Алексей Щербаков Русская политическая эмиграция. От Курбского до Березовского
Пролог
В эмиграцию люди подаются по разным причинам. Кто-то надеется, что в другой стране будет жить лучше. Кто-то – из авантюристских настроений. Как сказал писатель-эмигрант Сергей Довлатов, кто-то уехал из СССР в США, потому что ему хотелось плюнуть с Бруклинского моста в Гудзон. Писатель и рок-музыкант Владимир Рекшан рассказывает о своем друге, отбывшем в Великобританию, чтобы иметь возможность ходить на концерты группы Deep Purple.
Так было не только в советские времена. В конце XIX‒начале ХХ века множество людей ехали за океан за лучшей жизнью. А гимназисты, начитавшись Фенимора Купера, пытались бежать в Америку, чтобы «воевать за индейцев». И ведь некоторые, самые упорные, добирались до цели…
Но политическая эмиграция – это совсем иное дело. Политэмигранты, как правило, покидают страну для того, чтобы бороться с существующей властью. А потому они очень тесно связаны с покинутой ими страной.
Чтобы понять отличие психологии политических эмигрантов от иных, приведу такой пример. В России существовало явление, называемое «русским протестантством». Суть его в том, что определенные группы людей отвергали Православную церковь и исповедовали неортодоксальные религиозные взгляды. Их было достаточно много. В Российской империи с такими взглядами жить было непросто, «русских протестантов» довольно жестко прижимали. Так что многие подались в эмиграцию. Общины различных сект образовались в том числе и в Южной Америке – и существуют до сих пор. Сектанты сохранили русские традиции, возможно, лучше, чем мы. Но… Их никогда особо не волновало, что происходит в России. Они жили и живут своей жизнью – и какое им дело до того, что происходило и происходит на их исторической родине?
А вот политические эмигранты продолжали смотреть на покинутую Родину. Они хотели разрушить существующий режим – а для этого надо было иметь информацию о происходящих в России событиях. Так, белоэмигранты внимательно читали «Правду» и «Известия», работы советских вождей, а самые настырные – даже стенограммы партийных съездов. Причем они штудировали всё это куда внимательнее, чем многие коммунисты.
Главное отличие политэмигрантов от всех прочих – они рассчитывали вернуться. Даже если реальных шансов на это не было – в глубине души они на это надеялись. Причем хотели не просто вернуться, чтобы обнять березки и перекреститься на Исаакиевский собор или храм Василия Блаженного. Они желали вернуться с победой, на белом коне, чтобы насладиться видом поверженных противников. Часто это желание затмевало всё, в том числе и здравый смысл. Потому-то для достижения своих целей они связывались с кем угодно, в том числе и с откровенными врагами России.
Первый русский диссидент
В России XVII века Курбский как борец с тиранией стал известен благодаря проникновению из Речи Посполитой так называемых Сборников Курбского – подборки его сочинений, нередко объединенных с другими произведениями, описывающими жестокости Ивана Грозного – например, главы «О московской тирании» из хроники польского историка XVI века Мацея Стрыйковского «Описание Европейской Сарматии», переработанной Александром Гваньини.
Тем самым Сборники Курбского, известные более чем в 120 списках, как бы создавали альтернативу официальной «благопристойной» истории правления Ивана Грозного. Как отмечено К. Ю. Ерусалимским, «копирование Сборника имело привкус „литературного скандала“»… Сами масштабы копирования этого сборника могут быть истолкованы как знак участия Курбского в жизни российской литературы и общества. Информация, собранная князем, не находила аналогов в официальных русских текстах о времени Ивана Грозного. Брошенный Курбским вызов тирании иногда воспринимался как вызов власти как таковой.
Александр Филюшкин, историкКнязь Курбский является символической и мифологической фигурой в отечественной истории. Еще декабристы использовали его образ для создания мифа о непримиримом идейном «борце с деспотией». В этом деле принял участие и Пушкин и многие другие. Именно «свидетельства» Курбского в значительной степени служат основой рассказов об «ужасах опричнины». Хотя никаким свидетелем он тут не мог быть по определению.
Но главное другое. В поведении Курбского и в его литературном творчестве прослеживаются характерные особенности многих персонажей из тех, кто «выбрал свободу». И эволюция его взглядов также очень характерна…
Необходимое историческое пояснение
Начну я издалека, кратко охарактеризовав то, что происходило в России.
…Российское государство, как известно, возникло за счет того, что Москва не мытьем так катанием объединяла вокруг себя фактически независимые княжества, на которые распалась Киевская Русь. Процесс, разумеется, происходил очень непросто, и методы были весьма далекими как от гуманизма, так и от средневековых норм морали. А если честно – то гнусными и подлыми. Но вот уж как вышло. Их противники были не лучше. Отнюдь не всем феодальным владетелям хотелось терять свою независимость.
Жирную точку в этом процессе поставил великий князь Иван III (дед Ивана Грозного, кстати, при жизни он имел такое же прозвище, как и его внук), человек, к сожалению, почти забытый в русской истории. Он мало того, что навел порядок, так сказать, в первом приближении, так еще и объявил себя царем. Последнее было делом серьезным. Причина в том, что великий князь по тогдашним представлениям был всего лишь «самым главным» среди князей. Не больше. А вот царь – это дело другое (слово произошло от латинского «цезарь», так называли себя древнеримские императоры). Все остальные феодальные владетели превращались в бояр – то есть они по определению стояли на ступень ниже. Есть царь – и есть все остальные[1].
Сложный период объединения оставил после себя множество «остаточных явлений», за который бояре держались обеими руками. Кроме царя была еще и боярская Дума. Казалось бы, это не самое плохое явление – ограничение царской власти. Но если присмотреться повнимательнее – получается совсем иная картина. Бояре защищали свои и только свои интересы.
Самым знаменитым и самым чудовищным из реалий тогдашней политической жизни было так называемое местничество. Суть его в том, что на государственные должности назначали по знатности. Существовал официальный, хоть и довольно запутанный «рейтинг» как боярских родов, так и отдельных их представителей. Так вот, никого не могли назначить на должность ниже той, которую занимал его предок. Подчиняться более «худородному» для боярина было делом унизительным. И они были готовы до конца отстаивать то, что считали своим правом.
Эту ситуацию наглядно иллюстрирует советский анекдот 70-х. Генерал гуляет с внуком.
– Деда, а я стану генералом?
– Конечно.
– А маршалом?
– Нет, у них свои внуки есть…
Суть понятна. Есть каста элиты, которая живет по собственным законам, и даже царь изменить эти законы не властен. За такие вещи обычно держатся обеими руками.
Но вы представьте, как эта система работала в реальности. Допустим, собрался царь воевать. Ему приходилось изрядно поломать голову над тем, чтобы так расставить людей на руководящие посты, дабы и местничество не порушить, и чтобы военачальники хоть что-то путное из себя представляли…
Вообще, местнические споры были любимым развлечением русских бояр. С ним не удалось справиться даже Ивану Грозному. Официально местничество было отменено лишь Алексеем Михайловичем в 1682 году. То есть уже совершенно в иную эпоху. Но и это не очень помогло. Психологию-то куда денешь? У представителей элиты местничество было вбито в головы с юности тяжелым молотком. Так что реально местничество ликвидировал только Петр I. Как говорится, «против лома нет приема, если нет другого лома». У Петра Алексеевича он был…
Иван III был очень суровым государем, при нем не забалуешь. При его сыне Василии III дело шло тоже, в общем, неплохо. После смерти последнего власть взяла в руки его жена Елена Глинская – также очень серьезная и энергичная дама. Однако в 1538 году она умерла (по некоторым версиям – ей помогли уйти на тот свет). И вот тут-то началось…
А начался, по сути, боярский беспредел. В процессе которого различные аристократические кланы стремились к тому, как бы побольше урвать. В том числе и родственники покойной царицы.
Вот что писал об этом впоследствии Иван Грозный. «Было мне в это время восемь лет, и так подданные наши достигли осуществления своих желаний – получили царство без правителя, об нас же, государях своих, никакой заботы сердечной не проявили, сами же ринулись к богатству и славе и перессорились при этом друг с другом… сколько бояр наших, и доброжелателей нашего отца, и воевод перебили. Дворы, и села, и имущества наших дядей взяли себе и водворились в них. И сокровища матери нашей перенесли в Большую казну, при этом неистово пиная ногами и тыча палками, а остальное разделили».
Беспредел распространялся не только на царское имущество, но и на все, до чего могли дотянуться тогдашние олигархи. Именно так, без кавычек. Бояре и являлись тогдашними олигархами. Со всеми отсюда вытекающими.
Закончилось это печально. В 1547 году в Москве разразилось восстание. Идейное его содержание было простым, как репа: «Ну, достали, вы, сволочи!»
Данные события позволили 17-летнему Ивану Васильевичу взять реальную власть. (До этого времени он только числился царем. Руководили страной иные товарищи.)
Иван Васильевич стал осуществлять реальные преобразования. Напомним их, известные со школьного курса.
В 1549 году царь произнес речь на Красной площади. Он осудил неправильное боярское правление и высказался за реформы. Последние долго себя ждать не заставили. В том же году был создан Земский собор – по идее, собрание, представляющее все категории населения России. Реально, конечно, было не так красиво, но это был хороший щелчок по носу аристократии.
В 1550 году был издан Судебник, согласно которому боярские вольности изрядно ограничивались. Поясню, что до этого бояре творили в своих вотчинах, что хотели, и никто им был не указ. Еще Иван III пытался призвать их к порядку, но без особого толку. Его внук пошел на второй заход, пытаясь ограничить боярский произвол.
В 1556 году царь начал бороться с местничеством. Иван Васильевич уже влез в войну с Казанским ханством и на собственном опыте убедился в полной неработоспособности местнической системы. Не слишком удачные первые походы на Казань были связаны во многом именно с местническими разборками среди военачальников. Но тут Иван Васильевич (пока еще не Грозный) выдал половинчатое решение. Местничество отменялось только в действующей армии.
И в том же году произошло главное событие. Учреждаются стрелецкие полки. То есть, говоря современным языком, контрактная армия. До этого никакой регулярной армии в России не было. Вообще. Вооруженные силы составляло дворянское ополчение. Землевладельцы разного ранга обязаны были в случае чего выставить то или иное количество бойцов. То есть нормальная феодальная организация. Кто, когда и как выставит – кому эти выставленные бойцы станут подчиняться, а кому не станут – вопрос особый… А вот стрельцы служили за царское жалование и к тому же имели массу дарованных царем привилегий.
То есть все преобразования Ивана Грозного били в одном направлении – ослабить по мере возможности влияние феодальной верхушки и укрепить центральную власть. Ничего такого особенного тут нет. Это проходили все государства.
Вот именно в такой атмосфере и сформировался князь Андрей Михайлович Курбский.
Путь воина
Он поступил на службу в 1547 году. Как это было принято, Курбский, потомок ярославских князей, занял место в свите царя Ивана Васильевича. А дальше пошла война. Курбский служил на южной границе государства. Кстати, она проходила… по реке Оке. То есть сегодняшний москвич легко мог доехать до этой границы на электричке. Воевал Курбский неплохо. Впоследствии он приписал себе и вовсе героические действия, правда, это-то ничем не подтверждается. Но в любом случае – он действовал как грамотный пограничный командир.
Так пошло и дальше. Во время походов Ивана Грозного на Казань Курбский занимал должность второго воеводы полка правой руки. То есть на современном языке – помощника командующего корпусом, генерал-лейтенанта[2].
Об этой войне я рассказывать не стану, это, конечно, интересная история, но уж слишком явно выходит за рамки темы книги. А если в этих рамках – то Курбский воевал отлично. Правда, впоследствии он несколько приукрасил свою деятельность.
Дело было так. Во время штурма Казани 2 октября 1552 года татары пытались прорваться из окруженного города. На пути их оказались русские части, в том числе и те, которыми командовал Курбский. Сражались они мужественно. И татары не прошли. Слава героям! Но беда-то в том, что потом Курбский сообщал об этом бое уже и вовсе невероятные факты – о соотношении численности войск противника и подчиненных ему. Получалось, что Курбский дрался с десятикратно превосходящими силами противника, чего в те времена быть не могло по определению. Тогда ведь решала дело рукопашная схватка, огнестрельное оружие было не слишком эффективным. А татары были не хуже подготовлены, чем бойцы Курбского, к тому же они сражались с мужеством отчаяния, отступать им было некуда. Впрочем, тогда было принято завышать до небес численность врага.
Некоторое время после этого Курбский развлекался тем, что «приводил к порядку» окрестные кочевые племена. Курбский мотался по степи и подчинял местных кочевников. И дело не в том, что этот процесс, мягко говоря, не соответствовал нынешним представлениям о гуманизме. А он очень не соответствовал. Это-то ладно. Тогда о гуманизме никто понятия не имел. Ни в России, ни в Европе. Вот тут-то и была первая обида на царя. Курбскому было очень скучно мотаться по степи и гонять кочевников, к тому же он полагал, что подобное назначение не соответствует его статусу.
В 1556 году Курбский получил назначение на новый театр военных действий – в Литву.
Там Курбский тоже воевал неплохо. Хотя каких-то особенных полководческих талантов и не показал. Но, в общем, грамотно действовал на своем месте. Русские войска, среди которых был и Курбский, настойчиво и планомерно разносили владения Ливонского ордена.
В общем и целом, князь не являлся выдающимся полководцем. Не Наполеон и не Суворов. Но он был вполне грамотным военачальником на своем уровне.
Но в 1560 году случилось нечто странное. Курбского сняли с высоких должностей. Некоторое время он околачивался на незначительных должностях в приграничных городах. Причины этого неизвестны, но выводы делаются серьезные. Именно в это время происходит, в августе 1563 года, якобы значительная битва под Невелем, в которой, дескать, князь потерпел поражение, а Иван Грозный в этом узрел предательство.
Беда в том, что эта битва выглядит полной фантастикой. Согласно польским источникам, 1500 поляков разгромили 40-тысячную армию русских. Дело даже не в том, что сам факт такого сражения весьма сомнителен. Против настолько подавляющего численного превосходства противника что-то возможно сделать только при абсолютном преимуществе в выучке и вооружении. Например, если латная конница столкнулась с толпой вооруженных вилами и косами крестьян. Но поляки и русские тогда были обучены и вооружены примерно одинаково. Да, как свидетельствует история, сражались примерно на равных. То наши их победят, то они наших…
Но это ладно. Вопрос: откуда там взялась такая армия? 40 тысяч воинов – это всё, что могла выставить тогдашняя Россия. То есть эту армию надо было долго собирать и двигать с какой-то внятной целью. Но никаких сведений о создании и передвижении такой армии нет. Ни о том, куда она шла, ни о том, зачем. Значит – никакой большой армии под Невелем не имелось.
Отвлекаясь от темы, добавим. После Второй мировой войны среди немцев тоже нарисовались подобные «герои». Согласно их бодрым рапортам, они сбили наших самолетов и сожгли танков на порядок больше, чем их было произведено в СССР. Справедливости ради надо сказать, что с нашей стороны тоже завышали количество уничтоженных врагов.
Так что там было? Скорее всего, небольшой пограничный отряд, которым руководил Курбский, получил по зубам от поляков. Делов-то. Обычная пограничная стычка, которые в те времена происходили постоянно. Вообще-то впоследствии Курбского объявляли чуть ли не гениальным полководцем. Пошло это от его собственных заявлений. Тему подхватили поляки, которым такой пропагандистский ход был выгоден. (Что не мешало им смаковать мифический грандиозный разгром под Невелем. Но пропаганда далеко не всегда подчиняется законам логики.) А как же – дескать, любой приличный человек непременно убежит из дикой варварской Московии к культуре и просвещению. Что представляла из себя «просвещенная» Речь Посполитая, я еще расскажу.
Что же касается полководческих талантов Курбского… Он, безусловно, был хорошим воякой. Однако талантов Александра Македонского явно не проявил. Хотя бы потому, что никогда не играл заметную самостоятельную роль во время военных действий.
Кстати, стоит пояснить тогдашнюю политическую терминологию. Речь Посполитая являлась достаточно рыхлым государством, объединяющим Польшу (территория современного одноименного государства с частью Украины) и Великое княжество Литовское (территории современных Белоруссии и Литвы). Во времена Ивана Грозного многие литовские дворяне были православными. Завинчивать гайки по поводу религии начали позже. Существовала своеобразная «специализация» – поляки сражались с западными врагами, с татарами и турками. Литовцы же – с Россией.
Однако в России всех жителей Речи Посполитой чаще называли (да и называют) поляками. Так понятнее. Все-таки слово «литовцы» имеет сегодня совершенно иное значение.
Но вернемся к нашему герою. Черная полоса в его жизни прошла. В 1563 году Курбский участвует в наступлении русской армии, в том числе – и во взятии Полоцка. Это была вершина успехов русских в Ливонской войне. И Курбский царской милостью не был обижен.
3 апреля 1563 года Иван Грозный назначил Курбского первым воеводой в Юрьев (Тарту). Фактически князь стал наместником над всеми завоеванными прибалтийскими землями.
«С одной стороны, это было несомненное повышение. Князь фактически оказывался наместником всей Русской Ливонии (к 1562 году Ливонский орден распался, и его территория была поделена на русскую, датскую, шведскую и польсколитовскую зоны оккупации). С другой – должность юрьевского воеводы была отнюдь не сладкой. Князь оказывался ответственным за все, происходящее на оккупированной территории Ливонии, – а там каждый день могло произойти что угодно, от вылазки недобитых ливонцев, внезапного рейда литовской кавалерии, нападения шального шведского отряда до мародерства и дезертирства в рядах собственно русской армии. Немало беспокойства могла доставить борьба с контрабандой и „коммерческими“ операциями в прифронтовой зоне».
(Александр Филюшкин)Но в любом случае – это была очень высокая должность. По сути – наместник с неограниченными полномочиями.
Побег
А вот тут-то начинается самое интересное. Дело в том, что о деятельности князя Курбского в должности наместника мы знаем очень немного. Сам князь в своих произведениях эту тему как-то обходил. Хотя если так прикинуть – человек занимал высокий пост, то есть он по определению должен знать разные особенности деятельности Ивана Грозного. Где найти материал, обличающий царя, как не тут? Если сегодня человек, работавший губернатором, решить выступить с обличением Президента, он наверняка приведет примеры из своей губернаторской деятельности… Это ведь очевидно – человек, находящийся на большом посту, знает много всякого про «высшие сферы». Однако Курбский про свою деятельность наместника вообще не распространялся. Так что возникает вопрос: а может, он свои обязанности исполнял так, что глаза бы не глядели? А потому предпочитал об этом не вспоминать?
Итак, достоверных сведений о деятельности Курбского на этом посту очень мало. Но те, что есть, характеризуют князя не с самой лучшей стороны. Он регулярно проваливал те дела, которые ему поручали.
Впрочем, ничего удивительного тут нет. Курбский с юности занимался, в основном, войной. Не все генералы имеют способности к административной деятельности… Это разные профессии. Маршал Жуков на административных должностях тоже, мягко говоря, особо не отличился.
В период своего «наместничества» Курбский увлекся чтением. До этого особого интереса к книгам за ним не наблюдалось. Да и когда ему было читать? Он, в основном, воевал. Напомню, что в те времена книги стоили очень дорого. Печатный станок уже имелся, однако изданных новым способом книг было мало. Тем более что многие церковные деятели, как православные, так и католики, резко выступали против книгопечатания, полагая его «неблаголепным»[3]. (На самом-то деле типографии являлись опасными конкурентами монастырей, в которых обитало основное количество книжных переписчиков.) Так что «книгочтейство» было делом весьма затратным.
Читал Курбский книги, по большей части, религиозного содержания. Но тут есть одна тонкость. В те времена вся идеология основывалась на религии. Особенно в России, где никакой светской философской традиции не существовало в принципе. А ведь любая идеология базируется на религиозной или философской основе. Тот же Иван Грозный обосновывал свои действия, включая опричнину, ссылками на православных авторов. То есть, возможно, Курбский пытался найти ответ на вопрос, что вообще в стране происходит?
А ведь, с точки зрения Курбского, в России творилось черт-те что. Я уже упоминал, что «вектор» преобразований Ивана Грозного был очень четким – наступление на права и привилегии боярства. Это и тогда было понятно любому, кто имел хоть какие-то мозги и политический кругозор. Но с точки зрения князя Курбского это было неправильно! Он-то считал бояр становым хребтом державы. Так что политика Ивана Грозного не могла у него вызвать сочувствия.
Так или иначе, но Курбский вступил в переписку с польским магнатом Радзивиллом, который в Речи Посполитой значил куда больше, нежели король. А вот это уже называется изменой. Напомню, война с Речью Посполитой продолжалась. Как можно назвать высокопоставленное должностное лицо, вступившее в тайную переписку с врагом? Вот именно так и можно назвать. Предателем.
Видимо, в этих письмах Курбский и обговаривал условия перехода на польскую сторону.
Сам побег произошел 30 апреля 1564 года. Курбский двинулся в бега, бросив на произвол судьбы беременную жену. Хотя ведь прекрасно понимал, какая ее ждет судьба в те далекие от гуманизма времена. Тогда с «членами семей врагов народа» обходились довольно сурово. Многочисленные апологеты Курбского пишут, что, дескать, он был вынужден спешно бежать, потому что над ним нависла угроза репрессий. Правда, никто не сумел представить никаких обоснований такого утверждения. Сам князь, кстати, тоже, ничего членораздельного об этом не сказал. Хотя бы на уровне «мне сообщили, что меня собираются арестовать».
Особо умные пишут, что, дескать, у князя сдали нервы в ожидании царской расправы – и он пустился в бега. Люди меряют других по себе. Напомним, что Курбский был профессиональным военным, прошедшим множество сражений. В те времена даже военачальник «генеральского» звания должен был идти в бой с саблей наголо «впереди на лихом коне». Слабаки и трусы в подобных условиях карьеры сделать не могут по определению. У военачальников той эпохи (да и любой иной) нервы, знаете ли, были покрепче, нежели у интеллигентов-гуманитариев.
Но, так или иначе, Курбский двинулся в сопровождении девятнадцати человек. А заодно прихватил и мошну – 300 золотых, 30 дукатов, 500 немецких талеров и 44 московских рубля. А вот жену брать не счел нужным. Я не зря на этом снова заостряю внимание. И по сегодняшним представлениям бросить беременную женщину – это подлость. Но с точки зрения родовитого боярина, для которого продолжение рода было куда важнее собственной жизни, это было вообще запредельно[4].
Однако поначалу дело пошло совсем не так, как хотелось беглецу.
«Прежде всего стоит подчеркнуть, что Курбского за границей ждали. Литовское командование заранее знало о его намерении и выслало людей для организации приема. Эмигрант и встречающие должны были пересечься в замке Вольмар. Перейдя границу, Курбский и его спутники направились к крепости Гельмет, откуда они должны были взять проводника до Вольмара.
Однако первые приключения за границей бывшего наместника Русской Ливонии оказались похожими на знаменитый переход Остапом Бендером румынской границы через дунайские плавни. Рядовые гельметцы, не подозревавшие о договоренностях с литовским командованием, при виде русского боярина страшно обрадовались и решили ему отомстить за все бедствия родной Ливонии. Они арестовали изменника, ограбили его и как пленника повезли в замок Армус. Местные дворяне довершили дело: они унижали князя, издевались над ним, содрали с него лисью шапку, отобрали лошадей. В Вольмар, где, наконец, его встретили с распростертыми объятиями, Курбский прибыл, обобранный до нитки. Позже он судился с обидчиками, но вернул лишь некоторую часть похищенного».
(Александр Филюшкин)Однако, в отличие от Остапа Бендера, власти Речи Посполитой в конце концов утрясли недоразумение. Беглый князь получил от поляков неплохую награду. Ему были выделены следующие земли: замок в Ковеле, замок в местечке Вижве, дворец в Миляновичах и 28 деревень. Правда, предоставили ему это всё не в собственность, а в пользование. В Речи Посполитой это называлось «крулевщиной», в более западных странах – «бенефицией». Да, собственно, русским дворянам (в отличие от князей, имевших наследственные поместья) земли выделялись точно так же – на время и за службу. Так что земли ещё предстояло отработать. Сражаясь против своих.
Начал же князь свою новую жизнь с откровенного вранья: «Был я неправедно изгнан из Богоизбранной земли и теперь являюсь странником… И мне, несчастному, что царь воздал за все мои заслуги? Мою мать, жену и единственного сына моего, в тюрьме заточенных, уморил различными горестями, князей Ярославских, с которыми я одного рода, которые верно служили государю, погубил различными казнями, разграбил мои и их имения. И что всего горше: изгнал меня из любимого Отечества, разлучил с любимыми друзьями!»
Как вам пассаж? Кто его «изгонял»? Сам драпанул. Человек сознательно бросил своих родных и теперь льет над ними слезы.
Вам это ничего не напоминает? А вот мне очень даже напоминает. Итак Курбский стал бодро воевать на другой стороне. Он начинает направо и налево заявлять о том, что готов хоть завтра идти прямо на Москву. Дескать, только прикажите – он всех русских разобьет и враз ее возьмет. Однако его уровень на новом месте был уже не тот. Дело в том, что в Речи Посполитой тоже существовало местничество[5]. И получить какую-то серьезную должность пришлый «москаль» не мог. Знатные польские дворяне просто не стали бы ему подчиняться. Типа «а ты кто такой?».
Так что если в русской армии Курбский состоял на «генеральских» должностях, то в польском[6] войске он воевал, самое большее, на «капитанских».
Так, в 1564 году Курбский сражался во главе небольшого отряда русских перебежчиков[7], плюс под его началом находилось 200 наемников-кавалеристов.
«Однако очень скоро отношения Стефана (Батория. – А. Щ.) и Курбского испортились. Король в 1579 году на Варшавском сейме провел закон о найме во всех королевских имениях Киевского, Брацлавского и Волынского воеводств гайдуков для армии. Набор проводили не местные помещики, а королевские ротмистры. Тем самым роль местной шляхты была резко принижена и свелась к поставкам живой силы, которой она больше не распоряжалась: ее мобилизовывали в любое время, в любом количестве, по королевскому усмотрению. Это сильно ущемляло прерогативы знати, привыкшей самостоятельно определять, не считаясь ни с какими нормами и требованиями, свой вклад в оборону Отечества.
Курбский расценил данный закон как удар по своему княжескому самолюбию. Он оказался не властен распоряжаться подданными даже в рамках Ковельского имения! Курбский предпринял бесполезную попытку саботажа, продиктованную унижением и отчаянием. Однако намерение не давать гайдуков было быстро и бескомпромиссно пресечено суровым по содержанию именным указом Батория, в котором Курбскому указали его место и объяснили, что за срыв армейского набора имение могут отнять столь же легко, как когда-то дали. Под угрозой немедленного королевского суда Курбский подчинился».
(Александр Филюшкин)В общем, воевать на польской стороне Курбскому быстро разонравилось. Фактически он «закосил», прикинувшись больным. Власти сделали вид, что поверили. Не больно-то он был и нужен.
Имелась и еще одна сторона деятельности Курбского. Он выступал своеобразным «консультантом по русскому вопросу». То есть кем-то вроде «советолога» в иные времена. Тут его успехи тоже чересчур завышены. Причем всеми. Дело в том, что в сталинские времена официальная историческая наука относилась к Курбскому весьма плохо. Сталин, как известно, испытывал большое уважение к Ивану Грозному, проводя параллели между деятельностью царя и своей. Так что для князя не жалели черной краски, изрядно при этом перегибая палку. Из некоторых источников выходит, что чуть ли не вся антироссийская деятельность в Европе являлась следствием интриг Курбского. На самом-то деле это было не так. Хотя бы по той причине, что мелковат был масштаб перебежчика для столь широкого размаха. Да и известная деятельность князя была не всегда антироссийской.
«Какие достоверные факты деятельности Курбского на международной арене нам известны? Осенью и зимой 1569 года он встречался с посланником Священной Римской империи аббатом Циром и пытался внушить ему мысль о необходимости антимосковского объединения Польши, Литвы и Империи. Князь также обсуждал с Циром возможность союза России и Империи, направленного против Турции, нимало не смущаясь, что он – не официальный московский дипломат, а политический эмигрант, в России считающийся предателем!»
(Александр Филюшкин)По сути, все эти переговоры были простым сотрясением воздуха. Курбский, что называется, «надувал щеки», изображая из себя значительную фигуру.
Прославился же Курбский совсем иным…
Начало дискуссии
Знаменитая переписка Кубского и Ивана Грозного началась почти сразу же после побега князя. Явление это очень интересное. Произведения обоих корреспондентов представляют по жанру «открытые письма» – то есть послания, явно рассчитанные на то, что их прочтут не только те, кому они адресованы. Конечно, трудно представить, чтобы русский царь давал снимать кому попало копии со своих писем перед отправкой. А вот Курбский вполне мог это делать. По крайней мере, его послания как-то очень быстро в списках получили распространение в Речи Посполитой и даже стали проникать в Россию. А Иван Грозный, возможно, просто писал «для истории».
Итак, первое послание Курбского датировано 5 июля 1564 года. В нем перебежчик выказывает царю претензии:
«Я пишу к царю, изначально прославленному от Бога, пресветлому в православии, которому Господь даровал победы над многими царствами и который должен вести свой народ в Царствие Небесное и отвечать за него перед Христом, а в наши дни в наказание нам за наши грехи переродившемуся в еретика и союзника Дьявола и Антихриста, противопоставляющего себя истинному Богу… обладателю переродившейся совести, как будто грешник, пораженный от Господа проказой, совести, настолько испорченной, что подобную трудно найти даже у безбожных народов…
За что, царь, ты истребил лучших людей из богоизбранного народа, Нового Израиля (Руси), и воевод, данных тебе от Бога для побед над твоими врагами, уничтожил различными способами, и победоносную святую их кровь проливал в Божьих церквях, что есть великий грех и преступление, характерное для язычников, истребляющих христиан, и обагрил их мученической кровью церковные пороги, и на верных слуг и соратников, хотящих тебе добра, по евангельскому слову душу за тебя полагающих, неслыханные в веках муки, и смерти, и гонения задумал, ложно обвиняя православных в изменах и колдовстве, и других непотребных вещах, и с большим старанием стремишься перевернуть весь миропорядок: свет обратить в тьму, а тьму объявить светом, и сладкое называть горьким, и горькое – сладким, этим ты совершаешь грех, за который, по пророку Исайе, последует Божий Суд и страшная кара и тебе, и твоему народу?..
И каких только гонений я от тебя не претерпел! И каких только бед и напастей ты мне не причинил! В каких неправдах и изменах ты только меня не обвинял! А все приключившиеся от тебя беды по порядку не могу и перечислить, потому что их слишком много, и горем объята душа моя. Но в целом могу сказать: всего я был тобой лишен и из Божьей Земли прогнан… Но за блага, которые я принес для тебя, ты воздал мне злом и на мою любовь к тебе ответил ненавистью, не допускающей примирения».
Заметим, что никаких «массовых репрессий» на тот момент ещё не было. Опричнина началась в 1565 году, да и то развернулись опричники не сразу. Но более всего интересен пассаж про «гонения» самого Курбского. Как мы видели, никаких особых неприятностей он не испытал. Да, в его жизни имелся короткий зигзаг карьеры, когда его вдруг резко понизили в должности. Но, согласитесь, «бедами и напастями» это назвать трудно. Это опять же очень похоже на стенания уехавших на Запад представителей советской «творческой интеллигенции», у которых главной претензией к Советской власти было то, что им не дали какое-нибудь звание или не издали очередную книгу…
Иван Грозный ответил. Этот факт сам по себе интересен и до сих пор вызывает жаркие споры. Потому что не очень понятно – а зачем? Так, Сталин никогда не пытался дискутировать с Троцким, самозабвенно лившим на него грязь. Это и понятно. Где был Троцкий, и где был Сталин. Но вот так уж случилось. То ли письмо сильно задело какие-то струны в душе царя, то ли, что скорее, он понимал пропагандистский эффект этого послания.
И ответил. «Ты бежал не от смерти, а ради славы в этой кратковременной и скоротекущей жизни и богатства ради. Если же ты, по твоим словам, праведен и благочестив, то почему же испугался безвинно погибнуть, ибо это не смерть, а воздаяние? В конце концов, все равно умрешь. Если же ты убоялся смертного приговора по навету, поверив злодейской лжи твоих друзей, слуг сатаны, то это и есть явный ваш изменнический умысел, как это бывало в прошлом, так и есть ныне. Почему же ты презрел слова апостола Павла, который вещал: „Всякая душа да повинуется владыке, власть имеющему; нет власти, кроме как от Бога: тот, кто противится власти, противится Божьему повелению“. Воззри на него и вдумайся: кто противится власти – противится Богу; а кто противится Богу – тот именуется отступником, а это наихудший из грехов. А ведь сказано это обо всякой власти, даже о власти, добытой ценой крови и войн. Задумайся же над сказанным, ведь мы не насилием добывали царство, тем более поэтому кто противится такой власти – противится Богу! Тот же апостол Павел говорит (и этим словам ты не внял): „Рабы! Слушайтесь своих господ, работая на них не только на глазах, как человекоугодники, но как слуги Бога, повинуйтесь не только добрым, но и злым, не только за страх, но и за совесть“. Но это уж воля Господня, если придется пострадать, творя добро».
Интересно тут «идеологическое обоснование» позиции обеих полемистов. Оба пространно цитируют Священное писание и другие христианские тексты. Но таков был стиль тогдашней полемики. Современному человеку, даже верующему, гораздо понятнее рациональные аргументы. Но – люди XVI века мыслили не так. Для них важнее то, что они действуют в соответствии с христианскими заповедями. Знаете, на что это похоже? На… материалы партийных дискуссий двадцатых годов ХХ века. Тогда главным оружием в яростной полемике были не рациональные аргументы, а цитаты из Маркса и Ленина.
Что же касается мотиваций Ивана Грозного, подвигнувших его на написание ответа, то тут можно обратить внимание на такой пассаж. (Выделено мной. – А. Щ.).
«…Ты требуешь от человека больше, чем позволяет человеческая природа… но более всего этими оскорблениями и укорами, которые вы как начали в прошлом, так и до сих пор продолжаете, ярясь как дикие звери, вы измену свою творите – в этом ли состоит ваша усердная и верная служба, чтобы оскорблять и укорять?.. осуждаете меня, как собаки… так же как эти святые страдали от бесов, так и я от вас пострадал!»
Кто эти «вы», к которым царь причисляет и Курбского? Отнюдь не спутники князя, с которыми он ушел в бега. Это были люди незначительные, на таких тогда просто не принято было обращать внимание. Скорее всего, Иван Грозный имеет в виду своих сподвижников, которые, так сказать, не оправдали царского доверия. В первую очередь это члены так называемой «избранной рады»[8] – неформального центра власти – протопоп Сильвестр и А. Ф. Адашев. Но, возможно, имеются в виду вообще представители российской элиты, которым царь верил чем дальше, тем меньше.
Между прочим, многочисленные защитники Курбского нередко утверждают, что князь сдернул за бугор, потому как предчувствовал опричнину. Может так оно и есть. Но возможно, дело обстояло наоборот. В том, что опричнина разразилась, виноват, в том числе, и Курбский! Ведь какое было идеологическое обоснование репрессивной политики царя? В том, что вокруг измена! Тот же самый
А. Ф. Адашев вел переговоры с ливонцами так, как эту ему хотелось, наплевав с высокой колокольни на «генеральную линию». Сильвестр тоже слишком много стал брать на себя… А тут ещё появляется князь Курбский, который мало того, что перебежал к врагам, сволочь такая. Так он ещё и права качает!
Я, разумеется, не собираюсь всё валить на Курбского. Но, очевидно, что поведение князя сильно задело царя. Вполне возможно, эта измена во многом способствовала тому, что Иван Васильевич стал действовать так, как он стал… В самом деле – а сколько таких потенциальных предателей среди бояр? И не лучше ли провести зачистку заранее? И ведь, как показали события Смутного времени, когда бояре наперебой бросились служить обоим самозванцам (за которыми стояли те же самые поляки), главной ошибкой Ивана Грозного было то, что он не довел дело до конца…
Беспредельщик
Однако переписка перепиской, но одновременно, удалившись от воинских дел, Курбский стал обустраиваться в своих новых владениях. Это очень интересно не только потому, что сразу становится понятен моральный облик «борца с деспотией». Но самое главное, становится понятным и то, что ему было нужно от жизни.
Напомню, что земли в Речи Посполитой были пожалованы Курбскому всего лишь в пользование. Однако князь старался этого не замечать.
«Курбскому, получившему в Великом княжестве Литовском земельные пожалования от своего сюзерена, было необычайно важно воссоздать, хотя бы в своих собственных глазах, высокий статус владетельного князя, во второй половине XVI века уже во многом подзабытый в Московской Руси. Отсюда и его вызывающее поведение, кичливость, нежелание исполнять не только распоряжения волынских властей, но и королевские указы. Даже в отношении именных приказов и Сигизмунда, и Стефана Батория Курбский всегда уступал только „у последней черты“, когда монарший гнев грозил вылиться в реальные жесткие санкции.
Документы повествуют о красочных эпизодах, когда князь клялся оборонять свои земли от посягательств на них любой ценой и даже приказывал ловить слуг своих соседей и пытать их, не лазутчики ли они и не собираются ли их хозяева напасть на имения „москаля“ – прямо князь-суверен в кольце враждебных держав!»
(Александр Филюшкин)Иногда это списывают на привезенные из России привычки. Дескать, что поделать, человек прибыл из варварской страны и не совсем смог вписаться в «цивилизованное общество». Но на самом-то деле всё обстояло совершенно иначе.
В России того времени кое-какой порядок уже существовал. Так, к примеру, силовые захваты землевладельцами соседских земель, скота и прочего имущества отошли в область преданий. Уже начиная с Ивана III подобный беспредел пресекался очень жестко. А вот в Речи Посполитой все было не так. Магнаты делали, что хотели. И если кому-то приходила в голову мысль, что деревенька во владениях соседа пригодится в хозяйстве, он посылал своих гайдуков – и те без долгих разговоров её захватывали. Причем это не считалось беспределом, а было в порядке вещей. Именно такое положение дел польские дворяне считали «свободой».
На жалобы пострадавших местные власти реагировали своеобразно – они заносили претензии в специальные книги. И… И всё! Конечно, можно было судиться, суды в Речи Посполитой существовали. Можно было даже выиграть судебный процесс. Но только толку-то? Дело в том, что в данном государстве не существовало никаких структур, которые могли бы заставить ответчика выполнить судебное решение. И на судебные решения магнаты откровенно плевали. Так что выход у потерпевшей стороны был один – собрать своих гайдуков и отправиться разбираться. Нам это знакомо по «лихим девяностым». Никакого различия между разборками бандитов и конфликтами между польско-литовскими магнатами XVI века не имеется. Так современные авторы, пишущие о том, что князь «выбрал свободу», защищают откровенный бандитизм.
Вот в такой обстановке очутился князь Курбский. И эта обстановка ему понравилась! В конце-то концов, земель он имел немало, то есть было откуда привлекать бойцов. С последними, понятно, проблем не было. В любом обществе хватает людей, которым интереснее заниматься разными веселыми делами, нежели работать. Тем более что жили гайдуки всяко получше, чем крестьяне.
Но самое главное – князь имел довольно серьезный опыт боевых действий. Замечу, кстати, что в те времена в профессиональные навыки военного входило и искусство грабежа. В XVI веке не очень представляли, как организовывать снабжение армии. Так что командирам приходилось разбираться собственными силами, добывая продовольствие и фураж у местного населения. Разумеется, платить считали излишним[9].
В общем, Курбский показал провинциальным салагам класс. Благо, тут не было нужды оглядываться на центральную власть. Кто сильнее – тот и прав. Попытки «наездов» на свою территорию князь решительно пресек и даже не очень заметил. И перешел в наступление. А силы у него были немалые. В самом пиковом случае Курбский мог выставить четыре тысячи человек плюс артиллерию. Не каждое тогдашнее государство могло выставить подобную армию.
В общем, Курбский стал изрядно пощипывать соседей. Разумеется, эти разборки не являлись полноценными боевыми действиями. Слабейшая сторона обычно отступала после первых выстрелов, если видела преимущество противника. Но, тем не менее, веселье было изрядное. Итак, князь дорвался до того образа жизни, который он, видимо, и считал нормальным для знатного человека. Я делаю, что хочу, а кому не нравится – его проблемы.
Разумеется, такой веселый сосед многим не нравился. Местные суды были засыпаны жалобами. Но… Курбский был нужен. 26 января 1567 года король Сигизмунд издал указ о том, что местным властям князь был неподсуден. Хотите жаловаться – обращайтесь непосредственно к королю. Впрочем, и тогда результат был тот же – то есть нулевой.
Внутри своих поместий князь и его люди также делали что хотели. Вот один, пожалуй, самый громкий эпизод.
«9 июля 1569 года, в субботу, когда у евреев был шаббат (что было потом особо подчеркнуто в жалобе ковельских горожан), урядник Курбского Келемет ворвался с вооруженным отрядом в еврейское местечко и устроил погром. Были схвачены Юска Шмойлович, Авраам Яковлевич и некая женщина по имени Агронова Богдана. Принадлежащие им лавки и дома были запечатаны. Несчастных арестантов отвели во двор к Курбскому и посадили в яму с водой, где в изобилии водились пиявки. Вопли жертв были слышны далеко за стенами замка».
(Александр Филюшкин)Суть этого действия – простое выбивание долгов. Причем должник-то успел удрать, но кое-кто из схваченных имел несчастье быть его поручителем.
Вообще-то евреи в Речи Посполитой имели определенные права. Теоретически. Реально же эти права защищать никто не рвался. Вот и в данном случае, когда разруливать ситуацию приехал кто-то вроде нынешнего судебного исполнителя, к нему вышел тот самый урядник Келемет и заявил (выделено мной. – А. Щ.):
«…Но разве пану не вольно наказывать подданных своих, не только тюрьмою или другим каким наказанием, но даже смертью? А я что ни делаю, все то делаю по приказанию своего пана, его милости князя Курбского; ибо пан мой, князь Курбский, владея имением Ковельским и подданными, волен наказывать их, как хочет, а королю, его милости, и никому другому нет до того никакого дела».
Евреи так и сидели до тех пор, пока Курбский их не выпустил. Как уж там они договорились, мы не знаем.
Этот эпизод стоит напомнить тем, кто пишет, что в Речи Посполитой, в отличие от России, существовали гражданские права. Вот так они существовали.
Но дело, разумеется, не в данном конкретном эпизоде. Главное – князь Курбский стал жить так, как его душенька хотела. То есть – плевать на всех и творить в своей вотчине то, что пожелает не только его левая нога, но и левая нога его подручных. Вот именно такую «свободу» выбрал князь Курбский.
Между тем переписка царя и князя продолжалась. Второе послание Курбского – это уже очень интересно.
«Широковещательное и многошумное послание твое получил, и понял, и уразумел, что оно от неукротимого гнева с ядовитыми словами изрыгнуто, таковое бы не только царю, столь великому и во вселенной прославленному, но и простому бедному воину не подобает, а особенно потому, что из многих священных книг нахватано, как видно, со многой яростью и злобой, не строчками и не стихами, как это в обычае людей искусных и ученых, когда случается им кому-либо писать, в кратких словах излагая важные мысли, а сверх меры многословно и пустозвонно, целыми книгами, паремиями, целыми посланиями! Тут же и о постелях, и о телогрейках, и иное многое – поистине слово вздорных баб россказни, и так все невежественно, что не только ученым и знающим мужам, но и простым и детям на удивление и на осмеяние, а тем более посылать в чужую землю, где встречаются и люди, знающие не только грамматику и риторику, но и диалектику и философию».
Что получается? А вот что. Курбский за время своего пребывания в Речи Посполитой слегка приобщился к европейской культуре. И со всей энергией неофита упрекает царя: ты, дескать, не умеешь вести полемику «по правилам». По европейским правилам.
Царь отвечает: «Писал ты, что я растлен разумом, как не встретишь и у неверных. Я же ставлю тебя самого судьею между мной и тобой: вы ли растленны разумом или я, который хотел над вами господствовать, а вы не хотели быть под моей властью и я за то разгневался на вас? Или растленны вы, которые не только не захотели повиноваться мне и слушаться меня, но сами мною владели, захватили мою власть и правили, как хотели, а меня устранили от власти: на словах я был государь, а на деле ничем не владел. Сколько напастей я от вас перенес, сколько оскорблений, сколько обид и упреков? И за что? В чем моя пред вами первая вина? Кого чем оскорбил?»
Это очень интересный вопрос. Почему-то считается, что царь отвечал не «по-европейски», а потому неправ. Тот есть Курбский усвоил некоторые основы европейской философии – и стал просвещать всех, кого только можно. Считается, что сам факт приобщения Курбского к европейской философской мысли является большим достижением.
А, собственно, почему? Только потому, что некоторые историки считают, что «Европа это всегда хорошо». На Западе, дескать, всегда правы. И если у них существовала такая философская традиция, то все остальные просто обязаны ей следовать. Что бы они там, на Западе, не творили. А если кто идет против них – то дикарь и варвар. И вот таким «варваром» был Иван Грозный.
«К этому времени Курбский сильно изменился. Во-первых, он успел основательно подзабыть свою былую родину. Жизнь князя в Литве была слишком бурной и разнообразной, полной новых впечатлений. На этом фоне воспоминания о прошлом, к тому же далеко не всегда приятные, тускнели и либо исчезали вовсе, либо заменялись личными мифами, в которые сам эмигрант искренне верил.
Теплых чувств к православной России у Курбского осталось мало. Слишком много он успел повоевать с русской армией, слишком долго убеждал себя и своих читателей, что этой заблудшей страной правит тиран-еретик, который превратил ее в мрачное царство невежества и разгула дьявольских сил. Курбский теперь верил только в это. Для него Святорусское царство, о котором он писал в первых своих посланиях с невыразимой нежностью и болью, погибло навсегда. Шансов у России нет. Поэтому у Курбского изменилось отношение ко всему русскому: все лучшее в прошлом, его погубил Иван».
(Александр Филюшкин)В общем, для князя Россия стала «этой страной». Как мы увидим дальше, не такая уж редкая эволюция взглядов…
В этом стиле выдержано как третье письмо Курбского, так и знаменитое его произведение, написанное в 1581–1583 годах, – «История кн. великого Московского о делех, яже слышахом у достоверных мужей и яже видехом очима нашима». Именно оно считается чуть ли главным свидетельством «зверств Ивана Грозного». Хотя опричнины Курбский не мог видеть никак. Он сбежал раньше, чем
она началась. А что касается «рассказов достоверных мужей»… Так ведь никаких серьезных связей между Россией и Речью Посполитой не было по причине чуть ли не постоянной войны. Так что трудно сказать, на чьи слова опирался Курбский и насколько критично он к ним относился. Тем более что любителей рассказывать «страшные истории» хватало во все времена. Но что самое главное – книга писалась прежде всего для поляков! В Речи Посполитой Россию, мягко говоря, не слишком любили. Кстати, в Западной Европе к XVI веку о России уже сложился четкий стереотип, который действует до сих пор: дикой варварской и деспотической страны, в которой по улицам гуляют медведи и с бутылкой водки[10] в санях ездят опричники (жандармы, комиссары). То есть «социальный заказ» понятен. Вот князь и написал о диком тиране в дикой стране. А если точнее – то Иван Грозный ассоциировался с Антихристом, захватившим власть в Московском государстве. А бороться против Антихриста – святое дело…
Интересно, что радикальные белогвардейские эмигранты, сотрудничавшие с нацистами, мыслили примерно так же…
Всё это время Курбский продолжал воевать с соседями. Кроме того он успел два раза жениться. Интересен его первый брак – с Марией Юрьевной Козинской, заключенный в 1571 году. Это был типичный брак по расчету. Козинская владела довольно обширным состоянием. (В те времена что в России, что в Речи Посполитой состояние определялось прежде всего количеством земельных владений.) Однако ей, как женщине, нелегко было руководить разборками с соседями. А полагаться на наемников – дело ненадежное. Так что её дела было достаточно запутанны. В общем, ей был нужен муж с боевым опытом.
Поначалу дело шло неплохо, но потом отношения между супругами резко разладились. Что там было на самом деле, понять трудно, поскольку обе стороны вылили друг на друга не по одной бочке грязи. В общем, брак распался. Второй раз Курбский женился на бедной девушке, это было не так интересно.
Умер князь между 3 и 23 мая 1583 года.
После смерти Курбского, 5 мая 1590 года вышел декрет Сигиз-мунда III о возврате имения в казну. Там были такие слова: «Подсудимая сторона не может доказать, что покойник был принят обывателем Великого княжества Литовского, напротив того, пожалованная князю Курбскому грамота потому оказывается противозаконною, что дана ему, как чужеземцу, без согласия сейма и без дозволения сословий княжества Литовского».
Вот, собственно, и всё.
Как видим – в истории Курбского и в самом деле много знакомого по другим биографиям – сбежать к врагу, изобразить себя жертвой, а потом увлеченно лить грязь на Родину… Недаром такое большое количество подобных персонажей и теперь чувствуют этого жителя XVI века своим…
Беглый шпион
Этот человек, строго говоря, не является политическим эмигрантом. Однако есть в его биографии весьма интересные черты. Тем более на его примере мы увидим, что некоторые особенности международных отношений с течением времени не меняются. Речь идет о Григории Карповиче Котошихине. Это имя совершенно неизвестно широкой публике, зато его знает любой студент истфака, который не прогуливает лекции…
Путь измены
Котошихин знатностью не отличался, а потому из его ранней биографии известно лишь то, что он родился примерно в 1630 году в семье казначея одного из московских монастырей. Служил в Посольском приказе (аналог Министерства иностранных дел). Начал служить с самых низов – писцом, затем перешел в подьячие – то есть стал служащим среднего звена, для незнатного человека это довольно успешная карьера[11]. Возможно, этому способствовали выдающиеся способности Котошихина к каллиграфии – в те времена это чрезвычайно ценилось.
Но кроме этого Котошихин пользовался большим доверием у начальства. Ему доверяли не только составлять грамоты, но и отправлять их за границу. В начале 60-х годов Котошихин отправился в составе посольства бояр А. Л. Ордина-Нащокина, Б. И. Нащокина, дьяков Г. Дохтурова и Е. Юрьева для заключения так называемого Кардисского мира со Швецией.
Об этой истории стоит рассказать подробнее. Данный мир ознаменовал собой окончание Русско-шведской войны 1656–1658 годов. Эта война мало известна. По той причине, что одновременно с ней шла знаменитая Русско-польская война 1654–1667 годов, которая закончилась присоединением к России Левобережной Украины, Киева и Смоленска. Да и итогом русско-шведской войны было то, что стороны остались «при своих». Хотя целью России было возвращение южного побережья Финского залива и Невы – то есть территорий, которые шведы оттягали в Смутное время. То есть тех самых земель, за которые впоследствии воевал Петр I. Как видим, ничего оригинального в его внешней политике не было. Эта цель в ту войну достигнута не была, хотя кое-какие «пряники» Россия получила. То есть война была для нашей страны неудачной. В том, что итог боевых действий был таким, какой он был, в какой-то мере «заслуга» скромного подьячего Котошихина. Ведь результатом войны является не то, кто какую территорию захватит в ходе боевых действий. А русские войска в ходе войны захватили чуть ли не всю Прибалтику. Но вопрос в том, какой будет заключен мир[12]. В июне 1661 года мир был заключен на условиях, продиктованных шведами. Хотя русские могли вырвать себе куда побольше. Воевали они ведь вполне успешно.
Причем тут Котошихин? Так всё просто. Он был элементарно завербован шведской разведкой! Причины сам Григорий Павлович излагает так:
«…Когда я находился при заключении Кардисскаго договора, у меня отняли в Москве дом со всеми моими пожитками, выгнали из него мою жену, и все это сделано за вину моего отца, который был казначеем в одном московском монастыре и терпел гонения от думного дворянина Прокофья Елизарова, ложно обнесшаго отца моего в том, что будто он расточил вверенную ему казну монастырскую, что, впрочем, не подтвердилось, ибо по учинении розыска оказалось в недочете на отце моем только пять алтын, равняющихся пятнадцати шведским рундштюкам; но, несмотря на то, мне, когда я вернулся из Кардиса, не возвратили моего имущества, сколько я ни просил и ни заботился о том».
Может, так и было дело. А может и нет. У любого предателя всегда найдется объяснение того, почему он встал на этот путь…
Между тем возможности у Котошихина, даром, что он являлся мелкой сошкой, были немалые. Как и возможностей для вербовки. Он постоянно ездил в Швецию с письмами и привозил ответы шведских сановников. Довелось ему даже отвозить послание лично королю Карлу XI. Так вот, Котошихин «сливал» секретную дипломатическую переписку шведам. Это то же самое, что передавать врагу во время войны стратегические планы. Мирные переговоры, особенно при отсутствии явного преимущества одной из сторон – это продолжение войны иными средствами. Дипломаты узнают о планах другой стороны и успевают подготовить ответные действия. Так что русским дипломатам было разговаривать непросто… За свою деятельность Котошихин получил 40 рублей. Для его уровня – это немало. На службе он получал 13 рублей в год.
Бывает польза и от предателей
Свою шпионскую деятельность подьячий прервал по независящим от него обстоятельствам – его отправили в «командировку» в Брянск. Оттуда он по знакомой нам дороге сдернул в Польшу. Причины тут понятны – страшно стало, что разоблачат. В России уже существовала спецслужба – Приказ тайных дел – и она неплохо работала. Напомним, что Речь Посполитая находилась в состоянии войны с Россией.
В Польше бывший подьячий на всякий случай сменил имя на Ивана Селицкого и был принят на службу при канцлере Великого княжества Литовского. Но что-то на этой работе у него не заладилось. Он двинулся по Европе. Сначала оказался в Пруссии, потом в Любеке (это были тогда разные государства)… В итоге Котошихин проявился в Нарве, бывшей тогда шведским владением. Причем прибыл он туда в совершенно нищенском виде. Где и подал прошение о принятии его на шведскую службу. Интересно, что русские компетентные органы об этом прознали. Неплохо, видать, работали тогдашние «чекисты». Россия потребовала выдачи Котошихина – благо на основании всё того же Кардисского договора шведы обязаны были это сделать. Но дураками бы они являлись, если б на это пошли. Для вида шведы посадили Котошихина в тюрьму, а потом устроили «побег». В 1666 году Котошихин прибыл в Стокгольм, где имел аудиенцию аж у короля! Ему было назначено жалование 300 серебряных талеров в год, «поскольку он нужен нам ради своих сведений о Русском государстве, почему и имеет Каммер-коллегия внести его с таковым содержанием в штат своей канцелярии». По тогдашнему курсу 300 талеров – это около 190 рублей. Очень неплохие деньги. На два порядка больше, чем Котошихин получал в России.
Но деньги надо было отрабатывать. Ему заказали большую работу – «описать нравы, обычаи, законы, управление и вообще настоящее состояние своего отечества». Что Котошихин и сделал за восемь месяцев. Так и родилась книга, известная как «О России в царствовании Алексея Михайловича», хотя название появилось много позже, Котошихин своё произведение не озаглавил никак.
Эта книга отнюдь не являлась пропагандистской. Да и не нужна была тогда шведам антирусская пропаганда. Вот антипольская – это другое дело… Так вот – книга Котошихина была предназначена как справочное пособие для шведских дипломатов, в задачу которых в то время входило – всеми силами стараться, чтобы Российские власти не вспомнили о своих претензиях на балтийское побережье…
Россию европейцы не слишком понимали.
Казалось бы – и что такого сделал Котошихин? Ну, поведал он о непонятной шведам стране…
К примеру, 9 глава посвящена армии, ее структуре и принципам формирования.
«О воинских зборах.
1. Как бывает со окрестными государствы нелюбье и война и в то время царь советует с патриархом, и с митрополиты и со архиепископы и с епископы, и с-ыными болших монастырей властми, и говорит з бояры, что у него с-ыным государем учинилось нелюбье, и хочет он тому государю мстити недружбу войною: и власти и бояре на такое дело с ним царем приговорят, и положат воинским людем збор со всего государства, столником, и стряпчим, и дворяном Московским, и жилцом, и дворяном и детем боярским городовым, и казаком, и стрелцом, и салдатом, и Татаром. И будет на которой войне лучится быти самому царю, и в то время смотря царь всех воинских людей, обирает себе полк изо всяких чинов людей и ис полков; потом учинит полки бояром, и околничим, и ближним людем, по своему разсмотрению. А когда он царь своею особою в войну не пойдет, и тогда посылает бояр и ближних людей, а с ними ратных людей, их выборные полки; такъже в прибавку выбрав из своих полков, посылает по своему разсмотрению.
А бывают в царском и в боярских, на службе, столники и стряпчие и дворяня и жилцы, росписаны посотенно; и над всякою сотнею учинены головы сотенные из столников и из дворян, а у них порутчики и знаменшики ис тех же чинов, менших чинов люди. А хоругви у них болшие, камчатые и тафтяные, не таковы как рейтарские; трубачеи и литаврщики их же голов дворовые люди. А учения у них к бою против рейтарского не бывает, и строю никакого не знают, кто под которым знаменем написан и по тому и едет без строю.
Да из столников же, и из стряпчих, и из дворян, и из жилцов, выбирает царь из своего полку добрых людей с 1000 человек, которым быти всегда к бою и не к бою при нем самом и для оберегания знамени его царского, да для всяких дел в розсылку ясаулов с 60 человек; а бояре и воеводы потомуж выбирают из своих полков, для чести своей и оберегания царского знамени, которые даютца им воеводам от царя, и для особых их боярских знамен, человек по сту, кого излюбят, да для всяких воинских розсылок ясаулов человек по 20, молотцов добрых. А бывают царские знамена у самого в полку и у бояр болшие, шиты и писаны золотом и серебром, на камке Спасов образ, или какие победителные чюдеса; а боярские знамена бывают таковы, что у Полской гусарии, разноцветные, долгие.
Да в то ж время как бывает у царя смотр всем ратным людем, перед войною: и в то время у столников и у стряпчих и у дворян Московских и у жилцов росписывают, сколко за кем крестьянских дворов, и сметя против крестьянских дворов напишут за ними быти к бою людей их со всею службою, всяких чинов за человеком человек по 5 по 6 и по 10 и по 20 и по 30 и по 40, смотря по их животам и по вотчинам, кроме тех людей, которые с ними бывают за возами.
А как прилучится бой, и тех их людей к бою от них не отлучают, и бывают с ними вместе под одним знаменем.
2. Рейтарские полки; и в те полки в рейтары выбирают из жилцов, из дворян городовых, и из дворянских детей недорослей, и из детей боярских, которые малопоместные и беспоместные и царским жалованьем денежным и поместным не верстаны, такъже и из волных людей прибирают, кто в той службе быти похочет; и дают, им царское жалованье на год по 30 рублев денег. Да им же ис царские казны дается ружье, карабины и пистоли, и порох и свинец, а лошади и платье покупают сами; а чего в котором году того жалованья у них за хлебною дороговью не доставает, и им в полки посылают жалованье с прибавкою. А у которых дворян, и жилцов, и у недорослей, есть крестьянские дворы: и тем царского жалованья дают несполна; сколко за кем крестьянских дворов, и у таких из жалованья против крестьян вычитают, да им же на службе с ружьем велят быть с своим. А у кого на службе убьют лошадь, или умрет, и таким для покупки лошадей жалованье дается в полкех, по разсмотрению; а у ружья что попортитца или на бою отобьют, и в то число ружье дается иное в полкех же, по разсмотрению, а иным пожиточным людем велят купити на свои денги.
Да в рейтары ж емлют с патриарха, с митрополитов, с архиепископов и епископов, и с монастырей, такъже з бояр и околничих и думных людей, которые останутся на Москве, а нигде не на службе и не в посолствах, такъже с столников и з дворян Московских и з городовых, которые от службы отставлены за старостью и за болезнью и за увечье и служеб им самим служити не мочно, такъже и со вдов и з девок, за которыми есть крестьяне, смотря по вотчинам и по поместьям, сколко за которым вотчинником и помещиком крестьян, со 100 крестьянских дворов рейтар, монастырской служка или холоп. А посылати властем и монастырем, и бояром и думным людем, и столником, и дворяном отставным, и вдовам и девкам, людей своих и служек на службу, на указной срок, со всею службою и с лошадми добрыми и з запасы с своими, смотря по службе, чтоб запасами и ничем были нескудны, и за ними за 5 человеки и за запасом по человеку, сверх тех указных людей. А кто рейтар, боярской служка или монастырской, побежит с службы, и их имая и бив кнутом велено высылати на службу, или на дороге поимав в полкех тем людем потомуж бывает наказание; а кого не сыщут, и за таких беглых людей емлют иных людей, да на них же бывает положена пеня великая, для того, отпущай на службу добрых людей верных и ничем бы был не скуден, и того для и иным неповадно будет с служеб бегать.
А прибираючи тех рейтар полные полки, отдают иноземцом и Руским людем полковником, и бывает им учение. А бывают у рейтар началные люди, полковники, и полуполковники и маиоры, и ротмистры, и иные чины, розных иноземских государств люди; а Руские началные люди бывают у рейтар, столники, и дворяне, и жилцы, ученые люди иноземских же полков из рейтар и из началных людей.
3. Стрелецкие полки, старые, на Москве и в городех, как о том писано выше сего; а вновь стрелецкие полки прибирают из волных людей, и жалованье им дается против старых стрелцов; и бывают в стрелцах вечно, и дети и внучата стрелцы ж по них.
4. Полки салдатцкие, старые, издавна устроены житьем на по-рубежных местех, острогами, в двух местех к границе Свейского государства, Олонец, Сомро, погостами и деревнями, со всем своим житьем и з землею: и в воинское время емлют их на службу, и учинят к ним полковников и иных началных людей. А для оберегания пограничных мест, и острожков, и домов, оставливают их четвертую долю людей, и податей с них на царя не берут ничего; а когда войны не бывает, и тогда с них берут подати что и с-ыных крестьян, по указу, по чему положено. А будет тех салдатов немалое число.
Новые полки; и в те полки прибирают салдат из волных людей, и из Украинных и ис Понизовых городов, детей боярских, малопоместных и беспоместных; такъже и с патриарших, и с властелинских, и с монастырских, и з боярских, и всякого чину людей, с вотчинниковых и с помещиковых со ста крестьянских дворов салдат.
Да в салдаты ж емлют всего Московского государства с крестьян, кроме Сибири, и Астарахани, и Казани: у которого отца два или три сына, или три брата живут вместе, а не порознь, и от трех емлют одного человека; а у кого четыре сына или четыре брата вместе, и от таких емлют двух, а у кого сыщется болши, и от таких болши и возмут; а у кого два или три сына или братья малые, и службы им салдатцкие служить не в мочь, и от таких людей не емлют, до тех мест, доколе подростут и годятца быти в службе. Да ис Казани
и ис Понизовых городов собирают Татар, и Черемису, и Мордву, со 100 ж дворов.
А прибираючи салдатов розные полки, отдают началным людем против того ж что и рейтар, и бывает им учение; а жалованья им даетца кормовых денег на месяц по 60 алтын человеку. Да салдатом же дается ис царские казны ружье, мушкеты, порох, фитиль, бердыши, шпаги, пики малые; а иным даетца шпаги и мушкеты и пики долгие; и те мушкеты, для нужного времяни, возят за ними на лошадях.
А в нынешнюю службу, от лета 1651 года, за продолжением Полские войны, многие люди рейтары и салдаты, на боех и на приступех, и сидячи в осадех, и стояв долгое время под многими розными городами, з голоду померли: и збираны рейтары и салдаты, ежегод, со властей и с монастырей, и з бояр и со всяких чинов, с помещиков и с вотчинников, со 100 дворов крестьянских по конному человеку рейтару, с ружьем, да по салдату; да сверх того збираны рейтары и салдаты подвожды в году, не по один год, со 100 ж крестьянских дворов рейтар, а в салдаты с 20 дворов салдат.
А збирают тех рейтар и салдат со 100 дворов крестьянских, а у кого столко числом крестьян не было, и с таких двух или 5 и десяти помещиков и вотчинников иманы денги, по розчету, за райтара по 30 рублев, за салдата по 20 рублев.
А в котором году рейтаром и салдатом на службу посылок не бывает, роспущают их по домом; а в которое время надобны будут, и их велят поставить на Москве, или на службе, на срок, по прежнему.
5. Драгунские полки; старые драгуны устроены вечным житьем на Украйне к Татарской границе, против того ж, что и салдаты к границе Свейского государства, а вновь драгунов берут с Украинных городов и с волостей, с торговых людей и с крестьян, которые живут за царем и за монастыри, против такого ж обычая, что и рейтаров и салдатов, и исполнивая полки придают их к райтаром в полки. А служба их, конная и пешая, против салдатцкого обычая, с мушкеты и з бердыши и с пики короткими и з барабаны; а знамена бывают у них двои, во время пешего строю салдатцкие знамена, а во время езды против салдатцких вполы; а жалованье дается им рублев по 12 человеку; а началные люди у них против того ж что и у рейтаров.
6. Казачьи полки, старые ж; а устроены те казаки для оберегания порубежных мест от Полские границы, и тех казаков было до
войны с 5000 человек, а ныне их немногое число; а учинены они в казаки из служилых людей, из рейтар и из салдатов, после прежних служеб, и даны им дворы и места и земля пахотная; а оброку царю и податей не платят никаких. А как они бывают на службе, и им жалованье дается погодно, против драгунов; а к бою служба их против рейтарского строю, знамена малые ж, своим образцом; началные люди у них, голова, атаманы, сотники, ясаулы, из дворян и из рейтарских началных людей.
…
10. А когда лучится царю итти самому в войну, и бывает с ним в его полку всякого чину людей с 30,000 человек; да в полкех у розных бояр и воевод бывает тысечь по 20 и по 15 и по 10 и по 7 в полку.
Да для войны ж и приступов бывают с царем и з бояры в полкех пушки, проломные, и полковые, и гранатные, со всякими наряды и з запасы: в царском полку с 200 пушек всяких, в боярских по 50 и по 80 пушек всяких, которые в стрелецких и в салдатцких и в драгунских полкех. А возят те пушки, и всякие пушечные запасы, и запасное всякое воинское ружье, на царских домовых лошадях; да для приступов же и подкопов и осадного времяни, за пехотою возят топоры, заступы, кирки и иные угодья, которые к воинским промыслам годятца.
Да в полки ж берут на Москве и из городов хлебников, пирожников, мясников, квасоваров, со всякими их запасы, для продажи и поживления войск, человек по 50 и по 70 в полк; а жалованье им не даетца никакое. А велят им будучи на службе, те свои Московские товары, и которые купят и даром добудут в войне, продавати всякого чину служивым людем негораздо дорогою ценою, чтоб им от того было самим поживление, а воинским людем неистратно».
Вообще-то мобилизационные возможности государства и структура армии и много веков спустя в любом государстве являлись закрытой информацией. А уж тогда… В самом деле – сколько противник может выставить войск? И каких? И долго ли им собираться, чтобы идти на войну? Это теперь подобные сведения особой тайной не являются. А тогда за подобной информацией шпионы всех стран гонялись, высунув язык.
То же самое и с системой управления.
Вот что Котошихин пишет про Иноземный приказ: «А ведает тот Приказ тот же боярин, что и Стрелецкой Приказ, а с ним товарищи, дворянин да два дьяка. И ведомы в том Приказе иноземцы всяких чинов служилые люди, и верстают их за службы из чину в чин которых можно без царского указу он боярин, а иных высоких чинов без царского указу не верстают; а кормовое жалованье дают им помесячно, в Большом Приходе и в иных Приказах».
Про Рейтарский приказ: «А ведает его боярин тот же, что и Стрелецкой и Иноземский Приказ, а с ним товарищи, дворянин да два дьяка. А бывает рейтаром сбор из дворян, и из жильцов, и из детей боярских, малопоместных и беспоместных, и из недорослей, и из вольных людей; а жалованье им дается из Рейтарского ж Приказу. А собирают тем ратным людям на жалованье деньги, как бывает сбор со всего государства для войны».
Это очень серьезная информация по тому времени. За какие ниточки нужно дергать дипломату? Кого именно стоит попытаться подкупить, чтобы добиться своего? Неизвестная система куда опаснее – потому что непонятно, что от нее ждать. И ведь одним из самых древних дипломатических приемов является блеф. К примеру, дипломат угрожает: мы, дескать, на вас двинем армию. А оппонент знает – армия воюет в другом месте, а больше сил нет…
Так что Котошихин честно отрабатывал деньги на ниве предательства.
Кончил Котошихин плохо – обычной пьяной «бытовухой». Он жил в Стокгольме у толмача (переводчика) государственного архива Даниила Анастасиуса. И вот как описывал дело один из приятелей Котошихина.
«Анастасиус подозревал Селицкаго в порочной связи с своей женой, однажды, быв оба дома в нетрезвом виде, они заспорили между собою: начались с обеих сторон упреки и брань, Селицкий в запальчивости гнева нанес Анастасиусу несколько смертельных ударов испанским кинжалом, который в это время имел при себе, и по приговору суда должен был положить свою голову под секиру палача на лобном месте, за заставой южного Стокгольмского предместья. Селицкий переменил российское вероисповедание на лютеранское».
В 1667 году он был казнен.
Интересна судьба его труда. Он надолго исчез где-то в недрах шведских канцелярий. Напомню, что с самого начала книга не предполагалась к широкой публикации, а исключительно для служебного пользования. Через 35 лет начались петровские реформы, в России практически полностью изменилась как структура армии, так и система государственного управления – так труд Котошихина потерял для шведов всякую актуальность. А шведский перевод книги в Стокгольмском государственном архиве был обнаружен только в 1837 году. В следующем году в библиотеке Упсальского университета был обнаружен и русский оригинал. И с тех пор эта книга является чрезвычайно востребованной историками, да и вообще всеми людьми, интересующимися допетровской Россией. Если человек не читал Котошихина, то разговаривать с ним о времени Алексея Михайловича просто не имеет смысла. Потому что в книге описаны многие тонкости русской жизни XVI века. Ученые отмечают ее некоторую тенденциозность, но в «развесистой клюкве» её никто не упрекал. И ведь самое смешное – такой востребованной она стала именно потому, что автор-перебежчик писал её по заказу серьезных иностранцев. То есть тех, кому была нужна реальная информация, а не байки про «дикую Россию». Ведь русскому автору, сидящему в Москве, просто не пришло бы в голову писать подобную книгу. Зачем писать про то, что всем известно? Ведь когда сегодняшний автор пишет, допустим, «в операции участвовали взвод спецназа и батальон ОМОНа» или «для решения вопроса пришлось обратиться в областной Комитет по культуре» – он не станет описывать, что это такое. Вот и тогда об очевидном не писали…
А иностранец просто не мог так разбираться в русской жизни, да и предубеждений по отношению к России у иностранцев всегда хватало… А вот Котошихин написал. И так бывает…
Царевич Алексей. Неудачная эмиграция
Алексей Петрович – человек совершенно иного рода, нежели князь Курбский. Последний прекрасно понимал, что он делает и зачем. А вот царевич – не очень. Он пал жертвой интриг других людей. Однако был человеком такого уровня, что его поступки являлись политикой вне его желания.
Сторонник мира
Большинство представляет себе облик царевича Алексея по знаменитому фильму Владимира Петрова «Петр Первый». Поэтому о классической советской картине стоит упомянуть. Фильм замечательный, а царевич в исполнении Николая Черкасова очень убедителен. Однако образ сына царя в фильме не совсем соответствует действительности. В фильме мы видим эдакого убежденного ретрограда, мечтающего порушить все отцовские начинания: отдать шведам устье Невы (то есть Петербург) и так далее. И жить «по старине».
Но тут я немного отвлекусь, чтобы рассказать о том, что происходило в России. На самом-то деле сторонники «старины» сидели по углам и старались быть как можно незаметнее. И дело не только в крутом нраве Петра Алексеевича, который с несогласными разбирался весьма сурово. Есть и иная причина. Любые революционные преобразования, а петровские реформы – это типичная «революция сверху» – имеют успех лишь тогда, когда имеется достаточно многочисленная социальная группа, которая их поддерживает. В петровское время такой группой были незнатные дворяне. Хотя местничество было официально отменено в 1682 году, но психологию-то указом не отменишь. До Петра «худородные» не имели никаких шансов занять более-менее высокие должности. Не говоря уже о таких людях, как Александр Данилович Меншиков, который был вообще никто и звать его было никак[13]. А Петру на знатность было наплевать. Дворянам был дан ещё ряд привилегий – именно при нем дворянские поместья перешли в собственность их владельцев (до этого поместья давались лишь в пользование). При нем же окончательно оформилось крепостное право, что дворянам очень нравилось.
Так что эти люди просто порвали бы в клочки любого, заговорившего о «возврате к старине».
Кстати, не являлась сторонницей «старины» и главная соперница молодого Петра, его сводная сестра царевна Софья Алексеевна. Хотя бы потому, что по русским традициям царевнам был один путь – в монастырь, куда Софье совсем не хотелось. Она была по тем меркам весьма образованной и передовой дамой и даже писала стихи (что по тогдашним представлениям о женщине было «невместно»). Не говоря уже о её связи с князем Василием Голицыным, о которой, разумеется, все знали. Это сейчас для незамужней женщины иметь любовника – обычное дело. Но не для царевны XVII века. Так что Софья была, в общем, вполне прогрессивной дамой, тоже стремившейся к переменам. Но при ней политическая ситуация складывалась так, что ни о каких реформах и речи быть не могло.
При Петере далеко не все были довольны его деятельностью. С одной стороны, он заставлял всех приближенных работать как проклятых – вместо того чтобы спокойно наслаждаться приобретенным положением. С другой – преобразования Петра были хаотичными и непродуманными. К тому же до 1711 года, то есть до образования Правительствующего Сената, власть в стране осуществлялась царской канцелярией, мотавшейся по стране вместе с Петром. Руководство Россией осуществлялось, по сути, «в режиме ручного управления». То есть не существовало никакой внятной системы власти. В случае внезапной смерти Петра это грозило обернуться таким хаосом… А государь ведь не особенно себя берег. Он и лез под пули, и пил без меры. А что будет после него? Так что недовольные имелись не только среди «ретроградов».
Но вернемся к царевичу Алексею.
«Известно, что наследник получил неплохое образование, хорошо знал немецкий и французский языки, латынь, очень любил читать.
Петру была ближе северная, протестантская культурная традиция с ее рационализмом, ориентацией на практические знания и навыки и предпринимательским духом. Царевич же тяготел к более мягкой, спокойной и „игровой“ культуре южно-европейского барокко. В каком-то смысле Алексей мог считаться человеком даже более европейски образованным, чем его отец. Во всяком случае, никакой культурной или религиозной пропасти между ними не существовало».
(Игорь Христофоров, кандидат исторических наук)То есть, говоря проще, Петр I рассматривал европейскую культуру как «инструмент» для модернизации России, а его сын – как приятный стиль жизни. Кроме того, царевич был человеком слабовольным и легко попадавшим под чужое влияние.
Политические же взгляды Алексея Петровича были следующие: «Старых всех переведу и изберу себе новых по своей воле; когда буду государем, буду жить в Москве, а Петербург оставлю просто городом; корабли держать не буду; войско стану держать только для обороны, а войны ни с кем иметь не хочу, буду довольствоваться старым владеньем, зиму буду жить в Москве, а лето в Ярославле».
Правда, основной источник сведений о взглядах царевича – это показания его любовницы Ефросиньи. Но это подтверждает их истинность. Чтобы такое выдумать, у неграмотной крепостной девицы не хватило бы кругозора. А допрашивающие при желании могли бы подсказать ей что-нибудь покруче…
Как видим, царевич был намерен вести миролюбивую политику, хотя это России никогда не удавалось. Ей всегда приходится воевать. Русские – народ миролюбивый. Тысячу лет в войнах и походах. Но это не понимали – и не понимают – многие.
Царевичу симпатизировали князья Долгорукие, Голицыны, фельдмаршал князь Б. П. Шереметев и дипломат Б. И. Куракин. Активным членом алексеевского окружения был А. В. Кикин, некогда любимый денщик царя, родственник самого царя граф П. М. Апраксин, М. М. Самарин, московский губернатор Т. Н. Стрешнев, граф
И. А. Мусин-Пушкин. Обратите внимание на лиц графского звания. До Петра I в России их просто не было! То есть это петровские выдвиженцы, а никакие не ортодоксы.
Конфликт
Между тем много лет между Петром и его сыном нарастал конфликт. Иногда его корни объясняют личными причинами – первые годы Алексей находился при матери, первой жене Петра, Евдокии Лопухиной, которую тот сперва бросил, а потом и вовсе сослал в монастырь. Впрочем, психологических объяснений можно найти сколько угодно.
Еще в 1703 году Петр сказал сыну: «Я сегодня или завтра могу умереть; но знай, что мало радости получишь, если не будешь следовать моему примеру. Ты должен любить все, что служит к благу и чести отечества, должен любить верных советников и слуг, будут ли они чужие или свои, и не щадить трудов для общего блага. Если советы мои разнесет ветер, и ты не захочешь делать того, что я желаю, то я не признаю тебя своим сыном».
Петр, пытаясь приохотить сына к государственным делам, давал ему разные, не самые важные и трудные поручения. Алексей проваливал все, что ему поручали. То же самое вышло и с учебой за границей. Помимо учебы, царевич должен был там жениться на Софии Шарломе Брауншвейг-Вольфенбюттельской, внучке герцога Браунлвейгского, сестре жены будущего австрийского эрцгерцога и императора Священной Римской империи[14] Карла VI. С женитьбой дело получилось, хоть Алексей всячески уклонялся. С учебой вышло хуже. Перед «экзаменом», который обычно проводил лично Петр, царевич даже попытался совершить… «самострел» – прострелил себе руку, чтобы не делать чертежи. Самострел вышел неудачным. Царь страшно разгневался и запретил Алексею появляться при дворе.
Интересно, что сегодня имеются и защитники Алексея. Дескать, бедный мальчик, учиться его заставляли, служить заставляли. Кошмар…
«В октябре 1715 года Алексей получил от Петра письмо, в котором тот писал, что если царевич не будет во всем следовать ему, то Петр лишит его наследства. Получение письма совпало с рождением у царя второго сына, Петра. Алексей по совету близких ему Вяземского и Кикина решил отказаться от наследства. Такой же совет дал ему и князь Василий Долгорукий. Ответ не удовлетворил Петра, и в январе 1716 года он отписал царевичу: „Последнее напоминание еще. Того ради, так остаться, как желаешь быть, ни рыбою, ни мясом, невозможно, но или отмени свой нрав и нелицемерно удостой себя наследником, или будь монах…“ По совету Вяземского и Кикина, рассудивших, что „вить, де, клобук не прибит к голове гвоздем: можно, де, его и снять“, царевич на следующий день ответил: „Желаю монашеского чина и прошу о сем милостивого позволения“».
(О. Козлов, историк)Попытка к бегству
Однако по какой-то причине Петр дал Алексею полгода отсрочки, а сам отбыл в армию. В это время Алексей Петрович под влиянием прежде всего Кикина начал собираться бежать.
Трудно понять, какие у них были планы. Точнее, у царевича их не было вообще. Кикин с друзьями запугали слабовольного и внушаемого Алексея чуть ли до галлюцинаций. А они-то на что рассчитывали? Возможно, надеялись, что царевичу удастся отсидеться за границей до смерти Петра. Здоровье на тот момент у царя было неважное. Никто не знал, что он проживет ещё девять лет…
Царевич решился. Путь его лежал в Вену. Кикин убедил Алексея, что Карл VI как-никак является его родственником. Никаких предварительных переговоров не велось.
26 сентября 1716 года он покинул Петербург. 10 ноября добрался до Вены и направился в дом австрийского вице-канцлера графа Шенборна, которому и заявил: «Я прихожу сюда просить цесаря, моего свояка, о протекции, чтоб он спас мне жизнь: меня хотят погубить; хотят у меня и у моих бедных детей отнять корону… а я ни в чем не виноват, ни в чем не прогневил отца, не делал ему зла; если я слабый человек, то Меншиков меня так воспитал, пьянством расстроили мое здоровье; теперь отец говорит, что я не гожусь ни к войне, ни к управлению, но у меня довольно ума для управления…»
Для Карла VI эти события были как снег на голову. К тому же он оказался в очень двусмысленном положении. Появление в качестве беглеца так и не отрекшегося наследника России открывало заманчивые перспективы для различных политических игр. Да вот с другой стороны, Австрия вела тогда очередную войну с Турцией. И ссориться еще и с Россией, которая тоже регулярно воевала с турками, ей было совсем ни к чему. Тем не менее, некоторое время Карл VI попытался вилять. На русские требования австрийское правительство отвечало: Алексей приехал добровольно, поэтому о выдаче речь не идет. Потом стали утверждать, что не знают, где царевич находится. Австрийская зона влияния была огромной территорией, на ней не только Алексея Петровича, а целую дивизию можно было спрятать. Вот его и спрятали в замок, находившийся в Тироле. Кстати, в это время он установил ненадежную, но всё же связь со своими сторонниками.
Между тем Петр перешел от дипломатических нот к более решительным действиям.
«Инструкция Петра I тайному советнику Толстому И капитану от гвардии Румянцеву
Курорт Спа, 10 июля 1717
…Ехать им в Вену и на приватной аудиенции объявить цесарю, что мы подлинно чрез капитана Румянцева известились, что сын наш Алексей принят под протекцию цесарскую и отослан тайно в тирольский замок Эренберк, и отослан из того замка наскоро, за крепким караулом, в город Неаполь, где содержится за караулом же в крепости, чему капитан Румянцев самовидец.
Буде позволит цесарь им с сыном нашим видеться, того б ради послушал нашего родительского увещания, возвратился к нам, а мы ему тот поступок простим и примем его, паки в милость нашу, и обещаем его содержать отечески во всякой свободе и довольстве, без всякого гнева и принуждения. Буде же к тому весьма он не склонится, объявить ему именем нашим, что мы за такое преслушание предадим его клятве отеческой и церковной…»
Личности были направлены колоритные. Капитан был представителем распространенных в то время «людей для особых поручений». То есть таких дел, о которых в приличном обществе говорить не принято. Его коллегой, кстати, был реальный, а не литературный Шарль д’Артаньян[15].
«За царевичем Алексеем отправлялся еще и Петр Андреевич Толстой, тайный советник, государственный человек по сути – в ранге министра (между прочим, прапрадед Льва Николаевича Толстого). Этого посылали для официальных переговоров с высокими персонами венского двора. Толстой тоже все мог, за что его и держали. В молодости когда-то был в заговоре против Петра, но уцелел; однажды царь сорвал с него парик и хлопнул по голове: „Эх, голова, головушка! Если бы ты не так была умна, то давно б была отсечена!“
Капитан Румянцев был придан Толстому для таких действий, которые производить самому министру и тайному советнику было бы не совсем прилично. Кроме инструкции им было вручено секретное и весьма грозное письмо Петра I императору Карлу VI с требованием „решительной резолюции“ насчет возвращения Алексея, „дабы мы свои меры потом воспринять могли“».
(Натан Эйдельман, историк)Но для начала Румянцев провел большую разведывательную работу и точно установил местонахождение Алексея. Вот тогда пришла пора действовать Толстому.
«Венский двор был напуган. Министры на тайном совещании решили, что „по своему характеру царь может ворваться в Богемию[16], где волнующаяся чернь легко к нему пристанет“. В конце концов император разрешил Толстому и Румянцеву отправиться в Неаполь для свидания с беглым наследником: „Свидание должно быть так устроено, чтобы никто из московитян (отчаянные люди, на все способные) не напал на царевича и не возложил на него руки, хотя того и не ожидаю“».
(Натан Эйдельман)Алексей стал догадываться, что «кесарь», как в России называли императора Священной Римской империи, его выдаст. С точки зрения Алексея, ему стоило бы подаваться в Англию. Англичане были сильно обеспокоены появлением России в качестве европейского игрока – так что, учитывая пацифистские взгляды царевича, они не выдали бы его никогда и ни за что. Но вот не сложилось.
Он же не придумал ничего умнее, чем начать писать письма в Швецию. А вот это уже была измена в чистом виде. Дело в том, что эта страна находилась в очень неприятном положении. Шведский король Карл XII (запутаешься тут в этих Карлах) в Полтавском сражении потерпел не просто поражение. Это был полный разгром. От шведской армии не осталось вообще ничего. Так что Карл утратил свой главный политический капитал – славу непобедимого полководца. Риксдат (парламент) был против войны[17]. Да и продолжать её было уже нечем. Денег не было, солдат тоже… Так что дело сводилось только к тому, чтобы поменьше потерять при заключении мира. А тут выпадал такой джокер!
Неизвестно, чем бы это закончилось, но искусный дипломат Толстой при встрече с Алексеем применил буквально все способы убеждения. Он говорил и о том, что царь его простит в случае добровольного возвращения. И о том, дескать, кесарь его всё равно выдаст. Была Толстым запущена «деза» о скором приезде Петра. Запустил Толстой и ещё одну «дезу» – о том, что Карл намерен разлучить
Алексея с Ефросиньей, крепостной его друга П. Вяземского, которую царевич сильно любил. Позиция Ефросиньи тоже пришлась кстати. Она была за возвращение. Скорее всего, она-то не так уж и любила царевича – так что Толстой её просто-напросто подкупил.
Так или иначе, Толстой и Румянцев свою задачу выполнили. Алексей Петрович согласился на возвращение.
Дальнейшее известно. «17 ноября царевич получил письмо от отца с извещением, что ему будет дано разрешение на брак с Ефросиньей, когда он окажется в пределах Российского государства. 31 января 1718 года царевич приехал в Москву. Несколько дней спустя он был введен в Кремлевский дворец без шпаги и предстал перед Петром, духовенством и знатью, Алексей повинился в содеянном и просил прощения. Петр обещал это сделать, если Алексей откажется от наследства и выдаст своих единомышленников. Царевич, удалившись с отцом в соседнюю комнату, назвал имена сообщников. Затем все перешли в Успенский собор, где царевич перед евангелием отрекся от престола и подписал в том клятвенное обещание».
(О. Козлов)Сообщников быстро повязали и привезли в село Преображенские. Туда вызвали и Алексея, который показал, что писал им письма из Австрии. Однако потом допросили Ефросинью, которая дала показания, приведенные выше. (О флоте, Петербурге и так далее.) Алексея обвинили в неполной даче показаний – и тоже арестовали.
Было ли так задумано изначально или Петр I и в самом деле изменил свои намерения под влиянием всплывших сведений? На этот счет есть разные версии. Главное – процесс пошел.
«Во время дальнейшего розыска в Петербурге выяснилось, что царевич намеревался свергнуть Петра и захватить власть с помощью войск, расквартированных в Мекленбурге и на Украине. Чтобы не было никаких кривотолков в связи с делом царевича Алексея, материалы о том специально публиковались».
(О. Козлов)Насчет свержения Петра военной силой – вопрос темный. Ну, не тот был человек Алексей, чтобы всерьез планировать такие авантюры! Хотя сболтнуть мог. Кстати, его переговоры со Швецией так и не всплыли. О них стало известно уже после смерти Петра.
В итоге Алексей был осужден и приговорен к казни. 26 июня 1718 года царевич то ли умер, то ли казнен, то ли убит. О том, как именно он ушел из жизни, спорят до сих пор, но для нашей темы обстоятельства смерти не очень важны…
Разбуженный декабристами
Декабристы разбудили Герцена. Герцен развернул революционную агитацию
В. И. ЛенинВ XVIII и в первой половине XIX века российских политических эмигрантов, можно сказать, и не было. На дворе стоял век дворцовых переворотов. Когда все вопросы решаются с помощью пары рот гвардии – иные способы политической борьбы не имеют смысла. Да и борьба-то шла исключительно вокруг того, кто будет самым главным.
Конечно, на другом фланге шли совсем иные дела, самым крупным проявлением которых было восстание Пугачева. Но оно в России началось и в России закончилось.
Даже восстание декабристов не оставило после себя эмигрантской публицистики. Хотя кое-кто из лидеров декабристского движения, например Н. И. Тургенев, оказались за границей (точнее, Тургенев там и просидел все основные события). Но они предпочитали помалкивать, дожидаясь прощения. Никакого идейного противостояния с их стороны не было замечено.
Интересно, что в конце XVIII века Российская империя сама стала одним из центров политической эмиграции. После начала Великой французской революции оттуда в Россию массово набежали сторонники свергнутой королевской власти. Они-то как раз были весьма активны. Но это совсем иная тема.
Зато в следующем столетии эмигранты развернулись по-настоящему…
Триумф столоначальников
Я начну с характеристики эпохи, которая была очень своеобразной.
Новые времена начались в 1825 году, со вступления на трон Николая I. Его царствование, как известно, началось с восстания декабристов. Точнее, восстаний было два: одно – в Санкт-Петербурге, другое – на Украине. Во главе их стояли, прежде всего, гвардейские офицеры. А нити от заговорщиков тянулись наверх, в среду высшего руководства. До сих пор не очень понятно, кто поддерживал декабристов, на эту тему есть разные версии[18]. Но что в верхах имелись силы, которые их поддерживали, – сомнений не вызывает.
Неудивительно, что гвардии после этого Николай не доверял. А гвардия – это были не только привилегированные войска, но и кузница кадров для государственной службы. Которые мало того что имели своеобразные взгляды на жизнь, так и к практической работе были не очень пригодны. Да и вообще в управлении страной царил бардак, особенно в провинции. Главной причиной была некомпетентность местных чиновников. Новый император, раздавивший мятеж, внимательно ознакомился со следственными делами – и схватился за голову. Настроение среди опоры империи – дворянства были аховые. Одни были готовы «разрушить все до основанья». Другие не хотели ничего рушить, но с ними дела обстояли не лучше. Как отмечал современник, «дворянство находилось тогда в таком блаженном положении, что не желало обременять себя службой и всеми способами уклонялось от нее». То есть опираться на такие кадры было сложно.
Вот Николай Павлович и решил создать новую систему, которая обеспечивала бы четкую работу государственного механизма. Именно тогда была создана российская бюрократическая система, которая в общем и целом и просуществовала до 1917 года.
Николай I полагал, что справится с руководством чиновничьей армией. Император обладал феноменальной памятью и исключительной работоспособностью, он
«проводил за работой восемнадцать часов в сутки из двадцати четырех, трудился до поздней ночи, вставал на заре, спал на твердом ложе, ел с величайшим воздержанием, ничем не жертвовал ради удовольствия и всем ради долга и принимал на себя больше труда и забот, чем последний поденщик из его подданных».
(А. Ф. Тютчева)В задачу Николая входило создать из административного аппарата идеальный инструмент для реализации своих целей.
Что же касается милых особенностей бюрократии… Это сейчас мы такие умные. Но ведь наверняка через сто лет потомки, изучая историю конца ХХ – начала XXI века, будут удивляться: как же эти придурки таких простых вещей не понимали… В XIX веке люди воспринимали все общественные структуры как механизмы. Соответственно, сбои в работе администрации объясняли двумя причинами. Чиновники плохо работают. Значит, надо их либо сменить, либо кнутом или пряником заставить работать хорошо. Если же это не помогает – «усовершенствовать конструкцию» механизма. Что административный аппарат живет по собственным законам, никому и в голову не приходило.
Николай взялся за дело. И с самого начала пошел по очень скользкому пути. Он стал прилаживать к административному аппарату дополнительные детали. В министерствах увеличилось количество департаментов, внутри них – отделов и прочих структурных единиц. Кроме того, возникло также множество комитетов, комиссий и новых прочих органов. Между тем чиновники размножались и сами по себе. В итоге за время царствования Николая I количество чиновников выросло в четыре раза.
Справедливости ради стоит отметить, что это не предел. В Пруссии того же времени соотношение чиновников и населения было в сто (!) раз больше, чем в России.
Причем чиновники начинают множить оборот бумаг. Это делается хотя бы для того, чтобы оправдать свое существование. В начале царствования император пришел в ужас, узнав, что только по ведомству юстиции во всех служебных местах произведено 2 800 000 дел. Он попытался исправить положение созданием новых структур и увеличением штатов существовавших. Исправил, блин. В 1842 году министр юстиции представил Николаю отчет, в котором значилось, что во всех служебных местах империи не очищено (то есть не закрыто) еще 3 300 000 дел, которые изложены по меньшей мере на 33 миллионах писаных листов.
Тут подверстывается нежелание чиновников брать на себя ответственность. Любой чиновник пытается спихнуть бумагу куда-нибудь ещё. Отсюда-то и знаменитая бюрократическая волокита.
Еще одной всеобщей особенностью бюрократии является то, что чиновники очень не любят любых перемен. Зачем они им нужны? Особенно в николаевской России, где человек, попав в какой-либо департамент, мог уже ни о чем не беспокоиться. Согласно докладам Инспекторского департамента, 90 % продвижений чиновников по службе осуществлялись по выслуге лет и лишь 10 % – за отличие по службе.
А притормозить бюрократия может что угодно, и способов тут много. Так, два раза, в 1842 и 1847 годах были фактически провалены предложенные лично императором законы, являвшиеся первым и очень серьезным шагом к освобождению крестьян. Сделали всё в лучшем бюрократическом стиле – законы были так отредактированы и дополнены, что стали «неработающими». Еще несколько раз Николай I пробовал создавать комиссии по этому же вопросу. Все они быстро выродились в бессмысленную говорильню.
Ну, и, конечно же, воровали.
«В конце 20-х годов и в начале 30-х производилось одно громадное дело о некоем откупщике; это дело вели 15 для того назначенных секретарей, не считая писцов; дело разрасталось до ужасающих размеров, до нескольких сотен тысяч листов. Один экстракт дела, приготовленный для доклада, изложен был на 15 тыс. листов. Велено было, наконец, эти бумаги собрать и препроводить из Московского департамента в Петербург; наняли несколько десятков подвод и, нагрузив дело, отправили его в Петербург, но оно все до последнего листа пропало без вести (выделено мной. – А. Щ.), так что никакой исправник, никакой становой не могли ничего сделать, несмотря на строжайший приказ Сената; пропали листы, подводы и извозчики».
(В. О. Ключевский)Разумеется, исчезли подводы не просто так. Разгула бандитизма в николаевской России не наблюдалось – особенно по дороге
Москва – Петербург. Да и вряд ли романтикам с большой дороги понадобились судебные бумаги. Просто кому-то хорошо заплатили, чтобы бумаги растворились в воздухе.
В итоге в стране сложилась обстановка, которая называется… «застоем». Никто не хотел ничего менять, всех всё устраивало. Итог – очень печальный. В позоре Крымской войны виновата прежде всего бюрократия – как военная, так и штатская.
Возвращаясь же к нашей теме – в такой обстановке начинают расти оппозиционные настроения. Пока ещё, в основном, не революционные. Самое главное – не в появлении деятелей вроде Герцена и иже с ним. Такое время породило их читателей.
Тут есть ещё одна тонкость. Бесчисленные чиновники работали, интриговали друг против друга, воровали… Словом, были при деле. Но у них росли дети! Которые учились в гимназиях. Эти заведения не были «заточены» под подготовку к практической деятельности, зато давали неплохое гуманитарное образование и привычку к чтению. Этим подросшим деткам далеко не всегда нравился образ жизни их родителей и то, что происходит в стране. Так родилось знаменитое «поколение разночинцев» – будущих потребителей эмигрантской литературы. И это самое важное. Подобное явление не спишешь на вражеские происки. Нечто похожее наблюдалось в семидесятые годы ХХ века. Проблема СССР ведь была не в том, что существовали радиостанции вроде «Свободы» и «Голоса Америки» – а в том, что их слушали и им верили…
Но для разгона начались знаменитые дебаты между западниками и славянофилами. Причем оппозиционными были оба направления. И позиция западников была сильнее. Ведь что говорили славянофилы? О том, что Петр I свернул Россию с её исторического пути на неверную дорогу. Хорошо, пусть так. Но что делать-то? Возвращаться в допетровскую Россию?
Западники в этом смысле выглядели лучше. Ведь их идеал имелся. Надо просто следовать по «пути прогресса и цивилизации». Правда, оказалось, что и на Западе не всё так красиво. Но это поняли те, кто там оказался. В том числе и Александр Герцен.
Увидеть революцию и…
Александр Иванович Герцен родился 25 марта (6 апреля) 1812 года. Он был сыном богатого и знатного помещика Ивана Алексеевича Яковлева и немки Генриетты-Вильгельмины-Луизы Гааг, с которой Яковлев жил, говоря современным языком, в гражданском браке. Так что по тогдашним понятиям Герцен был «незаконнорожденным». Что, впрочем, не помешало ему получить обычное «дворянское» образование, а потом и закончить Московский университет. Впоследствии сам Герцен писал, что на него, двенадцатилетнего, большое впечатление произвело восстание декабристов. Это вряд ли. О реальных целях декабристов тогда практически ничего не было известно, все воспринимали их выступление как очередную попытку дворцового переворота. (Напомню, «официальным» лозунгом мятежа было «хотим Константина на царство!» Имеется в виду брат царя Константин Петрович). В любой биографической справке о Герцене длиннее двадцати строчек, обязательно рассказывается, как в возрасте четырнадцати лет он в компании с другом детства и будущим соратником по борьбе Николаем Огаревым дал на Воробьевых горах клятву «бороться за свободу». А вот это может быть. Разговоры о «свободе» были тогда общим увлечением, а Герцен был воспитан на раннем Пушкине и Шиллере.
Как бы то ни было, но уже в университете Александр Иванович связался с группой фрондирующих молодых людей, так называемым кружком Н. В. Станкевича. В него же входил и будущий знаменитый революционер-анархист М. А. Бакунин.
Я уже упоминал о спорах между западниками и славянофилами. Так вот, Герцен был убежденным западником. Говоря современным языком – либералом. Нужна конституция + всякие демократические свободы. И тогда всё будет хорошо.
По большому счету члены кружка занимались обычной свободолюбивой болтовней.
Однако Николай I к подобным настроениям относился очень серьезно – он-то отлично знал, чем это всё может закончиться. Так что в 1834 году членов кружка повязали – и Герцену пришлось девять месяцев смотреть на небо в клеточку. Впрочем, в итоге ничего особо страшного ему не сделали. По большому счету власти ему велели как в бессмертной поэме Грибоедова: «пойди-ка послужи». Герцен был выслан сперва в Пермь, а потом в Вятку, где и начал службу в канцелярии генерал-губернатора. Логика властей понятна – займется парень делом, глядишь – и выкинет из головы всякие глупости. Кстати, университетский диплом позволил Герцену начать службу с чина титулярного советника. Это чин IX класса, соответствовавший армейскому штабс-капитану (по сегодняшнему – капитан). Большинство чиновников его достигали лишь к старости или не достигали вовсе.
В 1840 году Герцену разрешили вернуться в Москву. Как оказалось, ненадолго. Через два года его снова настойчиво попросили переехать в Нижний Новгород – на этот раз на должность советника губернского правления. Как видим, «сатрап и тиран» Николай I в приказном порядке пытался заставить Герцена работать. Причем не с кайлом в руках, а на очень хорошо оплачиваемых должностях. Да только вот не на того напали! Вернувшись в Москву, Герцен после смерти отца уехал за границу. Кстати, папа его не обидел – в эмиграцию Александр Иванович отбыл весьма состоятельным человеком.
В то, что это была именно эмиграция, а не турпоездка, свидетельствуют следующие строки Герцена:
«Непреодолимое отвращение и сильный внутренний голос, что-то пророчащий, не позволяют мне переступить границу России, особенно теперь, когда самодержавие, озлобленное и испуганное всем, что делается в Европе, душит с удвоенным ожесточением всякое умственное движение и грубо отрезывает от освобождающегося человечества шестьдесят миллионов человек, загораживая последний свет, скудно падавший на малое число из них, своей черною, железною рукой, на которой запеклась польская кровь. Нет, друзья мои, я не могу переступить рубеж этого царства мглы, произвола, молчаливого замиранья, гибели без вести, мучений с платком во рту. Я подожду до тех пор, пока усталая власть, ослабленная безуспешными усилиями и возбужденным противудействием, не признает чего-нибудь достойным уважения в русском человеке!»
А в чем Герцен видел свою задачу? «Где не погибло слово, там и дело еще не погибло. За эту открытую борьбу, за эту речь, за эту гласность – я остаюсь здесь; за нее я отдаю все, я вас отдаю за нее, часть своего достояния, а может, отдам и жизнь в рядах энергического меньшинства, „гонимых, но не низлагаемых“».
В общем, захотелось человеку свободы слова. Вроде бы дело знакомое. В России – тирания, на Западе – свобода. Но всё оказалось не так просто…
Александр Иванович уехал во Францию – а там начались очень интересные события. Впрочем, не только там. В 1848 году по Европе полыхнули революции, названные «весной народов». Разные веселые события происходили во многих странах: в Германских государствах, в Австрийской империи, в государствах Италии…[19] Лозунги были по марксистской классификации «буржуазно-демократические» – то есть выступали за республиканскую форму правления (тогда практически все европейские страны являлись монархиями) – а также за расширение различных демократических свобод.
А Франция? Куда ж без неё! За ближайшие шестьдесят лет это была уже третья французская революция. На этот раз восставшие массы поперли с трона короля Луи-Филиппа. Это был представитель младшей ветви Бурбонов, так называемого Орлеанисткого дома, который пришел к власти в 1830 году – тоже в результате революции, отстранившей от власти старшую, «королевскую» династию Бурбонов. Луи-Филиппа называли «королем буржуа». Хотя точнее он был «королем олигархов». Вся политика осуществлялась в интересах верхушки чиновников и предпринимателей. Понятное дело – процветали коррупция, разнообразные аферы, совершенно открытое казнокрадство. Словом, знакомая картина. Вдобавок ко всему в середине сороковых годов разразился экономический кризис, последствия которого, разумеется, постарались переложить на «низы». Итог – безработица, падение заработков и так далее.
Для страны, где предыдущая успешная революции произошла всего восемнадцать лет назад, то есть людей, которые в ней участвовали или хотя бы видели, было множество – ситуация скверная. И началось…
Вообще-то ход событий очень напоминает российскую Февральскую революцию 1917 года. Началось с пустяка, потом толпы возмущенных народных масс стали выражать свое недовольство. Далее – какая-то воинская часть с дури открыла по толпе огонь, убив нескольких человек. Конечно, может, это была не дурь, а провокация радикалов, но разбор хода этой революции выходит за рамки книги. Так или иначе – если до выстрелов ситуацию можно было как-то разрулить, то теперь процесс стал необратимым. Защищать Луи-Филиппа никто не захотел. 25 февраля 1848 года во Франции была провозглашена так называемая Вторая республика. (Первая возникла после Великой французской революции и закончилась коронацией Наполеона.) Было введено всеобщее избирательное право для мужчин, достигших 21 года. На тот момент такого не было ни в одной стране мира.
После таких событий некоторое время в обществе царит эйфория. Что уж говорить о Герцене, который буквально млел. Как же! Свобода, демократия и все прочие либеральные радости в одном флаконе.
Но недолго музыка играла. Потому что демократия сама по себе социальных проблем решить не в состоянии. Самой острой проблемой была безработица. Напомню, что тогдашние безработные – это были люди без каких-либо средств к существованию. Ни о каких пособиях и даже о бесплатной миске супа речь не шла. Какие у них были настроения – можно понять. А они ведь уже вышли на улицу…
Пытаясь решить проблему, новые власти учредили так называемые Национальные мастерские. Там безработные что-то делали и получали хоть маленькую, но гарантированную плату. Вскоре в них трудилось уже больше 100 тысяч человек. Однако довольно быстро выяснилось, что на содержание Национальных мастерских просто нет денег. В июне мастерские были распущены. Тем, кто в них работал, предложили идти в армию или на земляные работы в провинцию. Безработных обе эти перспективы не очень вдохновили. Они начали бунтовать. К тому же во Франции уже имелось определенное количество радикалов разнообразной социалистической ориентации, которые включились в процесс. Началось восстание, в Париже понастроили баррикад. Из конкретных требований было лишь одно – открыть Национальные мастерские. Остальное так, на уровне эмоций. Власти восстание подавили, не особо стесняясь в методах.
Чтобы уж кончить разговор о революции. В конце года президентом был избран Шарль Луи Наполеон Бонапарт, племянник «того самого» Наполеона. В 1852 году он устроил переворот и провозгласил себя императором под именем Наполеона III[20]. Вторая республика закончилась.
Что же касается Герцена, то расстрел рабочих вверг его в полный шок:
«Сидеть у себя в комнате сложа руки, не иметь возможности выйти за ворота и слышать возле, кругом, вблизи, вдали выстрелы, канонаду, крики, барабанный бой и знать, что возле льется кровь, режутся, колют, что возле умирают, – от этого можно умереть, сойти с ума. Я не умер, но я состарился, я оправляюсь после июньских дней, как после тяжкой болезни».
Герцен на тот момент являлся типичным либералом-идеалистом, полагавшим: стоит ввести демократические свободы, и сразу наступят всеобщие мир и гармония. Кстати, как и многие подобные люди, он об экономике не имел ни малейшего представления. Да и вообще – в суждениях о жизни руководствовался прежде всего моральными категориями. Заметим, позиция очень комфортная, позволяющая судить всех и вся.
Ральная демократия оказалась совсем не такой, как ему представлялась. Тем более что во Франции она быстро обернулась новой «тиранией». Да и европейский капитализм Герцену не слишком понравился. Тогда ведь он был совсем не такой, как теперь, а с очень даже звериной мордой. Социалистические учения выросли не на пустом месте.
В основе мировоззрения Герцена, в отличие от наших нынешних либералов, лежали определенные принципы, а не слепое преклонение перед Западом. Увидев, что «цивилизованная Европа» совсем не такая, какой он ее представлял, Александр Иванович сильно разочаровался в своих либеральных идеях.
«Я оплакиваю революцию 24 февраля, так величественно начавшуюся и так скромно погибнувшую. Республика была возможна, я ее видел, я дышал ее воздухом; республика была не мечта, а быль, и что же из нее сделалось? Мне ее жаль так, как жаль Италию, проснувшуюся для того, чтоб на другой день быть побежденной, так, как жаль Германию, которая встала во весь рост для того, чтоб упасть к ногам своих тридцати помещиков. Мне жаль, что человечество опять отодвинулось на целое поколение, что движение опять заморено, остановлено».
Впрочем, любить российские порядки он от этого больше не стал. По Герцену что Россия с ее крепостным правом, что европейские страны с эксплуатацией рабочих – это всего лишь разные формы угнетения.
А выход… Правильно – социализм. В те времена социалистов было довольно много, хотя взгляды их были разнообразны и противоречивы. Самой заметной фигурой являлся Пьер Жозеф Прудон, один из основоположников анархизма. Именно Прудону принадлежат знаменитые слова «собственность – это кража».
Анархистом Герцен не стал. Однако многое из взглядов Прудона он воспринял и творчески развил. С поправкой на то, что он вообще разочаровался в том, что Запад имеет какой-либо потенциал развития.
«Эта часть света кончила свое, силы ее истощились; народы, живущие в этой полосе, дожили до конца своего призвания, они начинают тупеть, отставать».
И вот Россия… Тут не всё потеряно.
В начале больших дел
Начало активной политической деятельности Герцена связано с интересным эпизодом. В 1849 году Николай I повелел Александру Ивановичу вернуться в Россию. Тот отказался – то есть окончательно перешел в разряд «невозвращенцев». В ответ император наложил арест на поместье Герцена и его матери. Как нормальный народолюбец, Александр Иванович получал доход с труда крепостных. Однако его мать заранее земли заложила. Деньги были выплачены в виде так называемых «билетов московской сохранной казны» – нечто вроде именных ценных бумаг, которые свободно обналичивались в банках.
Так вот, Герцен и решил обналичить этих билеты в банке Джеймса Ротшильда[21]. Тот их приобрел, и Герцен получил первую часть денег. Однако дальше начались проблемы. Представитель банка Ротшильда в Петербурге пытался в свою очередь их обналичить (разумеется, банк на такой операции имел свой гешефт), но нарвался на отказ. Вот тогда-то всплыла история с арестом имущества. То есть провернуть дельце не удалось. По сути, данные ценные бумаги стали «неликвидом». Однако Ротшильд не успокоился. Он предупредил министра иностранных дел России К. В. Нессельроде, что либо банку выплатят денежки, либо Ротшильд раззвонит на весь мир о том, что российская власть неплатежеспособна. Это было достаточно серьезно – курс российских ценных бумаг на бирже мог ощутимо упасть. Так что банкир получил свою сумму, а вслед за ним получил своё и Герцен.
Вот такая история. Любители занимательной конспирологии, разумеется, тут видят заговор против России. Ещё бы! Французский банкир, да ещё еврей и масон (а он и в самом деле был масоном) фактически открыл Герцену дорогу. Без Ротшильда все эти его билеты лежали бы мертвым грузом – по крайней мере, до смерти Николая I. Но только кто тогда был Герцен? Представитель интернациональной тусовки болтунов-теоретиков, которых в те времена болталось по Европе достаточно. Просчитать, какой будет эффект от его деятельности, не смогли бы ни банкиры, ни масоны.
Сам Герцен заступничество Ротшильда объяснял тем, что, дескать, поднял банкира «на слабо». Дескать, я тебе эти бумаги отдал, они твои, а царь не захотел их оплачивать – и не оплатит… Конечно, с одним из самых крутых финансистов мира такие приемчики не проходят. Так что, скорее всего, дело обстояло просто и банально – Ротшильд оплатил ценные бумаги значительно ниже их стоимости. Хотя, возможно, имелся и политический подтекст. Внешнюю политику Николая I в Европе, мягко говоря, не приветствовали. Особенно во Франции. Русский император являлся не прагматиком, а идейным человеком. И свою политику он строил исходя из своих представлений, что хорошо, а что плохо. Николай терпеть не мог любые революции, а республики – и того меньше. А вот французы, как и англичане, полагали: Россия слишком много на себя берет, пора её поставить на место. В этом был и смысл последовавшей вскоре Крымской войны 1853–1856 годов. Ну, а пока до войны дело не дошло, почему бы не сделать русским мелкую гадость?
Тем не менее, с французами у Герцена отношения не сложились. Луи Наполеон без особого уважения относился к демократии. А в то время Герцен писал на французском и для французского читателя – причем высказывал достаточно радикальные взгляды… В общем, сперва Герцен перебрался в Швейцарию, а потом и в Лондон, проложив тем самым дорогу, по которой проследуют многие…
В 1853 году была создана «Вольная русская типография». Её задачей являлось издание неподцензурных произведений русских авторов. В одной из первых брошюр говорилось:
«Присылайте что хотите, все писанное в духе свободы будет напечатано, от научных и фактических статей по части статистики и истории до романов, повестей и стихотворений».
Понятно, что «в духе свободы» следует читать как «против правительства».
Беда была в том, что поначалу никаких произведений из России просто не было. Что тут удивляться? Шла Крымская война, в которую в марте 1854 году вступили Англия и Франция. Посылать материалы на территорию вражеского государства – это, знаете ли, чересчур. Дело не только в патриотизме – такие вещи весьма чреваты… И типография печатает, в основном, работы самого Герцена.
Вообще позиция Герцена выглядит, мягко говоря, некрасиво. Особенно, если учесть, что всё это происходило на фоне оголтелой антирусской пропаганды в Англии.
Проявилось и еще одно свойство Герцена – он очень плохо понимал, что происходит, и видел мир так, как хотел его видеть. Яркий пример – прокламация «Поляки прощают нас!». Суть её была в том, что польские и русские радикалы вместе готовы бороться за идеалы свободы.
Это было полным бредом. Как известно, Речь Посполитая после трех разделов перестала существовать. Причем России отошли земли, населенные украинцами и белорусами. После разгрома Наполеона к Российской империи присоединили и кусок собственно Польши вместе с Варшавой. Лучше бы не присоединяли… Земли оказались чрезвычайно беспокойными, сепаратистское движение там не утихало, а последнее на тот момент крупное восстание состоялось в 1830 году.
Русские либералы польских «борцов за свободу» очень любили. При полном отсутствии ответных чувств. Так что никто в Польше русских не простил. Но интереснее другое. Никакого либерально-демократического движения в Польше не было! Точнее, имелись отдельные экзоты. Подавляющее же большинство тех, кто мечтал о свободе Польши, являлись представителями дворян и имели очень интересные взгляды. Сепаратисты выступали именно за возрождение Речи Посполитой до всех разделов. Но самое главное – за восстановление «старых добрых порядков». А они были такими, что по сравнению с ними даже крепостничество при Екатерине II кажется верхом гуманизма. Герцен не то чтобы этого не понимал, он не хотел понимать.
Впрочем, сложившиеся к тому времени у него взгляды тоже были взяты с потолка. Как уже было сказано, в Европе Герцен разочаровался. Ну, вот не нравился ему капитализм. Александр Иванович полагал, что Россия может обойти стороной период капиталистического развития. Как известно, у крестьян существовала община – своего рода коллективное землепользование[22], в которой земля регулярно перераспределялась по числу едоков. В этом Герцен видел зародыш будущего социалистического общества.
«Что может внести в этот мрак (имеется в виду мрак западного мира. – А. Щ.) русский мужик, кроме продымленного запаха черной избы и дегтя?
Мужик наш вносит не только запах дегтя, но еще и какое-то допотопное понятие о праве каждого работника на даровую землю… Право каждого на пожизненное обладание землей до того вросло в понятия народа русского, что, переживая личную свободу крестьянина, закабаленного в крепость, оно выразилось по-видимому бессмысленной поговоркой: Мы господские, а земля наша… Счастье, что мужик остался при своей нелепой поговорке. Она перешла в правительственную программу или лучше сказать в программу одного человека в правительстве, искренно желающего освобождения крестьян, т. е. государя. Это обстоятельство дало так сказать законную скрепу, государственную санкцию народному понятию…
Задача новой эпохи, в которую мы входим, – состоит в том, чтоб на основании науки сознательно развить элемент нашего общинного самоуправления до новой свободы лица, минуя те промежуточные формы, которыми по необходимости шло, путаясь по неизвестным путям, развитие Запада».
Самое интересное, что хоть эти взгляды и имели отдаленное отношение к действительности, но породили мощное движение народников, к которым относилась и знаменитая партия социалистов-революционеров со всеми её террористами.
Взлет и падение «Колокола»
В 1855 году вышел первый номер альманаха «Полярная звезда». Он был целиком эмигрантским. Интересно это издание тем, что Герцен нашел в нем «точку опоры». Он начал «раскручивать» декабристов.
В это время о декабристском движении помнили только его участники и их родственники. Да и многие из тех, кто принял участие в выступлениях, расценивали свой поступок как большую глупость[23], а потому помалкивали. Тем более что многие успели отбыть наказание – и даже по второму разу сделать карьеру.
Так вот, Герцен стал фактически с чистого листа раскручивать миф «о героических борцах за свободу». Данный миф в общем и целом жив и сегодня.
Это было очень важно. Для пропаганды определенных идей очень хорошо иметь героев и жертв, пострадавших за эти самые идеи. Так что не декабристы разбудили Герцена, это он их вытащил из забвения.
В 1855 году умер Николай I, а в 1856 году закончилась Крымская война. Тогда же в Лондон прибыл Николай Платонович Огарев, который включился в работу. И процесс пошел. Из России стали присылать материалы. С другой стороны, «Полярная звезда» начала проникать в Россию.
Но всё же наиболее прославилось другое издание «Вольной типографии» – газета «Колокол». Её первый номер вышел 22 июня 1858 года. Первоначально издание планировалось всего лишь как приложение к «Полярной звезде». Однако очень быстро обнаружилось главное преимущество «Колокола». «Полярная звезда» была довольно большой по формату. А вот газета… она и есть газета. То есть «Колокол» было куда проще протащить через границу. Кстати, некоторые способы нелегальной доставки стали классикой, их потом использовали многие, включая Ленина с его «Искрой».
Сперва газета выходила один раз в месяц, потом два раза – а в самые лучшие времена – даже раз в неделю. Тираж составлял 2500–3000, а с дополнительными тиражами – 4500–5000 экземпляров. Это далеко не так мало, как кажется, хотя бы потому, что издание передавали из рук в руки.
У «Колокола» появились и собственные приложения – например, издание «Под суд!». Этот печатный орган специализировался на обличении царских чиновников. Кроме того, выходило и много отдельных изданий.
Вообще-то «Вольная типография» печатала что угодно, лишь бы против «проклятого царизма», да покруче. Причем, многие публикации вызывали очень большие сомнения в их подлинности – например, «потаенные записки Екатерины II». Но кого это волновало?
Тем более что читателей было много. Разумеется, все они принадлежали к достаточно узкому образованному кругу, но тем не менее. Несмотря на то, что официально «Колокол» считался запрещенным не только в России, но и в ряде германских государств, газета стала привычным явлением российской общественной жизни. Его читал и сам Александр II. Герцен и Огарев завели такой обычай – если они печатали материал про какого-нибудь высокопоставленного российского чиновника, они направляли ему номер…
Одной из самых популярных рубрик «Колокола» были «сообщения с мест», помещавшиеся под рубрикой «Смесь». Вот примеры.
№ 97, 1 мая 1861 года
«Еще один из наших старцев сошел в могилу, Николай Васильевич Басарин. Правительство и его взыскало своей милостью. На похороны московский обер-полицмейстер послал переодетого квартального[24] и четырех жандармов. У родственников покойника полиция делала обыск. А ведь как не выкрадывайте истину, историю вам не украсть!»
№ 99, 15 мая 1861 года
«Киевский военный губернатор Екатерина Васильевна Васильчикова сильно интриговала против знаменитого Пирогова и успела к нелепым ошибкам Александра Николаевича[25] прибавить отставку такого человека как Пирогов. Приятно было слышать, что в этом доблестном поступке генерал-губернатора, урожденного княжной Щербатовой, ей помогал доносами и сплетнями некий инспектор Рейнгарт. Говорят, что он просит у управляющей всем краем генеральши место Бердичевского полицмейстера, – при способностях им показанных, он может просить больше».
Согласитесь, что это не политические материалы, а скорее, сплетни. Однако в общем контексте такие заметки работали на общую идею. Дескать, видите, что в России творится! С другой стороны, издание демонстрировало, что оно, так сказать, держит руку на пульсе российской жизни.
А каким образом им удавалось быть в курсе? Это очень своеобразное явление российской жизни. Дело в том, что интерес читателей к «Колоколу» был не только пассивным, но и активным. Множество читателей слали письма в газету, сообщая различные факты. Среди них были и высокопоставленные чиновники, присылавшие закрытые, а то и вовсе секретные документы. К примеру, «Колокол» получил полный бюджет за 1859 и 1860 годы – а это документ ДСП. Герцен этот бюджет, разумеется, опубликовал. Согласно некоторым версиям в «Колокол» писал письма и будущий идеолог консерватизма К. П. Победоносцев. Впрочем, во времена «Колокола» он придерживался либеральных взглядов.
Стоит отметить, что у «Колокола» не было в России корреспондентов в профессиональном смысле этого слова. То есть тех, кто целенаправленно собирал и пересылал информацию. В отличие от ленинской «Искры». Я не зря упоминаю знаменитое издание РСДРП. О нем ещё будет рассказано, пока стоит отметить, что из всех дореволюционных нелегальных и эмигрантских изданий только «Колокол» и «Искра» являлись полноценными общественно-политическими газетами. Все остальные с чисто профессиональной точки зрения были на два порядка хуже.
Так вот, Герцен и Огарев работали исключительно за счет «самотека». И дело тут не столько в их талантах, хотя издатели «Колокола» были хорошими журналистами, сколько в сложившейся в России обстановке.
Особо стоит коснуться вопроса о предстоявшем освобождении крестьян. Считалось, что подготовка к этой реформе проходит в страшном секрете. Ага. На страницах «Колокола» велись бурные дискуссии по этому поводу.
А вот как комментировал «Колокол» объявление «воли» (№ 95 за 1 апреля 1861 года):
«День страха. Чего боялся государь 5 марта и 6-го? Зачем козачий полк стоял наготове? Зачем не торжествовали великое событие освобождения, а украли у народа его праздник? Зачем так скомкали объявление? Кто же сообщает радость как горькую пилюль?[26] Чего боялись? Народа. Да где же здравый смысл? Как же народ взбунтуется, когда его освобождают? Мы знаем, что здравого смысла нельзя искать у этих Игнатьевых и Долгоруких, да Александру Николаевичу как не стыдно. Не народа ему надобно бояться – татарву плантаторов его окружающих, они пройдут и между казаками и за кавалергарды. Александр Николаевич может Богу свечку поставить, если он проживет два года с своей обстановкой. Отчего доктор не пропишет ему для здоровья удаление всех крепостников, имеющих вход во дворец, начиная с Муравьева-вешателя и Долгорукова-слушателя».
Между прочим, подмечено-то точно. Консерваторы и в самом деле запугивали Александра II перспективой бунта в момент объявления манифеста. Хотя по всей России было всего два случая беспорядков. И оба – по большой пьяни.
Ещё раз подчеркну – «Колокол» ничего бы из себя не представлял, если б не множество добровольных корреспондентов. И ни за какие деньги это организовать невозможно. А ведь, согласитесь, когда чиновник посылает в эмигрантскую газету закрытые документы – это положение, мягко говоря, ненормальное…
Однако за наивысшим подъемом начинается спуск. Именно это и произошло с предприятием Герцена и Огарева в начале 60-х. Газета начала терять популярность. Причем причина этого крылась в самой концепции издания. Как мы помним, «Колокол» печатал неважно что, главное, чтобы «за свободу». И некоторое время это всех устраивало. Однако после 1861 года пути читателей «Колокола» (то есть недовольных существовавшим положением вещей) стали расходиться в разных направлениях. С одной стороны, появились молодые радикалы, которые надеялись, что освобождение крестьян выльется в революцию. Когда не вылилось – они не расстроились. Через два года предстояло подписание так называемых уставных грамот – а, как они верили, вот тогда-то… Одним из таких горячих парней был, к примеру, будущий культовый автор радикалов
Н. Г. Чернышевский. В 1861 году он написал прокламацию «Барским крестьянам от их доброжелателей поклон». За подобный текст посадят и в сегодняшней России. Для этих ребят «Колокол» уже казался слишком умеренным.
А вот большинству читателей наоборот – перестала нравиться разухабистость издания Герцена-Огарева. Одной из главных причин растущего неприятия было то, что Герцен поддержал польское восстание 1862–1863 годов.
Дело в том, что восстание протекало интересно. Польская шляхта (дворяне), которые, собственно, и восстали, не могли расстаться со своей мечтой о «Польше от моря до моря». Так что повстанцы размазали силы по всей бывшей территории Речи Посполитой (а на православных землях крестьяне люто ненавидели польских дворян). Но самое смешно не это. Восставшие ставили целью восстановление «старых добрых порядков» – когда пан имел право делать со своими «хлопами»[27] что угодно. В итоге восстание было ликвидировано после того, как российские власти объявили – крестьянам, сдавшим повстанцев, переходят их земли. Сдавать стали наперегонки, в том числе и католики-поляки.
Все эти тонкости Герцен понимать решительно не хотел. Польские повстанцы за свободу? За свободу. И нечего тут. Кстати, в английской печати лили потоком слезы по поводу героических польских повстанцев. Но это не значит, что Герцен был «куплен» англичанами. Такая уж была психология у тогдашних свободолюбцев. Впрочем, как и у нынешних. Сильное государство действовало на них как красная тряпка на быка.
Герцен совершенно искренне верил, что с началом восстания русские солдаты станут переходить на польскую сторону. Конечно же, не стали. Тем более что восстание началось с атак на русские части – и небольшие отряды солдат уничтожались при этом с исключительной жестокостью. То есть полякам, в отличие от Герцена, мысль о союзе с «москалями» против царя просто в голову не приходила.
«Близко время, когда народ русский просветится и поймет гнусную и своекорыстную политику современного русского правительства; тогда Россия проклянет всех участвовавших в пролитии польской крови, тогда дети будут стыдиться произносить имена отцов, помогавших насильственно закрепощать свободный народ… Вместо того чтобы позорить себя преступным избиением поляков, обратите меч свой на общего врага нашего; выйдите из Польши, возвративши ей похищенную свободу, идите к нам, в свое отечество, освобождать его от виновников всех народных бедствий – императорского правительства».
(А. И. Герцен)Вам это ничего не напоминает? Такая позиция «Колокола» нравилась в России далеко не всем. В общем, Герцен и Огарев с размаху попали между двух стульев.
Кроме того, изменилась политика власти. Раньше она делала вид, что такого издания просто не существует. Хотя, как мы видели, даже сановники его читали. Однако в иностранных газетах, доставляемых на территорию Российской империи, цензура старательно вырезала помещенные там объявления о продаже изданий «Вольной типографии». Чем-то это похоже на политику советских властей в семидесятые годы ХХ века, которые тупо глушили «вражьи голоса». Результат и в том и в другом случае был одинаковым.
Но политика изменилась. Теперь существование «за бугром» оппозиционных изданий было признано – и желающие получили возможность полемизировать с «Колоколом» в российской печати. Разумеется, это не касалось тех, кто критиковал Герцена и Огарева «слева». Но и других хватало. Самое смешное, что это были не только – да и не столько – консерваторы. Герцен очень раздражал и последовательных «западников». А Александр Иванович, гад такой, о Западе отзывался также не слишком хорошо…
К тому же пресса стала более свободной. Сообщения, публиковавшиеся под рубрикой «Смесь», можно было прочесть и в российских газетах. Впоследствии цензура снова усилилась, но это было потом.
И тут Герцен и Огарев убедились, что популярность уходит так же легко, как и приходит. Тираж «Колокола» стал резко падать. В 1863 году он снизился до 500 экземпляров, да и те не расходились. Руководители «Вольной типографии» пытаются поправить дело, запустив новое приложение – газету «Общее вече», предназначенную для широких народных масс. Но эта затея была обречена на провал по определению. Для народа ни Герцен, ни Огарев писать не умели, да и не знали они того, что реально волновало крестьян. В 1865 году «Колокол» был переведен в Швейцарию, однако и это не помогло.
Окончательно добил «Вольную типографию» прогремевший 4 апреля 1866 года выстрел Д. В. Каракозова в Александра II. Герцен тут был совершенно ни при чем. Каракозов и радикалы, из среды которых он вышел, вдохновлялись уже совсем иными авторами. Но общественное мнение есть общественное мнение. Популярность «Колокола» упала до нуля.
В 1868 году Герцен и Огарев попытались реанимировать газету, издавая её… на французском языке под названием «Kolokol». Ничего путного из этого не вышло. Позже в дело влез и Нечаев, подвигнувший Огарева (Герцен к этому времени уже умер) на очередное возрождение издания. Но в этом случае абсолютно неразборчивый в средствах Нечаев просто пытался использовать раскрученный бренд. Но эта затея тоже успеха не имела. Да и Огарев в этой затее принимал участие скорее как свадебный генерал. К этому времени он сильно пил, и всю работу делал Нечаев, у которого энергии хватило бы на пятерых. Такую бы энергию – да в мирных целях…
Подводя итог. К создателям «Колокола» можно относиться по-разному. Но невозможно отрицать – это было одно из интереснейших явлений в общественно-политической истории России XIX века, обойти которое невозможно.
Бунтарь
Бакунин в первый день революции – просто клад, но на следующий уже день его нужно бы повесить, так как он способен нарушить всякий порядок, кем бы тот ни был заведен.
Луи Коссидьер, участник французской революции 1848 годаОб издателях «Колокола» уже не говорят. Скипетр русской революционной партии перешел в руки к другой знаменитости, к тому Бакунину, который в 1849 году бунтовал на дрезденских улицах, попал за то в австрийские казематы, был потом выдан нашему правительству, сидел в крепости, писал оттуда умилительные и полные раскаяния письма, был помилован и выслан на житье в Сибирь, где ему была дарована полная свобода, служил там по откупам, женился там на молоденькой польке из ссыльного семейства, сошелся со многими из соплеменников своей жены и, когда разыгралось польское дело, бежал из Сибири; в 1863 году вместе с несколькими сорванцами польской эмиграции предпринимал морскую экспедицию против России, но предпочел высадиться на шведском берегу».
М. Н. Катков, журналистМихаил Бакунин известен прежде всего как анархист. Между тем к идее безвластия он пришел далеко не сразу. Самые бурные события в его жизни произошли раньше…
Революция как образ жизни
Начнем по порядку. Михаил Александрович Бакунин родился 30 мая (11 апреля) 1814 года в селе Прямухино Тверской губернии, в семье не слишком богатого помещика. Там он и провел детство.
В 1829 году Бакунин поступил в Петербургское артиллерийское училище, в 1833 году получил первый офицерский чин, прапорщика. Однако с продолжением учебы (на так называемых офицерских курсах) дело не заладилось. Дело то ли в свободолюбии Бакунина, то ли в его скверном характере. Так или иначе, молодого прапорщика выпихнули служить в армию. Там ему не понравилось, и в 1835 году Бакунин «закосил» – прикинулся больным и вышел в отставку. Затем он перебрался в Москву, где, как считается – «изучал философию», правда, вне рамок каких-либо учебных заведений. Там же Михаил Александрович стал посещать уже упоминавшийся кружок Станкевича. Примечательно, что кроме уже знакомых нам Герцена и Огарева, в эту тусовку входил и Михаил Никифорович Катков, будущий основоположник российской политической журналистики и убежденный противник революционного движения. Да уж, узок круг этих как революционеров, так и контрреволюционеров. Все в одной компании начинали…
О том, что представлял тогда из себя Бакунин, есть разные отзывы. Вот характеристика Каткова:
«Одна, впрочем, черта в его характере была несомненно реальная, одно свойство, которое в своих проявлениях было у него и правдиво, и искренно; это способность жить на чужой счет и не делать различия между карманом чужим и своим. Он всегда умел пристраиваться к денежным, податливым и конфузливым людям и с добродушием времен богатырских соглашался хозяйничать в их кошельках и пользоваться их избытками. Как не делал он и практического различия между чужими и своими деньгами, так не делал он различия в своих потребностях между действительными и мнимыми. Ему ничего не стоило вытянуть у человека последние деньги с тем, чтобы тотчас же рассорить их на вещи, ему самому совершенно не нужные».
Впрочем, Катков писал это гораздо позже, в публицистической статье. На самом деле как-то у Бакунина с Катковым вышла драка, в которой Бакунин просто-напросто Каткову набил морду. Потом, правда, был вызов на дуэль, но Катков откровенно струсил. Бакунин-то умел стрелять…
Что же касается Бакунина, то в 1840 году он выехал в Берлин. Денег у него не было, так что он крутился, как мог.
За границей Михаил Александрович болтался по Европе и слушал лекции по философии, однако через некоторое время познакомился с европейской радикальной тусовкой, в том числе и с социалистами. Кроме Прудона, Бакунин свел знакомство и с никому тогда не известным Калом Марксом. Что же касается тогдашних взглядов самого Бакунина, то они были крайне смутные. Никаким социалистом, а уж тем более анархистом он не был. Он являлся радикальным демократом. Таких тогда было много – тех, кто полагал, что надо устроить революцию и установить республику. Это сочеталось у него с революционным панславизмом – то есть идеей объединения всех славян. Но не вокруг Российской империи, а в качестве республиканской федерации.
В 1844 году Бакунин стал эмигрантом. Схема та же, что и у Герцена: Бакунин отказался возвращаться в Россию.
Успел столкнуться будущий анархист и с польской эмиграцией. Тут вышло забавно. На банкете, посвященном польскому восстанию 1830–1831 годов, Бакунин толкнул речь, в которой поносил царское правительство. Дело вышло громкое – по требованию российского посла его выслали из Парижа. А поляки… Стали распространять слухи, что Бакунин – русский агент. Впрочем, Михаила Александровича это так ничему и не научило.
Но тут грянула французская революция 1848 года. Бакунин, сидевший в Брюсселе, тут же примчался в Париж, где активно полез её делать. Тут мы видим отличие психологии Бакунина от Герцена. Последний наблюдал происходящее со стороны. И не из трусости, а потому что полагал: его дело – литературная работа. Бакунин был из другого теста.
Вот что он сам писал об этом: «Я вставал в пять, в четыре часа поутру, а ложился в два; был целый день на ногах, участвовал решительно во всех собраниях, сходбищах, клубах, процессиях, прогулках, демонстрациях – одним словом, втягивал в себя всеми чувствами, всеми порами упоительную революционную атмосферу. Это был пир без начала и без конца; тут я видел всех и никого не видел, потому что все терялось в одной бесчисленной толпе, – говорил со всеми и не помнил, ни что им говорил, ни что мне говорили, потому что на каждом шагу новые предметы, новые приключения, новые известия».
О его деятельности лучше всего говорят приведенные в эпиграфе слова Луи Коссидьера, который был «революционным» префектом парижской полиции. В общем и целом, активность Бакунина французы не оценили, спровадив его в командировку.
Но революций тогда хватало. В июне 1848 года Бакунин оказался в Праге, где тогда состоялся так называемый Пражский славянский съезд – первое сборище панславистов разных стран. Однако дело не обошлось разговорами. Обстановка в Австро-Венгрии была чрезвычайно накалена. К социальным вопросам тут примешивались и национальные. Славянский съезд, на котором присутствовало много радикалов, подогрел обстановку до критической.
«12 июня был праздник – День Святого духа. На обедню, которую служил священник на одной из площадей, собрались внушительные толпы народа. По окончании службы люди с пением направились по улицам. Когда они проходили мимо дворца Виндншгреца, оттуда выскочили солдаты и принялись разгонять шествие. Раздались первые выстрелы. Студенты и рабочие начали строить баррикады, Вскоре почти весь город был в руках восставших.
Правительственные же войска были по приказу Виндншгреца выведены из Праги и заняли позицию на возвышенностях вокруг города. 16 июня началась бомбардировка города, вызвавшая как разрушения, так и сильные пожары. На другой день восставшие сдались».
(Н. Пирумова, историк)Бакунин сбежал в Германию. Там он стал носиться с идеей вне-европейской революции. Ни сил, ни средств на это не было, но Михаил Александрович развивал очень бурную деятельность. В мае 1849 года вспыхнуло восстание в Дрездене.
«Дрезденские события, спутавшие все карты в планах Бакунина, начались в первых числах мая и ознаменовались широкими народными демонстрациями. Повод был тот, что саксонское королевское правительство, не признав имперскую конституцию, принятую 12 апреля франкфуртским парламентом, назначило открыто реакционное министерство».
(Н. Пирумова)Так уж сложилось, что Бакунин оказался в числе его руководителей. Очевидно, больше никого иного не нашлось.
«5 мая поляки вместе с Бакуниным обосновались в ратуше, в комнате, где заседало временное правительство. Угол, занятый и все последующие дни этим генеральным штабом восстания, был отгорожен железными ширмами. Здесь и решались все стратегические и тактические задачи.
Штаб принялся за работу. Прежде всего была предпринята попытка разработать планы атаки на правительственные войска, но в связи с недостатком сил пришлось ограничиться мерами обороны. Бакунин вместе с помощниками составил „Регламент распорядка на баррикадах“, который и был сообщен начальникам баррикад, отдавал распоряжения о занятии или укреплении того или иного пункта, о доставке и раздаче боеприпасов, распределял доставленные из Бурга пушки, принимал меры к отражению предполагавшейся на следующий день атаки на Замковой улице.
В самом начале восстания необходимо было захватить королевский дворец – огромное сооружение, господствующее над значительной частью города и являющееся ключом к старой его части. Этого сделано не было. Тогда будто бы Бакунин предложил взорвать дворец. Это решение вызвало сопротивление бургомистра, опасавшегося, что пострадают и другие дома. По рассказу Гейбнера, Бакунин, „спокойно попыхивая сигарой, ответил: Что дома – теперь они только для того и годятся, чтобы быть сожженными“. План взрыва был принят. Приглашенные для этой цели горняки согласились окружить дворец подземным ходом. Начали действовать, но вскоре обнаружилось, что нет достаточного запаса пороха, а подземные ходы гарнизон дворца залил водой. План сорвался.
Имел ли этот эпизод действительно место, сказать трудно. По крайней мере на следствии Бакунин отрицал его, но ведь то было на следствии… Психологически подобный ответ Бакунина вполне допустим. Менее в этом смысле допустима, пожалуй, весьма популярная легенда, выдаваемая А. И. Герценом за действительный факт, о том, что Бакунин посоветовал руководителям восстания выставить на городские стены „Мадонну“ Рафаэля и сообщить прусским офицерам, что, стреляя по городу, они могут испортить бессмертное произведение искусства»
(Н. Пирумова)Но совершенно разные источники утверждают, что Бакунин оказался самым дельным из всех руководителей восстания.
Раскаяние или хитрость?
Восстание тоже подавили, на этот раз удрать Бакунину не удалось.
«Саксонская следственная комиссия удивлялась потом, как я дал себя взять, как не сделал попытки для своего освобождения. И в самом деле, можно было вырваться из рук бюргеров, но я был изнеможен, истощен не только телесно, но и нравственно и был совершенно равнодушен к тому, что со мною будет. Уничтожил только на дороге свою карманную книгу, а сам надеялся… что меня через несколько дней расстреляют, и боялся только одного: быть преданным в руки русского правительства».
(М. Бакунин)Бунтарь был приговорен властями Саксонии к смертной казни, которую заменили пожизненным заключением.
Но тут вмешалась Австро-Венгрия, у которой к Бакунину был счетец за Пражское восстание. Его выдали Вене. Дальше процедура повторилась. Смертный приговор – затем замена его пожизненным заключением. Но на этом дело не закончилось. К Вене обратились российские власти, которые в свою очередь потребовали выдачи Бакунина. Хотя на территории России он ничего предосудительного не делал. Но у Николая I были свои соображения.
В этом же 1851 году он был выдан российским властям – и оказался в Петропавловской крепости, где просидел три года, а после еще три – в Шлиссельбурге.
Это очень интересный период в биографии революционера. Дело в том, что Николай I приказал ему «осветить» кое-какие вопросы по поводу европейского революционного движения. Тот и «осветил». Так появилась знаменитая «Исповедь». Её публикация в РСФСР в 1921 году подняла дикий шум. Дело в том, что анархистов тогда было полно. Как тех, кто перешел на сторону большевиков, так и оставшихся при своих взглядах (большевики нормально относились к тем из них, кто с ними не воевал). Были живы и многие революционеры-народовольцы. Для всех этих людей Бакунин являлся культовой фигурой. А вот в тексте «Исповеди» «апостол Анархии», мягко говоря, не выглядит несгибаемым революционером.
«Я кругом виноват перед Вашим императорским величеством и перед законами отечества. Вы знаете мои преступления, и то, что Вам известно, достаточно для осуждения меня по законам на тяг чайшую казнь, существующую в России. Я был в явном бунте против Вас, государь, и против Вашего правительства; дерзал противостать Вам как враг, писал, говорил, возмущал умы против Вас, где и сколько мог. Чего же более? Велите судить и казнить меня, государь; и суд Ваш и казнь Ваша будут законны и справедливы».
Примечательно, что, судя по пометкам Николая I на рукописи, многие взгляды Бакунина оказались императору… близки. К примеру, такой:
«В Западной Европе, куда ни обернешься, везде видишь дряхлость, слабость, безверие и разврат, разврат, происходящий от безверия; начиная с самого верху общественной лестницы, ни один человек, ни один привилегированный класс не имеет веры в свое призвание и право; все шарлатанят друг перед другом и ни один другому, ниже себе самому не верит: привилегии, классы и власти едва держатся эгоизмом и привычкою – слабая препона против возрастающей бури!»
Николай пометил: «Верно!» Но главное в другом. Бакунин именно кается! В мире было множество раскаявшихся революционеров. Но обычно это происходило в конце их революционной деятельности, а ведь у Бакунина-то всё было еще впереди! Остановись он тогда – никто б его и не помнил…
Вот этот изгиб его биографии и вызывал (да и вызывает) много вопросов. Самое простое объяснение – что Бакунин, исходя из принципа «цель оправдывает средства», просто морочил Николаю голову в надежде выкрутиться. Но… Есть причины в этом сомневаться. Вторая версия – ну, дал слабину человек, все мы не железные. Есть и третья – Бакунин и в самом деле во всем разочаровался. Он участвовал в трех «буржуазно-демократических» революциях – и все кончились пшиком. Но, может, потом он сообразил: надо действовать по-другому?
В 1857 году Александр II, пришедший на смену Николаю, отправил Бакунина на вечное поселение в Сибирь. Сначала он попал в Томск, однако генерал-губернатором Восточной Сибири был его дальний родственник граф Н. Н. Муравьёв-Амурский. Он перевел ссыльного в Иркутск, где Бакунин нашел работу. Точнее – халяву. Золотопромышленник Бенардаки платил Бакунину неплохие деньги и ничего не требовал взамен, полагая, что тем самым делает приятное губернатору. Зато Бакунин имел возможность путешествовать по огромному краю.
Есть сведения, что именно во время пребывания в Сибири Бакунин и пришел к народническому анархизму, который и сделал его знаменитым.
Как пишет сибирский историк и журналист Игорь Подшивалов, в Сибири Бакунин познакомился с жизнью так называемых приписных крестьян. Эти люди вместо рекрутской повинности обязаны были давать людей для фактически 25-летнего рабского труда на заводах. Разумеется, многие бежали.
«С традицией побегов связано радикальное крыло сибирского старообрядчества – бегунство (странничество). Алтай тогда являлся „старообрядческой Меккой“. Бегуны были убеждены, что „всякая власть – от дьявола“, и что „истинные христиане для спасения своей души должны на брань вступить против антихриста“.
Будущего теоретика анархизма восхищало наличие у бегунов превосходно организованной системы конспиративных связей и так называемых „пристаней“ – тайных мест, где бегуны могли скрываться от преследований. Бегуны не желали работать ни на помещика, ни на государство, отказывались служить в армии, платить подати, иметь паспорта и вели активную антицаристскую пропаганду. Бакунин называл их „бездомной, странствующей церковью свободы“. Религиозные бунтари создавали а Алтайских горах вольные земледельческие и торгово-промышленные поселения, куда и бежали крепостные крестьяне, недовольные службой казаки, горнорабочие и каторжане. Весь этот люд сложился в общество „каменщиков“ или „горцев“ со своими особыми порядками и неписаными, но строго исполняющимися законами».
(И. Подшивалов)Примечательно, что другой знаменитый анархист, князь
П. А. Кро поткин, свои взгляды тоже вынес из путешествий по Восточной Сибири. Тенденция, однако…
В 1861 году Бакунин бежал из Сибири. Причем дернул он не за запад, а на восток, в Николаевск, где спокойно сел на американское судно, на котором добрался до Йокогамы, а уж оттуда двинул в Америку. Бежать ему помогло исключительное раздолбайство местной администрации.
На холостом ходу
В конце концов, Бакунин прибыл в Лондон и вошел в число издателей «Вольной типографии».
«В нашу работу, в наш замкнутый двойной союз, взошел новый элемент, или, пожалуй, элемент старый, воскресшая тень сороковых годов и всего больше 1848 года. Бакунин был тот же, он состарился только телом, дух его был молод и восторжен… Фантазии и идеалы, с которыми его заперли в Кенигштейне в 1849-м, он сберег и привез их через Японию и Калифорнию в 1861 году во всей целости… Тогдашний дух партии, их исключительность, их симпатии и антипатии к лицам и пуще всего их вера в близость второго пришествия революции – все было налицо».
(А. И. Герцен)Разобравшись в ситуации, Бакунин занялся практическими делами. Одним из них был вопрос переправки «Колокола» в Россию. Герцен и Огарев этому особого внимания не уделяли, а вот Бакунин решил создавать систему. Заодно он объединил вокруг себя болтавшихся без дела эмигрантов из славянских стран, которых пытался использовать как своих агентов.
«Он спорил, проповедовал, распоряжался, кричал, решал, направлял, организовывал и ободрял целый день, целую ночь, целые сутки. В короткие минуты, остававшиеся у него свободными, он бросался за свой письменный стол, расчищал небольшое место от золы и принимался писать – пять, десять, пятнадцать писем в Семипалатинск и Арад, в Белград и Царьград, в Бессарабию, Молдавию и Белокриницу. Середь писем он бросал перо и приводил в порядок какого-нибудь отсталого далмата и, не кончивши своей речи, схватывал перо и продолжал писать, что, впрочем, для него было облегчено тем, что он писал и говорил об одном и том же. Деятельность его, праздность, аппетит и все остальное, как гигантский рост и вечный пот, – все было не по человеческим размерам, как он сам, а сам он – исполин с львиной головой, с всклокоченной гривой».
(А. И. Герцен)Шума было много, толку мало. Бакунин же хватался за всё, что только можно. Так, он пытался познакомиться со староверами, которые имели разветвленные связи друг с другом – в том числе и в России. Староверы и в самом деле не слишком любили царскую власть, впоследствии они помогали как эсерам, так и большевикам. Но возня Бакунина – это было слишком шумно и несерьезно. Кстати, именно по этой же причине Михаил Александрович связался с масонами. Тоже ведь организация…
А тем временем начался разлад с Герценом и Огаревым. К тому же Бакунин очень увлекся уже упомянутым польским восстанием. Такой уж он был увлекающийся человек – впав в «революционный запой», он уже видел только то, что хотел видеть. Вот и теперь он с чего-то решил, что вслед за поляками поднимется крестьянство по всей России. С началом восстания Бакунин даже был готов ехать в Польшу и формировать там «русский легион», чтобы сражаться на стороне восставших.
«В этот торжественный час, когда решается участь наших двух стран, я заклинаю вас отвечать мне категорически и откровенно – имеете ли вы доверие к нам? Хотите ли вы, чтоб я пришел в Польшу? Желаете ли вы образование легиона русского?.. Вот что я вас прошу сказать мне с откровенностью, которая прилична людям, сражающимся за свободу».
Ответа из Польши он не получил. Бакунин был уже достаточно известен – и руководители восстания понимали, что его цели полностью противоположны их целям. Сходство было только в слове «свобода». Но его, как оказалось, можно понимать по-разному. А зачем им нужен такой беспокойный товарищ? Тем более что формировать «русский легион» было просто не из кого. Я уже упоминал, что «полевые командиры», а прежде всего – ксензды, игравшие роль «комиссаров», сводили суть восстания к самому оголтелому шовинизму: «Бей москалей!» Ни Герцен, ни Бакунин этого упорно не понимали. Особенно последний. Потому что это была такая приятная иллюзия в отношении Польши – региона Российской империи, который, в отличие от других, постоянно готов рвануть…
Между тем восстание начало выдыхаться. Однако Бакунин всё же решил проникнуть в Польшу. А заодно по дороге – заглянуть в Скандинавию, чтобы наладить переправку «Колокола». Кроме того в его планы входила и подготовка восстания в Финляндии. Никаких реальных возможностей у Бакунина не было, да и не собирались финны бунтовать. Однако Бакунин никогда не обращал внимания на скучные факты. Он писал: «Если мне только удастся побудить славолюбивых шведских патриотов начать восстание в Финляндии, то я буду очень доволен и счастлив. Подобная диверсия имела бы громадное влияние на русское правительство, на Европу и даже на самую Россию».
А тут подоспела так называемая экспедиция Лапницкого.
«Экспедиция была организована польскими эмигрантами Парижа и Лондона, с тем чтобы, высадившись на балтийском побережье, доставить оружие восставшим крестьянам Литвы и, усилив их борьбу польским десантом, отвлечь часть русских войск из Польши. Лондонский представитель польского повстанческого правительства И. Цверцякевич зафрахтовал британский пароход „Ward Jackson“, нашел и военного руководителя экспедиции – полковника Теофила Лапинского, долгие годы сражавшегося в рядах горцев в их борьбе против русских войск на Кавказе».
(Н. Пирумова)Бакунин его охарактеризовал так: «Лапинский храбрый, ловкий, смышленый, но бессовестный или по крайней мере широкосовестный кондотьер, патриот в смысле непримиримой и непобедимой ненависти к русским, как военный по ремеслу ненавидящий всякий, даже свой собственный народ».
Тем не менее, Бакунин присоединился к этой гоп-компании. Организована операция была настолько топорно, что русское правительство знало о ней задолго до её начала. А когда «Ward Jackson» вышел в море, его сразу стал «пасти» русский пароход «Алмаз».
Бакунин, оказавшись среди реальных, не существовавших в его воображении «борцов за свободу Польши» и увидев, что они на самом деле из себя представляют, стал задумываться: а туда ли он попал? На крестьян, в том числе и на польских, этим людям было глубоко наплевать.
Закончилась экспедиция полным провалом.
«Приняв на борт Бакунина, пароход должен был следовать к Паланге, где предполагалась высадка десанта, который должен был соединиться с отрядами З. Сераковского, выступившими в этом направлении. Однако силы повстанцев в это время были разбиты, а сам Сераковский, тяжелораненый, взят в плен. Правительственные же войска готовили экспедиции соответствующий прием. Получив из Лондона сообщение об этих событиях, руководители экспедиции решили плыть к Готланду, с тем чтобы там послать на разведку две рыбацкие лодки, которые могли бы выяснить место и возможность высадки. Однако капитан, понимая опасность положения, принял свой план действия. Под дулом револьвера он согласился будто бы исполнить требования своих беспокойных пассажиров, но на самом деле направил пароход в Копенгаген, где вместе с частью команды покинул экспедицию.
Новый капитан смог довести пароход лишь до шведского порта Мальме. Здесь шведское правительство задержало пароход. Пассажиры, и в том числе Бакунин, вынуждены были сойти на берег».
(Н. Пирумова)Это было не просто поражение, это было позорное поражение. Ладно бы экспедиция попала бы в засаду… Но тут получалось – плыли, плыли и не доплыли.
Одновременно Бакунин наладил связь с «Землей и волей» – российской революционной организацией. Идейно эти ребята и Бакунин друг друга стоили. Землевольцы тоже выступали за крестьянскую революцию. Наиболее известными персонажами были Н. Г. Чернышевский и связанный с революционерами критик Д. И. Писарев. По сути, «Земля и воля» являлась объединением кружков в 10–13 городах. Численность по некоторым данным достигала 300 человек. Впрочем, это считая сочувствующих. Что конкретно делать – эти ребята не очень понимали. Вот Бакунин и пытался найти им точки приложения, связав их с кем придется – то с поляками, то с финнами. Однако в 1862 году пошли аресты, и землевольцам стало не до Бакунина.
Что же касается Михаила Александровича, то он рекламировал на Западе «Землю и волю», отчаянно привирая.
«За последнее время в России образовалось великое патриотическое общество, одновременно консервативное, либеральное и демократическое, под названием „Земля и Воля“. Центр его находится в Петербурге, а ответвления распространяются по всем областям Великороссии. Все благомыслящие русские, независимо от своего состояния и положения, генералы и офицеры, гражданские чиновники всякого ранга, помещики, священники и крестьяне, принимают в нем участие… Цель, к которой стремится это общество, имеет вполне гуманный и консервативный характер, а именно – спасти Россию от безумств императорского царствования и довести до конца великую политическую и социальную революцию…»
Но ведь, как гласит восточная пословица, «сколько не скажи „халва“ – во рту слаще не станет». Сколько не ври про страшную организацию – она не появится.
Организовать деятельность в России не получается…
* * *
Но тут начались серьезные дела в Европе. В сентябре 1864 года по инициативе Карла Маркса было учреждено Международное товарищество рабочих – знаменитый I Интернационал. После шестнадцатилетнего перерыва Бакунин встретился со старым знакомым – и вроде бы согласился работать в интересах новой структуры. Но на самом-то деле Михаил Александрович имел собственные цели. Дело в том, что Бакунину была чужда сама форма Интернационала – объединение рабочих организаций, действующих, по возможности, легально. Бакунин был сторонником создания тайной структуры, члены которой в глухом подполье должны подготавливать всеобщий революционный взрыв.
«Наше основное убеждение заключается в том, что как свобода всех народов солидарна, то и отдельные революции в отдельных странах должны тоже быть солидарны, что отныне в Европе и во всем цивилизованном мире нет больше революций, а существует лишь одна всеобщая революция… и что, следовательно, все особые интересы, все национальные самолюбия, притязания, мелкие зависти и вражда должны теперь слиться в одном общем универсальном интересе революции», – писал Бакунин.
Он вместе со своими сторонниками создал «Альянс социалистической демократии (социалистов-революционеров)», рассчитывая, что эта структура войдет в Интернационал.
Но для того, чтобы создать реальную, а не дутую организацию, требовалось сформулировать свои идеологические взгляды. Раньше у Бакунина до этого как-то руки не доходили. Но теперь он под-напрягся и создал два документа – обширный текст «Международное тайное общество освобождения человечества» (который так и остался неопубликованным) и «Революционный катахезис» (не путать с нечаевским «Катехизисом революционера», написанным позже).
Для начала Бакунин пытается дать ответ на основной вопрос: а возможен ли социализм вообще? Карл Маркс, как известно, подошел к этому вопросу с научной точки зрения. Бакунин – с иной позиции.
«Человек инстинктивно, неизбежно является социальным существом и рождается в обществе как муравей, пчела, бобер. Человеку, как и меньшим его братьям, т. е. как всем диким животным, присущ закон естественной солидарности, заставляющей самые примитивные племена держаться вместе, помогать друг другу и править с помощью естественных законов. Благодаря тому, что человек наделен разумом, отличающим его от животных, благодаря прогрессивному развитию интеллекта он создал вторую природу – человеческое общество. И это единственная причина, почему его инстинкт естественной солидарности превращается в сознание, а сознание, в свою очередь, рождает справедливость».
А далее Бакунин развивает свои взгляды. Интересно, что слово «анархизм» в обоих документах не встречается ни разу. Да, в общем-то, провозглашенные идеи анархизмом и не являются. Бакунин идеальным обществом видел республику. Не парламентскую, а нечто вроде того, что в первые годы после революции пытались создать большевики – то есть власть Советов. (Хотя такого термина он не употребляет.) Разумеется, Бакунин против капитализма.
«Всякая эксплуатация народного труда, какими бы политическими формами мнимого народного господства и мнимой народной свободы она позолочена ни была, горька для народа. Значит, никакой народ, как бы от природы смирен ни был и как бы послушание властям ни обратилось в привычку, охотно ей подчиняться не захочет; для этого необходимо постоянное принуждение, насилие, значит, необходимы полицейский надзор и военная сила…
Итак, в настоящее время существует для всех стран цивилизованного мира только один всемирный вопрос, один мировой интерес – полнейшее и окончательное освобождение пролетариата от экономической эксплуатации и от государственного гнета. Очевидно, что этот вопрос без кровавой, ужасной борьбы разрешиться не может и что настоящее положение, право, значение всякого народа будет зависеть от направления, характера и степени участия, которое он примет в этой борьбе».
Для того чтобы воспрепятствовать возникновению имущественного неравенства, Бакунин предполагает запретить право наследования имущества. Марксистская идея государственной собственности ему была абсолютно чужда.
А что же должно представлять из себя общество? «Основой политической организации страны должна быть безусловно автономная община, всегда представляемая большинством голосов всех совершеннолетних жителей, мужчин и женщин на равных правах. Никакая власть не имеет права вмешиваться в ее внутреннюю жизнь, ее действия и ее управление. Она назначает и сменяет путем голосования всех служащих, правителей и судей и распоряжается без всякого контроля своим имуществом и финансами. Каждая община будет иметь безусловное право создать, независимо от какого-либо высшего утверждения, свое собственное законодательство и свой собственный внутренний строй».
Однако, в отличие от Герцена, Бакунин не идеализировал русскую крестьянскую общину. Ему претил присущий общине консерватизм. Но в общем и целом Михаил Александрович считал общину хорошим явлением.
По мысли Бакунина общины выдвигают своих представителей на разные уровни власти.
Никакой армии быть не должно – Бакунин провозглашает общепринятый тогда среди левых миф о «всеобщем вооружении народа». На этом стоит остановиться. Бакунин все-таки некоторое время был офицером и об армии имел определенное понятие. Но на тот момент эта идея не казалась такой уж бредовой. В 1861–1865 годах в США шла Гражданская война. До нее в огромной стране армия составляла… 12 тысяч человек. Меньше дивизии. А во время максимального накала войны с двух сторон воевало два миллиона бойцов (800 тысяч южан и 1200 тысяч северян). Так что представлялось вполне возможным в случае необходимости создать армию «с нуля».
Сформулированные Бакуниным взгляды получили название федерализма. Они пользуются определенной популярностью до сих пор.
А вот с «Альянсом» начались проблемы. В Интернационал его структуру принимать решительно отказывались – она никак не «попадала в формат» организации. В конце концов, Бакунин махнул рукой и вступил в швейцарскую секцию Интернационала в индивидуальном порядке. Заодно уж и перевел на русский язык «Манифест коммунистической партии» Маркса и Энгельса. Начал переводить и «Капитал». Правда, делал он это с целью заработка – эту работу ему предложил петербургский издатель Н. П. Поляков и даже выдал 300 рублей аванса. Эту работу он так и не закончил – не справился с терминологией. Впервые первый том «Капитала» совершенно легально вышел в 1871 году в Санкт-Петербурге, изданный респектабельным издательством М. Д. Сытина.
Кого нам бояться, чего нам жалеть?[28]
Между тем у Бакунина дела складывались не очень. Много неприятностей доставила ему так называемая «молодая эмиграция». Это были набежавшие из России молодые революционеры. Наиболее заметной фигурой среди них являлся Николай Исаакович Утин. В России он был членом «Земли и Воли», а также одним из лидеров студенческих волнений, за что посидел в Петропавловской крепости. Однако сумел выбраться за границу. (В России его заочно приговорили к смертной казни.)
Утин привык быть лидером и в эмиграции тоже стал претендовать на роль самого главного. Его позиция была такая: вы тут сидите себе и ничего об обстановке в России не знаете. А вот мы… Причем, по складу характера Утин напоминал (с поправкой на масштаб личности) ещё не родившегося Л. Д. Троцкого. То есть он не столько любил революцию, сколько себя в революции. Как и Троцкий, Утин обладал очень склочным характером. Для начала он поссорился с Герценым, потом дошла очередь и до Бакунина.
Самое грустное для последнего заключалось в том, что Утин и его товарищи создали русскую секцию Интернационала. Бакунин оказывался вроде как ни при чем. А ведь, несмотря на весь свой интернационализм, Михаил Александрович думал прежде всего о России. И вот тут появился Сергей Геннадиевич Нечаев.
Этот человек имел некоторое революционное прошлое. Он активно подбивал студентов Петербургского университета на бунт. При этом рассказывал всем желающим послушать, что находился в заключении в Петропавловской крепости, откуда бежал. Заметим, что за всё время существования в Петропавловке тюрьмы оттуда не смог сбежать ни один человек. Результаты деятельности Нечаева оцениваются по-разному. Но в 1869 году студенческие беспорядки имели место. Разумеется, впоследствии многие претендовали на то, что они играли в этих событиях главную роль.
Нечаев являл собой тип совершенно отмороженного революционера. Он обладал железной волей – был из тех людей, которых сломать невозможно, проще уничтожить. Ничего, кроме революционной деятельности, его не интересовало.
«Мне стыдно было сознавать, что у меня есть личная жизнь, личные интересы. У него же ничего не было – ни семьи, ни личных привязанностей, ни своего угла, никакого решительно имущества, хотя бы такого же скудного, как у нас, не было даже своего имени; звали его тогда не Сергеем Геннадиевичем, а Иваном Петровичем».
(А. И. Успенская, революционерка)То есть это был фанатик в самой крайней форме. Причем он хотел не просто заменить один общественный строй другим. Он хотел разрушить этот мир. А дальше? Нечаев искренне полагал, что «революционер – человек обреченный». Так что дальнейшее его не очень волновало. Точнее в эмиграции Нечаев как-то написал свою программу, выдержанную в лучших традициях «казарменного социализма», но складывается впечатление, что он это сделал просто потому, что так было положено в этой среде. Ну не занимал его этот вопрос.
«Не взгляды, вынесенные им из соприкосновения с этой средой (революционной. – А. Щ.), были подкладкой его революционной энергии, а жгучая ненависть и не против правительства только… а против всего общества, всех образованных слоев, всех этих баричей, богатых и бедных, консервативных, либеральных и радикальных. Даже к завлеченной им молодежи он если и не чувствовал ненависти, то, во всяком случае, не питал к ней ни малейшей симпатии, ни тени жалости и много, много презрения».
(В. Засулич, революционерка)Нечаев в деле разрушения допускал абсолютно любые методы. Был бы эффект.
Часто говорят, что он представлял собой новый тип революционера. Это верно только отчасти. Да, в среде тогдашних сторонников социалистической революции подобных типажей не имелось. Но вообще-то ничего нового в подобной психологии не было. Такими были в России некоторые старообрядцы. В Европе – особо упертые католики и протестанты (например, солдаты-пуритане Оливера Кромвеля). Да и сектантов и в России, и в Европе вполне хватало.
Характерно, что Нечаеву очень нравились иезуиты – он призывал использовать их методы. Рано или поздно такие люди должны были появиться и в революционном движении.
В эмиграции Нечаев оказался в 1869 году, где всем сообщал свою мифическую биографию, а также объявлял себя представителем мощной революционной организации, якобы существующей в России. Ему не слишком верили. Все, кроме двух человек – Огарева и Бакунина. Ну, с первым всё понятно – Огарев являлся творческим человеком, поэтом и писателем, к тому же сильно пил. Людям такого типа можно втюхать всё что угодно. А вот Бакунин… Михаил Александрович ведь сидел в Петропавловской крепости. Так что при желании мог бы «расколоть» Нечаева в полчаса. К примеру, спросив о внутреннем распорядке в Алексеевском равелине. Как известно, человек, не сидевший в тюрьме, в принципе не способен обмануть на этот счет того, кто побывал за решеткой. Так же как невозможно перед понимающими людьми выдать себя за военного, моряка и так далее. Есть огромное количество мелочей, которые посторонний знать просто не может.
Но Бакунин Нечаеву поверил. Потому что захотел поверить. Михаил Александрович был вообще увлекающимся человеком. К тому же, как уже было сказано, с русскими единомышленниками у него были проблемы. А тут является вот такой товарищ, представитель мощной организации. Это очень хороший вариант утереть нос «молодым эмигрантам» типа Утина, за которыми на самом-то деле тоже никого не имелось.
Имеется тут и психологический аспект. Бакунин, конечно, направо и налево кричал о свободе личности. Но на самом-то деле он хотел работать с такими бойцами, как Нечаев. Решительными, непреклонными и не затевающими склок на пустом месте из-за личных амбиций.
«Сейчас я по горло занят событиями в России. Наша молодежь в теоретическом и практическом отношении, пожалуй, самая революционная в мире, сильно волнуется… У меня теперь находится один такой образец этих юных фанатиков, которые не знают сомнений, ничего не боятся и принципиально решили, что много, много их погибнет от руки правительства, но что они не успокоятся до тех пор, пока не восстанет народ. Они прелестны, эти юные фанатики, верующие без бога и герои без фраз».
(Из письма М. Бакунина его французскому единомышленнику)В итоге началось плодотворное сотрудничество. Нечаев сумел убедить Бакунина, что в России революция начнется если не завтра, то послезавтра – точно.
Вот что говорил Бакунин: «На Волге бунты происходят через каждые сто лет: в 1667 году – Разин, в 1773 – Пугачев, и теперь, как мне достоверно известно, революционный вопрос стоит там на очереди. Раскольники волнуются, к ним присоединяются рабочие массы, калмыки и киргизы тоже выражают свое неудовольствие – словом, приготовляется всеобщее восстание».
Ему пытались возражать те, кто знал ситуацию лучше. Ведь в этой среде крутились не только эмигранты, но и приехавшие за границу российские граждане.
«Я было попытался убедить его, что сведения его почерпнуты из мутных источников, что, вернувшись недавно из своего саратовского имения, я могу его уверить, что на Волге все тихо и мирно и никто там ни о какой революции не помышляет, убедить его, однако, я не мог; разыгравшуюся его фантазию укротить было нелегко».
(Г. Н. Вырубов)И в самом деле, в это время ничего похожего на революционный подъем в Российской империи не наблюдалось. Студенческие бе с-порядки на жизнь страны не влияли никак. А больше ничего не было.
Что же касается Бакунина, то он снабдил Нечаева документом: «Податель сего есть один из доверенных представителей русского отдела Всемирного революционного союза, 2771». На бумаге имелась подпись Бакунина и печать со словами: «Европейский революционный союз, Главный комитет».
Подобной организации никогда не существовало. Так что в этом смысле оба партнера стоили друг друга. Но, как оказалось позже, эта филькина грамота имела немалую ценность. Дело в том, что в России ходили слухи о создании Интернационала, но мало кто знал – а что это за зверь такой? Этот факт описан Ф. М. Достоевским в романе «Бесы». Существует некий страшный и таинственный «internacionale». А что он собой представляет? Тогда в России марксизм был практически неизвестен, как и неизвестен лозунг «пролетарии всех стран, соединяйтесь!». А потому был непонятен сам смысл создания международной социалистической организации. Нечто похожее было только у масонов, чья деятельность тоже была окутана легендами. А непонятное одних пугает, других привлекает.
Однако удостоверение – это не всё. В конце концов, такую «ксиву» Нечаев смог бы изготовить и своими силами. Для поездки в Россию требовалась агитационная литература. А на ее издание, в свою очередь, требовались деньги. У Бакунина денег никогда не имелось. А вот у Огарева… Своих денег у него тоже не было. Зато имелся так называемый «Бахметьевский фонд». Дело вот в чем. Помещик П. А. Бахметьев увлекся идеями утопического социализма. Он продал своё поместье и отправился на острова Тихого океана для того, чтобы создать там коммуну. Дальнейшая его судьба неизвестна. Опыт говорит, что ничего хорошего из попыток созданий подобных коммун не выходило. Что-то путное получилось только у евреев с их кибуцами. Но дело не в этом. Будучи проездом в Европе, Бахметьев оставил 20 тысяч франков Герцену и Огареву на революционную деятельность. По тем временам – не такая уж и маленькая сумма. Как это всегда бывает, размер фонда в слухах, ходивших по социалистической тусовке, разросся в разы. И претендентов на эти деньги хватало. Но держатели фонда стояли как панфиловцы. Они сохранили деньги в неприкосновенности, хотя вообще-то имели полное право пустить их хотя бы на тот же «Колокол». Но тут появился Нечаев. Как уже говорилось, Герцен этого товарища не оценил. Зато Огарев потребовал раздела фонда. Можно представить, как это всё происходило. Споры из-за денег всегда выглядят некрасиво, а среди идейных интеллигентов – и вовсе мерзко. Но, как бы то ни было, фонд разделили. И Нечаев на долю Огарева стал издавать разнообразный агитпроп.
Вот некоторые их них. Прокламация «Русские студенты!» без подписи (автор Огарев). Прокламация «Студентам университета, Академии и Технологического института в Петербурге» (подпись «Нечаев»).
Прокламация «Несколько слов к молодым братьям в России» (подпись «Бакунин»).
Брошюра «Начало революции» (без подписи). Брошюра «Постановка революционного вопроса» (без подписи). Газета «Издание Общества Народной расправы» за № 1. «Катехизис революционера». Последнее издание более всего известно. Долгое время историки спорили, кто его автор – Бакунин или Нечаев. Но теперь авторство Нечаева установлено.
Произведение мрачноватое. Однако в нем есть своеобразная «черная» романтика.
«1. Революционер – человек обреченный. У него нет ни своих интересов, ни дел, ни чувств, ни привязанностей, ни собственности, ни даже имени. Все в нем поглощено единственным исключительным интересом, единою мыслью, единою страстью – революцией.
2. Он в глубине своего существа не на словах только, а на деле разорвал всякую связь с гражданским порядком и со всем образованным миром и со всеми законами, приличиями, общепринятыми условиями, нравственностью этого мира. Он для него – враг беспощадный, и если он продолжает жить в нем, то только для того, чтобы его вернее разрушить…
4. Он презирает общественное мнение. Он презирает и ненавидит во всех ее побуждениях и проявлениях нынешнюю общественную нравственность. Нравственно для него всё, что способствует торжеству революции.
5. Революционер – человек обреченный. Беспощадный для государства и вообще для всего сословно-образованного общества, он и от них не должен ждать для себя никакой пощады. Между ними и им существует или тайная, или явная, но непрерывная и непримиримая война не на жизнь, а на смерть. Он каждый день должен быть готов к смерти. Он должен приучить себя выдерживать пытки…
13. Революционер вступает в государственный, сословный и так называемый образованный мир и живет в нем только с целью его полнейшего, скорейшего разрушения. Он не революционер, если ему чего-нибудь жаль в этом мире, если он может остановиться перед истреблением положения, отношения или какого-нибудь человека, принадлежащего к этому миру, в котором – всё и все должны быть ему ненавистны. Тем хуже для него, если у него есть в нем родственные, дружеские или любовные отношения – он не революционер, если они могут остановить его руку.
14. С целью беспощадного разрушения революционер может, и даже часто должен, жить в обществе, притворясь совсем не тем, что он есть. Революционеры должны проникнуть всюду, во все слои, высшие и средние, в купеческую лавку, в церковь, в барский дом, в мир бюрократический, военный, в литературу, в третье отделение и даже в Зимний дворец…
23. Под революциею народною товарищество разумеет не регламентированное движение по западному классическому образцу – движение, которое, всегда останавливаясь перед собственностью и перед традициями общественных порядков так называемой цивилизации и нравственности, до сих пор ограничивалось везде низвержением одной политической формы для замещения ее другою и стремилось создать так называемое революционное государство. Спасительной для народа может быть только та революция, которая уничтожит в корне всякую государственность и истребит все государственные традиции, порядки и классы в России».
Большинство тогдашних революционеров «Катахезис» встретили с возмущением. Однако не прошло и нескольких лет, и появились террористы, которые признавали – а ведь Нечаевто был прав…
Тут я немного отвлекусь. Сегодня уже всем понятно, что политика – дело грязное и абсолютно аморальное. Она такой была всегда. Но социалисты середины XIX века как раз противопоставляли себя традиционной политике. Дескать, там все гады, а вот мы… Это потом русские революционеры усвоили китайскую мудрость: «Хочешь победить дракона – сам стань драконом». Потому и победили.
Дальнейшее известно. Нечаев, нагруженный агитационной литературой и мандатом, подписанным Бакуниным, отправился в Россию, где создал организацию «Народная расправа». Студенту Ивану Иванову методы Нечаева не понравились, он стал выступать против. Тогда Нечаев организовал его убийство, после чего снова оказался за границей.
Бакунин ко всей истории с убийством отнесся спокойно. «Друг наш Барон (Нечаев. – А. Щ.) отнюдь не добродетелен и не гладок, напротив, он очень шероховат, и возиться с ним нелегко. Но зато у него есть огромное преимущество: он предается и весь отдается, другие дилетантствуют, он чернорабочий, другие белоперчаточники; он делает, другие болтают; он есть, других нет; его можно крепко ухватить и крепко держать за какой-нибудь угол, другие так гладки, что непременно выскользнут из ваших рук; зато другие люди в высшей степени приятные, а он человек совсем неприятный. Несмотря на то, я предпочитаю Барона всем другим и больше люблю, и больше уважаю его, чем других».
Оказавшись за границей, Нечаев стал действовать в своем стиле, то есть исключительно нахально и не обращая внимания ни на что. К этому времени умер Герцен – и лидеру «Народной расправы» захотелось наложить лапу на остатки Бахметьевкого фонда. Деньги он получил. И стал снова клепать агитационный материал, несколько позже совместно с Огаревым попытался возродить «Колокол».
Тут я снова немного отвлекусь. Нечаева впоследствии обличали все кому не лень. И иногда зарывались. Так, к примеру, участница революционного движения А. Успенская в своих воспоминаниях приводит фразу, якобы сказанную Нечаевым: «Любить народ, это значит вести его на пулеметный огонь». Беда в том, что Нечаев умер до того, как появились пулеметы…[29] Вот и верь после этого мемуарам…
Впрочем, Нечаев развлекался неплохо. Его сподвижник Владимир Серебренников выкрал у Бакунина кое-какие документы. Чтобы, значит, иметь над ним власть. Нечаев прокомментировал это так:
«Ну, да! Это наша система, мы считаем как бы врагами и мы ставим себе в обязанность обманывать, компрометировать всех, кто не идет с нами вполне… Мы очень благодарны за все, что вы для нас сделали, но так как вы никогда не хотели отдаться нам совсем, говоря, что у вас есть интернац. обязательства, мы хотели заручиться против вас на всякий случай. Для этого я считал себя вправе красть ваши письма и считал себя обязанным сеять раздор между вами, потому что для нас не выгодно, что, помимо нас, кроме нас, существовала такая крепкая связь».
Бакунина тоже стало заносить. Он приходит к выводу, что наиболее революционной силой в России является «разбойный элемент». То есть уголовники.
«Да кто же у нас не разбойник и не вор? – уж не правительство ли? Или наши казенные и частные спекуляторы и дельцы? Или наши помещики, наши купцы? Я, со своей стороны, ни разбоя, ни воровства, ни вообще никакого противучеловеческого насилия не терплю, но признаюсь, что если мне приходится выбирать между разбойничеством и воровством восседающих на престоле или пользующихся всеми привилегиями и народным воровством и разбоем, то я без малейшего колебания принимаю сторону последнего, нахожу его естественным, необходимым и даже в некотором смысле законным».
Нечаев на пару с Огаревым попытался возродить издание «Колокола» – реально практически все материалы писал сам Нечаев. Он же стал направлять экземпляры в Россию почтой по адресам, которые брал из газетных объявлений. Расчет был не столько на то, что таким образом удастся кого-нибудь разагитировать. Замысел Нечаева был изощреннее. Он мыслил так – цензура скорее всего обнаружит «крамольное» вложение в письмо – и у адресатов будут неприятности. Они озлобятся на правительство… Кстати, в 50–70-х годах ХХ века такой же метод применяли радикальные антикоммунисты из Народно-трудового союза (НТС). Они своих целей откровенно не озвучивали, но, думается, расчет был на то же самое. Но об этой милой конторе рассказ впереди.
В конце концов, от Нечаева все отвернулись. Некоторое время он неприкаянно болтался по Европе, но в 1872 году швейцарское правительство выдало России Нечаева как уголовника. Он был осужден на каторжные работы сроком на 20 лет, однако сидел в Петропавловской крепости. Там он сумел распропагандировать даже солдат охраны, но пользы это ему не принесло. Хотя есть сведения, правда, не очень достоверные, что неистовому революционеру удалось установить контакт с террористами из «Народной воли». К этому времени нечаевские методы уже не вызывали у них особенного возмущения. Революционеры рассматривали вариант организации побега Нечаева, однако встали перед выбором – либо организовывать покушение на Александра II, либо вытаскивать заключенного. На оба «проекта» сил не хватало. Нечаев высказал своё мнение: дескать, черт со мной, теракт важнее.
Умер Нечаев в тюрьме в 1882 году, оставшись «черным мифом» революционного движения. В «нечаевщине», к примеру, идейные противники обвиняли Ленина.
Главная книга
Михаил Бакунин остался бы в истории как политический неудачник, каких было множество. Революции он не поднял, никакой серьезной организации создать не сумел. И помнили бы его только историки, занимающиеся данным периодом. Если бы… Если бы не его книга «Государственность и анархия». Её и сегодня активно читают. Наберите это название в поисковике – и увидите количество предложений её скачать…
…В конце 60-х годов в Интернационале началась борьба титанов – Маркса и Бакунина. Последний все-таки сумел протащить идею своего «Альянса». Его поддерживали такие достаточно мощные рабочие организации, как швейцарская Юрская федерация, а также структуры во Франции, Испании и Италии. Юрская федерация была чуть ли не вотчиной Бакунина. Как всегда бывает, идейные споры тесно переплетались с личным конфликтом. Два революционных вождя были уж чересчур разными людьми. Некоторые историки острят, что русофобские высказывания Маркса, как и антинемецкие и антисемитские высказывания Бакунина, обусловлены этим личным конфликтом. В каждой шутке есть доля шутки. Возможно, в какой-то мере так оно и было.
В 1870 году Бакунин попытался поднять рабочих в Лионе и Марселе.
«Мои друзья, лионские революционные социалисты зовут меня в Лион. Я решил понести туда свои старые революционные кости и там, вероятно, сыграю свою последнюю игру».
(М. А. Бакунин)«Кстати, деньги на поездку в Лион занял Бакунин и у агента III отделения Романа, подвизавшегося под именем бывшего кавалерийского полковника, а теперь издателя Постникова. Вынужденный дать Бакунину 250 франков, аккуратный Роман тут же представил счет по начальству. Так III отделение неожиданно приняло косвенное участие в революционных акциях своего злейшего врага».
(Н. Пирумова)Хотя – а почему бы и нет? Отношения с Францией у Российской империи были тогда не самые лучшие. Если появилась возможность подгадить французам – почему бы ею не воспользоваться? Обычная политика.
Ничего хорошего из этого не вышло, Бакунина просто вышибли из Франции. Это была его последняя попытка активно заниматься революционной деятельностью. В 1871 году произошла первая в истории социалистическая революция – Парижская коммуна. Однако по какой-то причине Бакунин не помчался в Париж. Возможно, потому что у него уже были серьезные нелады со здоровьем. Впрочем, ни Маркс, ни Энгельс туда тоже не поехали.
Тем временем идейные битвы в Интернационале продолжались. Против Бакунина выступили и соотечественники во главе с Утиным. Кончилось это тем, что Михаила Александровича и его сторонников в 1872 году исключили из Интернационала. Свара вождей не принесла ничего хорошего революционному движению. Потому что значительное число организаций ушло вместе с Бакуниным, создав Анархистский интернационал. Историки левых взглядов до сих пор спорят, какой из осколков оказался круче. Но это по большому счету неважно. Марксистская организация прекратила существование в 1876 году, бакунинская – в 1877. Возникший в 1889 году Второй Интернационал был уже совершенно иной организацией, гораздо более ориентированной на парламентскую борьбу. А анархисты вновь объединились лишь в 1922 году.
Зато идеи Бакунина стали широко распространяться в России. Прежде всего благодаря упомянутой книге «Государственность и анархия».
Произведение интересное. Написано оно во многом под влиянием свары с Марксом – и несет откровенно антинемецкую направленность. К этому времени Бакунин уже пришел к главной анархистской идее, что любое государство – это абсолютное зло. То есть революционная борьба – это непременно борьба за разрушение любого государства. Что же касается немцев, то они, по мысли Бакунина, по своей природе государственники. И ведь в какой-то мере это верно. Анархизм в Германии никогда не был популярен.
Бакунин противопоставляет немцам славян. Хотя, конечно же, поливает и Российскую империю.
«Не мы станем защищать императорскую Россию, потому что именно вследствие нашей глубокой любви к русскому народу, именно потому, что мы страстно желаем ему полнейшего преуспеяния и свободы, мы ненавидим эту поганую всероссийскую империю так, как ни один немец ее ненавидеть не может. В противность немецким социальным демократам, программа которых ставит первою целью основание пангерманского государства, русские социальные революционеры стремятся прежде всего к совершенному разрушению нашего государства, убежденные в том, что пока государственность, в каком бы то виде ни было, будет тяготеть над нашим народом, народ этот будет нищим рабом…
Мы, русские, все до последнего, можно сказать, человека знаем, что такое, с точки зрения внутренней жизни ее, наша любезная всероссийская империя. Для небольшого количества, может быть, для нескольких тысяч людей, во главе которых стоит император со всем августейшим домом и со всею знатною челядью, она – неистощимый источник всех благ, кроме умственных и человечески-нравственных; для более обширного, хотя все еще тесного меньшинства, состоящего из нескольких десятков тысяч людей, высоких военных, гражданских и духовных чиновников, богатых землевладельцев, купцов, капиталистов и паразитов, она – благодушная, благодетельная и снисходительная покровительница законного и весьма прибыльного воровства; для обширнейшей массы мелких служащих, все– таки еще ничтожной в сравнении с народною массою, – скупая кормилица; а для бесчисленных миллионов чернорабочего народа – злодейка-мачеха, безжалостная обирательница и в гроб загоняющая мучительница.
Такою она была до крестьянской реформы, такою осталась теперь и будет всегда. Доказывать это русским нет никакой необходимости. Какой же взрослый русский не знает, может не знать этого? Русское образованное общество разделяется на три категории: на таких, которые, зная это, находят для себя слишком невыгодным признавать эту истину, несомненную точно так же для них, как и для всех; на таких, которые не признают ее, не говорят о ней из боязни; и наконец, на тех, которые за неимением другой смелости, по крайней мере, дерзают ее высказывать. Есть еще четвертая категория, к не счастью слишком малочисленная и состоящая из людей не на шутку преданных народному делу и не довольствующихся высказыванием.
Есть, пожалуй, пятая, даже и не столь малочисленная категория людей, ничего не видящих и ничего не смыслящих. Ну, да с этими и говорить нечего.
Всякий сколько-нибудь мыслящий и добросовестный русский должен понимать, что наша империя не может переменить своего отношения к народу. Всем своим существованием она обречена быть губительницею его, его кровопийцею. Народ инстинктивно ее ненавидит, а она неизбежно его гнетет, так как на народной беде построено все ее существование и сила. Для поддержания внутреннего порядка, для сохранения насильственного единства и для поддержания внешней даже не завоевательной, а только самоохраняющей силы ей нужно огромное войско, а вместе с войском нужна полиция, нужна бесчисленная бюрократия, казенное духовенство… Одним словом, огромнейший официальный мир, содержание которого, не говоря уже о его воровстве, неизбежно давит народ».
Но, по Бакунину, в каждый конкретный исторический период та или иная нация призвана решать задачи мирового масштаба. Так в конце XVIII века такой нацией были французы – их Великая революция имела общемировое значение, открыв новую эпоху в деле «борьбы за свободу». Михаил Александрович полагает, что теперь настало время славян. Они должны начать всеобщую революцию – так уж исторически сложилось.
«Славяне могут освободить себя, могут разрушить ненавистное им немецкое государство не тщетными стремлениями подчинить, в свою очередь, немцев своему преобладанию, сделать их рабами своего славянского государства, а только призывом их к общей свободе и к общему человеческому братству на развалинах всех существующих государств. Но государства сами не валятся; их может только повалить всенародная и всеплеменная, интернациональная Социальная Революция».
А почему так? Бакунин развивает народническую идею, что крестьянская община – не только изначально является «зародышем социализма», но и враждебна государству.
«Существует ли такой идеал в представлении народа русского? Нет сомнения, что существует, и нет даже необходимости слишком далеко углубляться в историческое сознание нашего народа, чтобы определить его главные черты.
Первая и главная черта – это всенародное убеждение, что земля, вся земля, принадлежит народу, орошающему ее своим потом и оплодотворяющему ее собственноручным трудом. Вторая столь же крупная черта, что право на пользование ею принадлежит не лицу, а целой общине, миру, разделяющему ее временно между лицами; третья черта, одинаковой важности с двумя предыдущими, – это квазиабсолютная автономия, общинное самоуправление и вследствие того решительно враждебное отношение общины к государству…
Народ наш глубоко и страстно ненавидит государство, ненавидит всех представителей его, в каком бы виде они перед ним ни являлись. Недавно еще ненависть его была разделена между дворянами и чиновниками, и иногда даже казалось, что он ненавидит первых еще более, чем последних, хотя, в сущности, он их ненавидит равно. Но с тех пор как вследствие упразднения крепостного права дворянство стало видимо разоряться, пропадать и обращаться к своему первоначальному виду исключительно служебного сословия, народ обнял его в своей общей ненависти ко всему чиновному сословию. Нужно ли доказывать, до какой степени ненависть его законна!»
Сильно раздражали Бакунина и претензии Маркса и его последователей на научность их теории. Точнее, на то, что они «знают, как надо» организовать будущее общество.
«Сообразно такому убеждению, мы не только не имеем намерения и ни малейшего опыта навязывать нашему или чужому народу какой бы то ни было идеал общественного устройства, вычитанного из книжек или выдуманного нами самими, но в убеждении, что народные массы носят в своих, более или менее развитых историею инстинктах, в своих насущных потребностях и в своих стремлениях, сознательных и бессознательных, все элементы своей будущей нормальной организации, мы ищем этого идеала в самом народе;
а так как всякая государственная власть, всякое правительство, по существу своему и по своему положению поставленное вне народа, над ним, непременным образом должно стремиться к подчинению его порядкам и целям ему чуждым, то мы объявляем себя врагами всякой правительственной, государственной власти, врагами государственного устройства вообще и думаем, что народ может быть только тогда счастлив, свободен, когда, организуясь снизу вверх, путем самостоятельных и совершенно свободных соединений и помимо всякой официальной опеки, но не помимо различных и равно свободных влияний лиц и партий, он сам создаст свою жизнь».
«Апостол анархии» признавал, что в среде крестьян очень сильна вера в царя, и это ему, разумеется, сильно не нравилось. Не нравилась ему и «патриархальность» общины, то есть её консерватизм. Выводы Бакунин делал интересные.
«Мы увидим, что кроме царя, его чиновников и дворян, стоящих, собственно, вне мира или, вернее, над ним, есть в самом русском народе лицо, смеющее идти против мира: это разбойник. Вот почему разбой составляет важное историческое явление в России – первые бунтовщики, первые революционеры в России, Пугачев и Стенька Разин, были разбойники».
То есть Бакунин призывал к опоре на уголовные элементы. Ничего удивительного в этом нет – ведь глубже всего он народ изучал в Сибири, которая являлась тогда «каторжным краем». Закон там был – тайга, а прокурор – медведь… Об этом стоит задуматься. Бакунин, как и впоследствии другой видный анархист, князь Кропоткин, были отнюдь не «книжными интеллигентами». Они очень хорошо помотались по Сибири – и сделали те выводы, которые сделали.
И, наконец, главный вопрос: что делать? «Соберите всю нашу революционно мечтающую и резонирующую дворянско-буржуазную молодежь; но, во-первых, как связать ее в одно живое, единомыслящее и единостремящееся тело? Она может соединиться, только погрузившись в народ; вне же народа она всегда будет составлять бессмысленную, безвольную, пусто-болтающую и совершенно бессильную толпу.
Лучшие люди буржуазного мира, буржуа по происхождению, а не по убеждениям и стремлениям, могут быть полезны только под тем условием, что они потонут в народе, в чисто народном деле; если же они будут продолжать существовать вне народа, то они будут не только ему бесполезны, но положительно вредны…
Скажем только одно: русский народ только тогда признает нашу образованную молодежь своею молодежью, когда он встретится с нею в своей жизни, в своей беде, в своем деле, в своем отчаянном бунте. Надо, чтобы она присутствовала отныне не как свидетельница, но как деятельная и передовая, себя на гибель обрекшая соучастница, повсюду и всегда, во всех народных волнениях и бунтах, как крупных, так и самых мелких. Надо, чтобы, действуя сама по строго обдуманному и положительному плану и подвергая в этом отношении все свои действия самой строгой дисциплине, для того чтобы создать то единодушие, без которого не может быть победы, она сама воспиталась и воспитала народ не только к отчаянному сопротивлению, но также и к смелому нападению».
Интересно, что в этой книге Бакунин даже не предвидел, а, скорее, предчувствовал некоторые особенности «реального социализма» – к примеру, то, что в итоге власть захватит бюрократия, образовав фактически новый паразитический класс. Именно поэтому «Государственность и анархию» с интересом читали несогласные люди в СССР – и потому она при Советской власти не переиздавалась.
Что же касается радикальной российской молодежи 70-х годов XIX века, то идеи Бакунина произвели на них огромное впечатление. Хотя чисто анархистских организаций создано не было. Но влияние изложенных там идей на народников – в том числе и на тех, кто «пошел в народ», – несомненно. Да и на террористов-народовольцев – тоже. Ведь главной целью последних было как раз раскачать народ, дабы он поднял революцию. Причем, она понималась именно как бунт, который главное начать – а там, дескать, поглядим.
«…До конца 1876 года русская революционная партия разделялась на две большие ветви: пропагандистов и бунтарей. Первые преобладали на севере, вторые – на юге. В то время как одни придерживались в большей или меньшей степени взглядов журнала «Вперед»[30], другие исповедывали революционный катехизис Бакунина. И те, и другие сходились в одном: в признании единственной деятельностью – деятельность в народе. Но характер этой деятельности понимался обеими фракциями различно. Пропагандисты смотрели на народ как на белый лист бумаги, на котором они должны начертать социалистические письмена; они хотели поднять массу нравственно и умственно до уровня своих собственных понятий и образовать из среды народа такое сплоченное и сознательное меньшинство, которое вполне обеспечивало бы, в случае стихийного или подготовленного организацией движения, проведение в жизнь социалистических принципов и идеалов. Для этого требовалось, конечно, немало труда и усилий, а также и собственной подготовки. Бунтари, напротив, не только не думали учить народ, но находили, что нам самим у него надо поучиться; они утверждали, что народ – социалист по своему положению и вполне готов к социальной революции; он ненавидит существующий строй, и, собственно говоря, никогда не перестает протестовать против него; сопротивляясь то пассивно, то активно, он постоянно бунтует. Объединить и слить в один общий поток все эти отдельные протесты и мелкие возмущения – вот задача интеллигенции. Агитация, всевозможные тенденциозные слухи, разбойничество и самозванщина – вот средства, пригодные для революционера. Никому не известен час народного возмездия, но когда в народе скопилось много горючего материала, маленькая искра легко превращается в пламя, а это последнее – в необъятный пожар. Современное положение крестьянина таково, что недостает только искры; этой искрой будет интеллигенция. Когда народ восстанет, движение будет беспорядочно и хаотично, но народный разум выведет народ из хаоса, и он сумеет устроиться на новых и справедливых началах».
(В. Н. Фигнер)Самой последовательной попыткой реализации идей Бакунина было создание в 1877 году в Чигиринском уезде Киевской губернии крестьянской организации, готовившей восстание. Агитировать за социализм революционеры сочли малоперспективным делом. В ход пошла легенда – дескать, царь-батюшка не в состоянии справиться с дворянами и чиновниками. А потому составили «Высочайшую тайную грамоту», в которой призывали крестьян создавать тайные общества («Тайную дружину») – с целью последующего восстания и отъема всей земли у помещиков.
Вот такая постановка вопроса была крестьянам очень даже понятна. В принципе это развитие идей Пугачева. Разве что без самозванства. Так или иначе, «Тайная дружина» насчитывала 2000 членов!
Это вполне в духе Бакунина. Неважно, каким образом удастся поднять крестьян на выступление. Главное – поднять.
Впоследствии интерес к идеям Бакунина ослаб, возродившись уже в начале ХХ века, перед первой русской революцией, когда поднялось массовое анархистское движение.
Что же касается самого Михаила Александровича, то он отошел от активной политической деятельности, поскольку уже был тяжело болен. Умер он 1 июля 1876 года в Берне, в Швейцарии, в больнице для бедных – он сам настоял, чтобы его переместили умирать именно туда.
Взлет и провал
В 60–начале 70-х годов XIX века общественное движение в России испытывало подъем. Далеко не все были удовлетворены реформами Александра II. Хотелось большего. В этом брожении умов наметились и радикальные тенденции. Упомянутый Нечаев не сыграл особой роли, он несколько опередил время. Позже появился Бакунин…
Собственно революционного движения пока ещё не было, но шумели много. Кое-кто попадал в поле зрения III отделения и оправлялся в ссылку.
Соответственно начал расти и отток людей за границу. Речь не всегда шла об эмиграции. Многие молодые люди уезжали за границу для учебы. Но были и эмигранты.
Идеолог народников
Что же касается заграницы, то в аморфной среде эмигрантов стали появляться персонажи совершенно нового типа. Такие как Герман Александрович Лопатин. Энергии и мужества у него было не меньше, чем у Нечаева. Но если последний пытался создать революционное движение исключительно вокруг себя, то Лопатин пошел иным путем. Он начал попытки объединения всех революционных сил – как в России, так и за границей.
Путь этот был весьма тернистым. Лопатин два раза сидел в Петропавловской крепости. Уже в ссылке его привлекли по «нечаевскому делу». Хотя к нечаевской «Народной расправе» Лопатин не имел никакого отношения, но тогда шерстили всех. Герман Александрович бежал из-под ареста и перешел на нелегальное положение. Главной задачей Лопатин считал вытаскивание из ссылки русских радикалов. Самой его удачной операцией была организация побега одного из самых известных деятелей того периода – Петра Лавровича Лаврова.
Этот человек до некоторого времени делал весьма успешную карьеру. Он являлся профессором Санкт-Петербургского артиллерийского училища и имел чин полковника. Потомственный дворянин, кстати. Как и Лопатин. Как мы видим, буревестниками в России являлись, в основном, именно представители потомственного дворянства.
Вот и Лавров, несмотря на свое происхождение и неплохое положение, придерживался оппозиционных взглядов. Он издавал в разных изданиях разные статьи с «крамольным» душком, печатался под псевдонимом и в «Колоколе». Дружил с людьми из первого состава «Земли и Воли», в частности, с Н. Г. Чернышевским. В итоге доигрался. В 1867 году Лавров был арестован. При обыске жандармы нашли у него уже откровенно антигосударственные сочинения – и Лавров поехал в ссылку в Вологодскую область.
Там он времени даром не терял – писал и публиковал в знаменитом легальном журнале «Отечественные записки» статьи, вошедшие впоследствии в сборник «Исторические письма». Это произведение не являлось революционным в строгом смысле слова, но эзопов язык и тогда понимали. Автор высказывался за объединение всех «передовых» русских людей и за просвещение народа. Эти статьи сделали имя Лаврова весьма известным в кругах радикальной молодежи. В 1870 году в ссылку к Лаврову прибыл неистовый Лопатин, который организовал побег. Проделать это оказалось нетрудно. Лопатин дал Лаврову заграничный паспорт одного своего знакомого, по которому тот благополучно выехал. Примечательно, что этот документ беглец выслал обратно – и по нему же выехал и Лопатин. Да уж, порядочки были в Российской империи…
Лавров первоначально осел в Париже. Правда, во время Парижской коммуны он предпочел откочевать в Брюссель. Большинство «духовных лидеров» эмиграции себя берегли. За границей Лавров познакомился и с Карлом Марксом, куда ж без этого. С ним он поддерживал отношения до самой смерти последнего, хотя взглядов основоположника марксизма не разделял. Лавров был вообще против резких действий, главной целью он видел именно «просвещение» народа. Но, разумеется, просвещение в совершенно определенном духе.
В 1872 году к Лаврову явилась группа петербургских студентов, представлявших очередной оппозиционный кружок, которых было тогда в России множество. Они предложили ему издавать журнал, пообещав, что деньги будут. Так родилась идея журнала «Вперед!».
Идейная позиция издания была следующей: «Мы не призываем русский народ к мщению за тысячелетнюю эксплуатацию, не желаем новой удачной пугачевщины; напротив, мы первые готовы проповедовать примирение с прошедшим, если это прошедшее готово уступить лучшему будущему. Но мы считаем крайне невероятным, чтобы подобные уступки совершились добровольно в достаточно широких размерах; история не представляет никогда ничего подобного, и потому, желая мирного разрешения вопросов, мы все-таки говорим читателю: если оно невозможно, то готовьтесь к борьбе, как бы тяжела она ни была, скольких бы жертв ни стоила; готовьте к ней народ русский, так как может случиться, что ему предстоит лишь силою завоевать свое будущее, а оно должно быть завоевано».
Однако с изданием возникли проблемы. Главной был, как это не покажется странным… недостаток авторов. И в самом деле. Писать про немедленную революцию – особенного ума не надо. Но для лавровского направления требовалась определенная квалификация. Нужно было хотя бы знать то, о чем пишешь, то есть о народе.
В России имелись известные пишущие люди, в общем и целом сочувствовавшие взглядам Лаврова, но они, как правило, принадлежали к группе либералов. Речь не идет о более позднем понимании этого термина – то есть о сторонниках установления в России демократического государства западного образца. Хотя имелись и такие. «Либералами» тогда называли тех, кто фрондировал в рамках закона. Эти люди опасались связываться с эмигрантами, полагая, что жандармы их «вычислят». Интересна и позиция великого русского писателя Ивана Сергеевича Тургенева. Автор предпочитал жить за границей, хотя время от времени наведывался в Россию, где пожинал плоды своей известности – в виде восторженных встреч читателей. Революционным идеям он не сочувствовал. Однако… Заигрывал с радикалами-эмигрантами. (Достоевский в романе «Бесы» вывел Тургенева под именем писателя Кармазинова. Все современники узнавали. Это очень жесткая сатира – но сатира такой и должна быть.) Тургенев по мере сил принимал участие в финансировании журнала «Вперед!». Хотя сам туда никогда не писал. Так пойдет и дальше – как в России, так и в эмиграции. Люди достаточно умеренных взглядов поддерживали радикалов, а потом и экстремистов[31].
…В поисках авторов Лавров направился в Цюрих. Там обитало множество русских студентов. Их привлекало то, что нравы в швейцарском университете были посвободнее, чем в российских высших учебных заведениях. Да и, честно говоря, бездельничать, делая вид, что учишься за границей, было легче. Особую статью составляли девушки. Проблема была в том, что с высшим женским образованием в Российской империи дело обстояло плохо. Смольный институт благородных девиц, о котором сейчас модно сюсюкать, не имел к профессиональному образованию никакого отношения. Там готовили светских дам и состоятельных домохозяек.
Первые Высшие женские курсы были открыты во Владимире в 1870 году, но в 1873-м они прекратили свое существование. Знаменитые Бестужевские курсы в Санкт-Петербурге начали работать лишь в 1878 году. К тому же долгое время учеба на курсах считалась неприличной для добропорядочной девушки. Так что желающим учиться было куда проще выбить у родителей деньги на поездку за границу.
Русские студенты в Цюрихе жили весело.
«На улицах Цюриха русские студенты обращали на себя внимание: ходили с папиросами в зубах, одетые нарочито небрежно, в косоворотках и тужурках, в высоких сапогах, в каких, без сомнения, никто из швейцарцев не стал бы ходить по улицам. Девушки были коротко подстрижены[32], юбки на них – короче, нежели принято, – это был вызов консервативным нравам…
На Платтенштрассе русские студенты общими усилиями устроили свою кухмистерскую с дешевыми обедами, где обслуживали всех по очереди. Сложились и купили в рассрочку (благо потребовался очень небольшой вступительный взнос) деревянный, сильно запущенный дом. В верхнем этаже разместились жилые комнаты, в нижнем – библиотека, читальня, столовая и зал для собраний, где было поставлено пианино.
В этом „русском доме“ студенты могли жить по пять-шесть человек в одной комнате и вести шумные споры до глубокой ночи (строгие швейцарские хозяйки в своих домах такого не допускали).
Возле дома был сад с ветвистыми старыми деревьями. Для русских студентов сад сразу стал постоянным местом встреч, особенно по вечерам, когда сходились тут любители хорового пения».
(С. Тхоржевский, историк)Разумеется, собирались они не только для хорового пения. Выпить и подебоширить студенты любили всегда и всюду. В такой среде революционные идеи являлись признаком «крутизны».
В это время Лавров начал действовать.
«Для всех желающих Лавров вызвался читать лекции – о роли славян в истории мысли, о роли христианства в истории мысли, об истории мысли вообще. Слушатели собирались заблаговременно в зале для собраний и пели „Марсельезу“ под аккомпанемент пианино. Когда он приходил, пение прекращалось, молодые люди рассаживались, и он вслух излагал свои мысли, говорил час или два. Предложил и начал было читать курс высшей математики, которую в свое время преподавал в Артиллерийской академии. Он убежден был, что математика нужна всем: она приучает логически мыслить, а тот, кто умеет мыслить логически, не станет поступать очертя голову… Но оказалось, что молодежь, захваченную проблемами социальными, увлечь математикой трудно. Тут число его слушателей с каждым разом таяло, и, когда их осталось трое, огорченный лектор сам предложил занятия прекратить.
(С. Тхоржевский)Очень характерно, кстати. Рассуждать о социальных проблемах – пожалуйста! А вот точным наукам ребята учиться не
хотели. Интересно, когда несколько позже марксисты в России начали организовывать рабочие кружки, то рабочие как раз с огромным интересом изучали физику, математику и даже астрономию.
В Швейцарии у Лаврова стали появляться сторонники. Не обходилось и без проблем. Дело в том, что там же уже существовал кружок сторонников Бакунина. Попытка сотрудничества с ними ни к чему не привела. Те хотели взять издание по свой контроль. Противостояние иногда перерастало в мордобой. Впрочем, у революционеров это было делом обычным.
Революционеры и контрабандисты
Тем не менее, дело Лаврова двигалось. Первым делом он стал распространять, в том числе и в России, программу будущего журнала.
«Будущий строй русского общества, осуществлению которого мы решили содействовать, должен воплотить в дело потребности большинства, им самим сознанные и понятые. При малой грамотности и при неподготовленности большинства мы не можем обратиться прямо к нему с нашим словом. Мы обращаемся с ним к той доле цивилизованного русского меньшинства, которая понимает, что будущее принадлежит народу.
…Лишь уясняя народу его потребности и подготовляя его к самостоятельной и сознательной деятельности для достижения ясно понятых целей, можно считать себя действительно полезным участником в современной подготовке лучшей будущности России.
Лишь тогда, когда течение исторических событий укажет само минуту переворота и готовность к нему народа русского, можно считать себя вправе призвать народ к осуществлению этого переворота.
…И теперь призываем всех сочувствующих нашей программе с нами – ВПЕРЕД!»
Журнал стал выходить в 1873 году. В нем проповедовалась знаменитая идея «походов в народ» для того, чтобы, так сказать, раскрыть глаза крестьянам и привить им революционные идеи. К этому времени уже были отлажены способы доставки нелегальной литературы в Россию. Главную роль здесь играли контрабандисты. Этим делом на западной границе занимались евреи. Им было несложно. Они жили по обеим сторонам границы и имели множество родственных и деловых связей. Схема была проста. Вот как действовал один из «впередовцев», Николай Кулябко-Корецкий.
«По приезде из Цюриха на австрийскую пограничную станцию Подволочиск он отправился на постоялый двор, а по-местному – в корчму, и откровенно сказал корчмарю, что ему нужно переправить через границу чемодан с книгами, за это он готов дать вперед двадцать пять рублей. Корчмарь отнесся к предложению как к делу обычному и через полчаса прислал дюжего молодого еврея, который без лишних слов забрал чемодан и двадцать пять рублей, пообещав завтра вернуть чемодан по другую сторону границы, но не в пограничном Волочиске, а немного дальше, на станции Проскуров. Все так и вышло. В Волочиске таможенники напрасно рылись в багаже Кулябко-Корецкого, а в Проскурове на перроне он получил от контрабандиста свой чемодан с книгами».
(С. Тхоржевский)И все дела. Контрабандисты отличались исключительной честностью, то есть всегда выполняли свою «работу». При этом их совершенно не интересовало содержимое груза. И уж в любом случае они помалкивали. III отделение не имело в этой среде своих агентов, а в полиции и в пограничной страже всё было схвачено.
Иногда случались забавные истории. Как-то революционеры переправляли мешки с литературой общим весом в восемь пудов (примерно 131 килограмм). Границу пересекли благополучно – и культурно сдали товар в багажный вагон. Однако получив груз в Петербурге, революционеры обнаружили в мешках какие-то тряпки. Как оказалось впоследствии, на линии действовала банда поездных воров. Они, видимо, имели сведения о деятельности контрабандистов. Так что воры с удовольствием стырили подобный груз. Ведь переправляли-то нелегальным образом, в основном, изделия из шелка, сигары, элитный французский алкоголь. Эти товары при легальном ввозе облагались высокой пошлиной, так что контрабанда обходилась покупателям куда дешевле – и с реализацией проблем не возникало. Тем более люди, занимающиеся подобными делами, не склонны обращаться в полицию.
Однако тут жуликов ждал облом. Чтобы хоть что-то заработать, они стали продавать издания на рынке в Белостоке. О содержании никто и понятия не имел, литературу продавали в качестве оберточной и курительной бумаги. Представьте, что в СССР на провинциальном колхозном рынке стали бы торговать журналом «Посев»[33], который среди советских людей был так же неизвестен, как и журнал «Вперед!» среди русских мужиков…
Довольно быстро местные гимназисты просекли тему и стали бодро раскупать неожиданный товар. И вот тут до гешефтмахеров дошло, чем именно они торгуют… Я уже упоминал, что полиция была куплена, а вот жандармы – это иное дело. А за распространение подобных изданий светила Сибирь… Так что жулики в панике сожгли весь груз. О чем потом очень жалели – вскоре на них вышли революционеры, которые были готовы выкупить товар…
Но вообще-то «Вперед!» и сопутствующие брошюры попадали в Россию в достаточно большом количестве и расходились в среде радикальной молодежи. Эффект был сильным. Именно издание Лаврова во многом подтолкнуло представителей этой среды на походы в народ. Точнее, дело обстояло сложнее. Это в эмиграции имелись противоречия между сторонниками Лаврова и Бакунина. В России обе концепции мирно уживались не только в одних кружках, но и в одних головах. То есть первоначальный импульс к противоправным действиям давала именно яростная «Государственность и анархия». А вот конкретные цели брали у Лаврова. Хотя и не всегда.
Дело в том, что первоначально хождение в народ было стихийным явлением. Никто им не руководил. Самое большее, что делали члены кружков, – это снабжали народников литературой. По официальным данным, хождением в народ было охвачено 17 губерний, всего полиция привлекла за эти развлечения более 2500 человек, хотя поймали, разумеется, далеко не всех.
Каша в головах у этих ребят была капитальная. По большому счету, они сами не очень понимали, чего хотели. Не говоря уже о том, что не знали народа и понятия не имели, как с ним говорить.
Имелись среди них и горячие парни, пытавшиеся мутить народ по Бакунину. Это очень не нравилось Лаврову и его ребятам. Тем более что всё это хождение закончилось полным провалом. Народников очень быстро переловили – не без помощи крестьян, не желавших – тогда – слушать речей против царя. Мужики ненавидели помещиков и чиновников, а вот к царю относились хорошо.
Журнал «Вперед!» писал: «Раздавать брошюры незнакомым или малознакомым людям из простонародья, идти с проповедью революции или реформы, социализма или простой ассоциации к людям, которые вам не доверяют и не могут доверять, это – безумие, это – игра в пропаганду, игра в то дело, которое вы считаете своею святынею. Те, которые вам говорят, что народ готов для революции, для вашей пропаганды, – бессовестно лгут вам. Страдание и притеснение не есть еще готовность восстать. Но если бы народ и был уже теперь готов восстать, то он готов был бы восстать по зову своего брата, мужика, но для вашей пропаганды, для пропаганды незнакомого человека „из бар“ он никогда не был бы готов; вас он выдал бы становому и жандарму накануне собственного восстания… За своего человека они постоят, своего человека они не выдадут. Для прочной пропаганды надо осмотрительно и обдуманно подготовлять себе почву в народе…»
Именно под влиянием этих идей началось второе хождение в народ. На этот раз в России существовало второе издание организации «Земля и воля», в которой была дисциплина и всё такое прочее. Землевольцы пытались вести себя серьезнее – ассимилироваться в деревне, начать там работать учителями, фельдшерами, кузнецами – и потихоньку вести пропаганду.
С нового, 1875 года, Лавров со товарищи решили преобразовать нерегулярно издававшийся журнал в газету. Она должна была выходить 1 и 15 числа каждого месяца. Первый номер газеты смогли выпустить 15 января. В общем и целом, ребята выдерживали график. Денег вечно не хватало, но они выкручивались.
А в эмиграции появились новые веяния…
«За несколько дней до 1874 года в Форстхаузе, где уже поставлена была рождественская елка, появился Петр Никитич Ткачев.
Этот молодой, но уже известный публицист отсидел около четырех лет в тюрьме, затем был выслан в свой родной город Великие Луки – и оттуда бежал за границу. Ныне Ткачев готов был отправиться в Лондон и там присоединиться к редакции „Вперед!“. Если учесть, что авторов журнала можно было счесть на пальцах одной руки, участие известного публициста представлялось чрезвычайно желательным».
(С. Тхоржевский)Однако ничего из сотрудничества не вышло. Ткачев являлся экстремистом чистейшей пробы. Свои взгляды он называл «якобинством».
Он писал: «Насильственная революция тогда только и может иметь место, когда меньшинство не хочет ждать, чтобы большинство само сознало свои потребности, но когда оно решается, так сказать, навязать ему это сознание».
То есть это была идея захвата власти революционным меньшинством, которое остальным укажет, как жить. Произойти это должно в результате заговора. До такого до 1918 года не доходил даже Ленин[34].
В 1975 году Ткачев начал издавать в Женеве газету «Набат». Идеи Ткачева оказали очень большое влияние на русских революционеров. По большому счету, именно они явились идеологическим обоснованием для террористической организации «Народная воля».
«Для нас, революционеров, не желающих доле сносить несчастий народа, не могущих долее терпеть своего позорного рабского состояния, для нас, не затуманенных метафизическими бреднями и глубоко убеждённых, что русская революция, как и всякая другая революция, не может обойтись без вешания и расстрела жандармов, прокуроров, министров, купцов, попов – словом, не может обойтись без „насильственного переворота“, для нас, материалистов-революционеров, весь вопрос сводится к приобретению силы власти, которая теперь направлена против нас».
(П. Н. Ткачев)Правда, в головах народовольцев идеи Ткачева тоже сочетались с идеями Бакунина. Тем более что основа-то общая – уверенность, что народ очень легко поднять на революцию.
«Два три военных поражения, одновременное восстание крестьян во многих губерниях, открытое восстание в резиденции в мирное время – и её влияние мгновенно рассеется, и правительство увидит себя одиноким и всеми покинутым», – полагал Ткачев.
Террористы весь период своей деятельности метались между «бунтарством» и «якобинством». Так в 1880 году, после ряда неудачных попыток покушения на Александра II, народовольцы на некоторое время снова решили заняться подготовкой народного выступления. К идее цареубийства они вернулись после ряда серьезных провалов – осознав, что ни на что иное сил у них не хватит.
Что же касается Ткачева, то он кончил плохо. Как известно, убийство Александра II ничего не изменило. Скорее, наоборот – в России от революционеров отвернулись многие из тех, кто им раньше сочувствовал. Через некоторое время последовал и разгром «Народной воли», связанной с гнусной историей члена Исполнительного комитета организации и одновременно жандармского агента Сергея Дегаева.
Разочарование было серьезным. Ткачев стал сильно пить. Причем не как Огарев – тихо и дома, теоретик «якобинства» стал шататься по низкопробным кабакам и дебоширить. Кончил он тем, что сошел с ума и умер в 1886 году в психиатрической больнице.
С 1880 года ряды эмигрантов получили очередное пополнение. Так, за границей оказались многие члены организации «Черный передел». Эта структура образовалась в 1879 году после раскола «Земли и Воли». Тогда те, кто выбрал своим путем терроризм, ушли в «Народную волю», в «Черный передел» – противники экстремистских методов. Последние продолжали стоять за пропаганду. Однако очень быстро они поняли: это дохлое дело – и подались за бугор. Самым знаменитым в этом потоке был Георгий Валентинович Плеханов, сыгравший огромную роль как в истории русской эмиграции, так и в русской истории вообще. Но это случится позже.
Между тем дела в эмиграции становились хуже и хуже. В России революционное движение явно выдыхалось. Сторонников идей Лаврова уже не осталось. Те, кто не сел и не удрал за границу, перешли к теории «малых дел» – то есть рассчитывали легально по мере сил приносить какую-то пользу народу. От горя Лавров подался издавать «Вестник Народной воли». Но это был мертворожденный проект. За три года вышло шесть номеров, но до России издание практически не доходило.
В стране предпринимались попытки возродить «Народную волю». Большую роль в этом сыграл неугомонный Герман Лопатин. Но в 1884 году его всё-таки повязали и дали 18 лет каторги. Вышел он только в 1905 году и больше участия в революционной деятельности не принимал.
Из всех попыток реанимации организации более всего известна «Террористическая фракция Народной воли» – благодаря тому, что одним из её лидеров был старший брат будущего «вождя мирового пролетариата» Александр Ульянов. Организация готовила убийство Александра III, но полиция её вычислила и всех повязала. Все остальные попытки возрождения не дошли до каких-то практических шагов.
В эмиграции начались разброд и шатание. Появились отступники. Но прежде имеет смысл рассказать ещё об одной стороне эмигрантской жизни…
Противодействие
Обстановка, в которой жили эмигранты 60–80-х годов, очень сильно отличалось от более поздней. Как известно, террористы-эсеры действовали в Европе практически свободно. Не говоря уже о социал-демократах, в том числе и большевиках, которым вообще никто не мешал. Такое отношение властей европейских стран было связано с тем, что к началу ХХ века местное революционное движение сошло на нет. Многочисленные социалисты в большинстве своем склонялись к парламентской борьбе. Русские эмигранты представляли опасность лишь для России, что всех устраивало.
А вот в 60–80-х годах дело обстояло совсем не так. В Европе было полно собственных бунтарей. Кроме двух Интернационалов, марксистского и анархистского, имелись куда более веселые ребята. Существовали и различные анархисты, которые устраивали взрывы. Так что на русских революционеров смотрели очень косо. Особенно во Франции с её богатым революционным опытом. Русских эмигрантов регулярно арестовывали, высылали и так далее.
Одновременно против эмигрантов действовали и российские спецслужбы.
Стоит особо сказать об их структуре. С 1826 года роль политической полиции выполняло III отделение Собственной Его Императорского Величества канцелярии. О нем существует множество страшных историй, но на самом-то деле оно действовало не слишком эффективно. Хотя у него имелись агенты и за границей.
6 августа 1880 года III отделение было упразднено, вместо него возник Департамент полиции Министерства внутренних дел. Им стали подчиняться охранные отделения (первое возникло ещё в 1866 году в Петербурге). Но они работали на территории России. Заграничная агентура подчинялась непосредственно Департаменту.
Эти люди занимались, в основном, отслеживанием контактов революционеров. Иногда агенты входили к ним в доверие и пытались отследить пути транспортировки нелегальной литературы.
«Никогда не видел я такой кучи русских шпионов (так революционеры называли агентов тайной полиции. – А. Щ.), как в те два месяца, что прожил в Тононе. Начать с того, что, как только мы поселились, какой-то подозрительный мужчина, выдававший себя за англичанина, снял другую часть дома. Стада, буквально стада русских шпионов осаждали дом и пытались проникнуть туда под различными предлогами, а то попросту бродили взад и вперед под окнами, партиями в два, три и четыре человека. Воображаю себе, какие удивительные донесения сочинялись ими. Шпион должен доносить. Если он попросту скажет, что он простоял неделю на улице и ничего подозрительного не заметил, его живо прогонят».
(П. А. Кропоткин, революционер)Вообще-то вопрос с агентами – непростой. Трудно сказать, где они в самом деле были, а где мерещились революционерам. Дело в том, что в такой среде всегда агенты полиции видятся на каждом углу. В среде эмигрантов причина этого даже не в мании преследования, а в мании величия. Люди всерьез полагали, что власть так их боится, что высшие чиновники ночами не спят, думая, как разобраться с революционерами.
Хотя агенты сперва III отделения, а потом и Департамента полиции за границей имелись. И имели очень низкую квалификацию. Это ведь были не профессиональные жандармы, и даже не завербованные революционеры (последние работали внутри страны, отпускать их за границу было просто опасно). Чаще всего вербовали кого попало. В Европе без особой цели околачивалось множество русских, особенно в Париже. Часть из них уже успели спустить все свои денежки, так что хватались за любую возможность срубить по-легкому денег. Довольно распространенным был способ, когда кто-либо являлся к революционерам, представлялся богатым человеком и предлагал финансовую помощь, рассчитывая под этим соусом втереться в доверие. Но эмигранты были не дураками, их принцип был «утром деньги – вечером стулья». У российских властей не было никакого желания оплачивать деятельность революционеров, тем более что пожертвовать деньги – это не значило войти в число посвященных в какие-то серьезные дела.
Мало того, что такие агенты не очень понимали революционную среду, так зачастую они отсылали в Петербург откровенные вымыслы, дабы отчитаться о своей работе.
Однако иногда представители власти действовали более тонко.
«В то время я не мог объяснить себе эту необычайную внимательность со стороны русских шпионов; но, вероятно, она находилась в связи со следующим обстоятельством. Когда Игнатьев стал министром внутренних дел, он по совету бывшего парижского префекта Андрие напал на новый план. Он послал рой своих агентов в Швейцарию, где один из них стал издавать газету, стоявшую за некоторое расширение земского самоуправления. Главная же задача издания заключалась в борьбе с революционерами и в группировке вокруг него всех эмигрантов, отрицательно относившихся к террору. То было, конечно, средство посеять раздор. Затем, когда почти всех членов Исполнительного комитета арестовали в России и только два или три из них бежали в Париж, Игнатьев послал агента, чтобы предложить им перемирие. Он обещал, что больше казней по поводу заговоров, составленных в царствование Александра II, не будет, даже если бежавшие попадут в руки правительства, что Чернышевского выпустят из Вилюйска и что назначат комиссию для пересмотра положения всех сосланных административным путем в Сибирь. С другой стороны, Игнатьев требовал, чтобы Исполнительный комитет не делал новых покушений на царя, покуда не состоится коронация. Быть может, упоминались также реформы, которые Александр III собирался сделать в пользу крестьян. Договор был заключен в Париже, и обе стороны соблюдали его. Террористы прекратили военные действия. Правительство никого не казнило за прежние заговоры; но тех, которых арестовали, замуровали в Шлиссельбурге, в этой русской Бастилии, где никто не слыхал о них за целые пятнадцать лет и где большинство из них томится до сих пор. Чернышевского привезли из Сибири и поселили в Астрахани, отделив его от всего интеллигентного русского мира. В этом заточении он вскоре умер. В Сибирь послали комиссию, которая возвратила некоторых ссыльных и назначила сроки для всех остальных. Моему брату она надбавила пять лет».
(П. А. Кропоткин)Стоит упомянуть и об охранительных организациях. О них накручено множество мифов. Как со стороны революционеров, так и со стороны монархистов. Вот, дескать, были такие доблестные офицеры…
«Для охраны царя была основана тайная лига. Офицеров различных чинов соблазняли тройным жалованьем поступать в эту лигу и исполнять в ней добровольную роль шпионов, следящих за различными классами общества. Бывали, конечно, комические эпизоды. Два офицера, например, не зная, что они оба принадлежат к одной и той же лиге, вовлекли друг друга в вагоне в революционную беседу, затем арестовывали друг друга и к обоюдному разочарованию убедились, что потратили напрасно время. Эта лига существует до сих пор в более официальном виде под названием „охраны“ и время от времени пугает царя всякими сочиненными ужасами, чтобы поддержать свое собственное существование.
Еще более тайная организация – „Священная дружина“ основалась в то же время с Владимиром Александровичем, братом царя, во главе, чтобы бороться с революционерами всякими средствами – между прочим, убийством тех эмигрантов, которых считали вождями недавних заговоров. Я был в числе намеченных лиц. Владимир резко порицал офицеров, членов лиги, за трусость и выражал сожаление, что среди них нет никого, который взялся бы убить таких эмигрантов. Тогда один офицер, который был камер-пажем в то время, как я находился в корпусе, был выбран лигой, чтобы привести этот план в исполнение».
(П. А. Кропоткин)Только вот дело в том, что «Священная лига» никак себя не проявила. Так что если она и в самом деле существовала, то дело ограничивалось застольной болтовней.
Имелись и другие.
«Явился к Лаврову неизвестный господин и представился как Иван Николаевич Некрасов. Он, по его словам, прибыл в Париж по делам одной железной дороги, но одновременно выполняет поручение либеральной Земской лиги. О Земской лиге Лавров слышал впервые – из кого же она состоит? Неизвестный господин дал понять, что он не может этого разглашать. Ему поручено вести переговоры с „Народной волей“ о прекращении террора».
(П. А. Кропоткин)По словам визитера, эта лига была представлена сторонниками реформ. Дескать, если не будет терактов, то Александр III на них пойдет. Кто это были такие и каково было их реальное влияние на политику государства – так и осталось непонятным.
Особая статья – это деятельность Петра Ивановича Рачковского. Он начал свою работу на должности почтмейстера, потом трудился на разных должностях, в том числе – судебным следователем, в 1879 году его даже арестовали по подозрению в укрывательстве террориста. Именно тогда Рачковский стал сотрудничать с тайной полицией как агент. Однако его довольно быстро разоблачили. В 1883 году поступил на службу в Министерство внутренних дел, а в 1884 – отправился в Париж.
Из справки, обнаруженной в бумагах министра внутренних дел. (Министр одновременно являлся и шефом Отдельного корпуса жандармов):
«По характеру Рачковский авантюрист и искатель приключений. В интересах своей карьеры способен пойти даже на преступление. В департаменте полиции имеются данные, что один из агентов заграничной агентуры, находившийся на связи Рачковского, убил в Париже генерала Сильвестрова, прибывшего с заданием директора департамента полиции тщательно и всесторонне проверить деятельность Рачковского и лично неприязненно и подозрительно относившегося к нему. Однако причастность Рачковского к убийству Сильвестрова установить не удалось. Агент, убивший генерала Сильвестрова, покончил жизнь самоубийством».
По отношению к эмигрантам-революционерам Рачковский практиковал не менее лихие методы.
«В то время начальство беспокоили масштабы распространения в России антиправительственной литературы, издаваемой партией „Народная воля“. Рачковскому через свою агентуру удалось установить, что главная типография народовольцев находится в Женеве.
Он решил ликвидировать ее, невзирая на государственный суверенитет Швейцарии. Установив точный адрес типографии, он дал указание своему представителю в Швейцарии – ротмистру Турину – отыскать среди женевских преступников человека, который помог бы ночью взломать двери типографии. Через несколько дней был завербован швейцарец Морис Шевалье, опытный взломщик.
В 11 часов вечера у Дома народного творчества в Женеве собрались Рачковский, его сотрудники Турин, Милевский, Бинта, тайный агент „Ландезен“ и Шевалье.
Типография не охранялась – у народовольцев не было денег на сторожа, к тому же они не думали, что агенты тайной полиции осмелятся в нарушение международных норм разгромить предприятие на территории суверенного государства. По знаку Рачковского Шевалье легко открыл двери.
Начался разгром типографии. Прежде всего уничтожили всю отпечатанную и приготовленную к отправке в Россию нелегальную литературу, рассыпали набор, поломали машины. Несколько пудов типографского шрифта разбросали по ночным улицам Женевы.
Рачковский поручил одному из своих тайных агентов, некоему Гольшману, обладавшему бойким пером журналиста и богатым воображением, как можно красочнее описать проведенную в Женеве операцию. Послание ушло в департамент полиции. Этот шаг Рачковского оказался исключительно дальновидным.
Полученный в Петербурге доклад о разгроме народновольческой типографии произвел большое впечатление и на директора департамента полиции Дурново, и на министра внутренних дел и шефа жандармов графа Толстого.
О разгроме типографии в Женеве граф Толстой (министр внутренних дел. – А. Щ.) доложил лично императору; самодержец поблагодарил Толстого за хорошо поставленную работу тайной полиции. Рачковского наградили орденом Анны 3-й степени, присвоили высокое по тем временам звание губернского секретаря.
Награды получили и сотрудники Рачковского. Одновременно всей компании выдали щедрое денежное вознаграждение из личного фонда царя. Рачковский получил 5000 франков.
Когда народовольцы восстановили типографию в Женеве, команда Рачковского вновь разгромила ее. С тех пор типография не открывалась».
(И. А. Муромов, журналист)Начальник иностранной службы Департамента полиции активно сотрудничал и с французскими спецслужбами. Одновременно он взялся пробивать интересы французских промышленников в России.
А уж заодно – устроил одну из знаменитых политических провокацией.
«Рачковский решил использовать в своих целях паническую боязнь Александра III заговоров и покушений. Петр Иванович собирался с помощью своего агента-провокатора организовать в Париже группу из народовольцев-эмигрантов, которая якобы будет готовить покушение на жизнь императора, и постоянно „информировать“ Александра о том, как идет подготовка к захвату этой группы.
После чего совместно с французской полицией „раскрыть“ и ликвидировать „заговор“. Император, бесспорно, будет благодарен не только ему, Рачковскому, но и французскому президенту.
Агент „Ландезен“ получил от него задание создать группу террористов-народовольцев. „Ландезен“ через своего бывшего петербургского товарища Теплова познакомился с тремя эмигрировавшими в Париж народовольцами – Накашидзе, Степановым и Кашинцевым. Агент Рачковского убедил их в том, что сразу после того, как будет убит Александр III, в России начнется восстание народа.
В дальнейшем все развивалось по сценарию Рачковского. Его сообщение о группе террористов-народовольцев, готовящих покушение на царя, было положено на стол Александра III, который теперь внимательно следил за всеми действиями „Ландезена“ и Рачковского.
Вскоре на страницах французских газет появилось сообщение министра внутренних дел Констана, где говорилось, что в результате активных мер, предпринятых французской полицией в тесном сотрудничестве с русскими коллегами, арестованы русские эмигранты Накашидзе, Степанов и Кашинцев – члены террористической группы, в которую входил также погибший при испытании бомбы Анри Виктор.
Они были арестованы в тот момент, когда собирались выехать в Россию. При аресте у террористов изъяли большое количество изготовленных ими бомб и несколько стволов огнестрельного оружия.
Разумеется, руководитель террористов „Ландезен“ и активный участник группы француз Бинта (он же агент французской полиции) успели скрыться.
Через несколько дней французские газеты лежали на столе Александра III. Русский император имел все основания быть довольным работой своей тайной полиции, раскрывшей опасный „заговор“».
(И. А. Муромов)Заметим, что реальные террористы никогда не возили через границу готовые бомбы. Их было проще изготовить на месте.
Конечно, гораздо проще самому создавать организации и самому же их разоблачать… И всё, вроде, вышло хорошо. Рачковский и его агенты получили награды, российские и французские соответствующие службы отчитались о проделанной работе. Но вот способствовала ли такая деятельность борьбе с реальными революционерами?
Однако, с другой стороны, Рачковский в 1901 году был уволен со своего поста – и появившиеся террористы делали за границей, что хотели.
Впоследствии Рачковский вернулся в Департамент полиции – но его деятельность уже не была непосредственно связана с эмигрантами.
Путь назад
Итак, в середине 80-х годов революционное движение стало приходить в упадок. Соответственно, в эмиграции также начались разные настроения. Многие разочаровались в революции. Вели себя эти люди по-разному. Кто-то ушел в частную жизнь. Были и те, кто стал искать пути возвращения домой. А вот Лев Александрович Тихомиров ушел из революционного движения с большим шумом.
Этот человек играл очень большую роль в революционных кругах. Начинал он в так называемом кружке «чайковцев», попал под суд за это дело, правда, осужден не был. Впоследствии вошел в организацию «Земля и Воля», где занимал видное место. После раскола организации примкнул к народовольцам. Причем не просто примкнул, он присутствовал на учредительном съезде и поддержал идею убийства Александра II. Непосредственно в террористических акциях Тихомиров участия не принимал, однако входил в Исполнительный комитет, а также являлся редактором печатных изданий организации. То есть идеологически обосновывал террористические акты. (Кроме убийства императора, народовольцы много ещё чего натворили.) На виселицу он нагулял.
Когда после убийства Александра II начались аресты, Тихомиров не стал ждать, когда за ним придут, а отбыл в Швейцарию. Там он некоторое время совместно с Лавровым издавал «Вестник Народной воли», заодно выпустив книгу «Россия политическая и социальная». Данное произведение уже, строго говоря, не является революционным. Это социологический обзор, написанный по-французски и для французского читателя, который мог бы создать и человек, не разделяющий радикальных взглядов. В 1888 году в предисловии ко второму изданию этой книги Тихомиров фактически отрекся от своих революционных воззрений.
Но страшный шум вызвало другое его произведение: написанная в том же году брошюра «Почему я перестал быть революционером».
Так в русском оппозиционном движении до него никто не отрекался. Да и впоследствии таких произведений было немного. Можно вспомнить статью Бориса Савинкова «Почему я признал Советскую власть». Но Савинков-то сочинял свое произведение, сидя в тюрьме на Лубянке, а не в Швейцарии… Согласитесь, есть разница.
Поэтому я разберу брошюру подробно. Она интересна не только с исторической точки зрения, но и как образец серьезной интеллектуальной полемики. Я профессиональный журналист и утверждаю – моим молодым коллегам её стоит изучить… Неплохо сделано.
В этом произведении Тихомиров критикует революционные взгляды. Причем делает он это не с точки зрения морали, а по существу. При этом он постоянно обращается к своим прежним статьям (разумеется, эмигрантского периода) – для того чтобы отмести обвинения в том, что, дескать, его купили.
Прежде всего автор критикует терроризм. Он говорит, что если общество готово к переменам, то терроризм избыточен, если не готово – он бессмыслен. Интересно, что именно это, только иными словами говорили большевики во время своих споров с эсерами.
«Уже сразу „Народная воля“ допустила такую громадную ошибку, как включение в программу деятельности разрушительной и террористической. Последующие годы еще более развили ошибку. Эту мысль я доказываю в статье подробно, с точки зрения заговорщика. Мое отрицание террора в высшей степени резко. Если бы мне сказали, что в той или другой стране ничего не остается делать, как пускать в ход террор, я бы сильно усомнился в способности этой страны к жизни». Однако же терроризм именно все больше развивался в партии, совершенно подрывая ее собственные силы, ее подготовительную работу, а между тем «роль настоящих революционеров – это роль не только бунтовская, но и культурная».
Проходится он и по целям экстремистов. «У нас же это революционное разрушение составляет веру, надежду, обязанность каждого доброго радикала. Все, что есть бунт, протест, ниспровержение, рассматривается как нечто полезное, содержащее зерно прогресса. Тем более полезным считается разрушение, если оно направлено против администрации или правительства, то есть против самого центра охраны существующего порядка. Мысль о возбуждении бунтов, восстаний, заговоров всякого рода пыталась у нас воплотиться в каких угодно формах – и ни в одной не могла этого достигнуть: ни для баррикад, ни для ирландщины, ни для заговора не оказывается в России „материала“, то есть сочувствия, желаний народа и общества…
Революционный период моей мысли кончился и отошел в вечность. Я не отказался от своих идеалов общественной справедливости (выделено мной. – А. Щ.). Они стали только стройней, ясней. Но я увидел также, что насильственные перевороты, бунты, разрушение – все это болезненное создание кризиса, переживаемого Европой, – не только не неизбежно в России, но даже маловозможно. Это не наша болезнь. У нас это нечто книжное, привитое, порожденное отсутствием русской национальной интеллигенции. Но не придавать ему значения тоже не следует. Конечно, наше революционное движение не имеет силы своротить Россию с исторического пути развития, но оно все-таки очень вредно, замедляя и отчасти искажая это развитие».
Заодно автор задает своим бывшим товарищам вопрос: а кто вы, ребята, такие, что говорите от имени народа? Народ продемонстрировал: он ваших идей не воспринимает.
«Конечно, со стороны этих людей можно услышать множество фраз о „возвращении власти народу“. Но это не более как пустые слова. Ведь народ об этом нисколько не просит, а, напротив, обнаруживает постоянно готовность проломить за это голову „освободителям“. Только отчаянный романтизм революционеров позволяет им жить такими фикциями и третировать русскую власть, как позволительно третировать власть какого-нибудь узурпатора. Русский Царь не похищает власти; он получил ее от торжественно избранных предков, и до сих пор народ, всею своею массой, при всяком случае показывает готовность поддержать всеми силами дело своих прадедов».
На тот момент дело обстояло именно так, как писал Тихомиров. Заодно автор касается и идеи монархии. Очень грамотно. Он не заводит шарманку про «божественную санкцию», хотя сам к этому времени являлся верующим. И не останавливается на обличении пороков демократической системы. После Бакунина говорить про последнее просто смысла не было.
Но Тихомиров делает заход с неожиданной стороны. Ведь главным обвинением против царской власти было то, что она не в состоянии провести жизненно необходимые стране реформы. Что такие реформы нужны, понимали все, кроме совсем тупых. Правда, какие именно нужны перемены – в этом и был вопрос. Так вот Тихомиров спрашивает: а кем был Петр Великий, разве не самодержцем? Да ещё таким самодержавным самодержцем, что дальше некуда. Но реформы-то провел… Так что вопрос лишь в политической воле, а не в общественном строе.
Аргумент мощный. Ведь это мы теперь знаем, что ни Александр III, ни Николай II ничего сделать не сумели для того, чтобы вытащить страну. Но в 1888 году это было никому неизвестно.
По ходу дела Тихомиров делает ещё одно очень верное замечание: «Влияние самого образа жизни террориста-заговорщика чрезвычайно отупляющее. Это жизнь травленого волка. Господствующее над всем сознание – это сознание того, что не только нынче или завтра, но каждую секунду он должен быть готов погибнуть. Единственная возможность жить при таком сознании – это не думать о множестве вещей, о которых, однако, нужно думать, если хочешь остаться человеком развитым. Привязанность сколько-нибудь серьезная и какого бы то ни было рода есть в этом состоянии истинное несчастье. Изучение какого бы то ни было вопроса, общественного явления и т. п. немыслимо. План действия мало-мальски сложный, мало-мальски обширный не смеет прийти даже в голову. Всех поголовно (исключая 5–10 единомышленников) нужно обманывать с утра до ночи, от всех скрываться, во всяком человеке подозревать врага».
Оно и верно. Терроризм – это форма войны. А на войне у солдата есть только две цели – выжить самому и уничтожить врага. Некогда размышлять о том, зачем мы воюем, и стоит ли это вообще делать…
Разобравшись с терроризмом, Тихомиров переходит на более общие понятия.
«В русском способе мышления (говорю об интеллигенции) характеристичны две стороны: отсутствие вкуса и уважения к факту и, наоборот, безграничное доверие к теории, к гипотезе, мало-мальски освящающей наши желания. Это должно происходить, очевидно, от малой способности мозга к напряженной умственной работе. Голова, слишком быстро устающая, не может справиться с мириадами фактов, наполняющих жизнь, и получает к ним нечто вроде отвращения. Гипотеза, напротив, ее радует, давая кажущееся понимание явлений без утомительного напряжения».
Ну просто золотые слова! Вспомним тех, кто в «перестройку» ратовал за демократию и рынок. Разве у них было иначе?
Коснулся Тихомиров и «студенческих историй». Студенческие беспорядки являлись для тогдашней России совершенно заурядным явлением. Бунтовали по всякому поводу, а если повода не было – придумывали и всё равно бунтовали. Начиная с 1861 года и до той поры, пока в революцию массово не пошли рабочие (то есть до начала ХХ века), большинство революционеров начинали именно с упомянутых «историй».
«Студенческое вмешательство в политику дает наиболее вредные последствия в форме разных демонстраций, когда чуть не в 24 часа из-за грошового протеста против какого-нибудь пустячного „притеснения“ погибает для будущего несколько сотен молодых, незаменимых сил. „Лучше что-нибудь, чем ничего, – повторяют подстрекатели, – лишь бы не спячка“. И такое рассуждение, к сожалению, действует и продолжает в зародыше истреблять русскую цивилизацию!..
Человек, отказывающийся от бунтовской деятельности, сплошь и рядом у нас действительно портится, становится своекорыстным карьеристом и загребалой-кулаком. Но это есть последствие тех воистину превратных идей, по которым значится, что будто бы, только бунтуя, уничтожая направо и налево, человек остается честным. Эта точка зрения так укоренена в наших понятиях, что человек редко покидает бунтовство по убеждению, а большею частию – против убеждения, под давлением инстинктов созревшего организма».
То есть, по Тихомирову, выходит тупиковая ситуация. Люди, стремящееся что-то сделать для страны, оказываются на обочине, ничему толком не научившись и ни в чем не разобравшись. А остается такая сволочь…
Не проходит Тихомиров мимо крайней нетерпимости в революционной среде. А ведь там и в самом деле – любой шаг в сторону – расценивался как предательство.
И как итог: «Люди кричат о мысли, развитии – и не уважают ни того ни другого; кричат против гонений – и сами гонят сколько хватает силы; кричат против насилия – и сами убивают, мало того – хотят силой принудить целые народы жить так, а не иначе».
Брошюра Тихомирова, как уже было сказано, вызвала страшный шум. Отклики имелись разные. Большинство, конечно, сводилось к тому, что автор предатель и вообще гад. Аргументированная статья Г. В. Плеханова «Новый защитник самодержавия, или горе
Г. Л. Тихомирова» касалась, в основном, пропаганды Плехановым марксистских взглядов и обличения народничества. Правда, там есть и верные мысли. Автор утверждает: российское самодержавие прогнило – и уже ни на что не способно. В общем-то он оказался прав. Хотя сегодня статью Плеханова читать забавно. В 1889 году он так защищал революцию… А когда в октябре 1917 года он увидел, как оно в действительности бывает, запел совсем иные песни…
Что же касается России, то в ней брошюру Тихомирова читали с интересом. Многие насчет революции решили: «Мол видишь сам, тут больше нечего ловить» (В. Высоцкий).
Сам же Тихомиров получил прощение и вернулся в Россию, где стал работать в консервативной газете «Московские ведомости». Но стремления к социальной справедливости он не утратил. В 1902 году его привлек к сотрудничеству жандармский полковник Сергей Васильевич Зубатов. Он пытался создать альтернативу социал-демократам, активно внедрявшимся в рабочее движение – легальные монархические профсоюзы, которые бы отстаивали права рабочих.
В 1912 году Тихомиров стал работать со Столыпиным, который в числе прочего пытался пробить «рабочие законы» – то есть такие, которые защищали бы рабочих от произвола предпринимателей. Обе попытки закончились полным провалом. Причины – жадность предпринимателей, упорно не хотевших делиться, и косность чиновников, не желавших ничего менять. Так что решить проблемы легальным способом и в самом деле не получилось…
На гребне новой волны
Как я уже упоминал, к середине 80-х годов XIX века русская политическая эмиграция представляла собой весьма жалкое зрелище. В России революционное движение было разгромлено. Но что ещё хуже, у сидевших за границей деятелей проявился идейный кризис. Все их теории оказались несостоятельными. Народ не рвался поднимать бунт и слушать пропагандистов, работавших «по Лаврову». Но тут в недрах движения стали появляться новые идеи…
Казалось бы – буря в стакане воды…
Речь идет о марксизме. Собственно, особенной новостью учение Карла Маркса для русских оппозиционеров не стало. Как мы уже видели, марксистские идеи были хорошо известны, а большинство лидеров эмиграции были даже лично знакомы с отцом-основателем. Но знать ту или иную теорию – это не значит её принимать. Марксизм не принимали. Народники носились с идеей «особого пути России», надеясь, что она сумеет избежать капитализма. Тот же Бакунин весьма остроумно критиковал Маркса. Но что самое главное, согласно «классической» марксистской теории, социалистическая революция может случиться лишь в странах, в которых «пролетариат», то есть промышленные рабочие, составляет большинство населения. России до такого положения дел было как до Луны. Так, в 1884 году рабочих было около 800 тысяч человек – из стомиллионного населения Российской империи. А народникам не терпелось… К тому же марксизм раздражал своей наукообразностью. Его и расценивали как «бухгалтерию», противостоящую романтике революции.
Однако в результате полного разгрома народников некоторые деятели стали поглядывать и на учение Маркса. Главную роль здесь сыграл Георгий Валентинович Плеханов.
Он вышел из народовольческой среды и являлся одним из руководителей «Земли и Воли» второго «созыва».
Плеханов даже внешне отличался от других тогдашних революционеров. В большинстве это были ребята широкие. Они подчеркнуто небрежно одевались, и даже те, кто впоследствии стал террористом, выглядели весьма экстравагантно. Так, один из лидеров «Народной воли» Андрей Желябов, обладавший высоким ростом и атлетическим сложением, носил ещё и черную бороду. Не запомнить такого персонажа сложно. Вели себя революционеры соответственно – любили покричать, поспорить, а иногда и широко погулять.
Плеханов же всегда одевался подчеркнуто прилично, вел себя очень корректно и вообще избегал всякой показухи. Возможно, поэтому он так и не побывал ни в тюрьме, ни в ссылке.
Политические взгляды Плеханова также были весьма умеренными. Он категорически отвергал терроризм. По поводу планов убийства Александра II Плеханов сказал знаменитую фразу: «Единственное, чего вы добьетесь, что после слова „Александр“ будет три палочки вместо двух». Как оказалось, Георгий Валентинович был полностью прав.
После раскола «Земли и Воли» Плеханов вступил в группу «Черный передел», но быстро понял, что ничего из этого не выйдет, и в 1880 году от греха подальше отбыл за границу вместе с рядом единомышленников. Очень вовремя, кстати. Тех, кто остался, в основном пересажали.
В эмиграции Плеханов участвовал в издании «Вестника Народной воли», но эта возня ему не понравилась. В 1883 году он создает марксистскую группу «Освобождение труда». В советской историографии о ней упоминали как о начале нового этапа революционного движения. Хотя до нового этапа было еще очень далеко. Ну, образовался еще один кружок интеллигентов-эмигрантов. Делов-то. Хотя, с другой стороны, и Суворов, и Наполеон были когда-то одними из многих младших офицеров…
Интересно, что в группу вошла Вера Ивановна Засулич, прославившаяся своим покушением на градоначальника Санкт-Петербурга генерала Ф. Ф. Трепова. Точнее, более всего эта история известна тем, что суд присяжных её оправдал. Менее известно, что Засулич была первой в России женщиной-террористкой, до этого непосредственно убивали лишь мужчины[35].
Уже на следующий день после вынесения приговора тот был опротестован, был отдан приказ об аресте Засулич, но та, не будь дура, тут же исчезла за границу. Потом, правда, ненадолго нелегально возвратилась, но убыла снова.
Засулич по своим взглядам являлась убежденной сторонницей Бакунина, но в эмиграции перешла на сторону его противников. Ещё одним весьма известным человеком, входившим в эту группу, был Павел Борисович Аксельрод, впоследствии один из лидеров меньшевиков.
В программе группы были таковы слова: «Не вдаваясь в утопические фантазии относительно общественной и международной организации будущего, можно теперь уже предсказать уничтожение важнейшего из органов хронической борьбы внутри обществ – именно государства, как политической организации, противостоящей обществу и охраняющей главным образом интересы его господствующей части. Точно так же и теперь уже можно предвидеть международный характер предстоящей экономической революции. Современное развитие международного обмена продуктов делает необходимым участие в этой революции всех цивилизованных обществ. Поэтому социалистические партии всех стран признают международный характер современного рабочего движения и провозглашают принципы международной солидарности производителей…
Трудящееся население России непосредственно несет на себе всю тяжесть огромной машины полицейско-деспотического государства и в то же время переживает все бедствия, свойственные эпохе капиталистического накопления, а местами – в наших промышленных центрах – оно испытывает уже гнет капиталистического производства, не ограниченный еще ни сколько-нибудь решительным государственным вмешательством, ни организованным противодействием самих рабочих. Современная Россия страдает, – как говорил когда-то Маркс о западе европейского континента, – не только от развития капиталистического производства, но и от недостатка этого развития.
Одним из вреднейших следствий этого отсталого состояния производства было и есть до сих пор неразвитое состояние среднего класса, который не способен у нас взять на себя инициативу борьбы с абсолютизмом…
Социалистической интеллигенции пришлось поэтому стать во главе современного освободительного движения, прямой задачей которого должно быть создание свободных политических учреждении в нашем отечестве, причем социалисты с своей стороны должны стараться доставить рабочему классу возможность активного и плодотворного участия в будущей политической жизни России».
Свою деятельность группа начала с публикации работы Плеханова «Социализм и политическая борьба», вызвавшую большой шум в узких кругах эмигрантов. Но это была буря в стакане воды. А вот со второй книгой, «Наши разногласия», вышедшей два года спустя, получилось серьезнее. Хотя, казалось бы, это тоже была буря в той же столовой посуде – только размером немного покрупнее.
Читали её, помимо эмигрантов, представители российской оппозиционной интеллигенции. Таких было относительно много, разумеется, по отношению к «образованной» публике. Они группировались по различным кружкам. О подготовке революции речь уже не шла. Самое большее, что делали эти кружки, – пытались просвещать рабочих. Именно рабочих. Правда, их рассматривали не как отдельную социальную группу, а как крестьян, временно отъехавших в город подзаработать. Правда, агитация особых успехов не приносила. Народники говорили о революции, рабочих волновало повышение зарплаты…
Но чаще члены этих эти кружков занимались «малыми делами», почитывали запрещенную литературу и бесконечно дискутировали. Хотя именно из этой среды впоследствии вышли эсеры. При этом народники продолжали свято верить в «миссию интеллигенции» – то есть что именно они поведут к свету русский народ.
Так вот, в этой среде свято чтили основной постулат народничества – веру в то, что русская крестьянская община – это готовая ячейка социализма. А также ненавидели капитализм и всё с ним связанное, включая крупное промышленное производство. Народники надеялись, что России удастся избежать разных веселых моментов, связанных с капитализмом, – и она сразу перескочит в социалистическое общество.
«Одни прямо, другие косвенно, намёками и полунамёками, избегая наносить нам „прямые удары»“, не называя наших имён, но употребляя наши выражения и истолковывая вкривь и вкось наши мысли, изображали нас сухими книжниками, доктринёрами, готовыми пожертвовать счастьем и благосостоянием народа в интересах стройности и гармоничности своих высиженных в кабинете теорий. Сами теории эти объявлялись каким-то заморским товаром, распространение которого в России было бы так же вредно для неё, как ввоз английского опия вреден для Китая[36]».
(Г. В. Плеханов)Самое смешное в работе Плеханова – в том, что в ней основная полемика ведется с знакомым нам Л. Н. Тихомировым, который в момент выхода брошюры являлся ещё вполне твердокаменным революционером. Но и впоследствии, когда Тихомиров переменил свои убеждения, вокруг работы продолжали яростно спорить.
Плеханов прошелся как по всем священным коровам «передовой интеллигенции», так и по самим данным деятелям, утверждая, что они занимаются мартышкиным трудом.
«Интеллигенция играла в наших революционных расчётах роль благодетельного провидения русского народа, провидения, от воли которого зависит повернуть историческое колесо в ту или иную сторону. Как бы кто из революционеров ни объяснял современное порабощение русского народа – недостатком ли в нём понимания, отсутствием ли сплочённости и революционной энергии или, наконец, полною неспособностью его к политической инициативе, – каждый думал, однако, что вмешательство интеллигенции устранит указываемую им причину народного порабощения. Пропагандисты были уверены, что они без большого труда научат крестьянство истинам научного социализма. Бунтари требовали немедленного создания „боевых“ организаций в народе, не воображая, что оно может встретить какие-либо существенные препятствия. Наконец, сторонники „Набата“ полагали, что нашим революционерам стоит только „захватить власть“ – и народ немедленно усвоит социалистические формы общежития. Эта самоуверенность интеллигенции уживалась рядом с самой беззаветной идеализацией народа и с убеждением – по крайней мере, большинства наших революционеров – в том, что освобождение трудящихся должно быть делом самих трудящихся…
Он (революционер-народник. – А. Щ.) верит в свою, полуба-кунистскую, полуткачёвскую, революцию лишь потому, что его разум вполне удовлетворяется ткачёвско-бакунистской философией. Но едва только возрастёт требовательность его разума – от этой его веры не останется и следа. Он поймёт тогда, что он жестоко заблуждался, считая позволительным толковать об экономической революции без малейшего знакомства с азбукой экономической науки, т. е. с понятием о деньгах, товаре и обмене».
А что делать? Создавать рабочие организации – и для начала бороться именно за конкретные рабочие интересы. Хотя бы для того, чтобы завоевать у рабочих авторитет. Эту идею, как видим, придумал не Ленин, он просто начал ее реализовывать.
Работа Плеханова стала активно читаться и обсуждаться. Зарубежные издания довольно легко проникали в Россию, к тому же уже на месте они размножались на гектографе. А этот вид множительной техники элементарно изготавливается из подручных материалов.
Плеханова стали резко критиковать, но в основном эта критика носила эмоциональный характер. К примеру, что он плюет на могилы героев. Что он хочет погубить русский народ и русское революционное движение, протаскивая чуждые западные идеи. И так далее. Однако нашлось и множество сторонников. Прежде всего – среди молодежи. Многим как раз нравилась претензия марксизма на научность. А еще больше – то, что данное учение утверждало неизбежность победы социализма. И ещё одно обстоятельство. К середине 90-х годов марксизм стал моден среди интеллектуалов.
Это учение в России (точнее, в столицах) развивалось по двум направлениям. Одни и в самом деле пытались создавать рабочие кружки. Причем в первое время они занимались именно образованием. И в среде квалифицированных рабочих имели определенный успех. Российская промышленность начала расти с невероятной скоростью. Если в 1864 году в стране было 800 тысяч рабочих, в 1890-м – полтора миллиона! А с ростом рабочего класса начались и забастовки. Причем власти рассматривали их не как конфликт интересов, который, в общем, можно решить, а как «подрыв устоев». На забастовки отвечали репрессиями[37]. Так что интерес к разным нелегальным кружкам понятен. Ведь квалифицированные рабочие были грамотными людьми, они хотели понять, почему так происходит: одни вкалывают, другие богатеют и держат нас за рабочую скотину? А марксистское учение построено как раз на экономике!
Другое направление – это «легальный марксизм». В Санкт-Петербурге существовал «марксистский салон» Александры Михайловны Калмыковой, где, как и положено в салонах, благовоспитанные дамы и господа обменивались мнениями. …Одним из самых известных представителей «легального марксизма» был Петр Бернгардович Струве. Ровесник Ленина, кстати. Его совершенно не интересовал «марксизм как руководство к действию».
«Не столько искание правды и справедливости привели к марксизму, сколько его увлекла теоретическая стройность и схематическая логичность этого учения… Человеческая толпа и ее поклонение никогда не увлекали Струве, что не мешало ему быть в известной мере честолюбивым человеком. Но честолюбие его было особенным. Оно влекло его к отталкиванию от трафаретно мыслящей толпы, к оригинальности и парадоксальности… Идя против господствующих течений с нарочитой резкостью, он возвышал себя над толпой, находя в этом удовлетворение своему честолюбию».
(Князь В. А. Оболенский, друживший со Струве более сорока лет)Между прочим, марксизм в Российской империи не преследовался. Преследовались лишь конкретные дела вроде организации нелегальных кружков. А вот Струве совершенно легально читал лекции и имел большой успех.
Оно и понятно. Марксистское учение представителям властей казалось не слишком опасным бредом. Даже в чем-то полезным – отвлекало рабочих от более радикальных учений. То, что это мина замедленного действия, никто тогда не понимал.
Разбег
Что же касается группы «Освобождение труда», то они продолжали заниматься, в основном, теорией и изданием разной литературы. Примечательно, что русские марксисты-эмигранты жили за счет… производства кефира. А. П. Аксельрод создал в Цюрихе фирму по производству этого кисломолочного продукта, которая стала приносить стабильный доход. Вот так делалась революция.
14–21 июля 1889 года в Париже состоялся первый конгресс Социалистического интернационала, известного больше как II Интернационал. На нем Плеханов сказал:
«Силы и самоотвержение наших революционных идеологов могут быть достаточны для борьбы против царей как личностей, но их слишком мало для победы над царизмом как политической системой…
Задача нашей революционной интеллигенции сводится… по мнению русских социал-демократов, к следующему: она должна усвоить взгляды современного научного социализма, распространить их в рабочей среде и с помощью рабочих приступом взять твердыню самодержавия. Революционное движение в России может восторжествовать только как революционное движение рабочих. Другого выхода у нас нет и быть не может».
И всё бы хорошо, но во II Интернационале могли состоять только партии. Причем не эмигрантские тусовки, а те, кто работал в той или иной стране. Так что Плеханову, дабы участвовать в деятельности Интернационала, приходилось пристраиваться к кому попало. Что, конечно же, было унизительно. Тем более что Георгий Валентинович никогда не страдал заниженной самооценкой.
«Каждый раз, когда собирались международные конгрессы Интернационала, Плеханов и его коллеги получали мандаты от достаточно случайных групп. С эмигрантским „Союзом русских социал-демократов за границей“, созданным в 1893 году, дело явно не заладилось».
(В. Логинов, историк)И тут из среды петербургских салонов и кружков в 1895 году в Швейцарию к Плеханову приехал никому тогда неизвестный Владимир Ильич Ульянов…
К этому времени Ульянов ничем особо не прославился. В 1887 году он принял участие в студенческих беспорядках в Казанском университете. Но играл там не самую главную роль. Из университета его вышибли. Однако впоследствии он сдал экзамены экстерном.
«15 ноября 1891 года юридическая Испытательная комиссия
С.-Петербургского университета присудила В. И. Ульянову диплом первой степени, соответствующий прежней степени кандидата прав[38]».
(В. Логинов)Некоторое время Ульянов работал в Саратовской губернии помощником присяжного поверенного, то есть адвоката, имеющего право вести уголовные дела. Довольно успешно, кстати. В 1893 году он перебрался в Санкт-Петербург, где продолжил работу по специальности.
Одновременно Ульянов увлекался марксизмом. По его собственным словам, увлечение это началось в 1889 году. До этого революционными идеями он всерьез не интересовался, если не считать обычную в среде провинциальной интеллигенции фронду. Так что обывательское мнение, дескать, Ульянов хотел отомстить за казненного брата – полная чушь.
В Питере Ульянов знакомится с марксистами – как с «кружковцами», так и с «салонными». И имеет успех. Что свидетельствует: в марксизме он разбирался хорошо – в среде «легальных марксистов» полузнание не проходило. Таким 25-летний молодой человек прибыл к Плеханову.
Плеханов молодого человека оценил. Так, Георгий Валентинович написал в письме жене:
«Приехал сюда молодой товарищ, очень умный, образованный, даром слова одаренный. Какое счастье, что в нашем революционном движении имеются такие молодые люди».
Более конкретно разговаривал с Ульяновым Аксельрод.
«Летом 1896 года предстоял 4-й конгресс Интернационала.
И Аксельрод полагал, что если связи питерцев с рабочими, как это следовало из рассказов Ульянова, достаточно прочны, то необходимо оформлять организацию. А назвать ее можно, к примеру, – „Союз освобождения труда“.
Убеждать Владимира Ильича в необходимости создания партии не приходилось. За год до встреч в Швейцарии, в работе „Что такое «друзья народа»…“ он выдвинул эту задачу в качестве первоочередной. Поэтому дискуссий не возникало. Договорились о регулярной переписке, о том, что в Питере надо попытаться поставить нелегальную газету для рабочих, а в Швейцарии, под редакцией Аксельрода, начать издание непериодических сборников „Работник“, материалы к которым будут присылать из России».
(В. Логинов)Обе стороны остались довольны друг другом. Эмигранты получили «базу» на родной земле, а Ульянов и его сторонники – поддержку авторитетного человека. Впрочем, для Владимира Ильича эта поездка не была эмиграцией. Он вернулся назад, притащив чемодан с двойным дном, в котором находилась нелегальная литература. Процесс пошел.
Раньше российская оппозиция и эмигранты жили, по большому счету, каждый в своем мире. А вот теперь связь стала налаживаться.
Однако дело шло заковыристо. Уже в 1885 году был создан в Петербурге «Союз борьбы за освобождение рабочего класса», члены которого широко «пропиарились» в следующем году во время так называемой «промышленной войны» – грандиозной забастовки ткачей. Подобные же «Союзы» появились и в ряде других городов. Однако довольно быстро всех активистов арестовали. В марте
1898 года в Минске прошел первый съезд Российской социал-демократической рабочей партии. Однако это оказалось холостым выстрелом – реальной организации так и не возникло.
В эмиграции же дела шли тоже не слишком весело. Тут распространились так называемые «экономисты».
«Нападки „молодых“ на группу „Освобождение труда“ начались еще в 1894 году в период основания „Союза русских социал-демократов за границей“. Но авторитет Плеханова и его коллег был слишком велик, и борьба против них в значительной мере носила скрытый характер. Лишь к 1897 году, когда эмиграция значительно расширилась за счет более молодого пополнения, а главное, когда стало очевидным, что у „экономистов“ появилась опора в самой России, противостояние стало принимать все более жесткие формы».
(В. Логинов)Экономисты стали издавать газету «Рабочая мысль». Так в чем же заключались их взгляды? Экономисты опирались на теорию немецкого социалиста Эдуарда Бернштейна. Он полагал, что марксистская революционность устарела. Да и вообще – рабочим политическая борьба ни к чему. Необходимо бороться за свои конкретные экономические интересы – и вырывать у буржуев уступку за уступкой. Так, глядишь, потихонечку социализм и построим…
«Наблюдая только-только нарождавшуюся в среде либеральной европейской буржуазии тенденцию к поиску социального компромисса в самой метрополии, Бернштейн делал вывод о возможности замены „грубого“ капитализма более цивилизованными отношениями и без революционной ломки. А посему, заключал он, социалистическую революцию, чреватую кровавыми потрясениями, можно снять с повестки дня, а вести борьбу за реформы, за улучшение экономического положения рабочих: „движение – все, конечная цель – ничто“».
(В. Логинов)По большому счету, «экономисты» хотели, как и их западные коллеги, получить возможность бороться за рабочее дело в парламенте или чем-то подобном.
Популярности этих идей способствовал как раз успех забастовок второй половины девяностых годов – в большинстве случаев рабочие добивались уступок от предпринимателей. Так и на фига в этом случае социалистическая революция? И без неё можно обойтись. Членов группы Плеханова называли «ортодоксами».
Самым грустным для плехановцев было то, что большинство «экономистов» не являлись эмигрантами. Российские власти не имели к ним никаких претензий. Поэтому они мало того могли беспрепятственно ездить туда-сюда, так и их «Рабочую мысль» и иные издания можно было свободно провозить в Россию.
«Экономизм» очень сильно повлиял на настроение эмигрантских умов. Только вот совсем не в ту сторону, на которую рассчитывали «экономисты». Многие из тех, кто первоначально увлекался марксизмом, быстро разочаровывались в экономистской нудятине – и выбирали более радикальное направление – тогда уже начала подниматься новая волна народников, которые позже составили партию социалистов-революционеров. К примеру, среди разочаровавшихся в марксизме были идеолог партии эсеров Виктор Чернов и знаменитые террористы Григорий Гершуни, Борис Савинков и Иван Каляев.
Казалось бы, русский марксизм стремительно выруливал на совершенно безобидное для русских властей направление. Самые умные из высших чиновников это прекрасно понимали – «экономистам» не то чтобы помогали, но уж точно – не мешали. Однако «экономистам» подгадила… экономика. Дело в том, что успех забастовок второй половины 90-х годов был обусловлен в том числе и промышленным подъемом. Предпринимателям было проще договориться с рабочими, нежели допускать простой предприятия в результате забастовки – это ведь не только упущенная прибыль, но и подрыв деловой репутации. Но в 1900 году начался кризис. Теперь предпринимателям было проще отправить недовольных за ворота, нежели вести с ними переговоры. В довершение всего в 1902 году жандармский полковник Сергей Зубатов начал создавать легальные рабочие организации, целью которых была борьба рабочих за свои права при поддержке полиции. Эти попытки в итоге тоже провалились, но успели вогнать в гроб движение «экономистов».
На передний план снова вышли революционеры. В 1900 году в Женеве появляется освободившийся из сибирской ссылки Владимир Ульянов. Теперь он уже убыл в эмиграцию. Символично, что при себе Владимир Ильич имел иностранный паспорт на имя С. Н. Ленина.
О знаменитом на весь мир псевдониме существует множество мифов. На самом-то деле всё было просто.
«Когда возникло опасение, что власти могут отказать Владимиру Ильичу в выдаче заграничного паспорта, Н. К. Крупская обратилась за помощью к своей хорошей знакомой Ольге Николаевне Лениной, выпускнице историко-филологического факультета Высших женских (Бестужевских) курсов, которая работала в Смоленской вечерней рабочей школе в Петербурге. Чтобы помочь В. И. Ульянову, О. Н. Ленина передала эту просьбу брату – видному чиновнику министерства земледелия, агроному Сергею Николаевичу Ленину. С аналогичной просьбой к нему, видимо, обратился и его друг – статистик А. Д. Цюрупа, познакомившийся с Ульяновыми в Уфе. Сам С. Н. Ленин и его брат Николай были знакомы с В. И. Ульяновым – в 1895 г. они встречались в Вольном экономическом обществе. К тому же Ульянов трижды ссылался на статьи С. Н. Ленина в „Развитии капитализма в России“. Посоветовавшись, брат и сестра Ленины решили передать Ульянову паспорт отца – Николая Егоровича Ленина, статского советника в отставке (он умер 6 апреля 1902 года). Как пишет М. Г. Штейн, „в одной из псковских гостиниц С. Н. Ленин и передал паспорт своего отца с переделанной датой рождения Владимиру Ильичу, проживавшему тогда в Пскове. Но в тот момент паспорт на имя Н. Е. Ленина В. И. Ульянову не понадобился“».
(В. Измозик, Б. Старков, Б. Павлов, С. Рудник)Опыт Герцена, расширенный и дополненный
До 1899 года Ульянов находился в ссылке в сибирском селе Шушенское. Где, кстати, написал одну из самых своих знаменитых работ – «Развитие капитализма в России». Это произведение было направлено против возрождающегося народничества, в ней Ульянов весьма аргументировано обосновывал, что капитализма России избежать не удастся. Кстати, книга под псевдонимом Н. Ильин была легально издана в России – и Ульянов получил за неё роялти (процент с продаж) 1500 рублей. Очень неплохой гонорар. Подчеркиваю – этот был не какой-нибудь «грант», сунутый теми или иными «спонсорами», а именно отчисления с проданных книг.
Однако, оказавшись на свободе, Ульянов обнаружил полный развал и запустение в марксистской среде. Партии фактически не существовало. Марксистские кружки в значительной степени находились под влиянием «экономистов». Надо было начинать всё сначала.
Однако быстро выяснилось: попытка создать какую-либо серьезную нелегальную структуру с центром в России обречена на провал. Охранные отделения, среди которых выделялось Московское под началом полковника Зубатова, чья деятельность распространялась не только на Московскую губернию, а на всю Россию, работали великолепно. Это был, пожалуй, лучший период в истории политической полиции Российской империи. Революционерам ловить было нечего. Так что выхода было два – или пытаться что-то делать легально, или перемещать центр деятельности за границу. Ульянов выбрал второй вариант.
В этом было принципиальное новшество. Предыдущие революционеры двигали в эмиграцию под угрозой ареста. И только оказавшись за кордоном, начинали прикидывать: что же делать дальше. Либо, как Нечаев, наносили визит в Европу с достаточно узкими задачами. Ульянову на тот момент ничего не угрожало. Он двинул за рубеж, имея четкий план. Заключался же этот план в создании полноценной нелегальной общероссийской газеты.
Тут надо пояснить. Подавляющее большинство русских революционных изданий были «любительскими». Ведь в чем суть профессиональной журналистики? Отнюдь не в умении писать. Суть её – в умении добывать конкретные факты. Вспомним, как Лавров и его «Вперед!» испытывали дефицит авторов. Не потому, что не было людей, обладавших литературными способностями. Таких всегда полно, дело это нетрудное. Тем более что для газетного автора не обязательно обладать талантом Льва Толстого. Но вот журналистов не имелось. Да и вообще, нормальная серьезная общероссийская газета – это сложное предприятие, которое включает систему добычи информации. Причем у радикального издания информация по определению должна быть эксклюзивной. Иначе зачем такая газета нужна? Кстати, и сегодня подавляющее большинство радикальных изданий – как «бумажных», так и сетевых – это безнадежная любительщина. Хотя сегодня, в эпоху социальных сетей и «Яндекса» с «Гуглом», сбор информации облегчен на два порядка.
А ведь у нелегального издания имеются и дополнительные проблемы: информацию надо своевременно переправить в редакцию, а также доставить газету к читателям. И ведь желательно не абы кому, а туда, откуда были сообщения корреспондентов. Такая газета будет работать с максимальным эффектом. Согласитесь, когда «про нас написали» – это производит большой пропагандистский эффект.
В какой-то мере эти проблемы удалось решить «Колоколу». Но Герцен опирался на «самотек».
Ульянов же был не тем человеком, он не собирался строить своё дело на столь ненадежной основе, как послания неизвестных корреспондентов. К тому же газета задумывалась как рабочая. А рабочие письма писать не привыкли. То есть требовалось создать нелегальную корреспондентскую сеть, а также прочие структуры.
Была у Ильича и ещё одна далеко идущая мысль по поводу будущей газеты. Она касалась именно партийного строительства. Ведь в чем главная проблема создания радикальных организаций? Отнюдь не в противодействии властей. Его может и не быть, но от этого не легче. Главная проблема – что делать? Вести пропаганду? Но для этого централизованная организация не нужна. Тем более на местах всегда полагают, что они-то лучше всё знают. К тому же к партийным структурам неизбежно примазывается множество болтунов и тусовщиков. В итоге организация (если её не накрывают власти) либо начинает разлагаться изнутри, либо её руководство вынуждено переходить к экстремистским действиям – пусть даже в данный конкретный момент в этом нет никакого смысла. Как мы увидим дальше, с эсерами вышло именно так…
А вот газета, по задумке Ульянова, как раз и должна была стать скелетом партии. Ведь в этой структуре каждый делает своё дело. Если не делает – то ему места нет. А уж «мясо» на «скелет» нарастить – дело нетрудное.
Чем далее – тем веселей
Но всё это было так, разминкой. С началом нового века начались серьезные дела. Сразу две группы эмигрантов сумели организовать российское подполье и перешли в наступление.
Рождение «Искры»
Как известно, от проекта до его реализации – очень большой путь. Ульянов и его товарищ по борьбе, Юлий Осипович Мартов (Цедербаум), тоже отбывший ссылку, очутились в самом эпицентре кипевшей склоки. Плеханов и его ребята чрезвычайно шумно собачились с «экономистами».
Мы уже знаем, что идеологические разногласия почти неизбежно перерастают в личные склоки. Тем более что Плеханов по своей психологии никогда не являлся политиком. Последнее предполагает умение договариваться. Но он был ученым. То есть истина (или то, что он считал истиной) для него была дороже всего. К тому же Георгий Валентинович имел скверный характер – он обладал способностью восстанавливать всех против себя.
Так, один из революционеров, Александр Кремер,
«приехал в Швейцарию из Вильно с представителем литовских социал-демократов. Во время первой встречи Георгий Валентинович вдруг вспомнил о его брошюре „Об агитации“ и, не давая сказать ни слова, стал нещадно ругать и брошюру, и автора».
(В. Логинов)Представьте себя на месте этого человека. Какое отношение у вас будет к собеседнику?
«…Г. В. проявлял абсолютную нетерпимость, неспособность и нежелание вникать в чужие аргументы… Самые отдаленные намеки на то, что и он впал в крайности (например, мой намек на опубликование частных писем и на неосторожность этого приема), приводили Г. В. прямо в отчаянное возбуждение…»
(В. И. Ленин, тогда ещё Ульянов)Еще интереснее было отношение Плеханова к Бунду – еврейской социал-демократической организации, входившей в РСДРП и, что самое главное, представлявшей весьма серьезную силу в «черте оседлости» (то есть в западных губерниях).
Плеханов
«проявляет феноменальную нетерпимость, объявляя его прямо не социал-демократической организацией, а просто эксплуататорской, эксплуатирующей русских, говоря, что наша цель – вышибить этот Бунд из партии, что евреи сплошь шовинисты и националисты, что русская партия должна быть русской, а не давать себя „в пленение“ „колену гадову“ и пр. Никакие наши возражения против этих неприличных речей ни к чему не привели, и Г. В. остался всецело на своем, говоря, что у нас просто недостает знаний еврейства, жизненного опыта в ведении дел с евреями».
(В. И. Ленин)Бундовцы были, конечно, теми ещё ребятами – чрезвычайно склочными и к месту и не к месту педалировавшими «еврейский вопрос». Но забастовки-то они устраивали вполне успешно. Так что ссориться с ними с точки зрения политики было глупо.
С созданием газеты тоже было непросто. «Теперь Плеханов, одобряя идею издания марксистских органов, претендовал на особое, привилегированное положение в редакции, фактически требуя редакторского единоначалия. Переговоры протекали очень бурно и едва не кончились полным разрывом. Был момент, когда Ульянов и Потресов чуть было не отказались от совместной работы с Плехановым. „Как чуть не потухла «Искра»?“ – так назвал Ульянов свою запись об этом совещании, адресованную
Н. К. Крупской, в которой он излил свою боль: „Быть пешками в руках этого человека мы не хотим; товарищеских отношений он не допускает, не понимает…“ Это была настоящая драма, целый разрыв с тем, с чем носился, как с любимым детищем, долгие годы, с чем неразрывно связывал всю свою жизненную работу. Стороны с большим трудом пришли к согласию. В редакцию „Искры“ вошли представители социал-демократических организаций России
(В. И. Ульянов, Ю. О. Мартов и А. Н. Потресов) и члены группы „Освобождение труда“ (Г. В. Плеханов, П. Б. Аксельрод и В. И. Засулич), причем Плеханову предоставлялось два голоса.
Переговоры дались Ульянову нелегко. „В эти дни, – рассказывал Потресов, – он перестал есть, спать, осунулся, пожелтел, даже почернел“. Немедленно после совещания Ульянов выехал в Мюнхен, где обосновалась редакция „Искры“. Здесь он первое время жил без прописки под фамилией Мейер на квартире германского социал-демократа Ритмейера, державшего пивную.
„Комнатешка у Владимира Ильича была плохонькая, – вспоминает Н. К. Крупская, – жил он на холостяцкую ногу, обедал у какой-то немки… Утром и вечером пил чай из жестяной кружки, которую сам тщательно мыл и вешал на гвоздь около крана“. В Мюнхене же остановились Потресов и Засулич, а весной 1901 г. приехали Мартов и Крупская, которая стала секретарем редакции. Плеханов и Аксельрод остались в Швейцарии, связь с ними поддерживалась перепиской и редкими совещаниями редакции».
(В. Измозик, Б. Старков, Б. Павлов, С. Рудник)Наконец, 11 декабря 1900 года в Лейпциге вышел первый номер газеты «Искра».
«Выход газеты 11 (24) декабря 1900 года стал праздником для всех „искровцев“. Три статьи Ульянова, две – Мартова, статьи Аксельрода, Раковского, обширная хроника рабочей жизни и освободительного движения… После года напряженной работы, собирания сил, средств, опасных разъездов по России, арестов многих соратников и коллег – дело было сделано. Со временем это событие войдет и в историю страны. Но пока…»
(В. Логинов)Затем редакция переместилась в Мюнхен, а с июня 1902 года обосновалась в Лондоне. Главным публицистом в газете являлся Ю. О. Мартов. Обильно печатался и Ульянов, именно в «Искре» он начал некоторые свои материалы подписывать своим псевдонимом, вошедшим в историю.
Но главным в газете были именно обширные «сообщения с мест». Долгая и нудная возня вокруг издательства не помешала Мартову и Ленину (уж будем называть его так) создать разветвленную корреспондентскую сеть. До II съезда партии, то есть до середины 1903 года, в газете было помещено более 500 заметок рабочих корреспондентов. Причем слали не только заметки, но и довольно подробные материалы, освещавшие положение дел на местах.
Однако сразу же начались проблемы. Финансовые. После выхода первого номера «Искры» стало очевидным, что для ее дальнейшего выпуска не хватает, во-первых, денег, а во-вторых, «политических» материалов. Дело в том, что по социал-демократическим каналам шла корреспонденция, касавшаяся в основном рабочего и социалистического движения.
В самом деле, корреспондентская сеть требовала изрядных финансовых вливаний. Хотя бы для переправки материалов и транспортировки тиража. Да и многие корреспонденты являлись профессиональными революционерами. К примеру, Иван Бабушкин, в прошлом высококвалифицированный слесарь, автор многочисленных серьезных материалов из Орехово-Зуева. Платили нелегалам немного – 15 рублей в месяц. (Тот же Бабушкин, когда работал на Невском заводе, зарабатывал до 100 рублей.) Но тем не менее… Да и самим редакторам надо было что-то кушать. Вопреки со временным мифам, искровцы отнюдь не шиковали. Но тем не менее…
И деньги нашлись. А вот откуда они взялись? О «масонском следе» говорить не имеет смысла, поскольку никаких подтверждений этому нет. Тем более что никто из присяжных борцов с масонами не может ответить: а какие именно масоны финансировали русское революционное движение? Дело в том, что различные масонские ложи придерживались очень разных, часто диаметрально противоположных взглядов. Никакого единого масонского центра не существовало никогда!
Другой вариант – «заклятые друзья» России, прежде всего Великобритания. Сказать, что в то время отношения между двумя странами были плохими, значит не сказать ничего. Они были – хуже некуда. Тем более что Англия и во время русско-японской войны финансировала российскую оппозицию. Но в основном – либералов. Но тут тоже не существует никаких внятных свидетельств.
Зато есть очень интересные сведения ещё об одном источнике. Генерал А. Спиридович, опытнейший сыскарь, впоследствии – генерал и начальник охраны Николая II утверждал, что деньги пришли откуда-то из самой верхушки российской администрации.
«Слухи о том, что деньги даны кем-то из служилого сословия, породили сплетню, что их дал Витте, будущий граф. И многие тому верили, так как Витте уже и тогда считали способным на разные эксперименты».
(А. Спиридович, жандармский генерал)А вот это вполне возможно. На тот момент информированные люди уже знали о вновь поднимавшемся народническом движении. Собственно, терроризм уже пошел по второму кругу. 14 февраля 1901 года П. В. Карпович выстрелом из револьвера убил министра просвещения Н. П. Боголепова. Он не принадлежал ни к какой революционной организации, но за границей долго терся среди народников и разделял их взгляды. Перспектива подъема новой волны терроризма волновала власти куда больше, чем возня социал-демократов. Тем более, их теории никто всерьез не воспринимал.
Имелось и ещё одно обстоятельство. Программа социал-демократов предусматривала для начала завоевание демократических свобод, а уж потом – социалистическую революцию. А о некоторой демократизации режима подумывал кое-кто из представителей элиты. К примеру, тот же министр финансов Сергей Юльевич Витте. С другой стороны – Витте терпеть не мог Зубатова с его экспериментами по созданию монархического рабочего движения. Так что всё возможно…
С самого начала в работе редакции «Искры» принимал участие очень колоритный персонаж, который не раз встретится на страницах этой книги. Речь идет об Александре Львовиче Парвусе (Израиле Лазаревиче Гельфанде). Родом он из России, из семьи еврея-промышленника. В 1885 году Парвус перебрался в Цюрих вроде как на учебу. Однако учился он, в основном, социал-демократии. Для начала он сблизился с группой «Освобождение труда». Однако впоследствии Парвус вступил в немецкую социал-демократическую партию и занимался, в основном, немецкими делами. Причем занимал там крайне левую позицию. Так, он писал:
«Раскол в жизни государства, вызванный забастовкой, поставит партию в положение, когда ей придется принять „основное решение“, иными словами, партия должна будет вступить в открытую борьбу за власть в стране».
А ведь в то время большинство немецких социал-демократов не собирались захватывать власть и вообще придерживались относительно умеренных позиций…
Чувство Родины у Парвуса попросту отсутствовало. Сам он писал: «Я ищу государство, где человек может дешево получить отечество». Когда начались дела с «Искрой», Парвус энергично включился в процесс. Он обладал выдающимся талантом журналиста. Мало того.
«На своей квартире в Швабинге (пригород Мюнхена. – А. Щ.) Гельфанд оборудовал нелегальную типографию с современным печатным станком, имевшим специальное устройство, которое позволяло мгновенно рассыпать набор, – это была мера предосторожности против возможных налетов полиции. На этом станке было отпечатано восемь номеров „Искры“».
(Ю. В. Емельянов, историк)Причем Парвус отличался некоторыми качествами, не слишком свойственными тогдашним революционерам. Так, он очень хотел разбогатеть. Историки до сих пор спорят, насколько всерьез Парвус воспринимал социалистические идеи. Но, несомненно, он являлся выдающимся авантюристом. Такие люди в революции нужны.
Так или иначе, но газета раскрутилась. «До весны 1901 г. редакция „Искры“ не имела своих путей переправки газеты через границу и использовала для ее транспортировки возможности других революционных организаций. Это был весьма ненадежный канал доставки литературы. Так, в начале 1901 г. транспорт с № 1 „Искры“ должны были доставить в Россию студенты-латыши Э. Ролау и Э. Скубик, обучавшиеся в Цюрихе и занимавшиеся перевозкой запрещенных изданий на латышском языке через прусско-русскую границу. Однако к тому времени они уже находились под наблюдением парижской агентуры Департамента полиции. Поэтому весь транспорт был арестован, и в руки жандармов попало около 6,5 тыс. экземпляров искровских изданий, в том числе большая часть тиража первого номера „Искры“. В июне 1901 г.
Э. Ролау был схвачен при переходе границы, и жандармы захватили еще семь тюков с искровской литературой. Таким образом, оба транспорта (11 169 экз.) не дошли до пунктов назначения в России. При этом редакция „Искры“ понесла еще и тяжелый финансовый урон. Он составил свыше 2 тыс. руб., что было равнозначно почти половине первоначального фонда „Искры“».
На первых порах агенты «Искры» пользовались так называемым чемоданным путем, то есть специальными чемоданами с двойными стенками, в которые заделывалась литература. Такие чемоданы в большом количестве изготовляла для революционеров одна мелкая фабрика в Берлине. Например, в декабре 1900 г. один из первых агентов газеты в России Н. Э. Бауман нелегально привез в Москву в таком «секретном» чемодане около 260 экземпляров первого номера газеты «Искра». Чемоданный способ, однако, имел большие недостатки: чемоданы зачастую брали с оказией люди, сочувствующие социал-демократам, но слабо связанные с организацией, которые вдобавок доставляли литературу не туда, где она была особенно нужна в данный момент, а куда они сами ехали. Иногда у «сочувствующих» не хватало храбрости пройти с таким чемоданом таможенный досмотр – они оставляли его на пограничной станции «с той стороны». Тогда чемодан приходилось выручать. П. Н. Лепешинский вспоминает, например, как за оставленным в Выборге кем-то чемоданом ездила его жена – Ольга Борисовна.
«Тяжелый (в стенки заделана литература) чемодан оказался пустым. На закупку каких-либо дорожных вещей или предметов туалета не хватает денег. В огромном количестве закупаются выборгские крендели. При таможенном досмотре осмотрщик с четверть минуты стоит над чемоданом с тупым взором, как будто что-то соображая. Ужасных, полных драматизма четверть минуты. Потом машет рукой и идет к следующему пассажиру».
(П. Н. Лепешинский)«Всего до февраля 1902 г. удалось отправить в Россию 60 чемоданов с искровской литературой. С весны 1902 г. от чемоданов пришлось отказаться, так как полиция раскрыла этот способ доставки литературы. „Чемоданным способом больше пользоваться нельзя“, – сообщала Надежда Крупская в Бюро русской организации „Искры“ в апреле 1902 г.
Поскольку потребность в литературе была очень велика, искровцы придумывали все новые хитрые способы ее доставки.
О. А. Пятницкий, один из организаторов транспортировки „Искры“, проживавший в Берлине, вспоминал: „Тогда мы изобрели панцирь: для мужчин сшивали нечто вроде жилета, куда вкладывали 200–300 экземпляров «Искры» и нетолстые брошюрки, а для женщин – лифы и еще заделывали в юбках. Женщины могли брать с собою экземп ляров 300–400 «Искры». Это называлось на нашем языке – транспорт «экспресс». Одевали мы в такие панцири всех – от ответственных товарищей до простых смертных, которые только попадали нам в руки“. Ходить в таком панцире летом, в жару было невыносимо тяжело, но некоторым даже нравилось: „Женщины привыкали к ним, панцири делали их статными, солидными, с хорошими фигурами“.
К осени 1901 г. удалось организовать транспортировку „Искры“ через австрийскую границу, а вскоре и через германскую. Эти пути оказались самыми надежными. Другие оказались неудачными, быстро провалились: так, случайно в Архангельске при выгрузке разбился бочонок с литературой и из него на глазах у жандармов вместо сельдей (как значилось по накладной) посыпались издания „Искры“».
(В. Измозик, Б. Старков, Б. Павлов, С. Рудник)Впоследствии искровцы стали оборудовать типографии в России. Самой известной являлась «Нина», созданная в 1902 года в Баку инженером Леонидом Борисовичем Красиным. Теперь требовалось высылать только макеты. Интересно, что «Нину» жандармы так и не раскрыли. В 1905 году типография переехала в Выборг, где уже была легализована.
Второе направление
Одновременно с социал-демократами появилась конкурирующая революционная структура, набравшая силу исключительно благодаря эмиграции. В начале 90-х годов стали возвращаться с каторги народовольцы. Это возвращение несколько изменило положение среди народников. До этого они, в основном, сидели тихо. Но тут вернулись иные люди…
Ссылка подействовала на пламенных революционеров по-разному. Одни сделали выводы и зареклись идти против закона. Но другие – отнюдь нет. И тут была одна психологическая особенность. Далеко не все отбывали срок с таким комфортом, как Владимир Ульянов, который имел всю информацию по поводу обстановки в революционной среде. К тому же он сидел уже при новом царе, при котором режим был куда мягче.
А вот у многих из старых ссыльных с информацией дело обстояло куда хуже. Порой вообще не имелось никаких сведений о том, как живет оппозиция. Так что люди вышли на волю примерно с теми же взглядами, с которыми сели. И что самое главное – были готовы «плыть в революцию дальше». А между тем крестьяне начинали потихоньку волноваться. Причин много, но главная – к этому времени уже накопились проблемы, порожденные бездарной реформой 1861 года.
Некоторые ссыльные сразу же подались за границу, где своим авторитетом укрепили существовавшие там народнические кружки. Кое-кто попытался поработать в России.
…В 1893 году России возникла партия «Народное право». У её истоков стояли старые народовольцы, однако было много и молодежи. Имелись и либералы – например, будущий лидер партии кадетов Павел Николаевич Милюков. Отделения партии возникли в Санкт-Петербурге, Москве, Орле, Смоленске, Харькове, Нижнем Новгороде, Перми, Екатеринбурге, Уфе, Баку, Тбилиси, Ростове-на-Дону.
Это была гораздо более умеренная организация, нежели прежние народнические структуры. Её можно назвать леволиберальной. То есть целью продолжал оставаться социализм, но это звучало как-то смутно. Главной задачей было уничтожение самодержавия и переход к демократической форме правления. Терроризм деятели из «Народного права» отвергали. Но вообще-то о тактике борьбы договориться ребята не успели. Дело в том, что организация с самого начала находилась под контролем Великого и Ужасного полковника Зубатова. По своему обыкновению он дал партии сформироваться, а затем провел массовые аресты. Кстати, многих из арестованных заагентурил. Кое-кто успел сбежать за границу.
Этот, в общем-то, проходной эпизод сыграл важную роль. Многие из народоправцев, в том числе из молодых, встали на путь, ведущий к экстремизму.
Как уже было сказано, Зубатов многих деятелей сделал своими агентами. Впоследствии он завербовал и достаточное количество людей из разгромленных марксистских группировок. Это породило сюрреалистическую ситуацию, когда никто не понимал – где революционеры, а где жандармские агенты. Забегая вперед, стоит сказать, что некоторые перевербованные оппозиционеры впоследствии заняли серьезные должности в Охранных отделениях – и в какой-то момент вновь стали работать на революционеров…
В числе молодых народоправцев был и студент-народник Виктор Михайлович Чернов. Деятельность в «Народном праве» закончилась для него ссылкой. Он не успокоился и попытался начать пропаганду среди крестьян Тамбовской губернии.
«Число наших связей росло. Мы решили серьезно взяться за постановку особой библиотеки для деревни. Нелегальных книжек в ней почти не было. Да и что можно было предложить мужику из тогдашней нелегальной литературы? Две-три старых брошюры, лучшая из которых – „Хитрая механика“ – была переполнена архаизмами вроде обличения давно канувшего в вечность соляного налога».
(В. М. Чернов)В конце концов Чернов махнул на всё рукой и в 1899 году отбыл за границу. К этому времени в Швейцарии скопилось уже достаточное количество народников. В 1900 году они объединились в «Аграрно-социалистическую лигу».
«И в чем заключалась наша программа? Практическую часть ее мы считали совершенно определившейся. Мы в основу клали массовое народное движение, основанное на тесном органическом союзе пролетариата городской индустрии с трудовым крестьянством деревень. В будущем мы предполагали, между прочим, и действие народовольческим методом террора, но с тем различием, что у Народной Воли, намеренно или помимоволъно, он был самодовлеющим, а мы представляли его себе, как революционную „запевку“ солистов, чтобы припев был тотчас же подхвачен „хором“, т. е. массовым движением, которое, во взаимодействии с террором, перерождается в прямое восстание. Круги революционной интеллигенции были как бы передовыми застрельщиками. Пролетариату отводилась авангардная роль; крестьянству – роль основной, главной армии: „волнуясь, конница летит, пехота движется за нею и тяжкой твердостью своею ее стремление крепит“. С либералами, как с чужаками, предполагалось „врозь идти, но вместе бить“ самодержавие; допускалось временное торжество их вначале, после которого должна была наступить очередь поворота фронта против либералов».
(В. М. Чернов)И это не было очередным эмигрантским прожектерством. В России также начали формироваться организации социалистов-революционеров[39]. Самые крупные были «Южная организация социалистов-революционеров», объединявшая юг и запад Российской империи, и «Северная группа», в которую входили питерские, московские и даже сибирские кружки. Последняя издавала журнал «Революционная Россия».
Однако до поры до времени связь между Россией и эмиграцией была очень слабенькой. В деле налаживания связей огромную роль сыграла Екатерина Константиновна Брешко-Брешковская, прозванная «бабушкой русской революции». Это была неистовая дама – из тех, кого может остановить только пуля. Она начинала ещё в 70-х годах, потом два раза бегала с каторги. На свободе она очутилась благодаря амнистии, объявленной в связи в вступлением на престол Николая II. И тут же кинулась снова мутить народ. Несколько лет она металась по стране по народническим кружкам, побуждая тогдашних вялых народников к активности. Благо, происходила она из богатой помещичьей семьи и деньги у неё имелись.
«Бабушка» быстро разобралась в ситуации – а поэтому наиболее дееспособных товарищей она направляла за границу. Впоследствии она вытащила подобным образом таких знаменитых персонажей, как Борис Савинков, Иван Каляев и Егор Сазонов.
Насчет программы революционеров «бабушка» говорила: «Прошу вас меня обо всяких программных тонкостях и о научных теориях не спрашивать: не моя специальность».
Подтягивались за границу революционеры и своим ходом. Так, прибыл Григорий Гершуни. Он начинал в Бунде, где успел прославиться своими экстремистскими взглядами. Во время одной из «ликвидаций»[40] этой организации попал в лапы к Зубатову, но сумел обмануть даже этого матерого охотника за революционерами – изобразил раскаяние и избежал тюрьмы. Это был убежденный террорист, который в иные методы не верил.
Гершуни заявил: «Все здешние организации – и группа старых народовольцев, и Союз с.-р., и Аграрно-Соц. Лига, и лондонский Фонд Вольной Русской Прессы, и группа „Накануне“, и группа „Вестника Русской Революции“ – должны слиться в единую заграничную организацию партии, собрать свой съезд, выбрать свой общий комитет и стать органом или зарубежным представительством общерусского центрального комитета».
Насчет предполагаемых методов он тоже высказался вполне конкретно:
«В первый же свой приезд за границу он доверил двум-трем товарищам из будущего заграничного представительства свои самые сокровенные планы в области террористической борьбы».
Для первого же, вышедшего за границею номера «Революционная Россия» Гершуни передал следующее лаконическое официальное заявление: «Признавая в принципе неизбежность и целесообразность террористической борьбы, партия оставляет за собою право приступить к ней тогда, когда при наличности окружающих условий она признает это возможным».
(В. М. Чернов)Появился и Евно Фишелевич Азеф, агент Департамента полиции. Таковым он стал во время учебы в Германии – захотел подзаработать и предложил свои услуги. После окончания института инженер-электротехник Азеф вернулся в Россию и по заданию Охранного отделения внедрился в «Северную группу социалистов-революционеров». Отличился тем, что сдал жандармам типографию журнала «Революционная Россия».
Теперь он явился в Швейцарию со всеми необходимыми полномочиями – как представитель «северян».
Формально Партия социалистов-революционеров (ПСР) возникла в конце 1901 года. Её учредителями стали знакомые нам Чернов, Гершуни, Азеф и примкнувший к ним Михаил Рафаилович Гоц, представитель первого поколения народовольцев.
Вскоре в партию вошла «Аграрно-социалистическая лига» и другие эмигрантские народнические группы.
Итак, эсеры пошли по тому же пути, что и эсдеки. Центральный комитет и прочие структуры партии находились за границей – то есть вне досягаемости российских властей. Но понятно, что в эмиграции можно создавать что угодно. Требовалось:
– объединить единомышленников в России; – разработать привлекательную программу действий. А это было непросто. Социалисты-революционеры, как в России, так и в эмиграции, были сборищем кружков, где, конечно же, каждый имел собственное мнение. Им было труднее, нежели их главным конкурентам. У тех имелось «единственно верное» учение Маркса и «точка приложения» – рабочий класс.
У эсеров с учением было плохо, к тому же, вопреки распространенному мнению, они говорили не о крестьянстве, а о «народе». Что вообще-то довольно расплывчато. Да и вообще – ничего нового со времен народовольцев они не придумали.
И вот тут-то всплыла идея терроризма. Теоретически эсеры никогда не считали этот метод основным. Они полагали, что терроризм является всего лишь «одним из». Предполагалось одновременно создавать крестьянские комитеты, вести пропаганду среди крестьян и в армии – словом, готовить восстание. Но это было делом муторным. А вот терроризм решал все вопросы. Тут идейные расхождения никакой роли не играют. Надо стрелять – и всё. Как оказалось, идея была очень неплохо воспринята. Значительную роль тут сыграло входящее в моду ницшеанство. Казалось бы, при чем тут проповедник «духовного аристократизма» Фридрих Ницше, который любые социалистические идеи глубоко презирал? Так ведь терроризм – это как раз героическая идеология. Герой своей деятельностью подает пример «серой толпе» и таким образом изменяет мир. Это многим казалось привлекательным. Так, Борис Савинков никогда не скрывал, что ему глубоко безразлична аграрная программа эсеров да и вообще любая идеология. Он честно говорил: дескать, вы мне скажите, что вы там придумали насчет идеологии, я это запомню и буду повторять.
Недаром Плеханов в 1898 году, во время подъема неонародничества, выпустил работу «О роли личности в истории», в которой как раз резко критикует «героический» подход. Работа чисто теоретическая, о народниках да и вообще о политике там нет ни слова – одна философия. Но современники прекрасно понимали, куда ветер дует, – Плеханов «наезжал» на конкурентов.
Практически одновременно с партией была создана и Боевая организация (БО). Она была изначально «заточена» под терроризм. Сперва её возглавлял Гершуни, затем, после его ареста – Азеф. Подробно о её деятельности я рассказывать не буду – книга об эмиграции, а не о развлечениях эсеров на территории России. Но кое-что стоит отметить. БО изначально являлась абсолютно самодостаточной структурой, подчинявшейся ЦК. На самом деле она не подчинялась никому. Никто не требовал у боевиков отчета за потраченные деньги, не лез в их внутреннюю организацию. Хотя первоначально никакой реальной организации не существовало. Гершуни, наметив жертву «акции», отправлялся в нужный город и находил исполнителей среди местных товарищей. Что, кстати, сделало терроризму бешеную рекламу. От желающих вступить в боевики отбою не было.
После ареста Гершуни БО переменила тактику. Боевики применяли тактику диверсантов. Они приезжали из-за границы, совершали «акцию» – и те, кто остался жив, скрывались обратно за бугор. С местными организациями члены БО совершенно не контактировали.
«Для связи с русскими товарищами у нас были шифры и код, а кроме того были условные краткие сообщения почтовыми открытками. Свой особый условный смысл имели трафаретные приветствия, лучше всего печатные ко дню рождения, именин, вступления в брак, „со светлым праздником“ и т. д.: тут в разгадке оставался бессилен и сам „черный кабинет“[41]. Из России, в ожидании заранее намеченного акта, мы имели постоянные уведомления о его ходе, причем текст открыток совсем не имел никакого значения; иллюстрация, изображавшая, например, мужские фигуры, означала успешный ход работы: женские фигуры – трудности и неудачи.
Картинки, изображавшие мировых красавиц, вроде Клео-де-Мерод, Лины Кавальери и т. п., служили уведомлением о провалах. И обратно, когда мы получали открытки с портретами одного из трех тогдашних любимцев читающей публики: Максима Горького, Леонида Андреева или Антона Чехова – это означало, что для очередного акта Б. О. все подготовительные работы закончены; остается ждать „развязки“…»
(В. М. Чернов)При этом руководители, даже те, кто выезжал в Россию, находились в относительной безопасности. Агент Департамента полиции Азеф требовал у своих работодателей, чтобы полиция не трогала приближенных к нему людей – таких как Борис Савинков. Отсюда, кстати, его слава «неуловимого террориста». Возвратившись с задания, террористы ни в чем себе не отказывали – благо деньги у них имелись. В этом им подавал пример Азеф, любивший кабаки, игорные дома и общество дорогих проституток. То есть БО являлась абсолютно закрытой и никому не подконтрольной корпорацией убийц. А если вспомнить, что во главе ее стоял очень хорошо оплачиваемый агент Департамента полиции… Совсем интересная ситуация получается.
Вообще, по поводу вопроса «а на кого реально Азеф работал?» написаны тысяч страниц. И версий существует множество. К примеру, две самых знаменитых жертвы БО – министр внутренних дел Плеве и великий князь Сергей Александрович (дядя Николая II) являлись политическими противниками министра финансов Витте. Другой противник Витте, директор департамента полиции Алексей Александрович Лопухин непосредственно курировал Азефа. Он же своим бездействием допустил убийство великого князя… И нет ничего удивительного в том, что высшие чиновники в своих разборках прибегали к услугам террористов.
То же самое касается и партии эсеров вообще. Мы уже видели, что социал-демократам, возможно, давал деньги кто-то из элиты. Впоследствии им же давали и предприниматели. С эсерами ещё серьезнее. Ведь их деятельность была куда более эффектна внешне. А политика – штука весьма заковыристая. Среди российских и иностранных предпринимателей существовало множество тех, кто желал бы слегка потеснить у власти царское правительство – сведя дело хотя бы к конституционной монархии. При демократии решать разные дела куда удобнее. Расчет был на то, что террористы запугают правительство – и оно пойдет на уступки. Как мы увидим дальше, верхушка партии эсеров довольно быстро забыла о социалистической революции…
Стоит отметить ещё одно обстоятельство – это грамотно раскрученная эсерами за рубежом PR-кампания. Разумеется, тут помогли и «заклятые друзья». Но в мире существовало множество людей, искренне восхищавшихся «борцами за свободу». Когда взрывы гремят не на твоей улице, это выглядит очень романтично…
Среди иностранных «симпатизантов» особо стоит выделить еврейские общины, в числе которых, особенно в Америке, было много эмигрантов из Российской империи в первом поколении.
Я специально отмечаю – ни в коем случае эти люди не являлись сионистами. Сегодня под данным словом национал-патриоты понимают некое абсолютное зло. На самом-то деле сионизм – по крайней мере, тогда – ставил целью создание еврейского государства в Палестине и переселение туда евреев. Революционные организации были сионистам глубоко чужды – они ведь толкали молодых и энергичных людей совсем на иной путь. Но вот евреи, в особенности эмигранты из России, относились к эсерам с большой симпатией. Особенно – после произошедшего в 1903 году кишиневского погрома. Реальная история этого дела весьма запутанна.
Однако западные СМИ распространяли версию, согласно которой погром был организован правительством. В виде доказательства фигурировала якобы перехваченная телеграмма Плеве бессарабскому генерал-губернатору. Вообще-то эта телеграмма однозначно являлась фальшивкой. Но люди верили… Так что убийство Плеве было воспринято с большим энтузиазмом. Как и убийство Сергея Александровича, которого тоже считали антисемитом.
Разборки и скандалы
Тем временем за границей шла повседневная эмигрантская жизнь, протекавшая довольно забавно. Ведь, несмотря на различные партийные пристрастия, все эти люди друг друга хорошо знали и были связаны различными отношениями. Да и вращались они, в общем и целом, в одной среде. Что называется, одна тусовка со всеми особенностями – сплетнями, слухами и мелкими сварами, любовными историями, пьянками-гулянками… Стоит ещё помнить, что эти люди, особенно социал-демократы, являлись частью более широкого сообщества – мирового социалистического движения.
Глаголом жечь сердца людей
В 1902 году в редакции «Искры» появился ещё один человек, чье имя прочно вбито в историю ХХ века. Речь идет о Льве Давидовиче Бронштейне, который больше известен как Троцкий.
До своего приезда в Лондон ничем особенным этот человек не прославился. Он был на девять лет младше Ленина и на шесть – Мартова. Выходец из богатой еврейской семьи с юга Украины, Бронштейн увлекся революционными идеями. Причем выбор в пользу марксизма он сделал достаточно случайно. Но раз уж сделал – то в 1897 году принял участие в создании так называемого «Южно-русского рабочего союза». Во второй половине 90-х годов революционеры на свободе гуляли очень недолго. Вот и Бронштейн уже в следующем году отправился в ссылку в Иркутскую губернию. Там ему не очень понравилось – и в 1902 году Лев Давидович пустился в бега. Именно во время побега он и взял себе имя Троцкий. Он вписал в фальшивый бланк паспорта фамилию надзирателя, запомнившегося во время пребывания в предварительной тюрьме.
Некоторое время Троцкий находился в России на нелегальном положении – и вдруг был вытребован в «Искру». Причины этого не очень понятны – Лев Давидович ничем пока не прославился, кому и зачем он понадобился – дело темное. Тем более, когда он приехал в Лондон, выяснилось, что делать-то ему и нечего…
Сам Троцкий впоследствии вспоминал: «Насчет моей работы разговор был в этот раз самый общий.
Предполагалось, что я некоторое время пробуду за границей, ознакомлюсь с вышедшей литературой, осмотрюсь, а там видно будет. Через некоторое время я предполагал, во всяком случае, вернуться нелегально в Россию для революционной работы».
Так что некоторое время Троцкий находился, что называется, в резерве. Правда, он стал потихоньку заниматься журналистикой. Первая заметка Троцкого в «Искре» появилась 1 ноября 1902 года. Она была посвящена празднованию в России 200-летия основания Петром I Шлиссельбургской крепости. Дальше Троцкий стал пописывать регулярно. Получалось не очень. «Перо», такой был журналистский псевдоним у Троцкого, являлся не ахти каким журналистом. Напомню, что журналистика – это умение добывать информацию. А откуда она у сидевшего в Лондоне Троцкого? С другой стороны – как публицист он также смотрелся вяло, поскольку его теоретические познания были крайне поверхностны. Недаром Плеханов сказал: «Перо вашего „Пера“ мне не нравится».
Весной 1903 года Ленин предложил ввести Троцкого в состав редколлегии «Искры». Однако Плеханов уперся. Впоследствии это связывали с антисемитизмом Плеханова. Хотя на самом-то деле весь антисемитизм заключался в том, что Георгию Валентиновичу не нравился склочный Бунд. А Троцкий ему не нравился лично…
Дело оборачивалось невесело. Но тут неожиданно Троцкий нашел своё призвание…
«Вскоре для Троцкого нашлось занятие, в котором он в большей степени продемонстрировал свою пригодность для руководства партии. Ему поручили поучаствовать в дебатах с другими революционными эмигрантами. И тут оказалось, что молодой и плохо образованный Троцкий легко одержал верх над более старшими и более образованными революционерами, включая патриарха эмиграции народника Чайковского и анархиста Черкизова.
Красноречие Троцкого, его умение подавить аргументы оппонентов иронией или язвительной шуткой, внести в речь эмоциональные краски, добавив свои свежие впечатления, привезенные из Сибири и Юга России, позволили ему одержать бесспорную победу в дебатах, которые происходили в лондонском Уайт-Чепеле».
(Ю. В. Емельянов)Троцкий вспоминал: «Я возвращался в очень приподнятом настроении, тротуара под подошвами совсем не ощущал».
Вообще-то времена бурных перемен всегда богаты на знаменитых ораторов. Так знаменитый Демосфен жил в период, когда решался вопрос о существовании его родных Афин как самостоятельного государства – Афины тогда поджимал македонский царь Филипп. Во времена не менее знаменитого древнеримского оратора Цицерона Рим стоял на пороге гражданской войны…
В начале ХХ века с хорошими ораторами дело тоже обстояло неплохо, и они имели некоторые особенности… Так, самым эффективным являлся священник Георгий Гапон, ставший известным благодаря «Кровавому воскресенью». Интеллигенты, слыша его выступления, воротили рыла, говоря, что речи он говорит не по правилам. Это так, но как бы то ни было, Гапон «заводил» рабочую аудиторию – на его выступлениях атмосфера была как сегодня на рок-концертах. Вы можете вывести 100 тысяч человек на улицу? А вот он вывел…
Троцкий тоже выступал отнюдь не в соответствии с правилами классической риторики, найдя свой собственный стиль. Однако не стоит думать, что Троцкий действовал исключительно «по вдохновению». Совсем даже нет. Лев Давидович, поняв, что обладает способностями оратора, стал их развивать. Прежде всего – наблюдая за мастерами этого жанра. К примеру, в записках Троцкого имеется описание выступления Ленина, тоже оратора не из последних.
«Первые фразы обычно общи, тон нащупывающий, вся фигура как бы не нашла равновесия, жест не оформлен, взгляд ушел в себя, в лице скорее угрюмость и как бы даже досада – мысль ищет подхода к аудитории. Этот вступительный период длится то больше, то меньше – смотря по аудитории, по теме, по настроению оратора. Но вот он попал на зарубку. Тема начинает вырисовываться. Оратор наклоняет верхнюю часть туловища вперед, заложив большие пальцы рук за вырезы жилета. И от этого двойного движения сразу выступают вперед голова и руки… Руки очень подвижны, однако без суетливости и нервозности… Голос смягчался, получал большую гибкость и – моментами – лукавую вкрадчивость.
Но вот оратор приводит предполагаемое возражение от лица противника или злобную цитату из статьи врага. Прежде чем он успел разобрать враждебную мысль, он дает вам понять, что возражение неосновательно, поверхностно или фальшиво. Он высвобождает пальцы из жилетных вырезов, откидывает корпус слегка назад, отступает мелкими шагами, как бы для того, чтобы освободить себе место для разгона, и – то иронически, то с видом отчаяния – пожимает крутыми плечами и разводит руками, выразительно отставив большие пальцы. Осуждение противника, осмеяние или опозорение его – смотря по противнику и по случаю – всегда предшествует у него опровержению. Слушатель как бы предуведомляется заранее, какого рода доказательство ему надо ждать и на какой тон настроить свою мысль. После этого открывается логическое наступление. Левая рука попадает либо снова в жилетный вырез, либо – чаще – в карман брюк. Правая следует логике мысли и отмечает ее ритм. В нужные моменты левая приходит на помощь. Оратор устремляется к аудитории, доходит до края эстрады, склоняется вперед и округлыми движениями рук работает над собственным словесным материалом. Это значит, что дело дошло до центральной мысли, до главнейшего пункта всей речи».
Как видим, ораторские приемы Ильича разобраны, можно сказать, по винтикам. Так же анализировал Троцкий и других европейских социалистических лидеров. Получилось удачно.
«Ветераны социал-демократии были в восторге от успеха новичка. Руководители партии прекрасно знали, что Россия стоит на пороге великих революционных событий, а революционная партия все еще жила привычками к суховатым ученым дебатам в узких кружках единомышленников. В новой обстановке требовались люди, способные подавлять оппонентов насмешкой и презрением, зажигать сердца сомневающихся яркой речью и вдохновлять единомышленников красочными картинами светлого будущего».
(Ю. В. Емельянов)В самом деле, социал-демократы-эмигранты – в большинстве привыкли к интеллигентным дискуссиям, проходящим в достаточно узкой среде. А выступление перед массовой и не слишком грамотной аудиторией – особенно если та настроена недружелюбно – это совсем иное искусство. Троцкий им обладал.
И работа ему нашлась. РСДРП распространяли свое влияние не только в России, они также стремились найти сочувствующих среди живущих за границей русских – как эмигрантов, так и студентов. Особенно, конечно же, интересовали последние – они ведь вернутся в Россию…
Между тем конкуренты из числа эсеров тоже рассчитывали на то же самое. Имелись либералы. Да ещё под ногами путались остатки «экономистов»… Так что оппонентов хватало. Троцкий двинулся в тур по Европе, произнося речи в поддержку революционного марксизма. Он выступал на собраниях революционных эмигрантов в Брюсселе, Льеже, городах Швейцарии и Германии, Париже.
«Риторические приемы, которые часто портили его письмо, делали его речь еще более драматичной. Казалось, что он внутри себя переживает драматичный спектакль, где действующие лица преувеличенных размеров участвуют в гомерических битвах, достойных полубогов. Возвышаясь над толпой и чувствуя, что множество глаз устремлены на него, а он сам атакует множество сердец и умов тех, кто был внизу – он был в своей стихии. Современник описывает этого худого, невысокого человека с большими яростными глазами, большим чувственным ртом неправильной формы, который взгромоздился на трибуну, как хищная птица».
(И. Дейчер, биограф Троцкого)В итоге Лев Давидович из никому не известного «салаги» стал достаточно крупной фигурой. Успех лекций породил в нём «звездную болезнь». Троцкий до конца жизни презирал чуть ли не всех, считая себя гораздо умнее. К тому же привычка к хлестким речам приводила к тому, что Троцкого порой заносило…
Историческая ссора
Между тем социал-демократы решили навести порядок в своем хозяйстве. 17 июля 1903 года начал работу II съезд РСДРП. Первоначально собрались в Брюсселе, однако тамошней полиции не понравилось сборище борцов за рабочее дело. 24 июля делегатов ненавязчиво вытурили из Бельгии – так что съезд продолжился в Лондоне.
«Лидировали на форуме искровцы, прежде всего так называемый Организационный комитет. По понятным причинам они были наиболее организованы.
Этот комитет являлся как бы руководящим центром партии, почему ему и легко было влиять через своих агентов на те местные комитеты, которые к тому времени еще не перешли на сторону „Искры“, и эта пропагандистская работа шла у комитета столь успешно, что к лету 1903 года большинство местных комитетов были уже искровского направления. А так как и в самом деле под готовки съезда Организационный Комитет соблюдал интересы своей группы, то и вполне понятно, что вы бранные на съезд делегаты оказались в большинстве сторонниками „Искры“.
Непокорные организации были устранены от съезда под разными благовидными предлогами (Одновременно с подготовкой съезда Организационный комитет вел и общепартийные дела, как, например, изготовление и распространение майской (1903 года) прокламации, которая была распространена в большом числе экземпляров.
В июле 1903 года выбранные на съезд представители партии съехались в Брюсселе, но полиция не допустила открытия съезда, и делегаты принуждены были перебраться в Лондон, где и начались их заседания.
На съезде были представлены 20 местных Русских организаций: „Группа Южного Рабочего“, „Петербургская Рабочая Организация“; Комитеты: С.-Петербургский, Mocковский, Харьковский, Kиевский, Одесский, Николаевский, Донской, Екатеринославский, Саратовский, Тифлисский, Бакинский, Батумский, Уфимский, Тульский; Союзы: Северный, Крымский и Сибирский.
Не были допущены на съезд представители от комитетов: второго С.-Петербургского, Кишиневского и Воронежского; от организаций:
Полтавский, Кременчугской, Елисаветградский, Херсонской, Самарской, Казанской, Смоленской, Брянской и Одесской (Раб. Вол.). Кроме того, одна организация хотя и была допущена, но представитель не прибыл.), „Группа Освобождения Труда“, организация „Искры“, заграничный комитет „Бунда“, центральный комитет „Бунда“, „Лига революционной Социал-Демократии“ и „Заграничный Союз Русских Социал-Демократов“. Всего присутствовало 43 деле гата с 51 голосом, из коих 30 делегатов от местных организаций партии и кроме того 14 человек с совещательными голосами, в том числе 3 от редакции „Искры“, 2 от Организационного Комитета и 2 от Польской Социал-Демократии.
Состав съезда был вполне интеллигентский; из всего числа присутствовавших делегатов только 4 вышли из рабочего класса; 13 человек были профессиональные революционеры, входившие в организацию „Искра“».
(А. Спиридович)Поначалу всё шло более-менее спокойно, однако мешали жить делегаты Бунда. Эти товарищи выступали за то, что они представляют интересы всех еврейских рабочих, где бы те не жили. Большинству эсдеков не слишком нравились такие закидоны – они выступали за территориальную организацию, без всяких национальных заморочек. Это был первый скандал. Потом дело пошло вроде бы гладко. Съезд принял программу партии. Конечной целью являлся социализм. В программе говорилось:
«Заменив частную собственность на средства производства и обращения общественною и введя планомерную организацию общественно-производительного процесса для обеспечения благосостояния и всестороннего развития всех членов общества, социальная революция пролетариата уничтожит деление общества на классы и тем освободит все угнетенное человечество, так как положит конец всем видам эксплуатации одной части общества другою».
Однако до этой цели было далеко, съезд сформулировал программу-минимум – ближайшие цели.
Предполагалось свержение монархии, на смену же планировалось ввести «всеобщее, равное и прямое избирательное право при вы борах как в законодательное собрание, так и во все местные органы самоуправления для всех граждан и гражданок, достигших 20 лет; тайное голосование при выборах; право каждого избирателя быть избранным во все представительные учреждения; двухгодичные парламенты; жалование народным представителям».
Ну, и прочие демократические свободы. О рабочих, впрочем, не забыли – прежде всего о «священной корове» тогдашних левых – законодательном введении восьмичасового рабочего дня. Ну и другие социальные требования – большинство из которых сегодня присутствуют в законодательстве всех «цивилизованных» стран, а вот тогда их не было принято ни в одной стране.
Порешав текущие вопросы, делегаты заодно прошлись по конкурентам.
«Съезд констатирует, что „социалисты-революционеры“ являются не более как буржуазно-демократической фракцией, принципиальное отношение к которой со стороны социал-демократии не может быть иное, чем к либеральным представителям буржуазии вообще…
Съезд решительно осуждает всякие попытки объединения социал-демократов с «социалистами-революционерами», признавая возможным лишь частные соглашения с ними в отдельных случаях борьбы с царизмом, причем условия таких соглашений подлежат контролю центрального комитета».
Но тут разразился скандал. Возник он, казалось бы, по не слишком серьезному поводу – по пункту Устава партии, определявшему членство. Мартов предложил такой:
«Членом партии признается всякий, принимающий ее программу, поддерживающий партию материальными средствами и оказывающий ей регулярное личное содействие под руководством одной из ее организаций».
А вот у Ленина было иное мнение: «Членом Российской Социал-Демократической Рабочей Партии считается всякий, признающий ее программу и поддерживающий партию личным участием в одной из партийных организаций».
Казалось бы, в чем разница – и стоила ли эта разница в словах жарких дискуссий? Очень даже стоила. Вопрос ведь был в том, какую партию революционеры хотели иметь?
Мартов пояснял свою позицию так: «Чем шире будет распространено название партии, тем лучше.
Мы можем только радоваться, если каждый стачечник, каждый демонстрант, отвечая за свои действия, сможет объявить себя членом партии».
Г. С. Аксельрод заходил с другой стороны: «Возьмем, например, профессора, который считает себя социал-демократом и заявляет об этом. Если мы примем формулу Ленина, то мы выбросим за борт часть людей, хотя и не могущих быть принятыми непосредственно в организацию, но являющихся тем не менее членами партии».
Но Ленин как раз не хотел иметь в партии таких вот профессоров. А точнее – ничего не делающих болтунов. С его точки зрения, разделять взгляды – этого мало. Нужно ещё и работать. И с точки зрения эффективности он был абсолютно прав. Любители поговорить никому и никогда пользы не приносили.
Интересна была позиция Троцкого. Вообще-то Лев Давидович был за жесткую партийную дисциплину, но… он не распространял эти требования на себя. Напомню, что он ездил с лекциями и был «сам себе режиссер». Так что в итоге Троцкий выступил против Ленина, хотя впоследствии отошел от меньшевиков и на некоторое время вообще отдалился от деятельности РСДРП.
На съезде были продавлены ленинские формулировки. Так и началось знаменитое разделение РСДРП на две фракции – меньшевиков и большевиков.
«В сентябре 1903 года на совещании 17 меньшевиков в Женеве было создано бюро меньшинства. В его состав вошли Ю. О. Мартов,
Ф. И. Дан, А. Н. Потресов, П. Б. Аксельрод и Л. Д. Троцкий. Совещание выдвинуло программу действий, предусматривающую захват в свои руки центральных партийных учреждений и местных комитетов. Бюро приняло решение об издании своей газеты „Крамола“».
(Ю. В. Емельянов)Однако победа была относительной – в ноябре 1903 года Ленина выпихнули из редакции «Искры». Впрочем, к этому времени газета уже потеряла своё значение как организующая и направляющая сила.
Значение этого раскола сильно преувеличено, особенно советскими историками, две и более тенденций в политической партии являются, скорее, нормой. Так, в сегодняшней КПРФ их, по крайней мере, три. И ведь, что самое главное, отчаянный лай шел прежде всего в эмиграции. В России на все эти разборки часто просто не обращали внимания.
Тем временем Парвус и Троцкий заняли отдельную позицию, связанную с созданной первым теорией «перманентной революции». Да-да. «Бренд» троцкизма придумал именно Парвус.
«Эта идея была взята на вооружение Парвусом в его прогнозах мирового развития. Однако, в отличие от Маркса и Энгельса, он включал в цепочку событий, которые должны были изменить облик планеты, не только пролетарские революции, но и империалистические войны, а также интеграционные процессы в капиталистических странах. Если Маркс и Энгельс считали, что ликвидация национальных границ станет возможной лишь после победы пролетарских революций в развитых странах мира, то Парвус полагал, что это может произойти и при капитализме. По словам Дейчера, „центральной идеей Парвуса являлось положение о том, что по мере развития капитализма национальные государства отжили свой век… Судьбы континентов стали взаимозависимыми“».
(Ю. В. Емельянов)Любимой темой Парвуса стала идея Соединенных Штатов Европы. То есть нечто, напоминающее современный ЕС, только в социалистическом варианте. Правда, с той разницей, что в эти Штаты должна входить и Россия. Однако, если присмотреться, дело обстояло куда сложнее. Фактически России предлагалась роль спички для разжигания если не мирового, то уж точно – евразийского пожара. А что дальше с ней будет… Какая мелочь по сравнению с мировой революцией…
Троцкому эти идеи были очень по душе. Он и раньше любил поговорить о «российском варварстве». А теперь уже совсем не стеснялся.
«Если сравнивать общественное развитие России с развитием европейских стран, взяв у этих последних за скобки то, что составляет их наиболее сходные общие черты и что отличает их историю от истории России, то можно сказать, что основной чертой русского общественного развития является его сравнительная примитивность и медленность… Русская общественность складывалась на более первобытном и скудном экономическом основании».
«Новые отрасли ремесла, машины, фабрики, крупное производство, капитал представляются – с известной точки зрения – как бы искусственной прививкой к естественному хозяйственному стволу».
«С этой точки зрения можно… сказать, что вся русская наука есть искусственный продукт государственных усилий, искусственная прививка к естественному стволу национального невежества».
(Л. Д. Троцкий)Собственно, в этом и заключается суть троцкизма, который на самом-то деле и является истинным марксизмом. Еще Михаил Бакунин, полемизируя с марксистами, отмечал: те на самом-то деле мечтают, чтобы немецкие рабочие стали своего рода «коллективными колонизаторами». Что-то знакомое? Да, именно так. Эти ребята, вдохновленные идеями национал-социализма, перли на нас в 1941 году…
И если большинство русских марксистов в силу понятных причин постепенно от этой темы отходили, то у Троцкого пиетет, пусть не перед немцами, а перед Европой, выражен в законченном виде. Если внимательно читать пассажи Троцкого, увидим: речь идет не о всемирной революции, а о том, чтобы построить социализм в Европе за счет всех остальных. Национал-социалисты говорили то же самое.
Соответственно, Троцкому куда интереснее были деятели международного социалистического движения, нежели российские товарищи. Так что на некоторое время Троцкий от них отдалился. Однако полностью раствориться на просторах европейского социалистического движения он не мог, хотя, возможно, и хотел. Ведь без России он никого не представлял. А Троцкий не являлся самодостаточной фигурой, какой, к примеру, для анархистского движения был князь Петр Кропоткин. Того ценили прежде всего как ученого и идеолога. Троцкий ни тем, ни другим не являлся никогда. Так что с российскими эмигрантами он не ссорился.
И ведь, как мы увидим дальше, когда наступила революция, он сделал для нее побольше, чем они все…
Шумим, братцы, шумим
У конкурентов, эсеров, тоже было весело. Впрочем, обе революционные организации отметились и во взаимной сваре. Точнее, свара-то была постоянной, просто время от времени она усиливалась.
Так случилось и во время Амстердамского конгресса II Интернационала, начавшегося 14 августа 1904 года. На нем оказалось многовато тех, кто объявлял себя представителями российских трудящихся.
«Как известно, создание социал-демократической партии было провозглашено в Минске весною 1898 г.: об образовании партии с.-р. мы объявили почти четырьмя годами позднее, в январе 1902 года. Полномочия на представительство с.-д. в Социалистическом Интернационале, полученные Г. В. Плехановым, были признаны без задержек.
Дело с нами было сложнее: когда мы постучались в дверь Интернационала, Россия в нем была уже представлена не только Плехановым, но и еще его соперником „рабочедельцем“ Б. Кричевским, вынесенным на гребне волны нового прилива с.-д. элементов, получивших кличку „экономистов“. Это уже само по себе затрудняло наше положение: согласятся ли поставить для русских третий стул? Не найдут ли этого как бы „премией за раскол»? Но к этому времени фонды более умеренного „рабочедельчества“ успели упасть, а фонды „революционной социал-демократии“, представленной Плехановым, сильно подняться.
И так как личные взаимоотношения между Плехановым и Кричевским достигли необычайной остроты, то Рубанович предложил попытаться достичь на этой почве некоторого предварительного сговора с Плехановым. Не поймите меня превратно, – писал он из Парижа мне в Женеву (к сожалению, могу передать содержание письма лишь по памяти, своими словами), – тут не может быть и речи о каком-то маневре, вроде союза с Плехановым против Кричевского».
(В. М. Чернов)И началась склока. «Искра выпустила специальный номер, где было заявлено: «интересы всемирного социализма представлены в России только социал-демократами», а потому им принадлежит «право на единственное представительство в международной организации пролетариата интересов российского сознательного рабочего движения».
Замечу, что Ленина в «Искре» уже не было. Шумели именно меньшевики. Но ничего путного у них не вышло.
«Почти ровно за месяц до открытия конгресса (14-го августа 1904 года) произошел в Петербурге взрыв бомбы Сазонова, покончивший с карьерою бывшего победителя „Народной Воли“ фон Плеве, только что прославившего себя покровительством кишиневским погромщикам, усмирителям крестьян Украины и Поволжья, рабочих-стачечников и волнующихся студентов.
В сознании людей старшего поколения живет доселе память о том, каким вздохом облегчения, каким взрывом всеобщего энтузиазма откликнулась на этот акт страна. Эхо этого взрыва прокатилось далеко за пределы России. Пишущий эти строки мог лично наблюдать, какое совершенно исключительное внимание привлекла к себе на конгрессе эсеровская делегация, возглавляемая рядом имен, из которых чуть не каждое представляло живую историю русской революции и русского социализма: Брешковская, Волховской, Лазарев, Шишко, Рубанович, Минор, Гоц – и за которыми шли мы, представители нового поколения – Житловский, Чернов и др.».
(В. М. Чернов)Так что именно благодаря террористическому акту эсеры втерлись на конгресс.
Кроме всего прочего, эсеры также начали формировать заграничное общественное мнение в свою пользу.
«Вскоре произошло и еще одно событие, поднявшее престиж нашей партии за границей. Это была поездка „бабушки“ Брешковской в сопровождении Житловского в Америку. „Бабушка“ ехала туда со специальной пропагандистской – скажу точнее, апостольской миссией.
В Америке ей предстояло обратиться, между прочим, и к многочисленной, известной своей отзывчивостью, да и влиятельной, еврейской общественности. Какого же ей еще искать лучшего, чем Житловский, переводчика и посредника в сношениях с этой для нее непривычной аудиторией? Выехали они в октябре 1904 года.
„Бабушка“ имела в Америке совершенно исключительный успех на грандиозных и по числу участников, и по их энтузиазму массовых митингах, где зал дрожал от оваций, где женщины, слушая „бабушку“, заливались слезами, где не раз „бабушку“ по окончании ее речи толпа с пением революционных гимнов подхватывала на руки, проносила по зале и где нередко зал не мог вместить всех собравшихся и приходилось тотчас же дублировать митинг в другом, наскоро найденном помещении».
(В. М. Чернов)Специально для антисемитов. Брешко-Брешковская была не еврейкой, а дворянкой, и даже родом из помещичьей семьи. («Двойные» фамилии имелись только у дворян.) Но вот такие у неё были взгляды…
Как оказалось, высокие деловые качества Брешко-Брешковской имели и обратную сторону. Эта дама имела в жизни одну, но пламенную страсть – разнести Российскую империю к чертям собачьим. Так что она стала продвигать идею «аграрного террора» – то есть создания диверсионных отрядов, которые бы занимались нападениями на усадьбы. Заметим, что с точки зрения эффективности эсеры, прими они такую идею, имели все шансы возглавить революционное движение. Но для лидеров партии это оказалось чересчур. Впоследствии, в 1905 году, крестьяне стали громить усадьбы без помощи эсеров. И это бы ладно. Но в эмиграции умеренность членов ЦК породила определенные вопросы. Дескать, ребята, а вы отвечаете за лозунги, которые провозглашаете? Говорите о крестьянской революции, но ничего не делаете, чтобы её поднять…
И ведь так оно и было! Довольно быстро оказалось, что эсеров не очень волновали широкие народные массы. Лидерам был куда больше интересен более спокойный вариант: вырвать у властей представительный орган, а там… Там поглядим.
Такой расклад устраивал не всех. Тем более что откровенно сказать о своих планах лидеры партии не могли – кто б тогда с ними остался? Поэтому они врали и виляли. Но появились те, кто поставил вопрос ребром…
«Молодежи скопилось за границей вообще, а в Женеве в особенности, множество. Вскоре из нее выделился кружок, человек в 20–25, преимущественно рабочих из Западного края, особенно из Белостока».
(В. М. Чернов)Это были горячие парни. Они довели идеи аграрной революции до логического конца. Вот что они писали:
«На обязанности боевых дружин в деревне должны лежать организация и осуществление на местах аграрного и политического террора, в целях устрашения и дезорганизации всех непосредственных представителей и агентов современных господствующих классов…
Мы хотим, чтобы движение приняло такую форму, как в Ирландии, но мы не надеемся здесь исключительно на силы партии… Мы думаем, что нельзя всё возлагать на нас. Поднять деревню своими агитаторами мы не можем физически; единственное, что мы можем, – это оказать идейное влияние на борьбу крестьянства…
Мы можем только наводнить деревню листовками, брошюрами об экономической борьбе и об аграрном терроре. Партия не может регламентировать работу крестьянских организаций. Контроль здесь невозможен и вреден…
Мелкие деревенские организации, а равно и деревенские агитаторы-одиночки должны быть объединены в союзы, охватывающие возможно большие по пространству районы; должны быть поставлены в связь с городскими организациями, для обеспечения одновременности действий: должны подготовлять крестьянство своей местности к участию в общем одновременном движении и к расширению его в своем районе…
Необходимо повсеместное выставление крестьянами однородных требований, в духе нашей программы-минимум, и поддержание их всесторонним бойкотом помещиков и отказом от исполнения правительственных требований и распоряжений; сюда, в особенности, входит отказ от дачи рекрутов, запасных и от платежа податей.
Такой всесторонний бойкот вызовет, конечно, попытки сломить сопротивление крестьян репрессивными мерами. На такие репрессивные, насильственные меры необходим отпор также силой; подготовлять и осуществлять такой отпор есть дело крестьянских организаций, выступающих в этом случае в качестве боевых дружин. В подходящий момент такой отпор из ряда партизанских актов может превратиться в ряд массовых сопротивлений властям и, наконец, в частное или общее восстание, поддерживающее соответственное движение в городах или поддержанное им. Поскольку партийным лозунгом этого движения должно быть завоевание земли, оно должно состоять не в захвате определенных участков в руки определенных лиц или даже мелких групп, а в уничтожении границ и межей частного владения, в объявлении земли общей собственностью, в требовании общей, уравнительной и повсеместной разверстки ее для пользования трудящихся…
Мы не царские палачи, мы трудовой народ и мы готовы каждому, кто сидит у нас на горбу, свернуть шею. Мы не прочь выпить с горя, но косушка не вышибает у нас ума и совести и, принимаясь за дело, мы будем твердо помнить: бей чиновников царских, капиталистов и помещиков! Бей покрепче и требуй – Земли и Воли!»
Громить и жечь усадьбы крестьяне начали в 1905 году без помощи социалистов-революционеров. Однако голос экстремистов из Женевы был услышан. С партии сформировалась так называемая «оппозиция», которая впоследствии выросла в совершенно отмороженную партию социалистов-революционеров-максималистов.
Тем временем в эмиграции оформилась ещё одна сила – либералы. В 1902 году в Штутгарте (Швейцария) бывший марксист П. Б. Струве и его единомышленники стали издавать журнал «Освобождение». Либералы, как им и положено, выступали за введение в России демократической системы правления. Наиболее последовательные выступали за республику, более умеренные соглашались на конституционную монархию. Вообще-то эти господа выступали против насильственных действий.
В 1903 году либералы в швейцарском городе Шаффхаузене создали свою организацию – «Союз освобождения». Среди отцов-основателей мы видим множество известных людей – философы Н. А. Бердяев, С. Н. Булгаков, В. И. Вернадский, бывшая «экономистка» Е. Д. Кускова, будущий председатель первого состава Временного правительства князь Н. Н. Львов…
Впоследствии к этой компании присоединился и П. Н. Милюков, будущий лидер партии конституционалистов-демократов (кадетов). Собственно, программа «Союза освобождения» мало отличалась от кадетской.
Правда, до поры до времени было не очень понятно – что делать? Легальных путей деятельности в России не существовало. За нелегальные сажали. А этого либералы не любили никогда. Именно поэтому они очень хорошо работали с социалистами-революционерами. Логика понятна – либералы полагали, что террористы сыграют роль пугала для власти – а та, испугавшись, позовет их… Типичная мораль господ демократов – стремление решать свои дела чужими руками.
В сентябре 1904 года в Париже состоялась так называемая Конференция представителей оппозиционных и революционных организаций Российского государства. От «Союза освобождения» были либералы Милюков со Струве, от эсеров – Чернов и Азеф плюс представители разнообразных национал-сепаратистов. Вообще-то это были очередные эмигрантские посиделки. Однако Азеф, преследуя собственные цели, сообщил Департаменту полиции об этой тусовке как о возникшем центре, якобы объединившем все антиправительственные организации. Разумеется, реально такой организации не было, да и быть не могло. В эмиграции люди слишком серьезно относились к своим идейным разногласиям. Однако – Азефу верили. Тем более что он для этого немало сделал. Евно Фишевич постарался, чтобы иные агенты Департамента полиции и близко не могли подойти ни к эсеровскому ЦК, ни тем более – к Боевой организации. Жандармы прекрасно знали, где живут представители эсеровской верхушки, более-менее отслеживали их контакты… Но о том, что происходило внутри БО, они знали только со слов Азефа.
Что касается либералов. С началом русско-японской войны японская разведка стала подкидывать русской оппозиции деньги. Так вот, основные финансовые потоки шли отнюдь не эсерам и уж тем более – не социал-демократам. А… Правильно – именно господам либералам. И тратились они не на финансирование забастовок и даже не на динамит, а на легальные либеральные газеты вроде «Русского слова».
Грозовой перевал
Грянувшая в России в 1905 году революция изменила обстановку в эмигрантской среде. Как всегда случается, революция началась неожиданно. И потребовалось принимать решения в весьма запутанной ситуации. А ведь, как оказалось, никто из сидевших за рубежом революционеров понятия не имел, что именно необходимо делать? К тому же, за границей стали появляться новые персонажи, порожденные уже непосредственно революцией…
«Айне колонне марширен, цвайне колонне марширен»
К 1905 году в РСДРП вовсю продолжались внутренние разборки. Ленина ненавязчиво вытеснили из «Искры», затем его вышибли и из Центрального комитета РСДРП.
«Принимая во внимание 1) что тов. Ленин уже около года фактически не принимает никакого участия в работе ЦК, 2) что в последнее время это уклонение от сотрудничества превратилось в систематическую кампанию против ЦК… ЦК постановляет не считать тов. Ленина в числе своих членов, ни членом Совета Партии и довести о настоящей резолюции до сведения тов. Ленина и Совета Партии».
Причина такого поведения Владимира Ильича была в том, что ЦК был настроен на примирение большевиков и меньшевиков. А вот Ленин был резко против. Собственно говоря, он занимался «фракционной деятельностью», той самой, с которой впоследствии так упорно боролся. Главной целью Ленина был созыв партийного съезда, на котором он рассчитывал протащить свою линию. Нельзя сказать, что сторонников большевиков было в партии больше. Но они были активнее. Большевики в конце 1904 года выпустили такой документ:
«Заграничная часть партии, где кружки отличаются сравнительной долговечностью, где группируются теоретики различных оттенков, где решительно преобладает интеллигенция, – эта часть партии должна была оказаться наиболее склонной к точке зрения „меньшинства“. Поэтому там оно и оказалось вскоре действительным большинством. Напротив, Россия, где громче слышится голос организованных пролетариев, где и партийная интеллигенция в более живом и тесном общении с ними воспитывается в более пролетарском духе, где тяжесть непосредственной борьбы сильнее заставляет чувствовать необходимость организованного единства работы, – Россия решительно выступила против кружковщины, против анархических дезорганизующих тенденций. Она определенно выразила это свое отношение к ним в целом ряде заявлений со стороны комитетов и других партийных организаций».
Что касается ЦК, то он был против созыва съезда, справедливо полагая, что это приведет к новому витку противостояния.
Вокруг всего этого дела бегали представители Интернационала. Им происходящее шибко не нравилось. Еще бы! То, что в России накаляется обстановка, ни для кого секретом не являлось – а потому события в стране привлекали внимание людей левых взглядов во всем мире. А тут оказывалось, что революционеры, вместо того, чтобы бороться за счастье трудового народа, отчаянно ругаются друг с другом. Так что европейские товарищи бегали вокруг русских социал-демократов с призывами: ребята, давайте жить дружно…
Неизвестно, чем бы это всё закончилось. Положение у большевиков было не слишком веселым. Дело в том, что Ленин являлся единственным среди радикалов, кто мог бы сойти за теоретика и грамотного публициста. А 1905 год – это не 1917-й, когда хватило нескольких «стреляющих» лозунгов. Тогда требовалось как-то свои взгляды обосновывать. К тому же Ленин отнюдь не являлся самым заметным деятелем РСДРП. Когда говорили «социал-демократ», то подразумевали прежде всего Плеханова и Аксельрода. Но тут большевикам помогла… питерская охранка.
Центральный комитет РСДРП отнюдь не отсиживался за границей, большинство его членов – одни легально, другие нелегально – работали на территории России. И вот 9 февраля[42] 1905 года они устроили заседание в Санкт-Петербурге на квартире известного писателя Леонида Андреева. (Последний, кстати, имел тогда примерно такую же популярность, как сегодня – Борис Акунин. Но, тем не менее, он помогал революционерам.)
На заседание явились незваные гости – жандармы, которые препроводили всех за решетку. На свободе остался только самый дельный из верхушки большевиков – Леонид Красин, который опоздал к началу. Интересно, что Красин являлся стопроцентным практиком и тем ещё экстремистом. Он не уважал фракционную грызню, но всё-таки поддерживал Ленина – как самого деятельного из всех.
Арест Центрального комитета развязал руки большевикам – они с энтузиазмом бросились собирать съезд. Тот открылся 25 апреля 1905 года в Лондоне. Сторонники меньшевиков мероприятие игнорировали, но ленинцам это было уже не слишком интересно.
Кроме организационных моментов, которые нам не слишком интересны, встал главный вопрос современности – о вооруженном восстании. Обсуждение длилось долго. Что оно собой представляло, показывают следующие цитаты.
Воинов (Луначарский[43]): «“Революции не делают, революция – явление стихийное, не зависящее от воли каких бы то ни было вождей или политических партий“. Эта фраза повторяется очень часто, и, конечно, она выражает собой известную истину. Однако, несмотря на это, она может принести в ближайшем будущем столько же зла, сколько пользы принесла в прошлом. Когда стихийной революции нет налицо, т. е. когда общественно-политические формы не являются стеснительными и хрупкими рамками созревшего для новых форм социального содержания, тогда «фабрикация революций», из каких бы святых побуждений она ни исходила, как бы героически-самоотверженно ни проводилась, является не более как бессознательной провокацией масс. Нет сомнения, что при энергии частичный бунт всегда может быть организован, революция же есть удавшийся бунт, разросшееся в благоприятной атмосфере столкновение народа с отжившими господами положения. Но тот, кто сознательно стремится вызвать восстание, безусловно, страшно рискует, так как, в случае его неудачи, никакой личный героизм не может спасти организаторов восстания от ответственности за бесплодную растрату драгоценных сил. Несомненно, что воля организаторов, даже в том случае, если они представляют из себя широкую партию, может быть по отношению к революции лишь поводом, а не причиной, и все дело в том, имеются ли уже налицо достаточные социальные причины для коренного переворота…
Здесь представляется особенно важным, чтобы в самом начале забастовки, если возможно, даже первыми, – в ней приняли участие работники тех отраслей производства, от которых ближайшим образом зависит непрерывность производственной жизни вообще (как, например, каменноугольные копи, доменные печи и т. п.), и особенно – работники путей сообщения и путей сношения (ж. д., почта, телеграф, порты и пристани и т. д.). По отношению к этим последним отраслям то, что не доделано стачкой, должно быть дополнено непосредственным, планомерно организованным разрушением – порчей полотна дороги, телеграфных и телефонных проводов, мостов и т. п. Специально в городах такое же значение имеют способы освещения, может потребоваться разрушение газовых и электрических проводов, и, наконец, при известных условиях большое значение может иметь даже перерыв водоснабжения, но это, разумеется, лишь по отношению к аристократическим и буржуазным районам больших городов.
Тут стачка почти логически переходит в революционные действия и приводит к вооруженной борьбе, в которой затем, становясь на ту или другую сторону, должны принять участие и другие классы населения. Стойкость в общей борьбе и ее успех возможны только при определенности и единстве лозунгов, которые должны быть даны именно организующим авангардом восстания – пролетарской партией, и должны охватывать собою демократически-революционное содержание борьбы. Выступление на арену борьбы других демократических классов, ремесленников и особенно крестьян, есть не только неизбежный момент революции, но и необходимое условие ее победы. Поэтому перед выступлением па путь восстания надо строго учитывать и взвешивать не только настроение пролетариата, но и настроение других общественных слоев, особенно тех, которые по своей многочисленности и психологической не устойчивости могут иметь для революции наибольшее положительное и отрицательное значение: крестьян, ремесленной и торговой мелкой буржуазии городов. Настроение именно этих классов – наиболее чувствительный барометр общей революционности атмосферы.
Чем меньше соответствие между грандиозностью исторических задач, которые вынуждена поставить себе наша партия, и теперешней суммой ее сил, особенно если принять во внимание степень их дезорганизованное, тем большее значение приобретает подготовительный период работы для организации восстания. Только целесообразность и единство тактики в этом периоде может создать почву для целесообразности и единой тактики во время восстания».
Андреев (Алексеев[44]): «Я коснусь вопроса о вооруженном восстании только с теоретической стороны. Свержение существующей государственной власти становится неизбежной необходимостью, когда эта власть упорно отказывается идти навстречу насущным запросам жизни. Относительно чуткости нашего самодержавного правительства тут не может быть двух мнений. Если оно не смогло оценить силы такого противника, как Япония, и своей авантюристской внешней политикой ввергло страну в бедственную войну, то где ручательство, что оно сумеет оценить силу поднимающихся против него общественных элементов?
Революция неизбежна, а раз это так, то необходимо организовать ее, чтобы с наименьшей затратой сил достичь наибольших результатов. Несмотря, однако, на материальный и моральный урон, понесенный самодержавием в настоящей войне, оно еще слишком сильно, чтобы пролетариат мог помериться с ним один на один. Оно располагает армией, полицией, административным аппаратом, покрывающим сетью всю страну. Поэтому пролетариату для свержения самодержавия приходится искать союзников. Таким союзником может быть крестьянство. Союз с крестьянством не представляет для пролетариата опасности. При своей разбросанности, с одной стороны, и темноте – с другой, крестьянство не может взять на себя политической инициативы, не может подчинить пролетариат своему политическому руководству, а скорее само подчинится руководству пролетариата.
Экономические стремления крестьянства – стремление к захвату помещичьих земель – конечно, ничего социалистического в себе не заключают, но удовлетворение их будет способствовать развитию производительных сил в земледелии: часть продуктов или ценности продукта, отдаваемая теперь крестьянами помещикам за пользование арендуемой землей и потребляемая помещиками непроизводительно, пойдет или на улучшение питания, или на приобретение земледельческих орудий и т. п., т. е. получит производительное назначение… (Председатель просит держаться ближе к теме.) Я не согласен с теми, кто думает, что восстание может начаться и кончиться в одном или нескольких крупных центрах.
Чтобы быть успешным, восстание должно быть повсеместным. Необходимо отметить, что в ходе восстания дело не ограничится только свержением политического режима. Вместе с свержением предержащих властей, рабочие постараются избавиться хотя отчасти от той кабалы, в которой их держат капиталисты, постараются о сокращении рабочего дня, повышении заработной платы и т. д. Когда правительство свергается, свергнувшая его сила сама становится правительством, и если пролетариату будет принадлежать решающая роль в деле свержения самодержавия, то вопрос об участии его представителей во временном революционном правительстве решается сам собою. Некоторые с.-д. предполагают возможность созыва учредительного собрания царем-самодержцем и отмены самодержавного режима в стенах учредительного собрания. Такой идиллический взгляд оказывается в обращении „К пролетариату всей России“, выпущенном участниками конференции, представителями центральных комитетов: РСДРП, Бунда, Лат. СДРП и Рев. укр. партии. Самодержавный режим должен быть фактически свергнут прежде, чем станет возможно созвать Учредительное собрание в действительном смысле этого слова. Учредительное собрание может только дать юридическую санкцию…»
Я не зря привел такие длинные цитаты. Как видим, люди подробно обсуждают, каким должно быть восстание, что делать и так далее. Только вот… циничный практик Красин спускает всех с небес на землю:
«У нас о восстании идет много разговоров между представителями двух фракций. Вопрос идет о том, можно ли вооружить всю массу народа. С.-д. партия не может брать на себя задачу организовать восстание в его целом. Она не может явиться руководителем восстания, как это было в Италии (Гарибальди). Поэтому главная задача ее – пропаганда идеи восстания, призыв к самовооружению масс, вооружение и обучение пролетариата».
В переводе на нормальный язык с партийного жаргона это означает следующее: восстание-то, возможно, и будет, но мы не способны его возглавить и направить туда, куда нам нужно…
Так дело и пошло. В октябре того же года Ленин выпустил статью «Задачи отрядов революционной армии». Там были такие слова:
«Практические работы, повторяем, должны быть начаты немедленно, они распадаются на подготовительные и на военные операции. К подготовительным относится раздобывание всякого оружия и всяких снарядов, подыскание удобно расположенных квартир для уличной битвы (удобных для борьбы сверху, для складов бомб или камней и т. д. или кислот для обливания полицейских и т. д, и т. д., а также удобных для помещения штаба, для сбора сведений, для укрывательства преследуемых, помещения раненых и т. д. и т. д.).
Затем, к подготовительным работам относятся немедленные распознавательные, разведочные работы: узнавать планы тюрем, участков, министерств и пр., узнавать распределение работы в казенных учреждениях, в банках и т. д., условия охраны их, стараться заводить такие связи, которые бы могли принести пользу (служащий в полиции, в банке, в суде, в тюрьме, на почте, телеграфе и т. д.), узнавать склады оружия, все оружейные магазины города и т. д. Работы тут масса и притом такой работы, в которой громадную пользу может принести всякий, даже совершенно не способный к уличной борьбе, даже совсем слабые люди, женщины, подростки, старики и проч. Надо стараться сплачивать теперь же в отряды непременно и безусловно всех, кто хочет участвовать в деле восстания, ибо нет и быть не может такого человека, который при желании работать не принес бы громадной пользы даже при отсутствии у него оружия, даже при личной неспособности к борьбе.
Затем, не ограничиваясь ни в каком случае одними подготовительными действиями, отряды революционной армии должны как можно скорее переходить и к военным действиям, в целях 1) упражнения боевых сил; 2) разведки слабых мест врага; 3) нанесения врагу частичных поражений; 4) освобождения пленных (арестованных); 5) добычи оружия; 6) добычи средств на восстание (конфискации правительственных денежных средств) и т. д. и т. д. Отряды могут и должны ловить сейчас же всякий удобный случай для живой работы, отнюдь не откладывая дело до общего восстания, ибо без подготовки в огне нельзя приобрести годности и к восстанию».
Идеи, надо сказать, не самые глупые. Другое дело, что написаны они были в Лондоне, причем тогда, когда восстание было уже на пороге. И было абсолютно непонятно – кто должен был всем этим заниматься? То есть эмигранты жили одной жизнью, их партайгеноссе в России – совсем иной. Вот и получилось. Так, в Санкт-Петербурге Красин подготовил весьма серьезные отряды боевиков, запасы оружия – и так далее. Но в столице восстание не состоялось. Зато оно началось в Москве, где ни черта не было подготовлено, к тому же восставшие вообще не имели никаких стратегических целей. Как, впрочем, и другие восстания, прошедшие в тот период в России. Никакой координации между повстанцами не было, да и быть не могло.
Впрочем, непосредственно управлять из эмиграции революцией невозможно в принципе даже сегодня. А уж с тогдашними средствами связи и подавно.
Самое интересное состоит в том, что из социал-демократических эмигрантов наиболее заметную роль в русской революции сыграли как раз Парвус и Троцкий. Они приехали в Петроград, где стали издавать социалистическую газету, выходившую бешеным тиражом. Троцкий вошел в Петербургский Совет рабочих. Парвус издал «Финансовый манифест», целью которого являлся финансовый крах Российской империи. Краха не вышло, но убытки эта деятельность нанесла изрядные. В конце 1905 года их все-таки арестовали, отправили в ссылку, откуда они снова сделали ноги. Но в этой истории интересно иное. Несколько месяцев в столице империи, особо не скрываясь, действовали беглый ссыльный Троцкий и Парвус, который легально в Россию попасть никак не мог. Уже интересно… Начальник Петербургского Охранного отделения полковник Герасимов этот странный момент в своих мемуарах очень аккуратно обходит.
А дело в том, что парочка социалистов-авантюристов со своей идеей Соединенных Штатов Европы мыслила примерно в одном направлении со многими российскими промышленниками, а в особенности – с банкирами. Разумеется, социализм им был совершенно не нужен. А вот создание «Единой Европы» – почему же нет? Другое дело – какое бы место в ней занимала Россия с её неразвитой промышленностью? Но разве в 1991 году это волновало наших «демократов»?
Темные дела
А что же с главными конкурентами эсеров на крайне левом фланге? С ними тоже интересно получилось. 1905 год эсеры начали со страшного разгрома, который прозвали «Мукденом русской революции». (10 марта 1905 года русские войска потерпели серьезное поражение от японцев, оставив стратегически важный город Мукден. Так что это название было на слуху.)
Так вот, в партии эсеров вообще и в БО в частности последовал ряд провалов, которые на некоторое время практически парализовали деятельность партии. Именно поэтому в 1905 году эсеров особо и не видно. Провалы были связаны с двойной игрой Азефа. Напомню, он обманывал и охранку, и революционеров, причем и с тех и с других тянул деньги. Так в 1905 году Азеф получал от полиции 1000 рублей в месяц. Это выше зарплаты министра. С революционеров же глава Боевой организации тоже постоянно тянул деньги на «постановку работы», значительную часть которых он присваивал. Не говоря уже об экспроприациях, то есть грабежах. Если «акции» проводили члены БО, то деньги так и оставались в террористической структуре.
И всё бы хорошо, но на пост вице-директора Департамента полиции пришел знакомый нам Петр Рачковский. Этот человек и сам был мастером провокации, так что, в отличие от других полицейских начальников, Рачковский Азефу откровенно не доверял. Поэтому Рачковский вынудил Евно Фишевича сдать большинство как своих людей, так и многих других, кого он знал.
Удар оказался сильным, но не смертельным. Я уже говорил, что ЦК эсеров делала установку на «центральный террор». В результате «Мукдена русской революции» он оказался на некоторое время парализован. Но российским властям от этого легче не стало – выяснилось, что местные эсеровские организации тоже умеют стрелять и кидать бомбы. И ничего с ними никто поделать не может. В том числе – и партийное руководство.
Окончательно всё прояснилось после исторического Манифеста 17 (30) октября. Напомню, что этим Манифестом Николай II гарантировал определенные демократические свободы, а что самое главное – были обещаны выборы в Государственную Думу. Это совсем не являлось переходом к конституционной монархии, но многие полагали, что Манифест – первый шаг к ней, дальше уже можно будет бороться с царским правительством легальными способами, «откусывая» себе дополнительные права мелкими кусочками. (Так в XVIII–XIX веках английские либералы боролись с королевской властью.)
Лидерам Партии социалистов-революционеров возможность сидеть в Думе показалась куда более привлекательной, нежели работы по дальнейшему раздуванию революции. Но для этого требовалось создание легальной массовой партии, а это совершенно иная структура, нежели организация, «заряженная» на терроризм. Эсеры не додумались до схемы, широко распространившейся во второй половине ХХ века, – когда помимо легальной структуры, существует и боевой филиал, который якобы сам по себе…[45]
В общем, руководство эсеров приняло решение о временном прекращении террористической деятельности. Однако Боевую организацию распускать стало жалко. Решили её «законсервировать» – подразумевалось, что БО действовать не станет, но будет оставаться в состоянии боевой готовности. Разумеется, это было полным абсурдом. Экстремистская организация (реальная, а не карикатурная) подобна игрушке-волчку – она может сохранять устойчивость только в стремительном движении. Остановка непременно ведет к падению. Поэтому Азеф решительно заявил, что либо туда, либо сюда. Если БО не действует, она должна быть распущена. Как показали дальнейшие события, Азеф, будучи инженером, умел просчитывать ситуацию лучше, чем эсеровские лидеры…
Потому что очень быстро выяснилось: сидевшим за границей членам ЦК только казалось, что они всем руководят. На самом-то деле их власть и авторитет действовали в достаточно узких рамках. На их решение о прекращении террора широкие партийные массы просто-напросто наплевали. Более того. В начале 1906 года наиболее радикально настроенные откололись и образовали партию эсеров-максималистов, провозгласив своим методом уже совершенно отмороженный террор. Это было неприятно – потому как приходилось отмежевываться: «это не мы, это они». Но и те, кто остались в рядах, продолжали стрелять. В конце концов, БО в начале 1906 года была возрождена, хотя большинство членов Центрального комитета вернулись в Россию. В составе I Думы эсеры не участвовали, а вот дальше Чернов и остальные стали заседать в Таврическом дворце, при этом их товарищи продолжали стрелять. Но, как бы то ни было, эмигрантами они быть перестали. На время.
Впрочем, в эмиграции тоже было не скучно. Но для начала стоит рассказать о том, чего там не было. Азеф неоднократно доносил в Департамент полиции о существовании в Швейцарии некоего центра по подготовке террористов. В нынешнее время кто-то эти сведения повторяет. Оно, конечно, романтично выглядит. Однако никаких следов этот якобы существовавший центр не оставил. Дело-то в чем? Если террористов тренировали, то должны были где-то засветиться боевики с хорошей подготовкой. Не засветились. Эсеровский терроризм как раз был построен на использовании «одноразовых» исполнителей, порой и стрелять-то толком не умевших. Для изготовления бомб требовались лишь аккуратность и хладнокровие. Зато
за границей творились куда более интересные игры. То же самое было и с подготовкой пропагандистов. Их эсеры не готовили. Ни к чему это было. Собственно, партия была раскручена настолько, что в России в нее буквально ломились. Кстати, кроме революционного энтузиазма это было связано с нарождающимся декадентством. Одним из следствий этого течения была романтизация самоубийства. Уже в конце XIX века Российскую молодежь охватила буквально эпидемия самоубийств. Стрелялись по любому поводу и без него. Какое это имеет отношение к терроризму? Да самое прямое. Некоторым казалось, что умереть надо «красиво» – унести с собой ещё кого-нибудь. А заодно и прославиться.
Зато эмигранты ввязывались в весьма сомнительные игры. Самая знаменитая история связана с пароходом «Джон Крафтон». Суть ее вот в чем. В августе 1905 года финский социалист Конни Циллиакус из так называемой «Партии активного сопротивления» попытался переправить морем в Россию для революционеров большую партию взрывчатки и оружия. То есть в какой-то мере повторилась история с польским транспортом, в которой участвовал Бакунин. С одной лишь разницей. Поляки везли вооружение к совершенно конкретным адресатам. С «Джоном Крафтоном» было куда интереснее. На пароход было погружено 15,5 тысяч единиц огнестрельного оружия, 2,5 миллиона патронов и большое количество взрывчатки. Предполагалось доставить оружие и боеприпасы на финское побережье Балтийского моря, под Выборг, и разделить между всеми революционными группировками.
Сам подход вызывает некоторое недоумение. Революционных организаций было много и разных. Имелись: социал-демократы двух толков, фактически самостоятельный Бунд, эсеры и отделившиеся от них максималисты. Еще польские националисты. В Прибалтике, прежде всего в Латвии, поднималось движение «лесных братьев». Да-да. Тамошние сепаратисты и в 1905 году бегали с винтовками по лесам. Стали появляться и многочисленные анархисты – а среди этой публики каждая группа была сама по себе. Так что как они бы это оружие делили – вопрос интересный. Возможно, передрались бы…
Но до цели пароход не дошел – 7 сентября он сел на скалы в Ботническом заливе, а после потонул. В течение последующих суток команда сгрузила часть своего груза на соседний островок, а затем, взорвав судно, покинула его. В результате предназначавшиеся революционерам винтовки и боеприпасы частично погибли, а частично попали в руки царских властей.
«Прибывшие на место происшествия представители власти обнаружили 28 августа на острове Кольмэр покрытые брезентами и ельником около 700 винтовок, ящик с револьверами, патронами, взрывчаткой веществом, а также пачку эсеровских брошюр „Революционная Россия“ за № 68 на русском языке. Ещё около 1300 винтовок плюс три ящика револьверов были сданы местным населением. Надо полагать, часть оружия хозяйственные финны припрятали, дабы в скором времени пустить в ход».
(И. Пыхалов, историк)Историки до сих пор спорят – было ли кораблекрушение случайностью или люди из охранки подсуетились. Дело в том, что к делу с пароходом имел самое непосредственное отношение Азеф, так что российским спецслужбам было известно об экспедиции с самого начала. Кроме того, из-за интриг различных революционных групп была до конца неясна конечная точка маршрута. Так, большевик Красин прилагал много усилий, дабы пароход отправился не к побережью Финляндии, а к эстонскому берегу, в район Пярну, где предполагал всё добро загрести себе. Возможно, люди из российских спецслужб и сделали так, чтобы оружие в Россию уж точно не попало. Что подтверждает версию: команда могла быть подкуплена. Хотя, с другой стороны, кораблекрушения в Ботническом заливе – совсем не редкость – условия судоходства там не самые лучшие.
Гораздо более интересный вопрос – а кто финансировал этот проект? Японцы. Тут подсуетился ещё один знаменитый персонаж, священник Георгий Гапон, рассказ о котором ещё предстоит. В данный момент Гапон находился в эмиграции и занимал резко революционную позицию – правда, «революционную вообще», ни к каким партиям он не принадлежал. Так вот, Гапон получил от некоего купца Скокова 50 тысяч франков, на них и было куплено оружие. Есть данные, что Скоков действовал от имени японского посланника в Швейцарии.
«О том, какие именно приготовления имелись в виду, можно судить по представленной Циллиакусом смете, в которой детально расписывались статьи расходов (в фунтах стерлингов):
Для С. Р. – 4000 здесь Яхта – 3500 500 Лондон Экипаж и т. д. – 500 5000 ружей для Г. – 2000 1000 ружей для С. Р. – 800 8000 ружей для Ф. – 6400 5000 ружей для С. П. – 4000 500 ружей маузера для раздачи Ф. и С. Р. – 2100 Всего 21300 Уже получено 2000 Всего 23 000 Под С. Р. имелась в виду Партия социалистов-революционеров (эсеров), Г. – Грузия, Ф. – Финляндия, С. П. – Партия польских социалистов (ППС). Примечательно, что спустя десять с небольшим лет все эти японские клиенты станут противниками большевиков».
(И. Пыхалов)Но вообще-то точно об источниках финансирования неизвестно. Примечательно, что Гапон приобрел устаревшие винтовки швейцарского производства. Хотя, к примеру, главный социал-демократический боевик Красин успешно тащил в Россию из-за рубежа знаменитые немецкие винтовки Маузера Gewehr 98[46], или ничем не худшие бельгийские карабины. И то, и другое оружие продавалось любому желающему. То ли Гапон пожадничал и купил «побольше и подешевле», то ли плохо разбиравшегося в оружии священника просто слегка надули, втюхав заваль…
Тут мы плавно переходим к вопросу о сотрудничестве борцов за счастье народа с различными иностранными разведками. С революционерами – дело понятное. Для них всё, что идет на благо революции, является нравственным и правильным. Особенно – для эмигрантов. Дело-то в том, что эти люди по определению оторваны от жизни страны и в значительной степени теряют с ней связь.
К тому же эмигранты общались в том числе и с западными единомышленниками, у которых взгляды были разные… Речь тут не идет о вульгарной русофобии. Но ведь с точки зрения социалистических идей Российская империя являлась «оплотом реакции». И в таком случае её поражение казалось им благом. На войне с японцами гибнут русские люди? Так в этом виноват царизм… Заметим, кстати, что впоследствии представители белой эмиграции восприняли это мировоззрение на 100 %. Как и последующие диссиденты. Только место царизма у них заняли большевики.
А начет того, кто именно давал деньги… Стоит отметить, что японцы подсуетились весьма вовремя. Что происходило на фронтах Русско-японской войны? С чисто военной точки зрения японцы побеждали. Ими были взяты ключевая точка войны – Порт-Ар-тур и чрезвычайно важный в стратегическом отношении город Мукден. Русский флот на Тихом океане был фактически уничтожен в Цусимском сражении. Но только вот далось это Японии очень нелегко. К лету 1905 года Страна восходящего солнца почти полностью исчерпала материальные и людские ресурсы. Очевидцы рассказывали, что среди убитых японских солдат стали попадаться пожилые люди и совсем пацаны. У России с этим было куда легче. Конечно, для того, чтобы повернуть ход войны, потребовались бы огромные жертвы – японцы сражались бы до последнего патрона… Но ведь теоретически Российская империя могла бы «пойти на принцип». И просто «массой задавили» бы. Так что дестабилизация внутренней обстановки у противника была Японии очень выгодна.
Но ведь дело не ограничивалось революционерами. Куда больше денег было закачано либералам. Павел Милюков после Февраля 1917 года, ничуть не стесняясь, говорил, что он и его единомышленники получали деньги от японцев. Между прочим, тот же Милюков после Октябрьского переворота выступал за то, чтобы сдать Петроград и Москву немцам. Они, дескать, наведут порядок…
Кроме японцев активно суетились и англичане. В то время отношения России и Великобритании были просто аховыми. Гордые бритты ведь фактически толкали Японию к войне, предоставляли им кредиты, продавали оружие, готовили армию. Дело-то в том, что Страна восходящего солнца вылезла из самоизоляции и средневековья лишь в 70-х годах XIX века (так называемая «реставрация Мейдзи»). До того воевать японцам было просто нечем. Так вот, первоначально за образец для создаваемой армии они взяли германскую. Однако в итоге японские вооруженные силы были созданы по английскому образцу. К примеру, Япония была второй страной в мире (после Англии), солдаты которой были одеты в форму защитного цвета.
Но самое главное – англичане имели богатейший опыт тайных войн, в том числе и информационных. Так что действовали они неплохо. Ведь совсем не обязательно давать деньги напрямую. Можно и через «добровольные пожертвования» частных лиц. Использовали англичане и масонские связи. Именно так, а не наоборот. Масонов принято считать некоей страшной всемогущей организацией. Такого не было никогда. Масонских и околомасонских структур было в мире множество – часто они друг друга терпеть не могли, поскольку каждая считала себя самой правильной. Так что на самом-то деле это их использовали все, кто только мог. Кстати, в случае с «Джоном Крафтоном» английский след куда более вероятен. Дело в том, что японцы обладали отличной военной разведкой на Дальнем Востоке, но вот с политической разведкой – тут дело сложнее. Опыта не было. А ведь опыт требовался. Япония не являлась столь богатой страной, чтобы раскидывать деньги направо и налево. А ведь где была гарантия, что их попросту не украдут? Надо было знать, кому давать. Кстати, японская разведка и впоследствии не отличалась особенной изощренностью. Шпионаж, диверсии – это сколько угодно.
«В июле 1904 года Страну восходящего солнца посетил будущий польский диктатор Юзеф Пилсудский, получивший от японского генштаба 20 тыс. фунтов стерлингов для проведения разведывательной и диверсионной работы в тылу русской армии».
(И. Пыхалов)А вот англичане, во-первых, имели большой опыт тайных операций, а во-вторых – революционную среду прекрасно знали.
Стоит отметить, что правительственная пропаганда, разоблачая действия иностранных агентов, несколько перестаралась. Так, во время ноябрьского восстания в Москве сообщалось, что у повстанцев найдены японские винтовки «Арисака». Откуда? Тащить оружие через половину планеты – это несерьезно. Да и к тому же – это конкретная «засветка». Проще было купить в Европе. Тем более что, к примеру, Бельгия никогда не скрывала, что продает оружие абсолютно всем, кто готов его купить. Такая вот дубовая контрпропаганда нивелировала даже правдивую информацию.
Тройная игра Гапона
Теперь пришла пора рассказать об эмигрантской деятельности ещё одной колоритной личности – Георгия Гапона. Подробно о его деятельности и роли в «Кровавом воскресенье» я рассказываю в другой книге[47]. Так что его деятельность в России намечу пунктиром.
Георгий Аполлонович Гапон впутался в политику в 1903 году, связавшись с полковником Зубатовым, – священник возглавил петербургское отделение зубатовской рабочей организации. Вскоре полковник погряз в политических интригах и его с позором выперли в отставку. А вот Гапон остался. Дело в том, что Зубатов создавал свои организации для борьбы рабочих за свои права с предпринимателями. Он полагал – пусть уж лучше они это делают под покровительством полиции, нежели идут в революционеры. Это нравилось далеко не всем представителям высшей власти. К тому же, как показала практика, рабочих всё равно заносило в радикализм. Гапон же предложил иной путь – он провозгласил целью сугубо просветительские цели – создание всякого рода вечерних школ и кружков самодеятельности, рабочих чайных и так далее. При этом полицейским агентом, то есть человеком, давшим соответствующую подписку и получавшим деньги от охранки, священник не являлся.
Я уже упоминал, что Гапон был великолепным оратором и довольно быстро завоевал среди рабочих огромную популярность. Правда, священник, скорее, озвучивал то, что думали рабочие, а не продвигал им те или иные идеи. К тому же он обладал бешеным честолюбием – ему очень нравилась популярность, порой переходящая в фанатическое поклонение. Тем не менее, «Собрание фабрично-заводских рабочих Санкт-Петербурга» успешно существовало. Однако с самого начала имелись проблемы. Ряд рабочих активистов, входивших в правление Союза, рассматривали деятельность Гапона только как первый этап. Они не являлись революционерами, последних в гапоновские структуры не пускали ни под каким видом, но рассчитывали со временем создать нормальную рабочую организацию, отбросив «костыли» охранки. Тем временем ситуация в рабочей среде накалялась. Рабочие полагали – раз уж они создали организацию, почему бы им и не начать борьбу за свои интересы. Подчеркну – о политике речь не шла, только об экономических спорах: о незаконных увольнениях, размере зарплаты и так далее. Гапон был вынужден вести двойную игру – рабочим он говорил уже достаточно радикальные вещи. Дескать, пора выходить на борьбу. Своих покровителей из высоких кабинетов он успокаивал – всё хорошо, рабочие мирно просвещаются. Некоторое время ему это удавалось благодаря имевшимся у Гапона высоким связям – подавляющее большинство трудовых конфликтов начинались из-за мелочей, которые вполне можно было «решить по божески». Но вечно так продолжаться не могло. В декабре 1904 года в Санкт-Петербурге разразилась грандиозная забастовка, во главе которой быстро очутились ребята из гапоновской организации. Причем размах стачек достиг такого масштаба, что мирно решить дело было уже невозможно. Гапон, помимо своей воли, оказался во главе движения, что ему сильно не понравилось. В Российской империи за такие развлечения ему светила Сибирь. А священник отнюдь не являлся революционером, готовым идти до конца. Однако начни он призывать рабочих «сдать назад» – от него бы тут же все отвернулись. В этом опасность такой вот истерической популярности – она может очень быстро закончиться. Гапон нашел, казалось бы, отличный выход – устроить массовое шествие и подать петицию царю. Рабочие выпустят пар, император что-нибудь пообещает… И хотя бы на некоторое время напряжение спадет.
Но только вот вышло… Гапону власти уже не верили – они поняли, что он их обманывал. Вдобавок в петицию, благодаря стечению обстоятельств и самое главное – полной политической безграмотности Гапона, пролезли радикальные лозунги – фактически социал-демократические. Власти были запуганы до истерики, потому как решительно не понимали, что происходит. Кстати, сегодня любят повторять миф, что во время шествия революционеры готовили покушение на царя. Это пошло от последовавших потом оправданий разнообразного начальства. Но никто не может сказать, а кто именно готовил это покушение? Террористов тогда было ещё не слишком много. К тому же после Февральской революции 1917 года все спешили рассказать о своей борьбе с самодержавием – и террористы считались героями. Но никто не сказал о готовившемся в январе 1905 года покушении.
Николай II поступил, как ему свойственно, – спихнул ответственность на подчиненных. А те ввели в город армейские части и в свою очередь спихнули решение на армейских офицеров, непосредственно возглавлявших части, преградившие путь на границе рабочих окраин. А что вы хотите от штабс-капитана или поручика? В итоге 9 января мирная манифестация, участники которой несли иконы и портреты царя, была расстреляна. Это событие для развития революционного движения сделало куда больше, чем предшествовавшая агитация всех революционеров вместе взятых…
Что же касается Гапона, то в тот роковой день он шел во главе одной из восьми колонн. Эта, самая крупная, двигалась с Нарвской заставы. И возле Нарвских ворот была встречена огнем… Рядом с Гапоном находился эсер Петр Рутенберг. Этот факт позволяет борцам с масонами многозначительно кивать – вот видите… Тем более что Рутенберг впоследствии отошел от революционеров и примкнул к сионистам. Хотя вообще-то с Гапоном он познакомился за три дня до событий, когда процесс был уже запущен. Эсеру очень хотелось понять тайну влияния священника на массы.
Именно Рутенберг вытащил Гапона из-под огня. Он буквально оттащил священника на квартиру каких-то своих знакомых, где остриг ему длинные волосы и бороду и переодел в гражданскую одежду. (Священник был в рясе.)
Некоторое время Гапон был в шоке. Он ведь, как и многие, верил в царя. Но тут в его голове случился перелом. В тот же день Гапон написал воззвание:
«Братья и товарищи рабочие! Самому царю я послал 8 января письмо в Царское Село, просил выйти его к своему народу с благородным сердцем, с мужественной душой. Ценою собственной жизни мы гарантировали ему неприкосновенность его личности. И что же? Невинная кровь все же пролилась.
Зверь-царь… Так отомстим же, братья, проклятому народом царю и всему его змеиному отродью, министрам, всем грабителям несчастной русской земли. Смерть им всем!»
То есть священник перешел, точнее, перескочил на крайние революционные позиции, этот текст напоминает листовки анархистов и максималистов. Что интересно – на тот момент непосредственно к вооруженному восстанию не призывал ещё никто. То есть революционеры всегда говорили о революции, но вот так – подымайтесь прямо сейчас…
Вскоре Рутенберг переправил Гапона в имение людей, сочувствовавших революционерам. Там священник должен был дожидаться, пока ему устроят переход через границу. Однако Гапон не был подпольщиком. Сидеть в неизвестности в ожидании, что за ним могут явиться жандармы, было выше его сил. Гапон уехал из своего убежища и самостоятельно умудрился перебраться через границу и добраться на перекладных до Швейцарии. Не очень понятно, каким образом ему это удалось. Возможно, власти отнюдь не рвались арестовывать Гапона. Ситуация-то была для них неприятная. После 9 января в Петербурге прошли массовые аресты, в том чисел и среди либералов. Однако довольно быстро выяснилось: никаких революционеров за манифестантами не стояло. Да и вообще – на тот момент о каких-то резких действиях речь не шла даже среди революционеров. Решение о подготовке вооруженного восстания и эсдеками, и эсерами было принято позже. А Гапон мог много чего наговорить. К тому же суд над ним как раз мог спровоцировать нешуточные беспорядки. Так что, возможно, и решили – пускай уматывает…
Итак, Гапон оказался в Женеве, в центре русской революционной эмиграции. Там никого и ничего он не знал, как не знал он ни французского, ни немецкого языков. Два дня Гапон бесцельно шлялся по городу, пока, наконец, не набрел на русскую читальню. В ней он узнал адрес Плеханова, к которому и явился.
И сразу же оказался в центре внимания. Причем, о двусмысленной позиции Гапона, его связи с полицией тогда никому не было известно. Хотя кое-какие выводы, проанализировав события, можно было сделать уже тогда. Но никто этим заниматься не хотел. Гапон предстал перед публикой как «герой Кровавого воскресенья». Причем занимающий на тот момент ультрареволюционную позицию. Для революционеров всех видов и лично для Рутенберга он представлял большой интерес. Это ведь был лидер, сумевший создать мощную, чисто рабочую организацию. Революционеры о таком могли на тот момент лишь мечтать. Неудивительно, что им очень хотелось понять – каким образом это ему удалось? Так что с Гапоном многим хотелось познакомиться. В том числе и Ленину. Вот что писала Надежда Константиновна Крупская:
«Через некоторое время после приезда Гапона в Женеву к нам пришла какая-то эсеровская дама и заявила, что ее хочет видеть Гапон. Условились о месте свидания на нейтральной почве, в кафе. Наступил вечер. Ильич не зажигал у себя огня и шагал из угла в угол. Гапон был живым куском нараставшей в России революции, и Ильич волновался этой встречей[48]. Ильича очень интересовало, как мог Гапон влиять на массы».
То есть, как видим, Ленин буквально места себе не находил от нетерпения. Кстати, этот мелкий эпизод очень хорошо показывает отношения в этой среде. Зашла какая-то дама из конкурирующей тусовки, договорилась о встрече… Как видим, никакой непримиримой вражды не было – несмотря на отчаянную ругань…
Но Гапон стал популярен не только в революционной среде. О нем начала писать и западная пресса. Это понятно. Это ж какой информационный повод! В столице Российской империи массовых расстрелов явно мирной демонстрации ещё не случалось. «Заклятых друзей» у России всегда имелось достаточно. А тут такое доказательство «исконно русского варварства». К тому же Гапон очень хорошо смотрелся в виде беззаветного героя. Кроме всего прочего, он являлся красивым и обаятельным мужчиной, да и говорить умел. Он ведь в России очаровывал не только рабочих – но и был вхож в светские круги, где от него тоже многие были в восторге. Особенно дамы.
И тут с полной силой расцвела одна черта Гапона – его непомерное честолюбие. Он любил славу, причем, как оказалось, в том числе – и в самых примитивных её формах. В этом с ним мог сравниться только Троцкий. Да и то не тогда, а гораздо позже.
«На rue Corraterie Гапон отстал от меня. Я обернулся. Он стоял, застывши у витрины писчебумажного магазина, очарованный, не в состоянии оторваться от своего портрета на почтовой открытке. Я не стал мешать ему. Не мог мешать – так меня поразил его вид».
(П. Рутенберг)Ну, прямо-таки какая-нибудь малолетняя попсовая звездочка… Кстати, описанный эпизод свидетельствует и об уровне популярности батюшки. Вообще-то в те времена печатать почтовые открытки с изображением разных «героев дня» было обычным делом. Но все-таки, чтобы кто-то вложил деньги в подобную полиграфию, требовалась очень неплохая раскрутка персонажа – а ведь телевидения тогда не было, да и Гапон являлся иностранцем. Священник-то был не артистом и даже не писателем.
Одновременно Гапон ринулся и в политическую деятельность. Тут дело вышло гораздо хуже. Дело в том, что священник был совершенно невежествен в политических вопросах. Так, его представления о социализме сводились к тезису «все люди – братья». Для эмигрантской среды этого было маловато. И уж тем более – Гапон совершенно не понимал не только идеологических различий между различными оппозиционными группировками, он даже не видел причин, по которым они конфликтуют. Ну, не укладывалось в его сознании, что у каждого – у Плеханова, Ленина, Чернова – имелась своя вынесенная и взлелеянная теория о том, как обустроить Россию. И для теоретиков, каковыми они на тот момент являлись, своя правда была очень важна.
Впрочем, у него появились за границей и сторонники. Самым преданным из них был Афанасий Матюшенко – человек, возглавивший восстание на броненосце «Потемкин». В «час икс» он оказался самым отмороженным – восстание началось с крика Матюшенко «Бей их, братцы!».
Как известно, дело там закончилось тем, что броненосец ушел в Констанцу, где и был интернирован румынскими властями. Корабль вернули России, а вот моряков не выдали. Впрочем, российские власти особо и не настаивали, у них других проблем хватало. Моряки разбрелись кто куда, а вот Матюшенко не успокоился. Он ни к какой партии не принадлежал и к идеологии относился наплевательски. То есть являлся «революционером по жизни» – такие обычно шли в анархисты. Впоследствии он вернулся в Россию, пытался заняться терроризмом и был повешен. Матюшенко разделял мнение, что все эти эмигрантские разборки – никому не нужная болтовня. И он был не один такой за границей.
Так вот, Гапон решил объединить всех эмигрантов – причем не только разных революционеров, но и либералов. Причем объединить не как-нибудь, а вокруг себя, любимого. Правда, у РСДРП, как большевиков, так и меньшевиков, довольно быстро началось с Гапоном охлаждение отношений. Причиной послужил свойственный священнику авантюризм. Ведь и «Кровавое воскресенье» было типичной авантюрой. Дескать, выйдем на улицу – глядишь, что-нибудь и получится. Возможных последствий он не просчитал. А ведь, даже не случись трагического расстрела, они могли быть очень разными… Даже такие лихие ребята, как Ленин и Троцкий, по сравнению с Гапоном смотрелись очень осмотрительными товарищами. Но, кроме эсдеков, было много и других «буревестников».
24 апреля 1905 года Гапон созвал конференцию. Тон там задавали эсеры, но присутствовали представители различных национал-социалистов (разумеется, не в нацистском понимании, а сепаратисты с социалистическим уклоном) – поляки, грузины, армяне, прибалты.
На этой конференции Гапон показал класс. Напомню, что он позиционировал себя как самый революционный революционер. Однако при этом он иногда своими заявлениями буквально ввергал собравшихся в ступор. Вот что пишет очевидец Н. Симбирский:
«Председатель Гапон к немалому ужасу собрания заявил, что бесплатная экспроприация всех земель и бесплатная раздача их крестьянам внесут лишь разврат в крестьянскую среду и совершенно дезориентируют их и обратят в сообщество и даже кучу анархистов; что надо внушить крестьянину уважение к собственности, что если наделять их землей – а это чрезвычайно необходимо – то отнюдь не бесплатно».
Это позиция вообще не революционная, а праволиберальная. Может, она в чем-то даже и правильная. Но… Даже будущие конституционные демократы были тогда в земельном вопросе более радикальными. Как это соотносилось с революционными фразами? А никак. У батюшки была полная каша в голове.
В итоге конференции было принято решение о создании общего революционного комитета, в задачу которого входило «революционное воспитание масс». Да только сразу стало понятно, что это – очередная мертворожденная структура. Именно поэтому Гапон и влез в авантюру с пароходом «Джон Крафтон». Надо ведь было что-то реально делать…
Тем более что популярность Гапона в среде революционеров стала быстро падать. Он слегка утомил своим стремлением обязательно выбиться в лидеры. Мало того. Гапон и в петербургский период своей деятельности являлся, мягко говоря, не слишком честным человеком. Священнику вообще-то лгать не положено, но Гапон полагал, что это «ложь во спасение». Вот и в своей эмигрантской деятельности он постоянно привирал. К примеру, Матюшенко Гапон рассказывал, что лично был на пароходе «Джон Крафтон». Хотя священника видели как раз тогда в совсем ином месте.
Однако в узкой эмигрантской среде такие вещи не проходили. Так, один эсер в разговоре упрекнул Гапона в том, что он одновременно клянется в верности эсерам, но продолжает поддерживать контакты с большевиками. Священник стал уверять, что давно с ними не общается. На что эсер воскликнул:
– Да я совсем недавно видел, как вы выходили из квартиры Ленина!
Это о том, что эмигрантская «прослойка тонка». Как в деревне – все друг о друге всё знают… Понятно, что в такой среде постоянно привирающий человек не пользуется уважением. Ведь эти люди были не художниками или писателями, а занимались достаточно серьезным делом.
Так что эсеры в конце концов выпихнули Гапона писать воспоминания. Кстати, этот опус был заказан вполне респектабельным французским издательством – с соответствующим гонораром.
Во время эмиграции у Гапона появилась новая черта. Дело в том, что известность приносила ещё и деньги – за интервью журналисты хорошо платили. Священник в петербургский период жизни абсолютно не отличался корыстолюбием, по крайней мере, внешне – жил в задрипанных меблированных комнатах, ходил в потертой рясе, всегда был готов дать денег нуждающемуся рабочему. А тут он почувствовал вкус к хорошей жизни. Гапон отметился рядом романов со светскими красавицами, стал наведываться в Монте-Карло. Такие развлечения требуют изрядных денег. А ведь Гапон дураком не был, он прекрасно понимал, что его слава проходит. Революционеры на него стали косо посматривать, а интерес прессы проходит еще быстрее.
«За границею Гапон к сентябрю уже „надипломатичнился“, так изолгался, что не только какая-либо политическая деятельность, но и само существование его в эмигрантской среде сделалось невыносимым. Его авторитет упал здесь до нуля, а бешеное честолюбие по-прежнему не позволяло жить спокойно, никого и ничего не возглавляя».
(В. Кавторин, историк)Что же, дело обычное. Слава – это вроде наркотика. Человеку, который был «звездой», очень трудно вернуться к обычной жизни. Это хорошо видно на примере артистов и эстрадных музыкантов. Гапон же обладал, скорее, артистическим темпераментом. Возможно, ему надо было идти в актеры…
И Гапон обратился… к Департаменту полиции. Он связывается с Евстратием Павловичем (А. Медниковым), главой знаменитого «летучего отряда филеров», да и вообще – создателем в России профессиональной системы «наружки». Гапон пишет министру финансов Сергею Юльевичу Витте (на тот момент – второй после царя человек в стране) покаянное письмо.
«Естественно, я, скорее под влиянием возмущенных чувств, гнева и мести за неповинную кровь народных мучеников, нежели под влиянием истины и разума, впал в крайность. Первый провозгласил лозунг – вооруженное восстание, временное революционное правительство, изо всех сил пытался привести существующие в России социалистические и революционно-демократические партии для планомерных боевых действий. Но мало-помалу чад начал проходить… Густой туман, окутавший было мой ум и сердце, начал рассеиваться… Разум входил в свои права…»
Это отнюдь не было радикальной переменой позиций, такой как у Тихомирова. Гапон врал. Но что ему было надо? Как агент священник был не слишком полезен – к моменту написания письма эсеры его к серьезным делам не допускали. Да и агентов среди революционеров у Департамента полиции было полно и без Гапона. Священник рассчитывал на иное – на возрождение своего «Собрания…» Такие мысли и у властей имелись. В 1905 году ситуация уже выходила из-под контроля. Профсоюзы возникали явочным порядком. Забастовки следовали одна за другой – и теперь в их руководстве отмечалось множество социал-демократов и эсеров. Мало того. Либералы, будущие кадеты, создали так называемый «Союз Союзов» – благодаря этой структуре забастовками стали баловаться и государственные служащие. Так что идея возродить легальные, а следовательно, умеренные профсоюзы имела место. В конце 1905 года Гапон вернулся в Россию и стал возрождать Собрание.
* * *
И несколько слов о его дальнейшей судьбе. В России Гапон стал вести тройную игру. Перед властями он выступал как «умиротворитель рабочих». Перед революционерами, с которыми связи не порвал, позиционировал себя как ультрарадикал, который играет в легальные профсоюзные игры из тактических соображений, а на самом-то деле… Перед рабочими провозглашал нечто среднее. Однако долго продолжаться это не могло. Рабочие уже были не те, у них стали возникать вопросы к священнику: а что это ты, батюшка, единолично рулишь? После октябрьского манифеста пресса получила некоторую степень свободы – и журналисты стали выкапывать разные неприятные для Гапона факты, в том числе и по обстоятельствам «Кровавого воскресенья»… Тем более что на это имелся заказ – как со стороны левых, так и ультраправых, которым не нравились такие игры. К этому времени возник «Союз русского народа» («Черная сотня») – они сами претендовали на роль народных лидеров. Тем более что власть стала ориентироваться именно на черносотенцев.
К этому добавились и разные некрасивые финансовые дела. Газета «Наша Жизнь»: «Вчера, 18-го февраля, на происходившем собрании фабрично-заводских рабочих (гапоновская организация), посвященном вопросу о 30 000 рублях, полученных Гапоном от министра финансов, после горячих дебатов член центрального комитета П. П.Черемухин покушался на самоубийство, четыре раза выстрелил в себя из револьвера. Жизнь его в опасности».
Конец был невеселый. Гапон окончательно запутался и сделал самую большую ошибку в своей жизни. Он заявил Департаменту полиции, что его старый знакомый эсер Рутенберг готов выдать Боевую организацию за 25 тысяч рублей. Что вообще-то тот не мог бы сделать даже при желании – к БО он не имел никакого отношения, а Азеф не подпускал к своей структуре посторонних. Получив согласие властей, Гапон сделал такое предложение Рутенбергу. Тот для окончательных переговоров назначил 28 марта (10 апреля) 1906 года встречу в пустой даче в Озерках (тогда – пригород Петербурга), приведя в качестве свидетелей двух рабочих, участников «Кровавого воскресенья»… Когда рабочие убедились в том, что Гапон работает на охранку, они его повесили…
После поражения
С поражением московского вооруженного восстания, а также подобных выступлений в ряде других городов, революция отнюдь не закончилась. Но она перешла в иную фазу, в которой роль эмиграции резко упала. То есть сидевшие там ребята продолжали суетиться, проводить собрания и писать статьи. Но…
В России продолжались массовые крестьянские выступления – с поджогом усадеб, разграблением помещичьего имущества и прочими радостями. К мужицким бунтам революционеры не имели, да и не могли иметь никого отношения.
Что касается терроризма, то именно на 1906 год выпало самое большое количество террористических актов. Но только вот в это время стреляли уже все кому не лень и по всем, кто попадался на пути. Благо кроме эсеров имелись еще и максималисты, плюс к этому расплодились в огромном количестве анархисты. Это тоже шло мимо находящихся за границей вождей. Даже знаменитая Боевая организация эсеров свила себе гнездо на территории империи. Они воспользовались своеобразным положением Княжества Финляндского, являвшегося «государством в государстве». Российские жандармы не имели права производить аресты на финской территории, они были обязаны обращаться к местным властям. А среди тех имелось множество финских сепаратистов и шведских националистов[49]. Так что революционеры всегда заранее узнавали о том, что против них нечто затевается…
В общем, БО с комфортом расположилась в лыжной гостинице на берегу озера Имандра, откуда боевики и ездили в Россию на дело. В конце концов их сумели переловить, но речь не о том.
К тому же кое-кто из лидеров эмиграции перебрался в Россию. Кроме упомянутых Парвуса и Троцкого среди них был и эсер Чернов, не говоря уже о либералах. Так что роль эмиграции как центра русского оппозиционного движения на некоторое время сильно упала. Так что там шла своя, параллельная жизнь.
Особенности третейского суда
В какой-то мере заграница снова стала выполнять роль своеобразного «отстойника». То есть там околачивались те, кто по каким-то причинам не мог или не хотел заниматься активной борьбой.
Можно привести пример Бориса Савинкова. Слава о нем как о неуловимом террористе возникла в значительной степени благодаря его собственным мемуарам. На самом-то деле при желании жандармы его могли много раз арестовать, но не делали этого по требованию Азефа. Но как-то он всё-таки попался. Сам Савинков описывал это так:
«Таким образом вышло так, что я поехал в Севастополь с партийным поручением убить адмирала Чухнина уже в то время, как партия постановила временно прекратить террор. Об этом я узнал только в тюрьме из газет.
14 мая в 12 часов дня на Соборной площади города было совершено покушение на коменданта севастопольской крепости генерала Неплюева. Во время торжественной праздничной церковной службы (в этот день была годовщина коронации Николая II), когда Неплюев принимал церковное шествие, 16-летний гимназист Николай Макаров бросил в него бомбу, которая не взорвалась.
Тут же взорвалась бомба в руках другого участника покушения, матроса Фролова. Площадь была полна народу. Взрывом бомбы было убито 8 человек (в том числе и сам террорист). Среди убитых было 2 детей, 37 человек было ранено».
К этому теракту Савинков не имел отношения, но его арестовали. В то время действовали чрезвычайные законы, так что террориста гарантированно ждала петля без особых разбирательств. Однако он сумел бежать. Каким образом удалось организовать его побег – это одна из многочисленных загадок первой русской революции. Как бы то ни было, Савинков сумел вырваться из севастопольской тюрьмы и бежать за границу. Но только вот… Он оказался абсолютно не способен к своему любимому делу. Видимо, пребывание в камере смертников произвело на него сильное впечатление. Куда-то исчез кураж. А без этого террором заниматься невозможно. Потом накатились и иные события…
Одним из самых шумных событий эмигрантской жизни было появление там первого руководителя эсеровской Боевой организации Григория Гершуни. В 1904 году его приговорили к пожизненной каторге. Сначала он сидел в Шлиссельбургской тюрьме, а в 1906 году, когда ввиду демократических веяний ее закрыли, был переведен на знаменитую Акатуйскую каторгу в Восточной Сибири. Но кое-кто из эсеровских лидеров полагал, что Гершуни нужнее на воле. В частности, таковым был Азеф. Дело в том, что в 1906 году в революционных кругах уже стали ходить упорные слухи, что в ЦК партии социалистов-революционеров имеется агент полиции. Так что Азефу не помешал бы легендарный сподвижник, чтобы, говоря современным языком, прикрыть задницу.
Так или иначе, Гершуни организовали побег. Он сбежал. Причем двинулся на восток – и через Японию очутился в Соединенных Штатах. Представители тамошней еврейской диаспоры его встретили с восторгом, переходящим в экстаз. О некоторых причинах я уже пояснял. Но напомню. Русская революция была вообще популярна в левых кругах. А ведь, заметим, что тогда американские евреи – это были не только банкиры и торговцы. Большинство из них тогда являлись рабочими! Они были объединены в собственные профсоюзы, которые представляли изрядную силу. К тому же царскую власть считали «антисемитской». Все сведения о погромах были преувеличены во много раз, да и подавались они так, будто чуть ли не сам Николай II отдавал приказы об их проведении. И еще одно обстоятельство. В связи с подъемом сионистского движения евреи нуждались в героях. И неважно, что цели российских социалистов-революционеров не слишком соответствовали целям сионистов. Напомню, последние мечтали о создании собственного государства в Палестине, а не о борьбе с царским правительством. То есть им выгодно было поддерживать как раз черносотенцев – так как страх перед погромами толкал многих российских евреев на отъезд на территорию будущего Израиля. Но. Пример вот таких людей, которые не боялись ни Бога, ни черта, вдохновлял[50].
В общем, Гершуни на той стороне Атлантики был устроен грандиозный PR. Он с триумфом проехал по Америке, читал лекции и собрал пожертвований на сумму 180 тысяч долларов. Теперь доллар обесценился, и, чтобы понять масштаб пожертвований, надо эту сумму умножить на 20. Так что в Европу Гершуни прибыл во всем блеске славы. Но этим его деятельность и ограничилась. Времена изменились – и романтику Гершуни места уже не было. К тому же бывший террорист был смертельно болен. Некоторое время он исполнял роль свадебного генерала, но в 1908 году умер от саркомы легких.
Вторая увлекательная история, произошедшая в эмиграции, была связана с разоблачением Азефа. Этим прославился Владимир Бурцев, 1862 года рождения, из дворян. Он являлся типичным эмигрантом. В молодости, в 1882 году, был замешан в студенческих беспорядках, арестован и сослан в Сибирь, в 1886 году бежал в Швейцарию.
Там Бурцев участвовал в разных народнических проектах. Примечательно, что он питал редкую даже для революционеров ненависть к монархии. Так, в 1897 году по настоянию российского правительства за призывы к убийству царя английские власти приговорили его к 18 месяцам тюрьмы. Впоследствии его выслали даже из Швейцарии, хотя там-то паслись чуть ли не все революционеры. При этом Бурцев являлся… либералом. Он не верил ни в революцию, ни вообще в социализм. Оставаясь при этом пламенным сторонником терроризма. То есть полагал, что с помощью убийств можно вырвать у царского правительства демократические свободы. Хотя сам не то что ни разу ни в кого не выстрелил, но и вообще никогда в руках не держал оружия. Уже интересно?
В 1905 году Бурцев вернулся в Россию и стал издавать журнал «Былое» мемуарно-исторического направления. Одновременно он начал заниматься личностью Азефа. Сама история о том, как Бурцев вывел главного провокатора на чистую воду, очень интересна, однако она далеко уводит нас от темы. Факт тот, что к 1908 году Бурцев налево и направо стал обвинять Азефа в работе на Департамент полиции.
Для социалистов-революционеров это звучало жутким кощунством. Азеф для партии являлся, говоря современным языком, культовой фигурой. Потому как партия славилась прежде всего Боевой организацией. Так что отреагировали эсеры на это весьма нервно. В августе 1908 года в Лондоне проходила конференция партии социалистов-революционеров. Там было вынесено такое решение:
«Продолжать пассивно относиться к слухам, деморализующим партийные ряды, нельзя… уже обнаружился и источник их – именно Бурцев. Необходимо привлечь его к ответственности и тем сразу оборвать нить слухов…»
Итак, Бурцева решили судить. Однако суд всячески оттягивали – до тех пор пока потенциальный ответчик не пригрозил, что опубликует свои материалы в печати. Вот это было уже никому не нужно. Выхода у революционеров не оставалось.
Собственно говоря, история с Азефом интересна для данной темы именно этим самым судом, потому как он очень характеризует царившие там нравы.
…Существует довольно много способов решения конфликтов между людьми без привлечения государства. Я не имею в виду уголовщину или обычный мордобой. Самым известным из таких способов является судебный поединок, из которого выросла дуэль. Суть ее отнюдь не в соревновании, кто лучше фехтует или стреляет. Предполагалось, что правому поможет Бог. К примеру, в русской дуэли на пистолетах, на которой погибли Пушкин и Лермонтов, особо метко стрелять и не нужно было. Там дело решал случай. Или Бог.
Существует и так называемый третейский суд. Суть его в том, что конфликтующие стороны привлекают к решению дела каких-либо авторитетных для них людей. Кстати, офицерский суд чести или блатная «правилка» – это тоже варианты третейского суда. Я не зря привел эти примеры. Из них понятно, что такой вариант решения проблем возможен лишь в достаточно закрытой корпорации – когда проигравшей стороне сложно наплевать на его решение. Революционеры-эмигранты являлись именно такой средой. И дело даже не в угрозе того, что такого персонажа убьют. Бойкот – это тоже сильное средство. Поэтому третейский суд довольно часто использовался в этой среде. Другое дело, что никогда не поднимался вопрос такого уровня. Повторюсь – речь шла не просто о главе «главного инструмента» партии социалистов-революционеров, но и о Герое, Символе. Понятно, что в узкой эмигрантской среде слухи о возне Бурцева ходили уже вовсю. Тем более что он уже успел разоблачить нескольких агентов – не только в родной партии, но и у социал-демократов. Понятно и другое – у конкурентов отношение к конфликту было несколько иным, нежели у эсеров. Отношение к БО у социал-демократов являлось смесью идеологического неприятия, личного сочувствия и зависти. (Последнее связано с тем, что шум-то террористы подняли изрядный.) Поэтому эсеры решили вынести сор из избы. В состав суда был включен идеолог анархизма, Петр Алексеевич Кропоткин. К партии эсеров он никакого отношения не имел. Об этом человеке в книге не было рассказа, поскольку в русской эмиграции он стоял несколько сбоку.
Отступление. Мятежный князь
С практической точки зрения Кропоткин сделал совсем немного. Но влияние его на российских революционеров огромно.
Петр Алексеевич Кропоткин родился 27 ноября (9 декабря) 1842 года. По происхождению он был настолько родовитым, что дальше просто некуда. Кропоткин являлся Рюриковичем. По сравнению с ним члены императорской семьи были плебеями. Специально для любителей аристократии. Род Романовых пошел с XVI века, с Ивана Кошки, человека очень сомнительного происхождения. А их претензии на власть обосновывались тем, что первая жена Ивана Грозного была из этого рода. Кто они по сравнению с Рюриковичами? Автор не питает никакого уважения к длинным родословным, но факт есть факт.
Кроме того, Кропоткины были людьми не бедными. То есть они являлись нормальной российской элитой. В соответствии с этим, Петр Кропоткин поступил в Пажеский корпус. Более элитарного учебного заведения в России не существовало. Но вот только, выйдя из него, Петр Алексеевич повел себя странно. Он не вышел, как нормальные люди, в гвардию, после службы в которой открывались блестящие карьерные перспективы, а поехал служить в Восточно-сибирское казачье войско. Все крутили пальцем у виска. Но Кропоткина увлекла идея: идти «за туманом и за запахом тайги».
Кропоткин и пошел «за туманом». Он принял участие в нескольких экспедициях по Восточной Сибири. Причем забирался в самую глухомань. Он открыл, к примеру, никому до этого не известный горный хребет, и теперь носящий его имя.
Но это бы ладно. В 1864 году Кропоткин под именем купца Петра Алексеева пересек Маньчжурию. А вот это уже называется стратегической разведкой. В те времена много ходило по миру таких «путешественников в штатском» разных национальностей. И ведь впоследствии Россия полезла в Маньчжурию. Так что Кропоткин не зря там болтался. Он добывал определенные сведения о стране.
Кроме того, Кропоткин зарекомендовал себя серьезным ученым. Он являлся членом Географического общества, где пользовался полным уважением. Однако… Его понесло в революцию. Я снова напоминаю – это был не романтический мальчик, начитавшийся книжек. Автору этой книги приходилось бывать в тайге. Так что я кое-что в этом деле понимаю. Кропоткин прошел по таким местам… Снимаю шляпу.
Почему такого человека понесло в революцию? Так ведь он видел то, что видел. Сибирь тогда была местом, где закон – тайга, а прокурор – медведь. И беспредел там царил всякий. Разномастные начальники являлись местными царьками, которые делали что хотели. Управы на них не было. Плюс к этому – местные богатеи. Тогдашние золотопромышленники вели себя так, что бандиты девяностых кажутся законопослушными гражданами. А что? На тогдашних олигархов в Сибири также не имелось никакой управы. И это Кропоткин видел. Далее. Он поработал разведчиком. Но ведь разведка (а по тем понятиям – «шпионство») – дело не самое благородное, особенно по тогдашним дворянским представлениям. А потому, когда вбитые с детства представления о чести сталкиваются с жестокой реальностью, люди могут сделать разные выводы. Одни – «это тоже служба Отечеству, раз уж так вышло, будем возиться и в этой грязи». Но… Можно ведь было сделать и иной вывод. Если государство применяет такие методы, то значит, государство как институт – зло… Кропоткин подался в революционеры. Во время поездки за границу он познакомился с Бакуниным и вступил в Юрскую федерацию. Затем являлся членом народнического кружка «чайковцев». Там он отличился тем, что наладил неплохо действовавший канал переправки литературы с помощью контрабандистов (об этом способе речь шла). Во многом ему помогало вынесенное из экспедиций умение общаться с разными людьми.
Правда, недолго музыка играла. В 1874 году Кропоткин был арестован и заключен в Петропавловскую крепость. Впоследствии он был переведен в тюремную больницу, где режим был мягче. Откуда бежал и оказался за границей.
Пребывание Кропоткина в эмиграции было куда больше связано с международным анархическим движением, нежели с российскими революционерами. В 1882 году он был арестован французскими властями. Местные анархисты устроили в Лионе взрыв, так его на всякий случай тоже загребли. Кропоткин получил пять лет. В 1886 году его досрочно выпустили, мятежный князь переселился в Великобританию и, в общем-то, отошел от активной политической деятельности. Он стал заниматься разработкой теоретических вопросов анархизма, выпустил ряд книг, став кем-то вроде «живого классика». Причем его уважали и те эмигранты, которые анархистских идей абсолютно не разделяли, в том числе и Ленин. Ни у кого не вызывала сомнение его объективность. Кропоткин смотрел на происходившее с эдакой олимпийской высоты.
* * *
Итак, вот таким был третейский суд. Он начался 10 октября 1908 года в Лондоне, на квартире Савинкова. Поскольку судили Бурцева, то Азеф на этом сборище не присутствовал. Подробности его описывать нет смысла. Главное – Бурцев доказал свои обвинения. Козырем «охотника за провокаторами» стало признание бывшего начальника Департамента полиции Алексея Александровича Лопухина, что Азеф – агент полиции. Вопрос, почему Лопухин «раскололся», до сих пор является предметом споров историков. Но что сделано, то сделано. Кропоткин был однозначно согласен с выводами Бурцева. Другой член суда, «Герман Лопатин», сказал: «За такое убивают».
Члены ЦК эсеров были в полном шоке. Рушился весь их мир. Так что революционеры стали метаться. Савинков и Чернов в начале декабря 1908 года отправились в Лондон, где тогда находился Лопухин, с тайной надеждой, что он не подтвердит того, что сказал Бурцеву. А тот взял да и подтвердил. Так, он заявил, что Азеф являлся самым крупным провокатором в партии социалистов-революционеров и в последнее время получал до 14 тысяч рублей в год. Савинков впоследствии писал:
«В искренности Лопухина нельзя было сомневаться, в его поведении и в словах не было заметно ни малейшей фальши. Он говорил уверенно и спокойно, как честный человек, исполняющий свой долг».
И встал вопрос: а что теперь делать? «Собрания эти были почти ежедневные, в составе 15–20 человек.
Дебатировался вопрос – как быть с Азефом?»
(А. Аргунов, член партии эсеров)Дело в том, что многие боевики ничего слышать не желали. Так что руководители партии опасались нового раскола. А ведь имелась опасность, что в случае ликвидации Азефа наиболее отмороженные из боевиков начнут стрелять и в них… Имелось и еще одно опасение.
«Казалось, что убийство в Париже (там в это время находился Азеф. – А. Щ.) человека повлечет за собой огромные репрессии для всей эмиграции, даст в руки русского правительства оружие разделаться при содействии французского со своими врагами».
(А. Аргунов)То есть одно дело – устраивать убийства в России, другое – «наследить» в Европе, где партийные руководители обретались. Вообще-то всерьез говорить о каких-то репрессиях французских властей против партии в случае убийства Азефа не стоило. Слухи были сильно преувеличены. Впоследствии сами эсеры, а именно так называемая «судебно-следственная комиссия», созданная партией в 1911 году, признавала:
«Главой французского правительства был в то время Клемансо, который едва пожелал бы, да едва ли и мог устроить в угоду русскому правительству гонения на русскую эмиграцию или даже только на одну партию социалистов-революционеров».
То есть непосредственно убийцу, если бы поймали (а попробуй, поймай мастера подпольной борьбы), то осудили бы. Но раскручивать дело по этому поводу уже стали.
…У членов ЦК случился буквально паралич воли. В итоге приняли решение продолжить расследование – то есть из всех вариантов был выбран самый глупый. Почему? Да потому что слухи-то уже ползли.
Вскоре были получены новые данные – причем о том, что Азеф продолжает контактировать с зарубежными агентами Департамента полиции. Его снова решили допросить. 5 января 1909 года трое посланцев ЦК – В. Чернов, В. Савинков, Н. Панов прибыли на квартиру к Азефу. Примечательно, что им было запрещено иметь при себе оружие. Разговор был длинный, в ходе его Чернов предложил:
«Мы предлагаем тебе условие: расскажи откровенно о твоих сношениях с полицией. Нам нет нужды губить твою семью. Дегаев и сейчас живет в Америке».
Азеф продолжал «идти в отказ». А дальше… Революционеры ушли, обещав нагрянуть на следующий день в полдень. Причем не оставили никого следить за квартирой. Хотя ведь понятно – если человек виноват, то он сбежит. Благо Азеф, профессиональный подпольщик, бегать-то умел… Что и сделал, бросив жену и детей.
То есть получается, что Азефа сознательно отпустили. Впоследствии руководители партии уверяли, что у них не было возможности устроить слежку. Однако…
«В эсеровской эмиграции в Париже можно было найти достаточное количество людей, готовых беспрекословно повиноваться распоряжениям ЦК, так что можно было легко установить слежку за квартирой Азефа до истечения срока ультиматума – до 12 часов 9 января».
(Л. Прайсман, историк)Есть более честные высказывания.
«Атмосфера нерешительности, скованность действий… продолжали царить до самого последнего часа… И все это в совокупности, вся эта атмосфера растерянности, порожденная хаосом, мнений, постановлений, сказалась, конечно, и в отсутствии практических мер на случай допроса и после допроса. Переход от Азефа-товарища к Азефу-провокатору оказался не под силу не для одних только членов ЦК, а и для таких людей, как боевики, которым легче, чем кому-либо, было протянуть руку к браунингу, которым легче было разобраться и осуществить практические меры, чтобы заподозренный, но не изобличенный провокатор не ускользнул».
(А. Аргунов)«Впоследствии я задавал себе такой вопрос: понимал ли я в то время, ясно ли я давал себе отчет, что из всех товарищей по партии именно на мне и, быть может, на Карповиче лежит обязанность персонально убить Азефа. И я себе ответил, что да, я совершенно ясно эту свою ответственность сознавал. Тогда я задал себе вопрос: почему, собственно, я Азефа не застрелил тут же, на допросе? И вот я вам должен ответить совершенно искренне, как я себе ответил на этот вопрос. Нужно вам сказать, что мои отношения с Азефом в последние годы были очень хорошие, то есть мне они казались очень хорошими. Личной дружбы между нами никогда не существовало, но в моих глазах он был единственным достойным мне товарищем по прошлым боевым делам. И я не ошибусь, когда я скажу, что мое чувство к нему было приблизительно братское.
Когда я убедился в том, что он провокатор, я понял, что в тот момент мое чувство к нему не изменилось, то есть я чувством этого не воспринял. Когда я голосовал в собрании за его убийство, я голосовал чисто логически, лично же я в себе, несомненно, сил его убить в тот момент не чувствовал и на допросе я с ним говорил, зная и понимая, что он провокатор, не так, как если бы я говорил с чужим мне провокатором».
(Б. Савинков)Впоследствии эпизод с бегством Азефа Савинкову припоминали многие. Дело в том, что глава БО прикрывал своего помощника от арестов. По простой причине – если всех вокруг тебя забирают, а ты постоянно выкручиваешься, тут и полный дурак догадается, что дело нечисто. Но пошли слухи, что Савинков тоже не без греха…
Разгром
После разоблачения Азефа к Бурцеву пришла мировая слава. Это дело имело громадный резонанс во всем мире. Бурцев получил прозвище «Шерлок Холмс русской революции». Газеты наперебой заказывали ему материалы и были готовы платить за них любые деньги. И ведь платили наверняка не только издатели… Но об этом ниже.
«Через его руки прошли миллионы – в буквальном смысле слова. Прошли, но не задержались, он деньгами не интересовался и в них ничего не понимал».
(В. Зензилов, историк)В самом деле, Бурцев все приходящие к нему деньги легко раздавал. Он помогал любому эмигранту, который об этом просил. Понятно, что кроме революционеров его помощью пользовались и всякие проходимцы, которых всегда хватало.
Сам же Бурцев решил создать в Париже нечто вроде специальной структуры по поиску полицейских агентов.
Вот что вспоминал Г. Лопатин, участник того самого третейского суда. Впоследствии он очень подружился с Бурцевым и помогал ему в его деятельности.
«Покоя не дают, пристают. На днях звонит кто-то по телефону. Подхожу. – Кто говорит? – Раскаявшийся провокатор. Можно прийти? А потом молчание, и тот же голос боязливо добавляет: – А в морду не дадите?»
Причем Бурцев работал на все революционные организации. Ему и в самом деле удалось выявить ряд крупных агентов Департамента полиции, действовавших как среди эсеров, так и среди социал-демократов.
А ответом на это…
«Ненависть, глубокая и искренняя, была ему ответом со стороны партийной эмиграции за его розыскную деятельность».
(А. Спиридович)А чему тут удивляться? Агентов ведь было и в самом деле много. А те, кто в играх с полицией был непричастен, опасались – а вдруг
Бурцев и их объявит стукачами? Для человека, вся жизнь которого была в революционном движении, такое обвинение являлось полным крахом. Известны случаи самоубийств людей, обвиненных в сотрудничестве с охранкой (причем, как потом оказалось, напрасно обвиненных).
Но Бурцев этим не ограничивался.
«Революционеры, которым деятельность Азефа причинила столько вреда, пытались теперь использовать это разоблачение в своих интересах… Если верить им, то выходило, что Азеф был организатором и руководителем всех без исключения террористических покушений, имевших место в России за время с 1902 по 1908 г., и что все эти покушения делались… часто и с прямого одобрения высших руководителей русской политической полиции… Особенно много усилий в этой области потратил В. Бурцев. В течение нескольких лет он издавал за границей специальную газету „Общее дело“, в которой почти из номера в номер печатал статьи на тему „Столыпин, Герасимов и Азеф“, доказывая, что мы втроем были главными организаторами покушений последних лет».
(А. Герасимов, полковник)Главной же мечтой Бурцева стало повалить премьера П. А. Столыпина. Вообще, этот «Шерлок Холмс» принадлежал к тому типу людей, которым необходим персонифицированный объект ненависти. Так, он люто ненавидел Николая II – именно его, а не монархическую власть. Потом взъелся на Азефа. А там и на Столыпина… Бурцев полагал, что, раскрутив дело Азефа, можно повалить премьера. Депутатам Государственной думы он рассылал послания вроде такого:
«Многоуважаемый депутат! Надеюсь, Вы получили письмо Азефа – его нельзя опубликовать ранее субботы, а Вы тем временем соберите в „России“ (страховое общество) все дополнительные сведения. Дайте мне знать, в чем дело.
Что же касается до моей новой заметки, то давайте ее куда-нибудь в печать, чем полнее используют ее, тем лучше.
Еще раз просьба ко всем. Как относятся к „делу Азефа“? Что можно ожидать? Хотят ли поставить вопрос не об Азефе, а об его укрывателях? Неужели, если Милюков и другие могут заявлять, что верят в то, что Азеф – убийца Плеве, то этого не могут заявить левые депутаты с кафедры (Думы) и потребовать следствия для определения виновности: первое – Азефа, второе – азефовцев? Необходимо, чтобы русское общество услышало те же самые обвинения не от меня, а от народного избранника и чтобы все могли это цитировать.
Даже если правительство сумеет вывернуться и на этот раз, то оно подготовит само почву для окончательной схватки.
Отставка Столыпина – вот девиз всех, кто верит в то, что он лгал 24 февраля 1909 г. в Думе, спасал Азефа от суда и прикрывал всех азефовцев[51], будучи сам Азефом 96-ой пробы.
Неужели никто не хочет так поставить вопрос в Думе? Готовый к Вашим услугам В. Бурцев». И так бесконечно. И вот теперь угадайте, откуда у Бурцева были деньги?
У Столыпина имелось множество разнообразных врагов – как в России, так и за границей, как слева, так и справа. К примеру, премьер был категорическим противником того, чтобы Россия в ближайшие двадцать-тридцать лет ввязывалась в любую войну, а сторонников обратного было огромное количество – начиная от французских политиков и заканчивая собственными «ястребами»…
Но в конце концов Бурцев всех немного утомил – и его активность сошла на нет.
Что касается Азефа – то он ушел в частную жизнь и больше на революционном горизонте не появлялся.
* * *
Разоблачение Азефа нанесло партии социалистов-революционеров страшный удар. Эту историю со смаком обсасывала как российская, так и западная печать. Причем более всего постарались те, кто имел очень слабое представление как о российском революционном движении, так и о России вообще. В ход пошли всякие психологические и даже мистические выверты. Так, Азефа называли «инфернальным героем Достоевского». В самом деле – эдакий «черный человек», упивающийся тем, что творит зло и манипулирует людьми как марионетками.
Разумеется, не остались в стороне и конкуренты, социал-демократы. Вот что написал язвительный Троцкий, который подвел под «азефовшину» теоретическую базу, обосновывая идейную несостоятельность конкурентов.
«Тайна азефщины – вне самого Азефа; она – в том гипнозе, который позволял его сотоварищам по партии вкладывать перст в язвы провокации и – отрицать эти язвы; в том коллективном гипнозе, который не Азефом был создан, а террором, как системой. То значение, какое на верхах партии придавали террору, привело, по словам „Заключения“[52], – „с одной стороны, к построению совершенно обособленной надпартийной боевой организации, ставшей покорным оружием в руках Азефа; с другой – к созданию вокруг лиц, удачно практиковавших террор, именно вокруг Азефа, атмосферы поклонения и безграничного доверия“…
Уже Гершуни окружил свое место полумистическим ореолом в глазах своей партии. Азеф унаследовал от Гершуни свой ореол вместе с постом руководителя боевой организации. Что Азеф, который несколько лет перед тем предлагал Бурцеву свои услуги для террористических поручений, теперь разыскал Гершуни, это немудрено. Но немудрено и то, что Гершуни пошел навстречу Азефу. Прежде всего выбор в те времена был еще крайне мал. Террористическое течение было слабо. Главные революционные силы стояли в противном, марксистском лагере. И человек, который не знал ни принципиальных сомнений, ни политических колебаний, который готов был на все, являлся истинным кладом для романтика терроризма, каким был Гершуни. Как все-таки идеалист Гершуни мог нравственно довериться такой фигуре, как Азеф? Но это старый вопрос об отношении романтика к плуту. Плут всегда импонирует романтику. Романтик влюбляется в мелочной и пошлый практицизм плута, наделяя его прочими качествами от собственных избытков. Потому он и романтик, что создает для себя обстановку из воображаемых обстоятельств и воображаемых людей – по образу и подобию своему».
Во многом Лев Давыдович был прав. В партии эсеров было много людей, руководствовавшихся более эмоциями, нежели продуманными взглядами. А потому разочарование было страшным. Вот что сказал Чернову П. Карпович, являвшийся правой рукой Азефа, человек весьма недалекий, но пламенный революционер.
«У нас один выход: всем, не медля ни минуты, разбежаться в разные стороны, чтобы не напоминать видом своим друг другу о том, что было, и о том, что надо забыть навсегда, чтобы можно было как-то еще жить».
Так он и сделал. Карпович отошел от революционного движения, стал отзываться о революционерах резко отрицательно. Но он не перешел, как Тихомиров, в противоположный лагерь, да и в частной жизни себя найти не сумел. Надолго выбыл из игры и Савинков. Он шатался по парижским кабакам и развлекался с доступными девицами. Одновременно занялся литературой. И если его «Записки террориста» являлись просто мемуарами, то в двух художественных книгах – «Конь бледный» и «То чего не было» – он пишет о бессмысленности борьбы. Это книги не «контрреволюционные». Не «Бесы» Достоевского и не «На ножах» Лескова. Это чистой воды декадентство. По Савинкову, да, мир дерьмо, но и сделать-то ничего нельзя… Позже Савинков оклемался и вернулся к любимому делу, правда, уже под иными знаменами. Но это было позже.
По большому счету от этого удара эсеры оправиться так и не сумели. Да, в 1917 году они стали самой крупной российской партией. Но «пассионарность» они растеряли напрочь. В 1917 году они, не пикнув, сдали власть большевикам, в 1918-м в Сибири – Колчаку. В общем, был один позор.
Забавы социал-демократов
Главные конкуренты эсеров перенесли поражение 1905 года куда спокойнее. В общем и целом, они мыслили так. На этот раз не вышло. Что ж делать. Будем перегруппировывать силы и пытаться
еще раз. Но это не значит, что в этой среде царила тишь да гладь. Хватало своих веселых историй.
После поражения московского и ряда других вооруженных выступлений, 10‒25 апреля (23 апреля‒8 мая) 1906 года в Стокгольме состоялся IV съезд РСДРП, получивший имя «объединительного». Как и следует из названия, две враждовавших фракции решили договориться.
С этим сборищем связан забавный эпизод. Большая группа делегатов съезда из России плыла в Стокгольм по Балтийскому морю на пароходе. И пароход… наскочил на камень возле побережья Финляндии. Привет «Джону Крафтону»! Всю ночь корабль находился в очень опасном положении возле скалистого берега. Вот что вспоминал делегат съезда А. А. Луначарский, впоследствии – нарком культуры РСФСР/СССР.
«К утру нашу маленькую пушку, которая тревожно кашляла на корме, услышали из Гельсингфорса, и на выручку к нам приехал маленький полицейский пароход. Когда он забрал нас и отвез в Гельсингфорс, ему и в голову не приходило, что он имеет в своих руках ровно половину состава социал-демократического съезда».
Но никого не арестовали, посадили на другой пароход и отправили в Стокгольм.
Впрочем, съезд особого толка не имел. Хотя формальное объединение и произошло, реально противоречия решить не удалось.
Для порядка стоит упомянуть еще одно подобное мероприятие – V съезд, проходивший 30 апреля‒19 мая (13 мая–1 июня) 1907 года в Лондоне. Тогда в последний раз большевики и меньшевики встретились в рамках одной партии. Интересно в этом форуме то, что на нем вылез на политическую арену Троцкий. До этого съезда он некоторое время находился в стороне от русских дел, общаясь, в основном, с представителями западной социал-демократии. Но политика – штука такая… Если за тобой никого и ничего нет, то никакое красноречие не поможет, всерьез относиться к тебе не станут. Вот Троцкий и толкнул пламенную речь, претендуя на то, чтобы объединить РСДРП вокруг себя. Правда, его красноречие впечатления не произвело. Примечательно, что на этом съезде присутствовал делегат от города Баку по имени Иосиф Джугашвили (Сталиным он тогда еще не был). Так «вживую» впервые встретились эти два человека…
Что же касается партии – то она стремительно двигалась в сторону раскола.
Однако и внутри двух фракций было не все благополучно. Так, среди меньшевиков появилась группа «ликвидаторов». Напомню политическую ситуацию. Первую Думу социал-демократы гордо игнорировали. Однако, убедившись, что революция идет на спад, приняли решение поучаствовать в выборах. Чтобы, дескать, использовать думскую трибуну для критики правительства. И кое-кто выбрался.
Так «ликвидаторы» и предлагали – давайте свернем всю нелегальную деятельность и дальше станем действовать исключительно в рамках закона.
С точки зрения политической целесообразности этот проект был дохлым. Никаких реальных возможностей для борьбы за провозглашенные социал-демократами цели – борьбу за интересы рабочих – Дума не давала. Так что данным товарищам попросту хотелось исполнять роль «оппозиции его величества». Знакомо по нашим временам. Против «ликвидаторов» яростно выступал Плеханов, который отнюдь не являлся экстремистом. В общем, «ликвидаторов» из РСДРП турнули, они пополнили ряды «легальных марксистов».
У большевиков было тоже не все в порядке. Там появились леваки – «отзовисты» и «ультиматисты». Разница между ними нам не слишком интересна. Главное – эти ребята предлагали наоборот свернуть легальную деятельность и полностью сосредоточиться на подпольной борьбе. К этому течению примыкали А. Луначарский и А. Богданов, создатель теории «пролетарской культуры». Вся эта публика группировалась вокруг газеты «Вперед!».
К ним же подверстывались сторонники такого экзотического течения, как «богостроительство». Это была попытка совместить христианские и марксистские идеи. Точнее, так декларировалось. На самом-то деле «богостроительство» претендовало на создание своего рода «марксистской религии».
Заметим, что впоследствии, в общем-то, так и вышло. Марксизм в СССР стал квазирелигией. Но есть вещи, о которых вслух не говорят. Так что Ленин резко критиковал данных товарищей.
С левым крылом большевиков связано начало такого явления, как партийные школы. Связано оно с именем уральского ра бочего-большевика М. Вилонова. Он болел туберкулезом. Тогда эту болезнь лечить не умели, единственным шансом выжить было уехать хотя бы на некоторое время в места с хорошим климатом. Вилонов был ценным кадром, так что местный комитет РСДРП в 1909 году направил его лечиться на итальянский остров Капри. Где в тот момент пребывал писатель Максим Горький (Александр Пешков), у которого тоже были проблемы с легкими.
Об этом человеке стоит рассказать особо. К 1909 году он являлся очень известным писателем и, что самое главное, успешным дра матургом. Его пьесы, прежде всего «На дне», шли во многих театрах. Что обеспечивало Горькому очень неплохие заработки. Горький, как и его гражданская жена Мария Федоровна Андреева, сочувствовал большевикам и помогал им, чем мог. Не только финансово, но и своими многочисленными знакомствами среди российской элиты. Именно Горький познакомил большевистского боевика Леонида Красина с миллионером Саввой Морозовым, который некоторое время фактически спонсировал красинские издательские проекты. В 1906 году Горький уехал на Капри. Считается, что из-за туберкулеза, но, возможно, он просто опасался ареста. Там он написал роман «Мать», который был, по сути, большевистской агиткой. Читая роман, можно подумать, что большевики хорошо Горькому заплатили. Хотя на самом-то деле он им финансово помогал.
Так вот, Вилонов, пообщавшись с Горьким, выдвинул идею – а почему бы не устроить на Капри «курсы повышения квалификации» для рабочих агитаторов. И в самом деле. Интеллигентам рабочие не очень доверяли. А сторонники большевиков из среды рабочего класса были не слишком образованными.
Идея понравилась. Подключился Луначарский. И дело пошло.
«Вилонов вернулся с 20 рабочими, выбранными различными организациями в разных концах России. Среди них оказались люди разного уровня, иные были простыми рабочими середняками, другие, наоборот, отличались блестящими способностями. Быть может, эта разница уровней была одним из самых трудных обстоятельств нашей школы. Преподавателями ее являлись: М. Горький, Ал. Богданов, Алексинский, я, Лядов, Десницкий-Строев.
… Я преподавал историю германской социал-демократии, теорию и историю профессионального движения, вел практические занятия по агитации, а к концу прочел еще курс всеобщей истории искусства, который, как это ни странно, имел наибольший успех у рабочих и окончательно скрепил мою тесную с ними дружбу. Я глубоко сошелся с рабочими; отчасти этому способствовало то, что я жил и питался вместе с ними, отчасти влияние моей жены, которая приобрела на всю жизнь несколько горячих друзей из числа каприйских учеников».
(А. Луначарский)Ленин это дело оценил. Но поскольку на тот момент отношения с леваками из «Вперед!» у него были не слишком хорошими, он решил основать собственную школу. Что и произошло в 1911 году во французском городке Лонжюмо, близ Парижа.
Преподаванием там занимался в том числе и Ленин. Что он там читал? Вот данные из Большой Советской Энциклопедии.
«Он прочел 56 лекций (курсы политической экономии, аграрный вопрос, теория и практика социализма в России, о материалистическом понимании истории), сделал доклад о текущем моменте и положении дел в партии, провел занятие о „Манифесте Коммунистической партии“ К. Маркса и Ф. Энгельса. Курсы лекций о рабочем законодательстве, о парламентаризме и думской социал-демократической фракции, по истории социалистического движения в Европе, о профсоюзном движении, по истории литературы и искусства, по истории РСДРП, о национальном вопросе и др.».
Как видим, учили рабочих серьезно. И ведь не только и не столько учили, сколько прививали совершенно определенное мировоззрение. Самым известным слушателем в Лонжюмо был Серго Орджоникидзе.
Кстати, преподавала в Лонжюмо и Инесса Арманд, известная тем, что была любовницей Ленина. Впрочем, ничем более она не прославилась. В советское время ее личность вызывала интерес, поскольку из Ленина лепили святого. А сейчас? У кого не было любовниц?
В 1912 году РСДРП окончательно раскололась. Примечательно, что меньшевики свою партийную кличку не любили. Они называли себя социал-демократами. А вот большевики – наоборот, взяли ее на щит. И дело не только в том, что слово происходит от «большинство». Это звучало по-русски. Недаром уже во время Гражданской войны во время крестьянских восстаний выдвигались лозунги: «Долой коммунистов, да здравствуют большевики».
* * *
В 1914 году началась война, железным молотком врезавшая по мировому левому движению. Ведь одним из главных лозунгов социалистов – не только радикальных, но и умеренных – был «солидарность трудящихся». Предполагалось, что война не нужна простым людям всех стран – и они смогут ее остановить совместными действиями. Именно такие решения принимались на конгрессах II Интернационала и в 1907 и в 1912 годах. С точки зрения практики это означало, что в случае возникновения опасности начала войны трудящиеся всех стран должны были начать массовые забастовки с требованием мира.
Но только вот ничего из этих благих затей не вышло. Как только загрохотали пушки, большинство социалистических лидеров переменили пластинку. О солидарности трудящихся как-то сразу забыли. Главным лозунгом стало – «вот разгромим врага, потом поглядим». И, разумеется, каждый выступал за победу своей страны. Забавно, что в ряды «оборонцев» влился и знакомый нам князь Кропоткин. Хотя с точки зрения анархизма Первая мировая война была просто-напросто разборкой бандитских группировок из-за передела сфер влияния, до которой простым людям дела не было. Однако Кропоткин объяснил, что, дескать, французы и русские – нации, склонные к свободе, а у немцев в крови склонность к диктатуре…
Кстати, у Ленина в начале войны были неприятности. Он находился на австрийской территории, в глубинке, где его арестовали и изъяли бумаги. Некоторое время он сидел за решеткой, потом его освободили за слабо прикрытую взятку, данную местным чиновникам, и он перебрался в нейтральную Швейцарию.
Что же касается политической ситуации, то кроме оборонцев имелось и меньшинство, оставшееся на старых позициях. 5–8 сентября 1915 года они собрали конференцию в швейцарской деревне Циммервальд. Присутствовали делегаты от России, Германии, Франции, Голландии, Швеции и Норвегии. (Заметим, что две последние страны были нейтральными.)
Самой представительной делегацией была российская. От большевиков там отметились В. И. Ленин и Г. Е. Зиновьев, от левого крыла меньшевиков, взявших название «интернационалисты», – Ю. О. Мартов и П. Б. Аксельрод. Сюда же прибыл и Л. Д. Троцкий, являвшийся тогда «кошкой, которая гуляет сама по себе»[53]. Подтянулся и кое-кто из эсеров. И не кто-нибудь, а знакомый нам В. М. Чернов и М. А. Натансон, считавшийся одним из патриархов партии.
Эти товарищи приняли манифест, получивший название «циммервальдовского». В нем говорилось об условиях будущего мира.
«Такой мир возможен только при осуждении всяких помыслов о насилии над правами и свободами народов. Занятие целых стран или их отдельных частей не должно вести к их насильственному присоединению. Никаких аннексий, ни открытых, ни скрытых, никаких насильственных экономических присоединений, которые вследствие неизбежно связанного с ними политического бесправия носят еще более невыносимый характер».
Однако и в этой небольшой тусовке проявились противоречия. Одни из делегатов придерживались пацифистских взглядов: «Не хотим мы воевать, не пойдем мы воевать». Но были и другие, самым заметным из которых был Ленин. Они провозгласили следующий тезис – радикальные социалисты должны действовать для поражения своей страны. Именно тогда и появился знаменитый лозунг о «переходе империалистической войны в гражданскую».
Это течение получило название «циммервальдовской левой». Именно от него и начался III Интернационал, более известный как Коминтерн.
«Левые (Ленин и большевики – в России, К. Либкнехт, Р. Люксембург, К. Цеткин, Ф. Меринг и другие – в Германии) выступили за поражение „своего“ правительства в империалистической войне. Парадоксальный курс на одновременное поражение двух противоборствующих группировок находил логичное завершение в требовании превращения империалистической войны в войну Гражданскую. Исходя из того, что левые социал-демократы были единственными, кто сохранил верность принципам классовой борьбы и пролетарского интернационализма, они требовали ликвидации II Интернационала и создания нового Интернационала».
(Ю. В. Емельянов)Все воевавшие страны оценили это сборище резко отрицательно. В странах Антанты его сочли прогерманским, его противники, соответственно – проантантовским.
Но что касается русской эмиграции – тут была одна тонкость. К этому времени Ленин усовершенствовал теорию Маркса, окончательное оформление его взгляды получили в работе «Империализм как высшая и последняя стадия капитализма». Суть ее в том, что капиталистическое общество вышло на новый уровень, при котором все развитые страны образуют единую систему – в виде расцвета транснациональных корпораций, финансового капитала, для которого нет границ, и так далее. Соответственно, мировая война – это, говоря современным языком, «системный кризис», который может разнести всю систему. Но главное было в другом. В соответствии с «классическим» учением Маркса мировая социалистическая революция должна была начаться в одной из самых промышленно развитых стран, то есть в такой, в которой рабочие составляли бы большинство населения. Россия, в которой «пролетариат» составлял меньше 3 % жителей, на такую страну не тянула никак. А вот Ленин подошел с иной стороны. По его мнению, мировой пожар должен был разгореться в первую очередь в стране, являющейся слабым звеном в империалистической системе. А вот тут Россия как раз очень даже подходила.
Трудно сказать, насколько Владимир Ильич это вывел теоретически, а насколько его толкал свойственный ему авантюризм. Как и почему у людей формируются те или иные общественно-политические идеи – вопрос загадочный. Социолог даст вам один ответ, психолог другой, а психоаналитик – и вовсе интересный.
Но получалось-то ведь, что надо прежде всего валить именно Российскую империю… И способствовать именно ее поражению в войне. Такая теория могла более-менее стройно выглядеть в эмиграции. Но в воюющей стране она смотрелась, мягко говоря, неприлично. Так что популярность большевиков в России стала падать. Кроме того, власти подсуетились. Одних большевиков отправили в ссылку, других – послали на фронт. Последнее впоследствии сыграло им на руку. Но это было потом. Прибавьте к тому, что связь эмиграции, окопавшейся, в основном, в Швейцарии, с Россией если и не прервалась полностью, то крайне усложнилась. Так что эмигранты оказались в полной изоляции.
«Немецкий след»
Съесть-то он съест, да кто ж ему даст?
(Анекдот)Сегодня считается аксиомой, что большевики чуть ли не с начала Первой мировой войны финансировались немцами. В действительности дело обстояло гораздо забавнее.
Политическая эмиграция всюду и всегда не особенно разборчива в том, откуда им поступают средства. Так во время Великой французской революции и наполеоновских войн сторонники короля не стеснялись брать деньги у исторических врагов Франции – Англии и Австрии, которые и не скрывали свои интересы: урвать от страны всё, что можно. Как увидим далее, так же будет поступать и российская белая эмиграция.
Революционеры в средствах еще менее разборчивы. У них ведь имеется великая Цель. А для ее достижения все средства хороши. Тем более что революционеры по определению собирались всех «кинуть» – взять деньги и замутить на них мировой пожар, в котором рухнут все «буржуазные» государства. Так что деньги они могли брать от кого угодно. Только вот, давали ли им эти самые деньги? И это на самом-то деле – большой вопрос…
Но для начала немного отвлечемся и рассмотрим общую ситуацию. Мировая война была первой в истории по-настоящему массовой. То есть в ней участвовали миллионы мирных людей, спешно поставленных под ружье. К тому же дело происходило на фоне существовавших массовых движений – профсоюзов, партий и так далее, оказывавших влияние на сознание людей. Прибавим к этому и то, что цели войны никто не мог популярно и внятно объяснить. Что ж тут удивительного, что, кроме чисто военных действий, обе стороны стали применять и иное оружие – от пропаганды до поддержки выгодных им сил. Если говорить о пропаганде, то тут более всего преуспели англичане, сочинявшие сказки о «немецких зверствах» – включая то, что «гунны» варят французских детей в кипящем масле. Читая эти материалы, понятно, у кого учился доктор Геббельс[54]. Остальные тоже старались по мере сил. У Российской империи получалось не очень хорошо. Тут сосредоточились на антинемецкой истерии, направленной против живших в стране немцев. Главный результат этого – произошедшие в Петрограде немецкие погромы. Чему, конечно, порадовались уголовники, дорвавшиеся до грабежа и… агенты немецкой разведки, которые с успехом вербовали помощников среди пострадавших от погромов. Разумеется, все старались поддержать и противоправительственные силы во враждебных странах. К примеру, немцы поддерживали ирландских сепаратистов. России, разумеется, это тоже касалось.
Правда, с Россией была одна тонкость. Для Германии главным фронтом был Западный. (У ее союзников, Австро-Венгрии и Турции, было иное мнение, но кого оно интересовало?) Так что руководство Второго рейха было очень даже заинтересовано, чтобы вывести из игры Россию – в том числе и заключив с ней сепаратный мир. Если быть точным, то в германских кругах имелось два течения. Одно, представленное МИДом и деятелями из стратегической разведки, которая находилась под крылышком данного министерства, было за сепаратный мир. Ему противостояли военные. Эти до самого краха Германской империи говорили: ни к чему нам эти игры, мы и так всех в клочья порвем. Порой преобладала одна сторона, порой другая…[55] Но это уже частности.
Кстати, а чем перспектива сепаратного мира была плоха для России? (Разумеется, речь идет не о «похабном» Брестском мире.) Да пусть союзнички и немцы с австрийцами дрались бы друг с другом до посинения, а наши бы в сторонке перекурили. Революция в России все равно бы случилась – но, возможно, не с такими последствиями.
Но это я отвлекся. Суть-то в том, что германские спецслужбы главной своей целью ставили поддержку именно сторонников сепаратного мира. И пытались действовать здесь по разным направлениям.
«Для работы в пользу сепаратного мира была привлечена и фрейлина императрицы Александры Федоровны княгиня М. А. Васильчикова, которая с началом войны осталась в своем имении в Австрии. В марте‒мае 1915 г. она обратилась к Николаю II с тремя письмами, в которых сообщала о стремлении Германии восстановить мир с Россией на выгодных для нее условиях и предлагала организовать в какой-либо нейтральной стране сепаратные переговоры о мире между ними».
(Г. Л. Соболев, историк)Николай не ответил, но дело не в этом. Как вы думаете, княгиня работала за идею? Если знать нравы тогдашней придворной публики, в этом можно усомниться.
Попадались на пути немецких спецслужб и откровенные проходимцы. Но они ведь тоже не с улицы пришли.
«Еще в мае 1916 г. в Стокгольме объявился известный авантюрист И. И. Колышко, сделавший в свое время карьеру под покровительством князя В. П. Мещерского и бывший чиновником по особым поручениям у Витте в бытность последнего министром путей сообщения и его литературным агентом. В частных беседах с сыном крупного немецкого промышленника Гуго Стиннеса Колышко заявил, что накануне своего отъезда в Стокгольм он имел две встречи с Штюрмером[56], с которым обсуждались приемлемые для России условия мира.
Хотя некоторые исследователи и склонны верить, что за спиной Колышко действительно стоял Штюрмер, специально добившийся отставки С. Д. Сазонова с поста министра иностранных дел, чтобы развязать себе руки в вопросе о сепаратном мире с Германией, есть серьезные основания в этом сомневаться. Бывший шеф Колышко
С. Ю. Витте писал о нем в своих воспоминаниях, что, будучи несомненно способным чиновником, он „держит себя при этом по-хлестаковски, т. е. придает положению, которое он имеет в Петербурге, совсем несоответствующее значение; он играл роль человека, как будто бы имеющего большое влияние, одним словом, изображал из себя очень важного петербургского чиновника, чего на самом деле, конечно, не было“.
Точно так же, по-хлестаковски, Колышко вел себя и на переговорах в Стокгольме. Как отмечается в немецких источниках, он представился германскому послу в Стокгольме Люциусу как „русский статский советник Иосиф фон Колышко, заместитель министра финансов при графе Витте и личный доверенный последнего, живущий с начала войны в Стокгольме и пользующийся славой либерального русского писателя…“
Слава „либерального русского писателя“ не помешала, однако, Колышко предложить свои услуги в качестве платного германского агента: он выразил готовность вести в России через газету „Русское слово“ пронемецкую мирную пропаганду, но находившийся в Копенгагене немецкий посланник Брокдорф-Ранцау рекомендовал осторожно отнестись к Колышко и его планам. В июле 1916 г. Колышко снова появился в Стокгольме, на этот раз вместе с князем Бебутовым. В ходе переговоров с немецким резидентом Бокельманом они предложили организовать в России издательство, которое стало бы центром пронемецкой пропаганды. Вовлеченный во все детали борьбы за достижение сепаратного мира Гуго Стиннес согласился одолжить МИД Германии 2 млн рублей на финансирование такого издательства в России».
(Г. Л. Соболев)Как видим, работать пытались на всех уровнях. Разумеется, не прошли мимо и революционеров. Тут на горизонте появился знакомый нам Парвус. Он времени зря не терял. В 1905 году он отметился в Петербурге в самой гуще революционных событий. Был арестован, бежал. Подался в Турцию, где спекулировал оружием и стал на этом деле миллионером. К началу Первой мировой войны он давно уже перестал быть социалистом, хотя сохранял связь с европейскими товарищами, заведя одновременно контакты с германским Министерством иностранных дел. (Напомню, немецкая стратегическая разведка действовала именно под этой «крышей».) Парвус не упустил случая сделать гешефт.
В январе 1915 года Парвус встретился с германским послом в Константинополе фон Вагенхеймом, которому изложил свой план.
«Русские демократы могут достичь своих целей только путем полного уничтожения царизма и разделения России на более мелкие государства. С другой стороны, Германия тоже не добьется полного успеха, если не разжечь в России настоящую революцию. Но и после войны Россия будет представлять собой опасность для Германии, если только не раздробить Российскую империю на отдельные части. Следовательно, интересы Германии совпадают с интересами русских революционеров, которые уже ведут борьбу…»
(Цит.: Г. Л. Соболев)В марте этот персонаж представил свой доклад «Подготовка массовой политической забастовки в России», более известный как «Меморандум д-ра Гельфанда». Собственно, именно этот документ и служит главным доказательством того, что за развалом Российской империи стояли немцы. Хотя… Есть множество авторов, которые доказывают: за Февральской революцией стояли как раз фран цузы и англичане. А ведь эти-то были заинтересованы в абсолютно противоположном – чтобы Россия продолжала войну любой ценой.
Но что же такого интересного в этом «Меморандуме»? Он описывает план революции в России, который очень похож на то, что случилось в феврале 1917 года. На этом основании делается вывод, что лидеры Февраля именно им и руководствовались. Хотя эти лидеры были поголовно сторонниками Антанты, то есть выступали за продолжение войны. А вот Николай II, по некоторым сведениям, к 1917 году тоже стал склоняться к сепаратному миру.
Большевиков в февральских событиях и близко не наблюдалось. Но главное-то в другом. Ничего особенно необычного в Февральской революции не было. Так же начинались французские Великая и Июльская революции, да и множество иных гражданских передряг. К тому же Парвус был в Петербурге в 1905 году, так что наши реалии он отлично знал. Предсказать развитие событий было не так уж и трудно.
Парвус утверждал, что надо делать ставку на радикальных социал-демократов. Что тоже было в 1915 году понятно уже многим. К тому же он именно эту среду более-менее знал, поэтому мог утверждать, что, дескать, у него всё схвачено. В общем, данный товарищ просил у немцев денег, обещая, что в январе 1916 года он устроит в России революцию. Деньги Парвусу дали – миллион марок.
На самом-то деле он просто-напросто морочил немецкой разведке голову.
«Неважно обстояло дело и с „разработкой“ вождей большевиков в Швейцарии. В мае 1915 г. он (Парвус. – А. Щ.) приехал туда, чтобы встретиться с В. И. Лениным. Об этой встрече, состоявшейся то ли в Берне, то ли в Цюрихе, мы знаем только от самого Парвуса. Удивительно, но о ней нет даже упоминания в сообщениях в Берлин немецкого посланника в Копенгагене Брокдорфа-Ранцау, который „вел“ Парвуса. А ведь, казалось бы, это такой актив в их совместной работе. Тем не менее, даже если такая встреча и состоялась, то она, по признанию самого Парвуса (выделено мной. – А. Щ.), закончилась ничем».
(Г. Л. Соболев)В январе 1916 года, как известно, не случилось ни революции, ни даже ее попытки. Более того. В июле 1916 года начальник Петроградского охранного отделения Глобачев докладывал:
«Парвус потерял свое обаяние среди русских социал-демократов, денежные средства их организаций незначительны, что едва ли имело бы место в случае получения немецкой помощи».
И насчет его грандиозных планов, тот же Глобачев: «Это только мечты, которым никогда не суждено осуществиться, ибо для создания подобного грандиозного движения, помимо денег, нужен авторитет, которого у Парвуса ныне уже нет…»
Конечно, некоторые авторы утверждают, что куплен был и Глобачев. Но даже если так…. Уж если сумели купить начальника Петроградского охранного отделения, то на черта нужны какие-то революционеры?
А немецкие денежки растворились без следа. Так что германские власти поняли, что их попросту «кинули», предпочитая больше не связываться с Парвусом в серьезных делах. Тут стоит отметить ещё одну вещь. Почему-то принято думать, что у немцев денег куры не клевали, и они могли разбрасываться ими направо и налево. А ведь между тем шла война – и Германия находилась в тяжелейшей экономической ситуации. Да и вообще, немцы – люди расчетливые. Так что оплачивались только реальные проекты. Парвус оказался не тем типом…
Имелись гешефтмахеры и помельче. Например, эсер Цивин и финский социалист и сепаратист Кескюлу. Первый тянул с немцев деньги, перехватывая корреспонденцию Ленина и сообщая им о политических взглядах Владимира Ильича. Хотя тот их и не скрывал. Второй… Вот образец его доклада от 9 января 1916 года:
«Надо организовать небольшое частное издательство, чтобы выпускать брошюры о России и информационный листок на шведском языке для революционного движения… Одновременно следует основать центральное бюро для поддержки революционного движения (агитацией и сбором денег) и открыть его для общественности. Это бюро будет поддерживать русское движение – как морально, так и материально – совершенно открыто и без консультаций с лидерами революционных центров вне России».
Для тех, кто не понял, поясняю. Это называется «развод спонсора на бабки». Дайте нам денежку, мы создадим издательство, может, там что-нибудь и выпустим.
Недаром историк С. П. Мельгунов, убежденный антикоммунист, писал:
«Мне лично версия официальной или полуофициальной „договоренности“ Ленина с германским империализмом представляется совершенно неправдоподобной»
Еще раз подчеркиваю – из всего сказанного не значит, что сидевшие в Швейцарии Ленин и его команда были такими высокоморальными. Возможно, они деньги бы и взяли. Но им их не дали.
Пересменка
Февральская революция поставила точку в довольно длительном этапе русской политической эмиграции. Начинался совершенно новый этап. Хотя порой персонажи были те же.
Путь в Россию
Пришедшее после падения царизма Временное правительство объявило всеобщую амнистию. Путь домой был открыт абсолютно всем. Вот тут-то и стало понятно – кто из эмигрантов и в самом деле руководствовался политическими мотивами, а кто себя просто за такового выдавал для красоты. Потому что «политические» стали собираться домой. Другое дело, что путь был далеко не всегда простым.
Наиболее известна, конечно же, дорога Ленина. Как известно, Февральскую революцию большевики проспали.
Ленин узнал о событиях в Петрограде из… швейцарских газет. И тут же начал думать о том, как бы попасть в Россию. А дело было непростое. Поглядите по карте, где находится Швейцария. Ленину совершенно не хотелось двигаться в Англию. А через территорию союзников в Россию невозможно можно было попасть, минуя эту страну – именно оттуда шли конвои в Мурманск и Архангельск. Однако Ленин опасался, что в Англии его арестуют. Как мы увидим немного дальше, он не так уж был неправ. А как ещё? Несмотря на то, что Ленин много лет являлся вождем подпольной партии, его личный конспиративный опыт был очень небольшим. Ну, не Савинков. Так что лезть, как говорят альпинисты, «на голой авантюре» он не рискнул.
Ленин стал выдвигать уже вовсе безумные прожекты. Н. К. Крупская вспоминала:
«Сон пропал у Ильича с того момента, когда пришли вести о революции, и вот по ночам строились самые невероятные планы. Можно перелететь на аэроплане. Но об этом можно было думать только в ночном полубреду… Надо достать паспорт какого-нибудь иностранца из нейтральной страны, лучше всего шведа. Паспорт шведа можно достать через шведских товарищей, но мешает незнание языка…»
И вот тут-то среди швейцарских товарищей и возникла идея воспользоваться в интересах мировой революции немцами в качестве перевозчиков.
19 марта, когда Ленину пришла в голову идея «немецкого вагона», в Берне состоялось частное совещание российских партийных центров, и на нем лидер меньшевиков-интернационалистов Л. Мартов предложил план проезда эмигрантов через Германию в обмен на интернированных в России немцев. Узнав об этом плане, вождь большевиков сразу же за него ухватился. В письме В. А. Карпинскому он писал: «План Мартова хорош: за него надо хлопотать, только мы (и Вы) не можем делать этого прямо. Нас заподозрят. Надо, чтобы, кроме Мартова, беспартийные русские и патриоты-русские обратились к швейцарским министрам… с просьбой поговорить об этом с послом германского правительства в Берне».
Впоследствии утверждали, что план был придуман немцами, чуть ли не сам кайзер дал на него санкцию. На самом-то деле инициатива исходила как раз со стороны эмигрантов. Да и вообще – с немецкой стороны вопрос решался отнюдь не на самом верху. Да и к чему? Ни большевики, ни меньшевики-интернационалисты особой популярностью в России не пользовались. Они воспринимались примерно так же, как сегодня – «лимоновцы» или АКМ[57]. Реально-то большевики были покруче, но я говорю о мнении «серьезных людей». Так что эмигранты предлагали сделку. В политической практике – обычная вещь, когда интересы сторон в конкретный момент совпадают. Вот они и совпадали. Эмигрантам хотелось попасть в Россию. Немцы считали, что если они туда попадут, то уже своим появлением будут способствовать антивоенным настроениям. Я еще раз подчеркну – германские деятели думали прежде всего о сепаратном мире, а не о каких-либо далеко идущих планах. А ведь ни для кого не являлось секретом, что Временное правительство, особенно первого состава[58], напрямую зависело от Антанты. Так что любые его противники были немцам выгодны.
25 марта 1917 года статс-секретарь МИД Германии Циммерман докладывал по начальству:
«Поскольку мы заинтересованы в том, чтобы влияние радикального крыла русских революционеров возобладало, мне представляется желательным разрешить этот проезд».
Но тут возникли проблемы. Снова нарисовался неугомонный Парвус. А Ленину, при всей его тактической беспринципности, пересекаться с данным персонажем совсем не хотелось. Уж больно дурно пахло.
Так, Ленин телеграфировал в Швецию большевику Я. С. Ганецкому, который непосредственно и занимался практическим решением дела с проездом: «Дорогой товарищ! От всей души благодарю за хлопоты и помощь. Пользоваться услугами людей, имеющих касательство к издателю „Колокола“[59], я, конечно, не могу. Сегодня я телеграфировал Вам, что единственная надежда вырваться отсюда, это – обмен швейцарских эмигрантов на немецких интернированных».
Тем не менее, вопрос как-то решился – и знаменитый вагон поехал. Путь лежал через Швецию.
Вот что пишет сам Парвус: «Я был в Стокгольме, когда Ленин находился там во время проезда. Он отклонил личную встречу. Через одного общего друга я ему передал: сейчас прежде всего нужен мир, следовательно, нужные условия для мира; спросил, что намеревается он делать. Ленин ответил, что он не занимается дипломатией, его дело – социальная революционная агитация».
3 апреля 1917 года Ленин и его спутники прибыли в Петроград. Кстати, такой «вагон» был не один. Следом двинулись еще. Всего же подобным путем немцы переправили в Россию более 160 политических эмигрантов.
Дальше деятельность этих людей оказалась уже за гранью темы данной книги.
Путь Троцкого в Россию тоже был не самым простым. В начале 1917 года он оказался в САСШ (так тогда назывались США).
«На первых порах Троцкий стал сотрудничать с ежедневной газетой русских политэмигрантов „Новый мир“, которую возглавлял находившийся с начала октября 1916 года в США Бухарин. Хотя Бухарин был большевиком, он не возражал против включения в редакционную коллегию газеты Троцкого. Несмотря на разногласия между ними, как утверждает Стивен Коэн, Бухарин и Троцкий „завязали теплые дружеские отношения и политическое сотрудничество в «Новом мире»“. В газете сотрудничала и корреспондент „Нашего слова“ Коллонтай. Впоследствии Троцкий жаловался на Коллонтай, указывая, что в своей переписке с Лениным она „снабжала Ленина американской информацией, в частности, и о моей деятельности. В ответных письмах Ленина можно найти отголоски этого заведомо негодного осведомительства“».
(Ю. В. Емельянов)Однако довольно быстро Троцкий переориентировался – он стал интересоваться более американскими делами. Лев Давидович стал сотрудничать с еврейской социалистической газетой «The Jewish daily forward», да и вообще, так сказать, собрался отряхнуть европейскую пыль со своих ног и стать американцем. Вот что он писал:
«Величайший по значению экономический факт состоит в том, что Европа разоряется в самых основах своего хозяйства, тогда как Америка обогащается. И, глядя с завистью на Нью-Йорк, я, еще не переставший чувствовать себя европейцем, с тревогой спрашиваю себя: выдержит ли Европа? Не превратится ли она в кладбище? И не перенесется ли центр экономической и культурной тяжести мира сюда в Америку?»
Позиция Троцкого была резко антивоенной, так как он выступал за интернационализм.
«Необходимо сознательно выбрать одно из этих двух направлений, несовместимых для американцев, особенно для тех еврейских американских рабочих, кто еще не сделал выбора».
САСШ к тому времени еще не вступили в Первую мировую войну – и в Америке было множество людей, отрицательно относившихся к тому, чтобы страна лезла в эту бойню. Разумеется, немцы финансировали антивоенные круги. Но с другой стороны – а вот за каким чертом американским рабочим нужно было переть за океан, чтобы класть свои головы? Вот именно. Так что не все так просто.
Короче говоря, Троцкий устраивался в Америке всерьез и надолго. И тут грянула Февральская революция. И он тоже стал рваться в Россию, которую так презирал. Причины называют разные. И бешеное честолюбие Троцкого, его желание «творить историю», и интересы американских зерноторговцев, которым был выгоден больший бардак в России. (САСШ и Россия являлись конкурентами в хлебной торговле.)
Так или иначе, Троцкий двинулся через Атлантику. Однако у него не было «пломбированной каюты». И начались неприятности.
«Через шесть дней морского пути из Нью-Йорка во время остановки в канадском порту Галифакс ему, членам его семьи и еще шестерым его попутчикам было предложено сойти на берег. Троцкий отказался выполнить приказ, и его на руках снесли с судна представители канадских властей. Семья была взята под наблюдение полиции, а поскольку Троцкий был заподозрен в тайных связях с Германией, то его направили в лагерь для немецких военнопленных в городе Амхерст. Здесь содержались главным образом члены команд военных судов, потопленных союзниками, а также лица, заподозренные в связях с Германией. Начальник лагеря полковник Моррис разъяснил Троцкому: „Вы опасны для нынешнего русского правительства… Вы опасны для союзников вообще“. В ответ на протесты Троцкого этот бывший участник англо-бурской войны буркнул: „Попался бы он мне на южноафриканском побережье“».
(Ю. В. Емельянов)Вот в каких по собственному свидетельству Троцкого условиях его вынудили жить после комфортабельной нью-йоркской квартиры:
«…В старом, до последней степени запущенном здании чугунолитейного завода… Нары для спанья расположены в три ряда вверх и в два ряда вглубь с каждой стороны помещения. В этих условиях нас жило 800 человек. Нетрудно себе представить, какая атмосфера царила в этой спальне по ночам. Ко всему прочему среди заключенных было пятеро сумасшедших».
Напомню, что тогда Канада являлась британским доминионом. И англичане приняли меры. Так что Ленин, не желая лезть на английскую территорию, был прав.
Лев Давидович поднял большой шум – благо он имел возможность отправлять телеграммы. Депеши он слал куда только можно, в том числе и премьер-министру Англии и Временному правительству России. В конце концов, его выпустили. То ли недооценили товарища, то ли за него кто-то заступился. Потому что англичан никакими протестами не проймешь. Но 5 мая 1917 года Троцкий прибыл в Петроград.
Подтянулись и другие. Из Парижа вернулся Савинков, из Лондона – Кропоткин. Эти товарищи занимали оборонческую позицию – так что у них проблем с возвращением не было. Тем временем за границу потянулись совсем иные люди…
Новое время, новые люди
Итак, к началу войны практически все политические эмигранты вернулись в Россию. Остались главным образом те, кто считал себя «гражданином мира». Особенно много таких было во Франции. Политикой они не интересовались. До поры до времени. Дело в том, что эти люди, в основном, жили за счет собственности, находившейся в России. А когда после победы большевиков эта собственность накрылась, вот тогда-то данные господа стали проявлять очень большую активность…
Кроме того, во Франции находились солдаты так называемого «Русского экспедиционного корпуса». Хотя на самом-то деле никакого корпуса, то есть единого военного подразделения под общим командованием, не существовало.
«Дело идет о тех четырех пехотных бригадах, которые разновременно были посланы во Францию и в Салоники под начальством генералов Лохвицкого, Марушевского, Дидерихса и Леонтьева. Две из них находились на французском фронте, а другие две – на Салоникском. Они входили в состав французских армий и корпусов и никаким общим русским руководством объединены не были.
Бригады эти численностью около семи тысяч человек каждая ничем, за исключением 1-й, не отличались от обыкновенных русских бригад, хотя носили название „особых“.
… Посылка наших войск во Францию оказалась, конечно, политической ошибкой, но совершена она была не французским и не русским командованием, а теми парижскими политиканами, которые, не продумывая достаточно вопросов, принимают упрощенные решения за гениальные.
Один из таких вопросов возник осенью 1915 года: военная промышленность из-за нехватки рабочей силы оказалась в столь тяжелом положении, что для работы на заводах пришлось возвращать солдат с фронта из поредевших уже рядов французской армии. Парижские мудрецы решили разрубить этот узел одним ударом топора, выписав людей из России, представлявшей, по их мнению, неиссякаемый источник пополнений».
(А. Игнатьев, во время Первой мировой войны – военный атташе во Франции)Но идея о массовой переброске русских войск осталась нереализованной. На Западном фронте сражалось около семи тысяч бойцов.
Кстати, в этом корпусе воевал известный поэт Николай Гумилев. Он был одним из немногих офицеров, вернувшихся в Россию. С русскими войсками связан еще один эпизод. В капитана Маслова влюбилась знаменитая авантюристка Мата Хари, которую «желтая» пресса превратила в «великую шпионку»[60].
Солдаты этих частей в 1917 году начали бунтовать, требуя отправки домой – тем самым наглядно демонстрируя «заразу большевизма».
Новая волна эмигрантов началась уже с февраля 1917 года. За границу потянулись разнообразные царские сановники – из тех, кому не удалось устроиться при новой власти. Впоследствии эти господа сыграли не самую лучшую роль в истории русской эмиграции, поскольку ничего не понимали в том, что происходило потом в России – ни при Временном правительстве, ни во время Гражданской войны. Зато много шумели и всех учили жить.
Но по-настоящему эмиграция началась после прихода к власти большевиков. На юг России, где скапливались антибольшевистские силы, потянулись те, кто был недоволен новой властью. Одни готовились воевать, другие – спешили смыться за кордон. Другой путь – северный, через Мурманск и Архангельск. Там первоначально рулили Советы, состоявшие из меньшевиков и эсеров. То есть тоже противники большевиков. Была дорога через Финляндию. После заключения Брестского мира стало возможным уезжать и напрямую – в Польшу и Германию.
Отдельная статья – Дальний Восток, но о нем я расскажу особо. Все эти люди были чрезвычайно озлоблены на большевиков, но с «пассионарностью» у них было не очень. Те, у кого она имелась, – шли воевать в белые армии.
Начали появляться и политические деятели. Первым во Францию прискакал неудачливый вождь России – Александр Федорович Керенский. Вопреки распространенному мнению, он удрал, переодевшись не в женское платье, а в костюм матроса. Кстати, легенду про женское платье придумали не большевики, а эмигранты, многие из которых Керенского люто ненавидели.
Бывший министр-председатель развил активную деятельность. Как он сам писал: «я должен был отстаивать перед правительствами необходимость закрепить еще прочнее соглашение с „Левым центром“[61] и действовать с ним солидарно как с единственной силой, представляющей всю антибольшевистскую, негерманофильскую и нереакционную Россию».
Получилось это у Керенского не очень хорошо. Он добился встречи с президентом Франции Жоржем Клемансо. Этот человек носил прозвище «Тигр». Во многом он напоминал Сталина своими жесткими и решительными действиями в очень непростой для Франции ситуации[62]. Да и стиль общения Клемансо во многом был схож с «Вождем народов». «Тигр» выслушал многословные жалобы Керенского на подлых большевиков. Под конец Александр Федорович спросил:
– Так вы будете нам помогать? – Мы вам постоянно помогали, пока вы были в России! – отрезал Клемансо.
Это был приговор. Керенский навсегда оказался отодвинутым на политическую обочину. Хотя этого долго не мог понять и всё суетился.
Позже стали прибывать и другие люди. Одним из них был первый председатель Временного правительства князь Г. Е. Львов. Этот человек не принадлежал ни к одной партии, являясь «либералом вообще». Ни к какой реальной деятельности он не был способен в принципе, его позиция в 1917 году напоминала знаменитую фразу кота Леопольда: «Ребята, давайте жить дружно!» Львов искренне верил, что левые и правые смогут договориться. Большевистский переворот поставил жирный крест на его иллюзиях. Как и положено нормальному интеллигенту, он тут же метнулся в другую крайность – пускай придут иностранные дяденьки и наведут порядок.
«В начале октября 1918 г. Львов был уже в Японии и готовился к отъезду в США. В письме к Ч. Крэйну (близкий друг президента В. Вильсона, побывавший в России в составе миссии Э. Рута) из Токио он „требовал и взывал к интервенции“, просил убедить американские власти, что „водворение порядка, организация лучших сил в России возможна только в присутствии организованной армии“. После приезда в США в письме В. Вильсону Львов писал, что прибыл с целью „по возможности устранить естественные сомнения для интервенции союзников“. Интервенция чехов, убеждал он, была для России „актом божьего милосердия“, но на них рассчитывать далее трудно: силы белочехов тают, „они изнемогают“, без союзного вмешательства погибнут и они и вся антибольшевистская Россия, стоящая на страже „западной цивилизации“… Имеются собственноручные записи, сделанные Львовым после бесед с Ллойд-Джорджем, Клемансо и другими лидерами Антанты, после того как из Америки он прибыл в Европу. Из них видно, что бывший глава Временного правительства слезно молил этих „вершителей судеб“ послевоенной Европы поддержать Сибирское правительство, а затем Директорию[63] вооруженной интервенцией против собственной страны».
(Г. Иоффе, историк)То есть опять – «заграница нам поможет». В конце 1918 года возникла и первая организация русской антибольшевистской эмиграции – «Русское политическое совещание», штаб-квартира которого находилась в Париже.
«Оно образовалось в конце 1918 г. и включало в себя ряд бывших российских послов в странах Европы и США, представителей „Национального центра“, „Союза возрождения“, некоторых политических деятелей прошлого „с именами“, промышленных воротил и банкиров эпохи царизма и Временного правительства. При „совещании“ работало несколько постоянных комитетов и комиссий (финансово-экономическая, снабжения, дипломатическая и др.). Но всю деятельность „совещания“ определял его исполнительный орган – „Русская политическая делегация“, куда входили бывший премьер-министр Временного правительства Г. Е. Львов, бывший царский министр иностранных дел С. Д. Сазонов, посол Временного правительства во Франции правый кадет В. А. Маклаков, бывший глава архангельского правительства союзовозрожденец Н. В. Чайковский».
(Г. Иоффе)Несколько позже присоединился Борис Савинков, оказавшийся во Франции после провала своих подпольных организаций и поражения поднятых им восстаний. Интересно, что Н. В. Чайковский также являлся бывшим революционером и эмигрантом при царе. Вместе с Чайковским когда-то начинал свою деятельность князь Кропоткин. Некоторое время бывший народник руководил Северским правительством, существовавшим «для красоты» в Архангельске при английских интервентах, но потом его с должности выперли – и Чайковский тоже оказался в Париже.
Как видим, некоторые эмигранты пошли «на второй круг». Первоначально главным делом «Русского политического совещания» были старания по поводу признания государствами Антанты Колчака в качестве Верховного правителя России. Это было полностью безнадежным делом – потому что признавать адмирала никто не собирался. Ни к чему это было союзникам. Разумеется, прямо об этом никто не говорил. Западные политические деятели высказывались в духе «как только, так сразу». И ставили новые условия… По словам генерала Сахарова, признание для колчаковского правительства стало «призраком, манящим блуждающим огнем, руководящим стимулом его усилий и действий».
В конце концов до деятелей «Национального центра» стало доходить, что им морочат голову. В одном документе сказано: «Не стало ли так, что нашим союзникам и друзьям уже не нужна единая и великая Россия, что им выгоднее иметь Россию раздробленную и ослабленную..?»
Но выхода не было. Особенно после разгрома Колчака. У адмирала хотя бы имелись деньги – ему досталась часть золотого запаса России. Так что он мог покупать оружие и снаряжение. У Деникина не было ничего. Ему приходилось выпрашивать все в кредит.
Кстати, стоит упомянуть интересную деталь. Из России смогли смыться достаточно много промышленников, успевших, хотя бы частично, вывезти свои капиталы или просто державших их в иностранных банках. Только вот они не очень рвались давать деньги на «Белое дело».
Вот как описывает ситуацию граф А. А. Игнатьев: «Одним из главных денежных источников для белогвардейских организаций являлся Русско-Азиатский банк, но до меня дошли сведения, что приехавший в Париж председатель этого банка Путилов ведет двойную игру.
Это меня живо заинтересовало, и я принял предложение позавтракать с Путиловым с глазу на глаз в одном из самых фешенебельных ресторанов.
– Я ведь из мужичков, ваше сиятельство, – представился мне этот небольшого роста, еще вполне бодрый старичок, напоминавший своей внешностью не то дьячка, не то церковного старосту. – Не посетуйте, напрямки буду говорить. Мы вот в Константинополе два пароходика для Деникина грузим, а я вот подумываю (оглядевшись по сторонам) – не опасно ли? Груз-то ценный. Много тысяч в него вложено. А ведь заплатят „деникинскими“. Вот я и решил вас побеспокоить, не обман ли тут какой кроется. А?»
В итоге «пароходики» пошли не в Новороссийск, а в Южную Америку, где за оружие платили наличными.
Честно говоря, деятельность эмигрантов в Париже во время Гражданской войны выглядит очень некрасиво. Пока одни сражались за то, во что верили, другие за их счет в лучшем случае болтали языками, а в худшем – поправляли свое материальное положение.
Загадка «Красного графа»
Этот человек никогда не считал себя эмигрантом. Но иногда явление полезно рассмотреть, в том числе, и «на контрасте». Речь пойдет об уже упоминавшемся графе А. А. Игнатьеве, мотивация поступков которого до сих пор вызывает большие споры. Хорошо известна его книга «50 лет в строю». Но там сказано не всё…
Алексей Алексеевич Игнатьев родился в семье потомственных военных. Кстати, его отец являлся одним из лидеров правых в Государственном совете. Игнантьев-старший был решительным противником либеральной политики Витте, выступая за твердую власть и консервативные ценности. Николая II он тоже сильно не любил, считая бездарным и слабым царем, который погубит Россию. Настолько не любил, что участвовал в планировании дворцового переворота. Неизвестно, насколько это было серьезно, но в 1907 году Игнатьев-старший был убит эсером – но за этим как-то уж очень явственно просматриваются «уши» охранки…
Что же касается его сына Алексея Алексеевича, то он, как и положено представителю аристократии, закончил Пажеский корпус, затем служил в Лейб-гвардии кавалергардском полку. То есть вращался в самом что ни на есть высшем свете.
Впоследствии закончил еще одно элитное учебное заведение – Академию генерального штаба. Участвовал в русско-японской войне. То есть был боевым офицером.
Интересно, что он лично знал многих исторических деятелей той эпохи – баронов Врангеля и Маннергейма, генералов Деникина, Скоропадского и многих других.
Впоследствии Игнатьев перешел на дипломатическую работу – являлся военным представителем (теперь такая должность называется военный атташе) в ряде стран. В конце концов, занял такой пост в Париже. Надо уточнить, что военный атташе – это, так сказать, «легальный разведчик». Он сам не занимается шпионажем, однако собирает сведения из легальных источников. (Уже тогда понимали, что так можно узнать очень много.) А вот младший брат Игнатьева, Павел Алексеевич, являлся профессиональным разведчиком. Он также работал в Париже, резидентом. Порой братья действовали на пару. Один занимался тайными делами, другой его прикрывал.
С началом Первой мировой войны Алексей Игнатьев занялся закупкой оружия и военного снаряжения для русской армии. Фактически он единолично контролировал очень серьезные средства. К моменту прихода к власти большевиков на подконтрольных ему счетах находилось около 250 миллионов рублей золотом. Стоимость же военного имущества, лежавшего на французских складах, которое он тоже контролировал, достигала 900 миллионов…
Но все это присказка. Самое интересное началось после Октября. Что получалось? Страны, которой служил Игнатьев, больше не существовало. Появившиеся эмигранты понятно что рассказывали о творящихся в России делах. Французская пресса не отставала. Особенно – после заключения Брестского мира, который французы расценили как предательство. И что было делать Игнатьеву?
Он вполне мог эти деньги украсть. Тем более что так поступали очень многие. И никто бы слова не сказал. Точнее, слов бы сказали достаточно – те, кому было завидно, но кого это волновало? В ту пору в Европе имелось огромное количество людей, нажившихся во время войны с помощью разных темных делишек. Так что вопросы об источниках богатства было задавать неприлично. Тем более что Игнатьеву еще с февраля 1917 года предлагали очень солидный социальный статус.
«Военные французские друзья предлагали мне без замедления перейти в ряды французской армии. Пройдя школу усовершенствования для высшего командного состава в Талоне, я, по их мнению, мог получить командование бригадой и быстро продвинуться по службе.
Некоторые „рыцари промышленности“, как Ситроен и, в особенности главный директор „Шнейдер“ – Фурнье, не замедлили открыть передо мной широкие горизонты для работы в военной промышленности на почетной, не чересчур обременительной, а главное, очень доходной должности в conseils d’administration (правлениях). Их интересовало сохранить через меня связи с Россией, развить дела с Англией и Америкой».
(А. Игнатьев)Игнатьев деньги не украл. Офицерская честь помешала. Но ведь он мог передать их тому же «Русскому политическому совещанию», которое претендовало на статус представителя законной российской власти. Тем более что эти господа ну очень хотели данные деньги получить. Особенно – после краха Колчака. Буквально осаждали Игнатьева требованиями, просьбами и выгодными коммерческими предложениями.
И ведь Игнатьев был по психологии типичным офицером. Политикой он никогда не интересовался, и уж тем более понятия не имел о социалистическом движении – ни о русском, ни о французском. По его собственным словам, в Петербурге он никогда не бывал в рабочих районах и не знал, кто такие рабочие. Мало того. Игнатьев был убежденный «оборонец», да и вся его деятельность была работой для победы. Что он мог думать о большевиках?
Тем не менее, всех представителей белогвардейцев он посылал далеко и надолго. Как-то раз от него потребовали небольшую сумму, сказав, что это приказ Деникина. На что Игнатьев ответил:
«Деникина я встречал полковником генерального штаба в русско-японскую войну. Но почему же я должен теперь исполнять его приказ? Не понимаю».
Так Игнатьев никому ничего и не дал. В 1925 году он передал все средства СССР, вернулся на Родину, дослужился до генерал-лейтенанта уже советской армии. (В дореволюционной армии он достиг звания генерал-майора.)
Игнатьев в своих мемуарах объясняет собственную позицию просто: так он видел свой долг. Но возникает вопрос: «А почему именно так он его увидел?» Ведь другие видели свой долг в том, чтобы сражаться с большевиками всеми способами. Тем более что психологически-то жить ему было очень тяжело. От Игнатьева отвернулась вся русская эмиграция. Его исключили из товарищества выпускников Пажеского корпуса и офицеров Кавалергардского полка. Причем под воззванием подписался и его старший брат. А ведь могли и пристрелить. После 1920 года в эмиграции оказались очень горячие ребята, которые на Гражданской войне привыкли сперва стрелять, а потом разбираться.
Есть версия, что его завербовали чекисты. Вот только на чем его завербовали? Речь о деньгах не идет. Все его родственники находились в Париже. Разагитировали? Тоже не очень серьезно. К тому же до начала 20-х с заграничной агентурой у чекистов было не очень. Это потом они развернулись…
Существует предположение, что Игнатьев являлся немецким шпионом, его шантажировали. Тоже не сходится. Нормальный шпион после войны удрал бы подальше от Франции, благо деньги имелись. Тем более что французские спецслужбы за Игнатьевым присматривали на протяжении всего времени его службы в этой стране – и ничего не нарыли.
Имеется, правда, и еще одна версия. Дело как раз в «правом» воспитании Игнатьева. Сегодня не все знают, что Белое движение отнюдь не ставило целью реставрацию монархии. Они были демократами! А демократию Игнатьев видел – как во французском варианте, так и в российском – когда после Февраля в Париж в качестве представителей новой власти полезло откровенное ворье. Изнанку эмиграции он тоже видел. К тому же Игнатьев сохранил многочисленные связи во французских деловых и политических кругах[64].
И он прекрасно понимал, что несет России интервенция. Политики Антанты особо и не скрывали, что их целью является расчленение России. Между тем по своим разведывательным связям Игнатьев вполне мог знать о настроениях некоторой части офицеров, многие из которых пошли служить в Красную Армию. Они полагали, что, как только у большевиков пройдет их революционный нигилизм, они станут строить нормальное государство. А так ведь и вышло. И ведь, как мы увидим дальше – к этому выводу пришли многие эмигранты. Кто-то раньше, кто-то позже…
Чужие берега
В конце 1920 года эмигрантская жизнь чрезвычайно оживилась. После эвакуации Крыма ряды эмигрантов значительно пополнились. Но что самое главное – за границей оказалось большое количество людей с психологией, выработанной Гражданской войной. Далеко не все из них смирились с поражением. К тому же многими белогвардейцами двигала уже не столько любовь к России, сколько ненависть к большевикам. Красных хотели уничтожить. Любой ценой.
Надежда на реванш
С 18 ноября в течение пяти дней в Константинополь[65] прибыло из Крыма 150 тысяч эмигрантов, из них примерно 70 тысяч офицеров и солдат врангелевской армии.
Прибывали они в очень разных условиях.
«Между тем на одних пароходах была грязь, давка и голод, и лишний багаж сбрасывали в море. На других же была и вода, и провиант, и разрешали брать с собой все, что угодно. Позже, в Константинополе, я видел при погрузке беженского багажа качающиеся на лебедке гарнитуры мебели, клетки с курами, дуговые электрические фонари. Это все везли запасливые люди в виде валюты. Но эта „валюта“ занимала на иных пароходах так много места, что многие из желающих попасть на пароход не попадали на него».
(П. С. Бобровский, эмигрант)Западные страны помогали эмигрантам отнюдь не за просто так. В качестве платы Врангель отдал Англии, Франции и Италии все корабли, на которых эмигранты прибыли.
Что же касается прибывших на судах, то их судьба складывалась по-разному. Гражданские могли делать что им захочется. Большинство из них, пусть и с большими трудностями, сумели выбраться в европейские страны. Хотя многие и «зависли» в Константинополе ввиду полного отсутствия средств. А ведь многие решительно ничего не умели делать…
Что же касается армейцев, то они были размещены в лагерях – на Галлиполийском полуострове, на острове Лемнос и в районе Чаталджи, в 50 километрах к западу от Константинополя. Самым известным из них является первый, именно от него пошло название «галлиополийцы», означавшее тех, кто боролся с большевиками до конца. Этим солдатам и офицерам выдали впоследствии даже особый нагрудный знак. Причин известности именно Галлиополийского полуострова две. Этот топоним был на слуху. С февраля по август 1915 года здесь разворачивалась так называемая Дарданелльская операция – страны Антанты попытались овладеть полуостровом и тем самым открыть себе путь на Константинополь. (Турция воевала на стороне Германии.) Операция закончилась неудачей, в земле полуострова навсегда остались примерно 75 тысяч союзников и 26,5 тысячи немцев и турок. Провал бездарно спланированной операции наделал много шума в прессе, так что слово «Галлиополи» помнили.
Второй причиной было то, что на полуострове находились части бывшей Добровольческой армии – так сказать, самые белые и из всех врангелевских частей.
Главной целью Врангеля было сохранить армию. Барон выражал уверенность, что уже весной будущего года они снова двинут в Россию. И тут сразу возникал вопрос: а в каком качестве? У белых не было транспорта, тяжелого вооружения, лошадей, а уж тем более – боеприпасов и снаряжения. Все это мог предоставить только Запад. Верить в то, что дадут за красивые глаза, Врангель просто не мог. Это в 1918 году многие белые искренне верили, что страны Антанты им помогут из союзнического долга. Русские офицеры не интересовались политикой, так что нравы, царящие в этой среде, были им совершенно незнакомы. Но в 1920 году Врангель уже не мог не понимать – «за так» ему не дадут ничего. Тем более что английские лидеры особо и не скрывали, что их целью являлось расчленение России. Но… Пусть и в качестве пушечного мяса для иностранных армий – но зато против большевиков.
Впрочем, возможно, Врангель лукавил. Дело в том, что страны бывшей Антанты не планировали никаких военных действий против РСФСР в ближайшем будущем. Жители этих стран смертельно устали от войны – а ведь большинство мужчин имели фронтовой опыт и были чрезвычайно обозлены на свои правительства, пославшие их на бойню… Так что попытка воевать с Советами могла обернуться очень серьезными внутренними неприятностями – вплоть до попытки повторить большевистский опыт. Тем более что силу большевизма тогда сильно преувеличивали. Именно идеи, а не РСФСР. На самом-то деле, Красная Армия была на тот момент абсолютно небоеспособна. Но… Экспериментировать никому не хотелось.
Так вот, возможно, Врангель стремился прежде всего сохранить армию как подконтрольную ему силу. Дело в том, что Белое движение так и не сумело выработать общей идеи – что и стало главной причиной его поражения. На войне логика противостояния все же сплачивала. Но было понятно, что в эмиграции солдат тут же попытаются растащить разномастные политики и политиканы. А таковых имелось невероятное количество – и каждый знал, как спасти Россию.
Так в ноябре 1920 года в Галлиополийский лагерь прибыли политики В. Л. Бурцев, А. В. Карташев, А. С. Хрипунов, которые активно лезли в друзья. Врангель их попросту послал куда подальше, заявив: «Я с армией воевал, я ее вывез, я с нею буду делить радость и горе – о ней буду заботиться и никому не позволю притронуться даже пальцем». Потом, правда, пришлось лезть в политику, но это потом.
Почти сразу же в среде сидевших в Турции офицеров начались скандалы. Самый громкий из них связан с именем генерала Якова Александровича Слащова, лучшего полководца Гражданской войны, который красных гонял, что называется, пинками под зад. Именно благодаря ему Крым сумел продержаться восемь месяцев после разгрома Деникина. Заодно Слащов получил прозвище «вешатель». Совершенно несправедливо – он был ничуть не более жесток, чем другие белые генералы. Просто Яков Александрович по примеру большевиков сообщал об исполнении приговоров в прессе. Другие белые проводили репрессии, стараясь не привлекать к ним внимания.
Генерал был весьма невысокого мнения о стратегических талантах Врангеля и этого никогда не скрывал. Кроме того, он был резко против опоры белогвардейцев на иностранную помощь. Конфликт привел к тому, что летом 1920 года Слащов был смещен со всех постов и оказался вне игры. При этом он настолько разочаровался в Белом движении, что завел переговоры с чекистами, заявляя, что готов перейти на службу к большевикам и захватить с собой еще около тридцати офицеров. Генерал ставил условие, чтобы Главкомверхом был назначен генерал Брусилов, который к этому времени перешел от нейтралитета в сторонники Советской власти. Переговоры, правда, закончились ничем – красные сумели взять Крым, а Слащов оказался в Константинополе.
Там он начал высказывать все, что думал о стратегических и политических талантах руководителей врангелевского режима. Суть высказываний сводилась к тому, что кучка бездарных политиканов провалила всё, что могла. По большому счету, так оно и было. Но говорить вслух об этом, понятное дело, не стоило. В итоге генерал договорился. Его выперли в отставку «без права ношения мундира». В дореволюционной армии это было страшным позором. Мундир с погонами имели право носить и офицеры-отставники[66]. Вообще-то все эти мундиры уже были униформой несуществующей армии, но тогда об этом еще не знали.
В ответ Яков Александрович выпустил книгу «Требую суда общества и гласности. Оборона и сдача Крыма. (Мемуары и документы)». Генерал оказался вне эмигрантской среды. Никаких богатств он из России не вывез, так что жил в Константинополе в бедности, пробавляясь огородничеством. В ноябре 1921 года Слащов вернулся в РСФСР и поступил на службу в Красную Армию. Это тоже вызвало шум. Дело в том, что генерал был очень популярен, особенно у офицерской молодежи. Эти ребята зачастую тоже относились к врангелевскому руководству без особого почтения. Но как пошумели, так и успокоились. Большевики тоже не пытались использовать Слащова в пропагандистских играх.
Что же касается турецких лагерей, в них было нездорово. Вставал главный вопрос: что делать? Не в глобальном смысле, а в повседневном. Старая офицерская мудрость гласит: «Солдат, который ничем не занят, – потенциальный преступник». Так оно и есть. Если начальство не напрягает солдат что-то делать, бойцы сами найдут себе занятия – как правило, весьма сомнительного свойства. А если учесть, что на Галлиополи и в других лагерях сидели ребята, прошедшие войну, никого и ничего не боявшиеся…
Врангель попытался проводить учения. Как ехидно отмечал все тот же Слащов, «проводили артиллерийские учения без пушек и кавалерийские без лошадей». Всерьез бывалым бойцам воспринимать это было трудно.
От безделья офицеры стали придумывать разные забавы. К примеру, дуэли на винтовках на расстоянии от километра и более. Попасть на таком расстоянии из мосинской винтовки невероятно сложно даже для самого опытного стрелка – так что вызовы делались по любому поводу. И ведь некоторые, тем не менее, попадали…
Были у белогвардейцев и более интересные развлечения. Из приказа по Донскому лагерю от 4 марта 1921 года следует, что казачки шатались по окрестностям группами по 30‒40 человек и немножко грабили всех, кто не успел убежать.
Наблюдались и другие любопытные вещи. Начальник врангелевского штаба генерал П. Н. Шатилов требовал: «Принять все меры к тому, чтобы не нашлось бы желающих возвратиться в Совдепию…»
Донской атаман генерал А. П. Богаевский объявил: «Решительно запрещаю всем офицерам и казакам, способным носить оружие, записываться для отправки в Советскую Россию».
Если такие приказы издавались, значит, были случаи… Но долго это продолжаться не могло. Хотя бы потому, что турецкие лагеря существовали за счет английского и французского правительств. По данным бывшего министра Временного правительства
А. В. Карташева, к апрелю 1921 года французское правительство израсходовало на содержание врангелевской армии 200 миллионов франков. Так вот, французы стали намекать: ребята, пора и честь знать. С 1 февраля 1921 года Франция объявила, что прекращает всякую финансовую и материальную помощь.
В официальном сообщении из Парижа говорилось: «Напрасно было бы думать, что большевиков можно победить русскими или иностранными вооруженными силами, опорная база которых находилась вне пределов России, и, вдобавок, победить с помощью солдат, которые в момент наилучшего состояния армии в Крыму на родной почве не оказались в состоянии защитить его от прямого нападения советских войск».
Англичане ничего не заявили, но деньги тоже перестали выделять. Попытки Врангеля добыть деньги у русских промышленников закончились провалом. Они решительно не желали финансировать белогвардейцев.
Так что к декабрю 1921 года турецкие лагеря опустели. Солдат и офицеров частично переправили в балканские страны, частично они начали разбредаться по свету. Врангелю же пришлось ввязываться в разные дурно пахнущие политические игры. Так в Болгарии белогвардейцы участвовали в перевороте 9 июня 1923 года, в результате которого к власти пришло правое правительство. По сути, они действовали как обыкновенные наемники.
Между тем в 1921 году в связи с четырехлетием Советской власти была объявлена амнистия для рядовых участников Белого движения. Только из Болгарии уехало 11 тысяч человек. А всего в 1921 году на Родину вернулось 121 843 человека. Но кто-то уехал, а кто-то остался.
Разброд и шатания
Еще в Константинополе Врангель понял, что без политической надстройки ему не обойтись. Как известно, если чего-то нельзя предотвратить, то нужно это возглавить.
Барон сформировал своего рода правительство в изгнании – «Русский Совет». Он был заявлен как «единственный носитель законной власти», объединяющий силы, борющиеся против большевиков. В «Русский Совет» вошли вместе с генералами П. Н. Врангелем, А. П. Кутеповым, П. А. Кусонским, П. Н. Шатиловым такие деятели, как граф В. В. Мусин-Пушкин, И. П. Алексинский, Н. Н. Львов, представитель Союза торговли и промышленности Н. А. Ростовцев, член ЦК кадетской партии князь П. Д. Долгоруков, бывший социал-демократ Г. А. Алексинский.
«На первом же заседании, 5 апреля (1921 года. – А. Щ.), в Константинополе „Русский Совет“ пытался потребовать от западных правительств объявления ультиматума Советской власти. Он развил активную „коммерческую“ деятельность, занялся распродажей в Европе вывезенных из Крыма и Новороссийска ценностей. Среди приглашенных Врангелем для участия в работе „Совета“ был и В. В. Шульгин, который в то время выступил с заявлением, что готовый аппарат управления белой эмиграции создаст у большевиков впечатление ее большой силы. Но никто, даже в эмигрантских кругах, особенно не считался с „правительством“ Врангеля. Он сам позже признал, что „в полной мере выявился разброд русской зарубежной общественности“, и попытка объединить вокруг армии и „Русского Совета“ „национальномыслящих людей“ закончилась неудачей. Обнаружились, например, большие разногласия с представителями эмигрантского казачества, с „атаманами и председателями правительств“ Дона, Кубани и Терека, которые отказались участвовать в этом предприятии. После переселения „Русского Совета“ в Сербию борьба различных группировок привела к прекращению его существования осенью 1922 г.».
(Л. Шкаренков, историк)В эмиграцию убыло множество совершенно разных людей с разными политическими взглядами – от монархистов до эсеров. И если в турецких лагерях существовало какое-то единство, то остальные тут же бросились разбираться друг с другом. Эсеры оказались на обочине – тем более что их лидеры изрядно поправели. Огромное количество помоев вылили на кадетов – дескать, это вы сознательно расшатывали Российскую империю. Тем более что это соответствовало истине. С казачьими атаманами все об стояло еще сложнее. Дело в том, что среди казаков и в Гражданскую войну была очень сильна тяга к «самостийности». Как известно, атаман Краснов провозгласил независимое донское государство. Впоследствии у Деникина изрядно болела голова и от кубанских сепаратистов. Лидера последних он попросту повесил. Эти взгляды сохранились и в эмиграции. Так, среди казаков была весьма популярна теория, что они вообще не русские, а отдельный народ.
Кстати, существовали в эмиграции и другие сепаратисты. К примеру, украинские националисты имели аж два «правительства» – гетмана Скоропадского и Петлюру, которые друг друга ненавидели. Имелись и все остальные – белорусские, закавказские и так далее.
Но рассказ будет, в основном, о русских эмигрантах. У них же, как мы видели, тоже дело обстояло нездорово. Одновременно с «Верховным Советом» стали образовываться и иные структуры.
Первыми организовались монархисты. При том что среди белых армий сторонников царя-батюшки было немного. В мае 1921 года монархисты провели съезд в баварском курортном городе Рейхен-галле. Примечательно, что монархисты в основном группировались именно в Германии – там имелось достаточное количество, так сказать, идейно близких, сторонников реставрации немецкой монархии. На съезде был выбран Высший Монархический Совет (ВМС), его возглавил известный крайне правый политический деятель Н. Е. Марков. Новая структура занялась, по свидетельству генерала фон Лампе, «разработкой норм временного управления Россией после падения большевиков». Ориентировался ВМС на дядю последнего императора, великого князя Николая Николаевича. Впрочем, кандидат на престол держался осторожно, заявив, что «не предрешает будущего образа правления России».
Несколько позже сорганизовались либералы. Главным их центром являлся Париж. Летом 1921 года в этом городе было создано так называемое «Русское национальное объединение». Главной целью было заявлено «возможно скорое свержение большевизма».
«В списке организаций, принявших участие в съезде, мы находим кадетские группы в Берлине, Белграде, Константинополе, Софии, так называемый парламентский комитет, Крестьянский союз в Праге, разные комитеты и „братства“ по „освобождению России“, другие организации вроде Общества русских офицеров Генштаба, (Константинополь), Русского комитета (Варшава), Национально-государственного объединения (Гельсингфорс), Союза русских адвокатов (Париж), Сибирского кооператива маслоделов (Бостон) и т. д. Приветствия съезду прислали П. Н. Врангель, М. Н. Гирс – председатель совещания бывших русских послов, фабрикант П. П. Рябушинский».
(Л. Шкаренков)Что они собирались делать в России после свержения большевиков, было не очень понятно.
Отношения между либералами и монархистами были далеко не дружескими. Порой дело доходило до стрельбы. 29 марта 1922 года монархисты П. Шабельский-Борг и С. Таборицкий совершили покушение на известного кадетского лидера П. Н. Милюкова. Правые его считали главным виновником крушения Российской империи. Милюков не пострадал, но был убит В. Д. Набоков (отец известного писателя).
Оба террориста были тесно связаны с Высшим Монархическим Советом. Последний, разумеется, от них отмежевался. Хотя, возможно, покушение и в самом деле было их личной инициативой. Послушали ребята речей о том, как кадеты Россию предали, да и решили разобраться.
Первоначально монархисты не пользовались особым влиянием. Они мечтали воссоздать Российскую империю в прежнем виде. Их руководители не имели опыта Гражданской войны. А потому всерьез верили: как только падет власть большевиков, народ тут же с восторгом позовет на трон царя-батюшку – и все вернется на круги своя. Но белогвардейцы, воевавшие с красными, отлично понимали, что не вернется. Назад пути нет ни при каком раскладе.
Однако положение постепенно стало меняться. Бесконечная политическая грызня стала надоедать. Тем более что люди, видевшие, что творилось в России, понимали: никакая демократия там долгое время в любом случае будет невозможна в принципе. Но вот объясни это либеральным болтунам…
Некоторые, например Б. Савинков и знаменитый философ Н. А. Бердяев, стали с большой симпатией смотреть на итальянский фашизм. (О последнем очень не любят упоминать поклонники Бердяева.) На самом-то деле фашизм[67] являлся единственной серьезной альтернативой большевикам. Тут стоит пояснить. В фашизме привлекала совсем не идея диктатуры. В диктатуре-то ничего нового не было. Колчак пытался ее установить – и с треском провалился: его выбили пинками под зад даже не красные части, а сибирские партизаны, которые придерживались очень разных взглядов. Дело в идее. Фашизм, как и большевизм, являлся коллективистской идеологией. Суть его в том, что интересы нации ставятся выше интересов отдельной личности. То есть апологеты фашизма полагали: коллективистскую идеологию можно победить лишь ей подобной.
Но Муссолини среди представителей эмиграции как-то не нашлось. Так что стала всплывать идея монархии. Ведь по большому счету царь мог быть объединительным символом, а реальное общественное устройство – совсем иным, чем до февраля 1917 года. Так, в 1923 году к ВМС присоединился Врангель. Однако он держался несколько в стороне. Лидеры же Совета отнеслись к барону с большой настороженностью. Они-то понимали, что Врангель играет в собственные игры. Да и, допустим, пришел бы ВМС к власти. Кто такой боевой генерал Врангель – и кто все остальные? А ведь амбиций-то хватало у всех. Политиков без амбиций не существует в природе.
Но тут начались новые неприятности. Как оказалось, кроме Николая Николаевича имелись и другие любители поцарствовать. Или хотя бы – «работать царем» в эмиграции. Великий князь Кирилл Владимирович (двоюродный брат Николая II) объявил себя «блюстителем российского трона». С точки зрения законов Российской империи никаких прав он на это не имел. Дело в том, что великий князь состоял в «неравнородном» браке, то есть был женат не на представительнице какого-либо царствовавшего дома. Но, если очень хочется…
В газете «Вера и верность» был опубликован приказ Кирилла о формировании корпуса императорской армии. Блюститель № 2 заявил о том, что в течение года вернется в Россию. Кирилл Владимирович объявил также, что принимает на себя руководство всеми белогвардейскими формированиями.
Формирования, правда, отнеслись к этому без энтузиазма. И не только они.
Императрица Мария Федоровна (вдова Александра III) предложила Кириллу Владимировичу не позориться. Еще бы! В феврале 1917-го он бегал по Петрограду с красным бантом на груди и всячески декларировал восторг от наступившей «свободы».
Но дело было сделано. Кирилла поддержала не только часть эмигрантов, но и определенные финансовые круги в США. И претендента понесло. Через некоторое время он провозгласил себя императором.
Началась долгая и нудная свара двух монархических тусовок. Помните, как в «Двенадцати стульях» Остап Бендер, создавая «Союз меча и орала», спрашивает слесаря Полесова: «Вы кирилловец?» Разумеется, над этим глумилась не только советская, но и западная левая печать. Монархической идее это популярности не добавило.
* * *
А на что в тот период рассчитывали эмигранты? Разумеется, кроме прямой иностранной интервенции? Некоторое время надежда была на крестьянские восстания, которых и в самом деле полыхало множество. Особенно возбудило эмигрантов восстание в Кронштадте, начавшееся 2 марта 1921 года.
Вот что рассказывал очевидец о настроениях в турецких лагерях. «Первые же вести о нем вызвали страшное волнение среди них и породили поток безудержных фантазий, бредовых идей, диких и абсурдных проектов. Все прочие темы в разговорах отошли на задний план. Одни требовали привести „1-й армейский корпус русской армии“ в полную боевую готовность и ждать, когда „союзники“ пришлют транспортные суда для десанта; другие подсчитывали, сколько нужно срочно подвести мятежникам мешков муки и банок консервов; третьи принялись за составление списков комсостава будущих „развернутых армий“ и т. д. Но в этих неистовствах проглядывали и пессимистические нотки: что делать, если мятеж увенчается успехом? Ведь белые офицеры той эпохи считали „спасение России“ своей монополией, а тут вдруг появились какие-то эсеры, меньшевики, „полукрасные“, „полубольшевики“… По неписаному „белому символу веры“ той эпохи их полагалось вешать и расстреливать, как и всех, кто не исповедовал этого символа. Как же быть?! Реальные события, как известно, вскоре положили конец всему этому, и очень скоро вся белая эмиграция забыла о мятеже».
Но подобных слухов ходило множество. Причем все «самые достоверные».
Восстание оживило активность и левых представителей эмиграции – меньшевиков и эсеров. Ведь лозунг-то выступления был: «Советы без коммунистов».
Один из лидеров эсеров, В. М. Зензинов, писал 8 марта 1921 года представителю эсеровской партии в Париже Е. Ф. Роговскому:
«Обеспечение продовольствием – сейчас самое важное дело. Если бы мы могли сейчас действительно продвинуть продовольствие в Кронштадт, мы сумели бы разблаговестить по всему миру. А когда Советская Россия узнает, что освободившийся от большевиков Кронштадт немедленно получил от Европы продовольствие, – эта весть будет искрой в бочку пороха».
Впрочем, другие не отставали. Началась суета. «Представитель русского (эмигрантского) Красного Креста профессор Цейтлер срочно перебрался в Выборг, однако пока ни деньгами, ни предметами снабжения он не обладал. И вот уже не позднее 9 марта на политическую авансцену вновь ненадолго вышел бывший премьер Временного правительства Г. Е. Львов. В Париже он посетил тамошнего представителя Красного Креста США и получил согласие на то, что все свои запасы в Финляндии американцы передадут в распоряжение Цейтлера. На американских складах там имелось: 100 000 пуд. муки, 150 пуд. яичного порошка, 8000 пуд. сгущенного молока, 9000 пуд. сала, 10 000 пуд. сахара, 1200 пуд. сушеных овощей. Для оказания помощи Цейтлеру в деле снабжения мятежного Кронштадта из Парижа отправилась группа эмигрантских деятелей в Ревель и Выборг».
(С. Семанов, историк)Не отставали и газеты. Так, кадетская газета «Руль» писала: «Во всех здешних русских организациях наблюдается большое оживление. Идут заседания. Ведутся переговоры об объединении деятельности».
Тот же самый «Руль»: «По сообщениям рижского корреспондента „Times“, Петроград, за исключением двух вокзалов, находится в руках восставших».
Откуда в Риге это стало известно корреспонденту «Times» – загадка. Тем более что в Петрограде никакого восстания вообще не было. То есть – врали.
Но уж очень хотелось в это верить. А заодно – возглавить. Хотя повстанцы, в основном анархисты, всю эту эмигрантскую публику терпеть не могли.
Хотя возможно, вся эта суета была затеяна не столько политическими спекулянтами, сколько финансовыми. Дело в том, что на Западе имелось множество акций российских предприятий – они как продавались на биржах и до прихода к власти большевиков, так и были вывезены эмигрантами. Во время Гражданской войны их курс колебался – в зависимости от успехов белых армий. И, разумеется, многие делали на этом кое-какие деньги. Шумиха вокруг Кронштадта, особенно если учесть сообщения газет о захвате Петрограда и комментарии «специалистов», что, дескать, теперь пойдет по всей России, – вызвала стремительный взлет курса российских акций. Так может, кто-то намеренно эту шумиху устроил с целью скинуть их по максимальной цене?
Вообще, большинство эмигрантов аж до Великой Отечественной войны пребывали в иллюзии, что большевики держатся на голом насилии. И достаточно небольшого толчка, чтобы красная власть рухнула. Никому в голову не приходило, что долго держаться на одном насилии просто невозможно – особенно в стране, где имелось столько воевавших людей. Но вот хотелось в это верить и все.
Поворот
Далеко не все эмигранты собирались бороться с большевиками любыми способами. Имелись и иные настроения. Им способствовало введение в РСФСР НЭПа. Кто-то решил, что большевики начали сдавать позиции – и через некоторое время они переродятся в обычное капиталистическое общество. А раз так, то стоит лишь немного подождать, или попытаться включиться в процесс. Благо Советы стали вовсю раздавать концессии.
Но были и те, кто смотрел шире. Эти люди переосмыслили опыт революций и Гражданской войны и пришли к выводу, что раз большевики победили, то, значит, были причины. И к новой власти имеет смысл присмотреться, а не отвергать ее полностью…
Причем об этом заговорили отнюдь не левые, меньшевики и эсеры. Эти, изрядно поправев, остались непримиримыми. Что неудивительно. Второй состав Временного правительства был умеренно-социалистическим. И их большевики изящным пинком удалили от власти. Обидно, да? А вот у некоторых кадетов и еще более правых октябристов было иное мнение.
Летом 1921 года в Праге вышел сборник «Смена вех». В нем приняли участие Н. В. Устрялов, Ю. В. Ключников, С. С. Лукьянов, А. В. Бобрищев-Пушкин, С. С. Чахотин, Ю. Н. Потехин. Название перекликается с нашумевшим сборником «Вехи», вышедшим в 1909 году. Тот был направлен против радикальной интеллигенции, которую авторы упрекали за то, что боролись против российского государства. Авторы «Смены вех» упрекали эмигрантскую общественность за то же самое.
«Основной лейтмотив „Смены вех“ – это утверждение, что в настоящих условиях советская власть есть единственная национально-русская власть, несмотря на ее видимый интернационализм. Более того, это не просто меньшее зло, но, напротив, в конкретных исторических условиях, только большевики способны восстановить русское национальное государство, русскую государственную мощь. Большевизм – русское национальное явление, говорят сменовеховцы. Русская революция – это народный бунт в стиле Разина и Пугачева. То, что к нему присоединилось много инородцев, никого не должно смущать, ибо они действуют там, лишь увлеченные русской стихией, не играя самостоятельной роли.
Интернационализм большевиков – это лишь камуфляж. Более того, он оказывается очень важным и полезным орудием как для восстановления России как единого государства, так и для его дальнейшего расширения. Сменовеховцы приветствуют военных, примкнувших к большевикам, и даже посвящают свой сборник Брусилову».
(М. Агурский, историк)Так, А. В. Бобрищев-Пушкин утверждает, что единственная альтернатива большевикам – это полная анархия. Поэтому он резко осудил Кронштадтское восстание.
Это не значит, что авторы «Смены вех» перешли на сторону большевиков. Они считали, что борьба с Советской властью ничего хорошего России не принесет. Так что, дескать, оставим большевиков в покое, возможно, они, откинув революционный нигилизм, сумеют построить что-то путное.
Вскоре Ю. В. Ключников стал издавать газету «Накануне», развивавшую те же идеи.
«„Накануне“ существенно уходит от первоначальной позиции „Смены вех“ в сторону безусловного призна ния советской власти и привлекает к сменовеховству многих уставших от войны и невзгод людей, рассчитывавших, что советская власть превратится постепенно в приемлемую для жизни систему, быть может, станет государством умеренно либеральным, с какими-то поправками в общественной жизни, но где можно жить. „Накануне“ также призывает бывших белых к возвращению в Россию».
(М. Агурский)Литературным приложением к газете руководил еще один «красный граф» – будущий классик советской литературы Алексей Николаевич Толстой. Он еще в 1918 году убыл в эмиграцию, но довольно быстро стал посматривать назад. Циники утверждают, что Толстому просто было тесно в эмигрантском литературном мирке с его хлипкими издательствами и мизерными тиражами. Может быть.
Как бы то ни было, писатель призывал «Признать реальность существования в России правительства, называемого большевистским, признать, что никакого другого правительства ни в России, ни вне России – нет… Совесть меня зовет не лезть в подвал, а ехать в Россию и хоть гвоздик свой собственный вколотить в истрепанный бурями русский корабль».
«Толстой призывает делать все, чтобы помочь революции пойти в сторону обогащения русской жизни, в сторону извлечения из революции всего доброго, справедливого, в сторону уничтожения всего злого и несправедливого, принесенного той же революцией, и, наконец, в сторону укрепления великодержавности. Да, в России нет свободы, „но разве во время битвы солдат ищет свободы?“ В России личность освобождается через утверждение и создание мощного государства».
(М. Агурский)В 1924 году Алексей Толстой вернулся в Россию. Однако не все авторы «Смены вех» придерживались идеологии, которую развивала «Накануне». Некоторые смотрели иначе. Их взгляды получили название национал-большевизма. Точнее, впервые этот термин применили в 1918 году в Германии Генрих Лауфенберг и Фриц Вольфгейм – основатели второй немецкой коммунистической партии под названием «Германская коммунистическая рабочая партия», известной как Гамбургская. Русские национал-большевики пришли с иной стороны.
Идеологом русского варианта этого течения являлся Николай Васильевич Устрялов. Свой политической путь он начинал в партии кадетов. Возглавлял Бюро печати при правительстве Колчака. Уже там обнаружились некоторые особенности его мировоззрения. Если его соратники, оказавшиеся при адмирале, либо старательно не замечали колчаковских методов, либо утешались, что это временно, то Устрялов стал «бардом диктатуры». К демократии он стал относиться с глубоким презрением, полагая, что она отжила свое.
Однако не стоит думать, что Устрялов являлся апологетом голого насилия. Он писал: «Формальная демократия умирает, но река истории не течет вспять, и жизнеспособные элементы отцветающего периода будут жить в нарождающемся. На смену демократии грядет сверхдемократия».
То есть диктатор может удержаться, только если он выражает интересы широких народных масс.
После краха режима Колчака Устрялов очутился в Харбине, откуда стал приглядываться к РСФСР. То, что там происходило, нравилось ему все больше и больше. Да, Колчак, как выяснилось, народной поддержкой не пользовался. Большевики оказались более серьезными ребятами…
«Во-первых, события убеждают, что Россия не изжила еще революции, т. е. большевизма, и воистину в победах советской власти есть что-то фатальное, – будто такова воля истории. Во-вторых, противобольшевистское движение силою вещей слишком связало себя с иностранными элементами и поэтому невольно окружило большевизм известным национальным ореолом, по существу чуждым его природе. Причудливая диалектика истории неожиданно выдвинула советскую власть с ее идеологией интернационала на роль национального фактора современной русской жизни, – в то время как наш национализм, оставаясь непоколебленным в принципе, потускнел и поблек на практике вследствие своих хронических альянсов и компромиссов с так называемыми „союзниками“… После крушения власти адмирала Колчака и генерала Деникина русские националисты очутились как бы над неким провалом… Начинать с начала то, что трагически не удалось при несравненно лучших условиях и при неизмеримо богатейших данных, могут в лучшем случае лишь политические Дон-Кихоты. Следовательно, нужно искать другой выход».
(Н. Устрялов)Ему вторит его сторонник, П. Новгородцев: «Революцию надо преодолеть, взяв у нее достижимые цели и сломив ее утопизм, демагогию, бунтарство и анархию непреклонною силою власти».
По мнению Устрялова и его единомышленников, русские большевики смели все старое и обветшавшее, а потом, хотели они того или нет, стали создавать мощное государство – на куда более серьезном и отвечающим требованиям нового времени уровне. Причем именно национальное государство.
«Но, главное, большевикам удалось фактически парировать основной национальный аргумент, против них выставлявшийся: они стали государственной и международной силой, благодаря несомненной заразительности своей идеологии, а также благодаря своей красной армии, созданной ими из мутного потока керенщины и октябрьской „весны“… Национальная сила оказалась сосредоточенной во враждебном стане… И русские патриоты очутились в затруднительном положении. Продолжать гражданскую войну (и то не во всероссийском масштаба) они ныне могут лишь соединившись с иностранными штыками, – точнее, послушно подчинившись им. Иначе говоря, им пришлось бы в таком случае усвоить себе психологию французских эмигрантов-роялистов: радоваться поражениям родины и печалиться ее успехам.
Если это назвать патриотизмом, – то не будет ли подобный патриотизм, как в добрые старые времена, требовать кавычек?..»
(Н. Устрялов)Национал-большевики делили русских революционеров на коммунистов и большевиков. Первые – это те, кто был заморочен на интернационализме и готов был принести Россию в жертву мировой революции. Вторые – выразители исключительно русских интересов. Главным «большевиком» Устрялов считал Ленина и относился к нему с восхищением. А ведь Устрялов своими глазами видел то, что творилось во время Гражданской войны…
Примечательно, что национал-большевики первыми из эмигрантов, еще в 1921 году, высоко оценили Сталина – именно как «большевика». В борьбе оппозиций 20-х годов Устрялов, очень внимательно следивший за советской политикой (он читал все стенограммы съездов ВКП(б), которые тогда издавались и свободно распространялись), всегда приветствовал сталинскую линию как последовательно государственническую.
Устрялов полагал, что Советская Россия будет эволюционировать в сторону рыночной экономики. Но по большому счету было наплевать на то, какой будет экономическая модель. Нужно сильное национальное государство. И все тут. И большевики его вполне устраивали.
«Из интернационалистской революции Россия выйдет национально выросшей, страной крепчайшего национального самосознания. Октябрь с каждым годом национализируется; нужно будет публицистически это выразить формулой: „национализация Октября“.
Она происходит независимо от того, в какие экономические формы выльется хозяйство страны; независимо также и от того, в какой степени разовьется наш федерализм. Отрадны теперешние успехи государственной промышленности. Быть может, и удастся задержаться на гибридных, государственно-капиталистических позициях. Если удастся, тем самым будет обеспечен прекрасный фермент государственного централизма, великий национализирующий стимул. Равным образом, мощная, индивидуализированная государственность, конечно, вполне мыслима и в правовой рамке федерации (сводящейся, главным образом, к так называемой „культурной автономии“). А нынешняя обособленность Советского Союза от остального мира есть, несомненно, в свою очередь, исключительной силы национализирующий фактор… „Старая мощь России“ может быть восстановлена лишь новыми силами, вышедшими из революции и поныне пребывающими в ней. Это нужно признать раз навсегда. Ориентироваться можно только на эти новые силы, на их активный авангард, разбуженный взрывом и прошедший столь изумительную школу за страдные годы революционной борьбы».
(Н. Устрялов)Выступления сменовеховцев и национал-большевиков, разумеется, не могли остаться незамеченными. Тем более что у значительной части эмиграции они пользовались большой популярностью. И ведь речь шла не о простых солдатах или казаках – им читать эти работы было сложно. Так что суета пошла большая. К примеру, кадеты объявили чуть не мобилизацию интеллектуальных сил для борьбы с этим явлением. Беда в том, что сказать-то было нечего. Тем более что в 1922 году Устрялов совершенно легально побывал в РСФСР. Даром что бывший колчаковец. Но он работал на КВЖД[68]. Разумеется, пошли разговоры об «иудиных серебренниках». Интересно, что первоначально никто не обвинял сменовеховцев в том, что за ними стоит ГПУ[69]. Обвинения появились позже, когда чекисты показали класс. Тогда стали говорить, что вся затея со «Сменой вех» принадлежала советским спецслужбам. Правда, Устрялов начал высказывать свои идеи сразу после краха Колчака, то есть в 1920 году. А на тот момент чекистам было совсем не до эмигрантских разборок.
С другой стороны, Устрялов и в самом деле являлся загадочной фигурой. Порой его статьи практически без комментариев печатались в центральных советских газетах. Его имя постоянно всплывало на партийных съездах – именно во время борьбы «большевиков» и «коммунистов». Историки до сих пор спорят – оказывали ли работы Устрялова влияние на мировоззрение И. В. Сталина или нет. Неизвестно. А вот то, что Сталин их читал, – это точно.
* * *
Еще одним течением было так называемое возвращенчество. Суть понятна из названия. Это движение призывало возвращаться в Россию. Оно возникло в 1922 году в Болгарии и было ориентировано прежде всего на рядовых солдат Белой армии. Выходившая в Софии газета «На Родину» в первом номере писала: «Мы зовем всех честных людей русской эмиграции, которым чужды авантюристские похождения и дороги интересы родной страны, сомкнуть свои ряды под флагом нашей организации и газеты и вместе с нами начать дело исправления наших ошибок, сознательно или бессознательно нами совершенных, дело искупления наших грехов».
Впоследствии организации возвращенцев появились во многих городах. А вот что писал бывший белый офицер Л. Владимиров, в ноябре 1922 года вернувшийся из Болгарии в Советскую Россию:
«Нас уже гораздо больше, чем все остальное, интересовали Нижегородская ярмарка, или сведения об электрификации медвежьих уголков РСФСР, или что-нибудь в подобном роде, говорившее о возрождении русской промышленности и торговли и об успехах насаждения цивилизации… Многие из нас с чувством глубокого удовлетворения читали о поведении русской делегации на Генуэзской конференции и, в частности, о блестящих выступлениях тов. Чичерина. А заключение Рапалльского договора рассматривали как проявление силы и могущества Российской Республики…»
Этот человек был не одинок. «Большой резонанс среди военной эмиграции получило обращение „К войскам белых армий“ генералов А. Секретева, Ю. Гравицкого, И. Клочкова, Е. Зеленина, полковников Д. Житкевича, В. Ор жаневского, Н. Климовича, М. Лялина. Они оповещали всех своих боевых соратников, что отныне в качестве российского правительства признают нынешнее правительство Российской Социалистической Федеративной Советской Республики и готовы перейти на службу в Рабоче-Крестьянскую Красную Армию. Они открыто признавали полное крушение идеологии „белого движения“».
(Л. Шкаренков)В обращении говорилось: «Наша Родина вышла из полосы первоначального революционного хаоса и вступила на путь творческой, созидательной работы. На международной политической арене Советское правительство является единственным защитником интересов России и ее государственного суверенитета».
И ведь многие возвращались… Вот тут-то нет сомнений, что за данной структурой стояло ГПУ.
Особенно впоследствии, когда те, кто хотел, – уже уехал. По большому счету, организации возвращенцев стали агентами влияния СССР. А что тут такого необычного?
Ответом на сменовеховство, национал-большевизм и возвращенчество был расцвет «непримиримых».
Компромисс – не для нас!
Бойтесь, бойтесь романтизма в политике. Его блуждающие огни заводят лишь в болото…
(Н. Устрялов)Итак, в начале 20-х взгляды эмигрантов стали поляризироваться. Надежды на иностранную интервенцию падали, расчеты на антибольшевистские восстания не оправдались. И если одни стали с определенной симпатией смотреть на СССР, то другие, называвшие себя «непримиримыми», наоборот понеслись в самый оголтелый экстремизм.
Провал «третьей революции»
Основу «непримиримых» составляли люди, для которых желание уничтожить большевиков или, на худой конец, просто отомстить стало самоцелью. О дальнейшей судьбе России речь уже не шла.
Имелась и своеобразная идеология. Большевизм представлялся чем-то вроде чумы, которая может перекинуться на другие страны и погрести под собой западную цивилизацию. Эту теорию выдумали не просто так – с подобной аргументацией куда проще просить денег у западных правительств. Впоследствии примерно эту идею развивал и А. Солженицын. Идея понравилась – и ее подхватила западная пропаганда, в том числе и нацистская. С одной лишь разницей. Между понятиями «большевики» и «русские» ставился знак равенства…
Сюда же примыкали и романтики. Как известно, романтизм предполагает не только идеальные цели, но и «идеальные» средства. Вот, допустим, решил человек для себя: «Я никогда не сложу оружия, буду против большевиков воевать до конца». Звучит красиво. А вот за кого такой человек в итоге воевал?
Впрочем, первоначально самым известным среди «непримиримых», решивших действовать, был не мститель, не романтик, а представитель третьей распространенной в этой среде категории – авантюристов. Речь идет о знакомом нам Борисе Савинкове. Побывав в 1919 году в Париже, он отправился бороться с большевиками в Варшаву – благо диктатора страны, Юзефа Пилсудского, он знал еще по школе. Характерно, что его ближайшими сподвижниками являлась чета знаменитых мистиков-символистов Зинаида Гиппиус и Дмитрий Мережковский. Как известно, символисты до революции предпочитали жить в «башне из слоновой кости», в собственном выдуманном мире. Когда эту башню разнесли злые революционные матросы, Мережковский сильно обиделся. Он стал писать о «грядущем хаме»[70] и призывать к всеевропейскому «крестовому походу» против Советской России. Что-то знакомое? Летом 1921 года Савинков и компания предприняли попытку возродить «Народный союз защиты родины и свободы» (НСЗРиС), под флагом которого поднимались восстания во время Гражданской войны. Штаб союза разместился в роскошной варшавской гостинице «Брюль».
Савинков выступал под знаменем «третьей революции». Что же касается тактики…
«Каждая волость должна составить отряд, во главе которого заблаговременно ставится начальник, являющийся руководителем организации. Волостные организации объединяются уездным руководителем/Уездные руководители – губернским… Руководителям вменяется в обязанность создание дружин специального назначения».
(Б. Савинков)Впрочем, он никогда не отличался особой принципиальностью. К компании присоединился знаменитый Сидней Рейли (Соломон Розенблюм) – авантюрист такого же масштаба, как и Савинков, кадровый британский разведчик. Фактически же террорист работал на польскую разведку. Вот его письмо, направленное начальнику польского генштаба генералу Сикорскому 25 мая 1921 года:
«Уважаемый господин генерал!.. Разрешаю себе просить Вас не отказать в любезном сообщении, не встречается ли с Вашей стороны препятствий к дальнейшему сотрудничеству информационного бюро с бюро при французской миссии и не найдете ли возможным, господин генерал, отпустить некоторую сумму в распоряжение начальника указанного бюро, моего брата есаула Савинкова, для поддержания организаций в Совдепии, доставляющих сведения военно-разведывательного характера…»
На практике же Савинков занимался тем, что направлял на территорию Белорусской ССР диверсионные отряды, которые расправлялись со всеми, заподозренными в сочувствии к большевикам, разумеется, не особо разбираясь, кто прав, кто виноват. Если Савинков всерьез надеялся такими действиями поднять народ на восстание (в чем я сильно сомневаюсь), то ничего из этого не вышло бы. Ну, надоела всем бесконечная война. Да и продотрядов, вызывавших главное недовольство крестьян, с 1921 года уже не было. Так что дело кончилось полным крахом. В конце концов Савинкова вежливо вытурили из Польши. Он вместе с Рейли пытался найти деньги на продолжение борьбы всюду, где только мог. Пробился даже на прием к Муссолини – благо Савинков искренне восхищался дуче. Итальянский диктатор благосклонно выслушал комплименты в свой адрес, но не дал ни одной лиры. В начале 20-х Муссолини был склонен дружить с Москвой. Впоследствии Италия фактически стала первым государством, признавшим СССР (хотя юридически Великобритания ее опередила). В общем, связываться с экстремистским крылом эмигрантов Муссолини было ни к чему.
Казалось, все эти события произвели на Савинкова впечатление. Он вроде бы успокоился и опубликовал повесть «Конь вороной», которую назвали «реквиемом по Белому движению». Однако этот человек напоминал «завязавшего» наркомана, который, как известно, может в любой момент сорваться.
ГПУ рисковать не желало. Чекисты устроили изящную провокацию – операцию «Синдикат-2». Савинкову была подкинута информация о существовании в Советской России мощной подпольной организации «Либеральных демократов». Старый террорист не смог удержаться. Савинкова удалось выманить на советскую территорию. 18 августа 1924 года он был арестован в Минске на «конспиративной квартире», которую держали «органы». 27 августа в Москве начался судебный процесс.
Процесс был публичным, отчеты о нем печатали все центральные газеты. Тому была причина. Савинков полностью раскаялся и рассказал много не слишком красивых фактов из деятельности эмиграции. В сентябре 1924 года он выпустил статью «Почему я признал Советскую власть?».
Савинков получил десять лет, но 7 мая 1925 года в здании ВЧК на Лубянке он выбросился в лестничный пролет. Есть версия, что его убили, но она не имеет под собой никаких фактических данных. Тем более что бывший террорист писал один за другим рассказы, в которых едко высмеивал как эмигрантов, так и антисоветское подполье. Зачем его было убивать? Просто человек осознал, что жизнь для него кончилась…
Тупик «непримиримых»
Между тем самая мощная команда «непримиримых», врангелевцы, проводила перегруппировку. К этому времени они уже не существовали как воинские части – офицеры разбрелись по Европе и Америке. 1 сентября 1924 года на базе многочисленных офицерских организаций был создан Русской общевоинский союз (РОВС). Его называли «пиджачной армией». РОВС многое позаимствовал из опыта своих противников. Правда, вышло хуже. Проявилась старая беда Белого движения – наличие огромного количества штабов. К примеру, при штабе РОВС имелось командование конной артиллерией. Которой, разумеется, не было и быть не могло. Руководителем РОВС стал генерал Врангель.
Что же касается идеологии, то такими мелочами господа пиджачные офицеры не заморачивались. В одном из документов РОВС говорилось: «РОВС с радостью пойдет на сотрудничество с государством, которое заинтересовано в свержении Советской власти и образовании в России общенационального правительства». И всё.
Развернуто дело было серьезно. Существовали разнообразные учебные курсы, как для повышения квалификации бывших офицеров, так и для обучения эмигрантской молодежи военному делу. Цель – «следить за развивающимся военным делом, по возможности, за военной техникой, изучая наиболее интересную военную литературу Запада и Советской России». РОВС выпускало свое издание «Часовой».
А вот с тактикой тоже не заладилось. Первоначально руководство РОВС резко выступало против «савинковщины», под которой понимались «бессистемные покушения, нападения на советские учреждения и поджоги складов». В беседе с корреспондентом газеты «Возрождение» генерал Миллер (в 1920 году драпанувший из Архангельска, бросив армию на произвол судьбы) заявлял, что деятельность РОВС сводится к «организации и подготовке крупных выступлений, к согласованности действий всех подчиненных ему сил».
Однако получалось это плохо. Хотя первоначально формально в РОВС числилось более 100 тысяч человек, далеко не все из них рвались воевать. Союз ведь являлся и своеобразным землячеством, да и его члены помогали друг другу, к примеру, с устройством на работу.
Но самым неприятным было то, что 1925 год известен в истории как «год признания СССР». В самом деле, Советский Союз официально признало большинство европейских стран. Что получалось? Раньше РОВС мог позиционировать себя как находящимся в авангарде «борьбы цивилизации с большевизмом». А теперь? Тут отрицательно сказалась именно декларируемая РОВС романтическая «непримиримость». Белогвардейцы в очередной раз ощутили себя преданными.
В этой ситуации РОВС стал скатываться все к той же «савинковщине». Неугомонный Сидей Рейли заявлял: «Террор, направляемый из центра, но осуществляемый маленькими, независимыми группами или личностями против отдельных выдающихся представителей власти. Цель террора всегда двояка. Первая, менее существенная – устранение вредной личности; вторая, самая важная – всколыхнуть болото, прекратить спячку, разрушить легенду о неуязвимости власти, бросить искру… Нет террора, – значит, нет пафоса в движении, значит, жизнь с той властью еще не сделалась физически невозможной, значит, это движение преждевременно или мертворожденно».
Это уже вполне в духе эсеров времен первой русской революции. Экстремистская деятельность «непримиримых» получила название «активизм».
Правда, в отличие от эсеров, у РОВС было очень плохо с агентурой в СССР. Засылаемым эмиссарам тоже было нелегко. Дело в том, что за годы революции люди в России очень сильно изменились. Эмигранты ехали в совершенно иную страну.
Именно на этом и сыграло ГПУ, начав свою знаменитую операцию «Трест».
Ход этой замечательной провокации достаточно хорошо известен. Например, фильм «Операция „Трест“» дает достаточно правдивое представление о ходе событий. Так что я отмечу лишь основные вехи.
По сути «Трест» был повторением «Синдиката-2», только в более серьезных масштабах. ОГПУ создало фальшивую организацию – «Монархическое объединение Центральной России» (МОЦР) – и на какое-то время чекисты убедили радикальные эмигрантские круги в ее реальности. Точно неизвестно, сколько именно агентов белых было задержано непосредственно в ходе этой операции, а сколько попались без нее. Главной добычей стал Сидней Рейли. С помощью МОЦР (то есть чекистов) он перешел границу, участвовал в «заседании политсовета», после чего 27 сентября 1925 года был арестован и впоследствии расстрелян. Интересно, что в деле заманивания Рейли видную роль сыграла племянница генерала Кутепова (отвечающего в РОВС за разведку) М. В. Захарченко-Шульц, которую ГПУ «играло втемную». Кроме того, в результате операции три года удавалось сдерживать террористические порывы эмигрантов. Дескать, не время еще…
В рамках операции «Трест» ГПУ провернуло замечательную операцию информационной войны. К «руководству» МОЦР обратился В. В. Шульгин, убежденный монархист, один из главных идеологов «непримиримых». Он захотел нелегально посетить СССР для поисков сына, пропавшего без вести в годы Гражданской войны. Что и было сделано. Шульгин «тайно» побывал в Ленинграде, Киеве и Москве. В отчете он указал, что «глубоко потрясен всем тем, что ему пришлось увидеть на первых порах, и той громадной разницей, которая произошла в культурном отношении». Чекисты подвигли его к написанию книги – и даже нашли издателя. Она вышла в 1927 году и стала сенсацией. Дело в том, что эмигранты очень плохо представляли, что в СССР происходит. Точнее, информация-то имелась – в 20-х годах советские люди ездили за границу достаточно много. К примеру, литераторы – Владимир Маяковский, Сергей Есенин, Борис Пильняк. Нарком (министр) просвещения Анатолий Луначарский регулярно читал в Германии лекции. Навещало СССР и множество европейцев левых взглядов. Но для эмигрантов это были чужие, им не верили. А тут поездку совершил один из самых убежденных врагов Советской власти…
Шульгин достаточно объективно описал, что происходило в СССР. Отрицательного отношения к Советской власти он не поменял, но его книга не походила на те ужасы, которые описывались в эмигрантских газетах.
Поглядев на Родину, он так сформулировал свою позицию: «Можно всеми силами души быть против советской власти и вместе с тем участвовать в жизни страны: радоваться всяческим достижениям и печалиться всяким неуспехам, твердо понимая, что все это актив и пассив русского народа как такового».
А ведь «непримиримые» занимали ту же позицию, что ранее революционеры: «чем хуже, тем лучше».
Значение книги Шульгина было еще и вот в чем. Дело в том, что в психологии эмигрантов наблюдался своеобразный парадокс. С одной стороны, они были убеждены, что большевики разнесли Россию в клочья, она лежит в руинах, над которыми только воронье кружится, но в то же время большинство из них полагало – стоит большевистской власти рухнуть, а эмигрантам вернуться, и «советские» годы исчезнут как ночной кошмар, жизнь наладится и станет такой, какой была… Кому-то нравилась предфевральская Россия, кому-то предоктябрьская. Произведение же Шульгина опровергло обе этих иллюзии. Страна таки жила. Но что самое главное – это была уже иная страна, в которой жили люди с иной психологией… Разумеется, преувеличивать значение книги не стоит. Люди вообще очень не любят расставаться со своими иллюзиями – куда проще было от Шульгина отмахнуться.
…В конце концов «Трест» был разоблачен. Но и это сыграло ОГПУ на руку. Руководство РОВС оказалось в очень некрасивом положении. Как и западные разведки, которые всадили уйму денег непонятно на что. И что самое главное – было непонятно, кому «с той стороны» можно доверять?
Спонсоры же требовали конкретных дел. А кем они являлись? На тот период в дестабилизации обстановки в СССР были заинтересованы не столько западные политики, сколько коммерсанты – в том числе и русские, например председатель Русско-Азиатского банка А.
А. Путилов. У них были сугубо финансовые интересы. При НЭПе иностранным фирмам в СССР предоставлялись концессии. А многие деловые люди, как уже говорилось, полагали, что НЭП приведет к эволюции Советской власти в сторону капитализма. Значит, имелся шанс «забить место». Но ведь чем больше у страны трудностей, тем на более выгодных условиях власти концессии станут предоставлять. Никакой идеологии – просто бизнес.
«…В 1927 году Кутепов перед террористическими актами Болмасова, Петерса, Сольского, Захарченко-Шульц и др. был в Финляндии. Он руководил фактически их выходом на территорию СССР и давал последние указания у самой границы. По возвращении в Париж Кутепов разработал сеть террористических актов в СССР и представил свой план на рассмотрение штаба, который принял этот план с некоторыми изменениями. Основное в плане было:
а) убийство тов. Сталина; б) взрывы военных заводов; в) убийство руководителей ОГПУ в Москве; г) одновременное убийство командующих военными округами – на юге, востоке, севере и западе СССР.
План этот, принятый в 1927 году на совещании в Шуаньи (пригород Парижа, где находилась резиденция Великого Князя), остается в силе. Таким образом, точка зрения Кутепова на террористические выступления в СССР не изменилась. По имеющимся сведениям, Кутепов ведет „горячую“ вербовку добровольных агентов, готовых выехать в СССР для террористической работы».
(Л. Шкаренков)Но этим наполеоновским планам не суждено было сбыться. В 1927 году террористам удалось совершить в СССР лишь один теракт – 7 июня 1927 года трое боевиков забросали гранатами зал ленинградского Центрального партийного клуба на Мойке и ушли за кордон. Было ранено 26 человек – но пострадали не большевистские лидеры, а простые коммунисты. Теракт, устроенный в Москве, удалось предотвратить. Террористы были настигнуты и уничтожены. В тот же день на главном варшавском вокзале посол СССР в Польше П. Л. Войков получил четыре пулевых ранения в область сердца и легких и скончался в больнице. Всего было совершено более двадцати террористических актов и несколько убийств советских граждан за границей, но нельзя сказать, что они произвели особое впечатление. Больше всего выгоды эти акции принесли лично Кутепову. Он сумел восстановить свою репутацию и после смерти Врангеля в 1928 году возглавить РОВС.
Но недолго музыка играла. ОГПУ являлось совсем не царской охранкой. Это были люди, порожденные все той же Гражданской вой ной. Так что они, недолго думая, нанесли ответный удар. В результате операции, разработанной 1 отделением ИНО ОГПУ,
Я. И. Серебрянским был похищен генерал Кутепов. Операция прошла не слишком удачно – по пути из Марселя в Новороссийск Кутепов скончался от сердечного приступа. А ведь если его похитили, а не убили, значит, чекистам он был нужен живым.
Чекисты сработали чисто, не оставив никаких следов. О том, как все было, стало известно лишь в новое время, после открытия архивов Лубянки. Разумеется, всем эмигрантам было понятно, что без ОГПУ здесь не обошлось. Но… Доказательств не было. К тому же эмигрантская пресса постоянно поднимала шумиху про «происки чекистов». Так после смерти Врангеля долго стоял крик: дескать, его отравили. Так что французы от этих заявлений отмахнулись. Но генералов в эмиграции было много – и на пост главы РОВС заступил генерал Е. К. Миллер.
В 1928 году Великобритания разорвала дипломатические отношения с СССР. В воздухе запахло войной. Дело в том, что в Англии разразилась грандиозная стачка горняков – ее, разумеется, списали на происки Коминтерна. Были опубликованы «инструкции», которые якобы отправляли из Москвы английским шахтерам. Эти документы однозначно являлись фальшивкой – в Коминтерне сидели не идиоты, а старые подпольщики – такие люди письменные инструкции направлять не станут. Но в Великобритании бушевал правительственный кризис – так что антисоветская истерия была вполне к месту.
Эмиграция приободрилась, но… в следующем году грянула «Великая депрессия». «Эпицентр» катастрофы был в США, однако Англии и Франции тоже мало не показалось. СССР же от кризиса только выиграл. Цены на промышленные товары на Западе стремительно упали – их просто некуда было сбывать. Чем и воспользовались кремлевские вожди, пришпорив индустриализацию. Но главное – на Западе ссориться с СССР стало невыгодно. А вот торговать… Так что от представителей «непримиримых» стали отмахиваться – не до вас, мол.
Да и похищение Кутепова наверняка произвело впечатление на руководство РОВС. Одно дело – посылать исполнителей на верную смерть, другое – понимать, что тебя могут выкрасть или просто пристрелить прямо в уютном Париже…
Стали появляться и конкуренты. Например «Братство русской правды», берлинское отделение которого возглавлял бывший донской самостийник атаман П. Н. Краснов. Эти ребята вовсю надували щеки, делая вид, что за ними в СССР стоит мощная организация. Но в общем-то «активизм» стал сходить на нет.
Предтечи власовцев
До сих пор, говоря о послереволюционной эмиграции, я рассказывал, в основном, о Европе. Но существовал еще один эмигрантский центр – на Дальнем Востоке. Там шли свои, очень дурно пахнущие игры.
На Дальнем Востоке имелось три волны эмигрантов. После краха правительства Колчака одни белогвардейцы ушли в Маньчжурию, другие, соединившись с частями атамана Семенова, продолжали борьбу. В октябре 1920 года их тоже вытеснили в том же направлении. Они осели преимущественно в Харбине.
Через два года пал последний белогвардейский «плацдарм» на российской территории – в Приморье. Эмигранты оттуда высадились в Шанхае. Так образовалось два центра эмиграции на китайской территории. Главным являлся Харбин.
У дальневосточной эмиграции имелись свои особенности, резко отличающие ее от европейской. Харбин являлся административным центром Китайско-Восточной железной дороги (КВЖД) – построенной Россией и ей принадлежавшей части магистрали Чита-Владивосток, идущей по территории Маньчжурии. После окончания Гражданской войны дорога перешла в совместное советско-китайское владение. На железной дороге работало множество русских. Одни из них приняли советское гражданство, другие – нет. (В числе последних был и знакомый нам Н. Устрялов.) Но и те, кто не принял, сохраняли к СССР определенную лояльность. С работой в Харбине было туго. Так что люди работали там, где платили. А вот для многочисленных «непримиримых» враг был не где-то за горизонтом, а под боком.
С другой стороны, Харбин – это не Париж. К тому же в Китае шла собственная гражданская война, причем каша там заварилась почище, чем у нас. Страна была разодрана на части, которыми руководили полевые командиры, так называемые милитаристы. Так что все, кто из противников большевиков имел деньги или рассчитывал зарабатывать «интеллигентной» работой, отъехали в более спокойные и цивилизованные места. Из «непримиримых» остались не самые лучшие люди.
Лидеров политической эмиграции на Дальнем Востоке было трое. Атаман Григорий Михайлович Семенов. Иногда его называют «участником Белого движения», что даже не смешно. После колчаковского переворота Семенов адмирала не признал. Потом, после долгих переговоров, представителям Колчака удалось выбить из него формальное признание Верховного правителя. Но толку-то с того… Семенов пальцем не пошевелил, чтобы помочь Колчаку. Более того. Формирования атамана располагались восточнее Омска – так что семеновцы с энтузиазмом раскурочивали идущие к адмиралу эшелоны с иностранной помощью. Главная причина заключалась в том, что атаман откровенно ориентировался на Японию. Да так, что многих белых тошнило.
После краха Колчака остатки его войск все же объединились с семеновцами, но эти ребята продолжали друг друга не любить. В среде белогвардейцев слово «семеновец» было презрительным.
Вторым был генерал-лейтенант Дмитрий Леонидович Хорват. Во время Гражданской войны – Верховный Уполномоченный на Дальнем Востоке – сначала сибирских эсеровских правительств, потом Колчака. Придерживался той же ориентации, что и Семенов.
Третьим был генерал Дмитрий Константинович Дитерихс. Начальник штаба Колчака. По взглядам он был убежденным монархистом. Редкий случай среди белогвардейских военачальников. Руководил комиссией по расследованию убийства царской семьи. Впоследствии с большим шумом создавал добровольческие православные и мусульманские формирования – «Дружины Святого Креста» и «Дружины Зелёного Знамени». В боях эти части ничем не прославились по причине малочисленности, зато под них чиновниками было украдены огромное количество продовольствия и снаряжения. В 1922 году во Владивостоке Дитерихс возглавил последний «плацдарм» белогвардейцев в Приморье. Несмотря на ничтожность подконтрольной территории, он стал вещать о возрождении монархии и даже о возврате к допетровской Руси. При том, что монархическая идея в России была чрезвычайно непопулярна – в том числе и среди белых[71]. То есть генерал не понимал в происходящем решительно ничего. Тоже своего рода романтик. В Шанхай он прибыл в 1922 году с последней волной эмиграции.
Все эти лидеры тут же стали увлеченно ругаться друг с другом на тему того, кто самый главный. Хотя все ориентировались на японскую помощь. И если в Европе эмигранты все-таки соблюдали некоторые приличия, то Семенов стал откровенной японской «шестеркой». Это признал и генерал А. С. Лукомский, который от имени великого князя Николая Николаевича приехал посмотреть, что творится на Дальнем Востоке. Вот что он писал о взаимоотношении Семенова с японцами: «Он связан с ними настолько прочно, что будет всецело находиться в их руках».
В вопросах тактики Семенов был похож на Савинкова – с той разницей, что банды последнего по сравнению с семеновцами выглядели рыцарями без страха и упрека. Семеновские ребята занимались откровенным бандитизмом с легким антикоммунистическим уклоном. Тем более что семеновцы быстро нашли общий язык с хунхузами – традиционными местными ОПГ, которые отродясь не имели никаких убеждений. Одновременно эмигранты подрабатывали обыкновенными наемниками в китайской гражданской смуте.
Впрочем, и Хорват недалеко ушел. Правда, он более надеялся на китайцев. «Моментом истины» стал так называемый «конфликт на КВЖД». 10 июля 1929 года китайские войска фактически захватили и арестовывали свыше 200 советских служащих. Однако радовались они недолго. В ноябре того же года Особая Краснознамённая Дальневосточная армия под командованием В. К. Блюхера стремительным ударом вышибла китайцев. Успех операции признавал и генерал Хорват: «Сравнительно небольшая советская часть разбила сорокатысячную китайскую армию, взяла в плен свыше десяти тысяч человек, заняла район от станции Маньчжурия до Хингана и заставила китайцев немедленно капитулировать».
Однако… Он же: «Если бы Китай был более решителен в своих действиях, то он не имел бы позорного и унизительного для него хабаровского соглашения и возвращения большевиков на дорогу, а мы, возможно, не сидели бы теперь в эмиграции, а имели освобожденную территорию по крайней мере от Владивостока до Иркутска».
То есть – пусть под китайцами, но без большевиков. В 1931 году Япония оккупировала Маньчжурию – создала там марионеточную страну Маньчжоу-Го. СССР продал КВЖД этой стране. Лидеры эмиграции продолжали преданно служить своим японским хозяевам. Дитерихс выпустил листовку «К белой русской эмиграции всего мира», в которой говорилось: «Выступления японцев на севере в непосредственной зоне соприкосновения с интересами советскими еще ярче разжигают для нас пламя надежды и возможностей найти почву и пути для осуществления наших национальных устремлений».
А ведь японцы и не думали скрывать своих претензий на все Забайкалье. Монархиста Дитерихса вполне устраивала перспектива «Сибири-Го».
Во время конфликта на Халхин-Голе Семенов приказал своим отрядам присоединиться к японской армии. Не успели – советские войска раздолбали самураев раньше.
В 1945 году в ходе советско-японской войны Семенов попал в руки НКВД. Есть разные версии о том, как это произошло. Но в итоге Семенова и его подельщиков судили и с удовольствием расстреляли. Вам его жалко? Мне вот нет.
* * *
Появились на Дальнем Востоке и более колоритные персонажи. Представители молодого поколения эмигрантов увлеклись модными тогда идеями. В мае 1931 года в Харбине был созван съезд «Русской фашистской партии» (РФП). Его возглавил К. В. Родзаевский, уроженец Благовещенска, бежавший из СССР в 1925 году. Он кое-чего набрался и понимал: для свержения коммунистического режима нужны новые лозунги.
Впрочем, РФП получилась не слишком могучей организацией. В начале 30-х годов в фашистской партии состояло четыре тысячи человек. Разумеется, новую структуру взяла под крыло японская разведка. Опять же – никто и не пытался это сотрудничество скрывать. РФП стала издавать газету «Наш путь».
«Русские фашисты – „соратники“, как они себя называли, – заявлявшие в своей пропаганде о целях „национальной революции“, которые даже приветствовали друг друга восклицанием „Слава России!“, на самом деле оказались самыми гнусными предателями своей родины. Это они кричали „банзай“, когда подразделения японской Квантунской армии входили в Харбин, это они выражали потом активное желание идти „императорским путем“, т. е. служить Японии. К РФП были прикреплены японские советники майор Акикуса Шун и К. И. Накамура, которые считались специалистами по России. РФП стала частью маньчжурской японской мафии, оказалась втянутой в махинации с наркотиками, проституцией и вымогательством».
(Л. Шкаренков)С РФП связан любопытный эпизод. Во время гастролей Федора Шаляпина в Шанхае (певец с 1921 года находился в эмиграции) к нему обратились люди из этой организации, потребовав передать выручку от концертов в фонд партии. При этом недвусмысленно ему угрожали. Однако Шаляпин был не тем человеком, кому можно угрожать. Он послал этих ребят хорошим русским матом. Позже он писал своей дочери Ирине: «Между нами говоря, все эти монархисты и фашисты – сволочь неестественная!»
Русские фашистские организации стали появляться и в других местах.
«Белоэмигрантские фашистские группировки, образовавшиеся в разных странах, на Дальнем Востоке и в США, предприняли попытку объединиться. На политическую сцену белой эмиграции выплыла в те годы фигура А. А. Вонсяцкого. Сын жандармского полковника, офицер Добровольческой армии, в эмиграции он сначала сотрудничал в пресловутом „Братстве русской правды“. Женившись на богатой американке (ей было 44 года, а ему 22), Вонсяцкий использовал ее средства для финансирования антикоммунистической деятельности. В мае 1933 г., после прихода к власти в Германии нацистов, он основал в США всероссийскую фашистскую организацию, рассматривая ее как продолжательницу „лучших“ традиций „белого движения“».
(Л. Шкаренков)Более всего успеха русские фашисты добились именно в Китае. Вонсяцкий поехал для пропаганды своих идей в Европу, но там успеха не имел. Многие лидеры РОВС тоже с надеждой смотрели на Гитлера – так что конкурент им был ни к чему. А вот на Дальнем Востоке дело пошло лучше. В апреле 1934 года в Иокогаме было подписано соглашение о «Всероссийской фашистской партии» (ФВП), штаб которой разместился в Харбине.
Эта структура прославилась прежде всего тем, что она выпустила первый перевод на русский язык книги А. Гитлера «Майн Кампф» (так называемый «шанхайский перевод»). Фюрера изрядно подредактировали, изъяв из книги все антироссийские пассажи. Интересно, что нынешние российские поклонники Гитлера брешут, что, дескать, этот перевод и есть правильный, а антирусскую главу и разбросанные там и сям аналогичные пассажи «дописали».
Правда, вскоре между лидерами назрел конфликт. Вонсяцкого из организации выперли. В 1942 году он был арестован ФБР (Вонсяцкий жил в США) и осудили на пять лет за сотрудничество с прогитлеровскими структурами.
Что же касается Родзаевского, то он впоследствии проходил по одному делу с Семеновым и тоже был расстрелян. Примечательно, что в 1998 году дело было пересмотрено. Приговор был оставлен в силе – в части обвинений в шпионаже, диверсиях и терроризме. Сняли только обвинение в антисоветской агитации и пропаганде – поскольку такой статьи в УК РФ нет. Что лишний раз подчеркивает абсурдность подобных «пересмотров дел». Ведь эту статью ему впаяли в том числе и за то, что он во время войны выступал за нападение Японии на СССР.
Разброд и шатания продолжаются
Но вернемся в Европу. Среди «непримиримых» имелось много тех, кто не принимал разухабистых методов «активистов». Но что делать-то? Позиция умеренных была такая: терроризм не имеет смысла. Поэтому надо всячески разоблачать большевизм в печати. Одновременно предполагался бойкот всех учреждений и мероприятий СССР за границей. Понятно, что эта позиция жалкая. Разоблачать было трудно. Эмигрантские газеты – это не «Колокол» и не «Искра». Своих корреспондентов у них в СССР не имелось – а значит, не было и эксклюзивной информации. Так что материалы сводились либо к переписыванию сообщений в западной прессе с комментариями типа – «теперь уж крах большевиков точно близок», либо к гаданию на кофейной гуще – к чтению советских газет и попытке понять, что там происходит. А с этим становилось все труднее. В 20-х годах бушевали всяческие оппозиции – и это все отражалось в печати. После того, как троцкистов и прочих оппозиционеров разогнали, советская политика стала гораздо более закрытой.
Объявленный курс на коллективизацию возродил надежды на «третью революцию». Бывшие кадеты создали «Крестьянскую Россию – трудовую крестьянскую партию» и стали ждать, пока их позовут поруководить. Не позвали.
Между тем стали появляться новые отступники.
В эмигрантской среде распространилось так называемое евразийство. Точнее, возникло-то оно гораздо раньше – в 1921 году в журнале «Исход к Востоку». Но именно в 30-е стало общественным явлением. По большому счету, это был тот же самый национал-большевизм, только в мистической оболочке.
«Концепция евразийства, видимо, отражала также своеобразный эмигрантский „комплекс“ – желание доказать, что Россия выше Европы и имеет особое, великое мессианское призвание. Евразийские теоретики предпринимали попытки разработать и свою политическую доктрину. Н. С. Трубецкой выдвинул понятие идеократии – правления своего рода элиты, нового правящего слоя, руководство которым должно принадлежать евразийской партии. Другой евразийский автор – Н. Н. Алексеев – писал о необходимости использовать в будущей России систему преобразованных советов».
(Л. Шкаренков)Д. Мирский определял суть идеи так (выделено мной. – А. Щ.): «Россия не является частью Европы; европейская цивилизация чужда России… революция, будучи сознательно особо резким утверждением европейского, оказалась идеальной для русских масс, боровшихся против доминирования европеизированного и ренегатского высшего класса».
В программном документе сказано: «Революция саморазложение императорской России… и смерть ее в муках рождения России новой… Гибель старой России точнее определена как отрыв правящего слоя от народа и саморазложение этого строя».
«Европа, европейская цивилизация – смертельный враг Евразии. Ее борьба против большевистской России объясняется не идеологическими, а геополитическими, национальными причинами. Европа поняла, что итог русской революции определится не революционной энергией русского коммунизма, а историческим предопределением всего русского народа. Поняла, что на глазах у всех вырастает и крепнет прежняя европейская провинция, с которой неминуемо придется сразиться, которая даже первая, не дожидаясь высокого вызова, обрушится войной обличения, укора и гнева на свою недавнюю и, казалось, вечную метрополию.
Поэтому в смертельной борьбе с Европой евразийцы видят в азиатской ориентации России единственный путь к ее выживанию. Если Россия возглавит борьбу колониальных народов против романо-германцев, она будет спасена. „Азиатская ориентация, – говорил Трубецкой, – становится единственно возможной для настоящего русского националиста“».
(М. Агурский)Сюда же подверстывался и философ Николай Бердяев. Бердяева, кстати, вытурили из СССР аж в 1922 году на знаменитом «пароходе философов» – так что с советской действительностью он был знаком не понаслышке. Вообще-то его идейный путь был извилистым, как след слаломиста на склоне. Он искал идейную опору в совершенно разных местах, одно время даже увлекшись итальянским фашизмом. В 1937 году вышла его знаменитая книга «Истоки и смысл русского коммунизма». Это произведение активно читали в «перестройку». Еще бы! Бердяев писал: «Коммунизм оказался неотвратимой судьбой России, внутренним моментом в судьбе русского народа». А в «перестройку» в общественном сознании бытовал щенячий восторг перед Западом, так что вывод сделали: всегда все у нас не как у людей.
«Русский коммунизм должен представляться людям Запада коммунизмом азиатским. И вряд ли такого рода коммунистическая революция возможна в странах Западной Европы, там, конечно, все будет по-иному. Самый интернационализм русской коммунистической революции – чисто русский, национальный. Я склонен думать, что даже активное участие евреев в русском коммунизме очень характерно для России и для русского народа. Русский мессианизм родствен еврейскому мессианизму. Ленин был типически русский человек. В его характерном, выразительном лице было что-то русско-монгольское. В характере Ленина были типически русские черты и не специально интеллигенции, а русского народа: простота, цельность, грубоватость, нелюбовь к прикрасам и к риторике, практичность мысли, склонность к нигилистическому цинизму на моральной основе».
(Н. Бердяев)Можно представить, как отреагировали на это «непримиримые». Бердяев-то являлся известнейшим философом мирового уровня… А ведь у него есть вещи и похлеще. Он прославлял даже коллективизацию.
В журнале «Утверждения» в 1931 году философ писал: «В настоящее время мы присутствуем при огромном росте производства и укреплении хозяйственной мощи Советов. Если три года назад „пятилетка“ вызывала лишь смех и издевательства эмигрантских и буржуазных экономистов, то теперь даже последний бюллетень эмигрантских промышленников прямо говорит о возможности ее осуществления в ряде областей. Налицо и факты: добыча нефти и чугуна дает все основания предполагать, что в текущем году по этим отраслям пятилетка будет уже выполнена. Не пора ли отказаться от взгляда на большевиков как на разорителей народного хозяйства?.. Все межи и чересполосицы стерты. Хутора ликвидированы. Постепенно колхозы и совхозы приобретают характер крупных ферм с общими большими конюшнями, амбарами и прочими постройками… С каждым годом близится время, когда эмигрантам придется отказаться от ставки на крестьян-собственников и рассматривать как крестьян, так и рабочих как единый слой пролетариев… Как эмигранты в эпоху Наполеона не могли скрыть гордости при вести о победах французов при Иене, Аустерлице и Ваграме, так мы радуемся при известии о строительных победах. Днепрострой, Сельмашстрой, Турксиб – разве не равны многим военным победам Наполеона? А вся пятилетка ведь безусловно многозначительнее для России, чем все войны Наполеона для Франции».
Разумеется, Бердяева обвинили в том, что он советский агент. Кстати об агентах. К середине 30-х годов эмигрантские организации были буквально нашпигованы агентами советских спецслужб. Причины этого разные. Одни разочаровались в «Белом деле» и теперь, так сказать, отрабатывали свои грехи перед Родиной. Другие пошли на вербовку из-за денег или карьерных соображений. Че кисты-то много чего могли… Отдельно стоит сказать об эмигрантской молодежи. То есть о тех, кто покинул Россию в достаточно юном возрасте. Оставим в стороне тех, кто «слился с местностью» – стал французом, немцем или американцем. Или сохранил культурно-исторический интерес к России, но не принимал участия в политической деятельности. А вот у тех, кто политикой интересовался, взгляды складывались очень разные. Одни выросли даже более непримиримыми, чем их отцы. Именно среди эмигрантской молодежи получили распространение взгляды «Народно-трудовового союза нового поколения» (НТСНП) – организации, чью позицию можно охарактеризовать как «зоологический антикоммунизм». Для энтеэсовцев главным было разрушить СССР любым способом. И пусть на месте России окажется выжженная земля – но зато без большевиков. Эти ребята с восторгом приветствовали агрессию Гитлера, а позже призывали к ядерным бомбардировкам СССР.
Но были и другие. Те, кто стал «леветь». И это понятно. Людей, симпатизирующих СССР, было в мире множество. Особенно – в молодежной среде. А ведь эмигранты жили не на обитаемом острове. И если твоя «референтная группа»[72] придерживается левых взглядов – это оказывало определенное влияние. Сюда же подверстывалась и вечная проблема «отцов и детей». Ну, представьте – у молодого человека или девушки отец и все его знакомые – озлобленные «непримиримые», которые только тем и занимаются, что ругают большевиков. А ведь «за рюмкой чая» многие эмигранты доходили уже до совсем людоедских взглядов. Дескать, надо перепороть и перевешать всех… И ненависть к «совдепу» у многих обусловливалась тем, что они потеряли собственную, такую уютную для них Россию. «Дети» же подобных чувств не испытывали. Что же удивительного, что молодые ребята рядами и колоннами шли на сотрудничество с советскими «органами»?
Как бы то ни было, но своих людей чекисты в эмигрантских кругах имели огромное количество. Так, на НКВД работал один из высших руководителей РОВС Н. В. Скоблин. Его жена, певица Надежда Плевицкая, трудилась на пару с мужем. Между тем популярность последней в среде эмигрантов была сравнима с Александром Вертинским и Петром Лещенко[73]. Разумеется, артистка такого масштаба имела множество знакомств.
Парижская штаб-квартира РОВС полностью прослушивалась. Об этом позаботился домовладелец С. Н. Третьяков (родственник основателя картинной галереи), который и сдавал одну из квартир РОВС. Третьяков тоже был много лет советским агентом… То есть «непримиримые» находились под плотным колпаком.
С именем Скоблина и Плевицкой связана одна из самых громких акций НКВД – похищение 27 сентября 1937 года главнокомандующего РОВС генерала Миллера. Этим принято возмущаться. А, собственно, почему? РОВС не скрывал, что намерен бороться против СССР любыми методами, в том числе и террористическими. Почему «Моссаду» можно уничтожать террористов по всему миру, а чекистам было нельзя? Мало того. Конец 30-х – это рост международной напряженности. А РОВС вовсю наводил контакты с Абвером и СД… Так что на войне как на войне.
Гораздо интереснее мотивация Скоблина. Есть версия, что чекисты попросту помогали ему с карьерой – генерала рассчитывали пропихнуть на место командующего РОВС.
Но только не вышло. Операция была проведена топорно. Миллер был похищен и на пароходе «Мария Ульянова» вывезен в СССР. 11 мая 1939 года он был расстрелян. Судя по всему, все это время на Лубянке из Миллера вдумчиво вытаскивали всю имевшуюся у него информацию. Но французская полиция почти сразу же вышла на след – раскрутила ход похищения, вплоть до погрузки Миллера на пароход. Однако прямых доказательств того, что за Скоблиным стояло НКВД, найти не удалось. Точнее, шанс найти такие факты был. Имелась техническая возможность перехватить «Марию Ульянову» в Средиземном море силами французского ВМФ. Однако французы на это не пошли. Не те были времена, чтобы идти на риск военного конфликта из-за какого-то эмигранта. Официальные советские круги, разумеется, все отрицали. Французы сделали вид, что поверили… Плевицкая и итоге получила 20 лет тюрьмы и умерла в заключении. Скоблин скрылся. Существуют разные версии относительно его смерти. Наиболее вероятная – он погиб на Гражданской войне в Испании, куда был направлен НВКД.
Эффект от этого похищения был грандиозный. Ведь получалось, что верить нельзя уже никому. К тому же стало уже очевидно, что у чекистов длинные руки и они плевать хотели на всякие глупости вроде международного права. Так что в эмигрантской среде начали играть в увлекательную игру «поиск стукача». Опыт показывает, что от этого более всего выигрывают спецслужбы. Потому что агентов вычислить удается нечасто, зато ссор и конфликтов случается предостаточно… Так, к примеру, возник совершенно кухонный скандал вокруг одного из руководителей РОВС генерала П. Н. Шатилова. Этот скандал продолжается до сего дня. Шатилова как раз обвинили в том, что он является агентом НКВД. Доказательств не было, даже косвенных. Но зато стали рыться в его биографии, аж с Русско-японской войны. Дескать, там он вел себя не так, и в другом месте не эдак. Причем все было основано на слухах и показаниях из вторых и третьих рук. В общем, грязи было вылито столько, что до сих пор хватает для книг на тему «все руководители РОВС были агентами НКВД».
РОВС как реальная сила оказался парализован. Хотя он и просуществовал аж до краха СССР, фактически организация превратилась в «клуб по интересам». «Непримиримые» стали искать другие точки приложения своей активности, с умилением поглядывая на господ со свастикой.
Однако перед рассказом о них необходимо коснуться совершенно иного «непримиримого»…
Красный эмигрант
Я уже упоминал, что политический спектр эмиграции был на самом деле очень широк – от монархистов до социалистов. Но, тем не менее, это была все-таки одна среда. А вот Троцкий и его сторонники стоят совершенно отдельно. И это понятно. Для представителей Белого движения не имелось более ненавистной фигуры. Большинство белогвардейских листовок времен Гражданской войны направлены именно против «режима Бронштейна-Троцкого». Даже для Устрялова и других «примиренцев» он был олицетворением «интернационал-коммунизма», противостоящего национально ориентированному большевизму. Так что разговаривать с Троцким они могли бы только через прицел…
Новый Интернационал
В этой книге нет смысла описывать суть разборок различных группировок в ВКП(б) 20-х годов. Но стоит остановится на уже упоминавшейся особенности характера товарища Троцкого – он любил не революцию, а себя в революции. Кроме того, Лев Давидович был очень высокого мнения о своем интеллекте и презирал чуть ли не всех окружающих. Что в значительной степени и определило его полный провал. Товарищ зарвался и перестал адекватно воспринимать ситуацию. Самым яркими примером может быть его выступление в 1926 году на одном из ленинградских заводов. Как известно, Троцкий был одним из лучших ораторов ХХ века, а может и вообще в истории – и умел «заводить» людей, которые после его речей шли воевать и умирать. А тут его… освистали! Выкрики рабочих сводились к тому, что надоели болтуны… Ну, это то же самое, что освистали бы, скажем, Аллу Пугачеву.
В 1929 году Троцкий был выслан из СССР. Причем мало нашлось стран, готовых его принять, – многие на Западе подозревали, что за высылкой Троцкого стоит какой-то грандиозный коммунистический заговор. Поначалу «демон революции» оказался в Турции, на острове Принкипо. Примечательно, что он фактически проделал путь эмигрантов-белогвардейцев. Они располагались примерно в тех же местах.
Однако Лев Давыдович не успокоился. Можно долго спорить на тему, насколько его дальнейшие действия определялись политическими взглядами, насколько – ненавистью к Сталину. Как известно, Троцкий приклеил к Иосифу Виссарионовичу ярлык «гений посредственности». А как же! Его, такого умного и талантливого, вышиб с политического поля человек, которого Троцкий никогда равным себе не считал. Обидно, да?
Как бы то ни было, Троцкий принялся действовать. После ХХ съезда существовал раскрученный Хрущевым миф, что, дескать, никакого троцкистского подполья не существовало, типа это все придумали «органы». Это совершенно не так. Сторонников разжигания мирового пожара в СССР имелось предостаточно. К примеру, троцкистское подполье создавал Н. И. Смирнов. Это был матерый подпольщик, который во время Гражданской войны организовывал антиколчаковские восстания в Сибири. Собственно, во многом благодаря действиям Смирнова Колчак и его белое воинство оказалось… ну там, где оказалось. То есть человек был очень серьезный.
Сторонников троцкисты находили не только среди романтических студентов, но и среди военных в очень немалых чинах. И многих других. Причины понятны. В СССР хватало разных безобразий. К примеру, рост бюрократии вызывал у многих коммунистов закономерный вопрос: за что боролись? А ведь любая оппозиция всегда и всюду говорит: вот мы придем к власти – и мигом все наладится…
И ведь как уже было сказано, среди троцкистов имелось множество людей с дореволюционным опытом подпольной борьбы. Это были не дилетанты-белогвардейцы.
Что же касается самого Троцкого, то он провозгласил: в СССР прошел «термидор». Под этим термином понимался переворот во Франции 27 июля 1784 года (9 термидора по революционному календарю). В этот день были свергнуты французские крайние революционеры, якобинцы, во главе с Максимилианом Робеспьером – и революция пошла на спад. На смену яростным борцам за светлое будущее пришли люди, которые хотели хорошо жить. Так что под термином «термидорианство» понималось «перерождение революции». По Троцкому, к власти пришла бюрократия, которая утратила революционные идеалы. Вывод – надо делать новую революцию. Но не все так просто…
«Главным тезисом Троцкого становится положение о невозможности строить социализм – общество без капиталистов и эксплуатации – в одной стране. По его концепции, рабочий класс, взяв власть, должен подождать, пока произойдут революции на Западе, а до того времени и не думать о социализме. Естественно эта политика была выгодна исключительно богачам – буржуям и кулакам, боявшимся лишиться возможности паразитического существования за счет рабочих и бедных крестьян, – Троцкий откладывал их конец на неопределенное время. В свою очередь, рабочие и крестьяне СССР, стремившиеся к равенству и социальной справедливости, поддержали Сталина, выступившего за строительство социалистического общества в СССР».
(Виктор Шапинов, журналист)С первых же дней своего пребывания на острове Мраморного моря Принкипо Троцкий сразу оказался окруженным вниманием мировой общественности. Не успел он обосноваться на новом месте, как в Принкипо, по словам его биографа, Исаака Дейчера, «ринулись репортеры со всех континентов, чтобы проинтервьюировать его. Появились посетители и друзья… Молодые троцкисты прибыли, чтобы служить охранниками. Немецкие и американские издатели приезжали, чтобы подписать контракты на книги и предложить аванс. Отовсюду писали диссиденты-коммунисты, задавая вопросы о политике и идеологии…» Воздействие Троцкого на левых интеллектуалов было огромным. Так Бернард Шоу писал о том, что Троцкий стал «вдохновителем и героем всех боевиков крайне левой части в любой стране».
Троцкий и его сторонники начинают выпускать «Бюллетень оппозиции». Надо сказать, что уровень этого издания был куда выше «белых» эмигрантских изданий. У тех, как уже говорилось, главной проблемой было отсутствие собственной информации из СССР. А вот у троцкистов с этим делом обстояло все хорошо. Они имели сведения от своих сторонников, которые разными путями переправлялись на Запад.
«Бюллетень» переправлялся в обратном направлении. Благо среди писателей, дипломатов и журналистов – то есть тех, кто ездил за границу, – было достаточно сочувствующих троцкистам. Так, троцкистом являлся известнейший советский журналист Михаил Кольцов.
А что же они хотели? В том-то и дело, что с этим было неопределенно.
«Оказавшись за границей, Троцкий принялся поносить политику ВКП(б) практически по всем вопросам. Выпускаемый им „Бюллетень оппозиции“ требует роспуска совхозов, упразднения большей части колхозов. Троцкий призывал приостановить „призовую скачку индустрии“, то есть по сути отказаться от индустриализации. Искренний энтузиазм рабочих-стахановцев Троцкий окрестил „коварством Кремля“, в написанном им программном документе был даже лозунг „долой стахановское движение“».
(Виктор Шапинов)По большому счету, это была «игра от противного». Что бы ни делалось в СССР, Троцкий тут же писал, что это делается плохо и неправильно. А что же он предлагал? В сфере экономики – ничего. Вообще. В сфере политики… Священная корова троцкистов – это так называемая «рабочая демократия». То есть лозунг власти Советов в том виде, в котором провозглашали большевики в 1917 году. Беда только в том, что на самом-то деле этот принцип революционеры честно попытались воплотить в жизнь после прихода к власти – и он показал полную несостоятельность. Ну, не выходит из «рабочей демократии» ничего хорошего. Да и кто этот лозунг выдвинул? Будучи еще во власти, Троцкий активно пробивал идею «трудовых армий». То есть предлагал загнать в казармы все население страны! А ведь это было уже после окончания Гражданской войны. Так что идея «рабочей демократии» являлась чистой воды демагогией. Окажись Троцкий во главе государства, он бы так гайки закрутил, что Сталин бы показался «гнилым либералом»…
Какую-то внятную структуру Троцкому удалось создать лишь через девять лет после высылки. 3 сентября 1938 года состоялась учредительная конференция нового Интернационала, в которой принял участие 21 троцкист. Иногда говорят об этом событии как о расколе коммунистического движения. Это неверно. Количество троцкистов было ничтожно мало. В 1935 году Троцкий в своем дневнике констатировал, что в разных странах у него имеется всего 4000 сторонников, при этом в каждой из троцкистских групп велась борьба между двумя-тремя фракциями по карьеристским и идеологическим мотивам.
А коммунистические партии насчитывали сотни тысяч членов. В самом деле. Популярность левых идей была обусловлена мечтой множества о новом обществе. И был СССР, который именно так и воспринимался. Ах, он какой-то неправильный? Да ну вас!
Конечно, кое-кто подался в троцкисты. Но в Европе и США это были по большей части «левые интеллектуалы». Публика, прямо скажем, сомнительная. Такие ребята очень любят покричать в кафе о мировой революции, а вот делать ее…
Так что создать альтернативу «сталинистским»[74] партиям не получилось.
С кем угодно, но против Сталина
Политические взгляды Троцкого становились все более своеобразными.
«Атакуя „сталинизм“, Троцкий терял чувство меры. Несомненные достижения советских людей, сумевших в кратчайшие сроки добиться превращения своей страны в одну из развитых стран мира и с одной из самых сильных и технически оснащенных армий, принижались им и объяснялись исключительно достоинствами марксистской теории. Он отказывался признавать высокие качества советских трудящихся, носителей традиций народной культуры. Он никогда не забывал высказаться по поводу хронической отсталости России, а также об утрате рабочим классом России тех замечательных свойств, проявленных им лишь в Октябрьскую революцию и Гражданскую войну. Отрицая сильные стороны советских организаторов производства, выходцев из народа, он постоянно твердил о „термидорианском перерождении правящей советской бюрократии“.
Как и князь Курбский, который, по свидетельству поэта А. К. Толстого, „от царского гнева бежал“ и в „литовском стане“ писал Ивану Грозному „послания полные яду“, Троцкий большую часть своих сил посвятил сочинению работ, проклиная «сталинизм» и его творца – Сталина. В своих объяснениях причин победы Сталина и оценке его личности Троцкий терял даже остатки объективности. Говоря о своих впечатлениях от чтения первой статьи Сталина, Троцкий писал: „Статья останавливала на себе внимание главным образом тем, что на сером, в общем, фоне текста неожиданно вспыхивали оригинальные мысли и яркие формулы. Значительно позже я узнал, что статья была внушена Лениным и что по ученической рукописи прошлась рука мастера“».
(Ю. В. Емельянов)Анекдот тут в том, что свои первые статьи Сталин писал в Баку и с Лениным был просто незнаком…
Иногда пассажи Троцкого против Сталина переходили уже на откровенно кухонный уровень: «Он чувствует себя провинциалом, продвигается вперед медленно, ступает тяжело и завистливо озирается по сторонам… В Политбюро он почти всегда оставался молчаливым и угрюмым. Только в кругу людей первобытных, решительных и не связанных предрассудками, он становился ровнее и приветливее. В тюрьме он легче сходился с уголовными арестантами, чем с политическими. Грубость представляет органическое свойство Сталина».
Тут не хватает разве что слов «дикий горец». Когда в 1938 году возникла угроза захвата немцами Чехословакии, Троцкий высказался так: «Чехословакия является в полном смысле империалистическим государством… Война, даже на стороне Чехословакии, велась бы не за ее национальную независимость, а за сохранение и, по возможности, расширение границ империалистической эксплуатации».
В общем, получалось так. Если Сталин говорил «белое», то троцкисты кричали: «Нет, это черное!»
«Как известно, в 20-х и первой половине 30-х годов в международном коммунистическом движении существовало два взгляда на взаимоотношения коммунистов и демократов в условиях надвигающегося фашизма. Товарищ Сталин, а с ним весь Третий Интернационал считали, что коммунисты должны мочить и фашистов и демократов одновременно. В свою очередь, последние тоже не очень-то хотели бороться против фашизма вместе с коммунистами, предпочитая либо справляться своими силами, либо скорее поддерживать коричневых против красных. Товарищ же Троцкий, напротив, предлагал коммунистам сначала блокироваться с либералами и социал-демократами в рамках единого антифашистского фронта, а уж потом, после ликвидации фашистской угрозы, кончать и с бывшими союзниками.
Поскольку события в Италии, Болгарии, Германии и других странах показали, что принцип „мочи всех сразу“ обычно все равно приводит к образованию единого фронта, но только в общей тюремной камере, в Испании Коминтерн решил ради разнообразия последовать советам Льва Давыдовича. Испанской компартии строго-настрого велели колхозы не создавать, служителей культа не обижать, а частные предприятия захватывать исключительно в тех случаях, если хозяева сбежали или откровенно поддерживают Франко.
И что вы думаете товарищ Троцкий? Возрадовался торжеству своих идей? А вот фиг вам! Лев Давыдович тут же перешел на позиции Иосифа Виссарионовича и начал проповедовать необходимость немедленной социалистической революции в Испании!»
(Ю. Нерсесов)«Похожая ситуация сложилась, когда нападению фашизма подверглась Франция. Ее правительство упорно не желало воевать с агрессором, сдавая километр за километром территорию немцам. Французская буржуазия, как это уже было в 1871 г., предала национальную независимость и явно саботировала оборону страны. Так же поступали и английские союзники. В истории этот период II мировой получил название „Странная война“.
Видя это, французские коммунисты призвали народ взяться за оружие и превратить Париж в неприступную крепость, потребовали от правительства отказаться от капитулянтской политики, поднять народ на борьбу за независимость. Однако правительство предпочло позорный мир справедливой войне. Тогда коммунистическая партия приступила к организации мощного партизанского движения. Повсеместно были созданы народные комитеты Сопротивления. В этой долгой борьбе ФКП понесла огромные жертвы, от рук палачей погибло более 75 тысяч членов партии. После войны за ФКП надолго закрепилось в народе имя „партии расстрелянных“.
Троцкисты, имевшие во Франции солидные организации, считавшиеся „флагманами IV Интернационала“, взяли другую тактику.
С самого начала агрессии Германии во Франции Троцкий сделал заявление, которое под названием „Мы не изменим своего курса“ распространялось во Франции как листовка. Троцкий призвал французских рабочих считать поражение собственного правительства и оккупацию страны фашистами „меньшим злом“! Вооруженное сопротивление гитлеровским войскам троцкисты объявили „несовместимым с интернационализмом“. „IV Интернационал призывает вас к братанию с вашими германскими братьями“, – писали они… Сторонники Троцкого не остановились и на этом. IV Интернационал уже в период оккупации призвал своих сторонников служить в коллаборационистских органах. „Мы полагаем, – писали троцкисты, – что немцы будут оккупировать Европу долгие годы, и речь поэтому о нашем присутствии в единственных организациях, которые будут наделены властью“. Более того, троцкисты даже вступали в легионы французских „добровольцев“, созданных фашистами для борьбы с движением Сопротивления. Эти люди, становясь полицаями и старостами, говорили, что собираются проводить „революционную политику“! Большего издевательства над революцией трудно себе представить.
Позицию немногих троцкистов, сочувствовавших борьбе с фашизмом, лидеры IV Интернационала клеймили, как „социал-патриотическое извращение… несовместимое с программой и основной идеологией IV Интернационала“».
(Виктор Шапинов)Что же касается СССР, то тут Троцкий занял старую позицию большевиков – выступал за поражение СССР в случае конфликта с Германией. Справедливости ради надо сказать, что тогда далеко не все понимали людоедскую сущность нацизма. И, что даже важнее – не представляли, в какой чудовищный асфальтовый каток превратился Вермахт, который за шесть недель смёл французскую армию, считавшуюся сильнейшей в Европе. Так что логика Троцкого была такой – СССР потерпит поражение, там вспыхнет революция, которая сметет Сталина, затем пожар перекинется на Германию и прочие страны…
«Трудно сомневаться в том, что военное поражение окажется фатальным не только для советской правящей прослойки, но и для социальных основ Советского Союза… Под влиянием острой нужды государства в предметах первой необходимости индивидуалистические тенденции крестьянской экономики получат существенную поддержку, и центробежные силы внутри колхозов будут возрастать с каждым месяцем…»
(Л. Троцкий)Во время гражданской войны в Испании троцкисты занимались в основном тем, что вредили Коммунистической партии Испании. Так, в июле 1936 года они подтолкнули в Барселоне анархистов на восстание. (Анархисты, точнее, анархо-синдикалисты, являлись самой крупной левой организацией в Испании. Отличались полным пренебрежением к дисциплине и полной отмороженностью. Они творили такое, что наша Гражданская война отдыхает.)
В 1936 году Троцкий выпустил свое последнее крупное произведение – «Преданная революция. Что такое Советский Союз и куда он идет?»:
«“Историческая ответственность за это положение лежит, конечно, на черном и тяжелом прошлом России, его наследии темноты и бедности“. Троцкий вновь подтверждал свою приверженность платформам оппозиции, в которых утверждалось, что, хотя СССР должен строить социализм и „систематически сокращать расстояние, отделяющее его от остального мира в области производительности труда“, главная цель строительства – „ускорить пролетарскую революцию в Европе“. Тогда „эта революция обогатит нас мировой техникой, и чем более истинным будет социалистический характер нашего строительства, тем больше мы продвинемся вперед как часть европейского и мирового строительства“.
Отсутствию мировой революции, по мнению Троцкого, способствовали процессы, происходившие в массовом сознании Советской страны. „Классы, сформированные в варварских условиях царизма и отсталого капитализма“, в том числе и „пролетариат, все еще отсталый во многих отношениях“, не смогли долго выдержать напряжения революции. Усталость масс, „чрезвычайный взрыв надежд и доверия по отношению к мелкобуржуазным слоям города и деревни, вызванных к жизни НЭПом“, привели к ослаблению веры в мировую революцию. Настроения социальных слоев отразились и в социально-психологических переменах в руководстве страны. „На волне плебейской гордости поднялась „новая командная каста“».
(Ю. В. Емельянов)А кто же должен стать движущей силой новой революции? Вот что об этом пишет Троцкий (выделено мной. – А. Щ.): «Здоровым молодым легким невыносимо дышать в атмосфере лицемерия, неотделимой от термидора, от реакции, которая все еще вынуждена носить одежды революции. Вопиющий разрыв между социалистическими лозунгами и реальной жизнью подрывает веру в официальные каноны. Значительная прослойка молодежи гордится своим презрением к политике, своей грубостью и хулиганским поведением. Во многих случаях, а может быть и в большинстве, индифферентность и цинизм – это первоначальная форма недовольства и скрытого желания к самостоятельности… …наиболее нетерпеливые люди с горячей кровью, неуравновешенные, чьи интересы и чувства задеты, поворачивают свои мысли к террористическому мщению».
А вот еще перл: «Революция предприняла героическое усилие разрушить так называемый семейный очаг – этот архаичный, затхлый, прогнивший институт, в котором женщина трудящихся классов выполняла свой труд как на галерах с детства до смерти… К сожалению, общество оказалось для этого слишком бедным и малокультурным».
Тут надо пояснить. В первые годы после революции были популярны всякие закидоны, которые уже совсем в иные времена и в иной стране получили название «сексуальной революции». Среди комсомольцев была распространена теория «глотка воды», выдвинутая близкой сторонницей Троцкого Александрой Коллонтай. Согласно ее, переспать с кем-то – это вроде как утолить жажду. А ревность – «буржуазный пережиток». Кроме того, подразумевалось, что семья – это тоже буржуазно. Люди должны питаться в столовых, а детей воспитывать в интернатах. При Сталине же явно наметилась тенденция к возврату к традиционным ценностям.
За что его убили?
В 1935 году Троцкий перебрался в Мексику. В этой стране его сторонников было куда больше, чем в Европе или США. Дело в том, что в Латинской Америке был популярен так называемый боливаризм. Национальный герой ряда латиноамериканских стран Симон Боливар (1783–1830) всю свою жизнь боролся в нескольких странах за освобождение от испанского колониального владычества. Его идеалом было образование Южных Соединенных Штатов. Эта идея даже была частично реализована – под руководством Боливара объединились Колумбия, Перу, Боливия, Ла-Плата и Чили. Правда, просуществовала эта федерация недолго. Но идея-то всеобщей южноамериканской революции осталась! Кроме того, в Мексике с 1910 по 1917 год шла гражданская война – самая кровопролитная война в Новом Свете за всю историю. Она превосходит даже североамериканскую Гражданскую войну, которая для Нового Света тоже была чудовищной по потерям[75]. Взгляды наиболее упертых революционеров напоминали взгляды ребят батьки Махно (помещиков разогнать, землю поделить, городских чиновников перестрелять и устроить «вольные советы»).
Неудивительно, что в Мексике с большим энтузиазмом восприняли и коммунистические идеи. А идея Троцкого о «перманентной революции» очень хорошо сочеталась с боливаризмом. Кстати, впоследствии на том же самом основывались взгляды Че Гевары. Однако развернуться Троцкому не дали…
В «перестройку» широко распространился миф, что Сталин приказал убить Троцкого потому, что его очень обижали ядовитые пассажи Льва Давыдовича. Обидно стало, понимаете ли. Конечно же, это является полной чушью. Что были для Сталина писания Льва Давидовича? Тявканье политического неудачника, не имевшего особого влияния. Хотя, с другой стороны, Троцкий, что называется, нарывался. Стремясь придать себе больший вес, он всячески преувеличивал влияние троцкистского подполья в СССР – хотя к концу 30-х оно было в общем и целом уничтожено. А ведь был и «заговор военных», который, как сегодня уже однозначно доказано, также не являлся мифом. Так что, получается – товарищ довыступался?
Однако причины убийства куда серьезнее. Дело в том, что в своей борьбе против сталинизма Троцкого стало уж слишком далеко заносить. Речь уже не шла о победе мировой революции. Главным стало подгадить сталинскому режиму любой ценой. И Троцкий дошел в этом до точки и до ручки – стал закладывать американским властям всех левых, в том числе и своих последователей.
«Раскопавший всю эту дурно пахнущую историю профессор истории Питсбургского университета Уильям Чейз считает, что первый шаг к сотрудничеству с американскими властями Троцкий сделал еще осенью 1939 года, когда дал официальное согласие сотрудничать с Комитетом по антиамериканской деятельности Палаты представителей Конгресса США. Комитет, созданный в мае 1938 года, провозгласил своей главной целью борьбу с коммунистической деятельностью в общественной жизни США. Сотрудничать с такой организацией в Америке считалось „западло“ не то что в леворадикальных кругах, но и среди социал-демократов и либеральных интеллигентов. Однако Лев Давыдович не колебался. Получив 12 октября 1939 года приглашение от Комитета выступить с „полным обзором истории сталинизма“, он в тот же день посылает в Вашингтон телеграмму: „Я принимаю ваше приглашение, в чем вижу свой политический долг“.
В рядах американских сторонников Троцкого эта телеграмма вызвала чудовищный шок. Ведь члены Социалистической рабочей партии США, тогда крупнейшей в мире троцкистской организации, к тому времени сами неоднократно становились жертвами преследований Комитета. Возмутились и многие левые интеллектуалы, чьими стараниями еще в 1936 году был создан и активно действовал „Американский комитет по защите Льва Троцкого“. Популярность Троцкого быстро пошла на убыль, и хотя после ряда консультаций с представителями Госдепартамента Комитет 14 декабря 1939 года отменил свое приглашение, репутации вождя IV Интернационала был нанесен невосполнимый ущерб. СРП раскололась, и многие ее активисты навсегда порвали с троцкизмом».
(Ю. Нерсесов)Но и это не самое главное. Троцкий стал сдавать американцам советских разведчиков. А ведь советская агентурная сеть в значительной степени базировалась на товарищах из Коминтерна – то есть Троцкий знал многих.
«Согласно тем же рассекреченным документам Госдепартамента США 13 июля 1940 года лично Лев Давидович передал сотруднику американского консульства в Мехико Роберту Мак-Грегору список мексиканских изданий, политических деятелей, профсоюзных работников и государственных служащих, связанных с компартией, а также действующих в Мексике советских агентов. В частности, именно Троцкий заложил работающего здесь агента Коминтерна Карлоса Контрероса. Пять дней спустя другой сотрудник консульства, Джордж Шоу, получил от секретаря Троцкого Чарльза Корнелла новую записку. В ней Лев Давыдович подробно описал деятельность в Мексике нью-йоркского резидента ГПУ Энрике Мартинеса Рики. Составленный Троцким список советских агентов, действовавших в Мексике, США и Франции, консульство получило от американского троцкиста Джорджа Хансена уже в сентябре 1940 года, после убийства Троцкого».
(Ю. Нерсесов)А вот за подобные вещи убивают представители любых спецслужб.
Так что совершенное 20 августа 1940 года Рамоном Меркадером убийство – совершенно закономерный финал. Но с этим делом связана большая загадка: а почему Меркадер использовал именно ледоруб? Город Койоакан, где находилась вилла Диего Риверы, на которой жил Троцкий, не является центром альпинизма – то есть местом, где этот вид спортивного снаряжения носят все. Вот вы много знаете мест в Петербурге или в Москве, где можно достать ледоруб? Я занимался альпинизмом и весьма неплохо умею обращаться с ледорубом – в том числе и использовать его в качестве средства самообороны. Да он к тому же висит у меня на стене. Но данный предмет снаряжения – последнее, о чем я подумаю, если вдруг меня понесет совершать смертоубийство. Неудобен он для этой цели. Обычный топор или нож куда сподручнее. А ведь Меркадер был профессионалом. Но вот тем не менее… Ответа нет…
Продолжатель дела Курбского
С троцкизмом связана история еще одного знаменитого обличителя Сталина. Речь идет о Федоре Федоровиче Раскольникове. Его знаменитое «Письмо Сталину» широко ходило в самиздате в советские времена, а после начала «гласности» было напечатано в «Огоньке» чуть не в первую очередь.
Итак Ф. Ф. Раскольников, 1892 года рождения. В 1910 году поступил в Санкт-Петербургский Политехнический институт и в том же году вступил в РСДРП. Одновременно с учебой Раскольников занимался журналистикой.
Когда началась Первая мировая война, Федору Федоровичу идти на нее не захотелось. Но «косить» или уходить в подполье он не стал. Раскольников выбрал изящный вариант – добился поступления в отдельные гардемаринские классы. Это учебное заведение было создано во время войны и готовило офицеров флота в придачу к Морскому корпусу – последний с задачей не справлялся. Брали туда молодых людей, имевших среднее образование. (Морской корпус был средним учебным заведением, туда брали с 14 лет.) То есть Раскольников счел, что лучше учиться на офицера, нежели воевать в качестве рядового. Впрочем, согласно иной версии, на курсы он пошел по партийному заданию. Большевики ведь понимали, что свои офицеры им пригодятся. Эти курсы он закончил, получил звание мичмана (лейтенанта).
С 1917 года Раскольников активно занимался революцией. Состоял на множестве должностей на разных фронтах – в основном, по морской и речной части. В 1918 году успел даже побывать в британском плену (Англия вела на Балтике боевые действия против РСФСР), но был обменен и вернулся в строй. Его боевые действия были, в общем и целом, успешными. Так что советским историкам впоследствии пришлось немало потрудиться, вымарывая его имя из истории Гражданской войны.
Более всего он отличился в 1920 году. Англичане интернировали белогвардейскую флотилию в иранском порту Энзели. Раскольников получил приказ эти корабли прихватить. По сути, это был пиратский рейд – предполагалось, что в случае каких-либо осложнений дело будет выставлено так, будто красный военмор действовал по собственному почину. Раскольников блестяще выполнил операцию – англичане с позором сбежали из города, а красные прихватили не только корабли, но и огромное количество тяжелого вооружения и снаряжения.
Интересно, что некоторое время его женой была Раиса Рейснер, прозванная «валькирией революции». Она исполняла при Раскольникове обязанности комиссара. Революцию Рейснер понимала своеобразно. Так, известно ее пристрастие к ювелирным украшениям, которые она изымала у буржуев, где только можно. То есть она была из тех, кто воспринимал новую власть как возможность делать, что левая нога захочет.
Что же касается Раскольникова, то после своего пиратского рейда он был назначен на должность командующего Балтийским флотом. Служить в мирное время ему показалось скучным. Он с увлечением ввязался в политические игрища, поддерживая Троцкого в «дискуссии о профсоюзах». Причем всячески пытался добиться, чтобы матросы Кронштадта выступили в поддержку Льва Давыдовича. Своими прямыми обязанностями заниматься ему было недосуг.
Несомненно, это сыграло роль в том, что в Кронштадте разразилось восстание. Ведь матросы видели – на острове бардак, жрать нечего, а начальство играет в какие-то малопонятные игры. После восстания Раскольникова с должности выперли и более к вооруженным силам не подпускали.
Интересно, что Лариса Рейснер в 1923 году развелась с Раскольниковым и вышла замуж за другого троцкиста – известного авантюриста международного уровня Карла Радека.
В следующие годы Раскольников работал на дипломатическом фронте. В апреле 1938 года, занимая пост полпреда в Болгарии, был вызван в СССР. По дороге он узнал о своем смещении и решил не возвращаться. Обычно это объясняют тем, что в СССР его ждал неизбежный арест и расстрел. Правда, в 1938 году просто так уже не арестовывали. Да и если бы собирались – разве стали бы публиковать в газете информацию о его снятии с должности? Ведь осознавали, что тертый дипломат все поймет? А невозвращенцев и беглецов на тот момент хватало. Так что предсказать реакцию Раскольникова нетрудно. Значит, были у Федора Федоровича какие-то иные причины, чтобы остаться на Западе… Возможно – связь с теми же троцкистами.
Как уже было сказано, он был далеко не первым советским «невозвращенцем». Но самым на тот момент шумным. Если другие тихо сидели, то Раскольников стал выступать. Он опубликовал «Открытое письмо Сталину». Произведение сильное.
«Сталин, вы объявили меня „вне закона“. Этим актом вы уравняли меня в правах – точнее, в бесправии – со всеми советскими гражданами, которые под вашим владычеством живут вне закона.
Со своей стороны отвечаю полной взаимностью: возвращаю вам входной билет в построенное вами „царство социализма“ и порываю с вашим режимом.
Ваш „социализм“, при торжестве которого его строителям нашлось место лишь за тюремной решеткой, так же далек от истинного социализма, как произвол вашей личной диктатуры не имеет ничего общего с диктатурой пролетариата… Вы начали кровавые расправы с бывших троцкистов, зиновьевцев и бухаринцев, потом перешли к истреблению старых большевиков, затем уничтожили партийные и беспартийные кадры, выросшие в Гражданской войне, вынесшие на своих плечах строительство первых пятилеток, и организовали избиение комсомола… Как вам известно, я никогда не был троцкистом. Напротив, я идейно боролся со всеми оппозициями в печати и на широких собраниях. Я и сейчас не согласен с политической позицией Троцкого, с его программой и тактикой. Принципиально расходясь с Троцким, я считаю его честным революционером. Я не верю и никогда не поверю в его сговор с Гитлером и Гессом… Под нажимом советского народа вы лицемерно вскрываете культ исторических русских героев: Александра Невского и Дмитрия Донского, Суворова и Кутузова, надеясь, что в будущей войне они помогут вам больше, чем казненные маршалы и генералы… Ваша социальная база суживается с каждым днем. В судорожных поисках опоры вы лицемерно расточаете комплименты „беспартийным большевикам“, создаете одну за другой привилегированные группы, осыпаете их милостями, кормите подачками, но не в состоянии гарантировать новым „калифам на час“ не только их привилегий, но даже права на жизнь».
Обратим внимание, что Раскольников привирает. Троцкистом-то он все-таки был. К тому же тема «во всем виноват только Сталин» запущена именно Троцким. Раскольников в письме проливает слезы над судьбой Каменева, Бухарина и Зиновьева. Но ведь именно они, как и многие другие менее значимые товарищи, в 1935–1937 годах призывали к массовым репрессиям. А что сами попали под раздачу – так кто ж виноват? Раскольников не знать этого просто не мог. Значит – врал.
Но главный вопрос не в этом. А раньше он ничего такого не видел? Прозрел вдруг… Хотя за границей они пребывал более пятнадцати лет. Засобирался, когда начались неприятности. Так что невозвращенец – он и есть невозвращенец.
За родину или против коммунистов?
Вторая мировая война, и что самое главное – нападение Гитлера на СССР поставило русскую эмиграцию перед очень непростым выбором. С одной стороны, были ненавистные большевики, с другой – агрессивная сила, направленная против твоей страны.
Надежда на любимого фюрера
Интерес к германскому нацизму возник у «непримиримых» чуть ли не сразу после прихода Гитлера к власти. Я уже писал о фашистских партиях на Дальнем Востоке. Но имелись и другие.
«В Париже в начале 1933 г. состоялось несколько частных совещаний с участием „видных специалистов эмиграции“, на которых „была подвергнута всестороннему обсуждению“ эта проблема. Говорили, что в новых условиях „Рапалло“ уже отжило свой век. В этом видели благоприятную для белой эмиграции ситуацию. Высказывалось и такое мнение: Германия, сохраняя дружественные отношения с СССР, в то же время разрабатывает планы расчленения и эксплуатации России. В этом тоже хотели видеть привлекательную для контрреволюции перспективу. Но как же быть с национальными интересами России, о которых так „пеклись“ белоэмигрантские деятели? Как увязать их с планами расчленения страны? Стараясь как-то сгладить неблагоприятное впечатление, некоторые эмигрантские „специалисты“ высказали предположение, что „планы Розенберга“ о расчленении России „в непродолжительном времени уступят место иным построениям“. С другой стороны, даже в правых кругах эмиграции высказывалось опасение за судьбу русских эмигрантов в условиях, когда поощряется немецкий шовинизм. Высказывания Гитлера о высших и низших расах, о славянах как о „народе для удобрения“ трудно было комментировать. Ко всему этому еще добавлялось убеждение, что политические перемены в Германии усилят внутриэмигрантскую рознь, борьбу между так называемыми „германофилами“ и „франкофилами“».
(Л. Шкаренков)После прихода нацистов к власти в Германии стали появляться весьма странные структуры.
«Некий немец фон Пильхау – германский подданный, член национал-социалистской партии, в годы Гражданской войны находившийся на Юге России в Добровольческой армии[76], – вдруг объявил себя фюрером русского народа, приняв псевдоним Светозаров. На ломаном русском языке он призывал русских эмигрантов сплотиться под знаменем Российского объединения народного движения (РОНД). На берлинских улицах появилось несколько десятков человек в сапогах и белых рубашках с красными нарукавными повязками, на которых в синем квадрате был вышит белый знак свастики. Однако германские власти, видимо, не устраивало создание такой слишком уж опереточной организации, и они быстро ее прикрыли… Другой белый генерал – В. В. Бискупский, один из руководителей мюнхенской организации „Ауфбау“, – был назначен фашистскими властями начальником управления делами русской эмиграции в Германии. Об этом 5 мая 1936 г. сообщила газета „Возрождение“. Организовав такое управление, германские власти подчинили себе эмигрантские политические группировки, взяли под контроль всю жизнь эмигрантов в Германии. Для многих из них гитлеровские порядки уже оборачивались концентрационными лагерями. Газета „Последние новости“ 14 октября 1936 г. опубликовала заметку о концентрационном лагере Лихтерфельде под Берлином. Русских там множество, сообщал эмигрант, просидевший в лагере девять месяцев, и никто не знает, за что сидит. Обращение зверское, кормили впроголодь, били беспощадно…»
(Л. Шкаренков)А на что рассчитывали «непримиримые», высказывающиеся в пользу Гитлера? Трудно предположить, что люди, занимавшиеся политикой, не читали «Майн Кампф». Между тем один из тезисов этой книги гласит, что славяне вообще не способны сами создать государство по причине своей неполноценности. Дескать, когда-то им создали государственность германцы (викинги), а в 1917 году их подмяли под себя «жидо-большевики». Вывод очевиден – надо «придти владеть». Но дело даже не в книге Гитлера. Пропаганда неполноценности славян велась массово и на всех уровнях. О ее эффективности свидетельствует хотя бы совершенно ужасное обращение гражданских немцев во время войны к «острабайстерам» – молодым людям и девушкам, угнанным в Германию для работ. Подчеркиваю – так вели себя не солдаты, а мирные обыватели. Но они верили, что славянские «унитерменши» – ниже скотины. Разумеется, такую пропаганду начали не в 1941 году. Эмигранты этого не видели? Надо быть полным идиотом, чтобы этого не видеть. Или они надеялись переиграть немцев, как большевики? Но сторонники Ленина рассчитывали на мировую революцию. А на что рассчитывали «непримиримые»?
Так что, скорее всего, антикоммунизм превратился в самоцель. Кроме того, уже многим было понятно, что если не весь народ, то значительная его часть приняла большевиков. Но из этого можно сделать выводы «примиренцев», а можно и другие. Весьма распространенный взгляд среди «непримиримых» – что Россия их предала. А раз так – вот пусть немцы и наведут порядок. Дальше того, как они вместе с камрадами из СС будут вешать комиссаров, мысль не шла. Точнее шла, но об этом я расскажу в следующей главке.
Очень своеобразную позицию заняли некоторые иерархи русской православной церкви за рубежом (РПЦЗ). Об этой структуре речь пока не заходила, а кое-что имеет смысл поведать.
Вообще-то отношения Советской власти и Православной церкви были куда сложнее, чем это принято думать, – дескать, большевики только и делали, что закрывали церкви и расстреливали священников. Не только. Обе силы предпринимали определенные маневры. Так, когда патриарх Тихон занял резко антисоветскую позицию, его арестовали. Зато одновременно стали открыто покровительствовать так называемым обновленцам – представителям течения внутри РПЦ, стоявшего за церковные реформы. По сути, это был новый раскол. Однако когда Патриарх смягчил свои антисоветские позиции и был выпущен на свободу, власть перестала покровительствовать обновленцам – и ортодоксы их довольно быстро «съели». Можно еще вспомнить начавшуюся Сталиным в конце 30-х политику постепенного «отпускания» Церкви.
Многие священнослужители, оказавшиеся за границей, были радикальнее. РПЦЗ возникла в 1920 году, первоначально называясь «Высшим Русским Церковным Управлением заграницей» (ВРЦУЗ). То есть пока что раскола не было.
Но в 1921 году состоялся так называемый Карловацкий Собор. Это было чисто политическое мероприятие. При этом зарубежные батюшки походя подставили своих коллег, находившихся в России.
«На Карловацком Соборе было принято решение от лица русской Церкви о восстановлении монархии и призыв к Генуэсской конференции о блокаде большевистской России. Результатом этого стало резкое усиление гонений в Отечественной Церкви, причем всех арестованных в первую очередь спрашивали об их отношении к деяниям Карловацкого Собора».
(о. Даниил Сысоев)Патриарх Тихон отреагировал резко: «1. Я признаю Карловацкий Собор заграничного русского духовенства и мирян не имеющим канонического значения и послание его о восстановлении династии Романовых и обращение к Генуэзской Конференции не выражающим официального голоса Русской православной церкви;
2. Ввиду того, что заграничное Русское Церковное Управление увлекается в область политического выступления, – а с другой стороны, заграничные русские приходы уже поручены попечению проживающего в Германии Преосвященного Митрополита Евлогия, Высшее Церковное Управление заграницей упразднить».
Позиция Патриарха понятна. Это они там, за рубежом, могут говорить что угодно. Над ними не капало. А тут с одной стороны стояли работники ОГПУ с наганами, с другой – обновленцы.
Разумеется, ВЦУЗ и не подумал распускаться. Причины тут были не только религиозно политические, но и материальные.
Вопрос шел о заграничном имуществе РПЦ. Так или иначе, раскол состоялся.
Иерархи РПЦЗ занимали разные позиции, но некоторых заносило очень хорошо. 12 июня 1938 года митрополит Анастасий (Грибановский) обратился к Гитлеру с благодарственным адресом, где писал:
«Лучшие люди всех народов, желающие мира и справедливости, видят в Вас вождя в мировой борьбе за мир и правду. Мы знаем из достоверных источников, что верующий русский народ, стонущий под этим рабством, ожидающий своего освобождения, постоянно возносит к Богу молитвы, чтобы Он сохранил Вас и дал Вам посильную помощь».
Заметим, что батюшка нагло врал, что священнику не положено. В СССР было много недовольных властью, но в 1938 году к Гитлеру с молитвами не обращались. Если кто-то и надеялся на «освобождение» извне – то на англичан и французов.
Но наиболее последовательно высказал настроения архимандрит Иоанн (Шаховской), впоследствии епископ Сан-Францискский. 29 июня 1941 года в газете «Новое Слово» он писал:
«Кровавая операция свержения Третьего Интернационала поручается искусному, опытному в науке своей Германскому хирургу. Лечь под его хирургический нож тому, кто болен, не зазорно. У каждого народа есть свои качества и дары. Операция началась, неизбежны страдания, ею вызываемые. Но невозможно было Провидению далее выжидать свержения безбожного интернационала рукою сосланных и связанных на всех своих местах Русских людей. Невозможно было долее ждать, что за эту задачу возьмутся те, так называемые „христианские“ правительства, которые в недавней испанской борьбе были и материально и идеологически не на стороне защитников Христианской веры и культуры. Обессиленные и закрепощенные по лагерям, заводам и колхозам Русские люди были бессильны подняться против международной атеистической силы, засевшей в Кремле. Понадобилась профессионально-военная, испытанная в самых ответственных боях, железно-точная рука Германской армии. Ей ныне поручено сбить красные звезды со стен Русского Кремля. И она их собьет, если Русские люди не собьют их сами. Эта армия, прошедшая своими победами по всей Европе, сейчас сильна не только мощью своего вооружения и принципов, но и тем послушанием высшему зову, Провидением на нее наложенному сверх всяких политических и экономических расчетов. Сверх всего человеческого действует меч Господень.
Новая страница Русской истории открылась 22 Июня, в день памяти Всех святых, в земле Русской просиявших. Не ясное ли это даже для самых слепых знамение того, что событиями руководит Высшая Воля. В этот чисто Русский (и только Русский) праздник, соединенный со днем Воскресения, началось исчезновение демонских криков „Интернационала“ с земли Русской… Внутреннее воскресение зависит от сердца человеческого; оно подготовлено многими молитвами и терпеливым страданием. Чаша исполнена до краев. „Великое землетрясение“ начинает „колебать основание темницы“ и скоро „у всех узы ослабеют“ (Деян. 16.26). Скоро, скоро Русское пламя взовьется над огромными складами безбожной литературы… Иван Великий заговорит своим голосом над Москвой, и ему ответят бесчисленные Русские колокола. Это будет „Пасха среди лета“, о которой 100 лет тому назад, в прозрении радостного духа пророчествовал великий святой Русской земли, преподобный Серафим.
Лето пришло. Близка Русская Пасха…» Так называемым Русско-американским комитетом было направлено письмо Рузвельту, подписанное в том числе архиепископом Североамериканским и Канадским (РПЦЗ) Виталием (Максименко). В нем авторы выражали протест против какой-либо помощи СССР. Причем в качестве обоснования приводятся старые страшилки про Коминтерн, который собирается «уничтожить все законные правительства». А Гитлер их не уничтожал?
Всю войну церковники-«зарубежники» верно служили нацистам. Немцы, правда, всю эту сволочь в рясах «кинули» с самого начала. Потому что РПЦЗ пыталась стать какой-то силой на оккупированной территории, а немцам были нужны только те, которые делают, что велят. Ну, а те… продолжали делать.
Так, митрополит Анастасий благословил создание власовской Русской освободительной армии. Другие тоже не отставали.
Вот отчет о поездке Власова в Псков в начале 1944 года, взятый из оккупационной газеты «За Родину»:
«По прибытии его превосходительства (Власова. – А. Щ.) на вокзале (временном) отцом Вениамином был отслужен молебен. Получив благословение отца Вениамина и приложившись ко святому Кресту, их превосходительство приветливо, отечески поздоровался с присутствующей при встрече публикой и произнес: „Очень рад, господа, посетить наш древний град. Очень рад. Душевно. Спасибо“.
С вокзала их превосходительство, сопровождаемый городским головой господином Черепенкиным, начальником Псковского района Горожанским, редактором нашей газеты господином Хроменко, охраняемый взводом немецких солдат, направился в отведенную для него резиденцию. После кратковременного отдыха генерал Власов принял парад батальона остлегиона. Бравый вид солдат вызвал у г.-л. Власова доброжелательную улыбку, и он весьма одобрительно оценил парад.
Во второй половине дня г.-л. Власов принял участие в собрании, происходившем в помещении комендатуры (здание бывш. исполкома). Его речь, наполненная истинно русским патриотизмом, и благодарственные слова в адрес непобедимой германской армии и ее верховного вождя Адольфа Гитлера, освободившего нашу псковскую землю от поработителей и узурпаторов коммунистов, была встречена оглушительными аплодисментами… На этом многотрудный день генерала Власова не закончился, так как поздно вечером его пре восходительство посетил митрополита Сергия, прибывшего из Риги».
В этой истории есть интересный момент. Газета врет и не краснеет. Из немецких документов следует, что как раз незадолго до визита этой кодлы одна рота из псковского «восточного батальона» перебила командиров и ушла к партизанам. Так что на парад спешно доставили предателей из другого города.
А ведь это происходило в 1944 году, к которому в Псковской области нацисты совершили запредельные зверства против мирного населения! Тогда уже было понятно, что «освобождение от большевиков» на самом деле означает физическое уничтожение русского народа. При том, что уже всем было очевидно, что большинство народа против нацистов. В той же Псковской области многие священники по мере сил боролись против нацистов и погибали в застенках ГФП[77] и гестапо. Но «духовных отцов» из РПЦЗ это совершенно не волновало. То есть иерархи РПЦЗ готовы были «уничтожить коммунизм» вместе с населением России.
Как видим, зоологический антикоммунизм неизбежно перерастает в русофобию.
* * *
Однако далеко не у всех клинило мозги от желания отомстить. Некоторые понимали ситуацию гораздо лучше. К ним, к примеру, относился генерал А. И. Деникин. Он ни в коем случае не принадлежал к «примиренцам», он резко отрицательно относился к Советской власти. Хотя генерал всегда высказывался против развлечений белых террористов. Антон Иванович являлся, пожалуй, самым политически грамотным из белых вождей времен Гражданской войны. Так что вся эта возня любителей Гитлера ему очень не нравилась.
Деникин называл Гитлера «злейшим врагом России и русского народа». В январе 1938 года, выступая в Париже, он заявил: «Итак, долой сантименты! Борьба с коммунизмом. Но под этим прикрытием другими державами преследуются цели, мало общего имеющие с этой борьбой… Нет никаких оснований утверждать, что Гитлер отказался от своих видов на Восточную Европу, то есть на Россию».
Имелись и более радикальные взгляды. Во Франции «Союз возвращения на Родину» переименовался в «Союз оборонцев». В одном из их документов написано: «Внешняя опасность, грозящая России, не могла не вызвать оборонческого движения, ставящего своей целью носильное содействие защите родины в критический момент ее истории. Планы враждебных России держав к началу 1936 г. выяснились с совершенной очевидностью. В этих планах Россия рассматривается как объект колониальной политики, необходимый для наций, якобы более достойных и цивилизованных. Более или менее открыто говорится о разделе России. Врагами России поддерживаются всякие сепаратистские движения. И, во имя борьбы с существующим в России правительством, некоторые круги эмиграции открыто солидаризируются со всеми этими вражескими планами, надеясь ценой раздробления родины купить себе возможность возврата в нее и захвата в ней государственной власти… Вопрос совести каждого эмигранта: с кем он?»
Некоторые пошли еще дальше: «Возвращенец» Н. Н. Тверитинов: «Мы хотели бы рассматривать оборонческое движение как приближение эмиграции к современной советской действительности, как приближение к Советскому Союзу по пути патриотизма. Такой путь не заказан даже и некоторым монархистам, так как не все поголовно правые стремятся к военному разгрому СССР. В настоящих условиях Советский Союз – мощный оплот мира, поэтому все искренние либералы и социалисты должны были бы иметь еще большие основания защищать Советский Союз: и как патриоты, и как сторонники мира. В отличие от оборонцев-эмигрантов мы, стоящие на советской платформе, будем защищать не только границы России, но и завоевания Октябрьской революции».
Интересно получилось во время Гражданской войны в Испании. Там белые эмигранты воевали… с обеих сторон.
Симпатии РОВС, разумеется, были на стороне Франко. Генерал П. Н. Шатилов писал, что в Испании «продолжается вооруженная борьба белых против красных сил». Он начал переговоры с Франко по поводу посылки туда белых добровольцев. Причем все понимали, что реального количества бойцов набрать не удастся, так что речь шла, скорее, о символическом акте, который можно было бы раскрутить в прессе. Послали – примерно 70 человек.
Пошедших воевать за республиканцев тоже было не слишком много – по разным данным, от 200 до 1000 человек. На войне они пересекались и с советскими людьми.
Маршал Советского Союза Р. Я. Малиновский писал об одном из них: «Долго буду помнить я тебя, капитан Кореневский, бывший петлюровец, эмигрировавший во Францию и оказавшийся все-таки по нашу сторону баррикад! Это был изумительно храбрый человек. Он самоотверженно дрался с фашистами».
«Генерал армии П. И. Батов, также воевавший в Испании, вспоминал, что как-то в доме, где был расположен штаб 12-й интернациональной бригады, нашли радиолу, и, когда включили Москву, все услышали слова песни „Широка страна моя родная“. У окон виллы П. И. Батов увидел десятки добровольцев. „Плечом к плечу стояли не только наши советские граждане, но и русские эмигранты, – писал он. – Все как зачарованные слушали песню, доносившуюся из далекой Советской страны. У многих на глазах были слезы…“ Добровольцы, как правило, не скрывали, что, участвуя в боях против фашистов в Испании, они хотят заслужить себе прощение и право вернуться на родину».
(Л. Шкаренков)По ту сторону фронта
Мне нет возврата. Я осужден за измену России, за то, что я вместе с её врагами бесконечно много разрушал созидательную работу моего народа… За тридцать лет борьбы против Советов… Я не нахожу себе оправдания.
(Из последнего слова генерала П. Н. Краснова на суде)Когда Германия напала на СССР, немцы первоначально весьма подозрительно относились к русской эмиграции, в том числе и к тем, кто набивался к ним в друзья. 21 мая 1941 года, за месяц до нападения фашистской Германии на СССР, генерал А. А. фон Лампе, руководитель РОВС в Берлине, послал письмо главнокомандующему германской армией генерал-фельдмаршалу фон Браухичу. Лампе предлагал свои услуги и услуги своих людей. «Надеюсь, что немцам мы понадобимся», – заявил фон Лампе 3 августа 1941 года. Понадобились – но, как правило, их направляли в качестве переводчиков. С членами другой радикальной организации, НТСНП, дело обстояло получше. Но их было просто мало.
«Члены НТСНП работали в органах так называемого самоуправления на оккупированных территориях, в разных немецких учреждениях и фирмах. В зарубежной литературе приводились данные, что по меньшей мере в 40 больших и малых городах на оккупированной территории энтеэсовцы были бургомистрами, начальниками полиции, редакторами газет.
Как теперь стало известно, в первые недели войны антисоветские передачи по немецкому радио, подготовленные энтеэсовцами, велись от имени надуманной подпольной организации „За Россию“, будто бы существовавшей на территории СССР. Энтеэсовцы выполняли „особые“, часто провокаторские задания, „работая“ среди военнопленных, участвуя в террористических акциях гитлеровцев против населения, в борьбе с партизанами. Член исполнительного бюро НТСНП Околович, назначенный начальником всех групп энтеэсовцев на Востоке, одновременно состоял в минском гестапо».
(Л. Шкаренков)В марте 1942 года лидеры НТСНП взяли на себя руководство учебными лагерями в Циттенхорсте, а затем в Вустрау под Берлином. Там готовили бургомистров и прочий руководящий состав для оккупированных территорий. Трудились на совесть. Сотрудничали эти люди и со знаменитым Брониславом Каминским, главарем Русской национальной освободительной армии (РОНА, не путать с власовской РОА). Этого персонажа в 1944 году немцы расстреляли за… жестокость при подавлении Варшавского восстания. Это что же там данный тип вытворял…
Правда, впоследствии многие члены НТС (так организация стала называться с 1943 года) были арестованы, а некоторые даже рас стреляны. Но тут причина в разборках между различными нацистскими ведомствами. Так, большая волна посадок прошла после покушения на Гитлера в 1944 году. Но тогда и многие немцы пострадали.
Несколько генералов из РОВС после нападения Германии на СССР были также арестованы гестапо. Правда, большинство выпущены. Скорее всего, немецкую спецслужбу интересовало похищение генерала Миллера. Там ведь так до конца и не разобрались, кто был агентом НКВД, а кто не был. Возможно, именно наличие среди эмигрантов обширной чекистской агентуры и порождало недоверие.
А вот отношение к казакам было совсем иное. Гитлер обосновывал это тем, что, дескать, казаки являются потомками готов, а значит арийцы. Трудно сказать, верил ли фюрер сам в этот бред. (Хотя его представления об этнографии были весьма интересными.) Однако чисто практические соображения очевидны. Согласно одному из планов послевоенного устройства территории СССР, планировалось создание «государств» на территории Дона и Кубани. А многие казаки тяготели к сепаратизму. Так почему бы и не создать? Заодно будет где набирать полицаев.
Что же касается лидеров казаков, то их восторг был беспредельным.
Генерал А. Г. Шкуро: «Я, облеченный высоким доверием руководителя СС, громко призываю вас всех, казаки, к оружию и объявляю всеобщий казачий сполох. Поднимайтесь все, в чьих жилах течет казачья кровь, все, кто еще чувствует себя способным помочь общему делу. Дружно отзовитесь на мой призыв, и мы все докажем великому фюреру и германскому народу, что мы, казаки, верные друзья и в хорошее время, и в тяжелое».
Генерал П. Н Краснов, правда, высказывался иначе: «Я прошу передать всем казакам, что эта война не против России, но против коммунистов, жидов и их приспешников, торгующих Русской кровью. Да поможет Господь немецкому оружию и Хитлеру! Пусть совершат они то, что сделали для Пруссии Русские и Император Александр I в 1813 г.».
Однако есть определенные основания сомневаться в искренности Краснова. Он ведь в 1918 году объявил себя «другом императора Вильгельма» и провозгласил прогерманскую самостоятельную Донскую республику. А белогвардейцы, пусть и чисто формально, но продолжали себя считать в состоянии войны с Германией. Кроме того, деникинцы провозглашали лозунг «единой и неделимой России», а из декларации Донской республики следует, что Краснов был готов договориться и с большевиками, если они оставят его в покое. То есть это был сепаратизм в химически чистом виде. Фактически же Донская республика полностью контролировалась немцами. Так что в феврале 1919 года набравшийся сил Деникин выпихнул Краснова с атаманского поста, и тот отбыл в Эстонию, где занимался пропагандой.
А вот что он писал в 1942 году, когда уже было всем ясно, что несут немцы русскому народу (выделено мной. – А. Щ.): «…Казаки! Помните, вы не русские, вы казаки, самостоятельный народ. Русские враждебны вам. Москва всегда была врагом казаков, давила их и эксплуатировала. Теперь настал час, когда мы, казаки, можем создать свою независимую от Москвы жизнь…»
То есть он снова рассчитывал на создание марионеточной Донской республики. Формирование казачьих частей началось в ноябре 1942 года в Новочеркасске – правда, в основном из местных элементов. С сентября 1943 года Краснов стал начальником Главного управления казачьих войск Имперского Министерства Восточных оккупированных территорий Германии.
Были и иные. Например, генерал Б. А. Штейфон. Он отметился еще в Гражданскую войну, когда поступил на службу в польскую армию, воевавшую отнюдь не против большевиков, а против России. В эмиграции он оказался в Югославии, где и принял участие в формировании казачьего «охранного корпуса», который и возглавил. Эти казачки сражались с югославскими партизанами, где прославились размашистым грабежом и прочими подобными развлечениями. Вот выдержка из показаний немецкого друга казаков фон Панвица на суде: «Зимой 1943–1944 годов в районе Сунья-Загреб по моему приказу было повешено 15 человек заложников из числа югославских жителей… В конце 1943 года в районе Фрушка-Гора казаки 1-го кавалерийского полка повесили в деревне 5 или 6 (точно не помню) крестьян. Казаки 3-го, 4-го и 6-го кавалерийских полков в этом же районе учинили массовое изнасилование югославских женщин. В декабре 1943 года подобные же экзекуции и изнасилования были в районе города Брод (Босния). В мае 1944 года в Хорватии, в районе южнее города Загреб, казаки 1-го полка сожгли одну деревню. Этим же полком в июне 1944 года было совершено массовое изнасилование жительниц города Метлика. По приказу командира 4-го кавалерийского полка подполковника германской армии Вольфа была сожжена деревня Чазьма, что западнее города Беловар. В этот же период, то есть летом 1944 года, казаки кавалерийского полка сожгли несколько домов в ПожегоДаруварском районе. Я также вспоминаю, что в декабре 1944 года казаки 5-го кавалерийского полка под командованием полковника Кононова во время операции против партизан в районе реки Драва, недалеко от гор. Вировитица, учинили массовое убийство населения и изнасилование женщин…»
С конца 1943 года вся эта публика объединилась в так называемый «Казачий стан». Его Верховным Походным Атаманом стал чистокровный немец, группенфюрер СС Гельмут фон Панвиц. Причем воевали они в том числе и в Италии – против местных антифашистов.
Уже в 1942 году немцы стали привлекать на военную службу славянских «недочеловеков», вербуя их среди военнопленных. В 1943 году более двадцати генералов из эмигрантов были брошены «на укрепление» формировавшейся РОА Власова.
Рассказ об этой структуре выходит за рамки данной книги, но кое-что есть смысл сказать. На самом-то деле РОА практически всю свою историю являлась «виртуальной» организацией. В ней числились, к примеру, «восточные батальоны», распиханные по разным подразделениям Вермахта – и командованию РОА они не подчинялись. Так что на самом-то деле существовал лишь штаб и пропагандистские структуры. Собственно армией – то есть единой воинской частью с единым командованием РОА стала только в январе 1945 года, когда под Власова собрали осколки всех предательских формирований. Но к этому времени песенка нацистов была спета. Краснов до самого последнего момента не желал иметь с власовцами ничего общего. Да и направленные в нее эмигранты там не прижились. «Борцы с коммунизмом» друг друга не поняли – и в конце концов эмигрантов вытеснили.
А вот что об этом думал генерал Деникин.
«Начальнику Русского Общевоинского Союза генералу А. П. Архангельскому
…Началась война. Вы отдали приказ 1 сентября 1939 г.: „Чины РОВС-а должны исполнить свое обязательство перед страной, в которой они находятся, и зарекомендовать себя с лучшей стороны, как подобает русскому воину“.
Что касается принявших иностранное подданство – это дело их совести. Но призывать служить одинаково ревностно всем – и друзьям и врагам России – это обратить русских воинов-эмигрантов в ландскнехтов.
Советы выступили войной против Финляндии. Вы „в интересах (якобы) русского национального дела“ предложили контингенты РОВС-а Маннергейму. Хорошо, что из этого ничего не вышло. Ибо не могло быть „национального дела“ в том, что русские люди сражались бы в рядах финляндской армии, когда финская пропаганда каждодневно поносила не только большевиков и СССР, но и Россию вообще, и русский народ. А теперь уже нет сомнений в том, что при заключении перемирия Ваши соратники, соблазнившиеся Вашими призывами, были бы выданы Советам с головой, как выдают теперь „власовцев“.
Допустим, что это были ошибки. Всякий человек может добровольно заблуждаться
Но дальше уже идут не ошибки, а преступления. Челобития Ваши и начальников отделов РОВС-а о привлечении чинов его на службу германской армии, после того, как Гитлер, его сотрудники и немецкая печать и во время войны, и задолго до нее высказывали свое презрение к русскому народу и к русской истории, открыто проявляли стремления к разделу и колонизации России и к физическому истреблению ее населения, – такие челобитные иначе как преступными назвать нельзя.
Пропаганда РОВС-а толкала чинов Союза и в немецкую армию, и в иностранные легионы, и на работу в Германию, и в организацию Шпеера, вообще всюду, где можно было послужить потом и кровью целям, поставленным Гитлером.
Уже 23 апреля 1944 г., когда не только трещали все экзотические легионы, но и сама германская армия явно шла к разгрому, Вы еще выражали сожаление: „даже к участию в «голубой испанской дивизии» не были допущены белые русские… Для нас это было горько и обидно…“
Но самое злое дело – это „Шютцкор“ – корпус, сформированный немцами из русских эмигрантов, преимущественно из чинов РОВС-а в Югославии. Он подавлял сербское национальное восстание против немецкого завоевания. Тяжело было читать ростопчинские афиши главных вербовщиков и Ваше „горячее пожелание всем сил и здоровья для нового подвига и, во всяком случае, для поддержания зажженного ген. Алексеевым света в пустыне“. Должно быть, праведные кости ген. Алексеева, покоящиеся на сербской земле, перевернулись в гробу от такого уподобления.
У Вас не могло быть даже иллюзии, что немецкое командование пошлет „Шютцкор“ на Восточный фронт, ибо оно никогда такого обещания не давало.
В результате почти весь „Шютцкор“ погиб. Погибло и множество непричастных русских людей не только от злодейства чекистов, но и благодаря той ненависти, которую вызвали в населении Югославии недостойные представители нашей эмиграции. Русскому имени нанесен был там жестокий удар.
Правда, в 1944 г. Вы охладели к „Шютцкору“, „из которого стали уходить здоровье и хорошие элементы“, но было уже поздно. Ваши устремления направились на РОА, или так называемую „Армию Власова“. И в то время, как несчастные участники ее, попав в тупик, проклиная свою судьбу, только и искали способов вырваться из своей петли, Вы с сокрушением писали: „нас не только не допускают в РОА, но, во многих случаях, даже ограничивают наши возможности общения с ними“… Теперь, в свете раскрывшихся страниц истории, невольно встает вопрос: что было бы, если бы все призывы руководителей РОВС-а были услышаны, если бы все намерения их были приведены в исполнение? Только недоверие к нам немцев и пассивное сопротивление большинства членов Союза предохранило их от массовой и напрасной гибели.
Вот те мысли, которые были высказаны мною на закрытом собрании, по возможности щадя Вас, и которые, по словам ген. Ионова (начальника отдела РОВС-а в Северной Америке), вызвали „общее негодование лучшей части Белого воинства против ген. Деникина“.
Позвольте мне не поверить ни Вам, ни ген. Ионову. После четверти века небывалых в истории испытаний уцелевшее русское воинство, раскиданное по всему земному шару, в большинстве своем и „в лучшей части“ сохранило русский дух и русское лицо.
Ваше Превосходительство! Когда-то, в роковые дни крушения Российской империи, я говорил: „Берегите офицера! Ибо от века и доныне он стоит верно и бессменно на страже русской государственности“. К Вам и к тем, что с Вами единомышленны, эти слова не относятся.
Деникин А. И.»* * *
Сегодня появилось довольно много защитников эмигрантов, сотрудничавших с Гитлером. В качестве доказательства их благих
намерений обычно приводятся высказывания и разная писанина эмигрантов-предателей. Хотя, как известно, говорить и писать можно абсолютно что угодно. Позиция любого общественно-политического деятеля состоит из двух частей:
1. Что мы хотим.
2. Как мы рассчитываем этого добиться. Если второго пункта нет, то это всего лишь кухонная (интернетная) болтовня.
Так вот вопрос: «А как дружки нацистов хотели добиться своей заявленной цели – возрождения России без коммунистов?» Трудно предположить, что среди них имелись идиоты, полагавшие, что немцы разгромят Красную Армию, а потом отдадут им власть. В такое можно было верить в 1918 году, но не в 1941-м. Значит, после победы немцев пришлось бы действовать уже против них. А как? Все эмигрантские структуры уже с 1939 года жестко контролировались немецкими спецслужбами. Вести какую-то антинемецкую деятельность было невозможно в принципе. Забрали бы при первой попытке.
А значит… Все их претензии были враньем. Людям просто хотелось пусть и под немецким контролем отомстить «возомнившим о себе хамам», которые их выкинули из страны. Тот же самый генерал Власов в мае 1945 года разразился посланием союзникам, в котором говорил о своей приверженности к «демократическим ценностям». То есть он второй раз совершил предательство. На этот раз он предал немцев. Ну, вот, честно говоря, солдаты Ваффен-СС были теми еще подонками. Но они воевали до последнего патрона – и это все-таки вызывает уважение. Они были достойными врагами. А этот гад… Красиво его повесили.
Переворот в мозгах
Нападение Гитлера на СССР явилось той самой лакмусовой бумажкой, которая очень четко показывала, что на самом деле было нужно тем или иным эмигрантам. Даже в первые месяцы войны можно было тешиться любимой иллюзией – что, дескать, солдаты повернут оружие против властей. Хотя бывшие офицеры-то должны были понимать, что смута в стране, на которую прет агрессор, – это катастрофа. Но уже к декабрю 1941 года о таких идеях стоило забыть.
К примеру, знакомый нам В. Шульгин, «рыцарь монархизма», до войны придерживался обычной в этой среде точки зрения.
«Пусть только будет война! Пусть только дадут русскому народу в руки оружие! Он обернет его против „ненавистной“ ему Советской власти. И он свергнет ее!»
Но уже в августе ему стало ясно, что русский народ «не свергнул Советскую власть, а собрался вокруг нее и героически умирал в жестоких боях». Что «своей родиной эти люди считают Советский Союз, а Советскую власть считают своей властью».
Как мы уже видели, у «непримиримых» дальше был только один путь – отождествление своих целей и целей нацистов.
Но были и другие, кто воспринял войну СССР против Германии, как свою войну. Мало того, многие осознали, что, крича о том, что являются патриотами России, они на самом-то деле поддерживали ее врагов.
«В долгие бессонные ночи я слушал победные сводки Совинформбюро. Но вместе с гордостью за Россию чувство вины перед ней мучительно охватывало меня. Я был виновен перед ней в том, что неверно, грубо и неумно судил о ее судьбе, что столько лет со многими другими играл на руку злейшим ее врагам».
(Л. Д. Любимов, эмигрантский журналист)Впрочем, кое-кто начал воевать с нацистами задолго до их нападения на Советский Союз. К примеру, бывший полковник генерального штаба Ф. Е. Махин. В годы Гражданской войны он воевал против красных в составе армии атамана Дутова. Правда, с пришедшей на смену Дутову колчаковской властью у него отношения не сложились – и он убыл в эмиграцию. Осел в Югославии. Но если жившие там казачки стройными рядами пошли служить в СС, то Махин еще апреле 1941 года ушел в горы к партизанам. Где, используя свой опыт, немало сделал для организации партизанского движения. Он состоял советником при штабе Иосифа Броз Тито. Забавно – потому что Тито во время Гражданской войны воевал на Восточном фронте, то есть там же, где сражались формирования Дутова. Но Тито был на стороне красных… Впоследствии Махин был награжден орденом Ленина и одной из высших наград Югославии, орденом Белого Орла.
Таких было немного. Массовое переосмысление ценностей началось после 22 июня 1941 года. Впрочем, нацисты этому изо всех сил способствовали. Например, к французской эмиграции они относились с большим подозрением. Что можно понять, если вспомнить многочисленные просоветские эмигрантские организации. Нацисты применяли превентивные меры. В первые недели войны с Советским Союзом около 300 русских эмигрантов в оккупированной части Франции были арестованы и отправлены в лагерь Компьен. Не отставало от них и правительство маршала Петена, более известное как «правительство Виши». Оно контролировало неоккупированную часть Франции, формально считалось независимым («Франция-Го»), но не могло даже чихнуть без согласия Берлина. Вот что вспоминал
А. Н. Рубакин, задержанный на территории вишисткой Франции. Их привезли на огромный стадион.
«На скамейках сидело человек пятьсот, большей частью русских эмигрантов, причем некоторые из них в самых невероятных костюмах. У каждого в руках был номер, их вызывали по номерам… Впервые мне пришлось так близко столкнуться с эмигрантами. Многие арестованные на вопрос о профессии отвечали: бывший офицер. Они прослужили офицерами в белой армии года два. С тех пор лет двадцать работали грузчиками или шоферами во Франции, но все еще считали себя офицерами».
Если немцы рассчитывали такими мерами запугать эмигрантов, то у них ничего не вышло. Да и трудно чем-нибудь запугать офицера, прошедшего через Гражданскую войну. Так что кое-кто уже попытался начать борьбу.
3 октября 1943 года в Париже на квартире Г. В. Шибанова собрались девять человек. На этом собрании было положено начало деятельности «Союза русских патриотов» во Франции.
На первый взгляд деятельность русских патриотов на французской земле выглядит бледновато по сравнению с грандиозной партизанской войной, развернувшейся на оккупированных территориях СССР. Но европейское Сопротивление вообще имело бледный вид и редкие зубы. О нем позже много мифов придумано, но на самом деле, например, французские маки (партизаны) по сравнению с нашими лесными бойцами – это то же самое, что банда дворовых хулиганов по сравнению с батальоном спецназа. Более-менее серьезным движение Сопротивления стало только во второй половине 1943 года, когда стало понятно: Третьему Рейху кранты. Но наши люди делали в этих структурах, что могли.
«Члены „Союза русских патриотов“ оказывали помощь в организации побегов советских военнопленных, укрывали бежавших, снабжали их питанием и одеждой, выполняли обязанности связных и переводчиков. Вот один из примеров такой деятельности. Русский эмигрант, член Французской коммунистической партии, Михаил Гафт, работавший на сахарном заводе вблизи города Амьен, узнал, что там скрываются два советских военнопленных, бежавших из лагеря. Ими оказались старший лейтенант В. К. Таскин и рядовой И. Ф. Фомичев. С помощью Гафта они были переправлены в Париж и сначала жили здесь нелегально на квартире русского эмигранта
П. А. Ильинского. Таскин активно включился в работу газеты „Советский патриот“, а потом стал руководителем штаба советских партизанских отрядов на востоке Франции. С конца 1943 г. в этой газете публиковались сообщения о действиях советских партизанских отрядов во Франции, а их было в это время более 50-ти. Одним из них командовал лейтенант Г. П. Пономарев, бежавший из фашистского плена. Помощь ему оказали Шибанов и Гафт. Они снабдили Пономарева картой, пистолетом и направили его в район Нанси, где, как им было известно, в лесу скрывались советские военнопленные».
(Л. Шкаренков)Капитан Леклерк, один из руководителей Сопротивления, отзывался о русских подпольщиках: «Считаю своим долгом отметить, что я особенно доволен действиями русских партизан, которые оказали нам большие услуги во время высадки, дали максимум военных сведений и дезорганизовали тыл противника».
Стоит вспомнить героев. Например, княгиню В. А. Оболенскую. Она занималась вербовкой добровольцев для армии де Голля. В конце концов, попалась. Арестованная с ней В. Н. Носович (дочь сенатора Российской империи), которой удалось выжить, рассказывала: «Допрашивали нас
пять гестаповцев с двумя переводчиками. Играли они главным образом на нашем эмигрантском прошлом, уговаривали нас отколоться от столь опасного движения, шедшего рука об руку с коммунистами. На это им пришлось выслушать нашу правду. Вики (имеется в виду Оболенская. – А. Щ.) подробно объяснила им их цели уничтожения России и славянства. „Я – русская, жила всю свою жизнь во Франции, не хочу изменить ни своей родине, ни стране, приютившей меня. Но вам, немцам, этого не понять“».
Оболенская была казнена.
А. Н. Флейшер, выпускник кадетского корпуса, оказавшийся в эмиграции в 17 лет, участвовал в организации побегов советских пленных и переправке их в партизанские отряды.
Другой участник Сопротивления, А. В. Коляскин, писал о нем: «Этот честный и смелый человек помогал своим соотечественникам бежать на волю и снабжал их всем необходимым, включая оружие».
Впоследствии Флейшер вернулся в СССР. Я уже упоминал иерархов РПЦЗ, радостно стремившихся в объятия фюрера. Но не все священники, оказавшиеся в эмиграции, были такими. Интересна биография экзарха[78] Православной церкви в США митрополита Вениамина. Он прошел весьма сложный путь. Поначалу митрополит являлся убежденным противником Советской власти. Так, он был одним из организаторов в 1921 году Карловацкого Собора.
Однако впоследствии Вениамин коренным образом поменял свою позицию. Он отошел от РПЦЗ и объявил о своем подчинении Московской патриархии. Когда началась Великая Отечественная война, митрополит Вениамин обратился к верующим с патриотическим посланием, участвовал в работе комитетов по сбору пожертвований, разъезжал по Соединенным Штатам, выступая с речами и проповедями.
Как видим, выбор у эмигрантов был. А вот потом начались совсем веселые дела.
Очень разный выбор
Итак, Великая Отечественная война прочистила мозги многим эмигрантам. Они поняли, что Родина-то одна. И пусть в ней заправляли коммунисты – но они ведь победили – и над Рейхстагом был поднят красный флаг. Нравилось это кому-то или нет, но так оно было. Так что сказки о том, что «русские люди, получив оружие, перебьют большевиков», можно было забыть. Но выбор у представителей эмиграции продолжал оставаться разным.
Разные дороги
А может, вернемся, поручик Голицын? Зачем нам, поручик, чужая земля?
(М. Звездинкий)После войны власть достаточно лояльно относилась к возвращавшимся эмигрантам. Советская власть объявила амнистию, и многие ею воспользовались. Так, в Россию вернулся знаменитый автор романсов Александр Вертинский. Вернулись и многие другие.
Но не все из них по своей воле. Так, англичанами были выданы советским властям атаманы Шкуро, Краснов, а также многие другие менее высокопоставленные деятели и рядовые бойцы, сражавшиеся за нацистов – всего около 30‒50 тысяч человек. Это событие получило название «выдачи в Лиенце», и состоялось оно 25 мая 1945 года. О нем сегодняшние либералы льют слезы в три ручья. Это редкий случай, когда данные господа хоть в чем-то упрекают «демократический Запад». А собственно говоря, за что западников в данном случае упрекать? Как мы видели, казаки являлись отнюдь не мирными овечками, а отметились откровенно бандитским поведением на оккупированных территориях. Так вот – с какой стати союзники должны были из-за них портить отношения с СССР, который собирался включиться в войну с Японией? Ведь как и на сколько можно затянуть вступление в войну, американцы и англичане отлично знали. Оно им было надо? Почему они должны были жертвовать своими интересами ради гитлеровских приспешников? Заметим, что общественное мнение стран союзников было отнюдь не на стороне «борцов с большевизмом». СССР был очень популярен, а вот горы трупов в нацистских концлагерях шокировали весь мир. Так что большинство людей полагало – если кто-то добровольно сражался за такое, то он должен нести ответ. «Холодная война» началась позже.
Кое-где казаки пытались возмутиться. В их усмирении принимала участие «Палестинская бригада». То есть евреи. Так что жестокие методы высылки вполне понятны. Ведь Краснов призывал воевать «против жидов». А что натворили такие вот борцы с «мировым еврейством», было к тому времени известно всем. Поэтому ребята из еврейской части оттянулись по полной… Кто виноват? Как говорится, за базар надо отвечать.
В результате по приговору были повешены А. Г. Шкуро, руководитель Северо-Кавказского национального центра в Берлине генерал Султан-Гирей Клыч, генерал П. Н. Краснов, походный атаман «Казачьего стана» Главного управления казачьих войск Министерства восточных оккупированных территорий Германии генерал-майор Вермахта Т. Н. Доманов, группенфюрер СС Гельмут фон Паннвиц. Кое-кого приговорили к разным срокам, остальных отправили на поселение.
В СССР оказался и знакомый нам «рыцарь монархизма» Василий Шульгин. Тоже не по своей воле. К началу Второй мировой войны Шульгин жил в Югославии. После оккупации страны немцами он избегал любых контактов с немецкой властью. Интересно, что его сын прислал Шульгину документы, позволяющие ему выехать в нейтральные страны. Однако… Для выезда требовалось написать заявление, в конце которого требовалось вставить ритуальное заклинание «Хайль Гитлер!». Шульгин делать это не хотел. Дело в том, что он был против нацизма не только из патриотических, но и из-за своих религиозных взглядов. «Не утверждай вслед за немцами… что „родина превыше всего“. Родина выше всех остальных понятий человека, но выше родины – Бог. И когда ты захочешь „во имя родины“ напасть беспричинно на соседний народ, вспомни, что перед лицом Бога это грех, и отступи во имя Бога от своего намерения.… Люби свою родину, „как самого себя“, но не делай ее богом, не становись идолопоклонником».
Вот и сравните взгляды Шульгина со взглядами иерархов из РПЦЗ…
Тем не менее, после прихода советских войск Шульгин был арестован. Дали ему не скупясь 25 лет. Правда, в заключении он отнюдь не кайлом на Колыме махал – сидел в знаменитом Владимирском централе вместе с немецкими и японскими генералами и занимался написанием мемуаров. То есть Советская власть дала ему эту возможность. Хотя, возможно, чекистов интересовали не мемуары, а какая-то иная информация. Шульгин очень много знал… В 1956 году он был освобожден. Впоследствии жил во Владимире. Своих монархических взглядов Шульгин не изменил, однако к происходившему в СССР относился, в целом, положительно: «Мое мнение, сложившееся за сорок лет наблюдения и размышления, сводится к тому, что для судеб всего человечества не только важно, а просто необходимо, чтобы коммунистический опыт, зашедший так далеко, был беспрепятственно доведен до конца».
Одновременно на Западе очутились и люди, названные впоследствии «второй волной эмиграции». Основу ее составляли граждане СССР, которые «засветились» сотрудничеством с нацистами. Конечно, вина их была разной, у многих просто вот так жизнь сложилась. Ведь одно дело, если человек служил в карательном отряде, а другое – допустим, работал при нацистах машинистом паровоза. Он сотрудничал с оккупантами или нет? Но, как бы то ни было, многие предпочли не рассчитывать на милость НКВД, а драпануть, если имелась такая возможность. Но для темы книги интересны прежде всего те представители «эмиграции второго поколения», которые были готовы продолжать борьбу против СССР.
А вот с этим вышло совсем интересно. После окончания Второй мировой войны началась совершенно иная эпоха. Крах «старых» эмигрантов был очевиден. Советская империя находилась на пике своего могущества. Надежды на то, что народ вдруг поднимется и ее сметет, уже относились к области психиатрии. Скажи кто-нибудь в 1950 году, что СССР через сорок лет рухнет, – большинство слушателей покрутили бы пальцем у виска. Международная политика свелась к противостоянию двух сверхдержав. Так что для тех, кто желал бороться с СССР, выбора не было – надо было идти на службу к американцам. Любая другая позиция являлась либо враньем на публику, либо самообманом.
Тем временем началась «холодная война», в которой видное место заняли идеологические «боевые действия». Американцы подошли к делу со свойственной им добросовестностью. Именно тогда возникла так называемая «советология», то есть советскую систему стали всерьез изучать – разумеется, в первую очередь с целью выявить ее слабые стороны. И, естественно, без эмигрантов тут было никуда. Причем, интересны были прежде всего те, кто имел советский опыт. Эмигранты первого поколения ничем не могли помочь американским спецслужбам в их нелегкой работе. Хотя кое-какие их разработки пошли в дело…
Казалось бы, автор теперь должен упомянуть «план Даллеса» – многоходовую программу по борьбе с СССР. Но я не буду это делать, так как этот план никто не видел. Откуда появился его текст – не очень понятно. На самом-то деле «болевые точки» советской системы проявились гораздо позже. Первоначально же антисоветская пропаганда опиралась на тезисы, которые выдвинули эмигранты еще в начале 20-х годов, а впоследствии их развил Геббельс. Суть их в том, что коммунизм не отказался от идеи завоевания мирового господства. Советская система по определению угрожает «западной цивилизации». Впоследствии президент США Рональд Рейган, бывший, кстати, фанатиком-протестантом, довел эту идею до логического конца, назвав СССР «империей зла». В этом смысле очень интересна эволюция одного из ключевых терминов западной пропаганды – «тоталитаризм».
Вообще-то он отнюдь не являлся изобретением «советологов». Так Бердяев в своей знаменитой работе «Истоки и смысл русского коммунизма» называет «тоталитарной» допетровскую Россию. Так что первоначально термин был нейтральным, характеризующим определенное общественное устройство. Главными признаками тоталитаризма считались жесткий идеологический контроль и репрессии в отношении несогласных. После Второй мировой войны термин стали активно раскручивать на Западе. Причина очевидна – стремление поставить знак равенства между коммунизмом и нацизмом. Но… Возникли проблемы. Если сталинский СССР так или иначе подходил под классическое определение тоталитаризма, то в 60-х годах на одной шестой части суши были уже иные порядки. В этот период никаких особых политических репрессий в общем-то не было. Да и дальше… Конечно, каких-то диссидентов сажали, но это было как-то мелко. Так что термин «тоталитаризм» стали расширять – под ним начали понимать любое общество, в котором нет «демократических свобод».
Так или иначе, ребята развернулись. Одновременно американцы обратили внимание (а по другим сведениям – сами и создали) на некоторые радикальные антисоветские организации…
Летят воздушные шары
Самой знаменитой из них является уже знакомый нам НТСНП, который с 1943 года был переименован в «Народно-трудовой союз русских солидаристов», более известный как НТС. Как мы помним, члены этой милой организации активно сотрудничали с нацистами. После войны к ним стала прибиваться соответствующая публика. Так, один из лидеров послевоенного НТС Евгений Романович Романов во время войны не покладая рук славил дело фюрера. В одной из оккупационных газет 19 сентября 1942 года он писал: «Победоносная немецкая армия изгнала большевиков с Украины… Немецкий народ ведет борьбу не на жизнь, а на смерть с врагами не только Германии, а и всего цивилизованного мира. Ходом исторических событий мы лишены возможности оказывать помощь немецкому народу с оружием в руках. Но у нас есть руки, и мы можем работать… Наш труд поможет ускорить ход войны, приблизить ее победоносный для немецкого оружия конец».
Забавно, что тот же автор проклинал своих будущих спонсоров за бомбардировки немецких городов: «Мы знаем из истории о разрушении Рима полчищами варваров. Теперь в лице англо-американцев нашлись достойные продолжатели дела Аттилы. Варвары остаются варварами, и каждое новое преступление только усиливает желание приблизить час расплаты…»
Кстати, Романов, живший до войны в Польше, обвинялся там в изнасиловании подростка. От суда его спас приход немцев. Что тут сказать? Замечательные люди, истинные борцы против «большевистской заразы».
Другой «борец с коммунизмом», Роман Редлих работал старшим преподавателем в школах германских агентов в Цитенхорсте и Вустрау. Затем его повысили в звании – он стал руководить разведшколой, готовившей шпионов и диверсантов для засылки в тыл Советской Армии, а также для борьбы с партизанским движением. Некоторое время он служил в Войсках СС.
Ариадна Ширинкина командовала отделением взвода девушек в разведшколе «Цеппелин» близ местечка Сан-Иоган (Австрия). Иногда пишут, что, дескать, она побывала в гестаповских застенках. Да побывала – некоторое время Ширинкина работала в гестаповской тюрьме «наседкой»[79].
Владимир Поремский сперва трудился в ведомстве Геббельса, был комендантом в школах немецких пропагандистов тех же Цитен-хорсте и Вустрау, выступая в качестве «основного» преподавателя по «еврейскому вопросу». Какие пламенные «борцы за Россию»!
Но западные спецслужбы однозначно считали НТС своими людьми. Один из основателей этой структуры, Б. Прянишников приводит ряд документов западных спецслужб, в одном из которых есть такие слова: «Недавний раскол в НТС, который в известной степени можно отнести за счет не совсем умных и квалифицированных наших действий по использованию НТС в разведывательной деятельности, а также за счет возросшего контроля над организацией со стороны западных служб, привел к тому, что во главе НТС остались реалистически мыслящие и преданные нам лидеры, готовые выполнять все наши задания и рекомендации по разведке».
Правда, это было сказано позже. Первоначально членов НТС предполагалось использовать в очень серьезных делах. Функционер организации Владимир Поремский: «Нас обучали радиоделу, работе на ключе, ведению военной разведки, в частности составлению донесений по военным объектам, описанию аэродромов, самолетов, военных судов, артиллерийских установок и т. д. Обучали, как пользоваться кодами, шифрами и средствами тайнописи, как захватывать охраняемые объекты. На специальном полигоне, имитировавшем советскую государственную границу, тренировали нелегальный переход через нее. Закрепляли навыки стрельбы из пистолетов разных систем, метания боевых гранат в различной обстановке. Приходилось совершать длительные походы днем и ночью в шпионском снаряжении. Походы сопровождались топографической практикой и работой на портативных радиостанциях в полевых условиях. Подготовка длилась около восьми месяцев».
Правда, использовали англичане и американцы эту публику как «пушечное мясо». В 1953 году были осуществлены две парашютные заброски членов НТС: одну – на Украину, в Винницкую область, район станции Казатин, другую – на Кубань, в район Майкопа. Парашютисты имели при себе рации, оружие, шифровальные блокноты и прочее шпионское снаряжение. Словом, все было, будто в плохом шпионском романе. Разумеется, чекисты довольно быстро всех отловили. Трудно понять, зачем это было нужно западным спецслужбам. Ведь шансов у таких разведчиков практически нет. Единственное объяснение – ребята из НТС прикрывали какую-то иную операцию.
Понятно, что с этой конторой советские «органы» не церемонились. Лидеров и активистов НТС время от времени похищали. Так в 1947 году был похищен из Берлина член НТС Ю. А. Трегубов. В 1954 году – член Совета НТС А. Р. Трушнович. И так далее.
Однако, в основном, деятельность солидаристов не была связана с активными шпионскими играми. Особенно – после провала «парашютных дел». Дураков больше не находилось. Основой тактики НТС была разработанная в 1949 году В. Д. Поремским «молеку лярная теория». Согласно ей необходимо создавать на территории СССР отдельные мелкие группы, «молекулы», никак не связанные между собой. Но все они «будут двигаться в одном направлении». Вообще-то солидаристы ничего особо нового не выдумали. Эта теория восходит к… итальянскому коммунисту Антонио Грамши. Но, возможно, Поремский дошел до этой идеи самостоятельно. Хотя циники утверждают, что солидаристы просто стремились как-то «отбить» выделяемые им деньги и изображали бурную активность.
И в самом деле. С 1951 года НТС стал проводить так называемые «шаровые акции». Суть их вот в чем. С территории Финляндии, дождавшись ветра, дувшего в советскую сторону, запускались воздушные шары, груженные листовками и изданиями НТС – журналами «Посев» и «Грани». Если учесть, что советско-финская граница большей частью проходила по таежной глухомани, можно представить эффективность этого метода. В 60-х годах началась еще одна широкомасштабная операция – «Стрела». Суть ее в том, что советским гражданам посылали письма с листовками НТС. Адреса брали из… телефонных книг и газетных объявлений. Ничто не ново под луной. Точно такой же метод практиковал Нечаев. Тоже, кстати, «отбивая» чужие деньги (переданный ему «Бахметьевский фонд»). Основной же деятельностью НТС было стремление втюхать любыми способами оказавшимся за границей гражданам СССР экземпляры «Посева» и «Граней». Граждан западных стран, ехавших в Советский Союз, также подначивали везти с собой эту литературу. И ведь нельзя сказать, что ее не читали. Очень даже читали. Правда, круг читателей ограничивался фрондирующей интеллигенцией. Кто-нибудь из читателей старшего поколения держал в руках в советские времена «Посев»? Я вот один раз. Да и то уже в «перестройку».
Особо пламенным борцам НТС-овцы передавали инструкции по фотокопированию. Это уже из разряда юмора. Дело в том, что чертежи штатива для пересъемки книг публиковались в выходившем в СССР огромным тиражом журнале «Юный техник». Да и вообще – ничего особо сложного в фотокопировании нет. Это может сделать любой, кто умеет держать в руках фотоаппарат. А с фототехникой в СССР было все хорошо. Я в советские времена переснял множество книг – и подрабатывал, продавая отпечатки. И ничего мне за это не было, кроме, разумеется, денег. НТС-овцы этого не понимали? Возможно, что и не понимали, полагая, что у нас комиссары на медведях с бутылкой водки ездят.
Хотя со второй половины 60-х за товарищами, занимавшимися этой возней, стал активно охотиться КГБ. По одной простой причине – это было проще, чем ловить реальных шпионов. Так что образовался, как говорят биологи, симбиоз: НТС получал деньги от ЦРУ и занимался агитацией и пропагандой, «комитет» с ними боролся. Все при деле.
В годы «перестройки» активисты НТС стали активно поддерживать в СССР антигосударственные организации. Именно антигосударственные, а не антикоммунистические. Ярким примером является фактически созданный НТС Демократический союз (ДС). О том, что представляла из себя эта организация, говорит хотя бы то, что ее лидером являлась Валерия Новодворская. Остальные были примерно такими же. Это даже не анархизм, который имеет хоть и утопический, но все-таки общественный идеал. Позиция ДС заключалась в оголтелом желании разрушить все и вся. Никакой положительной программы у него никогда не было.
После распада СССР НТС тут же сошел на нет. Мавр сделал свое дело. Хотя в Интернете и имеются его сайты, но, как уже говорилось, для создания и поддержания сайта достаточно одного человека.
Отступление. Атака на коротких волнах
Важную роль в идеологической войне сыграло развитие техники. Речь идет о радио. Этот род СМИ отлично использовал доктор Геббельс – не только для идеологической обработки немецкого народа, но и для пропаганды «вовне». Впрочем, противники не остались в долгу. О войнах в эфире между работниками немецкой и английской пропаганды можно написать большую и увлекательную книгу. Причем с обеих сторон там действовали в том числе и эмигранты. (С немецкой стороны – английские нацисты, отбывшие в Германию.) Пытался Геббельс работать и против СССР. Так, из его дневника следует, что уже в первые дни после нападения на нашу страну он распорядился открыть три радиостанции, предназначенные для вещания на СССР. Одна из них должна была вести передачи в духе «непримиримых» белогвардейцев. Вторая – ориентирована на различных национал-сепаратистов. Передачи третьей предполагалось вести в троцкистском ключе. Разумеется, к проекту были привлечены эмигранты…
Правда, затея как-то не раскрутилась. С одной стороны, в начале войны немцы полагали, что они быстренько раскатают СССР чисто военными методами, пропагандистская война им ни к чему. С другой – эффективность затеи Геббельса была мизерной. Советские власти действовали просто и грубо – жителям СССР было приказано сдать все радиоприемники… Разумеется, немецкая разведка об этом прекрасно знала. На оккупированной территории немцы тоже отнюдь не приветствовали наличие приемников у населения. За это полагался расстрел. Радиоаппаратура имелась только у подпольщиков и партизан. А их агитировать против Советской власти было бесполезно. Тратить деньги на вещание в пустоту экономным немцам не хотелось – так что затея заглохла.
Но идеи радиопропаганды не пропали. В конце 50-х они воплотились в жизнь на новом техническом уровне. Дело в том, что радиосвязь стремительно развивалась. Так, в обиход вошло вещание на коротких волнах. Главным преимуществом КВ является то, что при определенных условиях можно принимать вещательные станции, удаленные на огромные расстояния на достаточно маломощную аппаратуру. То есть исчезла нужда в сложных (и, соответственно, дорогих) приемниках.
С другой стороны, в начале 60-х начали широко распространяться транзисторные приемники (в просторечии – «транзисторы»). Они были компактны, к тому же у них была значительно облегчена настройка на КВ-диапазоне. (Настроиться на коротковолновую станцию на «старом» приемнике было не так-то просто.) Поскольку знаменитую «Спидолу» выпускал рижский завод VEF, то шутники говорят, что это была идеологическая диверсия прибалтов…
Западники действовали грамотно. В 1959 году была создана радиостанция «Свобода», вещающая на русском языке. Она финансировалась Конгрессом США. Радиостанция декларировала свою приверженность демократическим ценностям и выступала за права человека. Разумеется, эти самые права понимались так, как нужно было США. К примеру, о том, что творили американские солдаты во Вьетнаме, там не упоминали. Права человека нарушали только в СССР и у его сателлитов. Я думаю, вы поняли, что без эмигрантов дело не обошлось. Впоследствии появились и другие русскоязычные радиостанции. Вещание было на них организовано очень грамотно. Там не было прямой антисоветской пропаганды. Но… Говорили о том, о чем в СССР предпочитали молчать. Уже упоминавшийся
НТС имел прямое отношение к «голосам». Но главное – к эмигрантам, трудившимся на этих станциях, стала прибывать подмога…
Что же касается противодействия советской пропаганды, то оно было организовано просто отвратительно. Советские пропагандисты начисто разучились работать. Да, в общем, и идей-то каких-либо не было. Так что «вражье радио», как называли в народе передачи западных радиостанций, начали просто глушить. Но и это получалось не слишком хорошо. Так что глушение, скорее, добавляло этим радиостанциям популярности. Раз глушат – значит, что-то хотят скрыть. Впрочем, расцвет «вражьего радио» пришелся на 70-е. В эту пору идеологическая война шла откровенно «в одни ворота».
Кумир эмигрантов
Перейдем теперь к одной из самых раскрученных фигур русской политической эмиграции всех времен – Александру Солженицыну. Из российских литераторов он на Западе известен больше, чем Лев Толстой. Среди эмигрантов, как и среди отечественных диссидентов и фрондирующей интеллигенции, вообще являлся культовой фигурой. А вот в нынешней России он прочно забыт. Либералам Солженицын перестал быть интересен, патриоты и коммунисты не простили ему того, что он натворил. Тем более что опубликованные документы о сталинских репрессиях напрочь уничтожили его репутацию «правдуруба». Вместо героического «борца с режимом» оказался обыкновенный политический спекулянт…
Жить не по лжи?
Начнем с «официальной» биографии. Александр Исаевич Солженицын начал как советский писатель. Он вошел в литературу в 1962 году, напечатав в журнале «Новый мир» рассказ «Один день Ивана Денисовича», в котором рассказал о своих личных лагерных впечатлениях. Он был арестован на фронте в 1945 году и получил десять лет за создание контрреволюционной организации. В переписке со школьным другом, Николаем Виткевичем, Солженицын сильно ругал Сталина.
По некоторым сведениям публикацию санкционировал сам Хрущев, у которого ее пробивал редактор «Нового мира» Александр Твардовский.
Критика приняла рассказ восторженно. И это понятно. «Один день Ивана Денисовича», даже если отвлечься от темы – это произведение, по которому можно учиться русскому литературному языку. Буквально ни слова там не добавить, ни прибавить. Потом в том же журнале вышли еще несколько рассказов, в том числе не менее знаменитый «Матренин двор».
Казалось, все начинается хорошо. В 1964 году Солженицына даже выдвинули на Ленинскую премию. Но не сложилось. А если бы? Кто знает, кто знает… Чужая душа, тем более писательская – потемки. Ведь другой талантливый писатель, Юрий Бондарев, после публикации своей повести «Берег» имел очень крупные неприятности – слишком уж правдиво писал о войне. Но обошлось – и Бондарев стал уважаемым и властями, и читателями писателем. Зато, правда, с началом перестройки угодил в опалу, потому что принципов своих менять не пожелал.
А вот у Солженицына началась черная полоса. Со времени, когда Хрущева «ушли», его и вовсе перестали печатать. И писатель уходит в крутую оппозицию. Он провозглашает знаменитый принцип «жить не по лжи»…
Но тут я закончу «житийное» изложение биографии писателя. Дело в том, что есть кое-какие факты, которые в «классическую» версию ну никак не лезут.
«Я не желаю, чтобы имя моего отца упоминалось рядом с именем подонка Солженицына!» – заявил сын Николая Виткевича, того самого, кому писал письма Александр Исаевич. Надо сказать, что Виткевич-младший имел все основания так говорить.
Вернемся назад, в лагерный период. За что посадили Солженицына? Считается, что за письма к школьному другу. Но адресат писем, тоже севший, вспоминает дело несколько иначе. По словам Виткевича, следователь показал ему написанные Солженицым показания.
«Смысл показаний моего давнего друга сводился к тому, что Виткевич, Симонян[80], Решетовская[81] по сговору с каким-то Власовым сколотили преступную группу, которая давно и регулярно занимается клеветой на руководителей партии и правительства». Упомянутый Симонян тоже видел эти показания – ему показал их следователь. По его словам, там будущий писатель утверждал: Симонян с детства внушал ему антисоветские взгляды. Кстати, Симоняна так и не посадили. А еще один «контрреволюционер», Власов, был и вовсе ни при чем. Как утверждала Наталья Решетовская, Солженицын «до кучи» пристегнул к антисоветчикам случайного попутчика, с которым познакомился в поезде. Как это называется? Сдал всех, до кого смог дотянуться.
Вообще, дело Солженицына вызывает очень много вопросов. Странное оно какое-то. Но это все мелочи. Дальше – больше. Еще в 70-е годы работники КГБ дали возможность журналисту, криминологу по основной профессии, Франку Арнау познакомиться кое с какими документами. И даже снять копии. Так вот, Арнау утверждал, что будущий нобелевский лауреат дал в лагере подписку о сотрудничестве с «кумчастью». И не просто дал подписку. По утверждениям того же Арнау, «сигнал» Солженицына позволил предотвратить в 1952 году готовящееся восстание украинских националистов в лагере в Экибастузе (Казахстан). Все перечисленные в сообщении люди были расстреляны. А Солженицына положили в лазарет и вскоре перевели в другой лагерь. Арнау, будучи криминологом, провел всесторонний анализ текста доноса – и полагает авторство Солженицына доказанным.
Человек мог сломаться в лагере и пойти на сотрудничество, чтобы облегчить себе жизнь. Он мог решиться на это и из идейных соображений – к «украинским националистам», то есть бандеровцам, отношение и среди зэков было разное. Но! Вставать после этого в позу морального судьи всех и вся, призывать «жить не по лжи» – как-то не с руки…
Утверждения Арнау до сих пор никто не опроверг.
Главное – побольше шума!
Конечно, можно просто отмахнуться от этих свидетельств и в старом добром стиле советской интеллигенции заявить, что все это – провокация КГБ. Но давайте посмотрим на «раскрутку» Солженицына в качестве врага советской власти взглядом, не замутненным слезами умиления.
В 1967 году Солженицын направил Съезду писателей открытое письмо.
«Отличные рукописи молодых авторов, еще никому не известных имен, получают сегодня из редакций отказы лишь потому, что они „не пройдут“. Многие члены Союза и даже делегаты этого Съезда знают, как они сами не устаивали перед цензурным давлением и уступали в структуре и замысле своих книг, заменяли в них главы, страницы, абзацы, фразы, снабжали их блёклыми названиями, чтобы только увидеть их в печати, и тем непоправимо искажали их содержание и свой творческий метод. По понятному свойству литературы все эти искажения губительны для талантливых произведений и совсем нечувствительны для бездарных. Именно лучшая часть нашей литературы появляется на свет в искаженном виде… Наша литература утратила то ведущее мировое положение, которое она занимала в конце прошлого и в начале нынешнего века, и тот блеск эксперимента, которым она отличалась в 20-е годы. Всему миру литературная жизнь нашей страны представляется сегодня неизмеримо бедней, площе и ниже, чем она есть на самом деле, чем она проявила бы себя, если б ее не ограничивали и не за мыкали. От этого проигрывает и наша страна в мировом общественном мнении, проигрывает и мировая литература: располагай она всеми нестесненными плодами нашей литературы, углубись она нашим духовным опытом – все мировое художественное развитие пошло бы иначе, чем идет, приобрело бы новую устойчивость, взошло бы даже на новую художественную ступень.
Я предлагаю Съезду принять требование и добиться упразднения всякой – явной или скрытой – цензуры над художественными произведениями, освободить издательства от повинности получать разрешение на каждый печатный лист» (выделено мной. – А. Щ.).
В заключение следует перечень собственных «болей, бед и обид» – что не опубликовали, что запретили…
«Мой роман „В круге первом“ (35 авт. листов) скоро два года как отнят у меня государственной безопасностью, и этим задерживается его редакционное движение. Напротив, еще при моей жизни, вопреки моей воле и даже без моего ведома, этот роман „издан“ противоестественным „закрытым“ изданием для чтения в избранном неназываемом кругу. Добиться публичного чтения, открытого обсуждения романа, отвратить злоупотребления и плагиат я не в силах. Мой роман показывают литературным чиновникам, от большинства же писателей прячут».
Трудно поверить, чтобы умный человек, не новичок в писательском деле, всерьез рассчитывал на какой-либо положительный эффект от такого послания. На крик души, типа «не могу молчать», тоже не похоже. Человек, имевший дело с зоной, не станет нарываться без веской причины. Да и фронтовик не полезет под танк без гранаты. К тому же лексика письма явно рассчитана на западное общественное мнение. Как хотите, но создается впечатление: это письмо – попытка поднять шум вокруг себя. Более того. Подобные вещи не делаются на пустом месте. Как-то так случалось: только советский писатель начинал бунтовать, рядом неизменно оказывались заботливые «слависты из Лэнгли»[82].
Тем более что буквально тут же романы «В круге первом» и «Раковый корпус» оказываются на Западе, где и публикуются. Считается, что Солженицын разрешение на их публикацию не давал. Но только рукописи – не перелетные птицы и сами через границу не перемещаются. Писатель заявил, что власти сами способствовали вывозу рукописей из страны, чтобы дать повод для его ареста. Вот в это уже не верится совсем. Больно изощренная провокация получается. Да и зачем такие сложности?
Но что самое главное – через год Александр Солженицын получил Нобелевскую премию «за нравственную силу, почерпнутую в традиции великой русской литературы». В отличие от Бориса Пастернака, который от «нобелевки»[83] отказался, он был кон кретен – заявил, что намерен получать «лично, в установленный день».
Вот теперь КГБ и в самом деле всерьез взялся за писателя и конфисковал рукопись романа «Архипелаг ГУЛАГ». А в печати (западной, разумеется) появились произведения, на которых стоит остановиться, – «Письмо вождям Советского Союза» и «Великопостное письмо» Патриарху Пимену. Смысл первого послания такой: отрекитесь, Христа ради, от марксисткой идеологии, плюньте на Европу, на Китай и идите осваивать Северо-Восток.
Читая письмо сегодня, убеждаешься, что писатель видел мир, мягко говоря, слегка искаженно. Вернее, так, как это ему хотелось.
Так Солженицын был уверен, что в ближайшем будущем обязательно случится война с Китаем – из-за идейных разногласий.
«Война же обыкновенная будет самой длительной и самой кровавой из всех войн человечества. Уж по крайней мере подобно вьетнамской (с которой будет схожа во многом) она никак не будет короче 10‒15 лет и разыграется, кстати, почти по тем нотам, которые написал Амальрик, посланный за это на уничтожение, вместо того чтобы пригласить его в близкие эксперты. Если в 1-й мировой войне Россия потеряла до полутора миллионов человек, а во 2-й (по данным Хрущева) – 20 миллионов, то война с Китаем никак не обойдется нам дешевле 60 миллионов голов, – и, как всегда в войнах, лучших голов, все лучшие, нравственно высшие, обязательно погибают там. Если говорить о русском народе – будет истреблен последний наш корень, произведется последнее из истреблений его, начатых в XVII веке уничтожением старообрядцев, потом – Петром, потом – неоднократно, о чем тоже не буду в этом письме, а теперь – уже окончательное. После этой войны русский народ практически перестанет существовать на планете. И уже только это одно будет означать полный проигрыш той войны, независимо ото всех остальных ее исходов (во многом безрадостных, в том числе и для вашей власти, как вы понимаете). Разрывается сердце: пред ставить, как наша молодежь и весь лучший средний возраст по шагает и поколесит погибать в войне, да какой? – ИДЕОЛОГИЧЕСКОЙ, за что? – главным образом за мертвую идеологию. Я думаю, даже и вы не способны взять на себя такую ужасную ответственность!»
Будто какая-то война в мире начиналась из-за идейных споров. Даже Крестовые походы имели под собой исключительно социально-экономическую основу. Но Солженицын делает вид, что этого не знает. Из текста писателя следует, что только СССР – единственное агрессивное государство, а США – белые и пушистые.
«Никакой самый оголтелый патриотический предсказатель не осмелился бы ни после Крымской войны, ни, ближе того, после японской, ни в 1916-м, ни в 21-м, ни в 31-м, ни в 41-м годах даже заикнуться выстроить такую заносчивую перспективу: что вот уже близится и совсем недалеко время, когда все вместе великие европейские державы перестанут существовать как серьезная физическая сила; что их руководители будут идти на любые уступки за одну лишь благосклонность руководителей будущей России и даже соревноваться за эту благосклонность, лишь бы только русская пресса перестала их бранить: и что они ослабнут так, не проиграв ни единой войны, что страны, объявившие себя „нейтральными“, будут искать всякую возможность угодить и подыграть нам; что вечная грёза о проливах, не осуществясь, станет, однако, и не нужна – так далеко шагнет Россия в Средиземное море и в океаны; что боязнь экономических убытков и лишних административных хлопот будут аргументами против российского распространения на Запад; и даже величайшая заокеанская держава, вышедшая из двух мировых войн могучим победителем, лидером человечества и кормильцем его, вдруг проиграет войну с отдаленной маленькой азиатской страной, проявит внутреннее несогласие и духовную слабость».
Ну, и так далее. Хотя к Западу Солженицын ни тогда, ни после не питал большой любви, но он полагал: СССР опасен из-за того, что в нем пустила корни ушедшая с Запада марксистская идеология. Она во всем виновата! А вот как он видел ближайшее будущее человечества? Ничего нового. Всего лишь развитие идей непримиримых эмигрантов начала 20-х. Кстати, в китайском маоизме от марксизма уже вообще ничего не осталось, кроме «обертки». Его основа – традиционная китайская конфуцианская имперская идеология. В Латинской Америке основой тамошнего варианта маоизма являлся осовремененный боливаризм. Но на Западе-то хотели слышать о «коммунистической угрозе».
Второе письмо… По сути, Солженицын упрекает главу Православной Церкви в трусости, в том, что служители Церкви не бросаются очертя голову на борьбу с советской властью…
«Почему, придя в церковь крестить сына, я должен предъявить паспорт? Для каких канонических надобностей нуждается Московская Патриархия в регистрации крестящихся душ? Еще удивляться надо силе духа родителей, из глубины веков унаследованному неясному душевному сопротивлению, с которым они проходят доносительскую эту регистрацию, потом подвергаясь преследованию по работе или публичному высмеиванию от невежд. Но на том иссякает настойчивость, на крещенье младенцев обычно кончается все приобщение детей к Церкви, последующие пути воспитания в вере глухо закрыты для них, закрыт доступ к участию в церковной службе, иногда и к причастию, а то и к их присутствию. Мы обкрадываем наших детей, лишая их неповторимого, чисто-ангельского восприятия богослужения, которого в зрелом возрасте уже не наверстать, и даже не узнать, что потеряно.
Перешиблено право продолжать веру отцов, право родителей воспитывать детей в собственном миропонимании, – а вы, церковные иерархи, смирились с этим и способствуете этому, находя достоверный признак свободы вероисповедания в том. В том, что мы должны отдать детей беззащитными не в нейтральные руки, но в удел атеистической пропаганде, самой примитивной и недобросовестной. В том, что отрочеству, вырванному из христианства, – только бы не заразились им! – для нравственного воспитания оставлено ущелье между блокнотом агитатора и уголовным кодексом… Святейший Владыко! Не пренебрегите вовсе моим недостойным возгласом. Может быть, не всякие семь лет Вашего слуха достигнет и такой. Не дайте нам предположить, не заставьте думать, что для архипастырей Русской Церкви земная власть выше небесной, земная ответственность – страшнее ответственности перед Богом.
Ни перед людьми, ни тем более на молитве не слукавим, что внешние путы сильнее нашего духа. Не легче было и при зарождении христианства, однако оно выстояло и расцвело. И указало путь – жертву. Лишенный всяких материальных сил – в жертве всегда одерживает победу. И такое же мученичество, достойное первых веков, приняли многие наши священники и единоверцы на нашей живой памяти. Но тогда – бросали львам, сегодня же можно потерять только благополучие.
В эти дни, коленно опускаясь перед Крестом, вынесенным на середину храма, спросите Господа: какова же иная цель Вашего служения в народе, почти утерявшем и дух христианства и христианский облик?»
Я человек неверующий – и, возможно, чего-то не понимаю. Но, на мой непросвещенный взгляд, так может писать лишь человек, свято убежденный в своей чуть ли не ангельской моральной чистоте, в праве поучать всех и вся. Автор письма предлагает служителям Церкви героически лечь под каток. Я показывал это произведение верующим, которые посещали церковь и в советские времена, когда за это можно было огрести много неприятностей. Одна из них сказала: «Если бы я увидела подобный текст в то время, решила бы, что это провокация».
И ведь что забавно? Такое письмо может быть интересно прежде всего посторонним Церкви людям. А если точнее… Ну, конечно. «Лауреат Нобелевской премии выступил в защиту свободы совести в СССР». Опять-таки – прекрасный заголовок для западных газет.
Игра, конечно, рискованная. Но не настолько, как может показаться. 1972 год – уже не то время, когда нобелевского лауреата могли отправить за решетку. Но это была только разминка. Главный удар последовал позже.
Главная книга
В 1973 году в Париже всплывает самое знаменитое произведение Солженицына – «Архипелаг ГУЛАГ».
С точки зрения литературы – это шедевр. Одна беда – «Архипелаг ГУЛАГ» – произведение, претендующее на документальность. На правду. А в этом смысле дело обстоит хуже некуда. С достоверностью книга и рядом не лежала. Это выясняется даже при самом поверхностном обращении к фактам. Нагромождение ужасов по большей части не соответствует действительности. Весь «Архипелаг» состоит из натяжек, передержек и подтасовок. То есть имеются там реальные человеческие истории, возможно, и правдивые. Впрочем, и это не факт. Рассказы очевидцев – тем более, лагерные рассказы и легенды – дело такое… К тому же, что основа произведения – это «лагерные байки», которые являются фольклорным жанром – таким же как «морские», альпинистские или «охотничьи» рассказы или хипповские «телеги». И в этом жанре свои законы. Не знать Солженицын этого просто не мог, он ведь все-таки был не студентом журфака.
Вот как оценивает произведение в своих «Воспоминаниях»
Л. А. Самутин, тоже изрядно посидевший, которого уж явно не отнесешь к любителям Сталина: «Спустя четверть века, листая рукопись „Архипелага“, я снова увижу описание „пыточного следствия“, да еще в тех же самых словах и красках, которые помнятся мне еще с того, немецко-военного времени. Это картины, сошедшие почти в неизменном виде с гитлеровских газетных статей и страниц пропагандистских брошюр. (Здесь и далее выделено мной. – А. Щ.) Теперь они заняли десятки страниц „Архипелага“, книги, которая претендует на исключительность, объективность и безупречность информации… Из-за водянистости, отсутствия строгой организации материала и умения автора затуманивать сознание читателя, играя на его чувствах, при первом чтении проскакивает как-то незамеченным одно очевидное несоответствие. Красочно и драматично рисуя картины „пыточного следствия“ над другими, дошедшие до Солженицына в пересказах, он затем на доброй сотне страниц будет рассказывать не столько о самом себе в роли подследственного, сколько о том, в какой обстановке протекала жизнь в следственной тюрьме: как заключенные читали книги, играли в шахматы, вели исторические, философские и литературные диспуты. И как-то не сразу придет мне в голову несоответствие картин фантастических пыток с воспоминаниями самого автора о его благополучном пребывании в камере… Общие рассуждения о следствиях вообще, о которых слышал из пятых или десятых рук автор, внимания не заслуживают. Описания камерного быта были бы интересны, не топи автор читателя в болотах невыносимых длиннот и скучных подробностях. Да и прямого отношения к делу они не имеют. И так ясно: сухо, тепло, белье даже. Правда, вот библиотекарша неумело пользуется косметикой. Но тут, как говорится, „мне бы ваши заботы…“
Попытки обобщений не лезут ни в какие ворота. Так, говоря о Колыме, Солженицын упоминает о сотнях тысяч заключенных, обитавших в тамошних лагерях в 1937 году. Но согласно документам, их в тот год было 70 414 человек. Цифры – из архивов НКВД. В этой структуре во внутренних документах не врали никогда. За вранье ставили к стенке без вопросов. Да и для того, чтобы перевезти на Колыму указанное Солженицыным количество зэков, а также продовольствие для них, автомашины для доставки в лагпункты (а они находились в сотнях километрах от Магадана), горючее для машин… Не хватило бы никаких пароходов. Железной дороги туда до сих пор нет. Нормальную автомобильную трассу открыли только недавно. Максимальное же количество заключенных на Колыме было в 1952 году – 199 726 человек.
И так у Александра Исаевича во всем. Другое дело, повторюсь, написано-то сильно. Напор автора увлекает – и не дает заметить нестыковки. Так, Солженицын, описывая этап, сначала говорит, что все ценные вещи отбирают при „шмоне“ перед посадкой. Потом – что их отбирает конвой и блатные. А в Магадане этап снова оказывается в „кожаных пальто и дорогих костюмах“, с деньгами и ценными вещами. Хотя, из предыдущих страниц следует, что у них уже отобрали чуть ли не всё.
Чтобы лучше продемонстрировать, как трансформируется действительность в литературном пересказе, я обращусь к творчеству другого писателя, прославившегося лагерной тематикой, – Варлама Шаламова. А точнее – его рассказу „Последний бой майора Пугачева“. По нему недавно ещё фильм поставили. Напомню сюжет. Майор Пугачев, фронтовик попадает в плен к немцам, а после, конечно же, прямиком на Колыму. Там, осознав, что в лагере все равно не выжить, он подбивает группы таких же, как он, фронтовиков, на побег. Они захватывают оружие, немножко „мочат“ охрану и уходят в тайгу. Их настигает погоня – и они погибают свободными и с оружием в руках… Красиво.
На самом деле был на Колыме такой случай, и там в самом деле засветился майор Пугачев. Да только вот на самом-то деле из двенадцати бежавших семеро были власовцами, пятеро – полицаями, добровольно перешедшими на службу немцам, и только один – бывший морской офицер, посаженный, кстати, не за политику, а за убийство милиционера при отягчающих обстоятельствах, а до войны имевший еще две судимости по „уголовке“. Милая такая компания. Кстати, после побега ворота лагеря остались открытыми – но остальные зэки почему-то в тайгу не двинули. А ведь Варлам Шаламов тоже считается чуть ли не самым достоверным описателем колымских лагерей. И возникает вопрос: а что он еще добавил для большей эффектности? И что присочинили другие авторы?»
Что касается Солженицына, то он в 1974 году был выслан из страны и стал вести жизнь известного эмигранта.
Честно говоря, я очень жалею, что в случае с «Архипелагом» КГБ плохо сработал – и эта рукопись не исчезла в комитетских архивах. Слишком много породила она зла для России…
Теперь Комитету больше ничего не оставалось сделать, как арестовать Солженицына и выслать его в ФРГ. Разумеется, там он быстро сделался русским писателем № 1. И до сих пор является самым известным – по крайней мере, из авторов ХХ века.
Непонятая звезда
Да только вот вышла незадача. Дело-то в том, что из следующих книг Солженицына – в частности, «Красного колеса», выяснилось, что Александр Исаевич по взглядам отнюдь не западник. А, скорее, наоборот, православный национал-патриот, который именно с этой точки зрения ненавидит коммунистов. Это видно, кстати, и из «Архипелага».
«Будучи высланным из СССР в 1974 г., Солженицын на Западе, однако, повел себя совсем не так, как можно было бы ожидать от прозападного либерала, а выступил с позиций русского национализма против разлагающеюся Запада и особенно против „образовашцины“. Т. е. как раз против либеральной прозападной интеллигенции, причем именно против ее политически ангажированного диссидентского крыла. Весьма ядовито и метко Солженицын охарактеризовал тот слой, который был социальной базой диссидентства и который через полтора десятилетия после высылки Солженицына стал еще и главной движущей силой демократического движения».
(А. Лебедев)Мало того. «Красное колесо» можно смело назвать антисемитским произведением. Согласно ему, евреи если и не единственные виновники революции, то очень много сделали для ее победы. Для демократического Запада это выглядело диковато.
В этом нет никакого противоречия со всем сказанным в предыдущей главке. Солженицын и в самом деле ощущал себя «главным инженером человеческих душ». Великим русским писателем. С теми самыми идеями. Почему было не воспользоваться шансом – получить на Западе высокую трибуну и начать оттуда вещать? Для достижения поставленной цели годятся любые средства. В том числе – слукавить, где надо, дабы внушить публике свои идеи.
Но тут в очередной раз подтвердилась истина: люди видят в книгах только то, что хотят видеть. А остальное оставляют за бортом.
А ведь в данном случае дело не сводились к читательскому восприятию. Солженицын стал «ударной силой» пропагандистской войны. Вся его слава – исключительно продукт «раскрутки» соответствующими западными ведомствами. И, разумеется, раскручивали его в том ключе, который был выгоден.
Вот и американские СМИ, усиленно «пиарящие» Солженицына, старались не замечать некоторых тонкостей его мировоззрения. Мол, «Архипелаг» – это истинная правда. А остальное – чудит мэтр, с кем не бывает. Главное – что против коммунистов.
Примерно так же воспринимала его книги и наша диссидентствующая публика. Про то, что СССР – исчадие ада, – глотали. А что Запад – тоже не фонтан, – пропускали. Но пророков не бывает наполовину. А раз так, то стоит признать – Солженицын большой писатель с большой фантазией. Не больше. Но и не меньше.
Ну, а когда рухнул СССР и Солженицын высказал, что он обо всем этом думает, то горячие демократы как-то вообще поспешили забыть, что такой писатель живет на свете.
Но с другой стороны – так было всегда. Вспомним хотя бы Федора Михайловича Достоевского. Тоже, кстати, «национал-патриота» по взглядам. Из него выдирают с мясом всё, что понравится. Как анекдот можно вспомнить фразу о «слезинке ребенка», которую очень любят цитировать господа либералы. Все как-то забыли, что эти слова принадлежат не самому Достоевскому, а его герою, Ивану Карамазову, находящемуся в состоянии реактивного психоза. То есть, по-простому, сошедшему с ума. Это, знаете ли, большая разница. Потому что если слова героев произведений выдавать за собственные мысли автора, то можно смело писать что-нибудь вроде: «Как справедливо сказал Достоевский, „тварь я дрожащая или право имею?“»
В случае с Солженицыным в очередной раз подтвердилась старая истина: писатель может, конечно, заметно повлиять на жизнь, но он никогда не может знать – в какую сторону. Равно как и эмигрант, пытающийся воспользоваться услугами противников режима, который он ненавидит, нередко становится просто-напросто орудием тех самых сил…
Игра на вылет
Можно было бы привести в пример и других раскрученных на Западе эмигрантов, но в этом нет смысла. Александр Солженицын имел, по крайней мере, оригинальные взгляды. Остальные их не имели. Но тут мы снова обратимся к истории родной страны. Потому что любая политическая эмиграция ничего из себя не представляет, если в стране нет тех, кто ей сочувствует.
Досиденты и отсиденты
Миф о советских диссидентах широко раскручивался на Западе, а вот в СССР их влияние было очень невысоко. Впоследствии, уже после развала Советского Союза, представители этого движения пытались выставить себя беззаветными героями «борьбы с тоталитаризмом», однако из этого ничего особо не вышло. Главная причина в том, что к власти пришли совсем иные люди, которые с Советской властью бороться и не пытались. Но имелись и иные причины. В 1990 году я как журналист очутился на очень представительной конференции, организованной бывшими диссидентами. Зрелище было феерическое. Люди хватали друг друга за грудки и выясняли, кто кого и в каком году сдал «органам»… Стало понятно, что героической истории диссидентского движения не получится.
Первые диссиденты появились в середине 50-х, одним из центров был философский факультет МГУ. Интересно, что первые представители этой среды были марксистами. Они решили, так сказать, обратиться к первоисточнику, чтобы разобраться, где и на каком этапе случился «сбой в программе». Главной идеей был «демократический социализм». Но при этом троцкизм никакой популярностью не пользовался. Но Карла Маркса читали серьезно. Возможно, что неприкрытая русофобия Маркса впоследствии определила идейную эволюцию диссидентского движения – причем в разных направлениях.
Но вообще-то несколько условно можно назвать три тенденции в диссидентском движении. Одно из них так и осталось левым. Впоследствии его последователи заинтересовались и немарксистскими вариантами социалистических учений, включая анархизм.
Второе было национал-патриотическим, или, как тогда говорили, «почвенническим». К нему принадлежал и А. И. Солженицын. Эти люди идеализировали дореволюционную Россию, а революции объясняли результатами заговора – понятно, евреев. Впрочем, собственно диссидентов среди почвенников было мало – большинство предпочитали действовать в рамках дозволенного, благо эзопов язык читатели отлично понимали. Так, к примеру, писатель
В. Чивилихин создал знаменитый роман «Память», от которого и пошло название организации, служившей в «перестройку» пугалом либералов. С политическим идеалом у национал-патриотов было сложно. Откровенно нацистские взгляды тогда не высказывали. Точнее, кое-кто высказывал, но только в узком кругу и после хорошей выпивки. Популярна была идея «национального представительства» – прежде всего в творческих союзах, СМИ и так далее. Большие надежды возлагались на «возрождение Православия». Вот, дескать, оно возродится – и всё будет хорошо.
Ну, наконец, либеральное направление, которое не только было более всего раскручено западными СМИ, но и пользовалось прямой поддержкой ЦРУ и других подобных спецслужб. Впрочем, первоначально у диссидентов речь о ликвидации СССР не стояла – речь шла о его реформировании с учетом «общечеловеческих ценностей». Трудно сказать – насколько это была тактика, насколько – искренние убеждения.
Главной проблемой всех диссидентов был вечный русский вопрос: «Что делать?»
Вменяемым людям было понятно, что попытки создать подпольную организацию обречены на провал. Хотя кое-кто пытался, особенно из неомарксистов. Но КГБ пресекал эти начинания на корню. «Молекулярная теория» НТС хорошо смотрелась за границей, однако в Союзе была очевидна мизерная эффективность этого дела. Конечно, с точки зрения сегодняшнего дня можно сказать, что она принесла результаты. Но любые оппозиционеры, которые не имеют возможности участвовать в легальном политическом процессе, – люди нетерпеливые. К тому же, и в 70-х годах никто не воспринимал всерьез идею о близком крахе СССР. Так что долгое время диссидентство было представлено отдельными эпизодами.
В 60-х подавляющее большинство населения СССР относилось к этим играм равнодушно. Так что у членов диссидентских кружков развивалось чувство «своих среди чужих». Этому способствовали и мифы о вездесущем КГБ, которые препятствовали расширению круга общения. Тем более что диссиденты очень любили играть в игру «поиск стукача». Как показывает практика, реального осведомителя вычислить непросто. Зато эта игра неизменно порождает свары и портит отношения.
В итоге довольно быстро взгляды диссидентских кружков эволюционировали. Сначала была ненависть к коммунистическому строю, а потом она перетекала в ненависть к «этой стране», в которой живут идиоты, не желающие воспринимать такие великие идеи…
Большую роль сыграл академик Андрей Дмитриевич Сахаров. Сегодня то и дело с придыханием говорят: «идеи Сахарова». При этом, правда, очень не любят уточнять – а в чем именно эти идеи заключались. Дело в том, что они являются откровенной маниловщиной. Вот, к примеру, цитата из «Открытого письма Л. И. Брежневу»:
«Наша страна провозгласила самоопределение вплоть до отделения. Реализация права на отделение в случае Финляндии была санкционирована Советским правительством. Право на отделение союзных республик провозглашено в Конституции СССР. Имеется, однако, неясность в отношении гарантии права и процедуры, обеспечивающей подготовку, необходимое обсуждение и фактическую реализацию права. Фактически даже обсуждение подобных вопросов нередко преследуется. По моему мнению, юридическая разработка проблемы и принятие закона о гарантиях права на отделение имели бы важное внутреннее и международное значение как подтверждение антиимпериалистического и антишовинистического характера нашей политики. По всей видимости, тенденции к выходу какой-либо республики не носят массового характера и они еще более ослабнут со временем в результате дальнейшей
демократизации в СССР. С другой стороны, не подлежит сомнению, что республика, вышедшая по тем или иным причинам из СССР мирным конституционным путем, полностью сохранит свои связи с социалистическим содружеством наций. Экономические интересы и обороноспособность социалистического лагеря не пострадают, поскольку сотрудничество социалистических стран носит весьма совершенный и всеобъемлющий характер, и несомненно, будет еще более углубляться в условиях взаимного невмешательства социалистических стран во внутренние дела друг друга. По этим причинам обсуждение поставленного вопроса не представляется мне опасным».
Как вам? Особенно умиляет пассаж про Финляндию, которая, едва отделившись в 1918 году, тут же выкатила РСФСР неслабые территориальные претензии и во время Гражданской войны активно пыталась оттяпать Карелию. Сахаров об этом не знал? Так какого черта рассуждать о том, о чем понятия не имеешь?
Однако именно Сахаров предложил диссидентам выход из тактического тупика. Хотя многие полагают, что генератором идей была его жена Елена Боннэр, а Сахаров выполнял роль «громкоговорителя». Идея же заключалась в следующем. Запад должен был всеми способами давить на СССР, требуя соблюдения «прав человека», то есть демократических свобод. Роль диссидентов заключалась в том, чтобы информировать западное «общественное мнение» о фактах этих нарушений. Или же самим эти факты создавать. То есть речь шла о создании «пятой колонны».
Собственно, ничего особо нового в этом не было. Так, 22 января 1967 года Владимир Буковский организовал в Москве на Пушкинской площади митинг протеста аж из двадцати человек. Это делалось исключительно ради западных корреспондентов. Другое дело, что Сахаров дал всему этому идеологическое обоснование.
Конечно, можно говорить о том, что люди искренне верили, что белый и пушистый Запад, который только и думает, что о демократизации СССР, а больше ему ничего не надо. Но тогда умственные способности господ диссидентов вызывают большое сомнение. Для сравнения. Бакунин и Ленин отлично понимали, что представляет из себя западный мир. Да, они играли в разные сомнительные игры. Но вот на чужие разведки они все-таки не работали.
А вот «демократическим» диссидентам было без разницы. В 1970 году образовался «Комитет по правам человека», который создали В. Н. Чалидзе, А. Д. Сахаров и А. Твердохлебов. Это была структура, откровенно завязанная на ЦРУ.
Данная тактика решала многие вопросы. Для нее не требовалось создавать сколько-нибудь значительных организаций. Не нужно было думать и о переправке материалов за границу – «журналисты из Лэнгли» сами придут. А радиостанции озвучат… Все это материально стимулировалось – люди из-за рубежа привозили шмотки и прочие вещи, которые можно было выгодно продать на «черном рынке».
Разумеется, эти забавы натыкались на противодействие «органов». Хотя к этому времени КГБ являлся уже достаточно разложившейся структурой – и многим офицерам было куда интереснее бороться с диссидентами, нежели ловить реальных шпионов. Кстати, сажали далеко не всех. Чаще всего ограничивались профилактической беседой или вербовали в стукачи… Конечно, кто-то оказывался за решеткой. Но таковы были правила игры. Комитетчикам надо было отчитываться, ребятам на Западе требовались новые «жертвы тоталитаризма». Так возникло то, что в биологии называется симбиозом – взаимовыгодным сосуществованием.
Стоит сказать о «карательной психиатрии». Среди либералов принято считать, что если участник диссидентского движения попал в «дурку», то это обязательно за его политические убеждения. Поверить в это может только тот, кто никогда не бывал на диссидентских сборищах. Там было полно как и откровенно ненормальных, так и людей истероидного типа. Мой знакомый психиатр, лечивший одну из участниц так называемой «хельсинской группы» (не в какой-нибудь спецпсихушке, а в обычной питерской больнице – № 3, имени Скворцова-Степанова), отзывался о своей пациентке так: «Если в организации есть подобные люди, то никаких провокаторов не надо. Они сами всё сделают». Я с этой дамой был знаком. Подтверждаю – если есть такие истерички, то на фига нужны стукачи из КГБ? Такие кадры сами всех перессорят.
Другой мой знакомый диссидент тоже посидел в дурдоме. Он был убежден, что КГБ облучал его психотропным оружием, и вел себя соответственно. После распада СССР общество «Мемориал» выбило ему квартиру как пострадавшему от политических репрессий.
В радикальных оппозиционных организациях всегда было полно людей, не очень здоровых на голову. Тем более что таких куда проще подтолкнуть на какую-нибудь «акцию протеста». Да и сама обстановка в диссидентской среде не способствовала укреплению душевного здоровья. Если там культивировался страх перед КГБ, то неудивительно, что кто-нибудь счел агентом «органов» соседского кота. (Реальный случай.)
Однако в 70-е годы у диссидентов появился новый стимул.
Игра на вылет
С начала 70-х годов одну категорию советских людей стали выпускать за границу. Речь идет о евреях, получивших возможность выехать в Израиль. Сделать это было непросто. Разрешения на выезд давались неохотно, оформлялись муторно. При этом они были обставлены рядом условий. Так, отъезжающий должен был оплатить полученное им высшее образование, а если платил алименты, то выплатить их полностью. Далеко не у всех были на это деньги. Правда, деньги могло дать Еврейское агентство для Израиля, более известное как «Сохнут» – официальная организация этого государства, занимающаяся вопросами репатриации. Точнее – деньги давали богатые евреи под гарантии «Сохнут». Но выделяла эта структура деньги далеко не всем.
Дело в том, что «Сохнут», понятное дело, был заинтересован в том, чтобы люди ехали именно в Израиль. А ведь ни для кого не являлось секретом, что очень многие из тех, кто мечтал «свалить за бугор», не стремились именно на Землю Обетованную. В 70-е годы положение Израиля было куда сложнее, чем теперь. Над ним и сейчас-то висит угроза войны, а тогда ситуация была гораздо серьезнее. Не говоря уже о постоянных терактах или о том, что тем, кто помоложе, стопроцентно светила служба в армии. В Израиле не «закосишь», там с этим делом сурово. Так что многие стремились, вырвавшись за «железный занавес», изменить маршрут следования. Например, такой случай. Один персонаж долго обхаживал деятелей из «Сохнут», однако те сильно сомневались, что он поедет в Израиль. Чем он только не клялся… Поверили. В итоге товарищ, оказавшись в Риме (при СССР прямых авиарейсов с Израилем не было), собрал пресс-конференцию, в которой заявил: в мире есть два фашистских государства – Советский Союз и Израиль, из первого он вырвался, а во второе не поедет никогда и ни за что…
Так вот, самые хитрые пытались заранее найти возможность отбыть прямо в Европу или США. Одним из этих путей был статус политического беженца. Некоторым удавалось заработать его, так сказать, на пустом месте. Но другие стали себе этот статус создавать. Как тогда шутили, на приеме в американском посольстве пятнадцать суток за пьяную драку в ресторане вырастали до пяти лет колымских лагерей. А кое-кто начал диссидентствовать. Схема была простой – надо было «засветиться» в «борьбе за права человека», «попасть под раздачу» от КГБ. На Западе поднимался шум в защиту очередной «жертвы тоталитаризма», а потом уже можно было спокойно выезжать. Главное тут было не переборщить. Ведь можно было отделаться недельной отсидкой во внутренней тюрьме на Лубянке (Литейном), где жизнь была не такая уж плохая, а можно было и отправиться на зону на куда более длительный срок.
Лучше всего было в этом деле людям, причастным к творческой среде. В ней вообще-то всегда и везде полно людей с огромными амбициями, полагающими, что их не оценили. Что уж говорить об СССР с его жесткой идеологической цензурой! Разумеется, множество таких персонажей полагало, что это их «при коммуняках» зажимают, а вот на Западе-то они себя покажут… Заметим, что подавляющее большинство не показало себя никак.
Вот эти люди и стали действовать. Благо советская идеологическая машина была уже полностью неработоспособной. А потому – дубовой и чрезвычайно предсказуемой. Так что «игра на вылет» шла по двум отработанным вариантам одного и того же сценария.
Первый вариант – «солженицынский». Требовалось переправить рукопись какого-либо произведения на Запад и суметь там ее опубликовать. Разумеется, писать надо было не о любви, а о политике. Да только вот беда – это было не очень просто. Слишком много стало умных, кто косил глазом на Запад.
Второй вариант заключался в том, чтобы пустить ту же самую рукопись в самиздат. Надо сказать, что о самиздате создано множество мифов, его называют чуть не «параллельной литературой». На самом деле подавляющее количество произведений, особенно никому не известных авторов, не расходилось дальше нескольких копий. В чем суть самизадата? К какому-то человеку попадалось то или иное нелегально ходящее произведение, он, если видел в этом смысл, по собственной воле садился за пишущую машинку, клавиатуру ЭВМ, или устанавливал штатив для фотокопирования – и начинал это произведение размножать. А если никому это делать не хотелось? Значит, путь в самиздате глох на первом этапе…
Но для «игры на вылет» это было и неважно. Не составляло особого труда, чтобы произведение оказалось в руках КГБ. Имелись ведь люди, которые с помощью сотрудничества с «органами» пытались сделать себе карьеру. И многие из них – совсем не умные. Эти персонажи бегали по периферии диссидентской среды и всех спрашивали: а не ли у вас почитать чего-нибудь эдакого? Вот им и вручали… В конце концов, не удалось с первой попытки – можно попробовать и второй раз, и третий. В итоге «органы» шли навстречу. О прогнозируемой реакции властей было уже сказано.
Причем «литературный» вариант был проще тем, что тут не требовалась даже суточная отсидка в «подвалах кровавой гэбни». Если человек был членом какого-нибудь творческого союза – его оттуда вышибали, увольняли с работы и так далее… А потом – уже по знакомому сценарию.
Но вот эмигрант оказывался на вожделенном Западе. А дальше-то что? Шумиха в СМИ, как известно, быстро утихает. И тут выяснялось, что на Западе надо работать… А ведь квалифицированные рабочие, которые всюду нужны, в эмиграцию как-то не очень и ехали. Такси водить не всем хотелось. Особенный облом ждал именно «творческих личностей». Успех Солженицына, Бродского и Довлатова был исключением. Кстати, Иосиф Бродский ответил «черной неблагодарностью» на заботу «славистов из Лэнгли». Пробили ему Нобелевскую премию, пропиарили по высшему разряду, а он… Поэт не только не делал никаких политических заявлений, он и в интервью всячески уклонялся от «диссидентских тем». Вот что он, к примеру, сказал американскому журналисту о своей ссылке:
«Вы знаете, я думаю, это даже пошло мне на пользу, потому что те два года, которые я провел в деревне, – самое лучшее время моей жизни. Я работал тогда больше, чем когда бы то ни было. Днем мне приходилось выполнять физическую работу, но поскольку это был труд в сельском хозяйстве, а не работа на заводе, существовало много периодов отдыха, когда делать нам было нечего».
В течение всей своей жизни он не пытался делать из своей ссылки трагедию и всячески избегал спекуляций на эту тему.
А ведь сколько людей истошно кричали о куда меньших репрессиях… Так мне довелось слышать одного кадра по радио «Свобода», который долго и обстоятельно рассказывал, как его вызывали для беседы в КГБ. Ничего ему там не сделали, только пальчиком погрозили. Однако надрыв был такой, будто он повествовал о своем пребывании в Бухенвальде…
А что было делать остальным? Писать то, что будут печатать русскоязычные издательства, в которых сидели ребята из НТС. О чем писать? Правильно – об ужасах советского строя. При том что далеко не все имели не только тюремный, но вообще какой-то жизненный опыт, кроме ресторана ЦДЛ. Но ведь можно красочно расписывать тотальную слежку КГБ, агенты которого сидят чуть ли не под кроватью, ну, а заодно озвучивать все слышанные при жизни слухи и сплетни, выдавая их за стопроцентную правду.
Но литературным трудом жить на Западе непросто. Впрочем, работа имелась – на уже неоднократно упоминаемых «вражьих голосах». А там, разумеется – озвучивать «генеральную линию». Ведь данные радиостанции занимались идеологической войной. А на войне выполняют приказы командования. Так что о политической послевоенной эмиграции как о самостоятельной политической силе даже говорить смешно.
То есть эмигрантов просто выталкивало в политику. Что же касается продвигаемых идей, то главным и единственным было требование «демократических свобод», которые превратились в фетиш. То есть демократия рассматривалась не как инструмент, который иногда эффективен, а иногда и наоборот (например, во время войны), а как некая сверхцель, которую необходимо достичь любой ценой. А ведь многие эмигранты в это и в самом деле верили – далеко не все люди работали на «голосах» исключительно с целью заработка. Но ведь это и неважно.
Так что данные господа совершенно спокойно относились к тому, что целью их нанимателей являлось не уничтожение коммунистического строя, а развал российской державы. Это было ясно, стоило лишь почитать выступления работы Збигнева Бжезинского, или выступления президента Рональда Рейгана. Напомню, что последний, религиозный до фанатизма человек, назвал СССР «империей зла». А что такое «империя зла» в устах верующего протестанта? Это то, что надо уничтожить любыми способами. И если вместе с населением – то и ладно. Но это господа эмигранты либо не желали видеть, либо были согласны. Рассуждения о «рабской психологии русского народа» доводилось слышать и по «вражьим голосам». Равно как и поливание грязью всей русской истории. Что уж говорить об истории Великой Отечественной войны? Все тезисы наших нынешних «стирателей белых пятен» были озвучены уже тогда. Даже Суворов-Резун ничего нового не придумал…
Всё это хорошо было видно в 90-е годы. Бывшие эмигранты с гордостью вещали: «Мы победили коммунизм!» А то, что страна оказалась в… понятно где, это неважно! Зато демократия.
Новое время, старые песни
Описывать биографию Бориса Березовского, я думаю, нет смысла. Об этом написано много статей и книг[84]. Так что отметим только факты в рамках темы этой книги. Опальный олигарх оказался в эмиграции в 2001 году и заявил о себе как о непримиримом противнике существующего в России режима. Ну, противников этого самого режима хватало и хватает. Причем выступающих с самых разных идейных позиций. Откровенно говоря, он далек от идеала. Так вот, господин Березовский выступил с критикой с «ортодоксальных» либеральный позиций. То есть, по сути, повторял то, что говорили ребята из НТС. Поскольку В. В. Путин в прошлом офицер КГБ, то получалось, что в России взяла власть «кровавая гэбня». А что нужно? Правильно. Развалить всё, что еще не развалили, и на руинах ликовать о «торжестве демократии».
Вот тут начинаются странности. Березовский уж точно неглупый человек. Для того, чтобы выбиться в олигархи, нужны определенные мозги. Те, у кого их не было, лежат на кладбищах. К примеру, меня вот водил один из бывших авторитетов (ныне – уважаемый бизнесмен) по кладбищу в Новокузнецке и показывал могилы, поясняя, кто кого и когда завалил. Это я к тому, что господин Березовский не мог не понимать: либеральное словоблудие у подавляющего большинства населения России вызывает рвотный рефлекс.
Вот что непонятно. Даже если Березовский заинтересован в развале России, то существуют разные варианты разрушительной идеологии, например, под «патриотическим» соусом, не вызывающие такого отвращения у граждан. Но вот Березовский выступил в самом непопулярном жанре. Из всех его заявлений более известны два. Первый – это тезис о том, что взрыв домов в Москве на Дубровке осуществила ФСБ. Зачем? А для того, чтобы восстановить народ против «чеченских борцов за свободу». Хотя вообще-то этим самым борцам и так не сочувствовал никто, кроме откровенно проплаченных Западом «правозащитников» и ничтожной кучки либерал-идиотов, именующей себя «творческой интеллигенцией».
Второй раз Березовский поднял шорох в 2006 году, заявив, что в течение года собирается свергнуть власть в России. Книга пишется в 2012 году – и на момент ее написания никаких серьезных сил, готовых свергнуть власть, не имеется. Что еще? Ну, да, режиссер Павел Лунгин снял в 2002-м фильм «Олигарх», в котором повествуется о честном бизнесмене, который поднимает дело «с нуля» и вынужден бороться с «кровавой гэбней». Картина, разумеется, в прокате провалилась. А что можно было ждать от такого наглого вранья? Впрочем, выбор режиссера очень показателен. Из всех фильмов Лунгина следует: наш народ – быдло, которое по своей тупости ничего не понимает.
Забавно, что некоторые представители либералов и в самом деле не представляют, до какой степени от них все устали. А вы поймите. Мы мирные люди. Но наш бронепоезд…
Приложения
Инструкция Петра I тайному советнику Толстому и капитану от гвардии Румянцеву
Курорт Спа, 10 июля 1717 г.
…Ехать им в Вену и на приватной аудиенции объявить цесарю, что мы подлинно чрез капитана Румянцева известились, что сын наш Алексей принят под протекцию цесарскую и отослан тайно в тирольский замок Эренберк, и отослан из того замка наскоро, за крепким караулом, в город Неаполь, где содержится за караулом же в крепости, чему капитан Румянцев самовидец.
Буде позволит цесарь им с сыном нашим видеться, того б ради послушал нашего родительского увещания, возвратился к нам, а мы ему тот поступок простим и примем его, паки в милость нашу, и обещаем его содержать отечески во всякой свободе и довольстве, без всякого гнева и принуждения. Буде же к тому весьма он не склонится, объявить ему именем нашим, что мы за такое преслушание предадим его клятве отеческой и церковной…
Записка Петра I судьям по делу царевича
Прошу вас, дабы истинно суд вершили, чему достойно, не флатируя[85] мне и не опасаясь того, что ежели сие дело легкого наказания достойно, и когда вы так учините осуждением, чтоб мне противно было, в том отнюдь не опасайтесь: також и не рассуждайте того, что тот суд надлежит вас учинить на моего, яко государя вашего, сына; но несмотря ка лицо сделайте правду и не погубите душ своих и моей, чтоб совести наши остались чисты и отечество безбедно.
ОФИЦИАЛЬНАЯ ВЕРСИЯ О СМЕРТИ АЛЕКСЕЯ ПЕТРОВИЧА
Узнав о приговоре, царевич впал в беспамятство. Через некоторое время отчасти в себя пришел и стал паки покаяние свое приносить и прощение у отца своего пред всеми сенаторами просить, однако рассуждение такой печальной смерти столь сильно в сердце его вкоренилось, что не мог уже в прежнее состояние и упование паки в здравие свое придти и… по сообщение пречистых таинств, скончался… 1718-го года, июня 26 числа.
А. И. Герцен. С того берега
(избранные главы)
Прощайте!
(Париж. 1 марта 1849 г.)
Наша разлука продолжится еще долго – может, всегда. Теперь я не хочу возвратиться, потом не знаю, будет ли это возможно. Вы ждали меня, ждете теперь, надобно же объяснить, в чем дело. Если я кому-нибудь повинен отчетом в моем отсутствии, в моих действиях, то это, конечно, вам, мои друзья.
Непреодолимое отвращение и сильный внутренний голос, что-то пророчащий, не позволяют мне переступить границу России, особенно теперь, когда самодержавие, озлобленное и испуганное всем, что делается в Европе, душит с удвоенным ожесточением всякое умственное движение и грубо отрезывает от освобождающегося человечества шестьдесят миллионов человек, загораживая последний свет, скудно падавший на малое число из них, своей черною, железною рукой, на которой запеклась польская кровь. Нет, друзья мои, я не могу переступить рубеж этого царства мглы, произвола, молчаливого замиранья, гибели без вести, мучений с платком во рту. Я подожду до тех пор, пока усталая власть, ослабленная безуспешными усилиями и возбужденным противудействием, не признает чего-нибудь достойным уважения в русском человеке!
Пожалуйста, не ошибитесь; не радость, не рассеяние, не отдых, ни даже личную безопасность нашел я здесь; да и не знаю, кто может находить теперь в Европе радость и отдых, – отдых во время землетрясения, радость во время отчаянной борьбы. Вы видели грусть в каждой строке моих писем; жизнь здесь очень тяжела, ядовитая злоба примешивается к любви, желчь к слезе, лихорадочное беспокойство точит весь организм. Время прежних обманов, упований миновало. Я ни во что не верю здесь, кроме в кучку людей, в небольшое число мыслей да в невозможность остановить движение; я вижу неминуемую гибель старой Европы и не жалею ничего из существующего, ни ее вершинное образование, ни ее учреждения… я ничего не люблю в этом мире, кроме того, что он преследует, ничего не уважаю, кроме того, что он казнит, и остаюсь… остаюсь страдать вдвойне, страдать от своего горя и от его горя, погибнуть, может быть, при разгроме и разрушении, к которому он несется на всех парах.
Зачем же я остаюсь? Остаюсь затем, что борьба здесь, что, несмотря на кровь и слезы, здесь разрешаются общественные вопросы, что здесь страдания болезненны, жгучи, но гласны, борьба открытая, никто не прячется. Горе побежденным, но они не побеждены прежде боя, не лишены языка прежде, чем вымолвили слово; велико насилие, но протест громок; бойцы часто идут на галеры, скованные по рукам и ногам, но с поднятой головой, с свободной речью. Где не погибло слово, там и дело еще не погибло. За эту открытую борьбу, за эту речь, за эту гласность – я остаюсь здесь; за нее я отдаю все, я вас отдаю за нее, часть своего достояния, а может, отдам и жизнь в рядах энергического меньшинства, «гонимых, но не низлагаемых».
За эту речь я переломил или, лучше сказать, заглушил на время мою кровную связь с народом, в котором находил так много отзывов на светлые и темные стороны моей души, которого песнь и язык – моя песнь и мой язык, и остаюсь с народом, в жизни которого я глубоко сочувствую одному горькому плачу пролетария и отчаянному мужеству его друзей.
Дорого мне стоило решиться… вы знаете меня… и поверите. Я заглушил внутреннюю боль, я перестрадал борьбу и решился не как негодующий юноша, а как человек, обдумавший, что делает, сколько теряет… Месяцы целые взвешивал я, колебался и, наконец, принес все на жертву:
Человеческому достоинству, Свободной речи. До последствий мне нет дела, они не в моей власти, они скорее во власти своевольного каприза, который забылся до того, что очертил произвольным циркулем не только наши слова, но и наши шаги. В моей власти было не послушаться – я и не послушался.
Повиноваться противно своему убеждению, когда есть возможность не повиноваться, – безнравственно. Страдательная покорность становится почти невозможной. Я присутствовал при двух переворотах, я слишком жил свободным человеком, чтоб снова позволить сковать себя; я испытал народные волнения, я привык к свободной речи и не могу сделаться вновь крепостным ни даже для того, чтоб страдать с вами. Если б еще надо было умерить себя для общего дела, может, силы нашлись бы; но где на сию минуту наше общее дело? У вас дома нет почвы, на которой может стоять свободный человек. Можете ли вы после этого звать?.. На борьбу – идем; на глухое мученичество, на бесплодное молчание, на повиновение – ни под каким видом. Требуйте от меня всего, но не требуйте двоедушия, не заставляйте меня снова представлять верноподданного, уважьте во мне свободу человека.
Свобода лица – величайшее дело; на ней и только на ней может вырасти действительная воля народа. В себе самом человек должен уважать свою свободу и чтить ее не менее, как в ближнем, как в целом народе. Если вы в этом убеждены, то вы согласитесь, что остаться теперь здесь – мое право, мой долг; это единственный протест, который может у нас сделать личность, эту жертву она должна принести своему человеческому достоинству. Ежели вы назовете мое удаление бегством и извините меня только вашей любовью, это будет значить, что вы еще не совершенно свободны.
Я все знаю, что можно возразить с точки зрения романтического патриотизма и цивической натянутости; но я не могу допустить этих староверческих воззрений; я их пережил, я вышел из них и именно против них борюсь. Эти подогретые остатки римских и христианских воспоминаний мешают больше всего водворению истинных понятий о свободе, – понятий здоровых, ясных, возмужалых. По счастию, в Европе нравы и долгое развитие восполняют долею нелепые теории и нелепые законы. Люди, живущие здесь, живут на почве, удобренной двумя цивилизациями; путь, пройденный их предками в продолжение двух с половиною тысячелетий, не был напрасен, много человеческого выработалось независимо от внешнего устройства и официального порядка.
В самые худшие времена европейской истории мы встречаем некоторое уважение к личности, некоторое признание независимости – некоторые права, уступаемые таланту, гению. Несмотря на всю гнусность тогдашних немецких правительств, Спинозу не послали на поселение, Лессинга не секли или не отдали в солдаты. В этом уважении не к одной материальной, но и к нравственной силе, в этом невольном признании личности – один из великих человеческих принципов европейской жизни.
В Европе никогда не считали преступником живущего за границей и изменником переселяющегося в Америку.
У нас нет ничего подобного. У нас лицо всегда было подавлено, поглощено, не стремилось даже выступить. Свободное слово у нас всегда считалось за дерзость, самобытность – за крамолу; человек пропадал в государстве, распускался в общине. Переворот Петра I заменил устарелое, помещичье управление Русью – европейским канцелярским порядком; все, что можно было переписать из шведских и немецких законодательств, все, что можно было перенести из муниципально-свободной Голландии в страну общинно-самодержавную, все было перенесено; но неписанное, нравственно обуздывавшее власть, инстинктуальное признание прав лица, прав мысли, истины не могло перейти и не перешло. Рабство у нас увеличилось с образованием; государство росло, улучшалось, но лицо не выигрывало; напротив, чем сильнее становилось государство, тем слабее лицо. Европейские формы администрации и суда, военного и гражданского устройства развились у нас в какой-то чудовищный, безвыходный деспотизм.
Если б Россия не была так пространна, если б чужеземное устройство власти не было так смутно устроено и так беспорядочно выполнено, то без преувеличения можно сказать, что в России нельзя бы было жить ни одному человеку, понимающему сколько-нибудь свое достоинство.
Избалованность власти, не встречавшей никакого противудействия, доходила несколько раз до необузданности, не имеющей ничего себе подобного ни в какой истории. Вы знаете меру ее из рассказов о поэте своего ремесла, императоре Павле. Отнимите капризное, фантастическое у Павла, и вы увидите, что он вовсе не оригинален, что принцип, вдохновлявший его, один и тот же не токмо во всех царствованиях, но в каждом губернаторе, в каждом квартальном, в каждом помещике. Опьянение самовластья овладевает всеми степенями знаменитой иерархии в четырнадцать ступеней. Во всех действиях власти, во всех отношениях высших к низшим проглядывает нахальное бесстыдство, наглое хвастовство своей безответственностью, оскорбительное сознание, что лицо все вынесет: тройной набор, закон о заграничных видах, исправительные розги в инженерном институте. Так, как Малороссия вынесла крепостное состояние в XVIII веке; так, как вся Русь, наконец, поверила, что людей можно продавать и перепродавать, и никогда никто не спросил, на каком законном основании все это делается, – ни даже те, которых продавали. Власть у нас увереннее в себе, свободнее, нежели в Турции, нежели в Персии, ее ничего не останавливает, никакое прошедшее; от своего она отказалась, до европейского ей дела нет; народность она не уважает, общечеловеческой образованности не знает, с настоящим – она борется. Прежде, по крайней мере, правительство стыдилось соседей, училось у них, теперь оно считает себя призванным служить примером для всех притеснителей; теперь оно поучает.
Мы с вами видели самое страшное развитие императорства. Мы выросли под террором, под черными крыльями тайной полиции, в ее когтях; мы изуродовались под безнадежным гнетом и уцелели кой-как. Но не мало ли этого? не пора ли развязать себе руки и слово для действия, для примера, не пора ли разбудить дремлющее сознание народа? А разве можно будить, говоря шепотом, дальними намеками, когда крик и прямое слово едва слышны? Открытые, откровенные действия необходимы; 14-е декабря так сильно потрясло всю молодую Русь оттого, что оно было на Исаакиевской площади. Теперь не токмо площадь, но книга, кафедра – все стало невозможно в России. Остается личный труд в тиши или личный протест издали.
Я остаюсь здесь не только потому, что мне противно, переезжая через границу, снова надеть колодки, но для того, чтоб работать. Жить сложа руки можно везде; здесь мне нет другого дела, кроме нашего дела.
Кто больше двадцати лет проносил в груди своей одну мысль, кто страдал за нее и жил ею, скитался по тюрьмам и ссылкам, кто ею приобрел лучшие минуты жизни, самые светлые встречи, тот ее не оставит, тот ее не приведет в зависимость внешней необходимости и географическому градусу широты и долготы. Совсем напротив, я здесь полезнее, я здесь бесцензурная речь ваша, ваш свободный орган, ваш случайный представитель.
Все это кажется новым и странным только нам, в сущности, тут ничего нет беспримерного. Во всех странах, при начале переворота, когда мысль еще слаба, а материальная власть необузданна, люди преданные и деятельные отъезжали, их свободная речь раздавалась издали, и самое это издали придавало словам их силу и власть, потому что за словами виднелись действия, жертвы. Мощь их речей росла с расстоянием, как сила вержения растет в камне, пущенном с высокой башни. Эмиграция – первый признак приближающегося переворота.
Для русских за границей есть еще другое дело. Пора действительно знакомить Европу с Русью. Европа нас не знает; она знает наше правительство, наш фасад и больше ничего; для этого знакомства обстоятельства превосходны, ей теперь как-то не идет гордиться и величаво завертываться в мантию пренебрегающего незнания; Европе не к лицу das vornehme Ignorieren (высокомерное игнорирование (нем.)) России с тех пор, как она испытала мещанское самодержавие и алжирских казаков, с тех пор, как от Дуная до Атлантического океана она побывала в осадном положении, с тех пор, как тюрьмы, галеры полны гонимых за убеждения… Пусть она узнает ближе народ, которого отроческую силу она оценила в бое, где он остался победителем; расскажем ей об этом мощном и неразгаданном народе, который втихомолку образовал государство в шестьдесят миллионов, который так крепко и удивительно разросся, не утратив общинного начала, и первый перенес его через начальные перевороты государственного развития; об народе, который как-то чудно умел сохранить себя под игом монгольских орд и немецких бюрократов, под капральской палкой казарменной дисциплины и под позорным кнутом татарским; который сохранил величавые черты, живой ум и широкий разгул богатой натуры под гнетом крепостного состояния и в ответ на царский приказ образоваться – ответил через сто лет громадным явлением Пушкина. Пусть узнают европейцы своего соседа, они его только боятся, надобно им знать, чего они боятся.
До сих пор мы были непростительно скромны и, сознавая свое тяжкое положение бесправия, забывали все хорошее, полное надежд и развития, что представляет наша народная жизнь. Мы дождались немца для того, чтоб рекомендоваться Европе. – Не стыдно ли?
Успею ли я что сделать?.. Не знаю, надеюсь! Итак, прощайте, друзья, надолго… давайте ваши руки, вашу помощь, мне нужно и то и другое. А там кто знает, чего мы не видали в последнее время! Быть может, и не так далек, как кажется, тот день, в который мы соберемся, как бывало, в Москве и безбоязненно сдвинем наши чаши при крике: «За Русь и святую волю!»
Сердце отказывается верить, что этот день не придет, замирает при мысли вечной разлуки. Будто я не увижу эти улицы, по которым я так часто ходил, полный юношеских мечтаний; эти домы, так сроднившиеся с воспоминаниями, наши русские деревни, наших крестьян, которых я вспоминал с любовью на самом юге Италии?.. Не может быть! – Ну, а если? – Тогда я завещаю мой тост моим детям и, умирая на чужбине, сохраню веру в будущность русского народа и благословлю его из дали моей добровольной ссылки!
С. Г. Нечаев. Катехизис революционера
Отношение революционера к самому себе
1. Революционер – человек обреченный. У него нет ни своих интересов, ни дел, ни чувств, ни привязанностей, ни собственности, ни даже имени. Все в нем поглощено единственным исключительным интересом, единою мыслью, единою страстью – революцией.
2. Он в глубине своего существа не на словах только, а на деле разорвал всякую связь с гражданским порядком и со всем образованным миром и со всеми законами, приличиями, общепринятыми условиями, нравственностью этого мира. Он для него – враг беспощадный, и если он продолжает жить в нем, то только для того, чтобы его вернее разрушить.
3. Революционер презирает всякое доктринерство и отказывается от мирной науки, предоставляя ее будущим поколениям. Он знает только одну науку, науку разрушения. Для этого, и только для этого, он изучает теперь механику, физику, химию, пожалуй, медицину. Для этого изучает он денно и нощно живую науку людей, характеров, положений и всех условий настоящего общественного строя, во всех возможных слоях. Цель же одна – наискорейшее и наивернейшее разрушение этого поганого строя.
4. Он презирает общественное мнение. Он презирает и ненавидит во всех ее побуждениях и проявлениях нынешнюю общественную нравственность. Нравственно для него все, что способствует торжеству революции.
5. Революционер – человек обреченный. Беспощадный для государства и вообще для всего сословно-образованного общества, он и от них не должен ждать для себя никакой пощады. Между ними и им существует или тайная, или явная, но непрерывная и не примиримая война не на жизнь, а на смерть. Он каждый день должен быть готов к смерти. Он должен приучить себя выдерживать пытки.
6. Суровый для себя, он должен быть суровым и для других. Все нежные, изнеживающие чувства родства, дружбы, любви, благодарности и даже самой чести должны быть задавлены в нем единою холодною страстью революционного дела. Для него существует только одна нега, одно утешение, вознаграждение и удовлетворение – успех революции. Денно и нощно должна быть у него одна мысль, одна цель – беспощадное разрушение. Стремясь хладнокровно и неутомимо к этой цели, он должен быть всегда готов и сам погибнуть и погубить своими руками все, что мешает ее достижению.
7. Природа настоящего революционера исключает всякий романтизм, всякую чувствительность, восторженность и увлечение. Она исключает даже личную ненависть и мщение. Революционная страсть, став в нем обыденностью, ежеминутностью, должна соединиться с холодным расчетом. Всегда и везде он должен быть не то, к чему его побуждают влечения личные, а то, что предписывает ему общий интерес революции.
Отношение революционера к товарищам по революции 8. Другом и милым человеком для революционера может быть только человек, заявивший себя на деле таким же революционером, как и он сам. Мера дружбы, преданности и прочих обязанностей в отношении к такому товарищу определяется единственно степенью полезности в деле всеразрушительной практической революции.
9. О солидарности революционеров и говорить нечего. В ней вся сила революционного дела. Товарищи-революционеры, стоящие на одинаковой степени революционного понимания и страсти, должны, по возможности, обсуждать все крупные дела вместе и решать их единодушно. В исполнении таким образом решенного плана каждый должен рассчитывать, по возможности, на себя. В выполнении ряда разрушительных действий каждый должен делать сам и прибегать к совету и помощи товарищей только тогда, когда это для успеха необходимо.
10. У каждого товарища должно быть под рукой несколько революционеров второго и третьего разрядов, то есть не совсем посвященных. На них он должен смотреть, как на часть общего революционного капитала, отданного в его распоряжение. Он должен экономически тратить свою часть капитала, стараясь всегда извлечь из него наибольшую пользу. На себя он смотрит как на капитал, обреченный на трату для торжества революционного дела, только как на такой капитал, которым он сам и один, без согласия всего товарищества вполне посвященных, распоряжаться не может.
11. Когда товарищ попадает в беду, решая вопрос, спасать его или нет, революционер должен соображаться не с какими-нибудь личными чувствами, но только с пользою революционного дела. Поэтому он должен взвесить пользу, приносимую товарищем – с одной стороны, а с другой – трату революционных сил, потребных на его избавление, и на которую сторону перетянет, так и должен решить.
12. Принятие нового члена, заявившего о себе не на словах, а на деле, в товарищество не может быть решено иначе, как единодушно.
Отношение революционера к обществу
13. Революционер вступает в государственный, сословный и так называемый образованный мир и живет в нем только с целью его полнейшего, скорейшего разрушения. Он не революционер, если ему чего-нибудь жаль в этом мире, если он может остановиться перед истреблением положения, отношения или какого-нибудь человека, принадлежащего к этому миру, в котором – всё и все должны быть ему ненавистны. Тем хуже для него, если у него есть в нем родственные, дружеские или любовные отношения – он не революционер, если они могут остановить его руку.
14. С целью беспощадного разрушения революционер может, и даже часто должен, жить в обществе, притворясь совсем не тем, что он есть. Революционеры должны проникнуть всюду, во все слои, высшие и средние, в купеческую лавку, в церковь, в барский дом, в мир бюрократический, военный, в литературу, в третье отделение и даже в Зимний дворец.
15. Все это поганое общество должно быть раздроблено на несколько категорий. Первая категория – неотлагаемо осужденных на смерть. Да будет составлен товариществом список таких осужденных по порядку их относительной зловредности для успеха революционного дела, так, чтобы предыдущие нумера убрались прежде последующих.
16. При составлении такого списка и для установления вышереченого порядка должно руководствоваться отнюдь не личным злодейством человека, ни даже ненавистью, возбуждаемой им в то вариществе или в народе. Это злодейство и эта ненависть могут быть даже отчасти… полезными, способствуя к возбуждению народного бунта. Должно руководствоваться мерою пользы, которая должна произойти от его смерти для революционного дела. Итак, прежде всего, должны быть уничтожены люди, особенно вредные для революционной организации, и такие, внезапная и насильственная смерть которых может навести наибольший страх на правительство, и, лишив его умных и энергичных деятелей, потрясти его силу.
17. Вторая категория должна состоять именно из тех людей, которым даруют только временно жизнь, дабы они рядом зверских поступков довели народ до неотвратимого бунта.
18. К третьей категории принадлежит множество высокопоставленных скотов или личностей, не отличающихся ни особенным умом и энергиею, но пользующихся по положению богатством, связями, влиянием и силою. Надо их эксплуатировать всевозможными манерами и путями: опутать их, сбить их с толку, и, овладев, по возможности, их грязными тайнами, сделать их своими рабами. Их власть, связи, богатство и сила сделаются, таким образом, неистощимой сокровищницей и сильной помощью для разных революционных предприятий.
19. Четвертая категория состоит из государственных честолюбцев и либералов с разными оттенками. С ними можно конспирировать по их программам, делая вид, что слепо следуешь за ними, а между тем прибрать их в руки, овладеть всеми их тайнами, скомпрометировать их донельзя, так, чтоб возврат был для них невозможен, и их руками и мутить государство.
20. Пятая категория – доктринеры, конспираторы и революционеры в праздно-глаголющих кружках и на бумаге. Их надо беспрестанно толкать и тянуть вперед, в практичные головоломные занятия, результатом которых будет бесследная гибель большинства и настоящая революционная выработка немногих.
21. Шестая и важная категория – женщины, которых должно разделить на три главных разряда. Одни – пустые, обессмысленные и бездушные, которыми можно пользоваться, как третьей и четвертой категорией мужчин;
Другие – горячие, преданные, способные, но не наши, потому что не доработались еще до настоящего бесфразного и фактического революционного понимания. Их должно употреблять как мужчин пятой категории. Наконец, женщины совсем наши, то есть вполне посвященные и принявшие всецело нашу программу. Они нам товарищи. Мы должны смотреть на них как на драгоценнейшее сокровище наше, без помощи которых нам обойтись невозможно.
Отношение товарищества к народу
22. У товарищества нет другой цели, кроме полнейшего освобождения и счастья народа, то есть чернорабочего люда. Но убежденные в том, что это освобождение и достижение этого счастья возможно только путем всесокрушающей народной революции, товарищество всеми силами и средствами будет способствовать развитию и разобщению тех бед и тех зол, которые должны вывести, наконец, народ из терпения и побудить его к поголовному восстанию.
23. Под революциею народною товарищество разумеет не регламентированное движение по западному классическому образцу – движение, которое, всегда останавливаясь перед собственностью и перед традициями общественных порядков так называемой цивилизации и нравственности, до сих пор ограничивалось везде низвержением одной политической формы для замещения ее другою и стремилось создать так называемое революционное государство. Спасительной для народа может быть только та революция, которая уничтожит в корне всякую государственность и истребит все государственные традиции, порядки и классы в России.
24. Товарищество поэтому не намерено навязывать народу какую бы то ни было организацию сверху. Будущая организация, без сомнения вырабатывается из народного движения и жизни. Но это – дело будущих поколении. Наше дело – страстное, полное, повсеместное и беспощадное разрушение.
25. Поэтому, сближаясь с народом, мы прежде всего должны соединиться с теми элементами народной жизни, которые со времени основания московской государственной силы не переставали протестовать не на словах, а на деле против всего, что прямо или косвенно связано с государством: против дворянства, против чиновничества/против попов, против гильдейского мира и против кулака-мироеда. Соединимся с лихим разбойничьим миром, этим истинным и единственным революционером в России.
26. Сплотить этот мир в одну непобедимую, всесокрушающую силу – вот вся наша организация, конспирация, задача.
Программа Российской Социал-Демократической Рабочей Партии, принятая на втором съезде партии
Paзвитие обмена установило такую тесную связь между всеми народами цивилизованного мира, что великое освободительное движение пролетариата должно было стать и давно уже стало международным…
Считая себя одним из отрядов всемирной армии пролетариата, российская социал-демократия преследует ту же конечную цель, к которой стремятся социал-демократы всех других стран…
Эта конечная цель определяется характером современного буржуазного общества и ходом его развития…
Главную особенность такого общества составляет товарное производство на основе капиталистических производственных отношений, при которых самая важная и значительная часть средств производства и обращения товаров принадлежит небольшому по своей численности классу лиц, между тем как огромное большинство населения состоит из пролетариев и полупролетариев, вынужденных своим экономическим положением постоянно или периодически продавать свою рабочую силу, т. е. поступать в наемники к капиталистам и своим трудом создавать доход высших классов общества…
Область господства капиталистических производственных отношений все более и более расширяется по мере того, как постоянное усовершенствование техники, увеличивая хозяйственное значение крупных предприятий, ведет к вытеснению мелких самостоятельных производителей, превращая часть их в пролетариев, суживая роль остальных в общественно-экономической жизни и местами ставя их в более или менее полную, более или менее явную, более или менее тяжелую зависимость от капитала…
Тот же технический прогресс дает, кроме того, предпринимателям возможность все в больших размерах применять женский и детский труд в процессе производства и обращения товаров. А так как, с другой стороны, он приводит к относительному уменьшению потребности предпринимателей в живом труде рабочих, то спрос на рабочую силу необходимо отстает от ее предложения, вследствие чего увеличивается зависимость наемного труда от капитала и повышается уровень его эксплоатации…
Такое положение дел внутри буржуазных стран и постоянно обостряющееся взаимное их соперничество на всемирном рынке делают все более и более затруднительным сбыт товаров, производимых в постоянно возрастающем количестве. Перепроизводство, проявляющееся в более или менее продолжительные периоды промышленного застоя, представляет собою неизбежное следствие развития производительных сил в буржуазном обществе. Кризисы и периоды промышленного застоя, в свою очередь, еще более разоряют мелких производителей, еще более увеличивают зависимость наемного труда от капитала, еще быстрее ведут к относительному, а иногда и к абсолютному ухудшению положения рабочего класса…
Таким образом, усовершенствование техники, означающее увеличение производительности труда и рост общественного богатства, обусловливает собою в буржуазном обществе возрастание общественного неравенства, увеличение расстояния между имущими и неимущими и рост необеспеченности существования, безработицы и разного рода лишений для все более широких слоев трудящихся масс…
Но по мере того, как растут и развиваются все эти противоречия, свойственные буржуазному обществу, растет также и недовольство трудящейся и эксплоатируемой массы существующим порядком вещей, растет число и сплоченность пролетариев и обостряется борьба их с их эксплоататорами. В то же время усовершенствование техники, концентрируя средства производства и обращения и обобществляя процесс труда в капиталистических предприятиях, все быстрее и быстрее создает материальную возможность замены капиталистических производственных отношений социалистическими, т. е. той социальной революции, которая представляет собою конечную цель всей деятельности между народной социал-демократии, как сознательной выразительницы классового движения пролетариата…
Заменив частную собственность на средства производства и обращения общественною и введя планомерную организацию общественно-производительного процесса для обеспечения благосостояния и всестороннего развития всех членов общества, социальная революция пролетариата уничтожит деление общества на классы и тем освободит все угнетенное человечество, так как положит конец всем видам эксплоатации одной части общества другою…
Необходимое условие этой социальной революции составляет диктатура пролетариата, т. е. завоевание пролетариатом такой политической власти, которая позволит ему подавить всякое сопротивление эксплоататоров…
Ставя себе задачу сделать пролетариат способным выполнить свою великую историческую миссию, между народная социал-демократия организует его в самостоятельную политическую партию, противостоящую всем буржуазным партиям, руководит всеми проявлениями классовой борьбы, разоблачает перед ним непримиримую противоположность интересов эксплуататоров интересам эксплоатируемых и выясняет ему историческое значение и необходимые условия предстоящей социальной революции. Вместе с тем, она обнаруживает перед всей остальной трудящейся и эксплуатируемой массой безнадежность ее положения в капиталистическом обществе и необходимость социальной революции в интересах ее собственного освобождения от гнета капитала. Партия рабочего класса, социал-демократия, зовет в свои ряды все слои трудящегося и эксплоатируемого населения, поскольку они переходят на точку зрения пролетариата. (Изложенная выше часть социал-демократической программы, указывающая главную цель, к которой партия стремится, как к своему идеалу, носит название «программы максимум». – А. Щ.)
На пути к их общей конечной цели, обусловлен ной господством капиталистического способа производства во всем цивилизованном мире, социал-демократы разных стран вынуждены ставить себе неодинаковые ближайшие задачи как потому, что этот способ не везде развит в одинаковой степени, так и потому, что его развитие в разных странах совершается в различной социально-политической обстановке…
В России, где капитализм уже стал господствующим способом производства, сохранились еще очень многочисленные остатки нашего старого докапиталистического порядка, который основывался на закрепощении трудящихся масс помещикам, государству или главе государства. В сильнейшей степени препятствуя экономическому прогрессу, эти остатки не допускают всестороннего развития классовой борьбы пролетариата, содействуют сохранению и усилению самых варварских форм эксплоатации многомиллионного крестьянства государством и имущими классами и держат в темноте и бесправии весь народ…
Самым значительным из всех этих пережитков и самым могучим оплотом всего этого варварства является царское самодержавие. По самой природе своей оно враждебно всякому общественному движению и не может не быть злейшим противником всех освободительных стремлений пролетариата…
Поэтому Российская Социал-Демократическая Рабочая Партия ставит своей ближайшей политической задачей низвержение царского самодержавия и замену его демократической республикой, конституция которой обеспечивала бы:
(Эта часть программы, намечающая ближайшие задачи партии, носит название «программы-минимум». – А. Щ.)
1) Самодержавие народа, т. е. сосредоточение всей верховной государственной власти в руках законодательного собрания, составленного из представителей на рода и образующего одну палату.
2) Всеобщее, равное и прямое избирательное право при выборах как в законодательное собрание, так и во все местные органы самоуправления для всех граждан и гражданок, достигших 20 лет; тайное голосование при выборах; право каждого избирателя быть избранным во все представительные учреждения; двухгодичные парламенты; жалование народным представителям.
3) Широкое местное самоуправление; областное самоуправление для тех местностей, которые отличаются особыми бытовыми условиями и составом населения.
4) Неприкосновенность личности и жилища.
5) Неограниченную свободу совести, слова, печати, собраний, стачек и союзов.
6) Свободу передвижения и промыслов.
7) Уничтожение сословий и полную равноправность всех граждан независимо от пола, религии, расы и национальности.
8) Право населения получать образование на родном языке, обеспечиваемое созданием на счет государства и органов самоуправления необходимых для этого школ; право каждого гражданина объяснятся на родном языке и на собраниях; введение родного языка наравне с государственным во всех местных общественных и государственных учреждениях.
9) Право на самоопределение за всеми нациями, входящими в состав государства.
10) Право каждого лица преследовать в обычном порядке перед судом присяжных всякого чиновника.
11) Выборность судей народом.
12) Замену постоянного войска всеобщим вооружением народа. 13) Отделение церкви от государства и школы от церкви.
14) Даровое и обязательное общее и профессиональное образование для всех детей обоего пола до 16 лет; снабжение бедных детей пищей, одеждой и учебными пособиями за счет государства…
Как основного условия демократизации нашего государственного хозяйства, Российская Социал-Демократическая Рабочая Партия требует: отмены всех косвенных налогов и установления прогрессивного налога на доходы и наследства…
В интересах охраны рабочего класса от физического и нравственного вырождения, а также и в интересах развития его способности к освободитель ной борьбе, партия требует:
1. Ограничения рабочего дня восемью часами в сутки для всех наемных рабочих.
2. Установления законом еженедельного отдыха, непрерывно продолжающегося не менее 42 часов, для наемных рабочих обоего пола во всех отраслях народного хозяйства.
3. Полного запрещения сверхурочных работ.
4. Воспрещения ночного труда (от 9 часов вечера до 6 часов утра) во всех отраслях народного хозяйства, за исключением тех, где он безусловно необходим по техническим соображениям, одобренным рабочими организациями.
5. Воспрещения предпринимателям пользоваться трудом детей в школьном возрасте (до 16 лет) и ограничения рабочего времени подростков (16‒18 лет) 6-ю часами.
6. Воспрещения женского труда в тех отраслях, где он вреден для женского организма; освобождения женщин от работы в течение 4-х недель и до 6-ти недель после родов, с сохранением заработной платы в обычном размере за все это время.
7. Устройства при всех заводах, фабриках и других предприятиях, где работают женщины, яслей для грудных и малолетних детей; освобождения женщин, кормящих ребенка, от работы не реже, чем через три часа на время не менее, чем на полчаса.
8. Государственного страхования рабочих на случай старости и полной или частичной потери способности к труду за счет специального фонда, составленного путем особого налога на капиталистов.
9. Воспрещая выдачи заработной платы товарами; установления еженедельного срока расплаты деньгами по всем без исключения договорам о найме рабочих и выдачи заработка в рабочее время.
10. Запрещения предпринимателям производить де нежные вычеты из заработной платы, по какому бы поводу и для какого бы назначения они ни делались (штрафы, браковка и проч.).
11. Назначения достаточного количества фабричных инспекторов во всех отраслях народного хозяйства и распространения надзора фабричной инспекции на все предприятия, употребляющие наемный труд, не исключая казенных (труд домашней прислуги входит также в сферу этого надзора); назначения инспектрис в тех отраслях, где применяется женский труд; участия выбранных рабочими и оплаченных государством представителей в надзор за исполнением фабричных законов, а также за составлением расценков, приемкой и браковкой материала и результатов работы.
12. Надзора органов местного самоуправления, с участием выборных от рабочих, за санитарным состоянием жилых помещений, отводимых рабочим предпринимателями, равно как за внутренним распорядком этих помещений и за условиями отдачи их в наймы, – в целях ограждения наемных рабочих от вмешательства предпринимателей в жизнь и деятельность их, как частных лиц и граждан.
13. Учреждения правильно организованного санитарного надзора во всех предприятиях, употребляющих наемный труд; при полной независимости всей врачебно-санитарной организации от предпринимателей, бесплатной медицинской помощи для рабочих за счет предпринимателей, с сохранением содержания во время болезни.
14. Установления уголовной ответственности нанимателей за нарушение законов об охране труда.
15. Учреждения во всех отраслях народного хозяйства промысловых судов, составленных поровну из представителей от рабочих и предпринимателей.
16. Возложения на органы местного самоуправления обязанности учредить посреднические конторы по найму местных и пришлых рабочих (биржи труда) во всех отраслях производства с участием в их управлении представителей от рабочих организаций…
В целях же устранения остатков крепостного порядка, которые тяжелым гнетом лежат непосредственно на крестьянах, и в интересах свободного развития классовой борьбы в деревне партия требует прежде всего:
1. Отмены выкупных и оброчных платежей, а также всяких повинностей, падающих в настоящее время на крестьянство, как на податное сословие.
2. Отмены всех законов, стесняющих крестьянина в распоряжении его землей.
3. Возвращения крестьянам денежных сумм, взятых с них в форме выкупных и оброчных платежей; конфискации с этой целью монастырских и церковных имуществ, а также имений удельных, кабинетских и принадлежащих лицам царской фамилии, а равно обложения особым налогом земель землевладельцев-дворян, воспользовавшихся выкупной ссудой; обращения сумм, добытых этим путем, в особый народный фонд для культурных и благотворительных нужд сельских обществ.
4. Учреждения крестьянских комитетов: а) для возвращения сельским обществам (посредством экспроприации или – в том
случае, если земли переходили из рук в руки, выкупа государством за счет крупного дворянского землевладения) тех земель, которые отрезаны у крестьян при уничтожении крепостного права и служат в руках помещиков орудием для их закабаления; б) для передачи в собственность крестьян на Кавказе тех земель, которыми они пользуются, как временно-обязанные хизаны и проч.; в) для устранения остатков крепостных отношений, уцелевших на Урале, на Алтае, в Западном Крае и в других областях государства.
5. Предоставления судам права понижать непомерно высокие арендные платы и объявлять недействительными сделки, имеющие кабальный характер…
Стремясь к достижению своих ближайших целей, Российская Социал-Демократическая Рабочая Партия поддерживает всякое оппозиционное и революционное движение, направленное против существующего в России общественного и политического порядка; решительно отвергая в то же время все те реформаторские проекты, которые связаны с каким бы то ни было расширением или упрочением полицейско-чиновничьей опеки над трудящимся классом….
Со своей стороны, Российская Социал-Демократическая Рабочая Партия твердо убеждена в том, что полное, последовательное и прочное осуществление указанных политических и социальных преобразований достижимо лишь путем низвержения самодержавия и созыва учредительного собрания, свободно избранного всем народом. (Приведенная программа, за исключением пяти пунктов, касающихся крестьянства, остается неизменной до настоящего времени. – А. Щ.)
Часть же, касающаяся крестьянства, на IV Объединительном съезде заменена новой «аграрной программой», которая приведена полностью в главе VII, в резолюциях съезда.
Б. Савинков. Почему я признал Советскую власть?
Почему я признал Советскую власть?.. Одни объясняют мое признание «неискренностью», другие «авантюризмом», третьи желанием спасти свою жизнь… Эти соображения были мне чужды. Правда заключается в следующем.
Я боролся с большевиками с октября 1917 г. Мне пришлось быть в первом бою, у Пулкова и в последнем, у Мозыря. Мне пришлось участвовать в белом движении, а также в зеленом. Мне пришлось заниматься подпольной работой и подготовлять покушения. Исчерпав все средства борьбы, я понял, что побежден. Но признать себя побежденным еще не значит признать Советскую власть. Я признал эту власть. Какие были к тому причины?
После октябрьского переворота многие думали, что обязанность каждого русского бороться с большевиками. Почему? Потому что большевики разогнали Учредительное собрание; потому что они заключили мир, потому что, свергнув Временное правительство, они расчистили дорогу для монархистов; потому что, расстреливая, убивая и «грабя награбленное», они проявили неслыханную жестокость. На белой стороне честность, верность России, порядок и уважение к закону, на красной – измена, буйство, обман и пренебрежение к элементарным правам человека. Так и я думал тогда.
Кто верит теперь в Учредительное собрание? Кто осуждает заключенный большевиками мир? Кто думает, что октябрьский переворот расчистил дорогу царю? Кто не знает, что расстреливали, убивали и грабили не только большевики, но и мы? Наконец, кому же не ясно, что мы не были «рыцарями в белых одеждах», – что мы виноваты именно в том, в чем обвиняли большевиков?
Сказанное выше не требует доказательств. И если бы дело шло только об этих, второстепенных, причинах, мы, конечно, давно бы сложили оружие и признали Советскую власть. Но мы русские. Мы любим Россию, т. е. русский народ. Мы спрашиваем, с кем же этот народ? Не захватчики ли власти большевики? Не разоряют ли они родину? Не приносят ли они в жертву Россию Коммунистическому Интернационалу? И где завоеванная Февральской революцией свобода?
На три последних вопроса ответить нетрудно. Возьмите цифры. Сравните посевную площадь за 1916, 1922 и 1923 гг. Сравните продукцию угля, нефти, металлургии и хлопчатой бумаги за 1922 г. и первую половину 1924 г. Сравните производительность труда, товарооборот, заработную плату и транспорт за тот же период времени. Сравните, конечно, на основании проверенных данных. К каким выводам вы придете? Да, Россия разорена войной и величайшей из революций. Да, чтобы поднять ее благосостояние, необходима напряженная и длительная работа. Но большевики уже приступили к этой работе, и страна поддержала их. Лучший пример – Донбасс. Почему же предполагать, что белые работали бы быстрее? Мы ведь знаем, как «восстанавливались» Юг и Сибирь. Нет, возлагать надежды на белых, на эмиграцию, все равно что тешить себя легендой – легендой о полном финансовом и экономическом банкротстве большевиков. Главные затруднения уже позади. Власть, которая выдержала блокаду, гражданскую войну и поволжский голод – жизнеспособная и крепкая власть. Власть, которая создала армию, разрешила сложнейший национальный вопрос и защищает русские интересы в Европе – русская, заслуживающая доверия власть. О разорении страны уже не может быть речи. Речь идет о восстановлении ее. Признаем нашу ошибку. Или мы можем мыслить современное государство только с помещиками и крупной буржуазией? Или нам снова нужны варяги, чтобы «править и володеть» Россией… «править» на фабриках и «володеть» в лесах и полях?
Я не коммунист, но и не защитник имущих классов. Я думаю о России, и только о ней. При царе Россия была сильна, – и стала жандармом Европы. Советская власть, укрепившись, объединила в равноправный союз народы бывшей Российской империи. Она стремится к усилению и процветанию СССР. Пусть во имя Коммунистического Интернационала. Значит ли это, что Россия приносится ему в жертву? Нет, это значит, что в глазах миллионов русских людей вчерашний жандарм, Россия, станет завтра освободительницей народов. Для меня достаточно восстановления ее. Но меня спросят: как же восстанавливать без свободы? Я на это отвечу: а, если бы белые победили, разве бы не было диктатуры? Я предпочитаю диктатуру рабочего класса диктатуре ничему не научившихся генералов. Рабочий класс кровно связан с крестьянством. А генералы? С «третьим» и «пятым» снопом. Мы это видели на примерах.
Все это общеизвестно. Общеизвестно в России, но гораздо менее известно за рубежом. Эмиграция живет испугом – воспоминанием о расстрелах и нищете. Испуг – советчик плохой. Как забыть о революционном развале? Как поверить в государственное строительство рабочего класса, в строительство без на мель выброшенной бур жуазии? Ведь, по эмигрантскому мнению, восстанавливать государство, значит вернуться к капитализму… Но, даже поверив в творческие силы народа, неизбежно ли признать Советскую власть? Не всякое правительство идет навстречу народу, еще реже оно неразрывно спаяно с ним. И при царе народ создавал и производил. И при царе очень медленно, но поднималось благосостояние страны. Однако царь был врагом. Он был, в частности, врагом и моим. Его власть я не признавал никогда и признать бы не мог. А Советской власти я подчинился. Подчинился не потому, что большевики восстанавливают Россию, и не потому, что Россия – одно, а Коммунистический Интернационал – другое, и не потому, что диктатура рабочего класса, конечно, лучше диктатуры буржуазии. Еще раз, почему?
Я сказал, что признать себя побежденным еще не значит признать Советскую власть. Если бы был побежден только я, если бы был разгромлен только «Союз защиты Родины и свободы», я был бы вынужден прийти к заключению, что лично я не способен к борьбе. Но мы все побеждены Советской властью. Побеждены и белые, и зеленые, и беспартийные, и эсеры, и кадеты, и меньшевики. Побеждены и в Москве, и в Белоруссии, и на Украине, и в Сибири, и на Кавказе. Побеждены в боях, в подпольной работе, в тайных заговорах и в открытых восстаниях. Побеждены не только физически – насильственной эмиграцией, но и душевно – сомнением в нашей еще вчера непререкаемой правоте. Перед каждым из нас встает один и тот же вопрос: где причина наших бедствий и поражений? В тылах? Но и у красных были тылы. В воровстве, в грабежах, в убийствах? Но и у красных вначале были грабительство и разбой. В бездарности, в неразумии? Но ведь не боги горшки обжигают… На нашей стороне был «цвет» военных людей, и «цвет» ученого мира, и «цвет» общественности, и «цвет» дипломатии. По крайней мере, мы искренно думали так. Однако красный командир из рабочих победил стратегов Генерального штаба. Однако крестьянин, член РКП, лучше понял смысл совершающихся событий, чем заслуженные и прославленные профессора. Однако рядовой партийный работник ближе подошел к трудовому народу, чем патентованные народолюбцы. Однако советские дипломаты оказались сильнее и тверже многоопытных российских послов. Прошло семь лет. Мы распылены. Мы живые трупы. А Советская власть крепнет с часу на час.
Больше года назад, за границей, я задумался над этим явлением. Больше года назад я сказал себе, что причина его должна быть простой и глубокой. Признаем снова нашу ошибку. Мы верили в октябре и потом долгих семь лет, что большевики – захватчики власти, что благодаря безволию Временного правительства горсть отважных людей овладела Москвой и что жизни им – один день. Мы верили, что русский народ, рабочие и крестьяне, с нами – с интеллигентской или, как принято говорить, мелкобуржуазною демократией. В этой вере было оправдание нашей борьбы… Что же? Не испугаемся правды. Пора оставить миф о белом яблоке с красною оболочкой. Яблоко красно внутри. Старое умерло. Народилась новая жизнь. Тому свидетельство миллион комсомольцев. Рабочие и крестьяне поддерживают свою, рабочую и крестьянскую, Советскую власть.
Воля народа – закон. Это завещали Радищев и Пестель, Перовская и Егор Сазонов. Прав или не прав мой народ, я – только покорный его слуга. Ему служу и ему подчиняюсь. И каждый, кто любит Россию, не может иначе рассуждать.
Когда при царе я ждал казни, я был спокоен. Я знал – я послужил, как умел, народу: народ со мной и против царя. Когда теперь я ожидал неминуемого расстрела, меня тревожили те же сомнения, что и год назад, за границей: а что, если русские рабочие и крестьяне меня не поймут? А что, если я для них враг, враг России? А что, если, борясь против красных, я, в невольном грехе, боролся с кем? С моим, родным мне, народом.
С этой мыслью тяжело умирать. С этой мыслью тяжело жить. И именно потому, что народ не с нами, а с Советскою властью, и именно потому, что я, русский, знаю только один закон – волю русских крестьян и рабочих, я говорю так, чтобы слышали все: довольно крови и слез; довольно ошибок в заблуждений; кто любит русский народ, тот должен подчиниться ему и безоговорочно признать Советскую власть.
Есть еще одно обстоятельство. Оно повелительно диктует признание Советской власти. Я говорю о связи с иностранными государствами. Кто борется, тот в зависимости от иностранцев – от англичан, французов, японцев, поляков. Бороться без базы нельзя. Бороться без денег нельзя. Бороться без оружия нельзя. Пусть нет писаных обязательств. Все равно. Кто борется, тот в железных тисках – в тисках финансовых, военных, даже шпионских. Иными словами, на границе измены. Ведь никто не верит в бескорыстие иностранцев. Ведь каждый знает, что Россия снится им как замаскированная колония, самостоятельное государство, конечно, но работающее не для себя, а для них. И русский народ – народ-бунтовщик – в их глазах не более, как рабочая сила. А эмигранты? А те, кто не борется, кто мирно живет за границей? Разве они не парии? Разве они не работают батраками, не служат в африканских войсках, не просят милостыни, не голодают? Разве «гордый взор иноплеменный» видит в них что-либо иное кроме досадных и незваных частей из низшей, из невольничьей расы? Так неужели лучше униженно влачиться в изгнанье, чем признать Советскую,т. е. русскую власть?
Ну а если ее не признать? За кем идти? О монархистах я, конечно, не говорю. Вольному воля. Пусть ссорятся из-за отставных «претендентов». Я говорю только о тех, кто искренно любит трудовую Россию. Неужели достойно «объединяться» в эмигрантские союзы и лиги, ждать, когда «призовут», повторять, как Иванушка-дурачок, легенды и мифы, и верить, что по щучьему велению будет свергнута Советская власть? Мы все знаем, что эмиграция болото. Для «низов» – болото горя и нищеты. Для «верхов» – болото праздности, честолюбия и ребяческой веры, что Россию нужно «спасать». Россия уже спасена. Ее спасли рабочие и крестьяне, спасли своей сознательностью, своим трудом, своей твердостью, своей готовностью к жертвам. Не будем смешивать Россию с эмигрантскими партиями. Не будем смешивать ее с помощниками и буржуазией. Россия – серп и молот, фабричные трубы и необозримые, распаханные и засеянные поля. Но если бы даже Россия гибла, эмигрантскими разговорами ее не спасешь.
Многое для меня было ясно еще за границей. Но только здесь в России, убедившись собственными глазами, что нельзя и не надо бороться, я окончательно отрешился от своего заблуждения. И я знаю, что я не один. Не я один, в глубине души, признал Советскую власть. Но я сказал это вслух, а другие молчат. Я зову их нарушить молчание. Ошибки были тяжкие, но невольные. Невольные, ибо слишком сильная буря свищет в России, во всей Европе. Минует год, или два, или десять лет, и те, кто сохранит «душу живу», все равно пойдут по намеченному пути. Пойдут и доверятся русскому трудовому народу. И скажут: «Мы любили Россию и потому признаем Советскую власть».
Борис Савинков. Сентябрь 1924 г.
Внутренняя тюрьма
Л. А. Самутин. Воспоминания
(фрагмент)
Хотя мой собственный «судебно-следственный» опыт минимален, я знаком с судьбами сотен людей, которым повезло куда меньше, чем мне, помню их рассказы, а с некоторыми могу проконсультироваться дополнительно. По-видимому, возможности чеха были гораздо больше моих. Ему даже удалось разыскать бывшего следователя Солженицына. Почему он не догадался задать ему мои вопросы? Я понимаю, что, конечно, мне такой случай никогда не представится. Это такая же утопия, как шанс заглянуть в судебное дело! «Шанс заглянуть в судебное дело» А. И. Солженицына добрые дяди дали, кроме чеха Ржезача, еще одному иностранцу – Франку Арнау. Тут вспомнили, как в двенадцатом номере «Военно-исторического журнала» за 1990 г., когда его еще возглавлял генерал Виктор Филатов, под заголовком «Ветров, он же – Солженицын» была воспроизведена публикация из немецкого журнала «Neue Politik» (№ 2, 1978. Гамбург), как было написано в том предисловии, «выдающийся криминолог и писатель», который «до последних лет своей жизни (он умер 11 февраля 1976 г. в Швейцарии) был неутомимым борцом за правду и законность».
Последние годы Арнау трудился над книгой, которой дал предварительное рабочее название «Без бороды» («Der Bart ist ab»). Можно предполагать, что оно хорошо выражало суть задуманной книги – намерение автора «побрить» Ветрова, давно щеголяющего длинной бородой. Действительно, судя по фактам, Арнау сильно занимал, как пишет редакция, «тот миф, который возник на Западе вокруг личности Александра Солженицына и особенно вынашивался теми, кто хотел бы возродить холодную войну». Собирая материал для книги, автор проделал широкие изыскания, приведшие его также и в Советский Союз, где он побывал в 1974 г. Следует добавить, что публикация в журнале «Neue Politik» была осуществлена с согласия вдовы и наследницы автора, Этты Арнау.
Редакция «Нойе политик» писала, что Арнау удалось собрать обширный материал по вопросу «Солженицын-Ветров», и он неоднократно заявлял, что готовит публикацию об этом. Но если сперва автор говорил, что простой здравый смысл не позволяет думать, будто человек, давший в лагере обязательство-подписку быть доносчиком и сам признавшийся в этом на страницах своей книги, тем не менее доносительной деятельностью не занимался, и никто с него не спрашивал за бездеятельность, и она не мешала его своеобразному лагерному «благоденствию», то позже Арнау писал: «Теперь у меня в руках документальное доказательство его активной деятельности».
Этот, по словам Арнау, «абсолютно убийственный для репутации Солженицына» документальный материал дан в немецком переводе, а рядом – в факсимильной копии. Вот его полный и точный текст.
«Сов. секретно.
Донесение с/о от 20/1-52 г.
В свое время мне удалось, по вашему заданию, сблизиться с Иваном Мегелем. Сегодня утром Мегель встретил меня у пошивочной мастерской и полузагадочно сказал: „Ну, все, скоро сбудутся пророчества гимна, кто был ничем, тот станет всем!“ Из дальнейшего разговора с Мегелем выяснилось, что 22 января з/к Малкуш, Коверченко и Романович собираются поднять восстание. Для этого они уже сколотили надежную группу, в основном, из своих – бандеровцев, припрятали ножи, металлические трубки и доски. Мегель рассказал, что сподвижники Романовича и Малкуша из 2, 8 и 10 бараков должны разбиться на 4 группы и начать одновременно. Первая группа будет освобождать „своих“. Далее разговор дословно: „Она же займется и стукачами. Всех знаем! Их кум для отвода глаз тоже в штрафник затолкал. Одна группа берет штрафник и карцер, а вторая в это время давит службы и краснопогонников. Вот так-то!“ Затем Мегель рассказал, что 3 и 4 группы должны блокировать проходную и ворота и отключить запасной электродвижок в зоне. Ранее я уже сообщал, что бывший полковник польской армии Кензирский и военлет Тищенко сумели достать географическую карту Казахстана, расписание движения пассажирских самолетов и собирают деньги. Теперь я окончательно убежден в том, что они раньше знали о готовящемся восстании и, по-видимому, хотят использовать его для побега. Это предположение подтверждается и словами Мегеля „а полячишка-то, вроде умнее всех хочет быть, ну, посмотрим!“. Еще раз напоминаю в отношении моей просьбы обезопасить меня от расправы уголовников, которые в последнее время донимают подозрительными расспросами.
Ветров
20.1.52».
На донесении отчетливо видны служебные пометки. В левом верхнем углу: «Доложено в ГУЛаг МВД СССР. Усилить наряды охраны автоматчиками. Стожаров». Внизу: «Верно: нач. отдела режима и оперработы Стожаров».
Несмотря на то, что текст Ветровского доноса сравнительно невелик, однако он дает выразительный материал для размышлений: в нем отчетливо узнается не только почерк Солженицына, но и некоторые устойчивые особенности его письма, литературной манеры, хотя и представлены здесь эти особенности порой буквально крупицами. Например, одна из отчетливых особенностей языка Солженицына состоит в сильной тяге к сокращенному соединению слов. Он не напишет «хозяйственный двор» или «строительный участок», а непременно – как в «Архипелаге»: «хоздвор», «строй-участок». Или даже: «концемартовская амнистия», «цемзавод» (цементный завод), «замдир» (заместитель директора) и т. д. Некоторые из этих словесных образований сущие уродцы, но привязанность к таким уродцам нашла место и в доносе, где мы встречаем слово «военлет» – военный летчик.
Другая особенность Солженицынского письма состоит в большой любви к назойливому подчеркиванию тех или иных слов и целых выражений. На небольшом пространстве доноса обнаружила себя и эта особенность: в середине текста подчеркнуто «всех знаем!», а в конце – «обезопасить меня от расправы уголовников».
Еще одна вполне очевидная особенность – злоупотребление запятыми. Александр Исаевич охотно ставит их там, где можно бы и не ставить, а порой даже и в таких случаях, где ставить совсем не следует, не полагается. Такое же пристрастие видим и в доносе. Там в первой фразе взяты в запятые слова «по вашему заданию», в четвертой – «в основном». Иные совпадения точны до буквальности. Так, у Ветрова читаем: «Это предположение подтверждается и словами Мегеля „а полячишка-то, вроде умнее всех хочет быть!..“». Во-первых, запятая здесь, конечно, опять-таки ни к чему, но интересно то, в какой простецкой манере вставлена прямая речь Мегеля: она даже начата не с большой буквы. Точно такую же упрощенность видим и у Солженицына в «Архипелаге». Ну, хотя бы: «Кто-то крикнул сзади: „а нам нужна – свобода!..“». Или вот слово «краснопогонники» В доносе оно запросто вложено в уста Ивана Мегеля. Мы неоднократно встречаем это слово и подобные ему хотя бы в том же «Архипелаге»: «Эти краснопогонники», «регулярные солдаты»
(т. 3, с.72)… «Наверху краснопогонники спрашивают фамилию»
(т. 3, с. 194)… «Командование ввело в женскую зону „чернопогонников“ – солдат стройбата»… А взять такие, допустим, обороты речи, вложенные опять-таки в уста Мегелю: «Их кум в штрафник затолкал», «вторая группа в это время давит службы». Подчеркнутые слова в подобных контекстах опять-таки часто встречаются в книгах Солженицына. Хотя бы: «Пришли хлопцы к паханам, сели поговорить о жизни и сказали им так: „Если будете нас давить – мы вас перережем“»… «Нам, тридцать пять лет давимым» (т. 3. с. 309) и т. д.
Несмотря на обстоятельность проделанного выше анализа, надо сказать, что в подлинном авторстве доноса, несколько загадочным образом попавшего в руки Арнау, во время его посещения Москвы, больше всего убеждает даже не идентичность почерков, особенностей манеры письма и других характерных частностей, с одной стороны, в журнальной копии, с другой – в книгах Солженицына и в его эпистолах, а идентичность «почерков» иных – психологических, нравственных – при совершении им клеветническо-доносительских деяний на всем протяжении его жизни.
Вспомним такую особенность «почерка» Ветрова, как обстоятельность и широта, с коими он давал показания против всех ближайших друзей юности – никого не забыл! – и даже против случайного вагонного знакомца Власова, а на Симоняна не поленился накатать аж 52 страницы!
Подобная же картина и в его доносе от 20 января 1952 г.: назвал и срок бунта (22 января), и имена руководителей (Малкуш, Коверченко, Романович), и чем вооружились (ножи, доски, металлические трубки), и в каких бараках основные силы (во 2, 8 и 10), и каков план действий (разбиться на четыре группы и начать выступление одновременно), и что именно предстоит делать каждой группе в отдельности, и не забыл даже такую деталь, как отключение запасного движка!
Список литературы
«Колокол». Газета А. И. Герцена и Н. П. Огарева. – http://www. vtoraya-literatura.com/razdel_90_str_1.html
2-й съезд РСДРП (июль-август 1903 года): Протоколы. М.: Госполитиздат, 1959.
5-й съезд РСДРП (май-июнь 1907 года): Протоколы. М.: Партиздат, 1935.
Аврех А. Я. П. А. Столыпин и судьбы реформ в России. М., 1991.
Агурский М. С. Идеология национал-большевизма. М.: Алгоритм, 2003.
Аргунов А. А. Азеф – социалист-революционер // Провокатор: Воспоминания и документы о разоблачении Азефа. Л., 1929.
Бакунин М. А. Философия. Социология. Политика. М.: Правда, 1989.
Бакунин М. Исповедь. М.: Азбука-классика, 2004.
Богучарский В. Я. Из истории политической борьбы в 70-х и 80-х гг. XIX в. Партия «Народной воли», ее происхождение, судьбы и гибель, М., 1912.
Витте С. Ю. Воспоминания. Т. 3. Царствование Николая II. М., 1960.
Владимиров Л. Возвратите их на родину! Жизнь врангелевцев в Галлиполи и Болгарии. М., 1924.
Герцен А. И. Былое и думы. М.: ГИХЛ, 1958.
Герцен А. И. С того берега. М.: Директ-Медиа, 2008.
Дойчер И. Троцкий: вооруженный пророк, 1879–1921. М.: Центрполиграф, 2006.
Дойчер И. Троцкий: изгнанный пророк, 1929–1940. М.: Центрполиграф, 2006.
Должиков В. А. Михаил Александрович Бакунин и Сибирь. Новосибирск, 1993.
Емельянов Ю. В. Троцкий. Мифы и личность. Спб.: Вече, 2003.
Измозик В., Старков Б., Павлов Б., Рудник С. Подлинная история РСДРП-РКПб-ВКПб. Краткий курс. Без умолчаний и фальсификаций. Спб.: Питер, 2010.
История международных отношений (1918–2003) / Под ред. докт. полит. наук, проф. А. Д. Богатурова. М.: Московский рабочий, 2000.
Кавторин В. Первый шаг к катастрофе. Л.: Лениздат, 1992.
Каганова Р. Ю. Ленин во Франции. Декабрь 1908 – июнь 1912.
Революционер, теоретик, организатор. М.: Мысль, 1977.
Колпакиди А., Север А. Спецслужбы Российской империи. М.: Яуза
Эксмо, 2010. Котошихин Г. К. О России в царствование Алексея Михайловича. СПб.: Издание археографической комиссии, 1859.
Кропоткин П. А. Этика. Пб., М.: Голос труда, 1922.
Кропоткин П. А. Речи бунтовщика. М.: Голос Труда, 1924.
Лавров П. Л. Народники-пропагандисты 1873–1878 гг. Л., 1925.
Ленин В. И. Полное собрание сочинений М., 1967–1972.
Логинов В. Т. Владимир Ленин: как стать вождем. М.: Эксмо, 2011. Народная воля // Переписка Ивана Грозного с Курбским. Л.: Наука, 1979.
Пирумова Н. М. Бакунин. М.: Молодая гвардия, 1970.
Пирумова Н. М. Социальная доктрина М. А. Бакунина. М., 1990.
Плеханов Г. В. Новый защитник самодержавия, или Горе г. Л. Тихомирова. Соч. Т. 3. М., Л., 1928.
Плеханов Г. В. Избранные философские произведения: В 5 т. М., 1956.
Прайсман Л. Г. Террористы и революционеры, охранники и провокаторы. М.: РОССПЭН, 2001.
Савинков Б. Воспоминания. М.: Московский рабочий, 1990. Смена вех. Сб. статей. Прага, 1921.
Соболев Г. Л. Русская революция и «немецкое золото». СПб.: Нева, 2002.
Сталин И. В. Cочинения. М.: ОГИЗ; Государственное издательство политической литературы, 1946.
Тихомиров Л. Почему я перестал быть революционером // http:// -pochemu-ya-perestal-byt-revolyucionerom.html
Третий съезд РСДРП. М.: Политиздат ЦК ВКП(б), 1937.
Тхоржевский С. Испытание воли. М.: Политиздат, 1985.
Устрялов Н. В борьбе за Россию. Сб. статей. Харбин, 1920.
Федосюк Ю. А. Что непонятно у классиков, или энциклопедия русского быта XIX века. М.: Флинта; Наука, 2001.
Филюшкин А. Андрей Курбский. М.: Молодая гвардия, 2009.
Хинштейн А. Березовский и Абрамович. Олигархи с большой дороги. М.: Олма Медиа Групп, 2007.
Христофоров И. Жертва царской опалы // Вокруг Света. № 2 (2785).
Февраль 2006. Четвертый (объединительный) съезд РСДРП. М.: Политиздат ЦК ВКП(б), 1937.
Примечания
1
Характерно, что большинство иностранных держав царский титул Ивана III не признали. Казалось бы – им-то какое дело, как там называет себя русский государь? А вот было дело…
(обратно)2
«Лейтенант» означает «помощник командира». Недаром в дореволюционной армии этому званию соответствовал поручик, то есть офицер для поручений. Так что генерал-лейтенант – это помощник генерала («главного»), военачальника.
(обратно)3
Эти представления сохранились до сих пор у некоторых радикальных течений старообрядцев.
(обратно)4
Стоит заметить, что в те времена люди относились к жизни и смерти иначе, чем мы. С одной стороны, люди были глубоко верующие. Так что в загробную жизнь они верили. С другой – возможность помереть подстерегала их на каждом шагу. Это не только войны, но и постоянные эпидемии (чума, холера, оспа), да и просто болезни. К примеру, воспаление легких, «горячка» – это была почти гарантированная смерть. Так что люди не слишком трепетно относились к собственной жизни. Сегодня ты жив – а завтра тебя нету. А вот существование рода для знатного человека было всем. Лишение боярства было куда более страшным наказанием, чем «честная» (то есть проводимая «по чести») казнь.
(обратно)5
Вообще-то ученые считают, что эта система на Руси была заимствована как раз из Польши.
(обратно)6
Точнее, в Литовском. В Речь Пополитую входили как Польша, так и Литва (современная Белоруссия и Украина). В стране существовала своеобразная «специализация». Собственно поляки воевали с западными противниками и турками, литовцы – с Россией и крымскими татарами. Но для удобства изложения я буду называть Речь Посполитую Польшей.
(обратно)7
В те времена дворянин и России и Речи Посполитой был обязан не просто выступить в случае необходимости на войну, но и привести определенное количество вооруженных воинов. В России, к примеру, существовали так называемые «боевые холопы». Да и в Польше имелось нечто подобное, «гайдуки». Это были люди подневольные, так что они перебегали на другую сторону довольно часто.
(обратно)8
Вообще-то термин «избранная рада» ввел именно Курбский. Структуры с таким названием никогда не существовало.
(обратно)9
Интересно, что слово «мародер» появилось несколько позже в «цивилизованной Европе», во время Тридцатилетней войны (1618–1648). Так звали одного из командиров наемнических отрядов.
(обратно)10
Кстати, водка пришла в Россию именно из Польши.
(обратно)11
Подьячие делились на несколько рангов. Выше их в Приказе стоял дьяк, являвшийся «начальником технического персонала». Руководителем Приказа являлся кто-нибудь из «знатных» – боярин или стольник, но они чаще всего ничего в деле не понимали.
(обратно)12
В 1814 году русские войска закончили войну с Наполеоном в Париже. Но ведь и в голову никому не пришло говорить о присоединении Франции к России.
(обратно)13
Между прочим именно Меншиков построил Санкт-Петербург. Да, он воровал, и методы при постройке города были чудовищными. Но город-то вот он – стоит!
(обратно)14
Священная Римская империя германского народа – очень рыхлое объединение многочисленных разнокалиберных германских государств. Собственно владения Карла как эрцгерцога занимал так называемый Австрийский округ, примерно соответствующий территории будущей Австро-Венгрии.
(обратно)15
Шарль д’Артаньян (1611–1673) – абсолютно реальный исторический персонаж. Только занимался он не всякими пахнущими государственной изменой поездками за подвесками, а разными тайными делами на службе сперва у кардинала Мазарини, потом у Людовика XIV. Интересно, что д’Артаньян сам себя произвел в графское достоинство. Когда кто-то попытался возмутиться по этому поводу, король задним числом подтвердил его титул.
(обратно)16
Сегодняшняя Чехия.
(обратно)17
Швеция являлась парламентской монархией. Обойти королю риксдат было можно, но сложно.
(обратно)18
Подробнее об этом в моей книге: «Декабристы. Заговор против России». Спб.: Нева, 2005.
(обратно)19
Единых Германии и Италии ещё не существовало.
(обратно)20
Он являлся сыном брата Наполеона Люсьена Бонапарта. Наполеоном II называли никогда не царствовавшего сына знаменитого императора.
(обратно)21
Ротшильды – это был целый клан, но Джеймс на тот момент был самым известным из представителей данной фамилии.
(обратно)22
До освобождения крестьян земля принадлежала помещикам, однако существовали определенные ограничения.
(обратно)23
По данным правительственного расследования половина офицеров, участвовавших в петербургском восстании, понятия не имела о его целях. В восстании Черниговского полка таких было подавляющее большинство. О солдатах речь вообще не идет. Их просто подло обманули.
(обратно)24
Квартальный надзиратель, или в просторечии – квартальный. Полицейская должность, примерно соответствующая современному начальнику отдела полиции.
(обратно)25
Имеется в виду губернатор Александр Николаевич Васильчиков. То, что «губернатором» в «Колоколе» называют его жену, – это, разумеется, ирония, намек, что делами заправляет она. На самом-то деле в Российской империи женщина не могла занимать никаких административных постов, что тогдашним читателям было понятно.
(обратно)26
Так в оригинале.
(обратно)27
Хлоп (польск.) – крепостной крестьянин.
(обратно)28
Н. Асеев.
(обратно)29
Эффективность пулеметов даже военным стала понятна только после второй Англо-бурской войны 1899–1904 годов. В массовое сознание пулемет как всесметающая сила вошел только во время Первой мировой войны.
(обратно)30
Журнал Петра Лаврова, издававшийся в 1873–1875 годах в Лондоне, позже (1875–1877) одноименная газета, выходившая в Цюрихе. Последняя, в отличие от подавляющего большинства революционных изданий, выходила регулярно, раз в две недели.
(обратно)31
Эти термины часто путают. Радикал – это человек, являющийся сторонником решительных перемен. Экстремист – тот, кто ради своих целей готов применять насильственные методы, прежде всего террористические. Цели и методы могут не совпадать. Тот же Лавров был радикалом, но не экстремистом. А некоторые группировки черносотенцев начала ХХ века являлись экстремистами, но они-то как раз были против любых перемен.
(обратно)32
Коротко стриженая девушка и в России, и в Европе выглядела тогда куда более экстравагантно, чем сегодня девушка, бритая «под ноль».
(обратно)33
«Посев» – издание эмигрантской организации, Народно-трудового союза, занимавшего радикально антисоветские позиции. В СССР его распространение было запрещено, за чтение этого издания можно было сесть.
(обратно)34
Вопреки распространенному заблуждению, большевики, придя к власти, пытались создать власть Советов, во многом напоминающую теории Бакунина. Недаром за ними пошло большинство анархистов. Другое дело, что этот проект оказался совершенно нежизнеспособным – и они перешли к диктатуре.
(обратно)35
Да и в Европе на тот момент единственной женщиной-террористкой являлась Шарлотта Корде, убившая 13 июля 1793 года кинжалом одного из вождей французской революции Жана-Поля Марата.
(обратно)36
Имеются в виду так называемые «Опиумные войны» 1840–1842 и 1856–1860 годов. В результате их Великобритания силой оружия заставила Китай разрешить английским купцам ввоз и продажу опиума на китайской территории. В описываемое время это был яркий пример экспансии Запада.
(обратно)37
Подробно о предреволюционном положении в России можно прочесть в моей книге. Алексей Щербаков. 1905 год. Прелюдия катастрофы. М.: ОЛМА Медиа Групп, 2011.
(обратно)38
Кандидатом таких-то наук тогда именовался любой, получивший университетский диплом.
(обратно)39
Термин «социалист-революционер» употреблялся ещё с 50-х годов XIX века, но он был достаточно расплывчатым. Как, кстати, и термин «коммунист».
(обратно)40
«Ликвидацией» на жаргоне жандармов называли массовые аресты, проводившиеся после вдумчивой разработки той или иной организации.
(обратно)41
Так революционеры называли службу, занимавшуюся перлюстрацией писем.
(обратно)42
Даты приводятся по григорианскому календарю.
(обратно)43
Анатолий Васильевич Луначарский (1875–1933), начинал с Плехановым, примкнул к большевикам. Впоследствии много ругался с Лениным, что не помешало ему после прихода большевиков к власти стать наркомом (министром) просвещения.
(обратно)44
Николай Александрович Андреев (1873–1972) – начинал еще в «Союзе борьбы…» с Лениным и Мартовым, член редколлегии «Искры», впоследствии – большевик.
(обратно)45
Так, к примеру, действуют экстремисты в Северной Ирландии – как католики, так и протестанты.
(обратно)46
С этим оружием немцы прошли две мировые войны.
(обратно)47
Щербаков А. 1905 год. Прелюдия катастрофы. М.: Олма Медиа Групп, 2001.
(обратно)48
Так в оригинале.
(обратно)49
До 1805 года Финляндия входила в состав Швеции. Местная элита в значительной степени являлась шведской. Так, будущий диктатор Финляндии Маннергейм до 1917 года вообще не знал финского языка. Так что хватало мечтавших о том, чтобы территория вернулась под шведское крыло.
(обратно)50
В те времена сионизм был, в основном, атеистический и на социалистической подкладке.
(обратно)51
В этот день в Думе был депутатский запрос по поводу Азефа. Столыпин его фактически выгораживал. Власти на тот момент не знали о его двойной игре.
(обратно)52
Имеется в виду «Заключение» судебно-следственной комиссии партии социалистов-революционеров, работавшей в 1911 году.
(обратно)53
Имеется в виду «Заключение» судебно-следственной комиссии партии социалистов-революционеров, работавшей в 1911 году.
(обратно)54
Термин «гунны» – это штамп тогдашней психологической войны. Англичане и французы отождествляли себя с «цивилизацией», на которую прут «варвары». Знакомо?
(обратно)55
Даже во время заключения Брестского мира «дипломаты» предлагали не наглеть, а вот «военные» жаждали схватить всего и побольше. Победили вторые. Итог известен.
(обратно)56
Штюрмер Борис Владимирович. В 1916 году – председатель Совета министров Российской империи.
(обратно)57
АКМ – Авангард коммунистической молодежи. Современная российская левацкая группировка. Очень шумная, но малочисленная.
(обратно)58
Состав Временного правительства неоднократно менялся. Первым его председателем был не Керенский, а князь Г. Е. Львов.
(обратно)59
Имеется в виду издававшийся Парвусом на немецком языке журнал «Die Glocke».
(обратно)60
В реальности Мата Хари была весьма недалекой особой, которая по глупости ввязалась в шпионские игры и ничего значительного не сделала.
(обратно)61
Одна из действовавших в России подпольных антибольшевистских организаций.
(обратно)62
В начале 1917 года французские солдаты начали массово самовольно оставлять позиции. Клемансо поставил… заградотряды из зуавов с пулеметами. Волнения были подавлены.
(обратно)63
Сибирские правительства, возглавляемые правыми эсерами, существовавшие до колчаковского переворота.
(обратно)64
Игнатьев являлся членом Жокей-клуба – одной из самых элитных французских тусовок, куда пускали о-о-чень не всех.
(обратно)65
В дореволюционной России этот город называли именно Константинополем, а не Стамбулом. То же самое название употребляли и белые в своих документах, и все эмигрантские мемуаристы. Да и советские историки, когда писали об эмиграции, – тоже.
(обратно)66
На погоны в этом случае добавлялась «отставная» лычка.
(обратно)67
Итальянский фашизм и германский нацизм – это два совершенно разных общественных строя.
(обратно)68
КВЖД – Китайская восточная железная дорога. Магистраль во Владивосток, часть которой проходила по территории Китая. Многие люди работали на ней с дореволюционных времен.
(обратно)69
ЧК была упразднена 6 февраля 1922 года, вместо него создали Государственное политическое управление (ГПУ) при НКВД СССР.
(обратно)70
«Грядущий» – не в смысле «будущий», а в старославянском значении – «идущий».
(обратно)71
Адмирал Колчак как-то сказал: «Россия – не романовская вотчина!»
(обратно)72
Социологический термин. Означает тех лично знакомых человеку людей, чье мнение имеет для него значение.
(обратно)73
Петр Константинович Лещенко (1898–1954). Известный русский эмигрантский певец. В отличие от Вертинского, был склонен к танцевально-«кабацкому» жанру. Самые известные песни – «У самовара я и моя Маша», «Моя Марусечка», «Татьяна», «Ветер в ночи молдаванской» и другие. Был весьма популярен в послевоенные годы в СССР благодаря появлению «трофейных» пластинок.
(обратно)74
Термин «сталинизм» ввел именно Троцкий. Сталин никогда не претендовал на то, что создал какое-то новое учение, он всегда клялся в верности «марксизму-ленинизму». Хотя реально Сталин далеко от него ушел.
(обратно)75
80 % погибших на североамериканской Гражданской войне солдат Северян и Конфедератов погибли не в результате боевых действий, а из-за болезней.
(обратно)76
После краха Германской империи и развала оккупационной немецкой армии в ноябре 1918 года некоторое количество немецких офицеров пошли служить к Деникину. Развал армии проходил под социалистическими лозунгами и под красными знаменами. Так что немцы решили, что большевизм – это мировое зло.
(обратно)77
ГФП – полевая фельджандармерия, известная как «гестапо Вермахта». Занималась борьбой с подпольем и партизанами на оккупированной территории.
(обратно)78
Экзарх – старший епископ отдельного церковного округа (экзархата), расположенного за пределами страны основной юрисдикции данной поместной церкви (патриархата).
(обратно)79
«Наседка» – агент, которого сажают в камеру под видом арестанта с целью добыть информацию от сокамерников.
(обратно)80
Общий школьный друг Солженицына и Виткевича.
(обратно)81
Жена Солженицына.
(обратно)82
В городе Лэнгли, штат Виржиния, находится штаб-квартира ЦРУ.
(обратно)83
Пастернаку премия была вручена за роман «Доктор Живаго».
(обратно)84
К примеру. Хинштейн А. Березовский и Абрамович. Олигархи с большой дороги. М.: Олма Медиа Групп, 2007.
(обратно)85
От французского flatter – льстить, угождать.
(обратно)
Комментарии к книге «Русская политическая эмиграция. От Курбского до Березовского», Алексей Юрьевич Щербаков
Всего 0 комментариев