

Я постарался его успокоить. Он вынул из кармана маленькую деревянную иконку Божьей Матери и громко, слезно причитал:

– Простите меня, грешного. Вот, я вор, украл эту иконку из боржомской церкви, ровно двадцать лет назад. Божья Матерь явилась мне во сне, и я испугался. Недостоин я ходить по этой земле. Возвращаю икону вам.

Я удивился и возблагодарил Бога за покаявшегося грешника, прочитал разрешительную молитву и отпустил его, успокоившегося, с миром.

Вот я и подумал об этой иконке: кому, как не Лидии Федосеевой-Шукшиной, сделать этот подарок. Я принес ей икону и рассказал, откуда она. Она очень растрогалась и горячо поблагодарила меня. Даже позвонила тут же своей дочери в Москву. Мария очень обрадовалась. И подумал я: а если бы эту иконку я подарил иноземной актрисе? Обрадовалась бы эта актриса подарку? Наверное, она бы подумала, что этот священник не в своем уме. Поэтому Бог да благословит Лидию и Марию. Бог да благословит весь род Шукшиных. Аминь.

Акация

Один знакомый рассказал мне, как в городе Рустави его отец разнял драку молодых людей на улице. Он взял первую попавшуюся палку и смело вмешался, потом посмотрел и увидел, что это была не палка, а молодой саженец акации, принес домой и посадил. Прошли годы, и этот саженец вырос в самую большую акацию в городе.

Божий знак! Вот бы иметь такую палку для некоторых государств, а?

Мороженое

Сидели мы как-то за трапезой в Патриархии, в гостях у нас были монахини из Иерусалимского Горненского монастыря. Когда закончилась трапеза, на десерт принесли мороженое, раздали всем гостям. Католикос заметил:

– Моя мать Наталья говорила нам, детям: «Когда будете есть мороженое, поминайте меня всегда».

Мы все исполнили завещание матери Патриарха.

Какая удивительная мысль. А что мне сказать своим близким? Когда услышат слово «Боржоми», пусть вспомнят меня, грешного… Тогда, может, освободит меня Господь от наказания и возьмет мою душу из места мрачного в светлое.

«Только что пробил колокол. Было шесть часов прелестного тропического утра на Атлантическом океане». Так начинается всеми любимый с детства рассказ Станюковича «Максимка», где повествуется о том, как в «вековечном старике океане» русские моряки военного корабля «Забияка» нашли и спасли маленького арапчонка (то бишь негритенка). И вот, на вопрос капитанского вестового Сойкина: «Да и что с ним делать? Вовсе даже дикие люди», – был ответ старого моряка Захарыча: «Дикие не дикие, а все Божья тварь. Пожалеть надо!»

Вспомнил я эти слова через много лет, когда мне как-то рассказал архиепископ Верейский Евгений (Решетников) об одном случае, который произошел с митрополитом Питиримом (Нечаевым).

Митрополит Питирим был весьма авторитетным архиереем, побывал во многих странах мира, часто возглавлял церковные делегации. Как-то довелось ему быть в одной африканской стране. Африка – это территория Александрийской Церкви православной, где живут – в это трудно поверить! – шесть миллионов православных африканцев. Есть и свои епископы, священники, православные верующие, даже в таких странах, как Конго, Зимбабве, Танзания и другие.

Местный священник, радуясь приезду высокого гостя, пригласил митрополита Питирима в свой приход. Отказать нельзя, и после долгого пути в глубине джунглей открылась полянка, где стоял местный православный храм, и перед глазами местных православных арапов (то бишь африканцев) предстали их священник Николай (бывший Бонтумело Таонго, или, возможно, Чуквуемека Симба) и русский митрополит с огромной и белой как снег бородой.

Ужас и удивление отразились на лицах туземцев, впервые в жизни увидевших белого человека. «Люди, – обратился к испуганным братьям священник-африканец, – не бойтесь! Вы не смотрите, что он весь белый, у него внутри душа такая же черная, как и у нас у всех!» «Уф-ф», – вздохнули арапы свободно. Небось, кто-то из них и подумал: «Вот, дикий вовсе этот белый человек», – а другой, что постарше, наверное, и заключил: «Дикий не дикий, а все Божья тварь. Пожалеть надо!»

Вона как. Ох, и опасная эта священническая служба, братцы, ох, опасная.

Послесловие

Сначала я думал: где найду героев для этой книги? Кажется, не так сложно найти героев, был бы повод. Но я вспомнил, как проникновенный Евгений Гришковец в совместной композиции с грузинской группой «Мгзавреби» замечательно подметил: «Человека невозможно найти, человека можно только встретить».

Когда встречи оказываются подлинными, общение меняет нас: мы уже не остаемся прежними – мы узнаем себя в ближнем, обогащаемся, находим ответы, а главное, расширяем свое сердце, помещая в него нового человека. Разумеется, я говорю не просто об увлечении или симпатии. Скорее, об осознании того, что человек тебе дорог, а значит, получив от него драгоценность подлинного общения, ты с радостью готов отдать ему нечто ценное от себя. Любая подлинная встреча – всегда начало настоящей дружбы. Грузия обрела для меня плоть и кровь в людях, которых я встретил здесь. А все мы обрели дружбу и единство через Тело Христово, через Церковь.

Борис Пастернак писал, что со времени пришествия Христа каждая жизнь стала Божьей повестью. Мне кажется, эта замечательная мысль могла бы подытожить эту книгу. Надеюсь, и читатель со мной согласится. Жизнь Церкви раскрывается в ее людях, но еще нечто важное, безусловно, раскрывается и в богослужении, когда все эти люди – «Божьи повести» – собираются вместе, чтобы в единой молитве предстать перед своим Богом.

Вспоминаю всенощное бдение в кафедральном соборе Самеба. «Цминда Самеба» в переводе на русский – «Святая Троица». В соборе помимо основного престола – еще двенадцать. Он построен недавно, в 1995 году, и можно провести параллель с Храмом Христа Спасителя. Но примечательно, что для строительства специально был выбран один из самых прежде неблагополучных районов центра, а сейчас этот район – один из самых спокойных и престижных.

Я, признаться, страдаю от того, что мои сокровенные чувства, облекаясь в слова, неизменно скукоживаются, становятся будто бы чужими. Послы князя Владимира, вернувшись из Софийского собора Царьграда, сказали князю, что не поняли, где они все-таки были – на земле или на небе. Так, в двух словах, только и смогли они выразить нечто свое, сокровенное. Наверное, так лучше.

А я скажу лишь одно: служба в соборе Самеба была до краев наполнена свободой и непринужденностью, без малейшего ущерба для молитвы. А разве не в преодолении земных противоречий всегда просматривается Небо? И еще вспомнилось письмо Клайва Льюиса, где он делится впечатлением о православном богослужении: «Самое же лучшее, что никто, ни в малой степени, не следил друг за другом. Хотел бы я, чтобы мы, англикане, это переняли! У нас есть люди, которым очень мешает, что сосед не крестится или крестится. Лучше бы они вообще не смотрели, тем более – не судили чужого раба»[77]. Наверное, если бы Льюис имел возможность чаще посещать православные приходы, он бы стал искать другие примеры для своих единоверцев. Но если бы он оказался в Самеба, то добавил бы, что прихожане свободны здесь, потому что ощущают себя любимыми детьми в доме любящего Отца.

Одна моя собеседница, вспоминая преподобного Гавриила (Ургебадзе) – святого, которого герои нашей книги хорошо знали, рассказала примечательный случай из его жизни: «Отец Гавриил часто тихо по храму передвигался, и не заметишь, как к тебе приблизится. Стояла я прямо перед иконостасом, вдруг перед моим лицом из-за спины рука возникает. Я даже не обернулась, и так было ясно, что это рука отца Гавриила. Стоя за моей спиной, он стал медленно поднимать руку и задержал ее прямо перед моими глазами. В открытой ладони была записка, в которой детским почерком было написано: „Бог есть любовь“.

Не столь важно, как ты стоишь, важно – умеешь ли ты любить…

Отец Гавриил всеми своими чудачествами будто бы говорил: „Очнись! Не надо так. Очнись!“»

А умею ли я любить? Во время богослужения этот старый, тревожащий вопрос приобрел новое обнадеживающее измерение. Владыка Николай позвал нас с Кириллом в алтарь. Патриаршее богослужение, блеск свечей и облачений, множество епископов, священнослужителей, но такая же непринужденная свобода, как и среди мирян. «Дом Отца Моего». Митрополит подводил и знакомил нас со многими людьми, рассказывая о нашем проекте «Люди Грузинской Церкви». А я ощущал такую радость, что мое согретое благодатью сознание не поспевало фиксировать все происходящее. «На земле или на Небе.» – так вот что почувствовали послы князя Владимира! Вот здесь, в алтаре, те удивительные люди, с которыми я заочно хорошо знаком, благодаря рассказам моих собеседников. А сейчас мы к ним подходим. Митрополит Даниил – ныне убеленный сединами старец, но такой же, как в молодости, открытый и абсолютно простой в общении. Он воспитал целую плеяду миссионеров, пастырей и созидателей, которые сейчас вместе с ним и с нами молятся здесь, в этом соборе. А вот архимандрит Иоаким. Достаточно заговорить с ним, и сразу все, о чем рассказывал Армаз, обретает ясные очертания. Действительно, создается ощущение, что у этого человека столько любви, что он больше не может смиренно ее скрывать, она изливается из его сердца в каждом взгляде, жесте и слове.

И, конечно же, Патриарх. Как долго ждал я этой встречи… Владыка Николай уже подводит нас к Святейшему, мысли мои улетучиваются, мы с Кириллом рухнули на колени перед Старцем. Многие христиане Грузии с любовью по-семейному называют Святейшего дедушкой. Дедушка благословил нас. Радость не покидала меня несколько дней. Благословение Патриарха Илии II я бережно принес в свой дом. Его благословением, верю, написана и эта книга. Его благословением, надеюсь, еще не раз вернусь в Грузию. А главное, верю, что его молитвой и благословением встречи, положенные в основу этой книги, продолжатся и за порогом земной жизни.

Митрополит Серафим (Джоджуа) рассказывал: «Как-то вечером Патриарх благословил нас, а благословив, сказал: „Пусть Господь спасет нас всех, и будем в Царствии Божьем ходить друг к другу в гости“».

Да будет так!

Об авторе

Лучанинов Владимир Ярославович родился в Москве в 1976 году. Период взросления совпал с периодом развала Советского Союза, в открывшемся многообразии начался долгий и мучительный поиск себя и смысла жизни. Учился в Московской государственной академии печати. В 1999 году благодаря поездке в Оптину пустынь и встрече с будущим духовником обрел веру. Позднее окончил Богословский факультет Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета. На протяжении нескольких лет был алтарником храма Пресвятой Богородицы в Крылатском, совмещая церковное служение с предпринимательской деятельностью, а позднее с работой в сфере православного книгоиздания и книжного распространения. Все это время интересовался развитием новых возможностей христианской проповеди в современном мире.

С 2008 года учредитель и главный редактор издательства «Никея», вдохновитель и разработчик большинства издательских проектов, автор нескольких книг. Женат, отец пятерых дочерей.

Об издательстве

«Живи и верь»

Для нас православное христианство – это жизнь во всем ее многообразии. Это уникальная возможность не пропустить себя, сделав маленький шаг навстречу своей душе, стать ближе к Богу. Именно для этого мы издаем книги.

В мире суеты, беготни и вечной погони за счастьем человек бредет в поисках чуда. А самое прекрасное, светлое чудо – это изменение человеческой души. От зла – к добру! От бессмысленности – к Смыслу и Истине! Это и есть настоящее счастье!

Мы работаем для того, чтобы помочь вам жить по вере в многосложном современном мире, ощущая достоинство и глубину собственной жизни.

Надеемся, что наши книги принесут вам пользу и радость, помогут найти главное в своей жизни!

Примечания

1

Сакартвело – национальное название Грузии, букв. – «место, где живут грузины (картвелы)».

(обратно)

2

Тбилисский государственный университет имени Иванэ Джавахашвили, старейшее и крупнейшее высшее учебное заведение Грузии, основано в 1918 году.

(обратно)

3

Традиция соблюдать пост каждую среду и пятницу берет свое начало с апостольских времен. Как уже существующая практика христианских общин, это предписание содержится в письменном памятнике «Дидахе» («Учение о двух путях»), происходящем из Александрийского региона (конец I – начало II в.). Практически во всех Поместных Православных Церквях эта традиция воздержания бережно сохраняется.

(обратно)

4

Канделаки, Гела Ираклиевич – выдающийся актер, драматург и режиссер. Окончил Тбилисский театральный институт, мастерскую Михаила Туманишвили, приобрел всесоюзную известность в 1971 году после исполнения главной роли в известном фильме Отара Иоселиани «Жил певчий дрозд». Работал в сфере анимации, документального и художественного кино, с 1983 года – заслуженный деятель искусств Грузинской ССР, в настоящее время является директором и художественным руководителем Театра теней рук «Будругана Гагара» в Тбилиси.

(обратно)

5

Шенгелая, Эльдар Николаевич – выдающийся режиссер, сценарист, педагог, окончил режиссерский факультет ВГИКа, работал на студиях «Мосфильм» и «Грузия-фильм», с 1988 года – народный артист СССР. В 90-х годах вел активную политическую деятельность, с 1990 года – депутат Верховного Совета Грузии. В 2009 году награжден орденом Победы имени Святого Георгия.

(обратно)

6

Уже позже, став архиереем, владыка Николай продолжил осуществлять проект своей молодости: «Мы с подростками из прихожан стали собираться вместе и смотреть фильмы: сначала 20-минутная лекция об авторе, потом совместный просмотр и обсуждение. Сейчас мы занимаемся и с подростками, и со студентами. В этом году мы организовали цикл кинопросмотров в местах лишения свободы. В одной женской колонии происходило вообще что-то неимоверное: мы смотрели и обсуждали фильм Федерико Феллини „Ночи Кабирии“; женщины вставали и, как в древней Церкви, прилюдно исповедовались. Для заключенных, думаю, такая форма помощи – посеять верные евангельские мысли – лучшая из возможных, ведь у отбывающих заключение людей есть время осмыслить увиденное и услышанное. Здесь у нас в Ахалкалаки проходят магистерские курсы для священнослужителей. И я священникам рассказываю о нашем киноопыте; очень надеюсь, что кто-нибудь из них продолжит эту миссию».

(обратно)

7

Преподобный Исидор Самтавийский – аскет и миссионер, один из двенадцати подвижников, пришедших в VI веке в Грузию из Каппадокии вместе со своим наставником аввой Иоанном Зедазнийским. Преподобный Иоанн и его ученики положили начало традиции грузинского монашества. Мощи преподобного Исидора почивают в древней основанной им епархии, в соборе Самтависи (село Самтависи находится в тридцати километрах от города Гори). Память преподобного совершается 20 мая по новому стилю.

(обратно)

8

Джавахети (груз.), или Джавахк (арм.), – историческая область Грузии, находится на границе с Турцией и Арменией. Преобладающее население – армяне.

(обратно)

9

В применении устава к жизни может действовать церковный принцип так называемой икономии (греч. домостроительство). Это принцип пастырского рассуждения и снисхождения к возможностям человека. Требования поста, в логике пастырской икономии, для путешествующих могут значительно смягчаться.

(обратно)

10

Вор в законе – высший титул в специфической, не имеющей аналогов в мире преступной квазиидеологии и иерархии, сложившейся в двадцатом веке на территории

Советского Союза и по-прежнему действующей в криминальных сообществах постсоветского пространства. В формирование традиций, церемоний и «понятий» этих сообществ грузинские воры в законе внесли преобладающий вклад.

(обратно)

11

Светицховели – собор в Мцхета, архитектурный памятник всемирного наследия и одна из главных святынь Грузии. Место для строительства указала в IV веке принявшему христианство царю Мириану III равноапостольная Нина, просветительница Грузии. Собор был построен в царском саду, на месте захоронения праведной Соломин, по преданию погребенной вместе с принесенным в Грузию из Палестины хитоном Спасителя. Кедр, выросший на этом месте, уже несколько столетий указывал на чудодейственность места. При строительстве первого деревянного собора был использован священный кедр, но один из шести изготовленных столбов никак не сдвигался с места и источал миро. Восприятие этого чудесного события как знамения отразилось в названии собора – Светицховели, что в переводе с грузинского языка значит «Животворящий столб». В V столетии, в правление царя Вахтанга Горгосали, на месте деревянного собора был выстроен каменный – в честь двенадцати апостолов.

(обратно)

12

Из рассказов моей собеседницы Тамрико Чхиквадзе: «В Абхазии боевики нас предупредили: „В воскресенье не красьте яйца, мы сами их вашей кровью покрасим…" Но когда мы туда собирались, Патриарх, благословляя, сказал: „Уходите с миром, с миром и приезжайте".

Приехали в пятницу на Страстной седмице в три часа, все тихо, а всего несколько часов назад была и бомбежка, и стрельба. Ожидали исполнения угрозы, готовились к худшему, но все три дня, что мы были в Сухуми, не прозвучало ни одного выстрела. После Пасхи были в сванском селе Команы, это место кончины святителя Иоанна Златоуста. Всего через три месяца после нашего посещения и иеромонах Андрей Курашвили, и абхаз Георгий Ануа, восстанавливающие монастырь Иоанна Златоуста, и другие люди, с которыми мы общались, были зверски убиты боевиками.

А тогда они стояли лагерем на соседней горе, в любое время село могли уничтожить.

Грузинских военных было мало, они говорили нам: „Мы смертники, мы знаем, что умрем“. И действительно, всех их через три месяца убили.

Когда мы в Абхазию собирались, я в своей комнате убралась, как никогда раньше, думала, если убьют, пусть комната после меня чистой останется.

Потом оказалось, что когда мы уезжали из Коман, началась стрельба, даже по нашему автобусу стреляли, но мы ничего не слышали. Как можно было не слышать, не знаю. Это воистину чудо, бывшее по молитвам Святейшего…»

(обратно)

13

В сентябре 1993 года, после года практически непрекращающегося военного противостояния, Сухуми был взят под контроль абхазскими военными формированиями.

Незадолго до этого в Сочи был подписан договор о прекращении огня, поэтому грузинское население не было готово к такому стремительному и драматичному развороту событий. Люди, знавшие об этнических чистках, осуществлявшихся в 1992 году при захвате Гагр, экстренно покидали Сухуми. Вывоз части грузинских беженцев обеспечил Черноморский флот, большинству же пришлось пробираться через холодные горные перевалы Сванетии, в этих переходах погибло порядка пятисот человек; общее количество грузинских беженцев из Абхазии за время этой войны составило приблизительно 250 000 человек.

(обратно)

14

Сванети – высокогорная область на северо-западе Грузии, делится Сванетским хребтом на Верхнюю и Нижнюю Сванети. Верхняя Сванети находится на границе с Россией (Кабардино-Балкария). Край знаменит не только красотой природы, но и богатством памятников истории и архитектуры. Сваны – отдельная группа в рамках грузинского этноса, сохранившая свой разговорный язык. Сваны говорят на сванском и грузинском языках.

(обратно)

15

Духоборы – религиозная секта, возникшая в России в XVIII веке. Последователи этого движения отрицали внешнюю форму и обрядовые предписания. В правление Николая I пять тысяч духоборов были принудительно переселены на Кавказ, большая часть переселенцев обосновалась в Джавахети.

(обратно)

16

Наряду с традиционными крепостями, в большом количестве сохранившимися в Грузии, в горных ее регионах широко распространен совершенно уникальный историко-археологический феномен семейных крепостей. Они представляют собой основательные и высокие каменные башни, иногда примыкающие к жилому дому, иногда находящиеся от него в отдалении, в ряде случаев система таких башен в поселении образует единый комплекс, отгороженный от внешнего мира каменной стеной.

(обратно)

17

Важа Пшавела (Разикашвили Лука Павлович, 1861–1915) – поэт и писатель, в своих произведениях стремился раскрыть внутренний мир личности, зачастую находящейся перед сложным выбором, показать связь человека с природой. В его произведениях оживает богатая гамма традиций и обычаев старой Грузии. На русский язык его поэмы и стихи переводили Борис Пастернак, Марина Цветаева, Осип Мандельштам, Николай Заболоцкий.

(обратно)

18

В известных всему миру грузинских застольях хранятся глубокие христианские традиции. Тосты застолья вторят чину Великой ектении. «Великая ектения, – говорит митрополит Николай (Пачуашвили), – думаю, это отзвук первых христианских собраний – агап. Сначала и Евхаристия за столом совершалась, лишь потом сформировалось чинопоследование, переместившее общину в храмовое пространство. А застолье сохранило атмосферу этих древних агап. У нас, если ты с кем-то сидел за столом, считается, что вы близкие. Спрашивают по-грузински: „Вы с ним преламывали хлеб?“ Поэтому у нас и не приветствуется отказ выпить вина, ведь выпивая, человек раскрывает свои внутренние движения души. Обычно мы закрываемся, когда общаемся официально, а в застолье, напротив, человек постепенно раскрывается. Вино в этом помогает, а вот с водкой такое невозможно, потому что одна-две рюмочки – и состояние человека резко меняется. Так что главное в застольях – это ощущение братства и любви. У нас говорят: если пришел только есть и пить, значит, ты не с нами, а если мы вместе ощутили главное – значит, мы вместе преломили хлеб».

(обратно)

19

«Шахнаме» («Книга царей») – уникальный памятник письменности, авторская поэма X–XI веков, написанная на иранском языке. Повествование собирает в единую нить сказания, мифы и предания Ирана, создавая из них эпическую историю от древнейших времен до исламизации VII века.

(обратно)

20

Гамсахурдия, Звиад Константинович – президент Грузии в 1991–1992 гг. В советское время вел активную антисоветскую деятельность и неоднократно привлекался к уголовной ответственности. Не только за ним, но и за членами его семьи осуществлялась слежка органами государственной безопасности.

(обратно)

21

Табидзе, Тициан Юстинович – грузинский поэт, символист, был близок московскому поэтическому кругу. Принимал в Тбилиси Есенина, Маяковского, дружил с Пастернаком. В 1937 году был репрессирован и расстрелян.

(обратно)

22

Мтацминда (груз. Святая гора), или гора святого Давида Гареджийского, одного из тринадцати каппадокийских отцов-миссионеров, принесших в Грузию традицию монашества. На этой горе преподобный подвизался. Начиная с XIX века Мтацминда стала местом погребения знатных горожан, а в XX веке вокруг храма святого Давида (Мамадавити) образовался некрополь деятелей науки, искусства и национальных героев.

(обратно)

23

Вильгельм фон Гумбольдт – выдающийся филолог и общественный деятель, основоположник лингвистики как отдельной науки. Ему принадлежит учение о языке как о постоянно движущемся творческом процессе и о его внутренней основе, выражающей миросозерцание народа.

(обратно)

24

Еще прежде, 17 декабря 1999 года, федеральные силы взяли под контроль и перекрыли дорогу на Шатили, связывающую Чечню с Грузией, а 9 февраля 2000 года Аргунское ущелье было полностью блокировано; по имеющимся данным, в ущелье находилось большое сосредоточение боевиков. Российские войска заняли господствующую высоту, осуществлялись массированные обстрелы предполагаемых мест дислокации боевиков.

(обратно)

25

Спитакское землетрясение – катастрофическое бедствие, унесшее жизни 25 тысяч человек. Ахалкалаки находится приблизительно в двухстах километрах от эпицентра землетрясения города Спитака.

(обратно)

26

Мамардашвили, Мераб Константинович (1930–1990) – выдающийся философ и мыслитель советского периода. Иногда его называют «сократическим» философом в силу того, что он практически не оставил после себя письменного наследия, зато его лекции, расшифрованные и систематизированные, внесли неоценимый вклад в сокровищницу мировой мысли.

(обратно)

27

Начиная с 1721 года Грузия – царство Картли-Кахети, находящееся под давлением Ирана с одной стороны и Турции с другой, – вела переговоры с Россией, выражая готовность присягнуть Российской Империи, но с условием сохранения свободы своего внутреннего управления. Сложным и долгим был ход переговоров, в 1783 году при царе Ираклии II, в бытность на российском престоле Екатерины II, был подписан трактат, отражающий как раз те принципы отношений, к которым стремилась грузинская сторона. Но уже к 1803 году, при вступлении на российский престол Александра I, с преобладающей в его окружении партией централизации власти, Грузия, получив защиту от притязаний Турции, тем не менее лишилась как государственной своей независимости (упразднение монархии), так и церковной (упразднение патриаршества).

(обратно)

28

«Gotta serve somebody» (англ.) – «Ты должен служить кому-то». Песня Боба Дилана.

(обратно)

29

Феодора (Махвиладзе) – игуменья старейшего в Грузии женского монастыря Бодбе (IV в.). Монастырь является одной из главных святынь Грузии, воздвигнут на месте упокоения святой равноапостольной Нины.

(обратно)

30

Игуменья Елизавета (Месхишвили) – настоятельница монастыря святой Нины в селе Фока на озере Паравани.

(обратно)

31

«Патерик», или «Отечник», – сборник рассказов о жизни святых, традиционный жанр восточно-христианской книжности.

(обратно)

32

Самтавро (груз. Царская территория) – храм Преображения в комплексе монастыря святой Нины. Монастырь возведен в XI веке в Мцхета, рядом с собором Светицховели, на месте, где жила и проповедовала святая Нина.

(обратно)

33

Примечательно описание одной из подобных историй с другого ракурса: «Одни раз я плакала перед исповедью. Просто плакала – сильная эмоция. Подошел отец Гавриил, сказал: „Пойдем со мной!“ Монахиням кричит: „Суп принесите!“ И так мы с ним сидели, я ела суп, а он меня успокаивал».

(обратно)

34

Сиони – собор Успения Пресвятой Богородицы (VI в.), находится в центре Тбилиси на берегу реки Куры, исторически центральный кафедральный собор, одна из главных святынь Грузии, в соборе хранится крест святой Нины.

(обратно)

35

Схиархимандрит Виталий (Сидоренко) (19281992) – подвижник, известный духовник, один из носителей традиций молитвы и старчества Глинской пустыни, после вторичного закрытия которой Советской властью в 1961 году многие глинские монахи подвизались на территории Грузии.

(обратно)

36

Вспоминает еще одна участница крестного хода, Тамрико Чхиквадзе: «Когда мы шли крестным ходом, должны были молиться – у всех четки были, но часто, конечно, мы не молились, а разговаривали. Тяжело было, прямо на ходу засыпали. Часто брели под палящим солнцем. Дариджан шла впереди меня, а сзади шел Матэ, он начинал шутить, я начинала смеяться, потом шутки передавались Дариджан, потом дальше, и так до батюшек, которые шли впереди. Ночевали когда в селениях, когда в палатках, было то невыносимо жарко, то нестерпимо холодно. Планировали по десять километров в день проходить, но иногда и больше проходили. Везде в селениях служили литургию, крестили, исповедовали – и происходили чудеса. Их было много, все не припомню. Была, например, в одном селе старушка, она несколько дней умирала, сильно мучилась. Ее исповедовали, причастили, прочитали молитву на исход души, и она спокойно и мирно отошла к Богу».

(обратно)

37

Кура – крупнейшая река Закавказья, протекает по территории трех стран – Турции, Грузии и Азербайджана, впадает в Каспийское море.

(обратно)

38

Из рассказа моей собеседницы Тамрико: «Мы всегда Патриарха дедушкой называли. Помню, когда строго постились, он позвал нас и спросил:

– Ну, как поститесь?

– Отец Давид благословил есть один раз в день.

– Почему же? Можно и два!

Мы обрадовались, стали говорить: „Дедушка сказал, что и два раза можно!“»

(обратно)

39

Марткопи (груз. уединенный) – монастырь Спаса Нерукотворного, основанный в VI веке одним из тринадцати каппадокийских отцов, преподобным Антонием

Столпником, в честь его имени – Марткопи, то есть «отшельник», и был назван монастырь, а позже и расположившееся здесь село. Монастырь находится в живописном месте недалеко от Тбилиси.

(обратно)

40

Монастырь святой Нины в селе Фока на озере Паравани находится на месте, где святая Нина ступила на землю Грузии. Монастырь основан Святейшим Патриархом Илией II в 1989 году сначала как мужской, но с 1992 года обитель стала женской. Игуменья Елизавета руководит монастырем с 1992 года. Сестры монастыря внесли огромный вклад в дело возрождения древней грузинской художественной техники перегородчатой эмали, в монастыре действует ведущая в стране мастерская этого направления.

(обратно)

41

Лео Таксиль (1854–1907) – одиозный французский публицист и общественный деятель, область его интересов – антиклерикализм, разоблачение и дискредитация Римского Престола. Работы Таксиля активно печатали в СССР в рамках антирелигиозной кампании.

(обратно)

42

Дюрер, Альбрехт (1471–1528) – выдающийся немецкий живописец и график, один из первых теоретиков искусства.

(обратно)

43

Схиархимандрит Серафим (Романцов) (1885–1976), схиархимандрит Андроник (Лукаш) (1889–1974), архимандрит Таврион (Батозский) (1898–1978) – духовники и подвижники двадцатого столетия, носители традиции Глинского старчества. Старцы были близкими друзьями.

(обратно)

44

Роман (Лукин), епископ Якутский и Ленский.

(обратно)

45

Один из наиболее престижных районов Тбилиси.

(обратно)

46

Тархан-Моурави – княжеский род, относящийся к высшей феодальной касте Грузии, основоположник рода – национальный герой Георгий Саакадзе.

(обратно)

47

Чхиквадзе, Рамаз Григорьевич (1928–2011) – народный артист СССР, актер театра и кино, сыграл более чем в семидесяти кинокартинах.

(обратно)

48

Церковь Святого Креста (V в.). «Джварис Мама» буквально с грузинского переводится как «Отец креста», название происходит со времени, когда финансовое попечение о грузинском монастыре Джвари в Иерусалиме имели ктиторы и клир этого храма.

(обратно)

49

В отличие, к примеру, от кипрского города Ларнаки, где хранится множество христианских святынь, Айя-Напа преимущественно курортный, шумный и молодой город, почти не имеющий культурных, исторических и религиозных достопримечательностей.

(обратно)

50

Ахалцихе (груз. Новая крепость) – административный центр края Самцхе-Джавахети, население 20 тысяч человек.

(обратно)

51

Сергий (Чекуришвили), ныне митрополит Некресский.

(обратно)

52

Так в этих местах называют великого князя Георгия Александровича.

(обратно)

53

Из рассказов Тамрико: «Как-то раз Патриарх решил научить нас пению. Собралось нас тридцать молодых человек из общины отца Давида, были и монахини из Патриархии. Начали петь, вдруг Святейший сел за пианино и стал подыгрывать. Это было настоящим шоком – Патриарх играет на пианино. Тогда мы не знали о том, что он не только играет на нескольких инструментах, но и сам музыку пишет. А потом он пригласил нас в театр, позвонил своему знакомому режиссеру и сказал, что придет со своими друзьями».

(обратно)

54

Каллист (Уэр), митрополит Диоклийский, архиерей Константинопольской Православной Церкви, выдающийся богослов, писатель, профессор богословия Оксфордского университета.

(обратно)

55

Русский собор в Нью-Йорке на 97-й улице, построен в 1902 году попечением будущего Патриарха всероссийского святителя Тихона (Белавина). При соборе располагается представительство Московского Патриархата в США.

(обратно)

56

Рустави находится юго-восточнее Тбилиси, это один из древнейших городов Грузии, основан предположительно в V веке до Р.Х., но исторических и архитектурных памятников в нем практически не сохранилось. В XX веке Рустави сделался индустриальным центром, поэтому постсоветский кризис для жителей города стал особенно тяжелым, большинство из них потеряло работу, тем не менее и в настоящее время это третий по численности населения город в стране.

(обратно)

57

Храм святого великомученика Георгия напротив здания парламента. Название «Кашвети» происходит от грузинских слов «камень» и «рожать». Это название связывают с одной историей о преподобном Давиде Гареджийском: некогда одна неразумная женщина, забеременев, воздвигла ложные обвинения на святого, и, когда ей пришло время рожать, она родила камень.

(обратно)

58

High school (англ.) – букв. «высокая школа» – в США старшие классы общеобразовательной, чаще – государственной школы, дающей также некоторые профессиональные навыки.

(обратно)

59

Нью-Йоркский университет (NYU) основан в 1831 году, расположен в Гринвич-Виллидж. Один из крупнейших университетов мира, в нем обучается порядка сорока тысяч студентов. Среди выпускников отделения киноискусства значатся многие режиссеры с мировыми именами, например, Вуди Аллен, Мартин Скорсезе, Оливер Стоун и другие.

(обратно)

60

Найденные в Фаюмском оазисе (Египет) в XIX веке погребальные портреты (I–III века н. э.).

(обратно)

61

Древнейшая из известных икон Господа Иисуса Христа (VI в.), находится в монастыре святой Екатерины на горе Синай.

(обратно)

62

Георгий Саакадзе – полководец, военный и политический деятель грузинского царства Картли (конец XVI – первая четверть XVII в.). Активный борец за объединение средневековой Грузии, еще при жизни удостоенный народом эпитета «Великий» и поэтому более известный в истории как Великий Моурави.

(обратно)

63

В ночь с 8 на 9 апреля 1989 года войска Закавказского военного округа разогнали акцию протеста оппозиции, которая проходила в центре Тбилиси, на проспекте Руставели, у нынешнего здания парламента. В результате погиб 21 человек, сотни граждан получили телесные повреждения и отравление от примененного военными слезоточивого газа.

(обратно)

64

Льюис, Клайв Стейплз (1898–1963) – английский ученый, христианский богослов и писатель. Мировую известность Льюису принесли написанные в жанре фэнтези «Хроники Нарнии». Этот художественный цикл связанных сюжетной линией произведений был переведен более чем на сорок языков, на основе «Хроник» создано много театральных постановок, анимационных и художественных фильмов.

(обратно)

65

Преподобный Алексей Теклатский (Шушания) (1852–1923) – наставник монашествующих, делатель Иисусовой молитвы, оставивший после себя целую плеяду учеников, в советское время сохранявших традиции монашества и духовной жизни.

(обратно)

66

Думбадзе, Нодар Владимирович (1928–1984) – известный грузинский и советский писатель, сценарист, прекрасно сочетавший в своих произведениях юмор, лирику и драматизм.

(обратно)

67

Следует отметить, что и отец Ани с любовью относился к творчеству ливерпульской четверки. Вот интересный эпизод из рассказов нашей с Кириллом собеседницы Натули Ткемаладзе: «После абхазской войны каждую субботу мы отправлялись в миссионерские поездки в Аджарию в плацкартном вагоне. Там стоял такой запах! Просто ужас. Я даже не могла белье расстелить: ужасные простыни, вонючие, их хлоркой обрабатывали, они буквально в руках рвались и рассыпались. Один раз я просто не могла лечь, так было плохо, что сидела я, как сжатая пружина, одев солнечные очки, чтобы только ничего вокруг не видеть. Пришел отец Павел (отец Павел, Паата – будущий владыка Николай), все наши спали, а он сидел со мной всю ночь и пел песни Beatles».

(обратно)

68

Паисий Святогорец (Эзнепидис) (1924–1994) – один из самых значимых старцев и духовных авторитетов конца ХХ века в православном мире, в настоящее время готовится его прославление в лике святых.

(обратно)

69

Владимиров, Артемий Владимирович (род. 1961) – протоиерей, проповедник, педагог, член Союза писателей России. Настоятель церкви Всех Святых в Красном Селе.

(обратно)

70

ОВЦС – Отдел внешних церковных связей Московского Патриархата. Протоиерей Николай Балашов в настоящее время – заместитель председателя ОВЦС.

(обратно)

71

Память о массовом убийстве грузин в 1226 году по приказу завоевавшего Грузию хорезмшаха Джелал ад-Дина. К Метехской скале были согнаны жители города, на мост завоеватели-мусульмане положили иконы и святыни, и всякого, отказывающегося принять ислам и в качестве свидетельства наступить на иконы, обезглавливали и бросали в реку. По свидетельству летописца, воды Куры в те дни сделались красными от крови.

(обратно)

72

Чавчавадзе, Нина Александровна (1812–1857) – грузинская аристократка, дочь поэта и общественного деятеля Александра Чавчавадзе. Дом Чавчавадзе не один десяток лет являлся культурным центром Тбилиси и нитью между русской и грузинской интеллигенцией. В 1828 году в соборе Сиони совершилось венчание русского драматурга, поэта и дипломата Александра Грибоедова с Ниной Чавчавадзе.

(обратно)

73

Владыка (груз.).

(обратно)

74

Иоанн (Максимович) (1896–1966) – архиепископ Сан-Франциский и Западно-Американский, Шанхайский, святитель, чудотворец.

(обратно)

75

В праздники даже монахам в Грузии по давно устоявшейся традиции не возбраняется съесть мяса, что иногда шокирует некоторых русских паломников. Однако и к посту здесь относятся очень строго. Так, одной беременной женщине владыка в пост посоветовал выбрать определенный, богатый кальцием продукт, и из скоромного употреблять исключительно его, чтобы послабление в посте не имело ничего общего с его нарушением.

(обратно)

76

Схиархимандрит Виталий (Сидоренко) (19281992) – старец Глинской пустыни, который подвизался в Грузии.

(обратно)

77

Цит. по: еп. Каллист. Можно ли считать К. С. Льюиса «анонимным православным»? // Страницы. Журнал Библейско-Богословского Института св. апостола Андрея. 1996, № 2, с. 102–103.

(обратно)

Оглавление

От автора

Грузинская Православная Церковь: краткая справка

  Митрополит «грузинской Сибири»

  Есть ли жизнь после смерти?

  …Ожидая, когда откроется смысл

  «Согрешил по всем заповедям»

  Не до кино

  «По стопам святой Нины» – Евангелие оживает

  Священник на воине

  «Архиерея должны любить»

  «Четыре времени 2008 года»

«Подняться над заборами, закрывающими небо»

  Моя благородная Хевсуретия

  Настоящая интеллигенция

  Чурчхела на пятьдесят детей

  Возвращение к корням

  Ахалкалаки

  «Отче наш» как образ жизни

  Готовы ли мы к свободе?

«Gotta serve somebody» [28]

  Третьего пути нет

  Открытие нового мира

  Разве я не свободна?

  Выбирать не пришлось

  Надолго? Навсегда!

  И вдруг появился отец Гавриил…

  После пострига

  Детство возрождающейся Церкви

  Две воины

  «Если ты меня покрестишь, я не буду таким плохим»

  «Музыка играет очень громко, но мы привыкли»

«Русские и грузинские святые надеются на то, что мы образумимся»

  Отец

  Духовная интуиция детства

  Прощание с «американской мечтой»

  Люди особых духовных даров

  Непростительная ошибка

  «Брат, я уже мертв, а тебе нужно возвращаться»

  Епископ и его епархия

  Наш Серафим Саровский

  Мост между Грузией и Россией

«Царство Небесное – это когда все мы вместе»

  Детство в старом Тбилиси

  Деревня Нахаребау – «Благая весть»

  Бурная юность

  Тяготение к святости

  Неофитскии ригоризм – это естественно

  Ахалцихе и Абастумани

  Гитары в келье

  Когда существует счастье?

«Драматическая история с легкостью юмора и красотой поэзии»

  Леван: из тупика – в церковь

  Леван: возвращение к жизни. Духовники

  Елисо: встреча с леваном

  Леван: золотая середина между временем и вечностью

  Леван: послание верующего художника

  Леван: потерянное поколение. «Дни улиц»

  Леван: силуэты образа Божьего

  Леван: Грузия – Россия: потребность в общении и понимании

  Елисо: архитектура и любовь к ближнему

  Леван: мегавызовы эпохи

Улыбка любви

  Святые с голубыми глазами

  Свои мир

  Двадцать подписей

  И снова странный отец Гавриил

  Через перевал

  Древняя епархия

  Фестиваль – улыбка любви

«Разные рыбы, и почти все они золотые…»

  Грузин-христианин

  Духовник и счастье

  Политика и достоинство

«Ты просто поверь мне, что все будет хорошо»

Приложение

  Рассказы митрополита Серафима (Джоджуа)

  Таинство

  Чудо с вилкой

  Кости динозавра

  «Злая, но красивая собака»

  Лом

  Курица

  Срочный выезд по тревоге

  Карло

  Золотой гвоздь

  Родители

  Детская молитва

  Встреча

  Всякое дыхание

  Живые!

  Полиелей

  День рождения

  Пономарь

  Спасение

  Подарок

  Акация

  Мороженое

Послесловие

Об авторе

Об издательстве Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg