«Кошка»

Кошка (fb2) - Кошка (пер. Юрий Дмитриевич Чупров,Виталий Геннадьевич Чернявский) (Рассекреченные жизни) 975K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Михаэль Золтиков

Михаэль Золтиков Кошка

Париж, авеню Великой Армии недалеко от Триумфальной арки. Прямо на тротуаре разбита брезентовая палатка с надписью «Строительное управление парижской телефонной станции». Внутри ее открыт люк, в котором копаются трое одетых в комбинезоны монтеров. Они устраняют повреждение телефонного кабеля.

Никто не обращает внимания на эту палатку в теплый, звездный вечер. Сегодня — 31 июля 1941 года, и в Париже царит прекрасное лето с его атмосферой, располагающей к нежности, с его изумительными женщинами в новых пестрых платьях, с его дурманящим ароматом цветущих лип, что доносится из Булонского леса...

В такой вечер никто не проявит интереса к какой-то там затрапезной палатке и ее обитателям, занимающимся нудным ремонтом. Именно на это рассчитывали люди, которые возвели здесь неказистое брезентовое сооружение. Именно это входило в их планы. Потому что палатка на авеню Великой Армии принадлежала вовсе не строительному управлению парижской телефонной станции, а небольшому подразделению германского абвера — ведомства военной разведки и контрразведки, которое возглавлял адмирал Кана рис. Три монтажника в палатке не были ни французами, ни монтажниками. И они вовсе не устраняли повреждение кабеля, а старались лихорадочно запеленговать тайный радиопередатчик, на котором работал опаснейший и предерзкий шпион второй мировой войны, ежедневно посылающий в лондонский Центр подробные сообщения, подписанные псевдонимом «Кошка».

Этим вечером в Париже были разбиты еще две палатки с такими же надписями. Но на самом деле и они не имели ничего общего со строительным управлением телефонной станции, а парни в спецовках французских монтажников тоже не были ни монтажниками, ни тем более французами.

Люди в этих трех палатках поддерживали между собой связь по радио. Было без десяти минут девять вечера. И ровно через десять минут начнет работать передатчик «Кошки». Обитатели палаток должны были попытаться точно засечь место, откуда ведется передача, и не только засечь, но и схватить таинственного незнакомца. Их судьба зависела от успеха операции. Если она провалится, всех участников немедленно отправят на Восточный фронт.

Да, этот ужасный Восточный фронт. Он открылся месяц и десять дней тому назад. С 22 июня 1941 года Германия находится в состоянии войны с Союзом Советских Социалистических республик. Но еще задолго до этой даты «Кошка», которую никто не знал и которую все боялись, «Кошка», за которой стали охотиться все подразделения гестапо, службы безопасности и тайной полевой полиции, эта дерзкая, неуловимая, призрачная «Кошка» гнала через пролив Ла-Манш радиограммы, которые с начала войны с Россией стали ужаснейшей головной болью для германского Верховного командования.

Радиограммы были довольно длинные и, как правило, зашифрованные. И начинались они каждый раз так: «Военному министерству в Лондоне комната 55-а точка Кошка сообщает...»

Что следовало за тем, заставляло стынуть кровь в жилах у высокопоставленных лиц, читавших те радиограммы, которые немецкие специалисты сумели расшифровать. Например: «...источники в штаб-квартире гестапо и СД на авеню Фош точка Подразделения войск СС отправлены сегодня утром из Парижа на восток точка Германская армия 22 июня нападет на Россию...»

Сенсационное сообщение!

Но это было не все. Далее следовали точные подробности, как будут развертываться германские силы на русской границе, назывались группы армий, направления главных ударов, номера дивизий, отдельных полков и так далее. Короче говоря, весь план немецкого вторжения в Россию был выдан Англии.

И сделала это «Кошка».

Нужно было, в конце концов, поймать эту «Кошку», этот призрак, который никто никогда не видел, обезвредить это таинственное существо, действующее в потемках. Вот для этой цели и притаились вечером 31 июля 1941 года, без десяти девять по среднеевропейскому летнему времени, три тройки мужчин под тремя палатками на улицах прекрасного Парижа, на красоты которого они в данный момент не обращали ни малейшего внимания...

Троих в палатке на авеню Великой Армии зовут Винклер, Штаден и Хальбе. Винклер — из Вены, Штаден — из Берлина, Хальбе — из Гамбурга. Они — специалисты по радиопеленгации, мастера своего дела. Винклер и Штаден — ефрейторы, Хальбе — лейтенант.

— Сделайте еще раз контрольный пеленг на радиостанцию Парижа! — скомандовал белобрысый лейтенант. Его лоб был густо усеян капельками пота.

Ефрейтор Винклер, сидевший на корточках, подставному распрямляет спину:

— Так точно, господин лейтенант! Взять контрольный пеленг на радиостанцию Парижа!

Он вращает качающуюся рамочную антенну пеленга-торного устройства и вслушивается в шумы, заполняющие его наушники.

— Радиостанцию Парижа принял, — докладывает через несколько секунд ефрейтор Винклер. — Сожалею, господин лейтенант, что не смог точно ее запеленговать!

— Устанавливаю связь с палаткой номер два, господин лейтенант, — докладывает ефрейтор Штаден.

Оба ефрейтора ухмыляются. Ухмылка их язвительная. Хотя лица нижних чинов заливает обильный пот, оба лжемонтера не могут отказать себе в удовольствии немного поиздеваться над непосредственным начальником. И это выражается в том, что они с военной сверхмолодцеватостью надо — не надо к каждой фразе прибавляют обращение «господин лейтенант».

— Прекратите болтовню, чтобы я этого больше не слышал, — ворчит офицер. — Если мы не поймаем «Кошку», вы у меня получите на орехи!

В палатке на авеню Великой Армии временно устанавливается тишина. Три лжемонтера задумываются над тем, что их ждет. Они думают об Альстере, Венском лесе и Ванзее[1]. Они думают один о невесте, другой — о матери и третий — о маленьком сыне. Они думают о том, что их ожидает в России, если им сегодня не повезет.

Юный и смазливый лейтенант Хальбе вот уже несколько дней полон безудержного гнева, который никак не может обрушить на кого-нибудь. Он — единственный из троицы, засевшей в палатке номер один, точно знает всю предысторию охоты за самым крупным и опасным шпионом второй мировой войны. Это его, лейтенанта Хальбе, откомандировали в Париж с особой миссией, где он был представлен будущим сотрудникам. Их набрали во всех концах Германии и на фронтах. Это были образованные люди — инженеры и высококвалифицированные техники, которые привыкли самостоятельно мыслить и прекрасно знали, какую важную задачу им предстояло выполнить.

План, который лейтенант Хальбе представил своим новым начальникам, был прост и гарантировал успех. Надо было установить в трех точках города пеленгаторы. Приблизительное местонахождение передатчика «Кошки» было уже определено: где-то в домах по улице полковника Молля.

— У наших пеленгаторов — подвижные рамочные антенны, — просвещал своих не очень смысливших в радиотехнике шефов. — Мы введем в действие три прибора, которые будут установлены в углах треугольника, построенного вокруг улицы полковника Молля. «Кошка» начнет передачу, мои люди настроятся на нее и будут вращать свои антенны до тех пор, пока слышимость во всех трех наушниках не станет максимально ясной. В этот момент надо провести прямую линию перпендикулярно к рамке антенны. Она, эта линия, точно пройдет через пункт, где находится рация. Три таких прямых пересекутся в одной точке. Точно там и будет находиться квартира «Кошки».

Начальство быстро утвердило план лейтенанта. Однако, когда дело дошло до практической реализации его замысла, взбунтовался прусский солдафонский дух шефов. Ведь юный реформатор осмелился одеть своих подчиненных, да и себя самого в синие спецовки французских монтеров. В отношении этой «военной хитрости» возникли большие сомнения. Майор Бонштег взволнованно потряс своей коротко остриженной седоватой головой.

— Я категорически возражаю против того, чтобы личный состав роты радиопеленгации был переодет в гражданскую одежду и замаскировался под французов. Солдат в гражданском — это издевательство над дисциплинарным уставом нашей армии!

Лейтенант Хальбе, получивший приказ изловить опаснейшего шпиона, попытался настоять на своем.

— Если мои люди в форме и с пеленгаторными приборами в руках, — спокойно пояснил он, — будут бегать по улицам города, то я имею основания опасаться, что прохожие сейчас же обратят на них внимание со всеми вытекающими отсюда нежелательными последствиями.

— Тогда надо разработать другой план,—отрезал майор, — чтобы солдаты могли выполнить поставленную задачу в военной форме!

Выполнить такое задание лейтенант был не в состоянии. Возникли ожесточенные споры. В результате потеряли драгоценное время, в течение которого «Кошка» продолжала беспрепятственно передавать «Военному министерству в Лондоне комната 55-а» сверхсекретную информацию.

Это заставило шефов упрямого лейтенанта пойти на компромисс. Было принято следующее соломоново решение:

«Солдатам разрешается носить гражданскую одежду, но при этом должны строго выполняться два условия. Во-первых, они обязаны соблюдать уставные отношения со своими командирами, когда, в обозримом пространстве нет французов. И, во-вторых, им надлежит при обращении к своим начальникам называть их воинское звание, если опять же в зоне слышимости нет французских граждан».

При таких, мягко выражаясь, странных обстоятельствах началась операция. И этим объясняется, почему ефрейторы Винклер и Штаден тянулись в стойке «смирно», цепляясь головой за брезент тесной палатки, и присовокупляли к каждой своей фразе обращение «господин лейтенант». И Хальбе был не единственным офицером, который бесился от того, что его подчиненные издевательски точно выполняли приказ высшего начальства...

—Докладываю, господин лейтенант, осталась еще одна минута до девяти, — чеканил ефрейтор Штаден, отдавая честь и пытаясь щелкнуть каблуками.

— Если вы еще раз скажете «господин лейтенант», получите от меня пинок в зад, — рычит Хальбе.

Он уставился на циферблат своих наручных часов, по которому мучительно медленно, как ему кажется, ползет секундная стрелка.

15.. . 20... 25... 30...

Еще полминуты!

Лейтенант хватается за наушники. Точный план района города, где он ищет «Кошку», лежит у него на коленях. На плане красным карандашом отмечены места, где установлены пеленгаторы.

35.. . 40... 45...

Лейтенант Хальбе со своими людьми коротает уже седьмую ночь на улицах Парижа. Семь ночей и вечеров пытаются специалисты установить точное расположение радиопередатчика. Пока это им не удалось. Хотя все же за это время мучительно медленно — район за районом, улица за улицей — они вплотную приблизились к «Кошке».

50.. . 55... 60...

Секундная стрелка добирается до цифры «12»! И точно в этот момент в наушниках у Хальбе раздается первый писк. «Кошка» начала передачу с точностью до секунды, как и каждый вечер: «Военному министерству в Лондоне комната 55-а точка Кошка сообщает...»

В трех палатках закипела лихорадочная работа. Антенны едва заметно движутся налево, направо... Карандаши торопливо бегут по бумаге... Маленькими линейками и треугольниками измеряются расстояния... Затем прокладываются тонкие прямые...

А «Кошка» продолжает передачу.

На этот раз она использует так называемый «полу-код» — текст частично открытый, частично закодированный. Фамилии, названия населенных пунктов и некоторые сообщения скрыты за рядом цифр

— Чепуха какая-то, — бормочет Штаден, склонившийся над своим аппаратом. Ефрейтору жарко, струйки пота бегут за воротник его рубашки.

— Что случилось? — спрашивает лейтенант.

— Да все то же, что и всегда! — стонет Штаден, забывая на этот раз прибавить ироническое «честь имею доложить, господин лейтенант». — Мы не можем точно определить нужное место.

— Пеленг не дает результат, который нам нужен. — добавляет Винклер, который поддерживает связь с другими палатками. — Как всегда, прямые линии, пересекаясь, образуют маленький треугольник, а не точку.

— Где этот треугольник? — спрашивает лейтенант.

Винклер показывает пальцем на плане. В треугольник входят дома от номера 9 до номера 17 по улице полковника Молля.

— Проклятье! — рычит лейтенант в безудержном гневе.

Точка, точка, тире... Тире, точка, тире, точка... продолжает выстукивать дерзкий радист. Неужели его не удастся поймать?

Лейтенант Хальбе не мог этого понять. Что случилось? Может быть, у его людей мало опыта? В первые два военных года активность противника в эфире была небольшой, и она резко усилилась лишь после начала войны с Россией. Или же причина в неэффективности пеленгаторов?

Лейтенант чувствовал, что его нервы напряжены до предела и он вот-вот сорвется. Было бы, конечно, спокойнее, если бы он сейчас знал то, что выяснилось гораздо позже. А именно, что он и его люди не несли никакой вины за срыв операции.

Во время следствия по делу провалившейся советской шпионской организации «Красная капелла» — это было уже в 1942 году — выяснилось: агенты этой гигантской резидентуры, инженеры и техники, работавшие на радиозаводах, занимались вредительством, производя бракованные пеленгаторные установки. Вот почему немецким контрразведчикам часто не удавалось обезвредить вражеские передатчики.

Обо всем этом лейтенант Хальбе 31 июля 1941 года не знал. Единственно, что ему было тогда известно, так это то, что на следующий день, 1 августа, вся его команда будет отправлена в составе маршевой роты на Восточный фронт, если он не доложит об успешном выполнении поставленной задачи.

Точка, точка, тире... Тире, тире, точка, тире... Все еще передает «Кошка». Но Хальбе уже принял решение. Таким образом, как он действовал раньше, шансов обезвредить неуловимый передатчик нет.

— Все, — приказывает он. — Кончаем!

— Прекрасно, — откликается ефрейтор Штаден и снимает наушники. — А что будет дальше?

— С меня достаточно! — Лейтенант швыряет план Парижа. — Мы сейчас обыщем все эти девять домов по улице полковника Молля от подвала до чердака.

— Чудесная работка — и это все за одну ночь? — ворчит ефрейтор Винклер.

— Не мы одни, — обрывает его Хальбе. — В наше распоряжение поступят люди из ТПП[2]. Они сейчас сюда прибудут.

— Тогда другое дело, — меняет тон Винклер.

Штаден передает по рации указание в другие палатки:

— Операция окончена!

Время: 21 час 23 минуты...

Часы на колокольне ближайшей церкви пробили десять. В этот момент лейтенант Хальбе покидает дом номер 9 по улице полковника Молля. Первое строение в своем списке он тщательно обыскал от подвала до чердака. Но ничего не нашел. И быстро направляется в следующий дом.

Улица полковника Молля появилась еще во времена Наполеона. Дома с узкими окнами, доходившими почти до самого пола, напоминают о блеске и богатстве давно прошедших дней. Они являются подходящим фоном для возвышающейся неподалеку Триумфальной арки.

После того, как лейтенант Хальбе дал сигнал о начале облавы, перед входом в каждый дом появились по два с^жащих тайной полевой полиции. Респектабельный вид квартала был явно испорчен. Хотя они и явились в штатском, тем не менее даже ленивый распознает в них за сотню метров полицейских.

«Вот с такими ребятами, — с горечью думает лейтенант, — я должен поймать «Кошку»!» Усталый и полный ярости входит он в дом номер 10, подъезд которого ему открыла угрюмая консьержка. Дверь за ним закрывается.

Проходит минута-другая. Вдруг из дома номер 14 выходит какая-то женщина.

— Гляди-ка! — шепчет полицейский Вильгельм Байе своему напарнику Оскару Пранге.

Они, изображая из себя «случайных прохожих», лениво — руки в карманах брюк, во рту самые что ни на есть французские сигареты «Галуаз» — прогуливаются по улице.

Пранге окинул незнакомку взглядом знатока и даже присвистнул. Оба полицейских разглядывают миловидную, совсем еще молодую женщину, которая спокойно идет по улице. Ей самое большее лет двадцать пять. На ней красная шляпка с длинным пружинящим пером, и так же пружиниста и легка ее походка.

— Послушай-ка! — вдруг сказал Оскар Пранге благоговейным тоном, который появляется у мужчин, когда они заводят разговор о вещах, далеких от служебных, профессиональных и других серьезных дел. — А я бы с удовольствием поволочился за ней.

Между тем женщина уже удалилась на некоторое расстояние. Она шла как манекенщица. У нее было что показать: узкая темная юбка плотно облегала ее стройную фигуру.

— Что касается меня, — ответил Вильгельм Байе, — то я женат и верен супруге. А ты — холостяк, и на твоем месте я бы тоже приударил за ней. Поэтому догони красотку, проверь у нее удостоверение личности, вот и узнаешь, где она живет, а там уж дело техники. Не мне тебя учить...

Можно понять этих полицейских. Два здоровенных парня, скучавших здесь целый вечер, как говорится, застоялись. К тому же начальство плохо информировало их. Им было только сказано, что они должны оказать помощь в захвате подпольного радиопередатчика — и все. Чужой лейтенант должен выйти к ним и позвать. Вот уж-тогда они станут делать то, чему их учили: ворвутся в чужое жилище, скомандуют «Руки вверх!», арестуют парочку-другую преступников, оденут им наручники и доставят куда надо. На что-нибудь другое служебное рвение Пранге и Байса не распространялось. Позже они будут оправдывать свое упущение тем, что им никто не приказывал относиться с подозрением не только к мужчинам, но и к любой женщине, попавшей в их поле зрения...

Привлекательная молодая женщина в красной шляпке доходит до угла с улицей Акаций. Байе бросает:

— Давай, приятель, жми! Достанусь здесь. Когда придет лейтенант и спросит, где ты, я отвечу: тут прошла подозрительная женщина, и ты пустился ее догонять, чтобы проверить документы.

— Порядок! — ухмыльнулся Пранге и бросился за незнакомкой.

Когда толстоватый Пранге добежал до угла улицы, то увидел, что женщина в шляпке оглянулась и заметила его. Это придало ему бодрости.

«Значит, она тоже обратила внимание на меня», — подумал он и ускорил ход.

Однако вместо того, чтобы дать себя догнать, незнакомка вдруг бросилась бежать.

«Ну и ну! — подумал Пранге. — Наверное, у нее нечистая совесть».

Как известно, толстяки бегают неохотно. Но Оскар Пранге был всегда верен служебному долгу. Он знал, когда нужно бегать, а когда нет. Сейчас же он решил, что надо, и кинулся вперед со всех ног. Тихую и безлюдную улицу Акаций он пробежал, тяжело отдуваясь, преследуя женщину в красной шляпке, каблучки которой молоточками отстукивали бешеное стаккато по асфальту тротуара. Она просто летела в направлении Триумфальной арки и, достигнув входа в метро, поскакала по ступенькам вниз. Пранге последовал за ней.

Очутившись внизу, он поначалу не заметил незнакомку. Куда она исчезла? Но нет, его дама в красной шляпке здесь Вон она у прохода на перрон.

— Стой! — заорал по-немецки Оскар Пранге.

Несколько человек обернулись и осуждающе посмотрели на него. И это неудивительно. Как же прохожие-французы могли оставаться равнодушными при виде немца-оккупанта, преследующего их соотечественницу.

— Стой! — крикнул Пранге еще раз.

Расталкивая людей, он бросился к турникету и успел схватить незнакомку за руку. Ему было все равно, что подумают окружающие. Железной рукой он удерживал молодую женщину. Она защищается как дикая кошка, шипит, фыркает, широко раскрывает рот, показывая безупречно белые зубы.

-— Ну погоди! — грозит полицейский, пытаясь вытянуть ее из крестовины турникета.

И вдруг чувствует, как на его плечо опустилась чья-то тяжелая рука и потащила назад. Он быстро оборачивается и видит перед собой двух богатырского вида мужчин, которые угрожающе уставились на него.

— Что тут происходит? — грубым тоном спрашивает один из них по-немецки.

А незнакомка продолжает яростно колотить свободной рукой по лапище Пранге, сжимающей хрупкое предплечье женщины. Она бушует, что-то кричит по-французски. Кругом собираются любопытные, привлеченные этой сценой.

— Немедленно оставьте женщину! — угрожающе приказывает другой мужчина. Это он держит Пранге за плечо.

— Что вы хотите от нее?

Француженка опять начинает кричать. Пранге в бешенстве повышает голос на неизвестно откуда взявшегося защитника молодой женщины:

— Какое вам дело, что я хочу? Да кто вы, собственно, такой?!

— Служба безопасности. — отвечает первый богатырь. — А вы кто?

— Тайная полевая полиция, — орет Пранге, стремясь поставить на место этих двух идиотов.

И трое немцев вынимают свои служебные удостоверения. После этого ошарашенно оглядывают друг друга. Они еще не успели прийти в себя, как прекрасная незнакомка с огромными глазами и большим красным ртом вновь испускает дикий крик. Затем начинает возбужденно тарахтеть на французском, который Пранге ни в зуб ногой. Она обращается к собравшейся толпе, поскольку турникет на входе на перрон занят немецким полицейским, все еще не выпускающим изящную ручку прекрасной пленницы.

Это самое умное, что она могла сделать. Для французов обстановка представляется следующим образом. Мужчина, скорее всего немец, поскольку говорит только по-немецки, пристал к их соотечественнице. Более того, он силой удерживает ее. К тому же он не в военной форме. И, кажется, у него стычка с двумя другими немцами.

Французы вспоминают, что они патриоты и кавалеры. И начинают выражать свое недовольство.

— Оставьте в покое эту женщину! — кричит низенький мужчина, гневно сверкая очками в стальной оправе. — Она хочет сесть в поезд, чтобы успеть попасть домой до наступления комендантского часа.

Обстановка накаляется. Толпа угрожающе нависает над тремя растерявшимися немцами.

Другой мужчина, вберете, кричит по-французски прямо в физиономию Оскара Пранге что-то обидное. Хотя любитель амурных приключений ничего не понимает, перекошенное от ненависти лицо парижанина говорит само за себя.

— Но я... — начинает Пранге и тут же замолкает.

Один из сотрудников службы безопасности бьет его по руке и кричит:

— Отпустите, наконец, женщину, идиот!

Оскар Пранге сдается. Он разжимает пальцы, сцепившиеся в руку прекрасной незнакомки. Как раз в это время из тоннеля показывается поезд и с грохотом подкатывает к перрону. С торжествующей улыбкой дама в красной шляпке бросается к вагону и исчезает...

Тяжело дыша, Пранге вытирает со лба пот и отступает на два шага от прохода.

— Боюсь, вы допустили большую ошибку, — укоризненно обращается он к сотрудникам службы безопасности.

— Мы никогда не ошибаемся, — зло фыркает один из них.

Другой, который, кажется, настроен более мирно, объясняет:

— Что вам вообще нужно от этой молодой женщины? Мы ручаемся за нее. Она нам хорошо известна. Это — наш агент.

— Что? Кто она? — спрашивает Пранге. совершенно сбитый с толку.

— Она — один из агентов службы безопасности, — повторил тот.

На Пранге, можно сказать, обрушилась Вселенная. Сначала он изображал из себя неотразимого донжуана, стремившегося познакомиться с красной шляпкой. Затем, когда незнакомка побежала, у него возникло подозрение — тут, видимо, дело нечистое, и он превратился в проницательного шерлокхолмса. А вот теперь полное фиаско!

Как он, старый лис из ТПП, мог охотиться за агентессой службы безопасности, одной из своих?! Да ты, елки зеленые, самый настоящий тюфяк — раз такое случилось! Ему уже слышались обидные шуточки и громогласное ржанье сослуживцев. Он видел себя на ковре перед начальством, которое требует от него объяснений. И, наконец, головомойка, суровое наказание...

Словно поджавший хвост пудель, тащится несостоявшийся донжуан от метро на улицу полковника Молля. По дороге решает, что не произнесет ни звука о своем героическом поступке. Ни слова ни лейтенанту, ни своему сослуживцу Байсу. Авось и те ребята не станут болтать. Дай-то Бог!

Пранге не знает, что он был на волосок от величайшего успеха. Не знает, что он уже держал в своей руке край покрова, за которым скрывалась таинственная и неуловимая «Кошка». Не знает, что только что встретил женщину, которая сделала игру с опасностью главным содержанием своей жизни.

Позже, мною позже выяснится, с какой беспримерной дерзостью «Кошка» провела своих преследователей. С какой отвагой собирала она важнейшую секретную информацию и передавала ее военному министерству в Лондоне, каждый раз начиная со слов: «Кошка сообщает...»

«Кошка» знала, что пеленгаторы направлены на ее передатчик. Но ей также было известно, что эта техника изготовлена с большими дефектами. Вместе с тем она учитывала косность и медлительность немецких служб и оказалась права. Принимала она в расчет и свое женское обаяние, которое действовало безотказно на немецких военных, да, в общем, и на всех мужчин, с которыми ей приходилось сталкиваться. Она шла даже в пещеру льва — спальню одного из эсэсовских генералов в Париже. Но обо всем этом узнали значительно позже.

Молодая женщина в красной шляпке была не кем иным, как «Кошкой»... Поздним вечером 31 июля она выступала совсем в ином обличии — агентессы службы безопасности. У нее было много прикрытий. И, конечно, ей ничего не стоило обмануть нижних чинов тайной полевой полиции, не отличавшихся остротой ума.

И все же, несмотря на изощренный ум, дерзость и неописуемую отвагу, «Кошка» была женщиной, женщиной страстной, темпераментной, непредсказуемой. Если она полюбила — ей было наплевать на любую опасность. Казалось, опасность усиливала ее любовь. Опасность еще больше щекотала ее нервы.

Вот как обстояло дело, когда лейтенант Хальбе — он же сотрудник тайной полевой полиции — чуть было не достиг самого большого успеха в своей карьере. Но в последнюю минуту «Кошка» выскользнула из его сети. Друзья не раз предупреждали ее об опасностях, о том, чтобы она действовала более осторожно. Но она упрямо оставалась с передатчиком на улице полковника Молля. Ей не хотелось покидать квартиру, где она провела чудесные дни и ночи с мужчиной, которого горячо и каждый раз по-новому любила. Мужчина этот и вовлек ее в волнующий мир приключений. Вот она и оставалась там ради этого мужчины и из-за того, чтобы насладиться щекочущим нервы чувством опасности. Странная женщина, непонятная для тех, кто ее не знал. Насколько она по-су-масшедшему горячо любила, настолько хладнокровно действовала тем поздним вечером 31 июля 1941 года. План ее был прост, но он наверняка достигал цели. Он был рассчитан на то, чтобы привлечь к ней — и только к ней внимание сотрудников тайной полевой полиции. И он удался — «Кошка» исчезла. А тайный передатчик?

Второй этаж дома номер 14. Дверь открывает старая сутулая женщина.

— Что вам угодно, месье?

Старая женщина почти слепа, на ее носу пара очков.

— Вы владелица квартиры? — спрашивает лейтенант.

Он бегло говорит по-французски.

— Да.

— Немецкая полиция! — Хальбе показывает удостоверение. — Кто еще живет с вами в квартире? Есть ли у вас съемщики?

— Съемщики? Собственно, только один.

— А почему «собственно», мадам?

— Ну, как сказать... Еще одна дама живет у меня, но она не съемщица.

— Если эта дама живет у вас, но не является вашей съемщицей, — ведет дознание лейтенант, — так кто же она в таком случае?

— Она подруга моего съемщика, месье Валенти.

— А где, мадам, сейчас месье Валенти и его подруга?

Старая женщина сердито покачала головой.

— Ах, сегодня какой-то сумасшедший вечер! Мадам ушла полчаса тому назад, а месье Валенти оставил дом за несколько минут до вашего прихода. Да еще с двумя большими чемоданами. Не могу понять, почему он так заспешил. Ведь вот-вот наступит комендантский час!

— А где размещается месье Валенти со своей подругой?

Хозяйка машет рукой в глубину забитой старой мебелью и всяким хламом передней.

— Здесь, вот за этой дверью. Он снимает самую большую комнату, окнами на улицу. Боюсь, что вы туда не попадете, господа. Месье Валенти запер дверь и взял ключ с собой. Он... Постойте, господа, что вы делаете?! Так нельзя! — Голос старой женщины становится пронзительным: Нет, господа, нельзя же вести себя по-варварски!

Лейтенант Хальбе изо всех сил бьет ногой по двери. Раз - другой -третий.. Раздается треск дерева, и дверь слетает с петель. Хальбе и сопровождающие его люди врываются в комнату.

Первое, что отмечает лейтенант — это запах Терпкий и нежный аромат наполняет всю комнату. Это неизвестные Хальбе духи. Их а ромат опьяняет и притягивает, волнует и бодрит.

«Должно быть, это духи любовницы месье Валенти, — думает лейтенант. — Сбежавший Валенти, наверно, любит их. эти духи».

Хальбе осматривается. Кругом дикий беспорядок. Костюмы, платья, белье выброшены из шкафов и ящиков комода и валяются на широкой постели, на полу, на креслах.

— Господин лейтенант, взгляните! —Один из двух полицейских, которые сопровождают Хальбе, зовет его к окну и показывает на провод, который идет из комнаты к высокой антенне на крыше.

— Достаточно откровенно, — констатирует Хальбе. — Месье Валенти и его подруга совсем не безобидные радиослушатели. Это мне совершенно ясно. Как выглядит этот человек, мадам?

— Как сказать, — мямлит хозяйка квартиры. — Он высокий, такой примерно как вы, месье... стройный, элегантный. Тип офицера.

— Он француз?

— Думаю, нет. Наверное, поляк... Очень ухоженный господин, рубашки меняет каждый день.

— Сколько ему лет?

— Что-нибудь сорок пять.

— А как зовут его подругу?

— Месье называл ее Матильдой...

— Как еще он к ней обращался?

— К сожалению, не знаю.

— Не знаете?

— Сдающей в наем не принято спрашивать у постояльца фамилию дамы, которую тот оставляет у себя ночевать, — с достоинством отмечает старушка.

— Ну, конечно, — язвительно подтверждает Хальбе.

Он ожидал что-то вроде этого. Если бы хозяйка назвала фамилию, то она наверняка была бы ненастоящей.

— А как выглядела Матильда, мадам?

— Она небольшого роста, изящная, хорошо воспитана. У нее большой рот и черные глаза. Да вот, месье, ее фотография!

Хозяйка показывает на тумбочку. Лейтенант разглядывает молодую, очень привлекательную женщину в белом купальнике. Она улыбается, демонстрируя прекрасные зубы. У нее темные волосы, умное лицо. Так вот какая она, эта Матильда, ароматом духов которой пропитана вся комната. Дурманящий запах начинает волновать лейтенанта.

— Вы уверены, — спрашивает он старуху, чтобы стряхнуть с себя странное оцепенение, — что они не женаты?

— Совершенно уверена, месье. Я сплю там, в соседней комнате. А стены в моей квартире очень тонкие. Я старая женщина, дважды была замужем, так что прекрасно понимаю, что к чему, когда речь идет об амурных делах...

— У вас хороший слух, мадам?

— О да, месье, для моего возраста...

— Тогда вы должны были прекрасно слышать, как у этих двоих работал радиопередатчик!

— Передатчик?! — удивляется ничего не понявшая старая женщина.

— Да, — подтверждает Хальбе, хотя знает, что никакого толка не добьется. — Азбука Морзе, слышали о такой?

— Ничего не понимаю...

— Конечно, конечно, — говорит лейтенант, а сам думает: «Кто этот мужчина? И кто эта Матильда? Неужели она «Кошка»? И если так. то что заставило ее стать «Кошкой»?»

Жгучее желание увидеть эту женщину, разгадать ее тайну, познакомиться с ней охватывает лейтенанта Хальбе. Его все больше волнует запах ее духов.

— Господин лейтенант!

— Что у вас? — Хальбе очнулся от грез.

— Взгляните на это, — говорит полицейский и протягивает ему кусочек кварца. — Кажется, такие штуки используются в передатчике.

Лейтенант кивает.

— А вот что я нашел, — подключается второй полицейский, подавая лейтенанту листок бумаги. — Это расписка в получении арендной платы за комнату.

Хальбе поражается — уж очень большая сумма.

— Это ваша подпись? — спрашивает он старую женщину.

— Моя, месье.

Хальбе вздыхает.

— Тогда одевайте ваше пальто.

— Пальто?! А зачем?

— Я должен вас арестовать, — поясняет лейтенант.

— Арестовать?! Да что же такое я сделала?

— Мадам, вы получали за комнату вдвое больше обычного. Вы знали, чем занимается ваш съемщик, но закрывали на это глаза из-за денег. Вы — укрывательница, и вам платили за риск. У нас, немцев, утайщик — тот же вор.

— Платили за риск? — захныкала старуха. — Я не понимаю, месье, я ничего не понимаю, я не имела никакого понятия...

— Мы вам все точно объясним, мадам, — обещает ей Хальбе. А что ему еще остается?

Он встает. Его люди уводят жалобно причитающую старуху, а он смотрит на фотографию незнакомой женщины, о которой ему известно лишь то, что господин Валенти называл ее Матильдой.

Лейтенант засмотрелся на фото красавицы. Он замер и не шевелится... В его памяти долгое время сохранялась эта фотография молодой, прекрасно сложенной женщины с темными волосами, умным лицом и манящими глазами, пока в России его не сразила смертельная пуля. Ведь после провала операции радиопеленгаторное подразделение, которое он возглавлял вместе с ним, конечно, было отправлено на Восточный фронт.

Немногие посвященные в суть операции сотрудники отдела абвера в Париже решили молчать о неудаче с захватом тайного радиопередатчика в районе Триумфальной арки. Начальник абвера адмирал Канарис тоже пришел к такому же решению. Лишь некоторые сотрудники центрального аппарата ведомства закордонной разведки и контрразведки узнали об этом провале. Были предприняты все меры для того, чтобы сохранить в тайне самое главное. Что абвер создал специальное радиопеленгаторное подразделение и использовал его в Париже, чтобы доказать: утечка информации о нападении вермахта на Россию произошла из рядов СС. Ведь хитроумная и коварная шпионка «Кошка» располагала прямыми связями с эсэсовскими структурами и службой безопасности.

В Берлине и Париже отложили в сторону дела, заведенные на «Кошку». Отложили — одни с яростью и злобой, другие с огорчением, а третьи, просто пожав плечами — в зависимости от темперамента, чина или занимаемой должности. Ибо теперь не было ни малейшего шанса снова напасть на след «Кошки», а тем более поймать ее.

Севрский сервиз, сервиз из известной всему миру фарфоровой мануфактуры стал знаком злой судьбы для «Кошки».

Сервиз этот был далеко неполным, и предметы, входившие в него, выглядели сильно подержанными. И вот какая у него была история.

Незадолго до войны некто Эмиль ле Мёр, рабочий, живущий на случайные заработки, вступил в портовом городе Шербур в брак.

«Поглядите, что стало с Эмилем, этим бездельником. Как он изменился», — удивлялись все, кто знал ле Мёра прежде.

Теперь у него была порядочная жена, маленькая, но собственная квартира и упомянутый выше севрский сервиз, наследное имущество его супруги. Для Эмиля потрескавшиеся тарелки и надбитые блюдца и чашки из благородного фарфора были гласным вещественным доказательством того, что он, наконец, стал принадлежать к другому сословию — буржуазии, мелкой, но буржуазии. До сих пор он знал лишь толстый фаянс трактиров или жестяные миски исправительных заведений.

Квартира Эмиля — одна комната с кухней — расположена на одной из престижных улиц Шербура. Правда, во флигеле. В главном же строении, фасад которого выходил на улицу, жили благородные господа, такие как мадам Буффе с первого этажа, молодая, одевающаяся с утонченной роскошью писаная красавица.

Эмиль редко видел ее. Целый день он, рабочий на заправочной станции склада немецких военно-воздушных сил, торчал там. И даже если бы ему удалось ее лицезреть, вряд ли у него могли возникнуть какие-либо нескромные мысли. Слишком неравное положение было у них. Да и к тому же он ведь теперь женатый человек и не может вот так, с ходу, позволить себе вольности...

2 октября 1941 года в Шербуре завыли сирены противовоздушной обороны. Эмиль находился дома один: как заботливый муж он отправил свою супругу в деревню, где не слышно было этого отвратительного воя, и люди жили относительно спокойно, не ведая воздушных налетов.

Тревога загнала Эмиля, как и многих других, б бомбоубежище, оборудованное в подвале главного корпуса. Он забрался в угол подальше и решил прикорнуть. Приглядевшись, он обнаружил возле себя женщину и, к своему смущению и даже испугу, узнал в ней прекрасную мадам Буффе. Но самое удивительное, и она узнала его — бывшего бродягу. Более того, знатная соседка придвинулась к нему поближе, наклонилась и, бросив настороженный взгляд на окружавших, что-то прошептала. Эмиль от удивления поначалу ничего не разобрал, но потом, навострив уши, услышал:

— Вами интересовался один господин...

— Мной?

— Да, вами, месье ле Мёр. На вас поступило заявление в Комитет освобождения...

— Куда, куда? — спросил сбитый с толку Эмиль: он не мог понять, о чем идет речь.

— В Комитет освобождения.

Недовольная складка прорезала гладкий лоб мадам Буффе. И тут Эмиль уловил угрожающую нотку в ее голосе:

— Были бы вы патриотом, вы поняли бы сразу, о чем идет речь. У этого комитета много задач. Одна из них — выявлять коллаборационистов, другими словами, французов, которые работают на немецких оккупантов — бо-шей, водятся с ними, дружат...

Конечно, в оккупированной Франции в 1941 году было еще относительно спокойно. Но это только с виду. А в задних комнатах питейных заведений в тесном кругу добрых друзей уже шло брожение умов. И дело не ограничивалось только словами. То тут, то там тайно совершались диверсионные акты, возникали жестокие драки между пронемецки настроенными французами и теми черными детьми прекрасной Марианны, которые не могли вынести позора своей родины. Эмиль не мог прикинуться дурачком: ему, мол, неизвестно, кто такой коллаборационист. Это слово он слышал довольно часто. Но оно его не волновало. Главное, он неплохо зарабатывал у немцев. Боши платили щедро. Между тем мадам Буффе продолжала:

— С этими немецкими прихвостнями после войны не будут долго церемониться: всех их повесят...

— Повесят?! Но это же жестоко, мадам! Разве я вхожу в правительство Виши? За что вешать маленьких людей, как я? Ведь я только рабочий на заправочной колонке...

— Вы работаете на бошей, — перебила его мадам Буффе. — Следовательно, помогаете врагу. Этого достаточно...

Ле Мёр не знал, как убедительно возразить элегантно одетой и пахнувшей дорогими духами мадам Буффе. Как это она дошла до этого? А может быть, она и права? Ничего удивительного в этом нет: его соседка знает, что говорят там, наверху. Ведь она — дама из высшего общества.

Замешательство Эмиля все возрастало, и он, как бы желая получить совет, спросил:

— Что же мне делать? Оставить свое место у немцев и снова стать безработным?

— Напротив, вы можете спокойно оставаться у бошей. Только держите свои глаза широко открытыми. Фиксируйте все, что происходит на складе. Мы должны знать слабые места у своего врага.

— Ну ладно, установить, разузнать... А что я потом должен делать со всем этим?

— Обо всем, что увидите и услышите, вы должны сообщать Комитету освобождения. Тем самым докажете, что вы патриот, а не немецкий пособник...

— Ноя никого не знаю в Комитете освобождения...

— Нет, знаете, — и Эмиль от удивления широко раскрыл глаза, так как мадам Буффе, чуть помедлив, добавила: — Меня, например.

И, подвинувшись к Эмилю еще ближе, прекрасная соседка прошептала:

— Что я вам сейчас скажу, это строжайшая тайна. Никто не должен знать, что я состою в Комитете освобождения. Я считаю, что вы интеллигентный и надежный человек. И знаю, что вы не подведете меня.

Эмиля бросало то в жар, то в холод. Поначалу такой угрожающий тон, потом вдруг соблазнительные нотки в ее голосе. Дьявол разберет этих женщин! Но ему очень хотелось понравиться этой бабенке, черт бы ее побрал! И Эмиль все внимательнее вслушивался в то, что она говорила.

— Если вы будете хорошо для нас работать, то скоро сами станете больше знать. Вы ничего не слышали о «Кошке»? Нет? На всякий случай запомните это имя.

Мадам Буффе на мгновение замолчала, как бы давая собеседнику возможность осмыслить услышанную им информацию, а потом продолжила:

— Повсюду во Франции есть Комитеты освобождения и патриоты, которые каждодневно стараются приблизить час освобождения нашей родины. Для них «Кошка» — это пароль. В Париже у нее есть радиопередатчик. Ежедневно она связывается с союзниками. Вместе с англичанами и американцами мы изгоним из страны проклятых бошей. И вы можете в этом помочь. Слышите? Вы должны это сделать! Кстати, комитет хорошо оплачивает полученные сведения. И я об этом тоже побеспокоюсь, когда предложу коллегам вашу кандидатуру... Итак, месье Эмиль?!

Этой ночью Эмиль внезапно проснулся, облитый с головы до ног потом. Ему привиделся мучительно страстный кошмар. Будто мадам Буффе нежно ласкает его, как кошка, гладит мягкими руками, а он, Эмиль, чувствует, что вместо пальцев вдруг появляются острые когти, которые больно царапают его. И милая соседка превращается в безжалостную шпионку «Кошку».

«Нет, — лихорадочно думает Эмиль, — мадам Буффе не может быть «Кошкой». Но моя соседка, наверно, входит в ее организацию. А сеть «Кошки» разброшена по всей Франции. Она, эта сеть, хорошо замаскирована. И создают ее безобидные на вид лица, в основном женщины».

А «Кошка» и на самом деле охотно работает с представительницами слабого пола. Она прекрасно знает сильные и слабые стороны лучшей половины человечества. Ведь она сама женщина.

Однако дама в красной шляпке, «агентесса службы безопасности», наглая, умная, отчаянно храбрая, не считающаяся ни с чем. «Кошка» совершает одну-единственную ошибку: она недооценивает себя как страстную женщину, забывает о том. как может вскипеть ее пылкая кровь...

Через несколько дней Эмиль появился у мадам Буффе. Он пришел сюда без колебаний, решительными шагами. Но в гостиной с воздушными занавесями на окнах, тяжелыми парчовыми портьерами, мягкими коврами и элегантными креслами уверенность покинула его.

На мадам было платье с чересчур смелым декольте. Эмиль попробовал отвести глаза, но это оказалось свыше его сил: взгляд все время непроизвольно возвращался к аппетитной впадине между двумя безупречными полушариями роскошного бюста, и от страстного желания кровь бросилась ему в голову.

— Ну как, месье Эмиль, все взвесили? — насмешливо рассматривала красотка неуклюжего мужчину, а сама подумала: «Он даже вырядился в воскресный костюм!»

Действительно, вид у Эмиля стал получше. Но хорошая одежда не смогла придать ему большей уверенности. С раскрасневшимися щеками, явно смущенный, он шарил по карманам и никак не мог найти записку с собранными сведениями, которую хотел вручить обольстительной соседке.

— Да, э-э-э, тут у меня есть кое-что для коми... э-э... для вас... вот тут я написал...

— Очень хорошо! Дайте мне.

— Нет, только не в письменном виде, пожалуйста, мадам... Я лучше передам вам все на словах. Если немцы найдут записку, они могут найти меня по почерку, и мне несдобровать — расстреляют!

— Ладно, не бойтесь! За то, что вы рискуете, мы вам хорошо заплатим. Вы прямо сейчас получите деньги.

— Нет, мадам, от вас я не возьму ни сантима, — выдавил он.

Все развивалось как в том кошмарном сне. Она удивленно взглянула на него.

— Ни сантима? Почему?

Сейчас, именно сейчас ему нужно прижать ее к себе. Он знал, что если не воспользуется этим моментом, то его желание никогда не исполнится. Но ее отталкивающий взгляд, ее неприступность, вся окружающая обстановка сковали его волю.

Она прочитала вожделение в его глазах и ледяным тоном продолжила:

—О, я понимаю, месье Эмиль. Вы хотите показать себя с лучшей стороны. Вы хотите загладить свое прошлое. Браво!..

Эмиль почувствовал: она прекрасно поняла его. Ему показалось, что ее слова хлещут по его лицу, как пощечины. Он закрыл глаза и шагнул к ней.

Но она отпрыгнула к двери, ведущей в соседнюю комнату, открыла ее и крикнула:

— Поль, Поль, пожалуйста, можешь ли ты быстро прийти сюда? Пришел рабочий с бензоколонки. Принес сообщение. Можешь ли ты урегулировать с ним финансовые вопросы?

В дверях показался небрежно одетый коренастый мужчина в кожаной куртке. Смуглое его лицо выглядело грубым, но профиль очерчен смело. Черные глаза глядели холодно и так пристально, что становилось не по себе. Он подошел к Эмилю, улыбнулся — «немного зло», — подумал Эмиль, — и свысока процедил:

— A-а, рабочий с заправочной станции...

Затем прочитал через плечо хозяйки квартиры заметки Эмиля, которые она держала в руках, пробурчал что-то непонятное и повернулся к озадаченному Эмилю.

— Насколько надежно ваше сообщение? Ну ладно, посмотрим. Вот вам для начала тысяча франков... — И не давая опомниться ошеломленному Эмилю, продолжил: — Впрочем, не воображайте, что за каждое сообщение вы будете немедленно получать деньги. Мадам не имеет никакого отношения к финансовым делам, ими занимаюсь я и выдаю деньги первого числа каждого месяца. В эти дни я специально приезжаю в Шербур. Скажу честно, я рад, что вы решили сотрудничать с нами. Спасибо и до свидания!

Эмиль не помнил, как он выбрался из квартиры мадам Буффе. Спотыкаясь, он побрел в свой флигель. На лице его можно было прочесть пеструю гамму чувств — от смущения и недовольства до досады и злобы. Совсем не так представлял он свою встречу с прелестной мадам Буффе. Он ведь чувствовал было себя свежеиспеченным героем, отважным патриотом, хитроумным агентом, перед которым красавица соседка не сможет долго устоять. А тут появляется этот заносчивый, злобно улыбающийся субъект, этот говнюк Поль. Эмиль был сильно разочарован. Но впереди его ждало еще большее разочарование: он не предполагал, что ему придется расхлебывать еще более крутую кашу из чужой посудины, а не из треснутой, но милой сердцу тарелки, изготовленной из благородного севрского фарфора.

9 октября 1941 года в 20 часов пост радиоперехвата немецкой контрразведки зафиксировал частично зашифрованную радиограмму, в которой говорилось:

«...Военному министерству в Лондоне комната 55-а точка Кошка сообщает: большой эшелон с горючим ожидается на складе германских ВВС в Шербуре точка Прибудет в ночь на 13 октября на товарную станцию точка Тот же источник сообщает о росте недовольства новым немецким бомбардировщиком дальнего действия...»

В Париже опять пошла кутерьма. Стало быть, она появилась снова, эта проклятая «Кошка». Ее никто не знает и никто не видел, ее только слышат, когда она передает сведения, представляющие, как правило, большую стратегическую ценность. Эти сообщения информируют западных союзников о слабых сторонах германских вооруженных сил и военного производства.

После памятных событий 31 июля 1941 года, когда солдат из тайной полевой полиции умолчал, что столкнулся с подозрительной красоткой француженкой, а лейтенант Хальбе — о том, что в районе Триумфальной арки побывал в комнате, из которой только что исчезли мужчина и женщина, а вместе с ними и подпольный радиопередатчик, сообщения «Кошки» длительное время не появлялись в эфире. Но потом ее морзянку стали вновь ловить. И точки — тире с беспримерной наглостью опять зазвучали ежесуточно. В Лондон шли не только военные секреты. Туда направлялись и данные об интимной жизни некоторых немецких генералов и нацистских бонз.

После фиаско 31 июля немецкая контрразведка отказалась от дальнейших попыток засечь месторасположение тайного радиопередатчика. Трюк с палатками строительного управления парижской телефонной станции повторять было уже нельзя. «Кошка» раскусила его. Она и ее люди удвоили бдительность. Неуловимая шпионка продолжала радировать свои сообщения из захваченного немецкими оккупантами Парижа прямо в Военное министерство Англии.

«Кто же была эта проклятая «Кошка»?» — бушевали в Берлине. Имперское министерство военно-воздушных сил пронюхало о ее сообщении относительно негодности дальних бомбардировщиков, которое лило воду на мельницу критиков программы строительства этих новых машин.

Казалось, против «Кошки» ничего нельзя было сделать. В ответ на ее радиограммы в Англии стартовали бомбардировщики королевских военно-воздушных сил, которые летели через Ла-Манш.

Их бомбы рвались, в частности, на складах гитлеровских стервятников и на товарной станции Шербура.

Перед развалинами своего жилища после очередного авианалета стоит мужчина, копается в обломках и время от времени заливается странным смехом. Он похож на сумасшедшего.

«Ну вот, теперь ты можешь расхлебывать свою кашу, Эмиль. Ты ее заварил — тебе и расхлебывать! Идиот, болван ты этакий, безмозглая башка! — Так думает свежеиспеченный агент, попавший в сети прелестной мадам Буффе. — Неужели ты думаешь, что тебе удастся собрать осколки роскошного севрского сервиза и склеить чудесные тарелки и чашки с золотым ободком?»

Английская бомба разнесла в пух и прах жилище Эмиля ле Мёра. Адский подарок из Альбиона угодил как раз во флигель. Главный же корпус остался целехоньким, вылетели лишь окопные стекла.

«Проклятие!» — скрипел зубами Эмиль.

Сейчас он употреблял это слово гораздо чаще, чем когда-либо. А ругался-то агент-новобранец зря. Ведь это по его наводке сюда обрушились английские бомбы, доставленные без таможенной пошлины и в удивительно короткий срок...

Несколько вечеров кряду Эмиль напивался в своем излюбленном кабачке, расположенном в портовом квартале. Обычными его посетителями были немецкие солдаты и французские рабочие, занятые на различных германских предприятиях и в учреждениях. Там же толкались и французские девушки, искавшие знакомств среди победителей. В углу верещал граммофон. Помещение было наполнено табачным дымом и тяжелым запахом сивухи.

Эмиль даже не заметил, как к нему подошел немецкий ефрейтор, его непосредственный начальник на складе.

— Послушай-ка, что с тобой случилось? Ты выглядишь, словно болтался целую неделю под проливным дождем! — громко сказал бош и сильно хлопнул Эмиля по плечу. Тот согнулся от неожиданности чуть ли не пополам. Но это был знак участия, и пьяненькому Эмилю просто до невозможного захотелось поплакаться хоть кому-то в жилетку. И его прорвало. Он рассказал собеседнику, пуская слезу от жалости к самому себе, что потерял жилище и имущество, включая ценный сервиз из севрского фарфора... Он вытряс из себя все: как собирал сведения для Комитета освобождения, о месье Поле, зло улыбавшемся финансисте. Утаил лишь одно: то, что существует прелестная мадам Буффе, втянувшая его в эту заваруху В бывшем бродяге жил еще настоящий кавалер. Все остальное было ему, как говорится, до лампочки, но красавица соседка из-за него пострадать не должна.

Ефрейтор с жадностью впитывал все, что рассказывал Эмиль. Наконец, он не выдержал:

— Что же ты, братец, натворил! Теперь остается лишь одно: ты должен мне точно рассказать, как нам заполучить этого Поля. Пока я никому ничего докладывать не буду. Вот когда ты доставишь этого типа, тебе простят предательство... Что же касается меня, то если я вскрою шпионскую организацию, тоже наверняка получу три недели внеочередного отпуска и досрочное продвижение по службе...

На том и порешили. Но прошло несколько дней, и ефрейтор всполошился: Эмиль не появлялся на работе. Поиски его ни к чему не привели. Тогда незадачливый детектив решил немедленно доложить по команде о случившемся.

Вот как налет английских бомбардировщиков вызвал целую лавину событий, которая со страшной силой пронеслась над Эмилем, Полем, мадам Буффе и над многими другими, а в конце концов потащила за собой и «Кошку».

Рапорт ефрейтора поднял на ноги абвер: наконец-то конкретный след к одной из групп Сопротивления, которые сейчас возникают по всей стране.

Капитан Эрих Борхерс выехал из парижского предместья Сен-Жермен, где располагался отдел немецкой военной разведки и контрразведки — абвера, в Шербур. Он получил приказ разыскать исчезнувшего Эмиля ле Мера, ликвидировать шпионское гнездо в этом городе и детально разобраться во всех других наводках.

Капитан Борхерс слабо владел французским языком. Из-за этого он в Шербуре уже через несколько дней столкнулся с неразрешимыми загадками и непреодолимыми препятствиями.

Эмиля обнаружили в принадлежавшем ему крольчатнике, уцелевшем после английской бомбежки. Но допрос его шел тяжело и практически не дал никаких результатов. Он был физически и морально сломлен и продолжал повторять немцам все, что уже рассказывал ефрейтору. Но добавить что-либо не хотел. А возможно, и не знал.

Капитан Борхерс горько жаловался в шербурском отделении абвера, что уперся как в стену. Тогда там ему предложили: в тайной полевой полиции в Шербуре служит некий унтер-офицер Хуго Блайхер, прекрасно владеющий французским языком. И вообще он малый с головой. До войны был прокуристом, доверенным лицом импортно-экспортной фирмы, мотался по разным странам, изобретательный и находчивый, парень что надо.

Хуго Блайхер, вероятно, окажется единственным человеком, способным найти выход из создавшегося тупика. Он сможет к тому же вытрясти из этого французского работяги Эмиля ле Мера кое-что более полезное, чем дурацкий лепет, который слышали от него до сих пор.

Унтер-офицер Хуго Блайхер был откомандирован в распоряжение капитана Борхерса. Так началась удивительная карьера, которую вряд ли пережил еще кто-либо из унтер-офицеров германских вооруженных сил.

Скоро имя Хуго Блайхера, а еще чаще его оперативный псевдоним «Месье Жан», наводили страх и ужас среди участников движения Сопротивления во Франции. После войны это имя приобрело еще большую известность, и по сути не осталось ни одной французской газеты, которая не написала бы что-нибудь о нем и о «Кошке». О том. например, что на «Кошку»... «упала тень виселицы». Или о том. что часть ставших известными драматических событий, повлекших за собой гибель французских патриотов, тесно связана с Хуго Блайхером и «Кошкой». А еще о том, с какой энергией, хитростью и изворотливостью боролись друг с другом оба противника — немецкий унтер-офицер и франко-английская шпионка, какие далеко идущие последствия имела встреча этих людей, какая трагическая судьба выпала на долю Блайхера и «Кошки», судьба, которая вознесла их высоко над повседневной действительностью.

Этот Хуго Блайхер после войны обосновался в небольшом симпатичном городке Теттнанг недалеко от Боденского озера. У него там уютный табачный магазинчик. Человек, который в годы военного лихолетья был асом немецкой военной контрразведки, встречал теперь своих клиентов за прилавком. Он носил массивные роговые очки, и этому видному, широкоплечему мужчине никто не дал бы тех пятидесяти с небольшим хвостиком лет, которые были у него за плечами. Спокойными уверенными движениями выкладывает он на прилавок табачные изделия, принимает деньги, возвращает сдачу, как будто бы он в своей жизни ничего другого никогда и не делал.

Летом 1955 года Хуго Блайхер отважился съездить в Париж. Он хотел прямо на месте действия оживить свои воспоминания о той очаровательной женщине, которая была опасной шпионкой, гораздо более опасной, чем незабываемая Мата Хари, великая авантюристка и шпионка времен первой мировой войны.

Хуго Блайхер, человек, волею судьбы ставший противником «Кошки», хотел 14 лет спустя воссоздать те драматические события, которые привели его к триумфу, а «Кошку» — к провалу. Впрочем, скорее всего не к провалу, а к звездному часу ее жизни.

Признаюсь: в принятии Хуго Блайхером такого решения повинен автор. Ведь это я разыскал противника «Кошки» и собрал подлинные материалы об этой шпионке. Нашел много данных, похороненных в архивах и людской памяти. Данные, которые, в конце концов, раскрыли закулисные стороны и мотивы, которые помогли понять натуру этой импульсивной женщины, поступки наглой, хитроумной и в то же время отважной и решительной «Кошки».

Хуго Блайхеру было известно, что «Кошку» недавно выпустили из тюрьмы. Убежденный в том, что эта женщина заслуживает справедливого отношения к себе, он согласился совершить вместе со мной поездку по местам, которые имели, так сказать, величайшее значение для него, для «Кошки» и сотен других людей, втянутых в драматический водоворот тогдашних событий. Поездку, которая должна была пробудить воспоминания о том времени, когда он, Хуго Блайхер. встречался с «Кошкой», ее друзьями и врагами.

Блайхера я забрал в свой автомобиль в Теттнанге. На границе с Францией Хуго остался в машине, а я отправился к пограничникам, чтобы уладить паспортные дела.

Французский пограничник скользнул взглядом по моему документу и возвратил его мне. Раскрыв же паспорт Блайхера, он вдруг насторожился и спросил меня:

— Довольно интересная фамилия, не правда ли? Что-то такое я слышал...

— Что-нибудь не в порядке? — поинтересовался я. — У меня в машине господин Хуго Блайхер, владелец табачного магазина из Теттнанга, городка в районе Боденского озера...

— Торговец табачными изделиями, так-так... И зовут его Хуго Блайхер? — Пограничник подошел поближе к моему автомобилю и пристально взглянул на моего спутника. Затем вернулся назад и сказал: — Пардон, одну минутку... — повернулся и пошел с паспортом Хуго Блайхера в руке к караульной будке, но затем остановился у двери и снова направился ко мне.

— Разрешите еще раз ваш документ!

— Пожалуйста. — откликнулся я.

Он исчез в будке, а я вернулся к автомобилю и сказал тихо в открытую дверцу:

— Ну вот, господин Блайхер, похоже, вашу фамилию во Франции знает каждый...

— Не волнуйтесь, — невозмутимо ответствовал он. — У меня совесть чиста.

— Совсем недавно о вас писали все газеты. Это было, когда решился вопрос о помиловании «Кошки».

Мы оба замолчали и стали терпеливо ждать, хотя, признаюсь, испытывали некоторое волнение: черт знает чем все это кончится?!

Пограничник вышел, наконец, из служебного помещения, и вместе с ним — другой, судя по знакам отличия, его начальник. Старший чин подошел к машине, вежливо склонил голову и осведомился:

— Месье Блайхер?

Мой спутник утвердительно кивнул, и между ними завязался оживленный разговор по-французски. Они говорили так быстро, что я почти ничего не мог понять, хотя мне казалось, что я неплохо владел этим языком. А потом произошло то, что я смог понять значительно позже: пограничник крепко пожал руку Хуго Блайхера. С глубоким уважением страж границы попрощался с нами, протянул наши паспорта, еще раз согнулся в поклоне перед моим спутником, выпрямился, отдал честь и махнул часовому у шлагбаума:

— Пропустить!

Полосатый столб поднялся, и мы въехали во Францию.

В моей памяти всплывает другая сцена, когда я вспоминаю об этом загадочном человеке. Произошло это уже в Париже.

Идя по следам «Кошки», мы посещаем места, где она бывала, реконструируем эпизоды, в которых участвовала эта необыкновенная женщина.

Хотелось бы побеседовать со всеми, кто знает о ней больше, чем написано в газетах. И тут Хуго Блайхер говорит, что к таким немногим людям относится одна женщина. которую зовут Сюзанна Лоран.

— Кто она, эта Сюзанна? — спросил я.

— Самый порядочный человек, которого я встречал в жизни, кроме своей супруги, — ответил он. — Сюзанна — умная французская патриотка, но совсем другого типа, чем «Кошка». После войны французские власти приговорили Сюзанну к трем годам тюрьмы за то, что она подарила свою дружбу мне, немецкому унтер-офицеру, контрразведчику.

Мой спутник замолк, словно поглубже окунулся в прошлое, а потом вздохнув, продолжил:

— Но самое удивительное то, что Сюзанна эти три года содержалась в соседней с «Кошкой» камере в одной и той же тюрьме. Именно эти две женщины сыграли в моей жизни, в моей военной карьере такую выдающуюся роль, и именно они. такие разные и непохожие друг на друга, разделили одну и ту же судьбу. Я считаю, нет никого другого, кто знал бы «Кошку» так же хорошо, как Сюзанна.

— А как мы разыщем Сюзанну?

— Сам не знаю. У меня ведь не осталось никаких связей, которые вывели бы на нее. После всего того... — Тут он прикусил губу. — Видимо, она давно вычеркнула меня из своей жизни. Понятия не имею, что с ней стало. Я знаю лишь фамилию и адрес ее сестры, которая вышла замуж за фермера и жила недалеко от Гавра.

Не говоря ничего своему спутнику, я поспешил отправить сестре Сюзанны Лоран телеграмму с просьбой помочь нам, Хуго Блайхеру и мне, найти Сюзанну.

Ранним утром следующего дня меня разбудил телефонный звонок.

— Междугородний из Гавра, — сказала барышня с телефонной станции.

И тут же в трубке раздался голос:

— Алло, здесь Сюзанна, где Хуго?

— Он здесь, в отеле, но еще спит. Разбудить?

— Пусть поспит, но скажите ему, что я сейчас же сажусь в поезд и через три часа буду в Париже. Хуго должен встретить меня на вокзале Сен-Лазар. Поезд прибудет в 11-57.

В телефоне смолкло, и я в некотором замешательстве медленно положил трубку на рычаг.

«Что за странный человек этот Хуго Блайхер? — подумал я. —Из-за него молодая женщина просидела три года в тюрьме. Потом много лет он молчал и не подавал признаков жизни. Но стоило ему объявиться, как она стремглав бросается к нему, хотя он принес ей много горя и несчастья. Видимо, этот Хуго Блайхер на самом деле настоящий Дон Жуан, которого женщины не в силах забыть?! Был ли столь неотразим этот опасный контрразведчик? Встретила ли в нем «Кошка», женщина пылкой страсти, равного ей по своим сексуальным возможностям мужчину и достойного противника? Недооценила ли она его или же саму себя, да так, что ей пришлось ему уступить?

И что за штучка эта Сюзанна? Какую роль она сыграла в его жизни, что у нее общего с «Кошкой», кроме того, что ей пришлось сидеть в одной тюрьме вместе с знаменитой шпионкой?»

Позже защитник «Кошки» мэтр Альберт Нод вручил мне бумаги, среди которых я обнаружил протокол допроса Сюзанны Лоран, давней любовницы Хуго Блайхера. Привожу ниже выписки из него, чтобы читатель мог составить непредвзятое мнение об этой женщине и тогдашней обстановке.

Сюзанна Лоран на состоявшемся против нее после войны судебном процессе по обвинению в коллаборационизме показала следующее:

«Я, не состоящая в браке Сюзанна Лоран, проживающая сейчас в Париже, признаюсь, что в течение нескольких лет вела совместную жизнь с унтер-офицером германской военной разведки и контрразведки Хуго Блайхером. Он был моей большой любовью.

Познакомилась я с Хуго Блайхером вскоре после подписания перемирия между Францией и Германией. В то время я владела небольшим кафе в городе Кан, что в Нормандии. Однажды во время обеда он, одетый в штатский костюм, зашел в мое заведение. Любовь между нами возникла, как говорится, с первого взгляда. Скоро я стала его любовницей.

В свое оправдание могу сказать следующее. Мне тогда только что исполнилось 25 лет, и у меня было еще мало жизненного опыта. А он вызвал у меня такое сильное чувство. которого я никогда не знала ни до, ни после, избавиться от этого чувства не помогли ни разумные доводы, ни трезвые сомнения. В то время Хуго Блайхер был еще простым солдатом в тайной полевой полиции. Поначалу его служба состояла в том, чтобы расследовать всякие мелкие происшествия, например, кто из французов повредил телефонную линию, которой пользовались немецкое воинское подразделение или учреждение, и тому подобное.

Тогда я поселилась вместе с Хуго Блайхером и четырьмя его сослуживцами по ТПП на частной квартире. Я вела их хозяйство: готовила еду, стирала белье, штопала носки...

Я протестую, что меня обвиняют в сожительстве со всеми немецкими солдатами. Я любила одного только Блайхера и была ему верна.

Через некоторое время Хуго Блайхера и его сослуживцев перевели в Шербур. Он получил продвижение по службе и стал унтер-офицером. Я осталась в Кане одна. Ведь там был источник моего существования, мое кафе. Но оставшись одна, я поняла, что не могу жить без Хуго. Поэтому я продала кафе, как только нашелся подходящий покупатель, и, не говоря ни слова своему любимому, выехала к нему в Шербур. Там, как и в Кане, мы сняли частную квартиру и поселились вместе. Четверо его солдат тоже жили вместе с нами...

Это верно, что германское командование запрещало совместное проживание немецких солдат с француженками на частных квартирах. Начальство часто присылало контролеров и в нашу квартиру. Но немецкие патрули заранее предупреждали Хуго, что у нас будет проверка. Солдаты любили его и старались оградить от неприятностей. Тогда мне приходилось прятаться в шкаф или под кровать...

Сослуживцы Хуго Блайхера всегда относились ко мне порядочно и уважительно. Все они были отцами семейств, в гражданской жизни являлись уважаемыми людьми у себя на родине и как оккупанты вели себя во Франции безупречно. Меня они считали супругой своего товарища и ни разу не позволили себе обидеть меня жестом или словом. Могу сказать, в то время я чувствовала себя счастливой...

Однажды в Шербуре появился капитан Борхерс, сотрудник отдела военной разведки и контрразведки в Сен-Жермене. Унтер-офицер Хуго Блайхер был придан ему поначалу в качестве переводчика. Он должен был переводить на допросах арестованного тайной полевой полицией француза по имени Эмиль — его фамилию я не помню, — который был, если мне не изменяет память, рабочим на складе германских военно-воздушных сил в Шербуре...

Не могу вспомнить, когда я впервые услышала псевдоним «Кошка». Но случилось это определенно не сразу после моего приезда в Шербур. И узнала это я из разговоров немцев, которые называли «Кошку» опаснейшей шпионкой второй мировой войны и считали, что ее нужно обязательно найти. Хуго Блайхер не раз сравнивал ее с Матой Хари. Однако сначала речь шла об арестованном Эмиле. Тот признался, что выдавал англичанам немецкие военные секреты с помощью некоего «Поля», который передавал эти сведения в Лондон через подпольный радиопередатчик...

Тогда в Шербуре я не знала, что эти сообщения направляла в Лондон «Кошка». Разговоры шли лишь об Эмиле и о том, что его, по всем международным нормам, следует казнить как шпиона военного времени.

Но я уговорила Хуго Блайхера дать шанс моему соотечественнику Эмилю спастись. Не в последнюю очередь из-за любви ко мне, да и ради человечности Блайхер согласился на это и уговорил капитана Борхерса. Они долго думали, гадали и нашли путь, как это сделать...»

Итак, Блайхеру поручили допросить рабочего заправочной станции Эмиля. Он находился в тюремной камере и уже рассказал все, что знал, или то, что хотел, Но и Блайхер не особенно продвинулся в этом деле. То, что он узнал от этого неотесанного, теперь совершенно сломленного и апатичного Эмиля, ни в коей мере не могло помочь в раскрытии шпионской сети в Шербуре, а это было главной задачей, которую начальство поставило перед ним.

Арестованный не имел понятия, как найти «месье Поля», которому он выдал военные секреты. О прекрасной мадам Буффе Блайхер ничего не знал: до сих пор Эмиль не обмолвился о ней ни единым словом. В нем, бывшем бродяге, глубоко укоренился дух кавалера французской школы. Ему было все равно: пусть боши прикончат его, но он не выдаст мадам, хотя она и не особенно хорошо обошлась с ним...

Дела Эмиля были хуже некуда. По законам военного времени его должны были расстрелять как шпиона. Он знал об этом и тоскливо сидел в одиночной камере, покорно ожидая часа, когда за ним придут и поставят к стенке.

Однако мертвый Эмиль стоил еще меньше, чем живой. Это хорошо знали как контрразведчик капитан Борхерс, так и его переводчик Хуго Блайхер. Они были уверены, что Эмиль знал больше, чем рассказал на следствии. Но как заставить его говорить?

Тут у Хуго Блайхера возникла идея. Точнее, к такой идее его подвела Сюзанна. Как-то в ее присутствии унтер-офицер рассказывал сослуживцам о бестолковом Эмиле. Один из них заметил, что дело тут ясное, и преступник заслуживает пули. Тогда Сюзанна возмутилась:

— Нет, нет и еще раз нет!

И стала доказывать, что этот Эмиль, чернорабочий и недавний босяк, сделался шпионом вовсе не по своей охоте. Кто-то заставил его заниматься шпионажем. Сам он ни за что не рискнул бы поставить на кон свое только что приобретенное положение в обществе. В конце концов, судьба уже достаточно его наказала: английская бомба, сброшенная по его же наводке, вдребезги разнесла его жилище.

Доводы Сюзанны заставили задуматься Хуго Блайхера: его подруга права, наверняка кто-то совратил беднягу, и этот жалкий человек попал в шестеренки жестокой тайной войны.

«А не попробовать ли перевербовать этого Эмиля? — подумал Хуго. — Только вот что для этого использовать?»

Деньги сейчас для Эмиля значения не имели. Другое дело — положение в обществе. Скажем, если помочь ему стать мелким торговцем или предпринимателем. На это он, пожалуй, клюнет. Такое предложение встряхнет впавшего в апатию тугодума. Он придет в себя и решит: почему бы не помочь людям, которые позаботились о нем, поняли его и вытащили из болота, в которое он уже погрузился с головой...

Холодным, серым октябрьским утром дверь камеры, в которой Эмиль ле Мёр ждал свой последний час, открылась. Открылась необычно рано. Два солдата из тайной полевой полиции стали по бокам бедного грешника. На бешеной скорости автомобиль помчал его по улицам Шербура.

«Ну вот и все, пришел конец, — подумал Эмиль и в тяжком раздумье опустил голову. — Меня везут на расстрел».

Но все получилось по-другому.

Автомашина остановилась у солидного дома на ухоженной улице. Конвоиры повели Эмиля по широкой лестнице, застланной дорожкой из кокосового волокна, к сверкающей лаком входной двери в квартиру. Жилище оказалось обставленным новой мебелью и было комфортно оборудовано. Такое бедному работяге являлось разве лишь в самых его смелых снах. И в одной из горок под стеклом Эмиль увидел сервиз на шесть персон из настоящего севрского фарфора с золотым ободком, совсем новенький. У него выступили слезы на глазах, когда он узрел символ своего утраченного счастья.

Тут — Эмиль не поверил себе — открылась дверь и вошла его жена. А за ней Хуго Блайхер. Эмиль уставился на обоих в полном замешательстве.

— Что... Как... Я ничего не понимаю... Это что же, вроде моего последнего желания перед казнью? — еле слышно пролепетал он.

— Нет, Эмиль, ты свободен, а это твоя новая квартира. — поспешил пояснить унтер-офицер. — Твою жену мы доставили из деревни, так как давно знали, что ты, собственно, не имеешь прямого отношения ко всей этой афере. Итак...

— Да, но эта новая квартира... Как я за нее заплачу?

— Не бери ничего в голову, старина! — Хуго Блайхер хлопнул его по плечу. — За все уже заплачено. Даже арендная плата за год вперед. И ты можешь снова занять свое место на складе наших ВВС...

Эмиль был вынужден опуститься на стул. Его охватила слабость, неприятно засосало под ложечкой.

— Но что вы хотите от меня? Ведь за этим что-то кроется?

— Первое, что от тебя требуется, так это перестать заниматься шпионской деятельностью и изображать из себя героя подпольного движения! — Хуго Блайхер сразу посерьезнел. Он смотрел в глаза Эмиля, и бывший бродяга вдруг почувствовал буквально всей кожей, что от этого унтер-офицера исходит огромная сила. — Ты же ведь не считаешь, — продолжил Блайхер, — что главари подполья стоят того, чтобы ты пожертвовал ради них своей жизнью и благополучием собственной семьи?

Эмиль задумчиво покачал своей головой.

— Но ведь они добрые патриоты... — нерешительно произнес он.

— Патриоты?! — перебил его унтер-офицер. — Не смеши! Патриоты — это порядочные, честные солдаты, воюющие открыто. Они не маскируются под безобидных гражданских лиц, чтобы под покровом ночи коварно убивать ничего не подозревающих солдат или взрывать поезда с отпускниками, как это, например, случилось совсем недавно. В нем ехали сотни простых солдат, которые радовались предстоящей встрече с женами и детьми, отцами и матерями, невестами, сестрами и братьями, друзьями. А мина, заложенная трусливо и коварно между рельсами, разорвала их тела на куски.

Хуго Блайхер умолк и взглянул на Эмиля. И увидел, что у того на лбу выступили крупные капли пота.

«Кажется, я зацепил его за живое», — подумал он и продолжил неторопливо свои рассуждения:

— Там были люди как мы с тобой, Эмиль. Люди, которых война не сделала счастливыми, как и нас. Из-за взрыва мины их долгожданное свидание с родными и близкими не состоялось. И ты считаешь, что это справедливое ведение войны. Что это патриотизм?

Эмиль искал и не мог найти ответных слов. Доводы Хуго Блайхера лишили его убедительных аргументов.

И тут Эмиля вдруг охватил гнев против той женщины, которая вторглась в его далекую от политики тихую жизнь мелкого буржуа, которая скрыла от него те обстоятельства, что так убедительно изложил этот унтер-офицер, которая повлекла его в смертельно опасное предприятие и хладнокровно бросила, когда он по ее милости оказался перед лицом смерти. С гневом вспомнил Эмиль и о Поле, который появился тогда в комнате у мадам Буффе и с наглой улыбкой сунул ему в карман жалкие тысячу франков, словно он, Эмиль, был нищим. Наверное, этот тип и был тем извергом, который приказал взорвать поезд с отпускниками... Нет, немцы оказались более порядочными людьми, понявшими, что происходит в душе маленького человека...

И Эмиля прорвало. Он признался, что имел дело с мадам Буффе, которая завербовала его, и что она, видимо, должна знать настоящую фамилию и адрес «месье Поля» из Кана. А этот гнусный тип «Поль» определенно знает еще больше, например, где скрываются главари подполья, где находится тайный радиопередатчик в Париже и кто на нем работает.

Скромный сервиз из севрского фарфора и сочувственное понимание человеческих слабостей позволили Хуго Блайхеру быстро напасть на верный след. Но выведет ли он на «Кошку»? О ней капитан Борхерс и Хуго Блайхер в конце октября 1941 года еще не имели никакого понятия. Она же продолжала хладнокровно отправлять из оккупированного Парижа в Лондон свои радиодепеши. И отважно получала секретные данные от источников среди эсэсовских фюреров высшего ранга и генералов германских вооруженных сил.

Итак, капитан Борхерс и Хуго Блайхер ничего не знали о существовании «Кошки». Но и супершпионка, женщина в красной шляпке, «агентесса службы безопасности». использующая разнообразные прикрытия, женщина, горячо и страстно любящая месье Валенти, эта молодая и пылкая француженка тоже еще не знал а. что в данный момент в Шербуре у нее появились противники, которые сумеют противостоять ее отваге и бесстрашию.

Когда на следующий день два неприметно одетых господина появились в квартире на первом этаже дома номер 13 по улице Бальзака, горничная ответила, что мадам Буффе выехала из города. Куда — никто не знает.

Мадам выехала. Может быть, она что-нибудь заподозрила"’ И не предупредил ли ее «месье Поль»? Вопросы, сомнения...

Напротив дома номер 13 находилась больница, которую оккупационные власти реквизировали и превратили в госпиталь для немецких военных моряков. Блайхеру здесь выделили отдельную комнату, окно которой выходило на улицу. В нее поселили Эмиля, который вел неустанное наблюдение за домом напротив, чтобы сразу засечь появление мадам Буффе. Эмиль выполнял свое задание со страстью охотника, притаившегося в засаде за диким зверем. Он сидел у окна, скрытый занавеской, отрываясь лишь на несколько минут, чтобы перекусить или справить естественную надобность.

Эмиль был переполнен гневом на мадам, которая не оценила его мужских достоинств и видела в нем лишь слепой инструмент для достижения своих целей. В его ушах все еще звучали слова Хуго Блайхера о «честной и порядочной» или же «коварной и трусливой» войнах. Эмиль принял окончательное решение: он станет на сторону закона и порядка. Он хотел быть честным и порядочным гражданином. Порядочность не может быть характерной чертой только одной-единственной нации. Следовательно, порядочным человеком может быть и немец Хуго Блайхер. А раз так, то француз Эмиль ле Мёр, который хочет, чтобы его тоже считали порядочным, будет помогать ему.

«Но ведь ты нарушишь кодекс кавалера, если предашь свою прекрасную соседку». — возражал сам себе Эмиль.

«А она ничего другого и не заслуживает, — успокаивал его другой голос. — Зачем она вмешивается в чисто мужские дела?»

Кроме того, он, Эмиль, договорился с немецкими друзьями , что они по-доброму обойдутся с мадам Буффе. Безусловно, во всем виноват этот гнусный «Поль» или как там его... Этот тип с бесстыжими глазами, видимо, силой заставил ее...

Чего всем сердцем желал Эмиль, так это как можно быстрее схватить Поля, виновника всего ужасного, что с ним, Эмилем, случилось.

Во второй половине дня 31 октября Эмиль, как и полагалось, занимал свой наблюдательный пост. В это время в комнате как раз находился Хуго Блайхер.

— Взгляните туда! — вдруг взволнованно произнес Эмиль и показал на улицу. Там, внизу, к подъезду дома номер 13 подошла молодая элегантно одетая женщина. Подошла медленно, осторожными шагами. — Это мадам Буффе, — осевшим голосом тихо произнес Эмиль.

— Нам нельзя привлекать к себе ни малейшего внимания, — подчеркнул Блайхер. — Поэтому ее надо арестовать вне дома. Иначе горничная разболтает об этом, слухи дойдут до «Поля» и всех тех, кто находится за кулисами. И они скроются.

С учетом этого контрразведчики разработали следующий план. Эмиль посетит мадам и уговорит ее продолжить разговор в солидном кафе «Де ла пэ», что в двух кварталах от ее дома. Не доходя до заведения, на углу их будет поджидать автомобиль тайной полевой полиции. Там все и произойдет, быстро и незаметно.

Эмиль молча кивнул. Он не любил длинных разговоров. Особенно сейчас, когда ему было трудно вымолвить хотя бы словечко: спазма вдруг сжала ему горло. Ладони у него вспотели, а ноги сделались ватными. Но стоило ему лишь подумать о «Поле» с его злобной улыбкой, представить насмешливый взгляд мадам, когда она стояла перед ним, Эмилем, вспомнить о своем сервизе, подумать о проникновенных словах Хуго Блайхера... Решительным жестом он натянул на голову берет, лихо отдал честь двумя пальцами и отправился прямиком в дом номер 13...

Большой черный лимузин с сотрудниками ТПП прибыл в назначенное место минута в минуту. Время тянулось мучительно медленно. Наконец, дверь подъезда дома номер 13 распахнулась Мадам вышла на улицу, рядом с ней энергично жестикулирующий Эмиль. Быстрым шагом они пошли вперед, не обращая внимания на автомобиль, безобидно припарковавшийся к тротуару на углу улицы.

Все произошло в считанные секунды. Трое полицейских в штатском мгновенно выскочили из машины.

Прежде чем женщина успела испугаться, сильные мужские руки схватили ее, и она в одно мгновение очутилась на заднем сиденье автомобиля, который сразу же сорвался с места. Никто из редких прохожих ничего не заметил.

Эмиль остался на тротуаре, но к нему стремительно подъехала другая машина. Его втащили в нее и стали надевать наручники. Тут злополучный агент-двойник пришел в себя.

«Меня обманули! — мелькнуло у него в голове. — Это все видимость — прекрасная квартира, новый севрский сервиз... Только чтобы я выдал своих сообщников!»

Эмилем овладело бешенство. Он дико закричал, стал вырываться из рук полицейских, разбил одному очки, другого укусил за руку. Он бушевал как зверь, попавший в западню, пока на его запястьях не защелкнули наручники.

Схваченных доставили в шербурскую крепость, подвал которой занимала тюрьма. Мадам Буффе и Эмиля поместили в одиночные камеры. Когда их уводили, красавица успела бросить быстрый взгляд на своего попутчика. В нем, этом взгляде, смешались сострадание и легкое презрение к этому бушевавшему, проклинавшему свою судьбу мужчине.

«Бедняга», — прошептала она, не думая о своей собственной участи.

Она давно знала, что такое когда-нибудь с нею случится, и внутренне была готова к провалу. Иногда ей хотелось бросить эти опасные игры в патриотизм, нотогда она вспоминала о мужчине, который вовлек ее в эту историю и ради которого она была готова на все, потому что страстно любила его. Это был «Поль».

— Можешь идти, Эмиль, ты свободен!

Эмиль не поверил своим ушам. Эти слова дружелюбно произнес Хуго Блайхер, вошедший в камеру и хлопнувший растерявшегося агента-двойника по плечу.

Это переполнило чашу терпения Эмиля. Слишком много событий обрушилось на его тугодумную голову за последние дни.

— Оставьте меня в покое! — голос его сорвался в истерический крик. — Вы... вы... притворщик... Обманули меня!

— Что с вами? — ровным голосом, чтобы успокоить Эмиля, спросил унтер-офицер. — При чем здесь обман, притворство?! Ты в самом деле свободен!

Но Эмиль ничего не мог уразуметь.

— Зачем же вы тогда разыграли спектакль с моим арестом? — недоверчиво спросил он.

— Он был нужен для того, чтобы никто не мог подумать, что ты сотрудничаешь с нами — ни один из прохожих на улице, ни мадам Буффе. Слухи могли бы дойти до ее скрывающихся в подполье хозяев, а с ними шутки плохи. Ведь ты не хотел бы получить пулю в затылок? Или умереть от взрыва гранаты, брошенной в окно спальни? Или же проглотить несколько капель быстродействующего яда, который легко подмешать в стакан с вином, заказанным в бистро?

Эмилю стало душно. Капли пота усеяли его лоб. Он засунул два пальца за воротник рубашки, который стал ему вдруг тесен.

— Но почему вы не предупредили меня об этом заранее? — спросил он настороженно.

Голос его звучал значительно тише. Блайхер уже не казался ему лгуном.

— Да очень просто. Тогда бы ты плохо сыграл свою роль, и мадам Буффе могла бы что-то заподозрить.

Когда же Эмиля пригласили в квартиру его соседки, где производился обыск, чтобы он помог сотрудникам немецкой контрразведки, он вновь почувствовал себя нужной и значительной личностью. Агент-двойник опять безгранично поверил немцам, а Хуго Блайхер стал для него образцом порядочности и благородства.

Эмиль испытывал странное удовлетворение в том, что оказался в роли победителя, в роли хозяина в той самой гостиной, где мадам и этот «Поль» так недостойно обошлись с ним. Дикий гнев овладел им. Он вспорол шелковые диванные подушки, разворошил широкую кровать, разорвал простыни, тяжело вдыхая воздух, наполненный ароматом нежных духов. Он сбросил на пол матрасы, вытащил, обливаясь потом, ящики комода, вывалил оттуда тончайшие шелковые чулки-паутинки, прозрачные трусики и рубашки и с наслаждением стал топтать их ногами, обутыми в грубые башмаки. Но ничего не нашел...

— Брось этот Мартышкин труд! — зло бросил фельдфебель из тайной полевой полиции. — Эта девка не так уж глупа, чтобы прятать секретные документы в собственной квартире!

И приказал прекратить обыск.

Но гнев продолжал клокотать в Эмиле. Он не утихомирился и стал поднимать ковры, застилавшие пол. Сначала в спальне, потом в гостиной. Под коврами здесь оказался желтый велюр, прибитый к полу гвоздями. В одном месте гвоздей не было. Сердце Эмиля ёкнуло. Он приподнял край велюра, просунул руку между ним и полом и вдруг нащупал какие-то бумаги. Это были записки, рисунки, схемы, планы... Среди них оказались фотокопии документов и донесения агентов... И самое важное — пофамильный список с псевдонимами и адресами подпольщиков, замыкавшихся на мадам Буффе.

Находка оказалась бесценной и имела колоссальное значение.

Поздним вечером Хуго Блайхер появился в одиночной камере, где содержалась мадам Буффе. Деревянные нары и расшатанная табуретка — вот и вся обстановка. Сырые стены покрыты плесенью.

Крепость в Шербуре со старинной тюрьмой в подвале была сооружена отнюдь не для дам.

Когда немец вошел, мадам Буффе встала, отошла к стене и оперлась о нее спиной, придерживая одной рукой свой плащ у шеи, словно желая скрыть ее. Другой рукой она опиралась о край нар.

«Чертовски красивая женщина, — мелькнуло в голове у унтер-офицера. — Непохоже, чтобы она занималась шпионажем из фанатизма, честолюбия или же из-за денег. Мотив, которым руководствовалась мадам Буффе, должен быть чисто женским».

И Блайхер стал прокручивать в голове различные варианты. Может быть, любовь? Тогда наверняка развязать ей язык поможет разговор о «Поле».

— Мы арестовали Поля, — сразу взял быка за рога Блайхер.

От него не укрылось, что, услышав это, женщина побледнела.

«Значит, — подумал он, — я напал на верный путь».

Прежде чем мадам что-то сказала, унтер-офицер переменил тему разговора. Он вежливо попросил ее сесть, предложил сигарету, галантно поднес огонь. Она поблагодарила, жадно затянулась, длинной струей выпустила дым.

Обстановка в камере разрядилась, стала мягче.

Хуго Блайхер развел такую очаровательную и непосредственную болтовню, какую никак нельзя было ожидать от высоченного жилистого и широкоплечего немца с резкими чертами худого лица. Он перескакивал с одного на другое, валил все в одну кучу. Рассказывал о группах Сопротивления, которые скоро будут ликвидированы. Как бы между прочим назвал псевдонимы нескольких подпольщиков из найденного Эмилем списка. Он говорил без умолку, мороча ей голову.

— Как видите, мадам, мы знаем уже много, даже очень много. Не пожелаете ли вы ответить на парочку вопросов?

— Вы от меня ничего не узнаете, я не скажу ни слова, ни полслова, — твердо заявила женщина. — Вы что же, думаете, я предательница?

— Ни в коей мере, — заверил ее Блайхер.

«Значит, — подумал он, — так не получится. Нужно попробовать по-другому».

Контрразведчик решил сделать маленький перерыв. Немного помолчав, он, не сводя пристального взгляда с женщины, медленно и многозначительно произнес:

— Да, нужно отдать должное этому Полю: у него есть вкус, даже чертовски хороший вкус.

Блайхер улыбнулся. А затем вдруг со значением добавил:

— Жаль только, что месье Поль, кажется, довольно ветреный мужчина. Мы арестовали его. когда он пребывал в постели. Да, да, в постели с одной пикантной блондинкой. Конечно, неприятная история...

— Вы лжете! — перебила Блайхера мадам Буффе.

Она вскочила. Лицо ее сделалось белым как мел.

— К чему такое обвинение, мадам? С чего это мне обманывать вас? — ответил унтер-офицер вкрадчивым голосом. — Честно говоря, мне больно за вас. Как вошли вы, именно вы, в общество таких типов, которые стоят на многие ступени ниже вас как личности, которые не ценят ни вашу красоту, ни ваш глубокий ум, ни ваше тонкое воспитание? Они не понимают и никогда не поймут, сколько вы стоите на самом деле!

Женщина стала волноваться. Она задышала часто, в ее глазах мелькнул страх, страх перед тем, что же ей еще скажет этот внушающий уважение и доверие человек с интеллигентным лицом и проницательным взглядом.

Хуго Блайхер понял, что момент упускать нельзя. Снова раздался его мягкий, на этот раз подчеркнуто доверительный голос.

— Мадам, простите, но где же ваш женский инстинкт? Ваш милый друг Поль не только обманул вас. Ведь это у него я узнал ваш адрес. Он выдал вас, чтобы спасти собственную шкуру. Вы, наверное, не замечали, что ваш любовник одержим ярко выраженным эгоизмом?

Судорога пробежала по лицу бедной женщины. Рыдая, она опустилась на табуретку и спрятала лицо в ладонях.

Блайхер откинулся назад и закурил новую сигарету. Его блеф увенчался успехом. Теперь эта женщина заговорит, и клубок покатится. А он, маленький унтер-офицер, будет крепко держать нить в своих руках.

— Я готова, можете спрашивать, — сказала вдруг мадам Буффе каким-то бесцветным голосом. — Если Поль заговорил, вы и так все знаете, — добавила она, чтобы успокоить свою совесть.

Лицо ее оставалось бесстрастным, только глаза выдавали прекрасную подпольщицу: в них горело пламя ненависти и оскорбленного достоинства.

Блайхеру повезло. Он, сам того не зная, инстинктивно задел рану, давно уже открывшуюся в сердце этой женщины...

На все вопросы, которые он задал, она ответила как послушный благовоспитанный ребенок. Видимо, сказалось и то, что она была подавлена мерзостной обстановкой тюремной камеры. А также то, что она непроизвольно покорилась мужественности, которую излучал этот германский гунн. И то, что ее пленили живые умные глаза и душевная теплота этого мужчины, который сразу понял, что ее волнует, и сочувственно отнесся к ней.

Мадам Буффе заговорила. Все, что было ей известно, она рассказала Хуго Блайхеру. А она знала многое, очень многое. В первую очередь красавица сказала, как называется широко разветвленная подпольная организация — «Интераллье»[3]. Затем сообщила, что ее возглавляет некий Арман Валенти. Далее мадам Буффе рассказала, как в светлые ночи полнолуния через Ла-Манш на легких самолетах типа «Лайсендер» перебрасываются деньги и снаряжение. Эти самолеты, окрашенные в серебристо-светлый цвет, несутся на бреющем полете над французской территорией, так что немецкая противовоздушная оборона не в состоянии их обнаружить. Легкие машины приземляются на небольших полянах, на которые их наводят специальные радиопередатчики. В считанные минуты связки новеньких банкнот французских франков выгружаются на землю. Они используются для движения Сопротивления, для организации «Интераллье», для Армана Валенти...

Мадам Буффе умолчала лишь об одном — о том, что кодовое слово «Кошка» — это не пароль. За ним скрывается живое существо, человек из плоти и крови. Буффе, правда, упомянула о «Кошке», но как бы между прочим, неконкретно, и это ввело Хуго Блайхера в заблуждение Он решил, что «Кошка» — название группы, входящей в «Интераллье», или же тайного радиопередатчика. Лишь значительно позже унтер-офицеру стало ясно, что означает слово «Кошка» в действительности.

Итак, Блайхер заставил мадам Буффе рассказать все, что она знала. Точнее, почти все, так как она умолчала о другой женщине. Той, которая управляла всей подпольной организацией и скрывалась под многими прикрытиями. Буффе скрыла все, что ей было известно о даме в красной шляпке, об «агентессе немецкой службы безопасности».

Следующий удар был направлен против «Поля». Да, против любовника мадам Буффе, того типа, которого так ненавидел Эмиль. Против «Поля», который кичливо выдавал себя за крупного финансиста и уплатил Эмилю несколько тысяч франков за сведения об эшелонах с бензином и конструкционных недостатках немецких бомбардировщиков дальнего действия. Против «Поля», который был виновен в том, что английская бомба разрушила жилище Эмиля и разнесла вдребезги его сервиз — символ принадлежности хозяина к мелкобуржуазному сословию.

Поскольку Хуго Блайхер умел оригинально мыслить и импровизировать, он быстро стал больше чем просто переводчиком. Поэтому капитан Борхерс предоставил этому скромному унтер-офицеру полную свободу действий, и вот он стал принимать меры для поимки «Поля», через которого намеревался выйти на центральную организацию пресловутой «Интераллье»...

Эмиль вновь становится центральной фигурой в его действиях. Надвинув берет на одно ухо, с сигаретой во рту он слоняется перед входом на вокзал Шербура, ибо является единственным человеком, знающим в лицо «Поля». Увидев того, он должен подойти к нему и хлопнуть дружески по плечу, что будет условным сигналом для немцев: «Вот он!»

От вокзала в город ведут две улицы. На каждой из них на обочине дороги припаркована автомашина. В одной из них находятся Борхерс и Блайхер. в другой — один из местных абверовских чинов.

Со своего места Блайхер хорошо видит всю панораму привокзальной площади. Вдруг Эмиль, топтавшийся на одном месте, засуетился и подошел к кряжистому смугловатому человеку невысокого роста, одетому в кожаную куртку, только что вышедшему из вокзального помещения на площадь. Дружески хлопает Эмиль того по плечу.

«Вот еще одна разновидность поцелуя Иуды», — невольно подумал Блайхер.

Оживленно беседуя, оба мужчины направляются к той автомашине, в которой сидит. Блайхер. Со всех сторон туда подтягиваются сотрудники тайной полевой полиции.

Вдруг «Поль» останавливается. Видимо, что-то кажется ему подозрительным. А остановился он прямо около радиатора машины. Присмотревшись, видит сидящих в ней двух мужчин. Понял ли он, что это ловушка?

Недолго раздумывая, Блайхер вылезает из машины и, не глядя на «Поля», открывает капот и нагибается над двигателем. Нервы его напряжены до крайности, удары сердца отдаются в голове: ведь это первое задержание с его участием. Затем последуют десятки и даже сотни, но сегодня это для него в новинку.

Эмиль берет «Поля» за руку и тянет за собой. Оба проходят мимо Блайхера. Тот молниеносно оборачивается и хватает «Поля». В ту же секунду на помощь ему бросаются сотрудники ТПП, и на запястьях «Поля» защелкиваются наручники. Эмиля тоже арестовывают. На этот раз он знает, что это делается для видимости, и сопротивления не оказывает. На все ушли считанные секунды. «Поль» приходит в себя, когда лимузин с зашторенными окнами мчится по улицам города.

В тот же момент Блайхер вынимает из карманов его куртки довольно толстую пачку денег и пистолет. По законам военного времени ношение оружия карается смертной казнью, как и за шпионаж.

Поль Киффер (теперь кавычки не нужны, мы знаем: это его настоящее имя), тридцати пяти лет, уроженец Лотарингии, не относится к числу мужчин, которых легко заставить говорить. Кроме нескольких ничего не говорящих фактов он Блайхеру ничего не сообщает.

Поль служил в армии и был унтер-офицером военно-воздушных сил. Он гордился наградами, полученными им за участие в воздушных сражениях. Некоторое время находился в немецком плену, из которого ему удалось бежать. Добравшись до Парижа, становится участником движения Сопротивления, затем членом «Интераллье» и, наконец, руководителем этой организации в департаменте Кальвадос.

Где находится в Париже подпольный передатчик? — Поль уверяет, что не имеет об этом ни малейшего представления. Где можно найти Армана Валенти? — Да ведь руководитель «Интераллье» не столь глуп, чтобы об этом знали все, даже начальники ее отделов. Каким образом он осуществляет с ними связь? — Через определенные кафетерии и питейные заведения. Как они называются? — Все они закодированы, так что трудно даже представить, где они находятся.

Так, несмотря на первые крупные успехи, Блайхеру приходится продолжать борьбу с невидимым противни-, ком. «Кошка» все еще недосягаема.

В 20 часов 3 ноября 1941 года на территории северной Франции были одновременно арестованы двадцать один подпольщик, фамилии которых и адреса значились в списке, найденном в квартире мадам Буффе.

Прошло три дня. Над Шербуром стояла темная дождливая ночь. По перрону номер 3 Центрального вокзала торопливым шагом шли пассажиры скорого поезда, отправлявшегося в Париж. На вокзале, да и в городе строго соблюдалась светомаскировка, так как Шербур находится всего в нескольких минутах полета британской авиации, и удара с воздуха можно было ожидать в любое время.

Перед одним из вагонов поезда стоят трое мужчин: унтер-офицер Блайхер, арестованный Поль Киффер, рука которого тонкой цепочкой прикована к запястью Блайхера, и сотрудник ТПП.

Блайхер смотрит на светящийся циферблат своих часов.

— В нашем распоряжении всего четыре минуты. Пора садиться.

Он собрался уже открыть дверь вагона, когда к ним подбежала молодая женщина и бросилась на шею Хуго. Это была Сюзанна Лорен. Лишь после обеда ей стало известно, что ее Хуго переводится по службе из тайной полевой полиции Шербура в отдел абвера в Сен-Жермен. Значит, их пути вновь расходятся, и нет никакой надежды на скорую встречу.

— Мой дорогой, — произносит она дрожащим голосом сквозь слезы.

Блайхер чувствует себя не совсем удобно: ведь он на службе и к тому еще в форме. Да и ему это прощание дается нелегко, прощание с женщиной, придавшей определенный смысл его жизни в этом жестоком и грубом мужском мире.

— Успокойся, малышка, — говорит он дрожащим голосом и бросает взгляд на сослуживца.

Но тот старается ничего не видеть и не слышать.

А Поль Киффер, патриот и солдат, становится невольным свидетелем того, как молодая француженка бросается на шею немецкому унтер-офицеру, сопровождающему одного из французов на виселицу.

Эта сцена не оставляет его равнодушным. Резкий свисток дежурного по станции, возвещающий отправление поезда, кладет конец прощанию. Сюзанна достает из кармана небольшие пакетики с бутербродами и вручает их каждому, в том числе и Полю.

— Возьмите, не стесняйтесь! — произнесла она дружески, когда Поль заколебался было, и добавила: — А я ведь тоже из Кана. — Положив свою руку на его, она сказала тихо: — Все будет хорошо...

Через минуту поезд скрылся в темноте, постукивая колесами. Разместившись в зарезервированном купе, трое мужчин развернули пакетики и начали жевать бутерброды, в том числе и арестованный.

— Сумасшедшая война, — промолвил Блайхер, обращаясь к Полю Кифферу.

— Что есть, то есть, — ответил тот. не меняя выражения лица.

Он долгое время наблюдал за Блайхером. И тот понравился ему, хотя и был врагом.

— А у вас хорошенькая подружка, должен сказать. Я чуть было не взвыл, когда она сунула мне в руку эти бутерброды. Интересно, какое впечатление произвела бы подобная сцена у вас в Германии? — Немного помолчав, Поль продолжил: — А вы выглядите неплохо. Могу понять, что на женщин вы производите известное впечатление... И тем не менее...

В словах Поля звучит осуждение в адрес тех женщин и девушек, которые не смотрят на национальность и форму одежды мужчин, которым отдают свои сердца. Но Блайхеру сейчас говорить на эту тему не хочется. Расставание с Сюзанной было для него тяжелым.

— Поговорим лучше о вас, месье, — обратился он к Полю. — Можете не беспокоиться, пока вы в руках вермахта, обращаться с вами будут вполне прилично.

— А что будет, если меня передадут в гестапо?

Блайхер многозначительно пожал плечами. На эту тему ему тоже говорить не хотелось.

Сотрудник ТПП, сидевший у окна, задремал. Оба унтер-офицера, Хуго и Поль, продолжили свою беседу, понизив голоса. Оба они еще раз пришли к выводу, что эта война — просто безумие. Что касается простых солдат — всех пуалю[4] и томми[5], то она, эта война, должна стать последней.

Немного помолчав, Киффер произнес:

— А я вспоминаю вашу маленькую подружку из Кана. Ведь у нее там было свое кафе. Люди говорили, что она продала его, последовав за своим любимым из числа немецких солдат...

— Этот немецкий солдат — я, — признался Хуго. — Меня беспокоит ее судьба. Ведь из-за меня она пожертвовала всем, а я теперь вряд ли ее увижу.

— Она пользовалась хорошей репутацией и уважением в Кане, — продолжил Киффер. — Ведь городок-то небольшой, и все хорошо знают друг друга.

Они замолчали, прислушиваясь к стуку колес. Время казалось бесконечностью.

— Вы думаете о своей Сюзанне, а я — о Шарлотте, о Шарлотте Буффе, ну да вы знаете... Странно, ведь я во-обще-то не слишком впечатлительный. Дело, видимо, в том, что во всю эту историю она попала из-за меня. Что с ней будет?

— А как поступили бы вы, французы, с немецкой шпионкой? — ответил вопросом на вопрос Блайхер.

Несколько минут Поль помолчал. Когда же заговорил снова, голос его звучал хрипло:

— У Шарлотты было предчувствие, что это произойдет рано или поздно. Но она любила меня. Да и мне она нравилась и очень. Но между этими понятиями — большая разница. Она была совершенно другой, нежели многие женщины и девушки, которые у меня были ранее... — Погрузившись в воспоминания, он замолкает, но затем продолжает: — Все, что она делала, она делала из любви ко мне, но не из чувства патриотизма. И вот теперь я не могу ей даже помочь...

Поль рассмеялся, но смех его был полон отчаяния и са-моиронии.

— Что за бред! Ведь мне предстоят всего два варианта: либо вермахт поставит меня к стенке, либо гестапо отправит на виселицу. Мы, участники движения Сопротивления, знаем, на что идем...

Блайхер задумался, и вдруг у него появляется некая идея.

— А ведь есть и третий вариант, Поль. Во всяком случае, мне так представляется.

— И что это за вариант?

— Ни расстрел, ни виселица, а — плен. Долго эта война уже не продлится, и после ее окончания все смогут отправиться по домам — Шарлотта, вы, двадцать один подпольщик, которые были арестованы позавчера, и другие члены организации «Интераллье», которые будут арестованы на днях...

И Хуго Блайхер ставит свои условия: Поль должен помочь ему разыскать главу этой подпольной организации, который, конечно, будет обезврежен. Этот глава — Валенти или как там его еще зовут!

— Это — единственный путь спасти жизнь Шарлотты Буффе. Цена — Арман Валенти. Полагаю, что такой договор может иметь место, — произносит Блайхер. — Даю свое честное слово!

Поль молчит, лихорадочно размышляя. Ведь дело не окончится только этими двадцатью одним человеком. Некоторые из них заговорят, чтобы спасти собственную жизнь, или из страха перед пытками. За этим последуют новые аресты и новые допросы...

Будет ли он, Поль, предателем, если спасет от смерти многих своих соотечественников? Ведь их посчитают военнопленными. А из плена ему самому удалось бежать, хотя это и было нелегко... К тому же подобный побег члены организации «Интераллье» могут устроить, воспользовавшись первым удобным случаем.

А что Блайхер? Насколько он честен?

Поль еще и еще раз внимательно оглядывает немца, сидящего рядом с ним. Киффер хорошо разбирается в людях и приходит к выводу, что Блайхер прямолинеен и честен и что предложение его не обман.

Так в эту ночь между двумя мужчинами был заключен своеобразный договор, который неукоснительно выполнили обе стороны.

Ресторан «Монте-Карло» на авеню Ваграм ничем не отличается от сотни подобных в городе на Сене. Длинное помещение с рядами скамеек и цепочкой столов. Нечто среднее между вагоном-рестораном и залом ожидания. Без привычного для немцев «уюта».

За одним из столов сидит мужчина с резкими чертами лица, темными умными глазами, одетый в кожаную куртку, и пьет перно. Это Поль Киффер. За соседним столом углубился в чтение газеты Хуго Блайхер.

Хуго Блайхер теперь находится в Париже. Капитан Борхерс доложил вышестоящему начальству о своем «открытии» и не пожалел красок, описывая, сколь умело этот молодой унтер-офицер решал труднейшие проблемы.

Когда Блайхер изложил в отделе абвера в Сен-Жермене свой план выявления центральной организации «Интераллье», ему и капитану Борхерсу были предоставлены все необходимые полномочия.

Так Блайхер в хорошо сидевшем на нем штатском костюме оказался за столиком вышеупомянутого ресторана. Время от времени он отрывался от газеты и поглядывал на Поля, который во исполнение заключенного между ними в ночном поезде договора назвал этот ресторан, где они могли встретить связника организации по имени «Ор-сиваль». Только он знал адрес Валенти и местонахождение подпольного радиопередатчика.

Преодолев тяжелую внутреннюю борьбу и сомнения, Поль согласился выступить в роли подсадной утки — приманки для «Орсиваля».

В ресторан зашел сначала Блайхер, а минут через пять Поль. И вот теперь оба ждали появления связника, внешность которого была досконально описана Полем.

Вдруг этот мужчина оказался за столиком Поля. На нем был потрепанный дождевик, а шляпу он надвинул по самые глаза. Оба не видели, откуда тот вошел в ресторан — через вращающуюся входную дверь или черный ход. Во время разговора с Полем глаза его пытливо осматривали все помещение.

И в них сквозило беспокойство. То были глаза загнанного зверя.

Блайхер неторопливо поднимается из-за столика. Рука его крепко держит в кармане плаща взведенный пистолет. Подойдя к беседующим мужчинам, он выхватывает пистолет и направляет его на них.

— Немецкая полиция. Руки вверх! — решительно произносит Блайхер.

Продолжая сидеть, мужчины поднимают руки. И тут же сначала у одного, а затем и у второго на запястьях защелкиваются наручники.

Черный лимузин с обоими арестованными направляется к штаб-квартире ТПП в гостинице «Эдуард VII» на широком авеню Оперы. Оттуда оба доставляются в немецкую военную тюрьму «Шерше миди». Поль Киффер был для видимости арестован тоже, как в свое время и Эмиль.

Допрос «Орсиваля» идет трудно. Он поляк по национальности, как и большинство членов «Интераллье». Заявляет, что никогда не имел ничего общего с этой организацией. — Арман? «Интераллье»? Подпольный передатчик? Адреса? — Да он никогда о них и не слышал. С Полем в ресторане «Монте-Карло» они вели разговор исключительно о черном рынке...

Тогда в кабинет вводят Поля для очной ставки. «Орси-валь» требует, чтобы тот подтвердил: говорили они, мол, лишь о барахолке.

Но Поль молчит. Он выструган из другого дерева, нежели Эмиль. Поль — солдат, имеющий понятие о чести. И сейчас он готов провалиться сквозь землю, стыдясь своего предательства. Поль не произносит ни слова. Даже смуглая кожа его лица побледнела.

— Увести! — приказывает капитан Борхерс.

Он разочарован: человек, знающий адрес Валенти, у них в руках, но как заставить его говорить?

В эту ночь арестованный Поль Киффер не может найти себе покоя, ему не спится. Его камера находится рядом с камерой «Орсиваля». Камера узкая, пропитана запахом сырости и затхлости, слезами и потом многих людей, побывавших в ней до него — виновных и невиновных, покорившихся судьбе и не склонивших головы.

Бряцанье металла и скрип отпираемого замка прерывают ход его мыслей. Дверь открывается, и на пороге появляется Хуго Блайхер — человек, с которым он заключил договор. Человек, сумевший согнуть храброго, ничего не боящегося боевого летчика, фанатичного бойца движения Сопротивления.

— «Орсиваль» молчит, — говорит Блайхер и присаживается на нары рядом с Полем. — Знаете ли вы. что это значит?

Поль кивает головой. Еще бы ему не знать. Ведь «Орсиваль» единственный человек, кому известен адрес Валенти, руководителя «Интераллье». и то место, где находится подпольный радиопередатчик. Если «Орсиваль» молчит, немцам не удастся схватить Валенти...

— Если «Орсиваль» молчит, никто не сможет спасти вашу жизнь. Поль, а также жизни тех двадцати одного человека, арестованных совсем недавно. В этом случае наш договор расторгается, и я уже ничем не смогу помочь — это-то хоть вам понятно?

Поль беспомощно пожимает плечами.

— А что я могу поделать?

— Слушайте внимательно, Поль, — говорит Блайхер. — Адрес Валенти должен быть у нас не позже сегодняшней ночи. Если «Орсиваль» до завтрашнего утра не встретится с ним. то Валенти что-то заподозрит и сменит свою квартиру. Тогда пройдут недели, прежде чем мы снова нападем на его след. А столь долго прятать вас и ваших друзей от гестапо и службы безопасности я не смогу. Тогда вашим допросом займутся другие и будут проводить свои «собеседования» не так, как мы.

У Поля по спине пробегает мороз. С жадностью затягивается он дымом сигареты, которую ему предложил Хуго. Его охватывает страх, голый и примитивный. Ему вспоминаются рассказы, передающиеся из уст в уста среди подпольщиков о методах ведения допросов в гестапо — избиениях. пытках... Впервые нервы подводят его. и он вопросительно смотрит на Блайхера.

— Поговорите с «Орсивалем», Поль, и обрисуйте создавшееся положение. Расскажите ему, что нами недавно арестованы двадцать один подпольщик, и всех их ожидает смертный приговор. Многие из них, чтобы спасти собственную жизнь, расскажут все, что знают. Его молчание сейчас бессмысленно. И вот еще что: скажите «Ор-сивалю», что он может спасти не только свою и вашу жизнь, но и жизнь мадам Буффе и многих членов «Интераллье», в том числе и жизнь самого Валенти, если будет говорить сейчас.

Блайхер делает небольшую паузу, прежде чем выкладывает свой основной козырь:

— Вермахт обязуется всем вам, подлежащим расстрелу по закону военного времени, сохранить жизнь и обеспечить гуманное обращение как с обычными военнопленными. Это цена, которую мы платим за адрес Валенти, в соответствии с нашим договором...

После этой беседы оба арестованных, Поль Киффер и поляк «Орсиваль», были переведены в одну камеру, чтобы предоставить им возможность спокойно поговорить друг с другом и обсудить судьбу членов подпольной организации «Интераллье», находившихся уже в руках абвера.

Снаружи, в длинном-предлинном коридоре молча сидит человек, внимательно прислушивающийся к звукам, проникающим сквозь запертую дверь камеры. Это унтер-офицер Блайхер. Возбужденный шепот и иногда тяжелые шаги часового, совершающего свой обход территории двора, — вот и все, что слышит Хуго...

Снова и снова он посматривает на свои часы. Время торопит. Уже без пяти минут девять вечера. Остаются немногие часы для действий, в противном случае шанс выйти на след «Интераллье» будет потерян. Но ему не оставалось ничего другого, как сидеть бездеятельно и ждать, пока оба арестанта француза не придут к единому мнению — будут ли они говорить или молчать — и, следовательно, будут жить или умрут...

Примерно в это же время ефрейтор Пройс сидит с подслушивающим устройством в одной из богатых вилл в Сен-Жермене.

Она, эта вилла, потеряла былой блеск с тех пор, как стала штаб-квартирой командования радиотехнической разведки в оккупированной Франции.

Настроение у ефрейтора не из лучших: перед ним поставлена задача прослушивать эфир с целью перехвата возможных агентурных передач.

— А что толку, — ворчит ефрейтор, когда начальник смены растолковал ему задачу. — Все та же белиберда — просто салат из букв, в котором ни одна свинья не разберется, даже дешифровщики.

— Не болтай чепуху, — ответил унтер-офицер. — Держи ухо востро да следи за «Кошкой». Ее частоту ты знаешь...

«Кошка» — это совершенно другое дело. Лицо ефрейтора Пройса просвет'лело. «Кошка» представляла собой исключение. Она даже не старалась кодировать свои передачи. Ему импонировала наглость, с которой этот подпольный передатчик выходил каждый вечер в эфир точно в одно и то же время — в 21 час.

Ефрейтора охватывает охотничий азарт, когда он начинает прослушивать эфир. Кроме него в комнате на радиоперехвате сидят еще двенадцать радистов. Медленно крутит Пройс рукоятку настройки.

Вдруг в наушниках раздается слабое гудение и прорывается стаккато азбуки Морзе: точка, тире... точка, тире, точка... — «Военному министерству в Лондоне... комната 55-а... Кошка сообщает...»

Начало обычное. Карандаш Пройса буквально летает по формуляру. Буквы складываются в слова и предложения. Когда через несколько минут передатчик смолкает, ефрейтор читает перехваченное сообщение:

«Неприязнь между отделами службы безопасности и абвера в Париже растет. Авеню Фош (штаб-квартира службы безопасности) обвиняет абвер в том, что в гостинице «Лютеция» (штаб-квартира абвера) собраны неспособные ни на что люди. Все они уже в солидном возрасте, в большинстве своем не владеют французским языком, в Париж попали по протекции, занимаются спекулятивными делами, устраивают пирушки с француженками, увлекаются охотой и перекладывают свою работу на фельдфебелей и даже унтер-офицеров. В результате вмешательства «Кошки» предотвращена попытка французских патриотов подбросить бомбу в ресторан гостиницы, превращенный в офицерское казино, ибо в противном случае вместо погибших и пострадавших от взрыва абверовских офицеров из Германии пришлют молодых энергичных сотрудников...»

— Посмотрите-ка это сообщение, господин унтер-офицер, просто невероятно!

Унтер-офицеру не нравится такой доверительный тон, особенно на службе, но когда он просматривает исписанный формуляр, у него непроизвольно вырывается:

— Черт побери!

Затем, забыв о разнице в званиях, он восклицает:

— Когда «старик» прочитает это, у него волосы встанут дыбом. Это, пожалуй, почище, чем недавняя история с Руеном!

— А что это за штука? — заинтересовался Пройс.

— Довольно интересная история. Я тогда сам записал ту передачу. Содержание ее примерно такое:

«Кошка» сообщает: западнее Руена, квадрат такой-то. у деревни такой-то до последнего времени находилась батарея 88-миллиметровых зенитных орудий, которая прошлой ночью была погружена на железнодорожные платформы и отправлена в Германию. Вместо нее установлены деревянные макеты с использованием тележных колес и стволом деревьев для введения в заблуждение британских летчиков...»

На следующий же день англичане сбросили деревянные бомбы на наши деревянные орудия: В юморе им не откажешь!

Унтер-офицер берет подмышку папку с последними перехватами. Сверху в ней лежит сообщение «Кошки». Обернувшись к ефрейтору, оскалил зубы:

— Что касается юмора — будем надеяться, что «старик» его не потеряет, прочитав это...

Через несколько минут «старику — командиру подразделения радиотехнической разведки «Запад» пришлось приложить немало усилий, чтобы сохранить видимое спокойствие, когда он ознакомился с последней дерзкой выходкой «Кошки».

Пройс слышит, как в кабинете «старика» с шумом отодвигается стул и как после непродолжительного, но возбужденного разговора с парижским отделом абвера тот заказывает телефонный разговор по командной линии связи с ведомством абвера в Берлине. Аппарат абвера работает на полных, но в действительности холостых оборотах.

Унтер-офицер Блайхер нетерпеливо прохаживается по тюремному коридору взад и вперед. Девять шагов вперед — столько же назад.

Он опять смотрит на свои часы. Уже десять вечера. Если через несколько минут «Орсиваль» не назовет адрес, можно будет считать, что Валенти удастся уйти.

Блайхер решается войти в камеру, где находятся оба арестованные, чтобы предпринять последнюю попытку.

«Орсиваль» встречает его недоверчивым враждебным взглядом. Блайхер заклинает его, призывая к благоразумию, и повторяет все аргументы, которые только что приводил Поль. В заключение унтер-офицер говорит:

— Предположим, «Орсиваль», что все двадцать один подпольщик, недавно арестованных мною в Нормандии, среди которых отцы семейств, женщины, молодые девушки и парни, еще не познавшие жизнь, находятся сейчас здесь, в этой крохотной камере, или же стоят в коридоре и слушают наш разговор. Не будут ли они умолять вас, стоя на коленях, согласиться на условия предложенного договора?

На лице «Орсиваля» отразилось раздумье. Блайхер наблюдает за действием своих слов.

— Хватает ли вашей фантазии, «Орсиваль», чтобы представить себе, что сказали бы эти люди? Будет ли являться предательством то, о чем они стали бы вас умолять, будь они здесь?

«Орсиваль» глубоко вздыхает.

— Хорошо, я назову вам адрес. На Монмартре, чуть пониже церкви Святого Двора, есть тупичок, который называется улочка Вилла Леандр. В доме номер 8 живет наш шеф, бывший польский офицер генерального штаба. Мы называем его Валенти, в действительности же его зовут Арман Борни.

Даю вам этот адрес на основании обязательства вермахта отправить всех наших людей в лагерь для военнопленных и соответственно с этим обращаться с ними[6].

В штаб-квартире тайной полевой полиции в Париже в гостинице «Эдуард VH» объявляется тревога.

Унтер-офицер Блайхер склонился над планом города, но никак не может отыскать названную ему улочку, хотя она и должна находиться в 18-м городском районе, в квадрате М-5. Лишь с помощью лупы ему удается наконец обнаружить ее в переплетении улиц и переулков.

Улицы города как вымерли. Комендантский час соблюдается строго. Люди в автомашине с трудом отыскивают авеню Жюно, которая извиваясь поднимается на Монмартр.

Город затемнен, поэтому названия улиц едва различимы при слабом свете месяца. Наконец, Блайхер выходит из машины и идет далее пешком. После продолжительных поисков находит улочку Вилла Леандр, возвышающуюся над крышами спящего города. На ней темно и тихо.

С церкви Святого Двора доносятся два глухих удара. С одним из сотрудников ТПП Блайхер направляется к дому номер 8. Сквозь окна оттуда доносится говор многих голосов.

Блайхер на одну секунду включает свой карманный фонарик и видит небольшой палисадник, обнесенный невысоким чугунным заборчиком, и двухэтажный с мансардой дом. заросший плющом, тесно примыкающий к соседним строениям.

— По-видимому, там какой-то праздник, — еле слышно произносит Блайхер. — Глупое положение, не так ли?

Шепотом обсуждают они, как им быть. Но их вместе с шофером всего три человека. А сколько людей может быть в доме, да еще и хорошо вооруженных? И к тому же наверняка подготовивших на всякий случай путь отхода. Блайхер принимает решение подождать до рассвета.

Но и тогда будет непросто, так как он установил, что оцепить дом невозможно. С обратной стороны дома находится обрывистая стена, к которой примыкают сады, и нет ни одной поперечной улицы. Таким образом, пробраться туда незаметно практически невозможно.

Когда все трое возвратились в гостиницу «Эдуард VII», там царило большое оживление. Группа 324 находилась в состоянии боевой готовности.

В пять часов утра весь ее личный состав на автомашинах ожидает выезда. Каждый получает отдельное задание. Продумываются еще и еще раз все мелочи предстоящих действий. Подготовлены наручники, ломики, отмычки и, конечно же, оружие. В операции примут участие и служебные собаки.

В шесть часов утра докуриваются последние сигареты, и серая колонна автомашин трогается в направлении Монмартра. Абвер приступает к операции по ликвидации Армана Валенти и подпольного радиопередатчика...

Посчастливится ли в этот раз сделать то, что не удалось белобрысому лейтенанту Хальбе летом этого года на улице полковника Молля — обнаружить и ликвидировать подпольный передатчик, сообщения которого сильно беспокоят не только немецких генералов в Париже, но и Верховное командование в Берлине в течение вот уже многих месяцев? Задержат ли сегодня таинственного месье Армана Валенти, шефа подпольной организации «Интераллье»? А вместе с ним и его подругу — женщину в красной шляпке, «агентеесу службы безопасности», пользующуюся многими прикрытиями?

Или и в этот раз удар придется по пустому месту?

Ночная темнота еще висит над Парижем. Миллионный город начинает медленно просыпаться. Вот появляются редкие, запряженные лошадьми двухколесные тележки, которые развозят мясо, фрукты и овощи на рынки в центре города. К станциям метро спешат рабочие, занятые в утренней смене. Они бросают боязливые взгляды на колонну машин с немецкими солдатами, проносящуюся мимо них.

Стрелки на часах Блайхера едва различимы. В четверть седьмого колонна останавливается на углу улочки Вилла Леандр.

Блайхер не выдерживает и выпрыгивает из машины еще до ее полной остановки. Быстрыми шагами он спешит к дому, в котором через несколько минут разрешатся все сомнения. За ним по пятам следуют девять сотрудников ТПП.

Блайхер нажимает на кнопку звонка. Но уже через несколько секунд обнаруживает, что в спешке перепутал двери домов и звонит в дом номер 8-а. Тут же бросается к двери дома под номером 8. И уже не отнимает палец от кнопки звонка. Во всем доме слышен трезвон... Но все тихо...

Сотрудники ТПП пытаются открыть ломиками тяжелую дубовую дверь, но она не поддается. Проходят несколько минут, показавшиеся Блайхеру вечностью. Наконец в коридоре зажигается свет, слышатся шаркающие шаги, в замок вставляется ключ, и дверь слегка открывается.

— Что... что вам нужно? — дрожащим от страха голосом спрашивает маленькая седая женщина в утреннем халатике и чепце на растрепанной голове. Из-за ее плеча выглядывает совсем молоденькая девушка.

— Живет ли здесь месье Арман Борни или же Арман Валенти? — задает вопрос Блайхер.

— Да... на втором этаже... однако...

Но прежде чем женщина закончила, сотрудники ТПП оттолкнули ее в сторону и помчались бегом по лестнице на второй этаж с пистолетами в руках. Было маловероятно, что шпионы сдадутся, не оказав сопротивления.

Старая женщина обращается к Хуго Блайхеру:

— Что вы за люди... и чего вам здесь нужно?

— Немецкая полиция. — нетерпеливо отвечает Блайхер. — А как вас звать?

— Мадам Блаветт — а это моя дочь...

Блайхер отдает распоряжение двум полицейским:

— Женщины не должны покидать дом! И не разрешайте им переговариваться!

Когда женщин отводят в жилую комнату, Блайхер спешит на второй этаж.

За одной из дверей виден слабый свет. Блайхер дергает за ручку, но дверь заперта.

— Ломайте! — приказывает он.

От мощных ударов дверь трещит и... распахивается.

В середине освещенной комнаты замер высокий худощавый мужчина в элегантной пижаме. В помещении чувствуется сильный запах духов.

Мужчина скрестил руки на груди. Люстра, свисающая с потолка, освещает его темные блестящие волосы и благородное лицо, на котором сверкают большие черные глаза. Губы узкого рта крепко сжаты...

— Вы Арман Борни. он же Валенти? — первым нарушает тягостную тишину Блайхер.

Мужчина молча опускает руки вниз и медленно делает поклон, несколько чопорный и даже торжественный — типичный поклон офицера.

— Вы арестованы, Арман Борни или как вас там еще зовут, — произносит Блайхер.

Двое сотрудников ТПП подходят к мужчине, чтобы надеть ему наручники. Блайхер раздумывает несколько секунд: этот мужчина вызывает у него симпатию... Затем делает полицейским знак, и наручники защелкиваются на узких запястьях Армана.

Половина комнаты отделена занавеской. Блайхер подходит к ней и рывком отодвигает ее.

— О... простите! — невольно вырывается у него.

Перед ним широкая кровать, на которой, натянув одеяло до подбородка, лежит очень красивая блондинка. Большими глазами она боязливо смотрит на мужчину, оказавшегося в ее спальне.

Блайхер чувствует себя несколько неудобно и слегка прикрывает занавес. Но тут до него доходит, что такое здесь неуместно — ведь это же шпионское гнездо, которое необходимо ликвидировать Поэтому он снова отодвигает в сторону занавеску и говорит:

— Могу я просить вас встать?

«А девица-то прехорошенькая», — шепчет один из полицейских своему товарищу.

Тот лишь тихонько присвистывает. Да и Блайхер с трудом держит себя в руках.

Но прежде чем он разобрался, кто же в нем берет верх — кавалер, мужчина или же контрразведчик-службист, на улице раздается звон разбитого стекла.

С быстротой молнии Блайхер бросается к окну, выходящему на другую сторону дома, открывает его и высовывается. В слабом свете начинающегося утра он видит веревку, свисающую с мансарды, связанную из полосок простыней. Прямо подокном виднелась стеклянная крыша садового парника, в середине которой зияла дыра. Значит, в последнюю минуту кто-то все же смог отсюда бежать.

Блайхер поднял тревогу. По следу были пущены собаки, и группа полицейских пытается преследовать беглеца. На земле под стеклянной крышей видны пятна крови, видимо, он порезался о стекло.

Лишь позже, во время допроса арестованных, Блайхеру становится известным, что на мансарде ночевали два поляка, тоже члены «Интераллье», которым и удалось бежать.

При первом допросе Армана прямо на месте ареста Блайхер задал вопрос:

— Не хотите ли вы сообщить нам ваше настоящее имя?

— Меня зовут Чернявски. я капитан польского генерального штаба. — Слова эти вновь сопровождались чопорным поклоном.

— А как у вас появилась идея назваться Арманом Борни или же Валенти?

— Женщину по соседству в Люневилле звали Борни. Ее муж. Арман Борни. не так давно умер, и Рене Борни разрешила мне воспользоваться паспортом ее умершего мужа, — ответил поляк и пояснил: — Дело в том, что я долгое время снимал у нее комнату...

Взгляд Блайхера упал на большую карту Франции, висевшую на одной из стен комнаты, в которую в различных местах были воткнуты булавки с цветными флажками. На лице его появилась ироническая улыбка.

— Сразу видно, месье, что вы штабист. Если я правильно представляю, каждый флажок означает члена вашей организации!

Коротенькое «да» в ответ на вопрос Блайхера сопровождается легким поклоном. Но лицо поляка становится заметно бледнее, высокомерная складка вокруг его рта пропадает.

— В таком случае этот флажок в Шербуре означает Эмиля ле Мёра, а тот, что рядом с ним, — мадам Шарлотту Буффе?

Капитан Чернявски безуспешно пытается скрыть свой испуг.

— Вы разрешите, — говорит Блайхер с ироническим поклоном и снимает оба флажка. — А этот в Кане, видимо, некий Поль Киффер, не так ли?

И Блайхер снимает и этот флажок с карты. Затем называет и другие имена по списку мадам Буффе. Через короткое время в руке у него уже две дюжины флажков. А весь департамент Кальвадос на карте чист.

— Совсем неплохо для начала, — произносит он с удовлетворением. Показывая на Марсель, Бордо и Париж, в районе которых торчат десятки флажков, добавляет: — И они со временем будут в наших руках, господин Чернявски!

Письменный стол капитана польского генерального штаба оказался настоящей находкой для Блайхера и его людей. Дело в том, что став руководителем подпольной организации «Интераллье», он не избавился от привычек штабного офицера.

Подобно педантичному бухгалтеру Чернявски вел учет деятельности организации. В отдельных папках у него были собраны копии сообщений, переданных в Англию, не только в зашифрованном виде, но и открытым текстом; списки подпольщиков с указанием фамилий, адресов и даже псевдонимов; записки с донесениями отдельных исполнителей.

Прошел час с начала операции. Блайхер сидит за столом в жилой комнате и ведет допрос обеих дрожащих от страха женщин.

— Так вы, стало быть, мадам Блаветт? — обращается он к старой женщине.

— Да, я уже говорила. А это моя дочь. Она больна, очень больна... Прошу вас, обращайтесь с ней поделикатнее...

Блайхер видит и сам, что руки молоденькой девушки находятся в постоянном движении, по всему телу время от времени пробегает судорога, а взгляд у нее отсутствующий.

Блайхер разрешает ей лечь в кровать. Но мадам Блаветт так легко не отделывается, особенно после того, как называет сумму, получаемую ею за сдачу комнаты в аренду. Сумма эта во много раз превышает обычную плату в городе. Это уже косвенная улика против нее...

— Чем вы объясните эту необычно высокую плату? — интересуется Блайхер.

Мадам Блаветт отвечает не сразу, затем нерешительно произносит:

— Месье Борни занимается крупными спекулятивными делами. Вы и сами хорошо знаете: продовольствия в городе недостаточно, а рацион невелик., вот к нему ежедневно и приходят люди, главным образом иностранцы, как мне кажется... с которыми он и проворачивает свои дела... В другое бы время они в этот дом никогда не попали бы... Но что делать? Идет война, у меня больная дочь, вот и приходится закрывать на это глаза. Месье Борни не скупится и всегда платит регулярно...

— Знаете ли вы тех господ, которые посещали месье Борни? Слышали ли вы их имена, адреса?

— Имена?.. Нет. Знаю лишь, что то были иностранцы, поляки, как мне кажется. Но вот женщину, которая приходила сюда ежедневно, месье Борни называл «Кошка». Как ее зовут на самом деле, я не знаю...

Так впервые Хуго Блайхер узнает, что «Кошка» — это не только кодовое название подпольной организации, не только условное обозначение тайного передатчика и пароль, но и ласкательное имя женщины, тесно связанной с «Интераллье» и прежде всего с руководителем этой организации — Борни, он же Валенти — он же польский капитан Чернявски.

«Кто может быть эта женщина? — раздумывает Блайхер. — Насколько она посвящена в деятельность этой подпольной организации? Является ли она второстепенной фигурой, может быть, одной из любовниц этого капитана, или же ключевой фигурой всей шпионской сети?»

Нет, мадам Блаветт не имеет ни малейшего представления, где живет эта «Кошка». Единственно, что ей бросилось в глаза: «Кошка» сильно ревнует маленькую Рене, молодую вдову, живущую с Арманом. А эта блондинка в свою очередь просто не выносит «Кошку», которая, видимо, раньше состояла с ее Арманом в дружеских и, пожалуй, интимных отношениях. Естественно, это их чисто личные дела, не имеющие отношения к шпионажу, о котором говорит месье.

Но у Блайхера появляется ощущение, что этот след может вывести его на неуловимую «Кошку».

На мансарде, в комнате, где располагались те двое поляков, он обнаружил несколько бумажек с сообщениями, в конце которых стояла не подпись, а изображение кошки, сидящей с задранным вверх хвостом в виде восклицательного знака и точкой под ним. Голова кошки повернута назад, с хитрецой и почти человеческим выражением она смотрит на читающего.

В письменном столе капитана Хуго обнаружил копии радиосообщений, адресованных в Лондон. И все они стереотипно начинались словами: «Кошка сообщает...»

Таинственная «Кошка» всплыла снова! Была ли это шутка радиста или же существует определенная связь между найденными рисунками, радиосообщениями и той женщиной, которую Чернявски называл ласково «Кошкой»?..

Тогда Блайхер занялся Рене, блондинкой, только что поднятой из постели шефа «Интераллье», и пошел к своей цели напролом, применив хитрый ход.

— Знаете ли вы, — спросил он молодую вдовушку, — кто, собственно, предал Армана и вас?

— Ни малейшего представления...

— Хм... честно говоря, я этого тоже не знаю. Но вы, пожалуй, сможете мне помочь. Дело в том, что мы получили анонимное письмо, и весьма необычное... — Блайхер внимательно смотрит на Рене. — В этом письме сообщалось, что мы можем неожиданно захватить прямо в постели руководителя подпольной организации «Интераллье» польского капитана Чернявски с его любовницей мадам Рене Борни по адресу: улочка Вилла Леандр, дом номер 8...

— И кто же написал это письмо? — интересуется Рене. Лицо ее покраснело от гнева.

Блайхер с сожалением пожимает плечами.

— Мы и сами хотели бы это знать. Письмо-то ведь было не подписано. Только вот что странно — вместо подписи была нарисована кошка с хитрым выражением на мордочке...

— «Кошка»!.. — Рене даже вскочила со стула, из груди ее вырвался яростный стон, а миловидное лицо исказилось от гнева. — Эта бестия, эта мерзкая, гнусная каналья! — кричит она вне себя.

— Как... вы знаете эту «Кошку»? Кто же это? — изображает удивление Блайхер.

— Знаю ли я ее, эту коварную змею! — возмущенно восклицает Рене.

В этот момент с глаз ее спадает завеса, и ей все становится ясным. Ну, конечно же, кто же еще мог выдать ее и Армана немцам. Из чувства ревности и разочарования, что Арман предпочел ее, Рене, этой взбалмошной женщине. А теперь «Кошка» отсиживается в укромном уголке, радуясь удачному для нее исходу дел. Рене громко зарыдала...

Но почти сразу же берет себя в руки, размышляя, как ей можно отомстить. Так легко на этот раз «Кошка» не отделается. Раз уж вопрос идет о жизни и смерти, то пусть и «Кошка» не минует гибели...

И Рене выкладывает все, что только знает о «Кошке», о своей сопернице и предательнице. Блайхеру не приходится даже задавать вопросы.

Вчера, да. еще вчера вечером, она была в этом доме и принимала участие в юбилейном празднике по случаю годовщины создания «Интераллье», организации, которая, по сути дела, является творением ее рук , которую она пестовала и которой все это время руководила. Она и только она — вдохновитель и организатор «Интераллье», ее духовная глава, а небедный Арман, являвшийся своего рода делопроизводителем, собиравший всю документацию в папки и втыкавший на карту флажки, он никогда не был настоящим шпионом.

Да, еще вчера вечером «Кошка» поднимала тост за процветание «Интераллье», за дальнейшие совместные, успешные дела. И это вполне в ее духе, что она ушла из дома рано утром, сразу же по окончании комендантского часа, не боясь в случае облавы попасть в руки немцев. Это, действительно, похоже на нее — игра ва-банк, извращенное чувство радости от ощущения опасности, чего порядочные женщины обычно избегают. Да и в праздновании она участвовала, по-видимому, для того, чтобы отвести от себя подозрение в предательстве...

— Где живет «Кошка»? Как ее зовут? — интересуется Блайхер, внимательно слушающий темпераментный рассказ молодой женщины.

Где живет «Кошка»? — Раньше она жила вместе с Арманом на улице полковника Молля. Однако в последнее время ей, Рене, удалось убедить Армана, что «Кошка» — вздорная, лживая бабенка, не стоящая его внимания. Где же она живет сейчас? — В данную минуту она, скорее всего, спит со своим новым другом, каким-то бельгийцем, но около одиннадцати часов дня она, как правило, возвращается к себе на квартиру по улице Антуанетты, дом номер 9...

Каково ее настоящее имя? — Странно, но имени этой женщины не знает никто. Даже Арман никогда не называл ее по имени. На это она, Рене, только сейчас и обратила внимание. Ну да ореол таинственности всегда окружает эту дерзкую бесстыдную женщину...

Как выглядит «Кошка» ? — Ее ни с кем нельзя спутать, эту наглую бабу. На ней всегда ярко-красная шляпка, сразу бросающаяся в глаза и совершенно, по мнению Рене, безвкусная. Она небольшого роста, миниатюрная, походка вызывающая, и в холодное время на ней меховая шубка, как ни странно, из кошачьего меха...

Так Блайхер вплотную подобрался к «Кошке», той самой, которая с невиданной наглостью каждый вечер передавала в Лондон радиосообщения, содержащие секретную информацию от немецких источников самого высокого ранга.

Той самой «Кошке», которой удалось обвести вокруг пальца толстого Пранге на станции метро и помочь Арману сбежать из-под самого носа лейтенанта Хальбе. Той «Кошке», которая безбоязненно и не считаясь ни с чем вела свою игру со смертельной опасностью, наслаждаясь восхитительным ощущением погони, ненависти и страха, смешанными с восхищением и любовью. В течение долгих месяцев все сходило ей с рук. «Кошка» становилась все более уверенной в себе, что вело к высокомерию и легкомыслию.

Она учла все, за исключением одного обстоятельства — знания людей, тонкого чутья и изощренности немецкого унтер-офицера, некоего Хуго Блайхера, которому удалось перевербовать рабочего на заправочной станции Эмиля ле Мёра, перехитрить красавицу Буффе, убедить в своей правоте солдата Поля Киффера, развязать язык несгибаемому «Орсивалю» и воспользоваться ревностью глупышки Рене.

Лавина событий, начавшись в Шербуре, докатилась до «Кошки», но она еще ничего не подозревала и не чувствовала опасности, нависшей над ней. Потеряла ли она былую остроту чутья возможной угрозы, или же это было что-то другое?

Около одиннадцати часов утра улица Антуанетты в Париже в тот холодный и дождливый ноябрьский день представляла далеко не радостное зрелище. Редкие прохожие торопились домой, к теплу. Только перед строением под номером 9 прохаживается какой-то мужчина, по-видимому кого-то ожидающий.

Он не спускает глаз с входа в дом и бросает иногда взгляды на автомобиль темного цвета с французским номером, припаркованный у обочины. В нем на заднем сиденье едва видна молодая женщина.

Мужчина этот не кто иной, как Хуго Блайхер. С некоторой нервозностью поглядывает он на свои часы. «Кошка» может появиться теперь каждую минуту. Наконец-то унтер-офицер увидит ту таинственную женщину, которая вот уже в течение целого года доставляет головную боль абверу. А блондинка в машине — не кто иная, как Рене Борни, согласившаяся с величайшим удовольствием приехать сюда, чтобы опознать «Кошку», столь ненавистную соперницу, и сдать ее немцам на заклание.

Наконец в поле зрения появляется хрупкая, небольшого росточка молодая женщина в кокетливой красной шляпке на черных волосах, остриженных экстравагантно под пажа. Походка у нее как у манекенщицы: одна нога твердо ставится перед другой.

«Кошка» идет в западню...

Хуго Блайхер бросает вопросительный взгляд на Рене. Та кивает головой. Тогда Блайхер поднимает неторопливо руку, чиркает зажигалкой и прикуривает сигарету: это — обусловленный знак. Тут же, как из-под земли, вырастают несколько мужчин и окружают женщину в красной шляпке.

Прежде чем «Кошка» приходит в себя от неожиданности, мужчины — это, конечно, сотрудники ТПП в штатском — сильными руками, соблюдая осторожность, заталкивают ее в открытую дверцу машины...

Только тут «Кошка» понимает, что арестована. Увидев блондинку, сидящую рядом с ней на заднем сиденье, она сразу же понимает, какую роль сыграла Рене Борни в ее аресте. И прежде чем Блайхер и мужчины из ТПП смогли воспрепятствовать, «Кошка» пустила в ход свои когти. На лице предательницы показались четыре длинные кровавые полосы, оставленные острыми ногтями «Кошки». Рене Борни громко вскрикивает от страха и боли... На нее смотрят наполненные ненавистью сверкающие глаза.

— Я убью тебя, стерва, двуликая тварь, — шипит «Кошка» и снова набрасывается на Рене.

Мужчины с трудом разняли соперниц.

Унтер-офицер Хуго Блайхер, поймавший «Кошку», продает ныне сигары и сигареты горожанам и крестьянам в небольшом городке неподалеку от Боденского озера. И никому не приходит в голову, что именно он разоблачил самую опасную шпионку второй мировой войны, стал одной из важнейших фигур немецкого абвера во Франции и пугалом для французского движения Сопротивления.

Так вот, торговец табаком Хуго Блайхер сидит с автором этой книги на террасе ресторана «Монте-Карло» в один из прекрасных солнечных дней лета 1955 года и не торопясь пьет хорошее и недорогое красное французское вино.

— Сумасшедший мир, — ворчит Блайхер, пригубливая вино. — Только подумать — ведь вот так же мы когда-то сидели вместе с Полем Киффером и «Орсивалем» и тоже что-то пили как раз за этим столиком.

Блайхер немного задумывается и затем продолжает:

— Отсюда протянулась прямая линия к дому номер 8 на улочке Вилла Леандр — к Арману Борни, он же Чер-нявски, к его подружке Рене и наконец к «Кошке». Прошло вот уже четырнадцать лет, а мне иногда кажется, что все произошло только вчера...

— А может быть, и не стоит порывать с прошлым? — произнес я. — Ехать отсюда до Монмартра совсем ничего, я имею в виду улочку Вилла Леандр.

— Что же вы ожидаете от этой поездки?

— Трудно сказать что-то определенное, — пожал я плечами. — Может быть, мадам Блаветт все еще проживает там со своей дочерью. Возможно, она расскажет нам что-нибудь о тех событиях, которые происходили в доме в 1941 году. Может, мы услышим сейчас нечто такое, чего она не хотела говорить тогда унтер-офицеру немецкого абвера...

Блайхер размышляет: предложение-то звучит заманчиво. Кого не заинтересует возможность навестить после долгих лет те места и тех людей, которые связаны с важнейшими этапами его жизни...

— Призналась ли тогда мадам Блаветт, — спросил я, — что она знала о нахождении подпольного передатчика в ее доме?

— Нет, — ответил Блайхер, — она утверждала, что не имела об этом ни малейшего представления.

— Могу держать пари, Блайхер, что она ныне считается официально признанным борцом Сопротивления, поскольку скрывала в своем доме подпольный передатчик.

Конечно, посещение мадам Блаветт было бы отличным экскурсом в прошлое. Но как она нас примет0 Ведь ей тогда пришлось из-за Хуго Блайхера многое пережить. Не укажет ли она нам на дверь, не вызовет ли полицию, не устроит скандал?..

После некоторого раздумья Хуго говорит:

— Поехали!

В торговце табаком словно произошло какое-то превращение, и он снова стал прежним унтер-офицером абвера.

Вскоре мы уже стояли перед дверью дома номер 8 по улочке Вилла «Леандр». Палисадник зарос травой и кустами, к двери вела выложенная камнем стежка.

Помедлив какую-то секунду, Блайхер нажал на кнопку звонка. В доме раздался резкий трезвон. Некоторое время все оставалось тихо, лишь с недалекой площади Бланш доносился звук шарманки.

Но вот послышались шаркающие шаги. В замке поворачивается ключ. «Как и в тот раз», — мелькает в голове Блайхера. В медленно открывшейся двери появляется седоволосая старая женщина. Из-за ее плеча выглядывает молодая особа с каким-то отсутствующим взглядом. Поклонившись, я спросил:

— Вы мадам Блаветт?

— Да, а что вам угодно?

В нескольких словах я рассказал ей о причине нашего визита, представившись как немецкий журналист, интересующийся судьбой «Кошки». Мне хотелось бы узнать истину о событиях четырнадцатилетней давности, связанных с раскрытием подпольной организации «Инте-раллье» и арестом женщины, которую ныне называют Матой Хари второй мировой войны. Эту истину хотелось бы услышать из уст тех людей, которые были свидетелями упомянутых событий, как, например, мадам Блаветт, в доме которой тогда и был арестован польский капитан Чернявски, руководитель «Интераллье»...

Мадам выслушивает все это спокойно, затем, слегка улыбаясь, ведет нас в забитый мебелью наполеоновской эпохи салон, стены которого покрыты зеркалами. Время здесь, казалось, остановилось.

И вот в этой обстановке я стал свидетелем встречи, прошедшей несколько необычно и даже драматично, встречи, заставившей забыть о старом и показавшей прошедшее в ярком свете настоящего.

Пока мадам Блаветт наполняет наши бокалы аперитивом, я наблюдаю, как Блайхер украдкой осматривается в комнате. Какие мысли возникают в его голове, какие воспоминания всплывают в памяти?

С некоторым облегчением я замечаю, что мадам, по всей видимости, не узнала Блайхера. И вот с жаром старой женщины, которой нечасто приходится говорить, она начинает рассказывать о том времени, которое оставило наиболее яркий след в ее вдовьей жизни.

— Поверьте мне, месье, что я тогда попала в неприятную историю, не имея ни о чем ни малейшего представления.

Из ее рассказа следовало, что однажды в конце октября 1941 года к ней пришла какая-то женщина с намерением снять второй этаж и мансарду для ее знакомого, хорошо зарабатывающего на черном рынке и способного поэтому как следует заплатить. Мадам Блаветт лишь рекомендовалось не обращать внимания, если к нему иногда в позднее время будут заходить по делу люди.

В словах ее прозвучало некоторое смущение, когда она продолжила свой рассказ:

— Вы должны понять, месье: моя дочь в то время была тяжело больна, а цены на врачебные расходы и медикаменты стремительно росли. Жили же мы лишь на мою скромную пенсию, так как мой муж погиб под Верденом в 1915 году. Поэтому-то я и ухватилась за то предложение...

— И вы, действительно, не знали, что происходило наверху дома? — перебил ее Хуго Блайхер.

— Нет, месье. Ныне я, конечно, могла бы похвастаться, что в моем доме находился подпольный передатчик, но вынуждена признаться, что тогда не имела об этом никакого понятия. Я принимала своего постояльца, некоего Армана Борни, за процветающего дельца на черном рынке. И даже была вынуждена дать клятвенное обязательство никогда не подниматься на верхние этажи, потому что там якобы находился тайный склад товаров...

Мадам Блаветт вздыхает.

— Недели две все шло по-хорошему. Месье Борни редко выходил из дома, лишь изредка наведываясь в церковь. К нему приехала и его супруга Рене. Во всяком случае, я тогда принимала ее за жену своего квартиранта. Ежедневно их навещала та женщина, которая арендовала для них мои верхние этажи и которую они называли «Кошка».

Боже мой, если бы тогда я могла предположить, кем была в действительности та женщина, то я указала бы ей на дверь. Поначалу я относилась к ней несколько настороженно, но она обладала способностью располагать к себе людей и просто меня обворожила. Представьте себе, месье, ведь из-за этой особы мне пришлось провести четыре месяца в тюрьме — мне, жене французского офицера.

— Вы тогда попали в тюрьму, мадам? — спросил я.

— Да, сразу же по окончании обыска в доме немцы меня арестовали. А приказал меня отправить туда широкоплечий гунн в черных роговых очках.

При последних словах старой женщины Хуго Блайхер снял свои очки и стал не торопясь их протирать

Но мадам Блаветт даже не заметила этой его хитрости. Она была увлечена своим рассказом и поведала нам, что между «Кошкой» и обоими Борни чуть ли не ежедневно происходили ссоры, а однажды, явно из ревности, эта особа заявила: Рене и Арман не муж и жена. Далее темпераментная старушка рассказала о том, как в один из серых ноябрьских дней в ее маленьком буржуазном мирке произошла катастрофа, вовлекшая в себя не только подпольную организацию «Интераллье», но и Армана, Рене и в конце концов — саму «Кошку».

— Представьте себе, месье, — продолжила мадам Блаветт свое повествование, — ведь этот человек в черных очках сам меня допрашивал — и именно ему я рассказала о «Кошке»! Как я позже узнала, это был знаменитый Хуго Блайхер...

Мадам Блаветт сделала небольшую паузу, чтобы передохнуть и заодно проверить, как это имя подействовало на нас.

Я посмотрел на Блайхера, но тот был занят своими очками... И мне подумалось: что же за человек этот «знаменитый Хуго Блайхер»?

— Так вот, — продолжила она. — пока немцы находились наверху, мы с дочерью сидели в этой самой комнате под охраной и не могли даже перекинуться словом — это в собственном-то доме и с собственной дочерью! Я здорово перепугалась, увидев, как месье Борни спускался вниз по лестнице в наручниках. Да. а во время моего допроса лично Блайхером у двери раздался звонок.

Господин Блайхер, если это был действительно он, сказал мне: «Пардон, мадам!», встал и пошел открывать дверь, у которой стоял один из клиентов моего постояльца, а в действительности — подпольщик.

Блайхер сказал ему, чтобы тот шел наверх: шеф его уже ожидает, мол. Когда же он стал подниматься по лестнице, Блайхер позвонил три раза в дверной звонок, и я услышала, как наверху завязалась потасовка, но затем вновь стало тихо.

Господин Блайхер вернулся на свое место как ни в чем небывало и промолвил: «Прошу извинить за вынужденный перерыв». И тут же продолжил допрос.

Звонки в дверь с соответствующим продолжением происходили еще три раза. Я совсем растерялась, рассказала ему о «Кошке» и предложила чашечку кофе — вы понимаете, — чтобы настроить его несколько дружелюбнее. Но он ответил: «Сожалею, мадам, но я не могу принять вашего предложения, так как вынужден вас арестовать». Вот какую глупость я совершила, выдав «Кошку» Блайхеру, — произнесла старая женщина подавленно и замолчала.

На несколько минут в комнате воцарилась тишина.

— За эту глупость мне пришлось пострадать, — прервала мадам Блаветт затянувшееся молчание. — После освобождения страны в 1945 году по делу Рене Борни начался суд, поскольку «Кошка» утверждала, что ее предала именно она. Рене же оправдывалась ссылкой на то, что на самом деле «Кошку» предала я — к сожалению, так оно и было...

Затем старая женщина пожаловалась на то, что из-за этой «глупой истории» едва не была предана суду за «неумышленное разглашение тайны» и не признана в качестве «жертвы оккупации», а также не получила ни одного су компенсации за свое пребывание в тюрьме у немцев.

— А этот широкоплечий в очках после того допроса арестовал меня и заявил прямо в лицо: «Вы шпионка и состоите в одной компании с этими Борни!» — продолжила свое изложение мадам Блаветт.

— Не изменяет ли вам ваша память, мадам? — вмешивается вдруг в разговор Блайхер.

Он как бы очнулся от своей задумчивости и смотрит на старую женщину в упор кажущимися без очков близорукими глазами.

— Не арестовал ли вас тогда Блайхер по той причине, что вы получали тройную плату за аренду своего помещения, поскольку это обстоятельство вызывало подозрение в укрывательстве, — подчеркнул он свою мысль.

Лицо старой женщины со следами былой красоты слегка покраснело. Она делает судорожный глоток и, глядя открыто в глаза Блайхера, храбро признается:

— Пожалуй, вы правы, месье... В моем возрасте память иногда, действительно, подводит, так что прошу извинить...

— Дело тут не в извинении, а в восстановлении истины, — предупредительно улыбается Блайхер. — Полагаю, вы это понимаете?..

Старушка не спускает глаз с Блайхера.

— Скажите, пожалуйста, а откуда вам известны такие подробности? — спрашивает она.

Блайхер немного помедлил с ответом. Легкая усмешка тронула уголки его губ, когда он сказал:

— Единственно, что я знаю точно, мадам, так это то, что тогда я поступил с вами неправильно...

С этими словами Блайхер поднялся и почти торжественно надел очки, глядя ей прямо в лицо...

И мы тоже встали. В комнате почувствовалось напряжение. Что же будет, когда мадам Блаветт узнает Хуго Блайхера, когда-то ее арестовавшего? Станет ли она кричать о помощи, вызывать полицию, станет ли ругаться или же с холодным презрением укажет на дверь?

Однако ничего подобного не произошло. Мадам Блаветт протянула руку Блайхеру и мягким голосом произнесла:

— Рада снова видеть вас, месье Блайхер!

Он крепко пожимает ее руку.

И тут впервые я увидел, что этот Хуго Блайхер не вполне владеет собой, встретив в лице невысокой старенькой женщины равного партнера. И действительно, от старой парижанки в этот момент исходила волна добра, человечности, понятия и прощения.

Мадам Блаветт заверяет нас, что не испытывает никакой ненависти к бывшим врагам — немцам. Немецкий офицер, возглавлявший тогда женскую тюрьму «Ла Сайте», принес ей извинение при ее освобождении, так же, как и сейчас, через четырнадцать лет, Хуго Блайхер.

— Да и какое уж тут извинение, — смущенно улыбается старушка. — Ведь в моем доме действительно находился подпольный передатчик, работавший против немцев. Так что вы, месье Блайхер, как и другие немцы, выполняли тогда всего лишь свой долг и ничего другого... — А затем любезно добавила: — В тот раз я предлагала вам, господин Блайхер, выпить чашечку кофе, а вы отказались—вспоминаете? Так вот, могу ли я сегодня повторить свое предложение?

Было уже довольно поздно, когда мы покинули небольшой домик на улочке Вилла Леандр, и наша машина потихоньку тронулась к авеню Жюно и далее вниз с Монмартра по извилистой дороге.

В просветы между домами видно море огней ночного города. Там, внизу, много мест, связанных с историей «Кошки». Мы оба погрузились в свои мысли. И как бы отвечая на мои невысказанные вопросы, Хуго, сидевший за рулем, свернул в сторону и поехал по улицам и переулкам своего прошлого.

Мы катим по улице полковника Молля, где в свое время белобрысый лейтенант Хальбе чуть было не захватил подпольный передатчик «Кошки», но обнаружил лишь кусочек кварца, фотографию красивой женщины и запах фантастических духов. А вот и станция метро, где «Кошка» ухитрилась в последнюю секунду уйти от толстяка Пранге. Далее следуют гостиница «Лютеция», где когда-то находилась штаб-квартира абвера, ярко освещенный фасад гостиницы «Эдуард VII», откуда четырнадцать лет тому назад унтер-офицер Блайхер провел операцию против «Интераллье»...

Когда мы проезжали по улице Антуанетты, Блайхер вдруг резко затормозил у дома номер 9, ничем не отличающегося от тысяч подобных в Париже. Рукой он показал на площадку прямо около входной двери и сказал как бы самому себе:

— Вот там я впервые встретил «Кошку» и там же ее арестовал.

Затем стал рассказывать мне историю «Кошки» с того момента, когда сам принял в ней участие.

Тот памятный день 18 ноября 1941 года был тяжелый для унтер-офицера Хуго Блайхера. К тому же добавилась еще и предшествовавшая бессонная ночь, когда ему удалось узнать от «Орсиваля» адрес руководителя подпольной организации «Интераллье». Тогда был арестован капитан Чернявски и изъят радиопередатчик. В ту же ночь Блайхер впервые услышал о женщине, которую все называли «Кошкой». А днем ее арестовали и заключили в одну из камер тюрьмы «Фресне», где она ожидала решения своей судьбы.

К вечеру 18 ноября 1941 года Хуго Блайхер располагал всеми необходимыми полномочиями для реализации разработанного им необычного и даже немного фантастического плана, с помощью которого он намеревался выяснить тайну этой экстраординарной женщины. Ведь она играла выдающуюся роль подпольной организации и знала, по всей видимости, гораздо больше, чем все остальные члены «Интераллье», которых к тому времени удалось выявить и посадить за решетку.

В комнате для допросов, вся обстановка которой состояла из грубого стола и двух стульев, они сидели напротив друг друга — Хуго Блайхер и женщина, которую называли «Кошкой».

— Закуривайте! — Блайхер протянул ей над столом портсигар с сигаретами.

— Спасибо, — ответила «Кошка» и взяла сигарету. Взглянув на марку — это были «Нейви кат», английские сигареты, — она непроизвольно воскликнула: — Мой любимый сорт!

Блайхер усмехнулся.

— Для этого никакой дедукции не потребовалось, мадам. В вашей квартире их было предостаточно. — И добавил с галантным поклоном: — Вы можете их иметь в любое время.

— Очень любезно с вашей стороны, — саркастически отвечает «Кошка». — Но, видимо, вы не для того пришли сюда, чтобы покурить со мной мои же сигареты? Давайте уж лучше ближе к делу.

Блайхер иронически улыбается.

— Прежде чем мы перейдем к делу, следует ознакомиться с вашей личностью, мадам... — И уже совершенно серьезно добавляет: — Люди важнее вещей, как мне представляется, а в вашем случае особенно.

«Кошка» лишь передергивает плечами. Она пытается скрыть, что этот немец произвел на нее с первого же взгляда сильное впечатление, но как на женщину, а не шпионку...

— Что касается моей личности, — произносит она затем, — то могу сообщить вам следующее: зовут меня Матильда Каррэ, мой отец — фабрикант Арсен Белар, проживает в Париже по авеню Гобелен, дом номер 14, мою мать зовут Жанна, она урожденная Гроз... Ну вот, пожалуй. и все, не так ли?

Блайхер делает пренебрежительное движение рукой.

— Давайте не будем ходить вокруг да около, мадам. Ваши личные данные мы знаем по вашему паспорту. Меня же интересуете вы сами! Мне хотелось бы знать, что за человек скрывается за именами и адресами, кем в действительности является Матильда Каррэ, о чем она думает, что чувствует, почему стала шпионкой... Вам это понятно?

Нет, Матильда этого не понимает. Мысли у нее спутались. Так с ней уже долгое время не говорил ни один мужчина. Ее взаимоотношения с представителями сильного пола были всегда довольно просты. Это либо так называемые «деловые контакты», либо ночи, заполненные экстазом и страстью, заставлявшие забывать о заботах, опасностях, угрозе смерти, но оставлявшие до сих пор несбывшейся мечту о настоящей любви, нежности и взаимопонимании.

Она не так представляла себе свой первый допрос. И ожидала увидеть какого-нибудь бородатого немца с грубым лицом и громким голосом, плохо владеющего французским языком и совсем не знающего приличных манер... А перед ней сидел мужчина с умными глазами. говорящий свободно и почти без акцента по-французски, обладающий способностью очаровывать. И тут Матильда Каррэ, бесстрашная, ничего не боявшаяся «Кошка», почувствовала почти физически человеческую теплоту и постепенно растущее в ней доверие к этому мужчине.

Но она сразу же отбросила эти мысли: «Ты ведь шпионка, которую поймали, и этот человек безжалостно передаст тебя в руки палачей», — внушала «Кошка» себе.

— Вы ничего не услышите от меня, — произнесла она громко, — ни звука, ни предсмертного слова. Вы довольны?

— Конечно же нет, — возражает Блайхер, не теряя спокойствия.

Оглядев голые стены комнаты, он некоторое время смотрит на изящную женщину, сидящую перед ним, и поднимается со своего места.

— А вы, пожалуй, правы, если ничего не скажете, — проговорил он. — Это, действительно, неподходящее место для откровенного разговора. — Передернув плечом, продолжил: — Бррр... здесь холодно и неуютно.

Блайхер делает небольшую паузу. Потом кладет свою большую красивую руку на плечо женщины.

— Вставайте, мадам, пойдемте вместе поужинаем. Уже время наполнить чем-нибудь подходящим наши желудки... Думаю, что жареная дичь и бутылка красного вина будут как раз то, что нам сейчас требуется.

«Кошка» не понимает, насмешка ли это или же сказано всерьез.

— Вы что же, издеваетесь?! — говорит она сердито.

— Ни в коем случае...

— Что за глупая идея, — продолжает она. — Как вы себе представляете: арестованная шпионка вдруг едет куда-то ужинать? Оставьте дурацкие шутки, они не для меня...

— Почему шутки? — Блайхер улыбается по-мальчишески. — Кто, по-вашему, здесь приказывает? Буду рад, если вы примете мое приглашение. Предлагаю пойти в ресторан «Серебряный путь»... согласны? Но при одном условии: вы должны дать честное слово, что не попытаетесь бежать, мне было бы очень неприятно, если бы я был вынужден стрелять в вас...

«Кошка» не была бы «Кошкой», если такое необычное предложение не вызвало бы у нее любопытства. На какое-то мгновение она забывает о своей роли патриотки, шпионки и мученицы ради Отечества, роли, которую она часто представляла себе. В этот момент она чувствует себя просто женщиной, которая может на несколько часов покинуть ненавистную тюрьму и провести их в роскоши одного из лучших ресторанов города...

— Даю вам честное слово, месье, — говорит она, но тут же вскрикивает испуганно: — Боже мой, но в этом платье я не могу пойти в «Серебряный путь»!

Блайхер слегка задумывается. Он видит, что «Кошка» права. Платье ее порвано, измято, да и вообще такой гардероб не подходит для фешенебельного заведения.

— Ну это-то мы можем легко исправить, — успокаивает он. — Положитесь на меня.

— Караул, построиться! —кричит через несколько минут дежурный унтер-офицер.

Его команды громким эхом отражаются от стен.

— Равнение — направо!

Гремя сапогами, он подходит к мужчине в штатском и идущей рядом с ним женщине, которые собираются выйти из тюрьмы. Не доходя до них несколько шагов, бравый служака останавливается, отдает честь, приложив руку к стальному шлему, и рапортует.

Мужчина в штатском небрежно прикладывает два пальца к берету и произносит:

— Благодарю вас — дайте команду разойтись!

Дверь тюрьмы с лязгом закрывается за вышедшими.

Неподалеку стоит черный «ситроен» с парижским полицейским номером.

Дежурный унтер-офицер за захлопнувшейся дверью ухмыляется вслед унтер-офицеру в цивильном костюме: пусть арестованная подумает, что ее вывел из тюрьмы немецкий генерал, не иначе как заместитель самого адмирала Канариса, начальника абвера.

Блайхер пересекает площадь Тертр, проезжает мимо старинного здания мэрии и останавливается около дома, в котором «Кошка» снимает меблированную комнату.

— У меня до сих пор не было времени произвести обыск вашей комнаты, — говорит он «Кошке». — После ареста капитана Чернявски мне пришлось заняться задержанием членов вашей организации в соответствии с обнаруженными у него списками. Сейчас выходите из машины и для экономии моего времени сами отдайте мне то, что там у вас спрятано. А заодно и переоденьтесь для поездки в ресторан.

Вместе они поднимаются по узкой и темной лестнице и входят в ее комнату.

— К сожалению, я не могу оставить вас одну, пока вы будете переодеваться, чтобы вы не вылезли в окно или не выкинули какую-нибудь глупость. Но я повернусь к вам спиной.

Он слышит, как сзади открываются и закрываются дверцы шкафа, как шуршит шелк, и вдруг замечает, что в открытой створке окна, как в зеркале, появляется «Кошка» с пистолетом в руке.

Сердце Блайхера бешено забилось, но он не оборачивается, зная, что лишь немногие люди способны выстрелить в спину другого. К тому же если он сейчас обернется, то спровоцирует ее нажать на спусковой крючок.

В этот момент «Кошка» произносит:

— Вот мой пистолет. Вы же сказали, чтобы я отдала вам то, что было спрятано в этой комнате...

Хуго медленно поворачивается, берет у нее из руки оружие и прячет в карман.

— А почему вы, собственно, не выстрелили? — спросил он.

— Это в спину-то? — отвечает она вопросом на вопрос.

Теперь она стоит перед ним в восхитительном вечернем платье с глубоким вырезом. Выглядит она очаровательно, а в глазах — полная беспомощность.

Вместе они спускаются по лестнице.

Сев в автомашину, молча едут к острову на Сене. Напротив собора Парижской богоматери на верхнем этаже углового дома, стоящего на берегу реки, находится широкоизвестный ресторан «Серебряный путь». Наверх они поднимаются на лифте. Сам директор подводит их к столу, стоящему у широких окон. Отсюда видны крыши города. Наступил вечер, солнце постепенно скрывается за горизонтом. На фоне заката темным силуэтом просматриваются обе массивные соборные башни. Картина впечатляющая!

Хрупкая женщина устраивается поудобнее в глубоком кресле. Все как во сне, и Матильда Каррэ наслаждается обворожительной атмосферой зала. Она видит беспечно разговаривающих людей, безукоризненно белые скатерти и матовый блеск дорогого фарфора на столах, она видит официантов во фраках, бесшумно ступающих по мягким коврам, и с наслаждением принимается за еду. Она прежде всего женщина, но где-то далеко в подсознании сохраняется понимание того, что эти наполненные волшебством часы быстро пролетят и ее снова будет ожидать жестокая реальность, сулящая ей тюремные решетки и неизбежную смерть...

Сейчас же «Кошка» с легкой усмешкой наблюдает, как этот немецкий гунн выбирает вино, пробуя его предварительно, и как он своей непринужденной болтовней скрашивает неловкость необычной ситуации.

«Сумасшедшая война, — думает она про себя, пригубливая вино, — во время которой французская шпионка и немецкий офицер абвера собрались вместе поужинать...»

Как бы прочитав ее мысли, Блайхер говорит:

— Сумасшедшая война, на которой женщины, вместо того, чтобы заниматься кухней и воспитанием своих детей, становятся шпионками, вербуют агентов, обслуживают подпольные передатчики, рискуя при этом головой...

Матильда на какую-то секунду опускает глаза. Но Блайхер заметил, что нечаянно задел за больное место «Кошки».

— У вас что же, нет детей, нет мужа, которого вы любите, нет домашнего очага? — продолжает допытываться он.

По лицу «Кошки» пробегает тень. Волшебство этих минут почти прошло, и она вновь сталкивается с суровой действительностью.

— У меня нет детей, — отвечает она, и в голосе ее проскальзывает печаль. — Хотя я их всегда хотела. Можете мне верить, если это мое желание исполнилось бы, то никакой шпионки «Кошки» не было бы, и мы не сидели бы с вами здесь за этим столом.

«Кошка» нервно тушит свою сигарету. Она внезапно чувствует себя очень одинокой и нуждающейся в человеческом участии.

Ей кажется, что Блайхер понимает ее состояние, и она благодарна ему за то, что он не задает ей сейчас никаких вопросов и не делает банальных замечаний.

Не отдавая себе отчета и повинуясь еще неосознанному побуждению, Матильда Каррэ начинает рассказывать Хуго Блайхеру о своей жизни:

— Детство мое прошло у бабушки с дедушкой, поскольку моя мать мало обо мне беспокоилась. Затем меня направили в лицей, где я проучилась четыре года. Мать только и делала, что ругала меня, обвиняя в отсутствии прилежания, часто наказывала и держала, как говорится, в «ежовых рукавицах». В результате наши отношения были всегда натянуты. Поэтому я рано вышла замуж — к слову сказать, вопреки воле моих родителей, чтобы получить свободу. Мой муж не нравился им, так как они хотели, чтобы я вышла замуж за инженера, который мог бы со временем стать преемником моего отца.

В течение шести лет мы с мужем довольно хорошо понимали друг друга. Однако в 1939 году я узнала от своей свекрови, что мне лучше не иметь детей, так как отец мужа, то есть мой свекор, умер от серьезной душевной болезни. Муж же скрывал от меня это обстоятельство.

В тот же день, когда я узнала об этом, я решила развестись с ним: без детей жизнь моя будет безрадостной и неинтересной. Мы жили тогда с мужем в Алжире...

Здесь «Кошка» замолчала, а потом продолжила свой монолог. Она рассказала Блайхеру о том, что желание иметь детей, или хотя бы быть с детьми, привело ее к решению стать учительницей.

Ведение же бракоразводного процесса она доверила адвокату Мишелю Броль, державшему тогда свою контору на улице Рейнуар в доме номер 22. С началом войны он стал полковником военно-воздушных сил, а после поражения Франции — одним из руководителей движения Сопротивления. В последующем он сыграл решающую роль в жизни Матильды Каррэ.

Что касается матери «Кошки», то во время судебного процесса против ее дочери она даже не воспользовалась своим правом отказаться от дачи показаний. Более того, она подтвердила ее шпионскую деятельность и не умолчала об отрицательных качествах Матильды.

9 июля 1945 года мадам Жанна Белар, урожденная Гроз, 51-го года от роду, домашняя хозяйка, мать «Кошки», дала нижеследующее показание следователю, занесенное в протокол:

«Замужество совершенно изменило характер моей дочери. Ей очень хотелось иметь детей. Однако через несколько лет их совместной жизни она узнала, что у мужа не может быть детей вследствие унаследованной им болезни. И она посчитала, что эти годы ее жизни были просто обманом.

Вскоре после своего развода она познакомилась с Арманом Чернявски, польским генштабистом, человеком с хорошими манерами и прекрасной внешностью, мужчиной высокого роста. Рост моей дочери составляет 1 метр 58 сантиметров, и она всегда хотела, чтобы ее дети были нормального роста. Может быть, именно поэтому она всегда, вероятно, даже подсознательно, выбирала мужчин высокого роста. Чернявски был высокого роста. Высокорослым, широкоплечим, с приятной наружностью был и Блайхер. Очевидно, мою дочь можно осудить морально, упрекнуть в том, что она легкомысленно бросилась ему на шею. Я часто задаю себе вопрос, а не мог ли судебный психиатр дать другое толкование ее так называемому «аморальному образу жизни». Ведь желание иметь детей было у нее очень большим. Шпион Чернявски лишь использовал в своих целях мою дочь, никогда не думавшую о шпионаже...»

Какая человеческая трагедия скрывается за этими словами, какая женская судьба! Ведь ее искреннее и большое желание иметь детей привело не только к разрыву супружеских отношений, но и к ломке ее характера.

Хуго Блайхер не спускал глаз с «Кошки», когда она рассказывала ему историю своей жизни. В тот вечер в ресторане «Серебряный путь» она не выглядела ни кокетливой, ни легкомысленной. Да и Блайхер тогда видел в ней не опасную шпионку, а просто женщину, которая смогла наконец излить свою душу.

Однако про себя он вынужден был признаться, что женщина эта восхитительна и обворожительна. Он видит ее сверкающие глаза, тонкий носик и очаровательный рот, выдающий ее чувственность, свидетельствующий о тайных страданиях и желании повелевать и в то же время подчиняться. Он видит смелый глубокий вырез ее платья, из которого виднеется ее твердая, почти девичья грудь.

Назвать ее классически красивой, пожалуй, нельзя. Но в Матильде Каррэ есть нечто такое, что делает мужчин мягкими как воск и возбуждает в них жгучую страсть... И Хуго Блайхер чувствует, что ему надо остерегаться этой женщины, так как его натренированная профессиональная холодность начинает угрожающе сдавать.

Блайхер выпивает большой глоток шампанского и берет себя в руки. Теперь он слушает «Кошку» с прежним вниманием, спокойно фиксируя важнейшие детали.

Он узнает, что в начале войны Матильда работала медицинской сестрой в лазарете, а 17 сентября 1940 года познакомилась в Тулузе с польским капитаном Черняв-ски и уже 18 ноября вместе с ним в Париже основала подпольную организацию «Интераллье». Так странная смесь неисполненных желаний, ложно понятого патриотизма, физической привязанности к поляку и щекотавшего ее нервы чувства опасности сделали ее шпионкой.

Однако сейчас «Кошка» говорит о Чернявски с заметным холодком, почти равнодушно. И даже больше: в ее голосе проскальзывают презрение и ненависть. Вот, пожалуй, и все, что осталось у нее от прежних чувств к бывшему возлюбленному. Блайхер начинает понимать, что ключ к тайне этой женщины находится в сфере личностных отношений и привязанности ее к мужчине.

Посмотрев на часы, он видит, что уже поздно — без нескольких минут девять.

— А ведь в это время «Кошка» начинала свои передачи в Лондон, — произносит он иронически.

— «Кошке» теперь нечего сообщать, — серьезно ответила Матильда, как бы примирившись с судьбой. — Через несколько дней вы поставите меня к стенке. Выстрел — и все окажется в прошлом...

— Чепуха, так скоро пруссаки не расстреливают. Сначала будет произведена проверка всех найденных документов, вас будут допрашивать, чтобы устранить неясности. А в завершение вас доставят в Германию — лагерь для военнопленных.

«Кошка» слушает недоверчиво. Алкоголь делает ее сентиментальной. Она видит беззаботных людей за соседними столиками, смеющихся и шутящих между собой, будто бы не было никакой войны, борьбы не на жизнь, а на смерть между народами. Думают ли они, что здесь, среди них, сидит молодая, цветущая, любящая жизнь женщина, уже отмеченная печатью смерти, которую, может быть, завтра ожидает палач где-то в серых и холодных стенах тюрьмы «Фресне»...

По спине «Кошки» пробежал холодок. Ее обуял страх, страх за собственную жизнь, которую она так любит, за человеческую теплоту, к которой она всегда стремилась. На глазах ее появляются слезы, слезы отчаяния и боли за свою неудавшуюся судьбу.

— Не печалься, маленькая «Кошка»...

Будто сквозь туман до ее ушей доходят слова Блайхера, произнесенные с душевной теплотой. Они действуют успокоительно. Внезапно у Матильды возникает желание броситься этому рослому широкоплечему немцу на грудь в поисках защиты. Он к тому же — мужчина того типа, о котором она всегда мечтала.

Словно электротоком ударило «Кошку», когда Блайхер, желая успокоить собеседницу, положил свою руку на ее ладонь. Это не успокоило, а еще больше взбудоражило женщину. С трудом ей удалось взять себя в руки. Знает ли этот гунн, какое необъяснимое, почти колдовское воздействие оказывает он на женщин?

Голос Блайхера возвращает ее к действительности.

— Мне очень жаль, но нам пора идти. Самое время отправляться домой...

— Домой? — иронически спрашивает «Кошка».

— Ну, да вы знаете, куда...

Блайхер бросает многозначительный взгляд на официанта, который тут же подходит для расчета.

— Ах так... Я понимаю... — Лучик надежды, мелькнувший было в ее глазах, тут же погас.

— Каррэ, идемте... Да побыстрей, пожалуйста...

Надзирательница, высокая костлявая особа с грубым лицом, забирает «Кошку» из приемной у ворот тюрьмы и ведет назад в преисподнюю. Матильда медленно идет впереди надзирательницы по мрачному коридору, кажущемуся ей бесконечным. Выберется ли она когда-нибудь на свободу из этого лабиринта площадок, железных перегородок и камер?

— Вот, я поставила подогреть ваш ужин! —хмуро сказала надзирательница.

Они подошли к помещению, в котором размещались надзирательницы. На раскаленной железной печи стояла помятая миска с перловой кашей. Пахло подгорелым.

— Спасибо, я уже поела, — ответила «Кошка», не придавая никакого значения своему отказу.

Надзирательница бросает на нее злобный взгляд.

— Вот как! Благородная дама уже поужинала? Выходит, наша еда вам не нравится?!

Гремя ключами, она отпирает дверь камеры «Кошки».

— Вот ваши апартаменты. Надеюсь, что они вполне для вас подходят! — с издевкой произносит надзирательница.

Камера нетоплена, в ней очень холодно. Тратить на арестованных уголь не положено.

Матильда устало снимает свой плащ, чтобы поскорей лечь на койку, пока надзирательница не выключила свет. Та, не говоря ни слова, собиралась уже было запереть дверь камеры, как вдруг глаза ее расширились от возмущения.

— Что я вижу? — прошипела она. — На допрос вас взяли в заурядном платьишке, а возвращаетесь вы в вечернем, да еще с глубоким декольте. Что же это был за допрос, позвольте вас спросить? К тому же уважаемая госпожа успела поужинать! Теперь мне становится понятным, куда здесь дует ветер!

В этих словах прорывается злобная зависть стареющей женщины. Яростно хлопает она дверью, запирает ее на ключ и тут же выключает свет. Матильда слышит ее шаркающие шаги, затем все затихает.

В темноте «Кошка» опускает железные нары, раздевается и ложится, накрывшись двумя тонкими одеялами, которые не защищают от леденящего холода.

Теперь она может сбросить маску. Слезы потекли по ее лицу, рыдания сотрясают хрупкие плечи...

Но вот наступает рассвет, принося жизнь и в эти серые тюремные стены. Арестанткам разрешается выйти на прогулку в тюремный двор. Они идут по кругу одна за другой, как в некой призрачной траурной процессии, медленно, едва волоча ноги, молча. Разговаривать им запрещено, но по движению губ можно определить, что они шепчутся. Время от времени слышны окрики надзирательниц.

Для «Кошки» эта четвертьчасовая прогулка равносильна наказанию шпицрутенами. Она чувствует ненависть сторожей, холодную издевку товарок по несчастью: проституток, воровок, сводниц. Здесь собрана накипь многомиллионного города. Ее элегантное платье бросается в глаза, вызывает зависть других женщин. Ей в лицо летят ругань и непристойные шуточки. «Кошка» просто счастлива, когда за ней захлопывается дверь ее камеры и она остается одна со своими мыслями.

Вечером Блайхер за ней не пришел, хотя и обещал. Эту ночь она опять провела без сна, атакуемая клопами, пронизывающим холодом и кошмарными видениями. Внезапно она ловит себя на том, что ее мысли все время возвращаются к этому рослому широкоплечему немцу, которого ей хочется видеть в наивной надежде, что он убережет ее от этих ужасов...

И только через день замок в двери ее камеры звякнул, и надзирательница грубо крикнула:

— Каррэ, на допрос! — придав слову «допрос» ироническое, с издевкой, значение.

Для «Кошки» же слово это прозвучало как музыка...

Почти инстинктивно Хуго Блайхер избрал этот единственный путь, который мог привести его к раскрытию последних секретов «Кошки». Но он не учел одного: что мог зажечь в сердце этой загадочной женщины огонь, пламя которого станет опасным и для него самого...

— Куда мы направляемся сегодня? — спросила с любопытством Матильда, когда они поехали по вечерним улицам Парижа.

— Предлагаю «Максим», что на Королевской улице, если вы не возражаете, — ответил Блайхер.

— Не слишком ли это для вас дорогое удовольствие — посещать с французской шпионкой самые шикарные рестораны города? — иронически спрашивает она.

— Для кошелька простого унтер-офицера — это точно, — откровенничает Блайхер, больше не считая нужным маскироваться. — Но на наше счастье, есть так называемый оперативный фонд.

«Кошка» усмехается недоверчиво.

— Не хотите ли сказать, что вы, действительно, лишь унтер-офицер? Я полагала, что вы в абвере большая шишка?

— Это ваше заблуждение, мадам, — шутит Блайхер. — Но иногда у меня, действительно, больше полномочий, чем у иного генерала. А в отдельных случаях приходится вытягиваться перед случайным фельдфебелем...

— Должны ли вы находиться в казарме? — интересуется «Кошка».

— Нет, у меня в Париже есть частная квартира, — возражает, нисколько не рассердившись. Блайхер.

— Удивительно: простой унтер-офицер, говорящий по-французски почти без акцента, который может носить гражданский костюм, имеет частную квартиру в городе и разъезжает в собственной автомашине — обладает к тому же генеральскими полномочиями... — «Кошка» ничего не понимает.

Рослый немец становится для нее все более загадочным, менее понятным, но тем не менее привлекательным.

— Незадолго до своего ареста я передала в Лондон сообщение о том, что в парижском абвере создалась своеобразная обстановка, — продолжает она. — В нем говорилось, что офицеры не владеют французским языком, предпочитают службе охоту, женщин и вино, а работу перекладывают на унтер-офицеров...

— Я читал это донесение: мой комплимент за эту информацию, — смеется Блайхер. А затем, ухмыльнувшись, бросив острый взгляд на женщину, сидевшую рядом с ним, добавляет: — А откуда вам, собственно, известны такие подробности о положении дел в абвере?

— От источников в СД — с авеню Фош, — откровенно отмечает «Кошка».

А затем она рассказывает Блайхеру. каким образом ей удалось попасть в СД и получать там такую информацию, какой не располагал ни один шпион второй мировой войны. В ее голосе звучит нескрываемый триумф, когда она говорит, что внедрилась в штаб-квартиру СД в Париже в качестве «представительницы швейцарского Красного Креста» из Лозанны, имея на руках почти настоящие документы, якобы для медицинского и социального обслуживания заключенных парижских тюрем.

Очень быстро тогда ей удалось установить контакт с одним из высших фюреров СС — голубоглазым блондином, который влюбился в нее по самые уши. А затем ей посчастливилось стать даже «агентессой СД».

С помощью службы безопасности она смогла избежать ареста и обнаружения подпольного радиопередатчика несколько месяцев тому назад. Это произошло на улице полковника Молля, когда радиопеленгаторная группа вышла уже непосредственно на него.

Вспомнив тогдашнюю свою проделку, Матильда тихонько рассмеялась.

— А кто был тот таинственный фюрер СС? — стал допытываться Блайхер.

На лице «Кошки» появилось непроницаемое выражение.

— Оставим это. — произнесла лишь она. — Этот человек очень любил меня. Но пришел день, когда его направили в Россию. Расставаться с Парижем, да и со мной было для него тяжело. Вот тогда-то он и рассказал мне очень многое.

Взгляд «Кошки» был устремлен вдаль.

— Но он скоро там и погиб... — тихо добавила она.

Автомашина медленно едет по широким Елисейским полям, на которых в этот вечерний час почти нет людей. Фары с фильтрами затемнения слабо освещают лишь несколько метров впереди, поэтому ехать приходится осторожно, несмотря на незначительное движение транспорта.

— Создается впечатление, что вам очень нравятся рослые мужчины, — вдруг произносит Блайхер с явной иронией. — Сначала этот поляк Чернявски, затем фюрер СС...

Но недоговаривает до конца, так как в этот момент до него доходит, что и сам он высокого роста. К счастью, «Кошка», кажется, не слышала, что он сказал. Она задумчиво уставилась в темноту.

Блайхер останавливает машину около «Максима», ресторана, получившего широкую известность во всем мире за присущую только ему атмосферу и блеск, сохранившиеся отчасти даже на втором году войны.

Хуго смотрит на часы.

— В нашем распоряжении всего два часа, — говорит он Матильде, — так как на этот раз я должен привезти вас назад не слишком поздно, чтобы не испортить окончательно ваши отношения с надзирательницей.

И на этот раз им тут же предоставляется свободный столик.

«Кошка» же решает более в тюрьму не возвращаться ни при каких обстоятельствах. Живой, во всяком случае, нет.

— Все как в каком-то плохом фильме, — говорит она, иронически улыбаясь. — Крупнейшая шпионка и ее не меньшего калибра противник сидят в одном из лучших ресторанов Парижа за столиком, заставленным икрой, омарами и шампанским... — Поверх поднятого бокала она бросает ему кокетливый взгляд. — Не хватает только одного...

— И чего же?

— Конечно, любви, месье...

Какое-то мгновение она рассматривает своего визави сквозь длинные ресницы своих полузакрытых глаз. Губы ее полуоткрыты, слегка видны сверкающие жемчугом белые зубки. Но немец сосредоточенно рассматривает пепел своей сигареты.

— Конечно, любовь противоречит всем предписаниям, — добавляет «Кошка» трезво и по-деловому. В голосе ее слышится легкое разочарование, что Блайхер не принял брошенный ему мяч. Хотя она так же противоречит этим предписаниям, как, например, шампанское, стоящее на столе...

— О каких предписаниях идет речь? — интересуется Блайхер с некоторым удивлением.

— О предписаниях, изучаемых в шпионских школах. Не будете же вы утверждать, что не имеете об этом никакого понятия? — отвечает Матильда, и Блайхеру непонятно, шутит ли она или говорит серьезно.

— В Виши нам это вдалбливали в течение трех месяцев, — дерзко и спокойно продолжает «Кошка». — Во-первых. никогда не влюбляйся. Во-вторых, не пей алкогольный напиток, который тебе нравится, так как можешь выпить слишком много...

— Боже мой! Какую же профессию с таким множеством запретов вы себе выбрали! — иронизирует Блайхер. — Ни любви, ни алкоголя... Вас, бедняжку, можно только пожалеть!

— Моя деятельность не была профессиональной — она была на общественных началах, если только так можно сказать. Дети состоятельных родителей посещают, как правило, художественные школы или же курсы иностранных языков, ну а я пошла в шпионскую школу.

— А вы в Виши закончили шпионские курсы для начинающих или же для агентов, так сказать, повышающих свою квалификацию?

— Собственно, это были даже не курсы, — возразила «Кошка». — Я удовольствовалась частным обучением. Полдюжины офицеров Второго бюро занимались со мной. Один из них был очаровательный капитан... чудесный парень, между прочим...

— Рослый и широкоплечий, я думаю?.. — В глазах немца проскакивает ироническая искорка. Но «Кошку» не так-то просто вывести из равновесия.

— Конечно, рослый и широкоплечий. А как вы думаете? Мне нравятся настоящие мужчины...

Опять бросает она на Блайхера полуманящий-полу-выжидательный взгляд, глаза ее прищурены так, что остались только узенькие щелочки... Взгляд, пронизывающий Блайхера насквозь и вновь напомнивший ему, что ведь и он относится как раз к типу мужчин, которые нравятся «Кошке». Инстинктивно он пытается перевести разговор в другое русло.

— По-видимому, занятия с этой полудюжиной офицеров секретной службы не ограничивались только темами любви? Чему еще вам там пришлось обучаться: как носить фальшивые бороды и усы и пользоваться симпатическими чернилами?

— Что за чепуха! — «Кошка» чувствует, что этот немец опять уклоняется от начатого ею разговора. — Фальшивые бороды и симпатические чернила давно уже в прошлом. Да вы это и сами прекрасно знаете... Не думаете ли вы, что я выложу вам на тарелочку все трюки и финты, которые мы применяли против вас?

— Разве я могу на это рассчитывать... — Блайхер с иронической усмешкой делает поклон в ее сторону. Но тут же становится серьезным.—Примите мой комплимент. Ваши сообщения были почти всегда верными. Ваши учителя могут вами гордиться! Как это только вам удавалось?

«Кошка» довольно усмехается. Ее тщеславие удовлетворено.

— Иногда это было довольно просто, — скромно отвечает она. — Но иногда, к сожалению, стоило крови...

Ей доставляет удовольствие, когда ироническая усмешка немецкого гунна исчезает. И ей хочется заставить его удивить еще больше. При этом она не думает о том, что он сможет кое-что из ее рассказов использовать в своих целях. Она старается понравиться ему как женщина, любящая приключения и опасности и понявшая, что игра ею проиграна.

Неприкрытый триумф светится в ее глазах, когда она говорит:

— Если это вас так интересует, то знайте, что у нас были связи в штаб-квартире вашего абвера в гостинице «Лютеция». Более того, оттуда нам однажды удалось провести довольно крупную операцию!

— Черт возьми! — на какое-то мгновение Блайхер, кажется, теряет свое хладнокровие. Откровенность «Кошки» просто обезоруживает. — И что же вы такое натворили?

«Кошка» какое-то мгновение колеблется. Затем смотрит немцу прямо в лицо.

— Пожалуй, я могу рассказать вам эту историю. Во время той операции мы потеряли одного из лучших своих людей. И поскольку он мертв, а я вот схвачена, большой тайны я вам уже не выдам...

И Блайхер с нескрываемым удивлением выслушивает рассказ об одной из дерзких и удивительных операций, которую провели «Кошка» и ее люди.

Был разгар лета 1941 года. Над крышами Парижа стояла легкая дымка. Город еще не совсем проснулся. Кругом пустынно.

Только по улице полковника Молля спешит какой-то мужчина. По нему видно, что он смертельно устал и может каждую секунду упасть на землю. Лицо его искажено, в глазах застыл ужас.

Перед домом номер 14 он останавливается и недоверчиво оглядывается по сторонам. Но на улице никого не видно: следовательно, погони за ним нет.

Мужчина входит в дом. У двери на втором этаже он звонит: один короткий и два долгих. Затем еще раз: один короткий и два долгих. Звонки громко звучат в спящем ломе.

Но вот за дверью послышались легкие шаги. Через дверной глазок мужчину внимательно рассматривают. И дверь открывается.

— Анри Дюпон... Что случилось? Что вам нужно?.. В такое раннее время? — Изящная женщина, утонувшая в халате, по-видимому мужском, откидывает спутанные волосы со своего лица.

— Извините, мадам... — бормочет мужчина и беспомощно машет рукой, — мне надо с вами срочно поговорить!

Остаток сна сняло как рукой. Инстинктивно женщина чувствует: случилось что-то ужасное!

— Заходите, Анри... быстрей!

Она тянет его за рукав в темную прихожую, запирает дверь, подталкивает в одну из комнат и сажает на стул.

— Рассказывайте, что случилось.

И тут женщина, не кто иная как «Кошка», слышит то, что и ее наполняет ужасом.

Этот Анри Дюпон является служащим на государственной железной дороге. Лишь несколько недель тому назад «Кошке» удалось привлечь его к сотрудничеству с «Интераллье». Поскольку он вначале не соглашался, а мог представлять ценную информацию о передвижениях немецких войск, «Кошка» вышла на его жену, пламенную патриотку, которая тут же дала свое согласие.

И вот сегодня утром, возвратившись с ночной смены, он застал дома лишь плачущего четырнадцатилетнего сына, который рассказал ему, что утром к ним явились двое мужчин в штатском и забрали мать. Последовав за ними на велосипеде, он увидел, что мать завели в дом номер 101 по авеню Анри Мартен...

— Так это — Масю, подлая тварь, — вырвалось у «Кошки». Лицо ее несколько побледнело. — Масю — не немецкий абвер, а бельгиец, работающий по собственной инициативе на немцев.

Слабый лучик надежды появился в глазах мужчины.

— Бельгиец? Тогда, возможно, все еще не так плохо? Может быть, ее удастся оттуда вызволить?

«Кошка» не отвечает. Молча смотрит она в окно, размышляя.

— Может быть... — говорит она наконец. — Подождите минутку.

Она уходит в спальню. В постели, похрапывая, лежит Арман Чернявски. Он даже не слышал звонка. «Кошка» расталкивает его и, торопясь, рассказывает о случившемся. Но Арман остается равнодушным и устало валится назад в постель.

— Что я-то могу поделать? — бурчит он явно не в настроении. — Избавься поскорее от этого парня и оставь меня в покое.

«Кошка» приходит в ярость.

— Ты с ума сошел, — накидывается она на Армана. — Ты что же, не знаешь, что это значит, если она попала в руки Масю?

Конечно, Арману это известно. Кто не знает этого бельгийца, настоящее имя которого Жорж Дельфан? Каждый подпольщик его ненавидит, но и боится. Этого самого Жоржа Дельфана, внебрачного сына работницы, родившегося 12 января 1913 года в Брюсселе, жившего на случайные заработки, пока незадолго до начала войны он стал шпионить на немцев в Бельгии и на этом хорошо зарабатывать. Когда немецкие войска оккупировали Францию, Дельфан перенес поле своей деятельности в Париж, назвавшись «Масю». Он занял в гостинице «Дворец Бурбонов» целый отсек и организовал свое «бюро» на авеню Анри Мартен.

В действительности же это настоящий застенок, куда он со своими подручными притаскивает французов, подозреваемых в подпольной деятельности, и под изощренными пытками заставляет их говорить то, что его интересует.

И вот в руках этого садиста оказалась мадам Дюпон. Только от этой мысли по спине «Кошки» пробегает холодок. Однако Арман лишь пожимает плечами.

— Что ты можешь предпринять против Масю? — ворчит он. — Лучше позаботься о том, чтобы мы сегодня же сменили эту квартиру... на случай, если эта женщина проболтается.

Но «Кошка» уже не слушает его. В ярости она выходит из комнаты. В ярости на этого поляка, которого в эту минуту ненавидит и которого готова задушить. Этого пришлого иностранца, которому абсолютно безразлично, что французская патриотка будет страдать и мучиться в руках бельгийского садиста.

В соседней комнате на краешке стула сидит расстроенный Анри Дюпон и нервно теребит свою кепку. Большими, наполненными страхом глазами смотрит он на «Кошку», невысокую изящную женщину, от которой ждет чуда.

«Кошка» жадно затягивается сигаретой и начинает быстро ходить по комнате взад и вперед. Затем останавливается перед висящим на стене планом города. На нем виднеются несколько десятков разноцветных флажков.

На губах «Кошки» играет ироническая улыбка : вот когда, наконец, пригодилась эта глупая привычка польского генштабиста втыкать флажки.

У нее созрел дерзкий план. Решительно берет она трубку телефона и набирает номер.

— Не бойтесь, Анри, — говорит она. — Мы вызволим вашу жену.

В полдень того же дня. Жалюзи в гостинице «Лютеция», в которой размещалась штаб-квартира немецкого абвера, опущены. Несмотря на это, жара проникает в комнаты.

Из зала ресторана доносятся голоса и звяканье посуды. У офицеров обед. Верхние этажи здания в это время совсем пусты.

В приемной полковника Рудольфа, начальника отдела парижского абвера, сидит лишь занятая раскладыванием документов по папкам секретарша, когда туда входит молодой человек в синей спецовке.

— А почему вы, Роберт, не обедаете? — приветливо спрашивает секретарша.

Тот вежливо снимает фуражку, вытирает тыльной стороной руки влажный лоб и ставит тяжелую сумку с инструментами на пол.

— К сожалению, нет времени, — вздыхает он, — очень много работы сегодня.

Затем показывает на полуоткрытую дверь в кабинет полковника Рудольфа.

— А шеф там? Мне надо посмотреть его телефон. Какая-то неисправность...

Секретарша знает его. Это — механик Роберт Келлер, эльзасский француз, говорящий без всякого акцента по-немецки. Уже несколько месяцев он работает в гостинице. Всегда улыбающийся молодой человек быстро завоевал всеобщую симпатию. Прежде всего, женского вспомогательного персонала.

— Шеф пошел обедать, — любезно говорит секретарша. — Будет через час. Так что у вас вполне достаточно времени.

И пропускает Роберта в кабинет. Взяв несколько документов с письменного стола, она запирает их в сейф, стоящий в. углу, а затем оставляет монтера одного.

Беззаботное выражение на лице Роберта исчезает. Взяв трубку телефона, он просит соединить его с охраной, находящейся у входа в гостиницу.

— Говорит полковник Рудольф, — произносит он, и голос его звучит весьма схоже с голосом шефа отдела. —

Вышлите немедленно двоих человек на авеню Анри Мартен, дом номер 101. Они должны обратиться в организацию «Экономическая служба Франции», забрать там женщину по фамилии Дюпон и доставить ее срочно сюда — понятно? Нет, никакого письменного распоряжения не нужно, там уже знают. Все...

Роберт кладет трубку на телефон. На его лбу выступили большие капли пота. Напряженно прислушивается он к происходящему в приемной комнате. Но там все спокойно.

Затем он вновь снимает трубку телефона.

— Соедините меня с номером 3457, — говорит он девушке на коммутаторе.

И тут же на другом конце провода раздается мужской голос. Это Масю.

Масю не пользуется уважением ни у кого из немцев в парижском абвере. Продажный предатель и палач — ему никто не хотел подавать руки. Но его терпели: кому-то нужно заниматься грязными делами.

Масю вежливо приветствует мнимого полковника Рудольфа. Он хорошо знает, как к нему относятся в гостинице «Лютеция», и поэтому старается не раздражать людей из абвера. В случае чего ему не поможет поддержка со стороны некоторых немецких служб, которой он иногда охотно пользуется. Службы эти не сталкиваются с его нечеловеческими методами «работы» и охотно совершают с ним различные сделки.

Масю не пытается даже возражать, когда «полковник Рудольф» разносит его по телефону в нелицеприятных выражениях за то, что он, Масю, сегодня утром арестовал мадам Дюпон.

Как он осмелился, рычит «полковник», вмешиваться в дела абвера. В будущем он должен отправлять своих арестованных сразу же в соответствующие немецкие службы. В данном же случае через несколько минут к нему прибудут два полевых жандарма, которые доставят упомянутую мадам Дюпон на допрос в гостиницу «Лютеция».

Масю скрипит зубами, но скрывает свое недовольство и заверяет подобострастным голосом, что сделает все, как приказывает господин полковник...

Через несколько минут мужчина в голубой рабочей спецовке покидает через заднюю дверь гостиницу «Лютеция», вскакивает на велосипед и поспешно уезжает. Это, конечно же, не кто иной, как монтер Роберт, которого здесь все хорошо знают и которому доверяют. В действительности же он — один из надежнейших членов подпольной организации, который снабжает «Кошку» ценной информацией из штаб-квартиры абвера в Париже.

«Кошка» знала, на что шла, когда решилась задействовать Роберта, чтобы вырвать мадам Дюпон из лап Масю. Она понимала, что Роберт подвергается большой опасности и что она в результате этого может потерять один из важнейших своих источников информации, даже если запланированная операция и пройдет успешно.

Но «Кошка» долго не раздумывает: дело идет о спасении женщины — патриотки, матери ребенка.

Как только месье Дюпон сообщил о случившемся «Кошке», его квартира по улице полковника Молля превратилась в своего рода штаб, где разрабатывалась и организовывалась операция по освобождению захваченной подпольщицы. «Кошка», все еще в халате, накинутом на плечи, висела на телефоне, куря одну сигарету за другой, и отдавала распоряжения.

Сначала у нее мелькнула мысль, чтобы Роберт, он же «полковник Рудольф», отдал Масю распоряжение отпустить мадам Дюпон на свободу. Но она тут же ее отбросила. Что будет, если бельгиец что-нибудь заподозрит или же пожалуется своим друзьям? Следовательно, этот путь ненадежен. И она решила организовать нападение на конвоиров арестованной.

Номер за номером набирает она и дает указания каждому подпольщику, где ему следует находиться в районе авеню Анри Мартен ровно в двенадцать часов дня.

Конечно, не просто в такой спешке собрать полдюжины крепких мужчин. Многих нет дома, другие — в отъезде, третьи не могут уйти с работы. Поэтому и Роберту придется принять участие в деле. Хотя «Кошка» и знает, сколь опасно это для него.

Роберт жмет вовсю на педали, так как авеню Анри Мартен находится на значительном расстоянии от гостиницы «Лютеция». По пути из телефонной будки он сообщил «Кошке», что все идет по плану. Через десять минут Роберт сворачивает к месту сбора. Все участники собрались уже там.

Наконец, когда, казалось, прошла целая вечность, дверь дома номер 101 открывается. Двое полевых жандармов выводят маленькую бледную женщину и собираются посадить ее в ожидавший у края дороги серый армейский автомобиль.

В это время на тротуаре создается толкучка. Прежде чем оба немца опомнились, они оказались в толпе жестикулирующих, по всей видимости, о чем-то спорящих французов.

Внезапно каждый из солдат получает толчок в спину и, споткнувшись, падает, растянувшись во весь рост на земле. Они успевают увидеть, как какая-то женщина в красной шляпке хватает за руку арестованную, и обе исчезают в толпе. Французы начинают разбегаться. Арестованная же и женщина в красной шляпке как сквозь землю провалились.

Придя в себя, жандармы вскакивают, выхватывают пистолеты, кричат вслед убегающим и стреляют для острастки в воздух.

Но французы, только что толпившиеся на тротуаре, исчезли как привидения. Через несколько секунд улица опустела.

Только одному из них скрыться не удалось. Это молодой человек в синей спецовке на велосипеде.

— Стой, стой или стреляю! — кричит ему вслед ефрейтор.

Но Роберт продолжает ехать, не имея даже возможности куда-либо свернуть. Да и двери всех ближайших домов оказались закрытыми на засов. За его спиной раздаются выстрелы. Вот одна пуля свистнула возле его уха.

Остается каких-то десяток метров, и он сможет свернуть в переулок. В висках его стучит кровь, перед глазами красные круги. Еще раз он слышит голос ефрейтора.

Затем раздаются два выстрела. Но Роберт их уже не слышит: две пули пробили ему толову.

Мадам Дюпон вскоре встречается с мужем и сыном. В тот же вечер «Кошка» переправляет всех троих л неок-купированную часть Франции.

Полковник Рудольф и весь абвер встали, как говорится, на уши, узнав о случившемся. Кто скрывался за этим? Единственный свидетель, попавший в руки немцев, был мертв.

«Кошка» как победительница возвратилась в свое убежище. Но еще долго она жалела погибшего так бессмысленно молодого монтера, одного из своих лучших информаторов.

Хуго Блайхер внимательно слушал рассказ «Кошки». И хотел того или нет, он не мог отказать в признании заслуг этой маленькой изящной женщины, обладавшей большой энергией и огромным мужеством.

Глубоко дыша. Матильда откинулась на спинку кресла. Ее лицо порозовело. Ей хочется с головой окунуться в атмосферу этого фешенебельного ресторана и забыть, что из-за нее проливалась кровь и скоро, очень скоро прольется ее собственная...

Оркестр играет широко известную мелодию из «Веселой вдовы» Легара, и Матильда тихонько подпевает:

Пойду к Максиму я,

Там ждут меня друзья...

Куплеты исполняются на английском языке.

— Смотри-ка, — удивляется Блайхер, — вы знаете английский текст?..

— Да, — коротко отвечает «Кошка», почти что агрессивно. — Я знаю лично и английского офицера из комнаты номер 55-а военного министерства в Лондоне!

— Вы имеете в виду человека, которому направлялись ваши радиосообщения?

— Вот именно, того самого, — на лице «Кошки» появляется озорное выражение. — А знаете, где я с ним познакомилась? Здесь, в этом ресторане, всего несколько месяцев тому назад. То был чудесный вечер...

И рассказала Блайхеру, что англичанин прилетал специально на двухместном спортивном самолете типа «Лай-сендер» в одну из светлых лунных ночей. Эта машина способна приземляться на любой поляне или просеке. Офицер британской секретной службы хотел ближе познакомиться с подпольной организацией «Интераллье» и в один из вечеров пошел с «Кошкой» в «Максим» — в разгар войны, на территории оккупированной Франции.

— Здорово! — вынужден был признаться Блайхер.

Дерзость «Кошки» впечатляет.

— Но наш поход тогда чуть было не кончился плачевно. — признается Матильда, и на лице ее появляется выражение как у нашалившей школьницы, которую застали, как говорится, на месте «преступления». — Когда мы с ним сидели вон за тем столом, дверь внезапно открылась, и в зал вошел мой друг из СД. Да, да, тот самый фюрер СС, погибший позднее в России. Так что нам с англичанином пришлось исчезнуть через черный ход.

«Кошка» прерывает свой рассказ. Она заметила взгляд, брошенный украдкой Блайхером на часы. Внезапно она почувствовала удушье. Ей становится жарко... Два часа пролетят очень быстро, и немец доставит ее обратно в тюрьму, в холодную, грязную, кишащую клопами камеру.

«Нет, нет, — так и хочется ей закричать, — я не пойду в тюрьму, ни за что на свете...»

— Вам стало нехорошо? — от Блайхера не укрылось, что «Кошка» вдруг побледнела, а ее зеленые глаза широко раскрылись.

—Да ничего, — она покачала головой. — Просто я вспомнила ночь, проведенную в камере. Это было ужасно...

Быстрым движением она наливает шампанское в свой бокал и смотрит на Блайхера ставшим сразу серьезным взглядом.

— Я думала, ну вот и все. Каждый раз, когда я слышала шаги в коридоре, я думала: вот идут за тобой, чтобы забрать на расстрел. Каждая секунда ожидания становилась вечностью.

«Кошка» отпивает глоток шампанского. В глазах ее появляется блеск, блеск удерживаемых слез. Но она находит в себе силы, чтобы храбро улыбнуться.

— Я представила себе всю драматичность положения, если бы меня спросили о последнем желании. Оно было бы невыполнимо.

— А вы не хотели бы его открыть мне? — спрашивает Блайхер, в его низком голосе чувствуется теплота, которая действует на Матильду успокаивающе.

— Видите ли, при трезвом рассмотрении этого желания оно прозвучит довольно странно и может быть истолковано неправильно. Но для меня оно чертовски серьезно. Так вот, я хотела бы провести последние минуты своей жизни в объятиях человека, которого очень люблю и который подарит мне всю свою нежность. Я не ищу забвения в последнем страстном порыве, но то. чего мне всю мою жизнь так не хватало: понимания, нежности... Вы, пожалуй, скажете, что это глупо...

Голос Матильды прерывается.

Блайхер видит, что «Кошка» старается взять себя в руки. Но, несмотря на это, две крупные слезы медленно текут по ее лицу. Хуго чувствует себя беспомощным, как почти все мужчины при виде плачущей женщины. Он даже не знает, что и сказать, чувствуя себя по непонятной причине виновным.

— Извините меня... — говорить дальше «Кошка» не может. Ее маленькая, твердая рука сильно сжимает бокал, как бы ища в нем опору.

Тонкое стекло вдруг разлетается. Шампанское проливается на скатерть и смешивается с кровью из большой рваной раны. Но никакого болезненного вскрика не сорвалось с губ «Кошки». Она продолжает держать руку в прежнем положении и беспомощно смотрит на Блейхера.

Тот вскакивает и завязывает ее руку своим носовым платком, чтобы остановить кровь. И уже через минуту они мчатся на машине в ближайшую немецкую медчасть.

Воздух в маленькой комнате пропитан специфическими медицинскими запахами. В ней жарко натоплено, из-за чего «Кошке» становится плохо. Но она лишь крепко сжимает зубы, когда дежурный врач начинает вытаскивать пинцетом осколки стекла из раны.

— Мне это знакомо, — говорит она, судорожно улыбаясь Блайхеру. — Я попала однажды в автоаварию и ударилась головой о ветровое стекло. — Она отводит свободной рукой волосы со лба в сторону. Там ясно видны несколько небольших белых рубцов. — С тех пор мне приходится постоянно носить эту челку,

— Скажите даме, чтобы она не болтала так много, — говорит врач нетерпеливо, обращаясь к Блайхеру. — Сейчас я буду зашивать рану. Пусть она не дергается!

«Кошка» молча переносит эту операцию. Наконец, все закончено, и ей делают перевязку.

— Передайте даме, что через пару недель рука полностью заживет, — говорит на прощание врач.

«Кошка» саркастически улыбается.

— Передайте господину, что через пару недель мне это будет абсолютно безразлично. — Говоря так, она проводит ладонью поперек горла.

— Вы просто неисправимы, — упрекает ее Блайхер.

Хочет он того или нет, но ему приходится удивляться этой загадочной женщине. Женщине с тысячью лиц и настроений, от которой исходит какое-то очарование, устоять против которого ему не так просто.

Они вновь садятся в машину. Вдруг, ни слова не говоря, она обвивает руками его шею и притягивает его лицо вплотную к своему. На него смотрят ее пылающие глаза. Он чувствует ее дыхание, мягкий, горячий рот прижимается к его губам. Блайхер не сопротивляется и теряет рассудок...

Кажется, проходит целая вечность, пока она не отрывает своих губ от его. Тяжело дыша, «Кошка» откидывается на сиденье. Блайхер некоторое время сидит неподвижно, затем нажимает на стартер.

— Куда мы едем? — спрашивает она тихо.

— Ко мне, — хрипло ответил он.

Блайхер живет почти что на окраине города, на Береговой улице в вилле известного французского киноактера Гарри Бора. Вилла сама по себе небольшая, но обставлена со вкусом.

Но в эту ночь «Кошка» не обратила на все это никакого внимания. На нее как дурман какой-то нашел. Всеми фибрами своей души она потянулась к этому мужчине. Она не думала в этот момент, что будет потом, забыла об угрожающей ей опасности, забыла, с каким фанатизмом, невзирая на все трудности, и сколь отважно она боролась против немцев. Еще несколько дней тому назад она была идолом всех французов-патриотов. А теперь? Теперь она, «Кошка», лежит в объятиях одного из бошей, упиваясь его нежностью и ласками.

А что происходило с Блайхером? С этим уверенным в себе, хладнокровным человеком, унтер-офицером, ставшим всего за несколько месяцев асом немецкого абвера? Лицом, разгромившим гигантскую подпольную организацию, благодаря своему уму и изобретательности? Его ошеломил и смял темперамент этой женщины, увлек взрыв ее страсти.

Оба они забыли о своих взглядах, о противоречиях, о том, кем были.

В них вспыхнул огонь, охвативший их тела и души... Позже они молча лежали рядом, а в головах мелькали сумбурные мысли.

— Сигарету?

«Кошка» молча протягивает руку. При свете вспыхнувшей зажигалки Блайхер видит ее лицо, принявшее почти детское выражение. Его взгляд падает на ее забинтованную руку.

— Все еще болит? — спрашивает он.

Она с благодарностью улыбается.

— Нет, дорогой... — шепчет она.

Левая ее рука теребит его спутанные волосы.

На улице слышен шум ветра в ветвях деревьев. Скоро рассвет.

— Дорогой... — шепчет она с нежностью. — Мне кажется, что я уже давно не была столь счастлива...

Затем она поворачивается, прижимается к нему, рукой убирает волосы с его лица и целует его нос, глаза и губы...

— А ты выглядишь как большой ребенок, — произносит она, тихо рассмеявшись. И после небольшой паузы добавляет: — Мне хотелось бы видеть тебя ребенком, маленьким мальчиком. Расскажи мне немного о своем детстве.

Блайхер глубоко затягивается сигаретой и говорит:

— О моем детстве? Да о нем и рассказывать-то нечего.

И «Кошка» услышала, что Хуго Блайхер родился в небольшом городке Теттнанг, недалеко от Боденского озера. У его родителей был магазинчик по продаже велосипедов. Со временем они стали заниматься торговлей автомобилями и открыли бензоколонку.

В детстве Хуго мечтал стать музыкантом, конечно же, известным музыкантом, который станет давать концерты и которому во всех городах мира слушатели станут горячо аплодировать.

Но в действительности все получилось по-другому: стать знаменитостью оказалось не так-то просто. Уже первые занятия по фортепиано показали, что таланта-то у него не было.

Скоро, однако, у него обнаружилось другое — способность к иностранным языкам, что потянуло его в дальние страны, многие из которых он объездил еще юношей. И вот в один прекрасный день Хуго занял место прокуриста — доверительного лица фирмы «Вильгельм Фридрихи К°— экспорт фармацевтической продукции» в Гамбурге.

В последующем он стал унтер-офицером абвера, о чем поведал с характерной для него легкой самоиронией. В Гамбурге у него был маленький домик в Поппенбюттеле на улице Блюхерштрассе.

20 августа 1939 года, перед самым началом войны, в его фирму пришло письмо из Торгово-промышленной палаты со штемпелем «Строго конфиденциально». В нем сообщалось о введении почтовой цензуры, к которой привлекались люди со знанием иностранных языков.

Сотрудник почтовой цензуры—тот же солдат, но в штатском, живущий по воинским уставам, но находящийся не в казарме, а в собственном доме и спящий в своей постели. Это избавляло его от тысячи маленьких и больших каверз и придирок, связанных с несением военной службы, которые претили ему, как и миллионам людей во всем мире.

В один из промозглых и холодных ноябрьских дней около сотни подобных ему парней стояли во дворе Гинден-бургских казарм, держа под мышкой свой личный скарб в картонных коробках и ожидая приказа о назначении.

Так Хуго Блайхер очутился на грязном строевом плацу одной из казарм Дуйсбурга, но не в отделении почтовой цензуры, а тайной полевой полиции. После присвоения ему звания унтер-офицера он оказался в Кане, а затем в Шербуре и стал заниматься расследованием случаев повреждений телефонной связи вермахта.

Однажды его назначили переводчиком к некоему капитану из отдела абвера в Сен-Жермене, прибывшему в Шербур по своим делам, на время его пребывания там. Но вскоре оказалось, что капитан был без него как без рук. И не только потому, что Хуго был хорошим переводчиком, но и блестящим знатоком людей. И так получилось, что унтер-офицер Блайхер по представлению своего временного начальника был переведен в Сен-Жермен, где и началась его блестящая карьера.

Все это Блайхер рассказал «Кошке» при тусклом свете начинающегося утра, в час, когда никто не следит за временем, когда кажется, что во всем мире только они двое.

— О чем ты думаешь? — спросила «Кошка» после продолжительного молчания.

— О том. сколь прекрасна может быть жизнь, если бы не было этой проклятой войны, — с горечью говорит Блайхер.

«Кошка» кладет свой пальчик на его рот.

— Не говори об этом!

Блайхер нежно берет ее маленькую ручку в свою.

— К сожалению, мне приходится говорить об этом, так как это касается и тебя.

— А что касается меня? — полусонно спрашивает «Кошка».

— Нам стало известно, что члены организации «Инте-раллье» намереваются в ближайшее время пустить под откос где-то во Франции поезд с отпускниками.

Сонливость «Кошки» как рукой сняло.

— Это исключено, — возражает она. — Во-первых, мы дали строжайшее указание не прибегать к насилию. А во-вторых, у нас нет взрывчатки. Твое сообщение не соответствует действительности.

— Почему ты не говоришь мне правду? — в голосе Блайхера звучит легкое разочарование. — Мне это известно точно, так как я лично изъял взрывчатое вещество, принадлежащее вам. На улице Сен-Оноре, у художника Астора или Артуа... точно не помню...

— Я знаю его, — перебивает его Матильда. — Пожилой господин с белой бородкой клинышком. Что с ним?

«Кошка» знала, что на чердаке его ателье был спрятан второй радиопередатчик «Интераллье». Добраться до него можно было через потайную дверь и скрытую винтовую лестницу. Знала она и о том, что к передатчику подключена адская машинка. Если его обнаружат, он взлетит на воздух. Для этого стоило лишь нажать на кнопку в ателье. И тут она услышала от Блайхера то, что не знала.

Из его рассказа следовало, что некто сообщил адрес художника немцам. Тогда Блайхер, прихватив с собой офицера-сапера, вторгся в жилище художника, обнаружил потайную дверь, а сапер буквально в последнюю секунду выхватил из адской машины тикающий часовой механизм.

— Еще какой-то момент, и мы оба взлетели бы на воздух, — заканчивает он свое изложение. — Вот такие-то дела!

Через какое-то мгновение Хуго добавляет с озорной усмешкой:

— Как видишь, взрывчатки хватает повсюду.

— Но она была предназначена для подрыва передатчика, а не для диверсии, — возражает «Кошка».

— Хорошо, если бы так, — вздыхает Блайхер. — К сожалению, мы узнали, что незадолго до того кто-то из подпольщиков унес оттуда значительную часть взрывчатки, которой хватило бы для уничтожения нескольких жилых кварталов...

Затем Хуго объясняет «Кошке», что у абвера имеется точная информация: эта-то взрывчатка и планируется для подрыва поезда с отпускниками.

— Ты знаешь, что произойдет, если немцы понесут потери, — серьезно произносит Блайхер. — Берлин потребует расстрела заложников. И возьмут их из списка тех двадцати или тридцати членов «Интераллье», которые были арестованы в последнее время.

«Кошка » молчит озадаченно. Она знает этот список почти наизусть. В нем такие имена, как Чернявски, «Орсиваль», Поль Киффер, мадам Буффе... А в самом начале его, вне всяких сомнений, стоит имя Матильды Каррэ.

— Кто этот подпольщик, взявший взрывчатку? — нерешительно спрашивает «Кошка».

— Молодой поляк, — отвечает Блайхер, — некто Левински.

— Черт побери! — Она пришла в ужас. — Как раз этот парень, безответственная личность, этот фанатик! — Она беспомощно машет рукой: — Если взрывчатка, действительно, у него, то ничего нельзя гарантировать... — Как я ненавижу этих поляков! — вдруг вырывается у нее. — Арман в свое время настоял на том, чтобы все его земляки получили карточки членов организации независимо от того, подходят ли они нам или нет. Главное для него было, что они в результате этого получали определенные средства на существование, будто бы мы были какой-то благотворительной организацией!

Блайхер терпеливо слушает, а затем спрашивает:

— К чему это бесполезное возмущение? Ведь существует очень простой путь предотвратить диверсию и спасти жизни людям. Прежде всего — жизнь некой «Кошки», — добавляет он с добродушной иронией.

— Что ты имеешь в виду? — спрашивает Матильда.

— Да нужно просто этого Левински своевременно посадить за решетку, пока он не наделал глупостей.

Блайхер поднялся. В сумерках рассвета «Кошка» видит его большие глаза и серьезное лицо.

— Так это значит, что я должна сказать, где вы его можете найти?

Блайхер пожимает плечами.

— Ты не должна допустить, чтобы этот парень совершил убийство десятков безвинных немецких солдат, а вместе с ними и твоих людей из «Интераллье»...

— Говоря другими словами, я должна пойти на предательство? — резко ответила «Кошка». — Этого я никогда не сделаю!

Некоторое время Блайхер смотрит ей прямо в лицо. По ее телу пробегает дрожь. Она прячет лицо в подушку и начинает рыдать от отчаяния. Блайхер дает ей выплакаться. Потом берет ее руки в свои — в таком положении оба засыпают.

«Палетт» — кафе, как и сотни других на Монмартре, в художественном квартале Парижа. Здесь собирается богема всех сортов: художники, поэты и философы, длинноволосые экзистенциалисты.

Выручка за проданную картину превращается тут в хорошее красное вино, которое пьют все вместе, обсуждая различные проблемы, дискутируя, флиртуя и ругая плохие времена, войну и немцев.

Кафе находится на бульваре Монпарнас, и солнце, стоящее над головой в эти осенние дополуденные часы, ярко освещает его со всех сторон. По широким тротуарам фланируют беспечно смеющиеся художники, студенты и длинноногие девушки в коротких юбочках. Только форма немецких солдат, появляющихся здесь время от времени, напоминает, что эта внешне мирная картина обманчива, что где-то в этом мире неистовствует кровавая война. И что под покровом кажущегося спокойствия в городе идет опасное брожение, ожесточенная борьба не на жизнь, а на смерть между группами Сопротивления, подпольными организациями и шпионскими центрами, с одной стороны, и немецким абвером, с другой.

В это предобеденное время в кафе «Палетт» сидят «Кошка» и Хуго Блайхер. ожидающие Левински. После тяжелой внутренней борьбы и долгих слез Матильда согласилась выдать Блайхеру этого фанатика-поляка, чтобы он не натворил глупостей с взрывчаткой, которые могли стоить головы десяткам арестованных членов «Интераллье» да и самой «Кошке».

Хуго объяснил «Кошке»: если она будет помогать ему, то он сможет защитить ее. А он хотел ее защитить любой ценой, и не только потому, что она представляла определенную «ценность», обладая большими связями в движении Сопротивления.

«Кошка» чувствует, что она освободилась, наконец, от вечного беспокойства и постоянной суеты, которые давили на нее все последние годы.

Блайхер не торопясь пригубливает красное вино.

— Устал? — спрашивает «Кошка» и улыбается, когда он с трудом поборол зевок. Это намек на прошедшую бурную ночь.

— Нисколечко, — заверяет Хуго, — вот только здорово проголодался.

— Да и мне уже пора перекусить, — вздыхает «Кошка», бросая взгляд на часы. — Но боюсь, что меня будут сегодня понапрасну ждать к обеду дома.

— Где, где — дома? — удивился Блайхер. — Я думал, что ты живешь одна?

— Так оно и есть, — возразила она, — но обедала я всегда у родителей.

— Давай напросимся к ним на обед! — весело предложил Блайхер. — Я и так собирался познакомиться со стариками. Пошли — давай им позвоним прямо сейчас!

— Чего ты придумал! — на лбу «Кошки» появляются беспокойные морщинки. Но после короткого размышления она произносит:

— А может быть, мне и нужно им позвонить, чтобы они знали, что я жива, и напрасно не беспокоились — ну ты понимаешь?

Блайхер посчитал, что в данной ситуации, действительно, целесообразно развеять любые сомнения у ее друзей и родных, не случилось ли чего с нею.

— Хорошо, пойдем звонить! — говорит он и встает, чтобы пройти вместе с Матильдой к телефонным будкам, находящимся в подвале в конце заведения.

Уже через секунду до «Кошки» доходит, что она совершила большую ошибку. Ошибку, которая в последующем тяжело отразится на ее судьбе.

Рядом с телефонными будками, у входа в туалеты, сидит женщина, следящая за порядком. Увидев «Кошку», она встает и приветствует ее.

— Добрый день, мадам, наконец-то вы опять появились у нас... У меня для вас письмо, переданное вчера месье Дювернуа. Вот оно...

Пожилая женщина открывает ящичек своего стола и достает из-под стопки полотенец запечатанный конверт, который протягивает «Кошке».

— Я не знаю никакого месье Дюбернуа, — резко говорит Матильда. — Не возьму в толк, о чем вы говорите... Вы меня, видимо, с кем-то путаете...

Но женщина ничего не понимает и огорошенно смотрит на «Кошку».

Прежде чем до нее доходит, что здесь что-то не так, Хуго Блайхер делает шаг вперед и берет у нее из руки конверт. При этом он кивает ей дружески головой.

— Спасибо, мадам, — все в порядке.

Затем предупредительно берет застывшую от ужаса «Кошку» под руку и подводит к ближайшей телефонной будке.

Она совсем растерялась, так как письмо Дювернуа попало в чужие руки. К тому же, совсем не желая этого, она указала Блайхеру местонахождение так называемого «почтового ящика» организации, куда от источников незаметно стекалась текущая информация и откуда связники «Интераллье» забирали поступившие сведения.

Механически Матильда набирает номер телефона своих родителей, не замечая даже, что Блайхер прижимает к уху вторую трубку, висевшую на стене рядом со старомодным аппаратом.

Проходят бесконечные секунды, пока на другом конце провода раздается женский голос:

— Алло?

— Алло, мама... — Лицо Матильды немного краснеет, когда она начинает говорить со своей матерью.

— Это ты, Матильда? — В голосе слышится явное облегчение. — Слава Богу, дитя, что ты, наконец, даешь о себе знать — мы уже начали беспокоиться о тебе. Почему ты не позвонила?

— Расскажу обо всем, когда буду у вас завтра. Не беспокойтесь обо мне...

— Как же это нам не беспокоиться! Я уже по ночам не могу сомкнуть глаз. Мы уже опасались, что больше не увидим тебя. Между прочим, дядя Марко просил передать, что будет ожидать тебя сегодня после обеда в пять часов в кафе «Графф». Он ожидал тебя там еще вчера, но не дождался. У него что-то есть для тебя... Что же ты молчишь?

«Кошка» опять попадает в трудное положение: ведь Блайхер слушает их разговор. Еще одно имя попадает к нему на заметку.

— Матильда, ты еще у аппарата?

— Да.

— Ты почему не отвечаешь? Что мне сказать дяде Марко, если он позвонит?

— Я не знаю даже, о ком ты говоришь, — вымученно про-, износит «Кошка». — Пока. Увидимся завтра за обедом...

— Что такое? Ты не знаешь, о ком я говорю? О дяде Марко! Так что ему сказать, если он позвонит?

— Я очень плохо слышу! До свидания!

Она хотела было повесить трубку, но Блайхер помешал ей и услышал, как мать «Кошки» чуть ли не кричала в аппарат:

— Алло! Ты все еще плохо слышишь? Дядя Марко — это месье Маршалль, инженер! Так что ему передать?

— Скажи, что я приду в «Графф», а завтра приведу с собой на обед одного господина — ты его еще не знаешь. Он очень хочет с вами познакомиться, с отцом и с тобой. А теперь пора закругляться. — Она вешает трубку и готова расплакаться.

— А сейчас мы позвоним этому «дяде Марко». Дай мне, пожалуйста, его телефон, — говорит Блайхер.

Он понимает: то, что он теперь делает, может быть расценено как жестокость, как оскорбление и унижение женщины, подарившей ему свою любовь. Но долг есть долг. И он снова требует:

— Назови мне номер его телефона!

— Нет, этого я не сделаю, — возражает Матильда Каррэ.

Блайхер становится очень серьезным:

— Матильда, дорогая моя кошечка, войди в мое положение. Я ведь солдат, имеющий задачу, а теперь еще и возможность обезвредить противника, наносящего вред моей стране и моим боевым товарищам. Я не заинтересован в том, чтобы этот Дювернуа или дядя Марко, и даже молодой поляк Левински были расстреляны или повешены. Я не жажду их крови, но должен воспрепятствовать их преступной деятельности. А для этого достаточно отправить их всех в лагерь для военнопленных. После окончания войны они смогут возвратиться домой. Но я могу сделать и по-другому: прикажу оцепить кафе «Графф» сегодня после обеда и проверить у всех посетителей документы. Инженер Маршалль будет наверняка обнаружен, но тогда уже предстанет перед военным судом. Так что подумай!

«Кошка» стоит некоторое время в нерешительности. Затем набирает нужный номер.

Марко тут же снимает трубку:

— Матильда, наконец-то! Где ты пропадала последние дни?

— Я объясню тебе все при встрече. Увидимся в 17 часов в «Граффе»...

Блайхер в это время вскрыл конверт Дювернуа и пробежал глазами записку. В ней было написано, что Дювернуа хотел бы встретиться с «Кошкой» в 17 часов в кафе «Пам-Пам» на Елисейских полях, чтобы передать ей важный материал. Поэтому, услышав, что «Кошка» договаривается с инженером о встрече в 17 часов, энергично покачал отрицательно головой и прошептал:

— В 17 часов не получится, назначь встречу в «Граффе» на 18 часов.

«Кошку» покидают последние силы, она больше не может играть комедию, но тем не менее говорит в аппарат:

— Алло, дядя Марко. В 17 часов я не смогу прийти, давай перенесем на 18 часов , пойдет?

— Не возражаю. Я приведу с собой и Рене. У него для тебя есть информация.

Вот и опять прозвучало новое имя — на этот раз Рене. У «Кошки» потемнело в глазах. В мозгу сверлит мысль: это же предательство! Под угрозу ареста попадают все новые товарищи. Поняв это, изо всех сил она кричит в трубку:

— Дядя Марко... Не приходи в «Графф»... Я арестована... В «Граффе» будут немцы... Предупреди Рене... Предупреди всех, кого сможешь...

Но Блайхер предусмотрел возможность подобной реакции «Кошки», поэтому наблюдал за ней внимательно, ни на секунду не спуская глаз с ее лица. Так что «дядя Марко» услышал лишь свое имя: контрразведчик нажал на рычаг телефона, и связь была прервана.

Только тогда «Кошка» поняла, что ее попытка предупредить товарищей оказалась безрезультатной и что она не в силах ничего сделать. Она плачет безудержно, чувствуя свою полную беспомощность. Блайхер обнимает ее и пытается утешить:

— Бедная зверюшка, я знаю, я знаю, что у тебя сейчас происходит на душе. Это омерзительно и для меня, поверь, и для меня тоже. Но тут ничего не поделаешь. Я должен думать и о своих товарищах.

«Кошка» положила свою голову ему на грудь, продолжая горько плакать. А он, немецкий унтер-офицер, чувствует в этот момент всю трагичность судьбы этой француженки. И нежно, с большой осторожностью гладит ее волосы, стараясь успокоить ставшую ему не совсем безразличной молодую женщину.

Когда Матильда вместе с Блайхером вернулась наверх, в зал, то видела и слыхала все происходившее там — снующие взад и вперед официанты, звуки граммофона, звяканье посуды, гул голосов посетителей, заполнивших помещение почти до отказа, — глухо, неотчетливо, словно сквозь пелену. Она даже не замечает, как к ней через весь зал идет молодой парень и, сияя от радости, приветствует ее. Это — поляк Левински.

Матильда принуждает себя улыбнуться и представляет Блайхера:

— Это месье... — она ищет более или менее подходящее имя и заканчивает свою фразу: — месье Жан...

Так Хуго Блайхер получил свое «боевое прозвище». Это имя впоследствии станет широко известно во всей Франции.

Матильда замечает недоверчивый взгляд, брошенный поляком на Блайхера, и быстро добавляет:

— Это наш хороший друг. Понимаешь?

— Нам нужно переговорить с вами по очень важному вопросу, — говорит Блайхер и, показывая на переполненный зал, добавляет: — Но здесь это практически невозможно. Предлагаю поехать ко мне на квартиру.

Поляку ничего не остается, как согласиться. Блайхер уже наполовину выполнил задуманное. Он не хочет арестовывать его здесь, в этом кафе, чтобы избежать ненужной огласки. Ведь среди посетителей, вероятно, находились другие члены «Интераллье», которые могли заметить что-то подозрительное и насторожиться, а вследствие этого прекратить использование своего «почтового ящика» в лице женщины, обслуживающей туалеты. А на него Блайхер возлагает большие надежды.

Втроем они покидают «Палетту» и идут по бульвару Монпарнас. Когда они проходят мимо черного лимузина, припаркованного у края дороги, Блайхер вдруг останавливается, чтобы высморкаться. Это сигнал.

Как из-под земли, появляются двое мужчин и пристраиваются слева и справа от Левинского. И прежде чем поляк успел опомниться, на запястьях его щелкнули наручники.

— Немецкая полиция, — произносит Блайхер. — Вы арестованы!

Через несколько секунд лимузин с арестованным мчит к штаб-квартире тайной полевой полиции в гостинице «Эдуард VII».

Подрыв поезда с немецкими отпускниками предотвращен. А после обеда и вечером были арестованы подпольщики Дювернуа, Рене Обертэн и инженер Мар-шалль.

Еще один успех унтер-офицера Блайхера.

Через несколько лет, после капитуляции Германии, «Кошка» была допрошена французским следователем М.Фожером о событиях того судьбоносного для нее дня. И вот что было занесено в протокол от 10 июля 1945 года:

«Дювернуа пришел точно в обусловленное время и направился прямо к нашему столу. Но поскольку я близорука, то заметила его появление слишком поздно и не смогла уже ничего предпринять и как-то предупредить его».

В другой раз при допросе находившейся под следствием Матильды Каррэ, называемой «Кошкой», в протокол было записано буквально следующее:

«После своего ареста я позвонила матери, но Блайхер прослушивал наш разговор, сняв параллельную трубку телефона. Мать очень обрадовалась, услышав мой голос, и между прочим сказала, что ей звонил «дядя Марко» (месье Маршалль), обеспокоенный тем, что я не пришла на обусловленную с ним встречу. Мать добавила, что мне необходимо сразу же позвонить ему. После окончания этого разговора Блайхер настоял, чтобы я позвонила месье Маршаллу и договорилась о встрече в 18 часов того же дня. Маршалль сказал, что с ним должен прийти Обер-тэн. В тот же вечер оба они были арестованы...»

На ужин Хуго ведет совсем обессилевшую «Кошку» опять в «Палетту». Они сели за столик в дальней от стойки части общего зала — в полукруглом отсеке, чтобы отдохнуть от волнений последних часов, оказавшихся для обоих нелегкими. Ведь Блайхер, будучи в общем-то сентиментальным человеком, переживал за «Кошку», поставленную им в поистине ужасное положение.

И вот они сидят, как «две полусонные мухи», едва притронувшись к еде. Вдруг в их сторону направляется какая-то девушка, высокая, стройная, с фигурой манекенщицы, привлекая к себе взгляды мужчин. В это время их как раз обслуживает официант. Девушка идет в сторону лестницы, что сзади и слева от них, которая ведет в подвал — к туалетам и телефонным будкам.

«Кошка» инстинктивно, как любая женщина, проследила за взглядом своего спутника и тоже заметила кокетливую «манекенщицу». С ужасом она видит, что та идет не звонить по телефону, а к «почтовому ящику», чтобы передать той женщине внизу письмо. Шеф этой девушки — владелец известного модного салона, член «Интераллье». Слушая внимательно разговоры и умело задавая вопросы своим посетителям и посетительницам, он собирает информацию, которая порой оказывается весьма ценной.

«Манекенщица», проходя мимо их стола, замечает «Кошку». Матильда пытается предупредить ее взглядом, чтобы она не подходила. Но та не обращает на это внимания и останавливается около столика, радостно приветствуя «Кошку», которую не видела уже долгое время.

— Алло, Матильда, мы с шефом уже думали, что боши схватили тебя, — произносит она беззаботно.

Блайхер вежливо встает из-за столика, представляется как «месье Жан» и предлагает ей присесть к их столику и вместе поужинать. Девушка сразу же соглашается: «Палетта» — отличное заведение, к тому же она сэкономит свои продовольственные талоны.

— Тогда я могу передать тебе письмо самой, Матильда, — произносит она. — Один из бошей заказал у нас платье для своей парижской приятельницы и купил костюм для своей коровы в Германии. Могу себе представить его супругу тевтонку: талия семьдесят два сантиметра и объем груди сто сорок. — Произнеся эти слова, «манекенщица» залилась смехом. — Но что самое главное, будучи у нас, он много болтал о том о сем.

«Кошка» с трудом проглатывает какой-то кусочек. Блайхер же не теряет аппетита, слушая антинемецкие разглагольствования девицы. Закончив с едой, он говорит:

— Давайте сюда ваше письмо, мадемуазель! Немецкая полиция! Вы арестованы!

Когда позже следователь спросил, не могла ли «Кошка» хоть как-то предупредить «манекенщицу», то Матильда заявила (ответ ее был занесен в протокол): девица, несмотря на сделанные ей знаки, не обратила на них внимания и подошла к столику.

Блайхер вывел «манекенщицу» из заведения на бульвар Монпарнас и посадил вместе с «Кошкой» в ожидавшую его там автомашину вермахта, приказав водителю стеречь обеих. Потом возвратился в кафе, спустился по лестнице к туалетам и спросил женщину в белом переднике и белом чепчике, не получала ли она в течение дня еще письма. Та ответила, что у нее есть два письма, которые, однако, не захотела ему отдавать. Тогда Блайхер заявил ей, что она арестована, и сам забрал эти письма, так как знал, где они лежат.

Осмотревшись в небольшом и узком помещении, он увидел: справа, прямо у входа на лестницу, стоят телефонные будки, а слева — встроенный во всю стену шкаф, едва заметный, ибо двери его были до самого потолка и не отличались от деревянного покрытия стен. Заглянув туда, Хуго обнаружил щетки, ведра, тряпки и прочий реквизит, предназначенный для уборки помещений кафе. Шкаф этот наводит Блайхера на некую идею.

Он забирает служительницу в штаб-квартиру тайной полевой полиции — гостиницу «Эдуард VII» и оставляет там на ночь. Предварительно растолковывает женщине, что она рискует головой, связавшись с подпольщиками.

На следующее утро в 10 часов Блайхер отпускает ее при условии, что она впредь будет передавать ему или его людям все поступающие к ней письма. Кроме того, двое полицейских спрячутся в стенном шкафу. Там они будут находиться главным образом в часы основного наплыва посетителей — в обед и вечером.

С женщиной достигнута также договоренность, что она будет отныне говорить всем посетителям, приветствуя их, только «Добрый день, месье» или «Добрый день, мадам», не называя их имен, если даже и будет знать. Если же у нее появится какой-нибудь представитель организации «Интераллье», то она добавит имя — а она знала их почти всех по именам, — и из шкафа выйдут полицейские и арестуют подпольщика.

В течение пятнадцати дней «почтовый ящик» в кафе «Палетта» находился под наблюдением. Успех был ошеломляющим. В ходе этой акции Блайхеру и его людям удалось арестовать девяносто четырех членов подпольной организации.

По окончании войны владелец кафе «Палетта» был обвинен в том. что он не только терпел подобную «мышеловку» в своем заведении, но и преподносил угощение тем двоим полицейским, которые скрывались в шкафу.

В связи с этим месье Пьер Белль, шестидесяти пяти лет от роду, проживавший на третьем этаже здания кафе по бульвару Монпарнас, 119, 14 сентября 1945 года дал следующее показание:

«В организации этой «мышеловки» я никакого участия не принимал. Немцам, несущим службу у туалетов, ничего горячего никогда не посылал. Подчеркиваю, что о присутствии немцев в кафе вообще не знал».

Мадам Жиральдо, урожденная Моле, Габриель, пятидесяти шести лет, проживающая в Париже по улице Жозефа Бара, дом номер 7, следившая в войну за порядком в туалетах кафе «Палетта», заявила нижеследующее:

«Высказывания господина Белля представляются мне сомнительными, поскольку «мышеловка» действовала не менее пятнадцати дней, и немцы в подвале появлялись регулярно по несколько человек и находились там продолжительное время. Правда, они были в штатском».

Когда ей было предложено рассказать, как ее арестовали, Габриель Жиральдо показала:

«Когда я находилась на своем рабочем месте, ко мне подошел какой-то незнакомец и спросил, не видела ли я Исидора и Мишеля. Я ответила отрицательно, что в общем-то соответствовало действительности. После этого незнакомец, оказавшийся немцем, доставил меня в гостиницу на авеню Оперы. В подвале же остались двое полицейских в штатском. На следующий день около десяти часов утра меня освободили и строго наказали никому не говорить о своем аресте. Мне разрешили вернуться на работу и приказали и дальше получать письма, передаваемые мне».

Вопрос судьи:

«Смогли ли вы кого-нибудь предупредить жестом или намеками, что в стенном шкафу находились немцы?»

Габриель Жиральдо:

«Сделать это было довольно трудно, так как немцы просверлили в двери дыры не только для того, чтобы в шкаф поступал воздух, но и для наблюдения за мной. И все же однажды, повернувшись спиной к шкафу, мне удалось пальцем показать в сторону шкафа какому-то парнишке лет семнадцати. Полагая, что мы с ним находимся там одни, он спросил меня, не сошла ли я с ума и что за странные знаки я делаю. В ответ я посмотрела на него угрожающе. Парнишка постучал себя пальцем по лбу, но все же ушел по лестнице наверх. На мое счастье, немцы не очень-то хорошо знали французский язык и из вопросов паренька не поняли, что я хотела его предупредить. В противном случае меня бы расстреляли.

Когда же я в 15 часов 30 минут отправилась обедать, на бульваре ко мне подошел этот парень и спросил, что со мной было. Не глядя на него и продолжая свой путь, я произнесла шепотом: «Исчезайте немедленно, за нами ведется наблюдение». Больше я его никогда не видела. Он оказался единственным, кого мне удалось спасти...»

На следующий вечер Матильда Каррэ и Хуго Блайхер сидели молча напротив друг друга в его холостяцкой квартире, предаваясь размышлениям.

«Кошка» не была бы женщиной, если бы не навела некоторый порядок в доме, несмотря на свое трудное положение. Она постелила белую скатерть на небольшой журнальный столик и поставила на него посуду из прекрасного сервиза, которая матово отблескивала в свете трех горящих свечей.

О возвращении в мрачную тюремную камеру речь уже не шла. Еще утром Блайхер позвонил тюремному начальству и сообщил, что арестованная Матильда Каррэ будет впредь находиться под его личным контролем. Там приняли это к сведению без возражений, так как знали о широких полномочиях, полученных унтер-офицером от шефа абвера.

«Кошка» разожгла огонь в камине, и его отблески осветили комнату, придавая ей домашний уют. Постепенно мысли ее стали упорядочиваться. Ей хотелось бы забыть то, что произошло сегодня: свое непреднамеренное предательство, жесткое поведение Блайхера — она никак не могла понять, действительно ли любовь — то, что возникло между нею и этим мужчиной, или же в конечном счете она оказалась лишь инструментом в руках расчетливого честолюбца, преследовавшего только свои цели. Но что ей было делать: в противном случае ее ожидали холодная грязная тюремная камера и угроза смерти.

Но свободна ли она сейчас? Может быть, смертный приговор только отложен и его исполнят в любую минуту?

В сидящем напротив ее рослом широкоплечем мужчине она видит свою единственную опору и защиту от всех угроз и опасностей. Какое-то подсознательное чутье говорит ей: он ведет честную игру. Все дело в дом, что он находится по другую сторону баррикады. Да, он ведет борьбу против ее страны, против ее товарищей, но эта борьба честная. Он не палач. Он не желает ни крови, ни смерти. Может быть, он пойдет на компромисс? И что получится из такого компромисса между одним из асов абвера и французской шпионкой? Что станет он делать? И как поступить ей?

«Кошка» вздыхает, гонит прочь все свои мысли, откидывается на спинку кресла, в котором сидит, и рассматривает вино в хрустальном бокале, похожее в свете горящих поленьев на рубин.

— Тишина и покой... — произносит «Кошка». — Как хорошо чувствовать себя спокойной, находящейся в безопасном месте и под покровительством...

Она бросает на Блайхера взгляд, в котором смешались боль, нерешительность и колебание.

— Ну как, довольна? — спрашивает Хуго.

Матильда отпивает глоток вина и качает головой.

— Довольна ли? Нет... Между нами еще много неясного. — И после небольшой паузы тихо, как бы для себя добавляет: — Тем не менее мне кажется, что я еще никогда не была столь счастлива и спокойна, как с тобой, мой дорогой... мой большой «месье Жан».

Блайхер улыбается, берет ее изящную белую ладонь в свою руку, подносит ко рту и запечатлевает наполовину нежный, наполовину галантный поцелуй. Затем озорно смотрит на нее сквозь очки и спрашивает:

— Это истинная правда?

— Да, правда... — шепчет она и прижимает его руку к своей щеке.

Блайхер чувствует, что эта женщина говорит правду.

И осознает даже раньше, чем она сама: женщина эта начинает его любить, всецело покоряясь своему чувству, как это характерно для француженок.

Сидя у камина, они перестают быть: «Кошка» — изощренной шпионкой, а Блайхер — холодным расчетливым контрразведчиком. Они просто два человека, которых свела вместе странная судьба В этот час забыты секретные агенты, тайные передатчики, «почтовые ящики», террор, диверсии, шпионаж и контршпионаж. Этот час во власти их сердец.

В душе Хуго Блайхера поднимается теплая волна. Но он пугается, что «Кошка» начинает воспринимать его, немецкого унтер-офицера, как свою самую большую любовь...

А как обстоит дело с ним? Может ли он ответить на ее чувство? Как он относится к этой молодой, цветущей женщине? Что тянет его к ней? Чувственное влечение или сердце?

Ему ясно одно: все его симпатии принадлежат этой миловидной женщине с прической пажа. Она — необычная личность. Она околдовала его. Он восхищается ее красотой. И он признается сам себе: на него воздействуют флюиды, исходящие от «Кошки», как ни от одной другой женщины.

А может быть, это происходит с ним из-за того, что он покинул Шербур и расстался с Сюзанной? Образ Сюзанны возникает в нем как призрак. Сюзанна, девушка, отдавшая ему все, оставившая дело, приносившее ей средства к существованию, поставившая на карту свое доброе имя, бывшая для него не только любовницей, но и другом, заботливым товарищем. Где она теперь?

Может быть, его чувство к «Кошке» не имеет ничего общего с любовью, а является лишь сочувствием к храброй, но поверженной противнице?

«Противница? Будь честен, Хуго, а не честолюбие ли толкает тебя к ней? — думает Блайхер и даже вздрагивает от такого признания. — Не началась ли вся эта история с того, что ты собирался использовать «Кошку» в своих целях? Мог ли ты представить, что из этого возникнет такая серьезная проблема? Что «Кошка» отдаст тебе свое сердце? Эта женщина нравится мне как никакая другая. А любовь? Нет, это не любовь... И никогда ею не будет».

Блайхер с ужасом осознает, что его собственное оружие начинает обращаться против него самого. Нет. такой способ ведения войны не по его вкусу. Он не может изображать большие чувства, если их нет. И взять на себя ответственность за то, что у этой женщины возникнут надежды, которые он никогда не выполнит...

— Мне это надоело, — произносит он вдруг громко и допивает вино в своем бокале. — Я уже по горло сыт таким способом ведения войны. Считаю недостойным и просто низким глумиться над людьми, используя их чувства.

«Кошка» смотрит на него удивленно. Она не догадывается, чем вызвана его внезапная вспышка ярости.

— Что с тобой, дорогой? — спрашивает она пораженно.

— Я просто зол, — сердится Блайхер. — Ты что же думаешь, все это проходит для меня бесследно — аресты, лицемерие, да и вся эта война в потемках, которую нам приходится вести? Меня тошнит от этого.

— Может быть, ты и прав, — задумчиво говорит «Кошка». Истинных причин, вызвавших гнев Блайхера она не знает. — Не кажется ли тебе, что в этой войне дело идет о большем, чем только твои или мои чувства? О долге и отчизне — твоей и о моей?

— Мне безразлично, за что мы ее ведем. Люди для меня важнее любого дела, какое бы красивое название оно ни носило. Конечно, там, на фронте, это выглядит несколько иначе...

Блайхер недоговаривает. К нему пришла спасительная мысль — фронт! Ему нужно на фронт. Ведь там идет настоящая война. Там нет никаких наслоений, нет любви, нежности, там нет борьбы за сердце женщины.

В этот момент Хуго Блайхер принимает решение подать рапорт по команде о добровольном уходе на фронт. Прочь из абвера, прочь из Парижа, прочь от «Кошки», пока еще не поздно для него и для нее...

— Точно, — громко произносит он вслух, — я попрошу направить меня в Россию, на фронт — завтра же.

«Кошка» встает, подходит к нему, садится на колени, тесно прижимается и кладет свой пальчик на его рот.

— Успокойся... — говорит она тихо и целует его в лоб. — Помолчи, глупенький, большой мальчик...

Он чувствует, как ее рука нежно гладит его затылок. И прежде чем ему удается что-то сказать, ее губы мягко и страстно прижимаются к его губам. И Хуго забывает о всех своих проблемах и о том, что творится в мире...

На одном из письменных столов в гостинице «Лютеция» — гора папок и документов. Это сообщения агентов, доверенных лиц, отделений абвера, рот радиоперехвата и радиопеленгаторных рот, ведущих контроль за тайными радиопередатчиками. За этим столом сидит полковник, один из трех шефов отдела абвера в Париже, прямой начальник унтер-офицера Блайхера, который сейчас стоит перед ним. И, конечно, не по стойке «смирно», что никак не отвечало бы характеру этого уверенного в себе человека. Но сразу же бросается в глаза, что у Хуго какой-то важный служебный вопрос.

— Не желаете ли присесть, мой дорогой? — спрашивает добродушно полковник. — А что нового о нашей «Кошке»?

Блайхер продолжает стоять, затем сугубо официальным тоном чеканит:

— Прошу направить меня на Восточный фронт, господин полковник!

Шеф поражен. Он достает из кармашка монокль и строго оглядывает Блайхера.

— Ну-ну, мой дорогой, вы, видимо, с ума сошли, не так ли? Что за блоха вас укусила?

Он встает из-за стола, обходит его, берет унтер-офицера под руку и подводит к креслу, стоявшему у круглого столика в углу комнаты. Сам плюхается в другое, достает серебряный портсигар и протягивает его Блайхеру.

— Так, сначала покурим, а потом вы расскажете мне, каким образом пришли к этой сумасбродной идее, — произносит он.

И Хуго Блайхер высказывает ему все, что у него накопилось. Описывает ситуацию, в которую попал совершенно неожиданно для себя, рассказывает, что «Кошка», Матильда Каррэ, по всей видимости, по уши влюбилась в него, что из игры получилось нечто серьезное. Стоящая перед ним дилемма пугает его: с одной стороны, он должен выполнять свой долг солдата, унтер-офицера абвера, а с другой — долг мужчины, кавалера, порядочного парня, каким он в сущности является. Он не в состоянии больше злоупотреблять чувствами этой женщины. Нет, так дальше не пойдет, он не желает продолжать эту коварную игру.

— Вот, собственно, та причина, по которой я прошу господина полковника о своем переводе в другое место, — закончил Блайхер скромно.

Полковник слушает его исповедь молча. Потом качает головой и откашливается. Он уважает этого унтер-офицера: толковый парень, побольше бы таких. Тогда... да, тогда работа немецкого абвера была бы намного успешней, исчезли бы коррупция, пьянство и бесполезное времяпрепровождение...

— Нет, мой дорогой, — произносит полковник громко, хлопает Блайхера по плечу, встает и начинает расхаживать взад и вперед. — Нет, дорогой, — повторяет он еще раз. — Об этом не может быть и речи. Ваша просьба об отправке на фронт делает вам честь. Но я отклоняю ее.

Полковник показывает на горы бумаг на своем письменном столе.

— Посмотрите на это! Взгляните на вещи моими глазами! Ведь я ежедневно получаю такую кучу сообщений от агентов, доверенных лиц и различных источников. И девяносто девять из ста не соответствуют действительности. Это либо слухи, либо попросту ложь.

Полковник делает небольшую паузу.

— И вот из сотни таких бумажонок мне попадается короткое донесение: «Вражеский агент X. арестован мною вчера. Подпись: Блайхер, унтер-офицер». Никаких слухов, никаких предположений, никакого вранья.

Полковник проницательно смотрит на Блайхера.

— Понимаете вы теперь, почему я не могу вас отпустить?!

Хуго Блайхер понимает все отлично. Ему ясно, в какие новые конфликтные ситуации придется попадать не только ему, но и «Кошке», к которой он испытывает горячую сердечную симпатию. Он собирает все свое мужество и делает полковнику предложение, которое звучит, пожалуй, дерзко.

«Кошка» — шпионка. Хорошо. По законам войны она должна быть расстреляна. Тоже хорошо. Но с ее помощью удалось обезвредить целый ряд чрезвычайно опасных подпольщиков и агентов. Надо, правда, признать, что ее помощь была не совсем добровольной. Но можно ли было ожидать чего-то другого от патриотически настроенной француженки? Нет. Следовательно, соотношение «за» и «против» нее уравнивается. Поэтому необходимо предоставить ей возможность более не вступать в новые конфликты с совестью и сердцем. Если уж нельзя отправить в Россию его, унтер-офицера Блайхера, то надо по крайней мере освободить «Кошку» и не мешать ей «улизнуть» в Испанию, неоккупированную часть Франции или в Англию.

Полковник внимательно и терпеливо выслушал аргументы Блайхера. Затем пошел к своему столу, уселся за него и официальным тоном произнес:

— Ваша просьба об отправлении на Восточный фронт, унтер-офицер Блайхер, отклонена. А сейчас отдаю вам приказ продолжить с помощью Матильды Каррэ разгром «Интераллье». Все понятно?

— Так точно, господин полковник! — Блайхер принимает положение «смирно», отдает честь и направляется к двери.

Когда он уже собрался открыть ее, послышался голос начальника, сказавшего тепло и по-человечески:

— Впрочем, Блайхер...

Унтер-офицер удивленно оборачивается.

— Пусть это останется между нами: когда история с «Интераллье» будет закончена, мы с вами вместе подумаем, каким путем можно будет предоставить «Кошке» полную свободу. Довольны?.. Ну что ж... Делайте свое дело хорошо, унтер-офицер!

Блайхер выходит, закрыв за собой дверь в кабинет.

В обед того же дня Бла йхер и «Кошка » стоят перед дверью дома номер 14 по авеню Гобелена, что в самом центре Парижа.

Здесь живут богатые люди — семьи патрициев. Фасады домов с высокохудожественной лепниной прямо-таки дышат сытым довольством крупной буржуазии. Сквозь голые ветви старых каштанов виден купол Пантеона, усыпальницы великих людей Франции.

«Кошка» звонит в дверь квартиры на третьем этаже. На полированной латунной табличке красуется выполненная многократно переплетенными и с витиеватыми завитушками буквами фамилия: «Беляр».

Молодая девушка в белом передничке и кружевном чепце открывает дверь, делает реверанс и певуче произносит: «Добрый день, мадам, добрый день, месье...» При этом она бросает на Блайхера наполовину любопытный, наполовину кокетливый взгляд и проводит их по коридору в гостиную.

Через минуту Хуго Блайхер стоит перед мадам Жанной Беляр, матери «Кошки»...

Несколькими годами позже, после капитуляции Германии, мадам Жанна Беляр, урожденная Гроз, на судебном процессе против ее дочери Матильды Каррэ 9 июля 1945 года показала:

«Моя дочь не звонила нам два или три дня, вопреки установившейся традиции. Потом (в конце ноября 1941 года) она пришла к нам в сопровождении какого-то мужчины, в котором я с первого же взгляда определила немца. Я тут же поняла, что дочь арестована. Я провела обоих в гостиную, где этот немец, о котором вы говорите, что это был известный в то время Блайхер, подтвердил мне, что моя дочь, действительно, арестована, но он не желает ей зла. Во время этого посещения он пытался убедить меня, что сотрудничество между его страной и Францией — доброе дело. Наша беседа продолжалась добрых два часа, из которой я уяснила, что с дочерью ничего плохого не случится и что она сможет посещать меня впредь. Однако мне было поставлено условие передавать ему фамилии тех членов подпольной организации, которые будут звонить сюда и интересоваться дочерью. Немец подчеркнул при этом, что такое условие покажется мне жестким, но заявил: его начальник в недавнем разговоре растолковал, сколь презрительна и недостойна эта война в потемках, не идущая ни в какое сравнение с боевыми действиями на фронте.

Потом мы вместе пообедали. За столом был и мой муж, на которого личность этого немца произвела большое впечатление. Видимо, это объясняется тем, что мой муж сам был участником первой мировой войны, побывав в окопах под Верденом, и поддержал мнение нашего гостя о нечестности ударов в спину фронтовикам со стороны подпольщиков и шпионов. К тому же он думал о наших сыновьях, бывших до недавнего времени офицерами французской действующей армии.

Перед уходом посетителя мы дали свое принципиальное согласие сообщать ему фамилии тех лиц, которые будут интересоваться нашей дочерью. Думаю, что для всех присутствующих в зале понятно, что нами руководила озабоченность судьбою дочери. Кроме того, это была плата за его обещание разрешить ей свободно передвигаться по городу и навещать нас без его присутствия.

После того как оба ушли, мы с мужем, терзаемые угрызениями совести, решили не передавать немцам не только тех французов, которые будут нам звонить, но и предупредить всех известных нам подпольщиков об опасности, в том числе и Рене Леграна».

Отвечая на поставленный вопрос,она заявила: «Если вы спрашиваете меня, как я оцениваю этого немца и его влияние на мою дочь, то могу лишь сказать следующее. Моя дочь, как известно, очень изящная женщина небольшого роста — всего 1 метр 58 сантиметров, и ей всегда импонировали рослые, широкоплечие и энергичные мужчины.

Этот же немец — как я здесь услышала, бывший самим Блайхером. прямо-таки излучал энергию. Полагаю, что это обстоятельство наверняка говорит в пользу моей дочери, ибо попасть под влияние такого мужчины — не столь уж большое преступление...»

Так расценила мать свою дочь, «Кошку», и ее любовь к Хуго Блайхеру. Ее мнение пришлось на то время, когда, казалось, весь мир встал на голову. Когда внезапно плохим стало то, что до недавнего времени считалось хорошим. Ибо судили-то теперь те, кто еще вчера сами были подсудимыми, а на скамье обвиняемых оказались бывшие судьи...

Как выглядит эта оценка матери сегодня, через четырнадцать лет после событий и через десять лет после того судебного процесса?

Хуго Блайхер пытается разобраться в своем прошлом и прошлом женщины, в судьбе которой он сыграл решающую роль. И вот теперь, летом 1955 года, он оказался вновь в Париже перед домом родителей «Кошки».

Блайхер идет по следам того времени через четырнадцать лет. По следам, занесенным ураганом величайшей из войн. Он ищет встречи со вчерашним в лицах людей сегодняшнего дня. в фасадах домов, в атмосфере самого города...

И вот перед его глазами встают картины, о которых, казалось, он совсем забыл. А дом номер 14 по авеню Гобелен он вроде бы видел в последний раз лишь вчера. Дом этот, свидетель прежних эпох, представляется ныне как бы утонувшим в истеричном шуме, в лихорадочной деятельности послевоенного мира.

Как и прежде, его приветствует мощный купол Пантеона, видный сквозь ветки старых каштанов; как и прежде, ощущает он запах мастики для пола в коридоре дома. Проходит не менее секунды, пока его рука нажимает на звонок в двери, где по-прежнему висит полированная латунная табличка с фамилией «Беляр».

И все же теперь не все так, как тогда. Рядом с ним нет невысокой изящной женщины с прической пажа, женщины, которую называли «Кошкой» и которая была его пленницей и любовницей одновременно.

Но вот они сидят напротив друг друга — мадам и месье Беляр и Хуго Блайхер. Сидят, как и осенью 1941 года.

Они не узнали его, бывшего унтер-офицера немецкого абвера. Слишком много событий прошло за это время перед их глазами. Да и на лице Блайхера годы оставили глубокие следы.

И на этот раз мы представились как немецкие журналисты, собирающие информацию о судьбе «Кошки». И вновь, как при встрече с мадам Блаветт. я стал свидетелем встречи, которая началась в равнодушно спокойной атмосфере, но затем последовал взрыв чувств и эмоций.

Мы сидим в небольшой комнате, заставленной мебелью конца прошлого века. То было время, когда семьи уважаемых буржуа, таких как Беляры, представляли собой становой хребет общества и государства. На фоне шкафов с художественно выточенными ножками, старинных столов и стульев маленькая фигура инженера и фабриканта на пенсии Арсена Беляра почти совсем теряется. Супруга на голову выше его. Сразу ясно, от кого унаследовала свой рост «Кошка»...

Разговор сначала не клеится, затем месье Беляр начинает рассказывать о дочери, о годах, проведенных ею в тюрьме, о процессе против нее и, наконец, о ее недавнем освобождении.

— А где она сейчас... ваша дочь? — Вопрос этот задает Хуго, хотя он и у меня вертелся, как говорится, на языке.

Нам было известно, что «Кошка» после долгих лет заключения в самом начале лета нынешнего года была выпущена на свободу.

Где она сейчас может быть? О Матильде Каррэ мы знали многое и в то же время почти совсем ничего. Откроется ли сейчас дверь, что за нашими спинами, и мы увидим ее саму и услышим то, о чем лишь предполагали и строили догадки? И как пройдет встреча между бывшим унтер-офицером и нынешним владельцем табачного магазинчика Хуго Блайхером и бывшей когда-то супершпионкой второй мировой войны, встреча двух людей, судьбы которых столь причудливо переплелись между собой?

Месье Беляр немного помолчал, задумчиво покачивая головой, затем сказал, видимо, придя к какому-то решению:

— Лучше не спрашивайте, месье... лучше не надо. Я не хотел бы давать ответ на этот вопрос...

Очевидно, родители старались защитить Матильду от любопытства и назойливости журналистов и дать ей время прийти в себя и отдохнуть от всего того, что ей пришлось вынести в последние, самые трудные годы ее жизни.

— Так что же, ее так и не выпустили или же она сейчас не в Париже? — вырвалось у меня.

И тут же я почувствовал, что поставил старика в трудное положение. В наступившем молчании время тянулось бесконечно долго.

— Да, она теперь не в Париже, а за сотни километров отсюда, и еще не свободна, — произносит он, наконец, с дрожью в голосе и какой-то печалью.

— Она — в заключении? — недоумеваем мы с Блайхером. — А мы думали, что ее выпустили.

— Выпустить-то выпустили из тюрьмы, но... — Арсен Беляр машет беспомощно рукой и после некоторой внутренней борьбы добавляет: — Свободна? Нет, она еще не свободна и, видимо, надолго...

Мадам Беляр приходит ему на помощь. Ее голос звучит твердо, когда она произносит:

— Мы вынуждены держать Матильду под домашним арестом, мы, то есть мой муж и я, в общем наша семья, решили, что так будет лучше для ее же пользы, исходя из целей безопасности. Думаю, вы понимаете?

Теперь мы поняли. Матильда Каррэ, знаменитая «Кошка», была отпущена на призрачную и лишь видимую свободу. Государство выпустило ее из тюрьмы. Это так. Но Франция ее не простила. Все еще всесильное движение Сопротивления предъявляет ей свой счет.

Люди не могли легко и быстро забыть, что она, француженка, представительница добропорядочной семьи, совершила предательство. Предательство по отношению к своему народу, к подпольной организации «Интераллье» и движению Сопротивления. В 1945 году ей было предъявлено обвинение в том, что она выдала унтер-офицеру абвера Хуго Блайхеру несколько десятков подпольщиков. Ее приговорили к смерти, затем в последнюю минуту этот приговор был заменен пожизненным заключением, а через десять лет ее оправдали. Но свобода эта оказалась сомнительной и даже опасной, так как ненависть к предательнице еще осталась в сердцах многих патриотически настроенных французов, участников Сопротивления, которые были недовольными тем, что смертный приговор не был приведен в исполнение. От этих людей можно было ожидать всего, в том числе и попытку устроить самосуд над ней, казнить ее по решению какого-нибудь тайного судилища.

Поэтому-то «Кошка» находилась, так сказать, под домашним арестом, поэтому родители держали ее где-то у родственников в сельской местности, урезав тем самым обретенную ею свободу. Судьба этих обоих пожилых людей носила трагический отпечаток, поскольку им приходилось разделять страдания своей единственной и любимой дочери Матильды.

В словах Арсена Беляра звучит страх. Он вспоминает о бессонных ночах 1949 года, когда начался французский суд над его дочерью. Она была вынуждена бороться за собственную жизнь. В те недели и месяцы, когда верховенствовали ненависть и мщение, супруги Беляр постарели и поседели. Топор палача был занесен над головою Матильды. Казалось, не было уже никакой надежды, все было потеряно...

— А ведь был человек, который мог бы нас всех избавить от этого ужаса, — говорит с горечью месье Беляр. — Человек, знавший, как все было на самом деле, который мог бы убедить судей, что вина в происшедшем лежит не только на нашей дочери, так как обстоятельства были тогда сильнее ее...

Хуго Блайхер беспокойно заерзал на стуле, снял очки и задумался, держа их в руках.

Что происходило в этот момент в его голове? Стала ли эта встреча неприятной для него, чувствовал ли он свою вину за трагическую судьбу этих стариков и их несчастной дочери, не давало ли ему покоя сознание этой вины и не возникало ли у него желание снять с себя упреки, которые ему часто предъявлялись, или же он оставался ко всему этому холодным и равнодушным?..

— Я его не понимаю, этого месье Блайхера, — включается в разговор мадам Беляр. — Я его, действительно, не понимаю. Он же был мужественным человеком, лично арестовавшим более трехсот подпольщиков и членов движения Сопротивления, но никогда не носившим оружия. Никто не выдвигал против него упреков даже на суде. Все называли его порядочным и корректным противником. — Мадам помолчала несколько секунд, и голос ее прозвучал разочарованно и с некоторой горечью, когда она продолжила: — Но у него не хватило мужества приехать в Париж, чтобы встать на сторону моей дочери в то тяжкое время, к сожалению, не хватило...

Лицо Блайхера при этих словах немного побледнело. Я вижу, как напряглись мускулы его лица, как он крепко сжал зубы. Почему он до сих пор молчит и не пытается даже оправдаться от предъявленных ему обвинений? Затем я вижу, как он достает из кармана бумажник и начинает что-то в нем искать.

— Вам нужно было бы видеть мою дочь, бедное дитя, — продолжил месье Беляр, — как она сидела на скамье обвиняемых в полном отчаянии и всеми покинутая, шепча про себя снова и снова одно только имя «Хуго» и давая на все упреки и обвинения один и тот же ответ: «Почему он не идет... Почему он оставил меня одну в беде?»

Тут Блайхер более не выдерживает. Взволнованно он вскакивает со своего стула, делает несколько шагов взад и вперед, останавливается внезапно перед старичком и протягивает тому затасканный конверт.

— Вот! — восклицает он хриплым от волнения голосом. — Вот, посмотрите сами, почему я не приехал, чтобы помочь Матильде! Я сделал бы это с удовольствием!

Супруги Беляр молча уставились на Блайхера. Тот немец, который подчинил себе их дочь, находится теперь, в 1955 году, в их квартире. Этого они никак не могут понять.

И вновь я ощущаю, как в комнате нарастает напряжение, подобное тому, как и при встрече с мадам Блаветт на улице Вилла Леандр. Снова я ожидаю, чем же окончится эта встреча, в какую сторону перетянет чаша весов — произойдет ли сейчас взрыв гнева и ненависти, и нам с негодованием будет указано на дверь, или же...

— Вы?! — удивленно смотрит месье Беляр на Блайхера и снова повторяет: — Это вы. Хуго Блайхер?

— Так точно, я — Хуго Блайхер. Вот мое приглашение на процесс против вашей дочери на 3 января 1949 года во Дворце юстиции.

Старичок внимательно рассматривает конверт, затем вопросительно смотрит на Блайхера и дрожащим от скрытого возмущения голосом спрашивает:

— Ну и почему же вы не приехали?

Блайхер показывает на дату поступления письма:

— Да просто потому, что я получил это приглашение только 21 января 1949 года, то есть через четырнадцать дней после того, как приговор о смертной казни вашей дочери был уже вынесен.

— Стало быть, вы тогда... приехали бы? — спрашивает Беляр.

— А вы что же, считаете меня за негодяя и подлеца, месье?

Старичок поднимается. Его небольшая тщедушная фигурка выпрямляется, и он превращается в старого французского офицера, ветерана Вердена, с гордостью носящего знак участника боевых действий на лацкане своего пиджака. Затем протягивает Блайхеру руку.

— Мы были несправедливы по отношению к вам, месье Блайхер, — произносит он. — Пожалуйста, извините меня и жену... — Посмотрев вопросительно на свою супругу, которая молча кивнула головой, продолжил, обращаясь к нам: — Могу я вас просить быть сегодня нашими гостями?..

Крепкое рукопожатие закрепляет мир между французским капитаном в отставке Арсеном Беляром и бывшим немецким унтер-офицером Хуго Блайхером из Теттнанга.

Поздняя осень 1941 года была счастливым временем для «Кошки», жившей вместе с Хуго Блайхером, человеком, лучше всех понимавшим, как привязать к себе эту своенравную молодую француженку.

Однако что в действительности происходило в сердце Блайхера, она не знала. Она жила сегодняшним днем. У нее, как у всякой любящей женщины, проявились такие свойства, которые от нее можно было бы ожидать с трудом, в частности, увлечение домашними делами, к которым она до сих пор относилась скептически.

Блайхер уехал из своей романтической холостяцкой квартиры на вилле кинозвезды Гарри Бера. Теперь он вместе с «Кошкой» поселился в фешенебельном квартале в районе Булонского леса по улице Фезандери в доме номер 26, в богато обставленной квартире, владельцы которой перед началом немецкой оккупации сбежали в свободную часть Франции. Странное совпадение заключалось в том, что член этой семьи Пьер де Вомекур, особоуполномоченный британской секретной службы, парашютист, ставший несколько позже руководителем французского движения Сопротивления, круто изменил жизнь «Кошки».

А пока Матильда полностью подпала под влияние немца Хуго Блайхера. Она старалась уловить любое желание в его взгляде и делала все, чтобы крепче привязать его к себе. «Кошка» не признавала никаких компромиссов не только в ненависти, но и в любви. Она не относилась к людям, которые могли удовольствоваться полумерами. Она хотела владеть своим гунном только одна и ни с кем не делиться.

«Кошка» заботится о белье Хуго, чистит его костюмы. Она готовит как хорошая и добропорядочная хозяйка. И нужно сказать, что парижанки неплохо разбираются в кухонных делах. Окруженный постоянной заботой и вниманием, Блайхер порою совсем забывает, что любит эту женщину не совсем так, как она этого хотела бы. Да, он испытывает к ней сердечную симпатию и расположение, но о «самой большой любви» в своей жизни не может быть и речи.

Оба жили как муж и жена в прекрасной квартире Вомекуров. «Кошка» получала от Хуго деньги на хозяйственные расходы и начала исподволь, очень тактично превращать немецкого унтер-офицера в своего «Жана» — в мужчину, который соответствовал бы ее идеалу.

Конечно, превратить этого широкоплечего гунна в истинного француза было практически невозможно хотя бы из-за его фигуры. Его французский стал безошибочным, но иностранный акцент все же слышался. На счастье, он не воспринимался как немецкий, который мог бы выдать его тут же. Ибо, несмотря на всю свою любовь к Хуго Блайхеру, «Кошка», не потерявшая чувства патриотизма, не могла открыто появляться на людях вместе с немцем.

Поэтому она старалась привнести в его речь бельгийский акцент, обучая его бельгийскому алфавиту и определенным выражениям. Он тогда сможет сойти за бельгийца, как говорится, запросто.

И хотя его акцент и фигура выдавали в нем не истинного парижанина, одежда его все же должна была соответствовать стилю этого города. Вот и потащила «Кошка» вяло сопротивлявшегося Блайхера к первоклассному портному на Королевской улице и в ателье по пошиву модных рубашек, купила пользовавшиеся в Париже повышенным спросом галстуки, заставила приобрести элегантную обувь. Все это по спекулятивным ценам черного рынка. И она радовалась как ребенок, когда ее немецкий друг приобрел истинно парижский облик.

Не забыла «Кошка» и себя. А почему бы и нет? Ведь она молода, красива, любит жизнь, влюблена в Хуго, которому, естественно, хочет нравиться. К тому же в ее распоряжении достаточно денег. Это были средства секретной кассы «Интераллье», которую она передала Блайхеру: миллионы французских франков, тысячи швейцарских франков и английских фунтов.

Немцы забрали все эти деньги себе, так почему бы — так рассуждала она с чисто женской логикой — ей не забрать у них для своих нужд часть этих денег, покупая, так сказать, на средства абвера прекрасные платья и все необходимое0

Несколько лет спустя на вопрос следователя о финансовой стороне ее жизни с Блайхером «Кошка» дала 12 июля 1945 года следующее показание:

«В день ареста у меня при себе было 7000 франков, которые были отобраны в тюрьме «Сайте». Блайхер мне их потом вернул. В другой раз он дал мне 10 000 франков. Так что за свою деятельность я от Блайхера ничего не получала».

На вопрос, сделала ли она после ареста какие-либо приобретения, «Кошка» ответила:

«Нет, я продолжала носить те вещи, которые были у меня на квартире по улице Корто. Правда, я купила себе меховое манто за 18 000 франков, а в феврале заказала у своей портнихи мадам Элен Сальмон и портного на улице Аргуа костюм, платье и пальто.

Но эти вещи я так и не получила...»

В те дни Блайхер с раннего утра до поздней ночи был занят ликвидацией «Интераллье». Ему приходилось производить новые и новые аресты.

Хуго Блайхер обладал способностью заставлять говорить арестованных, но не путем угроз и пыток, а за счет трезвой логики, глубокого понимания душевного состояния людей и силы убеждения.

Его излюбленным мотивом было обещание и твердая гарантия, что все они попадут в лагеря для военнопленных, где с их голов не упадет ни один волос, вместо того чтобы быть расстрелянными по законам военного времени в случае упорного запирательства.

В результате каждый арестованный называл имена двух-трех своих сообщников, и цепь арестов не прерывалась. Вскоре почти все оставшиеся на свободе члены подпольной организации оказались за решеткой.

При проведении этих операций в руки Блайхера попадали крупные денежные средства, которые предназначались для финансирования работы «Интераллье». Эти деньги избавили бы унтер-офицера Хуго Блайхера от финансовых забот до конца его жизни, если бы он не был столь корректен и честен. В один прекрасный день он затолкал все хрустящие новенькие доллары, фунты, франки в большой портфель, направился в гостиницу «Лютеция», вошел в кабинет начальника финансовой части абвера и вывалил ему все на стол.

— Что это значит?.. — ошеломленно спросил тот. — Кто вы, собственно, такой... и откуда у вас эти деньги?

Блайхер вежливо поклонился.

— Я — унтер-офицер Хуго Блайхер. а деньги изъяты у вражеских агентов.

Тучноватый чиновник не мог некоторое время прийти в себя от удивления, увидев самый настоящий золотой дождь, пролившийся в его кассу. Он был настолько растерян, что не обратил должного внимания на не совсем военную выправку стоявшего перед ним унтер-офицера в элегантном костюме от лучшего портного.

Казначей несколько раз пересчитал деньги и выписал квитанции в их получении. Затем, не говоря ни слова, пожал руку Блайхера и собрался уже уложить пачки банкнот в сейф, но Блайхер не уходил. Благодарности за свой честный поступок он и не ожидал услышать от этого чиновника. Но ему надо было урегулировать одну мелочь...

— Мне удалось перевербовать многих арестованных подпольщиков и агентов, после чего они были выпущены на свободу, — заявил он. — Это означает, что они работают теперь на нас и должны отныне получать за это денежное вознаграждение и возмещение оперативных расходов. За прошлый месяц я по собственной инициативе удержал отсюда требуемые суммы и выплатил их. Но в будущем вам необходимо к первому числу каждого месяца готовить соответствующие ассигнования...

— Что такое... Что такое... — У чиновника округляются глаза, и он от негодования чуть ли не кричит: — Правильно ли я расслышал? Вы удержали деньги и выплатили их? Да как вы осмелились на такое самоуправство? И где у вас от них расписки?

Блайхер, улыбаясь, пожимает плечами.

— Вы вряд ли можете ожидать, чтобы я получил от французских агентов какие-то расписки или квитанции. Ни один из них не настолько легкомыслен, чтобы пойти на плаху из-за своей подписи. А вообще-то в абвере это никогда и не требовалось...

Вена на лбу чиновника набухла от гнева и приобрела синюшный цвет.

— Вы что, собираетесь меня поучать, что в абвере принято, а что нет?! — злобно хрипит он. — Только офицеры имеют право выплачивать деньги без расписки. Где мы оказались бы, если бы каждый унтер-офицер...

Глаза чинуши яростно сверкают. Он хватает ртом воздух и вытирает со лба крупные капли пота. Затем вдруг орет на Блайхера:

— И вообще, встаньте как положено, когда я с вами говорю! Я доложу о вас по команде! Кто докажет мне, что вы, действительно, израсходовали деньги на ваших агентов, а не прокутили их?!

Блайхер недослушивает его до конца. Он резко поворачивается на каблуках, выходит из комнаты и хлопает за собой дверь так, что со стен посыпалась штукатурка. Казначей продолжает орать ему вслед. Через полминуты Блайхер без всякого доклада стоит уже перед своим полковником и дрожащим от возмущения голосом докладывает ему о происшедшем.

Лицо полковника багровеет от гнева. Не говоря ни слова. он вскакивает со стула, делает знак рукой Блайхеру следовать за ним. пулей вылетает из своего кабинета и направляется к начальнику финансовой службы. Блайхер остается у писарей в приемной комнате.

— «Старик» не в настроении, видимо? — злорадно ухмыляется один из ефрейторов. — Было бы здорово, если бы он как следует вложил нашему толстозадому! А то в последнее время от него прямо житья не стало с его постоянными поучениями!

Сквозь закрытую дверь слышны громкие голоса. Полковник не выбирает выражений:

— Имейте в виду, вы в сто раз быстрее окажетесь на Восточном фронте, нежели мой унтер-офицер Блайхер... Вас-то здесь легко заменить, но не его... Вы поняли?!

Понемногу за дверью становится тише. Потом полковник возвращается.

— Черт бы побрал это свинство! — рычит он от ярости, когда оба оказываются у него в кабинете. Достав сигарету, он протягивает серебряный портсигар Блайхеру. — К сожалению, все не так просто, как я сначала думал. Поступило какое-то новое указание сверху, о котором я еще не знал. — Он в ярости бросает только что зажженную сигарету на пол и раздавливает ее каблуком. — Что за черт! Сплошные бюрократические препоны! Вот и попробуй делать хорошо свое дело!

Полковник в замешательстве молча уставился в окно. А Блайхер стал лихорадочно искать выход из положения. Ведь если он теперь не будет платить своим агентам, то все его старания пойдут насмарку и важнейшие источники информации непременно иссякнут. Но тут у него появляется спасительная мысль, хотя и выглядит она фантастической.

— У меня есть предложение, господин полковник.

— Ну и какое?

— Если Берлин не желает платить, пусть тогда платит Лондон, — улыбнулся Блайхер. — Мы просто затребуем в комнате 55-а британского военного министерства новых денег, использовав для этого радиопередатчик, захваченный на улице Вилла Леандр.

— Что за вздор, Блайхер? — спросил недоверчиво полковник. — Как же вы себе это представляете?

— Да все очень просто, — спокойно говорит унтер-офицер — «Кошка» передаст в Лондон, что она была вынуждена молчать столь долго из-за того, что немцам удалось напасть на след «Интераллье», и большинство членов организации арестовано. Только она и еще несколько подпольщиков уцелели. Касса же их пуста, так как деньги попали в руки немцев. Им срочно нужны средства для возобновления работы. Англичане должны послать парашютиста с деньгами, место его выброски будет указано... Мы захватим его. Что же касается денег, то они как бы упадут с неба звездным дождем...

— ...небо же не потребует никакой квитанции, не так ли? — Полковник хитро прищуривает глаза. Эта авантюрная идея захватывает его.

В тот же день Блайхер начинает заниматься реализацией своего дерзкого плана.

Но этот план наталкивается на препятствие, которое не учли ни Блайхер, ни полковник. В последний момент их огорошивает капитан Фрайер, начальник парижского отделения радиоперехвата:

— Радисты в Лондоне за целый год уже привыкли к «почерку» французских коллег из Парижа. Все особенности работы на ключе радистов «Интераллье» англичанам знакомы: я имею в виду продолжительность пауз между буквами, словами и предложениями, скорость подачи сигналов и некоторые другие. Так что там сразу же узнают, кто сидит за передатчиком. И если после подозрительно долгого перерыва в работе вдруг появится еще и другой радист, это может вызвать в Лондоне подозрение.

Следовательно, нельзя использовать радиста-немца и нужно разыскать подпольщика, который обслуживал передатчик на улице Виллы Леандр. Было известно, что он скрывался где-то в Париже.

Вот на него-то Блайхер и полковник стали возлагать все свои надежды. «Кошка» рассказала, что этот парень, некто Табет, незадолго до ареста Чернявски крепко с ним повздорил. В ответ шеф «Интераллье» приговорил Табета к смертной казни (в шпионской организации существовали свои неписаные законы, нарушать которые никто не имел права). И его при ближайшей же оказии должны были ликвидировать.

Табет узнал об этом и скрылся, прервав связь с подпольем.

Вот и попробуй отыскать его среди миллионов жителей в этом море домов. Задача казалась невыполнимой.

Но выход из положения нашла «Кошка». Это было как раз по ее вкусу, ибо ей представилась возможность проявить свои комбинационные способности, интеллект и интуицию. К тому же ей хотелось просто из чувства тщеславия показать этому Хуго Блайхеру, на что она способна.

Матильда посвятила целый день «охоте» за этим Тибетом. Она ходила и ездила по Парижу, вела телефонные разговоры, спрашивала друзей и знакомых, сужая кольцо вокруг ничего не подозревавшего Анри Тибета.

— Он обнаружен!.. — вечером с триумфом сказала она Хуго Блайхеру, сверкая зелеными глазами.

— Не шути! — изумился тот и подумал: <-Что за чертовка эта маленькая изящная француженка!»

— Сейчас не время для шуток, — ответила «Кошка» нетерпеливо и достала план города. Показав точку на бульваре Монпарнас, она продолжала: — Вот здесь, в этом доме, он и скрывается. Прямо в помещении ателье. Совсем недалеко от «Палетты». Он отваживается выходить на улицу подышать воздухом только поздно вечером.

Не теряя времени, Блайхер и «Кошка» выехали в тот район. Идя под руку, они бродили по широкому бульвару среди гуляющей публики. Видя рослого мужчину с темными роговыми очками и в черном берете, идущего рядом с изящной маленькой женщиной, никому не пришло бы в голову, что под видом безобидной влюбленной парочки скрываются немецкий контрразведчик и французская шпионка, ведущие охоту за человеком, который пробирается вдоль стен домов и готов в любую минуту броситься бежать от своих предполагаемых убийц.

А вот и он. «Кошка» сразу же узнала Анри Табета. Блайхер чувствует, как она сжала его руку, и следит за ее взглядом.

— Ага... вон... он, — слышит ее шепот.

Но и Табет увидел «Кошку», женщину, которая была близким доверенным лицом его смертельного врага. На секунду он застыл от неожиданности. Его глаза расширяются от страха, когда он видит, что незнакомый ему мужчина, только что шедший рядом с этой женщиной, направляется прямо к нему. Однако тут же берет себя в руки и поворачивается, чтобы раствориться в потоке прохожих.

Это ему удается не сразу, а незнакомец уже наступает ему, как говорится, на пятки. Каждую секунду Табету кажется, что он слышит выстрел пистолета, а стилет входит ему между ребер. Он пытается проскользнуть в нишу, открывшуюся в ближайшей стене.

Рослый незнакомец оказывается рядом с Табетом в тот же момент. Бедняга хочет открыть рот, чтобы позвать на помощь. Но поздно. Железная рука зажимает ему рот, и он слышит, как предполагаемый убийца тихо говорит:

— Немецкая полиция. Ведите себя спокойно и следуйте за мной.

— Немецкая полиция? — заикается опешивший Табет, когда рука перестает зажимать ему рот. — Немецкая полиция, — повторяет он машинально. Черты его лица смягчаются в благодарность за подаренную ему жизнь, он готов чуть ли не броситься этому незнакомцу на шею. — Слава Богу! Слава Богу! — бормочет он с облегчением. — Я... я думал, что вы собираетесь... меня прикончить.

Когда несчастный вскоре оказывается в гостинице «Эдуард VII», штаб-квартире тайной полевой полиции, и сидит напротив Блайхера, от которого слышит, что его смертельный враг Чернявски и большинство его подручных арестованы, и получает предложение продолжить свою деятельность в качестве радиста «Интераллье», естественно, в интересах немцев — за хорошую плату и немедленное освобождение, Анри Табетт соглашается. Ибо жизнь его теперь спасена, а совесть совершенно спокойна. Коль скоро «Интераллье» ликвидирована, то ни о каком предательстве уже не может быть и речи.

Так смотрел на эти вещи Анри Табет. Однако французский суд, перед которым он оказался через несколько лет после капитуляции Германии, посмотрел на это иначе. Ему было предъявлено обвинение, что без его участия радиоигра между Парижем и Лондоном, когда англичан водили за нос, была бы просто невозможна. За измену родине и сотрудничество с оккупантами Анри Табета приговорили к смерти.

На окраине идиллического предместья Парижа Сен-Жермен в заброшенном парке находилась скрытая заросшими деревьями вилла, в которой когда-то жил настоятель католического монастыря. Она была конфискована немцами и поступила в распоряжение абвера. Теперь она получила название «Кошачий мостик».

На вилле был расположен подпольный радиопередатчик, захваченный на улице Вилла Леандр. Отсюда и должна была начаться радиоигра с Лондоном. Уже на следующий день после задержания Табета здесь собралась небольшая группа людей, нетерпеливо ожидавшая, удастся ли трюк с Лондоном.

Перед передатчиком сидит Анри Табет, а рядом с ним немецкий радист, в задачу которого входило наблюдение за французом и который должен был немедленно прекратить передачу, если бы тот попытался отклониться от подготовленного текста или вставить в него скрытное предупреждение англичанам.

В комнате находятся капитан абвера доктор Кайзер, до войны адвокат в Маннгейме, Блайхер и «Кошка», посоветовавшая, как составить первое радиосообщение. Его содержание было таковым:

«Кошка» сообщает... точка... Арман и Орсиваль арестованы в доме по улице Вилла Леандр... точка... Передатчик уцелел... точка... Возобновляю радиосвязь... точка... Ожидаю указаний...»

В небольшом помещении есть еще одна женщина. Когда «Кошка» приходит туда с Блайхером. она не верит своим глазам: эта особа не кто иная, как ее ненавистная соперница, роскошная блондинка Рене Борни, предавшая Матильду немцам.

Конечно, к этому времени «Кошка» знала от Блайхера, что и Рене не слишком долго находилась за решетками «Сайте». Уже через двадцать четыре часа она была выпущена оттуда, дав согласие сотрудничать с немцами. А сейчас ее поселили на этой вилле под наблюдением немецкого унтер-офицера.

И хотя «Кошка» знала обо всем этом, при виде Рене гнев, удерживаемый с большим трудом, вырвался у нее наружу. Она напрочь забыла предупреждения Блайхера вести себя спокойно и вежливо.

— Салют! — злобно прошипела Матильда. — Так это ты, подлая тварь?! И ты осмелилась снова попасться мне на глаза!

Она хотела было, кипя от ярости, накинуться на Рене. Но Блайхер схватил «Кошку» за руку и сердито крикнул:

— Черт бы вас побрал! Немедленно успокойтесь! Если не будете вести себя прилично, вновь окажетесь в кутузке и довольно быстро, даже раньше, чем вы думаете! Понятно?!

«Кошка» бросает на Блайхера яростный взгляд, в котором смешались уязвленное самолюбие и оскорбленная гордость. Она не привыкла к подобному обращению со стороны Блайхера и не желает слышать такой тон. Да и он замечает, что, как говорится, перегнул палку и что взвинченные нервы сыграли ему плохую службу. Хуго осторожно оттесняет ее в угол комнаты, где никто их не слышит.

— Будь благоразумна, малышка, — нежно шепчет он, обняв ее за плечи. — Ты же должна понять, что дело здесь идет о гораздо более важном, нежели ваши расхождения во мнениях. И ты знаешь, что без Рене нам не обойтись. «Кошка» пытается сопротивляться, но он привлекает ее к себе, целует за ушком. — Итак, настраивайся на мирный лад, хорошо?

Хуго улыбается ей. С глубоким вздохом «Кошка» смиряется. Она благодарна ему за каждое проявление нежности с его стороны и соглашается на время подавить свою ненависть к Рене. С этого момента она не удостаивает соперницу ни единым словом, ни единым взглядом, далеко обходя вокруг...

Блайхер ожидал нечто подобное, но их встречи избежать было нельзя. Рене представляла собой один из важных, если не решающих факторов в его плане, так как только она одна знала код, согласованный с Лондоном.

В этот секрет Чернявски не посвятил никого, даже «Кошку». Вероятно, польский генштабист опасался, что честолюбивая Матильда сможет тогда самостоятельно связаться с Лондоном, ослабить его и без того .шаткое положение и взять на себя полностью командование в «Интераллье».

Так что шифровала только Рене, невысокая блондинка, женщина из провинции, которая была безоговорочно предана поляку и которой ему нечего было опасаться.

Решающую роль при этом играл польско-французский словарь. Экземпляр того же издания имелся и в комнате 55-а британского военного министерства.

Неожиданно для всех Рене буквально за несколько минут зашифровала текст, подготовленный Блайхером, и положила его на стол радиста. Игра в эфире началась.

В маленькой комнате наступила тишина. Четырех мужчин и двух женщин в этот момент занимал один и тот же вопрос: пойдет ли Лондон на эту игру, ответит, или же по ту сторону Ла-Манша возникнет подозрение и там будут молчать?

Напряжение растет. Глаза всех присутствующих устремлены на стенные электрические часы, стрелки которых неуклонно движутся вперед. Всеобщая нервозность не захватывает, кажется, лишь «Кошку». Совершенно спокойная она сидит за столиком в глубине комнаты и набрасывает сообщения, которые могут быть переданы в Лондон.

Табет молча делает упражнения для пальцев и кистей рук. Затем смотрит на часы: остается еще десять секунд... пять... три... две... одна...

В 21 час с точностью до секунды он начинает работать на ключе с какой-то элегантной легкостью. В лихорадочном стаккато звучат: точка... тире... точка... точка... тире... точка...

— ЛХУ вызывает КБЦ... ЛХУ вызывает КБЦ... отвечайте... отвечайте...

В течение пяти минут Табет беспрерывно посылает в эфир свои сигналы. Это — позывные «Интераллье» и комнаты 55-а в британском военном министерстве. Затем переходит на прием. Напряженно слушает, слегка вращает ручку настройки, еще раз проверяет частоту. Снова слушает. Никакого ответа. Лишь писки и хрипы атмосферных помех.

Лондон не отвечает.

У Блайхера на лбу выступили мелкие капли пота. Он не отрывает взгляда от небольшого аппарата на столе, этого невзрачного серого ящика. Будто бы этот аппарат может решить все — успех или провал его усилий в последние недели.

Табет снова переключает свой передатчик. Снова ключ начинает бешено танцевать, снова комната наполняется резкими звуками азбуки Морзе:

— ЛХУ вызывает КБЦ... отвечайте... отвечайте...

Все настойчивее звучит это «отвечайте!» — непрерывно, в монотонном ритме.

Обречен ли этот дерзкий план на неудачу? Может быть, в Лондоне уже стало известно, какую роль сейчас в действительности играет «Кошка»? В ближайшие минуты все должно решиться...

Уже 21 час 15 минут, но Лондон все еще молчит. Как привязанный сидит Табет за аппаратом. Снова переходит на прием, снова прислушивается... Капитан Кайзер ходит беспокойно взад и вперед по комнате, Блайхер нервно крутит в руках карандаш. Рене стоит за спиной радиста и как загипнотизированная смотрит на небольшой серый ящик на столе. Она даже не замечает, что «Кошка» тоже прекратила свою писанину и подошла к ней почти вплотную. Матильду Каррэ тоже охватило волнение.

Но вдруг радист оживился. Он хватается за карандаш, который начинает торопливо порхать по листу бумаги, записывая буквы, складывающиеся в слова и предложения. Затем вырывает листок из блокнота и передает Рене для расшифровки. На его лице появилась широкая, во весь рот улыбка: Лондон все-таки ответил!

Буквы прыгают перед глазами Блайхера, когда он громко зачитывает переданный ему Рене расшифрованный текст:

«Для вас есть сообщение... точка... Оставайтесь на приеме... точка... Выйдем на связь через полчаса... точка... Конец».

Напряжение, тяжким свинцовым грузом навалившееся на находившихся в комнате, проходит.

— Они заглотили наживку и попали на крючок! — радостно восклицает Кайзер, забыв про свое офицерское достоинство и кружа вокруг себя Рене. «Кошка» воспользовалась моментом, кинулась Хуго Блайхеру на шею и поцеловала его.

Анри Табет хлопает себя, смеясь, по ляжкам и прикуривает сигарету от зажигалки, поднесенной ему немецким коллегой-радистом.

Точно через полчаса Лондон снова выходит на связь. Табет принимает короткую фразу:

«Выясните местонахождение Армана».

Табет подтверждает прием радиограммы. Первый тайм игры между немецким абвером и шпионским Центром британского военного министерства закончен.

А уже следующим вечером точно в 21 час в Лондон ушла радиограмма, подготовленная Блайхером:

«Кошка сообщает... точка... Арман в парижской тюрьме Фресне... точка... Связь с ним установить не удалось... Остались без денежных средств... точка... Просим выслать срочно французские и швейцарские франки американские доллары и фунты стерлингов».

И снова Лондон заставляет ожидать его решения не менее получаса. И снова гнетущее напряжение в комнате на вилле «Кошачий мостик» нарастает: Блайхер и его сотрудники пребывают между сомнением и надеждой. Но вот Лондон выходит на связь:

«Вас поняли... точка... Высылаем деньги с парашютистом... который возглавит руководство всех групп сопротивления страны».

Далее следовали тщательно зашифрованные подробности о месте, где должен приземлиться парашютист в первую же лунную ночь. Названное место находилось всего в пятидесяти километрах от Парижа — в центре района, контролируемого партизанами. Точная дата будет сообщена «обычным путем». Что означало — в передачах радиостанции Би-би-си, которая в установленное время прерывала свою трансляцию для сообщений, не имевших на первый взгляд никакого смысла. Однако на самом деле они содержали в себе информацию и задания для агентов, шпионов, групп Сопротивления и подпольных организаций.

Радиоигра между Парижем и Лондоном продолжалась более трех месяцев, в течение которых англичане даже не догадывались, что за словами «Кошка сообщает...» скрывался немецкий абвер.

В протоколе от 13 июля 1945 года французский следователь М.Фожер записал, что все это время немецкие контрразведчики водили за нос хваленую британскую секретную службу.

В следующие дни радио на новой квартире Блайхера на улице Фезандери почти не выключалось. С утра и до поздней ночи звучит развлекательная программа «Для дома, для семьи» лондонского радио. «Кошка» ни на минуту не отходит от приемника, ожидая обусловленную фразу.

Каждый раз, когда во время небольшой программной паузы произносятся таинственные слова и фразы, она вздрагивает. Это — сообщения, понятные лишь узкому кругу посвященных:

«Тетя Мария идет сегодня с дядей Отто в кино... Я повторяю: ...тетя Мария идет сегодня с дядей Отто в кино...»

Даже «Кошка» не знает, что означают в действительности эти нелепые слова. Она ожидает сообщение, которое касается только ее и организации «Интераллье»,а не одной из многочисленных и разрозненных организаций и групп Сопротивления в оккупированных немцами районах Франции.

«Кошка» теперь полностью подключилась к игре немецкого абвера. Ей доставляет удовольствие участие в этой авантюре, щекочущей нервы.

Конечно, и работа в «Интераллье» имела свою привлекательность. Но тогда она являлась преследуемой дичью, ее постоянно травили, ей приходилось скрываться. В то время ее судьба, да и жизнь висели на волоске, и у нее не было подчас никакой возможности хотя бы немного улучшить свое существование. Правда, были деньги, но она не могла позволить себе их тратить, чтобы не вызвать подозрения. Образ ее жизни должен был быть таким же, как и у миллионов других французов.

Теперь же все было совершенно иначе. Теперь роли поменялись — и она оказалась в числе тех, кто охотился за другими, находясь в стане сильнейших. Она могла тратить сколько угодно и иметь все, о чем только мечтает женщина во времена жалких пайков и карточной системы. Теперь у нее были шикарные платья, прекрасная квартира и вкусная еда. Теперь у нее была даже небольшая спортивная автомашина, которую ей подарил Блайхер и на которой она с гордостью разъезжала по Парижу.

Такая жизнь была ей по вкусу. Полная приключений, неожиданных поворотов, привлекательная и не связанная с лишениями.

Точнее говоря, это была бы жизнь по ее вкусу, если бы в ее сердце не кровоточила рана. Дело в том, что «Кошка» полюбила, как никогда до этого в своей жизни. И полюбила она Хуго Блайхера, немца, который сумел покорить ее, смог привнести в их отношения нежность, понимание и ясность, к которым она всегда стремилась. Мужчину, который воспринимал ее такой, какой она была, который умел не только доводить ее до экстаза, но и дарить душевное равновесие и радость.

И все же «Кошка» не совсем счастлива, так как чувствовала, что он оставался ей чужим. Более того, она понимала: он может отойти от нее, а ее любовь и страсть не вызывают у него отклика, которого бы ей так хотелось.

В последние дни она много плакала. Она даже сказала Хуго прямо в лицо, сколь мало он ее любит, в надежде по его реакции определить, что у него на самом деле было на сердце. И с болью заметила, что его протест прозвучал неубедительно.

Правда, она поддается самообману на какие-то часы, дни и ночи, но тем ужаснее ее возвращение к действительности.

Но «Кошка» не отказывается от борьбы за этого мужчину, применяя не только свои женские чары. Она старается привязать к себе Хуго Блайхера всеми средствами, в том числе и своим участием в операциях абвера. Отбросив последние угрызения совести, она сообщает ему адреса подпольщиков, делает предложения и разрабатывает планы, дерзкие и безрассудно отважные, не страшась последствий. И все это только для того, чтобы понравиться мужчине, которого она любит, чтобы заслужить его благодарность и прочнее привязать к себе. От хладнокровно рассудочной супершпионки и патриотки Матильды Каррэ в это время осталась лишь отчаявшаяся и безумно влюбленная женщина.

Но Хуго Блайхер смотрит в этот момент дальше, чем могла предположить «Кошка». Он видит опасность, заключавшуюся в том, что любовь этой женщины может однажды превратиться в ненависть, если она почувствует, что он отвечает на ее любовь недостаточно горячо. Ненависть, которая станет столь же безграничной, как ее нынешняя любовь Ему приходится опасаться, что она может из чувства мести в один совсем не прекрасный день поставить его под пулю или нож участникам движения Сопротивления. Так же, как она теперь выдает абверу агентов «Интераллье»...

И вот как-то в обеденное время после передачи метеосводки радио Би-би-си сообщило:

«Кошка будет завтра ловить куропаток с квашеной капустой... Я повторяю... Кошка будет завтра ловить...»

«Кошка» не стала даже дослушивать это сообщение до конца. Она бросает рукоделие в угол и бежит в соседнюю комнату, где Блайхер сидит над письмом своим родителям в Теттнанг.

— Жан! — кричит она взволнованно. — Ты слышал? Время пришло — он прилетает! Нам надо завтра же ехать в Шартре!

— Кто прилетает?.. И почему в Шартре? — погруженный в свои мысли, Блайхер не сразу соображает, о чем идет речь. Да и сообщения этого он не слышал. К тому же он не знает кодовых слов «Интераллье».

«Кошка» быстро растолковывает ему, что «куропатки» означают «Шартре», а «квашеная капуста» — «деньги». Говоря другими словами, столь долго ожидаемый парашютист завтра вечером должен приземлиться в обусловленном месте в окрестностях Шартре. Он же доставит и затребованные деньги.

— Я уже все хорошо продумала, — выпаливает «Кошка ». Ее охватила лихорадка нового приключения. — Мы поедем на твоей автомашине и возьмем с собой Роже. Только он знает точное место, где может приземлиться парашютист в районе Шартре, да и порядок сигнализации.

Роже — один из тех агентов «Интераллье», который еще не попал в сети абвера. «Кошка» точно знает, что этот подпольщик не имеет ни малейшего представления, что немцы накрыли их штаб-квартиру на улице Виллы Леандр.

Но Блайхер не в восторге от этого плана.

— Ты сошла с ума! — трясет он головой. — Ты же сама ежедневно мне твердишь, что я веду себя не как истинный француз и что иностранец виден во мне, как говорится, за три километра, а теперь я должен ехать в Шартре — в самый центр партизанскою района? Это же чистое самоубийство!

В его голосе звучит некоторое недоверие. Может ли он все еще полностью полагаться на «Кошку»? Или же ее любовь успела уже испариться, и ее предложение ехать в партизанский район является частью дьявольского плана уничтожить его — плана мести «Кошки»?

Но Матильда и не думает что-либо менять.

— Я все хорошо продумала, — горячится она. — Я представлю тебя как бельгийца, одного из руководителей движения Сопротивления из Брюсселя. Тебе нужно быть только повнимательнее и не забывать говорить с бельгийским акцентом, которому я тебя учила. Вот и все!

— Щекотливое дело... — произносит Блайхер. — Я совершенно один — среди партизан? Пойдет ли все как надо...

Но Хуго Блайхер не трус. И потом, если это даже ловушка, в которую его хочет завлечь «Кошка», — ну и что из того? Значит, таково решение Господне. Не пытался ли он сам найти выход из создавшегося положения, обратившись к начальству с просьбой отправить его на Восточный фронт? Что намеревался он найти в «штрафном батальоне»? Это ли не попытка передать решение всех трудных проблем в руки судьбы?

— Согласен, — говорит он, приняв неожиданное решение. и смотрит в глаза «Кошки», как бы пытаясь разгадать тайную мысль в ее голове, что должна решить его судьбу.

— Решено: завтра мы едем в Шартре...

— В Шартре? — удивленно спрашивает полковник, когда Блайхер через полчаса докладывает ему план оперативных мероприятий. — Шартре — это просто великолепно! — восклицает он затем и вставляет монокль в свой глаз. — Там ведь можно угоститься знаменитыми паштетами из куропаток!

Полковник хлопает Блайхера благосклонно по плечу.

— Я и сам, пожалуй, поеду с вами, мой дорогой! И не только из-за куропаток. Хотел давно уже посмотреть, какие там дела...

Следующим вечером двое «бельгийцев» — Хуго Блайхер и полковник — выезжают вместе с «Кошкой» и подпольщиком Роже в направлении Шартре на черном «ситроене» — в центр партизанского района юго-западнее Парижа.

Хуго Блайхер не очень-то рад тому, что их сопровождает сам полковник. Он опасается, что в старом рубаке даже в штатском легко узнать прусского офицера. Риск довольно велик. Достаточно неправильного слова и неверного движения, и они все пропали. Но полковник настоял на том, что он примет участие в этой операции.

Четвертый пассажир — подпольщик Роже сидит в машине молча. Он — единственный, кто не знает, что за игра тут в действительности ведется.

Блайхер отчетливо понимает, что дело в этой операции идет о жизни и смерти. Ведь он и полковник находятся в руках «Кошки», в руках женщины, бывшей еще несколько недель назад одной из самых опасных шпионок.

Если бы начальник парижского абвера и Хуго Блайхер попали в руки участников движения Сопротивления, это был бы тяжелейший удар по немецкой контрразведке. Это была бы акция, с помощью которой «Кошка» смогла бы полностью реабилитировать себя за весь тот ущерб, который она нанесла движению Сопротивления за последние недели.

Не спланировала ли «Кошка» втайне этот удар? Блайхер знает, что играет ва-банк, решившись ехать с «Кошкой» в Шартре. Более того, он сознательно вручает себя судьбе в надежде, что решать придется не ему. А решение было не из простых: между угрызениями совести в нем шла внутренняя борьба по поводу «Кошки» и солдатским долгом.

Но теперь, когда он сидит за рулем автомашины, у него уже нет времени предаваться размышлениям. Езда занимает все его внимание. Напряженно всматривается он в темноту, следя за неясной серой полосой дороги. Узкие щели затемнения на фарах отбрасывают рассеянный свет, теряющийся уже в нескольких метрах.

Роже сидит рядом с Блайхером, показывая время от времени, в каком направлении им надо держать путь, особенно на поворотах и перекрестках. Они едут через спящие деревни и безлюдные поля, медленно продвигаясь вперед в кромешной темноте. От холода не спасают даже пальто, шали и пледы.

Наконец почти через три часа они у цели.

— Сюда, — говорит Роже, показывая на одинокое строение, внезапно появившееся из темноты. Оно стоит несколько в стороне от дороги на краю большой поляны.

Они сворачивают на довольно широкую гравийную дорожку, ведущую к дому, в окнах которого не видно света. Блайхер тормозит и выключает двигатель. В бледном свете восходящего месяца он замечает выцветшую от времени надпись над входом: «Золотая капля».

Ресторан «Золотая капля» был в довоенное время знаменит своим фирменным блюдом — паштетом из куропаток и привлекал гурманов. Во время войны здесь стало совсем тихо: посетителей было мало. К тому же они появлялись здесь вовсе не из-за изысканных блюд, а совсем по другим причинам, о которых спрашивать было не принято. Задавший подобный вопрос вызывал подозрение, что могло стоить ему жизни...

Дело в том, что ресторан превратился в место, где происходили тайные встречи борцов Сопротивления района Шартре. Но самое главное — неподалеку отсюда находилась одна из площадок, куда по воздуху для нужд движения доставлялись оружие, боеприпасы, деньги, а иногда и люди...

Месье Доливе, хозяин ресторана, встретил поздних гостей весьма радушно. Роже, по всей видимости, был ему хорошо знаком. В уютном зале для посетителей они были одни. Мебель здесь стояла старинная, а большая кафельная печь излучала приятное тепло.

— Все уже подготовлено, господа, — заверяет их Доливе. — Как только я вчера услышал по радио Лондона кодовое сбобщение, то тут же принял необходимые меры. Люди уже находятся на своих местах. Но пройдет, видимо, еще какое-то время, прежде чем появится самолет. Думаю, что не раньше часа ночи, когда луна поднимется повыше. Так что вам придется подождать. Располагайтесь поудобнее.

Блайхер бросает взгляд на часы. Ровно половина одиннадцатого. Он подавляет зевок: чувствовалась усталость от езды. Роже вышел на улицу для установления контакта с охраной — полудюжиной бойцов Сопротивления, прибывших сюда из окрестностей по кодовому сигналу.

Полковник с удовольствием склонился над вкусно пахнувшим паштетом из куропаток. «Кошка» нервно курит одну сигарету за другой, глядя молча на голубые кольца дыма. Месье Доливе подсаживается к ним.

— Знаете ли вы в Бельгии о новых указаниях Лондона? — спрашивает он с важным видом.

— Ни малейшего представления, — бурчит полковник с набитым ртом. — А что там опять нового?

«Кошка» и Блайхер прислушались. Новые указания из Лондона? Что это должно было означать? Что-то еще им неизвестное или же вопрос хозяина являлся проверочным: можно ли доверять этим людям?

— Новое предписание гласит: «Восемьдесят к сорока!» — Хозяин делает при этом жест рукой, словно перерезает горло.

— Не понимаю, — пробормотал полковник, продолжая заниматься паштетом.

Хозяин искренне удивляется.

— Странно, что вы в Бельгии еще ничего об этом не слышали. А дело-то вот в чем. Сейчас насчитывается восемьдесят миллионов немцев и сорок миллионов французов. Если каждый из нас убьет хотя бы двоих бошей, то с этими гуннами будет покончено раз и навсегда.

Кусок попал полковнику, видимо, не в то горло, и он закашлялся. Лицо его стало пунцово-красным.

— Ясное дело, — улыбнулся Блайхер. — Если бы все было так просто.

При этом он бросил боковой взгляд на «Кошку», которая сидела неподвижно, уставившись на бокал красного вина в своей руке.

«Как воспринимает она, отрицающая любое насилие, тем более убийства, такие лозунги своих бывших друзей?» — подумалось ему.

Но вот и полночь позади. Луна стоит высоко над вершинами деревьев, освещая округу молочным светом. Над лугом тянется полоса тумана. В тени дома притаились семеро: Роже и шестеро отважных бойцов местной группы Сопротивления. Молча прислушиваются они, не слышен ли звук мотора.

Но все тихо.

Может быть, придется ждать еще несколько часов, а может, самолет и вовсе не прилетит. Не исключена и какая-нибудь неожиданность, к тому же самолет немцы могут сбить или же вынудят повернуть обратно.

В жарко натопленной комнате хозяина заведения тоже тихо. Полковник задремал около печки. Крепкое «Бургундское», плотная пища и долгая поездка сделали свое дело. К тому же сказался и возраст. Подбородок его опустился на грудь. Он мирно похрапывает.

Хозяин ушел по своим делам. Блайхер и «Кошка» остались одни. Они раскладывают пасьянс. Нервы их настолько напряжены, что им не до сна.

— Черт побери! — «Кошка» сердится. В третий раз она раскладывает карты и получает все тот же ответ: «Очень скоро несчастье в любви и большие перемены...»

Хуго заглядывает в ее карты, зная, что она придает им большое значение, и нежно кладет свою руку ей на плечи.

— Не придавай этому большое значение, это же карты... — Но и сам чувствует, что его слова звучат малоубедительно. Тогда, чтобы подбодрить ее, он говорит: — Дай-ка я попробую.

Молча передает Матильда ему карты. Он тасует их и раскладывает.

— Посмотри, — говорит «Кошка», —тебе выпало счастье в любви и тоже большие перемены.

— А, все это ерунда! — Блайхер бросает карты на стол.

Затем смотрит на часы, наверное, в сотый раз за эту ночь. Без нескольких минут час. «Пожалуй, уже время...» — хотел он было сказать, но не успел.

Дверь внезапно открывается и в комнату вбегают сразу три или даже четыре человека.

— Они летят! Всем приготовиться! — кричат взволнованно в один голос.

Полковник у печи, вздрогнув, просыпается.

— Что случилось? — спрашивает он, еще не совсем придя в себя.

Эти слова прозвучали как магическое заклинание, услышав которое французы сразу окаменели. Слова-то были произнесены полковником по-немецки громкой отчетливо.

Широко открытыми глазами уставились французы на мнимого «бельгийца», который вдруг заговорил по-немецки. Блайхера бросило в жар: казалось, что все потеряно. Через несколько секунд в полутемной комнате может вспыхнуть схватка не на жизнь, а на смерть — схватка, в которой восемь французов будут противостоять двум немцам.

Но Блайхеру в этот опасный момент удается найти выход из сложившейся ситуации. Он громко смеется, восхищенно бьет себя по ляжке, наступив незаметно полковнику под столом на ногу, и восклицает, конечно же, по-французски:

— Браво, мой дорогой! Это у тебя получилось здорово, просто блестяще!

Обратившись к опешившим французам, поясняет:

— Сколько же нам потребовалось усилий в Брюсселе, чтобы приучить старину в любой ситуации, даже когда его разбудят среди ночи, реагировать по-немецки. Дело в том, что мы собираемся заслать его в Германию на подпольную работу. А если вдруг он попадет в лапы к немцам, то гестапо, насколько нам известно, очень часто практикует неожиданный подъем арестованных ночью. И многие из них невольно выдают себя...

Блайхер не оставляет французам времени, чтобы осмыслить его объяснение, тем более что через открытую дверь доносится шум мотора. Он вскакивает и идет наружу.

— Пошевеливайтесь! Нужно показать пилоту, где он должен десантировать нашего человека!

Блайхер выбегает первым, опережая французов. За ним, будто ничего не произошло, последовал полковник. Все мускулы Блайхера напряжены, он готов в случае чего отразить любое нападение.

Однако ничего не происходит. Правда, французы переглянулись несколько озадаченно, но затем спокойно последовали за «бельгийцем». И тут все их внимание сосредоточивается на приеме парашютиста. Опасность устранена по крайней мере на время...

Шум самолета слышен уже над их головами. Роже дает указания: три человека выстраивают на поляне большой треугольник, держа в руках потайные фонари. Это условный сигнал летчику.

Самолет темным пятном выделяется на звездном небе. Вот на его борту мелькает световой сигнал — один, два, три раза... Пилот дает знать, что понял. Машина делает еще один круг — и вдруг от нее отделяется тень, которая с большой скоростью несется к земле...

— Боже... — вырывается у «Кошки», которая боязливо прижимается к Блайхеру и неотрывно смотрит вверх. Ведь это человек, только что покинувший борт самолета. Раскроется ли парашют? Проходят томительные секунды. Но вот от падающей фигуры отделяется белая полоска, которая сразу же превращается в огромный гриб. «Кошка» вздыхает с облегчением: парашют раскрылся.

Человек, раскачиваясь, медленно приближается к земле и садится почти точно в середине обозначенного фонарями треугольника. Со всех сторон к нему бегут люди. Но в данную минуту их интересует не столько сам прибывший, сколько парашют. В свете луны блеснули ножи, и шуршащий шелк был тут же разрезан на большие куски.

— Не забудьте и меня! — кричит им «Кошка» в веселом порыве. — Мне нужна новая блузка!

— А может быть, шикарные трусики? — кричит кто-то из мужчин. — В них она будет выглядеть весьма элегантно. наша маленькая «Кошка».

Матильда пропускает сальные шуточки мимо своих ушей и подходит вместе с Блайхером к парашютисту, освободившемуся от лямок и ремней.

— Меня зовут Пьер Вомекур, — представляется небесный гость с вежливым поклоном. — А вы, мадам, и есть, по-видимому, знаменитая «Кошка». — Замешкавшись на мгновение, он внезапно притягивает к себе Матильду и целует ее в обе щеки по французскому обычаю. Затем говорит: — Вы даже не представляете, как я рад, нет, как я горд лично познакомиться с вами, мадам Каррэ...

«Кошка» смущена. Она чувствует, что ее щеки покраснели, а в глазах зарябило. Еще три-четыре недели тому назад эти слова польстили бы ее самолюбию, теперь же они подобны ударам кнута. Она торопливо показывает на Блайхера, стоявшего рядом с ней:

— Это месье Жан... Один из наших бельгийских друзей.

Полковника она тоже представляет как некоего «месье Люсьена».

— Мы заказали ужин по случаю нашей встречи, месье Вомекур, — произносит Блайхер, чтобы помочь «Кошке» оправиться со своим смущением. — Фирменное блюдо заведения — паштет из куропаток. Поездка в Париж займет несколько часов, а после полета не мешает заполнить желудок чем-нибудь горячим.

Француз благодарит и просит «Кошку» вновь расставить людей для подачи летчику сигналов:

— Самолет сделает еще один круг и сбросит несколько тюков с грузом: английские сигареты, шоколад, фальшивые продовольственные карточки и оружие!

Матильда отдает распоряжения, но Блайхер уже тянет ее за рукав, так как Вомекур с полковником уходят вперед:

— Нам надо срочно догнать тех двоих, иначе полковник опять что-нибудь сморозит...

Наконец они сидят за столом в хорошо натопленном зале ресторана — «Кошка», Хуго Блайхер, полковник и Пьер Вомекур. У Роже с его людьми еще много дел: надо собрать весь груз, сброшенный на парашютах, затем рассортировать его и спрятать в укромных местах. Хозяин принес из подвала бутылку выдержанного бургундского и разлил вино по бокалам.

— Разрешите мне, господа, поднять тост за здоровье мадам Каррэ, имя которой у нас, в Лондоне, хорошо известно, — произносит Вомекур. Его голос звучит торжественно, когда он продолжает: — Имею честь передать вам. мадам, личный привет и благодарность генерала де Голля! — Он чокается с «Кошкой».

Бокал в руке Матильды дрожит. Лицо ее стало белым как мел. Это была вторая пощечина, полученная ею за несколько минут...

Блайхер ни на минуту не выпускает «Кошку» из глаз. Он понимает, что у нее сейчас творится в душе.

Она все еще медлит поднести бокал к губам. Пьер де Вомекур приписывает это ее радости за услышанное высокое признание. Во всяком случае, пока. Но и он может каждую минуту трезво взглянуть на происходящее, почувствовать тревогу и разгадать игру, затеянную абвером.

Еще раз стоит Матильда перед выбором между своей Отчизной и мужчиной, которого она любит.

Блайхер чувствует это. Недолго раздумывая, он нежно пожимает ее левую руку, опущенную на колени, и бросает ей теплый подбадривающий взгляд. И как по мановению волшебной палочки, оцепенение исчезает с ее лица, на ее губах появляется легкая улыбка, и она произносит еле слышно, опустив глаза:

— Спасибо, месье...

И более ничего. Для Блайхера остается непонятным, относится ли это к словам признательности, сказанным Вомекуром, или же к пожатию ее руки.

— Вы наверняка привезли с собой новые задания из Лондона, — говорит Блайхер. чтобы вернуть разговор в деловое русло.

— Точно, — отвечает француз. — Как вам уже известно, я должен соединить разрозненные организации и группы движения Сопротивления и возглавить руководство ими. К ним будут присоединены и остатки «Интераллье»... Вомекур, недоговорив, с интересом обращается к «Кошке»:

— Скажите, мадам, как могло случиться, что именно вас не арестовал тот немец, которого зовут Блайхер?

Хуго Блайхер — весь внимание. Впервые произнесено его имя.

Стало быть, его знают уже и в Лондоне.

«Кошка» заметно вздрогнула, когда была произнесена фамилия ее возлюбленного.

— Дело в том, что я в последнее время не жила по улице Вилла Леандр, — ответила она коротко. Глаза ее сузились, когда она задала свой вопрос: — А откуда вам известно это имя?

— О, мы хорошо информированы в Лондоне, даже очень хорошо, — заявляет Вомекур самоуверенно. — Слухов и разговоров много, но не всему можно верить. Так, например, нам пытались втолковать, что этот Блайхер в действительности всего-навсего унтер-офицер. Конечно же, это явная чушь, — добавляет он со смехом, — такого не может быть...

Блайхер даже не старается скрыть довольную усмешку. В этот момент в зал входит хозяин, держа на подносе источающий удивительно аппетитный запах паштет из куропаток. Вомекур поднимается.

— Простите, я покину вас на минуточку — хотел бы помыть руки перед едой...

Вместе с хозяином они покидают зал. Блайхер с сомнением смотрит им вслед. Не предлог ли это?

— Унтер-офицер Блайхер!

Блайхер вздрагивает от неожиданности.

— Встаньте, унтер-офицер! — говорит тихо, но в приказном тоне сидящий рядом с ним полковник.

Блайхер поднимается. Он озадачен: что будет на сей раз? Но у него не остается времени на размышления, так как теперь разыгрывается сцена, которую Блайхер не забудет всю свою жизнь.

Полковник откашливается.

— Для солдата нет лучшего признания, чем высокая оценка противника, — произносит он тихо и торопливо. — Унтер-офицер Блайхер, присваиваю вам звание фельдфебеля!

На этом представление окончилось. Когда Блайхер приходит в себя, Вомекур уже сидит опять за столом. В зале появляется Роже со своими людьми, чтобы погреться.

Блайхер украдкой смотрит на «Кошку». Что она думает об этой выходке полковника? Ее лицо застыло как маска Но это не вводит Хуго в заблуждение. Он знает Матильду настолько хорошо, что видит возникшую у нее симпатию к этому отважному патриоту Пьеру де Вомекуру, кавалеру старой школы, представителю одной из лучших семей Франции. Какой невероятный случай: ведь это в его доме расположились «Кошка» с Хуго Блайхером...

От зоркого взгляда Блайхера не ускользнуло и то, что этот французский парашютист не только просто симпатичный мужчина, но и обладает красивой внешностью.

К счастью, Пьер де Вомекур даже не догадывается, какие мысли обуревают людей, с которыми он отмечает вместе свое благополучное приземление. Он много пьет, а в заключение вытаскивает из многих карманов своего летного комбинезона пачки новеньких банкнот — французские и швейцарские франки, английские фунты и американские доллары общей стоимостью на глазок не менее ста тысяч рейхсмарок.

— Слава Богу, — произносит Блайхер. — В знак благодарности я устрою вам бюро, о котором вы могли только мечтать. На Елисейских полях, в здании варьете «Лидо». Мы замаскируем его под экспортно-импортную фирму. А если для ваших людей потребуются паспорта, то только скажите мне. Все будет сделано немедленно!

Француз просто окрылен. Вновь и вновь чокается он с «месье Жаном» и «месье Люсьеном» из Брюсселя. То было странное праздничное застолье, состоявшееся в одном из главных районов движения Сопротивления, когда за одним столом чуть ли не в объятиях друг друга находились свежеиспеченный немецкий фельдфебель, французская шпионка, шеф парижского отдела абвера и будущий руководитель организаций и групп Сопротивления во Франции.

Когда настроение за столом достигло апогея, Блайхер обратился к Вомекуру:

— Между прочим, об этом Блайхере, которого вы упомянули... наверно, вы получили насчет него какие-то указания?

Француз сразу же становится серьезным и делает неопределенный жест рукой.

— Я получил задание ликвидировать его... Вы понимаете?.. Война есть война.

— Тогда — ваше здоровье, — брякает полковник и опрокидывает в рот остатки вина из своего бокала. — В столь теплой компании мы вряд ли соберемся вновь...

Блайхер поднимается и трет рукою глаза.

— Уже поздно, — бормочет он. — Пора ехать...

И выходит на улицу подготовить автомашину. «Кошка» смотрит вслед ему широко раскрытыми глазами, в которых отражается ужас. Затем переносит взгляд на француза, хочет что-то сказать, но не произносит ни слова.

На следующий день в обеденное время теплое, еще осеннее солнце ярко освещает бульвар Распай. Перед гостиницей «Лютеция», штаб-квартирой парижского отдела абвера, припаркованы машины вермахта. Водители, немецкие солдаты в форме, стоят кучкой на тротуаре и болтают между собой. Этот участок огражден для прохожих деревянными барьерами, окрашенными в белый цвет. Часовой перед входом в гостиницу строго следит за тем, чтобы пешеходы использовали только другую сторону улицы, особенно с тех пор, как был раскрыт план французских патриотов бросить прямо с улицы бомбу в офицерскую столовую, расположенную на первом этаже.

Водители в основном уже пожилые люди, по-видимому, принимавшие участие еще в первой мировой войне, греются на солнышке и курят трубки.

По срединной полосе широкого бульвара взад и вперед ходит молодая женщина лет двадцати пяти. Размахивая руками, она пытается привлечь к себе внимание водителей.

Часовой у входа кричит ей, чтобы она проходила дальше. Только теперь водители обратили на нее внимание. Один из них, уже немолодой и с бородой, узнает женщину и восклицает удивленно:

— Так это же Сюзанна Лоран из Шербура!

Подойдя к ней, он дружески приветствует ее:

— Что ты делаешь здесь, в Париже? Рад тебя видеть! Видит Бог, я не ожидал, что когда-нибудь тебя увижу снова.

— Карл, я больше не выдержала, — ответила Сюзанна, борясь со слезами. — Вот и поехала вслед за вами. Скажи, пожалуйста, где сейчас Хуго?

— Блайхер? Где он сейчас живет, этого я тебе сказать не могу, это государственная тайна. Ты слишком многого требуешь от меня, Сюзанна,

Бородач с сожалением смотрит на женщину: как ему хотелось бы ей помочь.

Но Сюзанна не отступает Она умоляюще говорит:

— Карл, вспомни о нашем прекрасном времени в Кане. Разве я плохо за вами ухаживала? Штопала вам носки, гладила рубашки и подавала на стол еду. То же самое и в Шербуре. Разве вы когда-либо чувствовали между нами разницу, что вы немцы, а я француженка? Разве вы не чувствовали себя как дома? И вот теперь я приехала в Париж и прошу тебя о небольшом одолжении...

Тут она расплакалась, и слезы потекли по ее щекам. Водитель боязливо оглядывается. Он не может стоять и разговаривать здесь с француженкой, тем более плачущей. Каждую минуту из гостиницы может выйти его шеф и приказать подавать ему машину. Сочувственно он произносит:

— Сюзанна, что нельзя — то нельзя. Ты же ведь не хочешь, чтобы я предстал перед военно-полевым судом.

Но молодая красивая француженка продолжает плакать, не говоря ни слова.

— Ну хорошо, Сюзанна, но не выдавай меня ради Бога. Не говори никому, что узнала от меня адрес Хуго. В противном случае со мной будет покончено.

Еще раз водитель оглядывается боязливо вокруг, затем произносит шепотом:

— Он живет на улице Фесандерье дом номер 26...

Некоторые из редких прохожих смотрят с ненавистью на то, как молодая француженка при всем народе целует бородатого немецкого солдата.

После этого водитель возвращается к своим товарищам, а молодая француженка торопливо уходит. Радость написана на ее лице, легкая нежная улыбка играет на ее губах.

Улыбка эта постепенно тухнет, и шаги ее становятся медленнее, когда она идет по элегантной улице Фесандерье, приближаясь к дому номер 26. Прошли долгие недели с тех пор, как Сюзанна простилась со своим Хуго на затемненном вокзале Шербура, а за это время многое могло измениться. .

Конечно, Хуго ей писал и заверял, что любит свою Сюзанну и скучает по ней. Но с некоторых пор его письма перестали приходить. И этого молчания Сюзанна вынести уже не смогла. Не долго думая, она поехала в Париж, чтобы услышать от него самого, что между ними все осталось по-прежнему и нет никаких оснований для малейших сомнений в этом...

Дом номер 26 выглядит весьма солидно и даже богато, и Сюзанна удивляется, как это в нем может жить унтер-офицер. Она же не знала, что из маленького, не имевшего никакого значения унтер-офицера тайной полевой полиции он стал асом немецкого абвера во Франции.

Сюзанне удается проскользнуть мимо консьержки, которая, как и во всех лучших домах Парижа, следит за тем, чтобы посторонние не нарушали покой жильцов.

Медленно поднимается Сюзанна по лестнице с бешено стучащим сердцем. Еще несколько секунд, и она увидит его и бросится ему на шею...

Она сама не могла понять, от радости или же от страха дрожала ее рука, когда она нажала на кнопку звонка у двери квартиры на пятом этаже.

Блайхер даже не догадывается, кто позвонил в дверь. Он не догадывается, что там стоит его судьба в образе красивой женщины с большими темными глазами и зовущим ртом.

Хуго Блайхер ни о чем не догадывается, тем более что очень занят составлением доклада.

«Кошка» в этот день часто мешала ему работать. Она непрерывно напевает песенку, которую в 1941 году пела вся Франция, наподобие того, как в Германии в это же время пели шлягер «Лили Марлен».

Из родного уголка моей земли

Мне улыбается девушка...

«Кошка» почти без остановки меланхолично повторяет эти слова, действуя на нервы Хуго. Он уже с большим трудом переносит эту песенку. Нервирует его и то, что «Кошка» по непонятным причинам уже в третий раз за какой-то час переставляет цветы на его письменном столе и, подходя сзади, обнимает его за шею, теребит рукой его волосы и шепчет нежно ему в ухо сумасбродные слова.

Все это нервирует его, потому что мешает работать. Вместе с тем ему надоело играть роль влюбленного, ибо на самом деле он совсем не влюблен, и он уже не может, да и не хочет изображать чувства, которых у него нет.

С другой же стороны, ему не хочется обидеть «Кошку» по двум причинам. Во-первых, он высоко ценит ее как человека, а во-вторых, ему нужна ее помощь: без «Кошки» поставленных перед ним задач ему не выполнить.

Снова раздается звонок у входной двери. «Кошка» вздыхает и отходит от Блайхера.

— Наверное, это посыльный из цветочного магазина, — говорит она и идет к двери, не снимая фартучка.

После заявления Пьера де Вомекура о решении ликвидировать Блайхера силами и средствами Сопротивления «Кошка» стала вдвойне осторожной и лишь немного приоткрывает дверь.

На лестничной площадке стоит молодая, очень красивая женщина.

— Что вам угодно? — Матильда недоверчиво смотрит на незнакомку.

— Меня зовут Сюзанна Лоран, — говорит та и после небольшой паузы добавляет: — Я... я хотела бы поговорить с месье Блайхером...

— Здесь месье Блайхер не проживает, — решительно отрезает «Кошка».

Она сама не знает, почему говорит с посетительницей столь недружелюбно. Какое-то внутреннее чувство настраивает ее против этой чужой женщины с темными глазами, смотрящими на нее, «Кошку», удивленно и несколько недоверчиво.

— Но мне сказали, что он живет именно здесь, — настаивает Сюзанна.

Ей стало внезапно жарко, когда она вместо Хуго увидела здесь какую-то женщину. Фартучек на ней говорил о том, что она в этой квартире находится не случайно.

— Откуда это вам стало известно? — резко спрашивает «Кошка». — Уж не от консьержки ли?

В тот же момент она сердито кусает себя за губу: проговорилась!

— Так, стало быть, он все же живет здесь. Вы это только что сами подтвердили, — переходит в наступление Сюзанна. — Пожалуйста, пропустите меня к нему, мне нужно с ним срочно поговорить по личному вопросу... — Голос ее звучит умоляюще.

— По личному вопросу? — брови Матильды недоверчиво поднимаются вверх. — Вы что же, знаете месье Блайхера?

— Конечно, еще по Кану и Шербуру...

— Ах вот как... Стало быть, вы знаетесь еще с тех времен? Интересно! — «Кошка» сильно прищуривает глаза и требовательно спрашивает: — Что было общего у вас, у француженки, с немецким солдатом!

Сюзанна краснеет до корней волос. Ее глаза гневно сверкают.

— Ведь вы тоже француженка, не так ли? — быстро парирует она.

— Какая наглость! — восклицает Матильда в ярости. Она чувствует, что ее раскусили. — Месье Блайхер никого не принимает, а уж вас-то тем более. Прощайте, мадам! — и захлопывает дверь прямо перед носом Сюзанны.

Едва «Кошка» вернулась на кухню, как вновь раздался звонок, на этот раз продолжительно. Матильда твердо решила не открывать. Она звякает кастрюлями и тарелками, напевая с подчеркнутым равнодушием свою песенку: ...мне улыбается девушка.

Вдруг перед нею появляется Блайхер.

— Кто это звонил? — интересуется он.

— Ах... какая-то личность, желает знать, кто здесь живет. — «Кошка » ведет себя непринужденно. — Но она вела себя слишком нахально...

— Она? Это означает: женщина?

— Да, если тебя это так интересует: женщина! — Матильда готова была взвыть от ярости. Она снова проговорилась. Сегодня у нее все, как говорится, из рук валится...

Звонок раздался еще раз. Еще продолжительнее, еще настойчивее Блайхер набирает воздух и хочет идти к двери. Но «Кошка» цепляется за него.

— Жан, пожалуйста, не ходи, я тебя умоляю... Может быть, она хочет что-то с тобой сделать... Не ходи... Не открывай дверь... Прошу тебя!

Но Блайхер ее не слушает. Он сыт по горло этим пением и звяканьем кастрюлями, к которым теперь добавился еще и непрерывный трезвон.

— Черт побери! — выходит он из себя и рывком открывает дверь. Бранные слова замирают на его губах. Он пристально смотрит на женщину, робко стоящую перед ним и немного испуганную собственной храбростью.

— Сюзанна! Малышка! Это ты? Боже мой, так неожиданно...

Он не знает, что делать, он, который молниеносно разбирался в сложнейших ситуациях и реагировал быстрее других. Но теперь...

Ему хочется броситься к Сюзанне, обнять ее. Но тут же он понимает щекотливость положения, в которое попал. Он и две женщины — Сюзанна и Матильда. Появление Сюзанны всколыхнуло старую привязанность и симпатию. Ведь она подарила ему столько радостей и душевного покоя в той прежней жизни. Матильда же нужна ему для выполнения его солдатского долга.

Хуго испытывает состояние душевного разлада.

— Заходи, моя малышка, заходи, — приглашает он Сюзанну. которая стоит еще нерешительно у двери.

— Я только что запретила этой даме входить в нашу квартиру,— прозвучал резкий голос «Кошки» за его спиной. — И пока я хозяйка в доме, так оно и будет. — Она снимает фартучек и бросает его в угол. Глаза ее наполняются неудержимым гневом...

Блайхер в отчаянии ищет какие-то слова объяснения. Он не хочет обидеть ни одну из женщин и тем более потерять хоть одну из них — боевую подругу Матильду Каррэ и любимую им Сюзанну Лоран.

Хуго делает успокаивающее движение рукой.

— Послушай, Матильда, — пытается он дать какое-то объяснение, — ты должна понять, что я не могу так вот просто выставить за дверь старую, дорогую мне подругу... Ведь после долгой разлуки у нас есть что сказать друг другу и кое-что объяснить... Разве ты этого не понимаешь?

Но «Кошка» не отвечает. Она не спускает глаз с Сюзанны, которая все еще стоит у порога и молча смотрит на нее. Блайхер какое-то время переводит беспомощно свой взгляд с одной на другую. Затем пожимает плечами.

— Ладно — может быть, нам с Сюзанной, действительно, лучше поговорить где-нибудь в другом месте!

Взяв берет, он небрежно набрасывает на плечи дождевик.

— Идем, — говорит он затем Сюзанне, — посидим часок в кафе неподалеку отсюда. Там я тебе все объясню...

— Хорошо, Жан, тогда иди и объясни своей «дорогой старой подруге» изменившуюся ситуацию, — холодно произносит «Кошка», по-видимому, взявшая себя в руки. Только по блеску в ее глазах Хуго понимает, какая буря бушует сейчас в сердце этой женщины. — Ноя жду тебя не позже как через час к обеду!

Заказав по чашечке кофе, они сидят напротив друг друга — Сюзанна и Хуго. Живо всплывают у них воспоминания о незабываемых часах, проведенных когда-то вместе. Но проходят бесконечные минуты, прежде чем они находят первые слова.

— Извини, пожалуйста, за столь неприветливый прием, — произносит, наконец, он смущенно. — Мне очень жаль...

— Да нет. Хуго вероятно, это даже к лучшему. По крайней мере, я знаю, где мое место. — Голос Сюзанны звучит сдавленно. Она судорожно пытается улыбнуться. — Быстро, хотя и не безболезненно.

— Чепуха! — Хуго вертит в руках пачку сигарет. — Ты совсем ничего не знаешь. Попытаюсь, однако, все тебе объяснить.

— Пожалуйста, не старайся, не надо. — Сюзанна решительно качает головой. — Ты ведь не обязан. Да мы и не женаты. — Она снова храбро пытается улыбнуться. — К тому же ты не рассчитывал увидеть меня снова, а тут еще Париж с его соблазнами. Ну, как это обычно бывает.

Напрасно борется Сюзанна со слезами, которые начинают потихоньку ползти по ее щекам.

— Я понимаю все это хорошо, — произносит она. — Не понимаю лишь одного: почему ты мне не написал сразу правду? Тем самым ты избавил бы меня от этой поездки в Париж и своего унижения. Но ты в своих письмах уверял меня, что продолжаешь любить и думаешь обо мне днем и ночью.

Хуго осторожно и нежно берет ее руку в свою.

— Успокойся, малышка, и поверь, что я писал тебе правду. Теперь, когда я тебя снова увидел, то понял, как ты мне нужна.

Сюзанна вытирает платочком слезы.

— Не надо меня утешать, Хуго. Правду я сегодня увидела сама. Так что эта беседа уже ни к чему.

— Выслушай же меня, — настойчиво произнес он. — Хотя и непросто объяснить тебе все, как есть, но я все же попытаюсь. Так вот. я сейчас нахожусь на службе, о которой говорить тебе не имею права. И о задачах, которые я выполняю, тоже распространяться не буду. Женщина, которую ты только что видела у меня на квартире, имеет к этим задачам самое непосредственное отношение.

Сюзанна выдергивает у него свою руку.

— Не скажешь ли ты еще, что в твою задачу входит... Ну скажем, иметь с нею определенные отношения. Или ты будешь отрицать, что у тебя с нею что-то есть?

— Я это и не отрицаю, малышка, — Блайхер пытается как-то извернуться. — Однако...

— Мне-то ты пишешь, что любишь, — с горечью говорит Сюзанна и уже со злостью добавляет: — Хочу сказать тебе вот что: тысячи мужчин побывали в твоем положении, будучи уличенными в связи с другими женщинами. Но ни один еще не заявлял в свое оправдание, что это имеет отношение к его «секретному заданию». А ты ведешь себя так, будто твой начальник приказал тебе совратить эту женщину, и ты, бедняжка, вынужден поступать так, скрежеща зубами.

— Хотя это и звучит малоубедительно, но в действительности близко от истины, — возражает Блайхер, мысленно посылая ко всем чертям и «Кошку» и полковника, да и весь абвер, поставивших его в такое неловкое положение.

«Если бы я мог сказать ей всю правду, — думает он, — Сюзанна поняла бы».

— Может быть, ты хоть что-то поймешь, — продолжает он после непродолжительного молчания, — если я скажу тебе, что недавно просился отправить меня на Восточный фронт, так как ситуация с Матильдой стала для меня просто невыносимой. Но мой рапорт отклонили, потому что замены мне здесь нет.

— Как это так нет замены? — произносит Сюзанна с горькой иронией. — Я не хочу быть злословной, но твоя приятельница не производит впечатления девушки, познавшей первый поцелуй. Наоборот, она, видимо, кое-что повидала на своем веку, в сорок-то лет...

— В тридцать два, к твоему сведению.

— Да хоть и в тридцать два. Что же, во всем вермахте не найдется рослый и крепкий мужчина, который мог бы тебя заменить с ней?

И тут она опять начинает плакать.

— Впрочем, это. действительно, так. — всхлипывая, говорит она. — Знаю по собственному опыту. Ведь я пыталась забыть тебя еще в Кане, затем в Шербуре, а теперь вот приехала к тебе в Париж...

— Дорогая малышка... — Блайхер пытается успокоить ее, гладит ей руку, затем целует.

Слова Сюзанны очень взволновали его. Он понял, что и он нуждается в ней, в этой женщине, совершенно иной, нежели «Кошка». Ведь Матильда — это стремление к приключениям, к игре с огнем, не только изнуряющей, но и опасной. Сюзанна же, напротив, — только любящая женщина, от которой исходит материнское тепло, в котором нуждается любой мужчина, в том числе и Хуго Блайхер. У Сюзанны он находит понимание и поддержку, так необходимые ему.

В то же время он сочувственно относится к Матильде, женщине, которая связывает с ним все свое «я», которая провела свою жизнь в постоянных поисках и вот теперь надеется, что нашла в нем настоящего друга. Но и на этот раз ей придется признать, что она снова ошиблась и опять останется в одиночестве.

Но Хуго не может сказать об этом Сюзанне. Не может посвятить ее и в свои последние дела, в которых участвовала «Кошка». Но Сюзанна — женщина, умеющая понять, что происходит в сердце мужчины. К тому же на нее начинает снова воздействовать волшебство их прежних взаимоотношений, погнавшее ее в свое время из Кана в Шербур, а теперь вот и в Париж.

Поэтому она соглашается на предложение Хуго, которое другая женщина, возможно, и отклонила бы с негодованием: остаться в Париже и немного подождать, пока его дорога не разойдется с дорогой «Кошки». Он обеспечит Сюзанну жильем и будет даже навещать ее, когда ему станет невмоготу...

Вместо одного часа прошло целых два, когда Хуго, наконец, возвратился домой. Чувствовал он себя неловко. Однако ожидаемой им сцены с горькими упреками и обидами не было.

Гнев, охвативший Матильду, уже прошел. У нее оказалось достаточно времени на размышление, и она пришла к выводу, что вела себя по отношению к Сюзанне глупо и ниже своего достоинства. Более того, она решила, что будет снисходительной к прошлому Блайхера — если, конечно, это останется «прошлым»...

Поэтому и встретила Хуго, будто бы ничего не произошло. Это было самое разумное, что она могла сделать в данной ситуации. Блайхер, на которого давили сознание вины и совесть, вздохнул с облегчением. На него произвело большое впечатление такое благоразумное поведение Матильды.

Но «Кошка» не удовольствовалась только дипломатией. а вознамерилась действовать. В этих целях продумала новый план совместных акций, стремясь использовать тщеславие Хуго и его энергичный характер. Она еще не потеряла надежды привязать его тем самым к себе, заметив, как загорелись его глаза, когда он выслушал ее предложение.

Под вечер того же дня Матильда и «месье Жан» приступили к выполнению операции. На автомашине Блайхера оба направились к Елисейским полям и остановились у огромного здания, в подвале которого находилось всемирно известное варьете «Лидо».

На первом этаже располагались роскошные магазины, судя по витринам которых нельзя было сказать, что шел уже третий год войны. Публика толклась здесь днями и ночами. Элегантные парижанки прогуливались со своими кавалерами, немецкие солдаты рассматривали вместе с приятельницами рекламные витражи варьете, в которых были выставлены фотографии более или менее одетых танцовщиц. Разносчики газет продавали свежие выпуски «Вечернего Парижа». Войдя в дом, Матильда и Хуго поднялись на лифте на четвертый этаж, где позвонили в одну из дверей, на которой красовалась импозантная латунная табличка с надписью «Экспортно-импортное агентство».

Именно здесь и оборудовал свою штаб-квартиру новый шеф движения Сопротивления во Франции Пьер де Вомекур — не без помощи Блайхера и «Кошки». Помещение его бюро было расположено идеально, так как в толпах посетителей варьете и магазинов появление представителей и курьеров организации не вызывало никакого подозрения.

Вомекур был очень доволен, когда узнал, что «Кошка» и «месье Жан» проживают в квартире его брата Франсуа по улице Фесандерье. Матильда объяснила ему, что муниципальные власти Парижа, благодаря доверенным лицам организации, заселяют пустующие помещения домов бежавших на юг патриотов по возможности надежными людьми, чтобы оккупанты не накладывали свою лапу на эти дома. А то, что они оказались в квартире одного из Вомекуров, просто чистая случайность.

Пьер приветствует своих посетителей особенно сердечно. Ведь он очень им обязан: они быстро и без проволочек доставили его в Париж, помогли отыскать и оборудовать помещение для его бюро, да к тому же охраняют частную собственность его семьи.

Когда они втроем сидят за чашечкой чая, Вомекур замечает озабоченное выражение лица «месье Жана».

— Что, плохие новости? — спрашивает он участливо.

— Да, они могли быть и получше, — отвечает тот. — В последние недели наше внимание привлекло одно обстоятельство, вызывающее беспокойство. Дело в том, что среди людей, идущих в ряды участников движения Сопротивления, во все большем числе появляются уголовники и профессиональные преступники, не имеющие ничего общего с идеалистами и патриотами. Эти темные элементы намереваются получить из наших рук оружие, с которым станут обращаться по своему усмотрению, да еще прикрываясь нашими же лозунгами. К сожалению, подобная же тенденция стала отмечаться не только у нас, в Бельгии, но и во Франции... Можете себе представить реакцию на это немцев!

— Что вы имеете в виду?

— Все очень просто. — объясняет ему «месье Жан». — За грабежи и разбойные нападения этих подонков немцы взвалят всю ответственность на движение Сопротивления и станут всех подряд ставить к стенке — от чего, естественно, пострадают настоящие патриоты...

— Не хотите ли вы сказать, что боши до сих пор не делали этого и щадили наших людей? — спрашивает недоверчиво Вомекур. — Мы в Лондоне были убеждены, что СД либо предавало их военно-полевому суду, либо отправляло в концлагеря.

— СД — вполне возможно, — возражает «месье Жан», — но не вермахт и не абвер...

Вомекур отмахивается.

— А какая, собственно, между ними разница — немец остается немцем!

— Ошибаетесь, старина, — возражает «месье Жан». — Сразу видно, что вы только что сюда прибыли и еще не знаете реальной обстановки. Возьмем хотя бы того же Блайхера из абвера. Нам, например, точно известно, что он взял да выпустил десятки простых подпольщиков на свободу вместо тою, чтобы поставить их к стенке!

— Да, это, действительно, так, — поддержала его «Кошка». — Более того, даже людей из числа руководства нашей организации он направил в лагеря для военнопленных, где с ними обращаются не так жестоко.

— Можете быть уверенными, что более мягкое отношение абвера к нашим людям будет прекращено, как только под прикрытием движения Сопротивления начнутся грабежи и бандитские нападения, — добавляет «месье Жан».

Пьер де Вомекур ошеломлен. Такие дела он себе не представлял. В Лондоне за письменным столом, покрытым зеленым сукном, многое виделось совершенно иначе, чем здесь, в суровой французской действительности.

— А что же нам делать? — спросил он озадаченно. — Как можно воспрепятствовать проникновению преступников в наши ряды?

— Да не столь уж и трудно, — снисходительно улыбается Блайхер.

Затем предлагает, чтобы все участники Сопротивления, как уже состоящие в нем, так и вновь поступающие, заполнили анкеты с указанием настоящей фамилии и полного адреса, а также присвоенного псевдонима. К такой анкете надо будет приложить фотокарточку. Анкеты с фотографиями затем следует направить доверенному лицу в парижском полицейском управлении.

Это доверенное лицо занимает высокий пост в отделе борьбы с уголовной преступностью. Человек этот — настоящий патриот, ненавидящий немцев, но и сторонник твердого порядка. Имея в руках анкеты с фотографиями, он просмотрит картотеку уголовников и регистр лиц, когда-либо привлекавшихся к судебной ответственности. В результате можно будет отсеять зерна от плевел. Убиваются сразу две мухи одним ударом: с одной стороны, мы защитим движение Сопротивления от проникновения в него уголовных элементов и, следовательно, оградим его от неоправданных репрессий со стороны немцев, а с другой — даем французской полиции возможность убедиться, что оружие не попадет в руки профессиональных преступников.

В ответ она, полиция, готова на встречную услугу: участники Сопротивления получат настоящие паспорта на вымышленные фамилии, с которыми смогут спокойно проходить любой контроль.

Вомекур охотно соглашается с предложением «месье Жана». Конечно же, ему даже и в голову не приходит, что тем самым он передаст немцам полные списки всех участников Сопротивления. Он не догадывается, что план этот исходит от его самого большого врага — того Хуго Блайхера. которого он, в соответствии с полученными указаниями, должен ликвидировать.

— Я полностью согласен, чтотакую проверку нам, действительно, необходимо провести с тем, чтобы наше движение не было впоследствии опорочено в глазах французского народа и истории. — завершил этот разговор Пьер де Вомекур.

Майор Шефер, сотрудник парижского отдела абвера, конфискует на следующий день и передает в распоряжение фельдфебеля Блайхера прекрасную квартиру в доме номер 31 по бульвару Суше. Квартира состоит из семи комнат. Сюзанна, естественно, не в состоянии занимать все семь комнат, поэтому располагается в первых трех, из окон которых прекрасно виден Булонский лес.

Вскоре выясняется, что владелец этой квартиры месье Арман Туш, главный редактор журнала «Французский экспорт», вовсе не бежал, а скрывается где-то в Париже. Хуго Блайхер, бывший, как нам известно, до войны прокуристом одной из гамбургских экспортных фирм, в то время выписывал это издание, но в 1939 году был вынужден отказаться за отсутствием валюты.

Мир тесен! Теперь бывший прокурист живет со своей любовницей в семикомнатной квартире богача Армана Туша и пользуется его мебелью, столовым серебром и посудой.

Много лет спустя, в 1955 году, Хуго Блайхер, Сюзанна Лоран и автор этих строк оказались у дома номер 31 по бульвару Суше. Портье на лифте доставил посетителей на верхний этаж. Хозяина дома в это время не было: он уехал на Ривьеру. С разрешения портье они вошли в помещение. Мебель стояла на своих прежних местах. Сюзанна прошла 1ю комнатам, легко прикасаясь рукой то старого комода, то кресла.

Зайдя на кухню, она подошла к окну, выходящему во двор, и показала на фронтон одного из зданий, видневшийся вдали сквозь хаос дымовых труб и крыш.

— Посмотрите вон на то окно, — произнесла она взволнованно. — Это окно дома номер 26 по улице Фесандерье... Как раз в той комнате и жили в то время Хуго и «Кошка», точнее, это была их спальня. Так вот каждую ночь я стояла у окна и ждала, пока там не погаснет свет. Могу сказать, что для меня это был самый настоящий ад.

Повернувшись, она быстро ушла в гостиную. Блайхер немного задержался и тихо сказал мне:

— Да, она выдержала больше, чем я мог даже от нее ожидать. За восемь недель, до 26 февраля 1942 года, то есть до дня, когда мы смогли снова быть вместе, бедная девочка потеряла десять килограммов веса.

Мы последовали за Сюзанной в спальню.

— Между прочим, хотя мы тогда жили неподалеку друг от друга, Хуго навещал меня иногда, но оставался не более нескольких минут. Нам обоим не хотелось вести грязную двойную игру... — Она немного помолчала, а потом смущенно добавила: — За исключением, пожалуй, одной ночи в самом конце этих ужасных восьми недель, когда Хуго остался у меня. Из-за нее и произошла катастрофа — с Вомекуром, «Кошкой» и история с ядом.

От Матильды Каррэ не укрылось, что Хуго стал чаще чем прежде уходить из дома один, возвращаться поздно вечером — возбужденным и расстроенным, из чего она сделала вывод: дело здесь в какой-то другой женщине.

«Кошка» очень ревнива. Она знает, что Сюзанна осталась в Париже — та самая Сюзанна, которая, очевидно, до сих пор играет большую роль в жизни Хуго. Женский инстинкт подсказывает Матильде, что эта женщина опасна.

И на самом деле, Блайхер использует любую возможность, чтобы встретиться с Сюзанной. Их рандеву проходят в кафе и ресторанах, они иногда ходят в театр или совершают прогулки по Булонскому лесу.

В канун Рождества Сюзанна с трудом удерживает слезы, когда они с Хуго на станции метро «Конкорд» ожидают поезд, который повезет ее «домой» — на бульвар Суше, а он отправится к себе — на улицу Фесандерье.

Хуго должен поторопиться, так как Матильда давно уже ждет его с нетерпением: ведь он обещал ей, что этот вечер они обязательно проведут вместе. Она собирается встречать Рождество по-немецки — так, как описывал Хуго.

— Ну вот, сегодня мадам не на что будет жаловаться, — произносит с горечью Сюзанна.

Ее слова тонут в грохоте приближающегося поезда. Автомашина Блайхера ремонтируется, и они сегодня привязаны к метро. Но этот поезд идет не в ее направлении.

Чувствуя себя отвергнутой. Сюзанна говорит со злостью:

— Сегодня ты придешь к своей любимой Матильде вовремя. как порядочный обыватель...

Она не успела договорить до конца, как вдруг Блайхер рванулся от нее и прыгнул в открывшуюся дверь вагона остановившегося поезда.

Повернувшись, он что-то крикнул ей, но она не разобрала, что именно. Поезд тут же скрылся в туннеле.

Расстроенная и одинокая стоит Сюзанна на платформе. Ведь своим глупым замечанием она обидела Хуго и сама толкнула его в объятия другой женщины.

Но Блайхер даже не слышал язвительного замечания. Его внимание привлек мужчина, сидевший в вагоне поезда, остановившегося как раз напротив. Его лицо ни с кем иным не спутаешь: грубое и вызывающее неприязнь, с перебитым боксерским носом, изуродованными ушами, подбородком жестокого человека и колючими глубоко посаженными глазами.

Блайхеру это лицо хорошо знакомо по объявлениям о розыске скрывающихся преступников, которые рассылает полевая полиция. Это же Тюдор — шеф мнимой группы Сопротивления, а на деле самой настоящей банды преступников, орудующей под лозунгами борьбы за свободу родины.

Тюдор — человек громадного роста, на голову выше Блайхера, бывший профессиональный боксер, неоднократно привлекавшийся к суду за грабежи и разбой. Абверу стало известно, что его банда планирует проведение террористического акта с применением взрывного устройства.

Блайхер незаметно наблюдает за Тюдором. Тот уселся в угол, надвинув на глаза шляпу и подняв воротник пальто. Зная, что за ним ведется охота, он рискнул покинуть свое логово, считая, что немцы в рождественский сочельник не будут особо усердствовать.

Блайхер лихорадочно размышляет, как ему задержать Тюдора. Огнестрельного оружия у него, как это часто бывало, при себе не было, только наручники, а этого явно недостаточно. Бывшему боксеру стоит нанести лишь один удар, чтобы вывести из строя Блайхера. Находившиеся в вагоне французы даже не пошевелят пальцем, чтобы прийти на помощь ненавистному немцу, скорее наоборот.

Хуго оставалось ждать, пока на какой-нибудь станции появятся немецкие солдаты, чтобы с их помощью скрутить преступника.

Но в этот вечер солдат видно не было. Поезд проскакивает туннели, грохочет на стрелках. Перед глазами только мелькают названия станций: «Пале-Рояль» — «Лувр» — «Тюильри».

Скоро начнется комендантский час.

Наконец, на одной из станций Блайхер замечает двух немецких офицеров, сопровождающих молоденьких француженок. Хуго вылетает из вагона, подбегает к дежурному по станции, показывает ему свое служебное удостоверение и приказывает:

— Не отправляйте поезд, пока я не дам знака...

Тот смотрит на него большими глазами и пытается что-то возразить. Но Блайхер обрывает его грубо:

— Будете нести личную ответственность, понятно?!

Дежурный вынужден подчиниться. А Блайхер уже стоит перед офицерами и представляется:

— Фельдфебель Блайхер, парижский отдел абвера Могу ли я попросить господ офицеров помочь мне задержать преступника?

Оба лейтенанта укоризненно смотрят на Блайхера

— Фельдфебель! — гнусавит старший из них по возрасту. — Почему вы разрешаете себе обращаться к офицерам не по-уетавному?!

Блайхер яростно кусает губы.

— В вагоне поезда сидит известный преступник, разыскиваемый нами. Поэтому я и обращаюсь к вам с просьбой помочь мне его задержать!

— Что это вам пришло в голову? — возмущается лейтенант. — Запрещаю вам говорить с нами таким тоном! А вообще-то мы не имеем к этому никакого отношения, так что обращайтесь по инстанции!

Блайхер стоит как на раскаленных углях. Поезд и так задерживается дольше обычного. У Тюдора может возникнуть подозрение.

— Если вы откажетесь мне помочь, то предстанете перед военно-полевым судом! — кричит он на молодых офицеров.

Лейтенант идет на уступку. Этот странный фельдфебель в штатском явно не терпит возражений.

— Хорошо, где этот парень?

— Вон в том вагоне, в углу.

— Это тот великан-то? Веселенькое дело...

Блайхер берет на время у второго офицера, который должен оставаться на платформе, его пистолет.

Через несколько секунд Тюдор с ужасом смотрит на дуло пистолета. Прежде чем он приходит в себя, Блайхер выкручивает ему руки за спину и надевает на них наручники.

Лейтенант тут же выходит из вагона, даже не посмотрев на Блайхера. Дежурный по станции немедленно дает сигнал отправления. И прежде чем Блайхеру удается вытащить сопротивляющегося пленника из вагона, автоматические двери захлопываются, и поезд набирает ход.

Тюдор, моментально оценивший изменившуюся ситуацию, начинает орать и буйствовать, наваливается на Блайхера, бьет окованным железом каблуком по берцовой кости, так что Хуго от боли едва не теряет сознание.

Преступник пытается привлечь на свою сторону пассажиров. Он апеллирует к патриотизму французов и требует помочь ему, борцу Сопротивления, освободиться от проклятого боша. Пассажиры начинают окружать немца.

Блайхер оперся спиной о поперечную стенку вагона. С трудом удается ему удерживать с помощью пистолета на расстоянии угрожающе гудящих французов. Да и Тюдор не отваживается тронуться с места: он понимает, что первую пулю получит он.

Поезд продолжает мчаться в ночи. Мелькают станция за станцией... «Бастилия»... «Народная»... Пассажиры плотной стенкой стали приближаться к Блайхеру — сантиметр за сантиметром. На лбу Хуго выступил холодный пот: он знает, что успеет нажать на курок один-два раза, а затем эта свора набросится на него. На полном ходу его просто выбросят из вагона. Когда же утром на путях найдут труп, то все решат — несчастный случай и более ничего.

Рука Блайхера судорожно сжимает пистолет: он решил продать свою жизнь как можно дороже.

Но происходит неожиданное.

На следующей остановке, когда поезд затормозил, в дверь вагона вваливаются два немецких солдата и две девушки-связистки. Французы непроизвольно отступают назад. В нескольких словах Блайхер объясняет ситуацию. Солдаты вопросов не задают, а просто вытаскивают на следующей же станции упирающегося Тюдора из вагона. Помешать им французы не решаются.

Тюдора на ночь помещают в расположении ближайшего немецкого подразделения. Поскольку здесь нет камер с зарешеченными окнами, его отводят в пустую комнату на верхний этаж. Зная о том, что пощады ждать ему не приходится, что его удел — веревка или пуля, и опасаясь допросов, на которых из него постараются вытянуть имена его сообщников, Тюдор совершает единственное, что ему оставалось: он выбрасывается из окна. Утром его тело было обнаружено на брусчатке двора: свою тайну он унес в могилу.

Но и Хуго приходится провести ночь в караульном помещении этого же подразделения: метро уже не работало, а служебной автомашины не оказалось. Неоднократно пытается он дозвониться до «Кошки», но телефон постоянно занят — видимо, какие-то неисправности на линии.

Вот тебе и сочельник: на жестких нарах Хуго проваливается в зыбкое болото беспокойного сна.

Но телефонная линия на улице Фесандерье была вполне исправна. Только в то время, когда Хуго пытался туда дозвониться, Матильда висела на телефоне, разговаривая с матерью. Она жалуется ей на Блайхера, который оставил ее одну даже в рождественский вечер.

Мадам Беляр опасается, что ее телефон прослушивается немцами, и боится: в волнении Матильда может сказать что-нибудь лишнее.

— Матильда, дитя, — пытается она успокоить «Кошку», — если ты хочешь поговорить, приезжай завтра утром сразу же после комендантского часа. И мы спокойно все обсудим.

Так она и сделала, но поехала к родителям не выспавшись, в своей спортивной машине с упакованными чемоданами.

И дома Матильда услышала от матери горькие упреки. Той было более или менее понятно, что дочери в первые дни пришлось действовать под страхом смерти, выбирая между собственной жизнью и жизнью других.

— Но вот чего я не пойму, — вздохнула мадам Бе-ляр, — почему ты выдала адреса своих лучших друзей, истинных патриотов? Если уж нельзя было ничего поделать, почему ты не пожертвовала ненужными людьми, тем же Леграном — коллаборационистом? Его было бы не жалко.

Слова матери пронизывают сердце Матильды как стрелы. Она приехала к ней, чтобы услышать советы и утешение, а вынуждена выслушивать упреки.

В этот момент ей становится ясно: она должна немедленно уехать отсюда, подальше от Парижа, подальше от Хуго Блайхера, бежать от своей любви к нему, бежать от прошлого, от предательства и от самой себя.

— Хочу поехать на неоккупированный юг, — сказала она без всякого перехода в их беседе, — в Виши, в разведотдел. Может быть, мне удастся там искупить свою вину... Только у меня нет денег на поездку. Ты не могла бы мне немного одолжить?

На следствии по делу ее дочери мадам Беляр, рассказывая об этих событиях, заявила:

«Как-то утром дочь пришла ко мне совершенно расстроенная. Она сказала, что Блайхер любит не ее, а другую женщину. Я дала ей тогда 30 тысяч франков на поездку в Виши...»

«Кошке» нужны были соответствующие документы, чтобы выехать в неоккупированные районы страны. Такие документы ей мог сфабриковать Анри Койен, возглавлявший в Париже «химическую лабораторию» и бывший на самом деле представителем полковника Ашара, руководителя Второго бюро в Виши, с одной стороны, и генерала де Голля, с другой.

Второе бюро являлось Центральным ведомством фра н-цузской разведывательной службы, а сам Анри Койен относился к числу тех офицеров, которые в свое время обучали Матильду в Виши основам шпионского ремесла. Он обожал «Кошку».

Ее появление рождественским утром было для него неожиданным и одновременно радостным.

— Мадам Каррэ, рад видеть вас снова! — сердечно приветствует он ее, проводит в салон и угощает вермутом и печеньем.

— Вы меня смущаете, месье Койен, — произносит «Кошка» тихо, не осмеливаясь посмотреть ему в глаза. — Я не заслуживаю такого радостного приема.

— Глупости, моя дорогая, как вы можете так говорить после всего того, что вы сделали для нашего отечества.

— Что я сделала, месье Койен, это-то я как раз и хочу рассказать, — проговорила она запинаясь. — Так вот, чтобы вы знали: Матильда Каррэ — «Кошка» — самая обычная предательница!

Койен испуганно опускает свой бокал. Недоверчиво смотрит на «Кошку», затем принуждает себя улыбнуться.

— Вы ведь шутите, Матильда?!

— К сожалению, это вполне серьезно, месье Койен, — резко отвечает «Кошка».

И тут ее как бы прорывает. Она выплескивает наружу все. что у нее накопилось за последние недели. Она рассказывает о своей большой любви к Хуго Блайхеру, о своем аресте, о страшных часах, проведенных ею в тюрьме, о «договоре», заключенном ею с этим немцем, который обеспечил всем членам «Интераллье» сохранение жизни и приличное обращение. Она ничего не приукрашивает, ни о чем не умалчивает и чувствует громадное облегчение от этого.

Матильда закончила свой рассказ и сидела с опущенной головой, ожидая приговора. Койен долго молчал. Что было у него на душе? Испытывал ли он ненависть и презрение к женщине, которая до этого момента олицетворяла движение Сопротивления немцам, являлась его символом?

«Кошка» вздрагивает от неожиданности, когда Анри Койен берет ее за руку и тихим, почти дружеским голосом говорит:

— Немцы хорошо относятся к вам, мое дитя, и дают все, что вам только нужно. Чего же хотеть большего,.. Будьте благоразумны, не ездите в Виши, а оставайтесь здесь и возвращайтесь к своему Хуго Блайхеру, ведь вы его так любите...

В его голосе разочарование и пессимизм человека, потерявшего веру в победу своей страны.

Во всяком случае, «Кошка» именно так и расценила его совет.

После капитуляции Германии, во время судебного процесса, на вопрос судьи, что он посоветовал «Кошке» в тот день, Койен ответил:

— Я ей сказал: «Немцы относятся к вам хорошо, и у вас нет недостатка ни в чем... Будьте благоразумны...»

Почему Анри Койен дал такой непонятный совет «Кошке»?

Полковник Ашар, начальник французского разведывательного отдела в Виши, пояснил это следующим образом:

— Анри Койен человек, которому можно доверять, но он чрезвычайно боязлив и, видимо, поэтому дал «Кошке» такой странный совет.

Показания Анри Койена и полковника Ашара в послевоенные годы сыграли большую роль в судьбе Матильды Каррэ.

Когда утром 25 декабря 1941 года Блайхер возвращается на улицу Фесандерье, то находит гнездышко пустым. «Кошки» нет. Она исчезла со всеми своими вещами.

Стало быть, «Кошка» выполнила угрозу и, может быть, уже предупредила Вомекура и Лондон об истинном положении дел. Тогда все потеряно.

Блайхер долго раздумывать не стал. Он забрал свою автомашину из ремонтной мастерской и поехал наобум на авеню Гобелен — к родителям «Кошки». Это была его первая мысль, где ее вообще можно было найти.

С неприязнью открыла ему дверь мадам Беляр Она даже не предложила ему войти. Дочь ее, по всей видимости, уехала, и скорее всего, в неоккупированные районы страны.

— Ноу нее нет разрешения на выезд. Как же она проследует через демаркационную линию? — произносит Хуго, внимательно наблюдая за мадам Беляр.

Старушка реагирует совершенно спокойно.

— А это уж ее забота, — отвечает она холодно. — Думаю, что необходимые документы она получить сумеет.

Качая головой, смотрит она вслед Блайхеру, который стремглав несется вниз по лестнице: «Сумасшедший парень этот немец!»

Лихорадочно раздумывает Хуго, где же «Кошка» может получить необходимые документы: «У Вомекура? — Вряд ли. У него нет соответствующих связей. У кого-либо избывших агентов «Интераллье»? — Тоже сомнительно. Ведь все более или менее заметные фигуры находятся уже за решеткой. У остальной мелочи вряд ли есть какие-либо возможности получить фальшивые документы.

Постой, постой. А ведь есть, пожалуй, такой человек, о котором «Кошка» ему как-то рассказывала. Один из ее бывших руководителей из Виши, представитель Второго бюро, который выступает здесь в качестве начальника химической лаборатории. Это некто Анри Койен.

Он уже давно знаком абверу. Но его не арестовывают, чтобы наблюдая за ним, выйти на след других агентов и подпольщиков. Конечно, этот Койен может помочь «Кошке»...»

И вот к нему-то и направился Блайхер. Ему снова повезло. Еще издали он увидел маленький кабриолет Матильды, стоявший около дома. Как раз в тот момент, когда Хуго подъезжал туда, из дверей дома вышли «Кошка» в сопровождении Койена.

— Вот это неожиданность! Сама мадам Каррэ! — с этим возгласом Блайхер подходит к остолбеневшей от ужаса парочке. — А вы — месье Койен, если я не ошибаюсь? Очень рад познакомиться с вами!

Анри Койен открывает рот и хочет что-то сказать, но голос ему отказывает.

— Сожалею, что вчера не смог приехать, — холодно говорит Блайхер, обращаясь к Матильде. — Хотел позвонить, но телефон был постоянно занят. Задержался по службе: пришлось задержать одного из ваших друзей, одного из истинных защитников отечества. — Голос Хуго полон сарказма. — Между прочим, опасного профессионального уголовника, неоднократно судимого за бандитизм.

Лицо «Кошки» бледнеет. Койен переступает с одной ноги на другую. Как два напроказивших школьника стоят они перед Блайхером.

Указывая на свою машину, он жестко произносит:

— Могу я просить господ сесть в нее?! Думаю, что нам есть о чем поговорить!

И это звучит не как просьба, а как приказ.

— А вы ведь господин Блайхер из абвера, не так ли? — спрашивает Койен, еще не оправившийся от потрясения.

— Мое имя вам, видимо, уже успела сообщить мадам Каррэ, — произносит Блайхер мрачно. — И выдала вам все, что только было можно...

У «Кошки» замирает сердце, страх душит ее. Сарказм и холодный гнев в словах Хуго не оставляют ей никаких надежд. Теперь все потеряно: его любовь, его понимание и та игра, которая щекотала ей нервы.

— Ты часто оставлял меня одну в последнее время, Жан, — говорит она прерывисто. — Мне нужно было просто выговориться с кем-то из друзей, а месье Койен — очень хороший друг.

— Месье Койен — враг, — холодно возражает Блайхер. — И ты знаешь это очень хорошо. Он работает на Второе бюро и часто совершает поездки в Испанию в качестве шпиона... А вас, месье, должны были вот-вот арестовать!

Они едут по авеню Оперы. Впереди слева находится гостиница «Эдуард VII», где располагается штаб-квартира тайной полевой полиции. У «Кошки» зарябило в глазах, а рот пересох. Через несколько секунд ее судьба будет решена. Если Блайхер остановится и сдаст ее здесь, то через несколько часов она опять окажется в тюрьме. И все повторится: холодная вшивая камера, ненависть соседок, издевательства надзирательниц, отвратительная еда... а затем... Она даже не осмеливается додумать до конца.

Движение машины замедляется. Остаются еще двести, еще сто метров. Матильда в отчаянии произносит:

— Поверь мне, Жан... Пожалуйста, поверь мне... — лепечет она. — Месье Койен даже посоветовал, чтобы я осталась с тобой, потому что ты хорошо ко мне относишься. потому что я обязана тебе жизнью, потому что вы, немцы, победили Францию... Жан, я хотела вернуться к тебе... Он может это подтвердить...

Блайхер не отвечает. И тут же останавливает машину прямо перед гостиницей «Эдуард VII».

«Ну вот и все», — думает «Кошка» и закрывает глаза.

Но Хуго не торопится выходить. Более того, он достает портсигар, предлагает сигареты «Кошке» и Койену, затем закуривает сам, не произнося ни слова, погруженный в свои мысли.

«Стоит ли мне придерживаться «договора», который Матильда нарушила, попытавшись бежать и выдав все Койену? Или же мне надо простить ее, эту женщину, которой я обязан своими успехами, которую ценю и уважаю, и которой глубоко сочувствую?»

— Честное слово французского офицера, — нарушает Койен затянувшееся молчание. Голос его дрожит от нервного напряжения. — Я подтверждаю то, что вам только что сказала мадам Каррэ...

Блайхер делает глубокую затяжку, затем выбрасывает только что закуренную сигарету из окна машины и трогается дальше. Свернув налево, он проследовал мимо станции метро «Конкорд» к Елисейским полям и остановился перед рестораном «Монте-Карло».

«Кошка» от нервного напряжения заплакала: она понимает. что опасность миновала и все будет хорошо. Своей рукой она дотрагивается до руки Блайхера.

— Жан... — шепчет она сквозь слезы, — я никогда больше не буду говорить с кем-либо о тебе!

— Хорошо, хорошо... — бурчит Блайхер. — Не плачь и успокойся!

Повернувшись к Койену, он с легкой издевкой произносит;

— Ну что ж, господа, теперь, пожалуй, можно разрешить себе и по стопочке...

Когда они сели за дальний столик, Блайхер подозвал официанта и сказал:

— Принесите этому господину двойной коньяк. Ему что-то нехорошо.

— И мне тоже, — просит «Кошка».

— Между прочим, месье Койен, — говорит Блайхер. — я читал ваши донесения полковнику Ашару в Виши...

— Вы читали мои донесения? — Койен просто ошеломлен.

— Да. в частности донесения по обстановке. Мы перехватили ваших связников. А написали вы там всякую чепуху. Так, например, вы утверждаете, что оба наших крейсера в брестской гавани готовы к выходу в море. — Блайхер делает глоток из своего бокала. — Конечно, это было бы неплохо. Но, к сожалению, потребуется еще несколько месяцев, пока обе посудины будут в полном порядке.

Хуго с удовлетворением отмечает про себя, что Койен заглатывает его наживку, нисколько не сомневаясь в истинности сказанного. А блеф Блайхера имеет следующую подоплеку. Англичане в последнее время проявляют повышенный интерес не только к новым подземным стоянкам немецких подводных лодок в Сен-Назере, но и к крейсерам «Шарнхорст» и «Гнейзенау». В Лондоне хотели бы знать, когда и в каком направлении они выйдут в море. Из комнаты 55-а «Кошке» поступил соответствующий радиозапрос. У Блайхера появился план, как провести англичан, план, по которому он намеревался внести свою лепту в историю второй мировой войны...

— Вы сегодня узнали от мадам Каррэ кое-какие вещи, которые вам лучше поскорее забыть. — продолжает он после небольшой паузы. — Вы понимаете, что я теперь могу арестовать вас как шпиона и передать военно-полевому суду. Но я хочу сделать вам следующее предложение: дайте мне честное офицерское слово, что будете молчать обо всем.

27 июля 1945 года, во время процесса против «Кошки», на вопрос следователя М.Фужера по этому поводу Анри • Койен показал:

«О том, что мадам Каррэ стала агентом абвера, я в Виши не сообщал...»

Когда Блайхер и «Кошка» наконец оказались у себя, она бросается ему на шею. Ее слезы и поцелуи не дают ему возможности произнести хотя бы слово.

— А ты тоже хорош, — упрекает она своего «Жана». — Ты виноват в том, что я поехала к матушке и потом к Койену. Почему ты меня часто оставлял одну?

— Ты же знаешь, что у меня много работы, — оправдывается Хуго.

— Работы у тебя хватало и раньше, но ты был всегда ко мне нежен и внимателен. Например, тогда, когда я поранила руку бокалом... А сейчас я могла бы сломать себе шею, и тебе было бы все равно....

— Не говори чепуху, — возразил Блайхер.

В глубине души он был вынужден, однако, признаться самому себе, что упреки «Кошки» были небезосновательны.

— Но это так, мой дорогой, я ведь знаю вас, мужчин. Пока женщина больна или беспомощна, вы проявляете о ней заботу. Ты ведь принадлежишь к тому типу, который с большой готовностью выступает как защитник слабых... Да и мама заметила, что ты плохо ко мне относишься.

— А что твоя мать сказала еще? — поинтересовался Хуго. — Сегодня она была не слишком-то приветлива.

— Она упрекала меня, что я выдала тебе своих друзей из «Интераллье», — ответила «Кошка».

Подумав немного, она пришла к выводу, что может еще вернуть доверие Блайхера.

— Мама считает, что на алтарь абвера мне следовало бы пожертвовать скорее такого человека, как Легран...

— А кто такой Легран? — заинтересованно спросил Хуго.

«Кошка» изображает равнодушие.

— Да он генеральный директор одной из импортных фирм. Крупный делец...

— И почему же твоя мать считает, что тебе было бы лучше выдать мне именно его? Что у него такого на совести?

— Потому что он агент — двойник, работающий на вас и одновременно на англичан, из чего извлекает большую выгоду.

И тут «Кошка» рассказывает историю богатого торговца импортными товарами Рене Леграна, продающего немцам резину и зарабатывающего на этом миллионы. Без зазрения совести он сообщал через «Кошку» англичанам данные на суда, перевозившие это стратегическое сырье, причем уже после того, как Берлин оплачивал ему отправленный груз.

— Это же подлость, в особенности если подумать о сотнях матросов, поплатившихся жизнями в этих грязных махинациях. Тут твоя мать, пожалуй, права. Этого Леграна следовало засадить за решетку намного раньше всех других твоих людей.

— Ну его-то ты не арестуешь, — возразила «Кошка». — Будучи коллаборационистом, он приобрел могущественных друзей в Берлине.

— А если я докажу, что в результате его предательства были потоплены несколько судов? — возмутился Блайхер.

— В том- то и дело, что этого доказать нельзя. Он очень хитрый. Ведь без стопроцентного доказательства вины такого влиятельного человека засадить невозможно.

И вдруг у «Кошки» появляется идея.

— Что, если я забинтую свою правую руку и пойду к Леграну, чтобы получить от него сведения об одном из его очередных грузовых судов с резиной? Скажу, что не смогу запомнить все детали — названия этой посудины, порты отправления и назначения, курс следования, дни выхода и прибытия и тому подобное. И тогда он вынужден будет написать все это собственноручно на листке бумаги. Объясню повязку на руке тем, что раздавила в руке бокал с шампанским. Это ведь соответствует действительности, хоть и было уже давно. Мне очень хочется насолить этому сластолюбцу: когда я бывала у него и мы оставались одни, мне с трудом удавалось отбиваться от грубых ухаживаний. Ну что ты скажешь о своей «Кошке»? Можешь ли ты вообще обойтись без меня? Может ли тебе предложить нечто подобное твоя Сюзанна?

— Нет, Сюзанна этого не сможет. Тут ты права.

Под этими словами он, однако, понимает совершенно другое, чем она думает. Поистине кошачий характер этой женщины его ужасает. И добавляет:

— Я только и жду того дня, когда ты покажешь мне свои когти...

Под вечер того же дня Блайхер и «Кошка» едут к месье Рене Леграну, генеральному директору крупнейшей компании по торговле колониальными товарами.

Блайхер, прихвативший еще двоих сотрудников тайной полевой полиции, остался ожидать на улице напротив громадного здания, в котором размещалась контора этой компании. А «Кошка» с перевязанной правой рукой направилась туда.

Пожилой седовласый господин принимает ее в своем богато обставленном кабинете. Ноги утопают в коврах, письменный стол в стиле времен Людовика XIV, а тяжелое кожаное кресло свидетельствует о немалых доходах своего хозяина.

Легран очень рад снова видеть у себя «Кошку» и приветствует ее пышным словоизлиянием:

— Вы так давно не показывались у меня, мадам Кар-рэ. Я просто скучал без вас, Матильда, если только могу вас так назвать. И даже беспокоился о вас. Не подумайте, что я говорю так лишь для красного словца — я ведь звонил вашей матери. Разве она вам об этом не говорила? Присаживайтесь, пожалуйста! Боже мой, у вас рука забинтована. Что случилось, не сломали ли вы руку?

— Нет, я просто порезала ее и была вынуждена некоторое время пробыть в постели из-за высокой температуры. Поэтому-то и не навещала вас столь длительное время.

— Порезала руку? — повторяет Легран и изображает на своем лице участие. — Как же это вы ухитрились?

— Да я, видимо, очень сильно сжала бокал шампанского в своей руке.

— Конечно же из ревности! Боже мой, могу лишь позавидовать тому мужчине, которым вы так увлеклись. Вот видите: с другими вы ходите в рестораны и пьете шампанское, а мне всегда говорили «нет», сколько бы я об этом ни просил.

«Кошка» с улыбкой пропускает все это мимо своих ушей.

— Есть ли у вас и на этот раз какое-нибудь судно для меня? Ну вы знаете — с грузом резины. Лондон запрашивает... — говорит Матильда.

— И вы еще спрашиваете! Довольно жирный кусочек — почти десять тысяч тонн чистого каучука. Вы пришли сегодня как по заказу!

— Вот и отлично! На этот раз мне нужны полные данные, чтобы Лондон не запрашивал вторично. Ну да вы знаете: англичан интересуют любые подробности, — и добавила, придав своему голосу максимальную безобидность: — Пожалуйста, напишите мне все данные. Иначе я все перепутаю.

— Записать? Но такого ведь Рене Легран никогда не делает: дело-то очень опасное. Если у вас слабая память, запишите сами.

— Но вы же видите, что я не могу писать! — поднимает она перевязанную руку.

— Тогда пишите левой рукой: я не собираюсь никому предоставлять что-либо, написанное мной собственноручно. Да и вообще, в вашем хозяйстве слишком много писанины!

Матильда внезапно резко встает, понимая, что сопротивление Леграна должно быть сломлено.

— И вы смеете так говорить? — произносит она с гневом, — когда я и мои друзья каждый день рискуем головой, а вы своими грязными делами наносите Франции ущерб, да при этом еще и обогащаетесь!

Легран пугается. Он знает, что влияние этой женщины и ее организации «Интераллье» простирается далеко. У него нет никакого желания схлопотать в один прекрасный день пулю от ее людей, что уже случилось с некоторыми лицами, имеющими дела с немцами. Поэтому надо сбалансировать риск, чтобы угодить обеим сторонам. зарабатывая на каждой.

— Но. Матильда, — пытается он выкрутиться, — с каких это пор мы так говорим друг с другом. Вы же знаете, как высоко ценю я вашу патриотическую работу, хотя...

— Что «хотя»? — спрашивает она с недоверием.

— Хотя я боюсь за вас. Ведь вы молоды и прекрасны и не рождены для войны.

— Для чего же я тогда рождена? — спрашивает «Кошка », зная заранее, что произойдет дальше. Матильда снова села в глубокое кресло, а Легран обошел вокруг письменного стола и присел на подлокотник кресла.

Глаза его чувственно заблестели.

Блузка, которую Матильда надела для поездки сюда, с глубоким вырезом. Мужчина, наклонившийся над ней, видит соблазнительную впадину, разделяющую груди, и кружевную отделку бюстгальтера, через которую матово отсвечивает кожа.

— Матильда, — шепотом произносит Легран.

Она откидывает голову назад, немного приоткрывает губы и смотрит на него, прищурив глаза. Легран мгновенно наклоняется и прижимается ртом к ее губам. Левая его рука обнимает ее за плечи, а правая скользит в вырез кофточки.

В этот момент «Кошка» резко выпрямляется и начинает громко возмущаться.

— Постыдитесь и оставьте меня в покое, вспомните о своей седой голове и уберите руку! Садитесь за письменный стол, иначе я буду кричать, и вы опозоритесь в глазах своей секретарши!

— Через двойную обитую войлоком дверь вас никто не услышит...

Она приходит в ярость.

— Я запрещаю вам так вести себя! Всякий раз. когда я к вам прихожу, постоянно эти навязчивость и фамильярность. О — моя рука! Ведь мне же больно!

Она подается вперед и соскальзывает на ковер. Тяжело дыша, он отпускает ее и встает с подлокотника кресла. Ее сумочка падает на пол, а содержимое рассыпается по ковру — пудреница, губная помада, зеркальце, ключи от квартиры, пачка сигарет.

— Если бы вы были кавалером, — говорит «Кошка» сердито, — то помогли хотя бы собрать мои пожитки...

Он опускается на колени и начинает собирать в сумочку рассыпавшиеся вещи, а она левой рукой застегивает свою блузку.

— Вот если бы сейчас вошла ваша секретарша, то увидела бы прелестную сцену: вы ползаете на коленях по полу, а я застегиваюсь.

В этот момент он поднял пачку сигарет с полу и собирается положить ее в сумочку. Тут же она тоном, не терпящим возражений, произносит:

— А ну-ка напишите на обратной стороне пачки название судна, пароходную компанию, тоннаж, маршрут следования, день отплытия и из какого порта. Порт назначения я и так запомню. Вот вам карандаш. Пишите, да побыстрей, а я дам вам справку, что получила от вас в различное время данные на полдюжины судов с грузом каучука. Услуга за услугу...

— Пусть будет по-вашему, — отвечает Легран.

«Кошка» пудрится, поглядывая в зеркальце, прислоненное ею к настольной лампе. В это время он просматривает свои бумаги и начинает писать на обратной стороне пачки сигарет. Сердце Матильды забилось сильнее.

«Ну вот он и пишет, — думает она про себя, дрожа от охотничьего азарта, — а я дам ему памятную записку, этому похотливому старичку...»

В зеркальце она видит, что лицо ее покраснело, и говорит:

— А у вас совсем юношеский темперамент! Я все еще не могу никак отойти от возбуждения...

— Вы еще увидите, какой у меня темперамент. Как насчет того, чтобы встретиться в «Максиме»? Туда я и принесу эту пачку сигарет...

«Кошка» стучит пальцами по крышке стола, имитируя сигналы Морзе, и отвечает:

— «Кошка» сообщает: «Жоли» согласен передать данные о новых грузовых транспортах лишь на условиях шантажа...

— Что за чепуха. Давайте встретимся сегодня вечером в «Максиме», там пока есть все и без карточек. Я заеду за вами на машине.

— Я верю, что у вас есть машина. Ведь вы поставляете немцам резину, и они за это хорошо платят.

— Ну так как, Матильда. Заезжать за вами? Сегодня вечером? Вы просто удивитесь, что там еще есть. И это в разгар войны!

— Ресторан я хорошо знаю. Недавно была там с заместителем адмирала Канариса...

— Вы, как и всегда, настроены иронически, что мне в вас особенно нравится! Ну а если серьезно?

И не дожидаясь ответа, Легран стал напевать куплет из «Веселой вдовы»:

Пойду к «Максиму» я...

— Не получится! — перебила его «Кошка». — Сегодня вечером я должна ехать в Виши.

Ничего другого ей в голову не приходит.

— В Виши? — спрашивает с недоверием Легран.

— Да, вместе с Пулэном.

Пулэн, видный участник движения Сопротивления, человек, связанный со Вторым бюро, Легран его знает.

Говоря это, она буквально вырывает из рук Леграна пачку сигарет и кладет ее в свою сумочку.

— А где же ваша справка о шести грузовых транспортах? — вопрошает Легран.

— Вы получите ее, как только я сниму повязку с руки, — отвечает «Кошка», подойдя уже к двери. — До свидания! — И уходит.

Внизу, в вестибюле, она машет Блайхеру.

— Удалось! — шепчет она взволнованно и передает ему пачку сигарет. — На обратной ее стороне — запись, сделанная дельцом.

Блайхер пытается разобраться в крохотных буквочках: «Транспорт «Вартенфельс», Ганзейская линия, водоизмещение 9200 тонн, скорость 12,5 морских узлов в час, мощность двигателей 3200 лошадиных сил, глубина осадки 8,04 метра. Судно, прорывающее блокаду».

— Ага. Здесь все необходимые данные: грузоподъемность, скорость, мощность двигателей, осадка. Да, да, осадка очень важна для командиров подводных лодок. А где же сведения о портах погрузки и выгрузки?

— От волнения я забыла спросить об этом — ну да это и неважно: этих заметок вполне достаточно!

— Пошли! — говорит Блайхер, обращаясь к своим спутникам. Когда «Кошка» присоединяется к ним. он спрашивает ее: — И ты тоже хочешь при этом присутствовать? Не поставит ли это тебя в неловкое положение?

— Как раз наоборот, он опять пытался распускать руки, так что я нанесу ответный удар.

Матильда первой входит в приемную, за ней следуют трое мужчин.

— Я там кое-что забыла. — говорит она, дружески улыбаясь секретарше, с удивлением смотрящей на нее. Она открывает обе двери. Легран, увидев входящих, бледнеет. Блайхер показывает ему пачку от сигарет.

— Это написано вами, месье Легран?

— Э-э... нет. А почему вы спрашиваете, да и кто вы такие?

— Немецкая полиция! Так, стало быть, это писали не вы? Тогда мне придется обыскать ваш письменный стол, чтобы найти бумаги с вашим почерком для проведения графической экспертизы. В Берлине имеется отличный криминологический институт для этих целей...

Пока Блайхер осматривает письменный стол, Матильда развязывает повязку на своей правой руке и бросает ее в корзину для мусора.

— Жаль, месье Легран, — произносит она с презрительной усмешкой, — что с нашим ужином в «Максиме» ничего не получится. Полагаю, однако, вам и без меня предстоит незабываемая ночь.

Молча берет Легран шляпу и пальто и следует за мужчинами.

После упомянутых событий прошло несколько недель. И вот однажды Блайхера вызвал к себе его начальник.

— Что вы там натворили, Блайхер? Имперское министерство экономики недовольно арестом Рене Леграна, генерального директора компании по торговле колониальными товарами. Из-за этого прекратились все поставки каучука. Так что быстренько выпускайте его на свободу.

— Господин полковник, но ведь этот торгаш занимался шпионажем и обманом. Когда Берлин делал ему предоплату, он сообщал о транспортах «Кошке», и англичане спокойненько топили их.

— По всей видимости, не все, Блайхер, ибо в противном случае ни один транспорт с каучуком не прорывался бы через блокаду. Так что освобождайте его, поскольку этого требует Берлин.

— Господин полковник, я не могу его освободить, так как он, видите ли, выдает англичанам «лишь каждый четвертый» транспорт с каучуком. Следует помнить и о сотнях матросов, нашедших свою смерть в морской пучине из-за предательства этого подонка.

— Думайте лучше о резине, Блайхер. По мнению имперского министерства экономики, резина на войне важнее человеческих жизней.

— Не думаю, что в министерстве вообще знают, что из себя на самом деле представляет этот Легран. Не могли бы вы, господин полковник, затребовать, чтобы сюда, в Париж, приехал кто-нибудь из министерства? Тогда бы я порассказал ему, что Легран сидит на двух стульях и имеет на своей совести сотни загубленных матросских жизней...

— Хорошо, Блайхер, я так и попробую сделать.

И вот один из высоких чиновников министерства прибыл в Париж. Блайхер представил ему всю документацию по делу Леграна, а также сделал необходимые выкладки, какие конкретно транспорты с каучуком, за которые тот получил деньги от министерства, были по его же сообщениям потоплены англичанами или захвачены ими в качестве трофеев.

Высокопоставленный чиновник выслушал Блайхера с явным нетерпением, а затем заявил:

— Вы что же, думаете всерьез, что Легран в будущем снова будет выдавать транспорты англичанам? Полагаю, что несколько недель, проведенных им в тюрьме, послужат для него хорошей школой.

После этого Рене Легран был выпущен из тюрьмы и продолжил свои каучуковые операции с Берлином.

18 августа 1945 года Рене Легран в ходе судебного процесса против Матильды Каррэ дал следующее письменное показание, в котором говорит о себе в третьем лице:

«Она пришла одна в контору нашей компании и была принята месье Леграном. Поскольку они были наедине, она могла бы его предупредить об опасности. Но она сделала противоположное. Применив всю свою хитрость, она стала выпытывать у него последние данные о делах компании и, сославшись на повреждение правой руки, потребовала написать на листке бумаги информацию о транспорте «Вартенфельс», задействованном как судно, прорывающее блокаду. Мадам Каррэ не удовольствовалась передачей абверу сути своих политических отношений с месье Леграном, но сообщила туда все подробности их встреч, включая разговоры, анекдоты и соображения месье Леграна по поводу потопленных или захваченных англичанами судов, а также о присвоении ему псевдонима «Жоли». Более того, она заявила, будто бы месье Легран предлагал по собственной инициативе финансовую поддержку организации «Интераллье», что не соответствовало действительности. Это свидетельствует о преднамеренности действий мадам Каррэ, направленных на то, чтобы выдать месье Леграна немецкой контрразведке и засадить его в тюрьму».

Блайхер продолжал радиоигру с разведцентром в Лондоне. Каждый вечер точно в девять часов радиопередатчик начинал свою работу.

Однако эти двусторонние переговоры постепенно превращаются для Хуго в настоящий кошмар. Каждый раз он получает новые задания от англичан. Лондон требует документы и планы, а Блайхер не знает, что отвечать.

Он обращается к полковнику, готовит многочисленные запросы в различные учреждения вермахта и даже в Верховное командование в Берлине в надежде получить оттуда «игровой материал» — сфабрикованные или же истинные, но не имеющие большого значения данные для передачи англичанам, чтобы ввести их в заблуждение относительно реальных планов немцев. Но эти его попытки результатов не дают.

В первые же дни нового, 1942 года англичан волнует, как обстоят дела с немецкими крейсерами «Шарнхорст», «Гнейзенау» и «Принц Евгений», находящимися в порту Брест. Лондон постепенно запрашивает: находятся ли корабли в боевом состоянии или же требуют ремонта и как долго они будут оставаться там.

По служебной линии Блайхер обращается в Главное командование военно-морских сил в Берлине. Указывая на бросающийся в глаза повышенный интерес британцев к немецким кораблям в Бресте, он просит указаний, что ему следует отвечать. Но у Берлина, по-видимому, другие заботы. И Верховное командование, и Главное командование ВМС, и даже штаб-квартира фюрера молчат.

Блайхер просто в отчаянии.

Капитан Кайзер составляет радиограммы для Лондона на основе обнаруженных на улице Вилла Леандр радиосообщений, аккуратно собранных и подшитых в папки Романом Чернявски.

Еще несколько месяцев тому назад Чернявски просил Лондон исполнять «Марсельезу» в передачах на Францию для поднятия духа французов.

Поэтому на запрос Лондона в отношении немецких кораблей капитан Кайзер отвечает: «Играйте «Марсельезу»!»

Когда же Лондон становится настойчивее и дает задание уточнить, сколько месяцев продлится еще ремонт кораблей в доках Бреста, Кайзер снова отвечает:

«Кошка сама выехала Брест... точка... Исполняйте Марсельезу... точка».

Игра с англичанами застопорилась. Еще день-два, и Лондон разоблачит этот обман.

В такой обстановке Блайхер принимает решение на свой собственный страх и риск.

Проведя необходимое расследование, он получает информацию, что корабли уже отремонтированы и готовы в любое время к выходу в море. Посчитав, что введение англичан в заблуждение не повредит делу, он 2 февраля 1942 года передал в Лондон радиограмму, даже не поставив в известность «Кошку»: «Кошка сообщает: Шарнхорст, Гнейзенау и Принц Евгений получили новые серьезные повреждения в результате попадания бомб... точка... Предположительный срок ремонта из-за трудностей в доставке запчастей не менее четырех месяцев... точка».

В тот день фельдфебель абвера Хуго Блайхер еще не подозревал, что своим радиосообщением вызвал цепную реакцию. Но и позже, когда произошло то, что считалось фактически невозможным, имя Блайхера ни в одном из донесений вермахта не упоминалось.

Через несколько дней весь мир затаил дыхание: прорыв немецкой эскадры через пролив Ла-Манш удался.

Привожу донесение одного из бывших военных корреспондентов, находившегося во время этого прорыва на борту крейсера «Принц Евгений»:

«Военная гавань Брест, 11 февраля 1942 года. В течение целого дня на всех постах несут боевое дежурство. Недалеко от крейсера встали на якорь миноносцы, прибывшие прошлой ночью. Все корабли — под парами. Люди нервничают: в воздухе чувствуется что-то тревожное.

На море и сушу опускаются сумерки. Миноносцы снимаются с якорей. Буксиры отводят от пирсов серые громады.

Корабли выстраиваются в кильватер и покидают бухту. Что же должно произойти? Намечаются учения или что-то серьезное? Проходит несколько часов, но никто не знает, куда мы идем.

И вдруг подобно раскату грома из динамиков боевой связи доносится голос командира корабля:

«Всем постам! Мы прорываемся через канал и в 12 часов должны быть на траверзе Дувра...»

Затем зачитывается приказ командующего эскадрой, в котором подчеркивается значение операции: от каждого члена экипажа требуется напряжение всех сил.

Через канал?

— Это даже не смешно! — говорят опытные старослужащие.

И действительно, приказ этот звучит как команда совершить харакири.

— В Берлине, видимо, посходили с ума, — произносит какой-то старшина и сплевывает за борт.

Ведь и на самом деле, с начала войны ни один британский военный корабль, не говоря уже о немецких, не осмелился выйти в пролив...

В сужении пролива между Дувром и Кале ожидает заградительный огонь английских береговых батарей. Но до того остается еще много времени. Начинается серый рассвет.

Внезапно объявляется тревога:

«Спереди по правому борту — самолеты!»

Но тут же в небе расплывается дымовой сигнал: немецкие истребители вылетели на сопровождение эскадры.

Для прикрытия крейсеров от подводных лодок противника спереди, по бокам и сзади идут миноносцы, поднимая высокую носовую волну.

С командного мостика передают:

«С правого борта — непонятные тени!»

Бинокли обшаривают горизонт. Ага — вот они, эти «тени». Так это же немецкие торпедные катера, идущие на соединение с эскадрой!

Час проходит за часом, но противника не видно. Томми, видимо, спят. Происходит что-то непонятное...»

Причину отсутствия реакции со стороны англичан тогда никто не знал: ни тот корреспондент газеты, ни тысячи матросов на кораблях, на даже высокопоставленные чиновники в Берлине.

И лишь годы спустя военный историк А.Луцерна приоткрыл завесу этой тайны, превратившей день 12 февраля 1942 года в черный день гордой морской истории Англии. Вот что он писал:

«12 февраля 1942 года в 10 часов утра капитан британских ВВС Фитцрой, совершавший разведывательный полет над Ла-Маншем, заметил на траверзе Туке эскадру кораблей в составе трех крейсеров и значительного числа мелких кораблей. Фитцрой посчитал, что это — британские корабли, и, когда был атакован двумя немецкими Me-109, попытался уйти под защиту этих кораблей. Лишь когда с них по нему был открыт огонь, он понял, что корабли — немецкие. Фитцрой вывел свою машину из-под огня и минут через десять, будучи уже в безопасности, передал по радио береговому командованию:

«Вражеская эскадра идет в направлении Дувра под прикрытием мощной авиационной группировки. Замечена в трех милях от Туке. Вынужден возвращаться на аэродром из-за повреждения машины».

Вскоре после этого он, однако, рухнул в море и был выловлен живым уже под вечер того же дня командой проходившего мимо катера. Позже он был награжден орденом.

Сообщение Фитцроя, как стало известно позже, попало в руки британского вице-маршала авиации в 10 часов 37 минут. Но тот посчитал это за очередную проделку немецких секретных служб, поскольку пилот должен был бы передать свою радиограмму зашифрованной.

В 10 часов 50 минут командир эскадрилий доложил вице-маршалу, что Фитцрой совершал свой полет на одноместной машине и не мог поэтому управлять самолетом и одновременно заниматься шифрованием текста с помощью кодовой книги. С Фнтцроем попытались связаться по радио, чтобы получить подтверждение его сообщения, но безрезультатно, так как в это время он уже плавал в море.

После долгих размышлений авиационное командование уже в 11 часов 10 минут дало распоряжение выслать в рекогносцировочный полет шестерку торпедоносцев типа «Свордфиш».

В 11 часов 35 минут немецкие корабли были обнаружены на траверзе Булони. Только после этого береговым командованием была объявлена тревога. В Министерстве авиации известие это было воспринято подобно разорвавшейся бомбе.

Первый лорд адмиралтейства Александер отдал приказ срочно вывести флот, стоявший в шотландских гаванях, к берегам Бельгии, а сам выехал в Дувр понаблюдать за морским сражением. А это привело к тому, что его в течение целого дня никак не могли найти. Британский флот пришел к проливу только утром 13 февраля, когда корабли противника уже достигли своей родной гавани.

Что касается авиации, то бомбардировочное и истребительное командования получили противоречивые приказы, в результате чего атаковали порознь и потеряли 62 самолета.

Лишь на следующее утро английские истребители действовали совместно с бомбардировщиками, но их усилия были, к сожалению, направлены против собственного флота, поскольку летчики не получили информации о его выходе в пролив.

Британские береговые батареи по приказу военного министерства открыли огонь, но велся он из-за плохой видимости наобум по площадям. Немецкие батареи на противоположном берегу Ла-Манша открыли ответный огонь. Один из снарядов попал в дом, вблизи которого находился Александер. Таким образом, первый лорд адмиралтейства едва не оказался жертвой своего желания проследить за «битвой на море».

Из-за возникшей неразберихи и замешательства британское командование совсем выпустило из вида, что в Маргейте находилась смешанная флотилия эсминцев и торпедных катеров. Ее командующий по собственной инициативе вышел в море и на борту эсминца «Кемпбелл» возглавил атаку на немецкие крейсера. И хотя она успеха не имела, в последующем ее приводили в качестве доказательства принятых мер

В течение 12 и 13 февраля Черчилль вел нескончаемые дебаты с начальником имперского генерального штаба сэром Алланом Бруком о целях передвижения немецких морских сил...»

А вот что рассказывает тот же военный корреспондент о дальнейшем развитии событий:

«Наши торпедные катера при входе в узкий участок пролива поставили дымовую завесу между кораблями и английским берегом. Но ветер рвет ее в клочья, так что англичане в состоянии наблюдать за нами невооруженным глазом.

И действительно: за кормой корабля в море вырастают несколько фонтанов. Когда они опадают, ветер доносит гром разрывов. Фонтаны вырастают во все большем количестве, но залпы британских батарей не достигают целей. К тому же мы уже проследовали узкую часть канала у Дувра. С каждой минутой расстояние между кораблями и батареями возрастает.

Но вот объявляется тревога: под углом к курсу движения кораблей появляются британские торпедоносцы.

В течение буквально нескольких минут все шесть самолетов сбиты.

Затем слышится рев моторов бомбардировщиков, и на наши головы падают сотни бомб, но и они рвутся в море, не принеся никакого вреда.

Вдруг по левому борту видны вспышки орудий: это подошел вражеский крейсер в сопровождении трех миноносцев. Завязывается артиллерийская дуэль.

Тут же слышится крик ликования: попадание в английский эсминец, который начинает тонуть! Через некоторое время пожар на втором. Остальные корабли противника исчезают в тумане. Глухо грохочут наши главные калибры.

Быстро темнеет. Курс — на Северное море.

Утром 13 февраля немецкие крейсеры, эсминцы и торпедные катера благополучно входят в шлюзы Брунсбюттелькоога».

Одна из самых рискованных операций на море была успешно и без потерь завершена. Тяжелые немецкие корабли, завязшие в Атлантике, снова оказались в Северном море.

Историки второй мировой войны довольно подробно описали растерянность и запоздалые меры со стороны британского командования, когда были получены первые сведения о выходе в Ла-Манш немецких тяжелых кораблей. Причины этого ими, однако, до конца выяснены не были.

Лишь через многие годы после окончания войны стала известна история передачи Блайхером в начале февраля 1942 года той самой радиодепеши, которая усыпила бдительность британцев. На следующий день после прорыва немецких кораблей через Ла-Манш из комнаты 55-а британского военного министерства в адрес «Кошки» пришла радиограмма с обвинениями в дезинформации. Только тогда Матильда Каррэ узнала, что Хуго Блайхер посылал в Лондон радиосообщение без ее ведома.

Конечно, она была возмущена и буквально рвала и метала от ярости. Были затронуты ее гордость, безграничное честолюбие и тщеславие. Она понимала, что обвинение за эту возмутительную дезинформацию Лондон обязательно предъявит ей. На ее доброе имя, которым она со всей женской непоследовательностью гордилась, брошена тень.

К тому же до ее сознания доходит, что Блайхер не очень-то нуждается в ней: он и без нее добился триумфа.

Так 13 февраля 1942 года между Матильдой Каррэ и Хуго Блайхером возникает глубокая трещина. Именно в этот день она хоронит свою любовь и сознает, что побеждена во всех отношениях: как любительница приключений, как шпионка, как женщина. Из создавшегося положения «Кошка» видит только один выход.

В тот же день Пьер де Вомекур звонит по телефону на квартиру мнимого бельгийца месье Жана. Трубку снимает «Кошка», и Вомекур говорит без обычного приветствия:

— Могу я поговорить срочно с месье Жаном?

— Нет, месье де Вомекур, его нет дома.

— Тогда я прошу вас прийти немедленно ко мне, — и добавляет, пренебрегши осторожностью: — Сегодня ночью прибыл связник. Речь идет о свинстве, о котором вы, я полагаю, читали уже в газетах. Если месье Жана трудно найти, приходите одна. Связник еще у меня, у него к вам имеется целый ряд вопросов.

«Кошка» понимает, что положение очень опасно, садится в свой кабриолет и мчится в бюро Вомекура на Елисейских полях.

Когда она входит в бюро фирмы по экспорту и импорту, Вомекур представляет ее английскому майору Ричардсу, представителю лондонской секретной службы, спрыгнувшему этой ночью на парашюте неподалеку от Парижа и являющемуся не столько связником, сколько судьей и мстителем.

Сохраняя мрачное молчание, он раскладывает на столе привезенные с собой документы, а затем говорит:

— Наряду с вашими донесениями мы получили сообщения от нашего доверенного лица Филиппона, находящегося в районе Бреста. Так вот впервые, за все время нашей работы с вами, мадам Каррэ, ваша радиограмма оказалась, мягко говоря, некорректной, а если назвать вещи своими именами, то катастрофически лживой. Требую объяснений!

У «Кошки» задрожали ноги, и она вынуждена была присесть. Взяв в руки радиосообщения Филиппона, переданные радистом Арсеном Галлем (тексты их подтверждены англичанами и полковником Реми), она прочитала:

«Брест, 6 декабря 1941 года... Шарнхорст, Гнейзенау и Принц Евгений на плаву и готовы выйти в ближайшее время в море...»

«Брест, 1 февраля 1942 года... Шарнхорст и Гнейзенау совершили сегодня выход из порта... точка... Уходят в море предположительно в 11 или 12 часов ночи...»

«Брест, 7 февраля 1942 года... Корабли в полной готовности к выходу в море... точка... Не доверяйте полнолунию».

Дрожащей рукой «Кошка» кладет их обратило на стол. С холодной миной англичанин произносит:

— Мы передали вам, мадам Каррэ, из Лондона эти сообщения в порядке информации для перепроверки. Вам они знакомы?

«Кошка» в полном смятении. Она понимает, что Блайхер не показал ей депеши из Лондона, но не может в этом сознаться, чтобы не вызвать подозрения. Поэтому Матильда, запинаясь, отвечает:

— Да, да, я знаю эти радиограммы. То, что передал Брест, соответствует действительности. Ведь «Шарнхорст» и «Гнейзенау» ушли в море...

— Так, значит, все три радиограммы из Бреста соответствуют действительности, говорите вы теперь, мадам Каррэ. А что же означает ваше сообщение от второго февраля?

Англичанин протягивает ей другой листок бумаги. Она читает, не веря своим глазам: «Париж, 2 февраля. Кошка сообщает:

Филиппов и Арсен Галль арестованы в Бресте несколько недель тому назад Блайхером... точка... Радист Бреста перевербован... точка... Не доверяйте сообщениям из Бреста... точка... В немецких морских кругах бытует мнение, что выход кораблей из Бреста в полночь вряд ли целесообразен, так как крейсера окажутся тогда в дневное время под огнем пушек Дувра... точка... Но и без того выход их в море ранее шести месяцев невозможен.... точка».

— Этого я не понимаю, — запинаясь, произносит «Кошка» в смятении. — Такого сообщения второго февраля я не передавала.

— Так, так, такого сообщения вы не передавали, хотя оно и начинается словами «Кошка сообщает», передано на ваших частотах и вашим радистом, в почерке которого сомнений нет.

— Для меня это загадка, — лепечет «Кошка». — Видимо, это самодеятельность радиста...

— Вот как? Тогда вы, наверное, будете утверждать, что и сообщение от одиннадцатого февраля тоже самодеятельность радиста?

И он протягивает ей еще листок бумаги.

«Париж, 11 февраля 1942 года... Кошка сообщает: дополнительно получены сведения, что Шарнхорст и Гнейзенау в результате попадания бомб выведены из строя не менее как на полгода... точка... Перевербованный радист из Бреста передает свои радиограммы с целью отвлечения английских бомбардировщиков от налетов на города Германии... точка... Бомбардировки Бреста должны вызвать волну ненависти населения против Англии... точка.. Филиппон вместе с Арсеном Галлем содержатся в брестской тюрьме... точка... Арсен Галль работает под принуждением на Блайзера... точка».

Англичанин ударяет кулаком по столу.

— Это вы передали одиннадцатого февраля, то есть в тот день, когда «Шарнхорст» и «Гнейзенау» вышли в море! А откуда у вас информация, мадам Каррэ, что Филиппон и Галль уже несколько недель как арестованы Блайхером?

— Ничего подобного я не слышала, — клянется «Кошка», — и эти радиограммы не передавала.

— Не рассказывайте нам сказки! Господин де Вомекур подтвердит, что Филиппон и Галль находятся на свободе. Несколько дней тому назад он выходил с ними на связь.

— Пожалуйста, верьте мне, что я не имею ни малейшего представления об этих двух радиограммах. — произносит «Кошка» сквозь слезы.

— Нет, мы вам не верим, мадам Каррэ. Скажу то, что думаю: вы стали жертвой дезинформации, а теперь чисто по-женски пытаетесь отказаться от передачи обеих радиограмм, так как понимаете, что их следствием явилась самая настоящая катастрофа. Если бы я подумал, что вы сознательно дезинформировали нас, то мы сейчас не сидели бы здесь рядом и я бы приказал пристрелить вас где-нибудь на глухой улочке как бешеную собаку.

«Кошка» рыдает. Вомекур говорит примирительно:

— Мне кажется, что подобные выражения в отношении имеющей большие заслуги перед отечеством французской патриотки не совсем уместны. Я ни на одну секунду не спускал глаз с мадам Каррэ, когда она читала обе радиограммы, и убежден, что вся эта материя для нее — нечто новое и неизвестное.

«Кошка» бросает сквозь слезы благодарный взгляд на него.

— Прошу извинения, — произносит англичанин, — но вы должны понять мое возмущение. Мы в Лондоне поверили вам, мадам Каррэ, поскольку предыдущие полторы тысячи радиосообщений были вполне достоверны. Более того, эти две радиограммы тоже вызывали доверие, так как мы постоянно подвергали порт бомбардировкам. За последние два месяца в налетах на Брест приняло участие более трех тысяч трехсот бомбардировщиков, которые сбросили на порт и город четыре тысячи тонн бомб. Наши потери составили сорок три самолета с экипажами, насчитывавшими двести сорок семь человек. Поэтому мы не могли поверить, что эти жертвы были напрасными. К тому же, к большому нашему сожалению, среди населения города в результате бомбардировок имелись значительные жертвы, так как портовая часть расположена рядом с центром. Да и то, что крейсера вряд ли отважатся попасть в дневное время под огонь орудий Дувра, не лишено смысла... Но катастрофа все же произошла. Представляете ли вы себе, мадам Каррэ, какой ущерб вы нанесли британскому престижу? Знаете ли вы, какая глубокая депрессия охватила со вчерашнего дня английский народ из-за того, что три немецких крейсера смогли проследовать через Ла-Манш буквально у нас под носом, а мы, имея мощнейший флот в мире, не могли этому воспрепятствовать? То, что вы натворили, мадам, сводит на нет все ваши предшествовавшие заслуги, хотим мы того или нет. Что вы можете возразить? Но могу сказать заранее, вашу отговорку о своеволии радиста я не принимаю.

В полной растерянности «Кошка» бормочет:

— В последние дни я была больна и перепоручила все бельгийцу, этому месье Жану. Если это не было своеволием радиста, то ответственность падает на Жана, и он должен за это ответить — сегодня же!

— Хорошо, тогда я хотел бы немедленно встретиться с этим бельгийцем — месье Жаном и переговорить с вашим радистом, чтобы прояснить всю ситуацию окончательно.

Насколько Блайхеру невольно удалось вмешаться в вопросы большой стратегии, в результате чего англичане почти все самолеты-торпедоносцы направили в Египет, оголив тем самым район Ла-Манша и Па-де-Кале, становится ясным из высказываний Гитлера и Черчилля.

12 января 1942 года Гитлер заявил своим высшим военно-морским чинам:

«Благодаря нахождению наших кораблей в Бресте сюда отвлекаются значительные силы авиации противника и сокращаются тем самым ее налеты на города нашей родины. Если бы я был уверен, что корабли смогут простоять в брестской гавани еще четыре-пять месяцев, не получив тяжелых повреждений, я бы согласился даже оставить их там. Но поскольку рассчитывать на это не приходится, я решил вывести их из Бреста, чтобы не подвергать ежедневной опасности получить случайное попадание бомб».

Сэр Уинстон Черчилль пишет в своих мемуарах «Вторая мировая война» по этому вопросу следующее:

«Это решение Гитлера привело к эпизоду, вызвавшему в Англии такое возмущение и негодование, что на нем следует остановиться подробнее.

В ночь с 11-гона 12-е февраля крейсера «Шарнхорст», «Гнейзенау» и «Принц Евгений» вышли из Бреста в море... Мы же в это время посчитали необходимым направить почти все самолеты-торпедоносцы в Египет, чтобы не допустить вторжения немцев с моря.

Вопреки ожиданиям нашего адмиралтейства, что немецкие корабли попытаются пройти узкую часть пролива у Дувра в ночное время, немецкий адмирал принял решение отплыть из Бреста под покровом темноты, уйдя от наблюдения наших патрулей, и пройти под огнем батарей Дувра в светлое время суток. Таким образом, корабли вышли из порта около полуночи.

В утренние часы двенадцатого февраля на море стоял густой туман, к тому же отказали радары нашей авиаразведки...

Поэтому первые сообщения о появлении немецких кораблей поступили в адмиралтейство только в 11 часов 25 минут. К этому времени крейсера под эскортом миноносцев и при сильном авиационном прикрытии находились уже не более чем в двадцати милях от Булони.

Вскоре после 12 часов дня заговорили тяжелые орудия батарей Дувра, одновременно пять торпедных катеров пошли в атаку. С аэродрома Манстон в Кенте поднялись шесть самолетов-торпедоносцев типа «Сворд-фиш» под командованием подполковника Эсмонда, к сожалению, без прикрытия истребителей. Торпедоносцам удалось сбросить свои торпеды по кораблям противника, но они тут же подверглись массированной атаке немецких истребителей и были все сбиты. Из их экипажей удалось спасти лишь пять человек. Подполковник Эс-монд был посмертно награжден крестом Виктории.

В ходе ожесточенных воздушных боев с мощным немецким авиационным прикрытием кораблей мы понесли тяжелые потери...

Утром тринадцатого февраля все немецкие корабли прибыли в свои порты. Эта новость привела британскую общественность в изумление и недоумение: случившееся было необъяснимой расценивалось как свидетельство немецкого господства над проливами, что вызвало, естественно, народный гнев...»

13 февраля 1942 года в послеобеденное время «Кошка» с нетерпением ожидала прихода Блайхера. Когда он, наконец, пришел, она не стала брать, как говорится, быка за рога, а начала разговор издалека.

Перед своим арестом Матильда начала выпускать на гектографе подпольную газету под названием «Кошка сообщает...» После ее ареста Блайхер продолжил выпуск этого издания, с одной стороны, чтобы никто не заметил исчезновения «Кошки», а с другой — чтобы распространять через листок нужную для него информацию.

— Скажи, Жан, почему ты не показал мне последний номер моей газеты, прежде чем она вышла? Ведь основала-то ее я, и мне лучше знать, что и как делать, чтобы никто из моих людей не почуял неладное.

— Ты не обижайся, дитя, но ведь с тех пор как ты побывала у Анри Койена и выболтала ему все. что только было можно..

— Я так и знала, что ты ответишь что-нибудь в этом роде! Скажи-ка, а что означает последняя радиограмма из Лондона, которую ты опубликовал в газете? Я что-то о ней ничего не слышала...

Она достает «свою» газету из сумочки и громко читает вслух:

— Кошка сообщает: Военное министерство Лондона передало мне 6 февраля 1942 года в 21 час 30 минут радиограмму следующего содержания:

«Нападения на вермахт, подрыв мостов и железнодорожных составов, покушения с использованием взрывчатых веществ и убийства немецких солдат впредь запрещаются.

Этот запрет вводится с учетом интересов и для защиты находящихся в плену у немцев борцов Сопротивления, так как в противном случае вермахт на любое насилие ответит расстрелами заложников.

Доводим до вашего сведения, что под прикрытием движения Сопротивления профессиональными преступниками совершаются многочисленные грабежи и разбойные акты, в результате чего подрывается престиж Сопротивления.

Боевые действия против немцев возобновить с момента высадки союзников. День высадки будет доведен до вас своевременно. Подписано: полковник Реми полковник Бакмастер генерал де Голль».

«Кошка» свертывает листок и говорит с прищуренными глазами:

— Эта мнимая радиограмма от генерала де Голля сфабрикована тобой, Жан. чтобы снять угрозу нападения на вермахт со стороны подпольщиков и французских патриотов!

— Ну и что? Даже если это и так! Ты же сама всегда выступала против насилия и кровопролития.

— Ага, значит, ты признаешься! Ты использовал мое имя, чтобы обвести вокруг пальца все французское Сопротивление и первым узнать о предстоящей высадке союзников на территории Франции — где и когда. Ты и на этот раз сработал хитро и умело...

— Умная кошечка, чего это ты вдруг сердишься? Хорошо, эта радиограмма, действительно, придумана мною с единственной целью не допустить расстрела заложников. Твои земляки, находящиеся в немецких лагерях и тюрьмах, будут тебе благодарны от всей души, если после войны им в руки попадет эта газета и они узнают о моем трюке. Без этой придуманной мною радиограммы большинство из них войны не переживут, так как число нападений на немецких солдат в последнее время резко возросло.

— Большего от тебя услышать я и не хотела. Следовательно, ты выдумал эту так называемую «деголлевскую радиограмму», использовав в своих корыстных целях мое имя. А теперь ты должен признаться и в том, что опять-таки со ссылкой на меня передал в Лондон радиосообщения от второго и одиннадцатого февраля об аресте Филиппона и Галля и перевербовке радиста. И о том, что «Шарнхорст» и «Гнейзенау» будто бы из-за повреждений не могут выйти в море. Вся эта информация высосана тобою из пальца, и ты передал ее, прикрывшись моим именем!

Кошка покраснела от негодования.

Блайхер сохраняет невозмутимость и лишь спрашивает:

— Откуда тебе известно содержание моих радиограмм? Не от твоего ли друга Анри Койена? Выходит, что он, в нарушение своего честного слова, поддерживает связь с англичанами?

— Не от Койена, а от английского офицера секретной службы, который сегодня ночью спрыгнул на парашюте около Парижа специально с целью разобраться с этим безобразием. Когда ты утром ушел из дома, он пригласил меня по телефону прийти к Вомекуру и там подверг допросу не хуже прокурора. Лишь благодаря Создателю я смогла вернуться домой, как говорится, целой и невредимой.

Он, конечно, сразу же заметил, что я не имею ни малейшего представления об обоих радиосообщениях, и мне с большим трудом удалось выкрутиться, сказав, что я в последние дни была больна и всеми вопросами занимался ты. Он хотел бы встретиться с тобой еще сегодня и намерен приехать сюда, опасаясь, что ты можешь туда не пойти. Он считает, что эти сообщения не являются сознательной дезинформацией и что мы оба, я и ты, по своему простодушию попались на удочку немцев, а теперь стыдимся своей глупости, в результате которой Англия получила пощечину. Англичанин может появиться здесь каждую минуту...

— Приедет ли он с Вомекуром? — испуганно спрашивает Блайхер.

— Нет, Вомекур сюда прийти не может, так как эта квартира принадлежит его родственникам, и консьержка хорошо его знает. Так что англичанин будет один.

— Это хорошо, — произносит Блайхер, — тогда я поговорю с этим господином как положено. А теперь мне нужно срочно позвонить по телефону.

— Я считаю возмутительным с твоей стороны, Жан, что ты манипулируешь моим именем за моей спиной. Как же я буду выглядеть послетвоей аферы с «Шарнхорстом» и «Гнейзенау»?! Но и свою радиоигру с Лондоном ты тем самым провалил!

— Когда-то это должно было случиться. Видишь ли, кошечка, твоей «Интераллье» фактически более нет. Лично я арестовал сто тридцать человек, и лишь немногим удалось скрыться. Да и радиоигру с Лондоном я не могу продолжать до бесконечности хотя бы потому, что Верховное командование не дает мне никаких материалов для дезинформации. Коли я не знаю, что я должен передавать в Лондон и как отвечать на все их запросы, то делать нечего и надо, как говорится, закругляться. Передавать правду я не имею права, а сочинять самому довольно опасно: если вдруг Верховное командование посчитает, что это наносит вред Германии, то я могу схлопотать обвинение в государственной измене. В случае с «Шарнхорстом» и «Гнейзенау» мне еще повезло. А если бы мое утверждение, что корабли сильно повреждены, соответствовало действительности, что тогда? Поэтому я пришел к выводу, что с радиоигрой надо кончать и использовать наш подпольный радиопередатчик в последний раз для спасения крейсеров. Так что моя радиограмма от одиннадцатого февраля была лебединой песней.

Честолюбие «Кошки» сильно задето, а оно является одной из главных черт ее характера. И хотя Матильда уже давно работает на Блайхера и, стало быть, на немцев, она не хочет, чтобы ее имя перестало пользоваться уважением среди бойцов движения Сопротивления и у англичан. Ей приятно было услышать, что все радиосообщения, начинавшиеся словами «Кошка сообщает...», были достоверными.

Блайхер больно задел ее чувство собственного достоинства, ее гордость, в результате чего в их отношениях образовалась трещина, которая стала все более расширяться и углубляться в ближайшее время под натиском быстро сменявшихся событий.

Проходит не так много времени, как у двери раздается звонок. Это приехал англичанин. Он бормочет какое-то имя, представляясь мнимому бельгийцу месье Жану. Но Блайхер даже не старается его понять, зная, что оно, вне всякого сомнения, вымышленное.

Офицер лондонской секретной службы холодно произносит:

— После катастрофы в проливе я прибыл сюда, чтобы потребовать объяснений. Кто вам рассказал, месье Жан, эту небылицу, что «Шарнхорст» и «Гнейзенау» не в состоянии выйти в море и что наши люди в Бресте Филиппон и Галль арестованы эти мифическим Блайхером и даже перевербованы?

«Бельгиец» просит англичанина сесть, а сам занимает место за своим письменным столом. Блайхер дает пространные и длинные объяснения, которые англичанин выслушивает недоверчиво. На письменном столе между собеседниками стоят два больших ящика, закрытых крышками. Если бы англичанину пришло в голову открыть их, то он увидел бы картотеку французских борцов Сопротивления с фотокопиями паспортных данных. На каждой карточке слева фамилия и имя, адрес и профессия каждого, а справа его псевдоним, справка о подпольной деятельности, оценки о достоверности полученных от него сведений. На карточках прикреплены цветные зажимы: желтый означает «безобидный», красный — «опасный», зеленый — «владелец огнестрельного оружия», голубой — «имеет тайник с оружием, сброшенным англичанами».

Лица, отмеченные красными зажимами, как правило, уже не на свободе, а в лагерях для военнопленных, о чем в их карточках имеется соответствующая отметка. А вот с голубыми зажимами — на удивление, почти все на свободе, ибо, если их брать сразу же после того, как англичане сбросят оружие, это может броситься в глаза. Поэтому Блайхер всегда немного выжидает, а потом и организовывает проверку, ну, скажем, «незаконного забоя скота», во время которой «совершенно случайно» обнаруживается склад с оружием.

«Кошка» сидит молча. В заключение своего объяснения Блайхер говорит:

— Я хочу свести вас с радистом Анри Табетом, который раньше работал на Романа Чернявски. Может быть, он даст вам какие-нибудь разъяснения по случаю с «Шарнхорстом» и «Гнейзенау». Прошу, однако, с ним грубо не обращаться, ибо он вам еще понадобится. Ведь вы наверняка захотите сообщить в Лондон, что прибыли в Париж благополучно, а также о результатах своего расследования: смогла ли мадам Каррэ оправдаться или же вы рассматриваете ее действия как следствие непростительной потери бдительности.

— Каким образом я сообщу в Лондон, предоставьте мне это решить самому, — отрезал майор. — Но вот что я туда сообщу, это вы можете знать, месье Жан. Ваши объяснения меня ни в коей мере не удовлетворили. Не считайте нас в Лондоне дураками. По всей видимости, вы с мадам Каррэ проявили полную беспечность и позволили немцам обвести себя вокруг пальца. В то же время ваши попытки снять с себя ответственность за передачу ложных данных и ваш отказ назвать их инспираторов побуждают меня сообщить в Лондон, чтобы в будущем вашим радиограммам там больше не верили. — Англичанин резко поднимается со стула и добавляет: — А впрочем, я приказываю вам впредь заниматься своими делами и не совать свой нос в агентурную работу!

Блайхер выходит из-за стола, по-видимому, чтобы проститься. Он вплотную приближается к англичанину, ровным голосом говорит:

— Впредь не заниматься больше шпионскими делами — это моя давняя мечта! Возвратиться к гражданской профессии специалиста по экспортно-импортным проблемам, жить со всеми народами в мире и согласии, без вражды, было бы прекрасно, однако, пока идет война. я должен выполнять приказы своего начальства из парижского отдела абвера. Я Хуго Блайхер!

«Кошка» тихо вскрикивает. Англичанин становится смертельно бледным и быстро сует руку в карман. Но на зов Блайхера из соседней комнаты выбегают два сотрудника тайной полевой полиции, которых он недавно вызвал по телефону, и заламывают руки Ричардса.

Просматривая его бумажник, Блайхер, не поднимая головы, произносит по-английски:

— Ваши дела плохи, поскольку вы, британский офицер, взяты в гражданском. Вы знаете, что это означает по международному праву. Могу, однако, предложить вам следующее: я достану для вас офицерскую форму английских королевских военно-воздушных сил и скажу, что вы были сбиты. Таким образом, вы попадете в лагерь для военнопленных. Не волнуйтесь: оба мои сотрудника по-английски не понимают.

Англичанин мгновенно оценивает предложение и говорит: «Спасибо».

Блайхер находит во внутреннем кармашке бумажника небольшую записку с цифрами и буквами.

— Ага, это для радиограммы в Лондон. Я сообщу туда, что вы прибыли благополучно. «Кошка», как всегда, передаст:

«Уполномоченный по вопросу «Шарнхорста» и «Гней-зенау» до конца войны в безопасности».

Перед тем как англичанина выводят из комнаты, он плюет «Кошке» под ноги.

Она вскрикивает как от удара в лицо.

В тот же день Блайхер уходит из дома, так как не может больше выносить потока слез и горькие упреки «Кошки». Он чувствует, что после недавних событий их совместная жизнь будет просто невозможной. Путь ведет его на бульвар Суше, на квартиру Сюзанны, куда до этого он заходил очень редко. Он сейчас не в состоянии справиться в одиночку со своими мыслями и хочет поговорить с прежней подругой.

Прошло несколько часов, над Парижем опустилась ночь. Уже в третий раз Вомекур звонит на улицу Фесандерье и озабоченно спрашивает, где же застрял английский майор Ричардс, так как тот собирался сразу же возвратиться к Вомекуру и передать в Лондон о том, какое впечатление сложилось у него в отношении бельгийца Жана.

«Кошка» не знает, что ей говорить Вомекуру, и лишь повторяет, что англичанин уже давно ушел от них, а Жан тоже отправился из дома, не сказав куда.

Вомекур становится все нетерпеливее, а сбивчивые ответы «Кошки» вызывают у него подозрение: здесь что-то не так.

Положив трубку телефона, Матильда в сотый раз смотрит на часы и начинает ходить по комнате взад и вперед в глубоком раздумье. Она уже давно знает номер телефона Сюзанны, ибо сумела выяснить, как звали бывших хозяев квартиры в доме номер 31 по бульвару Суше, и отыскала нужный ей номер в телефонной книге. Но Блайхер строго-настрого запретил ей звонить Сюзанне.

Но сейчас этот запрет ее нисколько не смущает. Она снимает трубку и набирает номер телефона Сюзанны.

Та тут же отвечает.

— Говорит Матильда Каррэ, — произносит «Кошка». — Передайте, пожалуйста, месье Блайхеру, что уже несколько раз звонил Вомекур, так что пусть он поскорее возвращается домой!

— Дома Хуго лишь у меня, мадам Каррэ, а не у вас, и поймите, наконец, что сегодня он к вам не возвратится, а может быть, уже и никогда больше! — И Сюзанна бросает трубку телефона.

«Кошка» еще несколько раз пытается дозвониться до соперницы, но та трубку больше не снимала.

«Кошку» охватывает безграничная ненависть и жгучая ревность. В каком-то порыве она звонит Вомекуру и говорит:

— Через четверть часа я буду у вас!

— Но ведь уже комендантский час...

— Не беспокойтесь: у меня есть пропуск и автомашина!

Не прошло и пятнадцати минут, как она входит, бледная как смерть, в контору Вомекура и решительно произносит:

— Месье Вомекур, у вас, как у парашютиста, должна быть капсула с ядом. Не могли бы вы дать ее мне?

— Боже мой, а на что она вам?

— Вы ведь знаете, что я живу вместе с месье Жаном — бельгийцем?

— Да.

— И то, что я для него готовлю всю пищу. Так что все, что он ест и пьет, проходит через мои руки.

— Ну и что?..

— А то, что месье Жан вовсе не бельгиец, как мы всегда утверждали, а немец. Он и есть Хуго Блайхер. Как я его ненавижу!

Вомекур несколько секунд стоит как громом пораженный. Этого не может быть! Это как ужасный сон, как кошмар!

Он бросается к Матильде, хватает ее за плечи, трясет и кричит:

— Вы что, с ума сошли? Какую чепуху вы несете —-месье Жан — это Блайхер? Возьмите себя в руки!

— Нет! Я в своем уме! — бросает «Кошка» сквозь рыдания. — Все так и есть, как я сказала! Жан и есть Хуго Блайхер!

Вомекур проводит дрожащую всем телом женщину в свою жилую комнату и усаживает в кресло. Затем наливает ей рюмку коньяка и выпивает сам.

— А где англичанин? — спрашивает он неожиданно.

— Он арестован, — стонет «Кошка».

Француз тяжело опускается в кресло.

— Боже мой. Боже мой, — шепчет он. — и вы принимали в этом участие... Знали все заранее... И все предали?

— Да! Да! Да! — вопит «Кошка».

Но тут же съеживается, и лишь ее громкие рыдания нарушают наступившую тишину.

Вомекур пытается с трудом привести в порядок свои мысли.

Все это кажется ему невероятным: Матильда Каррэ, супершпионка, героиня движения Сопротивления, и вдруг — обычная предательница. Он вскакивает с кресла и начинает быстро ходить взад и вперед по комнате.

— Я-то дурак... Слепой и глухой глупец! — стонет он, ударяя себя кулаком по лбу. — Как это я мог столь идиотски попасть впросак!..

— Дайте мне яд, пожалуйста! — вновь настаивает «Кошка». — Это единственная возможность для меня реабилитироваться.

Вомекур останавливается, лезет во внутренний кармашек жилетки, достает маленькую белую капсулу и задумчиво рассматривает ее Может быть, «Кошка» и права: яд — скорый и удобный путь устранить этого немца. Это так. Но до этого необходимо было выяснить один вопрос, не дающий покоя ему, выходцу из древнего дворянского рода Франции.

— Когда я только что прибыл из Лондона, вы, мадам, говорили мне об этом Блайхере, как о порядочном, корректном противнике, как о человеке, которому многие наши друзья обязаны своей жизнью... И это тоже была ложь? — спрашивает он и тут же продолжает: — Да нет, это невозможно. Ведь я сам с ним-близко познакомился и не раз разговаривал. Я не такой уж глупый человек и разбираюсь в людях... Этот Блайхер не принадлежит к числу гестаповских убийц и садистов, он — из тех бошей, которых мы обычно знаем... Или же все-таки?..

— Вы правы, Пьер, — отвечает «Кошка», опустив глаза. — Блайхер — не бош, а просто немец, как и многие другие. К тому же он неплохой человек. В противном случае я не могла бы его так любить... И так ненавидеть.

— Действительно ли вы его ненавидите? — Вомекур смотрит на «Кошку» с сомнением.

— Да, да — я ненавижу его! — вырывается у «Кошки».

Руки ее начинают дрожать, глаза вновь наполняются слезами...

Вомекур придвигает свое кресло, берет обе ладони в свои руки и твердо говорит:

— Послушайте, Матильда, яда я вам недам. Пожалуйста, не возражайте! Я решил относиться к Блайхеру, как к благородному противнику, и остаюсь при своем мнении даже теперь, когда все знаю.

Выпрямившись, он продолжает, и в его голосе звучит торжественная нотка:

— В один из ближайших дней мы встретимся с ним как мужчина с мужчиной с оружием в руках, а не ядом. И пусть Господь решит, чье дело правое!

«Кошка» закрывает лицо руками.

— Я делаю все не так! — восклицает она. — Я-то надеялась отомстить за себя с помощью яда, а вы меня посрамили!

Она вдруг испытывает странное чувство к своему собеседнику. рыцарское поведение которого в этой тайной войне, где действуют агенты, шпионы и диверсанты, выглядит весьма странным, как роль из какой-то драмы абсурда.

У нее возникает жгучее желание выглядеть в глазах этого человека чистой и порядочной, и она начинает рассказывать ему о том, как все произошло. Пьер де Вомекур терпеливо слушает.

В памяти ее оживает недавнее прошлое: смертельный испуг в день ареста — тюремная камера —холод, клопы, грязь — жидкая похлебка, голод, душераздирающие крики заключенных, гнетущий страх перед пытками и смертью... И когда это ее состояние достигло высшего предела, когда ее вызвали на допрос, когда она думает, что всему конец, — неожиданно теплый дружеский голос человека, отнесшегося к ней вежливо и по-человечески и предложившего ей вместо страха и лишений все, что только может пожелать себе женщина: тепло, понимание, человеческое отношение и любовь — страстную и захватывающую.

— Понимаете ли, Пьер, — продолжает «Кошка» свою исповедь, — в жизни моей всегда было нелегко. Мое замужество? Так мой муж никогда меня правильно не понимал. Поляк Чернявски? Он был легкомыслен и непостоянен, а на уме у него только интрижки с молоденькими девушками. Я была в нем глубоко разочарована. И вот когда передо мной оказался этот ХугоБлайхер, жизнь моя, казалось, приобрела вдруг новый смысл и содержание.

Она вынуждает себя улыбнуться.

— Вероятно, вы посчитаете меня старомодной, но я отношусь к тем женщинам, которые не удовлетворяются быть только домашними хозяйками, матерями или просто любимыми, мне нужно большее. И я не хочу ничего ни с кем делить. Я ревновала даже к служебным делам человека, которого любила. Моя мать меня хорошо понимала и как-то сказала: «Твой муж был учителем — и ты тоже стала учительницей. Роман Чернявски был шпионом — и ты стала шпионкой. Хуго Блайхер — сотрудник абвера, следовательно, и ты становишься его агентом. А если ты когда-нибудь полюбишь врача, адвоката или, скажем, трубочиста — то ты тут же станешь врачом, адвокатом и даже начнешь чистить трубы печей и каминов, лишь бы быть вместе со своим избранником и не делить его с работой».

Полночь давно прошла, когда «Кошка» закончила свой рассказ. Ее возбуждение несколько улеглось. Она чувствует, что Пьер де Вомекур пытается, по крайней мере, быть к ней справедливым, понять, если не простить.

— Что же теперь будет? — спрашивает «Кошка» в наступившей тишине.

Этот вопрос занимает и Вомекура. Все предано. Это абсолютно ясно: его миссия, имена, адреса и многие сотни борцов Сопротивления. Что делать? Многие из них, вероятно, уже арестованы или же находятся под наблюдением. Предупредить? Сейчас среди ночи? По телефону? Это невозможно, так как его телефон наверняка прослушивается. Тогда лично? И это исключается, потому что идет комендантский час, и он далеко не уйдет. Предупредить Лондон по радио? Об этом нечего и думать: единственный передатчик находится под контролем Блайхера.

Сколько ни ломает себе Вомекур голову, выхода он не находит. Хотя до виселицы время еще есть. Пока Блайхер не знает, что «Кошка» рассказала ему все, он, да и «Кошка», еще в безопасности.

— Вам следует возвратиться к Блайхеру, — говорит он неожиданно Матильде. — И как можно скорее. Еще до возвращения его домой, пока он не заметил вашего отсутствия. Тем самым мы сможем выиграть несколько дней, чтобы незаметно предупредить друзей и, может быть, обезвредить самого Блайхера.

— Я должна возвратиться к Блайхеру ? —«Кошка» решительно против этого. — Исключено! Он слишком хорошо меня знает и сразу же все поймет. Я вновь окажусь в тюрьме, и на этом все будет кончено!..

Она начинает плакать навзрыд, сотрясаясь всем телом. Вомекур понимает: в таком состоянии она не может предстать перед Блайхером. Она все выдаст — против даже своей воли.

Он обнимает ее за плечи и успокаивает.

— Пошли отдыхать. Вам нужно взять себя в руки и попытаться немного уснуть. Утро вечера, как говорится, мудренее, что-нибудь придумаем.

«Кошка» вряд ли слышит, что он говорит. Она понимает лишь, что в данный момент ей не надо возвращаться на улицу Фесандерье. Вомекур провожает ее в свою спальню, а сам укладывается на диване в соседней комнате. Она снимает платье и тяжело валится на постель. Но уснуть не может.

Пьер де Вомекур тоже лежит не смыкая глаз. Тягостные мысли кружат его голову. А из соседней комнаты он слышит подавленное рыдание и тихий плач...

Беспокойно ворочается Вомекур с бока на бок. Его глубоко трогает горе этой женщины, пусть и предательницы. В конце концов он встает, тихо идет в соседнюю комнату, присаживается на кровать к «Кошке», нежно гладит ее спутанные волосы.

— Не плачьте, Матильда, вам надо обязательно поспать, — говорит он тихо.

«А она хороша собой, очень хороша, даже в горе», — думает он, рассматривая ее заплаканное личико при слабом свете настольной лампы. Слезы не обезобразили ее лица, оно даже не припухло. Глаза, кажется, стали еще больше, обнаженные руки шелковисто мерцают, мягкие губы полуоткрыты. Теплый запах ее тела царит в комнате, действуя на него опьяняюще, сбивая с толку... И прежде чем он сам понимает, что делает, рот его прильнул к ее шее, а руки обхватили ее хрупкое тело. Из ее горла вырывается сдавленный крик, первобытный крик несчастного создания, а стройное тело плотно прижимается к нему. И все проблемы, заботы и страхи проваливаются в небытие.

Через много лет, 7 января 1949 года, свидетель Пьер де Вомекур на заседании особого суда в Париже дает следующее показание:

«Матильда Каррэ заявила мне тогда, что стала любовницей этого Блайхера, но, невзирая на это, я был убежден, что она не совершила никакого злонамеренного предательства дела союзников. Она не боялась умереть, но боялась пыток, чем, возможно, и объясняется ее поведение по отношению к немцам.

И хотя ее поступок, называемый ныне предательством, доставляет нам много хлопот, лично я придерживаюсь мнения, что она принесла нам больше пользы, нежели вреда... Мадам Каррэ питала искреннюю любовь к Отечеству и, видимо, страдала от угрызений совести за свою связь с Блайхером. Я думаю, что она просто не могла ему противиться, этому человеку с огромной силой воли, так как была очень боязливой и впечатлительной, легко подпадала под чужое влияние, а в эротическом отношении вообще беспомощна и безудержна. Считаю также, что она ждала только удобного случая отомстить немцам.

Когда она во всем призналась мне, я с ней сблизился, чтобы быть во всем уверенным, и знаю, что с той поры она вела честную игру».

После этой ночи наступает хмурое туманное утро, ставшее поворотным моментом в жизни Матильды Каррэ, как и та ноябрьская ночь в квартире Хуго Блайхера, когда он сжал ее в своих объятиях.

«Кошка» и Пьер де Вомекур медленно возвращаются к действительности, неумолимой и не знающей пощады. Он долго молчит, прежде чем высказать беспокоящие его мысли.

— Тебе надо возвращаться к Блайхеру, — говорит он наконец. —Я взвесил все «за» и «против». Как бы тяжело ни было, особенно после того, что произошло этой ночью. Но это единственный путь, остающийся еще открытым.

«Кошка» вздрагивает.

— Я не могу, тем более теперь, — шепчет она.

Он нежно привлекает ее к себе и обнимает.

— Ты должна быть благоразумной, дорогая, — настаивает он. — Нам обязательно нужно выиграть время, чтобы предупредить Лондон и друзей и затем укрыться в безопасном месте. А пока тебе придется подыгрывать для видимости Блайхеру...

— Знаешь ли ты, что это для меня означает? — спрашивает «Кошка» тихо. — Я должна вернуться к нему, в его квартиру. А ведь в ней находится и его спальня.

— Конечно, конечно, — невольно резко отвечает Вомекур.

Он встает, накидывает легкий шелковый халат и начинает нервно ходить взад и вперед. Затем внезапно останавливается и говорит:

— Будем откровенны. Матильда. Речь идет ведь не о наших сантиментах, а о наших головах и головах сотен наших соратников. — Помедлив минутку, он продолжил: — Не забывай также о том, что законы Сопротивления безжалостны. Твое предательство не найдет ни у кого понимания и пощады, даже если ты попытаешься что-то предпринять для искупления своей вины. И я смогу помочь тебе лишь тогда, когда ты окажешься перед судом.

Разговор в этом духе продолжался еще долго. Постепенно «Кошка» перестает сопротивляться. Она очень устала и опустошена. Она покоряется неизбежности и возвращается на улицу Фесандерье.

Ей повезло. Хуго Блайхер еще не возвратился. Он приходит лишь к обеду. Так что «Кошка» не теряет надежды: он не заметит ее ночного отсутствия.

Она болтает почти не переставая, пока накрывает обеденный стол, ни словом не упоминая о том, что было прошедшей ночью. Она говорит о плохой погоде, о счете, присланном ей за новое зимнее пальто, интересуется, удалось ли ему найти подходящую форму для арестованного англичанина.

При этом Матильда украдкой наблюдает за Блайхером, углубившимся в утреннюю газету и неохотно подающим ничего не значащие реплики. Когда он стал распечатывать письмо, пришедшее из Германии, ей бросились в глаза его руки — крепкие, энергичные, цепкие, способные схватить и уже не отпустить. Да и сам он производил впечатление человека, не терпящего возражений, имеющего обыкновение брать верх и подчинять своему влиянию.

Непроизвольно она вспоминает руки Пьера де Вомекура: небольшие с длинными пальцами, нежные, почти женские. Руки врача или художника, приспосабливающиеся к обстоятельствам и свыкающиеся с ними, слегка легкомысленные, как и сам их владелец: темпераментный и вспыльчивый, но быстро отходчивый.

И все-таки этот немецкий гунн с широкими плечами совершенно другой человек, с которым чувствуешь надежно, в полной безопасности. Почему же все рухнуло? Почему «Кошка» проводит рукою по глазам, как бы прогоняя мысли об этой последней ночи...

— Что с тобой? — удивленно спрашивает Блайхер, заметивший ее движение и странное выражение глаз. Он откладывает газету в сторону. — Ты что. чувствуешь себя неважно, может быть, тебе что-нибудь нужно?

«Кошка» ошеломлена. Она краснеет до корней волос, боясь, что Блайхер может прочитать ее тайные мысли. Рука ее дрожит, когда она наливает кофе в его чашку.

— А ты сама-то не будешь пить? — недоуменно спрашивает он, видя, что ее чашка пуста.

— Нет, я уже позавтракала.

— Странно, — бормочет Блайхер и качает головой. Что-то в поведении «Кошки» ему не совсем нравится.

— Садись, составь мне компанию, выпей глоточек, — произносит он и протягивает ее чашку.

Внезапно у него появляется ужасное подозрение.

— Почему ты настаиваешь на том, чтобы я немного выпила? — спрашивает «Кошка» с некоторым раздражением.

— Ну, мне просто очень хочется, — отвечает Блайхер. — Знаешь ли, с тех пор как здесь появился этот месье Вомекур, у меня появилась какая-то подозрительность в отношении еды и питья. Никогда нельзя быть уверенным, не положили ли туда чего-нибудь «добрые друзья»...

Это было шутливо, но настороженность в его глазах выдает «ловца шпионов».

Горячая волна ударяет ей в голову. Она чувствует себя пойманной за руку, понимает, что ее тайные мысли разгаданы, что обвинение, брошенное в ее адрес, небезосновательно. Но за это Блайхер должен понести ответственность — и немедленно.

Рывком вырывает она чашку из рук Блайхера, залпом выпивает все ее содержимое и выкрикивает:

— Ну вот и свершилась твоя воля. И чтобы ты знал: в чашке был яд, а теперь... Теперь все кончено... Все... — Со стоном она скорчилась, хватая ртом воздух: — Но это еще не все... Я провела всю ночь с Вомекуром. Он знает все... Потому что ты меня покинул... Сюзанна... А сейчас я умираю... И ты... ты один виноват во всем...

Она падает на пол и начинает корчиться как от страшной боли.

Блайхер в ужасе вскакивает, опрокидывает стол, торопливо берет «Кошку» на руки и несет на диван.

— Боже мой... Кошечка, что ты натворила, глупенькая! И я-то идиот, последнее дерьмо... Да, я виноват во всем. Не сердись, пожалуйста... Боже мой, что же делать? — бормочет он.

В волнении Хуго не замечает иронический взгляд, который «Кошка» бросает на него украдкой. Ее блеф удался. Она чувствует глубокое удовлетворение: значит, она ему не совсем безразлична. Но это ему заслуженный урок...

— Врача... Нужно вызвать врача! — восклицает Блайхер, потерявший присущее ему самообладание. Торопливо листает он страницы телефонного справочника, хватает трубку и начинает набирать номер.

Но в этот момент Блайхер слышит за своей спиной громкий торжествующий смех. Обернувшись, он видит, что «Кошка» сидит, поджав ноги, на диване и корчится от хохота.

— Это тебе справедливое наказание, — с трудом произносит она. — Ты что же. на самом деле думал, что я могу тебя когда-нибудь отравить?

В этот миг она забывает, что именно эта мысль обуревала ее всего несколько часов тому назад.

Блайхер в замешательстве. Он не знает, как ему быть: то ли прийти в ярость, то ли рассмеяться над этой выходкой.

— Ах ты негодница! Звереныш! Чудовище! Как ты решилась меня напугать? Да в тебе пропадает великая актриса!

Он подсаживается к ней, обнимает за плечи, притягивает к себе, целует в лоб, а затем говорит серьезно:

— А ну-ка выкладывай: то, что ты сказала про Вомекура, является частью комедии или же в этом есть какая-то правда?

«Кошка» цепенеет. Дрожащими руками она прикуривает сигарету, потом смотрит на Блайхера своими большими, ставшими печальными глазами. В душе ее бушуют противоречивые чувства: страх, отчаяние, надежда, своенравие, ярость и ненависть, которые смешиваются с нежностью и сердечной привязанностью к нему, человеку, с которым она счастливо прожила долгое время.

Нет, она не хочет, да и не может более лгать и признается ему во всем. Она рассказывает о том, как долго его ждала, про нетерпеливые и частые звонки Вомекура, про разговор с Сюзанной, о том, как будучи оскорбленной в своих чувствах, задетой за живое и потеряв голову от боли и гнева, поехала к Пьеру и потребовала у него яд, как тот отказал ей и как, в конце концов, она разделила ложе с ним.

Совершенно неожиданно Блайхер выслушивает спокойно ее исповедь. Он не приходит в ярость, не ругается и не злится на нее. Он даже ее не упрекает. Он понимает, как много пережила эта женщина, и видит в ней ищущего, глубоко несчастного и совершенно одинокого человека — и больше ничего.

В эту минуту Хуго Блайхер снова проклинает войну, ожесточенные схватки в шпионских потемках, где безжалостно топчут сердца и души людей, их добрые чувства и любовь. Он ненавидит эту войну — пагубную и зловещую, ставящую перед женщинами задачи, которые они не в состоянии выполнить, не потеряв при этом самих себя.

— Послушай-ка, — промолвил он почти нежно, когда «Кошка» закончила свой рассказ. — Так продолжаться не может, думаю, что ты и сама это понимаешь. Ты предала меня Койену, я тебя простил. Теперь ты во второй раз предаешь меня Вомекуру. И на этом не кончится, предательствам не будет конца...

«Кошка» пытается что-то возразить, но Блайхер нежно закрывает своей рукою рот.

— Пожалуйста, помолчи и выслушай меня. Ты, видимо, и сама не знаешь, что сделаешь завтра или послезавтра в припадке очередной ревности. Поверь мне, будет лучше для нас обоих, если мы расстанемся. Тебе нужно выбраться из этой грязи и покинуть Францию — и немедленно!

— Но куда?

— Куда? — Блайхер задумался. — Куда? В Испанию? В Швейцарию? Гм... Там небезопасно. Нельзя даже предвидеть, куда война может перекинуться на нашем континенте. В неоккупированные районы страны? Там ты не укроешься от СД. Так что остается Англия. Это единственное место, где тебя не схватят...

— Англия? Ты, видимо, не можешь рассуждать здраво. Как же я туда попаду? На волшебном ковре? Как ты себе все это представляешь? — «Кошке» эта идея Блайхера кажется невероятной. Да и весь план ей не нравится.

— Да очень просто, — небрежно замечает Хуго, будто разговор идет о какой-то небольшой прогулке. — Мы затребуем через передатчик торпедный катер оттуда, обосновав это тем, что ты прибудешь лично с докладом по вопросу «Шарнхорста» и «Гнейзенау». Они должны будут подобрать тебя в определенном месте на берегу пролива.

— Минуточку, — перебивает его «Кошка». — А что будет с Вомекуром?

— Ах да, что же нам делать с Вомекуром? — бормочет Блайхер. — Ведь он спас мне жизнь от твоего сумасбродства.

Недоговорив, он уставился невидящим взглядом в окно. «Кошка» пытается что-то сказать: ее охватил страх. Но Блайхер оборачивается к ней, в глазах его проскакивает странная искорка:

— Твой Вомекур тоже поедет в Англию... Мне нужно срочно переговорить с полковником.

Блайхер напросился на прием к полковнику, чтобы изложить ему свой план. Ходить долго вокруг да около он не стал, а приступил прямо к изложению основного вопроса.

— Господин полковник, прошу вашего разрешения отправить «Кошку» с Вомекуром в Лондон!

— Что вы говорите? — Полковник вставляет в глаз монокль и внимательно смотрит на Блайхера. — «Кошку» и этого парашютиста — в Лондон? Мой дорогой Блайхер, да вы с ума сошли!

Блайхер выдерживает взгляд полковника и твердо произносит:

— Должен доложить вам, что «Кошка» из-за ревности уже дважды выдавала меня — Анри Койену из Второго бюро и недавно этому Вомекуру. Она даже намеревалась меня отравить!

— Черт побери! — Полковник подпрыгивает, будто от укуса тарантула, и ударяет кулаком по крышке стола. — Совсем как в уголовных историях! И это вы рассказываете мне только сейчас... К тому же совершенно бесстрастно?

— Тому, что я еще жив, я благодарен благородству Вомекура, — продолжил спокойно Блайхер.

И затем доложил полковнику о ссорах с «Кошкой», о ее попытке уехать в неоккупированную зону Франции и о ее двукратном предательстве. Он рассказал, что «Кошка» потребовала от Вомекура яд, чтобы отравить его, Блайхера, но тот по-рыцарски отказал ей в этом.

Полковник задумчиво пускает клубы дыма к потолку. Через некоторое время с нескрываемой иронией произносит:

— Все это прекрасно, Блайхер, но не требуете ли вы от меня слишком многого? Я должен способствовать бегству двух особо опасных агентов противника для того, чтобы вы могли спокойно пить по утрам кофе?

Блайхер пытается возразить, но полковник не дает ему и рта раскрыть и продолжает:

— Нет и нет, мой дорогой. Я понимаю, что для вас дело не только в собственной безопасности. Но ведь мы тем самым прекратим свою радиоигру с Лондоном.

— В результате чего потеряем не так уж и много, — отвечает Блайхер. — Радиоигра имела бы смысл, если бы мы получали для нее соответствующие данные. Но Верховное командование да и другие управления и ведомства продолжают хранить гробовое молчание. Сочинять же самим дезинформацию слишком рискованно, если не знать, что высокие господа в Берлине планируют в действительности.

— Гм... —бурчит полковник, — вы не так уж и не правы. «Интераллье» практически полностью выведена из строя... Но тем не менее, Блайхер, я не думаю...

Вдруг Блайхер прерывает шефа:

— Виноват, господин полковник, но, между прочим, хотелбы напомнить вам, что вы в свое время сказали: после ликвидации «Интераллье» мы найдем возможность обеспечить «Кошке» безопасность.

Полковник встает из-за стола и начинает ходить в раздумье по кабинету. Он не относится к числу людей, которые легко отказываются от данного ими слова. К тому же аргументы Блайхера, действительно, обоснованны. Наконец, он соглашается.

— Ну что же, во имя Господа Бога я выполню вашу просьбу, но только в части, касающейся «Кошки». Предоставить же Вомекуру возможность бежать — нет, несмотря на всю нашу дружбу, этого вы от меня требовать не можете!

Блайхер тут же встает и принимает стойку «смирно».

— В таком случае я вынужден, к сожалению, просить господина полковника освободить меня от моих обязанностей во внешней службе абвера. Арестовывать человека в благодарность за то, что он не допустил попытку моего убийства, против моей чести!

— Это граничит с шантажом, — недовольно бурчит полковник. — Блайхер, вы... вы строптивый упрямец!

Полковник знает, что абверу сейчас как никогда нужны люди, подобные Блайхеру. Тяжело вздохнув, он хлопает по плечу своего строптивого подчиненного.

— Будь по-вашему! Отправляйте обоих своих подопечных в Лондон. Как это сделать — на ваше усмотрение.

— Благодарю, господин полковник! — с сияющим лицом фельдфебель пожимает протянутую ему руку.

Вечером того же дня Блайхер сидит, как и обычно, у передатчика. Ровно в 21 час радист Анри Табет начинает свою работу, передавая текст, составленный самим «месье Жаном»:

«Кошка сообщает:

Вомекур и Кошка обладают сенсационной информацией о подоплеке дела с Шарнхорстом и Гнейзенау... точка... Срочно необходим их личный доклад... точка... Присылайте самолет или катер.... точка».

Проходят двадцать четыре часа, прежде чем шпионский центр в Лондоне отвечает. Эти часы, в которые решалась судьба сразу троих людей — «Кошки», Пьера де Вомекура и самого Хуго Блайхера, стали для последнего временем мучительного ожидания.

Следующим вечером наконец приходит ответ:

«Ожидаем Кошку и Вомекура для доклада в Лондоне... точка... Катер прибудет в 23 часа 19 февраля... точка».

Далее следовали квадрат местности, точка встречи, опознавательные сигналы и пароль.

Блайхер вздохнул с облегчением: трудное препятствие было успешно взято. И Вомекур не стал противиться, будучи поставленным перед выбором: немедленный арест или свобода по ту сторону пролива. Здесь, во Франции, он уже никому не мог помочь. Там же по крайней мере сумеет предупредить военное министерство о радиоигре Блайхера.

Но произошло нечто странное: обо всех этих делах Пьер де Вомекур рассказал лишь после войны, в качестве свидетеля на процессе против «Кошки». А тогда в Лондоне он ни словом не обмолвился о двойной игре Матильды Каррэ и о том, кто в действительности руководил работой подпольного радиопередатчика в Париже.

Почему же Вомекур молчал? Любил ли он «Кошку» и не хотел ее выдавать? А может быть, национальная гордость помешала ему уличить француженку в предательстве перед англичанами? Или же он опасался собственного позора? На эти и другие вопросы ясных и конкретных ответов до сих пор нет.

«Кошка» в то время — это был февраль 1942 года — отнеслась к своей поездке в Лондон спокойно. Хуго Блайхер подготовил для нее вполне убедительное объяснение случая с «Шарнхорстом» и «Гнейзенау». О своем аресте немцами и предательстве она умолчит и будет утверждать, что ее, как и многих других, обвел вокруг пальца «месье Жан». И только ложные радиосообщения о положении в Бресте раскрыли ей глаза на истинное положение дел.

Для своего оправдания «Кошка» продумала все, кроме одной мелочи. И эта-то мелочь — самая обычная фотография — решила впоследствии ее судьбу.

Утром 19 февраля Хуго Блайхер и «Кошка» позавтракали вместе в последний раз. С трудом она проглатывает какой-то кусочек булочки. На ее глаза наворачиваются слезы.

Как и прежде, ей очень тяжело расставаться с этим человеком, на этот раз навсегда. Вместе с Хуго она прожила всего три месяца, каких-то двенадцать недель, но они были наполнены смыслом больше, чем многие годы ее жизни.

Да и Блайхеру расставание дается нелегко. Проведенные вместе часы опасности, дни совместного пребывания, ночи, наполненные страстью, — все это оставило свои следы у него в сердце и душе.

И вот они стоят в коридоре друг против друга. По лицу «Кошки» текут слезы. Она напрасно старается улыбнуться.

— Ну вот, дорогой, мне пора... — выдавливает она с трудом.

Приподнявшись на цыпочки, «Кошка» целует Блайхера в щеку. Немец не говорит ни слова, но вдруг крепко прижимает ее к себе и долго целует.

С улицы доносится нетерпеливый сигнал автомобиля. «Кошка» отрывается от Хуго и в дверях оборачивается еще раз. Большими, бесконечно печальными глазами смотрит она на него.

— До свидания, мой большой месье Жан... До свидания... Будь счастлив... — шепчет она.

Слезы душат ее.

Наружная дверь захлопывается. Блайхер остается один.

Командир берегового участка между Муленом и Локвиреком майор Шён в тот же день получает телефонный звонок из па рижского отдела абвера, который вносит разнообразие в его однотонную жизнь, связанную лишь с несением караульной службы.

Полученный им приказ гласит: в эту ночь он должен снять все свои посты на вверенном ему участке, чтобы не помешать английскому катеру подобрать двух французских агентов. Ни при каких обстоятельствах ни по катеру, ни по надувной лодке, которая будет с него спущена, огонь не открывать. Этих агентов, мужчину и женщину, не задерживать и не останавливать.

Майор вынимает изо рта сигару и орет в трубку:

— Что вы приказываете, господин полковник? Я не должен стрелять по англичанам, которые высадятся на моем участке? Так у нас что — мир или перемирие?

— Конечно, нет. Просто абвер планирует проведение особой операции.

— Кто со мною говорит? — опять орет майор Шён, крепко прижимая трубку телефона к уху. — Позвонить-то ведь может кто угодно. Мне нужен письменный приказ!

— Сейчас же к вам на автомашине будет послан офицер, который передаст вам письменный приказ. Все!

Майор, толстый, добродушный человек, рассказывает о полученном им странном приказе из парижского отдела абвера своим офицерам во время обеда в столовой. Начинают высказываться самые невероятные предположения. Может быть, Гитлер посылает в Англию своего представителя для ведения мирных переговоров, а может, без всякого на то согласия Гитлера, как и Гесс в прошлом году, какой-нибудь министр отправляется в Англию по собственной инициативе. Когда Гитлер об этом узнает, то майор Шён может попасть в концлагерь, а то и предан военно-полевому суду.

Майор чувствует себя не в своей тарелке и выслушивает всевозможные предположения, так что к моменту прибытия курьера о предстоящей высадке надувной лодки на этом участке становится известно всем. Даже солдаты в курсе дела, тем более что после прибытия курьера они получают приказ о снятии всех постов этой ночью. Такого еще никогда не было.

Любопытство побудило служивых, используя свое свободное время ночью, залечь в дюнах, невзирая на холод и ветер, чтобы своими глазами увидеть, как будет проходить это таинственное мероприятие. Тем более что среди них прошел слушок, будто бы это прелюдия к мирным переговорам.

«Кошка» и де Вомекур прибывают в указанный им район на поезде, где их встречает молчаливый проводник и ведет через дюны к побережью. На месте они оказываются точно в 23 часа. Ночь выдалась ветреная. Пенящийся прибой с шумом бьется о скалистый берег.

Де Вомекур не разделяет мнения «Кошки», что Блайхер ведет честную игру. Он все еще не отбросил мысли, что как только лодка подойдет к берегу, из-за камней появятся сотрудники тайной полевой полиции и схватят англичан вместе с ним и «Кошкой».

Он пугливо оглядывается вокруг и к своему ужасу обнаруживает множество светящихся точек, напоминающих светляков, если бы не было холодной погоды. На самом деле это огоньки сигарет солдат, посчитавших, что в свободное от службы время они могут и покурить. Испуганно он обращает внимание «Кошки» на эти светящиеся точки, но она успокаивает его:

— Вероятно, это немецкие солдаты, гуляющие со своими девочками. Им до нас нет никакого дела.

Проходит несколько часов, а катер все не появляется. Штормовая волна на море усиливается. Вомекур считает, что англичане из-за непогоды отложили свою операцию, но «Кошка» придерживается иного мнения.

— Англичане с нетерпением ожидают возможности получить сведения об афере с «Шарнхорстом» и «Гнейзенау » для доклада комиссии палаты общин, а получить их они могут только от меня. Поэтому люди из комнаты 55-а обязательно вышлют катер, поверь мне! Дело-то для них очень важное.

Проходит еще час. «Кошка» и Вомекур спрятались от пронизывающего ветра за перевернутой вверх килем рыбацкой лодкой. Проводник же продолжает осматривать в ночной бинокль море. На всем видимом пространстве мелькают белые барашки волн. Сигналов с катера все нет.

Оба потеряли уже всякую надежду, как вдруг проводник докладывает, что английский катер вошел в прибрежные воды и спустил надувную лодку. На ней три человека, которые гребут к берегу. Карманным фонарем Вомекур подает обусловленные сигналы.

Через некоторое время лодка пристает к берегу. Морской офицер сходит на мокрый песок, приближается к «Кошке» и Вомекуру и, слегка поклонившись, называет свое имя и пароль. В ответ Вомекур произносит отзыв, обусловленный по радио.

— Прошу извинить за опоздание, — говорит англичанин. — но нам пришлось идти против ветра. К тому же перед отходом связались еще раз с Лондоном и запросили командование, не стоит ли перенести операцию на более поздние сроки из-за штормовой погоды. В ответ получили приказ выполнять задание в любую погоду. Нонсенс, — лейтенант махнул рукой в сторону моря, в котором разыгрался настоящий шторм. — Возникает, однако, еще одно затруднение: оба прибывших со мной человека должны остаться здесь, так что нам придется выгребать обратно втроем, что будет нелегко, особенно для дамы!

Молчаливый проводник стоит рядом и прислушивается к разговору. Он не знает, как ему поступить. Блайхер поручил ему проследить за отправкой, но ничего не сказал о высадке двух вражеских агентов.

Точнее говоря, у него есть и поручение Сюзанны, ибо он, Карл, входил в число тех четырех солдат, которые жили вместе с унтер-офицером Блайхером и его Сюзанной сначала в Кане, а затем и в Шербуре, когда она вела их хозяйство.

Так вот, когда он получал от Блайхера инструкции, Сюзанна, узнавшая от Хуго, что Карл будет провожать «Кошку» и Вомекура, попросила его со своей стороны принять все меры для их беспрепятственной отправки в Англию.

Карл, переодетый для выполнения своего задания, естественно, в штатский костюм, хотел было настоять на том, чтобы оба агента возвратились на катер, но не знал, как ему поступить. Ведь он не говорил хорошо по-французски, а по-английски вообще не знал ни слова. Да и Блайхер наказал ему не открывать рта в присутствии англичан.

Пока он размышлял, оба англичанина уже попрощались и направились к дому, крыша которого едва виднелась с берега. Хозяин дома Андре Жофруз в эту минуту еще не знал, что они навлекут на него большую беду: за предоставление им убежища его через некоторое время приговорят к смертной казни.

Едва те двое отошли на несколько шагов, как английский офицер предложил «Кошке» и Вомекуру садиться в надувную лодку. Не успела «Кошка», одетая в длинное меховое манто, которой помогали оба мужчины, занести ногу в раскачивающуюся на волнах утлую посудину, как случилось непредвиденное.

Набежавшая высокая волна подняла надувную лодку на свой гребень, та перевернулась, а отхлынувшая волна потащила ее вместе с веслами в море. Все трое — двое мужчин и женщина оказались в воде.

Наблюдавшие до этой минуты с любопытством за происходившим солдаты вскочили и бросились в воду для оказания помощи тонущим.

«Потерпевшие кораблекрушение» стоят на берегу мокрые до нитки, а порывистый холодный февральский ветер продувает их насквозь.

Майор Шён с двумя офицерами тут же появился на берегу моря на служебной автомашине, получив по телефону сообщение о несчастье с лодкой. Дежурный фельдфебель докладывает:

— Господин майор, двое гражданских лиц только что укрылись вон в том крестьянском доме!

— Задержать их! — приказывает майор, затем подходит к «Кошке», представляется ей и ее попутчикам, предлагает даме свою шинель, говоря:

— Прошу господ садиться в машину. Тут можно и воспаление легких схватить. В моей квартире хорошо натоплено. Пожалуйста, не возражайте — куда же вам деваться в мокрой одежде?!

Все трое без возражений садятся в армейскую автомашину.

«Кошка» и Вомекур толком не знают, гости ли они этого майора или же пленные. Молодой английский морской офицер вообще ничего не понимает.

Майор располагается вместе со своим штабом в небольшом замке всего в нескольких километрах от берега моря. В большом зале ярко горят дрова в камине, около которого за грогом расположилось около дюжины офицеров различного возраста и звания.

Офицеры вскакивают и приветствуют вошедших с некоторым смущением. Майор же чувствует себя хозяином дома и принимает гостей как положено.

— Господа, представитесь позже! Сейчас же наши гости должны переодеться в сухое. За это время обеспечьте выпивку и приличную закуску!

Через четверть часа «Кошка», Вомекур и английский лейтенант появляются в зале. Поскольку здесь нет никакой одежды, все трое облачились в немецкую офицерскую форму — кители, форменные брюки и хромовые сапоги. Особое оживление вызывает невысокая хрупкая «Кошка» в просторном кителе с майорскими погонами и сапогах, едва не сваливающихся с ее ног.

Денщики успели уже накрыть стол, и ужин начался. Пили много. Немецкие офицеры, которым осточертела скучная служба по охране побережья, были безмерно рады событию, всколыхнувшему их однообразную жизнь.

Справа от майора сидит «Кошка», а слева — де Вомекур.

Хозяин рассказывает гостям о своей родной Восточной Пруссии и поместье, в котором сейчас хозяйничает его старый управляющий.

— Ну а вы, господа, какого рода ваша деятельность в нынешней войне? Из Парижа по телефону мне были сделаны лишь неопределенные намеки. Расскажите, чем же вы занимаетесь здесь, во Франции.

Вомекур отвечает односложно, и майор спрашивает его:

— Могу ли я узнать ваше воинское звание?

— Я майор французской армии!

— Так мы в одном с вами звании. По этому поводу следует выпить!

Все сидевшие поднялись, а один из лейтенантов сел за пианино и начал играть «Лили Марлен». Немецкие офицеры запели, к ним присоединилась и «Кошка». Ее меццо-сопрано выделяется из мужских голосов. Хозяева буквально в восторге. Тут за пианино садится «Кошка» и говорит, сразу став серьезной:

— Господа, разрешите мне спеть песню французских военнопленных?

— Конечно, конечно, почему бы и нет!

И она начинает:

Из уголка родной земли

Девушка мне улыбается...

Через несколько тактов начинает подпевать Вомекур.

Когда они заканчивают, все дружно хлопают в ладоши. Майор просто в восторге.

— Я слышал, что это одновременно и песня Сопротивления.

Вомекур подтверждает. Он потихоньку начинает оттаивать в этом обществе, хотя ему и не нравится, что немецкие офицеры окружили «Кошку», которая ведет себя кокетливо и вызывающе.

Компания разошлась лишь с рассветом. «Кошка» и Вомекур разместились на втором этаже в расположенных рядом комнатах, соединенных внутренней дверью. Хозяева провожают обоих и затем прощаются. Английского моряка с соблюдением всех форм вежливости берут под стражу как военнопленного.

Через несколько минут Вомекур нажимает на ручку смежной двери, но та оказалась запертой. «Кошка» отпирает замок, слегка приоткрывает дверь, но остается стоять на пороге.

— Пожалуйста, не надо, Пьер, — говорит она. — Утром мы вернемся в Париж, и я снова увижусь с Блайхером. Меня уже сейчас беспокоит мысль, привел ли он эту Сюзанну в нашу квартиру. Если я ее там обнаружу, то выцарапаю глаза! Извини меня, но я не могу иначе.

В полдень Карл повез на своей машине курьера парижского отдела абвера Вомекура и «Кошку» в Париж.

Перед отъездом она попросила майора Шёна отправить лейтенанта и двоих арестованных ночью английских агентов в лагерь для военнопленных. Им было сказано, что мадам Каррэ и месье де Вомекур тоже арестованы.

— Вы понимаете, господин майор, — поясняет «Кошка», — что так надо для маскировки.

Майор улыбается с пониманием.

На их счастье, агенты были в камуфлированной одежде и могли поэтому рассматриваться как военнопленные. Мешок с их штатской одеждой остался в доме крестьянина.

По прибытии в Париж «Кошка» попросила остановиться около дома номер 26 по улице Фесандерье.

С бьющимся сердцем она позвонила в дверь, и ей тут же открыла Сюзанна.

Обе соперницы стоят у двери, как когда-то, но теперь поменявшись местами.

— Что вы еще делаете здесь, в Париже? — спрашивает Сюзанна. — Я думала, что вы давно уже в Англии.

— Лодка перевернулась, поэтому нам пришлось вернуться. Но я останусь здесь и не подумаю уезжать из Парижа, коль скоро Хуго привел вас в нашу квартиру, как только я вышла за порог!

— А на что вы сейчас претендуете? Вы же — любовница де Вомекура и согласились отправиться в Англию. Что вам здесь еще нужно?

Услышав возбужденные голоса. Блайхер вышел из своей комнаты и сказал простодушно:

— Кошечка, неужели это ты? Девочки, не поднимайте на лестнице гвалт, пройдемте в комнату и поговорим обо всем спокойно.

И вот они сидят все втроем. «Кошка» скупыми словами рассказывает о неудачной попытке сесть в надувную лодку. Блайхер нисколько этим не расстроен.

— Ну и ладно, если первый раз не удалось, то второй обязательно получится, в крайнем случае — в третий. Сегодня же вечером в обычное время я передам в Лондон: «Кошка сообщает: надувная лодка при сильном волнении моря перевернулась... точка... Снова высылайте катер... точка».

— Радиограмму можешь не посылать: в Англию я не поеду, я останусь здесь! — зло фыркнула «Кошка». — Могу предположить, почему твой полковник разрешил тебе избавиться от меня. Ты просто-напросто объяснил ему, что абверу от меня уже нечего ожидать. «Интераллье» больше не существует, ты арестовал сто тридцать ее членов. Так что я больше не нужна, и меня можно выбросить как выжатый лимон... Но ты ошибаешься! Есть еще целый ряд секретных дел, которые я знаю и о которых ничего тебе не говорила.

— И что же это за секретные дела? — спрашивает Блайхер довольно равнодушно.

— Ага, посмотрите на него! У него сразу же появился ко мне интерес! Да, такого Сюзанна предложить тебе не сможет. Она не знает никаких секретов, раскрытием которых ты мог бы заработать у своего начальства авторитет...

— Оставь Сюзанну в покое, Кошечка. Откровенно говоря, я не верю ни одному твоему слову. Ты хочешь меня подурачить...

— Ну вот я опять стала твоей «Кошечкой», когда тебе что-то от меня нужно...

— Мне от тебя ничего не нужно, да я и не верю, что ты знаешь еще какие-то секреты!

— Так, так! Значит, тебе ничего не надо от меня! Тогда я пойду к твоему полковнику и скажу ему: «Ваш фельдфебель Блайхер в последнее время потерял интерес к подпольщикам и вражеским агентам, так как занят своей частной жизнью — своей Сюзанной!»

Блайхер вскакивает:

— Я провожу тебя до дома, Сюзанна!

«Кошка» в ярости кричит им вслед:

— Я останусь в Париже, я еще далеко не выжатый лимон! — Как утопающий хватается за соломинку, так и она хочет доказать, что еще представляет для Блайхера какой-то интерес. — От меня ты можешь узнать еще многое, а если не веришь, то вот, например: руководителя группы Сопротивления в Лилле называют Сильвестром. На самом деле это псевдоним Майкла Тротобаса, английского капитана, парашютиста. Он попросил меня разрешить, чтобы его группа в мою честь сделала своей эмблемой кошачью голову...

— Вы этим можете гордиться, — насмешливо перебила Сюзанна, уходя из квартиры.

В тот же день Блайхер арестовывает в Лилле этого Майкла. Полковник британской секретной службы Морис Бакмастер позже писал:

«Лилль был цитаделью Сопротивления. Первые операции движения проводились именно в районе Лилля. Из рек и каналов тогда вылавливали трупы немецких солдат. Это патриоты мстили оккупантам».

Арестованный, однако, отрицает, что является англичанином и представляет свидетельства, что проживал в Лилле еще задолго до войны, занимаясь извозом много лет.

Поскольку, кроме утверждений «Кошки», никаких других доказательств у Блайхера не было, он был вынужден отпустить задержанного на волю, принеся ему стандартные извинения.

Когда Блайхер упрекнул «Кошку», что она заподозрила невинного человека, та вышла из себя и стала кричать: ей известен первоклассный свидетель, который может подтвердить сказанное ею. Этот свидетель — один из руководителей Сопротивления во Франции, полковник Броль. Ему достаточно лишь показать фотографии этого Тротобаса.

Блайхер уже успел хорошо изучить «Кошку», ее тон заставляет его задуматься. В конце концов, он решает убить двух зайцев одним ударом.

Гостиница «Георг V» относится к числу лучших гостиниц Парижа. Она пользуется мировой известностью за свою элегантность. Расположена она всего в нескольких сотнях метров от Елисейских полей и в послеобеденное время является обычно местом встречи богатых парижан и иностранцев с капиталами.

Вращающаяся дверь пропускает солидных мужчин и обворожительных женщин, а вместе с ними и запахи дорогих французских духов. Их привлекает сюда небольшой оркестр, выступающий, несмотря на военную обстановку, во время файф-о-клока — пятичасового чая. Эти несколько часов должны, по мнению немецких оккупационных властей, создать для верхушки парижского общества иллюзию покоя и безопасности в оккупационной Франции.

Одна из этих элегантных француженок — «Кошка», договорившаяся с Бролем о встрече в баре. Полковник ожидает ее и приветствует сердечно и уважительно, как большую патриотку, которая вот уже более года рискует своей жизнью во благо Франции.

Блайхер занимает место за соседним столиком так, чтобы слышать их разговор. Но они пока говорят о вещах, не относящихся к делу. Полковник по своей гражданской профессии адвокат, перед самой войной вел ее бракоразводный процесс с бывшим мужем. Поэтому он и считает, что знает свою прежнюю подопечную и приватные стороны ее жизни лучше всех.

«Кошка» интересуется, как идут дела у бывшей секретарши мэтра — мадемуазель Летонтарье, с которой Матильда тогда даже немного подружилась: ей приходилось часто бывать в канцелярии адвоката.

Затем «Кошка» вдруг кладет на стол фотографии Майкла Тротобаса, сделанные немцами два дня тому назад при его задержании.

— Кто это? — спрашивает она, затаив дыхание.

Блайхер навострил уши и внимательно наблюдает за выражением лица и реакцией Броля.

— Ну вы-то должны знать его хорошо, мадам!

— Я хотела бы, чтобы вы мне это подтвердили.

— А ведь Сильвестра из лилльской группы вы знаете так же хорошо, как и я. Он же лично просил вас разрешить им носить в вашу честь знак головы кошки...

— Вот это-то я и хотела от вас услышать!

— Что означает ваш вопрос? И откуда у вас эта фотография?

— Это не столь важно. Фотографию он мне прислал. Дело в том, что когда он в то время навестил меня, было темно, и я не разглядела его лица. А кто ведет ваши адвокатские дела. Какой-нибудь представитель или же вам удается самому, наряду с другими делами, заниматься своей практикой?

— Странно, разрешите мне еще раз взглянуть на фото? — просит Броль, заметно растерявшись.

— Да ну ее, эту фотографию.

Полковник Броль пугливо осматривается. Взгляд его падает на Блайхера. И тут он бормочет:

— Вы как раз напомнили мне о моей практике. Мне нужно срочно позвонить в бюро.

Поднявшись, он идет в направлении телефонных кабин. Через несколько минут поднимается и Блайхер. Однако, подойдя к телефонам, убеждается, что Броль уже ушел из гостиницы через черный ход.

28 июля 1945 года в ходе процесса против Матильды Каррэ была проведена очная ставка свидетеля адвоката Броля, полковника французских военно-воздушных сил, с обвиняемой. Вот несколько выдержек из протокола.

Свидетель:

«Мадам Каррэ показала мне фотографию капитана Майкла, и я подтвердил, что это он...»

Обвиняемая:

«Эта фотография была сделана с капитана Майкла во время его ареста... Немцы хотели выяснить характер его деятельности и содержание донесений в Лондон... На вопрос Блайхера, показавшего мне эту фотографию, кто это такой, я ответила, что капитана Майкла знает месье Броль...»

Свидетель:

«Когда я находился в гостинице «ГеоргУ», у меня вдруг появилось подсознательное чувство опасности, поэтому я постарался оттуда незаметно исчезнуть».

Капитану Майклу Тротобасу уйти от своей судьбы не удалось. Некоторое время он еще скрывался в Лилле и даже совершил самую крупнейшую диверсию, в результате которой важнейший паровозоремонтный завод был надолго выведен из строя. Тайная полевая полиция выследила его и обложила со всех сторон. При попытке ареста он оказал вооруженное сопротивление и был убит.

Полковник Бакмастер так рассказывает о его смерти:

«Майкл, будучи окружен, понял, что уйти ему невозможно, и принял решение продать свою жизнь как можно дороже...

После освобождения Франции, в октябре 1944 года, его группа Сопротивления промаршировала по бульвару Либерте, неся во главе колонны стяг с наименованием группы и эмблемой черной кошки, благодаря которой группа прогремела во всей стране».

После того, как полковник Броль, видимо, заподозрив что-то неладное, внезапно покинул столик в ресторане гостиницы «Георг V», за которым сидел вместе с «Кошкой», она поняла, что ей, действительно, необходимо хотя бы на какое-то время покинуть Францию.

В ходе последовавшего радиообмена была достигнута договоренность с Лондоном, что «Кошку» с де Вомекуром в ближайшую ночь заберет английский торпедный катер. Накануне во время вечерней передачи радиостанция Би-би-си назовет обусловленную фразу Место встречи на этот раз подобрано в другом районе.

Вечером 25 февраля 1942 года в 20 часов Блайхер с «Кошкой» сидят молча у приемника и слушают внимательно «частные сообщения» лондонской радиокомпании. Звучат фразы, их не касающиеся: «Эвелин идет с Артуром в кино»... «Снег летом не выпадет»... Но вот диктор произносит: «Дядя Ричард и тетя Мейбл за завтраком упали в обморок».

Оба смотрят друг на друга. Это сообщение — для них. Следовательно, завтра, в ночь с 26 на 27 февраля, операция повторится.

Блайхер выключает приемник.

— У меня такое ощущение, что на этот раз все должно получиться, — произносит он.

На следующее утро «Кошка», готовая к отъезду, стоит опять перед Блайхером. У подъезда ждет Карл. Вомекура они заберут по пути. На прощание Хуго говорит:

— Ну, всего хорошего! Я буду думать о тебе! Не беспокойся! Доброго пути и прощай!

— Нет, — возражает «Кошка», — не прощай, а до свидания через месяц! Не позже как через четыре недели я буду стоять у порога!

Она, пожалуй, и сама не верит, что возвратится. Но ей обязательно нужно испортить настроение своей сопернице Сюзанне, чтобы та не чувствовала себя спокойной и не очень-то рассчитывала пожить с Блайхером в этой квартире.

Матильда спускается по лестнице. Блайхер не может проводить ее до вокзала, чтобы не встречаться с Вомекуром, шефом групп французского Сопротивления. Хуго стоит у окна и смотрит на улицу. «Кошка» оборачивается, машет ему рукой и садится в машину.

Проходит два дня, но Блайхер все еще не решается привести Сюзанну в свою квартиру, боясь, как бы Матильда не возвратилась, как в прошлый раз.

Наконец, Би-би-си сообщает: «Компания добралась благополучно».

Блайхер стремглав несется вниз по лестнице, садится в машину, стоящую у подъезда, и едет на бульвар Суше. Едва он позвонил, как Сюзанна открыла дверь. Не говоря ни слова, он обнимает ее. Она догадывается, что означает это его своеобразное приветствие.

Жизнь в Париже идет как обычно. Радист Табет выходит каждую неделю на связь и передает сообщения, которые ему зашифровывает Рене. Блайхер ждет известий от «Кошки». Проходит несколько недель. И вот однажды поступает ее радиограмма:

«Прохожу курс специальной подготовки, который продлится еще несколько недель.... точка».

Еще через несколько недель «Кошка» передала:

«Приболела... точка... Срок возвращения не определен... точка».

По этому и некоторым другим признакам Блайхер делает вывод, что англичане раскрыли его радиоигру и что «Кошка» в Париж уже не вернется.

Что в действительности там происходило, Хуго узнает лишь через несколько лет.

Сразу же после их высадки с катера в Саутгемптоне «Кошку» и Вомекура развезли по разным местам. Те признания, которые она сделала ему в Париже, он, судя по всему, от англичан скрыл, ибо в противном случае она была бы арестована сразу же.

Беседовал с «Кошкой» офицер французского направления британской разведслужбы Том Грин, которого в основном интересовали два момента. Первый касался дезинформации по «Шарнхорсту», «Гнейзенау» и «Принцу Евгению». Здесь она в свое оправдание успешно ссылалась на бельгийца «месье Жана», который якобы воспользовался данными своего агента, не заслуживавшего доверия. Сама же она была больна. Так что ее собственная вина по этому вопросу осталась недоказанной.

Хуже для нее сложились обстоятельства по второму моменту — комплексу «Тротобаса—Броль». Дело в том, что полковник Броль успел направить в Лондон через Виши письменное донесение, в котором изложил свои сомнения касательно истории с фотографией Майкла, чем усилил подозрения англичан в отношении «Кошки».

Приводим выдержки из его донесения:

«Из гостиницы «Георг V» я пошел сразу же домой. Ночью мне не спалось, и я размышлял, как и чем можно объяснить немотивированный вопрос «Кошки» в отношении английского капитана Тротобаса и его фотографии. Будучи юристом, я задался вопросом, а не были ли адресованы мои ответы тому типу, который сидел за соседним столиком и был похож на немца. И вот то обстоятельство, что я не спал, спасло меня. Посреди ночи я вдруг услышал на лестничной клетке крадущиеся шаги. Выскочив из постели, я успел шепнуть жене: «Это немецкая полиция! Они, видимо, открыли дверь отмычкой и вошли в дом. Скажи им, что я сегодня после обеда уехал в Виши». Схватив свою одежду, обувь и носки, я поспешил на мансарду в комнату служанки, вытащил ее из постели и сам улегся на ее место. Когда сотрудники тайной полевой полиции постучали в дверь девушки и она появилась заспанная и в ночной рубашке, они не стали даже заходить в ее комнатушку.

На следующее утро знакомый парикмахер наклеил мне бороду. Я выехал в неоккупированные районы страны, где встретился с капитаном Симонитом из Второго бюро, который в свое время был одним из преподавателей «Кошки» в шпионской школе. Тот высказал подозрение, не виновата ли «Кошка» в многочисленных и до сих пор невыясненных арестах участников движения Сопротивления...»

В ходе разбора истории с капитаном Майклом Трото-басом выяснилось, почему Блайхер был вынужден признать того за истинного француза, долгое время проживавшего в этой стране. Дело в том, что британская разведка задолго до войны стала засылать своих агентов во все страны Европы, где они и оседали под видом местных граждан. Одним из них и был Тротобаса, поселившийся в Лилле еще в 1934 году. С 1939 по 1941 год он, однако, проходил военную службу в одном из полков в Англии, по окончании которой был в 1941 году выброшен на парашюте в районе Лилля. Таким образом, являясь уже давно осевшим «французом», он одновременно был и парашютистом, сброшенным во Францию в 1941 году.

После возникновения подозрений в отношении «Кошки» Том Грин приступил к ее регулярным допросам. Но она все отрицает. Каждое ее заявление проверяется в Париже лондонскими агентами. И большинство показаний не подтверждается. «Кошка» все более запутывается. Наконец, 1 июля 1942 года, через четыре месяца после высадки в Англии, ее арестовывают по обвинению в предательстве капитана Тротобаса и полковника Броля, а также по подозрению в предательстве нескольких членов организации «Интераллье».

Но англичане не стали устраивать против нее судебного процесса, задержали в следственной тюрьме до конца войны. В 1945 году Матильда Каррэ была передана французским властям.

Кроме вышеупомянутых двух пунктов обвинения, французский следователь в том же 1945 году выявил еще тридцать три случая предательства с ее стороны.

После войны арестовали и Сюзанну Лоран. Ее вина заключалось в том, что она была длительное время любовницей самого Хуго Блайхера. В предательстве ее не обвиняли. Всех француженок, имевших в период оккупации связи с немецкими солдатами, естественно, арестовывать не стали.

«Кошку» нарочно поместили в ту же самую камеру номер 213, в которой она находилась в ноябре 1941 года, когда тюрьмой управляли немцы. Сюда же, в этот номер, посадили и Сюзанну.

Случилось это в середине ноября 1946 года, когда надзирательница, злобно усмехаясь, втолкнула ее в эту камеру. заявив:

— Ну вот, теперь вы можете от души потолковать о своем любовнике!

Так начала свой рассказ Сюзанна автору этих строк.

— Нет, нет, пожалуйста, не делайте этого... Я не выдержу пребывания с этой женщиной в одной камере, — умоляет «Кошка» надзирательницу.

Злобная усмешка снова появляется на костлявом лице надзирательницы.

— Ну-ну, к чему такая привередливость, Каррэ! Будьте рады, что у вас появилась возможность обменяться постельными тайнами об этом боше! Ха-ха-ха...

Дверь захлопывается, и «Кошка» с Сюзанной остаются одни. Молча стоят они друг против друга.

— Мне очень жаль, — первой прерывает молчание Сюзанна. — Мне, действительно, жаль, но это не моя вина, что нас поместили вместе.

«Кошка» с трудом пытается взять себя в руки.

— Вина?! Во всем виноваты только вы! Вы разрушили мою жизнь, украли у меня любовь Хуго, а теперь появились здесь, чтобы посмеяться надо мной.

— Вы не правы, мадам, — отвечает Сюзанна спокойно и смотрит на «Кошку» печальными глазами, которые уже давно отвыкли от слез.

— Я боролась за Хуго, как и каждая женщина за мужчину, которого любит. И я тоже потеряла его, как и вы... Время оказалось сильнее нашей любви. Поймите, наконец, мы обе окажемся скоро перед судьями, которые не знают пощады. И нас осудят. Только потому, что мы любили обе — и вы, и я. Наше преступление заключается в том, что мы любили немца. Полагаю, мадам, что мы не должны разыгрывать спектакль, которого они, скорее всего, от нас ожидают...

Она садится на нары к «Кошке». Та отворачивается от своего смертельного врага.

Обе долго молчат, уставившись в грязную стену камеры. Понемногу муки ревности у обоих утихают.

— Думаю, что вела себя грубо по отношению к вам, когда вы приехали в Париж навестить Жана, — говорит «Кошка».

Сюзанна горько улыбается.

— Да и я была не слишком любезна с вами, когда мы позже разговаривали по телефону в тот день, когда Хуго пришел ко мне.

— Ах, об этом нужно сейчас забыть, — отмахивается «Кошка» и мечтательно добавляет: — Как я вам завидую, Сюзанна, что Хуго вас так любил...

— О, не говорите... — Сюзанна смущенно краснеет. — Поверьте мне, Матильда, Хуго очень вас уважал. Он часто вас вспоминал и очень упрекал себя, что послал вас в Англию, поставив, сам того не желая, в трудное положение... Он часто думал и говорил о вас, больше, чем мне хотелось.

На глазах «Кошки» появляются слезы. Она не чувствует холода камеры, не замечает окружающую грязь. На душе ее становится легко, тело наполняет приятная теплота. Робко кладет она руку на плечо сокамерницы и произносит:

— Спасибо, Сюзанна... Простите мое тогдашнее поведение...

Сюзанна молча смотрит на нее, и в ее взгляде появляются понимание и доброта.

— Да ладно, — шепчет Сюзанна и протягивает свою руку Матильде.

Когда через некоторое время их помещают в разные камеры, между ними уже установились мир и дружба. Чувства эти они сохранили и позже, не давая в ходе процесса никаких показаний, которые могли бы повредить друг другу.

4 января 1949 года следствие было закончено. Матильда Каррэ, «Кошка», предстала перед судьями, которые все были участниками движения Сопротивления и приговор которых был однозначен еще до начала процесса.

Французская общественность с волнением следила за сенсационным процессом. Сообщения о нем печатаются в газетах крупными буквами:

«Шпионка абвера «Кошка» выдала 35 патриотов!» — пишет «Либерасьон».

«Оставшиеся в живых узники лагеря смерти обвиняют «Кошку», — вторит ей «Орор».

«Мадам Каррэ — вторая Мата Хари!» — утверждает «Фигаро».

Пресса беснуется. Общественность требует головы «Кошки». Вся накопившаяся ненависть, злость и ярость обрушиваются на женщину, бывшую в свое время живым символом Сопротивления и любви к Отечеству.

Зал, где проходят заседания особого суда, наполнен до отказа. Председатель зачитывает обвинительное заключение.

Час проходит за часом. Свидетели дают показания против «Кошки». Час за часом на нее накатываются волны ненависти и презрения. Но Матильда высоко держит свою голову. Кажется, что все обвинения от нее отскакивают...

Но вот обстановка немного меняется. В зале раздается голос разума— спокойный, четкий и деловой. Это голос полковника Ашара, начальника Второго бюро генерала де Голля в Виши. Голос человека, который имеет все основания осудить изменницу.

Полковник Ашар высказывает мнение, что «Кошка» была пламенной патриоткой и тысячу раз рисковала своей жизнью ради Франции. И только один раз она оступилась. В течение очень непродолжительного времени. Разве может это идти в сравнение с ее неоценимыми заслугами перед союзными секретными службами, с которыми она тесно сотрудничала в течение целого года? Нет, — подчеркнул полковник, — «Кошка» могла оступиться, но несмотря ни на что она остается женщиной, достойной восхищения.

Медицинский эксперт доктор Ойер дает развернутое психиатрическое заключение, речь в котором идет о ее инстинктах и сексуальных излишествах.

— Это просто смешно! — протестует «Кошка», женская гордость которой затронута. — Господин доктор Ойер обследовал меня не более трех минут, в течение которых поглядывал на меня с любопытством и задавал интимнейшие вопросы, как я полагаю, с намерением свести все к альковным приключениям вместо рассмотрения вопроса о шпионаже.

— Вы что же, намерены отрицать, что имели с Блайхером интимные отношения? — строго спросил председатель суда.

— Как бы вы поступили на моем месте, господин председательствующий, если бы были женщиной? — отпарировала «Кошка».

Раздавшийся смех был явно в ее пользу.

— Итак, вы, француженка, имели интимные отношения с этим мужчиной, немцем? — с некоторой злостью задает вопрос председатель. — И у вас не было при этом никаких препятствий морального и иного порядка?

На секунду «Кошка» опускает глаза. Лицо ее краснеет. В этот момент она выглядит, как пятнадцать лет тому назад, неопытной молоденькой девушкой... Она молчит.

— Ну, коли вы сами ничего не хотите сказать, то мы будем иметь удовольствие допросить двух ваших бывших любовников, мадам, о ваших опытах с ними, — с издевкой произносит председатель.

«Кошка» пожимает плечами и холодно произносит:

— Я не думала, что здесь речь будет идти о секретах спальни.

Кто же эти любовники Матильды Каррэ, которых сейчас представят в качестве свидетелей обвинения? Появится ли таинственный Хуго Блайхер? Блайхер, о котором много слышали, но почти никто его не видел.

Но в зал входит не он, а худощавый, благородного вида мужчина. Это Пьер де Вомекур.

Он говорит о сексуальной зависимости «Кошки» от Блайхера, о смертельном страхе, который испытала эта женщина в тюремной камере после своего ареста немцами, о ее ужасе перед пытками и возможной казнью. Но он говорит и о «пламенной любви к Отечеству», которая постоянно наполняла сердце Матильды Каррэ.

Процесс достигает кульминации, когда в зале появляется свидетельница, одетая в темное. Карандаши журналистов буквально порхают над блокнотами. Свои показания дает мадам Беляр, мать «Кошки». Голос ее не раз прерывается слезами:

«Вы должны понять наше состояние и желание помочь своему ребенку, когда мы собственными глазам наблюдали, как она, вопреки своей воле, все глубже погружалась в болото ужасного несчастья, которое теперь называется «предательством». Можете ли вы представить себе, что пришлось ей пережить, когда она каждую минуту ожидала, что вот откроется дверь ее камеры и войдет палач? Есть свидетель, который может вам все это подтвердить и облегчить положение моей дочери. Это Хуго Блайхер. И я спрашиваю вас, месье, где этот свидетель?»

Вот какой вопрос бросает мадам Беляр судьям. Тот же самый вопрос задавал постоянно защитник «Кошки» мэтр Нод. Этот же вопрос задавала себе и Матильда в надежде, отчаянии и ожидании...

«Свидетель Хуго Блайхер приглашен на заседание суда, как и положено, — заявил председатель. — Если он не появился, то суд тут ни при чем, поскольку проживает в британской оккупационной зоне Германии».

Но это его заявление абсолютно не соответствует действительности.

Свидетель Хуго Блайхер жил тогда, как и позже, не в британской, а в французской оккупационной зоне, в городке Теттнанг, неподалеку от Боденского озера. Он владелец небольшого табачного магазина. И в том 1949 году он был готов поехать в Париж, если бы вовремя получил приглашение, так как без него ему не выдали бы въездной визы во Францию. Оно, это приглашение, пришло лишь через две недели после оглашения приговора. Видимо, специальный суд не очень-то хотел заслушать одного из главных свидетелей защиты.

7 января 1949 года со своего места поднимается прокурор Беконье, гроза коллаборационистов, всех французов, сотрудничавших с немцами по злой или доброй воле. Он вел процессы против Сюзанны Лоран, Рене Борни, против всех агентов и лиц, работавших когда-либо с Блайхером.

В своем вступлении прокурор говорит не менее пятнадцати минут о Хуго Блайхере. И что удивительно, это — не обвинение, а чуть ли не хвалебный гимн храброму и порядочному вчерашнему противнику:

«Во всей рассматриваемой нами шпионской игре этот немец — единственная приличная личность. Я не скрываю своего удивления его одаренностью, умением разбираться в людях и оказывать на них влияние, его порядочностью и интеллигентностью, а также способностью влиять на женщин... Я знаю, что Блайхер лично произвел аресты около трехсот борцов Сопротивления, но почти никогда не носил оружия. Я знаю также, что он отказался вступить в контакт с британской секретной службой и представителями французского движения Сопротивления, когда Германия уже проиграла войну, ибо он презирал предательство».

Далее прокурор Беконье перешел к личности «Кошки», подчеркнув, что он не только государственный обвинитель, но и француз. Беконье предложил рассматривать любовь «Кошки» к Блайхеру и ее, по его выражению, «сексуальную зависимость» в качестве «смягчающих обстоятельств».

Однако он тут же бросает на другую чашу весов ее предательство 35 патриотов. И весы склоняются не в пользу «Кошки». Повысив голос, служитель Фемиды бросает в притихший зал:

— Это предательство стоило им жизни. Вот почему я требую для обвиняемой смертной казни!

Когда вслед за выступлением прокурора начал говорить ее защитник мэтр Альберт Нод, он увидел повсюду в зале лишь холодные и враждебные лица. Адвокат понял: приговор, по сути дела, уже вынесен.

«Кошку» — на эшафот!» — кричали заголовки бульварной прессы. То же было написано и на лицах присяжных заседателей и судей.

«От имени преданных — от имени перемещенных лиц — от имени мертвых — от имени народа» — выносит свой приговор специальный суд в субботу, 8 января 1949 года:

«Приговорить к смерти!»

«Кошка» не сломалась, когда услышала приговор, а восприняла его спокойно и невозмутимо. Но даже ее спокойствие и невозмутимость были поставлены ей в укор. Волны ненависти к ней поднимаются еще выше, поскольку она не доставляет своим врагам мстительного удовольствия лицезреть, как она станет на колени и будет умолять о пощаде.

За приговором следует бесконечная ночь в тюремной камере. Матильда Каррэ пишет длинное письмо своему защитнику мэтру Ноду:

«Дорогой мэтр!

Мне хотелось бы многое вам сказать, но, к сожалению, из-за стражи я этого сделать не могла. Как раз вам не следует верить тем свидетелям, которые заявляли, будто бы я «порочна». Смертный приговор мне вынесен. Так что мне теперь нечего скрывать. Поэтому прошу вас поверить мне: я не совершила всего того, что мне приписывается.

Правда, я не всегда вела себя любезно по отношению к вам, но это как раз из-за чувства симпатии, которое я к вам испытываю. И не хочу остаться в вашей памяти ни как какое-то «чудовище», ни как «бесчувственная баба». Если бы вы знали, чего мне стоило надеть эту маску и скрыть за ней мое истинное, внутреннее «я»! Долгие годы, а точнее с того дня в 1942 году, когда мне пришлось оставить Хуго Блайхера, я не встретила больше ни одного человека во всем мире, которому могла бы показаться такой, какая я есть на самом деле. Как часто я была готова отчаяться, как часто думала, что больше не выдержу, но все же у меня хватило сил и воли продержаться все эти пять дней процесса. Я не испытываю ненависти или злобы по отношению к прокурору, месье Беконье, хотя и чувствую себя несказанно униженной, потерянной и несчастной.

Во время вашего выступления у меня на глазах готовы были выступить слезы. Как мне хотелось бы пожать вашу руку и высказать благодарность за вашу великолепную защиту, хотя приговор был мне ясен еще до конца процесса. Только вы увидели меня другой, в отличие от обвинителя и судей, и вы были правы.

Я до сих пор верю, что имею право на жизнь. Я верю также, что у меня есть еще силы быть для людей полезной. И это — несмотря на ожидающую меня смерть. Сколько еще невыполненных желаний живет в моем сердце — долго ли?

Только поэтому я вас умоляю: попробуйте сделать все, что в ваших силах, чтобы освободить меня из этой ненавистной тюрьмы. Я не нахожу слов, да мне и не хочется произносить пустых фраз. Единственное мое желание: поймите мое состояние и ту надежду, которую я на вас еще возлагаю, а также те чувства, с которыми я о вас думаю...

Ваша маленькая...»

Вместо подписи Матильда рисует свой символ маленькой сидящей кошки.

Голосов людей, выступивших в защиту «Кошки», было предостаточно. Это прежде всего тюремные священники — духовники Арбуст и Омонье. Они поддерживают прошение о помиловании, поданное защитником Нодом на имя президента Французской Республики. С возмущением выступают оба священника против прессы, против одностороннего, тенденциозного освещения процесса «Кошки». Они находят теплые слова в ее адрес.

В течение четырех месяцев стоит Матильда Каррэ на пороге смерти. Четыре месяца борется она за свою жизнь в камере смертников. Но вот ее вопрос наконец решается. 8 мая 1949 года смертная казнь заменяется пожизненным заключением. А еще через шесть лет, весною 1955 года, «Кошка» будет помилована и освобождена.

За несколько сотен километров от Парижа, где-то в сельской местности, у близких родственников «Кошка» нашла приют.

Там и живет она с тяжелой болезнью сердца и наполовину ослепшая. Супершпионка второй мировой войны, темпераментная, жадная до жизни и любящая приключения женщина теперь от всего устала.

Несказанно устала...

Примечания

1

Достопримечательные районы Гамбурга, Вены и Берлина.

(обратно)

2

Тайная полевая полиция.

(обратно)

3

В переводе с французского — ' межсоюзническая».

(обратно)

4

«Обросший» — прозвище, которое получили французские солдаты в период первой мировой войны.

(обратно)

5

Прозвище английских солдат.

(обратно)

6

Доктор Э.Роскотен, оберрегнрунтсрат (старший правительственный советник) земли Баден-Баден, был во время войны военным судьей в Париже. В качестве такового он предпринял все необходимые меры для соблюдения этой договоренности, несмотря на различные препятствия и возражения со стороны службы безопасности.

(обратно) Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg