«Сахаровский сборник»

Сахаровский сборник (fb2) - Сахаровский сборник 3223K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Александр Петрович Бабенышев - Раиса Борисовна Лерт - Евгения Эммануиловна Печуро

Сахаровский сборник

«Идея сборника возникла январским вечером 1981 года в разговорах на кухне в квартире Сахарова, она обсуждалась и на других московских кухнях, и в результате сложился рабочий коллектив — узкий круг редакторов, авторов и добровольных помощников. Мы хотели сказать Андрею Дмитриевичу, что он не одинок, рассказать ему, как любим его, как благодарны ему за самоотверженность и мужество».

А. Бабенышев

Редакционно-издательский центр «Глагол».

В издании репринтно воспроизводится «Сахаровский сборник», вышедший в 1981 г. в США (Khronika Press)

Составители «Сахаровского сборника-1981»:

А. Бабенышев, Р. Лерт, Е. Печуро

Фотограф Е. Каротельский

Составители Приложения

Е. Печуро, Б. Альтшулер

Редакторы Л. С. Еремина, Е. Л. Новицкая

Художник В. Марковский

На обложке помещена фотография-листовка, распространявшаяся в СССР ко дню рождения Андрея Дмитриевича Сахарова. Всего было роздано свыше 5000 таких фотографий.

Гонорар за репринтную часть сборника переведен на текущий счет общественной комиссии по увековечению памяти А. Д. Сахарова.

Сахаровский сборник-1981

ОТ СОСТАВИТЕЛЕЙ

В этом сборнике объединились молодые и старые, литераторы и ученые, верующие и атеисты — все наше пестрое время, которое Владимир Корнилов назвал "сахаровским".

Каждый принес то, что имел, что вырвалось, выплеснулось при мысли о человеке, чье имя прозвучит на каждой странице. Мы не старались избежать повторений и не стыдимся их: слова любви, высказанные вслух, часто похожи. Огромная, пусть не слишком умело выраженная радость и благодарность вызвали к жизни эти статьи, стихи и письма. Благодарность за встречу с человеком мужественным и добрым, справедливым, естественным и чудаковатым. Благодарность за то, что он живет среди нас, мы — его современники и его высотой будут измеряться когда-нибудь наши дни.

Андрей Дмитриевич Сахаров.

Горький. Апрель 1981 г.

Лидия Чуковская "Дорогой Андрей Дмитриевич! День Вашего шестидесятилетия…"

Дорогой Андрей Дмитриевич! День Вашего шестидесятилетия омрачен тяжкими судьбами друзей, беззаконностью Вашей ссылки, бессменностью стражи у Вашей двери. Вас лишили правительственных наград, лишили научного и человеческого общения, у Вас отняли то, что составляет жизнь Вашей жизни: дневники, память о прошлом и будущем, научные замыслы. Никто, однако, не властен лишить Вас несравненной Вашей правоты и нашей неправительственной любви к Вам.

День 21 мая входит в душу как праздник — праздник разума, добра, духовного величия. Вашим повседневным подвигом Россия снова явила миру свою подспудную силу. По словам Льва Толстого, сила духовная бывает подавлена только до тех пор, пока она "не достигла высшей ступени, на которой она могущественней всего. Излучаемая Вами духовная мощь растет и не может быть отнята вместе с бумагами. Словом своим Вы побуждаете людей к деятельному добру. Мысль Ваша бередит и тревожит сердца, овладевает тысячами на свободе и за решеткой, учит думать и ведет с одной ступени сознания на последующую. В праздничный день Вашего шестидесятилетия хочу пожелать Вам, чтобы нравственная мощь взяла верх над грубым насилием, чтобы отнятые у Вас сокровища были возвращены Вам, чтобы Вы и все неправо-гонимые скорее вернулись домой.

Владимир Корнилов ВЕЧЕРА НА КУХНЕ

А.Д.

Вечера на кухне. У Андрея Дмитрича на кухне вечера… Хоть зима, свирепо леденея, Вековое дело начала, Вечера на сахаровской кухне Продолжались и среди зимы, И надежды все еще не тухли, И плечом к плечу сидели мы. Я был счастлив. Я следил глазами, Полными восторга и любви, Как молчал и нам внимал хозяин, Взгляды не навязывал свои. Лишь на лбу — себя же скрыть стараясь, — Проступали как бы невзначай Детская застенчивая храбрость И души высокая печаль. Я шалел, весь распрямясь, разгорбясь: Наконец-то встретил, наконец — Верной демократии прообраз, Равенства и братства образец! А ему — я это ясно видел — Первенствовать вовсе невдомек, И не вождь, не идол он, не лидер И не огнедышащий пророк… Но зато, как Дельвиги и Кюхли К пушкинской причислены поре, Все, кто был на сахаровской кухне, Некогда, хотя бы на заре, Все, кто в лагеря еще не заперт, Все, кто в ссылке, в полузаперти, Все, кто учит мир с нью-йоркских кафедр Или слепнет в БУРе у Перми, Как слова в одно стихотворенье, Все бесповоротно включены В сахаровским названное время, Лучшее в истории страны.

Б. Биргер. Портрет Андрея Сахарова и Люси Боннэр.

1974, х. м. 86 × 75

Дорогой Андрей!

Сердечно поздравляю тебя с шестидесятилетием.

Дай тебе Бог здоровья и сил.

Обнимаю тебя крепко. Твой Борис Биргер

Георгий Владимов "Сослав его в Горький…"

Сослав его в Горький без следствия и суда, без объявленного приговора и срока, применив меру из ряда вон выходящую, власть оказала ему честь, какой мог бы удостоиться разве лишь наследный принц или возможный президент.

А ведь он едва ли претендовал обладать хоть какой-то материальной силой, ничем не руководил, не стоял во главе партии, ни организации, ни даже крохотного кружка единомышленников, а только был самым ярким выразителем той бестелесной мощи, которая называется "нравственное сопротивление". Много это или мало? Власть посчитала, что это, пожалуй, и есть второе правительство.

Время от времени они пишут или наговаривают на пленку свои косноязычные мемуары. Есть надежда когда-нибудь прочесть, на каком "уровне" было принято решение, какие выдвигались "про" и "контра" и кто отважился подписать. Думаю, им доставит больших трудов сформулировать, выиграли они или проиграли, попытавшись отъединить Андрея Дмитриевича Сахарова от правозащитного движения в России. Едва ли они дойдут до мысли, что сие от них вообще не зависело.

Сегодня, когда ему исполняется 60, уже можно сказать определенно, что Андрей Сахаров — несомненная и наибольшая удача демократического движения, воплощение его совести, оправдание всех его ошибок и поражений. В своей прекрасной зрелости он — звезда первой величины на небосклоне нашей общественной жизни, и это сознают и друзья его, и противники, и кто по недостатку решимости не относит себя ни к первым, ни ко вторым.

Мне посчастливилось знать его почти уже десять лет — крупнее и человечнее я не встретил, а может статься, не увижу больше и его самого, разве что неожиданная случайность поможет свидеться. Но я пожелал бы ему — помимо тех благ, каких мы обычно желаем юбиляру, — я бы пожелал, чтобы та свобода, которой мы все достойны от рождения, а он достоин больше, чем кто бы то ни было, чтобы она явилась к нему не по случайной милости притеснителей, но неожиданным и мощным поворотом истории, перед которым они окажутся не властны.

САХАРОВ ГОВОРИТ

Андрей Сахаров АВТОБИОГРАФИЯ

Я родился 21 мая 1921 г. в Москве. Мой отец — преподаватель физики, известный автор учебников, задачника и научно-популярных книг. Мое детство прошло в большой коммунальной квартире, где, впрочем, большинство комнат занимали семьи наших родственников и лишь часть — посторонние. В доме сохранялся традиционный дух большой крепкой семьи — постоянное деятельное трудолюбие и уважение к трудовому умению, взаимная семейная поддержка, любовь к литературе и науке. Мой отец хорошо играл на рояле, чаще Шопена, Грига, Бетховена, Скрябина. В годы гражданской войны он зарабатывал на жизнь, играя в немом кино. Душой семьи, как я это с благодарностью ощущаю, была моя бабушка Мария Петровна, скончавшаяся перед войной в возрасте 79 лет. Для меня влияние семьи было особенно большим, так как я первую часть школьных лет учился дома, да и потом с очень большим трудом сходился со сверстниками.

Я с отличием окончил школу в 1938 году и тогда же поступил на физический факультет Московского университета. Окончил его тоже с отличием уже во время войны, в 1942 году, в эвакуации, в Ашхабаде. Летом и осенью 1942 года несколько недель жил в Коврове, куда первоначально был направлен на работу по окончании университета, затем работал на лесозаготовках в глухой сельской местности под Мелекессом. С этими днями связаны мои первые, самые острые впечатления о жизни рабочих и крестьян в то трудное время. В сентябре 1942 года направлен на большой военный завод на Волге, где работал инженером-изобретателем до 1945 года. На заводе стал автором ряда изобретений в области контроля продукции (в университете я не сумел включиться в активную научную работу). В 1944 году, работая на заводе, я написал несколько статей по теоретической физике и направил их в Москву на отзыв. Эти первые работы никогда не были опубликованы, но они дали мне то чувство уверенности в своих силах, которое так необходимо каждому научному работнику.

С 1945 года я — аспирант Физического института AH СССР им. Лебедева. Мой руководитель, имевший на меня большое влияние, — крупнейший физик-теоретик Игорь Евгеньевич Тамм, впоследствии академик и лауреат Нобелевской премии по физике. В 1948 году — включен в научно-исследовательскую группу по разработке термоядерного оружия. Руководителем группы был И.Е. Тамм. Последующие двадцать лет — непрерывная работа в условиях сверхсекретности и сверхнапряжения сначала в Москве, затем в специальном научно-исследовательском секретном центре. Все мы тогда были убеждены в жизненной важности этой работы для равновесия сил во всем мире и увлечены ее грандиозностью.

В 1950 году я вместе с Игорем Евгеньевичем Таммом стал одним из инициаторов работ по исследованию управляемой термоядерной реакции. Нами предложен принцип магнитной термоизоляции плазмы. Я предложил также в качестве ближайшей технической цели использование термоядерного реактора для производства делящихся ядерных материалов (ядерного горючего для атомных электростанций). Сейчас работы по управляемой термоядерной реакции получили очень большое развитие во всем мире. Наиболее близко к нашим первоначальным идеям приближается система "токамак", усиленно изучаемая в лабораториях многих стран. В 1952 году по моей инициативе начаты экспериментальные работы по созданию взрыво-магнитных генераторов (устройств, в которых энергия взрыва химической или ядерной реакции переходит в энергию магнитного поля). В 1964 году в ходе этих работ достигнуто рекордное магнитное поле — 25 млн. гаусс.

В 1953 году я был избран академиком Академии наук СССР.

В 1953-68 годах мои общественно-политические взгляды претерпели большую эволюцию. В частности, уже в 1953-62 годах участие в разработке термоядерного оружия, в подготовке и осуществлении термоядерных испытаний сопровождалось все более острым осознанием порожденных этим моральных проблем. С конца 50-х годов я стал выступать за прекращение или ограничение испытаний ядерного оружия. В 1961 году в связи с этим у меня возник конфликт с Хрущевым, в 1962 году — с министром среднего машиностроения Славским. Я был одним из инициаторов заключения Московского договора 1963 года о запрещении испытаний в трех средах (т.е. в атмосфере, в воде и в космосе). Начиная с 1964 года (когда я выступил по проблемам биологии) и особенно с 1967 года круг волновавших меня вопросов все более расширялся. В 1967 году я участвовал в Комитете по защите Байкала.

К 1966-67 годам относятся мои первые обращения в защиту репрессированных. К 1968 году возникла потребность в достаточно развернутом, открытом и откровенном выступлении. Так появилась статья "Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе". По существу это те же темы, которые через семь с половиной лет обозначены в названии Нобелевской лекции — "Мир, прогресс, права человека"; я считаю эти темы фундаментально важными и тесно связанными между собой. Это выступление стало поворотным во всей моей дальнейшей судьбе. Очень быстро оно стало широко известно во всем мире. В советской прессе "Размышления" долго замалчивались, потом о них стали упоминать весьма неодобрительно. Многие, даже сочувствующие, критики воспринимали мои мысли в этой работе как очень наивные, прожектерские. Сейчас, спустя тринадцать лет, мне все же кажется, что многие важные повороты мировой и даже советской политики лежат в русле этих мыслей.

С 1970 года защита прав человека, защита людей, ставших жертвами политической расправы, выходит для меня на первый план. Участие вместе с Чалидзе и Твердохлебовым, а затем с Шафаревичем и Подъяпольским в Комитете прав человека являлось одним из выражений этой позиции. (В марте 1976 г. Григорий Подъяпольский трагически рано умер.) С июля 1968 года, после опубликования за рубежом моей статьи "Размышления", я отстранен от секретных работ и "отлучен" от привилегий советской "номенклатуры". С 1972 года все более усиливалось давление на меня и моих близких, кругом нарастали репрессии, я больше о них узнавал, и почти каждый день надо было выступать в защиту кого-то. Часто в эти годы выступал я и по проблемам мира и разоружения, свободы контактов, передвижения, информации и убеждений, против смертной казни, о сохранении среды обитания и о ядерной энергетике.

В 1975 году я удостоен звания лауреата Нобелевской премии Мира. Это явилось огромной честью для меня, признанием заслуг всего правозащитного движения в СССР. В январе 1980 года я лишен всех правительственных наград СССР (ордена Ленина, звания трижды Героя Социалистического Труда, лауреата Ленинской и Государственной премий) и выслан в город Горький, где нахожусь в условиях почти полной изоляции и под круглосуточным милицейским надзором. Этот акт властей совершенно беззаконен, это — одно из звеньев усиления политических репрессий в нашей стране в последние годы.

С лета 1969 года я — старший научный сотрудник Физического института АН СССР. Мои научные интересы — элементарные частицы, гравитация и космология.

Я не профессиональный политик, и, может быть, поэтому меня всегда мучают вопросы целесообразности и конечного результата моих действий. Я склонен думать, что лишь моральные критерии в сочетании с непредвзятостью мысли могут явиться каким-то компасом в этих сложных и противоречивых проблемах. Я воздерживаюсь от конкретных прогнозов, но сегодня, как и всегда, я верю в силы человеческого разума и духа.

24 марта 1981 года

Горький

Дмитрий Иванович Сахаров — отец Андрея Дмитриевича

ТРЕВОГА И НАДЕЖДА (Выдержки из статей А.Д. Сахарова)

"Тревога и надежда" — так назвал последний, вышедший в 1978 г. сборник своих выступлений А.Д. Сахаров. Под этим названием публикуем и мы краткие выдержки из его статей, обращений, интервью и писем. Естественно, что такая подборка не может претендовать на полное изложение мыслей и взглядов Андрея Дмитриевича. В ней содержатся лишь некоторые высказывания, характеризующие его взгляды. Читателя, желающего получить более основательное знакомство с суждениями Андрея Дмитриевича, мы отсылаем к сборникам его статей и выступлений: "А. Сахаров в борьбе за мир" (Франкфурт, 1973), "О стране и мире" (Нью-Йорк, 1976), "Тревога и надежда" (Нью-Йорк, 1978).

Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе. 1968 г.

Разобщенность человечества угрожает ему гибелью. … Перед лицом опасности любое действие, увеличивающее разобщенность человечества, любая проповедь несовместимости мировых идеологий и наций — безумие, преступление. Лишь всемирное сотрудничество в условиях интеллектуальной свободы, высших нравственных идеалов социализма и труда, с устранением факторов догматизма и давления скрытых интересов господствующих классов — отвечает интересам сохранения цивилизации. …

Три технических аспекта термоядерного оружия сделали термоядерную войну угрозой самому существованию цивилизации. Это — огромная разрушительная сила термоядерного взрыва, относительная дешевизна ракетно-ядерного оружия и практическая невозможность эффективной защиты от массированного ракетно-ядерного нападения. … Массовое производство термоядерного оружия и ракет-носителей оказывается не более сложным и дорогим, чем, например, производство военных самолетов…

Все народы имеют право решать свою судьбу свободным волеизъявлением. …

Цель международной политики — обеспечить повсеместное выполнение Декларации прав человека…

Специалисты обращают внимание на возрастающую угрозу всеобщего голода в "более бедной" половине земного шара… Катастрофа такого масштаба не может не иметь самых глубоких последствий во всем мире, для каждого человека, вызовет волны войн и озлоблений, общий упадок уровня жизни во всем мире…

Очевидно, бесполезно только призывать более отсталые страны ограничить рождаемость — необходимо, в первую очередь, помочь им экономически и технически, причем эта помощь должна быть такого масштаба, такого бескорыстия и широты, которые совершенно невозможны, пока не ликвидированы мировая разобщенность, эгоистический, мещанский подход к отношениям между нациями и расами, пока две великие мировые сверхсилы — СССР и США — противостоят друг другу как соперники или даже противники…

Капиталистический мир не мог не породить социалистического; но социалистический мир не должен разрушать методом вооруженного насилия породившую его почву — это было бы самоубийством человечества в сложившихся конкретных условиях. Социализм должен облагородить эту почву своим примером и другими косвенными формами давления и слиться с ней. Сближение с капиталистическим миром … должно происходить не только на социалистической, но и на общенародной демократической основе, под контролем общественного мнения через все демократические институты гласности, выборов и т.д. …

Памятная записка

Генеральному секретарю ЦК КПСС Л. Брежневу. 5 марта 1971 г.

…Я высказываю мнение, что было бы правильным следующим образом охарактеризовать общество, к осуществлению которого должны быть направлены неотложные государственные реформы и усилия граждан по развитию общественного сознания:

а) Основной своей целью государство ставит охрану и обеспечение основных прав своих граждан. Защита прав человека выше других целей.

б) Все действия государственных учреждений целиком основаны на законах (стабильных и известных гражданам). Соблюдение законов обязательно для всех граждан, учреждений и организаций.

в) Счастье людей, в частности, обеспечено их свободой в труде, в потреблении, в личной жизни, в образовании, в культурных и общественных проявлениях, свободой убеждений и совести, свободой информационного обмена и передвижения.

г) Гласность содействует контролю общественности за законностью, справедливостью, целесообразностью всех принимаемых решений, способствует эффективности всей системы, обусловливает научно-демократический характер системы управления, способствует прогрессу, благосостоянию и безопасности страны.

д) Соревновательность, гласность, отсутствие привилегий обеспечивают целесообразное и справедливое поощрение труда, способностей и инициативы всех граждан. …

… общество не нуждается во внешней политике как средстве внутренней политической стабилизации или для расширения зоны влияния или экспорта своих идей; обществу чужды мессианство, заблуждения о единственности и исключительных достоинствах своего пути и отрицание путей других…

Послесловие к "Памятной записке". Июль 1972 г.

… Сейчас мне в еще большей мере, чем раньше кажется, что единственной истинной гарантией сохранения человеческих ценностей в хаосе неуправляемых изменений и трагических потрясений является свобода убеждений человека, его нравственная устремленность к добру.

Наше общество заражено апатией, лицемерием, мещанским эгоизмом, скрытой жестокостью. Большинство представителей его высшего слоя — партийно-государственного аппарата управления, высших преуспевающих слоев интеллигенции — цепко держатся за свои явные и тайные привилегии и глубоко безразлично к нарушениям прав человека, к интересам прогресса, к безопасности и будущему человечества. Другие, будучи в глубине души озабочены, не могут позволить себе никакого "свободомыслия" и обречены на мучительный разлад самих с собой. Размеры национального бедствия приобрело пьянство…

Для духовного оздоровления страны необходима ликвидация условий, толкающих людей на лицемерие и приспособленчество, создающих у них чувство бессилия, неудовлетворенности и разочарования…

Интервью А.Д. Сахарова Стенхольму, корреспонденту

шведского радио и телевидения. 29 июля 1973 г.

… Вопрос: Мы говорили о недостатках. Разрешите поставить вопрос, что можно сделать, чтобы исправить положение?

Сахаров: Что можно сделать и к чему нужно стремиться — это разные вопросы. Сделать, по-моему, почти ничего нельзя. Нельзя, так как система внутренне очень стабильна. Чем система несвободнее, тем лучше она внутренне законсервирована…

Вопрос: Вы сомневаетесь в том, что можно вообще что-то сделать, чтобы исправить систему… и, несмотря на это, Вы сами все время действуете. Почему?

Сахаров: Это — естественная потребность создавать идеалы, даже когда не видно непосредственного пути к их осуществлению. Ведь если нет идеалов, то и надеяться вообще не на что… Тот факт, что мы выступаем, еще не означает, что мы на что-то надеемся. Бывает, что человек ни на что не надеется, но все равно выступает, потому что он не может молчать…

О письме Александра Солженицына "Вождям

Советского Союза". 3 апреля 1974 г.

… Солженицын пишет, что, может быть, наша страна не дозрела до демократического строя и что авторитарный строй в условиях законности и православия был не так уж плох, раз Россия сохранила при этом строе свое национальное здоровье вплоть до XX века. Эти высказывания Солженицына чужды мне. Я считаю единственным благоприятным для любой страны демократический путь развития. Существующий в России веками рабский, холопский дух, сочетающийся с презрением к иноземцам, инородцам и иноверцам, я считаю величайшей бедой, а не национальным здоровьем. Лишь в демократических условиях может выработаться народный характер, способный к разумному существованию во все усложняющемся мире. …

Мир, прогресс, права человека. Нобелевская лекция. 1975 г.

Мир, прогресс, права человека — эти три цели неразрывно связаны, нельзя достигнуть какой-либо одной из них, пренебрегая другими. …

… Я убежден, что международное доверие, взаимопонимание, разоружение и международная безопасность немыслимы без открытости общества, свободы информации, свободы убеждений, гласности, свободы поездок и выбора страны проживания. Я убежден также, что свобода убеждений, наряду с другими гражданскими свободами, является основой научно-технического прогресса и гарантией от использования его достижений во вред человечеству, тем самым основой экономического и социального прогресса, а также является политической гарантией возможности эффективной защиты социальных прав. …

В действительности все главные стороны прогресса тесно связаны между собой, ни одну из них нельзя отменить, не рискуя разрушить все здание цивилизации: прогресс неделим. Но особую роль в механизме прогресса играют интеллектуальные, духовные факторы. …

О стране и мире. Июнь 1975 г.

… Какие же внутренние реформы в СССР представляются мне необходимыми… ?

1) Углубление экономической реформы 1966 года … — полная экономическая, производственная, кадровая и социальная самостоятельность предприятий.

2) Частичная денационализация всех видов экономической и социальной деятельности, вероятно, за исключением тяжелой промышленности, тяжелого транспорта и связи. …

3) Полная амнистия всех политзаключенных…

4) Закон о свободе забастовок.

5) Серия законодательных актов, обеспечивающих реальную свободу убеждений, свободу совести, свободу распространения информации. …

6) Законодательное обеспечение гласности и общественного контроля над принятием важнейших решений…

7) Закон о свободе выбора места проживания и работы в пределах страны.

8) Законодательное обеспечение свободы выезда из страны … и возвращения в нее.

9) Запрещение всех форм партийных и служебных привилегий, не обусловленных непосредственно необходимостью выполнения служебных обязанностей. Равноправие всех граждан как основной государственный принцип.

10) Законодательное подтверждение права на отделение союзных республик, права на обсуждение вопроса об отделении.

11) Многопартийная система.

12) Валютная реформа — свободный обмен рубля на иностранную валюту. …

Я считаю необходимым специально подчеркнуть, что являюсь убежденным эволюционистом, реформистом и принципиальным противником насильственных революционных изменений социального строя, всегда приводящих к разрушению экономической и правовой системы, массовым страданиям, беззакониям и ужасам. …

Интервью корреспонденту "Ассошиэйтед Пресс"

Дж. Кримски. 6 декабря 1976 г.

…

Кримски: Следующий вопрос о давлении со стороны Запада, о его эффективности. … Где граница давления и когда увеличение давления уже не приносит пользы?

Сахаров: Я знаю, что этот вопрос очень горячо дискутируется и высказываются противоположные мнения. Я считаю необходимым давление на советские власти для обеспечения того минимума гражданских и политических свобод в СССР, без которых не может быть и речи об идеологической разрядке, не может быть международного доверия. То есть я определяю грань исключительно с точки зрения тех задач, которые должны быть разрешены. … Вообще, оказывая давление, надо всегда быть готовым к противодействию. …и важно эту ситуацию понимать с самого начала; для того, чтобы советское противодавление не вносило полной смуты, очень важно максимальное единство Запада. …

Моя теперешняя позиция коротко может быть охарактеризована таким образом: я считаю, что в государстве, в котором осуществлена полная партийно-государственная монополия…, невозможны свобода мысли и свобода демократических действий. Но положение изменится, если мы представим себе общество с гибридной экономикой, общество плюралистическое по своему экономическому и культурному строю. …

Письмо президенту США Картеру. 20 января 1977 г.

Дорогой мистер Картер!

Очень важно защитить тех, кто страдает за свою ненасильственную борьбу за гласность, за справедливость, за попранные права других людей. Наш и Ваш долг — бороться за них. Я думаю, что от этой борьбы зависит очень многое — доверие между людьми, доверие к высоким обещаниям и в конце концов международная безопасность. …

Интервью журналу "Ньюсуик". 24 февраля 1977 г.

… Я не считаю правильными, однако, такие меры, как полный отказ от предоставления кредитов, отказ в торговле зерном, отказ от переговоров о разоружении. Не следует забывать, что только разрядка создала возможность хотя бы минимального влияния на внутреннюю и внешнюю политику социалистических стран, заставила эти страны согласовывать свои действия с общечеловеческими интересами. Возвращение назад было бы большой бедой. Использование продовольственной помощи в политических целях я считаю недопустимым по моральным соображениям. …

Движение за права человека в СССР и Восточной Европе:

цели, значение, трудности. 8 ноября 1978 г.

… Общественно-политическая идеология, выдвигающая на первое место права человека, представляется мне во многих отношениях наиболее разумной в рамках тех относительно узких задач, которые она себе ставит. Я убежден, что никакие основанные на догмах или метафизических построениях идеологии (к числу которых я отношу марксизм, анархические учения, клерикальную идеологию) или слишком существенно опирающиеся на современную им структуру общества не могут соответствовать сложности, быстрой изменчивости и непредсказуемости развития человечества…

В противовес императивности большинства политических философий идеология прав человека является по своему существу плюралистической, допускающей свободу разных форм общественной организации и сосуществование разных форм и предоставляющей человеку максимальную свободу личного выбора…

Движение за права человека в СССР и в странах Восточной Европы принципиально выдвигает на первое место гражданские и политические права, в противовес официальной государственной пропаганде этих стран, умышленно (в противоречие даже с высказываниями основателей марксистской теории) смещающих акцент в сторону экономических и социальных прав. Я убежден, что в современных условиях именно гражданские и политические права … являются гарантией свободы личности, осуществления социальных и экономических прав человека. …

Тревожное время. 1980 г.

Я хочу высказать некоторые мысли по волнующим меня вопросам так, как они видятся мне из глубины СССР, из закрытого для иностранцев города Горький, где я живу под неусыпным надзором КГБ.

     1. Международные вопросы

В 60-е — 70-е годы СССР, используя свой возросший, хотя и односторонний экономический и научно-технический потенциал, осуществил кардинальное переоснащение и расширение своих вооружений… Произошло (и продолжает усиливаться) серьезное изменение соотношения сил в мире. Конечно, развитие новой техники и количественное наращивание вооружений происходило не только в СССР, но и в других технически развитых странах (почти во всех), это взаимно подстегивающий процесс. В США, в частности, в некоторых областях развитие шло, возможно, на более высоком научно-техническом уровне, и это, со своей стороны, вызвало тревогу в СССР. Но для оценки ситуации очень важны особенности СССР — закрытого тоталитарного государства с фактически милитаризованной экономикой и бюрократически-централизованным управлением, которые делают его усиление относительно более опасным. …

И все же я считаю, что вопросы войны и мира, вопросы разоружения так важны, что и в самой трудной ситуации они должны иметь абсолютный приоритет, и нужно использовать все существующие возможности для их решения, готовить почву для дальнейшего продвижения в будущем. И в первую очередь — для предотвращения ядерной войны — основной опасности современного мира. В этом совпадают цели всех ответственных людей на земле, в том числе, как я считаю и надеюсь, и советских руководителей…

Любые переговоры о разоружении возможны лишь на основе стратегического равновесия…

Столь же настоятельная необходимость — мирное урегулирование "горячих" конфликтов. …

     2. Проблемы Запада

Тоталитарный строй ведет свою политику, руководя ею из единого центра: дипломатия, служба информации и дезинформации внутри и вне страны, международная торговля, туризм, научно-технический обмен, экономическая и военная помощь освободительным движениям (в некоторых случаях этот термин надо поставить в кавычки), внешняя политика зависимых стран, всевозможные тайные действия — все это координируется из единого центра. На тайных действиях надо остановиться особо — человеку свойственно забывать о том, что не бросается в глаза. Запад и развивающиеся страны наводнены людьми, которые являются фактическими проводниками влияния и интересов советской экспансии. Часть из них — по идейным, заслуживающим обсуждения мотивам. Ведь и в СССР, в ее эпицентре, и в Китае коммунистическая идеология не представляет собой чистого обмана, чистого заблуждения — она возникла из стремления к истине и справедливости, как и другие религиозные, этические и философские системы, и ее слабость, грехопадение и деградация, проявившиеся с ее первых шагов, — сложное историческое, научное и психологическое явление, которое требует отдельного анализа. Другая часть ведет себя "прогрессивным" образом, потому что это выгодно, престижно, модно. Третья часть — наивные и плохо информированные люди или равнодушные, закрывающие глаза и уши на горькие истины и охотно поглощающие сладкую ложь. И, наконец, четвертая часть — люди, подкупленные в прямом смысле этого слова (не всегда деньгами). …

Объединение всех сил — одно из преимуществ тоталитаризма в его общемировом наступлении, представляющем угрозу плюралистическому Западу. Что же Запад противопоставляет этому вызову? Конечно, в исторической перспективе, в условиях мирного и спокойного развития плюралистические свободные структуры более жизнеспособны и динамичны. Поэтому будущее — на путях плюралистической конвергенции и контролируемого научно-технического прогресса. Но миру предстоят очень трудные времена, жестокие катаклизмы, если Запад и определяющие свое место в мире развивающиеся страны не смогут уже сейчас проявить должную стойкость, единство и последовательность в сопротивлении тоталитарному вызову. Это относится к правительствам, интеллигенции, бизнесменам, ко всему населению. …

… Недостаточное единство западных стран — это оборотная сторона демократического плюрализма, составляющего главную силу Запада, но также и результат планомерной политики вбивания "клиньев", чему Запад по беспечности и слепоте не оказывал должного противодействия. И все же я считаю, что в самое последнее время, в серьезных обстоятельствах кризиса, в позиции Запада, так же как и в позиции развивающихся стран произошел важный сдвиг. Будущее покажет, прав ли тут я.

Из важных событий последних лет — изменение позиций некоторых европейских коммунистических партий (впрочем, французская компартия, кажется, быстро сыграла назад). Если решение отказаться от безоговорочной поддержки Москвы, например, в таких вопросах, как действия СССР в Афганистане, отказ от догматизма и принятие некоторых плюралистических принципов окажутся достаточно стойкими, то все это будет иметь глубокие последствия. Очень важна была бы поддержка европейскими коммунистическими партиями борьбы за права человека в СССР и других коммунистических странах вместе со всеми демократическими силами своих стран. …

     3. Репрессии в СССР

     Некоторые мысли о наших внутренних проблемах

Защита прав человека стала общемировой идеологией, объединяющей на гуманной основе людей всех национальностей и самых различных убеждений. … Чрезвычайно важно принципиальное ограничение ненасильственными методами… Призыв к новым революционным переворотам или к интервенциям был бы безумием и страшным преступлением в неустойчивом мире, стоящем в нескольких шагах от термоядерной пропасти. …

Десятилетия тотального террора, старые и новые предрассудки, приманка относительного благосостояния после поколений разрухи …, постоянная необходимость "ловчить", "комбинировать", нарушать правовые нормы — все это глубоко изуродовало сознание самых широких масс населения. Идеология советского мещанина (я говорю о худших, но, к сожалению, довольно типичных и для рабочих и крестьян, и для широкой интеллигенции) состоит из нескольких несложных идей:

1) Культ государства, в котором соединяются в разных комбинациях преклонение перед силой, наивная уверенность, что на Западе хуже, чем у нас, благодарность "благодетелю"-государству и в то же время страх и лицемерие.

2) Эгоистическое стремление обеспечить свое и своей семьи благополучие, "живя как все", — с помощью блата, воровства, покрываемого начальством, и обязательного лицемерия. Но одновременно — у лучших — есть желание добиться этого благополучия своим трудом, своими руками, но при этом оказывается, что все равно надо ловчить и лицемерить.

3) Идея национального превосходства. Тяжелые истерические и погромные формы принимает она у некоторых русских, но и не только у них. Как часто приходится слышать — тратимся на этих черных (или желтых) обезьян, кормим дармоедов. Или — во всем виноваты эти евреи (или русские, грузины, чучмеки — т.е. жители Средней Азии). Это очень тревожные симптомы после 60 лет провозглашаемой "дружбы народов".

Официально коммунистическая идеология — интернационалистическая, но втихую используются националистические предрассудки (пока с некоторой осторожностью, и я надеюсь, что эти силы не будут развязаны — после классовой ненависти нам только не хватает расовой; националистическая идеология, как я убежден, опасна и разрушительна даже в ее наиболее гуманных на первый взгляд "диссидентских" формах). … …усиленно эксплуатируются общенародная трагедия войны и та гордость, которая связана у людей с их активным участием в исторических событиях того времени. Ирония жизни в том, что только во время войны рядовой человек чувствовал свою значительность и человеческое достоинство… Усиленно эксплуатируются угроза войны, пресловутые американские базы, окружившие нашу страну, культивируется чувство подозрительности к проискам "империалистов". Народ, переживший страшные потери, жестокости и разрушения войны, больше всего хочет мира. Это всеобщее, наиболее глубокое, сильное и чистое чувство. Сегодня руководители страны не идут и не могут идти против этого самого главного импульса людей. …

Но и стремление людей к миру эксплуатируется, и это, быть может, самый страшный обман. Оно используется для оправдания всего негативного в нашей жизни — экономических неурядиц, сверхмилитаризации, для оправдания якобы "защитных" внешнеполитических акций — будь то Чехословакия или Афганистан, для оправдания закрытости и несвободы общества, для оправдания экологических безумств — уничтожения Байкала, лугов и пашен, рыбных богатств страны, отравления воды и воздуха.

Население страны безропотно принимает все нехватки (т.е. дома-то оно ропщет) — мяса, масла, многого другого, терпит вопиющее социальное неравенство элиты и народа, терпит произвол и жестокость властей на местах (все знают об избиениях и гибели людей в милиции, но обычно молчат). Молчат при несправедливых расправах над инакомыслящими (иногда злорадствуют), молчат при любых внешнеполитических акциях. Страна, живя десятилетия в условиях, когда все средства производства принадлежат государству, испытывает серьезные экономические и социальные трудности, не может самостоятельно прокормить себя, не может — без использования привилегий разрядки — осуществлять научно-технический прогресс на современном уровне. … Чиновные догматики и новый, приходящий им на смену слой — безымянные цепкие циники, снующие в бесчисленных "коридорах власти" отделов ЦК, КГБ, министерств, обкомов и райкомов, — толкают страну на более безопасный с их точки зрения, а на самом деле самоубийственный путь — оставить все по-старому в созданной при Сталине системе власти и экономики, продолжать гонку вооружений, прикрывая ее словами о миролюбии, "подбирать" все, что плохо лежит в мире — для поднятия престижа и общего усиления и чтобы не ржавели пушки — от Эфиопии до Афганистана; ликвидировать инакомыслящих, вернув страну к спокойному "додиссидентскому" периоду…

Последние 10-15 лет отмечены углублением традиционной русской беды — пьянства. Власти, предпринимая — больше на словах — кое-какие робкие полумеры, фактически не могут ничего сделать реально. …

Люди в стране, конечно, в какой-то степени дезориентированы и запуганы, но очень существенны также сознательный самообман и эгоистическое самоустранение от трудных проблем. Лозунг "Народ и партия едины", украшающий каждый пятый дом, — не вполне пустые слова. Но из этого же народа вышли защитники прав человека, ставшие против обмана, лицемерия и немоты, вооруженные только авторучками, с готовностью к жертвам и без облегчающей веры в быстрый и эффектный успех. И они сказали свое слово, оно не забудется, за ним моральная сила и логика исторического развития. Я убежден также, что их деятельность будет продолжаться в той или иной форме, в том или ином объеме. Дело тут не в арифметике, а в качественном факте прорыва психологического барьера молчания. …

Открытое письмо

Президиуму Верховного Совета СССР, Председателю

Президиума Верховного Совета СССР Л.И. Брежневу

Копии этого письма я адресую Генеральному Секретарю ООН и главам государств — постоянных членов Совета Безопасности

Я обращаюсь к Вам по вопросу чрезвычайной важности — об Афганистане. Как гражданин СССР и в силу своего положения в мире, я чувствую ответственность за происходящие трагические события. Я отдаю себе отчет в том, что Ваша точка зрения уже сложилась на основании имеющейся у Вас информации (которая должна быть несравненно более широкой, чем у меня) и в соответствии с Вашим положением. И тем не менее вопрос настолько серьезен, что я прошу Вас внимательно отнестись к этому письму и выраженному в нем мнению.

Военные действия в Афганистане продолжаются уже семь месяцев. Погибли и искалечены тысячи советских людей и десятки тысяч афганцев — не только партизан, но главным образом мирных жителей — стариков, женщин, детей, крестьян и горожан. Более миллиона афганцев стали беженцами. Особенно зловещи сообщения о бомбежках деревень, оказывающих помощь партизанам, о минировании горных дорог, что создает угрозу голода для целых районов…

Также не подлежит сомнению, что афганские события кардинально изменили политическое положение в мире. Они поставили под удар разрядку, создали прямую угрозу миру не только в этом районе, но и везде. Они затруднили (а может, сделали вообще невозможной) ратификацию договора ОСВ-2, жизненно важного для всего мира, в особенности как предпосылки дальнейших этапов процесса разоружения. Советские действия способствовали (и не могли не способствовать!) увеличению военных бюджетов и принятию новых военно-технических программ во всех крупнейших странах, что будет сказываться еще долгие годы, усиливая опасности гонки вооружений. На Генеральной Ассамблее ООН советские действия в Афганистане осудили 104 государства, в том числе многие, ранее безоговорочно поддерживавшие любые действия СССР.

Внутри СССР усиливается разорительная сверхмилитаризация страны (особенно губительная в условиях экономических трудностей), не осуществляются жизненно важные реформы в хозяйственно-экономических и социальных областях, усиливается опасная роль репрессивных органов, которые могут выйти из-под контроля.

Я не буду в этом письме анализировать причины ввода советских войск в Афганистан — вызван ли он законными оборонительными интересами или это часть каких-то других планов, было ли это проявлением бескорыстной помощи земельной реформе и другим социальным преобразованиям или это вмешательство во внутренние дела суверенной страны. Быть может, доля истины есть в каждом из этих предположений… По моему убеждению, необходимо политическое урегулирование, включающее следующие действия:

1. СССР и партизаны прекращают военные действия — заключается перемирие.

2. СССР заявляет, что готов полностью вывести свои войска по мере замены их войсками ООН. Это будет важнейшим действием ООН, соответствующим ее целям, провозглашенным при ее создании, и резолюции 104-х ее членов.

3. Нейтралитет, мир и независимость Афганистана гарантируются Советом Безопасности ООН в лице его постоянных членов, а также, возможно, соседних с Афганистаном стран.

4. Страны — члены ООН, в том числе СССР, предоставляют политическое убежище всем гражданам Афганистана, желающим покинуть страну. Свобода выезда всем желающим — одно из условий урегулирования.

5. Афганистану предоставляется экономическая помощь на международной основе, исключающей его зависимость от какой-либо страны; СССР принимает на себя определенную долю этой помощи.

6. Правительство Бабрака Кармаля до проведения выборов передает свои полномочия Временному совету, сформированному на нейтральной основе с участием представителей партизан и представителей правительства Кармаля.

7. Проводятся выборы под международным контролем; члены правительства Кармаля и партизаны принимают участие в них на общих основаниях. …

Я также считаю необходимым обратиться к Вам по другому наболевшему для страны вопросу. В СССР за без малого 63 года никогда не было политической амнистии. Освободите узников совести, осужденных и арестованных за убеждения и ненасильственные действия. … Такой гуманный акт властей СССР способствовал бы авторитету страны, оздоровил бы внутреннюю обстановку, способствовал бы международному доверию и вернул бы счастье во многие обездоленные семьи…

Андрей Сахаров ОТВЕТСТВЕННОСТЬ УЧЕНЫХ

Ученые в современном мире, в силу интернационального характера науки, образуют единственное пока реально существующее международное сообщество. Это несомненно так в профессиональном плане: уравнение Шредингера или формула E =mc2 одинаково справедливы на всех континентах. Но международная интегрированность научного сообщества неизбежно выходит, и должна выходить в еще большей степени, за узкопрофессиональные рамки, охватывая широкий круг нравственных и общечеловеческих проблем.

Ученые, инженеры, специалисты обладают — в силу профессиональных знаний и особенностей положения — широким и глубинным пониманием возможностей применения на благо людям достижений науки и технологии и одновременно связанных с этим опасностей и в какой-то мере пониманием, или стремлением к пониманию, позитивных и негативных тенденций и возможных последствий прогресса в целом. Колоссальны резервы использования современных достижений физики, химии и биохимии, технологии и инженерии, компьютерной техники, медицины и генетики, физиологии и научной гигиены, микробиологии, в том числе промышленной, новых принципов организации промышленности и сельскохозяйственного производства, психологии и других точных и гуманитарных наук. Еще большего можно ждать от науки и технологии в будущем. Долг всех нас — всемерно способствовать полной реализации этих достижений и дальнейшему их развитию в мире, где жизнь большинства людей все еще очень тяжела, где столь многим угрожают голод, ранние болезни и преждевременная смерть.

Но ученые и специалисты не могут не думать и об опасностях неконтролируемого прогресса, в частности неконтролируемого промышленного роста, и в особенности об опасностях военного применения достижений науки. Широкие общественные дискуссии связанных с научно-техническим прогрессом вопросов — ядерной энергетики, демографического взрыва, генной инженерии, защиты среды обитания от последствий промышленного роста, защиты воздуха, флоры и фауны, рек и озер, морей и океанов, влияния на людей средств масс-медиа — часто ведутся на низком уровне информации, с предвзятостью и под влиянием политических страстей, а иногда просто недобросовестно — но они отражают реальные и серьезные проблемы. Поэтому долг специалистов — непредвзятое и максимально широкое рассмотрение всего комплекса проблем с обязательным доведением всей общественно значимой информации до населения, причем не только в пересказах, а и из "первых рук". Очень показателен пример дискуссий по ядерной энергетике, столь важной в современных условиях. Как мне уже приходилось писать, по моему мнению, в этом вопросе на Западе возник крайне вредный перекос в сторону преувеличения ее опасностей.

С некоторыми существенными оговорками (в особенности относящимися к тоталитарным странам) ученые обладают не только большей информированностью, но и большей независимостью и свободой, и стремятся к этому. Но свобода всегда предполагает и ответственность. Ученые и специалисты имеют сейчас или могут иметь огромное влияние на общественное мнение и влияние на органы власти (не следует его переоценивать, но оно существует). Понимая так положение ученых в современном мире, я убежден в их особой ответственности — и в профессиональном, и в общественном плане. При этом часто трудно разделить первое и второе — уже информационная деятельность ученых, популяризация научных знаний, предложения или предупреждения носят такой смешанный профессионально-общественный характер.

То же самое относится к роли ученых в проблемах разоружения — в выработке программ и участию в международных переговорах, в обращениях к властям и гражданам с относящимися сюда идеями, опасениями и предложениями. Это отдельная, чрезвычайно важная тема, требующая глубокого, всестороннего и научно смелого подхода. Она требует более подробного освещения. Здесь я скажу лишь в тезисной форме, что считаю разоружение необходимым и возможным единственно на основе стратегического равновесия, я считаю необходимыми дальнейшие соглашения о всех видах оружия массового уничтожения и — при достижении стратегического равновесия в области обычных вооружений с учетом всей совокупности политических, психологических и географических факторов, при условии прекращения тоталитарной экспансии — соглашения об отказе от первого применения ядерного оружия и — в перспективе — запрещении его.

Другая тема, к которой я перейду, — международная защита прав человека — также тесно связана с проблемой мира, с установлением доверия и взаимопонимания между странами. Свобода убеждений и информационного обмена, свобода передвижения — необходимое условие реальной подконтрольности власти, предупреждающее злоупотребления ею во внутренних и международных делах. При подконтрольности власти были бы невозможны, по моему мнению, такие трагические ошибки, как советское вторжение в Афганистан, затруднены проявления экспансионистской политики, внутренние репрессии. Важным шагом в направлении реальной свободы информации в тоталитарных странах явилась бы свободная продажа в них газет, журналов и книг, публикуемых за рубежом. Не менее, а может быть, более важна отмена цензуры — что, конечно, больше всего должно быть заботой ученых и интеллигенции именно тоталитарных стран. Важно требовать прекращения глушения иностранных радиопередач, лишающего миллионы граждан неподцензурной информации и тем самым самостоятельной оценки событий (как известно, глушение в СССР возобновилось осенью 1980 года после 7-летнего перерыва).

Особое значение имеет, по моему мнению, поддержка требования "Эмнести интернейшнл" всеобщей всемирной амнистии узников совести. Политическая амнистия была уже проведена в последние годы в ряде стран и во многом способствовала улучшению обстановки. Амнистия узников совести в СССР, в странах Восточной Европы и во всех других странах, где есть политзаключенные — узники совести, имела бы не только большое гуманистическое значение, но и в огромной степени способствовала бы международному доверию и безопасности.

Именно в решении всех этих задач может оказаться особенно важен всемирный характер научного сообщества. Вместе с тем, защищая права человека в международном масштабе, в том числе репрессированных ученых, но и не только их, а и всех, чьи права нарушены, — научное сообщество защищает и подтверждает свой международной статут, столь необходимый для успешной деятельности в науке и для служения обществу. Ученым на Западе известны многие имена тех их коллег в СССР, которые подверглись незаконным репрессиям (в силу большей осведомленности я буду ниже говорить об СССР, хотя серьезные нарушения прав человека имеют место и в других странах, в частности в Восточной Европе). Все те, о ком я говорю, никогда не призывали к насилию и не применяли его, считая гласность единственно допустимой, эффективной и свободной от пагубных последствий формой защиты прав человека. Таким образом, все они — узники совести в том смысле этого слова, который применяет "Эмнести интернейшнл". Очень много общего и их дальнейшей судьбе. Суд над каждым проходил с вопиющими нарушениями гласности и других требований закона, а также простого здравого смысла. Так, мой друг Сергей Ковалев осужден в 1975 г. заочно и без адвоката, т.е. вообще без каких-либо возможностей защиты. Он приговорен к 7 годам заключения и 3 годам ссылки якобы за антисоветскую агитацию и пропаганду в самиздатском информационном журнале "Хроника текущих событий"; но какая-нибудь дискуссия по существу отсутствовала. Столь же беззаконными были суды над основателем Хельсинкской группы Юрием Орловым и другими членами Хельсинкских групп и их комиссий — Виктором Некипеловым, Леонардом Терновским, Миколой Руденко, Александром Подрабинеком (и его братом Кириллом), Глебом Якуниным, Владимиром Слепаком, Мальвой Ландой, Робертом Назаряном, Эдуардом Арутюняном, Вячеславом Бахминым, Олесем Бердником, Оксаной Мешко, Николаем Матусевичем и его женой, Мирославом Мариновичем. Ожидают суда Таня Осипова, Ирина Гривнина и Феликс Серебров. Во время суда над Орловым его адвокат был насильно заперт в комнате рядом с залом суда и не мог присутствовать на части заседания, а жена подвергнута грубому личному обыску со срыванием одежды в поисках записей и магнитофона, настолько велик страх раскрытия гротескной тайны суда. В лагере все узники совести подвергаются жестокому обращению, произвольным заключениям в карцер — на пытку холодом и голодом, произвольно лишаются и без того крайне ограниченных свиданий с близкими и права на переписку. Они разделяют всю недостойную современности тяжесть режима уголовных заключенных в СССР, при этом от них требуют еще "встать на путь исправления", т.е. отказа от убеждений; хочу напомнить, что ни разу ни одна международная организация, в том числе юридические и Красный Крест, не добилась возможности видеть советские лагеря. Очень часты повторные осуждения политзаключенных, часто на чудовищный срок — 10 лет лагеря и 5 — ссылки. Так осуждены орнитолог Март Никлус, поэт Василь Стус, физик-учитель Олекса Тихий, юрист Левко Лукьяненко, филолог Викторас Пяткус, Балис Гаяускас; ожидает повторного лагерного суда Паруйр Айрикян. В эти дни я потрясен повторным (пятым!) арестом моего друга Толи Марченко, рабочего и писателя, автора двух талантливых и очень важных, как мне кажется, книг — "Мои показания" и "От Тарусы до Чуны". В заключении верующие — Ростислав Галецкий, пресвитер Горетой, Александр Огородников, Борис Перчаткин и другие. Повторно осуждены рабочие Михаил Кукобака и Юрий Гримм. Все еще в заключении Алексей Мурженко и Юрий Федоров. Я назову еще фамилии некоторых ученых (к которым можно добавить многие другие). Это известный сейчас всему миру молодой кибернетик Анатолий Щаранский, математики Татьяна Beликанова, Александр Лавут, Александр Болонкин, кибернетик Виктор Браиловский, экономист Ида Нудель, инженеры Решат Джемилев, Антанас Терляцкас, Вазиф Мейланов, физики Ролан Кадыев, Иосиф Зисельс, Иосиф Дядькин, химики Юри Кукк, Валерий Абрамкин, филологи Игорь Огурцов и Мустафа Джемилев, метеоролог Владимир Балахонов.

Очень распространенным нарушением прав человека, жертвой которого особенно часто являются ученые, является отказ в разрешении на эмиграцию. Много фамилий таких "отказников" известно на Западе.

Более года назад я без суда выслан в Горький и подвергнут режиму почти полной изоляции. Недавно органы КГБ совершили кражу моих рукописей и дневников с выписками из научных книг и журналов. Это новая попытка лишить меня всякой возможности интеллектуальной жизни, на этот раз даже наедине с самим собой, лишить меня памяти. Свыше трех лет без каких-либо оснований задерживается в СССР жена сына Елизавета Алексеева. Я пишу об этом ввиду полной беззаконности всех этих действий и потому, что задержание Лизы — неприкрытый шантаж в отношении меня, государственное заложничество.

Я обращаюсь к ученым всего мира с призывом к защите репрессированных. Я считаю, что в защите безвинных допустимы, а во многих случаях необходимы такие чрезвычайные меры, как прекращение научных контактов и другие формы бойкота. Наряду с этим я призываю использовать все возможности гласности и дипломатии. Обращаясь к руководителям СССР, следует учитывать, что они обычно не знают, да и не стремятся, вероятно, знать о большинстве адресованных им писем и обращений; поэтому особое значение приобретают личные ходатайства государственных деятелей Запада, встречающихся с ними, и необходимо, используя влияние ученых в своих странах, добиваться таких ходатайств.

Я надеюсь, что тщательно продуманные и организованные действия в защиту репрессированных будут способствовать облегчению их участи, способствовать укреплению международного научного сообщества, его авторитета и действенности.

Я назвал это письмо "Ответственность ученых". Великанова, Орлов, Ковалев и многие, многие другие решили вопрос ответственности для себя, встав на путь активной и самоотверженной борьбы за права человека, за гласность. Их жертвы огромны, но не бесполезны. Именно эти люди меняют что-то в лучшую сторону в нравственном облике нашего мира. Другие их коллеги в тоталитарных странах не нашли в себе сил для такой борьбы, но многие из них стараются честно выполнить свой профессиональный долг. Действительно, надо профессионально работать. Но не пора ли этим ученым, в узком кругу часто показывающим много понимания и нонконформизма, проявить свое чувство ответственности более общественно значимым способом, более открыто — в таких вопросах хотя бы, как открытая защита своих репрессированных коллег, открытый контроль за реальным соблюдением законов страны и выполнением ее международных обязательств. И, безусловно, для каждого истинного ученого необходимо сохранить тот запас мужества и честности, который дает возможность противостоять соблазнам и привычкам конформизма. Мы здесь знаем, к сожалению, слишком много примеров обратного — иногда под предлогом сохранения лаборатории или института (обычно фальшивым), иногда — ради продвижения, иногда — ради возможности съездить за границу (главная приманка в такой закрытой стране, как наша). А ведь разве не позорное действие совершают коллеги Юрия Орлова, тайно исключая его из Академии наук Армении, и другие коллеги из Академии наук СССР, закрывающие на это глаза, как и на то, что он находится на грани физической смерти? Возможно, что рано или поздно многие активные или пассивные соучастники подобных дел толкнутся с возросшими аппетитами Молоха. Хорошего в этом мало, лучше избежать!

Для ученых Запада нет ни угрозы тюрьмы и лагеря за общественную деятельность, ни приманки заграничной поездки за отказ от нее. Но ответственность от этого не становится менее острой. Среди какой-то части западной интеллигенции распространено предубеждение против общественной деятельности, как политики. То, о чем я пишу здесь, — не борьба за власть и поэтому не политика. Это борьба за сохранение мира и нравственных ценностей, выработанных всем развитием цивилизации. Пример и судьба узников совести показывают, что защита справедливости, международная защита конкретных жертв насилия, защита высших интересов человечества — долг каждого ученого.

24 марта 1981 года

Горький

P.S. Уже после того, как статья была написана, Таня Осипова осуждена на пять лет лагерей и пять лет ссылки, к семи годам лагерей и пяти годам ссылки приговорен Генрих Алтунян и в лагере после четырехмесячной голодовки трагически погиб в возрасте 41 года Юри Кукк.

Андрей Дмитриевич Сахаров.

Горький. Апрель 1981 г. 

М. Петренко-Подъяпольская В ПЕРЕПЛЕТЕ СОБЫТИЙ

Я бежала, почти задыхаясь, по переходам. В голове стучали не мысли, а какие-то наплывы тревоги, растекающиеся по всему телу и сжимающие мышцы. По дороге еще задерживалась у автоматов, пыталась звонить. Курский. Под землей через Садовое. Подумалось: "Может, проехать троллейбусом за Яузу, посмотреть, что у дома?". Но троллейбуса нужно было ждать, и я побежала. С горки видна толпа у подъезда, как потом выяснилось — корреспонденты. Сразу за переулком Обуха возник тип с красной книжечкой в руках, потребовал у меня паспорт. Из-за его спины выглядывал второй. Посадили они меня в машину и повезли совсем недалеко, почти напротив, в дом над Яузой. Усадьба там, видно, раньше была и парк, потом детский туберкулезный санаторий, теперь — милиция. Там я просидела в красном уголке часа четыре. Мною не интересовались, но и не отпускали. Состояние было тупое, вокзальное, когда ожидание неотвратимо.

Понимала: с сегодняшнего дня началась новая полоса. До этого дня они Андрея не трогали, сегодня решились. Что это? Уверенность, что им все сойдет с рук? Проверка — как отзовется мир? Снова полное беззаконие сталинских времен? Неужели сегодня это возможно? Во что это выльется — страшно было подумать.

Потом вошел какой-то милиционер и сказал: "Вы свободны". В дверях столкнулась со Славой Бахминым.[1] Оказывается, его тоже задержали. Звоним каждый к себе домой и отправляемся на другую сторону улицы. В подъезде к нам присоединяется Феликс Серебров.[2] У дверей квартиры два милиционера в полной парадной форме (белые ремни, нарукавники) ошеломляют нас сообщением: "Все уехали на аэродром провожать". Ничего больше добиться не можем. То ли им "не положено" что-то другое говорить, то ли они и сами не знают ничего. А может быть, и то, что говорят, — туфта…

Так я запомнила этот черный день. Один из самых уважаемых человечеством людей, лауреат Нобелевской премии Мира, крупнейший русский физик, академик Андрей Сахаров без суда и следствия насильственно этапирован в город Горький, где ему определили местом жительства квартиру, охраняемую милицией и Комитетом государственной безопасности, режим изоляции, переписки и прочее, и прочее.

Все последующие дни мы слушали радио. Мир за пределами нашего государства, казалось, вот-вот взорвется от возмущения. Протестовали правительства, общественные организации и ассоциации, политические и общественные деятели, ученые, писатели, просто люди, знавшие его лично и знавшие о его деятельности.

Протестовали и мы, его соотечественники, но, увы, далеко не все, а лишь те, кто для себя молчание считал формой пособничества властям. Впрочем, наверное, я не права: среди молчащих были и такие, которые страдали от своего молчания, однако не сумели преодолеть великий страх перед репрессивной машиной. Уроки прошлого подкреплялись уроками настоящего, и это парализовало многих. Такими молчальниками оказались почти все ученые, в том числе — академики, все научные и общественные организации, в том числе и Академия наук. Это грустное и позорное обстоятельство обеспечило успех предприятия. Андрей до сих пор в Горьком, режим его содержания постепенно ужесточается, а из тех, кто шел с ним рука об руку в правозащитном движении, мало кто остался на свободе. За месяцы до его ссылки арестованы Татьяна Великанова,[3] Виктор Некипелов,[4] вскоре после ссылки — Мальва Ланда,[5] Александр Лавут,[6] Леонард Терновский,[7] Вячеслав Бахмин, Феликс Серебров, Татьяна Осипова[8] и многие другие. Волна репрессий прокатилась по всей стране. В лагерях свирепствует произвол. "Теперь все, теперь нет вашего защитника", — объясняют начальники подследственным и заключенным.

Сегодняшний день в истории нашей страны выглядит страшным и безысходным. Одна надежда, что это лишь сегодняшний день — никто не знает, что будет завтра.

* * *

Впервые об Андрее Сахарове мы с мужем, Григорием Подъяпольским, узнали после появления в самиздате его статьи "Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе". Впечатление было очень глубоким. Поражала широкая позиция автора, столь несвойственная ни официальной, ни даже самиздатской литературе нашего отечества. Как всегда, мир оказался тесен. Нашлись общие знакомые и связи, которые тянулись из прошлых времен. Как бы сами собой выяснились сведения о нем: один из создателей водородной бомбы, однако сам против ядерных испытаний, выступает очень активно против загрязнения среды обитания. Андрей Сахаров происходил из того же круга московской интеллигенции, к которому принадлежали предки Гриши Подъяпольского и сейчас принадлежат наши семьи.

А встретились мы впервые у Валерия Чалидзе. Очень скоро и Андрей, и его жена Елена Боннэр, и ее мать Руфь Григорьевна, и дети стали неотъемлемой частью нашей жизни. Была радость узнавания, было много общих переживаний и сопереживаний.

После эпохи сталинского запрета на мысль и недолгой "оттепели" многие неравнодушные, активные люди стремились искать пути развития отечества, старались довести до широких масс горький опыт прошлого. Они надеялись, что деятельность их поможет нашей стране перейти от деспотии к демократии, а следовательно — к процветанию. В 1970 году В. Чалидзе, А. Сахаров и А. Твердохлебов образовали Комитет прав человека, позже в него вошли И. Шафаревич и Г. Подъяпольский. На "Чкалова"[9] не переводились "ходоки" из разных концов страны. Всем казалось, что если Сахаров — трижды Герой Труда, лауреат государственных премий — заступится, то справедливость восторжествует. И он писал, просил, протестовал, и сначала это бывало действенно, а потом — нет. Однако тяга к справедливому началу в народе так велика, что "поток ходоков" не иссяк и после того, как его выслали в Горький.

Особое значение для нашего времени, да и для будущих времен имеют выступления Андрея по принципиальным вопросам мира, прогресса и прав человека. В какие бы трудные обстоятельства ни ставили его власти и жизнь сама по себе, голос его всегда звучит свободно, раздумчиво, ясно. Многое из того, что мне дано в ощущении, в эмоциях, приобретает в его формулировках смысл истинных проблем, без разрешения которых мир не может обойтись.

Я не мастер писать высокие слова, мое восхищение перед личностью Андрея почти беспредельно, а в буднях жизни я просто люблю его, как и всю семью Сахаровых-Боннэр, и мне хочется вспоминать, ибо что нам остается от прошлого, кроме воспоминаний и… опыта?

* * *

Ясное осеннее утро в октябре 1973 года. Воскресенье. Мы втроем — Гриша, Таня Ходорович и я — идем на улицу Чкалова, 48б. Они — что-то обсуждать и решать, я — вместе с ними. В этот же день Гриша уезжал в командировку. О том, что мы придем, договорились заранее. Нас должны ждать. Звоним в дверь. Голоса в глубине квартиры, какой-то шум, перебранка… Прислушиваемся. Холодком мысль: "Неужели обыск?" Гриша и Таня остаются у двери, я бегу звонить из автомата у подъезда. Возвращаюсь с сообщением — длинные гудки, к телефону не подходят. Их новости не обильны. Шум в квартире смолк. Вроде на восьмом этаже, в квартире над нашей, праздник, слышны голоса. Может, там была перебранка? И все-таки нет. Очень уж четко были слышны голоса за дверью. Решаем, что я опять пойду к телефону — сообщить детям в Новогиреево и еще кому-нибудь по своему усмотрению, а они будут продолжать звонить в дверь.

Удивляюсь тому, что никаких "топтунов" у дома не околачивается, да и, когда мы шли, вроде не было. Это необычно. Автомат у дома уже не работает. Это обычно. Пришлось бежать за Яузу, только там нашла исправный. Дозвонилась по нескольким телефонам, а саму трясет: что-то там… Бегу назад. Около Яузы встречаю Гришу и Таню. Они встревожены тем, что я так долго отсутствовала. За дверьми все так же — никаких признаков жизни. Поворачиваем к дому и видим, как к подъезду подходят такси и высаживаются знакомые. Мои звонки сработали. Спешим наверх. Дверь опять закрыта. Куда же девались приехавшие? Звоним. Нам открывают. В квартире полно народу. Андрей Твердохлебов возится с телефоном, у которого обрезан шнур. Узнаем все — и столбенеем.

Оказывается, перед нашим звонком в квартиру проникли люди, представившиеся членами палестинской террористической организации "Черный сентябрь". Требовали, чтобы Андрей Сахаров отказался от заявления "Об октябрьской войне в Израиле". Угрожали убить его и его близких. Тут позвонили мы. Террористы вроде бы перепугались. Под дулом заставили всех молчать, перевели в дальнюю комнату. А выскочили они из квартиры в тот короткий промежуток времени, когда Таня и Гриша ушли от двери встречать меня, а те, кого я подняла телефонными звонками, еще не появились.

Странная история! Милиция на заявление о вооруженном шантаже реагировала весьма вяло. Только к ночи приехал какой-то "опер". В общем, ни милиция, ни Комитет государственной безопасности господами террористами, орудующими на территории Советского Союза, не заинтересовались. Будто это самое ординарное явление. Штатов у них, что ли, не хватает? И это в то время, как за многими безоружными, а лишь думающими (так называемыми "инакомыслящими") топтуны так и роятся…

Может быть, и можно было бы поверить в "инициативу" арабских террористов, если бы не целая серия кампаний нажима, которые сменяли друг друга и имели одну цель — запугать Андрея: газетная шумиха августа того же года, вызовы Люси Боннэр в КГБ на допросы в качестве свидетельницы, записка от никому не известного "Христианского союза" с нехристианской угрозой убить Матвея (внука), появление в Петрово-Дальнем двух мужчин, угрожавших Ефрему (мужу дочери) смертью ему и ребенку, если Сахаров не прекратит деятельность, открытие "уголовных" дел на Татьяну (дочь) и Ефрема и доведение их до вынужденной эмиграции, исключение из института Алеши (сына) и вынужденная эмиграция его. И, наконец, длящееся по сей день давление на Андрея и Люсю бесправным положением Лизы (невесты сына), которой не разрешают выезд к жениху. Это только некоторые "мероприятия" одного плана: были и официальные беседы в Прокуратуре Союза с недвусмысленным требованием замолчать. И теперь — Горький, под домашний арест и неусыпный надзор. Такова жизнь семьи Сахаровых. Жизнь, требующая постоянного напряжения, проявления самоотверженности и героизма от всех ее членов.

* * *

Март 1976 года. Самая черная пора в жизни нашей семьи. От кровоизлияния в мозг, в командировке, в саратовской больнице погиб Гриша. В случившееся нельзя было поверить, его нельзя было понять.

Весь страшный день панихиды и кремации два Андрея держали мои руки в своих: племянник Андрей и Андрей Сахаров. Даже после того как все, что положено, было завершено, осталось ощущение нереальности случившегося. Жизнь в доме потекла так, будто его хозяин еще не вернулся из командировки. Стало еще более людно, чем при нем. Это друзья несли нам тепло своих сердец. Горе еще больше сблизило и породнило нас с теми, кто любил Гришу, — в том числе с семейством Сахаровых.

После катастрофы прошло пять лет. Все, что пережито, — пережито вместе, и у меня не возникает вопроса, кому нести свои сомнения, волнения, страхи.

* * *

Однажды по дороге к Сахаровым я обогнала трех человек, которые мне показались удивительными: молодой высокий мужчина, очень красивая, тоже высокая дама в шляпе и пожилая дама остановились у светофора на улице Обуха и ждали, когда загорится зеленый свет. Они никуда не спешили. Мимо них пробегали люди озабоченные, усталые, не обращающие внимания на светофор, да и на них, наверное. И я пробежала. Через некоторое время в квартире Сахаровых зазвонил звонок, и я увидела поразившую меня группу. Красивая молодая дама оказалась Джоан Боэс, певицей.

Как выяснилось потом, она не только поет, она еще занимается общественной деятельностью. Ей хотелось получить одобрение своей позиции. Она положила много сил, уговаривая правительство своей страны разоружаться во что бы то ни стало, подавая "пример партнерам". Она не могла поверить, что такой благой порыв не будет воспринят и не повлечет все мирного разоружения. Андрей терпеливо объяснял ей свою позицию. Обстановка, в которой это происходило, определялась следствием по делу Гинзбурга и Орлова. Сама многотрудная жизнь Сахаровых тоже что-то сказала ей. Женщине было непреодолимо грустно. Она плакала, и ее нечем было утешить. А потом она пела, и голос ее зачаровал всех.

* * *

Март 1980-го. Андрей уже в Горьком. Очень соскучилась, очень хочу его видеть. В один из приездов, не выдержав моего просительного взгляда, Люся сказала: "Ладно… едем. Постараемся тихо".

На вокзале и на перроне мы держимся отчужденно, сосет страх — что, если вдруг снимут с поезда… Едем втроем — Люся, Лизанька и я (в те времена Лизу еще пускали в Горький, и она, как и Люся и Руфь Григорьевна, жила то там, то в Москве). В поезде успокоились. Дремлем, болтаем с соседкой. Проезжаем Петушки, Владимир, Камешково, Ковров. Шумят колеса, ползет время; уже к ночи добираемся до Горького. На перроне нас встречает Андрей, суетится с вещами: мы везем продукты. Тащиться нужно через подземный переход. У Андрея очень больное сердце, но он, как всегда, хватается за самое тяжелое. Шумим по этому поводу.

Уже на привокзальной площади, где мы пытались договориться с таксистом, нас окружает стая "мальчиков". Безапелляционный распорядительный тон, сразу понятно — гебешники. Они требуют, чтобы Андрей ехал в Щербинки, а я в Москву. Андрей пришел в неистовство. Он чуть не топает ногами и кричит, что тогда и он поедет со мной в Москву. Я пытаюсь его успокоить. В сумятице они смотрят мой паспорт, а Люсю осеняет: "Сестра она ему", — говорит она. "Да, сестра, сестра", — подтверждаю я, ибо кто же я еще, если жизнь сделала меня его сестрой? Их главного убеждают не наши слова, а решительный тон Андрея. Поколебавшись, он разрешает мне ехать в Щербинки с тем, что завтра к вечеру я выеду в Москву. И мы едем в такси почти счастливые. Говорим о пустяках. Планируем, как завтра пойдем покупать мне туфли.

За окном мелькает ночной город. Вот и улица Гагарина, и сахаровский дом-тюрьма. Вылезаем из машины и попадаем в руки милиции. Капитан Снежницкий требует, чтобы я шла в опорный пункт милиции. Естественно, все остальные идут со мной. Андрей ведет меня под руку. "Я тоже мог бы с Вами под ручку пройтись, я тоже мужчина", — изголяется капитан. Весь последующий разговор он ведет в тоне непрерывной издевки. Он так оскорбительно и привычно груб, что я перестаю на него реагировать. Очевидно, ему разрешен такой тон, а может быть — и запрограммирован? Мы с Андреем перекидываемся какими-то человеческими словами и радуемся, что видимся хоть так.

Через какое-то время, может быть — через час, в течение которого гебешные мальчики бегают туда-сюда и явно консультируются по телефону, их начальство принимает решение: мне надлежит сегодня же под их присмотром выехать в Москву. За это время Люся сооружает мне какой-то ужин, Лизанька и Андрей поят меня чаем (в опорном пункте), в квартиру меня так и не пустили. Потерянно прощаемся… Я сажусь в машину, по бокам — гебешники, впереди — Снежницкий. Опять шуршат шины по ночным улицам Горького — меня везут к вокзалу.

Потом я пыталась испросить разрешение на посещение Андрея у Андропова в КГБ и у Рекункова в Прокуратуре Союза. Ходила и туда, и туда на прием, писала заявления. В приемной КГБ какое-то ответственное лицо, назвавшееся Андреем Анатольевичем Ивановым, сообщило мне, что я не могу видеться с Сахаровым в Горьком, потому что я — антиобщественный элемент.

… Из вороха воспоминаний о недавнем прошлом я выбрала очень немногое. Когда-нибудь, когда жизнь полегчает и у нас появится досуг, мы будем подробнее писать об ощущениях, пережитых в наше трудное время, а историки и писатели восстановят по ним не только чреду событий, но и вкус нашего горького века.

Впрочем, все прошлые поколения считали свое время не лучшим. Нам, глядящим на свое время изнутри, оно не дает передышки, швыряя от отчаяния к надежде. Я — оптимист, мне свойственно преобладание надежды. Не то, чтобы я была уверена в светлом "завтра", но историческое "сегодня", при всей его непостижимой и нелепой жестокости, все же отличается от полной кромешности сталинского лихолетия. Как оптимист, я хочу верить, что в наш век возможна восходящая эволюция и социалистического общества.

То, что такой человек, как Андрей Сахаров — ученый и мыслитель — всем своим существом включен в борьбу за права человека, представляется мне светлым знамением времени.

То, что эти его усилия оценены современниками, то, что он, Сахаров-правозащитник, известен всему миру, — тоже знамение времени.

Е. Гнедин "Андрей Дмитриевич Сахаров в изгнании…"

Андрей Дмитриевич Сахаров в изгнании. Под строгим надзором. Лишен переписки и контакта с людьми, не только с учеными и друзьями. Отрезан от мира. И все же можно с полным основанием сказать о нем словами Анны Ахматовой, относившимися ко Льву Толстому: "Конечно, он всегда и отовсюду слышен и виден — из любой точки земного шара, но уже как явление природы, ну, как зима, осень, заря".

Сходство между нашим великим современником и великим русским писателем прошлого — в огромном общественном значении их нравственного облика и подвига и в том, что оба эти выразителя чаяний человечества оказались в конфликте с властью своего времени. Эта трагедия имеет всеобщее значение.

Люди, убежденные в непреложности ценностей, гуманным и мужественным поборником и хранителем которых стал Андрей Дмитриевич Сахаров, всей душой с ним, обращаются мыслью к нему в день его шестидесятилетия и желают ему сил и здоровья.

С. Каллистратова БЕЗЗАКОНИЕ (Заметки юриста)

Мы живем не в правовом государстве. Не только должностные лица, но и высшие партийные и советские органы нарушают ими же изданные законы. Примеров таких нарушений много. Самый яркий пример открытого, циничного нарушения — это ссылка мужественного и непримиримого борца за права человека, академика Андрея Дмитриевича Сахарова.

Ссылка — мера уголовного наказания. Конституция СССР, Основы уголовного законодательства СССР и союзных республик (закон 1958) и все республиканские уголовные кодексы устанавливают, что правосудие осуществляется только судом и меры уголовного наказания могут быть применены только по приговору суда. Действующее законодательство СССР не предусматривает никаких форм административной ссылки.

И вот, среди бела дня 22 января 1980 года в Москве на улице был схвачен Анд рей Дмитриевич и в тот же день без следствия и суда под конвоем отправлен в ссылку в г. Горький.

На глазах всей страны, всего мира — неприкрыто, цинично нарушен закон. Эта "акция" проведена Прокуратурой СССР и Министерством внутренних дел СССР — учреждениями, на которые возложена обязанность контролировать выполнение закона и пресекать всякие его нарушения… В "оправдание" Генерального Прокурора СССР Рекункова и министра внутренних дел СССР Щелокова можно сказать лишь одно: не вызывает сомнений, что они были лишь подставными исполнителями акции беззакония, разработанной и осуществленной КГБ СССР, санкционированной партийным руководством на самом высоком уровне.

И вот уже почти полтора года академик Сахаров в ссылке. На свои заявления и протесты, на требования дать ему возможность защищаться перед открытым гласным судом он не получает никакого (даже формального) ответа. Многочисленные открытые письма, заявления, протесты правозащитников, отдельных ученых, неформальных ассоциаций (например, Московской группы "Хельсинки") — не публикуются, замалчиваются, остаются без ответа.

Люди, выступающие открыто в защиту Сахарова, преследуются. (Например, в г. Махачкале был арестован и осужден по ст. 70 УК РСФСР научный работник Вазиф Мейланов, после того как он вышел на улицу с плакатом, содержащим протест против ссылки Сахарова.)

Академия наук СССР не отвечает на просьбы академика Сахарова о защите. А ведь в составе Академии есть видные юристы, понимающие, что такое закон и что такое произвол и беззаконие.

Закон нарушен не только самим фактом внесудебной расправы. Люди, сосланные по приговору суда (обоснованно или необоснованно), имеют права и условия отбывания ссылки, регламентированные законом. Андрей Дмитриевич, сосланный не по приговору суда, а по произволу властей, лишен всяких прав.

Закон устанавливает максимальный срок ссылки до пяти лет. Сахаров сослан бессрочно.

Закон не ограничивает право ссыльных на переписку. Сахаров не получает многих писем, в том числе большинства писем из-за рубежа. Даже письма его детей и внуков не всегда доходят до него. Он практически лишен возможности пользоваться междугородней телефонной связью.

Закон не запрещает ссыльным принимать гостей в месте ссылки. К Андрею Дмитриевичу не пускают практически никого. Все попытки друзей посетить Сахарова в г. Горьком пресекаются насильственным образом.

И если на улице кто-либо подходит и заговаривает с Андреем Дмитриевичем, то и такие попытки общения пресекаются.

Ссыльные по закону имеют право свободного передвижения в пределах административного района ссылки. У дверей квартиры, где поселен Сахаров, установлен круглосуточный милицейский пост, а передвижение Андрея Дмитриевича по городу возможно только под усиленным конвоем лиц в "штатском".

Обыски и изъятие документов (рукописей, писем) у ссыльных могут проводиться только в установленном законом порядке по постановлению, санкционированному прокурором. У Сахарова производятся негласные обыски в его отсутствие. Важнейшие рукописи, научные и дневниковые записи Андрей Дмитриевич носил всегда с собой, надеясь сохранить их от негласных обысков. И вот его сумка, не содержащая иных ценностей, кроме рукописей Сахарова, была украдена при посещении Андреем Дмитриевичем зубоврачебной поликлиники. Утрачены результаты многомесячных научных и публицистических исследований и размышлений…

Ссыльные по закону имеют право выезжать по разрешению администрации за пределы района ссылки. Сахарову не разрешили поехать в Ленинград на похороны близкого друга. Да что там в Ленинград, когда Андрей Дмитриевич не имеет права помочь своей жене занести вещи в вагон! Его просто не пускают, отталкивают.

Таким образом, Андрей Дмитриевич находится в значительно худшем положении, чем люди, сосланные по приговору суда: он полностью изолирован от внешнего мира, лишен возможности не только поддерживать научные и человеческие контакты, но и просто общаться с людьми. Он лишен возможности спокойно работать. Постоянное ощущение слежки, давления, бесправности, возможности проявления в любой момент произвола лишает его покоя, держит в нервном напряжении. Андрей Дмитриевич лишен квалифицированной медицинской помощи, так как поездка в Москву для консультации с его постоянными врачами в поликлинике Академии наук для него исключена.

Где найти слова, чтобы выразить тревогу за одного из самых светлых людей нашей эпохи, чтобы выразить боль, гнев и возмущение действиями властей, поставивших Андрея Дмитриевича в положение человека "вне закона"?

В авторском предисловии к повести о временах Иоанна Грозного "Князь Серебряный" Алексей Константинович Толстой писал: "В отношении к ужасам того времени автор оставался постоянно ниже истории. Из уважения к искусству и к нравственному чувству читателя он набросил на них тень и показал их, по возможности, в отдалении. Тем не менее он сознается, что при чтении источников книга не раз выпадала у него из рук и он бросал перо в негодовании, не столько от мысли, что мог существовать Иоанн IV, сколько от той, что могло существовать такое общество, которое смотрело на него без негодования".

Как может наше общество смотреть без негодования на беззаконную расправу с академиком Андреем Дмитриевичем Сахаровым? Можно еще понять тех, кто по недостатку информации, по вине цензуры, по закрытости нашего общества ничего не знает о Сахарове и верит распространяющейся о нем клевете. Но каждый, кто знает Сахарова и его судьбу и не поднимает голоса в его защиту, должен чувствовать себя невольным соучастником зла, несправедливости и насилия, творимых властями по отношению к одному из самых лучших, самых светлых наших современников.

А. Марченко ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО АКАДЕМИКУ КАПИЦЕ П.Л.

Когда за Анатолием Марченко "пришли", на его столе лежало письмо, начинавшееся словами: "Дорогой Андрей Дмитриевич…". Нам не удастся его опубликовать — оно подшито в толстые папки "дела" и служит материалом для обвинительного заключения. Как известно, "рукописи не горят", и когда-нибудь, пусть не очень скоро, письмо найдет адресата. А пока мы хотим познакомить читателей с другим письмом А. Марченко, написанным немного более года назад и получившим широкое распространение в самиздате. Хотя это письмо адресовано определенному человеку, оно обращено ко всем ученым, ко всем людям. В нем говорится об ответственности каждого из нас.

Уважаемый Петр Леонидович!

Обратиться к Вам с этим письмом заставили меня последние акции советских властей против академика Андрея Дмитриевича Сахарова.

Это преступление свершается открыто перед всем миром, и мир негодует. Только в нашем отечестве, которое должно было бы больше всех и раньше всех испытать чувство позора за содеянное, не слышно возмущения и протеста. Я не сомневаюсь в том, что ни один человек, кто хоть как-то знаком с Андреем Дмитриевичем, не верит всему тому, что о нем распускают средства массовой информации. Так почему же все молчат! Неужели все объясняется обыкновенной человеческой трусостью? Неужели мы действительно достойны своего правительства?

Конечно, я понимаю, что Вы — не указ этому правительству. Но я убежден также и в том, что активный протест такого известного и авторитетного ученого, как Вы, может оказать положительное влияние в "деле Сахарова".

Ваше личное знакомство с Андреем Дмитриевичем освобождает меня от необходимости говорить в этом письме о роли и значении его для нашего оживающего общества, а также о его безупречных нравственных качествах как человека и гражданина. Но хоть я и не любитель громких слов, заранее признаюсь, что когда речь будет идти об Андрее Дмитриевиче, мне не удержаться и от них. Пожалуйста, Петр Леонидович, не относите это к стилю письма автора, а полностью к степени его уважения к Андрею Дмитриевичу. Даже Герцен говорит о таких людях высоким слогом: "Появление людей, протестующих против общественной неволи и неволи совести, — не новость; они являлись обличителями и пророками во всех сколько-нибудь назревших цивилизациях, особенно когда они старели. Это высший предел, перехватывающая личность, явление исключительное и редкое, как гений, как красота, как необыкновенный голос".

Я считаю, что Андрей Дмитриевич Сахаров — явление великое и вышедшее за национальные рамки. Он перерос то предназначение, которое уготовано каждому человеку на земле. Мне кажется, что его уже нельзя ни охаять, ни похвалить. Каким бы ни оказался жизненный финал Андрея Дмитриевича, его уже никто не в состоянии вычеркнуть из истории, куда он вошел как великий сын своего народа. Это мое мнение об Андрее Дмитриевиче, это понимание его не давало мне откликнуться сразу на происшедшее с ним в последнее время. У меня такое ощущение, что вступиться за него (как и выступить в поддержку "справедливого" решения правительства) — значит примазаться к великому человеку и быть причастным к истории.

Но почему молчите Вы — достойный и уважаемый ученый с мировым именем? Пусть даже Вас не оскорбляет вонючая клевета о самом Андрее Дмитриевиче, но неужели не оскорбительна Вам, Нобелевскому лауреату, интерпретация Нобелевской премии как подачки за антисоветскую деятельность?

Для человека, следящего за делом А.Д. Сахарова, естественен и такой вопрос: "Почему за советского академика вступаются виднейшие ученые Запада и в то же время ни единого протеста из среды советских академиков?". Неужели вся западная ученая мысль состоит на службе у ЦРУ? Или она состоит из недоумков, неспособных подняться хотя бы до уровня интеллекта "студентов МВТУ имени Баумана"?

Не нужно быть историком, чтобы уяснить, что советское государство никогда не смотрело на своих подданных как на полноценные разумные существа. Это относится в равной степени к дворнику и к ученому с мировым именем. Это государство всесильно и может себе позволить все по отношению к подданным. И нет ничего беспрецедентного или необычно-неожиданного в действиях властей против А.Д. Сахарова. Разве что на этот раз жертвой стал Нобелевский лауреат. Но это как раз и подтверждает сказанное мной выше, т.е. что и Нобелевских лауреатов можно "перевоспитывать" или "ликвидировать".

Некоторое знакомство с Вашей биографией и научной судьбой избавляет меня от необходимости подробно остановиться здесь на вопросе нашего еще недавнего жуткого прошлого. Но коротко и кое о чем я все же скажу.

Почему многие из тех, чьи имена сегодня составляют гордость нашей науки, техники и культуры, были уничтожены тем самым государством, которому служили? Виновно не только само это государство насилия, но и его подданные, его жертвы. Каждый дрожал только за собственную шкуру. Лишь единицам хватало отваги вступиться за обреченных.

Позорно повторяться в том же духе.

И тем более не понятно мне: в те, повторяю, жуткие времена Вы спасли от лагеря и возможной смерти физика Ландау. Тогда вряд ли Вы были уверены в благополучном результате и для Ландау, и для себя самого. Но это Вас не остановило тогда. И рисковали Вы не чем-нибудь, а головой. И не только своей собственной, но и головами и судьбами близких. Положения хуже не придумаешь.

А сегодня… Я знаю людей, кто достойно прошел через Колыму, Воркуту и прочие подобные места в 30-х, 40-х, 50-х годах, но не сумел сохранить это достоинство на воле в уже почти либеральное наше время.

Из известных имен достаточно вспомнить В. Шаламова: не только достойно жил — и, к счастью, выжил — на Колыме, но и создал нерукотворный памятник ее жертвам — "Колымские рассказы". А в 70-е годы отрекся от них: "Проблематика "Колымских рассказов" снята жизнью"! Предал себя, предал дело своей жизни, предал сотни, нет — тысячи мучеников… Чего ради? Не могу понять. Говорят, что поманили публикацией сборника его стихов.

Геолог Братцев в 30-е годы осваивал Воркуту в качестве вольнонаемного, но все его сотрудники были заключенными. Тогда он вел себя абсолютно порядочно, а по тем временам — отважно: передавал на волю письма, привозил коллегам-заключенным продукты. Зато теперь (несколько лет назад) на каких-то юбилейных торжествах, передававшихся по телевидению, произнес речь о том, как энтузиасты-комсомольцы покоряли воркутинскую тундру. Ведь мог не выступить, ничем не рисковал! Но тогда юбилей Воркуты (одно словосочетание чего стоит!) праздновался бы без Братцева — как можно!

Простите, Петр Леонидович, но мне придется сейчас поставить Ваше имя в ряд с Шаламовым и Братцевым, более того — с Блохиным.

Недавно по телевидению показывали фильм о Вас. Хороший фильм, благородный, культурный, Вы произносите в нем немало мудрых и остроумных фраз. И даже есть в нем намек — правда, понятный лишь осведомленному человеку — на тяжелый период в Вашей жизни, впрочем, слава Богу, миновавший без следа (так трактует фильм). Казалось бы, радоваться надо, что телевидение прославляет и популяризирует такого человека, как Вы, а не Овчинникова или Федорова. Но мне было стыдно за Вас.

Фильм, посвященный Нобелевскому лауреату П.Л. Капице, демонстрировался как раз в те дни, когда Нобелевского лауреата А.Д. Сахарова схватили, вышвырнули из дому, из Москвы, из института. Снимали-то Вас, я понимаю, не в это время; но ведь о передаче сообщили же?

Вы-то понимаете, Петр Леонидович, что это одна банда орудует: одни пытаются заткнуть кляпом рот А.Д. Сахарову, другие в это время украшают фасад наилучше выполненным портретом П.Л. Капицы. И тогда третий академик, Блохин, с апломбом заявляет: "Всему миру известно, что советское государство не только провозглашает, но и обеспечивает самый полный и реальный комплекс прав гражданина социалистического общества". Не верите? Посмотрите, в каком почете Петр Леонидович!

Я не знаю Ваших взаимоотношений с А.Д. Сахаровым. Знаю, что Вы в свое время отказались участвовать в создании термоядерного оружия, а А.Д. Сахаров стал если и не "отцом советской водородной бомбы", то одним из ведущих ее создателей. Вы за свой принцип тогда сильно пострадали, а А.Д. Сахаров сделал блестящую карьеру ученого. В этой оппозиции я на Вашей стороне, хотя, возможно, мотивы у меня не совпадают с Вашими. А.Д. Сахаров тогда не только не заступился за Вас, но, поди, и не заметил Вашего насильственного выпадения из науки.

Можно считать, что теперь Вы с А.Д. Сахаровым квиты.

Но подумайте, Петр Леонидович, ведь у Андрея Дмитриевича тогда впереди было еще много времени для того, чтобы стать сегодняшним Сахаровым. Вам же, к сожалению, времени на это уже не отпущено. Как раз пора подумать о душе.

Если бы сегодня власти обошлись с Вами несправедливо, неужели А.Д. Сахаров остался бы в стороне? Убежден, что Вы сами не сомневаетесь в ответе на этот вопрос.

Конечно, Вы можете себя успокоить — мол, в отличие от других академиков "я не подписал ничего против А.Д. Сахарова и не подпишу". Действительно, многие академики в деле Сахарова показали себя мерзавцами. Но не с ними же Вам равняться, Петр Леонидович, — с хорошего человека и спрос больше. Пусть другие равняются по таким, как Вы. Ну, так дайте же достойный подражания пример своим сотрудникам, начинающим ученым, студентам.

Вы посмотрите, что они пишут, "студенты МВТУ им. Баумана": "Мы… просим еще раз показать, как лжет Запад, защищая клеветника и отщепенца". "Еще раз"! Им мало! "Говори, дорогой, говори" — только наоборот.

Ну, с этими-то все ясно, эти нашли себе образцы в Академии помимо Вас. Но судьба других молодых людей, в том числе и Ваших учеников, зависит от Вашей сегодняшней позиции. Ситуация толкает молодежь к экстремизму, мне уже приходится слышать от молодых людей, что у нас в стране ничего другого не остается, как только бомбы кидать: насилию и жестокости властей можно противопоставить только то же самое. Расправа с А.Д. Сахаровым и другими нравственными оппозиционерами режиму при невмешательстве таких уважаемых людей, как Вы, в конце концов приведет к терроризму, и тогда все повторится с начала. И новый Кибальчич сделает выбор между наукой и пиротехникой в пользу последней.

Я совершенно убежден, что Ваше, Петр Леонидович, активное вмешательство в "дело Сахарова" реально могло бы изменить ситуацию в этом деле, повлиять в лучшую сторону на судьбу Андрея Дмитриевича и вместе с тем на судьбы общественного развития России.

Какова может быть форма активного вмешательства — не мне решать. Я не академик, не ученый, не лауреат. "Уголовник-рецидивист" — так аттестовало меня АПН (и не поспоришь: пять судимостей, шестая уже обещана). Это звание я не потеряю ни при каких обстоятельствах, что бы ни написал, как бы ни выступил. Единственное, что я сейчас имею, это — "свобода, бля, свобода, бля, свобода", которую рискую сменять "на нары, бля" и т.д. Мой выбор — другим не указ.

Однако же было время — российские академики выходили из Академии, профессора покидали университет. Но то была другая Академия, другая интеллигенция. Неужели советская Академия прославится в истории только активным или пассивным соучастием в уничтожении лучших сыновей своего народа?

Соучаствовали, когда в Саратовской тюрьме умирал от голода ученый, отдавший весь свой талант борьбе с голодом на Земле, — академик Н.И. Вавилов.

Соучаствовали, когда был вытолкнут из науки, выброшен из созданного им института академик П.Л. Капица.

Соучаствуют, когда подлая мразь затыкает рот (и заламывает руки) академику А.Д. Сахарову, голосом которого заговорила было онемевшая Россия.

Ну, так не прав ли мудрейший из мудрых Владимир Ильич: "Интеллигенция — это не мозг нации, а говно"!

К счастью, не прав: наша интеллигенция имела Прянишникова и Капицу, имеет Сахарова, Орлова, Ковалева. А может быть, и Капицу не пора числить в прошедшем времени, Петр Леонидович? Золото, как говорится, и в говне блестит.

Зная Вашу занятость, я не претендую на ответ, да и письмо не личное.

С уважением

А.Т. Марченко

Карабаново Владимирской области

Александровского района,

ул. Ленина, д. 43

1 марта 1980 г.

ПИСЬМА ИЗ ГОРЬКОГО

ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО ПРЕЗИДЕНТУ АКАДЕМИИ НАУК СССР А.П. АЛЕКСАНДРОВУ

Уважаемый Анатолий Петрович!

Непосредственным поводом для этого письма явилось содержание Вашей беседы о моем деле с президентом Нью-Йоркской Академии наук доктором Дж. Лейбовицем. Эта беседа состоялась 15 апреля, но только сейчас ее запись стала мне доступной. Независимо от этого, я считаю важным изложить свою позицию по принципиальным вопросам, дать оценку действиям органов власти в моем деле, ответить на некоторые публичные обвинения, а также дать оценку позиции, занятой моими коллегами в СССР, в частности Академией наук и ее руководителями.

Моя жизнь сложилась так, что я на протяжении двух десятилетий находился среди тех, кто был занят военно-научными и военно-конструкторскими работами, и сам принимал в них активное участие, а затем более двенадцати лет — среди людей, ставящих своей задачей ненасильственную борьбу за соблюдение прав человека и законность. Эта судьба заставила меня с особой остротой воспринимать вопросы войны и мира, международной безопасности, международного доверия и разоружения и вопросы прав человека, открытости общества, напряженно размышлять об этих проблемах в их взаимосвязи. Так сформировалась моя позиция. Во многом она оказалась неортодоксальной, идущей вразрез с официальной линией и с моей собственной оценкой в более ранние годы. Это в конечном итоге полностью изменило мою жизнь, изменило цели и идеалы.

Еще очень рано я пришел к выводу, что при страстной воле всего народа к миру и при несомненном желании руководителей государства избежать большой войны в своей практической внешней политике они зачастую руководствуются крайне опасной, по моему мнению, "геополитической" стратегией силы и экспансии и стремлением подавить, разложить потенциального противника. Но, разлагая "противника", мы разлагаем мир, в котором живем. Так, еще в 1955 году я узнал, что наша ближневосточная политика совершает крутой поворот, целью которого является создать "нефтяную зависимость стран Запада". Этот поворот принес в последующие годы огромные бедствия народам этого региона — арабам, Израилю, Ливану, а также способствовал остроте энергетического кризиса во всем мире. По мере того, как возрастали военные возможности СССР, такого рода политика становилась все более доминирующей и опасной, разрушая одной рукой то, что пыталась строить другая. Афганистан — последний и наиболее трагический пример того вреда, который приносит это экспансионистское геополитическое мышление.

Я убежден, что предотвращение термоядерной войны, угрожающей человечеству гибелью, является самой важной задачей, имеющей абсолютный приоритет над всеми остальными проблемами нашей жизни. Пути ее решения — политические, политико-экономические, создание международного доверия открытых обществ, безусловное соблюдение основных гражданских и политических прав человека и — разоружение.

Разоружение, в особенности ядерное, — важнейшая задача человечества. Разоружение (реальное, а не демагогическое) возможно, по моему убеждению, лишь на исходной основе стратегического равновесия сил. Я поддерживаю ОСВ-2 как удовлетворительное воплощение этого принципа и как предпосылку ОСВ-3 и других дальнейших соглашений. Я выступаю за соглашение об отказе от первого применения ядерного оружия на предварительной основе достижения стратегического равновесия в области обычных вооружений. Выступаю за всеобъемлющее соглашение о химическом и бактериологическом оружии. Сообщение о недавней разоблачительной катастрофе в Свердловске подтверждает актуальность этого. Я осудил бы попытку Запада добиться существенного стратегического превосходства над СССР как крайне опасную. Но я также крайне озабочен милитаризацией СССР и нарушением с советской стороны стратегического равновесия в Европе и других районах Азии и Африки, советским диктатом и демагогией в них.

Я против международного терроризма, разрушающего мир, какими бы целями ни руководствовались его участники. Государства, реально стремящиеся к стабилизации в мире, не должны его поддерживать ни при каких обстоятельствах.

Важнейший тезис, который со временем лег в основу моей позиции, — неразрывная связь международной безопасности, международного доверия и соблюдения прав человека, открытости общества. Этот тезис вошел составной частью в Заключительный Акт Хельсинкского совещания, но слова здесь расходятся с делом, в особенности в СССР и странах Восточной Европы. Я узнал о масштабах и цинизме, с которыми нарушаются основные гражданские и политические права в СССР, в том числе право на свободу убеждений и свободу информации, право на свободный выбор страны проживания (т.е. на эмиграцию и возвращение), на выбор места проживания в пределах страны, право на беспристрастный суд и защиту в суде, право на свободу религии. Без соблюдения этих прав общество является "закрытым", потенциально опасным для человечества и осужденным на деградацию. Я узнал людей, которые поставили своей целью бороться за права человека путем гласности, принципиально отвергая насилие, и о жесточайших преследованиях их властями, увидел воочию несправедливые суды, увидел наглость КГБ, узнал о тяжелейших условиях в местах заключения. Я стал одним из этих людей, которых Вы назвали "чуждой кликой" и даже обвинили в измене, но они мои друзья, и я именно в них вижу светлую силу нашего народа.

Я узнал о борьбе за освобождение узников совести во всем мире — и она стала близка мне как важнейшая цель. Я поддерживаю "Международную амнистию" в ее борьбе за отмену смертной казни во всем мире, и я неоднократно выступал с призывом об отмене смертной казни в нашей стране.

Другими глазами посмотрел я на экономические, и в особенности продовольственные, трудности в СССР, на кастовую партийно-бюрократическую элиту с ее привилегиями, на косность системы производства, на угрожающие признаки бюрократического извращения и омертвения всей жизни страны, на всеобщее равнодушие к результатам труда, на безликое государство (когда всем все до лампочки), на коррупцию, блат и уродующие человека вынужденные лавирование и лицемерие, на алкоголизм, на цензуру и наглое вранье прессы, на безумные нарушения среды обитания — почвы, лугов, чистоты воздуха, лесов, рек и озер. Необходимость глубоких экономических и социальных реформ в СССР очевидна многим в стране, но их проведение наталкивается на противодействие части правящей бюрократии, и все продолжается по-старому — приевшиеся лозунги, все же что-то делается, а больше — проваливается. Между тем военно-промышленный комплекс и КГБ набирают силу, угрожая стабильности во всем мире, а сверхмилитаризация поедает все ресурсы.

Моим идеалом стало открытое плюралистическое общество с безусловным соблюдением основных гражданских и политических прав человека, общество со смешанной экономикой, осуществляющее научно регулируемый всесторонний прогресс. Я высказал предположение, что такое общество должно возникнуть как результат мирного сближения ("конвергенции") социалистической и капиталистической систем и что в этом — главное условие спасения мира от термоядерной катастрофы.

Наша страна половину своей истории прожила в обстановке чудовищных преступлений сталинского режима. Хотя на словах действия Сталина официально осуждены, но масштабы сталинских преступлений и их конкретные проявления тщательно скрываются от народа, а разоблачители преследуются за мнимую клевету. Террор и голод эпохи коллективизации, убийство Кирова и уничтожение культурных, гражданских, военных и партийных кадров, геноцид при переселении "наказанных" народов, лагеря каторжного труда и гибель многих миллионов в них, заигрывание с Гитлером, обернувшееся национальной трагедией, репрессии против оказавшихся в плену, антирабочие законы, убийство Михоэлса и возрождение государственного антисемитизма — все эти язвы должны быть вскрыты с абсолютной окончательностью. Народ без исторической памяти обречен на деградацию. Как мне известно, Вы в той или иной мере разделяли эту точку зрения раньше, и я надеюсь, что Ваша позиция не изменилась.

Свою концепцию я изложил в 1968-80 гг. в серии статей, выступлений и интервью. Вместо серьезной дискуссии официальная пропаганда ответила умышленными искажениями моей позиции, ее окарикатуриванием, руганью и клеветой. А в жизни я столкнулся со все большими преследованиями, угрозами мне и особенно моим близким — и наконец, с бессудной депортацией. Уже первые мои попытки занять непредвзятую позицию встретили противодействие. 22 ноября 1955 года, в день триумфального и трагического испытания термоядерного оружия (когда еще не были преданы земле тела погибших), на этой почве произошло мое столкновение с маршалом М.И. Неделиным; а 10 июля 1961 года столкновение (в Вашем присутствии) с Генеральным секретарем ЦК КПСС Н.С. Хрущевым.

И все же мне удалось (министр среднего машиностроения Е.П. Славский может подтвердить это) быть одним из инициаторов Московского Договора о запрещении ядерных испытаний в трех средах, который явился первым (и пока наиболее бесспорным) шагом на трудном пути к предотвращению ядерной угрозы.

В 1975 году я удостоен Нобелевской премии Мира — единственный из граждан СССР. В 1980 году я в Горьком, и Вы, президент Академии наук СССР, беседуете с президентом Нью-Йоркской Академии наук, специально прилетевшим из США, чтобы встретиться с Вами. Что же Вы ему ответили? К сожалению, Вы говорили в духе позорного заявления сорока академиков 1973 года, которое тогда положило основу моей травли в печати, но только с еще большим цинизмом и неуважением к здравому смыслу собеседника, Вашего и моего коллеги по науке.

Да, я в лучших условиях, чем те мои друзья, которые осуждены на многолетние срока или ждут суда, среди них много наших с Вами коллег, назову лишь некоторых — биолог Ковалев, физик-теоретик Орлов, математики Великанова и Лавут, молодой ученый-кибернетик Щаранский, медики Некипелов и Терновский, математик-кибернетик Болонкин (только последнего я не знаю лично). Все они не нарушали законов страны, не прибегали и не призывали к насилию, словом и пером пытаясь осуществить свои идеалы, — как и я, и нас нельзя отделять. Я считаю, что было бы естественно, если б Академия наук защищала репрессированных ученых, а не допускала в лице ее президента клеветы в их адрес. Но мое дело отличается тем, что в нем власти отбросили даже ту жалкую имитацию законности, которую они изображали при преследовании инакомыслящих в последние годы. И это недопустимо — как прецедент и как рецидив. Ни одно из официальных учреждений, призванных осуществлять закон, не взяло на себя ответственности за акт моей депортации. Вы знаете так же хорошо, как и я, что по общепринятым юридическим нормам только суд может установить виновность человека, определить ему меру наказания и обязательно — его срок. Мое же дело во всех этих трех аспектах — вопиющее беззаконие, поэтому мое требование открытого суда — глубоко серьезно и принципиально. Вы говорите, что я могу заниматься в Горьком наукой. Да, я работаю, но не представителю Академии наук, способствующей для меня организации шарашки на одного, говорить об этом как о чуде. Да, у меня есть крыша над головой (в Горьком говорят, что эта квартира — бывшая явка КГБ), а жена привозит из Москвы мясо, масло, творог и сыр, которых нет в Горьком. Нарушение закона, которое Вы пытаетесь этим оправдать, от этого не меньше. Совершенно беззаконным (ссыльным согласно Исправительно-трудовому законодательству такого не устанавливают) является режим, который установили для меня — кто? КГБ, МВД, Прокуратура, — я этого не знаю, и Вы тоже не сможете ответить на этот вопрос. У моей двери круглосуточно стоит милиционер, любой посетитель попадает в милицию и имеет крупные неприятности. Я узнаю лишь через много времени о таких попытках близких мне людей, врача и друга, восьмидесятидвухлетней тети, об остальных могу и никогда не узнать. Но помимо милиционера и втайне от него — через окно — в квартиру проникают сотрудники КГБ, нарушая право неприкосновенности жилища и создавая тем потенциальную опасность для меня. Вы не ответили на телеграмму моей жены об этом в июле этого года, я считаю это недопустимым. Для меня установлена персональная глушилка — фирма не жалеет затрат — еще до того, как в СССР возобновили глушение. Круглосуточно — бесстыдная, наглая слежка, агенты следуют по пятам всюду, заглядывают в окно, забегают впереди меня на почту, чтобы я не мог позвонить.

В беседе с доктором Лейбовицем Вы намекаете на нарушение мной государственной тайны и при этом голословно обвиняете моих друзей, утверждая, что кто-то пытался вывезти какие-то секреты, полученные им прямо от меня или через друзей. Странным образом отождествляя себя и Академию наук с органами сыска, Вы говорите, что "мы задержали этого человека". Но юридические факты отличаются от демагогии и обывательских разговоров конкретностью. Тут ее не было — и быть не могло. В таких серьезных вещах голословное утверждение имеет и другое название — клевета. Вы с удивительным юридическим легкомыслием заявляете, что за мои призывы к иностранным правительствам меня можно осудить на пять лет заключения — почему пять? статья 190-1 УК РСФСР — срок три года, ст. 70 — срок 7 лет, ст. 64 — до 15 лет или смертная казнь; Вы также заметили, что меня можно было и убить, как Кеннеди или Кинга. Но я считаю себя обязанным высказывать свое мнение по острым вопросам и осуждать те действия СССР, которые прямо противоречат принятым им на себя международным обязательствам и международным нормам. Я одобряю те лежащие в рамках закона действия иностранных правительств, которые могут способствовать исправлению этого. Я поддержал в свое время поправку Джексона. Я и сейчас продолжаю считать ее чрезвычайно важной. Это поправка к американскому закону о торговле, речь идет об американских торговых правилах. Я обратился к правительству Индонезии с просьбой об амнистии политзаключенных. Меня обвиняют в печати в восхвалении переворота в Чили — но я тогда вместе с Галичем и Максимовым писал о судьбе писателя Пабло Неруды. Я дважды выступил против жестоких антикурдских акций в Ираке. Я обратился несколько лет назад с просьбой проявить гуманность при осаде палестинского лагеря Телль-Заатар. Осенью 1979 года я обратился к правительству КНР с просьбой пересмотреть жестокий приговор смелому диссиденту, противнику военной акции против Вьетнама Вэй Циншену и правительству ЧССР — пересмотреть приговор членам "Хартии-77". Я не поддерживал предложения о бойкоте Московской Олимпиады, о техническом и тем более продовольственном бойкоте до советского вторжения в Афганистан. Моя позиция изменилась, когда, по моему мнению (и по мнению 104 государств — членов ООН), произошло опасное нарушение международного права, международного равновесия. Я поддержал меры бойкота, считая их в этих условиях направленными также и на благо нашей страны. Я передал Президенту Франции Жискар Д’Эстену письмо группы активистов крымскотатарского народа, а от своего имени обратился к Л.И. Брежневу с просьбой положить конец национальной дискриминации крымских татар, явившихся жертвой сталинского преступления в 1944 году. В октябре 1979 года я просил Л.И. Брежнева способствовать беспрепятственной доставке продовольственной помощи голодающим в Кампучии. Уже после депортации в Горький я обратился к Л.И. Брежневу с большим письмом, содержащим приемлемые, по моему мнению, предложения по политическому урегулированию афганистанской трагедии, копии письма послал главам государств — постоянных членов Совета Безопасности. Я высказал в этом письме мнение о вторжении в Афганистан как об ошибке, имеющей огромные негативные последствия — внешнеполитические и внутри страны. Я пишу, в частности, об усилении роли репрессивных органов, которые могут выйти из-под контроля. Таковы некоторые из моих внешнеполитических выступлений за последние годы. Во всех этих моих действиях нет нарушений законов СССР. Эти выступления продиктованы моими убеждениями и, по моему мнению, ни в чем не противоречат интересам нашей страны и ее народа.

12 августа 1980 года я обратился к вице-президенту АН СССР академику Е.П. Велихову и в его лице к президенту АН и к Вам лично с просьбой помочь в деле, которое стало особенно важным для меня. История его такова. Неоднократные угрозы в адрес детей и внуков (начиная с "визита" террористов Черного сентября в 1973 году), притеснения и провокации вынудили нас уговорить их эмигрировать. Это решение было непростым и до сих пор воспринимается трагически. У сына осталась в СССР невеста Елизавета Алексеева, вот уже три года она не может выехать к любимому человеку, подвергается шантажу и угрозам КГБ. Ко мне в Горький ее, члена нашей семьи, не пускают. Опасаясь за ее жизнь, моя жена вынуждена большую часть времени проводить в Москве. Фактически Лиза Алексеева стала заложником. Я просил ходатайствовать о получении ею разрешения на выезд. В течение двух месяцев вице-президент вообще не отвечал мне на это письмо и на неоднократные телеграммы. Лишь 14 октября вечером пришла телеграмма, что им "предпринимаются меры по выяснению возможности выполнения Вашей просьбы". Совершенно непонятно, почему это так сложно, если человек никогда не имел отношения ни к каким государственным секретам. У меня создается впечатление, что эта телеграмма не более как уловка КГБ с целью оттяжки времени. Сам факт заложничества, связанный со мной, для меня совершенно непереносим. Я вынужден и в этом деле обратиться за поддержкой к моим коллегам за рубежом.

Вы говорили доктору Лейбовицу о приезде ко мне моих коллег из ФИАН, как о доказательстве того, что у меня есть все возможности для научной работы. Но как бы ни были важны для меня эти визиты в условиях изоляции от общения с кем-либо, при недостатке литературы и т.п., совершенно недопустима полная их зависимость от контроля КГБ, выбирающего нужные ему моменты приезда ко мне ученых и состав участников. Так, первый приезд фиановцев был приурочен к приезду доктора Лейбовица, чтобы Вы могли упомянуть о нем при встрече с ним, а второй — к приезду секретаря Национальной Академии наук США с той же демонстрационной целью. Я работаю в ФИАН с 1969 года, а до этого — с 1945 по 1950 год, и должен иметь право на основании своего желания, а не по контролю КГБ выбирать, с кем я буду говорить о науке. Я писал о недопустимости контроля КГБ академику Гинзбургу в письме от 15 сентября и просил воздержаться от командирования сотрудников ФИАН. В силу обеих этих причин — позиции Академии наук и недопустимых условий контактов с ФИАН — я прерываю свои официальные научные контакты с советскими научными учреждениями, в частности с Академией наук и ФИАН, и настоящим извещаю Вас об этом.

Перед общим собранием АН СССР в марте 1980 года я обратился в президиум АН СССР с просьбой обеспечить мой приезд для участия в собрании, что является моим правом и обязанностью согласно Уставу. Я получил ответ: "Ваше участие в общем собрании не предусматривается". Смысл этих слов был наглядно продемонстрирован действиями гебистов, с пистолетами в руках не пустивших меня в вагон поезда Горький — Москва вечером 4 марта, накануне общего собрания, когда я провожал на вокзал свою тещу и хотел занести ее чемоданы. Таким образом, президиум АН допустил возможность вмешательства КГБ в дела Академии, формально оставив меня членом АН, но лишив одного из основных прав академика.

Посылая Вам это открытое письмо, я надеюсь, что Вы аргументированно ответите мне также открыто по всем поднятым в нем вопросам, особо же по следующим из них:

Готово ли руководство АН СССР в соответствии с пожеланиями мировой научной общественности активно защищать мои нарушенные права и права других репрессированных ученых?

Готово ли руководство АН СССР потребовать моего немедленного возвращения в Москву и определения открытым судом моей виновности или невиновности в нарушении закона и в случае установления вины — меры и срока наказания?

Готово ли руководство АН СССР решительно и на деле, а не на словах защищать меня от шантажа в отношении члена моей семьи Е. Алексеевой, способствуя ее выезду из СССР?

Я вновь обращаю Ваше внимание на то, что позиция Академии наук и ее руководства не только в моем деле, но и в делах других репрессированных ученых не соответствует традиционному пониманию солидарности ученых. Сейчас ученые несут на себе большую долю ответственности за судьбы мира, и это обязывает их к независимости от кастово-бюрократических институтов и тем более от тайной полиции, называется ли она ФБР или КГБ. Я все еще надеюсь, что Академия наук СССР проявит такую независимость.

С уважением —

Андрей Сахаров,

Действительный член АН СССР

с 1953 года

20 октября 1980 года

Горький

Доктору Сиднею Дреллу

Доктору Сиднею Дреллу

Стенфорд, Калифорния

США

Дорогой Сидней!

Я горячо благодарен Вам и всем, кто принял участие в собрании Физического общества 26 января, — в первую очередь тем, кто выступал. Слышал я радиосообщения с большим трудом из-за глушения и, возможно, не полностью. Это было для меня в моем горьковском состоянии большой радостью. Елена тоже очень радовалась этим передачам. Все, что касалось моих научных работ и их оценки, показалось мне даже чрезмерным, сам я не так высоко их оцениваю и очень огорчаюсь, так как мне хотелось бы сделать больше. При общей очень высокой оценке Вашего собрания я сожалею, что ни в одном сообщении (насколько это передал "Голос Америки") не были обсуждены юридические или, вернее, антиюридические особенности моего положения. С момента, как меня схватили и привезли в прокуратуру 22 января 1980 года, я живу в Горьком под арестом — круглосуточный милицейский пост вплотную к дверям квартиры, но это нельзя назвать домашним арестом, потому что я нахожусь не у себя дома, и нельзя назвать ссылкой, так как в ссылке нет охранников у дверей и не ограничивают контакты с приезжающими — ко мне же, кроме жены, практически никого не пускают. Никакие официальные учреждения не взяли до сих пор на себя ответственности за примененные ко мне беззаконные меры и установленный мне режим. Согласно Конституции СССР, никто не может быть подвергнут наказанию иначе, как по суду. Любой осужденный имеет право на кассацию, на обжалование действий официальных лиц, и какие-то официальные лица несут ответственность во всяком случае за жизнь осужденного. Я лишен всех этих прав и фактически нахожусь вне закона — заложник, не известно, в чьих руках. А то, что сотрудники КГБ проникают в квартиру (подчеркиваю — тайком от милиционера), не только является грубейшим нарушением права, но и создает непосредственную опасность для жизни. Я не люблю агравации, и если я сегодня вынужден это писать, то только потому, что я хочу, чтобы это знали мои западные коллеги, а что касается моих коллег в СССР, то они, имея опыт жизни в нашей стране, прекрасно это понимают, и их молчание фактически является соучастием; к сожалению, в данном случае ни один из них не отказался от этой роли, даже те из них, кого я считаю лично порядочными людьми. Вся почта ко мне проходит через КГБ, до меня доходит лишь ничтожная ее часть. В этом году поздравления к Новому году из-за рубежа я получил лишь от наших детей. Письма, посланные мне через президиум АН СССР и президента, тоже мне не передаются. Академия наук нарушает также и мои чисто академические права, предусмотренные уставом (участие в общем собрании и др.), разрешая таким образом КГБ вмешиваться во внутриакадемические дела. В силу перечисленных незаконных особенностей моего положения и клеветы в мой адрес мое требование суда остается в силе. Я вновь писал об этом, как и о своей позиции в целом в письме президенту АН СССР Александрову 25 ноября прошлого года.

В положении заложников оказались и члены моей семьи, в первую очередь — моя жена, потому что она является единственной связью между мной и внешним миром. Заложником стала также Лиза — невеста Алеши, ее шантажируют, ей запретили ездить в Горький, ей угрожают арестом (вполне официально), сумасшедшим домом (неофициально), а на клевету о ней наши средства массовой информации истратили не меньше бумаги, чем на меня. Используя минутную слабость Лизы — попытку самоубийства, сейчас власти реально хотят довести ее до смерти, и ни о каких условиях для научной работы не может идти речи, до той поры пока мы ежечасно и ежедневно волнуемся за ее судьбу. Только ее выезд из СССР может создать предпосылки для минимальных общений с моими советскими коллегами. Я писал об этом Велихову и Александрову, Брежневу и официальным лицам из ОВИРа — ни от кого, в том числе и от коллег, ответа я не получил. Я в связи с этими обстоятельствами вынужден считать, что КГБ манипулирует судьбой Лизы исключительно с целью шантажа и давления на меня. Я не вижу других причин, по которым Лизу не выпускают из СССР.

Перечтя это письмо, я понял, что это нечто вроде итога за год жизни в Горьком в моем (уж не знаю, как назвать) странном качестве бессудно и бессрочно осужденного. Год сложился нелегкий. Я не очень хорошо себя чувствую, в последнее время у меня скачет давление — то очень низкое, то очень высокое, какая-то вялость, но много об этом говорить не хочется. Кстати, Академия наук, в числе прочего, лишила меня и медобслуживания, а когда сюда явился не вызываемый мной незнакомый врач (явно из КГБ), я был вынужден отказаться от его услуг.

Передайте мою искреннюю благодарность доктору Стоуну и всем, кто вспомнил, что 22 января был день рождения этого моего нового горьковского состояния, а также всем, участвовавшим в подготовке номера "Сайенс".

Я хотел бы обратить внимание всех выступающих в мою защиту, что мои обращения в официальные органы и обращения моих западных коллег блокируются КГБ. Поэтому наиболее реальным действием для всех, кто хочет мне помочь (в частности — в проблеме Лизы), может явиться привлечение к участию в этом государственных деятелей своей страны с тем, чтобы они могли обратиться с ходатайствами к советским руководителям. Кроме того, я хотел бы просить тех моих коллег, которые приезжают в СССР, по возможности встречаться с моей женой, чтобы получать сведения обо мне не из третьих рук, такие сведения почти всегда бывают искаженными.

В этом месяце была у меня и у Елены радость — вместе с очень многими во всем мире, когда мы узнали об освобождении американских заложников. Я всегда считал их захват трагическим событием, тесно связанным с другими жгучими событиями современного мира.

Это письмо Вам я считаю открытым и был бы благодарен, если бы Вы нашли возможность опубликовать его в американской прессе, в частности — в изданиях ФАС и Физического общества.

С самыми лучшими чувствами и пожеланиями, как всегда дружески, искренне Ваш.

Андрей Сахаров

Горький

30 января 1981 г.

ЗАЯВЛЕНИЕ ДЛЯ ПЕЧАТИ И РАДИО

Я сообщаю, что сотрудники КГБ вновь тайно проникают в квартиру, в которую я силой помещен более года назад и нахожусь в условиях незаконной изоляции. Эти проникновения на этот раз происходят, по-видимому, с ведома некоторых из дежурящих круглосуточно у дверей милиционеров и вновь создают опасность для меня.

Я сообщаю также, что 13 марта 1981 года КГБ совершил новое отвратительное преступление, украв сумку, в которой хранились мои рукописи, личный дневник за последний год, копии писем моим западным и советским коллегам, письма детей и внуков. В трех толстых тетрадях дневника наряду с чисто личными записями — многочисленные выписки из научных книг и журналов, в том числе из статей Нобелевских лауреатов по физике 1979 года, изложение новых научных идей и другие необходимые мне материалы научной работы, мои размышления о физике, литературе и многом другом. Среди украденного три толстых альбома большого формата — рукопись моей автобиографии, что толкает меня на более раннюю, чем я предполагал, ее публикацию. Воры КГБ умышленно подбросили на мой стол находившееся в сумке неотправленное письмо в Научный Информационный Центр, как бы показывая невмешательство в мою научную работу, однако они украли дневник, в значительной степени научный. Ранее из московской квартиры был выкраден мой Нобелевский диплом. Но последней кражей КГБ показывает свое стремление лишить меня памяти, мысли, возможности всякой интеллектуальной жизни даже наедине с самим собой. Ответственность за эту кражу ложится на ее исполнителей — горьковский КГБ и на санкционировавшее ее руководство КГБ СССР.

17 марта 1981 г.

Андрей Сахаров,

лауреат Нобелевской

премии Мира

ОБРАЩЕНИЕ

Вновь арестован Толя Марченко. Это известие так ужасно, что с трудом укладывается в сознании. Жизнь Марченко знают читатели его великолепных книг — "Мои показания" и "От Тарусы до Чуны", они — жгучее обвинение тупой жестокости репрессивной машины и одновременно — свидетельство истинного величия человеческого духа, гордости и честности живого страдающего человека, противостоящего этой машине. Рабочий и писатель, рассказавший такую важную для всех нас правду о современных советских лагерях, он один из тех, кем может по праву гордиться породившая его страна и народ. Сейчас, когда на него вновь обрушилась мстительность его тюремщиков, мы всей душой с ним, с его семьей. Мы просим всех честных людей страны и Земли сделать все, что в их силах, для защиты и помощи.

22 марта 1981 г.

Горький

Елена Боннэр

Андрей Сахаров

Приговор Тане Осиповой, бесконечно честной, мужественной молодой женщине, самоотверженно принявшей на себя заботу за судьбы невинно пострадавших, за гласность и справедливость, — новая чудовищная жестокость репрессивных органов, новое беззаконие перед лицом всего мира. Честные люди, сделайте все возможное для ее освобождения! Обращаюсь к главам государств, подписавших Хельсинкский Акт, к "Эмнести Интернейшнл", к ученым, писателям, рабочим.

3 апреля 1981 г.

Горький

Андрей Сахаров

Письмо организаторам симпозиума

Организаторам симпозиума в Рокфеллеровском университете в Нью-Йорке 1-3 мая

Дорогие друзья!

Я с благодарностью и с большим интересом слушал по радио сообщения о симпозиуме в Нью-Йорке. Мне кажется, что это в высшей степени представительное собрание не только является большой честью для меня, но и поддержкой многих, подвергающихся репрессиям за ненасильственную деятельность в защиту прав человека, поддержкой нашего общего стремления к миру и справедливости. Множество глубоко уважаемых, заслуженных лиц приехали, часто издалека, чтобы присоединиться к этому симпозиуму и выступить на нем. Меня тронули и были приятны слова, сказанные о моей научной деятельности, хотя я и сознаю ее недостатки. Не менее лестной была характеристика моей общественной деятельности в области прав человека и — что ранее обычно меньше освещалось — в области разоружения, проблемы ядерных испытаний, вообще предотвращения войны, в особенности ядерной угрозы. Радостью для меня были выступления Дрелла, Раби, Хандлера, Хофстадтера, Вайскопфа, Пагелса, Липкина, Уиллера, Улама, Фитча, Фурта, Поппера и таких известных общественных и политических деятелей, как Киркпатрик, Банда, Йорк, Растин, Солсберри. Я глубоко признателен всем выступавшим, в том числе и тем, кого я не упомянул по незнанию.

Важным событием большого общего значения явилось направленное симпозиуму послание президента США Рональда Рейгана. В этом послании содержится характеристика моей общественной деятельности и выражается надежда на прекращение ссылки. Я глубоко благодарен президенту за это послание и надеюсь, что оно будет иметь значение, выходящее за пределы моей личной судьбы, — в поддержку всей проблемы прав человека, справедливости, международного доверия, разоружения и мира.

С уважением и благодарностью,

Андрей Сахаров

10 мая 1981 года

Горький

От редакции. 1 — 3 мая 1981 года в Нью-Йорке состоялся Международный симпозиум "Ученые и права человека", посвященный шестидесятилетию А.Д. Сахарова. На симпозиуме с докладами и сообщениями выступили известные ученые и общественные деятели. Среди других была прочитана статья А.Д. Сахарова "Ответственность ученых". Участники симпозиума приняли обращение к правительству СССР в защиту А.Д. Сахарова.

А. Д. Сахаров на прогулке. Горький, микрорайон Щербинки

(«Все свое ношу с собой»)

В. Войнович АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ САХАРОВ

Сахарова я "рассекретил" раньше, чем это сделали советские власти, и вот каким образом.

Году, я думаю, в 1964 сидел я в редакции одного московского журнала и в ожидании вышедшего куда-то редактора листал лежавший у него на столе справочник Академии наук СССР. Все действительные академики, а может быть — и члены-корреспонденты были помещены в этой книге, указывались их фамилии, имена-отчества, должности, адреса и телефоны, домашние и служебные. Помню, я удивился, узнав, что у академика Шолохова есть два адреса — в станице Вешенской и московский, которого не было, например, в справочнике Союза писателей. Исключительно ради любопытства стал я выискивать разные известные мне имена и вдруг увидел, что, оказывается, адреса и телефоны не всех академиков здесь обозначены. Например, против фамилии "Микулин" не было ни одного адреса и ни одного телефона, там стояли только загадочные три буквы "ОТН". И все. Поскольку я когда-то служил в авиации и знал, что Микулин известный авиаконструктор, я подумал, что, наверное, он так сильно засекречен, потому что имеет дело с ракетными двигателями, и, значит, самые секретные академики это те, у которых нет адресов и телефонов. Для проверки я нашел Королева (все знали, что он самый секретный), против этой фамилии тоже стояли эти три загадочные буквы. Ага, сказал я себе самому, сейчас мы вычислим самых секретных. Кажется, во мне пропадает совсем неплохой разведчик. Стал листать справочник дальше и дошел до неизвестного мне имени: САХАРОВ АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ — "ОЯФ. "ОЯФ" показалось мне еще более загадочной аббревиатурой, чем "ОТН", может быть, поэтому и сам Сахаров показался более загадочным, чем другие. Поэтому, встретив знакомого физика, я спросил его, кто такой Сахаров. Физик объяснил мне, что Сахаров изобрел водородную бомбу, что он гений и, как все гении, слегка чудаковат, например, сам ходит в магазин за молоком. То есть не совсем сам, его постоянно сопровождают несколько "секретарей" (так на специальном жаргоне называют телохранителей), которые держат в карманах руки, а в руках — пистолеты со снятыми предохранителями. Этим "секретарям" спокойнее было бы бегать за молоком самим, но гению, создавшему водородную бомбу, почему бы и не почудить? В рамках, допускаемых специальной инструкцией. Сразу оговорюсь, что я этого физика не проверял и за достоверность изложенных им сведений ручаться не буду.

В 1968 году имя Сахарова стало известно всему миру после выхода его сочинения "Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе". Он вызывал любопытство многих и мое тоже.

Прошло еще лет пять, Сахаров стал уже и вовсе легендарной фигурой, некоторые из моих знакомых знали его лично, мне же встречаться с ним не приходилось, а идти знакомиться специально, чтобы "выразить восхищение" или "пожать руку", я не умею (и не люблю, когда кто-нибудь с подобной целью приходит ко мне).

Но за тем общественным делом, которым Сахаров занимался, я следил постоянно и о нем самом думал много.

Однажды в театре "На Таганке" давали премьеру чего-то. И, как всегда на премьерах этого театра, было очень много важных людей (как говорят по-английски, very important people), включая члена Политбюро товарища Полянского. Одним из довольно важных был мой товарищ, известный писатель А. (Беру специально первую букву алфавита, чтобы не мучить любопытных в напрасных догадках). Он стоял с каким-то высоким человеком, а когда я подошел, сказал: "Познакомьтесь". Мы с этим высоким пожали друг другу руки, я пробурчал свою фамилию, он — свою, я ее не расслышал, сказал пару слов о спектакле и отошел. Спектакль был утренний, потом у меня были еще какие-то дела, а вечером — гости, и только ложась спать, я вспомнил театр, людей, которых там встретил, писателя А. и его собеседника, что-то в нем было странное, чем-то он отличался ото всех остальных, включая товарища Полянского, что-то было в нем такое… "Да это же Сахаров!" — вдруг понял я.

А как же я догадался? Я знал, конечно, что А. знаком с Сахаровым, но мало ли с кем он знаком. А ведь Сахаров ничего мне такого особенного не сообщил, не высказал никаких гениальных мыслей, только пробурчал фамилию, которую я не расслышал. По чему же я теперь понял, что это он?

Объясняю: потому что на нем был отпечаток великой личности.

Мне приходилось встречать в жизни несколько выдающихся людей. И я берусь утверждать, что среди них не было ни одного с заурядным и постным лицом. Заурядные и постные лица бывают только у заурядных и постных людей.

На другой день я позвонил А., чтобы проверить свою догадку. "Что же ты, — сказал он с упреком, — сразу повернулся и пошел. Андрей Дмитриевич был очень удивлен".

Мне стало ужасно неловко. Положение Андрея Дмитриевича уже было такое, что многие опасались с ним общаться. Он, наверное, подумал, что и я…

Короче говоря, я воспользовался первым предлогом, позвонил и стал время от времени бывать в знаменитой квартире на улице Чкалова.

Не могу сказать, что я дружил с Сахаровым, и даже не уверен, что мои посещения бывали ему необходимыми, но все свои выходившие уже за пределами отечества новые книжки (благо, их было немного) приносил ему первому.

Одну из них Сахаровы дали кому-то почитать, у этого читателя она была при обыске конфискована и теперь с моей дарственной надписью хранится в архивах КГБ.

Выше я сказал, что мне пришлось встретить в жизни несколько выдающихся людей, но людей знаменитых — и иногда на весь мир — я знал больше. Надеюсь, это понятно, что знаменитый и выдающийся не всегда одно и то же. Я знал выдающихся людей, которые были известны только узкому кругу знакомых, я знал знаменитых, которые стали такими по воле случая или благодаря своим особым способностям использовать исторические или личные обстоятельства и не стесняться, говоря словами Пастернака, "ничего не знача, быть притчей на устах у всех".

Сахаров славы специально не добивался. Я даже не знаю, кто может с ним сравниться в попытках умалить собственные заслуги. С кремлевской трибуны академик Александров говорит, что достижения Сахарова слишком преувеличены, и Сахаров говорит, что слишком преувеличены. Советские пропагандисты говорят, что Сахаров ничего интересного в науке не делает, и Сахаров говорит, что, вообще говоря, физикой надо заниматься до тридцати пяти лет, а поскольку ему самому больше — понимайте, как хотите.

А между тем один известный физик говорил мне, что и сейчас все главные опыты управления термоядерной реакцией основаны на идеях Сахарова. И, говорят, даже академическое начальство не может не признать, что и в последние годы, в тесной квартирке, с ежедневными толпами ходоков, диссидентов, корреспондентов, занятый своей главной борьбой, постоянно травимый, он регулярно выдавал новые работы с новыми идеями. Как это ему удавалось, я лично представить себе не могу.

Я слышал рассуждения, что права человека, о которых так много говорит Сахаров, — дело второстепенное, гораздо важнее национальное или религиозное возрождение. Но ведь без прав человека никакого возрождения быть не может. Без них может быть либо загнивание, либо, в лучшем (а вернее — в худшем) случае, смена идеологии и поспешное движение масс из одного болота в другое.

Про Сахарова часто говорят — мужественный. Но этого определения, если оно не содержит в себе нравственной оценки, я не признаю. Что такое мужество? Физическая храбрость? Ей может обладать любой искатель приключений. Сахаров на искателя приключений не похож. Совесть и ясное понимание грозящей человечеству беды толкнули его на путь, на котором одного мужества мало.

Как-то мы с покойным Константином Богатыревым приехали к Сахарову на дачу. Он встретил нас на перроне электрички. Вечерело. Солнце, уже краем зацепившее горизонт, было большое и красное. "Это солнце, — сказал Андрей Дмитриевич, — напоминает мне взрыв водородной бомбы". Я представлял себе взрыв иначе — как клокочущую огненную стихию. Но я только представлял, а он видел. И передал свое представление мне. И теперь заходящее красное солнце всякий раз возбуждает во мне тревогу. Я вижу его равнодушно висящим над безжизненной нашей планетой.

Сахарова выслали из Москвы, заткнули рот, это не только жестоко по отношению к нему, это бессмысленно. Где бы он ни находился, проблемы, названные Сахаровым (но поставленные не им, а историей), никуда не денутся, и чем дольше люди, держащие в руках судьбу человечества, будут избегать их решения, тем неуклоннее мы будем катиться к бездне, в которую он уже заглянул.

Г. Померанц ЦЕНА ОТРЕЧЕНИЯ

Посвящение

Этот опыт вдохновили совсем другие люди, другие поступки. Но я с радостью посвящаю его человеку, который не отрекся.

Во мне крепнет уверенность, что правозащитное движение, если и даст политические плоды, то только в отдаленном будущем, в какую-то совершенно другую эпоху, в совершенно другой России. Но чем дальше, тем больше я люблю правозащитников. То, что они делают, трудно оправдать внешней целесообразностью, но есть в их безнадежном деле еще что-то кроме невозможности политического успеха: возможность оставаться человеком, шаг к тому, что Достоевский назвал сильно развитой личностью. На наших глазах возник какой-то соборный Лев Толстой с его "Не могу молчать!". И чем больше этот соборный человек теряет, тем больше растет его дух. Так, как вырос на наших глазах Андрей Дмитриевич Сахаров, теряя положение, деньги, работу и внешнюю свободу. Вырос — и остался равным каждому, никого не давит своей всемирной тенью.

Мы живем в век кризиса всех движений. Все радикальные средства, предложенные для спасения России или Запада, или человечества, оказались недействительными или гибельными.

Единственное мировое движение, у которого есть перспективы, — движение к распаду. Началось с распада империй, откликнулось распадом атомного ядра, а где кончится — Бог весть! Встречные движения, к созиданию, кристаллизации, достигают частных успехов, но глобальные процессы распада все время грозят их смыть. За 60 с лишним лет, которые прожил, мир стал хаотичнее и безумнее, и даже угроза общей атомной смерти не сделала человечество солидарнее. Солидарнее стала Европа — за счет трехконтинентальной ненависти к Европе. Солидарнее стали евреи — за счет юдофобства. Солидарность неимущих была вскормлена ненавистью к имущим и постоянно подкармливается ненавистью к империалистам, кулакам, отщепенцам, чужакам, гнилым интеллигентам, безродным космополитам и проч. В этом облаке ненависти уже невозможно дышать, и если не случится чуда, вся наша цивилизация задохнется, потеряет разум и сама себя истребит.

Что же остается? Быть человеком. Пусть Провидение позаботится, как спасти то, что можно спасти, а наше дело — оставаться людьми. Составляя свои планы и выполняя эти планы по-человечески, без рабского страха и подлой уступчивости, без маниакальной одержимости фанатика. Только тогда что-то, может быть, спасется. Только из людей, нашедших опору в самих себе, сложится когда-нибудь новое общество без пророков и лжепророков. После ломки, которую не удержать, не остановить (слишком много вождей зовут к ней, слишком много безумных идет за вождями). После выхода всего мира из полосы болезней, которая в нашей стране приняла свою особую, едва ли не самую тяжкую форму. Ибо мы не переварили идеи своих радикалов. Мы ими подавились и не можем ни проглотить, ни выплюнуть.

Я никогда не увлекался планами, предложенными Андреем Дмитриевичем Сахаровым. Но меня всегда радовал человек, проступавший сквозь текст плана: спокойный, трезвый, доброжелательный, без всяких страхов, без всякой ненависти. То, что он предлагал, касалось только наиболее тревожных симптомов болезни и совсем не затрагивало ее глубочайших духовных причин. Но он протягивал свое простое лекарство доброй рукой, и это было чистое лекарство, без противопоказаний. То, что он делал, не всегда выходило ловко; профессиональные политики бранили Андрея Дмитриевича: не тех он защищал, не за того заступался. А для меня как раз обаяние Андрея Дмитриевича Сахарова в том, что он защищал любого, защищал каждого, что он не стал политиком, не принадлежит ни к какой партии и в мире, захлестнутом ненавистью, не заплатил ей никакой дани. Временами оставаясь одиноким и нелепым в своей человечности, как Дон Кихот.

Я не думал и не думаю, что правозащитное движение — единственная форма достойной человеческой жизни. Была бы духовная независимость, а как она проявится — дело свободного решения: и в протесте, и в политически молчаливых, но независимых общинах, тихо делающих свое дело, и в одиноком творчестве писателя. Но если ты выступил как защитник связанных и немых, — помни, что твое банкротство разорит тысячи! Не обманывай тех, кто тебе доверился, кто вложил свои сокровища в твое имя! За десять лет мы несколько раз видели, как лопаются мыльные пузыри, как тщеславие и наглость (выдававшие себя за мужество и подвиг) кончались позорным отречением. Как люди не выдерживали своей роли, своей позы, как они сжимались от одного призрака насилия. Андрей Дмитриевич никогда не шумел, не рвался на авансцену, не метал громов против слабости, не требовал твердости от других. Тем дороже его собственная твердость.

В наш стремительный век народы, теряя родовые образцы, не успевают приобрести иной личностной структуры, становятся безликой массой, колеблющейся от пошлости к хамству и от хамства к пошлости. Мы не можем остановить этот процесс. Никто, кроме Провидения, не остановит его. Но мы можем увидеть вещи, какие они есть, и рвануться прочь от клоаки. Мы можем выдержать испытание времени, потерявшего догматы, найти свой собственный личный подход к вечным духовным источникам, собственную опору чести и совести. Законы управляют только движениями масс. Личность свободна, и она в самой себе может найти основания разумного и нравственного действия, стать опорой в мире без опор. Так, как стал нашей опорой Андрей Дмитриевич Сахаров.

Глава 1. Диалог с инквизицией

Скоро исполнится десять лет, как Святой престол отменил приговор Галилео Галилею. Никто сейчас не помнит текста его отречения. Что там говорилось? Наверное, то же, что говорят сегодня: что, находясь в глубоком заблуждении, порочил… и запрещает пользование изготовленными им книгами… Эти суконные формулы быстро стираются в памяти. Запомнилось одно: "А все-таки она вертится!".

От юридической паутины, в которой был запутан и сожжен Джордано Бруно, тоже остались только слова осужденного: "Вы больше страшитесь, вынося этот приговор, чем я, выслушивая его!".

Кажется, Джордано Бруно действительно сказал это вслух. А Галилей разве что пробормотал под нос: "А все-таки она вертится!". Или подумал. Или кто-то другой за него подумал и сказал. Но сказано или не сказано — это стало пословицей. Ее знает каждый школьник. Слова Джордано Бруно гораздо менее известны. Почему? Может быть, потому, что человека нового времени несколько отпугивает бесстрашие Бруно. Его трудно вместить. Мы все готовы стоять за истину, как Панург, — до костра исключительно. Костра мы боимся. И, может быть, еще больше боимся дороги на костер — в одиночестве, под улюлюканье толпы, — нет, такая смерть никак не красна. Трудно повторить слова Бруно. Страшновато, даже мысленно, поставить себя на его место.

Галилей понятнее. Мы бы тоже сдрейфили, если бы нам показали орудия пытки. Но потом, опомнившись, непременно пробормотали бы: "А все-таки дважды два — четыре".

Потому что дважды два действительно четыре. То, что земля вертится, что экономическая система разваливается, и т.п. внешние истины нельзя доказать стойкостью ученого и нельзя опровергнуть, показав всему миру его слабость. Ну да, Галилей был слаб, но он повернул телескоп в глубину звездного неба — и каждый мог посмотреть и увидеть, что там делается. Метод Галилея оказался сильнее, чем средневековый способ доказательства истины, и то, что этим средневековым способом самого Галилея заставили отречься, оказалось смертельным не для Галилея, а для методов инквизиции, их reductio ad absurdum. "А все-таки она вертится!" звучит как приговор Нового времени мысли средних веков: "Absurdum est".

Галилей говорил, как говорят наши родственники и соседи: "Не надо мученичества! Достаточно доводов науки! Раньше ли, позже ли, но наука возьмет свое!". А Бруно нас молчаливо осуждает. Этот человек истину отстаивал по-средневековому: всем собой. Он был монах, мистик. И его стойкость трудно понять без привычки к дисциплине, созерцанию и молитве, без твердого канона поведения, оставленного мучениками.

У монахов на каждом шагу — чин, этикет. Послушание паче молитвы. Обет. Клятва. Присяга. В трудных случаях это очень поддерживает человека, уравновешивает его слабость. Как дисциплина на войне. Первые солдаты, получавшие свои сольдо за ратный труд, никакой родины не имели и не любили, но жизнь отдавали — за что? За несколько денежек? Скорее — по привычке к дисциплине. И потому, что к этой смерти в бою они себя настроили и ее не боялись. Такая смерть была условием их профессии, их чести. Как для врача — готовность к холере, дворянина — к дуэли, диссидента — к аресту, следствию и суду. Солдат мог и любить свою родину, диссидент — свободу (или ту же родину), но крепко держаться ему помогает твердая установка, закон чести, присяга: с ними не разговаривать! Что заставило расколоться офицеров, стоявших насмерть под Бородиным? Отсутствие выработанной установки. Отсутствие правил поведения на следствии. Попытка найти общий язык с Николаем.[10]

У Галилея не было привычки к закону, уставу, этикету. Мне кажется, он относился ко всему этому даже с отвращением. Я представляю его естественным, непосредственным. А в трудном положении непосредственнее всего слабость. Бруно был монах. Кампанелла был монах — и оба выстояли. У Бруно могли быть особые источники нравственного вдохновения, но у Кампанеллы я не вижу никакой благодати, никакой мистической помощи, да и веры особой не вижу. Просто привычка к дисциплине и понимание, что выдержать пытку — значит сохранить жизнь и свободу. В застенке внутренний голос (не очень глубокий) легко может сфальшивить, стать адвокатом отступничества. Закон — надежнее. Как дисциплина на войне надежнее патриотизма.

Но если внутренний голос очень силен — тогда можно и без дисциплины. Чурикова, исполняя роль Жанны д’Арк в фильме "Начало", боится пытки, боится костра. Наверное, историческая Жанна тоже боялась. Но еще сильнее этого подлого страха был благородный страх — предать святых своих видений, назвать эти ангельские видения дьявольскими. Очень глубоко они затронули душу, из очень большой глубины пришли. То, что некоторые нынешние неофиты отреклись (даже не посмотрев на орудия пытки), — просто от крыло перед всем миром, что у них и не было благодати. Была экзальтация, наигрыш, истерика, мания религиозного величия. Была видимость веры. В час истины, наедине с четырьмя стенами, один самообман уступил место другому. Раньше прикрывались Апокалипсисом, теперь прикрыли отступничество истрепанной, как пословица, цитатой: несть власти, аще не от Бога.

Третий путь твердости — самый простой. Если нет помощи Бога, можно схватиться за саму дьявольщину пытки, за ожесточение схватки. Тут есть одна опасность: как перенести паузу — месяц, два, три — без борьбы? Дьявол здесь не на стороне узника. Вернее — он помогает следствию. А то, что кажется самым страшным, ожесточение помогает перенести. Мне рассказывали о советском разведчике, который попался и выдержал японские допросы третьей степени. Каким образом? Непрерывно ругался матом. Разведчик был грузин, но ругался по-русски. В мате есть какая-то колдовская сила… твою мать…, вашу мать…, всех подряд, без стыда и совести. Страх глушит половую активность — и наоборот: заклятие разнузданной, не знающей удержу половой активности глушит страх, заставляет бросаться на опасность, как лосося вверх по водопаду, разбиваться насмерть — или пробиться в водоем, облить икру своими молоками. …твою мать — волшебное слове бесов. Заклиная себя и других колдовским словом, можно подавить бунт (первое слово, обращенное опытным администратором к толпе бунтовщиков, есть слово — матерное, — писал Щедрин). Можно поднять в атаку перепуганных новобранцев, только что бежавших сломя голову от немецких самоходок (сам испытал и говорю по опыту). Мат составляет не менее 50% командирского слова в бою. С этим заклинанием мы победили немцев в Великой Отечественной войне, с ним мы преодолеваем хозяйственные трудности, …твою мать заменяет материальную заинтересованность (обстоятельство, которое, кажется, не учел ни один экономист. Прошу принять это как мой вклад в политическую экономию). …твою мать — это нерв штурмовщины, когда судорожным усилием выбрасываются недостающие проценты. И с тем же колдовским словом тракторист, получив плановую машину, в которой четверть деталей не ладятся друг с другом, подгоняет их, налаживает трактор и пашет поля реального социализма.

Почему это не получилось в Китае? Может быть, просто не хватило языковых ресурсов. Стали искать другое (Мао попробовал модель Троцкого, Дэн пробует модель Бухарина.) И если советская (сталинская в своей основе) система победит в мировом масштабе, то только с поправкой Геннадия Шиманова — при условии известной русификации мира. Можно представить себе реальный социализм без марксизма, но нельзя — без крепкого русского слова. Мелкие советизированные страны ничего не доказывают. Они держатся на советском допинге, а советский режим — на ресурсах русского языка. Мат — это вовсе не то народное, которое противостоит советскому. Противостоит духовный стих о Богородице, вытащившей из ада всех, кто ни разу не выругался черным словом. А мат — как раз то, что прекрасно сочеталось с диаматом. Как об этом давно было сказано: матом кроют, диаматом прикрываются. То и другое — мощное оружие пролетариата.

Было ли у Джордано Бруно ожесточение схватки? Думаю, что было, что в его груди вновь вспыхнул огонь догматических споров, заставивший когда-то легендарного святителя вырвать клок бороды у Ария. Я думаю, у Бруно все было: и законы, и благодать Божья, и (в иные минуты) ярость вселенских соборов.[11]

Тридцать лет назад я говорил другими словами, но когда мой товарищ по нарам поставил Галилея выше Бруно, я горячо вступился за сожженного еретика (об этом рассказано в "Пережитых абстракциях").

Сейчас мне хочется не спорить, кто выше, а понять, почему мученик Бруно и отступник Галилей стоят рядом — а не друг против друга — в нашей памяти. Думал я об этом, думал, и приснился мне сон. "Ты знаешь, — говорил мне кто-то, — только немногие динары делаются из светлого золота. Большинство — из темного. Но темный динар дешевле светлого только на один дирхем". Я никак не мог вспомнить, проснувшись, денежной системы халифата (динар — червонец, дирхем — рубль), но смысл сна был ясен: темный динар — это все-таки динар. Хотя немного дешевле светлого.

Не все истины так безболезненно выдерживают отречение, как гелиоцентрическая система. Некоторые истины вообще не могут быть доказаны или опровергнуты, а только подкрепляются стойкостью своих исповедников или ослаблены — их слабостью. Отречение — ничто для научной теории, но великий урок для нравственной истины. Сократ это понимал. Его чаша цикуты утвердила свободу нравственного исследования больше, чем вся Александрийская библиотека. Однако мы не осуждаем Анаксагора, бежавшего из Афин. И не осуждаем Уриэля Акосту. Среди всеобщей мерзости и апатии человек, взявший на себя труд и риск свободной мысли, достоин нашего сочувствия — даже если он оказался слабее своей задачи, оказался морально и интеллектуально не подготовлен к делу, которое взял на себя. Даже если он только вообразил, что способен на жертву, и не выдержал испытания. Даже если его теория не очень совершенна, и в потрясенном уме стала распадаться на части. Мерзко только отречение без боли, без скорби; мерзок отступник, довольный собой, благодарный тюремщикам за то, что они предоставили ему время и место заниматься богословием, и поучающий других: "Несть власти, аще не от Бога".

Пьеса Гуцкова "Уриэль Акоста" переведена на еврейский язык, и я смотрел ее в театре, где играла моя мама. Сама она в этом спектакле не была занята, но роль Бен Акибы (своего рода великого инквизитора) играл ее второй муж, Ойбельман. Это был очень талантливый актер. Меня поразило бесстрастие, с которым он говорил: "Алц ис шон а мол гевен…" ("Все уже когда-то было"). Были безбожники, были еретики. В жизни Ойбельман через несколько лет сошел с ума от страха, что его арестуют, и больше пятнадцати лет прожил на вечном допросе, слушая голоса, напоминающие ему различные мелкие и чуть большие проступки его жизни (мама жалела его и не отдавала в сумасшедший дом, где он долго бы не прожил). Но на сцене ему удалось создать образ непоколебимой мудрости общины, ее великого МЫ, уходившего в глубь тысячелетий. И все же это МЫ не могло перевесить слабого трепетного Я Акосты. Его искушали свиданием со слепой матерью, умолявшей отречься. Искушали свиданием с невестой, манившей своей любовью. Акоста повторяет с ней вечные слова из Песни Песней: "Прекрасен ты, жених мой, и уста твои — мед для меня… Прекрасна ты, невеста моя, и глаза твои — голуби…" Сердце человека дрогнуло, и он отрекся от самого себя, а потом его обманули (девушку выдали за другого).

Акоста остается один. Видимо, долгие годы он молчал. Но в последней сцене мы видим его с учеником. И имя этого ученика — Борух Спиноза.

Почему Спиноза выдержал угрозы, отлучение, проклятие? Почему он не отрекся? Может быть, потому, что не разрывался между двумя страстями — к истине и к женщине. А может быть, узнал цену отречения еще до того, как от него потребовали отречься, и понял, что эту цену он заплатить не может. Отречение — это не маневр, не тактическое отступление на войне. Это нравственная смерть. За которой, может быть, наступит воскресение — а может быть, и не наступит. Только совершенная честность наедине с собой, только глубокое и полное молчание, только способность выпить все до дна могут спасти душу, и внешнее поражение станет ступенькой к внутреннему росту, к точке равновесия, в которой человек глядит на себя Божьим глазом.

Мытарь может подняться выше фарисея, но только при одном условии: если он глубоко сознает себя мытарем. Слабость, честно сознающая себя слабостью; отречение, честно признающее себя отречением, — еще не смертные грехи; они горьки, но могут быть целительны для души. Отрекся — и молчи. И дай созреть в себе горечи отречения. Может быть, из нее вырастет новая сила. Внутренняя сила. Если ты сумел до конца заплатить цену отречения. Очень немногим удалось заплатить эту цену. Но она измерима, и я могу поверить, что человек вынесет ее. А какова цена отречения для тех, кто добивался его, кто подсылал к Акосте мать и невесту, кто играл на слабости, порывистости, детской непосредственности еретика? Не знаю. Я не умею влезть в их шкуру. Знаю одно: мир простил Галилею его слабость. Мир не простил инквизиции ее силу.

Глава 2. Несть власти, аще не от Бога

Слабость достойна сострадания, пока она не стала любоваться собой и доказывать свое превосходство. Фарисейство мытаря хуже, чем фарисейство фарисея. Фарисей, по крайней мере, гордится тем, что само по себе хорошо, — своей верностью закону. Чем же гордится мытарь? Своим мнимым сходством с евангельским собратом. Но евангельский мытарь еще не знал притчи о мытаре. Евангельский блудный сын бросился в ноги отцу, не рассчитывая на телятину.

Расчет на телятину остается расчетом на телятину, каким бы словом его ни прикрывать. Любая фраза в устах подлеца становится подлой. Даже взятая прямо из уст Бога.

Есть некоторые фразы, которые подлость особенно любит проституировать. Одна из них — "Несть власти, аще не от Бога". Слова эти принадлежат апостолу Павлу. Но что с того? По соседству можно найти другие слова, прямо противоположные по смыслу: надо слушаться Бога больше, чем людей. Это в "Деяниях апостолов", отредактированных учениками того же апостола Павла. Такие фразы — реплики в диалоге. Вне диалога, вне контекста они не истинны и не ложны. В одном случае верно — "не мир, но меч". В другом — "поднявший меч от меча и погибнет". Истинность таких цитат определяется точностью их приложения к делу. Можно взять фразу из Священного Писания — прикрыть ею гадость. Можно взять поговорку из уст базарной бабы — и сказать святую правду.

Вне контекста категорическое суждение истинно только тогда, когда не очень высоко метит и связывает или разделяет ясно определенные предметы (на сосне хвоя, на березе листья). С течением времени люди научились определять и связывать предметы, далеко выходящие за рамки здравого смысла. Это было достигнуто с помощью методов точных наук. Но научный закон (Е=mс2) — только строго продуманный и строго сформулированный итог опыта, такого же простого, как отсутствие листьев на сосне. Устанавливая подобные законы, никто не цитирует Священное Писание. То, что само по себе ясно или строго доказуемо, не нуждается в поддержке авторитета.

Ссылка на авторитет указывает на другой класс категорических суждений — которые не очевидны в личном опыте, не могут быть доказаны и, если честно говорить, не всегда строго истинны, но должны быть приняты за истинные. В частных случаях вина может быть установлена — но презумпция невиновности от этого не теряет силы. Она остается действующей, как пружина. В частных случаях присяжные вправе сказать "невиновен" явному убийце, явному вору. Или царь — помиловать Катюшу Маслову. Но закон от этого не теряет силы. В Новом Завете право нарушения закона связывается с благодатью. Благодать выше закона, но она не отменяет закона. Христос исцелял по субботам и не бросал камня в грешницу, но субботы не отменял. Он сказал, что пришел не нарушить закон, а исполнить. По благодати пружина иногда может быть отжата, но она должна оставаться крепкой, должна с большой силой возвращаться на место. Иначе благодать откроет дорогу прихоти и произволу. И вот здесь и нужно сослаться на Писание. Заповедь всегда нужно помнить. Даже тогда, когда нарушишь ее. Тогда — в особенности.

Однако слова Павла в Послании к римлянам — совсем не заповедь. Скорее отповедь — зелотам, мечтавшим восстать и (с помощью легионов ангелов) сломить власть Рима; отповедь хилиастам, мечтавшим немедленно прыгнуть в тысячелетнее царство праведных. Павел был реалист. Он имел в виду то, что впоследствии говорилось об исторической необходимости. Но он вовсе не заповедовал лизать зад римлянам. Подчинение власти имело свои границы (у Христа — "Богу Богово, кесарю кесарево", у Павла — "надо слушаться Бога больше, чем людей"). Гражданская дисциплина не означала отказа от свободы проповеди. Так это понимали апостолы и мученики, так это понимали святой Амвросий Медиоланский, не впустивший в храм императора Феодосия, и святой Иоанн Златоуст, низложенный и сосланный за обличение императорского двора.

Никакая необходимость, или предопределение, или Божья воля не устраняют человеческой свободы. Царство свободы существует в известных границах, но оно всегда есть. Есть возможность выбрать один из нескольких земных путей (на худой конец — смерть, как Катон). И есть возможность открыть дверь вглубь, найти безграничный простор внутренней свободы. Логически свобода и необходимость, предопределение и свобода находятся в нелегких отношениях, но это не значит, что они исключают друг друга. В разных традициях, в разных культурах свобода и необходимость выступают в разных одеждах, но они всегда вместе. Они связаны, как Бог и человек в Христе, неслиянно и нераздельно.

Несть власти, аще не от Бога, в переводе на китайский — мандат неба (тяньмин). Правящая династия имеет мандат неба. Но если ее свергают, происходит смена мандата (синьмин). Божье соизволение сменяется Божьим попущением, и Божьему попущению приходит конец.

Когда именно? Это нигде не сказано. Это надо почувствовать. Никакой закон, никакое писание не заменяет своей совести и собственного разума.

В индийской мысли главное — не что будет с обществом, а каким будешь ты. Границы личной судьбы — карма, заданность. Но это именно границы, а не сам путь. Так нам задан язык; за редчайшим исключением, мы не выбираем языка своей мысли, это наша карма. Но на одном и том же языке можно заикаться, можно бойко пользоваться клише и можно писать действительно свободно, т.е. своеобразно, талантливо. Хороший стилист присужден к свободе, принужден быть самим собой в каждой фразе; плохая, казенная, чужая фраза мучает его, как дурной поступок.

Инерция языковой системы не мешает свободе стилиста. Так же инерция религиозной системы не мешает свободе мистика, инерция политической свободы — свободе преобразователя. Божья воля не собрана вся в инерции. Она ничуть не меньше и в нарушении инерции, в решимости Павла начать проповедь среди язычников, в решимости Мохаммеда начать завоевание мира как раз в тот момент, когда обе сверхдержавы VII века, Иран и Византия, до крайности истощили друг друга и готовы были пасть к ногам арабов. Павел чувствовал не только невозможность действовать как мессия с мечом в руках. Он чувствовал также возможность действовать по-своему и действовал. Свобода — это понятая необходимость, понятая (или почувствованная) щель, в которую можно устремиться и взломать инерцию, это слабый участок во фронте, сквозь который можно вырваться на простор.

Параметры свободы меняются. В эпоху Возрождения у человека и нации было больше свободы, чем в последние века Римской империи. Но и тогда можно было не только бросаться на собственный меч. Чем меньше возможностей внешней свободы, тем неотступнее призыв к свободе внутренней…

В истории всегда есть место для свободы. Нет ее только в Утопии. Роковой ошибкой Маркса было не исследование законов исторической необходимости (в этом как раз его сила), а то, что он назвал "прыжком из царства необходимости в царство свободы". "Человечество придет к коммунизму или погибнет." Множественности путей развития больше нет, выбора нет. Между спасением и гибелью выбор заранее предопределен. Ради абсолютной цели хороши все средства. И необходимость повелевает свободе: "Патронов не жалеть!".

Есть ли гарантии от этого прыжка в утопию? Кажется, нет. Из щелей науки растет красный призрак. А из щелей религии растет черный призрак Хомейни.

Но Божье соизволение где-то сменяется Божьим попущением, инерцией бытия, которая ждет только времени иссякнуть. Реальная история вступает в свои права, и внутри ее необходимости вновь открывается свобода. Личность и сейчас свободна выбрать достойный путь жизни и смерти. Не скажу — безгрешный, но достойный: в одной из гуманных профессий, в простой любви к ближнему, в протесте против зла. Этого достаточно. Важнее всего не то, что с нами будет, а чем мы сами будем — сбудемся или нет. Если мы сбылись — на этой внутренней крепости можно отстоять и какое-то внешнее пространство. Какую бы власть Бог нам ни послал. Ибо несть власти, аще не от Бога.

Глава 3. "Вместе со страной, вместе со всем народом"

Есть еще один фиговый листок фарисейства: "Я вместе со страной, с народом. Я не хочу быть отщепенцем. Пятой колонной". "Помилуйте, — спросишь его, — какой колонной? На какой войне? Кто Вас, Тит Титыч, обидит? Вы сами кого угодно обидите…"

Но фарисею уже не важно, кто нападет. Ни при каких условиях он не хочет быть отщепенцем. Он хочет быть только со страной, с народом. И с палачами? Да, и с ними. Если я сознаю, что без страха перед палачом страна развалится, то глупо не подавать руки палачу. Надо и с палачом найти общий язык. У палача есть свои искренние убеждения, и с ними надо считаться…

В этом есть своя логика. Чувство фальши отбито не у одного-двух человек. Это массовый синдром. Своего рода привычный вывих народной совести. И жить по совести в наш век — значит жить отщепенцем.

Борис Хазанов писал в эссе "Идущий по воде":

Замечательная особенность наших земляков состоит в том, что они всегда действуют в соответствии с обстоятельствами. Обстановка — вот что целиком определяет поведение, а затем и образ мыслей. Поскольку эта жизненная установка отвечает теории, первый пункт которой гласит, что бытие определяет сознание, наш земляк не будет оскорблен, если вы это ему объясните. Бытие в самом деле, в прямом и буквальном смысле, определяет его сознание. Когда в автобусе свободно, он человек. Когда тесно, он звереет. Ему вообще ничего не стоит перейти от приторной вежливости к волчьему рыку, он, как Протей, меняется на наших глазах, превращаясь из скромного труженика в гунна, а потом, при случае, так же свободно принимает человеческий облик. Словом, это человек-толпа, род организма, у которого температура тела всегда равна температуре окружающей среды.

Нигде эта особенность не проявлялась так отчетливо, как в лагере. Лагпункт, как нетрудно заметить, являет собой миниатюрный макет общества. Однако человеческий материал, с которым там имели дело, был неоднороден. И всегда легко было отличить земляка от инородца. Последние могли быть культурными горожанами, как большинство прибалтийцев, или неграмотными крестьянами, как западные украинцы или белорусы, но всегда резкая грань отличала их от "наших", словно они были людьми другой цивилизации. Их отличала мораль, усвоенная в детстве. Эта мораль, подобно грузилу, придавала им устойчивость в абсурдном мире, и, хотя колеблясь, они сохраняли свойственное людям вертикальное положение. Тогда как жизненная философия большинства "наших" исчерпывалась формулой: "С волками жить — по-волчьи выть".[12]

Я хотел бы подчеркнуть, что здесь противопоставляются не нации (и тем более не расы); западные белорусы не составляют особой нации. Они казались инородцами, потому что тогда (в 50-е годы) было одно преимущество перед восточными: еще не успели провариться в котле, куда сверху летят народы, сохраняющие какую-то кристаллическую нравственную структуру, а снизу вытекает жижа, прогрессивная масса. Этот процесс утраты предрассудков (а заодно и совести) выразила пословица: "На том месте, где была совесть, вырос хрен". А хрен, как известно, не очень большой моралист… Никакая естественная сила не может вложить душу в ком плоти, управляемой одними условными рефлексами. Даже если какие-нибудь марсиане уберут нынешнюю администрацию, хрен, выросший на месте совести, не превратится в нравственное начало…

Но, может быть, надо мысленно отделить от плоти народа его бессмертную душу? Иначе народа просто нет. Я уже говорил и писал, что народа нет; мне возражали, что интеллигенции тоже нет. Доводы были убедительны, и все-таки я мимо всех аргументов непосредственно чувствовал реальность интеллигенции. Что за реальность? Не знаю. Просто чувствую, как она трепыхается. Так же, видимо, обстоит дело и с народом. В народной массе что-то трепыхается — и вылезает наружу в подписях об открытии церкви, в сектантских общинах…

Хрен твердо знает свою правду — не мочиться против ветра. Но душа, эта сомнительная, не подтвержденная наукой реальность, — где-то бьется. И кто-то начинает верить в нее и вести себя нелепо — сбиваться в кучки (сектантов, диссидентов), лезть на рожон. Так что идти с душой народа — значит идти против народной массы. И наоборот: идти с народной массой — значит, топтать народную душу.

Если внутренний голос очень крепок, человек это раньше или позже почувствует. Может быть, не сразу. Может быть, только к тридцати, к сорока годам, на горьком опыте. Но непременно почувствует, что отказ от роли отщепенца значит, в известных условиях, согласие с ролью подлеца. Кто это понял — не забудет (хотя, в каких словах он выразит свой опыт — не знаю. Слова могут быть разные). И если будет оглядываться на других, то только на людей с совестью. Он не испугается жизни отщепенца, разрыва с массой. Конфуций говорил: "Когда царит добродетель, стыдно быть далеко от двора. Когда царит порок, стыдно быть близким ко двору". Я думаю, слово "двор" можно заменить словом "народ". Смысл не переменится. Небо может отвернуться от народа так же, как от государя и двора, и тогда быть отщепенцем совсем не стыдно. Просто трудно.

Особенно трудно жить полуотщепенцем, в полуотрыве от массы, не порывая своих связей с ней, не замыкаясь в свою секту. Когда масса в одном из своих зверских состояний — отойди от нее, а когда она становится человечней и в ней шевелятся человеческие вопросы — без ненависти, без злопамятности, отвечать на эти вопросы. Масса не переменится, но какие-то люди услышат, подойдут поближе.

Жить полуотщепенцем — значит сидеть на двух стульях. Это иногда можно (когда стулья сближаются). Это иногда нельзя (когда стулья расходятся, и зад проваливается в пустоту). В таком случае надо твердо решить, куда сядешь. Есть время жить и время умирать, время компромиссов и время отказа от компромиссов. Либо ты готов стать отщепенцем, разрешаешь себе эту позицию, когда масса звереет, — либо придешь, как щедринский либерал, от соглашений "по возможности" к соглашениям "хоть что-нибудь" и кончишь — "применительно к подлости".

Нынешний либерал живет, оглядываясь на людей. Заповедей у него нет, категорический императив сдан как идеалистический выверт. Но есть стыд и совесть. Этого достаточно, пока не оторвали от друзей и не втянули в принудительное общение с тем, что выросло на месте совести. С антисовестью. Либерал ежится, топорщится — а уйти в себя, замкнуться не может, нет у него глубины, на которой можно отмолчаться. Хочется поговорить, найти понимание — и ему предлагают понимание: признай только правду хрена. Пойми и ты, что у антисовести есть свои искренние убеждения, свои резоны. И человек понимает, привыкает к диалогу с антисовестью, а чем кончается такой диалог — известно. И потом уже трудно вернуться к прежнему.

Мы живем в обществе, где нельзя застраховать себя от насилия. И ко всем нам относится пример, приписываемый Августину. Я уже приводил его в "Письмах о нравственном выборе", но приведу еще раз. Он здесь к месту.

Когда варвары взяли Гиппон, многих девственниц изнасиловали. Августин считал виновными тех, кто испытал — если говорить в терминах статьи — согласие с антисовестью, испытал минутное удовлетворение от своей податливости. Кто же ничего не пережил, кроме ужаса, боли и отвращения, — на тех греха нет.

Я думаю, модель Августина можно отнести к жертвам любого насилия. Савонарола под пыткой отрекался, а когда пытка приостанавливалась, снова повторял то, во что верил. Насилие владело его плотью, но не овладело его душой. Такая душа осталась чистой.

Власть насилия может быть и более долгой — не на минуты, не на часы, но на недели и месяцы. По-моему, и это простительно, если обморок души прекратится вместе с обстановкой совершенной беспомощности, одиночества и отчаяния. Нельзя строго судить человека, попавшего в условия, для него непосильные. Даже если другие люди могли это вынести. Нельзя судить одного человека по меркам, годным только для другого. Пусть он сам себя судит — а мы в него не бросим камня.

Но вот прошел месяц, два месяца свободы. Обморок души кончился. Если душа осталась жива, она опомнится. А если не опомнилась? Если человек и на воле продолжает бубнить то, что затвердил со страху?

Я приводил в пример Галилея, Уриэля Акосту. Но Галилей не писал заявлений с протестом против антикатолической кампании зарубежной прессы. Уриэль Акоста не стал подручным Бен Акибы.

Как назвать человека, которому пришлась по душе его податливость в диалоге с антисовестью? И который по доброй воле продолжает то, что начато было под замком? У этого человека душа была готова к новой роли. Насилие здесь сыграло роль повивальной бабки, помогло родиться истинному пониманию своей природы. И наше сострадание, испытанное к жертве, исчезает. Мы не станем называть податливость к антисовести новым видом мученичества.

Может быть, мои слова покажутся слишком резкими. Я не настаиваю на них и готов закончить мягче — словами поэта:

А вам, в безвременье летающим, Под хлыст войны за власть немногих — Хотя бы честь млекопитающих, Хотя бы совесть ластоногих! И тем печальнее, тем горше нам, Что люди-птицы хуже зверя И что стервятникам и коршунам Мы поневоле больше верим…

(Из стихотворения О.Э. Мандельштама "Опять войны разноголосица", 1923 г.)

Л. Богораз ОТ "РАЗМЫШЛЕНИЙ О ПРОГРЕССЕ…" ДО "ДВИЖЕНИЯ ЗА ПРАВА ЧЕЛОВЕКА…"

Первой работой Андрея Дмитриевича Сахарова, которую я прочла в начале лета 1968 года, были "Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе". Передавая мне эту работу, мой друг сказал: "Автор просит читателей делать свои замечания, высказывать свои соображения по поводу написанного".

Имя Сахарова было мне известно еще раньше от моих друзей-физиков: "Академик, атомщик, ядерщик; отец нашей водородной бомбы. У него редкое сочетание таланта теоретика и экспериментатора. Работает из внутренних побуждений, мотивы престижа, карьеры, научного самолюбия ему абсолютно чужды. Знаешь, были святые, с нимбом — он такой". Это говорил человек весьма скептического склада ума, совершенно не склонный к дифирамбам, к тому же не одобряющий ученых, которые работают на вооружение; говорил будничным тоном, без восторга в голосе — просто констатировал некоторые факты.

Я взяла статью А.Д. Сахарова, разумеется, ожидая откровения. Признаюсь, с первого чтения я не сумела оценить ее по достоинству. Прежде всего меня удивило само название "Размышления…". 68-й год был для меня и для многих в основном временем действий. Аресты, обыски, судебные процессы, лагерные проблемы — эта область советской жизни, бывшая до сих пор "запретной зоной", открылась для всеобщего обозрения. Усилия властей направлены были на то, чтобы снова натянуть здесь сплошную колючую проволоку, наши — на то, чтобы не дать заделать брешь. Пражская весна и опасность оккупации Чехословакии открывали каналы чувствам и тоже побуждали к действию.

Я и сейчас считаю этот период очень важным в нашей общественной жизни: это было начало нашего ненасильственного Сопротивления, нашего открытого, свободного Слова.

Не следует считать, что участники этого Сопротивления действовали исключительно под влиянием эмоций. Были и обсуждения, и споры, и не только по поводу каких-то конкретных событий, конечно, но, пожалуй, все же мало размышляли. Позднее, году в 70-м, появится статья Л. Венцова (Б. Шрагина) "Думать!". Пока же протесты, заявления, открытые письма, обращения, демонстрации на Пушкинской площади, информация, информация, бум Самиздата…

"Размышления…"? О чем размышляет автор? — "О прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе". Не слишком ли общо? Кому автор адресует свои рекомендации и предостережения? Если мне и таким, как я, — то, пожалуй, напрасно: мне и без доказательств ясна необходимость сближения двух миров "на общенародной демократической основе, под контролем общественного мнения"; я и так за то, чтобы обеспечить повсеместное выполнение Декларации прав человека; я тоже считаю, что только на этих путях можно достигнуть "предупреждения обострения международной обстановки". Но все сие от меня не зависит. А те читатели в штатском, от кого зависят прогресс и мирное сосуществование, — их такими доводами не проймешь, у них другие ценности и критерии, они в любую минуту пожертвуют мирным сосуществованием ради своих "конкретных целей и местных задач". Для чего же автор тратит свой пыл? Наивный человек, не от мира сего. — Да, не от сего мира, от высшего, где критерием истины служит не "Для чего? — Для добра", а "Что? — Добро". Это я поняла много позже. Впрочем, Андрей Дмитриевич Сахаров сам ответил на мои недоумения — в 73-м году, в интервью корреспонденту шведского радио и телевидения: когда ничего нельзя сделать для улучшения скверной ситуации, говорит он, следует "создавать идеалы, даже когда не видно непосредственного пути к их осуществлению. Ведь если нет идеалов, то и надеяться вообще не на что".

Мирное сосуществование; отказ от какой бы то ни было, в том числе и идеологической, конфронтации; международные усилия в борьбе с голодом; своевременное научное решение проблем экологии; выполнение Декларации прав человека; демократизация общества; повышение уровня интеллектуальной свободы — вот идеалы, предложенные А.Д. Сахаровым в работе 68-го года. Прочтите его статьи, выступления, книгу "О стране и мире" — им он верен до сего дня.

Да, конечно, они соответствуют и моим, и вашим, читатель, представлениям. Только в ранг идеалов они были возведены тогда, когда их сформулировал Андрей Дмитриевич Сахаров. До этого они были идеями и часто казались слишком отвлеченными, чтобы непосредственно задеть каждого. Я, скажем, считала экологию областью специалистов, они уж сами решат, что для человека — для меня — хорошо, что плохо. А ведь так и права человека можно считать компетенцией юристов, мирное сосуществование — дипломатов (или военных — на выбор), а вопросы идеологической свободы — это уж, наверное, по ведомству КГБ! Да ведь многие так и смотрят на эти дела. Андрей Дмитриевич не призывает каждого нести свою долю ответственности: хотим мы или не хотим, участвуем или уклоняемся, от ответственности никто никуда не денется; когда грянет катастрофа, мгновенная или сказавшаяся со временем, поди тогда, доказывай: "Я тут ни при чем". Нашу готовность иметь суждение о главных вопросах жизни человечества и себя самих Сахаров полагает не меньшей, чем его собственная. С нами и делится он своими "Размышлениями" ("Автор просит читателей делать свои замечания, высказывать свои соображения по поводу написанного").

Но кроме такой готовности нужны условия для ее реализации: информация и свобода (собственно, по Андрею Дмитриевичу, информация — важнейшая составляющая свободы). Несвобода — главный недостаток современного советского общества, считает А.Д. Сахаров. И, мне кажется, не только из-за присущего ему стремления к справедливости, из-за своих гуманистических принципов, но и в силу своей гражданской позиции: он знает, что гражданские права и свободы являются фундаментом гражданских обязанностей, гражданской ответственности.

Со времени "Размышлений" прошло 13 лет. За эти годы не раз менялись отношения между странами в мире, изменились ситуация внутри страны, судьбы близких Сахарову людей, изменилась и судьба самого Андрея Дмитриевича. Изменилась ли его позиция? Мне кажется, что существенно иначе, чем прежде, относится теперь А.Д. Сахаров к возможностям социализма. Автор "Размышлений" надеялся на конвергенцию двух систем, на демократизацию советского общественно-политического устройства. Возможно также, что он верил в добрую волю советского руководства. Буквально через несколько месяцев после появления статьи в самиздате была оккупирована Чехословакия — мирное сосуществование было поставлено на карту во имя "местных задач". Постоянно, из года в год, ухудшается экономическое положение нашей страны; за счет привилегий партийно-правительственной элиты растет у нас социальное неравенство; все более массовыми становятся алкоголизм, воровство, разрушается трудолюбие; снижается качество медицинской помощи. Внутренняя политика игнорирует права человека, да, собственно, и вообще право: власти не считаются даже со своим собственным законодательством, с законами своей страны. Граждане подвергаются дискриминации по национальному признаку или за те или иные религиозные убеждения. Система управления лишена обратной связи. И все в целом опирается на жестокую репрессивную политику.

Таков социализм в нашей стране, и, по-видимому, его пороки заложены в той структуре, которую он создал для своей реализации. Возможно ли надеяться на добрую волю его руководителей, на внутреннее его совершенствование? "Бывает, что человек ни на что не надеется, но все равно выступает, потому что он не может молчать", — говорит Сахаров в интервью 73-го года.

Он сам вот именно не может молчать. В статьях "О стране и мире" (1975), "Движение за права человека…" (1978) и в других работах этого времени он снова, на сей раз на конкретном материале, вскрывает пороки советской действительности (меня удивила многосторонняя, детальная и глубокая осведомленность Сахарова: оказывается, привилегии элиты — они тогда еще распространялись на Андрея Дмитриевича, хотя уже в значительно меньшей мере, чем раньше, — могут и не быть непроницаемой для информации преградой. Имеющий уши — слышит, имеющий глаза — видит).

Сахаров по-прежнему говорит о необходимости внутренних реформ в СССР: "Я по-прежнему считаю полезными подобные попытки — не только как наиболее компактное изложение взглядов и стремлений, но и как необходимую альтернативу официальной позиции". Но хотя сам он напоминает, что и раньше не рассчитывал на разумный отклик советских руководителей, мне, читателю, кажется, что тон и ориентация работ А.Д. Сахарова в 70-е годы существенно иные, чем раньше: ближе к моей собственной пессимистической позиции, чем в "Размышлениях…".

Очевидно, некоторые новые надежды Андрей Дмитриевич связывал с Западом, с возможностями его влияния на Советский Союз. Но события последних полутора-двух лет — вторжение в Афганистан, тотальные репрессии внутри страны (в том числе и беспрецедентная высылка самого Сахарова, его изоляция), новые ограничения эмиграции — все это может подорвать всякую веру в возможности совершенствования страны путем влияния на тоталитарный режим внутренних или внешних сил.

И все-таки надежда остается. Для меня она — в самом Андрее Дмитриевиче Сахарове: в его глубокой нравственности, в его естественных демократических принципах и идеалах, в его гуманизме и даже в его вере — видоизменяющейся, переживающей кризисы, временами теряющий опору, вере в торжество справедливости и прогресса, хотя бы в возможность реализации этих понятий. Дело в том, что наглядно и неоспоримо влияние Андрея Дмитриевича на людей, его окружающих, на тех, кто знает его понаслышке, на общественное развитие в нашей стране и во всем мире. Я знаю, что многие — и я в том числе — не во всем согласны с Сахаровым. Но гораздо важнее частных несогласий по отдельным вопросам тот нравственный потенциал, который через него распространяется в человечестве.

"Наивный человек, — подумала я о Сахарове в 68-м году, после "Размышлений", — обратит ли кто внимание на его прекрасные, но столь неосуществимые пожелания?"

Но сегодня, например, охрана среды обитания — не только забота общественности, но важная проблема внутренней политики многих стран. А движение за права человека не только стало повсеместным направлением общественного развития, но и провозглашено принципом политики государств, подписавших Соглашение в Хельсинки. Этот принцип устанавливает единство прав отдельного человека, прав народов и прав человечества на мир, свободу и независимое общение.

Идеалы Андрея Дмитриевича Сахарова постепенно все больше распространяются в мире, а его "Размышления…" преобразуются в поступки людей и общественных групп.

С. Липкин Стихи

КОНЬ

Наросло на перьях мясо, Меньше скрытого тепла, Изменилась у Пегаса Геометрия крыла. Но пышна, как прежде, грива, И остер, как прежде, взгляд, И четыре крупных взрыва Под копытами дымят. Он летит в пространстве жгучем, В бездну сбросив седока, И разорванным созвучьем Повисают облака.

КОЧЕВОЙ ОГОНЬ

Четыре, как будто, столетья В империи этой живем. Нам веют ее междометья Березкою и соловьем. Носили сперва лапсердаки, Держали на тракте корчму, Кидались в атаки, в бараки, Но все это нам ни к чему. Мы тратили время без смысла И там, где настаивал Нил, Чтоб эллина речи и числа Левит развивал и хранил, И там, где испанскую розу В молитву поэт облачал, И там, где от храма Спинозу Спесивый синклит отлучал. Какая нам задана участь? Где будет покой от погонь? Иль мы — кочевая горючесть, Бесплотный и вечный огонь? Где заново мы сотворимся? Куда мы направим шаги? В светильниках чьих загоримся? И чьи утеплим очаги?

КОРОТКИЕ РАССКАЗЫ

О том, как был с лица земного стерт Мечом и пламенем свирепых орд Восточный град, — сумел дойти до нас Короткий, выразительный рассказ: "Они пришли, ограбили, сожгли, Убили, уничтожили, ушли". О тех, кто ныне мир поверг во мрак, Мы с той же краткостью расскажем так: "Они пришли как мор, как черный сглаз, И не ушли, а растворились в нас".

УЛИЦА В КАЛЬКУТТЕ

Обняла обезьянка маму, Чтобы та ей дала орех. Обняла обезьянка маму, А дитя обманывать грех. Убегает тропинка в яму, Где влажна и грязна земля, Убегает тропинка в яму, Как испуганная змея. Наших родичей куцехвостых Забавляет автомобиль. По понятиям куцехвостых Этот мир не мираж, а быль. Как вода стоячая — воздух. И мы тонем в этой воде, Как вода стоячая — воздух, Мы не здесь, мы не там, мы нигде.

* * *

Ни на материнском языке, Ни на русском, в сером армяке, — Одинокая моя молитва: "Мыслью оживи меня, Творец, В сети улови меня, Ловец, Чья всегда удачлива ловитва". И восстал из мертвых я, мертвец, Принял в сердце боль и стыд сердец, Мерзость и раскаянье порока, И свободу я обрел в сетях, И заснул с молитвой на устах, И она теперь не одинока.

О. Сергий Желудков ПИСЬМО СОСТАВИТЕЛЯМ ЮБИЛЕЙНОГО СБОРНИКА

Дорогие составители! Я преисполнен благодарности Вам за предпринятый юбилейный сборник. Спасибо Вам и за почетное приглашение мне в нем участвовать. С Вашего разрешения, пусть это и будет вот это мое письмо.

Андрей Дмитриевич Сахаров. Его личность, его дело, его судьба, воспоминания о немногих личных с ним встречах — все это вызывает у меня чувство восхищения и боли. "Голос совести всего человечества" — это определение Нобелевского комитета абсолютно верно. "Праведник", — сказал о нем покойный Александр Галич. Да, дорогому Андрею Дмитриевичу не повредит, если я здесь признаюсь, что подсмотрел у него некоторые черты личной святости. Всякий раз я уходил от него глубоко взволнованный впечатлениями от обаяния его личности. Не постесняюсь сказать, что это были религиозные впечатления.

Андрей Дмитриевич не принадлежит ни к какой из христианских церквей. Но он — величайший представитель единой всечеловеческой Церкви людей доброй совести и воли. Здесь я должен хотя бы кратко объясниться о наших дискуссиях внутри современного исповедания Христианства. На одном краю — приверженцы узкой ортодоксии, нетерпимые к любой попытке переосмыслить традицию. На другом — те, кто думает, что вечное Христианство более широко и свободно, что оно вмещает в себя все, все высокое и прекрасное — все, что дорого и свято нам в жизни. Конечно, оно обнимает и жизненный подвиг академика Сахарова: его личное милосердие, его глубокое сострадание всем обиженным, его бесстрашное мужество в борьбе за мир на земле, за здоровье будущих поколений, за права человека — за достоинство человека, которое освятил пришествием Своим Иисус Христос… Христос — Вечный Человек: это решающий принцип Христианства, в этом — единственно подлинная, достойная своего слова Надежда человеческого существования. Недаром само это слово — человечность — стало священным для всех, верующих и неверующих. Христос — Человек, и подлинное Христианство есть стремление к идеальной, прекрасной человечности. И там, где она проявляется, мы, недостойные христиане, видим Божественный свет. По слову Евангелия, "Дух дышит, где хочет", — Дух Святый действует везде там, где мы ощущаем духовную Красоту истинной человечности. Тогда, писал апостол, в человеке "воображается Христос"… Вот эти заветные наши думы я посвящаю здесь Андрею Дмитриевичу Сахарову.

Восхищение — и боль. Его больное сердце, конечно, страдает от сострадания. Уже очень давно, еще будучи в фаворе у правительства, академик Сахаров энергично протестовал против ядерных испытаний в атмосфере — защищал будущие поколения от последствий губительной радиации. Еще тогда он пожертвовал 140 тысяч рублей личных денег на дела милосердия. А потом начались его публичные выступления — и это его, выражаясь древнерусским церковным термином, неустанное печалование за каждого, каждого узника совести в нашей стране. Удивительное дело — здесь он очутился в полнейшем одиночестве среди своих ученых коллег. Да и о народе нашем приходится сказать правду: находясь в плену оглупляющей дезинформации, очень многие обыватели либо просто ничего не знают, либо даже превратно понимают эту его благороднейшую деятельность. Увы, тут надо упомянуть еще и о личных оскорблениях со стороны известных фашиствующих элементов, выступающих от имени какого-то своего псевдоправославия. А сегодня и сам он, академик Сахаров, уже полтора года узник — узник правды и жалости в этом кошмаре, в скорби этой бессмысленно жестокой ссылки.

В Ленинграде одна чудная женщина рассказала мне: она мечтает истратить свой отпуск на то, чтобы поехать в "тот город" и ходить, ходить там по улицам в надежде его встретить и сказать ему о нашем глубоком сочувствии, о нашей благоговейной любви. Я отговорил ее — ради ребенка… Но пусть узнает дорогой Андрей Дмитриевич об этом случае — как ему преданы, как его любят свободные души.

С глубоким уважением к Вам, дорогие составители,

Священник Сергий Желудков

В День Победы, 1981

Ленинград-Moсква

А. Ахшарумова, Б. Гулько, А. Лернер, В. Сойфер, Н. Яковлева "Все честные люди Земли…"

Все честные люди земли думают в эти дни об этом человеке.

Его пламенные протесты против термоядерной катастрофы, против гегемонизма и авантюризма в политике звучали и продолжают звучать в нашем мире, наполненном страхом, подозрениями, насилием. Депортированный в город Горький, лишенный радости общения с друзьями и единомышленниками, Сахаров стал всем нам — и тем, кто знал его лично, и тем, кто никогда не имел счастья видеть и говорить с ним, — еще ближе, еще понятнее. Наивны попытки сломить его духовно, так же как наивно думать, что таким приемом можно стереть имя Сахарова в умах и душах современников.

Много пророков на Руси звало к топору, к насилию, но вряд ли был в российской истории человек, с такой пронзительной силой призвавший к миру, к уважению человеческой личности и достоинства, к уважению прав любого народа — большого и малого.

А.Д. Сахаров показал, что в любой стране можно и должно быть честным и принципиальным человеком, бороться за свои убеждения. Может быть, это его открытие значит в общечеловеческом плане больше, чем научное открытие любого ранга.

Имя Андрея Дмитриевича Сахарова стало для всех символом надежды. В день шестидесятилетия мы хотим напомнить Андрею Дмитриевичу о той любви, уважении и преклонении, которые он завоевал своим гражданским подвигом у нас и, мы не сомневаемся, у многих миллионов людей во всем мире.

Экс-чемпион СССР по шахматам Анна Ахшарумова, международный мастер, гроссмейстер Борис Гулько, профессор Александр Лернер, профессор Валерий Сойфер, врач Нина Яковлева

САХАРОВ — УЧЕНЫЙ

ФИЗИКИ О САХАРОВЕ

"У него (Сахарова) есть прекрасное свойство. К любому явлению он подходит заново, даже если оно было двадцать раз исследовано и природа его двадцать раз установлена. Сахаров рассматривает все, как если бы перед ним был чистый лист бумаги, и, благодаря этому, делает поразительные открытия".

И.Е. Тамм

(М. Ромм. Чистота видения. "Экран", 1964, изд-во "Искусство", М. 1965, стр. 133)

* * *

"В 1950 году возникло еще одно гораздо более крупное направление в физике плазмы, которое также связано своими истоками с атомной физикой: И.Е. Тамм и А.Д. Сахаров высказали идею магнитной термоизоляции плазмы для получения управляемой термоядерной реакции. Предварительные расчеты показывали, что достижение условий для самоподдерживающейся реакции в тороидальной установке технически возможно."

Академик М.А. Леонтович, чл.-корр. АН СССР Б.Б. Кадомцев

("Физика плазмы" в сб. "Октябрь и научный прогресс", М. 1967, т. 1, стр. 240.)

* * *

"В качестве третьего примера[13] возможностей нашей науки можно привести развитие работ по физике плазмы с целью осуществления термоядерной реакции в спокойных, регулируемых условиях. Эта проблема имеет особо важное значение в связи с тем, что ресурсы дейтерия в природе велики и это обещает практически навсегда снять с человечества заботу об энергоресурсах.

И.Е. Тамм и А.Д. Сахаров выдвинули идею о возможности термоизоляции дейтериевой горячей плазмы с помощью магнитного поля. Заряженные частицы, из которых состоит плазма, не могут уходить поперек магнитного поля. Пользуясь этим, можно было представить конфигурации магнитных полей, со всех сторон окружающих горячую плазму, при которых плазма не могла бы покинуть отведенное для нее место. …

И.В. Курчатов в последние годы жизни с необычайной энергией взялся за организацию работ в этом важном направлении. Кроме отдела плазменных исследований Института атомной энергии, в котором под руководством Л.А. Арцимовича работа по термоядерному синтезу развивалась как главное направление с помощью очень сильной группы теоретиков, руководимой М.А. Леонтовичем, И.В. Курчатов организовал работы по синтезу в других отделах института под руководством Е.К. Завойского и И.Н. Головина. Кроме того, в работу были включены крупные коллективы в Украинском физико-техническом институте, Ленинградском и Сухумском физико-технических институтах, Физическом институте им. Лебедева АН СССР.

Для создания крупных термоядерных установок был привлечен Ленинградский электрофизический институт. И.В. Курчатов проявил инициативу создания международного сотрудничеств в этой области, и оно успешно развивается."

Академик А.П. Александров

("Ядерная физика и развитие атомной техники в СССР", сб. "Октябрь и научный прогресс", М. 1967, т. 1, стр. 209-210.)

От редакции. В наши дни важность исследований И. Тамма и А. Сахарова в области управляемых термоядерных реакций, их основополагающий характер становятся все более очевидными. Не упоминать их работ нельзя, но и появление фамилии А. Сахарова в положительном контексте даже в советской научной печати совершенно недопустимо. И вот используется промежуточный вариант: статьи появляются без фамилий авторов, они как бы выполнены всем советским народом.

Создание установки основывалось на развитии идей, сформулированных в 1951 году в работах (2,3). В этих работах, положивших начало исследованиям по управляемым термоядерным реакциям в Советском Союзе, был предложен проект магнитного термоядерного реактора. …

(2) Теория магнитного термоядерного реактора (часть 1). Тр. Женевской конференции, т. 1, стр. 3-19.

(3) (часть 2) там же, стр. 20-30.[14]

Часть 1 была опубликована под фамилией И. Тамма, часть 2 — А. Сахарова.

Не является ли придание этим работам анонимного, фольклорного характера наивысшей формой признания заслуг Андрея Дмитриевича Сахарова в советской науке?!

* * *

"В области управляемых термоядерных реакций А.Д. Сахаровым не только была выдвинута основная идея метода, на основе которого можно надеяться осуществить такие реакции, но были приведены обширные теоретические исследования свойств высокотемпературной плазмы, ее устойчивости и т.д. Это обеспечило успех соответствующих экспериментальных и технических исследований, завоевавших всеобщее мировое признание."

Академик И.Е. Тамм

("Теретическая физика", "Наука и жизнь", 1967, № 10, стр. 110-115.)

Игорь Евгеньевич Тамм (1899—1971)

Академик, лауреат Нобелевской премии по физике,

научный руководитель и старший друг А. Д. Сахарова

КРАТКИЙ ОБЗОР НАУЧНЫХ РАБОТ А.Д. САХАРОВА

ЧАСТЬ I

Б. Альтшулер

Управляемая термоядерная реакция

Взрывомагнитные генераторы

1. Управляемая термоядерная реакция

В 1950 году А.Д. Сахаров вместе с И.Е. Таммом выдвинул идею, которая, вероятно, является его главным научным и изобретательским достижением. Это — предложение осуществления управляемой термоядерной реакции для энергетических целей с использованием принципа магнитной термоизоляции плазмы (см; Большая Советская Энциклопедия, статьи о Сахарове и Тамме). Управляемая термоядерная реакция так же, как реакция, происходящая в водородной бомбе, представляет собой слияние ядер изотопов водорода — дейтерия и трития — с образованием (синтезом) ядер гелия и выделением энергии, но не при взрыве, а в условиях промышленного устройства — термоядерного реактора. В отличие от цепной реакции деления ядер урана и плутония в атомной бомбе и в реакторах атомных электростанций, термоядерная реакция возможна лишь при температуре в десятки или даже сотни миллионов градусов.

Сахаров и Тамм показали, что при движении заряженных частиц — ядер и электронов — в магнитном поле специальной конфигурации отвод тепла уменьшается настолько, что становится в принципе возможным нагрев плазмы до необходимой температуры и поддержание ее в течение времени, достаточного для термоядерной реакции. Об этих работах доложил И.В. Курчатов 25 апреля 1956 года в своей знаменитой лекции в английском атомном центре в Харуэлле (1) во время визита в Англию с Хрущевым и Булганиным; они были опубликованы в трудах Женевской конференции по мирному использованию атомной энергии, а также в сборнике (2) под общим заглавием "Теория магнитного термоядерного реактора" (МТР). Части 1, 3 — статьи И.Е. Тамма; часть 2 — статья А.Д. Сахарова. В кратком введении Сахаров пишет: "В работе И.Е. Тамма изложены свойства высокотемпературной плазмы в магнитном поле, дающие надежду на осуществимость МТР. Ниже излагаются другие вопросы теории МТР, а именно: §1. Термоядерные реакции. Тормозное излучение. §2. Расчет большой модели. Критический радиус. Краевые явления. §3. Мощность подмагничивания. Оптимальная конструкция. Производительность по активным веществам. §4. Дрейф в неоднородном магнитном поле. Подвешенный ток. Индукционная стабилизация. §5. Проблема плазменной неустойчивости".

Эти работы Сахарова и Тамма признаются пионерскими. Дальнейшие исследования продолжались под руководством Л.А. Арцимовича. Вот какими словами писали об этом в СССР около десяти лет назад (в более поздних изданиях фамилия "Сахаров" отсутствует): "Курчатов рассказал английским слушателям об оригинальнейшей идее, выдвинутой в 1950 году советскими академиками А.Д. Сахаровым и И.Е. Таммом, — использовать для теплоизоляции плазмы магнитное поле…" (из книги П.А. Асташенкова "И.В. Курчатов", М. 1967).

А вот отрывок из книги И.Н. Головина "И.В. Курчатов" (М., издания 1967 и 1972 гг., стр. 81-82) . Разговор И.В. Курчатова со своим заместителем (фамилия заместителя в книге не названа) в новогодний вечер 31 декабря 1950 года:

Заместитель: "Игорь Васильевич! МТР — ведь это величайшая проблема по освобождению внутриядерной энергии! Первую проблему Вы успешно решили. Никто уже не сомневается, что атомная электростанция будет работать за счет деления урана. Сахаров поднял нас на решение второй, не менее величественной атомной проблемы двадцатого века — получения неисчерпаемой энергии путем сжигания океанской воды! Эта задача, решению которой не жаль отдать всю свою жизнь".

Курчатов остановился. Лучистая улыбка осветила его лицо. "Вы увлекающийся, молодой человек! Говорите — великая проблема!.. " Лицо его стало серьезным: "Да… Проблема великая… Проблема человечная". Курчатов вновь зашагал, поглаживая бороду. — "Проблема величайшая! А как вы будете создавать горячую плазму?"

— Не ясно.

—Очень не ясно! Да-с, молодой человек, очень не ясно.

— Но в этом и состоит основная задача.

Курчатов с присущей ему настойчивостью начал детально обсуждать, как можно получить плазму и нагреть ее. С увлечением рассказал, как Сахаров предложил создавать плазму индукционным способом, надев на тороидальную камеру железный сердечник с первичной обмоткой… Уже через несколько месяцев во главе с Арцимовичем работала созданная Курчатовым лаборатория, насчитывающая до ста сотрудников. Возглавлял теоретические исследования М.А. Леонтович.

Одним из результатов многолетних усилий большого коллектива советских ученых была система, известная под названием "токамак". Эта система наиболее близка к первоначальным идеям Сахарова и Тамма, рассмотревших, в частности, тороидальную конфигурацию в стационарном и нестационарном вариантах. Сегодня она считается одной из наиболее перспективных.

"В настоящее время перспективы представляются лучшими, чем когда-либо прежде; несколько лет назад русские экспериментаторы изобрели установку, называемую "токамак"… Эта установка сравнительно успешно была воспроизведена в США", — писал в 1976 году Ганс А. Бете (3).

"Наиболее остроумным и многообещающим способом был так называемый "токамак", предложенный в СССР", — П.Л. Капица, Нобелевская лекция 1978 года (4).

Весьма полная картина современного состояния проблемы управляемого термоядерного синтеза дана заместителем директора отдела термоядерных исследований Департамента энергии США Дж. Ф. Кларком в обзоре, написанном в декабре 1979 года для журнала "Физика плазмы" (5). Приведу некоторые выдержки из этого обзора:

"Последние результаты экспериментов, выполненных в США, СССР, Европе и Японии, показывают, что "токамак", один из возможных подходов в синтезе, может удерживать термоядерную плазму, необходимую для создания энергии, достаточно хорошо."

"Не существует фундаментальных технических препятствий для практического производства энергии управляемого термоядерного синтеза на основе научного успеха "токамаков".

"Мы одобряем совместное планирование исследований на крупнейших "токамаках" мира, строящихся в настоящее время: Т-15 в СССР, JT-60 в Японии, JET в Европе и TFTR в США. Эти усилия должны подготовить фундамент для следующего шага — перевода термоядерной программы на стадию инженерных разработок. Возможно, это произойдет в начале 1981 года."

Сахаров занимался также принципиально иным, альтернативным методу магнитной изоляции и удержания плазмы, направлением исследований, связанных с использованием лазера. В своей краткой автобиографии А.Д. Сахаров пишет: "В 1961 году я предложил для тех же целей (получения управляемой термоядерной реакции — Б.А.) нагрев дейтерия лучом импульсного лазера". ("Сахаров о себе", Нью-Йорк,1974). Эта идея возникла независимо в разных странах и сейчас интенсивно разрабатывается как в СССР, так и за рубежом.

Поясним несколько подробнее физическую сущность и значение управляемого термоядерного синтеза.

При слиянии двух ядер дейтерия или ядер дейтерия и трития образуются изотопы гелия и быстрые нейтроны. Положительный выход энергии обусловлен уменьшением общей массы покоя реагирующих частиц — в соответствии со знаменитым соотношением Эйнштейна E=mc2. Для слияния ядер необходимо, чтобы они сблизились до расстояния действия ядерных сил, но этому препятствует электростатическое отталкивание, для преодоления которого требуется достаточно большая кинетическая энергия теплового движения ядер. Таким образом, для осуществления термоядерной реакции нужна начальная температура зажигания. В водородной бомбе в качестве запала применяется атомная бомба. В случае управляемого термоядерного синтеза необходимый начальный разогрев можно в принципе получить путем создания в дейтериевой или дейтерий-тритиевой плазме мощных электрических разрядов. При этом главная проблема — удержать эту "молнию" в течение времени (несколько секунд), необходимого для разогрева плазмы до температуры зажигания термоядерной реакции. Необходимо также, чтобы энергия, выделяемая при синтезе ядер, была больше энергии, затрачиваемой на нагревание плазмы: только в этом случае можно сказать, что "дрова разгорелись".

Никакие стенки из вещества для удержания плазмы не годятся, так как при столь высокой температуре они сразу же превратятся в пар. Единственно возможным является метод удержания горячей плазмы в ограниченном объеме с помощью очень сильных магнитных полей. Плазма — это газ электрически заряженных частиц, траектория движения которых под действием магнитного поля искривляется. Выбором определенной конфигурации внешнего магнитного поля, с учетом "Пинча" (самосжатия плазменного шнура собственным магнитным полем), можно надеяться предотвратить разлет плазмы на стенки. Главная возникающая трудность — неустойчивость плазменного шнура. Есть и другие трудности, как, например, разрушение стенок реактора нейтральными атомами, которые всегда в небольшом количестве присутствуют в плазме и которые, очевидно, магнитным полем не удерживаются. Вместе с тем возникающие проблемы скорее технологического, а не принципиального характера.

В качестве долговременных можно использовать три источника энергии: солнечную, атомную и термоядерную. Недостаток Солнца — низкая плотность энергии. Проблемы АЭС — необходимость захоронения радиоактивных отходов, а главное — опасность неконтролируемого распространения в мире атомного оружия. Термоядерный синтез значительно безопаснее и в отношении "шлаков", и в отношении "атомных террористов". Миллионы тонн дейтерия содержатся в водах Мирового океана. Свободного трития в природе практически нет, но его можно воспроизводить в самих термоядерных реакторах из лития (при взаимодействии нейтронов с ядрами лития образуются гелий и тритий). Таким образом, единственный недостаток управляемой термоядерной реакции в том, что она до сих пор не осуществлена.

В настоящее время в научных лабораториях многих стран ведутся широкие исследования различных вариантов решения проблемы управляемой термоядерной реакции. После лекции И.В. Курчатова в Харуэлле, которая произвела огромное впечатление во всем мире, исследования по управляемой термоядерной реакции велись открыто и в тесном международном сотрудничестве. Они явились образцом всей системы международного сотрудничества, сложившейся в 50-70-х годах и поставленной под удар известными событиями последних лет, в их числе осуждением Ю.Ф. Орлова и высылкой А.Д. Сахарова.

14 сентября 1981 года в Москве откроется X-я Европейская конференция по физике плазмы и управляемому термоядерному синтезу. Возможна ли такая конференция без участия основоположника всего направления — академика Сахарова? Беззаконное задержание Сахарова придает этому вопросу исключительную остроту. Кроме того, должно быть известно, что председатель советского оргкомитета конференции академик Велихов неоднократно за последний год игнорировал просьбы Сахарова о помощи.

2. Взрывомагнитные генераторы

В 1951-52 годах А.Д. Сахаров предложил принцип использования энергии взрыва для получения сверхсильных магнитных полей и сверхсильных токов. Этот принцип основан на сохранении магнитного потока и увеличении энергии магнитного поля при быстром взрывном деформировании металлических контуров с током, в частности, при кумулятивном схлопывании полых металлических цилиндров (отсюда название — магнитная кумуляция, МК). Эти предложения Сахарова и результаты осуществленных по его инициативе исследований были опубликованы в 1965-66 годах (6,7). В этих публикациях сообщается о получении рекордного магнитного поля 25 млн. гаусс (т.е. плотность энергии в миллион раз больше, чем в хорошем постоянном магните). В 60-е годы появились также многочисленные зарубежные публикации на ту же тему. Сахаров пишет: "Областью применения генераторов МК является решение таких проблем физики и техники, как, например, создание сравнительно малогабаритных ускорителей заряженных частиц однократного действия на высокие энергии (100-1000 Бэв), получение и изучение плотной высокотемпературной плазмы, ускорение плотных образований до скоростей в сотни и тысячи километров в секунду, что необходимо для решения некоторых задач астрофизики (достижения в лабораторных условиях звездных температур и давлений), физики ударных волн, исследования уравнений состояний и свойств веществ при сверхвысоких температурах и давлениях, изучения действия на обшивку космических кораблей метеоритов и т.д.

Открываются перспективы исследований электрических, оптических и упругих свойств различных веществ в таких магнитных полях, которые были раньше практически недостижимы."

В работах Сахарова и соавторов дается описание двух наиболее характерных взрывных генераторов: МК-1 (сжатие аксиального магнитного поля) и МК-2 (вытеснение магнитного поля из соленоида и последующее его сжатие стенками коаксиала).

Наипростейшей, с теоретической точки зрения, является система МК-1. — Внутри полого металлического цилиндра за счет импульса тока в соленоидальной обмотке создается магнитное поле. Снаружи цилиндра коаксиальный слой заряда взрывчатого вещества (ВВ). В этом заряде возбуждается сходящаяся цилиндрическая ударная волна. Момент взрыва выбирается так, чтобы сжатие цилиндра началось в момент максимального тока в соленоидальной обмотке, т.е. в момент максимального начального магнитного поля. Скорость сжатия стенок цилиндра свыше 1 км/сек; остановка движения происходит из-за противодавления магнитного поля. Величина магнитного поля обратно пропорциональна площади поперечного сечения цилиндра, поскольку магнитный поток в цилиндре остается постоянным. Это основано на явлении электромагнитной индукции: при движении цилиндра в радиальном направлении в его стенках возникают индукционные токи, которые, подчиняясь известному "правилу Ленца", стремятся не выпустить поле из внутренней области. При начальном поле в 30 тысяч гаусс уже в первых опытах было достигнуто поле в 1 млн гаусс, что соответствует уменьшению радиуса цилиндра примерно в шесть раз.

"Генератор МК-2 представляет особый интерес для получения сильных токов и очень больших энергий магнитного поля (с превращением в энергию магнитного поля до 20% энергии ВВ, при относительно высоких значениях магнитного поля до 2 млн. гаусс)."

"Практическое осуществление систем МК-2 с высокими характеристиками потребовало длительных исследований большого коллектива, которые в основном были закончены в 1956 году (первая конструкция генератора МК-2 создана в 1952 году, в 1953 году получены токи в 100 млн. ампер)."

Применение генераторов МК-2 для создания очень высоких начальных полей в генераторе МК-1 позволило получить сверхсильное магнитное поле в 25 млн. гаусс.

Магнитное поле оказывает давление на любую преграду, за которую не может проникнуть. Это давление магнитного поля можно использовать для всестороннего обжатия образца и изучения свойств различных веществ при сверхвысоких давлениях в условиях адиабатического сжатия, т.е. без ударного разогрева до десятков тысяч градусов. В некоторых новейших советских и американских публикациях сообщается о достижении методом МК давлений в несколько миллионов атмосфер при температуре образца не более 300 градусов Цельсия. Таким образом были изучены свойства кварца, корунда, а также водорода в попытке получить его в металлическом состоянии.

     ЛИТЕРАТУРА

1. Академик И.В. Курчатов. "О возможности создания термоядерных реакций в газовом разряде", Москва, 1956 год.

2. А.Д. Сахаров, И.Е. Тамм. "Теория магнитного термоядерного реактора", в сб. "Физика плазмы и проблема управляемых термоядерных реакций", под ред. М.А. Леонтовича, Москва, 1958 год, т. 1. (Примечание: работа выполнена в 1951 году.)

3. Г. Бете. "Необходимость ядерной энергетики", "Успехи физических наук", 1976 год, т. 120, выпуск 3. (Перевод из журнала "Сайентифик Америкен", том 234(1), 1976 год.)

4. П.Л. Капица. "Плазма и управляемые термоядерные реакции", "Успехи физических наук", 1979 год, т. 129, вып. 4.

5. Дж. Ф. Кларк. "Следующий шаг в термоядерном синтезе: что это такое и как его делать", "Физика плазмы", 1980 год, т. 6, вып. 6.

6. Акад. А.Д. Сахаров, Р.З. Людаев, Е.Н. Смирнов, Ю.Н. Плющев, А.И. Павловский, В.К. Чернышев, Е.А. Феоктистова, Е.И. Жаринов, Ю.А. Зысин. "Магнитная кумуляция", "Доклады Академии наук (ДАН) СССР", 1965 год, т. 165, № 1.

7. А.Д. Сахаров. "Взрывомагнитные генераторы", "Успехи физических наук", 1966 год, том 88, вып. 4.

ЧАСТЬ II

Ю. Гольфанд

О работах по фундаментальным проблемам физики

1. Теории элементарных частиц, из которых построена вся материя, а также вопросам космологии — проблемам возникновения и эволюции мира посвящен ряд работ А.Д. Сахарова. В этих работах Андрей Дмитриевич высказал несколько замечательных идей, касающихся наиболее общих физических принципов. Я попытаюсь дать общий обзор этих работ, не углубляясь в технические подробности, доступные лишь специалистам.

Теория элементарных частиц и космология переживают сейчас период бурного развития. По образному выражению И.Е. Тамма, они находятся на переднем крае современной физики. Гигантский прогресс экспериментальной техники позволил за сравнительно короткий отрезок времени (условно — двадцать лет) накопить множество новых опытных фактов. Некоторые из них несомненно должны рассматриваться как крупные открытия, заставляющие существенно пересматривать научные представления, казалось бы — весьма прочно установленные. Укажем некоторые примеры. В космофизике: реликтовые излучения, представляющие собой след процессов, происходивших в первые мгновения существования мира; открытие пульсаров — нейтронных звезд и, возможно, наблюдение черных дыр в двойных системах звезд (правда, по вопросу о черных дырах, насколько мне известно, мнения ученых несколько расходятся). В физике частиц: несохранение CP-четности, "очарованные" частицы, ипсилон — частицы, тяжелые лептоны. Список этих примеров далеко не полный и приведен лишь для иллюстрации.

Такой поток открытий весьма стимулирует теоретическую мысль, заставляя ее заново переосмысливать фундаментальные научные проблемы. При этом развитие теории отнюдь не подчинено прогрессу в эксперименте. Если бы теория лишь следовала за экспериментом, пытаясь объяснить новые данные, думаю, что никакое развитие науки было бы невозможно. Теория развивается по своим внутренним законам. При этом теоретическая картина мира часто оказывается неподтвержденной (а иногда и противоречащей) существующими в данное время экспериментальными данными. (Таких примеров было много. Один из наиболее ярких — общая теория относительности.) Тем не менее "хорошая" теория выживает и сама оказывает влияние на последующее направление экспериментальных работ. В дальнейшем теория и эксперимент в большей или меньшей степени приходят в согласие друг с другом.

В результате такого развития науки возникает весьма своеобразная картина. С одной стороны, формулируются весьма общие принципы, управляющие колоссальным множеством физических явлений. С другой стороны, возникают фундаментальные проблемы, решение которых в значительной степени меняет картину науки. Как правило, такие проблемы возникают там, где фундаментальные принципы вступают в противоречие друг с другом.

В физике частиц наиболее общие принципы имеют форму законов сохранения тех или иных физических величин. Решение некоторых весьма трудных задач иногда состоит в отказе от абсолютно точного выполнения закона сохранения.

В основе современной космологии лежит общая теория относительности Эйнштейна, то есть теория гравитационного поля. Структура гравитационного поля выражается в терминах геометрии четырехмерного пространства — времени или, как говорят, Мира. Такой геометрический подход отражает весьма глубокие свойства гравитационного поля. Хорошо известно, что все тела в поле тяжести Земли движутся по одинаковым траекториям, независимо от их массы. Отсюда видно, что движение в поле тяжести имеет геометрический характер. Теория относительности является далеко идущим обобщением этого факта. Из этой теории следует, что, пока гравитационное поле слабое (например, поле Земли в этом смысле весьма слабое), геометрия пространства мало отличается от геометрии Евклида. Когда же поле становится сильным, геометрия пространства-времени кардинально меняется. Одним из выводов теории относительности является то, что весь мир как целое возник в результате "Большого взрыва" примерно 10 миллиардов лет тому назад. В момент "Большого взрыва" и сразу после него геометрия пространства была весьма непохожа на то, что мы сегодня видим вокруг. Физические условия в то время тоже весьма отличались от земных — плотность вещества и температура были огромными (теоретически — бесконечными). Могли идти такие физические процессы, которые абсолютно невозможны в земных условиях и даже в недрах Солнца или обычных звезд.

Весьма примечательной особенностью современной картины мира является то, что проблема микромира (теории элементарных частиц) и проблема космологии (теории Мира как целого) пересекаются друг с другом. Как раз в моменты сразу за "Большим взрывом" физические процессы, управляющие эволюцией вселенной, существенно определяются законами, установленными в физике элементарных частиц. На стыке этих двух полюсов науки возникают исключительно интересные научные проблемы и результаты.

Некоторые из этих проблем интересовали Андрея Дмитриевича Сахарова. Решая их, Андрей Дмитриевич старался опираться на самые общие принципы в данной области науки. Такой метод чрезвычайно труден, но зато результаты являются несравненно более важными. Подход Андрея Дмитриевича Сахарова весьма физичен. Андрей Дмитриевич всегда пытается увязать между собой несколько разнообразных (иногда, казалось бы, далеких) физических аспектов рассматриваемого круга явлений и получать максимальное число результатов, проверяемых на опыте.

2. Барионная асимметрия Вселенной. Барионы образуют большое семейство "элементарных частиц, обладающих некоторым характеристическим свойством — наличием барионного заряда". Наиболее известными представителями барионов являются протон и нейтрон, из которых строятся все атомные ядра. Протону и нейтрону приписываются значения барионного заряда равные единице. При взаимодействии барионы могут превращаться друг в друга, однако эти превращения ограничены тем условием, что барионный заряд начальных продуктов реакции равняется барионному заряду конечных продуктов. Это условие можно сформулировать как закон сохранения барионного заряда. До сих пор ни в одном эксперименте не было наблюдено нарушение этого закона. Для каждого бариона существует свой антибарион. Антибарион также принадлежит барионному семейству. Свойства антибариона аналогичны свойствам бариона, но в то же время в некотором смысле им противоположны. Барионный заряд антибариона противоположен по знаку барионному заряду соответствующего бариона.

Следует особо подчеркнуть, что нет какого-либо внутреннего свойства, позволяющего отличить частицу от античастицы. Отношение частица — античастица взаимно. Так, например, протон и антипротон являются античастицами друг относительно друга. Если бы все частицы мира заменить на античастицы, то возникший в результате мир мало бы отличался от того, в котором мы живем. Иными словами, антимир, состоящий из "антивещества", был бы устроен точно так же, как и наш мир, построенный из "вещества".

Однако если частица взаимодействует с античастицей (например, реакция протон-антипротон, хорошо изученная в лабораторных условиях), то возникает совершенно другая картина. Поскольку барионные заряды этих двух частиц противоположны по знаку, и, следовательно, суммарный барионный заряд равен нулю, нет никаких причин, запрещающих превращению пары барион-антибарион в легкие частицы — электроны, нейтрино и кванты света. Как говорят, происходит аннигиляция, в результате которой пара барион-антибарион исчезает. Если бы в нашем мире существовали тела, построенные из антивещества, то при соприкосновении с телами из вещества происходила бы их аннигиляция с выделением большого количества энергии. Никаких астрономических указаний на существование подобных явлений обнаружено не было. Таким образом, опытом с большой точностью установлено, что в нашей Вселенной нет скоплений антивещества. Конечно, всегда можно возразить, что антивещество сосредоточено где-то в отдаленных уголках Вселенной и пространственно разделено с веществом. Однако даже если это и так в современную эпоху, то в эпоху сразу после "Большого взрыва", когда материя была в сверхплотном состоянии, такое разделение вещества и антивещества весьма трудно себе представить. Остается предположить, что во Вселенной нет островов антивещества или, иначе говоря, барионный заряд Вселенной отличен от нуля. В этом состоит барионная асимметрия Вселенной: несмотря на то, что законы физики допускают замену вещества на антивещество, Вселенная состоит из частиц с барионным зарядом одного знака. Проблема барионной асимметрии Вселенной ставит вопрос: как это могло произойти в процессе эволюции? Как мы видим, в этой проблеме скрещиваются фундаментальные законы физики. С одной стороны, закон сохранения барионного заряда, с другой — представления Общей теории относительности, из которой следует модель расширяющейся Вселенной, возникшей в результате "Большого взрыва". Конечно, один из возможных ответов состоит в том, что "так было всегда", что уже сверхплотная материя во времена "Большого взрыва" имела в точности такой же барионный заряд, какой имеет Вселенная в нашу эпоху. Однако такой ответ является пустым.

Значительно более интересной является гипотеза о том, что начальное состояние Вселенной имело барионный заряд равный нулю, а имеющаяся сейчас барионная асимметрия возникла в результате некоторых физических процессов в ходе эволюции Вселенной. С этой точки зрения рассматриваются различные аспекты барионной асимметрии Вселенной в работах А.Д. Сахарова (1,2,3,4). Андрей Дмитриевич исследует две различные гипотезы. Первая (3) состоит в том, что барионный заряд в природе строго сохраняется, однако в результате нестационарных процессов в сверхплотном веществе, возникшем в "Большом взрыве", возможно разделение барионного заряда, при котором положительный заряд сосредоточен в нуклонах, а равный ему отрицательный заряд — в некоторых гипотетических частицах, нейтральных антикварках (с барионным зарядом — 1/3). Эти антикварки по предположению не захватываются ядрами. Все окружающее пространство заполнено антикварками. Их средняя плотность втрое больше средней плотности нуклонов (суммарный барионный заряд нуклонов и антикварков равен нулю). Легко сформулировать свойства антикварков, которые не приводят к противоречию с имеющимися данными. В работе обсуждаются возможные эксперименты по наблюдению антикварков. Такие эксперименты являются наиболее прямой проверкой гипотезы.

Вторая гипотеза, рассмотренная в работах (1,4), существенно отличается от предыдущей. Предполагается, что закон сохранения барионного заряда выполняется лишь приближенно. Вводится конкретная модель взаимодействия, не сохраняющего барионный заряд. Это взаимодействие приводит к распаду протона в легкие частицы (в конкретном варианте в μ-мезоны). В работе показано, что при нестационарном процессе расширения сверхплотной материи введенный механизм может дать наблюдаемое значение барионной асимметрии. В современную эпоху видимые эффекты нового взаимодействия весьма малы. Например, хотя это взаимодействие приводит к распаду протона, тем самым делая протон нестабильным, однако время жизни протона оказывается столь большим, что наблюдение распада протона в эксперименте находится далеко за пределами современных возможностей. В последующей работе (2) Андрей Дмитриевич развивает свою гипотезу, увязывая ее с эффектом несохранения CP-четности — весьма важным явлением, экспериментально обнаруженным при распаде долгоживущих ki-мезонов.

Проблема барионной асимметрии Вселенной сейчас является одной из центральных проблем, объединяющей две важнейшие области физики — теорию элементарных частиц и космологию.

3. Космологические модели. Закон всемирного тяготения, утверждающий, что все тела в мире притягиваются друг к другу, — один из наиболее универсальных законов природы. Тот факт, что в малых масштабах свойства системы определяются не гравитационными взаимодействиями, объясняется тем, что это взаимодействие (в известном смысле) весьма слабое. Так, например, электростатическое взаимодействие между протоном и электроном в атоме водорода на много порядков сильнее их гравитационного взаимодействия. Однако ни одно взаимодействие в мире, помимо гравитационного, не носит характера всеобщего притяжения. Поэтому, когда мы переходим от рассмотрения явлений малых масштабов ко все более крупным масштабам, относительная роль гравитации возрастает. Если же рассматривать весь мир как физическую систему, то для такой системы роль гравитации становится доминирующей, а все остальные взаимодействия отходят на задний план. Можно сказать, что гравитация полностью определяет структуру мира как целого.

Общая теория относительности Эйнштейна выражает гравитационное поле в терминах геометрии четырехмерного Мира. Эта геометрия такова, что для небольших пространственно-временных областей она может весьма мало отличаться от геометрии Евклида. Однако все пространство в целом отличается кардинальным образом от Евклидового пространства. Таким образом, космологическая модель, описывающая строение всей Вселенной, по существу сводится к рассмотрению неевклидового пространства, обладающего определенными свойствами. Через геометрические характеристики этого пространства выражаются физические свойства Мира как целого.

Наиболее широко используется в настоящее время в исследованиях по космологии модель расширяющейся Вселенной Фридмана. В этой модели существует особая точка — "Большой взрыв". Эта точка соответствует моменту времени t=0. При значениях t < 0 (в рамках этой модели) пространства не существует.

В работе (5) Андрей Дмитриевич выдвигает идею космологических моделей, для которых тоже существует особая точка при t = 0, аналогичная "Большому взрыву", но в отличие от модели Фридмана возможно определить физические величины и для значений t < 0. Такие модели А.Д. Сахаров назвал космологическими моделями с поворотом стрелы времени.

Основная идея моделей с поворотом стрелы времени связана с разрешением "Глобального парадокса обратимости", сформулированного в прошлом веке. Этот парадокс состоит в том, что все динамические законы физики инвариантны относительно изменения направления времени (замена t → -t), тогда как уравнения статистической физики такой инвариантностью не обладают. Необратимость законов статистической физики составляет существо второго начала термодинамики, утверждающего рост энтропии со временем. В космологических моделях с поворотом стрелы времени удается снять "Глобальный парадокс обратимости" и так сформулировать законы динамики и статистической физики, чтобы они были инвариантны при изменении направления времени. (Заметим, что это было бы совершенно невозможно в модели Фридмана, поскольку в рамках этой модели имеет смысл говорить только о значениях времени t > 0.) Тем самым закон обратимости выступает в качестве фундаментального закона Природы. В действительности этот закон необходимо несколько усложнить: одновременно с изменением направления времени (T-преобразование) нужно произвести зеркальное отражение пространства (P-преобразование) и замену всех частиц на античастицы (C-преобразование). В результате формулируется закон TPC инвариантности как фундаментальный закон природы.

Из TPC-инвариантности вытекает, что в момент "Большого взрыва" (t =0) мир был нейтрален относительно всех сохраняющихся зарядов. Тем самым весьма остро ставится проблема объяснения барионной асимметрии Вселенной.

Чрезвычайно интересную идею о топологической природе зарядов высказал А.Д. Сахаров в работе (6). Согласно этой идее, материя состоит из "элементарных зарядов", которые представляют собой довольно хитрые топологические пространственно-временные структуры. При этом TPC-инвариантность связывает топологию Мира при t > 0 и t < 0. Эти новые и весьма радикальные идеи, к сожалению, еще недостаточно разработаны. Если развитие этих идей будет успешным, то в какой-то мере реализуется мечта Эйнштейна о сведении физики к геометрии (правда, довольно хитрой!).

4. Идея нулевого лагранжиана. В работах (7,8,9) Андрей Дмитриевич развивает идею нулевого лагранжиана, согласно которой функция действия физических полей возникает в результате взаимодействия этих полей с физическим вакуумом. Вакуум здесь трактуется не как "пустое пространство", а как некая универсальная физическая система. При отсутствии внешних полей вакуум находится в основном состоянии. Внешнее поле вызывает поляризацию вакуума, в результате которой величина действия вакуума изменяется. Это изменение можно считать действием данного физического поля. Исходя из некоторых общих принципов, развивается метод вычисления эффективного действия различных физических полей, таких как гравитационные, электромагнитное или электронно-позитронные поля. Помимо общего принципиального подхода эти работы интересны тем, что в них развивается новый метод вычисления квантово-полевых эффектов.

В работе (9) рассматривается вопрос об обобщении Эйнштейновской теории гравитации путем введения в теорию некоторого скалярного поля. (Различные варианты такой скалярно-тензорной теории гравитации неоднократно обсуждались в литературе.) Введение в теорию нового поля, вообще говоря, нарушает основной принцип, лежащий в основе теории Эйнштейна, — принцип эквивалентности инертной и гравитационной масс. А.Д. Сахаров показывает, что если выводить скалярно-тензорную теорию гравитации из принципа нулевого лагранжиана, то возникает специальный вариант теории, в котором принцип эквивалентности не нарушается, и тем самым новое скалярное поле становится принципиально не наблюдаемым. Полученная таким образом теория оказывается физически эквивалентной теории Эйнштейна.

 5. Проблема масс элементарных частиц. Масса элементарных частиц является одним из немногих фундаментальных свойств таких частиц, и поэтому установление закономерностей, описывающих массы частиц, — это одна из основных проблем теории. Правда, нужно сказать, что само понятие элементарных частиц, то есть таких частиц, из которых "строится" вся материя, оказалось весьма обманчивым. Как только какой-либо тип частиц, которые можно было бы считать элементарными, начинали пристально изучать, очень быстро число таких "элементарных" частиц обнаруживало тенденцию к увеличению — ученые открывали много новых "элементарных" частиц. Так было с атомами. Затем после открытия протона и нейтрона эти частицы были признаны элементарными, и была построена картина атомных ядер, состоящих из различного числа протонов и нейтронов. Однако с развитием экспериментальной техники были открыты многочисленные представители барионного семейства частиц (к которому принадлежат протон и нейтрон), а также множество частиц с барионным зарядом равным нулю — мезонов. Сейчас всех этих частиц известно несколько сотен, и если для них и сохраняется название "элементарных", то все понимают, насколько оно является условным. Для того, чтобы навести порядок в "хозяйстве" элементарных частиц, были выдвинуты различные гипотезы. Одной из самых успешных гипотез (она жива и в настоящее время) было предположение, что все эти частицы состоят из еще более элементарных частиц — кварков. Первоначально было предположено существование трех сортов кварков (что вполне соответствовало Д. Джойсу). Предполагалось, что все барионы состоят из трех кварков, а мезоны — из кварка и антикварка. Варьируя различные комбинации из трех сортов кварков, удалось привести в систему известные в то время "элементарные" частицы. Правда, довольно скоро трех сортов кварков оказалось мало для объяснения свойств новых частиц. Пришлось предположить существование сначала четвертого, а затем и пятого кварка. К этому набору (из чисто теоретических соображений) был добавлен еще и шестой кварк. Сейчас физики надеются, что таким набором можно будет обойтись.

В цикле работ (10,11,12,13) А.Д. Сахаров, исходя из кварковой гипотезы, строит формулы, описывающие массы наблюденных частиц. Эти формулы не вытекают из первых принципов Науки, а скорее носят полуэмпирический характер. Но замечательно то, что из весьма простых физических соображений, привлекая минимум информации о кварках и вводя минимальное число неизвестных (подгоночных) параметров, удается получить массовые формулы, дающие хорошее согласие с очень большим числом опытных данных.

Андрей Дмитриевич уточняет и совершенствует массовые формулы, приводя их в соответствие с уровнем быстро развивающейся физики частиц. Когда были открыты новые, "очарованные"' частицы, для объяснения которых потребовалось предположить существование четвертого ("очарованного") кварка, Андрей Дмитриевич учел этот кварк в своих массовых формулах (11). При этом удалось не только хорошо объяснить значения масс вновь открытых частиц, но и предсказать с хорошей точностью массы еще не известных частиц, которые тоже были вскоре обнаружены на опыте. Следующие уточнения формулы (12,13) были стимулированы прогрессом теории (квантовая хромодинамика). Андрей Дмитриевич придал своим массовым формулам более простой вид, уменьшив число параметров. Согласие с опытом оказалось вполне хорошим.

6. Я считаю, что в работах Андрея Дмитриевича Сахарова высказаны замечательные по глубине и оригинальности идеи. Лишь небольшая их часть получила некоторое развитие (это в основном касается проблемы барионной асимметрии).

Я уверен, что развитие этих идей будет крайне важным для Науки. Надеюсь, что это произойдет в достаточно близком будущем.

     РАБОТЫ А.Д. САХАРОВА

     ПО ФУНДАМЕНТАЛЬНЫМ ПРОБЛЕМАМ

1. Нарушение CP-инвариантности, C-асимметрия и барионная асимметрия Вселенной.

Письма в ЖЭТФ 5, 32 (1967).

2. Кварк-мюонные токи и нарушение CP-инвариантности.

Письма в ЖЭТФ 5, 36 (1967).

3. Антикварки во Вселенной.

Проблемы теоретической физики. (Сборник, посвященный Н.Н. Боголюбову в связи с его шестидесятилетием.) "Наука", 1969, стр. 35.

4. Барионная асимметрия Вселенной.

ЖЭТФ 76, 1172 (1979).

5. Космологическая модель Вселенной с поворотом стрелы времени.

ЖЭТФ 79, 698 (1980).

6. Топологическая структура элементарных зарядов и CPT-симметрия.

Проблемы теоретической физики. (Сборник памяти И.Е. Тамма.) "Наука", 1972, стр. 242.

7. Вакуумные квантовые флуктуации в искривленном пространстве и теория гравитации.

ДАН СССР 177, 70 (1967).

8. Спектральная плотность собственных значений волнового уравнения и поляризация вакуума.

ТМФ 23, 178 (1975).

9. О скалярно-тензорной теории гравитации.

Письма в ЖЭТФ 20, 189 (1974).

10. Кварковая структура и масса сильно взаимодействующих частиц. (Совместно с Я.Б. Зельдовичем.)

Ядерная физика, 4, 395 (1966).

11. Массовая формула для мезонов и барионов с учетом шарма.

Письма в ЖЭТФ 21, 554 (1975).

12. Массовая формула для мезонов и барионов.

ЖЭТФ 78, 2112 (1980).

13. Оценка постоянной взаимодействия кварков с глюонным полем.

ЖЭТФ 79, 350 (1980).

ЛЮБИТЕЛЬСКИЕ ЗАДАЧИ УЧЕБНЫЕ И НАУЧНО-ПОПУЛЯРНЫЕ РАБОТЫ

В разные годы А.Д. Сахаровым были решены некоторые частные физические и математические задачи. Приведем их краткое изложение в соответствии с авторефератом его научных работ.

Любительские задачи

1. Облачко разреженного газа с данным уравнением состояния находится в поле излучения в температурном равновесии с излучением, пробег излучения много больше размера облачка, температура излучения — функция времени. Найдено автомодельное решение разлета.

2. Струя вязкой жидкости вытекает из круглого отверстия и растягивается под действием силы тяжести. Найдена форма струи на расстоянии от отверстия много большем его радиуса. (Поверхностным натяжением и инерцией пренебрегаем.)

3. На плоской границе двух прозрачных сред находится поглощающий свет пигмент. В начальный момент на границу падает пучок света, ограниченный в виде кружочка. Найден закон возрастания температуры в центре кружочка.

4. Найдена сила электростатического притяжения двух выпуклых проводящих тел, минимальное расстояние между которыми много меньше радиусов кривизны, например, двух цилиндров, оси которых расположены под углом. Задана разность потенциалов между телами. Задача возникла в связи с аналогичной проблемой теории магнетизма. А.Д. Сахаров, работая на заводе во время войны, предложил простой способ определения толщины немагнитных покрытий пуль в геометрии, аналогичной той, для которой решена электростатическая задача.

5. При рубке капусты сечкой получаются многоугольники с разным числом вершин и разного размера и формы. Найдено среднее число вершин и отношение квадрата среднего периметра многоугольника к его средней площади. (Примечание А.Д. Сахарова: "Задача возникла как результат того, что я рубил капусту, помогая жене делать пироги".)

6. Дано конечное множество точек на плоскости. Каждая точка соединяется прямой линией с каждой из остальных точек, используется данное число цветов. Сформулированы (и частично доказаны) две теоремы относительно возможности нахождения таких способов окраски соединяющих линий, при которых среди точек нет никакого подмножества из n-точек (n — заданное число), в котором все точки соединены линиями одного цвета.

7. В круглый сосуд, стоящий на столе, налита жидкость. На поверхность жидкости чернилами нанесено несколько пятен. Сосуд поворачивается рукою на некоторый угол. Доказано, что после остановки движения восстанавливается конфигурация пятен, повернутая на тот же самый угол.

8. Сформулированы два семейства теорем, относящихся к теории чисел. В частности: 1. Последовательность (n! + 1) содержит бесконечное число простых чисел. 2. Последовательность ((n2)! + 1) содержит конечное число простых чисел.

9. Построены быстро сходящийся алгоритм вычисления корней квадратных из всех целых и рациональных чисел и алгоритм вычисления членов ряда Фиббоначи.

10. Придуманы простые приближенные построения для задачи трисекции угла.

11. Предложен простой пример гидродинамического движения, приводящего к эффекту "магнито-гидродинамического динамо".

Учебные и научно-популярные работы

1. Совместно с М.И. Блудовым работал над подготовкой к новым изданиям учебника для техникумов по физике, написанного отцом А.Д. Сахарова — Д.И. Сахаровым при участии М.И. Блудова. В 1963 году вышло первое переработанное посмертное издание. В 1974 году должно было выйти новое переработанное издание, однако разрешение на издание было отменено после газетной кампании против А.Д. Сахарова в 1974 году.

2. Подготавливал к переизданиям составленный Д.И. Сахаровым "Задачник по физике" (последнее издание 1973 года).

3. Статья в сборнике "Будущее науки" под редакцией В.А. Кириллина, 1967 год. Сборник в продажу не поступал. Статья содержит прогноз развития науки и техники. Некоторые мысли из статьи вошли в работу "Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе".

4. Статья в сборнике "Будущее науки", изд. "Знание", 1967 год: "Симметрия Вселенной".

5. Статья в журнале "Физика в школе", 1969 год: "Существует ли элементарная длина?". Попытка популярно рассказать о некоторых идеях локальной и нелокальной теории поля.

Список научных трудов, составленный А.Д. Сахаровым

В. Сойфер А.Д. САХАРОВ И СУДЬБЫ БИОЛОГИЧЕСКОЙ НАУКИ В СССР

Сейчас уже трудно вспомнить, когда я впервые услышал об А.Д. Сахарове.

Кажется, мне рассказал о нем в середине пятидесятых годов один мой приятель. И уже в этом, первом услышанном мною рассказе неподдельное уважение соседствовало с какой-то загадочностью личности Сахарова. Приятель присутствовал на важном и весьма представительном совещании физиков, где были ведущие ученые страны, много академиков, членов-корреспондентов, докторов наук. И вдруг в зал вошел худощавый молодой человек. Стоило ему появиться в проходе между рядами, как весь зал, все эти убеленные сединами киты физического мира встали и, повернувшись к проходу, аплодисментами проводили молодого человека на его место — в президиум.[15]

"Это был Сахаров", — с некоторым придыханием в голосе сказал мне приятель, который, по-моему, был в те годы лишен чувства пиетета к авторитетам и был склонен скорее к нигилизму, чем к преувеличению чужих заслуг. Я так и не добился тогда от него вразумительного объяснения, за что же конкретно зауважали молодого Сахарова его коллеги. Мы часто слышали в те годы имена И.Е. Тамма, Л.Д. Ландау, П.Л. Капицы и Г.С. Ландсберга, М.А. Леонтовича и В.А. Фока. Учебники и книги этих людей были в продаже, их имена неизменно упоминались по радио, в газетах. Можно было иногда увидеть в журналах фотографии сутуловатого Ландау или коренастого Тамма со слегка склоненной набок головой. Но о самом молодом академике, Сахарове, печать хранила полное молчание, даже сфера его научных интересов была скрыта от глаз и ушей.

Потом для меня настало время, когда я перешел из Тимирязевской сельскохозяйственной академии, где проучился три с половиной года, на первый курс физического факультета Московского университета им. М. Ломоносова. Там в 1957 году открылась кафедра биофизики, и мы с приятелем с радостью ухватились за предложение попробовать переквалифицироваться в специалистов, которых ранее у нас никто специально не готовил. Но и здесь, на физфаке, имя Сахарова не упоминалось, его работы студентам не преподносились.

И, пожалуй, впервые имя А.Д. Сахарова стало общеупотребительным среди биологов, а не физиков.

Это время — 1957-1964 годы — было годами ожесточенной борьбы с Лысенко и другими представителями мичуринской биологии, отбросившими нашу науку на десятилетия назад, разрушившими некогда славные традиции русских генетиков, внесших крупный вклад в мировую науку.

С момента воцарения Т. Лысенко как единственного и непререкаемого лидера в советской биологии всякая серьезная экспериментальная и теоретическая работа в области генетики прекратилась. Был нанесен серьезный ущерб, а с годами все возраставший урон сельскому хозяйству. Банда лысенкоистов рвалась к тому, чтобы захватить все посты в научной и околонаучной жизни. Эта раковая опухоль разрасталась, метастазируя то в одно, то в другое место огромного тела биологических дисциплин.

Лысенко нацело отрицал значение генов как материальных хранителей наследственной информации, считая, что "всякая крупинка живого обладает наследственностью". Поэтому он голословно утверждал, что никаких специфических мутагенов, то есть веществ, избирательно поражающих наследственные структуры, нет и быть не может, что организмы изменяются целиком, параллельно с изменением внешней среды, и что любые благоприобретенные изменения тела наследуются. Вполне естественно, что, отрицая наследственные структуры и факторы, действующие на них, Лысенко препятствовал экспериментальному изучению этих проблем, заменяя генетику чистым знахарством.

Как это ни парадоксально, "лечение" советской биологии началось извне, со стороны, которая оказалась неподвластной Лысенко. Возрождению генетики, а затем и многих других биологических дисциплин помогли физики.

С развитием ядерной физики, с началом испытаний атомного и ядерного оружия стала вырисовываться страшная особенность — повреждение наследственных структур (генов) за счет облучения живых организмов. Первые физики-атомщики, не знавшие ничего об этом, пали жертвой демона, разбуженного их собственным умом. От лучевой болезни медленно (но неуклонно!) погибали все, кто соприкасался с расщепляющимися веществами. Мучительная смерть первых ядерщиков[16] была платой за незнание законов порчи наследственных структур излучением. Но, поняв первые закономерности влияния облучения на хромосомы, генетики вкупе с физиками начали срочную работу по доскональному изучению этих закономерностей. Радиационная генетика — совместное детище биологов и физиков — стала развиваться бешеными темпами. Срочного изучения генетических законов требовала сама жизнь.

И вот тут-то физики в СССР оказались той силой, которая помогла возродить эти исследования вопреки лысенковскому табу. В Институте биофизики Академии наук СССР была создана лаборатория радиационной генетики, в Институте атомной энергии по инициативе И.Е. Тамма, поддержанного И.В. Курчатовым, был организован радиобиологический отдел, соответствующие лаборатории возникли в ряде других физических институтов. Огромное значение имела организация научных семинаров, на которых рассматривалась биологическая проблематика, — и прежде всего теорсеминар И.Е. Тамма в Физическом институте им. Лебедева АН СССР.

На этом этапе Андрей Дмитриевич включился в общую работу физиков по зарождению исследований в области радиационной генетики, а затем убежденно, со специфически сахаровской обстоятельностью, начал борьбу с Лысенко.

Многое из истории этой борьбы сегодня утеряно, многие важные вехи на пути к возрождению генетики в СССР остались неотмеченными, многое попросту делалось так, чтобы следов не оставалось. Нет стенограмм ряда важных выступлений, все меньше остается людей, лично участвовавших в борьбе с монополизмом в биологии в СССР. Тем важнее было бы сегодня же, не откладывая на завтра, начать собирать материалы и воспоминания, которые еще могут возродить историю этих, уже относительно далеких дней.

Но тем не менее забыто далеко не все. В 1959 году в Атомиздате был выпущен маленький сборник "Советские ученые об опасности испытаний ядерного оружия" с предисловием И.В. Курчатова. Центральной статьей сборника стала статья А.Д. Сахарова "Радиоактивный углерод ядерных взрывов и непороговые биологические эффекты" (стр. 36-44) . Вопросы, поставленные в этой статье, имели принципиальное значение.

Повреждение генов при сильном облучении (в том числе и в районах взрывов ядерных устройств) для большинства ученых было очевидным. Но вот вопрос о тех вроде бы ничтожных следах расщепляющихся веществ, которые разносились по атмосфере и гидросфере Земли и которые лишь незначительно повышали фон радиации, оставался не просто открытым — многие ядерщики просто-напросто отрицали вредное влияние этих излучений. Известный физик Э. Теллер — отец американской водородной бомбы — даже цинично заявлял, что вред от испытаний "эквивалентен выкуриванию одной папиросы два раза в месяц" (стр. 124 книги Э. Теллера и А. Лэттера) .

Андрей Дмитриевич решил тщательно проанализировать этот вопрос. Его исследование требовало ясного осознания различных сторон воздействия излучений на живую материю — как на организмы в целом, так и на их наследственные структуры. Этот анализ камня на камне не оставил от легковесных выкладок Теллера и его последователей. Только учет нейтронного излучения с образованием радиоактивного длительно живущего изотопа углерода C14 дал совершенное ясное доказательство сильного повреждающего действия на наследственные структуры "остаточной радиации" и излучения в момент взрывов. Андрей Дмитриевич впервые дал строгий математический расчет нарушения наследственного аппарата клеток от нейтронного воздействия, рассмотрел разнообразные последствия от облучения. В краткой, почти тезисной форме он показал роль мутаций в появлении наследственных болезней, возможность увеличения раковых заболеваний и лейкемий от облучения, снижение иммунологической реактивности организмов, вред, наносимый человеку за счет увеличения изменчивости микробов и вирусов и связанной с этим периодически возникающей пандемии (вспышки) новых форм болезнетворных вирусов и бактерий. Именно эта широта рассмотрения биологических закономерностей в сочетании со строгим математическим расчетом доз и физическим анализом процесса повреждения генов при учете роста популяции людей на земле была уникальной и важнейшей частью работы Сахарова.

В то время еще не было открыто свойство живых клеток устранять часть поражений, восстанавливая, насколько можно, первичную генную структуру, способности "самоизлечиваться" или, как говорят биологи, репарировать свои гены, поэтому Андрей Дмитриевич не мог внести в свои расчеты поправки на репарацию, но и сегодня, с учетом этих коэффициентов, его расчеты полностью сохраняют силу.

Итак, ценность этого исследования А.Д. Сахарова заключалась в том, что он впервые строго объединил данные чисто физического излучения с разнообразными биологическими данными. Этот синтез привел к безупречно доказанному выводу о вреде испытаний ядерного оружия, того оружия, которое в значительной мере было его же собственным детищем.

Поднять руку на свое же изобретение, повести борьбу за его запрещение — это и был гуманизм на деле. Это была высокоморальная позиция истинно честного ученого, едва ли не самого преуспевающего среди советской научной элиты, трижды Героя Социалистического Труда Андрея Дмитриевича Сахарова.

Полемизируя с теми, кто, подобно Э. Теллеру и А. Лэттеру, считал, что "мутации (наследственные болезни) следует приветствовать как необходимую жертву биологическому прогрессу человеческого рода", Андрей Дмитриевич, выражая озабоченность будущим Земли, уже тогда, в противовес некоторым его коллегам, заявлял:

Неконтролируемые мутации мы склонны рассматривать как зло, как дополнительную к другим причинам гибель десятков и сотен тысяч людей в результате экспериментов с ядерным оружием…

Один из аргументов сторонников "безобидности" испытаний заключается в том, что космические лучи приводят к большим дозам облучения, чем дозы от испытаний. Но этот аргумент не отменяет того факта, что к уже имеющимся в мире страданиям и гибели людей дополнительно добавляются страдания и гибель сотен тысяч жертв, в том числе и в нейтральных странах, а также в будущих поколениях. Две мировые войны тоже добавили менее 10% к смертности в XX веке, но это не делает войны нормальным явлением.

Другой распространенный в литературе ряда стран аргумент сводится к тому, что прогресс цивилизации и развитие новой техники и во многих других случаях приводит к человеческим жертвам. Часто приводят пример с жертвами автомобилизма. Но аналогия здесь не точна и не правомерна. Автотранспорт улучшает условия жизни людей, а к несчастьям приводит лишь в отдельных случаях в результате небрежности конкретных людей, несущих за это уголовную ответственность. Несчастья же, вызываемые испытаниями, есть неизбежное следствие каждого взрыва. По мнению автора, единственная специфика в моральном аспекте данной проблемы — это полная безнаказанность преступления, поскольку в каждом конкретном случае гибели человека нельзя доказать, что причина лежит в радиации, а также в силу полной беззащитности потомков по отношению к нашим действиям.

Разобравшись в существе влияния излучений на наследственность, Андрей Дмитриевич смог отчетливо уяснить себе и вред лысенкоизма, препятствующего изучению генетических закономерностей. А уяснив это, он смело включился в борьбу с лысенкоизмом и лысенкоистами. Особенно это проявилось на выборах ближайших к Лысенко людей — Н.И. Нуждина и Г.В. Никольского[17] в академики АН СССР. Лысенко всеми силами стремился добиться их прохождения в академики, применяя все дозволенные и недозволенные приемы. Выборы проходили тайно и двухступенчато. Сначала кандидаты баллотировались по специализированным отделениям Академии — физики в физических отделениях, химики — в химических, биологи — в биологических. В отделении биологии Лысенко, используя "машину голосования", то есть насажденное им в течение десятилетий послушное большинство, довольно легко добился своего: его кандидаты были рекомендованы, и теперь уже общему собранию всех академиков оставалось лишь автоматически утвердить (также тайным голосованием) прошедших через первое сито кандидатов.

Как правило, камнем преткновения на выборах было голосование в отделении. Кто же лучше мог знать истинную цену ученого, как не его коллеги?

Но здесь получилось иначе. Мера ответственности за чистоту имени "действительный член Академии наук СССР" пала на плечи тех, кто имел на это большее моральное право.

И.Е. Тамм и А.Д. Сахаров включились в общую дискуссию на заседании Академии наук и сумели аргументированно и строго показать духовную и научную нищету лысенкоистов и убедить других членов Академии, что оба лысенковских кандидата не могут удовлетворять высоким критериям звания академика. Общее собрание забаллотировало и Нуждина, и Никольского.

В то время в биологических кругах Тамм и Сахаров стали легендарными фигурами. Они хорошо дополняли друг друга. Тамм тщательно готовился к своим выступлениям, обсуждая с рядом биологов важные моменты в характеристике лысенкоистов. Его страстная речь об антинаучности лысенкоистов дополнялась спокойными, но полными юмора высказываниями Сахарова.

Но на следующих выборах диктат стал более жестким. Н.Хрущев, покровительствовавший Лысенко, строго предупредил тогдашнего президента АН СССР М.В. Келдыша, что если Нуждин снова не будет выбран академиком, то он, Хрущев, отдаст распоряжение разогнать Академию наук.

Вопрос о Нуждине разбирался на заседании Политбюро ЦК партии, Нуждину было выделено специальное место (не надо забывать, что в СССР избрание в академики влечет за собой могучую финансовую поддержку в виде ежемесячного гонорара, права бесплатного пользования машиной, санаториями и т.д.), и Хрущев считал, что уж если ЦК утвердил кандидата, то Академия обязана этого кандидата избрать.

В этих условиях нужно было иметь известное мужество, чтобы выступить против личного протеже партийного вождя. Да и над всей Академией нависла реальная угроза.

Несмотря ни на что, Сахаров не поступился своими убеждениями. Нуждин после нескольких выступлений истинных ученых, и в том числе Сахарова, был провален. А разгром Академии наук был предотвращен лишь благодаря тому, что сразу после злополучной сессии Хрущев был смещен со своего поста, а вслед за ним потерпел личное крушение и сам Лысенко.

Трудно сказать, к какому результату привела бы соглашательская политика в этой истории и на сколько лет затормозилось бы дело подъема биологических наук в СССР после тридцатилетнего засилия в ней лысенкоистов.

Мне думается, что эта борьба Андрея Дмитриевича за интересы науки оказалась принципиально важной и для него самого. Благодаря этой борьбе в нем открылось нечто такое, что выделило его из среды многих коллег: способность к общественной деятельности, отсутствие страха перед давлением любого рода, принципиальность во всем. В годы, когда он выступил на общественном поприще в качестве оппонента лысенкоизму, он еще не проявил себя борцом за идеалы гуманизма, что принесло ему мировое признание. Это была, возможно, первая проба сил, но проба, четко продемонстрировавшая силу этого удивительного человека.

Заканчивая, я хотел бы рассказать об одной из своих встреч с Игорем Евгеньевичем Таммом, оказавшим мне в жизни огромную, неоценимую помощь тем, что привлек меня к работе в области биофизики в 1957 году. Начиная с этого времени, я частенько встречался с ним дома, обсуждая новости биологии. Однажды вечером, когда мы пошли перед сном прогуляться по набережной у дома Игоря Евгеньевича, он вдруг рассказал мне об одной своей ошибке. У Тамма была присущая только ему манера говорить. Слова из него летели быстро, как будто пулеметными очередями. Это была образная, яркая речь одного из выдающихся мыслителей современности, и его рассказы запали в душу навсегда. Вот так же запомнился и этот рассказ.

"Знаете, — начал он, — я довольно редко ошибался в людях, особенно в начинающих студентах. Когда я преподавал, через мои руки прошло немало талантливых ребят, и их можно было усмотреть довольно быстро. Но однажды Дау[18] привел мне студента, кажется, третьего курса, Сахарова, предлагая мне заниматься с ним индивидуально.[19] Мы сели поговорить и проговорили долго. "Знаете, молодой человек, — сказал я тогда Сахарову, — из Вас вряд ли выйдет настоящий физик. У Вас какой-то гуманитарный склад ума". Но прошло три года — и я делал с Сахаровым водородную бомбу. Вот как я ошибся", — заключил Тамм.

Тамм был убежден, что он тогда ошибся, но, как видим, даже в этом вопросе великий Тамм оказался на высоте. Несомненно, Сахаров стал выдающимся физиком, но время подтвердило и то, насколько прав был в первоначальной оценке внутренней природы Андрея Дмитриевича один из его учителей — И.Е. Тамм. Талант Сахарова оказался неоднозначным — он стал выдающимся физиком-теоретиком и одновременно с этим крупнейшим гуманистом нашего времени.

Андрей Дмитриевич Сахаров 5 декабря 1976 г.

на демонстрации у памятника Пушкину

С. Каллистратова АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ САХАРОВ…

Это не только глубокий ум ученого, это не только чуткая совесть гражданина, это не только мужество борца за справедливость. Это — большое доброе сердце, отзывчивое на чужую боль. Это стремление помочь не только людям, но и каждому отдельному человеку, попавшему в беду.

Недавно на обыске у меня дома изъяли целую груду писем, адресованных Андрею Дмитриевичу Сахарову, и копий ответов на эти письма. Писали интеллигенты и рабочие, крестьяне и пенсионеры, писали старики, юноши, девушки и даже дети. Писали порой по фантастическим адресам: Москва, защитнику прав А.Д. Сахарову; Москва, Комитет защиты прав человека и т.д. И письма тогда еще доходили. Письма шли со всех концов страны, из больших городов и маленьких деревень. И каждый листок — как последний крик отчаявшегося человека о помощи, о защите. Несправедливо осудили, и никто не хочет разобраться в деле — отвечают отписками. Отказывают больному старику в пенсии. Незаконно отобрали дом, выстроенный на сбережения целой семьи. Не помещают в больницу. Не предоставляют жилья. И сотни других вопросов. Автор письма перечисляет десятки официальных ответов — формальных отписок на десятки поданных в советские инстанции жалоб. И каждый просит: "Помогите добиться правды, справедливости". Андрей Дмитриевич находил время и силы читать все и всем отвечать. По многим письмам он от своего имени обращался в Прокуратуру, в Министерство социального обеспечения и в Министерство здравоохранения, в райисполкомы и т.д. Увы, как правило, он не получал ответов из "инстанций". Зато как искренне благодарили его в повторных письмах люди, получившие от него советы, разъяснения и просто сочувствие, человеческие отклики.

Незаконная ссылка Андрея Дмитриевича пресекла поток писем. Наверное, люди еще пишут. Но письма уже не доставляются адресату. И вот эта переписка — изъята КГБ как "крамольная", "преступная". И будут лежать письма, полные человеческой боли, и ответы, полные душевного сочувствия, пока их не сожгут "как не имеющие ценности". И вряд ли кто-либо теперь прочтет эту переписку. А жаль! Не только материал для интересных социологических исследований дает эта переписка. Много практических выводов на модную сейчас тему "Жалобы и письма трудящихся" можно извлечь из этой переписки.

Изолированный от друзей, лишенный всякой возможности общаться с людьми, подвергающийся моральному (а порой и физическому!) насилию со стороны властей, Андрей Дмитриевич был, есть и будет правозащитником в самом высоком смысле этого слова.

В день 60-летия мне хочется сказать Андрею Дмитриевичу: "Вы очень нужны нам, Вашим друзьям, Вы очень нужны нашему больному обществу!".

Н. Комарова-Некипелова "Как-то к нам попало письмо…"

Как-то к нам попало письмо, совершенно необычное по своему содержанию и исполнению. Оно было таким простым и так наполнено было бедой и каким-то одиноким отчаянием, что невольно вошло в память со всей орфографией, все, как есть.

Я сознательно не привожу адрес человека, написавшего его, чтобы как-то не повредить ему.

Письмо было адресовано А.Д. Сахарову. А в нем значилось:

г. Москва

В Министерство прав в Защиту человека

от гражданина Гущина Ивана Максимовича, 1915 года рождения проживающего в деревне Слобода …

Заявление

Прошу вашой помощ расмотреть мое заявление и помочь мне о ниже вказаном. Я гражданин Совецкого союза учасник Отечественной войны имею награды и прошу вашей помощи добиться как либо пенсии уже год прошол а я никак не могу стать на пенсию имею тяжелое раннение в грудную клетку ношу сейчас в себе осколки что и светит справка о ронении. И вот мне не хватает стажа 2 года и за точь не могу стать на пенсию а почому что я после войны попал в заключение и пробыл я там 17 лет в чом прошу вас помочь мне и выслать разъяснение ниже стоящим органам и так же мне чтобы я мог как либо сущевовать на севонешний день потому что я работать физически не могу после ранений И вобще по старости И вот летнее время пасу коров не много зароботую а зимнее время ничем не занимаюс. И притом вышел из заключения не имею ни кола и ни двора и за время войны потерял не токо здорове но потерял и семю и все скитаюсь сам собою как волк где придется и как придется Так моя жизнь и проходит.

Прошу в моей прозбе не отказать.

3.7.76

Так и сейчас пастухом сижу на пенку и пишу.

проситель Гущин И.М.

То, что в мыслях, в сердце этого простого человека, пастуха живет сознание, что есть в нашей стране Правда, есть "Министерство прав в Защиту человека", и надежда, что оно поможет, — не награда ли это жизни?

Так значителен для всех нас Андрей Дмитриевич Сахаров, что невозможно пастуху деревни Слобода Ивану Максимовичу, прослышавшему об Андрее Дмитриевиче Сахарове как о великом заступнике людей, представить его иначе, как Министром Прав в Защиту человека.

Академик Сахаров сослан в Горький, против него ведется активная кампания всеми средствами официальной массовой пропаганды, но авторитет А.Д. Сахарова, уважение к нему не становятся меньше. Можно устрашить людей, можно заставить их замолчать, но обмануть — трудно. И люди все равно тянутся к Сахарову, узнают его адрес, спрашивают о нем, передают теплые слова. А самое удивительное, что, несмотря на государственную опалу, надеются на него.

Караул у дверей бессилен против Совести, Чести, Достоинства, которые в наши дни в нашей стране именуются Мужеством.

В людях обиженных, ищущих поддержки и помощи, живет образ сильного и могучего — это Сахаров.

В людях, отстаивающих свои права человека, живет образ мужественности — это Сахаров.

И выше этой премии, человеческой премии Доверия ничего не может быть.

В. Помазов В ЛЮБЛИНО

И вновь "открытые" суды, Депо, железная дорога, Судьба высокая от Бога И крылья черные беды. На горле сомкнуты клыки. Час за год в муке ожиданья. Пред скучным двухэтажным зданьем Снуют жуками "воронки". И вновь — за все моя вина. Куется мужество любовью. Но волк не захлебнется кровью — Нас только горсточка одна В пустых зрачках отражена Назойливых как мух гебистов. Речь иноземных журналистов Порхающе отстранена. Гремят разлуки поезда И привкус крови в ломте хлеба. Над всем пронзительное небо Предвестьем Высшего Суда.

Е. Печуро ЧЕЛОВЕК ИЗ БУДУЩЕГО

Человек будущего живет сегодня, здесь, вместе с нами. Не удивительно ли это? Но мы, в своей повседневности и заботах (тысячелетия "довлеет дневи забота его"), мы как бы и не замечаем, что это личность, не укладывающаяся в рамки своего времени.

Вопиющая дисгармония эпохи, стократно усиленная здесь, где мы живем и сейчас, когда горло стянуто удавкой репрессий и вооруженный кулак занесен над Польшей… Остро ощущаемое противоречие между необходимым и возможным — ощущаемое до степени задыхания без необходимого, до необходимости требовать невозможного, до невозможности, кажется, жить, не преодолев этого противоречия хотя бы мысленно, внутри себя, — до понимания невозможности разрешить это противоречие даже для себя иначе, чем собственным поступком…

Кто из тех, чья собственная судьба не ограничена житейским благополучием, кто и будучи благополучен — несчастлив несчастьями других, кто из мучающихся отсутствием свободы и справедливости, хотя бы в тех границах, в которых они уже существуют в других странах земли, — кто из готовых если не на поступок, то на мысль, свободную от ограничений страха и сознания невозможности необходимого, может, положа руку на сердце, сказать, что достиг тем самым внутреннего равновесия?

Я думаю, этого не скажет о себе и Андрей Дмитриевич, хотя не страх, конечно (разве что страх за близких), но сознание глубины разрыва между необходимым и возможным присуще ему в большей степени, чем другим. Потому что он видит наше сегодняшнее из будущего.

Это не то будущее, каким его представляли утописты разных времен, полагавшие, что знают, чего человеку не нужно, и из этого негативного знания выводившие нормативные утверждения того, что же ему нужно. Это не некогда обещанное нам отцами Октябрьской революции конечное "светлое будущее". Это будущее бесконечное, суть которого в самом себе, в своей способности каждодневно выходить за собственные пределы, отвергая те формы несвободы человека и общества, которые создает человечество на своем пути. Недаром же любимая идея Андрея Дмитриевича — преодоление разобщенности человечества как решающее условие на пути к миру и свободе. Неделимость мира, как и неотделимость его сохранения от сохранения прав человека — это не просто кредо, проповедуемое А.Д. Сахаровым, это предмет его повседневной заботы, содержание его жизни.

Если целостность мира и целостность человека со всеми его потребностями и правами столь взаимозависимы, то как можно жить этим, зная, как говорит Андрей Дмитриевич, что "сделать, по-моему, почти ничего нельзя"? Что тот "факт, что мы выступаем, еще не означает, что мы на что-то надеемся"? Как можно постоянно обращаться к властям с различного рода конкретными предложениями (например, об отмене смертной казни или о политической амнистии) и даже целыми программами (например, программой решения афганской проблемы) и знать, что не встретишь ни ответа, ни понимания, ибо "у них другой образ мыслей"? Как понять, что, утверждая это, Андрей Дмитриевич при всех условиях (даже сейчас, в Горьком, сосланный, вернее — заключенный под домашним арестом без права свиданий и переписки, под постоянной угрозой самому физическому своему существованию) неуклонно продолжает выработанную им линию поведения, сохраняя то высокое состояние духа, которое просто невозможно без равновесия в самих его глубинах? Я нахожу один лишь ответ на это: то глубинное равновесие, без которого не могла бы состояться такая жизнь, какой он живет, дается ему видением будущего из свойственной ему — будущему — способности преодолевать настоящее.

Процесс преодоления разобщенности рода человеческого и отчуждения человека составляет суть истории человечества, но о реализации его — всегда частичной! — люди узнают лишь пост фактум, рассматривая свой вчерашний день в свете сегодняшнего. Андрей Дмитриевич Сахаров из тех, кому "завтра" дано как "сегодня".

Андрей Дмитриевич Сахаров не супермен. Конечно, он большой ученый, человек большой души… Но истинные масштабы его личности определяются прежде всего тем редчайшим совпадением потенциальных возможностей и их реализации, той редчайшей гармонией слова и дела, которые тоже дают нам право назвать его человеком будущего: актуально существующим потенциальным человеком. И — повторяю это еще раз — не нормативно, не навсегда ставшего, а всегда и постоянно становящегося, преодолевающего себя, как настоящее — будущим.

Виктор Некрасов СТРАННЫЙ ЧЕЛОВЕК

Я отношусь к той редкой категории людей, которые не любят, даже побаиваются знаменитостей. То ли робею перед ними, то ли боюсь показаться глупее, чем я есть на самом деле, или ляпнуть что-нибудь, из-за чего век потом будешь краснеть. Короче — избегаю их. И кусаю теперь локти, так и не познакомился — а ведь мог, мог же — ни с Борисом Пастернаком, ни с Анной Ахматовой (в первый и последний раз встретился с ней в Никольском соборе в Ленинграде, навеки успокоившейся). И к Михаилу Зощенко тоже не подошел, хотя и присутствовал в тот памятный вечер в Союзе писателей, на улице Воинова, когда он, волнуясь и запинаясь, читал свои рассказы ленинградским писателям, не менее его волновавшимся — это было за год-полтора до его смерти.

Короче — не тянет меня к великим людям, боюсь я их.

Но когда, совершенно неожиданно (хотя и с предварительным, конечно, звонком из Москвы), за нашим обеденным столом в Киеве оказался застенчивый, немногословный и, главное, ни грамма не приемлющий академик (стол к этому, признаюсь, не привык), я сам себе не верил. К тому же несколько озадачен был, почему два крохотных кусочка с таким трудом раздобытой и с таким старанием приготовленной моей женой селедки непременно надо было разогревать.

"Андрей Дмитриевич не любит ничего холодного, — развела руками Люся, его жена. — Ученых без странностей не бывает… И кисель разогреть придется. И балкон прикрыть."

Прикрыл, что поделаешь.

Да, у Андрея Дмитриевича много странностей. Не только селедка, кисель или полная растерянность у железнодорожной кассы, где книжечка Героя Социалистического Труда (трижды!) в момент решает все транспортные проблемы. Вероятно, есть десятка два или три других еще странностей, но есть одна, к которой никак не могут привыкнуть, просто понять люди, считающие себя руководителями нашей страны. Этот человек ничего не боится… Ничего! И никого!

Отвага, доблесть, бесстрашие, храбрость, героизм? Нет, все эти прекрасные, возвышенные понятия к Сахарову не применимы. Думаю, у него начисто атрофировано это чувство — чувство страха. Может, просто не думает об этом? И на другие дела, поважнее, не хватает времени. Люди, люди, люди. Судьбы…

Я хотел бы, но не имею права причислить себя к числу ближайших друзей Сахарова — редко виделись и склада мы разного (мое обычное "без ста граммов не разберешься" ему, увы, чуждо), к тому же особым честолюбием или тщеславием я не отличаюсь, и все же… Я бесконечно горд (подчеркиваю эти два слова), что самый благородный, самый чистый, самый бесстрашный, добрый и, вероятно, самый ученый (в этом я, правда, не разбираюсь, в школьные годы у меня по физике был репетитор) человек относится ко мне с благосклонностью и даже прощает кое-какие грехи.

И еще горжусь тем, что только у меня, единственного на всем земном шаре, есть фотография Андрея Дмитриевича, сделанная лично мною в Москве, в больнице, фотография, которой нет ни в одном "Лайфе", ни в одном "Пари-матче" или "Штерне". И не будет. Она есть только у меня. Стоит на книжной полке. Она по-сахаровски чуть смущенно улыбается мне. Когда я утром просыпаюсь, это первое, что я вижу. И мне становится как-то теплее… Потому что этого великого странного человека я не только люблю, но и не боюсь.

В. Тростников СМЕРТЬ ИВАНА ИВАНОВИЧА

И у меня был край родной:

Прекрасен он!

Там ель качалась надо мной:

Но то был сон!

А.Н. Плещеев

Иван Иванович был не просто ответственным работником — он был ответственным работником, нащупавшим мудрую линию поведения. В чем же она заключалась? Сейчас поясню. Скажем, входит к нему в кабинет начальник подведомственного отдела и подает затребованную бумагу. Но Иван Иванович смотрит не на бумагу, как делают большинство руководителей, а на лицо вошедшего. И по выражению лица он сразу видит, чего тот ждет — разноса или похвалы. Это самое ему и дается. Но преподносится это так, будто лишь глубокая осведомленность в существе дела позволила принять правильное решение. В результате, даже когда аудиенция оборачивается нагоняем, посетитель покидает кабинет с чувством уважения, а то и восхищения.

Овладев этими высшими тонкостями своей работы, Иван Иванович дослужился бы в конце концов и до совсем большого поста — такого, о каком в молодые годы не мечтал и во сне. Следующий должностной уровень был уже тот, когда о вас упоминают в отчетах о приемах или встречах в аэропорту — правда, не по фамилии, а во фразе "…и другие", но ведь на фотографии все равно видно, кто был среди этих "других". Да, вполне возможным и даже очень реальным было это повышение. О нем уже и наверху поговаривали, как доверительно сообщали Ивану Ивановичу его друзья. Но все повернулось иначе.

Он как-то не думал об этом, а годы шли себе и шли. А в последнее время вообще стали лететь. И вот, незаметно, потихоньку, он добрался до какого-то рубежа и почувствовал, что он уже не тот. Раздался первый звонок.

В чем он состоял? Если сказать совсем кратко — в появлении безразличия. Настало безразличие ко всему — к деньгам, еде, курортам, туристическим поездкам за границу и даже к благорасположению начальства. Оставались, пожалуй, только две вещи, которые все еще радовали, — спортивные передачи по телевидению, особенно футбол, и прогулки вдоль реки с собакой.

Физическое здоровье было у него все еще хорошим, даже завидным. Редко давало знать о себе сердце, не болели ни печень, ни почки, ни желудок. Сохранялась сила в мышцах и редкая для этого возраста выносливость. И сон был достаточно крепким, не тревожным. Но внутри что-то изменилось, стало неживым, холодным. Жизнь сделалась неинтересной, даже тягостной. Как-то вечером Иван Иванович поймал себя на дикой мысли: хорошо бы так сейчас заснуть, чтобы никогда больше не просыпаться…

А началось все с одной случайной встречи — между прочим, как раз во время прогулки с собакой. Старый рыбак, не спеша смоливший свою плоскодонку, рассказал Ивану Ивановичу о том, как два раза был в германском плену — в восемнадцатом и в сорок четвертом. Первый плен он вспоминал с удовольствием — жил тогда в батраках у богатого крестьянина, колбасы — ешь, не хочу, молоко пил вместо воды. Второй плен был ужасен. Спасся он лишь чудом: когда их перевозили из одного концлагеря в другой, попросил товарищей просунуть себя в маленькое окошко под потолком теплушки. Был он тогда страшно тощим, ребята поднажали, и он вывалился наружу. Дело было ночью, поезд шел полным ходом. Кое-какие кости, конечно, поломал, но жив остался. По ночам крался, днем прятался в лесу, в кустах. Когда добрался до Украины, скрывался у своих. Ну, и так далее — дело понятное. Иван Иванович и раньше слышал о подобных вещах.

Но на этот раз он воспринял все не как обычно и долго не мог забыть рассказа. Не то поразило его, что люди такое пережили, а что-то другое. Спокойная, добрая речь старика, в которой не было ни малейшей обиды и жалобы, никакого призыва к мести, заставила его по-новому взглянуть на народную жизнь и увидеть в ней такой пласт, которого он прежде не замечал. С этой поры он часто думал о нем и думал не умственно, не логически, а как бы сердцем, инстинктом. И этот пласт начинал казаться ему все более значительным и серьезным.

Это создавало в нем беспокойство. Всю жизнь он ставил на первое место партийные установки, и вдруг обнаруживалось, что есть что-то еще более значительное. Он спрашивал себя: "Но что же это такое?" И не мог найти вразумительного ответа. Он чувствовал только, что это — какая-то подлинная, корневая, народная жизнь, в которой жестокость и доброта являются не противоборствующими разными началами, а двумя сторонами чего-то одного, более фундаментального, что смягчает жестокость, а доброту делает неизбежной. Эта — та жизнь, о которой говорят "не поле перейти" — нешуточная жизнь, всегда тяжелая, но которую невозможно раз и навсегда облегчить, потому что тогда она перестанет быть нешуточной. Это — вроде песни, которую надо бы петь рыдая, а Ковалева поет ее лишь с протяжной задумчивостью:

На последний мой денечек Я дарю тебе платочек. На платочке — сини коймы, Возьмешь в руки, меня вспомни…

Эта трудно уловимая, но очень важная реальность неожиданно появилась и в каких-то далеких его воспоминаниях, связанных с витебским дедом, с приезжавшей из Михнева тетей Марфой, с полуфантастической крестьянской избой, с русской печью, на которой набросаны тулупы и валенки. И хотя он не мог понять, где это видел и когда, оно порой становилось самым главным — будто, если бы этого не было, то не было бы и вообще ничего.

Где-то совсем близко от поля ясного сознания в нем жила теперь глухая тоска, которая давала о себе знать в самый неподходящий момент, и тогда возникали конфузы.

Один из подобных конфузов случился в жаркий июльский день, когда Иван Иванович с секретарем райкома, областным архитектором и двумя референтами по промышленности посетил совхоз, где планировалось построить маслозавод. Осмотрели площадку, сверили местность с чертежами, обсудили детали проекта, и на этом работа закончилась. А машины еще не было — шофера отпустили на три часа, а управились за два. В правлении — духота, мухи, поэтому вышли наружу, сели в палисадничке на скамейку. Вдруг Иван Иванович с вожделением подумал о холодном молоке из погреба и решил пойти поискать избу с коровой. Около разрушенной церкви с шатровым верхом увидел колодец. Бабуся крутит ручку, вытаскивает ведро. Взялся ей помочь, донес воду до дому. Изба ее оказалась недалеко. Вошел за ней во двор, поставил ведра, попросил кружечку — водицы испить.

— Иди в горницу, отдохни, сейчас налью.

— А молока у вас тут нет нигде?

— Какое, милок, молоко: на всю деревню одна корова.

Он вошел в просторную чистую избу с бревенчатыми стенами, и его взор прямо-таки притянула огромная, в метр высотой икона в широкой деревянной раме и под стеклом. Если он и видел нечто похожее, то разве в Третьяковской галерее или в Новгородском кремле. Богородица, изображенная во весь рост, в профиль, идущая быстрым шагом, так, что одежда на ней развевается. По византийскому лику и темным краскам видно, что икона — очень старого письма.

— Откуда у вас этот образ?

— А вот, из той самой церкви, где мы воду брали. "Боголюбимая". И церковь называлась "Боголюбимая". Это — храмовая икона, она висела у входа. В тридцать шестом году церковь закрыли, я тогда ее и спрятала. А теперь, видишь, не стала бояться, повесила в горнице. Чай, нынче не тронут.

— Но ведь это большая ценность. Я думаю, музей купил бы ее с удовольствием. Вы не обращались?

— Как не купил бы! Только не продам я музею. Тут из Петровской церкви, действующей, священники приходили: дай, говорят, в наш храм, пусть люди молятся. Даже и деньги предлагали.

— Так почему же не отдали?

— Эх, сынок, нельзя из села отдавать — захиреет тогда село, расстроится. А может, и нашу церковь когда откроют, как же тогда без храмовой иконы? Пусть у нас будет.

Иван Иванович еще раз взглянул на икону. Идет себе Матерь Божья по нашей земле и благославляет ее… Да…

Поблагодарив хозяйку за гостеприимство, он вышел из дома. К правлению ближе было пройти задами. За калиткой заросли таволги, пустырника, медовый запах. Некошенная трава! Некому косить, да и незачем — нет коров. Бабуся говорит — захиреет село… О, Господи, да разве уже не захирело? Где все былое — крепкие хозяйства, покосы, кони в ночном, деревенские хороводы? Снова в его памяти всплыли дедушка с теткой Марфой, на сердце легла тяжесть. Ведь он — один из тех, кто яростно уничтожал все это. Агрогорода, блочное строительство на селе… Но не это гнетет душу, не надо притворяться, будто крестьян жалко. Жалко себя. Никогда не будет в моей жизни тихой речки с кувшинками и ряской, стука вальков на мостках, прелого запаха сена. Прошло это мимо меня, и прошло безвозвратно. А был в моей жизни вечный сигаретный дым совещаний, были вечные интриги и подсиживания, неофициальные телефонные звонки сверху и наверх. И еще — псевдодемократический жаргон, на котором говорят друг с другом партийцы и который есть сплошное лицемерие, так как имеется масса интонаций и нюансов, сразу же указывающих посвященному точное место всякого в иерархии. Все вроде бы на "ты" и все запанибрата, но всякий сверчок знает свой шесток. В общем, вместо красоты и приволья были даны мне судьбой пошлость и кабала. Но все дело в том, что свою судьбу я выбрал сам.

Он подошел к ожидавшим его коллегам, и тут как раз и случилась неловкость. Румяный референт с толстыми влажными губами и рыжей кудрявой шевелюрой, желая, видимо, его порадовать, сказал с весельем в голосе: "Думаю, вы были последним гостем в этой избе. Как только начнется строительство маслобойни, так сразу же все это снесут". И он круговым движением руки обвел ту площадь, где все будет снесено. В этот круг попадала бывшая церковь, а в самом его центре, как показалось Ивану Ивановичу, находилась благославляющая нашу землю "Боголюбимая". И тут, ничего не ответив, он быстро отвернулся и стал изо всех сил кашлять, а потом пошел к забору, будто бы высматривать машину.

Конечно, его сослуживцы не были способны понять причину появившихся в его поведении странностей. Если бы он даже с полной откровенностью объяснил им, что на него нежданно-негаданно навалилась неудовлетворенность прожитой жизнью, они только рассмеялись бы и ответили: "Ну хорошо, Ван Ваныч, пошутили, а теперь скажите правду, поведайте нам истинную причину". Ведь каждый из них отца родного бы продал, только бы достигнуть того, чего он достиг. Тем не менее все почувствовали, что с ним происходит что-то неладное, и разговоры о повышении как-то сами собой прекратились.

Кончилось это тем, чем должно было кончиться. Однажды его вызвали по каким-то выдуманным делам в центр, и когда с ними было улажено, перешли к главному. Партийный шеф — тот самый, который поддержал его последнее назначение, — закурил, дал и ему сигарету, похлопал его по колену и прочувственно произнес: "Устал ты, Ван Ваныч, ох, устал. Много, много сил отдал работе. И столько ведь ты сделал, что просто позавидуешь… А помнишь…"

 И тут он начал говорить об их совместной работе в области, а затем и в центре, стал вспоминать случаи, когда Иван Иванович необычайно остроумно выходил из трудных ситуаций. Приподнятый тон, каким это говорилось, похожий на тот, который принят на поминках, подействовал на обоих, и они вместе прослезились. Но в глубине души Иван Иванович уже твердо знал, что все сделанное ими — чистая фикция, что все трудности, из которых он научился ловко выпутываться, возникали только от несоответствия между партийными установками и реальной жизнью, что все они крутились в искусственном, ими же созданном пространстве, и их усилия не только не оказывали пользы корневой народной жизни, но и постоянно наносили ей вред. Он знал, что если пласт настоящей жизни еще сохранился, то не благодаря этой их деятельности, а вопреки ей.

Ему дали отставку на максимально льготных условиях — с персональной пенсией союзного значения и с правом пожизненного пользования государственной дачей. И именно эта дача постепенно успокоила его и излечила от апатии. В первое лето на его участке росло все, что хотело, — и раскидистая недотрога с маленькими желтыми цветками, и громадный, в рост человека, дягиль, и золотистый донник. Но на следующий год он произвел основательную расчистку земли под полезные культуры. На два сезона он увлекся клубникой, и тогда варилось много варенья, которым угощали даже соседей. Но затем расчеты привели его к мысли, что более выгодным является разведение цветов, и он с головой окунулся в новое занятие. Пришлось читать специальную литературу, ездить к опытным людям за консультацией, но все это вознаградилось с лихвой. Весной шли тюльпаны, в начале лета — пионы, затем гвоздики, а к осени расцветали георгины и хризантемы. Надо было все это продавать. И тут у него начал появляться вкус к денежной выручке. Сначала он отдавал все по оптовым ценам знакомой женщине, которая возила цветы на городские рынки, но со временем, преодолев смущение, сам стал за прилавок. Участие перекупщицы было слишком накладным, и допустить его он уже не мог. Он делался все более скупым и наконец стал подумывать об использовании каждого квадратного сантиметра участка. Некоторые из растущих на нем деревьев, которые давали особенно вредную для цветов тень, он систематически поливал кислотой и, когда они засохли, добился у лесничества разрешения их спилить.

 К чему привела бы его эта новая фаза внутренней эволюции, осталось до конца невыясненным, ибо однажды среди бела дня его хватил инфаркт. В ожидании "Скорой помощи" родные уложили его на диване, засуетились, заохали. А последняя фраза, услышанная им, была такая: "Надо получить по дядиному пропуску продукты в спецраспределителе, пока там не знают, что он умер".

.........................

Но эти слова никак не обидели его, не задели его душу. Он даже не понял их смысла. Он был уже далеко от того места, где содрогалось в агонии его тело.

.........................

Он вышел из холодной тени лесной опушки на ярко освещенное косым утренним солнцем большое поле, поблескивающее тысячами еще не оттаявших после ночного мороза лужиц, и пошел к другому концу поля, но пошел не по прямой, а все время меняя направление, чтобы всей тяжестью наступить на самую середину ближайшей остекленевшей лужицы. И когда он делал это, от ее краев начинал бежать к центру звук как бы гавайской гитары, который быстро нарастал и заканчивался приятным хрустом, а нога его в этот момент проваливалась на несколько сантиметров вниз.

Что ждало его на другом конце поля, никому из нас знать не дано. Судьба его души — великая тайна, которую здесь, на земле никто приоткрыть не может. А о судьбе его праха рассказала в своих стихах Инна Лиснянская:

А поодаль, за оградой, спят, разжавши кулаки, Ряд за рядом, ряд за рядом, старые большевики. И над ними — ни осины, ни березы, ни ольхи, — Лишь посмертные кручины да бессмертные грехи. Да казенные надгробья, как сплоченные ряды… Господи, Твои ль подобья дождались такой беды!

Инна Лиснянская КРУГ (Поэма)

1 Над городом стеклянные туманы. Окраина, застройка пустыря. Пейзаж мне сон напоминает рваный — Кусок пруда, осколок фонаря, Отчетливее — башенные краны. Здесь окна в сетках, видимо, не зря. А в процедурной дух стоит дурманный, Смесь валерьяны и нашатыря. Там движет время часовая стрелка, Как будто бы слепого поводырь, — И в книжке записной трясется мелко Густая телефонная цифирь. Ах, мамочка, ищу твой номер дачный. Он, как в Москве, такой же семизначный. 2 Как битое стекло, мерцает лед, И жаль душе не то, что я отрину, А то, чего душа не обретет. Себе я перегрызла пуповину Молочною десной, — ничтожный плод Студентки, слепо верящей в доктрину, Внушаемую нам. Но кто-то в спину Меня толкает, на меня орет За книжку записную санитарка. Ее глаза как два свечных огарка. Лет через семь, как кончилась война, Лечили здесь ее от алкоголя, И не ушла на волю — что ей воля?! Там ей велят, а здесь велит она! 3 Опять в свои ударив барабаны, Судьба берет за шиворот меня, Сует мне мыло — день сегодня банный. Но ванна — это тоже западня, Немеет рот, язык как деревянный, Едва воды касается ступня, Я ледяные вспоминаю ванны В подвале, где молчала я три дня: "Ты видела, сознайся — одноклассник Соскреб с портрета бритвою усы В спортивном зале. Был ли соучастник?.." Но я молчала, тикали часы За стенкой, и колечки перманента Разламывались в ванне из цемента. 4 Судьба меня за шиворот берет, Бросает в ночь сорок второго года. Перевернет мне душу этот год: Стоит брезентом крытая подвода У госпиталя, там, где черный ход, Гружу я трупы за мензурку меда, За черный с красным джемом бутерброд. Мне лед мертвецкой руки ест, как сода. Я — школьница, подросток, худоба, Впервые вижу я мужское тело, Но мертвое. Опричница-судьба, О как ты далеко вперед глядела, — Как эта смерть, что здесь, во льду лежит, Передо мною обнажится быт. 5 Весь быт мой, умещенный в чемоданы, Он, право же, не стоит ни гроша: Подарок мужа — коврик домотканый, Шубейка, туфли цвета камыша, Тетрадь, кофейник, перстень пятигранный И два из моря взятых голыша — И ни крупиночки небесной манны. Не к ней ли продирается душа Сквозь кожу барабана и сквозь платье, Залитое непраздничным вином?! Как хочется немного благодати, Как хочется не помнить о былом! И я средь ночи так беспечно плачу, Как будто все еще переиначу. 6 Из-под кровати под кровать бредет Квадратик солнца, сквозь тугую сетку Струится предвесенний небосвод, На всем сегодня оставляет метку, Рябые соты на стену кладет, Пятнистый зайчик влез на табуретку, И луч, увидев сонную соседку, Перекрестил ее раскрытый рот И тут же подошел ко мне вплотную, По лбу погладил, как сестру родную, И это милосердное родство Меня как будто вынесло из склепа. А я-то думала, что солнце слепо И дарит свет, не видя ничего. 7 Вокзалы… Общежитья… Балаганы… И вот больница — любопытный дом. Пугающий, хотя и постоянный Вопрос: "Вы переносите с трудом Несправедливость, ханжество, обманы?" Я не спешу с ответом. Дело в том, Что правдолюбье (им больны смутьяны) — Шизофрении явственный симптом. И я молчу, как там три дня молчала, А врач глядит с улыбкой, без вражды. Что ж, мне и от улыбки полегчало, А он себе в стакан налил воды, — Предвидел ли, учась психиатрии, Что предстоят ему дела такие? 8 Где дни одеты задом наперед, Там балаган. Там в недрах зазеркальных Все то, что именуется народ. В личинах шелушащихся и сальных Он водит повседневный хоровод, Как бы не помня черт первоначальных, Он за лицо личину выдает. В подземных переходах привокзальных, Как лед, мерцает неподвижный свет. У выходов — теней собачьих свора, Хохочут все личины мне вослед, Поскольку я без маски: вот умора! Сейчас за столб фонарный ухвачусь, Я улицы переходить боюсь. 9 И вновь я там же, где была когда-то, И мама, как тогда, придет сюда: По-детски простодушна, франтовата, Подчеркнуто седа, но молода, И передаст от отчима и брата Привет: "Ты можешь жить у нас всегда, Хотя с людьми ты ладишь трудновато, С пеленок и ранима и горда, Но все еще, надеюсь, обомнется, Боюсь я отрицательных эмоций, Не обижайся, детка, я пошла". Уйдет, а я вздохну: в трамвае давка, Но вспомню: ждет ее машина главка И ужин в доме чешского посла. 10 В железной сетке небо и палата, А здесь простор, а здесь такой простор, Что кажется — земля и та крылата, Вот-вот перенесет через забор! И поддевает снег моя лопата, Как будто расчищаем мы не двор, А жизнь мою. Но корочку заката Уже клюют вороны, и надзор В тупом лице запойной санитарки Нас в корпус загоняет: "Кончен бал!" И отсверкал свободы призрак яркий, Час трудотерапии отсверкал. О призрак мой, о вымысел мой нищий, Стал чище двор, да жизнь не стала чище. 11 Стучат часы за голою стеной, Как стрелка, жизнь моя бежит, вращаясь По замкнутому кругу предо мной. Была я трудной дочерью, покаюсь, Была я и неверною женой, Любовницей чудной, но возвращаюсь Я постоянно памятью больной В мертвецкую, где жизни ужасаюсь Впервые, где и трупы не равны: Лед выдается сообразно званью! Где до поры понятие вины Открылось несозревшему сознанью. А что такое первородный грех, Я, кажется, узнала позже всех. 12 И чудится: шагают пионеры, Бьет барабан. Куда идет отряд? А в балаган, в котором изуверы Взахлеб и всласть о вере говорят. Костры, как в первобытности пещеры, Там, в пионерском лагере, горят. И я была одной из дикарят, Плясала вкруг костра, покуда серый Пещерный дым не выел мне глаза. Но я не вдруг оттуда убежала, И дымом замутненная слеза Еще мне долго видеть свет мешала. О детство, перестань, не барабань, Дай мне вглядеться в утреннюю рань! 13 По тумбочке из крашеной фанеры К стене поспешно движется паук, Он озабочен, он исполнен веры, Что паутина — дело чистых рук, Что муха есть разносчица холеры, Ее он втянет в свой девятый круг, А после съест, хваля ее размеры. А вдруг ему и мыслить недосуг, Работает и пищу добывает, И это я, бездельница, сижу И мыслю за него… Вовсю зевает Соседка: "Ну и крик по этажу! А вот паук — хорошая примета, Весть добрая, не к выписке ли это?" 14 Я барабаню книжкой записной По полочке стальной в холодной будке. Как вышла из больничной проходной, На воле я уже вторые сутки. Где бытовать мне нынешней весной, Куда звонить, кому под видом шутки Признаться в бесприютности ночной? Ну, что мне стоит в здравом жить рассудке? Попробую с людьми наладить связь! И набираю номер я, смеясь, Разъятый смехом рот — моя личина, Мне совесть надоела, как нарыв! Подходит к будке пожилой мужчина, Газетою лицо полуприкрыв. 15 Над городом стеклянные туманы, Как битое стекло, мерцает лед. Опять, в свои ударив барабаны, Судьба меня за шиворот берет, Весь быт мой, умещенный в чемоданы, Из-под кровати под кровать бредет — Вокзалы, общежитья, балаганы, Где дни одеты задом наперед, И вновь я там же, где была когда-то, В железной сетке небо и палата, Стучат часы за голою стеной, И чудится: шагают пионеры, — По тумбочке из крашеной фанеры Я барабаню книжкой записной.

1974 г.

Раиса Орлова и Лев Копелев ИСТОКИ ЧУДА

Явление Андрея Сахарова — чудо.

Был самый молодой член советской Академии наук, поглощенный сложнейшими проблемами физики, почитаемый коллегами и властями, трижды награжденный высшим орденом страны — Золотой звездой Героя Социалистического Труда и государственными премиями. Его будущее представлялось таким же безмятежным, как и прошлое…

А он внезапно — для стороннего взгляда внезапно — свернул с накатанного пути, начал защищать несправедливо осужденных и преследуемых — крымских татар, которым не позволяют вернуться в Крым; немцев, которых не отпускают в Германию; евреев, которых не отпускают в Израиль; православных и католиков, баптистов и пятидесятников, гонимых за свои верования; рабочих, утесняемых начальством; добивался политической амнистии и отмены смертной казни.

Он пришел в Союз писателей, когда исключали Лидию Чуковскую; когда позвонили, что у кого-то идет очередной незаконный обыск, он, не найдя машины, приехал на попутном автокране. В Омске судили Мустафу Джемилева. Милиционеры силой вытолкали из коридора суда академика Сахарова и его жену Елену Боннэр. В Вильнюсе судили Сергея Ковалева — и опять Сахаров стоял у дверей. И в Калуге, когда судили Александра Гинзбурга. И в Москве, когда судили Анатолия Щаранского. И так множество раз… И уже перенеся инфаркт, он ездил в Якутию навещать сосланного друга, они с женой двадцать километров прошли пешком по тайге.

Его вызывали прокуроры и руководители Академии. Предостерегали. Уговаривали. Угрожали. К нему в квартиру вламывались пьяные хулиганы, палестинские террористы, некие "родственники" погибших в метро во время взрыва, оравшие, что он защищает убийц. По телефону и в подметных письмах ему обещали убить его детей, внуков. Из его стола выкрадывали рукописи. И, наконец, его бессудно выслали в Горький, под домашний арест, под надзор целого подразделения мундирных и штатских охранников.

Но он не сдается. Снова и снова продолжает отстаивать права человека, призывать к справедливости и к политическому здравому смыслу.

Восхищаясь подвигом Сахарова, многие забывают о глубочайшем трагизме его жизни. И — о смертельной угрозе, которой он подвергается. Трагична судьба Сахарова, потому что душа его разрывается между страстью к науке ("…больше всего на свете я люблю реликтовое излучение…") и любовью к людям, не к абстрактному человечеству, а именно вот к этому страдающему, обиженному человеку.

Он тяжело болен. Он живет в постоянном нервном напряжении. И с каждым днем нарастает опасность для его физического существования.

Противники не могут его понять, называют блаженным чудаком, безумцем. Гораздо больше тех, кто видит в нем святого подвижника.

И нередко можно услышать голоса: "Откуда в нашей стране в наше время это непостижимое, необъяснимое чудо?"

Еще до того, как о Сахарове узнал мир, он, возражая министрам, маршалам и самому Хрущеву, настаивал на прекращении ядерных испытаний. Он выступал против шарлатана Лысенко, когда тот еще был всесилен.

Он отдал все полученные им государственные премии, больше ста тысяч рублей, на строительство онкологических больниц.

Откуда же он такой?

Андрей Сахаров единственен в своем роде и, как истинное чудо, не может быть объяснен полностью. Гений ученого — Божий дар. Однако, можно попытаться проследить истоки его мировосприятия, истоки тех нравственных сил, которые сделали его духовным вождем, олицетворением лучших надежд современной России.

С детства Андрей Сахаров дышал воздухом русской интеллигентности. Род Сахаровых с конца 18-го века — несколько поколений сельских священников. Прадед, Николай Сахаров, был протоиереем в Арзамасе, которого прихожане чтили за доброту и за просвещенность. Дед, Иван Николаевич, первым ушел из духовного сословия, стал адвокатом, переехал в Москву. В начале века был редактором сборника "Против смертной казни"; был знаком и сотрудничал с В.Г. Короленко; друг толстовской семьи, музыкант А. Гольденвейзер был крестным отцом Андрея Дмитриевича. Отец — Дмитрий Иванович — стал физиком. Наши ровесники учили физику по его учебнику. Д.И. Сахаров был не только физиком, но и талантливым пианистом.

С первыми сказками бабушки, со звуками пианино, на котором играл отец, со стихами и книгами воспринимал Андрей ту духовную культуру, из которой выросли его представления о добре и зле, о красоте и справедливости.

Мы несколько раз слышали, как он читал наизусть Пушкина, тихо, почти про себя: "Когда для смертного умолкнет шумный день…". Он сказал однажды: "Хочется следовать Пушкину… Подражать гениальности нельзя. Но можно следовать в чем-то ином, быть может, высшем…"

Говорили о том, как Пастернак восхищался Нобелевской речью Камю, и Андрей Дмитриевич заметил: "Это по-пушкински, это — пушкинский кодекс чести…"

Вдвоем с братом Юрием они по-юношески азартно, перебивая друг друга, читали вслух "Перчатку" Шиллера и вспоминали свою детскую игру: один "мычал" ритм, а другой должен был угадать, какое стихотворение Пушкина тот задумал.

С Еленой Боннэр и Андреем Сахаровым мы познакомились в 1971 году на поэтическом вечере Давида Самойлова в Доме писателей. С тех пор мы нередко вместе читали стихи Пушкина, Тютчева, Ал. Конст. Толстого, Ахматовой, Арсения Тарковского, Самойлова, слушали песни Окуджавы и Галича.

Не только духовные традиции прошлого, не только литература воспитывали мироощущение Сахарова. Он был сыном своего времени. Школьником, студентом, молодым ученым, участвуя в разработке атомного оружия, он верил в идеалы социализма, верил в праведное величие своей страны. Но именно потому, что он верил глубоко, искренне и чисто, он тем острее воспринимал пропасти между идеалом и действительностью и, созревая, тем мучительнее пережил крушение юношеской веры.

В 1978 году в интервью газете "Монд" о десятилетии Пражской весны он сказал, что в то время начался решающий перелом в его судьбе. В июле 1968 года он впервые опубликовал меморандум о мирном сосуществовании двух общественных систем.

Сто лет тому назад Достоевский в речи о Пушкине сказал: "Быть настоящим русским значит быть всечеловеком". Сегодня это вновь подтверждает Андрей Сахаров.

Б. Альтшулер О САХАРОВЕ

О Сахарове я слышал с детства. Помню глупую частушку, которую спел по радио новогодний конферансье (трансляция из Колонного зала Дома союзов, 31 декабря 1953 года): "Кто-то там с большим стараньем каблуками стук да стук? / Это молодой избранник Академии наук". (Сахаров никогда не танцевал, а академиком действительно стал очень рано — в 32 года.) Таким образом он был упомянут среди прочих знатных людей страны. Секретная фамилии при этом, разумеется, названа не была, и тогда я запомнил эту частушку чисто механически. Впоследствии мне объяснили, кто имелся в виду.

Познакомился я с Андреем Дмитриевичем в 1968 году, когда он согласился быть оппонентом моей кандидатской диссертации по общей теории относительности. Мне тогда было 29 лет.

В августе 1969 года мы оказались в одном самолете, направляясь на международную гравитационную конференцию в Тбилиси. Из-за грозы над Главным Кавказским хребтом самолет до Тбилиси не долетел, и мы провели ночь на стульях на аэродроме в Минеральных Водах. Это было очень давно, во всяком случае в моем масштабе времени. Защита диссертации состоялась в том самом Физическом институте Академии наук СССР (ФИАН), в котором после отстранения от секретных работ стал работать Сахаров. С тех пор почти каждый вторник мы встречались на "таммовском" теоретическом семинаре (Игорь Евгеньевич умер в 1971 году, но название семинара сохранилось). И вот уже больше года не встречаемся. Смириться с этим невозможно.

В этих юбилейных заметках я не претендую на полноту и последовательность изложения фактов биографии Сахарова и ограничусь некоторыми субъективными замечаниями.

Когда началась Великая Отечественная война, Сахаров учился на физическом факультете МГУ. Решением правительства весь его курс был осенью 1941 года эвакуирован в Ашхабад, закончил обучение по ускоренной программе, и в 1942 году молодые инженеры поступили в распоряжение Министерства оборонной промышленности. На заводе боеприпасов в городе Ульяновске Сахаров стал автором нескольких изобретений в области методов контроля продукции, которые тогда же, во время войны, были внедрены в производство.

После войны Сахаров учился в аспирантуре под руководством Е.И. Тамма. В 1948 году включен в научно-исследовательскую группу по выполнению особо важного правительственного задания. (После научного семинара Тамм попросил задержаться Сахарова и еще одного молодого теоретика и сказал им: "Собирайтесь, скоро уезжаем". — "Куда и зачем?" — "Этого я не знаю сам", — ответил Игорь Евгеньевич.)

29 августа 1949 года была взорвана первая советская атомная бомба, 12 августа 1953 года — водородная. В книге И.Н. Головина "И.В. Курчатов" (Москва, Атомиздат, 1967) кое-что об этом периоде сказано. Есть там и такие слова: "Сахаров поднял нас на решение второй, не менее величественной атомной проблемы двадцатого века — получения неисчерпаемой энергии путем сжигания океанской воды!" (подробнее об этом см. в данном сборнике "Обзор научных работ А.Д. Сахарова. Управляемые термоядерные реакции").

Книга Головина весьма правдоподобно передает состояние подъема, радостного возбуждения, характерного для той (как теперь мы знаем — очень страшной) эпохи. Я помню это "вдохновение" и помню свое и всеобщее горе, чувство потерянности, когда умер Сталин. Почти все в стране, в той или иной степени, испытали действие этого идеологического наркотика (по свидетельству очевидцев, в концлагерях люди думали иначе). Впрочем, известная независимость мышления Сахарова проявлялась и тогда. Именно в этот период он неоднократно отклонял предложения вступить в партию. (Ученым специальной группы "прощалось" то, что не могло проститься другим.)

После 1953 года начался постепенный мучительный процесс пробуждения. Отличие Сахарова от многих других в том, что для него никогда не существовало дистанции между убеждением и действием, между словами и главной стратегией жизни. Каждое очередное испытание, вследствие повышения общего уровня радиации в атмосфере Земли, влечет за собой в долгосрочном плане тысячи безвестных жертв. По свидетельству самого Сахарова, именно из этих соображений он начал выступать за запрещение испытаний. В стране, где людей "не считали", мысль об этих никому не известных людях была достаточно "странной", а тем более конкретные действия, этой идеей порожденные. Сахаров же чувствует личную ответственность за трагедию этих людей. В результате ему удалось способствовать заключению Московского договора о запрещении ядерных испытаний в трех средах. 1962 год — переговоры с США о запрещении испытаний уже давно застопорились из-за спорного вопроса о контроле подземных ядерных взрывов. Сахаров обращается к министру среднего машиностроения Е.П. Славскому с идеей исключить эту спорную "четвертую" среду из проекта договора, мотивирует тем, что такая советская инициатива улучшит позиции СССР в ООН. Славский передал это тогдашнему представителю СССР в ООН Малику. Дальнейшая траектория идеи неизвестна, но, судя по результатам, понравилась она и Хрущеву, который, как известно, придавал большое значение улучшению позиций СССР в ООН. Так, летом 1963 года возник "Московский договор".

Тезис "людей жалко" лежит в основе всех общественных выступлений Сахарова. Когда стали известны масштабы массовых убийств прошлых лет, он пережил это как личную драму. Такое не должно повториться. Сахаров никогда не ощущал себя "маленьким человеком", знающим, что "все равно ничего не изменишь", и в полной мере возлагал на себя ответственность за происходящее. Есть ситуации, когда нельзя быть пассивным. Бездействие — тоже вид деяния и порою весьма опасный. Для Андрея Дмитриевича, насколько я могу судить после многих лет знакомства, такая внутренняя позиция — часть его личности.

Лето 1964 года. Выборы новых членов Академии наук. Один из кандидатов Нуждин — ставленник Лысенко, бывшего тогда фаворитом Хрущева. Просит слова академик Сахаров: "Пусть за Нуждина голосуют те, кто хочет разделить ответственность за самую позорную страницу в истории советской науки". (Текст примерный, по рассказам очевидцев. Детали всей этой эпопеи в свое время широко обсуждались в академических кругах. Кое-что я узнал от самого Андрея Дмитриевича.) Сахарова поддержали и Нуждина забаллотировали. Это микропроявление академической независимости имело макроскопические последствия. Лысенко в качестве компенсации "за причиненный моральный ущерб" потребовал у Хрущева, чтобы его выбрали вице-президентом Академии наук. Когда же президент Академии наук М.В. Келдыш разъяснил Хрущеву, что это невозможно, так как голосование в Академии тайное, то последний очень рассердился и заявил, что Академия наук — выдумка царей, и распорядился подготовить постановление о передаче всех академических институтов министерствам и ведомствам. Известно, что про Сахарова Никита Сергеевич сказал: "Сахаров лезет не в свое дело, возражал против испытаний, теперь вмешался в выборы академии"; говорят, что при этом он топал ногами и предложил тогдашнему председателю КГБ Семичастному подобрать на Сахарова компрометирующий материал.

Хрущева сняли в октябре. В списке обвинений среди прочего было сказано, что он потерял взаимопонимание с учеными, что, получив от Сахарова важное принципиальное письмо о положении в биологической науке, не показывал его долгое время членам Политбюро.

Хрущев не прислушался к голосу академика Сахарова. Может быть, нынешние (или будущие) руководители СССР прислушаются к нему?

Почему-то так получается, что идеи, выдвигаемые Сахаровым, приобретают, как правило, фундаментальное значение.

В науке — магнитное удержание плазмы для получения термоядерной управляемой реакции; идея о нестабильности протона для объяснения барионной асимметрии Вселенной. Есть и другие идеи, значение которых, возможно, еще проявится в будущем. (Научная деятельность Сахарова — особая тема, и я ее здесь касаться не буду, хотя я и видел его регулярно именно на научных семинарах. Однако свидетельствую, что наукой он занимался все время и вопреки всему.)

В общественной сфере. — В опубликованных в 1968 году "Размышлениях…" Сахаров выдвинул идею об опасности любой тотальной идеологии — социальной, националистической, великодержавной и др. В Нобелевской лекции он с предельной ясностью сформулировал концепцию приоритета необходимости соблюдения прав человека и глубинной связи этой проблемы с проблемой сохранения мира на Земле. Сегодня эти идеи Сахарова общепризнаны всеми — от еврокоммунистов до консерваторов — и, может быть, даже сдвинули некоторые советские идеологические стереотипы. Это случилось не сразу и не само собой. Назову некоторые вехи (выбор, может быть, субъективен и неполон; кроме того, я сознаю сложность такого явления как исторический процесс и ни в коей мере не хочу умалить героические усилия других людей). Интервью 21 августа 1973 года, в котором Сахаров с полной ответственностью за каждое произнесенное слово сказал о невозможности истинной разрядки без большей открытости советского общества. В качестве меры в этом направлении поддержка известной поправки Джексона, создавшей реальные стимулы к соблюдению одного из основных прав человека — права свободного выбора страны проживания. Книга "О стране и мире" (1975), где сказано много важного и которую на Западе, к счастью, прочли (а в СССР, к сожалению, нет).

О Сахарове как ученом прекрасно сказал И.Е. Тамм (см. данный сборник). Добавлю, что отмеченные Таммом качества Андрея Дмитриевича проявляются во всей его деятельности. — Он умеет находить "болевые точки" проблемы, выходит за рамки существующего и создает новое.

Публикация на Западе "Размышлений…" и последующие действия сделали имя Сахарова легендой и многими в СССР воспринимались как безумие. Впрочем, не всеми. Весной 1970 года И.Е. Тамм попросил Сахарова представлять его на состоявшейся в Университете торжественной церемонии вручения медали им. М.В. Ломоносова, которой Тамм был награжден, и зачитать его лауреатскую лекцию. (Сам Игорь Евгеньевич в это время был уже тяжело болен и не мог выходить из дома.) Это выражение доверия имело большое значение для Андрея Дмитриевича, так как тогда он был уже "неприкасаемым".

В 1969 году Сахаров передал почти все свои сбережения (134 000 рублей) Красному Кресту и на строительство онкологического центра в Москве. (Из Красного Креста Сахарова официально поблагодарили, тогда как директор онко-центра академик Н. Блохин такой вежливости не проявил. Спустя 11 лет, в феврале 1980 года на международной встрече ученых в ФРГ Блохин произнес немало плохого в адрес высланного из Москвы Сахарова.)

Убедившись, что его предложения и обращения к правительству никуда дальше архивов КГБ не попадают (так же, как сегодня оседают в КГБ идущие с Запада петиции в защиту Сахарова), еще недавно сверхсекретный Сахаров совершает "невозможное". С осени 1972 года Елена Георгиевна и Андрей Дмитриевич принимают у себя дома иностранных корреспондентов. "Существование Сахарова и Солженицына — это нарушение закона сохранения энергии", — говорили тогда московские физики. Я хочу верить, что это суждение ошибочно и закон сохранения энергии более фундаментален, чем закон сохранения страха.

Июль 1978 года. Последний день суда над Анатолием Щаранским. В маленьком переулке в центре Москвы — толпа людей. Среди них Андрей Дмитриевич и Елена Георгиевна, уставшие, только что приехавшие из Калуги с процесса над Александром Гинзбургом. Никого не допускают даже во двор здания суда. Много агентов в штатском. У охраняемого милицией заграждения пожилая женщина — мать Толи. Стоим очень долго, собственное бессилие томительно, требует какой-то разрядки, но сделать ничего нельзя. Скоро суд кончится, и разойдемся. И тут голос Сахарова: "Пустите мать. Хотя бы на чтение приговора". Толпа сгрудилась у заграждения. Андрей Дмитриевич произносит слова единственно возможные и необходимые в этой трагической ситуации. Потом отходит, бледный, принимает что-то сердечное. (Дело Щаранского было попыткой перевести борьбу с диссидентами и евреями в привычное русло шпиономании. Тогда эту опасную тенденцию удалось приостановить. Но Толю осудили, и его срок кончается в 1990 году. Страшно смотреть на эти цифры.)

Таких эпизодов за последние годы было очень много. Идею, что в борьбе за права человека самое главное — это помощь конкретным людям, Сахаров не устает демонстрировать с какой-то педагогической настойчивостью. В сущности такова моральная основа всего правозащитного движения. Татьяна Осипова, которую судили в Москве в начале апреля, в своем кратком последнем слове сказала: "Я считаю защиту прав человека делом своей жизни, потому что нарушение этих прав ведет к человеческим трагедиям". Ее осудили на пять лет лагерей и пять лет ссылки. Такие приговоры потрясают, особенно, если осознать, что ни Осипова, ни другие правозащитники никогда не призывали и не прибегали к насилию и единственным своим оружием считали гласность.

Нет людей более важных и менее важных, жизнь каждого человека содержит в себе бесконечность, Вселенную и не измеряется количественно. Эти идеи придумал не Сахаров, но они для него чрезвычайно органичны. Его Нобелевская лекция и многие другие заявления содержат весьма длинные списки репрессированных, и он мучительно трудно обдумывает перечисление имен, с чувством вины перед теми, кого не сумел назвать. Кому-то это может показаться утомительным. Два года назад "Голос Америки" при передаче очередного обращения Сахарова упомянул из приведенного им списка лишь несколько первых фамилий, заменив остальные на "и другие". Это вызвало резкий протест Андрея Дмитриевича, глубокое личное возмущение. Если бы такая позиция Сахарова была воспринята достаточно широко, то, может быть, человечество было бы спасено. И напротив — пренебрежение принципом абсолютной ценности каждой человеческой жизни чревато, как продемонстрировала история, миллионами человеческих трупов.

Деятельность правозащитного движения в СССР, в том числе и Сахарова, в течение длительного времени препятствовала попыткам ослабить ограничения, наложенные на КГБ после смерти Сталина. Это много раз подтверждалось на опыте. Каковы механизмы этого влияния — трудно сказать. Машина власти в СССР — это "черный ящик", над загадками которого, наверное, не следует ломать голову. "Что будет? Куда все идет?" — здесь все друг друга это спрашивают. Но ответ может зависеть и от собственного поведения в данный момент. Результативностью своих действий Сахаров это доказал неоднократно.

В последнее время в "черном ящике" что-то сдвинулось, и КГБ получил бóльшую, чем раньше свободу действий. Это проявилось в ссылке Сахарова, широких репрессиях правозащитников, в том числе женщин, что содержит особый элемент жестокости (Татьяна Великанова, Татьяна Осипова, Ирина Гривнина, Мальва Ланда, Оксана Мешко, Ольга Матусевич), в провокационном аресте секретаря самодеятельного научного семинара еврея-отказника математика Виктора Браиловского, "профилактических" репрессиях (Анатолий Марченко, Генрих Алтунян), глушении радиопередач. Что будет? "Важно то, что уже произошло", — ответил мне на такой вопрос Андрей Дмитриевич примерно четыре года назад, вскоре после ареста Орлова, Гинзбурга и Щаранского. Этот ответ справедлив и сегодня, и, наверное, всегда. Освобождение американских дипломатов-заложников явилось результатом известных принципиальных усилий. Что будет с Сахаровым, Орловым и другими правозащитниками, может зависеть от усилий мировой общественности. Необходимо найти способы разговаривать непосредственно с "высшим эшелоном" власти в СССР, то есть с теми, кто только и полномочен "принимать решения", а это не просто. (О важности этого последнего обстоятельства неоднократно говорил и говорит академик Сахаров.)

"Что будет" может зависеть и от позиции советской общественности. Позиция Академии наук СССР в отношении ссылки Сахарова известна — умолчание и бездействие. То беспринципное бездействие, которое опасно. Ни один из академиков не потребовал элементарного — предоставить Сахарову слово, выслушать его на заседании Академии. Не исключено, что обращение нескольких советских академиков к Л.И. Брежневу могло бы вернуть Сахарова в Москву.

… Случилось так, что я увиделся с Андреем Дмитриевичем на семинаре в ФИАНе на следующий день после визита в квартиру Сахаровых людей, назвавших себя членами организации "Черный сентябрь" (1973 год). (Вошли в квартиру, оборвали телефон, в течение полутора часов угрожали убить его и жену.) Он рассказывал об этом, как о каком-то досадном, нелепом событии. "Сахарова в принципе нельзя испугать, — сказала как-то Елена Георгиевна. — Его можно убить, но добиться, чтобы он отказался от того, что думает, — невозможно". Андрей Дмитриевич постоянно размышляет, и, как я понимаю, он всегда чувствует дистанцию между фундаментальным и случайными суетными обстоятельствами, такими, к примеру, как визит "террористов". Может быть, архимедовское "не трогай моих чертежей" в какой-то мере соответствует этому мироощущению Сахарова. Его нельзя испугать, но ему можно сделать очень больно, если использовать для этого близких — жену, детей. Сегодня таким объектом стала невеста сына — Лиза Алексеева. "Сам факт заложничества, связанный со мной, для меня совершенно непереносим" (письмо А.П. Александрову, 20 октября 1980 г.). К этим словам Сахарова следует отнестись со всей серьезностью.

Поведение советских коллег Сахарова в связи с его ссылкой в Горький также очень тяжело переживается Андреем Дмитриевичем. В открытом письме американскому физику-теоретику Сиднею Дреллу (30 января 1981 года) он пишет: "Что касается моих коллег в СССР, то они, имея опыт жизни в нашей стране, прекрасно понимают мое положение, и их молчание фактически является соучастием; к сожалению, в данном случае ни один из них не отказался от этой роли, даже те из них, кого я считаю лично порядочными людьми". И если Сахаров, по своему складу склонный думать о людях хорошо, может быть, даже идеализировать, произнес такие слова, то, значит, для этого были веские и весьма тягостные основания.

Один из главных факторов, формирующих здесь человеческие характеры, — это лишение информации. Люди здесь крайне не осведомлены, в том числе и о Сахарове. Распространенность самиздата явно недостаточна для возникновения того "коллективного эффекта", который называется общественным самосознанием. В этих условиях возникают разные психологические гримасы. Многих раздражает активность Сахарова. Такая реакция похожа на обывательское: "Бездельники поляки бастуют, потому что работать не хотят. Мы живем хуже, а не бастуем. И чего наши ждут?" (Разумеется, есть мнения и другого рода, но этот стереотип распространен очень широко.) При всем при том смею утверждать, что общественная психология, очень быстро в историческом масштабе времени, меняется под влиянием условий. Сейчас здесь существуют экстремальные условия типа сурдокамеры; но если будет информация (хотя бы из космоса — на экраны телевизоров, к чему неоднократно призывал академик Сахаров), то уже через 10-20 лет (а может быть, и раньше) в русском языке появится польское слово "солидарность".

На этой оптимистической ноте я и закончу. Что пожелать дорогому Андрею Дмитриевичу в день рождения?

— Чтобы он, несмотря ни на что, долгие годы сохранял работоспособность и ясность мысли, необходимые для познания и формирования мира.

— Здоровья ему и Елене Георгиевне, что в нынешней немыслимой ситуации особенно актуально.

— Чтобы Лиза Алексеева получила разрешение на выезд из СССР и чтобы она, Алеша и все близкие имели возможность вернуться, когда захотят. Чтобы все люди могли пересекать государственные границы по своему желанию, в любом направлении.

— Чтобы советские коллеги разогнулись.

— Чтобы иностранные коллеги, чья помощь до сих пор была столь существенна, выступали в его защиту, как и в защиту других узников совести, с удесятеренной "сахаровской" энергией.

— Чтобы он вернулся в Москву и чтобы отпустили из тюрем и лагерей всех его друзей.

— Чтобы в СССР была проведена амнистия всех политических заключенных, в стране воцарились законность и правопорядок, а гласность и критика стали ненаказуемыми нормами жизни.

— Чтобы никто не приносился в жертву идеологическому молоху.

— Чтобы человечество овладело термоядерной энергией и избежало одноименной катастрофы.

Но это уже пожелания нам всем.

С. Липкин ГЛАВЫ ИЗ ПОВЕСТИ "ДЕКАДА" (Летописная повесть)

Глава четвертая

Амирханов объяснял генералу правильно: аул Куруш действительно получил свое имя от древнего персидского царя, которого в русских учебниках ошибочно называют Киром, что у ученых персов, слушающих на симпозиумах русских историков, вызывает веселое недоумение, так как персидское "кир" соответствует и по звучанию, и по смыслу нашей самой краткой брани. Кто, однако, дал аулу это название? Территория нынешней Гушано-Тавларской АССР находилась в вассальной зависимости от царя Куруша. Но сам ли могущественный завоеватель побывал в этой горной глуши и, пораженный одиноко и венценосно возвышавшимся над вершинами селением, нарек его в свою честь? Или это сделали его потомки? Слуги? Пишущий эти строки всего лишь любитель чтения исторических книг, дилетант, и ответить на этот вопрос не в состоянии. Когда совсем недавно, в восемнадцатом веке, на землю тавларов нагрянул выскочка — шах Надир, человек, подобно Гитлеру, наглый и не шибко грамотный, он доказывал принадлежность Персии захваченного куска земли, основываясь на том, что здесь самый высокий аул носит персидское имя. Но это такая же чушь, как та, которую совсем уже недавно распространяли немцы, окружившие Ленинград: земля, мол, здесь немецкая, а доказательство — названия городов — Петербург, Петергоф, Ораниенбаум. Что мы знаем о прошлых веках? Что мы знаем о прошлых годах? Врут учебники, врут газеты, только миф — правда.

Могли бы назвать этот аул Курушем гушаны, родственники персов по языку, у которых были сложные отношения с ахеменидской династией, но точно известно, что гушаны в этих местах никогда не селились, так высоко в горы не забирались. А высота умопомрачительная. Сразу же за районным центром почти вертикально устремляется над бугристым колхозным пастбищем узкая тропа, шириною в метр, кое-где в полтора метра, вышиною в километр. Пишущий эти строки однажды, будучи молодым, взобрался по этой тропе в аул, и сердце у него тогда замирало от ужаса перед пропастями немыслимой глубины по обе стороны каменистой тропы. Пишущий эти строки снова приблизился по бугристому пастбищу к тропе через двадцать лет, но уже не решился подняться в аул, даже не верил себе, что когда-то осмелился на это решиться, и до чего стыдно стало ему, когда он увидел, как школьники, смеясь и подпрыгивая, сбегали по страшной тропе, к тому же и скользкой, ибо дело происходило поздней осенью.

Эта почти вертикальная узкая тропа посреди горной бездны связывала жителей Куруша с остальным миром, который они называли нижним. Земля у них была скудная, наделы, как говорится, буркой накроешь, мужчины на целых полгода уходили на заработки, одни — в ближние места, добирались до Дона, другие — подальше, шли в Турцию, Сирию и даже в Египет, где, есть слух, один курушанин стал везирем. Занимались курушане разными ремеслами: ремеслом кузнецов, ремеслом златоковачей, ремеслом нищих, а некоторых очень боялись дети в окрестных селениях, — они боялись тех, кто занимался ремеслом мусульманского обрезания, издали угадывали их каким-то чутьем.

Кузнеца Исмаила увела судьба на север дальше, чем других: он строил канал Волга-Москва. Как-то, в 1932 году, он резко оборвал придиравшегося к нему фининспектора, тот, даром, что такой же тавлар, пришил ему политическое дело — злостный забой собственных овец, и Исмаилу дали пять лет: уже сама краткость срока показывала, что дело пустяковое. К тому времени, когда случилась великая беда с его народом, Исмаилу стукнуло шестьдесят. Он видел много, он знал много. Он читал по-русски и по-арабски, он исходил казачьи станицы Дона и Кубани, он работал в кузнях Дамаска, где родилась лучшая в мире сталь. Но такого, как на строительстве канала, он не видел никогда. "Страшный суд! Даджжаль (мусульманский антихрист) пришел!" — восклицали односельчане, когда, вернувшись домой, Исмаил рассказывал им о плывших между плотинами трупах. Вернулся Исмаил хромым, — ему камнем отдавило ногу, а срок ему скостили до трех лет, — не потому, что он охромел, он и хромым оставался на каторжных работах, — а потому, что у него были зачеты, немало дней вырабатывал он по сто пятьдесят процентов нормы.

Ох, и пировали же в Куруше! В русской деревне, наверно, побоялись бы встретить так душевно, даже восторженно, бывшего зека, но все жители Куруша были одного рода, одной крови, а общность рода выше государства, важнее государства, прочнее государства, да и здешние скалы, облака над скалами, кустарники между скалами были с людьми одного рода-племени, и тоже принимали участие во всеобщем деревенском пире.

А как хорошо было на душе у Исмаила, когда, после канала, тяжелого, как кандальная заклепка, он вновь увидел свою постаревшую, исхудавшую Айшу, своего сына Мурада, помощника в кузнечном ремесле, стройного подростка, горбоносого, как коршун, увидел своих друзей, свои камни, свои облака, свои деревья, свои сакли с навесами — продолжениями плоских крыш, свой аул, со всех сторон окруженный головокружительной бездной и только тропой, тонкой, как сират, господень мост в рай, соединенный с остальной тавларской землей.

Исмаил опять стал колхозным кузнецом. Первые послекаторжные годы ему помогал Мурад, потом Мурада забрали в армию. Из близких родственников у него в живых осталась лишь одна сестра Фатима, некогда выданная замуж в нижний аул. Секретарь райкома Амирханов, конечно, знал о прошлом ее старшего брата, но другого выбора у него не было, мужчин взяла война, а Фатима из бедняков, в колхоз они вступили с мужем одними из первых, Исмаил обучил сестру русской грамоте, что в ту пору было большой редкостью среди горянок, а Фатима была женщина работящая, смышленая, передовик сельского хозяйства, исполнительная, правда, чего скрывать, отсталая: религиозная, но, с другой стороны, именно поэтому ее уважали колхозники, верили ей.

Когда накануне ленинского дня, Исмаил, пропахший дымом, с покрытой копотью аккуратно и округло подстриженной бородой, с покрасневшими от кузнечного огня веками, дохромал до своей сакли, его сердце налилось радостью: к нему в гости, чтобы в праздник быть вместе, поднялся из нижнего мира Алим, тринадцатилетний любимый племянник, сын Фатимы. Мальчик уже успел расставить вдоль стены, за очагом, на дощатом топчане, укрепленном на глиняных ножках, свои картины в грубо сколоченных рамах. Старая Айша ухитрилась испечь для племянника в золе очага несколько пресных лепешек из остатков ячменя. Она припасла и орехи на зиму (ореховое дерево росло перед саклей), они золотились на маленьком трехногом круглом столике. Исмаил и Алим обнялись, но, как полагается правоверным, губами друг друга не коснулись. Большеглазое, породистое, удлиненное лицо мальчика еще не научилось по-восточному скрывать свое волнение, а волновался он потому, что его дядя, как мастер работу мастера, стал осматривать картины. Это были копии — портреты вождей и портреты более привлекательных лиц. Карл Маркс был похож на тавларского муллу, только чалмы не хватало. Понравился Исмаилу портрет Айши во весь рост. Племянник приукрасил жену кузнеца, изобразил ее в большой, богатой шали, которой у нее не было, а ноги обул в короткие чулочки из сафьяна и того же цвета туфли, которых у нее тоже не было. С одобрением взглянул Исмаил и на себя. Алим нарисовал карандашом его лицо и часть туловища, оборвав его на газырницах бешмета. Исмаил удивлялся сходству, не понимая, что юный живописец не уловил выражения его проницательных голубых глаз.

— Зачем плохого человека рисуешь? — укоризненно спросил дядя, указывая опаловым, потемневшим от копоти пальцем на портрет Сталина. Мальчик раскрыл рот в священном ужасе. Айша, неодобрительно покачав головой в черной повязке, напомнила:

— Пророк запрещает рисовать.

— Пророк запрещает рисовать Аллаха, — уверенно возразил кузнец, — ибо от Аллаха никто не сокрыт и ничего не сокрыто, сам же он сокрыт ото всех и от всего. А хромого кузнеца Исмаила и его старуху Айшу ни одна сура, ни один аят Корана рисовать не запрещает.

В Куруше появление нового человека, поднявшегося из нижнего мира, даже будь этот человек ребенком, — всегда событие. В саклю кузнеца, одна за другой, приходили соседки, они выражали свое восхищение картинами Алима, щелкая пальцами и издавая языком и губами звук, каким понукают в России лошадей, и нехотя удалялись. Пришел и одноногий, однорукий Бабраков, с медалью и красной ленточкой раненого на гимнастерке, видная личность — завклубом. Он, как взрослого, обнял уцелевшей рукой Алима и, опираясь на костыль и на мальчика, вздохнул по-мусульмански, то есть, придавая вздоху определенный смысл, устроился на топчане и наставительно сказал:

— Никогда не забывай, Алим, что по матери ты родом из Куруша, здесь твоя родина. Так подари нашему клубу портреты вождей. И твоя мать обрадуется за своего сына, за свой род, когда весь Куруш, этот минарет горской земли, будет смотреть на твои картины.

Так сказав, Бабраков снова вздохнул со значением. Исмаил понял, что завклубом хочет ему сообщить нечто важное, но ждал, чтобы начал Бабраков. И Бабраков, как будто, начал:

— Языки наших женщин, как жернова. Но мельница шумит, а мелева нет. Ты ничего не слышал, Исмаил?

— А что услышишь в кузне? Мехи надуваются, огонь скачет, железо гремит.

— Ты мудр, Исмаил. Но сегодня гром кузни тебе уже не помешает, и завтра не помешает, — выходной день, напряги свой слух, нужен твой совет. А что касается тебя, Алим, то я передумал. Картины твои не в подарок возьмем, а купим. Оформим, как следует, может, удастся, продуктами заплатим, не бумажками.

— Продуктами лучше, — ответил за племянника Исмаил. — Ты что-то сказал о всяких разговорах. Известно, что репейник растет на скале, а слух — на площади. Когда пойдем в клуб, услышим, узнаем.

Аульный клуб стоял посреди широко и неровно разбежавшейся площади на пологом склоне горы. Он прежде был мечетью, и ничего в постройке не изменилось, если не считать двух квадратных окошечек, прорубленных для показа фильмов. Эти окошечки разрушили замысловатый орнамент стен. Никто в Куруше не знал, даже читавший по-арабски Исмаил, что орнамент в действительности является сложенными в слова буквами старинного арабского алфавита, называемого куфическим, а слова складывались в изречения из Корана, и под русским лозунгом "Дело Ленина-Сталина победит!" ученые арабисты прочли бы вечные слова о Боге и о его посланнике и о том, что надо бояться огня, уготованного неверным, огня, чье топливо — люди и камни. Но хотя горские крестьяне не разумели ни старинной, ни поздней арабской азбуки, они твердо знали, что война пощадила клуб, беспощадно уничтожив соседние дома, потому что прежде клуб был святой мечетью.

На площади уже собирались жители. Им было известно, что после доклада покажут фильм "Ленин в Октябре", и хотя все его не раз видели, — приятно было ожидание развлечения в этой голодной, скудной, скучной жизни. Женщины постарше прятали волосы под повязкой, сверху были наброшены на них ветхие большие черные шали, сложенные треугольником, с закинутыми на спину концами, девушки и девочки были одеты более по-теперешнему, по-городскому, одежда была нищенская, но кое у кого сохранились цилиндрические высокие шапочки, украшенные вышивкой и посеребренным шариком. Инвалиды войны, несмотря на зиму, были в гимнастерках, без бурок, ноги — в изношенных чувяках, но зато головы — в огромных папахах, ибо горец может быть разут и в рваном бешмете, но обязательно в хорошей папахе (лучшее в человеке — голова) и при кинжале. Увы, кинжалы были запрещены… Мальчики тоже были в папахах и в изодранных, не по росту куртках с капюшонами из войлока. Как седые орлы на горных скалах, восседали на корточках восьмидесятилетние старики.

Исмаил поздоровался за руку со всеми мужчинами. К нему — что не полагалось по обычаю — подошла Сарият Бабракова, колхозный чабан. Это была статная женщина лет за тридцать, брови ее над переносицей соединялись полоской черной краски, высокоскулое лицо было обветрено. От нее пахло снегом и овечьей мочой. Первый муж ее погиб на фронте, оставив ее с двумя детьми, она вышла замуж во второй раз за однорукого, одноногого завклубом Бабракова, вернувшегося с войны более полугода назад, но брак они оформили недавно, соседки, сначала не одобрявшие ее, теперь успокоились. Месяцев прошло как будто немного, но уже было заметно, что Сарият ждет третьего ребенка. Однажды на нее напал волк, когда она повела свою отару на пастбище повыше, где трава была гуще, волкодав не мог справиться с разбойником, и Сарият убила волка пастушьей ярлыгой, но серый перед смертью успел изорвать бурку ее покойного первого мужа, в которую была одета Сарият, и она кое-как залатала ее кусками войлока. До войны женщины никогда не были чабанами. Голос у Сарият стал хриплым, неженским:

— Хочу тебя спросить, Исмаил, хочу, чтобы ты дал мне правильный ответ, ты ведь горец грамотный, бывалый, около самой Москвы, хоть и не по своей воле, три года провел, знаешь низины и вершины. Скажи нам, Исмаил, почему сегодня другой человек у нас о Ленине докладывать будет?

— Какой другой человек?

— Кто у нас все годы войны докладывает доклады? Фазилева, редактора районной газеты, к нам наверх посылают. А сегодня у председателя уже пьет и закусывает другой человек, сейчас и здесь появится. А знаешь, кто этот другой человек? Биев.

— Биев? Начальник районного НКВД? Надолучше?

— Начальник НКВД будет нам про Ильича и текущий момент рассказывать. Мальчишки видели, как он входил в дом председателя, живот здоровый, больше моего, на каждом боку — по револьверу.

Исмаил вспомнил тревожные, непонятные слова мужа Сарият, завклубом Бабракова. Да, надо своему уму дать отстояться. Начальнику районного НКВД не положено доклад об Ильиче докладывать, идеология — не его поле, другое поле у начальника НКВД.

Сарият, как будто прочла его мысли, добавила хрипло:

— Есть хабар, что нас хотят выгнать из Куруша в нижний аул. Исправят разрушенные дома и нас в них поселят. А то большому начальству трудно до нас добираться. Вот и прислали Биева, чтобы нас заранее подготовил к переселению, а заодно он и ленинский вечер проведет.

— Аллах Акбар, владыка миров, что же будет с Курушем? Что будет с могилами наших предков? Разве живые могут навсегда покинуть своих мертвых?

Так спрашивал Исмаил, у самого себя спрашивал, у собравшихся вокруг него односельчан спрашивал. В коляске подкатил, зло улыбаясь, красавец — истинный черкес, как бы спрыгнувший со страниц кавказских поэм Пушкина или Лермонтова. Впрочем, спрыгнуть он не мог даже со страниц, за сталинградскую медаль он заплатил обеими ногами.

— Салям алейкум, Исмаил.

— Ваалейкум салям, Ахмед. На коляску не жалуешься?

Коляска Ахмеда была сработана Исмаилом. Кузнец сделал и удобный руль — сам придумал его конструкцию.

— Спасибо тебе, танк в исправности. Значит, получим сегодня от Биева указание, в каком порядке спуститься вниз. Приготовь свой вещмешок, Исмаил. А наш Куруш…

Ахмед не договорил: появился Биев в сопровождении Бабракова. Все мысленно отметили, что с ними нет председателя колхоза. Почему это? Ленина, что ли, не уважает? Две кобуры чернели на двух мягких боках Биева, два портрета — Ленина и Сталина, два портрета кисти мальчика Алима держал он под мышками.

Население втиснулось в клуб, уселось в помещении бывшей мечети. Биев, чтобы все видели, поставил портреты вождей прямо на сцене, перед столом, и присел к сидевшему за столом Бабракову, прислонившему к спинке стула костыль. Еще один портрет Сталина висел в михрабе, — в нише, когда-то указывавшей молящимся направление в сторону Мекки. По давно немытым деревянным ступенькам поднялась на сцену Кучиева, однофамилица Исмаила, секретарь парторганизации. Бабраков, после кратких вступительных слов, соответствующих печальному, но насыщенному оптимизмом событию, объявил, что доклад сделает наш уважаемый товарищ Биев.

Начальник НКВД Кагарского района был высок, мордаст, брюхат. Голова его устроилась на плечах, как бы не нуждаясь в шее. Узкие глаза заплыли плотным, светло-розовым мясом. В Куруше сохранилась очень чистая тюркская речь с большим, правда, количеством слов арабского происхождения, но приобретших тюркское звучание с ударением на последнем слоге, а Биев, хотя и читал по бумажке, говорил по-тавларски дурно, если же отрывался от бумажки, то соединял тавларские слова искаженными русскими, вроде "туда-суда", "так сказат", "в обищем-целом". Он привык заканчивать свои выступления призывным выкриком: "Надо лучше!" Однажды он провозгласил: "Да здавствуют солдаты Дзержинского, наши органы безопасности, которые хорошо служат Советскому Союзу, надо лучше!" С тех пор его прозвали "Надолучше".

О Ленине он говорил мало, больше о Сталине, о близкой победе, требующей напряжения и жертв, бумажка привычно увязывала великие дела всей страны с колхозными заботами и задачами Куруша. Выкрикнув с неподдельным подъемом все необходимые, ставшие уже безъязыкими здравицы и дождавшись, пока смолкли все необходимые аплодисменты, Биев, окончательно оторвавшись от бумажки, объявил:

— Портреты величайших вождей всех народов нарисовал присутствующий здесь ученик пятого класса Алим Сафаров. Хорошо нарисовал, надо лучше!

Опять раздались аплодисменты, на этот раз — от всей души, действительно одобрительные. Алим застеснялся, все это заметили, аплодисменты усилились, но Биев воздетой рукой показал, что у него есть еще одно объявление. Жители уселись, стали слушать.

— Давно уже колхозники жалуются на трудности жизни в Куруше. Справедливо жалуются. У вас нет врача, — ни один медработник, так сказать, не хочет наверх подняться. У вас нет школы, — ни один педагог не хочет, туда-суда, жить в таких условиях. В общем и целом обком партии, правительство республики учли жалобы колхозников и решили, несмотря на военное время, улучшить вашу жизнь, предоставить вам благоустроенные дома в одном из нижних аулов. Теперь и детишкам будет хорошо, — там школа имеется, в Куруше немало инвалидов войны, больных стариков и старух, все нуждаются в медицинской помощи. Скоро Сарият нам подарит смелого джигита, и не надо будет ей с ее вьюком спускаться по тропе: чуть что — больница рядом. Дорогие горцы и горянки, поздравляю вас, готовьтесь к новой жизни, надо лучше!

Шутливыми словами о беременной Сарият начальник районного НКВД хотел вызвать веселое оживление в зале, показать понимание обычных человеческих тревог и радостей, что всегда сближает с народом, но вызвал страх, смятение, негодование, брань. Случилось и непредвиденное: Алим поднялся на сцену, взял портреты Ленина и Сталина и, высоко держа их, спрыгнул, а не сошел по ступенькам. Население закричало:

— Никогда не покинем Куруш! Он лучше всех городов нижнего мира! Никогда не покинем город мертвых — могилы предков!

Ахмед, управляя рулем, выкатил свою коляску вперед. Опираясь на поручни, поднявшись на обрубках, безногий и красивый, он бросал в толстую морду Биева сильные и бессильные слова:

— Плохо говоришь, Биев, подло говоришь! Разве ты горец? Ты — жирная свинья, пусть тебя съедят неверные!

Поднялась женщина Сарият, беременная будущим спецпереселенцем, поднялась, большая, как облако, в своей бурке чабана:

— Будь проклято чрево, в котором ты был зачат, свинорылый шайтан! Где председатель? Почему он прячется от нас?

Русская матерщина, смешанная с изысканной тавларской бранью и мусульманскими проклятиями, потрясала стены испоганенной мечети. Кино смотреть не стали, вышли на площадь. Биев и секретарь партийной организации незаметно, по-лисьи скрылись. Никто не знал, что секретарь партийной организации, как и честно предупрежденный Биевым председатель колхоза сейчас заняты укладкой вещей: им разрешили взять не по одной, а по три клади на каждого члена семьи. Биев беспокоился, нервничал, — успеют ли у него дома уложиться, как следует, ему было дано завидное право взять вещи и продукты без ограничения, да жена у него бестолковая, одна надежда — на мать и тещу, хозяйственные старухи. Увы, сам он должен был остаться до завтрашнего утра в Куруше.

А Куруш не спал. Долго шумели на площади. Пусть хорошо грамотные по-русски, Исмаил и другие, вместе с мудрейшими стариками составят письмо в обком и Совнарком, на имя Девяткина и Акбашева, который, хотя и не из Куруша, но тавлар, да еще из Кагарского ущелья, не могло же окаменеть на большом посту его тавларское сердце.

Крупно и низко горели звезды, заснули вершины гор, убаюканные музыкой их свечения, но в домах не спали. Как покинуть место, где жили испокон веков, жили еще тогда, когда московских хозяев не было, Москвы не было, как покинуть минарет горской земли? Алим где-то прочел, что Куруш — самое высокое из населенных мест Европы. А когда начнут переселять? Видно, не раньше лета — надо сперва отремонтировать внизу разрушенные дома. Исмаил мысленно сочинял письмо, но понимал, что пустая это затея, строитель канала Волга-Москва хорошо знал хозяев.

Заснули перед самым рассветом, а на рассвете их разбудили: гул "дугласов" задрожал над вершинами гор, на полуавтоматических парашютах "ПД-41" выбросили на неровную землю Куруша авиадесантников. Молодые чекисты врывались в дома, требовали, чтобы жители в течение одного часа уложили вещи, по одной клади на человека, включая детей. Биев и начальник десантного отряда разбили отряд на группы, в каждой — по два десантника, значит, рассчитали так, чтобы десантников было в два раза больше, чем домов: Семисотов умел считать. Среди десантников были и женщины, и не только потому, что мужчины нужнее на фронте: гуманное правительство понимало, что операция необычная, среди высылаемых — большинство женщин, немало и дряхлых старух, немало больных, возможны и беременные, здесь хрупкая чекистка пригодится скорее, чем иной тяжелоатлет.

Ворвались десантники и в саклю Исмаила, парень и девушка, оба курносые, гладколицые, как бы безглазые, ибо в глазах не душа светилась, а тусклая, даже не звериная, а какая-то отчужденная от всего живого злоба.

Эти двое сперва кричали, матерились, потом поостыли, даже стали помогать, чтобы ускорить дело, собирать вещи, но торопили, торопили. Наконец, три клади были уложены. Алим приладил к плечам хурджин — горскую переметную суму, в одной руке у него были портреты Ленина и Сталина, в другой — Исмаила и Айши. Маркса, как видно, он решил оставить. Десантница возмутилась:

— Что ж ты, ёшь твою двадцать, взял пять кладей? Сказано ведь русским языком — по одной клади на человека. Глупый ты парень, чего взял — картинки. Тут, может, получше вещи есть, да оставить надо, приказ.

— Я сам нарисовал, не оставлю портреты, убейте меня, а не оставлю, — закричал Алим, и в его крике слышались и детский плач и недетский гнев.

Десантник сказал:

— Полина, хай хлопец визьме свои малюнки, а як дийдемо до машины, там и побачимо. А в машину малюнки покласты йому не буде дозволено.

Десантница смягчилась:

— Ладно, бери, ёшь твою двадцать.

Собрали жителей, всех до единого, как приказал Семисотов. Плач детей, проклятия женщин, жуткое молчание старцев и еще более жуткое, трагическое молчание красивоглазых мулов. Начали спускаться по тропе. Через каждые пять человек — по десантнику. Впереди — Биев, а замыкал высылаемых начальник отряда. На этой почти вертикально низвергнутой тропе чекисты утратили свою уверенность. Голова кружилась на тонкой нитке земли между безднами. Исмаил взял на свою долю самый тяжелый из трех хурджинов. Он, конечно, понял, уже перед рассветом понял, что речь идет не о переселении высокогорных аульчан вниз — иначе дождались бы весны, даже лета. Набрехал Биев, районный кум: весь Куруш, а, может быть, весь народ, вся республика выселяется в дальние, уж не в сибирские ли края, поэтому и обманывал Биев, боялся сопротивления курушан, хотя чего бояться, всех давно, как подкову, согнули, поэтому и приказали взять всего по одной клади на человека, поэтому и чекистов-десантников в Куруше выбросили.

И не только Исмаил понял огромность беды. Не потому ли, достигнув середины тропы, все, как будто по уговору, отдышась, оглянулись на мгновение наверх. Домов уже не было видно, только минарет сельского клуба, как одинокий, замечтавшийся паломник на пути к Мекке, застыл отрешенно и благоговейно. Заря свободно разгорелась, и глазам открылся двуглавый Эльбавенд. Одна голова горы, казалось, венчала туловище, распятое утренним солнцем, а на другой, повязанной снежной чалмою, были опущены тяжелые ледяные веки: не хотела гора, не могла видеть великое горе своих сородичей. Исход народа? Угон народа?

Долго еще продолжало жить это мгновение в сердцах людей там, на далекой чужбине. А здесь мгновение прошло, и снова спуск. Исмаилу показалось, что племяннику, шедшему перед ним, трудно тащить и хурджин, и по две картины в каждой руке. Он хотел облегчить ношу племянника, попытался взять у него хотя бы две картины, но его хромая нога подвернулась, Исмаил упал, дышавший ему в спину десантник не успел ему помочь, и старый кузнец Исмаил Кучиев сорвался и разбился на дне пропасти, упали в пропасть и Ленин и Сталин, упал и безногий Ахмед в коляске, сработанной Исмаилом. Свалился в пропасть со своей кладью и костылем однорукий, одноногий Бабраков. Свалилось несколько старух и детей. Муторно стало на сердце у начальника отряда: число высылаемых не будет соответствовать числу, обозначенному в списке. К тому же и один из десантников не удержался, свалился в пропасть, и все из-за этих предателей-чучмеков, чернозадых гитлеровских наймитов.

А горы стояли, смотрели, вспоминали и плакали, плакали никогда не замерзающими слезами родников. И никогда не замерзнут эти слезы. Умрут десантники, и дети десантников, и внуки десантников, а горы будут стоять, думать, вспоминать, плакать, и вовеки не высохнут на их морщинистых лицах родники слез.

Глава пятая

Поезд вышел из Алма-Аты в конце марта. До Арыси он добрался по Турксибу в назначенное время. Там было тепло, уже начинала цвести джида. Потом поезд замедлил свое движение, видно, не торопился из Азии на север, в Москву. Почти всю ночь он провел в Кзыл-Орде, часами простаивал на станциях и полустанках и даже посреди бестравной степи, словно посреди улицы больной, страдавший грудной жабой. На седьмые сутки он дотянулся до Рузаевки, долго и, казалось, бессмысленно маневрировал на этой узловой станции и устроился наконец где-то в тупике на дальнем пути.

Сквозь холодные сумерки светились огни Рузаевки. К первому пути, к зданию станции, надо было пробираться по тамбурам других поездов, а то и под колесами, а длиннющий, наглухо закрытый госпитальный поезд пришлось обойти. Как водится, у многих пассажиров, военных и штатских, были в руках котелки и чайники. Состав был переполнен, пассажиров накопилось великое множество. В самой Алма-Ате во время посадки образовалась такая давка, что проводницы, своего спокойствия ради, закрыли двери вагонов перед пассажирами с билетами и без билетов, даже перед генералами и полковниками, но военные чином поменьше оказались хитрее, многие запаслись сделанными фронтовыми умельцами впрок такими ручками, которыми легко отпирались задние двери вагонов.

В Рузаевке военные устремились к коменданту, чтобы получить какое уж будет продовольствие по продаттестату, и только один военный пошел разыскивать почту. Отстукали телеграмму: из-за большого опоздания поезда он задерживается. Командировка предписывала ему прибыть в часть как раз в тот день, когда поезд доплелся до Рузаевки, и военный, конечно, не знал, когда закончится его путешествие, тем более, что рассчитывал денька два-три прожить дома, в Москве. Из почтового отделения он направился к коменданту. Когда поезд приближался к станции, то чудилось, будто светится много огней, но оказалось, что станция погружена в темень, снег и грязь, всюду в почти безнадежном ожидании кучились люди, слышалась русская, украинская и даже польская речь. Военный стал в очередь и, когда минут через сорок приник к окошечку, он принялся убеждать помощника коменданта, что продаттестата с собой не взял, а есть хочется, просит талон на буханку хлеба.

— Без аттестата не полагается, товарищ капитан, — скучно сказал помощник коменданта, но капитан, перенявший опыт у других, знал, как надо ответить:

— Виноват, товарищ старший лейтенант. Всего пять суток дали мне на свидание с семьей, не успел оформить, хотелось на фронт скорее попасть, а поезд еле тащится, живот подвело.

Он не мог получить продукты по аттестату, все — на месяц вперед — получил в Алма-Ате и оставил отцу. Помощник коменданта, сидя в своей тыловой глубине, сердито-обиженно выдал капитану талоны на хлеб и пачку концентрата. Капитан узнал, что идти за ними надо довольно далеко, в самый конец станции, потом, выйдя в город, пересечь площадь. А на станции уже развернулась натуральная форма торговли. Военные меняли добытые в Алма-Ате орехи и сушеный виноград, а также кое-что из одежи, рукавицы, например, на самогон, торговались с мордовскими бабами, ссорились с ними, требуя дегустации. Там, где обрывался разбитый, грязный асфальт и не горел последний фонарь, стоял скотский поезд. Трое солдат и сержант в полушубках и валенках, всаженных в галоши, указывали военным, имеющим талоны: после третьего вагона следует свернуть налево, там выход на площадь. Внезапно половина стенки второго вагона отодвинулась, возник лаз, и капитан увидел молодую женщину в белом халате. Сержант помог ей спрыгнуть на землю, спросил:

— Что там, Зинка?

— Погоди, воздуху наберу. Преждевременные роды. Нашла чучмечка время. Но ведь они здоровые, как суки. Даром что до восьми месяцев не дождалась, а мальчик в порядке. Не помрет, так жить будет.

— Кто эти люди? — спросил капитан, не надеясь получить ответ, понимая, какого рода войск эти солдаты. Но сержант, видимо, считал, что таинственность ни к чему:

— Не люди, товарищ капитан, а предатели, семьи власовцев. Можно сказать, оголтелые отщепенцы. С Кавказа вроде.

— Разрешите посмотреть?

— А чего, смотрите. Только недолго. Вам самому противно станет, дикие ведь, набздели, воши по ним бегают.

Капитан заглянул в лаз. Вагон, предназначенный для перевозки скота, был переоборудован для перевозки людей, но так, что людям было хуже, чем скоту: по обе стороны от узкого прохода были сделаны нары. Ни внизу, ни наверху люди не могли выпрямиться. Они скорчились в этом гноище, в грязи и вони. Былые пастухи стали отарами, гуртами. Беззубый старик в папахе, сидя на заплеванном, загаженном, с застывшими испражнениями, полу скотского вагона, жадно дышал воздухом, сыро и мглисто врывавшимся сквозь лаз. В углу слева кричал новорожденный. Женщины окружили роженицу. Давно не бритые мужчины молча, недвижно и грозно сидели на нарах. Их босые ноги были восковыми, как у мертвецов. "Подумать, на руках у матерей все это были розовые дети", — невпопад вспомнил капитан Анненского. Черты этих несчастных показались капитану странно знакомыми. Он сказал, наклоняясь к лазу:

— Салям алейкум. Хардан сиз? Ким сиз? Тавлар?

— Тавлар, тавлар, — подтвердили мужчины, обнажая белые десны, и то была улыбка.

Для дальнейшего разговора капитану не хватало тавларских слов. Он перешел на русский:

— Почему вы здесь? В скотском вагоне?

В ответ закричали женскими, мальчишечьими, старческими голосами:

— Мы и есть скот! Мы пища для русских! Нас высылают! В Сибирь высылают! Наш народ высылают! Сам ты кто, из наших мест?

— В своем ли вы уме? Разве целый народ высылают?

— Целый народ высылают! Гурджистанская собака Сталин высылает!

— И Мусаиб Кагарский среди вас? И даже Акбашев? И все, все? А гушаны?

— Гушанов оставили. Их и наших мертвых оставили. Здесь и Мусаиб, здесь и Акбашев, только они в хороших вагонах едут. А мы, сам видишь, хуже скота. Бывало, овечка в отаре ягненочка родит, так мы нежим и мать, и ребенка, а у нас женщина Сарият родила, дыхание Аллаха в ней и в ее мальчике, а воды нет для нее.

— Ведро найдется?

— Найдется. Нас не выпускают.

— Дайте, принесу воды.

Капитан подумал было, что сержант-чекист на него рассердится, но тот отвернулся. Может, нарочно отвернулся. В русском человеке злоба вспыхивает, но доброту сжечь не в силах, доброта не дрова, не уголь, не керосин, а дух Божий. Капитан еще раньше приметил кран с кипятком. Он поспешил к нему, смешал горячую воду с холодной и вернулся к лазу. Какой-то мальчик — одни глаза на бескровном лице — принял у него ведро без благодарности. Капитан пошел получать продукты по талонам. Ему выдали буханку хлеба с довеском, концентрат — пшенную кашу. Довесок капитан съел, хлеб оказался кислым. Когда он приблизился к вагону, лаз был уже задвинут. Капитан обратился к сержанту с просьбой отодвинуть стенку на минуточку, он только хлеб и крупу им даст, но сержант отказал:

— Не положено.

И тихо добавил:

— Приказ. И мне влетело.

Капитан в растерянности направился к своему составу, он был не уверен, что выбрал правильное направление, карабкался по тамбурам пассажирских и товарных вагонов, обходил молчащие паровозы. Звали капитана Станислав Юрьевич Бодорский. Он был поэтом-переводчиком, с начала войны служил в армейской газете "Сыны Отчизны". Когда фронт двинулся на запад, а их армию почему-то оставили в резерве под Проскуровым, для переформирования, что ли, Бодорский получил из Алма-Аты, куда его родители были эвакуированы, телеграмму: скончалась мама. Редактор, подполковник Эммануил Абрамович Прилуцкий, отказал ему в просьбе выехать на похороны: солдат, сказал он, должен пересилить личную скорбь. Но член Военного Совета, хорошо к нему относившийся, вручивший ему недавно орден Красной Звезды, посочувствовал своему армейскому писателю, разрешил убыть в Алма-Ату на пять суток, а на дорогу дал десять суток.

Теперь Бодорский возвращался в редакцию. Он опаздывал из-за того, что поезд еле плелся, но надеялся, что его армия еще стоит под Проскуровым, а нет — найдет: добраться до передовой всегда нетрудно. Его поразила высылка тавларов. Как обычно в тяжелых случаях, он прежде всего подумал о себе. Даже когда узнал, что умерла мама, он прежде всего подумал о себе. Однако никого не надо поспешно судить. Тургенев, подробно описавший казнь Тропмана, в последний момент отворачивается. Прочтя статью Тургенева, Достоевский зло заметил: "Ужасная забота, до последней щепетильности, о себе, о своей целости и о своем спокойствии, и это в виду отрубленной головы!" И все же пишущий эти строки считает Тургенева не только великим писателем, но и добрым человеком.

Имя Бодорского как бы слилось, по крайней мере, в глазах литературной администрации, с именем Мусаиба Кагарского. Отец Бодорского, невысокого роста, с низко посаженной на плечи атлета кудлатой головой, с ярко-синими глазами под пеплом нависших бровей, седоусый поляк, был в прошлом жандармским офицером. Наверно, именно это и толкнуло двух старших братьев Станислава записаться в коммунисты. Они участвовали в гражданской войне, один из них погиб в бою под Синельниковым, другой исчез в тридцать седьмом году. Станислав был в мать, елисаветградскую армянку, — высок, чернобров, строен, смугл, сухощав. В отличие от братьев он к власти не прикасался, даже в пионеры не определился.

Его стихи были далеки от всех направлений советской поэзии. Кумирами Станислава были символисты, в особенности, — Сологуб и Вячеслав Иванов. Они обладали, по его понятиям, всем, к чему он стремился: духовной огненной напряженностью, изяществом, небесной музыкой, тайной. Советские стихотворцы, пролетарские и формалисты, левые и правые, отвращали его от себя своей прагматичностью, зависимостью от текущих обстоятельств, словесным нищенством, исканием опоры вовне поэзии. Окончив в 1926 году среднюю школу в родном южном городе, он поехал в Москву, почти без денег, преследуя две цели: попытаться напечатать в столице свои стихи и устроиться где-нибудь на заводе рабочим, чтобы, заработав стаж и скрыв, разумеется, жандармское прошлое отца, попасть в университет. Стихи в редакциях не брали — мол, старомодно-унылые, посещай литкружок, учись у Демьяна Бедного, Жарова, Безыменского, Уткина, Молчанова, а на завод он поступил, несмотря на безработицу, на Дербеневский, химический, вредный для здоровья, гнал метаниловую кислоту для азокрасителей.

Станислав снял угол в деревянном доме в районе Малой Татарской, хозяйка двухкомнатной квартиры с низкими потолками (уборная и колонка водоразборная — на дворе) работала с ним на заводе, муж ее служил сторожем, сутки дежурил, двое суток отдыхал, и, когда мужа не было, Станислав спал с хозяйкой. Некрасивая, полногрудая, с толстой косой, она ненавидела мужа и говорила Станиславу нараспев (она была из Пошехонья):

— Он мне свойственник, его первая жена доводилась мне двоюродной теткой, списалась я с ними, приехала, поступила на завод, а тетка возьми и помри, опухоль у нее в животе завелась. Справили поминки, а он поманил меня к себе в постель. А и то, куда мне деться? Расписались, не обманул. Противный он мне, лежу с ним, как колода, а от тебя вся горю, люблю тебя, чернобровенький мой черкесик.

Черкесик? Отец его хвастался своим старинным шляхетским родом, утверждал, что их семья — младшая ветвь князей Бодорский, владевших чуть ли не половиной Черкесии. Станислав обложился книгами (у него были два увлечения — музыка и история), узнал, что в долинах и предгорьях Эльбавенда живет племя гушанов, что один из их князей перешел при Гедимине в католичество, и так появились в Литве и Польше князья Бодорские: фамилия произошла от названия стольного места гушанских владетелей.

Станислав понимал, что он к этим Бодорским никакого отношения не имеет, отец врал, в его жилах текла шляхетская спесь, а не шляхетская кровь, дворянство он получил, дослужившись в жандармерии до офицерского чина: что же, слабость простительная, она и великим людям присуща — например, Бальзаку. Между тем Станислав, глядя на себя с насмешкой, так приветствовал по утрам свое отражение в зеркале:

— Дзень добры, его мосч, яшновельмужны пане Станиславе!

Получив на заводе положенный отпуск, Станислав поехал в Ленинград, чтобы увидеть пушкинскую, достоевскую, блоковскую Северную Пальмиру. Он остановился у знакомых отца и в один прекрасный день осмелился явиться к Сологубу, еще не зная, что то был последний год жизни обожаемого поэта. Двери ему открыл сам Федор Кузьмич, лысый, лицо нездоровое, осунувшееся, на щеке большая бородавка, ноги босые. Станислав от страха не мог вымолвить ни слова. Так они и стояли друг перед другом, пока Сологуб не обратился к нему с вежливым вопросом:

— С кем имею честь молчать?

Квартира была большая, безлюдная, холодная. В полутемном кабинете висела икона Божьей матери. Станислав прочел с десяток мысленно отобранных стихотворений. Сологуб во время чтения одобрительно кивал лысой головой, но когда заговорил, то едко, не повышая голоса, упрекнул юного стихотворца в южных оборотах ("люблю искажения северные, не терплю южных"), в эпигонстве, вялости, отметив некоторые отличные, — так и сказал: отличные, — строки.

Станислав всю жизнь помнил об этом свидании. Теперь ему уже тридцать пять, но он так и не опубликовал ни одного собственного стихотворения. Однако, не был же он, черт возьми, совсем уж неудачником. Он сумел, заработав рабочий стаж, поступить на исторический факультет Пединститута. Он ответил на вопрос анкеты о социальном положении отца: "Служащий", что не противоречило истине: его отец к тому времени занимал маленькую должность в горкомхозе.

В институте Станислав завязал студенческую дружбу с Даниялом Парвизовым: он впервые увидел гушана во плоти. Особенно они сблизились. когда Станислав выразил желание учиться у него гушанскому языку: это польстило Парвизову, расстрогало будущего секретаря обкома. Тот был профоргом курса, устроил так, что в общежитии на Стромынке, бывшем когда-то богадельней, Станислава перевели из комнаты, где почти впритык стояло шестнадцать узких кроватей и восемь тумбочек, в просторную комнату Парвизова, в которой жили всего четыре студента, все, кроме Станислава, парттысячники. Вот и пошло: Станислав приобщал способного гушана к русской речи, к русской литературе, к интеллигентной, так сказать, воспитанности, а Парвизов радовался тому, что этот русский студент интересуется языком, историей, народной поэзией гушанов. Оба они были неглупы, но оба, хотя и прожили в одной комнате четыре года, почти не разлучаясь, считали друг друга простодушными до чрезвычайности, наивными парнями. Оба ошибались.

Станислав как-то прочел Парвизову несколько своих стихотворений. Парвизов их плохо понял, странен был их язык, так русские теперь не говорили, но само занятие Станислава умилило гушана, с детства привыкшего уважать мужей науки и шаиров (поэтов). С этих пор Парвизов превратился как бы в опекуна Станислава, щедро снабжал его, в качестве профорга, ордерами на обувь, кальсоны и даже однажды — на пальто. Он чувствовал, что Станислав не относится к нему свысока, как, например, секретарь партийной ячейки курса, который, пусть благожелательно, всегда подчеркивал нацменство Парвизова. А Станислав дружил с ним, как с равным, без превосходства, и Парвизов, может быть, сам того не сознавая, был за это ему благодарен. Он рассказывал однокурснику о своем народе, о его древнем, загадочном происхождении, о его судьбе, и однажды пропел речитативом небольшое народное сказание и устно перевел его, пользуясь современным, безлично-газетным языком. Станислава удивило, что сказание гушанов напоминало греческое, — о том, как Одиссей (у гушанов герой носил другое имя) хитро обманул циклопа, ослепил его и выбрался из пещеры, облачившись в овечью шкуру и смешавшись с овцами. Чутким природным слухом Станислав уловил необычный ритм сказания, голос из глубины веков и гор, и понял, что способен воспроизвести по-русски этот ритм так, что ритм будет звучать ново, звонко. Станислав переложил русскими стихами это сказание, нашел, благодаря приблизительному знанию языка подлинника, такие синтаксические обороты, которые, будучи по-русски правильными, свежо воссоздавали гушанскую речь. По настоянию Парвизова, восхищенного и торжествующего, Станислав отнес гушанское сказание в толстый журнал, и через несколько месяцев перевод напечатали. Более того: Горький в одной из своих статей о необходимости учитывать многонациональный характер советской литературы, похвалил (правда, походя, в скобках, не называя фамилии русского стихотворца) перевод гушанского сказания.

Это был успех, небывалый успех! Даниял Парвизов сиял: Станислав в краткой вступительной заметке "От переводчика" упомянул Данияла Парвизова как автора подстрочного перевода. Имена двух друзей одновременно и впервые появились в печати. Студент Станислав Бодорский становился советским поэтом, хотя и низшего — переводческого — ранга. И когда возникло новое сказание — о Мусаибе Кагарском, неграмотном, но мудром, Горький вспомнил о Бодорском, и по рекомендации основоположника безвестному начинающему поэту поручили важное государственное дело — переводить сложенные изустно четверостишья Гомера двадцатого века, воспевающего родину, Сталина, бичующего врагов народа, которые сожгли колхозное сено.

В тот август, когда Станислав и Даниял, окончив институт, гуляли по Москве перед разлукой, Станислава пригласили в Гугирд, и оба друга поехали в столицу Гушано-Тавларской АССР: Парвизов навсегда, Бодорский — в командировку. На станции Тепловской гугирдский вагон отцепляли от скорого, следовавшего в Баку, и ставили в конец рабочего поезда, упиравшегося, после проделанного пути, в тупик — в гугирдский вокзал. Отцепление и прицепление длилось, обыкновенно, часа два.

В Тепловской в их плацкартный вагон (другого прямого не было) вошел молодой гушан, стал кого-то разыскивать. Увидев Данияла, заговорил с ним на родном языке, и Даниял показал на Бодорского. Молодой гушан обеими руками пожал руку московского поэта, пригласил его в другой вагон, стал помогать смущенному Станиславу укладывать вещи. Станислав попросил, чтобы в этом другом вагоне (как странно, ведь другого не было) поехал и его товарищ по институту. Молодой гушан согласился, взял у сопротивлявшегося Станислава два его чемодана, один очень тяжелый, с книгами. Предназначенный им вагон стоял в конце рабочего поезда, плацкартный еще не успели прицепить. Даниял обомлел: то был салон-вагон Сулеймана Нажмуддинова, первого секретаря гушано-тавларского обкома партии. Обомлел и Станислав, когда они втроем вошли в вагон: здесь была кухня, столовая-гостиная, где пожилая приветливая русская женщина накрывала на стол: сухое вино, коньяк "Двин", водка, нарзан, закуски — осетрина, икра, холодная курица. Станислав заглянул за тяжелую портьеру: там была спальня, два устланных парчой ложа.

В одну из бутылок была налита странная серая жидкость, наклейки на бутылке не было, Даниял объяснил: "Буза". Так впервые Станислав увидел дозволенный мусульманам напиток, упоминаемый Пушкиным, Лермонтовым, Толстым, Бестужевым-Марлинским. Встречавший его гушан пошел в уборную. Бодорский немедленно захотел испробовать бузу, Даниялу Парвизову понравилось влечение русского к национальному напитку, они выпили по стакану, некрепкий хмель мягко ударил Станислава в голову, поэт-переводчик предложил повторить, но друг остановил его:

— Неудобно. Дождемся представителя обкома. Жаматов его фамилия. Сначала коньяк втроем выпьем. Тебя потому так здорово встречают, что слух дошел — сам Горький тебя рекомендовал, беспартийный член Политбюро.

В Гугирде друзья расстались: Бодорского в машине (он впервые ехал в автомобиле) отвезли в гостиницу. Жаматов, инструктор обкома по культуре, извинился перед Станиславом за скромность номера, но тот возражал — и совершенно искренне: давно, с детских лет, у него не было такого обиталища. Номер состоял из двух комнат, спальни и кабинета, с тяжелым — чуть ли не гранитным — многопредметным чернильным прибором на письменном столе, рядом — телефон. На обеденном столе, на глиняном блюде, круглился огромный арбуз, обвитый увесистыми кистями винограда, стояли три бутылки — опять же коньяк, водка и нарзан. В углу, как в детстве, в их южном доме, желтел деревом и белел мрамором дореволюционный умывальник. Уборная и душ, пояснил Жаматов, — в конце коридора. Окна смотрели на густой, видимо, длинный парк, посаженный когда-то князем Измаил-Беем, прототипом, как говорят, лермонтовского героя.

Жаматов попросил позволения позвонить, заговорил. Станислав его понял: он кому-то докладывал о прибытии гостя, услышал ответ, положил трубку и сказал:

— Станислав Юрьевич, вас приглашает к себе Сулейман Нажмуддинович. Отдохните, через час я за вами заеду.

Станислав умылся, — воды в умывальнике не хватило, — разложил вещи и книги, надел новые брюки и единственную хорошую шелковую рубашку, спустился с третьего этажа на улицу, решил, что дождется Жаматова у входа в гостиницу. Эльбавенда не было видно, позднее Станислав узнал, что двуглавая вершина горы открывается глазам только рано утром, если нет тумана.

Влево уныло уходили вдаль одноэтажные дома и мазанки, справа был пустырь. Несмотря на жару, дышать было легко, — от парка исходило пахучее дуновение. Задом к входу в гостиницу сидели каменные Ленин и Сталин, — мраморный вариант известной сомнительной фотографии. Описав мимо изваяния полукруг, машины изредка подъезжали к гостинице. Подъехал и Жаматов, вышел, широко улыбаясь, пригласил Станислава в машину. Путь их продолжался бы, как потом оказалось, всего лишь несколько минут пешком, Станислав не понимал, зачем нужна была машина, потом понял, как понял и многое другое в повадках руководства маленькой республики с маленькой столицей: надо было создать у приезжего впечатление, что город большой. Обком партии помещался в трехэтажном здании постройки девятнадцатого века, принадлежавшем до советской власти местному богачу-каракулеводу. В коридоре против дверей, у столика с телефоном, стоял красноармеец. Жаматов сказал ему:

— К товарищу Нажмуддинову.

Красноармеец кивнул головой в фуражке, мол, поставлен в известность. Они медленно и молча поднимались на третий этаж. Боже мой, он, Станислав Бодорский, еще вчера студент, рифмач без имени, без надежды на имя, чуждый всему новому, как бы застрявший на задворках серебряного века, разъезжает в салон-вагонах и автомобилях, занимает в гостиницах двухкомнатные номера, а сейчас будет принят кандидатом в члены ЦК, первым секретарем обкома партии!

Жаматов привычно постучал в белые двери кабинета, гостя пропустил вперед. Сулейман Нажмуддинов, легендарный герой гражданской войны, поднялся к нему навстречу. Он был непомерно высокого роста, синие брюки-галифе топырились над длинными сапогами, защитного цвета френч был отменного сукна. Лысая голова казалась как бы не лысой, а по-мусульмански бритой, нуждающейся в тюрбане. Острый желто-красный глаз хищника высматривал гостя, как добычу. И даже когда Нажмуддинов, по обычаю, спросил Станислава о том, как поживают его жена и дети (которых у Станислава еще не было), он оставался похожим на гигантскую хищную птицу, ласкающую своего птенца. Исполинская фигура Нажмуддинова, черные, петровские усики, орден на френче, редкий в ту пору, ошеломили Бодорского и тревожно приобщили к власти. Позвонил телефон, Нажмуддинов приложил трубку к большому, слишком толстому для его лица уху, стал слушать. Собеседник ему явно не нравился:

— Товарищ профессор, кто вам сказал, что в высокогорных условиях нельзя вывести в массовом масштабе тонкорунную овцу, в среднем по два ягненка от каждой овцематки? Что, наука утверждает? Когда вы в ваши семилетки ходили, я пошел в чабаны, с восьми лет ярлыгу в руках держал, пас чужую отару, под самыми облаками пас, меня не проведешь! Какие там единичные случаи! Слушай, профессор, ты у меня завтра, дрён-матыр, будешь бывший профессор!

Нажмуддинов, как видно, очень довольный своей телефонной отповедью, повернулся к Станиславу. Так, наверно, был бы доволен актер, удачно сыгравший краткую сцену. Он сказал:

 — Еще остались у нас предельщики. Мы против мелочной опеки, но что с ними поделаешь… Вы, слыхал, по-гушански говорить умеете?

Станислав ответил по-гушански:

— У меня произношение плохое. Никак не научусь выговаривать ваше "ц", три ваших "к". И запас слов у меня невелик.

Жаматов восторженно вмешался в беседу господ:

— Как чисто произносит! Настоящий гушанский джигит!

Нажмуддинов одобрил:

— Постоянное внимание к культуре малых национальностей — этому нас учит отец. Вы замечательно перевели наше народное сказание. Когда читал, детство вспомнил, бабушка пела. У нас много таких сказаний. Считаются греческими, а они наши, мы древнее греков, заставим и буржуазную науку это признать. Заставим. Отец любит народные сказания. Я читал "Давида Сасунского", "Манас" киргизов. Откровенно говоря, наши сказания лучше, доходчивей. Вы по-тавларски тоже знаете?

— Нет, не знаю, переводил Мусаиба по подстрочнику.

— Тавларский язык другой, тюркский. Наш, гушанский, древнее, самобытнее. Надо, чтобы вы перевели все гушанские сказания полностью, большая книга получится. У нас в Москве есть кое-какой авторитет, с вами издательство заключит договор.

— Я буду счастлив.

Станислав действительно был счастлив. Он мечтал о такой работе. Она была для него почти как собственные стихи. Он уже видел себя вторым Гнедичем, — нет, больше, чем Гнедичем: первооткрывателем. "Тем старательнее, — думал он, — буду переводить муру Мусаиба, она в "Правде" печатается, надо заслужить благоволение, даже любовь руководства республики". Он оглядел быстрым, профессиональным взглядом кабинет: мебель сборная, прекрасный книжный шкаф, гнутые стулья, удобные кресла могли бы, скажем, стоять в доме Чехова, а вот письменный стол — уродливый, нынешний, внушительный.

Нажмуддинову пришелся по душе этот молодой русский поэт, рекомендованный Горьким и знавший, хотя и плохо, по-гушански. Он сказал:

— Мы договорились с Союзом писателей, со Щербаковым. Вам поручается переводить поэму, которую сложил по нашему заданию Мусаиб. Название — "Моя Гушано-Тавлария". Хотим ко дню принятия сталинской конституции в "Правде" опубликовать. Это поэма о счастливой жизни трудящихся республики под сталинским солнцем, но сначала идут картины далекого и недавнего прошлого, наши битвы против иноземных захватчиков, наше добровольное присоединение к России.

— Добровольное? А как же долгие, жестокие сражения? Маркс о Шамиле писал, что народы Европы должны с него брать пример, как воевать с деспотизмом…

Станислав еще не научился вести себя, как советский придворный. Научится. А пока Нажмуддинов резко его оборвал:

— Марксизм, дрён-матыр, не догма. Гушаны с царем воевали, а не с Россией. Тавлары были отсталые, не воевали с царем. Старший брат, великий русский народ, спас нашу землю от алчных персов и турков. Вы член партии? Ну что же, беспартийный большевик. Местные историки, наши люди, помогли Мусаибу, но он не все понял, вы должны довести поэму до кондиции. Вы будете жить у старика, сколько понадобится, условия создадим. Там, в Кагаре, воздух хороший, красиво. Правда, не очень чисто, не так, как в гушанских селениях, но мы обо всем позаботимся. Мусаиб — интересный человек, необыкновенный человек. Я как-то поехал его навестить, я не кабинетный руководитель, я, откровенно говоря, всегда с народом. Старика предупредили о моем приезде. Это была ошибка. Он спрятал свою одежду в сундук, надел рваный бешмет, рваные чувяки, рваную папаху. Приезжаем, а нас, дрён-матыр, дивана встречает, — юродивый, значит, нищий. Я вскипел, но сдерживаю себя. Темное царство. Я в Добролюбова влюблен. Уселись на дырявый палас, старуха Мусаиба выносит яичницу, мацони с чесноком, — и все. Ни хинкала, ни вина. Стал я кричать на референтов, что со мной приехали, на секретаря кагарского райкома партии. Поэт, которого знает весь мир, знает товарищ Сталин, живет в такой бедности. Я приказал одеть его, как следует, давать ему продуктов столько, сколько пожелает, мне через две недели доложить. Вернулся я в Гугирд, а мне сообщают: все исполнили, как вы приказали, только у Мусаиба — полный сундук хорошей одежды и обуви, он и обновку туда спрятал. Увидели мои референты: крышка сундука снизу оклеена картинками, старыми, какие были до Великого Октября: реклама чая Высоцкого, цыганка с папиросной коробки. Крестьянская психология. А поэт, конечно, гениальный. У гушанов тоже есть неплохой классик, не хуже Мусаиба, только очень скромный. Хаким Азадаев, я вас познакомлю с ним.

Сулейман Нажмуддинов дал знать Жаматову, чтобы он оставил кабинет. Секретарь обкома обошел стол, сел на гнутый стул напротив Станислава и вонзил в него хищный, с красноватыми прожилками взгляд хищной птицы:

— Скажите мне, кто такой Гомер?

Ударение сперва обмануло Станислава, он решил было, что Нажмуддинов спрашивает его о каком-то московском еврее, но быстро сообразил, что речь идет о слепом аэде, с которым Горький сравнил Мусаиба, ответил. Нажмуддинов рассердился, — не на него:

— Проклятые референты! Говорят, дрен-матыр, что Гомер — классик марксизма-ленинизма. Я им возражаю: четыре! — и он растопырил большие пальцы чабана и абрека. — Четыре! Маркс-Энгельс-Ленин-Сталин! Четыре!

Все существо Нажмуддинова возмутилось в огромном теле. Его высокие сапоги топтали длинный ахтынский ковер. Он тяжело дышал и, как заклятие, повторял, растопырив пальцы правой руки:

— Четыре! Четыре! Проклятые референты, дармоеды, дрен-матыр! Четыре классика марксизма-ленинизма, четыре, говорю я им! Откуда пятый — Гомер? Четыре!

Он долго не мог успокоиться. Станислав заметил сквозь стекло книжного шкафа разрозненные тома энциклопедии "Грант", видимо, принадлежавшие прежнему владельцу дома — каракулеводу. Тома стояли вразброс, и среди них — один как раз на букву "Г". Указывая рукой на шкаф, Станислав пояснил:

— Здесь есть о Гомере более подробно, чем я вам рассказал.

— Руки не доходят, дорогой, руки не доходят. Да, тавларский народ нам дал гениального поэта. А вам за перевод нашего сказания — горское спасибо. Читал, вспоминал, как бабушка мне пела, того одноглазого великана вспоминал.

Станиславу не надо было быть гениальным, чтобы сразу понять, что гушану Нажмуддинову не по душе слава тавлара, что он вынужден ее признать и склониться перед ней. Вот и поехал Станислав в Кагар, он еще, Бог даст, расскажет сдержанной пушкинской прозой, непременно после войны расскажет о том, как прожил два месяца у действительно талантливого самоучки, как превратил в чудную игрушку его поэму, где прелестные идиомы и поговорки были как бы задвинуты трюизмами, как "Правда" напечатала перевод, и сам Сталин выразил одобрение, а его, Станислава Бодорского, приняли в Союз писателей. Потом он перевел и другую поэму великого Мусаиба — "Песнь о вожде", и все то, что Мусаиба заставляли воспевать: юбилей Пушкина, бойцов интернациональных бригад в Испании. Но была и радость: в переложении Станислава была издана книга старинных гушанских сказаний, можно сказать, частичка сердца, блеск версификации, археологические словесные раскопки, подарившие золото украшений. Книга имела успех, и не только государственный, но и у читателей, о ней много писали, даже университетские ученые за рубежом. У Станислава завелись деньги.

Поэмы и стихи Мусаиба в переводе Станислава Бодорского изучались в школах, их декламировали дети на праздничных вечерах, о них сочинялись кандидатские диссертации, о них на съезде партии говорил Шолохов, как о крупнейшем достижении советской гражданской лирики, и вот теперь Мусаиб, и все его односельчане, и весь его народ высылаются в скотском поезде в Сибирь. Нет, так нельзя, надо сделать еще одну попытку. С коричневой буханкой и пачкой концентрата Станислав начал снова пробираться по тамбурам и под колесами, вот и первый путь, но скотского поезда уже не было. Отправили его дальше или загнали на другой путь? Среди всеобщей сырой мглы мирно мерцали тыловые огни Рузаевки, едва поблескивали рельсы, чтобы скоро исчезнуть во мгле. Все молчало: станция, паровозы, вагоны, люди. Как эта мглистая, сырая ночь, была темна и тяжело набухала печаль Станислава. Он влез на узкий тамбур товарного вагона, состав неожиданно тронулся, Станислав спрыгнул на ходу.

Мальва Ланда СОВЕРШЕННО ПРЕКРАСНЫЙ ЧЕЛОВЕК (Размышления)

Книге Э. Фромма "Анализ человеческой деструктивности" предшествует в качестве эпиграфа отрывок из греческого мифа (о железном веке):

Каждое последующее поколение хуже предыдущего. Придет время, когда наши потомки станут настолько отвратительными, что будут поклоняться силе — власти; могущество будет для них правом, а почитание добра исчезнет. Наконец, уже ни один человек не возмутится, видя совершение неправедного дела, не почувствует стыда в присутствии несчастного. Зевс уничтожит их тоже…

Есть другая древняя легенда: среди живущих имеется тридцать шесть праведников (не меньше), если их не станет — погибнет человечество…

Даже в наиболее порочных обществах, — пишет Э. Фромм, — всегда были выдающиеся личности, воплощающие высшие формы человеческого существования. Некоторые из них были ораторы — проповедники гуманности, "спасители", без которых человек мог бы потерять видение своей цели; другие остались неизвестными. Это те, кого еврейская легенда относит к тридцати шести справедливым — праведникам…

Образы таких праведников дала человечеству мировая — в том числе русская — художественная литература.

… Совершенно прекрасный человек — князь Мышкин, созданный гением Достоевского: человек, проникновенно понимающий людей, сочувствующий страдающим, оскорбленным и униженным; человек, способный любить другого, других больше себя, забывая о себе.

… Дон Кихот, вызывающий восхищение своим страстным, непосредственно реализуемым стремлением к справедливости, своим мужественным самоотвержением. Его, конечно, тоже следовало бы причислить к праведникам. Если бы только он не присваивал себе так часто миссию суда и расправы…

Праведниками бывают (но не всегда, разумеется) не только герои художественных произведений, но и создавшие их авторы. Прототипом булгаковского Мастера ("Мастер и Маргарита") был сам Булгаков. Проповедник добра — не только созданный воображением Сент-Экзюпери Маленький Принц, но и сам Сент-Экзюпери.

* * *

Я надеюсь, что придет время и художники напишут — может быть, уже написали? — о нынешних праведниках, наших современниках. Мы, не наделенные писательским даром, можем только свидетельствовать о них. Можем и должны. С полной ответственностью я могу назвать имена. Их гораздо больше тридцати шести…

В последние годы этих людей нередко называют "диссидентами" (точнее было бы называть их правозащитниками). Одни произносят эти слова с уважением и симпатией, другие — с ненавистью и злобой, третьи — со страхом, вызванным стремлением отмежеваться, показать свою "непричастность".

Кто же они такие — правозащитники, "диссиденты"?

Это люди, искренне и глубоко возмущающиеся всякой несправедливостью, жестокостью, насилием, ложью, подавлением человеческой свободы.

Это те, кто пытается помочь гонимым, сострадает несчастным и преследуемым.

Это те, кто не отождествляет право с силой, не благоговеет перед властью, не отрекается от себя в любых обстоятельствах (противоположное случается редко).

Наконец, это люди, самостоятельно мыслящие. Они не полагают себя ни непогрешимыми, ни всезнающими (в частности, знающими "правильный путь"). Но они ищут этот путь — собственными, часто тяжкими усилиями.

Правозащитников, осознавших и открыто проявивших себя за последние 10-15 лет, объединяет (вернее — сближает, роднит)

не какая-либо определенная система взглядов — политических или религиозных;

не те или иные интересы (национальные, классовые, сословные, профессиональные);

даже не сопротивление огромной силе давления, нажима, направленной на деформацию личности и поведения, на внушение конформности (хотя именно это сопротивление обычно наиболее заметный внешний признак "диссидентства").

Духовная близость, родство, симпатия возникают благодаря сходству внутренних побуждений. Побуждает же и подвигает — любовь.

Любовь как неприятие ненависти, в том числе мести, в том числе — так называемого справедливого возмездия.

Любовь — идентификация себя с другим, стремление к пониманию этого другого, сочувствие, сострадание, милосердие к нему.

Любовь как утверждение самоценности каждого человека, его права на достойную и необходимую ему свободу.

Любовь как неприятие насилия, жестокости, лжи в качестве средства совершенствования человека и человеческих отношений.

* * *

Андрей Дмитриевич Сахаров достойно и естественно представляет тех, чьим главным ведущим мотивом является любовь. Никто не устанавливал этого "представительства" — оно совершилось само собой. Праведник — не президент, не глава правительства, не генеральный секретарь, его не выбирают и не назначают. Светочем для людей он становится незаметно для самого себя.

Мне повезло: я лично знаю этого удивительного, светлого человека, и многие мои друзья лично знают его. Но светочем он является не только для нас, знающих его лично, но и для многих доброжелательных людей, знающих правду о нем. Для всех, кому известны его самоотверженные попытки помочь людям, кто слышал о его выступлениях в защиту одного, другого, пятого, сотого несправедливо преследуемого и гонимого. О его выступлениях в защиту групп, общностей людей, пытающихся реализовать свои гражданские и политические права (государством формально признаваемые) или добивающихся прекращения дискриминации (формально отрицаемой, но фактически существующей).

А.Д. Сахаров призывает (в том числе и руководителей советского государства) прекратить жестокое и унижающее человеческое достоинство обращение с заключенными; освободить (амнистировать) политзаключенных — узников совести (то есть людей, репрессированных исключительно за высказываемые ими — устно или письменно — взгляды и, следовательно, не совершивших никаких преступлений).

Академик Сахаров пишет статьи и книги — о стране и мире, об угрозах, нависших над человечеством, и о поисках выхода. И каждое слово в этих статьях и книгах проникнуто любовью к людям, к стране, к человечеству, к Миру. К Миру — в обоих смыслах.

За все это Андрей Дмитриевич был лишен многих социальных и материальных привилегий — но это его, разумеется, не остановило. Вот уже ряд лет он подвергается все усиливающимся преследованиям, слышит все громче раздающиеся в его адрес угрозы. Это его тоже не останавливает. Почти в полной изоляции он продолжает свой подвиг любви, самоотверженности, терпения…

(Замечу в скобках, что с некоторыми утверждениями Андрея Дмитриевича я не согласна, некоторые положения, для него несомненные, я сомнению подвергаю. Но это ничего не меняет в моей оценке его необыкновенной личности.) Я все больше убеждаюсь, что мне довелось встретить "положительно прекрасного человека".

Да, удивительный человек — и удивительна судьба его! Большой ученый, силой своего таланта создавший нечто, имеющее чрезвычайное значение (или кажущееся таковым) для государства, обеспечившее государственную мощь. Заслуги его были сразу же признаны и высоко оценены и властью, и миром науки. Его наука, которой он был поглощен и увлечен. Счастливый человек!

Счастливый? Но с какого-то момента он увидел мир за пределами своей науки. Мир проблем жизни человеческой, очень далекой от счастья. И проникся их значимостью.

Создатель "супер-бомбы" (видимо, тогда он полагал, что в руках его государства это оружие обеспечит мир его стране и всей земле) осознал катастрофическую опасность некоторых достижений современной науки (в том числе и его собственных). Размышляя об этом с позиций ученого и подлинного гуманиста, он пришел к мысли, что зреющую опасность можно ограничить и предотвратить путем мирного сосуществования с государствами другой системы (это — вовне) и путем либерализации внутреннего государственного устройства (т.е. обеспечения человеческих, гражданских и политических прав). Свои "Размышления…" по этому поводу (1968 год) он адресовал всем людям доброй воли; обращался к властям своей страны. В этих "Размышлениях…" он не отвергал социализм, однако указывал на необходимость сочетания его с подлинно демократическими свободами.

Никакого ответа на свой меморандум академик Сахаров не получил. Советская пресса и радио его "Размышлений…" не опубликовали. Советскому гражданину не положено ни писать, ни распространять, ни даже читать не одобренные соответствующими инстанциями сочинения: виновный в нарушении этого правила преследуется вплоть до ареста и заключения, нередко длящегося многие годы.

Но соотечественники Андрея Дмитриевича, несмотря на это, многократно перепечатывали текст меморандума на пишущих машинках. А затем он был опубликован за границей и широко обсуждался в прессе демократических стран. И выдающийся ученый, академик, трижды Герой Социалистического Труда попал в опалу.

Многие в такой ситуации останавливаются. Андрей Дмитриевич не остановился, не запнулся. Он продолжал пристально вглядываться в жизнь своей страны, размышлять о ней — и отстаивать то, что он считал правым делом. Естественно, к нему потянулись родственные по духу люди. Новых друзей подвергали преследованиям. Их судили — и Андрей Дмитриевич простаивал у подъездов зданий, где людей судили за независимые мысли, за реализацию права на свободу слова и убеждений (в залы судов не пускали). Андрей Дмитриевич выступал с заявлениями в их защиту, нередко обращался при этом к советским властям. И, узнав об этом из распространявшихся самиздатом текстов, из передач западных радиостанций, все новые люди обращались к Андрею Дмитриевичу в надежде, что его слово поможет им добиться справедливости. И снова он пытался помочь, снова апеллировал к советским властям. И снова все апелляции оставались безответными. Один и вместе с друзьями Андрей Дмитриевич продолжал разоблачать нарушения прав человека, ссылаясь на подписанные Советским Союзом документы — Всеобщую декларацию прав человека, Заключительный Акт Хельсинкского соглашения и другие.

Тщетно! Наделенные высокими полномочиями государственные деятели, подписав документы, в которых целью объявлялось "создание такого мира, в котором люди будут иметь свободу слова и убеждений и будут свободны от страха и нужды" (Всеобщая декларация прав человека, принятая Генеральной Ассамблеей ООН 10 декабря 1948 года), давно об этой подписи забыли.

Для Андрея Дмитриевича, в частности, "гарантия" свободы слова и убеждений проявлялась в беспрестанных официальных угрозах и "предупреждениях" и в неофициальных угрозах и нападениях со стороны неких "неконтролируемых" уголовных элементов, странным образом никогда не обнаруживаемых органами Министерства внутренних дел. Жизни самого Андрея Дмитриевича, жизни его близких угрожали то люди в личине некой арабской террористической организации, то представлявшиеся как члены некоего таинственного "Русского союза". И они оставались неузнанными, неопознанными и безнаказанными. И все это шло под аккомпанемент массовой пропаганды, обливавшей Андрея Дмитриевича и его близких грязью, приписывавшей (кому? Сахарову — с его отвращением к насилию!) "экстремизм" и даже "поддержку террора". И нашлись советские ученые, коллеги Андрея Дмитриевича по Академии наук, принявшие участие в этой травле.

А в январе 1980-го — высылка (по существу — ссылка) в Горький. Демонстративно беззаконная, произвольная, бессудная, минующая даже обычную формальную процедуру. Фактически — домашний арест; полная изоляция от контактов с друзьями, знакомыми, коллегами; блокирование переписки; милицейский пост у входной двери; агенты, следующие по пятам; похищение личного архива, рукописей, документов. (Неусыпное наблюдение с прослушиванием и подслушиванием каждого слова не мешает, впрочем, тому, что время от времени в "охраняемую" квартиру Сахаровых врываются бандитского типа личности, угрожающие физической расправой ему и его жене.)

А по стране в это время идут новые аресты, выносятся новые приговоры. Некоторые вынужденно (перед альтернативой ареста) покидают страну. Против тех, чей срок заключения подходит к концу, все чаще возбуждаются (уже в лагерях) новые дела, и им присуждают новые сроки…

* * *

Да, отнюдь не праведники влияют сегодня на ход истории, определяют ее пути, способствуют дезориентации общества и индивида.

Однако в конечном счете именно праведники, а не вдохновители террора, насилия и лжи, определяют духовный рост человечества, способствуют созданию подлинной, человеческой и человечной, истории. Для того, чтобы человек остался человеком, чтобы он не деградировал до уровня бездушного делателя орудий (и оружия!), бездушного производителя и потребителя, готового в то же время по приказу разрушить весь мир, включая себя самого; для утверждения и роста подлинно гуманной культуры, истоком и основой которой является любовь, — значение Андрея Дмитриевича Сахарова поистине огромно. Значение его жизни и подвига, его личности, а также всех тех, известных и неизвестных, самоотверженных, бесстрашных и добрых, кого он — положительно прекрасный человек! — представляет в жизни и в истории.

Из истории правозащитного движения Г.С. Подъяпольский МОЯ БЕСЕДА С ДИРЕКТОРОМ ИНСТИТУТА ФИЗИКИ ЗЕМЛИ АН СССР АКАДЕМИКОМ М.А. САДОВСКИМ (Лето 1968 года)

От редакции: Печатаемая ниже запись — документ совсем недавней эпохи. Автор ее, Григорий Сергеевич Подъяпольский, научный сотрудник Института физики земли, сделал эту запись, что называется, "по горячим следам" административной проработки, учиненной дирекцией института группе ученых-математиков, вступившихся за своего коллегу, подвергшегося психиатрическим преследованиям.

Впоследствии Г.С. Подъяпольский был активным правозащитником, членом Инициативной группы по защите прав человека в СССР и членом Комитета прав человека. Безвременно погиб в 1976 году в возрасте 49 лет в командировке, в которую был направлен "на время съезда".

Приведенная ниже беседа произошла при следующих обстоятельствах.

Весной 1968 года я, в числе некоторых других сотрудников нашего института, а также ряда математиков других научных советских учреждений, подписал письмо в защиту математика Есенина-Вольпина, принудительно заключенного в психиатрическую лечебницу по причинам, не имеющим отношения к состоянию его здоровья и вообще к медицине. Это письмо, подлинного текста которого я, к сожалению, не имею[20], было очень коротким и состояло всего из трех фраз. В первой из них констатировался сам факт принудительного заключения в больницу. Во второй указывалось, что пребывание в психиатрической больнице вполне трудоспособного талантливого математика, безусловно, вредно отразится на его здоровье и душевном состоянии. В третьей высказывалась просьба о возвращении Есенина-Вольпина к нормальным условиям жизни и работы. Письмо было направлено в три адреса: министру здравоохранения, главному психиатру города Москвы и прокурору (не то Москвы, не то Московской области, точно не помню). Ответа на это письмо ни от одной из указанных инстанций мы не получили, но каким-то неведомым мне образом письмо вдруг обнаружилось в ряде совершенно неподобающих мест, в частности — в КГБ, в Президиуме АН СССР и — за границей, откуда передавалось на русском языке некоторыми зарубежными радиостанциями.

Последнее обстоятельство и послужило поводом для "воспитательной кампании" в отношении подписавших письмо лиц, одним из звеньев которой в отношении лично меня и явилась приводимая беседа. Она не была ни первым, ни последним звеном: до нее имели место попытки привести "подписантов" к раскаянию в узком кругу отделов (впоследствии эти попытки были признаны "недостаточными"); после нее — проработка на общем собрании отделения института.

Сама беседа была обставлена следующим антуражем. Все "подписанты" были заранее предупреждены, что такого-то числа в такие-то часы с ними будет беседовать директор института М.А. Садовский, поэтому все они в указанное время должны находиться на своих рабочих местах. Всех нас поочередно через секретаря по телефону вызывали в кабинет директора, и таким образом беседа с каждым происходила с глазу на глаз.

Я не сделал тогда же этой записи, поскольку не счел беседу того заслуживающей. По сравнению с другими мероприятиями того же рода, происходившими одновременно в других академических и неакадемических учреждениях, она выглядела вполне заурядно и относительно благопристойно. Сейчас, спустя примерно год, я по некоторым обстоятельствам изменил свою точку зрения на важность этой беседы и считаю, что она заслуживает того, чтобы стать известной общественности.

При изложении беседы я старался быть, насколько возможно, объективным, избежать какой-либо утрировки и не опустить ни одной существенной детали. Не могу ручаться за текстуальную точность отдельных фраз, за правильную их последовательность, за то, что не упустил некоторых несущественных реплик. Могу ручаться за правильную передачу основной линии беседы и верное отражение ее тональности, за отсутствие существенных умолчаний и за полное отсутствие какого бы то ни было вымысла.

Я (входя). Здравствуйте, Михаил Александрович!

М.А. Садовский (бодрым, вызывающим на откровенность тоном). Здравствуйте. Ну, признавайтесь, вы — зачинщик?

Я (подделываясь под тот же тон). Что вы, Михаил Александрович!

(Примечание. Это была святая правда — я не был зачинщиком. Но М.А. этому, очевидно, не поверил. Не знаю, этой ли уверенностью или более благородными мотивами объясняется, что ожидаемого мной вопроса — "Так кто же, в таком случае?" — не последовало. Вопрос о зачинщике был исчерпан.)

М.А. Садовский(пригласив меня садиться, совершенно другим голосом, монотонным и без всякого выражения, — как выяснилось позже, эту тираду он повторял всем "подписантам", а я был вызван одним из последних). В тысяча девятьсот таком-то году, еще при жизни покойного президента Кеннеди, Центральному разведывательному управлению Соединенных Штатов Америки была выделена конгрессом США сумма в один миллион долларов для проведения подрывной деятельности против Советского Союза и других стран социалистического лагеря. На эти деньги устраиваются провокации, вербуются и засылаются агенты, ведется пропаганда… (Далее дословно не помню. Суть сводилась к тому, что мы, подписавшие письмо, проявили недостаток бдительности и оказались на поводу у международного империализма.) Вы понимаете это?

Я. Нет, не понимаю.

М.А. Садовский (устало). Но ведь я же вам все объяснил….

Я. Михаил Александрович, ведь мы с вами все же ученые…

М.А. Садовский. Но-но, вы демагогией не занимайтесь!

(Не знаю, почему его оскорбило мое упоминание о том, что "мы все же ученые". Впрочем, это была единственная вспышка гнева, весь остальной разговор проходил в безупречно корректном тоне.)

Я. Видите ли, я хотел сказать, что не вижу никакой связи между долларами ЦРУ и письмом, направленным в защиту человека, подвергнутого тяжелой и необоснованной акции, письмом, направленным не куда-нибудь, а в советские государственные органы. Инициатива письма зародилась среди советских математиков, ценящих талантливого ученого Есенина-Вольпина и обеспокоенных его судьбой, а отнюдь не среди агентов империалистических разведок.

М.А. Садовский. Но ведь письмо попало за границу.

Я. Да, письмо попало за границу и в другие места.

М.А. Садовский. Не думаете ли вы, что в том, что письмо попало за границу, была провокация?

Я. Да, очень возможно, что это была провокация….

(Примечание. Здесь мы, очевидно, говорим на разных языках. Говоря о провокации, М.А. подразумевает, естественно, провокацию ЦРУ, я — провокацию других органов и с совершенно с другой целью. Понял ли М.А. эту разницу, не знаю; думаю, что понял, но сделал вид, что не понял.)

М.А. Садовский. Не кажется ли вам, что вам следовало предусмотреть такую возможность и крепко подумать прежде, чем подписывать письмо? Ведь вот подписывая денежный документ, вы подумали бы. Не кажется ли вам, что в том, что письмо попало за границу, есть и ваша личная ответственность?

Я. Нет, не кажется. Я могу отвечать за письмо, пока оно находится в моих руках. После того как оно переслано адресату, я не могу нести ответственность за его судьбу.

М.А. Садовский. Но вот ведь многие математики оказались не такими, как вы: им предлагали подписать письмо, а они отказались. Как вы думаете, почему?

Я. Думаю, просто боялись.

М.А. Садовский (с иронией). Стало быть, вы считаете себя очень храбрым?

Я. Я не считаю себя очень храбрым, мне кажется, что я просто поступил, как естественно нормальному человеку. Но некоторые люди почему-то боятся.

М.А. Садовский. Стало быть, вы храбрее академиков Колмогорова и Александрова: они не подписали этого письма.

Я. Им было бы и нелогично его подписывать, они еще раньше подписали другое письмо, от них двоих, по тому же поводу. Коллективное письмо и появилось на свет из-за того, что на письмо академиков Колмогорова и Александрова не последовало никакой реакции.

М.А. Садовский. А знаете ли вы, как работает империалистическая разведка? Известно ли вам, что в тот же вечер, когда мама Есенина-Вольпина обратилась к Колмогорову и Александрову с просьбой о письме, к кому-то из них с запросом об этом письме позвонили из Парижа?

Я. Нет, об этом факте я не знал. Но если так, то я вообще не вижу, какой ущерб мог быть нанесен Советскому Союзу нашим письмом. Такой ущерб мог заключаться только в том, что факт заключения в психбольницу Есенина-Вольпина просочился за границу. Но из вашего сообщения явствует, что он просочился за границу еще тогда, когда письма даже в проекте еще не существовало.

М.А. Садовский (к моему изумлению, этот простой логический оборот его на минуту приводит в смущение). Но ведь письмо передавалось по "Голосу Америки" и использовалось для пропаганды против Советского Союза.

Я. Выступление Келдыша на пленуме МК тоже передавалось по "Голосу Америки" и использовалось для пропаганды против Советского Союза. Считаете ли вы Келдыша за это ответственным?

М.А. Садовский. Но выступление Келдыша передавалось в выдержках, а ваше письмо зачитывалось полным текстом.

Я. Выступление Келдыша было длинным, а наше письмо состояло всего из трех фраз. Там просто нечего было сокращать.

М.А. Садовский. Ну, видимо, мне не удастся вас убедить.

Я. Видимо, не удастся.

М.А. Садовский. Ну что ж, до свиданья.

Я. До свиданья. (Обернувшись в дверях.) Еще раз могу вас заверить, что я подписал письмо в здравом уме и твердой памяти.

Как видно из текста записи, беседа была скорее вялой, чем острой. Как обвинение, так и защита действовали довольно слабо и не использовали многих очевидных ресурсов. Так, не был задан фигурировавший впоследствии на собрании вопрос: "Почему вы не верите советским органам здравоохранения, признавшим Есенина-Вольпина сумасшедшим?" К чести М.А. Садовского отмечаю, что не было никаких вопросов из области сыска типа: "Кто дал вам на подпись это письмо?", "Откуда вам известно о письме Колмогорова и Александрова?", "Знаете ли вы Есенина-Вольпина лично?" И такого, например, вопроса: "Подписали бы вы письмо, если бы знали, что оно попадет за границу?" — тоже не было задано. Мое впечатление (может быть, и ошибочное) было, что М.А. Садовский выполнял возложенную на него функцию с явной неохотой и без всякого энтузиазма. Но следует признать, что и мной в ходе этой беседы не был пущен в ход основной моральный аргумент защиты: что в конечном счете ответственность за любые последствия лежит на инициаторах акции против Есенина-Вольпина, а не на ком-нибудь ином. Таким образом, беседа эта не могла кого-либо в чем-либо убедить, да, по-моему, на это и не претендовала. Но для будущих поколений она может представлять интерес именно своей дикостью и нелепостью, характерными для нынешних "воспитательных мероприятий".

14 июня 1969 года

Максудов ЧТО ВЫ ДУМАЕТЕ О САХАРОВЕ (Результаты выборочного обследования)

Генрих: Ну, а теперь скажи мне правду.

Бургомистр: Ну что ты, сыночек, как маленький, — правду, правду… Я ведь не обыватель какой-нибудь, а бургомистр. Я сам себе не говорю правды уже столько лет, что и забыл, какая она, правда-то. Меня от нее воротит, отшвыривает. Правда, она, знаешь, чем пахнет, проклятая?

Е. Шварц. "Дракон"

Не приходится сомневаться, что "единодушное одобрение" любых политических решений "любого советского правительства" есть не столько автоматический рефлекс, присущий советскому человеку, сколько функция пропагандистского аппарата, за этот вопрос отвечающего. Любой редактор газеты, любой инструктор ЦК, не задумываясь, скажет, что сегодня советский народ "одобряет", а что "гневно осуждает". А если возникнут какие-либо неясности, он снимет телефонную трубку, позвонит куда надо и там объяснят. Поэтому и не нуждаемся мы в институте ГЭЛЛАПа и, напротив, любая попытка обратиться с вопросом к населению вызывает неприязнь и настороженность. Зачем? Когда и так все известно![21]

И все же советский человек, одурманенный пропагандой, отчужденный от политических решений, остается человеком. Он думает, он имеет свое мнение и нередко высказывает его — в очереди, в пивной, в разговорах с приятелями или сослуживцами. И хотя это мнение безразлично "сильным мира сего" и они даже пытаются делать вид, что его не существует, было бы интересно выяснить, что думает на самом деле "говорящее орудие производства". Мы решили попробовать. Путем выборочного обследования попытались узнать, как относится обычный советский человек к Андрею Дмитриевичу Сахарову. Ответ на этот вопрос включает, несомненно, оценку многих процессов, происходящих в стране.

Для получения представительной выборки следовало бы, по-видимому, опросить несколько тысяч или десятков тысяч случайно отобранных людей. Однако, как известно, вопросы "на скользкую тему" в нашей стране не пользуются популярностью, и на них, как правило, не удается получить достаточно искренних ответов. Поэтому прямой вопрос было решено заменить непринужденной беседой, содержащей наводящие, косвенные вопросы. Например: "А слышали ли вы, что Сахарова вернули в Москву?", или "Высылают в США", или "Хотят судить". Отношение к Андрею Дмитриевичу Сахарову оценивалось спрашивающим или самим отвечающим по девятибальной шкале: от "враг, шпион, мало расстрелять" — единица — до "герой, совесть страны" — девятка. Посередине: 4 — не знаю, но отношусь плохо, 5 — ничего не знаю, 6 — не знаю, но отношусь хорошо, 7 и 8 — две градации возрастающего хорошего отношения (полезен, очень важен), 2 и 3 — плохого (вреден для страны и бесполезен).

В проведении таких бесед участвовали 53 человека, каждый из которых собрал от одного до сорока ответов-мнений. Совершенно очевидно, что полученная в результате такого опроса выборка не вполне случайна и тем самым становится малопредставительной. Наибольшая опасность, возникающая при выбранной методике, — положительная корреляция между мнением опрашивающего и опрашиваемого. Поэтому счетчикам было запрещено опрашивать своих родственников и друзей, опрашивать лиц, чье положительное отношение к Андрею Дмитриевичу было достаточно известно или предполагалось, и, уж конечно, всех диссидентов или связанных с ними людей. Такой подход исключил из опроса несколько тысяч человек, но позволил сформировать квазислучайную выборку из лиц, чье мнение не было очевидно заранее. Сохранилась, правда, некоторая опасность, что отвечающие (нередко — сослуживцы спрашивающего), умышленно или не задумываясь, согласуют свой ответ с предполагаемым мнением собеседника. Поэтому результаты счетчиков, у которых были зафиксированы только положительные ответы, были полностью исключены. Кроме того, у счетчиков, чьи результаты оказались для данной социальной группы опрошенных (рабочие, студенты и т.д.) существенно более хорошими, чем средние по всей выборке, положительные значения уменьшались на единицу (вместо 9 — 8, вместо 8 — 7 и т.д.). То есть мы предполагаем, что либо некоторые люди, ориентируясь на спрашивающего, несколько преувеличивают свое положительное отношение, либо счетчики пользуются завышенной, по сравнению с другими, шкалой. Исправлением положительная оценка не переводится в отрицательную, а лишь несколько изменяется ее величина. Всего корректировке было подвергнуто около 16% собранного материала. Полученная выборка может с некоторым приближением считаться независимой. На ее представительности я остановлюсь несколько позже.

Кроме мнения об А. Сахарове, счетчики фиксировали некоторые сведения о говорящем (член КПСС, член партбюро), национальность (учитывая и смешанные браки), занятие (должность), зарплату (доход), возраст, образование, место жительства и иногда некоторые особые сведения — судимость, репрессированные родители, религиозность и т.п. Эти данные позволяют рассмотреть полученные результаты в разбивке на относительно однородные группы.

Всего было опрошено 853 человека: 470 мужчин и 383 женщины. Их возраст — от 18 до 78 лет. Две трети — жители Москвы, одна треть — жители Подмосковья и нескольких областных городов европейской части страны. 75% опрошенных — русские, 18% — евреи и 7% принадлежали к другим национальностям (татары, армяне, грузины, коми, немцы, поляки, прибалтийцы, украинцы). Треть опрошенных занята физическим трудом, две трети относятся к профессиям интеллигентным. Члены КПСС составили около 20%.

Эти пропорции заметно отличаются от соответствующих данных по стране и по Москве, и, следовательно, выборка в целом не является достаточно представительной. Некоторые категории населения полностью выпали из опроса: это работники милиции, высшие руководители партийно-государственного аппарата, армия. Одновременно не учитывалось мнение лиц, заведомо хорошо относящихся к Андрею Дмитриевичу Сахарову, — группы сравнительно немногочисленной, но все же составляющей не сотые, а десятые доли процента среди жителей столицы. Я сужу по тому, что почти одновременно с опросом и отчасти теми же самыми людьми было роздано несколько тысяч юбилейных фотографий Андрея Дмитриевича.

Недостаточная общая представительность выборки не мешает все же попытаться рассмотреть ее по частям и ответить на вопрос, что думают об Андрее Дмитриевиче Сахарове отдельные категории населения Москвы и других городов страны (см. таблицу).

Это, конечно, не мнение советского народа, но думается, что приведенные сведения отражают настроение не такой уж малой части жителей нашей страны.

Рабочие

Всего было опрошено 245 рабочих, занимающихся физическим трудом как на промышленных предприятиях и на стройках, так и в учреждениях, на транспорте и т.д. (Для разделения по специальности и уровню квалификации имеющихся данных недостаточно.) Большая часть этой группы — мужчины со средним и неполным средним образованием, изредка — с начальным и среднетехническим. Больше половины среди них составляет молодежь до 30 лет. Много комсомольцев, число членов КПСС сравнительно невелико (4%).

Отношение к заданному вопросу оказалось в этой группе наиболее индифферентным. Две трети ответили: "Не знаю", причем больше половины "не знаю" безо всякой (положительной или отрицательной) эмоциональной окраски. Треть высказавшихся разделилась примерно пополам: 16% заметно отрицательно и 13% — положительно.

Положительное или отрицательное отношение чаще встречается у мужчин, женщины-работницы составили заметную долю ответивших: "Не знаю".

Корреляция ответа с возрастом, образованием и партийностью незаметна, но есть обратная (правда, не слишком сильная) зависимость от уровня доходов: среди высказавших отрицательное отношение больше высокооплачиваемых, среди хорошо относящихся — низкооплачиваемых. Однако самая низкооплачиваемая группа — пенсионеры, занимающиеся физическим трудом (как правило, это пожилые малообразованные люди — санитарки, уборщицы, гардеробщицы, нянечки и т.д.), — относится к Андрею Дмитриевичу заметно отрицательно (почти 80%) или нейтрально ("не знаю" у 18%).

Инженеры и научные сотрудники

Инженерно-технические работники составили почти 40% от всех опрошенных. Это мужчины и женщины с высшим образованием, нередко кандидаты наук, партийные и беспартийные. В силу специфики опроса высокую долю в этой группе составили математики и программисты. Но вряд ли собственно профессия оказывает в данном случае заметное влияние на содержание ответа. 61% инженеров высказали определенно положительное отношение, причем половина из них — очень положительное. Резко отрицательно отнеслись лишь 20%. У мужчин отрицательное отношение более выражено и хорошо коррелирует с партийной принадлежностью. У женщин заметно большая неопределенность, две трети ответов группируются возле "не знаю", хотя преобладает "не знаю" с положительным отношением. Зависимости от возраста и зарплаты в этой группе не наблюдается.

Гуманитарная интеллигенция

В эту категорию попали преподаватели вузов, учителя школ, врачи, журналисты, художники, музыканты и другие лица свободных профессий. Отношение к Андрею Дмитриевичу Сахарову в этой совокупности еще более положительное, чем у лиц технических профессий. Около 50% высказались заметно положительно и еще 15% просто положительно. Заметно отрицательное отношение проявили лишь 15% опрошенных. В отличие от инженеров, женщины гуманитарного труда чаще высказывают отрицательное отношение, чем мужчины. Заметной корреляции с возрастом и уровнем оплаты нет.

Руководители

Как уже отмечалось, собственно партийно-государственные руководители не были охвачены опросом. Удалось выяснить мнение лишь у некоторых низших советских администраторов и ученых: директоров институтов, заведующих лабораториями и т.п. Это — мужчины средних лет и пожилого возраста, в основном партийные. Их отношение к вопросу резко поляризовано: две трети решительно против Андрея Дмитриевича и одна треть относится к нему хорошо. Почти в той же пропорции разделились мнения и членов КПСС: четвертая часть высказала положительное отношение, три четверти — отрицательное, причем больше половины — резко отрицательное. В последней группе оказались почти все партийные активисты: члены партбюро, секретари и т.д.

Молодежь

Отношение молодежи в отрицательной части шкалы довольно близко к данным по рабочим (15% — "враг", 6% — "вреден и бесполезен"), а в положительной части — к инженерно-технической интеллигенции (34% — "не знаю, но отношусь хорошо", 24% положительных ответов). Процент ответивших "не знаю" в этой группе также довольно велик: меньше, чем у рабочих, но больше, чем у всех остальных совокупностей.

Таким образом, резко враждебное отношение вызывает Андрей Дмитриевич Сахаров примерно у одной пятой взрослого населения (20% — рабочие, 21% — интеллигенция, 18% — работающие пенсионеры и другие низкооплачиваемые категории).

Основной мотив плохого отношения — традиционное: "С жиру бесится! Чего ему только не хватало!". Нередко при общем отрицательном отношении высказывается несогласие с принятыми против Сахарова мерами ("Напрашивается сравнение с Анжелой Дэвис, которая, убив шерифа, вернулась в США профессором. А он ничего не сделал, и его сослали. Если хочет, чтобы его отпустили за границу, — пусть едет", — ответственный работник КГБ). Но встречаются намного более кровожадные и менее логичные высказывания ("Жалко, что не убили. У них в президента стреляют, а у нас развелись всякие, а их застрелить не могут", — лаборантка медицинского института).

Четко положительное отношение отмечено примерно у 20% опрошенных горожан (13% рабочих, 28% интеллигентов, 25% партийцев и 32% руководителей). Основной аргумент при этом обычно тоже материальный ("Надо же, все имел и отказался!").

Примерно половина населения не имеет собственного мнения о деятельности Сахарова. Вряд ли аналогичный вопрос относительно любого другого политического деятеля нашей страны дал бы более положительные результаты. Однако не следует преувеличивать значения положительных оценок. Они не активны, держатся, как правило, про себя, и при некотором нажиме со стороны властей подавляющее большинство тех, кто положительно оценивал личность Андрея Дмитриевича Сахарова, могут выступить против него, утешив себя привычным: "Мы люди маленькие, от нас ничего не зависит".

И все же даже это пассивное отношение показывает, что декларируемое "единодушие" никак не отражает подлинного настроения советского народа, с которым когда-нибудь советским руководителям придется считаться.

ТАБЛИЦА

Отношение к А.Д. Сахарову (%% от опрошенных в группе) Название (состав) группы Число людей в группе Оценки по баллам 1 2 3 4 5 6 7 8 9 Рабочие 245 12 1 3 8 56 7 1 12 — Инженеры, научные сотрудники 331 6 9 2 9 10 33 11 19 1 В т.ч. инженеры мужчины 172 8 16 2 6 4 28 20 14 2 В т.ч. инженеры женщины 159 4 1 3 12 16 38 2 24 — Гуманитарная интеллигенция 182 5 4 6 9 11 15 19 26 5 Руководители 46 40 6 22 — — — 12 20 — Низкооплачиваемые рабочие (пенсионеры) 49 — 4 14 60 18 — 2 2 — Инженеры, гуманитарная интеллигенция (однородная) 415 9 7 5 11 15 25 12 13 3 Молодежь 295 15 1 5 1 20 34 10 14 — Члены КПСС 164 48 16 12 — — 10 6 8 —

1 — враг народа

2 — вреден стране

3 — бесполезен, с жиру бесится

4 — не знаю, но отношусь плохо

5 — не знаю

6 — не знаю, но отношусь хорошо

7 — полезен

8 — очень важен

9 — герой

Р. Лерт ЧЕЛОВЕК ДЛЯ ЛЮДЕЙ

"Я взглянул окрест меня — душа моя страданиями человечества уязвленна стала".

Это — Радищев.

А вот это — некий бульварный фельетонист советской газеты "Труд":

"Он поднял голову от научных расчетов, огляделся и усмотрел общую неустроенность дел человеческих".

Фельетонист пытался иронизировать над Андреем Дмитриевичем Сахаровым. Но по неграмотности не понял, что случайно произнес парафраз сердечного вопля Радищева — едва ли не первого русского правозащитника.

Да, Сахаров поднял голову от научных расчетов. Да, огляделся. Да, усмотрел "общую неустроенность дел человеческих". И не только ее. Усмотрел насилие, жестокость, несправедливость, ложь, попрание человеческих прав. А главное — увидел страдающих от этого людей. И заступился за них — так же непосредственно, как заступился бы за избиваемого ребенка. Душа его "страданиями человечества уязвленна стала".

Как ступил он с сияющего паркета науки на режущий острыми камнями путь правозащитника — об этом, вероятно, лучше всех может сказать он сам. Каков резонанс его статей, писем, интервью, эссе — знает сейчас весь мир (кроме, разумеется, подавляющего большинства населения Советского Союза). Расскажут об этом, вероятно, лучше меня другие, более детально знающие его деятельность за последние 10-15 лет. Что он — великий ученый, конечно, знаю и я, но судить о его науке — физике — мне не дано, так же, как, скажем, о санскритском языке. И если я решаюсь сейчас писать об Андрее Дмитриевиче Сахарове, то только потому, что хочу как-то передать то ощущение обаяния его личности, которое испытал каждый, кто хоть невзначай с ним встретился.

Мне думается, обаяние это прежде всего излучает его естественность. Почему-то не кажется мне подходящим слово "скромность" в применении к действительно большой, значительной личности: всегда кажется, что в "скромности" такого человека есть некий налет позы — не может же он не знать себе цену. Но у Сахарова нет ни "скромности", ни позы, просто он такой, какой есть, а другие люди такие, как они есть. Все — разные, и все — люди, и все чем-то интересны, и за всех больно, когда им причиняют страдания и лишают их человеческих прав.

Вот этот дар сопереживания — может быть, главное покоряющее свойство Сахарова, сущность его обаяния, сила его личности, влияющей на людей больше, чем его статьи и книги. Со многим в его книгах можно не соглашаться, с его личностью и поступками не соглашаться нельзя. Это не просто доброта — это гармоническое сочетание культуры высокого чувства, все осознающего интеллекта и органического демократизма. Редкое сочетание!

В грузинском фильме "Здравствуйте все" есть запоминающееся изречение: "Человеку даются вершины не для того, чтобы он считал себя выше всех, а для того, чтобы он лучше видел". Это фильм о народном грузинском художнике Николе Пиросманишвили. Но слова будто и о нем, об Андрее Дмитриевиче Сахарове. Он не меряется высотой, он дальше и лучше видит.

Со многими ли "властителями дум" можно спорить? Часто они считают, что обладают истиной, которой суждено покорить мир. С Андреем Дмитриевичем спорить можно. Он не проповедует, не вещает, не раздает рецептов. Он может и ошибиться, может и признать свою ошибку, но на том, в чем он уверен — разумом и сердцем, он, мягкий, милый, добрый, стоит твердо, как скала ("на том стою и не могу иначе"). Потому и оказался в горьковской ссылке.

Он — единственный академик, кто бесстрашно переступил черту "техники личной безопасности". Он — единственный человек такого ранга среди тех, кто топтался часами перед закрытыми дверями "открытых" процессов, пытаясь поддержать подсудимых. Он ездил на свидание к заключенному в лагерь и брел пешком по тропам Якутии, чтобы навестить ссыльного. Деловые люди пожимали плечами — это могут делать другие, Сахарову надо беречь свое время, свой драгоценный интеллект. А он иначе не мог. Он не мог беречь себя, когда вокруг было столько погубленных, порубленных, изувеченных человеческих судеб. Просто не мог — и все.

Академик Сахаров — не социальный утопист, не прекраснодушный мечтатель, не спекулятивный философ. Он — ученый, человек огромного трезвого ума. В одном из своих интервью он на соответствующий вопрос откровенно заявил, что не надеется на победу в ведущейся им бескровной борьбе за свободу и права человека. На последовавший затем вопрос, зачем же он ее ведет, Андрей Дмитриевич ответил, как мне помнится, так: "Нельзя же молчать и ничего не делать". Это сродни толстовскому "Не могу молчать", тому же радищевскому "…душа моя … уязвленна стала", выступлениям В.Г. Короленко, памфлету Э. Золя "Я обвиняю!".

Были в истории и другие великие сердца и умы, которые не могли молча проходить мимо страданий человеческих, и слишком часто они не побеждали, но всегда влияли на другие сердца и умы. Сродни сахаровскому "нельзя же молчать" и выступление семи молодых людей на Красной площади с протестом против оккупации Чехословакии, и создание Хельсинкских групп, и создание самиздатских журналов. Все это тоже уже почти порублено и погублено, большинство тех, кто "не может молчать", — в лагерях, в ссылках, в эмиграции. Но как ни торжествует неназываемое ведомство, сияющим примером человечности остаются такие люди, как Сахаров, а их преследователей будут помнить так, как сейчас поминают преследователя Пушкина — Бенкендорфа.

Сегодня, когда Андрею Дмитриевичу Сахарову исполняется шестьдесят лет, невозможно без сердечной боли думать о том, какой пытке подвергнут этот человек — человек для людей, лишенный людей, лишенный живого общения с ними. Человек, вся жизнь которого — самоотдача, лишен возможности отдавать людям себя, плоды своих дум, свой труд (вдвойне подвиг — его научная деятельность в тех условиях, в которых он живет), свое сердце — такое всепонимающее, такое вместительное.

Да, со сталинских времен ведомство усовершенствовалось. Ногтей больше не выдирают — запечатывают рот.

Андрей Дмитриевич Сахаров 10 октября 1975 г.

Первое интервью после известия о присуждении Нобелевской премии Мира

НЕКОТОРЫЕ СОБЫТИЯ НАУЧНОЙ И ОБЩЕСТВЕННОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ АНДРЕЯ ДМИТРИЕВИЧА САХАРОВА

1942

Окончил Московский Государственный Университет и направлен инженером на военный завод.

1943-1944

Сделал ряд изобретений, облегчающих выпуск продукции. В частности, предложил простой способ определения толщины немагнитных покрытий пуль и прибор для обнаружения непрокаленной сердцевины бронебойных сердечников, что ликвидировало необходимость выборочного контроля (получено авторское свидетельство на изобретение).

Написаны первые научные статьи.

1945

Поступил в аспирантуру Физического института АН СССР им. П.Н. Лебедева.

1947

Ноябрь. Защитил диссертацию на соискание звания кандидата физико-математических наук по теме "Теория ядерных переходов типа 0------0". (Опубликована ЖЭТФ, 1948.)

Статья "Генерация мезонов" (редакция изменила название на "Генерация жесткой компоненты космических лучей". ЖЭТФ, т. 17).

1948

Статья "Температура возбуждения в плазме газового разряда", Изв. АН СССР, т. 12.

"Взаимодействие электрона и позитрона при рождении пар". ЖЭТФ, т. 18.

Разработана теория μ-мезонного катализа (совместно с Я. Зельдовичем). Опубликована в ЖЭТФ, 1957.

Включен в исследовательскую группу по разработке термоядерного оружия.

1950-1951

Сформулированы принципы управляемой термоядерной реакции на основе магнитной термоизоляции высокотемпературной плазмы (совместно с И.Е. Таммом). Результаты были сообщены И. Курчатовым на конференции в Харуэлльской лаборатории и опубликованы в трудах Первой Женевской конференции по мирному использованию ядерной энергии. Этот принцип положен в основу проекта управляемого реактора "токамак", в настоящее время интенсивно разрабатываемого в СССР и в других странах.

1951-1952.

Предложен принцип получения сверхсильных магнитных полей с использованием энергии взрыва и конструкции взрывомагнитных генераторов.

1953

Июль. Присуждена ученая степень доктора физико-математических наук.

Октябрь. Избран действительным членом Академии Наук СССР.

Декабрь. Награжден орденом Ленина. Присуждены звание Героя Социалистического Труда и Государственная (Сталинская) премия.

1955

Ноябрь. Столкновение с маршалом М. Неделиным (А. Сахаров выразил надежду, что испытываемое ядерное оружие никогда не будет применено, на что маршал рассказал притчу, смысл которой сводился к тому, что при решении таких вопросов руководители обойдутся без советчиков).

1956

Октябрь. Второй раз присуждено звание Героя Социалистического Труда. Присуждена Ленинская премия.

1957

Октябрь. Статья о вреде ядерных испытаний в научном журнале (перепечатана журналом "Советский Союз" и многими зарубежными изданиями).

1958

Январь. Беседа с секретарем ЦК КПСС М.А. Сусловым о неблагополучном положении в биологии, а также о судьбе несправедливо арестованного врача И. Баренблата, по поводу которого Андрей Дмитриевич писал в ЦК (И. Баренблат вскоре был выпущен).

Август. Совместное с И. Курчатовым выступление против намечавшихся ядерных испытаний (Курчатов специально летал к Н. Хрущеву в Ялту, но предотвратить испытания не удалось).

Статья "Теория магнитного термоядерного реактора" в сб. "Физика плазмы и проблемы термоядерных реакций", т. 1, ч. 2

1961

Июль. Записка Н. Хрущеву на встрече руководителей и ученых-атомщиков о необходимости сохранить мораторий на ядерные испытания. Н. Хрущев в речи на банкете ответил, что политические решения, в том числе и вопрос об испытаниях ядерного оружия, — прерогатива руководителей партии и правительства и не касаются ученых.

Предложение по использованию нагрева дейтерия лучом импульсного лазера для получения управляемой ядерной реакции. (В настоящее время этот принцип активно развивается в СССР и США как одно из наиболее перспективных направлений получения управляемой термоядерной реакции.)

1962

Февраль. Третий раз присуждено звание Героя Социалистического Труда.

Конфликт с Министром среднего машиностроения по поводу испытания ядерного оружия большой мощности, бесполезного с научной и технической точек зрения и угрожавшего жизни многих людей. Безуспешное обращение к Н. Хрущеву с целью предотвратить намечавшиеся испытания.

Предложение о заключении договора, запрещающего ядерные испытания в атмосфере, под водой, в космосе. (Одобрительно встречено высшими советскими руководителями и выдвинуто от имени СССР. В 1963 г. Н. Хрущевым и Дж. Кеннеди был подписан "Московский договор" о запрещении ядерных испытаний в трех средах, к которому присоединилось большинство государств.)

1964

Выступление на выборах в АН СССР против кандидатуры соратника Т. Лысенко Н. Нуждина. (Нуждин не был избран. В газете появилась статья Президента ВАСХНИЛ Т. Лысенко с нападками на "инженера Сахарова".)

Письмо Н. Хрущеву о положении в биологической науке. (Это письмо упоминалось М. Сусловым среди многочисленных обвинений в адрес Н. Хрущева, последовавших за его снятием.)

1965

Статья "Магнитная кумуляция" (совместно с Р.З. Людаевым, Е.Н. Смирновым, Ю.Н. Плющевым, А.И. Павловским, В.К. Чернышевым, Е.А. Феоктистовой, Е.И. Жариновым, Ю.А. Зысиным), ДАН СССР, т. 165.

Статья "Начальная стадия расширения Вселенной и возникновение неоднородности распределения вещества", ЖЭТФ, т. 49.

1966

Обращение совместно с другими известными учеными, деятелями искусства и литературы (всего 22 человека) к XXIII съезду КПСС, направленное против попыток реабилитации И. Сталина.

Сентябрь. Телеграмма в Верховный Совет РСФСР с протестом против введения статьи 190-1 ("распространение заведомо ложных клеветнических измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй") как предлога для преследования за убеждения.

5 декабря. Первое участие в демонстрации у памятника Пушкину. (Ежегодные демонстрации в День Конституции — за права человека и против антиконституционных статей уголовного кодекса.)

Статья "Взрывомагнитные генераторы". "Успехи физических наук", т. 88.

Статья "Кварковая структура и массы сильно-взаимодействующих частиц" (совместно с Я. Зельдовичем). "Ядерная физика", № 4.

Статья "О максимальной температуре теплового излучения". Письма в ЖЭТФ, т. 3.

1967

Письмо Л. Брежневу в защиту А. Гинзбурга, Ю. Галанскова, В. Лашковой, Ю. Добровольского.

Участие в работе Комитета по проблеме Байкала. Разговор с Л. Брежневым о Байкале (на заседание, на котором решался вопрос об использовании озера, А. Сахаров и некоторые другие ученые, активно боровшиеся за спасение Байкала, не были приглашены. При одобрении М. Келдыша, выступавшего от имени Академии Наук, было принято решение о строительстве на Байкале целлюлозно-бумажного комбината).

Публикация статьи в сборнике "Будущее науки" с прогнозами развития науки и техники (в продажу не поступал).

Статья "Нарушение CP-инвариантности, C-асимметрия и барионная асимметрия Вселенной". Письмо в ЖЭТФ, т. 5. (Эта работа является пионерной и предвосхитила основной поток исследований в этой области на 10-12 лет. На нее ссылаются практически все, занимающиеся асимметрией Вселенной и нестабильностью протона — вопросом, оказавшимся ключевым в современных представлениях об эволюции Вселенной.)

Статья "Кварк-мюонные токи и нарушение CP-инвариантности". Письма в ЖЭТФ, т. 5.

Статья "Вакуумные квантовые флуктуации в искривленном пространстве и теория гравитации". ДАН СССР, т. 177.

Статья "Поляризация вакуума и теория нулевого лагранжиана гравитационного поля". Препринт ОПМ Математического института им. Стеклова АН СССР.

1968

Февраль — Апрель. Статья "Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе". (Работа получила широкое распространение в самиздате, а в июле того же года была напечатана за рубежом. В 1968-1969 гг. вышло около 40 изданий общим тиражом свыше 18 млн. экземпляров.)

Август. Отстранен от секретной работы (в связи с публикацией "Размышлений…").

Август. Переданы на строительство онкологической больницы и Красному Кресту почти все личные сбережения.

1969

Май. Избран иностранным членом Бостонской Академии Наук и Искусств. (В последующие годы избран иностранным членом Национальной Академии Наук США, Нью-Йоркской Академии, почетным доктором Сиенского, Иерусалимского и некоторых других университетов, почетным гражданином Флоренции и Турина.)

Поступил на работу в отдел теоретической физики Физического института АН СССР им. П.Н. Лебедева.

Статьи "Антикварки во Вселенной" в сб. "Проблемы теоретической физики".

Статья "Многолистная модель Вселенной". Препринт ОПМ Математического института им. Стеклова АН СССР.

1970

19 марта. Письмо в ЦК КПСС, Совет Министров СССР и Президиум Верховного Совета СССР (совместно с В. Турчиным и Р. Медведевым) о необходимости демократизации общества для развития науки, экономики, культуры.

Июнь. Сбор подписей под Обращением в защиту Ж. Медведева, помещенного в психиатрическую больницу.

Октябрь. Присутствие на суде над математиком Р. Пименовым и артистом Б. Вайлем, обвинявшимися в распространении самиздата.

Ноябрь. Создание Комитета прав человека (А. Сахаров, В. Чалидзе, А. Твердохлебов, в дальнейшем — Г. Подъяпольский и И. Шафаревич). (Комитет рассмотрел и принял обращения по некоторым важным проблемам, в частности, о принудительной психиатрической госпитализации по политическим мотивам и о насильственно переселенных лицах и народах.)

Декабрь. Выступление за отмену смертной казни Э. Кузнецова и М. Дымшица и смягчение участи остальных обвиняемых на "самолетном процессе".

1971

5 марта. Отправлена Л. Брежневу "Памятная записка" о неотложных вопросах внутренней и внешней политики. (Осталась без ответа.)

Апрель. Обращение по поводу заключенных в специальных психиатрических больницах.

Июль. Письмо министру МВД Н. Щелокову о положении крымских татар. Беседа в МВД СССР.

20 сентября. Открытое обращение к членам Президиума Верховного Совета СССР о свободе эмиграции и беспрепятственном возвращении.

1972

Июнь. За рубежом опубликованы "Памятная записка" и "Послесловие" к ней.

Составлены обращения к Верховному Совету СССР об амнистии политзаключенным и об отмене смертной казни. Сбор подписей под этими документами.

Сентябрь. Участие в демонстрации у Ливанского посольства в знак протеста против убийства израильских спортсменов на Мюнхенской олимпиаде.

Октябрь. Первое интервью корреспондентам, опубликованное на Западе. (Дано в связи с судом над астрофизиком К. Любарским.)

Участие в работе редакционной коллегии по подготовке сборника "Проблемы теоретической физики", посвященного И.Е. Тамму.

Статья "Топологическая структура элементарных зарядов и CPT-симметрия". Сб. "Проблемы теоретической физики".

1973

Июль. Интервью корреспонденту шведского радио о политических, экономических и социальных проблемах, стоящих перед нашей страной.

21 августа. Пресс-конференция об опасности односторонней разрядки, а также о беседе с заместителем генерального прокурора СССР Маляровым и предупреждении, полученном от прокуратуры. (Одновременно в советской прессе началась злобная кампания против Сахарова. На него коллективно и поодиночке обрушились писатели, композиторы, рабочие, ученые, в частности, большая группа академиков. Нападкам в печати и различным преследованиям подверглись также члены его семьи. Его жена Е. Боннэр несколько раз вызывалась на допросы в КГБ. Сахаров ответил на угрозы и преследования разъяснением своей позиции в интервью западным корреспондентам.)

Октябрь. Визит в квартиру А. Сахарова людей, представившихся членами палестинской террористической организации "Черный сентябрь", угрожавших убить Сахарова и его близких и требовавших отказа от заявления "Об октябрьской войне в Израиле".

31 декабря. Автобиографическое предисловие к сборнику статей и выступлений "Сахаров говорит".

Присуждение премии Международной лиги прав человека при ООН.

1974

Январь — Февраль. Интервью и статьи о книге А. Солженицына "Архипелаг ГУЛаг".

3 апреля. Статья "О письме Александра Солженицына вождям Советского Союза" (отмечается опасность изоляционистских и националистических тенденций).

17 мая. Статья "Мир через полвека" (опубликована за рубежом).

Июнь. Голодовка с требованием освободить политзаключенных, приуроченная к визиту Никсона в СССР.

Декабрь. Обращение к конгрессу США по поводу поправки Джексона-Вэника.

Декабрь. Передан канцлеру ФРГ список 6000 немцев из Казахстана, желающих эмигрировать.

Присуждены премия Дома Свободы США и премия Чино дель Лука.

Статья "Скалярно-тензорная теория гравитации и гипотеза нулевого лагранжиана". Письма в ЖЭТФ, т. 20.

1975

Февраль. Обращение (совместно с Г. Беллем) об амнистии политзаключенным.

Второе обращение о прекращении геноцида в Иракском Курдистане. (Первое — в конце 1974 г.)

Март. Обращение к президенту Индонезии Сухарто с призывом к амнистии политзаключенным.

Март — Июнь. Письмо к Пагуошской конференции о разоружении, мире, международном доверии.

10 октября. Присуждение А.Д. Сахарову Нобелевской премии Мира.

Октябрь. Состоялись первые Сахаровские слушания в Копенгагене (регулярный международный семинар, рассматривающий вопросы прав человека в СССР и в странах Восточной Европы).

1 декабря. Нобелевская лекция "Мир, прогресс, права человека" (прочитана Е. Боннэр 11 декабря после получения премии в Шведской Академии Наук).

Декабрь — Январь-76. Написана автобиография для Нобелевского сборника.

Статьи "Спектральная плотность собственных значений волнового уравнения и поляризация вакуума", "Теоретическая и математическая физика", т. 23.

Статья "Массовая формула для мезонов и барионов с учетом шарма". Письма в ЖЭТФ, т. 21.

1976

Март. Выступление на похоронах Г. Подъяпольского; написано предисловие к его книге.

Март — Апрель. Поездка в Омск на суд над Р. Джемилевым.

Избран вице-президентом Международной лиги прав человека.

28 июня. Обращение (совместно с Ю. Орловым и В. Турчиным) к Совещанию руководителей европейских коммунистических партий с предложением включить в программу совещания вопрос о правах человека.

Сентябрь. Обращение в ООН о трагическом положении в лагере палестинцев Тель-Заатар (совместно с Е. Боннэр).

20 ноября. Обращение к Комитету защиты польских рабочих.

21 декабря. Участие в симпозиуме "Еврейская культура в СССР".

1977

Январь. Обращение к президенту США Дж. Картеру в защиту П. Рубана.

12 января. Обращение к мировой общественности по поводу попыток обвинить диссидентов во взрывах в московском метро. (Это обращение вызвало второе предупреждение А. Сахарова Прокуратурой СССР, за которым последовали преследования членов его семьи.)

Февраль. Письмо Дж. Картера и ответное письмо А. Сахарова.

9 марта. Статья "Тревога и надежда" в сборнике лауреатов Нобелевской премии Мира.

21 сентября. Статья против смертной казни для симпозиума "Международной Амнистии" в Стокгольме.

30 октября. Письмо в Организационный комитет Сахаровских слушаний в Риме.

Статья "Ядерная энергетика и свобода Запада".

Ноябрь. Заявление по поводу указа Президиума Верховного Совета СССР об амнистии. (Требование распространения амнистии на политических заключенных.)

25 ноября. Обращение к президенту И.Б. Тито по поводу амнистии в Югославии (совместно с Е. Боннэр).

28 ноября. Выступление на съезде АФТ-КПП, зачитанное по присланному тексту.

Декабрь. Поездка в Мордовские лагеря на свидание с Э. Кузнецовым (совместно с Е. Боннэр и А. Семеновым). После 11 дней ожидания свидание разрешено не было.

Присуждение Международной премии Джозефа (Антидиффамационной лиги).

1978

Май. Столкновение с милицией во время суда над Ю. Орловым. (А. Сахаров и Е. Боннэр были задержаны и приговорены к штрафу за якобы имевшее место нарушение общественного порядка.)

8 ноября. Статья "Движение за права человека в СССР и Восточной Европе — цели, значение, трудности".

Письма Л. Брежневу (во время его визита в ФРГ) и Г. Шмидту по поводу ареста рабочего И. Вагнера, обвиненного в тунеядстве (Вагнер был освобожден).

1979

Январь. Письмо Л. Брежневу о постановлении Совета Министров № 700 (о крымских татарах). (В апреле А. Сахаровым было передано во французское посольство письмо группы крымских татар В. Жискар д’Эстэну.)

31 января. Письмо Л. Брежневу с просьбой об отсрочке казни и открытом рассмотрении дела Затикяна, Багдасаряна, Степаняна, обвинявшихся во взрыве в метро. Написано предисловие к статье М. Ланды об этом деле. Визит (в квартиру) с угрозами лиц, называвших себя родственниками погибших при взрыве.

Март. Поездки в Ташкент на суды над М. Джемилевым и В. Шелковым.

Подготовлен текст выступления в Нью-Йоркской Академии Наук в связи с присуждением премии Академии.

Август. Рецензия на книгу Ф. Дайсона "Тревожа Вселенную".

Сентябрь. Текст выступления на Сахаровских слушаниях в Вашингтоне.

Октябрь. Обращение к Л. Брежневу по проблеме беспрепятственной доставки продовольствия в Кампучию.

Обращение к Хуа Гофену по поводу приговора Вей Цинсену.

Обращение по поводу приговора участникам правозащитного движения "Хартия-77".

Статья "Барионная асимметрия Вселенной", ЖЭТФ, т. 76. (Развитие идей, изложенных в работе 1976 г., с точки зрения современных моделей элементарных частиц.)

1980

Январь. Интервью с западными корреспондентами о вводе советских войск в Афганистан.

22 января. Задержан на улице и доставлен в Прокуратуру СССР (зам. Генерального прокурора А. Рекунков зачитал указ Президиума Верховного Совета СССР от 8 января о лишении А. Сахарова правительственных наград и премий).

Доставлен в г. Горький, где проживает до настоящего времени почти в полной изоляции, под постоянным надзором КГБ и милиции.

Январь — Февраль. Заявление о незаконности предпринятых репрессий, требование разбора выдвинутых против него обвинений в судебном порядке.

Февраль — Апрель. Несколько заочных интервью иностранным журналистам.

Май. Статья "Тревожное время".

Заявления по поводу приговоров В. Некипелову, Т. Великановой, В. Стусу и другим репрессированным. Заявление по делу Лизы Алексеевой.

Июль. Письмо Л. Брежневу об Афганистане.

Ноябрь. Письмо президенту АН СССР А. Александрову с изложением позиции по основным политическим вопросам (осуждение Академии Наук в уклонении от защиты ученых, подвергнутых репрессиям, в том числе и самого А. Сахарова).

Присуждение премии Антидискриминационной лиги.

Избрание иностранным членом Римской Академии Делла Линчии.

Статья "Массовая формула для мезонов и барионов", ЖЭТФ, т. 78.

Статья "Космологические модели Вселенной с поворотом стрелы времени", ЖЭТФ, т. 79.

Статья "Оценка взаимодействия кварков с глюонным полем", ЖЭТФ, т. 79.

1981

Январь. Избрание иностранным членом Французской Академии. (Документы, высланные в Президиум Академии Наук, не были переданы А. Сахарову.

17 марта. Заявление для печати в связи с похищением рукописей, личного дневника, писем и материалов научных работ.

22 марта. Обращение в связи с арестом А. Марченко (совместно с Е. Боннэр).

24 марта. Статья "Ответственность ученых".

* * *

Борьба за достижение мира, борьба за соблюдение прав человека всегда принимала у А.Д. Сахарова конструктивный характер. Не просто настаивать, пропагандировать, объяснять, что грозит сегодня миру, но и предлагать конкретные шаги по устранению опасностей; не только растолковывать в чем сущность и значение прав человека, но и прилагать все возможные (и невозможные) усилия к спасению от преследований конкретных людей — знакомых и незнакомых.

Мы почти полностью опустили эти вопросы не потому, что они представляются менее значительными, чем общие проблемы, а просто из опасения, что для их перечисления понадобятся многие сотни страниц. Неправедные аресты, жестокие приговоры, преследования за намерение эмигрировать из страны, лишения работы и прописки, помещение в психиатрические лечебницы, национальные и религиозные преследования, дискриминация при приеме в ВУЗы — все это, воплотившись в судьбы отдельных людей, требовало от А. Сахарова участия, поддержки и неизменно находило их.

Он протестует против высылки из страны Александра Солженицына, лишения подданства Петра Григоренко и одновременно добивается разрешения на выезд для Ефима Давидовича. Он борется за право татарских семей проживать в Крыму и отстаивает свободу эмиграции для жителей Крыма, Москвы, Армении, Украины, Прибалтики и Казахстана.

Сахаров стал человеком, к которому со всех концов страны в поисках заступничества, как к последней высшей инстанции Чести и Справедливости тянулись люди. Это традиционное русско-советское явление — "ходоки" — отнимало почти все время и почти все силы. Людям, приносившим ему свои многочисленные горести, боли и обиды, он всегда старался помочь. Не мог иначе.

Он беспокоится о судьбе беженцев из Южного Вьетнама, о доставке продовольствия в Кампучию, пишет президенту США об Анджеле Дэвис, призывает помочь Пабло Неруде, вступается за Михайло Михайлова, защищает польских рабочих и чехословацких диссидентов. Но естественно, что в первую очередь Андрея Дмитриевича волнуют преследования людей в нашей стране.

Вот неполный список репрессированных, за освобождение которых боролся А.Д. Сахаров:

В. Абанькин, В. Абрамкин, П. Айрикян, Г. Алтунян, А. Альтман, А. Амальрик, З. Антонюк, Э. Арутюнян, К. Бабицкий, В. Балахонов, В. Бахмин, А. Бергман, О. Бердник, А. Берничук, Л. Богораз, А. Болонкин, П. Бондарь, В. Борисов, В. Браиловский, Н. Будулак-Шарыгин, В. Буковский, Г. Бутман, Б. Вайль, Т. Великанова, С. Верхов, Г. Винс, П. Винс, О. Воробьев, Ю. Вудка, Ю. Галансков, Р. Галецкий, 3. Гамсахурдиа, Б. Гаяускас, И. Гель, В. Гершуни, А. Гинзбург, С. Глузман, П. Гольдштейн, Н. Горбаневская, М. Горбаль, С. Горбачев, Н. Горетой, П. Городецкий, И. Гривнина, П. Григоренко, Г. Давыдов, Б. Дандарон, Ю. Даниэль, В. Делоне, М. Джемилев, Р. Джемилев, В. Дремлюга, И. Дядькин, А. Есенин-Вольпин, Р. Загробян, В. Залмансон, И. Залмансон, М. Занд, И. Зисельс, А. Здоровой, В. Зосимов, В. Игрунов, Р. Кадыев, И. Калинец, В. Калиниченко, И. Калинец-Стасив, И. Кандыба, С. Караванский, А. Карапетян, М. Кийренд, С. Ковалев, Б. Ковгар, Коломин, М. Костава, А. Краснов-Левитин, Э. Кузнецов, Ю. Кукк, М. Кукобака, А. Лавут, М. Ланда, В. Лашкова, В. Лисовой, П. Литвинов, Л. Лукьяненко, А. Лупинос, К. Любарский, Л. Любарский, М. Макаренко, В. Малкин, С. Мальчевский, М. Маринович, Р. Маркосян, А. Марченко, Н. Матусевич, О. Матусевич, Ма-Хун, Ж. Медведев, В. Мейланов, И. Менделевич, И. Мешенер, О. Мешко, Мираускас, Д. Михеев, В. Мороз, А. Мурженко, К. Мятик, А. Навасардян, А. Назаров, Р. Назарян, М. Нашпиц, В. Некипелов, М. Никлус, И. Нудель, А. Огородников, И. Огурцов, Ю. Орлов, М. Осадчий, В. Осипов, Т. Осипова, В. Павленков, В. Пайлодзе, П. Паулайтис, Е. Петров, Б. Перчаткин, Р. Пименов, Р. Плахотнюк, П. Плумпа, Л. Плющ, А. Подрабинек, К. Подрабинек, Е. Пришляк, Е. Пронюк, Пуце, Б. Пэнсон, В. Пяткус, Г. Роде, Л. Ройтбурт, В. Романюк, М. Руденко, П. Румачик, Саартс, Н. Садунайте, С. Сапеляк, А. Сафронов И. Светличный, Н. Светличная, Е. Сверстюк, М. Семенова, И. Сеник, А. Сергиенко, Ф. Серебров, Л. Симутис, А. Синявский, Синькив, В. Слепак, С. Солдатов, Н. Строката, Е. Строева, В. Стус, А. Твердохлебов, И. Тереля, А. Терляцкас, Л. Терновский, О. Тихий, Товмасян, А. Турик, Л. Убожко, В. Файнберг, В. Федоренко, Ю. Федоров, Н. Федосеев, А. Фельдман, А. Хайло, В. Хаустов, М. Хейфец, А. Хнох, А. Чекалин, А. Чиннов, С. Шабатура, Б. Шакиров, Б. Шахвердян, В. Шелков, Ю. Шиханович, И. Школьник, И. Шовковый, М. Штерн, Д. Шумук, Ю. Шухевич, А. Щаранский, В. Цитленок, А. Юскевич, Г. Якунин, В. Яугялис.

Андрей Дмитриевич Сахаров посылал письма в различные советские инстанции, встречался с высокопоставленными чиновниками, обращался с призывами к западным ученым и политическим деятелям, в международные организации, сидел в залах судов, а после 1971 года — стоял у зданий, где проходили процессы, приезжая для этого в отдаленные концы нашей страны. Он ездил в места ссылок, в Мордовские лагеря, объявлял голодовку, созывал пресс-конференции, давал интервью и писал, писал, писал: письма, обращения, статьи, все свои силы отдавая спасению людей. В этой тяжелой борьбе было мало побед и много поражений. А он не отступал и не отступался.

Мужественная защита каждого гонимого стала делом жизни Андрея Дмитриевича Сахарова.

ПОСЛЕСЛОВИЕ К ИЗДАНИЮ 1981 ГОДА

Эта книга появилась десять лет назад. Она являлась и самиздатом, и тамиздатом, но в первую очередь — коллективным подарком друзей и единомышленников Андрея Дмитриевича Сахарова к его шестидесятилетию. Идея сборника возникла январским вечером 1981 года в разговорах на кухне в квартире Сахарова, она обсуждалась и на других московских кухнях, и в результате сложился рабочий коллектив — узкий круг редакторов, авторов и добровольных помощников. Мы хотели сказать Андрею Дмитриевичу, что он не одинок, рассказать ему, как любим его, как благодарны ему за самоотверженность и мужество. Сборник предоставил нам возможность отмежеваться от антисахаровской кампании лжи и клеветы, позволил заявить о своей гражданской позиции и тем самым сохранить человеческое достоинство.

В списке авторов 33 человека. Сегодня, когда миллионы людей в СССР являются убежденными сторонниками идей Сахарова, эта цифра может показаться ничтожной, но весной 1981 года представлялось, что в издании участвует в некотором роде «вся Москва». Не раз и не два перебирали мы с Раисой Борисовной Лерт, Евгенией Эммануиловной Печуро и Еленой Георгиевной Боннэр имена известных ученых, писателей, общественных деятелей, кого следовало бы известить о подготовке юбилейного сборника, но круг авторов оставался по-прежнему удивительно узким. Некоторых мы не решились привлечь к работе, так как они и без того находились под ударом. Несколько человек отказались, опасаясь неприятностей. Сейчас можно предположить, что причиной отказа был порой не только страх перед репрессиями, но и политические расхождения со взглядами Андрея Дмитриевича Сахарова, в тот период еще малозаметные, но сегодня разделившие интеллектуальную элиту страны на два лагеря. По техническим причинам и редакционным соображениям в сборник не были включены статьи М. Гефтера «Слово о деле» и И. Маховикова (Иосифа Марковича Коренблата) «Уничтожение командных кадров Красной Армии». Эти работы вместе с моей статьей «Родословное дерево Сахаровых» составили специальное приложение к подарочному экземпляру сборника, врученному Андрею Дмитриевичу. Он выразил некоторое недоумение, почему они не попали в основное издание. Думаю, что такое разделение сборника на главную часть и приложение было ошибкой нашей редакции, так же как и включение в книгу рассказа В. Тростникова. Статьи Гефтера и Маховикова вскоре появились на западе в журнале «СССР: Внутренние противоречия» (1982. № 2), издававшемся В. Чалидзе. Теперь они опубликованы и в СССР.

Авторы сборника, если судить не по прописке, — москвичи. Это естественно, потому что информация о нем распространялась лишь путем личных встреч и контактов. Тем более знаменательно появление в наших рядах нескольких «эмигрантов»: Раисы Орловой, Льва Копелева, Виктора Некрасова и Владимира Войновича. Следовательно, ни география, ни границы не имели большого значения при подборе авторов, важно было принадлежать к определенному кругу московской оппозиционной интеллигенции. Чтобы очертить этот круг, недостаточно прилагательных «литературный» или «диссидентский», точнее будет определение — сахаровский.

Не был москвичом и отец Сергий Желудков; он жил в Пскове. Я всегда воспринимал его как человека не от мира сего, в самом лучшем, самом высоком значении этих слов, человека, рядом с которым хочется быть чище и лучше. К сожалению, его уже нет с нами.

Отец Сергий Желудков не единственный автор, не доживший до издания сборника на родине. Умерла Раиса Борисовна Лерт, человек, чьи слова и дела не расходились с ее убеждениями, — свойство отнюдь не распространенное во все времена. Статьи Раисы Борисовны, к сожалению, почти не известны в нашей стране, но я уверен, что им еще предстоит встреча с читателем.

Умерла Софья Васильевна Каллистратова — юрист, не изменивший своей профессиональной чести, мужественный защитник правозащитников, отстаивавший в советском суде право на правду.

Умер Евгений Александрович Гнедин. Он был тяжело болен, и мы долго не решались сообщить ему о подготовке сборника. Узнав об этом стороной, он сердито мне выговаривал.

Умерла Раиса Давыдовна Орлова. Человек поразительной доброты и энергии, тесно связанный со своей страной и с множеством живущих в ней людей. Для нее перестройка советского общества была личным радостным переживанием.

Погиб Анатолий Марченко. Погиб в тюрьме во время политической голодовки, приблизив своим героическим сопротивлением насилию начало нового времени.

Погиб Андрей Дмитриевич Сахаров, ушел в схватке, на пороге земли обетованной демократии, куда предстоит вступить нашему народу. Умер, и мы сразу ощутили тяжесть политической ответственности за происходящее в стране, тяжесть, которую в течение долгого времени он героически брал на себя. Сахаров знал о подготовке сборника. По просьбе составителей он написал для него краткую автобиографию, прислал список своих научных трудов и разрешил нам использовать его публицистические материалы, письма и обращения.

Сейчас треть авторов сборника оказалась в эмиграции. Одни сами этого добивались, другие оказались вынуждены покинуть страну под давлением властей. Оставшиеся в стране играют сегодня важную роль в политической и культурной жизни общества, и их имена и без меня известны читателям.

По понятным причинам подготовка сборника проводилась конспиративно. Это означало, что пишущие машинки и редакционные материалы находились не дома у редакторов, а в различных местах. Это означало, что никакие вопросы, даже место и время встречи не обсуждались по телефону, это означало, что каждую отпечатанную в пяти экземплярах страницу надо было развезти в пять разных концов Москвы. В результате работа редактора, согласование исправлений с авторами, корректура, перепечатка материалов — все это кропотливое и нелегкое издательское дело становилось фантастически трудоемким. Выполнить эту работу мы смогли лишь благодаря добровольной помощи десятков окружавших нас людей. Этим людям помогали в свою очередь другие, не известные мне люди, а дальше незримо ощущалась молчаливая поддержка широкого слоя московской интеллигенции, объединенного именем Сахарова. Мы были для этих людей свои, а власти и КГБ — чужие. Из осторожности я никогда не старался запомнить, кто и что делал и поэтому сейчас, к сожалению, не могу назвать всех участников подготовки этого издания. Назову тех, кого помню: Марк Вайнберг, Виктор Марковский, Сергей Ларьков, Михаил Розанов, Алексей Суворин, Лола Лебединская, Алик Немцов, Иная и Марина Бабенышевы, Юрий Крутогоров.

Особенно следует вспомнить Марию Петренко-Подъяпольскую, бывшую практически одним из составителей сборника и принесшую в наш коллектив неистощимую энергию и веселье.

Издание сборника было бы совершенно невозможно без активной помощи Елены Георгиевны Боннэр.

В числе самоотверженных добровольных помощников следует выделить корреспондента «Вашингтон пост» Кевина Клоуза и его жену Элайзу, которые оказали нам огромную помощь в работе.

Обращаясь через меня ко всем участникам сборника, Андрей Дмитриевич Сахаров писал:

«Дорогой Алик!

Я хочу и должен поблагодарить отдельно за этот большой труд, о котором я знаю от Люси, — сам еще не видел. Я понимаю, чего это стоило, и возможно, еще будет стоить, — и тебе, и другим. Я благодарен всем, кто приложил к этому делу свои руки.

29 мая 81

А. С.»

Почему КГБ не помешало появлению сборника? Я не могу ответить на этот вопрос определенно. Возможно, там не ставили перед собой такой задачи, может быть, не сумели ее выполнить? Несомненно — знали. Я замечал машину со скучающими в ней тремя — четырьмя людьми около моего подъезда, однажды меня задержали на улице по подозрению в случившемся неподалеку ограблении, изъяли находившиеся при мне несколько страничек рукописи и в отделении милиции провели двухчасовую предупредительную беседу, угрожая суровым наказанием за антисоветскую деятельность (так они квалифицировали найденные у меня бумаги). Был проведен обыск у меня на работе. Начальнику лаборатории Вадиму Петровичу Бухарцеву приказали собрать всех сотрудников у себя в кабинете якобы для проведения собрания, а сотрудники КГБ тем временем рылись в столах и шкафах в моей комнате. Но что интересно, Вадим Петрович — убежденный коммунист, человек, преданный советской системе, по крайней мере не представлявший себе, что возможна иная, этот человек за несколько часов до начала операции вызвал меня к себе и намекнул о том, что может случиться. Он спас тем самым изрядную часть материалов сборника, которую я как раз собирался переправить из одного места в другое. В этом эпизоде содержится хотя бы отчасти ответ на поставленный выше опрос. Активных участников подготовки сборника было мало, но мы могли рассчитывать на поддержку множества людей, на помощь первого встречного. За ТЕМИ стояла вся огромная мощь государственной машины, но их подводили самые, казалось бы, надежные люди.

Остается сказать несколько слов о зарубежных изданиях сборника. Он вышел на английском, французском, немецком, итальянском, шведском языках. Мировая печать отзывалась о сборнике хвалебно. Наибольший успех выпал на долю немецкого издания, вышедшего повторным тиражом в мягкой обложке. Немалую роль в этом сыграла активная пропаганда сборника в Германии, развернутая Львом Зиновьевичем Копелевым, и предисловие, написанное Генрихом Бёллем. В издании по-английски большую помощь оказал преданный друг Андрея Дмитриевича Сахарова Эдвард Клайн. В дополнение к московскому сборнику в английский вариант вошли две статьи известных американских ученых («Сахаров и ядерные испытания» Герберта Йорка и «Права человека и научный обмен» Филиппа Хандлера) и работа Валерия Чалидзе «Андрей Сахаров и русская интеллигенция».

По-русски сборник появился в издательстве «Хроника». Эмигрантская печать не проявила к нему большого интереса. Правда, газеты «Новое русское слово», «Русская мысль» и журнал «22» напечатали несколько материалов, но «забыли» указать, что они заимствованы из «Сахаровского сборника». Другие издания не сделали и этого. Из откликов в печати мне запомнился один. 29 апреля 1982 года необычайно представительная группа эмигрантских авторов (Бродский, Буковский, Гинзбург, Горбаневская, Кузнецов, Максимов, Неизвестный) приветствовала на страницах газеты «Русская мысль» выход «Сахаровского сборника» по-итальянски. Не удивительно ли, что именно итальянское, а не немецкое, французское, английское, наконец, русское издание привлекло их благосклонное внимание? Удивительно и непонятно, и грустно, и забавно. Но сейчас все это, честно говоря, не слишком существенно.

Сегодня сборник встретится со своим настоящим читателем. Читателем, для которого важны и мысли Сахарова, и слово, сказанное о нем.

Александр Бабенышев (Сергей Максудов)

сентябрь 1990

ПРИЛОЖЕНИЕ ПОСЛЕДНИЕ ДЕСЯТЬ ЛЕТ

Со времени выхода в свет «Сахаровского сборника» (см. репринтную часть издания), посвященного 60-летию академика А. Д. Сахарова, прошло 10 лет. Умер Андрей Дмитриевич, не дожив до своего 70-летия и не дождавшись публикации своих «Воспоминаний». Многострадальная и великая книга эта увидела свет через полгода после его смерти. Составляя обзор поистине драматических событий последних лет жизни А. Д. Сахарова, мы старались в основном пользоваться методом цитирования, предоставляя слово в первую очередь самому Андрею Дмитриевичу.

Е. Э. Печуро

Б. Л. Альтшулер

Андрей Дмитриевич Сахаров. Горький. 1983 г.

А. Д. Сахаров и Е. Г. Боннэр. Горький. Сентябрь 1984 г.

«Мне было сказано, что я должна сделать фотографию для удостоверения ссыльной. Я решила, что мы поедем вместе в ателье и сделаем общую. Андрюша принарядился. И вот имеется наша фотография, она сделана 9 или 10 сентября 84-го года, фактически сразу после выписки… Андрей на ней отнюдь не исхудалый, потому что с конца голодовки прошло уже много времени: июнь, июль, август — больше трех месяцев. Но сказать, что он хорошо выглядит, я не могу. У него на этой фотографии какая-то несвойственная ему одутловатость» (Боннэр Е. Г. Постскриптум. Гл. 4).

А. Д. Сахаров и Е. Г. Боннэр.

Горький. 25 октября 1985 г.

Снимок сделан после окончания

полугодовой голодовки А. Д. Сахарова

23 декабря 1986 г., семь часов утра.

Встреча на Ярославском вокзале

Сыктывкар. Май 1989 г.

Андрей Дмитриевич Сахаров.

Одна из последних фотографий

1980 Горьковская повседневность

А. Д. Сахаров: «…В советской прессе о моей высылке и лишении наград было сообщено 23 января.

В Ведомостях Верховного Совета СССР был опубликован <...> Указ о лишении наград. Примечательна его дата — 8 января. По-видимому, этот Указ КГБ рассматривал как развязавший ему руки в отношении меня и разработал операцию высылки.

Как рассказывают, заседание, на котором был принят Указ, проходило в узком составе под председательством Тихонова (будущего председателя Совета Министров СССР), Брежнева не было. От КГБ докладывал Цвигун[22]…»

[1. С. 745—746][23]

«…В первые месяцы 1980 года в основном сложились внешние контуры моего положения в Горьком — с его абсолютной беззаконностью и в чем-то парадоксального. Иногда КГБ совершал новые акты беззакония, нарушая статус-кво. Очень важные события (важные и по существу, и для моего мироощущения) связаны с делом Лизы… Внутри этих контуров продолжались моя общественная деятельность и, в каких-то масштабах, попытки научной работы. <...>

Мне запрещено общаться с иностранцами и «преступными элементами». Очень скоро выяснилось, что КГБ трактует этот термин очень расширительно и по существу лишает меня возможности общаться вообще с кем-либо, кроме крайне ограниченного круга лиц. <...>

Однажды к нам проникли поговорить два мальчика-школьника. По выходе их схватили и вели «допрос» около трех часов. Мы все это время ждали у окна, когда они выйдут из опорного пункта. Один из мальчиков, наконец, вышел и махнул нам рукой, мы с облегчением поняли, что ребята не сломлены (такое иногда определяет всю жизнь!). Через месяц к нам пришли родители мальчиков, работники одного из горьковских заводов. У них были неприятности, и они пытались предъявить нам претензии, зачем мы разговаривали с их детьми. Родители сказали нам, что о поступке ребят было также сообщено в школу. <…>

Все эти годы, когда я выхожу из дома, за мной немедленно следуют наблюдатели из КГБ. Многих из них я знаю в лицо. В лесу это иногда парочка, изображающая «любовь». Иногда это наблюдатель, который прячется за толстым стволом дерева в двух шагах от нас, если мы его заметили и ему некуда спрятаться, он стремительно убегает. Когда в 1981 году мы с Люсей стали ездить на машине, гебисты тоже стали ездить за нами, обычно на двух машинах. Иногда они «пугали», создавая ситуацию, похожую на аварийную. И машины, и пешие сопровождающие обычно меняются на протяжении одной поездки: в общем, государственных, а верней — народных денег не жалеют. <...>

Слушать радио по транзистору было невозможно. Из обоих наших приемников несся сплошной рев. Это была «индивидуальная глушилка», очевидно, установленная где-то поблизости. В дальнейшем мы стали слушать радио, выходя из дома и удалившись от него на 90—100 метров. <...>

КГБ осуществляет здесь в Горьком не только надзор надо мною и изоляцию, но и некоторые еще более «деликатные» акции.

С первых недель пребывания в Горьком мы стали замечать следы проникновения в квартиру посторонних людей — не всегда безобидные. То и дело оказываются испорченными магнитофоны, транзисторы, пишущая машинка (за это время мы ремонтировали их по многу раз). Наиболее важные и невосполнимые записи, документы и книги я боюсь оставлять в квартире и постоянно ношу с собой (ниже я расскажу, что и эта мера дважды не помогла). <...>

Люся вернулась в квартиру. И тут она увидела в нашей спальне и в соседней с ней комнате двух гебистов: один из них рылся в моих бумагах, а другой что-то делал с магнитофоном (потом оказалось, что запись, которую я наговорил в магнитофон для детей, была стерта). Люся страшно закричала, и гебисты бросились бежать. Но не к входной двери, а в комнату хозяйки, которая была открыта, так же, как окно. Гебисты вскочили на диван, опрокинув его, потом на подоконник, оставив на нем следы, и выпрыгнули наружу. <...>

Как задним числом мне очевидно, КГБ продолжал охотиться за моей сумкой все последующие месяцы. К сожалению, я относился к этой опасности слишком легкомысленно и очень многое имел в одном экземпляре (и тем самым — в одном месте). Через восемь с половиной месяцев КГБ добился своей цели, воспользовавшись моей неосторожностью при посещении поликлиники.

[1. С. 756—763]

1981

По поводу кражи сумки 13 марта 1981 года

«…Удар КГБ был чрезвычайной силы. Пропало множество моих записей как общественного, так и чисто научного характера, множество документов, писем ко мне и копии моих писем (так же, как копии Люсиных писем детям), три толстых тетради моего дневника за 14 месяцев и три таких же тетради — рукописи моих воспоминаний. Первая тетрадь воспоминаний пропала в ноябре 1978 года во время негласного обыска. Я затратил оба раза большой труд, оказавшийся в значительной степени впустую… В приложении приведено мое заявление по поводу пропажи сумки.[24] Это вызвало большой отклик во всем мире: КГБ вновь покрыл себя позором. Кража заставила меня существенно изменить многие планы, временно отставить в сторону некоторые задуманные научные работы. Необходимо было спешить с воспоминаниями, пока КГБ не вырвет их у меня из рук или не помешает их завершению иным способом. Если эти воспоминания оказались все же перед тобой, мой дорогой и уважаемый читатель (не из КГБ), это будет означать, что мои старания на этот раз оказались не напрасными. <...>

Очень огорчила также меня (и Люсю) пропажа дневников, в которых я записывал не только ежедневные события, но и пришедшие в голову мысли, впечатления от книг, включая научные, статейки-эссе на литературно-философскую тему: две о стихотворениях Пушкина «Давно, усталый раб, замыслил я побег…» и «Три ключа». Во второй статье я говорил и о стихотворении «Арион», которое, по моему мнению, имеет внутренние связи со стихотворением «Три ключа» и важно как для понимания состояния души и творчества поэта, так и для меня самого, оказавшегося на Горьковской скале в то время, как многие мои друзья — в пучине вод. Я пытался потом восстановить статьи (объединив их вместе) в дневнике, но по второму разу, как это часто бывает, получилось хуже — суше и как-то механичней. Боюсь, что то же самое случится частично с воспоминаниями, буду стараться этого избежать. Две другие статьи: 1) об «Авессалом, Авессалом» Фолкнера и 2) о замечательной повести Чингиза Айтматова «И дольше века длится день» я даже не пытался восстановить. Одну вещь из сумки гебисты вернули, верней, подбросили. Когда я, потрясенный, вернулся из поликлиники, на столе лежало письмо, которое я собирался по дороге в поликлинику отправить в Институт научной информации (с просьбой о присылке оттисков научных статей). Видимо, они таким способом оставили «визитную карточку» (проникнув в запертую на ключ квартиру мимо милиционера), а может, попутно они хотели показать, что они не мешают моей научной работе. (Но это не так.) Кража сумки потрясла меня (тут было и чувство досады на самого себя за неосторожность, и горькое сожаление о пропавших, совсем невосполнимых письмах и документах и трудно или частично восстановимых рукописях, боль за потерю ценностей чисто личного характера и неприятный осадок от того, что в чужие и враждебные руки попали интимные письма и записки). Это потрясло Люсю тоже. Люся говорит, что я был в состоянии физического шока, буквально трясся. Это было действительно так. И все же мы не были сломлены, даже на какое-то время…»

[1. С. 765]

«…Почти сразу после кражи я начал по памяти восстанавливать украденное (дневники и воспоминания), при этом я все писал, наученный горьким опытом, в двух экземплярах под копирку. (Люся меня просила так делать и раньше, но я ее совета до кражи не послушался, без копирки писать удобней и быстрей, легче делать исправления и можно пользоваться мягкими ручками и фломастерами. Но тут пришлось смириться.) Один экземпляр написанного мною Люся примерно раз или два в месяц отвозила в Москву и потом переправляла в США Реме и Тане. Как она это делала, целая история, рассказывать ее, однако, в подробностях — пока преждевременно. Опасаясь краж и негласных обысков, Люся в Москве и поезде ни на минуту не расставалась с рукописями, часто весьма объемистыми. К апрелю 1982 года, через год с небольшим после кражи, я закончил вчерне рукопись и начал на основе имевшегося у меня экземпляра готовить вариант («макет») для перепечатки на машинке (перепечатку Люся организовала в Москве, в Горьком у нас такой возможности нет). К сентябрю я сделал половину этой работы, а в течение сентября подготовил вторую половину макета, 11 октября все это опять было у нас украдено — 500 страниц на машинке и 900 рукописи. Кража на этот раз была организована очень драматичным, «гангстерским» способом». (См. ниже, письмо Федорчуку, октябрь 1982. — Сост.)

[1. С. 767—768]

4 января

Суд над Александром Лавутом. А. Д. Сахаров присоединился к коллективному письму в защиту Лавута.

[2, В — 33]

8 февраля

Заявление по поводу лишения Юрия Орлова звания члена-корреспондента Армянской Академии наук, подписанное: Е. Боннэр, Ю. Гольфанд, С. Каллистратова, Н. Мейман, А. Сахаров.

[2, В — 36]

22 марта

Обращение Е. Боннэр и А. Сахарова в связи с новым арестом Анатолия Марченко. (Текст этого и следующего обращений см. репринтную часть сборника. С. 79.)

[2, В — 42]

2 апреля

Обращение А. Д. Сахарова в связи с приговором Татьяне Осиповой.

3 мая

Обращение в защиту Александра Болонкина. 

[2, В — 49]

4 мая

Письмо А. Д. Сахарова доктору Лайнусу Полингу: о С. Ковалеве, Т. Осиповой, гибели Ю. Кукка.

21 мая

«М. Подъяпольская и С. Ходорович поехали в Горький поздравить А. Д. Сахарова с 60-летним юбилеем. Они встретились с ним на улице и успели немного поговорить. Затем Подъяпольская и Ходорович были задержаны на подходах к дому А. Сахарова и отправлены самолетом в Москву».

[2, В — 50]

1 июня

А. Д. Сахаров направил Председателю Президиума Верховного Совета СССР Л. И. Брежневу просьбу о помиловании Юрия Федорова и Алексея Мурженко.

[2, В — 50]

7 октября

Заявление для прессы: «Спасти Анатолия Марченко».

«Среди всех жестокостей и несправедливостей, с которыми сталкивает нас жизнь, ужасны повторные осуждения узников совести. Принятая советской юстицией практика особо суровых наказаний при повторных судимостях часто приводит к предвзятости и при обычных уголовных делах, превращая людей в вечных заключенных. Применение же этой системы к людям, преследуемым за убеждения, за ненасильственные действия, а чаще всего — просто за внутреннюю независимость и верность самому себе — чудовищно. За последние годы повторно осуждены Тихий, Лукьяненко, Стус, Пяткус, Никлус, Гаяускас, Айрикян и другие. И вот — Анатолий Марченко, писатель и рабочий, наш Толя. Пятый приговор — после тринадцати лет лишения свободы по четырем предыдущим — десять лет заключения и пять ссылки. В куцем обвинении — участие в коллективных правозащитных обращениях, черновик из записной книжки, полемическая статья о проблемах разрядки пятилетней давности, автобиографическая книга «От Тарусы до Чуны». И еще — открытое письмо академику Петру Леонидовичу Капице[25] — горький и справедливый упрек высшей советской интеллигенции, одним из представителей которой является Капица, и одновременно — призыв распрямиться, отбросить губительную и позорную пассивность, отбросить мелочный эгоизм. Капица никак не реагировал на это письмо, прореагировали органы КГБ. Может, сейчас Капица и его коллеги наконец сделают что-то для Толи.

Приговор Марченко — неприкрытая месть, откровенная расправа за замечательные книги о современном ГУЛАГе (о котором он рассказал одним из первых), за стойкость, честность и независимость ума и характера. Особая ненависть к нему проявилась и в лишении после суда полагающегося по закону свидания с близкими — с женой и сыном. Можно опасаться, что и в лагере администрация тоже найдет поводы не дать свидание.

Пройдут годы, и наша страна будет гордиться Анатолием Марченко. Сегодня же он на грани гибели, его убивают духовно и физически.

И спасать его надо сегодня!

г. Горький

А. Сахаров»

[2, В — 67]

28 октября

Заявление «День политзаключенного 1981 года».

«Семь лет назад мы впервые собрались, чтобы отметить День политзаключенного. Среди нас были Сережа Ковалев, Таня Великанова, Мальва Ланда, Саша Лавут, Володя Слепак. Сегодня все они лишены свободы, разделив в самой полной мере судьбу тех, о ком говорили тогда. К сожалению, все те жгучие проблемы, которые волновали нас 7 лет назад — репрессии за слово и мысль, за бескорыстную защиту жертв несправедливости, жестокий режим, бесправие и произвол в местах заключения, — все так же злободневны. Эти проблемы даже стали еще острее, затронули еще больше людей. Особо жестоки приговоры осужденных повторно.

Сегодня мы знаем много о новых репрессиях и ужасных несправедливостях последних месяцев. И все так же мы — всей силой души — настаиваем на всемирном освобождении узников совести, на уничтожении недостойного современности режима бесправия, жестокости и произвола в местах заключения, настаиваем на прекращении использования психиатрии в политических целях. По-прежнему мы призываем к законности и разуму.

Андрей Сахаров, лауреат Нобелевской премии Мира»

[2, В — 67]

22 ноября — 8 декабря

Голодовка А. Д. Сахарова и Е. Г. Боннэр с требованием разрешить выезд в США Елизавете Алексеевой (невеста Алексея Семенова, сына Е. Г. Боннэр).

Голодовка закончилась победой. Вопрос о выезде Алексеевой решался на высшем уровне. Приведенные ниже отрывки из книги Андрея Дмитриевича в какой-то мере отражают динамику событий и драматизм этой, искусственно превращенной в безвыходную, ситуации. (Начало эпопеи отражено в репринтной части сборника.)

Дело Е. Алексеевой

3 февраля 1981 г.

А. Д. Сахаров направляет письма с просьбой о помощи академикам Я. Б. Зельдовичу и Ю. Б. Харитону.

Май 1981 г.

А. Д. Сахаров: «…После получения Лизой Алексеевой необоснованного отказа и угроз я решил еще раз обратиться к Брежневу, на этот раз с подробным письмом (отослано 26 мая). В письме я вновь рассказал о деле Лизы, привел аргументы, показывающие необоснованность отказа ей. В заключение я писал: «Я обращаюсь к Вам как к Председателю Президиума Верховного Совета СССР, чья подпись стоит под Заключительным Актом совещания в Хельсинки и другими важнейшими документами, и как к человеку, лично знавшему меня с 1958 года… У Вас, я уверен, нет оснований сомневаться в моей субъективной честности и искренности. Я готов нести личную ответственность за свою общественную и публицистическую деятельность в соответствии с законами государства. Но то, что происходит со мной и вокруг меня, — бессудная высылка, круглосуточный надзор и изоляция, кража личных и научных записей органами КГБ. В особенности же недостойным является использование КГБ для мести и давления на меня судьбы моей невестки. Это неприкрытое заложничество, и настоящим письмом я ставлю Вас об этом в известность. Недопустимость заложничества неоднократно провозглашалась представителями СССР… Я обращаюсь также с просьбой помочь в деле выезда Алексеевой к главам ряда иностранных государств…» Никакого ответа на это письмо, как и на телеграмму в 1980 году, не было. Тогда же — в мае или июне 1981 года — я сказал Люсе: «Мне кажется, что исчерпаны все средства, кроме голодовки». Она в принципе со мной согласилась».

[1. С. 804—805]

Сентябрь. А. Д. Сахаров обращается к иностранным участникам X Европейской конференции по физике плазмы и управляемому термоядерному синтезу (Москва, сентябрь 1981 г.) с просьбой о поддержке в деле Лизы Алексеевой. Большая группа иностранных ученых подписала петицию в поддержку А. Д. Сахарова, текст которой был вручен председателю конференции академику Е. П. Велихову. Дальнейшая судьба этого документа неизвестна.

Тогда же А. Д. Сахаров обратился и к советским участникам этой конференции — академикам П. Л. Капице, Б. Б. Кадомцеву и Е. П. Велихову.

А. Д. Сахаров:

«…Ни один из них никак не реагировал на мои письма.[26] В сентябре 1981 года мы узнали, что в ноябре Л. И. Брежнев поедет в ФРГ для важных переговоров с канцлером Гельмутом Шмидтом и другими высшими руководителями ФРГ. К этому времени мы уже окончательно пришли к мысли, что никакого другого способа добиться выезда Лизы к мужу»,[27] кроме голодовки, реально не существует (дальнейший ход событий только подтвердил это). Поездка Брежнева за рубеж создавала психологические и политические условия, при которых голодовка имела наибольшие шансы на успех. Нам обоим было ясно, что такой случай больше может не повториться. Очень существенно было также, что наши предыдущие двухлетние усилия — письма, документы и обращения — тоже не только показали свою недостаточность, но и сделали Лизино дело достаточно широко известным, наше решение о голодовке в этих условиях не выглядело как сумасбродство и понималось очень многими (не всеми, конечно) как вынужденное и единственно возможное. <...>

В первой половине октября мы подготовили и разослали множество писем и документов, в которых просили о поддержке наших требований, в том числе мое письмо, фактически второе, канцлеру ФРГ Шмидту и разосланное во много адресов и потом широко опубликованное «Письмо иностранным коллегам» <...>

Я подготовил также телеграмму Брежневу и Александрову, в которых сообщал о голодовке, но пока, по просьбе Люси, медлил с их отправкой — это был тот шаг, после которого отступления уже не могло быть. <…>

К 20 октября мы решили, что откладывать отправку телеграмм Брежневу и Александрову больше нельзя. 21 октября утром я отправил эти телеграммы, в них был назван срок начала голодовки — 22 ноября 1981 года, за день до приезда Брежнева в ФРГ. «Мосты были сожжены». Конечно, у КГБ все еще была в оставшийся месячный срок возможность «мирного исхода». Они избрали другое. <…>

Люся в Москве в недели, предшествовавшие голодовке, столкнулась с тем, что многие знакомые и друзья, в особенности многие инакомыслящие, не одобряют и не понимают нашего решения. <...>

Особенно было плохо то, что многие наши друзья-диссиденты направили свой натиск на Лизу — и до начала голодовки, и даже когда мы ее уже начали, заперев двери в буквальном и переносном смысле. Лиза, якобы, должна предотвратить или (потом) остановить голодовку, ведущуюся «ради нее»! Это давление на Лизу было крайне жестоким и крайне несправедливым. Должно было быть ясно, что Лиза никак не влияла на наши решения и не могла повлиять. Что же касается того, что голодовка велась ради Лизы (и Алеши), то и это верно только в очень ограниченном смысле. С более широкой точки зрения голодовка была необходимым следствием нашей жизни и жизненной позиции, продолжением моей борьбы за права человека, за право свободы выбора страны проживания — причем, и это очень существенно, в деле, за которое с самого его возникновения и я, и Люся несем личную ответственность. Вот, собственно, я и ответил сразу всем своим оппонентам. Я свободно принял решение о голодовке в защиту Буковского и других политзаключенных в 1974 году, тогда мало кто возражал. Сейчас наши основания к голодовке были еще более настоятельными, категорическими. Еще несколько замечаний. В возражениях некоторых оппонентов я вижу нечто вроде «культа личности», быть может, правильнее будет сказать — потребительское отношение. Гипертрофируется мое возможное значение, при этом я рассматриваюсь только как средство решения каких-то задач, скажем, правозащитных. Бросается также в глаза, что оппоненты обычно говорят только обо мне, как бы забывая про Люсю. А ведь мы с Люсей голодали оба, рисковали оба, оба не очень здоровые, немолодые, еще неизвестно, кому труднее. Решение наше мы приняли как свободные люди, вполне понимая его серьезность, и мы оба несли за него ответственность, и только мы. В каком-то смысле это было наше личное, интимное дело. Наконец, последнее, что я хочу сказать. Я начал голодовку, находясь «на дне» горьковской ссылки. Мне кажется, что в этих условиях особенно нужна и ценна победа. И вообще-то победы так редки, ценить надо каждую!

[1. С. 806—812]

Декабрь

Информация бюллетеня «В»:

«Положение академика Сахарова

22 декабря, находясь в больнице, А. Сахаров перенес сердечный приступ. Лечащий врач — профессор Вагралик.

24 декабря Сахаров был выписан из больницы под предлогом необходимости освободить место в палате. <...>

26 декабря сердечные боли возобновились — более недели Сахаров не выходил из дома.

24 января (1982 г.) А. Сахаров направил письмо академику Александрову, где сообщал, что уже в течение двух лет он лишен медпомощи со стороны АН. В связи с участившимися болями в сердце Сахаров ходатайствует о помещении его в санаторий Академии наук.

[2, В — 67]

30 декабря

Телеграмма

Тбилиси, ЦК КП Грузии

Первому секретарю Э. А. Шеварднадзе

«В последние месяцы ссылки вновь арестован Мераб Костава, ранее осужденный на три года лагеря и два года ссылки, узник совести. Я считаю его благороднейшим человеком. Ваше отношение может быть иным. Но он отбыл наказание. Причина нового ареста — протест Коставы против задержания органами милиции в доме Коставы его гостя — ранее ему не известного человека, расцененный как оскорбление милиции. Во имя славной грузинской традиции гостеприимства, во имя чести грузинского народа я умоляю вас о помощи в деле Коставы.

Горький С уважением Андрей Сахаров, академик».

[2, В — 67]

1982

19 января

А. Д. Сахаров дает заочное интервью корреспонденту ЮПИ.

«Вопрос: Отражает ли решение разрешить Лизе Алексеевой выехать из СССР какое-нибудь улучшение в отношении СССР к проблеме прав человека, или же решение было исключительным?

А. Д. Сахаров: В официальном сообщении о разрешении на выезд Лизе власти сочли необходимым подчеркнуть, что это решение — на самом деле единственно законное — принято в порядке исключения. Мы знаем, что оно явилось результатом мировой международной поддержки наших требований и нашей твердости; до самого последнего дня власти пытались запугать и сломить нас, для этого мою жену и меня насильно разделили при госпитализации, еще 8 декабря (в день, когда это решение было принято) утром всячески запугивали. Решение было исключительным, но достижение положительного решения имеет общее принципиальное значение для борьбы за права человека вообще, для понимания людьми на западе положения в СССР, в частности потому столь многие и примкнули к этой борьбе, а не только в силу моего личного авторитета. <...>

Вопрос: Означает ли введение военного положения в Польше конец профобъединения «Солидарность»?

А. Д. Сахаров: Движение 10 млн человек, осознавших свои права и силу, борющихся за лучшее, более справедливое и жизнеспособное плюралистическое общество в рамках существующей системы — не может быть бесследным, какой бы безрадостной и сложной ни была бы ситуация сейчас. <...>

Вопрос: Движение инакомыслящих в СССР дезорганизовано. Есть путь реорганизовать его?

А. Д. Сахаров: Сила борьбы за права человека — не в организации, не в числе участников. Это сила моральная, сила безусловной правоты. Это движение не может исчезнуть бесследно. Уже сказанное слово живет, а новые люди со своими неповторимыми судьбами и сердцами вносят все новое и новое.

Горький

А. Сахаров»

[2, В — 67]

20 января

А. Д. Сахаров направляет президенту Франции Миттерану письмо в защиту Марченко, Стуса, Орлова, Коставы, Болонкина, Некипелова, И. Ковалева и Щаранского:

«…В этом письме я особенно хочу обратить Ваше внимание на судьбу А. Щаранского. Более 80 лет назад вашу страну потрясло дело Дрейфуса. Дело Щаранского несет на себе многие черты сходства с ним. Щаранский, как и Дрейфус когда-то, осужден по лживому обвинению в шпионаже. Приговор ему очень жесток — 15 лет заключения. Главная цель этой провокации запугать евреев в СССР, в особенности тех, кто думает об эмиграции. Щаранский был избран в качестве жертвы, так как он не только участник движения за право на выезд, но и активный участник борьбы в защиту всех прав человека в СССР. Так что преследовалась еще одна цель — нанести удар по общеправозащитному движению и отделить его от чисто еврейского…»

[2, В — 67]

24 января

Заявление «Два года в Горьком»:

«Исполнилось два года с тех пор, как меня выслали в Горький. Эта высылка и установленный режим изоляции — абсолютно беззаконны. В какой-то мере последним толчком, возможно, явились мои выступления против вторжения в Афганистан. Но, вероятно, главная причина — то, что открыто беззаконные репрессии против меня — часть общего плана подавления инакомыслящих в СССР. Последние годы арестованы и осуждены (некоторые повторно и особенно жестоко) многие, среди них — мои друзья, и другие, сделавшие много для ненасильственной защиты прав человека, для гласности. Судьба их часто крайне трагична. Это Великанова, Орлов, Щаранский, Марченко, Якунин, Подрабинек, Руденко, Матусевич, Ковалев, Осипова, Терновский, Некипелов, Кандыба, Стус, Болонкин, Ланда, Лавут, Бахмин и многие другие. Несомненно, что эти репрессии, в том числе моя высылка, противоречат праву на свободу убеждений и информационного обмена, противоречат открытости общества и тем самым — международному доверию, безопасности и стабильности, Хельсинкским соглашениям и другим международным обязательствам СССР. Существенно также, что в тот же период имели место и другие вызывающие тревогу явления — в частности, изменение характера пропаганды в советской прессе, ставшей более непримиримой и односторонней, и резкое снижение числа разрешений на эмиграцию — на фоне ухудшающегося экономического положения в стране, трудностей в снабжении населения продовольствием и другими товарами. Все это противоречит глубинным интересам нашей страны, жизненно нуждающейся в плюралистических реформах для выхода из экономического и социального тупика, а не в новых репрессиях и усилении экспансии. Но сейчас наше государство не проявляет способности к реформам и прямо или косвенно препятствует этим необходимым процессам в сфере своего влияния. С напряженным вниманием я следил за событиями в Польше. Я уверен, что позиция большинства лидеров «Солидарности», поддержанная миллионами рабочих, крестьян и интеллигенции и многими членами ПОРП, соответствует интересам Польши и не представляет угрозы основам ее строя и тем более соседним государствам и что лишь давление извне привело к трудностям и в конце концов, к нынешней трагедии. Я убежден, однако, что будущее — за плюралистическим путем развития, за открытым обществом — единственно гибким, жизнеспособным и не угрожающим международной безопасности. Дальнейшее развитие событий в Польше, как я надеюсь, будет тому подтверждением.

Летом 1980 года я обратился к Л. И. Брежневу с письмом, в котором я излагал свои мысли о путях разрешения афганистанской трагедии. Я придаю этому документу большое значение. В 1981 году я выступил со статьями — «Ответственность ученых» и «Что должны сделать США и СССР, чтобы сохранить мир».

В последние месяцы истекшего года международная поддержка способствовала решению трудной, жизненно важной для меня проблемы — прекращения заложничества моей невестки и воссоединения ее с сыном. Я и моя жена были вынуждены пойти на крайнюю меру — бессрочную голодовку; мы глубоко убеждены в правильности и единственности этого шага и в том, что положительное решение имеет не только частное, но и общее значение, в особенности для важнейшего принципа свободы выбора страны проживания.

На всем протяжении этих лет единственной связью между мной и внешним миром, опорой в трудной и парадоксальной горьковской жизни является моя жена. Мне важно, чтобы все, кто выступает в мою защиту, понимали сложность и трудность ее положения.

Я преисполнен чувством благодарности к моим друзьям в СССР и во всем мире, чувством глубокой тревоги за репрессированных и за тех, кому угрожают репрессии. Я живу с надеждой на конечную победу добра.

Горький

Андрей Сахаров».

[2, В — 67]

19 февраля

Обращение А. Д. Сахарова «В защиту Георгия Владимова»:

«5 февраля органами КГБ проведен обыск в квартире писателя Георгия Владимова. <...>

С середины шестидесятых годов имя Владимова знают и любят миллионы советских читателей, в особенности по его роману «Три минуты молчания». И почти тогда же мы узнали его как человека, готового к нетривиальным действиям во имя справедливости и правды. <...> Подобный обыск в СССР — всегда угроза дальнейших репрессий. И всегда — изъятие значительных литературно-исторических ценностей, невосполнимая потеря документов, книг, рукописей…»

[2, В — 68]

21 февраля

Письмо д-ру Герелсу.

«Дорогой доктор Герелс![28]

Я с большим волнением узнал, что по Вашему предложению мое имя присвоено открытой вами малой планете № 1979. Это действительно большая честь для меня. Я рассматриваю ее как проявление щедрой поддержки не только меня лично, но и всех, кто выступает за права человека и гласность.

Глубоко благодарен Вам, желаю Вам и Вашим близким всего самого лучшего.

С чувством дружбы, искренне

Андрей Сахаров».

[2, В — 68]

24 февраля

Обращение А. Д. Сахарова «В защиту Софьи Каллистратовой»:

«Среди тех, кто подвергается преследованиям за деятельность в защиту прав человека, последние годы я все чаще слышу имя Софьи Васильевны Каллистратовой, адвоката, члена Московской Хельсинкской группы. Недавно у нее был третий обыск. Получилось так, что я до сих пор не выступал в ее поддержку. Причина тут чисто психологическая — Софья Васильевна настолько «своя», что выступать за нее — это почти что выступать за самого себя. А она продолжает активно действовать в защиту других и очень мало афиширует собственное положение. И все же нам пора подумать об этом. Три обыска в СССР не шутка. <...> Я призываю честных людей во всем мире и в первую очередь юристов выступить в защиту замечательной женщины, так много сделавшей и делающей для других во имя справедливости и добра.

Горький

Лауреат Нобелевской премии Мира Андрей Сахаров».

[2, В — 68]

Март

А. Д. Сахаров направляет в печать статью «Многолистные модели Вселенной», посвятив ее памяти доктора Филиппа Хандлера.[29] Статья опубликована в ЖЭТФ[30] в октябре 1982 г. Посвящение Хандлеру Главлит снял.

30 марта

Письмо советским ученым:

«Я узнал из передачи иностранного радио, что комитет защиты Сахарова, Орлова, Щаранского (США) обратился к советским ученым с призывом выступить в защиту семьи биолога Сергея Ковалева — его самого, невестки Татьяны Осиповой и сына Ивана. Я уверен, что многие из вас тоже слышали это объявление. Я прошу отнестись к нему со всей серьезностью и предпринять те действия, которые подскажет каждому его чувство гражданской ответственности, его совесть, как в этом конкретном деле, так и в других, где ваше вмешательство было бы тоже исключительно важно.

На протяжении многих лет я наблюдал практически полное бездействие моих советских коллег по науке в вопросах защиты прав человека. Постыдно видеть, что зарубежные ученые (глубочайшая благодарность им) проявляют больше заботы о наших делах, чем мы сами. Я говорю в этом письме в первую очередь о тех, кто занимает достаточно высокое и независимое положение — об академиках и членах-корреспондентах — скажем так для определенности. Я знаю, что некоторые из вас отрицательно или скептически относятся к моим выступлениям по общим вопросам. Но речь идет не об общих вопросах (о них я всегда высказывался в порядке дискуссии и никому не навязывал своего мнения), а о совершенно конкретных человеческих судьбах, в том числе о судьбе ваших коллег-ученых. Каждый из вас, проявив минимальную заинтересованность, составит себе независимое мнение об этих делах, о всей степени несправедливости и жестокости репрессий. Вы не можете считать, что все эти дела вас не касаются — исторический опыт нашей страны, профессиональная солидарность, простая человеческая отзывчивость к судьбе других, часто личные отношения с репрессированными (в вашей среде многие лично знакомы с Орловым, Ковалевым или другими) — полностью исключают такую позицию. Не должны вы ссылаться и на интересы работы, на необходимость сохранения вашего личного служебного положения ради интересов дела. Положение большинства из вас на самом деле достаточно устойчиво, а интересы науки в частности включают и защиту членов научного сообщества от несправедливости, включают гражданскую ответственность. Сейчас — не сталинское время, практически сейчас никому из вас ничего не грозит. Но можете ли вы полностью исключить поворот к новому периоду массовых репрессий — а ведь если это случится, то ваше бездействие сейчас будет одной из причин, приведших к такому повороту. И наоборот — гражданская активность и независимость даже нескольких крупных ученых страны могли бы иметь очень глубокое благотворное влияние на всю обстановку — способствовали бы ее оздоровлению — а кто из вас, положа руку на сердце, скажет, что в этом нет жизненной необходимости. Именно это больше всего способствовало бы международному научному общению, и гораздо шире — международному доверию и миру во всем мире. Такова мера индивидуальной, личной ответственности каждого из вас. Назову в заключение несколько дел репрессированных ученых — узников совести, по каждому из них существует доступная вам информация. 1. Дело Ковалева и его семьи, с которого я начал это письмо. Ковалев отбыл семь лет тяжелейшего заключения, сейчас в ужасных условиях в ссылке в Магаданской области. Т. Осипова и И. Ковалев — в заключении, необходимо добиваться как минимума возможности их свиданий. После ареста жены и до своего ареста за пятнадцать месяцев И. Ковалев имел лишь 30 минут свидания с ней. 2. Дело Юрия Орлова, его судьба, те жесточайшие мучения, которым он подвергается, широко известны. 3. Дело Анатолия Щаранского — тоже очень известное. 4. Дело математика-кибернетика доктора Александра Болонкина. После заключения и ссылки, унесших у него девять лет жизни, избиений, карцеров, провокаций он вновь в заключении по сфабрикованному уголовному делу. 5. Дело филолога Василия Стуса, поэта. После многих лет заключения и ссылки вновь осужден на 15 лет лагеря и ссылки[31] — только за вступление в Украинскую Хельсинкскую группу. 6. Дело Анатолия Марченко. Он не ученый, он рабочий и писатель, автор замечательных книг о современных лагерях и тюрьмах. Но он осужден вновь — в пятый раз! — на чудовищный срок 10 лет заключения и 5 лет ссылки,[32] причем центральным пунктом обвинения было его открытое и благородное письмо по делу Сахарова академику П. Л. Капице, одному из тех, кому я адресую мысленно это письмо. 7. Дело Александра Лавута и Татьяны Великановой (математики), Марта Никлуса (орнитолог), Леонарда Терновского (рентгенолог), Виктора Некипелова (фармацевт, талантливый поэт[33]), Пяткуса (филолог), Мейланова (математик), Лукьяненко (юрист), Айрикяна, Алтуняна и многих других. Никто из них не прибегал к насилию. Все они жестоко пострадали за верность благородным убеждениям, принципам гласности и справедливости. Помогите им — это наш общий долг. С уважением и надеждой!

Андрей Сахаров, академик».

[2, В — 71]

Май

Постановление о возбуждении уголовного дела по ст. 190-I УК РСФСР против С. В. Каллистратовой.

[2, В — 88]

6 сентября

А. Д. Сахаров присоединился к коллективному обращению в защиту С. В. Каллистратовой.

[2, В — 88]

23 октября

Обращение к Председателю Комитета государственной безопасности СССР Федорчуку В. В. Копия: Президенту АН СССР академику Александрову А. П.

«Сообщаю о новом совершенном против меня преступлении. 11 октября 1982 г. у меня вновь украдена сумка с документами и рукописями. Ранее аналогичная кража была совершена 13 марта 1981 года, а также при негласном обыске в Москве в 1978 году. Обстоятельства краж и характер похищенного, как я считаю, доказывают, что кражи были совершены сотрудниками КГБ. 11 октября похищены около 900 страниц не перепечатанной рукописи моих воспоминаний, охватывающих 60 лет жизни, около 500 страниц машинописного текста воспоминаний, 6 тетрадей личных дневников, мой паспорт, водительские права, мое завещание, а также очень важные для меня и невосполнимые личные письма и документы.

Украдены также фотоаппарат, радиоприемник (дома их ломают), сберегательная книжка и 60 рублей — единственные вещи, которые могли бы представлять интерес для «обычных» воров, все остальное они бы подбросили. Кража произошла днем в 16 часов на площади около речного вокзала, в центре города Горького, когда моя жена пошла за железнодорожным билетом. Я сидел в машине на переднем сиденье. Сумка с документами стояла на полу сзади водительского места. Некто, заглянув в окно, обратился ко мне с вопросом, я ему ответил, затем в моей памяти провал. Было разбито стекло задней дверцы, чего я не заметил и не услышал, хотя множество осколков упало в машину и на асфальт, произведя несомненно большой грохот. Я предполагаю, хотя и не могу юридически это доказать, что против меня был применен наркоз мгновенного действия. Я помню только, что увидел, как через окно вытаскивается сумка. Несколько минут я не был в состоянии открыть дверцу машины. Когда я вышел, около машины стояли три женщины, одна с баульчиком, похожим на медицинский. Они спросили меня, почему я так долго не выходил из машины. Потом одна сказала: «Они (т. е. воры) с вашим чемоданом перепрыгнули через балюстраду. У вас разбили стекло — вы это знаете? Мы уже вызвали милицию, они скоро приедут». Слова о вызове милиции были ложью. Я предполагаю, что эти женщины были врачами — их задача была оказать мне помощь в случае необходимости, а также удержать от попытки немедленно пойти в милицию. После прихода моей жены я пошел в ближайшее отделение милиции, сделал там заявление о краже (туда до меня никто не обращался). <...>

Четыре с половиной года назад, начав писать свои воспоминания, я рассматривал их как чисто личные и не думал об их публикации. Теперь, после краж, я чувствую себя обязанным как можно скорей их восстановить и опубликовать.

г. Горький

Андрей Сахаров, академик».

[1, Приложения. С. 899—900]

«…Опять, как в 1981 году, после кражи 11 октября 1982 года я начал усиленную работу по восстановлению «макета»…»

[1. С. 773]

«…В конце октября ко мне должны были приехать мои коллеги физики из ФИАНа. Однако в этот раз поездка не состоялась. Как я слышал (не из первых уст), кто-то якобы дал распоряжение, что сейчас поездки не своевременны. Похоже, что КГБ продал сам себя. Ведь никакого публичного моего заявления о краже сумки еще не было. Следующая поездка физиков состоялась лишь в середине января, через четыре месяца после предыдущей и накануне трехлетнего «юбилея» моего пребывания в Горьком. Верней всего, опять не случайное совпадение…»

[1. С. 771]

А. Д. Сахаров о первой краже рукописи воспоминаний в ноябре 1978 года:

«Это была первая кража, или конфискация — называйте как хотите, — в многолетней истории моего «труда Сизифа». Но, в отличие от судьбы этого мифологического персонажа, у меня каждый раз на вершине горы оставался кусочек камня, с такими мучениями поднятого мною наверх. Кажется, Сизиф был осужден за то, что не захотел умереть, когда этого от него потребовали боги. Что ж, в таком случае аналогию можно продолжить — я не захотел замолчать по желанию «земных богов»…»

[1. С. 694]

4 ноября

Предупреждение в горьковской Областной прокуратуре в связи с «клеветническим заявлением» о краже сумки.

«4 ноября я получил повестку в Областную прокуратуру. Там мне было предложено пройти к заместителю областного прокурора Перелыгину — к тому самому, с которым я имел дело в 1980 году. Я его, однако, сразу не узнал. Поздоровался за руку по привычке к вежливости. Перелыгин сказал:

— Гражданин Сахаров, я пригласил вас в связи с вашим клеветническим заявлением.

Потом было длинное препирательство, в ходе которого Перелыгин приписывал мне различные не сказанные мною слова, пытался уличить в противоречиях, а главное — пытался заставить подписать текст «предупреждения», — а я категорически отказывался от подписания чего бы то ни было и настаивал на ответственности КГБ за совершенное преступление».

[1. С. 772]

8 декабря

Обыск Е. Г. Боннэр в поезде Горький — Москва.

«…На обыске отобрали примерно 250 страниц моих рукописей, а также многое другое: портативный (и весьма ценный) малоформатный киноаппарат, кассеты с отснятыми любительскими кинофильмами, магнитофонные кассеты с записью моего голоса… копию моей телеграммы членам Президиума Верховного Совета СССР с просьбой включить узников совести в амнистию к 60-летию СССР. <...>

До сих пор КГБ проводил против меня только кражи и негласные акции, теперь он провел формальное действие, которое обычно означает большую угрозу. Я надеюсь, что эта сторона дела понятна тем, кто озабочен нашей судьбой (и уж безусловно должно быть понятно, что действия против Люси — это действия и против меня; и наоборот) — написано в 1983 году.

В любом случае обыск 7 декабря, так же как гангстерская кража за два месяца до этого, означал дальнейшее ужесточение тех действий, которые разрешены КГБ против нас.

Как мне стало известно, через несколько дней после обыска в поезде на какой-то встрече присутствовали иностранные журналисты и Рой Медведев. Журналисты спросили Медведева, что он думает об обыске. Медведев сказал:

— Этот обыск вполне закономерен. Сахаров не имеет права писать воспоминания. Он в прошлом имел отношение к секретным работам. Я имею право писать воспоминания, а Сахаров — не имеет.

Это высказывание Медведева, возможно, способствовало тому, что обыск не получил большого отклика в иностранной прессе и радио. Я позволю себе заметить, что считаю себя вправе писать воспоминания, разумеется, не включая в них сведений, представляющих собой государственную или военную тайну. Более того, по причинам, о которых я неоднократно писал, я считаю это важным».

[1. С. 775—776]

«Продолжу рассказ о нашей с Люсей горьковской жизни. Тут очень быстро установился некий шаблон. Примерно раз в месяц — полтора Люся уезжает в Москву, оставляя меня одного в квартире (с милиционером, дежурящим у дверей). Отсутствует она обычно 10—15 дней. (В первый год эти интервалы были гораздо короче; это, конечно, было еще утомительней для нее.) <...> Но Люсины поездки совершенно необходимы, это почти единственная наша связь с внешним миром, в том числе с детьми, оказавшимися за океаном. Поездки необходимы также и для того, чтобы она могла передать иностранным журналистам мои заявления, обращения и интервью по животрепещущим, часто трагическим поводам, а также способствовать (как я уже писал, не конкретизируя деталей) переправке рукописи этих воспоминаний. Все это, конечно, делается «явочным порядком» и требует от Люси не только огромных усилий, но и решимости.

Начиная с апреля 1980 года ко мне приезжали мои коллеги физики по ФИАНу. Потом эти поездки (после трех визитов) прервались; я дальше пишу — почему (А. Д. отказался от них, пока не будет решен вопрос с выездом Лизы Алексеевой. — Сост.) и возобновились уже в 1982 году, а после кражи сумки, как сказано выше, возник еще один перерыв. Конечно, такие визиты очень важны для меня, в моей почти полной изоляции. Но они никак не в состоянии заменить нормального научного личного общения — с посещениями семинаров и конференций, свободными беседами в коридорах со свободно выбранными собеседниками, участия (пусть даже пассивного) в научных дискуссиях у доски, когда можно спросить то, что докладчику или автору кажется само собой разумеющимся, и одно слово все разъясняет… (Каждый научный работник знает, как это необходимо.) И угнетает то, что визиты физиков ко мне являются «управляемыми», явно используются для приглушения кампаний в мою защиту.

Каждый раз, когда в СССР приезжают иностранные ученые, заинтересованные в моей судьбе, они получают целый букет выдумок от академических официальных лиц — Александрова, Скрябина, Велихова (это президент, ученый секретарь, заместитель президента — соответственно). Оказывается, я живу в прекрасных квартирных условиях; у меня зарплата, как у министра; секретарша, домработница, привилегированное медицинское обслуживание, продуктовые пайки. Как очевидно из вышесказанного, все это — ложь. Роль секретарши, может, в какой-то мере исполняет Люся, вдобавок ко всем остальным обязанностям. Уборку квартиры, приготовление пищи, покупку продуктов производит тоже она, а в ее отсутствие — я. К слову — о медобслуживании: все оно, пожалуй, сводится к трем проявлениям — к зубной поликлинике, где у меня украли сумку, к насильственной госпитализации во время голодовки и немедленной выписке, как только у меня случился сердечный приступ; к врачам, оказавшимся около машины во время последней кражи с наркозом.

Перед отъездом Люся начинает орудовать на кухне: она готовит мне еду на время ее отсутствия, чтобы я, по крайней мере первую неделю, был избавлен от готовки. Все это помещается в холодильник, и я провожаю ее на вокзал. Цикл начинается снова. <...>

Наша внешне спокойная (за исключением эксцессов КГБ) жизнь идет на самом деле с огромным напряжением сил, на нервах, на пределе. В особенности это относится к Люсе. <...>

В Москве на ее долю выпала вся теперь неразделенная тяжесть общения с инкорами, с приезжающими в СССР иностранными коллегами и другими озабоченными моей судьбой людьми; с московскими и немосковскими инакомыслящими и просто посетителями. Надо видеть это, чтобы понять всю физическую и психологическую тяжесть этих контактов. <...>

Дела, которыми занимается Люся, вовсе не только мои (мои в малой мере), на нее одну лег весь тот правозащитный груз, который раньше лежал на обоих (передача материалов о новых арестах и судах, о ссыльных, об условиях в местах заключения, всевозможных нарушениях прав человека, огранизация пресс-конференций для тех, кто сами не могут этого, активное участие в работе Хельсинкской группы; посылки и бандероли — это, быть может, главное, и др., всего не перечислишь!). Люся (как, впрочем, и я) далеко не здоровый человек, она не зря инвалид второй группы; сказывается контузия и многое другое, в особенности операция щитовидной железы 9 лет назад (написано в феврале 1983 года), и, конечно, не самый молодой возраст, целая жизнь по принципу «жить, не жалея себя». <...>

Говорят, человек, лишенный связи с внешним миром, становится живым мертвецом. Мне кажется, что я в своей фантастической горьковской изоляции не стал мертвецом; если это так, то только благодаря Люсе».

[1. С. 790—795]

1983

2 февраля

Статья «Опасность термоядерной войны. Открытое письмо доктору Сиднею Дреллу».

«…Но я пытаюсь предупредить от противоположной крайности — «зажмуривания глаз» и расчета на идеальное благоразумие потенциального противника. Как всегда в сложных проблемах жизни, необходим какой-то компромисс.

Я понимаю, конечно, что, пытаясь ни в чем не отставать от потенциального противника, мы обрекаем себя на гонку вооружений — трагичную в мире, где столь много жизненных, не терпящих отлагательства проблем. Но самая главная опасность — сползти к всеобщей термоядерной войне. Если вероятность такого исхода можно уменьшить ценой еще десяти или пятнадцати лет гонки вооружений — быть может, эту цену придется заплатить при одновременных дипломатических, экономических, идеологических, политических, культурных, социальных усилиях для предотвращения возможности возникновения войны.

Конечно, разумней было бы договориться уже сейчас о сокращении ядерных и обычных вооружений и полной ликвидации ядерного оружия. Но возможно ли это сейчас в мире, отравленном страхом и недоверием, мире, где Запад боится агрессии СССР, СССР — агрессии со стороны Запада и Китая, Китай — со стороны СССР, и никакие словесные заверения и договоры не могут полностью снять эти опасения?

Я знаю, что на Западе очень сильны пацифистские настроения. Я глубоко сочувствую стремлениям людей к миру, к разрешению мировых проблем мирными средствами, всецело разделяю эти стремления. Но в то же время я убежден, что совершенно необходимо учитывать конкретные политические и военно-стратегические реалии современности, причем объективно, не делая никаких скидок ни той, ни другой стороне, в том числе не следует a priori исходить из предполагаемого особого миролюбия социалистических стран только в силу их якобы прогрессивности или в силу пережитых ими ужасов и потерь войны. Объективная действительность гораздо сложней, далеко не столь однозначна. Субъективно люди в социалистических и в западных странах стремятся к миру. Это чрезвычайно важный фактор, Но, повторяю, не исключающий сам по себе возможности трагического исхода.

Сейчас, как я считаю, необходима огромная разъяснительная, деловая работа, чтобы конкретная и точная, исторически и политически осмысленная информация была доступна всем людям и пользовалась у них доверием, не заслонялась догмами и инспирированной пропагандой. Необходимо при этом учитывать, что просоветская пропаганда в странах Запада ведется давно, очень целенаправленно и умно, с проникновением просоветских элементов во многие ключевые узлы, в особенности в масс-медиа.

История пацифистских кампаний против размещения «евроракет» очень показательна во многих отношениях. Ведь многие участники этих кампаний полностью игнорировали первопричину «двойного решения» НАТО — сдвиг в 70-х годах стратегического равновесия в пользу СССР — и, протестуя против планов НАТО, не выдвигали никаких требований, обращенных к СССР. <...>

Вторая группа проблем в области ядерного оружия, по которой я должен здесь сделать несколько дополнительных замечаний, — переговоры о ядерном разоружении. Запад на этих переговорах должен иметь, что отдавать! Насколько трудно вести переговоры по разоружению, имея «слабину», показывает опять история с «евроракетами». Лишь в самое последнее время СССР, по-видимому, перестал голословно настаивать на своем тезисе, что именно сейчас имеется примерное ядерное равновесие и поэтому все надо оставить, как есть. <...> И обязательно речь должна идти не о перевозке за Урал, а об уничтожении. Ведь перебазирование слишком «обратимо». <...>

Не менее важна проблема мощных наземных ракет шахтного базирования. Сейчас СССР имеет тут большое преимущество. Быть может, переговоры об ограничении и сокращении этих самых разрушительных ракет могут стать легче, если США будут иметь ракеты МХ (хотя бы потенциально, это бы было лучше всего). <...>

Мне кажется… что при переговорах о ядерном разоружении очень важно добиваться уничтожения мощных ракет шахтного базирования. Пока СССР является в этой области лидером, очень мало шансов, что он легко от этого откажется. Если для изменения положения надо затратить несколько миллиардов долларов на ракеты МХ — может, придется Западу это сделать. Но при этом — если советская сторона действительно, а не на словах пойдет на крупные контролируемые мероприятия сокращения наземных ракет (точней, на их уничтожение) — то и Запад должен уничтожить не только ракеты МХ (или не строить их!), но осуществить и другие значительные акции разоружения. В целом, я убежден, что переговоры о ядерном разоружении имеют огромное, приоритетное значение. Их надо вести непрерывно — и в более светлые периоды международных отношений, но и в периоды обострений — настойчиво, предусмотрительно, твердо и одновременно гибко, инициативно. <...>

В заключение я еще раз подчеркиваю, насколько важно всеобщее понимание абсолютной недопустимости ядерной войны — коллективного самоубийства человечества…»

[3. С. 212]

Апрель

На присуждение премии имени Лео Сцилларда:

«Я испытываю благодарность и гордость, принимая премию имени замечательного человека и ученого Лео Сцилларда. Я знаю о выдающихся научных заслугах Сцилларда и о его общественной активности, проистекавшей из свойственного ему обостренного чувства личной ответственности за судьбу людей на нашей планете, за возможные последствия великих побед науки.

В годы, когда жил и действовал Сциллард, стало более, чем когда-либо до этого, ясно, как велика ответственность ученых перед обществом. И во многом именно благодаря ему понимание этого стало распространяться в научной среде.

К несчастью, сегодня, почти 20 лет после его смерти, волновавшие Сцилларда проблемы не менее остры и трагичны, чем тогда. Мне кажется уместным сказать об этом. <…>

Одним из самых трагичных и опасных событий последних лет явилось советское вторжение в Афганистан. Многие десятки тысяч афганцев погибли за три года афганской войны, по некоторым оценкам, число жертв превышает сто тысяч человек, погибло много советских солдат, миллионы афганцев бежали от ужасов войны из страны — около трети населения стало беженцами. Советское вторжение крайне обострило международное положение, повлияло на усиление гонки вооружений, в частности на судьбу ОСВ-2. Афганистан, если в мире не произойдет изменений к лучшему, может стать Абиссинией новой мировой войны!

Сегодня мы вновь спрашиваем себя — является ли взаимное ядерное устрашение сдерживающим фактором на пути войны. Почти 40 лет мир избегает третьей мировой войны — весьма возможно, что это объясняется в значительной мере именно ядерным сдерживанием. Но я убежден, что постепенно ядерное сдерживание перерастает в свою противоположность, становится опасным пережитком. Равновесие ядерного сдерживания становится все более неустойчивым, и опасность человечеству погибнуть, если случайность, или безумие, или неконтролируемая эскалация вовлекут его во всеобщую термоядерную войну, — все более реальной. В свете этого необходим постепенный и осторожный перенос функции сдерживания на обычные вооруженные силы со всеми вытекающими отсюда экономическими, политическими и социальными последствиями. Необходимо добиваться ядерного разоружения. <...>

В послевоенные годы Нильс Бор, а также Сциллард и многие их единомышленники мечтали об открытом обществе как важной и необходимой гарантии международной безопасности. С тех пор в СССР ушел в прошлое тиранический режим Сталина с его массовыми чудовищными преступлениями. Но многие принципиальные черты сформировавшегося при нем строя в основном сохранились — это партийно-государственная монополия в экономической и идеологической сферах, тем более в политической и военной, и связанные с этим нарушения гражданских прав, противоречащие открытости общества — нарушения свободы убеждений и информационного обмена, свободы выбора страны проживания и места проживания внутри страны, необоснованные репрессии против инакомыслящих — узников совести…»

[3. С. 208]

25 апреля

Инфаркт у Е. Г. Боннэр. («Крупноочаговый инфаркт передней, боковой и задней стенки» — официальное заключение больницы АН СССР; цитируется по материалам судебного дела Е. Г. Боннэр 1984 года.)

10 мая

Е. Г. Боннэр приезжает в Москву и передает на Запад письмо Дреллу («Опасность термоядерной войны»).

Май — июнь

Отказ госпитализировать А. Д. Сахарова и Е. Г. Боннэр в больницу АН СССР в Москве.

2 июня

Группа врачей академической больницы (руководитель — профессор Пылаев) посещает Сахарова в Горьком. Заключение: необходима госпитализация.

Публикация в журнале «Форин афферс» статьи А. Д. Сахарова «Опасность термоядерной войны».

А. Д. Сахаров: «…20 июня американский журнал «Ньюсуик» опубликовал интервью своего корреспондента Р. Каллена с президентом АН Александровым. Взято оно было, очевидно, неделей или двумя раньше, в самый решающий период рассмотрения вопроса о моей госпитализации. К сожалению, корреспондент не спросил об этом. Были заданы вопросы о моей депортации, о возможности эмиграции, о моем членстве в Академии. Очень жаль также, что некоторые острые моменты в ответах Александрова были опущены редакцией журнала при публикации — это лишает возможности использования их теми, кто выступает в мою защиту. В числе этих «сглаженных углов»: сравнение «Дня Сахарова» в Америке с гипотетической ситуацией, если бы в СССР был объявлен день в честь убийцы президента. Опущен намек, что вследствие подобных действий, как объявление «Дня Сахарова», Сахаров может быть исключен из Академии. Опущено, что Сахаров знает в деталях устройство находящихся на вооружении термоядерных зарядов.

Александров высказался в конце интервью в том смысле, что я страдаю серьезным психическим расстройством. Люся написала прекрасное ответное письмо в связи с этим его «измышлением», мне пришло в голову это слово из УК, тут оно вроде к месту. <...>

В июле или августе утверждение о моем «психическом нездоровье» повторил Генеральный секретарь ЦК КПСС и глава государства Ю. В. Андропов. Это заявление он сделал во время беседы с группой американских сенаторов…»

[1. С. 861]

3 июля

В газете «Известия» опубликована статья «Когда теряют честь и совесть», подписанная академиками А. А. Дородницыным, А. М. Прохоровым, Г. К. Скрябиным и А. Н. Тихоновым:

«Открыв номер американского журнала «Форин афферс» и обнаружив в нем пространную статью академика Андрея Сахарова, мы взялись за ее чтение, ожидая, по правде говоря, всякого. Что Сахаров пытается очернить все, что нам дорого, что он клевещет на собственный народ, выставляя его перед внешним миром эдакой безликой массой, даже и не приблизившейся к высотам цивилизованной жизни, мы хорошо знали. Сахаровское творение в «Форин афферс» нас, тем не менее, поразило… Сахаров… прямо-таки заклинает руководителей Вашингтона продолжать их милитаристский курс, курс на конфронтацию с Советским Союзом, на военное превосходство, доказывая, что Соединенные Штаты, НАТО не должны ослаблять гонку вооружений как минимум еще 10—15 лет… Сахаров умоляет тех, к кому он обращается, «не полагаться на благоразумие противника». Кто же этот «противник»? Советский Союз, страна, в которой он живет… Что же он за человек, чтобы дойти до такой степени нравственного падения, ненависти к собственной стране и ее народу? В его действиях мы усматриваем также нарушение общечеловеческих норм гуманности и порядочности, обязательных, казалось бы, для каждого цивилизованного человека… Призывает к войне против собственной страны…»

[4, Приложение № 3]

А. Д. Сахаров: «…В целом я считаю, что в переходный период неизбежно продолжение гонки вооружений («довооружение»). Это ужасное зло в мире, где столько не терпящих отлагательства проблем, — но меньшее зло, чем сползание во всеобщую термоядерную войну, всеобщую гибель. Я решился даже назвать ориентировочную длительность этого периода — 10—15 лет, — хотя в глубине души боюсь, что он будет еще более длительным.

Дополнение 1988 г. Сейчас, после заключения договора о ракетах средней и меньшей дальности и других обнадеживающих событий, есть, по-видимому, основания для более оптимистических прогнозов. Возникли новые возможности разоружения. Я надеюсь, что они будут использованы.

Я отдавал себе отчет в том, что моя точка зрения не будет принята всеми на Западе, в частности в тех кругах, в которых популярна идея «замораживания» ядерных вооружений. Я понимал также, что в СССР столь острое выступление будет использовано для новых нападок.

Моя статья была закончена 2 февраля 1983 г. Ее переправка оказалась очень сложным делом, сейчас не время об этом рассказывать. В июне статья была опубликована во влиятельном «солидном» американском журнале «Форин афферс», затем последовали многочисленные перепечатки в США и других странах Запада. Я думаю, что статья была замечена мировой общественностью и, быть может, политическими деятелями. Я чувствую большое удовлетворение, сделав это дело, хотя у меня и были сомнения во время работы над статьей. Вопрос слишком сложный и острый, чтобы быть уверенным в своей правоте до конца, но и молчать я не мог: это было бы еще хуже…»

[1. С. 835—836]

Июль

В журнале «Смена» (№ 14) опубликована порочащая Е. Г. Боннэр и А. Д. Сахарова статья Н. Н. Яковлева «Путь вниз».[34]

14 июля

Визит Н. Н. Яковлева к Сахарову в Горьком. А. Д. Сахаров дает визитеру пощечину за отказ публично извиниться перед Е. Г. Боннэр.

Лето — осень

Травля Е. Г. Боннэр и А. Д. Сахарова (см. 1, 4).

23 сентября

Письмо участникам встречи лауреатов Нобелевской премии в Сорбонне.

Октябрь

Публикация в журнале «Человек и закон» (1983. № 10, тираж 8700 000 экземпляров) глав из книги Н. Н. Яковлева «ЦРУ против СССР». В главе «Фирма Е. Боннэр энд чилдрен» он, в частности, пишет:

«В своих попытках подорвать советский строй изнутри ЦРУ прибегло и к услугам международного сионизма… Используется при этом не только агентурная сеть американских, израильских и сионистских спецслужб и связанный с ними еврейский масонский орган «Бнай Брит», но и элементы, подверженные воздействию сионистской пропаганды. Одной из жертв сионистской агентуры ЦРУ стал академик А. Д. Сахаров. Какие бы гневные слова ни произносились (и вполне заслуженно) в адрес Сахарова, по-человечески его жалко. <...> Используя особенности его личной жизни примерно за полтора десятка последних лет (о чем дальше), провокаторы из подрывных ведомств толкнули и толкают этого душевно неуравновешенного человека на поступки, противоречащие облику Сахарова-ученого. Все старо как мир: в дом Сахарова после смерти жены пришла мачеха… Вдовцу Сахарову навязалась страшная женщина…»[35]

(В книге Н. Н. Яковлева не только о Сахарове и Боннэр. Так, там же об А. И. Солженицыне сказано: «В 1957—58 годах по Москве шнырял мало приметный человек, изъеденный злокачественной похотью прославиться…» и т. п. и т. д. — Сост.)

А. Д. Сахаров: «Есть ли у власти (конкретно — у КГБ) какой-либо общий «генеральный» план решения «проблемы Сахарова»? Мы, вероятно, никогда не узнаем, существует ли такой план в записанном на бумаге виде; но многие действия в отношении меня и Люси за последние годы выявляют некие тенденции, носящие весьма зловещий характер. Время покажет, ошибаемся ли мы с Люсей в их оценке.

Очевидно, власти не хотят (а может, и не могут — по субъективным или объективным причинам) выслать меня из страны. Они также не хотят применить ко мне и Люсе такие меры, как суд, тюрьма, лагерь. Очень многое — и в особенности писания Яковлева… говорит о том, что власти (КГБ) собираются изобразить в будущем всю мою общественную деятельность случайным заблуждением, вызванным посторонним влиянием, а именно влиянием Люси — корыстолюбивой, порочной женщины, преступницы-еврейки, фактически агента международного сионизма. Меня же вновь надо сделать видным советским (русским — это существенно) ученым, и эксплуатировать мое имя на потребу задач идеологической войны.

Сделано это должно быть или посмертно, или при жизни с помощью подлогов, лжесвидетельств, или сломив меня тем или иным способом, например психушкой (заявления Андропова и Александрова говорят в пользу такой тактики), или используя моих детей, — недаром Яковлев так противопоставляет их детям Люси… Главное в таком плане, если мы правильно его понимаем, — моральное, а может быть, и физическое устранение Люси. <...>

Клевета преследует цель поставить Люсю в трудное и опасное положение, нанести ущерб ее здоровью и жизни и тем парализовать мою общественную деятельность уже теперь, сделать меня более поддающимся давлению в будущем. Той же безжалостной цели служат провокации вроде погрома в поезде 4 сентября или, возможно, обыска после сердечного приступа год назад. Но я не могу исключить, что применяются или будут применяться и другие, уже вполне гангстерские методы: например, сосудосужающие средства в пище и питье. Совсем мне не ясно, какое влияние на здоровье оказывает непрерывное облучение мощными радиоизлучениями индивидуальной глушилки. Одно несомненно — главный удар КГБ и главная опасность приходится на Люсю, сейчас уже серьезно больную…»

[1. Гл. 31, «Заключительная». С. 862—864, написано осенью

1983 года]

Ноябрь

Письмо коллегам-ученым:

«Дорогие друзья!

Два года назад ваша поддержка сыграла большую роль в решении важной для меня проблемы выезда моей невестки Лизы Алексеевой. Сейчас я вновь обращаюсь к вам за помощью в исключительно важном для меня и трагическом деле. Я прошу вас помочь добиться разрешения на поездку за рубеж моей жены для лечения (в первую очередь, для лечения болезни сердца, непосредственно угрожающей ее жизни, а также для лечения и оперирования глаз) и для того, чтобы увидеть детей и внуков после почти пяти лет разлуки, увидеть и, возможно, привезти в СССР мать. <...>

Единственным заложником моей общественной деятельности стала моя жена Елена Боннэр. На нее перекладывается ответственность за все мои выступления в защиту мира и прав человека. Но это только часть правды, как она мне, к сожалению, рисуется… КГБ очень высоко, по моему мнению, оценивает роль Елены в моей жизни и общественной деятельности и стремится к ее устранению — безусловно моральному и, я имею основания опасаться, физическому. <...>

10 ноября 1983 года я послал письмо главе советского государства Ю. В. Андропову с просьбой о разрешении поездки моей жены.

Я обращаюсь ко всем моим коллегам за рубежом и в СССР, к общественным и государственным деятелям всех стран, к нашим друзьям во всем мире — спасите мою жену Елену Боннэр!

г. Горький

Андрей Сахаров».

[4, Приложение № 4]

1984

12 января

Обращение к участникам конференции в Стокгольме:

«Несомненно, участники этой представительной конференции уделят значительное внимание проблеме прав человека, глубоко связанной с международной безопасностью, в особенности судьбе узников совести.

Я вынужден сегодня обратиться к участникам конференции с просьбой по личной причине, имеющей для меня решающее значение. В сентябре 1982 года моя жена Елена Боннэр подала заявление на поездку за рубеж для лечения… Положение ее угрожающее. Лечение моей жены в СССР в условиях тотальной травли, клеветы и непрерывного вмешательства КГБ не может быть эффективным и представляется мне опасным, фактически она оказалась лишенной какой-либо медицинской помощи. Только поездка для лечения за рубеж может спасти ее, а тем самым и меня, так как ее гибель была бы и моей… Тех, кто принимает участие в моей судьбе, кто желает мне помочь, я убедительно прошу сосредоточить все усилия именно на этом. Я прошу глав иностранных делегаций, прошу всех участников конференции поддержать мое обращение к Андропову в официальном, в том числе дипломатическом порядке и в кулуарах конференции.

Андрей Сахаров».

[4, Приложение № 5]

Март

В редакцию ЖЭТФ поступила статья А. Д. Сахарова «Космологические переходы с изменением сигнатуры метрики». Перед заглавием Сахаров написал «Посвящается Люсе». Статья опубликована в ЖЭТФ в августе 1984 года; посвящение снято Главлитом.

6 апреля

Письмо американскому послу Артуру Хартману:

«Госдепартаменту США. Послу США в СССР

Я прошу Вас о предоставлении моей жене Е. Г. Боннэр временного убежища в посольстве США во время моей голодовки с требованием о разрешении ей поездки за рубеж для лечения и встречи с матерью, детьми и внуками. Я при этом не прошу о предоставлении моей жене политического убежища и не возлагаю на Вас ответственность за получение ею разрешения, хотя буду благодарен, если Вы сочтете возможным предпринять шаги в поддержку наших требований. <...>

Быть может, власти СССР заинтересованы в том, чтобы не предавать это дело излишней огласке, и пойдут навстречу вашим ходатайствам. Если же благоприятного ответа не будет, или не будет никакого ответа в течение 5 дней с начала голодовки, я прошу предоставить моей жене возможность через иностранных корреспондентов в Москве обратиться за поддержкой к мировой общественности. Находясь в Горьком в строжайшей изоляции, я не смогу сделать этого сам.

Я пишу это письмо в трагический момент нашей жизни. Я надеюсь на Ваше содействие.

г. Горький

С глубоким уважением Андрей Сахаров»

[4, Приложение № 6]

Е. Г. Боннэр: «Надо сказать, что мне американское посольство совсем не нравилось: я думала и сейчас думаю, что, уйди я в американское посольство, ко мне еще легче было бы прилепить всякие названия вроде как сотрудник ЦРУ, сионистский разведчик или еще что-либо в этом роде. Правда, я не ушла, а все равно эти названия ко мне прилепляют, но хоть с меньшими, даже и на их взгляд, основаниями». 

[4. С. 51]

2 мая

Е. Г. Боннэр задержана в аэропорту г. Горького; против нее возбуждено уголовное дело по ныне отмененной статье 190—I УК РСФСР, взята подписка о невыезде.

А. Д. Сахаров: «В книге Люси («Постскриптум». — Сост.) описано ее задержание в Горьковском аэропорту 2 мая 1984 года; с этого дня и до конца октября 1985 года полностью прервалась та связь с внешним миром, которая осуществлялась ее поездками в Москву…»

[5. С. 4]

2 мая

А. Д. Сахаров начал голодовку с требованием выпустить его жену на лечение за рубеж.

7 мая

А. Д. Сахаров госпитализирован в горьковскую областную больницу им. Семашко.

10 августа

Е. Г. Боннэр приговорена Горьковским областным судом по статье 190-I УК РСФСР к 5 годам ссылки в г. Горький.

8 сентября

А. Д. Сахаров отпущен из больницы.

15 октября

Письмо Президенту АН СССР акад. А. П. Александрову, членам Президиума АН СССР.[36]

«Глубокоуважаемый Анатолий Петрович!

Я обращаюсь к Вам в самый трагический момент своей жизни. Я прошу Вас поддержать просьбу о поездке моей жены Елены Георгиевны Боннэр за рубеж. <...> С того момента, как в 1971 году Елена Боннэр стала моей женой, КГБ осуществляет коварное и жестокое решение «проблемы Сахарова» — переложить ответственность за мои действия на нее, устранить ее морально и физически, сломить тем самым и подавить меня, представить в то же время невинной жертвой происков жены (агента ЦРУ, сионистки, корыстолюбивой авантюристки и т. д.). Если раньше еще можно было сомневаться в сказанном, то массированная кампания клеветы против жены в 1983 г. (в 11 млн экз.) и в 1984 году (две статьи в «Известиях») и особенно действия КГБ против нее и меня в 1984 году, о которых я рассказываю ниже, не оставляют в этом сомнения. <...>

7 мая, когда я провожал жену на очередной допрос, в здании прокуратуры меня схватили переодетые в медицинские халаты сотрудники КГБ и с применением физической силы доставили в Горьковскую областную больницу им. Семашко. Там меня насильно держали и мучили 4 месяца. Попытки бежать из больницы неизменно пресекались сотрудниками КГБ, круглосуточно дежурившими на всех возможных путях побега. С 11-го по 27 мая включительно я подвергался мучительному и унизительному принудительному кормлению. Лицемерно все это называлось спасением моей жизни, фактически же врачи действовали по приказу КГБ, создавая возможность не выполнить мое требование разрешить поездку жены! Способы принудительного кормления менялись — отыскивался самый трудный для меня способ, чтобы заставить меня отступить. 11 мая до введения питательной смеси мне ввели в вену какое-то вещество малым шприцем, я потерял сознание (с непроизвольным мочеиспусканием). Когда я пришел в себя, санитары уже отошли от кровати к стене. Их фигуры показались мне странно искаженными, изломанными (как на экране телевизора при сильных помехах). Как я узнал потом, эта зрительная иллюзия характерна для спазма мозговых сосудов или инсульта. <...> Спазм (или инсульт?) 11 мая не был случайным — это прямой результат примененных ко мне медиками (по приказу КГБ) мер! <...>

25—27 мая применялся наиболее мучительный и унизительный варварский способ. Меня опять валили на спину на кровать, без подушки, привязывали руки и ноги. На нос надевали тугой зажим, так что дышать я мог только через рот. Когда же я открывал рот, чтобы вдохнуть воздух, в рот вливалась ложка питательной смеси или бульона с протертым мясом. Иногда рот открывался принудительно — рычагом, вставленным между деснами. Чтобы я не мог выплюнуть питательную смесь, рот мне зажимали, пока я ее не проглочу. Все же мне часто удавалось выплюнуть смесь, но это только затягивало пытку. Особая тяжесть этого способа кормления заключалась в том, что я все время находился в состоянии удушья, нехватки воздуха (что усугублялось положением тела и головы). Я чувствовал, как бились на лбу жилки, казалось, что они вот-вот разорвутся. 27 мая я попросил снять зажим, обещав глотнуть добровольно. К сожалению, это означало конец голодовки (чего я тогда не понимал). Я предполагал потом, через некоторое время (в июле или августе) возобновить голодовку, но все время откладывал. Мне оказалось психологически трудным вновь обречь себя на длительную — бессрочную — пытку удушья. Гораздо легче продолжать борьбу, чем возобновлять. <...>

То, что происходило со мной в Горьковской областной больнице летом 1984 года, разительно напоминает сюжет знаменитой антиутопии Орвелла, по удивительному совпадению названной им «1984» год. В книге и в жизни мучители добивались предательства любимой женщины. Ту роль, которую в книге Орвелла играла угроза клетки с крысами, в жизни заняла болезнь Паркинсона.

Я решился на возобновление голодовки, к сожалению, лишь 7 сентября, а 8-го сентября меня срочно выписали из больницы. Передо мной встал трудный выбор — прекратить голодовку, чтобы увидеть жену после 4-х месяцев разлуки и изоляции, или продолжить голодовку, насколько хватит сил — при этом наша разлука и полное незнание того, что делается с другим, продолжается на неопределенное время. Я не смог принять второе решение, но жестоко мучаюсь тем, что, может быть, упустил шанс спасения жены. Только встретившись с женой, я узнал, что суд уже состоялся, и его подробности, она же — что я подвергался мучительному принудительному кормлению.

Особенно меня волнует состояние здоровья жены. Я думаю, что единственная возможность спасения жены — скорая поездка за рубеж. Гибель ее была бы и моей гибелью.

Сегодня моя надежда — на Вашу помощь, на Ваше обращение в самые высокие инстанции...

Если же Вы и Президиум АН не сочтете возможным поддержать мою просьбу в этом самом важном для меня, трагическом деле о поездке жены или если ваши ходатайства и другие усилия не приведут к решению проблемы до 1 марта 1985 года, я прошу рассматривать это письмо как заявление о выходе из Академии наук СССР.

Я отказываюсь от звания действительного члена АН СССР, которым я при других обстоятельствах мог бы гордиться. Я отказываюсь и от всех прав и возможностей, связанных с этим званием, в том числе от зарплаты академика, что существенно, ведь у меня нет никаких сбережений.

Я не могу, если жене не будет разрешена поездка, продолжать оставаться членом Академии наук СССР, не могу и не должен принимать участие в большой всемирной лжи, частью которой является мое членство в Академии.

Повторяю, я надеюсь на Вашу помощь.

С уважением Андрей Сахаров». г. Горький

[6, см. также 4, 5]

Сентябрь 1984 г. — апрель 1985 г.

А. Д. Сахаров и Е. Г. Боннэр живут в Горьком в условиях изоляции и информационной блокады — никто в мире не знает, что происходило и происходит в Горьком; посещения А. Д. Сахарова сотрудниками Отдела теоретической физики ФИАН 12 ноября 1984 г. и 25 февраля 1985 г., к сожалению, не изменили этой ситуации.

1985

12 января

Второе письмо Сахарова Александрову:

«…Я готов к пожизненной ссылке. Но гибель моей жены (неизбежная, если ей не разрешат поездку) будет и моей гибелью».

[6. С. 12]

Февраль

В связи с 40-летием победы в Великой Отечественной войне Е. Г. Боннэр как инвалид войны подала в Президиум Верховного Совета СССР прошение о помиловании, с просьбой разрешить ей поездку за рубеж.

16 апреля

А. Д. Сахаров начал новую голодовку.

21 апреля

Госпитализация в больницу им. Семашко и начало принудительного кормления.

21 мая

Письмо Председателю КГБ В. М. Чебрикову.

11 июля

А. Д. Сахаров на две недели прерывает голодовку.

Июль

ООН официально объявила академика Сахарова пропавшим без вести.

10—29 июля

Письмо Генеральному Секретарю ЦК КПСС М. С. Горбачеву.

Из письма А. Д. Сахарова семье в Соединенные Штаты (написано в ноябре 1985 г. перед отъездом Е. Г. Боннэр за рубеж):

«…Дважды (31 мая 1985 г. и 5 сент. 1985 г.) в больницу ко мне приезжал представитель КГБ СССР С. И. Соколов (видимо, большой начальник). В мае он также беседовал с Люсей. Беседа со мной имела жесткий характер, он подчеркивал причины, по которым моя просьба о поездке Люси (а также о поездке детей в СССР) не может быть удовлетворена. Он также давал понять, что я должен дезавуировать свои прежние выступления — в частности, письмо Дреллу, о взрыве в моск<овском> метро, о конвергенции. Два дня перед этим визитом у меня была полная голодовка, кормления не было — так меня «готовили» к беседе. В сентябре Соколов сообщил, что с моим письмом ознакомился Горбачев и дал поручение группе лиц подготовить ответ…»

[4, Приложение № 7]

29 августа — 12 сентября

Голодовка Алексея Семенова перед советским посольством в Вашингтоне.

Результат: единогласно принятая совместная резолюция Сената и Палаты представителей США в поддержку Сахаровых.

23 октября

А. Д. Сахаров прекратил голодовку с связи с тем, что его жене разрешили поездку в США для лечения (как потом стало известно, поездка была оформлена как перерыв в отбывании ссылки).

25 ноября

Отъезд Е. Г. Боннэр из Горького.

16 декабря

Приезд коллег из ФИАНа.

А. Д. Сахаров: «Я узнал некоторые подробности о том, что происходило в Москве во время голодовки, и понял (но не принял) причину исчезновения одного из моих документов».

[5. С. 15]

1986

13 января

Е. Г. Боннэр делают в Бостоне операцию на открытом сердце.

А. Д. Сахаров: «За эти недели (перед операцией. — Сост.), однако, в прессе были напечатаны поспешные сообщения, что Елене Боннэр не требуется операция и даже что, «видимо, она умышленно завышала тяжесть своих заболеваний, чтобы добиться поездки за рубеж»! Как тут не вспомнить о «руке Москвы» (я пишу это вполне серьезно).

Операция была произведена в Масс-Дженерал доктором Эйкинсом. По данным зондирования врачи предполагали, что Люсе потребуется три — четыре байпасса (шунта. — Сост.), фактически потребовалось шесть, что означало большое усложнение и без того крайне тяжелой операции (в США немного людей с таким числом байпассов, есть ли они в СССР, где вообще очень редко делают шунтирование, я не знаю). <...>

Почти каждого такая медицинская «программа», как у Люси в эти 6 месяцев, могла бы поглотить полностью. Люся же сделала многое другое. Она написала целую книгу (на русском языке — «Постскриптум»). <...>

Люся объехала почти все главные американские университеты, много выступала, встречалась со многими. политическими деятелями. В особенности оказались важны ее выступления в Национальной Академии США и в Конгрессе США… Вся эта ее деятельность, возможно, была одним из факторов, способствовавших нашему освобождению в декабре 1986 года. В числе мыслей, которые она пыталась распространить, — следует сосредоточить усилия в мою защиту на прекращении депортации, а не на борьбе за выезд…»

[5. С. 12—13]

С ноября 1985 г. А. Д. Сахаров жил в Горьком один. К нему допускали только коллег из ФИАНа. Визиты: 27 января, 2 апреля и 21 мая (последнее посещение за время ссылки).

2 июня Е. Г. Боннэр вернулась в СССР и 4 июня в Горький. Снова жизнь вдвоем в полной изоляции.

19 февраля

А. Д. Сахаров направил из Горького письмо М. С. Горбачеву.[37]

«Генеральному секретарю ЦК

КПСС Члену Президиума

Верховного Совета СССР

Горбачеву М. С.

от Сахарова А. Д., академика.

Горький, пр. Гагарина, д. 214,

кв. 3

Глубокоуважаемый Михаил Сергеевич!

Разрешите прежде всего выразить Вам большую благодарность за полученное моей женой Е. Г. Боннэр разрешение на поездку за рубеж для встречи с матерью, детьми и внуками и для лечения. Я предполагаю, что это разрешение, имеющее такое значение для нас, стало возможным благодаря Вашему личному вмешательству.

У меня возникла надежда, что Ваше вмешательство поможет также в другой волнующей меня проблеме общего характера, более сложной и имеющей не только гуманистическое, но и общегосударственное значение.

Речь идет о судьбе узников совести (по терминологии «Международной амнистии», людей, репрессированных за убеждения и действия, связанные с их убеждениями, не применявших насилия и не призывавших к насилию; понятие «узник совести», как видно из этого определения, ýже понятия «политзаключенный»).

В своих ответах на вопросы газеты «Юманите», опубликованных 8 февраля 1986 года, Вы утверждаете:

«Теперь насчет политзаключенных. У нас их нет. Как нет и преследования граждан за их убеждения. За убеждения у нас не судят».

Михаил Сергеевич! В Кодексах РСФСР и союзных республик нет термина «политзаключенный», и статьи 190-I, 70 и 142 Уголовного Кодекса РСФСР и аналогичные статьи Кодексов других республик не называются политическими. Это дает формальное основание говорить, что у нас нет политзаключенных (тем более нет преследования за убеждения). Но по существу Ваши советники ввели Вас в заблуждение! Возможно, они это сделали не по умыслу, а в силу бытующих предрассудков. Лучше ли это, судите сами.

Начну с обсуждения статьи 190-I УК РСФСР. Статья формально предусматривает ответственность за распространение заведомо ложных измышлений, порочащих советский общественный и государственный строй. Как написано в изданных издательством «Юридическая литература» комментариях к УК, «распространение измышлений, ложность которых не известна распространяющему их лицу, а равно высказывание ошибочных оценок… не образует преступления, предусмотренного статьей 190-I». Однако во всех известных мне случаях суды полностью игнорировали это требование юристов (и здравого смысла!) и всегда уклонялись от обсуждения того, имело ли место сознательное распространение подсудимыми лжи, или они говорили и писали, что думали. На самом деле именно последнее. Юридически важно, что заведомая ложность высказываний оставалась недоказанной. Тем самым суды фактически осуждали людей за их убеждения.

Моя жена Е. Г. Боннэр принадлежит к числу многих жертв подобной противозаконной практики (я подробно писал Вам об ее деле).

Столь же несправедливым является применение судами статьи 70 УК РСФСР (почти буквально списанной из сталинского кодекса. Это один из пунктов трагически известной статьи 58; осужденных по этому пункту в сталинских лагерях называли «язычниками»).

Во всех известных мне случаях честные, самоотверженные люди были осуждены по статьям 70 и 190-I за распространение сведений, в истинности которых они были убеждены и которые в большинстве случаев действительно соответствовали истине (это была, в частности, объективная информация о несправедливых судебных и психиатрических преследованиях и других репрессиях, о нарушениях очень важного права свободного выбора страны проживания — свободно покидать свою страну и возвращаться в нее — и выбора места проживания внутри страны, о преследованиях верующих; особое место занимала информация о положении в местах заключения, не совместимом часто с человеческим достоинством). Цели их действий в подавляющем большинстве случаев были высокими — стремление к справедливости, гласности, законности (что бы ни писали о них беспринципные пасквилянты). Люди не идут на такие жертвы ради корысти или тщеславия, ради низменных и мелочных целей!

В формулировке статьи 70 фигурирует: «Агитация или пропаганда, проводимая с целью подрыва или ослабления Советской власти, либо совершения особо опасных государственных преступлений, либо распространение в тех же целях клеветнических измышлений…» Никто из осужденных по ст. 70 в известных мне случаях не имел и не мог иметь целей подрыва или ослабления Советской власти, либо совершения государственных преступлений. Суды никогда и не пытались доказать наличие таких целей у обвиняемых по статье 70, как они не пытались доказать заведомой ложности «измышлений» (тоже мне термин) у обвиняемых по статье 190-I, заменяя обсуждение по существу бесконечно повторяемыми голословными формулировками, а иногда (как в деле моей жены) прибегая к прямому подлогу. Не случайно во всех без исключения известных мне процессах по этим статьям грубо нарушался принцип гласности — зал суда заполнялся специально подобранной публикой, а друзья и зачастую родственники подсудимых кордонами милиции и спецдружинниками не допускались даже подойти к суду, даже на чтение приговора. Неправое дело света не любит.

Таким образом, применение судами статей 70 и 190-I — это ярко выраженное преследование за убеждения.

То же следует сказать о многих случаях применения статьи 142, формально имеющей в виду нарушения законов об отделении церкви от государства, но используемой часто и для преследования за ненасильственные действия, связанные с религиозными убеждениями.

Большую тревогу вызывает то, что сейчас вновь возрождена жестокая и несправедливая практика повторных лагерных судов. Узник совести, «не поддающийся перевоспитанию», т. е. не сломленный и верный своим убеждениям, может по крайне упрощенной процедуре быть осужден на второй срок по инспирированному доносу лагерного соседа-уголовника или просто по представлению лагерного начальства.

Среди многих известных мне узников совести, осужденных по статьям 70 и 190-I, назову лишь некоторых.

Мой друг Анатолий Марченко, многократно несправедливо судимый ранее, осужден по статье 70 на десять лет заключения и пять лет ссылки. Главный пункт обвинения: его открытое письмо покойному ныне академику П. Л. Капице с просьбой выступить в мою защиту после незаконной высылки в Горький (чтобы не возвращаться к вопросу о моей судьбе, скажу — повторяя то, что я Вам писал, — что я считаю примененные ко мне меры несправедливыми и беззаконными, но готов нести ответственность за свои действия, так же, как ее несут узники совести. И вновь подчеркну, что лишь я должен нести эту ответственность, без переноса ее на мою жену или на кого-либо другого).

Жена и муж Татьяна Осипова и Иван Ковалев осуждены по статье 70 за открытые общественные выступления, главным образом в рамках Московской Хельсинкской группы. Судьбы и страдания этих на многие годы разлученных молодых людей — яркое проявление беззакония и жестокости преследования узников совести. В справке из лагеря об Иване Ковалеве указано, что он неоднократно подвергался карцеру и другим взысканиям, так как не изменил своих убеждений. Святая простота лагерного начальства! В ходе следствия по делу Тани Осиповой следователь угрожал, что ей не будет оказана необходимая гинекологическая медицинская помощь и она никогда не сможет иметь детей, если не будет сотрудничать со следствием и не изменит своих убеждений. Сейчас лагерным судом ей вновь продлен срок заключения.

Осужденные член-корр. АН Армении Юрий Орлов, поэт Виктор Некипелов, Анатолий Щаранский — члены той же группы. Некипелов ранее был осужден за стихи (!) философского содержания, которые судом были сочтены клеветническими. Это удивительный — чистый, умный и отзывчивый — человек. Сейчас он тяжело болен. О деле Щаранского я хочу сказать особо. Никто не может возражать против выявления и уголовного наказания шпионов — это важная функция государственных органов. Однако инкриминируемый Щаранскому сбор сведений об евреях-отказниках, работавших в несекретных учреждениях, для последующей публикации (!) в американской газете — не имеет ничего общего со шпионажем.

Татьяна Великанова, Алексей Костерин[38] и Юрий Шиханович осуждены за участие в информационном издании «Хроника текущих событий» (так же, как уже отбывший 10-летний срок несправедливого наказания мой друг, крупный биолог Сергей Ковалев — отец Ивана Ковалева). Я упомянул Таню Великанову, хотя ее срок подходит (или уже подошел) к концу, т. к., по-моему, она одна из тех, чья личность особенно ярко воплощает лучшие черты узников совести — внутреннюю честность, служение делу гласности и справедливости. «Хроника текущих событий» с небольшим перерывом издавалась с 1969 года. Она содержит объективную (безоценочную) информацию по тем темам, о которых я писал выше. Ее история — воплощение идеалов многих самоотверженных людей.

Сергей Ходорович осужден как ответственный распорядитель фонда помощи политзаключенным и их семьям, существовавшего на добровольные взносы граждан СССР и на пожертвования Александра Солженицына из его авторских гонораров.

Костерин и Ходорович во время следствия подвергались жесточайшим многодневным избиениям со стороны специально подсаженных к ним людей в так называемой «пресс-камере». Подвергались ли таким пыткам другие узники совести, я не знаю.

Мустафа Джемилев неоднократно осуждался за его выступления в защиту права крымских татар вернуться на родину — в Крым.

Март Никлус осужден на 10 лет заключения и 5 лет ссылки за участие в Эстонском отделении Хельсинкской группы и за подпись под коллективным письмом, требующим официального аннулирования секретных статей пакта Молотова — Риббентропа. Другой участник этого письма Кукк погиб в заключении. Надо видеть Никлуса — ученого по призванию, он орнитолог, скрупулезно честного и деликатного человека, чтобы в полной мере оценить всю жестокость и несправедливость его осуждения.

Мераб Костава в 1978 году был осужден к ссылке вместе с напарником за выступления в защиту культурных и исторических ценностей грузинского народа, против беззакония и несправедливости; однако, так как он в отличие от напарника (которого Э. Шеварднадзе в одном своем выступлении назвал «не джигит») не проявил склонности к «покаянию», ему спровоцировали новые обвинения. Я посылал в свое время об этом телеграмму Э. Шеварднадзе. Я не склонен осудить напарника Коставы, у каждого свои проблемы и своя логика поведения в экстремальной ситуации. Но Костава (по терминологии Шеварднадзе) безусловно «джигит» — прекрасный сын Грузии.

Названные мною лица лично мне известны (за исключением двух, которых хорошо знают люди, пользующиеся моим абсолютным доверием) .

Я особо — даже при отсутствии общего принципиального решения — прошу Вас способствовать освобождению всех названных мною узников совести. Я лично ручаюсь за высокие нравственные и гражданские достоинства, за честность и самоотверженность каждого из них.

У меня нет сейчас под руками справок и свежей информации. Возможно, один или два человека из числа названных окончили свой срок и уже на свободе. Но вряд ли.

Безусловно, репрессии за убеждения и действия, связанные с убеждениями, представляют собой относительно редкое явление в нашей действительности. Их несравненно меньше, чем в недоброй памяти сталинские времена. Более того, я рассматриваю наличие в СССР узников совести как пережиток нетерпимого, догматического мышления тех времен, сохранившийся в умах и способе действий некоторых работников государственных учреждений. Я лично знаю около 30 узников совести (часть из них я перечислил выше). Вероятно, названная Вами (с другой интерпретацией) цифра 200 человек соответствует значительной доле полного их числа. Необходимо также учесть узников совести, помещенных в специальные психиатрические больницы (психиатрические тюрьмы) и осужденных по спровоцированным уголовным обвинениям (известны случаи ложного обвинения в хулиганстве, сопротивлении властям, тунеядстве, попытке изнасилования и даже в поджоге собственной квартиры). Я предполагаю, что с этими добавлениями общее число узников совести относительно невелико, хотя и не знаю точной цифры.

Но узников совести в обществе, стремящемся к справедливости, не должно быть вовсе! И это главное, решающее из того, что я должен был написать Вам в этом письме.

Мы мало непосредственно (кроме как примером) можем повлиять на судьбу узников совести в других странах (хотя «Международная амнистия» много действует во всех странах и иногда чего-то добивается). Но своих узников совести мы можем освободить.

Так освободите их, снимите этот больной вопрос (это тем проще, что их так мало в государственных масштабах, и в то же время решение этого вопроса имело бы существенное гуманистическое, нравственное, политическое и, я осмелюсь сказать, историческое значение)! Это в огромной степени способствовало бы авторитету нашего государства на нынешнем этапе его развития, облегчило бы международные контакты на всех уровнях, способствовало бы «открытости» общества, международному доверию и — тем самым — делу мира. Решение об освобождении узников совести встретило бы поддержку значительной части советской интеллигенции. Косвенные психологические последствия этого трудно переоценить. Они легли бы в русло тех задач, которые стоят сейчас перед страной. А в семьи узников пришло бы счастье после многих лет незаслуженных страданий. И нет также сомнения, что такие гуманные и мудрые действия найдут свой отклик во всем мире.

Я прошу Вас способствовать освобождению из мест заключения и ссылки всех узников совести, осужденных по статьям 190-I, 70 и 142 УК РСФСР и соответствующим статьям других республик, узников совести, помещенных в специальные психиатрические больницы по идеологическим и политическим мотивам, т. е. за убеждения и за действия, связанные с убеждениями и не сопряженные с насилием (я не предполагаю при этом обязательно полного их психического здоровья), узников совести, осужденных по уголовным статьям по ложным уголовным обвинениям.

Михаил Сергеевич! Я прошу Вас поручить Вашим помощникам информировать меня о получении Вами этого письма и, если Вы сочтете это возможным, — о Вашем отношении к моим просьбам. Я придаю исключительное значение судьбе узников совести.

С уважением и надеждой,

Андрей Сахаров, академик

19 февраля 1986 г.,

г. Горький»

Заявление при публикации

 «20 февраля этого года я послал письмо на имя генерального секретаря ЦК КПСС М. С. Горбачева с призывом об освобождении узников совести. 3 марта, согласно извещению, это письмо было передано в Общий отдел ЦК.

Отсылая письмо, я еще не знал об освобождении Анатолия Щаранского. Я глубоко рад известию об этом гуманном акте. Щаранский — узник совести, имевший наибольший срок заключения (с учетом ссылки у других осужденных на большие сроки узников — один из наибольших). Его освобождение подчеркивает реальность и необходимость всеобщего освобождения узников совести во всем мире.

До сих пор все акты амнистии в СССР сопровождались исключением из них узников совести, которые ставились таким образом наравне с осужденными за самые тяжкие преступления. Не коснулась узников совести, участников и инвалидов Великой Отечественной войны и последняя амнистия, объявленная в СССР в дни празднования 40-летия победы над фашизмом. Это показывает, как глубоки были до сих пор идеологические препятствия освобождению узников совести. Но я верю в конечное торжество разума и справедливости!

Я придаю исключительное значение судьбе узников совести. В соответствии с моим обращением на имя М. С. Горбачева, Председателя Президиума Верховного Совета СССР А. А. Громыко, Председателя КГБ СССР В. М. Чебрикова я считаю, что я вправе и обязан рассматривать свое письмо как открытое. Я прошу органы массовой информации опубликовать это письмо, но не ранее 3 сентября 1986 года.

Андрей Сахаров,

лауреат Нобелевской премии Мира

г. Горький

март 1986 г».

А. Д. Сахаров: «…В феврале 1986 г. я написал один из самых важных своих документов — письмо на имя М. С. Горбачева с призывом об освобождении узников совести. Толчком явилось интервью Горбачева французской коммунистической газете «Юманите», опубликованное 8 февраля. В этом интервью Горбачев говорил о положении евреев в Советском Союзе, о деле Сахарова и — что в особенности привлекло мое внимание — о политзаключенных (то, что касалось меня и моей жены, конечно, тоже привлекло внимание, но тут я не считал необходимым отвечать). Горбачев заявил, что в СССР нет политических заключенных и нет преследований за убеждения. В своем письме я, отправляясь от этого тезиса, детально показал, что арест и осуждение людей по статьям 70 и 190-I Уголовного кодекса РСФСР фактически всегда является преследованием за убеждения, так же как нередко осуждения по «религиозным» статьям 142 и 227 и заключение в психбольницу по политическим мотивам и использование с теми же целями фальсифицированных обвинений в уголовных преступлениях. Я кратко рассказал в качестве примера о деле и судьбе некоторых лично известных мне узников совести, всего я перечислил 14 человек (или 13, имя одного из узников было в некоторых экземплярах по ошибке пропущено), и призвал к безусловному освобождению всех узников совести. Первым среди названных мною был Толя Марченко. 19 февраля я отправил письмо адресату. 3 сентября по моей просьбе[39] оно было опубликовано за рубежом (через 6 месяцев после даты извещения о доставке). Я предполагаю, что, возможно, начавшееся в первые месяцы 1987 года освобождение узников совести в какой-то мере было инициировано этим письмом, в условиях провозглашенной гласности и моего и Люсиного возвращения в Москву. Мне хотелось бы так думать…»

[5. С. 17]

Сентябрь

Опубликована статья «Испарение черных мини-дыр и физика высоких энергий» (Письма в ЖЭТФ. 1986. Т. 44. Вып. 6. С. 295).

8 декабря

Гибель в Чистопольской тюрьме Анатолия Марченко.

А. Д. Сахаров: «Одно из самых ужасных — дело Анатолия Марченко. Я писал об этом удивительном человеке, его мужестве и благородстве. Репрессивные органы не могли простить ему убийственно точной книги «Мои показания» (о современных лагерях и тюрьмах) и в особенности его спокойного и непоколебимого нонконформизма. В марте 1981 года он был арестован — в пятый раз! Суд состоялся через несколько месяцев. Судить его — кроме стойкости и независимости — фактически было не за что. Главным и почти единственным пунктом обвинения явилось письмо в мою защиту академику Капице и эссе «Терциум датум». Но Марченко — «рецидивист»; он осужден на 10 лет заключения и 5 лет ссылки. Этот приговор ни за что человеку, уже проведшему в заключении половину жизни, тяжело больному — фактически пожизненный! Он разлучен со своей замечательной женой Ларисой Богораз, с горячо любимым сыном Павлом…»

[1. С. 778—779]

«Смерть Толи потрясла нас, так же как очень многих во всем мире. Это был героический финал удивительной жизни, трагической и счастливой. Сейчас мы понимаем, что это также финал целой эпохи правозащитного движения — у истоков которого стоял Марченко с его «Показаниями»!

В воскресенье мы с Люсей случайно включили телевизор днем — чего мы обычно не делаем. Показывали пьесу Радзинского «Лунин, или Смерть Жака» — о декабристе Лунине. Нас поразило совпадение основных линий в пьесе и в судьбе и трагедии Марченко. Лунин в камере перед смертью — он знает, что скоро придут убийцы — вспоминает всю свою жизнь, сопоставляя ее с жизнью другого бунтаря из прочитанной им когда-то книжки. Он вспоминает, как Константин (брат царя) предлагал ему бежать, чтобы избежать ареста, а он не воспользовался предложением, и думает словами из книги: «Хозяин думает, что раб всегда убегает» (если у него есть такая возможность). И далее: «Но всегда в Империи находится человек, который говорит: Нет!» Это Лунин! И это — Марченко». (Марченко неоднократно предлагали выехать в Израиль. — Сост.)

[5. С. 27—28]

15 декабря

На квартире Сахаровых в Горьком неожиданно установили телефон.

16 декабря

Звонок М. С. Горбачева, сообщившего А. Д. Сахарову, что они с женой могут вернуться в Москву.

А. Д. Сахаров: «Далее — на основе записи из моего дневника, с некоторыми комментариями.

В три часа позвонили. Я взял трубку. Женский голос: «С вами будет говорить Михаил Сергеевич». «Я слушаю». (Люсе: «Это Горбачев». Она открыла дверь в коридор, где происходил обычный «клуб» около милиционера, и крикнула: «Тише, звонит Горбачев». В коридоре замолчали). «Здравствуйте, это говорит Горбачев». — «Здравствуйте, я вас слушаю». — «Я получил ваше письмо, мы его рассмотрели, посоветовались». Я не помню точных слов Горбачева, с кем посоветовались, но не поименно, и без указаний, в какой инстанции. «Вы получите возможность вернуться в Москву, Указ Президиума Верховного Совета будет отменен. (Или он сказал — действие Указа будет прекращено. — А. С.) Принято также решение относительно Елены Боннэр». Я — резко: «Это моя жена!» Эта моя реплика была эмоциональной реакцией не столько на неправильное произношение фамилии Боннэр (с ударением на последнем слоге), а главным образом на почувствованный мной оттенок предвзятого отношения к моей жене. Я доволен своей репликой! Горбачев: «Вы сможете вместе вернуться в Москву. Квартира в Москве у вас есть. В ближайшее время к вам приедет Марчук. Возвращайтесь к патриотическим делам!» Я сказал: «Я благодарен вам! Но несколько дней назад в тюрьме убит мой друг Марченко. Он был первым в списке в письме, которое я вам послал. Это было письмо с просьбой об освобождении узников совести — людей, репрессированных за убеждения». Горбачев: «Да, я получил ваше письмо в начале года. Многих мы освободили, положение других облегчено. Но там очень разные люди». Я: «Все осужденные по этим статьям осуждены незаконно, несправедливо, они должны быть освобождены!» Горбачев: «Я не могу с вами согласиться».

Я: «Я умоляю вас еще раз вернуться к рассмотрению вопроса об освобождении людей, осужденных за убеждения. Это — осуществление справедливости. Это — необычайно важно для всей нашей страны, для международного доверия к ней, для мира, для вас, для успеха всех ваших начинаний…»

[5. С. 29—30]

22 декабря

Отъезд из Горького и 23 декабря в 7-00 встреча в Москве на Ярославском вокзале.

1987

Январь

Интервью корреспондентам «Литературной газеты» Олегу Морозу и Юрию Росту. Интервью опубликовано не было. Отрывки напечатаны в посвященном Сахарову мемориальном выпуске «ЛГ-Досье»:

«В 1948 году я вошел в исследовательскую группу, которая занималась разработкой термоядерного оружия. В то время все мы были убеждены, что наша работа необходима для мирового равновесия… Работали мы с увлечением и с ощущением, что это нужно. Грандиозность задачи, трудность ее усиливали впечатление, что мы делаем героическую работу. Но я каждую минуту своей жизни понимаю, что если все же произойдет это величайшее несчастье — термоядерная война — и если я еще буду иметь время о чем-то подумать, то моя оценка моей личной роли может трагически измениться».

[8. С. 17—19]

А. Д. Сахаров (из беседы с государственными деятелями США — Г. Киссинджером, Дж. Киркпатрик, С. Взнсом, Брауном и другими, начало 1987 г.):

«…По моему убеждению, следует опасаться не нормального развития в СССР открытого и стабильного общества с мощной в основном мирной экономикой, а потери мировой стабильности и одностороннего военно-промышленного развития закрытого, экспансионистского общества.

Дополнение 1988 г. Отвечая на аналогичные вопросы сейчас, я считаю необходимым подчеркнуть, что Запад должен активно поддерживать процессы перестройки, широко сотрудничая с СССР в вопросах разоружения, экономики, науки и культуры. Но эта поддержка должна осуществляться «с открытыми глазами», не безусловно. Антиперестроечные силы должны понимать, что любой их успех, любое отступление перестройки одновременно будет означать срыв поддержки Запада. Это уточнение позиции отражает мою озабоченность «зигзагами» перестройки».

[5. С. 44—46]

14—16 февраля

Выступления на «Московском Форуме за безъядерный мир, за выживание человечества».

А. Д. Сахаров: «Я согласился принять участие в состоявшемся 14—16 февраля в Москве «Форуме за безъядерный мир, за выживание человечества» и выступал на трех заседаниях. Мое решение привлекло большое внимание, некоторые одобряли его, некоторые осуждали, многие характеризовали как сенсационное. Но для меня оно было самоочевидным.

Мои взгляды сформировались в годы участия в работе над ядерным оружием; в активных действиях против испытаний этого оружия в атмосфере, воде и космосе; в общественной и публицистической деятельности; участии в правозащитном движении и в горьковской изоляции. Основы позиции отражены в статье 1968 года «Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе», но изменяющаяся жизнь требовала ответных изменений конкретного ее воплощения. В особенности это относится к последним переменам во внутренней жизни и внешней политике СССР. Главными и постоянными составляющими (ingredients) в моей позиции являются: мысль о неразрывной связи сохранения мира с открытостью общества, с соблюдением прав человека так, как они сформулированы во Всеобщей декларации прав человека ООН; убеждение, что только конвергенция социалистической и капиталистической систем — кардинальное, окончательное решение проблемы мира и сохранения человечества.

Я понимал, что участие в Форуме неизбежно будет в той или иной степени использовано для чисто пропагандистских целей. Но я исходил из того, что положительное значение публичного выступления после того, как многие годы мой рот был полностью зажат, — гораздо существенней.

Мысли, высказанные мной, отличаются во многом от официальной советской позиции, во многом же совпадают с ней. В обоих случаях это мои мысли, мои убеждения.

Первое выступление состоялось на заседании, посвященном сокращению стратегических вооружений, второе — на заседании по противоракетной обороне и программе СОИ, третье — на заседании по проблеме запрещения подземных испытаний. Особенное значение я придаю второму выступлению, в котором высказываюсь за отмену принципа «пакета», то есть за отказ СССР от жесткой обусловленности соглашений по сокращению термоядерного оружия заключением соглашения по СОИ, а также соображениям по безопасности ядерной энергетики в третьем выступлении. Я бы хотел широкой общественной дискуссии по этим вопросам.

В материалах о Форуме, опубликованных советской прессой, сообщается о моем участии, но указанные основные тезисы не упоминаются. Вот что напечатано в «Правде»: «Академик А. Д. Сахаров отметил несостоятельность позиции сторонников СОИ. Он также отметил, что неправильным является утверждение, что наличие программы СОИ побудило СССР к переговорам о разоружении. Программа СОИ мешает переговорам. Ученый предложил также свой вариант решения вопроса о 50-процентных сокращениях ядерных вооружений». В сообщениях западных радиостанций, которые мне довелось услышать в эти дни, моя точка зрения излагалась также неточно и неполно. Это только подтвердило принятое мной решение опубликовать полные тексты моих выступлений на Форуме».

[1. С. 19—20]

Из второго выступления на Форуме:

«…В Рейкьявике наметилась возможность достигнуть соглашения по ряду важнейших проблем разоружения. Но переговоры наткнулись на проблему СОИ. Точнее:

1. на нежелание Рейгана — или невозможность этого для него — заключить компромиссное соглашение по СОИ, предусматривающее мораторий на развертывание в космосе элементов ПРО. <...>

2. при такой позиции Рейгана (которую можно было предвидеть) решающее значение приобрел принятый советской стороной принцип «пакета», согласно которому заключение соглашения по СОИ является необходимым условием заключения других соглашений по разоружению, в особенности соглашения о сокращении числа баллистических межконтинентальных ракет с термоядерными зарядами.

Возникла тупиковая ситуация. Я считаю, что принцип «пакета» может и должен быть пересмотрен.

Соглашения о разоружении, в частности о значительном сокращении баллистических межконтинентальных ракет, и о ракетах средней дальности и поля боя должны быть заключены как можно скорей независимо от СОИ в соответствии с линиями договоренности, наметившимися в Рейкьявике.

Компромиссное соглашение по СОИ может быть, по моему мнению, заключено во вторую очередь. Таким образом опасный тупик в переговорах был бы преодолен.

Я постараюсь проанализировать соображения, приведшие к принципу «пакета», и показать их несостоятельность. Я также попытаюсь показать несостоятельность доводов сторонников СОИ…»

[3, 7]

Позиция Сахарова была подвергнута резкой критике со стороны некоторых советских участников Форума.

А. Д. Сахаров: «Главный аргумент защитников принципа «пакета» — возможная эффективность СОИ против сокращенных сил МБР СССР. Я считаю, что с большой долей вероятности США просто не решатся на развертывание СОИ в условиях сокращения вооружений, учитывая крайне отрицательные последствия этого шага в политическом, экономическом и военно-стратегическом смысле для стабильности положения в мире. Как полагают видные политические деятели США, «конгресс этого не допустит».[40] Если начнется разоружение, программа СОИ в США потеряет свою популярность. Но если все же в США возобладают силы, настаивающие на развертывании СОИ в космосе, СССР не окажется в безвыходном положении. Он прекратит сокращение своих стратегических сил и начнет ускоренное строительство мобильных стратегических ракет и крылатых ракет, которые, таким образом, заменят уязвимые шахтные ракеты. Как я говорил вчера, такая замена крайне желательна по независимым соображениям. Одновременно СССР начнет ускоренное развитие противоспутникового оружия и космических мин, что даст ему возможность уничтожить или парализовать американскую систему СОИ. Особенно легко уничтожить сравнительно немногочисленные станции наблюдения. Расходы СССР в этом случае возрастут, но не превзойдут приемлемые пределы. Они, вероятно, будут близки к тем, которые требуются от СССР при сохранении принципа «пакета» и существенного уровня гонки вооружений. Конечно, второй путь развития событий менее благоприятен для СССР, чем первый. Но он менее благоприятен и для США и для всего мира. Поэтому можно надеяться, что США не решатся на развертывание СОИ и ограничатся поисковыми работами, которые при отсутствии запрещения получат полное развитие и, может, даже принесут плоды в мирной области.

Итак, альтернатива такова. Или сохранение принципа «пакета» и продолжение гонки вооружений на существующем и возрастающем уровне и неизбежное развертывание СОИ. Или отказ от принципа «пакета»; это дает выход из тупика, возникшего в Рейкьявике. Правда, в худшем случае (вероятность которого, по-моему, невелика) — новый виток гонки вооружений, с заменой у СССР шахтных ракет на мобильные. В целом военно-стратегическое положение СССР и стабильность положения в мире даже в худшем случае, по моему мнению, не будут отличаться от положения при сохранении «пакета», а политическое положение будет много лучше.

Я всецело за отмену принципа «пакета».

[3, 7]

Через несколько месяцев СССР отказался от принципа «пакета», и было заключено историческое советско-американское соглашение об уничтожении ракет средней и меньшей дальности.

Из третьего выступления на Форуме:

«…В эти дни в выступлениях участников много раз упоминалась катастрофа в Чернобыле, явившаяся примером трагического взаимодействия техники и человеческих ошибок.

Нельзя, тем не менее, переносить на мирное использование ядерной энергии то неприятие, которое люди вправе иметь к ее военным применениям. Человечество не может обойтись без ядерной энергетики. Мы обязаны поэтому найти такое решение проблемы безопасности, которое полностью исключило бы возможность повторения чего-либо подобного Чернобыльской катастрофе в результате ошибок, нарушения инструкций, конструктивных дефектов и технических неполадок.

Такое кардинальное решение — размещение ядерных реакторов под землей на глубине, исключающей выделение радиоактивных продуктов в атмосферу при любой мыслимой аварии. При этом будет также обеспечена ядерная безопасность в случае войны, ведущейся без использования ядерного оружия. Особенно существенно иметь полную безопасность для теплофикационных станций, располагаемых вблизи больших городов. Идея подземного размещения ядерных реакторов не нова, против нее выдвигаются соображения экономического характера. На самом деле с использованием современной землеройной техники цена будет, как я убежден, приемлемой. Жалеть же деньги на предотвращение радиационных катастроф нельзя. Я считаю, что мировая общественность, обеспокоенная возможными последствиями мирного использования ядерной энергии, должна сосредоточить свои усилия не на попытках вовсе запретить ядерную энергетику, а на требовании обеспечить ее полную безопасность…»

[3, 7]

29 июня

Во французском посольстве в Москве состоялась церемония вручения диплома Академии наук Франции, куда А. Д. Сахаров был избран в 1981 г. (см. репринтную часть сборника. С. 258).

Июнь — сентябрь

Первые после 1960-х годов интервью, опубликованные в советской прессе: журналу «Театр» о постановке пьесы Булгакова «Собачье сердце»; «Московским новостям» о телевизионном фильме «Риск» и там же предложение о сокращении срока службы в армии примерно в два раза (для рядовых, но не для офицеров) . В декабре того же года «Аргументы и факты» не смогли опубликовать статью Сахарова на эту тему.

Декабрь

Назначение А. Д. Сахарова председателем Совета по космомикрофизике АН СССР.

А. Д. Сахаров соглашается войти в Совет директоров «Фонда выживания и развития».

А. Д. Сахаров: «В конце 1987 года я сделал два шага, противоречащих моему обычному принципу действовать индивидуально и не принимать на себя каких-либо административных обязанностей. Я потом сожалел об этих шагах.

Речь идет, во-первых, о моем согласии принять на себя обязанности председателя комиссии при Президиуме АН СССР по космомикрофизике. Реальные организаторы этой комиссии М. Ю. Хлопов и А. Д. Линде уверяли меня, что мои обязанности будут чисто почетно формальными и не потребуют каких-либо усилий. Все, конечно, оказалось совсем не так. Все же что-то интересное, возможно, в этой деятельности будет — в частности, поддержка важных проектов, таких, например, как создание международной космической обсерватории и создание радиоинтерферометра с космической базой. Какое-то приближение к научной работе (что давно стало для меня недосягаемой мечтой) при этом, быть может, произойдет. Космомикрофизика — новая наука, возникшая на стыке ранней космологии и физики элементарных частиц, я писал… об этом направлении, в возникновении которого я сыграл некоторую роль своей работой о барионной асимметрии Вселенной.

Более печальная история произошла с так называемым Международным фондом за выживание и развитие человечества. Организация Фонда — изобретение Велихова и, возможно, его сотрудника Рустема Хаирова. Велихов еще в дни Московского Форума… привлек к этому проекту Джерома Визнера, еще кого-то из иностранцев, состоялось несколько организационных совещаний в США и в Москве. Я узнал о проекте лишь в конце 1987 года от Визнера, приехавшего к нам домой уговаривать меня вступить в Фонд, затем эти уговоры продолжил Хаиров. Не вполне понимая в основном чисто административно-финансовые функции Фонда (так же как многих других фондов), я предполагал, что, войдя в Совет директоров, я наконец смогу реально способствовать проведению исследований и мероприятий в целях выживания человечества и устранения глобальных опасностей в духе развивавшихся мной на протяжении многих лет идей. Я рассматривал поэтому вступление в Фонд как логическое продолжение своей предыдущей деятельности. Это была большая ошибка. Частично она произошла из-за того, что Визнер и особенно Хаиров нарисовали передо мной вполне утопическую картину будущей работы Фонда и тех возможностей, которые возникнут при моем в нем участии.

13 и 14 января 1988 года прошли первые организационные заседания Совета директоров, а 15 января состоялась встреча с М. С. Горбачевым. <...>

Хуже же всего, что у Фонда по существу не было задач, не дублирующих уже ведущиеся во всем мире работы по проблемам разоружения и экологии и другим глобальным проблемам. Сейчас, когда уже прошло более полутора лет с момента объявления Фонда, он все еще не нашел себе областей деятельности, которые оправдывали бы его громкое название и широковещательные заявления организаторов, сложную и дорогостоящую структуру. Провозглашенный международный характер деятельности Фонда и его организационной структуры не только не увеличил возможностей работы, но, наоборот, — крайне затруднил выбор и формулировку проектов, сделал работу более сложной, очень громоздкой и дорогостоящей…»

[5. С. 78—79]

1988

15 января

Передача М. С. Горбачеву списка находящихся еще в заключении, ссылке и психбольницах узников совести.

20 марта

Открытое письмо М. С. Горбачеву о проблеме крымских татар и о проблеме Нагорного Карабаха. В публикации отказано, впервые напечатано в газете «Демократическая Россия» (1990. № 3).

Март

Статья «Неизбежность перестройки» в сборнике «Иного не дано» (М.: «Прогресс», 1988).

22 — 26 июня

Доклад «Барионная асимметрия Вселенной» на конференции, посвященной 100-летию со дня рождения А. А. Фридмана (Ленинград).

Лето

Участие в «Круглых столах» в журналах «Век XX и мир», «Огонек», беседа с А. Адамовичем и В. Синельниковым для журнала «Искусство кино».

А. Д. Сахаров (из беседы с Адамовичем и Синельниковым, опубликовано в августе 1989 г.):

«…Но есть такая эмпирическая закономерность: средняя продолжительность жизни очень сильно растет в линейной зависимости от расхода энергии на душу населения. Поэтому представляется, что в смысле человеческих жертв и человеческих страданий отказ от производства больших количеств энергии на душу населения — это тоже убийство. Только убийство другим способом… По-видимому, в перспективе все большую и большую роль должна играть все-таки ядерная энергетика. Ее, конечно, надо сделать безопасной… Есть одно кардинальное решение: подземное расположение ядерных станций. <...>

Пятилетний план по атомной энергетике все равно надо выкинуть в мусорную корзину, правда, это удар по всем тем, кто себя связал работой в атомном энергостроении. <...>

Я считаю, что должен быть международный закон, запрещающий наземное строительство ядерных реакторов. <...>

Противостояние религии и науки — это пройденный этап. Но должен быть пройден какой-то этап и в развитии религии, и вообще в духовной жизни человека, чтобы все это было окончательно понято. Как? Я от этого далек. Я воспитанник другой эпохи и другого мировоззрения. <…> Думаю, что не надо место человека толковать антропоцентристски. Может или не может он стоять в центре Вселенной — человек сам должен доказать в дальнейшем. А пока он по отношению к природе ведет себя очень плохо. <…>

Есть общий и несомненный предел существования цивилизации на земле — существование солнечной системы. Это — десять — двенадцать миллиардов лет, Земля уже просуществовала более трети отпущенного ей времени… Человечество все-таки должно жить на Земле, жить долго, не загубить себя в ближайшие несколько столетий, или несколько десятилетий, или несколько лет. Конечно, в отдаленной перспективе оно будет колонизовать другие миры, что не означает прекращения жизни на Земле. И все же разрешите на несколько миллиардов лет вперед не заглядывать, нет никаких данных для представления о том, что там будет. А вся наша цивилизация в сравнении с этим сроком — мгновение… На тысячелетие вперед планировать жизнь человечества, наверное, можно, но мы должны выйти на какой-то стационарный режим, который совместим с экологической безопасностью…»

[9, см. также 3. С. 312]

Август

Избран почетным председателем общественного совета общества «Мемориал».

Сентябрь

А. Д. Сахарову отказано в возможности выехать за рубеж, в Югославию, на заседание «Фонда за выживание и развитие человечества». В связи с этим собрание Фонда было перенесено в Москву.

Сентябрь — октябрь

Участие в работе 38-й Пагуошской конференции (Сочи, Дагомыс)

А. Д. Сахаров: «…В октябре я впервые присутствовал на Пагуошской конференции по приглашению Виталия Гольданского (руководителя советской секции). В качестве гостя была также приглашена Люся. Конференция проходила в местечке Дагомыс, недалеко от Сочи. Участники и многочисленные гости были размещены в фешенебельной интуристской гостинице. Там же проходили заседания. Все это, включая питание, конечно, за счет хозяев конференции. Также был оплачен проезд участников (но Люся свой билет оплатила). Шел конец курортного сезона, море и бассейн были к услугам приехавших. По вечерам — виски-водка парти с обильной бесплатной выпивкой, некоторые не вполне соблюдали меру.

Для меня и Люси главное было понять, что происходит на секциях (по вопросам экологии, сокращений стратегических вооружений, равновесия обычных вооружений в Европе, запрещения химического оружия, контроля над сокращением вооружений, проблем развития Третьего мира, контроля над ядерными испытаниями) и на пленарных заседаниях. Моя позиция тут такова — если КПД (коэффициент полезного действия) работы пагуошцев очень мал, но отличен от нуля, то в силу огромного значения глобальных проблем существование Пагуошского движения в конечном итоге оправдано. Мы были свидетелями довольно низкого уровня обсуждения проблем (в особенности это относилось к экологии), по-моему, это следствие того, что многие стали профессионалами борьбы за … (мир, среду обитания, разоружение, все равно за что), это не способствует объективности и научному подходу. Еще более меня огорчило, что Движение как бы работает само на себя, не имея прямых выходов в правительственные круги и в масс-медиа. Все же я думаю, что есть косвенный положительный эффект — через личные контакты участников Движения в научных и правительственных кругах. Так что — пусть работают. Но без меня! На конференции я выступил по докладу секретаря Движения, особенно уделив внимание экологическим проблемам, в том числе опасности для генофонда, вызванной накоплением вредных мутаций в результате химизации жизни на Земле. С очень интересным предложением, касающимся сохранения тропических лесов, выступила Люся. Она предложила, чтобы все страны отчисляли определенный процент своего национального дохода в пользу стран — хозяев тропических лесов, которые прекратят вырубку лесов (и начнут их восстановление) . Это была бы справедливая плата за кислород, в конечном счете за жизнь. Сумма отчислений должна быть такова, чтобы сделать вырубку лесов экономически невыгодной не только для государства — хозяина лесов, но и для всех его граждан. Пока идея Люси не получила должной поддержки и распространения…»

[5. С. 108—109]

Участвует в создании клуба «Московская трибуна».

Октябрь

Доклад на советско-американском семинаре «Нелинейные системы в прогнозе землетрясений» (Ленинград, 10—14 октября) о возможности предупреждения землетрясений с помощью превентивных подземных ядерных взрывов, которые способны снимать накопившееся напряжение глубинных пластов.

Избран членом Президиума АН СССР.

13 октября

Интервью для горьковской газеты «Ленинская смена» по поводу строящейся в г. Горьком атомной станции теплоснабжения. Опубликовано 30 октября — первая публикация А. Д. Сахарова в Горьком. (Вторая часть этого интервью опубликована в той же газете 21 января 1990 г.)

29—30 октября

Участвует в подготовке конференции общества «Мемориал».

Ноябрь-декабрь

Первая поездка А. Д. Сахарова за границу. Встречи с Р. Рейганом, Дж. Бушем, М. Тэтчер, Ф. Миттераном. Встреча с Эдвардом Теллером на 80-летнем юбилее последнего. Присуждение премии Мира имени Альберта Эйнштейна (Вашингтон).

7 декабря

Катастрофическое землетрясение в Армении.

Декабрь

Поездка совместно с Е. Г. Боннэр, Л. М. Баткиным, Г. В. Старовойтовой и А. Б. Зубовым и Азербайджан, Нагорный Карабах и Армению. Посещение района землетрясения.

28 декабря

Выступление А. Д. Сахарова на общем собрании Академии наук СССР, посвященном вопросам экологии:

«В капиталистических странах вопросы производственной деятельности находятся в руках отдельных частных фирм. В СССР роль частных интересов играют ведомственные интересы, но от этого совсем не легче. Исключительно трудно противостоять таким гигантским ведомствам, как Минводхоз или Минэнерго с их разветвленной структурой, многочисленными научными учреждениями, широкими бюрократическими связями с огромным влиянием. При этом интересы ведомств часто имеют парадоксальный характер. Если в капиталистических странах любая фирма стремится к сокращению затрат, то у нас зачастую ведомственные интересы требуют их увеличения. Одной из задач перестройки является ограничение роли ведомств, создание альтернативных, независимых структур. От этого во многом будет зависеть и решение экологических задач.

Крайне важно, чтобы Академия наук играла роль независимого и обладающего властью арбитра, принимала на себя ответственность за важнейшие решения. Для этого Академия должна обладать полной информацией об экономике, хозяйственных планах и экологической ситуации.

Примечательным примером, показывающим роль ведомств в экологических проблемах, является строительство канала Волга-Чограй, о котором говорилось вчера и сегодня. В ходе работы над проектом менялись цели строительства: сначала речь шла об орошении Калмыкии, что вредно, затем об орошении Ставрополья, в чем нет острой необходимости. Менялась стоимость строительства — от 800 млн до 3 млрд 800 млн рублей; неизменным оставалось лишь желание Минводхоза во что бы то ни стало осуществить это выгодное с точки зрения ведомственных интересов строительство, несмотря на его экономическую нецелесообразность и экологическую вредность. Отбор воды из Волги может со временем потребовать вернуться к идее переброски северных рек. Отбор воды уже сейчас угрожает популяции осетровых рыб. Затраты достигают почти 4 млрд рублей. Даже малая доля этих затрат, но вложенная в строительство зернохранилищ и дорог, принесет гораздо больший эффект, чем строительство канала.

Академия должна высказаться за прекращение строительства и прекращение его финансирования.

Другая тема, которой я хочу коснуться, — безопасность ядерной энергетики. Кардинальным решением проблемы безопасности ядерной энергетики является размещение ядерных реакторов под землей. При этом имеет место практически полная безопасность при всех возможных авариях. Только подземное размещение обеспечивает безопасность по отношению к террористическим актам и к возможному разрушению реакторов в неядерной войне. Стоимость строительства возрастет умеренно, ориентировочно — на 20 %. Одновременно существенно уменьшается стоимость коммуникаций для теплофикации атомных станций и стоимость ликвидации отслуживших свой срок реакторов.

В СССР ведутся проектные работы по подземному размещению атомных реакторов в Горном институте Кольского филиала АН СССР, но сама идея подземного размещения встречает определенное противодействие со стороны ряда ведомств. Неотложная задача на сегодня — добиться прекращения строительства всех реакторов с наземным расположением, постепенного вывода из эксплуатации всех наземных реакторов. Конечно, это сопряжено с большими экономическими потерями, потребует пересмотра и отсрочки на несколько лет планов строительства АЭС. Чем раньше будет принято неизбежное, на мой взгляд, решение, тем меньше будут потери, но для этого необходимо преодолеть сопротивление атомного и энергетического ведомств.

Проблемы безопасности ядерной энергетики — не только техническая или экономическая проблема, но также социальная и психологическая. Мы не можем держать народ в состоянии непрерывного нервного напряжения, многократно усилившегося после Чернобыльской катастрофы. Необходимо опубликовать всю правду о Чернобыле. Сейчас именно те ведомства, которые несут ответственность за аварию, препятствуют опубликованию в журнале «Новый мир» документальной повести об этой аварии.

Рано или поздно, если мы хотим иметь большую ядерную энергетику, не прибегая к опасному насилию над людскими чувствами, мы должны принять закон, запрещающий наземное расположение ядерных реакторов. Этот закон должен иметь международный характер в соответствии с тем, что последствия ядерных аварий не знают границ.

В оставшееся время я хочу упомянуть еще о двух проблемах. Во-первых, всецело поддерживаю выступление Ю. Б. Харитона о необходимости прекращения строительства и демонтаже дамбы в Финском заливе. Достаточно проехать по берегу залива и при помощи такого простейшего прибора, как человеческий нос, обнаружить, что там уже происходит загнивание воды.

Во-вторых, необходимо провести широкие исследовательские работы по выяснению меры ущерба, нанесенного генетическому фонду человечества химизацией современной жизни и радиацией. Исследуются эффекты от каждого отдельного вещества, которое вводится в употребление, устанавливаются нормы. Но они устанавливаются как бы изолированно от всей совокупности фактов. Необходимо рассмотреть проблему в целом и понять, что она даст нашему и будущему поколению, потому что генетические повреждения накапливаются в наследственном механизме. И речь идет не только о химизации, но и о радиации. Необходимо выяснить степень опасности, связанной с нарушением генофонда человека. Вы уже слышали о том, что возрастает количество психических заболеваний, а это, несомненно, тоже связано с какими-то генетическими повреждениями. Необходима выработка практических рекомендаций. Уже сейчас нужно исключить все сильные мутагены из сельскохозяйственной практики и других областей жизни. Но может быть, еще более важно исключение слабых мутагенов, но применяемых в больших количествах. Эта проблема генетического фонда человечества в целом мне представляется исключительно важной».

[Вестник АН СССР. 1989. № 5. С. 116]

1989

Январь

Выдвижение А. Д. Сахарова кандидатом в народные депутаты примерно 60 научными институтами Академии наук.

18 января

Расширенное заседание Президиума АН СССР («Пленум») не утвердило все пользующиеся известностью кандидатуры, в том числе и А. Д. Сахарова.

20 января

Предвыборное собрание в ФИАНе; выдвижение А. Д. Сахарова кандидатом в депутаты от Октябрьского района г. Москвы. Эта встреча была событием для многотысячного коллектива ФИАНа. После программного выступления Андрею Дмитриевичу было задано множество вопросов, в том числе и такой: «Верите ли вы в Бога?».

А. Д. Сахаров: «Это вопрос очень интимный и личный, но я все-таки на него постараюсь ответить. Я не являюсь формально верующим какой-либо религии. Это для меня чуждо и неприемлемо. Я глубоко уважаю верующих, право людей верить, так же как и право быть атеистом. Это внутреннее дело людей, и люди находят моральные и душевные силы и в религии, а также и не будучи верующими. Что касается меня, то мне трудно охарактеризовать вполне однозначно мою позицию. Я все-таки считаю, что какой-то внутренний смысл во всем бытии, во всем, что существует, есть. Полная неосмысленность, отсутствие какой-то духовной теплоты в мире для меня также неприемлема. То есть в какой-то мере это, наверное, религиозное чувство, но оно не выливается ни в какую религиозную систему, ни в веру в какие-либо догматы. Вот такая у меня довольно сложная и неопределенная позиция».

В последующие дни А. Д. Сахаров был выдвинут кандидатом в народные депутаты в Московском национально-территориальном округе, во многих территориальных округах.

А. Д. Сахаров: «…Кроме работников аппарата и выбранных им «послушных» кандидатов почти всюду были выдвинуты альтернативные кандидаты, обладающие собственной программой, яркой и независимой позицией. Завязалась, впервые за долгие годы в нашей стране, острая политическая предвыборная борьба. И тут выявилось то, на что даже мы, ведшие одинокую и внешне безнадежную борьбу с очень ограниченными целями в предшествующую эпоху, не решались, не смели надеяться. Многократно обманутый, живущий в условиях всеобщего лицемерия и развращающей коррупции, беззакония, блата и прозябания народ оказался живым. Свет возможных перемен только забрезжил, но в душах людей появилась надежда, появилась воля к политической активности. Именно эта активность народа сделала возможным избрание тех новых, смелых и независимых людей, которых мы увидели на Съезде. Не дай Бог обмануть эти надежды. Исторически никогда не бывает последнего шанса. Но психологически для нашего поколения обман надежд, вспыхнувших так ярко, может оказаться непоправимой катастрофой…»

[5. С. 147—148]

29—30 января

Открывает учредительную конференцию общества «Мемориал», неоднократно выступает на ней.

2 февраля

«Состоялся беспрецедентный митинг сотрудников научных учреждений Академии наук…»

[5. С. 150]

Февраль

А. Д. Сахаров отзывает свое согласие баллотироваться по всем территориальным и национально-территориальным округам, где он выдвинут. (Заявление «В Академии или нигде» — Московские новости. 1989. 19 февр.)

Март-апрель

Около 200 институтов выдвигают А. Д. Сахарова кандидатом в народные депутаты от АН СССР, и он побеждает на повторных выборах 12—13 апреля.

Предвыборная программа А. Д. Сахарова была опубликована в феврале в «Ведомостях Мемориала» и 7 апреля в «Книжном обозрении» (см. также 3).

Из интервью «Книжному обозрению» (беседу ведут И. Филатова и А. Щуплов):

«…Я согласен, что подъем общества возможен только на нравственной основе. В нашем народе произошли тяжкие изменения в результате террора, в результате многих лет жизни в обстановке обмана и лицемерия. Но я верю, что в народе всегда сохраняются нравственные силы. В особенности я верю в то, что молодежь, которая в каждом поколении начинает жить как бы заново, способна занять высокую нравственную позицию. Речь идет не столько о возрождении, сколько о том, что должна получить развитие находящаяся в каждом поколении и способная вновь и вновь разрастаться нравственная сила.

— То есть вы считаете, что общество должно делать все возможное для наиболее полного и богатого духовного развития каждой личности?

— Да, общество должно это делать.

— Читателей «КО» интересует круг вашего чтения. Кто из писателей наиболее близок и интересен вам?

— К сожалению, я не очень много читаю художественную литературу. Но некоторые современные писатели произвели на меня глубокое впечатление. Мне очень близок В. Быков. С большим интересом прочел я его повесть «Карьер». В проблематике этого произведения я нашел для себя что-то глубоко личное, я не мог читать эту книгу без большого волнения. Не во всем близок мне, а иногда вызывает даже внутреннее противодействие В. Астафьев. Но тем не менее мне кажется, что это очень талантливый, искренний писатель. Недавно я прочел повесть С. Каледина «Смиренное кладбище». По-моему, это замечательное произведение, которое представляет какую-то новую грань советской литературы.

— И последний, традиционный вопрос «КО»: какой бы вопрос физик и академик, лауреат Нобелевской премии А. Д. Сахаров задал самому себе и как бы академик А. Д. Сахаров на него ответил?

— Вопрос, наверное, надо задать такой: что является внутренним стимулом моей общественной деятельности? Я думаю, что я не родился для общественной деятельности. Но судьба моя оказалась необычной: она поставила меня в условия, когда я почувствовал свою большую ответственность перед обществом — это участие в работе над ядерным оружием, в создании термоядерного оружия. Затем я почувствовал себя ответственным за более широкий круг общественных проблем, в частности гуманитарных. Большую роль в гуманизации моей общественной деятельности сыграла моя жена — человек очень конкретный. Ее влияние способствовало тому, что я стал больше думать о конкретных человеческих судьбах. Ну, а когда я вступил на этот путь, наверное, уже главным внутренним стимулом было стремление оставаться верным самому себе, своему положению, которое возникло в результате часто внешних обстоятельств. Но необходимо было быть достойным сложившегося положения».

9 апреля

Избиение войсками демонстрантов в Тбилиси.

3—7 мая

Поездка вместе с Е. Г. Боннэр в Тбилиси для выяснения обстоятельств трагедии 9 апреля.

19 мая

Поездка в Сыктывкар.

А. Д. Сахаров: «19 мая я слетал на один день в Сыктывкар (главный город Коми АССР), где я хотел поддержать кандидатуру Револьта Пименова, того самого человека, с дела которого (вместе с Б. Вайлем) началось 19 лет назад мое знакомство с диссидентскими судами. В связи с этим делом я встретился впервые с Люсей».

[5. С. 168]

Статья «Конвергенция» в сборнике «50 на 50».

25 мая — 9 июня

Участие в работе I Съезда народных депутатов.

25, 27 мая

Выступления на Съезде: о задачах Съезда, порядке его работы; о законах о митингах и демонстрациях, полномочиях внутренних войск, об Указе Президиума Верховного Совета СССР от 8 апреля.

Из выступлений А. Д. Сахарова на I Съезде народных депутатов СССР

25 мая

«Мы исходим из того, что данный Съезд является историческим в биографии нашей страны. Избиратели, народ избрали нас и послали на этот Съезд для того, чтобы мы приняли на себя ответственность за судьбу страны… Поэтому наш Съезд не может начинать с выборов. Это превратит его в съезд выборщиков. Наш Съезд не может отдать законодательную власть одной пятой своего состава…

Я предлагаю принять в качестве одного из первых пунктов повестки дня Съезда Декрет Съезда народных депутатов СССР… Исключительным правом Съезда народных депутатов СССР является назначение высших должностных лиц СССР, в том числе Председателя Совета Министров СССР, Председателя Комитета народного контроля СССР, Председателя Верховного суда СССР, Генерального прокурора СССР, Главного государственного арбитра СССР. <…>

Второй принципиальный вопрос, который стоит перед нами, — это вопрос о том… имеем ли мы право избирать Председателя Верховного Совета СССР до обсуждения, до дискуссии по всему тому кругу политических вопросов, определяющих судьбу нашей страны… Мы опозорим себя перед всем нашим народом… если поступим иначе… Кандидаты должны представить свою политическую платформу… Михаил Сергеевич Горбачев… должен сказать о том, что произошло в нашей стране за эти четыре года. Он должен сказать и о достижениях, и об ошибках, сказать обо всем самокритично. Самое главное, он должен сказать о том, что собираются делать в ближайшем будущем он и другие кандидаты. <...>

Моя поддержка лично Горбачева на сегодняшних выборах носит условный характер… Я считаю, что этот вопрос имеет глубоко принципиальный характер. Мы не можем допустить того, чтобы выборы шли формально. В этих условиях я не считаю возможным принимать участие в этих выборах».

26 мая

«Я присоединяюсь к предложению депутата Заславского — на время Съезда отменить действие антидемократических законов о митингах и демонстрациях…»

27 мая

«В течение последнего года в нашей стране был принят ряд законов и указов, которые вызывают большую озабоченность общественности. Мы не вполне знаем механизм выработки этих законов… Многие юристы даже писали, что они не знают, на каком этапе, в каких местах формулируется окончательный вид законов. Но законодательные акты, о которых идет речь, действительно вызвали очень большую озабоченность общественности. Это указы о митингах и демонстрациях, об обязанностях и правах внутренних войск и охране общественного порядка, которые были приняты в октябре прошлого года… Они отражают страх перед волей народа, страх перед свободной демократической активностью народа. Второй вопрос. Указ Президиума Верховного Совета, принятый 8 апреля… Принцип (Всеобщей декларации прав человека. — Сост.)… заключается в том, что никакие действия, связанные с убеждениями, если они не сопряжены с насилием и с призывом к насилию, не могут служить предметом уголовного преследования. Это ключевой принцип, лежащий в основе демократической правовой системы. И этого ключевого слова «насилие» в Указе от 8 апреля нет».

[Первый Съезд народных депутатов СССР. Стенографический отчет. М., 1989. Т. 1. С. 9—11, 66—67, 116, 311—312]

2 июня

Из выступления в ответ на обвинения в связи с интервью газете «Оттава ситизен» в феврале 1989 г.:

«…Но когда речь идет об афганской войне, то я опять же не оскорбляю того солдата, который проливал кровь и героически выполнял приказ. Не об этом идет речь. Речь идет о том, что сама война в Афганистане была преступной авантюрой…»

[Там же. Т. 2. С. 346]

9 июня

А. Д. Сахаров (по поводу избрания членом Конституционной комиссии):

«Я подозреваю, что по всем принципиальным вопросам, которые возникнут при выработке текста Конституции, я буду в меньшинстве. Это ставит меня в трудное положение, если не будет заранее оговорено, что комиссия предлагает два альтернативных проекта, которые будут рассматриваться на равной основе».

[Там же. Т. 3. С. 298]

9 июня

Выступление А. Д. Сахарова на заключительном заседании I Съезда народных депутатов (текст стенограммы исправлен и дополнен А. Д. Сахаровым):

«Уважаемые народные депутаты!

Я должен объяснить, почему я голосовал против утверждения итогового документа Съезда. В этом документе содержится много правильных и очень важных положений, много принципиально новых и прогрессивных идей. Но я считаю, что Съезд не решил стоящей перед ним ключевой политической задачи, воплощенной в лозунге: «Вся власть Советам!». Съезд отказался от обсуждения «Декрета о власти».

До того как будет решена эта политическая задача, фактически невозможно реальное решение всего комплекса неотложных экономических, социальных, национальных и экологических проблем.

Съезд народных депутатов СССР избрал Председателя Верховного Совета СССР в первый же день без широкой политической дискуссии и хотя бы символической альтернативности. По моему мнению, Съезд совершил серьезную ошибку, уменьшив в значительной степени свои возможности влиять на формирование политики страны, оказав тем самым плохую услугу и избранному Председателю.

По действующей конституции Председатель Верховного Совета СССР обладает абсолютной, практически ничем не ограниченной личной властью. Сосредоточение такой власти в руках одного человека крайне опасно, даже если этот человек — инициатор перестройки. В частности, возможно закулисное давление. А если когда-нибудь это будет кто-то другой?

Постройка государственного дома началась с крыши, что явно не лучший способ действий. То же самое повторилось при выборах Верховного Совета. По большинству делегаций происходило просто назначение, а затем формальное утверждение Съездом людей, из которых многие не готовы к законодательной деятельности. Члены Верховного Совета должны оставить свою прежнюю работу «как правило» — нарочито расплывчатая формулировка, при которой в Верховном Совете оказываются «свадебные генералы». Такой Верховный Совет будет — как можно опасаться — просто ширмой для реальной власти Председателя Верховного Совета и партийно-государственного аппарата.

В стране в условиях надвигающейся экономической катастрофы и трагического обострения межнациональных отношений происходят мощные и опасные процессы, одним из проявлений которых является всеобщий кризис доверия народа к руководству страны. Если мы будем плыть по течению, убаюкивая себя надеждой постепенных перемен к лучшему в далеком будущем, нарастающее напряжение может взорвать наше общество с самыми трагическими последствиями.

Товарищи депутаты, на нас сейчас — именно сейчас! — ложится огромная историческая ответственность. Необходимы политические решения, без которых невозможно укрепление власти советских органов на местах и решение экономических, социальных, экологических, национальных проблем. Если Съезд народных депутатов СССР не может взять власть в свои руки здесь, то нет ни малейшей надежды, что ее смогут взять Советы в республиках, областях, районах, селах. Но без сильных Советов на местах невозможна земельная реформа и вообще какая-либо эффективная аграрная политика, отличающаяся от бессмысленных реанимационных вливаний нерентабельным колхозам. Без сильного Съезда и сильных, независимых Советов невозможны преодоление диктата ведомств, выработка и осуществление законов о предприятии, борьба с экологическим безумием. Съезд призван защитить демократические принципы народовластия и тем самым — необратимость перестройки и гармоническое развитие страны. Я вновь обращаюсь к Съезду с призывом принять «Декрет о власти».

Декрет о власти[41]

Исходя из принципов народовластия, Съезд народных депутатов заявляет:

<...> Статья 6 Конституции СССР отменяется. <...>

Функции КГБ ограничиваются задачами защиты международной безопасности СССР. <...>

В будущем необходимо предусмотреть прямые общенародные выборы Председателя Верховного Совета СССР и его заместителя на альтернативной основе.

<...> Съезд не может сразу накормить страну. Не может сразу разрешить национальные проблемы. Не может сразу ликвидировать бюджетный дефицит. Не может сразу вернуть нам чистый воздух, воду и леса. Но создание политических гарантий решения этих проблем — это то, что он обязан сделать. Именно этого от нас ждет страна! Вся власть Советам!

Сегодня внимание всего мира обращено к Китаю».[42] Мы должны занять политическую и нравственную позицию, соответствующую принципам интернационализма и демократии. В принятой Съездом резолюции нет такой четкой позиции. Участники мирного демократического движения и те, кто осуществляет над ними кровавую расправу, ставятся в один ряд. Группа депутатов составила и подписала Обращение, призывающее правительство Китая прекратить кровопролитие.

Присутствие в Пекине посла СССР сейчас может рассматриваться как неявная поддержка действий правительства Китая правительством и народом СССР. В этих условиях необходим отзыв посла СССР из Китая! Я требую отзыва посла СССР из Китая!»

[3. С. 260]

Интервью «Съезд не может сделать все сразу» [Литературная газета. 1989. 21 июня, см. также 3. С. 279].

Интервью «Степень свободы» [Огонек. 1989. № 31 (июль), см. также 3. С. 290]

Июнь — август

Поездка в Европу (Голландия, Великобритания, Норвегия, Швейцария, Италия) и США.

28 июня

Осло. Торжественный прием, устроенный норвежским Нобелевским комитетом в честь А. Д. Сахарова — через 14 лет после присуждения ему Нобелевской премии Мира.

Июль

А. Д. Сахаров (заочно) избран одним из сопредседателей Межрегиональной группы депутатов.

Выступление на 39-й Пагуошской конференции в США с призывом осудить репрессии в Китае.

«Франс Пресс:

Два китайских делегата — участники 39-й Пагуошской конференции, открывшейся в понедельник в Кембридже (штат Массачусетс, США), покинули зал заседаний после того, как советский физик Андрей Сахаров призвал собравшихся осудить репрессии против демократического движения в КНР. Китайские ученые находились вне пределов собрания в течение 45 минут, пока советский ученый не закончил выступление. Затем профессор Пекинского университета Ши Шуньбэнь, отвечая Сахарову, обвинил его в полном непонимании китайских проблем и предложил поэтому избирать соответствующие рамки для критики. «Мир можно строить на основе международного сотрудничества, а не на вмешательстве во внутренние дела других стран», — заявил профессор».

[Правда (рубрика «Сообщают зарубежные агентства»). 1989. 26 июля. С. 5]

Находясь в США А. Д. Сахаров работает над проектом Конституции и заканчивает вторую книгу воспоминаний.

А. Д. Сахаров: «Конечно, окончание работы над книгой создает ощущение рубежа, итога. «Что ж непонятная грусть тайно тревожит меня?» (А. С. Пушкин). И в то же время — ощущение мощного потока жизни, который начался до нас и будет продолжаться после нас. Это чудо науки. Хотя я не верю в возможность скорого создания (или создания вообще?) всеобъемлющей теории, но я вижу гигантские, фантастические достижения на протяжении даже только моей жизни и жду, что этот поток не иссякнет, а, наоборот, будет шириться и ветвиться. Судьба страны. Съезд переключил мотор перемен на более высокую скорость. Забастовка шахтеров — это уже нечто новое, и ясно, что это только первая реакция на «ножницы» между стремительно растущим общественным сознанием и топчущейся на месте политической, экономической, социальной и национальной реальностью. Только радикализация перестройки может преодолеть кризис без катастрофического откатывания назад. Съезд наметил в выступлениях «левых» контуры этой радикализации, но главное все же еще нам предстоит коллективно создать. Глобальные проблемы. Я убежден, что их решение требует конвергенции — уже начавшегося процесса плюралистического изменения капиталистического и социалистического общества (у нас это — перестройка). Непосредственная цель — создать систему эффективную (что означает рынок и конкуренцию) и социально справедливую, экологически ответственную.

Семья, дети, внуки. Многое я упустил — по лености характера, по невозможности чисто физической, из-за сопротивления дочерей и сына, которое я не мог преодолеть. Но я не перестаю об этом думать. Люся, моя жена. На самом деле это единственный человек, с которым я внутренне общаюсь. Люся подсказывает мне многое, что я иначе по своей человеческой холодности не понял бы и не сделал. Она также большой организатор, тут она мой мозговой центр. Мы вместе. Это дает жизни смысл.

Ньютон — Вествуд.

Июль — август 1989 г.»

[5. С. 220]

Сентябрь — октябрь

Поездка в Свердловск и Челябинск.

Поездка в Японию на Форум Нобелевских лауреатов.

Продолжение работы над собственным проектом Конституции.

Участие в работе II сессии Верховного Совета СССР.

Из газетных сообщений

Известия. 16 октября 1989 г. «Депутат А. Д. Сахаров настаивал: нельзя изменять Закон о кооперации — первое, как он выразился, детище перестройки. По мнению депутата, надо поставить в равные условия кооперативы и государственные предприятия, действовать экономическими, а не запретительными мерами».

Там же. 18 октября 1989 г. «Депутат А. Д. Сахаров настаивал на публикации разных вариантов спорных статей законопроекта (о собственности. — Сост.)».

Там же. 19 октября 1989 г. «По мнению депутата А. Д. Сахарова, внесенный на обсуждение законопроект (Об общих началах местного самоуправления и местного хозяйства в СССР. — Сост.) не реален без решения проблемы соотношения советской и партийной власти, чему мешает, на его взгляд, 6-я статья Конституции СССР».

Красная звезда. 19 октября 1989 г. «Академик А. Д. Сахаров, поддерживая мысль, высказанную в докладе и некоторыми выступающими, что Закон о самоуправлении необходимо принимать вместе с рядом законов, имеющих основополагающее значение для общества, — о собственности, о земле, о единой налоговой системе и др., предложил включить в этот пакет Закон о национальной конституционной реформе.

Мы не можем уклониться от обсуждения соотношения власти партийной и советской, продолжил он. На местах двоевластие. Это анахронизм. Поэтому 6-я статья Конституции СССР, считает он, должна быть отменена. „Мы стоим на пороге многопартийной системы, — сказал академик. — Коммунистическая партия имеет право на существование, как и любая другая партия, как и любая церковь”».

Известия. 29 октября 1989 г. «Обострил спор народный депутат А. Д. Сахаров, который сказал, что хотя сам он и избран от общественной организации, но решительно поддерживает противников такой практики. И даже готов пройти новый тур выборов, если Съезд поставит под сомнение его полномочия».

Ноябрь

Из интервью на Всесоюзном студенческом форуме (опубл.: Комсомольская правда. 1989. 16 дек.):

Вопрос: «Могут ли нынешние забастовки привести к введению военного или чрезвычайного положения на всей территории страны?»

А. Д. Сахаров: «Опасность чрезвычайного положения существует. Но и консервативный аппарат должен понимать, что это для него самоубийственная идея. Он не сможет защитить себя такими методами. Чрезвычайное положение перехлестнет через голову консервативного аппарата и создаст еще более консервативные структуры, которые его же и уничтожат».

29 ноября

Участвует в общем собрании Совета АН СССР по космомикрофизике.

Декабрь

Участвует в выработке текста резолюции Межрегиональной группы «О национально-конституционной реформе».

Завершает работу над проектом Конституции «Союза советских республик Европы и Азии» (см.: Новое время. 1989. № 52; 3. С. 266).

1 декабря

Выступает в Межрегиональной группе, призывая ко всеобщей политической забастовке 11 декабря с требованием отмены 6-й статьи Конституции.

Обращение группы народных депутатов СССР:

«Дорогие соотечественники!

Перестройка в нашей стране встречает организованное сопротивление.

Откладывается принятие основных экономических законов о собственности, о предприятиях и важнейшего Закона о земле, который дал бы наконец крестьянину возможность быть хозяином. Верховный Совет не включил в повестку дня Съезда обсуждение статьи 6 Конституции СССР.

Если не будет принят Закон о земле, пропадет еще один сельскохозяйственный год. Если не будут приняты законы о собственности и предприятии, по-прежнему министерства и ведомства будут командовать и разорять страну. Если статья 6 не будет изъята из Конституции, кризис доверия к руководству государства и партии будет нарастать.

Мы призываем всех трудящихся страны — рабочих, крестьян, интеллигенцию, учащихся — выразить свою волю и провести 11 декабря 1989 года с 10 до 12 часов по московскому времени ВСЕОБЩУЮ ПОЛИТИЧЕСКУЮ ПРЕДУПРЕДИТЕЛЬНУЮ ЗАБАСТОВКУ с требованием включить в повестку дня II Съезда народных депутатов СССР обсуждение законов о земле, собственности, предприятии и 6-й статьи Конституции.

Создавайте на предприятиях и в учреждениях, колхозах и совхозах, учебных заведениях комитеты по проведению этой забастовки!

     СОБСТВЕННОСТЬ — НАРОДУ!

     ЗЕМЛЯ — КРЕСТЬЯНАМ! 

     ЗАВОДЫ — РАБОЧИМ!

     ВСЯ ВЛАСТЬ — СОВЕТАМ!

Москва, 1 декабря 1989 года

Подписали народные депутаты СССР:

Сахаров А. Д. Тихонов В. А. Попов Г. Х. Мурашев А. Н. Афанасьев Ю. Н.»

5 декабря

Скончалась Софья Васильевна Каллистратова.

8 декабря

А. Д. Сахаров выступает на гражданской панихиде:

«У нас большое горе сейчас, мы осиротели, потому что мы чувствовали, что отношения наши с Софьей Васильевной — это не формальные отношения, а отношения старшего человека, умудренного жизнью и опытом и юридическими знаниями и человеческими, с более молодыми.

Я впервые услышал имя Софьи Васильевны Каллистратовой почти 20 лет тому назад в связи с ее защитой Петра Григорьевича Григоренко. Несколько дней назад я, как, наверное, и другие, имел возможность в «Московских новостях» вновь прочитать ее слова об этом замечательном человеке. Между этими датами — большой кусок жизни и Софьи Васильевны, и моей, и всех наших людей. За это время я знал ее как человека умного, волевого, доброго. У нас возникли личные, сердечные отношения. Я почувствовал ее теплоту по отношению к моим близким, причем теплоту, не индуцированную тем, что они — мои близкие, а исходящую прямо и непосредственно от взаимной симпатии, взаимных чувств.

Софья Васильевна на протяжении нескольких лет отвечала на письма, которые целыми горами приходили ко мне. Это были письма трагические, письма — просьбы о помощи, и Софья Васильевна отвечала, составляла советы. И житейский опыт, и юридические знания давали ей возможность это делать. Вообще Софья Васильевна умела находить правильные безошибочные ходы в том «законном беззаконии», в котором мы и вы должны были действовать и в котором она действовала.

Это были безошибочные ходы, правильные, но, конечно, они далеко не всегда приводили к результатам. Это уже зависело не от Софьи Васильевны. Все, что можно было сделать, она делала, и ее теплота, ее человеческий контакт — это, может быть, было самым главным.

Если попытаться в двух словах определить главное, доминантное в ее натуре, то, по-моему, это должны быть два слова: справедливость, стремление к справедливости, и доброта, стремление по-человечески помочь человеку, помочь ему, может быть, в самый трудный момент его жизни.

Конечно, это не все, что было в Софье Васильевне. Она была многосторонним человеком. У нее была своя личная судьба, свои проблемы. Все это в ней соединялось и делало ее полным, настоящим человеком. Но вот эти стремления, я думаю, что именно они: доброта и справедливость, чувство, стремление к справедливости, — сделали ее адвокатом, настоящим, как это уже сказано было, адвокатом по призванию.

И это уже потом свело ее с инакомыслящими, и Петром Григорьевичем и со многими другими, и сделало ее главным адвокатом этого мира. Причем на этом пути от Софьи Васильевны требовалось еще одно качество: удивительная смелость и качество борца. Качество — умение бороться за праведное дело и интеллектуально, и не жалея физических сил, которых у нее становилось с годами все меньше и меньше. Но она продолжала делать гораздо больше, чем на самом деле можно было, чем могла она делать по своим физическим силам, но она через «не могу» делала так, как велело ее сердце.

Мы сейчас прощаемся с ней.

Я хочу выразить свое соболезнование дочери, всем ее близким.

Спи спокойно, дорогая, любимая Софья Васильевна!»

[Магнитофонная запись]

11 декабря 10.00

Выступление в ФИАНе во время проведения двухчасовой предусмотрительной забастовки (см. Приложение 5 в сб.: А. Д. Сахаров в воспоминаниях коллег. М.: ФИАН, 1991).

11 декабря, 18.00

Выступление на заседании «Мемориала».

12 декабря

Выступление на втором Съезде народных депутатов СССР:

А. Д. Сахаров: «…Я предлагаю обсудить вопрос об исключении из Конституции СССР тех статей, которые препятствуют принятию в Верховном Совете законов о собственности и земле.

А что касается статьи 6, передаю телеграммы, которые я получил (прерывают)… А у меня их 60 тысяч…»

[Второй съезд народных депутатов СССР. Бюллетень № 1. М., 1989. С. 28]

В связи с принятием на II сессии Верховного Совета СССР закона о продлении срока предварительного следствия до 18 месяцев А. Д. Сахаров готовит выступление, которое не успевает произнести на съезде:

«28 ноября Верховный Совет СССР рассмотрел представленный Генеральным прокурором Союза ССР проект Закона «О внесении изменений и дополнений в статью 34 Основ уголовного судопроизводства Союза ССР и союзных республик». При первом голосовании закон был принят в Совете Союза, но не прошел в Совете Национальностей. В таком случае должна быть создана согласительная комиссия (так и разъяснил Анатолий Иванович (Лукьянов. — Сост.) членам Верховного Совета), а переголосование проводится в обеих палатах. Однако председательствующий объявил, что Совет Союза больше голосовать не будет. После перерыва Совет Национальностей голосовал вторично. И Анатолий Иванович объявил, что закон принят. Это серьезное формальное нарушение. Мы должны быть внимательны в Верховном Совете и на Съезде, чтобы подобные инциденты не повторялись. Это первое. Второе: на том же заседании товарищ Оборин, отвечая на вопросы членов Верховного Совета о том, как этот вопрос решается в западных странах, ввел в заблуждение членов Верховного Совета (возможно, он сам был неверно информирован работниками аппарата, готовившими вопрос, но это не меняет сути дела). Я запросил Институт советского государственного строительства и законодательства и 6 декабря получил справку, которую передаю в Президиум. Кратко ее общие положения. Во-первых, во всех странах вопрос о порядке и сроках содержания под стражей находится под контролем судебных органов. Во-вторых, везде адвокат допускается с момента задержания, в связи с чем имеется институт дежурных адвокатов. В-третьих, нигде следствие не объединено с прокуратурой, призванной наблюдать за законностью ведения следствия. <...>

Хотя первая — формальная — причина вполне достаточна, чтобы отменить незаконно принятый закон, я считаю важным для его отмены и то, что члены Верховного Совета были неправильно информированы, хотя бы для того, чтобы лица, дающие им информацию, были достаточно ответственными. Должен обратить также ваше внимание на то, что проект закона был внесен на рассмотрение Верховного Совета Генеральным прокурором. То есть вместо того, чтобы следить за соблюдением законов, прокуратура в лице своего высшего руководителя стремится полностью развязать себе руки и вновь ввергнуть страну в пучину беззаконий времен культа личности, застоя и других достаточно мрачных времен.

Теперь по существу изменений статьи 34. <...> Реально в нашей жизни подозреваемый или обвиняемый находится в чрезвычайно тяжелых условиях давления следствия. У всех на памяти многочисленные случаи самооговоров, взятия вины на себя из-за пресс-камер, избиений, шантажа и угроз. У всех на памяти смертные приговоры невиновным, приведенные в исполнение не только в республиках, но и в Москве. Продление следствия, в котором нет никакой необходимости (девять месяцев, разрешенные сейчас, — достаточно большой срок), — это ужесточение и без того антигуманного нашего законодательства, в котором нет никакой необходимости. <...> Ведь мы столько говорили о гуманизации законодательства, а единственно, что родили, так этот беззаконный закон. <...>

Народный депутат

Сахаров А. Д., 14 декабря 1989»

[Лит. газета. 1989. № 52 (27 дек.)]

14 декабря. 15.00

Последнее выступление Андрея Дмитриевича Сахарова в Кремле на собрании Межрегиональной депутатской группы (напечатано: Московские новости. 1989. 17 дек.; 3. С. 277):

«Я хочу дать формулу оппозиции. Что такое оппозиция? Мы не можем принимать на себя всю ответственность за то, что делает сейчас руководство. Оно ведет страну к катастрофе, затягивая процесс перестройки на много лет. Оно оставляет страну на эти годы в таком состоянии, когда все будет разрушаться, интенсивно разрушаться. Все планы перевода на интенсивную, рыночную экономику окажутся несбыточными, и разочарование в стране уже нарастает. И это разочарование делает невозможным эволюционный путь развития в нашей стране. Единственный путь, единственная возможность эволюционного пути — это радикализация перестройки.

Мы одновременно, объявляя себя оппозицией, принимаем на себя ответственность за предлагаемые нами решения, это вторая часть термина. И это тоже чрезвычайно важно.

Сейчас мы живем в состоянии глубокого кризиса доверия к партии и к руководству, из которого можно выйти только решительными политическими шагами. Отмена статьи 6 Конституции и других статей Конституции, которые к ней примыкают, — это сегодня политический акт. Не чисто юридически-организационный. Это важнейший политический акт, который именно сейчас необходим стране, а не через год, когда будет завершена работа над новым текстом Конституции. Тогда это все будет уже поздно. Нам нужно уже сейчас возродить к делу перестроечные процессы.

И последнее, что нам необходимо, — это восстановить веру в нашу Межрегиональную группу. Межрегиональная группа — с ней связывало население страны огромные надежды. За эти месяцы мы стали терять доверие.

Последнее, о чем я хотел сказать, — то, что говорил Гольданский: был ли подарком правым силам призыв к политической двухчасовой забастовке и будет ли подарком правым силам объявление оппозиции. И с тем, и с другим я категорически не согласен. То, что произошло за эту неделю при обсуждении нашего призыва, — это важнейшая политизация страны, это дискуссии, охватившие всю страну. Совершенно неважно, много ли было забастовок. Их было достаточно много. В том числе были забастовки в Донбассе, были они в Воркуте, были во Львове, во многих местах. Но не это даже принципиально важно. Важно, что народ нашел наконец форму выразить свою волю, и он готов оказать нам политическую поддержку. Это мы поняли за эту неделю. И мы этой поддержки не должны лишиться. Единственным подарком правым силам будет наша критическая пассивность. Ничего другого им не нужно, как это».

Скончался 14 декабря 1990 г.

Список источников, к которым даны отсылки в тексте

1. Сахаров А. Д. Воспоминания. Нью-Йорк: Изд-во им. Чехова, 1990. (см. также: Знамя. 1990. № 10—12, 1991. № 1—5). Книга закончена в 1983 г. Некоторые дополнения сделаны автором при подготовке к публикации в 1987—1989 гг.

2. Информационный «самиздатский» бюллетень «В». Издавался несколькими правозащитниками в СССР в 1980—1983 гг. Все они были за это репрессированы. Материалы бюллетеня передавались в правозащитные организации за рубеж. Цитируется по рукописи. (В тексте указаны также номера тетрадей бюллетеня.)

3. Сахаров А. Д. Тревога и надежда. М.: «Интер-Версо», 1990.

4. Боннэр Е. Г. Постскриптум: Книга о горьковской ссылке. Париж, 1988 (см. также: М., 1990).

5. Сахаров А. Д. Горький, Москва, далее везде. Нью-Йорк: Изд-во им. Чехова, 1990.

6. Знамя. 1990. № 2.

7. Звезда. 1990. № 3.

8. ЛГ-Досье. 1990. Янв. Мемориальный номер, посвященный А. Д. Сахарову.

9. Искусство кино. 1989. № 8.

Примечания

1

Бахмин Вячеслав Иванович, математик, член Рабочей комиссии по расследованию использования психиатрии в политических целях при Московской группе содействия выполнению Хельсинкских соглашений в СССР. Арестован в мае 1980 г. и приговорен по ст. 190-1 УК РСФСР к трем годам лагерей общего режима.

(обратно)

2

Серебров Феликс Аркадьевич, член Московской группы содействия выполнению Хельсинкских соглашений в СССР и Рабочей комиссии по расследованию использования психиатрии в политических целях при ней. Арестован 9 января 1981 г. и приговорен по ст. 70 ч. 1 УК РСФСР к четырем годам лагерей строгого режима и пяти годам ссылки.

(обратно)

3

Великанова Татьяна Михайловна, математик, член Инициативной группы защиты прав человека в СССР, арестована в ноябре 1979 г., приговорена по ст. 70 УК РСФСР к пяти годам лагерей строгого режима и четырем годам ссылки.

(обратно)

4

Некипелов Виктор Александрович, врач, поэт, публицист, член Московской группы содействия выполнению Хельсинкских соглашений в СССР, арестован 7 декабря 1979 г., приговорен к семи годам лагерей строгого режима и пяти годам ссылки, до этого отсидел по ст. 190-1 два года в лагере общего режима.

(обратно)

5

Ланда Мальва Ноевна, геолог, член Московской группы содействия выполнению Хельсинкских соглашений в СССР, арестована 7 марта 1980 г., приговорена к пяти годам ссылки, до этого в 1977 г. высылалась на два года под предлогом "пожара в квартире". 

(обратно)

6

Лавут Александр Павлович, математик, член Инициативной группы защиты прав человека в СССР, арестован в апреле 1980 г., приговорен по ст. 190-1 к трем годам лагерей общего режима.

(обратно)

7

Терновский Леонард Борисович, врач-рентгенолог, член Московской группы содействия выполнению Хельсинкских соглашений в СССР и Рабочей комиссии по расследованию использования психиатрии в политических целях при ней, арестован в апреле 1980 г., приговорен по ст. 190-1 к трем годам лагерей общего режима.

(обратно)

8

Осипова Татьяна Семеновна, филолог, член Московской группы содействия выполнению Хельсинкских соглашений в СССР, арестована в мае 1980 г., приговорена к пяти годам лагерей строгого режима и пяти годам ссылки.

(обратно)

9

То есть на улице Чкалова, в квартире Е.Г. Боннэр, в которой жил А.Д. Сахаров.

(обратно)

10

Это не принципиальный отказ от диалога. Но достоинство узника не позволяет ему вести диалог со следователем. Диалог — дело двух свободных людей.

(обратно)

11

Мой учитель Леонид Ефимович Пинский выдержал 56 допросных ночей подряд без сна. Ему помогал полемический запал, ярость спора.

(обратно)

12

 Хазанов Б. "Запах звезд". Изд. "Время и мы", 1977, стр. 280-281.

(обратно)

13

Первый пример — развитие в СССР техники в области физики высоких энергий; второй — создание экспериментальных реакторов.

(обратно)

14

Итоги науки и техники. Серия: Физика плазмы. Т, 1, ч. 1, редактор В.Д. Шафранов. М. 1980. Токамаки. В.С. Муховатов.

(обратно)

15

Этот эпизод, по-видимому, относится к мифам, которые складывались вокруг молодого ученого. По свидетельству А.Д. Сахарова, он никогда не сидел в президиуме. — Ред.

(обратно)

16

Жертвами повышенной радиации стали в первые десятилетия XX века многие врачи — рентгенологи и радиологи. Поэтому физики оказались более подготовленными к работе с большими дозами радиации. — Ред.

(обратно)

17

А.Д. Сахаров выступал только один раз и только против Нуждина. — Ред.

(обратно)

18

Так ласкательно звали между собой академика Л.Д. Ландау его коллеги и друзья. — Примечание автора.

(обратно)

19

А. Сахаров впервые встретился с И. Таммом в 1945 г., то есть после университета и работы на заводе, а с Ландау познакомился много позже. — Ред.

(обратно)

20

Впоследствии письмо было нами обнаружено. Вот оно:

          Министру здравоохранения СССР Петровскому

          Главному психиатру города Москвы (Енушевскому)

          Прокурору города Москвы

Нам стало известно, что крупный советский математик, известный специалист в области математической логики А.С. Есенин-Вольпин был насильственно, без предварительного медицинского обследования, без ведома и согласия его родных помещен в психиатрическую больницу на станции Столбовая (в 100 км. от Москвы). Насильственное помещение в больницу для тяжелых психических больных талантливого и вполне работоспособного математика, условия, в которые он попал, тяжело травмируют его психику, вредят здоровью и унижают человеческое достоинство. Мы просим вас срочно вмешаться и принять меры для того, чтобы наш коллега мог работать в нормальных условиях.

Подписи 99 математиков. (обратно)

21

Лишь по одному, чисто "математическому", вопросу советского человека постоянно призывают высказать свое мнение: "Какой набор цифр выпадет в очередном туре спорт-лото?"

(обратно)

22

Семен Цвигун, в то время заместитель председателя КГБ.

(обратно)

23

Здесь и далее в скобках даны отсылки к Списку источников в конце книги.

(обратно)

24

См. репринтную часть книги. С. 78.

(обратно)

25

См. репринтную часть книги. С. 37.

(обратно)

26

Как теперь стало известно (см., напр., 8), академики П. Л. Капица и Ю. Б. Харитон обратились тогда в приватном порядке к председателю КГБ Ю. В. Андропову с просьбой облегчить положение Сахарова, но получили категорический отказ.

(обратно)

27

В июне 1981 года в штате Монтана Алексей Семенов вступил с Елизаветой Алексеевой в заочный брак. В США есть несколько штатов, законодательство которых допускает заочное бракосочетание.

(обратно)

28

Том Герелс, профессор астрономии университета Аризоны, США.

(обратно)

29

Президент Национальной Академии наук США, скончавшийся в декабре 1981 г. Доктор Хандлер с огромной энергией и самоотдачей выступал в поддержку Сахарова, за что подвергался резкой критике в советской печати (см., напр., «Литературную газету» за 17 октября 1973 г., открытое письмо Президента АН СССР академика М. В. Келдыша).

(обратно)

30

Журнал экспериментальной и теоретической физики.

(обратно)

31

Погиб в лагере в 1985 г.

(обратно)

32

Погиб в тюрьме в 1986 г.

(обратно)

33

Умер в Париже в 1989 г. в результате тяжелого заболевания (рак), полученного в заключении.

(обратно)

34

От редакции «Смены»: «Из песни слова не выкинешь… В свое время наш журнал, как большинство центральных изданий, оказался причастен к травле ссыльного академика А. Д. Сахарова и его жены Е. Г. Боннэр. Не по своей воле — но разве от этого легче двум оклеветанным людям? Сегодня мы обязаны восстановить справедливость» («Опровержение»//Смена. 1990. № 1).

(обратно)

35

См. также: Разгул сахаровщины // Молодая гвардия. 1990. № 9.

(обратно)

36

Письмо было опубликовано за рубежом лишь весной 1986 г., через полтора года после его написания. Полный текст см. 4, 5, 6.

(обратно)

37

Публикуется по: 5, Приложение.

(обратно)

38

Алексей Смирнов-Костерин. — Сост.

(обратно)

39

История с передачей этого письма из Горького за рубеж сама по себе достаточно драматична, но говорить об этом пока преждевременно. — Сост.

(обратно)

40

«Наиболее решительные из предпринятых законодателями шагов — сокращение на два с лишним миллиарда, или почти вдвое, расходов на программу СОИ…» (Правда. 1990. 21 сент. С. 4, заметка о расходах Пентагона).

(обратно)

41

Полный текст «Декрета» см. 1, 3.

(обратно)

42

Речь идет о массовом убийстве демонстрантов, требовавших демократизации, в Пекине на площади Тяньаньмэнь 4 июня.

(обратно)

Оглавление

Сахаровский сборник-1981

  ОТ СОСТАВИТЕЛЕЙ

  Лидия Чуковская "Дорогой Андрей Дмитриевич! День Вашего шестидесятилетия…"

  Владимир Корнилов ВЕЧЕРА НА КУХНЕ

  Георгий Владимов "Сослав его в Горький…"

  САХАРОВ ГОВОРИТ

    Андрей Сахаров АВТОБИОГРАФИЯ

    ТРЕВОГА И НАДЕЖДА (Выдержки из статей А.Д. Сахарова)

    Андрей Сахаров ОТВЕТСТВЕННОСТЬ УЧЕНЫХ

  М. Петренко-Подъяпольская В ПЕРЕПЛЕТЕ СОБЫТИЙ

  Е. Гнедин "Андрей Дмитриевич Сахаров в изгнании…"

  С. Каллистратова БЕЗЗАКОНИЕ (Заметки юриста)

  А. Марченко ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО АКАДЕМИКУ КАПИЦЕ П.Л.

  ПИСЬМА ИЗ ГОРЬКОГО

    ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО ПРЕЗИДЕНТУ АКАДЕМИИ НАУК СССР А.П. АЛЕКСАНДРОВУ

    Доктору Сиднею Дреллу

    ЗАЯВЛЕНИЕ ДЛЯ ПЕЧАТИ И РАДИО

    ОБРАЩЕНИЕ

    Письмо организаторам симпозиума

  В. Войнович АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ САХАРОВ

  Г. Померанц ЦЕНА ОТРЕЧЕНИЯ

  Л. Богораз ОТ "РАЗМЫШЛЕНИЙ О ПРОГРЕССЕ…" ДО "ДВИЖЕНИЯ ЗА ПРАВА ЧЕЛОВЕКА…"

  С. Липкин Стихи

  О. Сергий Желудков ПИСЬМО СОСТАВИТЕЛЯМ ЮБИЛЕЙНОГО СБОРНИКА

  А. Ахшарумова, Б. Гулько, А. Лернер, В. Сойфер, Н. Яковлева "Все честные люди Земли…"

  САХАРОВ — УЧЕНЫЙ

    ФИЗИКИ О САХАРОВЕ

    КРАТКИЙ ОБЗОР НАУЧНЫХ РАБОТ А.Д. САХАРОВА

      ЧАСТЬ I

      ЧАСТЬ II

    ЛЮБИТЕЛЬСКИЕ ЗАДАЧИ УЧЕБНЫЕ И НАУЧНО-ПОПУЛЯРНЫЕ РАБОТЫ

    Список научных трудов, составленный А.Д. Сахаровым

    В. Сойфер А.Д. САХАРОВ И СУДЬБЫ БИОЛОГИЧЕСКОЙ НАУКИ В СССР

  С. Каллистратова АНДРЕЙ ДМИТРИЕВИЧ САХАРОВ…

  Н. Комарова-Некипелова "Как-то к нам попало письмо…"

  В. Помазов В ЛЮБЛИНО

  Е. Печуро ЧЕЛОВЕК ИЗ БУДУЩЕГО

  Виктор Некрасов СТРАННЫЙ ЧЕЛОВЕК

  В. Тростников СМЕРТЬ ИВАНА ИВАНОВИЧА

  Инна Лиснянская КРУГ (Поэма)

  Раиса Орлова и Лев Копелев ИСТОКИ ЧУДА

  Б. Альтшулер О САХАРОВЕ

  С. Липкин ГЛАВЫ ИЗ ПОВЕСТИ "ДЕКАДА" (Летописная повесть)

  Мальва Ланда СОВЕРШЕННО ПРЕКРАСНЫЙ ЧЕЛОВЕК (Размышления)

  Из истории правозащитного движения Г.С. Подъяпольский МОЯ БЕСЕДА С ДИРЕКТОРОМ ИНСТИТУТА ФИЗИКИ ЗЕМЛИ АН СССР АКАДЕМИКОМ М.А. САДОВСКИМ (Лето 1968 года)

  Максудов ЧТО ВЫ ДУМАЕТЕ О САХАРОВЕ (Результаты выборочного обследования)

  Р. Лерт ЧЕЛОВЕК ДЛЯ ЛЮДЕЙ

  НЕКОТОРЫЕ СОБЫТИЯ НАУЧНОЙ И ОБЩЕСТВЕННОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ АНДРЕЯ ДМИТРИЕВИЧА САХАРОВА

ПОСЛЕСЛОВИЕ К ИЗДАНИЮ 1981 ГОДА

ПРИЛОЖЕНИЕ ПОСЛЕДНИЕ ДЕСЯТЬ ЛЕТ

  1980 Горьковская повседневность

  1981

  1982

  1983

  1984

  1985

  1986

  1987

  1988

  1989

  Список источников, к которым даны отсылки в тексте Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg