«Личности в истории»

Личности в истории (fb2) - Личности в истории (Интересно о важном) 9018K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Коллектив авторов

Личности в истории Сборник статей

Философы и просветители

Лао-цзы Дмитрий Зубов

Он родился в деревне «Искривленная доброта» уезда «Горький» в местечке «Жестокое». Пробыв в чреве матери 81 год, он вышел из ее бедра уже древним стариком. Лао-цзы… Имя его можно перевести как «Старый учитель» или «Вечный ребенок», а можно и наоборот: «Старый ребенок» и «Вечный учитель». Любой вариант не будет лишен смысла. Он вел неприметную жизнь архивариуса при дворе правителя Чжоу, а когда пришел срок, сел на черного быка и отправился в сторону Западных гор. На границе, вняв просьбе таможенника оставить людям наставления, он в один присест написал «трактат в пять тысяч иероглифов». Так родилась знаменитая «Книга о Дао и Дэ» («Дао-дэ цзин»). Сам же Лао-цзы продолжил свой путь на Запад, где, согласно легенде, стал Буддой.

Лао-цзы

Почему в мире столько войн и конфликтов? Почему в обществе царят несправедливость и преступления? Почему мы сами так часто грустим, тоскуем и, как правило, недовольны своей судьбой? Ответ Лао-цзы прост: мы привязаны к своим мнениям и взглядам, мы действуем, повинуясь собственным желаниям и целям, и, что еще хуже, мы навязываем свою волю и свои представления всему и вся.

Мы совсем забыли, что на самом деле миром правит Дао. Дао – это Истина и одновременно Путь к ней. Дао – начало всех вещей, закон и правила жизни. Оно пронизывает собой сущее, оживляет и направляет все, в том числе и нас. Поэтому для человека жизнь подлинная, исполненная Дэ (благой силы, совершенства) есть отказ от потакания своим желаниям ради следования вселенскому закону. Нужно забыть все «правильные» ответы, нужно отказаться от бесконечной погони за вещами и комфортом, нужно забыть про корысть и тщеславие, нужно стать самим собой: ребенком и даже глупцом – чистым и невинным, и тогда жизнь обретет гармонию и смысл.

Сложно? Начните с прочтения «Дао-дэ цзин». Противоречия и парадоксы этой книги помогут сделать первый шаг – они разобьют ваши стереотипы, научат, не цепляясь за слова, читать между строк, помогут преодолеть внутренние ограничения и раздвинуть горизонты.

Прочли и ничего не поняли? Прочтите еще раз. Как шутил один даос: «Если я три дня не читаю „Дао-дэ цзин“, язык у меня становится будто деревянный».

Эпиктет Дмитрий Зубов

Насколько вы, читатель, ощущаете себя свободным? На 20, 50, 70 процентов, и то не всегда? А что мешает вам быть свободным полностью? Среди причин наверняка окажутся большая загрузка на работе, тиран начальник, утомительные домашние обязанности, вечная нехватка денег, плохое здоровье и еще масса обстоятельств, сковывающих по рукам и ногам. Все это так, но вот парадокс! Почти две тысячи лет назад жил философ, которого смело можно назвать самым свободным человеком в Римской империи, и при этом он долгое время был… рабом. Даже его имя Эпиктет в переводе с греческого означает «купленный». Как же он смог совместить свободу и рабское существование, причем у жестокого и бездушного хозяина?

Эпиктет

Секрет Эпиктета кроется в стоицизме – философии, которой он придерживался всю жизнь. Эпиктет советовал разделить все вещи в этом мире на две части: на то, что от нас не зависит, и то, что зависит в полной мере. От нас мало зависят наши бедность и богатство, здоровье и болезнь, то, как мы выглядим в глазах других людей, и то, в какой день и час мы умрем. Мы, конечно, можем ставить себе определенные цели и планировать нашу жизнь, но их исполнению всегда будут мешать всякие препятствия и случайности. Свободный же человек, по мысли Эпиктета, распоряжается только тем, чем может распоряжаться беспрепятственно, то есть самим собой.

Свобода достигается только тогда, когда человек становится независимым от внешних обстоятельств. По отношению же к внутренней своей жизни он свободен всегда, потому что всегда может бороться со своими пороками и поступать так, как велит ему его совесть. Именно слабости и неразумные желания – самые коварные угнетатели нашей свободы. Стоит только возжелать денег, славы или комфортной жизни, как, сами того не замечая, мы попадаем в зависимость от тех, кто эти желанные нам вещи может дать или отнять, будь то чиновники, мировой кризис, мошенники или стихийные бедствия. Мы легко становимся рабами рекламы, моды, мнения толпы, которые упорно навязывают чуждые нам представления об успешной и счастливой жизни. Результат такой зависимости всегда один – страх. Страх не добиться всего, что хотел, и потерять то, что уже имеешь. А страх и свобода – несовместимы.

Лев в зоопарке, даже если его хорошо кормят, холят и лелеют, всегда тоскует, потому что, лишенный свободы, он не может исполнять свой львиный закон. У человека тоже есть закон: быть добродетельным, разумным, справедливым. Только исполняя свой закон, он становится свободным.

Геродот по прозвищу «доверия достойный» Дана Габриэлова

Как известно, история изучает выдающиеся деяния и героические подвиги – плоды великих стремлений и идей. Но и так называемые мелочи – нашу повседневную жизнь – не оставляют без внимания. Ведь именно эти «мелочи» зачастую определяют наши интересы, образ мыслей и действия.

Я предлагаю вам ближе познакомиться с одним из первых и величайших историков – Геродотом, который подобные «мелочи» считал крайне важными, что восхищало одних и возмущало других. Марк Туллий Цицерон (I век) назвал его Pater historiae – «отец истории», выразив таким образом свое восхищение и уважение. А всеобъемлющий по своему характеру труд Геродота, заложивший основы греческой историографии, считал истинным художественным произведением.

Плутарх же из Херонеи написал сочинение Peri tes Herodotu kakoetheias – «О злонравии Геродота» (I век), поскольку считал его фальсификатором, который сознательно умалчивает о некоторых событиях либо приукрашивает их.

Геродот

Критиков у Геродота было много. Назовем для примера Фукидида, основателя прагматического направления в изучении истории, который обвинял его в недостатке критичности и в непонимании причин событий. Упомянем и Ктесия, считавшего Геродота рассказчиком историй, а не историком. Но факт остается фактом: как все философы черпали из Платона, так и все историки опирались на Геродота. Даже многих противников очаровала его манера изложения, которая положила начало так называемому нарративному стилю (от narare – «рассказывать»). Этот стиль отличается тем, что автор стремится как можно точнее обрисовать случившееся и не пускается в рассуждения о том, какие последствия оно может иметь. Он объективен в описании событий и условий, причин и следствий. Соблюдение хронологии сочетается с эмоциональностью изложения и любознательностью. Такой стиль позволяет избежать искажений и преувеличений. Так что Геродот действительно сделал шаг вперед в изучении истории.

У истоков историографии

Слово historia ионийское по происхождению. В прошлом оно означало расследование, изучение и науку вообще. Позднее было общим названием таких областей знания, как география, народоведение, история. А это говорит о том, что с давних пор историки придавали значение всем факторам, влиявшим на развитие человека и общества.

Греческая культура долгое время испытывала влияние мифов, повествовавших о временах доисторических, о легендарном прошлом, о происхождении богов и человека, о возникновении и эволюции мира, о героических деяниях предков. А фиксирование событий малой, человеческой истории было вызвано практической необходимостью. В Греции велись хроники правителей, должностных лиц, священнослужителей, победителей игр, записывались договоры и принятые законы.

Ионийцы первыми расстались с мифологическим мышлением. Они вышли за пределы греческого мира и, проникая в царства Малой Азии, начали открывать для себя их историю. Так в VI веке до н. э. возник героический эпос. И одновременно с ним рассказчик, который вел свое повествование в прозе, – logopois (от logos «речь», poio «делаю»), а позднее logografos (grafo «пишу»). Он говорил о приключениях, о дальних странах, о деяниях правителей. Случаи из жизни простых людей – новеллы (novus «новый») – давали любознательным слушателям пищу для ума. Очень скоро стали рассказывать о прошлом, хотя сначала этим занимались одни лишь торговцы, которые в своих странствиях знакомились с образом жизни и традициями разных народов.

Первым путешественником и одновременно историком был Гекатей Милетский (ок. 500 лет до н. э.). Свои путешествия он описал в Periegesis – «Обозрении земли», дополненном картой, и Genealogiai – «Генеалогиях». Его труды не сохранились, но их влияние видно в сочинениях многих последователей.

Жизнь Геродота

Бесспорно, Геродот был крупнейшим историком того времени, чье наследие, в отличие от других, сохранилось. Родился он около 484 года до н. э. предположительно в Галикарнасе (Малая Азия) и происходил из уважаемой состоятельной семьи. Отца его звали Люкс (по другим источникам – Ликс), а мать – Дрио или Ройо. О предках Геродота достоверно известно лишь то, что его дядей был знаменитый поэт Паниасид, автор эпоса «Гераклия». Общение с ним повлияло на желание Геродота стать историком и помогло ему выработать свой красочный стиль.

В то время в Галикарнасе правил тиран Лигдамид, и демократы, среди которых была и родня Геродота, подняли против него восстание. Но их попытка оказалась неудачной. Паниасид был убит, а Геродот бежал на остров Самос. Оттуда в 448–445 годах до н. э. он и совершил свое первое путешествие: Фивы, Дельфы, Спарта, Фракия, Македония, побережье Черного моря, Дарданеллы… Тем временем греческие города в Малой Азии освободились от персидской зависимости, и вместе с другими беженцами Геродот смог вернуться на родину, где было восстановлено самоуправление.

Он отправляется на Сицилию, затем оказывается в Афинах – правление Перикла вызывает у него восхищение. Его большое путешествие в Азию и Египет приходится на 440–430 годы до н. э., а в конце жизни он выезжает в недавно основанный город Фурий. И везде Геродот продолжает писать свой труд, который завершает уже в Афинах, где и умирает в 424 году до н. э.

Что сделал Геродот

Маршруты путешествий Геродота охватывают территорию нынешних Ирана, Ирака, Саудовской Аравии, Иордании, Объединенных Арабских Эмиратов и Египта. Он не делал различия между греками и варварами и одинаково объективно описывал события и деяния людей, даже в тех случаях, когда как гражданин занимал иную позицию. Он рассказал о возникновении, расцвете и поражении Персидской империи и отметил различия между европейскими и азиатскими обществами, проявившиеся в столкновениях греков с персами.

Труд Геродота называется Historiai – «История». Позднее ее девять глав были названы по именам девяти Муз. В первых разделах Геродот прослеживает, как развивались отношения греков с персами и восточными «варварами» и как усиливалось персидское влияние в раздробленной Греции. Далее он излагает историю Ассирии, Вавилона, Мидии, Скифии, Египта и Ливии. А в заключительной части возвращается к грекам и персам и рассказывает о борьбе греков за свободу.

Согласно Геродоту, важнейшими источниками информации в историографии являются opsis – события, которым историк был свидетелем сам, gnome – его собственные умозаключения, а также historie, «рассказы», – сведения, добытые из расспросов.

Вот его собственные слова: «Моей главной задачей во всей этой работе было записать то, что я слышал от кого бы то ни было». Тем не менее он всегда разделял то, чему был свидетелем сам, и то, что узнал от вторых и третьих лиц. Геродот словно одержим тем, чтобы собрать все сведения, какие только возможно: «Моя задача – пересказать то, о чем говорят, но я ведь не обязан верить всему, и это касается каждого моего повествования».

Проводя границу между достоверным и тем, «о чем лишь говорится», Геродот употребляет слова «как сообщают», «рассказывают, что», «не могу с полной определенностью утверждать» и т. п. А чтобы придать убедительность тому, что считает достоверным, он включает в описание событий диалоги и приводит контраргументы, вступая в дискуссию с самим собой. Собственную персону он уводит на второй план: не говорит о том, на чем ехал, что ел, где спал, не упоминает о своем непосредственном участии в некоторых событиях.

Взгляд Геродота на судьбу

Геродот верил в существование Рока и богов. По его убеждению, судьба не слепа, у нее есть своя этика, своя логика, за которой следят сами боги. Они могут многое, но не все, поскольку наравне с людьми подчинены закону вины и возмездия, даже если последнее приходит не сразу. Мировой порядок основан на равновесии. Человек сам определяет свою судьбу, создавая причины, которые приводят к тем или иным последствиям. Боги помогают ему, непосредственно вмешиваясь в его жизнь или посылая знамения, а их толкование, понимание и применение в жизни – это уже дело самого человека.

О жизни Геродота известно очень мало. Точно так же и в истории человечества встречаются белые пятна, неточности и не имеющие объяснения факты. Не будем же смотреть на его труд глазами людей, которых не интересует ничего, кроме фактов. История – нечто большее, чем выстроенные в хронологическом порядке даты, и мы должны хорошо это помнить, если хотим что-то понять в ней. Гораздо важнее то, что Геродот – замечательный рассказчик, который передает историю человеческих судеб и государств просто и понятно и в то же время ярко и увлекательно, не пренебрегая мелочами, но и включая в свой рассказ все, из чего складывается человеческая жизнь.

Зенон Китийский Дмитрий Зубов

«Человек рожден для счастья, как птица для полета» – с этой мыслью русского писателя Владимира Короленко трудно не согласиться. Конечно, всегда найдутся те, кто смотрит на счастье иначе, но ведь и птицы не все летают.

Стать счастливыми хотелось и древним грекам. Именно в этом они видели конечную цель своей жизни, хотя, подобно нашим современникам, понимали счастье очень по-разному.

А существуют ли универсальные рецепты счастливой жизни? Ответ на этот вопрос искали многие греческие философы, от этого их этические теории даже стали называть эвдемоническими (eudaimonia по-гречески «счастье»). На мой взгляд, самый лаконичный и при этом самый красивый рецепт счастливой жизни предложил основатель стоической школы Зенон Китийский.

«Жить согласно с природой» – вот все, что требуется от человека, считал мудрый афинянин. А для этого он предлагал людям в совершенстве овладеть тремя философскими дисциплинами: логикой, физикой и этикой. Правда, под этими словами он понимал не совсем то, что понимаем сегодня мы.

Зенон Китийский

Греки верили, что окружающий нас мир подчиняется вечным неизменным законам. Именно такой разумно устроенный универсум они и называли «природой», почитая царствующий в нем порядок (космос). Зенон же ни много ни мало предлагал подчинить требованиям разумного космического закона и жизнь человека. Только так каждый из нас наконец-то сможет зажить в согласии с окружающим миром и самим собой.

Казалось бы – все просто! Но, чтобы начать жить сообразно природе и ее разумным законам, необходимо сначала эти законы хорошенечко изучить и усвоить: уметь различать добро и зло, знать свою судьбу и промысел богов, понимать собственную душу и ее потребности, убедиться в единстве и разумности мира. Эти и другие важнейшие вещи человеку помогает раскрыть «физика». А чтобы случайно не попасться в ловушку ложных представлений и уберечь себя от пагубных сомнений, людям необходимо вооружиться «логикой». Именно она дает необходимые критерии истинности получаемых человеком знаний.

Но на этом долгий путь к достойной жизни не заканчивается – скорее, только начинается. Мало знать законы природы, нужно захотеть жить в согласии с ними. А это, как оказалось, самое трудное! Вспомните: все мы прекрасно знаем, что курение вредит здоровью, а улицу следует переходить в установленном месте и только на зеленый сигнал светофора… Знаем, но всегда ли правильно поступаем? Помимо знаний человек нуждается еще и в доброй воле.

И здесь на передний план философии Зенона выходит «этика». Этика призвана помочь человеку привести жизнь в соответствие с его знаниями об этой жизни, сделать так, чтобы слова не расходились с делами. А для этого есть только один путь – развить в себе добродетели. Умеренность, разумность, мужество, справедливость – вот, по мнению Зенона, ключи к счастливой жизни.

«Жить согласно с природой – это то же самое, что жить согласно добродетели: ведь природа сама ведет нас к добродетели», – писал один из комментаторов Зенона. Таким образом, рождается интересное равенство: жить согласно природе = жить добродетельно = жить нравственно-прекрасно = жить счастливо.

Сам же Зенон всю свою долгую жизнь (по некоторым свидетельствам, он прожил почти сто лет) был примером следования собственной философии. Финикиец родом из Кития (города на острове Кипр), в молодости он был богат и вел успешную морскую торговлю по всему Средиземноморью. Но однажды, прочитав книгу о жизни Сократа, он бросил все дела и приехал в Афины с единственной мечтой – найти кого-то хоть немного похожего на этого философа.

Зенон брал уроки у афинских мудрецов до тех пор, пока не понял простую вещь: если тебе дорога память о Сократе – стань Сократом сам. Свои первые занятия он проводил в расписном портике (по-гречески «стоя»), отчего его учеников стали называть стоиками, а его учение – стоицизмом.

Афиняне высоко чтили Зенона: вручили ему ключи от городских стен, удостоили золотого венка и статуи, а когда пришел час смерти, похоронили за общественный счет. Его учениками были и цари, и безродные бродяги. Он жил настолько просто и скромно, что его образ жизни вошел у афинян в поговорку – об умеренном и разумном человеке они говорили: «Воздержаннее, чем сам Зенон-философ». При этом не стоит забывать, что Зенон даже не был гражданином Афин. Он отказался от этой чести, боясь обидеть своих соотечественников китийцев, любивших его не меньше, чем афиняне.

Его школа прожила почти шесть веков – сначала в Греции, затем и в Риме; она дала человечеству Сенеку, Эпиктета, Марка Аврелия, Тацита, Арриана и еще множество пусть и не таких знаменитых, но по-своему счастливых людей.

Сократ Илья Бузукашвили

Дельфийский оракул назвал его мудрейшим из людей, а он был скромен и прост, верный служитель Богов, Отечества, чести и справедливости. А еще Сократ умел задавать вопросы. Вопросы о главном.

Афины, пятое столетие до нашей эры – время Перикла, Фидия, Софокла, золотой век греческой культуры.

В бедной семье каменотеса и повитухи родился мальчик, Сократ. В Афинах шли в те дни знаменитые Фаргелии – праздник, посвященный рождению Аполлона и Артемиды. Появиться на свет в такое время считалось событием символическим, и новорожденный, естественно, попадал под покровительство высокочтимого в Афинах Аполлона, бога муз, искусств и гармонии.

В молодости Сократ работал вместе со своим отцом и его даже считали неплохим ваятелем. Потом учился музыке, математике, астрономии.

Увлечение красноречием привело его к знакомству с самой Аспазией, супругой афинского правителя Перикла, прославившейся красотой и любовью к философии. Многие годы спустя Сократ вспоминал уроки риторики у Аспазии и то, как за свою забывчивость получал от нее подзатыльники.

Сократ

Юность пролетела быстро, и вот уже Сократ вместе с другими молодыми афинянами произносит слова гражданской присяги: «Я не посрамлю священного оружия и не покину товарища, с которым буду идти в строю, но буду защищать и храмы и святыни – один и вместе со многими. Отечество оставлю после себя не умаленным, а большим и лучшим, чем сам его унаследовал. И я буду слушаться властей, постоянно существующих, и повиноваться установленным законам, а также и тем новым, которые установит согласно народ. И если кто-нибудь будет отменять законы или не повиноваться им, я не допущу этого, но буду защищать их и один и вместе со всеми. И я буду чтить отеческие святыни».

Всю жизнь Сократ будет верен клятве и своему долгу перед родиной. Будет храбрым солдатом на полях сражений Пелопонесской войны и скромным философом на службе справедливости у своих любимых соотечественников.

Внешность Сократа сложно назвать привлекательной. Скорее он был некрасив. Невысокого роста, со вздернутым носом, толстыми губами и шишковидным лбом, лысый, он напоминал комическую театральную маску. Ходил всегда босой и в старом хитоне. Такой вид был столь обычен для Сократа, что его восторженный слушатель Аристодем, увидев однажды учителя в сандалиях, был удивлен. Выяснилось, что Сократ «принарядился» на пир к поэту Агафону по случаю его победы в Афинском театре.

В «Пире» Платона афинский полководец Алкивиад, описывая Сократа на военной службе, говорит следующее: «Выносливостью он превосходил не только меня, но вообще всех. Когда мы оказывались отрезаны и поневоле, как это бывает в походах, голодали, никто не мог сравниться с ним выдержкой».

Он не обладал особыми талантами – не писал поэм, не побеждал на Олимпийских играх, не владел тонкостями ораторского искусства. Он не мог похвастать ничем из того, что в то время ценили люди. Но один бесценный дар у него был. Дар Собеседника. Умение слушать и слышать. Задавать вопросы, искать верный путь в лабиринтах мысли и вместе с человеком открывать наконец истину.

«Если бы я хотел починить башмак, к кому я должен обратиться?» – «К сапожнику, о Сократ», – искренне отвечали простодушные юноши. Тут-то все и начиналось. Далее мог последовать, например, вопрос «А кто должен чинить Корабль Государства?».

Его загадочная манера разговаривать доверительно, интимно, дружески и вместе с тем иронически приводила в смущение собеседников. Сократ говорил о том, что такое красота, справедливость, дружба, мудрость и храбрость. Он учил, как жить по совести и в согласии с гражданским долгом. Как почитать богов, уважать законы, верить в бессмертие души.

«Относительно души человеческой, которая более чем что-либо другое в человеке причастна божеству, известно, – говорил Сократ, – что она царствует в нас, но мы ее не видим. Вдумываясь во все это, человек не должен презрительно относиться к невидимому; напротив того, должен познавать его действия в явлениях и чтить божественную силу».

Одно из самых знаменитых высказываний Сократа – «Я знаю только то, что ничего не знаю». Доказательство его необычайной простоты и скромности. Он считал себя лишь стремящимся к божественной Мудрости. И Путь от Человека к Богу видел бесконечно длинным – и все же одолимым.

Один из учеников спросил Сократа: «Объясни мне, почему я ни разу не видел на твоем челе признаков печали? Ты всегда в хорошем настроении». Сократ ответил: «Потому что я не обладаю ничем таким, о чем стал бы жалеть, если бы это утратил».

С женщинами Сократу не слишком везло, хотя он и был женат дважды. Имя Ксантиппы стало нарицательным для обозначения сварливой, вечно чем-то недовольной жены. Алкивиад как-то заметил ему, что ругань Ксантиппы невыносима. «А я к ней привык как к вечному скрипу колеса. Переносишь же ты гусиный гогот?» – сказал Сократ. «Но от гусей я получаю яйца и птенцов к столу», – усмехнулся Алкивиад. «А Ксантиппа рожает мне детей», – был ответ.

О Мирте, второй супруге Сократа, известно мало. Зато все знают его слова по поводу брака, ставшие крылатыми: «Женись несмотря ни на что. Попадется хорошая жена, будешь исключением, а если плохая – станешь философом».

Как часто своим чувством юмора он приводил в негодование сильных мира сего! Иронизируя как-то раз над всевластием афинского демоса, который своим решением превращал незнающих людей в стратегов, Сократ, когда зашла речь о нехватке лошадей, посоветовал и этот вопрос решить на народном собрании – путем голосования превратить ослов в лошадей.

Однако подобные выпады Сократа никогда не означали его желания заменить демократию какой-либо иной политической формой. Речь шла, скорее, о необходимости совершенствования демократии, о возможности иметь компетентное правление. «В государствах те правители самые лучшие, которым граждане наиболее обязаны повиновением законам. И то государство, в котором граждане наиболее повинуются законам, счастливо во время мира и незыблемо во время войны».

Лекторской кафедрой Сократу служил весь город. Иногда агора, рыночная площадь, иногда лавка ремесленника, иногда обычная афинская улочка с видом на Парфенон. Его собеседником мог стать любой, Сократ не делал различий между людьми. «Да будет вам известно, что ему совершенно не важно, красив человек или нет, – читаем у Платона в „Пире“, – вы даже не представляете себе, до какой степени это безразлично ему, – богат ли он и обладает ли каким-нибудь другим преимуществом, которое превозносит толпа».

Однажды Сократ палкой преградил путь молодому незнакомому человеку и поинтересовался: «Куда нужно идти за мукой и за маслом?» Юноша бойко ответил: «На рынок». – «А за мудростью и добродетелью?» Собеседник был смущен и не знал, что сказать. «Следуй за мной, я покажу!» – улыбнулся Сократ. Такой была встреча с Ксенофонтом, который стал не только его другом и учеником, но и будущим биографом.

«Когда я слушаю Сократа, сердце мое бьется сильнее, а из глаз моих от его речей текут слезы… он приводил меня часто в такое состояние, что мне казалось, – нельзя больше жить так, как я живу» – под этими словами знаменитого Алкивиада могли бы подписаться многие собеседники Сократа.

Гетера Ламия сказала с улыбкой: «Поклонники твоей мудрости, Сократ, не расстаются с тобой. И все-таки я сильнее тебя: ведь ты не можешь отбить у меня моих друзей, а я, стоит мне захотеть, переманю к себе твоих». Сократ ответил: «Вполне понятно: ведь ты ведешь их под гору порока, а я заставляю карабкаться на гору добродетели, а это слишком трудная дорога».

У Сократа было много друзей. Но еще больше у него было врагов. Эти люди не желали становиться лучше, чем они были. Однажды они решили, что легче заставить замолчать Сократа при помощи яда цикуты, чем избавляться от того зла, на которое указывал философ.

Донос на Сократа был подписан поэтом-трагиком Мелетом, «молодым и неизвестным, с гладкими волосами, скудной бородкой и крючковатым носом».

«Это обвинение написал и клятвенно засвидетельствовал Мелет, сын Мелета, пифеец, против Сократа, сына Софрониска… Сократ обвиняется в том, что он не признает богов, которых признает город, и вводит других, новых богов. Обвиняется он и в развращении молодежи. Требуемое наказание – смерть». Сократ должен был явиться в суд и выступить в собственную защиту.

Пятьсот один – таково было число присяжных, которые судили Сократа. Среди них были горшечники, оружейники, портные, повара, плотники, корабельщики, мелкие торговцы, учителя, музыканты – все те, с кем на площадях и базарах вступал в разговоры Сократ.

Конкретных обоснованных обвинений не было. Сократ сражался с тенями и слухами.

Ему было уже за 70. Он не пытался разжалобить присяжных своей бедностью, старостью, тремя детьми, которые останутся сиротами, и единственное ораторское искусство, на которое он был способен, – это говорить правду.

Сократ вспомнил о том, что, когда был воином, он, верный приказу, всегда оставался на посту. «Теперь, когда Бог поставил меня в строй, обязав, как я полагаю, жить, заниматься философией, испытуя самого себя и людей… было бы так же позорно оставить строй, как прежде во время сражения… Я вам предан, афиняне, и люблю вас, но слушаться буду скорее Бога, чем вас, и, пока я дышу и остаюсь в силах, не перестану философствовать, уговаривать и убеждать всякого из вас, кого только встречу… И я думаю, что во всем городе нет у вас большего блага, чем мое служение Богу».

Нетерпеливо слушали присяжные, как старый мудрец сравнивал себя с оводом, которого Бог приставил к государству афинскому: «Но очень может статься, что вы, рассердившись, как люди, внезапно разбуженные от сна, прихлопните меня и с легкостью убьете… Тогда вы всю остальную вашу жизнь проведете в спячке, если только Бог, заботясь о вас, не пошлет вам еще кого-нибудь».

Присяжные вынесли смертный приговор. За оправдание Сократа был подан 221 голос, против – 280.

Сократ остался спокоен. Он сказал, что природа с самого рождения обрекла его, как и всех людей, на смерть. А смерть есть благо, ибо она дает возможность душе встретиться в ином мире с душами великих мудрецов и героев прошлого. «Уже пора идти отсюда, – закончил он, – мне – чтобы умереть, вам – чтобы жить, а что из этого лучше, никому не ведомо, кроме Бога».

Когда его друг Аполлодор, со слезами на глазах возмущался несправедливым судебным решением, Сократ быстро успокоил его: «А тебе приятнее было бы видеть, что я осужден справедливо?»

Месяц ожидал философ в тюрьме исполнения приговора. Ежедневно его навещали преданные ученики, друзья. Предлагали планы побега. Сократ был непреклонен. Он хотел встретить смерть достойно и не противиться решению афинян. Он был верен клятве, которую давал на заре своей молодости и слишком любил родной город, чтобы ради спасания жизни позволить себе нарушить законы Афин и собственные обеты.

Плотин Илья Барабаш

Есть такие особенные люди… вычеркни их из нашей истории, и она станет намного беднее. По следам, которые они оставили, мы идем до сих пор, даже если не знаем их имен. Один из таких людей – Плотин. Великий философ, родившийся в начале III века в Египте и основавший одну из самых загадочных и глубоких философских школ. Его учение – неоплатонизм – красной нитью прошло через всю историю Европы: идеи Плотина вдохновляли средневековых мистиков, художников Возрождения и поэтов Серебряного века; они воплотились в устремленные ввысь своды готических соборов, пронизанных лучами света, и дали основу интегральному исчислению.

Плотин

Мы не будем вдаваться здесь в глубокую и тонкую метафизику Плотина. Она заслуживает гораздо более внимательного исследования. Философия Плотина – это философия поиска божественного, поиска красоты, рождающей в душе человека любовь. Все мы любим прекрасное, но почему именно прекрасное и почему любим? Может быть, потому что когда-то наша душа соприкасалась с ним, жила рядом с ним, и теперь, когда она созерцает что-то красивое, ее тревожит какое-то воспоминание… Может быть, потому что душа наша сродни этому прекрасному и хочет снова обрести его. И тогда наш путь – это путь воспоминания Красоты, которую мы ищем везде вокруг, но находим только в глубине собственной души. Мы ищем ее в красивых вещах и красивых телах, но вещи и тела стареют и утрачивают красоту… Наши мысли возносятся к небу, подхваченные баховским хоралом или симфонией Моцарта, но звуки смолкают, а что же происходит с красотой? Она продолжает жить? Где же?

Наверное, там, где и жила всегда: в нашей душе. И если мы кого-то любили и любим, то именно потому, что сердце наше интуитивно чувствует священное и прекрасное в другом человеке, настолько сильно и глубоко, насколько оно проснулось в нем самом. Философия Плотина – философия пробуждения красоты в нашей душе.

Ипатия Елена Косолобова

О ней говорили: «Афина по уму, Гера по величественной осанке, Афродита по красоте». Ипатия была гордостью Александрии, одного из самых культурных городов древности, славившегося своей библиотекой, храмом Муз, поэтической школой. Мало кто знает, что астролябию, по которой моряки ориентировались по звездам, и планисферу, позволяющую рассчитывать время восхода и захода светил, изобрела Ипатия, замечательный математик и астроном.

Ослепительная красота в сочетании с разносторонними талантами, глубокой мудростью и неколебимым мужеством прославили ее при жизни, а трагическая гибель превратила в легенду.

Ипатия

…Конец IV века. Близится закат древнего мира. Христианство стало государственной религией и из гонимого превратилось в гонителя. Архиепископ александрийский Феофил добился императорского указа об уничтожении египетских храмов. В 391 году по его приказу толпа разрушила Александрийскую библиотеку. Большую часть книг уничтожили, а горстку ученых и философов, пытавшихся защищать свою школу, разогнали и лишили жизни. Погибли жених и брат Ипатии, чудом спасся ее отец, математик Теон. Многие философы бежали из города, но Теон и Ипатия остались и открыли в своем доме школу, чтобы не дать погибнуть духу философии.

В 21 год Ипатия начинает читать лекции по философии, и ее толкование Платона и Аристотеля поражает своей глубиной – в этой молодой женщине словно воплотилась вся мудрость прошлого. Быть ее учеником становится почетным, и вокруг Ипатии собирается весь цвет Александрии, сам префект Орест посещает ее лекции, и даже архиепископ гордится тем, что подобной школы нет ни в Афинах, ни в Риме. Ипатию избирают в городской совет… А она остается удивительно скромной и по-прежнему носит свой простой плащ философа.

Благодаря высокому покровительству школа Ипатии смогла просуществовать 20 лет, несмотря на указ против «математиков, колдунов и всяких злодеев». Он требовал от ученых отречься от богопротивных взглядов и поклясться блюсти христианскую веру. Ипатия продолжала преподавать, даже когда начались погромы, когда опасно стало выходить на улицу.

В 415 году в великопостный день ее встретила толпа разъяренных фанатиков, собранных архиепископом Кириллом. Ее схватили, затащили в церковь и там, в священном месте, жестоко избили и растерзали острыми устричными раковинами, а затем сожгли на площади. Так погибла гордость и краса Александрии…

В X веке к лику святых причислили никогда не существовавшую Екатерину Александрийскую. Ее образ и жизнеописание поразительно напоминают Ипатию. Может быть, великая дама-философ возродилась в образе святой, что вдохновила на подвиг Жанну д’Арк?..

Рамон Луллий. Рыцарь любви Илья Бузукашвили

Он был поэтом и мистиком, бесстрашным проповедником любви и божественных истин. В истории его жизни перемешались реальность и легенды. Современники называли его doctor illuminatus – «озаренный наставник», а позже – «трубадур Христа».

Рамон Луллий родился в 1233 году на острове Майорка в знатной испанской семье. Он был хорошо образован, прекрасно рисовал, музицировал и слагал стихи во имя прекрасных дам. При дворе Иакова I Арагонского эти способности весьма ценились, и Рамон, любимец короля, вскоре стал воспитателем его сына. Он был отважным рыцарем, смеялся над строгими нравами общества и имел славу искусного обольстителя дам. Говорили, что перед его обаянием не устояла бы даже смерть.

Все изменилось в один миг. Луллию было 30 лет, когда он впервые увидел сеньору Амброзию де Кастелло и был сражен ее красотой. Она была замужем и оставалась безразличной к его чарам. Пальцы Луллия были стерты в кровь от бесчисленных серенад, исполненных под балконом возлюбленной. При дворе уже стали посмеиваться: «Рамон постарел…»

Рамон Луллий

Но однажды сеньора де Кастелло пригласила Луллия в часовню и скинула с себя одежды со словами: «Узри, Рамон, грязь тела, которое тебя привлекает. Насколько было бы лучше, когда бы ты обратил любовь к Христу, во власти которого вознаградить тебя безмерно!» Прекрасное тело красавицы было покрыто язвами проказы. Луллий был потрясен. Амброзия умерла через три месяца, и все это время рыцарь день и ночь искал лекарство, которое исцелило бы ее. А потом поклялся, что откроет эликсир бессмертия… Так гласит легенда.

С тех пор жизнь Рамона Луллия уже не походила на жизнь обычного человека. Вскоре в ней случилось еще одно сильное потрясение. Он узрел Господа на кресте и услышал просьбу «полностью бросить мир и обратиться к службе Ему».

Луллий следует призыву. Он покидает Майорку и отправляется в паломничество по святым местам Испании и Франции. Через год возвращается на родину, чтобы учиться. В Пальма де Майорка он изучает науки и восточные языки, ибо свою главную миссию видит в том, чтобы не копьем и мечом, но убеждением и примером изменить мир, обратить неверных, показать величие и безмерность Божественной любви.

Пребывая в уединении, Луллий наблюдает Бога в сиянии звезд и цветах на полях, в прибое морских волн и залитых солнцем облаках…

«Птица распевала в саду Возлюбленного. Любящий вошел и сказал птице: “Если бы мы не понимали наш язык, мы могли бы понять друг друга любовью, потому что в твоем пении Возлюбленный открывается моим очам“».

«Книга о Любящем и Возлюбленном» – философско-поэтический шедевр Луллия, 366 «духовных метафор», по числу дней в году. Божественное и человеческое – главная тема книги. В ней соединены жемчужины древней мудрости – идеи неоплатоников и темы Ветхого завета, лирика трубадуров и суфийская мистика. Ее герои – Любящий и Возлюбленный. Любящий – это христианин в поисках истины, Возлюбленный – это Бог, которого Любящий ищет в длительном и опасном путешествии.

В 1276 году при содействии короля Якова II Луллий открывает на Майорке колледж, в котором начинают преподавать арабский; предпринимает энергичные попытки организовать широкое миссионерское движение с целью повсеместного изучения восточных языков. Но его идеи не находят поддержки у римского папы и у европейских монархов. Лишь в 1311 году папа дал разрешение на изучение арабского, еврейского и греческого языков в университетах Европы.

Но Луллий не может ждать и поэтому действует в одиночку, на свой страх и риск. Он посещает Кипр, Армению, Северную Африку, Ближний Восток. В Алжире склоняет к христианской вере 70 арабских философов… Стремится обратить в христианство монголов на Руси. Сидит в тюрьме, терпит лишения, подвергается преследованиям… Но он верен своему пути, своей миссии. Ему есть за что сражаться.

«Великое искусство» – так называется самый главный трактат Луллия. В Откровении ему было сказано написать книгу, которая станет известна всем и изменит мир. Вот он – этот труд, содержащий все ответы на вопросы теологии, метафизики и естественных наук.

На его основании Луллий создает загадочную мистическую систему из множества ключевых понятий и символов, разнообразные комбинации которых отвечали бы на все вопросы, о каких только может помыслить человек.

Как рассказывает легенда, однажды Луллий увидел на листьях маленького чечевичного куста буквы разных алфавитов – они двигались от ветра и соединялись друг с другом в разном порядке.

Идея единства и универсальности мироздания легла в основу его книги и изобретения. Принцип работы этого творения можно сравнить с принципами действия компьютера. Недаром Луллия считают отцом комбинаторики, которая в наши дни используется в компьютерных системах.

С помощью «Великого искусства» Луллий надеялся открыть новые истины – и не в одной, а во всех науках, – достичь сближения народов и культур. В эпоху Возрождения и позже его идеи развивали Николай Кузанский, Джордано Бруно, Лейбниц, Ньютон…

Но в XIII веке он одинок. Над ним смеются. Считают еретиком. Безумцем.

Луллий не обращает внимания на насмешки. В лаборатории известного мистика Арнольда Вилановы он изучает алхимию. Выступает на Соборе в Вене с докладом о распространении христианства, после которого растет его слава проповедника. Луллия, не имеющего ученой степени миссионера, трижды приглашают читать лекции в Парижский университет – центр европейской интеллектуальной жизни того времени. Он ведет диспуты с профессорами университета в Монпелье. Посещает монастыри и аббатства Франции, Италии, Испании, стремясь принести людям свет открывшегося ему Великого искусства.

Помните, как у Сервантеса купцы смеялись над благородным Дон Кихотом, требуя показать им хотя бы портрет его Дульсинеи, красоту которой он столь безоговорочно прославлял? А Дон Кихот возражал им: «Если я вам ее покажу, то что вам будет стоить засвидетельствовать непреложную истину. Все дело в том, чтобы не видя уверовать, подтвердить, засвидетельствовать и встать на защиту, а не то я вызову вас на бой, дерзкий и надменный сброд».

За несколько столетий до Дон Кихота Рамон Луллий был таким рыцарем без страха и упрека. И не на страницах романа, а в жизни. Несмотря на разочарования, на равнодушие пап и королей, монахов и мирян, на упорное нежелание мусульман Средиземноморья переходить в христианство, вновь и вновь он бросался штурмовать неприступную крепость здравомыслия.

«Никто не обольщай самого себя: если кто из вас думает быть мудрым в веке сем, то будь безумным, чтобы быть мудрым» – так учил апостол Павел. Луллий называл себя Дураком Любви и не стеснялся своего шутовского колпака. Он говорил: «Я желаю быть дураком, дабы воздавать славу и хвалу Господу, и да не будет ни мастерства, ни умения в словах моих из-за величия моей Любви».

Рамон Луллий оставил после себя более 480 самых разных произведений. Среди них – философские труды, исследования в области логики и медицины, романы и мистические трактаты. Его «Книга о рыцарском ордене» стала известной во всей Европе. Она появилась, когда разного рода опасности начали угрожать рыцарскому духу, и на многие столетия сделалась своеобразным кодексом чести всего рыцарского сословия.

Его жизнь оборвалась в 1315 году в Тунисе, во время третьего путешествия в Африку. На площади городка Бужи Луллия забили камнями мусульмане-фанатики. Волею судьбы в тот самый момент к берегу пристало судно с генуэзскими купцами, возглавляемыми Стефаном Колумбом, предком Христофора Колумба. Генуэзцы увидели груду булыжников и над ней слабое свечение. Бережно извлекли они из-под камней тело 80-летнего мудреца и доставили его на Майорку.

Сегодня прах Рамона Луллия покоится в церкви Святого Франциска в Пальма де Майорка. На его могиле такие слова: «Здесь лежит Любящий, кто умер ради своего Возлюбленного и… кто храбро сражался ради любви… Любящий скромный, терпеливый, верный, горячий, благоразумный, чистый и полный всех добрых вещей, вдохновляющих многих Любящих к прославлению и служению своему Возлюбленному».

Авиценна. «Князь философов, князь врачей….» Татьяна Роменская

За истиной иди – и путь найдешь вперед. Отринь земной соблазн – в душе весь мир живет. Поистине душа – божественный светильник, И свет наук она, себя сжигая, льет.

Мудрость, на наш взгляд, бывает двоякой. Во-первых, это совершенное знание… во-вторых, это совершенное действие.

Абу Али ибн Сина

Мир, в котором жили, живут и будут жить люди не стоит на месте – он развивается, эволюционирует. И движет им сила, стоящая вне времени и порожденных им форм и эта сила всегда рядом с нами и только ждет момента, когда кто-нибудь осмелится распахнуть окно и заглянуть в вечность. И в открытое окно, подобно струе свежего воздуха, врываются новые энергии, и «идеи начинают носиться в воздухе». И открывается канал, связывающий через вечность точки поворота прошлого, настоящего и будущего, совершаются удивительные таинства «узнавания» Истины и воскрешаются к жизни импульсы прежних времен. И «хорошо забытое старое» облекается в новые, соответствующие времени формы, а отчаянные мечты и идеи, чей срок воплощения еще не пришел – устремляются в будущее. И это удивительное время «открытых дверей» называется эпохой Возрождения.

Авиценна

И в это время приходят люди – первопроходцы, люди – Вестники, у которых хватает мужества и силы не только отворить окно в вечность, но и открыться ей, принять, прожить и осознать идеи, приходящие оттуда. А потом воплотить их в формы, которые сможет узнать и применить конкретная эпоха. И отдать плоды свои на растерзание миру, выдержав ответный удар его старых привычек, догм и установок, не желающих сдавать свои позиции без боя. И для того, чтобы пройти этот Путь – Путь совершенного Знания и совершенного Действия, Вестнику Возрождения необходимы непоколебимая вера и любовь к Истине, великий Дух, и сильная личность, подчиненная его воле.

Преданность, мудрость, воля, отвага, железная дисциплина, яркая индивидуальность и колоссальная работоспособность – вот неполный перечень качеств, присущих Гениям Возрождения. Их задача – возродить Истину, опираясь на опыт прошлого и собственные познания, и передать ее грядущему в виде следов, которые неподвластны времени, ведь именно по этим следам Гения узнает человечество.

* * *

Авиценна. На семинаре, посвященном эпохе Возрождения, моя душа мгновенно откликнулась на это имя, выбрав его из десятка других, не менее великих имен. Произошел момент узнавания чего-то родного и захотелось «вспомнить» откуда это удивительная тяга и попытаться немного больше узнать о человеке, вызвавшем ее. И я погрузилась в чтение «Канона врачебной науки» и жизнеописания Авиценны, но неоформившееся воспоминание души не давало покоя. И только спустя довольно продолжительное время я наконец вспомнила, что все началось в детстве с почтовой марки с портретом Авиценны и с отрывочных сведений о его «нетрадиционных» методах лечения травами. И стех пор образ Ибн Сины ассоциировался у меня с тайной целительства, с благородными, седобородыми и синеглазыми долгожителями и с заснеженными пиками величественных и прекрасных гор.

И когда я читала биографические и научные труды Авиценны и посвященные его жизни и деятельности исследования, я искала и не находила ту ниточку, которая тянулась из прошлого, и позволила бы мне прожить и прочувствовать удивительную тайну этой великой личности. Но, как известно, «ищущий да обрящет». И ко мне «пришли» стихи и философские труды Ибн Сины, и наступил, наконец, долгожданный момент «резонанса», и я смогла чуть-чуть прикоснуться к волшебству. И тогда биография Авиценны предстала передо мной совсем в ином свете. А предыдущее «несоответствие» объснилось тем, что у каждого великого ученого и мыслителя всегда есть «внешний», доступный пласт проявленных форм и стоящее над ним истинное и волшебное Знание. И нет такой отдельной книги, главы или страницы, где это тайное стало бы явным и понятным. Его приходится собирать по крупицам, и эти крупицы складываются в узор Пути великого человека на Земле, как отражение и прообраз Пути Познания и Поиска Истины, идущего из Вечности в Вечность.

* * *

Кто же такой Авиценна? «Князь философов», «Князь врачей», упомянутый Данте в «Божественной комедии» наряду с Птолемеем, Евклидом, Галеном, Гиппократом; выдающийся астроном, физик, математик, геолог, филолог, поэт, музыкант, воин, мистик…. Или, быть может, личность подобного размаха стоит охарактеризовать одним, но очень емким и глубоким понятием – Вестник – как тот, кто стремится к постижению высшей Истины и ищет модели и формы ее воплощения на Земле.

Великий Путь Познания не начинается с рождением Вестника и не заканчивается с его уходом, и не может быть осознан нами, ибо он принадлежит Сокровенному. Но у нас есть удивительная возможность прикоснуться к таинству через исследование и сопереживание земного этапа Пути гения. Земной Путь человека…. Каждый из нас идет по нему, каждый из нас должен вспомнить и подтвердить потенциал и предназначение, с которыми он пришел в этот мир, а потом, пройдя через сомнения, кризисы и испытания, шагнуть дальше. Великий человек проживает те же этапы, вдохновляя других и прогладывая им путь. Ярким примером тому служит жизнь Авиценны.

Абу Али ибн Сина жил тысячу лет назад. Для истории это немалый срок. Много воды утекло с тех пор, много творений и судеб уничтожено или предано забвению. Но неумолимое время не только донесло до нас в целости большую часть трудов Авиценны, но и сохранило подробное описание его жизни. Значит мудрость великого ученого актуальна сейчас, значит его жизненный путь может стать маяком для ищущих Истину в настоящей эпохе. Творческий путь Ибн Сины увековечился в его автобиографии (что удивительно, поскольку для средневекового Востока написание автобиографий было нехарактерно), жизнеописании, составленном его другом и учеником и, конечно, в легендах и притчах Востока.

Земной путь Абу Али Ибн Сины (примечательно, что в переводе с таджикского «Сина» – означает «сверлильщик жемчужин») начался в 980 году н. э. окрестностях Бухары. Согласно легенде первый младенческий крик Авиценны раздался на восходе солнца, когда на небе померкла последняя звезда и птицы огласили землю радостным пением. Говорится, что его мать Ситара (переводится с таджикского как «Звезда») была в то время дома одна и, увидев пробегавшую мимо кошку, испугалась и накрыла новорожденного тазом. Авиценна не оставил свой первый опыт без внимания и отразил его в автобиографии: «Я видел свет, а потом опять настала тьма». Необычайная осознанность, чувствительность и наблюдательность Авиценны, проявившаяся в столь юном возрасте, имела место и впредь, что нашло отклик в других легендах и притчах. Вот одна из них. Однажды под кошму, на которой во время занятий в начальной мусульманской школе «мантаб» сидел маленький Авиценна, ребята подложили лист бумаги. Привычно усевшись на свое место, Авиценна задумался и стал удивленно смотреть то вверх, то вниз. Потом проговорил: «Интересно, по-моему, сегодня потолок нашего медресе стал немножечко ниже или наоборот пол стал повыше». И все, услышав эти слова, очень удивились.

Удивительная любознательность и способность подмечать малейшие нюансы не прошла с возрастом, а переросла впоследствии в пытливый ум, ведомый великим духом Исследования. И это помогло Авиценне в юном возрасте пропустить через себя и осознать колоссальный научный и философский материал и трансформировать его в ключи поиска, систематизации и открытий.

Даже великим душам, приходящим в мир, сначала необходимо пройти нелегкий этап поиска и осознания своего Предназначения и форм его проживания в конкретной исторической эпохе. Учиться на Земле – значит вспоминать, пробуждать скрытые знания разума и сердца. На этом этапе Пути юный Авиценна проявил необычайную целеустремленность, упорство и работоспособность. Закончив в возрасте 10 лет начальную мусульманскую школу, он получает высокий титул шейха, которого удостаивался тот, кто знал наизусть Коран, и приступает к изучению различных наук. К 12 годам Ибн Сина уже сам начинает обучать детей, что не мешает ему принимать участие в их играх. Однажды один из учеников Авиценны спросил его: «Ты такой знаток наук, неужели тебе приятно играть с глупыми детьми?» На что юный мудрец ответил: «У всякого возраста свой закон, а закон детства – это игра». Математику, логику, музыку и философию Авиценна осваивает под руководством философа Натили. И вскоре оказывается, что юный ученик уже не нуждается в седобородом наставнике, поскольку лучше его разбирается в трудах Евклида и Птолемея, глубже понимает логику, предлагает принципиально новые решения задач и доказательства теорем и погружается в такие глубины осмысления материала, которые не доступны его учителю. И тогда Натили признает свою несостоятельность и убеждает отца Авиценны ни в коем случае не прерывать обучение сына и не занимать его ничем иным, кроме наук.

Об этом этапе своего ученичества Авиценна пишет: «Я самостоятельно занялся изучением книг, а встававшие передо мной вопросы докладывал учителю…..Я по святил себя чтению в продолжении полутора лет. В то время я недосыпал ни одной ночи, да и в течении дня не занимался ничем иным кроме наук…Когда я чувствовал, что слабею, я выпивал для подкрепления кубок вина и опять брался за чтение..» Для прояснения смысла особенно трудных вопросов, Авиценна обращался за помощью к высшему: «…совершал обряды молитвы и просил Создателя всего сущего, чтобы мне открылось закрытое и облегчилось трудное……подробности занимавших меня вопросов снились мне… Засыпая, я чувствовал, что и во сне мой ум бредил изучаемым предметом и, просыпаясь, я видел, что некоторые вопросы разъяснились». И только полностью укрепившись в знании логики, математики и естественных наук, Ибн Сина углубляется в метафизику. Цель и глубинный смысл аристотелевской «Метафизики» никак не давались юному Авиценне, он читал этот труд 40 раз (символично, не правда ли) и даже выучил его наизусть. Но, как известно, «стучите – и вам откроют»; и однажды на городском базаре Ибн Сина столкнулся с докучливым книготорговцем, который чуть ли не насильно всучил ему книгу, «случайно» оказавшуюся долгожданным ключом. Называлась эта книга «Комментарии к метафизике» знаменитого врача и философа Аль Фараби.

В это же время Авиценна «…обратился к медицинской науке и занялся изучением книг по медицине. Так как медицина – не трудная наука, то в короткое время мое искусство в этой области достигло таких пределов, что многие из известнейших врачей того времени учились у меня медицинским знаниям. Занялся я также практикой врачевания и врата исцеления и опыта распахнулись передо мной так, что и описать нельзя… А было мне в то время 16 лет». В это время, прослышав о славе чудо-врача, к Авиценне обращаются придворные медики опасно заболевшего правителя Бухары. Ибн Сина исцеляет его и в награду получает доступ в богатейшую библиотеку эмира, где не только хранились древние, редкие и очень ценные рукописи, но и существовал каталог по различным разделам наук. Авиценна пишет: «Я прочел эти книги, извлек из них пользу и понял значение каждого человека в его науке.» Вскоре эта библиотека сгорела, и Ибн Сина стал живым хранилищем бесценных знаний.

Существует народная притча, возможно, порожденная этими событиями. В ней говорится, что однажды на базаре в одном из городов Северной Африке, Авиценна услышал как глашатай зазывал всех посетить чудо – «Вращающийся Купол» – библиотеку, основанную Фишагурсом (Пифагором). Она открывалась один раз в год на три часа. Авиценна рассудил, что трех часов для изучения многочисленных редких рукописей явно недостаточно и стал готовится к тому, чтобы остаться в библиотеке на целый год. Говорится, что весь год он упражнялся в воздержании от воды и еды, и вот в назначенный день, прихватив с собой несколько бугирсаки (сдобные колобки, обжаренные в масле миндаля; считалось, что одного колобка хватает на 40 дней), он отправился в библиотеку. И целый год при свете керосиновой лампы он изучал различные науки, в том числе и магическую «симию», и весьма в них преуспел. Через год с бородой до земли он вышел из своего заточения и, опробовав на практике волшебные заклинания, спас город от злого дива, целый год поедавшего мирных жителей. Такова легенда…

Примечательно, что Авиценна практически не пользовался услугами земных наставников и все премудрости наук постигал самостоятельно. В более позднем обширном философском труде «Указания и наставления» Ибн Сина подведет итог своим философским исканиям юности: «…Среди людей может быть и такой человек, который поймет большинство вещей по догадке, очень мало нуждаясь в учителе. Возможно найти такого редкого человека, который если захочет, то поймет без учителя все науки подряд от начала и до конца в течение одного часа, потому что он связан с действующим умом так хорошо, что ему не надо думать, словно ему откуда-то подсказывают, и в самом деле это так. Такой человек должен быть источником учения для человечества, и это не странно. Мы сами видели такого рода человека. Он изучил вещи мышлением и трудом, но при наличии силы догадки он не нуждался во многих трудах, и догадки его о многих вещах соответствовали тому, что было написано в книгах. Таким образом, ему не надо было читать много книг. Этот человек в возрасте 18–19 лет усовершенствовался в науках: философии, логике, физике, метафизике, геометрии, астрономии, музыке, медицине и прочих сложных науках до такой степени, что не встречал себе подобного. Он в последующие годы оставался на этом уровне знаний и ничего к его знаниям не прибавилось…» Свои первые научные труды Авиценна пишет уже в 18–19 лет. К ним, согласно некоторым источникам, относится «Даниш-намэ» – «Книга Знаний» – энциклопедический труд, охватывающий различные области познания (логику, философию, математику, физику, метафизику). К этому времени относится также переписка и полемика с видным ученым, знаменитым историком, астрономом и естествоиспытателем – Бируни.

Так проходил этап накопления, осмысления и систематизации мудрости предшествующих поколений. И в этот ранний период творческого пути судьба благоприятствовала юному искателю Истины, избавив от необходимости зарабатывать на хлеб (Авиценна жил на средства отца) и предоставив возможность все свое время отдавать научным поискам и медицинской практике. Но пришло время нового трудного и плодотворного периода эмпирического поиска, воплощения и отдачи. Пережив смерть отца, падение государства Саманидов и завоевание Бухары султаном Махмудом и преследуемый тираном, в возрасте 19 лет Авиценна уезжает в столицу Хорезма Гургендж и уже больше никогда не возвращается на родину. И начинается этап бесконечных скитаний, но нет дыма без огня и, как говорится в восточной пословице, «Не от долгой жизни зреет ум, но от частых путешествий». И вот, что интересно: практически все города Средней Азии и Ирана (Бухара, Гургедж, Гурган, Рей, Хамадан, Исфахан), куда волею судьбы попадал Авиценна, были крупными торговыми, культурными и научными центрами того времени, где творческая мысль была относительно свободна от догм официального ислама. Библиотеки, больницы, научные собрания, просвещенные правители, поэты, художники, музыканты, любознательные ученики, все это способствовало творческому росту ученого, философа и врача. Так, Гургендж славился Академией, которую основал просвещенный и деятельный правитель Шах Мамун ибн Мамун. Он говорил: «Мой помысел – книга и чтение ее, возлюбленная и любование ею, благородный человек и забота о нем». Во главе Академии стоял гениальный ученый Бируни. Интересно, что в Европе в то время еще не знали произведений великих мыслителей древней Греции и Рима от Гераклита до Галена. В Гургендже все это было доступно для Авиценны. Здесь он встречает любимого друга и учителя – Масихи, христианского философа-несторианина. Несториане вели борьбу против византийской знати и вынуждены были бежать в страны Средней Азии, Индию и Китай; в Гундиша-пуре основали медицинскую академию, что в IV–VII веке послужило импульсом к развитию медицины на Востоке. Несториане перевели на арабский язык сочинения древних мыслителей и врачей Запада. С трудами Гиппократа и Галена Европа впоследствии познакомилась именно благодаря этим переводам.

Семь лет провел Авиценна в Гургендже, общаясь с ученой и культурной элитой, исцеляя больных, составляя трактаты, пока вновь не протрубил рог Судьбы. Шах Мамун получает послание от султана Махмуда с требованием выслать ему ко двору весь ученый свет академии. Мамун, который относился к ученым с уважением, предоставил им право выбора. Авиценна, не желая служить тирану, вынужден покинуть Гургендж. Переодевшись в одежду дервишей, он и его друг и учитель Масихи через Каракумские пески направляются в Иран. В пустыне их настигла буря, путь был утерян, путников мучила жажда и неопределенность. Масихи не вынес тяжелых лишений и умер… Пустыня. Символ смерти, разрушения и бессмысленности существования. Испытания тела и духа, неотъемлемый этап Пути, необходимость переосмысления пройденного и поиска новых сил и вдохновения… Авиценна с огромным трудом находит выход и попадает в Нишапур. И здесь произошла легендарная встреча Ибн Сины с философом, мистиком, шафиитским суфием Абу Саидом Мейхенейским (Старцем), которая стала своеобразным даром судьбы, новым благословенным импульсом к дальнейшей жизни. Говорится, что когда Авиценна вошел в дом Старца, тот ранее никогда не встречавший Ибн Сину, сразу узнал его и произнес: «Пришел знаток хикмата (перипататической философии)». В непрерывных философских беседах и научных диспутах провели три дня гениальный ученый и великий мистик. Известным в то время законам физики Саид противопоставлял мистические чудеса (гвозди самопроизвольно забивались в стену, светильник самовозгорался, вода сама наливалась из кувшина). Например, когда Авиценна рассказывал о законе всемирного тяготения, Саид подбросил пиалу в воздух, где она и осталась висеть, и спросил: «Почему же она не падает, ведь на нее действует сила притяжения?» На что Авиценна ответил, что не падает она, удерживаемая могучей волей Абу Саида. После этого Ибн Сина еще не раз беседовал с Саидом, выезжал с ним к святым местам и становился свидетелем различных чудес.

И эти встречи, несомненно, расширили границы мировоззрения Авиценны и, быть может, послужили ключом к осознанию того, что, по словам американского астронавта Э. Митчелла, «нет противоестественных или сверхъестественных явлений – есть лишь большие пробелы в наших знаниях о природе»: «Счастьем умудренных и примечательных людей является то, что они сами переживают такие состояния и неоднократно наблюдают их в других людях, откуда и рождается опыт, подтверждающий происхождение странных, но вместе с тем имеющих место достоверных фактов. Этот опыт вызывает у них желание объяснить их причину». Впоследствии, в предсмертном труде «Указания и наставления» Авиценна попытался объединить науку и мистицизм и дать сверхъестественному естественнонаучное объяснение: «Знай, что в природе имеют место удивительные явления и что, как в высших активных сферах, так и в низших пассивных силах происходят целые совокупности удивительных явлений… Удивительные явления, которые протекают в мире природы, имеют три источника. Первый – это упомянутые душевные силы; второй – свойства первоэлементов, например, свойство магнита притягивать железо присущей ему силой; третий – небесные силы, вступающие во взаимодействие с природой земных сил, отличающихся по положению, или с силами земных душ, отличающихся соответствующими действительными пространственными положениями, влекущими за собой свершения удивительных явлений. Колдовство имеет отношение к первому источнику, чудотворство, волшебство и фокусничество – ко второму, а ясновидение – к третьему источнику». Используя различные аналогии, великий ученый проводит параллели между привычным, известным и удивительным, непознанным. Например: мистик может долго обходиться без еды – удивительно, но ведь и больной какое-то время не нуждается в еде; мистик может совершать действия, выходящие за общепринятые рамки человеческих возможностей, но и обычный человек в страхе, гневе и радости (т. е. как мы бы сейчас сказали, в состоянии аффекта) тоже способен «прыгнуть выше собственной головы»; мистик проходит через удивительные переживания наяву, но и простому человеку подчас снятся волшебные сны. Авиценна также обращает внимание на то, что каждому человеку от рождения присуща сила, ограниченная неким пределом, но в течении жизни человек использует ее десятую часть и причина тому – неправильные мысли, чувства и действия. Тот же, кто становится способным полностью реализовать свой потенциал, в глазах обычных людей предстает чудотворцем…. Все это необычайно актуально сейчас, когда перед каждым человеком встает необходимость осознать свою планку максимум и попытаться приблизиться к ней.

Покинув Нишапур, Авиценна вновь пускается в странствия. Гурган, Рей, Хамадан, Исфахан… Надим эмира, в чьи обязанности входило составлять эмиру приятное общество и занимать его интересными разговорами, личный врач, сопровождающий правителя в военных походах, государственный деятель – визир (министр финансов) и параллельно – великий мыслитель, врач, ученый, философ, поэт, учитель…

Колоссальная работоспособность – неотъемлемый атрибут гения. Распорядок дня Авиценны говорит сам за себя: с рассветом Ибн Сина садился за труды, утром принимал больных, которые всегда толпами собирались у ворот его пристанища, ожидая совета и помощи; днем исполнял обязанности визира, занимался с учениками, встречался с учеными, читал лекции, (не следует также забывать обязательные пиры при дворе эмира), до поздней ночи снова творил. В биографии описывается случай, наглядно характеризующий феноменальную работоспособность Авиценны. Однажды группа ученых, ознакомившись с трактатом по логике, послала к Ибн Сине гонца со списком вопросов и просьбой разъяснить им непонятные места. Гонец прибыл на закате солнца. Авиценна немедленно прочитал вопросы и велел принести ему бумаги, которую он разложил в 5 стопок по 10 листов в каждой. Под утро все листы были заполнены и переданы гонцу, чему тот был невероятно удивлен. «И этот случай стал притчей во языцех». Говорится, что при написании научных и философских трудов Авиценна не пользовался никакими рукописными источниками, весь колоссальный объем информации он черпал из собственной памяти и в каждом своем сочинении не ограничивался обобщением или разработкой того, что было известно до него, а осуществлял принципиально новые исследования. Конечно, в беспрерывном поиске Истины Авиценна обращался и к трудам других авторов, но как! Об этом в биографии пишет его ученик: «Я не видел, чтобы попадавшуюся ему новую книгу он просматривал всю подряд. Он отыскивал в ней трудные места и сложные проблемы и обращал внимание на то, что говорит о них автор, определяя этим степень его учености и проницательности». Интересны и поучительны также истории о том, как Авиценна приобщился к филологии и астрономии. Однажды у эмира обсуждались вопросы филологии. В присутствии видного филолога того времени Абу ал-Мансура Авиценна высказался по одному вопросу. На что Мансур заметил: «Ты врач и недостаточно читал книг о языке, чтобы твои слова могли удовлетворить нас». Это сподвигло Авиценну на трехгодичное исследование всех известных к тому времени филологических источников и написание собственного трактата (несомненно, что эти три года Ибн Сина не только изучал филологию, но продолжал лечить и проводить глубокие исследования в других областях). Когда труд был завершен, Авиценна наказал переплести его и поцарапать кожу на переплете, чтобы книга приобрела потрепанный вид, а потом представить Мансуру как древнюю рукопись, найденную в песках. Шейх Мансур просмотрел сей труд, и многое в нем привело его в затруднение, и тогда Авиценна разъяснил ему темные места, цитируя наизусть выдержки из всех известных языковых трактатов, в том числе и из произведений самого Мансура. Тогда величие замысла открылось Мансуру, и он принес Авиценне свои извинения… Необходимость корректировки календаря, составленного Птолемеем, привела к тому, что около девяти лет Авиценна посвятил практической астрономии, построил обсерваторию и изобрел новые астрономические инструменты, составив их подробное описание и инструкции по использованию…

Много времени, преимущественно ночные часы, Авиценна уделял занятию с учениками. Трудные, порой неразрешимые проблемы, которые ставили перед Авиценной природа, судьба и ученики, вдохновляли гениального мыслителя на новый поиск. Вопросы учеников побуждали Авиценну к написанию новых трактатов и книг, посвященных самым разным областям науки. Говорят, что при формировании групп учащихся Авиценна обращал внимание на количество учеников в группе, их взаиморасположение во время занятий и знак Зодиака каждого ученика. Это создавало необходимую энергетическую связь между учениками, помогая быстро усваивать огромный материал и способствуя гармоничному развитию. Примечательно, что этот метод нашел свое применение и принес ощутимые плоды и в наши дни…

И так день за днем, год за годом в непрерывных исканиях великий мыслитель продвигался все дальше и дальше по тернистому и прекрасному бесконечному Пути Познания Истины. Но порой осознание ограниченности познающего разума и глубокое смирение пред величием тайны мироздания охватывало ученого….

«Сердце жадно спешило пройти этот путь, Все понять и в глубины вещей заглянуть. Мудрость – тысяча солнц, – мне в дороге светила, Сердцевины достиг, но не познана суть… Море слов сокровенного смысла полно, Этот смысл я читать научился давно. Но когда размышляю о тайнах Вселенной, Понимаю, что мне их прочесть не дано…»

Человек, «ведомый божественными знамениями по пути тяжелых испытаний», неминуемо проходит через кризисы. В переводе с греческого krisis означает «перемена», «выбор», «поворотный пункт». Согласно историческим свидетельствам, духовный кризис Авиценны был инициирован четырьмя месяцами, проведенными в заточении в крепости. Неопределенность будущего способствовала переосмыслению прошлого, своеобразной остановке времени и обращению к высшей мудрости и ценностям иных миров. Этот период запечатлелся в удивительных символических, подобных мифам произведениях, абсолютно не укладывающихся в привычный научный стиль творчества Авиценны. К сожалению, до наших дней дошли только три рассказа, да и то не в оригинале, а в пересказе. Но даже сами названия этих рассказов олицетворяют живой дух, символ и миф: «Живой – сын Бодрствующего», «О Птицах», «О Саламане и Абсале». Они повествуют о пробуждении души к себе самой, к своим истинным корням, к миру ангелов, о возвращении к истокам, о мистическом путешествии к Царю Востока и, конечно же, являются отражением собственных мистических переживаний и духовного поворота в жизни Авиценны. Выйдя из крепости, Ибн Сина еще более десяти лет жил и продолжал исследования в различных областях человеческого знания. И в этот период им были написаны самые глубокие философские труды: «Книга Исцеления», трактат «О душе», «Указания и наставления».

Последние годы жизни Авиценна провел в Хамадане, страдая тяжелой болезнью…Великий человек являет собой пример не только осознанной жизни, но и осознанного ухода из нее… Ибн Сина знал о приближающемся конце: «Врач, который находится во мне, бессилен уврачевать мое тело. Лечение отныне бесполезно», – и был готов к нему. Говорится, что незадолго до смерти он «… омылся, покаялся, раздал имущество бедным, исправил свои прегрешения перед теми, кого обидел, и отпустил на волю рабов. Он хранил Коран в памяти и читал его полностью каждые три дня». Авиценна покинул этот мир в возрасте 53 лет в полном сознании и его последними словами были:

«Мы умираем и с собой уносим лишь одно: Сознание, что мы ничего не узнали…. Всевышний дал иным познанье, Других на гибель осудил, Но я от доли испытанья Себя избавить попросил. К тебе теперь я возвращаюсь, — Мое раскаянье прими, — А тем, кто долго жил, не каясь, В груди сердца переверни. Кто, как не ты, страданья снимет? К кому еще взывать с мольбой? Моя душа прощенье примет И вечно свяжется с тобой. С ресниц моих жемчужной нитью Потоки слез на грудь сбегут…»

Авиценна вошел в историю как великий философ, после которого, по словам М. Афнана, «не было ни одного философа, который не оказался бы под влиянием его идей», и как великий врач. Его «Канон врачебной науки» многие века служил основой преподавания медицины в крупнейших университетах мира и фактически стал мостом, через который высокоразвитая медицина Востока стала достоянием Запада. Но великий гений Авиценны не только оставил миру огромное наследие научных открытий, он обозначил вехи, по которым десять веков шли по Пути Познания передовые умы человечества. И в наши дни импульс творческого духа ученого не утратил своей мощи. С античных времен законы природы считались отражением божественной силы на Земле, и целью научного поиска была мудрость, понимание природного порядка и существование в гармонии с ним. Исследовательский путь Авиценны является ярким тому примером, особенно актуальным сейчас, когда современная наука уже вполне осознала разрушительную силу знаний, используемых для господства и управления природой. И сейчас науке крайне необходимо вернуться к истокам и научиться видеть общее в частном и вечное в преходящем. И когда ученый мир захлестнет волна объединения и проведения параллелей в многообразии накопленных фактов, когда каждый станет «стремиться к постижению высшей истины, не требуя ничего взамен», тогда станет возможным качественный скачок на новый междисциплинарный уровень и на подготовленную почву придут новые гении, несущие импульс грядущего Возрождения.

* * *

Зачем приходит Гений? Тому немало причин. Но одна из них, бесспорно, в том, чтобы пробудить и возродить в душах людских священную тягу к поиску Истины и воспламенить своим примером тех, кто стремиться путем познания навстречу собственной сути.

Николай Кузанский Антон Мусулин

Истоки

Николай Кузанский – один из крупнейших философов эпохи Возрождения. Время жизни и деятельности философа соответствует периоду перехода от средневековья к новому времени. Как и все переходные эпохи истории человечества, та, в которой он жил, была противоречивой и сложной. Шла борьба старого с новым, догматических взглядов – с возрожденческими идеями, которые опирались, прежде всего, на античное наследие.

Философские интересы Кузанского были необычайно обширны и разносторонни. В своих произведениях он цитирует Пифагора, Демокрита, Платона, Аристотеля, Прокла и Боэция – философов, которые повлияли на его гуманистическую ориентацию и, конечно, на математические идеи и символы, пронизывающие его сочинения. Он – неоплатоник, подобно большинству гуманистов XV века.

Один из основных принципов своей философии – принцип «все во всем» – он принимает от Анаксагора. На его представления о бесконечности мира повлияли также учения Демокрита и Эпикура.

Николай Кузанский

От христианской традиции Николай Кузанский унаследовал проблему отношения Бога и мира. Хотя он и ссылается на Фому Аквинского и заимствует у него отдельные формулировки, его учение противоречит учению Фомы. Кузанский отказывается от основного вопроса схоластики – проблемы рациональных доказательств существования Бога. Он также уходит от Аристотеля, его логики и космогонии.

На Кузанского повлияли также мистические учения, которые в той или иной мере можно назвать еретическими и пантеистическими, в первую очередь, учения Псевдо-Дионисия и Экхарта. Согласно их взглядам, Богу нельзя отнести ни одного определения, которое может быть приписано земным вещам. Идея единства человека с первоосновой мира, идущая от неоплатоников и от Псевдо-Дионисия, в учении Кузанского предполагает мысль о пантеистическом тождестве земного и небесного миров. Идея присутствия божественного начала во всех вещах позволяет преодолеть пропасть, существующую между видимым и трансцендентальным миром, между конечным и бесконечным посредством слияния человека с Богом. Человек в этом процессе выступает как активное начало; и возможность деификации позволяет сделать вывод о тождестве творца и творения.

Философия Кузанского выходит за пределы античной и средневековой мысли, она уходит от абсолютного разграничения бесконечного и конечного. Связь этих двух категорий выражается в понимании красоты как воплощения бесконечного в конечном. Мир проявленный понимается не как отрицание бесконечности, а как ее воплощение. Бесконечность у Кузанского – это не просто отрицание пределов роста, а положительное утверждение о «здесь-теперь», заключающем в себе бесконечно большое и бесконечно малое, отождествляющее одно с другим. Парадоксы бесконечности в его философии превращаются в парадоксы ограниченного разума.

Docta ignorancia

Основная гносеологическая идея Кузанского антисхоластична в своей сути и опирается на утверждение, что логический ряд, то есть содержание знания (docta), не достигает истины, а остается в пределах неведения.

«Разум, не являющийся истиной, никогда не постигает истины».

Поиск истины осуществляется посредством сравнения, но бесконечность выходит за пределы всякой соразмерности, сходства и различия.

«Познание – есть измерение, сравнение одного предмета с другим: всякий исследователь начинает исследование от неизвестного, сравнивает его с заранее полагаемым известным».

В этом аспекте, познавая, мы познаем конечное, и поэтому полное знание конечного есть и знающее незнание, незнание бесконечного.

«Наш конечный разум, двигаясь путем уподоблений, не может постичь истину вещей. Ведь истина не бывает ни больше, ни меньше и не может быть измерена ничем, как самой истиной» (D.I. 3, 10).

Но Кузанский не отказывается от стремления познать целостность мира и его причину, Бога. Познавая, мы остаемся в сфере неведения, но это неведение становится ученым, сведущим незнанием. Только благодаря непрерывному усилию познать Бога мы приходим к пониманию, что он непознаваем.

Истина неуловима и непостижима в своей чистоте, но несмотря на это чем больше наша ученость в «незнании истины», тем ближе мы к ней подходим. Чем больше углов у многоугольника, тем ближе он к кругу, хотя увеличение углов никогда не превращает его в круг в области конечного.

В сфере науки знание всегда важнее незнания, но в области философии должно всегда быть ясно, что самое глубокое знание не устраняет незнания. «Знает по-настоящему лишь тот, кто знает свое незнание». В этом аспекте познаваемость мира реализуется на фоне непознаваемости Бога.

К непознаваемому разумом Богу ведет только мистическая теология, которая выходит за пределы всякого рассудочного и разумного познания, в ту область, где «тьма есть свет, незнание есть знание».

«Тот, кто хочет подняться к Богу, должен двигать вверх самого себя».

Но Кузанский утверждает, что одной любовью, без знания, невозможно подняться к Богу. «Путь, по которому кто-то будет пытаться вознестись без знания, не безопасен», ибо «разум направляется верой, а вера раскрывается разумом».

Coincindencia opositorum

Учение о противоположностях и их единстве встречается уже у неоплатоников как идея единения конечного и бесконечного, человека и Бога посредством восхождения первого ко второму.

Идея синтеза, или тождества, противоположностей – это основная идея философии Николая Кузанского. В конечном мире мы всегда находим различия и противоположности. Согласно традиционной логике, понятия «заморожены» в резкой противоположности друг другу. Согласно Кузанскому, противоположности и различия совпадают в Боге.

Чтобы говорить о Боге, необходимо понятие, которое своей противоположностью имеет идею конечного: этим понятием является бесконечность, которая все содержит внутри себя в свернутом виде и предшествует всему конечному. Кузанский отверг незыблемость закона противоречий, сформулированного Аристотелем. На помощь рассудку, неспособному «связать противоречия», приходит разум-интуиция, способная мыслить бесконечное.

«Бесконечность есть сочетание противоположностей. Никто не может мистически увидеть Бога вне мрака сочетания (coincidencia), которое есть бесконечность».

В абсолютной бесконечности «бесконечная благость – не благость, а бесконечность, бесконечное количество – не количество, а бесконечность».

Бог не может быть больше того, что он есть, но не может быть и меньше того, что он есть. Если он есть максимум, то он же и минимум. Он превосходит все различия и противоположности, и заключает их в себе в их абсолютном тождестве.

Абсолютный максимум/минимум – бесконечная и неделимая реальность – превосходит все, он выше любого утверждения и любого отрицания, всего, что может быть высказано или помыслено.

Бог, присутствуя во всем, есть «все», но как то, что ни в чем нельзя обрести, он есть «ничто из всего».

Принцип единства противоположностей Кузанский распространяет и на мир реальных вещей. Любая вещь содержит в себе противоположные тенденции, но приобретает природу доминирующей противоположности. В мире видимых вещей единство противоположностей связано с их сходством и согласием, но не тождеством, ибо абсолютное тождество возможно лишь в Абсолюте.

Учение о свертывании и развертывании

Учение о свертывании и развертывании (complicacio et explicacio) своими корнями восходит к неоплатонической идее эманации, согласно которой все, что существует, существует благодаря истечению из Единого.

Процесс эманации, согласно неоплатоникам, происходит в одном направлении.

Для Кузанского творение есть развертывание Бога (explicacio Dei), бесконечность стягивается в конечность, абсолютное единство – во множественность, а вечность – во время.

В Боге свернуто все (даже противоположности), все числа, все возможности, все движения, а также все, что происходит и есть во времени и пространстве. Максимум свертывает и развертывает все. Он, как точка, заключает в себе линию в свернутом виде, как покой – свернутое движение, как «теперь», или настоящее, – свернутое время, как тождество – свернутое различие, как равенство – свернутое неравенство, как единство – множественное.

«В едином Боге свернуто все, поскольку все в нем, и он развертывает все, поскольку он во всем» (D.I. II, 107).

Абсолют Кузанский уподобляет точке, которая в процессе развертывания порождает линию, поверхность и объем. Точка содержит в себе все формы видимого мира; и так же, как точка развертывается в объекты, единица развертывается в числа. Вселенная в целом является результатом развертывания Бога «изнутри наружу». В этом аспекте, мир, хотя и не является Богом, не есть нечто отличное от Бога.

Возвращение мира к Богу есть свертывание мира, возвращение вовнутрь.

Отрицательная и положительная теология

Идея Бога остается наиболее широким и сложным понятием как религиозной, так и философской мысли этого времени.

Бог одновременно мыслится далеким и близким, страшным и милосердным, непознаваемым, премудрым и предобрым, самым совершенным существом в религиозной сфере.

Если в христианской философии времен патристики важную роль сыграли учения Платона, Плотина и Филона Александрийского, в которых Бог понимается как Единая, трансцендентальная реальность, то в схоластической философии, которая в течение средневековья должна была понять и обосновать истинность священных писаний, идея Бога приобретает интеллектуальную окраску.

Таким образом, мы одновременно встречаем элементы отрицательной теологии, которая отвергает и не воспринимает никаких атрибутов, приписываемых Богу, и элементы положительной теологии, где представления о Божестве включают в себя абсолютизированные атрибуты как человека, так и природы, в силу чего Бог мыслится как сверхличность, вездесущая и всемогущая, которая создает из ничего мир, оставаясь при этом трансцендентальной.

Как говорит Кузанский, «теология отрицания настолько необходима для теологии утверждения, что без нее Бог почитался бы не как бесконечный Бог…» (D.I., I, 86). Кузанский отрицательно относится к присущей схоластике тенденции фиксировать и определять те или иные признаки божественного начала. Такой подход вместо того, чтобы возвысить Бога над творениями, ставит его в зависимость от творений.

Утвердительные имена подходят Богу лишь с точки зрения творений, с точки зрения существующего. Качества, присущие творению, мы проецируем на Бога, с развернутого – на свернутое.

Утвердительные имена, приписываемые Богу, умаляют его, и они всегда приписываются ему по отношению и с точки зрения сотворенного, где все имеет свою противоположность. Называя Бога истиной, мы подумаем и о лжи, называя его добродетелью, в рассудок приходит мысль и пороке.

Любое высказывание о Боге может быть только метафоричным и никак не может служить сколько-нибудь твердым основанием знания. Не важно, как мы называем Бога, важно понимать, что эти термины являются лишь символами бесконечности. Единый Бог – это не столько объект той или иной положительной религии, сколько понятие межрелигиозное, присущее вере любого народа, а различные наименования Бога, в особенности языческие, определялись не столько признаками творца, сколько признаками его творений. В аспекте творения Бога в силу его милосердия, именовали Юпитером, в силу его любви – Венерой, в силу мудрости – Сатурном, Термином, потому что он – предел, не имеющий предела.

Любое высказывание о Боге не является точным, хотя и содержит элементы абсолютного ответа о Боге. Богу не соответствуют ни утверждения, ни отрицания, ибо он выше всего этого. Он только бесконечность, и в нем нет ничего, кроме бесконечности, которая есть и не несть все и ничто.

Мистическая теология не отрицает присущность атрибутов Богу. Для Кузанского Бог – абсолютный максимум, лишенный антропоморфных черт. Он – возможность бытия, не иное, не сказанное, абсолютное единство и тождество, мера и беспредельный предел всего сущего; он – вечное настоящее, свернуто-развернутая реальность; он – бесконечное единое начало, без которого ничего не существует, которое не может быть ни постигнуто, ни названо.

В этом можно увидеть пантеистические тенденции его учения. Хотя «творец и творение суть одно», Бог для Кузанского более совершенен, чем Природа.

Пантеистическое положение выражено и в тезисах: «единство есть все вещи», «все вещи суть само единство в единственном максимуме». Пантеизм прослеживается также в идее взаимосвязи всего сущего, в учении о совпадении противоположностей, о свертывании мира в Боге и развертывании Бога в мир, в учении о деификации человека в процессе познания Бога.

Концепция Бога у Кузанского соединяет пантеистическое и теизмом, безличностное и личностное понимание первопричины.

Космогония

Мир появляется в результате развертывания единства во множественность, простоты в сложность. Все существующее – результат развертывания Бога, а материя – возможность существования мира. Вселенная, являясь отображением бесконечности, не ограничена. В мире нет места, которое было бы более важным, чем какое-то другое место, и ошибочно думать, что Земля является центром Вселенной, а сфера неподвижных звезд – ее границей. Кузанский отказывается от аристотелевско-птолемеевского геоцентрического представления о мире, утверждая, что «Вселенная есть сфера, центр которой всюду, а окружность нигде».

В его представлениях доминирует идея относительности, и если даже и можно говорить о центре мира, то это положение принадлежит Богу.

По его мнению, во Вселенной все находится в движении, и в ее разных частях господствуют одинаковые законы. Движение универсально, все переходит из одного состояния в другое, все стремится к бесконечности, и это стремление по отношению к человеку превращается в бесконечный поиск, в процесс восхождения человека к Вечности.

Все во Вселенной не только является ее частью и отражением всей Вселенной. Бесконечное отражается во множестве, и каждая вещь отражает Бога и всю Вселенную. Пребывание Бога в мире есть пребывание мира в Боге. В этом аспекте вещи и явления – только символы Бога. Мир не есть Бог, но он не есть нечто отличное от Бога. Мир – это зеркало Бога, который во всем присутствует в свернутом виде. Другими словами, мир – это теофания, чувственно воспринимаемое явление Бога, каждая вещь в нем уникальна и, одновременно, взаимосвязана со всем остальным. Говоря современным языком, мы встречаемся здесь с холистическими и голографическими представлениями о мире. Согласно Кузанскому, понимание Вселенной как подобия Бога, а преходящего как отражения Вечности, дает возможность, через постижение ограниченного мира, восходить к невидимому, первому началу.

Человек

Если Вселенная является макрокосмом, то человек – микрокосм, который «внутри человеческой потенции есть по-своему все». Он подобен Богу своим духом (mens), и подобно Богу, развертывая свою силу, свои способности, он открывает самого себя. То, что отличает человека от животного, есть разум, позволяющий постичь высшую деятельность.

Математический метод

Вслед за Пифагором, Кузанский утверждает, что «Первый образ вещей в уме творца есть число, без которого ничего невозможно ни понять, ни создать».

Математика Кузанского – это натурфилософия, и его натурфилософия – это математика. Пользуясь математикой, он приходит к выводу, что в абсолюте исчезает противоположность наибольшего и наименьшего и что в нем всякая противоположность есть тождество, и в этом аспекте все существующее, находясь между минимумом и максимумом, является частицей бесконечности.

«При сотворении мира Бог пользовался арифметикой, геометрией, музыкой и астрономией», – повторяет Кузанский учение пифагорейцев и Платона. Арифметика была нужна, чтобы мир сделать целым, геометрия дала вещам формы. Благодаря космической музыке элементы остаются сами собой и сохраняют взаимосвязь друг с другом. На уровне астрономии Бог создал мир в виде нерушимой системы движения небесных тел.

Кузанский и современная наука

Ученое незнание

Ученые осознали, что все их теории, описывающие явления природы и ее законы, представляют собой продукт человеческого сознания, а не свойства самой реальности. Все взаимосвязано настолько, что объяснение одного требует понимания всего остального. Все научные теории и модели представляют собой лишь приближение к истинному положению вещей. Фундаментальные константы мироздания можно констатировать, но не и объяснить.

Современная физика также указывает на невозможность описать явления и объекты микромира сами по себе, а всегда в отношении с наблюдателем. На уровне современной физики невозможно говорить о свойствах объекта как таковых – они имеют значения только в контексте взаимосвязи объекта и наблюдателя, где подход последнего определяет и то, каким будет полученный ответ.

Принцип единства

Принципиальное единство – одна из основных идей современной физики на уровне квантовой механики и термодинамики открытых систем. Составные части материи взаимосвязаны, родственны и взаимозависимы, и их нужно рассматривать в качестве неотъемлемых частей единого целого. Мир нельзя разложить на независящие друг от друга мельчайшие составляющие, как это делает классическая физика. Любой объект микромира – это набор отношений, связывающих его с внешним миром.

Единство противоположностей. Тождество

Современная физика в микромире открывает единство противоположностей. На субатомном уровне частицы одновременно разрушимы и неразрушимы. Там вещество является энергией, объекты – процессами, частицы – волнами, объекты микромира находятся в определенной точке и отсутствуют там, движутся и не движутся. Принцип неопределенности говорит, что если развертывается одно из качеств, то свертывается другое. В субатомном мире существуют пары взаимосвязанных понятий, которые не могут быть одновременно определены с одинаково высокой точностью. Чем больше стремимся определить одно, тем более неопределенным становится другое. Одно понятие дополняет другое, как частица и волна, взаимодополняющие картины одной и той же реальности.

Идея свертывания/развертывания

Физический вакуум содержит в себе возможность существования всех возможных частиц. Мир построен из «ничего», наделенного структурой, а сила и вещество – лишь проявления пространства и времени. Материальные частицы – это сгустки энергии, возбуждение поля, где поле мыслимся как качество пространства. Поле существует всегда и везде, это пустота, из которой все возникает. В каком-то смысле, пространство разворачивается в материю, которая не может существовать вне движения и становления.

С точки зрения некоторых современных физиков можно говорить о внутреннем, имплицитном (свернутом) и внешнем, эксплицитном (развернутом) порядке, где внутренне подобно каждой точке голограммы, содержит всю информацию в целом. Согласно такому подходу, сознание и материя взаимосвязаны и являются проекцией более высокой реальности, которая не есть ни материя, ни сознание.

Относительность и взаимосвязь

Ни одна часть Вселенной не является более важной, чем другая, и свойства одной части определены свойствами остальных частей.

Вселенная не имеет ни края, ни центра; она конечна, но не имеет границ.

Каждое в каждом

Представление о наличии всего в каждом и каждого во всем, в современной физике можно выразить словами: каждая частица содержит в себе все остальные частицы.

Основная идея Картезианской парадигмы – убеждение, что сложные системы можно понять, зная их части, – оказалась ошибочной. Дробление целого и последовательный анализ не позволяет понять его природу, а сами составляющие могут быть поняты лишь с точки зрения и в контексте целого. В мире все взаимосвязано. Внутри любой системы – космоса – одновременно происходит множество процессов, которые невозможно охватить, так как все одновременно влияет и взаимодействует со всем. Процессы, происходящие в природе, имеют не линейный, а циклический характер. Всегда наблюдается обратная связь, и это позволяет говорить о самоорганизации и эволюции систем. Изучение мира предполагает междисциплинарный, эклектический и синтезирующий целостный подход.

Кузанский прежде всего неоплатоник и идеи, с которыми мы встречаемся в его трудах, не новые. Речь идет о возрождении хорошо забытого старого. Подобное происходит и сегодня. Если Кузанский отказывается о схоластики, то сегодня наблюдается отказ от картезианской парадигмы. Как во времена Кузанского, так и сегодня происходит необратимое преобразование фундаментальных представлений о мире и человеке. Все движется, все возвращается на круги своя. Нашей эпохе тоже нужно свое возрождение и свой гуманизм, возрождение древних учений о единстве и целостности мира и гуманизм, который смог бы возобновить веру в Бога, веру в человека и веру в будущее.

Джордано Бруно – титан эпохи Возрождения Елена Сикирич

На рубеже эпох

Omnia transit – все проходит. Только что невидимые Гении времени объявили конец еще одного века, еще одного тысячелетия бурной истории человечества. Странное, смешанное ощущение надежды и страха рождается вместе с осознанием того, что на наших глазах наступает загадочная, сложная и удивительная пора очередной смены эпох.

Сколько раз уже История видела, как умирают царства, установления, обычаи, мнения и взгляды и как на их месте рождаются новые, в свою очередь подверженные смерти и подчиненные неумолимому закону циклов. Сколько раз уже История видела, как боги одной эпохи становятся демонами в другой, как гонимые и преследовавшиеся в одной эпохе в другой сами становятся преследователями и инквизиторами. Сколько раз на сцене театра Истории разыгрывались сатурналии, подобные настоящему карнавальному фарсу, где шуты занимали места королей, а королей принимали за шутов, где люди-звери, прикрываясь масками добродетелей, призывая к состраданию и уповая на Бога, безжалостно уничтожали своих жертв…

Джордано Бруно

Течет великая, молчаливая река Времени, охраняя тайны многих поколений, срывая с берегов жизни королей и подданных, мучеников и мучителей, друзей и врагов, унося их всех с собой, чтобы выбрасывать вновь и вновь на другие берега – другие эпохи, другие арены Истории.

На этой «другой арене» формы жизни, может быть, и станут другими, но вечные Идеи, руководящие ею, и вытекающие из них моральные законы и требования к каждому остаются всегда одними и теми же.

Воды забвения великой реки Времени поглощают все преходящее и недолговечное: в них разлагается все материальное, умирают земная власть, богатство, сила, все мелкие интересы, заботы и проблемы.

Но есть то, над чем не властно даже Время, – это те великие Идеи и Мечты, которые в каждой эпохе пробивают себе дорогу, чтобы найти приют в сознании и сердцах людей. Это великие люди, Гении, Титаны – носители этих Идей, истинные короли своей эпохи. В водовороте истории, где каждый спасает собственную шкуру, где один утопающий отталкивает другого, чтобы выжить и поплыть по течению вместе с толпой ему подобных, люди-Титаны выбирают и находят для всех иные дороги, иные модели жизни.

Обычно это люди не от мира сего, не от времени своего. Великие Мечты, проводниками и вестниками которых они являются, приоткрывают им новые дали, вне границ времени и пространства, жизни и смерти, далеко за пределами настоящего. Вдохновляясь этими Идеями и создавая в соответствии с ними новые формы познания и новые модели жизни, Титан своим сознанием уходит далеко в будущее, видит его и в какой-то мере уже живет в нем, телом и плотью все еще оставаясь в старой эпохе, среди своих современников, терзающих друг друга ради куска хлеба.

Жить в старой эпохе – для Титана это значит пытаться донести до своих современников частицу того нового времени и нового сознания, в которое так или иначе рано или поздно придется перешагнуть всем. Это значит вызывать на себя всю разрушительную силу старой эпохи, сопротивление всех тех, кому выгодно оставаться там, где был, и думать так, как думал. Это значит сталкиваться и сражаться с огромной силой ненависти, злобы, догматизма, лицемерия и эгоизма одних и с силой неведения, инерции, тупости, безразличия и пассивности других.

Если у неприрученной собаки попытаться отнять кость и попросить ее посмотреть на звезды – она, скорее всего, укусит руку, показывающую ей на небо.

Судьба Титана – это постоянная борьба, и борьба не только за то, чтобы самому не быть разорванным на куски силами зависти, догматизма и злобы, но и за то, чтобы Идея, носителем которой он является, не была пресечена в самом начале, прежде чем она успеет укрепиться, обрести плоть и пустить корни в плодородную почву сознания тех, кто мог бы ее понять. Это постоянная борьба за то, чтобы посеять семена и чтобы достучаться до тех немногих, в сознании которых эти семена уже начинают давать первые ростки.

Титан не может работать один. Ему нужны ученики, которые, словно звенья в цепи, передавали и развивали бы принесенную им Идею дальше, до ее окончательного воплощения в форме. При этом он прекрасно отдает себе отчет в том, что это работа на длительный срок. Начавшись при его жизни, она продолжается часто даже не десятилетиями, а веками.

Поэтому сколько бы ни продолжалась жизнь Титана, она неизбежно коротка для него. Времени всегда мало, а успеть надо очень много. Нередко апофеозом этой борьбы становится мученическая смерть. Умереть за Идею для человека такого склада ума и сердца, вопреки мнению многих, не означает поражения. Это последний акт отваги и воли, кульминация его героической жизни. Покидая арену Истории, он своим собственным примером доказывает, что даже если тело очень легко уничтожить, то Душу и Идею, вдохновляющую ее, не убьешь. Она не подвластна законам, воле и насилию человека.

Кажется, что, покидая тело, Душа Титана просто возвращается к тем далям, которыми он уже жил в своих мечтах и в своем сознании. А Идея, вдохновляющая его, – она остается конкретными следами, оставленными им. Кажется, что по мере того, как она развивается, приобретает форму в сознании людей и в новых моделях жизни, она призывает своего носителя вернуться обратно и посмотреть на плоды своего дела.

О жизни и судьбе Джордано Бруно

Мы надеемся, что все сказанное выше будет полезным, для того чтобы принять ближе к сердцу судьбу и дело Титана эпохи Возрождения, великого философа, поэта, ученого и мистика Джордано Бруно. О нем часто говорят, что он родился раньше своего времени, так как лишь спустя 400 лет после его смерти наука, философия и искусство ХХ века стали принимать многие его предположения и учения как актуальные и истинные.

В момент очередной смены эпох, в то время, когда массу невежественных людей заставляли воспринимать как догму, что звезды – это лишь лампадки, зажженные Богом на небе, а Земля – центр неподвижной, серой и безжизненной Вселенной, в то время, когда религиозное чувство сводилось к страху перед инквизицией и перед вечным пламенем ада, в то время, когда официальная философская мысль сводилась к спорам схоластов и теологов, которые до отупения разжевывали ту или иную церковную догму, то или иное предположение Аристотеля, в то время, когда владыки мира и официальные представители религии погрязали в пороках, в крови и злодеяниях, ведя политические интриги и сражаясь за власть, – отважные учения Джордано Бруно и его попытки повернуть застывшее сознание при таких обстоятельствах многим казались настоящим сумасшествием, делом, обреченным уже с самого начала. Казались многим – но не ему.

Новым языком говорил он о гелиоцентрической системе, о бесконечной, вечно трансформирующейся Вселенной, о бесконечном числе параллельных миров, форм жизни и эволюции, содержащихся в ней, об одном, Едином Боге, проявляющемся не через церковные догмы, а через бесконечные и многообразные формы существования в Космосе.

Он призывал вернуться к истокам, к герметической традиции Египта, Индии, Персии, Греции, Рима, и считал их лишь разными сторонами великой Универсальной Мудрости – Софии, не признающей первенства какой-либо одной эпохи, культуры, религии или философского течения.

Он говорил о Магии как о сумме священных действий, посредством которых отражались и применялись бы в жизни принципы и законы, руководящие Вселенной, а также вечные духовные и моральные законы, руководящие человеком.

Он говорил о глубоких духовных потенциалах в человеке и учил тому, как они пробуждаются и развиваются через комплексные и целостные системы Памяти и Воображения. Он воспевал великую Небесную Любовь, вдохновляющую каждого философа – «любящего мудрость».

Он говорил о качествах героя, спящих в душе каждого искателя истины, ибо только мечтать недостаточно, Идея должна быть выстрадана нами, и за нее нужно сражаться. Он пытался достучаться до сознания своих современников не только беседами, лекциями, многочисленными философскими и научными трудами, но и своими стихами, красоте и глубокому смыслу которых мог бы позавидовать любой поэт.

Джордано Бруно родился в 1548 году в Италии, в маленьком местечке Нола близ Неаполя, неподалеку от Везувия. Воспоминания детства, глубокая ностальгия по родным краям сопровождали его до конца жизни. Оттуда и прозвище, которым любил представляться Джордано Бруно, – Ноланец.

1559–1565 годы: учится в Неаполе в частной гуманистической школе. Читает запрещенные книги, посещает запрещенные круги неаполитанских ученых и философов, участвует в диспутах, знакомится с трудами Коперника и с мировоззрением натурофилософии.

1565–1575 годы: согласно семейной традиции, поступает в монастырь, в орден доминиканцев. Очень скоро он становится свидетелем «фарса» и «фальши», пронизывающих монастырскую жизнь. Его огненная натура не может не реагировать, он выступает против идолопоклонства образам святых и абсурдных толкований в молитвенниках и церковных книгах, а также разоблачает монахов как «воплощение пороков и невежества».

Впоследствии он подвергается преследованиям орденской инквизиции, которая дважды привлекает его к суду и сурово наказывает. В монастыре Бруно пишет первый труд – «Ноев ковчег», сатирическую поэму, в аллегориях разоблачающую многочисленные споры между разными теориями, догмами и верованиями внутри института церкви.

В период пребывания в монастыре, в 1571 году, он посещает Рим и папский двор, где перед его святейшеством римским папой Пием V излагает свое учение об искусстве памяти.

В 1575 году он получает ученую степень доктора теологии и защищает докторскую диссертацию, ссылаясь в многочисленных своих беседах и диспутах на многих философов древнего мира, вдохновляющих его мировоззрение и являющихся его предшественниками. Он упоминает жрецов Египта и Тота-Гермеса Трисмегиста, магов Халдеи и Ассирии, учения Зороастра, «гимнософистов» Индии, Орфея, Пифагора, Платона, Плотина, неоплатоников, кардинала Кузанского, Коперника, Парацельса и многих других.

1576 год: в Риме на него поступает серьезный донос, в котором его обвиняют в эклектизме и в еретических мыслях и высказываниях и настаивают на необходимости вмешательства инквизиции. Чтобы не попасть в ее когти и избежать тюрьмы, Джордано Бруно тайно покидает Рим. Окончательно оставив монастырь и духовный сан, он становится отступником, преследуемым всеми.

Дальнейшая его жизнь продолжается в вечных скитаниях по Европе. Его отважные учения, огненная, темпераментная натура непримиримого врага любой фальши, его прямые, яркие и острые высказывания, попадающие прямо в точку, врожденные честность, благородство и искренность, – все это приводит в бешенство представителей самых разнообразных официальных кругов, религиозных, научных и философских, навлекая на Джордано Бруно жгучую ненависть и преследование многих, даже тех, кто между собой проявлял вражду и нетерпимость.

На Джордано Бруно буквально охотились со всех сторон, поэтому он вынужден был покидать все города, в которых временно останавливался.

В своей жизни, сам того не желая, он воплощал образ настоящего Дон Кихота, одинокого странствующего рыцаря без страха и упрека, не имеющего ничего своего – ни дома, ни уголка, ни семьи, ни возлюбленной, но имеющего зато свои Идеи и очень много учеников и единомышленников по всей Европе, которых ему удалось вдохновить и зажечь.

1576–1579 годы: скитания по Италии. Венеция, Падуя, Савона, Турин, Милан, Генуя – лекции, беседы, диспуты, доносы на него.

1579–1580 годы: Женева, Швейцария. Работает помощником в типографии и параллельно проводит факультативные занятия в Женевском университете. Публично защищает Парацельса и сражается за новое видение медицины. Публично разоблачает проповедников богословия и официальных врачей-шарлатанов. За еретические высказывания и за «оскорбление святой реформации» предан двойному суду: городского совета и кальвинистской инквизиции. Благодаря помощи друзей бежит во Францию.

1580–1583 годы: Франция. Читает лекции перед десятитысячной аудиторией в университете города Тулуза. Часть профессуры и студентов, возмущенная его смелыми взглядами, доносит на него. Бруно вынужден покинуть город.

1581 год: Париж. Перед королем Генрихом III Бруно излагает свою теорию памяти. Пишет книгу на эту тему – «О тенях Идеи» – и посвящает ее королю. Назначается неординарным профессором Сорбоннского университета. Издает свои первые труды. На лекциях и занятиях, помимо остальных тем, публично защищает знаменитого философа и мистика Корнелия Агриппу и пишет «Трактат о магии» как продолжение учения Агриппы. На него доносят. Во избежание тюрем инквизиции вынужден покинуть Париж и бежать в Англию.

1583–1585 годы: Англия, Лондон. Бруно живет при дворе французского посла и имеет свободный доступ ко двору королевы Елизаветы, где в дворянских, научных, философских кругах встречается с выдающимися представителями своей эпохи. Здесь происходит его встреча с Шекспиром, который цитирует некоторые высказывания Бруно в своем «Гамлете» и выводит его в одном из персонажей «Ромео и Джульетты».

В Лондоне Бруно издает самые известные свои труды: «Пир на пепле», «О бесконечности, Вселенной и мирах», «О причине, начале и едином», «О героическом энтузиазме», «Изгнание торжествующего зверя».

Страшный скандал начинается после очередных выступлений в Оксфорде – цитадели пуританства и богословия, где перед теологами и схоластами Бруно публично встает на защиту нового миропонимания и представляет учение о бесконечности и бесчисленности миров. Так как без инквизиции дело не обошлось, Бруно вынужден покинуть Англию и бежать во Францию.

1585–1586 годы: Франция, Париж. Настоящая буря разразилась после выступления Бруно в Сорбонне против Аристотеля и перипатетиков в защиту Платона и Пифагора и после выхода «120 статей», изданных на эту тему.

Схема повторяется: донос студентов и докторов богословия – инквизиция – побег в Германию.

1586–1592 годы: города Германии, визит в Прагу. В Виттенберге Бруно произносит свое знаменитое «Прощальное слово».

На полгода он останавливается в Праге, при дворе императора Рудольфа II, покровителя философов, алхимиков и ученых. Помимо проведения диспутов и лекций в Праге Бруно издает две книги, одну из которых посвящает императору.

В Гельмштедте и Франкфурте он издает 13 важных философских трудов. Из самых известных можно назвать «Трактат о магии», «О медицине», «О бесконечных мирах».

Первый раз за годы долгих странствий Бруно покидает страну по своей воле. Он принимает приглашение молодого аристократа приехать в Венецию и научить его своей мудрости. Это было началом конца.

1591–1592 годы: Венеция, измена, инквизиция. Молодой аристократ Джованни Мочениго, пригласив Бруно в Венецию и став его учеником, изменяет ему и предает учителя в руки инквизиции. В 1591–1592 годах Бруно находится в тюрьмах венецианской инквизиции и подвергается постоянным допросам.

1593–1600 годы: Бруно переводят в тюрьму инквизиции в Рим, где в течение семи лет инквизиция подвергает его ужасным пыткам и многочисленным абсурдным допросам в попытках добиться его раскаяния и признания в еретическом мировоззрении. Не получив желаемого, инквизиция осуждает Бруно на смерть. Приговор приводится в исполнение 17 февраля 1600 года, когда на Кампо ди Фьори (Площади Цветов) в Риме Джордано Бруно живым сжигают на костре.

Ключи к философии Бруно

Философия Бруно многогранна и затрагивает комплекс самых разнообразных вопросов. Мы приводим несколько основных ее положений.

О Вселенной

В своей концепции Вселенной Джордано Бруно не ограничивается выступлениями в защиту учения Коперника о гелиоцентрической системе, считая, что эта теория интересна не только с математической точки зрения, а прежде всего завораживает своим метафизическим и мистическим смыслом.

Если Коперник на гелиоцентрическую систему смотрит глазами астронома и математика, то для Бруно она является только одним «иероглифом» среди многочисленных священных знаков, отражающих Божественные Мистерии Вселенной. Воображение Бруно рисует те дали, существование которых с математической точки зрения подтверждает, причем не полностью, только наука ХХ века. О нашей Солнечной системе он образно говорит как о маленьком атоме, развивающемся и продвигающемся среди бесконечного числа ему подобных, внутри великого живого организма – нашей Вселенной, не имеющей ни начала, ни конца. Наша Вселенная бесконечна. Она состоит не только из клеток – галактик, но также из множества параллельных миров, постоянно трансформирующихся; в них проявляется бесконечное количество форм жизни и принципов эволюции.

О Едином

Понятия Бога и Единого (Единства) отождествляются. Бог есть везде и во всем, но Он также находится и за пределами проявленного Космоса, и за пределами любого вида сознания. Он одновременно «везде» и «во всем» и за пределами этого «везде» и этого «всего». Он отождествляется со Вселенной, проистекающей из Него, но в то же время Он от нее существенно отличается. Высший Разум, Душа и Субстанция-Материя – вот три лица Бога.

О магии

Принимая за основу герметическую традицию, Бруно понимает Магию как совокупность священных действий, отражающих божественные законы Вселенной. Вселенная – это единое целое, оживленное Anima Mundi, всепроникающей Космической Душой.

Таким образом, во Вселенной все связано между собой вибрациями взаимной симпатии, по принципу сообщающихся сосудов. Как вверху, так и внизу. Если воздействовать на какую-нибудь точку Вселенной, то это воздействие и его последствия будут отражаться и на всех остальных по принципу резонанса, словно волны, расходящиеся по поверхности воды после того, как в нее брошен камень.

Все есть Музыка Сфер, и все является частью мистической души и тела Вселенной. Все связано между собой невидимыми нитями симпатий и антипатий, сочетания и несочетания.

Искусство мага состоит в том, чтобы подключиться к этой Музыке Сфер, стать частью этой бесконечной «сети» симпатий, пронизывающих всю Вселенную, понимать суть космического принципа аналогии и уметь владеть им и таким образом стать проводником гармонии Неба на Земле.

Бруно говорит о трех видах магии, о священных действиях, соответствующих законам и познанию трех миров: метафизическая магия, или теургия, математическая магия и натуральная магия, или магия Природы.

Для Бруно магия в таком понимании является не отдельной специальностью и не отдельным видом познания, а образом жизни, универсальной философией, путем Ученичества. Истинный маг должен сочетать в себе достоинства ученого, философа (мудреца), мистика и героя, «этот человек способен дойти до такого уровня совершенства внутри себя, чтобы трансформироваться, превратить себя в Образ – отражение Вселенной и завоевать таким способом мощь, которую несет сама Природа».

О воображении и памяти

Для Бруно эти механизмы дают возможность прямого применения божественных принципов Магии. В их основе лежит стремление и возвращение к добру, к истине и к прекрасному. Сила, движущая ими, – это Героическая Любовь и Героический Энтузиазм.

Воображение и память являются двумя сторонами единого процесса познания Божественного через Природу. Воображение – как путь, канал Души, связь между «Небом» и «Землей», миром «Вечного» и миром «Преходящего». Память не просто как процесс запоминания, а как искусство, дающее возможность зафиксировать следы Бога в Природе.

Оба они являются лучшей терапией для Души и для Духа, пробуждающей в человеке его глубокие потенциалы и силы, связанные с «воспоминанием о Вечном».

Искусство памяти основывается на использовании ментальных, символических, архетипальных образов, связанных одной архетипальной нитью. Эти символические образы, оживленные воображением, организованные внутри особого «священного пространства сознания» и создающие таким способом своего рода «семью архетипальных символов», размещаются внутри комплексной системы динамичных колес, вращающихся и взаимодействующих между собой подобно созвездиям на небе.

Каждый ученик, пользуясь системой колес, понимает сочетание создающих их символов и их постоянную трансформацию в соответствии с состоянием своей души и сознания, под обязательным руководством Учителя. Живые архетипальные символы, с которыми он работает, дают доступ к источникам универсального познания.

О герое

Проявляя сверхчеловеческие усилия, Герой стремится к тому, чтобы «вырваться» из объятий материи, освободиться от притяжения всего преходящего и недолговечного, так как душа его, исполненная истинной Ностальгии, тяги к Вечному, к Божественному, испытывает настоящие страдания, осознавая, как далеко он находится от всего этого.

Цель Героя состоит не только в том, чтобы слиться с Божественным, но также в том, чтобы, двигаясь к нему, стать проводником Божественных Принципов и Идей через Мечту, за которую можно было бы сражаться на земле.

Движущей силой на этом пути является Небесная Любовь в самом высоком смысле этого слова, «Любовь, дающая крылья», проявляющаяся в том числе через мистический энтузиазм Героя.

Для того, чтобы Герой мог выполнить свою миссию, осуществить Мечты и слиться в конечном итоге с Божественным, он должен столкнуться с семью формами слепоты внутри себя и вокруг себя и пробудить в себе семь добродетелей, составляющих природу Героя.

Смерть Бруно

История повторяется. Конец философа начинается с измены его учеников. В 1591 году молодой аристократ Джованни Мочениго приглашает Бруно в Венецию, в свой дом, с просьбой обучить его «тайнам философии». Отношения учителя и ученика с самого начала складываются плохо. Мелочная, поверхностная и эгоистичная природа Мочениго, пронизанная страхом и праздноверием и требующая «экзотической информации», не могла объять широкие дали и глубокую мудрость учения Бруно.

Практически сразу он начинает обвинять Бруно в «демоническом пакте с дьяволом» и, противореча самому себе, упрекает его в «неисполнении данного ему обещания», обвиняя учителя в том, что тот учит его абстрактным моральным теориям и не открывает тайн магии. Чтобы отомстить за обиду и неудавшийся шантаж, он пишет донос на Бруно и предает его инквизиции «по велению совести и приказу исповедника». В ночь ареста Бруно Мочениго крадет все его рукописи и передает их дальше «по назначению», став, таким образом, причиной уничтожения ценнейших философских трудов. Он же передает в руки инквизиции тот материал, на основании которого философа осуждают на смерть.

Пребывание Бруно в тюрьмах инквизиции было долгим и мучительным. Ситуация ухудшается, когда в 1593 году его переводят в тюрьму инквизиции в Риме, где он и остается до дня своей казни. В течение семи лет философа содержат в тюрьме в ужаснейших условиях, подвергают постоянным допросам и мучительным телесным пыткам, надеясь сломить его волю, добиться его раскаяния и отречения от всех своих идей и учений, признания заключенной в них ереси.

Все документы и свидетельства современников подтверждают, что Бруно держался с непоколебимым мужеством, твердостью и непримиримостью. Чем дольше продолжались пытки, тем сильнее становилось священное упорство философа, отвечающего на все вопросы одними и теми же словами: «Я не должен и не желаю отрекаться, мне не от чего отрекаться, я не вижу оснований для отречения…»

Смертный приговор Бруно был изложен инквизицией в пяти документах: «Призвав имя господа нашего Иисуса Христа и его преславной матери приснодевы Марии… называем, провозглашаем, осуждаем, объявляем тебя, брата Джордано Бруно, нераскаявшегося, упорным и непреклонным еретиком… Ты должен быть отлучен, как мы тебя отлучаем от нашего церковного сонма и от нашей святой и непорочной Церкви, милосердия которой ты оказался недостоин…»

Услышав приговор, в зловещей тишине Джордано Бруно произносит последние слова перед смертью: «Кажется, что вы с большим страхом произносите приговор, чем я выслушиваю его».

Образцом чудовищного лицемерия является просьба о более мягкой казни для Бруно – «без пролития крови, учитывая посмертную судьбу» его «еретической души». На самом деле просьба состояла в том, чтобы из двух форм казни, предусмотренных для еретиков, выбрать вторую – осужденного не четвертовать раскаленными щипцами (так как в этом случае его душа попадет в ад), а сжечь без пролития крови (такой вариант оставляет еще шанс на пребывание души в раю).

Казнь состоялась 17 февраля 1600 года на Площади Цветов в Риме. Отмечая очередной церковный праздник, город бурлил сотнями тысяч паломников. Во всех церквях читались мессы, распевались псалмы, шествия с образами святых отовсюду направлялись к собору Святого Петра. Костры на Кампо ди Фьори входили в обычную программу праздника. Еще папа Климент VIII провозгласил, что перед началом церковных торжеств нужно воздать хвалу

Господу святым делом – осуждением и сожжением еретиков. Казнь Бруно происходила под утро, при свете факелов. Чтобы продлить мучения казнимого, сначала развели небольшой костер и постепенно усиливали огонь, подбрасывая сухой хворост. Все то время, пока пламя постепенно пожирало тело философа, его живой взгляд не переставал скользить по собравшейся толпе. Бруно умер молча, не проронив ни слова, не издав ни стона.

Так ушла с арены этого мира Душа одного из благороднейших людей эпохи Возрождения, оставив за собой божественные следы.

В качестве эпитафии мы процитируем слова профессора Х. А. Ливраги: «Никогда не забывайте: следы Титана разные, но звезды, отражающиеся в этих следах, – всегда одни и те же…»

Иоганн Гутенберг: человек тысячелетия Наталья Алякринская

XX век уходит, уводя с собой целое тысячелетие. Оно подарило человечеству массу открытий. Но среди них было одно, которое потомки назвали самым важным. Речь не о пенициллине или электричестве, не об атомной энергии или компьютере.

Человеком тысячелетия ЮНЕСКО объявило Иоганна Гутенберга, изобретателя европейского книгопечатания. Скромный немецкий труженик, не оставивший свое имя ни на одной созданной им книге, перевернул всю европейскую культуру и подарил ей возможность небывалого взлета…

Все написанное об Иоганне Гутенберге едва ли дает представление о нем как о человеке – Человеке Возрождения, гении со смятенной душой, окрыленном идеей победы слова над временем. Его образ крайне туманен – как и его биография. Цепляясь за внешнюю канву фактов, пытаюсь представить, как он жил, что за люди его окружали, какие мысли владели им… И больше всего догадываюсь о том, что он был бесконечно одинок – как любой человек, отважившийся опередить свою эпоху.

Иоганн Гутенберг

…Начало XV века. Средневековая Германия. Город Майнц. Кто знает, состоялся бы Гутенберг как человек своего тысячелетия, если бы не Майнц – город непревзойденных ювелиров, литейщиков и граверов. Это была первая – и самая главная – школа Гутенберга: в этом городе мастеров идеи буквально носились в воздухе, а руки соперничали с разумом. Юный Иоганн быстро освоил ювелирное и граверное искусство, литейное дело. В частности, овладел он и техникой резьбы печатей и штемпелей для чеканки монет (не здесь ли корень его будущей, до гениальности простой идеи?). Гений Возрождения – по определению универсален, и именно Майнц сделал Гутенберга универсалом.

Но было в его жизни и другое. Обстоятельства часто вынуждали Гутенберга вести практически кочевую жизнь, полную лишений. Первый раз он стал изгнанником в 20 лет: майнцские ремесленники вытеснили из города местных «патрициев», и Гутенберг (чья семья принадлежала к знатному роду) был вынужден поселиться в Страсбурге. Жизнь в родительском доме, полная достатка и даже роскоши, закончилась навсегда. Пришла бедность – верная спутница и нечаянная вдохновительница многих великих открытий. Она не отпускала Гутенберга почти до конца жизни. И именно она побудила его заняться в Страсбурге предпринимательством.

Гутенберг начал с производства зеркал. Но в его «зазеркалье» тем временем уже зрело главное дело жизни. Мы не знаем, что именно натолкнуло Гутенберга на открытие. Но знаем, что он вынашивал его десять лет, бережно храня свою тайну от посторонних глаз… Во Франкфурте-на-Майне есть памятник Иоганну Гутенбергу: великий книжник стоит в полный рост, а в левой руке держит маленькую литеру. Этот столбик с вырезанным на нем изображением буквы стал символом новой эры в истории человечества. Человечество снова переживало детство – складывая слова из «кассы» букв и слогов. Но это было особое детство – детство Возрождения…

Конечно, попытки множить книгу печатным способом были и до Гутенберга. Например, с помощью ксилографии – печатания с цельногравированных деревянных досок. Но этот способ был чрезвычайно неудобен и сопровождался невероятным количеством ошибок. Гутенберг догадался разрезать эту деревянную доску на отдельные буквы – и получил типографский набор. Деревянные литеры были подвижны и легко заменяемы. Правда, они очень быстро изнашивались. Но Гутенберг выходит из положения, изобретая специальный металлический сплав (гарт) и форму для отливки литер. Наконец, он создает первый печатный станок, приспосабливая для типографских нужд ручной винтовой пресс. Это был «человек-оркестр» – целый творческий коллектив в одном лице. На вопрос – что же изобрел Иоганн Гутенберг? – правильнее всего будет ответить: он разработал типографский процесс в целом и создал европейский способ книгопечатания.

Вряд ли Гутенберг до конца осознал, что он сделал. Рукописные фолианты, целые гильдии переписчиков – с изобретением Гутенберга все это вдруг стало стремительно становиться историей. Сегодня мы с изумлением узнаем, что в средневековой Италии за экземпляр книги Тита Ливия можно было купить роскошную виллу, а книги в библиотеках во избежание кражи приковывали к стенам цепями! Гутенберг разорвал эти цепи, дав книге свободный полет. Еще недавно считавшаяся роскошью и достоянием избранных, книга могла теперь попасть в руки простого человека – как бы по-марксистски это ни звучало. Гуманистические идеи получили долгожданную свободу выражения. Европа по-новому обретала античность и стряхивала с себя пыль средневековой схоластики. Она возрождалась – для новых знаний и нового творчества…

Увы, любое достижение человеческого разума можно обратить не только во благо, но и во зло. Книгопечатание не стало счастливым исключением, открыв дорогу не только просвещению, но и распространению «бытовой» литературы. Стремительное наступление «масс-культуры» уже в нашем веке, который Гессе называл «фельетонной эпохой», – во многом тоже плод изобретения печатного станка… Однако – к счастью – Историю вспять не повернешь. А дело, которому посвятил свою жизнь Иоганн Гутенберг, безусловно было одним из камней того пути, по которому История идет вперед.

Однако идеи Гутенберга воплощались в жизнь мучительно. Ему фатально не везло. Нехватка денег на эксперименты, вечные долги, затем – череда судебных процессов. И снова нищета. Боясь преследования кредиторов, Гутенберг скрывался и не ставил своего имени на печатаемых книгах. Именно поэтому учеными долгое время обсуждался так называемый «гутенберговский вопрос» – вопрос о приоритете изобретения книгопечатания. Голландцы настойчиво оставляли его за своим соотечественником Лауренсом Костером. Бельгийцы до сих пор считают первым типографом человека по имени Жан Брито. А в маленьком итальянском городке Фельтре стоит памятник поэту и доктору права Памфилио Кастальди. На его постаменте надпись: «Изобретатель книгопечатания».

Здесь, пожалуй, уместнее всего процитировать Гете, сказавшего несколько веков спустя: «Что носится в воздухе и чего требует время, то может возникнуть одновременно в ста головах без всякого заимствования». Действительно, еще при жизни Гутенберга книгопечатание стало распространяться по Европе с поразительной быстротой. За 40 лет в 260 городах возникло более тысячи типографий: Германия (1450 г.) – Италия (1465) – Швейцария (1468) – Франция (1470) – Бельгия и Венгрия (1473) – как по бикфордову шнуру, огонь, зажженный Гутенбергом, бежал по всем европейским странам. Эти типографии выпустили в свет около 40 тысяч книг общим тиражом в 10–12 миллионов экземпляров!

Любопытно, что во Франции появление первой печатной Библии вызвало судебные процессы о колдовстве: церковники не верили, что человек мог без участия дьявола извлечь из одной рукописи так много экземпляров. По злой иронии судьбы, Библию в Париж привез Иоганн Фуст – тот самый Фуст, который был компаньоном Гутенберга, разорил его и отсудил у него типографию. Обвиненный в колдовстве, Фуст попал в парижскую тюрьму, где вскоре умер от чумы. Однако почти 200 лет изобретение Гутенберга приписывалось именно Фусту. И лишь благодаря одному из самых талантливых учеников Гутенберга – Петеру Шефферу – удалось узнать правду. На одной из книг, напечатанных им вместе с Фустом, он сделал надпись: «В 1450 году в Майнце изобретено талантливым Гутенбергом удивительное типографское искусство, которое впоследствии было улучшено и распространено в потомстве трудами Фуста и Шеффера»…

О Гутенберге можно было бы не писать ничего – лишь привести один факт: свою первую, знаменитую 42-строчную Библию он печатал в течение пяти лет. Это был один из самых одержимых людей раннего Возрождения – и как большинство гениев, при жизни он был несчастен и гоним. Но и признание заслуг Иоганна Гутенберга перед человечеством оказалось поистине вселенским: памятник ему сегодня есть в каждом доме. Этот памятник – книга. Неважно, что на смену гутенберговской уже пришли другие технологии. (Пришли, впрочем, совсем недавно. Больше пяти веков книги печатали практически так же, как это делал Гутенберг!) Он подарил человечеству самое главное – возможность. И начало XXI века – это вовсе не конец книгопечатания. Это снова возможность – бесконечного совершенствования.

Думается, что слухи о скорой кончине печатного слова очень сильно преувеличены. Экран компьютера никогда не даст той теплой энергии, которая исходит от шелестящих страниц, – так же, как телефонный разговор не заменит живого общения. Наверное, даже самый завзятый пользователь Интернета готов повторить вслед за Цицероном: «Дом, в котором нет книг, подобен телу, лишенному души».

Флоренция превыше всего. Жизнь Никколо Макиавелли Илья Бузукашвили

В его жизни были взлеты и падения. Он познал сполна и милости Фортуны, и горечь поражений. Молва сделала из него жестокого циника, но он им никогда не был. Он умел хранить верность, извлекать уроки из прошлого и не мыслил себя без служения родному городу.

Флоренция. Утро 10 мая 1527 года. В Зале Пятисот в Старом дворце – Палаццо Веккьо – собрался Большой совет. Предстояло избрание должностных лиц республики. В зале стоял зловещий гул. Всеобщее напряжение вызвало известие о том, что Никколо Макиавелли предложил себя на должность секретаря канцелярии Коллегии Десяти. Разве можно вступить в одну и ту же реку дважды?

Когда объявили кандидатуру Макиавелли, высокое собрание взорвалось. В единый миг с отцов города слетела степенность. Они вскакивали с мест, перекрикивая друг друга и яростно жестикулируя. Перепуганные протоколисты не успевали записывать.

«Макиавелли ведет жизнь нерелигиозную, кто его видел на проповедях?!»

Статуя в Уффици. Никколо Макиавелли

«Он сидит в трактире, хуже того – в библиотеке, читает старые книжонки. Не хотим философов! Долой философов!»

«Он ученый! Долой ученых!»

«Отечество нуждается в людях благонадежных, а не в ученых! Макиавелли историк… Он насмешник и считает себя выше всех!»

Не дожидаясь результатов голосования, Никколо покинул Палаццо Веккьо. Как же так? Ему 58 лет. Он любит Флоренцию больше всего на свете, больше близких людей, больше жизни. И в это трудное время его энергия, опыт и знания не нужны… Он перешел на другой берег по Понте Веккьо – Старому мосту – и свернул направо. Внизу текли мутные спокойные воды Арно. Под ногами лежали камни мостовой квартала, где прошло его детство…

Денег на учебу в университете у отца Никколо не было, а потому после школы юноша учился самостоятельно. Он много читал, особенно античных авторов: Тита Ливия, Тацита, Цицерона, Вергилия, Овидия. Любил музыку. А еще работал в адвокатской конторе отца, приобретая юридические знания. «Я родился бедным и скорее мог познать жизнь, полную лишений, чем развлечений», – вспоминал потом Макиавелли. Как мало мы знаем в начале нашего жизненного пути, что ожидает нас впереди! В 29 лет жизнь Макиавелли сделала крутой поворот, и он был готов к нему.

18 июня 1498 года Большой совет флорентийского правительства – Синьории избрал его секретарем второй канцелярии, занимавшейся внутренней политикой республики, а потом еще предложил возглавить канцелярию комиссии Свободы и Мира, ведавшей делами армии и ополчения.

Должности незавидные: низкое жалование, никакой перспективы продвижения и множество обязанностей.

Но те, кто назначал Никколо, знали, что не ошиблись: новый канцлер был готов не покладая рук работать на благо Флоренции, ведь его главными девизами были: «Трудом создано величие человека» и «Флоренция превыше всего».

Его переизбирали на эти посты долго. Очень долго. Четырнадцать лет. За эти годы из-под пера Макиавелли вышли многие тысячи дипломатических писем, донесений, правительственных распоряжений, военных приказов, проектов государственных законов. Он организовывал военные кампании, инициировал создание республиканского ополчения.

А еще он был дипломат от Бога. Умел убедить и переубедить, настоять, навязать. Дипломатические и военно-дипломатические миссии к различным итальянским государям, к папе, императору, четырежды к французскому королю – во все ответственные моменты итальянской и европейской истории Макиавелли отрывался от своих дел во Флоренции и направлялся в другие государства и чужие страны. Мало кто мог лучше него в короткие сроки точно и верно оценить политическую атмосферу в чужой стране. Когда Синьория торопила его с донесениями, он отвечал: «…серьезные вещи не отгадываются… если не хочешь излагать выдумок и сновидений, необходимо все проверить».

Стройный, подтянутый, изящно одетый, превосходно владеющий языками, ироничный и остроумный – таким был Никколо Макиавелли.

Нет, он и не думал превращаться в чопорного чиновника. Всегда оставался душой вечеринок с друзьями. И очень любил семью, с шутливой нежностью именовал ее своей «командой».

Классики древности были для Макиавелли друзьями и советчиками. Без них он не обходился даже в своих служебных поездках. Он никогда не относился к античным писателям лишь как любознательный читатель и эрудит, но всегда – как политик и практик. Не упускал ни единой возможности применять их идеи в жизнь. В 1502 году, находясь в Имоле с дипломатическим поручением, он попросил своего друга и коллегу Бьяджо Буонаккорси достать и выслать ему «Жизнеописания» Плутарха. «Во Флоренции их купить нельзя, – отвечал тогда Бьяджо. – Буду заказывать в Венеции».

Буонаккорси был преданным другом Никколо Макиавелли и не переставал восхищаться им. В одном из его писем читаем: «Я не хочу, чтобы вы благодарили меня за услуги. Если бы я даже не хотел любить вас и всецело принадлежать вам, я не мог бы этого сделать, ибо к этому меня вынуждает сама природа… Возвращайтесь же побыстрее, черт возьми, возвращайтесь!»

Бартоломео Руфини, еще один друг Никколо, писал ему: «Ваши письма к Бьяджо и к другим доставляют всем большое удовольствие. Попадающиеся там шутки и остроты заставляют всех хохотать до упаду».

Все изменилось в 1512 году. Во Флоренции случился переворот. Республика пала, и к власти в городе пришла Синьория Медичи. Ей не нужен был бывший секретарь второй канцелярии и глава комиссии Свободы и Мира. Его отправили в ссылку, где он пробыл 15 лет. Какое наказание могло быть более суровым для человека, который долгие годы верой и правдой служил своей любимой родине?

«Так долго продолжаться не может, – писал Макиавелли в одном из писем, – такая бездеятельная жизнь подтачивает мое существование, и если Бог не сжалится, то в один прекрасный день я покину свой дом и сделаюсь репетитором или писарем у какого-нибудь вельможи». Однако, когда старые знакомые пригласили его на службу к французскому королю, он ответил: «Предпочитаю умереть с голоду во Флоренции, чем от несварения желудка в Фонтенбло».

Письмо Никколо к флорентийскому послу в Риме Франческо Виттори не только проливает свет на жизнь Макиавелли в изгнании. Оно делает его образ более доступным и понятным. А по стилю и языку считается одним из самых знаменитых в итальянской литературе: «Встаю я с солнцем и иду в лес… Потом направляюсь к источнику, а оттуда к птицеловному току. Со мной книга. Либо Данте, Петрарка, либо Тибулл и Овидий… Затем я перебираюсь в придорожную харчевню и разговариваю с проезжающими – спрашиваю, какие новости у них дома, слушаю всякую всячину и беру на заметку всевозможные людские вкусы и причуды. Пообедав дома, я возвращаюсь в харчевню, где застаю обычно в сборе хозяина, мельника, мясника и двух кирпичников. С ними я убиваю целый день, играя в триктрак и в крику, при этом мы без конца спорим и бранимся и порой из-за гроша поднимаем такой шум, что нас слышно в Сан-Кашано… Так я задаю себе встряску и даю волю проклятой судьбе – пусть сильнее втаптывает меня в грязь, посмотрим, не станет ли ей, наконец, стыдно… С наступлением вечера я возвращаюсь домой и вхожу в мой кабинет; у дверей я сбрасываю будничную одежду, запыленную и грязную, и облачаюсь в платье, достойное царей и вельмож; так, должным образом подготовившись, я вступаю в старинный круг мужей древности. Там, дружелюбно ими встреченный, вкушаю ту пищу, для которой единственно я рожден. Здесь я без стеснения беседую с ними и расспрашиваю о причинах их поступков, они же с присущим им человеколюбием отвечают. На четыре часа я забываю о скуке, не думаю о своих горестях, меня не удручает бедность и не страшит смерть: я целиком переношусь к ним. И так как Данте говорит, что „исчезает вскоре то, что, услышав, мы не затвердим“, я записываю все, что вынес поучительного из их бесед…»

Похоже, у судьбы были на Макиавелли свои планы. Быть может, оставайся он до конца своей жизни успешным политиком и дипломатом, мало кто вспоминал бы о нем сегодня: сколько их было в нашей истории! А Макиавелли в своем изгнании взялся за перо.

«Я выскажу смело и открыто все, что знаю о новых и древних временах, чтобы души молодых людей, которые прочтут написанное мной, отвернулись бы от первых и научились бы подражать последним… Ведь долг каждого честного человека – учить других тому доброму, которое из-за тяжелых времен и коварства судьбы ему не удалось осуществить в жизни, с надеждой, что те, кто придут следом, будут более способными к этому».

В ссылке у Макиавелли оказалось время, чтобы написать те исторические, философские и художественные работы, которые обессмертили его имя: «Государь», «Рассуждения на первую декаду Тита Ливия», «О военном искусстве», комедия «Мандрагора», «История Флоренции».

Как это часто бывает, народная молва оказалась к Никколо несправедлива. С чьей-то легкой руки – и на века – воззрения Макиавелли превратились в проповедь политического коварства и лицемерия. Его обвиняли в том, что он является учителем тиранов, советует им использовать вероломство, лицемерие, насилие, убийство. Но он только правдиво писал о том, что окружало его в жизни, где политика резко расходилась с моралью.

Ставшая крылатой фраза «Цель оправдывает средства» была лишь искусно выхваченной из контекста цитатой, весьма далекой от подлинного Макиавелли. Сам-то Никколо страстно мечтал как раз об обратном. В его изречениях мы найдем и мудрость древних, и актуальность сегодняшнего дня: «…не следует никому давать советы и пользоваться чужими советами, кроме общего совета каждому – следовать велениям души и действовать смело»; «Человеку разумному надлежит избирать пути, проложенные величайшими людьми, и подражать наидостойнейшим, чтобы если не сравняться с ними в доблести, то хотя бы исполниться ее духа».

В тот день, 10 мая 1527 года, Большой совет Флорентийской республики не утвердил кандидатуру Макиавелли. За него было отдано 12 голосов, против – 555.

Через месяц Никколо Макиавелли не стало. Его похоронили в базилике Санта-Кроче, флорентийском пантеоне, где покоятся лучшие сыны этого славного города…

А полвека спустя на стене одного из залов Палаццо Веккьо появился портрет Макиавелли кисти Санти ди Тито. Современники утверждали, что это наиболее достоверное изображение мыслителя. Проницательный умный взгляд, ироничная улыбка… Всех, причинивших ему горе, он давно простил. А Флоренция прилюдно призналась ему в любви. Он и вправду того заслужил.

Граф Сен-Жермен Вадим Карелин

Этого человека по праву можно назвать самой загадочной личностью Западной Европы. Появившись в канун Великой Революции при французском дворе в прямом смысле слова из ниоткуда, он принял самое активное участие в политических событиях того времени. Он владел всеми европейскими и многими древними языками, был прекрасно образован, сказочно богат, демонстрировал навыки в алхимии и не старел. Знавшие его лично неизменно подпадали под его обаяние, прочие же либо восхищались им, либо его ненавидели. Он исчез так же таинственно, как и появился. Он использовал более десяти имен; история сохранила самое известное: граф Сен-Жермен.

Некто из ниоткуда

«Было это в 1743 году. Слухи донесли, что в Версаль только что прибыл некий несметно богатый, судя по украшавшим его драгоценностям, чужеземец. Откуда он прибыл? Об этом никто не знал. Самообладание, достоинство, интеллект поражали с первой минуты общения с ним. Он обладал гибкой и элегантной фигурой, руки его были нежны, ступни ног по-женственному малы, изящность икр ног подчеркивалась облегающими шелковыми чулками. Очень узкие панталоны также свидетельствовали о редчайшем совершенстве его телесных форм. Его улыбка обнажала прекраснейшие зубы, симпатичная ямочка красовалась на подбородке, волосы его были черны, а глаза – добры, взгляд – проницателен. О! Что это были за глаза! Я никогда не встречала равных им. На вид он казался лет сорока пяти».

Граф Сен-Жермен

Так описывает первое впечатление от встречи с Сен-Жерменом графиня д’Адемар, придворная фрейлина и близкая подруга французской королевы Марии-Антуанетты. В XVIII веке в среде аристократии было принято вести дневники, и именно воспоминания графини стали впоследствии одним из основных источников информации о Сен-Жермене. Но не единственным.

Вспоминает Дьедонне Тьебо: «Во внешности Сен-Жермена сквозили изящество и интеллект. В нем чувствовалось благородное происхождение и знание светских условностей… История же Сен-Жермена являет нам образцовый пример истории человека мудрого и предусмотрительного, остерегавшегося нарушить правила общепринятого поведения или оскорбить мораль. Чудес о нем рассказывают великое множество, однако они не скандальны и не низменны».

О чудесах, действительно, заговорили сразу же. Будучи прекрасным собеседником, граф поражал всех своей эрудицией. Мало того, что он свободно говорил на всех европейских и многих восточных языках, но он, казалось, обладал безграничными познаниями в области естественных наук и истории, о большинстве событий которой он говорил как. их очевидец.

Некоторые истории о Сен-Жермене уже напоминают легенды, которыми всегда окружена жизнь выдающихся людей, но что поделаешь – именно в таком виде дошли до нас впечатления современников об этом человеке. Коллэн де Планси вспоминает: «Однажды, когда он рассказывал, что хорошо знавал Понтия Пилата в Иерусалиме, он описал подробно дом римского наместника и начал перечислять блюда, поданные к столу в один из тех вечеров, когда Сен-Жермен у него ужинал. Кардинал де Роан, подумав, что все это бредни, обратился к камердинеру графа, седому старику с честным лицом:

– Друг мой, мне трудно поверить тому, что говорит Ваш хозяин. Может быть, он и в самом деле чревовещатель, я могу согласиться и с тем, что он делает золото. Но тому, что ему 2000 лет и что он виделся с Пилатом, – нет, этому верить не могу. Вы там тоже были?

– Нет, что вы, Ваше Высокопреосвященство, – ответил прямо слуга, – я всего лишь около 400 лет служу господину графу». Наверное, это была шутка. Но шутка со знанием дела.

Этим, однако, необычные способности графа не ограничивались. Еще один современник, Т. П. Барнум, рассказывал о Сен-Жермене: «Его память была удивительной. Прочитав однажды газету, он мог свободно пересказать все ее содержание от начала до конца. К прочим способностям относится и его умение писать обеими руками каллиграфическим почерком. Он мог, например, писать любовное письмо правой рукой, а левой переписывать стихи, и это с большой легкостью». Или, как свидетельствовали другие очевидцы, он мог одновременно обеими руками на двух листах бумаги под диктовку записать один и тот же текст, и два листа были абсолютно идентичными – совпадение можно было сличать на просвет.

Граф Сен-Жермен был богат. Ни разу ни у кого он не одалживал ни су. Его же подарки отличались всегда не только изысканным вкусом, но и высокой стоимостью. Никто не знает происхождения его состояния, но зафиксировано несколько случаев, когда, находясь в затруднительном положении, граф расплачивался не золотом, а бриллиантами, которые, казалось, всегда имел при себе. Ходили легенды о его способности устранять дефекты в драгоценных камнях и «плавить» алмазы, из нескольких маленьких создавая большой камень чистейшей воды. Такого рода услуги, в частности, он оказывал королю Франции Людовику XV.

Рассказывали и об алхимических способностях графа. Например, известно, что когда в Турне встречи с ним добивается знаменитый сердцеед Казанова, то он находит Сен-Жермена в собственной химической лаборатории разрабатывающим новые красители для шляп. Граф «берет у него монету в 12 су, кладет ее на раскаленный докрасна древесный уголь и работает паяльной трубкой; монета расплавляется и оставляется остывать. «Теперь, – говорит Сен-Жермен, – забирайте свои деньги». – «Но они же из золота!» – «Из чистого» [1]. Казанова забрал монету и впоследствии подарил ее прославленному маршалу Кейту, тогдашнему губернатору Невшателя.

Граф хорошо рисовал и потрясающе играл на скрипке. Краски для своих полотен он создавал сам, никому не раскрывая секрета. По свидетельствам современников, они отличались «особым блеском». Что же касается скрипичного мастерства, то спустя столетие о великом Паганини говорили, что «это Сен-Жермен в теле итальянского скелета».

Остается добавить всего несколько штрихов. Сен-Жермен постоянно присутствовал на званых обедах и ужинах, но никто и никогда не видел, чтобы он ел. Сам он объяснял это особой диетой, предписанной ему. И он предпринимал чрезвычайные меры предосторожности, чтобы не простудиться в холодное время года.

Наверное, если собрать воедино все воспоминания о графе Сен-Жермене, то получится длинное повествование наподобие «Тысячи и одной ночи» – настолько волшебной предстает в свидетельствах современников его жизнь. Впечатление, произведенное им на аристократию того времени, было действительно ошеломляющим и породило множество слухов и легенд. Но это был человек из плоти и крови; весьма и весьма необычный, но все же человек, чья официальная биография (насколько она вообще может так называться и быть известной) не менее интересна, чем след, оставленный им в умах и сердцах людей.

Официальная биография

Дата рождения графа Сен-Жермена неизвестна, как неизвестно и место рождения. Существует более пяти версий его происхождения, из которых заслуживающей внимания является одна. Согласно этой версии, его отцом является Ференц II Ракоци, князь Трансильвании[2]. Ландграф Карл Гессенский передает со слов Сен-Жермена: «Он поведал мне о том, что, вне всякого сомнения, был плодом брачного союза принца Ракоци из Трансильвании с первой его женой по имени Текели. Совсем еще ребенком отдан он был на попечение в дом последнего герцога де Медичи (Джовано Гасто), который обожал младенца и укладывал его на ночь в своей опочивальне». Ференц II Ракоци, столь любимый и почитаемый в Венгрии борец за освобождение страны из-под австрийского владычества, умер в изгнании в Турции 8 апреля 1735 г. По странному стечению обстоятельств, существует единственное свидетельство его смерти – слова его пажа. Это дало повод для предположения, что его смерть была всего лишь инсценировкой, а князь продолжал жить под именем собственного сына. Впрочем, это лишь одна из версий.

О первых годах жизни Сен-Жермена неизвестно практически ничего. Как будет ясно из дальнейшего повествования, применительно к этому человеку вообще затруднительно говорить о том, что такое «первые годы». Тем не менее, сохранились письменные свидетельства, позволяющие проследить его жизненный путь до триумфального появления при французском дворе.

С 1737 по 1742 год он находился в Персии при дворе Надир-шаха и занимался научными исследованиями. В 1745 году мы встречаем его в Англии, где он был арестован по подозрению в шпионаже в пользу якобитов, но тут же после дачи объяснений освобожден и впоследствии принят на высоком уровне лордом Харрингтонским. С 1745 по 1746 год Сен-Жермен жил в Вене, где занимал высокое положение и дружил с премьер-министром Фердинандом Лобковицем. Именно он познакомил графа с французским маршалом Бель-Илем, который пригласил Сен-Жермена посетить Париж.

Во Франции Сен-Жермен очень быстро заслужил расположение короля Людовика XV и его фаворитки маркизы де Помпадур. В разгар Семилетней войны в 1760 г. именно он был отправлен королем в Гаагу с секретной миссией – заключить сепаратный мир с Англией и Пруссией. Действуя таким образом, король вступил в противоречие с политикой собственного министра иностранных дел маркиза де Шуазеля, чем вызвал противодействие и интриги с его стороны. Тем не менее, шанс на заключение мира оставался, но он требовал более решительных шагов со стороны короля и его фаворитки. В разгар политических баталий Сен-Жермен написал маркизе де Помпадур: «Вам должна быть также известна моя преданность Вам, мадам. Поэтому приказывайте, и я – к Вашим услугам. Вы можете установить в Европе мир, минуя утомительные и сложные манипуляции Конгресса…» Но он не был услышан, а маркиз де Шуазель в итоге убедил короля прекратить его полномочия.

Согласно мемуарам барона де Глейхена, с 1760 по 1762 год Сен-Жермен находился в России, где содействовал восхождению на престол императрицы Екатерины II, с чьей матерью принцессой Анхальт-Цербстской был ранее знаком. Он дружил с Алексеем и Григорием Орловыми и пользовался большим их уважением. С графом Алексеем Орловым он потом неоднократно встречался в Европе, причем тот называл Сен-Жермена «caro padre» и «caro amico»[3].

Затем были Германия и Голландия, Италия и снова Германия. В 1779 году Сен-Жермен остановился в Эккерн-ферде, в герцогстве Шлезвиг, у знаменитого покровителя алхимиков князя Карла Гессен-Кассельского. Там он занимался изготовлением стойких красителей и лекарств из трав. Именно там 27 февраля 1784 года, как следует из записи, сделанной в церковной книге Эккернферде, он умер и был похоронен на местном кладбище.

Но на этом его жизнь не закончилась.

Не совсем официальная биография

12 мая 1821 года графиня д’Адемар написала: «Я виделась с Сен-Жерменом еще не раз, и каждая встреча сопровождалась обстоятельствами, которые повергали меня в крайнее удивление: в день убийства королевы; накануне 18 Брюмера; день спустя после кончины герцога Энгиенского (1804 г.); в январе месяце 1813 года; и в канун убийства герцога Беррийского (1820 г.). Жду с нетерпением шестой встречи, если на то будет Воля Божия». В той же заметке содержится упоминание о пророчестве, сделанном Сен-Жерменом в 1793 году, когда он предупредил ее о приближающейся печальной кончине королевы и, в ответ на ее расспросы о том, суждено ли им будет увидеться вновь, сказал: «Нас ожидает еще пять встреч, не более».

Графиня была далеко не единственным человеком, встречавшим Сен-Жермена после его официальной смерти. Согласно масонским реестрам, он неоднократно присутствовал на их конференциях, об этом есть упоминания даже в чисто католических источниках.

В своей книге «Воспоминания о Марии-Антуанетте» графиня д’Адемар сообщает об историческом предупреждении Сен-Жерменом французской королевской семьи. Это было, вероятно, между 1766 и 1777 годами, когда он посетил Париж под именем графа Сен-Ноэля. Графиня была одна дома, встреча произошла весьма неожиданно: в воскресенье в восемь утра. Сен-Жермен просил графиню срочно свести его с королевой: приближались трагические события. «…Весь день я думала об этой встрече, напоминающей видение, и об угрожающих словах Сен-Жермена. Неужели мы приближались к разрушению общества, неужели нынешнее царствование, начатое под счастливым предзнаменованием, было чревато грозой! После долгих раздумий я решила представить господина де Сен-Жермена королеве, если она на это согласится. Он пришел на нашу встречу вовремя и был рад моему решению. Я спросила, собирается ли он обосноваться в Париже, но он ответил, что его планы ему более не позволяют жить во Франции: «Пройдет целый век, – сказал он, – прежде чем я появлюсь здесь вновь».

Королева дала свое согласие на встречу, но при одном условии: «Я разрешаю привести его завтра в Версаль переодетым в ливрею Ваших слуг. Он будет ждать в Вашем апартаменте, и как только я смогу его принять, я вас обоих вызову. Я послушаю его в Вашем присутствии – это мое непреложное условие». В назначенное время Сен-Жермен предстал перед Марией-Антуанеттой. Судя по воспоминаниям графини д’Адемар, он совершенно открыто и практически без церемоний предупредил королеву о грядущем падении монархии, гражданской войне, разврате, грабеже и повальном изгнании граждан. «Времени мало, впереди всего несколько лет обманчивой тишины», – закончил он и покинул собеседниц.

К сожалению, королева отнеслась к сказанному без должного внимания и ответственности. Сен-Жермен просил ее о встрече с королем, она же просто передала ему услышанное. Король, в свою очередь, пересказал содержание беседы своему министру графу Морепа, давнему недругу и завистнику Сен-Жермена, и тот сразу распорядился о мерах по задержанию и аресту неугодного ему графа.

Чтобы узнать его местонахождение, граф Морепа без предупреждения явился в покои графини д’Адемар. Каково же было его удивление, когда в эту же комнату тотчас зашел… сам Сен-Жермен! Его гневные слова запечатлены рукой королевской фрейлины: «Граф Морепа, король изволил испросить у вас совета, а вы думаете лишь о сохранении своего собственного авторитета. В вашей борьбе против моей встречи с королем вы теряете монархию, так как осталось совсем немного времени, чтобы спасти ее. По истечении же этого срока я не появлюсь в этих краях, пока не сменят друг друга три следующих поколения. Я рассказал королеве все, что мне позволено было сказать. Мои откровения королю могли быть более подробными. Но, к сожалению, вы встали между мной и его величеством. Мне не в чем будет себя упрекнуть, когда ужасная анархия опустошит Францию. Что же касается ожидаемых бедствий, то вам не суждено их увидеть, но подготовка к ним будет достойным для вас памятником. Не ждите благодарности от потомков, пустой и беспомощный министр! Вы встанете в ряд тех, кто послужит причиной гибели империи». К слову сказать, это его предсказание также сбылось: Морепа не дожил до революции, так как умер в 1781 г.

Сен-Жермен же покинул комнату так же стремительно, как и появился. Излишне говорить, что его поиски ничего не дали: он просто исчез. Впоследствии королева получила от него еще ряд письменных предупреждений, но никак не реагировала на них – лишь обсуждала их со своими фрейлинами. В 1789 г., в канун революции, графиня д’Адемар нашла у себя записку следующего содержания: «Все потеряно, графиня! Это солнце – последнее, которое взойдет над монархией. Завтра ее не будет. Повсюду воцарится хаос и ни с чем не сравнимая анархия. Вам известно о моих стараниях, предпринимавшихся с целью изменить ход событий. Меня осмеяли. Ныне же – слишком поздно… Не покидайте своего дома, я постараюсь охранить Вас. Будьте благоразумны, и Вы переживете эту бурю… До встречи… Граф Сен-Жермен».

События той революции слишком хорошо известны, чтобы заново описывать их. Очередная попытка если не предотвратить, то хотя бы смягчить последствия хаоса и разрушения, увы, провалилась.

А вдруг шпион? Или авантюрист?

Сегодня все описываемые события выглядят настолько же чудесными, как и два с лишним века назад, когда они происходили. Все это совершенно не укладывается в голове, требующей простого и ясного объяснения: кем же был на самом деле этот таинственный, всеведущий и вездесущий граф? Какие цели преследовал? Ради чего так рисковал? А поскольку простого объяснения здесь явно быть не может – уж больно велик масштаб личности, – то на замену ему традиционно приходят объяснения стандартные: либо шпион, за деньги работающий на одно из правительств, либо авантюрист, ищущий выгоды для себя.

Сен-Жермена уже в его время считали и тем, и другим. Его боялись как опытного шпиона, и им восхищались как профессиональным авантюристом. Сплетни передавались из уст в уста, и дошло даже до того, что у графа появились двойники. Некоторые нечистые на руку люди пытались действовать под его именем, но это получалось у них недолго: обман быстро раскрывался. И, конечно же, о нем писали. Именно как о шпионе и авантюристе.

Кем, как не авантюристом, может быть человек, публично утверждающий, что может «переплавить» несколько маленьких бриллиантов в один большой? Да, это утверждение действительно чересчур экстравагантно, если бы не одно небольшое «но»: Сен-Жермен действительно умел не только «плавить» бриллианты, но и устранять их дефекты. Это было неоднократно подтверждено авторитетными людьми вплоть до французского короля. Разве настоящие авантюристы такие? И зачем вообще человеку редкого богатства (которое он неоднократно демонстрировал) подобного рода авантюры?

Хорошо, пусть не авантюрист, но тогда уж точно шпион, ведь ему удавалось втереться в доверие ко многим весьма высокопоставленным особам своего времени. Это, конечно, больше похоже на правду, если бы… существовало хоть единое документальное свидетельство подобной деятельности. Но их нет! Ни единого! Более того, не Сен-Жермен искал общества умнейших и виднейших государственных мужей того времени, а они искали его расположения. Разве о шпионах или шарлатанах говорят с таким восхищением? «Прошло вот уже три месяца с тех пор, как особа, известная под именем графа Сен-Жермена, почтила меня своим визитом. Мне он показался самым оригинальным из всех людей, которых я имел счастье знать ранее. О происхождении его я затрудняюсь говорить с уверенностью. Однако я вполне допускаю, что он может быть отпрыском весьма известной и влиятельной фамилии, по той или иной причине скрывающим свое происхождение. Обладая огромным состоянием, он довольствуется весьма малым и живет очень просто и незатейливо. Ему известны, по-видимому, все науки. И вместе с тем, в нем чувствуется человек справедливый и порядочный, обладающий всеми достойными похвалы душевными качествами. Демонстрируя свои многочисленные таланты и способности, он проводил в моем присутствии некоторые эксперименты, наиболее примечательным из которых, на мой взгляд, был опыт по превращению железа в чудесный металл, весьма похожий на золото и в той же степени пригодный для ювелирных изделий».[4]

Святой Брат

Настороженное и порой подозрительное отношение к Сен-Жермену во многом было вызвано неясностью целей, во имя которых он действовал. Он стремительно перемещался между европейскими городами, уезжал в Индию и возвращался, но всегда оказывался в том или ином месте накануне важных и судьбоносных событий: в Англии – перед восстанием якобитов, в России – в момент восшествия на престол Екатерины II, во Франции – в преддверии революции. Подобно буревестнику, он устремлялся в ту часть мира, где было неспокойно, где назревали серьезные события. Только зачем?

Как ни странно, ответить на этот вопрос отчасти может помочь его имя. Известно, что в Европе он в разное время появлялся под разными именами: маркиз де Монферра, граф Белламар или Аймар в Венеции, шевалье Шенинг в Пизе, граф Уэлдон в Милане и Лейпциге, граф Салтыков в Генуе и Ливорно, граф Цароги в Швабахе и Тройсдорфе, принц Рагоци в Дрездене, граф де Сен-Жермен в Париже, Гааге, Лондоне и Санкт-Петербурге. Сен-Жермен появлялся также инкогнито как господин де Сен-Ноэль, купец Нобле, господин де Сюрмон и, наконец, просто «американец из Фелдерхоффа». Основным же его именем и тем именем, под которым он вошел в историю, было Сен-Жермен. Латинское Sanctus Germanus в дословном переводе означает «святой брат», в литературном же – «член святого братства».

Указания на принадлежность Сен-Жермена к тайному братству и его возможные цели мы встречаем в письмах Елены Ивановны Рерих, в частности, в ее письме президенту Рузвельту 10 октября 1934 г.: «История всех времен и всех народов несет свидетельства… помощи, которая, скрытая от публичной известности, обычно предлагается на поворотных пунктах истории стран. Принятие или отвергание этой Помощи неизбежно сопровождалось соответствующим процветанием или упадком страны. Со времен опубликования дневника графини д’Адемар, фрейлины несчастной Марии-Антуанетты, факт частых предупреждений письмами, личными визитами, в которых передавались предупреждения об опасности, грозящей стране, королевскому двору и их друзьям, теперь хорошо известен. Эти предупреждения неизменно шли из одного Источника – от графа Сен-Жермена, члена Гималайской Общины. Однако все его спасительные предупреждения и советы рассматривались как оскорбления и мошенничество».

Елена Петровна Блаватская, называвшая Сен-Жермена «величайшим Восточным Адептом, когда-либо появлявшимся в Европе», пишет об этой Гималайской Общине: «В последней четверти каждого века упомянутыми мною ранее Учителями предпринимается попытка помочь духовному прогрессу Человечества. В завершение любого столетия вы неизбежно обнаружите присутствие мощной волны всенарастающей духовности – или же, если Вам угодно, назовите мистицизмом. Один или несколько из этих Учителей появляются в мире как проводники этой духовности.»

К сожалению, предложение помощи далеко не всегда подразумевает ее принятие, и история Сен-Жермена – лишнее тому подтверждение. Многие его предупреждения остались без ответа. Хотя кто знает? Ведь нам не известно, сколько его советов было принято и сколько сделанных им открытий до сих пор служат на благо людей. Когда-нибудь, возможно, мы об этом узнаем.

…Прощаясь, Сен-Жермен сказал в 1790 году австрийскому розенкрейцеру Францу Грефферу: «Я ухожу… Когда-нибудь мы еще увидимся. Я очень нужен сейчас в Константинополе. Затем отправлюсь в Англию, где мне предстоит подготовить два изобретения, о которых вы услышите в следующих столетиях… К концу этого столетия я исчезну из Европы и отправлюсь в Гималаи. Мне необходимо отдохнуть. И я должен обрести покой. Ровно через 85 лет я вновь предстану перед людьми. Прощайте. Да пребудет с вами любовь моя».

[1] Цитируется по статье Е. П. Блаватской «Сен-Жермен».

[2] Трансильвания – историческая румынская область на северо-западе Румынии. В описываемые времена входила в состав Венгерского королевства.

[3] «Дорогой отец» и «дорогой друг» (ит.).

[4] Письмо графа Карла Кобленцкого господину Кауницу 8 апреля 1763 года.

В статье использованы фрагменты воспоминаний современников Сен-Жермена, которые цитировались по следующим изданиям:

О. Володарская. Нераскрытая тайна Сен-Жермена. М.: Эксмо, 2008.

И. Купер-Оукли. Граф Сен-Жермен. Тайны королей (Isabel Cooper-Oakley, The Comte de St. Germain, 1912) – на русском не издавалась.

Знакомьтесь: господин Кант Юлия Люц

Надо идти не тем путем, по которому идут все, а тем, которым должно идти.

Сенека

Так и знала! Вопрос в билете: «Основные элементы учения Канта»… Мучительно вспоминаю, чем трансцендентное отличается от трансцендентального… Нет ничего скучнее Канта! Само имя уже вызывает образ сухого, чрезвычайно строгого, застегнутого на все пуговицы, всем недовольного профессора, который специально писал много и непонятно для того, чтобы студенты мучились. Но, может быть, все было совсем не так?

За кафедрой невысокий стройный человек – белокурые волосы, высокий лоб, правильные, выразительные, одухотворенные черты лица и живые умные глаза необычного эфирно-голубого оттенка. Сразу привлекает внимание умение хорошо держаться, отлично сшитый костюм. А главное – чрезвычайно живая, остроумная речь, которую хочется слушать. Мысли лектора рождаются прямо на глазах слушателей, и лекция больше напоминает приятную беседу. Кто же ведет этот разговор, легко и свободно направляя размышления студентов? Неужели сам профессор Кант?

Кант

Не удержавшись, в перерыве задаю вопросы студентам, а уж они готовы долго рассказывать о достоинствах и странностях своего знаменитого преподавателя:

– Вам обязательно надо сходить на лекции по метафизике, по логике, по физике, математике! Ну и, конечно же, по физической географии. По этому предмету он сам составил программу, ведь учебников нет. А как точно он описывает чужие края!

– Постойте, да ведь он ни разу не покидал пределов Пруссии и почти все время жил в Кенигсберге?!

– О, да! Он совершает кругосветные путешествия, переплывает моря, преодолевает пустыни, не покидая пределов своего кабинета. Он никогда не видел горных хребтов, а рассказывает о них так увлекательно, будто сам взбирался на недоступные вершины.

– Он что, вычитал все это в книгах?

– Конечно, отыскивая множество разрозненных сведений и создавая из них целостный образ. У Канта уникальная способность «присутствия». Он может настолько живо представить себе описанное, как будто сам это видел. Да так точно, что может даже лондонцу описать лондонский мост так, что может показаться, будто Кант всю жизнь прожил в Лондоне и только тем и занимался, что разглядывал и запоминал этот мост.

– Ну, если всю свою жизнь отдавать только работе…

– Да что вы! «Блажен, кто смолоду был молод…» Будучи магистром, он охотно проводил время за чашечкой кофе или бокалом вина, играл в бильярд, а вечером в карты. Иной раз возвращался домой за полночь, а однажды, по собственному признанию, в таком подпитии, что не мог самостоятельно найти проход в свой переулок. Правда, позже из-за слабого здоровья ему пришлось перейти к строгому режиму дня. Хотя он очень любит общество.

– Господин Кант – душа общества?!

– А что вас удивляет? В любой компании господин Кант держится на равных, легко, непринужденно. А попасть к нему на обед – это большая честь. Число гостей обычно не превышает числа граций, но и не меньше числа муз. А какие там блюда! Господин Кант – великий ценитель кулинарии, и кенигсбергские хозяйки никогда не упускают возможности похвастаться перед ним своей стряпней, считая его похвалу лучшей наградой.

Согласитесь, что после всего услышанного невозможно было не встретиться с самим господином Кантом. Живой, с легкостью подхватывающий любую тему, чрезвычайно обходительный, он был столь любезен, что принял меня и согласился ответить на несколько вопросов.

– Господин Кант, каким было Ваше детство?

– Жили мы на окраине Кенигсберга, рядом с другими семьями ремесленников, мой отец был шорником. В семье было пятеро детей. Наверное, первыми моими учителями стали родители. Никогда не забуду своей матери. Она взлелеяла во мне первые зародыши добра, она открыла мое сердце впечатлениям природы, она пробудила и расширила мои представления, и ее поучения оказывали постоянное спасительное воздействие на мою жизнь. Отец же преподал мне один из моих первых нравственных уроков. Он как-то сильно пострадал в тяжбе двух цехов, но ни разу не позволил себе сказать резкое слово о тех, кто причинил ему убытки. Он был пиетистом (это ветвь лютеранства). А люди, относившиеся к пиетизму серьезно, показали себя с самой лучшей стороны. Они обладали благородными человеческими качествами – спокойствием, веселым нравом, внутренним миром, который не нарушала никакая страсть. Они не боялись ни нужды, ни гонений; никакая распря не могла их привести в состояние враждебности и гнева.

– А кто еще повлиял на Ваше мировоззрение? Чьи взгляды Вам особенно близки?

– В моей жизни было несколько важных для меня встреч, встреч, которые действительно перевернули сознание. Еще в гимназии я познакомился с произведениями Сенеки и других латинских авторов, представителей школы стоиков. Это привило любовь к латинскому языку, и я увлекся филологией. Во время учебы в университете мне посчастливилось встретиться с Мартином Кнутценом, молодым математиком и философом, от которого я впервые услышал имя Ньютона. Именно Кнутцен привил мне любовь к метафизике и познанию законов Вселенной, он вдохновил меня и на первую метафизическую работу «Об истинной природе живых сил». Следующим большим переворотом было прочтение книг Руссо, знакомство с его этикой. До этого я всеми силами стремился удовлетворить свою жажду к познанию и презирал чернь, ничего не знающую. Руссо исправил меня. Исчезло чувство ослепляющего превосходства над другими. Теперь я учусь уважать людей.

– Как Вы определяете, что такое добро и зло?

– Зло – это просто предоставление себя стихийному ходу дела, потоку. Распущенность. И для человека очень важно преодоление этой склонности. Зло – это просто отсутствие добра, отсутствие света. А доброта – это тот самый свет. Не бывает доброты ради выгоды или получения чего-то взамен. Проявления доброты, доброй воли должны быть зримы, ведь нельзя быть добрым и не делать добра. Добро всегда замечают по следам.

– Господин Кант, скажите, Вы счастливы?

– Счастье – вещь нелегкая: его очень трудно найти внутри себя и невозможно отыскать где-либо в другом месте. Мое счастье в поиске, в утверждении в себе доброй воли.

– Если Вам не трудно, опишите, пожалуйста, кредо философа.

– От философа требуется отвечать на тревоги, беды современников – вести вместе с ними размышления над событиями природными, житейскими или из ряда вон выходящими с целью объяснить их с помощью метода рассуждения. Главное – откликаться на все, что происходит в мире, понимать причины явлений, вместе с современниками искать и находить ключи к тому, что с нами происходит.

– Почему Вы никогда не рассказываете о своей философии и почему Ваши книги очень трудно читать? Вы же такой замечательный и веселый собеседник!

– Теперь я уже и сам понимаю, что «Критика чистого разума» тяжела для понимания, но я сам впервые прикасался к этой области, и задача стояла не из легких. Иногда мне казалось, что я никак не могу ухватить мысль за хвост. Вы сами понимаете, что говорить о незнакомых вещах всегда трудно, очень трудно подобрать слова, если эти вещи еще никем не были названы. Зато у читателей остается свободное пространство для размышлений.

– А что бы Вы могли посоветовать людям?

– Самое важное для любого человека – знать, как надлежащим образом занять свое место в мире и правильно понять, каким надо быть, чтобы быть человеком. Поиск ответов на эти вопросы поведет вас по правильному пути.

А еще при любом выборе исходите не из того, что выгодно или невыгодно в данный момент. Поступайте всегда так, чтобы ваш закон, ваше правило имело силу примера и всеобщего закона. И если ваш поступок, умноженный на всех людей и обращенный на вас самих, все еще нравится вам, тогда вы делаете то, что нужно.

* * *

Вы, дорогой читатель, наверняка уже догадались, что это всего-навсего сон. Сон студента, ученика, пытающегося дотянуться до понимания этого загадочного философа – Канта. Но, как и в каждом сне, в нем есть доля правды.

А правда в том, что жизнь Канта – это единение слова и дела. Весь город день за днем наблюдал, как из хрупкого болезненного ребенка, которому все предрекали короткую бесполезную жизнь, вырастал сильный духом человек, который прожил долгие годы, полные творческой работы и не отягощенные болезнями. И всего этого он добился силой своей воли.

Иммануила Канта в полной мере можно назвать практическим философом. Все принципы и постулаты, которые ему удавалось постигнуть, он применял в своей жизни. Если его книги было трудно читать и еще труднее понимать, то практическое приложение к книгам можно было наблюдать ежедневно. Образ жизни Канта, его пример был своего рода путеводной звездой для жителей Кенигсберга: он доказывал, что можно меняться, можно быть нравственным, можно искать ответы на вопросы внутри себя самого.

Кант был человеком, по которому проверялись часы, который прославился своим четким распорядком дня. Подъем в 5 утра, прием пищи один раз в день, ежедневные часы для работы и обязательная прогулка по одному и тому же полюбившемуся маршруту – «философской тропе». Но какой ценой это давалось! Например, чтобы встать в 5 утра, Кант просил своего слугу начинать его будить в 4:45. И будить так интенсивно, чтобы к 5 часам он был уже на ногах. Кант верил, что «мы живем не для того, чтобы спать».

Своими находками философ стремился поделиться с другими. Поняв, как можно влиять на болезненные ощущения, Кант описал свой способ в статье «Спор факультетов», доказывая, что с помощью философии можно победить или хотя бы предупредить болезни и даже старческую немощь. Шутка ли – уже будучи тяжело больным, перед самой смертью Кант стоя приветствовал врача и не хотел садиться первым, выполняя долг вежливости перед врачом – гостем в доме. «Меня не покинуло еще чувство принадлежности к человечеству, а значит, и к его правилам», – сказал тогда Кант. У него еще хватало сил шутить, когда отказывались служить ноги: «Легкое тело не может тяжело упасть».

Иммануил Кант был подлинным гражданином мира. Он ощущал свою ответственность не только за родной край. Он бесстрашно призывал прусского короля не развязывать войну, предложил философский проект «Вечного мира», регулирующий отношения между государствами на основе взаимного уважения и признания прав других.

Поведение Канта соответствовало тому идеалу внутренне свободной личности, который он наметил в своих произведениях. Была цель жизни, был осознанный долг, была способность управлять своими желаниями и страстями. Иммануил Кант создал самого себя, и в этом отношении он уникален.

– И все-таки есть вопрос, который обязательно хотелось бы задать философу. Что помогает, что вдохновляет на поиск и преодоление?

– Две вещи наполняют душу все новым и возрастающим удивлением и благоговением, чем чаще и продолжительнее мы размышляем о них, – это звездное небо надо мной и моральный закон во мне.

…Господин Кант остановился у окна, вглядываясь в шпиль собора на фоне усыпанного звездами ночного неба…

В ожидании Сократа. Жизнь и философия Григория Саввича Сковороды Дина Бережная

Счастье твое, и мир твой, и рай твой, и Бог твой внутри тебя.

Григорий Сковорода

По зеленым холмам Слобожанщины бродил почти три века назад философ и учитель Григорий Саввич Сковорода. И сейчас над этими холмами все так же гуляет ветер, колышет травы… С тех пор мало что изменилось. Человечество совершило множество открытий, но счастливее почему-то не стало. Земля снова ждет учителя, который напомнил бы людям о другой земле, о духовной родине, которая находится глубоко в сердце каждого. Так было и тогда, в XVIII веке. «Пока не будем иметь своего Сократа, до тех пор не быть ни своему Платону, ни другому философу… Отче наш, иже еси на небесех! Скоро ли ниспошлешь нам Сократа, который бы научил нас прежде всего познанию себя… Да святится имя твое в мыслях и размышлениях раба твоего, который задумал и пожелал быть Сократом на Руси» – так писал философ Сковорода, который решился стать первопроходцем, чтобы показать другим путь к самим себе, к божеству, живущему в каждом бьющемся сердце.

Григорий Саввич Сковорода

Всем известна фраза, которую Сковорода поручил написать на своей могиле: «Мир ловил меня, но не поймал». Он действительно прошел по земле легко. В доме-музее Сковороды нет принадлежавших ему вещей, а сам этот дом – одно из временных пристанищ неутомимого странника. Дошедшее до нас наследие Сковороды – это то, что он создавал и дарил людям, его настойчивое, умное, пылкое слово о пути к Богу и истинному счастью. Больше четверти века он провел в странствиях по родной земле и не переставал учить всюду: в богатых усадьбах и в бедных хатах, на рынках и на папертях. И хотя труды Сковороды не печатались при жизни, его слушали, читали и отзывались на сказанные им слова.

«Вся жизнь – театр»

Сковороде довелось жить в эпоху перемен. Он родился при Петре I и жил при Елизавете I и Екатерине II; при его жизни был основан Московский университет, произошло Пугачевское восстание и началась Великая Французская революция. Он современник Баха, Гете, Канта, Вольтера, Руссо, Дидро, Ломоносова. Сковорода учился в Киево-Могилянской академии, одном из лучших европейских учебных заведений того времени. Некоторое время он был певчим в Петербургской императорской капелле, но сытая и праздная жизнь при дворе не пришлась ему по душе. Он уехал на родину продолжать обучение, а вскоре отправился за границу, чтобы дополнить свои знания. Вернувшись оттуда, Сковорода начал преподавать. В разные годы он работал в Переяславском и Харьковском коллегиумах, а также домашним учителем. Но в официальных учебных учреждениях он не приживался: слишком необычным казался его подход к обучению, основанный на развитии природных склонностей каждого ученика, слишком далеки были от существовавших тогда школьных канонов его представления о христианской этике и о поэтическом искусстве. После очередной стычки с руководством Сковорода оказывался на улице, без дома и без денег. Но он «научился жить как не имеющий ничего, но содержащий все». Ему хотелось не только учить тонкостям академических предметов, но и передавать другим знания, которые он считал необходимыми каждому, грамотному и неграмотному. В поисках истины он не заперся в монастырских стенах, а отправился в странствие и до самой смерти переходил из дома в дом, беседуя с людьми, задавая трудные вопросы, наставляя. «Многие хулили его, некоторые хвалили, все хотели видеть его, может быть, за одну странность и необыкновенный образ жизни его, немногие же знали его таковым, каков он в самой точности был внутренне», – писал ученик Сковороды Михаил Ковалинский. Сковорода не просто проповедовал, он жил своим учением и подчинял каждый свой шаг единственному, главному делу. Любовь к истине пылала в нем ярчайшим огнем, в котором сгорало все лишнее и мелкое. Это пламя загорелось век спустя и в других сердцах – Толстого, Достоевского, Соловьева…

Помните путь Грэя в «Алых парусах»? Он родился капитаном, хотел стать им и стал. Как удивительны цельные люди, которые буквально с рождения знают, для чего они пришли в этот мир! Но что делать человеку обыкновенному? Говоришь себе: я мог бы заниматься тысячей разных вещей, передо мной тысяча неизвестных дорог. Но где моя? Как когда-то Шекспир, Сковорода назвал жизнь театром. На этой пестрой сцене человеку может достаться не только большая и почетная роль, но и незаметная, простенькая. Всегда были и будут роли желанные, престижные. В XVIII веке многие стремились стать крупными землевладельцами или попасть ко двору, сейчас телевидение и яркие глянцевые журналы настойчиво диктуют нам, что хорошо, а что плохо. Сковорода часто повторял, особенно в беседах с юношеством: выбирайте свою роль, свое дело. Только его вы будете делать с охотой. Даже самое простое дело, приносящее пользу и совершаемое с природной склонностью, равноценно всем другим, так как в мире существует «неравное равенство»: «Бог богатому подобен фонтану, наполняющему различные сосуды по их вместимости… Меньший сосуд менее вмещает, но в том равен большему, что тоже полный. И что глупее, чем равное равенство, которое глупцы всуе покушаются ввести в мир?.. Боимся голода, не помня, что гораздо чаще умирают от пресыщения».

В театре жизни, где все мы на одной сцене и не знаем, когда сойдем с нее, взяться за чужую роль – значит стать комическим персонажем, а то и трагическим. Но как не ошибиться в выборе? Следует обратиться к своему сердцу, почувствовать, что именно по-настоящему его радует. Познай себя, внемли себе! – повторял философ вновь и вновь. Вы говорите, что это трудно, но разве вы пытались?! «Сложившему крылья трудно лететь и самому орлу». Призыв Сократа к самопознанию, который все знают и которому почти никто не следует, Сковорода считал важнейшим делом человеческой души. Но с чего начать? Что познавать? Нам кажется, что мы знаем о себе почти все. Подобно Нарциссу, мы увлеченно любуемся своей внешностью, или талантами, или карьерой. В изменчивом и пестром зеркале жизни колеблется отражение нашего обожаемого «я», а время утекает, как вода. У Сковороды есть диалог под названием «Нарцисс. Разговор о том: познай себя». В этом сочинении он писал о самопознании и его ключе – любви. Ведь не случайно Любовь – дочь Софии. Полюбив лучшее, высшее в себе, мы познаем свою внутреннюю красоту и тем самым обратим свой взор к Богу. Самопознание и познание Бога – одно. В мифе Нарцисс погиб, засмотревшись на свое отражение в источнике. Стать Нарциссом не земным, а небесным, писал Сковорода, – это значит смотреть в глубину себя, минуя отражение на поверхности. Человек способен открыть в себе божественный родник и стать источником духовного света для других.

В театре жизни Сковорода выбрал свою роль. В одном из его произведений описана известная библейская история, которая, как мне кажется, имела для него особый смысл: она символизировала его личный идеал духовного учительства. Это сюжет о Христе, который встретил у колодца женщину и, попросив воды, стал беседовать с ней. Просьба напиться была только предлогом поговорить об иной воде, об очищении души, утверждал философ, ибо телесная жажда была для Христа ничем по сравнению с жаждой совершать свое предназначение. Как воды, как воздуха, Сковорода жаждал познать божественную истину и донести ее до других людей. Он знал, что это его дело, и все свое время отдавал ему.

Первый биограф Сковороды Михаил Ковалинский описал характер и образ жизни своего любимого наставника и друга. «Всегда весел, бодр, легок, подвижен, воздержан, целомудрен, всем доволен… почтителен ко всякому состоянию людей, посещал больных, утешал печальных, разделял последнее с неимущими, выбирал и любил друзей по сердцу их, имел набожность без суеверия, ученость без кичения, обхождение без лести». По воспоминаниям Ковалинского, Сковорода позволял себе лишь самое необходимое: одевался очень просто, ел один раз в день, отводил себе для сна не больше четырех часов в сутки и вставал до зари, а полуночные часы проводил в молитве и в размышлении, «и сердце его делалось полем рати». Он стремился жить уединенно среди родной природы, которую очень любил; свои сочинения писал в основном в теплое время года, когда не мерзли руки. Все его имущество составляли смена одежды, несколько книг (Библия и сочинения любимых греческих философов), музыкальные инструменты и собственные рукописи. Его одиночество было не отъединением от людей, а, скорее, способом избегать привязанностей и суеты, его мнимая праздность – деятельным покоем, незаметной, но огромной внутренней работой. Он прожил долгую жизнь, больше 70 лет. Старость принесла болезни. «Дух бодр, но тело немощно», – говорил он о себе и не соглашался с теми, кто боялся состариться: Эх вы! хотите жить долго, а когда старость приходит, жалуетесь. Но ведь старость – это итог вашей жизни; мудрый и в старости не перестает быть мудрым, а глупец, растеряв на жизненной дороге силу, красоту и удовольствия, остается доживать век с одной своей глупостью.

Предчувствуя скорый приход смерти, Сковорода был готов продолжить странствие за пределами тленного мира. Много раз он говорил и писал о том, что смерть, забирающая у человека всего лишь тело, не страшна, а скорее желанна. Божественное начало пронизывает собой всю природу, но само оно скрыто. Отчего же мы так любим и ценим видимое? Смерть отбросит не нужную больше шелуху, а останется вечное зерно, из которого прорастет новая жизнь. По свидетельству очевидца, философ сам вырыл себе могилу и в день перед смертью был весел, вспоминал прошлое, рассказывал друзьям о своей жизни.

Кто не боится умереть? – спрашивал Сковорода и отвечал: «…тот, чья совесть – как чистый хрусталь»…

«Все проходит, но не Бог и не любовь»

Философия Сковороды исполнена духа православия, но его отношения с церковью были непростыми. Его обвиняли в том, что он сбивает с толку молодежь, считали еретиком: конечно же, в то время, да и позже не могли быть ни приняты, ни опубликованы его рассуждения о том, например, что Иисус Христос – это символ мудрости, подобный египетской Изиде, греческой Афине и римской Минерве.

Сковорода никогда не расставался с Библией, нежно называл ее своей голубицей. Его трактовка Библии оригинальна и не схожа с истолкованием официальной церкви.

Он указывал на то, что это символическая книга, и потому ее нельзя понимать буквально. Как и внешняя сторона человеческой жизни, повествовательная сторона Библии подобна театральной сцене. Под масками людей и животных в происходящих на библейской «сцене» событиях можно разглядеть символы, которые учат, поясняют, ведут к истине. Поиск зерна истины – это работа души. А без понимания символов все библейские истории всего лишь ненужная шелуха. Мы привыкли потребительски относиться к миру вокруг нас и переносим это отношение в область религии: «уповаем на плоть и кровь святых, надеемся на тлень и божбу; обожаем вещество в ладане, в свечах, в живописи, в образах и церемониях, забыв, что, кроме Бога, ничто не есть благо и что всякая внешность есть тлень и божба». Библия – Сфинкс. Она заставляет каждого читателя решать сложнейшую загадку о самом себе. Для того, кто не обратился за разгадкой к собственному сердцу, чтение Библии опасно: он видит в ней лишь внешнее (как и в себе, и в мире). Исполненный суеверий, он задает не те вопросы и убеждает себя, что вся эта мудрость уже устарела. Ему, напичканному самыми современными знаниями, смешно читать о сотворении мира, о создании Адама из глины, об изгнании из рая; он снисходительно улыбается наивности древних, которые верили, что дева может родить, море расступиться, а солнце замереть на небосклоне. Как актуально это звучит сейчас! В наше время немало споров о наследии древности и немало восклицаний: неправдоподобно! чепуха!.. Но Сковорода предупреждал: не будьте наглыми и самоуверенными, рассуждая о мире, не презирайте древнюю мудрость, а попытайтесь понять скрытый смысл символов, ищите в нехитрой басне зерно сокровенного знания. «…Чистейший, всемирный, всех веков и народов всеобщий ум излил нам, как источник, все мудрости и художества, необходимые для жизни. Но ничем ему так не обязан всякий народ, как тем, что он дал нам самую высочайшую свою премудрость… Являлась она во образе льва и агнца, а царский жезл был ее символом и так далее. А в позже появилась она во мужском образе, сделавшись богочеловеком. Каким способом божья премудрость родилась от отца без матери и от девы без отца, как она воскресла и опять к своему отцу вознеслась, и прочее, – пожалуйста, не любопытствуй. Поступай здесь так, как в опере, и довольствуйся тем, что глазам твоим представляется, а за декорации и за угол театра не заглядывай». Не только Библия, а весь мир и род человеческий в нем – это книга, открытая перед нами Учителем. «Не все ли читают эту книгу? Все. Все читают, но бездумно».

Философ с горечью констатировал, что церковь превращается в театральные подмостки, а участники обрядов и церемоний забывают смысл того, что играют. «О господь мой! Как же они не знают? Они с малых лет начали болтать библию твою, на ней состарились, не оставили ни стишка, ни словца, не оспорив его; имя твое, крест твой всегда у них на грудях, на губах, на одеждах, на стенах, на блюдах, в церемониях… Засмотрелись на церемонии, засели в мясных пирах, не взяли в ум свой искать истины божьей, к которой вела их церемония». По мнению Сковороды, церковные церемонии – это «комплименты и жеманные наружности, обещающие усердие к Богу и дружбу». Обещание, но еще не исполнение! Обрядовые действия, как и библейские символы, подсказывают, как жить. Любовь – это живая и вечная связь человека с Богом, а церемонии – ее внешние проявления, не более того. И разве необходимо, чтобы религиозные обряды были одинаковыми для всех народов и всех времен? Разве имеет значение, каким именем называют Бога: природой или вечностью, судьбой, бытием, необходимостью, или царем небесным, или истиной?.. Неужели Господь доступен только горстке избранных? Разве его бесконечная власть должна проявляться в том, чтобы оживлять мертвых или останавливать солнце, как бы в насмешку над установленными им самим законами природы? Да обладай любой из нас даром творить чудеса, «даже дар воскрешать из мертвых ничем не полезен душе-бездельнице – ни воскрешающей, ни воскрешаемой». Люди ищут истины «по всем Коперниковым мирам», раздают имущество, мучают свое тело аскетизмом в надежде заполучить бессмертие, ждут особого божественного благословления и чуда, стремятся раскрыть «последние» тайны. А разгадка жизни рядом, только надо разглядеть ее в своем сердце. «Узнай же прежде себя. Не броди по планетам и по звездам. Вернись домой». Люди боятся смерти и мечтают о вечной жизни, а она уже есть у них. Сковорода повторял: познай себя, истинного человека в себе, и тем самым ты познаешь Бога и обретешь вечную жизнь. «Это и означает быть живым, вечным и нетленным человеком и быть преображенным в бога, а бог, любовь и соединение – все это одно».

Что есть зло? Отчего Бог допустил его присутствие в мире? Кто такой дьявол, и где находится ад? За столетие до откровений Достоевского Сковорода пытался найти свой ответ на эти непростые вопросы. Нам нередко кажется, что в театре жизни есть кое-что лишнее и вредное для нас, и мы возмущаемся: несправедливо! почему именно я страдаю? Но ведь мы всего лишь комедианты, каждый со своей маленькой ролью и потому не можем постигнуть всего замысла великого сочинителя. «Злость не что иное, как созданные Богом благие вещи, приведенные в беспорядок» – так считал Сковорода. Но кто же приводит их в беспорядок? Железо всегда стремится к магниту, а огонь вверх; стихии, растения и животные следуют законам природы. А вот людское племя забывает о божественных законах или искажает их. Свет Бога одинаково доступен каждому. Но необходимая всем, как воздух, божественная истина так же, как воздух, неощутима.

И если мы не вспоминаем о воздухе, которым дышим, то гораздо легче забыть о самом сокровенном – о том, «что очищено от всякой вещественной грязи, утаено от всех наших чувств, освобождено от всех шумов, тресков и перемен, в вечном покое и в спокойной вечности блаженно пребывает». Поэтому так мало по-настоящему счастливых людей. Мало тех, кто всем сердцем искал божественную истину и поэтому разглядел ее. Увешанные мешками накопленного скарба, исполненные жадности и боязни, ничем не довольные, бредут несчастные злые люди по пути своей жизни, и дорога их печальна, а смерть для них страшна. Они потеряли путь к своей истинной сути, которая и есть проявление Бога. Но у каждого есть возможность вновь обрести его. Не бойтесь ада за вратами смерти, говорил Сковорода, ад в вас самих, в вашей собственной воле, в вожделениях и страстях. Не странно ли слышать от такого волевого человека, как Сковорода, что наша воля – это зло? Легко ли, да и нужно ли отказываться от собственной воли? Да, необходимо, писал философ, если беззаконная воля повелевает нами и несет нас по жизненному пути, как бешеная колесница:

Воля! О несытый ад! Все ты ешь. Всем ты яд…

Одним из главных лейтмотивов в его творчестве стал отрывок из псалма Давида: «Бездна бездну призывает.». Философ вглядывался в человеческое сердце – в бездну, которая вмещает все, но сама не вмещаема ничем. (А позже Достоевский напишет: «Широк человек.») Тот, кто жаждет материальных богатств и услад, не может заполнить свою пустоту, ведь ничто плотское не насыщает бездну сердца. Лишь обратившись к беспредельности Бога, человек наполняется. Необходимо истребить в себе «злую волю»: освободиться от материальных привязанностей и, изучив свое сердце, преобразить его из пугающей бездны в сосуд, готовый вместить Бога. Несмотря на то что множество наших желаний и страхов раздирает нас на части и мешает услышать голос божественной воли, он не перестает тихо звучать в нас. «Живущее в тебе блаженное естество управляет, будто скотом, твоей природой… Оно не ошибается и лучшим путем поведет тебя. нежели чужие советы и собственные твои стремления, о которых написано: „Враги человеку домашние его“».

Сковорода вступал в мысленный спор со злом. В его «Споре беса с Варсаввою» и в диалоге «Брань архистратига Михаила с Сатаной о том: легко быть благим», описанном как видение некоего Варсаввы, очевидно, что персонаж Варсавва – это сам автор, «сын Саввы». О чем же идет спор? О том, что быть счастливым и блаженным легко. Дьявол подсказывает слабому, что достигнуть царствия божьего ох как трудно! И тот убеждает себя, что легче всего жить «как все». Но это не так, утверждал Сковорода. «Трудное не нужно, а нужное не трудно» – это всеобщий закон природы, касающийся и людей. А разве есть что-либо более необходимое для человека, чем Бог? Познание истины извечно, эта задача всегда стоит перед человеком, идет ли он вперед или отворачивается со страхом. Конечно, чтобы смотреть на солнце, нужно пройти долгий путь, преобразившись из крота в орла. Но счастья познать божественную истину может достичь любой, «всякий рожденный, кто всем сердцем искал».

Счастливы ли вы? Сегодня, сейчас? Мы чаще всего говорим о счастье в прошлом или в будущем. «У меня было счастливое детство». «Я буду счастлив, когда сбудется моя мечта». Сковорода называл себя счастливым человеком и был им. А рецепт счастья, который он дает, прост: не предавайся унынию, веди здоровую умеренную жизнь, избегай толпы, суеты и праздности, найди себе дело по душе; свое тело поставь на подобающее ему место помощника и раба, а разум неустанно питай из чистых и светлых источников. Приучи себя видеть высокое. Если жизнь лишает тебя чего-то, вспомни о том, что у тебя есть: жизнь, солнце, воздух, разум… «Весь рай – это твердое соблюдение заповедей божьих».

Что же увидит Нарцисс, вглядевшись в глубину источника? Сковорода считал, что человек состоит из физического и чувственного (или «стихийного») тел, а также высшей части, которую он называл сердцем, разумом или духом. Есть не только видимая природа, но и пронизывающая ее природа незримая и вечная, то есть Бог. Поэтому в каждом человеке – два человека. Первый из плоти и крови, он изменяется и умирает. А в нем скрыт нетленный, истинный человек, и именно о нем сказано, что он создан по образу и подобию божьему. Чтобы гармонизировать отношения смертного и вечного в себе, необходимо чувство меры. «Устремляясь к духовному, остерегись, как бы не погубить плотское, если это плотское может привести тебя к лучшему. Когда ты в чем-либо излишне уступаешь плоти, то унижаешь ее хозяина. Тогда гневается на тебя твой брат, хозяин плоти. Кто он такой? Дух». Внутренняя мера является нашим измерительным инструментом для познания мира. «Не измерив прежде себя, что пользы знать меру прочих созданий?» Чтобы соблюсти чувство меры в повседневной жизни, надо учиться управлять своими чувствами, но это не означает ничего не любить. В ответ на вопрос Ковалинского об овладении своими эмоциями и желаниями Сковорода писал: «.итак, ты скажешь, что я требую вместе со стоиками, чтобы мудрец был совершенно бесстрастным. Напротив, в этом случае он был бы столбом, а не человеком. Блаженство там, где есть укрощение страстей, а не их отсутствие».

Разум человека всегда активен, и если не направлять его к хорошему, он обратится к плохому. Поэтому следует совершать ежедневное жертвоприношение Богу: стараться увидеть что-то прекрасное или поучительное, размышлять и учиться.

Веселый странник

Как и многие до него, Сковорода сравнивал жизнь с плаванием в бурном море в поисках тихой светлой гавани. Идя по этому пути, человек нуждается в спутнике, проводнике, учителе. Где тот Сократ, который вновь обратит наш взгляд на самих себя, к небу внутри нас? «Сей странник бродит ногами по земле, сердце же его с <ангелами> общается на небесах и наслаждается»… О себе Сковорода говорил: «Аз о Бозе веселюсь». Если бы веселый странник по пути горнему выбрал затворничество и совершенно отрешился от мира, мы никогда бы не услышали о нем и его философии. Однако он избрал путь, который считал самым трудным и одиноким, но и самым прекрасным и радостным. Это путь учителя. «Ни один философ, ни один художник не так одинок, не так покинут на самого себя, как тот, кто учит о вечной жизни». Удел духовного учителя – внутренне умереть для мира, но деятельно жить в нем. Учить о счастье и блаженстве духа, врачевать души может только тот, кто сам очистился и достиг этого счастья, чья душа здорова. Но таких людей, не попавших в сети мира, мало. Тот, чья душа летит к небу, становится в глазах других не высоко парящим орлом, а белой вороной. И не всякий решается быть не похожим на других. Его преследуют, над ним смеются, его призывы истолковывают неверно. Чувствуется, что Сковорода писал об этом, исходя из собственного непростого опыта. Ему не раз приходилось слышать этот сладкий шепот: «Присоединяйтесь, барон, присоединяйтесь».

Но находятся в мире и те, с которыми действительно по пути. Вторя Плутарху, Сковорода прославлял дружбу. Сама христианская религия для него – это «истинная и совершенная дружба». Постоянного персонажа своих диалогов, высказывающего его собственную точку зрения, Сковорода назвал просто «Друг». «Я такой человек, что никогда не могу насытиться разговором с друзьями», – писал он своему ученику и другу Ковалинскому. Их беседа, запечатленная в письмах, сохранилась. Это растянувшийся на несколько десятков лет разговор-размышление о том, что было близко им обоим: о древней литературе, о человеке и его пути, о самом главном и сокровенном. Сковорода верил, что дружба, питаемая истинной любовью, переступает даже границы смерти. Предчувствуя свой уход, он писал дорогому другу: «Свободный от тела, я буду с тобою в памяти, в мысли, в молчаливой беседе». Среди его любимых друзей и собеседников были не только его современники. Как барон Мюнхгаузен Горина, Сковорода проводил досуг с Пифагором, Марком Аврелием, Плинием, Эпикуром, святым Павлом… Вот они, лучшие советчики и вернейшие друзья – священные книги, сохранившие в веках крупицы мудрости. «Не могу налюбоваться, как они могли быть просты, но значительны; грубы, но дружелюбны; вспыльчивы, но не злобны; ласковы, но не лукавы; сильны, но справедливы», – писал он о мудрецах древности. Сковорода сам переводил любимых философов и становился почти что их «соавтором». Его переложения – это переводы «не слов, но мыслей», диалоги и совместные размышления с философами древности. Не единожды он вставал на защиту дохристианской философии, утверждая, что она была верной служительницей истины и родившимся после создания Нового Завета есть чему поучиться у нее. Ведь Бог «есть простирающееся по всем векам, местам и тварям единство». И чтобы человечество не забывало об этом, во все времена рождались и рождаются ученые, художники, философы, учителя, которые пытливо вглядываются в бесконечный, полный звезд небосвод, раскинувшийся в каждом человеческом сердце. Исследователь философии Сковороды Владимир Эрн назвал его «родоначальником русской философской мысли, духовным зачинателем и основоположником всех крупных последующих умственных течений в русском обществе». Спустя век и два после Сковороды русская философия размышляла над теми же проблемами, о которых он писал и говорил: это вопросы Достоевского, соловьевская София, творчество пришедших за ним символистов… И сейчас его книги по-прежнему ведут с нами диалог о вечном.

В творчестве Сковороды есть один прекрасный символ: он сравнивал слово о божественной истине с маленьким зернышком. Это зернышко кажется ничтожным, но если оно попадет в сияющее любовью сердце, то сокрытые в нем бесчисленные сады зазеленеют и расцветут.

Швейцер. Гений человечности Дмитрий Зубов

Моя вера в силу истины и духа – это вера в будущее человечества.

А. Швейцер

Осенью 1904 года бюллетень Парижского миссионерского общества напечатал объявление о том, что Конго, одной из африканских колоний Франции, требуется врач для помощи местному населению. На это объявление откликнулся лишь один человек…

Но – необычный: доктор философии, доцент университета в Страсбурге, знаменитый проповедник, автор книг по искусству, философии, теологии. Он был известен всей Европе как знаток творчества Гете, создатель блистательного труда о Бахе, виртуозный музыкант-исполнитель, собиравший полные залы на своих концертах органной музыки.

Его звали Альберт Швейцер. В момент важного жизненного выбора ему было 29 лет.

«Однажды солнечным летним утром… мне в голову пришла мысль, что я не смею рассматривать счастье как нечто само собою разумеющееся, а должен за него чем-то отплатить. Раздумывая над этим, я пришел к выводу, что было бы оправданным до тридцати лет жить ради наук и искусств, чтобы затем посвятить себя непосредственному служению человеку».

Швейцер

Решение Швейцера вызвало панику среди родных и друзей. Они не понимали, не одобряли и всячески противились его выбору. К тому же Швейцер – философ, теолог, музыкант, но никак не врач!

И все же приват-доцент богословского факультета вновь становится студентом. И за семь лет не только осваивает полный курс врачебной науки, но и, с блеском защитив диссертацию, получает степень доктора медицины. Параллельно с учебой он концертирует, выступает с лекциями, пишет книги, зарабатывая на предстоящую поездку.

Март 1913 года. Пароход «Европа» переносит Швейцера и его жену в далекую, незнакомую страну. Здесь, в самом сердце Африки, в поселке Ламбарене, он строит больничный городок. Более 40 лет жизни в невыносимом климате, напряженная работа с шести утра и до полуночи, ответственность за судьбы тысяч людей, голодных и неустроенных, – вот она, цена жизненного выбора доктора Швейцера, казалось многим.

Сам Швейцер полагал иначе: «Мне даровано счастье служить милосердию, видеть плоды своего труда, ощущать любовь и доброту людей, иметь рядом верных помощников, признавших мое дело своим, обладать здоровьем, позволяющим справляться с напряженнейшим трудом, сохранять неизменным внутреннее равновесие и спокойствие и не утратить энергию духа». И это несмотря на две войны, заключение в лагерь для военнопленных и горький вывод: «Я родился в период духовного упадка человечества».

Рецепт «лекарства», исцеляющего от малодушия и сомнений, которое доктор Швейцер оставил всему человечеству, прост – «благоговение перед жизнью».

«Когда одной-единственной бомбой убивают сто тысяч человек – моя обязанность доказать миру, насколько ценна одна-единственная человеческая жизнь» – эти слова он произнес 6 августа 1945 года после трагедии в Хиросиме и, присоединившись к Альберту Эйнштейну, включился в многолетнюю борьбу против ядерного оружия.

В конце жизни Швейцер вновь обрел признание: Нобелевская премия мира (потраченная на нужды госпиталя), престижные награды, почетные звания… Однако дороже ему было иное признание: имя больничного городка Ламбарене стало для всего мира синонимом сострадания, человечности, гуманизма. И очень жаль, что осталось пока единственным примером такого рода. «Если найдутся люди, способные восстать против духа безмыслия, личности, достаточно чистые и глубокие для того, чтобы утвердить идеалы этического прогресса как действенную силу, – тогда-то и начнется работа духа, формирующая новое сознание человечества».

Жизнь великих людей всегда пример. Природа щедро наделила Швейцера талантами. Но гениально исполнять Баха, как делал это он, писать такие же глубокие книги, строить величественные органы могут лишь единицы. Научиться любить людей, испытывать благоговение перед жизнью, как Швейцер, – под силу каждому.

Елена Петровна Блаватская Антон Мусулин

Для кого-то Е. П. Блаватская была другом и учителем, для кого-то – шарлатаном, для кого-то – врагом и человеком, разрушившим религиозные устои общества. Все это – лишь относительные истины…

Каждой эпохе присущи своя система ценностей, свое мировоззрение, вкусы и стремления, темперамент и характер. Свое религиозное и философское восприятие реальности, своя идеология… Как правило, мы считаем важным то, к чему привыкли, и придерживаемся той системы взглядов, в которой воспитаны и которая поэтому кажется нам нормальной и естественной. Так, в Древнем Риме было естественным верить в богов римского пантеона, немного позже вошло в норму быть христианином, сегодня стало нормальным считать себя либо атеистом, либо, в лучшем случае, человеком, верящим, что все-таки существует нечто, превышающее нас. Как гласит поговорка, в Риме нужно вести себя, как подобает римлянину; соответственно, принятие ценностей, присущих нашей эпохе, позволяет нам в ней ориентироваться и ощущать себя комфортно. Но, с другой стороны, инертность мышления и конформизм или, лучше сказать, консерватизм отталкивают все новое и пытаются его погубить.

Елена Петровна Блаватская

Та же участь постигла идеи и взгляды Елены Петровны Блаватской.

Еще в XIX веке Е.П.Б. (так называли ее ученики) обращает внимание на взаимосвязь, существующую между различными пластами культуры – наукой, религией и философией, на то общее, что присутствует во всех религиях мира и идеалистических философских доктринах. Она сравнивает учения Востока и Запада и находит их общие корни, ибо вопросы, которые ставит перед нами жизнь, не могут быть «восточными» или «западными». Мы должны согласиться с мыслью, что не существует много истин или много реальностей, хотя есть множество представлений о Реальности (что обусловлено субъективными факторами и ограничениями, присущими любой культуре).

Наш век информатики нуждается в объединении не только в экономической и научной сферах, но также в области метафизических и философских ценностей. Исследование религий, философско-религиозных систем и традиций различных народов дает нам возможность узнать прошлое человечества и при этом глубже понять и наполнить смыслом то время, в котором мы сами живем. Historia magistra vitae[1]. И это справедливо не только по отношению к историческим событиям, ибо подлинная история человечества – это история идей, ценностей и стремлений, которые его вдохновляли и наполняли смыслом его существование.

Исследуя психологию, антропологию и философию XX века, можно увидеть, что многие современные ученые и философы, такие, как Юнг, Маслоу, Шолем, Элиаде, Адо, возвращаются к основным идеям и исследовательским замыслам Блаватской и продолжают их. Так, в области психологии Юнг указывает на то, что внутренний мир человека намного более глубок, чем это считалось прежде, и нам почти не известен; что человек – существо, которое помимо временного, поверхностного и личностного аспекта сознания обладает метафизическим центром, самостью, которая стремится интегрироваться в сознание, проявиться. Этот процесс роста, изначально заложенный в человеке, Юнг называет процессом индивидуации. Со своей стороны, Маслоу подтверждает, что кроме преходящих потребностей человеку для ощущения счастья и полноты жизни необходимы метапотребности – то, что выходит за пределы личностных интересов. Самоосу-ществление возможно лишь в том случае, если метафизические ценности являются опорой и стержнем нашей жизни. Элиаде говорит о том, что человек – это не просто homo sapiens, рациональное, мыслящее существо; по своей сути человек является также homo religiosus, религиозным существом, которое помимо разума обладает способностью оперировать образами и символами. В области социологии Сорокин, присоединяясь ко многим другим философам, говорит о кризисе нашего времени, о дроблении западной культуры и о ее движении к новому средневековью, что происходит в силу иррациональных и чувственных факторов, которые терзают нашу цивилизацию, отказавшуюся от идеалов, от священного, от всего, что облагораживает человека.

Поиск смысла – это поиск опоры

В своих трудах Е.П.Б. предлагает нам отказаться от ограниченного и эгоцентричного подхода, по-новому оценить учения как современных, так и древних философов, принять вневременное в сфере религиозного и понять, что каждая религия хорошо выполняет свою функцию, пока направляет человека к Божественному, не цепляясь за свои догматы и пустые формы. Развитие науки в XIX веке породило позитивизм, который ограничивает истину, сводя ее к тому, что можно проверить экспериментально, и отбрасывает метафизику как таковую. Отказ от религии и метафизики превращает науку в опору материализма, и место жрецов и священных писаний занимают ученые и их догматы. Но кроме науки и научной «истины» (которая во многом определена субъективным фактором) человек нуждается в прекрасном, в глубоких чувствах и в размышлениях о Вечности, о смысле жизни и подлинно ценном, что есть в ней.

Разговор о Елене Петровне Блаватской мы можем начать с фразы известного философа Бергсона: «Мистики ничего не просят и, однако, получают. Они не нуждаются в призывах, они просто существуют; их существование – это зов». Мистическое в человеке – это движение к прекрасному и тайному, это выход за пределы известного. Мистическое – это Дионис в человеке, бог энтузиазма, бог, который ведет нас в ночь, нашу ночь неведения, бог, дающий нам возможность освоить и покорить новое пространство, бог, которого сопровождает Аполлон, символизирующий способность принести свет и гармонию в освоенное нами пространство.

Мистики ничего не просят и не нуждаются в признании. Их образ жизни и идеи вдохновляют тех, кто находится в поиске.

Что такое истина о Е.П.Б.?

В чем заключается истина о Е.П.Б.? Когда Иисуса, одного из великих Учителей, обвинили в нарушении закона, богохульстве и обмане и приговорили к распятию, Понтий Пилат, чувствуя величие этого человека, задал ему вопрос: «Что такое Истина?» И ответом ему было молчание, ибо Истину невозможно выразить словами.

Можно сказать, что о Елене Петровне Блаватской существует много относительных истин. Для кого-то она была другом и учителем, для кого-то могла быть шарлатаном и обманщиком, для кого-то – врагом и человеком, который посягнул на основные религиозные устои, а кто-то видел в ней прежде всего человека, обладающего парапсихологическими способностями… Все это – относительные истины: каждый, включая и друзей Е.П.Б., и ее врагов, смотрит на нее через призму своих собственных представлений и знакомит нас с различными фактами ее биографии, окрашенными своим собственным восприятием.

Я думаю, в поиске истины о Е.П.Б. мы не должны считать, что, собирая факты из ее жизни, мы сможем воссоздать ее портрет. Не следует также думать, что все написанное в ее сочинениях является окончательной истиной. Мы можем спросить себя: в чем заключается истина о нас самих? Очевидно, что существует наша собственная «истина» о нас – наше представление о самих себе, о своей жизни, своих достоинствах и недостатках. Кроме этой есть и другие «истины» – мнения наших друзей и людей, которые, справедливо или нет, нас недолюбливают. Но на самом деле истина о нас – это нечто иное. И это иное также существует, если мы говорим о Блаватской, Сократе, Платоне, Бетховене, Чайковском – о каждом из великих людей. В великом проще увидеть малое, доступное мирскому взгляду, а непонятное объяснить понятным: великодушие – личной заинтересованностью, выход за рамки общепринятого – сектантством, желание более глубоко понять мир – чудачеством. Здесь можно вспомнить притчу о том, как один из слушателей Конфуция сказал его ученику: «Ты более умный, более великий, чем твой Учитель». И тот ответил: «Мудрость человека можно уподобить стене. Моя стена не выше человеческого роста, и потому каждый без труда разглядит все, что за ней находится. А мой Учитель подобен стене высотой в несколько саженей. Кто не сможет отыскать в ней ворота, никогда не узнает, какие прекрасные храмы и дворцы скрыты за ней».

Когда мы встречаемся с чем-то великим, нам трудно его понять и еще труднее объяснить. В этом смысле важно не создавать преждевременных суждений о том, кто такая Е.П.Б. Необходимо глубокое изучение ее сочинений, ее жизни и стремление беспристрастно, не исходя из каких-то предубеждений и заранее готовых оценок, понять ее природу. Только в этом случае наше суждение будет более-менее объективным. И мы поймем, что помимо биографии, помимо моментов, относящихся к мирской жизни, о Е.П.Б. существует некоторая другая истина – истина, связанная с философским, метафизическим, истинная история ее путешествия через внутреннее пространство души. Мы увидим ее идеалы и стремления, радости и страдания, то, что было ей опорой, и то, ради чего она жила. Именно это внутреннее в каком-то смысле и является истиной о Е.П.Б.; и это справедливо не только по отношению к ней, но и по отношению к каждому из нас.

Мирская история

Биография Е. П. Б. включает в себя данные о ее семье и происхождении, историю ее детства, в течение которого ее сопровождали феномены и происходили странные вещи. Можно упомянуть ее первую встречу с наставником, замужество, побег из дома, после чего начинаются странствия и знакомство с различными мировыми культурами и традициями, неоднократные попытки проникнуть в Тибет… Период поиска заканчивается, когда Е.П.Б. основывает Теософское общество, после чего все ее внимание посвящено развитию и росту этой организации и, с другой стороны, написанию трудов: «Разоблаченной Изиды», «Тайной Доктрины», «Теософского словаря», «Ключа к теософии», «Голоса Безмолвия» и других, а также сотен статей – полное собрание ее сочинений составляет пятнадцать томов. Об этом можно многое сказать, и многое уже сказано.

У нее был сложный характер. Она могла ругаться как извозчик; когда она работала, вокруг нее были разбросаны окурки; возможно, она не умела со вкусом одеваться, могла потратить последние деньги на что-нибудь несущественное, потерять акции, в которые были вложены большие суммы; она могла в резкой форме сказать или написать больше, чем следует. И, с другой стороны, она прощала людям ошибки, закрывала глаза на недостатки своих сотрудников, обращала внимание прежде всего на достоинства человека, в силу чего она часто может казаться нам наивной и слишком доверчивой.

Последние 15 лет своей жизни она проводит за рабочим столом по 18 часов в сутки, она постоянна и упорна в своих стремлениях… Все это лишь некоторые черты ее характера. Но, как мне кажется, все это не столь важно, как несущественно и то, что она обладала парапсихологическими способностями, потому что парапсихология – не духовное, а психическое явление. За время своего пребывания в Тибете Е.П.Б. должна была научиться контролировать эти способности, научиться властвовать над своей личностью, из медиума превратиться в Адепта.

Мы не исключаем возможности существования телепатии и других способностей, дремлющих в человеке, но в руках невежды они могут оказаться скорее опасными, чем полезными. «Давать больше знания человеку, чем он может вместить, – опасный эксперимент…», и, как написано далее, это может стать опасным не только для него самого, но и для окружающих. Каждое лекарство является одновременно и ядом.

Подлинная духовность глубоко гуманна, она метафизична, мудра и неэгоистична и не имеет ничего общего с феноменами или разговорами, в которых оперируют понятиями, питающими тщеславие мнимых мудрецов. «Нам нужны люди проницательные, с серьезными целями. Один такой человек может сделать больше для нас, нежели сотни охотников феноменов».

Другая история

Кроме мирской истории, о которой написано много книг, существует другая история, можно сказать, метаистория жизни Елены Петровны Блаватской. Она была мистиком и философом, учеником и учителем. И если говорить о метаистории ее жизни, о путешествии через внутреннее, мифическое пространство-время, мы должны сказать, что это – история великих испытаний и великих побед, ведущих к освоению внутреннего пространства души.

Внутренняя жизнь Е.П.Б. – это жизнь Ученика, человека долга, преданности и верности избранному пути. Хотя она и не всегда понимала советы и требования своих Учителей и у нее всегда была возможность отказаться их исполнить – просто сказать: «Я не хочу этого делать», – она неизменно оставалась в их распоряжении и делала все, что в ее силах, ибо для нее ничто не имело значения, кроме ее Долга перед Учителями и делом теософии: «Им принадлежит вся моя кровь до последней капли, им будет отдано последнее биение моего сердца».

Теософия

Конечно, невозможно говорить о Е.П.Б. и ничего не сказать о теософии и Теософском обществе, и прежде всего о том, чем они отличаются друг от друга. Первое обозначает явление вневременное, второе же является названием организации, основанной в XIX веке группой людей, среди которых была и Е.П.Б.

Слово «теософия», подобно слову «философия», связано с Мудростью и ее поиском. Оно обозначает Божественную Мудрость (от teos и sophia) и в каком-то смысле соответствует тому, что мы понимаем под метафизикой. Сам термин пришел из древности, от неоплатоников – первой эклектической школы, которая появилась в Римской империи, вобравшей в себя различные культуры, как восточные, так и западные. Именно неоплатоники пытались найти черты сходства между философскими и религиозными учениями Греции, Египта, Сирии, Дальнего Востока и объединить их. Их называли филалетами, «любящими истину», и аналогетами, теми, кто посредством символов и аналогий толкует священные писания. Основателем школы неоплатоников считается Аммоний Саккас, который путем сравнительного изучения и анализа пытался примирить и объединить отличающиеся на первый взгляд учения, возродить изначальную доктрину, которая составляет метафизическую основу всех религиозно-философских учений, известных в истории.

Божественная Мудрость, или теософия, есть квинтэссенция всех религий и философских систем. Диоген Лаэртский прослеживает существование теософии с эпохи династии Птолемеев, правившей Египтом после смерти Александра Македонского, и называет основателем теософии иерофанта Пот-Амона, жреца бога Амона. Теософия – это тайное знание, сладкое, как мед, и горькое, как полынь. Это закрытая для большинства книга Природы, в которой записаны подлинные имена всего существующего, имена, которые невозможно произнести, имена, таящиеся и в полете птиц, и в шорохе листьев, и в мостах, соединяющих берега, и в наших воспоминаниях о Небе… И хотя эти имена разные, все они – части единого непроизносимого Имени.

Исследование позволяет извлечь из разных учений единую всеобъемлющую и гармоничную мелодию; ее должен сопровождать столь же прекрасный танец, соответствующий практическому аспекту учения – этике, которая вытекает из метафизики, представлений о Боге, Вечности и смысле существования. Согласно александрийским теософам, гносис, или познание Божественного, приближение человека к Истине, осуществляется посредством восприятия, которое ведет к убеждению, диалектики, ведущей к знанию, и интуиции, ведущей к озарению. Этот подход Е.П.Б. применяет в Теософском обществе и выражает его через три цели, столь же древние, как и сама теософия.

Теософское общество является попыткой возрождения древней Мудрости, и надо отметить, что история его развития не является ни историей теософии, ни историей жизни Е.П.Б. Сама она воспринимает Теософское общество как возможность движения к метафизическому, как коридор, который ведет к более глубокой встрече с Учением и с Учителями. Как утверждает Е.П.Б., ее миссия заключалась в возрождении утраченного: «…В последней четверти каждого столетия теми "Учителями", о которых я говорила, делается попытка помочь духовному прогрессу человечества явным и определенным образом». И с этой целью один или несколько человек приходили в мир как посредники Братства Учителей, раскрывая какую-то часть тайной доктрины. И если попытки Вестников оказывались неудачными, то причина тому – не их несовершенство, а неспособность людей понять и принять учение, интегрировать его на практике в свою жизнь.

Там, где есть Божественная Мудрость, есть и Божественная Жизнь. Несоответствие между словом и делом является доказательством непонимания и излишней болтливости, ибо истинный оккультизм, или теософия, есть «великое забвение себя, безграничное и абсолютное, и в мыслях, и в действии. Это альтруизм, который выводит того, кто его практикует, из рядов живых. Как только он решает посвятить себя этому делу, он живет не для себя, но для мира» (Е.П.Б.).

Е.П.Б. была примером великого забвения себя. В одном из писем мы читаем: «…Нас интересуют только добрые дела и гуманность в целом. Для этого мы прибегаем к лучшему, что у нас есть, – к Вестникам. Главнейший среди них последние тридцать лет известен в мире под именем Е.П.Б.

При всем ее несовершенстве… невозможно допустить мысль о том, чтобы найти на будущее кого-нибудь лучше нее, и это должны хорошо понять теософы. Она всегда была верна нашему Делу, ей пришлось много страдать, и ни я, ни мои Братья никогда ее не покинем и не оставим…

Самое большое, что мы можем сделать для человека, посвятившего всю свою жизнь служению нам и Делу, которое живет в нашем сердце, это охранять, когда необходимо, ее тело и здоровье… Пусть Теософское общество лучше погибнет, чем будет неблагодарно Е.П.Б.».

Так как «Клуб Чудес», основанный ею с намерением исследовать спиритические феномены, оказался ошибкой, в 1875 году Е.П.Б. по совету своих Учителей расширяет сферу своих интересов до философии, религии и науки и основывает общество, которому дает название, известное сегодня каждому. В ее начинаниях ей оказывают поддержку Тибетское и Египетское отделения Братства Мудрецов, о существовании которых Запад забыл со времен падения Римской империи. «В нынешнее время даже существуют три центра Оккультного Братства, географически весьма отдаленные друг от друга и так же далекие друг от друга эзотерически, но истинная эзотерическая доктрина у них одинакова, хотя различается в терминах. Все они стремятся к той же великой цели, но внешне они не сходятся в деталях метода действия».

Учителя – это живые люди, рожденные так же, как и мы, и обреченные умереть… «Наши Учителя не "небесные боги". Это простые смертные, но они нравственнее, умнее, духовнее кого бы то ни было на этом свете, это святые смертные. Но при их святости они остаются людьми, членами Братства и первыми повинуются его законам и порядкам…» (Е.П.Б.). Как говорят они сами, «понятливыми и послушными, но никогда не рабами должны мы быть, иначе, если мы будем проводить наше время в спорах, мы никогда ничему не научимся».

Учителя не направляли ни общество, ни его основателей – они только пристально наблюдали и защищали это движение, а Е.П.Б. была их посредником и вестником, тоже «обычным» человеком, который испил чашу своей судьбы до дна, храбро и с достоинством.

Учение

Во всех своих сочинениях Е.П.Б. подчеркивает мысль о том, что Бог, или Первопричина, является Реальностью, которая выше любого понимания и любых определений. Е.П.Б. возрождает идеи, предложенные платониками, буддистами и многими другими школами древности, согласно которым Единое не может быть личностью, существом, которому приписывают те или иные качества и способности, присущие человеку, или чему-либо иному, существующему в нашей ограниченной и обусловленной вселенной. Единое – это не какое-то сверхсущество, которое кого-то любит, а кого-то ненавидит, у которого есть избранные и неизбранные народы, существо, наказывающее и награждающее, нуждающееся в храмах и молитвах. Не Богу нужны смирение и молитвы, храмы и обряды, а человеку. Не Богу нужны размышления о смысле жизни и о смерти; не Ему нужно стремление облагородить свое существование, чтобы стать лучше и ближе к Божественному…

Бог – это Присутствие, Великая Тайна, которая есть Все и Ничто, это Сущее, которое наполняет, связывает, ограничивает, содержит в себе все и само содержится во всем. Согласно Проклу, Бог присутствует во всем в одинаковой мере, но не все в одинаковой мере присутствует в

Боге. Он присутствует и в нашей душе – Он спит и ждет, чтобы Его пустили в мир, чтобы открыли двери Его тайного жилища, к которому ведет дорога добродетели и Мудрости.

Натурфилософия, от неоплатонической до современной, акропольской, отрицает личностное божество, которое являлось бы причиной всего и которое создало бы мир из ничего. Концепция божества, на которую обращает внимание в своих произведениях Е.П.Б., соответствует идее пифагорейской монады, которая погружена во Тьму и сама есть Тьма; идее Айн-Софа каббалистов, бесформенной и непознаваемой Причины, которая открывается посредством своего Присутствия в мире; идее Парабрахмана, того, кто за пределами Брахмы – великого дыхания жизни; идее Неизречимого великих гностиков, того, кто без начала и конца, лоном которого является Безмолвие; идее древних египтян, согласно которой «Бог изначален и бесконечен, скрыт от богов и людей, он – Истина, питается и опирается на Истину, он живет во всем и надо всем и имеет множество образов». Изучая историю философского и мистического поиска, мы можем увидеть, что идея Абсолютной реальности, не имеющей определений, выходящей за пределы времени-пространства, присутствует в большинстве религиозно-философских систем.

Этимологически слово «Бог» происходит от слова «бхага», что значит «счастье», в греческом языке понятие Theos связано с идеей движения, латинское Deus – с идеей света. Но ни одно из этих понятий не обозначало Первопричину, выходящую за пределы любых определений. Даже такие понятия, как Единый закон, Единая жизнь, Вечное становление, Первопричина, Корень без корней, Древнейший, позволяют нам лишь интуитивно, в молчании подниматься к Тайне, которая в человеке проявляется как Зов, как Доброе и Справедливое в нашей жизни, как способность преклонить колени, как способность каждое наше действие превратить в молитву…

И хотя Единое является изначальной точкой, альфой и омегой всего, это не исключает существования во вселенной сущностей, превосходящих человека, которых мы можем назвать богами, а также тех, кто эволюционно ниже его, – животных и растений. Наша проблема заключается в том, что мы ощущаем себя центром вселенной, и нам кажется, что все существующее существует ради нас; и даже бог нам нужен такой, который думал бы только о нас и о наших мелких проблемах. Но это не так. Если посмотреть на мир во всем его многообразии, мы увидим, что в нем все прекрасно и совершенно и что для Творца все существующее в одинаковой степени важно. Для Него человек не более значим, чем камень или муравей, звезда или песчинка, ибо Он присутствует во всем в одинаковой мере.

Вторая важная идея, пронизывающая учение Е.П.Б., – это, конечно, учение о перевоплощении и бессмертии души. Эта идея встречается на Востоке и на Западе, в буддизме и в индуизме, в пифагорействе и в орфизме, у платоников, каббалистов и гностиков, в Южной Америке (у ацтеков и инков), в Древнем Египте и в Месопотамии. Речь идет не о какой-то новой теории. Просто Е.П.Б. придает ей философскую форму и возрождает это учение на Западе. Учение о перевоплощении позволяет нам понять, откуда и куда мы идем, какие законы направляют движение сознания от потенциально божественного к актуально божественному, от полного неведения и рабства к освобождению от всего инстинктивного и материального, а значит, и к обладанию самим собой, к возобновлению воспоминаний о Вечности.

Правда, воспоминания о Небе приходят вместе с забвением себя, с отречением от своих недостатков и мелких эгоистических стремлений. Они приходят вместе с энтузиазмом и внутренней дисциплиной, которые открывают глазам души лучшее, что есть внутри и вокруг нас, узкую дорогу, ведущую через тернии к звездам…

Интервью с Е. П. Блаватской Хорхе Анхель Ливрага

Первые недели 1991 года я провел в Лондоне: я приехал на проходившую здесь традиционную встречу с руководителями «Нового Акрополя» Англии и Ирландии.

Однажды, типичным лондонским утром, холодным и дождливым, мы отправились на прогулку по одному из обычных наших маршрутов – на ярмарку «Портобелло», где можно найти множество предметов старины, редкостей и изделий ремесленников. Тогда-то мы и вспомнили, что находимся недалеко от того места, где расположен предпоследний в этом мире дом, где жила Елена Петровна Блаватская (Е.П.Б.) и где она написала большую часть монументального труда «Тайная Доктрина».

Такси доставило нас к дверям дома № 17 по Лэнсдаун-роуд; именно здесь была сделана любительская фотография, которую вы видите.

Этот район сегодня один из центральных, но остается застроенным частными особняками и очень тихим; под январским моросящим дождем ко мне пришла мысль об этом репортаже… о возможности погрузиться сознанием на век назад и посетить этот дом в то время, когда его знаменитая обитательница еще жила здесь.

Елена Петровна Блаватская

Тогда все последующее является вымыслом… а возможно, и нет, хотя бы отчасти. Я сам этого не знаю… ибо я понял, что между вымыслом и реальностью нет такой разницы, как мы себе это представляем.

Одно из испытаний, которому подвергались акусма-тики – претенденты на первую ступень обучения в Пифагорейской школе, – заключалось в том, чтобы представить три черные точки, нарисованные на белой доске. Испытание проходил лишь тот, кто отвечал, что видит три черные точки, но не те, кто говорили, что видят треугольник. Воображаемая связь между двумя предметами, подчас просто фантастическая, во многих случаях не является достоинством. Истина более проста и прекрасна и не становится лучше от чрезмерного объяснения.

Однако я оставляю за каждым свободу верить в то, во что он хочет и может.

…Экипаж доставляет меня к дверям того же дома № 17 по Лэнсдаун-Роуд. Погода стоит прекрасная, солнце, довольно редко появляющееся над Лондоном, ярко освещает все вокруг.

Я знаю, что госпожа Блаватская ждет меня, и отмечаю, что оказался слишком пунктуальным, поэтому медленно прохожу к крыльцу и звоню в колокольчик бронзовым молоточком. Входная дверь и фасад дома свежевыкрашены.

Какая-то дама, вероятно из прислуги, предлагает мне пройти в крошечную прихожую; я вручаю ей визитную карточку, и она исчезает в боковой двери, объяснив, что госпожа Блаватская примет меня, и я могу пройти. И там находится она… легенда.

Е.П.Б. сидит в просторном рабочем кресле за столом напротив большого и очень светлого окна; возле него расставлены столы, заваленные рукописями и стопками листов с отпечатанным на машинке текстом. Она выглядит почти так же, как на известных фотографиях, только более человечной и сердечной и улыбается. Одета она очень скромно, плечи покрыты несколькими темными платками с бахромой, кое-где цветной. Не переставая улыбаться, она протягивает мне пухлую руку; пальцы ее тонкие и очень нежные. Я здороваюсь и говорю несколько положенных при этом слов, объясняя цель своего визита. Ее большие живые выпуклые глаза серого цвета смотрят на меня бесхитростно и с любопытством. Думаю, что мое волнение, хотя и скрываемое, ее забавляет. Снова взяв уже основательно исписанный толстый синий карандаш, она просит меня, сопровождая слова жестом, подождать немного в этом просторном салоне, пока она закончит предложение из книги, которая будет называться «Тайная Доктрина» и будет гораздо более объемной, нежели «Разоблаченная Изида». Она с головой уходит в работу.

Комната в типичном для эпохи викторианском стиле, довольно большая; в глаза бросаются многочисленные маленькие столики и этажерки, расставленные вокруг того места, где сидит Е.П.Б. – уже очень больная, со следами водянки, придающей ее телу, некогда стройному, неестественную полноту; создается впечатление, что она едва ли сумеет подняться с кресла. Я вижу ее сзади, обрамленную светом, льющимся из окна. За окном виден зеленый массив Холлэнд-парка.

Я осматриваю комнату, стараясь не шуметь. Дальняя часть помещения занята пестрой коллекцией: книги, пергаменты, свитки из ткани, вероятно, с письменами, бронзовые статуэтки с юга Индии, отобранные скорее из-за символики, нежели из-за древности или внешнего вида, ковры из Адони, деревянные блюда из Морадабада, кашемировые салфетки, сенегальские изображения, на полу ковры из палгатского волокна. Необычные фигурки неизвестного происхождения, камни, какие-то маленькие окаменелости, собранные во время путешествий по дальним странам и не имеющие особой ценности, которые подходят скорее для кабинета старого лорда-путешественника, нежели знатной русской дамы.

Я не подозревал, что кресло Е.П.Б. вращающееся – она уже не работает спиной ко мне, а весело смотрит на меня, ожидая, когда я закончу свой осмотр. Извинившись, я подхожу и сажусь на деревянный стул у полунакрытого стола в двух метрах от нее, на который она мне указала.

По-прежнему улыбаясь и глядя мне в глаза, она предлагает несколько самодельных папирос, от которых я вежливо отказываюсь. Она разминает одну из них пальцами и прикуривает от длинной деревянной спички. По комнате распространяется облачко дыма, запах которого напоминает запах известных мне турецких папирос.

Справа возникает фигура женщины, одетой в серое и черное, которая с большим почтением приближается к нам и что-то шепчет Е.П.Б. на ухо.

– Графиня спрашивает, не желаете ли Вы чаю… Она мне напомнила…

Услышав эти слова, я чувствую смущение и тут же вскакиваю – я не знал, кто была эта красивая служанка.

Я отвечаю утвердительно, и, прежде чем я успеваю поблагодарить ее соответствующим образом – галантным и легким поклоном, – она удаляется в другой зал.

Я снова ощущаю веселый взгляд Е.П.Б.

– Уж не подумали ли Вы, что это элементал появился здесь? – Ее улыбка совершенно лишает вопрос серьезности. Но ее серые, как легкий туман, глаза, очень прозрачные, глядят на меня весьма живо и выразительно. Я не нахожу ничего иного, как остановить взгляд на серебряном колокольчике и припомнить те необычные явления, которые связывались с Е.П.Б., например, такие, как звон колокольчика. Заметив мой взгляд, она обьясняет, все еще забавляясь, что он служит лишь для вызова Констанс, графини, когда это требуется. Она добавляет, что эта видная госпожа – ее хороший друг и прекрасная ученица, и не только ее ученица: она уже могла бы входить в контакт с другими высокими Сущностями, если бы не была ежечасно поглощена вниманием и заботой о ней.

– Госпожа, простите меня за смущение… Я пришел, чтобы сделать репортаж, но совершенно не знаю, с чего начать… Уже одна мысль о том, что здесь находятся оригиналы рукописи «Тайной Доктрины», заставила меня полностью растерять все вопросы.

– Успокойтесь и выпейте чаю. Я буду пить кофе, – говорит она, указывая на стол, о который я опираюсь рукой и на котором теперь стоит полный серебряный прибор на подносе из корня орехового дерева, должно быть, тяжелый, хотя я не заметил, чтобы кто-либо ставил его туда или входил в комнату. ЕПБ перестает улыбаться и придвигает свой кофе. Я почитаю за благо не быть бестактным и пью очень горячий и душистый цейлонский чай.

– Увидев графиню Констанс Вахтмайстер в этой скромной роли и зная о том, как много представителей дворянства, генералов, академиков являются Вашими частыми посетителями, я склонен думать, что Вы отдаете заметное предпочтение самым высоким слоям общества. Но, с другой стороны, мы знаем, что Вы предлагали дружбу и помощь многим простым людям, особенно это касается индийцев… Не могли бы Вы рассказать об этом?

– Я прочитала кое-что из того, что Вы написали. Хотя за прошедший век эволюционировал в действительности не сам человек, а лишь его машины, средства передвижения и связи, все же есть нечто, что манит его заглянуть в XIX век, чтобы лучше понять его. Я родилась в 1831 году в России в провинциальном городке, с тех пор минуло уже более полувека. Время, в которое мне довелось жить, имело характерные особенности, которые Вам невозможно оценить. Даже в Центральной Европе более половины населения было неграмотным, и очень малая его часть имела высшее образование. Социально-экономические условия, за известным исключением, предполагали совмещение знатности и образованности. И прежде всего это относилось к мужчинам высшего общества, поскольку нам, дамам, нужно было лишь уметь говорить по-французски, играть на каком-нибудь музыкальном инструменте и в совершенстве знать довольно сложный церемониал этикета. Самое большее, на что могла претендовать дама, это совершить какое-то путешествие или иметь представление о живописи. Кроме того, тиражи книг обычно были небольшими, а дорогие переплеты очень часто делали их недоступными для тех, кто вынужден был жить лишь на минимальный оклад. Так как женщины очень редко могли посещать университеты, они были вынуждены брать уроки на дому, а недостаток публичных библиотек давал большое преимущество тому, кто, подобно моей бабушке, имел домашнюю библиотеку. Поверьте, человек в этом смысле далеко продвинулся в ХХ веке и достигнет еще большего, по крайней мере в Европе, Северной Америке и таких крупных городах мира, как тот, из которого прибыли Вы. Необразованным останется лишь тот, кто не хочет быть образованным… однако это не всегда было так.

– Вы безусловно восхваляете мудрость и познания многих индийцев…

– Да… в Индии в середине XIX века положение было несколько иным, но в сущности тем же… Кастовая система давала доступ к высшей культуре брахманам и лишь немногим кшатриям, а мудрецы, которых я упоминаю, – это старые монахи, имеющие доступ к немыслимым библиотекам или традиционным учениям. Мои непосредственные Учителя являются принцами, потому что тогда, даже касательно физических характеристик расы, происхождение имело определенную связь с духовным развитием. Если Вы встретите, например, носильщика, который умеет читать на санскрите, то будьте уверены, что это один из учеников – лану – на испытании, и, вероятнее всего, до недавнего времени он жил во дворце. Кроме того, когда я была молодой, рабство – и отнюдь не то, что было узаконено августейшими особами, – действительно существовало от Соединенных Штатов Америки до России. Эти люди с трудом могли просуществовать, и, независимо от того, были они счастливыми или нет, очевидно, что у них не было ни времени, ни влечения к наукам, будь то экзотерические или эзотерические… Только верования, суеверия… Знахарство…

– Однако вы с детства наладили отношения с этими простыми и наивными людьми и, похоже, даже разделяете их убеждения. Или я ошибаюсь?

– Не во всем… Но то, что у них было догмами и фанатизмом, окрашенными «религиозным» страхом, для меня явилось поводом к исследованию оккультного.

– Госпожа, мы все знаем вас как Е.П.Б. Я не хотел бы быть невежливым, но мои читатели часто задают вопрос, почему Вас зовут Блаватской, по фамилии мужа, который годится Вам в дедушки и с которым Вы отказались совместно жить. Я знаю, что причиной тому не экономические соображения, поскольку, приняв гражданство Соединенных Штатов, Вы тем самым отказались от солидной пенсии, положенной вдове русского генерала. Дело также не в престиже, потому что Вы происходите из знатного рода и состоите в родстве с царской фамилией… Почему же Блаватская?

– Правда заключается в том, что в молодости я не придавала этому значения. Я вышла замуж, чтобы освободиться от надзора семьи, и, чтобы утвердиться в этом положении, взяла фамилию своего мужа, как это тогда было принято. А затем… я уже привыкла к тому, что меня так называют, и к аббревиатуре тоже, да и неуважительным мне казалось по отношению к памяти старого дворянина изменить свою фамилию на девичью.

– Вы очень сурово нападаете на спиритизм, популярным стало Ваше объяснение относительно «скорлуп», которые причиняют страдания медиумам… Почему же тогда Вы практиковали это, невзирая на трудности, которые это Вам приносило? И не являлись ли Вы сами в некоторые моменты медиумом такого типа?

– В середине XIX века спиритизм был повальным увлечением… Он уже несколько раз появлялся в истории, но даже Ветхий завет осуждал тех, кто занимались подобными практиками. Вызывание душ умерших или тех, кто выдает себя за них, является наиболее популярной и простой формой подмены призывания… например, религиозного. Наступление позитивистского материализма привело к упадку всех известных религиозных течений, в том числе и в Азии, а некоторые виды культа оказались насколько дискредитированными – как это произошло с христианством вследствие инквизиции и коррумпированности епископов, – что Иерархия решила вдохновить это движение в качестве временной формы, дающей людям возможность получения духовной пищи. Я не нападала на спиритизм, а только рассказала, чем он является, и указала на злоупотребления, крайности, которые в этой связи много раз отмечались со стороны тех же самых религий. Я могла бы быть хорошим медиумом, и в некотором смысле была им в детстве и отрочестве, но присутствие моего Учителя было постоянным, а его могущественные Слуги защищали меня.

Когда мне было двадцать лет, мы с отцом однажды гуляли по Гайд-парку в Лондоне, и там я увидела моего Учителя в физическом облике, таким, каким я столько раз визуализировала его в астральном свете… Я «ощущала», что он был живым, что это было реальное, воплощенное существо… Однако я испытала большое потрясение, констатируя это. Он шел среди других индийцев и, заметив, что я намереваюсь подойти к Нему, подал знак, чтобы я не двигалась. Я все рассказала своему отцу, поскольку в то время он уже был моим сторонником. На следующий день я снова пришла на то же место одна, и Учитель также был там. Мы два часа ходили по этому парку и говорили об очень многих вещах…

Понятно, что я не могу воспроизвести все… но разговор касался прежде всего меня… Мне были объяснены происходящие со мной редкие явления, то, почему я всегда так отличалась от других, и смысл этого, а также моей работы в этом воплощении; особое внимание было уделено тому, как подчинить себе свои собственные силы и мир элементалов, прочих невидимых сущностей и необычных сил, которые проявлялись передо мной. Он посоветовал мне, какие совершить путешествия, с какими людьми поддерживать отношения, какие книги читать. И… Может быть, довольно?

– Это был Учитель К.Х.?

– Простите меня… но назвали бы Вы в публичном репортаже имя своего Учителя? Было уже немало недоразумений, и они вызывали бури ненависти и непонимание того, что стало уже общеизвестным. Страстно желая сделать доступной для многих древнюю форму философии, называемую теософией, мы приобретаем друзей и порождаем сильное здоровое беспокойство, способствующее борьбе против беспростветного невежества, но также можем вызвать публичное осуждение того, что заслуживает уважения, и осмеяние Священных писаний, которые, к сожалению, публикуются лишь с искажениями и неполностью. Я прошла тяжелые испытания и отчасти потому так больна и почти не чувствую нижних конечностей этого бедного тела, что не сумела должным образом сдерживать свою нервную реакцию на подобного рода несправедливость.

– Госпожа… я не могу удержаться, чтобы не задать себе вопрос, как же это ЕПБ, обладающая такими незаурядными психическими силами, способностью к концентрации и исключительным умом, тем не менее была столь уязвима перед нападением тех, от кого по их собственной природе и убеждениям можно было это предвидеть и ожидать.

– Это очень сложная тема. Я сама не знаю точно… однако проведем сравнение. Представим себя в химической лаборатории, внутри реторты, задействованной в реакции, в результате которой выделяется много тепла и других типов вибраций. Приемник не всегда может это выдержать, и тогда появляются трещины и обугливание. Такой приемник бессознательно приходит к саморазрушению и даже может обжечь находящихся рядом с ним. Но Дело должно быть сделано… сам атанор[2] не имеет значения. Когда разрушение заканчивается, то остается пыль… Я хочу, чтобы мое тело кремировали, а пепел развеяли по ветру. Реторта – как это говорят в XX веке? – загрязнена.

– Расскажите о Теософском обществе.

– Полагаю, что Вы знаете о его развитии больше меня. А я не могу и не хочу знать детали будущего. О прошлом скажу, что когда я была еще очень молодой и предприняла свое первое путешествие в Египет, моей целью было основать в любой форме общество или центр по изучению эзотеризма. Через несколько лет после этого в Нью-Йорке я познакомилась со стариной Олкоттом, который пытался сделать то же самое с помощью некоторых своих друзей, занимавших видное положение, а также других, просто любопытствующих. 17 ноября 1875 года начало работать Теософское общество, которое я помогла основать с разрешения моего Учителя… Его принципы несколько раз менялись по форме, потому что энтузиазм владел всеми нами, но по совету моего Учителя официально я считалась лишь членом-корреспондентом, так как мне предстояло совершить многочисленные путешествия в будущем… На самом деле основателем общества был полковник Олкотт, который, как вы знаете, является адвокатом и специалистом по психическим феноменам и спиритизму.

Я знаю, что без моего участия Теософское общество не смогло бы заинтересовать столько людей. В настоящее время существует три мощных центра: в Соединенных Штатах, в Англии и в Индии, в Адьяре который вероятно в один прекрасный день станет официальной столицей на мировом уровне. На сегодня он является таким скорее по названию, чем в действительности. Однако я также понимаю, что принесла обществу и много вреда, поскольку нападки некомпетентных фанатиков от религии и науки приводили к очернению Общества и многих его членов по моей вине. Я никогда никого не обманывала, да мне это было и не нужно, поскольку мне приходилось скорее ограничивать паранормальные явления, нежели вызывать их, что являлось для меня естественным. Но я не знала положения дел, я не могла избежать общества людей, помешанных на медиумизме или подверженных духовной слабости, зависти или желанию быть главными действующими лицами. В настоящее время одновременно с написанием «Тайной Доктрины» и правкой ее машинописного варианта мне приходится писать статьи для «Теософа» и других теософских и научных журналов, и я начала объединять вокруг себя тех, кого некоторые называют Ложей Блаватской, Внутреннее отделение, представляющее собой истинную эзотерическую школу. Я понимаю, что многие еще не готовы к этому, но это все, что я могу сделать: работать с тем человеческим материалом, которым располагаю… Было бы хуже не делать этого, хотя часто я сама не знаю… Мои Голоса, которые столько учили меня, замолкают… Мое астральное зеркало ничего не отражает… Я стараюсь прислушиваться и по мере своих сил выполняю то, что мне предназначено. Я также думаю написать словарь терминов, полезных для чтения «Тайной Доктрины». Кроме того, у меня много чертежей и схем педагогического характера, которые накопились со временем.

– Госпожа, всех нас, ценящих Ваш удивительный свехчеловеческий труд, особенно беспокоит то, что Вам не удавалось не тратить время на любопытных людей, которых интересовали феномены или личные консультации… Как я теперь понимаю, для того чтобы Вы имели возможность закончить свое Дело, Учителя должны были дать Вам… дополнительную жизненную силу. Почему же Вы раньше времени растратили эту жизненную силу на феномены, не имеющие реальной значимости?

– Простите меня, но каждый волен сам распоряжаться своей жизнью, как он хочет и может. Свобода не означает возможность овец выбирать очередного пастуха, но нечто гораздо более глубокое, непередаваемое, имеющее индивидуальные корни…

– Извините… у меня нет желания критиковать Ваши позиции, но многие из нас страдают вместе с Вами от такой неблагодарности, и тот, кто участвует в международном движении, может оказаться в той или иной мере зависящим от друзей и учеников, которые не связаны с ним ни чем иным, кроме личного к Вам отношения.

– Это одна из форм работы, к которой Вы бы не прибегали, но которую использую я. Мне представляется смехотворной любая форма авторитета, которая не основана на духовном взаимопонимании, и, вероятно, это является одним из моих многочисленных недостатков, потому что становится неизбежной причастность собственной личности… Однако каждый таков, каков он есть, и без подлинности и естественности мы ничего не смеем сделать. Я заверяю вас, что мне нравятся долгие вечеринки и разговоры на разнообразные темы с теми, кто не думает так же, как я, и мне очень трудно отказать тому, кто просит меня о чем-то… Я не верю в трансцендентность паранормальных явлений, но ими пользуются с самых далеких времен. Исключите паранормальные явления, о которых говорится в Библии, например, и Ветхий завет превратится в простое описание злоключений племенного объединения, а Новый завет – в сборник моральных наставлений в стиле книг стоиков. Феномен является составной частью того, что невозможно полностью обойти молчанием… Паранормальный феномен, если он не поддельный и вызван не в корыстных целях, хотя и является весьма опасным, обычно запоминается гораздо больше, нежели урок, полученный устно или письменно, особенно это касается тех, кто боится жизни и смерти… И все мы в той или иной степени боимся некоторых аспектов цикла жизни и смерти. Это не приводит сразу к воспоминаниям прошлых воплощений… Впрочем, Вы хорошо это знаете.

– Почему мы не можем ничего вспомнить о периодах между воплощениями, когда наше сознание находится в Девахане, на Небе, или как это еще называется?

– Потому что речь идет о воспоминании с помощью смертной части, а таким образом мы вспоминаем только наше смертное существование. Поднимая свое сознание до уровня, на котором оно не подвергается непосредственному разрушению, мы можем получить информацию о той самой небесной жизни, о которой говорили Платон и многие другие Посвященные… А теперь, с Вашего позволения, я вернусь к своей работе. Работа продвигается медленно… порой необходимо дня два ждать, чтобы мне был дан один факт, одна цитата, простое сообщение о только что изданных книгах, которые я никогда не смогу прочитать… Я благодарю Вас за стремление сделать этот репортаж и объяснить своим ученикам, что мои труды не являются потолком, а служат дверью. Как бы то ни было, будущее видится очень трудным, и думать о нем чаще всего страшно. Наилучшим советом было бы делать свою работу, не строя долгосрочных планов…

– Спасибо Вам за то, что Вы существуете. Та связь, которую, как Вы говорили, следует устанавливать между созвездиями Мудрости с целью их объединения, позволила нам узнать определенные вещи, по-настоящему значимые, а не заниматься пустым делом. И большое спасибо за столь необычным способом поданный чай…

– Я уже вижу, что через несколько лет из этого репортажа, вероятно, запомнят только способ подачи чая…

Е.П.Б. смеется и как будто пребывает в прекрасном настроении, хотя я отмечаю, что она устала и что ее руки машинально возвращаются к бумагам. Я прощаюсь с ней и встаю. Мне кажется, что прошло всего лишь несколько минут.

У входа приглашают войти новых посетителей, поскольку сегодня суббота и госпожа Блаватская принимает избранных визитеров; впрочем, их так же много, как и обычно. Я не могу сдержать улыбки при мысли о том, что Е.П.Б. в сущности никогда не изменится… Да, вот так: она это знает, но ей не нужно скрывать этого.

День уже клонится к вечеру, и я медленно шагаю в ту сторону, куда ложатся тени, прижимая к себе, как бесценное сокровище, тетрадь с записями… которые мне предстоит вспомнить, чтобы составить репортаж об этой встрече.

Философ по имени Хорхе Анхель Ливрага Елена Сикирич

I. Философия как состояние души

История человечества – это не просто череда событий, потрясающих мир. Каждая эпоха – сокровищница интереснейшего опыта, а за этим опытом стоят живые люди, реальные судьбы, «неисповедимые пути Господни», выстраданные достижения, моменты, когда одновременно проявляются высокие мечты и грубая реальность, надежда и разочарование, удачи и невезение. Часто, изучая тексты, рассказывающие о важных событиях, об истории мировоззрений и о человеческих достижениях, о жизни и творениях выдающихся людей, так хочется по-настоящему уметь читать между строк. Хочется взглянуть глубже и шире, выйти за рамки нейтральных, лишенных оттенков описаний. Хочется взглянуть на ту другую, недосказанную Историю, в которой за каждым конкретным фактом стоит множество нюансов, переживаний, причин и следствий, стоят живые существа со своими судьбами, сражениями, загадками и тайнами.

Хорхе Анхель Ливрага

Герой нашего рассказа – философ, о котором просто невозможно писать академически сухо. Хотя прошло уже шесть лет со дня его смерти[3], в воспоминаниях всех, кто его знал, кто слушал его лекции и читал его произведения, остается образ живого человека, идеалиста и мечтателя, в котором загадочным образом сочетались тончайшие качества мистика, ученого, поэта и бойца, художника, учителя и ученика, ребенка и мудрого старца, и просто – удивительного, интереснейшего и очень доброго человека.

Быть философом нынче не в моде, отчасти потому, что существует стереотипный образ философа – серьезного человека, интеллектуала, с утра до вечера поглощенного размышлениями об абстрактных теориях и глобальных вопросах существования, далекого от мира сего и его проблем, предпочитающего выражаться ни для кого не понятными «заумными» фразами.

Но были времена, когда некоторые выдающиеся личности, у каждого из которых было свое призвание и любимая работа в области литературы, науки, искусства, религии или политики, несмотря на это предпочитали называть себя философами, вкладывая в это слово его исконный смысл и предавая ему то значение, о котором говорил еще великий Пифагор. Философ – это человек, любящий мудрость, (от греч. «филео» – любить, «софия» – мудрость), влюбленный в Божественное, в непостижимые таинства существования, в Прекрасное и его проявления, в природу, в людей и во все живое. В силу тех внутренних качеств, которые пробуждаются в нем, благодаря способности испытывать великую любовь в самом глубоком смысле этого слова, истинный философ не может быть сухим, эгоцентричным, стерильным интеллектуалом, отчужденным ото всех и от всего. В нем сочетаются высокая эрудиция, широта и эклектичность познаний, глубина размышлений и естественная скромность человека, знающего лишь то, что ничего не знает. Философ открыт ко всему и учится у всего, он не созерцает жизнь, не наблюдает за ней сидя в кресле, он – человек мечты и действия, борьбы и сострадания, он не в состоянии жить, не будучи кому-то или чему-то полезным. Истинный философ верен себе, Божественному, своим мечтам и людям, он учит не столько словами, сколько силой собственного примера, и на этих естественных, простых этико-моральных принципах основывается подлинная доброта его сердца. Философия – это не профессия, а образ жизни, состояние души и сознания.

Это лишь маленькая часть того, чему учил профессор Хорхе Анхель Ливрага, вдохновляясь примером и духовным наследием великих мыслителей прошлого, таких, как Е. П. Блаватская, Джордано Бруно, Пифагор, Платон, Сократ, Марк Аврелий, Конфуций и многие другие.

Мы вовсе не хотим показать профессора Ливрагу в идеальном свете, в каком обычно изображают святых или кумиров; совсем наоборот. Мы хотим показать живого человека с трепещущей душой и сильной волей, оставившего за собой интереснейшее духовное наследие. Но каким бы ни был этот живой человек, со своими достоинствами и недостатками, сражениями и переживаниями, он был велик именно тем, что говорил не пустые слова, что его учение не было лишь только абстрактной, хорошо звучащей теорией. Передавая читателям его взгляды на то, каким должен быть истинный философ, и многие другие, мы делаем это потому, что узнаем в них – и одновременно рисуем для вас – черты его личности, кредо его жизни, а основные доказательства реальности и возможности применения всего этого он подавал своим собственным примером. Люди, мысли и слова которых не расходятся с их делами и поступками, встречаются нынче весьма редко и уже потому их жизнь достойна внимания и уважения.

II. Обыкновенная жизнь обыкновенного философа

В этой другой, недорасказанной и менее официальной истории об одном из самых выдающихся философов ХХ века самым главным кажется все-таки то, что для Хорхе Анхеля Ливраги (или ХАЛа, как его называли любящие ученики, пользуясь первыми буквами его имени) философия была не увлечением, а моделью существования. Она не была лишь частью его жизни, она была всей его жизнью.

По национальности итальянец, он родился в Буэнос-Айресе (Аргентина) в 1930 году. Доктор философских наук и истории искусств, он был удостоен многих международных наград и почетных званий в области искусства, науки и литературы. Будучи большим знатоком истории мировой культуры, психологии, искусства, науки, религии и человеческой природы, он, тем не менее, всю жизнь с неутомимой энергией продолжал исследовать и учиться. Хотя в его биографии нет ничего экзотического и сногсшибательного, в ней встречаются тончайшие моменты и ситуации, в которых опытный знаток человеческих судеб мог бы узнать характерные предзнаменования, часто предвещающие важные события на жизненном пути любого великого и поистине талантливого человека, еще раз подтверждающие, что случайностей не бывает.

Счастливое детство ХАЛа было омрачено смертью отца, человека широкого мировоззрения, архитектора по специальности, его первого наставника в жизни, пробудившего в юноше любовь к искусству, к науке, к вечным ценностям и важнейшим вопросам существования. Пятнадцатилетний юноша переживает смерть отца очень болезненно и на одиночество и образовавшуюся в нем гнетущую пустоту реагирует так, как свойственно его возрасту: начинаются проблемы с учебой, метания, тяга к острым ощущениям, проявляющаяся до такой степени, что приводит его к участию в автогонках и других опасных для жизни мероприятиях; попытка забыть все то, что вдохновляло его в детстве; состояние безвыходности, которое отражалось в том, что он уже ни в кого и ни во что не верил.

Но судьба – интересная штука, и пути Господни неисповедимы. После настойчивых уговоров матери возобновить учебу и взяться за изучение дисциплин, нужных для вступительных экзаменов в университет, ХАЛ неохотно находит по объявлению преподавателя английского языка. К его большому удивлению, уже на первом уроке, изучение языка началось на материале английского варианта книги «Тайная Доктрина» Елены Петровны Блаватской. Таким странным и «случайным» образом ХАЛ встречает своего первого Учителя, загадочного профессора Смита, – благородного старого джентльмена, прожившего пять лет в Тибете, человека большой эрудиции и глубоких познаний, особенно в области эзотерической философии. Сам ХАЛ потом с благодарностью вспоминал, что уже с первого урока, всего лишь за несколько часов коренным образом изменилась вся его жизнь. На многочисленных уроках Учитель и Ученик меньше всего занимались английским, а большую часть занятий посвящали вопросам философии: они обсуждали загадки древних цивилизаций, основные учения разных религий, глубокие вопросы существования, волнующие каждого человека, изучали выдающихся мыслителей разных эпох. Но интереснее всего, по словам ХАЛа, было искать во всем этом обширнейшем и разнообразнейшем материале общие модели, универсальные принципы и ключи, открывающие двери к пониманию всего остального, применимые во всех ситуациях жизни, являющиеся частью единой, интегральной философии – мудрости поколений.

На этом духовный поиск ХАЛа не останавливается. Позже, особенно после смерти профессора Смита, он знакомится с разными духовными группами и течениями; особое предпочтение он отдает Теософскому обществу, в котором работает на протяжении нескольких лет, читая лекции, ведя занятия и кружки, будучи самым молодым из его руководителей. Его величество случай, а скорее всего, загадочная Судьба, снова вмешивается в только-только определившуюся колею его жизни, принося новые изменения, проекты и мечты, приводя его через трогательные и иногда анекдотичные ситуации к встрече с Учителем, вновь коренным образом изменившим судьбу молодого человека. ХАЛ становится учеником Шри Рама, одного из выдающихся философов и мистиков нашей эпохи, хотя и малоизвестного сегодня, в то время являвшегося президентом Международного Теософского общества, целью которого было объединение философских мировоззрений восточной и западной культур. На протяжении нескольких лет под руководством Шри Рама ХАЛ проходит сложнейшее, интереснейшее, интегральное, индивидуальное обучение.

Вспоминая об этом счастливом периоде своей жизни, ХАЛ говорил, что он для него проходил как во сне. Программа была столь насыщенной, что для сна у него оставалось лишь три-четыре часа, но это ему отнюдь не препятствовало. Он вспоминал о множестве прочитанных книг древних и современных авторов, самой разнообразной тематики, – он должен был не только изучить их в кратчайшие сроки, но и изложить на бумаге их содержание, чтобы была понятна суть книги, а также основные, ключевые идеи и модели, которые можно было бы применить в жизни. Такое изучение всегда должно было быть сравнительным; особый акцент ставился на поиск взаимосвязей между явлениями, между основными идеями, принадлежащими различным областям. ХАЛ вспоминал о сотнях и сотнях написанных его рукой страниц, которые возвращались ему после проверки, перечеркнутые красным карандашом сверху донизу, с одной-единственной отметкой: «Продолжай искать, ищи глубже!» Такой упорный и кропотливый труд помог молодому Ученику научиться проникать в суть многих вещей и явлений, а также сохранить глубину, свежесть, простоту и объективность в размышлениях и суждениях, даже тогда, когда перед его глазами раскрывались совершенно новые, необъятные горизонты познания. Несмотря на то что его обучение под руководством Шри Рама было очень насыщенным, оно не проходило в отрыве от мира. Продолжая сам читать лекции, ХАЛ должен был учиться параллельно на нескольких факультетах, чтобы приобрести солидную профессиональную базу. Он посещал в университете кафедры истории, искусствоведения, медицины и многие другие. Кроме того, он должен был одновременно работать на разных работах, дневных и ночных, – не ради денег, а для того чтобы не отдаляться от человека и его проблем, чтобы попытаться почувствовать их «на своей собственной шкуре».

Такая изнурительная, но плодотворная и глубокая система обучения была на самом деле лишь подготовкой к осуществлению великой мечты как Учителя, так и Ученика, которой последний посвящает впоследствии всю свою жизнь и отдает все свои силы. На основании интегрального проекта, разработанного вместе со Шри Рамом, 15 июля 1957 года ХАЛ создает философскую школу классического типа «Новый Акрополь», становясь инициатором и вдохновителем международного гуманистического, философского движения, нашедшего отклик во многих странах мира, на разных континентах. «Новый Акрополь» был создан как дополнение и продолжение не только Теософского общества и тех учений, которые передала миру наша великая соотечественница Елена Петровна Блаватская, но также и тех учений о вечных духовных ценностях, которые передавались из поколения в поколение через философские традиции разных школ древности – звеньев одной цепочки. Для ХАЛа создание «Нового Акрополя» стало конкретным воплощением в жизнь его мечты о Философской школе классического типа, об интегральной и всеобъемлющей философии жизни, способной связать воедино все знания и на основании этого сделать возможным сознательное применение в жизни каждого учения как части единого целостного видения мира

В основу работы Школы была заложена та же самая интегральная программа обучения, через которую проходил сам ХАЛ, но в упрощенном виде, доступном каждому и более приспособленном к насущным проблемам и стремлениям современного человека. В ней предусмотрены не только теоретические занятия и лекции, но и практическая работа в разных областях искусства, науки, экологии, социальной сферы и многих других. Несмотря на многочисленные трудности, всегда сопровождающие осуществление любой мечты, со временем, Школа начала существовать более чем в сорока странах мира, объединяя множество учеников, что являлось особой гордостью ХАЛа. В каждой стране школа становилась очагом культуры, часто сотрудничая с выдающимися личностями в этой области.

До конца своей жизни ХАЛ постоянно путешествует. Из месяца в месяц, из года в год он неустанно посещает все центры «Нового Акрополя» в разных городах, странах, континентах, повсюду читая лекции, проводя конференции и семинары, работая с учениками, встречаясь с общественными деятелями. В перерывах между путешествиями он пишет книги, в настоящее время изданные во многих странах и на многих языках.

III. Философ глазами учеников

ХАЛ всегда хотел, чтобы в нем прежде всего видели не учителя, а философа, то есть просто человека, ищущего истину, терпеливого и настойчивого в своих поисках. Но этот «просто человек, любящий мудрость», поражал своей эрудицией, всеобъемлющими познаниями и глубиной взглядов. Читая лекции, беседуя с людьми, он так преображался, что становился неузнаваемым, юным, счастливым. Поражало также то, что, при своем упорстве, бойцовских качествах и сильной воле, которые он всегда проявлял, пробивая новые проекты и начинания и болея за любимое дело, он был человеком чрезвычайно скромным, порой стеснительным, живущим в каком-то своем, особом, тонком и изысканном внутреннем мире.

Об этой другой стороне личности философа знали его ученики и потому любили его еще сильнее. Мы приводим несколько отрывков из воспоминаний профессора Делии С. Гусман, его ближайшего ученика и сотрудника, прожившей и проработавшей рядом с ним долгие годы, сменившей ХАЛа на посту президента международного «Нового Акрополя» после его смерти.

«…Некоторые считают, что самым большим моим сокровищем были твои лекции и переданные через них знания, и я не отрицаю этого. Каждая твоя лекция была для меня величайшим уроком жизни, и ни с одной лекции я не ушла такой же, какой пришла на нее…

…Многие по-доброму завидовали, вспоминая о путешествиях, совершенных нами вместе, – и я их хорошо понимаю, потому что эти путешествия были воистину прекрасны. Рядом с тобой я всегда училась чему-то, все мы учились, даже больше, чем во время твоих лекций: учились видеть, узнавать, ценить то, что оставалось невидимым и непонятным для привыкших к обыденному и вульгарному глаз.

Объездив весь мир рядом с тобой, я делала то же самое, и никуда не выходя из дома, а только слушая твои рассказы обо всем. Я так никогда и не смогла до конца постичь ту безграничную, великую внутреннюю красоту, вдохновляющую тебя постоянно, так же как и никогда не переставала удивляться, насколько всеобъемлющей и беспредельной может быть красота, везде узнаваемая и из всего извлекаемая тобой.

…Судя по тому, что я видела, картины ты умел писать еще с детства. Я наблюдала за тем, как умело и ловко ты смешивал краски, за твоими быстрыми и уверенными движениями и, вспоминая о том, что у тебя не было возможности обучаться мастерству художника, спрашивала себя, кем же ты был на самом деле в такие минуты, – и понимала, что это просто естественная часть тебя самого. Такие моменты просто преображали тебя. Тебе нравилось это дело…

…Однажды утром, когда ты был полностью погружен в работу, одна из учениц зашла к нам и была поражена спектаклем, разыгрывавшимся перед ее глазами. Не зная, что ты лишь реставрируешь полотно и приводишь в порядок утраченные детали, она задала тебе вопрос: “Давно ли Вы пишете эту картину?” Твоя любовь к шутке была сильнее осторожности, и ты, смеясь, ответил: “…Подобные картины я пишу за день, а если они размером побольше, тогда мне нужно больше времени… ”

…Я помню, как ты читал ночи напролет, когда бессонница разыгрывала с тобой свои злые шутки. За очень короткое время ты буквально поглощал целые книги. Сначала я думала, что, читая, ты просто быстро пробегаешь глазами по страницам, чтобы поскорее вызвать сон, и я до сих пор поражаюсь, вспоминая, как потом находила в этих книгах записи и примечания, написанные твоей рукой наверху или в конце почти каждой страницы. Как ты мог одновременно читать, писать, спать, не погружаясь в сон, растягивать и удерживать время, которое для всех нас проходит с такой быстротой? Были моменты, когда ты откладывал в сторону серьезную литературу и погружался в свои любимые комиксы и другие истории, и среди них в надежного и безупречного “Принца Валианта” или в замечательного, приводящего тебя в восторг “Тин-Тина”. По ночам, зная, что ты один и что никто не смотрит на тебя, ты смеялся счастливо, во весь голос, читая одну из таких милых приключенческих историй, или, наоборот, плакал, потому что какая-то фраза задевала бог знает какую струну твоей тонкой внутренней сущности. Я до сих пор с любовью храню один том, старое издание “Принца Валианта”, на первой странице которого ты написал своей любимой ручкой: “Эта книга помогла мне выдержать и преодолеть ночи тяжелых физических страданий во время моего путешествия в Мехико в январе 1988года. Спасибо ей!” – и ниже – твоя подпись.

Только сейчас я понимаю, как страдал ты один во время путешествий – и молчал об этом, чтобы никого не расстраивать и никому не мешать, как пытался отвлечься этими замечательными, милыми историями от ожидания смерти, которая в любой момент могла прийти за тобой.

Я помню, как ты слушал музыку, притаившись в моей комнате… Вы сидели там вдвоем с котом, храня, как по уговору, мистическое молчание… С закрытыми глазами ты погружался в григорианские песнопения или в какое-нибудь прекрасное произведение Моцарта или Шумана, которые всегда можно было найти у меня. И я уверена, что ты находил в них гораздо больше ответов на вопросы и гораздо более глубокое содержание, чем я, несмотря на мое многолетнее обучение музыке.

Я помню твою любовь к коту, к этому замечательному ворчливому сиамцу, который до сих пор сопровождает меня… Однажды, когда во время болезни ты лежал в своей комнате… я застала вас за беседой, точнее, ты рассказывал, а кот слушал, внимательно, словно лучший из твоих учеников. Ты ему объяснял, что такое смерть и что он будет чувствовать в тот момент, когда покинет свое маленькое плюшевое тело; ты рассказывал ему о том, что ожидает его после смерти в мире ином!!! В тот день я даже слегка обиделась и сказала тебе, что коту ты рассказываешь гораздо больше, чем мне… А кот отблагодарил тебя за эту щедрость, когда мурлыкал и искал твоей руки в день твоей смерти, когда лежал, свернувшись у твоих ног, долгие и долгие часы, пока мы не забрали его оттуда силой…

Я помню твою жизнерадостность и постоянные шутки в магазине, когда ты выбирал еду, которая тебе нравилась – твои любимые итальянские блюда из теста, какое-нибудь шоколадное печенье на завтрак и бутылку хорошего испанского вина к обеду… Я помню тебя, красивого и аккуратного, когда ты тщательно и со вкусом подбирал для себя одежду на каждый день, стараясь, чтобы все цвета гармонировали друг с другом… Но ты всегда оказывался в замешательстве, когда речь шла о том, чтобы купить какую-нибудь необходимую деталь одежды, или когда нужно было опять искать новый плащ вместо старого, потерянного в очередной раз во время путешествия, бог знает в какой гостинице и в какой стране мира!..

…Многие простые вещи трогали тебя до глубины души, тебя очень огорчала любая несправедливость и низость… Ты испытывал истинное наслаждение. собственноручно ведя машину или летая на самолете. Тебе было известно все о технических деталях, о том, как устроены современные машины и самолеты, но, несмотря на это, ты часто говорил мне, что внутри двигателей живут маленькие существа, “элементалы”, передающие им свою силу и направляющие их движение. На море ты был подобен старым капитанам из сказок и легенд, бесстрашным и испытывающим счастье только во время сражения с ударами волн. Но глядя на море со своего балкона, ты преображался в неисправимого романтика и мечтал, не отводя от него глаз, любуясь серебристой линией, начертанной полной луной на поверхности ночных вод, или пристально всматриваясь вдаль, словно горизонт таил неожиданные обещания.

Я видела, как ты страдал и как радовался. Ты так любил своих учеников, что умел подводить их к столкновению с ошибками, которые они впоследствии сами осознавали. Как ты радовался их победам и как гордился ими, когда видел, что они растут и становятся сильнее и лучше тебя самого (как ты иногда любил говорить)! Как ты переживал и страдал, когда встречался с изменой, с непониманием, с ложью и притворством!

…Но ты сумел воспитать множество учеников. Ты тайком приходил и присаживался в последних рядах зала, чтобы послушать и поддержать их, когда они читали лекции. Ты ревниво хранил все связанное с ними: фотографии с чьей-то подписью, посвященной тебе, чье-то с любовью написанное письмо, чью-то открытку или просто подаренный цветок. Никогда ни у кого не было столько детей, по крайней мере, я никогда не знала никого, кто имел бы такую духовную семью, к тому же еще разросшуюся по всему миру…»

IV. Философ не уходит бесследно

Рассказывать об этом удивительном человеке можно было бы очень долго. В обзорной статье нам удалось затронуть лишь маленькую долю живых, теплых и просто человеческих сторон, пронизывающих жизнь философа, глубоко преданного своему делу, ушедшего из этого мира 7 октября 1991 года, словно возвратившись душой к тем далям, которыми он жил в своих мечтах, в своей работе и в своем сознании. Свидетелем последних следов философа, выполнившего в полноценно прожитой жизни свою миссию, стала Россия. За девять дней до смерти ХАЛ посетил Москву, пробыв в нашей столице неделю, первый и последний раз в своей жизни. Именно в России он прочитал свои последние лекции, рассказывая о дорогом для него Древнем Египте, последний раз встречался с учениками, с журналистами и представителями культуры.

Именно с Россией связаны последние его воспоминания о деле и о Долге Чести. Еще в Москве он заболел, и только самым близким его ученикам видно было, как он страдает. Но он настаивал, чтобы на это не обращали внимания, и выступал так, что две с половиной тысячи слушателей не только ничего не заметили, но были в восторге от его энергии, жизнерадостности, мудрости и от магической силы его обаяния. В России он хотел довести дело до конца, и все уговоры, чтобы он отдохнул хотя бы чуть-чуть, оставались без отклика. Только на первый день после своего возвращения из Москвы в Испанию он позволил себе роскошь вспомнить о своей болезни и лечь в постель, в небольшой комнате, которую он занимал в помещениях мадридской Школы, чтобы больше никогда не подняться с нее.

Он не оставил ни денег, ни богатства, ни роскошных домов, ни машин, потому что ничего этого у него не было. Но зато после него осталось огромнейшее духовное наследие, большое количество написанных трудов и множество учеников, которые были его единственной семьей.

ХАЛ не боялся смерти, потому что не признавал ее, она для него просто не существовала, а была лишь только началом нового этапа путешествия в Вечности. Он ушел из жизни, словно доказывая на деле справедливость слов, сказанных им самим в предисловии к одной из своих книг: «…Мы путешественники. И после долгих странствий, обогащенные впечатлениями, хоть и покрытые шрамами – следами бесчисленных приключений, – мы идем навстречу тому, от чего ушли. Мы жаждем новых далей, наши глаза всматриваются в линию горизонта, в то время как пересохшие губы шепчут: “Вернемся домой!”»

Душа Философа, ее тонкие струны, ее изысканная, глубокая мудрость и ее сокровенные мечтания особенно трогательно раскрываются в эпилоге одной из самых знаменитых его книг «Фивы», посвященной «…ученикам, жаждущим приобщиться к Тайне, имя которой – Египет…» Возможно, в этих словах заложена не только вся его душа, но и его завещание.

«…С давних пор я почти каждый год бываю в Египте – не как турист и не как ученый-исследователь. Я стараюсь забыть, кто я сейчас, и помнить только, что я философ и что моя Душа, возможно, существовала еще до того, как эти пирамиды были построены, и будет продолжать существовать, когда от них не останется и следа. Часто в окружении моих молодых учеников, которым посвящена эта книга, я просто путешествую по древней стране Кем, стараясь видеть и слышать… Среди этого покоя и обломков «великого крушения» таинственной цивилизации можно понять некоторые вещи, которым не учат современные книги, и что более важно – здесь можно прожить их.

Я верю во многое из того, во что не верят мои современники, и, с другой стороны, мои современники верят во многое из того, во что не верю я.

Это так просто.

Часто они радуются вещам, от которых я не получаю удовольствия, а я наслаждаюсь тем, что им безразлично. Я считаю, что каждый имеет естественное право заблуждаться или быть правым. И, как и Платон, я также верю, что то, что является истиной для одних, может не быть истиной для других.

Мои университетские коллеги знают многое, что неизвестно мне, а я знаю то, о чем они не хотят знать.

В этой небольшой книге отражаются некоторые из этих деталей. Я надеюсь, что кто-то из вас захочет подняться до того философского состояния, которое мы называем «Новым Акрополем».

Моя Душа в почтении склоняется и пьет из вод Нила у корней пальм, как советовали древние книги. Вдали взлетает стая белых ибисов, и Западная Гора окрашивается багрянцем, в то время как начинает дуть свежий ветер, прежде колыхавший Опахала Амона. Возможно, не все еще потеряно и мы сможем в будущие времена жить в менее загрязненном мире и вновь пережить Духовное Приключение. Фивы – это не физическое место. Фивы – состояние сознания.

БЛАЖЕН, КТО ЖИВЕТ В ФИВАХ,

БЛАЖЕН, КТО В ФИВАХ УМИРАЕТ!»

Полководцы и герои

Великий Александр – история одного мифа Елена Косолобова

Александр – человек и легенда

Если кого-нибудь из нас спросят, исторической или легендарной фигурой был Александр Великий, я более чем уверена, что 99 процентов ответят: «Конечно, исторической. Мы знаем, когда он родился и когда умер, знаем что он завоевал пол-Европы и пол-Азии, что он был искуснейшим из всех известных полководцев» и так далее. И будут не совсем правы.

Чем более знаменита личность, чем более грандиозны ее дела, тем быстрее становится она мифом. И вот уже две с лишним тысячи лет невозможно сказать, где заканчивается Александр – реальный человек и где начинается Александр – миф.

Был ли он в действительности сыном бога Амона? Или это легенда, призванная объяснить величие его замыслов, огромную внутреннюю силу и способность увлекать людей и вести за собой?

Александр Македонский

Кем был человек, который однажды воскликнул: «Сколько миров на небе, а я не владею ни одним из них!» – простым завоевателем? Некоторые утверждают, что Александр был пьяницей и деспотом. Ислам представляет его пророком и величайшим из царей. Может быть, он был человеком, мечтающим о великом государстве, которое могло бы объединить всех цивилизованных людей мира? Теперь ответа на это не даст никто, ведь нам сегодня трудно сказать, где кончается история и начинается миф, даже если речь идет о событиях полувековой давности.

Александр умирает в 32 года, когда большинство людей только начинают свой жизненный путь, и к этому времени становится владыкой почти всей Азии и оставляет после себя множество планов, в числе которых – завоевание Северной Африки, Иберии, Сицилии, Пиренейского полуострова и Франции. То, что Римская империя создавала на протяжении веков, Александр планировал сделать за несколько лет! Он был одним из тех редких полководцев, которые за свою жизнь не потерпели ни одного поражения. По легенде, однажды, когда дельфийская пифия отказалась предсказывать Александру, он силой отнес ее в храм, на что получил ответ: «Ты непобедим, сын мой». Он объединил в себе прекрасного стратега, тактика, государственного деятеля, ученого и психолога.

Когда сталкиваешься с великим человеком, всегда хочется немного приоткрыть завесу его тайны и понять, в чем же заключено его величие. Есть люди великие, в масштабах своей страны или в рамках какой-то культуры, но иногда встречаются те, кто оставляет след практически в любой культуре и во все времена. Александр «популярен» уже больше двух тысяч лет, и его слава простирается от Исландии до Китая. Более чем на 30 языках мира существуют легенды о его рождении и смерти. Он становится сказочным богатырем, освободителем и защитником слабых, героем рыцарских романов и суфийских притч. Чем объяснить этот феномен?

* * *

Существуют две основные традиции повествования об Александре: западная – историческая и восточная – литературная и фольклорная. Западную представляют римские историки, которым принадлежат основные классические труды об Александре: Арриан, Плутарх, Квинт Курций Руф, Диодор и Юстин.

Восточные предания берут свое начало из романа александрийского историка Псевдо-Каллисфена. Сам роман не сохранился, но дошел до нас в огромном количестве переводов и версий. Он послужил основой сказок, суфийских притч, средневековых рыцарских романов и знаменитой русской «Александрии».

Каждый народ делает Александра «своим» героем. В мифах и сказках постепенно стираются все «второстепенные» для мифологии детали, может изменяться имя царя, его происхождение. В Египте он сын не македонского царя Филиппа, а египетского царя Нектанеба, который бежит от персидского плена и скрывается в Македонии, а в восточных сказках он становится сыном великого шаха и отвоевывает свое царство у брата Дары (Дария). Александр наделяется разными качествами, он становится неким собирательным образом идеального царя для каждого народа. Например, греки видят своего царя защитником свободы. Он пишет письмо афинянам: «Было бы нелепым, если бы я, поборник свободы и враг варваров, захотел разрушить Афины – оплот свободы». «Греческий» Александр не только завоевывает персов, но показывает разницу между царем-эллином и царем-варваром, между эллинской и варварской культурой. Для своих воинов он является гарантом справедливости, защищает их интересы. Кстати, правда это или нет, но говорят, что реальный Александр знал по именам значительную часть своих солдат, а у него в армии было несколько сот тысяч человек. Историки пишут, что и македонцы, и греки настолько любили и почитали своего царя, что шли за ним в прямом смысле слова на край света и совершали чудеса.

На Востоке Александр-Искандар уже не просто олицетворяет благородного и сильного государя, он представляет восточный идеал царя – это царь-герой и мудрец в одном лице. В произведениях суфиев и сказках Искандар не просто завоевывает дальние страны, но странствует по свету в поисках истины. С ним в поход кроме воинов отправляются философы и ученые, и даже сам его учитель Аристотель, и вместе с ними великий царь доходит до границ человеческих возможностей, завоевывает весь мир и узнает все на свете. Царь-философ достигает величайшей чести в исламе – он становится одним из пророков, он призван в своих странствиях обойти четыре стороны света и будить души людей. Но Искандару недостаточно быть царем земли, и он поднимается на небо в поисках божественного Знания, но уходит ни с чем: хоть он и достиг всего, что возможно для человека, но не в его силах стать богом.

В средневековой Европе Александр становится величайшим из рыцарей, он олицетворяет рыцарское представление об идеальном царе. Он устремляется в далекие восточные страны отнюдь не с пророческой миссией и не ради знания, а потому, что его земля так мала, что и ступить некуда. И в поход он отправляется с веселой компанией баронов и герцогов. На нем сказочное вооружение, мечта всякого рыцаря: шлем короля Артура, копье царя Ксеркса, рубашка ограждает от ран и охлаждает сладострастие, куний плащ позволяет пить сколько угодно вина. Сама царица амазонок становится дамой его сердца. Но разудалый язычник-царь не проходит церковную «цензуру», и ему приходится задаться вопросом смысла человеческой жизни: «Зачем живет человек, если все равно умрет и созданное им рассыплется?» – грустно вопрошает Александр. И вот уже великий царь идет к вратам рая и пытается достать живую воду. Но не суждено ему стать бессмертным, и тогда он, в лучших христианских традициях, отрешается от всего суетного и становится смиреннейшим из смертных, «орудием Господа», и при случае даже цитирует царя Соломона. Для средневековых восточных и западных преданий вообще характерно через образ Александра давать один из популярных в то время мифов – о «раскаявшемся грешнике». Сначала Александр представляется образцом непомерного честолюбия и гордыни, но в конце жизни приходит к идее бренности мира и тщетности своих дерзаний. В одной средневековой восточной легенде шах Искандар просит похоронить его с высунутыми из гроба пустыми руками, чтобы все видели, как он был велик и все же ничего не смог унести с собой.

Средневековая русская «Александрия» становится своего рода энциклопедией и одной из самых любимых книг на протяжении средневековья. Чего там только нет: и описание сказочных стран и народов, куда ходил Александр, и чудесные растения и животные, волшебные камни. И Александр – сказочный богатырь – очищает землю от всякой скверны и чудищ, побеждает Гогов и Магогов, сражается с влюбленной в него ведьмой Горгонией. Сюжет об Александре, возносящемся на небо за живой водой нередко встречается на старых русских храмах. Вообще, поиск Александром живой воды – один из излюбленных сюжетов в любой традиции. Царь поднимается на небо, уходит в Темную страну далеко на севере, доходит до границ царства мертвых, но все равно не может достичь бессмертия – то он не доходит до источника, то вороны проклюют бурдюки с водой, и она вытечет на землю. А иногда Александр сам отказывается от живой воды, потому что понимает, что ему грозит вечное одиночество, которое хуже смерти.

Еще один универсальный сюжет – путешествие Александра в три мира: в подземное царство, на дно морское и на небо на колеснице с орлами. Мало Александру быть царем земли, хочет он править во всех трех мирах. И здесь предания снова говорят о непомерном честолюбии царя, а может быть, хотят рассказать о несбывшейся мечте Александра – возродить идеал древнего царя-бога. Ведь в древности, например в Египте, царь был не просто главным военачальником и администратором, но Сыном Бога, воплощал в своем лице присутствие Божества на земле, был живым символом, посредством которого осуществлялась связь его государства, его народа с небесным миром. Александр, судя по всему, свято верил в свое божественное происхождение и получил подтверждение этому и от оракула Амона, и после коронации в Египте как фараон, сын Ра. Входило ли в его планы возрождение традиции древних царей? Почему бы и нет? Ведь Александр силой своей воли, своим авторитетом объединил вокруг себя всю свою огромную многонациональную империю – в человеческих ли силах сделать такое? И когда уходит «божественный Александр», не находится ни одного человека, способного принять этот груз.

* * *

Интересна роль героя в древних обществах. Он является своего рода моделью поведения и существования для других людей. Поэтому неслучайны испытания, которые он проходит, и трудности, с которыми сталкивается. И именно поэтому образ Александра в разных культурах претерпевает такие изменения. И даже в произведениях римских классиков, особенно у Плутарха и Курция Руфа, Александр уже не совсем историческое лицо: рядом с конкретными фактами его жизни лежит миф. Например, это знаменитый гордиев узел, который Александр разрубает одним ударом и, согласно пророчеству, становится царем Азии. Но сам акт разрубания узла символизирует разрушение старых связей, старых форм – Александр разрушает старый привычный мир и создает новый. Это и многочисленные знамения грядущей славы и победы над Персидским царством (типа «вспотевшей» статуи Орфея или вынесенной из-под земли таблички с пророчеством о гибели персов), и отступление моря перед Александром, и многое другое. Так постепенно в повествовании стирается грань между Александром-человеком и Александром-героем. Для самого Александра огромную роль играли греческие герои Геракл и Дионис, поскольку из живших прежде только они посетили Азию – Геракл в своих странствиях, а Дионис – когда устанавливал собственный культ и мистерии. Особенно важен для него был Дионис, потому что он всегда являлся для греков критерием освоения чужого пространства.

Чтобы понять этот феномен роли героя, нужно вспомнить о значении мифов в жизни традиционных обществ, где для наиболее важных моментов жизни человека, для особых моментов в году, для построения нового города, дома или храма, для любого акта сотворения существовали определенные, изначальные модели, и эти модели передавались через мифы и проживались через ритуальные действия. Например, известный нам праздник Нового года в каждой культуре обыгрывался по-разному, но везде присутствовал миф об изначальной битве Света и Тьмы и победе Света. Это и битва Георгия со змеем, и Индры с драконом Вритрой, и Аполлона с чудовищем Пифоном, и римский карнавал. Через вживание в уже существующую модель, через следование «по стопам» героя или бога человек участвовал в великом мировом процессе и поддерживал традиции своих предков, его действия теряли свою случайность. Поэтому для Александра и его войска было небезразлично, первыми ли они идут в далекие неизведанные восточные земли – без карт, без проводников, не зная, с чем придется столкнуться, имея только смутное представление о сказочных существах и чудовищах, населяющих край земли, – или следуют путем, который уже когда-то прошел герой.

А для последующих поколений сам Александр становится героем и своего рода «моделью поведения». Кстати, рождение Александра от Зевса-Амона – еще один подобный универсальный миф. Все великие герои в любой культуре имеют полубожественное происхождение – возьмем ли мы Геракла, Тесея, Ромула или Гильгамеша. И это неслучайно. С одной стороны, это свидетельствует о том, что герой находится «между небом и землей», то есть не принадлежит ни к людям, ни к богам, а есть нечто среднее между ними, тот, кто может приносить божественную волю на землю. И существование у Александра божественного отца – не что иное, как приобщение его к статусу героя.

Но есть еще два любопытных момента, о которых стоит задуматься. В древности Сынами Бога иногда называли посвященных в высшие Мистерии. Так было, например, в Египте. Здесь уместно также вспомнить о том, что в исламе появляется образ Искандара Зу-л-Карнайна, «Искандара Двурогого». Царь Александр имеет рога, которые запрещается видеть под страхом смертной казни. Почему? Чтобы не выглядеть смешным? Или чтобы не прозвали «рогоносцем»? Оказывается, нет. Рогатый царь – один из древних символов Посвященного, царя-жреца, царя, который находится наполовину в человеческом мире, наполовину в мире древних хтонических божеств. Это образ царя, который является залогом плодородия земли и процветания своей страны. В Греции же находят изображения Александра с рогами барана – бога Амона.

И еще одно соображение из области психологии. Юнгианские психологи (например, Эрих Нойман) утверждают, что великие люди часто бывают выразителями универсальных общечеловеческих ценностей, великих идей которые называют архетипами. И такой человек своими мыслями и действиями выражает уже не только собственную личность, но становится своеобразным «гнездом» для архетипа, проводником, посредством которого выражается сверхчеловеческое и общечеловеческое. И часто подобный гений является носителем архетипа Великой Матери или Великого Отца. С этих позиций Александр как сын бога (или сын Отца?), выражающий волю своего божественного Отца, приобретает еще одно значение.

* * *

Александр, или Мечта о Братстве

По сути, Александром было предпринято нечто невиданное раньше: попытка создать империю, которая объединила бы Запад и Восток. Александр отправляется в поход вдохновленный идеей своего учителя Аристотеля создать под эгидой эллинской культуры великое всемирное государство. Но постепенно его замыслы меняются.

Отмщение персам за поругание греческих святынь было старой и излюбленной греческой темой, но не это является целью Александра. Он хочет создать принципиально новый мир, который не разделялся бы на эллинов и варваров, где, по словам Плутарха, столицей и акрополем был бы лагерь Александра, где все добрые люди считались бы гражданами, а все дурные – чужестранцами. Идея невероятная по своему масштабу и не очень-то выполнимая даже сейчас – братство людей, общество, построенное по принципу гомонойи, или «согласия сердец». Позднее эта идея будет подхвачена стоиками: «Все люди – граждане мира. Мир для всех один», – скажет основатель стоической философии Зенон.

Начиная с момента завоевания Египта эта идея уже не оставляет царя. Он будет пытаться создать государство, которое могло бы соединить элементы разных культур, – образуя смешанное македонско-иранское войско, поощряя смешанные браки, строя новые города, перенимая восточные обычаи и культы богов и стараясь приучить к этому своих военачальников. В его дневниках после смерти находят планы введения на всей территории империи единого языка «койне», греческого «эсперанто», и даже идеи по установлению культа единого божества, объединяющего принципы богов разных культур. Возможно, птолемеевский культ египетско-греческо-семитского Сераписа явился выражением великих замыслов царя.

Александр создает более тридцати Александрий, среди которых самая знаменитая – египетская. Он сам планирует город и выбирает место для храма богини Исиды. Город создается таким образом, что в нем живут и эллины, и египтяне, есть и греческие, и египетские храмы. Буквально через 50 лет Александрия станет одним из крупнейших городов в мире. Она будет знаменита своей библиотекой и Мусейоном – Храмом Муз и одновременно крупнейшим научным и философским центром, собравшим множество талантливых ученых, поэтов, философов и мастеров.

Александрия станет символом нового мира. Неслучайно и то, что почти все новые города получили имя Александра или имена близких ему существ. Это не что иное, как таинство имянаречения, согласно которому вещи меняют свою природу, получая новое имя. Имя царя становится «паролем» для любого человека в империи, его воля и имя скрепляют и держат огромную империю. В этом заключалась особая политика Александра. Он не царь-завоеватель, а царь-демиург. Он не захватывает чужие государства, не разрушает чужие многовековые культуры, он просто делает их «своими», дополняет их своим именем. То, что было раньше «чужим», становится «своим». Возможно, это был наилучший способ ассимиляции культур, создания на месте множества старых государств нового, включающего в себя элементы всех старых и образующего своего рода «алхимический котел».

Представьте на минуту, что история – это некая «лестница», ступеньками в которой являются цивилизации и государства. Для того, чтобы возникла «ступенька» наших современных европейских государств, объединенных в течение двух тысяч лет в рамках христианской культуры, должна была быть «ступенька» Римской империи. Для возникновения Римской империи должна была быть «ступенька» империи Александра и эллинистических государств. Смешение различных культур дало толчок новым идеям в искусстве, науке, философии, религии. Греческие критерии прекрасного распространились вплоть до Индии, и надолго оставили след. С другой стороны, в греческое искусство проникли восточные веяния. В птолемеевском Египте мы находим культы Сераписа и Исиды, которые потом перейдут в Римскую империю, а в самой Римской империи – культ Митры и даже буддизм.

Собственно империя Александра просуществовала 10–12 лет. Великий царь не оставил преемника, поскольку среди его друзей не нашлось человека, который смог бы жить подобной идеей. Александр, поддерживаемый сначала своими соратниками, в каком-то смысле был одинок. Практически сразу после его смерти великая империя распалась на несколько больших частей, которые воевали между собой в течение полутора столетий, пока не были захвачены Римом. Но мечта о братстве хоть на мгновение, но воплотилась в этом мире и, по сути, открыла эпоху великих империй, мировых религий, великих и малых идей объединения. В течение десятилетия было посеяны зерна, которые дали свои всходы позднее. Не будучи мессией и не проводя религиозную политику, Александр в какой-то мере подготовил почву для грядущего христианства и ислама. Кстати, и христианская и исламская традиция признают Александра. И если в христианстве он предстает как один из величайших языческих царей, то в исламе он поднимается даже до уровня пророка.

* * *

«Я чувствую себя гонимым к цели, которой не знаю, – сказал Наполеон в начале Русской кампании. – Как только я приду к ней, как только я стану не нужен, атома будет достаточно, чтобы разбить меня. Но до тех пор все силы человечества ничего не смогут сделать против меня».

Когда окидываешь взглядом все то, что происходило в течение этих 10–12 лет, создается впечатление, что Александру удалось создать на территории империи особое, сакральное пространство-время, где события происходят не так, как в обычном мире, и где время течет по-другому. Подобное происходило раньше в особые, священные моменты жизни людей – в древнем театре Мистерий, на церемониях, – когда человек на какое-то время вырывался из своей обыденной действительности и попадал в миф, и когда он возвращался «домой», то оказывался уже не таким, как прежде. Что-то, конечно в очень слабой степени, но похожее происходило в государстве Александра.

И не одно только честолюбие и желание превзойти своих славных предшественников – Геракла и Диониса – заставляет Александра сказать: «Мы подойдем скоро к восходу солнца и океану. Только не поддаваться малодушию! Оттуда, завоевав край света, мы вернемся на родину победителями». Это необходимость дойти до места, где восходит солнце, дойти до края света, охватить весь мир, сломать старые рамки – не географии, а человеческого сознания, человеческой ограниченности. Рассказывают, что когда Колумб плыл на своих кораблях в поисках Индии, его моряков, дерзнувших шагнуть за границы средневекового разума и боявшихся русалок и сказочных чудищ, пришлось погонять хитростью и убеждением. Представьте, каково было за две тысячи лет до Колумба воинам Александра, когда они шли искать край света, какая нужна была сила убеждения полководца и доверие его солдат, чтобы преодолеть свой страх перед неизвестностью, свою ограниченность и дойти до Индии, увидеть, что там живут такие же люди. Представьте, как изменились научные представления о мире после похода Александра.

Александр преодолел границы мифологии и суеверия. Он оставил после себя новый миф – мечту о справедливом правителе и идеальном государстве, миф о царе-философе, который дошел до пределов человеческих возможностей. А может быть, он оставил после себя миф о том, как можно преодолеть человеческую ограниченность, о братстве людей, для которого еще не пришло время, но когда-нибудь придет. Миф о том, что для человека не существует невозможного, если у него в груди бьется горячее сердце. И разве кто-нибудь доказал, что время мифов прошло?

Нельсон. Как стать знаменитым адмиралом Дмитрий Зубов

Можно ли представить морского офицера ростом 165 сантиметров, щуплого телосложения да к тому же еще страдающего морской болезнью? Пожалуй, только с большим трудом. Остается лишь догадываться, каково было самому Нельсону ловить удивленные, а порой и насмешливые взгляды современников. Злые языки поговаривали, что адмирал не снимал своего парадного мундира и орденов даже дома, дабы казаться себе и окружающим более значительным. Пусть и так, но кто сегодня вспомнит имена этих насмешников? А Горацио Нельсона чтят и помнят многие! Может быть, среди гренадерского вида коллег-капитанов Нельсон иногда и терялся, но в главном этот человек оставался верен себе. «Я стану героем», – решил он в 15 лет и всю жизнь шел к этой цели.

Нельсон

Нельсон родился в многодетной семье в маленькой деревушке Бернем-Торп на востоке Англии. Его отец, приходской священник, едва сводил концы с концами и не мог обеспечить детям достойного будущего, поэтому свой путь к вершинам воинской славы будущий адмирал начал даже не с нуля, а с отрицательных величин. Помогли мальчику две вещи: отчаянная смелость и любовь к морю. Мать Нельсона принадлежала к старой морской фамилии, что открывало перед ним на этом поприще некоторые возможности. Но для этого 12-летнему Горацио предстояло решить непростую задачу – уговорить своего дядю, капитана Мориса Саклинга, принять его на корабль. В конце концов тот сломался: «Ладно, пусть приходит, – был его вердикт. – Может статься, пушечное ядро оторвет ему голову, и это решит вопрос о его обеспечении». Дальнейшему взлету карьеры Нельсона можно только завидовать: в 14 лет он мичман арктической экспедиции капитана Фиппса, в 19, после блестяще сданного экзамена, уже лейтенант, в 20 командует фрегатом, став самым молодым капитаном британского флота. В 21 год Нельсону выпала честь руководить первым в его жизни серьезным сражением: десантный отряд с его фрегата при поддержке артиллерии взял штурмом испанский форт в Никарагуа. Дальше – больше: битва у мыса Сан-Винсенте, победы при Абукире, Копенгагене и, конечно же, знаменитый Трафальгар. Но несмотря на обилие монументов и памятных табличек и вопреки всем усилиям биографов, образ адмирала Нельсона за два столетия так и не покрылся бронзой. Не помогли этому даже 16 тонн меди трофейных французских пушек, из которых благодарные сограждане отлили ему памятник на Трафальгарской площади.

Болезненный, ранимый, по-человечески несовершенный, как не похож Нельсон на привычный канон несокрушимого героя со стальной волей и несгибаемым характером! Бывали в его жизни минуты слабости и сомнений, когда он, обычно дерзкий и уверенный в себе, опускал руки, ощущал себя одиноким, брошенным на произвол судьбы.

Знал адмирал и горечь поражений, за два из которых он заплатил собственным здоровьем. В бою при Кальви выбитый взрывом осколок камня повредил ему глаз, а во время десанта на острове Тенерифе залп картечи лишил его правой руки. Страдающий от нестерпимой боли после неудачно проведенной ампутации, находясь в подавленном состоянии духа, Нельсон писал адмиралу Джервису: «Я превратился в бремя для моих друзей и стал бесполезным для своей страны. Когда я отбуду с вашей эскадры, я умру для всего мира. Надеюсь, вы дадите мне фрегат, который доставит в Англию то, что от меня осталось».

Не могли простить Нельсону и его любовь к замужней леди Гамильтон, шедшую вразрез с пуританской моралью высшего общества. Любовь, которая согревала и поддерживала Нельсона при жизни, после гибели адмирала принесла его возлюбленной лишь боль и страдания – светские львы и львицы, а с ними и официальные лица империи постарались поскорее замять эту историю, вычеркнув ее из жизни Нельсона как позорное пятно на безоблачно чистой памяти героя.

А если вспомнить, какую цену, исчисляемую сотнями человеческих жизней, Англия заплатила за каждую из громких побед адмирала, то остается только удивляться той общенародной любви, которой удостоился Нельсон при жизни, и тому ореолу святости и благоговейного почитания, который после его гибели сопровождал каждое упоминание имени героя.

В чем секрет бессмертной славы Нельсона? В морских победах? Вряд ли. Хотя знающие люди и утверждали, что честь кабинета министров и многих влиятельных людей Англии находилась на кончиках мачт кораблей Нельсона, но национальным героем не становятся, угождая желаниям правителей. Да и в означенные времена не было недостатка в отважных, талантливых и успешных капитанах, достойных вписать свои имена на скрижали истории. Даже в новых приемах тактики и стратегии морского боя, которыми славился Нельсон, он не был первооткрывателем. Новаторов хватало и без него, Нельсона же отличало нечто другое…

Что же? Пытаясь ответить на этот вопрос, мы должны будем констатировать парадоксальную вещь: то, в чем все видели слабость великого адмирала, на деле оказывалось его сильной стороной. Здесь нет противоречия: в основе и его слабостей, и его силы лежало одно и то же качество – человечность. В этом не раз убеждались не только друзья, но и враги адмирала.

Действительно, только тот, кто на собственной шкуре испытал разрушительную силу сомнений, способен вовремя заметить их зерна в другом человеке и помочь ему преодолеть их. Только тот, кто имел за плечами горький опыт поражений и научился извлекать из них верные уроки, не станет докучать мелочной опекой своим подчиненным, сковывая их инициативу. Только тот, кто, подобно Нельсону, умел полюбить искренне и без оглядки, сумеет рассмотреть лучшее в любом человеке.

Рассказывают, например, как однажды накануне крупного сражения один из юных гардемаринов, замешкавшись, не успел отправить письмо родным в Англию. Ни секунды не колеблясь, адмирал вернул почтовый корабль, который уже довольно далеко отошел от эскадры. И в этом поступке весь Горацио Нельсон: вернуть большой корабль ради письма маленького человека!

Похоже, для него не существовало «маленьких» людей, как не было мелких, несущественных дел. Несмотря на свой взрывной, подвижный характер Нельсон одинаково терпеливо и тщательно прокладывал курс корабля во время боя и находил путь к сердцу каждого члена команды.

В другой раз, заметив у одного молодого офицера боязнь высоты, Нельсон не стал, пользуясь властью капитана, «ломать» его, болезненно задевая его самолюбие. Вместо этого он предложил на спор, кто быстрее, подняться на одну из корабельных мачт. Соревнуясь с самим Нельсоном, ободряемый его примером, офицер преодолел свой страх.

Неслучайно Нельсона называли самым любезным капитаном флота. Во времена, когда телесные наказания матросов на флоте были обыденным делом и даже считались полезными для поддержания дисциплины, он не скрывал своего отвращения к этой процедуре и прибегал к ней лишь в самых исключительных случаях. Напротив, он всегда был открыт для критики в свой адрес и готов был выслушать замечания о порядках на корабле даже от простого матроса. Единственное, что требовалось, – изложить суть жалобы в письменном виде. И здесь мудрый адмирал показал себя знатоком человеческой натуры. Он прекрасно понимал, что если полуграмотный матрос взялся за перо, чтобы изложить свои претензии, то они возникли не на пустом месте и заслуживают внимания.

Широко известно, что одним из секретов военных успехов Нельсона были дисциплинированные, сплоченные, великолепно обученные экипажи его кораблей. Но редко кто вспоминает, что эти команды Нельсон создавал собственными руками из вчерашних авантюристов и уголовников, которыми комплектовался британский флот в его время. Огромное терпение, человечность, неравнодушие ко всем заблудшим душам требовалось Нельсону, чтобы превратить изгоев общества в профессиональных моряков. Горацио показал себя не только талантливым командиром, но и тонким психологом – ни много, ни мало он сумел вернуть смысл в неприкаянные жизни своих подопечных. Нищие и бездомные бродяги, которых на берегу не оскорблял только ленивый, у Нельсона на кораблях становились слугами короля и гордостью Британской империи. Они учились ценить и уважать самих себя, флотскую дисциплину, крепкую морскую дружбу. Каждый матрос или канонир благодаря Нельсону прекрасно осознавал, ради чего он помногу месяцев проводит в море, пьет несвежую воду и ест испорченную пищу и ради чего, если угодно будет Богу, отдаст свою жизнь. Благодаря Нельсону они узнали себе цену, им было за что сражаться и умирать.

А когда во время жаркого боя на капитанском мостике в парадном мундире, в блеске боевых орденов появлялась невысокая фигура их адмирала (кстати, замечательная мишень для вражеских стрелков), то сомнения в победе покидали даже самого малодушного члена команды. Английские моряки всерьез считали Нельсона заговоренным, любимцем богов, приносящим удачу. Недаром из уст в уста передавали легенду, что в адмиральской каюте, позади рабочего стола, Нельсон всегда возит гроб, сделанный из мачты поверженного французского корабля, подарок одного его друга-капитана. В том, что это не выдумка, все убедились после Трафальгара, смертельного для Нельсона сражения: именно этот оригинальный подарок стал последним прибежищем великого флотоводца.

В этом роковом для себя сражении Нельсон еще раз доказал, что ничто человеческое ему не чуждо и чувства долга и любви с одинаковой силой владеют его сердцем. Видя приближающуюся эскадру противника, он оставил завещание, в котором в случае своей смерти просил короля и страну позаботиться об Эмме Гамильтон. Можно предположить, что, когда уста смертельно раненого адмирала шептали знаменитую фразу: «Слава Богу, я исполнил свой долг», – мыслями он был рядом со своей возлюбленной.

* * *

Певец морских просторов, американский писатель Герман Мелвилл, размышляя о героической эпохе адмирала Нельсона, находил ее близкой времени крушения в Европе средневекового рыцарства. Когда пули, выпущенные из огнестрельного оружия, научились пробивать рыцарские латы, а вместе с ними и благородные сердца их владельцев, рыцарство сошло с исторической сцены, но честь и благородство, ему свойственные, остались. Подобно этому, изящные фрегаты больше не бороздят просторы океанов, и дым корабельных орудий не окутывает их паруса, на смену им давно пришли стальные корабли и пушки, но то, чем жило сердце Горацио Нельсона, никуда не исчезло, поскольку будет актуальным во все времена.

«Загнанный герой». Великий самурай Минамото Есицунэ Надежда Нестеренко

Минамото-но Есицунэ (1159–1189), великий самурай, известный своей беспримерной храбростью, родился за год до того, как был убит его отец Минамото-но Есимото, знаменитый полководец и глава клана. Пришедший к тому времени к власти клан Тайра приложил все усилия, чтобы истребить весь род Минамото. По счастливому стечению обстоятельств большинству детей Есимото удалось выжить, но они были сосланы в различные монастыри. Есицунэ был отправлен в монастырь на горе Курама. Вообще о детстве Есицунэ практически ничего не известно. Легенды утверждают, что вместе с чтением сутр он активно изучал воинское искусство, причем учителями его были мифические существа тэнгу. Ему не суждено было стать монахом – он бежал из монастыря, а позже присоединился к своему старшему брату Минамото-но Еритомо, поднявшему мятеж против Тайра.

Есицунэ сыграл решающую роль в войне против Тайра, проявив себя блестящим стратегом и бесстрашным полководцем. Благодаря своей храбрости и необычной тактике ведения боя он во всех крупных сражениях побеждал врага, во много раз превосходившего его численно. Его даже считают основателем школы нидзюцу Есицунэ-рю.

Минамото Есицунэ

Вот лишь один из эпизодов сражения при Ясинма, характеризующий его доблесть.

Минамото-но Есицунэ, преследуя Тайра, остановился со своими войсками в гавани Ватанабэ и готовился оттуда атаковать крепость Тайра в Ясиме. Погода стояла ужасная, был сильный шторм, а Минамото до этого не случалось воевать на море. Был созван совет, на котором Кадзихара Кагэтоки предложил использовать «оборонные весла». Но вопрос Есицунэ, что это, он ответил: «Когда скачешь верхом, коня нетрудно повернуть и влево, и вправо. Но повернуть вспять корабль – нелегкое дело! Оттого я и говорю – давайте поставим весла и на носу, и на корме, установим руль и слева, и справа, чтобы в случае надобности легко и быстро поворотить судно!» «На войне нередко бывает, – сказал Есицунэ, – что при неблагоприятном ходе сражения приходится отступать, даже если, отправляясь на битву, поклялся не делать назад ни шагу… Таков обычный закон войны. Но хорошо ли заранее готовиться к бегству? Это дурное предзнаменование, сулящее неудачу в самом начале похода! Господа, “оборотные“ весла, “возвратные“ весла – называйте их как угодно, а мне, Есицунэ, хватит обычных весел! Битва приносит радость лишь тогда, когда движешься все вперед и вперед, наступаешь и побеждаешь!»

Непогода бушевала, и никому даже не приходило в голову выйти в море в такую погоду. Но Есицунэ сказал: «Я был бы неправ, если б вздумал плыть против ветра, но сейчас-то ветер как раз попутный! Невелика беда, если он дует немного чересчур сильно! Если другие не решаются выйти, это не означает, что мы тоже должны остаться!…В такой ураган, в такую свирепую бурю противник никак не ждет нападения! Только так и нужно разить врага!»

В результате путь, который обычно отнимает три дня, они преодолели за три часа. Застигнутые врасплох Тайра даже не поняли, что их атаковали всего пять кораблей, а не целая армия.

Этот эпизод показывает, насколько блестящим стратегом молниеносной войны был Есицунэ. Разгромив Тайра, он, казалось бы, должен был быть высоко вознагражден. Но вместо этого его оклеветал перед братом, Минамото Еритомо, первым сегуном Японии, тот самый Кадзихара Кагэтоки, который предлагал «обратные» весла. Еритомо уже до этого опасался блестящих способностей Есицунэ и того, что тот может претендовать на его место. Был отдан приказ убить Есицунэ. На протяжении нескольких лет ему удавалось скрываться, но в конце концов он был окружен в доме вместе со своей семьей в провинции Муцу. Все воины Есицунэ были убиты, защищая своего господина. Сам Есицунэ совершил самоубийство. Вместе с ним покончила с собой и его жена, а их верный слуга Канэфуса, обливаясь слезами, убил детей Есицунэ, десятидневную девочку и пятилетнего мальчика.

В последующие века образ Минамото-но Есицунэ стал легендарным, а сам «загнанный герой» не раз воплощался в пьесах японского театра.

Правители

Царица Хатшепсут: женщина-фараон Илья Вузман

Имя Хатшепсут не вошло ни в один из древних перечней правивших Египтом царей. Ее изображения с атрибутами царской власти и картуши с ее именами впоследствии уничтожались. Существование женщины-фараона противоречило традиционным представлениям египтян, и они хотели скрыть этот факт, чтобы устранить прецедент. Но невозможно уничтожить память о великой женщине, посвятившей жизнь возрождению своей страны.

Скульптурный портрет Хатшепсут не спутаешь ни с чьим другим: царская корона, накладная борода, и вдруг – женское лицо, красивое настолько, что трудно оторвать взгляд.

Хатшепсут, чье имя означает «первая среди благородных», была дочерью фараона Тутмоса I и «великой супругой» фараона Тутмоса II. Мужу ее не долго суждено было царствовать. Он умирает, оставив наследника – мальчика Тутмоса III. Так как ребенок еще слишком мал, Хатшепсут возлагает на себя обязанности регента.

Голова Хатшепсут

Но стране нужен Владыка. Тот, кто будет посредником между миром богов и миром людей, кто будет отвечать за процветание Египта, за существование порядка и соблюдение божественного закона. А пока фараона нет – в стране будет царить хаос.

И Хатшепсут становится фараоном, царем Верхнего и Нижнего Египта. Отныне в скульптуре и на рельефах она изображается в мужской одежде и со всеми аттрибутами царской власти.

Военным успехам своих предшественников фараон Хатшепсут, мудрый политик и дипломат, противопоставила мирное правление. Не так давно Египет освободился от ига варваров и все еще залечивал нанесенные ими раны. И все свои усилия Хатшепсут вложила в возрождение Египта, возрождение великой страны. Чтобы боги могли жить на земле и давать процветание и благополучие Египту, по всей стране восстанавливались разрушенные и пришедшие в упадок святилища, закладывались новые и новые храмы.

Хатшепсут действует так, как поступали до нее все великие владыки Египта. Но ей этого недостаточно. Все, что она создавала, по своим масштабам и смелости замысла должно было превзойти то, что было сделано раньше.

В храмовом комплексе Амона-Ра в Карнаке, главном храме страны, каждый фараон считал своим долгом оставить свой след – осуществить какую-то постройку. Хатшепсут, повинуясь «велению своего сердца», решает установить для Амона-Ра два обелиска «высотой до неба». Каждый из тридцатиметровых обелисков (а это, для сравнения, высота современного 10-этажного дома) высекается из цельного куска гранита. Эта невероятная идея, для осуществления которой были задействованы тысячи человек, была воплощена в жизнь всего за семь месяцев. За это время египтянам надо было высечь эти гиганты из скалы, обработать их до совершенной формы, сплавить по Нилу из Асуана до Фив на двух специально изготовленных огромных барках длиной по 90 метров каждая, которые тянули 30 кораблей. Затем надо было перетащить 400-тонные обелиски по суше и, наконец, поднять и установить вертикально внутри храма. И все вручную! Каким бы невероятным это ни казалось, но это было сделано.

Но главное детище Хатшепсут – террасный храм Миллионов лет на западном берегу Нила в Фивах, ставший символом ее правления. Это безо всякого преувеличения чудо архитектуры. Гениальному Сенмуту, зодчему храма, так удалось встроить его в отроги скал, что храм не воспринимается отдельно от ландшафта и кажется нерукотворным. Эта «лестница, уходящая в небо» представляет зрелище столь величественное, что описать его трудно.

Среди своих деяний сама Хатшепсут особую роль отводила знаменитому путешествию в Пунт. В эту полулегендарную «страну бога» египтяне плавали еще за тысячу лет до царицы. Плавали главным образом за ладаном и миррой, которые нельзя было найти ни в каком другом месте и которые использовались для приготовления «угодных богам» масел и курений, а также различных лекарств.

Экспедиция, снаряженная Хатшепсут, была первой после 400-летнего перерыва и намного масштабнее прежних. Пяти огромным морским кораблям пришлось избороздить полные опасностями воды Красного моря (в древности называвшегося «Великой Зеленью»), но спустя три года они с триумфом вернулись на родину, привезя с собой множество диковинных вещей и животных, и что самое ценное – благовоний. Более тридцати деревьев мирры были благополучно доставлены и посажены на территории храма Хатшепсут.

Успешная экспедиция возродила древнюю традицию, и не раз еще, следуя примеру Хатшепсут, египетские цари отправят свои корабли в «страну бога».

Сотворила я это с любящим сердцем для отца моего, Амона, Посвященная в таинство его начала начал, Знающая о мощи его благотворной, Не забывающая о приказаниях его. Скажу я людям времен грядущих, Тем, кто памятник узрит моему отцу посвященный, Тем, кто будет говорить и спорить, Тем, кто обратится к потомкам своим — Вот, было это, когда во дворце восседала, Размышляя о моем создателе, Подсказало сердце мое сотворить для него Два обелиска, что (покрыты) электрумом, Высота которых достигает небес, В священном колонном зале. Из надписи царицы Хатшепсут на базе обелиска в Карнаке. Фивы, XVI в. до н. э.

Клеопатра. Последняя царица Египта Елена Косолобова

Мифы

Вот уже две с лишним тысячи лет не утихают страсти вокруг знаменитой царицы, которая стала одной из одиозных фигур истории. Еще античные классики упоминали о ней в своих произведениях, позже ее образ воспели Шекспир, Пушкин и Бернард Шоу, а сегодня Клеопатре посвящается множество повестей, романов и, особенно, заметок в прессе.

Честно говоря, по прочтении отзывов современных авторов о Клеопатре становится немного обидно за царицу… и за бедность нашего мышления. Создается впечатление, что нашего современника не интересует ничего, кроме вопросов внешности и интимной жизни – эти темы пользуются наибольшей популярностью. Обидно, что за всем этим как-то затерялся образ Клеопатры-царицы и Клеопатры-политика.

Клеопатра

За давностью лет трудно судить, какой на самом деле была египетская царица. Реальная женщина уже давно исчезла под горами слухов и домыслов. К сожалению, в первую очередь мы узнаем о ней как о великой куртизанке, о женщине редкостного коварства и распущенности, о целых легионах ее возлюбленных, готовых отдать жизнь за ночь, проведенную с царицей (понятие «ночи Клеопатры» даже стало нарицательным). Нам рекомендуют экзотические косметические средства, которыми пользовалась царица (наверное, от этого повышается их популярность), и так далее и так далее. Мы имеем дело с Клеопатрой-мифом. И как это бывает со всяким мифом, со временем он меняется, «подстраиваясь» под взгляды общества.

Недавно в Риме прошла выставка, посвященная Клеопатре. Ее организатор, сотрудница Британского музея Сьюзен Уокер, высказала мнение, что начало «легендам» о царице положил не кто иной, как сам император Октавиан Август, который ее ненавидел и не только сильно раздул слухи о ее распущенности, но мог повлиять на мнение римских авторов и историков.

А вот, например, в эпоху Возрождения, с ее идеалами возвышенной любви и рыцарства, Клеопатра стала своего рода эталоном добродетели, поскольку предпочла смерть жизни без возлюбленного. Любовь и честь – идеалы истинной дамы, а царица ценой собственной жизни избегает бесчестья и плена, которыми грозит ей Октавиан.

В XVII веке на картинах ее изображали в образе пышной блондинки, одетой в платье с фижмами.

Кем только не побывала царица… Клеопатра Бернарда Шоу становится милой и капризной пустышкой. В XX веке она и женщина-вамп (кому, как не ей?..), и первая декадентка, и символ тираноборчества: ведь страсти и наслаждения не хуже армий могут стать способом борьбы против имперского владычества.

Сегодня Клеопатра стала своего рода идеалом современной женщины, умело совмещающей управление государством с воспитанием четырех детей, которой при этом хватает времени на личную жизнь и на поддержание собственной привлекательности. Символ женской удачливости и успеха! Любопытно, кем она станет, скажем, через 50 лет?..

Что же все-таки говорит о Клеопатре история?

История

Клеопатра VII Филопатра была последней царицей Древнего Египта. После плеяды слабых и безвольных царей (один из них, отец Клеопатры, к примеру, прославился лишь тем, что хорошо играл на флейте) на троне Египта наконец воцарился сильный правитель. Однако Клеопатра пришла к власти, когда звезда Египта уже фактически закатилась. В мире решающую роль играл Рим, который захватывал соседние государства и превращал их в свои провинции. Дни свободы Египта были сочтены, но Клеопатра, понимая это, тем не менее боролась, используя любые возможности, за свой трон и за независимость своего государства.

Кстати, последние Птолемеи (Птолемей XI и Птолемей XII, отец Клеопатры) свое право на власть в буквальном смысле слова покупали у Рима. Египет не имел достаточно сильной армии, чтобы сражаться с римской, и мог лишь выкупить свою независимость (в Риме еще ходили легенды о несметных египетских сокровищах), а также проявить лояльность к римской политике, поставляя свой флот и войска римским полководцам.

Трудно сказать, что руководило действиями царицы – великая любовь или трезвый расчет; скорее верно последнее. Однако она проявила себя очень мудрым и тонким политиком, сделав ставку на двух величайших людей своего времени – сначала на Гая Юлия Цезаря, а затем на Марка Антония. Рим в это время переживал трудный переход от республики к империи, сопровождавшийся борьбой в сенате и между консулами. Этим и воспользовалась царица, чтобы отвоевать независимость Египта.

В самом Египте также было неспокойно, и Клеопатре приходилось вести жесточайшую борьбу за египетский трон со своими братьями и младшей сестрой. Согласно египетским законам, Клеопатра не могла править одна – ее соправителями были младшие братья. Знакомство с Цезарем произошло в тот момент, когда старший из братьев, Птолемей XIII, изгнал царицу и она собирала в Сирии оппозиционные войска, чтобы вернуть себе египетский трон.

Когда произошла встреча Цезаря с Клеопатрой, ей было немногим больше 20 лет, а Цезарю – за 50, и он слыл величайшим человеком своего времени. По-видимому, его чувства к молодой женщине были действительно сильными. Историки свидетельствуют, что в то время, когда для Цезаря был дорог каждый день (как раз в это время он вел борьбу за единовластие в Риме), он позволил себе несколько месяцев провести с Клеопатрой в Египте, путешествуя к верховьям Нила, а позже пригласил египетскую царицу в Рим, где она жила на его вилле. Диктатор вынашивал планы стать владыкой Рима, а своей супругой и соправительницей сделать Клеопатру, потомка истинных древних царей. Кстати, столь очаровавшая его молодая женщина была не только привлекательна, но и очень образована для своего времени, она легко изъяснялась на многих языках (при том, что большинство греков в Александрии не знали даже египетского) и безусловно была отличным психологом. Если бы планы диктатора удались, вопрос о суверенитете Египта и царской власти для Клеопатры не стоял бы; более того, Египет мог бы стать культурным центром огромного римского государства.

Вместе с тем Цезарь не собирался разводиться с Каль-пурнией, своей римской женой. Ходили слухи, что у него уже был готов проект закона, согласно которому ему – властелину мировой монархии – позволялось брать для рождения наследников сколько угодно жен. Благодаря этому закону он мог бы усыновить своего ребенка от Клеопатры (который вскоре станет Птолемеем XV Цезарем, соправителем матери).

Однако мартовские иды 44 года до н. э. с убийством великого Цезаря положили конец надеждам царицы. Тогда выбор Клеопатры пал на Марка Антония, лучшего по тем временам римского полководца. После смерти Цезаря власть в Риме разделили два его «наследника»: Октавиан взял под свое управление запад, а Марк Антоний – восток. Надо отметить, что Марк Антоний, судя по описаниям, был человеком простым, грубоватым, любителем выпить и покутить, из-за чего на востоке его окрестили Дионисом. Воспользовавшись этим, Клеопатра сумела представить свой визит к наместнику Востока так, что прошел слух, будто «сама Афродита шествует к Дионису на благо Азии».

Корма была из золота, а парус Из пурпура. Там ароматы жгли, И ветер замирал от восхищенья. Под звуки флейт приподнимались в лад Серебряные весла, и теченье Вдогонку музыке шумело вслед. Ее самой словами не опишешь. Она лежала в золотом шатре Стройней Венеры, а ведь и богиня Не подлинность, а сказка и мечта, —

так описывает царственный визит Шекспир.

Этот союз был выгоден и Антонию, и Клеопатре. Антонию в его борьбе за власть в Риме необходимы были египетские богатства, а для Клеопатры это был еще один шанс стать правительницей римского государства. Среди историков даже бытуют версии, что в случае победы Антония и Клеопатры не Рим, а Александрия могла бы стать центром огромной монархии (или это была бы империя – кто знает, как повернулся бы тогда ход истории?).

Прославившийся на весь мир роман полководца и царицы, собственно, и послужил источником последующих сплетен. Безусловно, здесь не было благородства и возвышенности, отличавших отношения Клеопатры и Юлия Цезаря. Но царица, прекрасно понимавшая человеческую натуру, не могла не видеть культурного уровня и интересов своего возлюбленного и охотно подыгрывала ему. Историки упоминают и пышные пиры, в которых проводила время царственная чета (кстати, миф о растворенной в уксусе и выпитой жемчужине – более позднего происхождения), и царские забавы, вроде прогулок в одежде простолюдинов по ночному городу.

Роман Антония и Клеопатры продолжался почти 14 лет и мог бы иметь счастливое завершение, однако судьба распорядилась иначе. Ослепленный любовью триумвир совершил ряд опрометчивых шагов, раздарив своей египетской супруге и детям (сыну Цезаря и их собственным детям, Александру-Гелиосу и Клеопатре-Селене) большую часть римских владений на Востоке. Октавиан, который уже давно искал повод объявить Египту (и Клеопатре с Антонием) войну, обнародовал в сенате завещание Марка Антония, где римский гражданин и полководец просил похоронить себя в Египте, рядом с царицей, называл своим наследником сына Клеопатры от Юлия Цезаря и признавал за Клеопатрой не только Египет, но и многие другие владения, которыми он ее наделил. Это завещание было подобно разорвавшейся бомбе. Сенат разрешил Октавиану начать военные действия, но, поскольку гражданская война в Риме была очень непопулярна, войну объявили Клеопатре.

Трагическое окончание этой истории нам хорошо известно. После смерти Марка Антония Клеопатра покончила с собой, чтобы избежать позора быть проведенной в триумфе, прикованной к колеснице победителя. А может быть, и потому, что прекрасно понимала: со смертью Марка Антония судьба ее и Египта предрешена.

Точка зрения

Как бы то ни было, Клеопатра VII Филопатра была одной из замечательных личностей в истории. Женщина на троне, согласитесь, не очень распространенное явление (за все свое существование Египет видел лишь несколько цариц, самыми знаменитыми из которых были Хатшепсут и Клеопатра).

Клеопатра стоит в одном ряду с самыми знаменитыми политиками своего времени. Выражаясь современным языком, она вела «большую игру», ставкой в которой был египетский трон и свобода ее государства (а в случае успеха, возможно, и вся Римская империя – сегодня мы этого не можем знать наверняка). Да, она проиграла, но даже то, что в течение 20 лет ей удалось удерживать независимость Египта от Рима, значило очень много. Как бледно на ее фоне выглядели предшествующие Птолемеи, пресмыкавшиеся перед Римом и фактически сделавшие Египет его провинцией! Судите сами: если посмотреть, кто из династии Птолемеев оставил след в истории человечества, мы вспомним Птолемея I, соратника Александра, Птолемея II, при котором были созданы Библиотека и Мусейон, – и Клеопатру, последнюю царицу.

И наконец, согласитесь, непросто, будучи царицей и сильным политиком, оставаться при этом женщиной, чье очарование и ум стали легендой. Возможно, как раз это необычное сочетание вызывало особый протест со стороны политиков-мужчин и «мировой общественности», рождая сплетни (а как страшны злые языки, наверное, объяснять не нужно). Клеопатра, безусловно, была знаменитой женщиной и вела свою политику как женщина. Но что еще ей оставалось делать? Собрать ослабевшую армию и пойти войной на Рим? Однако чего царица точно не собиралась делать – это выкупать и вымаливать свободу и египетский трон, как это делали многие ее предшественники.

…Ушли в прошлое и Древний Египет, и Римская империя, а человек не изменился: и две тысячи лет назад, и сегодня, столкнувшись с не укладывающимся в общепринятые рамки, незаурядным человеком, он старается чем-то умалить его, найти какое-то рациональное объяснение, некие скрытые мотивы его поведения, недостатки и комплексы. Как просто сказать: «Август был, конечно, великим человеком, но физически слабым, это его угнетало, и поэтому он решил стать императором» или «Клеопатра была одной из знаменитейших женщин древности, но прославилась, в основном, своим страстным характером и безнравственностью».

Почему мы с такой готовностью верим сплетням и домыслам, но не замечаем подлинной самоотверженности, доблести, любви, милосердия? Иногда в голову приходит мысль: может быть, если бы в нас было больше душевного благородства, многие вещи представились бы нам совсем по-иному. И может быть, тогда последняя египетская царица стала бы для нас примером величия, красоты, мудрости и силы духа.

Марк Аврелий – философ на троне Илья Бузукашвили

Марк Аврелий был последним из славной плеяды великих цезарей Древнего Рима – императоров Нервы, Траяна, Адриана и Антонина Пия, правление которых стало «золотым веком» в истории этого государства. Но то был уже закат величия и славы Римской империи, и суровая действительность оставила отпечаток трагизма на всех его деяниях.

Вечер наступил быстро, а вскоре и ночная тьма окутала римский лагерь на берегу Дуная (Грана). Давно уже растаяли в морозном воздухе голоса отдающих приказы офицеров, лязг оружия, звуки трубы… Солдаты спали. Вдаль бесконечной чередой уходили дежурные костры и стройные ряды палаток…

Он ждал этого часа. Чтобы после полного военной суеты дня остаться наедине с собой. Со своими мыслями и воспоминаниями…

Может быть, в ту ночь над головой Марка Аврелия было ясное небо, и он долго глядел на звезды, а потом записал в своем дневнике: «Пифагорейцы советовали бросать по утрам взгляд на небо, чтобы вспомнить о том, что всегда исполняет свое дело, оставаясь верным своему пути и образу действий, и о порядке, чистоте и обнажении. Ибо светила не знают покровов».

Марк Аврелий

Дневники

Время почти стерло со страниц истории деяния императора-философа, но сохранило книгу его размышлений. Она могла бы послужить ответом на страстный призыв Эпиктета, его учителя и друга: «Пусть кто-либо из вас покажет мне душу человека, жаждущего быть единым с Богом, свободного от гнева, зависти и ревности, – того, кто (зачем скрывать мою мысль?) жаждет изменить свою человечность в божественность и кто в этом жалком своем теле поставил себе целью воссоединиться с Богом». Листая сегодня дневник Марка Аврелия, трудно поверить, что жемчужины философии морали создавались в походных палатках, в часы, похищенные у короткого ночного отдыха.

Сколько поколений в разных странах выросло на этой книге! Скольких людей, близких друг другу по духу, связала она через века! «Если вы возьмете, – пишет Дмитрий Мережковский, – эту книгу в руки с искренней жаждой веры, с тревожной совестью и душою, взволнованной великими несмолкаемыми вопросами о долге, о смысле жизни и смерти, – дневник Марка Аврелия вас увлечет, покажется более близким и современным, чем многие создания вчерашних гениев… Эта книга – живая. Она может не произвести никакого впечатления, но, раз она затронула сердце, ее уже нельзя не любить. Я не знаю более сладкого и глубокого ощущения, чем то, которое испытываешь, встречая свои собственные, никому не высказанные мысли в произведении человека далекой культуры, отделенного от нас веками».

Когда Марку было всего шесть лет, император Адриан увидел в нем будущего великого правителя Рима.

Мысли императора… Не поучения и наставления другим, но советы самому себе. Простые, естественные, скромные и ничуть не устаревшие со временем. Он никогда не думал кого-то исправлять. Поэтому строки его дневника глубоко искренни. Эта искренность наполняет особым смыслом все, что мы знаем о жизни Марка Аврелия, философа на троне.

Ученик стоиков

«Богов я должен благодарить и за то, что моим руководителем был государь и отец, который хотел искоренить во мне всякое тщеславие и внедрить мысль, что и живя при дворе можно обходиться без телохранителей, без пышных одежд, без факелов, статуй и тому подобной помпы, но вести жизнь весьма близкую к жизни частного человека, не относясь поэтому уже с пренебрежением и легкомыслием к обязанностям правителя, касающимся общественных дел» – эти слова Марк Аврелий посвятил своему приемному отцу и учителю императору Антонину Пию. Их судьбы тесно переплелись по воле самого провидения…

Марк Аврелий родился в 121 году в знатной римской семье и получил имя Анний Вер.

Очень скоро его, спокойного и не по годам серьезного, замечает сам император Адриан. Интуиция и проницательность позволили Адриану узнать в мальчике будущего великого правителя Рима. Когда Аннию Веру исполняется шесть лет, Адриан жалует ему почетный титул всадника и дает новое имя – Марк Аврелий Антонин Вер.

Видя, какой исключительной правдивостью отличается мальчик, его называют не просто Вер, но Вериссимус – «Справедливейший».

По древней традиции цезарь Рима имел право передать власть не физическому наследнику, а тому, кого считал своим духовным последователем. По желанию Адриана его преемник – Антонин Пий – усыновляет Марка Вера, чтобы потом, в свою очередь, передать ему власть.

Юность Марка Аврелия проходит в императорском дворце на Палатинском холме. Его учат известные философы – Фронтон, Аполлоний, Юний Рустик… Однажды кто-то из них подарит Марку «Беседы» Эпиктета. Эта книга и уроки учителей сделают его стоиком.

Не важно, какое дело человек выбирает, считали философы-стоики. Важно, чтобы во всем, что делает, он учился проявлять благородство, быть ответственным, следовать долгу и чести. Эти качества стоики считали стержнем человеческой морали. Учи не словами, но примером, говорили они. Этот принцип Марк Аврелий помнил всю жизнь.

Когда Антонин Пий стал правителем Рима, Марку было 17 лет. Новый император достойно продолжает дело своих предшественников – Нервы, Траяна и Адриана. Их эпоха не имела ничего общего с правлением прежних развратных и жестоких цезарей Рима. Императоры-философы не жаждали власти ради нее самой. Свой долг они видели в том, чтобы без риторики и без пышности наилучшим образом служить интересам государства.

У Антонина Пия юноша учится политическому искусству и морали, умению мудро разрешать любые конфликты и противоречия. В свою очередь, Антонин полностью доверяет приемному сыну, делает его соправителем и дает возможность разделить всю ответственность власти. Глубоким взаимопониманием проникнуты их отношения, которые еще более скрепляет брак Марка Аврелия с Фаустиной, дочерью императора.

Правление Антонина Пия стало уникальным периодом в истории Рима. Никто не нарушал внешних границ огромной империи. Мир и согласие царили в ее пределах.

Царство философов

«Чти богов и заботься о благе людей. Жизнь коротка; единственный же плод земной жизни – благочестивое настроение и деятельность, согласная с общим благом».

Марк Аврелий становится римским императором в 161 году, в 40 лет. «Он проявлял исключительный такт во всех случаях, когда нужно было либо удержать людей от зла, либо побудить их к добру, – читаем у одного из римских историков. – Он делал дурных людей хорошими, а хороших – превосходными, спокойно перенося даже насмешки некоторых».

Возможно, в Римской империи в то время не было другого такого человека, который мог примером собственной чистоты и добродетели противостоять хаосу и ржавчине, разрушавшим человеческие нравы.

Марк Аврелий стремится создать царство философов, идеальное государство, о котором мечтал Платон. Бывшие учителя и наставники императора – Аттик, Фронтон, Юний Рустик, Клавдий Север, Прокл – становятся римскими консулами, занимают важные посты в государстве.

Еще при Адриане возвышенные принципы стоической философии, идеи равенства между людьми начинают проникать в суровое римское законодательство, обращая его лицом к человеку. Цель законов и указов Марка Аврелия – благо простых людей империи. Гражданское право, принципы ответственности государя перед законом и забота государства о гражданах, полиция нравов, регистрация новорожденных – ведут свое начало от Марка Аврелия.

Император ждет от римлян не просто повиновения закону, но улучшения душ и смягчения нравов. Все слабые и беззащитные находятся под его покровительством. Государство берет на свое попечение больных и увечных.

При Марке Аврелии государство взяло на свое попечение всех больных и увечных.

Марк Аврелий велит собирать большие налоги с богатых и на эти средства открывает приюты для сирот и малоимущих, основывает колледжи, где молодые римляне получают возможность изучать философию.

Мечта Платона и Сенеки о царстве философов на земле, возможно, никогда не была столь близка к осуществлению, как в Древнем Риме времен царствования Марка Аврелия.

Но мало кто знал, чего стоила императору каждая пядь пространства, отвоеванная у безразличия, непонимания, вражды и лицемерия.

Варвары

«Искусство жизни более напоминает искусство борьбы, нежели танцев. Оно требует готовности и стойкости и в отношении к внезапному и непредвиденному».

Тучи начинают сгущаться над Римской империей тотчас после прихода Марка Аврелия к власти.

В первый год своего правления император посылает шесть римских легионов во главе со своим соправителем Луцием Вером и лучшими армейскими генералами для усмирения восстания в Армении.

Пять лет спустя римские солдаты вернутся на родину победителями. Но по пятам за ними с Востока придет чума. Эпидемия быстро расползется по всей империи, будет свирепствовать в Риме. Болезнь унесет сотни, тысячи человеческих жизней. Что будет делать император? Легенды, дошедшие до нас, рассказывают о великом даре Марка Аврелия исцелять болезни прикосновением рук. Когда все в Риме страшатся пагубной заразы, император инкогнито выходит на улицы города и лечит людей…

166 год – новая война. Маркоманы и квады наводняют римские провинции на севере. Они ведут за собой весь варварский мир – десятки племен. Такого империя еще не знала. Ей приходится вооружать рабов и гладиаторов…

В Риме возмущены подобным решением императора. Как будто забыв, что речь идет об их собственной безопасности, о безопасности государства, римляне беспокоятся лишь о том, смогут ли они по-прежнему ходить в Колизей. «Император хочет лишить нас хлеба и зрелищ и заставить философствовать», – негодует толпа.

Марк Аврелий всегда считал бои на арене жестокостью. Если он и появлялся в Колизее, то лишь для того, чтобы своим последним словом сохранить жизнь проигравшим. По его указу гладиаторы сражались в цирке тупыми мечами, а для канатоходцев, выступавших высоко над землей, на арене стали стелить матрасы, чтобы предотвратить гибель при случайном падении.

Марк Аврелий знал, что философия остается законом жизни. Но хорошо понимал и другое: нельзя насильно обновить мир. Никакой правитель не властен над мыслями и чувствами людей. Он мог своими указами добиться тупых мечей в цирке. Но не мог запретить гладиаторские игры. Не мог победить жестокую страсть римлян к кровавым зрелищам.

В своем дневнике император запишет: «Как жалки все эти политики, которые воображают себя действующими по-философски! Хвастливые глупцы. Поступай же, человек, так, как требует в данный момент природа. Стремись к цели, если имеешь возможность, и не озирайся по сторонам, знает ли кто об этом. Не надейся на осуществление Платонова государства, но будь доволен, если дело подвигается вперед хотя бы на один шаг, и не смотри на этот успех как на нечто, не имеющее значения. Кто изменит образ мыслей людей? А что может выйти без такого изменения, кроме рабства, стенаний и лицемерного повиновения?»

Марк Аврелий мог бы остаться в истории как великий полководец. Он питал глубокое отвращение к войне и всегда был далек от стремления к военным почестям и славе, но к делу защиты государства относился со всем вниманием и добросовестностью. Один из самых миролюбивых императоров за всю историю Рима из 18 лет своего правления 14 провел в военных походах, защищая границы империи и спокойствие ее граждан.

Он вел кампанию против квадов и маркоманов – терпеливо, бесконечно долго и успешно. Это была тактика, рассчитанная на выносливость и упорство римского солдата, на экономию сил. Марк Аврелий не гнался за блестящими победами и избегал всякой бесполезной жестокости и вероломства по отношению к врагам. Армия любила и почитала своего цезаря. А судьба готовила ему новые испытания.

Мятеж

«Употреби все усилия на то, чтобы остаться таким, каким тебя желала сделать философия».

Полководец Авидий Кассий, умный, образованный человек, когда-то любивший Марка Аврелия, поднимает восстание в Сирии. Он обвиняет правителя Рима в том, что тот «занимается исследованиями об элементах, о душах, о том, что честно и справедливо, и не думает о государстве».

Часть римлян сочувствует генералу. Философия в конце концов многих утомила. Высоких целей не понимали. Чернь смеялась над знаменитыми учителями философии: «За его длинную бороду ему платят жалованье в десять тысяч сестерций; что же? Надо бы платить жалование и козлам!» Ленивые ремесленники и плохие актеры спешили записаться в цех «философов», находя это ремесло наиболее прибыльным и легким. Люди сумели превратить и царство мудрецов в глупый фарс.

Пользуясь этим, Авидий Кассий возмущает общество не против Марка Аврелия – императора, а против Марка Аврелия – философа.

Узнав о предательстве Кассия, Марк Аврелий остается спокоен, ни на миг не поддается чувству гнева и мести – как и несколько лет назад, когда он, зная о чрезмерных амбициях генерала, в письме своему сводному брату и соправителю Луцию Веру замечал: «Я прочитал твое письмо, в котором больше беспокойства, нежели императорского достоинства… Если Кассию суждено стать императором, то мы не сможем убить его… если же не суждено, то без жестокости с нашей стороны он сам попадется в сети, расставленные ему судьбой…

Не так плохо мы почитали богов, и не так плохо мы жили, чтобы он мог победить».

Перехваченные письма Кассия к заговорщикам Марк Аврелий, не читая, прикажет сжечь, чтобы «не узнать имен своих врагов и не возненавидеть их непроизвольно».

Мятеж длился три месяца и шесть дней. Авидий Кассий был убит одним из своих сообщников. Марк Аврелий дал полную амнистию его сторонникам.

То была мягкость, которая, как многим казалось, граничила со слабостью.

Но Марк Аврелий не имел ничего общего с этаким бесхарактерным добродушным монархом, многочисленные образы которых сохранила история. Он проводил политику великодушия вполне сознательно, и на троне оставаясь таким, каким хотела его сделать философия. Реакция Марка Аврелия на самые разные ситуации жизни никогда не расходилась с его философскими убеждениями, а действия императора ни в чем не опровергали его самых высоких идей.

Одиночество

«Не забывай же впредь при всяком событии, повергающем тебя в печаль, пользоваться основоположением: “Не событие это является несчастьем, а способность достойно перенести его – счастьем”. Разве случившееся мешает тебе быть справедливым, великодушным, благоразумным, рассудительным, осторожным в суждениях, правдивым, скромным, откровенным и обладать всеми другими свойствами, в наличности которых особенность человеческой природы?»

В личной жизни император-философ с не меньшим мужеством выдерживает роковые удары судьбы.

Жена Марка Аврелия Фаустина, быть может, когда-то любила мужа. Но время это прошло, и философия наскучила красивой женщине. И вот уже по всему Риму ходят грязные сплетни о любовных связях Фаустины. О них публично говорят актеры в театрах и матросы в портовых кабаках.

В Марке Аврелии мудрость сочеталась с той правдивостью, которая способна искупить чужие грехи.

Сын императора Коммод являет собой полную противоположность отцу. Впоследствии своим правлением Коммод впишет в историю Рима одну из самых мрачных страниц. С горечью Марк Аврелий осознает, что после его смерти управление государством перейдет к человеку более похожему на сына гладиатора, нежели императора Рима…

Возлагая наивную надежду на воспитание, Марк Аврелий окружает Коммода учителями философии и морали. Безрезультатно. Наследник ищет лишь общества мимов, наездников цирка и гладиаторов, которых он превосходит грубостью и силой. Среди предательств и измен император-стоик сохраняет благородство. Он глубоко верит в то, что искренняя доброта неодолима. Он не обращает внимания на насмешки и как будто не видит зла. Он не слушает советов своих приближенных, которые убеждают его порвать с Фаустиной. Подобный поступок Марк Аврелий считает слишком неблагородным по отношению к его приемному отцу и учителю Антонину Пию, благословившему когда-то этот брак.

Фаустина всегда оставалась ему дорога. Она сопровождала его во многих походах, и он называл ее матерью лагерей, был благодарен ей за то, что она слушала его стихи. Французский историк и исследователь Ренан назвал отношение Марка Аврелия к жене «неумолимой кротостью».

Незадолго до смерти император запишет в своем дневнике: «Я расстаюсь с той жизнью, в которой даже самые близкие мне люди, для которых положил столько трудов, о которых так горячо молился и заботился, даже они желают моего устранения, надеясь на то, что это, быть может, принесет им какое-нибудь облегчение».

Чувствуя приближение смерти, Марк Аврелий остается спокоен. Он всегда жил в согласии со своим сердцем. И предстал перед вечностью имея чистую совесть: «Пусть божество в тебе будет руководителем существа мужественного, зрелого, преданного интересам государства, римлянина, облеченного властью, чувствующего себя на посту, подобного человеку, который, не нуждаясь ни в клятве, ни в поручителях, с легким сердцем ждет зова оставить жизнь. И светло у тебя будет на душе, и ты не будешь нуждаться ни в помощи извне, ни в том спокойствии, которое зависит от других».

Смерть пришла к императору-философу 17 марта 180 года, когда он находился в военном походе, в окрестностях современной Вены. Ему было почти 59 лет. Говорят, то была чума, от которой он исцелил многих.

Перед самой кончиной императора Гален, его врач, несмотря на смертельную опасность до последней минуты находившийся рядом, услышал, как Марк Аврелий произнес: «Кажется, я уже сегодня останусь наедине с собой», после чего его губы тронуло подобие улыбки.

По словам Геродиана, «не было человека в империи, который бы принял без слез известие о кончине императора. В один голос все называли его – кто лучшим из отцов, кто доблестнейшим из полководцев, кто достойнейшим из монархов, кто великодушным, образцовым и полным мудрости императором – и все говорили правду».

Люди в нем видели сочетание мудрости с той правдивостью, которая способна искупить и чужие грехи.

С уходом Марка Аврелия закончилось felice tempore – «золотой век» Древнего Рима. После отца-философа на престол взошел сын-гладиатор. То было начало гибели старой цивилизации, которая, казалось, еще имела столько жизненных сил. Господство философии уступило место господству разнузданного насилия. Презрение к духовным ценностям и падение нравов привели к крушению великой империи. Орды варваров и время поглотили все, чем жила она когда-то, оставив нам лишь скорбные руины былого величия и славы. Но есть то, над чем время не властно. Это не слава, не богатство, но качества души.

В какой бы роли мы ни вспоминали сегодня Марка Аврелия – полководца, римлянина, отца, супруга, императора, – он всегда оставался философом. И история сохранила память об этой счастливой эпохе, когда человеческие дела вершил лучший и мудрейший человек времени…

А суровость к нему судьбы? То был великий, дарованный вечностью шанс, который он использовал. В жестоком горниле испытаний великая душа смогла проявить всю свою стойкость и силу. Свою честь. Ту самую честь, которая многие столетия остается истинным наследием Древнего Рима.

…В «Размышлениях» Марка Аврелия преодолен весь исторический трагизм, наполнявший его жизнь. Да, дело Марка Аврелия – правителя было разрушено, и ничто не смогло предотвратить крушения империи. Но остались мысли Марка Аврелия – философа, обращенные к душе, миру и Богу. Они, словно золотые нити, связали благородного римского императора со всеми последующими веками. Этим мыслям не грозит уничтожение, ибо человечество никогда не разучится их понимать. На них лежит печать вечности.

Сбудется ли сон императора Юлиана? Елена Косолобова

Старая русская поговорка гласит: один в поле не воин. Но все же в истории снова и снова встречаются люди, отважно бросающие вызов судьбе. Таким был император Юлиан, прозванный христианами Отступником, – последний император-философ на римском престоле.

У него была грандиозная и невероятная мечта: во времена, когда христианство уже вышло на мировую арену, вернуть во всем блеске античный мир с его таинствами и философией, с его древними богами.

„.Ему снилось, будто он быстро бежит по морскому берегу… Внезапно он почувствовал, что его ноги отрываются от земли, и он все выше и выше воспаряет над морем и плывет через пространство, будто притягиваемый солнцем. Вот уже земля скрылась из его глаз, и остался только океан ослепительного света. Вдруг он услышал голос, который звал его. «Кто ты?» – спросил он. «Я твой отец, Гелиос», – ответил голос.

Император Юлиан

Император Юлиан – одна из самых трагических, но в то же время загадочных фигур в истории. Трагических – потому что его великие планы потерпели крушение, и сразу после его смерти империя, чье былое величие он пытался возродить, стала стремительно разрушаться и примерно через столетие перестала существовать.

Однако можно с уверенностью сказать, что он был одной из судьбоносных личностей, которые приходят, чтобы вершить историю.

Платон в «Государстве» писал, что истинный мудрец-правитель никогда не жаждет власти, но вынужден бывает подчиниться судьбе и выполнять свое предназначение для блага других людей. Судьба выбрала на роль императора величайшей империи мира довольно необычного человека – благородного и мечтательного юношу, которого часто посещали необычные видения и сны, который стремился и готовил себя к уединенной жизни философа. Однако в 23 года он неожиданно становится цезарем Галлии, а еще через несколько лет избирается римскими войсками императором. И все это происходит, как кажется, только для того, чтобы в его правление произошло одно из значительных в истории столкновений между двумя мировоззрениями: зарождающимся, христианским, и древним, античным.

Сегодня, 15 столетий спустя, мы редко задумываемся о том, что победа христианского мировоззрения была далеко не очевидна. По одну сторону «баррикады», с императором во главе, была практически вся римская интеллигенция, вдохновлявшаяся философией Платона и неоплатоников, большая часть аристократии и армии. По другую – уже достаточно развитая к тому времени церковная иерархия и большинство римских провинций (особенно восточных). Христианское движение отличала разобщенность. Множество маленьких школ и сект, претендующих на истинность, сражались между собой. Но античный мир был еще более разобщен; за исключением небольшого количества философов и посвященных жрецов, большинство людей уже не верили в старых богов и не успели принять новую религию. Античному миру нужен был человек, который сумел бы объединить людей и вернуть веру в древние идеалы.

Во сне ему явился Гений-хранитель империи. Подойдя к Юлиану, он обратился к нему с упреком и сказал: «Юлиан, уже давно я тайно нахожусь в прихожей твоего дома, куда пришел, чтобы возвысить тебя. Много раз я чувствовал, что ты отвергаешь меня, и уходил. Если сегодня я опять не буду принят вопреки желанию большого числа людей, я уйду, но запомни: в этом случае я больше не останусь с тобой…»

Юлиан становится императором в 360 году. Настало время осуществить его сумасшедшую, невероятную, несбыточную мечту. Бывший затворник-философ неожиданно проявляет качества замечательного полководца и государственного деятеля. Он работает как одержимый. Он спешит, словно знает, что ему осталось жить всего полтора года.

По воспоминаниям современников, Юлиан не спит ночами, занимаясь государственными делами, читая книги любимых философов: Платона, Плотина, Ямвлиха, пишет письма и создает программу будущей религиозной реформы. Он не просто хочет возродить былое величие Рима, но, более того, планирует осуществить то, что не удалось Александру Великому: завоевать весь Восток, дойти до края земли и создать единое, великое мировое государство, где все люди были бы объединены под эгидой великого Непобедимого Солнца. Он тщательно изучает христианские священные писания и культ и приступает к созданию религиозной системы, напоминающей христианскую, своего рода «античной церкви»: со строгой иерархией, идеями благотворительности и милосердия, со своими «монастырями». Его религия имеет своих «пророков» и «апостолов»: Орфея, Пифагора, Гомера, Сократа, Платона, Плотина, Ямвлиха… Его новая теология объединяет древних античных и восточных богов с неоплатоническими идеями, а все божества становятся аспектами Единого, величественного и милосердного Отца-Солнца. Он пытается реорганизовать жречество и в одном из писем выдвигает требования к моральной и этической стороне, поскольку жрецы должны быть наиболее благородными среди граждан Рима и своей чистотой и нравственностью показывать пример и привлекать людей к новой религии.

В письме к кинику Гераклию он предельно четко говорит о своей миссии: древние боги и само Солнце-Гелиос призвали его и дали факел истинного знания, чтобы тот мог распространять свет и, обходя моря и земли, вершить божественный Закон.

Древнее пророчество Кумской сивиллы гласило, что последний век Рима будет принадлежать Солнцу…

С первых лет жизни я почувствовал пламенную любовь к лучам божественного Светила. Совсем молодым я возносил свой дух к эфирному свету, и не только днем я любовался им, но и ночью, если небо было чисто и прозрачно, я оставлял все, чтобы идти созерцать небесную красоту, не слыша того, что мне говорили, и не сознавая самого себя…

…Все закончилось предательским ударом копья в далекой Персии в июне 361 года, в момент летнего солнцестояния, когда солнце достигает наибольшей силы. И мы уже никогда не узнаем, суждено ли было сбыться невероятной мечте Юлиана.

Ночью перед смертью его посетило последнее видение. Ему привиделось, будто сквозь полотно шатра вошел Гений-хранитель Рима, печальный, с закрытым лицом и пустым рогом изобилия. Он некоторое время в молчании смотрел на императора, после чего повернулся и ушел – навсегда. Когда Юлиан в тревоге выбежал из шатра, он увидел на небе огромную звезду, которая, словно пылающий факел, промелькнула и упала…

Однако в Италии до сих пор ходит другая легенда о последнем сне императора. Будто Юлиан видел римского

Орла, который подхватил в когти священные реликвии Империи и улетел далеко на Восток. И было предсказание, что однажды вместе с восходящим солнцем орел вернется…

P.S. 1075 лет спустя

В 1438 году в Константинополе состоится исторический собор, на котором с идеей объединить религии и создать новую, которая могла бы соединить всех людей мира, выступит византийский философ и богослов Гемистий Плетон. Он станет основателем Платоновской Флорентийской академии, и, собственно, с него начнется Возрождение – с его идеями величия и благородства Человека, возрождения древней античной культуры.

Ностальгия по царице Тамар Ольга Наумова

Она пришла как будто из сказки или легенды – прекрасная царица, мудрая повелительница страны за высокими горами… Ее образ обладает какой-то удивительной притягательной силой, пусть даже мы знаем о ней совсем немного.

Царица Тамар

…Небывалое оживление царило в тот год при грузинском дворе. Сначала украдкой, на ухо друг другу, а потом и открыто царедворцы обсуждали давно назревавшее событие. Царь Грузии Георгий III, которому Бог не дал наследников мужского пола, принял решение передать престол старшей из своих дочерей, Тамар. Причем сделать это еще при своей жизни, дабы пресечь козни недоброжелателей. Неизвестно, что чувствовал царь Георгий как отец, когда обрекал свою юную дочь на столь тяжелую судьбу, но как правитель он оказался мудр и прозорлив: после его смерти в 1184 году вокруг трона развернулась нешуточная борьба. Но стараниями приверженцев Тамар, и в первую очередь ее тетки по отцу Русудан, молодая царица заняла предназначенное ей место. В тот день ей не исполнилось и двадцати.

И склонились пред нею все собравшиеся ниц, И признали эту деву величайшей из цариц, И ударили кимвалы, и, как крылья черных птиц, Все в слезах, затрепетали стрелы девичьих ресниц.

Так началось царствование, которое вписало имя Тамар в историю рядом с именами Клеопатры, Елизаветы Английской, Екатерины Великой.

Образ исторически-панегирический

Во всемирной истории эпоха Тамар – это время, когда над миром занимается кровавая заря: на Востоке, в степях Монголии, Тэмуджин замышляет свою будущую империю, став уже Чингисханом. На Западе бушует третий крестовый поход, и грозный Саладин, разбив у Тивериадского озера рыцарей Европы, вступает в Иерусалим. На Севере, в приднепровских степях, новгородсеверский князь только что совершил свой злосчастный поход, и кто-то из его гениальных современников сложил о том «Слово»; Русь раздроблена, и через полвека станет легкой добычей Батыевой рати…

Но в Грузии пока – «золотой век». Государство сильно и могущественно. На протяжении почти 20 лет царица ведет успешные войны с крупными и мелкими противниками: с атабеком Иранского Азербайджана Абубекром, с Византией, с турками, с правителями Армении, с населением непокорных горных провинций собственной страны и сопредельных территорий. В результате такой активной внешней политики в разной степени зависимости от Грузии XII века находились Северный Кавказ, Восточное Закавказье, Южный Азербайджан, Армения, южное побережье Черного моря…

Взойдя на престол, царица сразу же приступила к исполнению государственных обязанностей. Она частично реорганизовала высшую власть в стране, расширив права царского совета дарбази. Оказавшись в водовороте политической жизни огромного региона, она вела себя подобающим образом. Трудолюбие, мудрость и скромность делали ее образцовым правителем. Красота и обаяние вызывали всеобщее восхищение и почитание народа.

«Прекрасна, как ангел небесный»…

Образ легендарно-демонический

Но мы-то знаем совсем другой образ Тамар! И именно он всплывает в памяти русскоязычного читателя, как только упоминается ее имя. Помните?

В глубокой теснине Дарьяла, Где роется Терек во мгле, Старинная башня стояла, Чернея на черной скале. В той башне высокой и тесной Царица Тамара жила: Прекрасна, как ангел небесный, Как демон, коварна и зла…

Лермонтов, проведя некоторое время на Кавказе, имел возможность познакомиться с местными легендами, и он не выдумал свою Тамару, а просто запечатлел некоторые народные предания. А в этих преданиях царица жестока и коварна с мужчинами, пытающимися завоевать ее расположение. Она губит того, кто оказывает ей услугу, за которую была обещана любая награда. Она отказывает всем искателям ее руки, мечтая остаться безбрачной…

Создается впечатление, что мы имеем дело с вполне для нас привычным раздвоением «официальной» и «народной» истории. Конечно же, наш человек, воспитанный на острых ощущениях, более охотно принимает «демоническую» версию, чем «ангельскую». И все же – почему, откуда такое противоречие образов?

Есть легенды, в которых говорится о двух сестрах, носивших имя Тамар, – одной благочестивой, а другой беспутной, да еще и волшебнице. Еще в одном варианте речь идет о Тамар и ее дочери…

Чтобы не интриговать читателя слишком долго, скажу, что нечто похожее на то, что описывают легенды, действительно происходило, но не с самой Тамар и не с ее дочерью Русудан, которая после смерти матери и брата Георгия Лаши стала второй (и последней) царицей на грузинском престоле. Речь идет о младшей сестре царицы, тезке ее тетки и дочери. Но произошла замена – и не случайно. Но об этом – позже…

Частная жизнь царицы цариц

Не знаю, смеялась бы или плакала великая царица, услышь она те небылицы, которые рассказывали о ней. Не то чтобы она была несчастлива в личной жизни, просто счастье пришло не сразу. Да и возможна ли в ее положении правителя «личная жизнь»?

Как только она взошла на престол, сразу же начались поиски пары. Достойный брак мог значительно укрепить позиции Грузии. Выбор пал на князя Юрия (Георгия), сына Андрея Боголюбского (того самого Андрея, который перенес столицу Руси из Киева во Владимир и поставил первый московский «город»). Жениха спешно доставили в Грузию и, долго не разбираясь, женили на царице. Брак оказался неудачным. «У русского стали обнаруживаться скифские нравы: при омерзительном пьянстве он стал совершать много неприличных дел» и в итоге был изгнан из столицы и «лишен прелестей Тамар» («Жизнь царицы цариц Тамар»). Мало того, найдя политическую и военную поддержку в западных и юго-западных провинциях Грузии, Георгий дважды, в 1191 и 1193 гг., пытался вернуть себе трон, но оба раза безуспешно.

Счастливым оказался второй брак. Новым мужем Тамар стал осетинский царевич Сослан, принявший в Грузии имя Давид. Он был отважным воином, возглавлял грузинские войска и одерживал победы над врагами. Но при всех несомненных достоинствах он лишь дополнял фигуру царицы.

А как жила она? Что получится, если отойти от панегирического стиля хроник и попытаться представить ее реальную жизнь? Да, она правительница мощного, развитого государства, для процветания которого она сама сделала немало. Да, строительница городов и крепостей, многие из которых сохранились и хранят память о ней. Легко можно представить себе ее сидящей на троне, ведущей государственные дела, принимающей послов или внимающей песни влюбленного поэта. А играющей со своими двумя детьми? А в слезах провожающей мужа на войну? А сидящей, как любая другая грузинская женщина, за пряжей или шитьем – в свободное от государственных дел время? Ведь это все тоже было в ее жизни.

…Образ Тамар многократно дробится и преломляется, не давая уловить себя, увидеть ясно, какой была эта женщина, вошедшая в легенды, в стихи, в историю. Но есть один источник, который позволяет если не понять, то почувствовать ее. И, может быть, разгадать тайну этой странной ностальгии по Тамар. Или не только по ней?

Образ поэтический

«Витязя в тигровой шкуре» можно перечитывать бесконечно. Перебирать, как жемчужные четки, строки, впитывать аромат ушедшей эпохи, любоваться столь непохожими на нас личностями – красивыми, сильными, цельными…

А для грузин это больше чем культурное достояние народа. Каждый грузин клал эту книгу у изголовья вместе со Священным писанием. Поэма была самым ценным приданым для невест на протяжении многих веков. В горах были и есть люди, которые знают наизусть все полторы тысячи ее строф.

Написано это произведение не просто «во времена царицы Тамар». Ее автор, Шота Руставели, был министром финансов при ее дворе и, судя по строкам поэмы, по-рыцарски страстно и благородно любил и почитал ее:

Лев, служа Тамар-царице, держит меч ее и щит. Мне ж, певцу, каким деяньем послужить ей надлежит? Косы царственной – агаты, ярче лалов жар ланит. Упивается нектаром тот, кто солнце лицезрит.

Как доказано учеными, в поэме много буквальных соответствий реальным историческим событиям, вплоть до конфликтов династий, которые являются отражением придворных столкновений той эпохи. А о Тамар, ее облике, судьбе и чертах личности много может сказать образ Нестан-Дареджан – это ее коронация описана в стихотворных строках, приведенных в начале статьи.

Но не только и не столько исторической достоверностью ценен этот источник – все-таки речь идет о поэзии. Важнее здесь сам дух поэмы, представляющей собой удивительный синтез средневекового европейского рыцарского романа и персидской любовной поэзии. Важны идеалы, воспеваемые в ней, – любовь, для которой нет ничего невозможного; дружба, во имя которой можно пойти на смерть; благородство, честь, мужество, справедливость…

Все это – эпоха царицы Тамар, эпоха, сотканная и пронизанная ею. Ведь главное не то, как действительно жили люди когда-то, какие события с ними происходили – этого все равно никто никогда точно не узнает: любые источники тенденциозны. Главное – то, во что они верили, какие песни пели, какие мифы вели их.

…Ностальгия по Тамар… Компьютерный спеллер, многократно подчеркнув это выражение, усиленно отговаривает меня использовать его: «Ностальгия значит “тоска по родине”. Употребление этого слова в других значениях пока не отвечает требованиям литературной нормы».

Но почему-то именно так хочется сформулировать то, что рождается в душе. Ностальгия. Тоска по…

Образ священный

Наверное, все-таки я не выдумала ее, эту ностальгию по Тамар. Народные предания о ней, их количество и тон свидетельствуют о том, насколько она была важна для народа, как много значила.

Наиболее величественные черты образ Тамар приобрел среди грузин-горцев, у которых христианство совместилось с традиционными верованиями.

Тамар была единственным лицом из числа всех грузинских царей, которому нашлось место, причем почетное место, в народных сказаниях сванов: «Она знаменитейшая из жен после Божьей Матери. Она была женщина знаменитейшей красоты, и многие искали ее руки… Царица Тамара бессмертна…» В этих сказаниях Тамар тяготеет к исполнению функций Творца – она много созидает и дарит людям.

(Кстати, те предания, которые представляют Тамар как Творца, могут отчасти объяснить и «демоническую» версию. Просто в народной традиции Творец должен обладать могучей силой во всех ее проявлениях, в том числе и сексуальном. Но время мифов ушло, и остались только сплетни.)

К лику святых Тамар была причислена и горцами Восточной Грузии – пшавами. У нее родители выкупали своих новорожденных детей, принося жертвы: за мальчика – быка, за девочку – барана. «Пшавец уверен, – писал автор начала XX в., – что св. царица Тамара по ночам… невидимо сходит с неба к больным и лечит их от болезней».

Вместе с сыном Георгием Лашой Тамар обретала черты Богоматери с Младенцем. Местные священнослужители, совершая моления о ниспослании божественной благодати смертным, адресовали их св. Георгию и Тамар.

Среди населения соседних с Грузией земель Тамар осталась в памяти в первую очередь просветительницей. «Как в Осетии, так и во всей горной полосе Чечни “эльгыцы” (святилища) построены, говорят… во времена Тамары… До Тамары чеченцы не знали ни Бога, ни “ццу” (божеств) и жили как животные в потемках».

* * *

…Место погребения Тамар неизвестно. Ни легенды, ни исторические свидетельства не могут помочь найти его, и поэтому народная память хранит предание о бессмертии Тамар. Говорят, что великая царица не умерла, а спит в золотой колыбели, и когда наступят тяжелые для ее земли времена, она проснется и поможет своему народу. Надеюсь и верю, что не только своему.

Литература:

Карпов Ю.Ю. Женское пространство в культуре народов Кавказа. – СПб., 2001.

Шота Руставели. Витязь в тигровой шкуре / Вст. ст. И. Абашидзе. – М., 1969.

Лоренцо Великолепный Илья Бузукашвили

«С уходом Лоренцо закончился мир во Флоренции», – так сказал папа, узнав о смерти Лоренцо Медичи. Природа по-своему отозвалась на это событие: молния с такой силой ударила в купол церкви Санта Репарата, что часть его рухнула, вызвав всеобщее изумление флорентийцев…

О его мудрости слагали легенды, его тонкий художественный вкус ценили далеко за пределами Италии, скромности не переставали удивляться, а власти и могуществу редко когда осмеливались бросить вызов. Лоренцо Медичи. Лоренцо Великолепный. С его именем навсегда останутся связаны расцвет Флоренции, творения и жизнь гениев Возрождения, великолепие Ренессанса.

Правитель божьей милостью

…XV век. Флоренция. Семья Медичи вошла в ее историю и судьбу, когда к власти в городе пришел дед Лоренцо – Козимо Старший. Он принес флорентийцам надежду. С его приходом в истерзанной трехсотлетней войной Флоренции, мучимой голодом и эпидемиями чумы, наступил долгожданный мир. Козимо удалось остановить кровопролитие. Он был словно создан для того, чтобы править этим свободолюбивым, независимым городом. Для этого у него были острый ум, смелость, решительность, благородство и… деньги. Козимо владел крупнейшим во Флоренции банком. Его отделения были к тому времени разбросаны по всей Европе, а золотой флорин прочно занял место общеевропейской валюты. То было самое начало пробуждения Флоренции, укрепления ее благосостояния и могущества. Так природа весной возвращается к жизни, остававшейся невидимой, скрытой за месяцы зимы.

Лоренцо Великолепный

Правление внука Козимо – Лоренцо Медичи – кажется флорентийцам очередным подарком судьбы. Они любят его за легкий и веселый нрав, за простоту в общении и… желание наполнить жизнь города состоянием праздника.

Трудно подумать, что лишь несколько десятилетий назад мало кто из этих людей помышлял о веселье. Сейчас же торжества преображают город, его площади, улицы и дворцы. В эти дни Флоренция словно живет в иной реальности, близкой к мифу, а не к обычной жизни. Она становится Вифлеемом или Иерусалимом, ареной римского цирка, местом рыцарских турниров, грандиозной декорацией для драматических действ на тему античной истории или триумфальных шествий.

Со временем уважение флорентийцев к своему правителю все более возрастает – не раз уже убеждались они в его надежности и твердости. Хорошо знают, что Лоренцо способен разделить с ними судьбу не только в дни праздников и веселья, но и в момент тяжелых испытаний.

1478 год. Положение Флоренции с каждым днем становится все более угрожающим. Казна пуста, вот-вот начнется война с королем неаполитанским, с папой и с Генуей. Союзников нет. Все надежды – на Лоренцо. Он один отправляется в ставку неаполитанского короля, говорит с ним о положении всей Италии, о стремлениях ее государей и народов, о надеждах, которые мог бы принести мир, и об опасностях продолжения войны…

Во Флоренцию Лоренцо возвращается с мирным договором и соглашением о вечной дружбе в интересах обоих государств. Мало кто вспоминает уже, что за миром Лоренцо ехал один в стан врага, подвергая опасности свою жизнь.

Он пользуется абсолютной властью в делах политики, но правит Флоренцией, проявляя здравый смысл, учтивость и достоинство. Без официального титула и званий.

Это богатейший во всем мире человек, дружбы и расположения которого добиваются правители итальянских городов-государств и могущественные монархи Востока и Запада, а между тем у него открытый и мягкий характер и полное отсутствие высокомерия. Не располагая ни армией, ни стражей, он ходит по улицам Флоренции без всякой свиты, разговаривает со всеми гражданами как равный, ведет простую семейную жизнь, любит играть со своими детьми и держит свой дом открытым для художников, писателей и ученых со всего мира.

В то время, когда в Италии, да и в Европе все заботятся лишь о собственных интересах, с легкостью расторгают старые союзы, создавая новые, предают интересы бывших друзей и соглашаются на требования бывших врагов, действия правителя Флоренции вызывают удивление, но не оставляют равнодушным. Лоренцо Великолепный хранит верность слову и в отношениях между людьми, и в делах между государствами. Подобным благородством и честностью часто добивается результатов, на которые в иных обстоятельствах трудно было даже рассчитывать.

Стратегия меценатства

Patriae decus, familiae amplitudo, incrementum atrium – «польза отечества, величие семейства, возрастание искусств» – вот три принципа, которыми руководствуется во всех делах правитель Флоренции, никогда не отделяя одного от другого.

Он покупает земли, и великолепие его построек на них достойно скорее короля, нежели обычного гражданина. Автор «Жизни Лоренцо Медичи» Никколо Валори пишет: «Он любил архитектуру, особенно же в античном вкусе, что можно видеть в Поджо а Кайано – месте, где явилось древнее великолепие…»

Лоренцо не только строит виллы в окрестностях города, но и занимается увеличением и украшением Флоренции. Среди незастроенных и безлюдных пустырей он велит проложить новые улицы. Город растет и хорошеет. В 1489 год выходит декрет Синьории о существенных налоговых льготах для нового строительства. Чтобы обеспечить безопасность республики, Лоренцо укрепляет крепости на подступах к Флоренции. Современник пишет: «Кто ныне в Италии и вне ее хочет что-нибудь построить – спешит обратиться во Флоренцию за архитекторами».

Лоренцо слывет знатоком классических языков, читает в оригинале греческие и латинские манускрипты. Его посланники отправляются на Восток, где разыскивают и привозят во Флоренцию древние рукописи, свитки и книги.

В истории Лоренцо Великолепный останется и как создатель первой в Европе публичной библиотеки. Его собрание насчитывало около десяти тысяч рукописных и печатных книг. Подобной библиотеки не было нигде со времен Александрии. Она и по сей день носит его имя – Библиотека Лауренциана – и находится при соборе Сан Лоренцо.

Желая чтобы молодежь могла изучать изящную словесность, Лоренцо обращает свое внимание на некогда известную во всей Италии, но пришедшую в упадок школу в Пизе. В 1472 году Великолепный решает сделать из нее первый тосканский университет и материально поддерживает возрождение старейшего учебного заведения.

Затем он основывает университет во Флоренции, единственный на то время в Европе, где можно было изучать греческий язык. Византийские мудрецы и ученые, бежавшие на Запад после взятия Константинополя (1453), становятся в нем преподавателями. В 1488 году они осуществляют первое печатное издание произведений Гомера.

Искусство в глазах Лоренцо является куда более важной заботой, чем его флотилии, плавающие по всем морям мира, и его банки, опутавшие своей сетью всю Европу.

XV столетие – эпоха кватроченто, золотой век итальянского Ренессанса. Время, когда в одном городе на берегах Арно собирается целое созвездие гениев: Антонио Поллайоло, Доменико Гирландайо, Сандро Боттичелли, Микеланджело Буонарроти, Америго Веспуччи, Леонардо да Винчи.

Все они – современники Лоренцо Великолепного. В жизни многих из них правитель Флоренции сыграет роль, назначенную самой судьбой.

Сегодня историки немало спорят о том, был ли и в самом деле Лоренцо столь великим покровителем искусств и меценатом, как о том говорят легенды. Находят факты и свидетельства, что якобы не так уж много художников работало по его прямому заказу. Возможно, это так. Но очевидно другое – в своем внимании к людям искусства и их творчеству Лоренцо Великолепный открыл столь много самых разных форм поддержки художников и архитекторов, что впору говорить о настоящей и хорошо продуманной политике в сфере искусства.

Правитель Флоренции привил своим согражданам, и в первую очередь богатым жителям города, любовь к прекрасному, к античности, хороший вкус и стремление наполнить жизнь произведениями истинного искусства. В этом он продолжал дело, начатое еще его дедом, Козимо Старшим, большим почитателем и знатоком древности.

Знаменитые семейства Флоренции постоянно заказывают работы великим скульпторам и живописцам. Многие из произведений, которые ныне мы найдем в знаменитой галерее Уффици, раньше украшали частные виллы. Так, например, знаменитые «Весна» и «Рождение Венеры» Боттичелли были написаны по заказу родича Лоренцо Великолепного – Лоренцо ди Пьеро Франческо. Сам Лоренцо дает возможность художникам получить заказы для работы в соборах Флоренции. Фрески Гирландайо в Санта Мариа Новелла – лишь один тому пример.

Но похоже, что Лоренцо интересуют больше не конкретные творения скульпторов, архитекторов и живописцев, но сами люди, мастера Возрождения, которые, следуя за полетом своего духа, творят во славу прекрасного. Что может он сделать для них?

Валори пишет: «Он делал своим домочадцем всякого, в ком распознавал природные дарования или художественные таланты, милостиво обходился с такими людьми, лелеял их и никогда не покидал». Знаменитые сады Медичи, расположенные между дворцом Медичи и монастырем Сан Марко, становятся прообразом первой Академии изящных искусств в Европе. Под руководством старого архитектора Бертольдо – ученика Донателло и хранителя коллекции античного искусства правителя Флоренции – Лоренцо создает школу для молодых художников и ваятелей. Не свои личные вкусы и пристрастия желает утвердить здесь Лоренцо, но хочет задать направление развития всему флорентийскому искусству. Он убежден, что молодые художники должны учиться на лучших образцах античного искусства, но не для того, чтобы просто копировать их… Нет! Для того чтобы создавать совершенно новые произведения…

Искусство рисунка в садах Сан Марко изучали Джованни Франческо Рустичи, Торриджани, Лоренцо ди Креди, Андреа Сансовино… Сюда же к Бертольдо, поставленному Лоренцо во главе школы ваятелей, придет учиться 15-летний Микеланджело. Здесь заметит его Лоренцо, станет юноше отцом и другом, пригласит его жить к себе во дворец. Здесь молодой скульптор узнает своего покровителя с совершенно иной стороны. Здесь, во дворце Медичи, Микеланджело познакомится с друзьями Лоренцо – философами, поэтами, учеными-гуманистами, неоплатониками. Единомышленниками и духовными отцами Возрождения: Марсилио Фичино, Пико делла Мирандола, Анджело Полициано, Кристофоро Ландино…

Академия Платона

«Без платоновского учения никто не может быть ни хорошим гражданином, ни хорошим христианином», – любил говорить Козимо Медичи. Его внук Лоренцо Великолепный хорошо усвоил завет своего мудрого деда…

Являясь покровителем и активным участником всех дел и жизни Академии Платона во Флоренции, Лоренцо следует не только духовному завещанию Козимо Медичи, стоявшего у истоков ее создания и открытия в 1461 году. Он следует велениям души и сердца. Это дело он считает главным в своей жизни.

Возрождение философии как любви к мудрости, учения Платона и мудрости древних времен – вот цель Академии.

То были люди, осмелившиеся бросить вызов старому образу жизни и предложить новый, пронизанный стремлением возродить те классические идеалы, на которые опирались великие цивилизации прошлого. Они говорили о новом значении человека, зависящем от его способности ощущать себя частью Вселенной и, следовательно, создавать свой собственный мир и свою судьбу, и религии, все их применяя с уважением. Они открыли, в итоге, новые пути в науке, религии, политике и искусстве. Их вдохновляло классическое, но они внесли его в свое настоящее, уверенные в том, что ценная идея остается таковой в любое время и в любом месте, так что нет необходимости «копировать» ее такой, какой она была в прошлом.

Руководитель Платоновской академии Марсилио Фичино – один из ближайших друзей правителя Флоренции. Лоренцо содействует возвращению древнего знания, переводу рукописей и манускриптов древних мудрецов, способствует становлению во Флоренции книгопечатания, развитию итальянского языка, более глубокому пониманию своего великого соотечественника Данте и возвращению в Италию литературного наследия античных времен – Гомера, Овидия, Вергилия.

Душа самого Лоренцо – это, скорее, душа поэта и философа. Как писал о Лоренцо известный русский исследователь В. Муратов, «Флоренция Лоренцо Великолепного казалась явлением древнего божества в человеке, посетившим итальянскую землю. Простое обращение к ней возвышало дух».

* * *

Он покинул этот мир на своей вилле в окружении верных друзей. За дверями комнаты обливался горькими слезами потерявший друга и учителя Микеланджело.

Современник Лоренцо Великолепного Альберти в своем трактате об архитектуре пишет: «Хорошо будет пойти по стопам Платона, который на вопрос, где найти то преславное государство, которое он себе вообразил, ответил: мы его не ищем, но стараемся установить, какое приходится назвать лучшим из всех. Ты же считай наиболее предпочтительным то, которое меньше всего будет отличаться от этого образца».

Лоренцо Медичи делал все возможное, чтобы приблизиться к образцу. И его время назовут «золотым веком» эпохи Возрождения. Правитель Флоренции всегда оставался как бы в тени великих титанов Возрождения. Но он всегда стоял рядом с ними.

Рудольф II и рудольфинцы Елена Белега

Когда католики в Риме сожгли Джордано Бруно, а кальвинисты в Женеве Сервета, когда Галилей готовился предстать перед вторым судом инквизиции, – чешский король и император Священной Римской империи Рудольф II собирал в Праге самых талантливых ученых того времени…

Просто христианин

Рудольф II, как и его отец Максимилиан II, считал себя «просто христианином». Что скрывалось за этой простотой? – Поддержка в империи благополучия и мира. Но как? – Усилием встать над столкновениями людей и убеждений, внести в жизнь истинную гармонию вместо кровавых междоусобиц. Глубокое убеждение императора, утопия или благородная мечта? Трудно судить, но в преддверии Тридцатилетней войны Рудольф II создает Орден мира, собственноручно изготавливает цепь орденского знака и сам знак.

«Просто христианин» был религиозно терпим. При дворе Рудольфа II принимали как католиков, так и протестантов. Аудиенции императора добивались члены и Ордена Иисуса, и еврейской общины Праги, пережившей при Рудольфе II свой золотой век.

Рудольф II

В 1600 году, в год казни Джордано Бруно, Рудольф пригласил ко двору лучшего астронома того времени – католика и аристократа Тихо Браге. А в помощники ему взял молодого немецкого математика, воспитанника протестантской семинарии в Тюбингере Иоганна Кеплера, которого только что изгнали из Граца, «перешедшего в руки» католиков. Сам Джордано Бруно перед своим роковым возвращением на родину прожил в Праге полгода и издал сочинения, которые не могли появиться во враждебной обстановке: работу, посвященную системе Раймонда Луллия, и скандально известные «Сто шестьдесят тезисов против современных математиков и философов».

«Просто христианин» собрал под сенью скипетра прекрасный мир искусства и свободной науки.

Пражский кружок

Такое впечатление, что рудольфинский круг существовал вне времени и пространства. Но время Рудольфа II, скорее, временная граница – это уходящее итальянское Возрождение, закат «старой» Европы и рождение «новой». А как известно, самое яркое и интересное происходит именно на границе. Прага Рудольфа II – остров равновесия в море хаоса. И к этому острову уже несколько столетий приковано внимание ученых и искусствоведов, ценителей искусства и любителей таинственных историй. Ведь при дворе Рудольфа искали ключи к познанию Универсума, естественного единства Природы и Человека.

В кругу рудольфинцев движущей силой была наука, которая вырабатывала новую концепцию мироздания. Основываясь на точных измерениях Тихо Браге и его каталоге 777 звезд, Иоганн Кеплер вывел законы небесной механики. Но этого бы не произошло, если бы Кеплер не искал гармонию Вселенной, не пытался записать «музыку сфер», которую когда-то слышали пифагорейцы.

На особом счету при дворе была астрология, наука о строгих естественных закономерностях. Сам Иоганн Кеплер не просто верил в астрологию, а следовал ее законам и слыл мастером по составлению гороскопов. Вот отрывок из его личного гороскопа: «Человеку этому на роду написано проводить время главным образом за решением трудных задач, отпугивающих других… Даже непродолжительное время, проведенное без пользы, причиняет ему страдание…В денежных вопросах он почти скуп, в экономии тверд, строг к мелочам и ко всему, что приводит к напрасной потере времени. Вместе с тем он питает к работе непреодолимое отвращение, столь сильное, что часто лишь страсть к познанию удерживает его от того, чтобы не бросить начатое». Этот гороскоп Кеплер составил себе еще до приезда ко двору Рудольфа II, в 26 лет. И писал его не для печати, а для себя. Ученый Кеплер признавал, что есть воля звезд и есть обстоятельства жизни, и человек живет в некотором распятье между одним и другим: «Итак, причины кроются отчасти во мне, отчасти – в судьбе. Во мне – гнев, нетерпимость по отношению к неприятным мне людям, дерзкая страсть строить насмешки и потешаться, наконец, неуемное стремление судить обо всем, ибо я не упускаю случая сделать кому-нибудь замечание. В моей судьбе – неудачи, сопутствующие всему этому».

Занятие искусством в представлении рудольфинцев – это также поиск ключей к универсальным истинам. Особое место при дворе занимала портретная живопись, которой было чуждо понятие маски: за человеком признавалось не то что право, а неизбежная предопределенность быть существом противоречивым. Люди не притворялись. Они были такими, какими были. Возможно, именно поэтому в качестве своего жизненного кредо Тихо Браге выбрал фразу «Лучше быть, чем казаться».

Кунсткамера Рудольфа

Коллекция Рудольфа была «любимым ребенком» императора. Как и для пражского кружка, для нее собиралось все самое редкостное и удивительное. Но только с одной целью – воссоздать Универсум. Коллекция делилась на «naturalia» – природные экспонаты, «artificialia» – артефакты, «scientifica» – научные приборы и инструменты. Агенты Рудольфа все время были заняты поиском экспонатов. При дворе создавали и живые коллекции. На Пражском Граде были разбиты оранжереи, сады с редкостными растениями. Рудольф также стал обладателем красивейших райских птиц синего цвета, которые впоследствии получили его имя «Paradisaes Rudolphi». Минералы, руды, драгоценные камни поражали своим многообразием. За всем этим для рудольфинцев стояло многообразие мира, жизнь которого переплетена с жизнью человека. При дворе господствовал знаменитый принцип Изумрудной скрижали: «Все, что есть наверху, есть и внизу. Все, что есть внизу, есть наверху. И все это для того, чтобы явлена была тайна Единства».

Рудольф II имел репутацию одного из самых загадочных монархов. И дело не в том, что он окружил себя необычными личностями того времени, а скорее в том, что Универсум, ключи к которому они искали, был, по представлению рудольфинцев, не до конца проявленным, как бы зашифрованным, недосказанным.

Яркий пример недосказанности – работы Джузеппе Арчимбольдо, его портреты, выполненные из цветов, колосьев и плодов. Правда или условность, трюки или метаморфозы? Что-то недосказанное или специально зашифрованное? Рудольфинцы любили символы, а метаморфозы рассматривали как путь рождения Вселенной, путь эволюции. Здесь опять можно увидеть то самое противоречивое равновесие или «discordia concors» – несогласованное согласие, которое движет миром.

Коллекция живописи Рудольфа приобрела всеевропейскую славу, императорский двор завоевал статус Парнаса Центральной Европы. В замечательном собрании Рудольфа были картины Брейгеля Старшего, Альбрехта Дюрера, картины Корреджо, Тициана, Рафаэля, Карнаха Старшего, Босха.

В большой библиотеке хранились древние рукописи, средневековые манускрипты, современные химические трактаты и книги по астрономии. Кеплер, проведя в Праге 12 самых плодотворных лет жизни, опубликовал научные труды, главные из которых «Новая астрономия», «Разговор со „Звездным вестником“», «Рудольфинские таблицы».

«Хочу и могу»

Загадочный мистицизм, который приписывают рудольфинцам, уже несколько столетий будоражит умы потомков. Если под мистикой понимать добрую волю, знание законов природы и эффективное их применение, то рудольфинцев по праву можно считать мистиками. Рудольф II мистическим способом удерживал Прагу «над схваткой», сохраняя мир и давая возможность работать и творить тем, кто искал законы, движущие Природой и Человеком. На границе итальянского и северного (немецко-нидерландского) Возрождений – в пражском кружке – рождалась новая наука, основанная на точных данных новая картина мироздания, новое искусство, естественное и символическое, как сама Природа. В Пражском кружке рождался новый человек, признающий Единство мира, но при этом не пассивный его наблюдатель, а стремящийся познать Божественный закон и способный действовать как Сотворец.

Франклин. Идеальный американец Вадим Карелин

Мы много слышали об «американской мечте», но никогда не видели ее воплощения в реальном, живом человеке. Так вот – такой человек есть, и мы даже знаем, как он выглядел, ведь его лицо многие десятилетия смотрит на нас с… американской 100-долларовой банкноты. Знакомьтесь: Бенджамин Франклин. Политик, ученый, писатель, философ, «отец американской нации», как его любят называть соотечественники.

Жизнь на одном дыхании

Его биографию полезно изучить тем, кто не верит в безграничность человеческих способностей. Бенджамин родился 17 января 1706 года в Бостоне, став 10-м и младшим сыном в семье небогатого ремесленника, у которого было 17 детей. Мальчик всего два года учился в школе, а с 10 лет сам зарабатывал себе на жизнь сначала в свечной мастерской, потом в типографии. В 17 лет он без гроша в кармане отправился в Филадельфию, где устроился на работу в типографии. Через некоторое время Бенджамин не только стал лучшим специалистом в типографском деле, но и сумел усовершенствовать оборудование типографии. А в свободное время занимался самообразованием: изучал древние и современные языки, философию, физику, литературу.

Бенджамин Франклин

В 1729 году Бенджамин начал издавать «Пенсильванскую газету», которая вскоре стала самым популярным изданием в Северной Америке. Именно Франклину принадлежит идея создания публичной библиотеки, которую могли бы посещать все желающие. Первая такая библиотека в английских колониях открылась в 1731 году. В том же году Бенджамин Франклин был принят в масоны в Филадельфийской ложе святого Иоанна, а через три года был уже Великим мастером Великой ложи. Его все больше и больше волновало будущее английских колоний, их свобода, перспективы развития. Франклин начал публиковать свои взгляды не только в газетах, но и в «Альманахе простака Ричарда», принесшем ему популярность.

Вскоре к его словам начали прислушиваться – он сделался очень уважаемым человеком. Так Франклин стал политиком, в 1737 году его избрали секретарем Генеральной ассамблеи Пенсильвании, а в 1753 году назначили генеральным почтмейстером Северо-американских колоний. Находясь на этом посту, он кардинально реформировал почтовую службу, и долгое время она оставалась самой передовой в мире.

В 1743 году Франклин основал Американское философское общество, а в 1751 году – Филадельфийскую академию, преобразованную впоследствии в Пенсильванский университет. Именно Франклин в 1754 году впервые предложил план объединения английских колоний, который, правда, тогда отвергли сами колонии. После войны за независимость он активно участвовал в подготовке Декларации независимости и подписал ее в 1776 году. Он же был в числе тех, кто разрабатывал символику Большой государственной Печати и Флага молодых Соединенных Штатов.

Одновременно с этим Франклин вел обширные экономические исследования, положившие начало трудовой теории стоимости. И вместе с тем не прекращал заниматься естественными науками.

Он изобрел молниеотвод, спасающий во время грозы, разработал теорию штормовых ветров (норд-остов) и участвовал в изучении Гольфстрима. Его исследования в области электричества получили международное признание.

Последние годы жизни Бенджамин Франклин посвятил работе над Конституцией США и борьбе с рабством в любых его формах. За несколько дней до смерти он подписал знаменитую Петицию против рабства. А незадолго до этого получил письмо от Джорджа Вашингтона, в котором тот выразил отношение всех американцев к «отцу нации»: «Если уважение за желание блага всем людям, удивление таланту, почитание за патриотизм и филантропический образ мыслей могут удовлетворить человеческую душу, – то для Вас, при всех Ваших телесных страданиях, должно быть приятным утешением осознание, что Вы недаром жили».

Франклиновский дневник

Обычно о людях, подобных Франклину, говорят, что они родились под счастливой звездой. Действительно, куда проще объяснить стремительный духовный рост человека Провидением, некой счастливой предопределенностью, чем разглядеть за внешними успехами кропотливую и постоянную внутреннюю работу. Но нам повезло: в 79 лет Франклин написал автобиографию, проливающую свет на истинные причины его успехов. Вот несколько цитат из нее.

«Приблизительно в это время[4] я замыслил смелый и трудный план достижения морального совершенства. Я желал жить, никогда не совершая никаких ошибок, победить все, к чему могли меня толкнуть естественные склонности, привычки или общество. Так как я знал – или думал, что знаю, – что хорошо и что плохо, то я не видел причины, почему бы мне всегда не следовать одному и не избегать другого. Но вскоре я обнаружил, что поставил перед собой гораздо более сложную задачу, чем предполагал вначале. В то время как мое внимание было занято тем, как бы избежать одной ошибки, я часто неожиданно совершал другую; укоренившаяся привычка проявлялась, пользуясь моей невнимательностью; склонность оказывалась иногда сильнее разума. Наконец, я пришел к выводу, что простого разумного убеждения в том, что для нас самих лучше всего быть совершенно добродетельными, недостаточно, чтобы предохранить нас от промахов, и что прежде, чем мы добьемся от себя устойчивого, постоянно нравственного поведения, мы должны искоренить в себе вредные привычки. Для этой цели я выработал следующий метод… я обозначил тринадцатью именами все те добродетели, которые казались мне в то время необходимыми и желательными, связав с каждым именем краткое наставление, которое полностью выражало объем каждого понятия.

Вот названия этих добродетелей с соответствующими наставлениями.

1. Воздержание. – Есть не до пресыщения, пить не до опьянения.

2. Молчание. – Говорить только то, что может принести пользу мне или другому; избегать пустых разговоров.

3. Порядок. – Держать все свои вещи на их местах; для каждого занятия иметь свое время.

4. Решительность. – Решаться выполнять то, что должно сделать; неукоснительно выполнять то, что решено.

5. Бережливость. – Тратить деньги только на то, что приносит благо мне или другим, то есть ничего не расточать.

6. Трудолюбие. – Не терять времени попусту; быть всегда занятым чем-либо полезным; отказываться от всех ненужных действий.

7. Искренность. – Не причинять вредного обмана, иметь чистые и справедливые мысли; в разговоре также придерживаться этого правила.

8. Справедливость. – Не причинять никому вреда; не совершать несправедливостей и не опускать добрых дел, которые входят в число твоих обязанностей.

9. Умеренность. – Избегать крайностей; сдерживать, насколько ты считаешь это уместным, чувство обиды от несправедливостей.

10. Чистота. – Не допускать телесной нечистоты; соблюдать опрятность в одежде и в жилище.

11. Спокойствие. – Не волноваться по пустякам и по поводу обычных или неизбежных случаев.

12. Целомудрие. – Будь целомудрен в мыслях, управляй своими инстинктами.

13. Скромность. – Подражай Иисусу и Сократу.

Сознавая в соответствии с советом Пифагора, высказанным в его замечательных стихах, необходимость ежедневного самоконтроля, я придумал следующий метод для его осуществления. Я завел книжечку, в которой выделил для каждой добродетели по странице. Каждую страницу я разлиновал красными чернилами так, что получилось семь столбиков по числу дней недели; каждый столбик отмечался начальными буквами соответствующего дня недели. Затем я провел тринадцать горизонтальных линий и обозначил начало каждой строки первыми буквами названия одной из добродетелей. Таким образом, на каждой строке в соответствующем столбике я мог по надлежащей проверке отмечать маленькой черной точкой каждый случай нарушения соответствующей добродетели в течение того дня.

Я решил уделять в течение недели строгое внимание приобретению каждого из этих навыков в указанной последовательности. Таким образом, в первую неделю моя главная забота состояла в том, чтобы избегать самого малого нарушения воздержания; другие же добродетели оставлялись на волю случая, я только отмечал каждый вечер промахи, сделанные в течение дня. Если на протяжении первой недели мне удавалось сохранить первую строку, отмеченную буквой “В”, чистой от точек, я заключал, что навык в этой добродетели настолько укрепился, а противоположный навык настолько ослаблен, что я могу отважиться расширить свое внимание и включить в его сферу вторую добродетель, чтобы в течение следующей недели держать свободными от точек обе строчки. Продолжая так вплоть до последней добродетели, я мог проделать полный курс в течение тринадцати недель, а за год пройти четыре таких курса. Я решил поступать подобно человеку, который, желая выполоть свой огород, не пытается сразу уничтожить всю сорную траву, что превосходило бы его возможности и силы, а трудится одновременно только на одной грядке и переходит ко второй лишь после того, как очистит первую.

Я хотел бы, чтобы мои потомки знали, что именно этому маленькому изобретению, с божьего благословения, обязан их предок постоянным счастьем своей жизни вплоть до настоящего времени, когда он пишет эти строки в возрасте семидесяти девяти лет».

Впоследствии этот метод был назван «франклиновским дневником» или «франклиновским журналом» и активно использовался теми, кого, как и Франклина, волновала внутренняя жизнь и работа над собой. В частности, Лев Толстой вел «франклиновский журнал» с 15 лет.

Что оставалось «за кадром»

В то время как общественная деятельность Франклина была у всех на виду, лишь основные принципы внутренней работы он доверил своей «Автобиографии». Не удивительно, что самые важные и судьбоносные события его жизни вообще не были записаны на бумаге: их опубликование стало бы преждевременным. К таким судьбоносным событиям можно отнести сотрудничество Франклина с таинственным Профессором, который одно время находился в окружении Вашингтона и Франклина. Роберт Кэмпбелл, автор книги «Наш флаг», пишет о нем: «Мало что известно об этом старом джентльмене, за исключением того, что к нему иногда обращались: “Профессор”. Он часто упоминал о событиях, свидетелем которых был и которые произошли сто с лишним лет назад. И, тем не менее, он был бодр, активен и в здравом уме. Он был высок, тонко сложен, легок, имел благородные манеры, будучи вежлив, грациозен и настойчив. Для времени и нравов колонистов его образ жизни был весьма странен: он не ел рыбы, домашней птицы и мяса, никогда не использовал в пищу никакой зелени или чего-нибудь незрелого, не пил спиртного, но употреблял только зерновые, зрелые фрукты, орехи, слабый чай, мед и сахар.

Он был образован, культурен и осведомлен обо всем. Он проводил много времени, роясь в старых книгах и древних манускриптах, которые пытался дешифровать, перевести или переписать. Эти книги и манускрипты, как и свои собственные сочинения, он никому не показывал и никогда не упоминал о них даже в разговорах с семьей, разве что случайно. Он всегда запирал их тщательно в большой старомодный сундук, когда оставлял свою комнату, даже когда уходил на обед… Короче, он был таким человеком, которого нельзя не заметить, но с которым весьма трудно свести знакомство и у которого не придет в голову расспрашивать про его прошлое, откуда он пришел, чего он ждет и куда он отправится». Именно Профессор предложил изображение американского Флага. Его советы были приняты, после чего он просто исчез, и больше никто о нем не слышал.

Этот малозначительный, на первый взгляд, эпизод биографии Франклина является в определенном смысле ключом к пониманию его жизненной задачи, его миссии. Будучи просвещенным человеком и филантропом, он на первое место ставил служение людям. Более 50 лет, по его собственному признанию, он ежедневно обращался к Богу с такой молитвой: «О всемогущий Боже! Щедрый Отче! Милосердный наставник! Укрепи во мне ту мудрость, которая открыла бы передо мною истину. Укрепи меня в решимости творить то, что продиктовано этой мудростью. Прими мои искренние поступки, направленные на чад Твоих, как единственное воздаяние мое за Твои неустанные заботы обо мне». Столь чистое и бескорыстное стремление не могло не найти поддержки среди мудрых мира сего, и не случайно в окружении Франклина появился таинственный Профессор.

Достойно закончив свой жизненный путь, Франклин сам сочинил себе эпитафию, раскрывающую его представления о жизни и смерти как о вечной жизни:

Здесь покоится тело

Бенджамина Франклина —

издателя,

подобное переплету старой книги

с вырванным содержанием.

Но работа не будет напрасной,

так как однажды

он родится в новом издании,

проверенном и исправленном

АВТОРОМ.

Петр Негош. Владыка, философ и поэт Славица Кроча

История знает много мудрых людей, чей жизненный путь был необычным. К их числу принадлежит и Петр II Петрович Негош – правитель Черногории, мудрец и поэт. Он стал объединителем и просветителем своей страны. Его боготворил народ. Ценили друзья и уважали враги. Е. П. Блаватская писала, что он был последним посвященным королем Европы.

Он родился 1 ноября 1813 года в горном селении Негуши и при крещении получил имя Радивой. До 12 лет большую часть времени будущий монарх проводил на горе Ловчен, где пас стада овец и созерцал небосвод, густо усеянный звездами – манящими, загадочными… Если он что-нибудь и учил в эти годы, то только устные предания, которые рассказывались долгими зимними вечерами под плавное звучание гуслей.

Петр Негош

Негош был племянником черногорского государя Петра I, и потому в один миг его судьба переменилась: владыка выбрал его своим преемником (правители этой страны представляли и светскую, и духовную власть и потому не могли жениться, а наследника выбирали среди детей своих братьев или других родственников). Тогда-то Раде и нарекли Петром II, и в 1825 году он переехал в Цетинь к своему дяде, чтобы готовиться к восшествию на престол и выполнению обязанностей будущего владыки.

Ум его, как губка, впитывал то, чему его учили: за два года мальчик прочел все книги в монастырской библиотеке и в познаниях превзошел своих наставников. Его посылали в другие монастыри, но знания тамошних учителей были так же быстро исчерпаны. И наследник престола вернулся к дяде, которому пришлось искать более сведущего человека для обучения своего неутомимого племянника, чья тяга к познанию все росла и росла. Теперь Петр получил возможность изучать греческую философию и мифологию, немецкую философию, историю своей и других стран, географию, литературу, сельское хозяйство и военную науку. И поскольку его учитель находил в Черногории сходные черты со Спартой, то и ученика воспитывал по-спартански, стараясь развить в нем крепость духа и тела.

Негошу было только 17 лет, когда он после смерти дяди был облечен светской и духовной властью и принял сан митрополита. В Черногорию, до той поры почти полностью изолированную, пришло просвещение. Ее новый правитель ездил по Европе, представляя миру свою страну. Во время каждого путешествия он обязательно посещал библиотеки и знакомился со всевозможными культурными течениями, как велела ему Душа, неустанно искавшая новых и новых знаний. В своей маленькой стране Негош учреждал школы, строил дороги, укреплял границы, открывал типографии, а также преобразовал государственное устройство – вместо преобладавшего до сих пор племенного способа правления ввел современный сенат и исполнительные органы.

Красивый, статный (почти два метра ростом), мужественный, образованный, обладавший огромной нравственной силой, он разбил сердце не одной европейской принцессы. Но в его собственном сердце не осталось места для женщины: сам он знал только одну любовь – свою Черногорию, ее народ, за который нес ответственность.

Негош все делал со страстью: писал, учился, занимался государственными делами, словно предчувствуя, что жизнь его будет не только плодотворной, но и короткой. Он умер в Цетине 19 октября 1851 года от неизлечимого в те времена туберкулеза.

Кажется, это был последний из тех государей цивилизованного мира, которые являлись стержнем духовной и светской жизни своего народа. Хотя он и не стремился никому подражать, в нем возродился дух античных философов, он умел видеть разные грани явлений и собирать все лучшие зерна, он обладал моральными качествами гражданина мира, в нем жила поэтическая душа и мужественное сердце. Быть может, Платон именно в нем увидел бы воплощение своего архетипа идеального правителя. И уж во всяком случае Негош не отправил бы философа в изгнание, как это сделал античный властитель, наоборот, принял бы с распростертыми объятиями и желанием учиться у человека более мудрого, чем он сам.

На горе Ловчен великому черногорцу построили мавзолей, чтобы и после завершения земного пути он мог смотреть на Космос, поражавший его своей необъятностью и совершенством, на мириады звезд, мерцающих на ночном небосклоне, под которым гуляют буйные ветры. Может быть, огонь его мысли перестал метаться и рваться в неизведанные дали беспредельности. Может быть, теперь он обрел покой и ответы на множество вопросов, мучивших его когда-то. А те, кто продолжает искать ответы, могут соприкоснуться с родственной душой, излившей себя в стихах.

«Горный венец»

Главным произведением Негоша является драматическая поэма «Горный венец», в которой описана не только война между сербами и турками, но также история взаимоотношений реального мужчины и реальной женщины. Автор старался показать уклад жизни тогдашних черногорцев и их взгляд на окружающий мир; его рассказчик часто прибегает к помощи образных, аллегорических выражений, говоря о том, что видел в других краях: он не находит нужных слов в своем языке, потому что в его стране не существует ничего подобного.

«Горный венец» можно назвать одой героизму и доблести, но эта ода глубоко лирична, ее язык полон метафор, подчеркивающих гуманистическую идею поэмы. Негош размышляет также о предназначении человека и о том, как наилучшим образом его осуществить. Он сознает двойственную природу жизни, неизбежность встречи с соблазнами и испытаниями на пути к цели. Только тот, кто это понимает и все свои действия и каждый день жизни посвящает достижению цели, идя вразрез с общепринятым, будет причастен к вечности:

Без муки песнь не зазвучит, без муки сабли не скуешь; отвага зло любое одолеет, она – сладчайший для души напиток, из рода в род пьют люди эту влагу. Блажен, кто вечной жизни причастился, такой храбрец не зря на свет родился. Пусть луч погаснет, но пронижет толщу тьмы.

Тот, кто стремится к истинной жизни, а не к ее видимости, должен быть готов к сменяющим друг друга периодам света и тьмы, а применительно к своей судьбе – к полосам удач и неудач.

Еще никто не выпил кубок меда, чтоб не было в нем чаши желчи; не может кубок меда быть без желчи, пускай смешаются – пить будет легче.

Выполняя свою жизненную задачу, человек должен искать опоры не во внешних обстоятельствах, но в самом себе. Когда знаешь, на что ты способен, недостойно горевать об утрате преходящего, столь ничтожного по сравнению с вечным. Негош показывает это на примере бойца, который, лишившись любимого ружья, чувствует себя обездоленным и думает, что уже никогда не сможет воевать, как прежде:

Лишь голову к плечу склони — и обретешь ты новое ружье. Ведь ты же Мандуш Волк! В твоих руках Ружье любое будет смертоносным!

«Луч микрокосма»

С философской точки зрения интересно и другое произведение Негоша – «Луч микрокосма». Это его размышления, его внутренний монолог, написанный в жанре философского эпоса, тема которого – загадка Мироздания и человека как его неотделимой части.

Негош рассуждает о творческом принципе, на котором держится Мироздание. Он вечно в действии: стоит ему остановиться – и мир окажется во власти вечной тьмы. Этот космический порядок, как в зеркале, отражается в природной гармонии. Природа как целое – живой организм, плод вдохновения гениального Творца, создавшего все живущее. Красота присутствует в самой динамичности творения, а эволюция направлена к совершенству: совершенство форм, музыка сфер, гармония ритмов в их высшем проявлении – все это говорит о творческой мощи природы. Порядок, которому она подчиняется, не оставляет места для ненужного и бессмысленного, ведь он сам есть аналог божественной сущности. О божественном проявлении Негош говорит как о бесконечном, чудесном и бессмертном. А поскольку его частью является и человек, то и в нем не может не быть некоей вечной частицы, сотворенной божественным духом и вложенной в невечную материю. Эта частица не подвержена смерти и тлению, она всякий раз возникает в новом облике, как деревья, которые утрачивают свои цветы и плоды, но весной всегда расцветают снова.

«Мы луч света, тьмою объятый»

…Ах, это высшая тайна, как вихрь, готовая дух сокрушить, — в могиле ключи этой тайны. …Видит человек, что он в оковах, припоминая былую свободу, рвется молнией в небо душа; но цепи бренности не отпускают, навечно в рабстве удержать хотят…

Тот, кто этого не понимает, будет вечно скитаться, не зная ни Творца, ни смысла существования. А смысл этот не откроет ни одна специальная наука, нужен их синтез.

Потому Негош и не устает предостерегать людей, чтобы не возводили в культ ложное, частичное знание, ведущее в пустыню невежества и в конце концов – к утрате своей сути. Человек должен бороться с тьмой внутри себя, чтобы осветить ее лучом знания и быть способным противостоять силам, стремящимся нарушить порядок и гармонию.

…Лишь стоит свой долг священный отвергнуть — и вечная тьма одержит победу…

Человек забыл, что он является творением Создателя, и блуждает по дорогам жизни, не понимая, откуда пришел и куда идет.

…Человек как в тяжелом сне: видит страшных чудовищ явленье и едва сознает, что они не имеют к нему отношенья…

Только поднявшись над самим собой, он сможет осознать, что есть в нем истинно ценного, а что является лишь временным вместилищем этих сокровищ.

Разрешить все кризисы сознания как раз и означает найти высший луч человеческой личности. Он исходит из общего для всего живого во Вселенной источника – бессмертного, животворящего источника. В конце жизни Негош написал фразу, объясняющую эту мысль: «Душу человека я представлял себе как средоточие таинственного огня. Отделившись от тела, он обращается в подвижный лучик, зажигающий бессмертное пламя нашей вечной жизни и блаженства на небесах». И я благодарю Господа за то, что помог ему открыть в себе этот лучик и познать свою бессмертную часть. Лишь это знание позволило Негошу понять не только смысл жизни, но и смысл смерти. «Благодарю Тебя, Боже, одаривший меня на Земле как телом, так и душой и тем отличивший от миллионов других».

Мыслитель в духе Возрождения

Несмотря на то что Негош родился и умер в XIX столетии, о нем можно говорить как о Homo universalis эпохи Ренессанса, как о мыслителе в духе Возрождения – он жил и творил так же, как они.

Представим себе Черногорию, на протяжении столетий терзаемую то одними, то другими войнами, почти отрезанную от остального мира, – перемены, произошедшие здесь при этом правителе, действительно можно назвать возрождением. Черногорцы, лишь кое-как знавшие Библию, обрели благодаря своему владыке собственные священные книги, которые учили правильной жизни языком им понятным. Слова человечность и героический дух теперь гордо носил на своих знаменах весь народ.

Зная о соблазнах и ловушках, в которые увлекает человека его физическая природа и которые приходится преодолевать на пути духовного совершенствования, Негош остался верным этическому оптимизму и в каждом своем произведении подчеркивал: «Солнце справедливости и землю озаряет», «облегчились цепи рабов». От собственных цепей он избавился еще при жизни и многим своим читателям помог также избавиться от них.

Заканчивая эту статью, повторим на прощание его же слова, которые для него были не просто словами, но выражением смысла всей его, пусть и краткой, жизни, вписавшей яркую страницу в золотую книгу истории человечества:

Воскресением ты смерть попрал, хвалою тебе полны небеса, земля своего спасителя славит…

Ученые

«Эврика» – слово нарицательное Дмитрий Соловьев

Каждый знает историю о том, как Архимед открыл закон плавучести тел. Как он, занятый своими мыслями о способе вычисления объема сложного тела, залез в ванну, до краев наполненную водой. Как вода полилась через край. И как Архимед, осененный увиденным, крича «Эврика!», что значит «Нашел!», побежал домой проверять открытие.

Рассказывать об Архимеде трудно. Столько он сделал, что не знаешь, с чего начать…

Многие его работы не сохранились. Не сохранилось и жизнеописание, которое оставил Гераклит, наверное, ученик, хотя оно было известно еще в IV веке. Но и то, что дошло до нас, поражает своим объемом. Все исследования Архимеда связаны между собой и опираются одно на другое. Создается впечатление, что работал он над ними одновременно. При этом применял разные методики доказательства и поиска. Сначала – проверочные, потом, когда получал определенный результат, выводил более строгое доказательство, и очень часто новым методом. Похоже, не работал он, только когда спал. Даже пока его умащали, умудрялся на масле, нанесенном на тело, рисовать чертежи.

Архимед

Все историки Рима очень подробно описывают оборону города Сиракузы во время Второй пунической войны. Говорят, руководил ею и воодушевлял сиракузцев как раз Архимед. И его видели на всех стенах. Говорят об удивительных машинах его, с помощью которых греки разбили римлян, и те долго не осмеливались атаковать город. Чтобы создать такую оборону, нужно немалое время. И это помимо тех математических задач, которые он решал.

Если нас спросят, какое открытие Архимеда является самым важным, мы начнем перебирать – например, его знаменитое: «Дайте мне точку опоры, и я переверну Землю». Или сожжение римского флота зеркалами. Или определение числа пи. Или основы для интегрального исчисления. Или винт. Но все равно будем не до конца правы. Все открытия и изобретения Архимеда важны для человечества. Потому что они дали мощный импульс для развития математики и физики, особенно ряда отраслей механики. Но сам Архимед считал своим высшим достижением определение того, как соотносятся объемы цилиндра, шара и конуса, диаметры которых одинаковы, а высота равна диаметру. Это открытие помогло ему найти формулу для вычисления объемов и площадей поверхности данных тел. И он даже завещал выбить эти тела на своем надгробии.

Почему? Он объяснил просто. Потому что это – идеальные фигуры. А нам важно знать соотношения идеальных фигур и их свойства, чтобы принципы, которые заложены в них, нести в наш далеко не идеальный мир.

Как и у всех гениев, у Архимеда были критики. Те, кто говорил: «Это невозможно». (Хотя сами порой творили невозможное.) Так, Рене Декарт сказал, что нельзя было поджечь римский флот зеркалами. Что ссылок на эту историю мало и все они поздние. Но примерно 100 лет спустя Ж. Бюффон подтвердил, что это возможно, написав трактат об изобретении зеркал для поджога предметов на больших расстояниях. А в 1973 году один греческий энтузиаст взял и проверил это на практике. С расстояния 50 метров 70 человек с бронзовыми щитами за три минуты подожгли макет римского корабля. И хотя в этой истории до сих пор много легендарного, с уверенностью можно сказать, что Архимед очень хорошо знал свойства вогнутых, выпуклых и плоских зеркал. Его исследованиям в этой области была посвящена работа «Катоптрика», не дошедшая до наших дней.

Время Архимеда называют золотым веком греческой механики и науки – тогда были сделаны многие великие открытия. Со временем греческая культура пришла в упадок, и в начале нашей эры центр наук переместился в Азию, где были заботливо сохранены многие работы греческих ученых и философов. И лишь к началу эпохи Возрождения все это богатство стало возвращаться в Европу. Работы Архимеда и других античных математиков вдохновляли многих, в том числе и Леонардо да Винчи. Он не только ссылался в своих работах на Архимеда, но и пытался воссоздать боевые машины, подъемные механизмы, винт, токарный станок. И, как положено гениям, шел дальше. Ньютон, Лейбниц и многие другие натурфилософы Просвещения также опирались на достижения Архимеда.

Многое, что сейчас считается само собой разумеющимся, было открыто тогда. Но какие уловки и хитрости, какая смелость для этого понадобились! Вот пример – из серии «Это невозможно». Чтобы посчитать количество песчинок во Вселенной, Архимеду требовалось знать ее размеры (пусть даже она ограничивается Солнечной системой) и размер Солнца, размеры орбит планет и размеры самих планет.

И вот – ряд наблюдений (не без хитростей), ряд вычислений, попутное доказательство великого множества теорем…

Так, для того чтобы узнать размер Солнца, Архимеду нужно было вычислить его угловой размер. После этого, приняв, пусть и неправильно, за исходную величину расстояние до Солнца, то есть зафиксировав одну из многих неизвестных в этой задаче, он мог посчитать его диаметр. Угловой размер Солнца Архимед измерял при помощи длинной линейки и поставленного на ее конец цилиндра с высотой, равной диаметру (который, кстати, он сам выточил на токарном станке). Это еще одна догадка Архимеда. Если смотреть на цилиндр в плоскости основания, то есть вдоль линейки, то, как ни крути, будешь всегда видеть квадрат. Вот его-то Архимед сначала вписывал в видимый солнечный диск, а потом передвигал так, чтобы теперь уже диск «вписывался» в квадрат. Так, имея два соотношения и учтя размер глаза, чего до него никто не делал, Архимед получил наибольшую и наименьшую величину углового размера Солнца. Надо сказать, что реальный угловой размер находится между этими значениями, но ближе к наименьшему, потому что наблюдения велись рано утром. Далее ряд простых допусков, чтобы свести задачу к решаемой… Пусть и ошибся Архимед с размерами Вселенной, но многие соотношения вычислил более-менее точно.

Но как быть, если самое большое число – мириада (10 000), а песчинок явно больше? Это не остановило Архимеда. Нет больших чисел? Значит, их надо создать! И ведь создал! По похожему, но более простому принципу мы образуем большие числа и сейчас. И еще одним результатом этой работы стала модель небесной сферы, которая приводилась в движение и по которой можно было наблюдать перемещение планет, Луны и Солнца, а также изменения фаз Луны, лунные и солнечные затмения. Эту модель после падения Сиракуз отвезли в Рим, и там, в храме Меркурия, она находилась до IV века, пока Рим не разрушили варвары.

Это лишь несколько хитростей, которых в его работах множество.

Такие люди, как Архимед, всегда были маяками. С них берут пример, у них учатся, ими вдохновляются. И какой ученый не мечтает хоть раз вскричать: «Эврика!» И знать, что тоже не зря прожил жизнь. Как Архимед, настоящий воин науки, который жил достойно и умер достойно – с палочкой для письма в руке.

Готфрид Лейбниц и Философский камень Елена Белега

Накануне Иванова дня, 3 июля, в два часа после обеда в церкви св. Николая проходил обряд крещения. Когда пастор взял ребенка на руки, чтобы облить, трехдневный мальчик, к удивлению всех, внезапно поднял головку, вытянул шейку и принял крещение с открытыми, устремленными ввысь глазами.

Фридрих Лейбниц был потрясен происшедшим во время крещения сына и дрожащей рукой начертал в журнале домашней хроники следующие слова: «Я того желаю и пророчу, что это служит признаком веры и лучшим знамением того, что этот сын пройдет свой жизненный путь с очами, поднятыми к Богу, будет пламенеть любовью к нему и в этой любви совершит великое к славе Всевышнего…»

Сам Готфрид Вильгельм Лейбниц подтвердил отцовское предчувствие, став выдающимся философом, математиком, изобретателем, дипломатом и юристом. Можно было на этом и закончить, если бы не мучительный вопрос: «Каким образом из одаренных детей получаются гении???»

Вундеркинд

Конечно, Готфрид Лейбниц родился в необычной семье: его отец – профессор морали и ведущий частную практику юрист – последние 12 лет своей жизни был также и университетским секретарем философского факультета. Жажда к научной работе уживалась в нем с практической деятельностью, которую он вел в связи с управленческими и административными делами. Матерью Лейбница была дочь известного в то время юриста и университетского профессора официального, то есть римского, права, женщина замечательного ума и сердца.

Готфрид Лейбниц

Конечно, Готфрид Лейбниц родился в необычном месте – городе Лейпциге. Этот город целиком состоял из зеленого юношества: примерно на 20 000 жителей города приходилось 3000 студентов, которые обучались в Лейпцигском университете. «Хвалю наш Лейпциг! Он у нас маленький Париж и людей воспитывать умеет!» – восклицал герой гетевского «Фауста». Хотя отец умер, когда Готфриду исполнилось всего шесть лет, вопроса, что делать дальше, не возникало. Любовь к наукам в этой семье передавалась по наследству и была естественна. Итак, с шестилетнего возраста – самая лучшая в Лейпциге школа, с пятнадцатилетнего – университет.

Помните знаменитое пушкинское: «Мы все учились понемногу чему-нибудь и как-нибудь»? Так вот, во времена Лейбница учились «помногу», и еще как! Его биографы до сих пор спорят, кто внес наибольший вклад в воспитание юного гения, но, в конце концов, сходятся на том, что своим характером и знаниями он обязан в первую очередь самому себе. Он был самоучкой или, как сам называл себя, «автодидактом». В школе вместо игр он нашел наслаждение в истории, в поэзии. Жажда к чтениям привела его к древним авторам. Предложите современным родителям и их детям выучить латынь по подписям к картинкам в книжке – вас поднимут на смех. А восьмилетний Готфрид выучил! За этим последовало то, что легко можно представить и сейчас. Его сверстники, узнав о самостоятельном штудировании латинского, немедля донесли учителю о новом методе, и учитель повелел запретить читать и отобрать книги, сложные для ребенка (так как считал, что для ребенка Ливий годится только как котурн для пигмея). Но судьба распорядилась по-своему. Свидетелем этого разговора оказался живший по соседству с Готфридом ученый и много путешествующий дворянин, который убедил учителя и наставников, что неразумно все мерить одной меркой. Этот ученый муж доказал нелепость и неуместность подавления проблесков развивающегося гения суровостью и грубостью учителей. И юный Лейбниц был допущен в отцовскую библиотеку! «Чудо учености», Лейбниц потрясал тем, что чтение многочисленных и разнообразных сочинений не порождало хаоса в его голове, а, напротив, развивало природную склонность ко всякому изучению. И Лейбниц учился всю жизнь.

Гениальность – не знак ли это Провидения?

Во времена Лейбница студенты университета, прежде чем заняться, например, юриспруденцией, о которой мечтал Лейбниц, обязательно должны были получить общее образование на философском факультете (где изучали математику, физику, географию, историю, этику). И когда к 20 годам Готфрид Вильгельм прошел все необходимые ступени для защиты степени доктора юриспруденции в своем родном Лейпцигском университете, он обнаружил, что существует очередь из гораздо более родовитых и старших по возрасту соискателей. В результате ему было отказано в защите сразу после получения права на нее. Причем здесь тоже не обошлось без забавной истории: Лейбницу предлагалось сначала «отрастить бороду», а затем помышлять об ученой степени. Ждать своей очереди означало «скопировать» отца и навсегда остаться частичкой университетского целого.

Что же делает этот юный гений? Он оставляет Лейпциг. Диссертацию он, конечно, защитил, причем блистательно, в менее знаменитом университете Альтдорфа. Но судя по тому, что он отказался от предоставленной в Аль-тдорфе кафедры и позиции профессора, Готфрид уже принял решение, и не в пользу академической карьеры. Великолепно образованный молодой Лейбниц целенаправленно ищет просвещенного монарха, который бы руководствовался в своей деятельности советами и чаяниями философа. В двадцатитрехлетнем возрасте Лейбниц занял видное положение при майнском дворе. Он был приглашен составлять свод новых законов и выполнять дипломатическую миссию. Затем последовал Ганновер и предложенное ему герцогом место библиотекаря, на котором он служил почти до конца своей жизни. В 1714 году курфюрст Ганновера был приглашен на английский престол, но предупрежден, чтобы не брал с собой Лейбница (сказался конфликт с Ньютоном). Новоявленный король Георг I согласился, и Лейбниц доживал свой век в немецкой провинции.

…Как часто мы, стоя на распутье жизненных дорог, обращаемся в своих мыслях к кому-то более могущественному, прося только об одном: подскажи, что выбрать, куда направить свои усилия!.. А жизнь говорит с нами на языке событий, который бывает трудно понять. Что стояло за решением Лейбница оставить Лейпциг? Возможно, и юношеский максимализм, и жажда путешествовать, а не сидеть «пришпиленным» к одному месту. А возможно, он просто «нужные книги в детстве читал»?.. Во всяком случае, провидцем можно назвать Фридриха Лейбница, нарекшего своего сына Готфридом, что означает «бог» и «мир». Готфрид Вильгельм Лейбниц действительно направил мощь своих природных способностей на служение Богу и человеку: «Я сочту за величайшую честь, удовольствие и славу, если буду в состоянии послужить в деле столь похвальном. Я имею в виду пользу всего человеческого рода, ибо считаю небо своим отечеством и всех благонамеренных людей его согражданами» (из переписки с российским государем Петром Великим). Ему удалось в течение всей жизни удержать эту невидимую нить, связывающую каждого человека с его предназначением, миссией. Может, такие люди и становятся гениями, рождаясь вундеркиндами?

Гений или герой?

Историкам и биографам, исследующим жизни замечательных людей, трудно удержаться от соблазна изучить и «другую сторону медали» – их слабости. Лейбница не смогли назвать ни «теоретиком», ни «практиком», ни «рационалистом», ни «сенсуалистом» и нередко упрекали за то, что он «разбрасывался». «Слабость» Готфрида Вильгельма Лейбница – в самом его величии. Он представлял собой целую академию и не помещался ни в одной из названных «клеток».

Сохранился дневник, который Лейбниц вел в свой ганноверский период. День из его жизни не похож на дни обычных, даже деловых, людей. С утра, еще в постели, Лейбниц обдумывает какую-то математическую проблему. Потом отвечает на сделанный ему запрос: каково различие между живой и мертвой силой в динамике. Придумывает железные ящики для обжарки и варки мяса. Сообщает свое мнение об одном юридическом вопросе. Читает депеши ганноверского посла при Регенсбургском сейме по делу о курфюрстском сане герцога. Занимается вопросом, как белить холст посредством воска. Из Ганновера с голландскими купцами едет в Герренсгаузен, чтобы осмотреть водопады и фонтаны, в создании которых сам принимал участие. Курфюрст показывает ему письмо герцогини Орлеанской о бессмертии и просит составить ответ на него. Канцлер посылает ему какую-то хронику, тайно напечатанную, и просит совета, как поступить с ней…

Скажете, что он разбрасывался? А мне кажется, что он самый целостный человек из всех, кого мне приходилось встречать. Его вели не конкретные дела, а идеи. Те самые, популярные сейчас, идеи о том, как обустроить мир, чтобы он стал таким, каким должен быть по Божественному замыслу. Конечно, он осознавал, что одной жизни не хватит, чтобы осуществить все задуманное, и не раз давал себе слово, например, так: «Если смерть позволит мне осуществить все планы, которые я уже составил, я готов обещать, что не придумаю никаких других, я буду только прилежно работать над прежними». Но он был щедр, и делиться своими идеями и мечтами было для него так же естественно, как дышать. К тому же, быть щедрым не противоречило его миссии – служить Небу и людям. Может, поэтому он так легко разбрасывал семена, плоды которых должны были вкушать другие.

Лейбниц не совершал ратных подвигов. Он просто жил с превышением обычной нормы человеческих сил и усилий. Судьба большую часть жизни хранила его от физических болезней. Только последние 20 лет его мучила подагра, с которой он боролся, зажимая больные ноги в специально сконструированные тиски. Когда боль отступала, он продолжал свой день. Ведь гений – это никогда не останавливающийся герой.

Одиночество гения

Несмотря на удивительную способность быть дипломатом, Лейбниц всю жизнь прожил один. Но в своих путешествиях он не упускает возможности навестить всех замечательных людей. И все замечательные люди состояли с ним в переписке. И даже если к нему обращались менее известные люди, он всегда отвечал им на вопросы. В XVII веке сочинение письма представляло собой настоящую ученую работу, продвигающуюся медленно. В четырехтомной переписке Лейбница собраны 15 300 писем. Письма Лейбниц писал сначала начерно, переделывал их по два, три, четыре раза. Иногда он писал или диктовал письмо без черновика, записывая у себя только отрывок. Большая часть его респондентов, около 340 человек, были связаны с политикой: князья, дипломаты, государственные министры, придворные, послы, секретари, агенты. Кроме того, он переписывался примерно со 120 представителями духовного сословия, в число которых входили и миссионеры. Среди его корреспондентов было также 70 придворных врачей, пользовавшихся большим влиянием. Примерно 60 лиц переписывались с Лейбницем о проблемах физики, географии, геологии, астрономии и химии. Такое же число составляли математики. Этот список можно продолжить антикварами, нумизматами, специалистами по геральдике и генеалогии. И при этом Лейбниц занимал должность простого библиотекаря при дворе курфюрста Ганноверского!

Дамы в этом обзоре скорее исключение, чем правило. И здесь Лейбниц снова восхищает своим выбором. 25 лет он был учителем, а затем и близким, добрым, тонким другом первой королевы Пруссии Софии Шарлотты, дочери ганноверской герцогини. Возможно, эта чистая любовь королевы, вполне достойной Лейбница по уму, как божественный свет, направляла философа в его размышлениях, отражаясь в его знаменитых трудах «Теодицеи» и «Монадологии».

С именем другой дамы, принцессы Каролины, дочери Софии Шарлотты, связана печально известная переписка Лейбница с последователем Ньютона Кларком. Почти одновременно Лейбниц и Ньютон предъявляют на суд ученых свои методы дифференциального и интегрального исчисления, которыми мы пользуемся и поныне. Лейбница обвиняют в плагиате, и он оказывается втянутым в переписку, в которой ему приходится то защищаться, то оправдываться. «С настоящим прискорбием вижу, что люди такой ученой величины, как Ваша и Ньютона, не можете помириться. Мир бесконечно мог бы выиграть, если бы можно было вас сблизить, но великие люди подобны женщинам, которые ссорятся из-за любовников. Вот мое суждение о вашем споре, господа… Удивляюсь, неужели если Вы или Ньютон открыли одно и то же одновременно или один раньше, другой позднее, то из этого следует, что вы растерзали друг друга.» – пишет в своем письме Лейбницу принцесса Каролина. Может быть, это было единственное досадное «темное пятно» на солнце Лейбница, которое поставил не сам гений, а скорее его «последователи».

«Мы живем в наилучшем из возможных миров». Г. Ф. Лейбниц

Многие пытались поспорить с ним по поводу этого красивого вывода, к которому пришел Лейбниц в своих натурфилософских рассуждениях. Но как раз в нем весь Лейбниц: «Если я ошибаюсь, то ошибаюсь охотнее в пользу людей, чем во вред им. Таков я и при чтении. Я ищу в книгах не то, что я мог бы осудить, а то, что достойно одобрения и что для меня полезно. Это не самое модное, но справедливое». И если он постиг то, о чем писал в «Теодицее»: «Духовные удовольствия – суть самые чистые и наиболее полезные в отношении к продолжению своей радости», – то можно назвать его счастливчиком.

Готфрид Лейбниц и философский камень

Magnum Opus (Великое Творение) – субстанция, способная превращать любой металл в золото. Для алхимиков это была цель, к которой они стремились любой ценой.

Лейбниц искал свой философский камень, с помощью которого человек мог бы пробудить в себе высшую, то есть божественную природу. Может быть, это и есть путь превращения одаренных детей в гениев. Гении пламенеют любовью к Всевышнему и творят во славу его и на пользу человечества.

Галилео Галилей. Наука без догм Анна Иванова

Требовать, чтобы люди отказывались от собственных суждений и подчинялись суждениям других, и назначать лиц, совершенно невежественных в науке или искусстве, судьями над людьми учеными – это такие новшества, которые способны довести до гибели и разрушить государство.

Галилео Галилей

В 1564 г. в Пизе родился Галилео Галилей, а через три дня в Риме умер Микеланджело Буонаротти.

В юности Галилей мечтал стать художником и живописцем, хотя его родители желали сыну более обеспеченной и лучшей доли: они видели его врачом. Но все сложилось иначе.

Медицина мало интересовала Галилея (но позже во время своих физических опытов он будет измерять время… ударами пульса). На втором курсе он попадает на лекцию по геометрии и увлекается математикой, особенно Евклидом, Архимедом и учением Пифагора. Основываясь на них, Галилей смог критически оценить общепринятые научные мнения. Он не мог пассивно относиться к бездоказательным догмам, хотя бы и общепринятым, которые можно было проверить размышлением, наблюдением и опытом. Когда на четвертом курсе ему не назначают стипендию и он остается без средств, Галилей покидает университет и начинает самостоятельно изучать математику и физику. Он упорно продолжает заниматься тем, что любит, хотя, по мнению всех окружающих, это «не его дело». Уроки математики он берет тайком: отец настаивает, чтобы сын помогал ему в суконном деле. Но, прочитав первые изданные работы Галилея о конструкции гидростатических весов и об определении центра тяжести твердых тел, Винченцо перестает препятствовать математическим занятиям сына.

Галилео Галилей

Уже через три года Галилео Галилей получает должность профессора математики в Пизанском университете, где на своих лекциях открыто опровергает физические идеи Аристотеля и тут же ставит опыты, чтобы наглядно доказать свою правоту. Еще через три года он получает кафедру математики в одном из старейших университетов Европы, Падуанском. В том же 1592 г. в Падуе схвачен инквизицией Джордано Бруно, и Галилей вынужден не так открыто критиковать сложившиеся авторитеты; впрочем, его опыты говорят сами за себя. Но это время для Галилея – время самых больших научных открытий.

В Падуе он открывает мастерскую, где создает различные механизмы и приборы. Здесь был изобретен термоскоп (предшественник термометра) и метроном. Когда Галилей узнает о создании подзорной трубы, то в первый же день в своей мастерской понимает, как она устроена, и делает трубу с трехкратным увеличением, а через четыре месяца – с тридцатикратным. Но главное – он первым поворачивает ее вверх, к звездам. Он увидел поверхность Луны с высокими горами и глубокими долинами и Млечный Путь – не испарения Земли, а огромное скопление звезд. Наблюдал фазы Венеры, что явилось доказательством вращения планет вокруг Солнца. Обнаружил четыре планеты, вращающиеся вокруг Юпитера. В одном из своих писем Галилею Кеплер предложил назвать их «спутниками». До этого многие ученые отвергали систему Коперника, потому что не могли принять обращение Луны вместе с Землей вокруг Солнца. Но спутники Юпитера были доказательством того, что это не только возможно, но, скорее, является правилом. Такое открытие не могло не произвести впечатления на мыслящие умы. Но приверженцы старых догматов говорили Галилею, что раз обнаруженные им планеты не видимы простым глазом, то, значит, они и не нужны. На подобную критику Галилей отвечал: «В этом виновата природа, а вовсе не я».

Спустя несколько лет Рим запрещает печатать книги о гелиоцентрической системе Коперника. Галилей пытается найти еще более неопровержимые факты для оправдания нового учения, но, будучи настойчивым в своем стремлении доказать истину, сам попадает в немилость. На суде, уже 70-летним стариком, больным, почти ослепшим, под угрозой пыток Галилей отказывается от своих «заблуждений». Но даже после запрещения на издание его книг, после суда и приговора о пожизненном тюремном заключении, после отречения, под строгим надзором инквизиции он успевает сделать свое последнее открытие: явление либрации – покачивание Луны, благодаря которому можно наблюдать больше половины поверхности нашего спутника. Затем наступает полная слепота.

В 1642 г. Галилей умер на руках сына, ближайших учеников и в присутствии двух инквизиторов. Его похоронили во Флоренции в монашеском приделе собора Санта Кроче без почестей и надгробия.

В тот же год в деревушке Вулсторп родился Ньютон.

Коперник Илья Бузукашвили

Он остановил Солнце и сдвинул Землю, говорили о нем современники. «Луч света, освещающий ныне мир, вышел из маленького городка Торуни!» – сказал века спустя Вольтер. Николай Коперник осмелился совершить невозможное. На его стороне были знания древних звездочетов, математика и твердая воля найти истину.

Высокий, крепкий, с быстрым живым взглядом и с копной вьющихся волос, он не искал сторонников и не рвался в споры, но, если было нужно, с неколебимой убежденностью отстаивал свою точку зрения. Мнения других мало интересовали его, а потому он с равным спокойствием принимал и хвалу, и порицание.

С молодых лет до глубокой старости он носил духовный сан, и то было чудо, что церковь, столь беспощадная к тем, кто угрожает ее интересам, проглядела одного из своих самых опасных врагов.

Николай Коперник родился в польском городке Торунь. Он рано лишился родителей и воспитывался в семье дяди, носившего высокий духовный сан.

Николай Коперник. Нач. XVI в.

С 1491 года 18-летний юноша посещает лекции лучших профессоров в Краковском университете на факультете искусств. Но увлекают его точные науки, учение о звездах и о Вселенной. Один из его кумиров – великий Птолемей. Кто мог предсказать тогда, что скоро юноша в корне поменяет свои взгляды?

Десять лет учебы в Италии сделали Коперника одним из самых образованных людей его времени. Италия на рубеже XV и XVI веков – это родина творений Леонардо да Винчи и Микеланджело. Это Италия, живущая духом Возрождения, дарящая веру в безграничные возможности человека, увлеченная поиском мудрости прошлых веков.

В прославленном университете в Болонье Коперник изучает юриспруденцию и церковное право, в Риме – математику, в Падуе – медицину, в университете Феррары получает степень доктора богословия. Но главным его интересом остается астрономия.

В то время, когда жил Николай Коперник, задавать вопросы об устройстве Вселенной было не просто бесполезно, но опасно. Разве что-то еще неизвестно?! Земля неподвижна и находится в центре мироздания. Весь мир существует ради нее. Вокруг нее движутся Солнце и планеты. На протяжении полутора тысячелетий незыблемо царила астрономическая теория Птолемея. Возможно, и потому, что ее положения хорошо согласовались с учением католической церкви.

Движение Земли? Это нелепость, глупость. Чтобы поверить ей, надо быть сумасшедшим или невеждой.

Древнее заблуждение спокойно и уверенно правило миром. До тех пор, пока не пришло время обнаружить себя Истине. Кто-то должен был услышать ее Зов.

Мы не знаем, как родилась эта загадочная нить, связавшая на всю жизнь молодого ученого с его предназначением. Может быть, это были созвучные его собственным размышлениям слова римского мудреца Сенеки, который тоже задавался вопросом: «Обрекла ли судьба нашу Землю на покой, или одарила ее быстрым движением; повелел ли Бог всем небесным телам вращаться около нас, или же мы сами около них вращаемся?»

«Я перечитал, – писал Коперник, – все философские книги, какие только мог достать; мне хотелось убедиться, не высказывал ли кто-нибудь другого мнения о движении небесных сфер, кроме того, какому учили в школах. Я увидел у Цицерона», а затем у Плутарха, что «Земля обращается около огня…» Впрочем, главные последователи Пифагора, каковы Архитас Тарентский, Гераклид Понтийский и другие, учили тому же – что «Земля не неподвижна… но около огня вращается и не принадлежит ни к самым важным, ни к первым частям мира».

Фромборк. Небольшой рыбацкий городок в устье Вислы. Николай Коперник поселится здесь в башне крепостной стены и на ее крыше устроит маленькую обсерваторию. Отсюда он будет смотреть на звезды. Без телескопа, который пока еще не изобретен, станет почти вручную рассчитывать и вычислять орбиты небесных светил. Будут тут свои неудобства – например, частые туманы с Вислянского залива.

Здесь же, во Фромборке, как каноник (духовное лицо) он станет участвовать в управлении епархией. А еще – не зря же медицине учился – лечить людей.

Однажды ему внезапно придется бросить все свои дела, наблюдения за светилами и составление математических таблиц. На время войны с крестоносцами. Когда их войска подойдут к городу Ольштын, каноник и звездочет Николай Коперник возьмет на себя командование военным гарнизоном. Пока все духовенство во главе с епископом будет отсиживаться в безопасных местах, Коперник примет на себя руководство обороной замка-крепости, заботу об установке орудий, о запасе пороха, провианта и воды. Благодаря его умелым действиям жители Ольштына сумеют удержать город и обратить неприятеля в бегство.

И снова Фромборк. Обсерватория. Ежедневные наблюдения за звездным небом. Результат их появится нескоро, но превзойдет все ожидания.

Книга «Об обращениях небесных тел» – главный труд его жизни. Бессмертная Библия астрономов. В ней – точные математические расчеты, новые таблицы движения планет, измененный каталог звезд. Тяжелая, огромная Земля не является неподвижным центром мира, но вместе с другими планетами непрерывно движется вокруг Солнца и вращается при этом вокруг своей оси. Вселенная бесконечна, в ней множество непознанных миров, и Земля не занимает особого места в космических просторах.

Тридцать лет он разрабатывал свою теорию. Он ничего не открыл в небе. Не объяснявшиеся воззрениями Птолемея факты хранились в течение веков в трудах философов и звездочетов древнего мира. Гелиоцентрическая система мира не была откровением Коперника. Но так как число посвященных в нее из века в век все уменьшалось, то ее совершенно оставили и предали забвению, а Коперник подарил ей новую жизнь.

И он первым превратил философские утверждения в строгую математическую систему, объяснявшую все известные в те времена особенности движения планет, Солнца и Луны.

До сих пор остается загадкой, как церковь проглядела каноника Вармийского, не уловила тех идей, за которые чуть позже был сожжен на костре Джордано Бруно, а Галилео Галилей испытал все ужасы застенков инквизиции.

Он медлил с изданием книги. Нет, то был не личный страх, но опасения, что теория его будет искажена и не понята неподготовленными умами.

Наконец, чтобы избежать монашеской цензуры, Коперник открыто посвятил свой труд самому папе Павлу III. Вот что он ему написал: «Я долго колебался, публиковать ли свои комментарии о движении небесных тел, или последовать примеру некоторых пифагорейцев, которые передавали философские тайны посвященным и друзьям, не письменно, а устно. Для того чтобы самые важные вопросы, с великим усердием изучаемые знаменитыми людьми, не осквернялись людьми праздными, которые не любят предаваться никакому серьезному труду, кроме прибыльных занятий, или людьми ограниченными, которые, занимаясь науками из одного тщеславия, втирались между философами. Как трутни между пчел».

Николаю Копернику оставалось жить несколько часов, когда ему привезли отпечатанный в Нюрнберге экземпляр его книги. Говорят, ученый уже был почти без сознания и лишь беспомощно и нежно водил рукой по переплету. Дело сделано, семена посеяны, можно уходить.

Идеи его распространились по всему миру.

Церковники не сразу поняли, какой удар по религии нанесла книга Коперника. Лишь 73 года спустя после его смерти инквизиция объявила его работу ересью и включила ее в «Индекс запрещенных книг».

Но разве можно остановить запретом свободную мысль, устремленную к истине? Идеи Коперника подхватили и развили Бруно, Галилей, Кеплер, Ньютон, Лаплас…

Сегодня мы не знаем, где находится могила ученого, но его судьба и его книга остались в веках.

Загадочный мир Парацельса Елена Сикирич

I. Ветер истории приносит семена новой жизни

Время рождения новой культуры, нового мировоззрения всегда чем-то напоминает мифологическую борьбу богов и титанов. В переломные моменты истории человечества, в периоды смены эпох на сцене театра Истории разыгрывается древняя космическая драма – умирающие формы и догмы старого мира сражаются с рождающимися идеями и моделями нового времени. Философия истории учит, что все точки поворота в истории имеют схожие черты: когда на смену старому мировоззрению, старым культурным, религиозным и политическим формам, старой науке, старому искусству приходят новые идеи и модели, возникает сначала пестрая картина хаоса, парадоксов и контрастов. Спокойное и логичное течение истории сменяется беспорядком; то, что казалось прочным и долговечным, рушится в одно мгновение, и кажется, что у растерянных людей нет никаких точек опоры, ничего постоянного, чему можно было бы верить. Эпидемии, катастрофы, религиозный и научный догматизм, войны, политическая борьба, непросвещенность, жестокость и варварство, эгоизм, доводящий до озверения и утраты морально-духовных ценностей, толпы новоявленных «мессий» и множество сект, пользующихся доверием наивных и беспомощных людей, потерявших почву под ногами, – это всего лишь одна сторона загадочной драмы смены эпох, точек поворота.

Квентин Массейс. Парацельс

В самом глубоком хаосе, посреди круговерти умирающих форм, которые в своих смертельных судорогах становятся еще более жестокими и догматичными, ветер Истории приносит свежий воздух нового времени, семена новой жизни. Они находят пристанище в умах и сердцах идеалистов и энтузиастов, тех, кто среди окружающего шума не потерял способности слышать и видеть, кто среди всеобщего кризиса не потерял способности работать, верить и надеяться. В самом глубоком хаосе рождаются особенные люди – гении, телом живущие в старой эпохе, но умом и сердцем принадлежащие будущему, новым, еще не наступившим временам. Они становятся носителями новых идей, удивительных открытий, создателями прекрасных творений и тем самым совершают поворот не только в сознании людей, но также и во вращении колеса Истории. Благодаря их титаническим усилиям, новому мировоззрению и моделям жизни, новым далям, приоткрытым ими, история человечества получает другой оборот; струи и потоки великой реки жизни направляются в иное русло, наступает новая эпоха, а вместе с ней коренным образом меняется судьба мира.

II. Жизнь Парацельса – путь искателя истины

Когда после строгости, жестокости и консерватизма средневековья наступила эпоха Возрождения, это было подобно могучей струе свежего воздуха, принесенной ветром Истории, который сметает все застывшее и привычное, очищает сцену театра мира от накопленного веками мусора догматизма и предрассудков, дает человеческому духу долгожданную возможность полета. Несмотря на страшное детище средневековья – инквизицию, несмотря на море пролитой крови, на чудовищные гонения и преследование каждой незаурядной и свободной идеи, выходящей за пределы устаревших и застывших догм предыдущего периода, эпоха Возрождения явила нам созвездие великих имен, таких, как Леонардо да Винчи, Микеланджело, Рафаэль, Дюрер в искусстве, Шекспир и Сервантес в литературе, Николай Кузанский, Марсилио Фичино, Джордано Бруно, Коперник, Галилей в философии и в науке. В ряду этих людей стоит и великий Парацельс.

Появление на философской сцене начала XVI века загадочной фигуры Ауреола Теофраста Бомбаста из Гогенгейма, известного как Парацельс, вызвало настоящий шок, всеобщее смятение и было сравнимо с действием мощных ураганных стихий природы. Так потрясти и расшатать до основания застывшие философские, научные и этико-моральные концепции своей эпохи, как это сделал Парацельс, может только личность, несущая в себе нечто титаническое, не ограниченное никакими рамками и не поддающееся никаким объяснениям. «Парацельс был гигантом разума, превзошедшим мыслительными способностями и, что гораздо важнее, духовностью натуры большинство своих современников. Эти качества дали ему возможность совершить переворот в науке, подобно тому как Лютер произвел реформы в области теологии». Он жил в мире, где почти две тысячи лет царствовала философия Аристотеля – сухая, законченная, но уже устаревшая и загнивающая система, в которой ничто не подлежало пересмотру или исправлению, а любая попытка внести изменение или пойти дальше и глубже ее утверждений расценивалась как дерзость и ересь. Независимое исследование, дух изобретательства и творчества, нестандартные взгляды были изгнаны из научных аудиторий, а студенты в университетах словно попугаи повторяли мнения модных авторитетов. Теологи и священники были диктаторами на кафедрах и в школах. Ничто новое не допускалось. То, что уже существовало, служило материалом для бесконечных бесплодных дискуссий и споров между профессорами и докторами.

«Но пустые фразы, догматизм и слова, не имеющие смысла, – все это не может быть пределом стремления умов, подобных Парацельсу. Он был искателем Истины, а не жонглером научными терминами».

Один из величайших умов эпохи Реформации, вестник Возрождения, Филипп Ауреол Теофраст Бомбаст из Гогенгейма родился в 1493 году близ местечка Мария-Айнзидельн в Швейцарии, недалеко от Цюриха.

В ранней юности Парацельса обучал наукам отец, известный врач, один из потомков старинного и славного рода Бомбастов, чьим древним владением был замок Гогенгейм. Он преподал сыну основы алхимии, хирургии и терапии. Парацельс всегда чтил память отца и отзывался о нем очень тепло – не только как об отце, но как о друге и наставнике.

Его обучение продолжается в монастыре св. Андрея в Левантхале под руководством и дружеским покровительством епископа Эберхарда Баумгартнера, считавшегося одним из самых знаменитых алхимиков своего времени.

По достижении 16 лет Парацельс поступает на учебу в университет Базеля. Предполагается, что по окончании университета он стал учеником знаменитого настоятеля монастыря св. Иакова в Вюрцбурге, аббата Иоганна Тритемия, величайшего алхимика и адепта оккультных наук, открывшего юному искателю мудрости глубокие таинства Вселенной, природы и человека. Тяга к сокровенному и метафизическому в алхимии приводит Парацельса в лабораторию богача Сигизмунда Фуггера (в Тироле), который, как и аббат Тритемий, был известным алхимиком, способным передать ученику многие ценные секреты.

Известно, что часть жизни Парацельса прошла в многочисленных и загадочных путешествиях, странствиях и поисках. Он побывал в Германии, Италии, Франции, Нидерландах, Дании, Швеции и России. С 1513 по 1521 год он был пленен татарами, а по окончании заключения, сопровождая сына татарского хана, совершил путешествие в Константинополь, где, согласно его биографам, он задерживается на некоторое время «для поисков Философского камня». Говорится также, что это дало ему возможность вступить в контакт с выдающимися философами, адептами, алхимиками Ближнего Востока и Индии и углубить благодаря этому свое познание сокровенной мудрости.

Он путешествовал по балканским и придунайским странам и в очередной раз посетил Италию, где служил военным хирургом в имперской армии, приняв участие во множестве военных экспедиций того времени.

Проведя в скитаниях десять лет, то применяя на практике свое искусство врача, то преподавая или изучая сокровенную мудрость, в возрасте 32 лет Парацельс возвратился обратно в Германию, где вскоре прославился после нескольких удивительных случаев исцеления больных.

Вся его оставшаяся жизнь была титанической борьбой против невежества, шарлатанства, догматизма, человеческой глупости, жестокости и тщеславия. В разных городах он преподавал физику, медицину, анатомию и алхимию. Он был самым мудрым и самым знаменитым врачом своего столетия, ибо излечивал всякую, даже самую страшную болезнь силой своего великого таланта с помощью собственноручно изготовленных лекарств и талисманов. Парацельс не имел ни единого друга, но зато нажил множество врагов, навлекая на себя жгучую ненависть аптекарей, врачей, шарлатанов, профессоров и многих других завидовавших его успехам. Самыми ярыми из них были теологи и церковники, постоянно обвинявшие его в ереси и в союзе с дьяволом. Неудивительно, что в конечном итоге это привело к его гибели. Он подвергся нападению бандитов, нанятых кем-то из лекарей, его врагов, и в результате падения на камень проломил череп, что спустя несколько дней привело к печальному завершению столь удивительной героической жизни. Парацельс умер 24 сентября 1541 года в возрасте 48 лет. Один из самых эрудированных и ученых философов и мистиков, выдающийся алхимик и физик, пророк и ясновидящий, он оставил после себя множество трудов, огромное литературное наследие. Философия, медицина, пневматология (учение о духах), космология, антропология, алхимия, астрология, магия – вот далеко не полный перечень дисциплин, мастерски изложенных им в трудах, отражающих разные грани его целостного и глубокого познания сокровенной науки.

Парацельс был удивительным, загадочным, сложным и на первый взгляд противоречивым человеком. Как истинный вестник Возрождения, он был столь же велик и сложен для нашего понимания, как и само это время. Абсурдные обвинения, выдвигавшиеся его противниками, показывают, что его недостатки чрезвычайно преувеличивались. Одни считали его пьяницей и буяном, другие – женоненавистником, но все враги боялись его ясного ума, его прямодушия и острого языка, не всегда изысканного и учтивого. Только сходная душа, испытывающая такую же ненависть к лицемерию и обману, так же любящая Истину, как любил ее Парацельс, может тонко и с пониманием отнестись к тому, что этот великий человек искренне говорил о себе: «Я знаю, что я не тот человек, который говорит людям только то, что им по вкусу, и я не привык давать смиренные ответы на высокомерные вопросы… Я грубый человек, рожденный в грубой стране, я вырос в сосновых лесах и, возможно, получил в наследство их иголки. То, что мне кажется вежливым и дружеским, другому может показаться грубым, и то, что мне представляется шелком, в ваших глазах может быть лишь грубой холстиной».

Он имел множество врагов среди невежд и фанатиков. Он доводил их до отчаяния разоблачением и критикой распространенных в обществе предрассудков и научных нелепиц, не только устаревших и абсурдных, но также уже прогнивших от времени. В то время, когда все молчали в страхе за собственную жизнь, он не боялся никого и ничего. Он будоражил общество дерзкой манерой, с которой противостоял ему, атаковал и ниспровергал старые правила и заблуждения. С особой силой он осуждал фарисейство, чрезмерную церемониальность и идолопоклонничество, лицемерие и узость ума священнослужителей и теологов. «Богу нужно только сердце, но не церемонии… Я возражаю вашим святым отцам, ибо они писали для тела, а не для души; они писали стихи, а не теологию; они плодили иллюзии, вместо того чтобы открывать истину. Они были учителями обычаев и порядков, а не учителями вечной жизни.»

«Черные одежды или клочок бумаги, удостоверенный кем-нибудь из сильных мира сего, не делает человека святым. Свят тот, кто поступает мудро, ибо мудрость есть Бог… Священник, который поступает неправедно, не обладает истиной и не вправе ее проповедовать. Он может лишь повторять слова и изречения, подобно попугаю, а смысл их будет недоступен внимающим ему, ибо он сам ничего не знает об их смысле.»

«Доверие к мнениям не есть вера. Доверяющий глупо сам есть глупец… Доверяющий же слепо не имеет знания и не обладает ни верою, ни силою… Бог не радуется, видя глупцов, тупиц и простаков, готовых поверить во что угодно, каким бы нелепым это ни было; не хочет он и того, чтобы в каждой стране был только один мудрый и знающий человек, а остальные следовали бы за ним слепо, как овцы за бараном… Деяния Бога откроются нам через мудрость, и Бог – живущий внутри нас – более всего возрадуется, если мы станем подобны ему.»

«Любовь к Богу будет зажжена в наших сердцах горячей любовью к человечеству, любовь же к человечеству будет вызвана любовью к Богу.»

Но у этого титана «в грубой и колючей оболочке», выросшего в сосновых лесах, помимо поистине божественного таланта и глубокой мудрости, было и великое, горячее человеческое сердце, исполненное любви и сострадания. Он совершил множество поистине чудесных исцелений больных, которых авторитеты объявили неизлечимыми. Он был предметом восхищения народа и профессиональной зависти коллег. Он возбуждал ярость последних еще и тем, что, в отличие от других врачей, многих бедняков лечил бесплатно. Чаще всего наградой за его труд служила неблагодарность.

Всю свою жизнь Парацельс оставался странником, ищущим все более и более глубоких откровений великой божественной мудрости в природе и во всем, что его окружало. Он не принимал спокойствия маленькой, заурядной, удобной человеческой жизни. Его неугомонная душа, вечно жаждавшая свежего глотка из родника Истины, требовала все больше и больше трудностей и приключений. Он был подобен птице, выпущенной из клетки, испытавшей радость свободы и поднимающейся в небо все выше и выше, не в силах остановиться. Об этом мистическом энтузиазме, согревающем сердце каждого искателя мудрости, он сам рассказывал: «…Те, что остаются дома, возможно, живут спокойнее и богаче, чем те, что странствуют; но я не желаю ни спокойствия, ни богатства… Я скитался в поисках моего искусства, нередко подвергая опасности свою жизнь… Известно, что влюбленный может пройти долгий путь, чтобы встретить обожаемую им женщину, – насколько же сильнее та тяга любящего мудрость, что заставляет его скитаться в поисках своей божественной возлюбленной!»

III. Макрокосм и человек едины

Учение Парацельса многогранно и глубоко. Как и у многих выдающихся философов и мистиков, это знание черпалось не из книг, оно не являлось абстрактной теорией, а было результатом удивительной способности проникать в сокровенную суть Вселенной, природы и человека, в источник универсальной мудрости Космоса, не имеющей ни начала, ни конца. Этой способностью обладали лишь величайшие из великих. Сам Парацельс говорил, что в течение десяти лет не прочитал ни одной книги, а его ученики подтверждают, что он диктовал им целые тома своих трудов, не используя при этом никаких записок и заметок. Его учение настолько всеобъемлюще, сложно и глубоко, что коснуться всего в одной короткой статье практически невозможно. Поэтому мы можем привести только несколько ярких, ключевых моментов из его трудов.

Продолжая учения многих философов и мистиков древности, Парацельс понимает Вселенную как великий живой организм – как Макрокосм, как единое целое, не имеющее ни начала, ни конца. Он говорит о бесконечном числе параллельных миров, постоянно трансформирующихся, и о бесконечном количестве форм жизни и принципов эволюции. Во всем этом отражаются следы Yliaster’a, оккультного Высшего Божественного Принципа, первоначальной и подлинной Причины всего сущего, вечной Творящей Силы, Создателя Вселенной.

«Природа жизни Вселенной едина, и источником ее может быть лишь только одно вечное Единство. Это организм, в котором все природные вещи пребывают в гармонии и симпатии. Это Макрокосм. Все есть плод единого мирового созидательного усилия. Макрокосм и человек (Микрокосм) едины. Они суть одна констелляция, одно влияние, одно дыхание, одна гармония, одно время, один металл, один плод».

Все, что существует и происходит во Вселенной, в Макрокосме, существует и может происходить в человеке – в Микрокосме. Все принципы, силы, планы, сущности и энергии, образующие в совокупности загадочное существо, которое мы называем человеком, являются теми же самыми силами и энергиями, совокупность которых, взятых в бесконечно большем масштабе, называется Вселенной. Все, что происходит в сфере разума Макрокосма, может отражаться в душе и доходить до внутреннего восприятия человека.

От этой тесной связи Вселенной и человека зависит гармония между бесконечным и конечным, неизмеримо большим и неизмеримо малым.

«Природа – всеобщий учитель. Все, что не можем мы узнать из внешних проявлений природы, мы можем познать из ее духа. Оба они есть единое целое. Природа всему научит своего ученика, если он задаст вопрос правильно. Природа есть Свет… Невидимая природа может стать видимой, если мы обретем способность воспринимать ее невидимый свет… Он (человек. – Е. С.) может познать из Макрокосма (и из Природы. – Е. С.) значение символов (форм), что окружают его, таким же образом, как получает он язык от своих родителей…»

«Жизнь – это универсальный вездесущий принцип, и нет ничего, в чем не было бы жизни… В природе нет ничего мертвого… Нет ничего телесного, что не обладало бы душою, сокрытой в нем…» В природе нет смерти, и умирание состоит в угасании одной формы бытия и возрождении жизни в другой. «Жизнь сама по себе не может умереть или исчезнуть, ибо она не рождается формой… Смерть формы есть лишь только прекращение деятельности вечной силы жизни в одном проявлении, предшествующее другому ее проявлению». В природе нет смерти, есть только вечный процесс трансформации и эволюции.

IV. Ввсе чудеса магии совершаются волей, воображением и верой

Магия, или Magna Sciencia. Для Парацельса это была величайшая из всех наук о природе, так как она включала в себя познание и постижение как видимой, так и невидимой ее стороны. Это величайшая мудрость, прямое проникновение в невидимую суть Микро– и Макрокосма, непосредственное осознание истины. Магия – это не только наука, но и великое искусство, поскольку для постижения ее нельзя ограничиться изучением книг. Истинный маг становится посредником между Небом и Землей, он творит, создает, трансформирует, руководимый невидимой рукой Божества, вдохновляющего его. Парацельс говорит:

«…Мы верим в силу той мудрости, которая правит небесами и с которою можно познать все таинства природы… Колдовство называют магией, но магия есть мудрость, а в колдовстве никакой мудрости нет. Истинная наука знает все… Вечная часть всех вещей существует без времени, без начала и без конца…Не бывает утраченных надежд. Все, что кажется невероятным, неправдоподобным и невозможным, может стать поразительно истинным в Вечности…»

«Магия и колдовство столь же глубоко различны, сколь не схожи между собою свет и тьма, белое и черное. Магия есть проявление величайшей мудрости и знания сверхъестественных сил (ради целей добра. – Е. С.). Духовное знание невозможно вывести посредством логики из внешних физических явлений, оно открывается лишь тому, кто… развивает в себе способность чувствовать и видеть духовное.»

«…Магическая сила не присуждается университетами, не дается дипломом, но исходит от Бога… Упражнения в истинной магии не требуют обрядов, заклинаний, начертания кругов или знаков… Нужна лишь глубокая вера в великую силу всеобщего блага… Истинная магическая сила заключается в истинной вере, истинная вера основывается на знании…»

«Все чудеса магии вершатся Волею, Воображением и Верою…» Воображение – это великая сила, способность, с помощью которой «дух переводит для души язык природы».

«Дух есть мастер, воображение – инструмент, тело – послушный материал… В каждом человеке есть свой собственный внутренний мир, сотворенный силою воображения. Если эта сила достаточна, чтобы озарить каждый уголок этого внутреннего мира, то все то, о чем человек помыслит, будет обретать форму в его душе…»

«Воображение порождается чистым и сильным желанием сердца…» Через воображение с человеком работает Невидимое, а также загадочные духи, гении-покровители природы. Через воображение проявляются чистые идеи, и в творениях человеческого духа они обретают форму и плоть. Сравнивая идеи со звездами, Парацельс говорит:

«Люди не изобретают и не создают идей; идеи существуют, а люди могут уловить их. Если даже все профессора музыки в мире в одночасье умрут, небеса – изначальный учитель музыки – не исчезнут и научат этому искусству других людей. Существует множество идей, которые люди все еще не уловили, множество звезд еще слишком далеки, чтобы создать сильную связь с Землей. Царство звезд и идей бесконечно, и поэтому источник изобретений и открытий (из которого черпает свое вдохновение сила воображения. – Е. С.) неисчерпаем».

«Новые звезды появляются на небе, другие исчезают. Новые идеи появляются на умственном горизонте, а старые идеи забываются. Когда новая комета появляется на небе, она наполняет сердца невежд ужасом; когда новая величественная идея появляется на умственном горизонте, она вызывает страх в стане тех, кто привержен старым учениям и привычным формам…»

«Сила воображения есть великое орудие в медицине. Она может вызвать болезнь у человека и животного и она может исцелить их… Болезнь или исцеление происходят воображением, руководимым волей…»

«…Что есть воля, если не сила, сокрытая в мысли (разуме) человека и действующая через его воображение?»

«Воображение укрепляется и совершенствуется верой, и всякое сомнение разрушает плоды его работы. Вера должна поддерживать воображение, ибо она проявляет волю».

«Те, кто сильны в вере своей и полны убежденности, что божественная сила в человеке может защитить его от всякого зла… становятся неуязвимыми».

«Истинная вера может исходить только от источника всеобщего блага, в котором не может быть зла, и что не есть добро, то не есть Истина…»

V. Пробуждение мудрости в человеке – это пробуждение его сверхъестественной силы

Концепция строения человека (Микрокосма), принадлежащая Парацельсу, соответствует учениям мудрецов древности. Он говорит о существовании внутри человека семи принципов, планов существования, взаимопроникающих, воздействующих друг на друга, отражающих различные состояния, качества, процессы трансформации и взаимоотношения духа и материи. Если рассматривать строение человека под другим, более широким углом зрения, его можно описать как существо, состоящее из трех взаимосвязанных элементов, принципов или сил: духа, души и тела.

«Истинный человек не есть человек внешний (материальный, телесный. – Е. С.), но душа, сообщающаяся с Божественным Духом. Душа есть тень тела, озаренная духом… Она ни материальна, ни нематериальна, а причастна и одной, и другой природе…»

Таким образом, согласно Парацельсу, в человеке сосуществуют три сущности. Можно одновременно рассматривать видимого (Внешнего) человека и невидимого (Внутреннего) человека; эти две сущности связаны воедино душой.

«Физическое тело изменяется и умирает, высшее, небесное, невидимое тело (тело Духа. – Е.С.) – вечно. Этот вечный человек есть человек истинный, и он не рожден земными родителями. Он получает питание не из земли, а из невидимого вечного источника, откуда произошел и он сам. Однако два этих тела едины, и человека можно сравнить с деревом, что получает питание и из земли, и из воздуха. Корни проникают в землю и ищут пищу во тьме, листья же получают его от света.»

Внутреннего, невидимого, вечного духовного человека Парацельс называет Adech. Это великий Повелитель Мысли и Воображения, пользующийся собственным Высшим Разумом, с тем чтобы создать внутри него идеи всех вещей, которым Внешний, видимый человек мог бы придать конкретную материальную форму. Каждый из них действует согласно своей природе: Внутренний человек создает идеи на невидимом плане при помощи Воли, Любви и Высшего Разума; Внешний человек работает на плане видимом, физическом, и его задача состоит в том, чтобы попытаться воплотить эти идеи в жизнь. Существуя в разных мирах и имея разные функции и задачи, Внутренний и Внешний человек должны действовать согласованно. Внешний человек может сделать все, о чем Внутренний мечтает и думает.

«…Человек – это материализованная мысль; он есть то, что он думает. Чтобы изменить свою природу от смертного до бессмертного состояния, он должен изменить способ мышления; он должен перестать цепляться в своих мыслях за то, что иллюзорно и подвержено исчезновению, и держаться за то, что вечно.»

«Обычный человек не обладает мудростью, но мудрость Бога может действовать через него. Бог выше природы, ибо природа есть творение его; поэтому пробуждение мудрости в человеке есть пробуждение его сверхъестественной силы.»

Пробуждение мудрости в человеке и параллельное раскрытие его сверхъестественных сил означает, на самом деле, пробуждение скрытых потенциалов и сил Внутреннего человека, проявляющихся в нашем сознании. Они не могут проявиться без Мудрости – то есть без сил Воли, Любви и Высшего Разума, руководимых Божественным вдохновением, которые черпаются из невидимых истоков сокровенной жизни природы и Вселенной. Парацельс считает, что каждый человек, имея внутри себя бессмертный дух (невидимого человека), направляющий его путь, тем самым несет в себе глубокие скрытые возможности и способности. Самую высокую из этих способностей, содержащую в себе и порождающую все остальные, Парацельс называет Gabalis – искусство духовного восприятия человека, его духовное, внутреннее зрение.

«Сокровенная природа всего сущего может, следовательно, быть познана посредством магии вообще и посредством сил внутреннего (духовного. – Е.С.) зрения». При их помощи мы можем «заглядывать в природу, подобно тому как солнце светит сквозь стекло… Подобно тому как физические формы и цвета или буквы книги можно увидеть физическими глазами, так же и сущность и природу всего сущего можно познать внутренним чувством души… Это суть силы, владеющий которыми может открыть все тайны природы… Одна только эта магическая сила (которая не может ни присуждаться университетами, ни даваться дипломом, но исходит от Бога) есть подлинный учитель и наставник, обучающий искусству исцеления больных».

Если человек согласовывает свой дух и свой разум с Духом и Разумом природы и Вселенной, то ему не нужно искать ответы на свои вопросы вне сферы собственной души, поскольку все, что существует в природе, отражается в нем. Прочитанные книги, все объяснения, приходящие извне, должны служить лишь материалом для узнавания, подтверждения и дополнения того, что человек изначально несет внутри себя.

Парацельс учит, что вместе с пробуждением духовного зрения, параллельно с тем, как в человеке получают свое развитие чувства внутреннего восприятия, рождается еще одна невидимая сила, при помощи которой Внутренний человек пытается «достучаться» до нашего сознания. Он называет ее Trarames и говорит о ней весьма немного, лишь то, что ее проявления более субъективны. Она вызывает голоса и музыку, слышимые только внутренним слухом, и не имеет ничего общего с голосами, призраками, галлюцинациями и прочими эффектами, рождающимися вследствие расстройств и тяжелых заболеваний психики таких, как шизофрения.

«Свет природы учит нас, что всякая форма, разумная и неразумная, чувствительная и не обладающая чувствительностью, имеет присущий ей дух».

Парацельс утверждает, что все в природе, видимое и невидимое, имеет своего Двойника, невидимого гения-покровителя, именуемого им Evestrum.

Через него отражается Ens, вечная причина и качество, суть любого человека или вещи. Даже каждое божество имеет свой Evestrum Misteriale – через него мы познаем законы его существования, его свойства и все благое, вдохновляемое им. Он озаряет каждый ум.

«Evestra есть во всем, и все они суть духи-предсказатели, безразлично, разумны ли тела, которым они принадлежат, или неразумны…»

Evestrum человека рождается вместе с ним и способен заранее показывать все будущие события его жизни. Он знает его мысли, направляет его склонности, присматривает за ним во сне, предупреждает об опасностях, предсказывает грядущее. Согласно Парацельсу, большой интерес представляют Evestra prophetica (пророческие), предвестники великих событий, затрагивающих судьбы мира. Тот, кто понимает истинную природу такого Evestrum, является ясновидцем или провидцем. С помощью Evestra prophetica читали будущее сивиллы, пифии и пророки древности.

Существует бесконечное разнообразие видов Evestra. Они так же неисчислимы, как неисчислимы формы и существа, которым они принадлежат.

Парацельс утверждает, что способность общения с Evestrum, способности к ясновидению, предвидению, внутреннее зрение и слух особенно сильно проявляются во время сна, когда активность физического тела ослабевает и когда исключены посторонние влияния, приходящие через физические органы чувств.

«Когда физическое тело отдыхает, спит или находится без сознания, Внутренний человек и его звездное тело бодрствует, и ему не нужны ни отдых, ни сон. Но когда физическое тело бодрствует, деятельность Внутреннего человека и его звездного тела ограничена, движения его затруднены и скованы, как у заживо погребенного человека».

«…Сон есть бодрствование, ибо во время сна внутренний свет природы действует на невидимого человека, существование которого, хотя и незримо, столь же истинно, как и существование видимого человека. Внутренний человек есть человек истинный, и ему видимо более, нежели человеку из плоти».

Хотя Парацельс различает несколько видов сновидений, и среди них вызванные физиологическими, психическими состояниями и астральными влияниями, самое большое значение он придает так называемым сверхъестественным сновидениям, вызванным духовными силами.

«Существуют люди, природа которых столь духовна, а душа столь возвышенна, что они могут достигать высших духовных сфер, в то время как тела их спят».

Посредством Внутреннего человека и его звездного тела «человек соединен с внутренней природой Макрокосма». Во время сна Внутренний человек «становится свободным в своих движениях и может подняться в сферу своих прообразов и говорить со звездами…»

«Может случиться, что Evestra людей, умерших пятьдесят или сто лет назад, явятся нам во сне. Если подобный Evestrum придет к нам во сне и заговорит с нами, следует обратить особое внимание на его слова, ибо такое видение не есть обман чувств или иллюзия… если человеку явится Evestrum и он задаст вопросы последнему, то услышит истину. Многое может быть сказано о таких Evestra, но не следует говорить о них слишком много».

«Качество снов будет зависеть от гармонии между душою (человека. – Е.С.) и Astrum (душой природы и Вселенной. – Е.С.)… Ничто не откроется тем, кто самоуверен и кичится своим мнимым знанием внешних явлений», тщеславен и эгоистичен.

VI. Медицина – это не только наука, это искусство, это мудрость

«Все болезни, за исключением тех, что вызваны механическими причинами, проистекают из невидимого, и об источниках их обычная медицина знает весьма мало».

Согласно Парацельсу, существуют пять причин возникновения и, соответственно, пять типов болезней.

1. Болезни, вызванные астральными причинами, возникают вследствие усиленного влияния небесных тел, являются причинами эпидемий. Каждая дисгармония, аномалия или болезнь Макрокосма вызывает соответствующие аномалии и болезни в природе и на земле. Каждая аномалия, происходящая внутри планеты Земля, вызывает соответствующие болезни в человеке.

2. Болезни, вызванные ядовитыми веществами, возникают вследствие отравления видимыми и невидимыми ядами, которые организм накапливает внутри себя и пытается вывести наружу.

3. Болезни, вызванные физиологическими причинами, возникают вследствие злоупотребления свойствами и ресурсами организма и его физиологическими способностями.

4. Болезни, возникающие по психологическим причинам, вызываются пороками и дурными желаниями и страстями, беспорядочными мыслями и болезненным воображением. Разрушающие мысли, возникающие на почве желания зла, вызывают болезни как у того, кто их создает, так и у того, к кому они направлены, если он слаб в этико-моральном смысле.

5. Болезни, возникающие по духовным причинам, являются следствием ранее существовавших причин, созданных человеком не в его нынешней жизни, но на протяжении его предыдущего существования.

«Существует огромное различие между силою, устраняющей невидимые причины болезни, которая и есть магия, и силою, устраняющей внешние признаки болезни, которая есть физика, а порою колдовство и шарлатанство…»

«Органы… суть материальные и телесные представители невидимых энергий, которые пронизывают весь организм и круговращаются в нем».

Парацельс учит, что органические функции как во Вселенной и природе, так и в человеке возникают и поддерживаются благодаря действию одного-единственного жизненного принципа, одной-единственной жизненной силы, названной им Archaeus.

«Это не материальная субстанция в обычном значении этого слова, а духовная сущность, везде присутствующая и невидимая… он может излечить или вызвать болезнь, поскольку может быть чистым или нечистым, здоровым или отравленным другими влияниями…»

«…Archaeus есть эссенция (или Spiritus Vitae. – Е.С.), поровну распределенная между всеми частями человеческого тела, если оно находится в добром здравии; он есть невидимая пища, дающая силу видимому телу…»

Archaeus – жизненная сила, которая «не заперта в человеке, но окружает его, подобно сияющей сфере, и может действовать на расстоянии… он содержит элементы всех космических влияний и является поэтому причиной, которой можно объяснить воздействие звезд на… человека… Archaeus имеет магнетическую природу, он притягивает или отталкивает другие симпатические либо антипатические силы, существующие на том же плане».

Парацельс считает, что здоровье человека зависит от того, будет ли деятельность Archaeus’a, его жизненного принципа, происходить нормально и регулярно, ничем не нарушаемая. Если деятельность Archaeus’a по какой-либо причине нарушается, возникает болезнь. Когда мы отделяем Archaeus – жизненный принцип – от физической формы, та умирает и разлагается.

Archaeus имеет своего носителя, магическую субстанцию, через которую проявляется. Она сохраняет все его свойства, энергию и “жизненные соки”. Парацельс называет ее Mumia.

«Mumia – это тайна, цветок человека и подлинный эликсир жизни… Mumia – это форма, содержащая эссенцию жизни… В Mumia живого существа заключены свойства существа, из которого она извлечена… Mumia мертвого тела бесполезна… То, что составляет жизнь, заключено в Mumia, и, передавая Mumia, мы передаем жизнь. Видимое тело видит и говорит, но от нас сокрыты силы, которые видят и говорят через него. Также и действие Mumia на видимое тело не может быть воспринято органами чувств – увидеть можно лишь плоды его».

«Mumia есть то тело, которым пользуется воображение, дабы обрести некую форму…» Оно питается силой веры и действует под влиянием воли.

Исцеление с помощью Mumia – естественно, считает Парацельс. Что касается целебных свойств минералов, растений и других лекарств, то речь идет о том, чтобы выделить из них их собственную Mumia, носитель и эликсир жизни, через которую будет проявляться Archaeus – магический живой принцип, душа дающего лекарство, – и передать его больному организму. С помощью Mumia уничтожаются невидимые причины болезни, а не только ее видимые признаки. «Душа лекарства» в Mumia по принципу взаимной симпатии помогает душе больной части организма и душе самого больного человека.

Парацельс говорит, что Archeus и его носитель Mumia оставляют на вещах свой след – Signatum.

«…Signatum тот (или сигнатура) есть некая присущая живым существам деятельность… с ее помощью при определенных болезнях может быть восстановлено здоровье в больной части. Сигнатура та часто проявляется даже и во внешней форме вещей, и, наблюдая эту форму, мы можем узнать нечто о свойствах, скрывающихся под нею, даже не используя наше внутреннее зрение… скрытый характер вещей до некоторой степени отражается в их внешности… Душа не воспринимает внешние или внутренние физические формы целебных трав и корней, но интуитивно постигает их силы и достоинство и сразу распознает их signatum…»

Archaeus и его носитель Mumia впитывают также силу звезд и небесных тел. Во Вселенной Парацельса жизнь существует везде, и все существа связаны между собой. Некоторые формы находятся в тесной взаимной симпатии, некоторые – в антипатии; одни привлекают друг друга, другие отталкивают.

«…Каждая планета и каждая звезда содержит некоторые магнетические элементы, которые соответствуют таким же магнетическим элементам в строении человека».

«Каждый орган человеческого тела создан действием определенного принципа вселенной, и его деятельность поддерживается влиянием определенного небесного тела. Как печень, селезенка, сердце и т. д. являются в организме представителями определенных видов деятельности, так же и Солнце, Луна, Венера, Марс и т. д. являются видимыми представителями соответствующих органов Космоса…»

«Существует великое множество звезд во Вселенной, существует великое множество сил, действующих в организме человека».

«Существует симпатия между звездами и органами, звездами и растениями, самими звездами, самими растениями, между растениями и органами… Вследствие такого взаимодействия каждое тело может воспроизводить определенные изменения в жизнедеятельности другого организма, находящегося с ним в состоянии симпатии».

«Каждое растение состоит в симпатической связи с Макрокосмом, а потому также и с Микрокосмом, или, иначе говоря, с Констелляцией и Организмом… и всякое растение словно бы земная звезда… Существует множество растений – земных представителей звездных влияний, – соответствующих свойствам звезд и притягивающих влияния звезд…»

«В период преобладания влияния планеты ее сущность будет особенно сильно притягиваться растениями и органами животных, которые находятся в гармонии с ней; эта лучистая планетарная сущность является не чем иным, как эликсиром жизни, невидимым носителем жизни, присущим самой планете…» Лекарство, которое может помочь в одно время, в другое может принести вред в зависимости от преобладающего влияния планет.

Парацельс считал очень важным следить за тем, в каком виде используются растения – свежими или засушенными, в какое время дня или ночи, при каких соединениях планет они были собраны, в какое время применяются. Каждое растение должно быть собрано в те часы, которыми управляет планета, связанная с ним узами симпатии, а его сущность (Mumia) должна быть извлечена, пока растение свежее.

Парацельс утверждал, что благодаря пониманию взаимодействий в Макро– и Микрокосме можно найти множество способов излечения болезней.

«Болезни тела могут быть исцелены физическими средствами либо силой духа, действующего через душу. Болезни души исцеляются силой духа (и силой воображения. – Е.С.), но для этого… нужно осознание духом того, что он может совершить все, что пожелает».

«Сила амулетов заключается не столько в материале, из которого они сделаны, сколько в вере, с которою их носят; исцеляющая сила лекарства зачастую состоит не столько в духе, заключенном в нем, сколько в духе, с которым его принимают. Вера сообщает ему действенность; сомнение уничтожает его достоинства…»

«Лучшее лекарство от всех болезней – сильный разум, озаренный внутренним светом мудрости, исходящей от Бога…»

VII. Врач – это философ-жрец. Мудрость врачу дается природой и Богом

Парацельс считал, что истинный врач должен знать строение Вселенной так же хорошо, как и строение человека. Он должен быть анатомом, физиологом, астрономом, алхимиком и философом.

Но изучение этих наук по книгам принесет ему мало пользы, он должен понимать все силой своего внутреннего восприятия, своего духовного зрения.

«Медицина есть более искусство, нежели наука… все знания мира не сделают человека врачом, если у него нет необходимых способностей и ему не назначено природою быть врачом».

«Если врач ничего не знает о больном кроме того, что тот рассказал ему, он поистине знает очень мало…»

«Врачу не нужно читать книги… Ему следует собственными глазами смотреть в книгу природы и обрести способность понимать ее».

«Необходимо, чтобы врач был посвящен в искусство (магии. – Е.С) и стал глубоко сведущ в нем, чтобы он мог быть способен узнать много более о недуге больного с помощью собственного внутреннего восприятия, нежели задавая вопросы… магическое (духовное. – Е.С.) восприятие не только обнаруживает все причины болезни, но и открывает в лекарственных веществах элементы, которым присущи целебные силы».

«Врачу следует быть слугою природы, а не врагом ее; ему надлежит вести и направлять ее в ее борьбе за жизнь, а не воздвигать своим неразумным вмешательством новые препятствия на пути исцеления».

«Духовно развитый провидец (и подлинный врач. – Е.С.) не нуждается ни в книгах, ни в таблицах (астрологических. – Е.С.), но узнает о состоянии внешнего мира по изменениям, происходящим в его собственной душе».

«Врачебную науку можно постичь изучением, но врачебная мудрость дается Богом».

Многие изречения Парацельса были поистине пророческими:

«Истинная наука может многое, у вечного Знания всего сущего нет ни возраста, ни начала, ни конца. То, что ныне считается невозможным, будет претворено в жизнь, неожиданное сегодня в будущем окажется истиной, и то, что в одном веке зовут суеверием, в следующем станет основой общественной науки».

Цитаты приведены по книге:

Гартман Ф. Жизнь Парацельса и сущность его учения. – М.: Новый Акрополь, 1997.

Тайна Шотландского мага Дмитрий Зубов

Жаркий июльский день… Дамы и кавалеры, спасаясь от зноя, прогуливаются в тенистом парке. Но вот из парадного входа появляется высокий старик в завитом парике и шитом золотом камзоле, и, словно по команде, все гости с нетерпением спешат к небольшому усадебному пруду. Еще мгновение, взмах руки, и – о, чудо! – поверхность пруда затягивается прозрачным голубоватым льдом. Лед посреди лета? Хоть сейчас на коньки! Гости в восторге, но совсем не удивлены. Чему удивляться, если гостишь у знаменитого Якова Брюса?..

Как только ни называли этого человека: колдун, чернокнижник, чародей. Вокруг его имени всегда было множество слухов, загадок и кривотолков. Ни об одном герое русской истории не сложено столько легенд, таинственных и невероятных. Рассказывали, что в своих подземных лабораториях создал Брюс эликсир вечной молодости, овладев секретом «живой» и «мертвой» воды. А еще говорили, из железных пластин собрал он механическую птицу и, сидя верхом на ней, летал над Москвой, пользуясь прикрытием ночной темноты, чтобы реже попадаться на глаза перепуганным жителям, и якобы по найденным брюсовым чертежам в начале XX века были созданы первые русские аэропланы.

Неизвестный художник.

Генерал-фельдмаршал Брюс Яков Вилимович.

1710-е г. г.

Кроме того, ходили упорные слухи, что после десяти лет упорного труда удалось ему сконструировать «вечные часы», и, дескать, завел он их, а ключ выбросил в реку. Шли те часы долго, даже после его смерти, пока во времена Екатерины Великой не попытались их усовершенствовать – разобрали, но снова собрать не смогли.

Поговаривали, что не рождался ни до, ни после на Руси человек, что мог бы сравниться с Брюсом. Ведал он свое будущее и судьбы всех людей, владел секретом гипноза («отводил глаза»), и не было ни одной вещи на земле или на небе, тайны которой он не постиг.

Читая все это, невольно вспоминаешь средневековых алхимиков и те таинственные истории, которые о них рассказывают. Но слишком уж эти легенды невероятны, чтобы в них поверить! Здравый смысл требует отбросить их, как полный вымысел. И все же что-то в биографии графа Брюса останавливает, заставляет задуматься и не спешить с выводами…

Яков Вилимович Брюс родился в Москве в семье шотландского дворянина в 1669 г., на три года раньше, чем его венценосный друг и покровитель Петр I. Весь путь, с первых шагов и до самой смерти великого императора, Брюс прошел рядом с ним, по праву заслужив звание одного из «птенцов гнезда Петрова».

Первые баталии «потешных» полков, горести и надежды Азовских походов и, конечно же, знаменитая поездка в Голландию и Англию, где мечты юного царя о новой России начали обретать черты реальных реформ. Именно здесь, в Англии, у Брюса появляется возможность заняться дорогой его сердцу наукой. На целый год он с головой погружается в изучение математики, механики, астрономии, знакомится с Галлеем и Ньютоном, пишет исследовательскую работу «Теория движения планет».

По возращении в Россию весь свой научный опыт и полученные знания Брюс ставит на службу российскому государству. Россия нуждается в образованных людях, специалистах в разных областях знания, и Брюс начинает с издания столь необходимых научных книг и учебников по математике, физике, астрономии, навигации, географии, артиллерии, сам лично переводя лучшие европейские образцы с английского, немецкого, голландского и латинского языков. Одновременно участвует он и в создании первых математической, «навигацкой» и инженерной школ, оборудует в Москве и Петербурге обсерватории, где ведет постоянные астрономические наблюдения. В 1709–1715 гг. под редакцией Брюса выходит в свет первый в России гражданский календарь, где помимо церковных праздников даются основные астрономические сведения и публикуется астрологический прогноз более чем на столетие вперед. Популярность издания была такова, что и многие годы спустя все астрономические и астрологические календари люди по привычке продолжали именовать «Брюсов календарь».

Как ученый-практик он берется за составление географических карт и атласов России, во главе Берг-коллегии организует геологические экспедиции, строит новые рудники, сочетая при этом знания ученого с талантами организатора и экономиста, а на посту главы еще одного петровского министерства – Мануфактур-коллегии – неутомимый Брюс фактически руководит всей русской промышленностью.

Помимо всего прочего, Яков Брюс вписал свое имя в историю как создатель русской артиллерии. Начиная с 1701 г. он планомерно формирует новый род войск в русской армии: сам пишет устав, комплектует полки, обучает бомбардиров, а затем в течение почти четверти века возглавляет российское артиллерийское ведомство в чине генерал-фельдцейхмейстера. Многие громкие «виктории»

Петра Великого были бы невозможны без таланта и отваги этого человека.

Проводя время в походах и сражениях, он ни на секунду не забывает о научных и практических занятиях: переписывается со знаменитым Лейбницем, отыскивает для службы в России иностранных ученых и специалистов, открывает собственные российские таланты (например, географа и историка Татищева). Выказывает недюжинный талант в дипломатии (Ништадтский мир), реформирует денежную систему России… Список можно продолжать бесконечно.

Смерть Петра и последовавшая за этим отставка резко меняют судьбу Брюса: усадьба-обсерватория в подмосковных Глинках, химическая лаборатория, уединенный образ жизни и, конечно же, слухи, слухи, слухи.

От всего веяло волшебством свет в окнах далеко за полночь, книги на непонятных языках, странные приборы – как тут не родиться легендам о железных птицах, подземных лабораториях и вечном двигателе!

В чудеса Якова Брюса поверить очень трудно. Но не труднее, чем в факты его биографии. Разве не чудо быть одновременно математиком, физиком, астрономом, географом, книгоиздателем, переводчиком, дипломатом, инженером, картографом, геологом, командующим артиллерией и министром промышленности? Пройти через горнило придворных интриг и при этом остаться в памяти людей человеком чести, защитником справедливости. Разве в этом нет своего рода тайны? А разве не сокрыта тайна в самом духе научного поиска? А разве не таинство – каждую ночь устремлять свой телескоп в звездное небо? После всех этих дел заморозить пруд посреди лета не кажется столь уж невероятной задачей.

Хотя человечество давно уже летает на сверхзвуковых лайнерах, лечит многие болезни и создало сложнейшие механизмы, поверить в чудо становиться все трудней и трудней. Увы, в XXI веке все, что нельзя потрогать руками или подкрутить отверткой, объявляется несуществующим или невозможным. Но не могут люди жить без тайны – нет-нет да и шевельнется вдруг в сердце даже самого убежденного материалиста сомнение: «А может, и правда такое бывает?»

Исаак Ньютон. Скромный искатель истины Илья Бузукашвили

Он открыл великие законы природы, но всегда мечтал о большем – мечтал проникнуть в суть божественного замысла. Его называли украшением рода человеческого, а он видел себя всего лишь искателем на берегу океана истины.

Исаак Ньютон появился на свет вьюжной зимой 1643 года в ночь после Рождества в небольшом английском селении Вулсторп, примерно в 200 километрах к северу от Лондона. Родился раньше срока, поразительно маленьким и хилым. Утверждали даже, будто он был так мал, что умещался в овчинной рукавице, из которой однажды выпал и сильно ударился головой о пол. Ньютон и сам потом рассказывал: «По словам матери, я родился таким маленьким, что меня можно было бы выкупать в большой пивной кружке». Варнава Смит, священник, считал, что мальчик не жилец на этом свете. К счастью, он ошибся: за 84 года, что Ньютон пробыл в подлунном мире, он почти никогда не болел, к старости потерял лишь один зуб, читал без очков, словно ему был известен секрет, как победить время.

Исаак Ньютон

„.Небольшой двухэтажный домик, сохранившийся до наших дней, расположился в уютной долине, где бьют чистые ключи. Из окон открывается живописный вид в сад. Каким знаменитым стал этот сад однажды!

Он был великим домоседом, этот Ньютон. За всю жизнь не отъезжал от родного дома дальше, чем на 200 километров, никогда не пересекал Ла-Манш и ни на один день не оставлял Англию. В свое первое путешествие он пустился, когда родные послали его учиться в Королевскую школу в Грантем, маленький городок в 10 километрах от родной деревушки. В огромной комнате с печкой посередине на длинных скамейках, поставленных в ряд, сидели ученики всех возрастов и вместе изучали латынь, Закон Божий, математику.

В школе маленькому Исааку приходилось несладко. Он был слаб и нескладен, и его обзывали то замухрышкой, то паучком. Зато никто лучше него не играл в шашки и не разгадывал головоломки. Предметом же особой зависти однокашников были игрушки, которые мастерил юный Ньютон, – миниатюрная ветряная мельница, водяные часы, самокат, катапульты, педальная повозка. А по вечерам он запускал своих удивительных воздушных змеев. К их хвостам были прикреплены зажженные лампадки, которые горели ровно даже при сильном ветре. Мальчишки всего города собирались посмотреть, как змеи, усеянные огоньками, безмолвно парили на фоне звездного неба.

В его жизни не было никаких особых приключений, невероятных событий. Главное приключение происходило не на глазах у всех, но в глубинах разума и сердца будущего гениального ученого.

В 18 лет Ньютон уже учится в Кембридже, одном из лучших университетов Европы. Поначалу он субсайзер. Так называли бедных студентов, которые не могли платить за обучение. Они слушали лекции и, кроме этого, прислуживали богатым студентам старших курсов – будили их, чистили башмаки, причесывали, растапливали камин, выполняли другие поручения. В Кембридже Ньютон пишет свою первую известную научную работу – она посвящена теории всеобщего универсального языка. У юноши прекрасные учителя, они учат его никогда не останавливаться на констатации уже известных фактов, а всегда стремиться идти дальше. В 1665 году он стал бакалавром изящных искусств. Профессор Барроу, известный математик, заведующий кафедрой в Кембридже, выступая перед студентами, публично объявил Ньютона «мужем славным и выдающихся знаний».

Он уже стоит на пороге чуда. Через несколько месяцев из-за опасности эпидемии в Кембридже Ньютон уедет домой, в родной Вулсторп. Два года, которые он проведет там, обессмертят его имя. За этот короткий период ученый сделает почти все свои величайшие открытия – закон всемирного тяготения, законы классической механики, основы дифференциального и интегрального исчисления, явление дисперсии света… Озарения нисходят на Ньютона одно за другим. В домике с крутой крышей родятся теория движения небесных тел, объяснения особенностей движения Луны, теория приливов и отливов, новая конструкция отражательного телескопа…

Давно уже засохла та яблоня, с которой упало самое известное в мире яблоко, а открытия, сделанные Ньютоном, по сей день объясняют систему мира, в котором мы живем.

Можно было бы предположить, что благодаря сделанным открытиям Ньютон сразу стал знаменитым. Но этого не случилось. Он уже знает, какие силы держат на небе Луну, но мир узнает об этом только через 20 лет: в характере ученого есть одна странность – он не любит публиковать свои работы. Он очень нетороплив и обстоятелен и не желает сообщать миру что-либо не установленное окончательно, непроверенное. «Гипотез не измышляю» – любимое его выражение, почти девиз.

Работы Ньютона намного опережали общий научный уровень его времени, современники их мало понимали. Он потом не раз вступал в ожесточенные дискуссии с великими мира сего, коллегами, учеными, отстаивая свои открытия. Спорил, доказывал, убеждал. Интересно, с каким чувством – раздражения, досады или глубокого понимания писал он эти слова: «Я убедился, что либо не следует сообщать ничего нового, либо придется тратить все силы на его защиту»?

Каким он был – Исаак Ньютон? Вероятно, где-нибудь в гостях или среди других людей вы бы не обратили внимания на этого молчаливого, скромного, неостроумного человека ниже среднего роста, с самой заурядной внешностью. Говорят, он был плохим собеседником и мог в разговоре вдруг замолчать и задуматься. И тогда взгляд его быстрых, живых глаз словно застывал. У него до конца жизни были густые волосы. Белокурый от рождения, он очень рано, как-то вмиг почти полностью поседел. Ньютон был чрезвычайно приветлив и внимателен к людям, без малейших признаков чванства. И в других не любил высокомерно-авторитетного тона и особенно не терпел насмешек над чужими убеждениями. Он всегда был скромен в оценке своих открытий и достижений и, с благодарностью вспоминая своих учителей, говорил: «Если я видел дальше других, то потому лишь, что стоял на плечах гигантов».

Мы знаем, что Ньютон был обласкан судьбой. Он преподавал, был профессором математики в Кембридже, руководил кафедрой, его дважды избирали членом парламента. Он стоял во главе английского Королевского общества и монаршим указом был возведен в рыцарское достоинство. А после успешной организации и проведения перечеканки английских монет получил высокооплачиваемый пост директора Монетного двора, который и занимал до конца дней своих – ни много ни мало 27 лет.

Мы не знаем другого – чем занимался мыслитель большую часть своей жизни, когда все великие открытия уже были сделаны? Что двигало им? Что вдохновляло?

Странная судьба была у трудов Ньютона. Научные работы были напечатаны очень поздно. А половина и вовсе не опубликована. До сих пор. Эти рукописи разбросаны по миру, хранятся в частных коллекциях. Они посвящены не физике, математике и астрономии, а теологии, богословию, исследованию Священного писания. Так, например, в одной из подобных работ, объемом в четыре с половиной тысячи страниц, можно найти пророчество Ньютона о конце света. Ученый опирался на свои 50-летние исследования Библии в попытке расшифровать ее секретный код. Знаменитый физик и математик считал, что ему это удалось.

Ньютон был убежден, что можно проникнуть в тайны божественного замысла, найти ключи хотя бы к некоторым из них. Он пытался понять природу через Священное писание и в нем найти отражение законов природы, движения небесных сфер и планет. «Гипотез не измышляю», – повторял ученый и всю жизнь искал аргументы, доказательства, формулу божественного творения. Для этого он изучал не только Библию, но и каббалу, древнееврейскую философию, трактаты розенкрейцеров. Его кабинет напоминал лабораторию средневековых алхимиков. Он тоже стремился найти, нет, не золото, но философский камень – ключ к секретам и тайнам Вселенной и человека.

Незадолго до смерти, словно оглядывая свою жизнь, такую спокойную внешне и такую неистово бурную внутренне, Исаак Ньютон сказал: «Я смотрю на себя как на ребенка, который, играя на морском берегу, нашел несколько камешков поглаже и раковин попестрее, чем удавалось другим, в то время как неизмеримый океан истины расстилается передо мной неисследованным».

Ньютон умер в Кенсингтоне, под Лондоном, 20 марта 1727 года. Шесть пэров Англии несли на плечах гроб ученого к Вестминстерскому аббатству в Лондоне, где захоронены величайшие люди страны.

Эта эпитафия – краткий итог жизни великого искателя истины: «Здесь покоится сэр Исаак Ньютон, дворянин, который почти божественным разумом первым доказал с факелом математики движение планет, пути комет и приливы океанов. Он исследовал различия световых лучей и проявляющиеся при этом различные свойства цветов, чего ранее никто не подозревал. Прилежный, мудрый и верный истолкователь природы, древности и Святого писания, он утверждал своей философией величие всемогущего Бога, а нравом выражал евангельскую простоту. Пусть смертные радуются, что существовало такое украшение рода человеческого».

Принц математиков Дмитрий Зубов

В 13 лет он стал студентом факультета искусств Базельского университета, в 17 – доктором философии, в 19 – адъюнктом по физиологии в Петербурге, в 24 – профессором физики, а в 26 уже заведовал кафедрой математики Российской академии наук. И это лишь начало долгой незаурядной жизни Леонарда Эйлера – человека-легенды, гордости российской науки, общего учителя математиков XVIII века, по меткому выражению Лапласа. Princeps matematicorum – так называли его коллеги.

Эйлер пришел в этот мир в день рождения Леонардо да Винчи – 15 апреля, а при крещении получил то же имя, что и его знаменитый предшественник. С великим итальянцем его роднит и многогранность дарования. На магистерском испытании Эйлер произносит блистательную речь на латыни о сравнении философских взглядов Декарта и Ньютона, а уже через год пишет «Диссертацию по физике о звуке». По настоянию отца он готовится стать богословом, а в это же время участвует в конкурсной работе на тему о наилучшем расположении мачт на кораблях, хотя в гористой Швейцарии он вряд ли видел парусники, разве что на картинках. Что ж, гений – он во всем гений… и всегда! К двадцати годам Эйлер уже вполне сложившийся ученый.

Эмануэль Хандманн. Эйлер. 1756 г.

Но как часто бывает, одаренный юноша не нашел применения своим талантам в родном Базеле – местные университетские светила сочли его слишком молодым, чтобы дать ему звание профессора физики. И тогда Леонард круто меняет свою судьбу.

В стране льдов

В Россию Эйлер попал, можно сказать, случайно – за компанию со своими друзьями Николаем и Даниилом Бернулли, сыновьями знаменитого ученого. И если у братьев Бернулли в активе было хотя бы громкое имя отца, то Эйлер ехал в полную неизвестность и соглашался на любые условия. Вместо знакомой философии и любимой математики в Петербургской академии ему предложили медицину и физиологию, скромную должность адъюнкта и минимальный оклад 200 рублей в год.

Российская академия наук только рождалась. Ее всю свою жизнь по крупицам создавал Петр I: он переписывался с великим Лейбницем, заманивал в Россию именитых ученых, готовил необходимые законы, но увидеть открытие любимого детища ему так и не довелось – Петр умер в 1725 году. Проект великого государя оказался под угрозой. Судьба академии балансировала на весах общественного мнения. Многие с подозрением относились к иноземцам-академикам, считая их шарлатанами, живущими на иждивении государства и развлекающими публику иллюминацией и магическими фокусами. Даже само слово «наука» еще не прижилось в русском языке, и указанное учреждение называли на европейский манер: «ди сиянс Академия». Ходили упорные слухи о закрытии академии, и Эйлер начал подыскивать место на морской службе, но, к счастью, этим планам не было суждено сбыться.

Непросто складывается жизнь в Петербурге у троих друзей-швейцарцев. Неслучайно уже в первый год пребывания на российской земле трагически умирает Николай Бернулли, а его брат Даниил вскоре возвращается в Швейцарию. Служить российской науке остается один Леонард – для него Россия становится второй родиной. За считанные месяцы он выучился «невозможному» русскому языку и всеми силами старается быть полезным новому отечеству. Все же, несмотря на трудности, в молодой Российской империи можно плодотворно работать, публиковаться и не терпеть нужды. Прав был Бернулли-старший, провожая в далекую страну своих сыновей: «… лучше несколько потерпеть от сурового климата страны льдов, в которой приветствуют муз, чем умереть от голода в стране с умеренным климатом, в котором муз презирают и обижают».

Дабы поднять престиж науки в глазах недоверчивых сограждан, Эйлер берется за любые поручения: читает лекции студентам академического университета, пишет общедоступное «Руководство к арифметике», публикует научно-популярные статьи для приложения к «Санкт-Петербургским ведомостям», участвует в экспертизах технических проектов. Он со всей тщательностью вникает в вопросы устройства механических пил, пожарных насосов, мостов через Неву, работает в Комиссии мер и весов. Во многом благодаря его усилиям появится генеральная карта России и российская география будет «приведена гораздо в исправнейшее состояние, нежели география немецкой земли». Эйлер не только выполняет громоздкие и сложнейшие вычисления, но и сам занимается картографией, вычерчивая и сверяя десятки карт.

И все же главным делом для него остается математика. Только за первые 14 лет пребывания в академии Эйлер подготавливает около 80 крупных научных работ. «Тридцатилетний Эйлер стал знаменитостью», – пишет его биограф Отто Шпис. А базельский учитель Эйлера Иоганн Бернулли такими словами напутствует ученика в своем письме: «Я посвятил себя детству высшей математики. Ты, мой друг, продолжишь ее становление в зрелости». Всем стало вдруг ясно, что родился новый гений, и Российская академия наук на время стала центром математических исследований.

Человек-арифмометр

«Гений – это один процент вдохновения и 99 процентов пота» – эту формулу вывел из собственного опыта живший в начале ХХ века американский изобретатель Томас Эдисон. Под этой фразой вполне мог подписаться и Эйлер: при всей своей одаренности он, казалось, ни на секунду не прекращал думать, писать, вычислять, поражая всех небывалой работоспособностью. Начиная с 1726 года ни один выпуск трудов академии не обходился без работ ученого. Ежегодно 800 страниц научных исследований рождалось на рабочем столе гениального математика. Теория чисел, математический анализ, геометрия, механика, астрономия, музыка, оптика – Эйлер демонстрировал поистине энциклопедические познания. Его всерьез интересовали ботаника, химия, медицина, анатомия, древние и восточные языки. Он постоянно тренировал и без того феноменальную память. По свидетельству одного из учеников, Эйлер знал наизусть Вергилиеву «Энеиду» и даже мог назвать номер страницы цитируемого стиха.

По поручению академии Эйлер подготовил к печати «Морскую науку» – фундаментальный труд по теории судостроения и кораблевождения, а позднее на основе этой книги написал для учащихся морских школ краткое руководство, русский перевод которого сделал его ученик и племянник Ломоносова М. Е. Головин. Монография Эйлера «Теория движения Луны» послужила основой при вычислении лунных таблиц, долгое время служивших для определения долготы в открытом море, а высокие достоинства предложенного им метода определения лунной орбиты получили должную оценку лишь в конце XIX века. Он внес ценный вклад в развитие оптики, теоретически установив, что путем соединения двух линз различной преломляемости можно избежать хроматической аберрации, мешающей созданию более мощных телескопов. И при этом всю жизнь Эйлер оставался верен одному принципу – сочетать теорию с практикой. Биографы подсчитали, что 3/5 общего объема его работ посвящены математическим проблемам, а 2/5 – решению прикладных задач.

Сам Эйлер в конце жизни шутил, что после его смерти академия будет печатать его труды еще лет 20. На деле же его архивы разбирало целое поколение ученых, а публикаций хватило еще на 47 лет. Когда в 1909 году Швейцарское естественнонаучное общество приступило к изданию полного собрания трудов Леонарда Эйлера, то все его работы с трудом удалось уместить в полновесные 72 тома и еще восемь дополнительных томов научной переписки.

Но Эйлер не только много и плодотворно работал, он делал это самоотверженно, порою ценой собственного здоровья. Как, например, в 1735 году, когда потребовалось выполнить срочное и очень громоздкое вычисление. Группа академиков просила на эту работу три месяца, Эйлер же взялся выполнить весь объем в одиночку за три дня – и сделал это! Однако перенапряжение не прошло даром: он потерял зрение на правый глаз, но отнесся к беде с поразительным для 30-летнего человека спокойствием: «Теперь я меньше буду отвлекаться от занятий математикой», – философски заметил он.

Ситуация полностью повторилась, когда Эйлеру минуло 60: развившаяся катаракта лишила его и левого глаза. Императрица, желая спасти зрение талантливого ученого, пригласила в Санкт-Петербург известного немецкого окулиста барона Венцеля. Тот совершил маленькое чудо – Эйлер снова стал видеть! Искусный врач предписал беречь глаз от яркого света, не работать и не вычислять. Но Эйлер не мог не вычислять! Он снял повязку почти сразу после операции и в результате окончательно потерял зрение. До самой смерти он «вычислял» вслепую, надиктовывая ученикам, попеременно сменявшим друг друга, результаты своей работы. Он очень не хотел из-за своего недуга лишать мир того, что знал и чем владел, и до последнего часа делился с человечеством всем, чем мог.

Письма к немецкой принцессе

Во всех самоотверженных трудах Эйлером двигала не только любовь к математике или другим наукам. Все биографы в один голос отмечают среди прочих достоинств ученого его глубокую личную религиозность. Без этой грани жизни Эйлер восхищал бы нас сегодня лишь как совершенный механизм, мощная вычислительная машина, этакое чудо природы – человек-арифмометр, посланный в мир для служения бесстрастному прогрессу. Но был и другой Эйлер – глубокий, вдумчивый, наблюдательный и очень человечный. Эта сторона ученого лучше всего раскрывается в знаменитых «Письмах к немецкой принцессе», посвященных рассказам «о разных физических и философских материях». Эти «Письма» стали бестселлером XVIII, а затем и XIX века, выдержав 50 переизданий на 10 языках мира.

В «Письмах» Эйлер предстает уже не только как талантливый ученый, объясняющий чрезвычайно простым языком все премудрости современной ему науки, но и как глубокий философ, рассуждающий о добре и зле, заблуждениях и истине, о свободе воли и предназначении человека.

«Не подлежит сомнению, что в нашем мире есть два рода сущностей: одни – физические, или материальные, другие – нематериальные, или духовные, совершенно отличные от первых. Однако эти два рода сущностей теснейшим образом связаны друг с другом, и именно от этой связи зависят все удивительные явления в нашем мире, которые приводят в восхищение разумных людей и заставляют прославлять Создателя. Нет никакого сомнения, что духовные сущности составляют важнейшую часть мира, а тела созданы только для того, чтобы им служить».

Для Эйлера очень важна дуальность бытия: если бы существовала только «физика», то наш мир был бы похож на машину, сложный часовой механизм, и тогда ответственность за все существующее зло должен нести Часовщик-Создатель. Но ни Бог, ни материальный мир не могут быть источниками зла. Тогда откуда оно? По мысли Эйлера, Бог управляет материальным и духовным миром, предписывая им разные законы: физическим телам – законы физики, духовным сущностям – Божественные заповеди. При этом «в рассуждении тел воля Божья уже совершенно исполнена», то есть физический мир, Природа совершенны и гармоничны. Человеческим же душам Бог дал свободу воли, пользуясь которой человек сам решает, следовать ли заповедям, помогая тем самым совершаться воле Божьей, или нарушать их, внося в мир дисгармонию, творя грех и зло. «Богу угодно, чтобы мы любили друг друга… оно есть заповедь, которой люди должны бы были повиноваться, но коль мало оную исполняют!»

Часто человек творит зло несознательно, по недомыслию или неведению, но это не отменяет ответственности за результаты его поступков. Человек и отличается от любой даже самой совершенной марионетки тем, что имеет разум и свободу воли, а значит – несет всю полноту ответственности за принимаемые решения. «Пусть каждый внимательно присмотрится к своим поступкам, – пишет Эйлер, – и он обнаружит, что ничто не принуждало его их совершить, хотя его и побуждали к этому мотивы. Можно сомневаться относительно свободы другого человека, но нельзя ошибиться относительно собственной». Самое печальное для человека, что, совершив неблаговидное действие, он тут же теряет возможность управлять ситуацией. Как только мотив превращается в конкретный поступок, включаются законы физического мира, а их действие неотвратимо. Например, если правители развязывают войну между народами, то жертв и разрушений избежать не удастся – события больше не подчиняются воле человека. Но человек может остановить кровопролитие, сменив мотивы своих поступков на миролюбивые, и своими действиями запустить в физическом мире цепочку следствий, направленных на прекращение войны.

Существование физического тела человека, полагал Эйлер, полностью предопределено законами механики, но благодаря данной человеку свободе выбора его жизнью управляет воля, или, правильнее сказать, то, насколько воля эта согласуется с волей Божьей. Человек в ответе за все проявления или непроявления воли, человек в ответе за свои таланты, данные Богом, человек в ответе за все свои мечты и начинания. Сам Эйлер помнил об этом всегда. Даже когда в 1740 году по политическим причинам вынужден был покинуть Россию и перебрался в Берлин, он оставался «ангелом-хранителем» Петербургской академии наук. Двадцать пять лет, которые он провел вне ее стен, не стали годами разлуки: Эйлер закупал для академии книги и приборы, ежемесячно присылал в Петербург свои работы, у него дома на полном пансионе жили командированные в Берлин русские математики. Он вернулся в Петербург по приглашению Екатерины II, но не как долго отсутствовавший наемный работник, а как давно ожидаемый и желанный друг. Он вернулся не к месту службы, он вернулся домой.

«Эйлер перестал жить и вычислять», – написал о смерти Эйлера его биограф Кондорсе. Да, в 1783 году Россия потеряла своего величайшего математика и вычислителя, но со смертью Эйлера она не лишилась главного – идеала российского ученого, трудолюбивого, самоотверженного, верящего в Бога и отвечающего за свои мысли и поступки. Не одно поколение математиков выросло на его книгах и еще более – на примере его судьбы.

Майкл Фарадей. «Наблюдать, изучать и работать» Илья Бузукашвили

Его называли властителем молний и королем физиков. А он всю жизнь оставался скромным, читал лекции для детей и верил в великие тайны Природы и Бога. Майкл Фарадей, искатель невидимых превращений.

Судьба дала ему шанс. Но его еще нужно было узнать, разглядеть, почувствовать. И он разглядел. Он был смышленый, этот 13-летний мальчишка Майкл Фарадей, сын кузнеца и ученик переплетчика в лондонской книжной лавке француза-эмигранта Рибо. Он исправно выполнял свое дело – переплетал книги. Но куда с большим удовольствием он их читал! Читал все, что попадалось под руку: об извержениях вулканов и землетрясениях, о паровой машине Уатта.

Из книг он узнал имена Ньютона, Галилея, Коперника, Леонардо да Винчи. Но его особое внимание привлекли статьи по электричеству в «Британской энциклопедии» и три маленьких тома «Химических бесед» госпожи Марсе. Майкл начал ставить свои первые домашние опыты: надо же было проверить изложенные в книгах факты.

Уже тогда он ступил на свою стезю.

Майкл Фарадей

Десять лет провел Фарадей в книжной лавке Рибо. Да, он был самоучка, но начитанный, смышленый и устремленный в будущее. Самое время было судьбе сделать новый поворот.

«Так случилось, – вспоминал Фарадей, – что один джентльмен, член Королевского института, взял меня послушать лекции сэра Хамфри Дэви на Альбемарл стрит. Я сделал записи и позже переписал их в книжку. Желание уйти из торговли, которую я считал порочным и эгоистичным занятием, и посвятить себя служению науке, которая, как я представлял себе, делала своих последователей добрыми и свободными, заставило меня, наконец, сделать смелый и прямой шаг: написать письмо сэру Дэви».

Фарадей послал знаменитому химику свои тщательные конспекты прослушанных лекций в изящном кожаном переплете. До сих пор этот том хранится в Королевском институте с автографом юного Фарадея: «Пусть эта книга будет проявлением моей искренней радости и дорогой памятью о чудесных лекциях Дэви».

И случилось чудо – простой переплетчик попал в таинственный храм науки. Дэви взял Майкла Фарадея своим секретарем. Принимая на работу, отметил «его характер активный и бодрый, а образ действий разумный» и вскоре предложил Майклу сопровождать его в путешествии по странам Европы.

Дэви, выходцу из небогатой семьи, приятно льстило покровительствовать сыну кузнеца. О нет, он отнюдь не был демократом, и в путешествии четко соблюдались границы их близости: Майкл – лаборант, секретарь, даже слуга. Леди Дэви требовала, чтобы он прогуливал ее мопса, и однажды в Швейцарии отказалась сесть за один стол с Фарадеем. Если бы знала чопорная и капризная шотландка, что потомки будут вспоминать ее только благодаря этому молчаливому юноше, заботившемуся о походной лаборатории ее мужа!

За границей Дэви знакомился со всем новым, что было достигнуто в области химии. Он повторял наиболее ценные опыты и проверял научные выводы. Фарадей помогал ему. Слушал, впитывал, запоминал. Химические опыты чередовались с путешествиями. Париж, Флоренция, встречи с Ампером и Гей-Люссаком, альпийские перевалы, древние Помпеи и кратер Везувия – все это стало для Майкла огромной лабораторией, в которой мозг его был непрестанно погружен в сопоставления, сравнения, подсчеты. Даже любуясь Колизеем, он измерил шагами его окружность и определил высоту. Из застенчивого юноши он превращался в пытливого наблюдателя. Нет, не превращался – просто утверждался в своем призвании.

В это время Фарадей сформулировал свое кредо: «Наблюдать, изучать и работать». Кредо, которому он следовал всю свою жизнь.

Вернувшись на родину, Майкл погрузился в работу. «Чем больше у меня дела, тем больше я учусь», – писал он другу.

Его имя уже было на устах членов Королевского общества. Публичные лекции по физике и химии, научные работы, опыты, эксперименты. Фарадей стоял на пороге своих главных научных открытий, которые изменят мир.

Ему предстояло стать настоящим отцом электричества. Каждый раз, когда мы слушаем радио, включаем дома свет – да что там перечислять!.. До тех пор пока люди пользуются благами электричества, они всегда будут с благодарностью вспоминать имя Фарадея.

Он творил чудеса, проникая в область невидимого. Явления электромагнитной индукции, законы электролиза, исследования натурального каучука, жидкий хлор, первая динамо-машина, трансформатор, электромотор, учение о магнитном поле…

И он был настоящим первопроходцем. Как остроумно заметил Гельмгольц, во времена, когда еще не был открыт закон Ома, почти не существовало электроизмерительных приборов, а наличие тока в цепи проверяли искоркой и даже… на вкус, немного проволоки, несколько кусков дерева и железа дали Фарадею возможность открыть для нас новую эпоху в области физики!

Нет, небо над ним не было всегда безоблачным. Ему не верили, завидовали, обвиняли в том, что он ворует чужие научные идеи.

Но Фарадей был честен и чист. Он просто с детства привык все перепроверять на собственном опыте, видел дальше, шел дальше тогда, когда останавливались, оставив надежды на успех, другие.

И радовался, как ребенок, выстраданным, иногда годами, успехам. Однажды брат Сары Барнар, жены Фарадея, присутствовал на удачном эксперименте в лаборатории. «Ты видишь, ты видишь, ты видишь, Джордж!» – взволнованно восклицал ученый. «Никогда, – вспоминал потом Джордж Барнар, – не забуду я энтузиазма, сиявшего на его лице, и эти счастливые глаза».

Каким он был, Майкл Фарадей? Французский ученый, академик Дюма писал о нем: «Фарадей был среднего роста, жив, весел, глаз всегда наготове, движения быстры и уверенны; ловкость в искусстве экспериментирования невероятная. Точен, аккуратен, весь – преданность долгу… Он жил в своей лаборатории, среди своих инструментов: он отправлялся в нее утром и уходил вечером с точностью купца, проводящего день в своей конторе. Всю свою жизнь Фарадей посвятил все новым и новым опытам, находя, что легче заставить говорить природу, чем ее разгадать».

Его трогала природа. Он часто гулял в парке. Ему нравилось провожать закат солнца в деревне, наблюдать за бурей на морском берегу и любоваться альпийскими туманами.

Еще он любил театр и литературу. С удовольствием читал вслух Шекспира и Байрона, вел переписку с Диккенсом.

В кармане Фарадей многие годы носил магнит, который напоминал ему, что рано или поздно он должен, как записал однажды в своем дневнике, «превратить магнетизм в электричество».

И он умел осуществлять мечты.

Как много было пройдено за эту жизнь! Своей рукой Фарадей переплел увесистый том полученных за многие годы дипломов. Почетный член 72 научных обществ и академий всего мира был по-прежнему скромен и прост. Скромный труженик науки.

Он читал каждую неделю проповеди в церковном здании на улице Святого Павла, поражая всех своим глубоким знанием и пониманием Священного писания. Фарадей говорил о тайнах бытия, о Боге. Говорил доступно и ясно. Друзья-ученые Фарадея тоже часто приходили послушать его. Прикоснуться к другой грани этого человека, столь почитавшегося в научных кругах.

Все быстрее бежали годы. Все меньше оставалось до конца отпущенного срока. Фарадей писал: «Мои земные силы слабеют изо дня в день. И наше счастье в том, что истинное благо – не в них. По мере того как наши силы тают, пусть они сделают нас похожими на маленьких детей, которые доверяют себя Отцу милосердия, принимая Его невыразимый дар. Я преклоняюсь перед Тем, Кто есть Господь всего».

Тяжелый недуг поразил ученого в последние годы жизни, принеся душевные страдания. Фарадей начал терять память. Он еще читал лекции и занимался в лабораториях, но…

«Шесть недель работы для того, чтобы получить эти результаты… – читаем строки из его дневника. – Самое скверное – что, проглядывая свои старые заметки, я обнаружил, что все эти результаты уже были получены мною еще восемь или девять месяцев назад. Я совершенно про них забыл».

Фарадей покинул институт, много отдыхал, подолгу путешествовал, но темнота забвения окутывала его все больше и больше. Новое признание в письме: «Я забываю, какими буквами изобразить то или иное слово на бумаге…»

12 марта 1862 года он записал свой последний опыт. Под номером 16 041.

Со временем он был вынужден отказаться от переписки с друзьями: «Снова и снова рву я свои письма, потому что пишу ерунду. Я не могу уже плавно писать и проводить линии. Смогу ли я преодолеть этот беспорядок? Не знаю. Больше писать не буду. Моя любовь с Вами».

Последним, от чего он отказался, были публичные лекции, которые Фарадей многие годы читал детям.

Летом 1867 года один из друзей навестил 76-летнего старика.

– Как вы себя чувствуете? – спросил он.

– Я жду, – с улыбкой ответил Фарадей.

Последние мгновения жизни Майкл Фарадей провел в своем рабочем кресле. Глядя из окна кабинета на осеннюю зелень и детей, играющих у ручья.

Публичные лекции о физике и химии для детей в Лондонском королевском институте читают и по сей день. Там, где их читал Фарадей. Среди лекторов – самые известные ученые Великобритании и всего мира. Вместе с детьми их с удовольствием слушают и взрослые.

И здесь часто вспоминают чудом сохранившиеся лекции Фарадея о «Химической истории свечи». Всего их было шесть, идеальный образец возможной доступности научного языка, простоты и ораторского искусства.

А завершали цикл вот эти слова: «В заключение – а рано или поздно конец нашим беседам должен быть – я могу только выразить вам свое пожелание, чтобы вы могли с честью выдержать сравнение со свечой, то есть могли бы быть светочем для окружающих, и чтобы во всех ваших действиях вы подражали красоте пламени, честно и эффективно выполняя свой долг перед человечеством».

Карл Линней Илья Бузукашвили

Судьба давала ему шансы один за другим, и он прилагал все силы, чтобы их использовать. Так и стал он своим трудом и с помощью Божьей великим творцом законного порядка из хаоса – классификатор и «принц ботаников» Карл Линней.

Детство Карла прошло в маленьком городке Росхульт на юге Швеции. Отец его был священником, но очень любил свой сад, где проводил все свободное время. А с ним рядом вечно крутился его сынишка. Пока не получил, наконец, от папы несколько грядок, став их полновластным хозяином.

Рассказывают (ну куда же без легенд), что мама Карла, когда тот был маленьким, всегда украшала его колыбельку цветами, а если малыш начинал капризничать, успокоить его было несложно – нужно было лишь дать в руку цветок.

Того, что Карлу Линнею на роду было написано стать ботаником, еще никто не знал. Ботаники как науки тогда и не существовало. Изучение растительного мира считалось частью фармакологии.

Карл Линней

Попробуй разгадай, почему это мальчика интересует только его сад, а в школе он учится из рук вон плохо. Настолько плохо, что педагоги даже намекают родителям, что, может быть, лучше обучать его не наукам, а ремеслу. Скорее всего, так бы оно и случилось, не пошли судьба на помощь юному Карлу Линнею доктора Ротмана. Окружной врач, а в школе преподаватель логики и медицины разглядел особый дар в страстной увлеченности своего ученика. И решил, что сам подготовит юношу для поступления на медицинский факультет.

В Лундском университете Линней проведет год. У его любимого профессора Стобеуса интересными окажутся не только лекции, а еще прекрасное собрание минералов, раковин и чучел птиц. И конечно, гербарий. О таком способе коллекционирования растений Линней узнал впервые и очень вдохновился. Его первыми шагами стали гербарий местных растений и письменная работа «О началах ботаники», изложенная уже тогда языком кратким, простым и точным, какой мы встретим потом во всех работах Линнея.

Через год, уже в университете Упсалы, Карл Линней так писал своему новому учителю профессору Олафу Цельсию: «Я рожден не поэтом, а до некоторой степени ботаником, и по этой причине дарю Вам годичный плод небольшого урожая, который Бог ниспослал мне». В Упсальском университете была традиция – дарить преподавателям к Рождеству стихотворные приветствия. А Карл Линней отличился: подарил Цельсию свою рукопись о половом размножении растений, о цветочных пестиках и тычинках. В ней – обзор всех мнений по этому вопросу, с глубокой древности до настоящего момента. Цельсий был в восторге. И не он один. Другой профессор, Рудбек, так проникся исследованием студента Линнея, что назначил его своим ассистентом и даже велел читать лекции, которые, кстати, собирали аудиторию большую, чем занятия самого Рудбека.

Триумф оказался недолгим. Зависть. Интриги. Сплетни. И Линней отправился в Голландию. Набираться ученой мудрости и защищать диссертацию, без которой вернуться ему было нельзя. Так сказали родители Сары Лизы Морея, девушки, которую он полюбил: они желали иметь зятем врача, а не какого-то там ботаника.

В Голландии Линней нашел славу. Степень доктора медицины он получил спустя год. Но главным его сокровищем стали 14 страниц огромного формата – сгруппированные в виде таблиц краткие описания минералов, растений и животных. «Система природы» – так называлась рукопись 28-летнего ученого. Он потом долго совершенствовал ее, но уже с первого дня своего появления на свет этот труд Линнея стал для естествознания XVIII века тем же, чем менделеевская таблица стала для химии века XIX. Вместо хаоса и путаницы, которые царили в названиях и определениях представителей растительного и животного царств, Линней впервые предложил универсальную систему, понятную всем народам земли.

Имя молодого ботаника гремело по всей Европе. Он путешествовал в Англию, во Францию, знакомился с коллегами, много работал и потихоньку скучал по родине…

Карл Линней всегда уверенно и твердо шел за своей звездой. На пути встречались испытания. что ж, они были для того, чтобы их преодолевать. Когда Линней вернулся в Швецию, он в мгновение ока стал из знаменитости заурядным врачом. «Я основался в Стокгольме. Все потешались над моей ботаникой. Сколько бессонных ночей я употребил на нее, – об этом никто не говорил… Я начал практиковать, но с очень медленным успехом: никто не хотел лечить у меня даже своих лакеев. С четырех часов утра до позднего вечера я посещал больных, проводил у них ночи, зарабатывал деньги… Я оставил ботанику, тысячу раз принимал решение уничтожить все мои коллекции раз и навсегда.» Но он не сделал этого.

И судьба наградила его за терпение. Линней получил место старшего врача на флоте, потом приглашение преподавать в Стокгольмский университет. Жизнь наладилась. Больше он не расставался со своей ботаникой никогда.

Он одинаков на всех портретах: полноватый старик в белом завитом парике, веселый, добродушный, несколько самодовольный, с небольшими быстрыми, острыми глазами – гений Скандинавии Карл Линней. Люди, хорошо его знавшие, говорили, что и в зрелые годы он поражал всех живостью и энергией, вставал в четыре утра, а в десять уже кончал лекции. Ходил в походы, лазил по скалам. Вечерами, посасывая трубку, любил наблюдать, как танцуют его студенты, а иногда и сам мог пройтись в игривой польке. Любил веселые компании и всегда имел в запасе свежий анекдот.

Он был великим ботаником, но его страсть к систематизации не ограничивалась растительным миром. Он классифицировал всех и вся: авторов книг по ботанике, геологические образцы, ракушки, металлы, животных, птиц, пресмыкающихся, рыб, насекомых, червей. Подыскал место и человеку, что по тому времени было большой смелостью. Однажды французский философ Ла-Меттри, возмущаясь тем, что в системе Линнея человек стоит рядом с лошадью, воскликнул: «Сам он лошадь!» На что сидевший рядом Вольтер заметил: «Согласитесь, что если Линней и лошадь, то – первая из лошадей!»

Ла-Меттри не любил Линнея, как и знаменитый зоолог Бюффон и некоторые другие ученые. Но на их критику и нападки добродушный швед взял себе за правило не отвечать вовсе. Он считал, что «для чистого все чисто». «Я никогда не поднимал стрел, которые пускали в меня враги, – говорил Карл Линней с улыбкой, – в естественной истории нельзя ни защитить ошибок, ни скрыть истины, а потому предоставляю дело на суд потомков». Иногда Линней позволял себе маленькую веселую месть. Например, он назвал одно ядовитое растение Byffonia – в честь Бюффона.

«Если бы я подражал ему, – воскликнул однажды Жан-Жак Руссо, – то имел бы несколько дней счастья и годы спокойствия!» Для Линнея годы спокойствия, о которых так страстно мечтал Руссо, наступили, когда 34-летний ученый возглавил кафедру Упсальского университета. И оставался во главе ее 37 лет. Годы летели стрелою. Линней погружался в исследования, писал, преподавал. Изучал лекарственные растения и действие лекарств. Изобрел термометр, использовав температурную шкалу Цельсия… И все это время не прекращал работу над главным трудом своей жизни – «Системой растений». Он готовил ее к публикации 25 лет. Но и задача была достойной и благородной – систематизировать весь растительный мир Земли.

Летом Карл Линней был в полном распоряжении своих учеников. Он приглашал их к себе в замок, в окрестностях которого они вместе устраивали ботанические экскурсии. Исследовали. Наблюдали. Беседовали на природе. Каждая экскурсия обязательно заканчивалась церемониальным маршем, студенты входили в резиденцию учителя с цветами на шляпах, завершая процессию возгласами: «Vivat Linneus!» На лужайке им подавали молоко и фрукты. Наиболее отличившиеся садились за стол профессора. Остальные угощались стоя.

Судьба не раз протягивала ему руку. Теперь он протягивал свою другим. Линней стал настоящим Учителем. Учителем для всех тех, кто, как и он, когда-то мальчиком в садике отца открыл для себя храм Природы – на всю жизнь.

Его студенты разъезжались по всему свету. Он учил их путешествовать. Любил говаривать, что польза от путешественника будет лишь тогда, когда он «остротой ума и очей одарен». Благодарные ученики присылали ему семена и образцы открытых растений, описывали невиданные земли. Линней заботливо собирал все их труды и научные работы, сам же обрабатывал и публиковал.

Да, он любил Природу. Да что там! Он служил ей всю жизнь. Честно, преданно, благородно. В одном из писем своему русскому коллеге он написал: «…через наших книготорговцев попала в мои руки твоя книга „Stirpium rariorum…“, труд отменный, который сохранит тебе имя навеки.

Все описания весьма точны, рисунки отличные, растения редчайшие, собранные в областях, доныне не подвластных флоре.

Во имя твоей любви к растениям прошу тебя ответить мне о некоторых, все это послужит тебе на пользу. Многого ожидает от тебя флора.»

Линней служил Флоре. Флоре как науке, да. Но и той, древней Флоре тоже. Флоре, которую греки, а потом римляне почитали как богиню живой природы, Весны, нового рождения и Прекрасного. Может, это она всю жизнь направляла его путь. Учила терпеть, трудиться и передавать дальше любовь. Привела к внутреннему спокойствию и мудрости.

Он работал и в ту минуту, когда его поразил апоплексический удар. Линней остался жив, но постепенно впадал в детство. Память изменила ему, он плохо узнавал людей, писал, путая греческие и латинские буквы. В декабре 1777 года, 70-летний, он вдруг велел заложить сани и один, никому ничего не сказав, отправился в свой замок. Обеспокоенные родные нашли его только под вечер. Он сидел на ковре перед камином, курил трубку и смотрел на огонь. Через несколько дней «князя ботаников» не стало.

Он оставил после себя 70 книг, множество статей, часть из которых не опубликована и по сей день. А среди прочего научного наследия и заслуг – завещание сыну. Несколько простых фраз. Мудрость жизни: «Если не веришь слову закона, веруй через испытания»; «Как жить будешь, так тебе будет удаваться»; «Никакое положение не в состоянии заменить положение честного человека»; «Разум без сердца – это блуждающий и тленный огонек без искры Божьей»; «Твори добро и радуйся!».

Жан Батист Ламарк Лада Терлова

Первая последовательная теория эволюции была создана Жаном-Батистом Ламарком, французским естествоиспытателем и философом. Его теория впервые представляет в систематическом и законченном виде взгляд на сам факт эволюции и факторы, объясняющие эволюционный процесс. Его эволюционные теории изложены в «Системе беспозвоночных животных», «Исследованиях организации живых тел» (1802) и «Философии зоологии» (1809).

Ламарк считал, что в природе постоянно происходит самозарождение. Каждый организм или несколько живых существ представляют отдельную линию эволюции. Изменения среды меняют потребности организмов и, в свою очередь, поведение и привычки, что влияет на формирование некоторых органов и приводит к изменениям в строении.

Он сформулировал четыре принципа, объясняющих механизм эволюции:

1. Жизнь своими силами постоянно стремится увеличивать объем живого тела и расширять его части до определенного, ей установленного, предела.

В ходе эволюции наступает постепенное увеличение организмов. Для рода характерно, что низшие формы жизни меньше по размеру, чем формы более высокоразвитые.

2. Новый орган образуется в результате появления новой потребности и нового движения, которое эта потребность порождает и поддерживает.

Именно этот принцип чаще всего связывают с убеждениями Ламарка о внутреннем стремлении живых организмов к самосовершенствованию.

3. Принцип употребляемости и неупотребляемости органов.

4. Принцип наследственного закрепления индивидуумами изменений в соответствии с предыдущим законом.

Жан Батист Ламарк

Предположение о самозарождении и стремлении к самосовершенствованию не подтвердилось, но Ламарк был прав, считая, что эволюция носит приспособительный характер. Кроме того, он показал, что объяснить такое колоссальное разнообразие организмов можно только длительным существованием Земли и тем, что эволюция – процесс постепенный.

В XIX в. А. Вейсман продемонстрировал невозможность наследования приобретенных признаков. Однако идеи Ламарка имеют сторонников и по сей день, особенно в вопросах поведения и социальной активности. Оказывается, поведенческие особенности живых существ могут служить такими же надежными показателями родства близости, как и морфологические признаки. Эрнст Майр в книге «Эволюция» (изд. «Мир», 1981 г., с. 31) говорит: «Культурная эволюция – процесс гораздо более быстрый, чем эволюция биологическая. Один из его аспектов – глубоко заложенная в человеке (и странным образом ламаркистская!) способность к культурной эволюции путем передачи от одного поколения к другому накопленной информации, в том числе и моральных критериев оценок».

Петр Рамус Ольга Короткова

Он родился на рубеже эпох. Умный, свободолюбивый, дерзкий, он всю жизнь боролся с засильем средневековой схоластики, мешавшей развитию нового мышления. Своей острой критикой отживших подходов и воззрений он открыл путь прогрессу в разных областях науки – и подписал себе смертный приговор. LABOR OMNIA VINCIT. «Труд побеждает все» – прочитанные однажды слова Вергилия стали девизом всей его жизни.

Франция, 1515 год. Париж празднует коронацию Франциска I, а в маленькой деревушке Кю Пикардийской провинции в семье обедневшего дворянина появляется на свет мальчик Пьер де ла Раме.

Петр Рамус

Его тяга к учению будет неистребима. Быстро усвоив знания, которые сможет дать ему сельская школа, восьмилетний Пьер пешком отправится в Париж «искать не удачи, но науки», однако нужда заставит его вернуться. Чтобы продолжить образование, он пойдет в услужение к сыну богатого дворянина, студенту Коллежа де Наварр. От ночных занятий у Пьера будут часто болеть глаза, а наутро нужно вставать чуть свет. Тогда он изобретет свой собственный будильник – камень, подвешенный на веревке с присоединенным к ней тлеющим фитилем определенной длины, не даст проспать. Наконец усилия будут вознаграждены: латинизированная форма его имени Петрус Рамус появится в списках учеников коллежа.

Год 1536. Главная аудитория Коллежа де Наварр переполнена. Идет экзамен на звание магистра искусств. В открытом диспуте свой тезис защищает лучший ученик Петрус Рамус. Тема: «Все, что сказано Аристотелем, ложно». Неслыханная дерзость на грани исключения из коллежа, ведь быть ученым в Средние века означало основательно знать труды этого греческого мыслителя и уметь по любому поводу привести его высказывание! В научном диспуте довод становился неопровержимым, если начинался словами: «Учитель сказал». Но многократные толкования искажали смысл, и учение Аристотеля давно превратилось в мертвую догму, сковывавшую разум.

«Я посвятил 3 года и 6 месяцев схоластической философии, прочитав, обсудив и обдумав различные книги “Органона“, и сегодня решил подвести итог: все это не сделало меня ни более сведущим в истории и познании античности, ни более умелым в ораторском искусстве, ни более способным к поэзии, ни более умелым в чем бы то ни было. Какое изумление! Какая скорбь!» – пожалуй, соперничать с Рамусом в красноречии и искусстве вести спор смог бы только Цицерон.

Блестящая защита продолжается целый день. Наконец – победа! Теперь магистр искусств Петр Рамус сможет проверить на практике свои идеи.

В начале XVI века во Франции все шире распространяются гуманистические идеи, закладываются основы нового естествознания, меняется стиль научного мышления – от средневековой ограниченной суммы знаний о природе к изучению реальной действительности, постижению естественных законов, управляющих миром. Уже витают в воздухе новые идеи, появляются труды Коперника «Об обращении небесных сфер», Везалия «О строении человеческого тела». Зарождается эмпирический метод, теперь критерий истинности научного знания связан с наблюдением и практикой.

Движение протестантизма заставляет католическую церковь и королевские власти усилить репрессии против всякого вольнодумства. Оплотом консервативных сил, старающихся сохранить традиционную систему, становится Сорбонна. Она проявляет особую непримиримость, предает проклятию «Разговоры запросто» Эразма Роттердамского, пытается добиться запрета книгопечатания.

Именно в это время на факультет богословия для рецензирования попадают книги Петра Рамуса «Подразделение диалектики» и «Порицание Аристотеля», в которых Аристотель назван софистом, обманщиком, а его последователи с их шумными диспутами – варварами.

«Если опрокинуть авторитет Аристотеля, то в философии не останется ничего точного, – возмущается переводчик трудов Аристотеля доктор Сорбонны Иоахим де Перион, – похоже, Рамусу пора начинать учебу заново!» Его назвали невежей, склочником, «врагом религии и общественного покоя, который только портит нравы молодежи, распространяя опасную любовь к новшествам». Это было начало войны.

В марте 1544 года парижане повсюду натыкались на слова: «Уничтожить!» Король повелевал: «Мы изымаем, осуждаем и упраздняем книги Петруса Рамуса… Мы запретили и запрещаем всем книгопечатникам и книготорговцам нашего королевства, всем нашим подданным печатать их, выпускать в свет, продавать, пересказывать в нашем королевстве под угрозой телесного наказания». Книги публично сожгли у входа в Коллеж де Камбре, философу грозила ссылка на галеры. Только через три года он получил разрешение читать лекции и печатать свои сочинения по философии.

Если бы мудрый учитель древних Афин мог услышать слова: «…следовать Сократу – это значит не быть порабощенным какой-нибудь системой, а следовать истине, красоте и пользе», он с радостью обнял бы еще одного своего ученика – Петра Рамуса.

Систему бесплодных диспутов Рамус считает вредной и убивающей живую мысль. Ей на смену должна прийти новая система обучения, новая школа, которая поставит перед собой совершенно новые цели – не готовить послушных богословов, а развивать любознательность слушателей, учить их мыслить самостоятельно, выходя за пределы стандартных выводов и общепризнанных оценок, критически воспринимая труды средневековых авторов.

17 февраля 1551 года на заседании парламента Парижа по вопросу о том, какую степень самостоятельности может допустить лектор, читая свой курс, Рамус одерживает новую победу. Парламент решает: преподаватель может применять свои собственные методы, находя формы изложения учебного материала. Но главное, чего добивается реформатор, – во внеурочное время, в выходные дни лектор имеет полную свободу в выборе изучаемых сочинений.

«Хорошее ведение урока и диктовка высокоученых вещей необходимы, но это лишь небольшая часть задачи хорошего преподавателя. Его первый и основной долг состоит в том, чтобы выслушивать ученика, увещевать его, сделать лучше, руководить им с помощью слов, поступков, примеров. Мы должны убедиться, что молодые люди гораздо больше благодаря примерам, подражанию, усердию и привычке, чем благодаря предписаниям, становятся грамматиками, ораторами, философами. Мы должны постараться выступать не как ученые, но как руководители при упражнениях», – говорил он в речи «О методах обучения».

Задумав коренным образом изменить содержание учебных дисциплин и методы преподавания, он начал с пересмотра всех наук, чтобы доказать их практическую значимость и отбросить ненужные, излишние правила и предписания: «Каждое искусство должно быть основано на опыте и не должно включать ничего, что не выведено из подражания природе. Опыт – создает искусство, неопытность – рождает безрассудство».

Ведя суровый, почти аскетический образ жизни, он писал: «Я не отношусь к тем перипатетикам, которые воображают, что нельзя совершить больших дел, если не владеть большим богатством. О, всемогущий Боже! Этот внук угольщика, этот сын землепашца, этот человек, столкнувшийся со столькими невзгодами, не просит тебя о богатстве, бесполезном для профессии, единственными инструментами которой являются бумага, перо и чернила, но он умоляет тебя даровать ему в течение всей жизни здравый ум, усердие и упорство, никогда не истощающиеся».

Большую часть времени Рамус проводил в Коллеже де Прель, при котором находилась его квартира с огромной библиотекой. Он вставал в пять утра (зимой в четыре) и работал до 10–11. Выходил на прогулку, потом завтракал сыром и фруктами, после отдыхал или беседовал с гостями. Один час читал лекции в коллеже, обходил с проверкой классы, раздавал награды и наказания (розги). Гулял или играл в лапту, потом снова работал до пяти-шести вечера.

После обедал в компании друзей или соседей, и это был обед философа как по скромности подаваемых блюд, так и по содержанию беседы. Рамус нередко забывал о еде, заставляя забыть о ней и других. Беседы продолжались до девяти вечера; потом играли в шахматы, триктрак, слушали игру на различных инструментах и пение талантливых учеников.

Не имевший своей семьи, Рамус был глубоко привязан к матери, сестре и дяде, помогал тем родственникам и ученикам, которым не хватало средств, так что расходы его почти равнялись доходам. Много денег он употреблял на покупку книг и благоустройство коллежа, который с приходом Рамуса начал возрождаться. Застав его далеко не в лучшем виде, Рамус истратил на перестройку здания 2000 экю золотом, все свои многолетние сбережения, объяснив друзьям, что действует по примеру римского императора Августа (тот вступил во владение Римом, построенным из камня, а после себя оставил мраморный город).

Петр Рамус считал, что реформа логики, искусства правильно рассуждать, приведет к созданию новой, более гуманной философии, под влиянием которой «люди станут лучше, мягче и просвещеннее». Обвиняя перипатетиков в запутанности, непрактичности, он ставил в пример обладающую всем необходимым логику Платона, простую и практически применимую.

«Дерзкий новатор, философ, полный задора и энергии», чьи лекции собирали более двух тысяч слушателей из самых разных общественных кругов, – он нажил себе множество врагов. Рамуса ненавидели, боялись, называли еретиком в началах и языках, в риторике и философии, в Евклиде, в теологии. Его энтузиазм будил лучших, но все более темные тучи собирались над головой философа и реформатора.

Звездной августовской ночью 1572 года, которую потом назовут Варфоломеевской, в дом, где жил Рамус, ворвалась банда убийц. Выходец из бедной семьи, слуга в Коллеже де Наварр, допущенный на лекции профессоров из милосердия, позднее сам профессор, то изгоняемый, то призываемый, всегда находившийся под подозрением, он был убит одновременно и как протестант, и как последователь Платона.

В «Парижской резне» Кристофер Марло называет отвратительным преступлением убийство одного из замечательных людей Франции, королевского профессора логики. Как когда-то Сократ, встречая смерть с достоинством, Рамус попросил лишь дать ему возможность защитить свои научные убеждения.

Не для того я попросил отсрочки, Чтобы прожить еще хотя б минуту, Но только для того, чтоб защитить Мои труды от ложных обвинений…

Шампольон Илья Бузукашвили

Он посвятил жизнь красивой мечте. Долгие века она звала на путь поиска многих, но распахнула свои двери только перед ним.

И Жан Франсуа Шампольон нашел для нас ключ к великим тайнам Древнего Египта, первым со времен античного мира прочитав его иероглифы.

В один из летних вечеров 1790 года Жак Шампольон, книготорговец в местечке Фижак на юго-востоке Франции, был близок к отчаянию: ни один доктор не смог вылечить его парализованную жену. И тогда он решился позвать к ней местного колдуна. Некоего Жаку.

Чародей приказал положить больную на разогретые травы, дал ей выпить горячего вина. А потом предсказал, что она не только выздоровеет, но и – что больше всего потрясло семейство – родит мальчика, который однажды завоюет немеркнущую славу.

Вскоре больная была на ногах, а через несколько месяцев у нее родился сын Жан Франсуа. У него была необычайно темная, почти коричневая кожа и восточный тип лица.

В Фижаке маленький Франсуа учился плохо. И старший брат Жак Жозеф, одаренный филолог, увез его в Гренобль и взял на себя заботу о его воспитании.

Шампольон

Одиннадцатилетний Франсуа проявлял удивительные способности в латинском и греческом языках. Делал успехи в изучении древнееврейского…

Во время одной из инспекций школы на юного Шампольона обратил внимание Фурье. Знаменитый физик и математик Жозеф Фурье, который участвовал в египетском походе Наполеона, был французским комиссаром при египетском правительстве, а теперь занимал пост префекта департамента Изеры. Он пригласил Франсуа к себе домой – показать свою египетскую коллекцию.

Папирусы. Таинственные иероглифы на каменных плитах. Смуглолицый мальчик был зачарован, поражен. «Можно это прочесть?» – спросил он. Фурье отрицательно покачал головой. «Я прочту, – уверенно проговорил Франсуа. – Я прочту это, когда вырасту!»

Как похоже! Так же уверенно Генрих Шлиман еще мальчишкой заявил своему отцу: «Я раскопаю Трою». У самоучки Шлимана и ученого Шампольона были разные судьбы. Но как схожи они в одном, может быть, в главном – в верности мечте. Верности, что творит чудеса.

В двенадцать лет Франсуа опубликовал свою первую книгу – «История знаменитых собак».

В занятиях ему мешало отсутствие систематического исторического обзора, и он сам составил хронологическую таблицу под заголовком «Хронология от Адама до Шампольона-младшего».

В тринадцать лет он начал изучать арабский, сирийский, халдейский, а затем и коптский языки. За ними последовали пехлевийский и древнеперсидский. Его целью был Египет. И ради нее он был готов овладеть всем, что могло приблизить его к тайне.

Как давно уже не дают они людям покоя, эти странные значки и рисунки: совы, собачки, птички, волнистые линии, цветы, крошечные посохи, змейки, доверчиво протянутые ладошки, квадратики, полукружья. Что означает их таинственный строй? Какая истина скрывается за этими письменами? Много веков пытались прочесть их мудрецы разных стран.

Геродот и Цицерон, Страбон, Плиний, Тацит… Никто не мог до конца проникнуть в их смысл. Понять. Разгадать. «Чудные письмена египетские», как называл их Апулей, с удивительным упорством хранили свои тайны.

В 17 лет Франсуа уже стал академиком Гренобльской академии. Он поехал в Париж, к новым научным высотам.

И он был уверен в себе: он расшифрует их. Расшифрует эти иероглифы. В его ушах звучали слова на древних языках. Ему виделись пожелтевшие от времени папирусы и камни, покрытые иероглифами, а среди них – таинственный камень из черного базальта, тот самый камень из Розетты, копию которого он впервые увидел незадолго до отъезда при прощании с Фурье. Надписи на этом камне словно преследовали его. «Я расшифрую их.»

Розеттский камень нашел какой-то солдат. Во время работ по укреплению разрушенного порта Рашид на берегу Нила. Черная базальтовая плита была испещрена письменами. Надписи – на трех разных языках. Наверху египетские иероглифы. Внизу греческий текст. Язык средней был неизвестен. Но это мало кого беспокоило. Камень из Розетты – это же настоящий греко-иероглифический словарь! Вот что волновало весь мир. И если так, то египетские иероглифы скоро заговорят. Наконец-то! Вот он, ключ к воротам исчезнувшего царства!

Увы, греческий перевод не помог египтологам-дешифровщикам. Иероглифы продолжали упорствовать. Розеттская плита ждала часа, когда она расскажет Франсуа Шампольону о Египте!

В Париже Шампольон с головой ушел в учебу. Презрев все соблазны столичной жизни, он зарылся в библиотеки, изучал санскрит, арабский и персидский и между делом еще просил брата прислать ему китайскую грамматику: «Для того чтобы рассеяться».

Его познания о Египте, пусть добытые из книг, были столь глубоки, что поразили известнейшего путешественника по Африке Сомини де Маненкура. После одной из бесед с Шампольоном Маненкур удивленно сказал: «Он знает те страны, о которых у нас шел разговор, так же хорошо, как я сам».

Из Парижа Шампольон вернулся в Гренобльский университет профессором истории. Ему было 19 лет. С некоторыми своими студентами он два года назад вместе сидел на школьной скамье…

Старые профессора встретили Шампольона враждебно. Они оплели юного ученого сетью интриг. И от этого Франсуа нередко охватывала тоска. Тогда он писал брату проникнутые восточной мудростью строки: «Возделывай свое поле! В Авесте говорится: лучше сделать плодородными шесть четвериков засушливой земли, чем выиграть двадцать четыре сражения, – я с этим вполне согласен».

В Гренобле юный египтолог встретился с Наполеоном. В те самые 100 дней, когда изгнанный французский император вновь попытался взять власть в свои руки. Наполеон был искренне восхищен достижениями Франсуа Шампольона. Он нашел время для личных встреч и обещал свою поддержку. Шампольон был сдержан и холоден. С двенадцати лет, вдохновленный деяниями египетских фараонов, он считал, что они куда ближе к богам, чем Наполеон.

Эта встреча дорого стоила Шампольону. Победившие роялисты обвинили его в государственной измене.

Уволенный из университета и сосланный как государственный преступник в ссылку, Франсуа Шампольон приступил наконец вплотную к делу своей жизни – к окончательной расшифровке иероглифов.

Он пошел своим путем. Не тем, по какому шли все его предшественники, влекомые жаждой разгадать тайны египетской письменности. Все они вслед за греческим ученым IV века Гораполлоном, авторитетом признанным и непререкаемым, считали, что иероглифы – это рисуночное символическое письмо. И в том была часть истины: простые символы и вправду лежали поначалу в основе текстов египтян. Волнистая линия обозначала воду, очертания дома – дом, знамя – Бога. Но шло время. Менялись иероглифы. И ключ Гораполлона устарел. Чтобы прочитать тексты египтян, нужен был новый ключ. Его-то и нашел Франсуа Шампольон.

Он решил, что иероглифические рисунки – это буквы, «не строго алфавитные, но, тем не менее, слоговые». Решив это для себя однажды, Шампольон раз и навсегда порвал с Гораполлоном. И открыл себе путь к триумфу.

В сентябре 1822 года ученый понял, что может прочесть имя фараона на черной плите из Розетты. Потом он поместил одно под другим обведенные в картуши имена правителей Египта Птолемея и Клеопатры.

Соответствующие знаки в них совпадали. Ключ к разгадке иероглифов был найден! Через несколько дней Франсуа Шампольон изложил основы своей системы дешифровки. И стал в одночасье известен всем, кто когда-либо обращал свои взоры к стране пирамид и храмов, пытаясь разгадать ее тайны.

В 1828 году с Шампольоном случилось чудо – он, кабинетный ученый, оказался в месте своей мечты. Там, где мысленно пребывал уже десятилетия.

«Я вот уже полгода нахожусь в самой гуще египетских памятников и поражен тем, что читаю на них более бегло, чем осмеливался воображать», – с восторгом пишет он брату.

Экспедиция Шампольона становится его триумфальным шествием. Местные жители приходят толпами, стремясь увидеть того, кто «может прочитать надписи на древних камнях».

А он делает открытие за открытием. Одного взгляда ему достаточно, чтобы разграничить по эпохам и классифицировать карьеры в каменоломнях Мемфиса. В Мит-Рахине он открывает два храма и мертвый город. В Тель-эль-Амарне приходит к убеждению, что громадное сооружение, считавшееся хранилищем зерна, на самом деле было храмом.

Ночью, светлой лунной египетской ночью впервые видит Шампольон храм в Дендере. «Я не буду пытаться описывать впечатление, которое произвел на нас портик большого храма. Можно рассказать о его размерах, но дать представление о нем невозможно. Это – идеальное сочетание грации и величия. Мы провели там в полном упоении два часа… Бродили мы по залам, пытаясь при свете луны разобрать высеченные на стенах надписи».

Шампольона изумляет величие благородных останков Карнака. «Ни один народ, ни древний, ни современный, не возвысил искусства архитектуры до таких масштабов, до такой возвышенности и грандиозности, как древние египтяне; и воображение, которое в Европе взлетает выше наших портиков, останавливается и, обессилевшее, падает у подножия гипостильной колоннады Карнака из ста сорока колонн! В одном из его залов мог бы поместиться целиком собор Парижской Богоматери, и он еще не доставал бы до потолка и считался бы малым украшением в центре зала».

Он сделал из своей жизни то, что должен был сделать. И через два года после возвращения из страны пирамид оставил этот мир. Круг судьбы замкнулся. На парижском кладбище Пер-Лашез рядом с могилой Шампольона – надгробие Фурье. Того самого Жозефа Фурье, в чьем доме Франсуа впервые увидел таинственные знаки.

Теперь-то мы знаем, что мечты маленького французского мальчика хватило, чтобы распечатать уста древней мудрости и провести нас за руку в молчаливые святилища прошлого. Чтобы фараоны, жрецы и мастера вновь заговорили с нами, сквозь века, и указали нам путь к нашему сердцу.

Говард Картер На службе у Тутанхамона Татьяна Федотова, Александр Кузнецов

Он был примером настоящего джентльмена, честного и неподкупного, но, будучи вспыльчивым и непреклонным, легко наживал врагов. Если в споре он чувствовал свою правоту, то становился эталоном упрямства, а в многолюдном собрании терялся, не умея поддержать разговор. Судьба прощала ему многие ошибки, ведь в сердце Говарда Картера всегда горела любовь, любовь к делу всей жизни.

Говард рос домашним ребенком, слабым и болезненным. Он воспитывался в многодетной семье и свое будущее представлял однозначно: он станет художником-анималистом, как отец. Но однажды…

Говард Картер

Однажды вместе с отцом, Самюэлем Картером, Говард оказался в доме Уильяма Амхерста, друга семьи, члена парламента, увлеченного древней историей. Амхерст был сказочно богат, и его коллекция египетских древностей уступала лишь коллекции, хранившейся в Британском музее. Увидев все эти загадочные вещи, мальчик почувствовал к ним необъяснимую тягу и с тех пор только и мечтал о том, чтобы еще хоть раз посмотреть на удивительные сокровища из Египта. И уже совсем скоро Говарду посчастливилось не только их увидеть, но и тщательно изучать: барон Амхерст порекомендовал юношу профессору-египтологу Перси Ньюберри, который искал талантливого художника для помощи в раскопках. Так начался путь Говарда Картера в древнюю таинственную страну Египет.

Юноша провел все лето и часть осени 1891 года, изучая манускрипты в Британской библиотеке и рисуя экспонаты египетской коллекции, выставленные в Британском музее. И уже в конце осени, попрощавшись с семьей, отправился в Египет. Ему было 17 лет.

В Египте судьба свела его с Уильямом Питри, археологом от Бога. Питри провел на раскопках 75 лет и многое сделал для того, чтобы египтология была признана серьезной наукой. «С помощью археологии мы начинаем понимать тот долг, что стоит перед нами. Сейчас мы находимся только на пороге понимания, – объяснял он Картеру и с сожалением добавлял: – Большинство людей считают археологию приятным времяпровождением». Именно Питри заронил в душу Говарда настоящую любовь к археологии и ввел в круг людей, которые «больше были одержимы истинной любовью к работе, нежели жаждой славы, наград или признания общественности».

Для юноши вроде Картера египтология была не столько тяжелой работой, сколько захватывающим приключением. Он объездил весь Египет, путешествовал по Нилу на лодке, ночевал в палатке и верхом на осле перебирался с одного места раскопок на другое; многие дни питался рисом, чечевицей, помидорами и пшеничными хлебцами («Вкус просто замечательный», – писал он домой). Днем он одевался довольно легко, а вечерами натягивал толстые шерстяные свитера. Живя в Египте, он освоил древнеегипетское письмо и современную арабскую речь.

В 1899 году директор Египетской службы древностей Гастон Масперо пригласил Картера занять должность инспектора. К этому моменту Картер, несмотря на отсутствие специального образования (его всю жизнь потом называли выскочкой и гордецом), зарекомендовал себя как высококлассный профессионал, давно перестав быть только художником при раскопках. На протяжении следующих лет он был самым расторопным инспектором. Картер восстанавливал развалины храмов, построил в Абу Симбеле электростанцию, чтобы освещать вырубленные в скалах гробницы не факелами, от которых росписи на стенах покрывались толстым слоем копоти, и следил за порядком на всей этой территории, предупреждая продолжавшиеся набеги грабителей могил. Именно в это время Говард почувствовал, что может осуществить свою мечту – найти нетронутую гробницу, гробницу Тутанха-мона, полумифического фараона, в существование которого мало кто верил. «С самого первого своего посещения Египта в 1891 году я мечтал о раскопках в Долине царей», – вспоминал это время Картер.

Может, так все и продолжалось бы, но однажды вечером 8 января 1905 года в их лагерь вломились несколько пьяных французских туристов, которые сначала потребовали проводника для экскурсии в мастабу (гробницу), а потом затеяли драку с археологами. И естественно, Картер приказал охранникам защитить археологов и сами раскопки. Этот незначительный инцидент перерос в настоящую драму. Взбешенные туристы потребовали от лорда Кромера, главного английского консула в Египте, чтобы Картер официально извинился перед ними, но «упрямый глупец», убежденный в своей правоте, наотрез отказался. Мало того, решил подать в суд, а как иначе? Хулиганы должны быть наказаны! Взбешенный Масперо, хоть и неплохо относился к Картеру, вынужден был под давлением официальных лиц наказать строптивого археолога и назначил его в дельту Нила, в город Танта, представлявший очень небольшой археологический интерес. И уже в октябре того же 1905 года Картер ушел из Египетской службы древностей и стал, как сказали бы сейчас, «свободным художником». Работать гидом и делать рисунки для туристов – вот все, что ему теперь оставалось. И это после успешной карьеры! Из-за своей принципиальности он потерял почти все: любимое дело, стабильный заработок, а главное – мечту найти нетронутую гробницу! Она не давала Картеру покоя. Почему? На подобные вопросы трудно найти логичный ответ. Наверное, если бы все объяснялось логикой, мир так и не увидел бы гробницы Тутанхамона да и многих других прекрасных вещей и поступков…

А что же дальше? Несмотря на все драматические события, Картер продолжал оставаться одним из самых компетентных археологов того времени. И по старой памяти в 1907 году Гастон Масперо порекомендовал его молодому богатому англичанину лорду Карнарвону, которому врачи посоветовали поехать в Египет, так как влажный британский воздух не способствовал его выздоровлению после автомобильной аварии. Лорд был человеком активным и сидеть без дела было не в его правилах – он решил стать археологом. И работа закипела. Наконец-то Картер смог вернуться к делу всей своей жизни. Это были самые трудные, но и самые счастливые годы! Картер и Карнарвон сотрудничали пятнадцать лет, до самой смерти лорда. Лишь в 1914 году они смогли получить разрешение на раскопки в Долине царей, но Первая мировая война помешала начать работу. И только в 1917 году они взялись за дело. К тому времени никто не верил, что в Долине что-то осталось: каждый сантиметр был перекопан, Долина молчала. Так думали все, кроме Картера. Он не думал, а знал, что обязательно найдет Тутанхамона.

…Это был последний год, когда лорд Карнарвон согласился финансировать раскопки. Еще бы! Прошло уже пять лет, а результаты никак не могли оправдать затраченных средств, и немалых! Только Картер не переставал верить. И вот 1 ноября 1922 года у основания гробницы Рамсеса VI рабочие обнаружили 16 ступеней, ведущих вниз – и к давнишней мечте Картера.

Вот как вспоминал об этом мгновении сам археолог: «Я полагаю, что большинство археологов не станет скрывать, что они испытывают чувство благоговения, даже замешательства, попадая в покой, много веков назад запертый и запечатанный благочестивыми руками. На мгновение представление о времени как факторе человеческой жизни теряет всякий смысл… Самый воздух, сохранившийся здесь в течение десятков столетий, был тем же воздухом, которым дышали те, кто нес мумию к месту ее последнего отдохновения. Время исчезло, стертое множеством интимных деталей, и мы чувствовали себя почти святотатцами.

Это было, пожалуй, первым и наиболее сильным ощущением. Но вслед за ним сразу нахлынула целая волна других – счастье открытия… При мысли, что сейчас мы, может быть, перевернем непрочитанную страницу истории или разрешим одну из ее загадок, нас захватила чистая радость исследователей и одновременно – почему бы в этом не признаться? – напряженное ожидание искателей кладов«.

Кто-то говорил, что ему повезло, кто-то – что здесь не обошлось без мистики и что Картер еще до начала раскопок получил сведения, приведшие его к открытию. Как знать…

Открытие оказалось колоссальным. Последующие десять лет Картер потратил только на то, чтобы описать содержимое гробницы. В первые годы он много ездил по разным странам с лекциями и рассказами. Но в родной Англии его не удостоили даже титула кавалера Британской империи – награды, которую обычно получали за самые скромные заслуги самые скромные служащие. Однако для Говарда Картера это было не важно. Он служил только Тутанхамону и своей жизнью доказал это. И наверное, правы те, кто единственным имеющим значение в нашей жизни считают то, насколько сильно мы любим свое дело.

Нильс Бор. Физик и философ Алексей Чуличков

Начиная работу над этой статьей, я вспомнил время, когда мы, ученики средней физико-математической школы, услышали об эпохе создания современной физики, о бурных дискуссиях Сольвеевских конгрессов, о борьбе идей, в которой рождалась новая картина мира. Имена творцов науки ХХ века: Планка, Эйнштейна, Бора, Гейзенберга, Шредингера, Паули – звучали как призыв к дерзаниям. Мы преклонялись перед великими и мечтали вслед за ними устремиться на поиски порядка и закона в хаосе экспериментальных данных.

Несовершенные фотографии первой половины ХХ века, даже в сочетании с полиграфией популярных изданий, все же донесли до нас образ физика-мыслителя со спокойным большим, немного вытянутым, «лошадиным» лицом, с умными, все понимающими глазами. Нильс Бор действительно был философом, который искал ответы на вечные вопросы бытия, изучая явления окружающего нас физического мира.

Нильс Бор

Его интерес к философии закладывался с самого детства. Нильс и его брат Харальд, известный математик, выросли в семье профессора Копенгагенского университета, члена Датской академии наук, физиолога Кристиана Бора. Особый дух этой семьи создавал как раз отец и его друзья, в первую очередь философ Харальд Хеффдинг. У них Нильс учился вгрызаться в суть вещей, искать то, что прячется за внешними формами. Еще будучи студентом Копенгагенского университета, Нильс со своими приятелями, тоже слушателями семинара Хеффдинга, создал философский клуб под названием «Эклиптика». Среди его членов были физик, математик, юрист, психолог, историк, энтомолог, лингвист, искусствовед… Отличие научных языков и подходов не было помехой для юношей, искавших ответы на вопросы о соотношении Провидения и свободы воли, о познаваемости мира. По свидетельству Леона Розенфельда, друга и биографа Бора, Нильсу «было около 16 лет, когда он отверг духовные притязания религии и его глубоко захватили раздумья над природой нашего мышления и языка». Эти вопросы не оставляли ученого всю жизнь.

А его жизнь, конечно, была посвящена физике. Но не той физике, которая останавливается на формальной констатации факта или математической записи соотношения между физическими величинами. Его всегда занимала причина, внутренний механизм, «то, как устроен мир на самом деле», а не то, как его можно правдоподобно описать. Его главные успехи в отыскании связи между фактами, которые до него никто не связывал: он видел общее в торможении частиц в среде и в ослаблении света; в величине заряда ядра атома и периодичности свойств химических элементов таблицы Менделеева. Эти очевидные для сегодняшних студентов-физиков положения в начале ХХ века были отнюдь не очевидными, и для их подтверждения требовался тщательный анализ множества фактов. Ранние работы Бора легли в основу метода, которым физика живет и по сей день, – когда гипотеза, выдвинутая для объяснения каждого известного факта, исследуется, проверяется, нет ли в ней противоречий, и логическая стройность возникающей теории является главным критерием ее истинности, какой бы странной она при этом ни казалась.

Так же создавалась и планетарная модель атома. Казалось бы, как замечательно и красиво! Подобно планетам, вращающимся вокруг Солнца, электроны в атоме Бора вращаются вокруг ядра, – кто будет возражать против такого? Да еще после опытов Резерфорда по рассеянию альфа-частиц на ядрах золота, показавших, что материя в основном сосредоточена в компактных ядрах, расположенных на значительных расстояниях одно от другого. Однако возникает противоречие с классической теорией излучения: вращающийся по орбите электрон должен излучать электромагнитную волну и, следовательно, терять энергию, а в результате – «упасть» на ядро. Решение на первый взгляд просто: надо «запретить» электрону излучать при движении по орбите. Но это и есть революция естествознания: признание того, что законы микроуровня отличаются от законов мира больших масштабов! В этом нужно убеждать, а значит, подбирать доказательства из опытов по электричеству, магнетизму, спектроскопии и так далее, нужно также пояснить, где простирается граница между микро– и макромирами и как законы микромира перетекают в классические законы.

Бор это делает, но не просто строит физическую теорию, он получает философский принцип – Принцип Соответствия: «новая» теория должна сопрягаться со «старой», и это сопряжение должно быть досконально прослежено шаг за шагом.

Еще один философский принцип Нильса Бора – Принцип Дополнительности. Возник он, в частности, из попыток описать странное поведение света: то как волны в опытах по дифракции, то как частицы в опытах по фотоэффекту. Свет, таким образом, поддается описанию с помощью двух классических образов, но только абсолютно несовместимых! И Бор возводит это в принцип: явление должно быть описано с разных сторон, пусть и противоречивым (с точки зрения привычных представлений) образом. Ведь «как бы далеко за пределами возможностей классического анализа ни лежали квантовые события… регистрировать получаемые результаты мы вынуждены на языке обычном». Для описания истинной реальности нужен образный язык особой силы, работу физика над его созданием Бор сравнивает с творчеством поэта – и тот и другой ищут образы, отражающие реальность: «Поэт тоже озабочен не столько точным изображением вещей, сколько созданием образов и закреплением мысленных ассоциаций в головах своих слушателей». Но физическая реальность у Бора отличается от поэтической. Это не внутренний мир поэта, а единство взаимосвязанных фактов и явлений природы, для его описания нужны понятия, взаимно дополняющие друг друга. Размышляя о принципах квантовой теории как о единой системе представлений, он пишет: «Для меня это вовсе не вопрос о пустяковых дидактических уловках, но проблема серьезных попыток достичь такой внутренней согласованности в этих представлениях, которая позволила бы надеяться на создание незыблемой основы для последующей конструктивной работы».

Возможно, это самое важное открытие науки ХХ века – открытие того, что мир природных явлений не может быть описан простыми понятиями, полученными нами из опыта, и закреплен в терминах классической науки. Мир, находящийся за гранью привычных масштабов, сложен для понимания: «Мы столкнулись с трудностями, которые лежат так глубоко, что у нас нет представления о пути, ведущем к их преодолению; в согласии с моим взглядом на вещи эти трудности по природе своей таковы, что они едва ли оставляют нам право надеяться, будто мы сумеем и в атомном мире строить описание событий во времени и пространстве на тот же лад, на какой это делалось нами обычно до сих пор». Чтобы его постичь, нужно уйти от привычек и стереотипов и постараться видеть мир незамутненным взором, взором ребенка.

И Нильс Бор успешно справляется с этим. Ему помогает прекрасно развитое чувство юмора. Напомню, например, его суждение о своем ученике, потерпевшем неудачу в науке: «Он стал поэтом – для физики у него было слишком мало воображения». Не менее известно и высказывание Бора об одной из физических теорий: «Нет сомнения, что перед нами безумная теория, но весь вопрос в том, достаточно ли она безумна, чтобы оказаться еще и верной!» В один из драматических моментов формирования новой квантовой теории, когда каждый участник дискуссии предлагал тот или иной аргумент, мысленный эксперимент или просто образ, призванный показать правоту той или иной точки зрения, Эйнштейн нашел замечательное по своей силе выражение: «Бог не играет в кости!» Вот уж, действительно, абсурд – представлять себе Творца, руководствующегося случаем, а ведь именно такой механизм квантовых явлений предлагала копенгагенская интерпретация. Нильс Бор парировал: «Но, право же, не наша печаль – предписывать Господу Богу, как ему следовало бы управлять этим миром!» Иллюстрацией парадоксального мышления Нильса Бора может служить его классификация «мыслей по глубине»: он считал, что утверждение тривиально и неглубоко, если прямо противоположное вздорно; если же и прямо противоположное полно смысла, тогда суждение нетривиально.

Философское осмысление открытых законов помогало Бору находить ответы на важные вопросы бытия. Так, соотношение неопределенностей Гейзенберга виделось ему физической основой ответа на вопрос, интересовавший его еще во времена «Эклиптики», – вопрос о свободе воли. Весь мир живых организмов, а также и психических явлений виделся ему подобным миру атомных частиц: и там, и там действуют единые принципы.

* * *

Когда Нильсу Бору было пожаловано дворянское достоинство в знак признания его научных заслуг, он должен был выбрать себе герб и девиз. Видя глубокие аналогии между восточной философией и представлениями той науки, которой он посвятил жизнь, Бор выбрал символ Тайцзы, выражающий взаимосвязь между противоположными первоначалами инь и ян, а в качестве девиза латинскую фразу «Contraria sunt complementa» («Противоположности дополняют друг друга»).

Эйнштейн, религия и политика Алексей Чуличков

Альберт Эйнштейн. Человек, признанный одним из величайших ученых ХХ в. Однако не менее известен он как философ, как человек, сумевший в свое суровое время не поддаться модным или безопасным политическим пристрастиям, остаться верным собственному видению справедливости, поиску божественной красоты мира.

Его всегда волновали главные и наиболее трудные вопросы. Сначала это были проблемы физического пространства и времени: ему еще со школьных лет не давало покоя то чувство неудовлетворенности, которое неизбежно возникает, если пытаться с позиций классической ньютоновской физики ответить на вопрос: «Что увидит человек, движущийся быстрее света?» Парадоксальное на первый взгляд их разрешение породило революционную теорию относительности.

После окончания Цюрихского политехникума А. Эйнштейн работает в бюро патентов. Часть его свободного времени занимают занятия философского кружка «Олимпия», который он организовал вместе со своими друзьями. Изучаются работы Э. Маха, Д. Юма, Спинозы, Авенариуса, Пуанкаре. Эйнштейна начинают волновать проблемы научного творчества. В 1918 г. он пишет статью «Мотивы научного исследования», в которой утверждается: «…высшим долгом физиков является поиск тех обобщающих элементарных законов, из которых путем чистой дедукции можно получить картину мира. К этим законам ведет не логический путь, а только основанная на проникновении в суть опыта интуиция».

Альберт Эйнштейн

Осознавая, что интуиция разных людей может дать разные результаты, он продолжает: «…история показала, что из всех мыслимых построений в данный момент только одно оказывается преобладающим. Никто из тех, кто действительно углубляется в предмет, не станет отрицать, что теоретическая система практически однозначно определяется миром наблюдений, хотя никакой логический путь не ведет от наблюдений к основным принципам теории. В этом суть того, что Лейбниц называл “предустановленной гармонией“. Именно в недостаточном учете этого обстоятельства серьезно упрекают физики некоторых из тех, кто занимается теорией познания».

Начало 30-х годов ХХ в. Позади – работы по фотоэффекту, теории относительности, квантовой теории теплоты, разрешившие противоречия между экспериментальными фактами и классической научной картиной мира. Эти работы принесли ему мировую известность и заложили основу новой неклассической физики. Но теперь Эйнштейна волнуют вопросы, далеко выходящие за рамки науки. В 1932 г. он пишет маленькую статью, называемую «Мое кредо», где так определяет свое отношение к миру: «Я никогда не стремился к благополучию или роскоши и даже в какой-то мере испытываю к ним презрение. Мое стремление к социальной справедливости, так же как и мое отрицательное отношение ко всяким связям и зависимостям, которые я не считаю абсолютно необходимыми, часто вынуждали меня вступать в конфликт с людьми».

Это были не пустые слова. Подтверждение им мы видим и в его решении покинуть гитлеровскую Германию, и в его выступлениях по вопросам атомного оружия, войны и мира, политического устройства.

…Начало первой мировой войны. В Германии публикуется манифест «К культурному миру», в котором германский милитаризм объявляется спасителем немецкой культуры и говорится, что мир должен принять принципы «истинно германского духа». Под ним ставят подписи 93 известнейших деятеля культуры Германии, в том числе ученые В. Рентген, М. Планк, В. Оствальд, В. Нернст и другие. А. Эйнштейн не подписывается под ним, говоря, что он любит немецкий народ, но ненавидит войну.

Более того, в противовес этому манифесту он вместе с физиком Ферстером и биологом Николаи подписывает «Воззвание к европейцам», в котором содержится призыв к интеллигенции Европы приложить все силы для прекращения войны. Их было всего трое, рискнувших подать свои голоса против этой военной истерии.

Стремление к справедливости видно и в его отношениях со своими сотрудниками или даже с вовсе незнакомыми людьми: его биографы вспоминают, что Эйнштейн очень не любил позировать для официальных портретов, но, если художник говорил, что, продав его портрет, он получит средства к существованию, готов был часами сидеть неподвижно. Так же родилась и прекрасная научнопопулярная книга «Эволюция физики», написанная им в соавторстве с польским физиком Л. Инфельдом. Она практически не содержит формул и посвящена описанию основных идей, рожденных наукой начиная со времен Галилея до эпохи квантов. А история книги такова: у Инфельда закончился контракт с институтом, в котором он работал вместе с Эйнштейном, а возвратиться в Польшу, где шла война, он не мог. На гонорар от издания «Эволюции физики» Инфельд мог остаться в Принстоне и продолжить работу.

Волею судьбы противнику войны и всяческого насилия А. Эйнштейну выпала роль спускового крючка в гонке атомного вооружения. Проанализировав ситуацию в Европе в начале второй мировой войны (открытие деления урана, засекречивание работ по ядерной физике, оккупация Германией Чехословакии, имеющей залежи урановых руд, и т. п.), многие ученые пришли к выводу, что Германия приступила к созданию атомной бомбы. По просьбе научной общественности Эйнштейн обращается с письмом к президенту Рузвельту с предложением начать аналогичные работы в Соединенных Штатах. Это письмо сыграло свою роль: несмотря на то, что работы в Германии были прекращены, в США атомные бомбы были сделаны и применены при бомбардировке Хиросимы и Нагасаки. Это потрясло Эйнштейна. Он до конца дней считал себя виновным в этом, хотя непосредственного участия в создании бомб не принимал.

Все свои силы он положил на то, чтобы прекратить гонку вооружений. Он пишет письма, выступает публично с предложениями о создании авторитетной международной организации, способной обеспечить прочный мир, организует фонд, задачей которого является разъяснение необходимости «думать по-новому, если человечество хочет жить и прогрессировать».

1953 год, разгул маккартизма. А. Эйнштейн получает письмо от школьного учителя, в котором тот просит совета: он был вызван в суд, на котором должен был давать показания о своих политических связях. Автор письма отказался это сделать, за что был уволен с работы. Эйнштейн отвечает: «Проблема, с которой столкнулась интеллигенция в этой стране, очень серьезна. Реакционные политики сеют среди народа подозрение к людям умственного труда. Они, эти политики, преуспевают в подавлении свободы преподавания и лишают работы непокорных, обрекая их на голод. Что должны делать работники интеллигентного труда перед лицом этого зла? Говоря откровенно, я вижу только один путь – несотрудничества… Каждый, кто будет вызван в комиссию, должен быть готов к тюрьме и нищете, то есть, коротко говоря, к пожертвованию своим личным благополучием в интересах всей страны… Постыдным было бы подчинение этой инквизиции. Если достаточное число людей будет готово к этому шагу, он увенчается успехом. Если нет, тогда интеллигенция этой страны не заслуживает ничего лучшего, чем рабство».

А. Эйнштейн родился и вырос в семье, не отличавшейся религиозностью. В начальной школе в Германии, согласно законам этой страны, он был обязан получить религиозное образование. Основам иудаизма 11-летнего Альберта обучал его дальний родственник, результатом чего был период страстного увлечения религией, который закончился так же внезапно, как и начался.

Однако занятия наукой и философией привели его к совсем иному и более широкому пониманию религии. В статье «Мое кредо» он пишет: «Самое прекрасное и глубокое переживание, выпадающее на долю человека, – это ощущение таинственности. Оно лежит в основе религии и всех наиболее глубоких тенденций в искусстве и науке. Тот, кто не испытал этого ощущения, кажется мне если не мертвецом, то во всяком случае слепцом. Способность воспринимать то непостижимое для нашего разума, что скрыто под непосредственными переживаниями, чья красота и совершенство доходят до нас лишь в виде косвенного слабого отзвука, – это и есть религиозность. В этом смысле я религиозен».

К вопросу о роли религии в жизни человека и в научном исследовании он обращается в статье «Религия и наука» (1930). В ней он говорит о трех типах религии – о религии страха, свойственной первобытному обществу, религии моральной, атрибутом которой является антропоморфное божество, – примером ее стало христианство. Но есть еще и космическое религиозное чувство, не ведающее ни догм, ни бога, «сотворенного по образу и подобию человека».

«Индивидуум ощущает ничтожность человеческих желаний и целей, с одной стороны, и возвышенность и чудесный порядок, проявляющийся в природе и в мире идей, – с другой. Он начинает рассматривать свое существование как своего рода тюремное заключение и лишь всю Вселенную в целом воспринимает как нечто единое и осмысленное…»

Это чувство является основой научного творчества: «Космическое религиозное чувство является сильнейшей и благороднейшей из пружин научного исследования. Только те, кто сможет по достоинству оценить чудовищные усилия и, кроме того, самоотверженность, без которых не могла бы появиться ни одна научная работа, открывающая новые пути, сумеют понять, каким сильным должно быть это чувство, способное само по себе вызвать к жизни работу, столь далекую от обычной практической жизни».

Вселенная Стивена Хокинга Елена Белега

До 21 года он был обычным человеком: сменил несколько школ, поступил в Оксфорд. Но в 21 жизнь изменилась почти мгновенно: его организм «сломался». После длительного обследования ему сказали, что у него редкая и неизлечимая болезнь. Что сначала он потеряет координацию, а потом его тело перестанет слушаться и в конце концов откажет совсем. Никто не мог сказать, как быстро болезнь будет прогрессировать, – он мог умереть завтра, а мог прожить много лет. Это был шок. Диагноз прозвучал как приговор, и он вдруг понял, что очень многим мог бы заняться, если бы «приговор» отложили. Сегодня Стивен Хокинг – профессор математики Кембриджского университета, признанный специалист в космологии, науке о рождении Вселенной. Но совместить две его жизни – до болезни и с ней – практически невозможно. До болезни жизнь была скучной и обыденной. И в ней не находилось ничего такого, чем бы стоило заняться. Болезнь как будто раздвинула границы. Произошел «большой взрыв», после которого стала разворачиваться вселенная по имени Стивен Хокинг. Он влюбился в девушку Джейн, женился и закончил диссертацию.

Стивен Хокинг

И несмотря на непредсказуемое будущее, настоящее стало доставлять ему больше радости, чем раньше.

В 1970 году 28-летний Хокинг был поглощен исследованием Вселенной в крупном масштабе. Для этого после Оксфорда он отправился в Кембридж, получил там работу, снял с семьей домик и погрузился в проблему о сингулярности. Дело в том, что, как показывают наблюдения за движением некоторых галактик, Вселенная расширяется. Это подразумевает, что некогда галактики были близко друг к другу и плотность Вселенной была колоссальной, если не сказать бесконечной. Этот самый момент из жизни Вселенной и называют сингулярностью, точкой Большого взрыва. Никакие сведения о том, что произошло после этой космологической сингулярности, не могут дать нам информации о том, что происходило до нее. Это как две разные жизни. Позже, благодаря теории Хокинга, удалось рассчитать, как возникла Вселенная.

Вопрос о том, как все устроено, был его любимым с детства. Как и игрушки, которые двигались и ездили: паровозик с откидывающейся спереди железной решеткой приводил его в восторг. В 12 лет он спорил с друзьями. О чем? О чем спорили мы в 12 лет? Наверное, кто о чем. Они – на самые разные темы: от радиоуправляемых моделей до религии и от парапсихологии до физики. И конечно же о природе Вселенной и о том, нужен ли Бог для ее создания и для приведения в движение. Стивен уже тогда знал, что свет звезд от далеких галактик смещается к красному краю спектра (что как раз и может означать, что Вселенная расширяется). И он, размышляя над этим в 12 лет, нашел свое объяснение: свет просто уставал и от этого краснел (терял энергию) по пути к Земле. Хотя в то время мальчику казалось, что Вселенная неизменна и вечна.

Воспоминание о детстве, где бы оно ни проходило: на окраине военного Лондона или в деревне у бабушки, – всегда пробуждает у нас массу эмоций. Но в жизнь из детства мы забираем разные вещи. Семья Стивена переезжала из одного городка в другой. И если в одном ее считали совершенно обычной, то в другом – чудаковатой. Возможно, отец Стивена и подавал повод для этого. Потомственный йоркширец, он терпеть не мог тратить деньги на собственный комфорт, даже когда мог себе это позволить, а посему совершенно не заботился о внешности, отказывался установить центральное отопление, хотя страшно мерз, а вместо этого надевал несколько свитеров и поверх них халат. Зато к другим отец Стивена был очень щедр. Работая врачом, он ежегодно на несколько месяцев уезжал в Африку. Когда в 1937 году началась война, он был готов пешком пойти в Англию, но ему сказали, что в Африке он нужнее. А когда пришло время выбирать Стивену университет, то отцу было понятно, что учиться сын должен в Оксфорде или Кембридже.

Несмотря на свой нынешний научный вес, профессор Хокинг говорит, что его сестра в детстве была намного толковее его. Стивен учился в сильном классе и себя считал середнячком, а почерк его был настолько неаккуратным, что приводил в отчаяние учителей. «Когда мне исполнилось двенадцать, один из моих друзей поспорил с другим на мешок конфет, что из меня ничего не выйдет. Не знаю, разрешился ли когда-нибудь этот спор и в чью пользу», – вспоминает профессор. Так как отец хотел, чтобы Стивен стал медиком, то часто брал его с собой в лабораторию, где исследовал тропические болезни. И хотя юноша точно не хотел быть врачом, он с удовольствием шел с отцом, так как в лаборатории был микроскоп. Микро– и макромиры… Может, они и не похожи на первый взгляд, но есть то, что их точно объединяет: они манят! Отец натаскивал Стивена по химии и биологии, а математике ему пришлось учиться самостоятельно, причем в большей степени уже в Кембридже, читая лекции студентам. Пожалуй, все сложилось годам к 13–14: он понял, что хочет заняться физикой. И хотя ее скучно преподавали в школе и химия была куда более интересной (там можно было хоть что-то взрывать), физика и астрономия давали возможность погрузиться в глубину Вселенной и узнать, откуда мы взялись и почему мы здесь.

В 1974 году, в свои 32, когда он мог еще сам есть, вставать и ложиться в постель, Хокинг работал над теорией, которая бы помогла понять природу черных дыр. В 85-м, после перенесенной операции, Стивен потерял способность говорить и с того момента общается с миром посредством синтезатора речи, который установлен на его кресле-коляске.

Сейчас в Тринити колледже Кембриджского университета Стивен Хокинг занимает должность, которую три столетия назад занимал Исаак Ньютон, а в XX веке Поль Дирак. Несмотря на свою болезнь, профессор Хокинг ведет активную жизнь и в одной из своих книг признался: «Мне повезло, что мое состояние ухудшалось медленнее, чем в большинстве случаев. Это доказывает, что никогда не надо терять надежды».

Вселенная. Она наполнена множеством миров. И наша Галактика, как считает Стивен Хокинг, не представляет собой ничего исключительного, кроме одного: через 14 миллиардов лет после ее зарождения в ней появились существа, которые задаются вопросами, откуда появилась Вселенная и где ее границы. И если бы не было так, то задаваться этими вопросами было бы просто некому, а Она, возможно, и не появилась бы.

Подвижники

Исцеление любовью. Матери Терезе посвящается Татьяна Роменская

Мне часто вспоминается один случай в метро. В вагон вошел здоровенный парень, немного подвыпивший. Пробираясь к свободному месту, он задевал стоявших пассажиров, раздражал их, раздражался сам. Кто-то с брезгливостью отворачивался, кто-то говорил ему вслед, что можно быть и аккуратнее. Наконец он дошел до свободного места и плюхнулся на него. В вагоне повисла атмосфера сдержанного неприятия. Неожиданно старичок, сидевший рядом с этим парнем, повернулся к нему и сказал: «Сынок, я тебя понимаю, и мне было так же плохо, когда меня бросила девушка». И представьте себе, этот верзила начал рыдать на плече у старичка. Меня тогда это поразило до слез.

Не знаю сама, почему с этого начала. Я врач. Я люблю людей. Но каждый раз, сталкиваясь с подобной историей, понимаю, что мне еще учиться и учиться настоящей любви. Любви, которая очищает, раскрывает сердца, достает из них самое лучшее, а значит, и исцеляет. В такой любви нуждаются все, потому что без нее не было бы ничего на земле. Счастлив тот ребенок, который рождается в любви. Счастлив тот человек, который в любви уходит на небо…

Мать Тереза

Для меня один из ликов настоящей любви – Мать Тереза. Сколько детей, обреченных на самое страшное существование, нашли хлеб, кров и самое главное – любовь благодаря ей! Сколько бездомных, больных и гниющих в канавах приняли из ее рук миску с рисом, были отмыты и самое главное – обрели Бога! Сколько людей, изголодавшихся по человеческому теплу, получили его перед самой смертью и ушли такими счастливыми, какими они, возможно, не были никогда за всю свою жизнь!

Агнес Бояджиу (так звали Мать Терезу) родилась в Скопье, в семье албанских католиков 26 августа 1910 года. Она была доброй и внимательной, романтичной и набожной, с удовольствием помогала маме, научившей ее трудолюбию, стойкости и деятельной любви. А в 18 лет Агнес уехала в Дублин, где поступила в монастырь сестер Лорето, чтобы через два месяца, уже став сестрой Терезой, сесть на пароход в Калькутту…

Шестнадцать лет сестра Тереза преподавала девочкам в школах ордена Лорето историю и природоведение, пользовалась любовью учителей и учеников, стала директрисой одной из школ. И вдруг.

«Я ехала в поезде из Калькутты в Дарджилинг. – запишет мать Тереза 10 сентября 1946 года, – и мирно молилась, когда вдруг ясно ощутила в себе другое призвание внутри того, которому я следовала. Эта весть была абсолютно недвусмысленной. Я должна была оставить монастырь и полностью посвятить себя помощи беднякам и жизни среди них. Это было повеление».

А незадолго до этого мать Тереза стала свидетельницей ужасной и обычной для Калькутты сцены. Она увидела, как покрытую коростой, заживо гниющую, обездвиженную женщину в городскую больницу привез на тачке сын и оставил у входа. Мать Тереза попыталась пристроить ее в больницу. Но женщину туда не взяли. Мать Тереза попыталась помочь умирающей, но не могла заставить себя прикоснуться к ней, не могла переносить ее запах. «Я убежала. И стала молиться: „Святая Мария! Дай мне сердце полное чистоты, любви и смирения, чтобы я могла принять Христа, Христа коснуться, любить Христа в этом разрушенном теле“. Я вернулась к ней, я к ней прикоснулась, я вымыла ее, я помогла ей. Она умерла с улыбкой. Это был для меня знак, что любовь Христова и любовь к Христу сильнее, чем моя слабость».

Годы спустя у одного журналиста, наблюдавшего ежедневные занятия Матери Терезы и сестер с умирающими, вырвалось: «Я бы не сделал этого и за миллион долларов!» – «За миллион и я бы не сделала, – ответила Мать Тереза. – Только бесплатно. Из любви к Христу».

Так начался ее путь к тому предназначению, которое ей определила Судьба. Но она не представляла, что ей делать, как служить беднейшим из бедных. А Бог молчал…

Целыми днями она скиталась по улицам, время от времени пытаясь просить подаяния. Учила никому не нужных детей мыть руки и писать на асфальте. Стаскивала под какой-нибудь кров умирающих бездомных и старалась облегчить им страдания. Городские власти отдали ей огромное полутемное помещение, примыкавшее к храму богини Кали, где раньше держали жертвенный скот, – так появился дом для умирающих в Калькутте, который местные жители назвали «Домом Чистого Сердца».

Это были трудные годы для Матери Терезы. Ей нелегко было покинуть сестер-лоретанок, непросто было получить разрешение из Рима и добиться индийского гражданства. Но еще труднее было быть одной: в 1946 году она записала в своем дневнике: «Господь! Что за муки одиночества сегодня…»

Только через три года у нее появилась первая последовательница, одна из ее бывших учениц. Она стала первой монашенкой еще не существующего ордена. Вслед за ней в том же 1949 году к Матери Терезе присоединились еще одиннадцать девушек, в основном ее бывших учениц. А через год, после долгих сомнений, Рим разрешил ей основать Орден миссионерок милосердия.

В 1953 году, «наводняя небеса своими молитвами», сестры смогли купить первый дом, где разместился генеральный штаб ордена. На той же улице сестры открыли приют для нежеланных и ненужных детей. «Я согласна принять любого ребенка в любое время, будь то ночью или днем. Только скажите мне, и я приду за ним», – говорила Мать Тереза. В 1965 году в ордене уже было триста сестер, приехавших со всех концов света, и несколько домов. Позднее появились дома для прокаженных в нескольких городах Индии…

«Чтобы быть миссионером или миссионеркой милосердия, нужно обладать физическим и душевным здоровьем, способностью учиться, нужной долей здравого смысла и радостным темпераментом», – записывает Мать Тереза. Не обязательно совершать что-то из ряда вон выходящее, достаточно просто полностью принадлежать Богу. И в этом настоящее счастье! Сестры Ордена милосердия, которые кроме традиционных монашеских обетов бедности, безбрачия, послушания дают еще обет служения беднейшим из бедных, живут так же, как и их подопечные. Их собственность – сари, сандалии, зонтик на случай дождя, тощий матрас. Монахинь отличает только маленькое распятие у левого плеча.

Их задача – говорить людям о любви Бога. А говорить людям о любви Бога значит для них чистить, мыть, стирать, бинтовать, проявлять чудеса терпения, выносливости и отсутствия брезгливости (ран прокаженных сестры ордена касаются без перчаток), иногда находиться под пулями (как, например, в Белфасте или в Эфиопии). Такая любовь не знает национальных и религиозных барьеров: любовь Бога к людям не имеет границ.

Но всегда ли сестры могут быть проводниками такой любви? Это Мать Тереза определяла безошибочно – по улыбке тихой радости, отражающей душевную собранность и покой: «Если я вижу, что какой-то из сестер не хватает спокойствия, я запрещаю ей идти к бедным. У них достаточно причины печалиться; разве мы можем осмелиться обременить их еще и нашей собственной меланхолией?» Ради этих обездоленных, нищих и отверженных сестры ведут жизнь, исполненную молитвы и жертвы, сознательно борются с попустительством к самим себе, со стремлением к комфорту. Для этого надо стать воинами, одетыми в сари. Для этого надо проявлять больше любви друг к другу, просить благодати прощать друг друга.

Бог выбрал Мать Терезу для того, чтобы нести свою любовь людям, не потому что она была очень сильная, умная или какая-то особенная. Просто она не представляла свою жизнь без него: «Я думаю, нет никого, кто в такой степени нуждался бы в помощи и благодати Божией, как я. Мне случается чувствовать себя такой слабой и безоружной. Но я думаю, что именно поэтому Бог использует меня. Поскольку я не могу рассчитывать на собственные силы, я прибегаю к Нему 24 часа в сутки. И если бы в сутках было больше часов, мне следовало бы обращаться к Нему за поддержкой и благодатью все эти часы. Мы все должны держаться Бога через молитву».

Для нее молитва и любовь были неразделимы: «Призвание человека – любить мир и распространять свет. Молитва нужна не для приобретения необычного опыта или переживания, она нужна для того, чтобы выполнять свои заурядные задачи с незаурядным пылом».

Мать Тереза с незаурядным пылом заботилась о самых бедных, самых заброшенных, о тех, о ком было некому позаботиться: сиротах, умирающих, прокаженных. Учителем Матери Терезы был Иисус: «Тысячью разных способов в нем (Евангелии. – Т. Р.) говорится одно и то же: „Любите друг друга“. Это повеление Великого Бога, а Он не может требовать невозможного». Каждый человек может прийти к любви. У каждого свой путь к любви через размышление, через молитву и жертву, через интенсивную внутреннюю жизнь. Важно ощутить в себе эту потребность вступить на путь любви и пойти по нему. «Мы нуждаемся в том, чтобы любить, не иссякая. Как горит светильник? Благодаря постоянному потреблению крохотных капелек масла. Что же такое эти капельки масла в наших собственных светильниках? Самые незначительные вещи повседневной жизни: верность, доброжелательное слово, мысль о других людях, наша манера молчать, смотреть, говорить, действовать. Не ищи Иисуса далеко от себя. Он не где-то вне, Он в тебе. Храни светильник зажженным, и ты узнаешь Его».

C такой любовью Мать Тереза совершила множество чудес, хотя сама так никогда не считала. Она просто говорила: «Видите, что может совершить любовь!»

«Однажды я подобрала человека, валявшегося в канаве. Его тело было покрыто червями. Я дотащила его до нашего хосписа, и как вы думаете, что он сказал? Никаких проклятий. Он никого не хулил. Он просто сказал: „Я жил, как животное, на улице, а умру, как ангел, как человек, которого любили и о котором позаботились!“ Нам понадобилось три часа, чтобы его отмыть. Потом, наконец, он поднял глаза на сестру и сказал: „Сестра, я возвращаюсь домой – к Богу“. И скоро умер. Я никогда не видела такой сияющей улыбки, как на лице этого человека. Он действительно вернулся домой – к Богу». Видите, что может совершить любовь!

Людям очень тяжело, когда они чувствуют себя нелюбимыми, одинокими, отверженными, больными и забытыми. Рецепт Матери Терезы очень прост: «Вспомни, что ты драгоценен для Него. Он любит тебя. Прояви, в свою очередь, эту любовь к другим». И сама она понимала, как она, такая слабая и хрупкая, важна для Бога. И не уставала повторять, что Бог ее нежно любит и постоянно дает уроки любви. «Я никогда не забуду тот день в Венесуэле, когда я пришла навестить семью, которая подарила нам барана. Я пришла, чтобы поблагодарить их, и там увидела ребенка-калеку, очень сильно изувеченного. Я спросила у матери: „Как его зовут?“ Ее ответ был прекрасен: „Мы называем его Учителем Любви, потому что он постоянно учит нас любить. Все, что мы делаем ради него, есть наша любовь к Богу в действии“».

Чтобы приносить любовь, надо уметь видеть не негативные стороны, что свойственно человеку, а научиться видеть доброе и прекрасное в том, что нас окружает, и в тех, кто нас окружают. Она поражалась щедрости женщины, отнесшей половину принесенного ей риса соседям, которые тоже голодали. Несмотря на то что ее дети не ели уже восемь дней…

Нетрудно любить кого-то на другом конце света, но гораздо труднее любить того, кто рядом. Она мечтала, чтобы сердца всех людей были переполнены любовью до краев. Чтобы любовь изливалась на других через добрую улыбку и ласковое слово. «Не думай, что любовь, чтобы быть истинной и поглощающей, должна быть чудесной. Нет. Она требует постоянного желания любить того, кого мы любим». Иногда это требует больших усилий, иногда времени, иногда молитвы, но если это желание в нас живет, мы обретаем любовь.

В 1969 году Павел VI утвердил Устав соработников. Эта международная организация мирян росла поразительно быстро, люди разных национальностей и религий вместе работали в хосписах, заботились о прокаженных.

Очень многие предлагали пожертвования. Мать Тереза не все принимала: она не хотела, чтобы давали от избытка, желая «отмыть» или скрыть деньги. «Я не хочу и того, чтобы люди давали для своего удобства. Давать – это нечто совсем иное. Это делиться». Она хотела, чтобы дающий познал радость дара, чтобы он почувствовал, что он тоже в чем-то нуждается.

Для нее было важно, чтобы люди научились смотреть друг другу в глаза, научились улыбаться, научились принимать и прощать друг друга. Для нее все люди были равны: и те, кто жил в самых бедных кварталах Калькутты, и сильные мира сего. Она со многими дружила. Каждый мог позвонить ей, даже среди ночи, и поговорить.

Мать Тереза получила множество международных наград и премий, в 1979 году – Нобелевскую премию. Все во имя бедных. Ею восхищались, ее знали и любили во всем мире. Однако, став такой популярной, она продолжала совершать самую обыденную работу в своем ордене.

Дома Ордена миссионеров милосердия открывались по всему миру: в Ливане, Германии, Югославии, Мексике, Бразилии, Перу, Кении, на Гаити, в Испании, Бельгии, в Эфиопии, Южном Йемене, в Советском Союзе…

В 1985 году к Рождеству в Нью-Йорке открылся первый приют для больных СПИДом. «Дар любви», так он назывался.

Мать Тереза умерла 5 сентября 1997 года. Во всем мире люди оплакивали свою святую. Незадолго до этого один журналист спросил ее, боится ли она смерти. «Нет, совершенно не боюсь, – ответила Мать Тереза. – Умереть – значит вернуться домой. Разве вы боитесь возвращаться домой к своим близким? Я с нетерпением ожидаю смерти, ведь тогда я встречу Иисуса и всех людей, которых во время своей земной жизни я старалась одарить любовью. Это будет чудесная встреча, разве не так?» И лицо ее светилось радостью и покоем.

«В час смерти мы будем судимы не по количеству совершенных дел, а по любви, какую мы в них вложили, любви, которая рождается из самопожертвования, любви, испытанной до боли», – говорила Мать Тереза.

Ее молитвы, ее книги можно читать бесконечно, потому что они бесконечно глубоки, каждое слово выстрадано и прожито. Ее дела, ее переживания трогают сердце, отзываются в нем, дают надежды и силы. И хочется звучать в унисон. Хочется открыть глаза, чтобы увидеть, как много тех, кто нуждается в любви, и они совсем рядом. Хочется дарить улыбку из самого сердца, проявлять нежность и мягкость, которых так ищет мир, разделить чужие страдания, научиться все принимать с радостью, научиться слышать и людей и Бога, научиться служить, быть преданными и самое главное – лечить от этого страшного недуга, от нехватки Любви.

Анри Дюнан – основатель «Красного Креста» Олег Филин

Он основал крупнейшую мировую организацию помощи раненым, стал первым лауреатом Нобелевской премии мира и умер в нищете, отдав все деньги на благотворительные цели. Его имя мало кому известно, но его творение знают все.

Жан Анри Дюнан родился 8 мая 1828 года в Женеве в семье негоцианта Жана Жака Дюнана, входившего в правящий совет города. Родители, искренне верующие люди, с детства старались научить сына не только предпринимательской сметке, но и человеколюбию, состраданию, стремлению делать добро. Дюнан увлекается экономикой, религией, общественной деятельностью. С 18 лет днем он учится экономике, а по вечерам посещает бедняков и больных. С 20 лет по воскресеньям он приходит к узникам городской тюрьмы, общается с ними, стараясь поддержать их, сохранить в них веру в людей и в Бога. После окончания колледжа он поступает стажером в банк.

Анри Дюнан. 1860 г.

В 26 лет Дюнан приезжает в Алжир и работает в представительстве женевского банка, не оставляя и своей благотворительной деятельности, принимая активное участие в борьбе против рабства. В 1859 году он решает открыть собственное предприятие и создает акционерное общество мельниц Мон-Джемиля, для финансирования которого приглашает друзей и родственников. И вот собран достаточно большой капитал, выбрано хорошее место, мельница оснащена современным оборудованием. Для окончательного осуществления планов остается получить землю. Но здесь Дюнан сталкивается с непреодолимым бюрократическим противодействием. Не добившись успеха в переговорах с алжирскими чиновниками, он отправляется в Париж, обивает пороги различных ведомств. Безрезультатно. Дюнан не опускает руки и с присущим ему упорством и целеустремленностью решает обратиться к последней инстанции – императору. Наполеон III находится в это время в Сольферино во главе французской армии, которая вместе с итальянскими союзниками готовится отразить вторжение австрийских войск. И Дюнан отправляется в Италию.

Как приходят в жизнь человека события, которые полностью меняют ее? Стечение обстоятельств? Судьба? А может быть, в каком-то смысле человек сам создает свою судьбу, призывая те ситуации, к которым он готов и через которые должен пройти?

В Италии Дюнан становится свидетелем одной из самых жестоких и кровопролитных битв XIX века – битвы при Сольферино (24 июня 1859 г.). Итогом этого сражения стало 40 тысяч убитых и раненых.

«25 июня солнце осветило самое ужасное зрелище, какое только может представить себе человеческое воображение, – рассказывает Дюнан. – Все поле битвы усеяно трупами людей и лошадей; дороги, канавы, овраги полны мертвыми телами, а в окрестностях Сольферино земля буквально сплошь покрыта ими… Несчастные раненые, которых поднимают в течение дня, мертвенно бледны и совершенно обессилены; у некоторых, особенно у тяжелораненных, взгляд отупелый, они точно ничего не понимают, но это… не мешает им ощущать страдания; иные возбуждены и содрогаются от нервной дрожи; другие, с воспаленными, зияющими ранами, точно обезумели от жестоких страданий; они умоляют их прикончить и с искаженными лицами бьются в предсмертных судорогах… Всевозможные осколки, обломки костей, клочки одежды, земля, куски свинца раздражают раны и усиливают мучения раненых». Тела погибших погребают в течение трех дней.

Ближайший город Кастильон весь заполнен ранеными. 9000 человек лежат на улицах, в церквях, на площадях. Не в силах остаться в стороне, Дюнан активно включается в оказание помощи раненым, организует добровольцев. У него нет никаких медицинских знаний, но он как умеет накладывает повязки, приносит еду, воду, табак. Даже просто разговаривает с ранеными, многие из которых находятся в очень подавленном состоянии, так как им не оказывается никакая помощь. Дюнан помогает всем – и своим, и солдатам противника – и убеждает в таком подходе остальных добровольцев. Его призыв «Tutti Fratelli» («Все мы братья») стал в дальнейшем девизом системы помощи.

Он оказался в это время в этом месте по чистой случайности. Он мог бы просто пройти мимо – как это и сделали многие другие. Но не смог. Может быть, именно это и отличает настоящего Человека?

Медицинская служба армии в те времена была очень немногочисленна и не могла справиться с таким количеством раненых. В городе всего шесть французских врачей. «В течение первой недели после сражения раненых, про которых доктора говорили „тут ничего нельзя сделать», оставляли без всякого ухода, и они умирали совершенно заброшенными. И это было вполне естественно, ввиду ограниченного количества фельдшеров и огромной массы раненых. Это жестоко и ужасно, но неизбежно; нельзя терять драгоценное время на безнадежных, когда оно нужно тем, кого еще можно спасти». «Сколько молодых венгерцев, чехов, румын, только что поступивших на военную службу, пали от усталости после сражения или от потери крови, и даже легкораненные – погибли от голода и истощения!»

В эти страшные дни у Дюнана рождается идея создания системы добровольных медицинских обществ, которые могли бы оказывать помощь раненым во время войны. «Как нужны были бы в этих городах Ломбардии сотня-другая добровольных фельдшеров и фельдшериц, но опытных, знающих свое дело!.. Действительно, что могла сделать в громадном и спешном деле горсть единичных личностей, как бы ни были они воодушевлены добрыми намерениями». «…Если б было достаточно лазаретной прислуги, чтоб поднимать раненых на равнинах Медоля, в оврагах Сан-Мартино и на холмах Сольферино 24 июня, несчастные не оставались бы по несколько часов без помощи, в страшной тоске и страхе быть забытыми и не делали бы неимоверных усилий, только ухудшающих их положение, чтоб подняться, невзирая на жестокие мучения, в надежде, что их увидят и принесут носилки. И, наконец, на другой день, не грозила бы еще худшая опасность живому быть похороненным с мертвыми!»

Является ли слабостью способность чувствовать чужую боль как свою собственную, если не острее? Или, наоборот, такое сострадание становится движущей силой, позволяющей человеку совершать казалось бы невозможное?

Несколько дней перевернули жизнь Анри Дюнана. Так и не встретившись с императором, он возвращается в Женеву и пишет книгу «Воспоминание о битве при Сольферино», в которой натуралистично описывает всю ту ужасную оборотную сторону войны, о которой в те времена было не принято говорить. В ней он высказывает и свои идеи организации добровольных обществ помощи раненым.

Книга оказалась своевременной и оказала сильнейшее воздействие на многих людей. Со всех концов Европы к Дюнану приходят письма. Его идеи начинают воплощаться в жизнь. В феврале 1863 года в Женеве организуется небольшой комитет, ставящий своей целью создание таких добровольных обществ. Дюнан – секретарь комитета. Ведутся переговоры с правительствами разных стран, идет подготовка к международной конференции, которая объединила бы усилия национальных групп помощи.

Дюнан рассылает письма правительствам разных стран, излагая свои идеи, лично встречается со многими из них. И вот, благодаря его усилиям и неимоверной энергии, 29 октября 1863 года 39 делегатов из 16 стран встречаются в Женеве. Подписывается договор, известный как Женевская конвенция. В него вошли такие важнейшие положения, как гарантия неприкосновенности для тех, кто оказывает помощь, введение для этих людей опознавательного знака – красный крест на белом фоне (видоизмененный швейцарский флаг – как знак признательности стране, представитель которой выдвинул эти идеи). 29 октября 1863 года считается днем рождения Красного Креста. Менее чем через два месяца открывается первое Общество помощи в Вюртенберге. В течение следующего года открываются еще 10 обществ Красного Креста: в герцогстве Ольденбургском, в Бельгии, Пруссии, Дании, Франции, Италии, Макленбурге, Испании и Германии.

8 августа 1864 года на Конференции Международного комитета по оказанию помощи раненым эмблема Красного Креста обретает особый статус: теперь она обеспечивает защиту людям, которые ее носят, средствам передвижения, зданиям. Это было узаконено межправительственным соглашением – «Женевской конвенцией об улучшении участи раненых и больных воинов во время сухопутной войны», подписанной 22 сентября 1864 года.

Задумаемся на минуту. За два года пройден путь от создания комитета из пяти человек до подписания международного соглашения правительствами 16 стран (причем Женевские конвенции до сих пор считаются одними из наиболее стойких соглашений международного права). И все это было сделано в основном благодаря усилиям и борьбе одного человека!

Из-за разногласий, возникших с членами Комитета, Дюнан, хотя и остается его секретарем до 1867 года, дальше продолжает действовать практически в одиночку. Он выступает также за предоставление защиты военнопленным, раненым и потерпевшим кораблекрушение на флоте. Между тем, алжирское предприятие Дюнана, которому он уже давно не уделял внимания, развалилось. В 1867 году Дюнан объявляется банкротом и подвергается резкому осуждению со стороны женевской общественности. Несмотря на это, в том же году он объявляется почетным членом Комитетов Красного Креста Австрии, Голландии, Швеции, Пруссии и Испании. И все же, так как одним из условий членства в МККК был определенный материальный достаток, желая избежать кривотолков, Дюнан вынужден подать в отставку с поста секретаря Международного Комитета. Отставка принимается.

Есть расхожее выражение: «человек не от мира сего». Таких людей не волнует материальное благосостояние, положение в обществе – они живут ради одной идеи, в которой видят свое предназначение, и посвящают ей все свои силы, весь свой талант. Не правда ли, странно звучит применительно к деловому человеку? Однако Анри Дюнан полностью соответствует этому образу.

1870 год. В Европе новая война (между Пруссией и Францией). Несмотря на катастрофическое финансовое положение, Дюнан снова помогает раненым. Он активно участвует в снаряжении медицинских лазаретов, которые французское Общество помощи раненым отправляет на фронт. Посещает раненых в больницах Парижа. Именно по предложению Дюнана вводятся в обращение солдатские медальоны, позволяющие опознавать погибших и тяжелораненых.

Многие идеи Дюнана опередили его время. Например, понимая необходимость просвещения людей, он берется за осуществление проекта международной библиотеки. Первые книги начали выходить в 1869 году, но война помешала реализации этого проекта. В 1874 году Дюнан снова заявляет о себе, выступая инициатором компании против работорговли. 1 февраля 1875 года в Лондоне состоялось последнее общественное выступление Дюнана. Его материальное состояние на нуле.

Забытый почти всеми, Дюнан десять лет пребывает в безысходной нищете. Он странствует пешком по Эльзасу, Германии, Италии, Швейцарии, часто не имея денег на еду, скрывая ветхость сюртука с помощью чернил и отбеливая рубашки мелом. Благодаря небольшим денежным средствам, которые стали высылать ему родственники, он поселяется в Хайденском приюте, где живет до конца дней.

Страдал ли он, лишившись всего – состояния, элементарных жизненных условий, общественного признания? Трудно сказать. Но рискну предположить, что эти лишения не были для него ужасными. Ведь то, что он утратил, не играло существенной роли в его жизни. А то, что было в ней главным, отнять у него не мог никто – милосердие, сострадание, готовность откликнуться на чужое горе, способность жить ради других.

К 1895 году Красный Крест существует уже в 37 странах мира, Женевская конвенция об обращении с ранеными подписана 42 государствами. В том же году мир снова вспоминает о Дюнане благодаря журналисту Вильгельму Зондреггеру, которому удается его отыскать. Интервью с Дюнаном становится сенсацией, его перепечатывают ведущие газеты мира. Узнав о бедственном положении Дюнана, русская императрица назначает ему денежную пенсию. Дюнан не притрагивается к этим деньгам, как и к другим денежным субсидиям, и переводит практически все деньги в Красный Крест, оставляя себе лишь минимальные средства на жизнь.

В 1901 году Анри Дюнан становится первым лауреатом Нобелевской премии мира, разделив ее с Фредериком Пасси. Полученную крупную денежную сумму он передает на благотворительную деятельность в Швейцарии и Норвегии.

Дюнан умирает 30 октября 1910 года. Надгробный камень на его могиле изображает опустившегося на колени человека, подающего воду раненому солдату.

«Святой доктор» Гааз Дмитрий Зубов

Есть люди, которые становятся знаменитыми не благодаря шумихе в прессе или масштабным рекламным кампаниям. Их имена с любовью и уважением повторяют люди, их помнят многие поколения, их величают по имени-отчеству. Доктора Фридриха Иосифа Гааза знали в Москве все и, признав этого немца своим, москвичом, называли просто Федором Петровичем.

Родился он в 1780 году в небольшом немецком городке Мюнстейфеле, окончил медицинский факультет в Вене, где специально занимался глазными болезнями. Вылечив русского вельможу Репнина, он поддался уговорам последнего и в 1802 году приехал в Москву. В 1829 году Гааз был назначен на должность старшего врача московских тюремных больниц, а московский генерал-губернатор Голицын предложил ему должность члена комитета попечительства о тюрьмах.

Фридрих Иосиф (Федор Петрович) Гааз

Столкнувшись с арестантским бытом, Гааз очень много сделал для того, чтобы создать человеческие условия для заключенных и хоть как-то облегчить участь своих пациентов. Его настоянием, например, металлический прут, который на марше продевался сквозь наручники попарно скованных заключенных, был заменен на легкие кандалы, изнутри обшитые кожей. Он добился отмены поголовного бритья арестантов и существенного улучшения их пищи. На эти цели он внес 11 тысяч рублей – огромные по тем временам деньги – от неизвестного благотворительного общества. На Воробьевых горах на собранные им пожертвования был перестроен московский «тюремный замок», при тюрьме же он организовал мастерские и школу для арестантских детей. В 1814 г. он издал – за свой счет – книжку «А.Б.В. христианского благонравия. Об оставлении бранных и укоризненных слов и вообще неприличных на счет ближнего выражений, или О начатках любви к ближнему». Для бродяг и неимущих он открыл Полицейскую больницу для бесприютных, которую москвичи называли гаазовской. При ней он и жил в маленькой квартирке, там лечил больных, там же и скончался.

Гааз присутствовал при отправке каждой партии заключенных из «замка» на Воробьевых горах, боролся с жестокостью тюремщиков. Больных и слабых арестантов он оставлял в городе до полного выздоровления, а когда арестанты прибывали на место назначения, Федор Петрович посылал им деньги, книги и вещи. «Святой доктор» – так звали Гааза и в пересыльном «замке», и во всех тюремных больницах Москвы и на длинных сибирских дорогах.

«Старый, худощавый, восковой старичок в черном фраке, коротеньких панталонах, в черных шелковых чулках и башмаках с пряжками», – таким описал доктора Гааза А. И. Герцен в «Былом и думах». Обращался к образу Гааза и Достоевский – в автобиографических заметках, романе «Идиот» и черновиках «Преступления и наказания» (там он именуется «Гасом»).

14 октября 1909 года во дворе Полицейской больницы (М. Казенный пер., 5, близ Курского вокзала; сейчас здесь Институт гигиены детей и подростков) был открыт памятник «святому доктору». Он был создан на средства, собранные общественностью Москвы. Скульптор Н. А. Андреев работал бесплатно – бюст стал его даром городу Москве.

На постаменте памятника Гаазу высечен его девиз, к сожалению слегка затертый нами сегодня: «Спешите делать добро».

Сотворившая чудо. Жизнь и судьба Элен Келлер Татьяна Курбатова

Что испытывает человек, внезапно ослепнув и оказавшись в полной темноте? Панику, страх, ужас. И мечется, не зная, что делать, пока не успокаивается и не начинает прислушиваться… А если его лишить еще и возможности слышать?

Слишком трагично для начала?

Увы. Примерно с такой сцены начинается спектакль «Сотворившая чудо» в Российском академическом молодежном театре, только перед зрителями появляется не взрослый человек, а ребенок пяти лет, потерявший после болезни зрение и слух.

Капризная, нетерпеливая, своевольная девчонка. Она делает что хочет… Родители даже не пытаются ей перечить, угадывают желания, жалеют и ласкают, иногда едва сдерживая нетерпение, и только старший сводный брат называет вещи своими именами, призывая избавить дом от такого «ужаса».

Элен Келлер со своей учительницей Анной Салливан

Но если читатель узнает, что через несколько лет этот маленький «монстр», не умеющий ни читать, ни писать, ни говорить, ни слышать, поступит в колледж и закончит его, поступит в университет и закончит его, создаст Фонд поддержки глухих и слепых людей и удостоится признания Марка Твена: «В XIX веке были два по-настоящему великих человека – Наполеон и Элен Келлер», – не назовет ли он это чудом?..

Элен Келлер, наша героиня, родилась 27 июня 1880 года в маленьком городке на севере Алабамы. До полутора лет она отличалась от других детей разве что пылким и решительным характером и привычкой повторять все, что в ее присутствии делали другие. В середине второго года жизни, напишет она потом, «пришла болезнь, замкнувшая мне уши и глаза и погрузившая меня в бессознательность новорожденного младенца».

Девочка не поняла, что с ней случилось, постепенно привыкла к темноте и молчанию и забыла, что когда-то было иначе. Но пытливый ум, вопросы, рождавшиеся внутри, не давали Элен покоя.

«Бедное дитя! Ее мятежная душа ищет себе пищи во тьме, ее неумелые руки разрушают все, чего касаются, так как она попросту не знает, что делать со встречными предметами», – скажет о ней та, которая придет освободить Элен из темноты, – ее учительница Анна Салливан.

Это о ней спектакль РАМТ. Это она сотворила чудо, она обуздала и приручила неразумное дитя, как обуздывают и приручают норовистую лошадь. И она имела на это право, потому что любила свою ученицу. Она открыла для Элен путь к познанию: сначала познакомила с ручной азбукой и с именами всех предметов и явлений мира, затем отвечала на многочисленные вопросы, позже пересказывала лекции, читала домашние задания, отыскивала в словарях значения латинских, немецких и французских слов (когда Элен училась в университете). Она прожила всю жизнь рядом со своей воспитанницей, считая, что история ее преподавания и есть история ее жизни, а ее работа и есть ее биография. Их связывали узы искренней дружбы, которые с годами становились крепче и крепче. Анна Салливан достойна отдельных строк, которые непременно появятся в нашем журнале, а сегодня рассказ об Элен.

Ее судьба интересна не потому, что эта девушка смогла получить образование, будучи слепоглухонемой, а потому, что смогла раздвинуть границы возможного: страшный недуг не помешал ее душе впитать в себя все красоты и сложности этого мира, а ей самой искать – и обрести – смысл жизни.

Ее учителями были природа, книги и ее собственное сердце, требовавшее ответы на множество вопросов, а мисс Салливан помогла Элен услышать голос этих учителей.

«Поистине все, что жужжало, щебетало, пело и цвело, принимало участие в моем воспитании: громкоголосые лягушки, сверчки и кузнечики, которых я бережно держала на ладони, пока они, освоившись, не заводили вновь свои трели и пиликанья, пушистые птенчики и полевые цветы, цветущий кизил, луговые фиалки и яблоневый цвет.

…Однажды какой-то джентльмен… прислал мне коллекцию окаменелостей. Там были ракушки с красивыми узорами, кусочки песчаника с отпечатками птичьих лапок и прекрасный выпуклый рельеф папоротника. Они стали ключами, открывшими мне мир до потопа.

В другой раз мне подарили раковину, и с детским восторгом я узнала, как этот крохотный моллюск создал себе сияющий домик.

Рост цветка давал пищу другому уроку.

Одно время на подоконнике, уставленном растениями, стоял стеклянный шар-аквариум с одиннадцатью головастиками. Как весело было запустить туда руку и ощутить быстрые толчки их движения, дать головастикам проскальзывать между пальцами и вдоль ладони. Как-то самый честолюбивый из них подпрыгнул над водой и выскочил из стеклянной чаши на пол, где я и нашла его, скорее мертвого, чем живого. Единственным признаком жизни было легкое подрагивание хвостика, однако, едва возвратившись в свою стихию, он рванулся ко дну, а затем стал плавать кругами в бурном веселье. Он совершил свой прыжок, он повидал большой мир и теперь готов был спокойно ждать в своем стеклянном домике достижения зрелого лягушачества. Тогда он отправится на постоянное житье в тенистый пруд в конце сада, где наполнит летние ночи музыкой своих забавных серенад».

Об уроках природы Элен может говорить бесконечно. Ее книга «История моей жизни» полна красивейших описаний цветов, неба, морских брызг, золотых колосьев, коробочек хлопка, ветра, грозы… Каждое описание завораживает, очаровывает, как музыка или стихи, в каждом новое понимание себя и других, и невольно задаешься вопросом: «Кто из нас незрячий?»

«Я слышу песнь корней, радостно трудящихся в темноте… Они никогда не увидят своей прекрасной работы. Но именно они, скрытые во мраке, возносят к свету цветы!»

И вопросы, вопросы, вопросы. Едва научившись изъясняться с помощью ручной азбуки, она задает их тысячи, а научившись писать, заводит тетрадь (по договоренности с Анной), куда записывает все, что хотела бы узнать и понять: «Кто сделал землю и людей и все? Отчего Солнце горячо? Где я была прежде? Как я пришла к матушке? Растения растут из семян, но я уверена, что человек растет иначе? Почему земля не падает, если она такая тяжелая?.. Объясни своей маленькой ученице очень много таких вещей, когда у тебя найдется время».

Одна из родственниц, ревностная христианка, попробовала поговорить с Элен о Боге, но так как подбирала для этого не всегда понятные ребенку слова, рассказ не произвел на девочку впечатления. Однако через несколько дней Элен делилась со своей учительницей: «А. (так звали ту самую родственницу) говорит, что Бог сделал всех людей и меня из песка. Наверное, она пошутила. Ведь я сделана из мяса и костей, не правда ли? Еще А. говорит, что Бог везде и что он есть любовь. Но я не думаю, что можно сделать людей из любви. И еще она сказала такую смешную вещь: будто Бог – мой отец. Я очень смеялась, потому что знаю, что мой отец – капитан Келлер!»

Не принимая в ту пору Бога как отца, девочка встретила в одной из книг выражение «мать-природа», оно ей очень понравилось, и Элен долго приписывала матери-природе все, что неподвластно человеку. И вновь она размышляла: «Что делает отец-природа, ведь, если есть мать-природа, у нее должен быть муж?» Через несколько дней, проходя мимо глобуса, Элен спросила: «Кто сделал мир?» Анна Салливан ответила: «Никто не знает, как в действительности создавалось все сущее, но я могу рассказать тебе, как мудрые люди старались это объяснить. После долгих трудов и размышлений люди уверовали, что все силы исходят от одного всемогущего существа, и этому существу они дали имя Бог». Элен умолкла в глубоком раздумье и через несколько минут спросила: «Кто сделал Бога?»

Научившись читать, Элен заказывает одну книгу за другой, изучает и размышляет. Она обожает историю. В ее библиотеке Гете и Шекспир, Гюго и Шиллер, Бальзак и Мериме, «Герои Греции», «Илиада» и «Одиссея».

Читая о жизни Элен, можно удивляться и восхищаться без конца, судите сами: «Когда дождливая погода удерживает меня дома… я люблю вязать на спицах и крючком, иногда играю в шахматы или шашки.

Музеи и художественные выставки… представляют для меня источник удовольствия и вдохновения. Я получаю удовольствие, касаясь великих произведений искусства. Когда кончики моих пальцев обводят контур, изгиб или линию, они раскрывают мне мысли и чувства, которые художник хотел отобразить. Я осязаю на лицах мраморных богов и героев ненависть, отвагу и любовь, точно так же как ощущаю их на живых лицах, которых мне разрешают коснуться. Душа моя наслаждается безмятежностью и грацией изгибов тела Венеры.

Еще одно удовольствие, которое мне, к сожалению, приходится испытать достаточно редко, – театр… Во время действия мне вполголоса пересказывают, что происходит на сцене. Это нравится мне даже больше чтения, так как создается впечатление, что я нахожусь прямо в центре волнующих событий. Мне довелось испытать счастье встречи с несколькими великими актерами и актрисами… мне разрешили потрогать лицо и костюм Эллен Терри, когда она представляла королеву. В ней было божественное величие, превозмогающее глубочайшую скорбь.

Ничто не приносит мне большего удовольствия, чем посадить в лодку друзей и покатать их. Разумеется, я не могу определять направление подобной прогулки. Поэтому обычно кто-то садится к рулю, а я гребу.

Мне также нравится каное. Наверное, вы улыбнетесь, если я добавлю, что особенно люблю плыть на каное лунной ночью…

Из письма м-ру Крелю: Мой дорогой друг м-р Крель, я только что узнала… о Вашем любезном предложении купить мне ласковую собаку, и я благодарю Вас за эту добрую мысль. Я очень счастлива узнать, что у меня есть такие добрые друзья в других краях… теперь хочу рассказать Вам, что собираются сделать любители собак в Америке. Они собираются прислать мне денег для бедного маленького слепоглухонемого ребенка. Его зовут Томми, ему пять лет. Родные его слишком бедны, чтобы платить за школу. Так что вместо того, чтобы дарить мне собаку, джентльмены собираются помочь сделать жизнь Томми такой же светлой и радостной, как моя. Разве это не прекрасный план? Образование внесет свет и музыку в душу Томми, и тогда он непременно станет счастливым».

Элен учится, много читает и сравнивает, отдавая учению сил намного больше, чем любой другой студент колледжа Рэдклифф. Ее одолевают грусть и смятение, когда приходится читать быстро и много, когда перегруженный ум не в силах оценить сокровища, добытые столь дорогой ценой.

В колледже она обретает новую силу, знакомясь с трудами древних мыслителей, следуя за рассуждениями Сократа и Платона. «Когда я узнала Декартову максиму “Я мыслю, следовательно, я существую”, во мне пробудилось нечто, до сих пор дремавшее. Я поднялась над своими ограниченными способностями. Я не сразу поняла значение философии как путеводной звезды моей жизни, но теперь мне радостно вспоминать, сколько раз она меня ободряла в моих недоумениях, как часто позволяла мне вполне разделять наслаждение других чудесами жизни, недоступными двум моим запечатанным чувствам».

К этому моменту Элен научилась говорить, тренируясь днями и ночами правильно произносить звуки. Позже она читала лекции перед многочисленной аудиторией, выступала на конгрессах, посвященных проблемам слепых людей, беседовала в Белом доме с президентом Кулиджем о государственной поддержке Фонда помощи глухим и слепым людям. Этот Фонд был создан для заботы о школах для глухих и слепых детей, приютах для раненых, потерявших зрение на войне, и о тысячах других одиноких, потерявших надежду людях.

Элен поможет многим, напишет четыре книги и, заканчивая одну из них – «Историю моей жизни» – скажет: «Моя жизнь – хроника дружбы. Друзья каждый день создают мой мир заново. Без их ласковой заботы всего моего мужества не хватило бы, чтоб укрепить сердце мое для жизни. Но, как Стивенсон, я знаю, что лучше делать дела, чем воображать их».

Созидатель мостов. Памяти Иоанна Павла II Вадим Карелин

Ушел из жизни Иоанн Павел II, и мир словно затаил дыхание. Шок первых дней, четыре миллиона паломников, соболезнования со всей планеты, траурная церемония… И над всем этим – попытка осмыслить произошедшее и такой несвойственный современной самоуверенности вопрос: «Что же будет дальше?» Единственным в мире телевидением, оставшимся в стороне от траурных событий, стало российское. Но даже несмотря на это мы ощутили себя причастными событиям, которые уже называют историческими. Мир стоя прощался с человеком, служившим ему.

Иоанн Павел II

Его запомнят как Иоанна Павла II, Папу Римского. Или как Кароля Войтылу, бесконечно доброго и миролюбивого поляка, совершившего более 100 (!) поездок в разные концы мира. И возможно, позабудется один из титулов, который носит Папа Римский, – Великий понтифик. «Понтифик» в переводе с латыни означает «тот, кто строит мост», мост между двумя берегами, мост между людьми и божественным. Именно этот титул лучше всего раскрывает суть той миссии, которую выполнял Иоанн Павел II.

Мост между человеком и Человеком

Папа был выдающимся общественным и религиозным деятелем – бесспорно. Но, прежде всего, он был неординарным человеком. Как сказал глава буддистов России Пандидо Хамбо-лама Дамба Аюшеев, «его политические взгляды должны анализировать политологи и историки. Для нас важнее, что он проповедовал мир, добро и общечеловеческие ценности». Стоит добавить: не только проповедовал, но и своим примером показывал, что значит быть Человеком. О нем напишут как о самом-самом: больше всех ездил, больше всех встречался, больше всех написал. Но поражает другое – его любовь к людям. Как иначе объяснить феноменальную память Папы на людей? Он встречался с десятками и сотнями людей в день и каждого запоминал с первого раза. А через несколько лет мог не только узнать человека, но и вспомнить его имя, содержание предыдущего разговора с ним.

Папу обязательно канонизируют. Формально – за чудеса исцеления, которые он совершил при жизни. Реально – потому что именно такие святые нужны людям: способные показать пример. В каждом из нас есть зерна подобных качеств, но далеко не каждый осмеливается эти качества проявлять. Он же своим примером показал, как можно быть, а не казаться. Он сам стал мостом между идеальными общечеловеческими ценностями и реальной повседневной жизнью. А благодаря его знаменитому «Не бойтесь!» (с которого Иоанн Павел II начал свое служение) этот мост долго будет крепким.

Мост между людьми

Формально перед Папой не стоит задача объединять людей. Этим должны заниматься политики и общественные деятели. Но они, как правило, стремятся не столько объединить, сколько уравнять, навязать людям политические, экономические и социальные шаблоны и загнать нас в эти рамки. И вот мы уже привыкаем мыслить одинаковыми категориями, забывая об их сути. Стремимся к формальным демократии и толерантности, почти забыв, что в основе этих понятий когда-то лежали идеи истинной свободы человека и братства людей. Иоанну Павлу II удалось найти другой путь к объединению людей – путь, ведущий к их сердцам. Где бы он ни был, он говорил о главном, о мире, любви и согласии. Ему верили, его слушали, его словам хотели следовать, как это было, например, в Ирландии, где множество людей на коленях и со слезами слушали его слова о необходимости мира и прощения.

Но в той же Ирландии сразу же после его отъезда прокатилась волна террористических акций ИРА. Неужели все было напрасно? Конечно нет. И доказательство тому – президенты Сирии и Израиля (стран, находящихся в состоянии войны), на глазах у всего мира пожавшие друг другу руки. Им пришлось объяснить возмущенным гражданам своих стран, что это было сделано в знак уважения к Папе.

Иоанну Павлу II удалось возродить древнеримский принцип конкордии – согласия между людьми. Согласия сердца с сердцем, согласия, способного объединить разных людей на основе общих человеческих ценностей, которые проповедовал Папа. И пусть его речи не всегда превращались в дела тех, к кому были обращены, «Горе мне, если я не проповедую!» – повторял он слова апостола Павла.

Мост между человеком и Богом

«Целиком твой» – девиз Папы Римского Иоанна Павла II на его гербе говорит сам за себя. Своей основной задачей он считал «показать миру Бога, ясного, как день», а для этого нужно было решить две проблемы.

Первую проблему Папа видел в современной цивилизации, которую описывал как цивилизацию страха. Люди боятся мыслить, люди боятся любить, люди боятся совершать поступки. И Папа призывал людей выпрямиться, освободиться, не бояться, проявить свое изначальное человеческое достоинство, достоинство человека как любимого создания Божьего. Своим собственным служением он являл пример бесстрашия, ведь последние годы он фактически был калекой, но не прекращал работы.

Вторую проблему Папа видел в современном состоянии Церкви, которая должна являться путем к Богу. Но путь этот за века изрядно зарос сорняками всевозможных предрассудков, которые необходимо искоренять. И благодаря Иоанну Павлу II полностью отошли в прошлое такие папские атрибуты, как кресло на носилках, целование туфли, местоимение «мы» в публичных выступлениях. В 1997 году Ватикан благодаря Папе реабилитировал Галилея. Мир увидел не формального деятеля, а «ученика Христова», как он сам однажды назвал себя.

Мост между религиями

Эту сторону его деятельности нам еще предстоит осмыслить, потому что не укладывается пока в голове, как такое вообще могло произойти в наше время. В вышедшей в 1994 году книге «Переступая порог надежды» Папа писал о том, что во многих мировых религиях содержатся «семена Слова» (semina verbi). Эта идея впоследствии нашла свое развитие в его действиях в отношении основных мировых религий.

Иоанн Павел II стал первым с апостольских времен Папой, который вошел в синагогу. Не только вошел, но молился в ней вместе с иудеями. Он прикоснулся к главной иудейской святыне – Стене Плача – и публично попросил прощения у евреев за Холокост. За время его понтификата между Ватиканом и Израилем были установлены дипломатические отношения. Находясь с визитом в Сирии, Папа молился вместе с муфтием (главой мусульман) этой страны в древней мечети Омейядов в Дамаске, став – опять-таки – первым Папой, вошедшим в мечеть. Иоанн Павел II восемь раз встречался с главой буддистов – Далай-Ламой XIV. Единственной Церковью, отказавшейся сделать хоть один шаг навстречу Папе, осталась, увы, Русская православная. Даже произнося слова соболезнования после смерти понтифика, Патриарх Алексий II обозначил свою позицию: «Надеюсь, что наступающий новый период в жизни Римско-католической церкви поможет обновить между нашими Церквами отношения взаимного уважения и братской христианской любви». А что же мешало сделать это раньше?

Но прислушаемся лучше к Генеральному секретарю ООН Кофи Аннану, назвавшему Папу «настоящим первооткрывателем в диалоге с другими религиями». Интересно, знает ли история еще хотя бы одного человека, сделавшего столько для устранения межрелигиозных противоречий, сколько сделал Иоанн Павел II?

Мост между эпохами

Александр Солженицын считает, что Папа «повлиял на ход всей мировой истории». Хочется верить, что это действительно так. Хочется верить, что не будет возврата к эпохе мелочного индивидуализма, страха и предрассудков, с которыми боролся Иоанн Павел II. Его понтификат пришелся не просто на стык двух веков и тысячелетий, а на стык двух эпох. Уходит в прошлое эпоха безнадежности, принявшей форму всеобщего цинизма. Идет новая эпоха, которой только предстоит дать название. Папа проповедовал надежду, он говорил о лучшем будущем для человека и человечества. Написанные им тексты, превосходящие по объему всю сумму документов предыдущих понтификов, полны присущей ему силы обновления традиции. «Будем все-таки надеяться, что красота спасет мир, как сказано у Достоевского!» – говорил Папа. Слыша эти слова, вспоминая Кароля Войтылу, Папу Римского Иоанна Павла II, хочется не только надеяться, но и сделать хоть что-то во имя новой эпохи, вернув тем самым малую толику любви, которой так щедро делился Понтифик. Его закон был простым: «Не бойтесь!»

Писатели

«Отец трагедии» Эсхил Илья Бузукашвили

Он был легендарным поэтом, храбрым воином и, возможно, посвященным в знаменитые Элевсинские мистерии. Но мы все благодарны греку Эсхилу за то, что он стоял у истоков великого, таинственного и священного искусства, имя которому Театр.

Их было трое, основателей античного театра, и они появились почти одновременно на земле Эллады.

Древнее предание позволяет примерно установить возрастное соотношение трех великих трагиков. Когда 45-летний Эсхил участвовал в битве при Саламине, в самый день сражения родился Еврипид, а Софокл возглавлял хор эфебов, славивший эту победу. И все же первым был Эсхил.

Он родился в Элевсине, городе в Аттике, расположенном неподалеку от Афин. Место это, от которого сегодня остались лишь руины, с давних пор было известно благодаря находившемуся там древнейшему центру Мистерий. Он располагался вокруг расщелины в земной поверхности, куда, согласно древнегреческому мифу, Плутон силой увлек дочь Зевса и Деметры Персефону. Во многих произведениях это место потом упоминалось как «город Богинь».

Эсхил. ок. 525 – 456 г. до н. э. Капитолийский музей, Рим

Немногие детали из жизни великого трагика сохранила нам история. Мы знаем, что два брата Эсхила отличились в битвах с персами, а сам он мужественно сражался при Марафоне и Саламине. В первой из этих битв он был ранен. И сейчас немало удивляет, что «отец трагедии» никогда не забывал о своем ратном прошлом и гордился им даже больше, чем своим мирным занятием. Об этом свидетельствуют строки составленной им самим эпитафии: «Под этим памятником скрыт Эсхил, сын Эвфориота. Он родился афинянином и умер среди плодородных равнин Гелы. Прославленный лес Марафона и скорый на язык мидянин скажут, был ли он храбрым. Им-то это известно!» Говорят, что спустя века к этой плите на Сицилию совершали паломничество поэты и художники разных эпох.

Большую часть жизни Эсхил провел в Афинах и по неизвестным причинам покинул их навсегда. Согласно одной из легенд, объясняющих подобное бегство, Эсхил, посвященный в Элевсинские мистерии, нарушил обет хранить тайну и в трагедии «Прометей прикованный», пусть и иносказательно, но сделал всеобщим достоянием открытые ему секреты.

По поводу того, что за тайны разгласил Эсхил, споры не утихают по сей день. Найти и узнать их в его стихах сегодня очень сложно. Но может быть, легенда эта и в самом деле недалека от истины. Вспомним хотя бы, сколь необычным образом, опять же по легенде, завершилась жизнь 70-летнего трагика. Римские источники рассказывают, что орел поднял в воздух тяжелую черепаху и сбросил ее на лысую голову старца Эсхила, приняв ту за камень. Хотя орлы, действительно, именно так иногда умерщвляют своих жертв, история эта скорее напоминает аллегорию. Ведь орел – символ Зевса, а черепаха – Аполлона: намек на посланное Эсхилу возмездие за разглашение священных секретов.

«Просительницы», «Прометей прикованный», «Персы», «Семеро против Фив», «Агамемнон», «Хоэфоры» и «Эвмениды» – это названия семи его трагедий, дошедших до наших дней. Мы не знаем точно, сколько их всего написал Эсхил. По отдельным частям из греческих каталогов, которые имелись во всех древних библиотеках, удалось восстановить название 79 его трагедий. Предполагают, что их было не менее 90.

До нас дошли семь. Как почти все классические произведения Древней Греции, они сохранились в архивах Александрии. Это были копии, снятые с официальных текстов, оригиналы которых находились в Афинах. В Европу они попали из Константинополя, уже в эпоху Возрождения.

По словам Аристотеля, Эсхил создает новую форму трагедии. Он «первым увеличивает количество актеров от одного до двух и придает важность диалогу на сцене». Актеры, хор и зрители у Эсхила связаны единой нитью происходящего. Публика участвует в спектакле, выражая одобрение героям или негодуя по поводу их поступков. Диалог между двумя актерами часто сопровождается ропотом, криками ужаса или плачем зрителей. Хор в трагедии Эсхила становится выразителем мыслей и чувств персонажей и даже самих зрителей. То, что лишь смутно зарождается в их душах под воздействием происходящего на сцене, вдруг приобретает ясные очертания и стройность в мудрых репликах хора.

Осталось крайне мало сведений о том, какую механику использовал во время своих спектаклей Эсхил, но похоже, система спецэффектов античного театра позволяла творить чудеса. В одном из утерянных ныне произведений – оно называлось «Психостазия» или «Взвешивание душ» – Эсхил представил Зевса на небе, который на огромных весах взвешивал судьбы Мемнона и Ахилла, в то время как матери обоих, Эос и Фетида, «парили» в воздухе рядом с весами. Как удавалось поднимать в небо и низвергать с высоты большие тяжести, вызывать по ходу действия, как в «Прикованном Прометее», молнии, ливень и приводившие в трепет зрителей горные обвалы?

Логично предположить, что греки использовали большие краны, подъемные устройства, люки, системы отвода воды и пара, а также всякого рода химические смеси, для того чтобы в нужный момент появились огонь или облака. Не сохранилось ничего, что могло бы подтвердить эту гипотезу. И все же, если древние добивались таких эффектов, значит, у них должны были быть для этого особые средства и приспособления.

Эсхилу приписывают многие другие, более простые театральные нововведения. Например, котурны – обувь на высокой деревянной подошве, роскошные одежды, а также усовершенствование трагической маски с помощью специального рупора для усиления звука. Психологически все эти ухищрения: увеличение роста и усиление звука голоса – были призваны создать обстановку, приличествовавшую появлению богов и героев.

Театр Древней Греции очень отличался от привычного для нас театра начала XXI века. Классический театр мистичен и религиозен. Представление не ублажает публику, но дает урок жизни, посредством сопереживания и сострадания, которым проникается зритель, очищает его душу от тех или иных страстей.

За исключением «Персов», основой для которых послужили реальные исторические события, трагедии Эсхила всегда опирались на эпос, на мифы, на народные предания. Таковыми были Троянская и Фиванская войны. Эсхил умел вернуть им былой блеск, придать величие и актуальный смысл. Царь Пеласг в «Просительницах» обсуждает дела государства, как если бы он был греком V века до н. э. Противоречивый Зевс из «Прометея прикованного» порой употребляет выражения, достойные афинского правителя Писистрата. Этеокл в трагедии «Семеро против Фив» отдает приказания своему войску так, как это делал бы стратег – современник Эсхила.

Он обладал поразительной способностью в отдельном, частном случае увидеть не просто эпизод в цепи событий, но его связь с миром духовным и с самой судьбой, управляющей людьми и Вселенной. Его трагедии имеют редкое свойство – всегда оставаться над тривиальностью повседневной жизни и даже привносить в нее нечто из Высшей реальности. В этом искусстве последователям не удастся сравниться с Эсхилом. Они неизменно будут спускаться на землю, в мир человеческий. А их боги и герои будут настолько похожи на обычных людей с их страстями и желаниями, что мы едва ли сможем распознать в них таинственных обитателей Иной Реальности. У Эсхила же все, абсолютно все окутано тайной, овеяно Дыханием того, что стоит над людьми.

Для человека начала XXI века с его складом мышления это может показаться скучным и утомительным, однако мы не можем мерить нашими мерками то, что существовало и ценилось 2500 лет назад. К тому же Эсхил стремился преподать урок, а не развлечь, ибо вовсе не этому служила трагедия. Для развлечений существовали другие места и обстоятельства, и поэтому никого не удивляло их отсутствие в театре, как сегодня нам не кажется странным, что никто не смеется на концерте музыки Бетховена, – смеяться мы идем в цирк.

Узнав о кончине Эсхила, афиняне удостоили его высших почестей, а трагедии, побеждавшие на стольких состязаниях, были поставлены вновь. Эсхил, ставший персонажем «Лягушек» Аристофана, говорит о себе: «Моя поэзия не умерла со мной».

Много столетий спустя Виктор Гюго написал об Эсхиле: «…к нему невозможно приблизиться без трепета, который испытываешь перед лицом чего-то огромного и таинственного. Он подобен колоссальной скалистой глыбе, обрывистой, лишенной пологих склонов и мягких очертаний, и вместе с тем он исполнен особой прелести, как цветы далеких, недосягаемых земель. Эсхил – это древняя тайна, принявшая человеческое обличье, языческий пророк. Его произведения, дойди они до нас все, были бы греческой Библией».

Так часто бывает: приближаясь к собственному прошлому, мы обнаруживаем, что знаем о нем очень мало, – отчасти потому, что скудны источники, а отчасти потому, что мы не склонны ни беречь, ни пытаться объяснить его. Быть может, кому-то подобные попытки покажутся лишь воспоминанием о прахе забытых времен. Но для кого-то они могут стать мельчайшими частичками мира лучшего, нового. Мира, который более гуманен и больше обращен к Богу.

Данте Илья Бузукашвили

Человек-светоч – так называл его Виктор Гюго. Он был странником и изгоем, воином, поэтом и философом. И вопреки всему нес свет в темноте. Сама судьба поставила Данте Алигьери у истоков великой эпохи Возрождения.

„.Новорожденному дали имя Дуранте, что означает «терпеливый, выносливый». Оно оказалось вещим, хотя и было очень скоро позабыто ради ласкового уменьшительного Данте, которое осталось с ним на всю жизнь.

…Я родился и вырос В великом городе, у вод прекрасных Арно, —

потом напишет он о себе.

Сегодня во Флоренции мы легко найдем старинный квартал, где проживало семейство Алигьери. Там же, в двух шагах от родного дома, у церкви Санта-Маргарита на флорентийской улочке с тем же именем, как гласит легенда, девятилетний Данте впервые повстречал Беатриче Портинари.

Данте Алигьери

Едва девятое круговращенье солнца Исполнилося в небе надо мной, Как я уже любил.

Данте видел Беатриче всего два раза в жизни. Но, наверное, уже в день той первой встречи мог бы сказать, как сказал через 40 лет в «Божественной комедии», встретившись с ней в «Раю»:

И после стольких, стольких лет разлуки…место встречи Данте и Беатриче

Я, прежде чем Ее мои глаза Увидели, – уже по тайной силе, Что исходила от нее, – узнал, Какую все еще имеет власть Моя любовь к ней, древняя, как мир. Я потрясен был и теперь, как в детстве, Когда ее увидел в первый раз… Я древнюю любовь мою узнал.

Но все это будет потом. А пока… Флоренция, XIII век. Весенний ветер истории приносит новое дыхание на берега Арно. В город цветов проникает поэзия певцов рыцарской любви – трубадуров Прованса. Самые изысканные и образованные тосканские поэты, такие как Гвидо Кавальканти, вдохновленные трубадурами, становятся учителями Данте. Потом юноша учится в Болонском университете, получает там основы классических знаний – древней истории, мифологии, философии. Одному из своих учителей он посвятит такие благодарственные строки:

Запечатлен в душе моей доныне Ваш дорогой, любезный, отчий лик. Тому меня вы первый научили, Как человек становится бессмертным.

Жизнь Флоренции времен Данте протекала в череде бесконечных войн. В ранней молодости он сражается в первых рядах в битве при Кампальдино, участвует в осаде Капроны. Дальнейший его путь тесно связан с политикой и общественными делами Флоренции. Вершиной в политической судьбе Данте стало его пребывание с 15 июня по 15 августа 1300 года «приором порядка и слова». По сути, он возглавлял исполнительную власть в городе. Но недолго. Вскоре Алигьери окажется втянут в конфликт между черными и белыми гвельфами – двумя партиями, боровшимися за власть во Флоренции, – и будет с позором изгнан из любимого города. В 1302 году начнется период скитаний великого флорентийца. На чужбине он будет говорить: «Мир для меня отечество, как море для рыб, но, хотя я любил Флоренцию так, что терплю несправедливое изгнание, все же нет для меня места в мире любезнее Флоренции».

Уже позже, опомнившись, флорентийские магистраты, ослепленные славой поэта, приглашали его вернуться в родной город, правда, при условии, что он покается и принесет извинения за свои заблуждения, на что изгнанник с гневом ответил: «Не так Данте вернется на родину. Ваше прощение не стоит этого унижения. Мой кров и моя защита – моя честь. Разве не могу я повсюду созерцать небо и звезды?»

То было суровое, темное время. Время эпидемий, пустующей казны и постоянной угрозы голода.

Надежды нет, и все объемлет мрак, И ложь царит, и правда прячет око. Когда ж, Господь, наступит то, чего Ждут верные тебе? Ослабевает В отсрочках вера…

Его собственным ответом времени стала «Божественная комедия», 14 тысяч стихов…

Земную жизнь пройдя до половины, Я очутился в сумрачном лесу, Утратив правый путь во тьме долины, —

так начинает рассказ Данте. Говорят, поэт назвал свое произведение просто «Комедией». «Комедия» – потому что начинается она «ужасно и печально», с «Ада», а конец ее прекрасен и радостен – это «Рай». Эпитет «Божественная» появился позже. Следы великого поэта во Флоренции неуловимы, но все же… Остался дом, где жил Данте. У старой церкви Сан-Стефано аль Понте когда-то Боккаччо читал отрывки из «Божественной комедии». В Дуомо на фреске XV века – знаменитый портрет: Данте в алом плаще со своим творением в руках. Поражает суровый взгляд мраморного пиита у собора Санта-Кроче – Алигьери в окружении львов и с могучим орлом у ног. Наверное, так смотрел поэт на картины «ада», подсказанные ему жестоким миром, в котором он жил…

Любовь с моей душою говорит — Так сладко он запел, что и доныне Звучит во мне та сладостная песнь…

В скольких душах рождали отклик песни Данте! И в русских душах тоже. Весь Серебряный век вдохновлялся его терцинами.

Ты должен быть гордым, как знамя; Ты должен быть острым, как меч; Как Данту, подземное пламя Должно тебе щеки обжечь…

Это Брюсов. У него очень много прекрасных стихов, в которых упоминается Алигьери.

Великого флорентийца цитировали, читали, учили наизусть, переводили. Ему посвящали стихи и целые литературные исследования, о нем писали статьи Гумилев, Ахматова, Лозинский, Мандельштам, Мережковский…

Из воспоминаний Ахматовой о встрече с Мандельштамом в Ленинграде в 1933 году: «Осип только что выучил итальянский язык и бредил Дантом, читая наизусть страницами. Мы стали говорить о “Чистилище”. Я прочла кусок ХХХ песни (явление Беатриче).

В венке олив, под белым покрывалом, Предстала женщина, облачена В зеленый плащ и в платье огнеалом… Всю кровь мою Пронизывает трепет несказанный: Следы огня былого узнаю…

Осип заплакал. Я испугалась – “Что такое?” – “Нет, ничего, только эти слова и вашим голосом“»… А это «Муза» Анны Ахматовой:

Когда я ночью жду ее прихода, Жизнь, кажется, висит на волоске. Что почести, что юность, что свобода Пред милой гостьей с дудочкой в руке. И вот вошла. Откинув покрывало, Внимательно взглянула на меня. Ей говорю: «Ты ль Данту диктовала Страницы Ада?» Отвечает: «Я».

Дмитрий Мережковский считал, что главной целью Данте было даже не что-то сказать людям, а что-то сделать с людьми, изменить их души и судьбы мира. Из биографического романа «Данте»:

«Я не могу сказать, как я туда зашел, Так полон я был смутным сном в тот миг, Когда я верный путь уже покинул, —

вспоминает Данте, как заблудился в темном, диком лесу, ведущем в ад. Кажется иногда, что весь мир полон сейчас тем же смутным сном… Если суждено ему проснуться, то, может быть, в одном из первых, разбудивших его, голосов он узнает голос Данте. Вся “Комедия” есть не что иное, как остерегающий крик заблудившимся в “темном и диком лесу“, который ведет в Ад. В голосе Данте слышится немолчный в веках голос человеческой совести…

Спасти нас может вечная Любовь, Пока росток надежды зеленеет…»

Судьба Данте была трагична. Он умер в изгнании, так и не увидев больше любимой всем сердцем Флоренции. Через восемь лет после смерти поэта кардинал Бертрандо дель Поджетто сожжет его сочинения и даже захочет предать огню его прах – за «ересь», которую видела церковь в «Божественной комедии».

Великое послание Данте и по сей день ждет своего осмысления.

«Но не думайте, будто я единственная на всей земле птица Феникс. Ибо о том, о чем я кричу во весь голос, остальные либо шепчут, либо бормочут, либо думают, либо мечтают».

Кто вы, господин Шекспир? Юлия Морозова

Уже давно бьются над этим вопросом лучшие умы. Но в чем, собственно, загадка? Был человек по фамилии Шакспер или Шекспир (Shake-speare означает «Потрясающий копьем»), уроженец английского городка Стратфорда-на-Эйвоне. Он-то, собственно, и есть великий драматург. И что непонятного?

Но дотошный читатель никак не мог соединить в своем воображении Поэта и стратфордского Шакспера. Судите сами: один – философ, мудрец, до тонкостей изучивший человеческую природу, обладавший энциклопедическими знаниями в области географии, истории, мифологии, символизма, геральдики, медицины и многих других наук. Он владел французским, итальянским, латинским и греческим языками, в его лексиконе было около 20 000 слов (Френсис Бэкон и Виктор Гюго, например, «обходились» всего 9000)! И благодаря ему английский обогатился примерно 3200 новыми словами.

Теперь посмотрим, что пишут о стратфордском Шакспере. Члены его семьи, оказывается, не умели читать, в его доме не было книг, и он весьма охотно судился с соседями за неуплату даже мизерных долгов. Оставленное им состояние до последней вилки разделили между собой родственники.

Шекспир

Как тут не задуматься: существовал ли Шекспир на самом деле? С XVIII века – а именно тогда возник «шекспировский вопрос» – поэта-философа видели во многих, но каждую новую «сенсацию» опровергала какая-нибудь вновь обнаруженная деталь.

Загадочный портрет

В 1623 году вышло в свет Первое фолио – сборник шекспировских пьес. Читатель XXI столетия ничего необычного в этом издании не увидел бы: заглавие, крупный портрет автора, то есть Шекспира, предисловие издателя в виде обращения к читателю, посвящение достойным и знаменитым лордам. Все вроде бы на месте. Но благодаря скрупулезному исследованию канонов издательской деятельности того времени выяснилось, что в этом фолио не соблюден ни один из этих канонов! Тогда в другом порядке указывались название книги и автор, не принято было печатать его портрет на обложке, и еще более загадочным выглядело обращение к читателю издателя Бена Джонсона:

Здесь на гравюре видишь ты Шекспира внешние черты. Художник, сколько мог, старался, С природою он состязался. О, если б удалось ему Черты, присущие уму, На меди вырезать, как лик, Он стал бы истинно велик. Но он не смог; и мой совет: Смотрите книгу, не портрет.

Что ж, совет издателя вполне понятен. Хотя, получив его, рассмотреть портрет хочется особенно внимательно.

А может быть, это вступление – одна из тех загадок, которыми на рубеже XVI и XVII веков издатели развлекали своих читателей? Попробуем понять, что имел в виду Бен Джонсон.

На следующем за титульным листе мы видим посвящение – обращение актеров к братьям Вильяму, графу Пембруку, и Филиппу, графу Монтгомери:

САМОЙ БЛАГОРОДНОЙ

и НЕСРАВНЕННОЙ ПАРЕ

БРАТЬЕВ —

Вильяму, графу Пембруку

(далее титулы и должности),

и Филиппу, графу Монтгомери

(далее должности и дифирамбы),

ЛОРДАМ.

Если воспользоваться данным между строк советом Бена Джонсона и вырезать портрет Шекспира, помещенный на обложке фолио, то мы увидим другую обложку – созданную по всем правилам: сначала заглавие книги, потом автор, а не наоборот:

Г-на Шекспира комедии,

истории и трагедии.

Отпечатаны в соответствии с подлинными оригинальными копиями.

БРАТЬЕВ —

Вильяма, графа Пембрука

(далее титулы и должности),

и Филиппа, графа Монтгомери

(далее должности и дифирамбы),

ЛОРДОВ.

Все это можно было бы считать выдумками современных исследователей, которые во всем видят загадки и тайны. Но среди сохранившихся экземпляров Первого фолио есть несколько книг с вырезанными портретами! А значит, читатели XVII века весьма успешно разгадывали подобные головоломки и знали подлинное название книги, как и имена ее авторов!

Детали этого расследования вы можете узнать, прочитав книгу Валентины Новомировой «Кто придумал Шекспира». А исследование Ильи Гилилова «Игра об Уильяме Шекспире, или Загадка великого Феникса» потрясет вас скрупулезностью и объемом проделанного труда: автор изучил исторические документы, сверил переводы, сопоставил бесценные оригиналы и, казалось бы, нашел ответ. Поверьте, это настолько увлекательно, что оторваться трудно!

Но кто же были эти люди, которые, возможно, «придумали» Шекспира? Разные исследователи приходят к разным выводам. Это могли быть лорд Рэтленд и его супруга, Мэри Сидни Пембрук и ее дочь графиня Елизавета, граф Вильям Пембрук, граф Филипп Монтгомери, Бен Джонсон, Джон Донн. И, как выясняется, все они знали друг друга и были объединены одними идеями! Но сначала – короткая предыстория.

Сидни Великолепный

Одной из ярких личностей английского Возрождения был поэт Филипп Сидни (1554–1586). Современники называли его английским Петраркой, Фениксом поэзии и литературы.

Сидни объездил всю Европу и был принят как равный в королевских домах. Он посетил Париж, Вену, Прагу, побывал в Германии, где изучал вопросы религии, в Польше и Венгрии. В Италии занимался литературой и науками. В Англии, после своего возвращения, Сидни стал всеобщим любимцем и образцом благородства и элегантности. Многие связывали с ним возрождение рыцарства. Пасторально-куртуазный роман в прозе и стихах «Аркадия», который Филипп написал вместе со своей родной сестрой и близким другом Мэри, графиней Пембрук, считали кодексом рыцарей. «Аркадией» восхищались несколько поколений английских дворян, а ее мотивы и атмосфера угадываются во многих произведениях Шекспира. Еще более известным творением Сидни стал цикл сонетов «Астрофил и Стела» (греческое астрофил переводится как «влюбленный в звезду», латинское стела – «звезда»).

Он был другом и покровителем Эдмунда Спенсера. Великий мистик и философ Джордано Бруно также нашел в нем близкого друга и покровителя и посвятил ему несколько книг, которые написал в Англии. Вступление к «Изгнанию торжествующего зверя» начинается словами: «Слеп, кто не видит солнца, глуп, кто его не познает, неблагодарен, кто не благодарит: не он ли и свет, что светит, и благо, что возвышает, и благодеяние, что радует, – учитель чувств, отец сущего, творец жизни. Так что не знаю, светлейший синьор, куда бы я сам годился, если бы не уважал Ваш ум, не чтил Ваши обычаи, не прославлял Ваши заслуги.

Таким показались Вы мне с самого начала, как только я прибыл сюда; таким же обнаруживаете себя множеству людей при всяком удобном случае и возбуждаете удивление всех, постоянно проявляя свою природную благосклонность, поистине героическую».

Филипп Сидни принес в туманный Альбион не только новые литературные формы и художественные приемы – вдохновленный идеями гуманизма и неоплатоников, он открыл эти идеи соотечественникам. Уилтон-хауз, родовое поместье Пембруков, где жила его сестра, распахнуло свои двери поэтам Англии. Трудно назвать более или менее известного литератора, который бы не принадлежал к окружению графини Пембрук. В ее доме бывали Кристофер Марло, Эдмунд Спенсер, Томас Моффет, Бен Джонсон, Микаэл Дрейтон, Сэмюэл Дэниел, Мэри Рот, Джон Флетчер и многие другие.

Сидни оставил глубокий след в сердцах современников – и не столько своими произведениями, сколько самой жизнью и деяниями, одинаково великими и прекрасными. Как ранее Елизавету Английскую, его назвали Фениксом английской литературы. И это нисколько не обижало королеву: она всячески благоволила Сидни. А Уилтон-хауз стали называть Гнездом Феникса. Вот тут-то и начинается история Уильяма Шекспира.

Птенцы гнезда Феникса

В 1586 году Филипп трагически погиб на войне. Его смерть потрясла Англию и стала тяжелейшим ударом для Мэри. Подавленная горем, но не сломленная обрушившимися на нее несчастьями (за последние несколько лет она потеряла двух дочерей, своих родителей и теперь брата), графиня Пембрук решает возродить Сидни – словно Феникса, дав жизнь его литературным творениям. Несмотря на просьбу Филиппа все сжечь после его смерти, она несколько лет упорно работает над приведением в порядок его трудов, дописывает незаконченные произведения и издает их в 1593 году.

Гибель Сидни и решительные действия Мэри еще больше сплотили тех, кто связывал себя с Гнездом Феникса. Поэтам Уилтон-хауза важно было, чтобы идеи гуманизма продолжали звучать – «потрясая» невежество, возрождая понятия нравственности, долга, чести, возвращая человеку веру в себя, в свою судьбу, становясь ему опорой в жизни. Может быть, именно тогда они решили объединить свои усилия и писать совместный труд. И им потребовалось имя, которое объединило бы всех и не стало бы искушением по части «медных труб» для кого-то одного. Может быть, этим именем и стало имя Уильям Шекспир.

Поэты Гнезда Феникса продолжали писать под своими именами, размышляя о человеке и фортуне, о любви, о счастье, о жизни и смерти. Но одновременно в Англии стали появляться сонеты, трагедии и комедии Уильяма Шекспира. В 1593 году вышел сборник поэтических произведений «Гнездо Феникса», посвященный благороднейшему Филиппу Сидни, а также труды самого Сидни. И в том же 1593 году появилась первая поэма Шекспира «Венера и Адонис». Поэты Уилтон-Хауза ко всем трем изданиям имели непосредственное отношение.

Конечно, все это смелые догадки. И пусть мы никогда не узнаем, кто играл основную роль во всей этой затее и кто принимал в ней участие, – важно, что это была попытка возрождения Человека и что она удалась!

Феникс возродился в Шекспире, навсегда сохранив тайну своего подлинного имени. Наверное, тогда никто и не думал, что через несколько веков эта тайна многим не будет давать покоя. Кто мог представить в XVII веке, что спустя 400 лет Шекспира будут изучать в школе, ставить в кино и театрах бесконечное количество раз? Что актеры будут идти по тернистому пути искусства с мечтой сыграть Гамлета?

Поэты Гнезда Феникса, выбрав себе это название, фактически определили свою судьбу – сгорать в пламени поэзии и борьбы и возрождаться вновь и вновь, «потрясая копьем» вечной Мудрости, приобщая к ней своих современников и потомков. Феникс стал символом английского Возрождения, объединив в служении Истине самых разных людей.

Смерть Шекспира в 1616 году не вызвала среди литераторов Англии особого отклика, несмотря на то, что его произведения в то время уже были популярны. Может, и это не случайно?

В 1623 году вышло в свет Первое фолио, в 1632 году – второй сборник шекспировских произведений, через восемь лет – третий. Уходили поэты, передавая друг другу, как факел, миссию Гнезда Феникса, сохраняя единство…

Последний венецианец Карло Гоцци Лев Дьяков

В глухом уголке Венеции, на набережной Сан-Патерниано, стоит ветхий палаццо XVII века. Сероватая штукатурка, покрывающая фасад, местами облупилась, но, как и раньше, прекрасны его архитектурные линии, гармонично сочетание окон и изящных балконов – все говорит о том, что когда-то это трехэтажное здание выглядело совсем иначе. Четыре широкие арки, прикрытые затейливыми ажурными решетками, образуют первый этаж, стрельчатые окна второго и третьего выполнены из желтого мрамора, на фасаде портал с колоннами, украшенными каменными вазами. Над карнизом беломраморные статуи муз, ведь бывший владелец дворца граф Гоцци был великим поэтом и гениальным сказочником. Это он, Карло Гоцци, запечатлел в своих фантастических комедиях яркую праздничность и таинственность Венеции. Читателю его имя напомнит легендарную постановку Е. Вахтангова «Принцесса Турандот» или не менее известный спектакль В. Мейерхольда «Любовь к трем апельсинам».

Карло Гоцци

Гоцци родился в старинном прадедовском полуразрушенном дворце. Его отец, граф Джакопо-Антонио Гоцци, был типичным венецианским аристократом – непрактичным, легкомысленным, скептическим; мать Анджела Тьеполо отличалась высокомерным, властным характером. Главную роль в семье играл старший брат Карло – писатель и журналист Гаспаро Гоцци, женатый на известной поэтессе Луизе Бергали. После смерти их матери Луиза захватила управление всем имуществом графов Гоцци, и вскоре семья разорилась окончательно, а родовой дворец превратился в жалкий, запущенный дом, покрытый пылью и паутиной.

С детских лет будущий великий сказочник видел вокруг себя страшное оскудение, почти нищету, отчаянную борьбу за существование. Стремясь стать материально независимым, в 20 лет он поступил на военную службу, соответствовавшую его аристократическому происхождению, – отправился в Далмацию в свите генерального интенданта Венеции. Однако военная карьера пришлась ему не по вкусу, четыре года спустя он вернулся в Венецию и прожил там до конца своих дней, никуда уже не уезжая.

Дома его ждали полное разорение и нищета. Чтобы спасти остатки родового имущества, он вел судебные процессы, выкупал и ремонтировал заложенные дома и через несколько лет обеспечил своим близким сносное существование, а сам смог предаться любимому занятию – сочинению стихов.

Венецию XVIII века называют городом маски. Никогда и нигде больше жизнь не была так похожа на театральное зрелище: венецианцы тех времен чувствовали себя участниками какой-то бесконечной комедии, разыгрывавшейся на улицах и площадях, – и с радостью и страстью рядились и надевали маски в дни карнавала.

Жизнь в городе была вечным праздником. Известный историк XIX века Ф. Монье писал: «Венеция накопила за собой слишком много истории… и пролила слишком много крови. Она слишком долго и слишком далеко отправляла свои страшные галеры, слишком много мечтала о грандиозных предназначениях и слишком многие из них осуществила… После трудной недели настало наконец воскресенье и начался праздник. Ее население – это праздничная и праздная толпа: поэты и приживальщики, парикмахеры и ростовщики, певцы, веселые женщины, танцовщицы, актрисы, сводники и банкометы, все, что живет удовольствиями или создает их. Благословенный час театра или концерта – это час их праздника… Жизнь покинула огромные давящие дворцы, она стала общей и уличной и весело разлилась ярмаркой по всему городу…

С первого воскресенья в октябре и до Рождества, с 6 января и до первого дня поста, в день святого Марка, в праздник Вознесения, в день выборов дожа и других должностных лиц каждому из венецианцев было позволено носить маску. В эти дни открыты театры, это карнавал, и он длится… полгода… все ходят в масках, начиная с дожа и кончая последней служанкой. В маске исполняют свои дела, защищают процессы, покупают рыбу, пишут, делают визиты. В маске можно все сказать и на все осмелиться; разрешенная Республикой маска находится под ее покровительством… Маскированным можно войти всюду: в салон, в канцелярию, в монастырь, на бал, в Ридотто… Никаких преград, никаких званий. Нет больше ни патриция в длинной мантии, ни носильщика, который целует ее край, ни шпиона, ни монахини, ни дамы, ни инквизитора, ни фигляра, ни бедняка, ни иностранца. Нет ничего, кроме одного титула и одного существа – Синьор Маска».

Однако около 1755 года для каждого, кто любил эту комедию масок и видел в ней яркое проявление итальянского народного гения, настали печальные дни. Последняя комедийная труппа знаменитого арлекина Саки покинула родной город и в поисках заработков направилась в далекую Португалию. В театрах шли одни лишь трагедии аббата Кьяри, переведенные с французского, и пьесы Гольдони, подражающие французским.

Однажды в книжной лавке Боттинелли, что находилась в темном закоулке за Торре дель Оролоджио, встретились несколько литераторов. В их числе был и сам Гольдони. Опьяненный успехом, он долго рассказывал о значении сделанного им переворота в итальянском театре, осыпал насмешками и бранью старую комедию масок. Тогда один из присутствующих, высокий и худой человек, молча сидевший до тех пор на связке книг, поднялся и воскликнул: «Клянусь, что с помощью масок нашей старой комедии я соберу больше зрителей на ’’Любовь к трем апельсинам”, чем вы на разные ваши Памелы и Ирканы». Все рассмеялись этой шутке графа Карло Гоцци – «Любовь к трем апельсинам» была народной сказкой, которую няньки рассказывали маленьким детям. Но он не думал шутить, и Венеция скоро убедилась в этом.

Гоцци обожал народную поэзию, сказку, комедию масок, называл ее гордостью Италии и взялся доказать своим противникам, что «искусное построение пьесы, правильное развитие ее действия и гармонический стиль достаточны, чтобы придать детскому фантастическому сюжету, разработанному в плане серьезного представления, полную иллюзию правды и приковать к нему внимание всякого человека» – так он потом напишет в мемуарах.

25 января 1761 года труппа актеров комедии масок знаменитого Антонио Саки, неожиданно вернувшаяся из Лиссабона, сыграла в театре Сан-Самуэле пьесу Гоцци «Любовь к трем апельсинам». Сквозные роли четырех масок в ней исполнили блистательные актеры, понимавшие, как важна была эта битва за старую народную комедию. И вышли из нее победителями! Торжество Гоцци было полным. «Я знал, – скажет он, – с кем имею дело, – у венецианцев есть любовь к чудесному. Гольдони заглушил это поэтическое чувство и тем оболгал наш национальный характер. Теперь надо было его пробудить снова». Так началось возрождение театра масок.

Павел Муратов в своей замечательной книге «Образы Италии» называет сказки Гоцци «записанными снами, может быть снами наяву, некоего чудака и мечтателя». В них есть говорящие голуби, короли, обращенные в оленей, и коварные трусы, принимающие вид королей… Там статуи хохочут, как только солжет женщина, там есть лестницы, имеющие 40 702 004 ступени, и полные яств столы, возникающие среди пустыни, откуда исходит голос, при звуках которого та становится садом. Действующие лица – это короли настоящие и короли карточные, очарованные принцессы, маги, министры, визири, драконы, птицы, статуи с Пьяццы и еще – четыре маски знаменитой труппы Саки: Тарталья, Труффальдино, Бригелла и Панталоне. В своем дворце, порожденном ночью, прекрасная Барбарина не может утешиться оттого, что все блага на земле дались ей без труда, но нет у нее пляшущей Золотой воды и Поющего яблока. Норандо, правитель Дамаска, плавает на морском чудовище; путешествия на Луну совершаются в мгновение ока. Происходят землетрясения, вихри, волшебства, видения, чудеса. Ничто ничем не оправдывается, ничто не может быть объяснено законами здравого смысла.

«Карло Гоцци создал новое искусство, а тот, кто создает искусство, становится его рабом; он нечаянно вызвал волшебство и чары сверхъестественного мира, и сверхъестественное не захотело теперь отпустить своего заклинателя», – заметила известная английская писательница и критик XIX века Вернон Ли в книге «Италия».

Это подтверждает и сам Гоцци в своих «Бесполезных воспоминаниях», которые он опубликовал в 1797 году. Третья глава их полностью посвящена его общению с миром духов и фей. В ней подробно рассказывается, как эти таинственные существа мстили ему, когда он слишком дерзко подвергал их в своих комедиях насмешкам Арлекина и Бригеллы.

Именно «месть духов», уверяет Гоцци, заставила его в конце концов бросить писание волшебных сказок: «Нельзя играть безнаказанно с демонами и феями. Из мира духов нельзя уйти так легко, как хотелось бы, раз только бросился в него безрассудно. Все шло хорошо до представления “Турандот“. Невидимые силы прощали мне эти первые опыты. Но вот “Женщина-Змея“ и “Зобе-ида“ заставили таинственный мир обратить внимание на мою дерзость. “Синее чудовище“ и “Зеленая птичка“ возбудили его ропот… Но я был слишком молод, чтобы оценить настоящую опасность, которая мне угрожала. В день представления “Царя джиннов“ негодование невидимых врагов проявилось ясно. На мне были новые панталоны, и я пил кофе за кулисами. Занавес поднялся. Густая притихшая толпа наполняла театр. Пьеса уже началась, и все указывало на успех, как вдруг непобедимый страх овладел мною, и меня охватила дрожь. Мои руки сделали неловкое движение, и я опрокинул чашку кофе на свои новые шелковые панталоны. Спеша пробраться в актерское фойе, я поскользнулся на лестнице и разорвал на колене злосчастные панталоны, уже залитые кофе».

Таинственные силы преследовали Гоцци и на улицах Венеции: «Зима ли была или лето, беру небо в свидетели, никогда, о никогда внезапный ливень не разражался над городом без того, чтобы я не был на улице и не под зонтом. Восемь раз из десяти в течение всей моей жизни, как только я хотел быть один и работать, надоедливый посетитель непременно прерывал меня и доводил мое терпение до крайних пределов. Восемь раз из десяти, как только я начинал бриться, сейчас же раздавался звонок, и оказывалось, что кому-то надо говорить со мной безотлагательно. В самое лучшее время года, в самую сухую погоду, уж если где-нибудь между плит мостовой таилась хоть одна лужа, злой дух толкал как раз туда мою рассеянную ногу. Когда одна из тех печальных необходимостей, на которые обрекла нас природа, заставляла меня искать на улице укромного уголка, ни разу не случалось, чтобы враждебные демоны не заставили пройти около меня красивую даму, – или даже передо мной отворялась дверь, и оттуда выходило целое общество, приводя в отчаяние мою скромность».

Однажды Гоцци возвращался из своего имения во Фриули. Дело было в ноябре, и он подъезжал к Венеции измученный холодом и трудной дорогой, желая только одного – поужинать и лечь спать. Но приближаясь к своему дому, он с удивлением увидел, что улица запружена толпой масок. К центральному входу пробраться было невозможно, и Гоцци пришлось воспользоваться потайной дверью, находившейся со стороны канала. На мостике он остановился в изумлении: в ярко освещенных окнах были видны пары, танцевавшие под громкую музыку. Гоцци едва впустили в дом, а узнав, кто он, сообщили, что сенатор Брагадин, его сосед, отмечающий свое избрание в Совет Венеции, благодарит графа за любезное позволение соединить их дворцы, чтобы использовать оба палаццо для праздника. «Сколько же продлится это празднество?» – мог только проговорить про Гоцци. «Чтобы не солгать вам, – ответил дворецкий, – три дня и три ночи».

Эти три дня и три ночи бедный сказочник провел в гостинице. Когда все кончилось, он отправился с визитом к Брагадину, и тот, рассыпавшись в благодарностях, рассказал Гоцци, что получил разрешение, подписанное… им самим! «Я первый раз слышал про это письмо и про ответ. Я без труда угадал, откуда все это идет. Все эти вещи не подлежат объяснению. Их надо оставить в скрывающем их тумане».

Карло Гоцци напечатал мемуары в год, когда Венеция, захваченная войсками Наполеона, перестала существовать. От этого времени сохранилось одно его письмо. «Я всегда буду старым ребенком, – писал он. – Я не могу восстать на мое прошлое и не могу идти против моей совести, – хотя бы из упрямства или из самолюбия; поэтому я смотрю, слушаю и молчу. В том, что я мог бы сказать, было бы противоречие между моим рассудком и моим чувством. Я не без ужаса восхищаюсь страшными истинами, которые с ружьем в руках явились из-за Альп. Но мое венецианское сердце обливается кровью, когда я вижу, что мое отечество погибло и что исчезло даже его имя. Вы скажете, что я мелочен и что я должен гордиться новым, более обширным и сильным отечеством. Но в мои годы трудно иметь молодую гибкость и изворотливость суждений.

На набережной Скьявони есть скамья, где я сижу охотнее, чем где-либо: мне там хорошо. Вы не решитесь сказать, что я обязан любить всю набережную так же, как это излюбленное мною место; отчего же вы хотите, чтобы я раздвинул границы моего патриотизма? Пусть это сделают мои племянники».

Павел Муратов назвал Гоцци последним венецианцем. Но его можно назвать и первым романтиком. Уже в конце XVIII – начале XIX века немецкие и французские романтики увидели в нем своего предшественника. Об этом свидетельствуют восторженные высказывания Гете, Шиллера, Шлегеля, Тика, Гофмана, мадам де Сталь, Нодье, Готье. Влияние Карло Гоцци ощущается и в творчестве гениального датского сказочника Ганса Христиана Андерсена.

Здравомыслящий насмешник Шарль Нодье Илья Бузукашвили

Он был страстным библиофилом, любил бабочек и старину. Спасал от погибели древние книги и возрождал из забвения великие имена. А через его сказки, веселые, ироничные, волшебные, всегда проглядывали истина и мудрость.

Когда началась Великая французская буржуазная революция, ему было девять лет. Уже тогда маленький Шарль приобрел славу чудо-ребенка. На городской площади родного Безансона он пылко выступал с революционными речами и декламировал стихи собственного сочинения.

От революционных времен у Нодье осталась тяга к участию в тайных обществах. В 17 лет он создал в Безансоне тайное общество филадельфов, члены которого хотели посвятить себя изучению природы. Пять лет спустя в Париже примкнул к другому обществу молодых людей – медитаторов, объединенных стремлением отгородиться от современной цивилизации и создать братство «античных мудрецов».

Шарль Нодье

Бурная молодость Шарля Нодье была полна приключений. Он сочинил дерзкую сатирическую оду против Наполеона, сидел в тюрьме, готовил покушение на императора, скрывался от полиции в горах, ночуя под открытым небом. Он, Шарль Нодье, навсегда остался бунтарем. Хотя заметно это было не каждому.

Его писательская стезя началась с «Рассуждений о назначении усиков у насекомых и об их органе слуха». Эта работа по энтомологии стала первым печатным трудом Нодье. Так проявилась его любовь к природе. Всю жизнь потом он не переставал интересоваться бабочками.

За «Рассуждениями…» последовала «Маленькая библиография насекомых» и потом уже книги совсем иного рода: первые романы, а еще – «Критическое рассмотрение французских словарей», «Начала лингвистики».

В городе Ду Нодье читает курс публичных лекций по философии, изящной словесности и естественной истории. Пробует себя в разных занятиях, так или иначе связанных с литературой: помогает богатому англичанину переводить Горация, поступает на службу заведующим городской библиотекой в городе Лайбах (ныне Любляна).

Нодье был многогранен. В одном человеке уживались лингвист и энтомолог, библиофил, знаток истории книги, сказочник и романист.

А каким разным было его перо! Романтическое и сентиментальное, однажды оно произвело на свет бестселлер европейского масштаба. Историей о благородном разбойнике Жане Сбогаре зачитывались даже в России. О популярности ее свидетельствует Тургенев и в «Евгении Онегине» – Пушкин.

Несчастная любовь, конфликт с обществом, гений и толпа – да, Нодье писал об этом поначалу, но сам был совершенно другим. Веселым и ироничным. И веселость эта, чем старше он становился, все больше наполнялась опытом, глубиной, мудростью жизни.

Он называл себя «здравомыслящим насмешником». Но ирония Нодье была полна горечи и печали. На техническом прогрессе и только на нем не построишь будущего человечества. А полезность всякого изобретения зависит от того, в чьи руки оно попадает, каким целям служит.

Иногда, казалось, он впадал в крайности. Ну где это видано, чтобы страстный библиофил вдруг открыто утверждал, что современная культура не нашла изобретению «майнцского ремесленника» Гутенберга (читай: книгопечатанию) достойного применения?!

Резко? Безапелляционно? Но в начале 30-х годов XIX века во Франции каждый день выходило в свет по роману. И в погоне за модными однодневками истинное, стоящее забывали, постепенно оно исчезало в небытие – вот что больше всего беспокоило Нодье.

Он писал: «У всякого народа есть собственная поэзия. Всем детям нужны сказки… Там-то и запечатлен на века ум и характер народа. Наш угрюмый опыт и наша педантическая ученость презирают эти книги, а между тем они простодушные архивы доброго старого времени, в них содержится все, что старые нации, подобно старым людям, помнят о своем прошлом».

В начале 1824 года Нодье получил назначение на пост библиотекаря в библиотеке Парижского арсенала. Эту должность он будет занимать 20 лет, до конца жизни.

Вскоре квартира Нодье при библиотеке стала местом свидания «всей романтической литературы» Франции, как заметил кто-то из современников. Виктор Гюго и Стендаль, Теофиль Готье и Жерар де Нерваль, Мериме и Мюссе – они все дружили с Шарлем Нодье и приходили послушать его увлекательнейшие истории.

Александр Дюма вспоминал, что Нодье рассказывал о давно прошедших событиях так, как будто присутствовал при них: «Он знал всех – он знал Дантона, Шарлотту Корде, Густава III, Калиостро, Пия VI, Екатерину II, Фридриха Великого… словно он присутствовал при сотворении мира и, видоизменяясь, прошел сквозь века».

Нодье любил книги. Казалось, что любовь эта была у него в крови. За ними он видел историю, судьбы страны и людей.

В послереволюционной Франции первой трети XIX века все памятники старины, в том числе и книги, нуждались в защите. Люди уничтожали их бездумно, не подозревая об их ценности. И вскоре даже появилось новое ремесло – «книжное живодерство». С книг сдирали богатые переплеты и пускали сафьян или телячью кожу на изготовление женских туфелек, а бумагу – ту, что получше, – на кульки для бакалейщиков.

Нодье одним из первых начал ту борьбу за сохранение памятников французской культуры, которую вскоре продолжил его знаменитый современник Виктор Гюго.

Он был настоящим рыцарем, этот миролюбивый, кроткий библиофил Шарль Нодье. Каждый день, какое бы ни случалось ненастье, он отправлялся в свое неспешное странствие по набережной Сены, где располагались букинистические лавочки и лотки под открытым небом.

На них связками продавались книги. Когда дешевые и грубые поделки, когда – редкие экземпляры, продаваемые за вполне разумные деньги, а когда и редчайшие сокровища – потемневшие от времени и одиночества, лишившиеся заботливых и любящих хозяев. Нодье спасал их, потерянных, обреченных на гибель в кондитерских и бакалейных лавках, в сапожных и кожевенных мастерских.

По-детски радуясь, он с любовью изучал факсимильные оттиски, заметки на полях и примечания. Он, может быть, единственный тогда понимал, насколько важны эти пометки, сделанные рукой Вольтера, Руссо… Он исследовал бумагу и переплеты, монограммы владельцев. Восторгался рукописной пометой Гролье на книгах его библиотеки: «Я принадлежу Гролье и его друзьям».

Шарль Нодье спасал не только книги, но и имена, по невниманию и небрежности, казалось бы, уже обреченные на забвение. Стараниями Нодье и его друга Виктора Гюго современники вновь вспомнили и оценили Франсуа Рабле, Сирано де Бержерака.

Сам Нодье не знал, останется ли его имя в истории. В присущей ему ироничной манере он писал о себе: «Увы! говорил я однажды сам себе, печально размышляя о том, что останется от всех трудов моей жизни, так вот к чему приводит то, что именуют творческим путем писателя! Вечное забвение после смерти, а иногда и до нее! Стоило труда писать! А ведь я был изгнанником, подобно Данте, узником, подобно Тассу, и влюблялся куда более страстно, чем Петрарка. Скоро я ослепну, как божественный Гомер и божественный Мильтон. Я хромаю меньше, чем Байрон, но зато стрелял гораздо лучше него. В естественной истории я разбираюсь не хуже Гете, а в старых книгах – не хуже Вальтера Скотта и каждый день выпиваю на одну чашку кофе больше, чем Вольтер. Все это – бесспорные факты, о которых потомки не услышат ни ползвука, если, конечно, у нас будут потомки. В таком случае, решил я, поразмышляв еще четверть часа, мне, очевидно, чего-то не хватало. Мне не хватало двух вещей! – воскликнул я через полчаса. Во-первых, таланта, приносящего славу, во-вторых, необъяснимого благоволения случая, который эту славу дарит».

Отчасти Нодье был прав. И сегодня мало кто даже во Франции, кроме специалистов, читал его статьи, романы и сказки. Самую знаменитую из них – «Фею хлебных крошек», например.

Меж тем Бальзак писал о Нодье: «Вы бросили на наше время прозорливый взгляд, философский смысл которого выдает себя в ряде горьких размышлений, пронизывающих ваши изящные страницы».

Он продолжал писать сказки, легенды почти до самой смерти и оставался оптимистом. Шарль Нодье считал, что сказка может при определенных условиях воплотиться в жизнь… И эти условия очень простые. Быть честным, добрым, думать о ближних больше, чем о самом себе. Любить и ради любви совершать поступки, которые в сию минуту кажутся неудобными, может быть, даже подвиги. Но ведь без них жизнь такая тусклая, что, может, даже и вовсе не стоит жить.

«Фея хлебных крошек» – волшебная и, казалось бы, очень веселая история. Она полна гротеска и иронии. В ней действуют «на редкость прыгучие феи, люди с песьими головами, собаки в лайковых перчатках и адвокаты с голосом попугая и проворностью обезьяны. В ней есть портрет, который то плачет, то смеется, и корабль, который собирается плыть по подземным каналам на остров посреди ливийской пустыни».

Сказку Нодье, как и все сказки, можно прочитать и отложить, забыть. А можно задуматься. Какая она добрая. Как между строк ее проглядывает правда жизни. И почему автор вынужден прятать ее простые истины в обличие сказки.

Мишель-плотник во всех испытаниях, которые ему устраивает Фея хлебных крошек, умеет сохранить щедрость, бескорыстие, верность. Но почему-то в контексте сказки такой герой смотрится естественно, а в реальном мире, нарисованном Нодье, – исключением, оригиналом, даже безумцем.

«Так фея она все-таки или нет?» – однажды задает Мишель давно назревший вопрос. Но в ответных словах Феи опять нет готовых решений: «Какая беда, если ты будешь думать, что я в самом деле дух, стоящий выше человеческого рода. Дух, привязавшийся к тебе из почтения к твоим добрым качествам, из благодарности за твои добрые дела. Разве не могло это расположение существа высшего… испытать твое терпение и твою отвагу, покорить твою жизнь ежедневному почитанию добродетели и постепенно сделать тебя достойным подняться на более высокую ступень в иерархии живых существ. В твоей жизни есть загадки, но разве вся жизнь – не загадка? А ведь никто не торопится ее разгадать».

«Все правда и все ложь», – говорит как-то Фея хлебных крошек. В этом весь Нодье. И это, быть может, одна из причин, по которой писатель никогда не был особенно популярным. Людям хочется простых решений. Чтобы им сказали: это хорошо, это плохо. А они уж потом будут сами решать, соглашаться им с этим или не соглашаться…

Но Нодье всегда «морочил» своему читателю голову, ставил перед выбором, водил по лабиринту, показывая за каждым поворотом новые пути, новый выбор.

А разве не так бывает и в жизни, которая очень похожа на волшебную сказку, и наоборот? И уж дело каждого, хочет сказать Нодье, заметить это или совсем не признать. И он всегда будет, этот вопрос: в какую правду ты веришь?

…С одного из портретов на нас смотрит старый Нодье. Нахохлившийся суровый старичок без капли иронии в глазах. Он не похож на того сказочника, веселого выдумщика, которого мы знаем по его книжкам. Но может, это и есть то самое: «Все правда и все ложь»?

И Нодье заставляет нас смеяться, чтобы вдруг мы открыли для себя то серьезное, важное, вечное, что он всегда стремился нам передать.

Гофман. В сказке как в жизни Илья Бузукашвили

Его жизнь была полна рутины, но он смотрел на нее какими-то особыми глазами. Эрнст Теодор Амадей Гофман умел проникать в суть вещей. И еще он мечтал, чтобы его сказки согревали сердца.

«Совсем стемнело. Фриц и Мари сидели, крепко прижавшись друг к другу, и не смели проронить ни слова; им чудилось, будто над ними веют тихие крылья и издалека доносится прекрасная музыка. Вдруг светлый луч скользнул по стене. И в то же мгновение прозвучал тонкий серебряный колокольчик: “Динь-динь-динь-динь!“ Двери распахнулись, и елка засияла таким блеском, что дети с громким криком: “Ax, ax!“ – замерли на пороге».

Гофман

«Щелкунчик», несомненно, самая добрая сказка Гофмана. Но сам он, как считали многие, вовсе не был добряком. Гофман жил в бурное и трудное время. Но жил как-то «в себе», а не во внешнем мире. Юношей он «не заметил» Французской революции, да и о Наполеоне узнал только лишь потому, что нашествие французских войск сорвало его контракт с Лейпцигским оперным театром. Ему хватало личных потрясений: в раннем детстве смерть отца, потом матери, с приходом юности – мучительная, безнадежная любовь к замужней женщине. А потом другая влюбленность – в нежное, поэтическое существо, «проданное» потом родителями богатому вульгарному купцу.

И все же он бывал очень разным, этот Эрнст Теодор Гофман. Нервный и саркастический, он яростно выступал против обывательской пошлости и в многочисленных карикатурах не щадил никого своей убийственной насмешкой. И тот же Гофман умел бесконечно восторгаться прекрасным, верить в волшебство и магию, сочувствовать и помогать непонятым и гонимым.

Он поклонялся Моцарту. К имени, данному ему при крещении, он прибавил нежное имя своего кумира и стал Эрнст Теодор АМАДЕЙ. Вдохновляемый творцом «Волшебной флейты», он и сам писал светлую музыку: произведения для фортепьяно, симфонии, оперы. Гофман всерьез мечтал о славе музыканта. Превосходно играл на органе, фортепьяно и скрипке, пел, дирижировал. Музыка поддерживала его в нужде и в горе. Была, по собственным его словам, его постоянной «спутницей и утешительницей».

В Берлине ему наконец удалось получить место театрального капельмейстера. В этом новом этапе жизни было все: служба в театре, уроки музыки и пения в богатых домах, а вместе с ними – закулисные интриги, самоуверенная снисходительность бюргеров, равнодушных к искусству, безденежье, голод. «Вчера заложил старый сюртук, чтобы поесть», – как-то записал Гофман в дневнике.

Опять замелькали города: Бамберг, Дрезден, Лейпциг, снова Берлин. Но будущий сказочник не ослабляет усилий. В театре он сам подбирает репертуар – благодаря его вкусу и таланту бамбергская сцена становится одной из лучших в Германии, – делает эскизы, часто сам рисует декорации к спектаклям, сочиняет к ним музыку.

«Внимательно вглядываясь в славного человечка, который полюбился ей с первого же взгляда, Мари заметила, каким добродушием светилось его лицо. Зеленоватые навыкате глаза смотрели приветливо и доброжелательно. Щелкунчику очень шла тщательно завитая борода из белой бумажной штопки, окаймлявшая подбородок, – ведь так заметнее выступала ласковая улыбка на его алых губах».

Нам осталось много автопортретов Гофмана. Низкорослый человечек явно тонкой нервной системы, ироничный, неуравновешенный, с копной темно-каштановых волос и глазами, горящими под этой непокорной гривой… Как писал Вальтер Скотт, «серый ястреб с хищным взором» да и только!

На литературную стезю он вступил поздно. Тридцатитрехлетним, если отсчет вести с журнальной публикации новеллы «Кавалер Глюк» в 1809 году; тридцативосьмилетним, если иметь в виду первую крупную публикацию, принесшую ему известность, – сборник рассказов «Фантазии в манере Калло», три первых тома которого вышли в 1814 году.

Да кто он такой, этот Гофман?! И как прикажете понимать этот фейерверк фантазий и воображения, вдруг устроенный господином в летах без определенного общественного положения?!

Все стали припоминать. Ну да! Был судейским чиновником где-то на окраине, в Польше, потом капельмейстером в Бамберге, Лейпциге и Дрездене, сейчас перебивается чиновником в министерстве юстиции в Берлине, без жалованья; говорят, что неуживчив и странен, высылался из Познани в Плоцк за карикатуры на начальство; похоже, еще и пьет.

А Гофмана не остановить. Он пишет без устали. Романы, новеллы, сказки… В них волшебное соседствует с шаржем, нежные видения исчезают в раскатах демонического хохота. Его перо с изящной легкостью набрасывает эльфические образы детей и тут же, почти слышимо заскрипев, выводит портрет судейского крючка, чиновника со сморщенной душой, подлизу-придворного или надутого болвана-министра. А потом вновь, без малейших усилий уносит вас в мир причудливого воображения и таинственных видений. Гофман работает по ночам. И нередко, напуганный сам встающими в воображении образами и картинами, будит жену и просит посидеть рядом, пока он пишет.

Он и сам мучительно ощущал свою раздвоенность. Словно жили в нем две души, два разных человека. Между реальностью и сказкой. И это вечная борьба – кто будет указывать путь.

«…С тобой должен я посоветоваться, с тобой, прекрасная, божественная тайна моей жизни!.. Ты-то ведь знаешь, что никогда я не был человеком низких побуждений, хоть многие и считали меня таковым. Ибо во мне пылала вся та любовь, что от века зовем мы Мировым Духом, искра ее тлела в моей груди, пока дыхание твоего существа не раздуло ее в светлое радостное пламя.

…Старик вдруг очнулся от своего возвышенного забытья, и лицо его, чего давно уже с ним не бывало, осклабилось в той странно-любезной то ли улыбке, то ли ухмылке, что находилась в разительнейшем противоречии с исконным простодушием его существа и придавала всему его облику черту некой даже зловещей карикатурности».

Это строки – из романа «Житейские воззрения кота Мурра». Одного из многочисленных героев-двойников Гофмана. У сказочника и вправду был кот по имени Мурр, очень красивый и очень умный. Писатель часто шутил, что Мурр, пожалуй, читает его рукописи, когда в отсутствие хозяина просиживает часами на его столе. Так и родился замысел – озвучить мысли кота, как если бы он занимался сочинительством и философией.

«Теперь Щелкунчик, со всех сторон теснимый врагом, находился в большой опасности. Он хотел было перепрыгнуть через край шкафа, но ноги у него были слишком коротки. Куклы Клерхен и Трудхен лежали в обмороке – помочь ему они не могли. Гусары и драгуны резво скакали мимо него прямо в шкаф».

С героями Гофмана всегда происходят самые невообразимые и фантастические приключения, и сказка его, кажется, неотделима от реальной жизни. Потому что сказочные принцы и волшебники толкутся у него между дрезденскими или берлинскими студентами, музыкантами и чиновниками. Они стоят лицом к лицу с реальным миром и ничем от него не защищены. Самая снисходительная реакция окружающих на них – «чудаки»; другая, более суровая – «безумцы».

Как сказано в «Майорате» об одном из героев, он «боялся сражения, полагая, что всякая рана ему смертельна, ибо он весь состоял из одного сердца».

В сказке как в жизни. Заманчиво-фантастическое в повести Гофмана внезапно переходит в разочаровывающе-реальное, а в безобидно-привычном таится колдовская сила. Хихикающий кофейник может оказаться старухой колдуньей! Почтенная блюстительница приюта для благородных девиц – феей цветов из Джинистана. Старший советник суда, часовщик-любитель, изобретатель игрушек и крестный Дроссельмейер на самом деле могущественный волшебник и маг, а деревянный Щелкунчик – его заколдованный племянник.

В жизни как в сказке. И у Гофмана на пути – сколько их было, семиголовых мышиных королей! И он сражался, как храбрый Щелкунчик. В должности советника апелляционного суда – с высокопоставленными нарушителями закона. Как писатель-сказочник – с цензурой, с таинственными роковыми силами, разоблачая стоявших за ними людей, родовитых и высокопоставленных. Неравный бой. Но Гофман был верен себе и своим героям из сказки. Все они не только поклонялись прекрасному, но и сражались за него.

Так было и будет всегда. В сказке и в жизни.

И Гофман, глядя в лицо современному миру, видел его полностью искаженные черты, но продолжал верить, что искусство может и должно нести в себе то, чего не хватает этому миру, – добро и правду. Он писал: «Основание небесной лестницы, по коей хотим мы взойти в горние сферы, должно быть укреплено в жизни, дабы вслед за нами мог взойти каждый. Взбираясь все выше и выше и очутившись, наконец, в фантастическом волшебном царстве, мы сможем тогда верить, что царство это есть тоже принадлежность нашей жизни – есть, в сущности, не что иное, как ее неотъемлемая, дивно прекрасная часть».

«И Мари тут же стала невестой Дроссельмейера. Рассказывают, что через год он увез ее в золотой карете, запряженной серебряными лошадьми, что на свадьбе у них плясали двадцать две тысячи нарядных кукол, сверкающих бриллиантами и жемчугом, а Мари, как говорят, еще и поныне королева в стране, где, если только у тебя есть глаза, ты всюду увидишь сверкающие цукатные рощи, прозрачные марципановые замки – словом, всякие чудеса и диковинки».

Да, пожалуй, «Щелкунчик», самая добрая сказка Гофмана. Она, как вся его проза, буквально пронизана музыкой. Петр Ильич Чайковский словно услышал этот музыкальный призыв…

А Эрнст Теодор Амадей Гофман несмотря ни на что, как и все сказочники, – добрый. Все же он добрый, хоть и был так часто не в меру ироничен и походил на серого ястреба с хищным взором. Он считал, что «наипервейшее условие всякого творчества есть добрая непритязательность, которая единственно и способна согреть сердце и дать благотворное побуждение духу».

Гофман мечтал согревать сердца. И если вы полюбили его героев: Мари, Щелкунчика, кота Мурра, Крейслера, Ансельма и многих-многих других… Если стали близки они вам – значит, откликнулось сердце на душу писателя, музыканта и сказочника. Значит, мечтал он не зря.

Элиас Леннрот – финский Гомер Дмитрий Зубов

28 февраля 1835 года рукопись с 32 народными песнями (рунами), предисловием и скромной подписью EL была передана в типографию. Так родилась «Калевала, или Старые руны Карелии о древних временах финского народа». Скрывавшийся за инициалами доктор Элиас Леннрот не только открыл миру удивительный по красоте эпос, но и поставил перед будущими поколениями исследователей весьма непростые вопросы и даже… слегка поколебал бессмертную славу великого Гомера.

Скромный лекарь или скромный гений?

В биографиях, особенно советских времен, Элиас Леннрот предстает перед читателями «скромным сельским лекарем», влюбленным в народную поэзию. Идеологически верным считалось изображать его «типичным представителем» крестьянской среды, талантливым выразителем ее культуры. Отчасти это так, но есть и другая сторона.

Элиас Леннрот

Некоторые факты его биографии не могут не удивлять. Леннрот родился в 1802 году в местечке Саммати на юге Финляндии. Он рано научился читать, но в школу пошел лишь в двенадцать лет, а спустя четыре года был вынужден оставить учебу, чтобы помогать отцу. Деревенский портной, бродячий певец, ученик аптекаря, учитель в частном доме – чем только не занимался будущий ученый, чтобы заработать на жизнь. Как после такого нелегкого старта Леннрот не опустил руки и сумел продолжить образование, да еще так блестяще!

Уже в 25 лет он защитил магистерскую диссертацию в университете города Турку на тему «Вяйнямейнен – божество древних финнов». Чуть позже в том же году пожар уничтожил здание университета; в огне погибли все архивы, в том числе и бумаги Леннрота. Он продолжил свое обучение в Хельсинском университете, но уже на медицинском факультете и вскоре присоединил к своим регалиям степень доктора медицины. При этом он ни на день не оставлял занятия филологией, активно собирал и записывал народные песни.

Медицина и филология – служению этим наукам Леннрот отдаст всю свою жизнь: двадцать лет врачебной практики в маленьком провинциальном городке и долгие годы преподавания финского языка и литературы в университете города Хельсинки.

Стоит учесть тот факт, что вплоть до 1863 года финский язык в Финляндии не имел статуса государственного – на нем разрешалось печатать только книги религиозного и экономического содержания. Несмотря на созданное в 1831 году «Общество финской литературы», Леннроту почти всю жизнь приходилось писать на непризнанном языке, и даже издававшийся им журнал был посвящен вопросам официально не существовавшей литературы. Кроме того, он с детства лучше говорил по-шведски и, по логике вещей, скорее должен был стать шведским поэтом или переводчиком. Остается удивляться, как человек с такой судьбой оказался автором самой известной книги на финском языке. На сегодняшний день «Калевала» выдержала около 300 переизданий более чем на 50 языках мира.

Но справедливо ли называть доктора Леннрота автором «Калевалы»?

Эпос или литература?

«С сумкою за плечами, в которой были сложены его бумаги, с трубкой в зубах и флейтой, торчавшей из-за петлицы, двигался неведомый доктор, опираясь на палку. Ни дремучие леса, ни быстрые реки, ни болотная топь – ничто не могло его удержать…»

Еще будучи студентом-медиком, Леннрот предпринял свою первую экспедицию в глубь финской Карелии. Ее результатом стал сборник «Кантеле», куда вошли лучшие записанные и обработанные им песни. Следующие путешествия, в которых Леннрот обошел «все местности, где еще поют руны», и особенно русскую часть Карелии, принесли материал, достаточный для издания нескольких подобных сборников. Но их издание не отвечало конечному замыслу ученого – разрозненные, механически соединенные, они не создавали целостного представления об истории и традиции народа и были интересны лишь специалистам и немногим энтузиастам, влюбленным в финскую старину. Нужен был следующий шаг.

По свидетельству очевидцев, Леннрот часто в дневниках и письмах обращался к Гомеру: смелая и, казалось, невероятная мысль – самому создать эпос, подобный «Илиаде» или «Одиссее», – не покидала ученого. Его дерзкая на первый взгляд мечта в случае успеха грозила перерасти в научную сенсацию, стать культурным событием, способным изменить историю целого народа, как изменили в свое время судьбу Греции произведения слепого поэта. Но без дерзновения подобные дела не совершаются – как метко заметил один из исследователей эпоса: «Только два человека в XIX веке поверили в Гомера так, что их жизнь обрела смысл и бессмертие. Леннрот создал “Калевалу“, Шлиман нашел Трою».

Даже название эпоса родилось не без помощи Гомера. Не последнюю роль сыграло то обстоятельство, что для Леннрота слова «Калевала» и «Илиада» перекликались и по форме, и по содержанию. Суффикс «ла» в финском языке используется для обозначения местности; и хотя большая часть действия эпоса происходит за пределами «земли Калевы», Леннрота это нисколько не смущало, ведь «и греки называли часть своих песен Илиадой, хотя не все происходило в окрестностях Илиона». Поистине, если уж следовать каким-то образцам прошлого, то самым лучшим!

Чтобы преодолеть пропасть между необработанным фольклорным материалом, привезенным из экспедиций, и мечтой о большой эпической поэме со множеством героев, переплетением сюжетных линий и ясной логикой повествования, Леннроту пришлось ни много ни мало самому стать профессиональным рунопевцем. Он по-своему, заново «пропел» все песни, причем зачастую превосходя в мастерстве народных сказителей своего времени. Он с удовольствием сочинял новые строки, подражая народному стилю, и даже писал письма друзьям «калевальским» размером. Обладая феноменальной памятью, Леннрот знал наизусть практически все записанные в экспедициях песни, коих к 1847 году набралось уже более 130 тысяч строк. Окончательный вариант «Калевалы» появился на свет в 1849 году и содержал 22 795 строк песен, разбитых на 50 рун.

Вопрос, является ли «Калевала» народным эпосом или это произведение самого Леннрота, похоже, так и останется нерешенным. С одной стороны, ученые насчитали в «Калевале» всего лишь три процента «авторских» строк, а с другой – они же утверждают, что в эпосе нет и десяти строк кряду, которые не были бы изменены и творчески переработаны Леннротом. Сохраняя чистоту и красоту древней традиции, ученый расставил в тексте некоторые акценты, изначально не свойственные народной поэзии. Так, например, возникло противостояние двух миров, светлого и темного, Калевы и Похьелы, за право обладать волшебной мельницей Сампо.

А не так ли творил и Гомер? Не греческие ли «руны» собрал и пересказал гениальный поэт? Хотя какая разница – подобные сомнения вряд ли способны поколебать магическую силу воздействия обоих эпосов и дискредитировать их создателей.

Миф или история?

Многие поколения исследователей, читая «Калевалу», пытались привязать ее сюжет к конкретным историческим событиям, и в основном безуспешно. Ни версия о похождениях «финских викингов», ни вариант описания «эволюции родовой общины» не выдерживают критики. Действие «Калевалы», скорее, носит вневременной характер, это рассказ о прошлых временах, о древнейшей праистории карело-финского народа.

В последней 50-й руне поется о том, как дева Марьятта рождает невинного младенца, которому предначертано быть королем Калевалы, а главный герой – «старый, верный Вяйнямейнен» уплывает на медном челне, понимая, что настают новые времена и ему пора уходить. В этом сюжете легко читается рассказ о рождении Христа, а в «новых временах» угадывается христианская эра в истории северных народов. Но если конец эпоса связан с наступлением новой эры, то предыдущие 49 рун отсылают нас к более древним временам – к самым истокам существования человечества. Неслучайно «Калевала», как, впрочем, и священные истории других народов, начинается с мифа о сотворении мира.

Но кто же тогда эти славные герои, воспетые в эпосе? Сказания о «сынах Калевы» рассеяны по Финляндии, Эстонии, хорошо они знакомы и жителям русской Карелии. Так, имя богатыря Колыван со временем перешло из финских сказаний и в наши северные былины. В этих преданиях речь всегда идет о мифических великанах, наделенных непомерной силой, которые могли передвигать скалы и были «первыми строителями каменных церквей».

Интересна еще одна особенность этих персонажей: герои «Калевалы» сражаются не столько физическим оружием, сколько силой магических заклинаний, а места, где происходят события эпоса, Карелия и Лапландия, вплоть до наших дней почитались в России как земли шаманов, магов и волшебников.

О каких великанах, владевших тайными знаниями и заселявшими север Европы, идет речь в «Калевале»? Это – тема отдельного разговора, тем более что подобные рассказы не редкость в устной традиции многих народов. Что кроется за распространенным мифологическим сюжетом? Не содержит ли «Калевала» воспоминаний о важных событиях нашего прошлого? Тем более что в традиционном обществе миф не игра воображения, а способ проживания священной истории народа.

«Мифы», рассказанные Гомером, открыли новую главу в книге истории человечества: с троянских войн, описанных в «Илиаде», принято вести отсчет европейской цивилизации, а сюжет о странствиях Одиссея давно уже стал частью европейского мировоззрения. Какую интересную историю скрывают «мифы», записанные Леннротом, покажет время. «Калевала» ждет своих «шлиманов», и кто знает, может, пророческими окажутся слова, которыми Леннрот оканчивает «Калевалу»:

Как бы ни было, а все же Проложил певцам лыжню я, Я в лесу раздвинул ветки, Прорубил тропинку в чаще, Выход к будущему дал я…

Волшебник Андерсен Наталья Толстых

Он всю жизнь был неугомонным, непрактичным мечтателем, страстным любителем неожиданностей и перемен, великодушным и откровенным другом. А еще умел увидеть жемчужину даже в сточной канаве.

Начало

Будущий сказочник Ганс Христиан Андерсен родился в семье бедного башмачника, но никогда не чувствовал себя обделенным – так много тепла и любви дарили ему родители. Они никогда не наказывали сына, разрешали бродить по всему городу, предаваясь своим фантазиям. Наблюдать за жизнью природы, дружить с рыбками, кротами, бабочками и птицами было любимым его занятием. А посещение городского театра, где юный Ганс впервые узнал благородных героев народных сказаний, поднимало над привычной жизнью, уносило в далекий и прекрасный мир мечты. Но бывать в театре часто он не мог и поэтому сам придумывал пьесы.

Ганс Христиан Андерсен

По вечерам начиналось домашнее кукольное представление. Куклы оживали и рассказывали голосом мальчика его же истории. А когда он прочел Шекспира, его маленькие актеры начали играть пьесы великого англичанина. Сражения и подвиги героев наполняли сердце Ганса радостью, и он мечтал стать театральным драматургом.

Госпожа Дания

B 14 лет, скопив 13 риксдалеров, он отправился завоевывать мир. Путь Ганса лежал в Копенгаген, в Королевский театр – замок его мечты.

Копенгаген встретил Андерсена очень неприветливо. Без знакомых, без родных и без денег (в первый же день большую часть своих сбережений он отдал за билет в театр) юноша почувствовал себя одиноким. Голод и отчаяние стали его постоянными спутниками, появились мысли о смерти. Спасла вера в Бога. Утешая самого себя, Ганс часто повторял: «Когда придется уж очень круто, тогда-то Он и ниспошлет свою помощь. Надо много страдать, зато потом и выйдет из тебя что-нибудь!»

Над ним издевались, им пренебрегали, его поучали и пытались переделать. «Ты хочешь быть умнее Кота и Хозяйки! Не дури! Тебя приютили, пригрели, тебя окружает такое общество, в котором ты можешь чему-нибудь научиться, но ты пустая голова, и говорить-то с тобой не стоит!» Страданий было предостаточно, однако Ганс не думал сдаваться – ему нужна была только победа.

Его первую пьесу дирекция театра возвратила с запиской: «Вернуть в виду полной безграмотности автора». Это не остановило Андерсена. Твердая уверенность в том, что он должен писать, дала силы сражаться. Пьесы, стихи, рассказы, оперные либретто и водевили – Ганс писал легко и быстро. Критики безжалостно разбирали каждое его слово, придирались к слишком простому слогу, искали грамматические ошибки, насмехались над его привычками и происхождением. Андерсен расстраивался до слез, но жажда творить всегда была сильнее.

Несмотря на все страдания, он не перестал любить Копенгаген и по-прежнему верил в благородство его жителей. И чудо произошло – Ганс нашел в городе друзей. И благодаря их заботе смог получить образование, напечатать свои сочинения и начал путешествовать.

В поездках рождались новые произведения.

После выхода «Импровизатора» – романа о любимой им Италии – об Андерсене заговорила вся Европа. Только Дания по-прежнему презрительно молчала. А он с удивительным упорством пытался завоевать ее холодное сердце.

Каждый раз, когда надоедало «опять барахтаться в разном вздоре, от которого не уйдешь никуда, разве в сказку», он записывал в дневнике маленькую историю, еще не понимая, что истории эти скоро станут главными в его творчестве, превратятся в сказки. И когда это случилось… «С того времени мне, собственно, не на что пожаловаться, с того времени я и в отечестве своем начал мало-помалу приобретать такую благосклонность и такое признание, каких только вообще мог заслуживать, а пожалуй, даже и больше». Госпожа Дания, эта прекрасная, любимая и колючая роза, была завоевана. Лед ее сердца растопили волшебные сказки поэта.

Друзья

Приглашая Андерсена для постановки сказок, родители будущего короля Баварии Людвига II даже не догадывались, как приятно будет его общество их маленькому сыну. В Андерсене он нашел родную душу – такого же, как он, мечтателя и идеалиста. Неслучайным было и знакомство Андерсена с Вагнером, композитором-романтиком. Подобное притягивает подобное. Они встречались, переписывались, обменивались идеями.

Андерсен был одинок в родной Дании, но в разных уголках Европы у него были замечательные друзья. Ни одно путешествие не проходило без нового знакомства: Генрих Гейне, Виктор Гюго, Чарльз Диккенс, Александр

Дюма и Оноре де Бальзак, Лист и Мендельсон. Андерсен умел быть настоящим другом. И был счастлив, что у него есть друзья. Даже короли разных стран, как только узнавали о приезде Андерсена, спешили пригласить его на обед: им нравилось его общество и его сказки.

Волшебные истории

Oi фей судьбы Андерсен получил замечательное сокровище – способность видеть волшебное во всем. Образы многих сказок пришли к нему из детства. Ведь на улицах его родного Оденсе было столько интересного! Город жил старинными обычаями и легендами о героях и сказочных существах – русалках, сиренах, эльфах и гномах. В нем устраивались народные праздники, жили искусные мастера. Детство было безоблачным временем, когда он учился понимать голоса птиц, слушать ветер, поющий в зеленой листве, наблюдать за солнечными лучиками, запутавшимися в каждой лужице, в лунном сиянии видеть прелестнейших эльфов. Он дружил с каплями росы и цветами и записывал их удивительные истории в книгу своего сердца.

Как-то раз – он был еще студентом – в его комнату влетела ласточка и поведала ему свою историю. Через несколько лет «Дюймовочку» узнали и полюбили и взрослые и дети.

Сказка про оловянного солдатика во многом автобиографична. Любовь к известной певице, ослепительной Йенни Линд, потоком солнечных лучей ворвалась в его жизнь, мир заиграл яркими красками, воздух наполнился чарующей мелодией ее голоса. «Она великая артистка, но еще выше стоит как человек!.. Я был счастлив, что мне пришлось узнать такую идеальную душу». Но им не суждено было быть вместе. Йенни посвятила себя искусству. Андерсен с уважением отнесся к ее решению и до конца жизни сохранил о ней самые нежные воспоминания. И конечно, он не мог не писать сказки, посвященные Йенни. «Соловей» – одна из них.

Любовь подарила Андерсену много счастливых дней, но оставила одиноким.

Однажды, гуляя по улицам Копенгагена, он повстречал маленького мальчика. Тот заглянул ему в глаза и увидел, как одинок его любимый сказочник… Желая утешить Андерсена, малыш подарил ему своего оловянного солдатика. А тот в благодарность рассказал своему маленькому другу новую волшебную историю – «Старый дом».

В сказках Ганса Христиана Андерсена нет назиданий и поучений. В них только мечта – мечта о людях, умеющих видеть красоту мира («Жаба»). А если и происходят какие-то грустные события, то лишь потому, что они нужны для нашего же развития и блага («Лен»). Ведь жизнь – самая прекрасная сказка.

Оскар Уайльд Илья Бузукашвили

Он был одаренный поэт, красивый, изысканный, утонченный. Однажды он все поставил на кон – и проиграл. Но не для поражения пришел Оскар Уайльд в этот мир. А чтобы напомнить ему, что не все то золото, что блестит. Поведать силой своего слова о щедрости и красоте человеческого сердца.

В ноябре 1895 года на вокзале в Реддинге собралась толпа любопытных. В местную каторжную тюрьму из Лондона был доставлен знаменитый английский писатель Оскар Уайльд. Одетый в полосатую арестантскую куртку, он стоял под холодным дождем окруженный стражей и плакал впервые в жизни. Толпа хохотала. Кто-то из зевак, желая показать, что недаром читал газеты, подойдя вплотную, воскликнул: «Ба! Да ведь это Оскар Уайльд!» – и плюнул ему в лицо. Уайльд молча отвернулся. Он стоял в кандалах и не мог ответить мерзавцу. Он был бесправным каторжником. И вся его прошлая жизнь казалась далеким сном…

Оскар Уальд

Четыре года назад блистательный ирландец ворвался на английский литературный небосклон, как многоцветный метеор. Его сказки читали и дети, и взрослые. По поводу его «Портрета Дориана Грея» ломались копья в бесчисленных жарких дискуссиях. Его сборник статей «Замыслы» взволновал до глубины души эстетов всех мастей и теоретиков искусства. А легкие, злободневные, полные искрометного юмора комедии без промедления покорили сцены лондонских театров. То был триумф. Лондон обожал Оскара Уайльда.

Еще в Оксфорде юный денди из Дублина обращал на себя заметное внимание. Весь колледж обсуждал его причудливо декорированные комнаты и колкие остроты. Вместе с тем всех поражали его серьезный подход к исследованиям классической литературы, способности к иностранным языкам и несомненный поэтический дар.

Годы летели быстро. Жизнь Оскара Уайльда была полна светских приключений, чистого эстетства и наслаждений. Он читал лекции в Америке, работал в лондонских газетах, активно выступал против буржуазного культа пользы, дружил с художниками-прерафаэлитами, отстаивал идею «искусства ради искусства» и как-то само собой скоро оказался во главе английских декадентов.

В 1888 году вышла его сказка «Счастливый принц». На высокой колонне, над городом, стояла статуя Счастливого принца. Принц был покрыт сверху донизу листочками чистого золота. Вместо глаз у него были сапфиры, и крупный рубин сиял на рукояти его шпаги. Все восхищались принцем…

Оскар Уайльд любил произвести впечатление. Поразить. Бархатная куртка, короткие до колен атласные штаны, жилет в цветочках, лакированные туфли с серебряными пряжками, берет на длинных каштановых кудрях, лилия или подсолнух в руке. От такого чопорная викторианская публика немела. Потом Уайльд носил безупречные сюртуки и фраки, живописные плащи с атласными подкладками, ослепительной белизны сорочки с жабо, элегантный цилиндр. Однажды его даже прозвали «апостолом Красоты».

Днем он выходил гулять на Пикадилли с цветком подсолнечника в петлице. По вечерам появлялся в клубах и салонах, повсюду оставляя за собой фонтан идей, сарказмов, улыбок, смеха, эллинской веселости и поэтических неожиданностей.

Весь аристократический Лондон подражал Уайльду. Он одевался так, как Уайльд, повторял его остроты, скупал, подобно Уайльду, драгоценные камни и надменно смотрел на мир из-под полуприкрытых век – почти так, как Уайльд.

«Хорошо подобранная бутоньерка для петлицы – единственная связь между искусством и природой»; «Наслаждение – единственное, ради чего нужно жить»; «Лучше быть красивым, чем добродетельным» – да, все это тоже Оскар Уайльд. Но так думали лишь самые пошлые и отталкивающие герои его книг.

Уайльд и вправду был настоящим сфинксом. Загадкой. Никто никогда не мог, слушая его, сказать, где его искреннее убеждение, а где лишь желание эпатировать публику. Для чего? Чтобы сорвать с нее маски.

Да, он сам играл в жизнь. Сам стал частью своих масок. Но сердце его никогда не подводило. Оно славило чистосердечие, доброту, самоотверженность, как только он брался за перо. Ведь он был настоящим писателем, а искусство живет правдой. Любой вид искусства. Даже сказка.

И он писал о маленькой ласточке, которая, вместо того чтобы лететь в теплый Египет, осталась зимой со Счастливым принцем и исполняла его поручения. До тех пор, пока не замерзла и не упала мертвой от холода к его ногам.

«…Милая Ласточка, – отозвался Счастливый принц, – все, о чем ты говоришь, удивительно. Но самое удивительное в мире – это людские страдания.

Где ты найдешь им разгадку?..

Я весь позолоченный. Сними с меня золото, листок за листком, и раздай его бедным. Люди думают, что в золоте счастье.

Листок за листком Ласточка снимала со статуи золото, покуда Счастливый принц не сделался тусклым и серым. Листок за листком раздавала она его чистое золото бедным, и детские щеки розовели, и дети начинали смеяться и затевали на улицах игры.

„А у нас есть хлеб!“ – кричали они».

Гром грянул в 1895 году, когда Уайльд был в зените славы. Его обвинили в нарушении нравственного закона, в противоестественных отношениях с юным лордом Альфредом Дугласом.

В Англии на преступника восстает не только правительство, а и все общество, в полном его составе.

Ему дали шанс покинуть страну, отпустив на поруки. Но Уайльд не захотел бежать. Он был ирландцем и гениальным поэтом, а значит, безрассудным вдвойне. Он решил, что будет защищать свою честь в суде. Он хотел или оправдания, или наказания по закону.

«Что подразумевается под „любовью, которая не смеет назвать своего имени“?» – цитирует прокурор строфу из поэмы Дугласа. Слова Уайльда падают в тишине, подобно отчаянному зову о помощи среди глухих: «„Любовь, которая не смеет назвать своего имени“ – это прекрасное и благороднейшее чувство духовного родства. В нем нет ничего противоестественного. Оно порождает и наполняет собой шедевры искусства. Вы найдете его в сонетах Микеланджело и Шекспира. Оно раз за разом возникает между старшим и младшим, когда жизненный опыт и мудрость сливаются с радостью жизни, счастливыми надеждами и романтическим очарованием. Это чувство не от мира сего. Мир насмехается над ним и норовит пригвоздить его к позорному столбу».

Его приговорили к двум годам каторжных работ, это было максимально возможное наказание по этой статье обвинения.

«В моей жизни было два великих поворотных момента, – скажет Уайльд с горькой иронией. – Когда мой отец послал меня в Оксфорд и когда общество послало меня в тюрьму».

Все отшатнулись от изгоя. Толпа друзей растаяла, как снег под солнцем. Огромный ежегодный доход вдруг исчез, и поэт очутился в тюрьме без денег. Театральные дирекции мгновенно выбросили из репертуара все его пьесы. Книжные торговцы сожгли книги. И само имя его, по безмолвному уговору всей Англии, исчезло из уст людей. Жена умерла от горя, дети были отняты, нищета и страдание стали уделом этого человека и уже не покидали его до самой смерти.

В своей «тюремной исповеди» Оскар Уайльд напишет: «Страдание и все, чему оно может научить, – вот мой новый мир. Я жил раньше только для наслаждений. Я избегал скорби и страданий, каковы бы они ни были. И то и другое было мне ненавистно… Теперь я вижу, что Страдание – наивысшее из чувств, доступных человеку…»

Еще недавно он выказывал пренебрежение к природе и даже цветы – полевую гвоздику или ромашку, – прежде чем приколоть их к петлице, красил в зеленый цвет. Их естественный цвет казался ему слишком крикливым. Теперь он другой: «В обществе, как оно устроено теперь, нет места для меня. Но природа найдет для меня ущелье в горах, где смогу я укрыться, она осыплет ночь звездами, чтобы, не падая, мог я блуждать во мраке, и ветер завеет следы моих ног, чтобы никто не мог преследовать меня. В великих водах очистит меня природа и исцелит горькими травами».

После тюрьмы он больше не писал сказок. Два года каторги отозвались в нем прозаической исповедью «Из бездны», написанной во время заключения, поэмой «Баллада Редингской тюрьмы» и несколькими письмами в газету «Дейли крoникл» o тяжелом слежении детей, находящихся в тюрьмах, и о бесчеловечности английских законов, позволяющих заточать в подземелье ребенка.

И все. Больше ни строчки.

Приняв имя Себастьяна Мельмота, очевидно, под влиянием популярного тогда романа «Мельмот-скиталец», Уайльд уехал в Париж и провел там три оставшихся года жизни. В бедности, забытый Англией, Лондоном и друзьями.

Наш русский поэт Константин Бальмонт встретил однажды Уайльда на одной из парижских улиц. И написал об этом трогающие душу строки: «Издали меня поразило одно лицо, одна фигура. Кто-то весь замкнутый в себе, похожий как бы на изваяние, которому дали власть сойти с пьедестала и двигаться, с большими глазами, с крупными выразительными чертами лица, усталой походкой шел один – казалось, никого не замечая. Он смотрел несколько выше идущих людей – не на небо, нет, – но вдаль, прямо перед собой, и несколько выше людей.

Так мог бы смотреть, холодно и отрешенно, человек, которому больше нечего ждать от жизни, но который в себе несет свой мир, полный красоты, глубины и страданья без слов. Какое странное лицо, подумал я тогда. Какое оно английское по своей способности на тайну.

Это был Оскар Уайльд. Я узнал об этом случайно. В те дни я на время забыл это впечатление, как много других, но теперь я так ясно вижу опять закатное небо, оживленную улицу и одинокого человека – развенчанного гения, увенчанного внутренней славой, – любимца судьбы, пережившего каторгу, – писателя, который больше не хочет писать, – богача, у которого целый рудник слов, но который больше не говорит ни слова».

В последний путь на кладбище Пер-Лашез Оскара Уайльда провожали бедняки Латинского квартала. Отдавая честь одинокому изгнаннику и поэту, славившему человечность.

«Я сделал свой выбор, в моих стихах прошла моя жизнь», – так он говорил.

Жорж Санд. Мечта о Любви Елена Фетисова

Вечером 1 июля 1804 года у Мориса Дюпена, аристократа из старинной фамилии, чьими предками были даже короли, и Софии-Виктории Делаборд, дочери птицелова, родилась девочка. Ее назвали в честь бабушки, любимой матушки Мориса, – Авророй.

Но общество с осуждением смотрело на столь неравный брак. Мать Мориса не приняла невестку, и детство Авроры прошло меж двух огней – бабушкой и мамой.

Софи не получила никакого образования, но от природы была поэтична и обладала врожденным чувством красоты. Будучи «из народа», она считала себя лучше всех аристократов мира. И Аврора унаследует эту черту матери – обладательница аристократических манер, дама высшего света, она всегда будет подчеркивать свое происхождение, не считая это унизительным.

Через четыре года Морис Дюпен погиб, и бабушка взяла маленькую внучку к себе, в имение Ноан. Софи не возражала, не желая лишать дочь лучшего будущего.

Жорж Санд

Авроре полюбилась сельская жизнь. Ей доставляло радость бегать с деревенскими детьми, ухаживать за ягнятами, слушать рассказы мяльщика конопли. Бабушке-аристократке, правда, это не очень нравилось: она хотела прежде всего воспитать из внучки утонченную светскую даму. Подчинить Аврору было невозможно, зато привить любовь к музыке и литературе не составило труда.

И все же она мечтала вернуться к маме, ее не пугала бедность, в которой ей пришлось бы жить. Аврора Дюпен старшая пыталась внушить внучке, что ее мать «погибшая женщина». Девочка бунтовала. И тогда бабушка отдала ее на обучение в монастырь.

Аврора с раннего детства задавалась вопросами: «Зачем я существую? Зачем весь этот свет? Зачем старые графини?»

Позже она скажет: «Так как я не принадлежала свету ни по своим поступкам, ни по своим помыслам, так как… я не могла и не хотела поступать иначе, чем в силу закона, стоящего выше общепринятых обычаев и мнений, – мне необходимо было найти в Боге ответ на загадку моей жизни, указание моего истинного долга, одобрение моих самых сокровенных чувств».

В женском августинском монастыре ее прозвали «записной книжкой» – уже тогда она с удовольствием вела записи в дневнике: «Увы! Мой милый отец Вилель, я часто пачкалась чернилами, тушила свечку пальцами. Я засыпала на уроках закона Божия, я храпела на мессе, я говорила, что вы некрасивы. За эту неделю я сделала, по крайней мере, 15 грубых ошибок по-французски и 30 по-английски. Это мой грех, это мой грех, это мой тягчайший грех».

Шло время. Авроре исполнилось 15 лет, из чертенка неожиданно для всех она превратилась в ангельски послушную девушку. Однажды, прогуливаясь по крытой галерее монастыря, юная послушница зашла в церковь, чтобы посмотреть вблизи на монахинь, пришедших молиться. «Мне показалось, что звезда, как бы вписанная в витраж, затерянная в необъятном пространстве, внимательно смотрела на меня. Пели птицы. Вокруг были покой, очарование, благоговейная сосредоточенность, тайна, о которой я никогда не имела представления… У меня закружилась голова. Слезы потоком хлынули из глаз.» Она решила, что быть монахиней – ее призвание, и стала думать о вступлении в монастырь. С отчаянностью, столь свойственной ее характеру, Аврора начала работать до полной потери сил, была готова подметать кладбище, выносить мусор, делала все, что ей говорили, и буквально не спала и не ела.

Это всех насторожило. «Вы стали грустной, мрачной, какой-то исступленно-восторженной. – сказал ей аббат де Премор. – В наказание я велю вам вернуться к играм, к невинным развлечениям, свойственным вашему возрасту». Аббат, видя в девочке восторженную, поэтическую душу, понимал, что на пути монахини она не обретет счастья.

Вновь став зачинщицей всех игр в монастыре, вернув внимание своих подруг и монахинь, в глубине души Аврора твердо решила, что не отступится от желания принять постриг. Но письмо бабушки все изменило – мадам Дюпен настоятельно просила внучку вернуться в Ноан: «Дочь моя, я должна выдать скорее тебя замуж, я скоро умру».

В 1822 году Аврора Дюпен стала супругой Казимира Дюдевана. Замужество не принесло ей счастья. Они были разные. Казимир находил удовольствие в охоте, интересовался политикой и любил выпить, он не понимал влечения Авроры к книгам. А она жаждала знаний, читала философов, с интересом изучала естественные науки. Ее природное чувство красоты проявлялось в понимании музыки, в рисовании, поэзии.

Этот союз не смогли сохранить даже дети, которых они очень любили.

В 1831 году Аврора бросила семью и уехала в Париж, оставшись без денег, без дома, без поддержки. Засунув руки в карманы, голодная, она бродила по Парижу в поисках работы. И твердо знала, что в Ноан она не вернется.

Ее приняли журналистом в сатирический журнал «Фигаро». Его редактор Латуш, человек, «создавший больше авторов, чем произведений», был учителем Бальзака, Шарля Нодье.

Первый свой роман «Роз и Бланш» Аврора написала вместе с Жюлем Сандо. Встретив Жюля, Аврора вновь почувствовала вкус жизни, от которой устала и выносила только из-за детей. Их сближали интересы, мечтательность, поэтичность. Все, что им нужно было, чтобы чувствовать себя счастливыми: две котлеты и сыр, мансарда с видом на Нотр-Дам и на реку, работа, чтобы оплатить жилье и еду. Но союз этот не был долгим – Жюль и Аврора расстались. «Мои мечты были всегда слишком возвышенными…» – скажет она. Однако с ней навсегда остался псевдоним Жорж Санд, под которым она стала известна не только во Франции.

Она продолжает много, неутомимо работать, выпуская по роману в год. Когда-то Аврора мечтала хотя бы увидеть Гюго, Бальзака, а теперь они говорят о ее таланте. Она знакомится с известными писателями, музыкантами, поэтами. Вот лишь немногие имена: Альфред де Мюссе, Ференц Лист, Гюстав Флобер, Шарль Сент-Бев, Эжен Делакруа, Проспер Мериме, Полина Виардо, Иван Сергеевич Тургенев…

Однако кровь ее «застыла от вечной работы за столом», оставшись одна, лишенная радости дарить свою любовь, она забыла, что еще молода, а ее душа словно уснула.

Жорж Санд и Фредерик Шопен познакомились в 1837 году в Париже. Она сразу обратила внимание на молодого музыканта, впечатлительного, тонкого и талантливого. Он после этой встречи отметил: «Какая несимпатичная женщина эта Санд!» Во многом их вкусы расходились, но красота, музыка объединили две прекрасные души.

Шопен нашел в Жорж Санд силу, которая влекла его и помогала ему; Аврора могла оценить его, вдохновить, дать совет и не требовала ничего для себя.

Генрих Гейне, друг их семьи, восхищался ими обоими. «Как прекрасна Жорж Санд и как она безопасна даже для злых кошек, одной лапкой ласкающих ее, а другой царапающих; даже для собак, которые лают на нее самым свирепым образом; подобно луне, она кротко созерцает их с высоты…» О Шопене он сказал: «Человек необыкновенной чувствительности; человек, признающий разговор только с глазу на глаз, ушедший в какую-то свою таинственную жизнь».

В 1841 году из Парижа семья перебралась в Ноан. Там они провели пять незабываемых лет.

С утра до вечера взрывы музыки, раздававшиеся из комнаты Шопена, смешиваясь с ароматом роз и пением птиц, долетали до Жорж, которая работала в своем кабинете на верхнем этаже. Моцарт и Бах не сходили с пюпитра. Делакруа, для которого оборудовали мастерскую в Ноане, Шопен, сын Авроры Морис, уже 20-летний юноша, начинали разговоры об искусстве, а она слушала. В это время Жорж работала над романом «Консуэло». Полина Виардо, талантливая певица и друг семьи, служила прообразом героини.

Они создали свой театр. Разыгрывали сценки, танцевали комические балеты. Словом, каждый любил и творил свои шедевры…

Как-то вечером Жорж Санд рассказывала Шопену о деревенской тишине, чудесах природы. «Как прекрасно все, о чем вы рассказали!» – воскликнул Шопен. «Вы находите? – ответила она. – Ну, так переведите на язык музыки». Так родилась его пастушеская симфония.

«Глаза Авроры затуманены. Они блестят только тогда, когда я играю; тогда мир светел и прекрасен. Мои пальцы мягко скользят по клавишам, ее перо стремительно летает по бумаге. Я хочу жить только для тебя; для тебя я хочу играть нежные мелодии…»

Шопен любил Жорж; она испытывала к нему нежную материнскую любовь. Она восхищалась гением музыканта; он уважал великого писателя. Но самые святые и дорогие сердцу чувства легко уязвимы, они хрупки, и малейшее недоверие может их разрушить. «Доброжелатели» начали настраивать Фредерика против Жорж. И преуспели. «Я прощаю вас и отныне не пошлю вам ни одного упрека.» – написала она в своем последнем письме Шопену.

Жизнь Жорж Санд не была идеальной, но ее освещала глубокая вера в Идеал. Тяга к любви, к красоте, к природе, Богу нашли отражение в ее жизни и литературных творениях. Роман «Консуэло» Андре Моруа назвал ни с чем не сравнимым образцом того, «чем каждая женщина захочет быть, в которой каждый мужчина поймет, что он должен искать и любить в женщине».

Но к своему творчеству Жорж Санд всегда относилась со смирением, не придавая ему большого значения, главным оставалось любить. И в конце жизни она, бабушка, дарила свою горячую любовь внукам.

Была ли она счастлива? Несомненно, ведь для этого нужно совсем немного. «Мне пришлось достаточно потрудиться, чтобы остаться доброй и искренней. Но вот я очень стара. Я совершенно спокойна, моя старость так же целомудренна своим рассудком, как и своими делами, ни малейшего сожаления о молодости, никакого стремления к славе, никакого желания денег, разве только чтобы оставить моим детям и внукам. Я чувствую, что могу быть полезной более лично, более непосредственно. Я достигла, не знаю как, большого благоразумия. Как всегда, я верующая, бесконечно верующая в Бога. Ошибаются, думая, что в старости все идет на убыль».

Редьярд Киплинг Илья Бузукашвили

Жизнь учила его любить, сражаться и верить. И англичанин с душой индуса хорошо усвоил ее уроки. А еще Редьярд Киплинг умел хранить верность. Верность великой Красоте и тайне, которые однажды, с самого детства и навсегда, завладели его сердцем.

Он родился в Бомбее – 30 декабря, под самый новый 1866-й год. И был настоящим англо-индийцем. (Тогда в Индии жили и работали примерно четыре миллиона англичан.) Родители, люди занятые, отдали мальчика на попечение слуг, и потому на местном языке, хиндустани, Редьярд объяснялся сначала лучше, чем на своем родном. Когда няня водила его пожелать спокойной ночи родителям, то предупреждала, чтобы он говорил с ними по-английски: мол, им это будет приятно.

Редьярд Киплинг

Лахор, древнюю столицу великих моголов, называли «индийским Парижем». Здесь были ателье художников, мастерские, изготовлявшие предметы искусства, а в бесчисленных кафе, совсем как на Монмартре, спорили об искусстве и политике. В том, что именно Лахор стал «индийским Парижем», была немалая заслуга Киплингов. Они были умны, образованны, обаятельны и обладали редким даром привлекать людей. Отец Редьярда Джон Локвуд Киплинг преподавал сначала в Бомбейской художественной школе, а потом на 18 лет стал куратором Центрального музея индийского искусства в Лахоре, очень быстро превратив его собрание в одну из лучших в мире коллекций восточного искусства.

Сюда, в Лахор, после учебы в Англии, полный надежд, планов и новых идей, вернется юный Киплинг. Вернется в Индию. Вернется Домой.

«Гражданская и военная газета» выходила каждый вечер на 14 полосах, но делали ее два человека – редактор и его помощник. Редьярд занял место помощника. Передовицы ему не давались, зато со всем остальным он справлялся блестяще. Репортажи, поездки по стране. Работа по 10–15 часов в сутки. А вскоре он еще начал писать рассказы.

Саперы и морские пехотинцы, ирландские гвардейцы, врачи, инженеры ее величества – вот герои Киплинга, герои с «моралью служения». И конечно же Индия – звуки жизни ее древних городов, запахи базаров и прохлада дворцов. Киплинг молод, но у него зоркое сердце. Он видит необычное, значительное за обыденным. Ему до всего есть дело, даже до самого забытого, затерянного в тропиках форта под реющим над стенами британским флагом…

Его читали все. Британская Индия вдруг получила своего писателя. «Эврика! – восклицал один из рецензентов лондонского издательства, прочитав стихи и рассказы Киплинга. – На свет родился гений!»

В 1889 году Киплинг появился в Англии. Оставил родную Индию. Знал ли он тогда, как много она для него значит?.. Он – свежеиспеченный лондонский «литературный лев». В 23 года известен и знаменит. И счастлив: он найдет свою вторую половинку и уедет с женой поближе к ее родному дому в Америку. В Вермонт.

Радость семейной жизни. Трое детишек. Спокойное, вдали от чужих глаз и страстей, бытие. В Вермонте, на другом конце земли, он будет постоянно вспоминать Бомбей, Лахор, Индию. В душе его родится ностальгия, жажда, которую он найдет способ утолить.

Он стал рассказывать сказки, волшебные сказки – своим детям и племяннице, нуждаясь, как и многие сказочники, не в читателях, а в слушателях. Однажды его истории об индийских джунглях услышала детская писательница Мери Элизабет Мейпс Додж и уговорила напечататься в детском журнале, который она редактировала. Киплинг написал один рассказ, другой и – увлекся. Так миру явились «Книги джунглей», Маугли и его верные друзья.

Писателя привлекала мысль о родстве всех живых существ, о месте человека в природе. А слова маугли, «лягушонок», как прозвали звери своего воспитанника, нет ни в одном языке. Киплинг его придумал сам.

«Его голос звучит с необычной для него терпимостью и человечностью именно тогда, когда он пишет о тех, кто вообще не принадлежат к числу человеческих существ», – остроумно замечал один критик. «Он досконально изучил все обычаи и привычки птиц, зверей и пресмыкающихся – иначе как бы он написал „Книги джунглей“», – вторил ему другой. У Киплинга и вправду был редкий дар – вживаться в души своих героев. Читая им написанное, трудно поверить, что он никогда не был ни колониальным чиновником, ни солдатом, ни мореплавателем. Возможно, этому, как и многому другому, его научила Индия – способности отдать себя жизни, приобщиться целиком к миру людей и к миру животных, к миру рек, гор, деревьев и трав. В этом была для Киплинга мудрость Востока.

Поведавший миру суровый и справедливый Закон джунглей, Киплинг хорошо знал: у жизни тоже есть свой закон. Победы сменяются поражениями. Радость рождений нового – печалью утрат. Жизнь не стоит на месте и полна постоянных превращений… Рубеж столетий оказался для писателя особенно трудным. Сошла с ума его сестра Трикс. Умерла любимая дочь Джозефина. Болезнь едва не унесла из жизни его самого. Но что-то дало ему силы, надежду. Редьярд навсегда уехал из Америки и поселился в Англии, в графстве Сассекс. Кучера экипажей, проезжавших мимо усадьбы Киплингов, советовали пассажирам заранее вставать со своих мест, чтобы заглянуть через забор. Иногда им удавалось увидеть писателя, гулявшего в саду и не успевшего спрятаться. Джером К. Джером с присущим ему юмором говорил, что Киплинг напоминает ему комету, тщетно пытающуюся потерять свой хвост.

В скромном кабинете Киплинга висит портрет художника-прерафаэлита Берн-Джонса. Корзина для бумаг всегда полна доверху. «Сюда идет большая часть того, что я пишу», – говорит он. Работая, он иногда начинает размахивать своим любимым большим индийским ножом. Однажды он вырежет им на столе: «Как часто я уставал, сидя за тобой».

У Киплинга не счесть почитателей. Но и недоброжелателей немало. Ему не могли простить имперский дух. Часто говорили с презрением: «бард британского империализма», «пропагандист счастья быть колонизатором». Киплинг и впрямь всегда стоял горой за британского льва, в те времена еще могучего. И никогда не скрывал своих взглядов. Но мы хорошо знаем, как тонка та грань, за которой правда превращается в хорошо обставленную ложь, на доброе имя вешают ярлык отчуждения, забывая былую дружбу, верность, любовь.

У Киплинга, похоже, свои счеты с миром. Иначе откуда полные горечи строки?

Останься тих, когда твое же слово Калечит плут, чтоб уловлять глупцов.

Он скажет об этом однажды открыто, не таясь. Но позже, не сейчас. Сейчас он пишет свой роман, о котором мечтает давно и который примирит его со многими. Роман из индийской жизни.

Когда в конце 1900 года Редьярд объявил отцу, что окончил «Кима», тот только спросил: «Это ты его окончил, или он сам себя?» – «Он сам себя», – ответил Киплинг-младший. «Тогда он может оказаться не так уж и плох», – улыбнулся отец. Индийский критик Нирад Чаудхири говорил, что, прочитав «Кима», обнаружил в нем такую любовь к Индии и такое понимание этой страны, что забыл и думать о Киплинге-империалисте. «Он постиг истинный дух Индии. Проникся к ней любовью. Мы, индусы, всегда будем благодарны Киплингу, сумевшему показать многоликость нашей страны, ее красоту, силу и правду». Киплинг написал новый роман «большой дороги». В духе «Дон Кихота» Сервантеса. Сын солдата-ирландца из индийского полка и тибетский лама – новая «донкихотская» пара двинулась в путь по дорогам Северной Индии, возрождая под пером Киплинга романтический старинный жанр.

Он не любил мирской суеты. Сколько раз он отказывался от всевозможных государственных почестей и наград – не перечесть. Уговаривали все, включая короля. А он – ни в какую. Объяснял скромно и просто – тем, что желает «жить и умереть просто Киплингом».

Ему всего 36, он находится на середине своего жизненного пути, но, увы, почти в конце пути писательского. Его еще будут переводить по всему свету. Он будет получать огромные гонорары, сделается почетным ректором университета, получит в 1907 году Нобелевскую премию по литературе. Признание будет расти. Но это будет признание былых заслуг. Ничто уже не сравнится с его «Книгой джунглей», с философским «Кимом», с добрыми, милыми сказками про кошку, которая гуляла сама по себе, про любопытного слоненка…

Это о них, о сказках Киплинга, Честертон сказал однажды: «Особая прелесть историй Киплинга состоит в том, что они читаются не как сказки, которые взрослые рассказывают детям у камина, а как сказки, которые взрослые рассказывали друг другу на заре человечества».

Киплинг проживет еще много лет. Переживет Первую мировую, Октябрьскую революцию. На его глазах будет дряхлеть британский лев… В середине 1920-х годов Редьярд напишет другу Райдеру Хаггарду: «Каждый человек оценивает прожитые годы с разбитым сердцем». А когда он уйдет из этого мира в 1936 году, ему устроят государственные похороны в Уголке поэтов Вестминстерского аббатства.

Автора «Книги джунглей» давно нет. Но он по-прежнему с нами. Как и его «лягушонок» Маугли, законы джунглей, великая и прекрасная Индия, родина его души и сердца, и слова его поэтического завещания – он писал их сыну, которого вскоре потерял на полях войны.

Останься прост, беседуя с царями, Останься честен, говоря с толпой; Будь прям и тверд с врагами и с друзьями, Пусть все, в свой час, считаются с тобой; Наполни смыслом каждое мгновенье, Часов и дней неумолимый бег, — Тогда весь мир ты примешь, как владенье, Тогда, мой сын, ты будешь Человек!

Бернард Шоу Елена Князева

Ему шестьдесят раз отказывали в издательствах. «Займитесь другим делом, молодой человек! Не отнимайте у занятых людей время!» А он упорно шел к цели и в конце концов стал литератором, да еще каким!

Джордж Бернард Шоу родился 26 июля 1856 года в простой дублинской семье. Его мать Элизабет давала частные уроки музыки, а вот отец Джордж к моменту появления сына на свет уже промотал свое состояние и был пьющим человеком.

В детстве Бернард часто чувствовал себя одиноким. Лучшими его друзьями стали книги. Он рассеянно слушал то, что ему говорила матушка, мечтая поскорее приняться за чтение сказок «Тысячи и одной ночи», – почему-то они невероятно нравились Бернарду.

Бернард Шоу

Учеба у него не заладилась: он сменил четыре школы и везде отставал по программе. Но после уроков Бернард отправлялся добывать собственные знания – в библиотеки, где читал Шекспира и Диккенса. В пятнадцать лет он все же бросил школу, и приятели отца устроили юного Шоу в торговую фирму «клерком» – мальчиком на побегушках. Уже через год его «повысили»: Бернард стал кассиром, и у него появилось много свободного времени, в которое можно было… конечно, читать книжки!

К этому же периоду относятся и первые литературные опыты Бернарда Шоу – его дневниковые записи. Но это были только поиски.

Однажды в их доме появился человек по имени Джон Ванделер Ли. Семья очень нуждалась в деньгах, поэтому Элизабет Шоу решила сдавать комнаты. Постоялец оказался музыкантом и дирижером. Очень скоро он стал брать Бернарда на свои репетиции, и тот незаметно для себя начал разбираться в операх Моцарта и Листа.

В 1875 году родители Бернарда развелись, и Элизабет со старшими дочерьми уехала в Лондон, а Бернард на время остался с отцом. Через год юноша получил письмо от матери: умирала его сестра Агнесс, дни ее были сочтены. Бернард торопился попрощаться с сестрой. Из Дублина он уезжал с твердой уверенностью, что больше туда никогда не вернется.

Немного оправившись от горя, которое постигло их семью, юноша попытался найти в Лондоне хоть какой-то заработок. Он благоразумно взял с собой рекомендательное письмо из дублинской фирмы, где проработал пять лет. Но на его просьбы о работе в Лондоне отвечали в лучшем случае улыбкой. «Что вы! Нам требуются специалисты! Всего хорошего».

Ему едва исполнилось двадцать. Он не ждал от себя грандиозных успехов, не считал себя талантливым, поэтому стал усердно работать – писал романы и статьи. Но почти восемь лет Шоу никто не «слышал»: из издательств приходили лишь отказы, а редакции не присылали даже их. Правда, одна лондонская газета опубликовала его статью, за которую он получил пятнадцать шиллингов. Это все, что удалось заработать в молодые годы.

Другой человек на месте Шоу давно бы уже оставил бесплодные попытки быть изданным и устроился бы куда-нибудь клерком. Но Бернард сохранял оптимизм, доброту и жизнелюбие, словно чувствовал, что его время еще настанет, обязательно настанет.

Для самокритичного молодого человека десять лет, которые он находился на иждивении у стареющей матушки, были непростым временем. Он экономил буквально на всем: ходил в бесплатные музеи, записывался в бесплатные библиотеки, доставал контрамарки на спектакли. А еще он совсем не общался с девушками, невероятно стесняясь своей бедности.

В 1884 году в руки Бернарду попал «Капитал» Карла Маркса. Бедный трудяга, Шоу объявил себя социалистом и в том же году вступил в «Фабианское общество», распространявшее социалистические идеи. Целых двадцать семь лет три раза в неделю он будет выступать с лекциями о социализме, не получая за это ни пенса. Лекции, однако же, пользовались популярностью, ведь речь в них шла о разумных вещах: доступном жилье, достойной старости…

После одной из лекций к Бернарду подошел молодой человек. «Уильям Арчер, писатель, – представился он. – Я часто вижу вас в читальном зале Британского музея. Вы готовите какую-то статью?» Узнав, что Шоу не пишет статей, Арчер изумился: «На что же вы, прости Господи, живете?!» На следующий же день, будучи человеком напористым, он договорился с главным редактором «Пэлл-Мэлл газет» (где работал), что мистер Шоу «попробует себя в качестве театрального критика». Шоу пообещали платить сорок фунтов в неделю – он в жизни не держал в руках такой суммы.

Арчер стал для Шоу не только звездой удачи, но и другом на всю жизнь. В 1887 году они даже попробовали вместе написать пьесу, но Арчер очень скоро отказался от этой работы: «Бернард, тебе нужно писать самому. Ты мастер, а не подмастерье».

Тем, кому доставалось от Шоу со страниц «Пэлл-Мэлл», приходилось несладко. Шоу мгновенно распознавал ложь, фальшь, безвкусицу и пошлость и не упускал возможности написать об этом. Подписчики с удовольствием читали уморительные заметки молодого критика, а театральная общественность очень скоро приняла Бернарда Шоу за своего. Обратить на себя его внимание для актеров и драматургов теперь было настоящей честью.

Чуть позже он стал публиковать в газете «Стар» музыкальные рецензии, выбрав для этого псевдоним Корно ди Бассето. Редактор газеты поначалу сомневался, достаточно ли хорошо мистер Шоу разбирается в музыке, чтобы заняться критикой. Но тот блестяще сыграл на рояле пьесу Листа – и редактор был покорен, все его сомнения моментально рассеялись. Шоу назначили хороший заработок.

Его стали приглашать на работу различные издания. Он не пропускал ни одного театрального события, ни одного концерта, дававшегося в Лондоне. В своих критических заметках Шоу оставался предельно честным, прямо заявлял о неудачах и продолжал смешить публику до слез ехидными фразами.

В 1891 году в Лондоне был открыт «Независимый театр». Его основатель режиссер Джейкоб Грейн взялся искать современных драматургов. В театре ставили Ибсена, Толстого, Чехова, но как будто чего-то не хватало… Грейну нравились ироничные критические статьи Шоу, и он предложил ему попробовать написать пьесу.

Шоу задумался. Он помнил о своих «романных» неудачах, да и работы в газетах ему хватало, чтобы браться еще за что-то. Но ведь о литературном творчестве, а совсем не о заметках в газеты он мечтал всю жизнь!.. Размышления надолго не затянулись, и вскоре Грейн получил от Шоу первую пьесу «Дома вдовца». Режиссер ликовал: произведение оказалось безупречным, а новый автор написал еще несколько пьес для «Независимого театра».

В 1898 году Бернард Шоу оформил брак с Шарлоттой Пейн-Таунзенд, очень богатой девушкой, своим литературным секретарем. По Лондону, как это часто бывает, поползли слухи, что Шоу женился по расчету, что брак с Шарлоттой, которая была его намного младше, он заключил, надеясь заполучить ее миллионы. Шарлотту огорчала несправедливость этих сплетен: чем-чем, а деньгами ее муж интересовался в последнюю очередь! Однажды Арчер спросил у Шоу, каким состоянием обладает их семья. Тот махнул рукой: «Что-то между двумя и двенадцатью миллионами. Спроси у Шарлотты, я, если честно, не в курсе».

Шарлотта и Бернард прожили вместе сорок пять лет. Детей у них не было, и все свои материнские чувства Шарлотта отдала мужу. Она спокойно воспринимала его шутки, смущавшие светских дам. А он обладал легким нравом и во время размолвок с женой любил повторять: «Женщины вообще не понимают, что за слабые, пугливые создания мужчины». И посмеивался в бороду.

С женитьбой на Шарлотте жизнь круто изменилась. В чем-то лондонские сплетники оказались правы: Шоу больше не приходилось думать о том, как заработать на кусок хлеба. Он смог полностью сосредоточиться на литературном творчестве. В 1898 году вышел его первый сборник «Пьесы приятные и неприятные». Блистательные диалоги, сорванные с героев маски лицемерия. Почти никакого действия, но пьесы держат зрителя в напряжении до самого финала! Пожалуй, Англия не видела такого со времен Шекспира!

А немного ранее пьеса «Ученик дьявола» с оглушительным успехом прошла на Бродвее. Бернард Шоу стал приобретать мировую известность.

С 1910 года Шоу начали преследовать неудачи. Ему было 54 года, когда, как всем казалось, его талант стал клониться к закату. Но в 1914 году в Лондонском Королевском театре поставили «Пигмалиона», и театральная публика поняла, что талант драматурга только раскрылся в полную силу. История о безграничности человеческих возможностей поразит зрителя на долгие годы, а через пятьдесят лет обретет новую жизнь в мюзикле «Моя прекрасная леди».

Шоу писал «Пигмалиона» для конкретной актрисы. Цветочницу Элизу Дулиттл должна была сыграть Стелла Патрик Кэмпбелл, в которую Шоу был давно влюблен! Эти чувства утихали в нем почти сорок лет. Страстная, долгая «любовь по переписке» – и ничего не подозревающая Шарлотта… Но как Шоу мог отказаться от своих чувств, если он впервые в жизни по-настоящему полюбил?!

В 1914 году в воздухе тревожно запахло войной. За неаккуратные высказывания о войне имя Бернарда Шоу надолго убрали с театральных афиш. Его перестали публиковать. Но он продолжал работать – на этот раз над пьесой «Дом, где разбиваются сердца», которая стала вершиной его драматургического творчества.

А в 1925 году он получил Нобелевскую премию. Эксцентричный Шоу заявил, что от денег, полагающихся за премию, он отказывается, а саму премию объявил «знаком благодарности за то облегчение, которое он доставил миру, ничего не напечатав в текущем году». И прибавил еще: «Я готов простить Альфреду Нобелю изобретение динамита, но только дьявол в людском обличии мог выдумать Нобелевскую премию».

Он отказался даже присутствовать на церемонии вручения премии, и ее пришлось получать английскому послу в Швеции Артуру Даффу. В конце концов деньги были потрачены на создание литературного фонда для переводчиков.

Жизнь Шоу продолжала бить ключом. Весной 1931 года супруга уговорила его совершить кругосветное путешествие. Они побывали в Индии, Новой Зеландии, США, а потом и в СССР. Сталин Бернарду Шоу понравился, а вот академик Иван Петрович Павлов, напротив, вызвал бурю раздражения.

Шоу продолжал работать, но силы уже были не те, что в молодости и зрелости. К тому же уходили друзья. Потеря за потерей. В 1940 году скончалась Стелла, всю жизнь горячо любившая Шоу. Через три года не стало Шарлотты. А в 1950 году он сам оказался прикованным к постели. Начинались месяцы его прощания с жизнью. Он принял это без жалоб и стонов. Его последние слова – «я готов умереть». Ничего другого человек, у которого в жизни не было места иллюзиям, смерти ответить не мог.

Артур Конан Дойль Елена Князева

Он обожал приключения, увлекался автомобилями, мотогонками, полетами на воздушном шаре, ходил на китобойном судне. Но однажды придумал Шерлока Холмса…

Артур Игнатиус Конан Дойль был первенцем в эдинбургском семействе разорившихся аристократов. Его отец Чарльз, художник, зарабатывал мало, едва сводил концы с концами и незаметно пристрастился к выпивке. Матушка Мери занималась детьми – их кроме Артура в семье появилось еще шестеро. Она часто читала детям книги или сама сочиняла для них разные истории.

Как бы плохо ни обстояли дела у Дойлей (мебель им привозили друзья, а одежду для детей приходилось постоянно латать, чтобы не покупать новую), в семье никогда не жалели денег на книги. Маленький Артур рано полюбил Купера и Скотта, а самой любимой его книгой стали «Охотники за скальпами» Майн Рида. Он просто обожал приключения!

В девять лет его отдали в начальную школу-интернат в Ходдере. В школе он держался независимо, гордясь своим аристократическим происхождением. Правда, не знал, что его учебу оплачивали дядюшки: у отца с матерью просто не было на это денег.

Артур Конан Дойль

Через два года Артура перевели в Стоунихерст, школу со спартанскими условиями. Жидкая каша на завтрак, жесткие койки, застланные грубыми одеялами, три удара резиновой дубинкой за невыученный урок. А он вечно забывал про уроки! Но это была настоящая школа жизни: Артур Конан Дойль до конца своих дней был скромен в быту и непривередлив в еде.

В 1876 году 17-летний юноша стал студентом медицинского факультета Эдинбургского университета. В стипендии ему отказали: есть студенты, которые нуждаются в деньгах больше, чем отпрыск аристократического рода! Артур не смог сказать, что его семье тоже необходима помощь. Ему пришлось подрабатывать после учебы (к тому времени его матушка не работала, а отца забрали в психиатрическую клинику).

Медицина юному Дойлю нравилась. Больше всего он полюбил своего преподавателя хирургии Джозефа Белла. «Он, бросив взгляд на пациента, часто за несколько секунд узнавал больше, чем я из своих вопросов», – писал Артур о профессоре, восхищенный его наблюдательностью. Через десять лет, создавая образ самого известного в мире сыщика, Дойль «позаимствует» у Джозефа Белла рост, темперамент и даже трубку из вишневого дерева.

Артуру нужны были деньги. В одной эдинбургской газете он увидел объявление о том, что сельскому врачу требуется помощник… У доктора Эллиота Хора он проработал четыре месяца, от летней сессии до начала занятий в университете. Обаятельный старичок Хор научил юношу тому, что как-то упускали на лекциях преподаватели: самый надежный инструмент доктора – доброе слово. Артур усвоил это на всю жизнь.

Под впечатлением от сельской жизни 20-летний Дойль написал приключенческий рассказ «Тайна долины Сэсасса». Он ужасно стеснялся своих литературных начинаний, но все же аккуратно переписал творение и отправил в журнал «Чамберс Джорнэл», ни на что, впрочем, не надеясь. Редакция рассказ опубликовала. Больше всех, кажется, этому радовался доктор Хор: «Сынок, да у тебя талант!»

Первая публикация воодушевила Артура, и он почти мгновенно написал еще несколько рассказов. У него появилась еще одна неплохая возможность зарабатывать деньги…

Весной 1880 года один из приятелей предложил Артуру поработать на китобойном судне «Надежда». Дойль бросился в деканат договариваться о досрочной сдаче сессии и уже в мае отплыл в Гренландию. Он числился судовым врачом, но моряки болели редко (за семь месяцев плаванья Артур вылечил только самого себя). И ему приходилось вместе с остальными разделывать туши убитых китов.

Моряки, немногословные, обладавшие огромной физической силой, нравились Артуру. Да и на море, среди холодных вод, все было иначе, чем на суше. В Эдинбурге он понял, что ему совсем не хочется возвращаться в университет. Но учебу необходимо было закончить.

В июле 1882 года он начал собственную врачебную практику в Портсмуте. Работа была тяжелой, Артур без конца писал об этом доктору Хору, тот отвечал коротко: «Терпи!»

Когда пациентов было немного, доктор Дойль, сидя в своем кабинете, писал рассказы и отправлял их в журналы. От «Лондон Сошиети» он получил свой первый литературный заказ и выполнил его блестяще, написав рассказы «Блумендайкский овраг» и «Мой друг – убийца».

В 1885 году молодой успешный доктор женился на Луизе Хоукинс. (Знакомство произошло при печальных обстоятельствах: он ухаживал за ее умирающим братом.) Луиза была хороша собой, умна и воспитанна. Она помогала Артуру и с врачебной практикой, и с литературной работой и даже была верной болельщицей, когда ее неутомимый муж играл с друзьями в крокет.

Детективные истории, которые он писал, приносили семье неплохой доход. Конан Дойль оказался перед выбором. Работа врачом сулила стабильный заработок, тогда как писательская деятельность была игрой в рулетку – примут или не примут рукопись. Артур отлично понимал это. А также и то, что рассказы не принесут ему известности и больших гонораров. Нужны или большие романы, или… потрясающие идеи.

И они появились – у Дойля в голове неожиданно сложился образ сыщика Шерлока Холмса и сюжет рассказа «Этюд в багровых тонах». Работа так захватила Артура, что рассказ превратился в повесть, а повесть – в роман. Автор подписался «Артур Конан Дойль». В 1888 году роман с иллюстрациями, выполненными отцом Артура, увидел свет.

Первый оглушительный успех сыщика с Бейкер-стрит дал Дойлю силы работать дальше. Джозеф Белл, узнав себя в Шерлоке Холмсе, стал сам предлагать Артуру сюжеты для новых приключений сыщика. Профессор часто читал в газетах заметки о происшествиях и из скудной газетной информации удивительным образом выстраивал всю цепочку событий, причем редко ошибался! Артур чувствовал себя настоящим доктором Ватсоном: он восхищался умозаключениями, которые делал профессор Белл, и дополнял ими свои романы.

В 1890 году Артур Конан Дойль познакомился с Оскаром Уайльдом. Тот попросил его о маленькой услуге: «Мне нужен еще один рассказ о Шерлоке Холмсе». Конечно же, Дойль не мог отказать мастеру, и «Знак четырех» в скором времени вышел в английских и американских журналах. «Это последний рассказ о лондонском сыщике!» – убеждал себя Артур. В самом деле, кому нужны эти глупости? Тем более что он уже закончил работу над историческим романом «Белый отряд», описывавшим грандиозные события Столетней войны. Книга имела оглушительный успех, ею восхищался Стивенсон, автор «Острова сокровищ». Нет, нет и нет! Больше никаких Шерлоков Холмсов!

Конан Дойль оставил врачебную практику. Ему больше не приходилось разрываться между пациентами и недописанными произведениями. Он с головой ушел в литературу. Правда, Холмс надоел ему до ужаса, но английский журнал «Стрэнд» предлагал головокружительные гонорары. Дойлю по-прежнему нужно было зарабатывать и обеспечивать семью, и он не мог отказаться.

В 1892 году, будучи уже знаменитым писателем, Конан Дойль закончил работу над романом «Великая тень». Писателю казалась необыкновенно интересной тема наполеоновских войн. Через некоторое время он написал одноактную пьесу «Ватерлоо», которую с удовольствием поставил на лондонской сцене Брэм Стокер. Так Дойль открыл в себе еще и талант драматурга.

При этом он никак не мог отделаться от Шерлока Холмса! «Стрэнд», казалось, сошел с ума: он согласился заплатить 6000 фунтов за шесть рассказов о сыщике. Теперь супруги Дойли были сказочно богаты. Они отправились путешествовать в Швейцарию. Стоя у обрыва Рейхенбахского водопада, Артур размышлял, как ему покончить с Холмсом… Ну конечно! В рассказе «Последнее дело Холмса», вышедшем после поездки в Швейцарию, писатель «столкнул» сыщика в Рейхенбахский водопад.

Эта гениальная задумка поставила «Стрэнд» на грань финансовой катастрофы. После публикации «Последнего дела.» в редакцию повалили читатели журнала, которые швыряли на стол подписные чеки и требовали вернуть деньги за подписку. Сотни, тысячи людей! Негодующая толпа собралась и у дома Дойлей. «Убийца!» – кричали читатели. Там и тут слышались рыдания. Писатель не верил, что такое возможно.

В начале зимы 1893 года Дойль с женой и детьми переехал в альпийский городок Давос. Луиза к тому времени была тяжело больна, и оставаться в холодной Англии ей было нельзя. Горный воздух придал Дойлям сил: Луизе стало лучше, а Артур принялся писать первые рассказы о бригадире Жераре – позже они очень понравились читателям. У журнала «Стрэнд» – именно туда направил Дойль рукописи, чувствуя свою вину перед редакцией, – появилось множество новых подписчиков.

Дела Дойлей шли хорошо. Артур много писал. А в 1897 году он… влюбился в прекрасную Джин Леки. Десять лет тайных встреч, полных нежности, душевного трепета и любви. В декабре 1898 года Дойль закончил лирический роман «Дуэт со случайным хором» – почти гимн семейному счастью, образ его главной героини он списал с Джин. О, как бы хотелось ему построить с ней свое счастье!

В декабре 1899 года Дойль отправился в Южную Африку, где шла англо-бурская война, и возглавил там полевой госпиталь. Работать приходилось круглые сутки, но, как ни велики были его усилия, в день приходилось хоронить до сотни солдат. В 1902 году за особые заслуги, оказанные Его Величеству в ходе войны, доктору Дойлю был дарован рыцарский титул. Теперь он именовался «сэр Артур Конан Дойль». В том же году сэр Артур закончил большую книгу, ну конечно, о Шерлоке Холмсе!

Он увлекся автомобилями, мотогонками, полетами на воздушном шаре, криминалистикой и доказал невиновность молодого эмигранта из Индии – того приговорили к тюремному заключению за преступление, которого он не совершал. И конечно, литературным творчеством: впереди были «Затерянный мир», «Отравленный пояс» и многие другие произведения.

В 1906 году Луизы не стало, и Дойль заперся в своем особняке. Но через год он женился на Джин Леки. Дети полюбили новую жену отца. В браке у Артура и Джин родились еще трое детей. Их любовь с годами только расцветала, и через некоторое время Артур уже не представлял себе, как он жил без Джин раньше. Она все время была рядом.

Артур Конан Дойль умер 7 июля 1930 года. «Вы замечательны!» – прошептал он своей жене на прощанье, склонив голову. Джин знала, что так будет, что Артур давно страдал от приступов стенокардии. Но от этого ее боль не стала меньше…

На столе, среди бумаг, сиротливо лежала его любимая ручка, о которой он когда-то сказал, что в ней «встретил родственную душу среди ручек». Наверное, она тоже в тот миг тяжело переживала утрату.

Агата Кристи. Жизнь и творчество королевы детектива Ольга Наумова

«Куда мы идем? Конечно же, никто не знает, и именно от этого перехватывает дыхание… Думаю, что быть частичкой чего-то целого – одно из самых увлекательных таинств жизни. Я люблю жизнь. И никакое отчаяние, адские муки и несчастья никогда не заставят меня забыть, что просто жить – это великое благо».

Это слова из «Автобиографии» Агаты Кристи – книги, не менее увлекательной, чем ее бесчисленные детективы; книги, поражающей мудростью, удивительным юмором и самоиронией; книги, открывающей нам «королеву детектива» с новых, неожиданных сторон.

За свою жизнь она сменила несколько имен. Эти перемены знаменовали начало новых этапов в судьбе Агаты.

Агата Мэри Кларисса Миллер

Она родилась – страшно сказать! – еще при королеве Виктории, в 1890 году. Уклад жизни в их доме в Торки был не то чтобы старомодным, но умеренно консервативным.

«Самое большое счастье, которое может выпасть в жизни, – это счастливое детство. У меня было очень счастливое детство. Милые моему сердцу дом и сад; мудрая и терпеливая Няня; мама и папа, горячо любившие друг друга, сумевшие стать счастливыми супругами и родителями» (из «Автобиографии»).

Агата Кристи

Сама Агата росла девочкой развитой, но все же слегка… ограниченной, что ли. Не такой сообразительной, как старшая сестра Мэдж, не такой очаровательной, как брат Монти. Положа руку на сердце, по сравнению с ними она выглядела туповатой, медлительной, косноязычной и вечно витающей в облаках.

Сколько она себя помнила, она никогда не знала, что такое скука, – у нее всегда были друзья, причем не только реальные. Гоняя обруч по тропинкам сада, она становилась то странствующим рыцарем в доспехах, то придворной дамой верхом на белом коне, то машинистом на трех железных дорогах ее собственного изобретения.

Образование она получила домашнее и считала его бессистемным. При этом была начитанной, любила математику, прекрасно играла на фортепиано, и только панический страх перед публичными выступлениями закрыл ей путь к карьере пианистки.

Эта скованность, робость и закрытость сопровождали ее всю жизнь. Когда ей подарили щенка, о котором она долго мечтала, девочка в прямом смысле слова онемела от восторга и не могла выдавить даже «спасибо». Она не смела и взглянуть на собаку и. убежала. Отец был разочарован – он-то думал, что малышка будет довольна! Но мудрая мама, которая всегда все понимала, сказала: «Ей нужно время. Она еще не может уяснить себе все до конца». А Агата в это время сидела в укромном уголке и осмысляла обрушившееся на нее счастье: «У меня есть собака. собака. Моя собственная собака, моя собственная настоящая собака.»

Когда ей предстоял выход в свет (в те времена еще было такое старомодное понятие), мама предпочла увезти ее в колонию – в Каир, чтобы в менее чопорной обстановке 17-летней дебютантке было проще освоиться со своим новым положением, научиться общаться. Поездка помогла в финансовом плане (после смерти отца с деньгами у них было тяжело, а в провинции все дешевле), но не с точки зрения легкости общения. На одном из балов кавалер, подводя после танца Агату к матери, заметил: «Вот ваша дочь. Она уже научилась прекрасно танцевать. Теперь хорошо бы научить ее и говорить».

Эти особенности ее характера, как ни удивительно, сослужили ей добрую службу. Перед войной (никто не знал тогда, что историки назовут ее Первой мировой), когда зловещая тень уже надвигалась на Европу, общество по-своему готовилось к грядущим бедам. Девушки и дамы из хороших семей поголовно записывались на курсы медицинской помощи, но многие из них «не имели настоящего представления о том, что означает уход за ранеными и, преисполнившись самыми добрыми намерениями, как-то не подумали, что им придется иметь дело с такими вещами, как судна, утки, последствия рвоты и запах гниющих ран. Думаю, они представляли себе свою деятельность так: поправлять подушку и ласково нашептывать слова утешения нашим храбрым солдатам». А увидев изнанку жизни, многие из них падали в обморок и быстро находили себе другие занятия. Агата осталась. Она проработала в госпитале и в аптеке при нем три довоенных года и всю войну, к тому же получила профессию фармацевта (вот почему в ее произведениях большинство убийств совершат с помощью яда). Нет, легко ей не было – она всю жизнь помнила, как старшая медсестра, обучавшая неопытных девчонок, поручила ей снять намертво присохший бинт у малышки, обварившей ногу… «В конце концов, нужно было лишь хорошенько отмочить повязку. И я не только должна была добиться этого, но должна была сама ощущать ту же боль, что и ребенок. Я продолжала свое дело, по-прежнему чуть ли не в обмороке, сжав зубы, но добиваясь результата и действуя так нежно и осторожно, как только могла».

Сострадание чужой боли, безоглядное стремление помочь – это останется с Агатой на всю жизнь. В ее детективах жертва всегда интересовала ее гораздо больше, чем преступник. И стремление восстановить справедливость было побудительным мотивом во многих ее произведениях.

Агата Кристи

Еще до войны она познакомилась с лейтенантом Арчибальдом Кристи – молодым, напористым, не считавшимся ни с какими условностями. Любовь обрушилась на Агату и закружила в водовороте… Но поженились они лишь через три года во время короткого отпуска Арчи с фронта – очень неожиданно для всех, и для нее самой тоже. Начали жить вместе они только после войны – без денег, без положения, без жилья. Да еще они были такими разными. Но они были влюблены и счастливы! Отголоски этого периода их жизни можно найти в романе «Тайный враг» – про двух влюбленных, Томми и Таппенс, оказавшихся после войны без денег и работы и ставших в итоге сыщиками.

Тем временем миссис Кристи начала писать. Как это произошло – толком не понятно. То ли от скуки, поправляясь после гриппа, то ли соперничая с Мэдж, уже публиковавшей весьма недурные рассказы. Сначала Агата сочиняла стихотворения, рассказы, а потом – просто ради удовольствия – детективный роман. Первым стало «Таинственное происшествие в Стайлз». Для истории требовался детектив, распутывающий дело, – и возник эксцентричный бельгиец с вычурными усами, бывший полицейский, помешанный на порядке и на работе «серых клеточек». Бельгийцев-беженцев она во множестве повидала в военное время, остальное – плод воображения. Спустя годы Агата Кристи раскается, что в первом же романе сделала Пуаро пожилым, – она же не предполагала, что этот смешной человечек будет жить еще несколько десятилетий!

Роман написан – что дальше? Первое, второе – одно за другим пять издательств с милыми реверансами отвергли его. Шло время, вся эта история стала забываться, Агата успела дождаться мужа с фронта, зажить новой жизнью – и вдруг, спустя два года, в 1920 году, пришло письмо, что роман принят и готовится к публикации. Деньги ей заплатили смешные, договор заключили кабальный – но какое ей было до этого дело! Ее опубликовали! Так почему бы не попробовать еще?

Постепенно она обнаружила, что помимо удовольствия от придумывания запутанных историй ее сочинения приносят еще и деньги. Но тот факт, что она стала известной, даже знаменитой, дошел до ее сознания очень неожиданным и болезненным образом. Ее семейная драма стала газетной сенсацией.

Когда кончилась война, остались позади трудности разлуки, родилась дочь, а писательство Агаты помогло купить большой дом – в общем, началась «нормальная» жизнь, – разница интересов Арчи и Агаты обозначилась резче. У него гольф, гольф и гольф. У нее писательство, путешествия и дом. В конце концов Арчи не на шутку увлекся своей партнершей по игре, и дело шло к разводу.

Вот тут-то и случилось странное. Однажды вечером машину Агаты нашли над обрывом, а хозяйка бесследно исчезла. Разразился скандал, поднялась газетная шумиха, 11 дней вся страна искала уже ставшую известной писательницу. Агату обнаружили в отеле, где она зарегистрировалась под чужим именем. Что произошло на самом деле – спорят до сих пор. Официальная версия – амнезия в результате сотрясения мозга или сильного нервного потрясения. Но вполне вероятно, что оскорбленная женщина просто хотела уязвить неверного мужа. Она никак не рассчитывала, что все это попадет в газеты и станет достоянием всей страны.

Мэри Уэстмакотт

Подобная история описана в романе некой Мэри Уэстмакотт. Вам незнакомо это имя? А ведь это альтер эго Агаты Кристи.

Много ли передашь в детективе? Когда ограничен определенным количеством печатных знаков, успеть бы изложить запутанный сюжет. После развода с Арчи «Агата Кристи» осталась – это был уже, что называется, брэнд. Но помимо него наша героиня взяла еще один псевдоним – Мэри Уэстмакотт, печатая под ним свои романы. Просто романы, не детективные. В критике их называют психологическими. Они и необычны для Агаты Кристи – никакого тебе убийства! – и в то же время характерны для нее: вроде бы простые житейские истории, переживания человека, многослойное повествование, а внутри – глубина…

Ей удавалось хранить авторство романов Мэри Уэстмакотт в тайне целых 15 лет.

Один из романов называется «Незаконченный портрет». В нем речь идет о молодой женщине, которая болезненно переживает развод и прячется ото всех, подумывая о самоубийстве. Встретив на острове, где она оказалась, молодого художника, она рассказывает ему историю своей жизни, а потом вдруг обнаруживает, что он и есть тот, кого она ждала.

В этом романе (втором из шести, написанных Мэри Уэстмакотт) много автобиографичного. И не только отголоски брака с Арчи, но и, в какой-то мере, история ее второго замужества.

Агата Мэллоун

Ей сорок. Ему двадцать пять. Агата – известная писательница, путешествующая по раскопкам в Месопотамии. Макс – археолог, ассистент известного ученого Леонарда Вулли. Когда их случайно столкнула судьба, Агата, не предполагая возможности каких бы то ни было личных отношений (при такой-то разнице в возрасте!), чувствовала себя с ним просто и спокойно, была открыта и искренна. Он показывал ей древние города, отвечал на ее многочисленные вопросы, выручал в сложных ситуациях. Они болтали о том о сем, рассказывали друг другу какие-то истории из своей жизни… А когда через несколько месяцев Макс Мэллоун сделал ей предложение, она испугалась и. отказалась. Но, слава богу, он был настойчив!

В Королевском историческом обществе он был именитым ученым, а она – его скромной супругой, в Клубе же писателей Макс был просто мужем знаменитой Агаты Кристи. Агата говорила, что ей несказанно повезло стать женой археолога: «Чем старше я становлюсь, тем больший интерес представляю для него как для историка». Вместе они прожили до самой ее смерти. Макс пережил Агату всего на два года.

Второй брак открыл для нее новый мир. Полгода они жили в Англии, а полгода проводили на раскопках – в Ниневии, Нимруде. Агата начала разбираться в археологии, жила в палатках где-нибудь в Арпачии, зарисовывала и фотографировала находки и. писала.

Восток с его необычной для европейца культурой и обычаями дал много пищи ее воображению. Во многих романах действие происходит в Багдаде, Вавилоне, даже на раскопках. Знаменитый Восточный экспресс – тоже часть этой жизни, этих путешествий. Агата умудрялась вписать в свои «восточные» детективы и романтическую любовную историю, и шпионский сюжет.

А однажды приятель-ученый уговорил Агату написать детективный роман из жизни. древних египтян. Да-да, именно так. В начале XX века египтология переживала бурный расцвет – из небытия возвращались памятники, предметы, имена. Но что думали люди того далекого времени, как жили, как решали те вопросы, которые встают перед человеком любой эпохи? По сути, Агата Кристи была первым писателем, попытавшимся проникнуть в душу жителя этой древней страны. Думаю, тот приятель немало пожалел о своем опрометчивом поступке, ведь Агата с присущей ей дотошностью долго расспрашивала его обо всех тонкостях быта, торговли, питания египтян, чтобы каждая мелочь была живой и говорящей. Так родился роман «Смерть приходит как развязка», основанный на реальных письмах жреца Ка, жившего во времена XI династии. В письмах друзьям Агата Кристи писала, что полюбила этот народ, который умеет так искренне радоваться жизни и не воспринимает Смерть как нечто ужасное.

Всю Вторую мировую войну Агата провела в Лондоне, под непрерывными бомбежками. Они даже стали в какой-то мере обыденностью. «Обычным, в сущности, стало даже ожидание того, что тебя могут скоро убить, что убить могут людей, которых ты любишь больше всего на свете, что в любой момент ты можешь узнать о гибели друзей». Максу удалось добиться, чтобы его взяли в армию, он служил за границей, и от него месяцами не было известий. А Агата поддерживала семью, друзей, знакомых, а порой и совсем незнакомых людей. Три раза в неделю она работала в госпитале, а остальное время писала…

В 1956 году Агата Кристи получила орден Британской империи, а в 1971 за достижения в области литературы была удостоена титула «кавалердама» и права называться «леди Агата».

Леди Агата

А все-таки – что она сделал для детективного жанра? Почему ее назвали «королева детектива»? Великие мастера, классики детектива были и до нее – Эдгар По, Гилберт Кит Честертон, ее любимый Конан Дойль. И классический канон детектива к ее времени уже сложился: миражная интрига, обилие улик, умный преступник, еще более проницательный сыщик, его спутник-профан… У Агаты Кристи преобладает вполне традиционная схема, а по части, скажем, тонкости фабулы и выразительности персонажей она существенно уступает тому же Честертону с его отцом Брауном. Но при этом она удивительно изобретательна в своих сюжетных ходах, не боится экспериментировать. Этим ли объясняется ее успех? Этого не знает никто, и тем более она сама. Может быть, дело в том, что придумывание историй было для нее прежде всего увлекательной игрой, головоломкой, похожей на те, которыми они занимались вместе с отцом в детстве? Но факт остается фактом: только после Агаты Кристи, вернее, вместе с ней, жанр детектива обрел полный блеск.

Она избегала описания кровавых подробностей. В отличие от современных авторов, у которых акцент делается, как правило, на эффектные сцены насилия, на «экшн», ее романы внешне почти статичны, но напряженное «внутреннее» действие не отпускает читателя до конца.

Начинала она с произведений, действие которых развивается буквально за столом – герои делятся разными запутанными историями, а блестяще распутывает их все… старая дева, не вылезающая из своей деревни. В мисс Марпл есть нечто от самой Агаты – непреодолимое, почти брезгливое отвращение к преступлению. А от бабушки писательницы – здоровый жизненный цинизм: «Мисс Марпл не назовешь недоброй, просто она не доверяет людям. И хоть ждет от них худшего, бывает добра, независимо от того, что они собой представляют». «Невиновный должен быть защищен; он должен иметь возможность жить в мире и согласии с окружающими. Меня пугает то, что никому, кажется, нет дела до невиновных».

Однажды Агату Кристи чуть не линчевали критики и читатели: она бессовестным образом надула их, поправ все законы жанра! Просто в одном из романов она сделала преступником… рассказчика! На всякий случай не буду называть название романа – чтобы было интереснее читать.

А пьеса «Мышеловка» стала культовым произведением для Англии и настоящим рекордсменом: она идет на сценах лондонских театров уже 60 с лишним лет, при этом посмотревших просят не разглашать содержание. И они держатся! (Правда, с появлением Интернета все традиции нарушены.)

В официальных анкетах в графе «род занятий» Агата Мэллоун всегда писала: «Замужняя дама». Да, она писала, но все же не считала, что к этому сводится вся ее жизнь, и не считала себя «настоящей писательницей».

Свою автобиографию она закончила так: «Ребенок, вставая из-за стола, говорит: «Спасибо тебе, Господи, за хороший обед». Что сказать мне в свои семьдесят пять? Спасибо тебе, Господи, за мою хорошую жизнь и за всю ту любовь, которая была мне дарована».

Чудак Толлерс Татьяна Федотова

Скромный профессор, добропорядочный католик, крупный ученый-лингвист, заботливый отец, любящий супруг… Что еще? Почетный член мужских клубов, любитель трубки и регби, страстный спорщик, интеллектуал и балагур, временами остро ощущавший одиночество… Он вел самую обыкновенную жизнь самого обыкновенного университетского дона.

А когда на улицы Оксфорда опускалась ночь, засыпали домашние и все заботы наконец-то можно было оставить до утра, он затачивал перо, брал лист старой студенческой работы – и терялся где-то на запутанных дорогах Средиземья.

Знакомьтесь: Толлерс, то есть Джон Р. Р. Толкиен.

ЧК, БО и др.

Когда в 1911 году Кристофер Уайзмен, старший ученик школы короля Эдуарда (Бирмингем, Англия) и редактор «Школьной хроники» составлял список всех отличившихся учеников, напротив трех имен – Роберта К. Джилсона, Джона Р. Толкиена и своего собственного он написал: «ЧК, БО и др.». Школа терялась в догадках: никто и предположить не мог, что это сокращенные «Чайный клуб» и «Барровианское общество», два названия одного неофициального клуба, который объединил четверых самых необычных личностей Англии – так, по крайней мере, думали сами эти личности (четвертым в ЧКБО стал Джеффри Б. Смит, или Д.Б.С., тоже воспитанник школы короля Эдуарда). Они были совсем юны, полны грандиозных планов, а еще любили гонять чаи, спорить обо всем на свете и решили во что бы то ни стало проникнуть в суть старинных легенд, изучая древние языки.

Джон Р. Толкиен

…Последний раз вместе повзрослевшая четверка собралась на Рождество 1914 года, в гостях у Кристофа. Тогда Англия уже участвовала в первой мировой войне, и тревожные мысли о будущем не давали покоя. Однако те праздничные дни друзья провели как раньше – сидели у печки, курили трубки, читали, спорили и, конечно же, пили чай. Тогда они впервые смутно ощутили, что рождены для чего-то великого. Джон, например, решил стать поэтом…

Судьба бросила их в самую гущу войны. Первым из «бессмертной четверки» погиб Роб. Через некоторое время в госпитале скончался всеобщий любимец Д.Б.С., незадолго до этого написавший Толкиену: «Дай тебе бог, Рональд, сказать все и за меня тоже, хоть когда-нибудь, когда меня уже давно не будет на свете».

Слова погибшего друга, прозвучавшие как призыв и благословение, глубоко взволновали Джона. В небольшом магазинчике он купил дешевый блокнот и на его обложке вывел: «Книга утраченных сказаний». Так началась работа над записью свода героических легенд и мифов, веселых сказок и романтических песен, которые он посвятил Англии, своей стране и ЧКБО.

Волшебный мир Сэйрхоула

Вообще-то решение создать свою мифологию не упало как снег на голову.

Тоненький росток «древа Средиземья» появился, когда пятилетний Джон вместе с братом Хилари, которому было и того меньше, целые дни проводили в дальних странствиях (по ближайшим лесам) и крестовых походах. Волшебство им чудилось за каждым кустом, а окрестности мирной деревушки Сэйрхоул (где братья жили вместе с матерью) были густо заселены добрыми и злыми чародеями. Соседа-мельника и его сына мальчики прозвали Черным и Белым людоедами – за «счастливый» характер. И, конечно же, именно на их участке росли самые вкусные грибы! Иногда Джон и Хилари ходили собирать ежевику в живописную лощину, которую окрестили «Долом», и по дороге туда, естественно, приходилось преодолевать немало опасностей! Все эти «типичные английские» пейзажи, события и персонажи, поражавшие детское воображение Джона, через много лет нашли достойное место в мире Средиземья…

Даже читать надписи на вагонах с углем, шедших в Уэльс, было весьма занимательно! Слова были самые прозаические – но Рональда это не смущало: его чем-то притягивал неизвестный ему древний, но живой язык. Став взрослее, Джон принялся учить иностранные языки, и уже к 16 годам отлично знал греческий, латынь, французский и немецкий. Но настоящим открытием стали для него древние языки: англосаксонский, староготский, кельтский, ирландский, финский и особенно валлийский.

Он любил, продираясь сквозь дебри старых слов, отыскивать сокровища. В нем жил поэт, которому всегда было мало сухой истории, какую изучает лингвистика, – ему хотелось чувствовать пульс языка. В звучании древних слов он слышал что-то более глубокое, представлял прекрасные лица суровых и сильных людей, о которых говорили легенды…

«Мое безумное хобби»

Дальше – больше: Джон принялся придумывать свой язык. Эта увлекательная игра занимала у него немало времени. Он выдумывал не просто слова, а настоящую систему, со своей логикой, строгими законами, и даже создал «более древний» язык-основу.

У Рональда было два собственных, как он говорил, «дурацких» языка: квенья – высокое эльфийское наречие и сандарин – разговорный эльфийский. И даже рунический алфавит собственного изобретения, на котором он потом составлял эльфийские надписи в своих книгах. А во время работы над «Властелином колец» Толкиен придумал еще несколько языков. И на каждом из них можно было говорить и писать стихи, чем, собственно говоря, профессор и занимался в свободное время.

Но и «личные яз.» Рональда не могли остаться только «системой знаков» – это были красивые живые существа, которые должны были развиваться и усложняться в литературном произведении. Вот для этого-то Толкиену и понадобилась какая-нибудь история.

Лучшее – враг хорошего

Издатели сразу поняли, что с сэром Джоном Толкиеном работать будет сложно. А все потому, что он отличался необыкновенным вниманием к деталям, которое часто доставляло неприятности и ему самому.

Каждый раз, когда из «Джордж Аллен энд Анвин» (английское издательство, первым напечатавшее книги о Средиземье) присылали Толкиену гранки, вместо того чтобы ограничиться внесением корректуры, он принимался переписывать целые эпизоды и даже главы. И не мог иначе, потому что замечал явные географические, хронологические или еще какие-нибудь несоответствия. А все эпизоды, персонажи и события в истории Средиземья не могли не быть взаимосвязанными – и чтобы добиться этого, Толкиен готов был полностью изменить концепцию целой книги! Пусть даже готовой к печати!

Случались и курьезы, как, например, с руническим алфавитом. Некоторое время Толкиен вел на нем свой дневник. Стремясь добиться совершенства, он постоянно изменял начертания букв или их значения. Настал момент, когда число изменений перевалило за несколько десятков, все их в памяти не мог удержать даже сам изобретатель, и некоторые записи теперь, наверное, не сможет разгадать самый опытный дешифровщик.

Он и впрямь был странный, этот Толкиен. (Оксфордские доны, говорят, очень сочувствовали своему коллеге.) Ну посудите сами – разве может солидный, уважающий себя профессор, специализирующийся на среднемидлендском диалекте, автор многих серьезных работ, посвященных вопросам сравнительного языкознания, сочинять сказки?! Разве может, проверяя ученические работы и увидев крохотную дырочку в паласе, нацарапать на бумаге: «В земле была нора, и в этой норе жил хоббит»? Впрочем, написать может любой – какие только штуки иногда ни проделывает с нами наше подсознание. Но увидеть в этом знак… Но взяться выяснить, кто такой этот хоббит и почему он жил в норе, мог только чудак Толлерс!

А для Толлерса это было вполне естественно. Потому что в нем, всеми уважаемом профессоре Оксфордского университета, жил любопытный, искренне верящий в волшебство и магию ребенок. Толкиен так увлекся своим хоббитом, что вместе с детьми принялся рисовать карту Средиземья, его реки, горы и границы. Как вспоминали студенты, в то время дон Толкиен очень напоминал безумного шляпника: во время лекции он мог прерваться на полуслове и забормотать что-то себе под нос об эльфах и гномах.

Он никогда не придумывал – он всегда выяснял. Еще тогда, после Рождества 1914 года, он написал стихотворный отрывок, в котором впервые упоминался странник Эарендель, и показал его Д.Б.С. Тот одобрил, но спросил: кто он – этот Эарендель? «Не знаю, – ответил Рональд, – но постараюсь выяснить».

Большинство имен его персонажей появлялось обычно так: в одном из своих эльфийских языков Толкиен подбирал подходящий по смыслу корень и затем придумывал форму имени. Но иногда имя «приходило» само – просто рождалось в голове, и становилось ясно: это оно самое. Правда, возвращаясь к написанному через некоторое время и натыкаясь на имя-исключение, Толкиен непременно принимался выяснять, почему это оно вдруг приняло такую странную форму. И если опытный филолог не находил в истории языков квенья и сандарин объяснения, необычное имя с позором изгонялось из Средиземья.

Средиземье – мир «вторичный», альтернативный или реальный?

Его книгами восхищаются, их хвалят, ругают. И все пытаются объяснить их загадку. В Средиземье видят альтернативный мир Земли, мир, не знавший Бога, или, наоборот, насквозь пронизанный идеями христианства. В нем видят выдуманный мир, в который так приятно уходить от проблем прагматичного XXI века. В книгах Толкиена находят параллели с событиями, которым он был очевидец, и страшные пророчества грядущих экологических катастроф. И так далее, и так далее…

А он писал не книги – он творил целый мир. И искренне верил, что его Средиземье существует где-то в иных измерениях бытия и что за образами и картинами его книг внимательный читатель сможет разглядеть черты этого прекрасного реально существующего мира.

И чем дольше Толкиен работал над своим эпосом, тем сильнее становилась его вера. Поэтому написанные им самим легенды и истории обрастали его собственными обстоятельными научными комментариями (других профессор английского языка писать не умел!), подробными картами и схемами. Поэтому его самая любимая книга – «Сильмариллион» – так и осталась собранием разрозненных легенд: они еще ждут новых, столь же пытливых и увлеченных исследователей. Поэтому «Хоббит», «Властелин колец», «Сильмариллион» – настоящая биография Толкиена, биография его души. В ней собраны самые дорогие его сердцу переживания, идеи, мечты…

Он хотел, чтобы его книги, внешне напоминающие мифы, стали не «чтивом», а чистым источником древних знаний, вдохновения, разбудили бы спящего в каждом, кто их открывает, ребенка, способного удивляться и верить в волшебство. Мечтал, что его книги напомнят о реальном сокровенном мире. Надо всего лишь научиться видеть, замечать его или хотя бы помнить о нем. Тогда уж точно хоббит перестанет быть просто забавным существом, которое любит вкусно поесть и покурить трубку. И кто знает – может быть, тогда и в нас проснется Фродо, которому доверили Кольцо Всевластья. Не за особые заслуги и подвиги, не за смелость и силу, а за чистоту души. Может быть, и в наши души вернутся эльфы и гномы и в ней вновь заговорит волшебный Лориен…

Томас Манн. Ученик жизни Александра Кокотова

«А ты начни сначала» – такой совет дают обычно смутившемуся рассказчику в ответ на его: «Не знаю, с чего начать». И все же, вопреки совету, свой рассказ о Томасе Манне я начну с конца, точнее, с кульминации, с трагической вершины его творческого пути. С момента истины.

1945 год. Агония гитлеровского рейха. Весь мир охвачен ненавистью и мстительным торжеством над обреченным нацистским государством. То, что являла собой Германия на протяжении последнего десятка лет, поставило крест на всей ее истории и на самой сути слова «немецкий».

В это самое время на далеком западном побережье США Томас Манн, заболевший, вконец изнуренный физически и морально, заканчивает свою главную, итоговую книгу, «роман своей эпохи в виде истории мучительной и греховной жизни художника».

Томас Манн

Вот уже несколько лет, как писатель сменил немецкое подданство на американское, прекрасно, однако, понимая, что избавление от немецкого гражданства не снимет с него звания истинно немецкого художника и мыслителя, а стало быть, не позволит ему избежать собственной, личной ответственности за происшедшее. «Совесть немецкой нации» – никем не данный, но самодовлеющий и самой жизнью возложенный титул, титул непомерной тяжести. Кто еще, если не он, автор бюргерской саги «Будденброки», создатель насквозь пропитанной немецким эстетизмом новеллы «Смерть в Венеции» и романа-становления немецкого сознания «Волшебная гора»? Кто же, как не он, с младых ногтей впитавший в себя все наследие немецкой культуры: Гейне, Гете, Шопенгауэр, Ницше, Вагнер?.. Последние два имени у многих слишком ассоциируются с идеологией немецкого нацизма и с фигурой Гитлера в частности, чтобы не обратиться к Томасу Манну с вызывающим вопросом: «Как же так? Выходит, вы одного поля ягоды?»

Этот вопрос вопиюще нелеп для любого, кто знаком с творчеством и личностью Манна хотя бы поверхностно. Связывать утонченную, многогранную, честную и обстоятельную мысль этого художника с наглыми, слепыми и исступленными криками фашистов? Что за издевка! А между тем… Мемуары Манна хранят случай – вероятно, как и всякий факт, отражение некоей общей тенденции, – свидетельствующий о правомерности такой постановки вопроса. «Очень показательно в этом отношении письмо, полученное мною тогда от одного профессора литературы из штата Огайо – он осыпал меня упреками за то, что я виновен в войне. „Повредить сердцу, – записал я, – способна и несусветная глупость“».

Я возвращаюсь к началу своего рассказа и замечаю в утверждении о «кресте» на сути слова «немецкий» неточность. Победивший мир гуманизма относился к немецкому народу с известной долей снисхождения и жалости, как к обманутому простодушию, пошедшему на поводу у горстки коварных злодеев. Заговорили о «доброй Германии» и «злой Германии», и у любого представителя немецкой культуры, сумевшего уберечься как от гнева нацистов, так и от их подачек, появилась возможность оправдаться и «умыть руки», определив себя как сторонника «доброй Германии». И все-таки невозможно представить, чтобы Томас Манн поступил именно так. Для него подобный жест означал бы предательство. Предательство не по отношению к «злой Германии», конечно, но по отношению к Германии как таковой. Он был бесконечно далек от духовного деления своей родины, потому что был немцем до мозга костей, а следовательно, откреститься от составного элемента немецкого духа значило бы заявить, что за определенную часть своего существа он ответственности не несет. Это противоречило самой сущности Томаса Манна, которую можно определить как Добросовестность. А потому его открытая и жгучая ненависть к Гитлеру путем мистически безжалостных механизмов Добросовестности обращалась в самоистязание, и писатель лучше всех понимал, что на вопрос «Как же так?» отвечать должен именно он.

«Доктор Фаустус. Жизнь немецкого композитора Адриана Леверкюна, рассказанная его другом» – трагическая исповедь не столько самого Томаса Манна, сколько немецкого духа, избравшего писателя на должность своего проводника в критический для себя момент. Это книга не «доброй» или «злой Германии», но Германии исходной и цельной. И не должно вводить в заблуждение разительное на первый взгляд различие между героем-рассказчиком – добрым, скромным, искренним и заботливым педагогом – и его любимым другом – мучительно-одаренным, холодно-ироничным, отталкивающим музыкантом. Позднее в воспоминаниях Манн приоткроет одну из ключевых тайн этого романа-символа – «тайну их тождества»…

Двойственность души и болезненная неспособность закрыть на это глаза – вот то глубоко немецкое, что создало Томаса Манна как художника и человека. И достаточно лишь чуть внимательней вчитаться в его потрясающую по динамике и откровенности новеллу «Смерть в Венеции», чтобы уяснить пусть сложное, многоступенчатое, но все же очевидное родство этой диалектики с феноменом нацизма. Вот что в этой новелле сказано об одном из произведений ее главного героя, признанного немецкого писателя Густава фон Ашенбаха: «Стоит заглянуть в этот мир, воссозданный в рассказе, и мы увидим: изящное самообладание, до последнего вздоха скрывающее от людских глаз свою внутреннюю опустошенность, свой биологический распад; физически ущербленное желтое уродство, что умеет свой тлеющий жар раздуть в чистое пламя и вознестись до полновластия в царстве красоты; бледную немочь, почерпнувшую свою силу в пылающих недрах духа и способную повергнуть целый кичливый народ к подножию креста, к своему подножию; приятную манеру при пустом, но строгом служении форме; фальшивую, полную опасностей жизнь, разрушительную тоску и искусство прирожденного обманщика». Нарисованный портрет настолько точен, что сомнений быть не может: это они, пламенные и больные, повергнувшие целый народ к подножию фашистского знамени. Они вышли из-под пера ничего не подозревавшего Ашенбаха всего лишь как противодействие подступающей слабости – подступающей прежде всего к нему самому. Истинным смыслом жизни и творчества для него было доказать прежде всего самому себе, что красота и добродетель идут не порознь, а рука об руку, что искусство еще способно судить, учить и служить морали. Это внутреннее доказательство, несмотря на многолетний внешний успех, потерпело сокрушительное поражение всего за три предсмертные недели. Тот, чьим вечным девизом была строжайшая дисциплина и презрение к любой вялости, встретил фантастическую безвольную гибель, которая сопровождалась оглушительным взрывом темных подсознательных сил, разбуженных не чем иным, как красотой, совершенно равнодушной, как оказалось, к морали и добродетели.

Остается заметить, что новелла написана в незапамятном 1912 году, и воскликнуть, чуть изменив слова булгаковского Мастера: «О, как он все угадал!» Впрочем, это скорее не догадка, а некое высшее знание, происходящее из духовной причастности. Разве не знакомы были Томасу Манну те же тайные мучения, что владели Ашенбахом: сомнение в собственном праве на моральное суждение и связанная с этим угроза творческого бесплодия?

А еще раньше, в 1903 году, появился предшественник Ашенбаха, также писатель Тонио Крегер, устами которого молодой автор резко и горько высказался о своем призвании, впервые охарактеризовал человека искусства как преступника в самом глубоком, первобытном смысле слова: преступник – всякий, кто выходит за пределы нормального, изначального, данного; всякий, кто склонен ставить под сомнение вещи и законы социальные, моральные и даже природные. Не отсылает ли такой взгляд на искусство к величайшему библейскому мифу, началу всех начал? Человек, вкусивший с древа познания добра и зла, изгоняется из рая навсегда и обречен на вечную тоску по утраченному «счастливому неведению», как Тонио Крегер, как Томас Будденброк…

«Кто же он, Томас Будденброк, – делец, человек действия или томимый сомнениями интеллигент?» Это – первая жертва, первый симптом, первый сигнал, первый невыносимый опыт проникновения в тайну распада. Лукавил ли Томас Манн, говоря, что свой дебютный юношеский роман «Будденброки» задумывал как беспечный, почти комический «семейный портрет»? Полагаю, не стоит считать «кокетством» и «ложной скромностью» подобные признания Манна в том, что практически все его произведения – за исключением, пожалуй, «Доктора Фаустуса», рожденного глубочайшим осознанием своей ответственности и обязанности, – значительно переросли собственный, как правило, легковесный замысел, наполнились в процессе создания яркими и чуть ли не спонтанными прозрениями. Честность писателя вполне убедительно заверяет роман «Будденброки» самой своей формой: поначалу эпически неторопливый, аккуратный, причесанный, светский и несколько даже сонный, в какой-то момент он начинает разогреваться, затем накаляется, обжигает и вскипает к финальным страницам. Здесь уже настоящий Томас Манн: драматизм, атмосфера неизбежности, тайная и чрезвычайно влиятельная подоплека видимой реальности, болезнь как духовный разлад с жизнью, смерть как дезертирство.

Если проецировать последние части этого насквозь автобиографичного романа на жизнь самого Манна, так и останется неясным, в ком же из двух персонажей он воссоздал себя? Сенатора Томаса, потерявшего деловую хватку и загубившего потомственное дело своих отцов и дедов, он заставляет не спать ночами, в лихорадочном восторге отчаяния читать мрачно-экстатический труд Шопенгауэра и сотрясаться от откровений, немыслимых для «бюргерских мозгов», – все это катаклизмы, несомненно, потрясшие самого Манна в юности. Но образ усталого коммерсанта явно меркнет рядом с образом его сына, неповторимого Ганно Будденброка, воплотившего собою все самое утонченное и хрупкое, что есть в немецкой культуре. Это музыкальная нежность, терпящая адские страдания от малейшего соприкосновения с грубой реальностью, это возвышенное безволие и созерцательность, ждущая от жизни только одного – смерти.

Несколько десятилетий спустя, уже после «Доктора Фаустуса», писатель признавался, что никого из своих героев не любил больше, чем Ганно и Леверкюна. Совершенно очевидно, что любовь эта была тревожной, если не сказать испуганной, ибо испугаться было от чего. Тем временем нельзя не заметить, что по взгляду на мир и по духовной конституции Манн куда больше являлся Ганно

Будденброком, был, так сказать, его братом, который, однако, не в пример Ганно унаследовал от своего отца характер. «Нет, перед лицом высшего и последнего не существовало никакой помощи извне, никакого посредничества, отпущения грехов и утешительного забвения. В одиночестве, только собственными силами, в поте лица своего, пока не поздно, надо разрешить загадку, достичь полной готовности к смерти или уйти из этого мира в отчаянии» – таково было решение сенатора, решение самого Томаса Манна, определившее его отношение к жизни и к своей задаче в ней.

На этом можно было бы и завершить рассказ, но невозможно обойти вниманием одно из поздних произведений писателя, не самое известное, однако же по лаконичности, ясности сказанного и силе воздействия совершенно потрясающее, – я имею в виду играючи созданную в 1930 году маленькую новеллу «Марио и фокусник». Она читается взахлеб и многократно, открывая благодатнейшие просторы для размышлений. Фашизм? Что ж, он стал возможен не иначе, как по обоюдному согласию, благодаря культу подчинения, точь-в-точь тому, что царил во время зловещего выступления гипнотизера.

Пустота противопоказана жизни, и, если вакуум образовался внутри человека, он непременно будет заполнен. Вопрос только, кто и что туда зальет. Если нет собственных желаний – захватят чужие, а установка «не хочу плясать под его дудку» не сработает: «одним нехотением не укрепишь силы духа; не хотеть что-то делать – этого недостаточно, чтобы надолго явиться смыслом и целью жизни». Хорошо, если только заставят плясать, как почтенную публику на представлении. Хотя и эта «невинная» шалость кажется рассказчику чем-то диким, унизительным, страшным симптомом болезни Человека. «Или тебе уже случалось не делать того, что хочется? Или даже делать то, чего не хочется? То, чего не тебе хочется?»

Хотеть и делать – вот независимый путь. Но, с другой стороны, страшно представить, что сталось бы с миром, начни человек делать все, что ему хочется сию минуту… Какой чистой душой и железной волей нужно обладать, чтобы внутренне освободить себя, – и каждый, зная, что его душа и воля далеки от совершенства, предпочел положиться на другого в подсознательной надежде, что уж он-то чище, сильнее и знает, что делает.

Ну а что если нет? Перенесемся из реальности рассказа обратно в реальность историческую, жизненную. Фюрер мертв, он покончил с собой, не дожидаясь суда. «Дезертировали в смерть» и его приспешники, перед тем, правда, отправив на тот свет миллионы людей, ставших свидетелями чудовищного несовершенства «вождей».

И лишь единицы избежали эпидемии рабства, жертвой которой пали и рабы, и хозяева; лишь единицы сохранили способность отвечать за свои слова и поступки и усвоили самый жестокий и важный урок, преподанный современностью (цитирую героя моего повествования): «Зло явилось нам в такой бесстыдной гнусности, что у нас открылись глаза на величаво-простую красоту добра, мы почувствовали к нему сердечную склонность и уже не считаем зазорным для своей утонченности признаться в этом».

Экзюпери. Последний полет Андрей Грошев

Один философ XX века сказал, что, если из истории убрать несколько десятков людей, от нее ничего не останется.

Экзюпери, бесспорно, один из этих нескольких десятков – мыслитель, пилот, писатель, Человек.

Размышляя о чуде Экзюпери, невольно задаешься вопросом: в чем секрет именно так прожитой жизни? как он был воспитан? кто были его учителя? кто вложил в него то, что потом выросло таким великолепным талантом?..

Кажется, что кто-то его вылепил, что так сложились условия, таким было воспитание, случайные встречи так повернули жизнь…

Но чем больше думаешь об этих условиях, тем настойчивее в тебе начинает звучать другая мысль: такие люди не воспитываются – они приходят с уже заложенными в них способностями, как зерно, скрывающее в себе то, что должно вырасти из него. Нет, условия лишь вторичный фактор, бесспорно влияющий, но не способный изменить суть, – ведь желудь, посаженный в плодородную или в более скудную почву, все равно будет стремиться вырасти дубом и ничем другим.

Экзюпери

Утро 31 июля 1944 года. Военный аэродром Борго на Корсике. Здесь все как обычно. Идет война. Антуану де Сент-Экзюпери – сорок четыре. В его возрасте, да тем более с такими многочисленными травмами, не летают. Но невероятными усилиями ему все же удалось добиться от своих командиров разрешения на пять дополнительных полетов. Сегодня последний, пятый. Уже подготовлен рапорт о его списании как летчика, но он об этом не знает. В 7:3 °Cент-Экс, как ласково называют его друзья по эскадрилье, уже в столовой – через час вылет. Вкус утреннего кофе ничуть не взбодрил его. Он неразговорчив и выглядит очень усталым. Хотя на небе ни облачка, он все же запросил погодные условия и, получив ответ от погодной службы «ясно и тихо», неторопливо зашагал к своему самолету. Механики эскадрильи 2/33 разведывательной авиагруппы, к которой он приписан, уже закончили предполетную подготовку и даже успели прогреть двигатели его «Лайтнинга». По сравнению с первыми самолетами, на которых он начинал летать, его новая машина просто чудо техники. Прежде чем сесть в кабину, Сент-Экс по привычке похлопал по крылу своего боевого товарища, словно говоря ему – пора… Многочисленные переломы сковывают его движения – ему трудно подниматься в кабину, и со стороны он выглядит очень неуклюже. Уже в кабине он получает из рук механика свой планшет, набитый картами разных районов Франции и солидной пачкой пустых листов. Их глаза встретились, и они, понимая друг друга, улыбнулись. Ни для кого не было секретом, что во время полета Сент-Экс умудрялся писать, а после приземления механикам приходилось долго собирать разбросанные по всей кабине скомканные листы с обрывками неудачных фраз.

В 8:45, получив разрешение на взлет, его машина послушно начала свой разбег и через несколько минут растворилась в прозрачном голубом небе. Задание – авиасъемка дорог на юге Франции.

Где-то через полчаса полета радар на Кап-Корсе засек самолет Сент-Экса, когда тот пересекал границу Франции. Под ним в развалинах лежала его любимая Родина. Она была похожа на развороченный муравейник. Брошенные деревни, невспаханные поля, изуродованные грузовики, искалеченные судьбы… Сердце сжималось от несправедливости этого мира.

Где-то там, в нескольких десятках километров, находился Сен-Морис, замок его детства, и Экзюпери погрузился в воспоминания. Память возвращала его в родные стены, под чердачные стропила, к заботливым, теплым рукам мамы – в детство, «чтобы снова почувствовать себя под его высокой защитой»…

Король-Солнце

Антуан родился 29 июня 1900 года.

В 1904 году его мама Мари де Сент-Экзюпери овдовела, оставшись одна с пятью детьми в возрасте от 10 месяцев до восьми лет. Антуану в то время было всего четыре. Золотоволосый мальчуган в семье получил прозвище Король-Солнце и очень походил на описанного им позже Маленького принца. Он так же очень любил сказки и непрестанно задавал вопросы, и не успокаивался, пока не получал исчерпывающего ответа.

Экзюпери рождался медленно. До 26 лет, кроме мамы, он никого особенно не интересовал и ничем не выделялся среди других. Он вел обычную для того времени жизнь. Разве что тяга к изобретательству отличала его от сверстников. Его увлекали телеграф, паровые машины и летательные аппараты. Юный изобретатель, приделав к велосипеду крылья, сделанные из прутьев и простыней, пытался взлететь с местного холма. Его первый «полет» закончился многочисленными ссадинами.

Через всю жизнь он пронесет образ своего гнезда, где воспитывался, сохраняя в памяти мельчайшие детали: запах свечей на рождественской елке, пение органа в час полночной мессы, ласковые улыбки… И конечно, любовь к своей маме. Она будет ему верным другом всю его нелегкую жизнь. Ей он будет писать полные любви письма, она станет первым в его жизни родником, который он откроет и к которому часто будет припадать, чтобы утолить жажду глотком чистой воды.

«…Ведомо ли вам, такой слабенькой, что вы ангел-хранитель, сильный и мудрый, исполненный благодати, которому молятся в одиночестве по ночам?» (письмо января 1936 года).

В 19 лет, окончив гимназию, он попытался поступить в военно-морское училище и с треском провалился на вступительном экзамене: не приняли его сочинения!!! Вот уж ирония судьбы!

Еще одна попытка продолжить обучение, на сей раз в архитектурной академии, оказалась неудачной. Через 15 месяцев, разочарованный в перспективе будущей профессии, он оставил учебу и поступил на службу в авиационный полк истребительной авиации, расположенный в Страсбурге. Здесь впервые, сев за штурвал самолета, он ощутил радость полета и испытал боль падения, проведя после аварии в госпитале много месяцев. С множественными переломами черепа он оказался не пригодным к военной службе и на три года стал никому не нужным юношей, меняющим то одну, то другую работу.

Детство кончилось, а с ним потемнели золотые пряди волос нашего Маленького принца. Он превратился в длинного, худого и неуклюжего молодого человека, ожидающего от жизни нового поворота.

Капитан Птиц

В 1926 году произойдет встреча, которая перевернет всю жизнь Экзюпери. Судьба сведет его с Дидье Дора, исполнительным директором компании «Латекоэр», занимающейся авиаперевозками почтовых грузов из Франции в колониальную Африку.

Экзюпери опять в небе – он воздушный почтальон. Но как прекрасно его отношение к своему новому делу! Он не просто пилот набитого мешками с письмами самолета, он человек, переносящий мысли людей. Вот как опишет он суть своей новой профессии: «На рассвете тебе предстояло взять в руки мысли целого народа. В свои неумелые руки. И перенести их, как сокровища под плащом, через тысячи препятствий. Почта, – сказали тебе, – это драгоценность. Она дороже жизни. И она хрупка».

В этих строчках ни капли романтики – здесь подлинное зерно Экзюпери. Он так видел, так жил, создавая узы со всем, к чему прикасался.

Очень быстро его назначают начальником маленького аэродрома в Кап-Джуби на севере Африки. Подобные промежуточные аэродромы были просто необходимы, ведь совершить беспосадочный перелет, скажем, из Парижа в Дакар в то время было просто невозможно.

Похоже, здесь, посреди пустыни и непокорных племен мавров, началась настоящая, полная приключений и откровений жизнь.

«Джуби, 1927.

Мамочка!

Я обожаю Сахару. И когда приходится приземляться в пустыне, любуюсь окружающими меня солеными озерами, в которых отражаются дюны. (Впрочем, это здорово бесит, когда хочется пить…) Чувствую себя великолепно. Мамочка, сын ваш счастлив. Он нашел свое призвание.

Море в часы приливов заливает нас до самых стен, и, если ночью я сижу, облокотившись у моего окна с тюремными решетками – мы окружены непокорными племенами, – я вижу море перед собой, как с баркаса. И всю-то ночь оно бьется о мою стену.

Другой наш фасад выходит на пустыню.

Убожество полное. Дощатая постель с тощим соломенным матрасом, таз, кувшин для воды. Я забыл безделушки: пишущая машинка и папка с делами аэродрома! Монастырская келья.

Самолеты прилетают каждые три дня. Между ними три дня молчания. А когда самолеты улетают – они мне как цыплята, и я волнуюсь, пока телеграф не сообщит, что они приземлились на следующей станции в тысяче километров отсюда. И я всегда готов вылететь на поиски пропавших. Крепко вас целую. Пишите.

Антуан»

Здесь, в Кап-Джуби, посреди пустыни и воинственных племен мавров, где нет элементарных человеческих условий, начнет пробиваться к свету росток Экзюпери, попав в настоящую питательную среду.

Именно пустыня дала ему возможность понять основные постулаты жизни, от которых он никогда не отходил: «зорко одно лишь сердце – самого главного глазами не увидишь» и еще один – «ты в ответе за тех, кого приручил».

Умение видеть и создавать связи – вот главное, что определяет человеческую жизнь. Этим и занимался Экзюпери в том забытом Богом месте. Хотя именно там, как ни парадоксально, он и открывал Бога.

«Знаешь, отчего хороша пустыня? – спросил Маленький принц. – Где-то в ней скрываются родники». Этими родниками для Экзюпери стало узнавание тайны, которая прячется порой за обычными вещами.

Только в пустыне он начал замечать и ценить каждый зеленый росток, и наконец ему открылось таинство зеленого цвета. Пройдя десятки километров по пескам без капли воды, раздирая в кровь руки о песчаные барханы, он наконец почувствовал ее живой вкус. Только здесь он впервые понял цену настоящего братства и смог услышать голос Бога лишь тогда, когда заглушил в себе все остальные звуки.

Он обожал пустыню, и, похоже, она отвечала ему тем же.

Свободолюбивые обитатели пустыни – мавры – за его смелость и доброту прозвали Экзюпери Капитаном Птиц. Они приходили к нему как к пророку. Подолгу сидели и пили с ним чай, советовались, стоит ли жениться или начинать войну с соседями. На одном из таких чаепитий после долгих переговоров он выкупит у них старого, обессилевшего раба, даст ему свободу…

К нему в окно просовывали свои любопытные головы газели, обезьяны, часто приходил в гости его друг хамелеон. Создались трогательные узы с пустынным лисенком, который каждый раз садился чуть ближе. Да-да, именно он стал тем мудрым Лисом из «Маленького принца», который открыл читателям таинство уз.

«Моя настоящая профессия – Приручать», – писал Экзюпери из Кап-Джуби.

Он был тысячу раз прав, говоря, что каждый должен обрести свой опыт пустыни, чтобы стало очевидным одно: чтобы что-то понять в этом мире, ты должен это что-то сначала заново для себя Открыть, а потом создать узы, Приручить. В этом и есть великая Тайна Жизни.

«– На твоей планете, – сказал Маленький принц, – люди выращивают в одном саду пять тысяч роз… и не находят того, что ищут…

– Не находят, – согласился я.

– А ведь то, чего они ищут, можно найти в одной-единственной розе, в глотке воды…

– Да, конечно, – согласился я.

И Маленький принц сказал:

– Но глаза слепы. Искать надо сердцем».

Большинство идей его последующих книг родились именно здесь. Их нельзя даже назвать идеями, ибо все так было, он так жил и понимал все именно так. Здесь, на этом маленьком пятачке марокканской пустыни, за полтора года он впервые понял еще одну великую истину – что он в ответе за все.

Человек Планеты

В октябре 1929 года Экзюпери переводят на новое место службы – в Буэнос-Айрес.

«Мамочка, наконец-то я узнал, чем я буду заниматься. Меня назначили техническим директором авиалинии “Аэропост Аргентина» – дочерней компании Генеральной компании “Аэропосталь“ с жалованием примерно в 225 тысяч франков. Надеюсь, вы довольны. Мне немного грустно, мне нравился мой прежний образ жизни. Мне кажется, что это меня старит».

В Аргентине началась новая страница его жизни. Светская атмосфера, в которую попадает Сент-Экс, заставляет его принять новые правила игры. Уютные кафе, автомобили, доставляющие тебя в считанные минуты в любую точку города, его солидный кабинет. Нет, все это лишь оболочка. Слишком сильным был опыт пустыни, чтобы так легко его можно было забыть. Среди достатка и спокойствия он понимает и принимает вызов Судьбы, которая начинает его испытывать. Он не сидит в кабинете. Новые полеты, подвиги, аварии и госпитали. В перерывах между ними старые проверенные друзья собираются за чашкой кофе, вспоминая былое и устремляя свои взгляды в будущее, к новым приключениям. В один из таких вечеров Антуан знакомится со своей будущей супругой Консуэло. Опуская подробности их непростых взаимоотношений, скажу лишь, что он никогда не оставлял ее, следуя своему особому правилу жизни – ты в ответе за тех, кого приручил. С изданием в 1931 году повести «Ночной полет», за которую он получает премию «Фемина», к нему приходит всемирная слава. Антуан де Сент-Экзюпери состоялся как пилот и писатель. Так считают все, но не он.

Его теперешнее положение не вполне устраивает его. Ему-то ведомо, что значит быть с собой в ладу. Он мучительно жаждет живительной влаги, подобно страннику, что ищет в пустыне родник. Отчасти он находит ее у старых, добрых друзей – Гийоме, Мермоза, Этьена, им он отдает все, и они с щедростью возвращают ему любовь. Но душа его не успокаивается, она ищет новых откровений.

В 1935 году он приезжает по приглашению в Советский Союз. Антуан поднимается в воздух на самолете «Максим Горький» – самом большом в то время самолете в мире. Он очарован – не столько гениальной машиной, сколько горящими глазами молодых талантливых людей. Через несколько дней он разделит с ними горечь утраты: самолет, на борту которого находились 43 человека, столкнется в воздухе с самолетом сопровождения.

29 декабря 1935 года. Экзюпери совершает не подготовленный до конца полет Париж – Сайгон и терпит аварию в ливийской пустыне. Он и его механик Прево пройдут за три дня 185 километров под палящим солнцем пустыни и, обессиленные, будут спасены проходившим близ Каира караваном.

В 1937 году он в Испании. В 38-м – в Америке, и опять авария, стоящая ему множества переломов. Все эти годы он много пишет, но говорит, что писать еще не умеет, что «его книга еще не созрела». Его книга. Она созревала вместе с ним и должна была утолить жажду многим.

В 1939 году началась война. Он не мог оставаться в стороне, он должен был сражаться на любом месте и в любом качестве. «Я знаю только один способ быть в ладу с собственной совестью: этот способ – не уклоняться от страдания».

«Дорогая мамочка!

Почему под угрозой оказалось именно то, что я больше всего люблю на этой земле? Больше всего меня пугает то, что мир сошел с ума. Разрушены деревни, разбросаны семьи. Смерть мне безразлична. Но я не хочу, чтобы война уничтожила духовную общность. Мне ужасно не нравятся приоритеты нашего времени. На сердце у меня тяжело, и это ощущение не заглушается переживаниями и преодолеваемыми опасностями. Единственный освежающий фонтан – я нахожу его в воспоминаниях детства – запах свечи в рождественскую ночь. А сейчас душа опустела. Я умираю от жажды».

«Цитадель»

Среди ужасов войны Сент-Экс создал свою самую светлую книгу. Он писал ее шесть лет и прекрасно отдавал себе отчет в том, что никогда не закончит ее. Были написаны уже семьсот страниц этой необработанной породы текста. «Ничем другим я заниматься не стану. Мне никогда не дописать ее до конца. Она вцепилась в меня, как якорь. Поскольку я не погиб на войне, меняю себя не на войну, а на нечто другое… Буду работать, пока хватит сил… Моя книга – это лучшее, чем я могу стать. Я хочу превратиться в нечто иное…»

Так рождалась его «Цитадель» – храм, построенный из лучших камней его души. Живая мысль, послание его глаз и сердца, увидевших то, что, к сожалению, было и остается недоступным для большинства людей планеты. Ему было все равно, нравится она кому-то или нет, – он просто «менял себя на нее». Какое счастье, когда ты так ясно можешь сказать себе и другим, что ты понял, в чем смысл твоей жизни, во что ты хочешь превратиться.

«Цитадель» – удивительная книга. Мало кто прочитал ее от начала до конца. В ней нет привычного для нас сюжета – она тайна, так любимая Сэнт-Эксом. Мало кто понял ее. Потому что Она – это Он. В этой книге – тайна пятисот миллионов родников, найденных им на бескрайних просторах нашей Планеты, и каждый из них может дать напиться. Эта книга для тех, кто похож на окно, распахнутое на море, в ком не уснул еще Моцарт…

Вот и сейчас, этим утром 31 июля 1944 года, он писал «Цитадель». Здесь, на высоте, хранящей безмолвие, он оставался один на один с собой и с книгой.

Привычным жестом он достал из планшета чистый лист бумаги и принялся за работу.

«Господи, не то же ли и с возлюбленным моим врагом, с которым я становлюсь заодно, лишь возвысившись до следующей ступеньки? И поскольку он в точности такой же, как я, и идет ко мне навстречу, стремясь подняться на ступеньку более высокую. Исходя из нажитой мною мудрости, я сужу о справедливости. Он судит о справедливости, исходя из своей. На взгляд они противоречат друг другу, противостоят и служат источником войн между нами. Но и он, и я противоположными путями, протянув ладони, идем по силовым линиям к одному и тому же огню. И обретают наши ладони Тебя одного, Господи!

Я окончу свой труд, облагородив душу моего народа. Мой возлюбленный враг окончит свой и облагородит свой народ. Я думаю о нем, и он думает обо мне, хотя нет у нас общего языка, чтобы мы с ним встретились, ибо по-разному мы с ним и милуем, и казним, разные у нас уклады и разные суждения, но мы можем сказать, он мне, я – ему: “Этим утром и я подрезал мои розы…”

Ибо Ты, Господи, общая для нас мера. Ты – узел, что связал воедино несхожие деяния!»

Именно этой мыслью заканчивается его «Цитадель», утверждая подлинное величие Человека, который в борьбе не с чем-то, а за что-то, продвигаясь по «силовым линиям» своей души, обретает смысл существования.

…Его сердце сжималось от несправедливости этого мира, он хотел вновь оказаться рядом с теми, кого так любил.

Перед его глазами возникли лица Гийоме, Мермоза, Этьена, многих старых, настоящих друзей, с которыми он был в одной связке. Но война делала свое дело, все они погибли, и теперь у него не осталось никого, кому он мог бы сказать: «А ты помнишь?..»

Он не мог и не хотел оплакивать своих близких, он только очень долго привыкал к их потере. Они всегда приходили к нему в полете…

Вот и сейчас на высоте, до которой не могут долететь даже птицы, все они вернулись, и его сердце наполнилось радостью. На секунду ему стало очень легко – еще оттого, что ни для кого в этом безоблачном небе он не представлял никакой угрозы. Даже его самолет не имел никакого вооружения. Только нехитрое приспособление для фотографирования местности из кабины.

Американская речь в наушниках его шлема на секунду прервала воспоминания. Он улыбнулся, говоря себе, что так и не выучил английский. Ничего не понимая в доносившихся через эфир словах, он снял свой потертый кожаный шлем и, казалось, стал еще более уязвимым.

«– Видишь ли… это очень далеко. Мое тело слишком тяжелое. Мне его не унести.

Я молчал.

– Но это все равно что сбросить старую оболочку. Тут нет ничего печального…

Я молчал…

– Знаешь, будет очень славно. Я тоже стану смотреть на звезды. И все звезды будут точно старые колодцы со скрипучим воротом. И каждая даст мне напиться…

Я молчал.

– Подумай, как забавно! У тебя будет пятьсот миллионов бубенцов, а у меня – пятьсот миллионов родников…

И тут он тоже замолчал, потому что заплакал.

– Вот мы и пришли. Дай мне сделать еще шаг одному… Ну… вот и все…

Помедлил еще минуту и встал. И сделал один только шаг. А я не мог шевельнуться. Точно желтая молния мелькнула у его ног. Мгновение он оставался недвижим.

Не вскрикнул. Потом упал – медленно, как падает дерево. Медленно и неслышно, ведь песок приглушает все звуки…»

В этот день Антуан де Сент-Экзюпери не вернулся на базу Борго, оставив нам еще одну тайну – тайну своего исчезновения…

Прошло больше шестидесяти лет. И все же понемногу я утешился. То есть не совсем. Но я знаю: он возвратился на свою планетку, ведь, когда рассвело, я не нашел на песке его тела. Не такое уж оно было тяжелое…

Это, по-моему, самое красивое и самое печальное место на свете. Здесь Антуан впервые появился на Земле, а потом исчез.

Всмотритесь внимательней, чтобы непременно узнать это место, если когда-нибудь вы попадете в Африку, в пустыню. Если вам случится тут проезжать, заклинаю вас, не спешите, помедлите немного под этой звездой! И если к вам подойдет маленький мальчик с золотыми волосами, если он будет звонко смеяться и ничего не ответит на ваши вопросы, вы, уж конечно, догадаетесь, кто он такой. Тогда – очень прошу вас! – не забудьте утешить меня в моей печали, скорей напишите мне, что он вернулся…

Трудно предположить, что могло бы вырасти из славного зерна Экзюпери, попади оно в другую почву. А может, и не нужно, ведь получилось то, что получилось – и это главное. Он смог вырасти, зацвести и дать прекрасные плоды, которые, словно колодцы в пустыне, способны утолить жажду наших сердец. Эти колодцы пробуждают память о наших собственных зернах, давая питательную влагу для того, кто должен вырасти из нас.

Сельма Лагерлеф Екатерина Давлетшина

В 1901 году Общество учителей Швеции подыскивало автора, который смог бы написать новый, взамен устаревшего прежнего, учебник по географии для народных школ. Сельма Лагерлеф согласилась сразу – и на три года потеряла покой. Она ездила по стране, изучала зоологию, ботанику, историю шведских провинций, собирала сказания и легенды. А книга никак не складывалась! Как построить учебник, чтобы уйти от казенщины, чтобы это не был сборник сухих фактов и цитат? Как написать «книгу поучительную и серьезную, в которой не будет ни одного слова неправды»? Как открыть историю края и его традиции детям, и не просто открыть, а влюбить в них?

После долгих поисков ей вдруг пришла мысль: «Может, старая усадьба поможет?»

Морбакка… Больше трехсот лет служила она старинному роду Лагерлеф, а сейчас, вот уже 16 лет, в ней жили чужие люди. Но Сельме казалось, что именно там, рядом с любимым вековечным дубом, она найдет подсказку.

Сельма Лагерлеф

Коляска остановилась у въезда в аллею, в тени старого клена. С тех пор как умер отец и усадьбу пришлось продать за долги, она ни разу не была здесь. А в саду ее детства будто все осталось по-прежнему! Она тихо пошла по аллее, опираясь на трость, и, погрузившись в воспоминания о далеком прошлом, не заметила, как углубилась в парк. И вдруг услышала чей-то жалобный крик! Сельма поспешила на зов.

На дорожке перед ней сова-неясыть, ухватив за плечо маленького-премаленького человечка ростом не больше ладони, трепала его о землю. Изумленная, Сельма не могла сдвинуться с места. Но малыш закричал еще жалобнее, и она отогнала хищницу прочь. Сова взлетела на дерево, а перед Сельмой оказался маленький мальчишка, даже не пытавшийся спрятаться или убежать. Крохотная клетчатая рубашка, кожаные штанишки, малюсенькие деревянные башмачки – все было настоящим.

«Спасибо за помощь!» – поблагодарил он. Сельма с детства слышала об эльфах, гномах, троллях, но вот так преспокойно разговаривать с одним из них!.. «Вы думаете, я из маленького народца? – как ни в чем не бывало продолжил малыш. – Нет, я такой же человек, как и вы». Оказалось, год назад его, обычного мальчишку по имени Нильс Хольгерссон, заколдовал домовой, и теперь Нильс путешествует со стаей гусей, ищет того домового, чтобы снять заклятие.

Мальчик рассказывал о своих приключениях, а Сельма все больше и больше изумлялась: «Ну и повезло же мне – встретиться с тем, кто верхом на гусиной спине облетел всю Швецию! То, что он рассказывает, я и опишу в моей книге».

Сказочный сюжет! Вот что она искала! Дети смогут увидеть родную страну с высоты птичьего полета: ее природу, старые усадьбы и замки, жители каждой провинции смогут, рассказывая Нильсу свои легенды и традиции, поведать школьникам об истории родного края. Но самое главное – Нильс научит детей, что значит быть настоящим человеком! Название родилось само собой: «Удивительное путешествие Нильса Хольгерссона с дикими гусями по Швеции».

На удивление, замысел Сельмы одобрили в Обществе учителей. Первый том учебника вышел в свет 24 ноября 1906 года. Через год появился второй. Чуть больше 700 страниц повествуют о путешествии Нильса, что длилось немногим меньше года: началось оно 20 марта и закончилось 9 ноября (главы составлены как дневниковые записи). И уже спустя месяц после выхода учебника дети играли в «гусенавта Нильса», называя дни по датам полетов.

Некоторые критики назвали книгу «революцией в педагогике». Другие нашли неполным описание некоторых провинций. Кого-то раздражал стиль изложения, его разговорная форма. Были недовольны зоологи и орнитологи. Церковники упрекали автора в неверном изложении библейских сюжетов и запрещали читать детям вслух из «книги, которую следует заклеймить как вредную и пагубную». Сельму упрекали в отсутствии цели и плана, бессистемности и запутанности изложения…

Но для нее имело значение только мнение маленьких читателей. «Пока детям весело читать эту книгу, она будет побеждать», – говорила она. На вопрос, какие из почестей ценит выше всего, ответила: «Возможность участвовать в жизни моих читателей, помогать им».

Вслед за читательским признанием пришло признание официальное. 10 декабря 1909 года Нобелевский комитет присудил Сельме Оттилиане Ловисе Лагерлеф премию «в знак признания возвышенного идеализма, яркого воображения и духовного восприятия, характеризующих ее труды». Король Швеции Густав V сам вручил ей диплом, золотую медаль и денежный чек. Впервые высокая премия по литературе была присуждена женщине.

На Нобелевском празднестве Сельма говорит необычную речь. Она вспоминает и рассказывает о тех, кто разделил бы с ней ее счастье: о друзьях, знакомых, братьях, сестрах, о старой матери, ждущей ее дома. Вспоминает об отце, настоящем любителе поэзии и поэтов, – никто не обрадовался бы за нее так, как он. Говорит о своих «кредиторах»: Тегнере, Рунеберге, Андерсене и всех тех, кто научил ее «любить сказки, и подвиги героев, и родную землю, и саму жизнь во всем ее величии и убогости», всех кавалеров и дам из легенд, любимых с детства, природу, которая открыла ей свои тайны… Как вернуть долг всем им? Как вернуть долг взрослым и маленьким читателям, Шведской академии наук?.. Так красиво и тонко прозвучали слова благодарности, а себе Сельма оставила скромную роль человека, который лишь отдает дары, полученные когда-то.

Итак, «в маленькой шведской деревушке Вемменхег жил когда-то мальчик по имени Нильс. С виду мальчик – как мальчик, а сладу с ним не было никакого. На уроках он считал ворон и ловил двойки, в лесу разорял птичьи гнезда, гусей во дворе дразнил, кур гонял, в коров бросал камни, а кота дергал за хвост, будто хвост – это веревка от дверного колокольчика. Так прожил он до 12 лет. И тут случилось с ним необыкновенное происшествие» – так начинается учебник по географии для первоклассников.

Сельма так поэтически рисует образы шведских провинций, что их уже невозможно забыть и перепутать друг с другом! Смоланд – «высокий-превысокий дом с елями на крыше, а перед ним широкое крыльцо с тремя большими ступеньками» из гранита длиной восемь миль. Остров Эланд – огромная древняя каменная бабочка-великанша, вечно тоскующая по своим крыльям, что оторвала некогда буря. Йестрикланд носит «юбку из ельника и кофту из гранита, а опоясана она драгоценным поясом, равного которому нет на свете! Ведь он расшит голубыми озерами да цветущими лугами». И все это видит Нильс с высоты птичьего полета! Красиво, не правда ли?

Вместе с тем «Путешествие» – это история превращения злого, скверного мальчишки в Человека с добрым сердцем.

Не раз малыш-коротыш будет, стараясь изо всех сил, выручать из беды своего друга Мортена-гусака, спасет он и всю стаю от хитрого и коварного Смиррелиса. Попытается помочь жителям богатого и некогда удачливого города Винеты, в наказание за высокомерие и расточительство погруженного в морскую пучину. Много добрых и удивительных людей встретит Нильс, узнает о храбрых героях, защищавших Отечество в морских сражениях. Откажется от забытого клада старых монет, твердо зная, что все, чему он научился у мудрой старой гусыни, дороже любого богатства. Он узнает, что такое потерять дом и детей, у птиц с озера Токерн, которое люди задумали осушить… Разве это только география?

Что значит переживать не за себя, а за другого? На кого быть похожим? Что главное, а что недостойно внимания? Как это – сочувствовать другим и разделять с ними несчастье? Как понимать этот огромный мир со всеми его обитателями? Что значит настоящая Дружба? Как много важных и нужных детских вопросов найдут здесь свои ответы!

Такую необычную книгу не смог бы написать человек, сам не усвоивший этих уроков: быть сильнее обстоятельств и даже самой Судьбы, преодолеть безысходность и найти себя, свято верить в победу добра и суметь противостоять злу.

Сельма родилась в 1858 году в семье Эрика Густава Лагерлефа. В семье было пятеро детей, она появилась на свет четвертой.

Малышка родилась с раной на бедре, которая через три года перечеркнула всю ее жизнь: девочку разбил паралич, отняв возможность двигаться. Временами боли становились такими сильными, что приходилось оставлять даже попытки перенести ее в гостиную. Так и росла она отдельно от других детей, и даже полет мухи становился для нее событием.

Хотя болезнь лишила Сельму возможности бегать, играть и веселиться вместе с другими детьми, она же познакомила ее со сказкой, точнее, жизнь сказке в старой усадьбе дала бабушка. «Мне кажется, что она (сказка. – Е. Д) окутала это место, как облако окутывает горную вершину, раз за разом позволяя одному из приключений, ее составляющих, спускаться на землю, словно дождю. И они спускались в виде удивительных… историй» о прекрасных дамах и галантных кавалерах, о таинственных хранителях этого красивейшего края и поместья, с которыми бабушка была дружна. Девочка помнила, как бабушка оставляла в наперстке молочко для домового в условленном месте. «Это была очаровательная жизнь! – вспоминала Сельма. – Не было детей более счастливых, чем мы».

Сказка чуть было не покинула их навсегда: бабушка умерла, когда Сельме только исполнилось пять лет. К счастью, вскоре в доме появилась еще одна волшебница – тетя Оттилиана. И вновь русалки, водяные, принцы и принцессы, гномы и тролли щедро делились своими тайнами с детьми.

Шли годы, мало что меняя в жизни старой усадьбы. Но однажды в Морбакку пришла надежда. Маленькая надежда на выздоровление. Отец не смог смириться с болезнью дочери, все искал выход. И вот наконец узнал, что в Стокгольме есть Гимнастический институт, где Сельму смогут поставить на ноги. Только одно требовалось от 18-летней девушки – поверить и решиться!

Год бесконечных процедур, упражнений, массажей – и непрекращающаяся боль! Слезы, отчаяние, снова пробы… Откуда взялась в слабеньком и болезненном человечке такая внутренняя сила? Даже Сельма не смогла бы объяснить. Однако уже через год она встала на свои ноги! Правда, при помощи третьей – палки, ставшей ее постоянной спутницей.

Этой внутренней силы хватило еще и на то, чтобы выдержать непонимание, когда в 23 года Сельма поступила в Учительскую семинарию в Стокгольме. Насмешки соучениц над переростком, «третья нога»… Но что это по сравнению с тем, что она уже пережила! Похвальный лист открыл дорогу в Королевскую высшую педагогическую академию на бесплатное обучение. Радость окончания совпала со смертью отца, а через три года они потеряли Морбакку – мир, знакомый и любимый с детства, рушился. Тогда в ее сердце поселилась мечта вернуть родную усадьбу. Когда-нибудь.

Молодая учительница в классе – с двадцатью девчушками в школе для девочек в Ландскруне на юге Швеции. Строгие правила, жесткая программа, а так хочется поделиться тем, что уже давно ждет своего часа: сказка, услышанная от бабушки и тети Оттилианы, так и рвется из ее сердца! И материал понемногу оживает на уроках.

Строгая фру Скольбер, решив, что молодая учительница слишком вольно трактует материал, присылает на урок к Сельме комиссию наблюдателей. Они в восторге от увлекательных историй фру Лагерлеф о маленьких улочках в старинном городке Ландскруне. Ее даже ставят в пример другим учителям. Теперь дорога сказке открыта! Сельма умело перемежает материал урока сказочными историями, ученицы схватывают все на лету, успеваемость подпрыгнула до небывалых высот – Сельма счастлива.

Может быть, именно тогда у нее родилась мысль составить новые учебники для детей, чтобы они могли по-настоящему открывать мир, а не скучать на уроке!

Болезнь и годы брали свое, но она не оставалась равнодушной к тому, что происходило вокруг. Когда началась

Первая мировая война, Сельма Лагерлеф не раз публично выступала в защиту мира. «Доколе слова слетают с моего языка, доколе бьется мое сердце, буду я защищать дело мира», – говорила она. Во время советско-финской войны писательница пожертвовала свою золотую Нобелевскую медаль Шведскому национальному фонду помощи Финляндии.

В 30-е годы она помогала спасать немецких писателей и деятелей культуры от преследования нацистов и организовала благотворительный фонд, благодаря которому многие люди смогли спастись от лагерей и тюрем и обрести в Швеции вторую родину.

«Вечерами, когда я сижу здесь, в Морбакке, и вспоминаю все, что мной создано, меня радует одно… Я никогда не создала ни одного произведения, которое принесло бы вред человечеству», – сказала она в одном из последних своих интервью.

Станислав Ежи Лец Ольга Наумова

Кто был автором самого первого афоризма? Может быть, тот, кто написал над входом в дельфийский храм «Познай себя, и ты познаешь вселенную и богов»? Прошли тысячелетия, афоризмы почему-то стали более остроумными, но саркастичными – такая жизнь! А их авторы обрели имена. Одно из самых известных – Станислав Ежи Лец. Кстати, на первой странице первого издания его «Непричесанных мыслей» стояло то самое «Познай себя».

Неизвестно, проснулся ли Ежи Лец знаменитым после выхода этой книги, но что его афоризмы стали общемировым достоянием – непреложный факт. Без них не обходятся ни подборки афоризмов, ни заголовки статей с претензией на остроту, ни дискуссии. Леца называют «последним классиком афоризма», «гением сатирической метафоры».

Станислав Ежи Лец

Увы, советский читатель долго был от него отлучен. «Непричесанные мысли» вышли еще в 1957 году, на гребне польской «оттепели», но к нам доходили долго и трудно. Первое их издание 1978 года было сильно сокращено и причесано. Но в конце концов афоризмы Леца все же стали частью нашей культуры. Кто не вспоминал при случае его «Жить вредно. От этого умирают!», а уж «Ошибайся коллективно!», или «Из множества нулей получаются прекрасные цепи», или «Если все поют в унисон, слова уже не имеют значения» для нашей страны почему-то всегда остаются актуальными.

Чем же «Непричесанные мысли» отличаются от прочих, в том числе и вполне причесанных? Да, конечно, лаконичностью, блестящим владением словом, парадоксальностью. Но не только. Лец не поучает, не разглагольствует. А удивляет. Заставляет думать. По-новому взглянуть на мир, поверх догм и стереотипов, в том числе внутренних.

«Иногда надо замолчать, чтобы тебя выслушали».

Прочувствовав весь XX век на своей шкуре, он ухитряется быть свободным от него, стоять над ним, ясно различать все его достоинства и недостатки и смеяться – смеяться над самим собой, над дураками и лизоблюдами, над тиранами и карликами. Смеяться сквозь слезы – такая жизнь! Но, если принимать ее серьезно, зачем вообще жить?

«Бог сотворил нас по своему образу и подобию. Но откуда уверенность, что он работал в реалистической манере?»

Сам Лец говорил: «Что именно я пишу: афоризмы, пустяки, лирику или сатиру? Да нет, я пишу самого себя и свой дневник». Он создал самую необычную хронику – нет, не только XX века. Он создал хронику вне времени. Ведь нет специальной эпохи для доброты. Или особого века для свободы. Или пятилетки совести. Или месячника ума. Чем хуже время, тем лучше должен быть человек. Иначе ему не выжить. По сути, Лец создал общечеловеческий кодекс чести.

«Помните, у человека нет выбора: он должен быть человеком!»

Единство противоположностей

«Чтобы быть собой, для начала надо стать хоть кем-то».

А началось все ровно 100 лет назад, 6 марта 1909 года, в том старом, довоенном (до Первой мировой!), еще австровенгерском Львове-Лемберге. Родился Станислав Ежи в семье родовитого австрийского дворянина, барона Бенона де Туш-Летца. Отец умер, когда сыну было четыре года. Воспитанием и образованием мальчика занялась мать, Аделя Сафрин, происходившая из польско-еврейской семьи, в которой превыше всего ценились образованность и культура. Помогла ли ему Судьба, сделав космополитом по рождению? Наверное, от многих националистических ограничений он был избавлен, но польская, немецко-австрийская и еврейская составляющие его личности на разных этапах жизненного пути то гармонировали друг с другом, то вступали в мучительное противоречие.

Приближение фронтов Первой мировой заставило семью перебраться в Вену, где мальчик получил начальное образование. Наивно было бы искать истоки мировоззрения будущего сатирика в столь нежном возрасте – вряд ли он осознавал происходящее и имел о нем суждение. Но Первая мировая осталась в нем и много позже проросла болью, страданием и ненавистью к войне – в первых стихах, в «Непричесанных мыслях»: «В борьбе идей гибнут люди» или «Если все военные министерства называются министерствами обороны, интересно, кто же тогда начинает войны?».

«Крайне вежливый, но дотошный Станислав» доставлял много беспокойства своим педагогам, задавая «убийственно неудобные вопросы». Собственно говоря, на протяжении всей жизни он поражал всех, кто его знал, своей склонностью к нонконформизму. Его первая жена писала, что в юности, вопреки роскоши, которая его окружала в семье, он был социалистом. В оккупированной нацистами Польше – коммунистом. В советском Львове писал стихи на немецком. А в Народной Польше не делал секрета из своего баронского титула и даже настаивал на нем при регистрации в официальных документах. Почти всю жизнь он держал над столом портрет императора Франца-Иозефа и носил золотые запонки с государственной эмблемой Австро-Венгрии.

Первые опыты

«Афоризм оставляет больше места для человека».

Завершил он свое школьное образование во львовской евангелической школе; там же, во Львове, в старинном университете Яна Казимежа, изучал юриспруденцию и полонистику. Львов тогда стал городом независимой Польши.

В эту же пору Лец начал свою литературную деятельность – но совсем не в той ипостаси, в какой знаем его мы, а как поэт. Впервые его стихи прозвучали на публике весной 1929 года, когда Станислав с другими молодыми поэтами организовал первый в их жизни авторский вечер. В конце того же года в печати появилось его стихотворение «Весна». Правда, в «Весне» было мало цветочков и ручейков, но много мрачных ощущений и предчувствий.

Делая первые шаги в литературе, Лец как человек уже сложился. Его выбор жизненных ценностей за следующие 35 лет изменился мало. Он не приемлет власти, унижающей, убивающей человека не только физически, но и духовно. Для него право человека свободно думать жизненно важно.

«Я заметил: людям нравятся мысли, которые не заставляют их думать».

Потом был первый журнал – «Наклонения». Увы, уже второй его номер почти целиком уничтожила полиция. А в первом поэтическом сборнике «Цвета» помимо остросоциальных и антимилитаристских стихов появились фрашки. Фрашка (то есть «пустяк, безделица, мелочь») – это предмет польской гордости, особый жанр стихотворной миниатюры-эпиграммы, культивируемый в Польше начиная с XVI века. Фрашки Леца – прародительницы его «непричесанных мыслей». В них уже чувствуется рука мастера – и в тематике, и в лаконичности, и в остроте.

Кабы знать…

Кабы знать, кладя фундамент, Чье на башне будет знамя… Наблюдения художника-ташиста Как разноцветно и занятно Порой на честь ложатся пятна. Всяк тем живет, что рок ему принес: Один кропает стих, другой – донос. А если два таланта есть в руках, То можно накропать донос в стихах.

Вскоре Лец переехал в Варшаву, и там его журналистская и поэтическая деятельность забила ключом, он стал постоянным автором многих литературных и сатирических журналов. А в 1936 году открыл литературное кабаре «Театр Пересмешников».

«Наш маленький театрик дал всего восемь представлений. Тогдашние власти выдумывали самые невообразимые предлоги, чтобы его закрывать. Откопали, например, предписание, запрещающее нам пользоваться „настоящей сценой“, в связи с чем мы собственными руками и топорами развалили всю конструкцию сцены, оставив только подиум. Не скажу, чтобы хозяин этого зала был восхищен нашими преобразованиями. Наконец, пришлось закрыться. Почему? Потому что в глазах властей мы неизменно представляли какую-то опасность. Литературное руководство театром я осуществлял совместно с Леоном Пастернаком, мы писали также тексты песен, эстрадные монологи, скетчи, комментирующие актуальные события. Актерами были студенты и безработные рабочие».

Тогда же Лец принял активное участие в знаменитом Львовском антифашистском конгрессе деятелей культуры. Это немало поспособствовало закрытию неугодного театра.

При этом, конечно, наш бунтующий герой никак не мог удовлетвориться одними литературными изданиями. Дело кончилось тем, что регулярные публикации его судебной хроники в одной политической газете привлекли внимание властей, и Лец бежал в Румынию, спасаясь от ареста. Вернувшись, он пытался найти другие сферы применения своих сил: крестьянствовал некоторое время на родном Подолье, служил в адвокатской конторе, но опять вернулся в Варшаву, к литературной и публицистической деятельности. Готовил к печати объемистый том фрашек и новый сборник стихов – уже четвертый.

Но тут началась война.

Война

«Сколько же в эти две тысячи лет от Рождества Христова вместилось лет заключения?»

«Пору оккупации я прожил во всех тех формах, какие допускало то время». Так повествовательно и, кажется, невозмутимо рассказывает Лец о войне. Но что стоит за этими строчками – «1939–1941 гг. я провел во Львове, 1941–1943 гг. – в концлагере под Тернополем. В 1943 году, в июле, с места предстоявшего мне расстрела я сбежал в Варшаву, где работал в конспирации редактором военных газет Гвардии Людовой и Армии Людовой на левом и правом берегах Вислы. Потом ушел к партизанам, сражавшимся в Люблинском воеводстве, после чего воевал в рядах регулярной армии».

А вот – подробности тех лет. Война застала Леца во Львове. Гитлеровцы не забыли антифашистских эскапад молодого писателя и уже в 1941 году арестовали его и отправили в концлагерь под Тернополем. Он бежал из концлагеря – спрятался в сделанном им самим гробу. Его поймали, зверски избили и приговорили к расстрелу, но расстрел откладывался. Лец вновь попытался бежать, его снова схватили и снова приговорили к расстрелу. Эсэсовец заставил обреченного на смерть рыть себе могилу, но погиб сам от удара лопатой по шее. Переодевшись в немецкий мундир, Лец пересек всю Генеральную Губернию, как гитлеровцы именовали захваченную Польшу, – вот где пригодился его прекрасный немецкий. Истощенный, измотанный, бездомный, голодный, он добрался до Варшавы. Преодолев депрессию и мысли о самоубийстве, установил контакт с силами сопротивления и стал работать в подпольной прессе. В Прушкове редактировал газету «Солдат в бою», а на правом берегу Вислы – «Свободный народ», где печатал и свои стихи. В 1944 году, сражаясь в рядах первого батальона Армии Людовой, скрывался в парчевских лесах и участвовал в крупном бою под Рембловом. После освобождения Люблина вступил в армию Войска Польского в звании майора. За участие в войне получил Кавалерский Крест ордена «Возрожденная Польша».

Польша социалистическая

«Многие примирились бы с Судьбой, но

Судьба тоже имеет кое-что сказать».

Окончание войны обернулось новой несвободой для страны – новый строй, навязываемый извне. Социалистическая Польша не очень понравилась Лецу: снова диктат, тирания, отсутствие свободной воли и свободной мысли.

В 1945 году Лец поселился в Лодзи. Вместе с друзьями возродил любимый поляками журнал «Шпилька». Через год вышел сборник военных стихов Леца «Полевой блокнот» и томик сатирических стихов и фрашек «Прогулка циника».

В том же году его отправили в Вену в роли атташе по вопросам культуры политической миссии Польской Республики. В 48-м в Польше вышел сборник сатирических стихов Леца «Жизнь – это фрашка». А в 50-м – сборник «Новых стихов», написанных в Вене, городе его детства.

В Польше тем временем утвердился режим партийной диктатуры. Обрело плоть одно из саркастических «разъяснений» Леца: «Неграмотные вынуждены диктовать».

Что дальше? Остаться в Вене? Вернуться в Польшу, под пресс «народной власти»? В 1950 году Лец принимает трудное решение – уехать в Израиль. Он скитается по библейским местам, колесит по Ближнему Востоку, вспоминает тех, кто боролся и погибал рядом с ним, мечтая о свободной Польше. В «Иерусалимской рукописи», ставшей итогом его израильского периода, ностальгия и боль, память и мечта:

Туда, на север дальний

где некогда лежал я в колыбели,

Туда стремлюсь теперь,

чтоб там же и отпели…

В 1952 году Лец возвращается в Польшу. И получает сполна от новых властей за инакомыслие, независимость и неукротимое стремление к свободе. Негласно Лецу запрещено печататься. А официальные заказы он выполнять отказывается. Единственной возможностью выражать себя становится работа переводчика. Он с головой уходит в переводы Гете, Гейне и Брехта, русских, украинских и белорусских авторов. И не боится заявлять: «Я перевожу обычно только сочинения, которые выражают – как правило, иначе, чем сделал бы это я сам, – мысли, волнующие меня».

«Непричесанные мысли»

«Чтобы добраться до истоков, плыви против течения».

1956 год – время открытых и сильных выступлений поляков против коммунистического режима. Власти вынуждены идти на попятный. Польша постепенно превращается в самый «открытый и свободный барак соцлагеря». Новая «польская весна» в 1957 году помогает выйти первой книге «Непричесанных мыслей» Леца. Она приносит автору мировую славу. Переведенная на основные языки мира в США, Англии, ФРГ, Швейцарии, Италии и других странах Запада уже в 60-е годы, она долгое время возглавляет списки бестселлеров. «Мысли» эти повторяют американские президенты и германские канцлеры, парламентарии разных стран.

«Непричесанные мысли» стали вершиной и квинтэссенцией творчества Станислава Ежи Леца. Кто-то назвал их уникальным противоядием в борьбе со страхом.

О том, какую популярность получили афоризмы Леца, рассказывает такой факт. Во время сессии ООН один из выступавших для остроты и убедительности привел по памяти какую-то цитату Леца. Генеральный секретарь ООН взял микрофон и поправил докладчика, приведя правильный вариант фразы.

Афоризмы Леца, его стихи, статьи, фрашки не рождались в тишине кабинета. Теплиц назвал его последним европейским философом-перипатетиком. О том, как возникали «Непричесанные мысли», их автор писал: «Эти высказывания несут на себе отпечатки пальцев нашей эпохи… Если бы варшавские кафе закрывались на два часа позже, „мыслей“ было бы процентов на 30 больше… „Непричесанные мысли“ записывались в кафе, в трамваях, в парках, ба! – даже в клубе литераторов. Вообще-то я всегда мыслил таким образом, только врожденная скромность не позволяла отважиться на то, чтобы записывать, а тем более публиковать эти мои „непричесанные мысли“… Это беседы с самим собой, их можно было бы определить как попытку охарактеризовать явления нашей действительности».

Умер Лец в 1966 году после тяжелой болезни, успев выпустить еще несколько поэтических сборников и подготовить второй том «Непричесанных мыслей». Еще за два месяца до смерти он пытался осмыслить свой путь: «Некоторые придерживаются мнения, что автору труднее всего оценить самого себя. Если это правда, то лишь отчасти, ибо если автор к чему-либо стремится, то может проверить, в какой мере он приблизился к поставленной им (или эпохой) цели. А какими он пользуется мерами и весами, это опять-таки определяется его ощущением времени и перспективы… Что ж, я хотел своим творчеством охватить мир. Эту задачу мне усложнили, расширив его эскападами в космос».

Литература

Станислав Ежи Лец. Непричесанные мысли.

М. Мальков. Гуманист без страха и упрека: биография С. Е. Леца.

I. Yehorova. Stanislaw Jerzy Lec did not die – he changed his lifestyle.

А. Кузнецов. Жизнь замечательных львовян: Станислав Ежи Лец.

Три фрашки Станислава Ежи Леца приведены в переводе Самуила Черфаса.

Хорхе Луис Борхес. Возвращение к смыслам Наталья Радченко

Когда я думаю о Борхесе, в воображении возникает образ гигантской библиотеки, лабиринта, книги книг, непроходимых джунглей, бесконечных песков пустыни, тигров, минотавров… В любом случае – образ таинственный, не до конца понятный, но очень привлекательный. Таков весь Борхес.

История его жизни – это, скорее, повествование о прочитанных книгах, чем об увиденных землях, о страсти к Данте или Сервантесу, чем о любовных страданиях. Мир идей для Борхеса, как и для Платона, был куда большей реальностью, чем мир фактов. «Я думаю, – говорил он, – что люди вообще ошибаются, когда считают, что лишь повседневное представляет реальность, а все остальное ирреально». Яркое тому свидетельство – автобиография Хорхе Луиса Борхеса, вся целиком посвященная открытиям из области духа, которым как бы невзначай сопутствуют события внешней жизни писателя.

Хорхе Луис Борхес

Такому мироощущению во многом способствовало то, что на юного Хорхе с детства возлагали надежды как на писателя: в семье подразумевалось, что он должен осуществить то, что из-за слепоты не удалось его отцу. Отец Хорхе был юристом, преподавал психологию, увлекался философией. «Если бы меня спросили о главном событии в моей жизни, я бы назвал библиотеку моего отца», – скажет позже Борхес. Отец же дал юному Хорхе и первые уроки философии.

Большую роль в литературном будущем Борхеса сыграла его бабушка по отцовской линии. Бабушка – Фанни Хейзлем – была урожденной англичанкой и большой любительницей чтения. В доме Борхесов в Буэнос-Айресе английская речь и английская литература занимала не меньшее место, чем испанская речь и испаноязычная литература. В английском переводе Хорхе прочитал многие книги, включая, например, Дон Кихота, которого потом не воспринимал в оригинале. Впоследствии перед Борхесом даже встал вопрос: на каком языке ему писать? И хотя он решил писать на испанском, потому что на этом языке видел сны, любовь к английской литературе осталась у него на всю жизнь.

Как говорит сам Борхес, он узнавал жизнь сначала из книг. Район, в котором он жил в детстве, был полон бандитов, или «компадритос», как их называли, однако юный Борхес и не подозревал об их существовании, живя в своем мире, который ограничивался двором собственного дома. Юноша по-настоящему увидел родной город только когда вернулся в 1921 г. из семилетнего путешествия по Европе, где его отец проходил курс лечения. Романтика жизни «компадритос», зажигательное танго на улицах Буэнос-Айреса, своеобразный колорит «аргентинских ковбоев» – гаучо – соединились в первом напечатанном сборнике стихотворений Борхеса «Страсть к Буэнос-Айресу» (1923).

Но со временем тематика его произведений изменилась, изменился и стиль. Борхес-писатель не появился на свет в готовом, завершенном виде. Долгие годы он искал совершенную форму и пришел в итоге к небольшим рассказам, которые старался писать очень просто, не вычурно, чтобы «облегчить работу читателю».

В рассказах Борхеса все чаще появляются любимые символы. Образ библиотеки стал, пожалуй, лейтмотивом всей жизни писателя. Девять лет он проработал служителем муниципальной, а затем 18 лет – директором Национальной Аргентинской библиотеки. В одном из своих самых известных произведений – «Вавилонская библиотека» – Борхес сравнивает Вселенную с книгохранилищем, которое состоит из большого (а возможно, бесконечного) количества галерей с книжными полками. Всем обитателям этой библиотеки известно, что существует одна-единственная книга, которая содержит краткое содержание всех остальных. Но еще никому не удавалось ее найти. Хотя у Борхеса закрадывается подозрение, что причина в том, что библиотекарь слеп…

Прототипом такого слепого библиотекаря из романа Умберто Эко «Имя розы» Борхес стал еще при жизни. Слепота, которая постепенно накрывала его и к 60 годам стала полной, была не меньшей трагедией в жизни писателя, чем глухота для Бетховена. Но трагедия эта для Борхеса имела скрытый символизм. Он как будто признал свое поражение в попытке постичь смысл Вселенной, но все же не переставал пробовать снова и снова.

Я – эти тени, что тасует случай,

А нарекает старая тоска. С их помощью, слепой, полуразбитый,

Я все точу несокрушимый стих,

Чтоб (как завещано) найти спасенье.

«Создатель»

Стремление найти себя настоящего, ответить на вопрос «Кто я?» не оставляло Борхеса – он искал свое настоящее лицо в бесконечном мире культуры. Перечень тем, которые он затрагивает в своих рассказах, эссе, поэзии, просто поражает: Борхес пишет о буддизме и каббале, апокрифических евангелиях и средневековых мистиках, китайской Книге перемен и истории ангелов. Глубина его познаний в истории литературы и философии удивительна. Его волнуют проблема времени, доказательства бытия Бога, парадоксы Зенона, всемирная история, проблема свободы воли. Борхес отлично знал античную, китайскую, японскую, ближневосточную мифологию, арабские сказки, исландские саги. Список произведений, которые он цитирует, невероятно велик, причем наряду с признанными авторами у Борхеса можно найти и никому не известные имена. А сбившиеся с ног в поисках подлинников исследователи творчества Борхеса до сих пор не знают, существовали ли эти авторы вообще, или они просто плод его воображения.

Все творчество Борхеса напоминает лабиринт – еще один из его любимых символов. Вымысел, алогичность, кажущаяся непонятность его рассказов действуют как дзен-буддийские притчи – выбивают из повседневности и заставляют задуматься о важных вопросах. Лабиринт произведений Борхеса приводит читателя к лабиринту своей собственной души. Тесей в рассказе «Дом Астерия», когда добирается до центра лабиринта, с удивлением узнает, что минотавр давно ждет его и мечтает, чтоб он его освободил.

В произведениях Борхеса редко встречается любовь, но часто – смерть. И он в этом ничуть не изменяет своему аргентинскому происхождению – ведь в смерти страсти не меньше, чем в любви. Смерть придает жизни ценность, а телесное бессмертие – не дар, а наказание богов. В этом убеждается герой рассказа «Бессмертный»: люди, которые живут на земле бесконечно долго, теряют способность к состраданию, становятся равнодушными ко всему и больше всего – к страданиям других. Они теряют память и вкус жизни. Каждый поступок смертного неповторим и необратим, человек смертный отвечает за него и за все его последствия. У «бессмертных» же, наоборот, все поступки однообразны – они уже были когда-то совершены в вечности и обязательно еще повторятся.

Борхес ищет другого бессмертия. Проблеск этого настоящего бессмертия мы чувствуем, например, в рассказе «Алеф», когда его герой созерцает одновременно всю Вселенную, и среди прочего – все зеркала планеты, ни одно из которых его не отображает… Зеркала часто встречаются на страницах рассказов Борхеса – они бесконечно умножают мир, создают его копии, копии копий, и так до бесконечности. За этой бесконечностью трудно разглядеть самого себя, найти себя настоящего. И вот это долгожданное мгновение – когда бесконечность собрана в одной точке, когда нет отражений, когда можно остановиться, ни о чем не думать и просто БЫТЬ. Это бессмертие не подвластно ни времени, ни пространству.

Герой другого рассказа, «Тайное чудо», в ночь перед расстрелом просит у Бога еще год, чтобы закончить свою драму. И в то самое мгновение, когда он уже должен умереть, все замирает. Минута превращается в год, Хладик заканчивает свою драму и только потом умирает. Эта вечная загадка времени всегда интересовала Борхеса: мы подвластны времени, текучи, и все же в нас есть нечто вечное, за что можно ухватиться и спастись.

Для Борхеса это спасение, конечно же, в творчестве: «Писатель – или любой человек – должен воспринимать случившееся с ним как орудие; все, что ни выпадает ему, может послужить его цели, и в случае с художником это еще ощутимее. Все, что ни происходит с ним: унижения, обиды, неудачи – все дается ему как глина, как материал для его искусства, который должен быть использован… Это дается нам, чтобы мы преобразились, чтобы из бедственных обстоятельств собственной жизни создали нечто вечное.» («Семь вечеров»).

Борхес никогда не искал славы, и она настигла его неожиданно. Начиная с 1940-х годов (ему было тогда сорок) его произведения начинают переводить на другие языки. В 1944 году он получает почетную премию Аргентинского общества писателей, в 1956-м – государственную премию по литературе. А начиная с 1960-х Борхес ежегодно путешествует по странам Европы, США и Латинской Америки с лекциям и выступлениями, получает невиданное количество всевозможных премий, избирается почетным доктором лучших университетов мира.

В это же время он встречает Марию Кодаму, которая стала его верным другом и помощником. Последние двадцать лет жизни Борхеса она сопровождала его в путешествиях, записывала его произведения, помогала в переписке, а за два месяца до его смерти в 1986 году они поженились…

В течение всей жизни Борхес постоянно пытался взглянуть на себя со стороны, чтобы понять, кто же он на самом деле. Он многократный герой своих собственных рассказов: «Мне суждено остаться Борхесом, а не мной (если я вообще есть), но я куда реже узнаю себя в его книгах, чем во многих других или в самозабвенных переборах гитары.» («Борхес и я»).

В этих строках – невероятная скромность. Человек не должен мнить о себе больше, чем он есть, – ведь мы все «выдуманы» кем-то, считает Борхес. Нас смущает, говорит он, что персонажи Дон Кихота во второй части романа читают первую его часть, а Гамлет разыгрывает трагедию, похожую на свою жизнь. Эти пассажи внушают нам, что «если вымышленные персонажи могут быть читателями или зрителями, то мы, по отношению к ним читатели или зрители, тоже, возможно, вымышлены» («Скрытая магия в «Дон Кихоте»»)

Эта идея, а также идея о том, что весь мир – это гигантский текст (или библиотека, как мы уже знаем), который нужно суметь прочитать, что этот текст имеет столько смыслов, сколько читателей, – предвосхищают постмодернизм еще до его появления в Европе. Ничего нового создать невозможно – все уже придумано: «Историй всего четыре. И сколько бы времени нам ни осталось, мы будем пересказывать их – в том или ином виде» («Четыре цикла»). Но важно научиться понимать, интерпретировать тексты, извлекать смыслы.

И Борхес ищет и вновь оживляет на своих страницах многочисленные образы культуры – так же, как его Парацельс воссоздает из пепла цветок в рассказе «Роза Парацельса». И вопрос здесь совсем не в том, можно ли вернуть к жизни сгоревшую розу. Это процесс, который происходит в душе человека, – возвращения к смыслам, ценностям. Для Борхеса, вероятно, таким возвращением были его рассказы. Нам остается читать, но, читая, мы создаем новые смыслы, новые интерпретации, а значит, становимся отчасти творцами.

Литература:

Борхес Х. Л. Автобиографические заметки // Борхес Х. Л. Собр. соч.: В 4 т. Т. 3. СПб.: Амфора, 2001.

Дубин Б. В. Словесность как невозможность, или Разговоры о литературе и метафизике // Борхес Хорхе Луис. Оправдание вечности. М.: Ди-Дик, 1994.

Петровский И. Бесконечность, Бог и Борхес // Наука и религия. 1987. № 9. С. 36–39.

Тертерян И. Человек, мир, культура в творчестве Хорхе Луиса Борхеса // Борхес Х. Л. Проза разных лет. М., 1989. С. 5–20. Хорхе Луис Борхес. Писатель и философ. К.: Новый Акрополь, 2008. Чистюхина О. П. Борхес. М.: ИКЦ «Март»; Ростов н/Д: Издательский центр «МарТ», 2005.

Поэты

Джалаладдин Руми. «Окно между сердцем и сердцем» Дмитрий Зубов

После смерти ищите меня не в земле, А в сердцах просвещенных людей.

Джалаладдин Руми – величайший поэт-суфий, живший в ХШ веке на территории Малой Азии. Благодарные современники называли его Мевляна («Наш господин»), считая Руми своим духовным наставником. Cегодня, как и 700 лет назад, поэзия Руми жива и актуальна. Люди вновь и вновь обращаются к его произведениям, ища у «проводника в страну Истины» ответы на вечные вопросы. Поистине пророческими оказались слова Руми:

В тот день, когда умру, вы не заламывайте руки,

Не плачьте, не твердите о разлуке!

То не разлуки, а свиданья день.

Светило закатилось, но взойдет.

Зерно упало в землю – прорастет!

Джалаладдин Руми

У Руми нет абстрактных фраз, избитых выражений. Каждая строка прожита, выстрадана, заслужена. За внешним благополучием судьбы – жизнь, полная внутреннего поиска. В его стихах одновременно можно услышать волю могущественного владыки и проповедь отшельника, отказавшегося от всех земных благ, даже от собственного имени. (Известно, что многие произведения Руми подписывал именем своего учителя – Шанса Табризи.)

Места рождения и смерти Руми доподлинно известны, но настоящая «география» его жизни значительно шире. Границы его империи пролегают там, где берут начало источники, в которых поэт черпал мудрость и вдохновение, – от Греции на западе до Индии на востоке и еще дальше – за пределами видимого мира. Истинная его Родина – страна Любви и Мудрости, страна Философии. Этой страны вы не найдете ни на одной карте, она вне границ пространства и времени.

Именно здесь Руми и воздвиг свой город – город Воспоминаний. Не тех воспоминаний, которые мы храним в семейных альбомах, а тех, что составляют сокровищницу нашей души.

Неудивительно, что душа не помнит свой исконный дом, Свое первозданное жилище и место своего рождения, Ведь мирской сон скрывает ее, как облака прячут звезды. Она прошла через столько городов, И пыль не сметена с ее восприятия. Она не потрудилась, Чтобы очистить сердце и внимать прошедшему, Дабы сердце могло одним глазком увидеть сквозь отверстие Таинства и узреть раскрытыми глазами собственное начало.

В этом городе по воле поэта слиты воедино все эпохи; здесь под одним небом живут Моисей и Платон, Иисус и Мухаммад. Здесь можно увидеть мерцание звезд в ночи, ощутить прохладу ручья в знойный день, испить тишину пустыни или окунуться в шум битвы.

В этот город может попасть каждый. Руми ждет. Он сам здесь и страж, и правитель, и мудрый дервиш, и зазывала бродячего цирка. Сюда приходят отдохнуть и поделиться радостью, спросить совета или просто поговорить с другом. Главное – не забыть:

С пустыми руками приходить к дверям друзей — То же, что на мельницу идти без зернышка пшеницы.

Ворота в этот город отыскать не трудно. Достаточно открыть книгу со стихами поэта – и вы уже на пороге. Я сам люблю гостить у Руми. И каждый раз, с нетерпением переворачивая новую страницу, радуюсь долгожданной встрече с «великим караванщиком». Давайте попробуем на этот раз вместе. В путь!

«Мудрый человек – тот, кто обладает собственным факелом. Он руководитель и вожак каравана»

Мудрость и знание существуют для того, чтобы можно было отличить дорогу от бездорожья.

Будь дорога повсюду, мудрость была бы излишней.

Но где же искать Мудрость? Как не сбиться с пути? Где взять силы преодолеть крутые подъемы? Как не впасть в отчаяние при виде человеческого горя, болезней, смерти?

Руми не случайно называют «наставником с сияющим сердцем, ведущим караван любви» (Джами). Каждый найдет в его стихах ответы на эти и на многие другие вопросы. Его строки – это одновременно и карта маршрута, и памятка путешественнику.

Господь приставил к нашим ногам лестницу. Надо ступенька за ступенькой преодолеть ее и подняться на крышу. Быть фаталистом здесь не следует, У тебя есть ноги, зачем же притворяться хромым? У тебя есть руки, зачем же прятать пальцы? Когда господин дает рабу лопату в руки, Без слов ясно, чего он хочет.

* * *

Если тащишь тяжелый мешок, не забудь в него заглянуть И убедиться, что внутри – горькое или сладкое. Если оно стоит того, чтобы нести с собой, – неси, А иначе – вытряхни мешок И освободись от бесплодных усилий и бесчестия. Клади в свой мешок только то, Что достойно быть врученным праведному Владыке.

* * *

Ты ищешь знания в книгах – что за нелепость! Ты ищешь удовольствия в сладостях – что за нелепость! Ты – море постижений, скрытое в капле росы, Ты – вселенная, таящаяся в теле длиной в полтора метра.

* * *

На стоимость сокровища указывает количество замков, Хранящих его. Величие цели путника Обозначено замысловатыми изгибами пути, Горными перевалами, которые преодолеть необходимо, И разбойниками, там засевшими.

* * *

Друг мой! Созрело ли твое зерно? Кто ты? Раб яств и вин или – рыцарь на поле брани?

* * *

Долго ли еще будешь любоваться очертаниями сосуда? Забудь о них и отправляйся искать саму воду!

* * *

Внутри тебя есть молочный фонтан. Не блуждай с пустым ведром! Ты владеешь каналом, ведущим к океану, А просишь воды из лужицы. У тебя на голове – корзина свежего хлеба, А ты ходишь от двери к двери, выпрашивая корочку.

* * *

Где есть развалины, Там есть надежда найти сокровище — Так почему же ты не ищешь Божье сокровище В разбитом сердце?

* * *

Если Он закрывает перед тобой Все пути и проходы, Он покажет тебе тайную лазейку, О которой никто не знает.

* * *

Есть одна вещь в мире, о которой забывать нельзя. Если бы ты даже забыл все остальное, но не забыл этого, не было бы причины для волнений. Но если бы ты помнил и осуществил все прочее, но забыл о главном, это было бы равносильно тому, что ты не совершил решительно ничего. Ты пришел в этот мир ради определенной задачи, и в этом состоит твое назначение. Если ты его не выполнишь, ты не сделал ничего.

* * *

Наступил День Справедливости, а справедливость требует воздать каждому должное: Да вернется башмак на ногу, а шляпа – на голову.

* * *

Есть одна праведность: Поливайте фруктовые деревья, а не колючки.

«Любовь – астролябия истины!»

Любовь, безумие, опьянение – понятия для Руми одного порядка. Они вобрали в себя и радость бытия, и милосердие, и почитание Бога, и невиданный полет души, и сияние сердца. Любовь – движущая сила и награда для Путника. Пусть вас не смущает, что у Руми часто рука об руку идут любовь, смерть, вино, благочестие. В его стихах эти слова приобретают иной смысл, исполненный настоящей глубины.

Раньше я был застенчивым, А ты заставила меня петь. Раньше я за столом отказывался от еды, Теперь кричу, чтобы несли еще вина. С трезвым достоинством я, бывало, сидел На коврике и молился. Теперь мимо бегают дети И строят мне рожицы.

* * *

Влюбленный не вычисляет шансы. Он считает, что пришел от Бога безо всего, Как беспричинный дар, Так что и отдает он без причины, Или высчитывания, или ограничений. Влюбленные не требуют от Бога никаких доказательств. Не подвергают его испытаниям и не стучат в дверь С вопросами о прибылях и убытках.

* * *

Я хотел бы поцеловать тебя. А цена этого поцелуя – моя жизнь. И теперь моя любовь бежит к моей жизни С криком: «Как дешево, давай купим!»

* * *

Я прокричал тебе в дверь: «Мистики собираются На улице. Выходи!» «Оставь меня в покое. Я болен». «Да хоть бы ты и умер! Иисус здесь, и он хочет Кого-нибудь воскресить!»

* * *

Те, кто не ощущает, Что это Любовь притягивает их, Подобно реке; Те, кто не пьет зарю, Словно чашу воды ключевой; Кто не вкушает закат, Словно вечернюю трапезу; Те, кто не желает меняться, — Пусть они спят. Эта Любовь превыше поучений теологов, Этих старых уловок и лицемерия. Если ты надеешься таким способом Усовершенствовать разум, — Продолжай спать. Я свой рассудок забросил, Я в клочки разорвал всю одежду И вышвырнул ее прочь. Если ты догола не разделся, Завернись в изящное Одеяние слов — И спи.

* * *

Золото – капитал, необходимый для базара этого мира; В мире грядущем капитал – любовь и два глаза, мокрые от слез.

* * *

Для моих похорон Призовите барабанщиков, Бейте в кимвалы и бубны, Ступайте к моей могиле, приплясывая, Радостные, счастливые, опьяненные. Пусть люди знают, что друзья Бога Отбывают со счастливой улыбкой К месту встречи.

* * *

О все, кто рожден! Когда смерть постучит в вашу дверь, Не пугайтесь! Смерть – второе рождение для тех, кто влюблен. Так рождайтесь, рождайтесь! «Голые сучья, кажущиеся зимой спящими, тайно работают, готовясь к своей весне»

Нет разлук и расставаний. Есть только Путь – встретимся на нем. Пусть нас разделяют с поэтом семь веков и сотни километров пространства. Город, построенный Джалаладдином Руми, существует здесь, рядом. Приходите…

Приходите опять, пожалуйста, приходите опять. Кто бы вы ни были, Верующие, неверующие, еретики или язычники. Даже если вы уже обещали сто раз И сто раз нарушили обещание, Эта дверь – не дверь безнадежности и уныния. Эта дверь открыта для каждого, Приходите, приходите, как есть.

«Напиток вечности» Омара Хайяма Анатолий Смоляр

Поэтическое наследие Омара Хайяма – математика и философа, поэта – вызвало больше споров, чем творчество любого другого персидского стихотворца. В своей знаменитой работе «Омар Хайям и странствующие четверостишия», вышедшей в 1897 г., русский ориенталист проф. В. А. Жуковский, суммируя существующие в науке характеристики Хайяма и его творчества, писал: «Он вольнодумец, разрушитель веры; он безбожник и материалист; он насмешник над мистицизмом и пантеист; он правоверующий мусульманин, точный философ, острый наблюдатель, ученый; он – гуляка, развратник, ханжа и лицемер. Он не просто богохульник, а воплощенное отрицание положительной религии и всякой нравственной веры; он мягкая натура, преданная более созерцанию божественных вещей, чем жизненным наслаждениям; он скептик-эпикуреец, он персидский Абу-л-Ала, Вольтер, Гейне».

Бюст Омара Хайяма в Нишапуре. Иран

Известно, в какой трудной обстановке протекала вся деятельность Омара Хайяма. Если даже «спокойные» историки писали о его стихах, что это «ядовитые змеи, жалящие шариат», то понятно, какой опасности он подвергался со стороны фанатичных богословов. Сам В.А. Жуковский склонен был толковать рубаи Хайяма в мистическо-суфийском духе, считал поэта «стремящимся к царству вечного, светлого и прекрасного, глашатаем созерцательной жизни и теплой любви к богу».

Религия любви

Ранний суфизм впитал в себя так много внеисламских элементов (от эллинистической философии до христианских тенденций), что воспринимался арабскими традиционалистами как ересь, и его сторонников зачастую подвергали гонениям и даже казнили. Суровый и неприступный образ Аллаха, Творца и Вседержителя, в суфийском учении преображался в объект любви всего живого.

Как всякое мистическое учение, суфизм облекал свои догматы сложной словесной символикой, используя, в частности, любовную лексику и фразеологию для обозначения стремления к Богу, к постижению Его, для познания вечной истины. К XI–XII веку многие поэты, писавшие по-персидски, создают произведения, которые под воздействием суфизма могут быть прочитаны двояко: первая, так сказать житейская версия повествует «о земном» – о тяготах (реже радостях) жизни, о страданиях любви, о странствиях по горам и долам, но за нею таится иной, истинный смысл, доступный посвященным: любовь к Богу, муки отдаления, «разлуки» с Ним, ослепительные озарения на этапах Пути постижения Его. Разумеется, все это составляло так называемый неконтролируемый подтекст, что создавало известную свободу как для поэтов-творцов, так и для их критиков-толкователей.

Подобной свободы, конечно, не лишен и современный читатель, и не исключено, что в рубаи Омара Хайяма он найдет больше логики ученого, наивного материализма и даже реализма, нежели суфийской мистики. Однако в хороших стихах каждый находит то, что ищет, все дело только в восприимчивости, чувстве меры, которые, в свою очередь, определяются уровнем знаний и духовного опыта.

Шьющий палатки

Омар Хайям… Что мы о нем знаем?

Начнем с того, что его полное имя звучит так: Гияс ад-Дин Абу-л-Фатх Омар ибн Ибрахим. Родился он в 1048 году в деревушке Хорасан близ города Нишапур на востоке Ирана. Отец Омара, небогатый ремесленник, всю жизнь занимался изготовлением палаток (отсюда и пошло прозвище «Хайям», что в буквальном переводе означает «шьющий палатки») и не щадил средств, чтобы дать сыну образование, соответствующее его блестящим способностям.

Учебу молодой Омар начал в нишапурском медресе, которое славилось своими культурными и просветительскими традициями. Там он близко сходится со своим сверстником Абдул-Кассемом, стяжавшим впоследствии громкую славу визиря (о его успехах и государственной мудрости с похвалой отзываются персидские летописи). Именно Абдул-Кассем позже проявил трогательную заботу о судьбе Омара и предоставил ему возможность свободно заниматься наукой.

По окончании медресе Омар первое время добывал себе пропитание ремеслом, унаследованным от отца, а весь свой досуг отдавал математике, астрономии, философии и поэзии. Сведений об этой поре его жизни крайне мало, но точно известно: именно тогда Омар подружился с дервишами и проникся доктриной суфиев, что со временем отозвалось серией образов и мотивов в его поэтическом творчестве.

Через несколько лет Хайям заканчивает свой замечательный труд «Трактат о доказательствах задач алгебры и алмукабалы». Его замечают в далеком Исфахане, и главный визирь Малик-шаха, сына и преемника Алп-Арслана, приглашает 27-летнего ученого в тогдашнюю столицу сельджукидов. Там Хайям приступает к переработке устаревших астрономических таблиц и обоснованию знаменитой схемы нового летосчисления (с 15 марта 1079 года), известной под названием эры Джелал-ал-Дина (Малик-шаха). Новый календарь Хайяма получил название «Джалали» и некоторыми специалистами считается точнее современного.

Малик-шах распорядился построить обсерваторию для Омара Хайяма, по его чертежам и под его руководством, в Исфахане, но в наши дни от нее не осталось и следа. Осталась только мечеть Джаме, купол которой вознесся на высоту 35 метров.

Астроном и математик

В обсерватории Хайям и его сподвижники собрали наиболее точные в то время инструменты – астролябии, квадранты. Точность расчетов Омара Хайяма стала легендарной. Она достигалась ценой многократных – тысячи раз! – наблюдений и сравнений, что уменьшало возможность ошибки в счислениях в тысячу раз соответственно!

Биографические сведения о поэте малочисленны и отрывочны, и каждое письменное свидетельство о его жизни и творчестве бесценно, ибо Хайям был не только выдающимся математиком и великим поэтом, но и в подлинном смысле энциклопедистом. Его волновало многое, в том числе и параллельные линии, те самые параллельные линии, которые послужили основой для всей евклидовой геометрии. Вот как сформулировал постулат сам Евклид: «И если прямая, падающая на две прямые, образует внутренние и по одну сторону углы меньше двух прямых, то продолженные эти две прямые неограниченно встретятся с той стороны, где углы меньше двух прямых». И Хайям пишет «Комментарии к трудностям во Введениях книги Евклида».

А если углы равны двум прямым? Тогда линии параллельны, и они нигде не встретятся. Даже в бесконечности? А что такое бесконечность? Можно ли всерьез принимать то, что нельзя проверить измерением?

И Омар Хайям берется за решение этой проблемы. А решали ее ученые и за тысячу лет до него. И будут решать еще много веков после него, пока не появятся Лобачевский и Риман… Хайям, сам того не подозревая, вплотную подошел к проблемам, которыми начнут заниматься в далеком будущем, начиная с того места его изысканий, где он допустил существование треугольников только со всеми острыми или только со всеми тупыми углами…

В одном из документальных источников под названием «Рай жизни», датированном 1405 годом, говорится: «Омар Ибрахим Хайям в большей части наук, и особенно в астрономии, был в свое время выдающимся. Ему принадлежат всему свету известные трактаты и несравненные стихи».

Поэзия любви

Омар Хайям писал стихи всю жизнь, писал на полях ученых трудов в часы раздумий, писал обо всем, что дорого его сердцу, в котором хватало места любви и к прошлому, и к настоящему, и к будущему. Могут спросить: почему он так много писал о вине? Он что – много пил? Ответ дал французский ориенталист Дж. Дермстетер еще в прошлом веке: «Человек непосвященный сначала будет удивлен и немного скандализирован местом, какое занимает вино в персидской поэзии. Вспомним, что Коран запрещал вино (Мухаммед запретил пить вино, ибо не мог смириться с тем, что его дядя Хамза, напившись, срезал саблей горбы верблюдам). Застольные песни Европы – песни пьяниц, здесь же это бунт против Корана, против святош, против подавления природы и разума религиозным законом. Пьющий для поэта – символ освободившегося человека, попирающего каноны религии». Это целиком относится и к поэзии Омара Хайяма.

Стихотворцем он себя всерьез не считал – писал свои рубаи «для души», иногда чтобы отвлечься, иногда подводя вкратце итог наблюдениям над жизнью, философским раздумьям, ученым трудам. Но при этом не думал о славе. По крайней мере, поэтической. У него была своя «настоящая» работа: математика, астрономия, философия.

Царь философов

Когда восставшие исмаилиты убили Малик-шаха и разрушили обсерваторию, Омар Хайям остался не у дел и вернулся в родной Нишапур после более чем сорокалетнего отсутствия. Со многим пришлось смириться: вольнодумная поэзия вызывала нарекания со стороны всего темного, реакционного. Враги поэта обличали его в богохульстве. Чтобы как-то парировать это грозное обвинение, он совершил хадж (паломничество) в Мекку и Медину.

Последние годы своей жизни Омар Хайям провел в Ни-шапуре, читая, размышляя над бытием. Умер он в 1131 году.

Имам Хорасана, Ученейший муж века, Доказательство Истины, Знаток греческой науки, Царь философов Востока и Запада – таков, по утверждениям историков, далеко не полный перечень почетных титулов Омара Хайяма в зените его славы.

Низами Арузи Самарканди оставил такой рассказ: «В городе Балхе… во время беседы и веселия я услышал слова Омара, который сказал: „Моя могила будет в таком месте, где два раза в году деревья будут осыпать ее лепестками цветов“. Эти слова показались мне невероятными, но я знаю, что он не говорит пустых слов. Когда я прибыл в Ни-шапур, то прошло уже несколько лет с тех пор, как тот великий муж прикрыл лицо завесой из праха и мир лишился его. А я был обязан ему как ученик. В пятницу я отправился на могилу Хайяма… Мой проводник привел меня на кладбище Хайра по левую сторону от Кашле. У основания садовой стены находится могила Хайяма. Абрикосовые и грушевые деревья из сада протянули ветви через стену, и на его могиле было столько цветочных лепестков, что под ними не было видно земли. Я вспомнил слова, которые слышал от него в Балхе, и заплакал, ибо нигде во всем мире, от края до края, я не видел равного ему…»

О переводе рубаи

Омару Хайяму приписывается авторство около 5000 рубаи, причем значительное их количество изобилует повторами. Это объясняется тем, что Хайям и не помышлял о собирании и распространении своих четверостиший: будучи ученым-математиком, он не считал их чем-то серьезным. Они записывались слушателями на память и переписывались в множестве вариантов.

Европейцам Омар Хайям стал известен с 1859 года, когда Эдвард Фицжеральд вольно переложил 75 рубаи на английский язык. А в 1928 году И. Тхоржевский опубликовал в Париже сборник стихов Омара Хайяма на русском языке. Хотя уложенные в короткий размер пятистопного ямба рубаи передавали настроение и смысл четверостишия, но содержание оригинала заметно обеднялось.

В этом-то и сложность: современные переводы Хайяма, многие из которых сами по себе превосходны, не учитывают того, что в древности стихи читались нараспев, протяжно, по-разному, а не в рамках одного размера. Причем смысл скрывался между строк, так сказать, в душевной глубине.

Именно поэтому родилась попытка заново переложить на русский язык все рубаи Омара Хайяма. В библиотеке Кембриджского университета хранятся подлинники древних рукописей, содержащих 293 рубаи, которые, по мнению востоковедов, достоверно принадлежат ему. По подстрочникам этих стихов и был сделан перевод, в котором я старался как можно точнее передать не только мелодику стиха, но и нюансы бездонной души великого поэта.

Мою ты глину замесил, Господь, а что же делать мне? Мою ты шерсть и ткань соткал, Господь, а что же делать мне? Добро и зло, что в мире сем я совершал и совершу, Ты на челе мне начертал, Господь, а что же делать мне? Из жизни суетной твоей пусть даже миг готов уйти, Ему ты бодрости придай и дай в веселии пройти: Жизнь – суть земного бытия, ты ею умно дорожи — Лишь так она пройдет, как ты ее сумеешь провести! Вином я магов опьянен, считают все – да, я таков. Гулякой, идолопоклонником зовут – да, я таков. Пускай все думают об этом как хотят, мне все равно: Я знаю сам, каков я есть на самом деле, – я таков. Мне не страшны ни смерть, ни мрачный ад, Иному миру буду больше рад. Дана мне богом жизнь на подержание, Верну, когда придет пора, назад. Вино напитком вечности играет, Испей того, что радость в мир являет, Хоть, как огонь, вино нас обжигает, Но, как вода живая, воскрешает! Из костей твое тело и жил состоит, так и знай. За порог тебе данной судьбы ты не переступай. Кто бы ни был твой враг — не сдавайся на милость врагу, Кто бы ни был твой друг — перед другом в долгу не бывай. Когда я трезв, мне недоступны наслаждения, Когда я пьян, мой разум слаб от помутнения. Меж опьянением и трезвостью души есть состояние, Я раб его, оно зовется жизнью, без сомнения. Любая частичка в ладонях земли — Красавицы лик, что упрятан в пыли. Будь нежен ты с пылью, в ней – солнечный локон, Что в жизни былой обрамлял этот лик. Пока путем скитаний не пройдешь — напрасно счастья ждешь, Пока слезы страданий не прольешь — напрасно счастья ждешь, А почему – любой влюбленный знает: Пока себя в себе ты бережешь — напрасно счастья ждешь. К знаньям всем сердцем всю жизнь приникаю, Тайну за тайной умом постигаю, Только за семьдесят два долгих года Понял одно: ничего я не знаю. Мы – веселья основа и вечной печали рудник, Мы – насилия корень и сути возмездья сошник, Высоки и низки мы, неразвиты и совершенны, Мы – и чаша Джамшида, и ржавого зеркала блик. Бывает, что вперед выходит кто-то и важно объявляет: «Это я». Его богатство вслед выходит тоже и гордо повторяет: «Это я». Ну что ж, на лад пошли его делишки, и только он решил сказать о том, Как из засады тут же смерть выходит и громко заявляет: «Это я». Чтоб стать жемчужиною, капля меж створок годы проведет, А человек, чтоб стать свободным, страданий груз перенесет. Коли богатства не осталось — оно вернется, дайте срок, А если чаша опустела – судьба в нее еще нальет.

Данте Алигьери Андрей Букин

…Все знания, все поверия, все страсти средних веков были воплощены и преданы, так сказать, осознанию в живописных терцетах Данте.

А. С. Пушкин

Данте Алигьери, человек-светоч.

В. Гюго

Есть в истории человечества личности, которые своей жизнью определяют переход, точку поворота к новым эпохам, новым состояниям. И если пытаться найти такую точку, таких людей на переходе из Средневековья к Возрождению, то по крайней мере одним из них, несомненно, будет Данте Алигьери. Поэт, к творчеству которого вот уже 700 лет обращаются и философы, и ученые, и литераторы. Он не был так плодотворен, как Пушкин или Лопе де Вега, но только одно его произведение – «Божественная Комедия» – увековечило имя своего создателя.

Люди всегда пытались разгадать тайну рождения гениальных, великих людей. Решаются ли их судьбы на небесах, или каждый способен стать гением, приложив определенные усилия, мы не знаем. Но очень хочется понять, выяснить слагаемые такого взлета, подробности появления таких людей.

Данте Алигьери. Прежде чем рассказать о жизни великого флорентийца, перенесемся в XIII век и посмотрим, что же происходило в Европе на стыке Средневековья и Возрождения.

Неизвестный художник. Аллегорический портрет Данте.

Флоренция, 1530

Это время вместило в себя очень многое. Это наивысший подъем средневековой культуры, это подведение итогов и зарождение проектов, впоследствии свершившихся – может быть, правда, не совсем так, как планировалось. XIII век – это расцвет городов, ставших истинными центрами ремесел и торговли, культуры и политики, это крестовые походы, соединившие Запад с Востоком и обогатившие Западную Европу финансово и духовно. Именно в эти времена утверждаются – и окончательно – новые слои общества: юристы, медики, ученые, богословы. Но самое интересное – это расцвет искусств и культуры, теологии и философии. Активную роль в этом процессе сыграли духовно-рыцарские ордена и различные движения: иоахимиты, альбигойцы, тамплиеры, францисканцы. Стоит сказать о каждом из них несколько слов, так как каждое в какой-то мере оказало воздействие на мировоззрение Данте.

Особенно интересны его связи с одним из самых таинственных, могущественных рыцарских орденов – орденом тамплиеров, или рыцарей Храма. Этот орден, основанный в 1118 году в Иерусалиме, за короткое время превратился в организацию, обладавшую огромной военной, экономической и духовной силой. Его идеология до сих пор остается загадкой: это сложный синтез античной и исламской мистики, идей гностиков и катаров. В 1307 году орден прекратил свое существование… Но воистину не случайно, что в своем шедевре – «Божественной Комедии» – в самом конце путешествия через Ад, Чистилище и Рай Данте встречает Бернара Клервоского – человека, который участвовал в создании ордена тамплиеров.

Не менее интересно движение иоахимитов, названное по имени его создателя Иоахима Флорского – аббата, выдвинувшего в канун XIII века идею о том, что мир развивается по замыслу Создателя от состояния рабства к состоянию свободы, проходя при этом три стадии, соответствующие лицам Троицы. Первая стадия – жизнь по законам плоти, вторая – переход к духовной жизни и третья – эра духовной любви, непосредственное созерцание Бога. Иоахимиты пытались возродить идеалы аскезы, созерцательности и любви, а три эпохи развития человечества отражали рядом триад: испытание – действие – созерцание, страх – вера – любовь, рабы – сыновья – друзья, звезды – заря – день, зима – весна – лето и т. д.

Безусловно, Данте почерпнул немало из идей Иоахима Флорского, но не менее явное воздействие на великого поэта-философа оказало еще одно «еретическое» течение – францисканцы. Главными идеями основателя движения Франциска Ассизского стали смирение, бедность и любовь и главное – углубленный, подлинный интерес к внутреннему миру человека, попытка вернуть ощущение счастья и радости общения с Богом через простые общечеловеческие эмоции, руководимые Любовью. Франциск, впоследствии канонизированный церковью, также персонаж «Божественной Комедии», и, как говорят все исследователи, в его словах звучат мировоззренческие идеи самого Данте. А они вырастали на фоне расцвета средневековой науки, философии, культуры. К моменту рождения Данте уже можно было бы нарисовать портрет истинного философа XIII века: Бернар Клервоский, Роджер Бэкон, Бонавентура, Фома Аквинский – или, выражаясь другим языком: мистик, психолог, математик, логик, поэт, естествоиспытатель.

А теперь – странички биографии. И мы не станем отступать от канонов: родился, жил, вырос и т. п., – ибо очень важно увидеть гения в тех условиях, в которых он развивался. Многие исследователи и по сей день спорят о том, кем в первую очередь был Данте – гениальным поэтом, политическим деятелем или ярким философом. Мы попытаемся увидеть не одну, а по возможности все грани его таланта.

Итак, Данте происходил из достаточно знатного и богатого флорентийского рода Алигьери (или Алигери). Его предки принадлежали партии гвельфов и во времена политических коллизий несколько раз переживали изгнание из Флоренции. Нам известно, что поэт родился во Флоренции в конце мая 1265 года. Ему дали имя Дуранте, сокращенно Данте. Под этим именем он и вошел в историю. О родителях автора «Божественной Комедии» нет практически никаких сведений, нигде в своих произведениях он о них не упоминает, и поэтому мы не можем представить, каково было влияние семьи на духовное развитие и воспитание Данте. Также ничего не известно о том, где он учился, кто были его учителя, и это, безусловно, дает почву для размышлений о самодостаточности гения. Об одном из людей, повлиявших на поэта, мы знаем из строк самого Данте:

Я впечатлен в твоей душе навек. Ваш добрый вид, отеческий, бесценный. Познав от вас, чем может человек Достичь бессмертия в сей жизни тленной…

Встреча с поэтом Брунетто Латини произошла, возможно, в Болонском университете. Многие сходятся в том, что именно Латини положил начало классическому образованию Данте. Исходя из принципа «скажи мне, кто твои друзья, и я скажу, кто ты», можно утверждать, что Данте любил живопись и музыку, ибо его друзьями были знаменитые в те времена певец Кассела, художник Чимабуэ, поэты Чино да Пистойя и особенно Гвидо Кавальканти. Двое последних особенно интересны: Чино да Пистойя был одним из лучших критиков и впоследствии стал учителем Петрарки, а Гвидо Кавальканти, лучший друг Данте, считается основателем новой флорентийской поэтической школы; в своем творчестве он объединил древнюю историю, мифологию и философию. Данте был знаком и с Джотто, которого считают реформатором итальянской живописи. Именно благодаря этому художнику мы имеем знаменитый портрет Данте, найденный в середине XIX века на стене часовни Del Podesta во Флоренции.

Отправной точкой в поэтической судьбе Данте стала встреча с Беатриче. На весеннем празднике девятилетний Данте встречает дочку соседа – Беатриче, которая примерно на год моложе его. «С той минуты, когда я увидел ее, любовь овладела моей душой, моим сердцем… Она показалась мне скорее дочерью Бога, нежели просто смертною.» Через девять лет Данте опять встречает Беатриче: она идет по улице в сопровождении двух женщин, поднимает на него взгляд, кланяется ему так скромно и красиво, что наш поэт буквально ошеломлен, опьянен восторгом любви. Почти сразу же он пишет сонет, в котором рассказывает о видении, пришедшем ему во сне: Амур несет в руках сердце Данте, будит спящую даму, покрытую вуалью, отдает ей сердце и потом убегает, плача.

Этот сонет, отправленный Данте в 1283 году своему будущему другу Гвидо Кавальканти, становится для него своеобразным пропуском в мир поэзии. В лирике того времени продолжались традиции трубадуров, певцов Любви, воспевающих Даму как идеал красоты, морального совершенства, подчеркивая этическую сторону любви. Данте повествует о своей любви в поэтическом сборнике «Новая Жизнь», который стал исповедью поэта, историей глубокого чувства, одновременно представив основные мотивы творчества Данте – философию любви, оригинальную связь глубоко личного и теологии, математики, науки.

Первые две встречи с Беатриче с перерывом в девять лет показывают, как изменилось чувство поэта, как оно трансформировалось. Сны, видения, реальные события готовят его к третьему свиданию. которое происходит уже в «Божественной Комедии». Беатриче умирает, и эта смерть заставляет Данте переосмыслить свое мировоззрение, представление о цели земного бытия, о любви. В последнем сонете «Новой Жизни» любовь Данте превращается в «интеллигенцию» (дух), созерцающую Беатриче как ангельское существо. Так в своей поэзии Данте объединяет религиозно-философские идеи и очень простые, понятные каждому человеку внутренние стремления и чувства, любовь к Богу и к Даме; но самое интересное то, что он наделяет свою Беатриче святостью, делает ее символом. Когда умерла реальная Беатриче, Данте было 25 лет. Ценность «Новой Жизни» в том, что перед нами предстает удивительная история платонической любви, очень тонкой, красивой, лишенной налета страстности, любви возвышенной и по-настоящему духовной. Благодаря этой любви Данте проходит сложный путь становления как философ, ибо «Новая Жизнь» – это еще и философский трактат, здесь уже заложены зерна идей, которые прорастут впоследствии в «Божественной комедии».

Если давать психологический портрет поэта, то, несмотря на поэтический идеализм, мы увидим решительного энергичного человека, твердого в своих взглядах и очень честного. В ранней молодости он сражается в первых рядах флорентийских войск в битве при Кампальдино, участвует в осаде Капроны. Дальнейший его путь тесно связан с политикой и общественными делами Флоренции. Вершиной в политической судьбе Данте стало его пребывание с 15 июня по 15 августа 1300 года «приором порядка и слова», по сути главой исполнительной власти во Флоренции. И в то же время Данте оказывается внутри конфликта Черных и Белых гвельфов – двух партий, борющихся за власть во Флоренции. С 1302 года начинается период скитаний доселе знатного уважаемого гражданина. И хотя сам Данте писал: «Для меня отечество – весь мир, как для рыб – море», в нем остается тоска по родине. В изгнании он пишет несколько поэтических сборников, но основной его заслугой становится обращение к итальянскому языку, к тому, что просвещенные люди называли «volgare», а не к латыни, – ибо до него никто в исследованиях, обращенных к метафизике, истории, философии, не осмеливался употреблять народный язык. Благодаря этому его называют первооткрывателем народного итальянского языка. В эти годы он пишет «Пир» – философский трактат, в котором излагает философские истины и раскрывает свои политические идеалы, – нечто напоминающее платоновское «Государство». В его глазах всемирный монарх равен всем, он должен охранять справедливость и свободу и по природе своей склонен покровительствовать, а не порабощать. В этом же трактате видны взгляды Данте на различные аспекты человеческой жизни: «философия – любящее общение с мудростью», «наука – изучение известного предмета умом, влюбленным в этот предмет». Во всех его суждениях чувствуется индивидуальность, красота образов, поэзия.

А теперь о главном труде, о «Божественной Комедии», которая стала итогом, квинтэссенцией всех поэтических и философских идей Данте. Он пишет ее в изгнании. Очень явно видно, что это произведение – результат долгой внутренней работы на протяжении всей жизни. Название «Комедия» дал своей поэме сам Данте, а эпитет «Божественная» был добавлен намного позже как обозначение высочайшей степени совершенства произведения.

Эту поэму сложно отнести к какому-либо из привычных жанров: это буквально смесь различных направлений поэзии. В письме к своему другу Данте объясняет суть своего произведения так. Смысл – разносторонний: и буквальный, и аллегорический нравственный, поэтому, с одной стороны, это состояние души после смерти, а с другой стороны, описание того, какой может быть судьба человека в зависимости от его стремлений и действий. «Комедией» Данте назвал свое произведение только потому, что начинается оно «ужасно и печально» («Ад»), а конец – прекрасен и радостен («Рай»). Цель поэмы, как писал сам автор, – освободить живущих на земле от состояния греховности и привести на путь к блаженству.

«Божественная Комедия» состоит из 100 песен и заключает в себе 14230 стихов. Стоит сразу же отметить, что все числа в «Комедии» неслучайны, и для математиков изучение этого труда доставляло истинное удовольствие.

Земную жизнь пройдя до половины, Я очутился в сумрачном лесу.

Так начинает свой рассказ Данте. Он не понимает, как очутился в этом месте, и собирается подняться на гору, подошву которой видит перед собой. Но Барс, Лев и Волчица, пересекая его дорогу, возвращают его обратно в долину, где он встречает Вергилия – величайшего поэта древности, которого Данте считал своим Учителем и наставником. Вергилий рассказывает ему о злом нраве волчицы, о том, что она принесет еще много зла и несчастий, пока гончий пес не прогонит ее обратно в Ад. Вергилий объясняет поэту, что ему предстоит путь в Ад и Чистилище до Порога Земного Рая, где «встретит тебя Душа достойнее меня, ей передам тебя и удалюсь». Так начинается путешествие Данте по кругам Ада, в преддверии которого он встречает стон «ничтожных», то есть ни живых, ни мертвых, кто никак не проявил себя в земной жизни. Этим душам в «Комедии» не уделяется внимания ни на йоту: Данте резко осуждал тех, кто сохранял нейтралитет в борьбе добра и зла.

Далее, переходя рубеж, Данте теряет сознание и попадает в первый круг Ада, где находятся люди добродетельные, но не просвещенные христианством, жившие до пришествия Христа. Здесь Данте встречает целый сонм древних поэтов, гениев, мудрецов и философов: Гомера, Горация, Овидия, Лукиана, Аристотеля, Сократа, Платона, Демокрита, Фалеса, Анаксагора, Зенона, Гераклита, Сенеку,

Орфея, Цицерона, Евклида, Птолемея, Гиппократа, Авиценну и др. Порядок перечисления немаловажен, ибо таким образом Данте сближает кажущиеся противоположными философские идеи.

В следующих кругах Данте встречает души, грех которых – в нарушении естественной меры. Здесь сладострастники, чревоугодники, скупцы и расточители, гневливые и унылые. В описаниях того, что происходит с ними, Данте настолько ярок и безжалостен, что именно «Ад» всегда считался наиболее эффектной частью «Комедии»: жертвы чувственной любви увлечены безжалостным вихрем, обжоры вязнут в нечистотах, моты и скопидомы идут стенка на стенку с криками «Чего копить?» и «Чего швырять?», вялые и унылые погружены в ил болотного дна.

В процессе своего путешествия Данте спрашивает Вергилия об участи страдальцев, задает ему различные вопросы, выслушивает жалостные рассказы обитателей Ада. Через все это поэт постигает мудрость, скрытую за аллегориями. Так, в VI песне он узнает о том, что чем совершеннее природа существа, тем сильнее переживаются состояния. Встреча с Фуриями, во время которой Вергилий закрывает Данте глаза, говорит нам о том, что «созерцание зла губит душу и лишает ее сил, нельзя безнаказанно всматриваться в ужас и безобразие». Может быть, аллегория в том, что Разум, символом которого является Вергилий, должен вовремя остановить гипнотизирующее действие. Очень интересно движение Данте в кругах Ада, Чистилища и Рая. Он все время идет по спиралям – нисходящей в Аду, восходяще-сужающейся в Чистилище и восходяще-расширяющейся в Раю.

В шестом круге Ада – еретики, и здесь Данте узнает, что для обитателей Ада скрыто настоящее и неизвестно будущее, то есть для них Ад – постоянное настоящее, а их знание постоянно тает с неотвратимостью времени. Пройдя две трети путешествия по Аду, Вергилий рассказывает Данте об устройстве преисподней. Обманщикам определено место на самом дне Ада. Далее круг, где карается насилие против ближних, против себя, против Бога, природы и искусства. А все последующие круги карают разного рода невоздержанность. Кого-то, может быть, удивило бы такое расположение, но дантовское представление таково: чем более материальный характер носит грех, тем меньшее наказание, чем сильнее грех касается духовных связей, тем страшнее кара. Именно поэтому на самом дне – предатели, нарушившие духовный союз доверия.

В путешествиях через Ад очень важен момент, что Данте осмысленно повторяет тот путь, который до него проходили немногие, и ему приходится преодолевать тяжелые испытания. Описание восьмого круга занимает двенадцать песней «Ада», и это чуть ли не самостоятельная эпопея с пестрым миром исторических персонажей и современников. Наконец, странники достигают самого центра Земли, где царит вечная ночь, теснота, холод, тяжесть и ужас и, самое страшное, отсутствие любви, мертвая правильность кристаллов вместо асимметрии Жизни. Страшный путь пройден, но главное – Данте познал себя, в том числе косвенно узнавая свои черты в некоторых грешниках. Но его ждет еще одно испытание – гора Чистилища, в основании которой Предчистилище, затем семь кругов, где очищаются от семи грехов, и, наконец, плато на вершине – Земной Рай.

Кто такой был Петрарка, не ясно, но какой он был поэт! Илья Бузукашвили

8 апреля 1341 года в Риме на Капитолийском холме при большом стечении народа состоялось поэтическое венчание Франческо Петрарки. В тот день ярко светило солнце, гремели трубы и в глазах у многих стояли слезы. Поэту было 37 лет, когда исполнилось его желание стать признанным королем всех образованных людей. Но не только жажда личной славы влекла его на Капитолий. Петрарка придавал своей коронации историческое значение и верил, что она откроет новую эпоху в истории Италии, Европы и всего человечества. Вот почему он так старался, чтобы коронация состоялась именно 8 апреля, в пасхальное воскресенье, – этот день должен был стать первым днем Возрождения.

И действительно, коронация произвела впечатление и далеко за пределами Италии: вся Европа оценила талант Петрарки и назвала его своим духовным наставником и учителем.

Андреа дель Кастаньо. Франческо Петрарка. Ок. 1450

Петрарке посвящено много работ, однако все они так противоречивы, что подчас трудно поверить, что речь в них идет об одном человеке. Еще труднее увидеть за множеством мнений и оценок – лестных или суровых, но редко объективных – Петрарку-человека, гуманиста, философа, общественного деятеля…

Франческо Петрарка родился в 1304 году в Ареццо (Тоскана), где жил его отец, друг и единомышленник Данте, изгнанный из Флоренции. С 1312 года семья поэта поселилась в Авиньоне (Франция), где пребывал тогда папский престол. В те годы это был маленький, «скудный домами», но чрезвычайно многолюдный городок, поэтому женщины и дети семьи обосновались в одном из его пригородов – Карпантре. Здесь прошли самые безмятежные годы Франческо – детство и отрочество. По настоянию отца, нотариуса, который рассчитывал увидеть в своем сыне преемника, Петрарка отправился изучать право сначала в Монпелье, потом в Болонью. Восемь лет учебы ясно показали, что душа юного Петрарки живет другим: премудрости средневекового законодательства, не вызвав особого интереса, так и остались для него китайской грамотой, зато глубоко взволновала и увлекла поэзия. Тем не менее, пока был жив отец, Франческо продолжал учиться, хотя и не очень усердно.

Общее образование в XIV веке состояло из двух ступеней: тривиума (логика, риторика, грамматика) и квадривиума (арифметика, геометрия, музыка, астрономия). Тривиум, гуманитарный цикл, оценивался тогда так же, как сегодня – начальное образование, и только знание наук квадривиума позволяло человеку приобрести статус ученого и уважение в обществе. Ограничиться только тривиумом значило прослыть недоучкой. Но это не испугало Петрарку и не помешало ему сделать свой выбор – бросить университет и посвятить жизнь поэзии и филологии. Это был поступок. Профессии поэта тогда не было, и Петрарке пришлось искать средства для существования, поэтому в 1326 году, после смерти отца, он вернулся в Авиньон и принял духовный сан – стал светским аббатом (клириком). Это позволило ему, не исполняя обязанностей священника, жить при папском дворе и заниматься любимым делом.

В Авиньоне Петрарка много работал, но не сторонился и светской жизни. Молодой, красивый, галантный поэт быстро стал любимцем прекрасных дам. Очень многие ругали Петрарку за его чрезмерное внимание к своей внешности – но, как сказал русский поэт, «быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей». Все дело в обычае…

6 апреля 1327 года в страстную пятницу на утренней службе в церкви св. Клары Франческо Петрарка встретил даму, которую полюбил с первого взгляда. Кто была эта женщина, прославленная поэтом в веках под именем Лауры, достоверно не известно. Говорят, что она была прекрасна, добродетельна и умна, любила мужа и детей, умерла в 1348 году от чумы и никогда не отвечала Петрарке взаимностью. Говорят еще, что она была самой обыкновенной светской красавицей, кокетливой и тщеславной… А может быть, и не было никакой Лауры, может быть, она миф Петрарки, его выдумка, мечта?.. Однако сам поэт очень сердился, слушая подобные речи. Он-то знал правду: любовь к ней изменила его жизнь.

Следуя куртуазным правилам, влюбленный поэт посвящал своей даме стихи. Так как Лаура не знала высокой латыни – языка мудрецов, Петрарка писал на италийском разговорном наречии volgare и, видимо, поэтому не относился к своим сонетам и канцонам – а их было около тысячи! – серьезно, называл пустяками, безделками, многие сжег. Та же малая часть, что уцелела, вошла в «Книгу песен» и пережила века…

Над «Канцоньере» – «Книгой песен» – Петрарка работал долго, почти всю жизнь. Впервые он попробовал собрать лучшие из созданных им стихов в одну книгу в 1336 году (тогда ему было 34 года). Окончательная же – девятая! – редакция «Песенника» появилась только в 1373, почти перед самой смертью поэта.

В «Книгу песен» Франческо Петрарка включил 317 сонетов, и каждый из них стал отдельной страницей в рассказе о его чувстве к Лауре. Поэт говорил о своей личной страсти, которая заставляла его восторгаться и отчаиваться, благословлять и проклинать, которая то погружала его в глубокие сомнения о греховности чувства и вынуждала горько каяться, то примиряла с самим собой и окружающим миром. В лучших сонетах его земное чувство возносится до высот божественной Любви.

Но не одна Лаура занимала ум и сердце Петрарки. В Авиньоне он много времени проводил за изучением римских классиков. Цицерон и Вергилий – вот имена его любимейших учителей, творения которых он знал почти наизусть.

Как известно, Возрождение в Италии началось с интереса к памятникам древности, изучая которые гуманисты осознали себя наследниками великого прошлого и поставили перед собой цель восстановить его лучшие традиции. И Франческо Петрарка стал одним из первых, благодаря кому под небом Италии вновь воскресли античные идеи.

Страстный собиратель и исследователь древних текстов, Петрарка много путешествовал в их поисках, и его сердце учащенно билось каждый раз, когда впереди показывались стены монастыря: там поэт надеялся отыскать какую-нибудь еще не известную классическую рукопись. И удача часто ему улыбалась. Многочисленные друзья и почитатели Петрарки также привозили ему найденные в самых разных уголках Европы сочинения Горация, Сенеки, Квинтиллиана, Цицерона. На загородной вилле в Воклюзе поэту удалось собрать обширную классическую библиотеку, его святая святых, с которой он никогда не расставался.

Петрарка не ограничился чтением только латинян, его интересовали и сочинения эллинов. И хотя сам поэт больших успехов в изучении греческого не достиг, благодаря ему Италия и вся Европа узнала не искаженных средневековой традицией Гомера, Платона, Аристотеля…

Часто Петрарка писал, что чувствует себя по-настоящему счастливым только тогда, когда читает своих обожаемых классиков, когда мысленно переносится в их эпоху. Свое негероическое время поэт не любил, однако довольно активно участвовал в общественной жизни. Он был страстным патриотом и всеми силами пытался возродить былую мощь своей страны. Он верил, что достаточно одного только напоминания о доблестном прошлом Италии, чтобы встряхнуть ее и вернуть на прежний путь славы. «Воры и бандиты» снова станут Брутами и Сципионами, как только вспомнят, что они – потомки героев.

Эти идеи легли в основу «Африки», латинской поэмы о подвигах римского полководца Сципиона, которую Петрарка начал писать в 1338 году и за которую намеревался получить лавровый венок. Она задумывалась не просто как героическая поэма, но как национальная эпопея, читая которую итальянцы ощутили бы себя одним – великим – целым.

Весть об «Африке» разлетелась по всем городам и весям, и Роберт Анжуйский, самый образованный монарх Европы, пригласил Петрарку к себе на. экзамен. Они беседовали три дня, после чего король Роберт признал поэта достойным лаврового венка и подарил мантию со своего плеча.

Три города приглашали певца Лауры на коронацию – Рим, Париж и Неаполь. Он выбрал первый.

После коронации правители многих городов, соперничая друг с другом, стали стараться заполучить к себе автора «Африки», и он принимал их приглашения, подарки и почести, правда, нигде не задерживался долго. Возможно, многочисленные переезды нужны были ему для решения самых разных проблем жизни Италии. То он обращался в Авиньоне к папам и требовал их возвращения в Рим, то давал советы Кола ди Риенцо и императору Карлу IV, то убеждал венецианского дожа прекратить войну с Генуей. Сильные мира сего хотя и не понимали Петрарку и чаще всего поступали по-своему, но старались к нему прислушиваться и почтительно благодарили за советы, дорожили его мнением. Поэта любил и, как святого, почитал народ. Солдаты воюющих армий прекращали стрелять друг в друга, чтобы он мог проехать… Словом, жизнь Петрарки была блестяща!

Но этот блеск обходился порой довольно дорого. В 1342–1343 годах, через год после коронации, увенчанный славой, он пережил острый внутренний кризис: враждебное всему новому средневековье не захотело так просто отпустить Петрарку. Видимо, в момент глубокого внутреннего разлада им был создан латинский трактат «О презрении к миру, или Моя тайна», не предназначавшийся для широкого распространения. Он написан в форме диалога, который ведут Франциск (Петрарка) и св. Августин Блаженный в присутствии молчаливой Истины. «Моя тайна» – это спор Петрарки с самим собой, в котором воплощением совести поэта является Августин, а сам Петрарка отстаивает законность мирского. Упреки отца церкви всегда попадают в самое слабое место поэта; Августин с необыкновенной проницательностью перебирает все «грехи» Петрарки: жажду знания, упоение своим красноречием и красотой, погоню за славой, любовь к Лауре – и доказывает тщету всего этого. Поэт ужасается, глядя на себя со стороны и слушая Августина, чувствует его правоту и не оправдывается, но читателю становится понятно, что жить и чувствовать иначе он не может. Поэтому в исповеди борьба не приводит к какому-либо результату: Петрарка дает неопределенные обещания подумать и исправиться и продолжает любить Лавр (Славу) и Лауру и искать истину.

Для XIV века «Моя тайна» стала явлением: поэт первый заглянул в свою душу и сумел – предельно откровенно – изобразить царящую в ней смуту. Конечно, в средневековой литературе существовали уже памятники самоанализа: предшественниками Петрарки были св. Августин, Абеляр, Гиберт Ножанский, Томас. Но они писали о страданиях грешника вообще или влюбленного вообще. Переживания же Петрарки, о которых он говорит в своей «Тайне», подчеркнуто индивидуальны, неповторимы, – человек Возрождения провозгласил право своего Я на существование и бесконечное совершенствование.

«Моя тайна» и «Африка» – не единственные латинские сочинения Петрарки. За последние два десятилетия своей жизни, которые поэт провел в уединении и размышлении, он написал громадное количество писем: 24 (!) книги «Писем частного характера» и 17 (!) книг «Старческих писем». Все они адресованы реальным людям, но предназначены для широкого круга читателей, так что многие из них больше напоминают газетную статью на злобу дня или философский трактат. И действительно, латинские послания Петрарки были очень популярны: их читали, переписывали, комментировали. Обращаясь к своим корреспондентам, поэт много размышляет о временах и нравах, подводит жизненные итоги, пытается объяснить свои прежние поступки, опровергает слухи.

Убеленный сединами Петрарка уже на многое смотрел по-другому: Лавр и Лаура перестали мучить его, и лишь любовь к знанию, к Истине осталась по-прежнему сильной.

Франческо Петрарка прожил 70 лет. Он все время думал о том новом мире, во имя которого жил, работал, любил, писал стихи и не поступился своей свободой. Незадолго до смерти поэт сказал: «Я хочу, чтобы смерть пришла ко мне в то время, когда я буду читать или писать». Говорят, что его желание сбылось: он тихо заснул, склонившись над рукописью. Это случилось в ночь с 18 на 19 июля 1374 года.

Поэт итальянского Возрождения, певец Лауры, автор «Книги песен», первый гуманист… Вот, наверное, и все, что вспомнит современный читатель о Франческо Петрарке, жившем почти семь веков назад. Что ж, наверное, это немало. А за этим – жизнь длиною в 70 лет, жизнь, полная взлетов и падений, страсти, сомнений, поиска не только славы и любви, но истины и своего пути.

Гете Илья Бузукашвили

«Благороден будь, скор на помощь и добр» – такова была его формула счастья. Он искал ее долгие годы. Всю свою жизнь.

Иоганн Вольфганг Гете родился «в полдень, с двенадцатым ударом колокола» 28 августа 1749 года во Франкфурте-на-Майне. Роды были трудными. Они длились без малого трое суток. И в самый решающий момент повивальная бабка совсем растерялась. Спасла малыша бабушка, фрау Корнелия. Она усердно встряхивала и растирала вином маленькое тельце. «Он жив!» – растроганно возвестила старая женщина, когда ее внучек широко раскрыл глаза, большие и темно-карие…

С природой одною он жизнью дышал: Ручья разумел лепетанье, И говор древесных листов понимал, И чувствовал трав прозябанье; Была ему звездная книга ясна, И с ним говорила морская волна —

так писал о Гете Евгений Баратынский. У Гете и в самом деле были особые отношения с природой. Он любил ее, учился у нее, доверял ей свои тайны. Мальчиком ходил на рассвете к самостоятельно сооруженному алтарю, чтобы воздать хвалу Господу и принести ему в дар плоды. В студенческие годы в Лейпциге и в Страсбурге предпочитал общество тех, кто изучал естественные науки.

Йозеф Карл Штилер. Портрет Иоганна Вольфганга фон Гете.

Фрагмент

Гете занимало все, что имело отношение к природе: ботаника, минералогия, геология, сравнительная анатомия, физика, химия. Он изучал развитие скелета у позвоночных, создал целое учение о цвете, потратив на свои естественнонаучные труды больше времени, чем на создание литературных произведений. «Природа всегда серьезна, – писал Гете уже зрелым человеком. – Она всегда сурова. Она всегда подлинна. Любые заблуждения всегда исходят от человека. Перед убогим природа замыкается, и только способному объять ее, настоящему, чистому она с готовностью отдает себя, раскрывая ему свои тайны».

В «Поэзии и правде» Гете признался, что все его сочинения – это фрагменты одной большой исповеди. В его сочинениях мы не встретим идеальных героев – мы увидим в них его самого. «Я не знаю таких ошибок, каких не совершил бы сам», – заметил поэт однажды. Через промахи и заблуждения подняться выше, вырасти – вот смысл для Гете. Многие ошибки уже не исправить, но их можно искупить.

Кто со слезами пополам Не ел ломоть постылый хлеба, Во тьму вперяясь по ночам — Тот вас не знает, силы неба!

«Фауста» Гете писал 60 лет. Он был и Фаустом, и Мефистофелем одновременно, так как их устами высказывал мысли, мучившие его самого.

«Пусть все ярче разгорается во мне идеал чистоты», – молил он. Еще во Франкфурте его первая любовь Гретхен просила его всегда и во всем оставаться честным. Позднее путь к чистоте и добру больше десяти лет указывала ему Шарлотта фон Штейн. Ей он адресовал в письме эти строки: «Твоя любовь – как утренняя и вечерняя звезда: она заходит после солнца и встает до солнца. Словно полярная звезда, что, никогда не заходя, сплетает над нашими головами вечно-живой венок. Я молю богов, чтобы они не заставили ее померкнуть на моем жизненном пути».

Александр Пушкин называл Гете «патриархом поэтов». Настало время, и «патриарх» тоже услышал о «солнце русской поэзии». От русского художника Ореста Кипренского, который летом 1823 года в Мариенбаде писал портрет 74-летнего Гете. Во время сеансов они говорили об Италии, об античности, и Кипренский однажды процитировал строки Пушкина «К Овидию».

«Что это за стихи?» – живо заинтересовался Гете и попросил перевести их на итальянский. А услышав перевод, сказал: «Я думаю, ни итальянский, ни французский, ни даже немецкий не в состоянии передать той мощи и музыки, которые я услышал, когда вы читали эти стихи на своем родном языке».

Портрет, написанный Кипренским, понравился Гете и его друзьям. Провожая русского художника, он на прощание пожал ему руку и сказал: «За портрет благодарю вас. А увидитесь с Пушкиным, передайте ему мое восхищение и благословение». Потом уже, через несколько лет, он передал с Василием Жуковским для Пушкина гусиное перо со словами: «Передайте моему собрату: вот мое перо…»

Австрийский драматург Грильпарцер писал о Гете: «Он имел наполовину царственный, наполовину отеческий облик». В его больших чудесных глазах было выражение величественности, а строгие черты лица довершали портрет олимпийца. Таким он казался многим, но таковым на самом деле не был.

Да, в его характере и поведении были недостатки. Было непонятно, почему он, чьи чувства были так горячи, во многих случаях напускал на себя холодность. Почему порой так и сыпал саркастическими замечаниями, будто сам Мефистофель говорил его устами.

И все же те его современники, которые были хорошо знакомы с ним, отзывались о Гете с восхищением. «Меня привязывают к нему вовсе не высокие достоинства его ума. Если бы он как человек не обладал для меня высочайшей ценностью, превосходя в этом всех, кого я когда-либо знал лично, я восхищался бы его гением издали», – писал Шиллер графине Шиммельман. «Его сердце, которое знали лишь немногие, было таким же большим, как и его ум, который знали все», – сказал Юнг-Штиллинг, друг Гете еще со Страсбурга.

Под маской величественности скрывались его истинные скромность и чуткость. Он никогда не отворачивался от того, кто в нем действительно нуждался. И не жалел ни времени, ни денег, чтобы оказывать поддержку людям. От его врача Фогеля нам известно, что Гете давал ему средства для оказания помощи нуждающимся и беднякам. До самой своей кончины он не переставал кому-нибудь помогать. Он считал, что, если человек несет в своем сердце любовь, она должна проявляться на деле.

Глубокая потребность в служении жила в его большом сердце. Для Гете не было границы между великим и незначительным: все, что он делал, он делал хорошо. С 1775 года он усердно исполнял свой долг на посту министра, управляющего делами Веймарского герцогства. С вдохновением приводил в порядок финансы этого маленького герцогства, рассматривал проекты целесообразного размещения закладываемых улиц и мостов, занимался развитием сельского и лесного хозяйства, годами трудился над восстановлением заброшенной шахты. Всем этим мирским делам, казалось бы далеким от поэзии, он посвящал себя сознательно, чтобы, как сам писал, «использовать до последней капли все мои силы».

За год до того, как поэт принял приглашение в Веймар, его друг, швейцарский проповедник и писатель Конрад Лаватер, сказал: «Гете мог бы великолепно вести дела у какого-нибудь герцога; именно там его место. Он мог бы быть королем».

В мыслях Гете, как и в его поэзии, – правдивость и простота: «Существует вежливость сердца. Она сродни любви»; «Делать добро исключительно из любви к добру»; «Величайшее счастье мыслящего человека в том, чтобы постигнуть постижимое и молча чтить тайну непостижимого»; «Если только есть на свете чудо, чудо – в чистых, любящих сердцах». Его слова не расходились с делами. Он все прожил и прошел сам.

Ему достаточно было знать, что во всем временном проявляет себя вечное. Что во всем материальном открывается духовное. Что такое долг? Требование дня. Надо внимательно вглядываться в окружающий мир, чтобы определить, каковы наши первейшие обязанности, и взять их на себя. «Очень тих голос Бога в нашем сердце; очень тихо, очень внятно говорит он нам о том, к чему надо стремиться и чего бежать»; «Превыше всех добродетелей одна: постоянная устремленность ввысь, борьба с самим собой, неутолимая жажда все большей чистоты, мудрости, доброты, любви».

Почему такую скромную задачу ставят перед собой под конец жизни герои Гете – Фауст и Вильгельм Мейстер? Фауст, который прежде требовал от мирового духа доскональных познаний о мироздании, кончает тем, что отвоевывает у моря участок земли, чтобы она рождала для людей плоды. А Вильгельм Мейстер осознает, что его предназначение – служить лекарем у переселенцев. Много это или мало? Гете знает ответ.

К моменту своей смерти он был знаменит, но не пользовался всеобщим признанием. В последний день, в девять часов утра, он, чувствуя себя выздоравливающим после внезапной мучительной болезни, выпрямился в кресле, в котором провел ночь, и спросил: «Какое сегодня число?» Услышав, что 22 марта, сказал: «Значит, началась весна, и тем быстрее дело пойдет на поправку». Когда-то – 22 марта 1825 года – в пламени погиб Веймарский театр, где они вместе с Шиллером пережили так много счастливых мгновений. Но Гете не вспоминал о том фатальном для него дне. Его переполняла радость оттого, что на небе сияло весеннее солнце. Потом, когда у него уже начали путаться мысли, он на мгновение пришел в сознание и попросил отворить ставни, чтобы впустить в комнату побольше света. Еще несколько мгновений – и он вступил в царство света вечного…

Заветы Гете просты. Они для каждого: не поступайся идеалом личной человечности, даже если он противоречит сложившимся условиям. Оставайся самим собой, «благороден будь, скор на помощь и добр». Эти простые слова, как некий всемирно-исторический пароль, могут придать нам мужества.

Кто-то скажет: «Как старо и банально! Все и так это знают». Кто-то задумается…

Гете, великому Гете, для того чтобы прийти к этой очевидной истине, понадобилось 83 года. Вся его жизнь…

Тагор – солнце Индии Светлана Обухова

Когда 7 мая 1861 г. в семействе Тагоров, бенгальских пирали-брахманов, родился 14-й ребенок, этому событию не придали особенного значения – в доме и так полно было детей и внуков. Мальчика отдали под защиту Солнца – имя Рабиндранат, которое он получил, по-бенгальски означает «Тот, кому покровительствует Солнце» – и препоручили слугам.

Кто же мог знать, что песни, которые сочинит Роби, будет петь вся Индия, а Махатма Ганди назовет его Великим Стражем индийской культуры?

Два слова о «мамонтах» 

Читатель нынче капризный: ему не нравятся истории, которые начинаются до появления на сцене главного героя – «от мамонтов», как говорят редакторы. И в самом деле, что может быть скучнее всех этих «культурно-исторических ситуаций», предшествовавших, сопутствовавших и повлиявших.

Рабиндранат Тагор

Но старшие Тагоры – случай особый. И не только потому, что родовое их имя на бенгальском означает «Святой мудрец», а индийцы, как известно, слов на ветер не бросают. Среди Тагоров были философы, поэты, художники, музыканты, композиторы, артисты, писатели, яркие общественные деятели, меценаты, предприниматели, даже математики. И почти каждый из них вошел в историю своей Родины как в чем-то первый: старший брат Рабиндраната, например, был признанным мастером философской прозы и изобретателем стенографии на бенгальском языке, одна из сестер стала первой в Бенгалии женщиной-писательницей, двое племянников – замечательными художниками, создателями нового стиля в современной индийской живописи, племянница – одаренной певицей. И все они вместе за прогрессивность своих взглядов считались, мягко говоря, не совсем нормальными брахманами.

…И еще два слова

В становлении 14-го Тагора самую важную роль сыграл отец. Махарши, «Святой», – так уважительно называли отца Рабиндраната. Он был религиозным реформатором и мистиком, создал общество «Татвабодхини Сабха», которое исповедовало индуистскую веру в Единого Бога, очищенную от догм и суеверий. Махарши много времени проводил в Гималаях, а его возвращения в Калькутту превращались для Тагоров – и взрослых и маленьких – в настоящий праздник, и каждый стремился хоть на мгновение поймать взгляд святого подвижника.

В одно из путешествий в Гималаи Махарши взял 11-летнего Рабиндраната. Этой чести удостаивался не каждый, и мальчик был вне себя от счастья. Отец учил с ним санскрит и английский, читал отрывки из «Упани-шад», мудростью которых восхищался, а вечерами под высоким гималайским небом объяснял сыну основы астрономии. Он привил Рабиндранату привычку к самодисциплине и здоровой и чистой жизни, которую вел сам, воспитал любовь к индийской культуре, научил понимать других людей и уважать их веру.

Пробуждение потока

Однажды Джоти, 14-летний племянник Рабиндраната, заявил своему восьмилетнему дяде: «Ты должен писать стихи!» Это же так просто: нужно только заполнить словами 14-строчный стихотворный размер – и все дела! Как подобная мысль (насчет сочинительства) пришла ему в голову, осталось загадкой. А последствия…

Когда Роби, написав несколько слов, заметил, что у него получился пояр, его робость перед таинственной дамой по имени Поэзия исчезла – и с тех пор он, по его собственному выражению, «не знал удержу». Стихи полились рекой, точнее, посыпались на головы домочадцев: не мог же юный поэт таить их в себе! А больше всех в рекламировании молодого дарования преуспел его старший брат, который очень гордился талантами Роби и «в поисках слушателей рыскал по всему дому». Вскоре поэтические опусы уже не помещались в первую тетрадь, за ней последовала вторая, третья, и еще, еще…

В те времена мальчик, обладавший поэтическим талантом, считался редким явлением природы, и к нему трепетно относились не только родные, но и многочисленные друзья семьи, и даже суровые учителя. Как тут не задрать нос?

Однако Тагор всегда был очень требовательным к себе и главным достоинством своих юношеских стихов считал то, что они… потерялись. А если и цитировал что-то «из раннего», то только чтобы повеселить окружающих.

Тагор прожил 80 лет и все это время, почти не переставая, писал: рассказы, драматические произведения и романы, критические очерки, статьи на темы, волновавшие тогда Индию. Его значение для литературы Бенгалии, наверное, так же велико, как значение Пушкина для литературы русской.

Но прежде всего Рабиндранат Тагор был вдохновенным певцом Бенгалии. К сожалению, оценить по достоинству его поэзию нам нелегко: перевод, пусть даже самый точный, способен передать лишь смысл. А ритм и мелодику, звучание бенгальской речи, шум дождя и шелест листьев, которые так любил Тагор, все то, благодаря чему стихотворение продолжает звучать и тогда, когда слова уже произнесены, благодаря чему «фраза завершается, но не затихает ее перезвон», – могут почувствовать только индийцы. И они, хотя не сразу, назвали Тагора своим национальным поэтом. Его песни исполняют на концертах и во время религиозных праздников, их пели участники освободительного движения Индии, две из них стали гимнами Индии и республики Бангладеш. Его стихами объясняются в любви.

Нобелевская премия

Переводы стихов Тагора, быть может, и не впечатлят формой, но глубина, и сила, и внутренняя красота, и стремление к гармонии, благородство, отзывчивость и вера в Человека – звучат и в переводах.

В 1912 г. накануне поездки в Англию Тагор внезапно заболел, и доктора запретили ему отправляться в путешествие до полного выздоровления. Несколько дней поэт провел на берегу своей любимой Ганги и от нечего делать переводил на английский стихи из сборника «Гитан-джали» («Жертвенные песни»). Он не придавал этому занятию особенного значения, потому что не так уж хорошо знал английский. Но тетрадка с переводами однажды оказалась у английского художника Уильяма Ротенстайна, а тот показал их Йитсу. Йитс долго не мог расстаться со стихами Тагора, перечитывал их где только было можно – и часто захлопывал тетрадь, чтобы кто-нибудь не увидел, как он растроган. Немного времени спустя уже вся Англия говорила о появлении нового Поэта.

28 января 1912 г. Рабиндранат Тагор перевел на английский свое первое стихотворение, а уже 13 ноября ему присудили Нобелевскую премию за выдающиеся заслуги в области литературы. Ни один поэт в Индии и на всем Востоке до Тагора не получал такого признания. Как всегда, нашлось много недовольных: разве это видано, говорили они, – присудить столь почетную премию человеку с таким смешным именем, да еще и индусу?! А Индия ликовала. Счастлив был и Тагор, для него это событие стало первым шагом на пути сближения Востока и Запада, к которому он всегда стремился.

Обитель Сарасвати

Тагор, прекрасный поэт и музыкант, знаток древней истории и литературы, нобелевский лауреат, не получил академического образования и даже аттестата об окончании обычной школы.

Сменив несколько учебных заведений, в 14 лет Рабиндра окончательно бросил школу. Муштра и зубрежка, скука и формализм не могли увлечь истинного почитателя Сарасвати – богини мудрости, искусств и наук. Он хотел служить ей по доброй воле и бунтовал против любых форм навязывания знаний.

Он много размышлял и писал о проблемах образования и 22 декабря 1901 г. – тогда ему, уже известному в Индии поэту и общественному деятелю, было 40 лет – в поместье Шантиникетон открыл небольшую экспериментальную школу, чтобы опробовать свои идеи на практике. Тагор мечтал создать школу, в которой учителя, как мудрецы древности, жили бы рядом со своими учениками и обучали их простой жизни и возвышенным размышлениям. Он мечтал заменить «фабрику образования», доставшуюся индийцам в наследство от англичан, новой, творческой системой обучения. Он мечтал о том, чтобы его соотечественники снова стали мудрецами и героями.

Знания не мертвый груз, а опыт ума и сердца, подобный сокровищу, которое находят, чтобы оно служило для всеобщей пользы, – этот принцип Тагор положил в основу новой системы обучения и старался последовательно выдерживать его в Шантиникетоне.

Занятия в школе проходили на свежем воздухе, в тени огромных мангровых деревьев. И дети приучались любить природу в любых ее проявлениях. Преподавание точных наук опиралось на наблюдение, и это развивало детское любопытство и тягу к знаниям. Но развитие интеллекта не ставилось во главу угла, столь же важным Тагор считал воспитание души, поэтому в Шантиникетоне всегда почитали искусства, особенно музыку, и юные воспитанники поэта учились заботиться друг о друге. Пристальное внимание уделялось совместным делам и начинаниям. Школа жила как единый организм и была почти самоуправляемой.

Забота о Шантиникетоне отнимала у поэта много времени и сил: Тагор сам следил за всем, что было связано со школой, сам вел уроки, составлял учебники и хрестоматии на бенгальском языке, искал средства на ее содержание (что было самым трудным, а порой и унизительным). Но именно эта маленькая индийская деревушка стала для поэта настоящим домом, тихой гаванью, в которой он набирался сил после бурь, которых было так много в истории его страны, а значит, и в его жизни.

«Если они боятся и молчат… говори один»

13 апреля 1919 г. в Амритсаре английские войска расстреляли мирную демонстрацию – почти 400 человек тогда погибли и 1200 были ранены. Два месяца власти скрывали это преступление, однако о нем все-таки стало известно, как и о последовавших бомбардировках, чрезвычайно суровых приговорах, повешениях и расстрелах…

Узнав о трагедии, Тагор попробовал организовать митинг протеста, как делал это всякий раз, когда англичане жестокими репрессиями пытались подавить освободительное движение, волна которого в начале XX в. поднялась в Индии. Но никто не откликнулся на призыв поэта: все были слишком подавлены и запуганы.

«Если они боятся и молчат, сжимаются от страха, отвернувшись к стене, о ты, несчастный, не скрывай своих мыслей, говори один», – когда-то написал в одном из своих стихотворений Рабиндранат Тагор, и теперь поступил именно так. Втайне от всех он отправил письмо тогдашнему вице-королю Индии лорду Челмсфорду, в котором отказывался от титула баронета, пожалованного ему за Нобелевскую премию. Через два дня письмо появилось во всех газетах.

«Самое малое, что я могу сделать для своей страны, – писал поэт, – это навлечь на себя все последствия, дав голос протесту миллионов моих соотечественников, загнанных в безвыходную западню ужаса. Пришло время, когда знаки почестей становятся знаками стыда, бесстыдно сверкая среди всеобщего унижения. Я хочу встать, лишенный всех наград, на сторону тех из моих соотечественников, которые из-за своей так называемой незначительности становятся жертвами угнетения, недостойного человека». Английские власти не простили Тагору подобной дерзости. Но отвага, с которой он выразил гнев своего народа, вернула самоуважение, отвагу и веру всей нации. Неслучайно лидер движения гражданского неповиновения Махатма Ганди назвал Тагора совестью индийского народа – совестью, которая не молчала никогда.

Тагор не стал участником движения Махатмы Ганди (хотя эти два человека всегда с огромным почтением относились друг к другу. Это Тагор первым назвал Ганди Махатмой, а тот именовал поэта Гурудевом – «Божественным учителем»). В то время, когда Индия стремилась обрести независимость и свободу, оградиться от любого влияния Запада, Рабиндранат Тагор, словно глядя в далекое будущее, призывал к объединению с ним. И если на митинги протеста, которые устраивал поэт, собиралось множество индийцев, то подобные высказывания не находили у них сочувствия.

Мечта о едином мире

«Ты читала в книжках, что некоторые птицы в определенное время оставляют свое гнездо и улетают за океан. Вот и я такая птица. Время от времени что-то зовет меня из заморских краев, и крылья мои трепещут», – писал Рабиндранат Тагор одной маленькой девочке, своей почитательнице и доброму другу.

Он всегда любил путешествовать. Но его манила не только красота чужих краев – Тагору важно было глубоко понять западную культуру, почувствовать ее особенную вибрацию, увидеть то ценное, что она могла бы дать всему миру. А вместе с тем – он стремился открыть Западу настоящий Восток, не музейный экзотический экспонат, а живой, многоликий, хранящий древнюю мудрость и традиции.

Тагор объездил почти всю Европу, несколько раз был в США, любил Японию (и даже пробовал писать хайку), посетил СССР, Иран, Китай, Индонезию, Канаду, Бали, Яву, Перу. Он встречался со многими философами и учеными Запада, людьми искусства и политиками. Уже упоминавшиеся Йитс и Ротенстайн, Г. Уэллс, Б. Рассел, Дж. Голсуорси, Б. Шоу, Р. Эйкен, А. Бергсон, А. Эйнштейн, Р. Роллан, Т. Манн, Г. Гауптман, С. Лагерлеф, К. Гамсун, К. Брантинг (первый президент Лиги Наций), М. Вин-тернитц и В. Лесна (чешские индологи), К. Чапек, итальянский философ Б. Кроче, Дж. Фрезер, А. Безант, В. Окампа – вот лишь неполный список тех, с кем был знаком поэт.

Многие города Европы, Америки и Азии слышали его голос – Тагор никогда не упускал случая встретиться с простыми людьми и, читая лекцию либо отвечая на вопросы, поделиться своими наблюдениями, размышлениями, надеждами и тревогами. Он умел отдавать должное ценному и никогда не молчал, если что-то казалось ему недостойным или опасным. Поэта, например, покорили японцы – своей работоспособностью, жизнерадостностью, стремлением следовать духу времени. Но их подражание западным «воспитателям» в погоне за властью и наживой не могли не вызвать упрека. Похвалу любят все, а вот правду… Властей Японии мало обрадовали подобные высказывания, а интеллигенция страны по достоинству оценила смелость и прямоту Тагора. То же «разочарование» испытали и американцы: поэта восхищала энергия молодой нации, но ее склонность ко всему материальному и пренебрежение духовной жизнью очень встревожили.

Тагора упрекали, обвиняли, не понимали, и он расстраивался, переживал, но никогда не опускал рук и никогда не переставал верить в свою Мечту. 22 декабря 1918 г. он привел в свой дом весь мир: маленькая школа для маленьких детей в Шантиникетоне стала всемирным университетом Вишвабхарати – исследовательским центром, средоточием индийской культуры, местом встречи Востока и Запада. «Где весь мир соединяется в одном гнезде» – этот древний санскритский стих стал девизом нового университета.

Тагор не верил, что у разных народов существуют разные истины. Он верил, что знание едино и всеобще, но каждый народ получает и осваивает его собственным путем. «На каждой нации лежит долг хранить огонь своего светильника, одного из многих, освещающих этот мир. Разбить светильник всякого народа – значит лишить его законного места на всемирном празднике», – говорил поэт. Постепенно Вишвабхарати действительно стал «гнездом мира»: в него не просто съезжались ученые из разных стран мира – в него слетались близкие по духу люди, такие же энтузиасты и идеалисты, как Тагор.

А вокруг по-прежнему чаще не понимали и осуждали, чем поддерживали. Но дело Объединения для Рабиндраната Тагора было важнее всего в жизни, и ради него поэт готов был терпеть оскорбления и насмешки.

Вечный закон Тагора

Наверное, у большинства из нас знакомство с Рабиндранатом Тагором началось с «Последней поэмы»:

Ветер ли старое имя развеял, Нет мне дороги в мой брошенный край…

Каждый раз звуки этой песни, будто касаясь тонких струн души, пробуждают в ней воспоминания – о чем-то очень далеком, недостижимом – и самом дорогом сердцу, о том, к чему все время стремишься – и что неизменно от тебя ускользает, и ведет душу из жизни в жизнь, с отмели к отмели, к новым встречам и новым разлукам…

Смерть побеждающий вечный закон — Это любовь моя…

Любовь была его верой, его философией. Он любил людей, любил свою Индию, любил ее воздух, ее ливни, ее деревья и рассветы, любил жизнь и смерть, и тайну, которая их соединяет, и тайну, которая оживляет каждое явление природы и каждого человека. Любовь помогла ему вместить в свою душу боль и радость всего мира и каждого человека, ощутить свою ответственность за все, что происходит на земле, чувствовать глубокую нежность ко всему живому…

И заслужить ответную любовь и нежность.

Мастера сцены и кино

Айседора Дункан. Продвижение к свету Ольга Климова

Айседора Дункан, чье имя давно стало синонимом танца, родилась в Сан-Франциско27 мая 1878 года. Ее матери, после развода оставшейся одной с четырьмя детьми, приходилось много работать, поэтому Айседора с ранних лет была предоставлена самой себе. В своих воспоминаниях о детстве она благодарит судьбу за бедность их семьи, позволявшую детям вести свободную, не скованную запретами жизнь, близкую природе: «…именно этому обстоятельству я обязана вдохновением, приведшим к созданию моего танца».

Айседора Дункан

Благодаря матери все детство будущей танцовщицы было пронизано музыкой и поэзией. По вечерам миссис Дункан садилась за пианино и играла своим детям Бетховена, Шумана, Шуберта, Моцарта, Шопена или читала вслух из Шекспира, Шелли, Китса. Айседора часто говорила, что начала танцевать раньше, чем научилась ходить. Во всяком случае, в шесть лет она собрала соседских детей и открыла свою первую «школу танца». Когда ей исполнилось десять, они с сестрой уже имели широкий круг учениц и зарабатывали преподаванием. Они называли это новой системой танца, хотя тогда никакой системы еще, конечно, не было. Айседора импровизировала под музыку и обучала всем красивым движениям, которые приходили ей в голову.

Похоже, идея нового танца пришла к ней естественно, как дыхание жизни. А потом несколько лет проявлялась, оформлялась и становилась яснее.

Первые шаги к сцене не были легкими. Семья часто голодала. Но идеализм клана Дункан всегда помогал одерживать победу над материальными трудностями. Правда, полная непрактичность быстро сводила на нет едва появлявшиеся средства.

Молодость Айседоры была наполнена вдохновением и творческим энтузиазмом. Они с братом Реймондом начинали утро танцами в Люксембургском саду (тогда семья уже жила в Париже), а потом проводили долгие часы в Лувре, любуясь греческими вазами. Иногда им было почти нечего есть, но это не мешало рассуждать об идеях Платона, читать Шопенгауэра и «Критику чистого разума» Канта или плакать от восторга на представлении греческой трагедии.

Чикаго, Нью-Йорк, Лондон, Париж. Айседора постепенно приобретала известность и продолжала искать. «Я проводила долгие дни и ночи в поисках танца, который мог бы стать божественным отражением человеческого духа посредством движений тела. Часами я стояла неподвижно, скрестив руки на груди, прикрыв солнечное сплетение… я искала и наконец нашла главную пружину всякого движения, единство, из которого рождаются все разнообразные движения, зеркало, отражающее создание танца.»

Балет, считала Айседора, опирается на телесный центр и порождает искусственное, механическое движение, не передающее движения души. Она же искала внутренний источник, который передал бы движение телу. Тогда тело обрело бы прозрачность и стало проводником разума и духа. «Когда я слушала музыку, лучи и вибрации музыки струились по направлению к этому источнику света внутри меня, где преображались в духовное видение, зеркало не разума, но души; и с помощью этого видения я могла отобразить их в танце».

Она часто пыталась объяснить это артистам. Об этом пишет в своей книге Станиславский, который в то же самое время искал внутренний творческий двигатель актера и после встречи с Дункан пришел к выводу, что они ищут одно и то же в разных областях искусства.

Айседора Дункан создавала новый танец. Но для нее он скорее был возвращением к чему-то древнему, изначальному. Духовная свобода, способность выразить в танце то, чем наполнилась душа, – естественная потребность человека.

Ее система не требовала изнурительной и суровой подготовки. Она сама признавалась, что неспособна на это. Слишком порывиста и свободолюбива была ее натура. Движения танца Айседоры были простыми: шаги, легкий бег, невысокие прыжки, свободные батманы, выразительные позы и жесты. Магия, видимо, таилась в глубоком проникновении в музыку, эмоциональной передаче состояния. Чем объяснить восторги огромных залов? Талантом исполнительницы или восприимчивостью публики? Может быть, и тем, и другим. Ее интуитивное понимание музыки было удивительным. Бывало, композиторы, перед которыми она танцевала их музыку, признавались, что именно такими представляли свои произведения.

Ее танцы рождались из видения текущей реки и из прочитанного стихотворения, из произведений искусства и наблюдения за ритмом набегающей волны. Из многодневного созерцания «Весны» Боттичелли родился «Танец будущего»: «Я сидела перед картиной до тех пор, пока по-настоящему не начала видеть, как растут цветы, как танцуют босые ноги, как раскачиваются тела; до тех пор, пока предвестник радости не сошел ко мне, тогда я думала: „Я станцую эту картину и пошлю всем это послание любви, весны и рождения жизни"… Я стремилась найти значение весны через тайну этого прекрасного движения. Мне казалось, что раз жизнь представляет собой такую путаницу и слепые поиски, то, если мне удастся разгадать секрет этой картины, я смогу показать другим путь к полноте жизни и радости».

Она всегда выступала в простой тунике наподобие греческой, которую часто носила и в повседневной жизни. Революционным шагом были голые ноги, не затянутые шелковым трико, принесшие танцовщице прозвище «божественная босоножка». Айседора придерживалась античных взглядов о естественной красоте и гармоничности тела.

Критики писали о ней восторженно: «Дункан танцует естественно, просто, как танцевала бы на лугу, и всем своим танцем борется с обветшавшими формами старого балета»; «Эти прекрасные поднятые руки, имитирующие игру на флейте, игру на струнах. эти всплескивающие в воздухе кисти рук, эта длинная сильная шея. хотелось всему этому поклониться живым классическим поклонением!»; «Каждое движение ее полно такого великолепия и красоты, что ваше сердце начинает биться сильнее, глаза влажнеют, и вы понимаете, что, даже если жизнь ваша счастливая, такие дивные моменты выпадают раз во много лет. Самое необыкновенное – это впечатление, которое у вас остается от этой женщины, даже когда танец окончен и сцена пуста».

Если бы она рассматривала танец лишь как сольное исполнение, то дальше все было бы просто. Достигнув славы, желанная в любой стране, она могла бы продолжать свои триумфальные выступления. Но Айседора была одержима мыслью о школе и об огромном ансамбле, танцующем Девятую симфонию Бетховена.

Первую школу она создала в Германии. Купила виллу в Грюневальде и постаралась превратить ее в рай для детей. Везде картины, греческие барельефы и ее любимые голубые занавесы. Она мечтала, что воспитает детей в духе эллинистической красоты, а ее воспитанники потом будут обучать и развивать других детей, пока все дети мира не станут огромным счастливым танцующим коллективом. В школу набрали сорок детей, которых мадам Дункан, по сути, усыновила, содержала, воспитывала и обучала. Но покрывать расходы становилось все труднее. «Я должна разыскать какого-нибудь миллионера!» – часто восклицала Айседора. Миллионер нашел ее сам. Парис Юджин Зингер, один из самых богатых людей Европы, пришел и предложил взять на себя все расходы по содержанию школы. В своих воспоминаниях Айседора называет его Лоэнгрином, рыцарем-спасителем.

Лоэнгрин стал отцом ее второго ребенка. Отцом первого был великий режиссер-реформатор Гордон Крэг. Верная своим убеждениям, Айседора отказывалась от брака, считая, что он лишает женщину свободы.

Ее дети были прекрасны, подрастали и уже начали танцевать среди других воспитанников. Айседора была счастлива. И тут произошла трагедия. Дочь и сын погибли (автомобиль, на котором они ехали, упал в реку). Горе Айседоры было безграничным. От самоубийства ее удержали маленькие ученицы, окружившие ее со словами: «Айседора, живите для нас. Разве мы – не ваши дети?» Она долго пряталась от людей и не могла выходить на сцену. Со временем острая боль утихла, но рана в душе так и не затянулась. Айседора продолжала заниматься обучением детей, но вмешалась война, школу пришлось закрыть.

Свою последнюю и дольше всего просуществовавшую школу Айседора Дункан создала в нашей стране. Революцию в России она, как и многие, подобно ей, мечтавшие о новом мире, восприняла идеалистически. Когда Советское правительство прислало ей приглашение с предложением организовать школу в России, она поехала не раздумывая. Хотя отговаривали ее все: большевистская Россия внушала ужас. Она верила, что на земле каким-то чудом создано идеальное коммунистическое государство, и собиралась провести остаток жизни одетая в красную блузу среди товарищей, одетых так же просто и исполненных братской любви. Главное – сбылась мечта: государство будет поддерживать ее школу.

Осенью 1921 года в «Рабочей Москве» было помещено объявление об открытии «школы Айседоры Дункан для детей обоего пола в возрасте от 4 до 10 лет». Первоначально детей было больше ста, позже осталось сорок. Больше не удавалось прокормить и обогреть в голодной и холодной Москве двадцатых годов. На эту школу Айседора потратила остатки своих сбережений и была вынуждена уехать из России, чтобы заработать на школу гастролями. После Айседоры школой руководила ее приемная дочь Ирма Дункан.

Айседора была провозвестницей нового танца, но она не создала педагогической системы, не имела значимых преемников. Подражательниц свободной пластике Дункан было предостаточно, но многое в искусстве Айседоры было связано именно с ее необыкновенной личностью и не поддавалось переводу в законченную методику. Ее танец не имел устоявшихся па и позиций, но требовал необыкновенной душевной наполненности. Хорошо написала об этом Мэри Фэнтон Робертс: «Имитаторов Айседоры Дункан не существует, потому что нет других женщин, которые посвятили бы всю свою жизнь тому, чтобы ясно представить, что же такое красота, искренне ее искали и отбрасывали бы все, что не находится в гармонии с простотой и совершенством Природы».

В отличие от танцовщиц, создававших позднее современный танец (Мэри Вигман, Марты Грэхем, Мерс Каннингэм), для Айседоры главным в танце была идея – воплощенная в движении идея свободы, гармонии и красоты. Она никогда не ограничивалась сценой, для нее танец был самой жизнью, а не попыткой создать новую эстетику.

Айседора Дункан была гениальной танцовщицей. И, безусловно, она оказала большое влияние на сценический танец. Гении приходят, чтобы указать возможности. И мы помним этих людей, подобных звездам на небосклоне своего времени, потому что можно сколько угодно говорить о новой эстетике, но только сердце исполнителя заставит затрепетать сердце зрителя. А без этого трепета будет лишь холодное размышление о способностях танцовщика и изяществе или неуклюжести его поз. Айседора Дункан заставляла сердца зрителей трепетать. Поэтому она осталась в истории.

У нее было множество недостатков, это правда. Но она всегда была верна своим идеалам, и то главное, что составляло основу ее существа, было прекрасно. Как прекрасны были и ее искусство и мечты о воспитании с помощью танца и музыки нового, гармоничного человека.

Сегодня мы успешно меняем мир в худшую сторону с помощью плохого кино, непристойных танцев и уродливой живописи. Почему? Разве у нас уже нет той ослепительной тяги к новому, лучшему миру, так переполнявшей гениев начала XX века? Или, может быть, мы просто еще не до конца проснулись? Сто лет назад Айседора учила своих маленьких воспитанниц: «Слушайте музыку своей душой. И когда вы слушаете, неужели вы не ощущаете, как где-то в глубине пробуждается ваша внутренняя суть и с помощью этой силы поднимаются ваши головы, поднимаются руки, вы медленно продвигаетесь к свету? Это пробуждение – первый шаг в танце».

Рыцарь смеха Чарльз Спенсер Чаплин Евгения Марковская

Старая «шипящая» кинопленка, мерцающий экран, черно-белое кино… Вновь возникает трепетное ощущение, будто прикасаешься к истории, до которой еще можно дотянуться. Встретиться с Чарли Чаплином лучше всего именно так: увидеть вновь его улыбку на экране. Для многих Чарли Чаплин стал олицетворением самого кино, его символом. Сколько биографий и книг написано (первая книга о нем, полная домыслов и сплетен, вышла еще в начале его творческого пути, в 1916 году), сколько фильмов снято о нем, но этот человек по-прежнему остается загадкой и живой легендой. Живой – потому что его фильмы, снятые почти в начале века, мы смотрим до сих пор.

Спенсер

Чаплин никогда не отвергал многочисленных слухов, опутывавших его имя. Так, он никогда не отрицал «французскую» версию своего происхождения, согласно которой его род произошел из Фонтенбло. Но вернемся в Лондон, где 15 апреля 1889 года (правда, свой день рождения он всегда праздновал 16-го) в семье актеров лондонского мюзик-холла Ханны и Чарльза Чаплинов родился второй сын Спенсер (именно так, каким бы непривычным нам это ни казалось, всю жизнь называла актера его мать). Это был период зарождения того, что мы сейчас называем шоу-бизнесом. Всевозможные варьете, театры пантомимы, различного рода концерты и выступления, рассчитанные на самую разнообразную публику, – вот та почва, на которой выросла империя развлечений. В свое время отец и мать имели хорошие ангажементы, но, к сожалению, удача отвернулась от них, и дела семьи пошатнулись. Родители маленьких Чарльза и Сиднея развелись, и мать, выступавшая в ролях субреток в театре варьете, осталась с двумя мальчиками на руках. Дело осложнилось еще и тем, что Ханна теряла голос и ее все реже и реже приглашали выступать.

Чарльз Спенсер Чаплин

В «Моей автобиографии» Чарльз Чаплин рассказывает такой случай: «Я помню, что стоял за кулисами, как вдруг голос матери сорвался. Зрители стали смеяться, кто-то запел фальцетом, кто-то замяукал. Все это было странно, и я не совсем понимал, что происходит. Но шум все увеличивался, и мать была вынуждена уйти со сцены. Она была очень расстроена, спорила с директором. И вдруг он сказал, что можно попробовать выпустить вместо нее меня – он однажды видел, как я что-то представлял перед знакомыми матери.

Я помню, как он вывел меня за руку на сцену среди шума и после короткого пояснения оставил меня там одного. И вот при ярком свете огней рампы, за которой виднелись в табачном дыму лица зрителей, я стал петь популярную тогда песенку «Джек Джонс» под аккомпанемент оркестра, который долго не мог подстроиться ко мне… Не успел я пропеть и половины песенки, как на сцену дождем посыпались монеты. Я прервал пение и объявил, что сначала соберу деньги, а уж потом буду петь. Моя реплика вызвала хохот. Директор вышел на сцену и платком помог мне поскорее собрать монеты. Я испугался, что он оставит их себе. Мой страх заметили зрители, и хохот в зале усилился, особенно когда директор хотел уйти со сцены, а я не отступал он него ни на шаг. Только убедившись, что он вручил их матери, я вернулся и закончил песенку. Я чувствовал себя на сцене как дома, свободно болтал с публикой, танцевал, подражал известным певцам, в том числе и маме. Повторяя припев ее любимой ирландской песенки, я по простоте душевной изобразил, как у нее срывается голос, и был несказанно удивлен тем, что это вызвало у публики бурю восторга. Зрители хохотали, аплодировали и снова начали бросать мне деньги. А когда мать вышла на сцену, чтобы увести меня, ее встретили громом аплодисментов. Таким было мое первое выступление и последнее выступление матери».

Для семьи наступили очень тяжелые времена: кварталы, куда они переезжали, становились все проще и проще, квартирки все меньше и меньше. Вскоре Ханна распродала почти все, что у них было, оставался только сундук с ее театральными костюмами – это было последнее, с чем она согласилась расстаться. Она старательно следила, чтобы речь ее детей не испортилась под влиянием корявого языка трущоб, тщательно прислушиваясь и исправляя ошибки, она говорила, что дети не должны говорить, как их соседи. Она же стала для сына его первым учителем. Наблюдая за ней, он научился не только выражать свои чувства при помощи движения рук и мимики лица, но и постигать внутреннюю сущность человека. «Умение наблюдать людей – вот самое большое и ценное, чему научила меня мать; я стал жадно подмечать все мелкие смешные черты людей и, имитируя их, заставлял людей смеяться». Мать была первой любовью сына, которой он остался верен на всю жизнь. С подлинным артистизмом она сумела внести в их очень скромный быт частичку волшебства, которая скрашивала жизнь двух мальчиков. Однажды она читала сыну Библию, и они вместе плакали. «Мать так увлекла меня своим рассказом, что мне захотелось умереть в эту же ночь, чтобы скорее встретиться с Христом. Но мать умерила мой пыл. «Иисус Христос хочет, чтобы ты жил и сперва выполнил на земле то, что тебе предназначено», – сказала она. В этой темной комнатке в подвале на Окли-стрит мать озарила мою душу тем светом доброты, который подарил литературе и театру самые великие и самые плодотворные темы: любовь, милосердие и человечность».

Жизнь лондонской улицы не могла не найти своего отражения в созданных потом Чаплином образах. Быт, нравы, типы и характеры людей его детства остались навсегда в его памяти, и, как сам Чаплин признавался, наблюдавшиеся им на лондонских улицах сцены предопределили стиль его будущих фильмов, соединявших трагическое с комическим (ибо разыгрывались там не только драмы). И той же самой улице в немалой степени он был обязан развитию в нем чувства юмора.

Чарльз

«Я продавал газеты, клеил игрушки, работал в типографии, в стеклодувной мастерской, в приемной врача и так далее, но чем бы я ни занимался, я, как и Сидней, помнил, что все это временно и в конце концов я стану актером».

Из всех возможностей заработать на жизнь маленького Чаплина всегда привлекали творческие перспективы. Так, во время учебы в школе он поступает в ансамбль клогданса «Восемь ланкаширских парней», никогда не упускает возможность заработать уроками танцев, с неиссякаемым упорством наведывается в театральное агентство с надеждой получить роль. И вот удача улыбается маленькому Чарли: его берут на роль посыльного Билли в спектакле «Шерлок Холмс». Уже в этом возрасте было понятно, что Чарли – прирожденный актер и, в конечном итоге, этого не сможет не заметить критика.

Так, перебиваясь с роли на роль, прозябая в турне по провинциям, в 18 лет Чаплин попадает в театральную антрепризу Фреда Карно, в репертуар которой входили пантомимы, так любимые в Англии, и сложные музыкальные комедии, на которых воспитались многие замечательные комики того времени. Выступление в такой именитой труппе ознаменовало новый этап в жизни молодого актера, который с гордостью принимает новое имя – Чарльз, красующееся теперь на театральных афишах. Известен его номер под названием «Пьяница»: Чаплин выходит спиной к зрителю, выглядит он безупречно – сюртук, цилиндр, тросточка. Но вот внезапно он оборачивается – и все видят его красный нос. Мелодраматически пожимая плечами, пошатываясь на нетвердых ногах, стараясь быть на высоте, теряя при этом пуговицы от брюк, он мог пробыть на сцене пять минут, не сказав ни слова, и зрители смеялись без передышки. Именно в труппе Карно идет формирование его актерского мастерства, он отрабатывает отдельные удачно найденные и глубоко индивидуальные приемы игры. Здесь же, к примеру, рождается его знаменитейшая утиная походка, стоившая актеру ежедневных трехчасовых тренировок. Итак, семь лет в варьете Карно, завоеванное упорным трудом положение… А судьба вновь и вновь предлагает новые возможности.

Чэз

Есть предположение, что первая встреча Чаплина с кино произошла во время его турне в Париж, где в ту пору гремела слава «первого короля экрана» Макса Линдера, который, как признался потом Чаплин, и вызвал у него интерес к кино. В октябре 1912 года вся группа артистов отправляется на гастроли по городам Америки. В Нью-Йорке Чаплин попадает на маленькую киностудию «Байограф», где начинал свой путь кинорежиссер Дэвид Уорк Гриффит, а под его руководством – почти все первые «звезды» американского экрана и многие режиссеры, включая Мака Сеннета, будущего учителя Чаплина. Неуспокоенный в своем поиске, Чаплин выступает с идеей перенесения на экран пантомимических спектаклей, которые ставились у Карно. Если бы обстоятельства не заставили труппу вскоре покинуть Америку, то Чаплин, несомненно, довел бы до конца свой план по приобретению съемочного аппарата, чего на тот момент было вполне достаточно, чтобы организовать собственную киностудию. Мечта о кино навсегда завоевывает сердце актера, и во время второго турне в Америку он подписывает контракт с компанией «Кистоун» на весь 1914 год и остается в Голливуде.

Большая часть кистоуновских комедий была фильмами-погонями, снятыми без особых затрат на улицах Голливуда. Комические падения, летящие прямо в лицо пирожные с кремом, пинки, удары – вот основа успеха Мака Сеннета. Афиши и проспекты компании «Кистоун», рекламируя новую звезду, называли Чаплина Чэз – уменьшительным именем, похожим на слово «чейз» (погоня). В эпоху фильмов «Кистоун» Чаплин еще не до конца создал персонаж, который мы теперь называем Чарли.

В течение 1914 года Чаплин сыграл 35 ролей, причем десятка два фильмов были задуманы и поставлены им самим. Все эти комедии можно было бы объединить в один фильм, длящийся двенадцать часов, и назвать его «Приключения Чэза Чаплина». Вот некоторые из приключений современного Арлекино:

Чэз пьян. В парке он встречает даму и начинает ее преследовать. Ей никак не удается отделаться от пьяницы, ее муж в ярости. Все кончается дракой под дождем («Настигнутый под дождем».)

Чэз становится сиделкой. Некий молодой человек, желающий пойти на свидание с красоткой, поручает ему присмотреть за своим дядей, который в результате такого общения с новой сиделкой ныряет в источник с минеральной водой. («Его новая профессия».)

Чэз – реквизитор в захудалом мюзик-холле, желающий посрамить актера-силача, за женой которого он ухаживает. Все перипетии заканчиваются потопом: Чэз заливает из шланга сцену и публику. («Реквизитор».)

Невероятная продуктивность свидетельствует о богатейшем воображении и работоспособности Чаплина. Он, как никто другой, требователен к себе и к своим актерам и переснимает десятки раз один и тот же эпизод. Однако творческие поиски вскоре приводят к очередному витку в судьбе Чаплина.

Чарли

В начале 1915 года, расставшись с Маком Сеннетом, Чаплин заключает свой новый контракт с компанией «Эссеней».

К этому времени Гриффит совершает революцию в кино. Если прежде параллельное развитие событий с помощью перекрестного монтажа или выделение действующего лица, предмета съемкой крупным планом было только случайным трюком, то Гриффит использовал их уже как постоянный и осмысленный прием. Он перестроил технику киносъемки (движущаяся камера преодолела театральную статичность кадра); разработал «синтаксис» и «пунктуацию» кино (затемнения, наплывы, двойные экспозиции и другие сложные комбинации, позволяющие связывать без титров различные по времени и месту действия кадры); освоил метод более сложной композиции фильма. Действие перестало быть простой иллюстрацией к надписям и не требовало объяснений – оно в себе самом несло мысль и обладало силой. В наши дни все это является элементарной киноазбукой, но для того времени это было откровением.

Чаплин умело применяет все находки и открытия искусства монтажа и киносъемки. Это был период чистого творчества и поисков. За 1915 год Чаплин поставил 14 фильмов – всего 30 катушек, среди них такие фильмы, как «Его новая работа», «Вечер развлечений», «Чемпион», «В парке», «Бегство в автомобиле», «Бродяга», «У моря», «Работа» и др.

Однако, недовольный вмешательством финансистов «Эссеней» в свою творческую работу, в 1916 году, сразу же по окончании договорного срока, он покинул эту фирму и перешел в «Мьючуэл», которая передает в его распоряжение киностудию «Одинокая Звезда», отказываясь при этом от всякого вмешательства в вопросы, касающиеся декораций, сценария, режиссуры. Вскоре «Одинокая Звезда» превращается в творческую лабораторию.

Ранние фильмы, снятые для «Мьючуэл», представляют собой поиски совершенствования. По четкости и слаженности игры актеров Чаплин создает настоящие фильмы-балеты. Его поиски направлены также на обыгрывание аксессуаров и декораций. Одним из шедевров этих аксессуарных фильмов был фильм «В час ночи». Здесь Чаплину удается исключительно сложный трюк. Использовав известный сюжет английской пантомимы, он занимает экран один в течение получаса, ни на миг не утомляя внимания зрителей. Джентльмен в смокинге возвращается домой в нетрезвом виде и каждый предмет обстановки представляется ему частью кошмара: медвежья шкура пытается растерзать его, ступеньки лестницы проваливаются у него под ногами, маятник старается ударить его. В фильме «Контроллер универмага» волшебник Чаплин превращает новомодный в ту пору эскалатор в действующий персонаж картины, развернув на нем, как на оси, целое представление.

Но нам больше всего интересно, как меняется герой Чаплина. В этот период по-настоящему рождается тот Чарли, которого мы так любим. Чарли умеет дотронуться до души, за его внешне нелепым и несуразным обликом скрывается боль, его нерешительная, сконфуженная улыбка вызывает искреннее сострадание.

Готовый фильм Чаплин нередко впервые показывал в каком-нибудь кинотеатре Лос-Анджелеса без всяких предварительных оповещений. Это были разведки в полном смысле слова. Чаплин внимательно следил за реакцией зрителей и делал для себя соответствующие выводы. Однажды он вернулся в студию чрезвычайно расстроенный – один кусок фильма не дал ожидаемого эффекта. «Мальчишки не смеялись», – сказал он и занялся переделкой этого эпизода.

Сдержанность «Иммигранта» стоила его создателю немалого труда. Отныне Чаплин не доверяет больше своему дару легкой импровизации. Каждую сцену он переделывает по десять, двадцать, тридцать раз. Его постоянный оператор Ролли Тотеро тратит более 12 тысяч метров пленки для фильма, который в окончательном варианте оказывается не длиннее 500 метров.

Чаплин теперь сам руководит монтажом своих фильмов. У него всегда под рукой карандаш – даже ночью он лежит рядом. Как только появлялась идея или сюжетная канва нового фильма, Чаплин тут же ее записывал (сценариев короткометражных фильмов он никогда не писал). Его записная книжка была всегда испещрена каракулями-значками, которые, кроме него, никто не мог расшифровать. Однако конструктивные идеи не всегда приходили в голову легко и своевременно. Тогда начинался период поисков. «Нельзя гадать, когда придет вдохновение. Надо как бы пробивать ему дорогу, как будто вас прижали спиной к стене, и вы вынуждены драться. Я думаю, что прежде всего необходимо испытывать творческое горение».

Так рождались шедевры «Малыш», «Пожарный», «Бродяга», «Граф», «Ростовщик», «За кулисами экрана», «Скейтинг-ринг», «Спокойная улица», «Лечение», «Искатель приключений», «Собачья жизнь», «Облигация», «Солнечная сторона», «День получки», «Пилигрим».

Чаплин был невероятно требователен к своим актерам-партнерам. В каждый период творчества он работал каждый раз с новыми коллективами, однако со времен «Мью-чуэл» у него сложился небольшой постоянный состав. Среди этих актеров была Эдна Первайнс, которой выпало сыграть возлюбленную Чаплина в 20 бессмертных комедиях. Многочисленные попытки Эдны сняться у других режиссеров после «Парижанки» (последнего фильма у Чаплина) не увенчались успехом. Не менее красноречивым свидетельством умения Чаплина работать с актерами был фильм «Малыш», где он зажег звезду маленького Джекки Кугана. Фактически именно Чаплин положил начало школе работы с детьми в кино. Он добивался передачи непосредственности и свежести детской игры, убирал мимические штампы, недопустимые для игры ребенка. «Актерская игра, по своему существу, требует души», – говорит он.

Следующим этапом творчества кинохудожника Чаплина был период работы в творческом союзе со своими друзьями актерами-супругами Дугласом Фербенксом и Мэри Пикфорд и режиссером Дэвидом Уорком Гриффитом, с которыми в 1920 году он основывает кинокомпанию «Юнайтед Артистс». Он снимает свои лучшие картины «Золотая лихорадка», «Цирк» (за который в 1928 году Чаплин удостоился номинации на премию «Оскар» как актер и режиссер), «Огни большого города», «Новые времена», «Великий диктатор».

В фильме «Новые времена» Чаплин особое внимание уделяет звуку. Фильм лишен диалога, герои изъясняются жестами, но говорят аппараты, слышится скрежет работающих машин, рев заводских гудков, сирены автомобилей, свистки полицейских, невнятный шум толпы. Лишь изредка слышны «живые» звуки – вода, аплодисменты, лай собаки, и они приобретают особую важность. Этот фильм также знаменателен тем, что здесь впервые зрители услышали голос Чаплина. Правда, он не говорил, а по сюжету фильма импровизировал на тему популярной песенки в ресторане. Как признавался сам актер: «Пока я остаюсь в своем амплуа, я не могу говорить. Если бы я начал говорить, моя походка должна была бы совершенно измениться… Если я захочу играть «говорящую» роль, то созданный мною образ придется изменить». Так и случилось позже в фильме «Великий диктатор».

Вспомните знаменитый кадр: цветок зажат в руке, нерешительно поднесенной к губам, сколько чувства светится в глазах! «Вы?» – немой вопрос девушки-цветочницы. И в ответ улыбка Чарли, улыбка, которая много выразительнее всяких слов и от которой слезы подступают к горлу. Это кадры из фильма «Огни большого города». Каждый раз мы поражаемся, как можно так тонко рассказать о любви, передать встречу, дотронуться до самого сердца. И каждый раз удивляемся, вспоминая, что пришли посмотреть комедию.

Чарльз Спенсер Чаплин

«Юмор – это легкая несообразность в как будто бы нормальном поведении. Другими словами, юмор помогает нам увидеть иррациональное в том, что кажется рациональным, и незначительное в том, что кажется значительным. Юмор повышает нашу жизнеспособность и помогает сохранить здравый смысл. Благодаря юмору мы легче переносим превратности судьбы. Он помогает нам понять истинное соотношение вещей и показывает, что в преувеличенной серьезности таится смешное».

«Меня удивляют высказывания некоторых критиков о том, что моя техника съемки старомодна, что я не иду в ногу со временем. С каким временем? Моя техника порождается моей мыслью, моей логикой и моим подходом к данному произведению; я не заимствую ее у других. Если бы художник обязан был идти в ногу со временем, то Рембрандт оказался бы давно устаревшим по сравнению с Ван-Гогом».

«Весь мой секрет заключается в том, что я изучал и изучаю человека, так как без этого я ничего не смог бы достигнуть».

«Меня часто спрашивали, как возникал замысел того или иного фильма. Я и сейчас не могу исчерпывающе ответить на этот вопрос. С годами я понял, что идеи приходят, когда их страстно ищешь, когда сознание превращается в чувствительный аппарат, готовый зафиксировать любой толчок, побуждающий фантазию, – тогда и музыка, и закат могут подсказать какую-то идею… Откуда берутся идеи? Только из упорных поисков, граничащих с безумием. Для этого человек должен обладать способностью мучиться и не утрачивать увлеченности в течение длительных периодов. Может быть, для некоторых людей это легче, чем для других, хотя я сильно в этом сомневаюсь».

Первых актеров и режиссеров жанра комедии называют «рыцарями смеха», ибо смех был их оружием против несправедливости, жестокости и других «мельниц» этого мира. «Мой способ шутить – говорить правду». Это был один из принципов творчества Чаплина.

В 1952 году на экраны вышла картина «Огни рампы», которую многие назвали фильмом-прощанием. Лучшие сцены «Огней рампы» – сцены, в которых Чаплин показывал клоунов и актеров-комиков начала века. Вспоминаются куплеты с дрессированной блохой, сцена, где партнером Чаплина выступает еще один блестящий комик – Бастер Китон. Этой картиной Чарли возвращался к славным годам, когда он только начинал свою карьеру… На премьере этой картины в Париже Чаплин скажет: «Над любым из своих фильмов я работаю, руководимый стремлением подарить миру что-то прекрасное».

В 1966 году вышла последняя картина великого Чаплина – «Графиня из Гонконга». Главные роли в ней играли Марлон Брандо и Софи Лорен. Сам режиссер и актер сыграл крохотную роль, а в эпизодах появились его дети Джеральдина, Виктория и Майкл. Картина провалилась в прокате, и ее создатель, не сопротивляясь, навсегда распрощался с кино.

С 1952 года Чаплин с женой Уной и детьми жил в Швейцарии, в очень красивом поместье на берегу Женевского озера. Почти все дети великого Чарли, так или иначе, связали свою судьбу с кинематографом, но самой знаменитой, вероятно, стала дочь Джеральдина. Именно ей довелось в 1992 году сыграть собственную бабушку, мать Чарли, в картине «Чаплин». Даже уйдя из жизни, Чарли продолжал дарить кино сюжеты для фильмов.

У его фильмов никогда не было конца. Его бродяга Чарли, заставив нас вдоволь погрустить и посмеяться, удаляясь от нас по пустынной дороге, уходил вглубь кадра навстречу новой истории, новым бедам и радостям. Он всегда уходил не прощаясь. И в каждом следующем фильме мы вновь встречались с ним и смотрели продолжение смешной и одновременно грустной истории маленького, забавного человека по имени Чарли, истории, которая все еще продолжается на экране, как продолжается само кино. Ведь Чарли и есть кино. А кино, если оно настоящее, будет всегда.

Уолт Дисней. Король мультфильма Евгения Марковская

Мои фильмы предназначаются для людей, которые еще не разучились смеяться и плакать!

У. Э. Дисней

Есть в нашей жизни явления, которые входят в нее раз и навсегда, и мы даже не отдаем себе отчета, откуда они появились и кто их создал. Мы привыкли ко всевозможным мелочам, начиная с «открывалки» для бутылок и заканчивая молнией на брюках.

Для нас естественны космические ракеты и сверхзвуковые лайнеры, скоростные автомобили и поезда, Интернет, пересадка сердца и т. д. и т. п. Так же естественно в жизнь человека второй половины XX века вошла мультипликация. Вряд ли кто-нибудь из детишек спрашивал у своих родителей, кто папа Крокодила Гены и Винни-Пуха, Карлсона и Ежика в тумане или Белоснежки, утенка Дональда и мышонка Микки. Хотя имя родителя некоторых мультгероев известно многим, и детям, и взрослым. Уолтер Элиас Дисней. Загадка, легенда, миф.

Уолт Дисней

XX век многие называют веком кино. Родившись почти на переломе веков, кинематограф открыл невиданные просторы для творческой деятельности. Наряду с документальным и игровым кино родилось «рисованное кино», или мультипликация, которая продолжила историю оптических игрушек, живых картинок, существовавших в XVIII и XIX веках. Одним из первых мультфильмов считается «Смешные лица» Дж. Стюарта Блэктона, вышедший на экраны в 1906 году. Он представлял собой серию забавных физиономий, гримас и рожиц. А вскоре после этого началось неофициальное соревнование за симпатии и любовь зрителей между персонажами различных художников-мультипликаторов. Динозавр Герти Уинзора Маккея, клоун Коко Макса Флейшера, Кот Феликс Пэта Салливека… Прикладывая титанические усилия и постоянно совершенствуя технику съемки, авторы наделяли своих героев чудесными способностями и отправляли в интереснейшие приключения. Но их творчество вряд ли покажется нам легким и безмятежным, ведь даже для десятиминутного приключения им нужно было создать 14400 рисунков.

В 1919 году американские солдаты возвращались с фронтов Первой мировой войны домой. Среди них был Уолт Дисней, потомок ирландских переселенцев. Самый младший в семье, Уолт с детства привык работать. Разносчик газет, подручный на производстве желе, ночной сторож – вот далеко не полный перечень его профессий. Но его влекло рисование. В восемь лет Дисней заработал свою первую монетку, нарисовав любимого жеребца деревенского врача. Потом он усердно занимался в Художественном институте Канзас-Сити и в чикагской Академии изящных искусств, мечтая стать профессиональным художником. Но проучился там всего лишь год, успев, правда, заодно пройти курсы газетных карикатуристов. После войны Дисней предпринял несколько попыток устроиться художником в газету. После долгих мытарств его взяли на работу и… уволили через полтора месяца без особых разъяснений. Не унывая, Дисней и его друг Юб Айверкс создали фирму «Дисней-Айверкс, коммерческие художники», которая занималась рекламой для торговых заведений. Но в 1920 году на глаза Уолту попалось объявление о приглашении рисовальщика в Компанию Кинорекламы. В этот момент, почти не раздумывая, он определил свое будущее. Именно в Компании Кинорекламы Канзас-Сити Уолт смог приступить к созданию первого собственного фильма.

Старенький съемочный аппарат, установленный в гараже, самодельная мультипликационная установка, разработка и подготовка рисунков – этим жил Дисней, создавая свою «Смехограмму» – рекламный мультфильм, сочетающий в себе юмор, эксцентрику и конкретные деловые советы и предложения.

Через некоторое время гараж стал тесен – «Смехограмма» получила одобрение зрителя, а Уолт организовал фирму «Смехограмм Корпорейшн» с капиталом в 15000 долларов.

В 20 лет Уолт Дисней стал президентом маленькой компании, в которой он был одновременно продюсером, производителем и финансистом. Но дела свежеиспеченной фирмы шли далеко не блестяще, и – как, впрочем, и многие будущие миллионеры – Дисней разорился.

В этот момент на экранах господствовал клоун Коко Макса Флейшера. Флейшер ввел своего Коко в реальный мир. Зритель видел, как на экране только что нарисованный художником человечек оживал, спрыгивал с листа бумаги, бегал по комнате, перескакивал с одной вещи на другую, безобразничал и насмехался над автором. В финале за такое поведение Коко отправляли обратно в чернильницу, из которой он появлялся в начале.

Не отчаявшись после очередной неудачи, Дисней решил, в противоположность Флейшеру, ввести не рисованный персонаж в живую обстановку, а, наоборот, живого героя – в мультипликационный мир. Так родилась «Алиса в рисованной стране».

Однако первое появление Алисы на экране почему-то не вызвало бурного восторга зрителей. Обанкротившись окончательно и захватив с собой только оригинал созданного им фильма, в 1923 году Дисней приезжает в Мекку мировой кинематографии – Голливуд. Работая оператором хроники крупных киноконцернов, по ночам он продолжает искать и придумывать шуточные картинки, развивая замысел «Смехограммы». Совершенно неожиданно Уолт получает предложение продать за 1500 долларов свою злосчастную «Алису в рисованной стране» и изготовить еще дюжину фильмов с приключениями героини, так как отдельный фильм никто не хотел покупать. И Дисней вновь берется за дело, поначалу казавшееся утопией. Он приглашает своего брата Роя и давнего друга Юба Айверкса, а также двух молодых художников, от которых требует точнейшего соблюдения особенностей изготовленного им рисунка. Он подыскал девочку подходящей внешности на роль Алисы, кучу уличных ребятишек и… большого уличного пса – для остальных ролей, и работа закипела.

Три года Дисней регулярно представлял свою Алису на экранах, до тех пор пока она окончательно не надоела зрителю. Было принято решение положить конец приключениям Алисы, но для этого требовался новый герой, способный привлечь внимание зрителя. Дисней, с детства любивший животных, чувствовал, что новый персонаж непременно должен быть индивидуальностью, со своим характером и эксцентричным обликом. Он остановил свой выбор на кролике с длиннющими ушами и ногами и с хвостиком наподобие гладкой шишечки. В рождении героя принимал участие нью-йоркский коммерсант, обязавшийся вкладывать деньги в будущее новорожденной «мультяшки».

Кролик, названный Освальдом, с первого же появления на экране, завоевал бурные симпатии детей и взрослых и стал одновременно победой и разочарованием Уолта Диснея. Воспользовавшись несовершенством договора о совместной деятельности, коммерсант из Нью-Йорка попросту «украл» Кролика Освальда. Эта потеря стала тяжелым ударом для Диснея, но опыт с Кроликом убедил его, что он находится на правильном пути.

Вспоминая свое одинокое творчество в гараже Канзас-Сити, Уолт припомнил и мышей, которые в те времена были его единственными соседями. Они грызли ящики, служившие подставкой для мультипликационной установки. Уолт подкармливал их, а с одним мышонком даже подружился. Так постепенно вырисовывался облик Микки Мауса. Не красавец, но симпатяга, этакий мышиный клоун – уши лопухами, нос шишечкой, щуплое туловище и тонкие ножки в больших башмаках.

Победа Диснея заключалась не только в создании нового образа. Долгие и трудные годы работы привели его к новому осмыслению мультфильма вообще. Он исходил из тщательных и тонких наблюдений за реальностью, пытаясь исключительно натурально рассказать о жизни забавных и странных героев своих мультфильмов. Все мельчайшие детали места действия и внешности персонажа, а также жесты, мимика и движения продумывались и разрабатывались тщательнейшим образом. Это был шаг к настоящему искусству.

Рождение Микки Мауса совпало с революцией в кинематографическом мире. «Великий немой» заговорил! Кино стало звуковым. Дисней сразу же оценил все преимущества звукового кино и четвертый фильм о Микки Маусе решил озвучить. «Пароходик Вилли» принес в мультипликацию совершенно новый смысл. Все, к чему притрагивался Микки Маус в мультфильме, издавало особые звуки. На пароходике звучали все предметы, Микки умудрялся играть даже на толстой свинье, напоминающей не то аккордеон, не то банджо. Музыка включилась в действие, без нее фильм терял значительную долю смысла. Она стала сильнейшим выразительным средством, тесно и неразрывно связанным с изображением. Сейчас «Пароходик Вилли» считается классикой мировой мультипликации, но тогда, несмотря на благожелательную реакцию зрителей, дело продвигалось с трудом.

Мышонок Микки шаг за шагом завоевывает сердца зрителей, а Дисней принимается за совершенно новую серию мультфильмов под названием «Бесхитростные симфонии». В то время как Микки становится вровень с прославленными звездами голливудского небосклона, Дисней выпускает первый фильм задуманной серии под названием «Пляска скелетов» (1929). Это был первый музыкальный фильм, воплощающий в зрительных образах симфоническую поэму – «Пляску смерти» К. Сен-Санса. Описать этот фильм невозможно, как невозможно описать творческий полет, движение мысли художника, неразрывно связанное с музыкой. Это был триумф музыки и художественных образов!

Но музыкальные фильмы понравились не всем. После первых просмотров один из прокатчиков срочно телеграфировал Диснею: «Скелеты не пошли тчк давайте больше мышей». Дисней с трудом пробивался сквозь стереотипы мышления прокатчиков, владельцев кинотеатров и зрителей. Но мечты звали гениального мультипликатора вперед и вперед. После освоения звукового кино он приступил к цвету. Невзирая на призывы делать «больше мышей», он создает очередную картину «Цветы и деревья» – цветной фильм, один из первых в истории кино фильмов, снятый на пленке «Техниколор», завоевавший первый «Оскар» и национальную премию за рисованный фильм. Следующие фильмы Диснея открыли зрителям очередные таланты и способности Микки Мауса, а также познакомили их с совершенно новыми персонажами: утенком Дональдом, псом Гуфи и тремя поросятами. Каждый из них стал «звездой», и через некоторое время от Диснея уже стали требовать «больше поросят».

Следующие годы стали расцветом творчества Уолта Диснея и его компании. Блестящая изобретательность, остроумные комические трюки, выразительные рисунки и, самое главное, – герои, каждый из которых имел особый характер, повадки и нрав. Это стало залогом головокружительного успеха Диснея во всем мире. А неугомонный Уолт «заболел» новой идеей – создать полнометражный мультфильм. После долгих раздумий он остановился на известной сказке «Белоснежка и семь гномов». Эта сказка давала широкий простор для творчества, ее герои у всех вызывали симпатию… но Дисней и не подозревал, какие серьезные вопросы ему придется разрешать, пытаясь убедить финансовых воротил вложить деньги в этот проект.

Никак не получалось собрать все силы и средства и сосредоточить их на одной «Белоснежке». Чтобы обеспечить жизненный процесс своей компании, Дисней вынужден был одновременно ставить небольшие фильмы. Перед просмотром материалов к «Белоснежке», куда были приглашены представители банка, у которого братья Диснеи надеялись взять кредит, Уолт пережил тяжелые минуты. После просмотра вице-президент банка, прощаясь, благодушно заметил Диснею: «Эта штучка принесет вам полную шапку денег!» Финансист оказался провидцем.

В «Белоснежке» Дисней хотел добиться наибольшего ощущения жизненности, выразительности и натуральности. Отыгрался он, конечно же, на гномах, подобрав каждому ярко выраженный характер и подходящее имя. Среди них были доктор Док серьезный и уверенный в себе, Дони, вялый и слабохарактерый, робкий и застенчивый Бэшфул, брюзга Гремпи и счастливчик Хеппи, Слипи, который везде засыпал, и громоподобно чихающий Скизи. В общем, получилась веселая семейка. Но больше всего хлопот доставила, конечно же, Белоснежка. Дисней мог бы без труда нарисовать миловидное личико с приятным выражением, но требовалось совсем другое. Он долго и старательно искал живую исполнительницу, способную стать прообразом его героини. После многочисленных просмотров он остановил свой выбор на Марджори Белчер, грациозной девушке, которая впоследствии стала известной танцовщицей. Но на этом мучения не кончились: еще дольше, прослушивая по нескольку десятков голосов в день, Дисней искал подходящий для Белоснежки. Удивительно, что выбрав наконец долгожданный голос, принадлежавший Адриенне Казилотти, Дисней увидел, что внешность ее совсем не подходит к образу Белоснежки. А сама Белоснежка получилась необычайно живой, очень естественной. Она была безукоризненна. Впрочем, несмотря на это, гномы затмили и ее, и всех главных героев фильма. Сам же фильм принес столько новшеств и находок, что одному этому можно было бы посвятить целую статью. Цветовая гамма, эффектнейшие трюки, тончайшая прорисовка всех деталей, наконец, музыкальность сделали этот мультфильм шедевром мирового кино.

Практически каждого героя Дисней постарался связать с определенной мелодией, создав тем самым еще и музыкальную характеристику персонажей. Два года жизни, два года кропотливого труда и два милллиона долларов, вложенных в создание «Белоснежки», вернулись Уолту Диснею всемирной славой и признанием. Ко всему прочему «Белоснежка» принесла ему прибыль в 8 000 000 долларов, многочисленные премии и награды всевозможных фестивалей и конкурсов.

«Белоснежка» навсегда осталась визитной карточкой Диснея, хотя после нее были и другие шедевр – «Пиноккио» (1940), «Бемби» (1942), «Фантазия» (1942). Разрабатывалась новая проекционная аппаратура, системы передачи звука в зал. Родилась идея снимать документальные фильмы о природе – «подлинно жизненные приключения». Было многое, в том числе и создание своего сказочного мира, страны, в которой будут жить герои Диснея и его зрители – Диснейленда.

Жизнь Уолта Диснея вместила в себя так много побед и поражений, забавных историй, открытий, чудес, что об этом стоило бы писать не статьи, а многотомные книги. Он подарил нашему индустриальному и воинственному веку волшебную страну мультфильмов. Как бы высокопарно это ни звучало, он сделал нашу жизнь добрее, искреннее, чище…

В чем же загадка его успеха, в чем секрет? Гений, талант? Кропотливый труд? Удача? Наверное, все это вместе, а возможно, и что-то еще.

С уверенностью можно лишь утверждать, что история Уолта Диснея – это история человека, сумевшего изменить наш мир. И как бы хотелось обрадовать давно ушедшего из жизни Диснея тем, что наша реальная жизнь все больше становится похожей на его Диснейленд, что все чаще и громче звучит детский смех, все ярче улыбки взрослых, а все люди в мире, как семь гномов – такие же разные и такие же добрые.

Пьер Брис: «Мы должны верить в человечность» Светлана Просенкова

Он взял меня за руку и своим изучающим проникновенным взглядом посмотрел прямо в мои глаза. Простая фраза на немецком языке, заготовленная для момента этой встречи, чудесным образом абсолютно и бесповоротно выветрилась из головы, и я робко пролепетала что-то вроде «добрый день», «я из России». «О, Россия! – словно в тумане услышала я в ответ. – Это прекрасная страна». И мои губы как-то сами собой озвучили слова благодарности легендарному актеру, воплощавшему образ героя моего детства и юности, который сейчас, тридцать лет спустя, улыбался мне не с экрана, а наяву…

Маленький индеец Пьеро был сорванцом. Почти ежедневно он совершал свои героические подвиги на заброшенном пустыре Шамп д’Арри (Champ d'Arree), которое цветущая фантазия ребенка превращала в зависимости от надобности то в предместье Чикаго, то в поле сражения под Верденом. Но, главное, оно являло собой долину Скалистых гор Колорадо, которую он преодолевал на своем горячем мустанге – маминой метле – и охотился на воображаемых бизонов, пуская меткие стрелы из лука, сделанного из спиц папиного зонтика. А потом вынужден был представать на домашнем «совете старейшин» и объясняться за свои проказы, разбитые колени, разорванные шорты или недостающий шнурок на ботинках.

Пьер Брис в роли Виннету

Пьеро зачитывался Джеймсом Фенимором Купером и Джеком Лондоном, по вечерам в постели проглатывая «Последнего из Могикан», тогда как немецкие мальчики его возраста болели приключениями Виннету и Олд Шет-терхэнда Карла Мая. Дважды в месяц по четвергам он пропадал в кинотеатре, с восхищением открывая американские вестерны в цвете, и собирал красивые фантики от жвачек, на которых были изображены картинки из жизни Дикого Запада. Это было его первое знакомство с мужественными индейскими воинами в их роскошных костюмах и храбрыми ковбоями.

Пьер Брис (Pierre Louis Baron Le Bris) родился в бретонском городе Брест 6 февраля 1929 года. Его отец 15 лет своей жизни провел на море, служил вначале матросом, потом офицером. Он прошел через ад Первой мировой войны, добровольцем участвовал в операциях в Индокитае, Сенегале и других странах, а потом, уйдя в отставку, устроился во французскую железнодорожную компанию, чтобы больше времени проводить со своей семьей. Он часто брал с собой на прогулки в порт сына, чтобы показать ему линкоры. Красота их формы, мощь, обмундирование матросов, чистота, дисциплина, околдовывали мальчика. Он мог смотреть на них часами, они оказывали такое влияние, что Пьеро поклялся, что однажды тоже будет носить золотую ленту на рукавах и путешествовать в дальние страны. Вопрос о том, какой путь избрать, был решен уже тогда – он тоже хотел стать морским офицером, как папа.

Для начала нужно было достойно окончить школу и гимназию. И он учился, самоутверждался, подвергался нападкам со стороны «плохих» учеников, потому что был лучшим в классе, и защищал себя и более слабых в возникающих порой потасовках. Но 14 июня 1941 года случилось непоправимое – фашистские войска взяли Париж, маршировали на Елисейских полях и двигались по направлению к Бретани. Весь Брест был одурманен. Двенадцатилетний мальчишка стал свидетелем того, как войска непрерывно следовали в Нарвик. Франции теперь был нужен миф, в который она могла бы верить. Этот миф нашел свое воплощение в образе генерала де Голля, чью роль в возникновении движения Сопротивления сегодня знает каждый французский ребенок.

Старшие друзья предложили Пьеру вступить в «народное ополчение» и стать курьером-связным в движении Сопротивления. Впоследствии он неоднократно выстукивал условный код – Пятую симфонию Бетховена – в бесчисленные чужие двери, незнакомые руки протягивались ему навстречу, чтобы принять зашифрованные сообщения. Вместе с другими мальчишками из его квартала Пьер забрасывал окна полиции камнями, рисовал мелом лотарингские кресты на всех возможных поверхностях и твердой рукой выводил «Смерть предателям!» на фашистских машинах. Его любимой «игрой» было целиться из укрытия в немецких солдат, стоявших на посту около военных зданий, мелкими осколками от снарядов. В силу своей юношеской наивности он не осознавал той опасности, в которой находился, но, к счастью, ни разу не попал в руки ни одному немецкому патрулю.

После войны Пьер ле Бри был зачислен в «школу юнги» Военно-морской академии на юге Бретани в департаменте Финистера, где его ждали новые суровые испытания, которые разрушили все его ранние детские иллюзии. С привычным коконом было покончено. Обучение было очень жестким. Все должны были подчиняться офицерам, которые унижали, оскорбляли и иногда даже били новобранцев, если те неправильно выполняли приказы и упражнения. Перечень штрафов и санкций был длинным, но Пьер никому не доставил удовольствие видеть его страдающим.

К тому же в 1945 году все еще были нормированы продукты, и курсанты, выносившие чрезмерную физическую нагрузку, постоянно были голодны.

Однажды он обнаружил в грузовике ящики с консервами, и ему показалось, что в них была белая фасоль, и не смог устоять перед искушением. Он быстро убедился, что поблизости никого нет, и тайно взял одну коробку. Досадная ошибка, последствий которой он тогда не мог и представить. Наказание последовало незамедлительно: две томительные недели ле Бри провел на жестких деревянных нарах в одиночной камере. С ним никому не разрешалось говорить, и обращение было, как с преступником. Это уже была не безобидная шалость с украденными когда-то из ризницы бриошами для причастия и опустошенным до дна «Месскантом» пастора церкви, где маленький Пьеро служил псаломщиком. Но главное – и мнимая фасоль, и аппетитные булочки, и вино имели для него вкус запретного плода.

По истечении сурового года в Академии юноши превратились в мужчин, с оптимизмом смотрящих в будущее. Чтобы продолжить службу, курсанты отправились в Алжир. В жизни Пьера ле Бри начиналось большое приключение: единая смесь физических усилий, силы воли, дисциплины, солидарности, дружбы, риска, покорности, мужества, страдания и страха, которые сопровождали его на протяжении последующих лет: «Во время обучения мы не знали ни покоя, ни сна. День и ночь мы были «начеку». Мы учились обходиться с оружием и минами, упражнялись в рукопашном бою, боксе, дзю-до, погружении, парашютизме, форсированных маршах… Начиная со 100-метрового пробега с двадцатью килограммами снаряжения за спиной и винтовкой наперевес, мы преодолевали 10, 20, 30 километров в рекордное время». За непослушание их заставляли в дождь с двадцатью килограммовыми мешками на спинах ползти по грязи, а в продолжение будущие морские офицеры должны были, подняв винтовки высоко над головой, как утки, передвигаться на четвереньках, переваливаясь с боку на бок.

Все завершилось длинным туннелем из колючей проволоки под настоящим прицелом пулеметчика. Усилия Пьера были вознаграждены: он оказался среди десяти лучших. Из семидесяти мужчин его группы только двадцать пять, наконец, гордо надели зеленые береты с эмблемой Первого, элитного подразделения Флота. Вскоре после этого он гордо поднялся с морским мешком за плечами по трапу лучшего в мире линкора «Ришелье» и несколько месяцев провел на борту легендарного корабля. А потом принял вполне осознанное решение завербоваться добровольцем, чтобы поехать в Индокитай: «Мы – одинокие солдаты, избравшие судьбу сражаться за идею. Мы знали, против чего и против кого мы должны были сражаться. Против мира, который стремился подавить свободный дух. В этом мы проявляли рвение наших предшественников и бойцов движения Сопротивления. В нас было так много сил и решимости и в моменты марш-броска по рисовому полю или подъема на гору, и во время десанта на побережье или в бухте, и когда мы нашими мачете пробивали коридоры в джунглях. Я видел так много марш-бросков до изнеможения, так много тех, кто мужественно шел в атаки и принимал смерть».

Пьер Брис вспоминает, как за день до Рождества 1948 года его группа осталась без боеприпасов и попала в окружение к бойцам Вьетминя. Можно было только молиться, что кто-нибудь ответит на их позывные. И вот на небе вынырнул транспортный самолет, выбросивший с парашютом спасительный блестящий контейнер. Когда ящик открыли, разочарование было ошеломляющим: в нем вместо ожидаемой помощи была куча бутылок шампанского и письма из Франции. Бытовало убеждение, что главнокомандование посылает шампанское только тем, кого оно считает проигравшими. В тот трагический момент у каждого в стволе оставался только один патрон – для себя. Но чудо все же произошло: подоспевший Французский иностранный легион спас уже списанных родиной солдат от неминуемой смерти.

Несколько раз Пьер ле Бри был на волосок от смерти. Мучимый жаждой, он чудом не выпил отравленной колодезной воды, выжил, когда под его ногами детонировала мина, избежал плена, захваченный разведчиками Вьетминя, изнуренный длительным боем, заснул в траншее на неразорвавшемся снаряде, секунды спасли его от обстрела, в котором погиб его командир.

Так прошло два года. Пьер Брис возвратился из Индокитая с тремя медалями за храбрость и опытом, определившим его последующую жизнь. «Закончились бесконечные марш-броски через лесную чащу, тревоги, атаки днями и ночами, засады в трясине и камышах. Закончился страх погибнуть в плену под пытками. Закончились голод, жажда, усталость, москиты, змеи, красные муравьи, пиявки, лихорадка, хинин… Мы производили впечатление пришедших из другого мира, нежели юные, бледные парни, которые нас заменили. Мы стали выносливыми и худыми, с пожелтевшими лицами, потому что постоянно глотали хинин. Наш взгляд был печален и рассеян, как и наша походка. Нас поражал мир, мы почти забыли, что он существует. Мы были удивлены, что наши бедра и талия больше не ощущают тяжелой портупеи, и наши руки больше не чувствуют автоматов, которые никогда не покидали нас».

Пьер ле Бри размышлял о возможностях, которые теперь ему предоставляются. Военно-морской флот предложил ему поехать в Америку и там продолжить обучение в морской авиации. Предложение было заманчивым, и он уже хотел подписать контракт, когда в сознании неожиданно возник вопрос: а должен ли он продолжать военную карьеру? А если мирная жизнь счастливее? Ответа на этот вопрос не было. Он прожил всего десять лет, пока не началась война, и она для него как раз только что закончилась. В поисках забвения от ужасов службы в Индокитае, Пьер ле Бри мог и должен был начать освобождаться от прошлого, и посвящать себя настоящему и будущему. Он чувствовал себя меченным войной, но не хотел отказываться от аромата приключений. Он все же решил покорять Париж. Родители отговаривали его, но тщетно: их предложение работать служащим в железнодорожной компании отца не содержало в себе вызова. А столица околдовывала своими безграничными возможностями. Правда, за них еще тоже нужно было сражаться.

Первый опыт работы менеджером по продаже пишущих машинок в компании Remington закончился отказом от места уже через три месяца испытательного срока. Работа, которую Пьер там должен был получить и использовать в качестве трамплина для лучшей должности, не оставляла никаких иллюзий, и он вскоре возненавидел ее. Через некоторое время он стал продавцом оконных уплотнителей, потом торговцем сушеными фруктами, а затем личным шофером одной заносчивой актрисы. Но во всем этом он не был особо удачлив. Просто судьба закаляла его для совсем иной миссии. Оставшись практически без средств существования, Пьер постепенно падал духом. И тут ему на глаза попалось рекламное объявление в газете. Лига «Красная Земля в Индокитае» искала молодых людей, которые хотели бы работать помощниками на плантации гевеи. Работа хорошо оплачивалась, и вдобавок предоставлялись бунгало и джип. Погруженный в свои идеалистические мечты, Пьер зашел в кафе на бульваре Сен-Жермен, где случайно встретил свою старую знакомую. Она сидела за столиком вместе с автором и продюсером одной пьесы, для которой они искали молодые таланты. Именно в этот момент изменилась судьба будущего актера, навсегда определившая его дальнейшую жизнь. С того дня, когда он принял решение отказаться от работы в Индокитае, начали происходить иные события.

Для того чтобы стать настоящим актером, помимо врожденного таланта, нужно было брать уроки мастерства, а на них были необходимы деньги. Пьера представили Григорию Хмаре, старому русскому актеру, игравшему в знаменитом театре им. Станиславского. В своей маленькой парижской квартире он давал немногим избранным ученикам уроки актерского мастерства и учил их правильной речи. В течение последующего времени Пьер успел поработать танцовщиком кабаре, в акробатическом танцевальном трио Trio Gassner, моделью известного журнала Voque. Начав карьеру в качестве «мальчика с обложки», продолжавшуюся несколько лет, он стал одной из самых высокооплачиваемых моделей во Франции. В этой новой среде он работал с Бриджит Бардо и Милен Демонжо и с лучшими парижскими модельерами, такими как Жак Фач, Пьер Бальмен, Шанель и Диор. Intexa, известная текстильная марка, предложила ему демонстрировать ее продукцию в турне по всей Франции. Начиналась «сладкая жизнь».

Полезные связи и обучение у Григория Хмары сыграли огромную роль. В 1950 году он сыграл в театре де Пош «Супружескую верность» (Die eheliche Treue) по пьесе Чехова «Супруга», выступал на Елисейских полях в комедии «Живой труп» (Der lebende Leichnam) Толстого. За ней следовали «Лукреция Борджиа» Виктора Гюго (Lucrecia Borgia) и «Вечный муж» (Der ewige Gatte) Достоевского. Он участвовал в написании сценария и постановке пьесы «Парижане» (Les Parisiens), действие которой происходит ночью в русском кабаре в Париже. В ней играли русские актеры-эмигранты.

Вскоре последовали предложения играть в кино. Успешный кинорежиссер Морис Клоше, начинавший снимать свой фильм «Миссионер», увидел талантливого юношу в фильме «Жесткие кулаки – горячая кровь» (Qa va barder, 1954) с Эдди Константине, где тот лишь открывал Эдди дверь и произносил три слова. Окрыленный очередным шансом, Пьер стремился поделиться радостью со своей новой наставницей и другом Ирэной Строцци, принцессой Александровской, внебрачной внучкой царя Александра III, а благодаря ее браку с Тито Строцци из знаменитой флорентийской династии, бывшей противником Медичи, маркизой Строцци. После революции 1917 года она со своей семьей жила в изгнании в Югославии, брала уроки балетного мастерства и служила примой-балериной при Загребской опере. После убийства царя Александра I Ирэна со своей семьей эмигрировала из Югославии в Париж. «На ее примере я вполне мог изучать новый мир, – пишет Пьер Брис в автобиографии. – Мир русской эмиграции, глубину славянской души, русское кабаре, звучание балалайки и водку. Ирэна преподносила мне манеры и образ жизни. Я обязан ей всем».

Была уже ночь, когда Пьер Брис на машине покинул Париж. И тут случилось происшествие. На скользкой дороге его автомобиль резко покатился под гору и затем – удар. Спасатели обнаружили его только утром и, как потом оказалось, отвезли в близлежащий приют для неимущих стариков и бездомных, которые сгрудились вокруг его кровати, засыпали вопросами и предлагали вино, а врач категорически настаивал на ампутации ноги. И только благодаря Ирэне Строцци его перевезли частную клинику, где успешно была сделана операция. По дороге произошел еще один инцидент: машину скорой помощи занесло, и она опрокинулась со склона вниз. Невероятно, что они вообще остались в живых. Эта авария имела тяжелые последствия: девять нескончаемых месяцев реабилитации и потеря главной роли в вожделенном фильме. К тому же Пьер Брис за столь долгое время не заработал ни гроша. Когда он снова мог ходить, для него наступило благополучное время. Его пригласили на роль в фильме «Призрачное счастье» (Der Spiegel mit den zwei Gesichtern, 1958), он сыграл в картине «Обманщики» с Жаном-Полем Бельмондо (Les Tricheurs, 1958) и в «Господин Судзуки» (Monsieur Suzuki, 1959) с Иваном Десни.

Между тем, Пьеру Брису было уже тридцать. И он считал, что его актерская карьера во Франции плохо продвигалась вперед. Тогда он решил добиваться радикальных изменений и покинуть Францию. Ему пришла смелая идея отправиться в итальянский Голливуд, в Чине-читту. За два года пребывания там на Пьера Бриса обрушились многочисленные предложения. Его с распростертыми объятиями принял Федерико Феллини. Бежавший в Европу после революции Виктор Туржанский собирался продюсировать «Казаков» (I Cosacchi, 1959) и предложил Пьеру Брису одну из трех главных ролей, а позже задействовал его в следующей картине «Женщина фараона» (Die Frau der Pharaonen, 1960). В том же году появились «Акико» (Akiko), «Дионис и вакханки» (Dionysos und die Bacchantinnen), «Мельница каменных женщин» (Die Muhle der versteinerten Frauen). Брис заключил свой первый итальянский контракт с продюсером Джорджо Вентурини, а режиссер Франциско Ровира-Белета снял его в фильме «Грабители» (Los Atracadores, 1961), получившем испанский приз Сан-Себастьян.

«Рим был чрезвычайно важен для моего роста в качестве актера. Как в цейтрафере, я приобретал опыт, который остальные заслуживали большую часть жизни. После моих военных приключений, которые, меня ковали, и парижских лет, когда я пытался строить свою взрослую жизнь, сейчас в Риме я в третий раз проживал свои ученические годы и годы странствий. Я был открыт для учебы и готов воспринимать новое… После тяжести прежних лет я только теперь осознал, насколько абсолютно оправдан был выбор профессии, так как ни один другой путь не принес бы мне столько исцеления и в то же время вызова… Это был мой шанс на излечение от ужасов юности».

Пока французскому актеру были открыты двери только в Италии, но уже скоро в Германии должны были распахнуться врата Кафедрального собора. Мог ли он предвидеть, что его жизнь должна была сделать крутой поворот, который неудержимо уведет его от всего, что он до сих пор представлял себе намеченной целью?

И уже не за горами тот великий день, когда на кинофестивале в Берлине пересекутся пути подающего большие надежды Пьера Бриса и кинопродюсера Хорста Вендландта, который предложит ему судьбоносную роль индейского вождя Виннету в немецком вестерне-легенде «Сокровище Серебряного озера», смеси из американского образа жизни по собственным романтичным представлениям писателя Карла Мая и его богатой фантазии.

Хорст Вендландт, сын русского переселенца Григория Губанова, оказавшегося после Первой Мировой войны на территории Германии и женившегося на немке, нашел своего героя на балконе Intercontinental-Hotels. По случаю кинофестиваля был устроен торжественный банкет, и он сидел с Пьером Брисом за соседним столиком. Актер расценил его пристальный интерес как увлечение красотой его подруги и нашел его довольно бессовестным человеком, который так откровенно на них уставился. А несколько дней спустя агент сообщила об истинном интересе Вендландта. Тогда Пьер Брис и не предполагал, что будет значить для него роль Виннету. Наоборот. Он был настроен очень скептически, потому что еще ничего не знал о Карле Мае, и перспектива играть индейского вождя его не вдохновляла.

«Играть Виннету – это счастье, – скажет он спустя несколько лет, несмотря на то, что стал заложником одной роли на всю жизнь. – Он познакомил меня с историей и культурой индейского народа, мудрого и миролюбивого народа, который как никто другой почитал природу и традиции, но который, к сожалению, стал жертвой величайшего геноцида в истории человечества. Я борюсь в его лице не только за справедливость, но и против нетерпимости, силы и расизма. Виннету обращает свои воззвания к каждому человеку, выступает за мир и согласие, он напоминает нам о том, что природа – это происхождение всех вещей. Лучшие черты Виннету стали моим идеалом. Они определили мою личную позицию точно так же, как и мою артистическую сущность. Ведь польза жизни в том, чтобы быть счастливым и приносить счастье другим. Это мое кредо. Это мои принципы, которым я буду верен до конца жизни!».

Пьер Брис играл роль вождя апачей с 1962 по 1968 годы и стал абсолютно выдающейся звездой. Молодежный журнал BRAVO 56 раз печатал его фото на обложке – это абсолютный рекорд. За роль индейца Пьер Брис 12 раз получал престижную награду BRAVO-OTTO, пять раз «Бэмби» и «Золотую камеру«. После «Сокровища Серебряного озера» и последовавшими еще десяти «майевками» Пьера Бриса стали забрасывать предложениями. «Золотая богиня Рио-Бени» (Die goldene Gottin vom Rio Beni, 1964), «Судьба мужчин» (Das Schicksal der Manner, 1965), вестерн «Ад Манитобы» вместе с Лексом Баркером (Die Holle von Manitoba, 1965), комедия «Куколка гангстеров» с Софи Лорен и Марчелло Мастрояни (Die Puppe des Gangsters, 1974), «Замок на Вертерзее» (Ein Schlofi am Worthersee, 1991/92), «Охота за голубым бриллиантом» (Der blaue Diamant, 1993) – далеко не полный список предложений, сыпавшихся одно за другим. «Корабль мечты» (Traumschiff, 1983) подарил чудесное путешествие, открывшее ему Кению и Амазонию. «Прекрасные каникулы» (Schone Ferien, 1985) привели актера в Сингапур и Малайзию. Он работал на Майорке в телевизионном сериале «Хижина на озере» (Die Hutte am See, 1991/93). После этого пришли Филиппины и «Клиника среди пальм» (Klinik unter Palmen, 1996).

Классический театр после успехов в кино и на телевидении пока не входил в планы «новорожденной звезды». Хотя долгое время мечтой Бриса, в детстве певшего в церковном хоре и даже видевшего себя джазовым пианистом, было попробовать себя в музыке. И однажды композитор Мартин Бетхер предложил ему записать два сингла: «Я одинок» и «Рибанна», композиции из которых сразу же взлетели на третье место в хит-параде Werner Mullers Schlagermagazin, а в BRAVO даже на первое – перед «Битлз».

Неожиданный уход из этого мира лучшего друга Лекса Баркера (роль Олд Шеттерхэнда, кровного брата Виннету) подвел Бриса к тому, чтобы задаться вопросами о преждевременных переломах жизни и поменять роскошный Париж на небольшое местечко под названием Сен-Лоран-де-Буа, где его дни стали проходить спокойно и мирно, где он много читал и совершал долгие прогулки по лесу со своим верным телохранителем, французским бульдогом по кличке Тит. Пьер Брис мечтал, писал сценарии, которые никогда не будут реализованы, и начинал роман, у которого не будет конца. По большому счету, он вел жизнь, как сорокалетний пенсионер, пока не констатировал сам себе, что добровольный побег из мира искусства дорого ему стоит. Поэтому, когда композитор Мартин Манн попросил его приехать в баварскую столицу, чтобы записать пару песен для очередного музыкального альбома, он снова достал из шкафа свой смокинг, который, к счастью, пощадила моль, и отправился на кино-бал, проходивший в одном из театров Мюнхена. В конце бала проводилась лотерея. Три девушки на одно лицо, одетые одинаково, тянули лотерейные билеты, в которых разыгрывался престижный Роллс-Ройс. В тот вечер Пьер Брис еще не знал, что стоит на пороге новой жизни, где ему должна была открыться большая любовь. Одной из тех тройняшек была его будущая супруга Хэлла, его «Утренняя Заря».

В 1968 году, когда съемки последней серии «майевок» «Виннету и Олд Шеттерхэнд в Долине Мертвых» подошли к концу, все актеры чувствовали себя подавленными, потому что их ждала неопределенность. Карл-Май-волна слабых неудачных сценариев предыдущих фильмов теперь окончательно вынесла «эксклюзивных» героев на берег. Один журналист писал: «Персонажи постарели. Пьер Брис уже больше не тот молодой человек из «Виннету I». Хотя он удерживает свою привлекательность среди тинейджеров, но все-таки это уже зрелый мужчина, который двумя ногами твердо идет по жизни. Лекс Баркер прячет свои очки перед камерой. Два актера подпитывают свой собственный миф».

Между тем, этот миф не отступал от Пьера Бриса ни на шаг. В 1976 его пригласили сыграть Виннету на открытой сцене в Эльспе, недалеко от Кельна. Когда вождь апачей под «Виннету-мелодию» поднимался галопом на холм, публика, которая была в восхищении от возможности увидеть, наконец, своего кумира вживую, взрывалась аплодисментами и криками восторга. Сев в седло на один сезон, Пьер Брис преданно служил сцене долгие десять лет, а в 1987 году организаторы фестиваля Карла Мая в Бад-Зегеберге предложили ему продолжить работу на театральных подмостках в тени горы Калькберг.

Пятьдесят восемь раз Пьер Брис погибал в образе Виннету смертью героя. Каждый спектакль корзины для бумаг, установленные в зале, были заполнены до отказа носовыми платками. И когда мертвого вождя апачей на носилках проносили через публику, дежурившие пожарники из глубокого уважения снимали свои шлемы, а зрители выстраивались в похоронную процессию. В спектакле «Виннету. Последняя битва» Хэлла впервые предстала в образе скво Hi-Lah-Dih. Но только ее выход был коротким: индианка погибала в горящем доме. Фанаты собрали около 13 000 подписей в поддержку того, чтобы Пьер Брис продолжил дальнейшую работу, его снова накрыла волна симпатии, границ которой он еще не знал. В 1991 году Пьер Брис предстал в Бад-Зегеберге в образе Виннету в последний раз. На сцене рядом с ним стояла другая «звезда» из Карл-Май-фильмов: Ральф Вольтер, который исполнял свою коронную роль Сэма Хокенса. На премьере Пьер Брис удостоился особой чести. Индейцы виннебаго из Небраски, которые были гостями в Бад-Зегеберге, избрали его почетным членом их племени и дали имя «Человек Радуги» – We-Pumma-Ka-Da-Ga.

Жизнь подарила Пьеру Брису больше, чем он когда-либо ожидал. Публика была абсолютно удовлетворена, а он со своей супругой Хэллой купался в счастье. Одно время Брис участвовал в большом гала-представлении «Звезды на манеже», где смело входил в клетку со львами и под семью парами золотистых глаз, внимательно изучавших его, снова испытывал чувство, как будто захлопнулся люк десантной субмарины, и он в качестве новобранца находился непосредственно на линии вражеского огня. Пьер Брис был соавтором сценария 14-серийного телефильма «Мой друг Виннету» (Mein Freund Winnetou, 1979), который в первую очередь освещал печальную участь индейцев и несправедливость по отношению к ним. Места съемок, выбранные для этого фильма в Мексике, не имели ничего общего с величием хорватских ландшафтов Карл-Май-фильмов, но они достоверно соответствовали условиям, в которых жили реальные апачи-мескалеро, а костюмы были точно воссозданы по тем, которые они носили во второй половине девятнадцатого века.

Шел 1995 год, в Югославии уже четыре года продолжалась война, и по телевидению постоянно передавали картины страшной реальности. «Посол Карла Мая» Пьер Брис не мог не откликнуться на страдания людей, и собрал 2 000 000 ДМ, на которые организовал гуманитарный караван «Колонна помощи Пьера Бриса» (Hilfskonvoi Pierre Brice) из восьми грузовиков, доставивших в воюющие области около 200 тонн продуктов и медикаментов. Спустя 30 лет после съемок фильмов о Виннету с риском для жизни он снова вернулся в эти места. Это было проявлением большого мужества. Та печальная реальность настоящего, что он увидел, представляла чудовищные картины, совсем непохожие на кино-идиллию. Все участники этой «Колонны помощи» были добровольцами и выполнили свою благородную миссию до конца. Об этом Пьер Брис подробно рассказал в своей книге «Виннету и я»: «В эти прискорбные, но такие обогащенные недели, было так много эмоций и переживаний. Что наполняет душу, как не возможность помочь, взять на руки ребенка и повернуть его судьбу к лучшему? Быть околдованным одной улыбкой на его губах и говорить ему, что держишь в руках будущее мира. Мир нас не услышал, а мы его, но однажды любовь, уважение и толерантность будут править миром, зависимым от этих детей. Несчастья и разрушения, которые каждый день представали перед нашими глазами в Боснии, заставляли меня по доброй воле сильнее и решительнее идти против глупости, невежества и жестокости людей».

Некоторое время спустя к активному послу доброй воли обратился UNICEF – Чрезвычайный фонд помощи детям при ООН – и Пьер Брис полетел в Камбоджу. Огромная нищета этого некогда счастливого народа проявлялась в сельских местностях повсюду, куда были заброшены доживать свою жизнь тысячи детей и взрослых. Многие были изувечены противопехотными минами и биологическим оружием американских войск. Потом последовал проект помощи детям на Шри-Ланке, пострадавшим после разрушительного цунами. На Шри-Ланке актер побывал в больнице, которая выдержала ураган и единственная принимала теперь пострадавших со всей страны. Разрушенные дома, палатки беженцев, могилы прямо вдоль дорог, море с волнами высотой от 3 до 4 метров и оглушительным прибоем, которое принесло смерть 30000 человек на Рождество – то, что увидел и испытал там Пьер Брис, оставило неизгладимый след в его душе. Он плакал.

Легендарный актер сам стал организатором более десятка благотворительных фондов, в том числе и по защите животных. В 1992 году Пьера Бриса наградили Федеральным крестом за заслуги первой степени, а в 2000-м почетной премией Томаса Мора. Но из всех многочисленных дорогих наград за свою кинокарьеру и благотворительные миссии, ставшие смыслом его жизни, самыми ценными он считает Орден Почетного Легиона – высшую награду Франции – и радостные глаза детей, в сердца которых он вселял надежду на лучшее будущее: «Я использую преданность и любовь моей публики, чтобы передать послание дальше. Послание, которое я, как ребенка, вынашиваю под сердцем: мир, свобода, права человека, толерантность и уважение к другим. Одним словом: Любовь. Любовь, которая сегодня так нужна людям».

Собственно говоря, кино и театр по-прежнему остались сферой деятельности французского актера. Он сыграл во многих театральных постановках: «Гастроли и любовь» (Gastspiele und Liebe, 1989/90), «Приятный сюрприз» (Eine schone Uberraschung, 1994/1995), «Пятизвездочный муж» (Ein Funf-Sterne-Mann, 1997/99), «Нескромный» (Indiskret, 1999/2000), «Босиком по парку» (Barfufi im Park, 2000) и «Каков, бродяга!» (So ein Schlawiner! 2002), а роль его жизни тем временем вновь обрела оригинальную идею: он написал сценарий фильма «Виннету – возвращение» (Winnetous Ruckkehr, 1997), основанного на том, что пуля негодяя Роллинса не убила вождя апачей. Он лишь долгое время находился в коме, а потом пробудился. Один старец-шаман помог Виннету и спрятал его в пещере, где он жил совершенно один. Однако старые вожди племени разыскали его и обратились к нему за помощью спасти мир. На сегодняшний день это финальный аккорд о Виннету, снятый по еще трижды переписанному сценарию, далекому от первоначального замысла.

«Идеалы и персонажи Карла Мая, которого я не устаю благодарить, вдохновляют меня на написание историй и театральных спектаклей, главная тема которых – мир, свобода, права человека, человеческое достоинство и любовь между людьми. Слова, значение которых, к сожалению, сегодня потеряно. Ежедневные события наполнены войной, лишением свободы, неуважением к правам человека, издевательствами над человеческим достоинством, ненавистью и так далее, и так далее… Для насилия и несправедливости не может быть места… То, что будет принадлежать нашим детям, это то, что когда-то останется от нас».

В 1999 году обстоятельства вновь привели Пьера Бриса в Бад-Зегеберг, но в этот раз без красивого костюма Виннету. Уже в течение семи лет роль благородного вождя апачей играл другой актер. Он делал это хорошо и с достоинством. Его имя – Гойко Митич. Брис был знаком с ним со съемок «Среди коршунов» (Unter Geiern, 1964), а теперь прибыл в Бад-Зегеберг, чтобы руководить постановкой «Метиса» по собственному сценарию. Но случилось непредвиденное: накануне премьеры сгорели театральные декорации. Исправить отчаянную ситуацию активно помогали многочисленные добровольцы и Вооруженные силы ФРГ, и в течение 44 часов удалось возродить спектакль. Один из лозунговых заголовков тогда кричал: «Пьер Брис! Карл Май гордится тобой!».

Когда телекомпания Kabel I готовила репортаж под названием «По следам Виннету в Хорватии» (2004) и попросила Пьера Бриса об участии, он согласился, не раздумывая: его желание возвратиться в легендарные места бывшей Югославии, в которых начинались приключения Карла Мая, и еще раз увидеть их через сорок лет было огромно. А летом 2012 года мы, участники международного фестиваля с тем же названием в тех же знаковых местах, отмечали вместе с Пьером Брисом 50-летний юбилей первого Карл-Май-фильма «Сокровище Серебряного озера». Сегодня Пьеру Брису 86 лет, и он по-прежнему безмерно благодарен своей публике, которая, несмотря на его желание играть и другие роли, вновь и вновь убеждала его и дальше быть Виннету. Он был воплощением мечты нескольких поколений. Мечты о дружбе, уважительном отношении к другим людям и их убеждениям, мечты о человечности. Дай Бог ему сил и здоровья еще на долгие годы!

Композиторы

Бетховен. Один против судьбы Анна Мироненко, Елена Молоткова, Татьяна Брыксина

Людвиг Бетховен родился в 1770 году в немецком городке Бонне. В домике с тремя комнатами на чердаке. В одной из комнат с узким слуховым окном, почти не пропускавшим света, часто хлопотала его матушка, его добрая, нежная, кроткая матушка, которую он обожал. Она умерла от чахотки, когда Людвигу едва исполнилось 16, и ее смерть стала первым сильнейшим потрясением в его жизни. Но всегда, когда он вспоминал о маме, его душу наполнял нежный теплый свет, словно ее касались руки ангела. «Ты была так добра ко мне, так достойна любви, ты была моим самым лучшим другом! О! Кто был счастливее меня, когда я еще мог произнести сладостное имя – мать, и оно было услышано! Кому я могу сказать его теперь?..»

Карл Штилер. Людвиг ван Бетховен. 1820

Отец Людвига, бедный придворный музыкант, играл на скрипке и клавесине и имел очень красивый голос, но страдал самомнением и, опьяненный легкими успехами, пропадал в кабаках, вел весьма скандальную жизнь. Обнаружив у сына музыкальные способности, он задался целью во что бы то ни стало сделать из него виртуоза, второго Моцарта, дабы решить материальные проблемы семьи. Он заставлял пятилетнего Людвига по пять-шесть часов в день повторять скучные упражнения и нередко, придя домой пьяным, будил его даже ночью и полусонного, плачущего усаживал за клавесин. Но вопреки всему Людвиг любил отца, любил и жалел.

Когда мальчику исполнилось двенадцать лет, в его жизни произошло очень важное событие – должно быть, сама судьба послала в Бонн Христиана Готлиба Нефе, придворного органиста, композитора, дирижера. Этот незаурядный человек, один из самых передовых и образованных людей того времени, сразу угадал в мальчике гениального музыканта и стал бесплатно учить его. Нефе познакомил Людвига с творчеством великих: Баха, Генделя, Гайдна, Моцарта. Он называл себя «врагом церемониала и этикета» и «ненавистником льстецов», эти черты потом ярко проявились и в характере Бетховена. Во время частых прогулок мальчик жадно впитывал слова учителя, который декламировал произведения Гете и Шиллера, рассказывал о Вольтере, Руссо, Монтескье, об идеях свободы, равенства, братства, которыми жила в то время вольнолюбивая Франция. Идеи и мысли своего учителя Бетховен пронес через всю жизнь: «Дарование – это еще не все, оно может погибнуть, если человек не обладает дьявольским упорством. Потерпишь неудачу, начни снова. Сто раз потерпишь неудачу, сто раз начни снова. Человек может одолеть любое препятствие. Дарования и щепотки достаточно, а упорства нужен океан. А кроме дарования и упорства нужна еще уверенность в себе, но не гордыня. Храни тебя Бог от нее».

Спустя много лет Людвиг в письме поблагодарит Нефе за мудрые советы, которые помогли ему в изучении музыки, этого «божественного искусства». На что тот скромно ответит: «Учителем Людвига Бетховена был сам Людвиг Бетховен».

Людвиг мечтал поехать в Вену, чтобы познакомиться с Моцартом, чью музыку он боготворил. В 16 лет его мечта осуществилась. Однако Моцарт отнесся к юноше с недоверием, решив, что тот исполнил для него пьесу, хорошо разученную. Тогда Людвиг попросил дать ему тему для свободной фантазии. Так вдохновенно он еще никогда не импровизировал! Моцарт был поражен. Он воскликнул, повернувшись к друзьям: «Обратите внимание на этого юношу, он заставит заговорить о себе весь мир!» К сожалению, больше они не встретились. Людвиг был вынужден вернуться в Бонн, к нежно любимой больной маме, а когда позже вернулся в Вену, то Моцарта уже не было в живых.

Вскоре отец Бетховена окончательно спился, и на плечи 17-летнего юноши легла забота о двух младших братьях. К счастью, судьба протянула ему руку помощи: у него появились друзья, у которых он нашел поддержку и утешение, – Елена фон Брейнинг заменила Людвигу мать, а брат и сестра Элеонора и Стефан стали его первыми друзьями. Только в их доме он чувствовал себя спокойно. Именно здесь Людвиг научился ценить людей и уважать человеческое достоинство. Здесь он узнал и на всю жизнь полюбил эпических героев «Одиссеи» и «Илиады», героев Шекспира и Плутарха. Здесь он встретился с Вегелером, будущим мужем Элеоноры Брейнинг, который стал его лучшим другом, другом на всю жизнь.

В 1789 году тяга к познанию привела Бетховена в Боннский университет на философский факультет. В этот же год во Франции случилась революция, и вести о ней быстро долетели до Бонна. Людвиг вместе с друзьями слушал лекции профессора литературы Евлогия Шнейдера, который вдохновенно читал студентам свои стихи, посвященные революции: «Сокрушать глупость на троне, сражаться за права человечества… О, на это не способен ни один из лакеев монархии. Это под силу только свободным душам, которые предпочитают смерть – лести, нищету – рабству». Людвиг был в числе горячих поклонников Шнейдера. Полный светлых надежд, чувствуя в себе огромные силы, юноша вновь отправился в Вену. О, если бы друзья встретили его в то время, они не узнали бы его: Бетховен напоминал салонного льва! «Взгляд прямой и недоверчивый, словно искоса наблюдает за тем, какое впечатление он производит на окружающих. Бетховен танцует (о, грация в высшей степени скрытая), катается верхом (несчастная лошадь!), Бетховен, у которого хорошее расположение духа (смех во всю глотку)». (О, если бы старые друзья встретили его в то время, они не узнали бы его: Бетховен напоминал салонного льва! Он был весел, жизнерадостен, танцевал, катался верхом и искоса наблюдал за тем, какое впечатление производил на окружающих.) Иногда Людвиг бывал пугающе мрачен, и только близкие друзья знали, сколько доброты пряталось за внешней горделивостью. Стоило улыбке озарить его лицо, и оно освещалось такой детской чистотой, что в эти мгновения было нельзя не любить не только его, но и весь мир!

В это же время были изданы его первые фортепианные сочинения. Успех издания оказался грандиозным: на него подписались больше 100 любителей музыки. Особенно страстно ждали его фортепианных сонат молодые музыканты. Будущий известный пианист Игнац Мошелес, к примеру, тайком покупал и разбирал «Патетическую» сонату Бетховена, на которую его профессора наложили запрет. Позже Мошелес стал одним из любимых учеников маэстро. Слушатели, затаив дыхание, упивались его импровизациями на фортепиано, многих они трогали до слез: «Он вызывает духов и из глубин, и с высот». Но творил Бетховен не для денег и не для признания: «Что за бессмыслица! Я никогда не думал писать для известности или для славы. Нужно дать выход тому, что у меня накопилось на сердце, – вот почему я пишу».

Он был еще молод, и критерием собственной значимости для него являлось ощущение силы. Он не терпел слабости и невежества, относился свысока как к простому народу, так и к аристократии, даже к тем милым людям, которые любили его и им восхищались. С царской щедростью он помогал друзьям, когда они нуждались в этом, но в гневе бывал к ним безжалостным. В нем сталкивались огромная любовь и такой же силы презрение. Но вопреки всему в сердце Людвига, словно маяк, жила сильная, искренняя потребность быть нужным людям: «Никогда, с самого детства не ослабевало во мне рвение служить страдающему человечеству. Никогда я не взимал за это никакого вознаграждения. Мне не нужно ничего, кроме чувства довольства, которое всегда сопровождает доброе дело».

Юности свойственны подобные крайности, потому что она ищет выхода для своих внутренних сил. И рано или поздно человек оказывается перед выбором: куда направить эти силы, какой путь избрать? Бетховену сделать выбор помогла судьба, хотя ее способ может казаться слишком жестоким… Болезнь подступала к Людвигу постепенно, в течение шести лет, и обрушилась на него между 30 и 32 годами. Она поразила его в самое чувствительное место, в его гордость, силу – в его слух! Полная глухота отрезала Людвига ото всего, что ему было так дорого: от друзей, от общества, от любви и, самое страшное, от искусства!.. Но именно с этого момента он начал по-новому осознавать свой путь, с этого момента начал рождаться новый Бетховен.

Людвиг уехал в Гейлигенштадт, поместье близ Вены, и поселился в бедном крестьянском доме. Он оказался на грани жизни и смерти – крику отчаяния подобны слова его завещания, написанного 6 октября 1802 года: «О люди, вы, считающие меня бессердечным, упрямым, эгоистичным, – о, как вы несправедливы ко мне! Вы не знаете сокровенной причины того, что вам только кажется! С самого раннего детства мое сердце было склонно к нежному чувству любви и доброжелательству; но подумайте, что уже шесть лет я страдаю неизлечимым недугом, доведенным неумелыми врачами до ужасной степени… При моем горячем, живом темпераменте, при моей любви к общению с людьми, я должен был рано уединиться, проводить мою жизнь одиноко… Для меня не существует отдыха среди людей, ни общения с ними, ни дружеских бесед. Я должен жить как изгнанник. Если иногда, увлеченный моей врожденной общительностью, я поддавался искушению, то какое унижение испытывал я, когда кто-нибудь рядом со мною слышал издали флейту, а я не слышал!.. Такие случаи повергали меня в страшное отчаяние, и мысль покончить с собою нередко приходила в голову. Только искусство удержало меня от этого; мне казалось, что я не имею права умереть, пока не совершу всего, к чему я чувствую себя призванным… И я решил ждать, пока неумолимым паркам угодно будет порвать нить моей жизни… Я на все готов; на 28-м году я должен был сделаться философом. Это не так легко, а для художника труднее, чем для кого-нибудь. О божество, ты видишь мою душу, ты знаешь ее, знаешь, сколько в ней любви к людям и стремления делать добро. О, люди, если вы когда-нибудь это прочтете, то вспомните, что были несправедливы ко мне; и пусть всякий, кто несчастен, утешится тем, что есть ему подобный, который, вопреки всем препятствиям, сделал все, что только мог, чтобы быть принятым в число достойных художников и людей».

Однако Бетховен не сдался! И не успел он дописать завещание, как в его душе, словно небесное напутствие, словно благословение судьбы, родилась Третья симфония – симфония, не похожая ни на одну из существовавших раньше. Именно ее он любил больше других своих творений. Людвиг посвятил эту симфонию Бонапарту, которого сравнивал с римским консулом и считал одним из величайших людей нового времени. Но, впоследствии узнав о его коронации, пришел в ярость и разорвал посвящение. С тех пор 3-я симфония носит название «Героическая».

После всего произошедшего с ним Бетховен понял, осознал самое главное – свою миссию: «Все, что есть жизнь, да будет посвящено великому и пусть будет святилищем искусства! Это твоя обязанность перед людьми и перед Ним, Всемогущим. Только так ты еще раз можешь явить то, что скрыто в тебе». Звездным дождем пролились на него идеи новых произведений – в это время родились соната для фортепиано «Аппассионата», отрывки из оперы «Фиделио», фрагменты Симфонии № 5, наброски многочисленных вариаций, багателей, маршей, месс, «Крейцеровой сонаты». Окончательно выбрав свой жизненный путь, маэстро словно получил новые силы. Так, с 1802 по 1805 годы на свет появились произведения, посвященные светлой радости: «Пасторальная симфония», фортепианная соната «Аврора», «Веселая симфония»…

Часто, сам этого не осознавая, Бетховен становился чистым родником, в котором люди черпали силу и утешение. Вот что вспоминает ученица Бетховена, баронесса Эртман: «Когда у меня умер последний ребенок, Бетховен долгое время не мог решиться прийти к нам. Наконец, однажды он позвал меня к себе, и, когда я вошла, он сел за фортепиано и сказал только: „Мы будем говорить с вами музыкой“, после чего стал играть. Он все мне сказал, и я ушла от него облегченная». В другой раз Бетховен сделал все, чтобы помочь дочери великого Баха, после смерти отца оказавшейся на грани нищеты. Он часто любил повторять: «Я не знаю иных признаков превосходства, кроме доброты».

Теперь внутренний бог был единственным постоянным собеседником Бетховена. Никогда еще Людвиг не ощущал такую близость к Нему: «…ты уже не можешь жить для себя, ты должен жить только для других, нет больше счастья для тебя нигде, кроме как в искусстве твоем. О, Господи, помоги мне одолеть самого себя!» В его душе постоянно звучали два голоса, иногда они спорили и враждовали, но один из них всегда был голосом Владыки. Эти два голоса явственно слышны, например, в первой части «Патетической сонаты», в «Аппассионате», в симфонии № 5, во второй части Четвертого фортепианного концерта.

Когда идея внезапно озаряла Людвига во время прогулки или разговора, с ним случался, как он говорил, «восторженный столбняк». В этот миг он забывал самого себя и принадлежал только музыкальной идее, и он не отпускал ее до тех пор, пока целиком не овладевал ею. Так рождалось новое дерзкое, бунтарское искусство, не признававшее правила, «которого нельзя было бы нарушить ради более прекрасного». Бетховен отказывался верить канонам, провозглашенным учебниками гармонии, он верил только тому, что сам попробовал и испытал. Но им руководило не пустое тщеславие – он был вестником нового времени и нового искусства, и самым новым в этом искусстве был человек! Человек, отважившийся бросить вызов не только общепринятым стереотипам, но в первую очередь собственным ограничениям.

Людвиг отнюдь не гордился собой, он постоянно искал, неустанно изучал шедевры прошлого: творения Баха, Генделя, Глюка, Моцарта. Их портреты висели в его комнате, и он часто говорил, что они помогают ему преодолевать страдания. Бетховен зачитывался произведениями Софокла и Еврипида, своих современников Шиллера и Гете. Одному Богу известно, сколько дней и бессонных ночей провел он, постигая великие истины. И даже незадолго до смерти он говорил: «Я начинаю познавать».

Но как же новую музыку принимала публика? Исполненная в первый раз перед избранными слушателями «Героическая симфония» была осуждена за «божественные длинноты». На открытом исполнении кто-то из зала произнес приговор: «Дам крейцер, чтобы кончили все это!» Журналисты и музыкальные критики не уставали наставлять Бетховена: «Произведение удручает, оно бесконечно и расшито». И маэстро, доведенный до отчаяния, обещал написать для них симфонию, которая будет длиться больше часа, чтобы они нашли короткой его «Героическую». И он напишет ее спустя 20 лет, а сейчас Людвиг взялся за сочинение оперы «Леонора», которую позже переименовал в «Фиделио». Среди всех его творений она занимает исключительное место: «Из всех моих детей она стоила мне наибольших мук при рождении, она же доставила мне наибольшие огорчения, – потому-то она мне дороже других». Он трижды переписал оперу заново, снабдил четырьмя увертюрами, каждая из которых была по-своему шедевром, написал пятую, но все не был доволен. Это был неимоверный труд: кусочек арии или начало какой-нибудь сцены Бетховен переписывал 18 раз и все 18 по-разному. Для 22 строчек вокальной музыки – 16 пробных страниц! Едва «Фиделио» появилась на свет, как ее показали публике, но в зрительном зале температура была «ниже нуля», опера выдержала только три представления… Почему же Бетховен так отчаянно сражался за жизнь этого творения? В основу сюжета оперы легла история, произошедшая во время Французской революции, ее главными героями стали любовь и супружеская верность – те идеалы, которыми всегда жило сердце Людвига. Как и любой человек, он мечтал о семейном счастье, о домашнем уюте. Он, который постоянно преодолевал болезни и недуги, как никто другой, нуждался в заботе любящего сердца. Друзья не помнили Бетховена иначе, как страстно влюбленным, но его увлечения всегда отличались необыкновенной чистотой. Он не мог творить, не испытывая любви, любовь была его святыней.

Несколько лет Людвиг был очень дружен с семьей Брунсвик. Сестры Жозефина и Тереза очень тепло относились к нему и заботились о нем, но кто из них стала той, которую он в своем письме назвал своим «все», своим «ангелом»? Пусть это останется тайной Бетховена. Плодом же его небесной любви стали Четвертая симфония, Четвертый фортепианный концерт, квартеты, посвященные русскому князю Разумовскому, цикл песен «К далекой возлюбленной». До конца своих дней Бетховен нежно и трепетно хранил в своем сердце образ «бессмертной возлюбленной».

1822–1824 годы стали особенно трудными для маэстро. Он неустанно работал над Девятой симфонией, но нищета и голод заставляли его писать издателям унизительные записки. Он собственноручно рассылал письма «главным европейским дворам», тем, кто когда-то оказывал ему внимание. Но почти все его письма остались без ответа. Даже несмотря на феерический успех Девятой симфонии, сборы от нее оказались очень маленькими. И всю свою надежду композитор возложил на «великодушных англичан», не раз выказывавших ему свои восторги. Он написал письмо в Лондон и вскоре получил от «Филармонического общества» 100 фунтов стерлингов в счет устраивавшейся в его пользу академии. «Это было душераздирающее зрелище, – вспоминал один из его друзей, – когда он, получив письмо, сжал руки и зарыдал от радости и благодарности… Он хотел еще раз продиктовать благодарственное письмо, он обещал посвятить им одно из своих произведений – Десятую симфонию или увертюру, одним словом, что они только пожелают». Несмотря на такое положение, Бетховен продолжал сочинять. Последними его произведениями стали струнные квартеты, опус 132, третий из них с его божественным адажио он озаглавил «Благодарственная песнь Божеству от выздоравливающего».

Людвиг словно предчувствовал близкую смерть – он переписал изречение из храма египетской богини Нейт: «Я – то, что есть. Я – все, что было, что есть и что будет. Ни один смертный не поднимал моего покрова. – Он один происходит от самого себя, и этому единственному обязано бытием все существующее» – и любил перечитывать его.

В декабре 1826 года Бетховен поехал по делам своего племянника Карла к брату Иоганну. Эта поездка оказалась для него роковой: давнишнее заболевание печени осложнилось водянкой. Три месяца болезнь тяжко мучила его, а он говорил о новых произведениях: «Я хочу еще много написать, я хотел бы сочинить Десятую симфонию… музыку к „Фаусту“… Да, и школу фортепианной игры. Я мыслю ее себе совсем по-иному, чем это теперь принято.» Он до последней минуты не терял чувства юмора и сочинил канон «Доктор, закройте ворота, чтобы не пришла смерть». Преодолевая неимоверную боль, нашел в себе силы утешить старого друга, композитора Гуммеля, который разрыдался, видя его страдания. Когда Бетховена оперировали в четвертый раз и при прокалывании из его живота хлынула вода, он воскликнул со смехом, что доктор представляется ему Моисеем, ударившим жезлом в скалу, и тут же, в утешение себе, прибавил: «Лучше вода из живота, чем из-под пера».

26 марта 1827 года часы в виде пирамиды, стоявшие на рабочем столе Бетховена, внезапно остановились, это всегда предвещало грозу. В пять часов дня разразилась настоящая буря с ливнем и градом. Яркая молния осветила комнату, раздался страшный удар грома – и все было кончено. Весенним утром 29 марта проводить маэстро пришли 20 000 человек. Как жаль, что люди часто забывают о тех, кто рядом, пока они живы, и вспоминают и восхищаются ими только после их смерти.

Все проходит. Солнца тоже умирают. Но тысячелетиями продолжают нести свой свет среди мрака. И тысячелетиями мы получаем свет этих угасших солнц. Спасибо вам, великий маэстро, за пример достойных побед, за того, что показали, как можно учиться слышать голос сердца и следовать за ним. Каждый человек стремится найти счастье, каждый преодолевает трудности и жаждет понять смысл своих усилий и побед. И может быть, ваша жизнь, то, как вы искали и преодолевали, поможет обрести надежду ищущим и страдающим. И в их сердце загорится огонек веры в то, что они не одиноки, что все беды можно преодолеть, если ты не отчаиваешься и отдаешь все самое лучшее, что в тебе есть. Может, подобно вам, кто-то выберет служение и помощь другим. И, подобно вам, обретет в этом счастье, даже если путь к нему будет вести через страдания и слезы.

Волшебный гений Моцарта Елена Косолобова

Когда я слышу музыку Моцарта, мне очень хочется спросить: «Маэстро, как Вы создаете Музыку? какое божество тихонько напевает ее Вам на ухо или, завладев Вашим слухом, Вашими руками, Вашими чувствами, превращает гармонию небесных сфер в рассыпанные по бумаге ноты, которые, обретя звучание, задевают человеческую душу и напоминают ей о том, что помимо спокойной, обыденной, привычной жизни существует другой мир? ценой скольких мучений души и тела рождается на свет эта светлая музыка?»

К гениальному человеку очень трудно подходить с общечеловеческими мерками. В течение долгих лет исследователи пытались отнести Моцарта к романтическим композиторам, хотели видеть его светлым и беззаботным юношей, легким росчерком пера создававшим столь же светлые и беззаботные вещи. Потом стало принято рассматривать Моцарта как человека с тяжелой и трагической судьбой, а в его музыке стали находить трагические нотки. Сейчас пытаются объединить оба этих взгляда…

Барбара Крафт. Вольфганг Амадей Моцарт. 1819

Все эти попытки напоминают эволюцию научных теорий: когда-то Солнце считали светильником, прикрепленным к небесной тверди, сейчас – колоссальным плазменным шаром, через десять лет возникнет еще какая-нибудь теория, но что есть Солнце на самом деле, не знает никто. Такая же судьба уготована и гению: разные поколения людей будут пытаться втиснуть его личность в свои рамки, но не смогут постичь загадку его души.

Ради чего приходят на землю эти люди? Какое послание они хотят передать нам через прекрасные произведения искусства, научные открытия и новые мировоззрения? Мы восхищаемся ими издали, вдохновляемся оставленными ими следами, сами оставаясь все теми же, обыкновенными и непримечательными. Быть может, есть еще что-то, кроме вдохновения, чему творчество, судьба, путь великого человека могут нас научить?

В одной древней индийской легенде говорится о том, что каждый человек подобен горящему светильнику: все мы несем в глубине души божественный огонь, бессмертное начало, великое вдохновение. Но практически никто из нас не осознает в себе этого огня и не способен им пользоваться; мы живем, поглощенные серостью будней и собственной посредственностью. Бывают моменты, когда испытываешь какую-то смутную ностальгию по чему-то неведомому и хочется понять, ради чего ты живешь, есть ли у тебя свое предназначение в этом мире, талантлив ли ты в чем-то? Но эти мгновения проходят, и остается лишь печально вздохнуть и вернуться к своим повседневным обязанностям.

Наверное, образы героев и гениев так привлекают нас потому, что эти люди подобны маякам среди обыденной жизни; они показывают, что есть те, кто не подчиняется законам материального мира с его преходящими модами и мерками, что рядом с нами, обыкновенно ничем внешне не примечательные и не замечаемые окружающими, жили и живут люди, несущие в себе этот божественный огонь. А мы узнаем их гораздо позже – по бессмертным следам, которые отмечают их путь и становятся ориентирами для наших душ. Нас удивляет их сумасшедшая работоспособность, умение отдавать все силы ради дела, непрестанно творить, постоянно рождать новое. Это и есть Предназначение творца: сознательно нести свой внутренний огонь, который ведет по жизни, не давая спокойно жить, не позволяя останавливаться, заставляя сражаться за свой гений. И это умение жить с Миссией, осознавать и осуществлять ее – то, что на Востоке называется выполнять свою дхарму, свой Закон, – лишь немногое из того, чему мы можем учиться у этих великих людей.

Практически вся жизнь Моцарта была примером следования своему Предназначению. Родился он в 1756 году в австрийском городе Зальцбурге. Это был маленький, сонный, тихий городок, населенный такими же маленькими и тихими людьми. Австрия того времени была раздроблена на отдельные графства, и в каждом из них как царь и бог правил вельможа, от которого полностью зависели судьбы подвластных ему людей: если владыка был добрым и образованным человеком, в его землях процветали науки и искусства, а если недалеким и деспотичным – он железной рукой подчинял себе всех талантливых людей и подавлял неугодных. В музыке царила мода на все итальянское: итальянские оперы, итальянских певцов, итальянских музыкантов, – в то время как свои композиторы и исполнители не пользовались успехом и были очень зависимыми людьми, чье положение можно сравнить лишь с положением домашних слуг.

Юный Моцарт уже в трехлетнем возрасте начал проявлять склонность к музыке, а в пять-шесть лет демонстрировал удивительные способности к игре на клавире, к воспроизведению музыки на слух и к импровизации, сочинял уже собственные небольшие произведения. Отец Вольфганга, Леопольд Моцарт, понимал, что его сына ожидает великое будущее и что в этом маленьком городке его замечательный талант погибнет.

Тогда начались гастроли Вольфганга с отцом и старшей сестрой по разным городам Германии, Австрии, Италии, Франции и Англии, продолжавшиеся с перерывами около семнадцати лет. Сначала Вольфганг и его старшая сестра, талантливая пианистка, произвели фурор как «чудо-дети господина Моцарта»; таким образом отец надеялся приобрести большие связи, чтобы в будущем сын мог устроиться при дворе какого-нибудь императора или знатного вельможи и там продолжить развивать свои таланты и приобретать известность. Архиепископ Зальцбургский согласился на гастроли своего придворного музыканта Леопольда Моцарта с сыном только потому, что талантливый мальчик приносил ему известность, но в любой момент, по первому его требованию, Вольфганг с отцом должны были вернуться назад. Когда Моцарту исполнилось 15 лет, старый архиепископ Сигизмунд Шрейтенбах умер и на смену ему пришел новый владыка – суровый и деспотичный граф Иероним Колоредо, с которым Вольфганг в течение десяти лет сражался за свою независимость. Остаться в Зальцбурге для музыканта означало всю жизнь писать по заказу, не имея возможности создавать и исполнять то, чего требовал его гений: зальцбургский оркестр и опера были слишком слабыми и к тому же играли лишь те произведения, которые были угодны архиепископу; сам же Моцарт постоянно был в немилости из-за своего слишком независимого характера, нежелания пресмыкаться перед господином и удивительного таланта, который архиепископ терпел постольку, поскольку это приносило известность ему самому.

По мере того, как Вольфганг становился старше, интерес публики к нему падал: из возраста «чудо-ребенка» он уже вышел, коллеги-композиторы стали ему завидовать и всячески препятствовать, а его развивающийся талант мало кто мог оценить по достоинству. Поэтому по завершении своих гастролей он был вынужден, как и отец, устроиться музыкантом и придворным композитором в капеллу архиепископа, где Моцарт, имевший в 15 лет мировую известность, должен был ежедневно часами просиживать вместе со слугами в приемной архиепископа, ожидая указаний на день. И только через десять лет он обрел свободу и годы скитаний в поисках работы, когда он зарабатывал на жизнь концертами, уроками и продажей партитур собственных произведений; еще через шесть лет Моцарт получил должность композитора и нищенское жалование при дворе австрийского императора Иосифа II, где основной его обязанностью было сочинение танцев для маскарадов. Свою жизнь он закончил очень бедным и одиноким человеком, покинутым прежними поклонниками и друзьями и даже женой. К тому времени он практически потерял свою популярность, его давно уже не приглашали в качестве исполнителя собственных произведений, которые император и его окружение оказались не в состоянии оценить по достоинству. Многих из своих последних вещей Моцарт так и не услышал, они зазвучали уже после его смерти.

Но, каким бы странным это ни казалось, чем беднее и непопулярнее становился музыкант, чем меньше восторгалась им толпа, чем больше его предоставляли самому себе, тем большую свободу обретал его гений. Самыми трудными были периоды, когда он был вынужден писать небольшие пьески на заказ и не имел возможности создавать то, чего требовала душа. Свой творческий путь Моцарт начал с талантливого подражания известным композиторам, написания изящных вещиц, соответствовавших уровню и вкусам времени, а закончил удивительными произведениями, сочетавшими легкость, красоту и изящество с глубокими переживаниями души – он считал, что музыка должна быть прекрасной и светлой, какую бы боль она ни отражала, какие бы трудности и страдания ни испытывал ее создатель. Он утверждал, что музыка не имеет права нести хаос и дисгармонию. Моцарту была одинаково чужда витиеватость и манерность итальянских предшественников, бравурность современников и патетика и трагизм тех, кто придет позже. Его музыка – это золотая середина, равновесие между радостью и страданием, между комедией и трагедией.

* * *

30 сентября 1791 года в императорском королевском привилегированном театре «Ауф дер Виден» в Вене актеры представляли оперу Моцарта «Волшебная флейта». Поначалу онане вызвала большого успеха, но со временем стала настолько модной, что подобной ей не могли вспомнить. Позже эта последняя из написанных композитором опер будет вынесена на суд многих поколений исследователей. Ни одна опера в истории музыки не вызывала так много трактовок, как эта простая, казалось бы, волшебная сказка, повествующая о великой любви и о трудностях, которые она встречает на своем пути, о борьбе добра и зла, о мудром правителе и его великом братстве и о стране, в которой правит тьма, а люди не знают, как их зовут и кто их родители. Одни будут считать эту оперу творением, полным прекрасных и благородных идей, корни которых уходят вглубь давно ушедших цивилизаций, другие – гротескной и неумной выходкой. Над ней будут смеяться профаны и задумываться философы.

На первый взгляд, сюжет оперы достаточно прост.

Молодой принц Тамино, странствуя по свету, попадает в незнакомую страну. В прекрасном саду он сражается с драконом – хранителем сада. Раненный, принц падает без чувств; его находят три дамы, служанки королевы этой страны – Царицы Ночи, – которые убивают дракона и спешат к госпоже рассказать о происшествии.

Но вот раздается звук свирели, и на сцене появляется птицелов Папагено, который зарабатывает на жизнь тем, что ловит птиц для царицы. Он и сам похож на птицу: такой же беззаботный и веселый, живущий сегодняшним днем. Папагено любит приврать; он говорит очнувшемуся принцу, что убил дракона. Между принцем и Папагено завязывается беседа. К своему удивлению, принц узнает, что Папагено не знает, как называется эта страна, кто ее владыка и даже кто его отец. Всю свою жизнь он занят только тем, что ловит птиц, и больше ничего не хочет знать. Принц так и ушел бы ни с чем, но появляются три дамы и приглашают его к царице, а Папагено наказывают за ложь: дают ему воды вместо вина, камень вместо хлеба, а на рот вешают замок.

Царица в скорби: ее молодую дочь Памину, гулявшую по саду, украл владыка священного храма, великий и злой волшебник Зарастро. Если Памина не будет спасена, ее ждет смерть. Принцу показывают потрет прекрасной девушки, в тот же миг он влюбляется без памяти и решается идти вызволять принцессу из обители Зарастро. Папагено, который вынужден искупать свою ложь, будет сопровождать принца. А чтобы путники благополучно выполнили свою миссию, им дают в дорогу два волшебных инструмента: принцу – флейту, звуки которой смягчают любое сердце, вызывают радость, разгоняют печаль и повсюду создают мир и гармонию, а Папагено – волшебные колокольчики.

Кончается первое действие, закрывается занавес, и публика, очарованная прекрасной музыкой, необычными декорациями и игрой актеров, с нетерпением ждет продолжения, предвкушая забавные шутки Папагено и героические подвиги принца, но… То, что начиналось как волшебная история, незаметно перерастает в философскую притчу о пути человека в этом мире, о распознавании добра и зла, света и тьмы. Публика недоумевает: как получилось, что Тамино, который всего лишь отправлялся спасти прекрасную принцессу, проходит испытания в храме

Солнца, а свирепый и кровожадный волшебник оборачивается мудрым правителем? Скорбящая безутешная мать вдруг, как по мановению волшебной палочки, становится злобной колдуньей, чья задача – убить жреца Солнца и получить его волшебный амулет, чтобы над всем миром правила тьма. И плен, в котором находится Памина, заканчивается не освобождением, а свадьбой, после которой молодые герои становятся Посвященными в Мистерии Солнца.

До сих пор исследователи мучаются загадкой, как у музыканта, который никогда не был мыслителем, не ставил перед собой задачи исправлять людей или учить их жить, могла родиться такая опера? Ведь ее праву можно по назвать вершиной творчества Моцарта. Удивительное слияние звука и текста свидетельствует о том, что композитора глубоко волнует происходящее действие, что он прекрасно понимает символику и смысл разыгрываемой мистерии. Это единственная из опер Моцарта, которую он написал не по заказу знатных особ, но как дар собственной души, как последнее оставленное людям послание. В ее тексте и музыке заключена глубокая мудрость давно ушедших времен, философия и символика древних Мистерий, и одновременно она является прекрасной сказкой, в ней есть комедия и драма, утопическая мечта и жизненная реальность. Для того чтобы попробовать разгадать тайну рождения одной из самых загадочных и необыкновенных опер, когда-либо звучавших на сцене, необходимо вернуться к событиям последних семи лет жизни Моцарта, к его деятельности внутри масонского ордена.

* * *

5 декабря 1784 года венская ложа «К благотворительности» возвестила о принятии в свои ряды «капельмейстера Моцарта». Конец XVIII века был временем процветания и благоденствия масонского ордена. Это была эпоха брожения умов, возникновения и сосуществования многих разнообразных и противоречивых идей и движений. В крайне раздробленном и бюрократическом обществе Австрии витали идеи свободы, освобождения личности от оков морального и экономического гнета. Мечта осчастливить все человечество соседствовало с бездумным наслаждением жизнью, рационализм – с мистицизмом, индивидуализм, доходивший до разрыва человека с Богом и другими людьми, – с идеей Братства. Масонский орден, возникший в начале XVIII века, ставил перед собой многочисленные задачи, среди которых важнейшими были создание мирового братства людей, вне зависимости от религий и наций, благотворительная деятельность, усовершенствование государственной системы, развитие нравственности человека, освобождение веры в Бога от догматизма, гуманизм в лучшем смысле этого слова. Это «строительство духовного храма» имело своей целью сплочение благородных и честных людей, чтобы приблизить себя, а по возможности и всех остальных, к состоянию гармоничного и совершенного человека.

В начале своей деятельности масонская организация привлекала в свои ряды наиболее влиятельных и богатых людей. Попасть в нее было нелегко, поскольку кандидат должен был соответствовать определенным нравственным критериям и пройти ряд испытаний. В Австрии во времена правления Иосифа II, известного своей терпимостью, под руководством действительного придворного советника Игнаца фон Борна, – одного из самых образованных людей того времени, мецената, политического деятеля, ученого – была образована ложа «К истинному согласию», в рядах которой вскоре оказались многие известные и уважаемые граждане. Ложа развила большую благотворительную деятельность, способствовала развитию естественных наук, боролась с фанатизмом и суевериями. Организация быстро стала модной среди венцев: загадочные ритуалы создали вокруг нее таинственный ореол, масонская символика стала пользоваться популярностью у знати. Многие начали вступать в ложу с целью карьеры – среди братьев-масонов существовала взаимная поддержка и помощь.

Отношения Моцарта с орденом складывались достаточно странным образом. С одной стороны, композитора уважали, и он пользовался популярностью среди братьев; вступление в орден оказало значительное влияние на творчество музыканта, многие произведения того периода он посвятил масонам. Но, с другой стороны, возникает естественный вопрос: почему же братство не помогло одному из своих братьев в крайней бедности и как оно допустило его безвестную смерть? Да, после кончины композитора в масонской ложе было проведено специальное заседание с торжественными речами и красивыми стихами, посвященное уходу из жизни одного из самых знаменитых братьев, – и это при том, что до сих пор никто не знает, в какой из «братских» могил (общих могил, в которых хоронили неимущих бедняков) похоронен великий композитор.

Вообще, с масонством связаны две загадки в жизни композитора. Первая – это его «Волшебная флейта», символике которой мы посвятим отдельную статью, а вторая – его загадочная смерть. О смерти Моцарта существует множество предположений, более или менее близких к действительности. Этой проблеме посвящены целые труды, но она не является предметом нашей небольшой статьи. Хочется лишь упомянуть одну из любопытных версий, связывающих смерть композитора с масонским орденом. После смерти мужа Констанца Моцарт отправила в издательство «Брайткопф-Хертель» в Лейпциге некую рукопись Вольфганга с припиской, что в ней находятся планы Моцарта по созданию ордена или общества под названием «Грот». Существует предположение, что после нескольких лет пребывания в масонской организации Моцарт разочаровался в ней и незадолго до своей смерти намеревался создать некий загадочный орден, в котором должно было воплотиться идеальное братство, действующее по принципу братства жрецов храма Солнца и основанное на идеалах, которые высказывает Зарастро в «Волшебной флейте».

Через два года после вступления Моцарта в орден обстановка в ложах изменилась: умер руководитель венской ложи, а Игнац фон Борн покинул свой пост. Австрийское масонство находилось в состоянии паники, которая усугубилась, когда в 1790 году умер император Иосиф II и на трон вступил Леопольд II, отрицательно относившийся к масонству и начавший против него репрессии. Многие братья покинули орден, остальные стали вести практически подпольную жизнь. Кроме того, прошел слух о создании Леопольдом «тайной ассоциации», состоящей из послушных масонов, которые должны были снять с себя подозрения в революционных интригах и засвидетельствовать лояльные патриотические чувства. В общем, все указывало на ожидавшийся переворот. И в этой нагнетавшейся обстановке попытка создания Моцартом некоего тайного общества, а также обнародование некоторых элементов масонских ритуалов и символики в «Волшебной флейте» могли иметь для композитора самые трагические последствия.

В масонском ордене Моцарт познакомился и завязал дружбу с Игнацем фон Борном, который оказал большое влияние на его мировоззрение и творчество. Практически никаких свидетельств этой дружбы не сохранилось, так что мы можем лишь догадываться о том, что происходило между этими людьми; но существует предположение, что текст к «Волшебной флейте» написал не Шиканедер, как принято считать, а сам Игнац фон Борн, бывший, в отличие от Шиканедера, очень образованным человеком и знатоком Египта. Предполагают, что в облике мудреца Зарастро Моцарт показал в опере своего влиятельного друга. Однако смысл и глубина этого послания, оставленного нам, идет гораздо дальше масонских ритуалов и символов. Оно несет в себе элементы древних Мистерий Египта и Греции; но об этом речь пойдет в другой раз.

«Счастье жить» Йозефа Гайдна Анна Мироненко

Согласитесь, нам трудно каждый день сохранять душевное равновесие и чувствовать себя счастливыми, довольствуясь одним лишь тем, что мы хорошо и с любовью выполняем свое дело.

А вот Гайдну это удавалось.

Йозеф Гайдн – сын каретника из Цвиккау. В детстве поет в церковном хоре в венском соборе Святого Стефана, в свободное от учебы время чистит на улицах сапоги прохожим, а по вечерам развлекает любителей музыки исполнением серенад и дивертисментов.

Затем – 29 лет службы и постоянной зависимости от капризов князя Эстергази: «по первому приказанию его светлости, великого князя, он, вице-капельмейстер, обязуется сочинять любую музыку, какую пожелает его светлость, никому не показывать новых композиций, а тем более никому не разрешать их списывать, но хранить единственно для его светлости и без ведома и милостивого разрешения его ни для кого не сочинять».

Всю жизнь Гайдн неустанно трудится. Из-под его пера вышли не только 104 симфонии (кстати, ни один композитор больше не написал столько симфоний!), но также множество камерных произведений, мессы, оратории.

Томаса Гарди. Йозеф Гайдн. 1792

Вот как Гайдн описывает начало своего рабочего дня: «Я рано встаю и, как только оденусь, становлюсь на колени и молю Господа и Пресвятую Деву, чтобы мне и сегодня была удача. Потом я завтракаю и сажусь за клавесин и начинаю искать. Если нахожу скоро, то дело идет без особых помех. Но если работа не дается и я вижу, что из-за какого-то проступка я лишился милости Божьей, тогда я снова приступаю к молитве и до тех пор молюсь, пока не почувствую, что я прощен».

И такая внутренняя чистота и искренняя вера соединялась с жаждой постоянного поиска и эксперимента. Наверное, оттого еще при жизни Гайдна все его произведения называли «скандально веселыми», возмущались, что у него «никогда не знаешь, в какую сторону повернется мысль», что он нарушает «правила строгого письма» в музыке. Но для Гайдна важнее строгих правил было то, что его музыка доставляла слушателям радость. «В этом мире так мало счастливых и довольных людей, везде их преследует горе и заботы; быть может, моя музыка послужит источником, из которого обремененный делами человек будет черпать свое спокойствие и отдых», – любил повторять композитор. Наверняка он согласился бы с Бетховеном, сказавшим: «Нет правила, которого нельзя было бы нарушить ради более прекрасного».

Музыкальные идеи не покидают его до глубокой старости: «Воображение играет на мне, как если бы я был клавиром».

Свою старость, в отличие от Моцарта и Бетховена, которых тоже принято считать венскими классиками, Гайдн прожил в мире и почете. Его музыку исполняли в Лондоне и Париже, Москве и Петербурге. Лишь последние дни его были омрачены вторжением в Вену войск Наполеона в 1809 году. В это время Моцарта уже не было на свете, а Бетховен успел написать свою третью, «Героическую» симфонию.

И все-таки жизнь Гайдна была полна трудностей и забот, а порой ему приходилось и терпеть унижения. Мы этим тоже не обделены, скажете вы, что же здесь героического? Только в музыке Гайдна не слышится и малой толики его проблем, нет в ней озлобленности и раздражительности, вся она – «источник, в котором человек черпает радость и свет». Этот закон композитор не преступил ни разу. Послушайте его музыку, и убедитесь сами.

Времена жизни Антонио Вивальди Надежда Макагон

XVII–XVIII века – эпоха барокко. Величие рядом с нищетой, пышные зрелища и суды инквизиции, изысканность и невежество, роскошь и религиозные войны, гении и злодеи. Непросто было среди всего этого обрести внутреннюю гармонию, найти Бога…

Чувствуя всеобщее внутреннее смятение, люди искусства стремились наполнить мир красотой и гармонией, искали в них утешение и смысл бытия. Эпоха принимала все, но, обладая переменчивым нравом, то возвеличивала творца, то ниспровергала.

Не сделала она исключение и для Антонио Вивальди. В 1770 году, спустя всего 30 лет после его смерти, имя Вивальди даже не упоминается в списке итальянских композиторов. В XIX веке о нем говорили лишь как о композиторе, чьи ноты переписывал великий Бах. А в начале XX века произошло чудо: с 1912 по 1926 годы была найдена большая часть его произведений, и за короткое время его музыка облетела весь мир, тронула души многих и многих. Она словно ждала подходящего момента, чтобы зазвучать вновь. Может, наше время чем-то сродни той непростой эпохе?

Франсуа Морелона дё ля Кавэ. Портрет Антонио Вивальди. 1723

После почти 200-летнего забвения Антонио Вивальди вернулся в мир! Сейчас редкий оркестр не имеет в своем репертуаре знаменитых «Времен года». Любой музыковед скажет вам, что это картины природы, понятные каждому: пение весенних птиц, летняя гроза… Но в руках гения все приобретает иной смысл: знакомые образы вызывают ассоциации с чем-то более тонким и глубоким – не просто с картинами природы, но с ее законами. Владимир Спиваков как-то назвал это произведение «фреской человеческой жизни», ведь человек проходит тот же путь, что и природа – от рождения до смерти.

Какая же она – фреска жизни самого Антонио Вивальди?

Начало пути

В 1678 году в Венеции в семье парикмахера и музыканта Джованни Батиста Вивальди родился первенец Антонио.

«Мы создаем наши города, а они создают нас», – говорил Аристотель. Венеция – бесчисленные острова, соединенные каналами, пышные дворцы и соборы, четкий ритм колоннад, гармоничность пропорций… Венеция – свободная республика, устоявшая и перед завоевателями, и перед Ватиканом. На отвоеванном у моря пространстве жизнь била ключом. «Вместо улиц там каналы, Вместо будней – карнавалы», – пелось в народной песенке. Если во Флоренции карнавал проходил раз в год, то в Венеции прерывался лишь на время Великого поста, в театрах почти не играли трагедий, город был наполнен музыкой – песни гондольеров, оперные арии.

Именно здесь в 1637 году был открыт первый в Италии общедоступный оперный театр. Опера была всенародной любимицей: театры ломились от жаждущих новых зрелищ. Конечно, за пышными фасадами скрывалось и другое: огромные долги, дворцы соседствовали с грязными лачугами, не собиралась сдаваться инквизиция, наводнив город шпионами… Но жизнь не переставала бурлить, рождая новые таланты.

Бурный характер города передался юному Антонио, вот только проявлять его не получалось: от рождения у него был серьезный недуг – сдавленная грудь, всю жизнь его мучила астма, и он задыхался при ходьбе. Но зато от отца вместе с огненным цветом волос и столь же огненным темпераментом мальчик унаследовал музыкальные способности. В доме Вивальди часто звучала музыка: отец играл на скрипке, дети учились играть на музыкальных инструментах (в то время это было обычным делом), а еще они затевали веселые игры, порой драки.

Антонио с удовольствием разделил бы с братьями их жизнь, полную приключений, но не мог, и всю свою энергию, все свои мечты он передал музыке. Скрипка сделала его свободным. Физический недостаток не мог повлиять на внутренний мир мальчика: его воображение поистине не знало преград, его жизнь была ничуть не менее яркой и красочной, чем у других, просто жил он в музыке.

Новая жизнь для Антонио началась, когда его отца пригласили в капеллу собора Сан-Марко, крупнейший оркестр тогдашней Италии. Четыре органа, большой хор, оркестр – величественное звучание музыки поражало воображение. Семилетний Антонио не пропускал ни одной репетиции, жадно впитывал музыку мастеров, в том числе Монтеверди, «отца итальянской оперы».

Вскоре Джованни Легренци – знаменитый скрипач, композитор и педагог – заинтересовался талантливым мальчиком. Кроме музыкальных знаний Легренци привил ему желание экспериментировать, искать новые формы, чтобы ярче и точнее выражать свои замыслы. Антонио начал писать музыку (сохранились произведения, которые он написал в 13 лет). Но жизнь сделала резкий поворот.

Священник-виртуоз

Джованни Батиста Вивальди, возможно, из-за слабого здоровья сына решил сделать его священником, ведь сан всегда обеспечит положение в обществе. И вот Антонио начал подниматься по церковной лестнице: уже в 15 лет его посвятили в сан аббата, к 25 годам он закончил духовное обучение – получил сан священника и право служить мессы. Все эти годы молодой человек исправно постигал церковные науки, но его сердце тянулось к творчеству, и вот наконец он мог сам решать, что ему делать. Служить мессы он вскоре перестал, ссылаясь на сильные приступы астмы. Правда, поговаривали, что в разгар службы «рыжий священник» часто удалялся за алтарь, чтобы записать пришедшую на ум мелодию… Но, как бы то ни было, патриарх Венеции в конце концов освободил его от этой обязанности.

Музыка вновь стала главным его занятием! 25-летний Антонио Вивальди был довольно привлекателен: с большими выразительными глазами, длинными рыжими волосами, остроумный, доброжелательный и потому всегда желанный собеседник, он виртуозно играл на скрипке и других инструментах. А духовный сан открыл ему путь в одну из женских консерваторий Венеции, где он стал преподавателем. Будущее представлялось весьма радужным. Не беспокоили Антонио даже нелады с духовенством, ведь они никак не влияли на его творчество. Так будет не всегда. Впрочем, пока либеральная Венеция все прощала своему любимцу, и Антонио с головой погрузился в мир музыки – с энергией и восторгом человека, вышедшего наконец из темной узкой улочки на карнавальную площадь.

Он с увлечением работал в консерватории «Ospedale della Pieta». Консерватории – приюты при монастырях – давали хорошее образование, в том числе и музыкальное. Вивальди сначала официально числился Maestro de

Coro, руководителем хора, потом стал еще и Maestro de Concerti, руководителем оркестра – дирижером. Кроме того, преподавал игру на разных инструментах и вокал и, конечно, писал музыку. «Пиета» уже была у венецианских меломанов на хорошем счету, но под руководством Вивальди стала лучшей в Венеции, так что даже богатые горожане стали отдавать туда своих дочерей.

С небольшими перерывами Вивальди проработал там всю жизнь и все свои духовные произведения: кантаты, оратории, мессы, гимны, мотеты – написал для «Пиеты». Духовная музыка Вивальди обычно остается в тени его же концертов, а очень жаль. Вспомним хотя бы знаменитую кантату «Глория»: когда ее слушаешь, душу охватывает восторг – это поистине хвала небесам за неизменное торжество Жизни, а пронзительная музыка второй части «Et in terra pax hominibus bonae voluntatis» («И на земле мир людям доброй воли») – настоящая молитва о нашем земном пути, идущая из самой глубины сердца. Духовная музыка Вивальди – свидетельство искренней любви к Богу, независимо от отношений с церковью.

В консерватории Антонио прекрасно сочетал занятия духовной и светской музыкой. У него был превосходный оркестр, и он мог сразу же слышать исполнение своих новых произведений, а все новое в «Пиете» всегда приветствовалось. Вивальди написал для ее оркестра больше 450 концертов и часто сам солировал на скрипке. Мало кто в это время мог соперничать с ним в виртуозности: в путеводителе для гостей Венеции за 1713 год Джованни Вивальди и его сын-священник упоминаются как лучшие скрипачи города. А немного раньше, в 1706 году, вышел первый сборник концертов «L’estro armonico» («Гармоническое вдохновение»). В нем Вивальди развил новую форму концерта – трехчастную, предложенную его предшественником Арканджелло Корелли из Болоньи. Для огненного темперамента Вивальди обычные в то время четыре части длились, вероятно, слишком долго – его переживания и яркие образы требовали немедленного воплощения в музыке. Такой скрипки – поющей человеческим голосом, человеческим сердцем – не было ни у кого ни до, ни после Вивальди, лишь о другом великом итальянце Никколо Паганини говорили так же.

Всего этого уже вполне хватало, чтобы считаться выдающимся музыкантом и композитором. Но наш герой не хотел останавливаться – его влекло к феерическому и непредсказуемому миру оперы.

Оперная одиссея Вивальди

«Чтобы понять историю оперы, используя современные понятия, мы должны приравнять итальянскую оперу восемнадцатого столетия к сегодняшней опере и прибавить к ней кино, телевидение и… футбол», – писал Р. Штром. Публика требовала все время новых впечатлений, поэтому новые оперы писались чрезвычайно быстро и после двух-трех репетиций игрались на сцене, а после нескольких представлений благополучно забывались. Сюжеты – чем захватывающе, тем лучше, о художественном уровне либретто никто не задумывался. Эффектные номера приводили публику в экстаз, а слава модных оперных композиторов была огромной, правда, непостоянной. Композиторы работали не покладая рук. Так, с 1700 по 1740 годы Франческо Гаспарини и Вивальди написали по 50 опер, а Алессандро Скарлатти – 115!

Все в опере существовало ради удовольствия публики. Карло Гольдони писал, что опера подчинена «особым правилам и обычаям, которые, правда, лишены здравого смысла, но которым приходится следовать беспрекословно». Например, сначала на сцену выводились второстепенные персонажи, чтобы публика успела рассесться.

А вот впечатления, записанные очевидцем Иоахимом Немейцем в 1721 году: «Есть множество оперных театров в Венеции… Оперы идут каждый день, начинаются в семь вечера и продолжаются до одиннадцати ночи, после чего большинство людей идет на маскарад, одеваясь в причудливые одежды. Иностранцы не должны стыдиться брать места возле оркестра в опере… Но не сделайте чего-либо не так, потому что люди в ложах, особенно верхние, иногда бывают настолько дерзкими, что могут сделать что-нибудь – даже плюнуть, – особенно когда они видят, что кто-то использует маленькую свечу, чтобы читать либретто. Наиболее наглые из всех – barcaruoli (гондольеры), кого пускают бесплатно, и другой простой люд, кто стоит ниже лож. Они хлопают, свистят и вопят настолько громко, что заглушают певцов. Они не обращают никакого внимания ни на кого, и они называют это венецианской свободой».

В этот водоворот – как истинный венецианец – бросился Антонио Вивальди. В свои 35 лет он работал в театре «за троих»: писал оперы (по три-четыре в год), сам их ставил, да еще и все финансовые вопросы решал сам – он стал совладельцем театра «Сант-Анджело». Кроме того, он продолжал преподавать и писать музыку для «Пиеты», беря там отпуска для постановок своих опер в других городах. Немногим здоровым людям под силу такой ритм жизни, а ведь Вивальди с трудом преодолевал даже расстояние от двери до кареты без посторонней помощи, настолько его мучила отдышка. Но он как будто не замечал этого, ведь его замыслы не могли ждать, он делал себе единственную поблажку: театр «Сант-Анджело» – ближайший к его дому.

Вообще говоря, участие в подобных увеселениях – странное занятие для святого отца, но он считал оперу своим призванием, главным делом жизни, отдавал ей максимум сил. Из-за этой своей страсти он испортил отношения и с руководством «Пиеты», и с церковным начальством. И главное – стал уделять меньше внимания инструментальной музыке. Можно вспомнить про «двух зайцев», но в праве ли мы судить гения? Возможно, театр давал ему то ощущение полноты и красочности жизни, которого он был лишен в юности из-за болезни и долгого пребывания в семинарии. Но время расставило все по местам: именно концерты обессмертили имя композитора, может быть потому, что в них он был настоящим, искренним, не скованным никакими условностями, опера же принесла ему кратковременную славу и большие проблемы.

Неприятности начались в 1720 году. В самый разгар сезона появился анонимный памфлет, высмеивавший тогдашнюю оперу вообще и оперы Вивальди в частности. Памфлет был едкий, остроумный, автор очень метко подметил все театральные штампы, коих было множество. Много позже выяснилось, что его автором был Бенедетто Марчелло – успешный композитор и публицист, потерпевший неудачу в оперном жанре.

Для Вивальди это был сильный удар – и моральный, и финансовый (публика открыто смеялась на представлениях, узнавая очередной штамп). Но вышел он из этой ситуации с достоинством: не стал устраивать склоки, почти четыре года не ставил новых опер, многое пересмотрел в своем оперном творчестве (например, уровень либретто). Новые оперы имели большой успех, самая известная из них – написанная в 1734 году «Олимпиада» на либретто выдающегося драматурга Пьетро Метастазио – ставится и в наше время.

Радости и печали

Опера принесла Вивальди и неожиданный подарок. На главную роль в его новой опере была приглашена воспитанница «Пиеты» Анна Жиро. Вивальди проводил с ней непозволительно много для святого отца времени, и, конечно, сразу поползли слухи. Антонио всячески отстаивал честь Анны, утверждая, что ему нужна помощь и Анна со своей сестрой лишь ухаживают за ним, но мало кто ему верил, а отношения с духовенством испортились вконец.

Эти перипетии сейчас имеют мало значения, гораздо важнее другое: это непростое, но красивое время, когда его жизнь осветилась любовью, подарило нам прекраснейшую музыку. Именно тогда родились цикл «Времена года», концерт «Ночь», множество замечательных концертов и духовных произведений («Глория», «Магнификат»).

Последний период жизни Антонио Вивальди похож на его концерты: радость и грусть сменяют друг друга. На пороге своего 50-летия наш герой был полон энергии и замыслов. Оперы сыпались как из рога изобилия (для карнавального сезона 1727 года он сочинил аж восемь опер), многие роли в них были написаны специально для Анны Жиро. В 1728 году австрийский король Карл VI, большой ценитель музыки, пригласил Вивальди в Вену. Два года он путешествовал и приобрел европейскую известность (благодаря европейским почитателям сохранилась большая часть его наследия).

Беда пришла неожиданно. В 1737 году Вивальди собрался ставить новые оперы в Ферраре, все складывалось удачно, как вдруг епископ Феррары, принадлежавшей в отличие от Венеции к папской области, запретил композитору въезд в город. Через много лет церковь припомнила Вивальди все: отказ вести мессу, его личную жизнь, успехи на музыкальном поприще. Когда постановку опер все же разрешили, они провалились: город был настроен против неудавшегося священника. Вивальди был в отчаянии, он винил в провале только себя и свои оперы. Венеция тоже не испытывала уже к ним прежнего восторга – то ли мода на него прошла, то ли его нововведения оказались сложны для публики. Лишь в инструментальной музыке Вивальди по-прежнему не было равных. 21 марта 1740 года в «Пиете» он дал свой прощальный концерт, на котором игрались его только что созданные произведения, последние… Среди них концерт «Эхо» – музыка, наполненная светом, жизнью, рассказывающая об идеальной гармонии природы и человека.

Он уехал в Вену к Карлу VI, но и здесь его ждала неудача: король умер, началась война, музыка стала никому не нужна. Вскоре оборвалась и жизнь самого Вивальди.

Gloria in exelsis Deo

В жизни Вивальди было все, как и в его причудливой эпохе. И все же в его жизни и музыке есть нечто неизменное. Он всегда оставался самим собой, и его музыку не спутаешь с музыкой других композиторов. Вот они – всегда узнаваемые, вивальдиевские интонации в его непревзойденных концертах.

Начало: динамичный волевой напор и запоминающиеся темы первой части концерта. Иногда пульсирует один звук или одна фраза, завораживает, впечатывается в сознание, и уже не отпускает до конца внутреннее напряжение. Сердце начинает биться в такт музыке, она ведет вперед и вперед, как будто через бесконечные арки венецианских колоннад, сквозь которые пробивается солнце.

Арки заканчиваются, и человек остается один на один с самим собой. Что теперь будет вести его дальше? Где его путь? Вторая часть концерта – соло одного инструмента: само время здесь замедляет бег, это размышление, красивейшая музыка души, которую страшно спугнуть одним неверным движением, одной фальшивой нотой. Как никто другой, Вивальди знал и чувствовал каждый инструмент: его скрипка – это воистину тончайшие струны человеческой души, его духовые – тоска по небесной гармонии и чистоте.

Третья часть – возвращение к миру, к его ритму, но все пережитое, осознанное, выстраданное человеком привносится вместе с ним в этот мир. Музыкальные темы переплетаются, дополняют друг друга: это всегда обновление (а иначе зачем весь этот путь?), всегда стремление к свету, которое уже ничем не остановить, всегда утверждение жизни и радости в ней.

Творения гения всегда выходят за рамки обычного, человеческого времени. Есть то, на что душа откликалась в эпоху барокко, откликается в нашем суетном времени, откликнется и в любую другую эпоху. Что делать, если есть страстное желание наполнить мир светом, потому что свет переполняет тебя изнутри, не дает остановиться, заставляет забыть о своих проблемах, казалось бы непреодолимых? Что делать, если душа жаждет любви и счастья, а реальность так и норовит подрезать крылья?

Антонио Вивальди не был хорошим священником, но он был истинным священнослужителем – служителем священной гармонии, небесной красоты. Вся его жизнь может уместиться в одной фразе, с которой начинается его «Глория»: «Слава Тебе, показавшему нам свет».

Ситар играл Илья Левашов

На ситаре играл сам Рави Шанкар. Он сидел в позе «Лотос» на спине у слона С ситаром в руках. В. Цой «Ситар играл»

Музыкант проводит рукой по струнам ситара. Рождается звук. Пронизывает все пространство, разливается в воздухе и незаметно уносит из обыденности.

Подобным образом, Рави Шанкар наполнил музыкальную культуру Запада особым тоном, увлекающим прочь от грубой материи.

Собирая витраж мастера

Школьником я, как и все, слушал «Кино». Вопросы «что же это за ситар?» и «кто такой Рави Шанкар, который играл, сидя на слоне?» приходили мне, как и многим. Но… никаких возможностей узнать ответы не было. Тем не менее, эти строки стали первым «цветным стеклышком», которое затерялось в карманах памяти.

Вторая встреча: уже студентом увидел его имя в совместном альбоме Шанкара и Филлипа Гласса «Пассажи» (Passages). Не думал, что струна может петь настолько нежно.

Рави Шанкар

Примерно так, из подобных «стеклышек» складывался образ мастера ситара у многих в нашей стране. Он, оказывается, был гуру «Битлз». Выступал с Бобом Диланом. Постоянно слушает Шанкара Борис Гребенщиков. Подбирались еще множество других стекол для этого витража, но для общей картины всегда чего-то не хватало. Да, речь пойдет именно о витраже, а не о мозаике. Витражное стекло прозрачно, через него проходит свет. Свет Шанкара утренний – мягкий и яркий. Он разбудил многих.

Благословение, начало

Сам Роби (так имя звучит на бенгальском) был самородком. Получалось все, за что он ни брался. Подростком выступал как танцор под началом брата – известного на весь мир мастера традиционного танца Удая Шанкара. Параллельно занимался музыкой. Но по совету учителя по ситару все же сосредоточился на инструменте. Учился быстро, рано стал выступать. Ярких событий в жизни Роби было много, но главных, как всегда, несколько.

Одно из самых важных – в возрасте 13 лет Рави повстречался с Рабиндранатом Тагором. Того, кого в России знают как поэта, в Индии всегда считали вестником божества и, по словам Шанкара, кем-то наподобие Леонардо да Винчи. Сам Тагор был бенгальцем и хорошо знал семью Рави. Юный музыкант не ожидал встречи. «Он посмотрел на меня пронзительным горящим взором своих темных глаз, положил руку на голову и сказал: «Будь как твой отец, будь как твой брат!». Меня в тот момент будто током передернуло», – вспоминает Рави.

Он быстро стал мастером. В 33 года начались выступления заграницей. В 1954 году Шанкар посетил СССР как участник культурной делегации новой свободной Индии. Позже, благодаря встрече со всемирно известным скрипачом Йегуди Менухиным, попадает на Запад. Молодой мастер впечатляет мэтра джаза Джона Колтрейна. В 1961 году выходит его альбом, вдохновленный индийской музыкой. Музыку Шанкара все больше принимают и понимают. Ею интересуются уже не только ценители, но и прогрессивная молодежь.

Рави и Джордж

В 1966 году Шанкар дает концерты и открытые уроки игры на ситаре в Лондоне, где он и встречается с Джорджем Харрисоном (гитаристом «Битлз»). Джордж к тому времени уже обзавелся своим ситаром и даже успел поэкспериментировать с ним в песнях Битлз. Знакомство прошло неоднозначно. «Я получил шлепок на уроке игры на ситаре, когда по старой привычке перешагнул через инструмент», – вспоминает он. «Первое, что ты должен сделать – научиться уважать инструмент», – сказал индиец. Так началось долгое обучение, которое переросло в глубокую дружбу. Шанкар, как признался Джордж, «сразил его наповал», хотя совсем не желал этого.

Заметим, что Харрисон не был первым, кто принес музыку Индии на Запад. «Свет с востока» манил чистотой и загадкой многих, а свободная страна дарила свои сокровища всякому, кто пожелает. Он, пожалуй, был первым, кто постарался проникнуть в самую суть, в сердце музыкальной традиции – туда, где звук становится Богом и Бог воплощается в музыке.

Уже в 1969 в песнях Битлз появляются не только новые индийские инструменты, но и традиционные мантры. Джордж под началом Шанкара уверенно погружался в традицию. Чем дальше – тем глубже. В результате Харрисон по стопам наставника становится индуистом. И по жизни Джордж и Рави шли очень близко. Дружили семьями и ощущали глубокое духовное родство до последних дней жизни Харрисона. В 1997 году Харрисон в последний раз появился на телевидении; сделал он это с целью презентации альбома «Напевы Индии» (Chants of India), выпущенного в сотрудничестве с Рави Шанкаром.

Музыка во имя Жизни

С поддержкой «Битлз» Шанкар быстро стал успешен и востребован буквально всеми. Выступления на

фестивалях (в том числе, «Вудсток») принесли мировую известность. Вокруг тысячи поклонников, в киосках продают постеры с его изображением. А на родине братья-бенгальцы продолжают сражаться за независимость. Рави всегда был патриотом – истинным патриотом, который превыше государства ставил народ. Именно он весной 1971го подал Джорджу идею организовать концерт в помощь жертвам освободительной войны и стихийных бедствий, обрушившихся на Бангладеш.

Был организован первый международный благотворительный концерт. За несколько дней августа 1971-го зал собрал более 40 000 человек. Помощь пострадавшим в освободительной войне (243 000 долларов) была передана ЮНИСЕФ, а 16 декабря 1971 года бенгальцы одержали окончательную победу.

Мастер всегда «был на связи» с родиной. Постоянно инициировал мероприятия, посвященные независимости Индии и Махатме Ганди, и принимал в них участие. Шанкар, в частности, написал музыку к одному из эпических фильмов Аттенборо «Ганди».

Отец «Музыки Мира»

Музыкантов всегда притягивала свобода и глубина индийской музыкальной традиции, в которой процесс создания музыки всегда находился на грани мистики, а произведения никогда не повторялись в одном и том же виде. С середины шестидесятых множество рок-групп старались использовать индийские инструменты.

Сам Шанкар был знатоком как индийской, так и западной классической музыки. Любил Баха, Бетховена. С любым маэстро он мог говорить на одном языке. Харрисон как-то сказал, что Рави Шанкар является крестным отцом жанра World Music («музыки мира») – глубокого синтеза традиций, музыки новой эпохи. Во многом именно он начал естественно и просто объединять музыкантов в этом движении.

В 1990 году выходит первый альбом «Тана мана» (с хинди – «Тело и душа»), записанный с европейскими музыкантами, ставший первым в жанре «музыка мира».

Альбом «Пассажи», рожденный в сотрудничестве с композитором Филиппом Глассом, стал одним из образцов «музыки мира». В записи приняли участие более 30 музыкантов со всей планеты. Сам Гласс был поражен личностью Рави и позже стал относить себя к числу его учеников. «Очевидно, трудно представить, что один человек силой своего таланта, энергии и музыкальной самобытности может практически в одиночку, собственноручно изменить ход развития современной музыки в самом широком смысле. Но это, на самом деле, просто то, что и произошло», – пишет Гласс в автобиографии. Через свою душу «простой индийский музыкант», как он неоднократно себя называл, пропустил практически всю музыку мира, и, не сознавая того, положил начало объединяющему направлению. Он просто сотрудничал, просто дарил себя и пытался быть полезным. Шанкар писал как партии для японских традиционных флейт, так и концерты для ситара с оркестром. В его лице индийская музыка встретилась и с фламенко, но развитие этого направление взяла на себя дочь мастера Анушка, которую он обучил мастерству игры на ситаре.

В апреле 2012 Рави Шанкар уже неважно себя чувствует. Но все же выходит работа Анушки, Рави и дирижера Дэвида Мерфи «Симфония Рави Шанкар». И в этом же году, в декабре мастер покидает наш мир…

Звук это Бог

Исполнение для Шанкара всегда было священнодействием. Он не раз прерывал выступления, когда видел, что слушатели, к примеру, выпивали во время концерта. Мастер не делал исключения ни для европейского бомонда, не для индийских принцев. По словам Рави Шанкара, через музыку раскрывается сущность вселенной – неизменная, непостижимая, но которая может быть выражена в музыке через радость.

Один из ликов Бога в индуизме – «Нада Брама» (дословно: Брама-звук). Ощущение музыки, как проявления Бога, Шанкар пронес через всю жизнь и дарил всем, кто был готов принять. «Мы рассматриваем занятия музыкой как духовную дисциплину, которая позволяет человеку приблизиться к божественной умиротворенности и благодати», – мастер не раз повторял подобные слова.>

Исполнителя в Индии учат усилием души приглашать звук в инструмент, где он уже живет своей жизнью. Поэтому музыка всегда полна импровизации, каждый раз тема (рага) рождается заново. Так на сцене проявляется Брама – творящее начало.

Благодаря подобной практике человек настолько истончает свою душу, что она становится способна воспринимать Высшее в чистом виде. Учитель Шанкара – Устад Алауддин Хан, – гуру всей его жизни, был человеком глубочайшей духовности. Шанкар рассказывает, что когда они первый раз зашли в католический храм под песнопения хора, учитель прошел немного вперед и замер перед статуей девы Марии. Он стоял какое-то время как вкопанный, а потом начал подобно ребенку подвывать «мама… мама…». Хор пел, слезы текли из его глаз.

Известные западные музыканты, для которых Рави Шанкар стал наставником

Джордж Харрисон (1941–2001) – гитарист «Битлз», музыкант, композитор, продюсер

Йегуди Менухин (1916–1999) – скрипач, дирижер, композитор, продюсер

Джон Колтрейн (1926–1967) – знаменитый джазовый музыкант

Джон МакЛафлин (р. 1942) – известный джазовый музыкант, лидер группы «Шакти», продюсер

Филлип Гласс (р. 1937) – композитор, последователь минимализма, автор музыки к фильмам

Дэвид Мерфи – молодой американский дирижер, композитор

Дэвид Парсонс – музыкант, композитор

Художники

Афина. Последнее чудо Эллады Александр Чернышев

В 430 году до н. э. в Афинах состоялся суд Народного собрания, на котором был вынесен приговор одному из самых знаменитых людей Греции – скульптору Фидию. Пункты обвинения: растрата народных денег, оскорбление божества.

Сам приговор нам неизвестен; в любом случае, его не смогли привести в исполнение, потому что в скором времени старый и больной Фидий умер в афинской тюрьме. Такова была благодарность афинян за создание шедевра, который на протяжении столетий был национальной гордостью Греции. Прекрасное творение не принесло счастья Мастеру. Оно пережило своего творца…

480 год до н. э. Закончилась война с персами. Пройдя по Греции, персидские войска в буквальном смысле слова не оставили камня на камне. Знаменитые святилища и священные места лежали в руинах. Был полностью разрушен древний афинский акрополь, насчитывавший не менее тысячи лет.

Фидий. Афина Парфенос. Современная реконструкция

Примерно через 25 лет после окончания войны главой Афин становится Перикл, и с его правлением начинается последний «золотой век» государства. В руках Перикла сосредотачиваются немалые сокровища Афинского союза городов, и он предпринимает «сумасшедшую» попытку сделать разрозненную Грецию империей, центром которой стали бы Афины. Он не жалеет никаких средств для восстановления родного города. При Перикле Афины становятся самым богатым и прекрасным городом Греции. И, самое главное, восстанавливается разрушенный до основания акрополь – сердце и душа Афин. Перикл распоряжается возвести новые, более прекрасные и величественные храмы на месте обломков старых. Под руководством знаменитого скульптора и архитектора Фидия создается Парфенон, происходит полная его отделка скульптурами и рельефами. Кроме того, Фидий собственноручно создает несколько самых значительных статуй Афины, покровительницы города.

Одна из них была заказана жителями Лемноса. Эта статуя была бронзовой и, по свидетельству очевидцев, настолько прекрасной, что ее считали лучшим из творений мастера. Другой была Афина Промахос («Передовая Воительница»). Статуя высотой 21 метр стояла на площади возле Парфенона и возвышалась над всеми Афинами. Подплывающие корабли издали различали ее сверкающий на солнце шлем и копье, а для приближавшихся к городу с недобрыми намерениями она служила предостережением.

Но самой прославленной – истинным сердцем акрополя – была легендарная хрисоэлефантинная статуя Афины Парфенос. По ее имени (которое означает «Афина Дева») был назван центральный храм акрополя – Парфенон. По сути, как отмечали многие очевидцы, храм служил обрамлением для этой прекрасной жемчужины. Статуя была расположена таким образом, что в день праздника Афины сквозь двери храма лучи солнца падали прямо на ослепительное одеяние богини.

«Хрисоэлефантинная» означает сделанная из золота и слоновой кости. Мы очень часто ошибаемся, представляя греческую культуру беломраморно-рафинированной и холодной. На самом деле, большинство греческих скульптур были раскрашены, и знаменитый «слепой взгляд» статуй – не более чем легенда. Раскрашивалась кожа и волосы, глаза инкрустировались камнями. Многие статуи делались из бронзы, а самые значимые – из золота и слоновой кости. Технология была такой: из особых пород дерева делался корпус статуи, а на него накладывались золотые и костяные пластины. Лицо и руки выполнялись из мельчайших, отлично подогнанных пластинок кости. А волосы, одежда, оружие покрывались слоем листового золота. На статую Афины пошло 44 таланта золота, что по современным меркам составляет 1155 кг. Так что статуя была сокровищем в прямом смысле этого слова.

Впоследствии Фидия обвинили в том, что он присвоил себе часть денег из казны. Но мастер был оправдан, потому что статуя была изготовлена таким образом, что золотые пластины можно было снять и взвесить.

Для сохранности деревянной основы и слоновой кости в той части храма, где стояла статуя, были созданы специальные условия. Одним из них был небольшой бассейн для поддержания влажности воздуха.

К сожалению, все, что говорится об этой статуе, почитавшейся одним из чудес света, – лишь свидетельство очевидцев; от нее сохранились лишь немногие, плохо выполненные копии (Наиболее близкой к оригиналу считается римская копия Афина Варвакион.) Сама статуя после падения Римской империи безвозвратно пропала.

Богиня, обращенная лицом ко входу, стояла в центре святилища. Она приветствовала каждого входящего. Величественная и спокойная, в полном боевом облачении, богиня простирала над своим городом статую Победы-Ники. Ее щит был расписан сценами сражения: на внешней стороне – битва афинян с амазонками, а на внутренней – богов с гигантами. А на золотых сандалиях воспроизводились картины сражений лапифов с кентаврами. Все это служило напоминанием о победе греков в Персидской войне. В Греции всегда было принято отражать наиболее знаменательные битвы в мифологической форме.

Кстати, рельеф битвы с амазонками послужил еще одним пунктом в обвинении Фидия. Дело в том, что мастер в сцене битвы греков с амазонками придал двум фигурам портретные черты – свои и Перикла, что считалось верхом самомнения, а изображение конкретной личности на щите богини – святотатством, оскорблением божества.

На суде Фидий сказал: «У того, кого вы называете Периклом, пол-лица заслонено древком занесенного копья – о каком же сходстве здесь можно судить? А тот, кого вы называете Фидием, изображен лысым, неуклюжим стариком – разве стал бы я себя так изображать?»

За щитом, у ног богини притаился огромный змей Эрихтоний – древний царь Афин. Как повествуют легенды, он мог принимать змеиный облик. Змея же испокон веков символизировала изначальные хтонические силы. Это образ древнейшего божества и великого мудреца, дошедший из тех времен, когда не было еще светлых богов Олимпийцев. Напоминанием о хтоническом происхождении светлой богини-служит и эгида (доспех из козьей шкуры) Афины с изображением головы Горгоны Медузы – олицетворение сил хаоса, укрощенных и прирученных богиней Мудрости и Порядка.

Так стоит богиня – олицетворение сил Разума, Мудрости и Воли, утверждая порядок среди хаоса. Представьте на минуту город, разоренный недавно прошедшей войной… Разрушена святыня города – акрополь. Обломки храмов и древних статуй афиняне не стали восстанавливать, они зарыли их в скалу акрополя, похоронив их как память о великой потере. И посреди всего этого – Парфенон и Афина – символ нового мира, победы гармонии над разрушением в городе и в сердцах людей, великая Мудрость, которой под силу пережить любые войны, ей предстоит стать свидетельницей еще множества сражений.

* * *

Но богине уже не суждено было спасти любимый город. А может быть, время греческих богов закончилось, и Афина, подобно древней Астрее, удалилась из этого мира в ожидании, когда человечество станет вновь достойно возвращения богов. Ей не пришлось видеть гибель акрополя в XVII веке, когда ядро попало в пороховой склад в Парфеноне. Не пришлось видеть унижения своего святилища, которое побывало и христианской церковью, и кафедральным собором, и мечетью.

Прекрасное творение пережило своего творца – но ненадолго. В конце III века до н. э. тиран Лахарий похитил драгоценные украшения статуи, но она продолжала стоять в храме еще семь столетий. Последнее имеющееся о ней известие относится к 375 году, когда статую пытались вывезти из Афин в Константинополь – столицу Восточной Римской империи. Дальше следы теряются. Была ли она уничтожена христианскими фанатиками, как это случилось с сотнями других статуй? Затонула ли вместе с кораблем в море? История об этом умалчивает. Век богов и героев закончился, и Тайна поглотила еще одно из чудес этого мира.

Гений Леонардо Дмитрий Петров

Признаюсь, к существованию Леонардо да Винчи я отношусь как к существованию богов или мифических героев. Зевс, Аполлон, Геракл, Дедал, Леонардо – для меня это фигуры одного порядка. Но, если верить книгам, он действительно жил. Вот даты. Родился 15 апреля 1452 года в селении Винчи у подножия Албанских гор между Флоренцией и Пизой. Умер 2 мая 1519 года в замке Клу французского города Амбуаза.

Между этими двумя предложениями – жизнь. Странная, непостижимая, не поддающаяся анализу. Жизнь человека, о котором написано более трех тысяч книг. Но даже если мы прочитаем все эти книги, Леонардо останется далеким и странным, потому что он совсем не похож на нас, людей, живущих в XXI веке. Но благодаря ему мы можем задуматься над тем, что такое универсальность, что такое творчество, искусство, красота и предназначение – головоломки, над которыми не одну тысячу лет бьется человечество. Тайны, подобные тайне Леонардо.

Вглядимся в его жизнь.

Леонардо да Винчи. Автопортрет. 1512

Он родился… Нет, лучше начать с конца. Вазари, автор первого и самого популярного «Жизнеописания» Леонардо да Винчи, написанного в XVI веке, рассказывает, как умирал «великий живописец и скульптор флорентийский». Сам король Франции, Франциск I, «дабы облегчить страдания умирающего и оказать ему милость, поддержал его за голову, и Леонардо, божественный духом, сознавая, что большей чести он удостоиться не может, почил на руках у короля…»

Позднее ученые и исследователи жизни Леонардо да Винчи доказали, что это – легенда. В королевских архивах были найдены документы, согласно которым в день, когда великий флорентиец скончался, Франциска I в Ам-буазе не было.

Но легенда не хочет умирать. И причиной этому – сам Леонардо. Уже для современников его фигура была интригующе загадочной. Мало, ничтожно мало знали о нем при его жизни, ибо он никогда не шел навстречу людскому любопытству.

Мы более или менее знакомы с его великими современниками – от Верроккьо до Боттичелли. Мы знаем, какими были Перуджино и Рафаэль. Микеланджело оставил повествование о себе в своих фресках, картинах и мраморных изваяниях. Характер Леонардо не ясен. Он скрывал свою суть, с необыкновенной энергией предаваясь занятиям, которые Вазари называл «капризами и причудами». Имея репутацию мага, чародея и волшебника, он множил вокруг себя легенды еще при жизни. Они рождались и уже не умирали.

И после смерти Леонардо оставался верен себе. Он был похоронен, согласно завещанию, в одной из амбуаз-ских церквей, в часовне. Эта церковь была разрушена в 1808 году. Поклонники великого художника и ученого, пользуясь старинными описаниями, нашли его могилу. То, что когда-то было телом, приняло необычную позу: рука подпирала голову. Сейчас место захоронения Леонардо да Винчи в Амбуазе отмечено символически. Подлинная могила была уничтожена в конце XIX века обвалом горы.

Почти ничего не известно о детстве Леонардо. Лишь однажды в своих записях он коснулся начала жизни: «Первое мое воспоминание детства было таким: мне пригрезилось, будто к моей колыбели подлетел коршун, открыл мне рот и несколько раз подряд ударил хвостом по моим губам». Этот поразительный сон, полный пророческого смысла, оставил глубокий след не только в памяти Леонардо, но и в его душе. Он узнал в коршуне вестника судьбы.

Мы знаем, каким был маленький Леонардо, благодаря его учителю – Верроккьо. Мальчик послужил моделью для художника, когда тот создавал бронзовую скульптуру юного Давида. Уже тогда Леонардо да Винчи был поразительно красив. Таким «божественно красивым» он оставался до самых последних минут.

Сознательная жизнь Леонардо началась во Флоренции. Отец сменил тишину и покой полей и дубрав Винчи на шум города. С собой он привез сына, которому было тогда десять лет.

Флоренция XV века. Сердце и душа итальянского Возрождения. Тогда здесь работали все, кому эта эпоха обязана своим великолепием: Донателло, Брунеллески, Фра Филиппо Липпи, Росселлино, Микелоццо, Паоло Уччелло, братья Поллайоло, Лука делла Роббиа, Мино да Фьезоле…

Флоренцию охватила страсть к античности и гуманитарным наукам. Джорджо Джемисто Плетоне основал в городе Академию по примеру платоновской, афинской. Во Флоренцию отовсюду стекались ученые мужи для преподавания греческого языка. В это время формировалось мировоззрение Марсилио Фичино, который стремился примирить христианскую доктрину с учением Платона, Кристофоро Ландино, Джованни Пико делла Мирандолы и Леона Баттисты Альберти, прозванного за свою ученость и любовь к классической архитектуре «флорентийским Витрувием».

В атмосфере творчества прошли детские годы Леонардо; здесь, во Флоренции, он впервые встретился с людьми высокой культуры. Это окончательно определило выбор его жизненного пути.

Леонардо влекло к себе Искусство. В 1469 году он оказался в мастерской знаменитого Верроккьо.

Мастерская художника времен Возрождения была совсем не похожа на современную мастерскую. Те, кто работал в ней, часто были одновременно художниками и скульпторами, кузнецами и строителями, столярами и архитекторами. Ученики жили одной семьей с маэстро, вместе ели, спали под одной крышей. Они были единым товариществом, братством, в котором, тем не менее, права и обязанности были строго регламентированы. Общим правилом было доверие, открытость и взаимовыручка. Деньги хранились в сумке, привязанной веревкой к потолочной балке, и любой брал оттуда столько, сколько ему было нужно.

Так же было заведено и в мастерской Андреа ди Чьоне, прозванного Верроккьо. Ученики сами распределяли между собой обязанности – от самых скромных (уборки мастерской и покупок) до более сложных и почетных, например приготовления штукатурки и красок и даже росписи какой-нибудь фигуры, всегда в строжайшем соответствии с рисунком на картоне самого маэстро.

В мастерской Верроккьо было несколько помещений. Одно – с очень высоким потолком; здесь с одной стороны стояли кузнечный горн, мехи и наковальня для обработки молотом металла, а с другой – огромные подмости для ваяния величественных статуй. В других, еще более просторных помещениях стояли печи для плавки, столярные столы. Здесь же был склад мела, воска, других материалов.

Учитель Леонардо был скульптором и ювелирных дел мастером, резчиком, художником и музыкантом. В юности он занимался точными науками, особенно глубоко – геометрией, геологией и астрономией.

В его мастерской работало много молодых художников, но особенно выделялись своим талантом двое: Пьетро Ваннуччи да Перуджа, прозванный Перуджино, и Алессандро Филипепи, прозванный Боттичелли.

Ученики всех времен похожи друг на друга. И те, кого учил Верроккьо, не исключение. Они были молодыми людьми, полными жизни, веселыми, скорыми на руку, острыми на язык. И всех их объединяла безумная, сумасшедшая любовь к искусству.

Каждый точно знал свои обязанности, и каждый трудился, уважая другого и не мешая ему. Оценивали друг друга без высокомерия. Многие работы они выполняли или завершали всей группой, и в таком случае стояла подпись не Андреа Верроккьо, а его школы-мастерской.

В такое место попал семнадцатилетний Леонардо да Винчи. Здесь он прошел путь от подмастерья до ученика. Прошел удивительно быстро.

Уцелело одно из первых произведений Леонардо. Это второстепенная фигура на картине Верроккьо, изображающей крещение Христа святым Иоанном. В левом углу полотна стоят, преклонив колени, два ангела. Одного из них написал учитель, Верроккьо, другого – ученик, Леонардо. Один ангел – здоровый, полнолицый; несколько актерствуя, он делает вид, будто исполнен благоговения. Другой – существо с тонкими чертами лица, изящными движениями; он выглядит как человек, но видно, что он нечто большее, чем человек. Мечтательный взор, сомкнутые в раздумье губы: «Чего ищу я на этой земле? а если я уже здесь, почему не могу остаться, будучи бессмертным, навечно?» Это вопрошающее лицо, излучающее невыразимо важный и потому непередаваемый словами вопрос, появится потом в женских образах художника. Неразделимое сплетение улыбки и боли, радости и грусти, привязанности к жизни и кроткого с ней прощания отражаются на этих лицах с такой трогательной прелестью, по которой произведения Леонардо узнаются сразу же; их невозможно спутать с работами других мастеров.

Биографы рассказывают, что маэстро, увидев прекрасную работу ученика, взял свою кисть и переломил ее надвое. В знак того, что он навсегда порывает с живописью. С той поры Верроккьо не притрагивался к краскам и холсту. Хотя, возможно, это еще одна легенда…

Жизнь Леонардо всегда была интенсивной, но пора, о которой идет речь, особенная. Это годы становления Леонардо как человека универсального, впитывающего в себя дух Ренессанса с его единой, цельной культурой. Он охватывает, завоевывает, осваивает все новые и новые области познания. Он переплавляет их в единое целое, вбирая в себя и осмысливая все богатство культуры прошлого и настоящего. Это еще одна сторона его гения. Знания становились живым опытом. Леонардо да Винчи, несмотря на всю свою многогранность, целостная, неделимая фигура; может быть, поэтому он смог опередить человечество на века, тысячелетия.

Молодого Леонардо все интересует и все восхищает. Ни одна из наук не оставляет его равнодушным. Его любопытство вызывают астрономия и геология, минералогия и зоология, ботаника и астрология. Он похож на Ясона, ищущего золотое руно знаний.

Леонардо знакомится с трудами Оригена Александрийского, диалогами Платона, откровениями «Эннеад» Плотина, посещает кружок ученых-евреев, где изучает тайны Каббалы и алхимии. Он верен геометрии, математике, механике, гидравлике, анатомии и музыке. Он уже не просто художник, но философ, который в удивительном и загадочном строении Вселенной ищет следы и черты ее Создателя. При всей научной точности его ума, при всем углубленном интересе к действительности поражает стремление Леонардо создать то, чего нет в реальности.

В жизнеописаниях есть история, которая стала канонической. Она почерпнута у Вазари. К отцу Леонардо Пьеро да Винчи обратился крестьянин, который из срубленного фигового дерева сделал своими руками круглый щит. Он попросил хозяина найти художника, готового разрисовать этот щит. Пьеро поручил работу сыну.

Леонардо решил изобразить на щите что-нибудь необычное, впечатляющее, способное поразить и напугать каждого.

Вазари рассказывает: «С этой целью он принес в свою комнату, в которой бывал он один, множество всяких ящериц, сверчков, змей, бабочек, кузнечиков, нетопырей и других подобных же тварей странного вида, из которых, сочетая их по-разному, создал чудовище весьма страшное и отвратительное, отравляющее все вокруг своим зловонным дыханием и воспламеняющее воздух». Пьеро да Винчи, взглянув на щит, отпрянул в ужасе. Ему показалось, что перед ним не изображение, а живое существо.

Леонардо добился своего. Он создал чудовище, заимствуя формы у разных тварей, которыми заполнил мастерскую, где они издыхали; в комнате стоял смрад, но, когда Леонардо работал, он не замечал ничего.

Великий художник всю свою жизнь проделывал штуки и фокусы такого рода. Все тот же Вазари рассказывает еще одну историю об уже зрелом Леонардо: «К ящерице весьма диковинного вида, которую нашел садовник, Леонардо прикрепил с помощью ртутной смеси крылья из чешуек кожи, содранной им с других ящериц. И когда ящерица эта ползла, то крылья ее трепетали. А еще он приделал ей глаза, рога и бороду, приручил ее и держал в коробке, а когда показывал друзьям, они в страхе убегали».

В этих проделках – весь Леонардо. Сочинитель острот, автор веселых шуток. Он несмотря на все тяготы судьбы никогда не терял чувства юмора. Может показаться, что Леонардо растрачивал себя на глупости, ерунду. Но в его жизни не было ерунды. Ему вообще было не до пустяков, чем бы он ни занимался. В его забавах – та же страсть к познанию мира, к новым формам, что и в великих опытах в науке и искусстве. Это – творчество, которое звучит во всем: в его летательных аппаратах, анатомических опытах, архитектурных решениях, научных изысканиях – и в розыгрышах.

Многие современники не понимали и осуждали Леонардо. Ему было трудно. И хотя из нашего «далеко» он видится легендой и мифом, Леонардо был живым человеком. Он любил, страдал и радовался, терпел поражения, бедствовал и видел сны. А еще был одинок, страшно одинок. В своих поисках и откровениях он дошел до вершины и встал у самого края мира: рядом небо, внизу человечество со своей историей, впереди бездна будущего. Леонардо жил в настоящем, потому что полностью осознавал свое существование как человеческое. А это непросто. Наверное, поэтому он был так одинок и вызывал у большинства сомнения и подозрения. Во времена Сократа и Иисуса было то же самое.

Может, он явился в мир с какой-то секретной миссией?

Леонардо никому не открыл тайны, хотя наверняка знал о ней, как и о многом другом. Неслучайно его называли магом, этого великого странника, всю свою жизнь вопрошавшего о жизни саму жизнь. В сущности, он пытался найти «философский камень» и был подлинным алхимиком в своих поисках абсолюта человека и Человеческого.

Леонардо похож на Фауста. Но несмотря на это сходство вряд ли с ним могло случиться то, что произошло с бедным доктором. «Я на познанье ставлю крест», – говорит Фауст. И это начало согласия с дьяволом. У Леонардо страсть к познанию не остывала никогда.

Господи, чем только он не занимался!

Анатомия, математика, физика, астрономия, ботаника, геология, география, гидравлика, гидромеханика, оптика, антропология, космография, чистая механика.

Плюс все виды техники, машиностроение и летное дело. Он первым сформулировал закон сохранения энергии, до Галилея объяснил падение тел, вычислил величину силы трения.

Потом – разрабатывал волновую теорию, до мельчайших подробностей изучал полет птиц и строение глаза, конструировал сложнейшие аппараты, которые открывали заново в XX веке, изобрел множество разных инструментов, прялок, мельниц, турбин, блоков, лебедок, станков. А в придачу – паровую пушку, землекопалку, одноколесную тачку, парашют, водолазный костюм…

А еще он писал картины. «Благовещение», «Поклонение волхвов», «Мадонна Бенуа» и «Мадонна Литта», «Мадонна дель Гарофано» и «Мадонна в скалах», «Портрет Изабеллы д’Эсте» и «Портрет Джиневры Бенчи», «Святая Анна с Марией и младенцем Христом», «Тайная вечеря», «Иоанн Креститель». «Джоконда».

Леонардо работал медленно. Его всегда подгоняли, торопили, сердились, грозили пальцем и топали ногами, но он все равно медлил. Может быть, он, стремясь преодолеть разрыв между искусством и действительностью, хотел вместить всю жизнь, всю ее полноту в одну картину? А может, пытался воплотить Абсолют. Как это было, например, в «Тайной вечере».

Огромная фреска на стене трапезной монастыря Санта-Мария делле Грацие. Девять метров в ширину, четыре в высоту. Леонардо запечатлел драматический момент вечери, когда Христос сказал: «Один из вас предаст Меня». На лицах апостолов смятение, изумление, растерянность, негодование, ужас. И спокойный и печальный Христос, произнесший роковые слова, уже не просто человек, а божественное существо, обреченное на бесконечное одиночество.

Леонардо работал неустанно. Он трудился с раннего утра до позднего вечера, забывая есть и пить. Отдыхал час или два, но и в это время обдумывал, удались ли ему фигуры. А бывали дни, когда он простаивал у фрески по полдня без дела, глядя в одну точку. Он думал о Христе и об Иуде. Эти два образа не давались Леонардо. Как изобразить абсолютное добро? И абсолютное зло?

Вазари повествует: «Настоятель монастыря назойливо приставал к Леонардо, чтобы тот поскорее закончил роспись… Настоятелю хотелось, чтобы художник не выпускал кисти из рук и трудился бы столь же неустанно, как те, кто возделывают монастырский сад». Настоятель пожаловался герцогу Моро, тогдашнему патрону Леонардо. Тому пришлось вызвать художника и вежливо поторопить. «Леонардо объяснил герцогу, что люди высокого таланта порой хотя и работают меньше других, но достигают большего. Ведь они сначала обдумывают свой замысел и совершенные идеи и лишь потом руками воплощают их в реальность. Он добавил, что ему осталось написать голову Христа, прообраз которой он и не собирается искать на земле… И еще он не написал головы Иуды, и тут он снова испытывает сомнение, ибо не уверен, что сумеет передать в нужной форме лицо того, кто после всех благодеяний оказался в душе своей столь горделиво-жестоким, что отважился предать господина своего. Все-таки для головы Иуды он образец поищет и, в конце концов, за неимением лучшего, всегда сможет воспользоваться головой настоятеля, столь назойливого и нескромного.

Слова Леонардо очень рассмешили герцога… Пришлось бедному, посрамленному настоятелю… оставить в покое Леонардо, который блистательно закончил голову Иуды, кажущуюся живым воплощением предательства и жестокости».

Но лицо Иисуса Христа так и не было завершено. И в этом – особая мудрость и сила. Достижение абсолютного добра – цель человеческой истории. Во время Ренессанса до этого было далеко. На глазах Леонардо рушился мир, духовные ценности которого исчезали под напором быстро сменяющихся событий. В одну эпоху почти рядом существовали Данте, Петрарка, Боккаччо, Коперник, Колумб, Рафаэль, Боттичелли, Микеланджело – и вакханалия смерти, жестокости, разгул самых немыслимых страстей. Время распада, умирания, забвения духовного начала человека. Нет, до абсолютного добра в итальянском Ренессансе было далеко. Очень далеко. А сегодня?..

Лицо Христа – в становлении. Лицо Иуды – застыло. Маска, гримаса зла. Добро сильнее. Оно сильнее того, что окаменело и уже не меняется. Оно в движении. А значит, есть надежда…

Надо хотя бы в двух словах сказать об основных событиях в жизни Леонардо. В 1482 году тридцатилетний художник покидает Флоренцию и останавливается в Милане. На семнадцать лет. Машины, которые так никогда и не были построены, идеи, так никогда и не нашедшие воплощения… Может показаться, что это время было растрачено впустую. Однако именно в этот период Леонардо создал «Тайную вечерю», рядом с которой обычная жизнь тысяч людей кажется пустой и напрасной. Здесь он написал «Мадонну в скалах», здесь работал над колоссальной конной статуей Франческо Сфорца.

В 1499 году, после захвата Милана французами, Леонардо возвращается во Флоренцию. В 1502 году поступает на службу к правителю Романьи Цезарю Борджиа, одному из самых чудовищных и противоречивых людей в истории Ренессанса. Немыслимым образом он сочетал в себе вероломство и бесстрашие, жестокость и тонкий артистизм, демоническое обаяние и ум. Через несколько столетий образ его в ярких красках описали Виктор Гюго и Фридрих Ницше, очевидно, выражая тоску людей XIX века по сильным живописным характерам. Но это не более чем романтика. Цезарь Борджиа был похож на зверя, хитрого, ловкого и жуткого, который убивает своих жертв без сожаления. Что связывало этого тирана Ренессанса и Леонардо, чья душа была столь благородна и изящна? Загадка. Еще одна загадка Леонардо да Винчи.

Он пробыл во дворце Цезаря Борджиа недолго. Снова Флоренция, Милан, потом Рим. Умер на чужбине, во Франции…

Судьба не особенно церемонилась с великим художником. Люди, подобные ему, всегда бросают вызов миру. Жизнь универсального человека трагична. В жизни Леонардо было много печальных страниц.

«Тайная вечеря», итог пятнадцатилетней работы, погибала почти на его глазах. Стена, на которой писалась фреска, была плохо загрунтована. Три слоя по-разному реагировали на воздух и тепло; стена отсырела и была словно бы поражена неизлечимым недугом.

Но если «Тайная вечеря» все же сохранилась, то от другой великой работы – гигантской конной статуи Франческо Сфорца – не осталось ничего. Этот «Конь» был мечтой Леонардо. Он должен был стать не только произведением небывалой красоты, но и самой дерзкой и грандиозной по замыслу работой.

Леонардо удалось воплотить лишь модель коня, без всадника. В 1493 году она была выставлена на всеобщее обозрение во время свадебных торжеств одного из членов семейства Сфорца. Леонардо сразу же стал знаменитым, и скоро слава его распространилась по всей Италии. Ни «Поклонение волхвов», ни «Мадонна в скалах» не принесли ему такой известности, как эта модель. О красоте и мощи изваяния мы можем судить по сохранившимся рисункам. Это самые прекрасные произведения искусства, которые только способен создать художник.

Лодовико Сфорца (Моро) начал собирать бронзу – на отливку требовалось не менее 90 тонн. Но в 1494 году ему пришлось отослать весь металл своему сводному брату Эрколю д’Эсте, чтобы тот отлил пушки. Несколько лет модель стояла в Милане, считаясь одним из сокровищ Италии. Но в 1499 году, когда французы захватили город, отряд гасконских стрелков, воодушевленных своей победой и ломбардским вином, использовал ее в качестве мишени. Через несколько лет от великого коня не осталось и следа.

Вот еще одна история. В 1504 году флорентийцы пожелали, чтобы стены зала заседаний Синьории были украшены сценами из военной истории города. Для работы были приглашены Леонардо да Винчи, тогда уже признанный, стареющий мэтр, и юный одинокий художник, скульптор-бунтарь Микеланджело, чья яркая звезда еще только восходила на небосклоне искусства. И тот и другой осознавали, что это в некотором смысле соревнование, хотя Большой совет не намеревался стравливать художников. Однако дух соперничества витал над ними все время.

Леонардо выбрал темой своей картины битву при Ангиари 1440 года, в которой флорентийцы нанесли поражение миланцам. Один эпизод этого сражения глубоко тронул мастера: схватка между несколькими всадниками у боевого знамени. Центральный рисунок изображает клубок людей и животных. Воины с ненавистью кидаются друг на друга. Животные кусаются и брыкаются.

Леонардо считал свою картину обвинительным актом войне, которую называл «самым зверским сумасшествием».

Микеланджело выбрал эпизод битвы при Кашине, где флорентийцы сразились с пизанцами. Он запечатлел тот миг, когда флорентийские воины купались в Арно и внезапно прозвучал сигнал тревоги.

Воистину, это был поединок! Встретились не только два художника-титана, но два мировоззрения эпохи Гуманизма. Леонардо выражал в своем творчестве ее золотую пору: в нем все гармонично. Микеланджело, наоборот, – кризис: противоборство демонического начала с божественным, протест против мудрости, борьба с любым проявлением терпимости.

Даже внешне они были полной противоположностью. Королевская осанка Леонардо, красота в сочетании с большой физической силой… Биограф пишет: «Он носил красный плащ длиной всего до колен, хотя тогда были в моде длинные одежды. До середины груди ниспадала прекрасная борода, вьющаяся и хорошо расчесанная». Леонардо порицал пристрастие к частой смене одежды. Он всегда носил одно и то же одеяние, сшитое им самим. Покрой одежды оставался неизменным, менялись лишь ткань и сочетание тонов.

Микеланджело – невысокий, с гривой черных спутанных волос на большой голове, с горящими, возбужденными глазами. Он плохо одевался. Он никогда не имел ни друзей, ни учеников.

Леонардо начал работу первым. Ровно год спустя, 28 февраля 1505 года, он выставил написанные картоны. Вся Флоренция была восхищена. Леонардо доказал своим согражданам, что кисть в его руку вложил сам Господь Бог, что он не только живописец божьей милостью, но еще и боец с львиной отвагой и железной хваткой.

«Битва при Ангиари» – это метафора сражения, противоборство силы, воли и человеческих страстей.

Микеланджело тоже превзошел самого себя. Вместо изображения битвы он запечатлел второстепенный эпизод. В прочтении художника звуки трубы кажутся гласом Неба: кто-то ищет одежду, кто-то – оружие, кто-то устремился к берегу, чтобы выбраться из воды. Напрягшиеся мускулы, нагие тела – все передано с такой силой жизни, что кажется, будто эти люди сейчас сойдут с картона. Но увы! Ни тот, ни другой не довели свой замысел до конца.

Случилось это, скорее всего, в конце 1505 года. Согласно договору, срок написания фрески по утвержденному картону подходил к концу. Леонардо торопился. Он лихорадочно расписывал стену Папской залы, идя снизу вверх. По окончании каждого дня разжигал огонь, чтобы высушить краски на стене. Работа продвигалась успешно.

Но однажды вечером, когда он расписывал самый верх стены, пламя уже не смогло высушить краски. Обеспокоившись, Леонардо велел бросить в огонь побольше дров. Неожиданно краска потекла вниз, заливая и разрушая уже написанное. Из-за слишком сильного пламени нижняя, законченная часть фрески вздулась, как мыльный пузырь, разноцветные слои краски стали низвергаться, подобно вулканической лаве, уничтожая все, что еще уцелело. Что чувствовал художник, глядя в сполохах огня на конец «Битвы»?..

Несчастный Леонардо да Винчи! Чем только ему не приходилось заниматься! Он всю жизнь работал то на одного покровителя, то на другого. В дорогу его часто гнала нужда, но не только в хлебе насущном. Он искал ответы на вопросы, которыми задаемся и мы…

Вот он приезжает в Милан и поступает на службу к воинственному Лодовико Моро. В своем письме к нему он перечисляет секреты, которыми владеет: «Я могу построить переносные мосты, чрезвычайно легкие и прочные… Я также знаю способ, как поджечь и разрушить вражеские мосты… Я могу разрушить любую цитадель или крепость, если только она не покоится на скале. Я могу также создать бомбарды… которые мечут камни с частотой града… Я могу создать суда, неуязвимые для… огня и дыма. Могу также через подкопы и тайные ходы бесшумно провести войско точно в намеченное место… Я могу также сделать закрытые и совершенно неуязвимые колесницы». И тут же – мортиры, огнеметы, катапульты, баллисты, стрелометы…

«В мирное время я надеюсь с кем угодно достойно выдержать сравнение в архитектуре, в постройке зданий общественных и частных, в проведении воды из одного места в другое. Также я берусь в скульптуре из мрамора, бронзы и глины, как и в живописи, выполнять любую работу не хуже всякого, кто пожелает со мной состязаться».

Когда, где, при помощи чего или кого овладел Леонардо этими секретами и умениями?!

Но при дворе миланского герцога они ему почти не пригодились. Тиран любил развлекаться больше, чем воевать.

Веселиться так веселиться! Леонардо устраивал такие фантастические представления и технически совершенные ревю, что даже у нас захватывает дух при описании его неслыханных аттракционов.

13 января 1490 года в миланском замке состоялось представление, основой для которого послужила поэма Беллинчони «Рай».

Под самый потолок было поднято полушарие с искусно проделанными отверстиями, создававшими иллюзию небосвода. Мощные железные крепления с подвижными рычагами, рассказывает очевидец, вращали «сферу с восемью ангелами. Восемь мальчиков лет десяти стояли на платформах миндалевидной формы. На самой большой платформе периодически поднимался и опускался юноша, изображавший архангела Гавриила. „Рай” Леонардо имел форму разрезанного пополам яйца, выложенного изнутри золотом и светящегося ярко, наподобие звезд небесных. В семи отверстиях – одни выше, другие ниже – блистали семь планет. И в сем „Раю” беспрестанно звучала музыка сладостная и песни нежнейшие…»

Но за всеми этими чудесами, феериями, апокалиптическим разгулом проглядывает иной Леонардо. Он немного грустен и печален. Об этом можно судить по сказкам и басням, которые он сочинял в то время. Может быть, для него это был способ общения с античностью, язычеством, мифом? Что это? Игра? Шалости? Забавы?

Как много было задумано в миланский период! Леонардо занимался архитектурой, начиная от проектов «города будущего», которые и сейчас могли бы сослужить добрую службу архитекторам, и заканчивая мавзолеем в египетском стиле для членов королевской семьи. К слову сказать, Леонардо питал особую страсть к Востоку. Сохранились письма, в которых он рассказывает о своих странствиях по восточным землям, по горам Армении. Но абсолютно точно установлено, что в действительности этого не было.

Вряд ли Леонардо испытывал большую радость от того, что родился в свою эпоху.

Он был незаконнорожденным сыном не только Пьеро да Винчи, флорентийского нотариуса, но и всего Ренессанса. Красота истины, которой дышат все его работы, была недоступна даже лучшим из современников художника.

Можно понять Леонардо, который разражается потоком сарказма, говоря о людях, что «могут назвать себя не более чем переработчиками пищи, производителями навоза, наполнителями отхожих мест, потому что с их помощью ничего в мире не происходит; у них нет никакой доблести, и ничего от них не остается, кроме полных навозных ям». Справедливости ради надо сказать, что к концу своей жизни он стал мягче и сердечнее. Он простил людей и свое время. Дал право другим любить себя. Их было не так много, настоящих друзей, учеников, которые боготворили Леонардо и пытались его понять. Но они были.

Вот строки из письма Франческо Мельци, близкого ученика Леонардо, которое написано после смерти учителя. «Для меня он был лучшим из отцов. Невозможно выразить то горе, которое причинила мне его смерть. До самого того дня, когда тело мое будет предано земле, я буду испытывать постоянную скорбь о нем… Его смерть – горе для каждого, потому что не во власти природы сотворить другого такого человека».

Почему Леонардо не смог довести до конца так много своих начинаний и замыслов? Ответ рядом. В основе всех его упражнений лежит попытка подняться над бренностью, преодолеть преходящее. Отвергая старые, проверенные методы и рецепты, он шел на эксперименты, чтобы понять и победить Время и вслед за Фаустом воскликнуть:

Мгновенье! О, как прекрасно ты, повремени: Воплощены следы моих борений, И не сотрутся никогда они. И, это торжество предвосхищая, Я высший миг сейчас переживаю…

Задача эта безмерно велика и требует невероятных усилий. Но каждый миг осмысленного, освященного такой целью труда достоин возвеличивания. Прошлое, настоящее и будущее сливаются в Леонардо в некоем высшем единстве, в истине. И он передает ее нам самыми разными способами.

Есть один портрет, который художник написал во время пребывания в Милане. «Портрет музыканта». Не так давно картину отреставрировали, живопись расчистили, и стало видимым то, что раньше скрывал толстый слой лака: рука музыканта держит клочок бумаги с несколькими нотными знаками. Исследователи пока безрезультатно пытаются прочесть это нотное послание. У художника нет картин, где не было бы секретов, зашифрованных знаков.

Леонардо владел методом, никем не превзойденным до сих пор, благодаря которому были сделаны открытия величайшей важности. К сожалению, они на столетия были погребены в его бумагах. Огромное количество страниц, написанных его рукой, не найдено до сих пор. Вряд ли они уничтожены. Скорее всего, их просто спрятали.

Опыт, знания, чувства, мысли, страдания – все, что он пережил, понял и вспомнил, Леонардо вложил в «Джоконду». Она была и остается его великой тайной. Точно известно, что Леонардо писал «Мону Лизу» не по заказу. Проработав над картиной четыре года, он увез незаконченную «Джоконду» с собой, чтобы никогда с ней не расставаться.

Об этом написано так много! Книги, статьи… Целая библиотека. Можно быть уверенным в том, что будут писать и дальше. Потому что «Джоконда» – это все мы. «Джоконда» – это портрет человечества любой эпохи. «Джоконда» почти абсолютно универсальна – но только почти, потому что картина не закончена, как не может быть закончено деяние Бога.

Мы можем сказать, что написать такое невозможно. Для Леонардо не было невозможного! Он мог совершить все, что задумывал, ибо обладал свободой духа и воли. Это и есть универсальность: дух, для которого нет преград, дух, направляющий человека в его стремлениях и делающий возможным медленный, шаг за шагом, подъем человечества по ступеням великой лестницы. Дух и добрая воля.

Универсальность – это когда человеческая душа отражает в себе весь мир: горы, реки, облака… И Солнце.

Универсальность – это когда в человеке живут великие люди минувших веков с их поиском ответов на «вечные» вопросы: Пифагор, Сократ, святой Франциск, Андрей Рублев…

Универсальность можно понять только через собственный опыт. Для этого нужна работа души не меньшая, чем работа рук и ума.

Удивителен пейзаж, на фоне которого изображена Джоконда. Прохладные, влажные, зеленовато-синие сумерки – не поддающееся определению время суток. Это напоминает мне пещеру, о которой рассказывает Платон. Леонардо умел делать невидимые идеи видимыми.

Во время последнего сеанса, перед разлукой (они не встретились потом никогда) Леонардо развлекал Мону Лизу рассказами. «Достиг я наконец пещеры и остановился у входа в недоумении… Я вошел и сделал несколько шагов. Насупив брови и зажмурив глаза, напрягая зрение, часто изменял я мой путь и блуждал во мраке ощупью, то туда, то сюда, стараясь что-нибудь увидеть. Но мрак был слишком глубок. И когда я некоторое время пробыл в нем, то во мне проснулись и стали бороться два чувства – страх и любопытство: страх перед исследованием темной пещеры и любопытство – нет ли в ней какой-либо чудесной тайны?»

Пещера была одним из самых любимых образов Леонардо. Его влекли к себе все тайны жизни. Джоконда с «неожиданно блеснувшим взором» замечает, что одного любопытства мало для того, чтобы узнать.

«Что же нужно еще?» – спрашивает Леонардо.

В блестящих, влажных глазах, чуть припухших, как будто она только что плакала, в тихих сложенных руках, в улыбке, в этой непостижимой улыбке, во всем облике и лице, о которое разбивает головы не одно поколение ученых и исследователей, – ответ, звучащий на тысячах языков, в миллионах значений. Когда смотришь долго на «Джоконду», становится не по себе – словно попадаешь под гипноз. Попробуйте. Достоевский говорил: «Красота – это страшная и ужасная вещь! Тут дьявол с богом борется, а поле битвы – сердца людей». Бог и дьявол – это добро и зло. Поле их битвы – сердце Джоконды. Отражение их битвы – ее лицо.

Кажется, что этот пейзаж – занавес, видимость, иллюзия. Его надо только сдвинуть в сторону, чтобы дать дорогу свету, который пытается пробиться к людям. Он чувствуется в картине: тусклый, неяркий, еле видимый, занимающийся свет. Открыть занавес! А там? Джоконда знает… Она знает все, но молчит и улыбается. Ей нельзя говорить, ведь это тайна, загадка, мистерия, прожить которую мы можем только сами.

Во Фьезоле из поколения в поколение передается изустное предание о «Чечеро» – искусственном лебеде, который однажды взлетел с горы и бесследно пропал. Знают там и имя безумца, вздумавшего подняться в небо, подобно Икару. Звали его Томмазо Мазини да Перетола, по прозвищу Заратустра. Он был знаменитым механиком и близким помощником Леонардо.

Мечта о полете в небо была самой дорогой для Леонардо. Он никогда не расставался с ней. Вместе с Перетолой он сделал искусственные крылья. Заратустра, человек-птица, разбежался и с голой вершины горы Чечеро взмыл в воздух. Он полетел и не вернулся. Погиб ли он? Разбился? Легенда не говорит. Но с этого момента Томмазо Мазини, верный и преданный ученик Леонардо, проработавший с ним двадцать пять лет, больше ни разу не упоминается в записных книжках маэстро. Для Леонардо это была потеря лучшего друга и еще одно поражение, которых было так много в его жизни. Еще одно. Но почему?

Неизменный Вазари, как всегда, приходит на выручку, проясняя: «Дивным и божественным был Леонардо, сын Пьеро из Винчи; и он достиг бы великих итогов в науке и письменности, не будь он таким многосторонним и непостоянным».

Конечно, Вы, как всегда, правы, уважаемый Вазари. Но если бы не было этой многосторонности, если бы он не учил нас видеть мир как единое существо, мы были бы сегодня другими. Если бы не было тех его жертв тогда, нам было бы тяжелее идти сейчас. Идти, опираясь на опыт его поражений и побед. Идти вперед. Вперед и вверх – другого пути просто нет. «Не поворачивает тот, кто смотрит на звезду».

Так говорил ученик Леонардо.

Удивительный метод Леонардо да Винчи Илья Барабаш

Хочется поговорить о Леонардо! Об этом удивительном человеке, заставившем нас, уже пять с половиной веков, разгадывать его загадки. История Леонардо продолжилась после его смерти: его превозносили, его свергали с пьедестала, его пытались копировать, о нем спорили, о нем говорили очень многие от Вазари до Фрейда. Но он остается самим собой – неповторимым Леонардо. И мы сегодня вновь обращаемся к нему, чтобы прикоснуться к душе мастера, чтобы попросить его разделить с нами свой великий опыт.

Кто же Вы, мессир Леонардо? Гений, чьи эксперименты подчас кончались неудачей… Пацифист, отпускавший на волю птиц, и создавший чертежи самых мощных орудий убийства своего времени. Великий художник, оставивший чуть больше десятка картин, при том, что некоторые из них так и остались незаконченными. Инженер, чьи проекты были воплощены лишь столетия спустя. Как бы то ни было, все это – Леонардо. И по ту сторону живописи и архитектуры, инженерии и науки – Леонардо-Человек. С великой душою и живым человеческим сердцем.

Леонардо да Винчи. Автопортрет. 1512

Немного истории. Леонардо ди сер Пьеро да Винчи родился ночью 15 апреля 1452 года. Его отец – сер Пьеро да Винчи – нотариус, его мать Катерина – скорее всего, просто крестьянка. Леонардо – «дитя любви», родители его вне брака.

Катерина стала вскоре женой одного из друзей сера Пьеро, а сам сер Пьеро женился на богатой флорентийке, взяв ребенка в свой дом. Как известно, на крещении присутствовало 5 крестных матерей и 5 крестных отцов – случай небывалый.

Родные места Леонардо – провинция Тоскана, городок Винчи, небольшое селение Анкиано – прекрасны. Там родился первый, как считается, в истории живописи пейзаж. Он подписан Леонардо 5 августа 1473 года, в день праздника святой Марии в Снегу. Наверное, немногим раньше получил Леонардо первый опыт живописи, расписав щит по просьбе одного местного крестьянина. Эта историю мы услышим из уст Вазари. «Рассказывают, что когда сер Пьеро да Винчи был как-то за городом, то пришел к нему некий поселянин с добрососедской просьбой: взять с собой во Флоренцию для росписи круглый щит, который он собственноручно сделал из срубленного фигового дерева… Для этого Леонардо в одну из комнат, куда не заходил никто, кроме него, натаскал хамелеонов, ящериц, сверчков, змей, бабочек, саранчу, летучих мышей и других странного вида подобного рода тварей, и из их множества, разнообразно сопоставленного, образовал некое чудище, чрезвычайно страшное и жуткое, которое выдыхало яд и наполняло воздух пламенем; при этом он заставил помянутое чудище выползать из темной расселины скалы, брызжа ядом из раскрытой пасти, огнем из глаз и дымом из ноздрей до такой степени причудливо, что в самом деле это имело вид чудовищной и ужасной вещи. Сам же был так поглощен ее изготовлением, что, хотя в комнате стоял совершенно невыносимый смрад от издыхающих животных, Леонардо его не чувствовал по великой своей любви к искусству. И вот, когда как-то утром сер

Пьеро пошел за щитом в комнату и постучался у двери, Леонардо, открыв ему, попросил несколько обождать и, вернувшись в комнату, поставил щит на мольберт по свету и приспособил окно так, что оно давало заглушенное освещение. После этого он впустил отца посмотреть. Ничего не ожидавший сер Пьеро, при первом же взгляде, сразу отшатнулся, не веря, что это и был тот самый щит и что изображение, которое он видит, есть живопись; когда же он попятился назад, Леонардо удержал его, говоря: «Эта вещь служит тому, ради чего она сделана; поэтому возьмите ее и отнесите, ибо таково действие, которое следует ждать от произведений».

Примерно в 1464–1469 гг. Леонардо поступает в мастерскую флорентийского художника Андреа дель Верроккьо по прозвищу «Верный глаз» – «ювелира, мастера перспективы, скульптора, гравера, живописца и музыканта». Надо сказать, что мастерская художника того времени была и научной лабораторией, где изучалась геометрия, инженерия и т. п. Там, во Флоренции, у Верроккьо, Леонардо рождается как художник. Флоренция – особенный город, последняя треть XV века, конец кватроченто – особенное время. Во Флоренции, в ее бурлящем котле, созидается Возрождение. Флорентийская Академия Медичи, Марсилио Фичино, кружок Тосканелли, Лука Пачоли, египетская магия, халдейские оракулы, и, самое главное, идеи Платона и Плотина, обретшие свое новое пристанище в культуре Европы. Кажется, что Леонардо впитал в себя лучшее, что имела Флоренция, но впитал не пассивно, а осмыслив и поверив собственным опытом. Иначе не был бы он тем самым Леонардо.

В мастерской Верроккьо получает Леонардо свой первый живописный опыт – продолжая работу мастера, пишет он одного из ангелов на картине «Крещение Христа». Увидев его работу, как пишут биографы Леонардо, преломив свою кисть, в знак того, что ученик превзошел своего учителя, более уже не берется за живопись сам Верроккьо. Там же, во Флоренции создает Леонардо «Поклонение Волхвов», необычное по своим масштабам и построению, и оставшееся незаконченным. Как будто весь мир собрался вокруг матери и младенца – волхвы подносят свои дары, бродяги, простой люд с изумлением, восхищением, замиранием, благоговением, и даже со страхом смотрят на младенца. Слева виднеются античные развалины – символ уходящего мира, справа в клубах пыли кипит битва – и все, как одним узлом, связано с центром, где под Древом Жизни не от мира сего находится Дева Мария и Иисус. Микрокосм соединяется с Макрокосмом. Там же, во Флоренции рождается первая из знаменитых мадонн Леонардо – Мадонна Бенуа, находящаяся ныне в «Эрмитаже». Удивительные образы… Вглядимся в них… в мадонну Бенуа, в Марию на картине «Благовещение», на те образы, которые были созданы Леонардо позднее. Что за магия скрыта в них? Ведь не назовешь эти лица красивыми в том узком смысле слова, к которому мы привыкли. И в то же время, есть в них нечто неуловимое, делающее их прекрасными. Но не только живописью прославлен был Леонардо во Флоренции. В своем письме к герцогу Миланскому Лодовико Сфорца он перечисляет великое множество своих умений.

Леонардо универсален. Он наблюдает Природу. Зарисовывает движения воды, остававшиеся до изобретения ускоренной съемки невидимыми обычному глазу человеческому. Изучает растения, проникая в законы и принципы их развития. Это благодаря Леонардо мы сейчас знаем, как определить возраст дерева по его спилу. Наблюдает за светилами с помощью оптики (в то время, когда Галилей еще не изобрел свою трубу), изучает законы их движения, и делает необычную запись в своем дневнике – «Солнце не движется». Исследует анатомию, и его рисунки до сих пор используются студентами медиками для изучения человека. Пытается проникнуть в тайну полета птиц и создать механизм, с помощью которого человек мог бы подняться к небу. Вычерчивает машины – от ткацких станков до самодвижущихся экипажей, от огромных сверлильных агрегатов до подъемных кранов и экскаваторов. Изобретает велосипед и цепную передачу, проектирует, как предполагают, первую счетную машину, водолазный костюм и подводную лодку. Есть среди его бумаг схемы колесного судна, и – особая страсть Леонардо – огромное количество различных летательных аппаратов – винтовых, похожих на современные геликоптеры и удивительных птицеподобных механизмов. Военные машины, предтечи современного автоматического оружия, многоствольные пушки, арбалеты и катапульты, баллисты и прообраз будущего танка… Архитектурные изыскания, планы крепостей и проект идеального города, расчеты которого были использованы позднее в Лондоне, все это также можно найти в записных книжках Леонардо. Да есть ли то, чего не коснулся его пытливый ум?!

Чем же нам теперь объединить все это – столь разнородное и несопоставимое на первый взгляд? Во всем и у всего учился Леонардо. Не стесняясь задавать вопросы домохозяйкам и крестьянам. Вот эта черта очень важна для того, чтобы понять Леонардо. Никогда не уставал он задавать вопросы, вглядываться в то, что окружает нас повседневно. Всегда носил он с собою записную книжку, куда зарисовывал то, что наблюдал, что привлекало к себе его внимание своей необычностью, красотой или уродством. Интерес к жизни во всех ее проявлениях и формах, жажда понять, проникнуть в самую суть вещей, а значит в самую суть Природы. Зачем? Почему? Боюсь, что рациональным объяснением тут не отделаться. В Леонардо воедино сплелись две силы, которые, возможно, и должны быть всегда вместе, но разделены у нас с вами сегодня – это Любовь и Познание.

Это любовь, пробуждающая тягу к познанию, и познание, позволяющее полюбить то, что открываешь. Наверное, это не так просто понять. Я думаю, что дело не обходилось здесь только рациональным анализом того, что видишь. Чтобы полюбить, надо прикоснуться душой своей к душе вещей… дерева, птицы, человека… Природа – манящая своей глубиной загадка. Тайна божества лежащего в основе мира, нечто вселяющее ужас своей силой, перед которой человек чувствует себя беззащитным, и, в то же время, нечто прекрасное и очень интимное для нашей души.

Но нас сейчас интересует метод Леонардо. Он прост, он соединяет в себе теорию и практику, науку и живой практический опыт. Его начало – наблюдение, его середина – размышление, его окончание – действие, в котором происходит осмысление. Секрет Леонардо в том, что он умел мыслить руками. Чтобы понять что-то, мало смотреть и думать, надо самому стать на место творца, самому стать творцом, и повторить творца, подобно божеству. И, может быть, именно в этом сходятся инженерия, живопись и наука Леонардо – все это – не более чем способы одного и того же – познания. И, может быть, именно в этом объяснение того, что многое осталось незаконченным. Да почему мы решили, что Леонардо должен был оставить нам в наследство сотню добротных полотен и полный цех различных работающих механизмов? Возможно, что утилитарный подход был не слишком ему свойственен, в отличие от нашего врожденного стремления к тому, чтобы вещи и дела обязательно были для нас полезными. Если судить по тому, как долго Леонардо работал над каждой своей картиной, по тому, как Леонардо работал над каждой картиной, можем сказать, что более значимым для него был процесс, а вовсе не «конечный продукт» сам по себе. Кажется, что великий мастер жил в ином измерении, в совершенно ином мире, далеком от нашего, обыденного, привычного. В том измерении, где имеет ценность опыт, который извлекается из жизни. Где существенны следы, которые остаются в душе.

Леонардо был очень наблюдательным. Он умел видеть мир вокруг, и это не было простой констатацией фактов, за фактами важно было найти причины, важно было дойти до оснований, до законов, которые всем управляют. Но это только начало процесса познания. Дальше необходимо понять, как эти законы проявляются в нашей жизни, как они действуют, в чем конкретно отражаются. Это требовало не столько теоретического размышления, сколько активного осмысления, попытки применения. Без последнего, все то, что открылось нам, останется безжизненной теорией, темой для разговора, но ничего не даст нам, не поменяет наш взгляд, не принесет нам опыта.

Не о самом ли себе эти слова Леонардо? Счастье и трагедия подлинного творца в том, что он понимает, что никогда не удастся ему передать все то, что он чувствует внутри себя, никогда краски и холст – столь грубые по сравнению с тем, что он созерцает в ином – не смогут передать увиденное. И потому, он пытается снова и снова запечатлеть невидимое, но, запечатлев, оставляет, потому что ищет дальше. И в этом бесконечном творческом действии художник осмысливает, проживает схваченное им, делает его частью собственного опыта. Для Леонардо, живопись – это путь познания, ее ценность в ней самой, а не в ее результате. Ценность творческого действия в том, что оно позволяет пока еще абстрактные идеи и суждения сделать внутренним опытом. Значимость которого, наверное, не требуется доказывать. Тогда обретает смысл и тот загадочный жест на полотнах Леонардо – жест ангела из Мадонны в гроте, жест Иоанна Крестителя, жест святой Анны, и, наконец, удивительный женский образ на одном этюде – указывающий куда-то «по ту сторону видимого», куда-то в иное… Туда, где скрыта душа, где скрыт смысл, где скрыто божество.

Нельзя говорить однозначно, что Леонардо не признавал существование идей в платоновском смысле и доверял только опыту, порицая современных ему ученых (цитата из Леонардо о книжных ученых). Ведь в то же самое время он говорил, что «Природа полна бесчисленных оснований, которые никогда не были даны в опыте». Его порицание относится не к тем, кто опирался на идеи или «скрытые основания», а к тем, кто прикрывался словами авторитетов, будь они античные или современные ему, не осмысливая, а значит, не видя их в реальности. К тем, кто лишь повторял или подражал, не зная. «Наука – капитан, практика – солдаты». Мало знать об основаниях природы, почерпнув это пусть даже из самых мудрых книг, но еще меньше – ограничиваться лишь практикой. Метод Леонардо объединял обе стороны, и это позволяло ему воистину знать и понимать природу, позволяло ему воистину видеть скрытую суть зримых вещей. Отсюда его внимание к деталям, к мелочам на его картинах. В природе нет ничего лишнего, все имеет свой смысл, свое значение, все отражает скрытую в природе душу. Задача художника – в том же. То, что объединяет – не любовь ли это? Не благодаря ли той любви, о которой говорит Леонардо, наше знание становится часть нас самих, а вернее, мы сами становимся частью чего-то большего. Метод Леонардо, если можно его назвать так просто – «метод» – это Любовь, позволяющая не просто знать, но быть.

Теперь мы можем попробовать понять силу живописных работ Леонардо. Ее суть в проникновении души художника в душу человека, которого он рисует, ее суть в том, чтобы, поняв ее, сделать душу другого видимой. И вернувшись из невидимого в видимое, запечатлеть схваченный там образ. Но какой силой и глубиной должна обладать душа художника, чтобы сделать это? Со слов Вазари известно, что Леонардо не закончил лик Христа на фреске Тайной Вечери, так и не смог найти те черты, которые бы передавали свет, заключенный в нем. Впрочем, кому это под силу? Разве тому, кто никогда и не видел этого света… Задача в том, чтобы найти те формы, которые бы не мешали живой душе человека, проявившись через них, затрепетать на холсте. Может быть, в этом тайна Джоконды?

Легко ли заглянуть в человеческую душу? Легко ли запечатлеть ее на холсте? Это вопрос не художественного мастерства и не психологических способностей, это вопрос внутренней силы, способности вынести, выдержать соприкосновение с душою другого, вопрос жизненности и силы сердца, чтобы выдержать соприкосновение с тайной хранящейся в душе человека. Ведь к сердцу другого, к душе природы можно прикоснуться только своей душой, только своим сердцем. Как нужно любить для этого?

Тайна Джоконды – это тайна нашей собственной Души. Тайна божества, тайна вечной женственности, которую каждый несет в глубине своего внутреннего мира, сам того не сознавая.

«Чей ум в состоянии проникнуть в твои тайны, природа? Чей язык в состоянии их разъяснить? Этого не может сделать никто! Это заставляет душу человека обратиться к созерцанию божества».

Боюсь, что добавить к этому мне нечего.

Микеланджело Буонаротти Илья Бузукашвили

Микельаньоло ди Лодовико ди Леонардо ди Буонаррото Симони родился 6 марта 1475 года в Карпезе, в Тоскане. Он был сыном мелкого чиновника, но семья столетьями принадлежала к высшим слоям города, и Микеланджело гордился этим. Детство его прошло частью во Флоренции, частью в родовой усадьбе. Мать Микеланджело умерла, когда ему было шесть лет.

В 1488 году отец отдал тринадцатилетнего мальчика учиться в мастерскую флорентийского живописца Доменико Гирландайо. И через год он уже так копировал рисунки старых мастеров, что его учитель не мог отличить копию от оригинала. Но скульптура больше привлекала его.

Вскоре Лоренцо Медичи Великолепный обратил внимание на талантливого юношу, призвал его к себе во дворец и открыл ему доступ в свои сады, находилась богатая коллекция античного искусства, доверенная попечению старого Бертольдо Джованни, ученика Донателло.

Франс Флорис, мастерская. Портрет Микеланджело Буонаротти

В 1459 году, во время правления Козимо Медичи, во Флоренции Была основана Платоновская Академия. Свободная Флоренция привлекала философов, художников, поэтов. Возглавивший Академию философ Марсилио Фичино (1433-99) перевел на латинский язык сочинения Платона, Плотина, Ямвлиха, Прокла, и других античных авторов, сделав их достоянием средневековой философии. При Лоренцо Медичи, который правил Флоренцией с 1469 года, республика все сильнее превращалась в княжество. Лоренцо Великолепный сделал Академию частью своего придворного круга. Собиравшиеся в его садах и садах виллы Фичино лучшие художники, философы и поэты того времени вели вольные философские беседы, читали стихи. Прекрасные речи Фичино и других философов вдохновляли слушателей, и в творениях художников оживали их идеи. Самый известный живописец этого круга – Сандро Боттичелли (1445–1510). На его картинах мир сновидений и мечтаний, на лицах фигур стремление унестись ввысь, в мир идеальный, вечный.

Микеланджело всего 14 лет, юноша впитывает в себя идеи философов античности, по-новому проявившиеся, обогащенные христианскими идеями, воспетые лучшими творцами века Возрождения. И это подтверждают самые первые его работы.

Но флорентийское общество уже распалось на две части. Все более отдаляясь от городского люда Медичи и их приближенные повсюду подозревали, и не без оснований, заговоры и мятежи. В неискушенном понимании простых горожан круг Медичи, утопавший в роскоши, мало чем отличался от Ватиканского папского двора, где царили ложь и лицемерие, где религия служила оправданием для преступлений, прикрытием для безудержного стремления к власти.

Это поясняет тот энтузиазм, с которым Флоренция, после смерти Лоренцо Великолепного в 1492 году, примет пламенные идеи доминиканского монаха Савонаролы, который в это время начал свои неистовые проповеди. Он обвинил папу Римского в грехах и призывал всех христиан на суд над ним. Вскоре он изгнал из города наследников Медичи, богачей и ростовщиков, отменил налоги с бедняков, провозгласил королем Флоренции Иисуса Христа. Горожане с радостью следовали его наставлениям. Все строго соблюдали посты, ходили в простых одеждах, распевали псалмы вместо веселых песен; вместо участия в праздничных маскарадах шли на проповеди. На улицах жгли «еретические» книги и картины. Даже Боттичелли бросал в костер свои прекрасные произведения на античные сюжеты. Однако подозрительность и зависть занимали видное место в чувствах горожан – повсюду появились шпионы, следившие за исполнением предписаний Савонаролы, и нарушители жестоко наказывались.

Записи бунтарских проповедей расходились по всей западной Европе, даже турецкий султан требовал доставлять их ему.

Вернувшийся в отцовское имение Микеланджело с большим вниманием читал писания Савонаролы. К которому, по утверждению своего ученика и биографа Кондиви, «всегда чувствовал великое почтение».

Лепкой и анатомией он занимается самостоятельно. Изучение анатомии основывается на вскрытии мертвых тел, а это было крайне опасно в то время: булла Папы Бонифация VIII «О погребении», изданная еще в 1300 году в связи с практикой вываривания костей, умерших в походах, крестоносцев для облегчения доставки их останков на родину, грозила отлучением от церкви каждому, кто будет уличен в подобных действиях, что позже стало истолковываться как полное запрещение резекции покойного.

Микеланджело уезжает сначала в Венецию, затем в Болонью и двадцати лет от роду впервые попадает в Рим. Здесь он, как и многие художники Возрождения, увлеченно изучает античные памятники древнего города.

Вскоре римский банкир Якопо Галли заказывает ему скульптуру в античном стиле, уже ставшим модным тогда. Вакх, выполненный для украшения его сада, лишь формально, хотя и очень точно, соответствует античным образцам. Тело опьяненного бога производит впечатление юношеского и вместе с тем слегка женственно, что типично для греческих изображений Диониса, но художник показывает, что подобная божественность для человека имеет и оборотную сторону.

Первая Пьета Микеланджело создана в этот же пятилетний римский период. Оплакивание Христа всегда изображалось как вершина страдания, связанного с искуплением. У Микеланджело Мария лишь чуть склонила голову над сыном, тело которого, лишенное жизни, расположено на ее коленях. Лица и тела спокойны и прекрасны, они вне времени и вне страданий. Современник мастера живописец Джорджо Вазари пишет о «божественной красоте» произведения и эти слова надо понимать буквально. Божественна проявленная идеальная природа Марии и Иисуса. Здесь показано не столько страдание, как условие искупления, сколько красота и гармония, как следствия искупления.

Скульптура вызвала восхищение. Знатоки спорили, кому принадлежит эта работа, называя имена прославленных скульпторов. Тогда Микеланджело, которого еще никто не знал в Риме, ночью пришел в церковь, где была выставленна Пьета, и высек на ней гордую надпись: «Микеланджело Буонарроти флорентиец исполнил».

В 1501 году, после страшной казни Савонаролы (1498 г.) и нескольких лет гражданской смуты, во Флоренции снова провозглашена республика, и ее главой пожизненно избран друг Микеланджело Пьеро Сордерини. Последующие четыре года – время естественного согласия художника с укладом общественной жизни любимого города.

Богатая корпорация торговцев шерстью дает мастеру заказ на создание скульптуры Давида. Он получает для работы мраморный блок высотой около пяти метров, который был куплен городом очень давно. Глыба считалась «неудобной»: слишком узкой при большой высоте, кроме того она была подпорчена сорока годами ранее скульптором Агостно ди Дуччо, пытавшимся справиться с ней.

Традиционно Давид изображался мальчиком – победителем, с головой Голиафа под ногами и крепким мечом в руке, символизирующим его силу, не ощущаемую зрителем в хрупком теле героя.

Давид Микеланджело находится в состоянии, которое предшествует подвигу, – он гневно и гордо смотрит на врага, принимая вызов судьбы. Правая опорная часть фигуры напряженно спокойна, статична. Левая – от вытянутой ноги до упругой гривы волос – легка и подвижна. Мускулы напряжены лишь на столько, сколько требует устремленность героя к победе, показывая силу не столько физическую, сколько силу воли, предопределяющую исход битвы.

Уважаемая комиссия, состоявшая из видных горожан и художников, решила установить статую на главной площади города перед Палаццо (дворцом) Веккио. И эти был первый более чем за тысячу лет, со времен античности, случай появления монументальной статуи обнаженного героя в общественном месте. Выраженное в фигуре Давида неистовое сверхчеловеческое желание защитить свободу своего народа, отвечало в этот момент самым возвышенным стремлениям флорентийцев.

На эту работу ушло три года. Работоспособность Микеланджело поразительна: в эти же флорентийские годы он выполняет статую Мадонны Брюгге, барельефы Тондо (изображение в круге) Мадонны Питти (диаметром около 85 см), Мадонны Таддеи (диаметром 109 см), начинает работу над статуей Святого Матфея для соборного хора. Соревнуясь с Леонардо, пишет картину Тондо Дони (Святое семейство), участвует в конкурсе на выполнение фрески для большого Зала Совета флорентийского Палаццо Синьории.

Конечно, он не мог оставаться равнодушным к мастерству и славе великого художника, который был старше его на двадцать три года. Казалось, двух более противоположных по внешности и характеру людей и представить себе невозможно: красавец, легко вращающийся в светском обществе, прекрасно фехтующий, интересующийся всеми науками, но почти все работы оставляющий незаконченными Леонардо; и неловкий, невысокого роста, со сломанным в результате несчастного случая носом, упрямо годами работающий над одним произведением Микеланджело. Они представили прекрасные эскизы батальных сцен на конкурс, но когда совет принял к выполнению обе работы, решив расположить их на противоположных стенах зала, оба не смогли завершить начатое, как бы не решаясь работать изо дня в день под критическим взглядом друг друга. В 1505 году Микеланджело принимает предложение Папы Юлия II переехать в Рим, вскоре после него покидает Флоренцию и Леонардо.

Папа поручает Микеланджело огромную работу: за пять лет воздвигнуть папскую гробницу. Сорок статуй в натуральную величину должны были украшать отдельное здание гробницы шириной семь, длиной одиннадцать и высотой восемь метров. Со времен античности на Западе не предполагалось воздвигнуть что-либо подобное. Он заказал изображение христианского взгляда на устройство мира в виде трехъярусной пирамиды, где нижний ярус был бы посвящен миру людей, средний – миру пророков и святых, верхний должен был символизировать преодоление и трансформацию первых двух через Страшный Суд. Но вскоре мастеру пришлось познать властный и капризный нрав заказчика: Папа загорается новой идеей – перестройкой собора Святого Петра. Тщетно пытался Микеланджело добиться аудиенции у Папы. Дошло до того, что он был выброшен из дворца солдатом папской гвардии. В гневе и разочаровании он почти бежит из Рима, и два года проводит в Болонье, занимаясь статуей Юлия II, заказанной в бронзе. «Короче говоря, здесь очень печальная жизнь, и мне кажется, что пройдет целая вечность, пока я смогу уехать», – пишет он домой, и при этом как и всегда работает столько, что жалуется: «Я почти не нахожу времени на еду».

Но вот из Рима поступил ошеломляющий заказ: требовалось написать двенадцать фигур апостолов и некоторые орнаменты на плафоне площадью более 500 квадратных метров в Сикстинской капелле.

Уже после первых трех недель работы, какая-то таинственная внутренняя связь между мастером и Папой, возникшая тогда, два года назад, возобновляется, и оба увлекаются все более смелыми замыслами. Решено было изобразить основные эпизоды Книги Бытия, всего около трехсот фигур.

Для осуществления росписи Микеланджело соорудил специальные леса, работать приходилось стоя, запрокинув голову, от чрезмерного и постоянного напряжения у художника болело все тело. За эти четыре года его глаза привыкли все время смотреть вверх, поэтому чтобы читать или рассматривать что-либо ему приходилось поднимать книгу или вещь высоко над головой еще некоторое время и после завершения этой работы. Почти на год работа остановилась, когда Папа Юлий был в отъезде в очередном военном походе. А по возвращении, темпераментный старик-Папа по временам врывался в Сикстинскую капеллу или мастерскую и, изрыгая проклятия, торопил мастера с работой, стремясь успеть перед смертью увидеть шедевр, над которым трудился Микеланджело. Но нетерпение папы, наверное, было понятно столь же страстному и темпераментному художнику.

1 ноября 1512 года композиция была торжественно открыта.

Вся роспись потолка обладает изумительным декоративным единством. И вместе с тем она рассчитана на то, чтобы зритель мог рассматривать ее по частям, проникаясь содержанием сюжетов. Между библейскими сценами центральной части и в пространствах люнетов, расположены грандиозные (и на самом деле около трех метров) фигуры Пророков и Сивилл, замкнутые между прорисованных карнизов и пилястр, изолированные друг от друга. Каждая из них по-своему погружена в процесс созерцания, прозрения и экстаза.

В центральной части девять картин из Книги Бытия: от Сотворения Мира до Всемирного Потопа. Художник начинал писать эти сцены в порядке противоположном библейскому рассказу и, продвигаясь вперед, все более ограничивался немногими крупными фигурами. Чем ближе события восходят к первоначалам мира, тем более лаконичными становятся средства изображения.

Фигура Бога-Отца в Сотворении Евы занимает почти треть поверхности картины. Вся сила концентрируется в его взгляде и руке, вслед за движением которой женщина возникает из бока спящего Адама.

В Сотворении Адама – только Создатель и его творение. Эта притча изображена особенно впечатляюще. Бог тянется рукой к руке прекрасного, но неимоверно тяжелого, тела Адама. Энергия сотворения – любовь, словно оживляющая искра, перепрыгивающая с кончика одного пальца на другой, передается от Создателя к его созданию. Волнообразный мост, образованный руками, зрительно связывает два мира. Идеальный, выраженный округлой формой покрова, в которой находится Бог, окруженный ангелами, и которая благодаря диагональному расположению его тела создает ощущение стремительного движения вперед; и мир материальный – несовершенный кусочек земли, чья принимающая энергию пассивность подчеркнута вогнутостью контуров.

Эта ясно читающаяся динамика представляет собой нечто большее, чем повторение известного. Сила средств, через которые выражен смысл легенды, становится и для зрителя активной, вызывает активное внутреннее переживание. А модель сюжета – применимой для бесконечного числа других жизненных ситуаций, где сама легенда – средство иллюстрации событий, являющихся всеобщими, а потому абстрактными, нуждающимися в облачении в конкретную форму, пригодную для анализа. Истинное значение становится шире, формально изображенного здесь, и постигается косвенным путем, с помощью анализа воспринимаемого зрительного образа.

Вскоре после завершения росписи плафона Сикстинской капеллы, в 1513 году, умер Папа Юлий II. Наследники Папы решают пересмотреть проект его гробницы и уменьшить объем, сделав ее примыкающей к стене. Мастер тотчас начал работу над фигурами Моисея и двух Пленников, несмотря на то, что тот мрамор, который он заготовил для этого в Карраре, был давно расхищен, и это пришлось делать снова. Его Моисей напоминает Пророков Сикстинской капеллы своей мощью, но мудрый и грозный вождь, освободитель своего народа, полон страстной силы веры, которая напрягает тело героя, он готов подняться, выпрямиться во весь свой гигантский рост.

В это время Джованни Медичи, с которым Микеланджело когда-то жил под одной крышей, был избран папой под именем Льва X. Он всячески препятствовал продолжению работы над гробницей Юлия II (делла Ровере), к семье которого относился враждебно. В результате проект пришлось упрощать еще несколько раз, работа растянулась на несколько десятилетий, доставив мастеру много неприятностей.

В 1516 году Микеланджело снова во Флоренции. По заданию Льва X, а затем Климента VII (Джулио Медичи) проектирует и начинает строительство фасада церкви Сан Лоренцо, Капеллы Медичи рядом с ней, работает над Библиотекой Лауренциана. Но все эти работы прерываются, когда в 1526 году Медичи были вновь изгнаны из города. Для Флорентийской республики, провозглашенной уже в последний раз, Микеланджело, назначенный главным инженером укреплений, поспешил выполнить планы оборонных сооружений, но предательство и интриги способствовали скорому падению республики. Ему пришлось скрываться в Венеции, откуда он пишет другу: «… когда я находился на крепостном валу у Сан-Николо, кто-то шепнул мне на ухо, что нет возможности дольше оставаться во Флоренции. Он вернулся со мной вместе домой, начертил мне план дороги и покинул меня только тогда, когда я уже был вне города, доказав мне, что все это будет для моего блага. Был то Бог или дьявол – я не знаю». Как гражданин свободной Флоренции, он тяжело переживал унижение своей родины, хотел уехать во Францию.

«Мир – в слепоте: постыдного урока Из власти зла не извлекает зрак, Надежды нет и все объемлет мрак, И ложь царит, и правда прячет око».

Папа помиловал его, поручив закончить строительство капеллы Медичи.

Капелла полностью выполнена по его проекту, и ее архитектурное и скульптурное решения дополняют друг друга, сливаясь в единое целое. Замысел реализован не полностью, хотя осуществленное дает довольно точное представление о нем, но художник уже не мог внести в задание то чувство привязанности, которое он испытывал к своему первому покровителю Лоренцо Медичи Великолепному. Двойная гробница «Великолепных», Лоренцо и его брата Джулиано, убитого в 1478 году, решена лаконично, над ней возвышается Мадонна, как Вечный Свет, которая потрясена чудом явления Младенца и прозрением его судьбы, и святые покровители семьи Медичи – Косьма и Демиан.

Каждая из гробниц герцогов разделена на два яруса выступающим карнизом. В нижней части расположены саркофаги с телами покойных. На них, как символы скоротечности и дуальности всего земного, в зрительно неустойчивом равновесии расположены тяжелые фигуры: Вечер и Утро, Ночь и День.

Статуи благородных герцогов над этим миром переходящего и несовершенного и гармоничная, прекрасно декорированная архитектура, в которую они вписаны – область освобожденного и возрождающегося духа, мир, исполненный возвышенной красоты.

Тогда же Микеланджело заканчивает работу над Библиотекой Лауренциана. Спокойные архитектурные формы, свойственные раннему Возрождению, наполняются новым эмоциональным содержанием. Мастер выражает в архитектуре ту же страстность и действенность, которые свойственны его скульптурным и живописным работам. Глубоко врезанные в стены колонны демонстрируют свою несущую способность, отражая порядок и гармонию идеального мира, лестница ступенчатым водопадом струится из пространства зала.

О символическом смысле фигур на саркофагах герцогов Медичи поэты слагали стихи. И на чей-то очередной мадригал, посвященный Ночи, Микеланджело ответил стихами, отразившими его горькие чувства:

«Отрадней спать, отрадней камнем быть, О, в этот век, преступный и постыдный, Не жить, не чувствовать – удел завидный. Прошу, молчи, не смей меня будить». (пер. Ф. Тютчева) «Мне сладко спать, а пуще – камнем быть, Кагда кругом позор и преступленье: Не чувствовать, не видеть – облегченье, Умолкни ж, друг, к чему меня будить».

В 1534 году Микеланджело покидает Флоренцию. Последний период жизни художника прошел в Риме, где судьба подарила ему двух друзей – Томмазо Кавальери и Витторию Колонна.

Он снова, спустя 20 лет, работает в Сикстинской капелле – заказана огромная фреска Страшный Суд. В центре этого поистине космического события – олицетворенное возмездие – могучая фигура Христа, мощным движением правой руки которого грешники, подхваченные вихрем, обрушиваются в ад, к Харону и Миносу. Здесь Микеланджело явно пользовался строчками из Божественной Комедии Данте:

«А бес Харон сзывает стаю грешных, Вращая взор, как уголья в золе, И гонит их, и бьет веслом неспешных».

Левая рука Христа как бы притягивает к себе избранных, поднимающихся к нему справа. Фигуры святых образуют напряженный ореол вокруг гневного, карающего Судии.

Отпечаток образа мастера несет на себе содранная кожа, которую полощет в реке времени Святой Варфоломей.

О многих других персонажах мы знаем, что они представляют собой портреты современников художника. Например, Миносу, судье умерших душ, он придал черты лица церемониймейстера Папы Бьяджо ди Чезена, который вместе с Папой Павлом III часто сетовал на наготу изображенных фигур.

Уже давно прошел последний срок завершения гробницы Папы Юлия II, и, после очередных мучительных переговоров в 1542 году, был заключен последний контракт на ее сооружение, который был наконец выполнен через три года.

Первоначально задуманное изображение системы мира, трансформировалось за сорок лет в монумент, символизирующий христианскую веру. В нижнем ярусе – Пророк Моисей, рядом с которым фигуры Рахили (Веры) и Лии (Любви). Карниз над изображением Моисея распадается, являя его духовную связь с верхним миром идеальных образов.

Назначение Микеланджело в 1547 году главным архитектором собора Святого Петра вплоть до самой смерти препятствовало его возвращению в родную Флоренцию. И хотя строительство было начато до него и окончено после его смерти, собор Святого Петра несет на себе печать гения Микеланджело: он переделал план и построил большую часть собора, по его модели с небольшими изменениями возведен огромный купол, над сооружением барабана которого художник работает до самой смерти. Монументальный пояс сдвоенных колонн барабана определяет сейчас то впечатление, которое производит здание в общей панораме города.

Современники почти не знали стихов Микеланджело. Но в последние двадцать лет жизни поэзия занимает большое место в его жизни. В ней так же отразился живой процесс его страстного и глубокого осмысления взаимоотношений человека с миром:

«Как золотом иль серебром, Покорными огню, ждет наполнения Пустая форма, чтоб творенья Прекрасные, сломав себя явить, — Так должен я преобразить В себе, любви моей огнем, Плененность безграничной красотою Той, кем безмерно я влеком, Кто стала жизни сердцем и душою. Но слишком узкою стезею Благая донна сходит в глубь мою: Чтоб дать ее свет, – себя я разобью».

В его стихах чувствуется непреклонная убежденность, что в этом проявляется высокий и живой закон единства и развития.

«Не родился еще человек, который подобно мне, был бы столь склонен любить людей» – писал Микеланджело о себе, но, возможно именно из-за силы этой любви, его взаимоотношения с ними были довольно трудными. Отцу, братьям и племяннику он старался помогать всю свою жизнь, даже в самые трудные годы, тем не менее, письма художника к родным полны как любви и заботы, так и упреков в ответ на упреки.

Микеланджело стремился воплотить в своих произведениях совершенную красоту и искал ее в действительности. Поэтому когда случай сталкивал его с человеком, наделенным красотой и гармонией души и тела, в нем вспыхивал безудержный восторг любви, которую он со всем своим жизненным неистовством и творческим бескорыстием обрушивал на этого человека:

«Когда ты, донна, приближаешь Свои глаза к глазам моим, — В их зеркале себе я зрим, А ты себя в моих отображаешь. Меня, увы, ты созерцаешь Таким, как есть, – в болезнях и летах, А я тебя – светлей звезды лучистой; И небу мерзостно, ты знаешь, что я, урод, живу в благих очах. Во мне ж, уроде, виден лик твой чистый; И все ж, кому тропа тернистей…»

Между человеком и произведением искусства им был проведен знак равенства. Работа скульптора виделась ему в акте Сотворения мира Богом, в свершении судьбы каждого человека:

«Но Божий молот из себя извлек Размах, что миру прелесть сообщает; Все молоты тот молот предвещает, И в нем одном – им всем живой урок. Чем выше взмах руки над наковальней, Тем тяжелей удар: так занесен И надо мной он к высям поднебесным».

Страдание, изведанное им сполна, через которое его философские взгляды трансформировались, вливаясь в его произведения, стало главной темой в его последних незаконченных Пьета, над которыми он работал до самой смерти.

«Чем жарче в нас безумные стремленья, Тем больше нужен срок, чтоб их изгнать; А смерть уж тут и не согласна ждать…»

Он умер 18 февраля 1564 года в возрасте восьмидесяти пяти лет в своей мастерской. Его племянник тайно вывез тело мастера из Рима, и горожане Флоренции торжественно похоронили его в церкви Санта-Кроче – усыпальнице великих флорентийцев.

«Но если кто-нибудь из числа умерших и живых заслужил пальму первенства, превзошедши и перекрыв всех остальных, так это божественный Микеланжело Буонарроти… Он превосходит и побеждает не только всех тех, кто уже почти что победил природу, но и самых знаменитейших древних мастеров, которые без всякого сомненья столь похвально ее превзошли. Он один торжествует над этими, над теми и над самой природой…» – так восторженно воспринимал мастера Джорджо Вазари. Ту несовершенную природу человека, преодолеть, превзойти которую призывал Платон, говоря о стремлении Эрота небесного «родить и произвести на свет в прекрасном» («Пир»).

Рафаэль Санти Илья Бузукашвили

Его называли божественным. Хвалили и почитали. К его мнению прислушивались папы. А он, скромный художник Рафаэль Санти, хотел в этой жизни лишь одного – верно служить своей кистью и доброй душой Прекрасному, Живописи, Богу.

В 1508 году в Ватикане появился красивый молодой человек. Ему всего 25, но он уже известный художник. И его пригласил сам Папа. Да, Юлий II заказал ему росписи некоторых своих покоев, вняв совету любимого архитектора Донато Браманте, родственника Рафаэля. Браманте заверил Папу, что тот о своем решении не пожалеет.

Рафаэль родился в Урбино – ночью, в страстную пятницу 1483 года. Он очень рано потерял мать. И первые серьезные шаги сына по жизненному пути направлял отец – Джованни, тоже, кстати, художник. Он дал Рафаэлю и первые уроки живописи, а потом устроил учеником к мастеру кисти из Перуджи – Пьетро ди Кристофоро Ваннуччи по прозвищу Перуджино.

Рафаэль Санти. Автопортрет. 1506

Сразу опытный глаз мастера заметит в мальчике из Урбино темперамент и силу, скрытые ото всех вокруг за крайне обаятельной внешностью. Но кроме них, кроме поистине вулканической трудоспособности он заметит еще кое-что. Любовь. Трогательную, нежную, чистую любовь к природе, к жизни. К искусству.

Юноша внимательно изучает, размышляет, сравнивает, копирует, учится. Но занятия не отгораживают его от жизни. Никогда в нем не было той замкнутости, свойственной многим художникам, погруженным в свою любимую стихию. То было большой редкостью. Во многом она определила его дальнейшую судьбу.

Взлет его стремителен. Он как будто сразу нашел свою песнь. Семнадцатилетний юноша один за другим создает образы Богоматери: «Мадонна Конестабиле», «Мадонна в зелени», «Мадонна дель Грандука», «Мадонна со щегленком»…

Пройдет всего несколько лет, и он станет знаменит.

Под руководством Пинтуриккио 20-летний Рафаэль выполняет эскизы и картоны для огромных фресок папской библиотеки в Сиене, учится стилю флорентийских мастеров живописи, постигает загадочную природу полотен Леонардо, творит в Перудже. Но нет ничего прекраснее Мадонн, написанных его юной рукой. Нежные, глубокие, светлые, они само совершенство. Наконец его позовут в Рим.

Среди толпы придворных, святейших кардиналов, блистательных вельмож и их прекрасных дам в нарядах, усыпанных драгоценными камнями, стройная фигура этого юноши с открытыми и приятными чертами лица смотрится странно. Одет он скромно, во все черное. Даже бархатный берет – черный. Только тонкая золотая цепочка украшает грудь. Пройдет всего пять лет, и он станет главой Римской школы живописи. Его фрески составят славу Ватикана, увековечат имя папы Юлия II, станут образцом канона для целых поколений живописцев со всего мира. Но это все в будущем.

Одну за другой покрывают стены покоев Ватикана фрески Рафаэля. Его рисунки и композиции безупречны. Папа очень доволен.

А рядом, совсем рядом, в двух шагах, плафон Сикстинской капеллы преображается под кистью его могучего и страстного соперника – Микеланджело Буонарроти. Он непреклонен. Никто не смеет бросить взгляд на еще не законченную работу. Будь то сам Папа Римский. Рафаэль сгорает от любопытства. Он и подумать не может, что очень скоро все устроится само собой. Буонарроти поссорится с понтификом и сбежит во Флоренцию. Капеллу закроют на ключ, который отдадут на хранение все тому же любимому архитектору папы Юлия – Донато Браманте. А тот позовет своего протеже Рафаэля вместе полюбоваться запретным плодом.

Рафаэль увидит наконец роспись Микеланджело. Он будет шокирован, поражен. Силой, мощью, величием. И сам станет другим. Очень скоро он изменит свою манеру, укрупнит масштаб, достигая величия, которому его научил Микеланджело. Таковы его сивиллы-прорицательницы в римском соборе Санта-Мария делла Паче, пророк Исайя в Сан-Агостино. Рафаэль – это Рафаэль. На исходе золотого века в истории живописи он вберет в себя все лучшее, чем потом, в будущем будет славен итальянский Ренессанс. Но пока он еще на пути к своей бессмертной славе.

«Вообще говоря, жил он не как живописец, а по-княжески. О искусство живописи, по праву могло ты в те времена гордиться своим счастьем, имея живописца, который своими доблестями и своими нравами возносил тебя до небес!» – так напишет о Рафаэле в своих жизнеописаниях знаменитых живописцев, зодчих и ваятелей Джорджио Вазари.

Рафаэль был улыбчив и мягок, добр душой. Рядом с ним люди чувствовали себя счастливыми. Стоило художникам начать вместе с ним какую-нибудь работу, как они тотчас же совершенно естественно объединялись и пребывали в постоянном согласии. А такое в то время случалось редко. Говорят, если кто-то из тех, кто работал рядом, просил его подсобить в каком-то рисунке, он тотчас бросал свою работу, чтобы помочь товарищу. Вокруг него всегда было много учеников. Он наставлял их с той любовью, что обычно питают не к художникам, а к родным детям.

Заказы следуют один за другим. Он пишет для французского короля, для кардиналов Ватикана, для банкиров и меценатов, толпой осаждающих его мастерскую и почитающих за честь иметь в своем собрании картин Мадонну кисти Рафаэля.

Чтобы справиться с бесчисленными заказами, Рафаэль берет все больше и больше учеников. Они старательны, но не гениальны. А у самого Рафаэля на живопись остается все меньше и меньше времени и сил.

Подступила суета. Рим постепенно втянул урбинца в свой завораживающий и налаженный темп жизни. Все сутки спрессованы во времени и расписаны по минутам. И нет ничего страшнее для творца, чем круговерть этих будней.

Рафаэль, прибывший в Вечный город в жажде достичь вершин искусства, автор фресок в Станцах Ватикана, уже одной «Афинской школой» заслуживший право на бессмертие, теперь завален бесчисленными, иногда малозначительными заказами, тратит время в пустых беседах, застольях…

После смерти Браманте волею судеб он становится главным архитектором Рима. Ответственность эта огромна, почетна и высока, но далека от живописи. Он принимает участие в строительстве собора Святого Петра, прокладывает городские улицы, курирует римские древности.

Что это, судьба создает препоны художнику Рафаэлю, благоволя Рафаэлю-архитектору, Рафаэлю-придворному?! Нет, она пошлет ему шанс. Монахов из монастыря Пьяченцы. Они закажут Рафаэлю Мадонну с младенцем. И свершится чудо. Впервые в жизни он натягивает на подрамник огромный холст, собственноручно, без единого прикосновения учеников пишет свой новый, возможно, самый главный шедевр. Расчет мастера неотразим. Он ведет нас к Мадонне. И вот мы у нее в плену. На всю жизнь. Однажды увидев, забыть ее мы уже не можем.

«Сикстинская Мадонна». В ней весь накал, вся мудрость и красота Высокого Ренессанса. В ней – вся судьба Рафаэля. Родной Урбино, полустертые чарующие черты матери, образы сотен милых и добрых женщин, любивших своих младенцев.

Он не был один в своей мастерской. Рядом с ним, вместе с ним, в нем самом жило его время. Пора жестокая, сумрачная, напитанная до краев войнами, скорбью, маскарадами, убийствами и разгулом злодейских страстей… Но он должен, наперекор уродству и мраку, донести людям свет и любовь.

Торжество добра утверждает он своей кистью. На грядущие времена. Добро и Мадонна Рафаэля – разве им страшно время?

В дни дрезденского восстания в XIX веке русский революционер Михаил Бакунин мечтал поставить «Сикстину» на крепостных стенах, чтобы остановить наступавших врагов. «Вся картина была – мгновение, но мгновение, к которому вся жизнь человеческая есть одно приготовление», – вспоминал о ней Гоголь. «Посмотрите, она все преображает вокруг себя!.я чувствовал себя лучшим всякий раз, когда возвращался от нее домой!» – восклицал Кюхельбекер. А Огарев писал Грановскому в 1841 году: «В Дрездене Мадонна удивительная. Я только тут понял живопись. Это мой идеал».

Многие исследователи творчества Рафаэля столетия спустя полагали, что в образе Сикстинской Мадонны Рафаэль запечатлел последнюю любовь своей жизни – темноглазую дочку булочника, Форнарину. Многих удивляло это неожиданное чувство изысканного художника к простолюдинке. Влюбившись в Форнарину, говорят, он и часа не мог провести без нее, и потому она всегда была рядом. В то время он работал над фресками на вилле Фарнезина для Агостино Киджи, богатейшего банкира эпохи Возрождения. Киджи, узнав, что художник водит за собой все время какую-то «модель», возмутился и запретил Рафаэлю приводить чужих во дворец. Мастер перестал есть, спать, а главное – работать. Тогда Агостино махнул рукой и сказал: «Да приводи кого угодно, только пиши, Бога ради!» И Форнарина до последних дней оставалась рядом с Рафаэлем.

Он умер в тот же день, что и пришел на этот свет, 37 лет спустя. У его изголовья стояла неоконченная картина «Преображение». Весь Рим пришел прощаться со своим любимцем. То был лишь миг истории.

Рафаэль окончил земную жизнь. И начал новую. В Вечности. На саркофаге живописца в Пантеоне его друг и покровитель кардинал Бембо оставил такие слова: «Здесь покоится Рафаэль, при жизни которого мать всего сущего – Природа – боялась быть побежденной, а после его смерти ей казалось, что и она умирает вместе с ним».

Рубенс Илья Бузукашвили

Великан живописи и талантливый дипломат. Ученый антиквар и коллекционер. Прагматик и мечтатель. В его жизни поразительно сочетались взлеты таланта с весьма приземленными заботами купца. Питер Пауль Рубенс. Он стоял у истоков целой эпохи в искусстве – эпохи барокко.

Рубеж столетий, 1600 год. Юному Рубенсу 23. Он красив и хорошо воспитан. Говорит на английском, испанском, французском, итальянском. Знает латынь. Но Судьба, зная о его могучих талантах, ждет от него большего, и из родной Фландрии с дипломом свободного художника Гильдии святого Луки он отправляется в Италию. Искать свой путь и удачу. Герцог Мантуанский Винченцо Гонзага быстро оценил дар художника и полюбил его за превосходные манеры и образованность.

Питер Пауль Рубенс. Автопортрет. 1623

В коллекции герцога Рубенс открыл для себя сокровища. Он усердно копирует Тициана, Корреджо, Веронезе. Гонзага доволен его работами и вскоре посылает юного художника в Рим для выполнения копий с картин великих мастеров. Но уже через год новое неожиданное поручение итальянского герцога станет знаком тому, что Рубенс будет не только держать в руках кисти. Его новая миссия – отправиться в Испанию с подарками для короля Филиппа III.

В пути молодого посла ожидают неудачи: ливни портят картины, не хватает денег на дорогу. В письме своему покровителю из окружения герцога он с горечью замечает: «Если мне не доверяют, то дали мне слишком много денег, а если доверяют, то слишком мало». Но Рубенс с честью выполнит поручение. Первое в длинной череде дипломатических миссий, которые ожидают его в жизни. Да, с ними он будет делить свою главную страсть – к живописи. Однажды в Лондоне кто-то из придворных, увидев, что посолФландрии стоит за мольбертом, удивленно спросил: «Господин посол занимается живописью?» На что получил ответ: «Нет, милорд, живописец иногда занимается дипломатией». Копыта гремят по подъемному мосту. Старые башни, черные стены тесно окружили всадников, и они, спешившись, входят под низкий свод. Долгий путь окончен. Позади остались дороги и поля.

Придворный, разодетый и чопорный, проводил Рубенса до тяжелых дверей покоев и, церемонно поклонившись, исчез. Художник остался один на один с двумя стражами. Скрестив алебарды, они застыли перед дверями и хранят молчание. «Мы рады Вас видеть, Рубенс», – раздался тихий голос. Художник вздрогнул. Перед ним стояла королева Мария Медичи.

Через час Рубенс спускался по маленькой винтовой лестнице. «О, знаменитая лестница, – думал он, – сколько ты виделатайных гостей! Твои стертые ступени ведут либо к славе, либо в небытие. Куда ведешь ты меня?» Знакомясь с биографией Рубенса, невольно вспоминаешь романы Александра Дюма: те же события, те же имена. Мария Медичи, Анна Австрийская, Людовик XIII, кардинал Ришелье. Франция, Англия, Испания. Зловещие заговоры, жгучие дворцовые тайны, государственные секреты в маленьких надушенных конвертах. Да, это история. И это Рубенс.

Добрую половину своего времени он тратил на исполнение весьма рискованных секретных поручений своей владычицы инфанты Изабеллы. Они следуют одно за другим. Рубенс ведет обширную, часто тайную, переписку, содействует ведению мирных переговоров между Англией и Испанией, проводит секретные совещания с Карлом I и одновременно рисует его портрет.

Сложно было человеку его взглядов иубеждений вращаться в мире политики. В одном из писем он признался: «Для себя я хотел бы, чтобы на земле царил мир и мы могли бы жить в веке золотом, а не железном». А век его был поистине железным. В роскошных покоях властвует страх! Смертелен яд измены. Грозен гнев владык. Интриги, старые счеты вельмож, казнокрадство. Как все это далеко от жизни, бурлящейза стенами дворца! Как бесконечно чуждо жизни доброго народа Фландрии!.. «Я очутился в настоящем лабиринте, днем и ночью осажденный множеством забот», – пишет Рубенс. Не всякий выдержал бы нервное напряжение, которое выпало ему на долю.

Несмотря на все титулы и очести, он откажется от тяжкой мисси тайного дипломатического агента: «Судьба и я, мы испытали друг друга… Я мог бы доставить историку точные и правдивые сведения, весьма отличные от тех, которым придают веру вообще… Вот тогда-то я и решился рассечь золотой узел… и вернуть себе свободу».

Современники вспоминали: «Он был высокого роста и обладал величественной осанкой. Всегда казался жизнерадостным, мягким и вежливым. Говорил размеренно очень приятным голосом. Все этопридавало его словам естественную красноречивость и убедительность. Самым большим удовольствием для него было проехаться на каком-нибудь испанском коне, углубиться в чтение или заняться разглядыванием своих агатов, сердоликов и других резных камней, прекрасным собранием которых он располагал». Тонкий ум, такт и редкий дар очаровывать людей отмечали все, кто общался с живописцем. Загадочный Рубенс смотрит на нас с автопортрета, который, видимо, из-за частых разъездов он все никак не мог закончить.

Импозантный, зрелых лет мужчина. Элегантно заломлена широкая шляпа. Закрученные усы. Борода. Но главное не эти детали. Главное – глаза. Пристальные, островнимательные, может, даже недоверчивые: слишком много предательств видел он. Испытующе вглядывается в нас Рубенс. Не раз смотрел он в глаза королей, герцогов, кардиналов и научился скрывать свои мысли. Мы вмиг представляем себе Рубенса послом, исполняющим особо секретную миссию или весьма деликатное поручение светлейшей инфанты Изабеллы.

Когда молодой художник только появился в Брюсселе по возвращении из Италии, то сразу пришелся ко двору. Церковь и светская власть были полны желания утвердить свое величие. И здесь Рубенс был незаменим. Его завалили заказами, он не отказывался ни от одного. И золото потекло к нему рекой.

Он вставал в четыре утра и приступал к работе. Короткий перерыв на обед и опять труд. С полной отдачей. В его мастерской работали десятки учеников, но еще больше просили его принять их. Этой чести они готовы были ждать годами. «Мы посетили знаменитого художника, которого как раз застали за работой, причем он заставлял себе в то же время читать вслух из Тацита и одновременно диктовал письмо. Мы молчали и не хотели ему мешать разговорами, он сам начал с нами говорить и при этом продолжал, не прерывая, свою работу, заставлял дальше читать, не переставал диктовать письмо и отвечал на наши вопросы», – вспоминает один из современников Рубенса.

«Я глубоко преклоняюсь перед величием античного искусства, по следам которого я пытался следовать», – напишет в одном из своих писем художник. В философии ему были близки стоики – бюст Сенеки стоял при входе в мастерскую рядом с бюстами Платона, Сократа и Марка Аврелия.

Десятки картин каждый год выходят изпод кисти Рубенса. «Мой талант таков, что, как бы непомерна ни была работа по количеству и разнообразию сюжетов, она еще ни разу не превысила моего мужества», – говорил он не без гордости. Иногда свершались и настоящие чудеса, как это было с картиной «Поклонение волхвов». Полотно высотой в четыре с половиной метра Рубенс написал за шесть дней. Его картины потрясали воображение современников. В них отражались то страшные минуты Голгофы, то величественные сцены античных мифов, то грандиозные битвы охотников со львами, то полные правды жизни портреты царственных особ или скромной камеристки.

Камеристка инфанты Изабеллы. Этот прекрасный портрет находится среди других шедевров Рубенса в Эрмитаже. Из мерцающего полумрака глядит на нас из далекого XVII века молодая женщина. Нас разделяют 350 лет, но мы, словно наяву, ощущаем ее время. Длинные и гулкие анфилады дворца, пыльные скрипучие витые лестницы. Приторно-горький аромат старинных духов. Шорох поспешных шагов, звон шпаг и стоны тайно убитых. Скрипят ржавые петли тяжелых дверей. Отсчитывают минуты старые куранты. Горланит песню пьяная ватага наемников… Портрет камеристки инфанты Изабеллы – крохотное зеркало, отражающее целый мир.

Вспоминаются слова Крамского: «Говоря по правде, мы лепечем. Вот старые мастера говорили». Он мечтал достичь высот Микеланджело… О многом мечтал, но многое не успел. А может, он успел все, что должен был совершить? Ведь сотни его картин остались как бесценный дар людям.

Эжен Делакруа сказал о нем: «Слава этому Гомеру живописи – где он затмевает всех не столько совершенством, сколько тайной силой и жизнью души, которую он вносит во все». А кто-то из поэтов с благодарностью воскликнет: «Жив ты! В красках твоих жизнь пламенеет сама!»

Альфонс Муха. Превращая «земное» в искусство Татьяна Федотова

«Абсолютное отсутствие таланта» – такой безнадежный ответ получил Альфонс Мария Муха от профессора Льготы, когда пытался первый раз поступить в Пражскую Академию изящных искусств. Вряд ли в тот момент и сам юноша, и уважаемый профессор могли представить, каким огромным успехом во всем мире будут пользоваться выставки Мухи.

Любители творчества чешского художника, несмотря на холодную московскую зиму, выстраивались в длинные очереди. Замерзнув окончательно, я вместе с другими попала в небольшой зал, где были выставлены произведения знаменитого художника.

Альфонс Муха. 1906 г.

Велико же было мое удивление, когда оказалось, что «произведения» эти по большей части – всего лишь афиши и рекламные плакаты папиросной бумаги, пива или велосипедов. Но несмотря на это каждая из работ – настоящее произведение искусства. На любой из них центральный живописный мотив – дама: стилизованная фигура прекрасной женщины или робкой девушки, где-то мечтательной и даже религиозной, где-то беззаботной и уверенной в себе. Но каждая работа – это изящество, тонкость и грациозность. Муха выражал в своих произведениях эстетические вкусы своего времени, в них видны художественные поиски рубежа XIX–XX веков. Именно в это время рождался новый стиль – «модерн», или «ар нуво» (от французского art nouveau – «новое искусство»).

Но Муха был не только представителем нового стиля; о его работах говорили: «Стиль Мухи». Его произведения легко узнавались среди множества других, даже среди тех, которые откровенно пытались копировать художника. Его стиль – это гармония линий и цвета; каждая деталь существует в согласии с другими деталями. И вся плоскость листа удивительным образом организована. Когда рассматриваешь картину в целом или какую-нибудь одну ее деталь, не покидает чувство цельности и подчинения единому замыслу.

Но самым удивительным во всей выставке была, на мой взгляд, маленькая комнатка, в которой висели только фотографии тех моделей, с которых Муха писал свои картины. Обходя их и вглядывамясь в каждую из фотографий, без особого труда можно узнать те рекламные плакаты, на которых изображается – и преображается – та или иная дама. Да, на самом деле преображается, приобретает какую-то особенную тонкость, особенный «дух Мухи». Обычная девушка на фотографии становится настоящей красавицей на плакате, со своим характером, своей изюминкой, своей неповторимостью. Волосы превращаются во вьющиеся локоны, незаметно переходящие в общий орнамент, складки платья подчеркивают движение всей композиции. Даже цветы начинают расти, закручиваясь в необыкновенную линию, а дым от папирос прозрачной вуалью обвивает волосы модели.

Благодаря таланту Мухи создавать из простых вещей настоящие произведения искусство афиши перестало восприниматься как второстепенное. И по-настоящему прославился он благодаря афише, выполненной по заказу

Сары Бернар к спектаклю «Жисмонда». За одну ночь (!) было создано то, что произвело настоящую сенсацию на улицах Парижа. Это был прорыв, поворотный момент в карьере Альфонса Мухи. После этого посыпались предложения, тут же был подписан контракт с актрисой на шесть лет, и слава художника разошлась далеко за пределы Парижа…

А помните, с чего все начиналось? С неудачной попытки поступить в Пражскую Академию изящных искусств. Непреодолимое желание учиться, творить и получить настоящее художественное образование приводит его в Мюнхенскую Академию художеств, после ее окончания – в Пражскую Академию художеств и, наконец, в Академию Коларосси. В феврале 1897 года в Париже, в крохотном помещении частной галереи «La Bordiniere», открывается его первая выставка – 448 рисунков, плакатов и эскизов. Она пользовалась невероятным успехом, и вскоре жители Вены, Праги и Лондона получили возможность увидеть все это тоже. Началось массовое тиражирование работ Мухи: их оформляли в картины, выпускали открытки, календари. Работы художника можно было встретить как в буржуазных салонах и дамских будуарах, так и на афишных тумбах и в простых домах. Модницы Парижа носили ювелирные украшения, выполненные по эскизам художника. Жорж Фуке – парижский ювелир того времени – вдохновлялся изделиями, которыми были украшены дамы на плакатах Мухи, и даже создал целую коллекцию ювелирных украшений по его эскизам. Но помимо больших и серьезных работ художнику приходилось выполнять и такие заказы, как проектирование рекламы конфет и мыла, папиросной бумаги и ликера.

Однако за всей этой славой и признанием Муха мечтал о другом. Он хотел быть историческим живописцем, и звание талантливого декоратора его совсем не вдохновляло. Его большой мечтой (а он даже считал это своим предназначением) было создание работ, посвященных славянскому народу, так горячо им любимому. И Муха, который привык не отступать от своих идей, после 1910 года посвятил свою жизнь выполнению этой задачи. Он день за днем изучал славянскую мифологию, историю своего народа. К 1928 году он создал свою «Славянскую эпопею», состоявшую из двадцати монументальных полотен, на которых была изображена история чешского народа. Однако привыкшая к «другому» Мухе публика эту его работу не приняла. Да к тому же художественные вкусы к тому времени изменились. Но в любом случае Муха умел делать то, что мало кому удавалось: он вносил в повседневную, бытовую жизнь красоту, заставлял по-новому посмотреть на «второстепенное» искусство афиши. Альфонс Мария Муха создавал не только настоящие картины и красивые образы, но и делал произведениями искусства простые вещи, окружающие нас.

…Выхожу из музея. От входа и до самой остановки тянется очередь людей, которые хотят увидеть «произведения знаменитого чешского художника». Похоже, их тоже ждет немало удивлений!

Путешественники

Марко Поло Илья Бузукашвили

Он был простым венецианским купцом, но оставил о себе память как о величайшем путешественнике. Его странствия высмеивали и рассказы о них называли нелепыми баснями. Но Марко Поло даже на смертном одре утверждал, что это правда – все то, что он поведал миру.

Сентябрь 1298 года. Морское сражение при Курцоле между Венецией и Генуей. Военное счастье подвело венецианцев: их флот был разбит. В плену оказались семь с половиной тысяч человек. Среди них – Марко Поло. Как получилось, что этот купец с судьбой путешественника стал командиром корабля венецианского флота, история умалчивает. Мы знаем другое. В тюрьме он попал в одну камеру с Рустичелло из Пизы. Пизанец умело владел пером и до своего пленения писал рыцарские романы. А Поло – о, ему было о чем рассказать! Он говорил – Рустичано записывал.

Марко Поло

«Государи и императоры, короли, герцоги и маркизы, графы, рыцари и граждане, и все, кому желательно узнать о разных народах, о разнообразии стран света, возьмите эту книгу и заставьте почитать ее себе; вы найдете тут необычайные диковины и разные рассказы о Великой Армении, о Персии, о татарах, об Индии и о многих других странах; все это наша книга расскажет ясно по порядку, точно так, как Марко Поло, умный и благородный гражданин Венеции, говорил о том, что видел своими глазами, и о том, чего сам не видел, но слышал от людей нелживых и верных. Всякий, кто эту книгу прочтет или выслушает, поверит ей, потому что все тут правда».

Так в генуэзской тюрьме на исходе XIII столетия два узника оставили след на века.

Каких только названий не было у книги Марко Поло. «Иль миллионе», то есть «Мильон», например, потому что говорил автор о фантастических вещах и огромных цифрах – только о миллионах. В Англии ее и поныне называют «Путешествия Марко Поло», во Франции – «Книгой Великого хана», в других странах «Книгой о многообразии мира» или просто «Книгой». Сам Марко озаглавил свой манускрипт – «Описание мира». Написанный на старофранцузском, а не на латыни, он быстро разошелся в списках по всей Европе.

Новая столица монголов Ханбалык (нынешний Пекин), юг и юго-восток Китая до границ с Бирмой и Тибетом. Только в Китайском море Марко называет 7448 островов. Говорит о Японии, Индии, Мадагаскаре… Что из этого он видел своими глазами? О России, например, писал он так: «Живут тут христиане греческого исповедания. Тут много царей и свой собственный язык; народ простодушный и очень красивый; мужчины и женщины белы и белокуры. На границе тут много трудных проходов и крепостей. Дани они никому не платят, только немного царю Запада; а он татарин и называется Тактактай… Хочу сказать еще кое-что, что я забыл. Знайте, по истинной правде, самый сильный холод в свете в России; трудно от него укрыться».

Достоверные исторические источники ничего не сообщают о жизни Марко Поло. По его собственным словам, он родился примерно в 1254 году в Венеции, а в 1271 году, когда ему было 17 лет, отправился с отцом Никколо и дядей Маттео в путешествие по Востоку. У путешествия того была своя предыстория.

Два брата Никколо и Маттео Поло торговали. Торговали много. В Константинополе, в Крыму, в районе Черного моря, на Каспии… Пока судьба не занесла их на Восток, ни много ни мало – в монгольскую столицу Каракорум, ко двору хана Хубилая, внука Чингисхана.

Хан вопрошал их с интересом о делах Римской церкви и обычаях христиан. И под конец отправил их домой с миссией: просить его Святейшество Папу прислать сто ученых мужей, способных изложить христианство разумно и убедительно самому хану и его придворным мудрецам.

Чингисхан оставил своим наследникам огромную империю, простиравшуюся от Тихого океана до Черного моря. Велико было желание христианского Запада заключить союз с монголами. Их боялись и одновременно возлагали на них надежды. Боялись их безудержной и жестокой военной мощи. А надеялись, потому как желали видеть союзниками в борьбе против мусульман.

В обратный путь к Великому хану братья Поло и взяли с собой 17-летнего Марко. Его Святейшество Папа дал им в сопровождение вместо 100 ученых мужей для просвещения правителя монголов двух монахов, да и те скоро покинули венецианских купцов, отказавшись от тягот пути. Но караван Поло уже нельзя было остановить.

«Известно, что пустыни кишат злыми духами, которые лишают людей разума и губят их. Кто-то вдруг теряет силы, мучается жаждой и отстает от каравана, слышит знакомые голоса, зовущие его по имени. Идет на зов, теряет ориентир и умирает. даже днем слышен разговор духов. Иногда доносятся звуки различных музыкальных инструментов, а еще более обычным будет бой барабана».

Три года длилось путешествие ко двору хана. Три долгих года суеверных страхов, тревог и лишений. Пустыни Такла-Макан и Гоби. Опасности, вероятность нападения разбойников и хищных зверей. И вот, наконец…

Красные крыши дворцов теснятся друг за другом, как чешуя. Драконы, фениксы, журавли и другие сказочные звери на фронтонах. Восьмиметровые стены, окрашенные в красный цвет.

Марко Поло был первым европейцем, описавшим Пекин. В конце XIII века там было больше миллиона жителей. Бурлящая, разноплеменная толпа заполняла улицы. То был крупнейший город мира. Как десять Венеций, а Венеция была третьей по величине в Европе.

«Увидел Великий хан Марко – а тот тогда был молодцом – и спросил: „Это кто?“ – „Государь, – отвечал Никколо, – это мой сын, а твой слуга“. – „Добро пожаловать“, – сказал Великий хан». Если все было именно так, как в присущей ему лаконичной манере сообщает о своей первой встрече с Хубилаем Марко, то можно сказать, что ангелы-хранители стояли за спиной молодого венецианца. Разве не нарушили европейцы обещаний, данных Великому хану? Разве не обманули ожиданий могущественного правителя, привезя с собой вместо сотни ученых посланников христианской веры лишь письмо от понтифика и маленький флакончик масла из священной иерусалимской лампады?

Семнадцать лет провел Марко Поло при дворе великого хана. Как заслужил этот молодой итальянец, чужак и юнец, доверие Сына неба?

Он выполнял дипломатические миссии, собирал секретную информацию, приглядывал за сбором налогов, даже губернаторствовал в провинции Янчжоу. И наконец, главное – он привозил из своих поездок в дальние провинции путевые заметки. Докладывал Великому хану о чудесах и диковинках удивительных земель его империи, где и сам правитель никогда не бывал.

«В этой стране есть большие монастыри и аббатства, которые выглядят как городки; в некоторых живут до 2000 монахов; они стригут головы и бороды и устраивают празднества в честь идолов, причем поют хором и носят горящие факелы…»

«Люди Пашай», пишет Марко об обитателях в регионе Кашмира, «великие адепты в колдовствах и магии».

А потом вспоминает о заклинателях акул, которые помогают ловцам жемчуга на Цейлоне. Читаем: купцы «обязаны также платить тем людям, которые зачаровывают больших рыб, чтобы предотвратить нападения на ныряльщиков, пока они находятся под водой в поисках жемчужниц. Эти заклинатели рыб называются абрайаманами, и их чары имеют силу только на один день, так как на ночь они снимают чары, чтобы рыбы могли резвиться вволю. Абрайаманы эти могут зачаровать зверей, птиц и всякое живое существо».

А еще Поло пишет, совсем уже в стиле античных авторов, о двуногих змеях, имея в виду крокодилов, о неправдоподобно больших рыбах, о единорогах, о птице Рух с гигантскими крыльями, способной унести слона. Или о людях с ногами-зонтиками. Сидят, мол, себе под солнцем и держат ноги, как зонтик, над головой.

«Мир полон неизвестных чудес, – как будто и по сей день вкрадчиво говорит нам Марко. – Я в них верю – поверьте и вы».

Есть, конечно, в книге Марко Поло и другие истории – тонкие и глубокие наблюдения о религиозных обычаях азиатских народов, романтические пейзажные зарисовки и бездна практической информации, начиная с расстояний между населенными пунктами и кончая подробным перечнем полезных ископаемых и ремесленных товаров. И потом, это он, Марко Поло, поведал Европе о гаремах хана, о монгольских суевериях, о статусе императора Китая, о фарфоровых чашках и бумажных деньгах.

В Библиотеке Колумба в Севилье хранится экземпляр «Книги» Поло, принадлежавший первооткрывателю Америки, с пометками владельца на полях. Том был выпущен на латыни перед первым путешествием Христофора Колумба, и великий мореплаватель внимательно читал Марко Поло. Это и по его зову отправился он в путь – увидеть собственными глазами золотые крыши Чепанга.

Шли годы, века, и скептиков, с недоверием относившихся к рассказам Марко Поло о чудесах и диковинках Азии, становилось все больше. Апогея их число достигло в веке двадцатом.

Он не упоминает о Великой китайской стене! Ничего не говорит о порохе и о чае! Все названия употребляет неправильно – наверняка списывал из какой-нибудь утерянной арабской энциклопедии! Да он вообще не был в Китае!!!

Сегодня попытки определить, о чем «должен» был обязательно написать Марко Поло в своих путевых заметках семь столетий назад, выглядят нелепо. Он написал о том, о чем считал нужным написать. И это было его полное право.

Когда Марко Поло, будучи 70-летним старцем, уже лежал на смертном одре, к нему приступили друзья и просили отказаться от вымышленных рассказов о чудесах Азии. «Да я не сказал и половины из того, что видел и слышал» – был его тихий ответ.

Какие тайны унес с собой великий путешественник? О чем умолчал? Чего не договорил? Мы вряд ли когда-нибудь об этом узнаем.

Как не знаем мы почти ничего о том, как прожил последнюю часть своей жизни Марко Поло. Те самые 29 лет – срок немалый, – которые прошли после его возвращения с Востока. Возможно, все это время он продолжал чувствовать себя зачарованным странником, вернувшимся вдруг из страны чар и волшебства к обычной земной жизни. Откуда иначе эти слова: «Моя прекрасная Дайту, обширная и величавая столица; и ты, Шангту-Кейбун, прелестный и прохладный летний дом… Увы, мое прославленное имя Владыки мира! Увы, пресветлую Дайту, бессмертного Хубилая славный труд! Все, все утратил я!»

Христофор Колумб: в двух шагах от рая Евгения Риле

Имя ему дали в честь святого Христофора, перенесшего младенца Христа через поток. Поэтому всю жизнь он был убежден, что сам Господь призвал его, чтобы перенести свет христианства через океан и обеспечить его окончательную победу во всем мире. Эта вера поддерживала его всю жизнь, придавая силы в самых безнадежных ситуациях. Впоследствии он писал: «Я выношу эти труды не из желания обогатиться или найти сокровища для себя, но потому, что сознаю, что мои труды угодны Богу и направлены к чести Его».

Уже потом, после первой экспедиции, современники говорили: «Это же проще простого! Ему нужно было просто все время идти на запад!» Легко судить, сидя в уютном кресле. А когда перед тобой – путь в неизвестность, когда тебе приходится бороться за каждый свой шаг, еще даже не выйдя в море? Для этого ему потребовались все его мужество и отвага, уверенность в возможности такого путешествие и вера в свою судьбу.

Себастьяно дель Пьомбо.

Портрет мужчины (Христофор Колумб). 1519

…По свидетельствам биографов, Христофора готовили к карьере шерстяника. Он должен был, так же как и его отец Доменико Коломбо, занять свое место в цехе и посвятить себя ремеслу. Но, к счастью для него, жизнь распорядилась по-другому. Шерстяное дело, кормившее Геную, становилось все менее и менее доходным. Доменико вынужден был заняться торговлей – как на суше, так и на море – и приучать к ней своих детей.

По словам своего сына и биографа Фернандо Коломбо, Христофор Колумб первый раз вышел в море в возрасте 14 лет. Позже, в письме испанским королю и королеве он писал: «С молодых лет я отправился в море и продолжаю плавать до сих пор. Искусство мореходства толкает тех, кто им занят, к знанию и тайнам этого мира».

В 1476 году генуэзская эскадра, огибавшая Пиренейский полуостров, подверглась нападению пиратов. Судно, на котором находился Колумб, пошло ко дну, а сам он вплавь добрался до берегов Португалии, где нашел приют в общине своих земляков-генуэзцев. Вскоре он женился на дочери морского капитана. Многочасовые беседы с тестем и его товарищами по плаваниям, их рассказы об открытиях островов на западе от побережья Африки, об удивительных находках, как, например, куски обработанного дерева с орнаментами, не похожими на европейские, азиатские или африканские, привели его к мысли о достижении Индии западным путем. Доказательства возможности такого путешествия собирались по крохам: из книг греческих философов, из текстов Библии, из отчетов морских капитанов. Работая в Адмиралтействе, Колумб получил доступ к картам – что было немаловажным, так как вывоз из страны новых карт был запрещен, а разглашение сведений о географических открытиях каралось смертью.

Еще один источник, в существовании которого, правда, сомневаются некоторый биографы Колумба, – письма Паоло Тосканелли. Колумб обратился к нему, высказав в письме свой замысел и выслав маленький глобус. Паоло Тосканелли ответил. Он переслал Колумбу копию письма, написанного по просьбе короля Альфонсо I, о возможности западного пути в «Индии», и карту. Письмо содержало научный прогноз и расчеты. Как потом оказалось, расчеты были неверными, расстояние до другого берега было значительно преуменьшено, но письмо Тосканелли придало Колумбу уверенности и, как писал об этом Фернандо Коломбо, «маэстро Паоло… флорентиец, современник самого Адмирала, был в большей мере причиной того, что Адмирал свое путешествие предпринял с великим вдохновением…».

И вот Колумб предлагает португальскому двору свой план: «через Запад – на Восток». Но Португалия, следуя заданному еще Генрихом Мореплавателем направлению в создании восточного водного пути вокруг берегов Африки, что казалось делом верным, от его услуг отказывается. В 1485 году он отправляется в Испанию – попытать счастья там. Но и в Испании его ждали долгие годы мытарств.

Испания в это время находилась в состоянии реконкисты, которая во многом способствовала объединению страны. Так, в 1469 году под властью короля Фердинанда и королевы Изабеллы объединились Арагон и Кастилия, положив начало Испании, но ни средств, ни сил ни на что другое уже не оставалось. К тому времени, когда Колумб перебрался в Испанию, у арабов были отвоеваны уже все земли, кроме Гранадского эмирата. Война за Гранаду началась еще в 1481 году.

Колумб предложил свой проект испанскому королю и королеве. Фердинанд и Изабелла создали комиссию по делу Колумба, которая первоначально вынесла решение о невозможности проекта. Главным аргументом было не то, что Земля не шарообразна, – отвергать это во всеуслышание не решился бы ни один ученый, – а то, что кораблям, учитывая шарообразность Земли, придется подниматься в гору, что они сделать не смогут «даже при самом попутном ветре». Несмотря на отказ комиссии, Колумб продолжал верить в свою звезду. Семь лет он провел при дворе их Высочеств, переезжая вместе с ними с места на место и ожидая ответа. Тяжелее всего была неопределенность. Окончательного отказа не было, согласия – тоже. Но он не терял времени даром, постоянно ища поддержку своему проекту среди образованных и влиятельных людей Испании. Так ему удается убедить в своей правоте казначея Сантанхеля, оказавшего немаловажное влияние на исход дела.

В 1492 году Испанией была отвоевана у арабов Гранада. Тогда же Колумб, утомленный ожиданием и неопределенностью, покидает двор, объявив об этом королеве Изабелле. Королева посылает за ним с просьбой вернуться и своим согласием на все условия договора. Сразу же вернувшись, Колумб приступил к сборам. Так, после долгих лет ожидания, началось осуществление планов экспедиции к Западным Берегам.

Но до цели было еще далеко. Христофора Колумба ждали новые препятствия. Испанцы считали его человеком «не от мира сего», и мало кто из моряков соглашался отправиться в опасное путешествие со странным чужеземцем. Колумб был готов к крайнему шагу – набрать команду из заключенных, но, на счастье, из плавания вернулся Мартин Пинсон, известный как опытный и удачливый моряк. Ему понравился проект Колумба, и он принял в нем деятельное участие. Были снаряжены и укомплектованы три корабля с экипажем в 90 человек. Колумб командовал флагманским кораблем «Санта-Мария», Мартин Пинсон стал капитаном каравеллы «Пинта», его брат, Алонсо Пинсон, взял на себя командование самым маленьким кораблем флотилии Колумба – «Нинья», что в переводе означает «детка».

И вот 3 июня 1492 года три небольших судна отправились из порта Палос на Канарские острова, чтобы оттуда взять курс в открытый океан точно на запад.

Так начался путь длиной в несколько недель и несколько тысяч километров, путь, вошедший в легенду.

Христофор Колумб умер 20 мая 1506 года в Вальядолиде в полной безвестности, и лишь спустя годы, как это часто бывает, он стал знаменит. Европейские страны и города оспаривали друг у друга право быть родиной великого мореплавателя. Кадис гордится, что именно оттуда отправилась вторая экспедиция Колумба.

Что же удалось совершить ему, великому путешественнику, делом жизни которого было достичь Индии западным путем? Он первым пересек Атлантический океан в субтропической и тропической полосе северного полушария, первым из европейцев попал в Карибское море и открыл все важнейшие острова – Кубу, Гаити, Ямайку, Пуэрто-Рико, центральную часть Багамского архипелага, большинство Малых Антильских островов от Доминики до Виргинских, Тринидад и более мелкие острова. Он положил начало открытию огромного двойного материка Америки и новой цивилизации, которой суждено будет сыграть в мировой истории неожиданно важную роль.

Но чтобы сделать это, ему нужно было просто идти все время на запад…

Счастливая ошибка Тосканелли

Дух Возрождения, пропитавший всю Европу, не обошел и юного генуэзца. Веяние Возрождения чувствовалось во всем: в книгах, которые тот читал, в людях, с которыми встречался, в мечтах и устремлениях юной души. Молодой Колумб был окружен контрастами: богатство соседствовало с нищетой, красота и дух гуманизма – с кровавыми войнами и завоеваниями, свобода человека – с обращением в рабство… И среди всего этого, как доминирующий аккорд, – стремление к новым горизонтам.

Одним из знаменитых людей той эпохи, чей авторитет помог Колумбу убедить царственных особ в возможности западного пути в Индию, был Паоло Тосканелли. Его кружок во Флоренции, члены которого интересовались географией, астрономией, математикой, техникой, имел славу места, где жажда настоящей науки могла найти наиболее полное удовлетворение. Этот кружок посещал юный Леонардо да Винчи, и проходившие там обсуждения технических задач оказали существенное влияние на его творчество.

На карте, присланной П. Тосканелли Колумбу, Индия была изображена не очень далеко на запад от берегов Европы. Эти представления, хотя и были ошибочны, дали отважному путешественнику надежду попасть в Индию минуя долгий путь вокруг Африки.

В двух шагах от рая

Третья экспедиция Колумба началась 30 мая 1498 года. В этот день шесть кораблей вышли из Сан Лукара. В июле открыли остров и назвали его «Тринидад» (Троица), а на следующий день, войдя в залив, впервые за все плавания увидели материк. Адмирал был поражен увиденным. «Места эти наиболее близки к небу, – писал он. – Я полагаю, что это очень большой континент, до сегодняшнего дня неведомый». Колумб был уверен, что достиг преддверия рая. Он увидел незнакомые деревья, красивейшую природу, реку, которая, в соответствии с библейским описанием, разделялась на четыре рукава. Сам же рай, по его убеждению, должен был находиться южнее, ниже экваториальной линии. Стоило изменить курс, и можно было достичь самого благословенного места на Земле! Но его остановило благочестие: «Никому не дано попасть туда без божьего соизволения». И корабли повернули на север.

Как папа поделил океан

Открытия Колумба потрясли мир. Он загудел, как разворошенный муравейник. Больше всех негодовала Португалия. По мнению португальцев, Испания нарушила права Португалии, предоставленные ей римскими папами Николаем V и Калистом III, признанные самой Кастилией и подтвержденные папой Сикстом IV в 1481 году, – владеть землями к югу и востоку от мыса Бахадор «вплоть до индийцев».

Два государства, Португалия и Испания, вступили в спор. Единственным судьей, который мог разрешить его, был папа Александр VI Борджиа, известный своим вероломством, обманами и предательствами. Это о нем в XVI веке сложилась поговорка «папа никогда не делает того, что говорит». Он-то и должен был примирить две державы. 3 и 4 мая 1493 года буллами «Inter cetera» («Между прочим») Александр VI Борджиа разрешает этот спор – к замешательству двух держав. В буллах в качестве границы, разделяющей владения Испании и Португалии, указывался меридиан, проведенный в 100 лигах от «островов, называемых Азорскими или Зеленого Мыса» (это разные острова!!!), причем земли, «находящиеся к югу» от него (к югу от меридиана!!!), принадлежали Португалии.

Несмотря на такую, мягко говоря, географическую «неточность», решение папы легло в основу соглашения, заключенного между Испанией и Португалией 7 июня 1494 года в городе Тордесильясе: демаркационная линия была проведена в 370 лигах западнее островов Зеленого Мыса. По этому соглашению, португальские суда имели право совершать открытия в восточном направлении от демаркационной линии, а испанские суда – в западном.

Последнее плавание Адмирала

…Последнее плавание к берегам Нового Света было самым тяжелым. Оно проходило в постоянной борьбе со штормами, встречными ветрами и течениями.

В этой экспедиции Колумб подошел очень близко к полуострову Юкатан, и, высадившись на берег, мог бы найти богатые города майя. Но он не поверил рассказам индейцев – слишком уж часто он отправлялся по следам ложных слухов, – и небольшая эскадра продолжала пробиваться вдоль побережья навстречу свирепым штормовым ветрам. «Столь продолжительных и ужасных штормов мне не приходилось видеть. Матросы исповедовались друг другу; сам я много раз находился при смерти, но отдавал приказания», – писал Колумб. Золото лежало прямо на поверхности, матросы добывали его, ковыряя землю ножами. Но не золото влекло Колумба. Он надеялся отыскать пролив, которым Марко Поло прошел из Китая в Индию, и достичь настоящей Индии. И каравеллы шли все дальше, не удаляясь от берега из-за страха пропустить пролив.

В конце августа корабли вошли в район Верагуа (теперь Панама) – один из самых дождливых в мире. Колумб писал, что люди измучились настолько, что искали смерти, лишь бы избавиться от страданий. Он слышал от индейцев о «другом море» за перешейком, и, если бы поднялся на индейской пироге вверх по течению р. Чагрес и прошел вперед еще 12 миль, он вышел бы к Тихому океану. Но слишком были измучены люди, слишком велики были страдания, вызванные голодом и кровавыми стычками с индейцами, и, пройдя еще немного на восток, Колумб повернул обратно.

Хроника экспедиций Колумба

Первая экспедиция – 1492–1493 гг. 12 октября 1492 г. – официальная дата открытия Америки (высадка на о. Сан Сальвадор из Багамской группы). Были открыты острова Куба и Эспаньола (сейчас Гаити).

Вторая экспедиция – 1493–1496 гг. Экспедиция достигла Малых Антильских островов. Были открыты Виргинские о-ва и о. Ямайка.

Третья экспедиция – 1498–1500 гг. Экспедиция открыла о. Тринидад. Колумб первый раз видит южноамериканский материк. Из экспедиции Адмирал возвращается в кандалах вследствие ложного обвинения.

Четвертая (Великая) экспедиция – 1502–1504 гг. Экспедиция вышла к берегам Америки в районе Гондураса. Открыто более 2000 км побережья Центральной Америки. Крушение у берегов Ямайки.

Когда есть цель

Удивительная судьба Руала Амундсена Илья Бузукашвили

Он любил белое безмолвие полярных просторов, визг собачьих упряжек и узкий круг соратников на пути. Он говорил: «Путешествия дали мне счастье дружбы». Ледяные торосы и айсберги были его судьбой. И он откликнулся на ее зов.

Все началось с одной книги. Руалу Амундсену было пятнадцать. Он читал об англичанине Джоне Франклине, исследователе канадской Арктики. Читал – и не мог оторваться. Франклин из своего путешествия не вернулся. А Амундсен вспоминал потом в автобиографии об этой книжке: «Удивительно, что именно описания тех лишений, которые претерпевали сэр Джон и его спутники, захватывали меня больше всего остального. Я тоже хотел страдать за такое возвышенное дело».

Тогда и родилась его мечта стать первопроходцем. Однажды обязательно дойти туда, где еще не ступала нога человека. Мест таких на исходе XIX века на земном шаре оставалось немного, и Амундсен мечтал прицельно – о Северном полюсе.

Особой силой и здоровьем мальчик не отличался. Но когда есть цель… Зимой на лыжах он пробегал до 50 километров в день. Втайне от матери спал с открытым окном на коврике рядом с кроватью, укрываясь одним пальто. Много играл в футбол.

Руал Амундсен

«Молодой человек, каким образом удалось вам развить такие мускулы?» – удивленно спросит его на медкомиссии армейский врач. И, пораженный, даже забудет проверить его слабое зрение. А то бы не видать Руалу армии, где он рассчитывал еще больше укрепить свои тело и дух.

В 21 год он уже ищет опыта и знаний. Без этого в морском деле не обойтись. И Амундсен поступает матросом на парусную зверобойную шхуну. Три года плаваний, потом экзамен на звание штурмана и первая экспедиция к Южному полюсу в команде бельгийских полярных исследователей. Она чуть было не закончилась катастрофой, а отважный норвежец получил первое боевое крещение. Отныне он будет готовить экспедиции сам. И постарается не повторять чужих ошибок.

«Любой человек не так уж много умеет, и каждое новое умение может ему пригодиться», – говорил Амундсен. Он хотел всему научиться. Несколько месяцев провел в Германии. Изучал метеорологию, океанологию, земной магнетизм.

Он уже знал, что будет делать дальше. И готовился к этому долго и тщательно.

Молодой капитан задумал пройти кратчайшим путем из Атлантического океана в Тихий вокруг арктических побережий Северной Америки. Четыре столетия никому не удавалось покорить Северо-Западный проход. И его герою Джону Франклину тоже.

Уже был готов корабль – «Йоа». Подобрана отличная команда. Подготовлено снаряжение. Но все повисло на волоске. Надо же было такому случиться!..

Он всегда нуждался в деньгах. А тут кредиторы просто взяли за горло. Требуют немедленного возврата долга, угрожают тюрьмой, хотят наложить арест на судно. Ну нет! Так просто он им не дастся. И Амундсен решается на отчаянный шаг.

Они бежали… Ночью, в проливной дождь, все участники экспедиции во главе с капитаном, как заговорщики, пробрались на набережную, где стояла «Йоа», тайком поднялись на борт и отдали швартовы. «Когда наш страшный кредитор проснулся, мы были уже в безопасности – семеро самых счастливых пиратов», – вспоминал потом Амундсен первый день своей экспедиции в водах Атлантики.

Впереди их ждали три лета льдов, штормов и туманов северных морей. Три зимы со вмерзшим в лед судном на магнитном полюсе Земли.

На зимовках Амундсен завязал дружбу с эскимосами, которые никогда не видели белых людей. Научился у них строить иглу, заготавливать пеммикан – пищу из высушенного и истолченного тюленьего мяса, обращаться с ездовыми лайками-хаски.

Однажды они чуть было не погибли в огне посреди льдов, когда в машинном отделении загорелся двигатель. Не раз скребли килем по дну в условиях полного мелководья. Мир считал их уже без вести пропавшими, а они открыли-таки тот путь! Прошли среди льдов из Атлантики в Тихий.

«По возвращении все определяли мой возраст между 59 и 75 годами, хотя мне было только 33», – улыбался Амундсен. Он уже тогда стал Героем Норвегии.

«В нем жила какая-то взрывчатая сила. Он не был ученым, да и не хотел им быть. Его влекли подвиги» – так скажет об Амундсене другой его знаменитый соотечественник, учитель и покровитель Фритьоф Нансен.

Нансен даст Амундсену свое знаменитое судно «Фрам» для осуществления нового грандиозного проекта – покорения Северного полюса.

На Северный полюс Амундсен не попал. Его детскую мечту увел у него прямо из-под носа американец Пири. Амундсен не хотел быть вторым. Если один полюс уже взят, нужно штурмовать другой. Круто, на марше, меняются планы. Опасное и поспешное решение принимает Амундсен. Но он его уже не изменит.

Его команда еще уверена, что они держат путь на Север. Последняя остановка на Мадейре, и капитан открывает карты: «Наша цель не Северный полюс, а Южный. Кто хочет – может сходить на берег». Желающих не нашлось.

Потом он напишет письма королю Хокону и Нансену с извинениями за смену курса. Ах да, еще… На штурм Южного полюса уже выступил капитан английского флота Роберт Фалькон Скотт. Амундсен напишет англичанину краткую телеграмму. Три слова: ««Фрам» на пути к Антарктиде». Она станет сигналом к началу самого драматичного соперничества в истории географических открытий.

Воля, предусмотрительность и осторожность – вот три кита, на которых покоился мир Руала Амундсена.

«Сила воли – первое и самое важное качество искусного исследователя, – читаем его слова. – Предусмотрительность и осторожность одинаково важны: предусмотрительность – чтобы вовремя заметить трудности, а осторожность – чтобы самым тщательным образом подготовиться к их встрече». И еще из дневника: «Победа ожидает того, у кого все в порядке, и это называется удачей».

Разрабатывая общую стратегию своих экспедиций, он проигрывал в голове каждый день похода, каждый час… Для него не было мелочей. Казалось, он точно знал, на каком километре сменит меховые унты.

Они долго готовили путь. Размещали склады с продовольствием. Вымеряли маршрут. И вот, наконец, с восходом антарктического солнца, 19 октября 1911 года, пять человек во главе с Амундсеном устремились на штурм полюса. У них были 52 собаки и четверо саней. Они то карабкались куда-то в снежной мгле и тумане, различая путь лишь под ногами, то летели на лыжах вперед, словно участники олимпийского забега.

15 декабря с помощью карт и секстанта они определили, что стоят у заветной Точки. 3000 метров над уровнем моря. Белая равнина и… Южный полюс Земли. Они первые.

«Я заранее решил, что водружать флаг будет весь отряд. У меня не было другого способа выразить свою благодарность товарищам в этом глухом и пустынном месте».

Четыре дня спустя маленькая экспедиция в прекрасном настроении двинулась в обратный путь. Дорога к полюсу и обратно – 2800 километров – заняла у норвежцев 99 дней. Амундсен планировал 100. Он редко ошибался.

А Роберт Скотт пришел к норвежской палатке на Южном полюсе через месяц. То было сильнейшее разочарование. Трудно представить: на месте, куда не ступала нога человека, с перерывом в 33 дня побывало сразу десятеро. И англичане были вторыми. На обратном пути они все погибли в ледяной пустыне. Трагедия эта взволновала мир и сильно омрачила успех Амундсена. Позже он написал: «Я пожертвовал бы славой, решительно всем, чтобы вернуть его к жизни.»

Годы промчалась вихрем. Он был суровый, честный, прямой. Очень упрямый. Может быть, льды сделали его таким. Во время плавания на «Мод» он сломал плечо, перелом был тяжелый, и кости срослись не так, как надо. Превозмогая боль, левой рукой Амундсен поднимал больную правую, тренировал. Через несколько месяцев врачи сделали ему рентгеновский снимок и пришли к выводу, что рука работать не может. А она работала.

После того как он отравился газом, медики требовали, чтобы он забыл о походах, мол, только покой сохранит его жизнь. Но Амундсен летал потом к полюсу на самолете и впервые пересек на дирижабле Ледовитый океан от берегов Европы до Аляски.

Он жил уединенно неподалеку от норвежской столицы. Ему шел пятьдесят шестой год. Хмурая фигура с угловатым профилем и горбатым носом, от которого вниз к подбородку сбегали две глубокие складки, резко выделялась на фоне скромной обстановки его провинциального дома. В голове ушедшего на покой заслуженного полярника роились новые планы. Он собирался заняться изучением древних культур народностей, населявших побережье Северной Америки и Северной Азии. Его интересовали вопросы этнографии, археологии, антропологии…

Амундсен сидел в кафе, когда официант позвал его к телефону. Звонил военный министр Норвегии. «Ваша помощь будет самой скорой и самой нужной», – сказал он.

Итальянский летчик Нобиле потерпел аварию на дирижабле «Италия» и оказался вместе с экипажем на дрейфующей льдине. Многие страны подключились к поискам. У Амундсена были свои счеты с Нобиле, но не откликнуться на призыв о помощи он не мог.

«Я согласен», – ответил Амундсен министру. И на следующий день вылетел на французском самолете «Латам» в направлении Шпицбергена. Туда, где 27 лет назад проводил свои первые океанографические исследования. Амундсен не спас Нобиле.

О нем не было вестей, но волновались мало: никто не верил, что с ним может что-то случиться. Долго не верили.

У Константина Симонова есть о нем стихотворение «Старик». Оно кончается так:

Под осень, накануне ледостава, Рыбачий бот, уйдя на промысла, Нашел кусок его бессмертной славы, Обломок обгоревшего крыла.

Герард Меркатор Алексей Чуличков, Светлана Кузнецова

Он никогда не совершал морских путешествий, все открытия сделал в своем кабинете, но его труды достойно венчают эпоху Великих географических открытий. Он собрал воедино все накопленные в Европе географические знания, создал наиболее точные карты. С Герарда Меркатора берет свое начало наука, получившая название картографии.

Эпоха Великих географических открытий. Время дальних странствий, полных опасностей, неизвестности и романтики. И главный герой – конечно, отважный капитан, который ведет свою эскадру по бурному морю в неведомые края «или, бунт на борту обнаружив, из-за пояса рвет пистолет, так, что сыплется золото с кружев розоватых брабантских манжет…»

Герард Меркатор

Да, неуемной жажде путешествий и славы, духу авантюризма этих героев мы обязаны многим. За неполные сто лет горизонт знаний о мире, в котором мы живем, расширился настолько, что охватил всю нашу планету и не оставил сколько-нибудь значительных белых пятен на карте. Но Великие географические открытия состояли не только в достижении неведомых ранее земель, не только в подтверждении шарообразности Земли, не только в разведывании новых путей в Индию и другие страны.

В эту эпоху люди научились точно определять свое местонахождение вдали от берегов, научились составлять карты земной поверхности, отображая сведения о новых землях и делая эти открытия достоянием других, идущих следом. Это время, когда множество сведений о нашей планете складывается в единую гармоничную картину.

И герои этих достижений, на первый взгляд, вовсе не соответствуют романтическому образу капитанов, воспетому Николаем Гумилевым. Однако формулировка новых представлений об окружающем нас мире, преодоление средневековых стереотипов требовали от них подчас не меньшей смелости, решительности и авантюризма, а еще – знаний, терпения и воображения.

Догадка о шарообразной форме Земли высказывалась еще во времена античности. Впервые об этом упоминается, по-видимому, в учении пифагорейской школы. Аристотель видел подтверждение этого в форме тени Земли на лунном диске. Знаменитый астроном, математик и географ Эратосфен Киренский (II в. до н. э.) даже измерил радиус Земли по разности длин полуденной тени от столбов в Александрии и в Сиене. Шарообразность Земли отражена на античной карте, составленной Клавдием Птолемеем во II веке н. э. На ней изображены три части света – Азия, Европа и Ливия (так прежде называлась Африка), а также Атлантический океан, Средиземное и другие моря. Эта карта уже имеет градусную сетку. И хотя местности, расположенные далеко от Средиземноморья и известные в то время лишь по слухам, имеют на ней довольно фантастические очертания, ни в древнем мире, ни в последующие столетия, вплоть до XV века, никто не создавал лучшей карты, чем Птолемей.

Карта Герарда Меркатора. 16 век

В средневековье большинство географических знаний античности были забыты и утрачены. Лишь в XIII–XIV веках в Европе появляются компас и морские навигационные карты, на которых довольно точно отображалась береговая линия, а внутренние области суши заполнялись картинами из жизни населявших их народов, подчас весьма далекими от действительности. В 1375–1377 годах Авраам Крескес составляет знаменитые Каталонские карты. В них отразился весь опыт мореплавания, накопленный к тому времени. Вместо сетки параллелей и меридианов на них были нанесены линии, отмечавшие направление, которое указывала стрелка компаса: по ним можно было ориентироваться в далеких плаваниях. В 1409 году Мануэл Хризопор переводит «Географию» Птолемея, заново открывая ее для современников.

Морские плавания Колумба, Васко да Гамы, Магеллана дали множество новых фактов, не вписывающихся в прежние географические представления. Они требовали осмысления и оформления в виде новой географии, дававшей возможность осуществлять дальние торговые и военные походы. Выполнил эту задачу Герард Меркатор, знаменитый географ, автор новой картографии.

Герард Меркатор родился 5 марта 1512 года в городе Рюпельмонде (современная Бельгия), в области, входившей тогда в состав Нидерландов. Он был седьмым ребенком в семье, жившей достаточно бедно. Когда Герарду исполнилось 14 или 15 лет, его отец умер, и семья осталась без средств к существованию. Воспитателем Герарда становится его родственник, кюре Гизберт Кремер. Благодаря ему Герард получает образование в гимназии небольшого городка Буа-де-Дюн. Хотя эта гимназия имела духовную направленность, в ней изучались и классические древние языки и начала логики. В это время Герард меняет свою немецкую фамилию Кремер, что значит «лавочник», на латинскую Меркатор – «торговец», «купец».

Гимназию он оканчивает очень быстро, за три с половиной года, и почти сразу же продолжает обучение в Лувенском университете, вновь благодаря поддержке Гизберта Кремера. Лувен был крупнейшим научным и учебным центром Нидерландов, в нем находилось 43 гимназии, а его университет, основанный еще в 1425 году, был лучшим в Северной Европе. В центр гуманистического образования и свободомыслия город превратился благодаря Эразму Роттердамскому (1465–1536), жившему некоторое время в Лувене.

Именно в университетские годы у Меркатора появляется особый интерес к естественным наукам, особенно к астрономии и географии. Он начинает читать сочинения древних авторов, стремясь узнать, как устроен земной шар. Впоследствии он напишет: «Когда я пристрастился к изучению философии, мне страшно нравилось изучение природы, потому что она дает объяснение причин всех вещей и является источником всякого знания, но я обращался лишь к частному вопросу – к изучению устройства мира». Убедившись в недостаточности своих знаний в области математики, особенно геометрии, он приступает к самостоятельному ее изучению. Существовавший тогда учебник его явно не удовлетворяет, и он читает в подлиннике первые семь книг «Начал» Евклида.

После окончания университета Меркатор получает степень «мастера искусств» (лиценциата) и остается жить в Лувене. Не теряя связи с университетом, он слушает лекции о планетах профессора Геммы Фризиуса, одного из выдающихся людей того времени. Блестящий астроном, математик, картограф и врач, Фризиус прокладывал новые пути в науке и практике. Его перу принадлежат сочинения по космографии и географии, он изготовлял глобусы и астрономические инструменты. Меркатор становится его учеником и помощником. Начав с гравировальных работ, он затем переходит и к более сложным – к изготовлению глобусов, астролябий и других астрономических приборов. Сконструированные и изготовленные им инструменты благодаря своей точности почти сразу приносят ему известность.

Карта мира. Герард Меркатор. XVI век

Одновременно с этим Меркатор включается в разработку математических основ картографии. Основная проблема заключалась в том, что из-за шарообразной формы Земли ее поверхность невозможно изобразить на плоскости без искажений, и нужно было найти такой способ, при котором изображения океанов и материков на карте выглядели бы наиболее похоже. В 25 лет Меркатор выступает со своей первой самостоятельной картографической работой: это карта Палестины, изданная в Лувене. В следующем году он издает карту мира в двойной сердцевидной проекции, выполненную очень тщательно и учитывающую новейшие географические сведения. На этой карте название Америка впервые распространено на оба материка Нового Света, а сама Америка изображается отделенной от Азии, вопреки распространенному тогда ошибочному представлению. Все работы Меркатора подчинены единому плану и тесно взаимосвязаны: в пояснительном тексте к карте он говорит, что показанный на карте мир будет впоследствии рассмотрен детально.

В 1541 году Меркатор приступает к изготовлению глобуса Земли, который стал одним из лучших для того времени. Он свободно вращался вокруг оси, проходящей через полюсы и закрепленной внутри массивного медного кольца. Отличительной особенностью этого глобуса была нанесенная на его поверхность сетка кривых линий, предназначенных для облегчения морской навигации. Эти линии позволяют считать, что при создании глобуса Меркатором была в основном завершена разработка знаменитой картографической проекции, названной потом его именем.

Благодаря своим работам по изготовлению карт и астрономических инструментов Меркатор становится все более знаменитым, слава о нем доходит даже до короля Испании Карла V. Но широкая известность привлекает и внимание инквизиции. Появляются сведения, что Меркатор вольно обсуждает несоответствия в учениях Аристотеля и в Библии, а кроме того, пребывает в постоянных разъездах, что само по себе всегда выглядит подозрительным в глазах инквизиторов. В 1544 году он попадает в тюрьму. Многочисленные заступничества не приводят к успеху, и лишь после вмешательства Карла V, проведя четыре месяца в заключении, Меркатор вновь обретает свободу.

Опасаясь гонений, он переезжает в Дуйсбург, где дышится вольнее, но условия работы гораздо хуже. Этот город удален от моря и от торговых путей, и добывать сведения о последних открытиях, получать новые чертежи и карты здесь сложнее, чем в Лувене. Однако его выручает географ Авраам Ортелий: между коллегами завязывается тесная переписка, благодаря которой Меркатор и получает нужные сведения.

В Дуйсбурге он продолжает работать над изданием карт. Теперь он трудится в одиночку, на его плечи ложится и составление, и вычерчивание, и гравировка карт, составление надписей и легенд, а также забота о продаже карт. Работа над созданием всеобъемлющего труда по космографии, поглотившая его целиком, началась в 1564 году. Меркатор задумывал картографическое произведение, включающее разделы «Сотворение мира», «Описание небесных предметов», «Земля и моря», «Генеалогия и история государств», «Хронология».

В 1569 году Меркатор издает карту мира, названную им «Новое и наиболее полное изображение земного шара, проверенное и приспособленное для применения в навигации». Она была выполнена на 18 листах, при ее изготовлении использовался новый способ изображения сетки параллелей и меридианов, получивший впоследствии название меркаторской (или цилиндрической) проекции. При составлении карты он ставил перед собой задачу показать земной шар на плоскости так, чтобы изображения всех точек земной поверхности соответствовали их истинному положению, а очертания стран, по возможности, не искажались. Еще одна цель состояла в изображении мира, известного древним – то есть Старого Света, – и места, занимаемого им на Земле. Меркатор писал, что с открытием новых материков перед всем миром предстали более отчетливо и ярко достижения древних в изучении Старого Света, изображение которого с наиболее возможной полнотой представлено на карте.

К 1571 году Меркатор завершает работу, названную им «Атлас, или картографические соображения о сотворении мира и вид сотворенного». К «Атласу» прилагались карты. С тех пор слово «атлас» стало нарицательным для собрания карт. Издание «Атласа» увидело свет лишь в 1595 году, через год после смерти Герарда Меркатора.

Вокруг света с Фернандо Магелланом Илья Бузукашвили

Он совершал свои подвиги во славу португальской и испанской корон. Но его самая заветная мечта осуществилась во имя всего человечества. Пусть даже из главного плавания своей жизни Фернандо Магеллан так и не вернулся.

Капитан Фернан ди Магильянш, потомок старинного дворянского рода из Траз-уж-Монтиш, погруженный в свои мысли, шел по улице Лиссабона. Давала о себе знать старая рана в левой ноге. Не волноваться он не мог. Да, он умел скрывать свои чувства, даже в минуты крайней опасности всегда оставаясь спокойным и невозмутимым. Но сегодня слишком многое поставлено на карту. Он шел на прием к королю.

– Ваше Величество, я хочу предложить Вам проект, приняв который Вы приобретете новый путь к островам Пряностей. Это приумножит славу Вашу и мощь Португалии.

– Вот как? – король удивленно посмотрел на капитана. – А я полагал, что лучшего пути, чем тот, который открыл Васко да Гама, не существует.

Неизвестный художник. Портрет Фернана Магеллана. XVII век

– Он есть, Ваше Величество, и можно найти его, если плыть не на Восток, а на Запад. Я знаю, что существует пролив, соединяющий два океана. Через один океан Ваши корабли плавали, а через другой… не плавал никто.

– Довольно! – король прервал его резко и грубо. – Вы осведомлены, что я знаю о вашем проекте, что я отверг его и не намерен выслушивать весь этот вздор! Вы получаете пенсию, ведете праздную жизнь и предаетесь бесплодным мечтаниям!

Кровь прихлынула к лицу Магильянша.

– Я получаю пенсию за боевые заслуги, Ваше Величество…

– В чем они, ваши заслуги?

– Я сражался за Португалию в Индии и в Марокко и несколько раз был ранен. И я хотел бы просить Ваше Величество о месте, на котором мог бы принести пользу.

– Мне не нужны ваши услуги.

– Значит ли это, что ни я сам, ни моя шпага не нужны Вам?

– Именно так.

Прием был окончен. Фернан ди Магильянш отступил на шаг и поклонился. Припадая на искалеченную раной ногу, он вышел из зала. Надежды рассыпались в прах. Оставалось только одно…

В октябре 1517 года капитан ди Магильянш появился в испанской Севилье. Без денег, без друзей и, в общем, без ясного будущего. Какое будущее у изгнанника?

Он сорвал с себя старое португальское имя, как порывают с прошлым, причиняющим боль. Звали его теперь на испанский манер – Фернандо Магеллан.

И все-таки кое-что Магеллан взял с собой в Испанию. При лиссабонском дворе за ним еще оставалось право посещать секретное хранилище карт, там он целые дни проводил над старыми пожелтевшими свитками и над судовыми журналами капитанов, ходивших когда-то к Бразилии. Там он и увидел впервые тот пролив в континенте – пролив, соединяющий два океана. Единственный из всех, картограф Мартин Бехайм сам никогда не плавал, но все же нанес его на карту. Может, просто поверил чьим-то рассказам? Вальядолид – город, где умер забытый всеми Христофор Колумб. Судьбе было угодно, чтобы именно здесь Фернандо Магеллан, стоя перед королем Испании Карлосом I и его советниками, излагал свой план.

Он говорит и сам все больше и больше верит в удачу. Верит, что сможет пересечь океан, через который никто никогда не ходил. Верит в пролив, который никто никогда не видел.

Есть ли что-то в мире сильнее идеи, время которой пришло? Сама судьба на стороне Магеллана. А значит, и король не может быть против. «Ввиду того что вы, Фернандо Магеллан, рыцарь, уроженец Португальского королевства, намерены сослужить Нам великую службу, повелеваем Мы, чтобы с этой целью с вами было заключено следующее соглашение…

Обещаю и ручаюсь своей честью и королевским своим словом, что Мною приказано будет каждую статью соблюдать в точности, как они здесь изложены, и с этой целью Я повелел, чтобы означенная Капитуляция была составлена и моим именем подписана. Я, король».

Полная поддержка короля! Мог ли ожидать такого счастья Магеллан?!

Ничто и никто не остановит его теперь. Ни зависть и клевета при испанском дворе. Ни запоздалое раскаянье, угрозы и бессильная злоба короля Мануэла. Португальский консул в Севилье напишет в сердцах в отчете на родину: «Корабли Магеллана ветхи и сплошь в заплатах. Я бы не решился плыть на них даже до Канарских островов, ибо борта у них мягкие, как масло». Что ж, корабли и впрямь не новы. Но как заботливо проконопачены и просмолены их корпуса, как аккуратно увязаны снасти! Адмирал все предусмотрел и ничего не забыл. Каждый из 265 человек команды получит все необходимое, даже если им придется плыть целых два года. Адмирал сам проверил все списки, высчитал каждую мелочь.

200 бочонков сардин, 984 головки сыра, 460 связок лука и чеснока, мука, рис, солонина, изюм, сахар, горчица, 417 мехов и 253 бочонка вина. С удивлением смотрят люди, собравшиеся на берегу, как вся эта гора снеди исчезает в трюмах кораблей. Такого здесь еще не видели.

Целый арсенал берет с собой Магеллан: 58 пушек, четыре мощных мортиры, пики, копья, доспехи. Как знать, с миром ли встретят их люди в неведомых землях?

Ах да, не забыть еще оставить завещание. Хоть звезды, судя по гороскопу, составленному ближайшим другом, и обещают удачу. Так, на всякий случай. Он пишет: «Когда же земное мое существование завершится и начнется для меня жизнь вечная, я хотел бы быть похороненным в Севилье. В день моего погребения выдать трем беднякам одежду: каждому из них камзол серого сукна, шапку, рубаху и пару башмаков. Я хочу, чтобы в этот день не только этих троих бедняков кормили досыта, но и еще двенадцать других…»

Говорят, ни одно из пожеланий Магеллана выполнить не удалось. Но это будет позже, гораздо позже.

А пока на рейде стоят его корабли, готовые поднять паруса: «Тринидад», «Сан-Антонио», «Консепсьон», «Сантьяго» и «Виктория».

Раннее утро. 20 сентября 1519 года. Магеллан пожимает руки друзьям, обнимает жену Беатрис – она держит на руках малыша, и все в семье знают: скоро будет второй…

Он поднялся на борт «Тринидада», корабли устремились из гавани в море. Началась великая одиссея…

Только один из пяти кораблей закончит ее. Только 18 человек из 265 вернутся на родину.

Но никто из них сейчас не знает об этом. Ветер открытий влечет их к неведомым землям – к славе и подвигу. На первой стоянке, у Канарских островов, Магеллана нагонит секретное письмо от друзей. Предостережение не доверять испанскому капитану «Сан-Антонио» – Хуану де Картахене. Адмирал знает: в плавании ему придется сражаться не только со стихией. Родовитым гордым испанским капитанам не нравится, что командует ими молчаливый португалец, о котором прежде никто не слыхал. Но власть ему дал король, и Магеллан уверен в своих силах.

В декабре корабли доходят до Бразилии и спускаются теперь на юг, вдоль побережья, исследуя каждый залив, каждую бухту, где может быть желанный проход.

Тщетно. Так далеко на юг европейские корабли еще не заходили, но пролива нет и в помине. Неужели он поверил в несуществующее? Доверился лживой карте?.. Упрямо идут вперед мимо безлюдных, пустынных земель его корабли, увлекаемые холодным ветром. Не скрывают своего недовольства испанские капитаны. Куда ведет их этот Магеллан? Они уже подозревают португальца в измене испанской короне.

И во время зимовки поднимают мятеж.

Капитаны плохо знали своего адмирала. Они были уверены в своем превосходстве и не учли того, что Магеллан почти полжизни провел в сражениях. Мятеж был подавлен за один день.

А потом, унылые и однообразные, потянулись месяцы в злосчастной бухте, где едва не оборвалась нить, которую Магеллан задумал протянуть вокруг всей планеты. Только близким друзьям открыл он свой замысел: достигнув цели, Молуккских островов, не возвращаться, а продолжить плавание на запад – совершить первое кругосветное плавание.

В августе 1520 года, потеряв один корабль во время шторма, Фернандо Магеллан продолжит свой путь. Опять на юг. Следуя зову надежды.

И все же он был, этот пролив. Они нашли его – узкий, извилистый проход. Как узник в темном лабиринте шел Магеллан. Но уже знал, чувствовал: удача!

Географ Оскар Пешель так описывал этот пролив: «Он весь состоял из вереницы каменных мешков с узкими проходами, заманивающими моряков в замкнутые бухты. Парусники Магеллана, войдя в устье пролива со стороны Атлантики, должны были устоять против сильных встречных ветров. И требовалось не только мореходное искусство, чтобы пройти сквозь этот лабиринт, но и исключительная стойкость духа, чтобы не повернуть назад при виде этих каменных тисков, которые фантазия наделяла, как все неизведанное, всевозможными опасностями».

Наконец изрезанные берега раздвинулись – и перед кораблями открылась необъятная ширь океана. Те, кто стоял рядом, увидели на щеках Магеллана слезы.

Потрепанные штормами суда продолжали свой путь в незнакомом безбрежном океане. Их вел твердой рукой адмирал. А его люди хорошо понимали: не все они вновь увидят землю.

Неделя за неделей, месяц за месяцем шли корабли. Мореходам несказанно везет: океан все время спокоен. Магеллан дает ему имя, которое останется теперь навсегда, – Тихий. Попади они в сезон бурь – и никто бы никогда не узнал, что стало с экспедицией отважного португальца. Но океан милостив к первым европейцам, бросившим вызов его могуществу. Голод и жажда мучат моряков. Уносит человеческие жизни цинга. Меньше и меньше остается людей, у которых есть силы работать, нести вахту, карабкаться вверх по вантам.

Три месяца и двадцать дней идут корабли. Как долго будет продолжаться все это? Или эту водную пустыню пройти невозможно?

В тот день они увидели землю. Это были еще не Молуккские, а Филиппинские острова. Но Магеллан уже в двух шагах от своей мечты. Он, в сущности, уже завершил кругосветное путешествие. Он был здесь двенадцать лет назад. И вот теперь вернулся, но другим путем, следуя только на запад.

Пусть все эти годы его трепали невзгоды и бури, он совершил то, чего никто не совершал! Он, Фернандо Магеллан, первым понял, что можно обойти по морю всю Землю. Об этом прежде только догадывались, только предвидели, даже знали, но доказать не могли. А он доказал. Земля – шар, и он почти обошел ее! Пусть за два плаванья, но обошел! Свершилось то, о чем мечтал когда-то Колумб. Великий час настал!

Магеллану не суждено было вернуться в Севилью. Верный слову, данному королю, что все земли, которые он откроет, отойдут испанской короне, он погиб в стычке с островитянами, прикрывая отступление своих моряков. Антонио Пигафетта, молодой венецианец, подробно описавший плавание Магеллана, оставил о гибели командора следующие строки: «Наши, за исключением шести или восьми человек, не бросивших капитана, обратились в бегство. На него набросилась толпа туземцев, но он продолжал стойко держаться, как и подобает славному рыцарю. Потом он упал лицом вниз, они сомкнулись над ним, нанося удары бамбуковыми и железными копьями, до тех пор пока не погубили наш свет, нашу отраду, нашего истинного вождя. Пока были силы, он все время оборачивался назад, чтобы посмотреть, успели ли мы погрузиться на лодки».

Только один корабль из пяти – «Виктория» – вернулся в Испанию, из 265 членов экипажа лишь 18 увидели родину. Их привел молодой баск Хуан Себастьян де Эль-Кано. Слава Магеллана тогда досталась ему.

Впрочем, время расставило все на свои места, и мы знаем истинное имя мореплавателя, совершившего первое кругосветное плавание.

Дорога длиной в жизнь Александра Давид-Неэль Надежда Нестеренко

«Ни одно самое красочное описание не может дать представление о суровом Величии, безмятежном, внушающем благоговейный Ужас великолепии и пленительном очаровании картин тибетской земли. Человек, странствующий по ее высокогорным безлюдным просторам, нередко чувствует себя пришельцем, вторгшимся на запретную территорию. Он не только замедляет шаг и говорит шепотом, но уже готов попросить прощения у первого встречного туземца – одного из законных хозяев земли, по которой он не вправе ходить». Так писала Александра Давид-Неэль, человек, влюбленный в Тибет и посвятивший всю свою жизнь изучению этой загадочной далекой страны.

Луиза Евгения Александрина Мария Давид родилась 24 октября 1868 г. в предместье Парижа. Она была очень живым, непоседливым ребенком и, мечтая о путешествиях и дальних странах, очень рано проявила свой сильный, свободолюбивый характер. Говорят, что первый побег она совершила, когда ей было всего два года, но вскоре родители нашли ее в саду, недалеко от дома. Затем в пять лет она снова попыталась бежать, на этот раз исследуя уже Венсеннский лес под Парижем. С наступлением темноты ее обнаружили полицейские, поднятые на ноги родителями. Маленькая Александра сопротивлялась до последнего и, исцарапав своих «спасителей», поклялась когда-нибудь отомстить им.

Александра Давид-Неэль

Когда ей было шесть, семья переехала в Бельгию, где они вели очень размеренную, спокойную жизнь. Позже Александра писала, что часто плакала в то время, чувствуя, как проходят дни ее юности, пустые и неинтересные. «Я понимала, что теряю время, которое никогда не вернется, что я теряю часы, которые могли бы быть прекрасными». Но и в этой скучной жизни она никогда не забывала о своей главной страсти – путешествиях. Невозможно сосчитать, сколько раз она пыталась убежать из дома. В 15 лет она одна уехала в Англию, откуда вернулась только после того, как у нее кончились все деньги, в 17 совершила первое настоящее путешествие: села на поезд, который шел в Швейцарию, а через несколько дней родители забирали ее уже из Италии, куда она дошла пешком, взяв с собой из вещей только книгу Эпиктета. А в 1886 г. 18-летняя Александра, ни слова не сказав родителям, отправилась на велосипеде в Испанию.

В юности она серьезно увлекается восточной философией, а также изучает английский язык. В 21 год Александра окончательно уходит из дома и обосновывается в Париже, где занимается в Теософском обществе и посещает классы восточных языков в Сорбонне. Очень много времени она проводит в библиотеке, где, по ее словам, родилось ее призвание и она сама. Александра ведет очень активную жизнь, вступает в ряды масонов, а феминистки и анархисты с радостью приветствуют ее среди своих членов. Она даже написала работу по анархизму, которая была переведена на пять языков, включая русский.

Александра также занимается музыкой и пением и выступает на сцене под псевдонимом Мадемуазель Мариэль в ролях Маргариты, Кармен, Манон, пользуясь неизменной популярностью. Но по окончании контракта с оперным театром в Афинах Александра оставляет карьеру актрисы, которая хотя и давала возможность путешествовать, но лишь из города в город.

Благодаря наследству, оставленному ей крестной, в 1890 г. Александра смогла провести незабываемый год в Индии, которую изъездила вдоль и поперек. Здесь она впервые услышала тибетскую музыку, которая навсегда завладела ее душой, и сюда она поклялась обязательно вернуться вновь. После Индии она путешествует по Северной Африке. В Тунисе Александра изучает Коран и встречает своего будущего мужа, железнодорожного инженера Филиппа Неэля, за которого выходит замуж в 1904 г. в возрасте 36 лет. Но она все так же не может жить на одном месте, и муж, понимая это, предлагает ей отправиться в путешествие. В 1911 г. Александра отправляется в Индию, обещая мужу вернуться через 18 месяцев. Вернется она только спустя 14 лет…

С 1912 г. Александра живет в Сиккиме, она много путешествует по монастырям и изучает буддизм. Здесь же, в одном из монастырей, она встречает Йонгдена, мальчика, ставшего ее приемным сыном, и бывшего ей верным спутником на протяжении 40 лет.

Близким другом Александры становится Сидкеонг Нам-гьял, наследный принц Сиккима, настоятель одного из монастырей Кагью-Карма. Он принимает ее с большим гостеприимством и всячески помогает в изучении буддизма и путешествиях.

Хотя это и запрещено, Александра несколько раз пересекает границу Тибета. Здесь она встречает ламу-отшельника, который после долгих уговоров соглашается взять ее к себе в ученицы. Александра живет уединенной жизнью отшельницы в маленькой хижине-пещере высоко в горах. «Одиночество снова, одиночество постоянно. Ум и чувства обостряются от такой абсолютно созерцательной жизни, жизни непрерывных наблюдений и размышлений. Человек становится прозорливым или, скорее, исцеляется от прежней слепоты». Она занимается со своим учителем тибетским языком, читает жития тибетских мистиков. Лама много рассказывает ей о событиях, пережитых им самим. Позже Александра напишет, что эти занятия ей очень помогли и многому научили: «Таким образом я узнавала настоящий Тибет, обычаи и нравы населяющих его народов».

Позже Александра отправляется в Шигадзе, один из главных религиозных центров Тибета, чтобы встретиться с Таши-ламой – воплощением мистического Будды «бесконечного света». Здесь она прибегла к небольшой хитрости, чтобы добиться аудиенции у Таши-ламы. Ей пришлось сообщить подробные сведения о своем происхождении, и она заявила, что ее страна именуется Пари (Париж) (на юге от Лхасы существует местность Пари) и что ее Пари находится на более значительном расстоянии на запад. Александре предоставили аудиенцию, а мать Таши-ламы пригласила ее к себе в гости. Александра пишет: «Таши-лама проявил очаровательную любезность. Ему было прекрасно известно, где находится мой Пари, и он произносил слово “Франция“ с чистейшим французским акцентом». К сожалению, через некоторое время ей пришлось покинуть Шигадзе. Она увозила с собой «книги, записи, подарки и одеяние ламы, имеющего ученую степень, – некое подобие докторского диплома университета Ташилхумпо, преподнесенное Таши-ламой».

Александре было предсказано, что местные божества и святые ламы не настроены к ней враждебно, но придется приложить немало сил, чтобы остаться в Стране Религии (Тибете). Так оно и вышло. Вскоре она получила письмо от английского наместника, предписывающего ей покинуть Тибет, а затем и письмо о высылке из Сиккима в 1916 г.

Так и не сумев достичь Лхасы, Александра Давид-Неэль вместе с Йонгденом отправляется в Бирму, где живет в горах Сагэна у монахов-созерцателей – самой суровой из буддистских сект, а затем в Японию. Япония ей понравилась, но она чувствует разочарование. В письмах мужу она пишет о том, что скучает по Гималаям, что, несмотря на все тяготы и лишения, которые она там пережила, ничто не может быть лучше и прекраснее Гималаев.

В дзэнском монастыре Тафокю-и Александра встречает монаха Экая Кавагучи, который за несколько лет до этого провел 18 месяцев в Лхасе под видом китайского монаха. Александра была совершенно очарована его рассказами, и мечта вернуться в Тибет обрела новую силу. Они с Йонгденом отправляются в Корею, а затем в Пекин, где Александра жила в монастыре Пейлингсе. Позже, присоединившись к каравану, они пересекают весь Китай, пустыню Гоби, Монголию. Им пришлось столкнуться со всеми тяготами гражданской войны. Александра ухаживает за ранеными в качестве добровольной сестры милосердия. И наконец, после долгих странствий они вновь ступают на землю Тибета.

Александра и Йонгден достигают Амдо и монастыря Кум-Бум, построенного, по преданию, на месте, где был рожден Цзонхава, – давней мечты Александры. После трехлетнего обучения в монастыре Кум-Бум Александра и Йонгден оставляют весь свой багаж, яков, мулов, переодеваются в нищенскую монашескую одежду и, вымазав лица сажей, отправляются в Лхасу. Они идут без остановок по 19–20 часов в сутки на протяжении четырех месяцев, зимой, а Александре в то время было 54 года! После, наверное, самого тяжелого и наполненного приключениями путешествия они наконец достигают Лхасы в феврале 1924 г. На протяжении двух месяцев они живут в священном городе под чужими именами и посещают близлежащие монастыри и святыни.

К сожалению, несколько месяцев спустя им снова пришлось покинуть Тибет.

После стольких лет странствий, приключений она вернулась совершенно другим человеком. Разведясь с Филиппом, она путешествовала по Провансу, где в 1928 г. в городе Динь построила «Самтен Дзонг» – свою крепость для медитации. Хотя Альпы и не Гималаи, Александра полюбила это место и позже называла его «лилипутскими Гималаями». Живя здесь, она писала книги и ездила с Йонгденом по Европе, читая лекции.

В 1937 г. Александре 69, но она, испытывая сильную ностальгию, снова решает продолжить свое обучение. Она добивается содействия различных министерств и получает деньги. Ее бывший муж Филипп Неэль снова помогает ей, и она опять отправляется путешествовать. Она посещает все европейские столицы, а затем отправляется в Китай через Россию. Весть о смерти мужа настигает Александру в 1941 г., когда она находится в Китае. «Я потеряла лучшего из мужей и моего единственного друга…»

Живя в Китае, она сталкивается со всеми ужасами и трудностями войны: бомбардировками, голодом, эпидемиями. Но они с Йонгденом продолжают свое обучение. Спустя 10 лет, к 1946 году, Александра и Йонгден достигают границ Индии. Ей уже 78, она возвращается во Францию и снова живет в Дине, где пишет о своих путешествиях.

В 1955 г. она потеряла своего приемного сына и верного спутника Йонгдена. «Он имел наглость уйти раньше меня», – пишет она. В 87 Александра снова упрямо возвращается к работе. До самой смерти в 101 год Александра занимается, пишет и мечтает вернуться в Тибет. 28 февраля 1978 г. прах Александры Давид-Неэль и прах ее приемного сына Ламы Йонгдена был развеян над водами Ганга.

Британское Королевское географическое общество наградило ее медалью, а правительство Франции – Орденом Почетного легиона.

В октябре 1982 г. и в мае 1986 г. Его Святейшество Далай-Лама XIV приезжал в Динь, чтобы посетить ее Самтен-Дзонг и отдать дань уважения смелости Александры Давид-Неэль, приоткрывшей покрытую снегами страну Западу.

Александра Давид-Неэль написала множество книг, которые отличает живой, невероятно интересный стиль и прекрасное чувство юмора. Каждый раз, читая ее книги, как будто путешествуешь вместе с ней. К сожалению, на русский язык были переведены только три: «Путешествие парижанки в Лхасу», «Мистики и маги Тибета» и «Магия любви и черная магия, или Неизвестный Тибет».

Примечания

1

История – учительница жизни. Цицерон «Об ораторе».

(обратно)

2

Атанор – алхимическая печь; символически – глубинные структуры психики, внутри которых происходит процесс трансформации и возрождения Души. – Прим. ред.

(обратно)

3

Статья была написана в 1997 г.

(обратно)

4

Примерно 1730 год – время, когда Франклин стал масоном.

(обратно)

Оглавление

Философы и просветители

  Лао-цзы Дмитрий Зубов

  Эпиктет Дмитрий Зубов

  Геродот по прозвищу «доверия достойный» Дана Габриэлова

  Зенон Китийский Дмитрий Зубов

  Сократ Илья Бузукашвили

  Плотин Илья Барабаш

  Ипатия Елена Косолобова

  Рамон Луллий. Рыцарь любви Илья Бузукашвили

  Авиценна. «Князь философов, князь врачей….» Татьяна Роменская

  Николай Кузанский Антон Мусулин

  Джордано Бруно – титан эпохи Возрождения Елена Сикирич

  Иоганн Гутенберг: человек тысячелетия Наталья Алякринская

  Флоренция превыше всего. Жизнь Никколо Макиавелли Илья Бузукашвили

  Граф Сен-Жермен Вадим Карелин

  Знакомьтесь: господин Кант Юлия Люц

  В ожидании Сократа. Жизнь и философия Григория Саввича Сковороды Дина Бережная

  Швейцер. Гений человечности Дмитрий Зубов

  Елена Петровна Блаватская Антон Мусулин

  Интервью с Е. П. Блаватской Хорхе Анхель Ливрага

  Философ по имени Хорхе Анхель Ливрага Елена Сикирич

Полководцы и герои

  Великий Александр – история одного мифа Елена Косолобова

  Нельсон. Как стать знаменитым адмиралом Дмитрий Зубов

  «Загнанный герой». Великий самурай Минамото Есицунэ Надежда Нестеренко

Правители

  Царица Хатшепсут: женщина-фараон Илья Вузман

  Клеопатра. Последняя царица Египта Елена Косолобова

  Марк Аврелий – философ на троне Илья Бузукашвили

  Сбудется ли сон императора Юлиана? Елена Косолобова

  Ностальгия по царице Тамар Ольга Наумова

  Лоренцо Великолепный Илья Бузукашвили

  Рудольф II и рудольфинцы Елена Белега

  Франклин. Идеальный американец Вадим Карелин

  Петр Негош. Владыка, философ и поэт Славица Кроча

  «Мы луч света, тьмою объятый»

Ученые

  «Эврика» – слово нарицательное Дмитрий Соловьев

  Готфрид Лейбниц и Философский камень Елена Белега

  Галилео Галилей. Наука без догм Анна Иванова

  Коперник Илья Бузукашвили

  Загадочный мир Парацельса Елена Сикирич

  Тайна Шотландского мага Дмитрий Зубов

  Исаак Ньютон. Скромный искатель истины Илья Бузукашвили

  Принц математиков Дмитрий Зубов

  Майкл Фарадей. «Наблюдать, изучать и работать» Илья Бузукашвили

  Карл Линней Илья Бузукашвили

  Жан Батист Ламарк Лада Терлова

  Петр Рамус Ольга Короткова

  Шампольон Илья Бузукашвили

  Говард Картер На службе у Тутанхамона Татьяна Федотова, Александр Кузнецов

  Нильс Бор. Физик и философ Алексей Чуличков

  Эйнштейн, религия и политика Алексей Чуличков

  Вселенная Стивена Хокинга Елена Белега

Подвижники

  Исцеление любовью. Матери Терезе посвящается Татьяна Роменская

  Анри Дюнан – основатель «Красного Креста» Олег Филин

  «Святой доктор» Гааз Дмитрий Зубов

  Сотворившая чудо. Жизнь и судьба Элен Келлер Татьяна Курбатова

  Созидатель мостов. Памяти Иоанна Павла II Вадим Карелин

Писатели

  «Отец трагедии» Эсхил Илья Бузукашвили

  Данте Илья Бузукашвили

  Кто вы, господин Шекспир? Юлия Морозова

  Последний венецианец Карло Гоцци Лев Дьяков

  Здравомыслящий насмешник Шарль Нодье Илья Бузукашвили

  Гофман. В сказке как в жизни Илья Бузукашвили

  Элиас Леннрот – финский Гомер Дмитрий Зубов

  Волшебник Андерсен Наталья Толстых

  Оскар Уайльд Илья Бузукашвили

  Жорж Санд. Мечта о Любви Елена Фетисова

  Редьярд Киплинг Илья Бузукашвили

  Бернард Шоу Елена Князева

  Артур Конан Дойль Елена Князева

  Агата Кристи. Жизнь и творчество королевы детектива Ольга Наумова

  Чудак Толлерс Татьяна Федотова

  Томас Манн. Ученик жизни Александра Кокотова

  Экзюпери. Последний полет Андрей Грошев

  Сельма Лагерлеф Екатерина Давлетшина

  Станислав Ежи Лец Ольга Наумова

  Кабы знать…

  Хорхе Луис Борхес. Возвращение к смыслам Наталья Радченко

Поэты

  Джалаладдин Руми. «Окно между сердцем и сердцем» Дмитрий Зубов

  «Напиток вечности» Омара Хайяма Анатолий Смоляр

  Данте Алигьери Андрей Букин

  Кто такой был Петрарка, не ясно, но какой он был поэт! Илья Бузукашвили

  Гете Илья Бузукашвили

  Тагор – солнце Индии Светлана Обухова

Мастера сцены и кино

  Айседора Дункан. Продвижение к свету Ольга Климова

  Рыцарь смеха Чарльз Спенсер Чаплин Евгения Марковская

  Уолт Дисней. Король мультфильма Евгения Марковская

  Пьер Брис: «Мы должны верить в человечность» Светлана Просенкова

Композиторы

  Бетховен. Один против судьбы Анна Мироненко, Елена Молоткова, Татьяна Брыксина

  Волшебный гений Моцарта Елена Косолобова

  «Счастье жить» Йозефа Гайдна Анна Мироненко

  Времена жизни Антонио Вивальди Надежда Макагон

  Ситар играл Илья Левашов

Художники

  Афина. Последнее чудо Эллады Александр Чернышев

  Гений Леонардо Дмитрий Петров

  Удивительный метод Леонардо да Винчи Илья Барабаш

  Микеланджело Буонаротти Илья Бузукашвили

  Рафаэль Санти Илья Бузукашвили

  Рубенс Илья Бузукашвили

  Альфонс Муха. Превращая «земное» в искусство Татьяна Федотова

Путешественники

  Марко Поло Илья Бузукашвили

  Христофор Колумб: в двух шагах от рая Евгения Риле

  Удивительная судьба Руала Амундсена Илья Бузукашвили

  Герард Меркатор Алексей Чуличков, Светлана Кузнецова

  Вокруг света с Фернандо Магелланом Илья Бузукашвили

  Дорога длиной в жизнь Александра Давид-Неэль Надежда Нестеренко Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg