«Поперечное плавание»

Поперечное плавание (fb2) - Поперечное плавание 883K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Сергей Иванович Голукович

С. И. Голукович Поперечное плавание

Записки офицера-понтонера

Вместо предисловия

Автор назвал свои записки «Поперечное плавание». И это не случайно. В них рассказывается о действиях воинов отдельного моторизованного понтонно-мостового батальона в годы Великой Отечественной войны. Обеспечивая боевые действия наших войск, они не только наводили мосты через водные преграды, но и водили свои понтоны поперек рек.

В любую погоду, днем и ночью, под жестоким артиллерийским обстрелом и непрекращающимися бомбежками от одного берега к другому шли понтоны с личным составом, танками, артиллерийскими и зенитными орудиями, ранеными, мирными жителями. Благодаря героизму, мужеству, отваге и профессиональному мастерству понтонеров советские полки и дивизии наступали в высоких темпах, успешно преодолевали любые водные преграды на нашей территории и за ее пределами.

Книга написана с глубоким знанием дела. Ее автор, Герой Советского Союза Сергей Иванович Голукович, прослужил в инженерных войсках 30 лет, прошел путь от рядового сапера до полковника, многие годы служил в понтонных частях.

Особенность наших понтонных парков Великой Отечественной войны состояла в том, что из них, как из детского конструктора, можно было собирать около десяти видов переправ. Сборка таких конструкций требовала от воинов отличного знания дела, высокой натренированности, слаженности и четкости, а также героизма, мужества и отваги.

Ценность повести и в том, что в нашей литературе о понтонерах сказано очень мало. Ее с интересом прочтут представители разных поколений.

Генерал-майор Л. Лотокин, заместитель начальника инженерных войск Министерства обороны СССР по политической части Служба — это служба, Подвиг — это долг. А. Твардовский.

Накануне

1

Суета Киевского вокзала столицы осталась позади. Пассажиры поезда «Москва — Кишинев» торопливо заняли свои места. Находившиеся в плацкартном вагоне с любопытством поглядывали на невысокого капитана с волевым загоревшим лицом. Капитан ехал с женой и двумя маленькими детьми, был он спокоен, выдержан. Быстро расставил свои вещи по местам, помог устроиться другим пассажирам. Ладно сидели на нем новая защитная гимнастерка и синие бриджи. На черных с золотой окантовкой петлицах краснело по шпале, а рядом с ними были ажурные эмблемы с изображением якоря и перекрещенных топориков.

Сидевший напротив капитана сухощавый блондин с льняными бровями и ресницами не сводил глаз с его груди, на которой поблескивал темно-рубиновой эмалью орден Красной Звезды.

Поезд уже набрал скорость и оставлял позади один за другим дачные поселки Подмосковья. За окном сгустились сумерки, пассажиры стали укладываться спать.

Подождав, когда уснут жена и дети, капитан вышел в тамбур покурить.

Блондин, прищурив голубые глаза, достал старинный с витыми монограммами портсигар и тоже вышел в тамбур.

Закурил, поднял глаза на капитана.

— Прошу извинить. Судя по петлицам, вы понтонер?

— Да! А в чем дело?

— Разрешите представиться. Лейтенант запаса Сундстрем Геннадий Густавович. Еду до станции Матеуцы. А вы — не туда?

Капитан улыбнулся и тоже представился:

— Корнев Виктор Андреевич. А насчет станции вы угадали.

— Тогда прошу! — Лейтенант достал из кармана сложенный вчетверо лист бумаги и подал капитану. Это было предписание, согласно которому лейтенанту запаса Сундстрему Г. Г. надлежало явиться для прохождения службы в Н-ский понтонно-мостовой полк, который находился в городке Сороки на правом берегу Днестра.

Корнев понял, что едут они в одну часть, но был сдержан. На расспросы Геннадия Густавовича про полк ответил:

— Я год там не был. Возвращаюсь после курсов усовершенствования и новостей особых не знаю.

— Можно узнать вашу должность?

— Назначен командиром одного из батальонов полка, — коротко ответил Корнев. И, помолчав, добавил: — Интересно, кто из старых сослуживцев в полку остался?

Капитан задумался. Международная обстановка была сложной. Он мысленно сопоставлял события последних дней. В наших газетах подчеркивалось, что Советское правительство намерено четко соблюдать заключенный с Германией пакт о ненападении. А Германия? Зачем опять, как было в тридцать девятом году, проводятся большие сборы приписного состава офицеров запаса? Почему туда, где стоял родной батальон, прибыл еще один батальон и вскоре развернулся в полк? Почему занятия на курсах, которые планировались до ноября, закончились в мае и всех выпускников срочно отправили в части? Закралось сомнение: «Не лучше ли было оставить семью на квартире в пригороде Ленинграда, где она жила, пока учился на курсах?»

Заметив, что лейтенанту тягостно затянувшееся молчание, Корнев спросил:

— В полк едете в тревожное время. Семья есть?

— Есть. Но жена осталась дома.

Сундстрем немного поколебался, а потом рассказал, скольких хлопот стоило ему, чтобы добиться направления в полк. Просить о назначении в армию начал еще во время финской войны, но вопрос решился только после того, как он набрался смелости обратиться с рапортом к самому наркому.

Обменявшись еще несколькими фразами, попутчики вернулись в вагон. Капитан осторожно прошел к своей верхней полке. Привычным рывком, как на спортивных брусьях, поднялся на руках. Поудобнее устроился.

Не спалось.

Казалось бы, за двенадцать лет службы пора привыкнуть и к частым переездам, и к новым назначениям. Но нет, всякий раз беспокойно на душе.

Корнев стал смотреть в окно. За стеклом проплывали едва угадываемые в темноте леса и поселки. Мелькали тенью телеграфные столбы. То и дело серебристыми струйками пробегали провода. Паровоз сыпал в ночную темноту снопы искр, и они еще больше усиливали чувство тревоги.

На Корнева нахлынули воспоминания. Пришло на память, как начинал военную службу. В 1929 году его вызвали в Благовещенский горвоенкомат, назначили в саперы. Других — в пехоту, артиллерию, кавалерию. Кавалеристам все призывники завидовали. Но брали туда не всех. Тогда и Корнев не скрыл своего недовольства: раз нельзя в кавалерию, направьте хотя бы в пехоту. Военком усмехнулся, ткнул пальцем в анкетный лист: «Маляром был? Матросом по Амуру плавал? Даже подручным подрывника побывал. Все это в саперах пригодится. Поедешь в Хабаровск. Командир там боевой, два ордена Красного Знамени имеет, один заслужил еще в гражданскую войну, а второй недавно получил за отличие во время конфликта с китайцами на КВЖД…» (Китайско-Восточная железная дорога.)

Когда приехал в часть, зачислили в школу младших командиров. В напряженной учебе не заметил, как прошла зима. Однажды, уже по весне, Корнева вызвали к командиру батальона. Он шел и ломал голову: «Зачем?» Оказалось: в батальоне большая нехватка младших командиров. Вот и решили лучших курсантов досрочно выпустить из школы. А кто из рабочих и пограмотнее — назначить на должности помкомвзвода. Так в петлицах Корнева появилось три треугольника: он стал помощником командира взвода. Потом его командир взвода кореец Ким Чембен посоветовал Корневу поступить в Ленинградское военно-инженерное училище.

Окончил училище, получил назначение в саперный батальон. Там сразу назначили на взвод в учебную роту. Уставы и наставления знал хорошо, занятия проводил грамотно, интересно. Любил втолковывать курсантам, что армией, в конечном счете, командуют нарком да младшие командиры: все остальные — только промежуточные звенья. Сам не помнил, где перенял эту мысль, но она помогала внушать курсантам гордость и ответственность за будущие два треугольника в петлицах. Долго и сам верил, что так на самом деле, но потом убедился: от «промежуточных» ох как много зависит!

Заместителем командира батальона был майор Пляскин, старший брат друга детства Сашки Пляскина. Когда увидел его, не сразу вспомнил, кого он напоминает. Потом догадался: «Сашкин брат! Земляк!» Знал про него, что Пляскин из забайкальских казаков. Его отец в 1905 году был причастен к Читинским Советам рабочих, крестьянских и казачьих депутатов. После их разгрома в станице ему не было житья от богатых казаков. Переселился в Читу. Стал вместе со старшим сыном каменотесом. Вырубали надгробные памятники из мрамора и гранита. Завели знакомство с мастеровыми депо Чита-1, которые тоже прирабатывали, отливая и выковывая кресты с завитушками для богатых покойников. Вот тогда Виктор Корнев и дружил с младшим братом Пляскина Сашей, озоруя в ватажке деповских ребят. А потом слышал, что старший Пляскин и в партизанах побывал, и Волочаевскую сопку штурмовал, а окончив курсы краскомов, стал саперным командиром.

Однажды к Корневу на занятия по подрывному делу пришел замкомбат. Высокий, стройный и подтянутый, он был образцом командирской строевой выправки. Как-то особенно шли к его продолговатому лицу аккуратно подстриженные небольшие черные усы. Он вник в ход занятия, а потом сказал Корневу: «Бережешь людей? Это хорошо, беречь надо, но надо научиться без страха относиться к своему делу». Майор нарезал небольших кусочков бикфордова шнура. Раздал их и приказал каждому по очереди зажечь. Курсанты повторяли, пока не научились, приложив головку спички к косому срезу шнура, зажигать одним резким движением коробка. А перед этим шепнул что-то командиру отделения. Тот отошел в сторону, соединил куски шнура с капсюлями-детонаторами. Получились зажигательные трубки.

Каждый курсант получил по зажигательной трубке. Майор подал команду зажечь их. Шнуры у трубок короткие, и многие оробели: вдруг капсюль взорвется в руках — не меньше двух пальцев отхватит. Зажгли — и тут же бросили трубки в траншею. Но капсюли не взорвались: оказались холостыми.

Раздали боевые капсюли. Майор приказал поджечь шнуры.

Трубки взорвались в траншее. Все обошлось благополучно.

Повторили операцию. Курсанты привыкли и научились выполнять все приемы без дрожи в руках.

По команде майора курсанты подошли к зарядам, подвязанным к вкопанным столбам. Обучаемые зажгли шнуры и хотели отбежать, но майор потребовал убедиться, что шнуры у всех горят нормально. И только после этого скомандовал: «Кругом! Шагом — марш!»

Так шеренгой отсчитали двадцать шагов и снова повернулись. После взрыва майор объяснил, что все осколки летят в сторону, противоположную заряду, поэтому нечего далеко бегать. А шнур горит со скоростью сантиметр в секунду. Можно легко определить, зная длину шнура, когда будет взрыв. Это занятие понравилось всем курсантам, а Корнев хорошо усвоил его методику и стал использовать в процессе обучения будущих младших командиров.

Вскоре Корнева перевели в 6-й понтонно-мостовой батальон, стоявший под Ленинградом на станции Понтонная. И сейчас вспомнилось ему начало декабря 1939 года. Он назначается во вновь сформированный 7-й батальон. Карельский перешеек. Искореженные прямыми попаданиями снарядов громоздкие коробки полупонтонов, разбитые и сгоревшие автомашины. Темные пятна свежих воронок на заснеженном берегу реки Тайпален-иоки.

Память воспроизвела и картины первого в жизни боя. Частые вспышки орудийных выстрелов, визг осколков, перестук картечи по понтонам. Над незамерзающей до января стремительной рекой курился легкий туман. Ближе к нашему берегу часто вздымались водяные султаны, вокруг которых вставали россыпи фонтанчиков. Березы, вплотную подступившие к берегу реки, стряхивали с себя снежное убранство при каждом выстреле танков, вышедших для прикрытия переправы.

Запомнилось Корневу возбужденное лицо младшего лейтенанта Павла Усова, рубившего саперной лопатой проволочные заграждения на подходе к берегу. Потом под его командой бойцы спустили на воду два полупонтона и сомкнули из них первый десантный понтон. Тогда Усов, орудуя рулевым веслом, сделал больше всех рейсов через реку. Каждый раз, ставя понтон под погрузку, прикуривая все одну и ту же махорочную скрутку, Павел покрикивал, подбадривая и себя, и бойцов: «Садись, пехота! Подвезу!» И пехота, мельтеша, переваливала через спасительный земляной вал, насыпанный вдоль берега. Быстро заполнялся понтон плотными рядами десанта. У Усова тухла цигарка, но ему уже было не до нее. Вернувшись из очередного рейса, он с досадой щупал ссадины на голове и руке, удивленно рассматривал продырявленную ушанку и шинель.

Вспомнилась Корневу и другая картина. С понтона вынесли лейтенанта Вахрушина. Всегда очень подвижный, теперь он был непривычно спокоен. Корнев взял его руку, пытаясь нащупать пульс. Она была уже холодна, только часы на ремешке продолжали моргать секундной стрелкой.

Незадолго до форсирования реки в батальоне появились два корреспондента. Шел жаркий бой, невдалеке, рикошетируя о мерзлую землю, повизгивали пули и осколки. Один из корреспондентов, сжимая в зубах изогнутый мундштук прокуренной трубки и обдавая бойцов медовым дымком, пытался втиснуться в десантный понтон. Но командир в туго подпоясанной длинной шинели окликнул: «Эй, батенька! Куда это вы?» Другой корреспондент тоже нацелился попасть в соседний понтон. Опасливо оглянулся на незнакомого командира, у которого по ромбу в черных петлицах. А тот стоял во весь рост у подбитой машины, загруженной массивными железными деталями береговой опоры, и будто не замечал близко осыпающихся на излете свинцовых кругляшей шрапнели.

Командир подозвал к себе корреспондентов, завел их за машину с железными деталями.

— Кто такие?

Один из корреспондентов зажал в левой руке еще теплую трубку, правую не очень умело приложил к ушанке:

— Корреспонденты, товарищ комбриг. — Как-то неразборчиво назвал свою фамилию.

За ним другой козырнул — уже совсем по-уставному. И уточнил:

— Корреспонденты окружной газеты «На страже Родины».

Насчет фамилий промолчал.

Командир с ромбами назвался комбригом Назаровым и отчитал журналистов за беспечность. Тот, что был с трубкой, осмелев, возразил:

— А вы сами, товарищ комбриг, стояли во весь рост под обстрелом.

Назаров покачал головой.

— Как звать-то?

— Александр.

— Так вот, Саша, для бойцов это первый бой. На меня смотрят, мне иначе нельзя.

На следующий день в армейской газете появилась статья под шапкой «Понтонеры! Вы повторили подвиг героев Перекопа!». А вскоре в газете Ленинградского военного округа были опубликованы очерк Сергея Вашенцева о Герое Советского Союза младшем лейтенанте Павле Васильевиче Усове и баллада Александра. Твардовского еще об одном Герое — шофере Владимире Кузьмиче Артюхе. Корневу вспомнились несколько строк из этой баллады: «И у переправы в памятном бою не гадал про славу громкую свою…Но в разгаре боя, только и всего, не искал героя, вышел за него…»

В том памятном бою наши части понесли немалые потери. Берег был усеян окоченевшими трупами понтонеров. Оставшиеся в живых с наступлением ночи переправляли обратно, с оставляемого плацдарма, сильно поредевший стрелковый батальон…

Под мерный перестук колес память Корнева воскрешала пережитое за время службы. Вспомнилось, как сначала привлекли к штабной работе, а потом назначили начальником штаба еще одного вновь развернутого понтонного батальона. С ним участвовал во многих боях на Карельском перешейке. Мысли Корнева пошли вразнобой. «А вдруг снова война? С кем же теперь?» Корнев почти задремал, когда поезд остановился. Донесся искаженный репродуктором голос: «Стоянка двадцать минут». Быстро одевшись, Корнев вышел из вагона. Зашел на телеграф и послал в полк телеграмму: «Еду семьей три человека. Поезд 42, вагон 9. Прибытие 20 мая…»

На станции Матеуцы, едва остановился поезд, в вагон поднялись сержант и двое красноармейцев. Сержант хорошо знал Корнева еще по службе на Карельском перешейке. Был рад встрече, но представился по всей форме:

— Сержант Сивов, прибыл с машиной по вашей телеграмме.

На привокзальной площади стоял небольшой автобус, который был в штабе батальона еще с финской кампании. Капитан пригласил в автобус лейтенанта Сундстрема.

Сынишка Корнева Вова быстренько вскарабкался на сиденье у окна.

— Папа! Почему дядя в зимней шапке? — увидел он в небольшой кучке местных жителей, вынесших к поезду клубнику и разную снедь, бессараба в высокой смушковой шапке.

Едва Корнев объяснил ему, что так в этих местах принято, как у сынишки возникли еще вопросы.

Автобус тронулся, и внимание мальчугана привлекли яркие цветы в палисадниках домов, стайки босоногих ребят, с любопытством глазевших на машину, поднимающую клубы светло-серой меловой дорожной пыли.

За оживленными разговорами сорок километров проехали незаметно. Сержант Сивов рассказал, что по-прежнему служит в штабе, что по приказанию командира полка подыскал для семьи капитана недалеко от батальона комнату с верандой и отдельным входом, что кухня и колодец во дворе.

Город вытянулся на взгорье узкой полоской в два ряда домов, окруженных садами. А дальше, вниз от нагорных улиц, раздавался вширь, спускаясь по косогору к Днестру.

Автобус остановился у ограды уютного домика. Вышли хозяева, мешая украинскую речь с молдавской, радушно встретили приехавших, помогли перенести вещи в комнату. Сержант сообщил капитану, что командир полка ждет его в штабе в семнадцать сорок пять, перед совещанием, которое собирает председатель приехавшей в полк комиссии с неожиданной проверкой, и уехал.

А по улице к дому новоселов уже спешила группа женщин, знавших о приезде семьи Корнева. Увидев прошедший по улице автобус, они поспешили к Елизавете Петровне, жене капитана. Сдружило командирских жен и тревожное ожидание весточек во время финской кампании, и совместная хлопотная женская работа в части. Признанной заводилой всех женских начинаний была Анна Алексеевна Григорьева, жена командира батальона, в котором Корнев был начальником штаба. Она была делегаткой Всеармейского совещания жен комначсостава, в работе которого участвовали Сталин, Калинин, Молотов, Ворошилов, Буденный, Гамарник, Блюхер, Крупская. Начались взаимные расспросы и рассказы. Выяснилось, что Корневы привезли с собой лишь самые необходимые летние вещи, остальные посланы грузобагажом. Женщины тут же раздобыли две раскладушки, принесли кое-какую мебель. Посудачили о нерасторопности военторга, который никак не соберется открыть командирскую столовую: видите ли, ему невыгодно — холостых командиров мало. А вот нашлась предприимчивая мадам Петреску — так ее все зовут. У нее на дому столуются неженатые командиры и сверхсрочники, а нередко и многие семьи заказывают обеды. Елизавете Петровне показали, где она живет, порекомендовали на первое время договориться с ней.

В обеденное время Корневы пошли к мадам Петреску.

В небольшой комнате за двумя столиками сидели несколько незнакомых командиров, заканчивающих обед. В уголке притиснулся еще один свободный стол. Мадам Петреску, от которой веяло ароматом кухни, смахнула с него чистым полотенцем несуществующие крошки.

— Сидайте, сидайте, я зараз снидать подам.

У одного из обедавших Корнев увидел по три шпалы в петлицах, догадался, что это и есть председатель комиссии, проверяющей полк. С досадой подумал: «Поторопились с обедом. Приди мы чуть позже, их уже не было бы». Но делать нечего, пришлось представиться.

— Капитан Корнев. Прибыл на должность комбата! А заодно — и на обед, — улыбнулся он.

Председатель комиссии поднялся из-за стола, приосанился.

— Подполковник Фисюн. О делах поговорим потом. Мы уже пообедали, а вы проходите, присаживайтесь, — любезно предложил, бросая раздевающие взгляды на красивую жену Корнева.

После ухода подполковника и обедавших с ним членов комиссии Корневы уселись за предложенный стол. Мадам Петреску в самом деле была отменным кулинаром: все блюда оказались удивительно вкусными.

Когда Корневы вернулись с обеда, на веранде их дома опять собрались женщины и снова пошли разговоры. Говорили о местном базаре, о новых знакомых в полку. В него вошли понтонный батальон Одесского военного округа и батальон, прибывший с Карельского перешейка, которым раньше командовали капитан Григорьев и майор Борченко. Первый стал заместителем командира полка, а второй — начальником штаба. Командовать полком стал майор Тюлев, недавно вернувшийся из Китая, где он продолжительное время был советником в Народной армии.

К Корневу забежал его любимец лейтенант Григорий Соловьев. Еще в период событий на Карельском перешейке он был сержантом, затем стал младшим лейтенантом, а теперь уже командует ротой на сборах запаса. Он рассказал капитану, что около половины участников сборов призваны из Западной Украины и из Бессарабии. Многие из них плохо владеют русским языком. Есть и такие, которые прикидываются, будто не понимают, а на самом деле просто отлынивают от трудно дающейся понтонерской науки.

Пришла навестить Корневых и санинструктор Дуся Балбукова. Невысокая крепышка с неизменно доброжелательной улыбкой на кругленьком личике с ямочкой на подбородке, с поблескивающими карими глазами и ярким румянцем на щеках. Григорий Соловьев рассказал интересный случай, который произошел с ними.

— Получилось так, что только летом направили меня с Дусей в Москву получать награды за Карельский перешеек. Все награжденные в нашем батальоне получили их еще ранней весной, а я и Дуся были оставлены в части. Прибыли мы в Кремль к назначенному времени и сидим в нарядном зале. Слышится легкий шумок от сдержанного, почти шепотом, говора собравшихся в зале.

Но вот и этот шумок прервался. Из боковой двери вышел секретарь Президиума Верховного Совета и встал рядом с длинным столом, на котором разложены красные коробочки. За ним неторопливой походкой подошел к столу и Михаил Иванович Калинин. Смотрю и не верю, что вижу такого знакомого по портретам, всеми любимого Всесоюзного старосту, так многие его называют. В белом костюме, с седыми бородкой и усами, Калинин приветливо улыбался.

Началось вручение наград. Сначала вызвали награжденных орденами Ленина, Красного Знамени и Красной Звезды, а уж потом медалями «За отвагу». Подошла и Дусина очередь. Михаил Иванович, подав коробочку с медалью и удостоверение, протянул ей руку для поздравления, а Дуся растерялась. Неловко держит в одной руке коробочку, а в другой зажала удостоверение. После мгновенного замешательства вдруг поднялась на цыпочки и, обняв Калинина за шею, громко поцеловала его в седой ус. Охнула, прижала к пылающим щекам награду — и бегом в первую попавшуюся дверь. Все в зале зааплодировали.

Закончилось вручение наград. Всех, кто был в зале, пригласили сфотографироваться. Калинин, идя к своему стулу, остановился и вопросительно оглянулся. Нашлись догадливые, привели Дусю и посадили рядом с Михаилом Ивановичем.

2

Дежурный по штабу, куда пришел Корнев, оказался его сослуживцем по 7-му батальону. Он поздравил капитана с приездом в часть и проводил к командиру полка. У дверей кабинета Корнев одернул гимнастерку, поправил на груди орден, взглянул на часы: ровно семнадцать сорок пять. Чуть приоткрыв дверь, спросил:

— Разрешите войти?

Майор Тюлев встал из-за стола и, прервав доклад Корнева, протянул ему руку:

— Знаю, знаю вас, капитан. По личному делу, а больше по отзывам капитана Григорьева. И как учились на курсах, знаю — сегодня получил характеристику на вас. Весьма похвальная.

По просьбе майора Корнев коротко рассказал о себе. Выслушав Корнева, Тюлев сказал:

— Вам, товарищ капитан, придется без раскачки включаться в напряженную жизнь полка. Задачи перед нами стоят сложные, а личным составом мы укомплектованы лишь частично. Так, в батальонах людей немногим больше, чем в роте. Многие младшие командиры на сборах запаса из числа рядовых. У нас не хватает шоферов и мотористов на буксирные катера. Организовали курсы по их подготовке из числа понтонеров.

Корнев изучил отображенную на листе ватмана схему организации полка, спросил:

— Слышал, что к концу лагерных сборов запаса округ планирует на базе полка развернуть еще три отдельных батальона по штатам военного времени. Для пробы? Это правда?

— Да, есть такое намерение. К нам все время поступает техника. Уже на четыре батальона хватит ее, а обученных людей мало.

— Да, положение, — согласно кивнул капитан.

Майор добавил:

— В военкоматах понтонеров ухитрились приписать к тыловым частям. А вот нашу заявку на шоферов не выполнили. Направили в полк сорок, а нам требуется двести.

Отодвинув в стороны схемы, Корнев спросил:

— А по социальному составу как выглядят участники сборов запаса?

— Есть и из богатых семей. Их многие запасники называют «справными хозяевами». Но большинство изведали на себе вдоволь панского лиха и гнета румынских бояр.

— Значит, с этим составом надо готовиться к пробному развертыванию батальонов?

— Правильно. Вот потому я и решил сейчас же вас ввести в курс дела. Приказом по округу вы назначены командиром кадрового батальона, но у меня лежит на подпись приказ по полку о временном назначении вас начальником лагерных сборов запаса. Сейчас за сборами приглядывает мой заместитель, а у него много других забот. Вы же должны из запасников сделать слаженные понтонные расчеты. Слыхал, вам уже доводилось под Ленинградом командовать сборами запаса и новый батальон из них формировать. Надеюсь, и теперь неплохо управитесь.

— Постараюсь оправдать доверие, товарищ майор!

— Значит, договорились! — И майор подписал лежавший на столе подготовленный приказ. — А теперь идем на совещание. Окружная комиссия забот еще добавит.

В коридоре при входе в зал совещаний Корнев увидел некоторых сослуживцев по 7-му батальону. Не успел с ними поздороваться, как появился стройный и высокий, с курчавой головой начальник штаба полка майор Борченко.

— Товарищи командиры! Прошу всех в зал!

По заведенному порядку каждый садился на заранее отведенное ему место. К капитану Корневу подошел майор Борченко и протянул ему руку:

— Будем считать, что познакомились. Надо вам на днях выбрать время, изучить мобдокументы. — И показал капитану место за столом, где сидели командиры батальонов и начальники служб.

Вошли подполковник Фисюн и командир полка с заместителями, за ними — члены проверочной комиссии. Майор Борченко скомандовал:

— Товарищи командиры!

Все встали.

Фисюн слегка покровительственным тоном обратился к командиру полка:

— Начнем, товарищ майор!

Тюлев начал совещание. Сначала он зачитал информацию штаба округа о тревожной обстановке на границе с Румынией по реке Прут. Затем представил собравшимся вновь прибывшего капитана Корнева. После этого взял слово председатель проверявшей полк комиссии.

В зале наступила полная тишина: давалась оценка подготовки кадровых подразделений. На стрельбище они отличились, и это Фисюн сообщил как-то мимоходом. Так же как должное отметил их четкую работу при сборке переправочных конструкций. Но разговор о сборах запаса начал с перечисления недостатков и упущений. Им в выступлении Фисюна было отведено основное место. Теперь это был не тот любезный командир, которого видел Корнев у мадам Петреску. На совещании он был воплощением строгости и требовательности. Поглядывая в глубину зала, зачитывал свои записи:

— «Нарушены правила хранения имущества и машин неприкосновенного запаса. Настилочные щиты из комплекта НЗ использованы для столов в лагерной столовой. Специальные машины понтонного парка не все убраны под навесы. Канаты и другие детали хранятся под перевернутыми вверх дном полупонтонами. Следовательно, возможны хищения».

По залу прошел легкий шумок. Кто-то прошептал:

— Кому это надо — тонну весом поднимать?

Командир полка предупреждающе оглядел зал, а подполковник ехидно заметил:

— Придется еще отметить и низкую дисциплину комначсостава.

Замполит спокойно сказал:

— Надеюсь, это замечание не распространяется огульно на весь командный состав полка.

Фисюн покосился в сторону входившего в состав комиссии представителя политуправления округа. Он знал, что тот с многими его выводами не согласен и будет свое отдельное мнение докладывать самостоятельно. Но, снова листая страницы блокнота и поглядывая в зал, встают ли те, чьи фамилии он называет, принялся перечислять выявленные нарушения:

— «Командир роты лейтенант Соловьев во время рейса паромов с лесоматериалами производил подрыв подводных зарядов. Понтонеры наглушили рыбы и в лагерной столовой наварили ухи. Так создаются неучтенные излишки продуктов.

В роте лейтенанта Переплетчикова, — продолжал Фисюн, — вместо запланированной физподготовки люди занимались чисткой и переноской понтонного парка».

Дальше перечислялся целый ряд «безобразий». Сделав вывод, что в полку еще нет должного воинского порядка, Фисюн закончил свою речь такими словами:

— В отношении командования полка решение примет начальник инженерных войск округа. С остальными же командирами, товарищ майор, надеюсь, разберетесь сами.

Командир полка встал с недобрым огоньком в серо-стальных глазах, но весьма корректно ответил:

— Выводы комиссии будут учтены!

Расходясь после совещания, командиры удивлялись, почему комиссия оказалась скупой на похвалу, не отметила, как много сделано за короткий срок для размещения полка в городе, не имевшем раньше воинских частей, кроме румынских пограничников. Все сочувствовали майору Тюлеву, считая несправедливым замалчивание успехов командиров в обучении и воспитании личного состава. По дороге домой Корнев пытался думать об ожидающих его неотложных делах. Все услышанное от командира полка и на совещании легло на его плечи тяжелым бременем забот. А в чем причины имеющихся недостатков, пока не ясно…

Жена, Елизавета Петровна, встретила мужа вопросительным взглядом. Он спокойно ответил:

— Порядок в понтонных войсках, хотя кое в чем пузыри пускаем. А как на семейном фронте?

— Нормально.

Дети еще не спали, и им выпало редкое счастье поужинать вместе с отцом. Алена, как старшая, вела себя тихонько, и только глазки блестели в ответ на ласки отца. А Вова притащил дощечку и попросил отца выстругать ружье. И когда оно было выстругано перочинным ножом, радости мальчика не было границ.

3

На следующий день Корнев вместе с Борченко поехал рано утром в лагерь. На широкой площадке у берега кишел муравейник раздетых до пояса бойцов. В одном месте понтонеры, подхватив якорь, перебегали от флага к флагу. Получилась своего рода понтонерская эстафета. В другом месте переносили настилочные щиты.

Дежурный по лагерю подбежал к машине, доложил начальнику штаба:

— Личный состав сборов запаса занимается утренней зарядкой.

Внимание Корнева привлекли два отделения, тренировавшиеся в подноске полупонтонов весом 1100 килограммов, перевернутых вверх дном.

Прозвучала команда. Понтонеры — по восемь с каждой стороны — подхватили полупонтон на руки и, тяжело переступая, понесли его к обозначенному флагом месту. Но вскоре полупонтон наклонился на один бок.

«В чем дело? — подумал Корнев. — В отделениях люди по росту примерно одинаковые». Пригляделся — одни работают в поте лица, другие — только чуть груз поддерживают.

— Опустить полупонтон! — скомандовал Корнев. — В одну шеренгу становись! Руки вперед! Повернуть ладонями вверх!

У большинства на ладонях явно отпечатались следы от полосы верхнего обвода полупонтона с дырами для болтов. У четверых — таких следов не было. Посмотрел им в глаза и приказал:

— Покажите ладони товарищам!

Затем прутиком вывел на песке: «1100 килограммов», поставил знак деления, цифру 16. После знака равенства четко вывел: «68 килограммов» — столько ложится на плечи каждого при равномерной нагрузке. Быстро привязал к якорю болт колесоотбойного бруса, приказал каждому из четырех ловчивших перенести этот якорь за болт на двадцать метров и снова показать руки. Теперь на их ладонях явно проступили отпечатки болта. Больше ничего не говоря, скомандовал:

— Продолжать занятия!

Через несколько минут зарядка окончилась. Прямо тут же на берегу все стали шумно умываться. Была слышна украинская и молдавская речь. Подтрунивали над теми, кто получил урок по переноске якоря.

Борченко предложил капитану, пока бойцы будут завтракать, искупаться. Уже в воде, легко и неторопливо плывя рядом с Корневым, сказал:

— Сильна у некоторых психология мелкого собственника! «Лишь бы мне было хорошо». Поучительный урок вы им преподнесли.

В тот же день Корнев познакомился со своим заместителем по политчасти батальонным комиссаром запаса Сорочаном, носившим в петлицах по две шпалы, а на рукаве красную звезду, с комсоргом младшим лейтенантом Микуловичем. Они рассказали о ходе сборов, о людях.

Через несколько дней командир полка поехал в штаб округа. Вернулся он оттуда ободренный, но и озабоченный. Начальник инженерных войск прочитал акт, написанный Фисюном, улыбнулся:

— Задал вам подполковник перцу! Не беда! Я его привычку знаю. Недостатки сразу видит, а хорошее и через лупу не замечает.

Но начинж потребовал от командира полка быть в готовности к пробному развертыванию трех отдельных батальонов. Эти учения назначил на начало июля. Нужно было за один месяц добиться такой выучки, которая обычно достигается за год.

В полку и особенно на сборах запасников наступило горячее время. Занятия проводились с рассвета и до наступления темноты. Корнев сам планировал их. Упор был сделан на тренировки с использованием имеющейся техники. Понтонный парк находился на берегу чуть ли не все сутки.

Командиры и комиссары дни и ночи проводили в подразделениях, стараясь хорошо подготовить личный состав к предстоящему тактико-специальному учению. Наиболее напряженно учеба шла в роте, которой командовал лейтенант Соловьев. Это был хорошо подготовленный в профессиональном отношении командир. Он ухитрялся почти ежедневно выкраивать из жесткого распорядка время для дополнительных тренировок. К тому же он был самолюбив, ревниво относился к успехам других. Узнав о них, виду не показывал, только бормотал себе под нос привычную присказку: «Странная вещь, непонятная вещь», а сам старался перенять передовой опыт, внедрить в своей роте.

Как-то Корнев присутствовал в роте Соловьева на практическом занятии. Перед его началом лейтенант сказал подчиненным:

— Армия наша в будущей войне будет наступать. Мы — понтонеры, и наша задача — быстрое наведение мостов через реки, поперечное плавание на понтонах с личным составом, боевой техникой и различным имуществом. Действовать все мы должны четко, согласованно, инициативно.

То занятие прошло динамично, напряженно, с большой пользой для всех бойцов. Корнев постарался сделать опыт Соловьева достоянием других командиров.

Мало в чем уступали Соловьеву командир взвода лейтенант Николай Крашенинников и старшина хозяйственного взвода сверхсрочник Георгий Тюрин. Они в свое время были рядовыми понтонерами, командирами отделений, хорошо изучили все десять видов переправ, собираемых из понтонного парка. А из него можно собрать десантные понтоны, шесть типов паромов и три конструкции мостов.

Крашенинников, сухощавый, но сильный, жилистый, все принимал близко к сердцу. Занятия проводил старательно, грамотно, с учетом индивидуальных особенностей подчиненных. Его доброжелательность всегда отображалась на неброском продолговатом лице. А если случалось что-то неладное, то кисло улыбался и утешал бойцов: «Ничего, братцы! Исправимся!» Зато как сияло его лицо, если запасникам на занятиях удавалось приблизиться к нормативному сроку сборки.

Под стать ему был старшина Тюрин. Ростом заметно поменьше, но тоже на силенку не обижался: «солнце» на турнике мог крутить долго. Всегда бодрый и улыбчивый, он постоянно от хлопотных дел старшины хозвзвода выкраивал часы для занятий понтонным делом, в которое был влюблен. Быстро находил общий язык с запасниками, умело проводил занятия, образцово показывал, как надо выполнять операции по сборке понтонов, мостов. Не скупился он на шутку, доброе слово. Обучаемые у него и прогоны дружнее подносили, и веселее настил укладывали.

Корнев часто по вечерам задерживался в штабе, изучая мобилизационную документацию. Это сблизило его с майором Борченко. Как-то незаметно, в беседах за стаканом крепкого чая, чтобы не клонило ко сну от цифр и графиков, они перешли на «ты», стали называть друг друга по имени и отчеству: Виктор Андреевич. Борис Диомидович.

Они откровенно делились пережитым и сегодняшними заботами, рассказывали о себе. Борченко поведал о том, что, придя в армию с четырехклассным образованием, остался на сверхсрочную службу. По вечерам упорно учился и на второй год окончил седьмой класс. Потом его направили в школу Червонных старшин в Киеве. Учась в ней, одновременно подготовился и сдал экзамен за девятый класс.

Бывая в увольнении в городе, как-то на базаре приметил красивую девчину, бойко торговавшую семечками. Купил один стакан, другой, так и познакомились. Ей тоже приглянулся высокий и стройный курсант с голубыми глазами и курчавой головой. Стали встречаться. Когда подошел конец обучения, оказалось, что у них будет ребенок. Поженились. Борченко вскоре назначили ротным командиром в понтонно-мостовом батальоне.

Потом Борис Диомидович поступил в военно-инженерную академию. Кроме старшего сына Виктора в семье появились еще двое мальчишек-погодков. После академии Борченко стал командовать батальоном. К сожалению, жизнь его семейная не сложилась. Жена Борченко отстала от мужа, его интересы для нее были безразличны. Как увидишь двух замурзанных братишек-погодков почти одного роста, так и знай — это парнишки Борченко.

Замполит полка как-то в беседе с Корневым сказал: «Боюсь, плохо кончится у Борченко на семейном фронте, а ведь трое ребят». Помня об этом, разговоре, Корнев несколько раз приглашал Борченко к себе домой на чашку чаю. А двое его младших ребят целыми днями пропадали с сыном Корнева в саду его дома или на веранде. Их приголубила Елизавета Петровна.

…Наступил июнь 1941 года. Дни стояли ясные и жаркие. На сборах запасников шла напряженная учеба. Понтонное дело давалось многим нелегко, и белесыми пятнами на гимнастерках бойцов выступала соль.

Запасник из Закарпатья Стребчук и его товарищи учились быстро снимать полупонтоны с машин и смыкать в целый или полуторный понтон.

…К урезу воды задним ходом подошли машины. Остановились, и с них по наклонной раме заскользили полупонтоны. Машины, еще чуть сдав назад, подталкивали их, и они с всплеском плюхнулись днищем на воду.

Занятия шли сразу в трех взводах. По всему берегу один полупонтон за другим покачивались на зыби Днестра. В них быстро вскочили назначенные расчеты. И стали подводить их попарно корма к корме. Навалившись на разные борта, бойцы так качнули полупонтоны, что скрытые в воде нижние сцепы вошли один в другой. Еще не успели закончить сбалчивание кормовых торцов поверху, как раздалась команда:

— Прогоны!

По сигналу командира взвода отделения, по восемь человек в каждом, взялись за железную балку — П-образный швеллер. Соединили прогон из двух таких балок — полупрогонов, весом каждый по сто пятьдесят килограммов. И уже двумя отделениями поднесли к берегу, чтобы со скрежетом металла о металл надвинуть на поставленные с просветом два понтона. Только не зевай! Вовремя убирай пальцы, а то ударом прогона о борт в момент отхватит.

По верхней кромке бортов полупонтонов проходит полоса из уголкового железа — стрингер. В нем насверлены отверстия, в которые, на свое строго определенное место, надо закрепить прогоны стрингерными болтами. Едва успели закрепить их, как прозвучала новая команда:

— Настилка!

Разбившись попарно, вереницей двинулись подносчики настилочных щитов. Захватив сразу по два (а в деревянных щитах с железной оковкой по 75 килограммов), один несет на левом плече, другой — на правом. И так друг за другом, как муравьи, по своей дорожке, да еще понтонерским шагом, который то же самое, что бег трусцой. На пароме живой конвейер встречают укладчики, и щиты ложатся в ровную ленту настила.

Стребчук всю свою жизнь был старательным. Иначе справные хозяева не наймут в сезон полевых работ. А теперь он попал в одну пару с одним из них — Таращенко, хутор которого от него в десяти верстах. И на занятиях старается Стребчук все выполнять добросовестно, то и дело подталкивает оказавшегося в голове пары Таращенко. А тот все норовит с понтонерского шага перейти на обычный. Возвращаясь за следующей парой щитов, Таращенко крепко схватил Стребчука за плечо и зашептал в ухо:

— Чого штохав мине? Тоби больше усих треба? Хай другие поспешают, може, нам ци бисови важки дошки бильше и нэ достануться?

И верно, раздалась последняя команда:

— Запажиливай!

Бойцы прижали по бокам настил колесоотбойными брусьями, вставили в гнезда перильные стойки, протянули по ним канат, и паром готов.

Начальник сборов капитан Корнев посматривает на, часы. В одном взводе норматив не выполнили, затратив десять лишних минут, в других — по пять-шесть.

Далековато еще до нужной натренированности запасникам, но при сборке паромов почти на «удочку» вытянули.

На другой день с утра взялись за наводку моста. Собрали для него паромы, и дал Корнев всему палаточному лагерю запасников двухчасовой отдых.

Бойцы отдыхают, а начальнику сборов передышки нет: сказывалась нехватка командного состава. Некоторыми взводами командовали сержанты. Часть командиров запаса местные власти по разным поводам задержали с отправкой на сборы. Штаб полка принял срочные меры: в военкоматы и райисполкомы пошли грозные запросы со ссылками на статьи инструкций и законов. По ним в последнее время стало ежедневно прибывать по нескольку командиров. Корневу надо с каждым новым командиром хотя бы немного поговорить, решить, куда его назначить.

После обеда, в назначенный час, Корнев уже стоял на первом, причаленном к берегу звене и наблюдал, как идет наводка моста. Буксирными катерами доводили паромы до якорной линии. Отсюда бойцы, используя якоря, работая веслами, должны вывести паромы на свое место в линии моста.

Прошло около часу. Наступил решающий момент: остался просвет только для последнего, замыкающего, парома. Главное — суметь точно в него войти, не задеть готовую часть моста. Иначе она может сорваться с якорей и развернется к берегу.

В этот момент к Корневу подошел какой-то незнакомый командир:

— Можно вас на минуту?

— Погодите!

Прошла минута, другая, и паром точно встал на свое место. Закреплены массивные шарнирные замки, соединяющие паромы, и можно пропускать грузы. Облегченно вздохнув, Корнев повернулся к стоящему рядом:

— Слушаю, что у вас?

Незнакомец не совсем умело приложил руку к пилотке.

— Тарабрин Николай Николаевич, звание у меня — политрук, а назначен в формируемый вами батальон уполномоченным особого отдела.

Вид у политрука был не совсем строевой. Новое обмундирование топорщилось, красная звездочка с золотой окантовкой была пришита на рукаве белой ниткой. Лицо немного скуластое. Густые черные волосы выбиваются из-под великоватой пилотки. На верхней губе поперечная, хорошо заметная морщинка. Темно-карие глаза смотрят смело и внимательно, а в глубине их светятся лукавые искорки.

Корнев представился, протянул руку:

— Надеюсь, поладим. Седьмого отдельного батальона пока еще нет, только примеряемся к его составу. — Помолчал и добавил: — Я в ваши дела вмешиваться не собираюсь. Надеюсь, и в мои, если не ударюсь в контрреволюцию, вы вмешиваться не будете. Полагающаяся вам по штату полуторка из народного хозяйства придет не скоро. Пристраивайтесь к клубной машине с кинопередвижкой, а двух стрелков подберете сами, списки в штабе.

Политрук Тарабрин удовлетворенно кивнул:

— Думаю, поладим. Не буду мешать вам сейчас. Я уже познакомился с товарищем Сорочаном, пойду к нему. Когда-то были чуть знакомы.

Подошел к концу первый месяц службы Корнева в полку. Как-то, освободившись пораньше, он зашел к начальнику штаба: знал, что Борченко часто засиживается в штабе, не торопится домой. Случалось, иногда он заглядывал к технику-лейтенанту Смолкину, который стоял на квартире у моложавой полуукраинки-полумолдаванки. У нее был патефон и много пластинок. В том числе записи песен бывшего есаула Лещенко, бежавшего в Румынию. В его песнях сквозила тоска по родным местам. Певец из есаула получился неплохой. В куче пластинок была одна с особенно грустно звучавшими словами: «Что мне жизнь пропащая сулит…» Под эту пластинку Борченко не раз выпивал стакан пуйки (самодельного местного вина) и шел домой. Сразу ложился спать, стараясь не замечать царившего кругом беспорядка.

Когда Корнев вошел в кабинет, Борченко неторопливо убирал в сейф знакомые красные панки с мобпланами.

— Ты поработать пришел? — спросил Борченко. — Кажется, уже во всем разобрался?

— Я за другим. Давай-ка съездим в совхоз: вишня поспела. Заказал ведерко, вареники затеем.

Помедлив, Борченко согласился:

— Только заедем в палаточный городок, посмотрим, чем твои запасники в свободный вечер занимаются.

— Хорошо!

Борченко снял телефонную трубку:

— Дайте гараж… Мою машину к штабу!

Борченко сам сел за руль. Машину вел уверенно. Через пятнадцать минут, проехав по лабиринту мощеных улочек, остановились у палаточного лагеря. На берегу, против поросшего травой косогора, несколько бойцов натягивали экран. Недалеко в сторонке, под прибрежными кустами, плотно толпились запасники. Кто-то под аккомпанемент саратовской гармошки распевал залихватские частушки. То и дело раздавался дружный смех. Подошли ближе. Бойцы увидели майора и капитана, расступились. Гармонист сидел спиной и не заметил новых слушателей. Исполнителем частушек оказался политрук Тарабрин. Капитан шепотом спросил ближайшего запасника:

— Как? Нравится концерт?

Тот восхищенно ответил:

— Мировой политрук при клубе. С ним не заскучаешь.

Вернулись к машине, около которой в кучке товарищей стоял сын Борченко Витя и на молдавском языке бойко рассказывал ребятам об устройстве легковушки. Увидев отца, радостно бросился к нему, поздоровался с Корневым. Схватил отца за руку:

— Прокатишь? Далеко едете? До кино вернуться успеем?

— Мы в совхоз. Вишни хочешь? До кино, наверное, вернемся.

Корнев сел на заднее сиденье, сказал Вите:

— Садись, тезка, с отцом, не часто тебе удается с ним прокатиться.

Виктор что-то по-молдавски крикнул ребятам и шмыгнул в машину.

В совхозе задержались недолго. Корнев еще днем, повстречав директора, договорился с ним, заплатил деньги. Корзина отборных ягод была приготовлена, а сверху в конверте лежали квитанция и сдача.

На обратном пути Виктор хотел остаться в кино, да Корнев отговорил его.

— Поедем к нам. Хозяйка вареники приготовит нам. С моей дочкой Аленой познакомишься, а твои братишки наверняка с моим сыном Вовой играют.

Немного поколебавшись — и в кино хочется, и с отцом в гости, — Витя спросил:

— Подождете меня чуток? Я на минутку к ребятам сбегаю.

Отец согласился. Мелькнули мальчишечьи пятки, и не успели майор с капитаном поговорить о причудах политрука Тарабрина, как Виктор уже вернулся, держа в руке нанизанных на прутике десятка три еще живых рыб: весь улов отдали ему молдавские друзья.

Пока Борченко ставил машину в гараж, на сковороде уже зашипела рыба, а за столом разгорелось соревнование, кто больше и лучше налепит вареников. Вовочка и его приятели малыши-братишки, сосредоточенно шмыгая носами и перепачкавшись в ягодах, тоже усердно трудились над неподатливым тестом. Всем было весело.

За ужином засиделись. На столе стоял кувшин с солнечным молдавским вином — это хозяева дома принесли из подвала, увидев у квартирантов гостей. Принесли и холодные сливки к вареникам.

Когда Борченко стал собираться, Елизавета Петровна, прощаясь, пригласила его зайти завтра вместе с женой и детьми. Показав на кастрюли, сказала:

— Вареников и Витиного улова всем еще на один ужин хватит.

Начало испытаний

1

Под утро Корнев проснулся от какого-то непонятного шума. Прислушался — ничего понять не мог. Жена тоже проснулась, предположила:

— Может, дрова кто привез и сбрасывает? Да нет, не похоже.

Раздался стук в дверь и голос посыльного:

— Товарищ капитан! Тревога!

Корнев быстро оделся. Подумал: «Неужели война?» Но мелькнула надежда: «Может, майор задумал потренировать нас как следует, решил в воскресенье устроить занятия». Посмотрел на часы, машинально отметил: 5.00.

Побежал в гараж за мотоциклом, собираясь ехать в палаточный лагерь запасников. Но дежурный у ворот сказал, что приказано всем командирам собраться в штабе полка. Изменение порядка сбора по тревоге окончательно встревожило. Что-то сжалось в груди. «Значит, война!»

Командиры быстро расселись в зале по местам, а через несколько минут сюда вошли командир полка и замполит, а за ними — начальник штаба с сержантом Сивовым, в руках которого была стопка знакомых красных папок. Майор Тюлев оглядел собравшихся, несколько изменившимся голосом произнес:

— Товарищи командиры! Сорок минут назад авиация фашистской Германии бомбила наши города. Только что совершен налет на аэродром под городом Бельцы. Получен телеграфный сигнал о введении в действие мобилизационного плана…

— Это война? — раздались растерянные голоса в разных углах зала.

Майор тяжело вздохнул:

— Да! Война! Вот в папках планы развертывания трех отдельных батальонов, печати и штампы по их наименованию и полевым почтам. Первым развертывается седьмой отдельный батальон капитана Корнева. Он выходит на выполнение боевой задачи сегодня не позднее четырнадцати ноль-ноль. Завтра утром приводится в готовность тридцать пятый батальон майора Борченко. К вечеру завтра капитан Григорьев готовит третий под номером тридцать семь. Я вместе с замполитом готовлю оставшуюся технику еще для одного резервного батальона и убываю в распоряжение штаба округа.

Затем замполит, посоветовавшись с командиром полка, сказал:

— В восемь часов проводим короткие митинги: я у казарм, командир в лагере. Порядок эвакуации семей объявим дополнительно. Этим займется команда, оставленная для резервного батальона. Старшим в ней назначен лейтенант Сундстрем.

Все заторопились по своим местам. Замполит задержал Корнева:

— Сундстрем просится к тебе. Считает, что ему не доверяют, он ведь сын царского генерала. Но менять решение не будем.

…Построение колонны батальона Корнева затянулось. Автомашин больше сотни, а настоящих шоферов хватило только на половину. За рули остальных машин сели недоученные на курсах — они всего-то имели часа по четыре практического вождения. Приписанные к батальону бортовые автомашины из народного хозяйства еще не прибыли, а выделенные полком едва покрывали десятую долю штатной потребности. Пришлось людей посадить под полупонтоны на специальных машинах, что в мирное время категорически запрещалось. Первая группа эвакуированных жен командиров с детьми втиснулась на одну полуторку. Колонна походила на цыганский табор, везде привязаны узлы, чемоданы и ящики.

В назначенный приказом по округу пункт на берегу Днестра батальон прибыл с опозданием на два часа. После сорокакилометрового марша сразу начали сборку мостовых паромов. Как стадо огромных черепах, пятились задом к берегу машины. Полупонтоны с тяжелым всплеском падали на воду. Понтонеры старались изо всех сил. Но, потрясенные известием о начале войны, допускали массу ошибок, нарушали не твердо усвоенный порядок сборки паромов. К тому же сильно изменился состав отделений. Это приводило к путанице обязанностей номеров расчета. Особенно много возникало неурядицы при укладке прогонов. То и дело приходилось исправлять ошибки в выборе отверстий для крепления их болтами. То и дело слышались приглушенные крики младших командиров. Иные не стеснялись в выражениях.

— Ты, раззява… Ты что, ослеп?

На марше у четырех машин были повреждены радиаторы, и их с опозданием привели на буксире. От всех этих неполадок некоторые командиры взводов стали срываться на окрики, что еще больше вносило сумятицу в действия уставших и напуганных запасников.

Поглядывая, как идет сборка мостовых паромов, Корнев зябко повел плечами. «А что было бы, если и сборка шла под огнем?»

— Сборку приостановить! — подал команду Корнев. — Командиры рот и взводов — ко мне!

От подразделения к подразделению, все удаляясь вдоль берега, понеслись приглушенные и искаженные расстоянием команды:

— Оборку…ратить… Кома… иры ро-о-т и…ов к комбату!

Тесной кучкой встали вокруг капитана командиры. Каждый бежал на вызов комбата, и каждый понимал, что сборка паромов затянулась, дорога каждая минута, а тут вдруг остановились. Оглядев собравшихся, Корнев, стараясь быть спокойным, произнес:

— Видимо, мы далеко еще не понтонный батальон, но обязаны им стать. Требую управлять подчиненными не окриками, а четкими командами. Дальше сборку продолжать, как учебную. Всем номерам действовать, только по командам: что поднести, как крепить. Никакой спешки!

Когда командиры разошлись по своим подразделениям, дело пошло лучше. Но ввод паромов в линию моста начали уже с приближением темноты. Неудачно подошедший буксирный катер быстрое течение прижало бортом к одному из уже введенных паромов. Под напором воды катер сильно накренился, возникла угроза, что его зальет водой. Растерявшийся моторист уже хотел выпрыгнуть на мост, как раздался твердый голос лейтенанта Соловьева:

— Без паники! Якорные номера! Багры за борта!

Собрав расчеты с соседних понтонов, Соловьев вместе с ними прыгнул на поднявшийся вверх борт катера. Крен уменьшился. Подоспел на другом катере щуплый, в замасленной пилотке, из-под которой выглядывал светлый чубчик, моторист Обиух. Казалось, куда ему, а он на малом ходу завел кормой свой катер под соседний просвет между понтонами. Удерживая его носом против течения, боролся с напором воды, то прибавляя, то сбавляя обороты винта.

Быстро подали буксирный канат. Под винтом, как закипевшая, забурлила вода. Обиух выбрал слабину буксирного каната, прибавил еще оборотов и оторвал попавший в беду катер от моста.

Несмотря на все старания запасников, мост был готов только через шесть часов — а нормативом отводилось два. Однако это обошлось без особых последствий: бои шли в сотнях километров, на границе, по реке Прут.

В ожидании переправы на берегу скопилось много техники и транспорта отводимых с границы машинно-тракторных станций и других организаций. Там, проверяя документы, наводили порядок пограничники, а комендантскую службу на переправе нес лейтенант Переплетчиков.

Вскоре по мосту сплошным потоком пошли машины. На одной из них была и семья Корнева.

Неожиданно на берегу послышался шум — и донеслась громкая команда:

— Прими в сторону!

Через мост прошло с десяток санитарных машин. Хотя и ненадолго они задержались у переправы, но вскоре стало известно всему батальону: ближайший пограничный город с железнодорожным мостом через Прут сильно разрушен и горит. На рассвете немецкие мотоциклисты и румынские солдаты, захватив мост, ворвались в город, но были уничтожены или взяты в плен пограничниками и подоспевшим стрелковым полком. Теперь мост взорван, и наши войска ведут упорные оборонительные бои на всем протяжении границы с Румынией.

Ночью посыльный из полка вручил Корневу пакет. При свете карманного фонаря капитан вскрыл его. Там была раскодированная и заверенная печатью шифровка из штаба округа. Батальону строго предписывалось мост содержать только по ночам, а днем переходить на паромные переправы, чтобы не допустить при бомбежке излишних потерь в парке. Далее следовало, указание послать связного от батальона в развернувшийся штаб 9-й армии, в оперативное подчинение которой теперь батальон поступает.

Комбат быстро нашел хату, в которой расположился штаб батальона. Тихонько тарахтел движок походной электростанции. Окна в хате были завешены плащ-палатками, горел яркий свет. Лейтенант Соловьев, временно приступивший к обязанностям начальника штаба, склонился над документами. На эту должность приписан майор запаса, но он к моменту выхода батальона на марш не прибыл.

Капитан дал прочитать шифровку Соловьеву, а сам по карте стал намечать, в каких местах можно укрыть мостовые паромы в заливчиках, под крутым правым берегом и в зарослях развесистого ивняка. Потом достал из полевой сумки остальные документы, доставленные посыльным. Там оказалась доверенность для получения на станции Матеуцы прибывших в адрес полка двадцати навесных забортных двигателей. Майор Тюлев писал, что это опытная партия, отправленная одним из ленинградских заводов для проведения войсковых испытаний.

В углу хаты сладко похрапывал, сидя на табуретке, старшина-сверхсрочник Тюрин. Пришлось его разбудить и отправить за получением забортных двигателей, а заодно узнать: не пришли ли домашние вещи Корнева, отправленные грузобагажом из Ленинграда?

В штабе стали собираться вызванные командиры. В небольшой хате становилось тесно. Несмотря на сутки, проведенные без сна, все держались бодро. Один из них с укором сказал:

— Долго возились с наводкой моста. Позорим номер своего батальона — семерку.

После ознакомления с шифровкой был объявлен порядок разводки моста и перехода на паромные перенравы. Лейтенант Переплетчиков получил задание оборудовать запасные пристани из подручных материалов: в его взводе был ефрейтор Лобов, вологодский плотник, мастерски владевший топором и умевший дать подручным задание с учетом их навыков в этом деле.

Пришел опоздавший командир зенитно-пулеметного взвода. Доложил, что посыльный только недавно нашел его на правом, более высоком берегу. Он там выбирал позиции для своих счетверенных зенитно-пулеметных установок. Уточнив по карте позиции пулеметов и показав их собравшимся командирам, Корнев уже хотел всех отпустить, но замполит Сорочан попросил их задержаться. До совещания он обошел подразделения: бойцы находились в натянутых по-бивачному плащ-палатках. Побывал и у дежуривших на мосту, когда им принесли в термосах запоздавший обед.

— Третья рота расположилась слишком близко от моста, — сказал он. — Надо ей подобрать другое место. Дежурившие на мосту не все имели при себе ложки и котелки. Попрошу это учесть.

Он вообще был гражданским человеком: чаще просил, а не приказывал. Но все его просьбы воспринимались как приказ.

За короткий срок пребывания на сборах Сорочан сумел завоевать среди запасников немалый авторитет своим добросовестным отношением к службе. К тому же все знали, что он до призыва был заместителем наркома, и это придавало ему особый вес. Когда поступило распоряжение сдать личные радиоприемники, он свой, заграничной марки, оставил при штабе. Пока шло совещание, батальонный комиссар сидел в уголке с наушниками и, поворачивая ручку приемника, прощупывал эфир. Корнев знал, что замполит неплохо владеет немецким языком. Когда разошлись вызванные в штаб командиры, Сорочан сказал:

— Если верить немецким сообщениям, они собрали такую силу, что намерены расправиться с нами в течение нескольких недель. Ну да это бабушка надвое сказала. Однако нам ждать легких побед не следует. Да! Чужой земли не надо, а вот «своей вершка не отдадим» — уже не получается. Фашисты, может, и преувеличивают, но несомненно, что их танки далеко вклинились на нашу территорию.

Это известие вызвало у Корнева вихрь мыслей и массу вопросов. Но он не высказал их вслух, лишь подумал: «Как же так? На нашем участке врагу не дали перейти границу. Почему им удалось далеко вклиниться на нашу землю на других участках? Разве финская кампания не научила нас, как надо воевать?» Корнев посмотрел на Сорочана, тот понял его состояние. Но в ответ только пожал плечами.

Утром Корнев урвал минутку навестить семью. Елизавета Петровна была внешне спокойная, рядом с ней, скорчившись, спал Вова. Капитан сказал подошедшим женам начсостава, что их проводит на поезд старшина Тюрин. Елизавета Петровна возразила:

— Не хочу я никуда ехать. Кому понадобится бомбить эти места. Если бы не ребята, осталась при батальоне, дело мне нашлось бы. Разве как-нибудь ребят к тетке в Ленинград отправить?

Помня услышанное по радио Сорочаном, Корнев ответил:

— Поедете все вместе. На этом и порешим. Мне надо еще составить списки, кому куда выписывать проездные документы.

Женщины, услышав это, зашумели. Но жена Тюлева подтвердила, что муж прислал записку, в которой просит поскорее добираться с ребятами в его родной город на Волге. Это оказало свое влияние. Составление списка поручили Анне Алексеевне Григорьевой, муж которой со своим батальоном еще не вышел на Днестр, и место, где он будет находиться, пока не известно.

2

Казалось, что нехватка шоферов и бортовых автомашин затянется надолго. Транспорт, мобилизованный в тылу страны, прежде всего направлялся в дивизии, ведущие бой на границе. На укомплектование понтонно-мостового батальона были запланированы машины, прибывающие по железной дороге на второй и пятый день после объявления мобилизации. Но все получилось не по планам.

Посланный встречать эшелоны с машинами начальник арттехснабжения техник-лейтенант Смолкин узнал, что авиация противника бомбит ближние станции. Получено приказание разгружать эшелоны с автотранспортом на дальних подступах. Смолкин поехал вдоль железной дороги и наткнулся на скопление машин в лесу. Шоферы рассказали, что ехали они в большом эшелоне и комендант станции приказал им разгружаться. Объявил, что даст всем командам маршруты следования своим ходом. В разгар разгрузки началась сильная бомбежка. Машины, которые были разгружены, укрылись в лесу. Но тут стали рваться снаряды в соседнем эшелоне. Часть шоферов погибла, другая — ранена. Сгорело много машин. После бомбежки все, кто уцелел, собрались в лесу. Комендант погиб, а прибывший вместо него другой вторые сутки не может выяснить, куда направлять машины.

Смолкин проверил документы в каждой команде. Приглянулся ему не забывший армейскую выправку абхазец, сержант запаса Кизеля. Назначил его старшим над всеми собравшимися в лесу, поручил составить списки людей и автомашин. Пообещал вернуться часа через три с кухней.

Сначала он поехал на станцию и нашел коменданта. Договорился с ним, что автомобили поступят в понтонный батальон, в состав которого из них предназначено несколько машин. Батальон имеет связь и со штабом округа, и со штабом 9-й армии, быстрее получит указание, куда направлять остальные. Невыспавшийся и вконец измотавшийся комендант был рад избавиться от одной из массы навалившихся на него забот. Мельком просмотрев документы техника-лейтенанта, что-то записал в толстой, изрядно потрепанной книге и предупредил:

— Батальон теперь отвечает за направление машин в войска, за питание шоферов, за порядок на стоянке в лесу — в общем, за все там.

Смолкин по дороге обратно все время поторапливал шофера, а сам думал: «Не слишком ли много взял на себя, ведь машин в лесу больше сотни». Когда он приехал в батальон, Корнев, выслушав его доклад, срочно послал заместителя по технической части майора Копачовца с донесением в штаб округа и тут же вместе с кухней, бензовозом и ремонтной летучкой выехал в лес.

Когда приехали на лесную стоянку, быстро разобрались, какие команды и какие машины по маркам там сохранились. Наголодавшиеся шоферы толпились около кухни. Через два часа в батальон направилась колонна в пятьдесят машин и шоферы, отобранные для пополнения батальона из числа тех, кто остался без машин. Среди них большинство было второго, несколько даже первого класса. Остающихся в лесу разбили на взводы, назначили командиров. За стоянкой закрепили название: «Автопарк резерва», и его начальником оставили сержанта Кизелю. В его распоряжение передали повара с походной кухней-прицепом и машину с небольшим запасом продуктов.

Автопарк резерва стал приобретать организованный по-военному вид. Замаскировали ветками автомашины, прикрыли дерном наезженные колеи. Выставили наблюдение за воздухом и установили сигналы воздушной тревоги. Начали отрывать щели. Сержант Кизеля назначил дежурного и дневальных по парку.

Вернувшись к себе в батальон, Корнев изрядно поволновался: «А вдруг штаб округа по-своему распределит находку Смолкина, и батальон опять останется без шоферов и бортовых машин?» Но все обошлось. Взятые им автомашины и шоферы были зачислены на укомплектование батальона. За остальными стали прибывать представители разных частей для получения машин по разнарядке моботдела штаба округа.

Через сутки лесная стоянка опустела. В батальон с двумя машинами прибыл сержант Кизеля. Он отлично справился с порученным ему делом и проявил инициативу. Машины с прицепленной походной кухней оказались доверху загруженными запасными частями и колесами, добытыми за счет разборки разбитых на станции. Сержанта зачислили командиром взвода в роте понтонного парка. В его подчинении стало три десятка шоферов и мотористов. Назначить Кизелю командиром взвода комбат решил, прочитав в его воинском билете запись: «С отличием окончил автодорожный техникум с присвоением квалификации — автотехник».

Через несколько дней в конце ночи сообщили с правого берега, что в ожидании переправы скопилось больше трехсот разных машин и тракторов. Кроме того, давно ждет своей очереди большой обоз с еврейскими семьями.

С рассветом опустился густой туман, и Корнев решил, пока он не рассеется, мост не разводить. Но через час туман стал подниматься, и комбат заспешил на переправу. Утро все настойчивее проглядывало через молочную дымку. В садах по-мирному зачирикали и защебетали птицы. Хозяйки занялись своими делами, в коровниках о ведра стали позванивать струи молока. Не так далеко шла война, а тут своим чередом начинался сельский трудовой день. То в одной, то в другой хате он нарушался бабьими причитаниями и детским плачем: это с узелками и котомками уходили из родного дома на сборный пункт мужчины, получившие военкоматские повестки.

Понтонеры, поглядывая на поднимающийся кверху и редеющий туман, начали готовиться к разводке моста. В селе, раскинувшемся по правому берегу, завыла сирена. Пост воздушного наблюдения предупредил: «Видим самолеты противника». По мосту заспешили последние машины, а люди с котомками побежали, стараясь до разводки успеть на другой берег.

Корнев в рупор подал команду:

— К разводке моста приступить!

Команду повторили на мосту. На понтонах послышалось:

— Отдать якоря на буи!

Всплеснулась вода под выброшенными за борт связками якорных канатов. Закачались на речной зыби привязанные к ним на тонких чалках буи — спасательные круги, поворачиваясь к берегам то стороной, выкрашенной в белый цвет, то выкрашенной в красный. Мост сразу сломался на отдельные звенья, и каждое, развернувшись на месте, тронулось вниз по течению. Потом паромы ощетинились веслами и пошли к берегам под сень деревьев. Часть их подхватили на буксир катера и повели к берегам выше по течению. Через несколько минут от переправы и следа не осталось. На береговых устоях и укрывшихся паромах раскинулись маскировочные сети.

Так батальон изо дня в день с наступлением сумерек наводил мост, а по утрам прятал его. Потом выходили на реку два-три понтона на веслах, вылавливали спасательные круги, за привязанные чалки вытягивали якорные канаты и за них поднимали якоря в понтон. Терять якоря было нельзя: без них понтоны в линии моста не удержишь. Случалось, у поспешно привязанной чалки развязывался узел. Она отпускала плыть по течению спасательный круг, а якорный канат опускался на дно. Тогда старшина водолазной команды, ругаясь, кричал:

— Салаги! Узлов вязать не умеете!

На реку выходил водолазный бот.

Водолаз, обвешанный грузилами, опускался на дно, шел поперек реки, находил положенный течением на грунт якорный канат. Тонким канатиком-выброской, как его называют понтонеры, надежно прихватывал находку. У выброски на другом конце — пробковый поплавок. За выброской поднимают со дна канат, а затем и якорь.

Однажды, когда на реке два понтона были заняты подъемом якорей, вдруг на бреющем полете из-за горизонта вынырнул немецкий истребитель — «мессер». Пост воздушного наблюдения подал сигнал поздно — стервятник был уже над рекой и дал длинную очередь по понтонам. Над одним она прошла поверху, в другом резанула по понтонерам. Из восьми, находившихся в понтоне, трое были убиты. Застонал тяжело раненный четвертый. Остальные упали на дно понтона, а когда на них брызнули струи воды, схватили пробки и стали ими «глушить» пробоины. Но розовеющая от крови вода все равно прибывала. В это время к ним подгреб на помощь соседний понтон. По сигналу сирены отдыхавшие в. садах роты бросились в заранее отрытые щели, но самолет уже скрылся вдали. На берегу появились понтонеры, а мотористы бросились к катерам. Раньше всех заурчал мотор на катере Обиуха. Задрав вверх нос, он помчался, оставляя след буруна, выручать товарищей.

Первых убитых похоронили в саду около каменной ограды. Прозвучал винтовочный салют. Сорочан, прощаясь с погибшими, сказал короткую речь, а свеженасыпанный холмик назвал «могилой отдавших жизнь за якоря». Скорбно качали головами местные женщины. Невдомек им было, что такова понтонерская служба — они должны рисковать и жизни не жалеть.

Эвакуированные из полка семьи все еще находились в селе на левом берегу Днестра. Посланный на ближайшую станцию для организации их отправки настырный старшина Тюрин вернулся обескураженный. Все поезда с юга идут переполненные, и посадку на станции не производят.

На следующий день разводка моста опять задержалась. Паромы еще не успели укрыться, а в воздухе появилась армада пикирующих бомбардировщиков. Шестерка с черными крестами на крыльях отвалила от строя и повернула на рассыпавшиеся по реке звенья моста. Или командиры паромов родились в рубашках, или мешала тень на реке от садов левого берега, которые освещало едва поднявшееся солнце, но бомбы в паромы не попали. Двоих легко ранило осколками да пробило несколько дыр в понтонах. Держать семьи вблизи батальона стало нельзя. Они натерпелись страха от первой небольшой бомбежки, а еще больше наслушались разных страхов от беженцев, которые побывали в селе, уходя с приграничных мест. Снарядили для них три грузовика. Возглавил эту небольшую колонну старшина Тюрин, взяв в помощь себе трех бойцов. Корнев попрощался с женой и детьми.

Ежедневно по утрам в батальоне недосчитывались то одного, то другого бойца. Исчезали они бесследно. О несчастном случае не могло быть и речи. Во время наводки и дежурств по мосту все были на глазах командиров отделений, и никто не мог незаметно никуда деться. Как правило, исчезали ночью из числа отдыхающих или назначенных в наряд на кухню или по батальонному бивачному лагерю. Все, кого недосчитывались, были призваны на сборы запаса из недавно воссоединенных западных областей. Как ни горько сознавать, но это было дезертирство. Такого позора Корнев не ожидал в своем батальоне. Он собрал младших командиров, дал им советы, как держать постоянно на глазах весь состав отделений.

— От вас зависит все: успех в бою, выучка бойцов, их воинская честь и преданность Родине. От вас зависит, прекратится ли такой позор, как дезертирство.

На совещании присутствовал политрук Тарабрин. Мало кто знал его настоящую должность. Его стали называть политруком при клубе. В минуты отдыха по-прежнему заливалась его гармошка, а частушки порой были такие, что, услышав их, местные девчата, заливаясь краской, стыдливо закрывались платочками.

Комбат теперь смог выделить для Тарабрина положенную ему по штату полуторку с шофером. Двух стрелков политрук подобрал себе сам. Но они втроем, как и раньше, находились при клубной машине, а свою он отдал под хозяйственные грузы. У Тарабрина был хороший фотоаппарат. Он охотно и безвозмездно снимал желающих послать домой фотокарточку. Часто в боевых листках красовались снимки отличников, фотографии из жизни понтонеров.

Когда все разошлись, Тарабрин подошел к капитану:

— У меня есть просьба. Водолазная команда пока не загружена. Оставьте себе небольшой расчет с одним водолазом, а остальных временно передайте в мое распоряжение.

— Хорошо, — ответил Корнев. — Народ в команде золотой. Почти все орденоносцы еще с финской кампании.

В штабе Корнев с Сорочаном уже в который раз пересматривали списки подразделений. Они добивались, чтобы в каждом отделении рядом с недавним единоличником с хуторов Западной Украины и из сел Бессарабии был старослужащий из рабочих или колхозников. Чтобы в каждом отделении был хотя бы один комсомолец.

У комбата возник вопрос: «Зачем Тарабрину понадобился кроме двух стрелков еще десяток бойцов из надежной водолазной команды?» Когда закончили проверку списков подразделений, Сорочан спросил Корнева:

— Почему не поехал проводить семью? На станции твой орден помог бы в переговорах с железнодорожным начальством. А то послал старшину. Он настойчивый, да все-таки старшина, а не капитан.

— Вот тебе и надо было проводить семьи, — ответил Корнев, показывая на петлицы Сорочана. — На одну шпалу у тебя больше. И комиссаром теперь называешься не только по званию, но и по должности.

Недавно в армии был снова восстановлен институт комиссаров, Сорочан еще больше почувствовал свою ответственность за все происходящее в батальоне. Помолчав несколько секунд, он уверенно сказал:

— Моей семьи там нет, а тебе нужно было бы и командирский, и семейный долг выполнить. Там жены и дети твоих товарищей.

— А как же с переправами?

— Не доверяешь нам? Соловьев, по-моему, справится, да и я помогу. Небольшой опыт все же уже получил. А насчет того, что ты из батальона отлучишься, ответственность беру на себя. Все-таки, как ты сам сказал, я теперь комиссар.

Договорились, что вдогонку за семьями Корнев выедет на мотоцикле. Легковые машины из народного хозяйства еще не прибыли. На мотоцикл был подобран умелый водитель, но при быстрой езде в прицепной коляске Корнева частенько крепко потряхивало.

Командирские заботы не давали Корневу покоя и по дороге на станцию. На воде из всего парка можно было держать до двенадцати паромов. Из них только три работали на буксире за катерами, остальные на веслах. Пробовали устанавливать навесные забортные двигатели, но мотористов, овладевших ими, не было. Моторы то и дело капризничали и выходили из строя: то заведутся легко, а то никак не запускаются. Корнев собирался вместе с зампотехом решить, как бы наладить обучение мотористов. Но все из-за разных дел откладывал этот вопрос.

Когда Корнев подъехал к небольшой станции, сразу понял — семьи еще не отправлены. Они табором расположились в пристанционном скверике.

Стоял теплый после прошедшего дождя вечер. Едва капитан вылез из коляски, разминая затекшие ноги, раздался чей-то голос:

— Елизавета Петровна! Ваш приехал!

Из-за кустов вынырнула Алена и бросилась отцу на шею. За нею спешили жена и сын. Собрались женщины и наперебой начали рассказывать, как мимо прошло, почти не останавливаясь и не открывая дверей, двенадцать пассажирских поездов. В сторонке стоял обескураженный старшина. По его адресу женщинами было сказано много горьких слов и упреков: «И со станционным начальством не может договориться… И в двери-то вагонов не настойчиво стучит во время остановок поездов».

Корнев выслушал расстроенных женщин, пошел к начальнику станции.

В маленьком кабинете дежурный по станции беспрерывно принимал по телефону и селекторной связи разные сообщения. Он догадался, зачем пришел капитан.

— Все поезда идут с вручением жезла почти на ходу. — урвав свободную минуту, сказал он. — Таково распоряжение диспетчера. Остановок пока не будет. Рекомендую вам посамовольничать. Выставьте патруль, пусть при подходе поезда даст сигнал остановки. Вот вам ключ к вагонным дверям. Я перед начальством на вас все свалю, а машинист задержку нагонит в пути.

Часа через два появился пассажирский поезд. Он вызвал переполох: все засуетились, забегали с узлами и чемоданами, рассыпаясь по платформе. Сержант и один из шоферов, захватив карабины, уже стояли там, где вышел дежурный по станции с жезлом, прикрепленным к большому проволочному кольцу. Машинист, увидев военных, подающих сигнал остановки где-то добытым красным платком, остановил поезд. Вытерев комком ветоши руки, привычным движением скользнул по железным ступенькам. Озабоченно посмотрел на беготню женщин с ребятишками у закрытых вагонов.

— Сержант, не боишься ответить за самовольную задержку поезда?

Сержант пожал плечами:

— Мне что? Приказ выполняю. Пока капитан не даст сигнал, поезд отправлять не позволю.

— Ишь какой строгий! Не пугай. Лучше помоги женщинам садиться.

Но сержант остался на месте. А капитан, пробежав вдоль поезда, прыгнул на подножку одного из вагонов, открыл ключом двери. Затем перебрался в другой вагон, тоже открыл двери. Проводники возмущались:

— Не имеете права! — Но все же впускали в вагоны женщин и детей.

Когда на платформе остались только люди в военном, поспешно сующие в вагоны последние узлы и чемоданы, Корнев дал патрулю у паровоза сигнал фуражкой. Сразу же раздался свисток, лязгнули буфера, и поезд тронулся.

Корнев растерянно смотрел на окна — где же его семья? Во время посадки он лишь мельком заметил, как Елизавета Петровна бежала с Вовочкой на руках, споткнулась и упала. Какой-то боец помог ей подняться. Потом она, прихрамывая, побежала дальше, прижимая сына к груди, а сбоку мелькнуло платье дочки. Окна все быстрее и быстрее мелькали мимо, и Корнев так и не увидел своих. Сердце тоскливо сжалось: «А увижу ли? Так ли надо было проводить?» Почему-то ответственность за все, что случилось, почувствовал так остро, словно сам был виноват и в том, что идет война, и в том, что жене его с двумя ребятишками будет очень тяжело.

А в это время, прижав к разбитой коленке пахнущий духами платок, подарок мужа на Первое мая, Елизавета Петровна во все глаза смотрела сквозь мутное стекло на Корнева. Она понимала, что муж ее не видит и не увидит. Кричать бесполезно — не услышит. Она, когда-то активистка женского клуба атеистов, шептала: «Господи, помоги: сохрани его!» Мелькали спасительные воспоминания: «Ведь на Карельском перешейке подорвалась на мине машина, в которой он ехал. И он чудом уцелел. Пусть повезет ему и в этой страшной войне. Пусть ему повезет».

Скрылись красные сигнальные огни хвостового вагона. Капитан медленно направился к стоянке машин и тут увидел Виктора Борченко. Мальчик виновато развел руками:

— Отстал. Бегал за забытым матерью бидоном с молоком в сквере.

Корнев расстроился. Потом решил, что сумеет отправить своего тезку к Борченко, который тоже где-то на Днестре содержит переправу.

Вернулись в батальон уже поздно ночью. По мосту шел непрерывный поток обозов и техники. Переправлялись с правого берега гражданские организации. Проплывали силуэты комбайнов и сильно перегруженных машин. А на самом верху неведомо как удерживаются женщины с ребятами. Наплавной мост как живой прогибался под машинами и, едва выровнявшись в паузах между проходящими колоннами, снова оседал под очередным грузом.

Тревожные дни и ночи

1

На исходе был первый месяц войны. В скупых сводках Совинформбюро говорилось о тяжелых боях на смоленском и киевском направлениях. Стаи вражеских самолетов появлялись по нескольку раз в день над Днестром и летели на восток. Каждый вечер, выходя из укрытии, один за другим смыкались мостовые паромы. Под покровом ночи в спешке шли через мост люди, обозы, машины. Когда сигналом фонаря дежурный прерывал их поток, в сторону фронта начинали движение колонны грузовиков, цистерны с бензином, шагал строй новобранцев или грохотали упряжки с пушками.

С рассветом мост исчезал. От пристани к пристани начинали сновать перевозные паромы, густо утыканные зелеными ветками и готовые по сигналу «Воздух» скрыться под тенью склонившихся к воде развесистых деревьев. Ночью остановки перед мостом короткие, а днем в ожидании парома — значительные. В очередях, пока прикурит один у другого или разживется щепоткой махорки на закрутку, перебросятся бойцы парой слов. Если доведется повстречать земляка, тут торопливый разговор обо всем, а главное: как там, на передовой? Так и собирали ворох новостей с Заднестровья. В них вперемежку быль с небылицей, нередко то гордая, то горькая правда очевидцев. В газетах не писали, почему переправу не охраняют наши соколы. Но понтонеры узнали, что еще в первочасье войны на ближайшем аэродроме в Бельцах под вражескими бомбами сгорели наши самолеты.

От окрученного бинтами бойца в зеленой фуражке понтонеры услышали рассказ о пограничной заставе, которой командовал старший лейтенант Ветров. Пять суток удерживала она свой участок до подхода армейских частей. Сорок пограничников отбили все атаки румынского батальона. Иногда противнику удавалось уцепиться за левый берег Прута. Тогда пограничники штыковым ударом сбрасывали его обратно в воду. В одной из контратак Ветров был ранен, но заставу не оставил.

Хотя и нелегко было понтонерам ежедневно наводить и разводить мост, комбат использовал любую возможность для обучения слабо подготовленных запасников. С утра до вечера в небольшом заливчике, накрытом кронами деревьев, шли непрерывные тренировки по сборке различных понтонных конструкций. Слышались команды: «К сборке приступи!.. Прогоны!.. Настилка!.. Запажиливай!..»

Как-то вечером, когда по мосту пошли грузы, капитан Корнев, прижимаясь к перильному канату, собрался на правый берег. Его окликнул Тарабрин:

— В одиночку ходить ночью настоятельно не рекомендую. Опасно.

Ночью пограничники, проверяя документы у столпившихся перед мостом беженцев, задержали заведующего торговой базой. На недавно полученном и еще не взятом военкоматом на учет «пикапе» тот пытался проехать через мост. Он имел документы на эвакуацию по железной дороге, но решил уехать на «пикапе». В машине кроме имущества семьи обнаружили солидный запас сахара, масла, консервов и колбасных изделий. Продукты пограничники изъяли по акту в свою хозчасть. Завбазой с семьей отправили попутной машиной, а новенький «пикап» с шофером Башарой направили в штаб батальона. Лейтенант Соловьев, проверив документы у водителя, спросил:

— Как же вы, товарищ Башара, оказались у моста вместо ближайшего военкомата?

— «Пикап» не хотел заведующему оставлять. Он же на нем тикать собрался. Другого шофера нашел бы, а я пограничникам сам сказал, чтобы документы хорошенько проверили.

Слова Башары подтвердил сопровождавший его пограничник, и Соловьев решил, что шофера и машину можно зачислить в батальон. Обрадованный Башара пошел было к «пикапу», но старшина Тюрин завернул его к сарайчику, где было сложено имущество хозвзвода.

— Пойдем со мной, надо по форме одеться. Самого комбата возить будешь. — Пока подбирали обмундирование, ворчливо и назидательно втолковывал: — Смотри, чтобы командир наш везде поспевал и цел оставался. Случись что — с тебя спросим. Он — всему голова.

В это время раздался голос Соловьева:

— Башара! Быстро на мост. Передай капитану: в штабе получен новый документ.

Приехав в штаб, Корнев ознакомился с боевым распоряжением начальника инженерных войск армии и тут же по тревоге отправил под командой Соловьева одну понтонную роту и машину со взрывчаткой на железнодорожный мост в пятнадцати километрах вниз по течению.

Глубокой ночью в штабе батальона появился корпусной инженер: уточнить плановую таблицу переправы частей и соединений стрелкового корпуса. Оставшись один на один с капитаном, он сказал:

— Подвижные части противника глубоко вклинились на нашу территорию севернее вас. Они угрожают охватить южную группировку наших войск. Получен приказ — оставить правобережье Днестра. — Узнав о выезде на железнодорожный мост понтонной роты, добавил: — Там сейчас дивизионный инженер с саперным батальоном. Они уложили по шпалам моста дощатый настил и пропускают гужевой и автомобильный транспорт, не прекращая движения поездов.

Проводив корпусного инженера, Корнев уже перед рассветом пошел обратно на левый берег. Обратил внимание, что движение по мосту стало затихать. Посторонился, чтобы дать дорогу обгонявшему автомобилю, и встал на самый край настила. Мелькнул задний борт машины, Корнев обернулся: не идет ли следом другая? Почти вплотную за своей спиной увидел бойца. Тот отпрянул и быстро спрыгнул в понтон. Капитан подумал: «Это понтонеры проверяют крепления».

Утром мост развели. На двухкилометровом участке реки начали работать десять паромов. Корнев, уставший за ночь, пришел отдохнуть в свою палатку, натянутую около штаба. Не успел снять сапоги, как услышал:

— Товарищ капитан, разрешите войти?

— Входите.

— Политрук Тарабрин просит вас срочно зайти к нему! — Посыльный после быстрого бега глубоко и прерывисто дышал.

Сначала Корнев хотел сказать: «Если политруку нужен командир части, то пусть он сам к нему явится». Но он представил себе Тарабрина, простого в общении, без зазнайства. В нем угадывались и народная мудрость, и хитринка русского мужичка. Корнев решил идти, «Такой особист даром звать не будет».

Посыльный проводил кратчайшей дорогой. Обосновался политрук в сторонке от других построек, в скрытой густой зеленью маленькой хатке. Когда капитан вошел, Тарабрин сидел за грубо сколоченным столом. Тут же на длинной скамье расположился Сорочан с толстой папкой бумаг в руках. Тарабрин встал:

— Извините, но я вынужден пригласить вас с комиссаром к себе. Мое появление в штабе сейчас нежелательно. Прошу ознакомиться. — Кивнул на пухлую папку, которую Сорочан раскрыл на первой закладке. — Читайте там, где закладки.

Комбат и комиссар с тревогой и удивлением стали читать лист за листом. Это были протоколы допроса бойцов. Из них свидетельствовало, что в батальоне действуют шпионы.

— Час от часу не легче! — воскликнул Сорочан, просматривая очередной лист. — Было у меня сомнение: не орудует ли у нас вражеская сволочь?

Тарабрин вынул из подшитого в дело конверта фотографию:

— Это главарь шпионской группы. В прошлом зажиточный закарпатский хуторянин. Служил капралом в польской армии, там и был завербован немецкой разведкой. Я недавно получил о нем сведения от своего начальства.

— Вот это номер! Мы же его хвалили, благодарности перед строем объявляли! — невольно вырвалось у Корнева.

Тарабрин, улыбаясь, показал еще один снимок.

— Это и помогло. Вот фотография, когда он стоял перед строем. Он не заметил, что я снимаю его. Этот снимок и признали во фронтовой лаборатории схожим с фотографией капрала. Сегодня же арестуем его вместе с подручными. А сейчас посмотрите еще эти два листа.

Листы оказались показанием о том, что группа, организованная бывшим капралом, ставила своей целью пропаганду непобедимости немецкой армии, организацию дезертирства и устранение ведущего командного и политического состава. Следующий документ Тарабрин прочитал сам. Корнев побледнел — из протокола допроса было видно, что его сегодня ночью должен был, оглушив понтонным ломиком, спустить в воду понтонер Стребчук. Сразу вспомнился мелькнувший на мосту за спиной понтонер.

— Не верится… — с сомнением произнес он.

— Спросите арестованного, — сказал Тарабрин.

В хату под конвоем одного из водолазов вошел человек. Глядя в пол, он остановился.

— Так за что же ты меня хотел прикончить? — спросил комбат.

— А щоб вийна швыдче закинчилась та до хаты скорийше. — В тоне ответа сквозили и растерянность, и страх, и раскаяние. — Сам сэбэ загубыв, послухав вражу змеюку.

Тяжелым камнем легло на сердце капитана то, что узнал в этой маленькой хатке.

— Не расстраивайтесь, — Тарабрин положил свою ладонь на крепко сжатый кулак Корнева. — У нас в батальоне много прекрасных людей. Без них я бы ничего не узнал. Да и этот понтонер Стребчук в последний момент не решился на преступление. Он сам покаялся командиру отделения сержанту Богомолову, а тот уже давно знает, что я не «политрук при клубе». Сразу же ночью и привел Стребчука ко мне. Есть еще одно дело: нужен катерок. Надо с вами на ту сторону съездить.

Корнев с Тарабриным пошли на берег, а комиссар посадил арестованного рядом с собой. Пока капитан с политруком ездили на другую сторону Днестра, он в задушевной беседе узнал все о Стребчуке.

…В одном из горных распадков, на каменистом клочке земли, приютился небольшой хуторок Стребчуков. Замученная непосильным трудом жена да два постоянно голодных хлопца — вот и вся его семья. Земельный надел мал, зато на нем камней вдосталь, а хлеба родится чуток. Совсем голодно было бы, если бы не временные работы у справных хуторян, у которых и землицы, и скота побольше раза в три. Стребчуковское же стадо состоит всего из десятка коз, одной коровенки и тощей лошади. Выручали еще небольшие заработки на лесных порубках да сбор дикорастущих орехов.

Так и жили Стребчук и его жена в вечном труде и с вечной мечтой выбиться в люди, стать «справными хозяевами». Да все не давалась в руки эта мечта. То цены на лесные орехи падали, то не было отбоя от желающих заработать на рубке леса, и артельщик начинал платить поскупее.

В лагере, на сборах запасников, Стребчук был в одной роте с тем самым земляком Таращенко, до хутора которого десять верст. И при развертывании батальона опять попал в одну роту с ним. Этот земляк, когда прошел первый испуг от начала войны, стал все чаще заговаривать о немецкой силище, о самостийной Украине, которая возродится при помощи Гитлера. Так постепенно он стал убеждать Стребчука, что можно стать справным хозяином, если угодить немцам, которые скоро покончат с Советской властью. Потом, когда у Стребчука при таких разговорах начинала светиться надежда, сказал, что имеет от тайных гитлеровских пособников поручение уговорить кого-нибудь из настоящих украинцев, по его словам, на пустяковое дело: темной ночью стукнуть комбата понтонным ломиком по голове и потихоньку опустить в днестровскую воду.

За такую, дескать, услугу обещают дать хороший земельный участок в долине, а не на камнях, четырех волов и пару добрых коней. От таких речей закружилась у бедняка голова, и он дал согласие. На другой день к нему подошли уже трое и пригрозили: «Если не выполнишь обещание, самого тайком утопим, а жену с ребятами отправят в концлагерь».

Ночью секунды отделяли Стребчука от выполнения злого умысла. Но оглянулся комбат. Мелькнуло его лицо, и Стребчук вспомнил, как сам видел прощание комбата с семьей, уезжавшей в тыл. Ясно всплыла в глазах прижавшаяся к отцу заплаканная девочка лет десяти и обнявший его за шею трехлетний сынишка. С ужасом подумал: «А как же они?!» И метнулся в корму понтона. Чуть опомнившись, заспешил к своему сержанту Богомолову, которого не только в отделении, но и во всем взводе понтонеры уважали за справедливость и отзывчивость, за готовность прийти на помощь и дать толковый совет. Вместе с ним, прячась за кустами и заборами, прибежали в эту маленькую хату, скрывавшуюся в густом саду.

…Корнев с Тарабриным причалили у берега, на котором раскинулось большое село, пошли к центру, где, высилась старинная церковь. На крыльце поповского дома увидели бойца из водолазной команды с карабином в руках. Он морской дудкой, висевшей у него на груди, вызвал своего старшину. Старшина доложил капитану:

— Водолазная команда несет службу согласно заданию политрука Тарабрина. Особых происшествий нет.

На поясе старшины брякнули большие старинные ключи. Все вместе подошли к дверям, ведущим в церковное подземелье. С мелодичным звоном открылись замки. В полумраке едва освещенного через маленькие зарешеченные окна подвала зашевелились встающие с соломенной подстилки давно не бритые люди в гимнастерках без ремней. Старшина скомандовал построиться. Достав список, начал перекличку. Это были дезертиры. Из семнадцати бежавших из батальона здесь, в подвале, находилось одиннадцать. Подвал снова закрыли.

— Как это вы сумели? — спросил у Тарабрина капитан.

Тарабрин показал на выстроившихся у крыльца водолазов:

— Они ночами в засаде сидели, все тропинки перекрыли.

Корнев подошел к строю:

— Спасибо, дорогие товарищи! — Задержал руку у козырька. — Благодарю за службу! — Повернулся к Тарабрину: — И вам, конечно, благодарен.

Корнев и Тарабрин быстро вернулись назад. Через час четыре главных подручных капрала сидели со связанными руками. Каялись и плакались, сваливали вину друг на друга. Таращенко, спасая свою шкуру, выдал, где находится тайник. Там в стеклянной банке обнаружили красноармейские книжки с печатями и полевыми номерами частей. Оставалось только вписать фамилии. Была подготовлена книжка и для Стребчука. В нее вложена справка, в которой говорилось, что красноармеец Горобец после излечения в госпитале направляется в свою часть. Лежала еще пачка курительной бумаги с загнутым уголком на тринадцатом листе от конца. Когда этот листок подержали над свечой, появились словно нарисованный коричневым карандашом трезубец и цифры. Стребчук должен был показать его на одном из хуторов Закарпатья какому-то Стасу Вортовцу.

После допроса арестованных, записав их показания, Корнев пошел в штаб. Там его ожидала группа начсостава запаса, прибывшая в батальон. Возглавлял ее майор Лофицкий, назначенный на должность начальника штаба. Комбат познакомился с прибывшими, ввел их в курс дела. Затем обратился к Лофицкому:

— Все это время обязанности начальника штаба выполнял лейтенант Соловьев. Он сейчас в отъезде. Сразу вступайте в свою должность. Писари, в особенности сержант Сивов, помогут разобраться в штабном хозяйстве.

Когда через несколько часов Корнев вернулся в штаб, то застал его нового начальника у огромного ящика с уставами и учебной литературой. При выезде из полка все это было поспешно погружено писарями в машину. Теперь рядом с ящиком стояло несколько небольших стопок. В стороне кучей лежали остальные книги. Майор встал и сказал:

— В походе и иголка весит. Самую необходимую литературу отобрал для штаба. Многое отправлю в роты. Остальное, с вашего разрешения, собираюсь сжечь. В штабной машине полезнее иметь лишний ящик гранат.

— Согласен, — ответил капитан. — Что еще?

Майор подал конторскую книгу в коленкоровом переплете. Листы были пронумерованы, книга прошнурована и скреплена сургучной печатью.

— Вот завел журнал боевых действий.

В книге день за днем были коротко и лаконично описаны все действия батальона, начиная с его развертывания в первый день войны.

— Когда же вы успели?

— В основном по имеющимся в штабе документам. Много установил по запискам писаря Сивова: он вел что-то вроде дневника.

Корнев восхищенно заметил:

— Молодец!

Перед вечером через открытое окно штабной хаты донесся рокот подошедшей машины и послышался возглас:

— Где командир батальона? В роте? Вызвать! Проводите в штаб!

Вошел подполковник Фисюн. С опаской поглядел на седого майора: уж не из штаба ли армии он, которой подчинен батальон Корнева?

— Начальник штаба седьмого отдельного моторизованного понтонно-мостового батальона, — представился Лофицкий.

Фисюн обрадовался, что опасения его не подтвердились.

— Не обижаетесь, майор, что комбат ниже вас званием?

— По-моему, в армии не принято обсуждать решения старших.

— Прошу журнал распоряжений.

Получив его, сел за стол и размашистым почерком написал:

«Командиру 7-го отдельного понтонно-мостового батальона капитану Корневу.

Немедленно вышлите команду и специальные автомашины для доставки на станцию Врадиевка одного комплекта парка Н2П для резервного батальона. Парк со складов полка переправлен на левый берег Днестра. Обеспечьте погрузку его в жел. дор. эшелон и сопровождение в пути…»

Проставил дату, часы и минуты. Подписал:

«И. о. начальника инженерных войск Одесского военного округа подполковник З. Фисюн».

Вошедшему комбату показал распоряжение.

— Рекомендую ответственным за доставку парка назначить майора. Но решайте сами.

Фисюн был доволен тем, что капитан не стал возражать, ссылаясь на то, что теперь батальон его подчинен штабу армии, а не округа. Гость отлично понимал, в какое трудное положение он поставил Корнева, оставляя на продолжительное время батальон без машин для парка, но с наигранной беспечностью сказал:

— А как насчет понтонерского гостеприимства? Перекусить с дороги найдется что? Может, и здесь у вас есть мадам Петреску?

— Понтонеры всегда гостеприимны, — ответил Корнев.

Старшина Тюрин понял командира.

— Идемте на кухню, товарищ подполковник.

Фисюн вышел, а Корнев остался в штабе.

Лофицкий достал из ящика пачку склеенных и удобно, гармошкой, сложенных топографических карт, быстро нашел нужную и развернул ее на столе. Большой сверток отдельных листов топокарт был давно привезен из штаба армии. Но ни у Соловьева, ни у Корнева не было времени разобраться с ними. Новый начальник штаба показал писарям, как пользоваться сборной сеткой, и теперь все карты были удобно собраны в отдельные большие склейки.

Глядя на карту, капитан задумался. Ему было жаль расставаться с майором, успевшим за короткий срок привести в порядок запущенное штабное хозяйство. Дорога предстояла дальняя. За это время могло произойти немало изменений. Могут Лофицкого оставить командиром развертываемого в тылу батальона. Послать кого-нибудь из командиров рот было нельзя — в подразделениях только что добились удовлетворительной слаженности.

Комбат и начальник штаба вместе наметили по карте выгодный маршрут до небольшого села напротив города Сороки. Надо было проехать по левому берегу около пятидесяти километров на север. Потом еще более ста на юго-восток до станции Врадиевка.

Пришлось по тревоге поднять отдыхавшую роту понтонеров и роту машин понтонного парка. Им на выполнение задания отводилось около двух суток. Батальон оставался без спецмашин и с небольшой частью личного состава. Риск большой. Вдруг роты, отправляемые по распоряжению Фисюна, не успеют вовремя вернуться? Было над чем задуматься. Но и не вывезти резервный парк тоже нельзя.

Через тридцать минут подразделения, поднятые по тревоге, начали марш. Повел их майор Лофицкий.

— Николай Александрович, — впервые назвал майора по имени и отчеству комбат при расставании, — постарайтесь скорее отправить машины назад: через трое суток мы должны уйти отсюда.

Тем временем Фисюн, плотно закусив яичницей и поджаристыми ломтиками сала, вернулся в штаб. Корнев доложил ему о начале выполнения его распоряжения. Но подполковник заторопился и, что-то пробормотав про неотложные дела, распрощался. Капитан недоуменно пожал плечами. Подошел к окну и вдруг заметил, как из ворот штаба выезжает «пикап». Вышел во двор и увидел шофера Башару у старенького легкового газика. Хотя и догадался, что произошло, все же спросил:

— Так что же все это значит? Кто на вашей машине поехал?

Башара дрожащим от обиды голосом доложил:

— Подполковник приказал поменяться машинами с его шофером Заболотным. Сказал, что капитану не положено иметь машину лучше, чем у подполковника. Я хотел доложить вам, но он меня по стойке «смирно» поставил.

Капитан выругался про себя, а вслух сказал:

— Все правильно, Башара. Проверьте лучше, что за драндулет мы с вами получили.

Неожиданно в штабе появился политрук Тарабрин:

— Капрал исчез ночью. Видимо, учуял неладное. Вся надежда теперь на пограничников. У них связь работает по всему берегу. Словесный портрет уже передал.

Против ожидания наводка моста сокращенным расчетом прошла хорошо. С Тарабриным Соловьев прислал короткое донесение: «Мост заминирован. Его своевременный взрыв обеспечу с одним взводом, остальных верну в батальон».

С наступлением темноты непрерывным потоком пошли через мост машины и повозки. Видя, что здесь все нормально, Корнев направился в штаб. Как из-под земли вынырнул Тарабрин и сообщил:

— Пограничники поймали гада. В восемнадцати километрах от нас. Везут сюда.

Тарабрин отправился за дезертирами, находящимися в подвале церкви, а Корнев занялся подготовкой машин для отправки всех арестованных в особый отдел штаба 9-й армии.

Вскоре привезли беглеца. Сначала он держался спокойно. Увидев, как в машины сажают его подручных и тех, кого считал бежавшими домой, выругался и стал бешено отбиваться ногами. Его скрутили веревкой и, как куклу, сунули в машину.

— При попытке к бегству — стрелять без предупреждения! — объявил конвойным Тарабрин.

Хлопнули дверцы кабин, и урча машины тронулись.

А в это время лейтенант Сундстрем, в течение пяти суток выполнявший распоряжение штаба округа, закончил со своей командой вывозку парка Н2П на левый берег Днестра. Кроме того, переправил оружие и остальное имущество со складов полка. Утром на правом берегу, с нагорной части города, начали рваться мины, а немного погодя ближе к берегу раздались треск мотоциклов и беспорядочные пулеметные очереди. В город вошли румынские солдаты. Сундстрем, наблюдая в бинокль за улицами, увидел, как замаячили солдаты по дворам в своей приметной зеленовато-табачного цвета форме.

В это время к Сундстрему подбежал боец и, мешая русские слова с молдавскими, стал сбивчиво докладывать.

Лейтенант с трудом понял, что какой-то подполковник отбирает у него зенитно-пулеметную установку и требует у недавно переправившегося сюда отряда ополченцев, возглавляемого секретарем райкома, сдать оружие.

Сундстрем поспешил следом за бойцом. Около одной из хат небольшого села, к которой тянулись провода полевых телефонов, стояло несколько военных и, как сразу узнал Сундстрем, все городское начальство. Секретарь райкома доказывал подполковнику:

— Оружие отряд получил от начальника гарнизона и без его ведома вам передать не может. Да вот он и сам сюда идет.

Подполковник повернулся к подбежавшему лейтенанту, который, взглянув на его петлицы с тремя шпалами, представился:

— Начальник гарнизона лейтенант Сундстрем. — Вынул из кармана гимнастерки удостоверение. Вежливо, но твердо спросил: — С кем имею честь? Попрошу ваши документы.

Подполковник строго взглянул.

— Ишь ты: «С кем имею честь?» Тут я документы проверяю. — Однако в штабе, куда они прошли, вынул удостоверение и не так уж строго сказал: — Без документов видно, что вы в штабе своих, а не вражеских войск.

Из дальнейшего разговора Сундстрем узнал, что подполковник командует полком, предназначенным для усиления позиций укрепрайона. Оружие требует сдать не от хорошей жизни. Полк только еще разворачивается. Пополнение все время прибывает, а вооружения почти нет. В свою очередь, поняв, в каком положении со своим имуществом, находящимся на берегу, оказался лейтенант, посочувствовал:

— Трудненько вам будет без транспорта. У меня автомашин в обрез. Людьми временно могу помочь. Есть пять быстроходных тракторов «натиков». Присланы как тягачи к пушкам, а пушки и оружие получить не удалось. Близковато к границе оказались артиллерийские склады. Там теперь немцы.

Сундстрем молчал, раздумывая об ответственности за свои решения, потом предложил:

— Дайте мне письменное предписание передать все имеющееся оружие. У меня около семисот винтовок и карабинов. Есть ручные и зенитные пулеметы, патроны и гранаты. А вы передайте мне тракторы. Я хотя бы волоком уберу понтонный парк подальше от берега.

— Согласен. Забирайте вместе с трактористами.

Пока подполковник и лейтенант занимались письменным оформлением документов такого необычного для военных обмена, в штаб вошел седой майор с понтонерскими эмблемами в петлицах. По его докладу и выправке все угадали в нем бывшего офицера старой армии. Сундстрем, узнав, что майор является начальником штаба батальона и прибыл с машинами для отправки понтонного парка в тыл, облегченно вздохнул.

2

Оставшаяся на мосту рота понтонеров почти третий день работала без отдыха. За сутки взводы спали попеременно по два-три часа. От Лофицкого не было никаких вестей. Корнев жалел, что не послал с ним мотоцикл для связи. С досадой подумал: «Русский мужик задним умом крепок». Потом признался в этом своему замполиту. Сорочан достал из полевой сумки копии каких-то документов.

— Я тоже должен признаться: не посоветовавшись, написал вот это. Решил ответственность взять на себя.

Оказалось, когда Тарабрин увозил арестованных, замполит передал с ним донесение в политуправление армии и письмо в особый отдел.

Комиссар просил о снисхождении для Стребчука и брал на себя ответственность, если сочтут возможным вернуть его в свою часть.

Прочитав копии документов, Корнев спросил:

— А как Тарабрин на твое заступничество смотрит?

— Считает, что раскаяние Стребчука и полное раскрытие после его показаний вражеской группы дают основание сохранить ему жизнь и дать возможность искупить вину в бою.

— Думаешь, рад буду иметь в батальоне бойца, собиравшегося меня убить?

— А бойца, стремящегося всем нутром искупить вину? Жалею, что не дал и тебе подписать. Что было бы в его душе, когда в трибунале зачитали бы просьбу и за твоей подписью?

Корнев задумался.

— Вроде ты и прав. Но в ту ночь я едва ли подписал бы.

В это время по телефону сообщили: на берегу скопилось много транспорта. Только Корнев отдал приказание выслать дополнительную команду для усиления комендантской службы, как приехал корпусной инженер. Он с порога, едва поздоровавшись, огорошил:

— Приказано переправить корпус на сутки раньше намеченного срока. Мостовую переправу держите и днем.

Корнев достал и показал полученную ранее шифровку штаба округа, запрещавшую содержать днем наплавной мост:

— А как быть с этим? Без хорошего прикрытия с воздуха мост продержится недолго.

Корпусной инженер обнадежил:

— Сейчас у переправы занимают позиции две зенитные батареи. — Понимая, что этого маловато, объяснил: — Больше корпус пока выделить не может. В штаб укрепленного района выехал наш представитель. Может, уровцы помогут, но едва ли. Вот новые сроки подхода частей. — Положил на стол измененную плановую таблицу, в которой по часам и минутам расписано, когда какие части должны пройти через переправу. Попрощался и вышел из штаба.

Корыев с Сорочаном тоже вышли на крыльцо. Порывистый ветер клонил деревья в одну сторону, а черные тучи плыли в другую, то заполняя все небо, то местами расступаясь и оставляя прогалины. Оглядывая мост, Корнев сказал Сорочану:

— Удачно место выбрали. Река здесь уже, резерв парка остался. Главное же — заходить на бомбежку можно только с левого берега. И то не сразу мост в прицел поймаешь, половина его в тени от холма с высокими деревьями.

— А если вдоль реки зайдут?

— Едва ли. Вероятность попадания будет почти нулевой. Рискнем? Оставим мост на день?

— Что ж, рискнем. На всякий случай дай команду быть наготове к поспешной разводке моста.

На сельской улице появилась полуторка, в кузове которой плотными рядами сидели бойцы. За машиной шли тракторы с прицепленными к ним по две, а то и по три загруженными доверху длинными деревенскими телегами — дробинами. Когда машина остановилась, из кабины вышел лейтенант, в котором комбат не сразу узнал своего попутчика в поезде «Москва — Кишинев». Он пропылился в дороге, а потом попал под дождь, теперь все его лицо было в грязных потеках.

— Товарищ капитан, лейтенант Сундстрем с командой в количестве тридцати восьми человек прибыл в ваше распоряжение. — Подал пакет, склеенный из газеты, и пояснил: — Донесение от майора Лофицкого.

Корнев взял пакет, приказал:

— Приведите себя в порядок — и в штаб.

Корнев вскрыл пакет. В донесении говорилось, что колонна с парком начала марш еще вчера в четырнадцать часов. Прикинув в уме прошедшее время, капитан подсчитал, что машины завтра должны вернуться.

К штабу собрались все понтонеры и привычно встали в строй. Старшина Тюрин, узнав, что они уже сутки не ели, повел их к кухням.

Капитан и Сундстрем зашли в штаб.

— Как ухитрились так быстро погрузить парк на машины? Где часть нового парка? Почему погрузили и учебный?

Лейтенант рассказал, что парк и хранившееся на складах полка имущество были заранее вывезены на левый берег, что грузить помогли люди из стрелкового полка. Часть нового парка еще в городе забрали машины, пришедшие из батальона Борченко. Опуская подробности, доложил, что оружие, хранившееся для 4-го батальона, пришлось передать стрелковому полку, а взамен получить тракторы, показал документы.

— Вот откуда, значит, тракторы.

Сундстрем похвалился:

— Новенькие «натики». Быстроходные. Скорость — пятнадцать километров в час.

По крыше забарабанил крупный летний дождь. Корнев встал и, глядя на комиссара, сказал:

— В такую погоду не прилетят.

Несмотря на дождь, по мосту сплошным потоком шел транспорт. Борта понтонов то оседали под грузом, то высоко поднимались. Поскрипывали массивные шарнирные замки на стыках мостовых паромов. Сокращенный, всего из двух взводов, дежурный наряд, кутаясь в плащ-палатки, рассредоточился по понтонам. В руках некоторых мелькали черпаки: приходилось отливать скопившуюся дождевую воду.

Подняв напоследок крупную волну, ветер стал затихать. Тучи, выплеснув весь запас дождя, начали редеть. Солнце выглянуло из-за облака и обрадовало промокших понтонеров. Они развесили плащ-палатки по перильным стойкам, а сами подставляли лучам то один, то другой бок.

— Можно курить! — от расчета к расчету передалась команда.

Достали спрятанные от дождя кисеты. Поднялись дымки махорочных скруток, мешаясь с паром от подсыхающих гимнастерок.

Корнева и Сорочана это озадачило. Комбат, поглядывая на небо, приказал дежурившему по переправе командиру роты:

— Проверьте готовность к поспешной разводке.

Многие понтонеры стали с опаской поглядывать на небо. И не зря. Послышался сначала неясный, а затем громкий гул. Появилась большая группа вражеских самолетов. Надрывно гудя, они явно шли куда-то дальше на восток.

Комбат с комиссаром, переглянувшись, без слов решили: «С разводкой не будем торопиться». Следя за самолетами, Корнев подумал: «Хорошо, что не сюда» — и неожиданно услышал близкий рев.

На небольшой высоте из-за холмов правобережья, развертываясь вдоль реки, летела шестерка угловатых грязно-серых самолетов. Стали ясно видны большие черные кресты.

Предпринять что-либо было уже поздно. Паромы уйти к берегам не успеют, закрутятся на реке и скорее попадут под бомбы. Прижав рупор, комбат во всю силу легких скомандовал:

— Мост не разводить! Приготовить прострельные пробки!

Командир роты бросился было к комбату, но, поняв его команду, вернулся на мост. От самолетов поочередно отделялись и падали, быстро увеличиваясь, кучками — по четыре — хвостатые капли.

По правому берегу вставали султаны взрывов, окаймленные черным дымом и густой меловой пылью. Недалеко от них снопами брызг и осколков вспучивался Днестр. Командир роты, выхватив пистолет, бросился навстречу бегущим по мосту:

— Куда? Назад! По местам!

Не столько от едва заметного в руке пистолета, сколько от яростного вида командира некоторые, отрезвев, вернулись и стали прыгать в понтоны. Небольшая кучка затопталась на месте. Одного понтонера кто-то схватил за подол гимнастерки и сдернул в свой понтон.

Небо прочертили пулеметные трассы. Одуванчиками распушились белые комочки разрывов зенитных снарядов. Самолеты, круто набирая высоту и взяв курс с разворотом к левому берегу, поспешно начали сбрасывать остатки смертоносного груза. С берега было ясно видно, что бомбы не попадут в мост и лягут ниже по течению.

Но тем, кто дежурил на мосту, казалось, что бомбы падают прямо на них. Раздался чей-то исступленный крик:

— Спасайся!

Многих охватила паника. Сержанты и часть понтонеров пытались ее прекратить, но ничего не успели сделать с теми, кто бросился к берегам. Их остановили с одной стороны командир роты, а с другой казах сержант Имангалиев. Ругаясь по-казахски, сам злой как шайтан, он встал на середине моста и, размахивая понтонным ломиком, кричал:

— Назат! Рука, нога ломат будим!

Некоторые послушались и спрыгнули в понтоны на свои места, а один, перекрестившись, бросился в воду. За ним — еще несколько человек. В это время в реке стали рваться бомбы, их и поглушило, как глушит рыбу. Только трое вынырнули. Им бросали спасательные круги. Всплывших быстрое течение понесло вниз, и их выловила низовая спасательная команда — брандвахта. Она дежурила метров на двести ниже по течению.

Командиры отделений проверили подчиненных. Выяснилось, что от паники погибло семь понтонеров. Среди находившихся на мосту потерь не было. Только в одном понтоне осколок, пробив борт, распорол штанину дежурившему на корме и застрял у него в ноге, но неглубоко. Раненый сам вытащил его, ругаясь на чем свет стоит. Хотел выбросить за борт, но подоспела прибежавшая на мост санинструктор Дуся Балбукова. Забрав осколок, она сказала:

— Пригодится. Это доказательство того, что смелых бомба не берет. — Туго забинтовала ногу и повела раненого, как он ни упирался, в санчасть, приговаривая: — Пойдем, пойдем, миленький, мне ведь тоже паек надо отрабатывать.

* * *

Как-то, проверяя расположение технических подразделений, находившихся в большом лесу за селом на горе, Корнев с гордостью сказал Сорочану:

— Посмотри, какие у нас машины.

Укрытые в котлованах маскировочными сетями в тени вековых дубов и кленов, стояли два трехосных автомобиля.

— Вот эта, с автобусным кузовом, — мощная электростанция. Вторая в своем железном коробе перевозит разный электроинструмент. Есть электропилы — цепная и дисковая. В комплект входят электродолбежник, сверла и рубанок. А вон электростанции поменьше. Но все вместе хороший райцентр могут осветить.

Сорочану до этого не приходилось видеть штатную технику батальона, собранную в одном месте. Он то и дело обращался к Корневу с вопросами:

— Это что за машина? Зачем вот эта?

Корнев давал обстоятельные пояснения.

Вернулись в штаб, скудно освещенный лампочкой от аккумулятора. Электростанция была на берегу для подсветки водолазам, искавшим утонувших. Шаря в темном углу табуретку, Сорочан спросил:

— Как думаешь, все утонувшие погибли от трусости?

— Не знаю. Главное — оставили свое место в расчете.

— Когда, по-твоему, удобнее собрать политсостав, коммунистов и комсомольцев? Надо поговорить о случившемся.

— Можно сразу после ужина.

Через час комиссар рассказал политработникам всех подразделений о панике на мосту и ее уроках. Дал задания, как провести беседы о случившемся, как воспитывать у бойцов стойкость, решимость до конца выполнять свой воинский долг.

Корнев был в штабе и всего этого не слышал, но знал, что Сорочан разговор с людьми поведет как надо.

В штаб пришел зампотех, задумавший поставить тяжеленную пилораму на пневмоколеса и, если удастся, сделать прицепы к тракторам. Корнев разрешил ему подобрать нужные части и детали от разбитых машин. Срок дал жесткий — к десяти утра вернуться.

Потом прибыли роты, доставившие резервный понтонный парк на станцию. Командир понтонной роты доложил:

— Парк погрузили на платформы быстро. С эшелоном поехали майор Лофицкий и пять человек из команды лейтенанта Сундстрема.

— Как на марше? С машинами все в порядке? — спросил Корнев.

— Мои бортовые в порядке, а специальные не знаю. Обратно возвращались по другим дорогам. На маршруте, по которому шли на станцию, в нескольких местах идут бои.

Комбат быстро развернул карту:

— Покажите, по каким дорогам возвращались? Где идут бои?

Командир роты неуверенно поводил пальцем по карте:

— Колонну вел командир роты понтонного парка, по каким дорогам — точно не знаю. Он в лесу заправляет свои машины.

Чтобы определить, где идут бои, Корневу пришлось поехать в лес к стоянке техники батальона и специальных машин понтонного парка. Ротный доложил обстоятельно, хорошо ориентируясь по карте и на местности.

Обстановка была тревожная. Наши части сдерживали противника, повернувшего с севера на юг. Станция, куда поехал зампотех, оказалась недалеко от района боев.

Комбат заторопился в штаб, собираясь показать комиссару обстановку и посоветоваться с ним. Приказал командиру роты:

— Объявите от моего имени благодарность шоферам. Дайте им отдохнуть, но будьте готовы подать машины под погрузку.

Подбежал дежуривший у телефона боец:

— Товарищ капитан! Вас просят к телефону: приехал связной из штаба армии с важным приказанием.

— Передайте: выезжаю в штаб. — Уже садясь в оставленный ему Фисюном газик, сказал командиру роты: — Не забудьте объявить от моего имени благодарность всем шоферам.

В слабом свете приглушенных фар дорога только угадывалась. Легонький газик подрагивал и плавно покачивался на хорошо пружинящих рессорах.

— Неплохой козлик достался нам, — сказал капитан шоферу, прислушиваясь к ровному урчанию мотора.

Башара ответил:

— Он только с виду потрепанный, а мотор новый. Прошел недавно хороший ремонт.

Комбат похвалил водителя за инициативу. Тот поставил гнезда для карабина и автомата. В ногах пристроил коробку с ручными гранатами. Закрыл сиденья новыми чехлами.

— Старшина хозвзвода помог. Поручил портному новые чехлы сшить. А за задним сиденьем фанерный чемоданчик уложил с продуктами — НЗ. Он вас батей зовет. Сказал, чтобы я в чемоданчике флягу не трогал; там на всякий случай спирт налит.

Когда Корнев вошел в штаб, дремавший на табуретке лейтенант Слепченко вскочил и доложил:

— Товарищ капитан, срочный пакет. Приказали вручить вам и, не задерживаясь, выехать обратно. Начальник инженерных войск армии озабочен готовностью батальона к маршу.

Зазуммерил телефон. Сержант Сивов ответил на вызов.

— Товарищ капитан! Вас комиссар просит к телефону.

Корнев взял трубку. Слушая Сорочана, глуховато ответил:

— Распорядись сам и быстрее возвращайся в штаб, есть новости… Я буду писать донесение в армию. До утра не откладывать, похоронить сейчас.

Находившимся в штабе Слепченко и Сивову капитан сообщил, что водолазы нашли утонувших. Один, похоже, пытался спасти товарища. Так их вместе в оглушило.

— Сержант, позвоните в роты, чтобы выслали к низовой брандвахте по два человека с оружием для салюта, — приказал капитан. Повернулся к лейтенанту Слепченко: — Сходите на кухню, перекусите, заодно передайте командиру взвода управления: пусть выделит вам на машину еще одного разведчика с автоматом.

Комбат пристроился за столом поближе к лампочке. Внимательно прочитал полученное распоряжение. Батальону предписывалось по окончании переправы корпуса немедленно начать марш. Указывался участок на Южном Буге для наводки переправ с использованием местных материалов. Применять понтонный парк запрещалось. Отложив распоряжение, Корнев составил донесение. Отдал его Сивову напечатать на машинке.

Сам, внимательно изучая карту, стал намечать предстоящий маршрут. Севернее его, в двадцати километрах, как доложил командир роты понтонного парка, шли бои. Корнев начертил на листе схему следования подразделений на марше. Получилась колонна больше пяти километров. Выделил из нее три части: в каждой — по взводу машин понтонного парка и по одной понтонной роте. Техническая рота с ремонтными мастерскими составляла отдельную, четвертую колонну. Внимательно просмотрел сделанные схемы.

— Сержант Сивов! — позвал комбат. — Перечертите схемы для каждой колонны и нанесите маршруты на четыре карты.

Сивов просмотрел наброски капитана, все понял.

Корнева потянуло на сон, и он вышел на крыльцо. Прислушался: с моста доносился шум колес машин. Изредка слышался и скрежет переключаемых скоростей. Тихо звучали голоса и отдельные команды. Все звуки сливались вместе, вплетаясь в ночную тишину монотонным ворчанием какого-то неведомого чудища, ползущего с моста едва приметной лентой, забираясь все выше в гору по кривой улице села.

Неожиданно — даже вздрогнул — раз за разом недружным треском прозвучали три залпа. Догадался: хоронили утонувших. Шевельнулось снова смутное чувство какой-то и своей вины в их судьбе. Прямо с крыльца в завешенное плащ-палаткой открытое окно сказал:

— Сержант Сивов, позвоните на берег, пусть передадут комиссару, что я жду его у себя в палатке.

Спустился с крыльца, откинул чуть влажное полотнище входа палатки, оставив его открытым. Не раздеваясь, прилег на раскладушку. В проеме входа виднелся уголок по-южному темного неба, как кусок сине-черного бархата с ярко светящимися дырочками — звездами.

Попытался дать голове отдохнуть, ни о чем не думая. Не получилось. Все равно теснились мысли: «Надо было давно разведать все дороги на восток. А то теперь гадай: пройдут ли машины по выбранному маршруту? Недаром говорят: хорошо было на бумаге, да забыли про овраги».

Через некоторое время пришел Сорочан.

— Комсорг батальона Микулович, — сказал комиссар, — беседовал со многими понтонерами и пришел к выводу: паника охватила плохо знающих русский язык. Не поняли, что делать надо.

— Я примерно тоже так думаю. Недаром никак не могу отделаться от чувства и своей вины в случившемся.

— Это ты зря. Зачем просил зайти?

— Пойдем в штаб. Обстановка сложная. На карте кое-что покажу. Нам надо переходить на Южный Буг, а дороги могут быть перерезаны немцами.

В штабе над развернутой картой Сорочан задумался:

— На марше, может, и бой принять придется. К этому надо людей готовить. Собирать совещаний не стану. Обойду подразделения сам. а в лес съездить — дай машину.

Корнев показал комиссару маршруты и схемы колонн:

— С головной колонной поеду сам, со средней — штаб и ты. Замыкать будет зампотех Копачовец. А вот с технической ротой, которая выйдет отдельно раньше всех, направим старшего политрука Спицина и для подготовки хозяйственных дел старшину Тюрина.

— Все так, только мы с тобой местами поменяемся. Тебе положено быть в центре.

— Хорошо. Будь по-твоему.

Вошел командир взвода управления лейтенант Донец:

— Разрешите, товарищ капитан? — В руке дощечка. Один конец заострен, посредине краской проведены две наклонные черты. — Хочу такие указатели на поворотах выставить.

— Добро, введем в батальоне такие указки, — сказал капитан. — Но где взять для них дощечек?

— У сельпо была куча ящиков, разобрали их и заготовили этих стрелок сотен пять.

— Ну что ж, вот вам задача. Смотрите на карту, на ней нанесен маршрут, основной и запасный. Техническую роту подниму на марш в два часа. Вышлите вперед разведчиков и обозначьте маршрут указками.

Корневу и Сорочану понравилась инициатива лейтенанта Донца. Комбат решил при случае поставить его в пример остальным командирам.

Пришел вызванный по телефону командир технической роты. Не дав доложить о прибытии, капитан сказал:

— Вовремя пришли. Сержант Сивов! Выдайте старшему лейтенанту карту.

Затем показал маршрут и объяснил, какими указками он будет обозначен. В конце отметил, где должна сосредоточиться рота, спросил:

— Готовы к такому переходу?

— Готовы! Только как быть с лесопильной рамой? У меня пятитонной машины нет. На прицепе рама не дойдет: чугунные колеса отвалятся.

— Оставьте для буксировки катера трактор, а раму погрузите на катерный тягач.

Командир технической роты аккуратно сложил карту.

— Разрешите узнать: когда ожидать батальон на новом месте?

— Точно сам не знаю. До нашего прибытия организуйте сбор местных плавсредств: баркасов, барж, лодок. Даже деревянные винные бочки пойдут. Места здесь виноградарские — бочки должны быть. Разведайте, где какой есть лес. Нам поставлена задача: переправы навести только из подручных средств.

Опять зазуммерил телефон. Трубку взял Сорочан:

— Слушаю. Да, я… Кто? Полковник? Начальник штаба дивизии? А беженцев много? — И, обращаясь к комбату, сказал: — Там на мосту комендантскую службу отстранил начальник штаба переправляющейся дивизии. Выставил свою. Скопившиеся подводы беженцев оттеснил от моста на край села.

— Передай, скоро сам прибуду. Разберусь.

— Хорошо, ты — на мост, а я — по ротам. — И в телефон: — Капитан сам скоро будет. Пусть пока полковник хозяйничает.

3

По мосту на предельно сокращенных дистанциях шли машины и тягачи с пушками. Временами — плотным строем — роты и взводы. Командиры поторапливали:

— Не отставать!

Едва, по привычке к строю, бойцы начинали бежать в ногу, мост сразу раскачивался из стороны в сторону. Понтонеры тогда прикрикивали:

— Смешать ногу!

Чтобы не тормозить движение по мосту, Корнев переправился на легковом катере, сразу нашел хозяйничающего полковника, представился:

— Командир понтонного батальона капитан Корнев.

— Ругаться, капитан, пришел? Не советую. Твои тут все в бумажку смотрят, а я и без бумажки свою дивизию пропущу как надо.

— Это же хорошо! Надо бы, чтобы и остальные части представитель корпуса пропускал.

— Так и будет. За нами идет корпусной артполк, скоро подъедет командир корпуса, с ним инженер, и порядок будет обеспечен.

— Товарищ полковник, вы совсем оттерли обозы беженцев. Там старики и дети. Что с ними делать — не знаю.

— Война, капитан. Командир дивизии с одним полком уже рубеж обороны занимает, надо скорее остальные части к нему выдвигать.

— Если не секрет, какой рубеж? Мне надо сориентироваться в обстановке.

— Приедет генерал — у него и узнавай. Я не уполномочен тебя в курс дела вводить.

Корнев нахмурился.

— Не обижайся. Сам точно не знаю, где займем оборону. Намечали сорок километров отсюда к северо-востоку. — Взял капитана под руку, подвел к своей машине. Обращаясь к кому-то, сидящему в размалеванной в разные цвета эмке, крикнул: — Карту!

Из машины выскочил молоденький лейтенант, подал планшет с картой. Подсвечивая карманным фонариком, полковник показал намеченный для дивизии рубеж обороны:

— Левее уровцы должны занять оборону фронтом на север. Они отходят с реки выше по течению. Вот все, что сам знаю.

Разглядывая карту, Корнев нашел станцию, куда уехал зампотех. Она оказалась хотя и близко от показанного рубежа, но все-таки еще в тылу. С надеждой подумал: «Значит, должен успеть вернуться».

— Если задержите немцев здесь на сутки, все части корпуса переправлю и парк с реки успею снять.

Попрощавшись с полковником, капитан позаботился о беженцах. Пригодились резервный паром и пристани, сделанные Лобовым из бревен ниже моста по течению. Немного погодя, напротив крутого спуска к одной из пристаней, стали собираться подводы. Поднялся шум, гомон. Понтонеры с трудом наводили порядок, погрузка шла медленно. Одна повозка перевернулась, чуть не задушив в хомуте лошадь. Большая еврейская семья, суетясь и причитая, собирала рассыпавшиеся по берегу подушки, перины, разный домашний скарб. Особенно ахали и гомонили вокруг старинной швейной машинки.

На самом спуске кони, храпя и садясь на задние ноги, еле сдерживали накатывающиеся на них повозки. Но вот понтонеры, выломав из ближайших заборов колья, стали всовывать их между спиц задних колес. Теперь повозки стали надежно тормозиться, и погрузка на паром пошла быстрее. Через час сержант доложил комбату:

— Готовим шестой рейс.

— Надо бы повозки с детьми пропускать в первую очередь.

— Товарищ капитан! Да их без детей и нет. Пропускаем так, чтобы удобнее и быстрее выводить по улочкам к спуску на паром.

— Много подвод скопилось?

— Сотни три. Точно не подсчитаешь. Их полно по разным закоулкам.

Корнев прикинул: на паром помещается шесть подвод. Учел время на один рейс. В уме сделал простой подсчет.

— Плохо дело. И за двое суток не управимся. Я пришлю еще понтон с мотором. На паром грузить повозки, штук по двенадцать, а лошадей переправлять вплавь.

К мосту подошло несколько легковых машин, броневичок и радиостанция. «Командир корпуса приехал», — догадался Корнев. Одернул гимнастерку, быстрыми шагами направился к машинам.

Навстречу — корпусной инженер.

— Дивизия давно переправилась?

— Около часа назад.

Вместе подошли к зеленой машине, стоявшей в стороне от спуска к мосту. Адъютант предупредил:

— Комкор занят. Если нет срочного дела, подождите.

С левого берега поступил сигнал приостановить переправу, и через мост на большой скорости на правый берег проскочил броневичок. Издали увидели: генерал стоит около машины с радиостанцией, а рядом с ним выпрыгнувший из броневичка командир что-то докладывает по развернутой карте. Корпусной инженер остановился.

— Ты будь поблизости. Пойду узнаю, в чем дело.

Корнев видел, как корпусной инженер подошел и что-то сказал генералу, затем дал знак подойти Корневу. Капитан бросился бегом к командиру корпуса — доложил, что имеет директиву днем разводить мост.

— Про директиву знаю, — сказал генерал. — А мост не разводить, пока не пройдут все части корпуса.

— Товарищ генерал, я — командир батальона армейского подчинения и директиву штаба округа обязан выполнять.

Легкой тенью легло на усталое лицо генерала раздражение, но он спокойно сказал:

— Капитан, вы устав знаете? Кто начальник переправы?

— Командир переправляющейся части, а я — комендант по своей службе, и я должен выполнять указания начальника инженерных войск. Прикрытие с воздуха крайне недостаточное. Мост будет разбит авиацией противника. Тогда и паромов не будет.

— О прикрытии думаем. Много не обещаю, но уже неподалеку занимает позиции зенитный артдивизион. — Показал в сторону высокого седого подполковника: — Вот и командир артполка думает, как помочь нам.

— Товарищ генерал! Прошу ваше распоряжение отдать письменно.

Командир корпуса сдвинул брови, внимательно взглянул на вытянувшегося в стойке «смирно» комбата, сказал адъютанту:

— Напишите этому настырному капитану распоряжение.

Подъехали начальник штаба и инженер дивизии. Из их доклада комкору стало ясно, почему дивизия опоздала на переправу. Едва ее полки свернулись для марша, как противник начал активные действия. Пришлось выдвигать дополнительные заслоны и отходить с боем. Сейчас враг наносит основной удар на железнодорожный мост, а в направлении понтонного его нажим ослабевает.

Адъютант записал распоряжение под копирку в полевом блокноте. Дал генералу на подпись.

Корнев взял распоряжение в руки. Написано оно разборчивым почерком. Под ним подпись — коричневым карандашом: «Р. Малиновский».

Небольшая бумажка, а легла на плечи комбата большим грузом забот и ответственности. Он аккуратно сложил ее вдвое, перегнул еще раз, вложил в партбилет и с ним — в нагрудный карман под орденом.

Дивизионный инженер направился к мосту. Капитан Корнев подошел к нему:

— Товарищ майор, в случае бомбежки движение по мосту останавливать не будем. Во время налета прошу обеспечить проход на увеличенных дистанциях. Скорость до сорока километров. Для пешего строя только бегом и не в ногу.

Майор оглядел прилегающие к спуску подходы.

— Обеспечу. Сейчас проинструктирую и выставлю регулировщиков.

В это время Корнев увидел, что командиру артполка, высокому седому подполковнику, ездовой подводит тоже рослого, серого в яблоках коня под седлом.

Подполковник остановился, посмотрел на Корнева.

— Вот, капитан, как бывает. Гора с горой не сходятся… А с бывшим ефрейтором Родионом Малиновским еще в ту — германскую, мы вместе бедовали на французской земле в нашей первой особой бригаде.

Капитан понял нахлынувшие на подполковника чувства от неожиданной встречи, спросил:

— Как же собираетесь помочь теперь генералу Малиновскому? У вас есть и зенитные пушки?

— Где там! Командую, считай, музейным полком. Все из запаса. Орудия на деревянных колесах, девятьсот затертого года.

Корнев разочаровался.

Подполковник, взглянув на набирающую румянец утреннюю зарю, заторопился. Уже нога в стремени.

— Слушай, сынок. Шрапнель теперь не в моде, а у меня ее из старых запасов хватит на пару часов беглого заградительного огня. Станины зарою поглубже, а стволы подниму вверх до предела.

Приложил руку к козырьку лихо заломленной фуражки и с места — крупной рысью на мост, по которому, тоже на рысях, шел артиллерийский дивизион. Пришел Сорочан и с ним вернувшийся из поездки на станцию зампотех Копачовец.

На берегу шла напряженная работа. Три трактора подвезли стальные тросы на случай буксировки затонувших понтонов. Водолазы приводили в готовность свое имущество. Кто-то гнал рыбачьи лодки к низовой брандвахте.

Комиссар успел поговорить с каждым расчетом, дежурившим на мосту. Теперь накоротке собирал в ротах и во взводах коммунистов и комсомольцев. Получив указания, они шли в свои подразделения, и командирская воля, комиссарский наказ передавались каждому понтонеру.

Одна за другой подходили к мосту части. Прошла корпусная радиостанция, за ней — машина комкора. Генерал подозвал Корнева:

— Еще часа два — и все переправятся. Тогда мост сразу снимай. Куда следовать — приказ имеешь?

Корнев быстро достал карту, показал нанесенный на ней маршрут.

Генерал обвел на карте карандашом городок Кодыму с железнодорожной станцией километрах в пятнадцати на восток от урочища Калаур.

— Не задерживайся. Эту станцию проходи быстрее. Ну, до встречи.

Зеленая легковая машина пошла в обгон втягивающейся в село колонны грузовиков.

Прошло больше часа, как уехал командир корпуса. Уже начал переправляться побатарейно, вперемежку с пехотой, артиллерийский полк. Где-то на подходе последний стрелковый батальон. Пройдет он, и мост можно разводить.

Но не успели. На высоком правом берегу с постов наблюдения поступил сигнал «Воздух». И уже с запада донесся надрывный гул высоко летящих самолетов.

Стали считать, получилось больше тридцати.

Выставленные дивизионным инженером регулировщики укрыли на дальних подходах к мосту все машины, повозки и людей в тени построек и садов. Через мост, увеличив скорость, одна за другой проскочили машины. В каждом понтоне, в носу и на корме, виднелось только по одной каске. На берегах — никого, все укрылись в щелях и за каменными заборами садов.

Солнце уже высоко, и тень от левого берега почти не накрывала мост. Самолеты заходили на него от солнца. Один за другим срывались в пике. К гулу моторов прибавился вой сирен. Зенитные пушки тающими в небе белыми разрывами снарядов пытались достать врага еще на развороте.

Головной самолет оказался в гуще усеявших небо черных комочков — и вдруг развалился. Что-то врезалось в землю недалеко от моста. Секунда, другая, а взрыва нет. Один понтонер, не утерпев, выскочил из щели, подбежал, не обращая внимания на рокочущую карусель в небе, и радостно закричал:

— Ребята! Это мотор от самолета!

Шедший в пике второй самолет, не дойдя до черных разрывов, со звенящим ревом задрал нос кверху и, торопясь освободиться от бомб, метнул их в крутизну правого берега. Густое меловое облако от обрушенного склона, подгоняемое ветром, стало заволакивать мост легкой дымкой. Еще два самолета, шедшие к земле, беспорядочно сбросили бомбы, преждевременно выйдя из пикирования. Остальные стали перестраиваться.

По мосту — где там сорок километров в час, как на гонках! — мчались автомашины, а потом, высекая из настила щепки, замелькали орудийные упряжки. Прижимаясь к самому краю настила, вот-вот попадут под копыта, бежали, растянувшись цепочкой, пехотинцы. Навьючены скатками, вещевыми мешками, противогаз на лямке сползает вперед. На поясе подсумки с патронами, пехотная лопатка и фляга. Винтовку кто как зажал в руке или закинул на ремне за спину. Добежав до берега, задыхаясь и захлебываясь собственным потом, только теперь с опаской поглядывали на небо и собирались в отделения и взводы.

Самолеты разделились на две группы. Меньшая пошла на мост, основная сделала круг. Самолеты с ревом моторов и сирен, будто на салазках с крутой горки, стали падать в пике. Опять на их пути встала и белая, и черная рябь разрывов. Самолеты вышли из пикирования, не дойдя до опасной зоны заградительного огня. Бомб не бросили, а ушли вверх. Несколько самолетов, делавших круг в стороне, едва над мостом начались шрапнельные разрывы, разделились попарно и вдалеке клюнули вниз по левому берегу, по позициям запасного артполка.

Черных дымков в небе становилось все меньше к меньше. Основная группа самолетов опять разделилась. Шестерка пошла на мост, остальные начали бомбить позиции зенитчиков на правом берегу. Бомбы ложились все ближе к мосту. Уже есть пробоины в понтонах, дежурные заделывают в них дыры пробками и кляпами. Дивизионный инженер, стоя на спуске с правого берега, то и дело взмахом руки посылал на мост одну за другой орудийные упряжки, машины.

Неожиданно мост вздрогнул и закачался: одновременно две бомбы упали рядом с понтонами. Одна из последних автомашин, круто вильнув, смяла перильные стойки, порвала канат, уткнулась в понтон, согнув его борт. В лопнувшую обшивку хлынула вода. Мост накренился набок. И в следующую секунду почти на самой середине реки бомба врезалась в настил. Мост сначала встал горбом, а потом осел, набирая в понтоны воду. Повозка, сброшенная взрывом, зацепилась задним колесом за борт понтона. В воде, путаясь в сбруе и пытаясь выплыть, дико заржали лошади. Прозвучал голос комсорга Микуловича:

— За мной!.. Разомкнуть шарнирные замки!

На обоих берегах тоже послышались такие же команды:

— На мост!..замки!

Из щелей выскакивали понтонеры, бежали по своим заранее определенным местам. А последние бомбы со свистом ныряли в Днестр, выплескивая султаны воды, начиненные осколками.

Самолеты, бомбившие артиллеристов, собрались в плотный строй и, набирая высоту, развернулись на запад. Шестерка, наносившая удар по мосту, пристроилась к их косяку.

Понтонеры с лихорадочной поспешностью работали у стыков мостовых паромов. Торопливо отвертывали винты запора шарнирных замков. Старались разомкнуть мост на отдельные звенья. Мост качает и гнет. Многие понтоны перекосило залившей их водой, зажало замки. Пустили в ход кувалды и понтонные ломики, расчленили ленту моста на отдельные участки. Отделилось несколько паромов, понтонеры гребли к берегам. На помощь им, вздымая буруны, спешили три буксирных катера. С одного из паромов подали буксирный канат на подоспевший катер моториста Обиуха. Но до берега паром не дошел — затонул на мели. На нем по пояс в воде стояли несколько понтонеров и повозочный, удерживающий под уздцы лошадей, пугливо вздрагивающих от каждого громкого звука.

На берегах собрались кучки тех, кто, оробев, не сразу выполнил команду: «На мост!» Теперь они бестолково топтались у кромки воды, а на многих уцелевших паромах не хватало гребцов.

С развернувшегося к берегу небольшого участка моста Дуся тащила, подхватив под мышки, раненого с раздробленной ногой. Задыхаясь, не своим голосом крикнула:

— Да помогите же кто-нибудь!

На ее зов подбежали два понтонера из оказавшихся на берегу не у дел. Положили раненого на плащ-палатку — и скорее на перевязочный пункт, укрывшийся в просторном подвале. Рядом в погребке мерно стучал движок небольшой электростанции, дающей свет над примитивным операционным столом. У врача халат в красных пятнах. Уже не один раненый прошел через его руки. Он посмотрел на пехотинца:

— Напрасно несли.

За домом лежало несколько неподвижных тел. Рядом с ними положили и пехотинца. А с другой стороны у дороги грузили в машину раненых из дивизии и понтонеров. Среди них был и сержант Имангалиев. Бок и рука у него в бинтах с проступающими пятнами крови. Сержант прикрыл чуть раскосые глаза, больше выступили скулы, лицо побледнело, а он не то напевает, не то бормочет что-то по-казахски.

Когда затихли гул и рев самолетов, вой и грохот разрывов бомб, обычное тарахтение буксирных катеров, скрежет железа на разбираемых паромах и полязгивание гусениц тракторов показались тишиной.

В первые минуты капитан Корнев почувствовал себя как бы выключенным из всего происходящего. Командиры рот и взводов четко управляли подчиненными по спасению парка. Паромы, которые удалось вывести из моста, подгоняли к берегам. Около затонувших на большой глубине встал на якорь водолазный понтон, и боец в скафандре скрылся под водой. Слышался голос лейтенанта Переплетчикова: его рота приступила к разборке полузатопленных паромов. Заурчал на отмели трактор, за ним на тросе потянулась связка прогонов. Подали трос к освобожденному от настила понтону. На правом берегу, заделав пробоины и отчерпав набравшуюся воду, подвели под погрузку паром. На нем комсорг Микулович, сложив руки рупором, громко крикнул:

— Гружу-у паром! Пришлите ка-а-тер!

К Корневу начали подбегать с докладами командиры. С причалившего к берегу легкового катера выскочил лейтенант-артиллерист — и сразу к комбату:

— Товарищ капитан! Наш наблюдательный пункт остался без связи. Провод через реку перебит.

Посланец от стрелкового батальона, занимающего оборону на правом берегу, доложил:

— Комбат приказал передать, что после окончания переправы артиллерийского дивизиона будем догонять свой полк.

Корнев сказал подошедшему Сорочану:

— Вот так, комиссар. Оставят нас одних здесь, выкарабкивайся как знаешь.

— А что сделаешь?! Мы другими частями командовать не можем.

Тем временем помятые и с пробоинами полупонтоны стали грузить на машины. Многие из них были так погнуты, что не ложились в направляющие полозки специальных рам. Приходилось крепить их канатами. Со стороны железнодорожного моста, что в пятнадцати километрах, донесся гул взрыва. Значит, там противник уже вышел к реке, и лейтенант Соловьев взорвал железнодорожный мост.

* * *

Еще до того как в батальоне Корнева был разбит наплавной мост, ниже его по течению, в тридцати километрах, батальон майора Борченко переправлял паромами гражданские организации. Дело спорилось. Часть понтонного парка высвободилась, и ее начали грузить. Машины скрывались в тени садов села. Вот к берегу подвели еще один паром. Деловито засновали вокруг него понтонеры. В считанные минуты его разобрали и полупонтоны уложили на машины. Ворча моторами, отфыркиваясь едкими дымками, одна за другой поползли машины на прибрежное взгорье. А у берега уже подведен для разборки следующий паром.

Командир батальона с холма на берегу реки наблюдал, как идет погрузка части парка, как работают оставшиеся на воде три парома и два десантных понтона.

К пристани подошла стройная женщина в запыленном светло-сером костюме. В черных локонах, выбившихся из-под косынки, поблескивали седые пряди. Черные глаза с длинными ресницами, тонко очерченные брови, по-южному смуглая кожа, правильные черты лица делали ее привлекательной женщиной. Увидев одного из командиров, она вежливо обратилась к нему:

— По-моему, вы понтонер? Я не ошиблась?

Лейтенант с готовностью ответил:

— Вы не ошиблись. Чем могу служить?

Два смуглых большеглазых подростка лет десяти и двенадцати встали по бокам матери.

— Вот папку своего ищем, — сказала женщина. — Он теперь тоже понтонер. Батальонный комиссар. Сорочан фамилия. Не встречали?

— Встречал, — ответил лейтенант, отметив про себя привлекательность женщины. — Раньше. Но где он сейчас — не знаю. Я вас проведу к командиру части. Он, наверное, сможет сообщить, где батальонный комиссар.

Майор Борченко еще издали увидел направлявшегося к нему лейтенанта, женщину и двух мальчиков.

— Товарищ майор, жена и дети батальонного комиссара Сорочана, — доложил лейтенант.

Борченко тоже невольно обратил внимание, как красива женщина, как аккуратно одеты ее дети. Подумал: «Умеют же люди выбирать жен себе».

Мальчики вежливо поздоровались с майором, с надеждой глядя на него. Мать подала руку и назвала себя:

— Аурика Григорьевна Сорочан. Ищу мужа.

Борченко почувствовал, как пальцы ее руки доверчиво легли в его широкую ладонь. Осторожно ответил на рукопожатие, и вновь пришло на ум: «Умеют же люди выбирать себе жен».

— Знаю вашего мужа. Он в таком же батальоне, как мой, комиссаром. Их участок километрах в тридцати выше по течению реки.

С той стороны, куда майор показал рукой, донесся далекий, но, чувствовалось, сильный взрыв. Комбат посмотрел на часы, догадался: «Взорван железнодорожный мост. Значит, там, на участке батальона Корнева, противник уже вышел к берегу». Борченко только подумал об этом, но мать и дети инстинктивно почувствовали: что-то грозное и опасное происходит в той стороне, где находится дорогой для них человек. Стараясь скрыть нахлынувшую тревогу, Аурика Григорьевна обратилась к Борченко:

— Наша организация еще не вся переправилась. Я со своим отделом на машине. Нельзя проехать к мужу? Ведь это не так далеко.

— Не советую. Его батальон, вероятно, уже снялся с места. И вам задерживаться не советую. Напишите записку. Я постараюсь передать вашему мужу.

Мальчуганы сразу приуныли. Женщина, смахнув слезу, быстро написала в блокноте несколько строк, вырвала лист, сложила вчетверо, отдала майору.

И он опять почувствовал в своей ладони ее теплые пальцы. Невольно пришло на ум: «С такой ждать встречи, о такой тосковать стоит. Везет же людям».

Майор искренне посочувствовал ребятам Сорочана: его старший сын Виктор вот уже несколько дней был с ним на переправе, с ребячьим восторгом воспринимал все происходящее здесь. Но тут же подумал: «Как там жена обходится с двумя младшими?» Решил при первой же возможности отправить Виктора в тыл — к матери.

Дежуривший у пристаней лейтенант, чуть запыхавшись, поднялся на облюбованный комбатом пригорок.

— Товарищ майор, от стрелкового полка к нашему телефону подали линию. Просят вас к аппарату.

Быстро спустившись к берегу, Борченко спрыгнул в перекрытую щель, вырытую недалеко от пристани. Там стояли два телефона: для связи со стрелковым полком на правом берегу, по проложенному по дну кабелю, и для связи со штабом батальона.

Телефонист подал трубку:

— Командир стрелкового полка на проводе.

Майор взял трубку.

— Берег слушает… Да я… Приму меры… Когда выехал?.. Понятно… Обязательно встречу… — Повернулся к другому телефонисту: — Вызывайте штаб.

Телефонист несколько раз нажал кнопку вызова.

Тихонько запищал аппарат. Борченко, услышав в трубке голос, приказал:

— Найдите начальника штаба! Пусть придет ко мне на берег. — А стоявшему здесь командиру роты сказал: — Выдвиньте верховую брандвахту еще на километр выше по течению. На том берегу есть лысая высота. С нее далеко просматривается местность в сторону железнодорожного моста. Вот и выставьте там наблюдательный пост.

Командир роты посмотрел на высоту в бинокль.

— Понятно. Надо для поста установить сигналы.

— Заметят движение противника в нашу сторону — белая ракета. Ну а если их атакуют — красная, и быстро на своей лодке на наш берег. Там есть уровский дот, прикроют во время переправы.

Командир роты дал указания остающемуся за него командиру взвода и трусцой побежал вдоль берега в сторону брандвахты, дежурившей на двух рыбачьих лодках в полкилометре выше по течению от крайней пристани.

Вскоре Борченко увидел широко шагающего по тропинке капитана. С ним они были давние сослуживцы. В полку тот занимал должность помначштаба по мобработе. Знали друг друга хорошо, сработались и даже дружили, но панибратства между ними не было.

— Слушаю.

Борченко отвел его в сторонку: охочие до новостей телефонисты уже навострили уши.

— Командир стрелкового полка по телефону сказал: «Сватовство кончилось, скоро свадьба». Намек ясен. Предупредил: быть наготове! Посоветовал хорошенько смотреть вправо. Его начальник штаба готовит прикрытие переправы и должен заехать к нам.

Капитан достал из планшета карту, спросил:

— Где будет командный пункт полка?

— Пока не знаю. Сейчас переправляюсь на тот берег, узнаю у начальника штаба. А вы готовьтесь с первой колонной к маршу. Включите в нее все загруженные парком машины. Колонну постройте вдоль вчера облюбованной полезащитной полосы. Время выступления уточню.

— Все ясно.

— Если что будет срочное, сообщу по телефону.

Командиры разошлись: один — по тропе к штабу; другой — к уже поджидающему разведывательному катерку.

Понтонер, дежуривший у пристани правого берега, заметил комбата, крикнул:

— Товарищ лейтенант! Майор к нам на катере!

Дежурный по комендантской службе на правом берегу прикинул, куда причалит катер, и побежал встречать комбата. Едва Борченко вышел на берег, доложил:

— За время дежурства происшествий не случилось.

— Много еще транспорта на переправу?

— Если больше не подойдет, за три рейса управимся.

— Гражданских организаций больше не ожидается. Порядок переправы полка вам известен?

Не успел лейтенант ответить, как увидел, что какая-то машина, вихляя и прижимаясь к самому краю дороги, обходит стоящий транспорт, направляется к берегу.

Шофер нашел удобный съезд с дороги и развернулся у берега. В машине было с десяток бойцов с винтовками. Через задний борт выглядывал ребристый кожух ствола станкового пулемета и щиток. Из кабины вышел коренастый и полный подполковник, начальник штаба стрелкового полка. Увидел майора — и сразу к нему. С хитринкой, будто старому знакомому, сказал:

— На уху не зови — некогда. А вот где удобнее умыться, покажи, пропылился как черт. — Предупредив попытку майора представиться как положено по уставу, энергично пожал ему руку.

Подполковник уже приметил в сторонке выступающие из воды камни, направился к ним. На ходу обернулся к своей машине:

— Сержант! Ведите орлов умываться. Только пониже меня. Расстегнул ремни, сунул их майору. — Подержи, пожалуйста. Карта у тебя есть? Приготовь, пока сполоснусь. — Сняв гимнастерку и майку, зафыркал, сплевывая серые комочки дорожной пыли.

Борченко поманил от пристани одного из понтонеров и тихонько сказал:

— Найдите подполковнику полотенце почище.

— Так у меня чистое. — Достал из кармана завернутый в клеенку кусочек мыла: — Может, дать?

— Дайте.

— Товарищ подполковник! Может, с мылом сподручнее будет!

— Вот уважил! Спасибо!

— Я сейчас рушник принесу, — бросился к вещевому мешку боец.

Немного погодя, устроившись в тени большого куста, подполковник водил тупым концом карандаша по карте.

— Вот рубеж, с которого мы отходим. Все дни шла странная война. Против нас было не больше румынского пехотного полка. Они с оглядкой занимали то, что мы сами оставляли. А сегодня с утра как взбесились. На соседа вдоль железной дороги жать по-настоящему начали, да и нам норовят в тыл зайти. Появились еще и немецкие части. Получен приказ: к исходу дня занять оборону здесь, по левому берегу.

— Порядок переправы остается, как решили вчера с моим начальником штаба? — спросил Борченко.

— Тот же, но не мешало бы поскорее.

Подробно обговорив последовательность перехода на левый берег полка и остающейся последней роты прикрытия, пошли к машине. Присевшие невдалеке от нее бойцы встали. Подполковник подозвал сержанта.

— Со мной поедет только пулеметный расчет. Останетесь здесь. Будете маяками. Встретите наших и направите по пристаням. Куда кого — покажут понтонеры. — Обратился к Борченко: — С тобой, майор, не прощаюсь. Надеюсь, вечером ухой угостишь.

— Угостим. Приезжайте.

Хлопнула дверца, машина, подняв клубы пыли, с места взяла хорошую скорость.

Еще засветло к пристани подошли первые подразделения полка. Переправили несколько орудий, и они сразу заняли позиции, чтобы прикрыть, если потребуется, переправу основных сил. С наступлением темноты переправился и весь полк. Переправлялся, как на учениях, быстро и без помех. Только вдалеке изредка раздавались короткие пулеметные очереди: прикрывавшая переправу рота давала знать — мы на месте. Потом и эти выстрелы прекратились. Оставшаяся на том берегу разведка тоже молчала. Подремывали гребцы, ожидавшие ее в приготовленной рыбачьей лодке.

Уставшие понтонеры и шоферы, погрузив парк, пристроились у плетней с котелками. Кое-кто, управившись с ужином, не в силах идти за водой, вытирал котелок пучком травы. Другие, повыносливей, спускались к реке и с песочком драили котелки.

К аппетитному запаху солдатского ужина все гуще примешивался махорочный дымок. Борченко прислушивался к неясному говору ужинающих близко у хаты. Похлестывая по сапогу веткой лозы, ругал себя: «Черт меня дернул пообещать уху. Все готово к маршу, а теперь торчи здесь со своим гостеприимством. А если?..»

Комбат приказал посыльному вызвать командира первой роты.

Выскочил командир:

— Слушаю, товарищ майор.

— Оставьте одну машину с понтонерами и поваром. Стройте колонну для марша. Мы догоним вас. Выступайте в двадцать тридцать.

— Где вас ожидать?

— В пункте дозаправки.

Колонна ушла, и немного погодя из темноты, щупая дорогу двумя узенькими полосками света, вынырнула эмка. Пока с переднего сиденья выбирался высоченный командир полка, хлопнув задней дверцей, колобком выкатился подполковник:

— Заждался, майор? Ну показывай, куда шагать!

Борченко представился командиру полка, подсвечивая карманным фонарем, повел гостей в хату. Там в чистом фартуке и белой пилотке (дескать, знай наши порядки) хозяйничал повар. Он снял с кастрюли простыню и фуфайку. Алюминиевые миски, ложки, горка хлеба тоже накрыты чистым лоскутом. Стоял на столе и глиняный кувшин с виноградным вином. Из присутствующих только повар знал, как была толовой шашкой добыта рыба. Борченко в эти подробности не вникал. В свое время только сказал старшине хозвзвода: «На ужин будет начальство в гости. Нужно угостить ухой».

Неразговорчивый и неторопливый полковник молча принялся за уху. Не поймешь, нравится она ему или нет… Только кивает, когда Борченко берется за кувшин. Подполковник со смаком обсасывает рыбью голову, свободной рукой подставляет свой стакан.

Борченко с досадой говорил:

— Не так представлял я себе первый месяц войны. Сколько раз наряжался в пограничную форму, с дозорами весь Прут излазил, все удобные места для переправы изучил.

— Не один ты так думал, — ответил подполковник. — А кто по-другому думал, у того одну шпалу с петлиц сняли. Потом вернули, а вот на дивизию снова не поставили.

Полковник из-под нависших бровей с досадой глянул на своего начальника штаба, перевел взгляд на Борченко:

— Академию окончили?

— В тридцать седьмом… Командный факультет.

— Так… Должны были знать… Кажется, в том же году некий Фисюн тоже кончал. Тогда капитан… Может, в генералах ходит?..

— По академии знал его и теперь знаю. В нашем округе в инженерном отделе был, подполковник.

Командир полка горько усмехнулся:

— Подполковник, говоришь… Хотя с него и этого за глаза хватит. Значит, на доносах далеко не уехал.

Начальник штаба пояснил:

— Сразу после академии Фисюн попал в состав комиссии, проверявшей дивизию Фадея Ивановича. Надергал фактиков, обвинил командира в разложении наступательного духа, в пораженческих настроениях. На разборе по академическим конспектам нам, «неучам», доктрину Красной Армии втолковывал. На вредительство намекал.

— Повстречаете Фисюна, привет передайте от полковника Зотова Фадея Ивановича. Спросите, нужно ли было дивизию учить только наступать? И почему не учили действовать при выходе из боя и даже в окружении?

— Встречу, обязательно спрошу, — пообещал Борченко.

— Ну, комбат, спасибо за уху, — встал из-за стола полковник. — Обстановка сложная и трудная. Догоняй батальон. Желаю успеха!

Подполковник тоже встал:

— Извини, что задержали. А в этой хатке мы пока обоснуемся.

Попрощались. Борченко от роду силенкой не обижен, но невольно скривился, когда рука его оказалась в медвежьей хватке полковника…

4

От гусениц танков, идущих по железнодорожному мосту, могли сместиться рельсы. Дорожный мастер с путевыми рабочими торопливо осматривал рельсовый путь для пропуска задержавшегося последнего эшелона.

Лейтенант Соловьев старательно рассчитал и обдумал свое решение по минированию моста. Три его стальные фермы опирались на береговые и два речных устоя. Взрывчатки оказалось маловато. Пришлось подготовить к взрыву только один речной устой и подвязать заряды так, чтобы перебить две ближайшие к правому берегу фермы.

Наступила решающая минута.

Послышались частые паровозные гудки. Несколько тревожных мгновений — и из-за поворота показался поезд. В клубах дыма и пара два паровоза тащили вереницу вагонов и платформ. На платформах высились какие-то грузы, виднелись фигурки людей в военной и гражданской одежде, мелькали женские платья. В надсадные гудки вплетались перестуки пулеметов и выстрелы пушек.

По идущему рядом с железной дорогой шоссе мчались мотоциклисты, осыпая эшелон пулеметными и автоматными очередями. За ними мчались угловатые броневики, и у их орудийных башенок мелькали огненные вспышки. С поезда стреляли одиночными выстрелами и залпами.

С нашего берега ударила пушка, укрытая в уровском доте. Снаряды рвались в гуще мотоциклистов. Один броневик развернулся — и кувырком под откос.

Поезд уже прогремел по пролетам моста. Соловьев прильнул к амбразуре дота, в котором укрыта подрывная станция. Рядом майор, оставленный штабом танковой бригады проследить своевременность взрыва. Схватил Соловьева за плечо.

— Давай!

Соловьев медлил, а на том берегу, пробравшись вдоль насыпи, выскакивали солдаты в голубовато-серой форме. Еще несколько шагов — и будут на первом пролете. Два броневика выскочили на оборудованный саперами въезд и устремились к мосту.

Раскрутив ручку подрывной машинки, Соловьев нажал на контактную кнопку. И в это мгновение лежавший недалеко от края ближней фермы пестрый узел вдруг оказался поднявшейся женщиной. У ее груди мелькнул белый сверток.

Как от раскаленного угля, отдернул лейтенант палец от кнопки. Но поздно… Сверкнули огненные вспышки. Раздался оглушительный взрыв. Две ажурно-клетчатые фермы качнулись, на миг задержались — и рухнули, вздыбив водяные столбы. Между ними взметнулись осколки каменного устоя. На краю сохранившегося пролета прогнулись вниз рельсы, и рядом с ним скользнул в воду кусок колеи из досок вместе с женщиной в пестром платье.

В амбразуру ворвались поток горячего воздуха и грохот.

Соловьев, бледный, со стоном выдохнул:

— Как же так? Откуда она там взялась?

Майор повел головой, будто почудилась петля на шее.

— Вот она, война! — После нескольких секунд тягостного молчания спохватился, посмотрел на часы: — Где командир саперного батальона? Надо составить акт о времени взрыва.

Наступившее затишье прервала перестрелка, вспыхнувшая ниже по течению, где находилась низовая брандвахта. Соловьев забеспокоился:

— Пишите акт, а я пойду узнаю, в чем там дело.

Отошел недалеко — окликнули. Рядом с приземистой постройкой махал рукой боец. За хатой, в садике, собрались понтонеры с брандвахты. Один раздет до пояса, двое неумело бинтуют ему плечо. Намотали бинты и нарванные полосы откуда-то добытой простыни, а кровь проступает, ярко алея на белом. Через окно доносится плач ребенка.

Сержант Богомолов, возглавлявший спасательную команду низовой брандвахты, был непривычно для своих подчиненных расстроен. Когда к нему подошел Соловьев, он с удрученным видом показал на что-то, чуть заметное в садике за кустом:

— Вот выловили. Больше никого не было.

Соловьев увидел — лежит женщина в том, запомнившемся на всю жизнь пестром платье. Мокрые волосы раскинуты на траве, на руке обмотан ремешок лаковой сумочки.

— Ребеночка ему отдала, — кивнул сержант на раненого, — а сама, едва в лодку втащили, померла.

— Осмотрели ее?

— Осмотрели. Нигде ни царапины. Документы и деньги из сумочки вон на завалинке сушатся.

Соловьев, осторожно отделяя одну от другой мокрые бумажки, перебрал их, открыл паспорт.

— «Ветрова Татьяна Константиновна», — прочел вслух. — Взглянул в сторону хаты: — А там, значит, Василий Ветров голос подавал?

Сержант рассказал, что увидел среди плывущих обломков что-то белое. Присмотрелся: кто-то плывет, удерживая одной рукой на доске белый сверток. Потом разглядел, что плывет женщина. Понтонеры на лодке — к ней. Ребенка подхватил боец Кирьянов. Женщина, увидев своих, сразу обмякла. Немцы открыли огонь. Кирьянову в плечо угодила пуля, а у него на руках зашедшийся в плаче ребенок.

Слушая сержанта, Соловьев смотрел на мертвую женщину, а у самого вихрем мысли: «Полшага не успела до уцелевшего пролета… Все-таки ухватилась за обломок развалившейся колеи… Какой материнской силой обладала, чтобы вот так спасти родное дитя».

От соседки к соседке пошел слух: «У Андреевны в саду упокойница». Сбежались женщины. Одна из них сказала, что мать покойницы — учительница — живет в Сороцее, в домике против школы.

Сержант Богомолов быстро распорядился. Принесли доски, сколотили гроб. Услужливые женщины из соседних хат подстелили травку и положили в него Татьяну Ветрову.

Соловьев, раскрыв планшетку, взглянул на карту.

— Отвезем ребенка к бабушке, — сказал сержанту. — Это нам по пути в батальон. Там и мать похоронят.

Хозяйка хаты, сама многодетная, уже собрала узлы ехать к родственникам.

Взвод с трудом разместился в кузове машины. Ехали стоя, придерживая на ухабах накрытый крышкой гроб. В кабине сидел Кирьянов с крепко уснувшим Васильком.

Сороцея вытянулась вдоль берега. Школу и домик напротив нашли быстро, в садочке сняли гроб с машины. Мать Татьяны, уже седая, но еще крепкая женщина, увидев раскрытый гроб, сначала окаменела, а потом упала, обняла покойную, зарыдала.

Когда она пришла немного в себя, Соловьев рассказал ей все, как было.

Собрались соседи, одна из женщин взяла Василька на руки, и он громко захныкал. Услышав плач ребенка, бабушка оторвалась от тела дочери и бросилась к внуку.

Убедившись, что собравшиеся соседи помогут и Татьяну похоронить, и за Васильком присмотрят, Соловьев приказал водителю трогать.

Потемневший край неба уже отсвечивал багрово-красной полосой, когда взвод приехал в расположение батальона. Санинструктор Дуся Балбукова еще издали увидела машину, и по ее приметной окраске, а больше сердцем догадалась: «Соловьев приехал!» Смотрит: машина не к штабу, а к санчасти поворачивает. Замерла Дуся в испуге: «Вдруг случилось что с Соловьевым?!» Нет, тот стоит в кузове за кабиной во весь рост. Когда машина подъехала, из кабины осторожно, боясь потревожить плечо, выбрался Кирьянов. Дуся сбегала за врачом в соседнюю хату, а Соловьев поехал к штабу.

Выслушав его доклад, капитан сказал, что он назначается начальником штаба батальона. Затем собрал командиров подразделений и начальников служб. Стараясь сохранить обычный тон, предупредил:

— Обстановка неясная. Пограничники на нашем участке снялись и ушли в сводный батальон. Укрепрайон тоже всю оборону по берегу снимает. Вооружение в дотах частично демонтирует, а остальное готовит к взрыву. Пограничники и уровцы собираются в Кодыме, что в пятнадцати километрах от нас на восток. Там их штабы, но связь с ними прервана. Через этот город и нам предстоит отходить на Южный Буг. У нас половина парка на дне. Водолазы с трудом разбирают затонувший участок моста. Но будем доставать весь парк. Эта задача роте Переплетчикова с водолазной командой и тремя тракторами.

Лейтенант Сундстрем мысленно отметил: «Вот трактора-то и выручат. Затонувшие звенья смогут тросами без разборки повытаскивать». Комбат между тем приказал лейтенанту Логинову принять роту Соловьева и обеспечить погрузку парка на машины. Ко всем машинам и полупонтонам подвязать заряды, зажигательные трубки раздать шоферам. Лейтенанту Коптелову с третьей ротой предстояло занять оборону по опушке урочища Калаур фронтом на восток, заминировать основные дороги.

Коптелов — это тот самый командир роты, у которого во время бомбежки спаниковали и утонули семь понтонеров. Он хотел что-то переспросить у комбата для уточнения боевой задачи, по, постеснявшись показаться непонятливым, передумал.

Получив приказ, Коптелов направился в роту, шел быстро на своих необычно длинных ногах, чуть ли не саженными шагами. Несмотря на приличный рост, впечатления мужественного человека не производил. Тощеватый и немного сутулый, с сероватым, без румянца, лицом, казался даже не совсем здоровым, но никогда ни на какие болезни не жаловался, а наоборот, отличался незаурядной выносливостью. После разговора с ним всегда оставалось впечатление, что он о чем-то еще не договорил, чего-то еще как следует не уяснил.

После совещания Корнев приказал Соловьеву приступить к обязанностям начальника штаба, а начальникам служб перебраться со своим хозяйством в лес. Командиру взвода управления поставил задачу выслать разведгруппы: одну — на правый берег; другую — по дороге на Кодыму.

К середине ночи вдоль берега в уровских дотах прокатились взрывы, и наступила тишина. В хатах ни огонька, собаки и те приумолкли. Только на берегу время от времени были слышны приглушенные команды, лязг гусениц тракторов да шорох выволакиваемых из воды понтонов. В некоторых из них пробоин не было, но они оказались полны воды. Такие, едва показавшись из реки, превращаются в многотонный груз. Того и гляди, лопнут тросы. Приходилось воду отчерпывать и, изловчившись, открывать донные пробки, на что уходило много дорогого времени.

Рассвело. На том берегу раздались приглушенные расстоянием голоса. Понтонеры, молча, стараясь не брякать железом, грузили последние два полупонтона. Завел на прицеп остававшийся на воде катер моторист Обиух.

Выглянувшее солнце подрумянило и подзолотило начавший отрываться от реки густой туман. Разведчик, присевший переобуться, нагнулся и заглянул в узкий просвет между гладью реки и туманом. Схватил первого попавшегося понтонера за рукав, потянул книзу и прошептал:

— Смотри!

Тот нагнулся, но сразу вскочил и приглушенно обратился к комбату:

— Там уже румыны на берег вышли.

Корнев лег у самой кромки воды: «Что за чертовщина?!» На той стороне — зима. От пристани тянет ветерком снежную поземку. Понял: «Это пух из распоротых перин и подушек». Усилием воли попытался заглушить чувство какой-то своей вины. «Больше ведь ничего для беженцев сделать не мог». На буксире за машиной потянули катер в нагорную улицу. Туман местами разорвался и поднялся вверх. На шум машины кто-то с того берега выстрелил наугад из винтовки. Уже за селом, перегоняя в легковушке тягач с катером, Корнев с Сорочаном услышали позади разрывы двух бризантных снарядов.

— Ну, комиссар, управились вовремя.

— Не говори гоп, пока не перепрыгнешь.

Приехали в лес, надежно укрывший и машины, и людей. К походным кухням, побрякивая котелками, тянулись подразделения. Повара в сторонке постелили для командиров брезент и назвали это место командирской столовой. Комбату с комиссаром и начальником штаба завтрак принесли в палатку, разбитую неподалеку. Хозяйственники позаботились о скрытности размещения; с последним туманом растаял дым походных кухонь. Только с близкого расстояния можно обнаружить, что здесь воинское подразделение. Но подойти к нему не просто. Все просеки и лесные дороги под наблюдением дозоров, за ними в готовности ядро роты Коптелова и три зенитно-пулеметных установки на машинах. Командир взвода управления лейтенант Донец все телефонные провода приказал сматывать, оставил лишь небольшую линию на опушке — к дозору. Отсюда хорошо просматривается Днестр и села на обоих его берегах.

— Разрешите войти? — заглянул в палатку лейтенант Донец. — Разведка вернулась с дороги на Кодыму.

Корнев с Сорочаном и Соловьевым нанесли данные на карту. Доклад их не очень обрадовал. Поздно ночью в городе затих бой, а с шести утра через него по дороге на юг густо пошли немецкие части. Километрах в пяти от этой дороги, среди посевов, стоит курган, там укрылись два наших разведчика с мотоциклом. Если обнаружат движение к лесу, сразу предупредят.

На шоссе, южнее города, Соловьев начертил на карте синим карандашом несколько ромбиков, рядом написал: «6.30, 24.07.41». Немного подумал и поставил жирный знак вопроса.

Комбат сказал Сорочану:

— Ну вот, комиссар, верна, значит, народная поговорка. — Уперся пальцем в синие ромбики: — Здесь вражеские танки. Вдоль Днестра на юг обогнать их, а потом повернуть на восток нам не удастся. Тут шоссе к реке близко прижимается. Будем прорываться прямо отсюда на свой маршрут.

Комиссар посмотрел на карту, подумал:

— Другого решения не вижу. Только горячку пороть не стоит. Не век так густо будет немцев по дороге на юг. Нас пока не обнаружили. Дадим людям отдохнуть и приготовиться к прорыву.

— Лейтенант Донец, — сказал Корнев, — какие дороги на Кодыму разведаны?

Лейтенант коричневым карандашом провел на карте две извилистые линии по межам и вдоль лесопосадок.

— Тут машины могут пройти. Разведчики проверяли. Позвать их?

— Не надо. Пусть завтракают, предупредите: пока никому ни слова о том, что видели.

— Слушаюсь. Разрешите на курган к наблюдателям проложить телефонную линию?

— Прокладывайте, только скрытно. У немцев по бокам охранение может быть. Результаты наблюдения докладывать каждые полчаса.

Лейтенант Донец ушел, а комбат с комиссаром еще долго сидели над картой, думали, как выйти из ловушки.

Находившийся в штабной палатке сержант Сивов напомнил:

— Товарищ капитан! Завтрак совсем остынет.

— Ну да, конечно.

Через час собрались командиры рот и начальники служб. Комбат поставил задачи всем: кому как действовать, где следовать в колонне при прорыве на восток поперек потока войск противника. После совещания командиры подразделений уточнили место каждого отделения и каждого бойца. Только время прорыва было неизвестно.

Хотя теперь в батальоне все знали, в какую попали западню, зной июльского дня и накопившаяся усталость взяли свое. Крепко спали в тени деревьев намаявшиеся понтонеры. Бодрствовали только дозоры на подходах к лесу да разведчики на кургане.

У телефона дежурил то лейтенант Донец, то сержант Сивов. Все, что сообщали с кургана, заносилось в журнал наблюдений. Корнев с Сорочаном, просматривая эти записи, заметили, что движение немецкой пехоты ослабло. Чаще стали проходить колонны грузовиков, крытых тентами. Комбат взглянул на комиссара:

— Рискнуть бы сейчас, пока проходят тылы. Полоснуть двенадцатью «максимами» зенитных установок. Это ведь четыре тачанки на каждой машине, и ручные пулеметы добавили бы огонька.

— А что у них на подходе к городу, тебе известно? — спросил Сорочан.

Корнев с досадой ответил:

— Разведчики доносят: подход с севера плохо просматривается, видна только окраина. Нам бы на тридцать минут оседлать железнодорожный переезд, а там в трех километрах лесок.

— Но лучше дождаться ночи. А пока людям, и нам в том числе, надо хоть немного поспать.

Перед вечером с кургана сообщили такое, что все надежды на ночной прорыв рухнули. В город вошла вереница легковых машин. По окраине выдвинулись танки, развернулись зенитные батареи. Было видно, что там разместился крупный штаб.

Корнев в сердцах произнес:

— Черт меня дернул ждать! Пока шли тылы, надо было смять их и выскочить из ловушки!

Сорочан успокаивал:

— Не горячись. Если штаб утром уйдет дальше, за ним едва ли будет много войск. Вот тогда и пойдут настоящие тылы.

Как ни гадали комбат с комиссаром, как ни рядили, а пришлось, усилив охранение, ждать утра.

Помпохоз капитан интендантской службы Ломинога до призыва на сборы был председателем одного из колхозов на Украине. Интендантские дела выполнял на свой манер. К сытному ужину выдал на двоих по котелку молдавского кислого вина из где-то прихваченной им бочки. Плотно закусившие понтонеры повеселели. Тревожное настроение поубавилось. Собрались кучками под развесистыми деревьями. Пошли разговоры о том, что было, предположения и надежды на будущее и, конечно, об оставшихся дома. То и дело прорывался смешок около неунывающего и языкастого сержанта. Он пережитое принялся изображать на свой лад.

— «У… у… у… ии… иид… ууу! — подражает гулу самолетов. — Тт… ттак… т… так! — тараторит пулеметной скороговоркой. — Дд… д… дай! дд… дай! дд… — будто зенитка зачастила выстрелами. — Нн… а! нн…аа! нн…а!» — подражает вою падающих бомб и их разрывам.

Постепенно в лесу разговоры и смешки стали затихать. Переволновавшиеся и натерпевшиеся во время бомбежки страху понтонеры, поспав по два-три часа днем, самую сильную тягу ко сну перебили. Но наступил вечер, и начали устраиваться на ночь под деревьями и кустами. Теперь сон их был тревожным — понимали, что батальон застрял в лесу и дорога ему на восток перерезана немцами.

Наконец наступила тишина. Только еле-еле слышны приглушенные голоса в штабной палатке. Свет из нее чуть пробивался сквозь прикрытое ветками полотнище. Там поочередно дежурили у телефона все те же — Донец и Сивов. Изредка доносилось бряканье закрываемой железной дверцы походной кухни. Это повара, чтобы не выдавать дымком расположение батальона, затемно готовили завтрак. Да еще иногда прошуршат по тропинке шаги дозора, идущего на смену наблюдателям, выставленным на опушке леса.

Утром разведчики принесли хорошую весть: немецкий штаб под охраной танков и бронетранспортеров двинулся из города на юг. За ним опять пошли боевые части. Не так густо, как в первый день. С интервалами в пятнадцать — двадцать минут пылят по дороге полукилометровые колонны врага.

Около двенадцати часов дня с запада стал нарастать гул самолетов. Они прошли над лесом, а сколько — за деревьями не разглядишь. Вскоре послышались густые разрывы. У многих мелькнула мысль: «Если бомбят, значит, наши где-то недалеко». Бойцы стали собираться поближе к машинам. Те, кто просушивали портянки на ветках, быстренько принялись обуваться. Разговоры притихли.

Не все видели, как комбат, выскочив из палатки, быстро сел в свою машину, но весь батальон мгновенно узнал, что поехал он на курган к разведчикам. Дежурившие у палатки посыльные от рот передали по своим подразделениям команду: «По машинам! Командирам явиться в штаб». Соловьев уже ждал в палатке командиров рот и начальников служб. По всему лесу из уст в уста прошла весть: «Немцы своих в городе бомбят! Разведчики с кургана об этом по телефону сообщили».

Башара до отказа нажимал на педаль газа, а Корнев все равно его торопил:

— Не жалей рессор! Больше скорость!

Подъехали к кургану. Комбат быстро поднялся на его вершину, прижал к глазам бинокль. Северная окраина города просматривалась плохо. Но ясно, что там, где-то близко, идет бой. Разведчики доложили, что видели, как немецкие танки повернули на север и попали под бомбы своих самолетов. Один заход сделали, на второй шли, а с земли ракетами сигнал дали. Тогда они перестроились, набрали высоту и тоже пошли на север. В городе немецких частей не видно. Корнев решительно взял трубку телефона:

— Соловьев! Слышишь меня? Вперед! Как наметил, все три колонны вперед! Передай Донцу: две зенитки в городе развернуть влево, а одну — вперед с тобой.

Нескончаемо долгим показались Корневу десять минут, пока из леса появились машины разведчиков и зенитных установок. Дальше все происходило, как было задумано. От разведчиков, проехавших железнодорожный переезд, выделилась небольшая группа. Она, пробежав по улицам влево с полкилометра, дала сигнал: «Немцев не видно!» Две зенитные установки, укрывшись в палисадниках, изготовились открывать огонь вдоль улиц. Машина за машиной пошли через переезд колонны понтонных рот.

Поставив легковушку в сторонке от переезда, Корнев поручил Башаре наблюдать за дорогой на юг, а сам встал как регулировщик. Когда промчалась последней ремонтная летучка, дал сигнал зенитчикам сниматься с позиций. Не веря в реальность происшедшего, огляделся по сторонам и заметил батальонную указку, приколоченную на телеграфном столбе. Подъехали к ней. Башара встал на капот, заводной рукояткой попытался сбить, не дотянулся. Только повернулась она на согнувшемся гвозде вместо востока на запад. Корнев повеселел, махнул рукой:

— Оставь как повернулась! Еще пригодится. Поехали!

На Южном Буге

1

В десяти километрах от Кодымы, в леске, который отметил по карте еще на совещании, Корнев перегнал все три колонны батальона. Соловьев решил собрать их в тени деревьев, а разведчиков послал проверить путь до следующего укрытия. Подъехавшего комбата встретил комиссар и похвалил Соловьева за осмотрительность. Вспомнил народную поговорку, но теперь полностью:

— Не говори гоп, пока не перепрыгнешь, а перепрыгнешь, погляди, куда попал.

Весь остаток дня батальон двигался на восток полевыми дорогами. Шел бросками от одного к другому, редким на равнине, лесочкам, укрываясь в тени полезащитных посадок. На поворотах были видны указки — дощечки с двумя косыми линиями. Значит, поработали разведчики лейтенанта Донца.

Пройдя почти триста километров до глубокой ночи, ни своих, ни противника не повстречали. Изредка обгоняли медленно бредущие гурты скота и сопровождающие их скрипучие обозы. Шагающие рядом с телегами колхозники удивленно поглядывали на машины с какими-то невиданными железными лодками.

В полночь батальон остановился на привал в большой, наполовину опустевшей совхозной усадьбе. В конторе расположился штаб. Туда один за другим ненадолго заходили командиры и опять спешили в свои подразделения. Эта короткая ночная остановка была особенно хлопотной для зампотеха майора Копачовца: как восстановить побитые полупонтоны? Сержант Кизеля разузнал, что совхоз оставил кое-какое добро: кровельное железо, арматуру, ящики с болтами, проволоку. Майор ухитрился рассовать этот материал в плотно загруженные машины.

Сам никому не доверяя, бережно понес в охапке большой пучок проволочек в белой обмазке — электроды для сварочных работ.

Едва стало светать, у походных кухонь выстроилась очередь. Однако не все успели добраться ложками до дна котелков — из конца в конец улицы прокатилась многократно повторенная команда:

— По машинам!.. По машинам!..

Заурчали моторы, одна за другой тронулись в путь колонны батальона. У смотревших вслед сельчан сжалось сердце: «На кого нас оставляете?» Тревожно было на душе и у уезжающих.

Машина Корнева лихо проскочила небольшой мостик и с разгону поднялась на пригорок. Комбат успел заметить: мостик небольшой, гусеницами танков не разбит.

Выехали на возвышенность. По восточному берегу Южного Буга, в который впадает промелькнувшая речушка, привольно раскинулось большое село Новая Одесса. Корнев, убрав карту, повеселел: здесь уже была техническая рота и сюда было приказано прибыть батальону.

Запыленная легковая машина покатила по улице.

Показался сельсовет. Корнев велел Башаре остановиться. Зашли к председателю сельсовета. Корнев представился.

— На днях одно наше подразделение остановилось в вашем селе, — сказал он. — Есть претензии к нашим бойцам?

— Ни, до ваших бойцов нема, — ответил председатель. — А вас треба спросить, шо цэ такэ? — И протянул лежавший на столе лист бумаги.

Это оказалась телефонограмма: «Председателю сельрады Горбенко, секретарю партийной организации Лущенко. Срочно приступить к эвакуации колхозного скота и запасов фуража. С гуртами направить семьи радяньского актива. Лущенко немедленно явиться в райком». Внизу — дата и часы получения телефонограммы.

Корневу пришлось признаться, что он знает об обстановке немногим больше председателя. Договорились о взаимной информации обо всем, что узнают нового, и капитан поспешил в расположение технической роты.

Проехали бойко торгующий сельмаг, уже на выезде из села, перед мостиком через пересохший ручей, увидели указку, направленную острием в сторону слабо наезженной колеи. В небольшой долине заметили замаскированные машины технической роты. На поляне стоял недостроенный кирпичный домик без рам, но под черепичной крышей. Из него вышел старшина Тюрин. Обрадованно улыбнулся, пригладил усы, отрапортовал:

— Товарищ капитан, техническая рота на работах по сбору строительных материалов. Командир роты в отъезде. Скоро должен прибыть. — Вспомнив важное, доложил: — Вас уже сутки дожидается майор из штаба армии. Послать за ним?

— Пошлите. Районы размещения рот выбраны?

— Выбраны. Разрешите выслать на перекресток провожатых — они в доме отдыхают.

— Высылайте. Скоро колонны подойдут.

Старшина молча подал знак Башаре следовать за ним и скрылся в дверях дома. Донеслись обрывки его распоряжений, и минуту спустя в село побежал посыльный, а к мостику направились трое провожатых под командой четвертого. Проходя мимо комбата и комиссара, которые уже сняли гимнастерки, старший, подал команду:

— Смирно! Равнение направо! — И взял под козырек, чеканя строевой шаг.

Корнев довольно улыбнулся.

Пока комбат и комиссар умывались, черпая кружкой из принесенного Башарой цинкового бачка, старшина позаботился о чистых полотенцах. Не успели еще совсем одеться, появился незнакомый майор. Корнев, застегнув ремень и оправив гимнастерку, хотел подойти с докладом. Майор, показывая уважение к командиру части, представился первым, хотя Корнев и был ниже званием:

— Майор Дуданов!

— Капитан Корнев.

— Я занимаюсь укомплектованием инженерных частей. В том числе и вашего батальона. Мои вопросы решим потом. Скорее отправьте в штаб армии донесение о прибытии и состоянии батальона. Начальник инженерных войск знает, что ваш маршрут был перерезан противником, и очень обеспокоен.

— С донесением придется повременить. Подойдут роты, надо уточнить состояние парка. Раньше было не до того.

— Хорошо! Я задержусь у вас. Потом сумеете подбросить меня в батальон Борченко?

— А где он?

— В Николаеве.

— Подбросим.

Зашли в подготовленный для штаба дом. Корнев развернул на столе карту.

— Введите нас в обстановку, товарищ майор. Мы были на Днестре, а противник в тылу у нас оказался. Когда чудом проскочили занятую им дорогу, до самого Буга наших частей не встретили. И здесь их нет.

Майор посмотрел на карту, рассказал, что знал.

В комнату вошел старшина, за ним — боец с алюминиевыми мисками. Все были голодны. После пшенной похлебки на ночном привале в дороге только разок перекусили краюхой хлеба с кружкой колодезной водички. А тут в мисках поджаренная картошка с кусками телятины, плавающей в ароматной подливке. Старшина поколебался и поставил на стол запотевшую, только сейчас со льда, бутылку водки. Выпили, закусили.

Завязался разговор. Старшина Тюрин оказался осведомлен о технической роте не так уж подробно, как хотелось бы Корневу. Однако рассказал, что в селе, пятнадцать километров выше по течению, собрали около полтысячи деревянных винных бочек. Для их сбора туда выехала группа бойцов во главе с командиром роты. Из города Николаева уже привезли проволоку, гвозди и железо для скоб.

На полдороге к нему команда технической роты оборудует баржу под паром. Там собрали копер с пневмомолотом для забивки свай под пристань.

Вскоре прибыли понтонные роты с парком. Старшина помрачнел, глядя на проходящие мимо машины с исковерканными, в пробоинах и вмятинах, полупонтонами. Заныло в груди — а как люди?

— Наших много побило? — спросил у сержанта Сивова.

— Убило десять человек. Почти все из запасников. Ранено — пятнадцать.

Сорочан, зная, как много дел навалится на комбата с прибытием рот, посоветовал:

— Ты готовь донесение, а я с майором займусь. Обсудим предварительную расстановку комсостава по привезенному им новому штату, договоримся об укомплектовании рот.

— Почему предварительно? Решай все сам, верю — не ошибешься.

Потом Корневу пришлось заняться с исполняющим обязанности начальника штаба. Он приказал лейтенанту Соловьеву проверить весь понтонный парк, распределить его так: первой роте выделить полностью укомплектованную его треть, второй — требующую небольшого ремонта, а третьей — все остальное.

Позже пришел зампотех майор Копачовец. Он успел съездить в мастерские машинно-тракторной станции, определил их возможности и самые побитые понтоны уже отправил туда для ремонта.

Вскоре приехал командир технической роты и с ним начальник химической службы батальона лейтенант Слепченко, выделенный для связи со штабом армии. Он привез тощенький пакет для Сорочана с надписью: «Срочно! Вручить лично». Корнев посмотрел на пакет, сказал:

— Вот первым долгом и вручите комиссару. Обратно в штаб армии поедете, как только подготовлю донесение.

Комбат запросил по телефону предварительные сведения о состоянии парка. Соловьев уже успел их подготовить. Написав черновик донесения, отдал его перепечатать Сивову. Нашлась у него и минутка, чтобы зайти к Сорочану. Комиссар с майором сидели над списком батальона и комплектовали подразделения по новому штату. Сорочан многих сам знал, но в помощь вызвал парторга с комсоргом и всех политруков.

Надежных людей распределяли по ротам. Часть бойцов забрал себе майор для комплектования других подразделений. В список на отправку из батальона попали и некоторые из тех, кто во время бомбежки и спасения моста остался в щелях.

Корнев едва зашел, сразу заметил перемену в настроении комиссара. Улыбается затаенно, свой нос с горбинкой озадаченно теребит. Увидев комбата, протянул ему небольшую записку:

— Прочитай! Из пакета.

На листе бумаги крупным почерком наскоро были написаны неровные строчки: «Дорогой папуля! Весь наш наркомат на машинах выехал из Кишинева. Следуем в Вознесенск, как будет дальше, еще не знаем. Жаль, что на Днестре не увиделись с тобой. Грига даже всплакнул. У нас все есть. Береги себя, целуем. Рика».

— Так чего сидишь? — сказал Корнев. — Бери Башару — и скорее в Вознесенск: через час будешь там.

— Мы тут еще не все решили, — смутился комиссар. — У майора есть распоряжение: плохо знающих русский язык откомандировать в батальон оборонительного строительства; а нам привез наряд на пополнение через военкомат в городе. Там можно подобрать людей, привычных к воде, — матросов да рыбаков. Они быстро понтонерами станут.

— Выезжай в город. С майором займутся другие. Донесение подготовлено. Прочитай — и в машину.

— Я и сам как на иголках сижу, — признался Сорочан. — Поеду!

Сорочан выехал в Вознесенск. Заняться с майором Корнев поручил старшему политруку Спицину, а сам засел с командиром технической роты за крупномасштабную карту. Стали разбираться, что ротой сделано за двое суток.

Указанный батальону участок реки оказался детально разведанным. Удобных для переправы мест оказалось только три. И по карте было видно: почти везде подходы к воде с левого берега заросли камышом и заболочены. Корнев решил на постройку моста на бочках поставить первую роту. Вторую направить на оборудование паромной переправы на барже, а третью оставить при штабе — ей дел хватит с ремонтом парка. Командир технической роты, обнаружив в десяти километрах от села завезенный для какой-то стройки лесоматериал, выставил там свою охрану и объявил этот запас мобилизованным для военных нужд. Уже глубокой ночью были отданы все необходимые распоряжения. И заботы первого дня на новом месте завершились.

После всех тревог в урочище Калаур и бессонной ночи во время марша напряжение спало, и Корнев сразу почувствовал, как сильно устал. Потянуло скорее добраться до раскладной кровати, но вошел Тарабрин.

Он специально выбрал время, когда комбат остался один, положил перед ним небольшой лист бумаги:

— Вот этих стоит отправить из батальона, а этих, если наметили к отправке, оставить.

— Хорошо, учту, когда будем окончательно решать. Список оставлю у себя.

— Перепиши все, а написанное моей рукой пусть у меня останется.

Тарабрин забрал свой лист, сжег его над консервной банкой, поставленной вместо пепельницы, и, попрощавшись, вышел.

Укладываясь спать в палатке, раскинутой рядом со штабом, Корнев приказал дежурному:

— Приедет комиссар, разбудите меня.

После долгой тряски в машине и всех неотложных дел голова налилась тяжестью. «Отвод корпуса из Заднестровья обеспечили ценой больших потерь батальона и в людях, и в парке, — думал он. — Годных полупонтонов осталось немногим больше половины. Если снова потребуется навести мост, батальон с такой задачей не справится». Мысли начали путаться…

Проснулся он от веселого птичьего гомона в нависших над палаткой ветках. Брезент уже прогрелся под большим солнечным пятном, пробившимся через крону деревьев… Вскочил с подсознательным чувством: «Проспал! Что-то не сделал, опоздал!» Не сразу понял, что тревожит. Сошли остатки сна, успокоился: «Все с вечера налажено, теперь командиры рот распоряжаются. Мешать им не следует». Выйдя из палатки, увидел подвешенный на сучке чайник и рядом полотенце. С благодарностью подумал о подчиненных. После умывания холодной водой от вчерашней усталости не осталось и следа. Растираясь полотенцем, вдруг спохватился: «Ах, да! Сорочан! Вот что беспокоило. Дежурный не будил, неужели не приехал?»

На крыльцо вышел Сивов. Спал, видимо, мало, глаза припухшие, но вид бодрый и довольный: он увидел в списках майора из штаба армии, что его намечают на должность начальника строевой части штаба батальона с присвоением звания младшего лейтенанта. Негромко доложил:

— Товарищ капитан, батальонный комиссар приехал перед рассветом. С ним — жена и два сына.

— Что же не разбудили?

— Комиссар приказал не будить. Велел передать, что ждет вас в десять часов на завтрак. Он с семьей разместился в санчасти.

— Как они там? Рады встрече?

— Конечно. Мальчуганы прямо-таки цыганята. Все к отцу льнут. — Чуть замявшись, добавил: — А жена комиссара словно Кармен из оперы. Только розы в волосах не хватает.

— Ишь ты, разглядел. Как же так, темно ведь было?

— А они в штаб заходили. Комиссар с ребятами на скамье сидел и списки, оставленные майором, просматривал. Она напротив стояла и улыбалась.

Корнев зашел в штаб. По телефонам и через связных уточнил, когда вышли роты на свои участки. Пришел отмывшийся, рыжий, осыпанный веснушками зампотех Копачовец. Он решил выяснить, нельзя ли самому съездить в город, уже успел побывать в мастерской МТС и сунуть свой облупившийся нос во все детали ремонтных работ. Теперь озабоченно доложил:

— Четырьмя паяльными лампами греем стрингерные обводы и шпангоуты, кувалдами правим их на обрезке стальной балки. Да плохо получается. Надо раздобыть большую плиту для правки. В городе должна найтись.

Капитан сразу вспомнил просьбу майора Дуданова отвезти его в батальон Борченко.

— Сегодня и поезжайте. Только майора из штаба армии подождите, пока он у нас со своими делами управится. Готовьте две машины. С вами поедет лейтенант Донец за пополнением.

Около десяти Корнев пошел завтракать. Сорочан, просветлевший и в то же время стесняющийся своей радости, встретил его приветливо.

— Знакомься, Виктор Андреевич! Моя жена Аурика Григорьевна, сыновья Петрусь, Григас.

На сердце у Корнева смешались и радость за комиссара, и горечь: вспомнились жена, дочь Алена и сын Вова. В нахлынувшем искреннем порыве он едва удержался, чтобы не расцеловать Аурику Григорьевну в щеки, осторожно сжал в ладонях протянутую руку. Пряча смущение, прижал к себе ребят.

— Ну, давайте за стол! — сказал Сорочан. — Рика, угощай, коли выпала нам мирная минута. А ты, Виктор Андреевич, зови ее просто — Рика. Да и мы теперь с тобой Марк и Виктор.

Приветливость и доброта Аурики Григорьевны создали домашнее настроение. Из рук умелой хозяйки незамысловатый завтрак — яичница, брынза, еще зеленоватые помидоры и кофе с молоком — показался царским угощением.

Григас уселся между отцом и Корневым.

— Папа! Ты старше дяди Вити?

— Нет, Григас, мы вместе с ним командуем. Оба одинаковые.

— А почему у тебя два значка в петлице, а у дяди Вити — один.

— Скоро и у него будет две шпалы, — улыбнулся Сорочан. И пояснил Корневу: вчера майор Дуданов по секрету сказал, что он уже получил команду на оформление документов.

За завтраком выяснилось, что семья Сорочана должна ехать в Ростов со станции Снигиревка. Корнев сказал комиссару:

— Нам надо запастись в штабе документом на право мобилизации рыбачьих судов для оборудования переправ. Вот ты и поедешь в штаб. И своих попутно в Снигиревку завезешь. Сам знаешь, такой документ получить не просто.

После завтрака комбат с комиссаром пошли в штаб. Там их уже ждал майор Дуданов. Просмотрев подготовленные им списки подразделений по новому штату, Корнев остался в целом доволен. Все предложения кадровика не вызывали возражений у него. Несколько старших сержантов и старшин представлялись к званию младших лейтенантов и выдвигались на должность командиров взводов. Соловьев планировался заместителем командира батальона. Немного смутило Корнева выдвижение лейтенанта Сундстрема на начальника штаба.

— С командира взвода на такую должность?

— Не подходит по деловым качествам? — спросил майор.

— Пожалуй, нет. Да я и не примерял его к таким обязанностям.

— Вот теперь примерьте. Из всего командного состава он один имеет высшее образование. Кроме того, его должность по новому штатному расписанию называется не начштаба, а адъютант старший. Иначе говоря, он ваш основной помощник по штабной работе. Но правом первого заместителя командира части не обладает.

Все подготовленные документы окончательно оформили штабные писаря, и комбат с комиссаром подписали их. Вскоре в город выехали две машины. На них отправили бойцов, отобранных в формируемый вблизи Николаева строительный батальон. Лейтенант Донец направлялся в военкомат за пополнением, а зампотех с майором Дудановым — в батальон Борченко.

Проводив машины, Корнев с Сорочаном выехали проверить ход работ на участках переправ. По дороге, делясь впечатлением от знакомства с майором Дудановым, Корнев в раздумье сделал вывод:

— Все-таки в штабах уж не так часто попадаются фисюны. Толковый этот майор.

В первой роте, в которой теперь командовал лейтенант Логинов, застали спуск на воду звеньев моста из бочек. Понтонеры сделали из тонких бревен решетки, в которых надежно закрепили в два яруса просмоленные бочки. В воду наполовину погрузился только нижний ряд. Подсчитали запас плавучести. Получилось, что мост выдержит нагрузку до двенадцати тонн. Но все же бочек было маловато, Корнев неохотно дал разрешение на использование трех понтонов из парка.

Переправа должна быть готова к середине ночи. А на том берегу уже скопилось много гуртов колхозного скота. Хотя и знал Сорочан о распоряжении, запрещающем использовать парк, решение комбата счел правильным.

Убедившись, что мост будет скоро наведен, комбат с комиссаром выехали на участок паромной переправы. Село, где расположился штаб и третья рота, миновали без остановки. Проехав еще около десяти километров, увидели бивак второй роты. Солнце наполовину спряталось за правый берег, и светлого времени оставалось немного. Понтонеры спешили сделать первый пробный рейс парома из одной баржи.

На баржу заехала автомашина. Расчет уперся баграми в пристань, поставив паром наискосок, носом к противоположному берегу. Длинный трос одним концом тянулся вверх по течению к бревну, зарытому на небольшом островке. Другим концом он был закреплен на барже, за боковую кнехту. Правый борт ее подставлялся под напор течения. Баржу стало относить к другому берегу. Такой способ движения известен под названием «самолет». Баржа переправлялась медленно, но другого выхода не было. Утешало то, что зампотех надеялся раздобыть в городе какой-нибудь буксирный пароходик.

На правом берегу паром загрузили стадом коров около сотни голов. Хотя надежно были закреплены перила из толстых досок, они то и дело потрескивали под напором коров. Рейс с погрузкой и разгрузкой занял почти час. За сутки можно было переправить около двух тысяч голов скота. На обратном пути Сорочан был задумчив, грустен, Корнев догадался, в чем дело.

— Мой тебе совет: отложи все дела в сторону, побудь еще вечер с женой и хлопцами. Я сам съезжу в мастерские, посмотрю, как идут дела с ремонтом полупонтонов.

Поздно ночью к штабу подошла машина с лейтенантом Донцом.

— Где пополнение? — спросил комбат.

— В военкомате сказали, что всех мобилизованных отправили пешим порядком. За Днепром будут формироваться запасные части.

— А как же с распоряжением о выделении нам пополнения?

— Дали письменное приказание для начальников команд. Можем отобрать пополнение. Маршрут мне известен. Если сейчас выехать, то можно застать мобилизованных на ночном привале.

— Тогда зачем сюда приехали?

— Нам разрешили подобрать шестьдесят человек. Требуется еще две машины. И в помощь мне надо кого-нибудь.

Корнев решил: «Поеду сам! Из призванных в портовом городе могут оказаться нужные батальону специалисты».

Отдав распоряжение о срочной подготовке машин и небольшой группы командиров, пошел посоветоваться к Сорочану.

Поговорили, обсудили назревшие вопросы. Корнев попрощался с семьей Сорочана.

Вскоре он выехал во главе колонны из трех машин. К месту прибыли на рассвете. Однако там мобилизованных не застали. Те, переночевав в селе, ушли. Корнев решил догонять их. Проехали километров пятнадцать и увидели растянувшиеся вдоль обочин три большие колонны.

Корнев предъявил старшему приказание о выделении батальону пополнения. После решения организационных вопросов машины с новобранцами отправились в обратный путь.

Вернулись в батальон к обеду. На берегу реки обмундировали людей и отправили по ротам.

В санчасть батальона явился новый санинструктор сержант Гурский. Дуся для знакомства учинила ему экзамен. Гурский выполнил несколько сложных перевязок по всем правилам. Когда же она надумала проверить его знания в медикаментах, то чуть не опозорилась. Новый санинструктор покрепче ее разбирался в латыни и несколько раз поправил произношение некоторых лекарств.

Врач, наблюдая за ними, спрятал улыбку. Чтобы не посрамить Дусин авторитет, прервал экзамен.

— Поближе познакомимся потом. А пока сержанта медслужбы направим в первую роту.

В подразделениях пополнением остались все довольны. Среди новичков было много комсомольцев, умелых работников.

Не прекращая работ на переправах, выкраивали время для практических занятий с новичками по сборке разных конструкций из понтонного парка. Наблюдая, как быстро они осваивают понтонерские премудрости, Корнев не раз помянул добрым словом майора Дуданова. Радовало, что среди новых бойцов, имевших заводскую и рыбацкую закалку, сачков не оказалось. Вспоминал он и Сорочана, умеющего разглядеть, кто на что способен, кого куда лучше поставить, и все чаще тревожился о нем.

2

Давно прошел намеченный срок, а комиссар в батальон не вернулся. «В чем дело? — думал Корнев. — Что его могло задержать? Ведь не на передовую поехал, а в тыл». И уже совсем одолела тревога, когда из штаба армии приехал лейтенант Слепченко. Привез он горькие вести о положении на Южной фронте. Часть 9-й армии отрезана и отходит на Одессу. Нависает угроза охвата и остальных войск армии.

Лейтенант вручил Корневу пакет с приказанием начинжа, а о комиссаре сказал:

— Ничего про него не знаю. В штаб армии он не приезжал.

Положение на фронте и задержка комиссара испортили настроение Корневу. Даже привезенный приказ о присвоении ему майорского звания не особенно обрадовал.

Одним приказом были присвоены звания старших лейтенантов Соловьеву и Сундстрему. Многие сержанты стали младшими лейтенантами. Собрав командный состав, Корнев объявил приказ, а помпохоз Ломинога вручил каждому новые кубики — не рубиновые, как в мирное время, а зеленые. Для комбата принес вместо выцветшей гимнастерки новую, с двумя шпалами в защитного цвета петлицах и такими же зелеными понтонерскими эмблемами. В общем, сделал все, как положено в действующей армии.

В тот же день перед вечером ушли по приказу начинжа на марш к Днепру техническая рота и понтонный парк на спецмашинах. В каждом понтоновозе кроме шофера был еще один понтонер. При необходимости они могли вдвоем, хотя и с трудом, собрать паромы. Повел колонну зампотех, чертыхаясь, что пришлось расстаться с мастерскими МТС, в которых хорошо наладился ремонт полупонтонов. Корнев подбодрил его:

— Не горюй! И там найдешь мастерские. Может, еще и получше. Ты теперь сам почти понтонным батальоном командуешь. Так что держи марку, если мы тут задержимся.

Оставшиеся продолжали заниматься своим делом. Старший лейтенант Соловьев выехал в первую роту на мост из бочек. Здесь был решающий участок батальона — туда вероятнее всего мог выйти противник. Замкомбата помог ротному добиться четкой работы во всех звеньях.

Вторая рота осуществляла паромную переправу на южном участке. Так как желающих переправиться было мало, с делом управлялся один взвод.

Комбат с остальными приступил к минированию дальних подступов к портовому городу Николаеву. Дело для батальона было непривычное. Взрывателей и капсюлей-детонаторов хватало — ими запасся Сундстрем. Со взрывчаткой было хуже. В частности, было мало тола, не боящегося ни воды, ни пуль. Стали искать выход. Нашли в городе столярные мастерские и изготовили в них корпуса противотанковых мин типа ЯМ-5 (ящичная мина). Понтонеры прозвали их «гробиками». И впрямь, они напоминали детские гробики.

В одном из складов пригорода обнаружили аммонал. Это взрывчатое вещество боится воды: превращается в безобидную кашицу. Даже чуть отсырев, не взрывается. Раздобыли картон, наделали коробок размером с кирпич, заполнили аммоналом и, обернув в промасленную бумагу, окунули в расплавленный битум.

Под противопехотные мины приспособили найденные на аптечной базе небольшие бутылки. Засыпав в них аммонал, макали в битум и, пока он еще не остыл, обваливали мелко колотым чугуном. И капсюль-детонатор вставляли, пока битум не застыл. Взрыватель навинчивали уже при установке мины. Она привязывалась к колышку, от взрывателя в разные стороны протягивались тонкие проволочки. Одну такую мину предварительно испытали. Почти во всех десяти фанерных мишенях, расставленных в радиусе до пятнадцати метров, оказались пробоины.

В поле за селом с рассвета до темноты клубился дым от костров под чугунами и бочками с битумом. Расположившись подальше друг от друга, небольшие группы понтонеров готовили заряды для мин. Через двое суток снарядили по три тысячи противотанковых и противопехотных мин. В мирное время на такой бы риск не пошли. А сейчас заставляла боевая обстановка.

Вечером к сельсовету подъехал грузовик, через борта которого выглядывали стволы двух пулеметов «максим». Из кабины вышел командир, в его петлицах, окаймленных золотым плетением, алело по ромбу — комбриг. Выяснилось, что штаб фронта уполномочил его силами отходящих разрозненных частей организовать оборону на северных подступах к городу. Комбриг выбрал рубеж обороны по той самой речке, на которую обратил внимание Корнев при въезде в село, когда вел батальон с Днестра. Новый начальник потребовал от Корнева сведения о составе и вооружении батальона, а личному составу приказал, подобно пехоте, занять оборону в окопах. Когда Корнев доложил, что так использовать понтонный батальон нецелесообразно, комбриг повысил голос:

— Ты что? Так… твою…! Знаки различия нацепил действующей армии, а воевать не хочешь?

Корнева упрек этот бросил в жар. С трудом удержался, чтобы не ответить грубостью.

— От боя, товарищ комбриг, я не увиливаю. Больше пользы будет, если понтонеры прикроют оборону минами.

Высокий майор, артиллерист, находившийся тут же. решительно сказал:

— Товарищ комбриг, подчините понтонеров мне. У меня по три выстрела на пушку. Если понтонеры задержат танки на минах, ни один снаряд не пропадет.

Комбриг задумался, посмотрел на Корнева:

— Какие у тебя возможности?

— Можем поставить противотанковое поле до трех километров. Такое же и противопехотное.

По карте комбрига определили наиболее вероятные направления выхода танков противника. Корнев, следя за его карандашом, сделал пометки на своей карте.

Едва стало светать, понтонеры уже рассыпались перед передним краем обороны. Пехота и артиллеристы поспешно заканчивали маскировку отрытых за ночь окопов. Комбриг, проехав с Корневым на его машине вдоль переднего края, остался доволен работой понтонеров. Каждый из них был занят своим делом, действовал без суеты, но часто переходя на понтонерский шаг. Минные поля установили без происшествий.

Возвращаясь после объезда рубежа обороны, комбриг и комбат притормозили у мостика через речку. На обочине стоял грузовик, два понтонера снимали с него большие стеклянные бутыли, в которых насыпано что-то похожее на песок. Комбриг недоуменно пожал плечами:

— Что в бутылях?

— Мост готовят к взрыву. Тола нет, а аммонал боится сырости. Вот его и закупорили.

Комбриг внимательно изучил крутые берега речушки.

— Вот что, майор! Мост взрывать только по моему приказу.

— Слушаюсь. С вашего КП на подрывную станцию подадим телефонный провод. Мой адъютант старший останется за меня, а мне разрешите выехать на переправу.

Корнев еще во время объезда рубежа доложил про мост на бочках и получил приказание уничтожить его. Теперь торопился скорее добраться до первой роты и снять ее с переправы. От комбрига знал, что к северу от этого рубежа наши разрозненные части отходят с тяжелыми боями.

— Только будь осторожен, — разрешил комбриг. — По шоссе из Вознесенска того и гляди фрицы к нам пожалуют. Держись полевых дорог.

Корнев хотел было взять с собой кое-кого из понтонеров, но подумал о том, что, пока будет искать их, дорогое время уйдет. Решил ехать один.

Миновав мост, машина свернула вправо. Корнев заметил еле приметный след, идущий вдоль шоссе. Поехали по нему. Недоезжая до поворота на шоссе, остановились в поле: с одной стороны — кукуруза; с другой — подсолнухи.

На шоссе послышался рокот моторов. Корнев решил дальше пойти пешком с водителем. Приблизились к дороге, осторожно раздвинули стебли кукурузы — и невольно вздрогнули. Мимо промчались два мотоцикла с колясками. В каждом — по три немецких солдата. Потом показалась еще пара мотоциклов, еще и еще.

— Попались, — прошептал Башара.

— Ничего, — успокоил комбат. — Нас не видят.

Прошло несколько тревожных минут, и на шоссе все затихло. С опаской выглянули — ни машин, ни мотоциклов. На другой стороне дороги заметили межу, уходящую в сторону села с мостом на бочках.

— Вперед! — скомандовал Корнев, и машина помчалась к переправе.

Оставалось километра два, когда стала слышна перестрелка. Раздалось несколько взрывов — не то мины, не то гранаты. «Не успел!» — упрекнул себя Корнев.

— Жми вперед! — приказал он Башаре.

Пока ехали по проселку и селу, стрельба на переправе прекратилась. Но издалека донесся отголосок выстрелов на рубеже обороны. «Наверное, завязался бой с теми мотоциклистами, что повстречались на дороге», — подумал Корнев.

Подъехали к переправе. Моста нет. В воде плавали, поворачиваясь то одним, то другим боком, полузатонувшие звенья из бочек. Около одного из них виднелся борт полупонтона. «Неужели не вывели?» — холодея, подумал комбат.

Поразило его и другое. Старший лейтенант Соловьев заметил машину Корнева, но не торопится к нему, понуро стоял около командира в зеленой фуражке. Лейтенант Логинов, опустив голову, что-то говорил пограничнику, увидев комбата, показал рукой на него. Пограничник, с виднеющейся из-под козырька рыжеватой прядью волос, с видом уверенного в себе человека, подошел к выскочившему из машины Корневу, Приложив руку к полинявшей, надетой набекрень фуражке, представился:

— Командир роты отдельного батальона погранвойск капитан Ветров. — Хотя и соблюдал старшинство по званию, но держался независимо. — Выясняю, почему мост преждевременно взорван. На той стороне остались колхозные обозы и скот. От вас какие были указания коменданту переправы?

Корнев помедлил с ответом, решил сначала разобраться в происшедшем. Поговорил с Соловьевым и Логиновым. Оказалось, что на северную окраину села выехало до десятка мотоциклистов, видимо высланных от той колонны, которую он видел с Башарой на шоссе. Понтонеры почти все были у моста. Два выставленных наблюдателя прибежали с криком: «Немцы в селе!» Ничего толком на вопросы Соловьева ответить не могли, только твердили: «Много, на дороге пылищу подняли».

Имея всего три полуторки, на которые полупонтоны не погрузишь, Соловьев приказал мост взорвать. Зарядов было мало, звенья из бочек оказались труднозатопляемыми. Стали на них бросать гранаты, а понтоны дырявить топорами и ломами. Множество проволочных скруток затрудняли уничтожение моста. Тем временем пограничники, впустив мотоциклистов на окраинную улицу, забросали их гранатами, всех уничтожили.

Корнев согласился, что взрыв моста и введенных в него понтонов произведен преждевременно. Капитан Ветров предупредил майора:

— Об уничтожении моста я должен донести. Ваше мнение о преждевременности сообщу.

— Это ваше право, — ответил Корнев. — Но донесения будем писать потом. Сейчас надо думать, как из этого села отойти на рубеж обороны. Там идет бой, видимо, с разведкой противника, и шоссе теперь не для нас.

Оба командира обсудили создавшееся положение.

Решили рискнуть и задержаться в селе. Надо было попытаться вытащить и залатать хотя бы несколько полупонтонов, собрать трофейное оружие, прихватить, если найдутся, исправные мотоциклы. Предстояло также разведать путь вдоль берега, минуя шоссе. А пока выслали на машине Башары дозор в сторону Вознесенска и выставили наблюдение за дорогой, по которой проехали немецкие мотоциклисты. Вдоль берега выехали конные пограничники.

Из шести полупонтонов сумели вытащить из воды четыре, что были поцелее. Заделали пробоины затычками и брезентовыми наклейками на смоле. Снова спустили их в реку, сомкнули в два понтона и убедились — не текут. Назначили два отделения под командой сержанта Богомолова сплавить их под прикрытием прибрежных камышей вниз по течению до Новой Одессы.

Из трофейных мотоциклов три оказались исправными. За один сел водитель из числа пограничников, за второй — Соловьев, умевший водить машину и неплохо разбиравшийся в моторах, а за третий посадили Башару, когда он вернулся с дозорными пограничниками. Легковушку Корнев повел сам, взяв в нее капитана Ветрова и двух бойцов с ручными пулеметами. Трогаясь в путь, пошутил:

— Это у нас и капэ, и моторизованная тачанка.

На полуторки погрузили инструмент и несколько мотоциклов, которые сочли возможным отремонтировать. В двуколках пограничников повезли их имущество и двух раненых бойцов. Остальные, прихватив трофейные автоматы, пошли пешком. Пришлось поработать лопатами, чтобы преодолеть овраги и ручьи, но на рубеж обороны добрались, не встретив противника. Комбриг обрадовался возвращению Корнева. Выслушав его доклад, не придал особого значения случившемуся на мосту. Знал: потяжелее бывают промахи. Даже ободрил:

— Не горюй. На войне наука дается тяжело.

Между тем Корнев понял, что комбриг чем-то обеспокоен. Оказалось, в село вот-вот должен прибыть генерал, командир изрядно потрепанной дивизии, отходящей на этот рубеж обороны. Кое-кто из его штаба уже приехал в село, занялся приемом участка обороны, в оборудование которого комбриг вложил много сил. Один из штабников подошел к Ветрову:

— Вы командир роты пограничников?

— Так точно.

— Вам приказано следовать в батальон. Штаб его расположен вот здесь, — показал на карте какой-то хуторок. — Это в пятнадцати километрах на юго-восток.

Комбриг, наблюдая, как распоряжается штабник, размышлял вслух:

— Вот такие пироги. Собрался воевать, силенки на рубеже сколотил, сколько земли переворочали, а опять пошлют какую-нибудь латку ставить. — И с прорвавшейся подспудной горечью пробурчал: — Теперь здесь и генерал управится, а комбриги пока Советскую власть не подводили.

Видно, нелегко сложилась судьба у этого грубоватого, умудренного большим опытом старого вояки. Тому был свидетелем добела стершийся орден Красного Знамени. «Почему его обошли с генеральским званием?» — подумал Корнев. Его так и подмывало сказать комбригу: «Не принимайте близко к сердцу. У военных всяко бывает». Но не решился. Да и некогда было. Хотелось поговорить с капитаном Ветровым, пока тот не уехал. Ему нужно сказать очень важное. Еще у разрушенного моста, услышав его фамилию, Корнев вспомнил рассказанное Соловьевым о гибели жены пограничника. «Так это отец Василька, — подумал тогда Корнев, глядя на капитана, но ничего ему не сказал. Решил: — Лучше подожду, пока до Новой Одессы доберемся. Пусть командует ротой при выходе на рубеж без дум и тревог о гибели жены и о судьбе сына».

Заторопившись, не так, как хотелось бы — уж очень по-уставному, — попрощался с комбригом и вышел вслед за капитаном Ветровым. Его поджидал вестовой, державший в поводу второго коня под седлом.

— Товарищ капитан, поговорить надо.

Ветров насторожился, с неприязнью подумал: «Насчет моста обхаживать собирается». Корнев заметил перемену в настроении капитана, но не подал виду.

— Проедем в наш штаб. Людей покормим ваших. Слышал: несколько суток перебивались на сухом пайке, а шагать придется еще пятнадцать километров.

Ветров согласился. Сел в машину Корнева.

Пока ехали до штаба, Корнев думал, как сообщить человеку горькую весть.

Едва зашли в штаб, первым делом справился о комиссаре.

Узнав, что от того нет никаких вестей, помрачнел.

Подошел политрук Тарабрин, комбат отвел его в сторону и тихонько сказал несколько слов. Дал задание помпохозу Ломиноге позаботиться об обеде для пограничников, а Соловьеву велел написать объяснение по поводу преждевременного взрыва моста.

— Прошу сюда! — жестом гостеприимного хозяина Тарабрин пригласил капитана Ветрова в отдельную маленькую комнату. — Я уполномоченный Смерш политрук Тарабрин. Хочу сообщить вам важное… Майор просил как-нибудь поосторожней это сделать, но мы чекисты, не умеем дипломатничать. Мужайтесь: жена ваша, Татьяна Ветрова, погибла, а сын остался у бабушки.

Рассказ Тарабрина Ветров слушал с окаменевшим лицом. Потом обмяк, грузно опустился на стул, но тут же встал:

— Пойду в роту.

— Не торопитесь. Рота еще обедает, — задержал его Корнев. — Нам обед сюда принесут. Не обижайте. От хлеба-соли не отказываются.

Два бойца из наряда по кухне принесли миски и бачки с обедом. В приоткрытую дверь заглянул старшина Тюрин. Встретившись взглядом с Корневым, тихонько спросил:

— Водки или вина?

— По такой жаре лучше виноградное, — ответил комбат и, обращаясь к Ветрову, добавил: — Может, водки? Легче на сердце станет.

Ветров сел за стол. За обедом Корнев старался отвлечь гостя от горьких дум, направить разговор в другое русло:

— Когда мы были на Днестре, до нас доходили слухи про вашу заставу — стойко держалась. Слышали, что вам присвоено звание Героя Советского Союза. Правда?

Капитан помолчал, тяжело вздохнул:

— Правда. Только награду еще не получил. Все время в боях.

— Поздравляю, — пожал руку Ветрова Корнев. — Вот еще что. Батальон у нас моторизованный. Можем на своих машинах подбросить ваших людей. Народ у вас хотя и крепкий, но пусть передохнет.

Тепло распрощались. Пограничники уехали, а вечером в селе разместился командный пункт подошедшей стрелковой дивизии. Вслед за ним приехал лейтенант Слепченко, ставший на время постоянным связным с вышестоящими штабами. Был он в батальоне начальником химической службы, но особой нужды в ней пока не требовалось.

Слепченко привез приказание: мост из бочек уничтожить, паром и минные поля передать дивизии и поступить в оперативное подчинение к подполковнику Борченко для уничтожения в городе запасов военного значения. Затем оборудовать переправы на Днепре в районе местечка Львово. За трое суток там предстояло переправить много людей и техники.

Корнев подсчитал: всеми понтонами, даже если они будут к тому времени отремонтированы, за неделю не управишься. Верно, был в приказании пункт: широко использовать местные плавсредства. «Будут ли они там? Может, в штабе знают о наличии в том районе пароходов и барж? Днепр должен быть ими богат».

Думай не думай, а действовать надо. Корнев организовал срочную отправку остававшихся шести понтоновозов на Днепр — вслед за колонной зампотеха. На четыре машины погрузили спасенные из моста полупонтоны. На две — трофейные мотоциклы для ремонта.

Повел эту небольшую колонну бывший сержант, а теперь младший лейтенант Кизеля. С ним Корнев послал в штаб короткую записку и наказал:

— Все, что можно использовать для переправы, прибирайте к рукам. Используйте пароходы и баржи, приспосабливайте пристани.

Вместе с колонной выехал и лейтенант Слепченко. Он повез в штаб армии донесение о всех действиях батальона и о случившемся на мосту из бочек. К донесению было приложено объяснение Соловьева.

3

Наступила ночь. Небольшая, из девятнадцати машин, колонна осторожно пробиралась по темным улицам Николаева. Дорога скупо освещалась через узкие щели маскировочных нафарников. На первой машине находился побывавший несколько дней назад в городе лейтенант Донец. Он с трудом находил в темноте дорогу к штабу батальона Борченко. Была полночь, но город не спал.

Часовой у штаба Борченко вызвал дежурного. Он провел Корнева к адъютанту старшему. Тот сообщил ему, что комбат на вокзале — там две роты заняты погрузкой заводского оборудования. Потом раскрыл папку, подал Корневу бумагу:

— Тут вашему батальону задача определена.

Что батальон поступает в распоряжение Борченко, Корневу было известно. А вот о том, что на Борченко возлагалась личная ответственность за содержание и своевременный взрыв километрового наплавного моста у села Варваровка, узнал впервые. К приказанию был подколот написанный рукою Борченко перечень складов, на которых остатки запасов должен уничтожить 7-й батальон.

Провожатые из батальона Борченко показали склады, которые предстояло взорвать, где разместить подразделения. С рассветом роты Корнева принялись за нелегкое дело. На душе у каждого было тяжело — жаль превращать в золу и груды обломков труд многих людей.

Только в середине дня увиделись комбаты. Корнев поздравил Борченко с присвоением звания подполковник, доложил о ходе работ на складах.

— Рад видеть тебя, Виктор Андреевич, в добром здравии. Вроде недавно расстались, а столько довелось испытать! Как дела? Что про Елизавету Петровну знаешь?

— А у тебя как дела? Есть вести о семье? Где мой тезка?

— Витюшку вчера с эшелоном домой отправил. С одним знакомым. А вот от супруги не скоро писем дождусь. Не мастак она их писать.

Снова заговорили о делах. Борченко распорядился: работу на складах закончить завтра к исходу дня. Ночью выступить на Днепр. Сообщил, что его парк тоже туда отправлен — под самую Каховку.

Хотя у Борченко своих забот хватало, Корнев все-таки поделился с ним тревогами о делах в батальоне, рассказал, как был преждевременно взорван мост.

— Как, по-твоему, обернется эта история?

— Ты когда отправил донесение об уничтожении моста?

— Вчера около шестнадцати.

— Неладно получается. Два дня назад начинж армии попал под бомбежку. Машина перевернулась, и он сломал руку. Бразды правления взял в свои руки подполковник Фисюн.

— Он же в Одессе за начинжа округа остался, — удивился Корнев. — Как в штаб армии попал?

— Не знаешь ты Фисюна. Как только появилась угроза окружения Одессы, он нашел способ перебраться в армию. Давно уже в Москву собрался.

— Неужели в инженерном отделе штаба армии хозяйничает Фисюн?! — не верил Корнев. — Не нашлось, что ли, дельного человека?

Борченко пожал плечами, дескать, ничего не поделаешь.

— Коли так, будут мне неприятности. Фисюн случившееся на мосту по-своему рассудит.

Опасения Корнева подтвердились. На другой день рано утром дело об уничтожении моста и утрате двух полупонтонов обернулось круто. На потрепанной тарахтящей эмке прикатили следователь, а с ним и члены выездного военного трибунала. В основу обвинения легло заключение подполковника Фисюна. Уничтожение двух полупонтонов рассматривалось им вместе с потерями на Днестре. Делался вывод, что парк разукомплектован, поставлено под угрозу обеспечение переправ на Днепре. Предлагалось предъявить Корневу обвинение в нарушении приказа, запрещавшего содержать на Днестре мостовую переправу днем.

Корнев показал следователю полученное на Днестре распоряжение генерала Малиновского, а тот познакомил майора с копией донесения командира корпуса. Из него Корнев узнал обстановку, которая дала батальону возможность уйти из урочища Калаур и проскочить благополучно Кодыму. Для выручки спасавшего затопленный парк батальона генерал Малиновский послал танковую бригаду. Пробиться к Днестру она не смогла, но, завязав бой у шоссе на Одессу, увлекла за собой танки и бронетранспортеры противника. Немецкие летчики, не разобравшись, кто где, своих же и отбомбили. Разведчики бригады видели, как батальон пересек шоссе, но связь с ним установить не смогли. Из того же донесения стало понятно, почему батальон до самого Буга ни своих, ни немцев не встретил. Севернее его маршрута на параллельных путях действовали части корпуса, сдерживая противника, рвавшегося к Николаеву.

Следователь, спросив еще нескольких командиров и понтонеров, внес изменения в обвинительное заключение, но полностью снять его не счел возможным. Как там ни рассуждай, но появление десятка вражеских мотоциклистов не оправдывало уничтожение моста, а главное — находившихся в нем понтонов. Действия командиров оказались если не паническими, то во всяком случае излишне поспешными.

По указанию председателя трибунала на судебном заседании присутствовал почти весь командный состав обоих батальонов. Соловьев держался внешне спокойно, но его состояние выдавали подрагивающие желваки на скулах. В последнем слове, как на разборе занятий, перечислив допущенные ошибки, всю вину взял на себя. Слово предоставили лейтенанту Логинову. Он сбивчиво и торопливо начал:

— Виноват во всем я. Я высылал дозоры, я инструктировал их. Я должен был позаботиться о зубилах для рубки проволочных скруток. Я должен был сплавить вниз по течению понтоны. Какой же я командир роты? Судите меня. Согласен с любым решением трибунала. Прошу дать возможность искупить вину в бою.

Совещался трибунал недолго — минут десять — пятнадцать. Когда он вошел в помещение, все встали. Стали зачитывать приговор: на основании таких-то и таких-то статей старшему лейтенанту Соловьеву определено наказание — два года тюремного заключения, лейтенанту Логинову — полтора года. По залу прокатился ропот. Забившаяся в угол Дуся Балбукова закрыла лицо пилоткой. Председатель трибунала между тем после небольшой паузы сказал, что, учитывая предыдущую безупречную службу осужденных, приговор считается условным. Судимость может быть снята в случае особых заслуг, отмеченных правительственными наградами.

Теперь у всех вырвался вздох облегчения. Трибунал удалился, а присутствующие на заседании заспешили к выходу. Каждого ждали неотложные дела и заботы, но многие все-таки задержались, чтобы подбодрить осужденных. Некоторые подошли пожать руки, а другие одобрительно кивали, улыбались. Борченко дружеским жестом задержал Корнева:

— Зайдем ко мне — поговорить по душам надо.

Штаб батальона Борченко разместился в помещении какого-то учреждения. Комнат хватало, и у комбата был даже отдельный кабинет. Присели, и Борченко, глядя в глаза Корнева, сказал:

— Не Соловьева с Логиновым, а тебя, Виктор Андреевич, надо было судить.

Корнев весь вспыхнул, но сдержался. Все эти дни он испытывал непонятное чувство своей вины, но разобраться в текучке дел толком не успел. А сейчас поймал себя на мысли, что намеренно откладывал это на потом. Борченко же, как яичко из скорлупки, вылупил первопричину.

— Ты на поводу пошел у командира роты. Надо было точно выполнять указание, запрещающее использовать на Буге парк.

— Но у нас не хватало бочек, а в ожидании переправы скопилась уйма скота.

— Нашел бы Соловьев выход.

— Я и сейчас плохо представляю, какой можно было найти выход. Впрочем… можно было по мелководью у берегов построить участки моста на рамах, даже на клетках из бревен. Копер-то был занят на пристани, затмило мне голову, что сваи бить нечем.

— Тебе голову затмило, а люди пошли под суд. Фисюн весь сыр-бор раздул не из-за моста, а вцепился в два погубленных понтона. И еще позволительно спросить: почему только утром поехал на мост? Почему раньше не информировал Соловьева об обстановке?

— Все время был занят с комбригом.

— А штаб у тебя есть? Самому ехать было и необязательно. Как только узнал от комбрига обстановку, должен был ее сообщить Соловьеву.

Лицо Корнева потемнело от сознания своей вины. Зная его характер, Борченко посоветовал:

— Не вздумай каяться перед подчиненными. Это теперь пользы не принесет. Подумай хорошенько, как штаб сделать своей опорой.

Корнев задумался: «Совет дельный».

Разговор комбатов прервал вошедший капитан. Он всем своим видом показывал, что у него срочное дело. Оказалось, что, пока шло заседание трибунала, положение на подступах к городу резко усложнилось. Дивизия, занимавшая оборону на рубеже, подготовленном комбригом под Новой Одессой, отбив все попытки врага пробиться в Николаев прямой дорогой, вынуждена теперь начать отход. Восточнее ее позиций противник нащупал слабое место, прорвался и устремился на юго-восток, отрезая пути из города к Днепру. За лиманом с запада тоже нависла угроза. Капитан развернул карту:

— В правобережье Южного Буга наши войска отходят к Одессе. К Варваровскому мосту движется моторизованная колонна противника.

— Где она сейчас?

— Тридцать минут назад вышла из Веселинова. — Карандаш капитана пополз по карте. — Предполагаю, что вот здесь. Это километров сорок до моста.

Борченко несколько секунд молча прикидывал что-то в уме, убрал карту в планшет.

— Поедешь со мной на мост? — спросил он у Корнева.

— Поеду. Только скажу заму, где буду находиться.

— Он сообщит, — кивнул Борченко в сторону капитана.

Через тридцать минут машина Борченко остановилась у блиндажа возле моста. А спустя двадцать минут на правом берегу у въезда в Варваровку в облаках пыли появились немецкие мотоциклы и бронетранспортеры. И сразу над левым берегом завыли моторы бомбардировщиков. Поднялись огненные султаны, завизжали осколки рвущихся бомб. Не встретив сопротивления на подступах к лиману, гитлеровцы обнаглели и промчались по широкой улице большого села. Они ринулись к мосту, собираясь захватить его под прикрытием своей авиации.

Небольшой блиндаж для подрывной станции, куда заскочили Борченко и Корнев, содрогался от взрывов. Его стены ходили ходуном. Через бревна наката сыпался песок. Командир роты подошел к подрывной машинке. Как только сквозь дым разрывов он увидел на съезде к мосту мотоциклы, нажал кнопку контакта. Прошли мгновения, а взрыва не было. Видимо, перебит магистральный провод. Ротный быстро присоединил к машинке начищенные до блеска концы запасной проводки — и снова взрыва не последовало.

Оставался один еще вариант: на мосту все заряды были соединены двумя линиями детонирующего шнура. Надо взорвать хотя бы один заряд. Командир взвода лейтенант Смирнов, чуть побледнев, сверкнул глазами, по кивку ротного выскочил из блиндажа. Кошачьими прыжками, то прижимаясь к земле, то бросаясь вперед под воем бомб, под осыпающимися осколками и комьями земли, в считанные секунды оказался на мосту.

Командир роты внимательно следил за лейтенантом, зажав в руке еще одну запасную зажигательную трубку. Смирнов, вставив капсюль в гнездо толовой шашки, резанул ножом и без того короткий, рассчитанный на десять секунд горения шнур. Едва зажег его, сразу же спрыгнул, упав у самой кромки воды. По всему мосту, настил которого покоился на больших лодках — плашкоутах, полоснув огненной змейкой, взорвались заряды. Чтобы разнести в щепки длиннющий мост, потребовалось бы взрывчатки не меньше вагона. А где ее взять столько?! Пришлось расположить заряды с расчетом, чтобы разорвать мост на куски и в каждом из них затопить хотя бы по нескольку плашкоутов.

Как задумали, так и получилось. Некоторые куски моста, кренясь и медленно разворачиваясь, стали постепенно оседать. Другие свежий ветер погнал по водной шири. На одном обрывке моста уцелел немецкий бронетранспортер. Выскочившие из него солдаты ошалело заметались, касками и лопатой начали грести к берегу. Но бесполезно.

С того берега фашистские бронетранспортеры открыли пулеметный огонь, но вскоре прекратили его — бесполезно. Самолеты, отбомбившись, ушли на запад. Лейтенант Смирнов, хромая и пытаясь рукой остановить кровь на щеке, рассеченной осколком, направился к блиндажу. Навстречу ему бросились два понтонера и санинструктор. Борченко приказал примостившемуся в уголке шоферу своей машины:

— Отвезите лейтенанта в санчасть, а сами быстренько обратно. — Затем сказал командиру роты: — Сегодня же сдайте в штаб представление к награде Смирнова.

Вскоре машина вернулась. Борченко и Корнев поехали в штаб. Здесь их встретили адъютант старший и комиссар батальона Борченко.

Вместе с ними возвращения своего комбата ожидали старший лейтенант Сундстрем с машиной Башары и старший политрук Спицин, временно исполнявший обязанности комиссара. Едва Борченко вышел из машины, как ему доложили:

— Всех находящихся в городе командиров и комиссаров частей вызывает генерал, командир дивизии, отошедшей с северного рубежа.

— Где он находится?

— В здании обкома.

— Ну, туда мы дорогу знаем. Виктор Андреевич! Поедем на моей машине, твою оставим в распоряжении наших штабов.

На заднее сиденье сели комиссар батальона Борченко и старший политрук Спицин.

— Теперь в батальоне две легковушки, — сказал дорогой Корневу Спицин. — Приблудилась к нам: какой-то отдел облисполкома погрузился на пароход, а ее оставил на пристани. Будет теперь и у комиссара своя машина.

— Это хорошо, только вот комиссар что-то не возвращается. А почему Башара не выехал на мост?

— Капитан узнал, что вы уже выезжаете с подполковником. У них рации до семи километров берут свободно. Не то что у нас.

При развертывании оба батальона получили из НЗ по четыре радиостанции 6ПК. Но приписанные военкоматом к батальону Корнева радисты имели низкую выучку, и связь держали в пределах трех километров. Среди командиров тоже не нашлось хороших радистов. Так и повелось в батальоне — обходиться телефонами. Корнев с чувством зависти признался себе: «В батальоне Борченко надо многому поучиться. Рации особенно на марше, когда колонны батальона растягиваются на несколько километров, — незаменимая вещь».

Подъехали к обкому. В просторном полутемном вестибюле, освещенном настольной лампой, подтянутый лейтенант потребовал документы. Сел за стол, записал на листе блокнота должности, звания и фамилии, краткие данные о численном составе и наличии машин. Вырвав эти листки, отдал такому же подтянутому сержанту. В его сопровождении все пошли по широкой лестнице.

В большом кабинете с глухо зашторенными окнами горел яркий свет. Горбоносый майор взял у сержанта блокнотные листы, бегло взглянул на них и показал вошедшим, где сесть.

Вокруг длинного стола, накрытого красным сукном, собралось немало командиров. Через несколько минут вошел генерал. Майор, перебрав пачку блокнотных листов, разложил их несколькими кучками перед пришедшим с генералом полковником — начальником штаба дивизии.

После короткого опроса, уточнения боевого состава и вооружения находящихся в городе частей начальник штаба дивизии доложил обстановку и решение командира. С севера противник подошел почти вплотную к городу. Из трех дорог, ведущих на восток и северо-восток, две перекрыты его танками. Но у них нет горючего, и они закопаны как неподвижные огневые точки. Для вывода из города госпиталей и воинских частей осталась свободной только одна дорога — вдоль берега Днепровского лимана. Дивизия получила задачу частью сил сковать противника, а бригадой морской пехоты и одним полком, прикрыв южную дорогу, обеспечить вывод войск из города.

Затем в оперативном отделе штаба дивизии командиры уточнили свои задачи. В авангард колонн были назначены батальоны Борченко и Корнева. Горбоносый майор показывал им по карте маршрут движения. Разведчик из бригады морской пехоты, в гимнастерке с расстегнутым воротом, в полосатой тельняшке, сообщил, что в двух километрах от рыбачьего домика видел окопанные немецкие танки, однако на берегу и в поселке гитлеровцев нет.

В установленное время авангард двинулся в путь.

Уже глубокой ночью, пройдя на восток от рыбачьего домика километров пятнадцать, Борченко остановил колонну: от тихого хода по песчаным глубоким колеям моторы машин перегрелись. Комбаты решили выслать разведку, изменить построение колонны: в голове — батальон Борченко, за ним — машины с ранеными, а замыкающим — батальон Корнева.

Вернулись разведчики. Они нашли выход на хорошую дорогу, доложили, что противника по маршруту не обнаружено. Двинулись в путь.

Край неба на востоке заалел, а на западе, у самого горизонта, стали проблескивать оранжевые вспышки разрывов снарядов: там шел бой.

Колонна шла навстречу неизвестности.

Днепровские переправы

1

Стало совсем светло, когда Корнев заметил, как впереди медленно оседает пыль и машины останавливаются, прижимаясь к самому краю обочины. Сквозь редеющую завесу миражем проглядывали очертания Херсона.

Корнев кивнул, и Башара повел свою машину в обгон остановившейся колонны. После бессонной ночи, наглотавшиеся пыли понтонеры, сидя плотными рядами в кузовах машин, с тревогой провожали покрасневшими глазами проезжающего комбата. В голове колонны Башара заглушил перегревшийся мотор. Корнев вышел из машины, подошел к старшему лейтенанту Соловьеву и старшему политруку Спицину, стоявшим на дороге. Рядом с ними находились два моряка. Немного в стороне, за бруствером окопа, виднелось еще несколько бескозырок, выглядывал ствол пулемета. Соловьев, кивнув на стоявших рядом моряков, доложил:

— Адмирал, старший в городе командир, требует, чтобы батальон на этом рубеже занял оборону. Вам приказано явиться к нему. Он пропустил в город только санитарные машины.

— Добро! На рандеву к адмиралу явлюсь, — сказал морякам Корнев. — А оборону батальон занять не может.

— Адмирал приказал, чтобы все идущие в город части занимали оборону без промедления, — настаивал старший из моряков.

— Нам указан совсем другой курс, — подлаживаясь под морскую терминологию, категорически ответил Корнев.

Он узнал, где размещается штаб адмирала. По его приказанию батальон пошел в объезд города, а сам он повел колонну из трех полуторок с понтонерами и трехтонки с кухней в город.

Моряки обескураженно посматривали колонне батальона вслед. Потом старший из них подозвал к себе сигнальщика и приказал ему немедленно отсигналить флажками по цепочке адмиралу о случившемся.

Вскоре комбат со своей колонной въехал в город. Кругом были следы поспешной эвакуации. Ветерок перекатывал по земле полуобгоревшие бумаги. Во многих зданиях были распахнуты двери и окна. На мостовой были нарисованы замысловатые вензеля. Корнев пригляделся и догадался, что это следы рассыпанной муки. Увидел деда, тащившего тачку, на которой стоял бачок с мукой.

— Папаша! Откуда мука?

— С мелькомбината, сынок. Разбомбили вчера склады. Сказывают, чтобы запасались.

Корнев подозвал командира роты Коптелова.

— Я поеду к адмиралу на пассажирскую пристань, а вы пока запаситесь материалами, нужными для оборудования переправ.

На пассажирской плавучей пристани адмирала не оказалось.

— Ушел на катере в рукава, — сообщил дежурный с бело-голубой повязкой. — Вы, товарищ майор, пройдите к адъютанту, он знает, когда адмирал будет.

В уютно обставленном служебном помещении, превращенном в приемную адмирала, Корнева встретил адъютант. Из-под кителя виднелась черная кобура с витым кожаным шнуром. Он попросил майора предъявить документы, посмотрел на часы.

— Адмирал прибудет через сорок минут, — вынув из папки лист бумаги, сказал он. — Вам, товарищ майор, придется представить объяснение, почему не выполнили приказ адмирала, направили батальон курсом норд-вест.

То, что отмахали флажками сигнальщики, потом было передано по телефону и теперь легло в папку на доклад адмиралу. У Корнева что-то заныло в груди в ожидании предстоящих неприятностей, но адъютанту ответил твердо:

— Объяснение представлять, товарищ капитан-лейтенант, если и буду, то по указанию своего старшего начальника.

Хотел сказать, чей приказ выполняет батальон, да воздержался, посмотрев на постороннего в гражданском костюме, сидящего на одном из стульев. Взяв себя в руки и притушив наплывавшее беспокойство, спокойным тоном предупредил:

— Я на воздух выйду.

Вышел, достал пачку «Пушки», собираясь закурить. Рядом оказался человек, сидевший в приемной.

— Может, моих закурите? — протянул он коробку «Северной Пальмиры».

Незнакомец, не обращая внимания на вежливый, с холодком, отказ Корнева, внимательно посмотрел на понтонерские эмблемы в его петлицах и спросил таким тоном, будто имеет на это право:

— Вы, майор, с каким делом к адмиралу?

— Со служебным, — буркнул Корнев.

— А-а… понимаю.

Чуть улыбнувшись, собеседник неторопливо достал и подал небольшую, в добротном переплете книжечку. По красному сафьяну золотое тиснение «Удостоверение» и ажурное изображение герба Украинской республики. Раскрыв документ, Корнев увидел среди печатного текста выведенные красивым почерком слова по-украински и по-русски: «Заместитель Народного Комиссара речного флота…» От неожиданности даже в фамилию, имя и отчество не вчитался. Мгновенно пришла мысль: «Эта встреча может быть полезнее, чем с адмиралом». Машинально выбросил незакуренную папиросу.

— Виноват. Я не знал, с кем разговариваю. У адмирала мне надо выяснить, какие суда могут быть выделены для паромной переправы в шестидесяти километрах выше по течению.

— Так-так… Только едва ли он вам поможет. Здесь все суда готовятся в рейс на Очаков, да и эвакуация города продолжается.

— Как же быть? Чтобы выполнить приказ, мне нужно не менее двух паромов из барж и средства буксировки.

— Попробуем что-нибудь придумать.

Замнаркома достал записную книжку и, просматривая ее страницы, ободряюще взглянул на Корнева:

— На подходе с верховий буксир «Трудовик». Будет бункироваться: топливо на исходе. Встречайте его вон там, у верхнего склада.

Корнев посмотрел туда, куда показал замнаркома, едва различил на фоне прибрежных деревьев причальную стенку топливного склада.

— Так далеко?

— Да. Это и хорошо: а то попадет на глаза адмиралу — может и прибрать к рукам. На буксире назначьте комиссара. Хорошо, если какой-нибудь понтонерский флаг поднимите.

— Будет сделано, — пообещал Корнев, хотя и сомневался, как быть с флагом.

Замнаркома предупредил:

— Уголь на складе остался только в дальних буртах. Придется в помощь команде выделить каталей на тачки.

— Ну, это мы сделаем.

— Еще должен подойти небольшой пассажирский пароход «Звездочка». Для буксировки парома тоже годится.

— А как быть с баржами?

— Большегрузных не найдем, да они вам и не нужны. Надо спаровать по две «щучки».

— Что такое?

— Нефтеналивные баржи для рейсов по каналам. Малотоннажные, узкие и длинные, они для использования по лиману и в море не годятся — валки на волне. В Камышовой протоке их должно быть шесть штук.

Замнаркома стал писать распоряжения на выделение Корневу пароходов и барж. Тем временем к пристани подошел катер адмирала. Стояла жара, а адмирал был в темном кителе. Он привычно и легко поднялся по зыбкому трапу. Встретивший его адъютант уже что-то докладывал ему на ходу.

Адмирал прошел через приемную к себе в кабинет. Замнаркома без приглашения вошел сразу за ним, а Корнев остался ожидать, когда выйдет адъютант. Прошло минут пятнадцать, показались они Корневу утомительно долгими. За это время успел послать связного к Коптелову со своей и замнаркома записками. Наконец вышел адъютант и не очень дружелюбно пригласил:

— Пройдите к адмиралу, товарищ майор!

Корнев вошел, представился.

Адмирал стоял у стола, замнаркома сидел в сторонке за небольшим столиком, просматривал какие-то бумаги.

— Для вас, майор, указания старших начальников не обязательны? — строго спросил адмирал.

— Безусловно обязательны, — стараясь не показать невольного волнения, ответил Корнев.

— Почему тогда не развернули батальон на указанном рубеже?

— Мне было передано, что вы приказали занимать оборону частям, следующим в город. Батальон же по приказу штаба армии сосредоточивается в шестидесяти километрах выше по течению, в селе Львово. Мне приказано там оборудовать переправу. Там уже находится техника батальона. — И в подтверждение положил на стол захваченное с собой на всякий случай приказание начинжа.

Адмирал бегло просмотрел документ, с еле заметной иронией глянул в сторону замнаркома.

— А ко мне попрошайничать завернули?

— Батальон понес потери. Не только в живой силе, но и в технике.

Адмирал снова, теперь внимательно, прочитал перечень техники, направляемой на участок батальона. Вернув приказание Корневу, взял лист, положенный адъютантом сверху, аккуратно сложил вдвое, разорвал на мелкие куски и неторопливо бросил в корзину.

— Что вам замнаркома разрешил, этим и пользуйтесь. Я добавить ничего не могу.

— Если найдем свободные катера и моторные боты, можно будет мобилизовать?

— Можно!

Выйдя от адмирала, Корнев облегченно вздохнул.

Немного погодя, пробираясь вместе с понтонерами на одном из бесхозных катеров по путанице рукавов и приток, нашел стоящие на якорях «щучки». Взяли на буксир те, какие были поближе к выходу из протоки. Когда вывели баржи в основное русло, подошли на помощь еще два моторных рыбачьих бота. На одной из «щучек» кто-то в спешке оставил концертный рояль и несколько массивных кожаных кресел. Пришлось, освобождая палубу, все это столкнуть в Днепр. Рояль вместе с всплеском воды застонал всеми струнами и ушел на дно, а кресла, лениво переваливаясь с боку на бок, еще долго маячили на медленном течении.

Палубы барж были покрыты сплетением трубопроводов. Балки и настил на них не положишь. Освободиться от этих труб оказалось не просто. Прикомандированный к роте санинструктор Гурский чутьем жителя портового города быстро разобрался в теснящихся на берегу постройках. Нашел среди них мастерские. Появились дрели, зубила, ножовки по металлу и прочий инструмент.

Нашли лесной склад, на счаленные попарно баржи погрузили бревна и доски. Подали буксирные тросы на «Трудовик» и «Звездочку». Комиссарами на каждый пароход назначили командиров взводов, а в помощь командам — по одному отделению понтонеров. С наступлением темноты караван судов тронулся вверх по течению. Корнев, садясь в машину, проводил взглядом едва мерцающие сигнальные огни и подозвал оставшегося с автомашинами командира роты.

— У вас все готово?

— Так точно! — бодро ответил лейтенант и подал убористо исписанный лист. — Тут все записано, что погружено на машины.

Корнев в свете карманного фонарика стал читать: «Краска… проволока… гвозди…» Мысленно похвалил командира роты. Когда прочитал: «Ватные брюки и телогрейки — 800 пар», задал себе вопрос: «А это зачем?» И тут же решил: «Не оставлять же в городе. Да и как будет зимой с обмундированием, еще неизвестно».

Вдали пропали огоньки каравана. Только теперь почувствовал, в каком напряжении прошел этот день после рискованного марша вдоль лимана. Постарался разогнать усталость, посмотрел на шофера. «Наверное, тоже устал. Выедем на большак — вздремну, а потом подсменю его». Мысль, что все удачно получилось с баржами и пароходами, поднимала настроение. Теперь была уверенность в надежном оборудовании переправы. И в то же время на сердце было тревожно. «Черт знает, что получилось: комбат остался с горсткой машин, а весь батальон сам по себе. Одна рота на баржах, основные подразделения и парк в шестидесяти километрах».

2

В середине дня машина комбата, пробравшись среди чахлого кустарника, остановилась на вершине горы. Корнев вышел из кабины. Через несколько шагов он оказался у самого края почти отвесно спускающихся осыпей мутно-серого песчаника в меловых прожилках. Внизу широко и привольно нес свои воды Днепр. В его верховьях знаменитая запорожская плотина повреждена бомбами, и могучая река разлилась в километровую ширь. Невдалеке лежал зеленым пятном густо заросший остров. Над его обрывистыми берегами нависли шапки высоких деревьев. Их отражение вздрагивало мелкой рябью в круговерти струй, омывающих остров со всех сторон. Трудно понять, где кончаются его берега, а где всего лишь отражение яркой зелени. Напротив острова, по высокому правому берегу, пролегли улочки и проулки села Львово. На дальней его окраине высился серый элеватор с застаревшими дождевыми потеками. Ближе притулился громоздкий дебаркадер плавучей пристани. Он похож на большой голубой сарай, взгромоздившийся на баржу.

Корнев с вершины горы придирчиво рассматривал пристань и остров. Едва ли фашистские летчики сумеют разглядеть замаскированные паромы и пароходы, укрытые у берегов острова. Да и пристань, как ни смотри, кажется пригодной только для посадки пассажиров. На верхней палубе колышатся тенты ресторанчика, а на первом этаже видны только два нешироких прохода для пассажиров. Далеко вправо, километров пять вниз по течению, густо снуют паромы. Собраны они на больших рыбачьих лодках. Грузоподъемность невелика, зато издали кажутся солидными. У самого обрыва — две пристани для паромов из понтонного парка. Они приземисты и плохо видны среди камней, осыпавшихся с крутого откоса. «Для вражеского летчика эта переправа будет казаться маломощной, — думал Корнев. — А вот ту, в пяти километрах, сочтет за основную».

Корнев остался доволен осмотром участка переправ. Собрался вернуться в село, где штаб его готовился к переходу на левый, низкий берег, покрытый густым лесом. Вся техника и машины-понтоновозы были переведены туда еще ночью. Уже подошел к машине, когда увидел, как по дороге в гору поднимается эмка, вся в пятнах камуфляжа. Мелькнула догадка: «Кто-то из начальства едет».

Машина фыркнула клубком голубоватого дыма и остановилась. С заднего сиденья легко выскочил капитан, привычным движением распахнул переднюю дверцу. Не торопясь, сначала выставив ноги в парусиновых сапогах, стал выбираться высокий полковник. Густые, с рыжинкой брови нависали над глубоко запавшими серыми глазами. У резко очерченного рта упрямые складки, а в глазах не то усталость, не то безразличие. В петлицах — скрещенные топорики. «Такого не знаю. Вот капитан, кажется, был в составе комиссии, проверявшей полк перед войной». И тут же осенила догадка: «Полковник Прошляков — начинж фронта».

Четким шагом подошел к полковнику, громко доложил, чем занимается батальон.

Слушая доклад комбата, полковник едва заметно поморщился, будто громкий голос майора резал ему ухо. Последние слова Корнев невольно произнес потише. А начинж, немного помолчав и оглядев с вершины горы берега, с нотой неуверенности спросил:

— Вам известно, какую технику будете переправлять?

— Так точно. К приказу приложен перечень частей и время их выхода на переправу.

— Я был на тех переправах, — кивнул в сторону дальних паромов полковник. — Там паром больше двух подвод или десятка коров не поднимает. Тут вижу: шестнадцатитонные паромы из парка. А как танки и тягачи «Ворошиловцы» с тяжелыми орудиями переправлять будете?

— На паромах из барж, товарищ полковник! — ответил Корнев, радуясь, что начинж не разглядел как следует переправ.

Пропшяков неторопливо и внимательно снова оглядел Днепр и берега. С горы все хорошо просматривалось. Пожал плечами:

— Где же баржи и причалы для них?

— Причал чуть левее нас, — показал Корнев.

— Не вижу. Пристань пассажирская, проходы узкие. Ну, пароходы, наверное, у острова спрятаны, а как грузить на них?!

— Вы, товарищ полковник, видите только то, что мы не особенно прячем, если прилетит немецкий разведчик.

Начинж с интересом посмотрел на комбата:

— А мне покажете?

— Как прикажете?! Под погрузку подать паромы или на месте стоянки посмотрите?

— Сколько времени потребуется для выводки паромов?

— Минут пятнадцать. Их буксируют пароходы.

Прошляков решил выводкой паромов не нарушать их маскировку.

— Посмотрим на местах стоянок. Надеюсь, катер для объезда у вас найдется?

— Разрешите послать мою машину вперед, чтобы приготовили разведкатер? Мотористы после ночной работы отдыхают.

— Пошлите.

Полковник подошел к краю осыпи, еще раз внимательно осмотрел остров и берега. Теперь по изменению окраски зелени в разных местах догадался, где замаскированы баржи и пароходы. Потом разглядел замаскированный причал на левом берегу, но все еще с недоумением приглядывался к пристани.

Пока полковник стоял у обрыва, Корнев шепнул Башаре, чтобы тот ехал и предупредил кого надо о приезде начальника инженерных войск фронта. К нему подошел капитан:

— Нельзя ли достать для полковника белых сухарей? И хорошо бы куриного бульона. Вторые сутки ездим по частям, везде наваристый борщ, а у него язва желудка.

Корнев сказал Башаре: пусть капитан Ломинога позаботится об этом.

Минут через двадцать полковник, расспросив у Корнева про состав и обеспеченность батальона, направился к эмке, приказал тому сесть впереди.

— Покажите дорогу к берегу.

Спуск с горы и путь по селу до пристани заняли немного времени. Когда подъехали к берегу, Корнев быстро открыл дверцу:

— Разрешите заняться подготовкой пристани?

— Действуйте, — ответил полковник, а сам уже заметил, что две сходни, казавшиеся издали пешеходными, усилены толстыми брусьями, скреплены надежными поковками и могут быть соединены в одну ленту.

Корнев громко скомандовал:

— Дежурный по причалу! На выход!

Сразу же у борта появился лейтенант с красной повязкой на рукаве.

— К погрузке го-товсь! — скомандовал комбат.

— Есть, к погрузке…товь-сь! — ответил лейтенант и тут же подал свою команду: — Расчет, по местам! Пристань к погрузке!

Там, где в голубой палубной надстройке было два узких прохода, между ними, как занавес на сцене, поднялся вверх выкрашенный тоже в голубой цвет брезент, сходни сдвинулись вместе. Получился широкий проход с берега на паром.

— Не мудрите ли? Будут ли немецкие летчики разбираться, грузовая или пассажирская пристань? — спросил полковник.

— По-моему, задумаются.

К берегу лихо причалил светло-серый разведывательный катерок. На нем отправились осматривать паромы, укрытые у острова. Пока обошли на катере и детально осмотрели стоянку судов и причалы на левом берегу, прошло часа полтора. На обратном пути моторист показал свое мастерство, остановив катер точно у причального столбика.

Пересев в ожидавшую эмку, через несколько минут подъехали к штабу батальона. Встречая их, капитан Ломинога украдкой показал комбату большой палец: дескать, не беспокойтесь, все в порядке. И верно, зашли в небольшую, чисто прибранную комнату: на столе тарелки, в чугунке куриный бульон с домашней лапшой, а на сковороде поджаренная в сливочном масле свежая рыба. Посередине стола блюдо с хлебом и белыми сухарями. Оглядев стол, полковник Прошляков с добродушным укором сказал своему адъютанту:

— Это ты их в такие заботы втравил?

Капитан только обменялся с Корневым взглядами, едва заметно улыбнулся. Обедали молча, полковник раза два посмотрел на часы. Поев, кратко сообщил Корневу сложившуюся обстановку.

— Не знал, как у вас обстоят дела. Надо было запланировать на ваш участок побольше тяжелой техники. Но и вашим собратьям, подполковнику Борченко и майору Григорьеву, трудно придется.

Полковник замолчал, прислушиваясь к ноющей боли в желудке. Посмотрел в окно на солнце, повернувшееся к закату, стал прощаться.

— Ну, майор, действуй, как начал. Приказ о свертывании получишь от меня, теперь будешь во фронтовом подчинении. Надеюсь, с переправой не подведешь.

* * *

Двое следующих суток в батальоне Корнева прошли относительно спокойно. Части и боевая техника выходили на причалы ночами организованно, по графику. Как и предполагал Корнев, почти все воздушные налеты за это время пришлись на долю паромов из рыбачьих лодок. Комендантом там был старшина Тюрин, назначенный с хозвзвода сюда по его просьбе. На него тоже послали представление к званию младшего лейтенанта, но позже других. Приказа пока не получили. Так и ходил Тюрин с «пилой» в петлицах из четырех треугольников. На его переправе несколько паромов повредило близкими разрывами бомб. Лодки набрали воды, а паромы, собранные целиком из дерева, осели, но остались на плаву. Их подтянули к берегу, отремонтировали и снова пустили в рейсы.

Среди понтонеров потерь не было: миновали их осколки бомб, а для расчетов на причалах были отрыты щели. На выходе к берегу Тюрин завел строгие порядки. Беженцы ожидали своей очереди за километр в овраге, заросшем кустарником. Там тоже были отрыты щели, но после одной из бомбежек все-таки пришлось хоронить молодую колхозницу с мальчуганом лет семи. Тюрин, когда увидел их, почернел лицом.

Но коров в щели нельзя было укрыть. Поневоле часто приходится в котлы закладывать мяса с избытком. Колхозники и эвакуируемые тоже ели его вдоволь, но не в радость была эта сытная пища.

Обычно фашистские самолеты шли в стороне от переправ, направляясь на Берислав под Каховкой. Как-то в селе и у причала для барж скопилось много машин, орудий, повозок и личного состава. Летевший стороной косяк самолетов вдруг развернулся, явно нацеливаясь на пристань. Раздались команды: «Воздух!.. Воздух!..» По сигналу, поднятому на мачте, установленной на горе за селом, пароходы и баржи успели причалить к острову. Оказавшиеся в колоннах зенитки открыли такой огонь, что налет наделал больше шума, чем урона. Зато помог рассредоточить технику и повозки, а заодно и установить очередность.

Один самолет, уходя от зенитных разрывов, перешел на бреющий полет и резанул пулеметной очередью по пристани. Но тут же был наказан. Огнем недалеко стоявшего зенитного орудия ему разбило крыло, и он нырнул в Днепр. Невзирая на свист и разрывы бомб, по всему берегу прокатилось «ура!».

Все это случилось засветло. Корнев, помня наказ полковника Прошлякова, старался днем на основную переправу войска направлять строго по графику, но это не всегда удавалось. Случалось, что командиры постарше его в званиях своей властью требовали вывести паром под погрузку или изменить очередность выхода на переправу. Доходило до окриков. А раз нашелся полковник, который даже руку потянул к кобуре, да осекся, увидев за спиной комбата ординарца и Башару, взявших на изготовку автоматы.

После этого случая Корнев поехал проверить, как управляется Тюрин на своей переправе. По его донесениям знал, что иногда прорываются туда вне очереди отдельные подразделения. Тюрин, увидев машину комбата, подбежал с докладом. Корнев нахмурился, заметив в его петлицах вместо «пилы» из треугольничков или хотя бы ожидаемого скромного кубика капитанскую шпалу.

— Это что за самозванство?

Тюрин смущенно ответил:

— Горластых командиров много. Командуют здесь, распоряжаются как хотят. Один, пользуясь старшинством, отстранил меня, чуть не утопил паром. Как мне с ними управляться?

Корнев был недоволен, и в то же время понимал старшину.

— Смотри, не вздумай четыре полковничьих шпалы нацепить. К твоим усам вполне пойдут.

С тех пор повелось в батальоне усатого старшину за глаза называть полковником Тюриным.

Вскоре на основную переправу стало больше подходить частей. Среди них оказался и штаб той дивизии, который организовывал вывод госпиталей и войск из Николаева. Некоторые подробности о бое, отголоски которого были слышны, когда батальон выходил вдоль лимана с проселка на большак, удалось узнать от офицеров этого штаба. В частности, Корневу сообщили, что горбоносый майор из оперативного отдела, ставивший батальону задачу, остался в городе с небольшими подразделениями и частью артиллерии, застрявшей на позициях без средств тяги, уничтоженных авиацией врага.

Для подошедших зенитных дивизионов и тяжелой артиллерии пришлось днем вывести под погрузку паромы из барж. Обвязанные со всех сторон свежими ветками, издали они выглядели маленькими островками. Пароходы, тоже густо укрытые зеленью, в любой момент по сигналу с горы готовы были скрыться под кронами деревьев, растущих на берегу у самой воды.

В тот день произошел и такой случай. К переправе подошло с десяток неисправных танков. Это оказались тридцатьчетверки, которых в войсках было еще мало и их нужно было обязательно дотянуть до ремонтной базы. Паромы и пристань с трудом выдержали тяжесть тридцатитонных машин. При этом сильно скрипели сходни и опасно натягивались причальные тросы. Танкисты думали, что переправа займет несколько часов, а большегрузные паромы доставили их на левый берег за один рейс. С ними на левый берег переправился и комбат.

Кончалась разгрузка последнего танка, когда Корнев услышал шум и ругань около пристани для паромов из понтонного парка. Послышалось что-то знакомое в донесшемся возмущенном голосе.

— Ты, бумажная душа!.. — И тут же с горечью и обидой так матушку помянул, как не часто услышишь. — Тебе документы подавай, а на то, что говорят живые люди, тебе наплевать!

У только что переправившихся эмки и полуторки старший политрук Спицин, тоже разгорячившись и размахивая руками, что-то доказывал командиру в коверкотовой гимнастерке серого цвета. Рядом стояли двое в гражданской одежде, но с винтовками, и придерживали за руки разбушевавшегося бородатого человека в драной одежде, а тот, вырываясь, кричал:

— Поползал бы с наше в камышах, растерял бы свои коверкоты и с ними документы!

В бородаче Корнев узнал морского пехотинца-разведчика, который докладывал в оперативном отделе дивизии обстановку у лимана и домика рыбака. Один из сидящих в кузове грузовика крикнул:

— Товарищ майор, меня узнаете?

Хотя спросивший оброс густой щетиной, осунулся и почернел, в нем Корнев сразу узнал горбоносого майора. Это про него два часа назад сказали, что не смог вырваться из города. Начиная догадываться, что происходит, обращаясь сразу и к старшему политруку, и к незнакомому командиру, в петлицах которого по одному кубику, приказал:

— Доложите, в чем дело?! Я — комендант участка переправ. Предъявите документы и объясните, на каком основании оружие у гражданских лиц, следующих в тыл?

— Я вам не обязан показывать документы! А оружие у бойцов истребительного отряда, сопровождающих задержанных шпионов! — резко ответил командир в коверкотовой гимнастерке.

Горбоносый майор и еще двое находившихся вместе с ним в кузове людей в поношенной одежде соскочили с машины.

— Вот этих? — насмешливо спросил Корнев, показывая на задержанных. — Вы, младший лейтенант, их шпионами считаете?

— Во-первых, я не младший лейтенант. Во-вторых, повторяю, не обязан предъявлять вам документы! — последовал ответ с демонстративным кивком на эмблему на рукаве: меч и щит в венке.

Еле сдерживая наплывающий гнев, Корнев показал на его рукав:

— Это нашить многие могут. Если не предъявите документы, мне вас придется арестовать.

Кто знает, чем бы закончился этот разговор, но подошел Тарабрин, показал строптивому командиру свое удостоверение:

— Поговорим в сторонке.

Оба отошли в кусты, присели на пни. Через десяток минут Тарабрин отдал исписанный лист бумаги сотруднику внутренних органов госбезопасности взамен полученных от него списка арестованных и протокола первого допроса. Вернулись к машинам, там Тарабрина уже ожидали два его стрелка. Он показал им на арестованных:

— Отведите ко мне!

Бойцы истребительного отряда расступились, не совсем понимая, правильно ли они делают. Посмотрели на своего начальника, а тот стоял в сторонке и молчал. Арестованные, уловив в глазах Тарабрина лукавинку, охотно пошли под конвоем стрелков, взявших карабины на изготовку. Тогда Тарабрин, улаживая инцидент, сказал сотруднику внутренних органов:

— Как видите, все идет как положено. В прифронтовой полосе шпионами полагается заниматься нам, смершевцам. Ваши протоколы будут переданы в особый отдел дивизии, к составу которой арестованные причисляют себя. Советую только в первом же военкомате решить вопрос о дальнейшем использовании ваших бойцов и о находящемся у них на руках оружии.

Когда за поворотом наезженной дороги в прибрежном лесу скрылись эмка и грузовик, Тарабрин взглянул на старшего политрука Спицина:

— Вам не следовало вступать в спор. Надо было поставить в известность меня. — И, уже обращаясь к Корневу, спросил: — Вы их хорошо знаете?

— Хорошо! Мы со Спициным их в штабе дивизии видели.

— Ну, видели — это еще не значит, что хорошо знаете. Может, найдете время, пройдете ко мне в палатку? Там и разберемся.

Палатка Тарабрина была натянута в сторонке от дороги, для маскировки обложена свежесрезанными ветками. Рядом с ней, усевшись прямо на траве, арестованные жадно ели борщ, черпая его ложками из котелков.

— Приятного аппетита, — произнес Корнев. — Хотя вижу, он у вас и так не плохой. Видно, не баловали вас котловым довольствием?

— Двое суток на одной водичке, — поведал майор. — Истребители сами обходились тем, чем угостят в деревнях, а на нас как на волков смотрели.

— Хлебнули, значит, горького?

— Досталось. А вы тоже будете держать нас под арестом?

— Наверное, нет. Разве для порядка отправим с охраной в штаб вашей дивизии.

Горбоносый майор вскочил:

— Где она? Далеко?

— Вот этого, к сожалению, пока точно не знаю. Штаб часа два назад как переправился, а где теперь располагается — не знаю.

— Нет, знаем, — раздался голос старшего лейтенанта Сундстрема. Он недавно подошел к палатке и, прислушиваясь к разговору, ожидал, когда можно будет обратиться к комбату.

— А вам откуда известно? — спросил его Корнев.

— Сами же требовали учиться порядку в штабе у Борченко. Как и там, веду учет переправившихся частей в специальном журнале. Заодно стараюсь узнавать, куда следуют и какие имеют задачи. — Сообщив майору, где находится дивизия, Сундстрем добавил: — Прибыл лейтенант Слепченко. Привез приказание начальника инженерных войск Прошлякова. — И вынул из пакета лист с машинописным текстом.

Прочитав приказание, Корнев с досадой поморщился, расстроился, но, не подав виду, распорядился:

— Паромы из барж и буксирный пароход подготовить к переходу. С наступлением темноты отправим в батальон Борченко. Передайте Соловьеву: пусть усилит клетками из бревен пристани и подготовит один паром под грузы до тридцати тоня. Я пока задержусь здесь.

Когда комбат зашел в палатку Тарабрина, горбоносый майор уже рассказывал о выпавших на его долю испытаниях…

С двумя неполного состава батальонами и дивизионом артиллерии майор прикрывал выход частей дивизии, но сам уже вырваться из города не смог. Около суток еще вели бой на окраине. Когда кончились боеприпасы, последними снарядами подорвали пушки и, переодевшись, попытались скрыться среди жителей. Многих по казенному белью выловили наводнившие город гестаповцы и предатели. Ночью группа, численностью около двадцати бойцов и командиров, скрывавшаяся на рабочей окраине, выбралась из города вброд по лиману. Перед выходом на песчаную косу попали на глубину. Оружие и узелки с одеждой и документами утонули. У майора сохранились только корочки от промокшего партийного билета. Но на них был виден лишь расплывшийся текст и следы печати. Выбравшись на косу, разбились на небольшие группы и стали пробираться к своим. Сплошного фронта не было, по дорогам сновали немецкие машины, а в стороне, в небольших селах, враг побывать еще не успел. Вот в одном из них переодетых в гражданскую одежду и посчитали за шпионов. Уж очень подозрительными показались их расспросы про наши части и про переправы.

Записав показания каждого из задержанных, Тарабрин пообещал им, что все передаст вместе с ними в особый отдел их дивизии. Перед вечером горбоносый майор, морячок-разведчик и два лейтенанта-артиллериста, переодевшись в обмундирование, какое сумел выделить капитан Ломинога, уехали с машиной связного в свою дивизию. Тарабрин вручил лейтенанту Слепченко для передачи в штаб дивизии увесистый пакет, считая на этом дело о «шпионах» для себя законченным.

3

«Трудовик», дав короткий прощальный гудок, зашлепал плицами колес, натянул буксирный трос. Счаленные друг за другом два парома отвалили от берега. Младший лейтенант Микулович, назначенный комиссаром каравана, стоя в капитанской рубке, махнул пилоткой. Но его прощального жеста никто не заметил, наступившая темнота поглотила суда, пошедшие без сигнальных огней.

Глядя им вслед, Корнев с благодарностью вспомнил замнаркома: «Послужили нам «щучки», выручили. А как теперь без них будем обходиться?» Успокаивало то, что указанные в приказании начинжа 9-й армии техника и войска все уже переправились. На том берегу оставалось лишь несколько частей и большое количество колхозных стад и обозов. «Значит, сворачивать переправу рано». Стал обдумывать, как управиться оставшимися средствами. Решительно поднялся по зыбким сходням на пришвартованную к берегу «Звездочку». Обходя ее палубы, прикидывал, как превратить пароход из пассажирского в грузовой.

По его приказанию понтонеры топорами и зубилами выбили каютные переборки, прорубили в стенках палубных надстроек широкие проемы. Когда-то нарядная и чистенькая «Звездочка» превратилась в замарашку. Капитан, щуря покрасневшие от бессонницы глаза, хмуро поглядывал, как по наскоро сколоченным сходням загоняют на палубы пугливо теснящихся коров. Оба этажа судна были плотно заполнены буренками. Там, где раньше была кают-компания, годовалый бычок недоуменно тыкался влажными ноздрями в уцелевшее большое зеркало, пытался жевать висящую сбоку плюшевую гардину.

Через сутки после ухода «Трудовика» переправились задержавшиеся последние воинские части, а выход на переправу гуртов скота почти прекратился. Высланные разведчики, объезжая бескрайние просторы правобережья, искали в полях и оврагах скот.

Неожиданно к основной переправе вышел обескровленный непрерывными боями стрелковый полк, не значившийся в приказании начинжа 9-й армии. Хотя он и сохранил все свои пушки, но на каждое орудие у него осталось по шесть-семь снарядов. Командир полка рассказал Корневу, что двое суток назад потерял связь со своей дивизией, но, исходя из обстановки, займет оборону по левому берегу и будет искать другие части дивизии, которые должны выйти к Днепру где-то выше по течению.

Ночью полк подготовил вдоль берега несколько узлов обороны, но занять их ему не пришлось. Перед рассветом в штаб понтонеров прибежал посыльный о запиской командира полка: «Получил приказ. Уходим по тревоге под Каховку. На той стороне осталась моя разведгруппа, если она выйдет на переправу, направьте вслед за полком».

Наступило тревожное утро. Корнев с Соловьевым и Сундстремом склонились над картой, пытаясь разобраться в сложившейся обстановке. В районе переправ, кроме батальона, других частей нет. Полоса берега около двадцати километров никем не обороняется. На правом берегу Днепра противник продвигается в глубь нашей территории. Верно, на участке переправ батальона удобных для выхода к воде пунктов только два. В основном правый берег обрывается к реке крутыми осыпями меловых гор, и только изредка их перерезают крутые и узкие овраги, поросшие кустарником.

Корнев в который раз с тревогой подумал: «Где же мой комиссар Сорочан? Как его совет сейчас нужен!» Поразмыслив, решил понтонный парк с воды снять и погрузить на машины. Оставил кроме переправы на рыбачьих лодках один паром из понтонов, «Звездочку» и два более ходких моторных рыбачьих бота. Дежурить на этих переправах выделил один взвод. Остальной личный состав батальона расположился в отрытых полком окопах, хотя комбат и сознавал, что оборона без пушек, если противник вздумает форсировать Днепр, не устоит.

Но пока было все спокойно. Рано утром разведчики направили на переправы два больших колхозных стада. Переправили их на «Звездочке» и паромах из рыбачьих лодок. Закончив рейсы, «Звездочка» укрылась у острова, а все паромы Тюрина на всякий случай перегнали к своему берегу. На противоположном остались только две группы разведчиков: одна — в селе у пристани; другая — на двух трофейных мотоциклах с колясками в трех-четырех километрах от села.

Перед вечером на правом берегу послышался шум моторов и автоматные очереди. Разведчики, дежурившие около пристани, бросились в рыбачий мотобот и быстро отчалили от берега. Мотобот успел дойти за середину Днепра, когда один за другим выскочили на берег к пристани мотоциклисты. Немцы развернули пулеметы, закрепленные в мотоциклах, открыли огонь по мотоботу. Моторист, увертываясь от пулеметных очередей, вел судно, резко меняя его курс и вычерчивая на воде замысловатые зигзаги.

Почти под самым берегом одна из очередей все-таки попала в мотобот. В разные стороны полетели мелкие щепки. Один из понтонеров, охнув, схватился за ногу — пуля на излете пробила голенище сапога и застряла в мышце. Срикошетировавшая пуля скользнула по лбу моториста. Тот, поминая всех святых угодников, размазывал появившуюся на лбу кровь. Она заливала глаза, и он причалил вслепую. Мотобот сильно ударился о берег недалеко от замаскированного парома из понтонного парка.

Немцы тут же повели минометный обстрел участка берега, у которого причалили разведчики. Обстрел длился около получаса, и в первые же его минуты мотобот разворотило на куски попавшей в него миной. Одна мина легла рядом с замаскированным зелеными ветками паромом из понтонного парка. Два бойца были серьезно ранены.

Еще до начала обстрела мотористы Тихон Шишленков и Александр Коптин невдалеке от пристани ремонтировали мотор у буксирного катера. Шишленков еще до войны пришел в понтонный полк из рыболовецкого колхоза, в котором был мотористом на боте. Он имел большой опыт работы на воде при всякой погоде и любил свое дело. Его сделали основным инструктором при переучивании шоферов на мотористов буксирных катеров БМК-60. Учениками его были шофера Иван Обиух и Александр Коптин. Степенный и уравновешенный, Шишленков терпеть не мог, если кто не доводил до конца начатое дело.

Так и на этот раз. Когда начался обстрел, у него с Коптиным в руках была головка блока цилиндров мотора, которую они устанавливали на новую прокладку. Мотористам надо бы поскорее укрыться в щели, а они продолжали прилаживать головку на свое место. Близким разрывом мины в нескольких местах пробило корпус катера, а оба моториста получили тяжелые черепные ранения. Пришлось их срочно эвакуировать в полевой госпиталь.

В батальоне теперь остался один моторист Обиух, да еще начавший овладевать этой специальностью шофер катерного тягача Илья Черный. Этот шофер недаром носил такую фамилию. Он и летом, и зимой был по-цыгански черняв, имел черную шевелюру и как бы тщательно ни брился, кожа на щеках и подбородке отливала синевой. Работе на катере Илья еще как следует не научился, хотя при каждом удобном случае брался за штурвал.

Среди понтонеров, занимавших оборону вдоль берега, потерь не было. До позднего вечера на правом берегу наблюдалось небольшое движение немецких машин и солдат. Явных признаков подготовки к форсированию Днепра не замечалось.

Ущербный месяц спрятался за набежавшей тучкой. Расположенные вдоль берега наблюдатели вглядывались в нависшую темноту, напряженно прислушивались к каждому шороху. Иногда на улицах затихшего села Львово мелькал проблеск замаскированных немецких фар.

В штабной палатке около комбата собрались его ближайшие помощники. Соловьев тревожно прислушивался к коротким сообщениям Сундстрема, не выпускающего из рук телефонной трубки. Телефонисты проложили по берегу одну пару провода и присоединили к нему все телефоны наблюдательных постов. Сообщения одного поста слышны не только в штабной палатке, но и на всех остальных постах.

Старший политрук Спицин принес боевые листки. Помещенные в них заметки звали к бдительности, к стойкости и отваге в случае попыток противника перебраться через Днепр. Корнева беспокоила судьба разведчиков, находившихся на том берегу на двух мотоциклах. Он подумал о том, что, если будет еще обстрел, могут пострадать машины технической роты и понтонный парк. «Надо убрать их подальше». Вызвав зампотеха, приказал:

— Уводите километров на пятнадцать по намеченному для отхода маршруту всю технику, кроме бортовых машин понтонных рот, взвода управления и зенитных пулеметов. Не задерживайтесь.

Через полчаса в лесу заурчали моторы машин и тракторов, послышалось лязганье металла, раздались приглушенные команды. Потом все стало затихать, удаляясь. Наступила глухая ночная тишина.

Сержант Богомолов, обходя назначенные от его отделения посты наблюдения, задержался около самого дальнего, расположенного вниз по течению Днепра.

До него было больше километра от основных пристаней батальона. Прислушиваясь вместе с дежурным наблюдателем к чуть слышному шуму волн, он уловил едва различимые всплески. Оба замерли и насторожились. Всплески становились все слышнее. Богомолов лег на прибрежную гальку у самой кромки воды и на тускло поблескивающей глади реки заметил то появляющееся, то исчезающее пятно.

Через некоторое время стало ясно: кто-то плывет. Богомолов, стараясь не шуметь, поднялся и, взяв карабин, встал за прибрежный куст. Потом подумал: «Немец так плыть не станет. Это кто-то из своих». И верно: в вышедшем на берег совершенно голом человеке узнал бойца из взвода управления комсомольца Козловского, окликнул его.

Козловский, унимая дрожь и частый перестук зубов, пытался расстегнуть намокший поясной ремень, который был его единственной «одеждой», и, еле разжимая губы, попросил:

— Ребята! Дайте чем-нибудь прикрыться. Мне скорее надо к комбату.

Дежурный наблюдатель быстро достал из вещевого мешка полотенце и запасную пару белья, а Богомолов, сдернув гимнастерку, снял нижнюю рубашку. И они вдвоем начали старательно растирать посиневшее тело пловца. Потом дали ему сухое белье. Пока Козловский вдевался, Богомолов сообщил о нем по телефону в штаб батальона.

Когда Корнев на легковушке подъехал к наблюдательному посту, Козловский, чертыхаясь, возился с неподдающимся мокрым узлом шпагата, которым был привязан к поясному ремню упакованный в клеенчатую обвертку комсомольский билет. Рядом лежали уже отвязанные граната и финский нож. Увидев комбата, он отложил в сторону пояс, встал и, пытаясь принять положение «смирно», торопливо доложил, что на том берегу в овраге собрались разведчики батальона с двумя мотоциклами. К ним присоединилась разведка пехотинцев. Всего тридцать человек.

Секунду подумав, Корнев спросил:

— На карте покажешь этот овраг?

— Покажу, — уверенно ответил Козловский.

— Тогда садись, поехали в штаб!

В машине приказал бойцу рассказать, как тот переплыл километровую ширь холодного, осеннего Днепра. Оказалось, что была камера от колеса, обнаруженная в мотоциклетной коляске разведчиком Мутяном. Когда проплыл около половины ширины реки, почувствовал, что камера выпускает воздух. Последние метров триста плыл уже без нее.

— Как же ты решился на такое дело? — восхищенно спросил Корнев. — Ведь запросто мог утонуть.

— Так на том берегу остались товарищи. Кругом немцы.

— Много?

— В Львово проехало не меньше ста мотоциклов, и в каждом по три фрица. Еще с десяток машин, в кузовах полно солдат.

В штабной палатке отметили на карте овраг в двух километрах от Львово. Козловский сообщил, что собравшиеся там товарищи будут свое место обозначать редкими сигналами через щель маскировочного нафарника на мотоцикле. Тем временем в палатку принесли гимнастерку, брюки и сапоги с портянками. Пока Сундстрем передавал по телефону распоряжение о подготовке лодок, Козловский оделся и обратился к комбату:

— Товарищ майор, разрешите, я поплыву за ребятами?

— Разрешаю, герой!

В штабную палатку вошел только что приехавший из штаба фронта лейтенант Слепченко и вручил комбату предписание о выводе батальона в резерв и срочном выступлении на марш по указанному на карте маршруту: более двухсот километров на восток.

…Незадолго до рассвета всех разведчиков и мотоциклы переправили на лодках «флотилии» Тюрина. Весла и уключины обернули тряпками, и переправа прошла благополучно. Учтя сведения, полученные от разведчиков, и оценив обстановку, сообщенную лейтенантом Слепченко, Корнев пришел к выводу, что на участке, где были переправы батальона, немцы форсировать Днепр не собираются. Как это ни тяжело было, решили пароход «Звездочку» утопить в протоке у острова, оборону на участке снять, все деревянные лодки и паромы уничтожить.

На Дону и Северском Донце

1

В середине ноября батальон обосновался в станице Константиновской на Дону. Все неотвратимее вступала в свои права осень. Начались серые дни с мелким надоедливым дождиком. Изредка сквозь прорехи в серо-белых комковатых облаках выглядывало, словно умытое, солнышко и тут же пряталось.

Майора Копачовца одолевали заботы с ремонтом понтонного парка. Пока отходили с Днепра, на коротких стоянках мало что удавалось сделать. Только ремонтники развернут мастерские, только приладятся к поврежденному полупонтону, а уже батальону надо переходить на новое место. Зима близится. Когда наступят холода, нагревать докрасна и рихтовать погнутые ребра шпангоутов и верхнюю бортовую обвязку будет трудно, а окраска отремонтированных полупонтонов без теплого помещения и подавно станет невозможной.

Все это заботило и Корнева. Линия фронта все время менялась. Было неизвестно, долго ли простоит на одном месте батальон. Вот и пришла комбату мысль обратиться к начальнику инженерных войск фронта полковнику Прошлякову с просьбой разрешить отвести поглубже в тыл мастерские и часть технических подразделений. Тогда зампотех сможет по-настоящему организовать ремонтные работы. Начинж разрешил. Так сложилось в батальоне деление на два эшелона. В первом — понтонные роты, а во втором, на удалении до пятидесяти километров, — мастерские и тяжелая техника, которая в данный момент не нужна в ротах первого эшелона.

В эти слякотные дни батальон получил, казалось бы, простую задачу. Потребовался срочный маневр тяжелой артиллерии на мощных тягачах «Ворошиловец» под Ростов. Корневу приказали усилить имевшийся в станице мост на плотах из бревен, подведя под него пустые винные деревянные бочки. Служил этот мост местному колхозу исправно, а для военных нужд оказался мал по грузоподъемности. Места там по Дону виноградорские, не так уж далеко станица Цимлянская, славившаяся шипучим виноградным вином. Бочек должно найтись сколько потребуется.

В плотах, скрепленных цепями, было два ряда бревен, и весь нижний ряд почти полностью находился под водой. Вот под него и надо было подвести еще ряд бочек.

Принялись понтонеры за дело дружно. Рота Коптелова разыскивала и подвозила на берег бочки. Логинов со своими взводами ремонтировал их, плотно закупоривал, грел смолу и обмазывал ею ненадежные места. А Переплетчиков возглавил ввод бочек под мост. Вот тут и возникла закавыка. Как ни старались затолкнуть бочку в просвет между бревнами нижнего ряда, ничего не получалось. Прижимали ее с лодок рычагами — длинными жердями, а она упрямо выворачивалась на поверхность реки, да еще норовила окунуть в воду навалившихся на жерди понтонеров.

Пытались помочь делу и водолазы. Бочку подтапливали подвешенным к ней грузом. Водолаз заводил ее под мост на свое место. Но дело двигалось очень медленно.

С берега за работой бойцов наблюдали Корнев и дежуривший в роте Переплетчикова санинструктор Гурский.

— Надо что-то вместо жердей использовать, — высказал предположение Гурский.

Корнев задумался. Присев на перевернутую лодку, они придумали приспособление и начертили его схему в блокноте. Через час на реке стоял небольшой паром с собранной на нем стрелой копра, с которой свисала на тросе «баба» — сваебойный молот. К «бабе» подвесили что-то вроде желоба. Он состоял из двух металлических прогонов, соединенных поперечными вставками на болтах. На другом конце желоба закрепили веревку и, поддерживая за нее, подвели его под мост к тому месту, где должна быть установлена бочка. Ее поставили под «бабу» и медленно ослабляя трос, утопили. Едва бочка под тяжестью «бабы» оказалась ниже конца желоба в воде, она сразу же сама быстро скользнула по нему под мост. Так начали «выстреливать» бочку за бочкой.

За всеми этими работами с любопытством наблюдали собравшиеся на берегу пожилые и старые местные станичники. Около них крутились вездесущие ребятишки. Станичники в потертых казачьих бекешах и черных барашковых папахах казались похожими друг на друга. Выделялся только один в стеганом темном ватнике, подпоясанном кожаным ремнем. На нем были грубошерстные синие брюки, аккуратно заправленные в хорошо смазанные яловые сапоги.

Сдвинув кустистые брови, он сначала хмурился, наблюдая, как вывертываются бочки из-под жердей, и даже порывался что-то посоветовать водолазу. Потом его пристальное внимание привлекла сборка парома на понтонах и поднявшаяся на нем стрела копра.

Человек в ватнике направился к стоявшим у моста командирам. Разглядев две шпалы в петлицах Корнева, смело обратился:

— Товарищ майор, рядовой запаса Самбуров Иван Михайлович. Разрешите задать вопрос?

— Пожалуйста.

— Речной технический участок, в котором я работал водолазом, эвакуировался под Сталинград. Я остался со списанным, но еще годным водолазным снаряжением. В военкомате сказали, что пока моя специальность не требуется, а сами позавчера тоже эвакуировались. Может, возьмете меня к себе в часть?

Корневу понравился открытый и уверенный взгляд темно-серых глаз станичника, его волевое, в паутинке едва заметных мелких морщинок загорелое лицо, уверенный голос. По всему было видно, что Самбуров знает себе цену. Немного подумав, комбат решил зачислить его в списки батальона.

Самбуров попросил выделить людей и машину для доставки оставшегося у него водолазного снаряжения. Через полчаса, когда его привезли, оказалось, что шланги, костюм, скафандр и все остальные принадлежности вполне еще пригодны к работе. Только воздушная помпа требовала весьма серьезного ремонта. В мастерских батальона вскоре нашлись умельцы, которые взялись привести ее в рабочее состояние.

23 ноября Ростов был освобожден, но радостная весть об этом для Корнева была омрачена приехавшим из штаба фронта следователем. Он дотошно вникал в подробности отъезда из батальона комиссара Сорочана. Все это сопоставлял с направлениями и датами прорыва вражеских колонн. Присутствующего при этом Тарабрина спросил:

— Мог Сорочан добровольно сдаться в плен? Ведь он родился в Румынии.

Тарабрин уверенно ответил:

— Нет, Это невозможно. Да и родом он не из Румынии, а из Бессарабии. — Пододвинул к себе лист бумаги. — Свои соображения я изложу письменно.

Некоторое время спустя в папку следователя легли две страницы, исписанные крупным твердым почерком. В них были и такие строки:

«…В 1939 году при расследовании обстоятельств нелегального перехода государственной границы Марком Тимофеевичем Сорочаном следственными органами пограничного округа было установлено, что он в течение длительного времени скрывался как коммунист-подпольщик. На его след напали агенты сигуранцу, и ему пришлось бежать из Румынии. Факт его подпольной работы был проверен по соответствующим каналам.

…Одновременно установили, что, еще юношей, он в сентябре 1924 года участвовал вместе с отцом в Татар-Бунарском восстании на юге Бессарабии. В течение двенадцати дней шли ожесточенные бои. Молдаване самоотверженно боролись за воссоединение Бессарабии с Советской Россией. Но королевскими войсками восстание было беспощадно подавлено. Отец Марка Сорочана погиб, а Марку удалось скрыться. С тех пор он активно включился в подпольную работу коммунистических организаций в Румынии и Бессарабии.

…Все эти данные мне лично известны, как сотруднику, работавшему в те годы в следственном отделе Южного пограничного округа. Документы должны сохраниться в архиве.

…Предположение о добровольном переходе к врагу батальонного комиссара Сорочана М. Т. считаю несостоятельным…»

* * *

Выпал снег, пришла зима. Понтоны на реках стали не нужны: войска начали использовать ледяные переправы. Первую военную зиму батальон встретил, разделившись на две части. Одна во главе с майором Копачовцем обосновалась в наполовину опустевшей усадьбе МТС, другая рассредоточилась по Северскому Донцу, усиливая и обслуживая несколько ледяных переправ на фронтовых дорогах.

В один из дней в начале декабря Корнев поздно вечером, после объезда участка переправ, вернулся в свой штаб. В жарко натопленном помещении увидел дремлющего незнакомого командира. Тот сидел в углу, привалившись к стенке, и сладко посапывал. Снимая полушубок, комбат не торопился узнать, что за гость пожаловал к ним, только спросил:

— Ужином угостили? — И показал в его сторону.

— Нет, — ответил Сивов. — Отказался. Сказал, что сначала дождется вас и предъявит свое предписание.

Гость тем временем, сладко всхрапнув, повернулся к стене другим боком. Свет от еле заметно помигивающей электролампы осветил его лицо в глубоких морщинах у щек и на подбородке. Это лицо показалось Корневу очень знакомым, хотя он и был уверен, что никогда с этим человеком не встречался. Разглядев брови, собравшиеся густыми кустиками у переносицы, вдруг вспомнил страницу армейской газеты, на которой был помещен портрет похожего командира, а под ним — заметка о смелом рейде танка Т-34 по тылам врага с батальонным комиссаром во главе экипажа. Фамилия комиссара тогда не запомнилась, но зато теперь пришла уверенность в том, что в углу дремлет именно тот, чей портрет видел в газете.

Приехавший, почувствовав пристальный взгляд Корнева, проснулся, торопливо встал и протянул руку:

— Комбат? Будем знакомы, Фирсов Матвей, а по батюшке Игнатьевич. Назначен в батальон комиссаром. — Он не спеша расстегнул туго набитую полевую сумку и достал предписание о назначении.

Корнев подал в ответ руку, назвал себя, внимательно посмотрел в глаза нового комиссара и подумал: «Как-то мы с тобой сработаемся?»

Батальонный комиссар, орудуя в основном правой рукой, стал снимать шинель, поморщился.

— Помоги! Рука после ранения еще побаливает.

Сивов, опередив комбата, помог комиссару снять шинель и, поглядывая то на одного, то на другого, спросил:

— Ужин сюда принести?

— Распорядись! — ответил Корнев. — И умыться дайте.

Комбат с новым комиссаром сели за стол. Корнев налил по сто граммов водки.

— Поехали! — И, в два глотка опорожнив свою стопку, принялся за ужин.

Матвей Игнатьевич, предварительно крякнув и понюхав свою порцию, выпил ее одним духом. Посмотрел на бутылку и, не спрашивая согласия комбата, налил себе, потянулся к стопке Корнева. Но тот положил руку на нее:

— Больше фронтовой нормы не пью.

— А я с мороза еще одну пропущу. Продрог изрядно, пока до вас в кузове попутной машины добирался.

— Давайте.

Комиссар посмотрел на грудь комбата:

— Орденок за что успел заработать? Пока все больше драпаем.

— Это за финскую.

Разговорились. Корнев узнал, что Матвей Игнатьевич в гражданскую войну был взводным командиром. Потом переведен на военкоматскую работу, и перед войной дослужился до облвоенкома на Украине.

Приехал лейтенант Слепченко. Он вошел с большой связкой каких-то документов и подал комбату пакет.

Через полчаса около комбата собрались замкомбат Соловьев, зампотех Копачовец, адъютант старший Сундстрем и помпохоз Ломинога. В батальон поступило распоряжение: изготовить мостовой переправочный парк ДМП согласно прилагаемым чертежам. По чертежам разобрались, что этот парк состоит из дощатых просмоленных ящиков-полупонтонов, смыкаемых между собой специальными сцепами и болтами, а потом перекрываемых брусьями и настилом из досок.

В распоряжении сообщалось, что пополнение имеющегося в батальоне парка Н2П в ближайшее время невозможно из-за нехватки металла. Как доложил Слепченко, связные с такими же кипами чертежей выехали во все инженерные части фронтового подчинения.

Без раскачки приступили к изготовлению парка ДМП. Руководство ими взял на себя старший лейтенант Соловьев, а майор Копачовец по-прежнему основное внимание уделял ремонту металлического парка Н2П. К тому же ему надо было заготовить болты и другие поковки для деревянного парка. Снова батальон разместился в разных местах. Соловьев с понтонными ротами и расчетами на машинах технической роты расположился в станице, раскинувшейся по берегу Северского Донца. В тридцати километрах на степной усадьбе МТС собрали большинство машин и все ремонтные средства под началом Копачовца. Штаб батальона со взводом управления и службами снабжения устроился в небольшом хуторке на полдороге между группами Соловьева и Копачовца.

Дело во всех подразделениях батальона спорилось, но вскоре у комбата произошла размолвка с комиссаром. Как-то, проведя беседы с понтонерами, рассказав им об успешном наступлении наших войск под Москвой и начале наступления на южном крыле фронта, комиссар посоветовал молодым понтонерам подать рапорта о переводе в части, действующие на передовых позициях. Довольный результатом своей беседы, собрав у бойцов рапорта, он подошел к комбату наказал:

— Молодцы, понтонеры: не держатся за теплые сараи, хотят принять участие в освобождении Донбасса. Под Москвой фашистам перца всыпали, и на нашем направлении надо им жару поддать.

— Вы соображаете, что делаете?! — возмутился Корнев. — Вы же подрываете боевую мощь батальона. До сих пор личный состав мы воспитывали на традициях своей части, заложенных на Карельском перешейке. На примере наших Героев Советского Союза Павла Усова и Владимира Артюха.

— Не знаю, какие боевые традиции здесь можно воспитать? У вас люди в сараях с железными печками дощечки стругают, а на фронте в пургу и мороз врага на запад гонят.

Комбат, уже раскаиваясь в своей запальчивости, взял себя в руки, поубавил тон:

— Вам сразу трудно разобраться в специфике нашей службы. Вы не видели, как во время бомбежки понтонеры спасали уцелевшие звенья моста. Не видели, как отдавали жизнь, доставая со дна реки якоря. На переправах во время обстрелов и бомбежек понтонерам укрыться негде. На реке окоп не спасет, за кустиком не замаскируешься. Пехотинец, артиллерист и танкист пройдут переправу — и снова на суше. Земля-матушка укроет их. А понтонеры на воде час за часом, сутки за сутками.

— Все равно не по душе мне быть понтонером, — тоже более мягко возразил комиссар. — Перестанет болеть рука, попрошусь в танкисты. Да и в пехоту согласен.

Обидно стало Корневу за свою воинскую специальность. Получалось, будто от нее в бою ничего не зависит. Будто понтонеры — тыловики.

— В танкисты, значит, захотел? Давай иди! А к реке с танками подойдешь и будешь без понтонов несколько суток ожидать, пока саперы мост построят?! Пехота тем временем сколько без вас лишней крови прольет, а то и плацдарм не удержит!

— Да я не спорю. Нужны вы на реках, очень нужны. Но я хочу не только помогать фашистов бить, а сам лупить их, гадов, хочу. Лупить так, чтобы на нашей земле ими и не воняло. А если жив останусь, то и в Берлине побывать хочу.

Присутствовавший при этом разговоре старший лейтенант Соловьев посчитал, что подошло время сменить тему.

— Товарищ майор, бревен не хватает. Какие были на берегу, все вывезли. Остались только плоты, вмерзшие в лед.

Корнев недавно был на Дону, где обнаружили лесной склад. Видел оставшийся небольшой штабель на берегу и у берега целую вереницу схваченных льдом и занесенных снегом плотов. После небольшого раздумья ответил:

— Оставьте здесь за себя на одни сутки старшего лейтенанта Переплетчикова. Пусть следит за сушкой досок и продолжает готовить элементы парка. А вы тряхните два-три плота подводными фугасами. Я дам команду прислать вам дополнительно пять-шесть прогонных роспусков и два трактора для трелевки бревен. Прикажу захватить еще и стальные тросы.

Соловьев, что-то прикинув в уме, ушел.

Комбат понял намек своего зама, предложил комиссару:

— Пойдем посмотрим хозяйство Соловьева. Как латают металлические понтоны, тебе Копачовец показывал. Теперь поглядим, как нехватку их восполняем деревянными.

Комбат с комиссаром начали обход построек, в которых, по сути дела, был развернут небольшой деревообделочный завод. Станица осенью находилась близко от фронта, и весь скот угнали на восток. Корнев облюбовал пустующую молочно-товарную ферму под мастерские. Они сначала посмотрели работу дисковой пилы, на которой понтонеры окантовывали бревна: опиливали их вдоль с двух сторон. Потом бревна поступают на лесопильную раму, где разделываются на восемь, а то и на десять досок.

После лесопильного навеса зашли в жарко натопленное помещение, где сушились доски, потом в остальные сараи. В них было прохладно, хотя и там стояли печки из железных бочек. Вдоль стен тянулись верстаки, на них готовились детали и элементы парка ДМП. Работали электрорубанок, сверло, долбежник и циркульная пила от передвижной электростанции. Но многое делалось и вручную.

Корнев велел собрать людей, рассказал им о положении на фронтах. В заключение сказал:

— Чтобы к сроку изготовить парк ДМП, придется работать круглосуточно в две смены, часов по двенадцать. Мы начали неплохо: трудимся напряженно, старательно, проявили выдумку, смекалку, в частности придумали сушилку для досок и шаблоны для деталей. Но нам надо давать в месяц не меньше трех полных паромов, по четыре полупонтона каждый.

Беседа эта не прошла бесследно. Все командиры в бойцы работали старательно, инициативно, не считаясь с личным временем. И так изо дня в день. И новые, черные от смолы полупонтоны выстраивались в ряды у мастерских.

Наступил новый, 1942 год. Хорошо поработавшим понтонерам Корнев дал короткую передышку, и в батальоне затеяли концерт художественной самодеятельности. В конце самого большого сарая перевернули вверх дном восемь деревянных полупонтонов, уложили по ним настил из досок. Завесили бока брезентами и приспособили один из них как занавес, скользивший по тонкому тросику. Получилась сцена, на которой впору выступать бы настоящим артистам.

На сцене сначала установили две скамейки и наскоро сколоченный стол, накрытый где-то добытым Ломиногой куском красного кумача. В сарае было тесно от собравшихся бойцов со всего батальона, но тепло и по-мирному уютно. На вечер приехали даже за тридцать километров представители мастерских и технических подразделений.

За столом расположился президиум. В него вошли командование и отличившиеся на работах по изготовлению деревянных полупонтонов бойцы из рот. Особый почет оказали в президиуме кузнецам, готовившим все поковки для парка ДМП, а их в нем требовалось великое множество.

Комиссар сделал короткий, но интересный доклад. При этом не удержался и, видимо, в пику комбату подчеркнул, что, пока понтонеры находятся в тылу, работают в теплых сараях, бойцы на фронте в мороз и вьюгу в открытом поле добывают победу.

Потом состоялся концерт художественной самодеятельности. Программа его была интересной. Так девушка из станицы и радиомеханик Деренкин исполнили арию Одарки и Карася из оперы Гулак-Артемовского «Запорожец за Дунаем». Правда, их пение под аккомпанемент гармошки политрука Тарабрина особого впечатления на некоторых не произвело, но всем понравились их костюмы. У Карася были широченные шаровары из выкрашенной в луковом пюре мешковины и умело раскрашенная под нарядную сорочку нижняя рубашка, а у Одарки — ленты и бусы, собранные едва ли не со всей станицы. Потом проникновенно и с большим чувством прочитал стихотворение Константина Симонова «Сын артиллериста» молоденький, недавно прибывший в батальон лейтенант Александр Парицкий. Среднего роста, по-юношески стройный и гибкий, он так понравился всем, что его стали запросто называть «наш Саша». По сути дела, еще мальчишка, которому недавно исполнилось восемнадцать лет, он завоевал большую симпатию. Понравился и тем, что был влюблен в понтонное дело, в котором весьма неплохо разбирался. И когда его однажды за это похвалили, с гордостью сказал: «Меня в училище обучал Герой Советского Союза майор Усов» — и был удивлен и обрадован, когда ему сказали, что Усов и службу начинал, и звание Героя получил в батальоне, в котором Парицкий теперь служит.

Всем понравились песни в исполнении Николая Крашенинникова. Выступивший за ним Жора Тюрин развеселил всех искрометной пляской под аккордеон и гармонь, а когда подустал, мастерски прочитал несколько небольших произведений Зощенко, что, как говорится, все за животики хватались.

Ломинога устроил праздничный ужин. Был рисовый плов с тушенкой. Немного выпили, попели и даже поплясали.

А потом снова пошли дни напряженной работы. 28 января Совинформбюро сообщило, что войска Юго-Западного и Южного фронтов, перейдя 18 января в наступление, заняли город Барвенково и важный узел коммуникаций — Лозовую. Захвачены большие трофеи, в том числе свыше шести тысяч автомашин.

В первых числах февраля Слепченко привез из штаба фронта приказ, в котором предписывалось выслать в район Барвенково команду шоферов для получения трофейных машин под парк ДМП и доставить со станции Тацинская в распоряжение начальников инженерных войск 37-й и 9-й армий шестьдесят тонн тола и пять тонн СВ — средств взрывания (детонаторы, бикфордов шнур, взрыватели).

На следующий день, едва начало светать, у штаба батальона выстроилась колонна из двадцати бортовых и пяти понтонных машин, в хвосте которой пристроились ремонтная летучка и санитарный автобус. Вторые шоферы для трофейных машин разместились в кабинах и в автобусе. Здесь же находились санинструкторы Гурский и Дуся Балбукова. Колонну возглавил зампотех майор Копачовец. В помощь себе он взял техника-лейтенанта Смолкина, ведающего артиллерийско-техническим снабжением. Вместе с ними решил ехать и комиссар.

— Дорога дальняя — больше трехсот километров. Хочу в деле побыть. — Потом, улыбнувшись, добавил: — Чем черт не шутит! Может, в штабе девятой армии повидаюсь со своим бывшим комбатом, командармом Харитоновым. Вдруг и поможет мне перевестись к танкистам. Ты не обижайся, только не лежит у меня душа к понтонерской службе.

Приехали в назначенный пункт поздно ночью. Откуда-то появившиеся саперы вместе с шоферами дружно взялись за ящики. Тол разгрузили в заброшенной наклонной штольне, а средства взрывания недалеко от нее, в небольшом каменном погребке. Ночевали в здании, превращенном в мастерские по изготовлению корпусов ТМД-6 (танковая мина деревянная) и ПМД-6 (пехотная мина деревянная).

2

Ранним утром зампотех майор Копачовец с комиссаром Фирсовым отправились в штаб 9-й армии, расположившийся километрах в двенадцати. Зампотеху надо было оформить получение трофейных машин, а Фирсов лелеял надежду повидаться с командармом. Дуся Балбукова с разрешения майора поехала на понтонной машине в соседний поселок, где находился армейский медсанбат. Ей хотелось повидаться со знакомыми девчатами и разжиться медикаментами.

На дверцах кабины понтонной машины белой краской был нанесен условный знак батальона: полоса в ладонь шириной, которую пересекают наискось две полосы поуже. Этот знак напоминал дорожные указатели, прибитые на пути батальоном от Днестра до Дона. Его увидал мальчуган в старом ватнике с большими заплатами на локтях. Спотыкаясь и скользя в канавах снежной колеи, он бросился за машиной. Подвернутые рукава распустились и болтались, как черные крылышки, затрепанная шапчонка съехала на затылок.

— Дяденька, остановись! — кричал он водителю.

На счастье мальчугана, водитель встречной машины заметил его, посигналил шоферу понтоновоза и, поравнявшись с ним, сказал:

— За тобой гонится малец.

Шофер притормозил, выглянул из кабины и недоуменно пожал плечами. Тем временем, хрипло дыша, мальчик догнал машину. Дуся, услышав разговор шоферов, открыла дверцу и, не веря своим глазам, ахнула.

— Да это, никак, сын Сорочана! Григас, ты?

— Тетя Дуся!

— Ты что тут делаешь? Где мама?

— Я за углем шел. Мама больная, а Петрусь печку караулит, — размазывая по лицу слезы и шмыгая носом, ответил Григас.

— А ты знаешь, почему папа не вернулся в батальон?

— Знаю, — ответил Григас, и слезы снова хлынули ручьем. — Папа убился во время бомбежки, а мы попали в окружение.

Дуся посадила Григаса рядом с собой, и через десять минут машина остановилась в небольшом селе у покосившейся хатки. Дуся вошла и увидела жену Сорочана. Аурика Григорьевна приподнялась на постели и тут же бессильно опустилась на подушки. Придя в себя, ослабевшим, тихим голосом рассказала обо всем, что приключилось с ними, когда поехали из Новой Одессы в направлении станции Снигиревка. Дуся определила, что у Аурики Григорьевны было воспаление легких, но, кажется, кризис уже миновал.

— Где же вы попали под бомбежку? — спросила она.

— Километров сорок отъехали, и около села Баштанка налетели самолеты. В этом селе похоронили Марка и всех убитых во время бомбежки. Сельсовет помог.

— А как в окружение попали?

— Задержались с похоронами. Да и машины у нас не стало.

Пока Дуся разговаривала с Аурикой Григорьевной, шофер понтоновоза привез к хате ящик с углем.

Когда Дуся рассказала командиру армейского медсанбата о случившемся с батальонным комиссаром Сорочаном и о трудном положении всей их семьи, он, вняв ее просьбам, поместил Аурику Григорьевну в отделение выздоравливающих и поставил обоих ее сыновей на все виды довольствия. Ребятам поручали легкую работу — скатывать в валики выстиранные и прокипяченные бинты. А еще обязанностью Петруся стало писать письма для тех раненых, которые сами этого сделать не могли.

* * *

Корнев лег спать, но дежурный по штабу доложил о том, что вернулись машины с комиссаром и зампотехом.

Комбат заспешил в помещение штаба. Там его уже ждали Фирсов и Копачовец. Зампотех, доложив, как привел машины, уехал в МТС, где была расположена основная техника. Корнев остался вдвоем с Фирсовым.

— Есть новости! — начал рассказывать комиссар. — Во-первых, мы с тобой скоро расстанемся: обещали забрать меня к танкистам. Встреча получилась без радости, и прощание будет без печали. Во-вторых, есть печальная весть. Впрочем, о ней лучше расскажет Дуся. Она в коридоре. Я сейчас позову ее.

У Корнева что-то сжалось в груди. Он несмело поднял глаза на вошедшую Дусю:

— Рассказывай!

Дуся рассказала о встрече с Григасом, о болезни Аурики Григорьевны и о гибели Сорочана. Достала из планшетки фотографию, которую дала ей Аурика Григорьевна. На ней был запечатлен Сорочан, лежащий в гробу.

— Одну такую фотографию я отдала инструктору политуправления армии. Он собирался написать донесение в штаб фронта о том, как погиб батальонный комиссар Сорочан.

Глаза Корнева, глядевшего на фотографию близкого человека, повлажнели. Он горестно вздохнул, тряхнул головой.

— Вот какая судьба Марку выпала. Надо Тарабрину показать: пусть сообщит сверхбдительному посланцу штаба фронта, как на самом деле все случилось. Жизнь Марку не вернешь, хотя бы доброе имя вернуть ему.

…В один из зимних дней по вызову политуправления комиссар Фирсов выехал в штаб фронта на эмке, закрашенной в белый цвет. Вместе с ним поехал и помпохоз капитан Ломинога, у которого были свои неотложные снабженческие вопросы к высокому начальству. Он, как и комиссар, надел полушубок, а шинель захватил с собой, чтобы пред очи начальства предстать в более строевом виде.

Через три дня эмка вернулась. Из нее вышли продрогший до костей Ломинога в шинели и завернувшийся в его полушубок незнакомый пожилой и сухонький командир. Корнев стоял на крыльце штабного помещения. Ломинога, одернув шинель, доложил о прибытии из командировки, что все вопросы в штабе фронта решил, что батальонный комиссар Фирсов остался в резерве политсостава, а к нам назначен новый комиссар.

— Это я. Батальонный комиссар Распопов Иван Васильевич, — сказал незнакомец и протянул руку.

Комбат и комиссар, приглядываясь друг к другу, вошли в штаб.

Раздевшись и немного осмотревшись, комиссар сказал:

— Вот мое предписание. Но это бумага. Она говорит, что я комиссар, а как сумею им быть, покажет время. Признаюсь — беспокоит, что совсем не знаю вашей, простите, теперь нашей, техники.

В его голосе и всей манере говорить и держаться Корнев почуял простоту и откровенность.

— Ничего, Иван Васильевич, — ободрил он комиссара. — Технику изучите. Было бы желание работать.

— Желание есть. И большое.

— Ну вот и отлично.

Завязалась откровенная беседа, затянувшаяся до позднего часа. На другой день новый комиссар ознакомился со штатным расписанием батальона, расспросил, где какие подразделения расквартированы, и на эмке уехал к ремонтникам и шоферам, обосновавшимся в МТС. Вместе с собой пригласил и комсорга Микуловича. В МТС пробыли они двое суток, а потом перебрались в станицу к понтонерам, занятым изготовлением парка ДМП.

Не вмешиваясь в ход работ и занятий во взводах и ротах, комиссар сумел поговорить с каждым командиром, политруком, коммунистом и даже комсомольцем. Только на пятые сутки комиссар с комсоргом вернулись на хутор. Заглянули на часок в штаб, а потом все время проводили в подразделениях зенитчиков, связистов, разведчиков, в службах хозяйственного и боевого обеспечения.

Март сорок второго года был капризным. Сначала потеплело, а потом пошел снежок, завыли порывистые метели. Зато в конце месяца солнце к полудню стало пригревать. А по утрам в апреле крыши домов украшала бахрома из прозрачных сосулек.

В один из таких солнечных дней у штаба остановилась полуторка. Проворно выбравшийся из кабины приземистый капитан в шинели, перекрещенной ремнями, вошел в штаб.

— Командир сто одиннадцатого отдельного понтонно-мостового батальона капитан Потопольский, — представился он Корневу и передал ему предписание. — Наш батальон сменяет вас.

В предписании говорилось, что Потопольский должен принять у Корнева готовую часть парка ДМП, трофейные машины для его перевозки и мастерские для изготовления остальной части парка. Необходимые механизмы и инструмент для мастерских уже занаряжены в Сталинграде.

В этот же день приехал лейтенант Слепченко. Он привез приказание о передислокации батальона в район города Изюм на Северском Донце. Учитывая весеннее состояние дорог, батальону предстояло двигаться эшелонами.

Корнев поспешил на ближайшую станцию для уточнения сроков и порядка погрузки. У коменданта, к своему удивлению, узнал, что через эту станцию уже прошли на запад эшелоны двух понтонных батальонов. «Опередили меня не иначе как Борченко с Григорьевым», — подумал он. Занялись с комендантом подсчетом требуемого числа платформ и вагонов для техники и личного состава батальона. Требовалось больше двухсот осей. Между тем состояние многих станций не позволяло пропустить такой состав. Решили грузиться в два эшелона. Начальником первого стал Соловьев, а второго — Сундстрем.

Погрузку закончили на другой день перед закатом, а с наступлением сумерек эшелоны один за другим двинулись в путь. Пришла ночь, и под мерный перестук колес всех потянуло ко сну. Корнев ехал в первом эшелоне. Намаявшись за день по путям вдоль вагонов, он устроился в штабной теплушке вместе со всеми службами батальона. Облюбовав себе местечко в углу на втором ярусе нар, подстелил шинель и, свернувшись калачиком, крепко уснул…

3

Эшелон, делая короткие остановки на станциях и разъездах, все шел и шел на запад. На платформах маячили часовые, на остановках они соскакивали на землю и, прохаживаясь вдоль состава, никого, кроме железнодорожников, не подпускали к нему. Уже светало, когда остановились на станции Изюм. Корнев проснулся, услышав чей-то громкий голос.

— Где командир части?

Заправившись и захватив полевую сумку с картами, Корнев соскочил на землю.

— Кому нужен комбат?

Командир в чуть набочок надетой фуражке с черным бархатным околышем протянул удостоверение:

— Начальник штаба шестьдесят четвертой отдельной танковой бригады подполковник Красных Иван Иванович. Будете переправлять нас через Донец.

Корнев тоже представился. Командиры обменялись рукопожатием, поднялись в штабную теплушку, стали искать пути решения предстоящей боевой задачи.

Тем временем Соловьев согласовал с комендантом станции порядок разгрузки. От эшелона отцепили крытые вагоны, а платформы отвели к торцовой разгрузочной платформе. Машины пошли вереницей по платформам вдоль состава и одна за другой начали съезжать, выстраиваясь на дороге, проходящей рядом с путями.

Солнце только взошло, когда начали освобождать и крытые вагоны. Это не потребовало много времени. Даже походные кухни с дымящимися трубами и те выкатили по сходням за считанные минуты. Помпохоз Ломинога, спросив у комбата разрешения, послал связных по ротам с приказанием вести людей на завтрак.

У сохранившейся станционной скамейки поставили складной штабной столик, застелили его простыней и принесли завтрак для командиров. Майор Корнев и приглашенный к столу подполковник Красных, торопливо позавтракав, освободили стол от мисок и, расстелив на нем карту, повели речь об обстановке на ближайшем участке фронта, о сообщенной бригаде ее предварительной задаче и о месте переправы.

Положение было сложное. Танкисты торопились как можно скорее переправиться через реку, а на станцию прибыл лишь первый эшелон батальона. Правда, это две понтонные роты с двумя третями парка. Можно было собрать два тридцатитонных парома под танки, один шестнадцатитонный большой площади и четыре десантных понтона для переправы людей с легким оружием.

Корнев уточнил свои расчеты на полях карты и сказал подполковнику:

— Можете доложить командиру бригады: мы сможем переправить за десять часов шестьдесят танков, мотострелковый батальон и весь остальной личный состав с машинами, пушками, легким оружием.

— За десять часов? — удивился Красных. — Командир бригады не пойдет на это. Надо бы раза в два быстрее.

— Соглашайся — не соглашайся, а по два танка на паром не погрузишь, — ответил Корнев. — Да еще неизвестна сноровка ваших механиков-водителей. Сомневаюсь, чтобы они легко управлялись с танками, полученными от союзников, с этими «Валентайнами» да «Матильдами». Танк надо точно по центру парома установить.

— Найдется у нас с десяток таких асов, — ответил Красных. — А что, если им и поручить погрузку на паром всех танков бригады?

— А остальные так и останутся без опыта переправы на паромах? — спросил Корнев. — А впереди у вас — не одна переправа под огнем и бомбежками.

— Я об этом, признаться, и не подумал. Ладно, доложим комбригу оба варианта. Пусть сам решает.

Не теряя времени, Корнев и Красных выехали в расположение танковой бригады. В голове колонны понтонеров поехал Соловьев. Повел ее он в пригородное село Протопоповку, недалеко от которого в лесочке расположились танкисты. Хотя деревья только еще начали покрываться нежными ярко-зелеными листочками, лес был более надежным укрытием для танков, чем голые улицы села. Лейтенант Донец со своими разведчиками еще раньше выехал обследовать и разведать прилегающий к Протопоповке участок реки.

Корнев и Красных приехали в лесок. Комбриг, майор, оказался не очень разговорчивым. В ответ на официальное представление Корнева сунул ему свою руку.

— Моя фамилия Постников. Выкладывайте, что вы там надумали…

Начальник штаба хотя по званию и был выше комбрига, однако вел себя корректно, тактично. Без лишних слов и подробностей доложил два варианта организации переправы танков. Комбриг внимательно, будто в первый раз видел, оглядел ладную фигуру своего начальника штаба, остановил взгляд на его красивом лице, изучающе посмотрел на Корнева и вдруг, задорно улыбнувшись, сказал:

— А если мы соединим оба ваши варианта в один?

— Как это? — удивился начальник штаба.

— А так. В каждом батальоне отберем лучших механиков. Они покажут остальным, как грузиться в съезжать с парома. То есть проведем занятие методом пешим по-танковому.

— Это идея, — поддержал комбрига начальник штаба.

Тут же сообща наметили место переправы, уточнили детали подготовки к ней.

Вскоре состоялись показные рейсы, а потом началась переправа. Когда она уже набрала четкий ритм, танкистов ждал приятный сюрприз: к реке подошел еще один тридцатитонный паром. Это подошел второй понтонерский эшелон, и рота Коптелова сразу спустила понтоны на воду. Оказалось, что, пока ремонтники, располагавшиеся в МТС, трудились над неисправными полупонтонами и трофейными машинами, Коля Гурский, любивший возиться с техникой, занялся забортными двигателями. Перебрал их, кое-что подладил — и все двигатели поставил на ход. Их установили на десантные понтоны, и переправа бригады заметно ускорилась.

Однако понтонеры были озабочены. Вода в реке резко прибывала: более чем на десять сантиметров в час. Приходилось перенастраивать пристани все выше и выше. Когда уже почти вся бригада переправилась, вода стала затапливать низкий луг на левом берегу.

Стремительные потоки воды, ударяясь в гористый правый берег, поворачивали от него к левому.

Отставшие от шумного ледохода отдельные льдины застревали, издали были похожи на рассевшихся на лугу белых гусей.

Пришлось уводить батальон подальше от берега. Его машины расположились в лесочке, который до этого занимали танкисты.

Со вторым эшелоном прибыл и лейтенант Слепченко. Он привез приказание батальону: навести переправы в тридцати километрах ниже по течению от города Изюма.

Туда срочно выехал со взводом управления лейтенант Донец. Ему было приказано выбрать и обозначить указками наиболее удобный путь по весеннему бездорожью и наметить места для паромных и десантных переправ. О наводке моста не могло быть и речи. Половодье разливалось все больше и больше. Часть домиков на прибрежной улице уже залило под самые окна.

Часа через три после отъезда лейтенанта Донца батальон начал марш. Понтонеры прибыли на низкий берег разлившейся почти на километр реки. То там, то тут выглядывали из воды наполовину затопленные деревья. Местами торчали болотными кочками зазеленевшие вершинки кустов.

Лейтенант Донец умело выбрал маршрут движения, и колонна шла без задержек. А вот с выбором мест для причалов у него ничего не получилось. Напористое течение легко сносило небольшие надувные лодки разведчиков, и они никак не могли нащупать курс, пригодный для прохода катеров с паромами. Нашлись в батальоне остряки: «Донец лейтенанта Донца за нос водит».

Корнев всерьез задумался над неудачей разведчиков. Для нормальной работы буксирных катеров требовались не менее как полуметровые глубины, а то и побольше. Как найти такое направление, когда местами даже вершинки кустиков торчат из воды. Решил посоветоваться с Соловьевым и Сундстремом. Втроем надумали снарядить для разведки десантный понтон с гребцами и забортным навесным двигателем. Понтон легко проходит на глубине чуть больше двадцати сантиметров, а на сильном течении ему помогает навесной двигатель.

Погрузили в понтон копья с вешками для обозначения границ выбранного курса с необходимыми глубинами и ограждения мелей. В понтон к разведчикам сели Корнев и Сундстрем. Соловьев остался на берегу руководить сборкой паромов. Сундстрем обладал исключительно точным глазомером. И теперь, пользуясь крупномасштабной картой, довольно точно определил скрытые мели и нашел глубокие места. Ориентирами ему служили очертания берегов, выступающие из воды деревья и кусты.

Тем временем мы, где гребя веслами, где упираясь ими в дно, а порой и запуская навесной забортный двигатель, которым взялся управлять сам Коля Гурский, без особых затруднений добрались по извилистому курсу до основного русла реки. Прошло немногим больше часа, фарватер с глубинами не меньше пятидесяти сантиметров был надежно обозначен вешками с привязанными к ним побелеными известью метелками.

В рейсы ушли шестнадцатитонные паромы и десантные понтоны. К вечеру уже использовался весь парк. На реке стало оживленно и тесновато. То и дело слышались команды: «Одерживай правее!» Скопившиеся на левом берегу штабеля ящиков с боеприпасами, бочки с горючим, мешки с продуктами и многое другое, необходимое для войск, перебрасывались на правый. Переправа работала круглосуточно, замирая на часок только в самое темное время, когда метелки на вешках были не видны.

Высокая вода продержалась неделю. Потом быстро, как и прибывала, пошла на убыль. И река вскоре вошла в свое обычное русло. В приказании полковника Прошлякова вид переправы батальону не указывался. Большая вода спала, и комбат задумался: «Можно навести шестнадцатитонный мост. Но стоит ли? Парка на него едва хватит. Может, лучше пустить в дело шесть паромов, только количество пристаней увеличить?» Прикинув все «за» и «против», решил: «Будем держать пункт паромных переправ. Это в случае налета немецкой авиации надежнее».

Пятые сутки, в основном по ночам, работали все шесть паромов. В эти часы оживленней становилось на армейских дорогах, и у причалов иногда скапливалось до десятка машин. Зато днем зачастую хватало и двух паромов. В одну из ночей дежуривший на правом берегу лейтенант Логинов сообщил по телефону в штаб батальона, разместившийся в землянке, о прибытии в район переправ начальника инженерной службы армии полковника Хвостова.

Корнев сел на первый же отчаливающий паром и поехал на другую сторону реки. Он быстро нашел Хвостова и представился ему. Тот резким, недовольным голосом спросил:

— Это у вас всегда такое скопление машин? Почему не навели мост?

— Машины скапливаются только в ночное время. Да и то далеко не всегда. Днем обычно обходимся двумя паромами. А мост наводить считаю нецелесообразным. Ширина реки сто пятьдесят метров, и в резерве останется мало полупонтонов.

— С мостом повременим, — согласился полковник. — Обойдем сначала все причалы на берегах, потом посмотрим вашу работу днем.

Дальше разговор между полковником и майором пошел в спокойных тонах. Начальник инженерных войск с интересом осмотрел пристани из комплекта парка на металлических опорах, довольно легко меняющих свою высоту в зависимости от уровня воды. Только перед рассветом, когда подход машин заметно сократился, решили передохнуть. После нескольких стаканов молока, откуда-то добытых ординарцем полковника, решили немного поспать. Полковника разместили в палатке на месте помпохоза Ломиноги, еще ночью уехавшего на полевые склады по своим снабженческим делам.

Утром проснулись поздновато. Позавтракали на поляне около походной кухни и пошли в штабную землянку. Полковник показал район на карте, примерно в тридцати километрах от переправы, где находятся основной и запасный командные пункты 37-й армии. Расспросил Корнева, как распределено дежурство понтонеров на переправе.

В это время раздался звук сирены и послышалась команда:

— Воздух!.. Воздух!

Хвостов хотел выйти из землянки, но Корнев остановил его:

— Сейчас всякое движение в районе переправы запрещено.

С наблюдательного пункта на высокой горе рядом с селом, раскинувшимся по правому берегу, вовремя заметили самопеты врага. Поданный с него сигнал повторили у пристаней, и все паромы, закрывшись маскировочными сетями, замерли у берегов. Самолеты сбросили несколько бомб и ушли в юго-восточном направлении. Через десяток минут Корнев дал команду: «Отбой воздушной тревоги». Проинструктировав комбата, полковник Хвостов уехал к себе в штаб армии.

Однажды около штабной землянки остановилась пятнистая, выкрашенная в три цвета эмка.

— Где тут ховается Виктор Андреевич? — обратился к часовому приехавший.

Часовой узнал в нем бывшего комиссара батальона.

— Товарищ батальонный комиссар, командир батальона в штабе.

Матвей Игнатьевич Фирсов вошел в землянку, тепло поздоровался с комбатом.

— Ну как дела, Виктор Андреевич? Опять воюешь в тылу, за сто километров от фронта? Не обижайся! Выручай.

— Понял, — улыбнулся Корнев, догадавшись, о чем идет речь. — Что за техника?

— Два КВ, тонн под шестьдесят каждый, и четыре тридцатьчетверки.

— Когда они прибудут?

— Вслед за мной идут. Минут через тридцать будут.

Корнев вызвал к телефону дежурившего на переправе лейтенанта Переплетчикова и приказал собрать один 60-тонный паром.

Через час два тяжелых танка были уже на другом берегу. Их переправляли по отдельности. Когда очередь дошла до тридцатьчетверок, мнения разделились. Корнев предлагал на паром загружать по одной машине, Матвей Игнатьевич — по две.

— Наши орлы-механики справятся, — заверял он.

И верно: первые две тридцатьчетверки переправили вполне благополучно. А когда стали разгружать последнюю пару, механик головного танка быстро съехал с парома. Стоявший за ним танк не успел разместиться по центру настила. Паром сильно накренился. Крайние понтоны заполнились водой, паром начал тонуть. Танк оказался на дне, чуть показывая верхушку башни. Механик успел выскочить через открытый передний люк.

Прошло немало времени, пока с помощью водолаза Самбурова и танк, и погнутый паром были отбуксированы на берег. Еще через час, заменив у танка аккумуляторы, прочистив двигатель и сменив масло, механик с другого танка поставил искупавшуюся машину в хвост колонны. А незадачливого, допустившего аварию и натерпевшегося страху техника посадили пассажиром в другой экипаж.

Понтонерам легкомыслие их бывшего комиссара обошлось дорого: пять изогнутых полупрогонов и три полупонтона с измятыми бортами, не считая двух десятков сорванных и лопнувших стрингерных болтов.

* * *

В один из весенних дней Корнев получил письмо от жены, четвертое по счету. Елизавета Петровна с семьей находилась в эвакуации в одном из заволжских сел. Она просила Корнева беречь себя, не беспокоиться за нее и детей. В конце письма было несколько наивных строчек, написанных рукой Алены. На листе также был обведен контур ручки Вовочки. «Как-то живется там вам, мои дорогие?» Вспомнил прошлогодние переправы, гурты скота на них и толпы беженцев. «Нет, мои еще не бедуют».

Почту в 7-й батальон привез лейтенант Слепченко. С ним пришло две машины: одна — закрепленная за ним полуторка, а другая — «пикап», возвращенный подполковником Фисюном. Шофер «пикапа» ефрейтор Степан Заболотный был с Фисюном с первых дней войны. Он привез записку: «Товарищ майор! Возвращаю «пикап» в полное Ваше владение. Меня отзывают в Москву. Когда получу назначение и обоснуюсь на новом месте, сообщу. Прошу тогда откомандировать ко мне Степана. Он сумеет добраться и без машины. 30.04.42. Фисюн».

Осмотрев «пикап», Корнев нашел его в хорошем состоянии и решил, что будет ездить на нем сам, а свой газик — передать Соловьеву. Так в батальоне стало три легковых машины.

В тот же день получил письмо и подполковник Борченко, командир понтонно-мостового батальона, оборудовавшего переправы на другом участке Северского Донца.

Борченко торопливо вскрыл конверт и стал читать:

«Папа! Я уже не знал, как и написать тебе. Записная книжка у меня сгорела во время бомбежки нашего поезда. Она осталась в вагоне вместе с курточкой и чемоданом. В кармане рубашки сохранился только комсомольский билет. Номер твоей полевой почты я не запомнил. Дядю Афанасия, с которым ты меня отправил в Харьков, убило и половину поезда разбило. Страху я натерпелся и теперь все думаю, как ты там во время бомбежек. Потом остатки поезда собрали и привезли в Сталинград вместо Харькова. Я поступил в ФЗУ при заводе «Баррикады». Мой адрес: Сталинград, Верхний поселок, ФЗУ № 4. А твой адрес мне сообщил капитан Потопольский. Он был на нашем заводе, заказывал железные детали к какому-то понтонному парку. Я у него в петлицах увидел наши понтонерские значки, спросил его, не знает ли он о тебе. Он и сказал твой адрес. Я сразу сел за письмо. Я работаю на заводе и получаю паек. Я уже токарь, точу детали к пушкам. Работа мне нравится, хотя и устаю. Мне выдали ватник и ботинки. У меня есть запасная пара белья. Стирают нам белье жены рабочих. Пиши, что знаешь про братиков и маму? Жду ответа. Твой сын Виктор».

Борченко задумался. «Пиши, что знаешь про братиков и маму?» А что я знаю? Почти ничего». С августа прошлого года не было писем от жены. В последнем она писала, что живет на хуторе ближе к Полтаве, чем к Харькову. Эта местность давно уже занята врагом.

* * *

Комиссара батальона Распопова многие командиры называли по имени и отчеству, ибо он сам обращался так ко всем в штабе, к командирам и политрукам рот. Случалось, прибежит посыльный к шоферу эмки ефрейтору Замрике и скажет: «Иван Васильевич приказал подать машину к штабу». Когда многие узнали, что комиссар на гражданке был председателем райисполкома, то стали подшучивать над фамилией шофера: «Ты сам зам, а возишь председателя». Узнав об этом, батальонный комиссар только посмеялся.

— Хорошая шутка. Кончится война, глядишь, и будешь заместителем председателя райисполкома, товарищ Замрика.

Между тем комиссар любил воинский порядок и настойчиво добивался его в батальоне. Был требователен, принципиален.

Все быстро привыкли распоряжения комиссара выполнять точно и в срок: знали, что тот обязательно проверит, как оно выполнено.

Как-то под вечер он подошел к Корневу, что-то писавшему.

— Домой пишешь? Вот и хорошо. Я завтра еду в политуправление фронта. Захвачу и твое письмо. С фронтовой полевой почты оно быстрее дойдет.

— А зачем в политуправление? — поинтересовался комбат.

— Повезу молодых коммунистов получать партбилеты. Распорядись, чтобы в строевую полуторку скамейки поставили. Человек на десять. Я свою эмку тут оставлю.

Через два дня комиссар вернулся из штаба фронта. Корнев вышел встретить приехавших. Пожав каждому руку, поздравил со вступлением в партию и остановился около стоящих в сторонке старшины и двух рядовых.

— Старшина Гафуров прибыл с командой в количестве двух радистов для прохождения дальнейшей службы, — доложил тот. — Хорошие специалисты.

Поочередно представились и остальные.

— Рядовой, радист Никонов.

— Рядовой, радист Дорошенко.

И только тут комбат разглядел, что радист Дорошенко — коротко подстриженная девушка.

— Как зовут?

— Женя.

Тем временем подошедший старший лейтенант Сундстрем заинтересовался большим чемоданом, стоявшим около старшины:

— Что-то багажа у вас многовато?

Тот поправил лямки висевшего за спиной вещевого мешка.

— Это инструмент, запасные части, провода и лампы к радиостанциям. Комиссар сказал, что у вас станции 6ПК плохо работают: радиус слышимости мал. Собираюсь повозиться с ними. Попытаюсь увеличить радиус действия.

Корнев внимательно посмотрел на комиссара, улыбнулся:

— Молодец, Иван Васильевич! Учуял слабину в батальоне. Без хорошей радиосвязи нам нельзя. Сам догадался настоящих радистов раздобыть?

— Нечего было догадываться. Ты думаешь, я вполуха слушал тебя, когда ты знакомил меня с батальоном?

Старшина Гафуров имел золотые руки. Он усилил питание радиостанций, заменил детали и лампы. Над кабинами некоторых машин, как когда-то мечталось Корневу, упруго заколыхались штыри антенн.

Первый пробный радиообмен на радиостанциях состоялся через пять дней после того, как за них взялся Гафуров. Машина взвода управления с радисткой Дорошенко отошла от штаба на пять километров. Слышимость была отличная. Дальность увеличили до десяти километров. Слышимость стала немного хуже, на разговаривать было можно. Только на пятнадцатикилометровом расстоянии пришлось перейти с телефона на ключ. Работа ключом состоялась и на двадцатикилометровом удалении.

Как-то ночью в начале мая на переправу пришла небольшая, из десятка машин, колонна со снарядами. Рокот моторов и поскрипывание сходен казались особенно громкими в предрассветной тишине. На двух паромах понтонеры с делом управились за два рейса. Еще до наступления рассвета колонна уже была в пути.

Однако около восьми часов утра она неожиданно вернулась на переправу. Начальник колонны взволнованно сообщил дежурившему на правом берегу командиру роты Коптелову, что дорога перерезана немцами, что к переправе отходит пехота.

Коптелов немедленно доложил по телефону Корневу о случившемся. Через несколько минут в штабной: землянке около комбата собрались Распопов, Соловьев и Сундстрем. Корнев вызвал только вчера приехавшего из штаба армии лейтенанта Слепченко.

— В сорока километрах от переправы немецкие войска! Неужели в штабе армии ничего не знают о наступлении немцев?

— Вчера все было спокойно, и никаких данных о подготовке противника к наступлению не было, — пожал плечами Слепченко.

Вызванный в штаб начальник автоколонны техник-лейтенант показал на карте участок дороги вдоль фронта, по которому шли немецкие танки и машины. По его докладу можно было предположить, что противник пытается окружить наши войска под Барвенковом, позиции которых большим выступом вдаются в его оборону. Велики ли силы прорвавшегося врага, было неизвестно. Требовалось срочно связаться со штабом армии, который, по вчерашним сведениям, находился в пяти километрах от дороги, по которой двигаются немцы.

— Лейтенант Слепченко, немедленно выезжайте на поиски штаба армии, — приказал Корнев. — Возьмите с собой двух бойцов из взвода управления с ручным пулеметом. Постарайтесь уточнить обстановку и получить указания на действия батальона.

Затем Корнев отдал необходимые распоряжения своему заместителю, адъютанту старшему, начальникам служб.

Не успели они еще приступить к делу, как над участком переправ и над прилегающим лесом появились немецкие самолеты. Не обращая внимания на огонь счетверенных зенитных пулеметов, они один за другим начали сбрасывать бомбы. Около паромов и пристаней выросли фонтаны воды, вздыбились столбы земли и дыма на берегу. С перекрытия штабной землянки посыпался песок. Одна из бомб разорвалась рядом с машиной, на которой были ящики со снарядами. Машина осела на один бок и загорелась. Шоферы остальных машин и понтонеры бросились к ней и, рискуя жизнью, раскидали в стороны тяжелые ящики. Но два или три ящика остались в кузове машины, и снаряды, в них начали беспорядочно рваться.

Едва кончилась бомбежка и затихло буханье в догорающей машине, как на правом берегу появились отходящие на переправу артиллерийские упряжки. У парома, на котором переправлялась машина лейтенанта Слепченко, отправляющегося на поиски штаба армии, сразу же возникла толчея. На плаву стало четыре парома для переправы машин и артиллерийских систем, один тридцатитонный паром и пять десантных понтонов. Это включились собранные под руководством Соловьева все средства парка. Но на улицах села все прибавлялось подразделений, ожидающих очереди на переправу. Здесь же все чаще начали появляться одиночки, потерявшие свои части. Многие из них норовили втиснуться в перегруженный паром или понтон, осевший в воду до последнего предела. Возникала перебранка с понтонерами.

К берегу подошла в плотном строю колонна стрелкового батальона. В это время из-за одной окружающих село возвышенностей начался беспорядочный минометный обстрел. На какие-то считанные мгновения у пристаней и причалов десантных понтонов возникла давка. Понтонеры с помощью стрелкового батальона навели порядок, погрузка и посадка пошли хотя и быстро, но без паники. Как делалось и раньше, лошадей артиллеристы стали переправлять вплавь.

Командир стрелкового батальона начал советоваться с подошедшим к нему полковым инженером. Их разговор услышал командир парома младший лейтенант Тюрин. Ему сразу вспомнилась книга полковника Ховратовича «Подручные переправочные средства».

Оставив за себя на пароме сержанта Богомолова, он решил помочь пехотинцам. Под его руководством бойцы стрелкового батальона сделали из сухого хвороста снопы и связали их обмотками и обрывками телефонного провода. Соединив вязанки брючными ремнями, легли грудью на поперечную тесьму, приторочили оружие и, войдя в воду, поплыли. Через полчаса в селе не осталось ни одного плетня, со многих сараюшек исчезла солома — ею набивали узлы из плащ-палаток. Один за другим бойцы переплывали реку.

Из-за горы надоедливо время от времени открывали огонь по селу вражеские минометы. Корнев обратился к первому попавшемуся на глаза артиллерийскому командиру:

— Немцы бьют по селу. И вы ударьте по ним!

— Снарядов нет, — ответил артиллерист.

— Вот, оказывается, что. Пойдем-ка вон к тем сосенкам. Там снаряды сложены. Может, подойдут?

Снаряды подошли, и артиллеристы открыли ответный огонь.

Лейтенант Слепченко едва успел к последнему рейсу еще оставшегося на плаву парома. Все остальные были уже разобраны и грузились на машины. Скрывающиеся за горой немецкие минометы упрямо продолжали обстрел, невзирая на ответный огонь с нашего берега. Слепченко проскочил село с другой окраины и успел приехать к пристани, когда на паром погрузили две последние машины. С погрузкой его полуторки немного замешкались из-за закинутого в ее кузов через открытый задний борт передка серенького «пикапа». Едва паром подошел к своему берегу, как Слепченко спрыгнул на пристань и быстро подошел к Корневу.

— Штаба армии не нашел, — с виноватым видом доложил он. — В селе, где он находился, ни наших, ни немцев нет. Жители сказали, что еще рано утром все машины ушли в направлении на Изюм.

— А что творится за рекой?

— Немецкие колонны двигаются по основным дорогам тоже на Изюм. На том берегу мотоциклисты окружают село. Я еле успел проскочить на переправу. Да вот еще прихватил кем-то брошенный «пикап» с небольшим повреждением радиатора и передних колес.

Как бы подтверждая слова Слепченко, из-за горы появилась густая колонна мотоциклистов и транспортеров. Наши артиллеристы открыли по ней огонь. Но она успела уйти под укрытие домов, по которым стрелять не стали. Противник перенес минометный огонь по позициям наших пушек и району пристаней. Лейтенанту Парицкому пришлось последний паром для разборки отвести на полкилометра в сторону, под укрытие высоких камышей в устье небольшого ручейка.

Днем приступить к разборке парома не рискнули. Пулеметчики противника, едва заметив передвижение на берегу, немедленно открывали огонь. Зато когда наступила темнота, паром в камышах быстро разобрали и вытащили волоком на сухое место. Даже за полупонтоном, затонувшим почти под правым берегом, вплавь добрался разведчик Мутян. Он за тонкую веревку подтянул конец стального троса и закрепил его за полупонтон. На другом конце трос зацепили за машину, и полупонтон вытащили на свой берег.

К рассвету у реки все затихло, понтонное имущество погрузили на машины и отвезли на стоянку в лес. На берегу остались только наблюдатели. Лейтенант Донец с группой разведчиков уехал выяснять обстановку. Около десяти часов утра лейтенант Донец доложил комбату, что он разведал реку Оскол южнее Изюма до впадения в Донец. Есть броды, два места, удобные для постройки свайных или на клетках мостов.

— А какие воинские части или штабы повстречались на дорогах? Что от них удалось узнать?

— Целых частей не встретил. Попадались отдельные команды и одиночки. От них ничего толком узнать не удалось. Как правило, говорят, что их окружили немцы, но они вышли и ищут свои части.

— И ни одного штаба повстречать не удалось? — с сожалением вырвалось у Корнева. — Так мы ничего об обстановке не узнаем.

— Вот в этот лесочек, — Донец начертил на карте кружочек, — прибыл какой-то штаб. Начали рыть щели и землянки. Со мной разговаривать не стали, но один капитан посоветовал, чтобы к их генералу явился сам командир части.

— О! Это уже кое-что! — Комбат, вглядываясь в карту и несколько минут помолчав, обвел взглядом ближайших своих помощников. — Решим так: Соловьев ротами Коптелова и Переплетчикова начинает строительство низководных мостов. Одним взводом из роты Логинова оборудовать брод. Все в пунктах, разведанных лейтенантом Донцом.

В это время вошел лейтенант Слепченко.

— Товарищ майор, — обратился он, — подобранный мною «пикап» восстановлен. Разрешите, я на нем выеду для поисков штаба фронта?

— Подождите. Поедем вместе, — ответил Корнев и, обращаясь к Сундстрему, распорядился: — Я поеду в лес, где расположился, по словам Донца, какой-то штаб, а вы приведите в готовность к маршу все остальные подразделения.

Через десять минут два «пикапа» тронулись в путь. А еще через полчаса слабо наезженная дорога привела их в низкорослый лесок. Путь здесь преградил шлагбаум из сосновой жерди. Навстречу вышли лейтенант и два бойца с карабинами.

— Машины пусть станут вот там, в стороне, и замаскируются, — сказал лейтенант, проверив документы у комбата. — А вы, товарищ майор, пройдите по дороге. Вас встретит адъютант генерала.

Шоферы увели «пикапы» под низко нависшие ветви разлапистых сосен. Сидевшие в кузовах бойцы с ручными пулеметами соскочили на землю и прилегли на мягкой хвое в тени деревьев. Лейтенант Слепченко остался в кабине своей машины ожидать возвращения комбата. А лейтенант с повязкой на рукаве, что-то сказав по телефону, висящему на сучке сосенки, ушел в тень шалаша, сложенного из сосновых веток.

Недалеко от входа в возвышающуюся бугорком землянку, в двухстах метрах от шлагбаума, Корнева встретил ладно скроенный, щеголеватого вида майор и, мельком взглянув на орден над карманом гимнастерки комбата, предупредил:

— Не очень удачное время выбрали вы для визита к заместителю командующего армией. Он не спал всю ночь, только что позавтракал и собрался отдохнуть.

После яркого солнечного света, заливающего лес, в землянке Корневу показалось очень сумрачно. Свет, пробиваясь сквозь маленькое окно, скудно падал на середину, оставляя в тени углы землянки. За столом, сколоченным из оструганных жердей, сидел с расстегнутым воротом генерал и вытирал большим клетчатым платком бритую голову, на которой колючками поднялась трехдневная седая щетина. Корнев представился, доложил, что батальон содержал переправу на Северском Донце в полосе 37-й армии, что связь со штабом армии потеряна, и поэтому просил генерала ввести в обстановку и помочь установить связь.

— Обстановка, майор, дрянная, — ответил генерал. — Немцы прорвались и идут по нашим тылам. Связи с Южным фронтом не имею. Мы входим в состав Юго-Западного. Каковы возможности батальона?

Корнев доложил: в батальоне три понтонных роты, рота понтонного парка, отдельные технические, разведки и управления подразделения. Всего семьсот тридцать человек. Оснащен парком Н2П, из которого можно навести мост сто пятьдесят метров или паромные переправы.

— Вот это нам годится, — прервал Корнева генерал. — Построишь через Оскол три моста на участке сорок километров от устья. Срок готовности — завтра к утру. Охрану организуй сам.

Корнев задумался, достал свою карту, нанес условные знаки двух деревянных мостов и одного брода на разведанных лейтенантом Донцом местах. Надписал грузоподъемность мостов, срок готовности, а сверху заголовок «Боевое распоряжение» и дал на подпись генералу.

Выйдя из землянки, комбат попытался уточнить обстановку. Выяснил немного — здесь расположен выносной пункт управления армии. Его задача — организовать оборону на рубеже реки Оскол из отходящих частей. Но выполнить эту задачу нелегко: отходят в основном тыловые подразделения.

«Ждать указаний нечего. Надо решать самому», — подумал комбат и приказал лейтенанту Слепченко выехать на поиски штаба фронта, сообщить начинжу о действиях батальона, об отходе его на рубеж реки Оскол.

…Уже вторые сутки на реке Оскол действовали мосты и брод. Сваи для мостов забивали вручную, прадедовским способом. Всю тяжелую технику и понтонный парк комбат отправил во главе с майором Копачовцем в село поближе к Дону. Корнева все больше тревожило то, что задерживается лейтенант Слепченко.

От переправляющихся через Дон разрозненных частей и команд поступали противоречивые сведения о противнике: то он в ста километрах, а то его видели в двадцати — тридцати километрах.

Вторая попытка уточнить обстановку на армейском выносном пункте управления оказалась безрезультатной. Приехавший туда Сундстрем никого в лесочке не застал. Понтонеры отрыли окопы для обороны мостов, подготовили их к взрыву. На броде заготовили три подводных фугаса. От переправ на запад выслали посты разведчиков.

Последующие события показали, что все эти меры не напрасны. Вскоре тревожную весть принес дозор, действовавший на подходе к броду. Старший дозора доложил командиру взвода о том, что на переправу отходит с боем стрелковый полк. Первыми идут повозки с ранеными. Они уже в полкилометре от брода.

Командир взвода сразу же послал этот дозор сообщить весть в штаб батальона. Немного погодя через брод потянулись одна за другой повозки, протарахтели две полковые тачанки и прошел с зачехленным знаменем знаменный взвод. Подъехавший верхом на коне командир полка, узнав от Корнева о фугасах, сказал:

— Мы оторвались от немцев на час-полтора ходу. Подольше задержи здесь противника. Действуй, хлопец!

В это время над самым близким к устью реки мостом появилась «рама» — немецкий двухфюзеляжный самолет. Все знали, что это разведчик, и замерли в окопах или под кустами. Но никто особо самолета не опасался, предполагая, что покрутится да и улетит. Укрытая в котловане машина с установкой счетверенных зенитных пулеметов была нацелена для ведения огня вдоль моста. Пулеметчики хотели открыть огонь по самолету, но приехавший на машине Башары политрук штабных подразделений Ястребинский приказал:

— Огонь не открывать! Нашу оборону не показывать.

Но случилось непредвиденное. Самолет, сделав два круга, вдруг сбросил одну за другой четыре бомбы. Одна из них разорвалась рядом с машиной Башары. Машину перевернуло и разбило. Башара погиб, а Ястребинский был ранен.

Самолет улетел, и тут же разведчики сообщили, что в село, расположенное в двух километрах от моста, вошла колонна немцев. Командир роты Коптелов немедленно занял оборону на своем берегу двумя взводами, а третий выставил как прикрытие на правом. Бывший в этом взводе понтонер Стребтук с подобранным на переправе через Северский Донец станковым пулеметом «максим» выбрал позицию в кустах, метрах в трехстах от моста, правее идущей на него дороги. Вторым номером был пожилой понтонер, которому довелось повоевать еще в гражданскую войну.

Едва все заняли свои места, как из села выскочили три мотоцикла и устремились к мосту. Их подпустили поближе и ударили огнем зенитных пулеметов. Оставив на дороге один подбитый мотоцикл, остальные развернулись и укатили обратно. Через некоторое время показалась колонна машин. Пройдя с километр, остановилась. Серыми комочками соскочили на землю солдаты и, развернувшись в цепи, стали приближаться к мосту. Едва трасса счетверенных пулеметов уперлась в цепь, солдаты тут же залегли, укрываясь за кочками прибрежного луга. Стребчук хотел открыть огонь, но его удержал второй номер:

— Погоди! Пусть цепь боком к нам продвинется. Тогда и пальнем.

Так и вышло. Сделав очередной бросок, немецкие солдаты оказались на одной линии с направлением ствола пулемета. Его очереди оказались меткими. Зенитный пулемет тоже вел огонь. Враг не сразу понял, откуда исходит наибольшая опасность. Прозвучали команды офицеров, и залегшие цепи начали поспешно окапываться.

Коптелов дал сигнал отхода взводу прикрытия. Бойцы по ходу сообщения, а потом бегом через мост перешли на свой берег. Сразу же раздался грохот взрыва, и в разные стороны полетели осколки бревен и досок. Взорвав мост, бойцы скрытно вышли к месту, где дежурила надувная лодка.

Понтонеры затаились в своих окопах. Младший лейтенант Тюрин наблюдал в бинокль за гитлеровцами. То в одном, то в другом месте мелькали руки с лопатками, выбрасывавшими землю. Противник углублял окопы — видно, надолго застрял перед мостом.

Приспособившись в уже отрытых ячейках, немецкие пулеметчики временами открывали огонь, и тогда пули с сухим шелестом зарывались в песчаный валик бруствера окопов понтонеров. Слышны были отдельные выстрелы: охотился немецкий снайпер.

Тюрин, пытаясь получше разглядеть, как взорван мост, надвинул плотнее каску и осторожно выглянул из окопа. Что-то хотел сказать, но, тихонько охнув, упал на дно траншеи. Пуля попала под самый низ каски.

…Лейтенант Николай Крашенинников стоял у края могилы с окаменевшим лицом. Когда на прикрытые сосновыми ветками лица шофера Башары и его друга младшего лейтенанта Георгия Тюрина посыпались комья земли, он разрыдался. В кармане гимнастерки лежало письмо. «…Дорогой братик Коля! — писала его сестра Вера. — У нас большое горе. Все не решалась тебе написать, да и не было силы держать ручку. А теперь пишу — злее воевать будешь. Наша мама, твоя Аня и доченька Маргариточка не перенесли голодную и холодную зиму. Похоронили их в братской могиле на Пискаревке…» Эту горькую весть Коля получил с последней почтой, пришедшей в батальон всего три дня назад. Даже с Жорой поделиться горем не успел: роты работали в разных местах.

Разведка батальона сообщила, что крупные колонны противника двигаются через Гороховатку и уже находятся северо-восточнее батальона, в двадцати — тридцати километрах. Нависла угроза его окружения. А приказа отходить с занимаемого рубежа не было. «Что делать?» — не раз задавал себе вопрос Корнев.

После тревожного дня понтонеры с котелками потянулись к походным кухням. Комбату и комиссару ужин ординарцы принесли в палатку. Но те и не взглянули на еду.

— Что будем делать, Иван Васильевич? — посмотрел на комиссара комбат. — Про нас вроде забыли, а самим отходить рискованно. Да и куда отходить? Ближайшая к востоку река — если можно так сказать про расстояние в триста километров — Дон.

Иван Васильевич тоже задумался.

— Не силен я в тактике и в понтонерском деле. Но успел приглядеться к тебе. Знаю: командир ты настоящий, смелый. Верю как коммунисту. Решай сам. А отвечать за все будем вместе.

4

Корнев решил под покровом темноты отвести батальон в село Мешково, что в тридцати километрах от станицы Вешенской на Дону. Коротко поставил командирам рот задачу по карте. Вперед и на фланги выслал дозоры на мотоциклах, во главе ротных колонн поставил зенитные пулеметные установки.

В установленное время машины одна за другой, еле заметно подсвечивая через щели нафарников, тронулись в путь по полевым дорогам. Колонну вел сам комбат, а Соловьев, после гибели Башары оставшийся без машины, сел в эмку комиссара, замыкавшую колонну. Двигались осторожно, на малых скоростях. Когда проехали километров десять, комиссар вдруг спросил у Соловьева:

— Ты не знаешь, где партбилет Тюрина?

— Нет, не знаю. Надо у Коптелова уточнить.

Условным сигналом остановили колонну, и вскоре выяснилось, что Тюрина похоронили с партбилетом в кармане гимнастерки.

— Что будем делать? — растерянно поглядел на комбата комиссар. — Мы обязаны партбилет сдать в политуправление.

Корнев задумался, подозвал к себе лейтенанта Крашенинникова:

— Вынуждены, Николай, потревожить могильный сон вашего друга. В спешке забыли партбилет, забрать у Георгия. Можно вас попросить…

— Понял, — перебил комбата лейтенант. — Билет привезу…

Крашенинникову выделили полуторку и пять понтонеров с лопатами и ручным пулеметом, и машина пошла в обратный путь.

Ночь в батальонной колонне прошла тревожно. Сначала беспокоились за Крашенинникова: машина могла нарваться на немцев. Когда же, выполнив опасное и очень тяжелое поручение, он вернулся, стали беспокоиться за другое: враг шел параллельными путями. Порой он был на удалении полукилометра. К утру колонна вышла на грейдерную дорогу, и за ней потянулся густой шлейф пыли.

Вызвав командиров машин в голову колонны, Корнев распорядился: пока еще лежит роса, двигаться сбоку от дороги по траве и даже по посевам. За ночь и утро ушли от берегов Оскола почти на двести километров.

Солнце поднялось выше. Колонна остановилась в тени густой лесопосадки. Повара еще в пути растопили походные кухни, и вскоре поспел немудреный завтрак: пшенная размазня с салом и крепкий чай с сахаром.

В стороне от стоянки выставили посты охранения. На марше понтонеры не спали — и, улегшись на траве, быстро уснули. Не спалось только командирам: с северо-запада доносились отголоски далекого боя.

Через некоторое время вернулся сержант, которого лейтенант Донец посылал проверить на мотоцикле дорогу впереди. Тот, размазывая по потному лицу пыль, сообщил, что в десяти километрах отсюда железнодорожный переезд. Через него сплошным потоком идут на восток машины и повозки. У одного из командиров он узнал, что наши сдерживают немцев километрах в двадцати от железной дороги.

«И нам пора в путь», — решил Корнев. Колонна снова запылила по дороге. К утру была в селе Мешково. Оно своим центром втиснулось в котловину, которую омывает разделившаяся на два рукава речушка. Она хотя и небольшая, но глубокая. С северной окраины села есть добротный мост, а на южной — даже два. По дворам села разместилась приведенная майором Копачовцем техника. Он привел все машины, находившиеся во втором эшелоне батальона, за исключением полуторки с кинопередвижкой. В дороге у нее сломался задний мост. С этой полуторкой остался политрук Ястребинский, пообещавший догнать колонну, как только закончат ремонт.

Сундстрем облюбовал для штаба дом сельсовета, с крыльца которого был хорошо виден пологий северный склон котловины, а в окно большой комнаты проглядывался и южный. Едва устроились, Корнев вызвал командиров подразделений и начальников служб для доклада о состоянии транспорта после марша. Оказалось, что почти у всех машин горючее на нуле. Еще больше озадачил комбата техник-лейтенант Смолкин, который доложил, что на нефтебазе в Чертково горючего не дали. Там находится представитель Юго-Западного фронта, который заявил, что понтонно-мостовой батальон у него не числится.

— Надо искать бензин, — приказал комбат Смолкину. — Ищите на Дону, на железнодорожных станциях. Пошлите машину по полевым станам. Без горючего нам нельзя!

Стоявший рядом комсорг младший лейтенант Микулович обратился к комбату:

— Разрешите, и я поеду со Смолкиным искать горючее? Надо ехать к железной дороге, должны же на ней быть склады горючего.

Так и решили. Запылили по дороге три машины: две цистерны и одна с бочками. Издали они больше похожи на возы сена: так густо оплетены для маскировки зелеными ветками. Немного погодя, остановив машину, техник-лейтенант Смолкин вышел из кабины трехтонной цистерны, подозвал к себе Микуловича, ехавшего за ним на второй цистерне — полуторке.

— Видишь? — показал он рукой вперед. — Что будем делать?

В нескольких километрах, над тем местом, где по его предположению находилась Вешенская, построившись в круг, один за другим падали вниз вражеские самолеты.

— Может, переждем? — неуверенно произнес Микулович.

Но в это время вслед за донесшимся грохотом рвущихся бомб послышался сильный взрыв, и в небо поднялись густые клубы черного дыма.

— Ну а теперь что будем делать? — снова повторил вопрос Смолкин. — Наверняка разбомбили нефтебазу.

— Надо ехать к железной дороге, — сделал вывод Микулович. — Должны же быть склады горючего и на других станциях кроме Чертково.

Так и решили: искать бензин на железной дороге, хотя к Дону было гораздо ближе. Снова тронулись в путь. Примерно через час быстрой езды по проселку, идущему рядом с полезащитной посадкой, приблизились к большаку, проходившему параллельно железной дороге в одном-двух километрах. По ней прошла какая-то колонна, оставившая за собой длинный шлейф густой пыли. Машины Смолкина пересекли большак словно в дымовой завесе. Наглотались пыли, свободно вздохнули лишь у переезда. Рядом стояла казарма путевых рабочих. Из нее вышла старуха, а вслед за ней — седой путевой рабочий. Увидел, что из кабин выглядывают головы в пилотках со звездочками, сказал:

— Как вы сюда попали? По шляху немецкие машины идут. У нас уже побывали мотоциклисты. Погалдели, прихватили с собой кур и укатили.

…Время шло к вечеру, но духота все еще не спадала. В сельсовете все окна были распахнуты, и иногда по комнатам пробегал спасительный ветерок сквозняка. Корнев, сидя у окна, с тревогой думал о том, что ни Слепченко, ни Смолкина с Микуловичем нет. «Где взять горючее?» Вдруг возник проблеск надежды: «А если попросить по дворам окружающих сел горючего? В каждом дворе хотя бы по литру найдется керосина, лигроина или бензина. Обычно деревенские заботливые хозяйки обменивают их у проезжих шоферов на молоко».

В это время из дальней комнаты штаба раздался голос сержанта Сивова:

— Товарищ майор, Смолкин с горючим приехал!

Корнев бросился к окну. На улице в южной части села у цистерн выстроилась очередь шоферов с ведрами и канистрами. А к штабу мчался грузовик с бочками. На его подножке стоял Смолкин. У сельсовета он соскочил на ходу с машины и крикнул:

— Заправляйте штабные подразделения!

Из рассказов Смолкина и Микуловича комбат с комиссаром узнали, как все было. Техник-лейтенант и комсорг случайно пересекли большак после прохода по нему немецких машин и попали к железнодорожному переезду, в полукилометре от которого застрял на поврежденных путях состав. В нем оказалось две цистерны с бензином. Быстро набрали горючего в цистерны и бочки, выждали, когда от прошедшей по большаку вражеской колонны поднялась пыль. Снова благополучно пересекли его и под прикрытием посадок направились к себе.

Едва водители батальона закончили заправку машин, как по северной дороге примчались разведчики на мотоцикле. Старший из них торопливо доложил, что к селу идет колонна немецких мотоциклистов, что минут через двадцать будет здесь.

Это известие не было для Корнева большой неожиданностью. Еще час назад от разведчиков, высланных в стороны от намеченного маршрута движения батальона, он уже знал, что понтонеры находятся в своего рода мешке. По параллельным дорогам — справа на Ростов, а слева вдоль Дона — колонны немецких войск обогнали батальон километров уже на двадцать.

Надо было немедленно уходить. Маршрут и порядок движения комбат наметил заранее: по трем колонным путям. В середине — штаб батальона, рота Коптелова, техника, ремонтные и штабные подразделения, одна треть понтонного парка. Справа — рота Логинова с третью парка, слева — ядро роты Переплетчикова тоже с третью парка.

Комбат отдал приказ на марш. Всем командирам рот были розданы карты, на которые сержант Сивов нанес намеченные для них основные колонные пути (по полевым дорогам) и запасные. Батальон оставил село Мешково. У заминированного моста замаскировалось прикрытие батальона, усиленное зенитными пулеметами.

А тем временем на дороге показалась колонна немецких мотоциклистов. Корнев приказал прикрытию подпустить дозорные мотоциклы поближе к мосту и расстрелять их внезапным и плотным огнем. Приказ комбата был выполнен точно. Лейтенант Крашенинников, находившийся в прикрытии, действовал расчетливо и хладнокровно. Он вскочил в кузов машины зенитной установки и сам нажал на гашетки. С каким мстительным наслаждением поливал он струей трассирующих пуль самую плотную часть колонны. Мотоциклисты задних рядов с разгону врезались в лежавших на земле и попадали под губительный огонь. Видя падающие темные фигурки немцев, Николай твердил сквозь зубы:

— Это вам, гады, за моих родных! А это — за дружка Жору Тюрина!

На далеком гребне возвышенности, с которой к селу спускается дорога, появились силуэты танков. Сверкнули вспышки орудийных выстрелов. Прошли считанные мгновения, а почему-то разрывов снарядов не слышно.

Прикрытие по команде комбата, взорвав мост, стало отходить. Когда три зенитных установки, четыре полуторки и «пикап» начали подниматься по дороге южного склона, немецкие танки все еще продолжали обстрел. Рядом с идущей впереди машиной двумя небольшими смерчами встала дорожная пыль. Приглядевшись, Корнев увидел волчком крутящуюся снарядную болванку и догадался: «Вот почему не было разрывов около зенитных установок. У немцев нет осколочных снарядов. Стреляют бронебойными».

Небо заволокло тучами. Все три колонны, находясь друг от друга на расстоянии четырех-пяти километров, настойчиво шли вперед, поддерживая между собой связь по радио. Радисты сообщали место своего нахождения по кодированной карте.

Ближе к середине ночи, когда батальон был от Мешково уже километрах в шестидесяти, вдруг прервалась связь с колонной роты Логинова, двигавшейся справа. Сам старшина Гафуров на центральной штабной радиостанции сел за ключ, но и у него ничего не получилось. Прошло полчаса, а связи с Логиновым так и не было. Как было намечено заранее, средняя и левая колонны остановились на часовой привал переждать самое темное время.

В правую колонну вызвался поехать на мотоцикле с коляской старший лейтенант Соловьев. Старшина Гафуров, не надеясь на подготовку радиста в колонне Логинова, решил послать туда на помощь Женю Дорошенко. Соловьев сам сел за руль, водителя посадил на заднее седло, а Женю — в коляску. Мотоцикл глухо заурчал и умчался в темноту.

Понтонеры, подмяв под себя начавшую колоситься пшеницу, расположились на короткий отдых рядом с машинами и тракторами. Через некоторое время затихли негромкие разговоры, наступила глубокая тишина. Корнев сидел рядом с Гафуровым и с нетерпением ждал связи с колонной Логинова. Старшина методически то через микрофон, то ключом вызывал пропавшую станцию.

Неудача сопутствовала и Соловьеву. Больше часа он плутал в кромешной темноте по степи, дважды натыкался на стоянки немецких подразделений. Потом выехал на полевой стан, расспросил чабана, где находится. Оказывается, даже вернулся к Мешково на десяток километров. Муторно стало на душе Соловьева. «Ведь я сам к немцам заехал. А вдруг не вырвусь из вражеского окружения? Вот называется снял судимость». Поразмыслив, Соловьев решил заночевать в стане, дождаться рассвета.

Жена чабана принесла ведро воды, предложила умыться. Женя сняла и стряхнула в сторонке от костра гимнастерку.

— Товарищ старший лейтенант, слейте мне из ковшика, а потом я вам.

Голос Жени прервал невеселые мысли Соловьева. На какое-то мгновение в нем проснулось чувство, которое он питал к девушке с тех пор, как она появилась в батальоне. Соловьев тоже снял гимнастерку, стряхнул ее, зачерпнул ковшиком воду из ведерка, полил Жене на руки, потом плеснул на шею.

— Ой, холодно! — вскрикнула Женя, резко закинув руки на шею.

Ворот казенной рубашки с распустившимися тесемками вместо пуговиц распахнулся, и при свете костра Соловьев увидел девичьи груди.

Пока умывался Соловьев, хозяйка полевого стана успела подогреть на костре котелок с кулешом, пригласила поужинать.

Когда гости поели, она, наливая в кружку Соловьеву чай, настоянный на душистых степных травах, сказала:

— Я вам у стожка под навесом ряднинки кину. Как стелить — порознь или вместе? — Кивнула в сторону Жени.

Сам не зная почему, Соловьев ответил:

— Врозь не заскучаем, вместе не поссоримся.

Мотоциклист устроился спать в коляске. Соловьев и Женя улеглись на домотканой подстилке, накрылись рядниной.

— Страшно, — прошептала Женя. — Кругом немцы. Не угодить бы в плен.

У Соловьева сжалось сердце. Он и сам думал о том же. И про себя решил: «Живым не сдамся. Последний патрон — себе».

— Может, вырвемся, — ответил он, чтобы как-то утешить девушку, прижавшуюся к нему.

Голова у обоих пошла кругом, и они бросились друг другу в объятия.

* * *

В то же самое время на другом краю степи, за сотню километров от Соловьева, искал свой батальон и политрук Ястребинский. Двое суток назад он видел на горизонте колонну с понтонами, но догнать ее не смог: на его машине пробило прокладку головки блока мотора. Машина еле шла, а потом и вовсе остановилась. В поле увидели брошенный комбайн, разобрали его двигатель, сняли прокладку, поставили на свой мотор. Несмотря на ранение, Ястребинский как мог помогал шоферу и киномеханику. Как ни старались, на ремонт машины затратили почти полсуток.

Поехали в том направлении, в каком ушла колонна с понтонами. На поворотах дороги Ястребинский искал указки батальона, но их почему-то не было, хотя в станицах и редких хуторах люди говорили, что видели машины с железными лодками. Так добрались до Дона недалеко от станицы Цимлянской. И здесь узнали, что догнали не свой, а батальон Борченко. К большому огорчению Ястребинского, Борис Диомидович не имел сведений о батальоне Корнева. Но он посоветовал справиться о нем в находящемся недалеко батальоне Григорьева.

Проводив Ястребинского, Борченко задумался о судьбе 7-го батальона. Когда обеспечивали переправу наших частей на Северском Донце, Борченко имел своих связных и в штабе армии, и в штабе фронта. Обстановку на правом фланге Южного фронта он знал хорошо. В частности, что батальон Корнева находился на том участке обороны, где прорвались основные силы противника. «Успел ли Корнев вывести свой батальон из-под удара?» — не раз задавал он себе вопрос.

Ночью батальон Борченко обеспечивал переправу частей Сибирской стрелковой дивизии. Близким разрывом снаряда перевернуло лодку с отделением автоматчиков. Кто был в ней, ухватились за борта, а один не успел. Течением его отнесло в сторону, потянуло в омут. Боец стал тонуть.

Борченко был на берегу. Не раздеваясь, бросился в воду. Его, потного, разгоряченного, всего обдало холодом. В омут впадали родники. Он подплыл к бойцу, ухватился за вещмешок, резким рывком толкнул автоматчика к берегу. Подоспевшие товарищи подхватили его, помогли выбраться на берег.

Раньше не раз случалось Борченко до нитки промокать, зубами дробь выбивать осенними слякотными ночами. Или коченеть на переправах в зимние стужи, а никакие хвори не брали. А сейчас ночное купание не прошло бесследно: простудился. Совсем некстати. Уже понтоны сняты с воды и погружены на машины. Батальон готовится к маршу, а комбата одолевает противная, липкая слабость. Стоит утренний! холодок, а ему жарко. Сняв гимнастерку и майку, то и дело обтирает полотенцем испарину.

В сенях застучали каблуки военфельдшера Ксенофонтовой. Повернув голову к двери, Борченко почему-то не о своей болезни подумал, а как ее ноги в новых сапогах выглядят. Заметив недавно, что кирзовые, с широченными голенищами сапожищи всю статность военфельдшера портят, Борченко сказал помпохозу, чтобы сшили ей по ноге брезентовые. В обновке видеть ее комбату пока не приходилось.

Ксенофонтова, разрумянившаяся от быстрой ходьбы и ожидания встречи с комбатом, тревожно скользнула взглядом по его лицу. Заметила лихорадочный блеск голубых глаз под густыми дрогнувшими бровями, бисеринки пота на лбу.

Подала градусник, на кисть сильной руки положила свои тонкие пальцы: определила пульс; прослушала легкие. Все делала профессионально, по давно выработанной привычке. До войны работала врачом, да по просьбе мужа приписали ее в одну часть с ним на должность военфельдшера. Когда вошла, невольно залюбовалась широкими плечами, смуглой и гладкой кожей на буграх развитых мышц обнаженного до пояса майора.

«Воспаления легких нет», — с облегчением подумала она и, достав лекарства из сумки, стала прислушиваться к нарастающему нудному гудению. Борченко тоже насторожился.

Гудение перешло в завывание пикирующих бомбардировщиков. Послышались разрывы бомб. Они ложились все ближе и ближе. Заслышав свист, казалось, падающей на хату бомбы, Ксенофонтова вцепилась в плечи Борченко. Откуда только сила взялась, повалила его на пол. Раздался оглушительный взрыв.

Простенок между окнами рухнул, потолок осел на печь. В легкие ворвался противный запах сгоревшего тола. Когда вой самолетов стих, Борченко попытался встать. Ухватился за край висевшей на стене шипели и, потеряв опору, опять оказался на полу. Нижняя часть шинели упала на него, а верхняя осталась висеть на гвозде. Осколком бомбы ее перерезало вдоль хлястика, как ножом.

Ксенофонтова тоже посмотрела расширенными глазами на иссеченную осколками стену.

— Доктор, милая, быть бы нам покойниками! — придя в себя, сказал Борченко. Сам не сознавая, что делает, взял ее за плечи и поцеловал в один, а потом в другой глаз.

Ксенофонтова сначала чуть отпрянула, а потом, всхлипнув, прижалась к груди Борченко и замерла. Оба были счастливыми от того, что остались живы, и от того, что любят друг друга.

Прибыл связной из штаба фронта. Батальону приказано совершить марш. Батальон поступает в состав войск нового, Сталинградского фронта.

* * *

Батальон свой Соловьев нашел рано утром. Головные машины его шли через мост в станице Серафимович. В душе Соловьева смешались горечь и радость. Горечь за промашку, радость за благополучный исход блужданий по степи, занятой врагом.

Корнев был доволен, что наконец заместитель его нашелся. Тем более что связь с ротой Логинова восстановилась. Там сами устранили неисправность в цепи питания радиостанции.

Корнев следил, как через мост идут машины батальона. Покрышки их колес были в плачевном состоянии. «Батальон окончательно «разулся», к длительным маршам не готов», — с горечью отметил про себя. Повернулся к Соловьеву, поставил простым карандашом на зеленом пятне карты, недалеко друг от друга, два крестика:

— Здесь организуйте стоянку машин понтонного парка, а здесь — технической роты и ремонтников.

Навстречу колонне прошла полуторка с запасными колесами в кузове. С нее соскочил Копачовец, подошел к комбату:

— Десять машин поставил на том берегу Дона на колодки, колеса с них снял. Поставим их на отставшие из-за резины машины.

— Правильно решили, — похвалил комбат зампотеха. — Надо все скорее убрать на левый берег Дона.

Подъехавший на мотоцикле лейтенант Донец доложил комбату о том, что старший лейтенант Сундстрем уже размещает штаб и штабные подразделения в ближнем хуторе. В пятнадцати километрах от хутора расположился какой-то крупный штаб.

— Передайте Сундстрему: я немедленно выезжаю туда.

Не успел Корнев отъехать и двух километров, как над мостом появилась шестерка немецких самолетов. Началась бомбежка.

— Останови машину! — приказал шоферу комбат. Выйдя на обочину дороги, посмотрел вверх на самолеты, вернулся в «пикап». — Разворачивайся!

— Там же бомбят, — дрогнул голос водителя.

— Боитесь, товарищ Заболотный? А ехать надо!

Когда подъехали к мосту, самолеты уже улетели восвояси. Бомбежка обошлась без жертв. Но на мосту четыре пролета оказались полностью разрушенными. Приказав навести паромную переправу, Корнев решил без промедления ехать в соседний штаб. Через полчаса быстрой езды он подъехал к большому хутору. От забора на дорогу шагнули два бойца с автоматами и подали знак остановиться. Не выходя из кабины, комбат подал командирское удостоверение:

— Как проехать к начинжу?

— В пятой от колодца хате размещается.

Корнев вышел из машины. Нужную хату нашел быстро, у ее порога незнакомый старший лейтенант спросил:

— Вы к генералу?

— Да!

— Подождите, сейчас доложу.

Когда Корнев вошел в светелку, то увидел генерала со звездочками в петлицах, в котором узнал своего бывшего командира курсантской роты в инженерном училище. Решил напомнить о том далеком времени.

— Бывший курсант первой роты Ленинградского Краснознаменного военно-инженерного училища, командир седьмого отдельного понтонно-мостового батальона майор Корнев.

Поддавшись настроению Корнева, генерал в тон ему ответил:

— Бывший комроты начинж двадцать первой армии генерал-майор Кулиныч.

Оба были рады встрече. Генерал вызвал адъютанта и продиктовал шифровку в Москву: «В расположение двадцать первой армии вышел потерявший связь со штабом Южного фронта седьмой отдельный понтонно-мостовой батальон. Прошу указаний о его использовании». Прочитав записанное, подписал и, возвращая адъютанту, сказал:

— Немедленно на рацию.

Пока ожидали ответа, Корнев познакомился с обстановкой на южном фасе фронтов. Оказалось, что в первых числах мая противник неожиданным ударом смял соединения правого фланга Южного фронта и вышел в тылы Юго-Западного. Прорыв гитлеровцев на стыке наших двух фронтов вылился в их общее наступление, остановить которое пока не удается. Армии Южного фронта по приказу Ставки отошли на левый берег Дона в нижнем течении. В центре его большой излучины образован новый, Сталинградский фронт. Стало ясно, что установить связь с Южным невозможно.

Через два часа пришел запрос: «Доложите укомплектованность и боеспособность батальона». Корнев быстро составил телеграмму: «Батальон укомплектован на 90 процентов техникой и личным составом. Небоеспособен из-за отсутствия исправной резины на колесах машин».

Еще час ожиданий — и был получен короткий приказ: «Седьмому понтонному войти в состав войск Сталинградского фронта». Уточнив в штабе армии, что штаб фронта находится на южной окраине Сталинграда, Корнев решил выехать туда завтра рано утром. Остаток дня посвятил уточнению состояния всей техники батальона.

В пору решающих битв

1

Проснулся Корнев в пять утра. Сквозь дрему услышал, как зарокотал «пикап». Звук сначала был резкий и громкий, затем стал все тише и тише: машина удалялась. В еще неясном сознании возник вопрос: «Куда это он? Заправился еще с вечера».

Окончательно проснувшись, Корнев вышел во двор.

— Куда Заболотный поехал? — спросил часового.

— Сказал, что за сухим пайком.

«С вечера не мог получить, что ли? — с досадой подумал Корнев. — Всегда пунктуален, услужлив, а тут вдруг вовремя не получил продукты на дорогу. — И тут же усомнился: — А зачем они? Вместе со мной в штаб едут помпохоз Ломинога и начальник арттехснабжения Смолкин. Уж Ломинога-то наверняка запасся продуктами на всех и на всю поездку».

Корневу принесли специально пораньше приготовленный для отъезжающих завтрак. Посыльный доложил, что Заболотный быстро покушал и куда-то уехал с кухни.

Прошло полчаса. К штабу подъехали назначенные в поездку две полуторки, а «пикапа» все не было. Раздосадованный Корнев послал посыльных к продскладу и к стоянке цистерн с горючим. Те быстро вернулись и доложили, что Заболотный продуктами и горючим запасся еще вечером, а утром на складах не был.

Дежурный по батальону передал по телефону во все подразделения: если увидите «пикап», передайте, чтобы Заболотный немедленно ехал к штабу. Вскоре с паромной переправы по телефону сообщили: двадцать минут назад «пикап» переправился на правый берег. Шофер сказал, что комбат послал его отвезти бензин для машины, оставшейся на той стороне, и показал три канистры.

Это сообщение сильно встревожило Корнева. «Неужели сбежал к немцам? — закралось сомнение. — В кабине мои вещи: плащ, сапоги, главное — планшетка с картой, на которой на зеленом пятне, обозначающем лес, проставлены два крестика — район расположения батальона. Верно, других пометок на карте нет, но и сделанных достаточно для врага».

Корнев рассказал о случившемся комиссару и Тарабрину. Решили немедленно переместить технические подразделения в другой лес, километров за десять. Техническую роту, понтонный парк, а также ремонтников подняли по тревоге. Выезд в штаб Сталинградского фронта отложили.

Через четыре часа после исчезновения Заболотного над лесом, где была первоначальная стоянка техники и понтонных машин, появились две шестерки немецких самолетов. В течение двадцати минут они бомбили этот участок леса. Стало совершенно ясно предательство Заболотного. «Вот какого «надежного» шофера подобрал себе и порекомендовал подполковник Фисюн», — с горечью подумал Корнев.

В двенадцать часов дня комбат со своей группой выехал в штаб фронта. Вместе с ним на третьей полуторке поехал и политрук Тарабрин, решивший доложить о случившемся своему начальству.

До Сталинграда добрались под вечер. Начальником инженерных войск фронта оказался недавно назначенный на эту должность профессор военно-инженерной академии генерал-майор Ильин-Миткевич. Выслушав доклад Корнева, он усадил его напротив себя на стул.

— Выкладывайте, майор, с каким делом ко мне.

— Согласно шифровке, батальон вошел в состав войск фронта. Но он небоеспособен. Нет покрышек и камер для колес автомашин. Вот ведомость боевого в численного состава, опись требующихся материалов и запчастей.

— О шифровке знаю, указания о предстоящих действиях батальона получите в оперативном отделе, а техническим пополнением займется мой заместитель по снабжению.

К удивлению Корнева, генерал на его сообщение о предательстве Заболотного только и заметил:

— Ну что ж, батенька, бывают и трусы, и предатели.

Все отделы штаба фронта работали в полную силу и ночью. Корнев получил распоряжение передислоцироваться на сто километров ближе к Сталинграду.

Обратно Корнев возвращался в хорошем настроении. Все три машины были загружены доверху покрышками и камерами. И в батальоне Корнева ожидали хорошие вести. Нашел своих лейтенант Слепченко. Он вдоволь поколесил по степным дорогам. Несколько раз чуть не попадал к немцам, но в конце концов напал на указки батальона, по которым правильно сориентировался. Слепченко привез боевое распоряжение из штаба Южного фронта: батальону переместиться к станице Серафимович.

* * *

Жаркие дни лета сорок второго года для личного состава батальона были заполнены напряженным трудом: один за другим возводили деревянные мосты. Едва закончив их строительство, тут же подвязывали к сваям и пролетам толовые заряды: противник часто выходил к переправам внезапно. Наши войска с тяжелыми боями отходили в глубь излучины Дона.

Большая нагрузка падала на плотников. Среди них особенно выделялся ефрейтор Александр Лобов. Он почти не выпускал из рук топор и пилу. Ладно скроенный, мускулистый, с внимательным взглядом серых глаз на простом, неприметном лице, он сумел передать секреты своего мастерства многим понтонерам.

— Дерево чуять надо: понимать, как слои идут, как сучки посажены, — то и дело советовал он товарищам. — Вот и приноравливайся к нему, руби с умом.

И показывал, как надо топором орудовать. Все знали: если бревно оттесал ефрейтор, то хоть линейку прикладывай, а щелочки не найдешь.

Всем хорош был Лобов: исполнителен, аккуратен, трудолюбив. Умел держать себя во время бомбежек. Охотно брался за любое дело. Только одно просил не поручать ему: подвязывать заряды к готовому мосту. Не мог уничтожить то, что только что сделал собственноручно.

* * *

Как-то, вернувшись из штаба фронта, Слепченко привез Корневу распоряжение: явиться к новому начальнику инженерных войск. До штаба было меньше ста километров, и Корнев быстро прибыл туда. Каково же было его удивление, когда, войдя в комнату начинжа, он увидел за столом полковника Прошлякова. Тот встретил Корнева приветливо.

— Хотел сбежать от меня, а я опять в твоих начальниках! — пошутил полковник.

— Так уж получилось, что попал в полосу Юго-Западного фронта.

— Молодец! Вывел батальон без потерь. Позже мы сопоставили приложенную к твоему донесению схему маршрута с оперативной обстановкой. Получилось, что чудом выскочил из-под носа у немцев. Представил бы тебя к ордену, да, сам понимаешь, не время.

«Боялся, что придется отвечать за самовольный увод батальона в тыл, — подумал Корнев, — а получается наоборот — хвалят».

Полковник Прошляков развернул карту:

— Введу тебя в обстановку. На днях наши части, вероятно, оставят правый берег Дона. Немцы попытаются захватить твой мост: он опирается на остров, который им нужен. Так что не оплошай. Когда взорвешь мост, батальон выводи на Волгу этим маршрутом. А распоряжение получишь в оперативном отделе.

…Стоял жаркий день начала августа. Через мост в направлении острова двинулся обоз с ранеными. Дежурный по правому берегу лейтенант Парицкий обратил внимание на подозрительный вид раненых и сопровождающих: у многих так забинтованы головы, что они и рта не могут открыть. Да и бинты подозрительно чистые. А когда разглядел у сопровождающих на ногах явно немецкие ботинки, да еще в одной из повозок заметил плохо укрытый немецкий автомат, сразу решил: «Немцы!» Но виду не подал, а сообщил по телефону на остров, где находилась дежурная рота старшего лейтенанта Логинова.

Командир роты собрал по тревоге понтонеров, коротко объяснил им задачу, и бойцы укрылись за кустами. Едва обоз съехал с моста на остров, его окружили со всех сторон. В грудь немецких солдат уперлись штыки карабинов.

— Хенде хох!

Раздалось несколько выстрелов: застрелили пытавшихся схватиться за автоматы. Остальные гитлеровцы послушно подняли руки.

Пленных отвели в сторону, обыскали повозки. Нашли много автоматов, гранат, два ручных пулемета. Как выяснилось в штабе ближайшей дивизии, куда отвели пленных, они должны были укрыться на левом берегу, а с наступлением ночи захватить мост. Тогда по условному сигналу ринулась бы сосредоточенная в трех километрах от Дона танковая колонна.

Больше недели удерживали оборону наши войска. Им пришлось отойти, когда ниже по течению немцы форсировали Дон и вклинились почти до самого городского Сталинградского оборонительного обвода. Мост взорвали, и батальон, как обычно, тремя колоннами двинулся маршем к Волге. Согласно боевому распоряжению ему предстояло передислоцироваться в район, расположенный в сорока километрах севернее Сталинграда.

Проводив все колонны, Корнев стал догонять вторую роту. Догнал ее раньше, чем предполагал: колонна стояла на обочине. Объезжая машины, с раздражением подумал: «Что еще стряслось? Рота должна быть километров за тридцать».

— Притормози! — приказал шоферу, увидев выглянувшего из машины командира взвода. — В чем дело? Почему стоите?

— Остановил полковник Прошляков. Вас ждет в голове колонны.

Корнев подъехал к машине, в кузове которой находился старшина Гафуров.

— Нужна связь с первой!

— Сеанс с первой через десять минут.

— Сейчас надо.

— Первая отключилась и на прием не работает.

— Как только будет связь, передай: пусть первая до распоряжения стоит на месте, — приказал Корнев и поехал в голову колонны.

Выслушав доклад Корнева, Прошляков сказал:

— Вынужден остановить батальон. В состав фронта вошла новая армия. Батальон должен поступить в оперативное подчинение начинжу этой армии не позднее исхода суток.

Корнев увидел показанный полковником на карте хуторок, затерявшийся среди песков и тальниковых зарослей левобережья Дона, быстро прикинул расстояние.

— Товарищ полковник, у нас не хватит горючего, чтобы туда сегодня дойти.

— Ну, это комбатовская забота, — суховато ответил Прошляков. — Не мне тебя учить. С Оскола без горючего батальон вывел. Доберется комбат к месту вовремя, — считай, весь батальон там. С толком используй имеющееся горючее. Понял?

— Ясно, товарищ полковник! Разрешите выполнять?

— Как говорится, с богом. Я должен к двадцати четырем ноль-ноль получить по радио от начинжа донесение о прибытии твоего батальона. Потом командующему фронтом буду докладывать лично.

Проводив взглядом удаляющийся «виллис» Прошлякова, Корнев подумал о том, что у начинжа фронта землистый цвет лица. «Опять болезнь мучает, а сам на перехват батальона выехал. Мог бы послать кого-нибудь. Видимо, дело батальону предстоит серьезное».

Подбежал Гафуров:

— Товарищ майор, приказание первой передано.

— Передайте всем: пусть идут обратно.

Достал блокнот, написал записку технику-лейтенанту Смолкину, чтобы срочно организовал подвоз бензина.

…Наступила непроглядная ночь, когда Корнев разыскал в небольшом хуторке хату, в которой расположился начинж гвардейской армии. В передней половине, лежа на скамейке, похрапывал сменщик часового у входа. За печкой горела лампочка от аккумулятора. Широкоплечий полковник оторвал взгляд от карты, посмотрел на вошедшего майора. На его усталом лице появилась улыбка.

— Сам понтонерский комбат пожаловал?

— Так точно! — Представившись. Корнев доложил: — Батальон сосредоточивается на опушке леса, в пяти километрах восточнее хутора.

— Вот смотри. — Тупым концом карандаша полковник пробел по красной «гребенке», обозначающей линию обороны наших войск на недавно оставленном берегу Дона. — Здесь закрепились передовые полки двух наших дивизий. Вот тут построите временный низководный мост. Используйте близлежащий лес.

Корнев знал, что годного для строительства леса по левому берегу Дона почти нет, но промолчал. «Утро вечера мудренее».

— На какие грузы рассчитывать мост?

— На всякий случай для тридцатьчетверок.

Утром, едва рассвело, группы разведчиков в поисках строительного материала разъехались в разные стороны на пятнадцать — двадцать километров. Через три часа они вернулись. Хвойных лесов в ближайшем окружении не оказалось. Лиственные деревья сильно разветвлены и не имеют прямых стволов необходимой длины. В пяти километрах от предполагаемого моста растет осиновая роща с высокими и прямыми стволами.

Ни в одном справочнике сведений о допускаемых напряжениях на осину не было: она не считается строительным материалом. Но из жизненного опыта Корнев знал: осина, пока не высохнет, мало чем уступает по прочности сосне. Решил рискнуть. По ночам батальон обеспечивал переправу на плацдарм паромами из парка, а через два дня был готов и мост. Для проверки его прочности на берегу установили на поперечных прокладках полупонтон, заполнили водой. Нагрузка немного превышала заданную, но мост выдержал ее. Разыскали пожарный насос и регулярно поливали бревна, чтобы они не высохли.

Понтонеры, оставаясь в оперативном подчинении армии, обеспечивая переправу войск, одновременно развернули работы по заготовке деталей для дзотов. По ночам их вывозили на плацдарм и устанавливали в траншеях. Жизнь батальона вошла в размеренную колею: дежурство на мосту, заготовка леса, работа на площадке по изготовлению деревянных остовов огневых точек.

Так прошло около двух недель. Однажды в палатку Корнева вошел посыльный от начинжа армии:

— Товарищ майор, полковник просит вас срочно явиться к нему.

До штаба армии было около пяти километров, и комбат поехал за связным на своем «пикапе». Когда он вошел в штаб, кроме полковника, начинжа гвардейской армии, увидел там генерала Кулиныча, начинжа 21-й армии Юго-Западного фронта, в прошлом его командира роты по инженерному училищу.

Поздоровавшись с Корневым, генерал сказал:

— По вашу душу приехал. Гвардейцы, — кивнул в сторону полковника, — захватили плацдарм на правом берегу Дона. Начальство и нам приказало обзавестись плацдармом у станицы Серафимович. Что скажешь, если попрошу выделить нам на сутки четыре десантных понтона с моторами? Правда, армия наша входит в состав другого фронта, но дело мы делаем общее.

— Всегда готов помочь вам, товарищ генерал. Но я нахожусь в оперативном подчинении полковника. Как он прикажет.

— Я не возражаю, — ответил тот. — Все равно всем троим отвечать, если понтоны потеряешь.

Не прошло и часа, как вслед за генералом Кулинычем из перелеска выехала небольшая колонна. Возглавил ее лейтенант Логинов. В его распоряжении был взвод понтонеров и восемь полупонтонов. Понтоны разгрузили на берегу реки Медведицы, впадающей в Дон неподалеку от станицы Серафимович. Скрытно разведали берег, определив места причалов. С десантниками провели занятия по быстрой посадке и выгрузке.

Окончательно посадку назначенного в первый рейс личного состава произвели в конце ночи и бесшумно на веслах спустились по течению до Дона. В каждый понтон поместилось по пятьдесят бойцов с личным оружием и пулеметами. На рассвете, включив навесные моторы, броском преодолели ширь реки. Все получилось удачно. Одновременно с левого берега был открыт огонь из орудий и минометов. Противник десанту первого рейса не успел даже оказать сопротивление.

Лейтенант Логинов быстро вернул понтоны на левый берег и возглавил остальные рейсы. Опомнившись, гитлеровцы начали беспорядочный орудийный и минометный обстрел. Но было уже поздно. Восемьсот человек надежно закрепились и вели бой по расширению плацдарма.

Через два дня машины с понтонами благополучно вернулись в батальон. А еще через несколько дней пришел приказ командующего 21-й армией, которым он от имени Верховного Совета наградил лейтенанта Логинова медалью «За отвагу», а сержанта Гурского и с ним еще трех мотористов навесных двигателей — медалью «За боевые заслуги».

* * *

Батальон подполковника Борченко после переправ на Дону под станицами Цимлянской и Нижне-Чирской получил приказ построить причалы для пароходов и барж на Волге южнее Сталинграда. Понтонный парк предписывалось использовать как десантные понтоны для переправы на правый берег войск, а на левый раненых. На огромной ширине Волги, да еще рядом с пароходами и баржами, понтоны выглядели утлыми суденышками. Но они делали свое дело. За один рейс, длившийся в оба конца немногим больше часа, двадцать четыре десантных понтона батальона перевозили более тысячи человек.

В конце августа началась небывалая бомбежка Сталинграда. Волна за волною нескончаемым потоком шли немецкие самолеты, обрушивая бомбовый груз на позиции зенитчиков, на промышленные предприятия и жилые кварталы города. Хлынула масса беженцев, запрудившая переправы на Волге и дороги из города. Понтонеры, не покидая своих мест, восстанавливали пристани. Пароходы с баржами и десантные понтоны, рассредоточившись и маневрируя по всей ширине реки, продолжали рейсы, невзирая на вражеские бомбы и плывшую по Волге горящую нефть.

Фабрично-заводское училище, в котором был Витя, сын Борченко, было разбомблено. Ребят отправили на пристань. У причала их ожидала небольшая баржа и буксирный катер. Ребят разместили в трюме и на палубе. Вите досталось место на носу около якорной цепи. Катерок глухо затарахтел, натянулся буксирный трос, и баржа отчалила.

Уже близко от левого берега один из вражеских самолетов решил разбомбить баржу, но промахнулся. Тогда фашистский летчик на бреющем полете резанул по барже из пулеметов. Раздались крики и стоны. Летчик отлично видел, что на барже нет военных, что вся палуба заполнена подростками в черных ватниках, но на следующем заходе сбросил оставшуюся у него бомбу. Она перебила буксирный канат.

Мощный фонтан воды ударил по носу баржи. Витя, не успев опомниться, оказался смытым за борт. Течение быстро его отнесло в сторону. Вскоре он заметил плывущий невдалеке обломок бревна. Подплыл к нему и ухватился, пытаясь добраться к берегу. Сильное течение сносило бревно все дальше вниз по реке. Когда Витя уже стал отчаиваться, его заметили на буксире, тянущем большую баржу, и подобрали. Через полчаса он был на другом берегу.

Оглядывая ширь Волги, заметил пересекающие реку мелкие суда, похожие на понтоны. Часто забилось сердце. «А вдруг там понтонерская переправа? Может, там отец?»

Согреваемый этой мыслью, мальчик побежал вдоль берега…

2

Уже по-осеннему оголились леса и кустарники, а понтонеры Корнева все еще обеспечивали переправу наших войск через осиновый мост. Половина личного состава переболела малярией. Сказалось соседство с небольшим болотом.

Комбата эта противная болезнь миновала, а вот комиссара прихватила крепко. Однако пожелтевший от частого приема акрихина Иван Васильевич Распопов не подавал виду, по-прежнему большую часть времени находился в подразделениях. В штабной землянке его можно было застать лишь изредка, да и то поздно вечером.

В один из таких вечеров комбата и комиссара вызвали в штаб недавно созданного Донского фронта, в состав которого вошел и 7-й понтонно-мостовой батальон. К утру они были на месте. Корнев получил указания и вернулся назад, не зная, что в этот день решают его судьбу.

В штабе Донского фронта, небольшом, обшитом тесом домике, шло совещание. За его столом сидели инструктор политуправления, полковник из Москвы и начальник инженерных войск Донского фронта генерал Прошляков. Они решали вопрос о кандидате на должность командира вновь формируемой понтонной бригады резерва Верховного Главного Командования, которая на первых порах должна была войти в оперативное подчинение Сталинградского фронта.

— Предлагаю командиром бригады назначить подполковника Борченко, — сказал генерал Прошляков.

— А почему не майора Корнова? — спросил полковник из Москвы. — Или вам не хочется отдавать его?

— Седьмой батальон в бригаду не включается.

Инструктор политуправления положил руку на лежавшую перед ним папку:

— Вот сводки политдонесений. В них отмечается, что Корнев — боевой командир, пользуется у подчиненных любовью. Они за ним и в огонь, и в воду.

Генерал Прошляков мельком взглянул на папку.

— А разве про Борченко не так пишут? Это тоже волевой, грамотный командир. К тому же он единственный из комбатов, окончивших академию.

Договорились, что приезжий полковник доложит мнения присутствующих в Москве, а уж там будет принято окончательное решение.

…Началась вторая половина ноября. Кругом припорошило неглубоким снежком. Низко по небу плыли с белесой проседью тучи. Густая облачность снизила активность немецкой авиации. Стали реже появляться и наши самолеты. Да ж то лишь «илы».

Поздно вечером Корнев с Распоповым, который с октября стал называться не комиссаром, а замполитом, встретились в штабе у Сундстрема для подведения итогов за прошедший день. Поговорили о находчивости понтонеров, нашедших мел и белую глину для побелки понтонов.

Сундстрем доложил сведения по учету движения через мост. Оказалось, что поток машин, орудий и танков по ночам сильно увеличился. Чаще стали проходить маршевые батальоны и роты. Везли на плацдарм все: боеприпасы, продовольствие и обмундирование.

Примет, что готовится решительное наступление, становилось все больше. Зачастили представители разных частей, интересующиеся пропускной способностью моста. И наконец было получено распоряжение о выводе 7-го батальона из оперативного подчинения армии и назначении Корнева начальником фронтового участка переправ, на котором предписывалось иметь низководный свайный мост и паромные переправы с шестидесятитонным паромом и двумя тридцатитонными.

Вскоре по Дону пошло «сало» — слипшиеся комки снега. Оторвавшиеся где-то в верховьях намерзшие у берегов ледяные закраины поплыли стеклянистыми оконцами, белея среди месива шуги. У понтонеров наступили тяжелые времена. Ударили первые морозы, а зимнего обмундирования не было. Под бомбежкой сгорел эшелон, привезший обмундирование. Помпохоз Ломинога вместо ватников, полушубков и шапок привез со станции только куски обгоревших одеял, которые удалось выхватить из огня. Нашлись в ротах умельцы. И из этих кусков в одни сутки нашили рукавиц и шапок финского покроя.

В ночь на 19 ноября через-мост сплошным потоком пошли войска, а у пристани выстроились колонны танков Т-34 и КВ.

Тяжелые танки переправили на паромах, с трудом пробиваясь через скопления шуги. Т-34 пошли через мост. Под их тяжестью его середина осела так, что на настил хлынула вода. А тут еще создалась угроза его сноса напором скопившихся льдин. Пришлось движение на другой берег остановить и срочно взяться за усиление и сохранение переправы.

Рискуя окунуться в воду, понтонеры проложили через зыбкое ледяное поле от середины моста наискосок к берегам стальные тросы. Выбрав лебедками слабину, натянули их как струны. Сундстрем руководил выравниванием просевшей части моста, организовал укладку новых прогонов из бревен, а по ним — настила. Около просевшего участка, прямо на припаявшейся льдине, установили две воздушные помпы для обеспечения работы водолазов. Надев специальное теплое белье и скафандр, первым ушел в воду под мост ефрейтор Самбуров. За старшинство по возрасту и большой опыт подводных работ его в команде водолазов уважительно называли дядей Ваней или величали Иваном Михайловичем. На веревках стали опускать в воду мешки с песком. Водолазы обкладывали ими подмытые сваи. Назначенные подносчики едва успевали заполнять мешки с песком и подтаскивать к проруби. Все работы наверху и под водой заняли немногим больше часа. За это время ожидавшие на переправе своей очереди командиры частей нервничали, то и дело торопили понтонеров, давали им советы. А некоторые из них, в больших званиях, грозились отдать Сундстрема за «медлительность» под суд военного трибунала.

Зато когда части переправились на другой берег, к Сундстрему подошел один из генералов и крепко пожал руку:

— Молодец! Не обижайся на нас за горячность. В наступление идем! В большое наступление!

Едва настало серенькое, с низкой облачностью утро, по всему берегу раздались залпы нашей артиллерии. Ответный огонь дальнобойных орудий противника, не имевшего прямого наблюдения за целью, урона на переправе не принес. Попасть в мост немецким и румынским артиллеристам не удалось. К середине дня лед стал, и вся река покрылась стеклянистой гладью.

Почти над самой землей прошло строем десятка два штурмовиков Ил-2. Вскоре они вернулись обратно. Судя по всему, наступление на плацдарме развивалось успешно. Наши артиллеристы снялись с позиций вдоль берега и пошли через мост. А навстречу им потянулась длинная колонна пленных румынских солдат и офицеров. Пряча руки в рукава зелено-табачного цвета шинелей, нахлобучив на уши высокие мохнатые бараньи шапки, они шли понуро.

На другой день понтонерам пришло приказание: выступить вслед за наступающими войсками в готовности обеспечить переправу в районе Калача Донского, но уже не с левого на правый, а с правого на левый берег. Понтонеры передали свой мост на клетском плацдарме подошедшему дорожно-эксплуатационному батальону, погрузили парк на машины и двинулись в путь. Следовали в общем потоке войск фронта, устремившихся на восток для окружения противника под Сталинградом. В это же время с плацдарма под станицей Серафимович соседний фронт стремительно развивал наступление в юго-западном направлении, обеспечивая свободу действия Донскому фронту. Войска, расположенные южнее Сталинграда, перешли в наступление навстречу соединениям, действующим с клетского плацдарма.

Вскоре выяснилось, что нашему механизированному корпусу удалось захватить в Калаче на Дону построенный немцами мост. Взрыв его был предотвращен смелыми действиями передового отряда корпуса, и на долю понтонеров осталась только переправа танков КВ, пропускать которые на первых порах через мост не рискнули.

Здесь понтонеры собрали шестидесятитонный паром, прорубили для него канал во льду. Вода в канале то и дело замерзала, его приходилось непрерывно чистить. Закончив переправу, батальон встал на зимовку в одной из прибрежных станиц.

* * *

Кольцо окружения врага замкнулось, но бои еще продолжались. После нескольких суток осеннего ледохода и вызванного им небольшого паводка Волга успокоилась. Все на ее необозримом просторе покрылось тонким льдом. В тот день, когда на переправах через Волгу из-за ледостава наступило затишье, Борченко вызвали в штаб Сталинградского фронта и дали ознакомиться с директивой о формировании отдельной понтонно-мостовой бригады РВГК. На подполковника сразу навалилась масса дел. Надо было ознакомиться с состоянием частей, включенных в состав бригады, заняться формированием двух новых батальонов, решить вопросы укомплектования кадрами, получить и вывезти различное имущество и вооружение.

Однако Борченко действовал энергично, со знанием дела, целеустремленно. Постепенно штаб его бывшего батальона превращался в штаб бригады. Нашелся-таки его сын Витя, и теперь он несколько обрел душевное равновесие. Правда, сын простыл, но его лечила и выхаживала военфельдшер Ксенофонтова.

Как-то в бригаду к Борченко приехал начинж фронта генерал Петров. Тот предложил ему сесть в его машину, и они поехали по берегу Волги. На востоке расстилалась неприветливая равнина широкой поймы, заросшая тальником. На западе, на другой стороне замерзшей реки, в туманной дымке проглядывался подъем на высокий правый берег. Насколько хватал глаз, между берегами виднелись люди, идущие через реку на расстоянии друг от друга метрах в двадцати. Почти каждый из них тащил за собой волоком по льду тюк, мешок или ящик. Другого сообщения между берегами пока не было: лед еще был слаб и не выдерживал автомашин.

Там, где группа бойцов забивала сваи мостовой опоры, генерал приказал шоферу остановиться. Выйдя из машины, он сказал Борченко:

— Вот здесь через пять суток должен быть мост под грузы до тридцати тонн. Вы назначаетесь начальником строительства. С этого берега, где глубины поменьше, работы начала инженерная бригада подполковника Фисюна. Ваша бригада понтонно-мостовая, вам и карты в руки.

В это время к стоявшим на берегу подрулила эмка, и из нее выскочил подполковник Фисюн в ладно сидящем на нем новеньком полушубке.

Приложив руку к шапке из серого каракуля, он доложил, что штаб бригады закончил составление документации на мост, что его длина будет одна тысяча триста пятьдесят метров, и протянул генералу схему для утверждения.

Генерал развернул длинный лист голубоватой миллиметровки и, изучив чертеж, в верхнем правом углу поставил свою подпись. Отдавал лист не Фисюну, а Борченко.

— Вот вам, начальник строительства, в прямом смысле карты в руки. А саперам помогите досок напилить: у них лесопильных рам нет. Они с этого берега мост будут строить.

Через несколько часов, несмотря на сумерки, по всей ширине реки рассыпались команды сваебоев от обеих бригад. В бригадах по четыре батальона, и каждому из них предстояло построить на своем участке по пятьдесят шесть трехметровых мостовых пролетов. Около будущих свайных опор на тонкий лед подстелили доски, пробили небольшие лунки и начали забивать сваи. Наступающий вечер огласился глухими ударами ручных «баб», толстых обрезков бревен со скобами для рук, резким перестуком молотов, работающих от сжатого воздуха компрессорных станций. На вторьте сутки выяснилось, что при промере ширины реки была допущена ошибка. Нарезку участков для батальонов производили с берегов, и посредине между бригадами образовался просвет около пятидесяти метров. Когда Борченко предложил немного увеличить участки батальонов, Фисюн от этого отказался.

— У меня по утвержденной генералом схеме определено для бригады шестьсот семьдесят пять метров. Столько к установленному сроку и построю.

Борченко спорить не стал, только про себя упрекнул Фисгона в формализме. «А что, если на середине реки, где глубина больше шести метров, вместо забивки свай вморозить наплавную часть из парка ДМП?» Поразмыслив, так и решил сделать.

Точно в назначенный срок — через пять суток — по мосту двинулись танки, транспорт, личный состав. К хвосту одной из автоколонн пристроился тяжелый танк КВ. Когда он подошел к мосту, лейтенант, дежурный, подал знак ему принять в сторону и закрыл шлагбаум.

— В чем дело? — выглянул из люка командир танка.

Лейтенант показал на прибитый к столбу круг из остроганных досок, кромка которого была обведена кольцом красного цвета, а в центре четко выведена черная цифра «30 т».

— Мост под грузы до тридцати тонн. Ваш танк он не выдержит.

Спрыгнув на землю, командир танка подошел к лейтенанту:

— Если саперы строили мост под тридцать тонн, то и пятьдесят выдержит он. Будь другом, пропусти.

— Не могу. Ищи начальство постарше. Оно, может, и разрешит.

Командир танка сказал что-то механику, голова которого была видна через открытый лобовой люк, махнул рукой, дескать, заворачивай, а сам пошел к мосту, до которого от шлагбаума было метров двести.

Через переправу пошли одна за другой машины и тягачи с пушками на прицепе. Минут через пятнадцать откуда-то сбоку появился мчащийся на большой скорости танк. Лихо развернувшись, он втиснулся в колонну и въехал на мост.

Находившийся недалеко от моста комбриг Борченко увидел, что произошло. Но останавливать, а тем более возвращать КВ не стал: это было опасно. Поэтому Борченко приказал дежурному опустить шлагбаум. Колонна машин, а за ними и танк на скорости двадцать километров в час преодолели мост и съехали на берег.

Как показал осмотр, мост с честью выдержал испытание на перегрузку. И лишь в одном месте, на участке бригады Фисюна, дал большую осадку. Прогоны, перекрывавшие два пролета между опорами, осели на лед. Их пришлось усиливать толстыми бревнами.

В самый разгар работ по ремонту моста длинную вереницу столпившихся у шлагбаума машин обогнала еще не виданная в этих местах легковушка с брезентовым тентом, похожая на жестяной коробок. Она обогнула шлагбаум, остановилась у самого въезда на мост. Из нее вылез широкоплечий генерал в нагольном полушубке и серой каракулевой папахе с красным донышком. Пока его адъютант побежал выяснять, где находится старшее на мосту начальство, генерал стал нетерпеливо расхаживать около машины.

Заметив понтонера, с удивлением рассматривающего невиданную легковушку, генерал добродушно пробасил:

— Что смотришь? Не видел такой? Это нам союзнички подбросили вместо второго фронта. «Виллисом» называется.

Вскоре сюда подошел Борченко и сразу узнал в генерале командира полка, которого переправлял в начале июля сорок первого через Днестр.

Тот тоже узнал Борченко, тепло поздоровался с ним.

— Заканчивай ремонт моста поскорее, подполковник, — улыбнулся генерал. — Мой корпус рвется в бой, фашистов бить!

3

После капитуляции сталинградской группировки гитлеровцев батальон Корнева еще долгое время оставался на месте. В эту пору в нашей армии ввели погоны. В батальон пришел приказ о присвоении очередных воинских званий. Соловьев и Сундстрем стали капитанами, все командиры рот — старшими лейтенантами. Комиссара Распопова по состоянию здоровья отозвали. Вместо него замполитом батальона стал капитан Ястребинский, прибывший из госпиталя.

В конце апреля сорок третьего был получен приказ о передислокации батальона. С трудом погрузив на платформы понтоновозы, из которых почти половина была повреждена, батальон двумя эшелонами тронулся в путь. Через несколько суток он прибыл в Воронеж. Эшелоны остановились на недавно восстановленных путях. Понтонеры сложили из шпал съезды и начали разгружать машины. Многие из них с неисправными двигателями пришлось спускать с платформ на руках.

Корнев поехал на трофейном «опеле» искать коменданта.

Тот передал Корневу пакет, в котором находилось предписание для батальона. Согласно ему батальон включался в состав войск Степного военного округа. В предписании указывалось село к востоку от города, где располагаются управления и отделы штаба округа, в том числе инженерный и отдел снабжения горючим. В документе говорилось, что батальон должен построить пять резервных мостов на Дону и оборудовать броды на реке Воронеж. Все мосты и броды предписывалось маскировать от воздушного наблюдения, для чего верхние строения после их подгонки следовало разбирать и укрывать на берегу.

Комбат и замполит составили план действий, организовали разведку лесоматериалов. Батальон разделили на три части, и понтонеры сразу же начали заготовку леса, строительство мостов и ремонт техники. По прибытии батальона в Воронеж ему урезали требуемое количество горючего на десять процентов. Пришлось искать способ экономии горючего. Прежде всего сократили перевозки. Лес стали рубить по берегам речушки Усманки, впадающей в реку Воронеж, и сплавлять по бревнышку, молевым способом, вниз по течению. В районе учебного хозяйства Лесотехнического института, на берегу, устроили лесную базу. Протянули поперек реки бон на стальном тросе, который задерживал плывущие бревна. Здесь же на берегу развернули лесопильные машины и начали предварительную заготовку всех элементов мостов. Так, у Корнева образовался резерв бензина около шести тонн. Он приказал технику-лейтенанту Смолкину считать этот бензин неприкосновенным запасом, который можно было расходовать только с его личного разрешения.

Ремонтом техники руководил майор Копачовец. Примерно за полтора месяца воины под его руководством отремонтировали больше сотни специальных машин, привели в порядок и покрасили все понтоны. Осматривая их вместе со своим замполитом капитаном Ястребинским, Корнев сказал:

— Копачовца надо бы к награде представить. Настоящему заводу, да и то не всякому, под силу такое дело.

— Да. Наш «парадок» со своими технарями чудеса творит. Поршни для двигателей машин стали делать из поршней двигателей разбитых самолетов. На вагоноремонтном заводе, уцелевшем на левом берегу, куют и закаливают коренные листы к рессорам. Он через горсовет еще один сварочный агрегат достал, краску и олифу добыл, всего и не перечислишь.

— Есть настоящие умельцы в батальоне, — довольно произнес комбат. — Сержант Гурский вернул в строй двенадцать навесных забортных моторов. Детали сам делал из бросовых материалов. Тоже надо бы. поощрить его.

Слова комбата оказались вещими. Вскоре весь личный состав батальона был награжден медалями «За оборону Сталинграда». Более ста человек удостоились других медалей и орденов. Корнев получил орден Отечественной войны. Распопова наградили орденом Красной Звезды, а Соловьева — орденом Красного Знамени.

Работать понтонерам приходилось очень напряженно, днем и ночью. Но все трудились самоотверженно, добросовестно. Знали: скоро наступят решающие бои. Каждую ночь через действующий на Дону мост шли на запад соединения Степного округа. А в начале августа Слепченко привез в батальон приказ уже из штаба Степного фронта: понтонерам следовать за войсками в полосе действий армии генерала Манагарова.

Идя вслед за частями, батальон восстанавливал или строил заново встречающиеся на пути мосты. Приходилось через каждые сутки — трое менять место стоянки.

Батальон прибыл в лесопарк на северной окраине Харькова. К понтонерам приехал начальник инженерных войск армии и поставил задачу: на всех трех небольших речках, пересекающих город, одновременно с продвижением передовых подразделений навести мосты для сопровождающей пехоту артиллерии. Применение понтонов из-за малых глубин исключалось. Было решено вместо плавучих опор подготовить рамные из бревен, а верхние строения — прогоны и настилы — использовать из парка. Срочно подготовили комплекты рам разной высоты, в каждой понтонной роте сформировали отряды, имеющие по десять машин.

С одним из отрядов поехал Корнев, с другим — Соловьев, с третьим — Ястребинский. Отряды вместе с ведущими в городе бой подразделениями пехоты и артиллерии стали пробираться по задымленным и простреливаемым улицам к намеченным местам наводки мостов. Немцы оставляли засады, и продвигаться саперам пришлось под огнем.

Отряд, с которым был Корнев, вышел к небольшому, в три пролета, взорванному мосту. С чердака дома напротив раздались пулеметные очереди. Но вражеский пулемет быстро уничтожило орудие, выкаченное артиллеристами на руках из-за угла здания. Понтонерские машины подрулили к реке, и прямо с них началась сборка моста. Через считанные минуты переход через реку был готов, и артиллеристы первыми двинулись по нему.

Два других отряда батальона тоже быстро навели переправы через реку.

Едва стала затихать стрельба, как на улицах появились жители, радостно встречая освободителей. Когда Корнев возвращался в батальон, он проезжал по одной из недавно освобожденных улиц. В это время откуда-то открыл огонь затаившийся немецкий миномет. Мины ударились о каменную стену дома по одной стороне улицы, а осколки полетели на другую сторону. Выбежавшая из подъезда девушка громко вскрикнула и упала на панель.

Корнев подбежал к ней, но она уже лежала в луже крови, в которой мок небольшой букетик цветов. Выцветшее синее платье в белый горошек собралось в складки, голые ноги все пытались что-то оттолкнуть, а руки судорожно хватались за живот, стремясь зажать огромную рану. Видя, что уже ничем не помочь, комбат оставил девушку на попечение вышедших из домов жителей.

Долго ему потом мерещилось синее платье в белый горошек, искаженное болью лицо девушки.

4

После освобождения Харькова стало ясно, что очередные большие задачи батальону Корнева предстоят уже на Днепре.

Начальник инженерных войск фронта генерал Цирлин предварительно сориентировал Корнева, что его батальон, лучше других обеспеченный транспортом, должен навести переправы для тех войск, которые первыми выйдут к реке. Такое же указание получил и командир 40-го батальона, недавно прибывшего с Волховского фронта. Этим батальоном командовал старый знакомый Корнева подполковник Андзауров. Оба батальона стали располагаться и перемещаться вместе, а комбаты все свои действия согласовывали друг с другом.

Вместе с командирами рот комбаты часами просиживали над листами крупномасштабных карт, изучая русло и пойму Днепра. Вскоре Слепченко привез из штаба фронта недавно отпечатанные, еще сырые аэрофотоснимки многих участков реки. С непривычки не сразу разобрались в них. А когда разобрались, по достоинству оценили их.

Закончилась первая половина сентября. Третьи сутки шел проливной дождь. Все дороги раскисли, но батальоны понтонеров все-таки пытались двигаться вслед за войсками. Машины их то и дело буксовали в дорожной грязи.

Комбаты вынуждены были остановить свои колонны в небольшом селе, проверили горючее в баках. Оказалось, что прошли всего сорок километров, а бензина сожгли больше, чем положено на стокилометровый марш.

С подвозом горючего и так было трудно, а по выписанным в штабе фронта нарядам на базе отпустили лишь половину. Заявили, что есть приказание начальника тыла фронта в связи с задержкой подвоза горючего отпускать только пятьдесят процентов ранее занаряженных ГСМ. Прошли еще сутки. Едва проглянуло солнце, не дожидаясь посланных за горючим автоцистерн, Корнев решил использовать неприкосновенный запас бензина. Когда он отдал распоряжение старшему технику-лейтенанту Смолкину, тот доложил, что к тем шести тоннам бензина, которые приказал комбат приберечь, он добавил еще две путем жесткой экономии. Корнев решил поделиться своим бензином с батальоном Андзаурова.

В батальонах приступили к дозаправке только машин понтонных парков. Остальная техника осталась в селе в ожидании подвоза горючего. Понтонеры снова двинулись по трудному пути, выслав в нескольких направлениях офицеров связи.

Наступал уже вечер, когда к остановившимся на ночлег колоннам понтонных батальонов одновременно подъехали лейтенанты Слепченко и Парицкий, вернувшиеся соответственно из штаба фронта и штаба гвардейской армии. Слепченко привез от начальника инженерных войск фронта генерала Цирлина приказание понтонерам срочно выйти в расположение 7-й гвардейской армии генерала Шумилова и поступить в ее оперативное подчинение. Лейтенант Парицкий сообщил, что передовые полки армии в конце дня вышли на Днепр и готовятся к ночному форсированию. Он показал на карте место, где пехота была уже на берегу. Корнев, вглядываясь в лист карты, понял, что батальонам надо выйти к селам Новый Орлик и Старый Орлик. А до них километров шестьдесят. И двигаться надо по полевым дорогам и межам, через множество оврагов и ручьев. Цистерны же с горючим так и не подошли, а уже начинало темнеть.

— Что будем делать? — спросил Корнев у Андзаурова.

В ответ тот пожал плечами.

Посоветовавшись, пришли к решению: в обоих батальонах со всех машин слить горючее в машины одной роты и с третью понтонного парка немедленно начать марш. Остальным ожидать подвоза горючего и потом догонять эти роты. Так и поступили.

Пока, преодолевая крутые овраги и ручьи, добрались до улочек Нового и Старого Орлика, наступила ночь. Первой Днепра достигла эмка, в которой ради экономии горючего ехали оба комбата со своими замполитами. Корнев вышел из машины, подошел к самому берегу, зачерпнул ладонью воды:

— Здравствуй, Днипро!

На противоположном берегу то и дело вспыхивала перестрелка: неожиданно для противника переправившиеся на плотиках и имевшихся в полках надувных лодках передовые батальоны уже вели бой по захвату плацдарма. Подходили все новые и новые рыбачьи лодки. Около них, в нетерпении ожидая погрузки, толпились бойцы. На поляне, поскрипывая и позвякивая упряжью, готовились к переправе расчеты батальонных сорокапяток.

В каждой из двух понтонных рот сразу же приступили к сборке по одному шестнадцатитонному парому и к оснастке десантных понтонов. В 7-м батальоне еще спустили на воду катер Обиуха. На паромы грузили орудия, лошадей, на понтоны — до пятидесяти человек с оружием. Сделали первый рейс, второй…

Захваченные врасплох немцы теперь поняли, что на плацдарм переправляются все новые наши подразделения, открыли по пойме минометный огонь. Когда рассвело, начался такой обстрел, что паромы пришлось укрыть за островком ближе к правому берегу. Некоторое время увертливые понтоны на веслах, в особенности с навесными моторами, продолжали рейсы. Но пришло указание: понтонный парк беречь, переправы на нем до наступления темноты приостановить. Корневу было приказано явиться к начальнику инженерных войск армии. Им оказался старший брат Саши Пляскина, дружка Корнева в далекие годы юности. Еще в довоенные годы он был заместителем командира саперного батальона, в котором служил Корнев, а теперь стал генералом. Едва Корнев вошел, он узнал его, горячо пожал его руку.

— От забайкальского сливанчика не откажешься, земляк?

Корнев не отказался.

— А где сейчас Саша?

По лицу генерала пробежала тень.

— Нет больше Саши. Под Курском… Командовал отрядом подвижных заграждений, ставил мины на пути немецких танков — и погиб.

На плацдарме шли упорные бои. К исходу четвертых суток батальоны Корнева и Авдзаурова навели из своих двух парков наплавной мост. По нему непрерывным потоком устремились части, подошедшие из резерва фронта. Но рыбачьи и надувные лодки саперов все равно непрерывно сновали с берега на берег.

С утра над Днепром завязались воздушные схватки. Впервые с начала войны понтонеры увидели над своей переправой столько наших истребителей! Но и немецкие самолеты, волна за волной, бомбили переправившиеся войска на плацдарме, рвались к переправам. В середине дня, несмотря на потери, шестерка вражеских пикирующих бомбардировщиков появилась над мостом. Бомбы легли рядом с ним. Понтоны, получившие пробоины, потянули на дно соседние. Расчеты бросились спасать мост, размыкая его на отдельные звенья. Над шарнирным замком, который, перекосившись, не мог открыться, с ломиком в руках склонился Корнев. К нему подбежал понтонер Стребчук, который в сорок первом году на Днестре собирался убить его, да не решился. Теперь он, оттолкнув командира, встал на его место. Перехватив ломик, открыл им замок и тут же с осколком бомбы в груди опустился на колени.

Под бомбами понтонеры сумели вывести к берегам немногим больше половины своих парков. Водолаз Самбуров то и дело спускался на дно, чтобы закрепить буксировочный трос к затонувшим понтонам. При разрыве в воде снаряда или бомбы, даже на удалении нескольких сот метров, его могло оглушить, как глушит рыбу. Но Самбуров, рискуя жизнью, старался успеть во время пауз между артиллерийскими обстрелами скорее добраться до затонувших понтонов.

После бомбежки пришлось снова перейти на паромные переправы, а в батальоне Корнева действовало еще пять десантных понтонов с навесными моторами.

Обстановка на плацдарме была неясной. То там, то здесь возникала перестрелка. На одну из пристаней на правом берегу вышла группа вражеских автоматчиков. Подходы к пристани были заминированы, дежурный расчет имел ручной пулемет. Автоматчики, нарвавшись на мины, замешкались. Тут их и скосила пулеметная очередь. Понтонеры насчитали восемь вражеских трупов, забрали их автоматы.

Услышав стрельбу близко от пристани, Корнев, прихватив с собой двух бойцов с ручным пулеметом, сел в маленький катерок — и на другую сторону. Причалил. Встретил его только один понтонер.

— Где ефрейтор Лобов с расчетом?

— Проверять кусты ушел. Может, там еще фрицы есть.

Прислушались. Близких выстрелов не было слышно. Вскоре вернулся ефрейтор. От него узнали, что метров на триста от пристани ни немцев, ни наших нет. Только стало видно, как паромы ниже по течению пошли на причалы. А выше по течению послышалась перестрелка, разрывы мин и гранат.

Оставив в помощь дежурному расчету понтонера с одним пулеметом, Корнев вернулся на свой КП. Встретил его замполит Ястребинский. Ростом бог его не обидел, фамилия приметная, а взгляд — и впрямь ястребиный. Умеет так посмотреть, что у робкого смелости прибавится, а строптивый спесь потеряет. Взглянул на комбата, как на провинившегося школьника.

— Так и будешь в каждую дыру соваться? А кто за тебя батальоном командовать станет?

Наверное, нашлись бы у него и еще веские доводы, да в это время через верхушки неширокой прибрежной лесной полосы зашуршали снаряды «катюш». Пламя и дым взметнулись правее на плацдарме, в зарослях поймы между высотами и берегом.

В это время Корневу позвонил начинж армии и пояснил, в чем дело: наши части наносят удар по прорвавшимся гитлеровцам.

На берегу среди деревьев показались машины. С них быстро соскакивали солдаты в вылинявших зеленых фуражках. Кое-кто перевязан свежими бинтами: зацепило по дороге. Все бегут на посадку в понтоны. А тем временем плацдарм заволокло дымом. Орудийные выстрелы и разрывы снарядов слились в сплошной грохот. Ширь Днепра все гуще покрывалась всплесками водяных фонтанов. Немцы тоже открыли плотный огонь. Обычно звонкая трескотня навесных моторов стала едва слышно пробиваться через громыхание боя.

Отряд пограничников переправили за четыре рейса, и каждый раз головной понтон вел сержант Гурский. Он все время менял места посадки, причаливая то в заливчике при впадении речушки, то в излучине или за косой, поросшей камышом. Пока немецкие наблюдатели засекут понтон, пока прицел изменят да пристреляются, он уже под другим берегом. А там врагу обзор затруднен.

Денек для понтонеров выдался жаркий. Едва управились с пограничниками, поступил приказ переправить на плацдарм дивизию, переданную из соседней армии. Подошла на переправу еще и танковая бригада. Хотя в ней на ходу было не более двух десятков танков, в дело пустили все, какие смогли восстановить, паромы и десантные понтоны. Танки оказались не раз побывавшими в бою. Один вместо тихого хода передвигался рывками, другой все забирал в сторону. Были и с другими неполадками. Грузить их на зыбкий паром было очень трудно.

Только наладилась переправа танков, как возникла новая забота. К более укрытым от наблюдения и обстрела местам причала десантных понтонов надо проходить через отмель. У двух навесных моторов попал в корпус водяного насоса песок. Погнулись крыльчатки, и срезало шпонки на их валиках. А если засосет песок и в остальные моторы? Переносить места причала? Потерь будет больше.

Гурский быстро нашел выход. Вместо стальных шпонок, крепящих крыльчатку, поставил вырезанные из солдатских алюминиевых ложек. При попадании песка их немедленно срезало, а крыльчатка оставалась целой. Прополоскать насос и поставить новую шпонку — дело нескольких минут.

В самый разгар переправы, когда в дело были включены все катера и навесные моторы, комбату по телефону сообщили, что приехал начальник инженерных войск фронта генерал Цирлин. Корнев заспешил к своему командному пункту, глубокой щели, перекрытой бревешками, примерно в центре участка переправы.

— Немедленно один буксирный катер погрузить на прицеп с катерным тягачом, — приказал генерал. — Он пойдет за моей машиной на участок соседней армии.

Корнев вызвал на берег тягач с прицепом. Его наполовину завели в воду. В гнезда подвижной тележки вошел катер моториста ефрейтора Обиуха. Имевшейся на прицепе лебедкой он был установлен на свое место. Цирлин показал Корневу участок реки, где теперь будет работать Обиух, сел в свою машину и уехал.

Корнев был на танковой переправе, когда по телефону сообщили, что Гурский серьезно ранен. Он за копенкой камыша вырезал запасные шпонки, а рядом разорвался снаряд. Замполит пообещал проследить, чтобы раненого быстрее вывезли в медсанбат.

Во второй половине дня сложилось кризисное положение — в нескольких местах противнику удалось прорваться через первую линию наших войск. Расчеты переправившейся ночью по мосту артиллерийской противотанковой бригады вступили с гитлеровской пехотой в рукопашную схватку. У командующего армией даже возникла мысль: не отвести ли войска с правого берега? Но прилетевший на КП армии командующий фронтом генерал армии Конев не разрешил об этом и думать. Срочно приняты были меры усиления частей огневыми средствами. В то же время соседняя армия сумела захватить небольшой плацдарм. Противник снял часть своих войск и спешно бросил на новый участок. Этим воспользовались гвардейцы генерала Шумилова. Они начали успешные действия не только по удержанию, но и по расширению своего плацдарма.

Шесть суток мотористы буксирных катеров не выпускали из рук штурвалы. Пока был наведен мост на понтонах, они немного передохнули, но ефрейтору Черному отдохнуть не удалось. После ранения Шишленкова и Коптина он сдал катерный тягач другому шоферу и окончательно пересел на катер. На Дону и Северском Донце неплохо овладел искусством моториста и теперь уступал в этом деле, пожалуй, только Обиуху. Другие катера были свободны, а он дежурил у моста, завозя, когда требовалось, дополнительные якоря. И теперь каждый раз, пока шла погрузка на паром, склонившись на штурвал, мгновенно засыпал.

Глядя на него, находившийся на пристани водолаз Самбуров спрыгнул в катер, положил руку на плечо ефрейтора:

— Передохни часок на берегу. Я за тебя поработаю.

Самбуров делал уже четвертый рейс, когда над. Днепром повисли немецкие самолеты. Бомбы падали по всему участку паромных переправ. Одна из них вздыбила столб воды под самой кормой буксирного катера. Он зарылся носом в волну и ушел на дно вместе с оглушенными Самбуровым и его помощником понтонером.

Осколки пробили днища у понтонов в пароме, и он, быстро набирая воду, накренился набок. Стоявший на пароме танковый тягач с каждой минутой увеличивал крен. Командир парома сержант Богомолов, понимая, что паром скоро скроется под водой, раздал спасательные круги находящимся на палубе людям и приказал им прыгать с парома. И тут он заметил стоящего неподвижно около тягача седого полковника с орденом Красного Знамени на гимнастерке. Позолота с ордена давно сошла: получен, видно, был еще в гражданскую войну.

Богомолов быстро сдернул с себя спасательный жилет.

— Надевайте, товарищ полковник.

— А сам как? Я ведь, парень, пожил. Надевай жилет сам.

В это время осколок от разорвавшейся бомбы как ножом полоснул Богомолова по руке от плеча до локтя. Невзирая на боль, он быстро отсоединил деревянный колесоотбойный брус, зажал его под раненой рукой, другой подтолкнул полковника в воду. Едва они немного отплыли, над тем местом, где был паром, бурно закружилась воронка, втягивая в себя обломки и щепки. До берега Богомолов с полковником добрались благополучно. Но едва сержант ступил на сушу, как у него все поплыло перед глазами, и он потерял сознание.

С первого дня боев за плацдарм армейские, а затем и подоспевшие фронтовые саперы взялись за строительство двух мостов на свайных опорах. В конце пятых суток подошел понтонный батальон майора Потопольского с парком ДМП. Он ввел наплавную часть из своих деревянных понтонов на самом глубоком месте недостроенного саперами моста. Однако он проработал меньше суток: был поврежден во время очередной бомбежки. Но к тому времени и на втором мосту ввели наплавную часть.

На десятые сутки боев Корнев навел на своем участке еще третий наплавной мост под грузы до двенадцати тонн. Для него собрали брошенные противником несколько немецких, около трех десятков венгерских и румынских понтонов. Вдобавок к ним приспособили поплавки от землеройного судна. Но сборка этого моста оказалась делом очень сложным. Благо что по вызову начинжа фронта в помощь Корневу прибыл специалист из научно-исследовательского института из-под Москвы.

Вскоре произошли большие перемены. Захваченный гвардейцами бородаевский плацдарм соединился с плацдармами соседних армий, и войска далеко, местами до сотни километров, ушли на запад. Пришла пора писать наградные листы на отличившихся при форсировании и удержании плацдарма. Семь особо отличившихся понтонеров Корнев представил к орденам Ленина. В том числе к этой награде были представлены мотористы катеров сержант Гурский и старший лейтенант Крашенинников, собравший первый на Днепре паром и сделавший с ним первый рейс.

В один из осенних слякотных дней генерал Пляскин вызвал Корнева в штаб армии, перебравшийся на правый берег.

— Пойдем к члену Военного совета, — сказал Пляскин. — Он приказал мне вместе с тобой явиться.

— Что ж ты такой прижимистый? — улыбнулся генерал-лейтенант, член Военного совета, поздоровавшись с Корневым, и кивнул на стопку наградных листов.

— В каком смысле? — не понял Корнев.

— А вот почитай копии армейских оперативных сводок.

Корнев стал читать: «…Отбило атаку противника подоспевшее с переправы подкрепление из резерва дивизии… Разгрузившиеся с паромов под сильным огнем танки отразили… Во время критической обстановки на плацдарме прорвавшихся в наш тыл автоматчиков противника уничтожил высадившийся с понтонов отряд пограничников».

— Уразумел? С чьей помощью эти воины добились успеха?

— Уразумел.

— Тогда садись и переписывай наградные листы. Добавь, что надо, из оперативных сводок. К званию Героя Советского Союза представляй своих орлов.

Генерал-лейтенант передал Корневу наградные листы на моториста навесных забортных двигателей Гурского, мотористов буксирных катеров Обиуха, Черного, ефрейтора Лобова, сержанта Богомолова и водолаза Самбурова Ивана Михайловича (посмертно).

5

Батальон Корнева получил приказ сосредоточиться в Кременчуге. Переход по раскисшим осенним дорогам был нелегким. Машины с высоко лежащими на них полупонтонами валко переваливались из стороны в сторону, шли по глубоким колеям. Понтоновозы качались так, что казалось, того и гляди лягут боком в грязь. Но до города добрались без аварий и поломок. В самых трудных местах, где машины беспомощно буксовали, им помогали тракторы, когда-то добытые Сундстремом на Днестре.

Понтонеры разместились на окраине города и сразу же приступили к работе. Еще до их прибытия за городом был построен мост на сваях. Возвели его в самом широком месте реки, где глубина поменьше и легче забивать сваи. Так что он был чуть ли не километр в длину.

Пока шло восстановление взорванного железнодорожного моста через Днепр, личному составу бригады Борченко, батальонов Корнева, Андзаурова и Потопольского предстояло мост на сваях приспособить для пропуска вагонов за мостовозом: паровоза он не мог выдержать. Инженерная бригада Фисюна помогала путейскому батальону железнодорожных войск прокладывать к мосту рельсовый путь.

Как пчелы улей, облепили понтонеры и саперы мост и берега у него. Куда ни взглянешь с южной окраины Кременчуга, всюду видишь людей в серых шинелях. Одни подвозят на машинах грузы, другие доставляют в понтонах бревна, доски, шпалы, третьи ведут от основной железнодорожной линии земляное полотно под укладку шпал. А вот уже и шпалы одна за другой ложатся на грунт. Подхватив рельс большими железными клещами, отделение бойцов несет укладывать его на шпалы. А тем временем мостовики укладывают на пролеты бревна, усиливают прогоны. По ним вперемежку кладут шпалы и настил.

Работы на мосту подходили к концу. Оставалось только завершить укладку рельсов. Понтонеры и саперы, выполнив свое дело, получили передышку. В Кременчуге был назначен сбор всех командиров инженерных частей фронта. До его начала оставалось больше часа, и Борченко пригласил Корнева к себе. Комбаты вспомнили друзей, близких, родных.

В час дня генерал Цирлин начал разбор действий инженерных войск фронта при форсировании Днепра. Говорил он о неудачах и успехах понтонеров и саперов, о находчивости и мастерстве командиров, мужестве и героизме воинов. Особо отметил действия Корнева и Андзаурова, которые при недостатке бензина первыми из понтонеров вышли на берег Днепра.

После перерыва был объявлен приказ командующего фронтом о присвоении очередных воинских званий. В числе других майорами стали Соловьев и Сундстрем. Тут же объявили, что Соловьев назначен в бригаду Борченко на должность командира батальона, а Сундстрем — заместителем Корнева. Затем был зачитан приказ начальника инженерных войск Красной Армии. Борченко стал полковником, Корнев — подполковником. Тут же им вручили новенькие погоны.

* * *

Как-то поздно вечером, когда, казалось, были закончены все дела, к Борченко зашел начальник особого отдела бригады. Убедившись, что их никто не слышит, он спросил:

— Жена ваша была в оккупации?

— Возможно. От нее я никаких известий не имею.

— У меня весьма неприятная новость: она арестована. За связь с полицаями и пособничество оккупантам.

— Не может быть! — невольно вырвалось у Борченко.

— Сведения точные. Получил срочный запрос: установить ваше отношение к этому происшествию.

— Какое может быть отношение? Виновата — пусть отвечает. Ребят жалко. Где они теперь? Вам ничего неизвестно?

— Нет, не знаю. Но у меня есть разрешение моего начальства послать своего оперативника для уточнения всех обстоятельств на месте.

«Самому бы съездить, — подумал Борченко. — Это не так уж далеко — несколько сот километров». Но сказал другое:

— Вот и хорошо. Надеюсь, ваш уполномоченный и о детях все узнает. Поможет им. Ведь младшему только семь лет.

На другой день майор особого отдела бригады выехал на специально снаряженной легковой машине в дальний путь — в хутор под Решетиловкой. Трое суток прошло в томительном ожидании. Борченко доложил о случившемся начальнику инженерных войск фронта, в оперативном подчинении которого находилась бригада. Начинж ничего определенного до возвращения майора посоветовать не мог, только предупредил, что для Борченко все может обернуться большими неприятностями, вплоть до смещения с должности командира бригады.

Наконец вернулся в бригаду оперуполномоченный. Он сначала прошел к начальнику особого отдела, и только через час они оба явились к комбригу. Дали Борченко ознакомиться с докладной запиской в адрес начальника особого отдела фронта. В ней сообщалось, что жена Борченко уличена в сожительстве со старшим полицаем, в пособничестве ему при выявлении бывших активистов колхоза. Она осуждена на десять лет.

Лицо Борченко покрылось красными пятнами.

— Осуждена! Туда ей и дорога! А сыновья?

— Сыновей отправили в детский дом под Воронежем. Вот их адрес.

— Что же мне теперь делать? — спросил Борченко.

— По-моему, вам прежде всего надо оформить развод с женой, — посоветовал начальник особого отдела. — Закон на вашей стороне. Развести должны в одностороннем порядке, не спрашивая согласия супруги.

Смершевцы ушли, комбриг остался один. Навалились тяжелые думы. В памяти одна за другой замелькали картины прошлого. Вот он, молодой курсант военной школы Червонных старшин, познакомился с красивой дивчиной, покупая у нее семечки на киевском базаре. Вот они гуляют по зеленым улицам города, идут рука об руку. Вот он держит их первенца — сына Виктора. Потом — два сына-погодка. И опять — ссоры, непонимание, взаимное отчуждение.

В тот же вечер Борченко написал заявление в загс Кременчуга о разводе с женой. Через неделю он получил свидетельство о расторжении брака. В тот вечер он подумал о Ксенофонтовой: хорошая будет жена мне и мать детям.

Однако с Борченко как с коммуниста спросили строго. На заседании парткомиссии при политуправлении фронта ему объявили строгий выговор с занесением в учетную карточку.

* * *

Под новый, 1944 год в зале, где проводился сбор командиров инженерных частей, состоялось вручение наград большой группе саперов и понтонеров. Зал заботами майора Сундстрема преобразился. Грязные и закопченные стены заново побелили. Окна без стекол заколотили свежеструганными досками. Привели в порядок электропроводку и подключили к передвижной электростанции. На стенах, по бокам сцены и на потолке развесили гирлянды из сосновых веток.

Награды вручали начальник инженерных войск фронта Цирлин, ставший генерал-лейтенантом, и его заместитель по политчасти полковник Притула. Притула объявлял Указ Президиума Верховного Совета СССР, а Цирлин вручал награды.

Подошла очередь 7-го понтонного батальона. Стесняясь и робея, вышел на сцену сержант Гурский Николай Васильевич. Получил коробочки с орденом Ленина и Золотой Звездой, покраснел, что-то невнятно сказал — и скорее в зал. За ним, чеканя строевой шаг, к генералу подошел сержант Богомолов Семен Иванович. После вручения награды громко и четко произнес: «Служу Советскому Союзу!»

Потом высокие награды получили ефрейторы Обиух Иван Данилович, Черный Илья Григорьевич и Лобов Алексей Григорьевич. Не вышел на сцену только Самбуров Иван Михайлович — звание Героя Советского Союза ему присвоили посмертно.

В списках Героев Советского Союза не оказалось старшего лейтенанта Крашенинникова. Правда, недавно он получил орден Ленина.

Потом был сводный концерт художественной самодеятельности находившихся в городе инженерных частей. Принимал в нем участие и 7-й батальон. Снова большим успехом у зрителей пользовался старший лейтенант Крашенинников. Не хватало его друга младшего лейтенанта Жоры Тюрина, погибшего весной 1942 года на реке Оскол.

Полки идут на запад

1

В первых числах января 1944 года 2-й Украинский фронт перешел в наступление. С упорными боями он прошел от Днепра больше ста километров. Понтонеры оказались в глубоком тылу. 7-му батальону было приказано разместиться в небольшом поселке вблизи крупной железнодорожной станции Знаменка. Зима стояла теплая. Днем на дорогах снег таял, и марш опять был не из легких. Только по ночам дороги подмерзали, и машины шли легче.

К новому месту прибыли глубокой ночью. Неприветливо встретил понтонеров поселок, где половина домов была сожжена. К счастью, хорошо сохранились постройки большого кирпичного завода. В его сушильных сараях разместились все понтоновозы и механизмы технической роты.

Рядом оказался лесной массив. Местные жители рассказали, что это Черный лес, в котором базировались партизаны. Они в свое время держали в напряжении железную дорогу и станцию Знаменка. А когда началось форсирование Днепра, оказали существенное содействие нашим войскам, нанося удары по немецким гарнизонам с тыла.

На опушке леса оказались остатки лесозаготовительной базы. Здесь в штабелях было много сухого тонкомера из твердых древесных пород. В батальоне снова развернулись работы по приведению в порядок всей техники, изготовлению деревянных элементов парка. Работали теперь только днем, без прежней спешки. Героев Советского Союза одного за другим отпускали на побывку домой.

В последних числах января наши войска перешли в наступление. Оно для немцев было неожиданным, так как началось в условиях небывалой распутицы. В результате мастерства и героизма наших воинов 17–18 февраля окруженная в районе Корсунь-Шевченковского группировка врага была окончательно разгромлена.

Создалась благоприятная обстановка, и наши пехотинцы в сопровождении танков и артиллерии на конной тяге и за гусеничными тягачами, преодолевая все трудности распутицы, упорно двигались на запад.

Но понтонеры сильно отстали. 7-й батальон через двое суток марша по раскисшим дорогам остановился: кончилось горючее. В грязи застряли машины остальных понтонных батальонов.

В этих условиях находчивость проявил Борченко. По его приказу понтонеры разобрали брошенный амбар, соорудили из бревен сани-волокуши. Уложили на них бочки с лигроином и соляркой, одну треть комплекта понтонного парка, штыри, скобы, топоры и пилы.

Необычный караван тронулся в путь. Подоткнув полы шинелей под ремень, за тракторами с волокушами шли, меся грязь сапогами, понтонеры трех батальонов. Четвертый остался на месте со всеми колесными машинами. Растянулась бригада на марше чуть ли не на два километра. Но на разлившийся по-весеннему Южный Буг вышла вместе с передовыми стрелковыми батальонами.

По реке еще плыли льдины, а пехотинцы на рыбачьих лодках, на плотиках из плетней переправлялись на другой берег. Помогли им и понтонеры, выделив четыре десантных понтона. Немцы не ожидали внезапного выхода наших войск к реке в распутицу, не успели занять подготовленные по правому берегу окопы и другие оборонительные сооружения.

Пока фашисты приходили в себя, Борченко разведал удобное место и начал строить мост. Пришлось разобрать по бревнышку колхозный деревянный клуб и срезать половину столбов электроосвещения — все равно электростанция была разрушена. Понтонеры уже начали вручную с плотов и понтонов забивать сваи, когда противник опомнился. Его самолеты появились над переправой. Борченко предвидел это и заранее распорядился выкопать на берегах щели. По сигналу «Воздух» почти все понтонеры успели причалить к берегам и укрыться в щелях. Только панически боявшегося бомбежек врача Ксенофонтова, перебегавшего из одной щели в другую, сразил крупный осколок. Он замертво упал на прибрежную гальку.

Через три часа после бомбежки по мосту открыли движение. Первыми по нему переправлялись артиллерийские подразделения с пушками на гусеничной тяге. Потом «студебеккеры». Эти машины с ведущими задними и передними колесами были способны двигаться по любым дорогам.

Но после Южного Буга дороги начали подсыхать, и передовые полки быстро дошли до Днестра. И на этой преграде не задержались. Вышедшие к реке вместе с ними саперы успели построить деревянные мосты на рамах и сваях. По одному из них через Днестр переправился батальон Корнева и вошел в город Сороки, откуда начал свой боевой путь в первые дни войны.

Здесь по распоряжению генерала Цирлина была назначена двухсуточная стоянка. Разместив батальон, Корнев подъехал к уютному домику, в котором жил с семьей перед войной. Хозяева ему очень обрадовались. Мешая молдавскую и украинскую речь, стали расспрашивать, где довелось побывать и повоевать Виктору Андреевичу. Расспросили и про семью. Корнев рассказал, что она живет за Волгой. В последнем письме жена сообщила, что дети переболели малярией, но теперь все позади. Корнев переночевал в той комнате, где раньше жил с семьей.

2

На другой день Корнева срочно вызвали в штаб батальона, разместившийся там, где до войны был штаб полка. Во дворе комбат увидел три стоящих рядом «виллиса». «Большое начальство прибыло», — подумал он, машинально одергивая гимнастерку.

Его ожидали генерал-лейтенант Цирлин и незнакомый полковник.

Когда Корнев представился, Цирлин сказал:

— Знакомься со своим новым начальником. Это полковник Фадеев Петр Васильевич.

— Не совсем понимаю: как новый начальник? А вы, товарищ генерал-лейтенант, уходите?

— Не я, а ты. Ты назначаешься командиром двадцать второй отдельной инженерно-саперной бригады шестой гвардейской танковой армии. Полковник Фадеев — начинж этой армии.

Тут же был объявлен приказ о назначении командиром 7-го моторизованного понтонно-мостового батальона майора Сундстрема. Ему была поставлена задача выступить на реку Прут и приступить в районе села Бедерей к строительству постоянного высоководного моста под грузы до шестидесяти тони. Адъютант генерала передал Сундстрему стопку проектной документации моста сложной конструкции на свайно-рамных опорах и перекрытием пролетов в виде подкосно-ригельных ферм. Таких мостов батальон никогда раньше не строил, и на долю Сундстрема сразу же выпало нелегкое дело.

Полковник Фадеев ввел Корнева в курс дола. Бригада должна формироваться на базе прибывшего в армию 181-го инженерно-саперного батальона. Да еще генерал Цирлин разрешил взять Корневу теперь из бывшего его батальона две-три машины, около десяти офицеров и сержантов.

После уточнения некоторых вопросов генерал и полковник уехали, оставив на усмотрение Корнева решать, кого он возьмет с собой на формирование бригады и когда к этому приступит. Только был дан срок окончания развертывания всех батальонов и штаба бригады — тридцать суток.

…В селе, назначенном для формирования бригады, через несколько дней стало очень оживленно. То и дело проходили по улице офицеры, иногда прошагает строй бойцов. Приходят и становятся в тень садов автомашины. В одном из пустующих домов начал сколачиваться штаб бригады. Этим занялся прибывший из резерва фронта начальник штаба подполковник Савельев. Его крупноватая и немного грузная фигура, а также решительное выражение лица производили впечатление властного начальника. И он на самом деле был таким, добивался четкой работы отделов штаба. Корнев не мешал ему, но и сам глубоко вникал во все вопросы формирования бригады.

Проводил беседы с прибывающими из резерва офицерами, решал, кем и в какое подразделение их направить. Несколько раз выезжал во фронтовой полк резерва и подбирал там пополнение. Командиром основного 181-го инженерно-саперного батальона назначил прибывшего из госпиталя после ранения майора Арустамова. А прежнему его командиру майору Калмановичу поручил формировать один из новых батальонов.

Вскоре в бригаду прибыл полностью укомплектованный личным составом 105-й понтонно-мостовой батальон, но без своего основного оружия — без понтонного парка. Командовал им майор Гниденко, знаток техники, но несколько самоуверенный. В 1942 году батальон действовал на Волге, имея на вооружении парк Н2П, но понес большие потери. Получил на вооружение парк ДМП, но и он весь был использован при строительстве моста через Сиваш длиною почти полтора километра. Пришлось организовать на Днестре занятия с понтонерами, учить их использовать новый для них парк — тяжелый понтонно-мостовой.

В указанный тридцатидневный срок бригада полностью была сформирована. Полковник Фадеев и подполковник Корнев вместе явились к командующему армией генерал-полковнику Кравченко с докладом о готовности бригады к боевым действиям. Генерал уважал саперов и шутливо-ласково называл их «мои кроты».

— Ого! «Мои кроты» теперь и плавать могут! — улыбнулся он, выслушав офицеров.

Прошло совсем немного времени. 20 августа рассветную тишину разорвал грохот орудий. После артиллерийской подготовки войска 2-го Украинского фронта, еще весной вклинившиеся в северо-восточную часть территории Румынии, начали наступление. Войска фронта двигались в направлении на юго-запад с задачей последующего соединения с войсками 3-го Украинского фронта, тоже начавшего наступление с участка гораздо южнее.

В первый же день в прорыв была введена 6-я гвардейская танковая армия, корпусам которой придали в оперативное подчинение инженерно-саперные батальоны бригады Корнева. Понтонный батальон майора Гниденко оставался в резерве. В таком построении бригада действовала в течение первых дней операции. Большая группировка противника в районе Кишинева и Ясс была окружена и почти уничтожена.

Фронт развивал наступление на Бухарест. На его острие шла 6-я гвардейская танковая армия. Когда она подошла к Фокшанскому оборонительному рубежу по реке Серет, саперы батальонов майоров Арустамова и Калмановича бригады Корнева под сильным минометным и ружейно-пулеметным огнем противника быстро проделали проходы для танков в немецких минных полях.

Продвигаясь дальше, танкисты подошли к городу Бузеу на берегу одноименной реки. На подступах к нему оперативная группа бригады во главе с начальником штаба подполковником Савельевым следовала в общей колонне. Внезапно из-за холмов, поросших лесом, появились низко летящие вражеские самолеты. Началась бомбежка. Штабная машина, в которой ехал Савельев, была изрешечена осколками. Савельев получил серьезное ранение: осколок бомбы застрял в груди в нескольких сантиметрах от сердца. Колонну штаба бригады возглавил заместитель Савельева майор Левитин.

Корнев двигался на «виллисе» за передовым отрядом 9-го гвардейского механизированного корпуса, на танках которого десантом сидели саперы. Танки подошли к реке. Железобетонный мост был цел, но загроможден в панике оставленными немецкими машинами. Но и машины, и мост могли быть заминированы. Не раздумывая, саперы соскочили с танков, бросились в воду, быстро нашли брод. Танки передового отряда преодолели реку, вошли в город, промчались по его улицам, остановились за городом, ожидая подхода основных сил.

Корнев, стоя у моста, наблюдал, как другая группа саперов начала проверять его на минирование. Откуда-то со стороны поселка, раскинувшегося на берегу реки, послышались хлопки минометных выстрелов, а вслед: за ними у моста, разбрызгивая воду, взорвалось несколько мин. В это время, оторвавшись вперед от штабных машин, майор Левитин на «пикапе» Замрики подъехал к мосту. Увидел Корнева и решил подобрать место для стоянки штабной группы. Вправо тянулась улица поселка. По ней и направился «пикап», в кузове которого сидели писарь Дейнего и старшина Гафуров.

Не проехал «пикап» и трехсот метров, как из садика, с левой стороны улицы, раздались автоматные очереди. Где-то впереди застрекотал крупнокалиберный пулемет. Левитин и Замрика выскочили из кабины вправо. Туда же спрыгнули Гафуров и Дейнега. На улице замаячили гитлеровцы с автоматами в руках. Радистка штабной машины увидела это и подбежала к Корневу.

— Немцы там! Окружили наш «пикап»!

Корнев и сам услышал стрельбу, а затем разрывы ручных гранат. Приказал подъехавшему майору Гниденко немедленно выслать в поселок разведку, спешить с машин понтонные роты. Разведчики направились по улице. Их тоже обстреляли. Тогда понтонеры, развернувшись в цепь, стали охватывать поселок, обходя его садами. Немцы прекратили огонь, уехали на нашем «пикапе». Понтонеры пришли на место засады гитлеровцев к небольшому дому. Хозяйка, старая сморщенная румынка, показала, где находится Гафуров. Пуля пробила ему грудь навылет, но он нашел в себе силы забежать во двор. Румынка толкнула раненого на пол маленькой пристройки и сбросила на него стопку перин, лежавших рядом на ларе.

Шофер Замрика, раненый пулей в ногу, отбежал от двора и упал в борозду огорода. Майора Левитина и писаря Дейнего нашли мертвыми чуть дальше. Они отстреливались до последнего патрона. Кругом валялись гильзы, чернели воронки — немцы забросали их гранатами. В сторонке стояла без горючего немецкая самоходно-артиллерийская установка, валялся миномет с пустыми коробками из-под мин. Понтонеры наскочили на экипаж самоходки и минометный расчет, отставшие от своих войск, вступили с ними в схватку.

Гафурова перебинтовали, Замрике Корнев сам наложил шины из двух дощечек, оторванных от штакетника. Раненых погрузили в машину, накрыли трофейным парашютом и отправили в госпиталь.

Всеми делами в штабной группе стал распоряжаться начальник оперативно-разведывательного отделения капитан Седых. Танковая армия, развивая наступление дальше, через некоторое время вступила в Бухарест и Плоешти. Войска 2-го Украинского фронта стали успешно развивать наступление в западном направлении. Некоторые его передовые части вышли к берегам Дуная.

3

Как-то ночью Корнева срочно вызвали на командный пункт армии. Командующий, богатырского сложения генерал Кравченко, спокойно поглаживая на голове короткий черный ежик, мягко, по-украински, выговаривая слова, приказал:

— Ты, хлопче, срочно вышли отряд обеспечения движения бригады полковника Овчарова. — Карандашом показал маршрут на листе карты, вырванном, видимо, из какого-то школьного атласа. — Получена шифровка — немедленно повернуть армию на север.

Корнев удивился, что инженерную задачу командарм ставит по мелкомасштабной карте, на которой не определишь ни проходимости дорог, ни характера рек.

Генерал понял его взгляд.

— Нет у нас карт этого района. Самолет штаба фронта разбился, карты сгорели. Новые будут не скоро, а Овчаров выступает через два часа. Проход в Карпатах надо захватить внезапно и очистить от немецких заслонов к исходу суток. Знаю, без карты будет трудно, но надеюсь на твою смекалку.

По дороге в свой штаб Корнев пытался представить, какие препятствия встанут на пути бригады Овчарова. Сколько мостов через реки Южных Карпат? И есть ли броды через них?

«Карта, военно-топографическая карта нужна, черт возьми! — сверлила мозг неотвязная мысль. — Без нее — как в потемках».

На заднем сиденье поглядывал по сторонам пожилой солдат Любанский, то и дело поправлявший большие роговые очки. После освобождения Киева, где он промаялся всю оккупацию, в полевом военкомате не посмотрели, что он преподаватель-лингвист, владеет несколькими языками, направили рядовым солдатом в инженерную бригаду.

Когда подъехали к штабу бригады, разместившемуся в коттедже на окраине небольшого городка, комбриг заторопился в комнату, где находился начальник оперативно-разведывательного отделения — начальник штаба был ранен и лежал в армейском госпитале. Прямо с порога Корнев предупредил капитана:

— О приданных танкистам батальонах не докладывайте. Я сам у них побывал, а вот что делает резервный батальон Арустамова, как готовится к маршу, доложите.

После сообщения капитана, чем занят резервный батальон, сколько скоб, штырей и разных мостовых элементов заготовил тот в запас, комбриг похвалил:

— Молодцы, даром время не теряли.

Начальник оперативно-разведывательного отделения, немного замявшись, доложил:

— Тут у нас небольшой конфликт с нашими новыми союзниками вышел. Зампотех выставил свою охрану на оставленном немцами складе разных автозапчастей и покрышек. А старший в городе румынский полковник, по-ихнему колонэль, тоже на этот склад претендует.

— Что, не смогли договориться?

— Мы тут по двум словарям с колонэлем разговаривали: Любанский был с вами. Решили дождаться вас, колонэль надеется, что нанесете ему визит. Проводить вас оставил своего солдата.

У Корнева сразу созрело решение. Торопливо взглянув на часы, распорядился:

— Передайте зампотеху, пусть не особенно ворошит склад. Арустамову готовить батальон к маршу. Через полчаса я поставлю ему задачу.

…Прошли считанные минуты, комбриг, умывшись и переодевшись, подъехал на трофейном «мерседесе» к воротам виллы колонэля. Сидевший рядом с шофером румынский солдат проворно выскочил из машины и что-то громко сказал садовнику, поливавшему цветы на большой клумбе. Тот, сняв парусиновый передник, побежал к дому и скрылся в двери.

Когда «мерседес», тихо шурша колесами по усыпанной гравием дорожке, обогнул клумбу и остановился у крыльца, на пороге коттеджа появился колонэль в отлично сшитом, скрадывающем излишнюю полноту мундире. Отдав честь, он широким жестом пригласил приехавших пройти в небольшой холл. Там уже были его жена и дочь. Колонэль на немецком языке представился сам и представил домочадцев. Корнев понял его без переводчика и тоже представился:

— Гвардии подполковник Виктор Андреевич Корнев.

Колонэль, улыбаясь, произнес несколько фраз. Не поняв их, комбриг вопросительно посмотрел на Любанского. Тот перевел:

— Он решил, что вы говорите по-немецки, надеется на разговор без переводчика.

— Скажите ему: не могу я разговаривать на немецком языке.

Тогда жена румынского офицера обратилась к гостю. Корнев понял ее вопрос: «Не говорит ли господин подполковник по-французски?» Чувствовалось ее уверенное произношение на этом языке. У Корнева возникла обида на себя: ведь когда-то изучал эти языки, но кое-как, без упорства. С легким отрицательным кивком взглянул на Любанского. Тот ответил по-французски, что подполковник и на этом языке не говорит.

Колонэль, пожав плечами, сказал жене по-румынски несколько фраз.

Переводчик сказал Корневу:

— Он недоумевает, на каком же языке может говорить русский офицер. Хотел пригласить в столовую, но переводчик, рядовой, не может находиться там вместе с офицерами.

Лицо Корнева покрылось румянцем. Захотелось ответить: «Говорить надо на языке страны, выбившей вас из гитлеровской упряжки». Но сдержался, помня, что многие румынские офицеры две недели назад примкнули к восстанию в Бухаресте, свергнувшему фашистского прихвостня Антонеску. Знал о двух румынских дивизиях, сдерживавших в кровопролитных боях натиск врага, пытавшегося нанести контрудар в тыл наступавшим нашим войскам.

В памяти Корнева промелькнуло далекое детство, когда вместе с Сашей Пляскиным бегал он, сверкая голыми пятками, по раскаленным солнцем песчаным улицам Читы. Тогда в городе было много китайских лавочек, парикмахерских и прачечных. По улицам ходили торговцы мороженым и прочей разной снедью. Ребятня усвоила многое из китайской речи. Потом появились японские солдаты. Крутившиеся около них мальчишки стали кое-что понимать и по-японски. Все это молниеносно пронеслось в памяти Корнева, и он, не успев даже как следует подумать, произнес:

— Нило-кохоо. Чже-чин-за? Ян-ю? Ян-хо мию. — Кивнул Любанскому: — Спросите у него: говорит ли он по-китайски?

Когда колонэль недоумевающе развел руками, Корнев сказал:

— Анатаева, нихонг-дэ вакаринаска? Сютке минэ уй. Синтан нипон гудасай? А по-японски он говорит? — велел Любанскому перевести вопрос.

Жена и дочь оживленно затараторили между собой. Колонэль стал горячо высказывать свое впечатление. Переводчик едва успевал перевести только основной смысл его слов:

— Он решил, что вы служили на Дальнем Востоке. Такая встреча очень интересна. Сибирские части прославились стойкостью и храбростью…

— Вежливо дайте ему понять, что у нас есть срочный деловой разговор, — сказал Корнев. — У меня очень мало времени.

Колонэль понял и повел гостей к себе в кабинет. Когда они проходили через столовую, увидели, как за тяжелыми портьерами скрылся еще один денщик в белом переднике, а стол был богато сервирован. В простенках между окнами висел портрет короля Михая, а на более темном куске обоев — какой-то пейзаж, видимо повешенный вместо изображения Антонеску. Все это Корнев приметил за считанные секунды.

Едва гости присели, Любанский перевел просьбу комбрига показать, какие есть у колонэля военно-топографические карты. На письменный стол была положена стопка больших листов. Это были карты всей Румынии, Бессарабии и даже Одесской области.

Корнев просмотрел их, отложил некоторые ближе к себе и сказал:

— Надеюсь, офицер союзной армии одолжит эти листы на одни сутки?

Воспользовавшись неопределенным жестом колонэля, свернул их и передал переводчику.

Провожая гостей, колонэль несколько раз повторил, что пятью из взятых листов он особо дорожит. Нанесенная на них обстановка — память об успешно выдержанных экзаменах по тактике на чин колонэля.

— Обязательно вернем! — заверил Корнев хозяина дома.

Вернувшись в штаб, Корнев не стал, как обычно это делают, склеивать листы карт, а только подогнул у некоторых края и приложил листы друг к другу. Арустамов задачу батальона понял с двух слов. Внимательно изучил по карте маршрут, подсчитал, сколько предстоит преодолеть мостов и, сделав пометки в своем блокноте, доложил:

— Батальон готов к выполнению поставленной задачи.

Тихо вошел только что вернувшийся из штаба армии начальник политотдела Василий Васильевич Скорый. Посмотрев на Корнева, с ним он был в одинаковом звании, по-дружески сказал:

— Я все знаю, только что от члена Военного совета.

Быстро договорились, какие задачи поставить другим батальонам бригады.

Скорый, узнав, у кого и как взяты карты, предложил:

— Я пойду с Арустамовым. Карты возьму с собой, и Арустамов, и Овчаров, когда им будет надо, воспользуются ими.

— Правильно, — согласился Корнев. — Всегда ты, Василий Васильевич, что-нибудь толковое предложишь. Только посмотри за комбатом, чтобы без особой нужды в драку не лез — уж больно горяч. Ну, в путь!..

* * *

Побывав во всех батальонах, поставив им новые задачи, передав минные поля румынской пехотной дивизии, Корнев заторопился в далеко ушедшую в горы механизированную бригаду Овчарова. Под колеса его машины километр за километром ложилась извилистая пыльная дорога. Она свернула в сторону, и показался мост через горный поток. Он был взорван немцами, но уже восстановлен саперами.

Дежурный по мосту сказал, что батальон Арустамова ушел по маршруту. Корнев поехал дальше.

По краям дороги валялись обгоревшие немецкие транспортеры и машины. В реке на перекате видны были застрявшие трупы в мышиной серо-голубоватой форме. А на небольшом участке более пологого склона высился холмик братской могилы. Два солдата, закинув за спину автоматы, устанавливали сколоченную из досок пирамидку с вырезанной из снарядной гильзы пятиконечной звездой. У Корнева шевельнулось чувство вины: торопясь, не остановился у могилы. Может быть, в ней и его саперы лежат.

Проехав еще через один мост, оставшийся целехоньким, Корнев догнал передовую группу управления мехбригады Овчарова. Наш фронтовой воздушный труженик «кукурузник» уже сбросил на парашютах тюки с картами.

Овчаров и Скорый сидели на камнях, черпали ложками борщ из одного котелка и рассматривали расстеленную на земле карту.

— Присаживайся, ложка по-солдатски за голенищем должна быть, — пригласил Корнева командир мехбригады.

Здесь Корнев узнал о бое, проведенном батальоном Арустамова. Тот любил оружие, обладал навыками прирожденного горца. Зимой и летом ходил в рыжей кубанке, на одном боку у него висел маузер, на другом — трофейный кинжал. В каждой роте батальона Арустамова были подобранные на поле боя два-три противотанковых ружья, сверхштатные ручные пулеметы. Когда интенданты настаивали на сдаче этого оружия, он отвечал им: «Это реванш за сорок первый, тогда одын вынтовка на двоих, тэпэрь двэ на одного». Собрав все пулеметы и противотанковые ружья в одну роту, Арустамов провел ее с мотострелковым батальоном и с минометным взводом через крутую гору ко второму мосту. Немецкий заслон, закрывавший проход через горный хребет, был уничтожен. Взорвав первый мост, они начали отход за второй, собирались за ним опять занять оборону. Когда колонна вражеских транспортеров и машин приблизилась к мосту, ее остановил шквальный огонь мотострелков и саперов, укрывшихся за деревьями, они вели огонь почти в упор. Пулеметы косили пытающихся спастись из подбитых противотанковыми ружьями транспортеров. Минометные осколки поражали укрывавшихся в промоинах и придорожных канавах…

Корнев все еще уточнял подробности боя батальона Арустамова, как раздалась команда: «Воздух!» Над горами появились немецкие бомбардировщики, а с другой стороны, будто крылатые щуки, хищные силуэты «мессершмиттов». Овчаров быстро вышел на полянку, поднес к глазам бинокль.

— Куда вы?! — попытался остановить его Корнев.

В воздухе творилось что-то невероятное: «мессеры» явно ринулись на своих. Бомбардировщики, беспорядочно сбрасывая бомбы, повернули назад. Корнев удивленно воскликнул:

— Что за фокусы?!

— Никаких фокусов, — улыбнулся Овчаров, — бригаду прикрывает румынская авиаэскадрилья. Самолеты у них немецкие, а трехцветные румынские знаки ты и не разглядел.

Остаток дня и почти всю ночь Корнев провел в поездках по своим батальонам. К этому времени батальон Арустамова, миновав горы, вышел на Трансильванское плоскогорье и превратился в отряд минных заграждений. Подходили к плоскогорью и остальные инженерно-саперные батальоны бригады.

Только в конце ночи приехал комбриг в свой штаб. Расположился он в небольшой туристской гостинице, прилепившейся на последнем, северном склоне горного хребта.

Разбираясь в румынских картах, комбриг обратил внимание на нанесенную колонэлем во время экзаменов обстановку.

— Неважно, неважно нанесено тактическое решение, — проговорил он вслух. — Нет в нем ничего оригинального. Тем не менее я благодарен колонэлю: ведь мог сказать, что карт у него нет. А без них Арустамов не углядел бы возможность выхода батальона через гору ко второму мосту. Овчарову туго, очень туго пришлось бы. Много наших бойцов полегло бы.

Корнев свернул карты в рулон и позвал Любанского.

— Возьмите мотоцикл с коляской из разведвзвода и отвезите карты колонэлю. Надо показать, что русские офицеры умеют держать слово.

В этот момент вбежал взволнованный радист.

— Ра… радиограмма, т… товарищ подполковник!

— Что случилось?

— А-арустамов… убит!

Корнев встал, пытаясь расстегнуть ворот гимнастерки, рванул его так. что отлетела пуговица.

— Я выезжаю в сто восемьдесят первый батальон! — бросил он начальнику политотдела. — Передай капитану Седых, пусть выдвигает второй отряд заграждения.

По дороге в батальон, вглядываясь в редеющую мглу, Корнев думал о судьбе военного человека. Около дорожного указателя «До Сибиу 20 км» комбриг велел шаферу повернуть вправо и ехать по узкой гравийной дороге. Через полкилометра въехали во двор богатого хутора. Часовой, еще издали узнав командира бригады, показал рукой на дом, в котором разместился штаб батальона. Подходя к дверям, Корнев услышал знакомый голос:

— Зачем мэдсанбат? Останусь в батальоне. Сам вынымай жэлэзки, мнэ их нэ жалко.

Не веря своим ушам, комбриг быстро вошел в помещение. В плетеном кресле полулежал Арустамов с забинтованными шеей, плечом и грудью. Около него стоял батальонный врач и уговаривал комбата скорее ехать в медсанбат.

— Зачем по радио сообщили, что убит? — сердито спросил Корнев.

Сидевший у окна радист схватил журнал радиограмм, взглянул на записи и охнул.

— Это я виноват, товарищ подполковник. Спутал цифры переговорной кодированной таблицы. Вместо ранен — получилось убит.

4

После того как 6-я гвардейская танковая армия преодолела Южные Карпаты, основные боевые действия 2-го Украинского фронта развернулись на Трансильванском плато. Маневрируя и выискивая слабые места в обороне врага, наши войска перешли 6 октября в наступление. Двадцать три дня среди холмов с рощами и садами, по долинам со множеством ручейков и в отрогах небольших гор шли упорные бои. Пройдя с боями почти триста километров, наши части к исходу 28 октября захватили три плацдарма на Тисе. На один из них навел тридцатитонный мост батальон бригады Корнева.

Нашим войскам открылся путь на Будапешт. Но сражение за него сильно затянулось. В Венгрии произошла смена правительства. Колебавшийся в своих решениях и склонный к капитуляции регент адмирал Хорти был смещен. Опираясь на немецкие войска, к власти пришел заядлый фашист Салаши. Он сменил весь состав правительства. Ему удалось организовать сильную оборону Венгрии. На подступах к ней завязались затяжные бои.

6 января 1945 года гвардейцы 7-й армии генерала Шумилова вместе с танкистами генерала Кравченко внезапно, без артиллерийской подготовки атаковали противника севернее Будапешта. Они стали успешно продвигаться вдоль левого берега Дуная, проложившего на этом участке свое русло с запада на восток и только на подходе к Будапешту повернувшего на юг. Стояла зима, но для наших солдат, привычных к холоду, прямо-таки сиротская. Лежал неглубокий снежок, речки и ручейки затянуло тонким льдом.

Наши войска подошли к реке Грон, впадающей в Дунай напротив города Эстергом. Этот город виделся в туманной дымке на правом, более высоком берегу. Железнодорожный мост через Грон был обрушен. Но по его фермам, торчащим из воды, наши передовые отряды перебрались на другой берег. Потом саперы, разобрав какой-то сарай, оборудовали пешеходный мост. 105-му понтонному батальону было приказано навести мост для танков.

Когда Корнев ночью приехал проверить, как идут работы, то был удивлен и обескуражен: все понтонные машины стояли вдоль заборов поселка на берегу Грона, а майор Гниденко спал в одном из домиков.

— В чем дело? Почему не наводите мост? — строго спросил комбата Корнев.

— А его уже наводят.

— Кто?

— Батальон бригады Борченко, приданный седьмой гвардейской армии.

— Майор Гниденко, я своего приказа о наводке моста не отменял, — сурово произнес Корнев. — Выполняйте!

Тут же как из-под земли появился начинж фронта генерал Цирлин. Он уже знал о случившемся.

Осторожно, в ночной темноте, по незнакомым улицам большого поселка понтоновозы вышли на берег. А к рассвету мост был наведен. Но утром обнаружилось, что он просматривается с купола собора города Эстергом на другом берегу, занятом немцами. Корнев решил срочно поставить вертикальные маски из веток и маскировочных сетей на мосту и подходах к нему. Но немцев, видимо, и не заботил этот мост: они были обеспокоены наступлением 3-го Украинского фронта, форсировавшего Дунай и нацелившегося охватить Будапешт с юго-запада.

Танкисты генерала Кравченко и гвардейцы генерала Шумилова все дальше уходили от Грона и продвинулись в направлении на Комарно до пятидесяти километров. В эти дни в понтонном батальоне произошла смена командиров. Через двое суток после той ночи, когда Гниденко не выполнил в срок приказ о наводке моста, приехал майор Яковлев с предписанием вступить в командование батальоном. Гниденко был отстранен и отозван в резерв фронта. Так круто поступил генерал Цирлин, возмущенный его проступком.

В ближайшие дни противник начал яростные контратаки. Гвардейцам пришлось немного отойти и занять оборону. Во время отхода 181-й понтонный батальон бригады Корнева был придан арьергардной танковой бригаде полковника Жилина. Воздушная разведка предупредила, что по параллельной дороге колонна немцев пытается догнать арьергардную бригаду и ударить по ней с тыла. При получении этого сообщения Корнев находился в своем батальоне. Вместе с полковником Жилиным оценили создавшееся положение и решили принять срочно ответные меры.

Дивизион противотанковой артиллерии и 181-й батальон на предельных скоростях отошли на восток, переместились к дороге, по которой шли немцы. Выбрали удобные позиции на склоне. Тщательно замаскировали пушки. Саперы установили на дороге и перед фронтом орудий мины.

Когда головная машина немецкой колонны подорвалась на мине, идущие за ней попытались обойти ее и тоже подорвались. В этот момент саперы открыли огонь прямой наводкой по скучившимся машинам. Помогали им и саперы, обстреливая врага из противотанковых ружей, которые находились в ротах по инициативе майора Арустамова. Лишь утром четырем вражеским транспортерам удалось развернуться, скрыться за ближайшим поворотом дороги.

Спустя некоторое время 9-й гвардейский механизированный и 5-й гвардейский танковый корпуса с передовой группой штаба танковой армии во главе с генерал-полковником Кравченко прорвали на узком фронте боевые порядки немцев и вышли в их оперативную глубину. С ними действовали инженерно-саперные батальоны бригады Корнева с небольшой группой управления. Непрерывно маневрируя, корпуса громили тылы врага. Но немцам удалось отрезать штаб и все тыловые органы от передовых частей корпусов.

Наступили нелегкие времена. Горючее было на исходе. Для танков сбрасывали с самолетов горючее, но это были крохи от того, что требовалось. Немцы срочно стали подтягивать силы для ликвидации действующих у них в тылу танкистов и артиллеристов. На направлении их вероятных ударов саперы бригады Корнева быстро поставили минные поля.

Гитлер требовал от своих генералов немедленно уничтожить «танкен банден Кравченко». Но приказ его не выполнялся. Наши танкисты врезались в тылы вражеских колонн, громили их, заправлялись немецким горючим и снова шли в бой. В этой трудной обстановке Корнев со своей небольшой группой управления, возглавляемой капитаном Седых, успешно руководил батальонами, превращенными в подвижные отряды заграждения, тесно взаимодействовал с командирами артиллерийских противотанковых подразделений. Случалось ставить мины на виду у приближающегося врага прямо внаброс. И уж под прикрытием их артиллеристы встречали противника своим губительным огнем.

В большом напряжении, почти без сна и отдыха, в течение десяти дней вели наши воины тяжелые бои. Когда наши войска вновь создали коридор, танкистов вместе с артиллеристами и саперами вывели в резерв для пополнения. Брать Будапешт им не довелось.

* * *

В середине мая 1945 года командир 22-й Фокшанской ордена Кутузова II степени моторизованной инженерной бригады полковник Корнев возвращался из штаба 6-й гвардейской танковой армии. У дороги он заметил указку — на заостренной дощечке нанесены краской две косые черты. Узнал знак. «Седьмой понтонный!» — радостно мелькнуло в голове.

Очень захотелось побывать в родной «семерке».

Через час быстрой езды он был в расположении батальона. Его личный состав стоял в строю на широкой полосе передней линейки, протянувшейся вдоль рядов шалашиков, собранных из плащ-палаток. Майор Сундстрем что-то зачитывал вслух подчиненным.

Понтонеры узнали вышедшего из машины Корнева.

— Батальон, смирно! Равнение напра-во! — скомандовал Сундстрем и пошел строевым шагом навстречу Корневу.

— Товарищ полковник, седьмой отдельный ордена, Богдана Хмельницкого моторизованный понтонно-мостовой батальон построен… для встречи со своим бывшим командиром! — звонко отчеканил он.

— Здравствуйте, дорогие понтонеры!

— Здравия желаем, товарищ полковник!

— Поздравляю с Великой Победой! Вы славно повоевали, чтобы приблизить этот радостный час!

Оглавление

Вместо предисловия

Накануне

Начало испытаний

Тревожные дни и ночи

На Южном Буге

Днепровские переправы

На Дону и Северском Донце

В пору решающих битв

Полки идут на запад Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg