Рууд Чарльз Русский предприниматель московский издатель Иван Сытин
Предисловие
Я многим обязан тем людям, которые помогали мне в работе над этой книгой. Деятельное участие в подготовке книги приняли Марджори Л. Рууд, потратившая немало сил на ее редактирование, и профессор Кен Папмел, щедро поделившийся со мной знанием дореволюционной русской культуры и языка. Кроме того, профессор Папмел «расшифровал» и перевел четыре письма.
Неоценимую помощь оказали московские коллеги. Сотрудник исторического факультета Московского государственного университета В.А. Вдовин дважды любезно давал мне консультации. Я пользовался услугами лучшего знатока сытинских архивов С.И. Иниковой и сотрудника Всесоюзной книжной палаты в Москве, автора первой монографии о Сытине Е.А. Динерштейна. Благодаря усилиям другого сотрудника исторического факультета МГУ – В.И. Бовыкина – состоялось плодотворное обсуждение с участием А.С. Боханова и Н.А. Членовой из Института истории АН СССР.
Весной и летом 1989 года большую пользу мне принесло тесное общение с сотрудниками Музея Сытина, открытого не так давно в Москве, в доме 12 по Тверской улице, а именно с И.Е. Матвеевой и ее коллегами Н.Н. Алешиной, Л.И. Максимовой. Я глубоко благодарен им за теплое гостеприимство и за сообщенные ими интереснейшие подробности из жизни Сытина; особо хочу поблагодарить Алешину и Максимову за те долгие часы, что они провели, разбирая почерк Сытина и доискиваясь до смысла его путаных и безграмотных записей. Квалифицированную помощь в переводе оказала мне старший редактор Академии Наук Э.А. Хвостова.
Не могу также не вспомнить добрым словом Линду Брок, Лори Моррис, Пэг Роузен и Мелани Вулф из Университета Западного Онтарио, которые столь охотно и профессионально перепечатали мою рукопись.
Основная исследовательская работа по этой книге проводилась в Москве и – в меньшей степени – в Ленинграде в 1981, 1984 и 1989 годах в рамках программы обмена научными работниками с министерством высшего и среднего специального образования СССР (ныне Государственный комитет по народному образованию), осуществлявшейся Международным советом по исследованиям и обменам. Часть работы была выполнена в Гарвардском университете, когда весной 1982 года я был старшим научным сотрудником Русского научно-исследовательского центра, а также в Библиотеке им. Д.Б. Уэлдона при Университете Западного Онтарио на средства, предоставленные деканом факультета общественных наук Университета Западного Онтарио.
Ч.А. Р.
Лондон, Онтарио.
Сентябрь 1989
Введение
Эта книга рассказывает о том, как неграмотный выходец из деревни благодаря своему предпринимательскому таланту вырос в первого издателя Российской империи. И.Д. Сытин (1851-1934) не только создал крупнейшую в дореволюционной России издательскую фирму, но и превратил бесцветный консервативный листок в самую популярную из российских ежедневных газет.
Богатый и влиятельный газетно-книжный магнат, Сытин добился в издательском деле такого же успеха, как его современники Джозеф Пулитцер и Уильям Рэндолф Херст в Америке и лорд Нортклифф в Англии. Однако в отличие от них Сытина мало кто знает сегодня. Почти у всех большевиков, кроме Ленина, этот набожный капиталист вызывал глубокую неприязнь, и на протяжении сорока лет после смерти Ленина Советы если и поминали Сытина, то недобрым словом. Лишь в 60-е годы Советская власть начала отдавать должное Сытину как издателю, достойному подражания. Что же касается западных ученых, то в своих работах, посвященных русским промышленникам либо вообще дореволюционной эпохе, они пока уделяют мало внимания Сытину и другим крупным издателям.
В настоящем исследовании Сытин предстает как личность, сыгравшая заметную роль в истории России. Сытин наживал миллионы на издательском поприще и тем самым помогал насаждать грамотность, формировать общественное мнение и расширять границы гласности в условиях самодержавия, причем его деятельность в немалой мере подогревала всеобщее народное недовольство в годы, предшествовавшие крушению монархии. В этой книге история Сытина – приверженца перемен тесно переплетена с историей его издательства «Товарищество И.Д. Сытина» и московской ежедневной газеты «Русское слово», которым он был обязан своим влиянием.
Сытин был необычным русским, – до того необычным, что некоторые из современников, кто одобрительно, а кто и с осуждением, называли его «американцем». В данном случае уместнее употребить слово «предприниматель».
По определению современных лексикографов, предприниматель – организатор и руководитель какого-либо дела или предприятия, берущий на себя весь риск, связанный с его деятельностью. В другом современном источнике дано определение, еще более созвучное натуре Сытина: «Склонный к риску человек, умеющий видеть свою выгоду, и бизнесмен, который, даже нажив миллионы, с прежней энергией пускается в новые и новые предприятия»[1].
Наиболее подходящим для настоящего исследования представляется определение, сформулированное экономистом Йозефом Шумпетером в то время, когда происходило становление Сытина как одного из крупнейших издателей в мире. В 1911 году в своей книге по теории экономического развития Шумпетер выделил важную, но почти никем не замеченную движущую силу развития на Западе-предпринимателя; под этим словом он разумел предприимчивого человека низкого происхождения, который преуспел за счет «новых сочетаний средств производства». Предприниматель остался незамеченным, говорит Шумпетер, ибо он выбивается в верхние слои общества благодаря своей деловой удачливости, а там к нему относятся с пренебрежением, считают невеждой, посмешищем, «выскочкой»[2].
На основе новых достижений в области психологии Шумпетер утверждал, что предпринимателей способен понять лишь тот, кто постиг природу личных побуждений человека. По его словам, лишения, перенесенные в детстве, побуждают предпринимателя с невиданным упорством преодолевать трудности и создавать нечто новое либо усовершенствовать старое, и в конце концов он становится властелином своего «делового царства», то есть занимает «наиболее близкое к средневековому феодалу положение, какое доступно современному человеку»[3]. Преуспевая в своем деле, «выскочка» доказывает себе и окружающим собственную состоятельность и завоевывает уважение. Шумпетер считал, что для людей, которых он называл предпринимателями, материальное благополучие играло второстепенную роль.
В наше время существуют исследования в области предпринимательства – «новая сфера специализации, не связанная строго ни с какой научной дисциплиной»,[4] – в которых анализируются характерные черты и методы работы преуспевающих предпринимателей, и своеобразные умозаключения Шумпетера доныне пользуются широким признанием среди специалистов этого профиля[5]. В ходе одного из исследований было установлено, что две трети опрошенных предпринимателей выросли в бедных семьях, то есть сама жизнь научила их полагаться только на себя, а многие из них рано бросили школу, стремились добиться большего, чем их незадачливые отцы, и вступили в самостоятельную жизнь под опекой наставника/покровителя[6]. В результате другого подобного исследования выяснилось, что опрошенные, подобно малолетним преступникам, обладали выраженной склонностью к нарушению общепринятых норм поведения. А еще одно исследование показало, что они восприимчивы к новым идеям и информации и легко перестраиваются сообразно новым обстоятельствам[7].
Каждая подробность жизни Ивана Сытина служит подтверждением того, что он являет собою классический образец предпринимателя в издательском деле, особенно если учесть полное совпадение с требованием Шумпетера об использовании «новых сочетаний средств производства». Из этой книги вы узнаете, как Сытину удалось совершить то, что он совершил, во времена, когда Россия была еще монархией.
При написании книги я пользовался главным образом советскими архивами. Читал прежде всего материалы по Сытину, исходившие от цензурного ведомства, полиции и судебных органов – до 1917 года, а также от нового Советского правительства – после 1917 года; документы, касающиеся деловой и издательской деятельности «Товарищества И.Д. Сытина»; периодические издания того времени; письма и записки самого Сытина и о нем; материалы, которые прежде находились в распоряжении потомков Сытина, а ныне хранятся в музее Сытина в Москве. Опубликованная проза Сытина оставила у меня впечатление простоты и ясности языка, ибо к ней приложили руку редакторы. Зато смысл собственноручных каракулей бывшего крестьянина с трудом разбирают даже его соотечественники. Пожалуй, отрывочные, без знаков препинания, безграмотные сытинские «предложения» близки к народной речи дореволюционной эпохи. Для расшифровки и серьезного редактирования текстов, принадлежащих «разговорному» перу Сытина и цитируемых мною, я прибегал к помощи людей, более моего сведущих в тонкостях русского языка. Мы сделали все возможное, дабы сохранить смысл, прямодушие и дух оригинала.
Из опубликованного о Сытине лишь немногое написано беспристрастно. В 1916 году в ознаменование пятидесятилетия издательской деятельности Сытина «Товарищество И.Д. Сытина» выпустило том в шестьсот страниц под названием «Полвека для книги», где «хозяин» предстает только в выгодном свете, что в равной мере относится и к коротким воспоминаниям самого Сытина. Позднее, в 20-х годах, Сытин написал более подробные воспоминания – «Жизнь для книги». Издали их только в 1960 году, причем без трех глав, машинописный вариант которых хранится сейчас в музее Сытина.
Публиковались также письма и воспоминания современников о Сытине, однако в них издателя либо безоговорочно осуждают, либо расхваливают на все лады. Из нескольких исследований советских авторов о Сытине ни одно нельзя считать последовательным и полным[8].
Из всех этих материалов и документов встает образ могучего издателя, предпочитавшего, чтобы его считали простодушным человеком, который преследует только одну цель – улучшить жизнь русского народа. Такая роль помогла Сытину привлечь на свою сторону крупнейшие литературные таланты, а их содействие, в свою очередь, стало одним из важнейших орудий его успеха. Рассказ о том, как все многочисленные нити успеха сплелись в судьбе русского предпринимателя, и составляет суть нашей книги.
Глава первая ОТ КРЕСТЬЯНИНА ДО МОСКОВСКОГО ИЗДАТЕЛЯ
За окнами, вдоль унылых, по военному времени, московских улиц гулял вьюжный февраль 1917-го, а в большом зале Политехнического института тысяча хорошо одетых участников торжества аплодировали очередному поздравительному посланию, на сей раз – от председателя французской палаты депутатов. Видный пожилой мужчина в отличном костюме скромно кивал в знак благодарности со своего почетного места на сцене. Миллионер Иван Сытин отмечал полвека издательской деятельности. Пятьдесят лет с небольшим тому назад он приехал в Москву пятнадцатилетним деревенским пареньком и поступил в ученики к владельцу книжной лавки с типографской машиной.
Ныне Сытин стоял во главе крупнейшей в России, а то и во всем мире, издательской фирмы. Его стараниями ежедневная газета «Русское слово» вышла на первое место в стране по тиражу и, будучи независимым изданием, приобрела неслыханное в условиях самодержавия влияние. Книжное дело принесло ему не только огромные доходы, но и широкую известность; и сегодня, как с самых первых дней издательской деятельности, Сытин твердо провозглашал себя в первую голову просветителем русского народа. Кроме того, Сытин всячески стремился воодушевить людей. Несмотря на неразбериху в тылу и поражения на фронте, он собирался доказать свою веру в будущее и обнародовать самый грандиозный свой благотворительный проект – учреждение общественного издательства, которое служило бы народу. Не ведал он тогда, что это его последний триумф, ибо не пройдет и двух недель, как развернутся события, которые не оставят и следа от его несметных богатств, издательской империи и любимого детища – «Русского слова». В тот день Сытин в избытке располагал средствами для своего честолюбивого начинания, однако всего через несколько месяцев к власти придут люди, которые на дух не переносили частной собственности и свободы печати и против которых он был настроен сейчас, – большевики.
Годы надвигающейся революции и еще почти восемнадцать лет, до 1934 года, когда он восьмидесятитрехлетним стариком скончался в своей постели, Сытин по доброй воле проживет в Москве, но лишится всего состояния и никогда не откроет общественного издательства. При Ленине новое Советское правительство еще будет прибегать к услугам старого покладистого капиталиста, однако преемники Ленина вынудят его удалиться от дел. Итак, сам не зная того, на торжестве в начале 1917 года Сытин отметил не только пятидесятилетие, но и вершину своей издательской карьеры.
I
К тому времени, однако, Сытин уже занял свое место в истории. Этот выходец из крестьянской среды, малообразованный, чья жизнь пришлась на важнейшие годы от реформ Александра II до сталинских «чисток», относится к числу зачинателей глубоких перемен в дореволюционной России. Значение Сытина как независимого издателя – в прочном успехе, которого он добился при двух царях, весьма неблагосклонных к оппозиции. Умело обходя запреты, включая цензурные, он нажил состояние и по праву считается одним из тех, кто успешно боролся за свободу печати.
Решающую роль в возвышении Сытина сыграло его невероятное упорство, но не менее важным обстоятельством было и ослабление власти царского правительства. При всей очевидности вредных последствий, которые могла иметь деятельность Сытина для существующего порядка, ни одному чиновнику не удавалось, силой ли убеждения, на законных ли основаниях, держать его в узде.
Иными словами, практическая сметка и ловкость Сытина вполне соответствовали веяниям времени, когда в издательском деле открылись широчайшие возможности для тех, кто ладил и с правительством, и с оппозицией. У правительства имелись средства ограничивать до некоторой степени издательскую деятельность, а в рядах оппозиции состояли лучшие и наиболее популярные писатели. Оба лагеря считали Сытина полезным для себя, при этом облюбованный им образ неотесанного «человека из народа» играл ему на руку. Он умел для всех быть по-своему привлекательным и в то же время держаться особняком в пору непримиримой политической вражды.
Богатый и влиятельный издатель, Сытин поддерживал знакомство и деловые отношения со множеством незаурядных людей, среди которых были писатели Лев Толстой, Антон Чехов, Максим Горький, В.В. Розанов, Влас Дорошевич, Леонид Андреев, Дмитрий Мережковский, А.И. Эртель, И.И. Горбунов; художник Илья Репин; адвокат и политический деятель Ф.Н. Плевако; ученый-юрист Максим Ковалевский; высокопоставленные сановники Константин Победоносцев, Сергей Витте, Петр Столыпин, Лев Кассо. Ему довелось даже беседовать лично с двумя последними монархами и с советским вождем Владимиром Лениным. Словом, этот дальновидный крестьянин и поборник перемен, не принадлежавший ни к какому политическому течению, ценил в людях либо профессионализм, либо их влиятельность, как и они ценили его – человека новой эпохи – за коммерческий успех.
В то же время, воспитанный в старых традициях, Сытин через всю жизнь пронес привязанность к русской православной церкви и трогательно рассказал об этом в воспоминаниях, изданных до революции, и в заметках об Америке, написанных после революции, но никогда не публиковавшихся. Среди его изданий было немало произведений религиозного содержания, а одно время Сытин печатал в своих газетах статьи священника. По русскому обычаю, на всякое торжество в своей фирме он приглашал батюшку из соседней церкви и нередко обращался к священнослужителям за советом. Он исправно ходил на службу в Успенский собор Московского Кремля, и даже когда большевики, придя к власти, объявили религию чепухой, продолжал глубоко верить в Бога. Такое постоянство говорит об искренности веры. И все-таки в набожности Сытина есть некий оттенок наигрыша.
Однако самой точной характеристикой Сытина служит, наверное, полный перечень его изданий; и хотя он всегда утверждал, что хлопочет в первую голову о благе русского читателя, каталог произведений, напечатанных в его типографиях, свидетельствует, пожалуй, о том, что деловые интересы он ставил превыше всего. Ведь в конце концов, создание издательской империи – не грех, тем более если это способствует выпуску хороших книг.
Через шесть лет после смерти Сытина в Советском Союзе опубликовали очередной обличительный документ, направленный против издателя. На сей раз старый товарищ И. Р. Кугель заклеймил Сытина как «предпринимателя американской складки». Беспринципный Сытин, обвинял Кугель, «издавал все – лубок… и рядом доброкачественную художественную литературу» – только бы потуже набить кошелек. «Едва в верхах почувствуется недовольство… злонамеренные книги отодвигаются на задний план, и звон патриотических бубенцов безраздельно царит некоторое время в издательстве». Потом они столь же неожиданно появлялись вновь: «Таким манером недовольным кругам всучивалась своего рода взятка…» Более того, заключает Кугель, этот плут, считавший всех кругом бесчестными, чрезвычайно заботился о том, чтобы его темные делишки оставались в тайне[9].
Однако при Хрущеве Ивану Сытину отвели почетное место среди советских героев. Это стало возможно благодаря его народничеству, крестьянскому происхождению и неиссякаемой творческой энергии. Несмотря на огромное состояние, заявили новые его почитатели, Сытин никогда не утрачивал тесной связи с народом и употреблял всю свою настойчивость и изобретательность на совершенствование и развитие издательского дела в России.
Реабилитация Сытина началась в 1960 году с выходом в свет «Жизни для книги» – сокращенного варианта воспоминаний, которые старый издатель закончил в 20-х годах, но так и не сумел опубликовать при жизни[10]. В унисон с заглавием, которое возносит хвалу бескорыстному издателю, по крайней мере в одном отзыве на книгу, появившемся в советской прессе, подчеркивается творческий, некапиталистический характер сытинского предпринимательства: «Люди, близко знавшие Ивана Дмитриевича, наблюдавшие его в работе, говорили о его особом «уме деловитости», не купеческой деловитости, преследующей одну только цель – барыши, а деловитости творческой, позволявшей Сытину осуществлять его новые и новые издательские замыслы, строить новые планы»[11].
В 1966 году, вскоре после смещения Хрущева, появилась книга Константина Коничева «Русский самородок». В ней автор, помимо некоторых мрачных фактов сталинского времени, приводит веские доводы в пользу Сытина как предприимчивого народного героя. Он пользуется общепринятым приемом биографов: выдумывает разговоры, «оживляет» персонажи, – однако основные события в его повествовании, иные из которых подкреплены сносками, поддаются проверке и потому заслуживают доверия. Коничев провел целый год с семьей потомков Сытина, собирая материал для книги, которая в 1969 году вышла вторым, дополненным изданием[12].
Два года спустя, в 1971 году, Сытин был официально признан национальным героем, когда Советское правительство отпраздновало 120-летие со дня его рождения. А 125-летие в 1976 году, совпавшее со 100-летием первой Сытинской типографии, отмечалось в Москве еще более пышно. Около шестисот книг из тысяч сытинских изданий составили юбилейную выставку. Мало того, в том же году книговед из ленинградской Публичной библиотеки им. Салтыкова-Щедрина призвал положить конец «искусственному делению» дореволюционных издателей на «передовых» (принявших революцию) и презренных «капиталистов» (не принявших ее). Он упомянул Сытина, говоря о том, что многие из так называемых капиталистических издателей сделали немало доброго для русского народа[13].
В 1973 году писатель Алтаев (псевдоним М.В. Ямщиковой) и в 1978 году бывший служащий фирмы Мотыльков издали свои воспоминания, где продолжали превозносить Сытина за доброжелательное и человеческое отношение к людям[14]. Кроме того, в 1978 году увидело свет второе, хотя и по-прежнему неполное издание сытинской «Жизни для книги». В предисловии к нему говорится, что «в принятых на XXV съезде КПСС «Основных направлениях развития народного хозяйства СССР на 1976-1980 годы» предусматривается дальнейшее развитие издательского дела, полиграфической промышленности и книжной торговли».
Имя Сытина, «русского самородка» и борца за свободу печати, в ту пору просто пригодилось режиму, продолжавшему подвергать цензуре каждую публикуемую строчку. Из недавних свидетельств его реабилитации назовем уважительную статью о Сытине, опубликованную в феврале 1986 года в «Книжном обозрении» по случаю 135-летия со дня его рождения[15].
Дом № 12 по Тверской улице в Москве, где расположена последняя квартира Сытина, отмечен мемориальной доской, и в 1991 году здесь отмечался юбилей Сытина – его 140-летие. На могиле Сытина на Введенском кладбище в Москве ныне установлен мраморный памятник. А вот мемориальная доска на крупнейшей московской типографии Сытина, названной впоследствии Первой Образцовой, свидетельствует о том, что у Сытина-капиталиста была и своя ахиллесова пята. Доска установлена в честь печатников, чья забастовка послужила одним из толчков к революции 1905 года.
И все же, с точки зрения марксистов, Сытин стал капиталистом в силу наивного заблуждения, ибо в его время у простого человека, наделенного энергией, упорством и сметкой, не было другого пути. В Советском Союзе воспевают в Сытине именно простосердечного, великодушного человека из народа, а ведь это тот образ, который всячески поощрял и насаждал сам Сытин. В нем есть большая доля правды. Многие современники искренне почитали Сытина за простоту обхождения, щедрость, внешнюю скромность, умение стойко переносить удары судьбы и даже за острый язык, который с годами оттачивался благодаря самообразованию.
Сытин, безусловно, культивировал этот образ. Он любил привлекать внимание к своему происхождению, к тому, что ради помощи семье бросил школу, что приехал в Москву в лаптях. Он никогда не заботился о разборчивости своего корявого почерка, а заключая сделки, зачастую отчаянно торговался, словно до сих пор сидел в своей лавке на нижегородской ярмарке. От него веяло простонародной честностью, и он не признавал нужды в письменных договорах между людьми слова. Однако не раз, бывало, деловые партнеры обнаруживали, что угодливая память подсказывает Сытину совсем другие условия сделки, нежели те, о которых они договорились поначалу.
Октябрьская революция лишила Сытина обширного поля для его деловой предприимчивости. Однако, судя по тому, чего он достиг к 1918 году, Сытин был воплощением предпринимательского успеха в сфере средств массовой информации – самой молодой, но наиболее чуткой к переменам из отраслей тогдашней промышленности. Начало его стремительного взлета пришлось на те самые годы, когда индустриализация делала в России первые шаги, и он входит в число крупнейших капиталистов своего времени, которые вызывают сегодня пристальный интерес ученых, исследующих проблему влияния технического прогресса на облик дореволюционной России.
II
Иван Дмитриевич Сытин родился 24 января 1851 года в селе Гнездниково Костромской губернии, что километрах в пятистах к северо-востоку от Москвы[16]. Губерния эта, вместе с Московской, Ярославской, Нижегородской, Владимирской, Рязанской, Калужской, лежит на исконно российских землях, издревле бывших как бы родовым гнездом великого русского народа и русского православия. Как и в других центральных губерниях, костромичи жили в основном крестьянским трудом, отвоевывали землю у бескрайних лесов подсечно-огневым способом и пахали по-старинке плугом, запряженным лошадью.
В 1851 году все дальние путешествия из Костромы совершались главным образом по внутренним водным путям и прежде всего – по Волге, берущей начало на Валдайской возвышенности к юго-востоку от Петербурга, протекающей затем по юго-западной оконечности губернии и поворачивающей на юг – к Каспийскому морю. Волжский портовый город Кострома был местом оживленной торговли, крупным перевалочным пунктом и имел славное историческое прошлое. Здесь, в стенах Ипатьевского монастыря, возведенного в XIV веке крещеным татарским князем, от которого происходит знаменитый род Годуновых, Михаил Романов принял гонцов Земского Собора, призвавшего его в 1613 году на русский трон, и положил начало царской династии, правившей в России триста четыре года. В 1836 году появилась патриотическая опера Михаила Глинки «Жизнь за царя», где композитор воспел народного героя, костромского крестьянина Ивана Сусанина, пожертвовавшего жизнью ради спасения царя Михаила от польских захватчиков[17].
Вверх по течению от Костромы находился Ярославль, основанный в XI веке князем-законодателем Ярославом Мудрым. Ниже по течению, примерно в двадцати часах пути на пароходе, стоял Нижний Новгород; там в 1612 году был сборный пункт народного ополчения, изгнавшего поляков, а с начала XIX века каждое лето проводилась крупнейшая в России ярмарка. Иностранцы, путешествовавшие по этому речному пути в XIX веке и записавшие свои впечатления, рассказывают о культуре, ничуть не затронутой западноевропейским влиянием, и о том, что народ гордится этим. Здесь, в русской глубинке, Сытин впитал то национально-патриотическое чувство, которое пронес через всю жизнь.
Родное сытинское Гнездниково называлось селом, так как в нем в отличие от деревни была церковь; там считалось, что Сытины занимают более высокое положение по сравнению с крестьянами. Во-первых, отец Сытина Дмитрий Герасимович, хотя и происходил из крестьян, но еще в деревенской школе выделялся сметливостью и впоследствии стал волостным писарем. Во-вторых, и он, и его жена Ольга Александровна умели читать, а такое редко встречалось в крестьянской семье в середине XIX века, когда лишь каждый десятый в России был грамотным.
Материально семья жила немногим лучше односельчан, трудившихся на земле. Сытин вспоминает, что родители, едва сводившие концы с концами, мало обращали внимания на него, двух его сестер и младшего брата. Тяжело приходилось и из-за случавшихся с Дмитрием Герасимовичем «припадков меланхолии», то есть запоев. (В этом пороке Сытин винил «тяжкое время» и позднее предлагал бороться с ним с помощью грамотности и хороших книг.) Возможно, Дмитрий Герасимович выбрал в собутыльники школьного учителя, в некотором смысле ровню себе, так как в селе наверняка не было больше ни одного мало-мальски грамотного мужика. Мальчишкой Сытину приходилось видеть, как утром этот учитель приходил на урок еще хмельной.
В детстве, когда другие ребятишки уходили с родителями в поле, Сытин сидел дома. В 1861 году – год отмены крепостного права – он поступил в одноклассную сельскую школу при волостном правлении. Там мальчика мучили безалаберным преподаванием по славянской азбуке, псалтырю, часовнику и начальной арифметике. Нерадивые ученики пренебрегали уроками, и учитель тщетно пытался поддерживать дисциплину, раздавая им подзатыльники или ставя в угол на колени.
Когда в 1863 году родился брат Сергей, Сытин бросил занятия в школе, чтобы помочь семье прокормиться, и впоследствии признавал, что «вышел из школы ленивым и получил отвращение к учению и книге – так опротивела за три года зубрежка наизусть». То было для него короткое время невзгод в десятилетие, ознаменованное поворотом России к обновлению. Двумя годами раньше император Александр II отменил крепостное право, а в 1863 году позволил государственным крестьянам, прикрепленным к царским землям, брать в аренду и выкупать свои наделы. Однако, будучи безземельным экономическим крестьянином, Дмитрий Герасимович не имел возможности завести собственное хозяйство и, вполне вероятно, опасался, что с началом реформ в местном управлении, предстоявших в 1864 году, потеряет свою скромную должность.
В эту пору национального возрождения, по свидетельству Сытина, его семья прожила последние сбережения, и «все разваливалось. Вставали мучительные вопросы, что будет дальше, как и чем жить. Поездки к угодникам и знахаркам еще больше усиливали лишения, мы со страхом смотрели на будущее. О детях думать было некогда»[18]. Неприкаянный отец уходил из дома и недели проводил вне семьи, и хотя эта своеобразная свобода благотворно влияла на него и он возвращался «свежим, умным, спокойным человеком», говорит Сытин, но во время одного из таких «припадков» он потерял место. На удачу, в Галиче, что расположен километрах в ста к югу, земской управе требовался письмоводитель, и Дмитрий Герасимович поступил на эту должность. Перевезя семью на новое место, отец подал Ивану пример того, как нужно преодолевать инерцию жизни и ловить счастливый случай, – этому свойству суждено было стать второй натурой его старшего сына.
Тринадцати лет от роду Сытин впервые надолго уехал из дома. В то лето он отправился с дядей по Волге в Нижний Новгород, где помогал ему в меховой торговле. На этом пересечении торговых путей Европы и Азии Сытину открылся мир коммерции.
Здесь он встречал и армян, и турок, и татар, и китайцев, и англичан, и голландцев, и сибиряков, в любой зной ходивших в меховых одеждах. Одни, как и он, приплыли по Волге; другие – через Казань на камских пароходах или через Москву по Москве-реке и Оке; третьи приехали на повозках и телегах. В разноязыком гомоне купцы торговались о стоимости товаров, сделанных за тысячи километров, договаривались об обмене либо цене в местных или иностранных деньгах. Мало того, что они обходились без установленного обменного курса, так еще договор, бывало, скреплялся только рукопожатием, а выполнение его откладывалось до будущей ярмарки.
Торговали только тем, что можно унести, так как покупатели тащили купленный товар на себе. Сделок на поставки с отсрочкой не заключали. Продавали изюм, одеяла, образа, изделия из кож, золота и серебра, персидские ковры, рис, стеклянную посуду, фарфор, платки, шкуры и даже кареты. Купцы, торговавшие определенным товаром, занимали отведенное им место и в большинстве жили тут же, при своих лавках, готовые в любое время сговориться с покупателем, а продолжалась ярмарка полных шесть недель – с июля по сентябрь.
Здесь Сытин постиг некоторые премудрости торгового дела: узнай вкусы своих покупателей, продавай помногу, отпускай в кредит. Научился Сытин и работать без устали, и строго блюсти интересы хозяина. За работу на ярмарке он получил царскую плату – 25 рублей. Между тем месячное жалованье его отца равнялось 22 рублям, и в Сытине впервые шевельнулось желание, свойственное почти всякому нарождающемуся предпринимателю, – превзойти отца.
Следующим летом Иван снова приехал в Нижний, но работал не с дядей, а в меховой лавке у купца из Коломны. Старательный и серьезный мальчик расположил к себе нового хозяина, и тот через месяц после ярмарки устроил Сытина учеником к московскому купцу средней руки П.Н. Шарапову, который, помимо основной меховой торговли, еще печатал и продавал крестьянам лубочные картинки.
14 сентября 1866 года, запасшись рекомендательным письмом, пятнадцатилетний крепыш явился в лавку Шарапова у Ильинских ворот, что в старой Китайгородской купеческой слободе близ Кремля. Сытин не делится первыми впечатлениями о разрастающейся четырехсоттысячной Москве, но и в самых дерзких мечтах вряд ли он предполагал, что пройдет сорок лет и уже в миллионном городе он станет ведущим издателем. Зато Сытин вспоминает первый услышанный им совет: «Ну что, брат, служить пришел? Служи, брат, усерднее. Себя не жалей, работай не ленись, раньше вставай, позднее ложись. Грязной работы не стыдись, себе цены не уставляй – жди, когда тебя оценят. Базар цену скажет»[19]. Воспроизводя это наставление Сытин высказывает кредо, которого придерживался всю жизнь.
В отличие от Петербурга, европеизированной столицы и первого города империи, Москва упорно оставалась русской и по составу населения, и по взглядам, и по архитектуре, и по укладу деловой жизни. Ко времени появления в Москве Сытина в стране началось оживленное развитие торговли и транспорта. Пятнадцатью годами раньше первая в России протяженная железная дорога соединила Москву и Петербург, а в 1880-х к ним добавится еще пять железнодорожных магистралей, к строительству которых тогда уже приступили или собирались приступить. Внедрение паровой тяги повысило скорость и надежность наземных перевозок по сравнению с передвижением на лошадях по восьми проселочным трактам, лучами расходящимся от города. К примеру, путь до Нижнего Новгорода на тройке в хорошую погоду занимал семь дней; на бричке, запряженной одной лошадью – десять дней; на телеге – месяц. Благодаря появлению новых видов энергии менялся и облик самого города. В 60-х годах прошлого века на московских улицах все чаще встречалось дешевое керосиновое освещение, пар и электричество привели к механизации и росту производства в текстильной, сахарной и других отраслях промышленности. В центре города начали подниматься многоэтажные здания.
Один из специалистов назвал Москву того периода «вращающейся дверью», причем основную массу прибывающих и убывающих составляли крестьяне в поисках заработка. Обычно это были мужчины или подростки, вроде Сытина; только в отличие от Сытина многие из них должны были кормить семью, оставшуюся в деревне, и возвращались домой к весеннему севу. В городе они устраивались на фабрики и в кустарные мастерские, сапожные и портняжные; в типографии; в лавки и магазины; на плотницкие и строительные работы, на постоялые дворы и в трактиры. Собственная лошадь с телегой давала возможность заняться извозом, на который был большой спрос[20].
Из тех, кому сопутствовал успех, выделяются двое, преуспевшие на продаже спиртных напитков. В 50-х годах прошлого столетия крестьянин П.Д. Смирнов поднялся от работника до водочного заводчика и тем нажил в Москве состояние, но не пожертвовал ни копейки – во всяком случае, так сказано в его некрологе – на благотворительность. Примерно в 1861 году нищета привела в Москву из Смоленской губернии Н.И. Пастухова, который со временем стал владельцем трактира, с 1881 года начал издавать «Московский листок» и умер состоятельным человеком. Своими успехами на издательском поприще Сытин превзошел обоих, но сколько еще бедняков из крестьянской среды разбогатели за свою жизнь и каковы были размеры их состояний, – на эти вопросы ученые пока не дали ответа[21].
Властвовали в Москве, разумеется, богачи не первого поколения, а ко второй половине XIX века десятка два семей промышленников и купцов вытеснили даже древние дворянские роды и заняли место московской финансовой и общественной элиты. Главным предметом их деловых интересов были текстильные фабрики, на которых трудились тысячи рабочих в пригородах Москвы и в примыкающем центральном промышленном районе, и кроме того, они вкладывали крупные капиталы в банковское дело, в железные дороги, в химическую, табачную и кондитерскую промышленность. Эти защитники русских традиций и щедрые покровители искусств и московских благотворительных обществ порицали своих петербургских собратьев за сотрудничество с европейцами[22]. Будучи консерваторами, они чурались передовой техники и оставляли промышленные нововведения на откуп более смелым предпринимателям.
И вот в разгар этих глубоких преобразований Сытин начал свой путь наверх с самой нижней ступеньки: чистил сапоги Шарапову и его приказчикам, таскал воду для самовара и исправно ходил в церковь. Подобно многим русским купцам, Шарапов был патриархален в делах и в быту и заботился как о материальном, так и о нравственном благополучии своих учеников. Таким образом, домашний и торговый уклад напоминал Сытину ту деревенскую жизнь, которая была знакома ему с детства. Юноша попал не в чуждый и безликий фабричный цех, а в уютную по-домашнему лавку, жил и столовался под опекой совестливого хозяина.
Однажды, когда Сытину не исполнилось еще и двадцати и он явился домой в одиннадцатом часу вечера, Шарапов сам отворил ему дверь с фонарем в руках и отчитал за ветреность; не имея ни жены, ни детей, Шарапов по-отечески заботился о своих подопечных. Истый старообрядец, он считал своим долгом наставлять их: «…В свободные часы читал бы для души хорошие книги, особенно перед сном или в большие праздники»[23]. Сытин рассказывает, что сильное влияние на него оказали религиозные взгляды Шарапова, а также службы и молитвы старообрядцев, на которых он бывал и «куда не всегда и не всем был открыт доступ»[24].
По мере того как Шарапов укреплялся в доверии к Сытину, расширялся круг сытинских обязанностей, и вот уже ему поручили чистить ценную домашнюю утварь и ходить на рынок за провизией. Кроме того, Сытин начал вставать и к ручной литографской машине. По воле случая Сытин постигал азы ремесла, благодаря которому стал впоследствии миллионером, в ту самую пору, когда в больших московских типографиях началась механизация производства.
С первых шагов, как и в будущем, крестьянская неотесанность помогала Сытину легко находить общий язык с деревенским людом, приходившим к Шарапову за товаром. Для них, малограмотных или вовсе неграмотных, Шарапов печатал лубочные картины и книжки, которые шли по копейке или две за штуку, – такая торговля существовала в России уже не одну сотню лет. Цензуру еще не отменили (Правила о цензуре и печати 1865 года запрещали все, что подрывает устои церкви и государства), однако у нас нет свидетельств того, что Шарапов, едва ли отличавшийся непокорным нравом, когда-либо вызывал нарекания цензоров.
Сытин стал отвечать за производство и распространение шараповских изданий, которые были все без исключения иллюстрированными. Работа начиналась с того, что он либо подмастерье наносил на липовую доску штриховой рисунок, затем выбирал резцом фон, и получался рельеф. Это ксилографическое клише вместе с набранным текстом закреплялось на талере нехитрого ручного станка, обильно смазывалось черной краской и покрывалось листом дешевой, серой бумаги. Сверху нажатием рычага опускался пресс, и со станка сходила готовая страница – этим незатейливым способом Сытин отпечатал тысячи экземпляров, требовавшихся его хозяину.
Затем наступал черед раскрашивания отпечатанных листов, ставшего настоящим промыслом для крестьянок подмосковного Никольского. Каждую зиму здешние женщины раскрашивали как придется тысячи отпечатков, приготовляя краски из подручных материалов вроде яичного желтка. Исполнительный Сытин то и дело курсировал между Москвой и Никольским, и Коничев правдоподобно описывает разговор, происходящий в сельской избе. Мать с тремя дочерьми работают за столом, который завален сотнями экземпляров одной из популярнейших в народе лубочных картин «Как мыши кота хоронили». Она красит связанного кота в сочный зеленый цвет, а девушки – мышей в синий с желтым, и мать весело объясняет: «А у нас других красок не водится». Но она знает наверняка, что Сытин примет ее работу, и искренне изумляется: «Как же те бабы живут, у коих нет промысла?»[25]
Сытин старался также поддерживать добрые отношения с покупателями шараповских картин и книжек. Для бродячих торговцев, по осени приходивших в Москву за товаром, который они потом возили на телегах или носили в коробах по деревням, Сытин устраивал «деловой ленч» по-русски: сначала вел их в баню, а после приглашал на угощенье к Шарапову. Ужинали с изрядным количеством водки, но хозяева следили, чтобы выпитое не шло в ущерб торговле и чтобы не слишком засиживались покупатели, которые не прочь были задержаться в гостях. Для расширения клиентуры среди владельцев лавок Сытин регулярно объезжал с обозами шараповских товаров дальние деревни и ярмарки, иногда за сотни километров от Москвы, не смущаясь даже трескучими морозами.
Возможно, уже в первое лето своего ученичества Сытин отправился на Нижегородскую ярмарку в качестве приказчика книжной лавки Шарапова. Там он на свой страх и риск уговорил крестьянина дядю Якова взять немного товара для продажи вразнос, и с этого началось создание целой новой сети офеней. За следующие шесть лет дядя Яков привлек к торговле книгами и картинами еще сто человек, охотно пополнявших свои короба в лавке Шарапова. За те же шесть лет оборот шараповской торговли на ярмарке вырос с 4 тысяч рублей до внушительной суммы в 100 тысяч. «По мере развития дела росла и моя дружба с хозяином», – замечает Сытин[26].
За всею этой работой обходительный и сметливый Сытин внимательно изучал интересы и вкусы крестьян, то есть со свойственным ему здравомыслием учитывал потребности рынка и на основании своих выводов советовал Шарапову, какие книги и картины печатать, а какие – не печатать. Словом, он справедливо утверждал, что много и усердно трудился на благо своего хозяина, хотя в глубине души наверняка имел виды и на собственное дело. Работая в Москве и колеся по провинции, Сытин во всех тонкостях постиг сравнительно простое производство и деловые приемы Шарапова.
К 1876 году, через десять лет после поступления в книжную торговлю московского купца, Сытин рассудил, что ему мало трехсот тридцати рублей годового жалованья. А к такому заключению он пришел, ибо двадцати пяти лет от роду обзавелся женой.
Сытин признает, что всерьез задумался о женитьбе лишь незадолго перед свадьбой и согласился на этот шаг по настоянию Шарапова. Старого хозяина беспокоили «соблазны Нижегородской ярмарки», где «покупатели (в особенности сибиряки) требовали, чтобы каждая сделка была вспрыснута». Хотя Сытин ничего не рассказывает о своем поведении на ярмарке, те несколько строк, которые он посвятил в своих воспоминаниях эпизодам, связанным с поисками невесты, действительно позволяют предположить, что Шарапов считал женитьбу лучшим средством укрепить дух своего коммивояжера[27].
Сватом был шараповский переплетчик Горячев, знавший одного пожилого кондитера, который подыскивал жениха для своей дочери. С одобрения Шарапова Горячев вызвался сходить с Сытиным в гости к девушке, причем за два года перед тем Сытин видел ее на свадьбе того же Горячева. Состоялась встреча, пусть несколько неловкая, но дающая представление о том, как проходило сватовство в Москве прошлого века, и два пожилых представителя мелкого купечества решили судьбу шестнадцатилетней девушки. Шарапов присутствовал на смотринах в качестве главы семьи, хотя по застенчивости или доброте приехал к дому на Таганке отдельно от Сытина и Горячева. Отец и дочь «нас приняли очень любезно и запросто», вспоминает Сытин, но угощения не предложили, «так как нас не ждали».
В продолжение скупого разговора юная девушка «бесшумно скользила по комнате», и наконец Сытин обратился к невесте: «Насколько весело, Евдокия Ивановна, проводите время?» Последовал ответ послушной дочери и вместе с тем проницательной женщины: «Какое же у нас веселье? Мы для чужого веселья работаем: для свадеб, балов. А наше удовольствие тогда, когда в церковь пойдешь или в театр с папашей съездим…» Она дала понять Сытину, что у него нет соперников. После этого, продолжает Сытин, «разговор не клеился. Шарапов молчал, как сыч, безмолвствовал и хозяин дома. Было тягостно и неловко».
Но при всей неловкости положения Сытину приглянулась Евдокия. Перед уходом он условился с ней о свидании в Нескучном саду. Там они объяснились и решили сыграть свадьбу через две недели. Евдокия и на свидание в парк пошла, вероятно, именно за тем, чтобы дать свое согласие, поскольку и она и ее отец ждали, что Сытин сделает предложение. В дореволюционной России были широко распространены браки по договору между родителями или опекунами, и этот брак выдержал испытание временем. Сытин почти ничего более не говорит в воспоминаниях о своей семейной жизни, но он был явно горд тем, что быстро столковался и насчет недурного приданого, и насчет свадьбы, а «свадьба была обычная купеческая, с музыкой и танцами, очень веселая и многолюдная».
К тому времени Сытин уже самостоятельно вел книжную торговлю, и молодые поселились в двух комнатах на антресолях хозяйского дома. Однако Евдокии хотелось жить отдельно, поскольку экономка Шарапова приняла ее, кажется, без особой радости. Сытин проявил характер и прямо заявил Шарапову, что ему нужна прибавка к жалованью до тысячи рублей в год, то есть втрое против прежнего, и собственная литография. Сытин хотел переходить на современные способы печати, а Шарапову это было ни к чему. Он признал, что слишком стар и ему поздно менять привычки, однако с радостью согласился во всем полагаться на Сытина. Не имея прямых наследников и все чаще склоняясь к мыслям о мире ином, Шарапов сделал Сытину щедрое и взаимовыгодное предложение.
Он удаляется от печатного дела, но остается формальным его владельцем. Сытин берет печатную часть предприятия на себя и продает Шарапову всю продукцию с уступкой 10 процентов. Такие условия позволили молодому приказчику переехать на новую квартиру. Сытин женился весной 1876 года, а летом уже открыл свою первую литографию на Воронухиной горе близ Дорогомиловского моста, где и поселился с молодой женой. На следующий год они произвели на свет дочь Марию.
Сытин тотчас приступил к обновлению производства. На 4 тысячи рублей приданого и 3 тысячи, ссуженные Шараповым, он купил ручной литографский станок французского производства, на котором раскраска получалась быстрее, лучше и дешевле, чем у женшин из Никольского. Ему еще не по средствам были паровые машины, широко внедрявшиеся в больших типографиях, зато теперь он мог сам руководить каждым этапом производства под собственной крышей.
На этом усовершенствования не кончились. Подобно всем деятельным печатникам со времен изобретения наборного шрифта, он ходил по типографиям, выискивая, что бы перенять. С удвоенной энергией он привлекал офеней к торговле и расширял ассортимент изданий за счет более живых картинок и книг с увлекательными сюжетами, тем самым предоставляя покупателям более свободный выбор, не ограниченный «картинами… духовного содержания… и из жизни народа»[28]. Бывало, по вечерам они с Евдокией приглашали своих работников к себе на чай и обсуждали новые планы и замыслы.
Поскольку нововведения требовали новых специалистов, Сытин увеличил штат литографии, состоявший из двух человек, и нанял трех рисовальщиков, в том числе М.Т. Соловьева, будущего члена Правления «Товарище-» гва И.Д. Сытина». Они должны были рисовать непосредственно на литографских камнях, пришедших на смену ксилографическим клише в печатании лубочных картин. (помощью литографского карандаша либо литографского пера с тушью они наносили контуры полутоновых иллюстраций на камень, обработанный таким образом, чтобы тушь не растекалась. Для введения второго цвета рисовальщики наносили на другой камень штриховку и линии, которые точно совмещались с первым рисунком. Затем печатники закрашивали новый камень нужным цветом и отпечатывали каждую картину вторично.
Подбирая рисовальщиков, Сытин почти неизменно нанимал людей, превосходивших его в образованности, но различия такого рода никогда не мешали ему прибегать к услугам лучших специалистов, каких он мог найти за свои деньги, будь то печатники, администраторы или люди творческие. Этот выходец из деревни, юридически по-прежнему принадлежавший к крестьянскому сословию, как правило, полагался на свое чутье, но всегда с уважением относился к чужому мастерству. В этом смысле он был типичным предпринимателем.
Подобные самодеятельные предприниматели к тому же стремятся к независимости, и именно Сытин настоял на прекращении затянувшегося ученичества, так как хозяин мешал ему развернуться. Хотя в свое время он уступил хозяину долю в новом предприятии взамен начального капитала, предоставленного Шараповым, но уже в 1879 году, через тринадцать лет зависимого существования под хозяйской опекой, Сытин полностью выкупит свое детище. К двадцати семи годам – за три года хозяйствования в литографии на Воронухиной горе – Сытин добьется полной самостоятельности и поднимется еще на одну ступеньку вверх.
Прожив треть жизни, Сытин приобрел основные навыки мелкой издательской деятельности и сбыта печатной продукции, обзавелся собственной литографией. В дальнейшем он, естественно, стремился расширять ассортимент изданий, производство и рынок сбыта.
Глава вторая БОЛЬШЕ ИЗДАНИЙ ДЛЯ НАРОДА
Иван Дмитриевич Сытин пустился в плавание по зыбким водам независимого книгоиздания с далеко идущими намерениями. Дух предприимчивости и ветры перемен сопутствовали ему, и свое пятидесятилетие на рубеже веков он встретит богатым и влиятельным хозяином целой флотилии издательских предприятий.
Успех пришел к Сытину благодаря мудрому сочетанию идеализма и предприимчивости. Старик Шарапов довольствовался изданием того, что потакало вкусам крестьян; Сытин же взялся доказать свою верность общественному долгу и сделать себе имя и состояние, издавая то, что было им на пользу. Вот как он сумел извлечь выгоду из народнических идеалов, распространенных в среде интеллигенции; вот почему в 1877 году ему удалось убедить признанного художника-графика принять участие в совместном издательском начинании и тем самым помочь просвещению темных крестьян.
I
Единственное сохранившееся письмо к Сытину упомянутого петербургского художника М.О. Микешина, посланное в 1878 году, является свидетельством и отражением той изменчивой смеси корысти и альтруизма, которая окрашивает всю долгую деятельность Сытина. Подобно тем, кто позднее назовет Сытина расчетливым лицемером, Микешин ставит под сомнение искренность и надежность молодого издателя в самом начале его карьеры.
В своем письме раздосадованный Микешин напоминает Сытину: «Я обещал Вам участие всеми силами своих художественных способностей – не для денег, конечно, а для проведения через Ваши издания в народ лучших образцов народной же поэзии и искусства. Если себе и ждал я какой выгоды, то впоследствии, когда наши с Вами общие старания принесли бы плоды»[29].
Они договорились о совместной работе над изданием иллюстрированной лубочной книжки «О цыгане, мужике и его кобыле», и Микешину причиталось сто рублей за рисунки, требовавшие «недель упорного труда». Такая низкая плата, продолжал он, заставит его пойти по миру. Микешин вновь подтвердил, что ставит лишь одно условие – качественное воспроизведение своей работы. Гак, с согласия Сытина, он нанял в Петербурге литографа Рудометова, дабы тот изготовил и переслал в московскую типографию Сытина оттиски с иллюстрацией для фотолитографического воспроизведения в цвете. Однако еще до выполнения этого заказа Сытин велел Рудометону выгравировать картины на камне – материале, которого требовала его литографская машина. Затем он отказался от уже готовых камней.
Микешин выразил сильное неудовольствие этим отказом, а также «временной отсрочкой ваших выплат мне]», о чем он узнал из «неожиданного письма» Сытина. Но с еще большей горячностью он сам отказался доверить свои работы «опытным, но не вполне художественным» сытинским рисовальщикам. А потому решил лично присматривать за печатанием иллюстраций в Петербурге. К тому же перед запуском в печать Сытин должен был заранее выслать Микешину корректуру текста для прочтения. При несоблюдении этих условий Микешин грозил прервать свои отношения с Сытиным.
Сытин нарушил уговор по двум пунктам: отсрочил выплату гонорара художнику и отказался от услуг Рудометова, – а Микешина уведомил только о первом нарушении. Его жалобы на финансовые затруднения могли объяснить оба недоразумения, однако, возможно, причина была куда проще – извечная привычка Сытина урезать расходы. Ведь Сытин не только назначил Микешину невысокое вознаграждение, но, имея в виду слова Микешина о «выгоде впоследствии», он, должно быть, присвоил себе права на доходы от их совместной работы.
Микешинское письмо ставит также под сомнение сытинские заявления о высоком мастерстве нанятых им художников-графиков. Микешин, скорее всего, видел работы сытинских рисовальщиков и ни в коем случае не согласился доверить им свои иллюстрации. Ведь в конечном счете, качество репродукции зависело от линий и штриховки, нанесенных на литографские камни художником-графиком. Чем он был искуснее, тем лучше получался отпечаток; а для цветных отпечатков, где на каждый цвет требовался отдельный камень, искусство перерисовки имело особенно большое значение.
Лубок «О цыгане, мужике и его кобыле» поступил в продажу в 1878 году, и позднее Сытин утверждал, что он имел успех[30]. Успехом этим лубок, несомненно, обязан высокому качеству, на котором настоял Микешин вопреки уловкам Сытина. Правда, еще до совместной работы с Микешиным Сытин, по его словам, уже сделал первый шаг к коммерческому успеху, догадавшись с самого начала русско-турецкой войны выпускать весьма доходные карты военных действий и батальные картины.
Сообщения о том, что славяне изнывают под турецким гнетом, дошли до России в 1876 году, когда Сытин занялся самостоятельной издательской деятельностью. Националистическая русская пресса подхватила эту тему, и вскоре последовал взрыв общественного возмущения. Некоторые даже отправились добровольцами воевать на стороне сербов. Столь широкий и горячий отклик вынудил медлившее царское правительство в 1877 году объявить Турции войну.
Газеты, особенно «Московские ведомости» Михаила Каткова, подогревали националистические настроения. Никогда прежде репортеры не имели возможности столь полно освещать русскую военную кампанию, ибо это был первый вооруженный конфликт со времени реформы цензуры в 1865 году. На сей раз корреспонденты давали сообщения непосредственно с театра военных действий, и по крайней мере двое – Г.Д. Градовский и Вас. И. Немирович-Данченко – завоевали громкую известность.
Для множества русских, не умевших читать или не имевших денег на газету, Сытин начал издавать дешевые военные картины. Он считал эту затею рискованной: «…Приглашал лучших рисовальщиков и первоклассных мастеров, никогда не торговался с ними в цене, но требовал высокого качества работы. Я, наконец, следил за рынком и с величайшим старанием изучал вкусы народа.»[31]. Если быть точнее, Сытин велел своим работникам копировать географические карты из атласов и военные рисунки из еженедельника «Всемирная иллюстрация», и поражавшие поля сражений и солдат, которые храбро идут в бой за веру, царя и отечество. Картины эти хорошо распродавались через офеней и не вызывали никаких придирок со стороны цензуры.
С Микешиным Сытин сотрудничал на второй год войны, как раз перед тем, как стать полностью самостоятельным издателем. В следующем, 1879 году у него родился первый сын – Николай; выкупив долю Шарапова, он стал полноправным владельцем своей литографии и к тому же приобрел вторую литографскую машину[32] и переехал в другое помещение, поближе к центру города. Новая мастерская находилась на противоположном от Кремля берегу Москвы-реки, в самом конце протянувшейся километра на два Пятницкой улицы, соединяющей старую купеческую слободу с фабричным районом. Вот здесь-то, где сходились пути купца и промышленника, и обосновался со своим печатным делом Сытин; и здесь на протяжении сорока лет он будет управлять им, пока в мае 1919 года новая Советская власть не экспроприирует его предприятие.
Рост торговли и промышленности вызывал оживление в разных частях старой Москвы. Город превращался к важнейший железнодорожный узел и в центр хлопчатобумажного производства империи. Желая ускорить темпы развития, отцы города добились того, что в 1882 поду Москва стала местом проведения всероссийской выставки. Сытин, уже убедившийся в коммерческой пользе ярмарок, решил принять в ней участие.
Правда, убийство Александра II в 1881 году набросило тень на русскую жизнь, однако следующей весной Всероссийская промышленно-художественная выставка 1882 года открылась в назначенный срок. С 20 мая по 30 сентября на ее чудеса пришли посмотреть более миллиона шестисот тысяч посетителей. Сытину удалось выставить два экспоната и завоевать бронзовую медаль. Он считал, что заслуживает большего, но «крестьяне, – рассказывал он впоследствии, – не могли получать золотых медалей»[33].
Приготовления к открытию были поставлены на широкую ногу как в стенах громадного помещения выставки на Ходынском поле под Москвой, так и вне его. Чтобы подчеркнуть важную роль Москвы в железнодорожном строительстве, городские власти проложили специальную ветку из центра к территории выставки. Кроме того, организаторы снабдили выставку еще одной приметой технического прогресса, которая быстро входила в жизнь крупных российских городов, – ежедневной газетой. Для нее, а также для увесистого каталога, в котором были перечислены все участники выставки, приобрели за три тысячи рублей особый шрифт. Затем, чтобы покрыть расходы, учредители в обоих изданиях продавали место под рекламу, но все же отводили ей меньше места, чем «наши американские коллеги» на Филадельфийской выставке 1876 года, где они, по мнению москвичей, чересчур увлеклись коммерцией.
Церемония открытия началась 20 мая ровно в час дня с приезда Александра III. Царь выслушал приветствие генерал-губернатора Долгорукова и молебен в честь техники, который отслужил глава столичного духовенства митрополит Макарий. Затем был дан обед с приличествующими случаю тостами, криками «ура» и пением «Боже, царя храни»; после этого император в сопровождении свиты добрый час осматривал выставку.
Половину зала занимали экспонаты художественного отдела. Сытин приглянулся заведовавшему этим отделом академику исторической живописи М.П. Боткину, и тот подвел Александра к молодому издателю и его печатной продукции для крестьян, столь милых сердцу императора. Перейдя к осмотру промышленной части выставки, августейший посетитель вновь встретился с Сытиным. На сей раз Сытин демонстрировал «первую печатную машину, изготовленную в России», и так совпало, что он как раз печатал портреты членов царской фамилии. В интересах дела никогда не мешает произвести хорошее впечатление.
II
Однако ускоренный рост сытинского предприятия был обусловлен не только внедрением новой техники, но и бурным всплеском издательской деятельности в России последней четверти XIX века. По мере развития промышленности, разветвления сети железных дорог росла и потребность в различного рода бланках, каталогах, отчетах и прочей деловой документации; а еще больше увеличился спрос на учебные и педагогические пособия. Реформы 60-х годов в области образования дали новые школы крестьянам, а во второй половине 70-х и в армии начали обучать неграмотных новобранцев. Комитеты грамотности, следуя идеям народничества, составляли книги для народного чтения, включая специальные учебники для взрослых, не умеющих читать. Здесь открывались необыкновенные возможности для толкового издателя.
Поскольку основу его торговли составляли картины, в начале 80-х годов Сытин начал продавать в школы яркие, доходчивые репродукции. Он советовался с такими педагогами, как активная деятельница воскресных школ А.В. Погожева, выяснял, что требуется школе, и в результате из печати выходили «наглядные пособия по географии, этнографии, биологии, истории… портреты исторических лиц… реки, озера, Кавказские горы, опасные переправы, а также губернские города, Петербург, Москва, знаменитейшие здания России – все это изображалось на картинках», вспоминал Сытин. Благодаря учительскому спросу, писал он, в то десятилетие удалось довести сбыт картин до пятидесяти миллионов оттисков в год. В начале 90-х годов сотрудники Сытина приступят к изданию новой серии пособий, отвечающих потребностям программы начальной школы, утвержденной министром просвещения. Первый альбом этой недорогой серии иллюстрировал «Двенадцать главных церковных праздников и воскресение Христа», а в течение следующих двадцати лет появится еще сорок девять таких альбомов, посвященных самым разным предметам – от искусства до зоологии[34].
Служа у Шарапова, Сытин научился издавать книжки для крестьян в размер брошюры, обычно по шестнадцати страниц каждая[35]. Теперь же, обзаведясь переплетной мастерской, Сытин смело (и бессистемно) занялся еще и выпуском более объемистых книг для грамотных крестьян, сельских священнослужителей и лавочников. Эти небольшие книжки шли по цене от двух до пяти копеек и подразделялись на три категории: сказки, нещадно сокращенные произведения классиков и сочинения рыночных писак. По совету все той же Погожевой Сытин стал издавать и детские книги, причем многие из них были без должного разрешения заимствованы у таких западных писателей, как Вальтер Скотт, Марк Твен и Жюль Верн.
За рассказ в шестнадцать страниц, принятый к изданию, рыночный сочинитель получал от Сытина жалкий гонорар: от двух до пяти рублей, – правда, такие «знаменитости», как Миша Евстигнеев и Коля Миленький, могли вытребовать вдвое больше. В оправдание столь низкой оплаты их труда Сытин ловко повесил на своих авторов общий ярлык: «Недоучившиеся семинаристы, убоявшиеся бездны книжной премудрости, и всякого рода изгнанники учебных заведений, запьянцовские чиновники, нетрезвые иереи и вообще неудачники всех видов…» – давая понять, что если бы не он, то они остались бы вовсе без работы. Так, вывернув наизнанку логику христианского мышления, Сытин предстал благодетелем.
Сытин настаивал, чтобы в каждом сочинении торжествовала добродетель, но при этом не удосуживался нанять редактора для выправления косноязычной прозы своих авторов. Он признает, что с содержанием рукописи знакомился мельком,«на ощупь и на глаз», а листал ее только затем, чтобы определить, каков будет объем книги. Купленная рукопись тотчас поступала прямо к наборщикам, и вскоре готовая книга доходила до офеней. Так, небрежно и впопыхах, работал Сытин-делец – не тот Сытин, что клялся, будто главной его заботой является выпуск полезных народу изданий. И его книги, как и его картины, расходились миллионными тиражами.
Среди сытинских авторов был А.С. Пругавин, и вот он приводит характерный случай из издательской практики той поры, рассказанный якобы самим Сытиным.
«Посмотрел я рукопись, вижу: написано складно, а главное, очень уж страшно. Такие страсти – просто волос дыбом становится. Ну, думаю, эта книга беспременно пойдет. Купил рукопись, заплатил сочинителю пять рублей, отдал в печать. Отпечатали 30000. И что бы Вы думали? Нарасхват! Так понравилась, так понравилась! Приказал еще 60000 печатать. Начали набирать. Вдруг подходит ко мне метранпаж и говорит:
– Что мы наделали-то, Иван Дмитриевич?
– Что такое?
– Да ведь мы Гоголя издали, не спросившись.
И показывает мне… «Страшный колдун» [в действительности «Страшная месть»]… Гоголя»[36].
Сытин читал очень мало и вполне мог не обратить внимания даже на столь вопиющий плагиат, но за ним водились также случаи, когда он утаивал авторское вознаграждение. Вероятно, и сытинскому цензору было не до указаний на авторство Гоголя, ведь он искал в рукописях только вольнодумство да ересь.
В 1882 году, то есть на пятом году издательской самостоятельности, Сытин взял у Шарапова в долг 5 тысяч рублей на открытие своей первой торговой точки – книжной лавки у Ильинских ворот, неподалеку от которых он жил и учениках. Сытин по-прежнему каждый день засучивал рукава, но по мере превращения литографской мастерской на Пятницкой в типографию он все чаще лишь руководил производством, не марая рук типографской краской.
К тому времени обе сестры Сытина обосновались в Москве, и приданое за ними наверняка дал молодой преуспевающий издатель. Одна из сестер вышла замуж за купца И.И. Соколова; в феврале 1883 года он, а также Д.А. Варапаев и В.Л. Нечаев учредили вместе с Сытимым товарищество на вере под фирмой «И.Д. Сытин и К°» с основным капиталом в 75 тысяч рублей[37].
За это подкрепление со стороны Сытин на первых порах принимал некоторые советы по финансовой части, но оставался полновластным хозяином части издательской. Продав фирме свою книжную лавку и типографию за 36 тысяч рублей, он приобрел 48 процентов акций и стал именоваться председателем Правления. В декабре того же года он купил у Чехова права на прекрасную книгу «Повести и рассказы», которую издаст в конце 1884 года[38]. Не пройдет и еще двух лет, как ему удастся получить для своей фирмы «высочайшее утверждение», что, помимо других привилегий, обеспечит ей предпочтительное положение в конкуренции за правительственные заказы. Возможно, причиной такой милости была теплая встреча с царем на выставке, однако злые языки впоследствии станут утверждать, и весьма убедительно, что Сытин дал большую взятку[39].
Сытин был не из тех, у кого капитал лежал мертвым грузом, поэтому он открыл вторую книжную лавку и перекупил издательское дело некоего Орлова, получив в результате пять его печатных машин, шрифт и весь наличный товар. Но самым выгодным для фирмы предприятием Сытина в 1884 году стал выпуск новой ходкой продукции – календаря, мысль о котором занимала его уже пять лет.
Календари были обязательной принадлежностью обихода для всех, кто имел хоть маломальский достаток, а печатать их в России начали не позднее XVI века[40]. В начале XVIII века, дабы искоренить астрологические календари, заклейменные церковью как языческие, а также календари с опасной политической окраской, Петр Великий передал исключительное право на их издание Академии Наук. В начале XIX столетия эта монополия была подтверждена, и Академия продолжала оставаться единственным учреждением с правом на издание календарей в России вплоть до 1865 года, когда реформа цензуры открыла поле деятельности для частных фирм. Тогда первенство по этому виду продукции захватил московский издатель А. Гатцук, а для таких книгоиздателей, как А.С. Суворин, издание календарей служило как бы побочным промыслом.
Впервые Сытин пустил свой календарь в продажу на семнадцатой для себя Нижегородской ярмарке летом 1884 года. Гатцук и его конкуренты торговали в основном с горожанами, а Сытин предназначал свою новинку – «Всеобщий русский календарь на 1885 год» – крестьянам, то есть покупателям, которых он знал лучше всего. Обложка и вкладыш представляли собой красочные репродукции, которыми можно было украсить избу. На страницах календаря, рядом с числами и днями недели, были помещены цветные картинки с изображением полевых работ и с деревенскими видами.
Как и вся предыдущая продукция Сытина, календарь легко прошел цензуру. Но вот очередное его предприятие обратило к Сытину строгое внимание правительства по требованию русской православной церкви и могущественного обер-прокурора Святейшего синода К.П. Победоносцева. Ревнитель веры, Победоносцев питал глубокую неприязнь ко Льву Толстому (тогда уже открыто выступавшему против церкви и проповедовавшему идеи, которые в полицейских отчетах именуются «социалистическими») и его последователям. Обер-прокурора и церковных сановников встревожило, что Сытин, имевший через офеней широкий доступ к простому читателю, начал в 1885 году издавать и пускать в продажу толстовские книги для крестьян.
Всякий, кто всерьез намерен был распространять печатную продукцию в сельской местности, нуждался в услугах множества офеней, а Сытин располагал самой многочисленной армией оборотистых бродячих торговцев, которые ходили от избы к избе и добирались до самых глухих деревень[41]. Они не стучали в дверь, а кричали прямо в окна: «Книги, иконы, нитки, пуговицы!» Обычно им бывали рады – ведь от них к тому же можно было узнать кое-какие новости и слухи. К пасхе эти бродяги разбредались по родным местам, ибо наступала пора пахать и сеять, да и покупатели их проводили все светлые часы в поле и уже не имели лишнего гроша.
Сытин знал, какой товар нужен этому вольному торговому люду. В частности, они требовали историй с яркими и живыми картинками, поскольку многие их покупатели, как и добрая часть самих книгонош, не умели читать. Хорошо шли также календари и духовные книги, только не слишком увесистые. И обязательно недорогие. Ведь за печатный товар крестьянин платил по 1-3 копейки, а офеня рассчитывал на доход от 100 до 300 процентов, поэтому Сытин мог брать с офеней не более, чем по 95 копеек за сотню экземпляров книжки в шестнадцать страниц. Причем, чтобы иметь возможность торговаться, сообщает Сытин, офени просили не печатать цену на книгах и календарях.
В соответствии с этими требованиями Сытин и издавал свои лубочные картины и книги. С самого начала он отдавал предпочтение выразительности, живости, и эти черты стали характерными в художественном оформлении его календарей и лубков. Особое внимание его художники уделяли книжным обложкам, на которых обычно помещалась завлекательная, порой жуткая картинка, а над ней – броский заголовок в одно слово. Зачастую стоило офене только махнуть перед окном такой книжкой, как он тотчас сбывал ее с рук, подтверждая тем самым любимое изречение Сытина: картина тянет за собой книгу.
Не счесть, сколько людей, от мала до велика, пристрастились к чтению благодаря этим маленьким книжкам. Гравер И.Н. Павлов, работавший у Сытина, вспоминал свою детскую зачарованность сытинскими лубками «с пестрыми цветными обложками», и на каждой – «фамилия их фантастического издателя, так будоражившего мое пылкое воображение». Восьмилетним мальчиком он любил ходить в книжную лавку Сытина и покупать «за пятнадцать копеек целый десяток книг независимо от их содержания»[42].
Однако с точки зрения литературы и искусства книги для народа, вроде сытинских, были большей частью неряшливы, как выразился один критик[43]. Иногда заглавие не имело ничего общего с содержанием, то же случалось с иллюстрациями. Часто встречались неграмотно составленные фразы. Бывало, в тексте попадались огромные «дыры» между словами – значит, наборщик старался растащить текст до конца страницы. Тонкая, мягкая бумага впитывала краску, поэтому печать получалась нечеткая, смазанная.
Но самое сильное неприятие у интеллигенции вызывали «кровожадные сюжеты» лубочной литературы, будившие низменные страсти и укреплявшие предрассудки[44]. К примеру, Толстой, внушая образованным классам, что они в долгу перед трудовой беднотой, призывал помочь ему дать крестьянам простую, нравственную книгу высокого качества. И вот в 1884 году Владимир Чертков, молодой и страстный последователь Толстого, притом довольно состоятельный, решил сам предпринять издание таких произведений и обратился за содействием к искушенному торговцу лубком – Сытину.
III
Для Сытина сойтись с людьми, близкими к Толстому, означало счастливую возможность приобщиться к миру уважаемых книгоиздателей, которую он недооценивает в своих воспоминаниях. Сетуя на свою сомнительную репутацию в пору образования фирмы «Сытин и К°», издатель вспоминал, что ему не давала покоя мысль, как бы «завязать связи с недосягаемым для нас миром настоящих писателей и настоящей литературы». И вот подвернулся «случай… и все вышло как в волшебной сказке. Прямо от Миши Евстигнеева и Коли Миленького я шагнул к Льву Толстому и Короленко»[45]. Сытин был единственным русским издателем народной печатной продукции – а их только из крестьян вышло около ста, – который поднялся до высокого литературного уровня[46].
Сытин начал это восхождение в ноябре 1884 года, когда к нему в книжную лавку зашел Чертков и предложил давать лубочные картины и тексты, оплачивать их издание и затем распространять, не рассчитывая на доход, через сытинских офеней. С особым вниманием Сытин отнесся к упоминанию Толстого, которого Чертков назвал среди участников начинания[47].
Рассказывая в письме к Толстому об этой встрече, Чертков писал, что «Сытин просит не только содержания для картинок… а также и для книжек»[48]; как раз книги и составят основу всех чертковских изданий. Ни теперь, ни позднее Сытин и Чертков не скрепляли своих деловых отношений контрактом. По устной договоренности Чертков обязался отвечать за художественное оформление, редактирование и чтение корректуры (три процесса, которыми Сытин пренебрегал при издании своих лубков) и назначать цены не выше тех, что были у сытинских книг.
К февралю 1885 года Сытин передал своему цензору рукописи первых четырех книг и наверняка улыбнулся при виде ужаса, отразившегося на его лице. Три книги принадлежали Толстому («Чем люди живы», «Кавказский пленник» и «Бог правду видит»), а одна – Н.С. Лескову («Христос в гостях у мужика»). Когда все четыре рукописи возвратились с разрешением, Сытин приступил к изданию замечательной серии «Посредника», в названии которого, придуманном, как он уверяет, им самим, выразилась его скромная роль посредника между интеллигенцией и массовым потребителем.
Сытин невзначай оказался вовлеченным в благое л ело. И хотя другие его предприятия носили коммерческий характер, он напоминал недоброжелателям, что «Посредник» – как бы молитва, это для души»[49]. Для мерного последователя толстовского учения Павла Бирюкова Сытин стал «божией искрой» в «добром, просветительном деле»[50].
Между тем доброе дело требовало также физического и механического труда людей и машин, а сытинские станки и так работали с полной нагрузкой, едва успевая выполнять растущие заказы на его книги, календари и ;)фиши. Тогда Сытин, по своему обыкновению, закупил новое оборудование. Он приобрел машину для изготовления гальванопластических копий текста и иллюстраций, поскольку эти долговечные печатные фо мы легче было хранить и использовать для переизданий. А в конце 1885 года обзавелся еще типографской машиной, которая печатала по пятьдесят тысяч книг в день.
В декабре того же года Чертков, движимый скорее воодушевлением, чем истинным положением дел, радостно сообщил Толстому, что офени наперебой спрашивают книги «Посредника» и что спрос превышает предложение, хотя Сытин занят «почти исключительно нашими изданиями»[51]. Однако слова Черткова о щедрости и самоотверженности Сытина не подействовали на Толстого, который незадолго перед тем познакомился с издателем «Посредника»[52]. Сытин был для Толстого обыкновенным купцом от книгоиздания, думающим прежде всего не о культуре или благе народа, а о своей выгоде. Он не сомневался, что рано или поздно Сытин предъявит им счет и у «Посредника» возникнут трудности.
К весне 1887 года, как оказалось, у Черткова накопилась большая задолженность по платежам[53]. Сытин снова по устной договоренности, с Чертковым уладил дела: он брал на себя все производственные расходы, затем продавал книги «Посредника» Черткову, а тот перепродавал их офеням[54]. (Должно быть, тогда-то Сытин и назначил цену, которую он называет в своих воспоминаниях, то есть 80 копеек за сотню листовок – книг по шестнадцати страниц каждая[55]. Он говорит, что получал по 15 копеек прибыли с сотни листовок, как и Чертков, торговавший обычно с офенями по оптовой цене 95 копеек за сотню.)
Условия этой договоренности Чертков разъясняет в письме к В.Г. Короленко от 1891 года: «Первоначально «Посредник» затрачивал на свое дело значительные материальные средства, в настоящее время все существенные расходы закрываются фирмою Сытина, который хотя, вопреки установившемуся в обществе убеждению, вовсе и не наживается от этих изданий (за всеми деталями которых мы сохраняем полный и безусловный контроль), однако окупает с некоторою незначительной и вполне законною прибылью свои расходы и труды по этому делу»[56].
Впоследствии Толстой пенял Черткову, что тот хвалил Сытина за благотворительность, между тем как «Посредник» высоко поднял престиж «Сытина и К°»[57]. Однако документы неопровержимо свидетельствуют, что существование «Посредника» было бы невозможно без вмешательства и щедрости Сытина. Как явствует из писем, Сытин не только оплачивал все гонорары, но и передавал Черткову все авторские права[58].
Сытин, конечно, был согласен с Толстым: издания «Посредника» действительно принесли его фирме большую пользу, и он считал эту серию вторым серьезным этапом своей деятельности. Престиж и завязавшиеся деловые знакомства были бесценным богатством[59]. Иначе как ему удалось бы издать произведения таких крупных писателей, как Н.С. Лесков, Г.И. Успенский, А.И. Эртель, А.В. Григорович, А.П. Чехов и Л.Н. Толстой? Народническая интеллигенция восхищалась ими и «Посредником», а заодно распространяла свою благосклонность и на Сытина.
Официальные представители духовенства, напротив, обрушились с нападками на «Посредник» именно за связь с Толстым. Толстой открыто выражал взгляды, неприемлемые для церкви, а «Посредник» нес их в народ, поэтому в 1886 году еженедельник «Московские церковные ведомости» развернул кампанию с требованием запретить нею серию, а брошюра, написанная протоиереем, призывала священников препятствовать распространению этих книг. Обер-прокурор Победоносцев в своем отчете за 1887 год открыто осудил «Посредник», и в конце того же года Сытин сетовал на падение покупательского спроса.
Прекрасно зная о разрыве Толстого с официальной церковью, Сытин предвидел, что у него будут трения с цензурой по поводу «Посредника»; и действительно, из-за этой серии Победоносцев вызывал к себе Сытина «не раз и не два»[60]. И все же предметом его главных забот в это время были его собственные издания, а также новые начинания, в которых он не чаял души. В 1887 году с помощью профессиональных педагогов Сытин впервые выпустил в свет школьный учебник. Тоненькая «Русская грамматика» стала его первой скромной попыткой завоевать свое место на прибыльном рынке школьных учебников.
Еще раньше, поощряемый Эртелем, он начал издавать написанные хорошим литературным языком, увлекательные иллюстрированные книги, предназначенные для юных читателей. Первой по этому пути пошла викторианская Англия, где в 60-х годах появились яркие, богато иллюстрированные книжки, полные невероятных приключений,[61] а в России на детской литературе и в середине 70-х «чувствовалась тяжелая рука немецкого педагога»[62]. И вот Эртель, передав Сытину некоторые из своих произведений, подтолкнул его к изданию добротных детских книг, викторианских по духу, но русских по содержанию.
К 1887 году относится еще одно самостоятельное начинание, связанное с хорошей литературой: тогда Сытин в числе еще нескольких издателей воспользовался тем, что истек срок действия авторского права на сочинения А.С. Пушкина. Под рукой оказались выдающиеся произведения, полностью отредактированные, давным-давно разрешенные цензурой, – бери да печатай; и Сытин запустил в производство невзрачный на вид, зато дешевый десятитомник. Прежде полное собрание сочинений Пушкина стоило 5 рублей. Сытин снизил цену до 80 копеек, затем издал сочинения Гоголя по цене всего 50 копеек и засвидетельствовал, что спрос «превысил самые смелые мои ожидания». Рискованный опыт увенчался бесспорным успехом, это было новое слово в русском книгоиздании[63].
Сытин почувствовал, что поднялся еще чуть выше в глазах общества, ибо дешевые издания Пушкина и Гоголя позволили ему претендовать на роль человека, который по дальновидному расчету сеет в народе культуру. С каждым проданным многотомником, говорил он, растет вероятность того, что книга попадет в руки простого русского человека, он раскроет ее и пристрастится к чтению. Такое толкование своей деятельности льстило Сытину и приносило доход.
Его переход на серьезную литературу не остался незамеченным для толстовцев. «Сытин как более умный и дальновидный, чем другие лубочники, понял, что золотое время для них как лубочников прошло безвозвратно, понял, что народ предъявляет самые высокие требования к книгам по содержанию и по форме, и вот ухватился за «Посредника» как за якорь спасения, чтобы под его влиянием и содействием изменить мало-помалу характер своей литературы», – комментировал один из них[64]. Если быть точнее, Сытин разнообразил свою деятельность, ибо он по-прежнему издавал лубочные книги. (В нашем распоряжении нет статистических данных о продаже лубочных книг по годам, но один из источников подтверждает, что в течение 90-х годов на Сытина работали две тысячи офеней)[65].
Между тем все более важное значение для сбыта приобретали книжные лавки, и для них Сытин выпустил в 1888 году первый список своих изданий. В этом «Каталоге книг и картин И.Д. Сытина и Во» насчитывалось сорок шесть страниц, а в приложении к одному из изданий педагог Н.В. Тулупов рекомендовал родителям книги для детского чтения в зависимости от возраста и интересов ребенка[66]. Сытин позаботился о том, чтобы экземпляры каталога поступили в библиотеки и читальни, и выставлял их на видном месте в витринах своих книжных магазинов, которые существовали уже не только в Москве, но и за ее пределами[67].
В мае того же года правительство приняло суровые меры против «Посредника», запретив переиздание девяти из примерно двенадцати одобренных ранее цензурой произведений Толстого, и в результате Сытин еще более охладел к работе над серией «Посредника». В октябре Чертков старался успокоить Толстого, недовольного постоянными задержками. Сытин, объяснял он, «не особенно нуждаясь в таких маленьких книгах, страшно медлит их печатанием. Кроме того, у Сытина такой беспорядок, что некоторые рукописи совсем затериваются, и мне приходится возобновлять их по запасным экземплярам». Чертков советовал избегать «неприятностей с Сытиным, которого я люблю и содействием которого дорожу… в нем вся механическая сила нашего дела». Он предпочитал придерживаться «системы кроткого терпения при неослабной настойчивости, так что не сомневаюсь в том, что в конце концов весь доставляемый мною им материал будет напечатан, хотя бы по прошествии целого года после его получения мною от автора»[68].
Сытин и прежде испытывал терпение толстовцев, используя связи с «Посредником» в коммерческих целях. Через Черткова Сытин получил разрешение самостоятельно переиздавать некоторые произведения «Посредника», а в своих так называемых приложениях публиковать те произведения, которые Чертков не включил в серию, но считал достойными внимания. Сытин выговорил себе право давать на обложке красную рамку, принятую в изданиях «Посредника», но без его девиза[69]. Торговля шла так бойко, что в середине 1887 года Сытин решил издать под популярной обложкой детские произведения из собственного «портфеля». В письме к Толстому той осенью Чертков сообщает, что решительно воспротивился этому намерению, дабы оградить «десятки тысяч» от чтения «вдряни»[70].
Как бы то ни было, к маю 1888 года, когда попали под запрет произведения Толстого, и Чертков и Сытин уже отказались от красной рамки на обложке. Слишком много служителей церкви, враждебных «Посреднику», предостерегали свою паству от книг, помеченных бесовским цветом, и красная рамка отпугивала офеней.
К концу 1888 года, после четырех лет сотрудничества Сытина с толстовцами, Толстой перестал участвовать в делах издательства. К тому времени общий тираж изданий «Посредника» достиг внушительной цифры – двенадцать миллионов экземпляров[71]. Совместная работа будет продолжаться еще шестнадцать лет, и к концу столетия Сытин выпустит в этой серии сто названий, однако его собственные издания всегда во много раз превосходили книги «Посредника» по тиражам и доходам.
В 1889 году тридцативосьмилетний Сытин купил соседнее здание по Валовой улице (в месте пересечения с Пятницкой), где разместил дополнительное переплетное оборудование. В следующем году он построил на территории типографии новое здание, а еще через год выписал из Германии ротационную печатную машину, которая печатала в две краски по десять тысяч календарей ежедневно. К 1893 году его фирма издавала пятнадцать различных календарей общим тиражом двадцать один миллион экземпляров, что составляло 70 процентов ежегодного выпуска календарей в Российской империи[72].
Успешно освоив производство лубков, календарей и книг, Сытин в начале 90-х годов решил приобрести периодическое издание, которое приносило бы доход и обеспечило рекламу другим его изданиям. И вот 22 июня 1891 года он рискнул вложить личные средства в неприметный еженедельник «Вокруг света». Сытин пригласил новых редакторов и уже в следующем году почти утроил тираж журнала до двенадцати тысяч экземпляров. К 1897 году журнал имел сорок две тысячи читателей[73].
Хотя цензурные чиновники с готовностью одобрили приобретение Сытиным журнала «Вокруг света», тем не менее в начале 1892 года директор Департамента полиции П.Н. Дурново предупреждал своего подчиненного, начальника цензурного ведомства (возглавлявшего Главное управление по делам печати) Е.М. Феоктистова, что Сытин политически неблагонадежен.
«Я получил из источника, заслуживающего некоторого доверия, сведения, что представитель известной московской издательской фирмы народных книг «И.Д. Сытин и Во» совершенно подпал под влияние нескольких лиц, во главе которых стоят граф Л.Н. Толстой и Владимир Григорьевич Чертков. Означенные лица стремятся будто бы постепенно подорвать в народном сознании православные начала и путем распространения сектантства вообще и штунды в особенности подготовить вновь образовавшиеся рационалистические толпы к восприятию проповеди христианского социализма – этого новейшего увлечения графа Толстого[74].
Дурново вступил в должность в 1889 году, то есть через год после запрещения цензурой девяти книг Толстого из серии «Посредника», и за минувшие три года его пребывания на этом посту Сытин и Чертков, кажется, впервые удостоились внимания министра.
Поскольку, говорил Дурново, Сытин – «человек чрезвычайно мягкий» и легко поддается влиянию, то если Феоктистов сочтет «возможным вызвать его к себе и указать ему на опасность» сношений с толстовцами, Сытин наверняка порвет с ними. Таким образом «этот кружок… лишится возможности проводить в народ свои вредные идеи». Дурново напрасно представил Сытина простаком, однако он верно рассудил, что издатель крепко задумается над новым проявлением недовольства высоких чинов «Посредником».
Феоктистов, судя по всему, так и не беседовал с Сытиным на эту тему, но переправил письмо Дурново в московский цензурный комитет, дабы там знали о тревоге министра; а 15 марта 1892 года он негласно приказал цензорам «лишь с величайшей осторожностью» пропускать книги «Посредника»[75]. Он потребовал также, чтобы каждая переиздающаяся книга «Посредника» набиралась заново. Сытин не мог более экономить время и деньги, используя старые печатные формы.
Столкнувшись с этими новыми производственными трудностями и с упадком офенского промысла во время страшного голода 1891-1892 годов, Сытин предложил Черткову отказаться от части взаимных обязательств[76]. Возможно, почву для этого подготовил бывший редактор Сытина И.И. Петров. Еще в начале 1892 года он укорял толстовцев: «Вам в Петербурге не так заметно, как мне здесь, отношение к Вам Сытина». Это сотрудничество выходило за рамки «деловых отношений», отмечал Петров, и Сытин изо всех сил старался, «чтобы угодить «Посреднику» и не вызывать никаких недоразумений»[77]. Затем последовало предложение Сытина сократить количество изданий. Чертков и сам уже созрел для перемен и в середине 1892 года согласился передать руководство «Посредником» И.И. Горбунову-Посадову[78]. Сытин продолжал издавать книги «Посредника», но их доля становилась все менее и менее значительной.
Сытин страстно желал начать какое-нибудь новое, многообещающее дело, и вот ему пришла в голову мысль издавать еженедельную газету в качестве приложения к журналу «Вокруг света». В сентябре он отправился в Петербург – испрашивать соизволения цензурного ведомства. Как ни странно, с собою он взял Горбунова-Посадова, возможно, чтобы представить его и завязать добрые отношения. Однако чиновником, которого надеялся очаровать Сытин, был Феоктистов, в свое время получивший от министра совет вызвать Сытина к себе и указать ему на желательность разрыва с толстовцами. А тут «заблудший» издатель явился к начальнику Главного управления рука об руку с толстовцем. Поскольку прошение касалось такого извечно щекотливого дела, как издание новой газеты, Феоктистов отказал наотрез (не смягчится он и через год)[79].
Сытин, должно быть, растерялся, ибо никогда еще правительство не мешало ему расширять свое дело. Тем не менее он сохранил хорошие отношения с толстовцами, и Горбу нов-Посадов после петербургской неудачи писал Черткову: «Он (Сытин), несмотря на все, что претерпел во имя «Посредника», очень душевен и мил»[80].
Отказ в просьбе об издании газеты не нанес Сытину никакого ущерба, тем более, что у него появились дела поважнее: поступило официальное разрешение преобразовать его фирму в товарищество на паях, как это сделали уже четыре других издательских фирмы, чтобы собрать крупный капитал, необходимый для закупки высокопроизводительных западных печатных машин[81]. Решение ото зависело от проверки коммерческой и политической благонадежности фирмы Сытима, проведенной в конце 1892 года двумя ведомствами: департаментом торговли и коммерции и министерством внутренних дел во главе с Дурново. Оба ведомства дали согласие.
1 января 1893 года из Императорского комитета министров был получен устав нового «Товарищества Печатания, издательства и книжной торговли И.Д. Сытина» с уставным капиталом в 350 тысяч рублей, то есть почти впятеро больше, чем имело Товарищество в год своего образования. Примечательно, что все «новые» акции (каждая достоинством в тысячу рублей) были раскуплены членами Товарищества[82].
Хотя отныне фирма фигурировала в списках фондовых бирж Москвы и Петербурга, цена на ее акции никогда не колебалась, а сами акции никогда не выбрасывались на рынок, так как по установившемуся в фирме правилу преимущественное право покупки принадлежало старым пайщикам, а также их друзьям и знакомым, которые с готовностью раскупали имеющиеся акции по твердой цене. Причем одним из активных покупателей был сам Сытин, очень скоро убедившийся в том, что, не получив 51 процента акций, он не вернет себе прежнего влияния среди компаньонов.
Сытин продолжал с пользой для дела руководить фирмой и в том же году добился для нее очень выгодного контракта на издание труда Харьковского комитета грамотности – трехтомника «Книга для взрослых», получи ншего впоследствии широкое распространение. Первый и самый популярный том выдержит шестнадцать изданий. Сытин, который в 80-х годах стал членом Московского комитета грамотности, вновь соединил коммерцию I благим делом, только на сей раз более доходным. Уступив комитету часть прибыли от каждой проданной книги, он заинтересовал учителей, связанных с Харьковским комитетом, – теперь они убеждали своих учеников покупать только его книги[83].
Благодаря тому, что все сытинские издания в целом распродавались довольно бойко, в начале 1895 года фирма увеличила свой основной капитал еще на 100 тысяч рублей. В августе того же года Сытин получит от московских городских властей разрешение расширить главное здание на Пятницкой, уже с трудом вмещавшее работавших у него четыреста человек[84].
Тем временем толстовцы решили издавать серию небольших, более серьезных книг для горожан. Сытин ни за что не хотел брать на себя их печатание. В обход Горбунова-Посадова он написал Черткову в октябре 1893 года: «Я все думаю, что «Посредник» должен быть самостоятелен в интеллигентных изданиях, иметь самому дело с типографиями…» Он предлагал «хозяйственную часть вести разумно и независимо от нас…» – то есть без филантропической помощи Сытина, – тогда «и дело быстрее пойдет»[85]. Толстовцы передали заказ другому издателю, а кончилось тем, что в 1904 году Горбунов-Посадов соединил все свои издания под издательской фирмой «Посредник»[86].
Однако, пока Сытин печатал книги «Посредника», министр Дурново продолжал причислять его к тем, кто издает опасную и «искусно скрытую пропаганду», запретить которую его цензоры не имели оснований. В связи с этим в отношении от февраля 1894 года, адресованном министру народного просвещения И.Д. Делянову, он настаивал на строгом контроле за учреждениями и лицами, занятыми распространением книг. Движение, уходящее корнями в народничество 70-х, говорил он, вовлекает книжные магазины, читальни, библиотеки, литературные общества и проч. в пропагандирование «революционных доктрин»[87]. Дурново считал Сытина активным участником этого движения.
Год спустя и ровно через три года после того, как Дурново сообщил Феоктистову, что Сытин – невинная жертва толстовцев, министр вновь высказал суждение об издателе, на сей раз Николаю II, недавно взошедшему на престол последнему царю династии Романовых. В «Записке о широком распространении в народе вредных изданий комитетом грамотности и издательскими фирмами «Посредника», Сытина и Ермакова» от 12 февраля 1895 года Дурново обвиняет поименованные фирмы в подрыве существующего порядка. Рост грамотности, писал Дурново Николаю, ведет к тому, что все больше изданий доходит до народа. А народ, продолжал он, «почерпает из них с наивною доверчивостью первоначальные воззрения на религию, на окружающую жизнь, на отношения людей между собой»; а в результате происходит «духовное пробуждение народных масс», которое определит «всю будущность России»[88].
Правительство, утверждал Дурново, поступает опрометчиво, выпуская чересчур мало книг; ведь лишь Святейший синод серьезно занимался издательской деятельностью, но исключительно в духовном направлении. Затем Дурново противопоставлял чахлому ручейку брошюр, выпускаемых Императорской комиссией по организации народного чтения, целый поток книг, печатаемых частными типографиями наподобие сытинской. Обрушиваясь главным образом на Толстого, министр возмущался тем, что его «лже-учения… несут открыто и беспрепятственно в последнее время самый крайний социализм и анархию под знаменем Христа», более того, в своих военных рассказах Толстой призывал истинных христиан «упорно отказываться» от службы в армии. В заключение Дурново предлагал Николаю II учредить издательский комитет, который наладил бы выпуск дешевых, верноподаннеческих книг, могущих отвлечь народные массы от толстовской лжи, публикуемой Сытиным[89].
Существует еще один служебный государственный документ, составленный за месяц до «Записки…» Дурново, в котором Сытину приписывается подрывная деятельность. Это доклад Московского Охранного отделения, приведший в очень скором времени к запрещению Московского комитета грамотности. Охранка объявила, что половина членов комитета, всего – 203 человека, «известны своей политической неблагонадежностью». В список попали Сытин и два педагога, Н.В. Тулупов и В.П. Вахтеров (оба менее, чем через год, будут работать у Сытина), а также видные московские либералы Эртель, издатель В.А. Гольцев, историк Павел Милюков[90].
Однако, несмотря на бюрократические тучи, сгустившиеся над Сытиным, жюри первой Всероссийской выставки печати 1895 года присудило «Товариществу И.Д. Сытина» золотую медаль за высокое качество печати; в том же 1895 и 1896 годах эта крупная фирма, ведущая разнообразную издательскую деятельность, сотрудничающая с видными людьми своего времени, получит также премии за книги для начальной школы и массового читателя[91]. Крестьянин, не удостоившийся из-за своего низкого происхождения золотой медали на выставке 1882 года, с тех пор шагнул очень далеко.
Да юридически он уже и не был крестьянином. В официальном документе от 1894 года Сытин назвался «купцом второй гильдии» – этот ранг в купеческом сословии предоставлял Сытину особые права и привилегии и свидетельствовал о том, что за двадцать восемь лет, проведенных в Москве, он вознесся чрезвычайно высоко. Получить его мог лишь человек состоятельный, с положением, внесший определенный вклад в культуру; выше стояли только «купцы первой гильдии» и «почетные граждане»[92].
В том же документе Сытин перечислил по именам и с указанием возраста шестерых находившихся в то время дома детей: Николай (пятнадцать лет), Василий (четырнадцать), Владимир (двенадцать), Иван (восемь), Евдокия (четыре) и Петр (два). (Семнадцатилетняя Мария была, вероятно, в школе.) Нужно также отметить, что в 1894 и 1895 годах важное место в жизни Сытина занимал Чехов. Как впоследствии любил говорить при каждом удобном случае сам Сытин, именно Чехов подтолкнул преуспевающего издатели к следующему его серьезному и новаторскому предприятию – изданию газеты для народа, которая станет мощным проводником перемен в России.
Глава третья ТОНКАЯ ИГРА ВОКРУГ «РУССКОГО СЛОВА»
Сытин давно поглядывал с завистью на английские и американские ежедневные газеты, широко освещавшие жизнь в своих странах и за рубежом и выходившие большими тиражами, – так называемые массовые газеты. Особенно привлекала Сытина их необыкновенная прибыльность. Но как мог он заполучить такую газету в самодержавной России, где опекающие прессу чиновники отказывались дать дорогу человеку, «замаранному либерализмом»? То оказалась задача, потребовавшая всей его предпринимательской ловкости. Надо было только тем или иным путем завладеть газетой, а уж там он мог мало-помалу набираться смелости печатного слова, благодаря которой процветали газетные магнаты на Западе.
I
В XIX веке издатели ведущих массовых газет Европы и Америки ожесточенно боролись за читателя в бурно растущих городах, где все шире распространялась грамотность. Они отдавали предпочтение «новой» журналистике, которая привносила эмоциональность даже в сообщения о делах государственных; не считаясь с затратами, они отправляли репортеров за тридевять земель на поиски сногсшибательной и зачастую грубоватой экзотики. Затем, возбудив интерес к своим газетам, они многократно увеличивали тираж и ускоряли доставку за счет новых высокопроизводительных печатных машин, телеграфно-телефонной связи и железнодорожной сети. Среди американских пионеров массовой газеты был немецкий иммигрант Джозеф Пулитцер, который к 1878 году образовал из двух хиреющих сент-луисских листков свою «Пост-диспэтч». В 1883 году он перекупил нью-йоркскую «Уорлд», сумел «задеть массы за «живое» и уже через два года повысил ее тираж в десять раз – до 150 тысяч.
Популярность принесла Пулитцеру богатые плоды: прибыль от высоких тиражей, множество охотников купить за большие деньги газетную площадь под рекламу, значительное влияние на общественное мнение и как следствие – политическую власть. Он заявлял, что служит общественному благу и выступает от имени народа, и тем самым ставил громадные прибыли себе в заслугу. Как он скромно заметил однажды, «деньги дают независимость»[93]. К концу 80-х «Уорлд» имела тираж 250 тысяч; правда, в следующем десятилетии ее лидирующее положение в Нью-Йорке будет оспаривать и «Джорнал» Уильяма Рэндолфа Херста.
На другом конце Атлантики «грошовая» английская газета «Дейли телеграф» побила рекорд пулитцеровской «Уорлд» в четверть миллиона читателей. Это случилось в 1887 году – она вышла по тиражу на первое место в мире. Ее отличительной чертой была дешевизна, и, как многие подобные газеты, она появилась после отмены в 50-х годах в Великобритании так называемых налогов на знания: пошлин на газетную бумагу и других, мешавших снизить издательские расходы.
Почитателем и главным соперником Пулитцера был Элфред Хармсуорт (лорд Нортклифф), который в 1894 году приобрел лондонскую «Ивнинг ньюз», а в 1896 прибавил к ней «Дейли мейл». Перекупив в 1903 году «Дейли миррор», в 1908 он «подберет» едва держащуюся на плаву «Таймс» и за шесть лет увеличит ее тираж с 31 тысячи до 318 тысяч экземпляров. Финансовые средства для расширения он нередка выручал от свободной продажи акций своих газет.
Нортклифф и такие его собраться по печати, как Пулитцер, превратили свою независимость и заботу об интересах общества в ходкий товар – в этом смысле они могли бы подписаться под словами редактора «Таймс» середины XIX века. В 1854 году Джон Дилейн назвал английскую прессу «свидетелем от справедливости и нравственности» – функция, по его словам, утраченная церковью с ее приходом в политику. Поскольку правительство, в свою очередь, руководствовалось в делах «чисто практическими» соображениями, одна лишь пресса способна была удовлетворить потребность народа «не только ведать, что делается, но и не забывать и знать, какими средствами делается и во имя чего»[94].
Единственным ограничителем печатного слова были законы о клевете и охране государственных тайн, поэтому журналисты, часто выходцы из низших классов, довольно свободно вскрывали несправедливости, творившиеся во всех слоях общества. Главным орудием живой, репортажной журналистики, приверженцем которой стал Пулитцер, была сенсационность, и одним из ярких примеров такого стиля работы может служить кампания против детской проституции, развернутая сыном бедного священника У.Т. Стедом.
На Европейский континент народная журналистика пришла позже, чем в Англию и Америку. Это объясняется прежде всего тем, что вплоть до последней четверти XIX века частные газеты во Франции, Германии, Италии и других странах находились под пятой цензуры. Французские газеты освободились от цензуры лишь в 70-х годах, с установлением Третьей республики, но и тогда оставалось еще одно препятствие на пути развития – раздробленность. Все газеты были маленького объема и в большинстве своем посвящены только одному предмету, будь то театр, спорт или политическая партия. Число таких газет множилось, и в 1900 году в Париже их насчитывалось 240, причем многие из них – ежедневные. Некоторые газеты все же ушли от узкой специализации, чтобы завоевать массового читателя, и в 1904 году бесспорное лидерство с миллионным тиражом захватила «Пти паризьен». В молодой германской империи, где в соответствии с законом о печати 1874 года по-прежнему существовала жесткая цензура, газеты во всех крупных городах отражали местные пристрастия. Стремясь установить прусское господство, канцлер Бисмарк использовал секретные «взяточные» фонды для подкупа частных газет и передал монополию на информацию контролируемому правительством «Вольф бюро»[95]. Другой ведущей газетой на Европейском континенте была итальянская «Коррьере делла сера», выходившая в Милане тиражом 70 тысяч экземпляров (1900 г.). Ее читали в основном на севере страны[96].
В России царь Александр II в 1865 гаду смягчил цензурные ограничения, отменив предварительную цензуру частных газет в Москве и Петербурге, однако издававшиеся там в 70-х и 80-х годах более или менее крупные газеты относились по преимуществу к разряду «бульварных», то есть аполитичных и тяготеющих к сенсационности. Если газета затрагивала серьезные проблемы, она негко могла навлечь на себя разорительные санкции: запрет на уличную торговлю и рекламу, введение предварительной цензуры и даже закрытие.
Таким образом, когда Сытин в 90-х годах заявил о себе, в России не было популярной массовой газеты, наподобие тех, что издавали Пулитцер и Нортклифф, да и тиражи самых крупных бульварных газет в обеих столицах не превышали пятизначной цифры. К примеру, наиболее влиятельная в России частная ежедневная газета «Новое время», издававшаяся в Петербурге, имела к 1900 году всего 60 тысяч читателей; правда, ее издатель А.С. Суворин столь последовательно поддерживал правительство, что читающая публика справедливо считала «Новое время» полуофициальным органом.
Стало быть, русские газеты в этот период жизни Сытина мало чем отличались по содержанию и внешнему виду от своих предшественниц 60-х годов. Нельзя было назвать их и массовыми – по западным меркам. Сделай мы обзор всех русских газет, издававшихся в октябре 1900 года, оказалось бы, что лишь восемьдесят восемь газет, выходивших ежедневно, а также два и три раза в неделю, находились в руках частных владельцев, из них одиннадцать – в Петербурге и семь – в Москве. В этом списке лишь несколько изданий были «серьезными», а большинство – «необычными» или «местного значения»[97].
К последним относилась московская бульварная ежедневная газета «Русское слово», издававшаяся тиражом около 30 тысяч на средства Сытина. Как он не раз повторял, Чехов убедил его, что России нужна независимая газета в противовес суворинскому полуофициальному «Новому времени».
Чехов хорошо знал Суворина. Первые публикации писателя появились в бульварной прессе, а в 1886 году началось его сотрудничество с Сувориным. Издатель хорошо платил за чеховские рассказы, которые выходили и в «Новом времени», и отдельными книгами, и это сотрудничество сблизило их. В начале 1891 году Чехов вместе с Сувориным и его сыном совершил путешествие в Западную Европу и восхищался там высоким уровнем жизни и культуры людей, а также их духовной свободой.
Чехов все глубже проникался болью за обездоленный народ России; как врач он много помогал больным крестьянам в своем подмосковном имении Мелихово и окрестных деревнях, а во время голода 1891-1892 годов пытался организовать частные пожертвования в дополнение к явно недостаточной государственной помощи. Видя, как остро нуждается страна в либеральных реформах, он все громче возмущался антинародным духом «Нового времени». Так, в конце 1891 года он написал Суворину письмо, в котором осудил нападки газеты на радикального философа Вл. Соловьева[98]. В следующем году он совершил путешествие на Сахалин и затем описал чудовищные условия, в которых содержались там преступники, но опубликовал свой очерк не у Суворина и тем самым разорвал отношения с «Новым временем». В апрельском письме 1893 года к брату Чехов раздраженно отзывается о редакторах «Нового времени»: «Они мне просто гадки, и это я заявлял тебе уже неоднократно»[99].
Спустя восемь месяцев, 16 декабря 1893 года, Чехов познакомился с Сытиным. Как мы уже говорили, он согласился продать ему сборник повестей и якобы начал внушать издателю мысль о газете, которая помогла бы улучшению жизни в России, то есть делала бы то же, что сделал он своим сахалинским очерком[100]. Как автор, принимавший участие в серии «Посредника», Чехов уже знал, что Сытин – подходящая кандидатура для задуманной им народной газеты, а сам он был достаточно видным писателем, чтобы снискать преданность Сытина. Завязалась дружба, которой суждено было продлиться все одиннадцать лет, что осталось прожить Чехову; от этого периода сохранилось двадцать девять деловых писем Сытина к Чехову, всего четыре (одно неотправленное) – Чехова к Сытину и еще несколько писем Чехова к другим людям, где он высказывается о Сытине[101].
Описания их встреч вызывают ощущение некой хрупкой близости. Сытин несколько раз гостил в чеховском Мелихове, и Чехов не раз бывал гостем Сытина. Когда болезнь вынудила Чехова жить на даче в Ялте, Сытин навещал его там.
Дружеские отношения между Чеховым и Сытиным могли бы разом оборваться осенью 1895 года, отправь Чехов московскому издателю письмо, которое он набросал примерно 4 октября того года. Чехов сохранил карандашный черновик этого желчного послания, но, судя но всему, так и не переписал его набело. А родилось оно потому, что Сытин нарушил обещание издавать журнал «Хирургия», представлявший для Чехова профессиональный интерес. С первых же строк он берет решительный гон: «Вы почему-то предпочли отказывать и обещать в одно и то же время… Для чего?» Далее он требует, чтобы Сытин больше не заговаривал об этом деле[102].
После Чехов передумал посылать письмо и избрал другую тактику. Он обратился к Суворину с предложением издавать «Хирургию» и получил его согласие на издание да еще и на субсидию. Когда Чехов показал Сытину суворинское письмо, тот сразу предложил более кмгодные условия; заключив сделку, Чехов выразил благодарность Суворину. «То дело тотчас выгорело, – написал он. – …Сытин… берет все расходы и уплачивает редактору по 2 рубля с каждого подписчика, себе оставляя остальное»[103]. Чехов правильно рассудил, что Сытин не позволит петербургскому конкуренту перебежать себе дорогу.
Своим знакомым Чехов говорил, что считает Сытина поверхностным, но все же умным и интересным человеком, несомненным способностям которого нужно дать верное направление. Этим мнением продиктован его совет писателю И.И. Павловскому, когда тот уже терял надежду на опубликование своих произведений у Сытина. «С Сытиным, – писал Чехов, – только познакомьтесь; об издании же Ваших сочинений я поговорю сам при случае. Это интересный человек. Большой, но совершенно безграмотный издатель, вышедший из народа. Сочетание энергии вместе с вялостью и чисто суворинскою бесхарактерностью»[104].
При всех оговорках Чехова искренне восхищало в Сытине то, что он выбился «в люди» и основал единственную издательскую фирму, «где русским духом пахнет и мужика-покупателя не толкают в шею»[105]. Этот неотесанный, необразованный человек нажил капиталы и приобрел машины, с помощью которых мог сделать много добрых дел, но для их осуществления он нуждался в наставничестве просвещенных умов.
II
Уже через год после их знакомства Сытин говорил, что Чехов убедил его – народу нужна хорошая газета. «Я не знал газетного дела и очень боялся его чрезвычайной сложности и трудности. Но А.П. Чехов, которого я безгранично уважал и сердечно любил, почти при каждой встрече говорил мне: «Сытин должен издавать газету»[106].
Не исключено, правда, что Сытин, отводя Чехову столь значительную роль в этом деле, просто хочет лишний раз козырнуть близким знакомством со знаменитостью; ведь как следует из письма от 1885 года, еще за девять лет перед тем Чертков, Толстой и Сытин обсуждали издание народной газеты[107]. Более того, до знакомства с Чеховым Сытин дважды подавал прошение об издании отдела новостей еженедельной газеты в качестве приложения к журналу «Вокруг света». Чехов, безусловно, подталкивал Сытина на этот шаг, но, возможно, Сытин сильно преувеличивал долю его участия.
Ясно одно: чиновники считали издателя «Посредника», по выражению близкого соратника Сытина, человеком, «замаранным либерализмом»[108], и не хотели давать ему в руки такой мощный рычаг общественного мнения, как газета. Тогда, утверждает Сытин, Чехов посоветовал ему обходными путями, без лишнего шума купить добропорядочную консервативную газету и постепенно превратить ее в либеральную. И Сытин последовал этому совету, основав в 1894 году «Русское слово».
Сытин не сомневался, что соберет достаточно денег на покрытие издательских расходов и внесение обязательного залога в 5 тысяч рублей под возможные штрафы, и понимал: главное – найти подходящего «ответственного редактора» (штатного сотрудника, который несет ответственность в случае нарушения газетой закона о печати). Сытину нужен был человек, известный правительству как истый патриот, и, вновь не упуская случая упомянуть громкое имя, он рассказывает, что благодаря знакомству с Толстым случай свел его с тогдашним редактором консервативного журнала «Русское обозрение» А.А. Александровым[109]. Сын набожных крестьян, Александров был человек умный, насквозь консервативный и крайне безалаберный. Неопрятное платье и неряшливый вид делали его похожим на нигилиста, хотя уж кто-кто, а он не стремился к этому сходству[110]. Успешно окончив в 1891 году Московский университет по отделению русской литературы, он остался на факультете доцентом, однако в следующем же году оставил университет, когда издатель Н. Боборыкин предложил ему редактировать «единственный консервативный журнал» в Москве[111].
Тогда Главное управление по делам печати рассматривало кандидатуру Александрова и нашло его «благонадежным», но чересчур неопытным. Секретное отделение при московском генерал-губернаторе согласилось с этой оценкой и выразило сомнение в том, что Александров осознает важность «задачи»[112]. Но Александров подал еще одно прошение генерал-губернатору, обещая – от имени своего, москвичей и всего русского народа – сделать журнал «вполне прекрасным, здоровым, истинно русским, истинно консервативным, литературно-художественным, научным и православно-монархическим органам». По его словам, он прошел школу у «великого патриота Каткова, до самой смерти оказывавшего мне знаки своей особенной благосклонности»[113].
А в Петербурге существовал еще более внушительный покровитель К.П. Победоносцев. Обер-прокурор Святейшего синода видел в Александрове услужливого журналиста и наверняка замолвил за него словечко в Главном управлении по делам печати, которое изменило свое решение и I января 1893 года разрешило Александрову занять кресло редактора в журнале «Русское обозрение»[114].
Александров проработает там до середины 1898 года, и письма этого периода свидетельствуют о дружеских отношениях с Победоносцевым и Московским комитетом по делам печати. Победоносцев неоднократно давал советы по содержанию «Русского обозрения», сотрудничал в качестве автора и хлопотал о предоставлении журналу государственных субсидий[115]. Известен случай, когда автор прислал Александрову статью, о которой его не просили, поскольку Победоносцев заверил его, что она будет напечатана[116], Другой автор переслал свою работу через председателя Московского комитета по делам печати князя Н.В. Шаховского, сообщив в сопроводительной записке, что этот журнал рекомендовал ему Победоносцев[117]. Незадачливый редактор получал также десятки писем (сорок из них сохранилось), в которых авторы жаловались на несдержанные обещания и невыплаченные гонорары.
Итак, прошло чуть больше года, как Александров служил редактором, когда Сытин решил, что он может стать подходящим «фасадом» для недорогой ежедневной московской газеты и под его марку они получат разрешение. Сытину стало известно также, что властная, честолюбивая госпожа Александрова благосклонно отнесется к дополнительному жалованью. И вот в начале 1894 года Сытин изложил свое предложение Александрову. В марте он сообщил ему, что в Москву скоро приедет один из пайщиков купец Н.В. Ревяким. И наконец, пригласил Александрова к себе на чай[118].
Вот так, по воспоминаниям Сытина, он обхаживал Александрова:
«В 80-х годах в московском доме Л.Н. Толстого я познакомился с приват-доцентом Анатолием Александровичем Александровым, который был учителем младшего сына Толстых, Андрея Львовича.
Это был толстый, неуклюжий человек, лет 35, хромой, кудластый, нескладный. Он был известен своей близостью к Победоносцеву и издавал реакционный журнал «Русское обозрение»… Я заключил: есть только один человек, которому Победоносцев без возражений разрешит издание дешевой народной газеты, – это редактор «Русского обозрения» Анатолий Александрович Александров.
…Я пригласил к себе на чай А.А. Александрова, а вместе с ним еще И.Л. Щеглова [И.Л. Леонтьева], автора театральных пьес и сотрудника журналов, и Г.П. Георгиевского, учителя и писателя, известного своими историческими и философскими статьями.
Беседуя за чайком о том, о сем, я незаметно свел наш разговор на газету.
– А отчего бы нам, господа, не начать издавать свою газету? Вы, Анатолий Александрович, – личный друг Победоносцева, и, конечно, кому-кому, а вам он никогда не откажет в разрешении на газету. Разрешит и дешевую, и бесцензурную, и народную… Подумайте, как хорошо бы было… Вся редакция у нас готова, в полном составе: вы – редактор, Г.П. Георгиевский – передовик, И.Л. Щеглов – фельетонист, а я – ваш издатель. Для крепости можно позвать еще и Ф.Н. Плевако. Подумайте, разве плохо? Ведь у нас запляшут лес и горы!..
Мысль моя показалась удачной, и вся компания заметно оживилась:
– Айв самом деле, господа. Ведь это идея: дешевой газеты в Москве нет.
Все стали судить, рядить и примериваться к будущей газете. Молчал только Александров.
– Ну так как же, Анатолий Александрович, быть или не быть? За вами слово… Дело ведь доброе, и работа (кем бы нашлась…
Я налил вина в стаканы и поднял бокал за будущую лицевую газету. Чтобы ковать железо, пока горячо, я тут же вынул из кармана сторублевый билет и положил на стол.
– Не теряйте времени, дорогой Анатолий Александронич, вот деньги на дорогу, поезжайте в Петербург к дедушке» (Победоносцеву), и он вам все сделает, что нужно.
Александров согласился:
– Ну, ладно… А как же будет называться газета, какая ей цена?
– Цена – 5 рублей в год, – сказал я, – а название от вас зависит. Редакция налицо, пусть она и название придумает.
– А что, если назвать «Русское слово»? – предложил Александров.
– Отлично, прекрасно!.. «Русское слово». (Под таким названием в 60-х годах выходил известный радикальный журнал.]
Все согласились и очень радостные, оживленные, веселые разошлись по домам.
Прошло несколько дней… Еду я как-то по Тверской, 1мотрю: Александров с супругой, Авдотьей Тарасовной, на извозчике катит… Увидели меня, остановились. А супруга еще издали кричит:
– …Поздравь нас, Сытин! Разрешение-то – вот оно!..»[119]
III
Прошло некоторое время, пока разрешение Победоносцева вступило в законную силу. Александров подал официальное прошение об издании и редактировании «Русского слова»! 10 мая 1894 года. Одобрение министра ннутренних дел было получено 16 октября 1894 гада[120].
Между тем еще 29 июня Феоктистов, по-прежнему руководивший Главным управлением по делам печати, сообщил в письме к Александрову, что согласие определено будет, но дело за пятитысячным залогом, взимаемым со всех газет[121]. Внес этот залог знаменитый юрист Ф.Н. Плевако, которого Сытин, за чаем с Александровым, упомянул как своего адвоката. Плевако водил дружбу с Сытиным с давних дней его ученичества в лавке Шарапова и был пайщиком Александровского «Русского обозрения». Сытин говорит, что он лично просил его о финансовом участии в «Русском слове» лишь) после успешной поездки Александрова, в Петербург[122].
Помимо Плевако и Сытина, начальный капитал в 50 тысяч рублей помогли собрать Ревякин, крымский помещик И.А. Вернер и литограф М.Т. Соловьев. Однако Сытин позаботился о том, чтобы в деловых бумагах значилось только имя Александрова в качестве и издателя (то есть владельца), и ответственного редактора. Кроме того, Сытин предусмотрительно отдал заказ на печатание «Русского слова» в принадлежавшую государству типографию при Московском университете под началом В.А. Гринпиута, где уже печатались консервативные «Московские ведомости» – любимая газета царских сановников.
Ничто в официально одобренной программе «Русского слова» не указывало на новаторские устремления газеты[123]. Подобно другим изданиям, она имела право печатать передовые статьи и телеграммы, заграничные, московские и губернские новости, статьи из других газет, «изложение, истолкование и разъяснение законов, мероприятий и распоряжений правительства», фельетоны «научного или беллетристического» характера и рекламу. В ноябре цензура предоставила газете дополнительное право помещать одобренные фотографии членов царской фамилии и видных государственных деятелей и разрешила снизить стоимость годовой подписки с 5 рублей до 4, расширив тем самым круг ее читателей[124].
«Русское слово» начало выходить в январе 1895 года.
А в середине предыдущего месяца Александров по указанию Сытина отпечатал в рекламных целях 400 тысяч экземпляров «пробного» выпуска, датированного 15 декабря, – для распространения по всей стране. Правда, этот широкий жест не привлек особого внимания. В то время как солидные ежедневные газеты имели тираж от 30 до 50 тысяч, «Русское слово» начиналось с 10 тысяч, и треть рассылалась бесплатно[125]. Увы, сокрушался Сытин, «это был подголосок «Московских ведомостей» [консервативной, националистической газеты]… для «простого народа»… и нестерпимо пошлой»[126].
Сытина тревожило неудачное начало «Русского слона». «В тоске и в смущении, – рассказывает он, – я прибег к своему обычному лекарству – пошел поговорить с А.П. Чеховым.» Чехов ободрил его: «Редакция эта не вечна… Надо только дождаться ее естественной смерти и заменить другой. Действуй же и терпеливо дожидайся своего часа». Первым делом следовало «заручиться правом на издание бесцензурной газеты». Затем Сытин должен был надеяться «на наступление более светлых времен и возможность преобразования» его нового детища[127].
На первом году жизни газета понесла большие убытки, Уже в марте Сытин начал предупреждать Александрова, что тот недопустимо много тратит: «Осталось только лопнуть, что, пожалуй, скоро и будет»[128]. К декабрю от собранных им 50 тысяч начального капитала не осталось ни рубля[129]. Резкое недовольство выражал Александрову и Плевако: «Газета, очевидно, не нашла своей дороги и идет шаблонами… Мысль о том, что она удовлетворяет своих читателей, очевидно, иллюзорна…»[130]
В отчаянии Александров обратился за помощью к генерал-губернатору Москвы великому князю Сергею Александровичу, который поддержал прошение и переслал его своему брату Николаю II. 19 апреля 1896 года Николай пожаловал «Русскому слову»! 10 тысяч рублей, а 5 июня присовокупил к ним еще 25 тысяч. Александрову удалось повысить тираж, увеличив бесплатную рассылку газеты, но к следующему декабрю убытки составили 20 тысяч рублей. В новом году Александров, ссылаясь на то, что это дело государственной важности, снова просил великого князя о субсидии[131]. (По словам Сытина, великий князь дал 35 тысяч рублей в 1896 году, и царь – еще столько же в 1897[132]. Но по всем известным до сей поры официальным документам проходят лишь 35 тысяч рублей, пожалованные в 1896 году Николаем II.)
За первый год существования «Русского слова» Александров трижды – возможно, по требованию домовладельцев, не получавших арендной платы, – переводил редакцию на новое место, пока не обосновался на Тверском бульваре, неподалеку от памятника Пушкину. В том доме был мезонин, который приглянулся жене Александрова, они поселились там, и в редакции сразу почувствовали навязчивое соседство Авдотьи Тарасовны. Вот что рассказывал работник редакции Н.П. Бочаров: «Частый шум, доносившийся в редакцию из мезонина, в который вела внутренняя лестница, нарушал спокойное настроение сотрудников и мешал им работать»[133]. Весной 1897 года Авдотья Тарасовна, едва умевшая читать, писать и считать, назначила себя управляющей коммерческой частью. На Пасху, сказав сотрудникам, которые просили уплатить им жалованье, что деньги потребны на иные нужды, супруги Александровы уехали в окрестности своего любимого монастыря – покупать домик. Спустя несколько месяцев, в августе, Грингмут заявил, что не отпечатает больше ни одного экземпляра «Русского слова» и «Русского обозрения», пока не будет оплачен счет в несколько тысяч рублей[134].
К тому времени Александрову и Сытину порядком надоело их первоначальное соглашение, и Сытин готов был выкупить у Александрова его мнимый титул издателя. Чтобы получить необходимое одобрение правительства, Сытин заплатил Александрову с условием, что тот убедит чиновников, будто «продажа» газеты – единственное для него средство спасти «Русское обозрение». 28 августа они подписали документ, который требовал от Александрова немедленной поездки в Петербург с прошением о передаче «Русского слова» Сытину как издателю и ответственному редактору. В случае отказа утвердить Сытина редактором Александров должен был остаться на этом посту. С переходом газеты в свою собственность Сытин обязывался заплатить Александрову 15 тысяч рублей[135], а на утверждение Сытина еще и редактором ни один из них, вероятно, не рассчитывал.
Сытин поехал в столицу вместе с Александровым, и там они отправились прямо к обер-прокурору. Приняли их «иронически, но все-таки благосклонно», говорит Сытин, и Победоносцев дал ему разрешение стать издателем газеты (но, судя по всему, не редактором). Заручившись такой поддержкой, они обратились к М.П. Соловьеву, новому и крайне консервативному начальнику Главного управления по делам печати, который прежде сотрудничал в «Русском слове». Выслушав их, Соловьев ответил, что не примет окончательного решения, пока не посоветуется с великим князем[136].
Сытин вернулся в Москву в полной уверенности, что мнение великого князя совпадет с позицией Победоносцсва, и, по его словам, поспешил со своей новостью к Чехову. Как рассказывает Сытин, сначала Чехов подзадорил его, а затем повторил свой старый совет «переменить редактора, и дело будет в шляпе». Далее, замечает Сытин, Чехов говорил о том, что «нужно приучать народ к чтению» «…Газетный читатель должен дорасти до книжного читателя. Откуда он может знать о новых книгах… какую книгу выписать?»[137]
Воспроизводя много лет спустя этот разговор, Сытин оправдывал соображениями развития культуры многочисленные рекламные столбцы в «Русском слове» и в журнале «Вокруг света», которые призывали читателей покупать сытинские книги. Ссылкой на Чехова Сытин парировал обвинения, вроде тех, что бросили ему два журналиста в 90-х годах (а позднее и многие другие), будто он держал газету исключительно для саморекламы[138]. Не так, возражал на это Сытин. Первый его долг, завещанный ему Чеховым, – просвещение русского народа.
Дабы подчеркнуть близкое участие Чехова, Сытин рассказывает далее, что Чехов устроил вечеринку в честь нового издателя «Русского слова», на которую пригласил дюжину московских журналистов. Вечером того же дня, когда состоялась их беседа, говорит Сытин, «Чехов устроил маленькое, очень дружеское собрание в Большой Московской гостинице. Пришли сотрудники «Русских ведомостей» и «Русской мысли» – человек двенадцать… Очаровательный и ласковый, как всегда, Чехов просил у своих литературных друзей поддержки и помощи для меня»[139]. Однако такой достоверный источник, как «Летопись жизни и творчества А.П. Чехова», свидетельствует, что в 1897 году Чехов посещал Москву только в феврале. Тогда он действительно в течение двух вечеров подряд угощал журналистов ужином именно в той гостинице, которую называет Сытин, и на первом ужине среди других присутствовал и Сытин[140]. Выходит, Сытин либо ошибся, либо присочинил, будто Чехов поздравлял его и устроил вечеринку в его честь сразу после встречи Сытина с Победоносцевым.
Пока великий князь обдумывал продажу «Русского слова», Сытин и Александров 2 сентября 1897 года направили Соловьеву новое прошение. Полагая, вероятно, что Сытину откажут в редакторстве, они просили оставить Александрова ответственным редактором до тех пор, пока Сытин не подыщет ему замены. А ровно неделю спустя Сытин снова обратился с письменным ходатайством, на сей раз – об утверждении в качестве «второго редактора» своего помощника, практикующего врача Ф.И. Благова, который был женат на старшей дочери Сытина Марии[141].
Неопределенное будущее газеты не давало покоя Сытину. 7 октября он в отчаянии писал Чехову: «У нас теперь совсем деньги разграбили. Это «Русское слово» нам дало огромные непроизводительные затраты, теперь просто ужасная паника на меня нашла… Не знаю, куда деваться-таки. Думается, что все пропало»[142].
Через неделю великий князь, наконец, сообщил Соловьеву свое мнение. «Купец Сытин (известный Департаменту полиции как издатель разных брошюр тенденциозного содержания), – писал он, – …предполагает совершенно изменить состав ее [газеты] редакции и сотрудников, для чего… уже начал приглашать… лиц, политически неблагонадежных». По его сведениям, Сытин надеялся в скором времени усадить в редакторское кресло лицо, состоящее под надзором полиции[143]. Если уж Александров вынужден продать «Русское слово» для спасения «Русского обозрения», тогда ему надлежит остаться хотя бы редактором «Русского слова». Такое «близкое общение… несомненно, должно благоприятно отразиться на его [Сытина] издательской деятельности». Буде Александров уйдет, повелел великий князь, Соловьев обязан тотчас закрыть «Русское слово»[144].
Московский обер-полицмейстер в донесении от 20 октября так же выражал тревогу. Хотя его департамент не имел сведений, компрометирующих сытинского зятя, он подозревал, что назначение Благова есть первый шаг к повороту газеты в «народническом направлении» под руководством «известных своими либеральными взглядами лиц»[145].
В соответствии с этими пожеланиями Соловьев постановил, что Сытин может издавать газету лишь постольку, поскольку редактором ее является Александров, и не утвердил Благова вторым редактором. В ноябре Сытин и Александров вновь поехали в Петербург – в цензурное ведомство, и там Сытин подписал документ, который обязывал его «как непременное условие» издания газеты «заведование редакцией ее и полную ответственность за нее сохранить исключительно за Анатолием Александровичем Александровым»[146]. 3 декабря Главное управление по делам печати дало официальное разрешение на передачу газеты, а спустя девять дней вышел первый се номер уже при новом издателе.
Тот «первый» номер появился ровно через четыре года после того, как Чехов посоветовал Сытину издавать народную газету, и через три года после выхода в свет Сытинеких «пробных» экземпляров «Русского слова». Помимо этого нового детища, у Сытина в те же годы родились последние из десяти его отпрысков: Дмитрий (1895), Анна (1896) и Ольга (1897).
Имея солидный счет в банке и многочисленное потомство, Сытин не скупился на домашнюю прислугу для своей супруги Евдокии Ивановны, дочери кондитера. К тому же в конце 1896 гола он за 50 тысяч купил для семьи имение Берсеневка, расположенное к северу от Москвы и принадлежавшее князю Свяжскому. Там его детям было раздолье: небольшой парк, два пруда – в том, что побольше летом купались, а зимой катались по его льду на коньках; и просторный, двухэтажный усадебный дом со множеством окон и большой открытой верандой с фасада. Чехов не преминул сообщить Суворину об этой покупке и заплаченной за нее цене, не иначе как в подтверждение сытинских успехов[147].
Став законным издателем газеты, Сытин решил сократить расходы по ее печатанию и взялся за оборудование отдельной типографии в перестроенном здании на Страстной площади – во всех отношениях в стороне от шоей издательской фирмы. В феврале 1898 года они с Александровым подали ходатайство с просьбой разрешить им выпускать еженедельный иллюстрированный «урнал в качестве приложения к «Русскому слову», но Соловьев отклонил просьбу[148].
Через три месяца, забросив издание «Русского обозрения», Александров уведомил Главное управление по юлам печати, что уходит и из «Русского слова». Однако закрытия газеты, как требовал того договор шестимесячной давности, не состоялось. И Александров, и Сытин отлично знали, что для этого шага правительству нужны законные основания, а при несомненной лояльности.русского слова» Соловьев едва ли мог оправдать закрытие газеты одним лишь уходом ее редактора. Напротив, он утвердил в этой должности предложенного Сытиным Е.Н. Киселева, редактора журнала «Вокруг света», а в конце года включил Александрова в штат министерства внутренних дел в качестве цензора[149]. Приступив к своим обязанностям редактора «Русского слова» 8 сентября 1898 года, Киселев пользовался в основном услугами прежних авторов, но теперь путь для Сытина был открыт, и он мог постепенно привлекать к сотрудничеству свежие силы[150].
Одним из новых авторов, привлеченных Сытиным в газету в 1899 году, был сиятельный журналист князь Б.А. Щетинин, который впоследствии рассказал в печати, как и почему его «сангвинический» работодатель-нувориш взялся за издание «Русского слова». Щетинин утверждает, что причина тут самая заурядная – просто Сытину «хотелось загребать золотые горы» и что он обыкновенно жаловался на свою несчастную судьбу, скрывая, как в действительности превосходно идут его дела[151]. Так, первые обращенные к нему слова Сытина Щетинин счел хитрой уловкой: «Вы уж нас пожалейте: наша газета бедная…» Ведь к тому времени – а фактическим редактором тогда был Аксель Карлович Гермониус, прежде работавший в грязном бульварном листке под названием «Петербургская газета», – тираж «Русского слова» приближался к 18 тысячам. Официальный ответственный редактор Киселев лишь вымарывал клеветнические и прочие «непроходные» материалы, говорит Щетинин, который относил «Русское слово» той поры к худшим из «мелких бульварных газет»[152]. Не покушаясь на политическую консервативность своей газеты и в то же время стремясь завоевать как можно больше читателей, Сытин мало-помалу изменил ее степенный характер на сенсационный.
Тем не менее «Русское слово» терпело убытки В начале 1899 года Сытин сказал Чехову, что удерживает газету на плаву только за счет личных средств. «Деньги все, что были скоплены в паях, все промотаны на «Русское слово», – сетовал он[153].
Чехов, желая узнать мнение постороннего человека, справился о финансовом положении «Русского слова» у владельца конкурирующей газеты Е.3. Коновицера. Тот ответил, что давно бы перекупил «Русское слово», не будь Сытин таким «тяжелым человеком». За газету и доход от подписки Коновицер и его компаньоны предлагали Сытину паевое участие в «Русском слове» и в придачу два отсроченных платежа по 10 тысяч рублей.
Коновицер считал, что эти условия «при данном положении его газеты для него удобоприемлемы, но он отказался и потребовал вдвое больше»[154].
Еще бы, ведь у Сытина была такая опора, как «Товарищество». Фирма не только приносила ему изрядный доход, позволявший пускаться в частные предприятия, вроде издания газеты, но и хорошо платила за широко помещаемую в «Русском слове» рекламу своей печатной продукции. Кроме того, за счет фирмы Сытину удавалось улаживать отношения с Соловьевым. Дело в том, что по его настоянию фирма наняла Александрова для редактирования «народных изданий» по 10 рублей за печатный лист, а через некоторое время Сытин ухитрился утроить ставку. Недовольным он объяснил, как полезно иметь друга в стане Соловьева[155].
С Соловьевым вынужден был считаться всякий мало-мальски либеральный издатель. Этот «Игнатий Лойола от цензуры», вступивший в должность в середине 1897 года, был союзником Победоносцева и «необычайным деспотом», исполненным решимости загонять каждую печатную строку в рамки своей политической, культурной и религиозной ортодоксальности[156]. А посему он терпеть не мог «пошлых» (то есть народных) произведений и однажды определенно высказался в том смысле, что нельзя отдавать периодические издания на откуп пройдохам капиталистам или «случайным борзописцам», к которым Соловьев наверняка причислял Сытина[157]. Более того, этот «больной, истерический, желчный человек… совершенно дискредитировал то ведомство, во главе которого был поставлен»[158]. Одним словом, мешал как только мог.
Дабы стать законным владельцем «Русского слова», Сытин усердно поддакивал Соловьеву и обер-прокурору, и но все время пребывания Соловьева на посту главного цензора его газета оставалась насквозь ортодоксальной, хотя и по преимуществу «пошлой». Между тем свою преуспевающую издательскую фирму Сытин продолжал развивать в либеральном направлении, и в подтверждение этого в 1897 году принял на работу библиографа и популяризатора, человека левых взглядов Н.В. Рубакина с намерением издавать пять обширных серий, или библиотек, для читателей, имеющих хотя бы начальное образование, а также более сложную по содержанию библиотеку для самообразования. Возможно, именно из-за неприятностей, причиной которых был Соловьев, Рубакин продержался у Сытина только до 1899 года[159].
Рубакин с самого начала ждал цензурных осложнений по издававшимся им книгам, в частности, по таким, как «Фабрика, что она дает населению и что она у него берет» Е. Дементьева и «Эволюция рабства» Шарля Летурно. Его изворотливость и упорство не помогли делу. К примеру, в июле 1897 года, когда Соловьев только вступил в должность, Рубакин решил обойти придирчивых московских цензоров и послать заключительную, наиболее спорную часть книги Летурно для набора и цензурирования в Петербург. По указанию Сытина, некто в фирме, носящий инициалы «Н.И.», помешал этому, заявив, что цензор в столице раскусит уловку и «не вышло бы какой крупной неприятности и для нас и для типографии, которая будет подавать книгу на выпуск»[160].
Как раз в это время Сытин еще вел игру за право называться официальным издателем «Русского слова». Он уже предусмотрительно отмежевался со своей издательской фирмой от серии «Посредника», служившей главным источником его трений с цензурой. Новые придирки из-за Рубакина были совсем некстати.
IV
Конечно, высокопоставленных чиновников никогда не покидали сомнения относительно благонадежности Сытина, а в результате бюрократической возни вокруг приобретения газеты, особенно учитывая скорую отставку Александрова, их недоверие к издателю возросло. И уж вовсе не на руку Сытину были предъявленные ему в 1898 году Департаментом полиции обвинения в подрывных действиях, связанных с книжным магазином, который помешался в одном здании с Синодальной типографией.
Полиция утверждала, что магазин нарушил предписанные «границы», пустив в продажу издания сытинского «Отделения народно-школьных библиотек», созданного в 1896 году под руководством Тулупова. Кроме того, – и это уже гораздо серьезнее – была признана политически и нравственно «неблагонадежной» акционерная фирма, основанная в сентябре 1898 года при том же магазине; ее пайщиками стали номинальный владелец И.В. Тулупов (брат сытинского редактора), Ф.И. Благов (зять Сытина), В.А. Морозова (состоятельная москвичка не чуждая радикальных взглядов) и Вахтеров (редактор Сытина). По данным полиции, означенные лица поддерживали связи с Московским обществом грамотности, якобы представлявшим собой новую разновидность запрещенного Комитета грамотности. Наконец, Сытин фигурировал в деле как «главный кредитор», а Тулупов был назван всего лишь «фиктивным владельцем»[161].
Все эти сведения убедили полицию в существовании преступного сговора между Сытиным и его коллегами с целью распространения подрывной литературы в народе; и вот в конце 1898 года была получена санкция министерства внутренних дел и московского генерал-губернатора на закрытие магазина[162]. Тулупов подал прошение о продаже его новым владельцам, но полиция отказала ему, сойдясь во мнении с генерал-губернатором, что в случае такой «продажи» Сытин непременно сохранит прежние позиции. К тому же, по подсчетам полиции, пайщики должны были потерять всего рублей по четыреста.
В связи с закрытием книжного магазина в 1898 году Сытина тревожило главным образом вероятное ухудшение перспективы на издание воскресного приложения к «Русскому слову», которое он еще надеялся начать. В январе 1899 года Сытин вновь делится в письме к Чехову мрачными мыслями о продаже газеты; очевидно, незадолго перед тем Соловьев вторично отверг ходатайство о бесплатном приложении. Он расценил это начинание как «способствующее распространению газеты» – чего, конечно, и добивался Сытин[163] – и «преждевременное», хотя годом ранее Соловьев почему-то счел возможным разрешить «Товариществу И.Д. Сытина» издавать еженедельную газету в качестве приложения к журналу «Вокруг света».
Еще более удручающее впечатление на Сытина весной того же года произвела рекомендация, исходившая от московского цензора, – запретить иллюстрированный раздел, уже появлявшийся в воскресных номерах «Русского слова». Узнав о нависшей угрозе, Сытин 4 мая воззвал к помощи Александрова, который по-прежнему служил в министерстве внутренних дел. В письме по этому поводу неделей позже Сытин писал, что «сердитый» цензор С.И. Соколов «морит вовсю, просто хоть газету закрывай». В другом письме Сытин дал понять, что готов заплатить, только бы «предотвратить эту угрозу и умилостивить М.П. Соловьева нас не губить»[164]. Была ли взятка, не было ли, но санкций против «Русского слова» не последовало.
Наконец, на исходе 1899 года Сытин получил разрешение издавать иллюстрированный еженедельник под названием «Искры»[165], однако читателей обязывали подписываться на него отдельно либо вместе с газетой, но за более высокую плату. Соловьев, уже больной и на пороге отставки, твердо стоял на своем и не соглашался на бесплатное воскресное приложение, которое значительно расширило бы круг читателей «Русского слова».
В течение следующего года оформители «Искр» по приказу Сытина работали над фотогравюрой, наподобие популярных лондонских «Иллюстрейтид лондон ньюз» и «График», парижского «Иллюстрасьон» и римского «Иллустрасьоне итальяне».
Сытин понимал, что ему придется отвоевывать читателей у такого грозного соперника, как уважаемый петербургский журнал «Нива», который выходил в издательстве Маркса тиражом около 250 тысяч экземпляров и распространялся не только в столице, но и далеко за ее пределами. «Искрам» предстояла жестокая конкуренция с «Нивой» за широкую читательскую аудиторию в центральных губерниях.
Разнообразный по содержанию, журнал «Искры» печатал беллетристику, научно-популярные статьи, общественно-политические комментарии, театральную критику, портреты и биографии известных лиц, советы по выбору книг для чтения, циклы юмористических рисунков, рассказы о путешествиях, судебную хронику, охотничьи рассказы, слова и ноты песен для домашнего хорового пения и репродукции произведений искусства – нередко это были портреты красивых женщин. В каждой книжке журнала находилось место для легкомысленной шутки, взять хотя бы серию из шестнадцати рисунков в пробном номере от 1 декабря 1900 года: «пара туфель, убегающих от полиции», а также от жертвы и ножа в луже крови, «ноги, власть имеющие» – в жандармских сапогах, «подстольные любезности» мужского ботинка и дамской туфельки.
Гораздо позднее и уже несколько лет спустя после смерти Льва Толстого сытинские журналисты именно его назовут наставником «Искры». Точнее, в юбилейной книге о Сытине, выпущенной в 1916 году, будет сказано, что Толстой «посылал отцовские советы вести его журнал именно в этом чисто русском духе, чтобы развить любовь к родине, ее жизни, ее деятелям и работникам». Во всяком случае, за годы существования журнала не раз выходили специальные номера, посвященные таким выдающимся деятелям русской культуры, как Пушкин, Тургенев, Гоголь, Чехов, а также освобождению крестьян в 1861 году[166].
В декабре 1900 года Сытин внимательно изучал в своем кабинете первый номер «Искр»; исполнилось ровно три года, как он стал у руля «Русского слова». Декабрь – месяц подписной кампании, и его рабочий стол наверняка был завален рекламными экземплярами обоих периодических изданий. Неутомимый борец за место на рынке вновь предлагал читателям в качестве премии бесплатные календари «Товарищества И.Д. Сытина»: тремя годами ранее это дало «Русскому слову» 13 200 подписчиков, в 1899-м – 18 700, а в уходящем году – 28 400. Сытин сетовал на то, что «Русское слово» не приносит пока дохода, но верно рассчитывал в 1901 году остаться при своих и даже получить кое-какую прибыль.
Между тем Сытину дышалось легче, поскольку начальника Московского цензурного комитета князя Н.В. Шаховского повысили, и в 1900 году он занял место Соловьева. Его опека была менее жесткой: например, он не задумываясь позволил Сытину опубликовать литографию на тему рассказа Короленко «Сон Макара», хотя перед тем пятеро его подчиненных налагали на нее запрет – за изображение ангелов в раю. В мае 1901 года Шаховской также утвердил Благова в качестве «ответственного редактора» «Русского слова», отчасти, возможно, и благодарность за то, что Сытин дал его пассии место в своей фирме, вернее, включил ее в платежную ведомость. Правда, решающую роль тут сыграло другое: в мае того же года Сытин из тактических соображений назначил фактическим редактором «Русского слова» Ю.И. Адеркаса, который продержался в газете пять с половиной месяцев[167].
В свою очередь, и Шаховской пытался использовать дружественные отношения с Сытиным. Как рассказывает Сытин, новый начальник Главного управления по делам печати «предложил мне начать издание «народных» книг в Петербурге параллельно с «Посредником», но под покровительством «знаменитого Общества имени Александра III, которым мечтали заменить закрытое Общество грамотности». Сытин говорит, что увидел в этой просьбе «лишь простую попытку вовлечь меня в правительственную орбиту и сделать Сытина полуофициозным издателем»[168].
Попытка Шаховского имела продолжение, когда то ли в 1900, то ли в 1901 году председатель «знаменитого общества» граф С.Д. Шереметьев изволил пригласить Сытина в свой великолепный дворец в Петербурге; не исключено, что Сытин отправился туда на своем блестящем черном автомобиле с личным шофером, – он не любил роскоши, но авто было одной из немногих его слабостей. Граф принял гостя в кабинете, разодетый, точно князь времен Московской Руси, и опешивший Сытин ждал, что баснословно богатый хозяин дворца, того и гляди, запоет арию из «Князя Игоря»[169]. Он не пошел в услужение к этому барину. Сытин слишком хорошо понимал, насколько прибылен «прогрессизм», и знал, что заигрывание с самодержавием будет стоить ему разрыва с либеральной творческой интеллигенцией.
Сытин отказал Шаховскому и Шереметьеву, хотя ему и доставляло удовольствие растущее уважение, которое он ощущал со стороны правительства. Теперь, когда он контролировал столь значительную долю российской издательской индустрии, некоторые сановники призадумались, а не разумнее ли заполучить Сытина в союзники, чем пытаться обуздать его административными, судебными или полицейскими мерами.
В конце концов, Сытин был истинным патриотом и откровенно презирал радикалов, склонных действовать силой оружия. Однако эти его взгляды не мешали ему быть другом народников и реформаторов, тем более что на заре XX века предчувствие возможных перемен носилось в воздухе. Ничего удивительного, стало быть, что этому издателю, радевшему о народных массах, предстояло в собственной типографии столкнуться с волнениями рабочих, которые привели к революции 1905 года.
Глава четвертая СТАЧКИ, ПОЛИТИЗИРОВАННЫЕ СЫНОВЬЯ И ПРИБЫЛИ
Вступая в XX столетие, Сытин имел веские основания гордиться собой: ею многочисленные типографские машины работали в полную силу; и вот в 1901 году он устроил большой прием и созвал гостей, которые возносили ему хвалу за праведный труд и делали рекламу его фирме. Пусть недруги назвали Сытина ловкачом и позером, однако никто не мог отрицать его заслуг в организации крупного прибыльного производства. Цифры говорили сами за себя. С 1900 по 1904 год включительно он увеличит тираж «Русского слова» в четыре с лишним раза, и газета начнет приносить твердый доход; а бухгалтеры «Товарищества И.Д. Сытина» зафиксируют в своих книгах, что за те же пять лет прибыли выросли более чем вдвое.
I
Впервые юбилей своей деятельности Сытин отмечал экспромтом в сентябре 1896 года. Давний друг, писатель Н.Д. Телешов, которого Сытин издавал, сохранил приглашение, в нем сказано: «У меня 14 сего сентября 30-летний юбилей моего служения книгоиздательскому делу. Тридцать лет назад я пришел в Москву из костромских лесов и у Ильинских ворот вступил на поприще книжного дела. Не готовясь и не думая, я только вчера вечером вспомнил об этом и, чтобы не очень буднично провести этот день, решил позвать к себе вечером близко знакомых своих друзей»[170]. Приглашены были родственники, старший персонал типографии и несколько человек из числа, как выражается Телешов,«немногочисленных светских знакомых» Сытина.
Зато 35-летие 1 октября 1901 года Сытин отметил куда пышнее. Началось торжество в типографии, где, по русскому обычаю, священник отслужил обедню. А в пять часов вечера состоялось чествование Сытина на званом ужине в московском ресторане «Эрмитаж». Среди известных людей, не пришедших на вечер, но приславших поздравления, был Чехов, который с 1898 года, благодаря успеху за успехом в Московском художественном театре, стал главной знаменитостью города. Телешов уважил юбиляра личным присутствием, равно как и художник В.В. Верещагин.
Сытин сказал своим гостям, что они многого помогли ему добиться, но предстоит сделать куда больше. Среди его изданий все-таки нет центрального, определяющего. Его давняя мечта, пояснил он, – приобрести ведущий русский иллюстрированный журнал «Нива», «где собрание богатое русских авторов». Именно такие «духовные силы», сказал Сытин, помогут «нам строить это огромное здание, которое так нужно, так важно матушке России», то есть распространять в русском народе грамотность, просвещение, трудолюбие и уверенность в своих силах[171].
Однако менее благожелательно настроенные современники усмотрели в его планах замашки монополиста. Согласно одному из свидетельств, когда Сытин обратился к издателю Марксу с предложением о слиянии их фирм, тот пришел к выводу, что его московский конкурент – «опасный человек», желающий прибрать к рукам всю книжную торговлю[172].
Зато в одном из последних номеров «Вестника книгопродавцев» за 1901 год обрисован совсем иной образ издателя с тридцатипятилетним стажем. В нем Сытина превозносят за его многочисленные издания, которые «проникли во все уголки нашего обширного отечества, распространяя полезные и необходимые знания в народонаселение». К счастью, продолжает этот цеховой журнал, «созданием одного из крупнейших книгоиздательских предприятий не исчерпывается Ваша многосторонняя деятельность». Правда, от «Вестника» и следовало ожидать столь хвалебных речей, поскольку Сытин был его совладельцем и помогал образованию учредившего журнал Общества книгопродавцев[173].
Не молчали и скептики. Леонид Андреев, только начинавший свою славную писательскую карьеру, высмеял юбилейное торжество в газете «Курьер». Особенно едко он отозвался о словах Власа Дорошевича на банкете, – мы вернемся к нему чуть ниже, – который назвал Сытина «действительным министрам народного просвещения» России[174]. У Андреева были, однако, личные причины для иронии.
Похоже, за год перед тем Сытин предложил Андрееву всего 350 рублей, без аванса, за первый сборник его рассказав, а затем долго тянул с изданием книги, хотя Андреев был тогда болен и его семья остро нуждалась в деньгах. Тут в дело вмешался издатель-конкурент и восходящая литературная знаменитость Максим Горький. Узнав в начале 1901 года о бедственном положении собрата по перу, Горький написал Андрееву: «Жулик и сукин сын этот ваш издатель, ибо он Вас обобрал бессовестно, безжалостно. Так действуют лишь мои приятели ночами, в глухих улицах… потому, что жрать хотят, а ваш издатель – сыт [игра слов: сыт – Сытин], стало быть, он по природе своей грабитель, да!» Горький предложил Андрееву передать сборник издательству «Знание», в котором он был пайщиком. «Не пожелаете ли Вы продать рассказы Ваши мне, я даю Вам всю прибыль с них и сейчас же – 500 р.?»[175]
Горький тотчас отписал директору «Знания» К.П. Пятницкому: «Я телеграфировал Андрееву, что он дубина, и обещал ему сейчас же 500 р. и всю прибыль по распродаже. Он согласился. Он – болен и лежит в клинике»[176]. Позднее благодарный Андреев так рассказал об этой сделке своему другу: «Ничего, кроме хорошего, от Пятницкого ожидать я не могу. Ведь он меня совокупно с Горьким вырвал из когтей Сытина, купившего у меня книжку за 350 рублей! (а в «Знании» я получил за год 6000 рублей в 1901 г.) Без них я сейчас погибал бы за каторжной газетной работой…»[177]
Справедливости ради надо сказать, что Сытин, возможно, и понятия не имел о литературных достоинствах андреевских рассказов и без задней мысли предложил ему условия, которые предлагал всем начинающим авторам. Но такая неразборчивость позволила Горькому с легкостью опровергнуть утверждения Сытина, будто он серьезный издатель и печется о воспитании литературного вкуса у русских читателей. Впоследствии Горький более высоко оценит Сытина, но еще одно письмо, датированное 1901 годом, подтверждает его презрительное на первых порах отношение к сопернику по издательской деятельности, обусловленное отчасти и деловыми интересами. В декабре того же года, снова агитируя за издательство «Знание», он отправил послание другу Сытина Телешову: «Валяйте в «Знание»… А главное – фирма. Важно, чтобы это издание не проглотили разные книгорыночные крокодилы, вроде Сытина и Ко. Если книжка выйдет в «Знании», я поручусь за то, что она пойдет в деревню через земские склады, а не будет служить источником дохода для тех книжников, которые ныне собираются раздавить земские склады тяжестью своих толстых мошон»[178].
Горький считал, что Сытин преследует неправедные цели обогащения и упрочения капитализма и самодержавия. В том же декабре Горький в письме к Андрееву возмущался шовинизмом сытинского «Русского слова», особенно статьями священника Григория Петрова, который подписывался псевдонимом «Русский». Для него это были «русские из «Русского слова» и другие сего благочестивого духа люди, коих проще назвать – сволочь Христа ради. Не настоящего Христа, а того, церковнополицейского, который рекомендовал воздавать Богу и царю – поровну». Горький жаждал революционных перемен, и в нем будили ненависть «штукатуры, замазывающие трещины старого сарая нашей жизни»[179].
Сытин, никогда не принимавший политических взглядов Горького, разделял его недовольство «Русским словом» и пытался изменить положение дел. Ведь он давно уже искал нового редактора, который повел бы газету в либеральном направлении и расширил круг ее читателей, – человека опытного, честолюбивого, благонамеренного и мастера своего дела.
Один из главных кандидатов И.И. Ясинский, тогдашний редактор преуспевающей петербургской газеты «Биржевые ведомости», рассказывает, что Сытин предложил ему работу с жалованьем 20 тысяч в год и впридачу большие деньги за его изданные уже произведения. По его словам, Сытин хотел перетянуть читателей от «Ведомостей» к «Русскому слову», «как вот в кино переливают из стакана в стакан», а заканчивает он свой рассказ тем, что отказал Сытину[180].
К середине 1901 года Сытин изрядно повышает ставку, чтобы выманить из Петербурга другого кандидата. Им был тридцатисемилетний Влас Дорошевич, опытнейший журналист, который завоевал широкую популярность и право назначать за свой труд высокую цену. Ранние его рассказы публиковались рядом с чеховскими в бульварном московском сатирическом журнале «Будильник», поэтому не исключено, что его порекомендовал Чехов; правда, когда Сытин в первый раз пригласил Дорошевича в свою газету в конце 9О-х годов, тот прямо ответил, что стоит слишком дорого и не по карману Сытину. С тех пор Сытин тщетно пытался оживить «Русское слово» и теперь готов был заплатить Дорошевичу любые деньги.
II
Дорошевич был наиболее преуспевающим из той плеяды напористых журналистов, которые, при участии Сытина, в течение двадцати лет перед революцией 1917 года совершенно по-новому поставили газетное дело в России[181]. Он родился в десятилетие «Великих реформ», рос в 70-х, когда тысячи молодых студентов «шли в народ», а писать начал в 80-х, при консервативном царе Александре III. Он рано привык добывать пропитание собственным трудом и с насмешкой относиться к условностям и существующему порядку. Однако, в отличие от угрюмо серьезных радикалов и народников, Дорошевич вышучивал дряхлый строй и людские пороки, и это снискало ему любовь многочисленных читателей.
Избрав профессию журналиста, Дорошевич пошел по стопам своей матери Анны Ивановны Соколовой. Она родила его 15 апреля 1864 года, уже будучи вдовой, а затем оставила сына на попечении белоруса Михаила Дорошевича, чтобы снова полностью посвятить себя сотрудничеству в народных газетах и журналах. Приемный отец дал мальчику свою фамилию и нарек его Власом. В 1874 году Соколова восстановила через суд свои родительские права, но спустя шесть лет Влас ушел из дома и начал самостоятельную жизнь[182].
На первых порах репутацию Дорошевичу составили имя матери и хорошая успеваемость в гимназии, и в 1881 году, незадолго до убийства Александра II, его взяли корректором в «Московский листок». В тот год общее число газет в России увеличилось до 83, хотя в 1880 году их было зарегистрировано 62, причем рядом с солидными частными и официальными правительственными изданиями, как грибы, росли специальные сатирические и бульварные газеты, предназначенные для широкого читателя.
Газета «Московский листок» относилась к разряду бульварных, а ее основатель, выходец из крестьян, московский трактирщик Н.И. Пастухов отдавал предпочтение репортерам изобретательным и оборотистым. Лучшим среди них был В.А. Гиляровский, который в июле 1882 года сумел первым примчаться к месту крушения поезда на Курской железной дороге и по телеграфу дать сообщение о нем в ближайший номер газеты. Сенсационное известие и последовавшая за ним серия репортажей резко повысили спрос на «Московский листок» и ввели в обиход напористый стиль репортерской работы, скоро ставший нормой[183]. Примерно в это время Дорошевич перешел в репортеры «Московского листка».
Набравшись писательского опыта, Дорошевич в середине 80-х начал публиковаться наравне с Чеховым в «Будильнике». Подобно другим сатирическим журналам, «Будильник» зло высмеивал закоснелых чинуш в памфлетах и карикатурах, едва ли не рискуя быть привлеченным к суду за клевету. Вот здесь Дорошевич и сделал себе имя[184].
В 1883 году Дорошевич уехал из Москвы и поступил в «Одесский листок», который отправил его в Западную Европу – поучиться у крупных газет. В Париже он присмотрелся к тому, как французы пишут свои фельетоны коротко, бойко и на самые разные темы – и, возвратившись на родину, взял на вооружение их стиль, для которого характерны короткие, простые фразы со множеством тире. И вот написанные разговорным языком, но изящные фельетоны принесли Дорошевичу славу своими «скачками мысли» и «стаккато», и он стал самым модным журналистом в России[185].
В 1897 году в качестве корреспондента «Одесского листка» Дорошевич сел на борт русского судна, которое перевозило осужденных и держало курс на сахалинскую каторгу. Шестью годами ранее Чехов взбудоражил общественное мнение, беспощадно описав по личным впечатлениям тамошнюю жизнь. Наблюдения Дорошевича, более субъективные и пронзительные, вылились в серию очерков, изданных впоследствии Сытиным отдельной книгой, которая имела большой успех[186].
Через несколько месяцев после возвращения в Одессу Дорошевич отказал Сытину и принял предложение Г.П. Сазонова участвовать в задуманной им ежедневной петербургской газете «Россия». Ее лозунгом провозглашалось разоблачение, под знаменем журналистской объективности, скрытых общественных пороков, дабы способствовать реформам. (Журналистские расследования, хотя тогда их еще не называли так, были уже в ходу в Америке, где на редакторах, исполненных решимости вскрывать разного рода махинации, не лежал столь тяжелый груз запретов.) Дорошевич и не менее знаменитый А.В. Амфитеатров согласились помочь создать газету, какой еще не видывали в России, и даже десять лет спустя Амфитеатров напишет Сытину, что ей нет равных ни в прошлом, ни в настоящем[187].
В первый же год эти писатели, с вызывающей иронией ходившие по самому краю дозволенного, дали «России» 45 тысяч подписчиков, а сытинское «Русское слово» имело в том же 1901 году примерно 31 тысячу подписчиков. Когда Дорошевич написал свои «Легенды и сказки Востока» о причудах и прихотях турецких визирей и персидских сатрапов, читатели без труда узнали в них зеркальное отражение своих чиновников. В то «счастливое время», вспоминал потом Дорошевич, «враг» был «ясен, как тогда. Тогда это было крепостное право. Теперь бюрократия»[188].
Однако на второй год существования «России» Амфитеатров зашел слишком далеко в сатирическом изображении Романовых. Его непочтительный фельетон «Господа Обмановы», опубликованный 13 января 1902 года, куда как прозрачно намекал на царствующий дом. Некоторые подробности точно воспроизводили дворцовый быт Николая II.
Поскольку высмеивать императорскую фамилию было запрещено уголовным кодексом, «России» грозило неминуемое закрытие в результате судебного разбирательства. Однако Николай не стал ждать и 16 января закрыл газету своей властью. Кроме того, по его личному распоряжению Амфитеатрова сослали в Минусинск. Царь поступил так вопреки советам министра финансов графа С.И. Витте и Шаховского, по-прежнему занимавшего пост главы цензурного ведомства, – оба предпочитали судебное решение как менее деспотическое[189].
Закрытие «России» не обездолило Дорошевича, ибо еще предыдущим летом он согласился на «общее наблюдение за редактированием» сытинского «Русского слова».
16 июля 1901 года, всего через шесть месяцев работы в «России», Дорошевич не устоял перед соблазном подписать трехлетний контракт с Сытиным и стал самым высокооплачиваемым журналистом в России[190]. Сытин предоставил ему полную свободу в отношении содержания газеты и небывалый гонорар в виде 20 процентов от чистой прибыли. Со своей стороны Дорошевич обязался давать в каждый воскресный выпуск по статье о Москве (за б тысяч рублей в год) и еще не менее 52 статей ежегодно по «текущим вопросам общественной жизни» (по 5 копеек за печатную строку). Осуществляя общее руководство газетой, Дорошевич имел право уезжать из Москвы по своему усмотрению, но должен был в случае необходимости явиться в редакцию в течение трех дней.
Контракт вступил в силу в сентябре, но до 1902 года Дорошевич путешествовал и оставался в тени, если не считать его приветственной речи на юбилее Сытина. За это время он успел съездить за счет Сытина в Западную Европу и получил впридачу 6 тысяч рублей в качестве гонорара за отдельное издание своих сахалинских очерков.
С закрытием «России» в начале 1902 года Дорошевич неожиданно получил счастливую возможность привлечь к сотрудничеству по крайней мере десяток авторов «усопшей» газеты, включая Амфитеатрова. «На развалинах этой «России», – говорил Дорошевич, – и создалось теперешнее «Русское слово», подразумевая, что к тем же развалинам относится и газета, которую издавал Сытин до 1902 года[191].
Чехов, похоже, долгое время не знал о существовании договора между Дорошевичем и Сытиным, ибо через пять месяцев после его заключения он писал своему брату, что Дорошевич наверняка тяготится работой в «России» у «безодаренного» Сазонова и, скорее всего, уйдет от него, если подвернутся более выгодные условия[192]. Вскоре после октябрьского юбилея Сытина Чехов надолго приехал в Москву к своей новой жене, но, судя по всему, тогда до него не дошло известие о переходе Дорошевича в «Русское слово». В ту пору Чехов был еще здоров, и хотя он должен был уделять много внимания супруге, однако двое закадычных друзей и близких соратников по «Русскому слову», конечно, выкроили бы время, чтобы поговорить о своих давних видах на либеральную газету. И это еще один повод усомниться в достоверности сытинских воспоминаний, будто Чехов был его близким советчиком.
В воспоминаниях Сытин также неправильно указывает, когда и как он нанял Дорошевича; по его словам, он обратился к Дорошевичу только после кончины «России». Тогда якобы он дал Дорошевичу 10 тысяч, рублей за сахалинские очерки, настоятельно рекомендовал ему развеять тоску путешествием в Западную Европу, а по возвращении обещал работу[193]. Однако обсуждение и подписание контракта в июле 1901 года не вызывают сомнений, поскольку у дочери Дорошевича сохранился подлинник документа. А в неизданной истории «Русского слова» сказано, что впервые в этой газете Дорошевич опубликовался 15 сентября 1901 года[194].
Воодушевленный отчасти своей долей в прибыли, Дорошевич рьяно взялся за оживление и повышение профессионализма газеты. Он расширил сеть корреспондентов в России и за границей, потребовал круглосуточного использования телефонных линий, начал уделять больше внимания Петербургскому отделению и его правительственной хронике. Перенимая виденное в Европе, Дорошевич распределил редакционный персонал по отделам во главе с редакторами, которые назывались в соответствии со своей специализацией: «военный редактор», «московский редактор», «губернский редактор» и так далее[195]; в лице каждого корреспондента он хотел видеть «человека, чуткого к общественным вопросам, внимательного и осторожного к верности сообщаемых фактов, способного к журнальной работе, живого, отзывчивого, умеющего загораться, что необходимо при спешке «огневой» газетной работы…»[196]
Столь активная журналистская деятельность привлекла внимание как читателей, так и официальных лиц, и в августе 1902 года цензор В. Нажевский обнаружил в «Русском слове» «либеральное направление». Причиной тому, по его словам, были «несомненно… переход ряда авторов из петербургской газеты „Россия“ (закрытой) и редактирование „Русского слова“ Дорошевичем»[197].
Главной фигурой в «Русском слове» был, конечно, Сытин, который и нанял Дорошевича для того, чтобы тот держал либеральный курс и строго следил за дисциплиной на корабле. Сытин частенько заглядывал утром в газету, когда главный редактор собирал у себя заведующих отделами, и под большим портретом Чехова они составляли план очередного номера, выходившего из печати в четыре часа утра. К десяти вечера, когда начинался монтаж полос, большая часть материалов была уже набрана, однако наборщики из ночной смены до последней минуты вносили в номер последние новости, тем самым как бы сжимая время. Строго по графику первые экземпляры газеты были готовы к погрузке на самые ранние поезда, уходящие из Москвы.
Столь напряженный темп был служащим редакции в новинку. Ежедневный приезд Дорошевича, вспоминал В.А. Гиляровский, служил для всех сигналом к работе, продолжавшейся без лишних разговоров до тех пор, пока номер не отравляли в типографию[198]. А.Р. Кугель подтверждает, что комнаты редакции являли собою поразительное зрелище: «ни признака богемы, беспорядка, панибратства»[199]. Сам Дорошевич работал в отдельном кабинете и, чтобы ему не мешали, выставлял снаружи у дверей дежурную[200]. Лишь после работы газетчики предавались веселому застолью в одном из соседних ресторанов, причем Дорошевич нередко выступал заводилой (для начала он обычно съедал три тарелки борща). А на работе царила деловитость.
Неукоснительно поддерживать такую же деловитость требовал Дорошевич и во время своих довольно частых отлучек, для чего присылал письма с подробными указаниями. Одно такое послание, написанное в начале 1903 года на гостиничной почтовой бумаге в Италии и занявшее двадцать с лишним страниц, адресовано Н.В. Туркину, возглавлявшему тогда редакцию в Москве.
Главное, писал Дорошевич, Туркин не должен был позволять «ни Сытину, ни кому другому» вмешиваться в дела редакции. В случае нажима ему предписывалось «приподнять бархат» и «показать железо», давая понять, что приказывать может только Дорошевич[201]. Среди прочего Туркину надлежало очистить «Искры» от «глупости и пошлости», а еще, поскольку «благоглупости… о божественном происхождении кредита… компрометируют газету», – дать от ворот поворот протеже «нашего милого Ф. Петрова». Никакие контртребования, будь то со стороны владельца, его помощника, государственных чиновников или рекламодателей, не принимались[202]. «Независимость… моя сила. Единственная», – писал Дорошевич.
Там же Дорошевич изложил в общих чертах свои планы по расширению круга читателей. «1903 год есть под похода на провинцию», – писал он, ибо недалек был тот день, когда именно в провинции предстояло «делать половину, три четверти дела «Русского слова». Поэтому Туркину следовало выжимать все что можно из газетных «казаков, нашей легкой кавалерии», то есть из губернских корреспондентов, поскольку лишь они могли «захватить места», добившись того, чтобы жители провинции с увлечением читали про самих себя.
Как и Сытин, Дорошевич стремился превратить «Русское слово» в крупную газету, подстать крупнейшим ежедневным изданиям Запада. Под влиянием наступательного порыва и родилась военная метафора в письме к Туркину, однако позднее, когда «Русское слово» его усилиями уже раскупалось нарасхват и было самой широкочитаемой газетой в России, он описывал свою тактику ведения дела в более мирных выражениях. Вот что он говорил о созданной им газете: «Утром вы садитесь за чай. И к вам входит ваш добрый знакомый. Он занимательный, он интересный человек»[203]. То же относится – и к его фельетонам, где «о тебе идет дело. Твое дело»[204]. Именно этот стиль задушевной беседы с глазу на глаз снискал Дорошевичу любовь и преданность массовой аудитории, с лихвой окупавшие его высокие гонорары. Когда впоследствии он отошел от редактирования и только писал в «Русское слово», Сытин по-прежнему платил ему большие деньги.
Введенный в заблуждение его популярностью, Сытин допустит ошибку, проведя в 1906 году через фирму «Сытин и К°» собрание журналистских публикаций Дорошевича в девяти томах. Поскольку газетные материалы быстро устаревают и, переизданные отдельной книгой, теряют остроту, это собрание получило вялые отзывы в прессе и плохо раскупалось. Один литературный критик назвал книгу Дорошевича «милейшей, приятнейшей, удобнейшей» и посоветовал читать ее урывками «в трамвае, между обедом и кофе»[205].
Что касается других законодателей вкуса, то поэтесса Зинаида Гиппиус снисходительно признала успех Дорошевича у «обывателя», но считала, что смешно даже говорить о его литературных достоинствах[206]. Зато Д.П. Мирский в своей «Истории русской литературы» утверждает без ссылки на какие-либо источники, что Толстой ставил Дорошевича на второе место среди современных писателей после Чехова[207].
По московским гостиным ходил в свое время анекдот о Дорошевиче, как нельзя лучше отражающий его двойственное положение в литературе. Впервые приехав в Петербург для работы в газете «Россия», Дорошевич пришел на собрание философского кружка, созданного Н.А. Бердяевым и другими мыслителями. Там писатель Н.К. Михайловский заметил Дорошевичу, что у того хороший слог, но мало идей. По рассказам, Дорошевич ответил под общий смех: «У меня каждый день новая идея… этого, по-вашему, мало?»[208]
Как бы то ни было, Сытин понимал, что Дорошевич талантлив, и предоставил своему редактору полную творческую свободу. В течение пятнадцати лет они будут плодотворно работать вместе, хотя не обойдется и без размолвок.
Сразу после прихода Дорошевича в редакцию Сытин предпринял еще один шаг для развития газеты: построил «Русскому слову» на Страстной площади новое здание, выходящее фасадом на Тверскую. Открылось оно, когда набирала силу революционная волна, в мае 1905 года, и напоминало, по словам Гиляровского, «большую парижскую газету», нечто «неслыханное в Москве»[209]. Длинные коридоры с кабинетами для каждого из крупных сотрудников позволяли им работать без помех. По старому русскому обычаю, Сытин поселился в том же доме, в просторной квартире на третьем этаже, поближе к редакции и типографии.
В главном помещении редакции на втором этаже он распорядился в память о Чехове, скончавшемся 2 июля 1904 года в Берлине, повесить большой портрет писателя, который взирал сверху на редакторов «Русского слова»[210]. За полтора месяца перед тем, 19 мая, Сытин навещал возвратившегося в Москву Чехова[211]. В мае предыдущего года, когда Чехов также был в Москве и подумывал, не остаться ли на зиму, Сытин предлагал ему поселиться в его имении[212]. Однако в июле Чехов уехал обратно в Ялту, где жил до весны, если не считать поездки в Москву на репетиции и премьеру своей последней пьесы «Вишневый сад».
Теперь Сытину ничто не мешало открыто заявлять, что инициатором «Русского слова» был Чехов. Портрет как бы подкреплял его слова. Стоя под ним, Сытин тем более проникновенно призывал своих сотрудников быть достойными Чехова.
Нет сомнения, что в жизни Сытина на шестом десятке лет «Русское слово» занимало центральное место, а особенно по нраву ему были громадные возможности газеты. Ведь, как писал зять Сытина Благов, «ему нужны новые дела, новые муки организатора, новое кипение, новые бессонные ночи в думах о предстоящем деле, об его опасностях и сопряженном с этим риском именно для предприятий старых, налаженных»[213]. Поэтому он применил к «Русскому слову» свой «закон сохранения энергии и экономической силы»[214]. То есть во избежание малейшего риска для «Товарищества» Сытин вел газету как сугубо частное предприятие до тех пор, пока оно не стало безусловно преуспевающим.
По мере того как поднимался новый дом для редакции «Русского слова», Сытин подвигнул на расширение и свою фирму, в результате чего в Москве выросло четырехэтажное, на целый квартал, здание, построенное по проекту А.Е. Эриксона для издательского комбината на Пятницкой. При его открытии в 1904 году Сытин ввел в строй новые литографские машины и станки для высокой печати, а также подземную котельную во дворе нового корпуса, которая давала типографии пар. (Кроме того, в фирму влилось предприятие М.Т. Соловьева с тринадцатью печатными машинами; некогда Соловьев работал у Сытина, затем открыл собственное дело, а теперь был поставлен во главе литографско-художественного отдела и приобрел достаточно паев «Товарищества», чтобы войти в правление). Во время ночных смен это огромное сооружение напоминало большой океанский лайнер: во чреве его гудят машины, палубы светятся огнями, и он бороздит темные морские воды.
Сытин оснастил оба предприятия по последнему слову техники, и в конце революционного 1905 года его мастера обслуживали 40 процентов (или 9 из 23) новых сложных наборных машин, имевшихся тогда в Москве. Еще в те годы, когда Сытин только открыл свою первую литографскую мастерскую, он пристрастно относился к технической стороне печатного дела, ныне же он посещал ведущие европейские компании, и от него не ускользало ни одно новейшее достижение. К примеру, в одну из таких поездок по Германии, едва увидев новую ротационную машину для цветной печати, Сытин тотчас решил купить ее[215].
В год прихода Дорошевича в «Русское слово» Сытин столкнулся с первыми проявлениями надвигающейся волны забастовок, главным образом в типографии на Пятницкой. В то время вообще среди рабочих нарастало недовольство, а на таких крупных предприятиях, как книгоиздательский комбинат Сытина, оно словно бы сгущалось, хотя сам Сытин был великодушным хозяином. На рубеже веков в результате инфляции рост заработной платы отставал от роста цен. К тому же Сытин слыл «либералом», и тем смелее его рабочие требовали улучшения оплаты и условий труда и применяли тактику давления, перенятую у своих собратьев из Западной Европы.
С 90-х годов, несмотря на запреты, в России то здесь, то там вспыхивали стачки. Первая стачка на сытинском предприятии началась 12 февраля 1902 года, когда 124 переплетчика отказались приступить к работе, пока не получат 15-процентной прибавки к заработной плате[216]. Они были сдельщиками и, подобно многим другим в типографии, не имели твердого жалованья; однако никто не поддержал их, и, побежденные, они вернулись на свои рабочие места.
Тем временем, предоставив полиции усмирять непокорных в подобных заурядных случаях, охранное отделение выявляло радикалов, которые могли раздуть из недовольства рабочих пламя революции. В его архивах за 1902 год есть донесения о подозрительной деятельности в книжной типографии Сытина и в «Русском слове»[217]. В июне московской охранкой было вскрыто первое из серии неподписанных писем, присланных из Европы в редакцию «Русского слова» лицам, обозначенным лишь инициалами. Осенью того же года охранке удалось, наконец, установить личность отправителя – П.И. Нечаев, двадцати четырех лет, рисовальщик, уехавший из России после участия в студенческих демонстрациях. К тому времени были уже перехвачены и письма, посылавшиеся Нечаеву из «Русского слова».
В письме от 29 мая к Н. и В.И., то есть к старшим сыновьям Сытина Николаю и Василию, Нечаев обмолвился, что его адрес можно узнать «у кого-нибудь из [сытинских] рисовальщиков». И вдобавок к двум молодым Сытиным охранка занесла в свой реестр подозрительных лиц еще восемь человек из книжной типографии; там же Нечаев сообщал, что поехал в Европу для изучения демократии, конституций и прав человека[218].
В письме от 27 октября Василий («уже полгода занимался в редакции «Русского слова») извещает Нечаева: «Вы спрашиваете у Федора Ивановича (Благова] карточек сотрудника на ваше имя, этого, конечно, он не может сделать для вас, так как человек он слишком осторожный, вас же не знает. На корреспонденции же ваши он согласен». Таким образом, в деле замешан и Благов. «Инициалы мои ставьте, только покрупнее, – продолжает Василий, – иначе письма задерживаются, так как (сортировщики почты) не понимают сразу»[219].
Из другого письма, отправленного месяцем позже, ясно, что Василий подробно осведомлен о делах молодых радикалов. Он пишет, что двое из «сибиряков» бежали в Швейцарию. Осуждает власти за использование заведомо ложных показаний на недавнем процессе над участниками студенческой демонстрации в Саратове и замечает, что охранка внедрила тайных осведомителей в Московский университет. Поскольку казна местного отделения социал-демократической партии пуста, он не имеет сейчас возможности выслать денег, а не может ли Нечаев раздобыть для него номера нелегальных эмигрантских изданий «Ж», «О» и «И» («Жизнь» Поссе, «Освобождение» Струве и ленинская «Искра»)[220]. Судя по письмам, отправленным из России на исходе 1902 года, кончилось тем, что жена Сытина (в письмах – «мать» и «Авдотья») прознала о переписке и велела прекратить ее.
Когда в 1903 году Нечаев возвратился в Москву, полиция произвела у него обыск, не нашла ничего предосудительного и оставила в покое. В корреспонденции Нечаева упоминалась нелегальная социал-демократическая партия, возглавляемая Лениным и другими революционерами, но сами по себе письма не давали оснований для возбуждения уголовного дела. Полиция предпочла продолжать слежку. Пускать в ход недостаточные улики против сыновей издателя значило поставить себя под удар общественного мнения. К тому же «Авдотья» сама навела порядок.
Однако у полиции свои интересы, а нам эти письма предоставляют редкую возможность заглянуть внутрь сытинской семьи. В частности, из них явствует, что двое из сыновей водили дружбу с радикально настроенными рабочими и, примкнув к революционной партии, зашли в своих убеждениях гораздо дальше отцовского народолюбия. Роль Благова в этом деле свидетельствует не о его левых взглядах, а просто о мягком характере. Что до Евдокии Ивановны, она предстает женщиной, способной на решительный поступок, хотя, вероятно, и укрыла от мужа столь серьезное семейное дело. Поскольку в письмах речь идет только о ее вмешательстве и нет ни слова о Сытине, можно предположить, что он покуда ничего не знал о переписке и связанных с ней событиях. Позднее он будет жаловаться на недисциплинированность сыновей и, уж конечно, проведай он тогда об их связях с радикалами, наверняка испытал бы и гнев, и отчаяние. (Сытин, по словам одного из сотрудников, «мало верил в своих сыновей» и никогда не давал им полной свободы в делах.)[221]
Вскоре, однако, Сытину суждено было обнаружить, что на его издательском комбинате развелось много таких борцов за перемены. Как будет отмечено в отчетах полиции, рабочие Сытина из типографии на Пятницкой – в Москве их называли «сытинцами» – сыграют заметную роль в общегородской стачке печатников 1903, а также в революции 1905 года.
Согласно переписи населения империи, проводившейся в 1897 году, 4 процента промышленных рабочих Москвы, или 11 тысяч человек, были заняты в «печатной» отрасли, которая охватывала все производство печатной продукции – от брошюр до обоев. Более половины из них работали в газетных и книжных типографиях. По переписи 1902 года, об шее число печатников достигло 12 тысяч человек, а у Сытина тогда было свыше тысячи рабочих[222]. Многие, подобно Сытину, были из крестьян, но тем не менее среди промышленных рабочих печатники считались наиболее грамотной и образованной группой, они легче других воспринимали новые идеи и были сплоченнее.
Не позднее, чем в начале 1903 года, активисты издательской фирмы «Товарищество И.Д. Сытина» и других московских типографий организовали, вопреки законам Российской империи, Союз московских типографских рабочих. Печатники каждой из вошедших в союз типографий выдвигали своих представителей в совет депутатов, из числа которых, в свою очередь, создавался небольшой исполнительный комитет. Впоследствии эта трехступенчатая структура легла в основу не только открыто учрежденных Совета печатников и других промышленных союзов, но и городских рабочих советов Москвы и Петербурга во время революции 1905 года. Весной 1903 года, дабы избежать преследований полиции, едва оперившийся совет собирался редко, но через депутатов доводил все свои постановления до сведения рядовых членов. Тем летом совет известил рабочих о намерении провести забастовку в октябре или ноябре, то есть в самую горячую пору года, когда простои обернутся для Сытина и других издателей наибольшими убытками и заставят их быть сговорчивей[223].
В июле полиция провела аресты некоторых членов исполкома, и тогда вожаки, оставшиеся на свободе, решили ускорить забастовку и перенесли ее на 9 сентября[224]. Решение нашло поддержку. К полудню назначенного дня большинство сытинцев оказались среди примерно трех тысяч бастующих типографских рабочих. Они требовали повышения заработной платы и сокращения рабочего дня с одиннадцати до девяти часов. По указанию своих руководителей сытинцы – члены союза пришли на работу, как обычно, объявили забастовку, затем призвали своих товарищей присоединиться к ним. Агитаторы забастовщиков разошлись по разным корпусам. Убыточная забастовка закончилась на четвертый день, когда Сытин и другие члены Общества деятелей печатного дела согласились повысить зарплату и сократить продолжительность дневной смены до десяти, а ночной – до девяти часов. Сытин выполнил обещание, а некоторые издатели не сдержали слова, ибо, заявили они, забастовка была незаконной.
После прекращения стачки полиция арестовала не менее 446 вероятных зачинщиков. В результате 286 человек из них были высланы в свои родные деревни, остальные попали под надзор. Немногие оставшиеся после разгрома приверженцы нелегального союза, среди которых были и сытинцы, тайно объявили себя «Союзом московских типографских рабочих для борьбы за улучшение условий труда», примкнули к меньшевикам и стали ждать своего часа. Между тем печатники могли вступать и вступали в легальное «Собрание русских рабочих», однако сытинская типография на протяжении еще нескольких лет оставалась одним из очагов подпольной деятельности.
Что касается масштабов сентябрьской стачки, то, по данным шефа московской полиции, в ней приняли участие 76 процентов типографских и литографских рабочих (6599 из 8233), закрылось 60 процентов всех печатных предприятий (89 из 49). Охранное отделение, которое прилежно вело собственный учет, насчитало среди активных участников стачки 703 сытинца[225]. В отличие от последних никто из типографии «Русского слова» не присоединился к бастующим.
Спустя пять месяцев после сентябрьской забастовки, 27 января 1904 года, внезапным нападением на русскую военно-морскую базу Порт-Артур началась война с Японией. К исходу двадцатимесячного вооруженного конфликта Сытин станет владельцем крупнейшей газеты империи, и ни одна из дореволюционных газет России не сможет сравниться с ней в популярности. Самый большой тираж в 1903 году составил 43 тысячи экземпляров; к декабрю 1904 года ежедневно печаталось 117 тысяч экземпляров «Русского слова». Поскольку в первые месяцы войны резко подскочили цены (за телефонные и телеграфные услуги – на 353 процента, редакционные расходы – на 133 процента), Сытин увеличил в 1904 году плату за рекламу и стоимость подписки (последнюю – до 7 рублей). В итоге он впервые получил от издания газеты существенную прибыль[226].
Одним из двадцати военных корреспондентов «Русского слова» был Вас. И. Немирович-Данченко, и только в первый год войны он дал в газету 350 сообщений. В «Русском слове» с восторгом писали, что он всегда впереди, всегда под огнем, всегда на позициях[227]. Репортажи поступали также от корреспондентов из таких дальних мест, как Шанхай, Владивосток, Чифу, Сингапур, Коломбо и Сан-Франциско.
В лице своего отважного автора В.Е. Краевского «Русское слово» совершило блестящий рейд по тылам противника; в последние месяцы 1904 года с подложным британским паспортом на имя Перси Палмера он проехал по Японии, беря интервью на английском языке. 3 января 1905 года в «Русском слове» появился следующий удивительный, хотя и чересчур скромный анонс: «Вчера В.Е. Краевский возвратился в Москву. Материала в Японии собрано масса. После беспрерывного путешествия от Иокогамы до Москвы – один день роздыха, и послезавтра появится первый фельетон о Японии в настоящую минуту». Редакторы приурочили эту серию репортажей к ежегодной подписной кампании, пообещав рассказать много интересного о том, что представляет собой «Вражеская страна в военное время», – под такой рубрикой публиковалась серия.
С января по май включительно было напечатано тринадцать статей Краевского. Они замечательны тем, что полностью разрушают тот образ Японии, который создавали в России официальные и добровольные пропагандисты[228], ибо у Краевского японцы предстают умной, процветающей и, если не считать жестокого обращения с пленными, цивилизованной нацией. В частности, они имели в избытке продовольствия. Краевский пишет: «Мне хорошо известно, как выглядят в массе китайцы, но в Японии все совсем иначе: никаких истощенных лиц, похожих на выжатый лимон». Далее, в доказательство устойчивого в целом положения в стране, Краевский на основании продолжительных бесед с японскими банкирами делает вывод о том, что торговля и промышленность в Японии развиваются «полным ходом»[229].
Краевский описал также встречу с получившим награду молодым японским майором за бутылкой бордо на веранде токийского «Грандотеля». Свободно изъясняясь по-английски, майор точно предсказал поражение русских при Мукдене на юге Манчжурии. Превосходство японцев он объяснил, среди прочего, их чистоплотностью и возможностью откровенно говорить на политические темы. «Разве такие разговоры не опасны?» – искренне удивился Краевский. «Вовсе нет», – ответил майор, пояснив, что в споре закаляется воля к борьбе[230].
Между тем как репортажи Перси Палмера выставляли в невыгодном свете антияпонскую пропаганду правительства, колонки новостей в сытинской газете сеяли сомнения в правдивости официальных военных сводок. Совсем рядом, порой бок о бок печатались правительственные версии событий и тревожные сообщения корреспондентов «Русского слова» и иностранных газет. В 1905 году репортеры «Русского слова» начали публиковать данные о количестве раненых, прибывающих ежедневно в московские госпитали, газета давала длинные столбцы их имен и фамилий. Кроме того, репортеры ходили по палатам, разговаривали с выздоравливающими, а затем писали о солдатской доблести и унизительных потерях армии.
Определяющей чертой «Русского слова» была безусловная честность, и Сытин одобрял такое откровенное освещение событий в массовой газете, поскольку это ставило правительственных сановников в безвыходное положение. Ведь его газета не подлежала правительственной цензуре, и, значит, члены Московского комитета по делам печати получали ее не раньше, чем тысячи читателей. А если бы Комитет задним числом привлек «Русское слово» к суду за распространение вредных сведений, то это выглядело бы так, будто правительство боится правды. Да и прокурор, подумывавший о возбуждении против газеты уголовного дела, всякий раз вынужден был класть на одну чашу весов пользу от обвинительного приговора, которого еще добьешься ли, а на другую – ущерб, который мог нанести авторитету правительства открытый судебный процесс.
Правда, как ни затруднительно было решить, чего больше в карательных мерах против «Русского слова» – пользы или вреда, но в октябре 1904 года министр внутренних дел жестоко наказал Сытина. За агитацию в пользу расширения полномочий местных органов власти и выпады против официальных лиц Плеве запретил с 14 октября по 13 декабря розничную продажу сытинской газеты[231]. Однако «Русское слово» продолжало поступать к подписчикам, а они по-прежнему составляли основную часть его читателей.
В январе, когда началась публикация статей Краевского, контроль над печатью был еще более ужесточен из-за неустойчивости настроений в обществе, потрясенном новой трагедией – «Кровавым воскресеньем». В тот день, 9 января 1905 года, солдаты убили в Петербурге свыше ста безоружных участников демонстрации, которую священник Георгий Гапон привел к Зимнему дворцу, дабы передать царю экономические и политические требования народа.
Опередив «Русское слово» и все прочие газеты, правительство запретило публиковать какие-либо сообщения о трагических событиях, кроме официальных. Дорошевичу пришлось подчиниться. В номере за 9 января, отпечатанном еще до расстрела в Петербурге, сообщалось о нарастающих волнениях среди столичных рабочих и о необычном скоплении людей на улицах города. На следующий день Дорошевич опубликовал материал, посвященный Талону, без упоминания воскресной демонстрации. Днем позже, 11 января, в газете было напечатано официальное, сообщение о том, как революционеры из Петербургского Общества фабричных рабочих вынудили войска, в целях самозащиты, убить 76 и ранить 203 человека. 12 января Дорошевич перепечатал из официальной газеты «Правительственный вестник» другое сообщение, в котором говорилось, что жизнь в столице возвращается в обычную колею.
Тем не менее уже 10 января известие о расстреле в Петербурге распространилось по всей Москве, и тотчас сытинцы и другие рабочие начали в знак протеста прекращать работу. По данным полиции, в стихийной забастовке приняли участие четыре тысячи человек, включая две с половиной тысячи печатников[232]. В полицейских архивах отмечено также, что тысяча двести рабочих книжной типографии Сытина «прекратили работу в 5 часов пополудни – на два часа раньше обычного – и пошли по Малой и Большой Серпуховским улицам и вокруг Серпуховской площади»[233]. Из всех крупных издателей только у Сытина полностью остановилась типография.
11 января на работу не вышли ни дневная, ни ночная смены сытинцев, а на следующий день забастовку продолжали только наборщики и переплетчики. К 13 января забастовки прекратились по всему городу (а печатники «Русского слова» ни на минуту не оставляли своих рабочих мест). 22 января полиция донесла о возможности новых волнений среди сытинцев: «Рабочие Сытина, как более предприимчивые и легко поддающиеся вредному влиянию, а равно сами неоднократно волнующиеся по собственной инициативе, не дают оснований ручаться за будущее спокойствие»[234].
В один из дней забастовки, вызванной кровавыми событиями 9 января, эти самые предприимчивые сытинцы воспользовались случаем и предъявили «Товариществу И.Д. Сытина» экономические требования. Уцелевшие после забастовки 1903 года члены Союза московских типографских рабочих представили хозяевам тот же перечень: восьмичасовой рабочий день, повышение заработной платы, отмена сверхурочной работы и учреждение арбитража (с равным представительством рабочих и администрации), который разбирал бы жалобы и утверждал решения по найму и увольнению рабочих. К этим пунктам прибавилось еще шесть: выплата жалованья два раза в месяц, отмена обысков и штрафов за опоздания, создание фонда помощи больным и нетрудоспособным рабочим, выборы старшин, которые представляли бы интересы рабочих, и установка котла – кипятить воду для чая[235].
Сытин и другие члены Правления сразу ответили, что рассмотрят эти предложения, но смогут предпринять что-либо только по договоренности с другими издателями. На очередном заседании Общества деятелей печатного дела подавляющее большинство решительно осудило забастовку как дело рук подстрекателей и отказалось улучшать условия и оплату труда сверх сентябрьского соглашения 1903 года[236].
Между тем недовольство народа все росло связи с военными поражениями. В феврале, как и предсказывал японский майор Краевского, русских разбили под Мукденом. В том же месяце «Русское слово» опубликовало статью, в которой говорилось о жизнях, напрасно загубленных при обороне Порт-Артура, павшего в декабре, и спрашивалось, зачем правительство своими руками бросило людей на смерть, а не отвело войска из этой обреченной морской крепости[237]. Штатные авторы газеты, хоть и вынуждены были осторожно выбирать слова, тем не менее достаточно остро критиковали власти. 17 мая в «Русском слове» появились первые отрывочные сообщения о разгроме, который за три предыдущих дня потерпел русский флот в Цусимском проливе. Спустя два дня газета дала почти пять колонок об этой трагедии, включая рассказы тех ее участников, что живыми добрались до Владивостока. В номере от 25 мая один из корреспондентов подробно описал сражение, и тут же была помещена схема расположения боевых кораблей, полученная от секретаря японского посольства в Вене.
На протяжении всей первой половины 1905 года сытинская газета рассказывала также о тревожных событиях внутри страны. В одной из статей некий урядник обвинялся в нападении на крестьян, и в начале апреля московский вице-губернатор обратился к Благову за разъяснениями по поводу личности полицейского, дабы привлечь его к ответственности. Когда Благов, опираясь на принцип свободы печати, ответил, что не имеет «права» предоставить эти сведения, вице-губернатор указал на то, что туманные сообщения о несправедливостях, не способствуя их устранению, лишь поощряют к насильственным действиям[238].
В середине мая газета поместила отчет о первом собрании «Союза союзов» – либеральной политической группы, созданной для координации реформаторской деятельности четырнадцати профессиональных союзов, которые по-прежнему были запрещены законом.«Русское слово» рассказало о демократических принципах этого объединения и его симпатиях к рабочим, поддерживающим организацию профсоюзов. В течение следующих десяти дней среди публикаций о рабочем движении в «Русском слове» появлялись два столбца, посвященные забастовкам, проходившим в разных концах страны, и этот обзор придал особый смысл разрозненным событиям, которые иначе не привлекли бы к себе общественного внимания[239]. К вящему неудовольствию властей Сытин оснастил редакцию техническими средствами для сбора сведений о волнениях по всей стране, что позволяло составить цельную, впечатляющую картину.
26 мая корреспонденция, озаглавленная «Сверх закона», сообщила, что духоборы и члены некоторых других сект провозгласили в России новый, свободный гражданский порядок; в тот же день Соколов, чиновник Комитета по делам печати, давно настроенный против «Русского слова», подал записку, где обвинил сытинскую газету в том, что ее неоднократные сообщения о противозаконных действиях бунтарей, «несомненно, более, чем сообщения других газет о них, содействовали распространению и развитию их». Далее он сетовал на то, что Сытин в течение уже двух лет публикует провокационные материалы, а правительство не принимает надлежащих мер[240].
На основании записки Соколова Московский комитет 9 июня довел до сведения редакторов, что в содержании «Русского слова» появились опасные тенденции. В качестве примера цитировались следующие строки: «Мы знаем, что страна не может подготовляться к избирательной кампании [газета выступала за выборы], когда печать скована цензурой, когда общество лишено права собраний, когда ежедневно люди подвергаются преследованиям за свои общественные воззрения»[241]. Спустя неделю из Главного управления по делам печати Благову прислали официальное предупреждение, обвинив редакцию в том, что она публикует «тенденциозные и неверные известия» и «систематически стремится подорвать… доверие к мероприятиям правительства». Газету снопа запретили продавать в розницу, однако распространители «Русского слова» в большинстве своем не обращали внимания на этот запрет[242]. После трех таких предупреждений власти должны были приостановить издание или вовсе закрыть газету[243]. Но Сытин и Дорошевич понимали, что одно дело для правительства – убрать с дороги мелкий листок и совсем другое расправиться с ежедневной газетой, имеющей тираж 150 тысяч экземпляров и почти миллионную читательскую аудиторию. Запрет на издание «Русского слова» был бы равносилен отключению воды в большом городе и наверняка вызвал бы взрыв негодования в обществе. В 1905 году авторитет правительства упал по всем статьям, поэтому только призывы к революции, пожалуй, могли вынудить его послать Сытину третье предупреждение.
«Русское слово» особенно разрослось благодаря тому, что газету читали представители разных классов[244], и с ее широкой популярностью считалось не только правительство, но и купечество в провинции. Тем самым сытинское детище обогнало все прочие русские газеты по объему рекламы и доходов от нее. В обычном номере на шести полосах – к примеру, от 3 мая 1905 года – реклама занимала всю первую и большую часть последней полосы. На первой полосе упомянутого номера вслед за стоимостью подписки на «Искры» и «Русское слово» и рекламой книжных изданий «Товарищества И.Д. Сытина» помешены платные объявления об аукционе крупного рогатого скота, художественной выставке, нескольких концертах и ежегодном заседании совета директоров 1-й Градской больницы. Частные школы и детские сады объявляют прием. Особо выделена реклама, предлагающая покупателям лошадей, шведские спички «по старой цене», кумыс, фотографическую аппаратуру, дачи под Москвой, папиросы «Соломка» (по утверждению рекламы, «оригинальные, удобные и гигиеничные»), американские «олдсмобили» и английскую водопроводную арматуру. В одном столбце клиника С.Ф. Майкова предлагает водное, электрическое и световое лечение, а также массаж по методу Заблудовского и рентген. Рядом фирма по чистке соблазняет клиентов химической обработкой ковров и штор и паровой обработкой пуховых перин.
На последней полосе пять из семи столбцов отведено под объявления, скомпонованные по рубрикам. Зубные врачи рекламируют золотые и фарфоровые пломбы и лечение без боли, а восемь различных аптек предлагают лекарства от сифилиса. Репетиторы перечисляют предметы, по которым они дают частные уроки. Сдаются и снимаются комнаты и квартиры, приглашаются на работу механики, обойщики, садовники, предлагают свои услуги горничные, гувернантки, лакеи и конюхи. Реклама встречается также на пятой и шестой полосах.
Всего за пять лет до выхода я свет этого майского номера Сытин жаловался Чехову на убыточность «Русского слова». Ныне же по завершении финансового года, как единоличный владелец газеты он получил от нее чистую прибыль, которая выразилась во внушительной сумме – 32 374 рубля. Хорошо закончило этот год и «Товарищество И.Д. Сытина»: доходы составили 188 300 рублей, то есть в два с лишним раза больше, чем в 1900 году, когда казна издательства пополнилась на 85 тысяч рублей. В том же мае на собрании пайщиков издательства, где он был главной фигурой, Сытин продал «Товариществу» 80 процентов акций «Русского слова», а также «Искры» и совсем иного толка газету «Русская правда», издававшуюся им с 1904 года[245], за 200 тысяч рублей. Эта операция была, вероятно, выгодна и ему и его фирме с точки зрения уплаты налогов и других финансовых преимуществ.
По договору о продаже[246], «Товарищество И.Д. Сытина» сделало эти приобретения даром. Условия договора гласили, что первую часть платежа Сытин получил в виде всех доходов от трех изданий за 1904 год, то есть тех доходов, которые и так принадлежали Сытину. В 1905 году и впредь до полного расчета с продавцом фирма обязывалась выплачивать ему половину доходов от этих изданий. (Несмотря на то, что «Русская правда» в 1906 году прекратила свое существование, «Товарищество» выполнило свои обязательства к 1910 году)[247]. Кроме того, в договоре 1905 года была вновь закреплена роль Сытина как председателя Правления «Товарищества» и высшего должностного лица «Русского слова». Последнее давало ему право нанимать редакторов, авторов, корреспондентов и других сотрудников редакции.
Летом неспокойного 1905 года, по мере того как развертывалась революция, у Сытина множились прибыли, росло и крепло все его дело. Время войн и гражданских волнений сослужило хорошую службу издательскому делу, и это, кстати, не ускользнуло от внимания печатников. После короткой январской забастовки сытинцы исправно работали, однако активисты не прекращали организационной деятельности, и результате которой был создан профсоюз. Дело шло к новой стачке, и на этот раз к сытинцам присоединятся печатники «Русского слова». Впрочем, так же поступят почти все рабочие Москвы.
Глава пятая ТЯГОТЫ РЕВОЛЮЦИИ 1905 ГОДА И ЕЕ ПОСЛЕДСТВИЯ
Революция 1905 года принесла богатую пищу «Русскому слову» и много тревог его новому владельцу – «Товариществу И.Д. Сытина». Остановки в работе предприятий и транспорта вели к перебоям в снабжении сытинских типографий топливом и материалами, вынуждали сокращать производство и мешали распространению тех изданий, которые все же удавалось выпустить в свет. В ходе декабрьских вооруженных столкновений Сытин понесет куда более крупные убытки от губительного пожара в его новой книжной типографии на Пятницкой.
Кроме того, во время революционных событий окончательно прояснились политические симпатии Сытина и его редакторов, что имело далеко идущие последствия. Правда, многие книги, печатавшиеся в типографии Сытина, отличались безопасной консервативностью, зато много было и таких, авторы которых сочувствовали революции; и властям не приходилось сомневаться в либеральной направленности «Русского слова». Естественным образом власти пришли к выводу, что именно сытинцы задают тон в рабочем движении; и как справедливо, полагали некоторые, что сытинцев и их хозяина наказало и ударило по карману пламя, зажженное декабрьским восстанием.
I
Как и предсказывали в январе полицейские чины, Москве еще предстояло услышать о рабочих огромного сытинского комбината на Пятницкой, где в начале августа агенты охранки отмечали возобновление деятельности нелегального Союза московских типографских рабочих (СМТР). На сходке 11 августа около четырехсот сытинцев проголосовали за четыре требования союза: установить 9-часовые рабочие смены в обычные дни и 8-часовые – в предпраздничные; выплачивать половину жалованья по болезни, а женщинам предоставлять полностью оплаченный декретный отпуск; провести выборы представителей, не подлежащих увольнению; увеличить заработную плату рабочим, получающим всего 9-20 рублей в месяц, на 30 процентов, 20-30 рублей – на 20 процентов, 30-45 рублей – на 15 процентов, свыше 45 рублей – на 10 процентов.
Депутаты, предъявившие этот список «Товариществу И.Д. Сытина», требовали дать ответ в двухдневный срок[248], однако по просьбе администрации сытинцы согласились подождать до середины сентября. Несколько директоров «Товарищества», включая, по всей вероятности, и председателя Правления Сытина, находились в отъезде, и еще неизвестны были финансовые итоги Нижегородской ярмарки.
Сытин и другие члены Правления сдержали слово и дали ответ 13 сентября. Они удовлетворили требования рабочих примерно на треть, объяснив, что уступки по всем пунктам обойдутся в 100 тысяч рублей, а это фирме не по средствам. Без согласования с владельцами других типографий Правление «Товарищества» установило 9-часовой рабочий день и увеличило пособия по болезни (полное жалованье в течение одной недели, а затем половина жалованья до двух месяцев). Подсчитав, что с учетом прежних повышений заработной платы рабочих с твердым жалованьем они получают на 10 процентов больше своих собратьев в других типографиях и это стоит фирме ежегодно 35 тысяч рублей, Правление пошло еще только на одну уступку – увеличило на 5 процентов почасовую оплату труда наборщиков, которые составляли, очевидно, от 15 до 20 процентов сытинцев.
Все остальные «почасовики» потеряли в заработке из-за сокращения рабочего дня на 10 процентов. Правление отказало женщинам в оплаченном декретном отпуске, а также заявило, что правительственные предписания предусматривают назначение так называемых старшин, исключая тем самым выборы представителей. И наконец, директора «Товарищества» напомнили рабочим, что они и так находятся в привилегированном положении по сравнению с другими, ибо пользуются услугами столовой, библиотеки, бесплатной аптеки и школы рисовальщиков. Объявив о вступлении новых правил в действие с 1 октября, хозяева решили, что дело улажено.
Однако почасовики считали себя обманутыми. Они и так стояли на низшей ступени по уровню заработной платы, образования и квалификации, а теперь их заработки стали еще меньше. Более того, с появлением каждой технической новинки, приобретенной Сытиным и сулившей экономию рабочей силы, будущее представлялось им все безрадостнее. Ничего удивительного, что утром 19 сентября многие из них остались во дворе типографии и отказались работать[249]. В течение дня к ним присоединилось большинство сытинцев. Тогда работающие в типографии члены нелегального СМТР, уловив настроение рабочих, выдвинули от имени поддержавших их сытинцев двадцать требований.
Вновь настаивая на выборах депутатов, не подлежащих увольнению, СМТР добавил, что эти депутаты должны составлять рабочий совет типографии в соответствии с официальным «фабричным уставом» – документом, закрепляющем определенные коллективные права рабочих, которые ограничивают власть администрации. Предполагалось, что этот совет воссоздаст среднее звено трехступенчатой организации московских печатников, созданной к 1903 году, и будет иметь право решающего голоса в вопросах найма и увольнений, здравоохранения и техники безопасности, работы учеников и условий труда[250].
На этот раз, пока администрация рассматривала требования, сытинцы не приступали к работе. Чтобы привлечь на свою сторону больше печатников, члены СМТР вели агитацию в других московских типографиях, в том числе в типографии «Русского слова» на Тверской. 24 сентября сочувствующие наборщики с Тверской присоединились к бастующим, и на директоров «Товарищества» легло новое бремя, понуждавшее их к уступчивости, – приостановка газеты.
Кроме того, члены СМТР призывали к созданию городского совета печатников, причем так много типографий назвали своих депутатов, что власти волей-неволей приняли этот орган всерьез. А посему 23 сентября градоначальник узаконил нарождающийся Московский совет депутатов от типолитографских рабочих, официально разрешив ему собраться двумя днями позже в отведенном для этой цели школьном здании. Отказ, по разумению градоначальника, лишь загнал бы печатников в подполье[251].
Встревоженные городские власти пока еще надеялись А таким жестом благоразумия сдержать гнев бастующих рабочих. Однако 24 сентября накал уличных выступлений достиг предела, за которым начались беспорядки, и полицейские из патрульного наряда, которым приходилось уворачиваться от булыжников, донесли, что слышали два выстрела. Дабы «местные революционные группы» не вызвали всеобщей стачки, полиция арестовала предполагаемых смутьянов: всего с 22 по 24 сентября было задержано 197 человек, из них три четверти, то есть 144 человека, в возрасте до восемнадцати лет[252].
На собрании Совета 25 сентября было зарегистрировано 110 депутатов от 34 типографий (на десятом, и последнем, заседании полтора месяца спустя присутствовало 264 4 депутата от ПО предприятий)[253]. Подтверждая свою солидарность, они проголосовали за переговоры с хозяевами всех типографий по единому соглашению и одобрили проведение на следующий день в Грузинском народном доме общегородского собрания печатников[254]. Затем депутаты разошлись по типографиям, чтобы предупредить своих товарищей, Остается неясным, разрешил ли проводить собрание шеф полиции, но своим людям он приказал не пускать в Грузинский народный дом примерно две тысячи печатников, которые собрались там в назначенное время. Печатники мирно разошлись, однако затаили в душе новую обиду, которая еще крепче связала их с Советом и сторонниками решительной борьбы.
Позднее в листовке, посвященной отмененному собранию, один активист с сарказмом поблагодарит шефа полиции за урок, «который мы не забудем: никогда никакая мирная борьба рабочих за свои интересы не может быть законной в глазах начальства, следовательно, борьба рабочих есть вместе с тем борьба политическая»[255]. Но несмотря на эту и все другие попытки повернуть движение печатников против правительства, за все время существования Московского совета депутатов от типолитографских рабочих, заменившего и вобравшего в себя старый подпольный СМТР, он ведал чисто профсоюзными делами. А объясняется это тем, что таково было желание большинства печатников.
К концу сентября лишь «Товарищество И.Д. Сытина» и еще одна фирма согласились на предложение Сената о переговорах[256]. Оказавшись в тупике и сознавая, что забастовщики настроены решительнее, чем когда-либо, Сытин и члены Правления 30 сентября постановили пойти на гораздо более щедрые уступки своим рабочим, нежели в середине месяца. Фирма также уведомила околоточного надзирателя о том, что закрывает двор типографий на Пятницкой, где неоднократно митинговали рабочие, так как «посторонние агитаторы» накаляют страсти «в еще большей степени»; в помощь фирма просила прислать отряд казаков[257].
Помимо угрозы насильственных действий, на директоров «Товарищества», конечно же, повлияла солидарность московских печатников. Их сплоченность стала еще крепче, когда 2 октября делегация Совета приняла участие в разрешенном полицией митинге петербургских печатников. Этот митинг, собравший около двух тысяч человек, весьма неожиданно постановил провести в столице трехдневную стачку в поддержку московских печатников.
Соглашение между сытинцами и «Товариществом И.Д. Сытина» было заключено 4 октября с объявлением новых, более льготных условий – это решение повысило авторитет Сытина в глазах его рабочих и установило некий эталон для других крупных издателей[258]. Поскольку оно к тому же полностью исключало возможность подписания единого городского соглашения, то Совет отказался от этой недостижимой цели и в тот же день велел своим членам возобновить работу на тех предприятиях, где администрация пошла на приемлемые уступки. На следующий день снова начало выходить «Русское слово».
Кроме 9-часового рабочего дня, Правление «Товарищества» установило для всех сытинцев более высокую оплату труда. Так, рабочие с твердым жалованьем получили прибавку в 7,5 процента; наборщикам стали платить на 2 копейки больше за каждую тысячу знаков, а сдельная оплата труда переплетчиков увеличилась на 5 процентов. Забастовщикам обещали возместить половину заработной платы за период стачки и не подвергать их преследованиям, отменили обыски рабочих. Фирма начисто исключила из соглашения так называемый фабричный устав и предусмотренную им систему представителей. Ничего не было сказано и об оплаченном декретном отпуске для женщин – Сытин наверняка не видел в этом никакого смысла.
Забастовка, организованная Советом, была чисто экономической. Зато в центре требований, исходивших от рабочего движения в целом, которым в Москве, как и в Петербурге, руководил городской совет рабочих депутатов от многих профессий, стояла политическая реформа. Когда к 14 октября разрозненные забастовки в разных городах переросли во всеобщую всероссийскую стачку, Николай II не мог более закрывать глаза на ультимативные требования перемен. 17 октября он издал Манифест, в котором обещал серьезные уступки, включая свободу слова. На следующий день «Русское слово» приветствовало это событие крупными заголовками.
II
Ликование «Русского слова» по поводу октябрьского Манифеста не явилось неожиданностью, ведь на протяжении всех предшествующих месяцев, отмеченных народными волнениями, сытинская газета выступала одним из горячих проповедников либерального пути выхода из политического кризиса. 16 сентября, например, она подробно осветила земский съезд в Москве и сделала всеобщим достоянием провозглашенные на нем требования: дать больше свободы национальным меньшинствам империи, разрешить свободные профсоюзы и забастовки, ввести повсеместно восьмичасовой рабочий день. Правда, Сытин следил за тем, чтобы «Русское слово» не превратилось в рупор какой-либо одной политической группировки, хотя в целом газета и занимала либеральную позицию, близкую к взглядам кадетов.
Манифест, в котором Николай II обещал предоставить некоторые политические свободы и провести выборы в новое законодательное собрание, был опубликован в «Русском слове» 18 октября, то есть на следующее утро после его обнародования в Петербурге. В том же номере газеты, под заголовком «Обновление», сытинские редакторы прокомментировали этот важнейший политический документ. С воодушевлением отметив, что впервые освободились от цензурной опеки, они обвинили правительство в неоправданном откладывании реформ. Тем самым власти вызвали большие «потрясения»: нарушилась работа связи, встали фабрики, дело дошло до вооруженных столкновений и баррикад, пролилась кровь. В полном согласии с симпатиями Сытина газета отдала дань уважения народу, особенно рабочим и студентам, которые «твердостью, мужеством и самоотверженностью» добились для себя свободы.
В следующем номере «Русского слова» вновь говорилось о демократических корнях Манифеста. «На долю русского народа выпало великое счастье показать человечеству новые способы борьбы», а поскольку Манифест узаконил эту борьбу, правительство обязано освободить всех тех, кто арестован во время революционных событий по политическим мотивам. В качестве следующего логического шага необходимо обеспечить посредством собраний, союзов и обсуждений в прессе широкое участие народа в переустройстве общества. Сытин выступал сторонником западной демократии, и его газета высказывалась за всеобщие, равные и тайные выборы в учредительное собрание для выработки конституции.
Опубликование и обсуждение Манифеста в «Русском слове» стало возможным только потому, что сытинские рабочие, лишь недавно вернувшиеся в типографию после своей сентябрьской забастовки, не приняли участия во всеобщей стачке. Однако в результате той октябрьской стачки приостановилось движение на железных дорогах, от которых зависела доставка сытинской газеты в губернии, и прервалась подача электроэнергии, необходимой для работы печатных станков в типографии «Русского слова». Отчасти Сытин вышел из трудного положения, перенеся печатание «Русского слова» в свою книжную типографию, имевшую автономное энергоснабжение, правда, его редакторам пришлось ужать газетные полосы до формата, приемлемого для книжных печатных станков[259].
Хотя Манифест, как и было задумано, привел к быстрому свертыванию всеобщей стачки, осложнения Сытина со своими рабочими на этом не закончились, поскольку сытинцы да и большинство других московских печатников ухватились за обещание Николая II даровать свободу организаций. Не дожидаясь, пока правительство установит порядок осуществления данного принципа, Московский Совет депутатов от типолитографских рабочих созвал 19 октября собрание, чтобы реорганизовать три с половиной тысячи своих членов в профессиональный союз, который был назван Московским союзом рабочих печатного дела (МСРПД). На собрание пришли примерно восемь тысяч человек. На следующий день хоронили Николая Баумана (большевика, убитого черносотенцем), и около ста тысяч демонстрантов, в том числе сытинцы, запрудили улицы. Спустя десять дней состоялось еще одно массовое собрание нового МСРПД, на котором удалось провести резолюции, призывающие к заключению с Союзом (бывшим Обществом) деятелей печатного дела общегородского соглашения, гарантирующего восьмичасовой рабочий день и действие фабричного устава во всех типографиях; Сытин и все остальные владельцы типографий наотрез отказались выполнить эти требования[260].
Одновременно сытинцы, действуя самостоятельно, давали понять, что у них есть разногласия с администрацией. Так, в октябре, во время дневной смены, Сытин прислал в свою типографию батюшку, дабы он отслужил благодарственный молебен в честь Манифеста, а некоторые рабочие открыто и во всеуслышание высмеяли священника, тот скомкал службу и поспешно ретировался. В ноябре печатники отказались набирать газету «Кремль», которая не принадлежала Сытину, но печаталась в его типографии. Ее редактор Иловайский пытался договориться с рабочими, однако те ни под каким видом не захотели участвовать в издании, на их взгляд, правой, «черносотенной» газеты[261].
Далее, Сытин выделил своим рабочим, якобы для противодействия вылазкам черносотенцев, защитный фонд в две тысячи рублей, на которые его сын Николай закупил пятьдесят револьверов для «рабочей дружины»[262]. Сытин пожертвовал также, сам того не желая, тысячу рублей в кассу МСРПД. На самом деле он выдал рабочим эти деньги на устройство застолья в честь Манифеста, а тс на следующий же день передали их в свой союз на борьбу с царизмом[263].
Упомянутые поступки Сытина, при всей благонамеренности его побуждений, настраивали против него власти, и без того раздраженные либеральным направлением «Русского слова». К их вящему неудовольствию, в ноябрьских выпусках газеты появился цикл из трех статей профессора М.М. Ковалевского, уважаемого ученого, возвратившегося незадолго перед тем из эмиграции, которому предстояло в скором времени участвовать в создании партии демократических реформ. Ковалевский превозносил западные страны как образец политического устройства и утверждал, ссылаясь на английскую историю, что подлинно конституционный строй утвердится в России только тогда, когда будут приняты законы, гарантирующие права человека[264].
Одним из таких прав была свобода печати. Публикация статей Ковалевского сопровождалась дальнейшим противостоянием Сытина и его редакторов из «Русского слова» и книжного издательства с правительством, так как они игнорировали последовавшее 19 октября разъяснение монарха о том, что в Манифесте лишь обещана, а вовсе не узаконена свобода печати. Допустив грубую политическую ошибку, Николай повелел Главному управлению по делам печати объявить о сохранении прежней системы вплоть до принятия новых законов о печати. В ответ возмущенные печатники последовали примеру своих петербургских товарищей, и 7 ноября МСРПД заявил, что издатели должны категорически порвать с «цензорами», иначе им грозят забастовки и другие меры. Когда Сытин и большинство крупных издателей в обеих столицах выполнили это требование, новый премьер-министр С. Юл. Витте обвинил их в том, что из-за своей трусости они скатываются в революцию[265].
Что касается «Русского слова», то Сытин просто-напросто разрешил Благову отменить принудительную бесплатную подписку. Согласно одному из предписаний, действовавших еще с 1865 года, «Русскому слову» и всем неподцензурным журналам и газетам надлежало незамедлительно представлять каждый свежий номер своего издания в местный Комитет по делам печати, который, обнаружив в содержании нечто нежелательное, имел право возбудить судебный иск либо применить такие административные меры, как предупреждения, влекущие за собой закрытие издания. Нарушив это предписание, Благов вынудил чиновников комитета ежедневно чуть свет подкарауливать свежие номера «Русского слова» у газетных киосков.
И вот спустя тридцать восемь дней после выхода царского Манифеста правительственным указом от 24 ноября «Русскому слову» и всем прочим российским газетам была предоставлена обещанная свобода печати. Власти не имели более права напрямую применять административные санкции. Они могли только на основании опубликованного текста возбуждать уголовные дела против таких издателей, как Сытин, а также против его редакторов и авторов. И только если судьи установят, что данная публикация преступает тот или иной закон, тогда суд мог определить наказание, также предусмотренное законом.
Новый порядок позволил правительству в считанные дни обуздать революцию 1905 года, так как восемь столичных ежедневных газет опубликовали «Финансовый манифест» Петербургского совета рабочих депутатов. Этот документ призывал читателей воздерживаться от уплаты налогов, чтобы вырвать у царя новые уступки. Газетные издатели опубликовали его под нажимом печатников, предъявивших ультиматум, однако в глазах властей именно издатели были повинны в подстрекательстве. Ну и, конечно, авторы указанного манифеста. А потому в воскресенье 4 декабря полиция арестовала исполнительный комитет и 233 члена Петербургского совета.
III
Известие об арестах накалило обстановку в Москве, и в среду 7 декабря Совет рабочих депутатов призвал к забастовке протеста и вооруженному восстанию. Забастовка началась в условленный час по всей Москве, а восстание по-настоящему вспыхнуло только в одном районе, довольно далеко от сытинских типографий. В тот день печатники его газеты работали до тех пор, пока со станков не сошел номер «Русского слова» от 7 декабря, а заодно и опубликованные в нем директивы Совета по забастовке и запрещению всех газет, кроме революционных, – явно преступная публикация, с точки зрения властей. После этого рабочие объявили забастовку, длившуюся одиннадцать дней.
К полудню прекратили работу и все сытинцы в типографии на Пятницкой, причем некоторые тщетно пытались переманить на свою сторону выстроенных неподалеку солдат[266]. А вечером члены профсоюза печатников на своем, как оказалось впоследствии, последнем массовом митинге одобрили проведение забастовки и узнали, что днем в сытинской типографии на Пятницкой отпечатан первый номер «Известий», органа Московского совета рабочих депутатов. По распоряжению Совета бригада печатников под охраной вооруженных рабочих воспользовалась остановленными станками Сытина и положила начало выпуску своей революционной газеты. Самозваные издатели реквизировали шрифт, бумагу, типографскую краску, а также необходимые наборные машины и печатные станки, но обращались с оборудованием бережно.
Узнав о захвате, Сытин в сопровождении Дорошевича, Благова и Петрова отправился в печатный цех, и все четверо оказались под «почетным» арестом именем Совета. На возражение Сытина, что только он волен распоряжаться здесь как полновластный хозяин типографии, незваные гости ответили: «Нет, раз вы у нас под арестом, значит, хозяева – мы». Инцидент был исчерпан, когда печатники закончили свою работу, а спустя три дня вторжение повторилось, судя по всему, при поддержке его сына Василия, и Сытин уже не вмешивался[267].
Книжная типография Сытина превратилась в один из очагов революционной деятельности. Она была расположена как раз в центре Замоскворечья, где рабочие воздвигали баррикады, опоясывавшие центральную часть города. В течение 11 декабря между солдатами и рабочими там то и дело вспыхивала перестрелка, а ночью, пока Сытин ехал в поезде на Петербург, пожар почти целиком уничтожил главный четырехэтажный корпус комбината, включая печатный и наборный цеха, а также часть переплетного. Сытин считал, что кто-то из высоких чинов приказал поджечь типографию или, по крайней мере, запретил пожарным тушить огонь. «Я не могу отрицать, что рабочие нашего Товарищества принимали участие во всех крупнейших событиях революции 1905 года. Это бесспорно, – писал Сытин. – Но почему адмирал Ф.В. Дубасов, стоявший во главе московской администрации, решил наказать Товарищество и даже просто фабричное здание, этого я до сих пор не могу взять в толк»[268].
Похоже, тут не обошлось без участия властей, во всяком случае, низших звеньев, так как многие чиновники были согласны с полицией, причислявшей сытинцев к главным возмутителям спокойствия. Один высокопоставленный офицер так и сказал Сытину как раз в ночь пожара. Сытин тогда, по его собственному признанию, бежал из Москвы, «спасаясь от возможного ареста и от очень возможного убийства», – вероятно, от рук правых черносотенных элементов; и вот в ночном поезде на Петербург он случайно повстречал заместителя Дубасова генерала П.М. Баранова, который ехал в столицу с докладом о московских беспорядках. Баранов без обиняков заявил Сытину, что считает сытинцев «передовой шайкой во всей московской массе.» Когда Сытин ответил, что такие настроения царят среди всех московских рабочих, Баранов возразил: «Ну нет… У вас особенные бунтари: на похоронах этого Баумана шли впереди всех»[269]. Стало быть, Сытин плохо управляет своим предприятием.
На вокзале в Петербурге Сытина поджидали пятеро репортеров. Когда они сообщили ему о пожаре и спросили, что он об этом думает, Сытин тотчас позвонил жене, дабы выяснить подробности. Затем с видом именинника он пригласил репортеров в ресторан Палкина – «кутнуть». Он явно торжествовал и утверждал, что это происшествие сделает ему потрясающую рекламу.
Спустя три дня Сытин возвратился в Москву, на пожарище. Отрезвленный видом обугленных стен и покореженных «дорогих машин, моей гордости», расскажет издатель впоследствии в своих мемуарах, он с горечью подумал, что «всего несколько дней назад здесь ключом кипела жизнь. Гудели машины, работали станки, и, как муравьи, копошились рабочие»[270].
Сытин тотчас принялся хлопотать о получении страховки, и в протоколах судебного разбирательства по искам Сытина сохранились показания очевидцев о событиях, повлекших за собой пожар[271]. Одним из таких очевидцев был полицейский Иван Телков, который жил в квартире, выходящей окнами на типографию. Он показал, что в воскресенье 11 декабря в 8 часов утра в типографию явились человек двести, и среди них он узнал печатников и конторских служащих Сытина. В 2 часа дня они разошлись, но затем вернулись с камнями и досками и соорудили четыре баррикады, перекрывшие подходы к типографии с улицы. Войска прибыли часа в 3-4, продолжал Телков, и тогда же, по его мнению, ученики выстрелили раз пять с фабричного двора и из соседних домов. В течение пятнадцати минут солдаты отвечали ружейным огнем, а после разобрали баррикады; возле типографии они стояли до 2 часов ночи. Телков показал также, что пожарные вошли во двор горящего здания не раньше 4 часов утра в понедельник[272].
Важно было, как именно начался пожар, и трое свидетелей, симпатизирующих Сытину, заявили, что видели, как поджог совершили солдаты. Один из них был фабричный сторож Н.А. Закревский, который сказал что они с братом Сытина Сергеем в течение двадцати минут пытались потушить пламя[273]; второй – семнадцатилетний Н.С. Семенов, вероятно, ученик[274]. Самые подробные показания дал некий П. Егоров, рассказавший, как солдаты телеграфным столбом высадили окна, чтобы попасть в здание типографии. Оказавшись внутри, поведал свидетель, они факелами подожгли нижние этажи. Ночью не раз приезжали пожарные, но, по словам Егорова, им приказали не вмешиваться[275].
Это свидетельство подтверждается и показаниями начальника одной из пожарных команд полковника Эдуарда Лунда. Около 8 часов вечера он прибыл к типографии Сытина и застал небольшой пожар у главных ворот и три бездействующих пожарных команды, а поскольку начальник войскового отряда «дал… сигнал об остановке», Лунд отправил свою команду восвояси. Когда ночью пожар разбушевался в полную силу, продолжал Лунд, градоначальник велел тушить его только в случае опасности для соседних домов. И лишь позднее поступило «распоряжение тушить пожар»[276]. (С опозданием, но пожарные, безусловно, взялись за дело, так как частично ущерб типографии был причинен водой из их шлангов.)
В сборнике воспоминаний сытинцев Н.И. Мирецкий возлагает вину за пожар на солдат, озлобленных обстрелом со стороны типографских дружинников. Этими стрелками, говорит он, были ученики, которые после каждой перестрелки убегали по туннелю, соединявшему фабрику с общежитием. Хотя эти самые рабочие обнаружили и затушили начинавшийся пожар, «солдаты совместно с прибывшими пожарными взялись за дело более энергично, и громадное здание запылало»[277]. Другой очевидец рассказывает то же самое и добавляет, что солдаты трижды безуспешно пытались схватить стрелков[278].
В докладе военному министру сразу после пожара командующий Московским военным округам излагает туманную официальную версию событий. Он сообщает, что И декабря в типографию были направлены две роты солдат и полсотни казаков. «Они были встречены сильным огнем засевшей в здании боевой дружины, что вызвало ряд залпов со стороны осаждавших и закончилось пожаром типографии»[279]. Причин пожара он не объясняет.
В либеральной газете «Право» было высказано предположение, что пожар возник в результате артиллерийского обстрела либо поджога, совершенного рабочими, которые хотели преградить правительственным войскам путь в типографию, где «хранились документы Совета [печатников]»[280]. Возможно, последней версии придерживались и власти.
В ходе судебного разбирательства суд поддержал отказ страховой компании возместить хотя бы часть ущерба, исчисленного в размере 600 тысяч рублей, на том основании, что пожар произошел вследствие нарушения общественного порядка и/или вынужденных действий войсковых подразделений. Напрасно сытинские адвокаты возражали, что во время революционных волнений на территории типографии было спокойно. А виновниками пожара, утверждали они, стали несколько вооруженных пьяных хулиганов, между прочим, в военной форме, которые проникли в типографию, да еще растерянные и запуганные пожарные, которые вовремя не затушили пламя. Адвокаты Сытина предпочли бы заявить, что это официальные лица отдали приказ уничтожить типографию либо своими сознательными действиями на месте происшествия способствовали ее разрушению, однако им не хватало улик[281]. Позднее Сытин сказал, что понимает, почему Московский окружной суд принял такое решение, а московская Судебная Палата утвердила его. По его словам, он и не рассчитывал на возмещение убытков, а затеял процесс об «административном поджоге» лишь для того, чтобы законным образом придать делу огласку[282]. Однако до последних дней жизни Сытин настаивал на том, что власти нанесли ему преднамеренный удар, – к этому выводу он пришел сразу, едва узнал о пожаре.
Как бы то ни было, при виде обугленных развалин Сытин, проявив перед лицом невзгод неистребимый оптимизм, тотчас начал строить планы восстановительных работ. Полагаясь почти полностью на средства своей фирмы, он незамедлительно приступил к сооружению нового корпуса и приобретению оборудования для него на условиях, которые значительно упрочили репутацию издателя среди кредиторов. Он поручил своей школе рисовальщиков работу над чертежами и литографскими камнями. Он договорился с поставщиками, что полностью уплатит свои долги, если они предоставят ему трехмесячную отсрочку, получив с него только проценты, а от других уступок с их стороны отказался. Например, поставщик бумаги Ганс-Франк Марк предложил списать с долга Сытина пол миллиона рублей, но тот не принял помощи. Молва о такой финансовой живучести быстро распространилась, и Сытин засвидетельствовал, «что во всех банках и у всех поставщиков кредит нашей фирмы укрепился и расширился почти до неограниченности». А через полгода фабрика была полностью восстановлена и еще усовершенствована[283]. Правда, статистика за 1906 год показывает, что доля сытинской фирмы в издательских прибылях резко понизилась (см. приложение 5, рис. 3).
Что до взаимоотношений с рабочими, то все они, устав от борьбы и безденежья, возобновили работу. Тем самым правительству вновь удалось ввести запрет на профсоюзы в марте 1906 года из всех рабочих организаций оно оставило только «профессиональные общества», лишенные какой-либо роли в управлении предприятием и права на забастовки. Рабочие могли избирать «полномочных представителей» исключительно для сбора членских взносов и учета членов общества.
IV
В апреле 1906 года, завершая реформу, призванную обеспечить свободу печати, вступили в силу новые правила, регламентирующие книгоиздание; ознакомившись с этими правилами, Сытин по-прежнему мог заметить в них досадные ограничения. Во-первых, для небольших брошюр (в таком виде выходили обычно «подрывные» издания) сохранялся «контрольный» срок перед распространением. Если за этот срок правительство находило основания для передачи дела в суд, полиция могла конфисковать подозрительную книгу вплоть до окончания процесса; если же суд в свою очередь запрещал данное произведение как нарушающее закон, ни один его экземпляр не попадал к читателю. Более объемистые книги также могли привлекаться к суду и изыматься, но, как и периодические издания, лишь после поступления в продажу.
Конечна, предъявление исков как средство контроля за книгоизданием и периодической литературой входило в арсенал правительственных мер еще с цензурной реформы 1865 года, однако теперь эта мера, если не считать «чрезвычайных» случаев, стала единственной. Поэтому государственные обвинители даже без всякой надежды выиграть дело нарочно втягивали Сытина, его редакторов и авторов в бесконечные и дорогостоящие тяжбы.
Власти охотно прибегали к этой тактике и в отношении сытинской газеты, как свидетельствуют документы, городской Комитет по делам печати дважды в 1905 году и тринадцать раз в 1906 году обращался к московскому прокурору с ходатайствами о предъявлении исков по содержанию «Русского слова»[284]. В некоторых случаях обвинение опиралось на цитаты из стенографических отчетов вполне легальных собраний, хотя существующие законы разрешали освещать их в прессе. Но поскольку на таких собраниях нередко звучали бунтарские речи, власти стремились создать прецедент, согласно которому опубликование их, частично или полностью, считалось бы преступлением.
Большую тревогу, например, в 1905 году вызывало освещение в прессе съезда Всероссийского крестьянского союза, и в ноябре тульский губернатор Осоргин телеграфом предупреждал министра внутренних дел, что новости, сообщаемые в сытинском «Русском слове», поощряют крестьян на преступные деяния. «Если газета «Русское слово», наиболее распространенная в сельском населении, не будет привлечена к ответственности судебной властью за напечатание отчета заседания крестьянского союза… как призывающего в речах самозваных делегатов к открытому грабежу, губернской власти нет возможности и основания толковать крестьянам незаконность порубок помещичьих лесов, которые все более учащаются…»[285]
Произведя дознание, Главное управление по делам печати затеяло тяжбу на основании нескольких цитат со съезда, опубликованных в «Русском слове». В одной звучала угроза, что если власти не «дадут нам землю нынешней зимой, то весной мы возьмем ее сами»; другая – ее автор утверждал, что крестьяне завоюют свои права лишь ценой кровопролития, – была явным призывом к оружию. Следующий оратор предлагал брать пример с гражданского неповиновения Сытина и его собратьев по газетному делу: «Взгляните, как газеты добились свободы печати? Они собрались вместе и решили: «Не станем больше ничего посылать на цензуру». Московский комитет по делам печати квалифицировал эти цитаты как преступные и просил прокурора предъявить «Русскому слову» обвинение в том, что их опубликование направлено на подрыв частной собственности[286]. Прокурор, однако, отклонил ходатайство, поскольку уголовный кодекс разрешал Сытину публиковать все, что на законном основании является общественным достоянием.
Как удалось установить, в 1906 году из тринадцати раз, что упомянутый комитет ходатайствовал перед прокурором о привлечении «Русского слова» к ответственности, дважды суд выносил обвинительные заключения. В одном случае предписывалось конфисковать тираж газеты за 9 июня; правда, приказ об изъятии пришел в типографию, когда там оставалось только 22 355 из отпечатанных 95 тысяч экземпляров, а полиции удалось перехватить еще лишь 22 413 экземпляров, так что более половины тиража в тот день дошло до читателей[287]. По другим данным, в 1906 году постановлением суда прекращено печатание в «Русском слове» серии статей Дорошевича под названием «Вихрь» о событиях 1905 года[288].
К облегчению Сытина и досаде чиновников после 1905 года прокуроры и судьи, как правило, не усматривали в действиях «Русского слова» нарушений российского законодательства. Потерпев несколько ощутимых поражений в 1906 году, Московский комитет по делам печати в последующие пять лет ходатайствовал о привлечении «Русского слова» к судебной ответственности всего шесть раз и, кажется, ни разу не одержал победы. В 1907 году Николай II примет контрмеры и, воспользовавшись своими чрезвычайными полномочиями, восстановит систему административных штрафов для наказания чересчур смелых газет, тогда его чиновники примутся облагать «Русское слово» внушительными, хотя и далеко не разорительными штрафами[289].
Между тем 1906 год был отмечен дальнейшим ростом числа газет[290], и Сытин основал две новые ежедневные газеты, одна из которых «Правда Божия» – принадлежала лично ему, а другая – «Дума» – его фирме; однако усилиями полиции и в силу сложившейся политической ситуации оба издания были вскоре закрыты.
Что касается «Правды Божией», действия полиции были направлены против журналиста, способного, но прямодушного священника, кадета Григория Петрова, который не пришелся ко двору при новом редакторе «Русского слова»[291].
По-видимому, Сытин затеял издание «Правды Божией» в январе 1906 года из добрых чувств к Петрову, без поддержки которого в 90-е годы существование «Русского слова» оказалось бы под угрозой. Когда Дорошевич возглавил «Русское слово», он постепенно убедился в том, что Петрову не место в редакции светской беспартийной газеты, какой виделось ему «Русское слово». Тогда Сытин основал религиозно-социалистическую газету, где Петров в качестве редактора мог беспрепятственно продолжать свою христианскую агитацию.
Петров, как и Сытин, родился в очень бедной семье, подростком сумел поступить в Петербургскую семинарию ив 1881 году стал священником. В отличие от своих собратьев он начал привлекать внимание прихожан, затрагивая в проповедях общественные вопросы, проблемы науки, искусства и даже политики. За прогрессивные взгляды молодежь прозвала его «новым батюшкой»; в 1893 году он получил место священника в Михайловском артиллерийском училище в Петербурге, а затем стал преподавателем богословия в Петербургском политехническом институте. К 1896 году Петров уже сотрудничал в «Русском слове» (Горький с презрением относился к его статьям под псевдонимом «Русский») и каждый месяц ездил в Москву, стараясь помочь газете выжить.
Когда в 1901 году Толстого отлучили от церкви, Петров открыто осудил такое ущемление свободы совести. За эту дерзость Петрову запретили читать публичные лекции, лишили сана и ненадолго сослали в монастырь. Во время русско-японской войны большой интерес в обществе вызвали его статьи в «Русском слове», которые шли вразрез с привычным духом патриотизма и утверждали, что христианам должно видеть братьев во всех людях, даже во врагах.
Этот непокорный священник вступил в новую для себя должность редактора «Правды Божией» как раз в ту пору, когда кандидаты начали борьбу за места в первой российской Государственной думе, а царь стремился вновь укрепить свою власть после революционных событий 1905 года. Как только в апреле начала работать долгожданная Дума, Сытин открыл в Петербурге на средства фирмы новое предприятие – ежедневную газету «Дума». На должность редактора он взял авторитетного либерального публициста П.Б. Струве и поручил ему целиком сосредоточиться на деятельности первого законодательного органа России.
В условиях обострения отношений между Думой и Николаем II шеф московской полиции воспользовался чрезвычайными полномочиями и б июня закрыл «Правду Божию» (к тому времени вышло 132 номера газеты) на том основании, что она представляет «опасность». В том же месяце, вероятно, накануне конфискации «Русского слова» за 9 июня, Сытин узнал в столице из первых рук о крайне враждебном отношении к «Русскому слову» высших чинов. Второпях он написал Благову: «…Измени газету. Беда на носу. Ради Христа, спаси дело…» Правда, спустя несколько часов, когда к нему вернулось присутствие духа, он послал вслед другое письмо, в котором наказал Благову вести дело по-прежнему[292].
В начале июля в результате затяжного политического кризиса Николай распустил Думу и тем самым положил конец изданию одноименной газеты. Таким образом, Сытин потерпел убытки от трех очень различных газет, прекративших существование в 1906 году: «Думы», «Правды Божией» и упоминавшейся ранее «Русской правды». Тем дороже была ему крепко стоявшая на ногах основная газета его фирмы. Хотя прибыль от издания «Русского слова» снизилась примерно на 24 процента по сравнению с рекордным 1905 годом, когда она составила 53015 рублей, нее же в 1906 году газета принесла солидную сумму – 40 000 рублей. Что касается 38-процентного сокращения тиража в период с 1905 (157 000) по 1906 год (98 100), то редакторы «Русского слова» винили в этом главным образом новое пристрастие политизированной публики к партийным газетам[293]. Удручающая статистика побудила Сытина действовать незамедлительно.
В середине 1906 года Сытин решил сократить производственные расходы и упразднил выпуск «Русского слова» по понедельникам, удовлетворив таким образом требование своих наборщиков сделать воскресенье выходным днем. Годовой объем уменьшился на 50 номеров, а стоимость подписки сохранилась прежняя. Кроме того, нее свои типографии, но в первую голову типографию «Русского слова», он оборудовал наборными машинами, которые ускорили и удешевили печатание по сравнению с ручным набором. Никаких официальных жалоб по поводу увольнения рабочих от сытинцев не последовало, хотя на протяжении ряда последующих лет они не раз нелегально проводили небольшие забастовки по иным причинам.
Помимо деловых неурядиц, этот год был омрачен для Сытина смертью дочери Марии, старшей в его потомстве, которая за двенадцать лет перед тем вышла замуж за Благова. При жизни ему суждено было потерять еще одного из своих десяти детей: в 1915 году на фронте погибнет сын Владимир.
V
В конце 1906 года редакторы некоторых отделов «Русского слова» советовали Сытину ориентироваться на более взыскательного читателя и поднять подписную цену, однако Дорошевич и Петров были несогласны с ними. «Неужели у нас всего 30-50 тысяч читателей?» – спрашивал Петров. Газета должна и впредь работать по-сытински, на массовую аудиторию, и выходить для читателей с интересами «не выше унтер-офицера»[294]. Сытин сохранил прежнюю цену 7 рублей (которая держалась до 1913 года) и «Русское слово» осталось самой дешевой из крупных российских газет.
По новым законам, принятым в ноябре 1905 года, правительство не имело более права запрещать продажу какой-либо газеты в розницу, и, начиная с 1906 года, Сытин принялся энергично расширять розничную продажу «Русского слова» через городскую сеть лотков и магазинов[295]. Он постоянно привлекал к распространению газеты все новые торговые точки, а в сентябре 1906 года открыл еще одно фирменное торговое предприятие в своем доме на Тверской – книжный магазин «Русское слово».
Вместе с тем Сытин требовал больше предприимчивости в освещении политической жизни Петербурга. В 1906 году он поставил во главе Петербургского отделения «Русского слова» журналиста А.В. Руманова, имевшего обширные связи в общественных и политических кругах столицы, в том числе весьма полезные знакомства в посольствах Франции и Великобритании‘[296],?. А поскольку Руманов ладил с Сытиным, то нередко он выступал как доверенное лицо издателя в Петербурге. Несмотря на то, что Руманов непрочь был покрасоваться, произнося свою фамилию таким образом, будто она у него «такая же, как и у царствующего дома»[297], его уважали за журналистскую объективность, поэтому важные персоны охотно давали ему интервью и он получал новости из первых рук.
Правда, в конце 1906 года по части газетных сенсаций Сытин перещеголял даже Руманова. Благодаря хорошим отношениям с бывшим руководителем «Посредника» Чертковым, который был теперь литературным агентом Льва Толстого, Сытин заполучил для «Русского слова» неопубликованную полемическую работу Толстого «О Шекспире и о драме». Этот критический очерк, в котором автор утверждает, что английский драматург не был не только гениальным, но даже «посредственным», появился в шести ноябрьских номерах «Русского слова» и вызвал огромный общественный интерес.
Толстой написал эту работу в 1902 году и говорил, что не собирается издавать ее при жизни. Как он отнесся к ее появлению в «Русском слове», не совсем ясно. Когда Горбунов-Посадов, преемник Черткова в «Посреднике», тотчас после газетной публикации обратился к Толстому за разрешением переиздать статью отдельной книжкой в серии «Посредника», Толстой ответил согласием в письме, содержавшем такие слова: «Я решительно не понимаю, как эта статья попала к Сытину, и очень об этом жалею»[298]. То ли Толстой жалел, что его статья вообще напечатана, то ли сетовал на ее появление именно в газете Сытина.
С 1905 по 1907 год включительно Сытин не менял расценок на помещение рекламы в «Русском слове», правда, в конце 1905 года он распорядился сузить столбцы на рекламных полосах, а поскольку плата взималась построчно, то это привело к довольно значительному удорожанию рекламы. Он брал по 70 копеек за строку столбца, набранного 8 кеглем, на первой полосе и половину этого тарифа с остальных полос, и годовой прирост доходов от рекламы составил у него 34 процента в 1906 и 20 процентов в 1907 году.
Тем временем производственные и редакционные расходы выросли настолько, что едва не перекрыли прибыль и повергли в уныние содиректоров Сытина. 26 сентября 1907 года они созвали внеочередное собрание пайщиков и предложили освободить «Товарищество И.Д. Сытина» от обузы, выделив «Русское слово» в отдельное акционерное общество, Девятнадцать пайщиков дали свое согласие, и, как только 4 октября было получено разрешение правительства, в продажу поступило шестьсот новых акций по тысяче рублей каждая[299]. Однако газета – предприятие капризное, и к Рождеству акции были изъяты из оборота за неимением покупателей[300].
Как утверждает внук Сытина Дмитрий Иванович, в 1908 поду члены Правления проявили жесткость характера и отказались латать дыры в бюджете «Русского слова», наметившиеся в том финансовом году. Приписывая своей бабушке «определенную роль» в делах Сытина, Дмитрий рассказывает далее, что в один из дней 1908 года Евдокия Ивановна обратилась к сотрудникам газеты с письмом, дабы заверить их в безусловной решимости Сытина продолжать издание «Русского слова», даже если им обоим придется «быть нищими»[301]. Правда, Сытин не стал залезать в собственный карман, а вместо этого повысил расценки на рекламу в газете почти на 15 процентов (соответственно до 80 и 40 копеек) и тем самым увеличил доходы от рекламы в 1908 году на целых 64 процента[302]. Поступил он так еще и потому, что этот выход навязало ему Правление.
За пятнадцать лет существования издательства в виде акционерного общества Сытин постепенно убедился в своей зависимости от Правления; и каждая вынужденная уступка Правлению злила его. Он с риском для своего благосостояния, тяжелым трудом поставил на ноги этот издательский гигант, с какой же стати правом решающего голоса обладают те, кто пришел на готовое? Его собственная доля и акции, принадлежавшие членам семьи и верным друзьям, гарантировали ему место в Правлении (ведь членов Правления избирали пайщики, имеющие по одному голосу на каждую принадлежащую им акцию), Но лишь владельцу контрольного пакета акций принадлежали и голоса, и моральное право держать Правление в руках.
Обыкновенному держателю основного пакета акций нечего и пытаться склонить Правление на свою сторону – это он уже слыхал однажды. Похоже, в марте 1906 года на собрании пайщиков Сытин решил сделать по-мужицки хитрый ход и в последнюю минуту, под шумок, провести в члены Правления своего двадцатисемилетнего сына Николая. Собрав к тому же достаточно голосов для его избрания, Сытин дал повод Эртелю написать брезгливое письмо. «Да как же это можно, – вопрошал Эртель, – кипеть широкими планами и проектами, а вместе вести себя точно как мелкий лавочник!» Мало того, что «баллотировка была подтасована», так еще в кумовстве и лукавстве Сытина напрочь отсутствовали «простите меня» – ум и такт. После всех сытинских „рассказов о «распрях» в правлении“, возмущался Эртель, «мне было странно наблюдать, до какой степени Ваши товарищи спешат Вам угодить и сделать приятное»[303]. Зачастую Правление, связывая руки Сытину, поступало вполне справедлива, хотя какому же истинному предпринимателю понравится делиться властью над своими предприятиями. До сих пор Сытин проигрывал, оставаясь в одиночестве против трех других членов Правления, однако со временем число директоров увеличится, и тогда его положение сделается еще безнадежнее. Сытин не собирался уступать и видел для себя выход в приобретении контрольного пакета акции; ведь по состоянию на год ему принадлежало всего 27 процентов[304].
При всех разногласиях между Сытиным и его содиректорами их мнения совпадали по многим пунктам, в частности, это относилось к независимости «Русского слова» от партийных влияний. Вот почему Дорошевич считал своим долгом регулярно критиковать конституционных демократов, взгляды которых более всего приближались к позиции газеты. Так, поскольку «Русское слово» тоже ратовало за конституцию, Дорошевич в начале 1907 года насмешливо замечал, будто кадеты ждут, что конституция излечит от всего: «от сифилиса, от пьянства, от обмеления рек. Чахотку лечить – конституцией! Тараканов морить – конституцией!»[305] На исходе 1907 года, 6 ноября, он обвинил их в позерстве: «Уже кадета ли печать не любила». Подобными уколами Дорошевич давал понять, что у «Русского слова» нет пристрастий.
Редактор конкурирующего издания «Утро России» признавал, что независимость позиции отличает «Русское слово» от прочих ведущих русских газет. Свою газету он считал рупором левой части московского купеческого сословия, а «Московский листок» – «сугубо буржуазным». Сытину же удалось «в большей степени» сделать «Русское слово» «газетой вне партии, вне класса, хорошо осведомленной, с большим тиражом и большим влиянием»[306].
Такое же мнение, судя по отчету за 1907 год, сложилось и в Московском комитете по делам печати, который не обнаружил в «Русском слове» какой-либо «идейной подкладки» и не смог точно определить места газеты в расстановке политических сил. При общей близости ее взглядов к партии конституционных демократов она нередко поддерживает левые силы. Главную вину «Русского слова» придирчивые читатели из Комитета усмотрели в стремлении газеты удовлетворять запросы публики и сообщать то, о чем умалчивает правительство[307].
Еще в первой половине 1907 года усилиями Сытина было возбуждено и официально одобрено ходатайство об открытии акционерного общества, совсем не похожего на его фирму, напоминающего скорее то, что мы называем сегодня некоммерческой, благотворительной организацией. Издатель крестьянского происхождения уже обратил на себя внимание благодаря успехам «Товарищества И.Д. Сытина». Теперь он брался за новое предприятие, дабы упрочить свою репутацию благодетеля.
Глава шестая СТРЕЛОК СТАНОВИТСЯ МИШЕНЬЮ
Сытин постоянно стремился к новым рубежам. В течение трех лет до 1910 года он видел перед собой две общие задачи: добиться более широкого общественного признания для себя и вновь вывести «Товарищество И.Д. Сытина» на первое место среди московских издательств. Решив убить одним выстрелом сразу двух зайцев, он начал приводить в действие благороднейший план, призванный открыть ему доступ на весьма выгодный рынок школьных учебников, несправедливо монополизированный узким кругом лиц. Однако, нацелившись на это предприятие, Сытин сам окажется мишенью для других. Правительство подаст на него в суд за публикацию подстрекательских призывов, а две газеты обвинят его в финансовых махинациях.
I
В первые лет двенадцать, прошедшие под знаком изданий «Посредника», Сытин только «баловался» учебной литературой, и тот десяток учебников, что он выпустил до 1896 года, носили, по его словам, «совершенно случайный» характер. Они появились лишь благодаря тому, что к сотрудничеству с издателем потянулись специалисты, с которыми он сошелся в кругу толстовцев, и комитеты грамотности. Зато в 1896 году, приняв на работу бывшего земского учителя Н.В. Тулупова, Сытин создал в фирме целый отдел педагогической книги, и со следующего года отдел этот начал выпускать учебники и пособия для народных и школьных библиотек. В 1897 году Чехов одобрительно отозвался о том, что «у Сытина шибко пошли его новые издания по самообразованию, на английский манер, в серых переплетах», а также о «громадном спросе из провинции на серьезную научную литературу»[308].
Но Сытину нелегко было пробиться со своими книгами в школы, так как учителя имели право пользоваться лишь пособиями, получившими «одобрение» или «разрешение» министерства народного просвещения. Раз за разом министерство отвергало представленные Сытиным книги, и тогда они, по его выражению, просто «умирали».
Разрешение лишь давало надежду на сносный доход от продажи пособия, между тем как более благосклонное «одобрено» гарантировало самое широкое его распространение. Сытин утверждал, что такой благосклонности удостаивались исключительно члены, как он выразился, «синдиката, организованной монополии книгоиздателей и привилегированных авторов учебников». В качестве доказательства он называет издателей и несколько авторов, чьи издания из года в год заполняли почетный список. Случалось, автор являлся даже членом комитета, на рассмотрение которого поступал учебник, и хотя он воздерживался от суждений по своей книге, сослуживцы охотно поддерживали «родного человечка». В результате действовал, по словам Сытина, дискриминационный «налог на учение», ибо монополисты, пользующиеся благосклонностью «комитетов», заламывали непомерно высокие цены и книги были не по карману «бедному, забитому… полуголодному крестьянину», который тянулся к знаниям[309].
Отборочная система, возмущавшая Сытина, состояла из шести официальных комитетов, самым главным и важным из которых был Учебный комитет министерства народного просвещения. Однако последнее слово оставалось все же за учителями. Конечно, им было бы спокойнее работать с более дорогими «одобренными» книгами, но поскольку платить приходилось ученикам, многие учителя отдавали предпочтение самым дешевым «разрешенным» пособиям. К последним относился, например, «Русский букварь» Вахтерова, изданный Сытиным в 1897 году. Он раскупался почти по миллиону экземпляров в год и выдержал 118 изданий. Школьные хрестоматии Тулупова также имели широкое распространение[310].
Сытин привлекал учителей с помощью низких цен и каталогов своих изданий, где в специальном разделе перечислялись все его книги, допущенные к использованию в школах. В каталоге за 1905 год перечислено сорок таких названий, включая одну книгу, которая годом раньше удостоилась «одобрения». Список 1906 года вырос уже до шестидесяти пяти названий – обнадеживающее начало[311].
В своих воспоминаниях Сытин, не приводя конкретных дат и цифр, с гордостью отмечает, что «наши учебники стали расходиться в неслыханном количестве, и первая брешь в монополии учебной литературы была пробита». Это произошло, по его словам, благодаря «общему ропоту в печати и в обществе», который заставил «издателей-счастливчиков и, так сказать, первенцев министерства… потесниться, и наглухо запертая дверь министерства чуть-чуть приоткрылась и для всех прочих»[312]. Сытин рассказывает, что он «лично договорился» с такими видными педагогами, как Н.В. Чехов, Е.А. Звягинцев и А.А. Стахович, о написании учебников, которые не могли бы вызвать ни малейших возражений со стороны министерства.
Данные свидетельствуют о том, что Сытин сильно преувеличил могущество нарушенной им монополии. Во-первых, если букварь Вахтерова получил одобрение в 1896 году, то брешь, о которой говорит Сытин, была пробита не позднее, чем в первый же год, как он всерьез нанялся изданием учебной литературы. Во-вторых, 60 процентов одобренных названий из всех учебников, что сытинские редакторы подготовили с 1887 по 1915 год, творят о весьма значительном успехе, особенно с учетом других показателей, относящихся к 1901-1916 годам, согласно которым из всех названий, представленных к изданию «Товариществом И.Д. Сытина», министерство одобрило 1100 различных книг. К 1910 году на долю «Товарищества И.Д. Сытина» будет приходиться 22 процента всех издающихся в России учебников[313].
Стало быть, предприятие, затеянное Сытиным в 1907 году ради своей славы и процветания издательства, выпало как раз на середину того двадцатилетия, что он активно действовал на рынке учебной литературы. Сытин избрал следующую тактику: он объявил, что не удовлетворен состоянием школьного образования в России, и в целях его оздоровления взялся за создание общества, не связанного с его фирмой.
В качестве соучредителей Сытин заручился поддержкой четырех общественных деятелей. Одним из них стал М.М. Ковалевский, член Государственной думы и профессор права, который в 1905 году писал либеральные статьи в «Русское слово». Вторым и третьим были давние союзники Сытина из Московского комитета грамотности: богатая, с хорошим положением в обществе, В.А. Морозова, собиравшая в своем московском салоне лучших представителей интеллигенции и уже финансировавшая разнообразную деятельность в области образования, а также либеральную ежедневную газету своего мужа «Русские ведомости», и А.А. Эртель, писатель, которого высоко ценил Толстой и который уже работал с Сытиным над серией «Посредника». Последним был В.И. Ковалевский, богатый владелец рудников, тяготеющий к либералам, и председатель Русского императорского технического общества, выступавший в 1905 году за национальную политическую партию промышленников. Некогда Ковалевский возглавлял министерство торговли и промышленности, которому в скором времени предстояло одобрить создание этого акционерного общества.
Наверняка Сытина привлекал их либерализм, но в свою очередь и четверых соучредителей, должно быть, вполне устраивала фигура Сытина. Вероятно, из самых чистых побуждений Сытин водил дружбу с влиятельными людьми, имевшими ум, деньги и привилегированное общественное положение. Общие начинания с этими представителями знати показывали, сколь много он достиг своим трудом. И он мог потягаться в щедрости с лучшими из них, ибо их предприятие – некоммерческое акционерное общество, которое будет названо «Школа и знание», – опиралось на капитал от продажи 250 акций по 4 тысячи рублей каждая. Только очень обеспеченные люди могли позволить себе такие пожертвования, а Сытин сразу согласился вложить в дело 50 тысяч рублей.
В своем ходатайстве о правительственном одобрении Сытин и четыре его соучредителя с горечью отметили, что в области школьного образования для народных масс Россия отстает от всех передовых стран мира[314]. Прямо и откровенно они утверждали, что правительству не под силу исправить положение «даже при коренном изменении его отношения к делу народного образования», то есть при резком увеличении расходов на содержание школ, учителей и приобретение необходимых материалов. И вот, поскольку требуется участие «всех экономических ресурсов России», новое общество берется привлечь частный капитал и специалистов, способных обратить его на пользу делу.
Сытин и его компаньоны строили грандиозные планы: построить 100 тысяч новых школьных зданий и дать 300 тысяч новых учителей. Общество предполагало оказать помощь в снабжении учебными пособиями, причем по низким ценам, которые должны послужить примером правительству. И в этом, конечно, главная роль отводилась Сытину, с успехом применявшему в своем издательстве массовое производство и иные экономичные способы хозяйствования, характерные для крупного предприятия. Эта западная технология выпуска больших тиражей, по словам основателей, могла бы сослужить школе хорошую службу, позволив снизить вдвое стоимость книги[315]. В сравнении с ней цены на учебники монополистов школьной литературы окажутся до нелепости высокими.
Впоследствии Сытин писал, что у «Школы и знания» «программа… была исключительно просветительная. Никаких коммерческих целей не преследовалось» – разновидность «Посредника» в сфере школьного образования. Прежде он помогал толстовцам распространять грамотность в деревне, ныне замахнулся на большее. Его общество собиралось снабдить нуждающиеся школы необходимыми печатными пособиями; правда, он умалчивал о том, что издавать их будет «Товарищество И.Д. Сытина».
Однако угроза другим издателям со стороны основателей общества была лишь одним из препятствий на их пути. Ведь они принизили роль министерства народного просвещения и хотели взвалить на себя явно непосильный груз, а их поведение напоминало деятельность комитетов грамотности, из-за которой Сытин, Эртель и Морозова уже попали в «черные списки» полиции. И наконец, главному учредителю Сытину вскоре суждено было предстать перед судом за издания, нарушающие закон.
Но Сытин с дальновидной расчетливостью основал новое некоммерческое акционерное общество под эгидой испытанного союзника – министерства торговли и промышленности. Помогая промышленнику, чья деловая хватка способствовала модернизации России, его сотрудники в прошлом уже не раз одобряли создававшиеся Сытиным акционерные общества. В мае 1907 года они не задумываясь одобрили его «Школу и знание».
Привлечение пайщиков шло полным ходом, как это бывает между очень богатыми людьми. Одними из первых акции общества приобрели помещики, в свое время активно работавшие в земствах и с тех пор ставшие кадетами либо октябристами; лидером последних был М.А. Стахович, а из числа кадетов участвовали князь Г.Е. Львов, Н.Н. Щепкин и князь Д.И.Шаховской[316].
Не прошло, однако, и года, как Сытин отказался от этого предприятия. Во-первых, могущественный генерал-губернатор Москвы в официальном заявлении предупредил о пагубных последствиях на тот случай, если безусловный контроль государства над учебной литературой будет нарушен группой частных предпринимателей, да еще с явно «либеральным» и «демократическим» уклоном. Затем в 1908 году на Общество обрушилось еще два тяжелых удара: в Государственной думе влиятельный консервативный депутат В.М. Пуришкевич публично осудил программу «Школы и знания» как наступление на правительство и святейший синод; кроме того, умер один из главных учредителей – Эртель[317].
Еще одной из причин, по которым Сытин расстался со «Школой и знанием», были судебные хлопоты. В год смерти Эртеля Сытина вызывали повестками на два судебных процесса и трижды предъявляли обвинение по другим делам в связи с его привлечением к ответственности за якобы преступные публикации. Такой град обвинений наводит на мысль о настоящей правительственной кампании против человека, который в глазах и судебных властей, и общественного мнения был единоличным издателем в «Товариществе И.Д. Сытина».
II
Всякий раз как правительство возбуждало иск по содержанию книги или брошюры, уголовная ответственность автоматически возлагалась на лицо, имеющее юридический статус издателя. (Если иск возбуждался против периодического издания, то обвинение предъявлялось только «ответственному редактору».) После 1905 года судебные процессы по поводу различных публикаций шли чередой, так как правительство пыталось с помощью судебной системы набросить узду на издательскую деятельность[318], и хотя истцам приходилось изрядно потрудиться, чтобы доказать свою правоту, все же и ответчики вроде Сытина рисковали очень многим. Обвинительный приговор мог повлечь за собой серьезное наказание, а на долгие тяжбы, тянувшиеся обычно по два года, уходило много денег и сил. Эти судебные разбирательства были отнюдь не детской забавой, так что Сытину и всем прочим участникам издательского процесса приходилось внимательно вникать в содержание своей печатной продукции.
Как человек без литературных интересов и со множеством обязанностей по коммерческой стороне дела Сытин, естественно, не читал произведений, выходивших из его типографий, что давало ему веские основания возражать в суде против своей ответственности за их содержание. Этот довод, только более искусно поданный его адвокатом С.И. Варшавским, он использовал на пяти процессах; и хотя по каждому из представленных суду произведений был вынесен обвинительный приговор, тем не менее во всех случаях судьи оправдали Сытина.
В 1908 году в результате одного процесса обвинительные приговоры были вынесены в отношении трех сытинских изданий, но не самого Сытина. Дело касалось трех брошюр, которые в 1905 году вышли отдельными изданиями в серии «Религиозно-общественная библиотека»: «О самоуправлении» А. Ельчанинова, «Что нужно крестьянину» В. Свенцицкого и «Положение евреев в России» В. Маркова. До 1905 года цензура не пропустила рукописи этих работ, но сытинский редактор В. Ерн все же издал их в неразберихе революционных волнений[319].
В следующий раз Сытин предстал перед судом – и был оправдан – в том же 1908 году за публикацию, тремя годами ранее, книги под названием «Фантастические правды», где в одобрительном тоне описывались события революции 1905 года. Тогда признали виновным и осудили заочно ее автора А.В. Амфитеатрова, чей фельетон о Романовых привел в свое время к закрытию «России». Когда в 1906 году или позднее прокурор впервые возбудил иск против Сытина за его роль в распространении «заведомо ложного, возбуждающего общество слуха» посредством этого произведения, Амфитеатров уже находился в добровольном изгнании эа границей[320].
Приговоры, вынесенные в 1908 году в отношении всех четырех книг, предусматривали их уничтожение, однако «Товарищество И.Д. Сытина» понесло незначительные финансовые убытки, тем более что непроданных экземпляров почти не осталось. Два других связанных между собой дела против Сытина, которые получили законный ход в 1908 году, поставили под угрозу уничтожение 9 тысяч экземпляров.
В ноябре 1907 года Сытин издал «Ежегодник народной школы» тиражом 6 тысяч экземпляров по цене 1 рубль 50 копеек, и поначалу все было спокойно. Весьма радикально настроенный составитель этого сборника педагогических материалов В.И. Чарнолусский, входивший в 1905 году в состав Петербургского совета, включил в книгу и свой очерк «Учительские организации в России». А противозаконными оказались резолюции в поддержку политической деятельности, принятые в конце 1905 года на Всероссийской учительской конференции в Финляндии[321]. В очерке Чарнолусский счел нужным повторить наиболее радикальные из них: о созыве учредительного собрания, бойкоте выборов в Думу и о разделе земли между крестьянами – то есть по вопросам, горячо обсуждавшимся всеми в 1905 году.
Спустя месяц после выхода «Ежегодника» в свет «Товарищество И.Д. Сытина» отпечатало тиражом 3 тысячи экземпляров 60-копеечную брошюру «Учительские организации в России», состоявшую только из очерка Чарнолусского и упомянутых резолюций. Это сокращенное и более дешевое издание могло получить гораздо более широкое распространение, и Московский комитет по делам печати оценил брошюру как подрывную, потребовал ее конфискации и подал соответствующее ходатайство прокурору. В предъявленных им обвинениях от 27 апреля 1908 года говорилось, что Сытин и Чарнолусский несут уголовную ответственность за издание брошюры «Учительские организации в России».
Как только Сытин узнал о действиях, предпринятых комитетом, он изъял тираж «Ежегодника» из своих книжных магазинов и уничтожил 5 тысяч экземпляров. (К тому времени разошлось около 500 экземпляров книги.) Однако Московский комитет по делам печати подал ходатайство прокурору о привлечении Сытина и Чарнолусского к ответственности за «Ежегодник» только в декабре 1908 года, так как московский генерал-губернатор хотел, воспользовавшись своими чрезвычайными полномочиями, уничтожить тираж «Ежегодника» без суда, и комитету пришлось ждать указания из Петербурга, запретившего эту скорую административную расправу.
Осенью 1909 года Сытин предстанет перед присяжными заседателями московской Судебной Палаты по обман и нению в издании брошюры «Учительские организации в России»; 24 октября суд сочтет книгу противозаконной, но признает Сытина и Чарнолусского невиновными. Таков же будет исход и судебного процесса над «Ежегодником» в 1910 году, где Сытин скажет в свою защиту: «Можно ли привлекать меня к ответственности за книгу, которая была одобрена комитетом по печати, «Правительственным вестником» [в нем была помещена хвалебная рецензия на книги] и которую я сам уничтожил, не дожидаясь распоряжения власти?»[322]
Адвокат Сытина с мелодраматическим пафосом опишет, как мучился его подзащитный, «часами дожидаясь приговора суда», ибо знал, что некоторые «в совещательной комнате… требовали для него тяжкой уголовной кары»[323]. В сущности, и на этот раз основной мишенью была печатная работа.
И, наконец, седьмым изданием, из-за которого Сытин оказался вовлеченным в судебный процесс, стала книга, чью принадлежность к его фирме правительство установило, судя по всему, с большим трудом, – словарь радикального направления, появившийся сразу после революции 1905 года без указания выходных данных. Из текста обвинительного акта, представленного в московскую Судебную Палату 18 ноября 1908 года, явствует, что в то время прокурор еще не знал имени автора, поскольку обвинение было предъявлено только Сытину как издателю и Тулупову как редактору[324].
На предварительном следствии оба отрицали, что знакомились с содержанием словаря до публикации, но мризнали, что книга вышла в серии Тулупова «Современная библиотека» и отпечатана в сытинской типографии. Этот «Современный общественно-политический и экономический словарь» давал толкование современной политической терминологии и был помещен в приложении к «Полному словарю иностранных слов вошедших в употребление в русском языке».
«Полный словарь…», говорилось в обвинительном акте, не вызывает нареканий, однако в приложении Карл Маркс назван «великим учителем», его «Коммунистический манифест» – сводом «непреходящих» идей, а ряд сто предсказаний – исторически неизбежными, а в то же время «самодержавие» определено как «бесконтрольная власть бюрократии». Вполне возможно, сведения о принадлежности анонимного словаря к фирме Сытина исходили от его бывшего сотрудника Н.А. Скворцова, который на судебном процессе по этому делу, состоявшемся в 1910 году, давал показания против Сытина и Тулупова. Тогда на слушаниях Скворцов заявил под присягой, что и Сытин, и Тулупов читали рукопись в январе 1906 года, а Тулупов еще и редактировал ее[325].
Секретарь редакции С.Р. Назарецкая, выступавшая свидетелем от защиты, напротив, сказала, что помнит, как получила готовую рукопись непосредственно от автора, тотчас переслала ее наборщикам и затем давала автору читать гранки. Похоже, к тому времени автор уже отыскался – это был аспирант Московского университета П.Г. Сенниковский, но обвинение запоздало, поэтому его показания и приговор суда были отсрочены до будущего года.
Между тем на слушании в 1910 году Тулупов заявил о предвзятости Скворцова, поскольку Сытин недавно уволил его. Действительно, как раз в ту пору Скворцов пытался отсудить у «Товарищества И.Д. Сытина» 3 тысячи рублей, якобы причитающиеся ему за переиздание его рассказов, которые впервые появились в печати в бытность его секретарем редакции детских книг и журналов[326]. Верный своей привычной тактике защиты, Сытин велел адвокатам почаще ссылаться на сотни рукописей, проходящие ежегодно через его книжный комбинат, чтобы показать, почему он вынужден полностью перепоручать их другим сотрудникам[327].
Что касается третьего и главного ответчика, то Сенниковский в мае следующего года взял всю вину за «преступные» слова на себя и убедил судей, что ни Сытин, ни Тулупов не знали о его радикальном словаре до публикации. Засим в решении суда от 3 мая 1911 года постановлялось лишь запретить данную книгу и приговорить Сенниковского к тюремному заключению сроком на один год и к штрафу в размере тысячи рублей.
Документы свидетельствуют, что штраф был уплачен Сытиным, он же, наверное, организовал подачу апелляции в Сенат, который сократил срок приговора на два месяца. Вероятно, Сытин чувствовал себя в долгу перед Сенниковским, особенно если учесть, что в странной судьбе анонимного словаря скорее всего замешан его сын Николай, начальствовавший тогда над наборщиками и печатниками. Сытин не только протащил в 1906 году своего старшего сына в Правлении фирмы, но и назначил на этот ответственный пост. Николай при его сочувствии левым вполне мог самовольно распорядиться о печатании рукописи, а затем направить готовые экземпляры в продажу по нелегальным каналам. Во всяком случае, книга не продавалась в сытинских магазинах, иначе власти не потратили бы два года на поиски издателя.
Московский комитет по делам печати усматривал состав преступления и в других книгах, выпущенных типографией Сытина, но не был поддержан прокурором. Вот пример из судебного архива за 1907 год: книга французского социалиста Т. Эрве «Социализм и патриотизм»[328]. Назначив розничную цену 40 копеек, «Товарищество И.Д. Сытина» отпечатало книгу тиражом 4 тысячи экземпляров, после чего комитет за трехдневный «контрольный» срок обнаружил противозаконность в утверждении Эрве, что у пролетариев всего мира нет отечества и только «обманутые дураки» могут умирать за него. Это заявление, по мнению комитета, призывало русских солдат дезертировать. Прокурор, однако, счел книгу сугубо теоретической и допустил ее к распространению.
Пять известных судебных процессов над книгами, к которым был причастен Сытин, пришлись на пять лет, с 1907 по 1911 год, но они не нанесли большого урона ни ему, ни его фирме: моральный ущерб – ничтожный, финансовые убытки – пустяковые. Скорее даже эти тяжбы показывали либералам, что Сытин – издатель, готовый пойти на известный риск, дабы изведать, каковы пределы дозволенного.
В те же годы «Русское слово», хотя и вызывало раздражение властей, но бури в основном обходили его стороной. Сытин и Дорошевич, во-первых, договорились, что в газете не должно появляться ничего такого, что может наверняка угрожать «Русскому слову» закрытием; во-вторых, они умело использовали обоюдоострый меч гласности, тем более грозный при массовой читательской аудитории «Русского слова», чтобы противостоять незаконным притеснениям со стороны самодержавия[329]. Так, царские чиновники, решившие в октябре 1910 года одернуть газету путем административного (внесудебного) ареста и заключения в тюрьму ответственного редактора Благова, убедились в бессмысленности «чрезвычайных» санкций против «Русского слова».
Причиной ареста послужило «совершенно точное» описание жестокой расправы полиции с демонстрантами после похорон председателя Государственной думы С.А. Муромцева[330], и Сытин пришел в ярость, когда власти на три месяца заключили Благова в тюрьму. Московские газеты тотчас подняли шум, а сытинское «Русское слово» 16 октября назвало такое наказание за мнимое преступление чересчур суровым и выразило протест против уклонения от судебной процедуры. Когда спустя всего две недели Благова освободили, Сытин имел полное право сказать, что выступления «Русского слова» и других газет принесли печати еще одну победу во имя свободы слова.
III
Самая горячая пора тяжб и штрафов для «Товарищества И.Д. Сытина» пришлась на 1908 год, но репутация Сытина в глазах общества осталась незапятнанной. В том году издатель был избран депутатом Московской думы и начал приобретать известность как филантроп[331]. Однако в 1909 году Сытин впервые столкнулся с серьезным публичным посягательством на свое доброе имя. С разоблачениями выступили две конкурирующие газеты, а обвиняли его в финансовых махинациях.
В статье, опубликованной в трех номерах еженедельника «Столичная молва» под заголовком «Тайны сытинского книгоиздательства», ему, в частности, вменилось в вину присвоение авторских гонораров[332]. По словам неназванного лица из числа сотрудников фирмы, в расчетах с автором Сытин исходил из тиража, размер которого оговаривался заранее, а сам втихомолку печатал больше экземпляров[333]. Такая оплошность есть умышленное воровство, настаивала «Столичная молва».
Газета рассказала и о другом способе мошенничества: Сытин брал произведения, опубликованные в его периодических изданиях, и выпускал их в виде книг, не выплачивая дополнительного вознаграждения. Например, один автор предложил переиздать свои рассказы, написанные для «Пчелки», отдельной книжкой, а ему ответили, что «Товарищество И.Д. Сытина» больше не переиздает произведений, за которые нужно платить гонорар. Но вот в 1907 году автор как-то рылся в книжном магазине, наткнулся на томик своих рассказов и потребовал оплаты.
Представители фирмы утверждали, что это просто-напросто переплетенные страницы из непроданных экземпляров журнала, однако автор сличил нумерацию страниц и возбудил иск о возмещении убытков. В ответ члены Правления фирмы, продолжала «Столичная молва», опубликовали в «Русском слове» примирительное письмо и, похоже, заплатили автору достаточно убедительную сумму, чтобы тот отозвал свой иск.
Еще один пример подобного обирательства касался якобы двух переводчиков. Они также обнаружили переведенные ими для сытинских журналов произведения в книжном издании. Директора отказали им в дополнительном гонораре, заявив, что в результате первой сделки переводы стали собственностью фирмы, но, кажется, и в этом случае директора понимали, что у них рыльце в пуху, поэтому предложили переводчикам по сто рублей отступного. По сведениям «Столичной молвы», одним из переводных произведений был роман Жюля Верна, который разошелся ни много ни мало 10-тысячным тиражом по 60 копеек за книжку.
Сытин, заключала газета, мало чем рискует, обделывая свои делишки. Писатель или переводчик могут и не узнать никогда, что их обвели вокруг пальца, а если вдруг узнают, то вынуждены будут принять от Сытина любые крохи либо приготовиться к дорогостоящей судебной тяжбе, которая должна начинаться в течение двух лет со дня выхода спорной публикации в свет. По здравом размышлении всякий писатель и переводчик предпочтут сохранить добрые отношения с Сытиным и не ставить под угрозу свое дальнейшее сотрудничество с ним.
Деловая нечистоплотность являлась отчасти следствием несовершенства русского законодательства в области авторского права, где был допущен явный крен в пользу издателей (к тому же вплоть до 1911 года Россия не подписывала международную конвенцию по авторскому праву). Но главным образом винить следует ничем не сдерживаемую погоню за наживой, которую русские деловые люди считали вполне естественной. Возможно, путь наверх, пройденный Сытиным от простого крестьянина, сделал его хитрее других, однако не он один подтасовывал цифры в свою пользу.
Этой длинной, подробной статьей «Столичная молва» наверняка больно уколола Сытина, ибо посмеялась над его излюбленным образом народного благодетеля. Да еще всего за месяц до нее то же самое сделала «Москва», отозвавшись едкой критикой на речь, произнесенную Сытиным в начале июля. Поводом для речи послужил банкет участников первого Всероссийского съезда издателей и книгопродавцев в Петербурге[334]. В клубах сигарного дыма, разомлевшая после трапезы, аудитория, возможно, слушала Сытина вполуха, зато репортер «Москвы» ловил каждое слово. Почуяв острый материал, он записал тезис Сытина о том, что Россия лишь тогда станет грамотной, когда русские издатели пойдут навстречу читательским запросам мужика. Не ускользнули от него и высказывание оратора о тридцати с лишним годах труда на поприще «распространения хороших, нужных и полезных книг», и гордое упоминание о четырех тысячах офеней, которых он снабжал такими русскими народными сказками, как «Бова Королевич».
Спустя несколько дней на страницах «Москвы» тот же репортер спрашивал своих читателей, что может быть «хорошего и полезного» в кровавой средневековой сказке «Бова Королевич». А ответ, продолжал он, состоит в том, что такие сказки позволили Сытину построить типографии и разбогатеть. Далее он бросил Сытину обвинение, которое впоследствии не раз предъявлялось ему[335]: «Делая свою карьеру, вы всегда умели приспособляться к требованиям минуты, к запросам времени и рынка. Когда требовался «Бова Королевич», вы подносили народу «Бову Королевича». Когда, по-вашему, нужно было в издаваемой вами газете елейничать и черносотничать, вы и елейничали, и черносотничали. Подуло иным ветром, вы стали издавать ходовые красные брошюры. Словом, вы всегда и прежде всего были купцом и заранее учитывали состояние и запросы рынка»[336]. Расчетливый делец, заключал автор, Сытин выставляет себя евангельским бессребреником, радеющим о грамотности простого народа. «Ах, г. Сытин, г. Сытин! К чему же быть не только книжником, но и фарисеем?»
IV
За дна месяца до выступления «Москвы» Сытину пришлось улаживать отношения еще с одним недовольным, своим давним сотрудником Григорием Петровым. В мае 1909 года Петров прислал из-за границы письма Благову и Сытину, где требовал опубликовать в «Русском слове» свои статьи. Благову он жаловался: «Как Вам известно, статьи пишутся не только для набора, но и для чтения…»[337] Сытина укорял в неискренности: «В течение долгих лет вы сотни раз уверяли меня в своей преданности, в уважении, в том, что вы понимаете и чувствуете, какие [… ] я оказал «Русскому слову»…
Недавно тому назад вы со слезами в глазах уверяли меня, что вы возмущаетесь отношением редакции ко мне»[338].
Желая оправдаться, Сытин в ответном июньском письме поделился с Петровым собственными горестями: «Простите великодушно, что редко приходится писать, все разные внутренние мелкие и глупые недоразумения, которые просто как сор путают у людей мысли…
Дорошевич живет в Москве и после 2-х месяцев непрерывной работы по ночам в газете слег больным. Теперь три недели лежит дома. Есть осложнения в некоторых недоразумениях между сотрудниками. Это всегда было, приходится от одного к другому ходить и уламывать… Ах как это все удивительно странно, я просто с каждым годом все больше запутываюсь в мыслях и удивляюсь, где и в чем правда…» Затем Сытин пишет об Эртеле, писателе и соучредителе «Школы и знания», умершем в 1908 году, и приводит замечание Струве о том, что отречение Эртеля от литературы но имя крестьянского труда исполнено глубокого религиозного смысла. «Если прав Струве, то опять путаница в голове, мне обо всех этих делах в глубине души хотелось бы разобраться у вас. Думаю уехать на некоторое время из России отдыхать, но могу это сделать только после суда надо мной [по делу об «Учительских организациях в России»]…»[339]
Сытин хотел объяснить Петрову, что притом зыбком равновесии, в каком пребывали отношения между сотрудниками редакции, ему неловко вмешиваться и просить за Петрова. Сытин признает отчасти свою вину ссылается на собственные тяготы и говорит, что нуждается в совете Петрова. Но ему, наверное, не удалось умилостивить Петрова, который в конце концов пригрозил подать на Сытина в суд за то, что ему не предоставляют места на страницах «Русского слова». По крайней мере, Сытин не кривил душой, когда говорил о невозможности навестить Петрова до окончания процесса по делу об «Учительских организациях в России», и по той же причине, помимо прочих, не состоялась его поездка к другому писателю-радикалу – Максиму Горькому, который жил в изгнании за границей и которого Сытину очень хотелось издавать.
V
Вот уже несколько месяцев, как у Сытина появилась надежда проложить дорожку к некогда враждебно настроенному Горькому и его окружению, ибо горьковское издательство «Знание» и одноименный альманах испытывали финансовые трудности. Правительственные конфискации и спад на книжном рынке пагубно отразились на доходах; к тому же, если в начале века писатель находился в зените славы, то ныне публика охладела к нему. В 1901 году Горький выступал с нападками на Сытина; в 1909 ему понадобилась поддержка издателя. Из своей добровольной ссылки на Капри Горький обратился к одному из ведущих авторов «Знания» Ивану Бунину с просьбой «прощупать» Сытина.
Несмотря на то, что Горький в 1905 году поддерживал вооруженное восстание в Москве, а в 1906 году, после наступления реакции, уехал из России, Сытин с глубоким уважением относился к этому писателю, снискавшему признание Чехова. Известно ему было и о том сильном впечатлении, какое произвел Горький на Петрова во время их встречи в 1905 году[340]. Помимо прочего, и Горький, и Сытин поднялись со «дна». А главное, Горький и литераторы его круга могли существенно укрепить позиции «Русского слова» и обогатить книжный каталог Сытина.
Бунину удалось повидаться с Сытиным в апреле 1909 года и он понял, что издатель проявляет к нему живой интерес. «Кажется, мог бы я быть зверски богат», – тотчас написал Бунин Горькому. Сытин, объяснил он, просил его о редактировании одного или нескольких периодических изданий, так как он, Бунин, умеет «молодежь привлечь». А чтобы придать вес своему предложению, Сытин упомянул о заключении договоров с киосками на трехстах железнодорожных станциях. «Но чем все это кончится, не знаю, – размышлял Бунин, – боюсь погибнуть, завязнуть в делах»[341].
Еще до получения письма от Бунина Горький написал директору «Знания» И.Н. Ладыжникову о проектах, на которые, он надеялся, даст деньги Сытин. «Мечтаем о многом: нам дают [Товарищество И.Д. Сытина] 50 т. рублей на журнал и 20 т. на энциклопедию. Есть и еще предложения. Будьте любезны иметь в виду следующее: очень вероятно, что летом сюда приедет Сытин или Телешов, и я буду просить вас тоже прибыть сюда для выработки конституции с этими людьми и для заключения условий с ними»[342].
Горький проявил наивный оптимизм насчет готовности Сытина заключать подобные сделки да еще на условиях Горького. Во-первых, Сытин никогда не делал пассивных капиталовложений в чужие фирмы. Давая деньги, он брал в свои руки управление предприятием. Во-вторых, Сытина интересовали главным образом литературные труды Горького и его собратьев по творчеству. Поэтому во время встречи с Буниным Сытин ничего не обещал и дал понять, что при первой возможности поедет на Капри и переговорит обо всем с самим Горьким.
В мае Бунин согласился стать редактором угасающего литературного журнала «Северное сияние», который печатался «Товариществом И.Д. Сытина» себе в убыток и к тому же субсидировался издателем – графиней В.Н. Бобринской. Издание журнала началось в ноябре 1908 года, и уже в январе, после выхода в свет третьего номера, он забуксовал. Опираясь на поддержку друзей из «Знания», Бунин выпустил в июне номер, оказавшийся последним, так как содиректора Сытина по-прежнему не питали надежд на успех журнала и отказали ему в помощи.
«Северное сияние» было частью серии, задуманной Сытиным специально для железнодорожных пассажиров, и он, быть может, отсрочил бы гибель журнала, если бы ему удалось подписать с вокзальными киосками контракт на десять лет. Но вокзальные киоски в провинции были самым бойким местом торговли газетами и журналами, на них зарились многие, поэтому директора железнодорожных компаний соглашались подписывать договор на три года, а затем его надо было перезаключать[343].
Единственным утешением Сытину служило лишь то, что Бунин тогда согласился сотрудничать в «Русском слове». Этот признанный мастер, который в ноябре удостоится чести быть избранным в Российскую Академию[344], стал для сытинской газеты драгоценным приобретением, наряду с другим видным писателем Д.С. Мережковским, еще раньше вошедшим в число ее авторов.
В сентябре того же гола Бунин сообщал Горькому, что его дела с Сытиным дальше разговоров пока не идут. «Я виделся с Ладыжниковым и Сытиным, – писал он. – Ладыжников настроен невесело, мало, кажется, возлагает надежд на то, что найдется денежный человек. А Сытин по горло завален работой. С великим восхищением отзывался о ваших планах, но определенно говорил одно: надо съездить на Капри, непременно надо, но сделать это можно не ранее праздников (рождества)»[345].
Тем временем Горький с Капри делал попытки заручиться поддержкой Сытина в издании многотомной энциклопедии по Сибири – весьма специального труда, однако, по словам Горького, необходимою для освоения этого дикого, но богатого края. Продвинулся он не дальше Бунина, хотя Сытин и не отказал ему вовсе. Лукавый издатель все же отправится на Капри, чтобы представить свои предложения, но произойдет это только в 1911 году.
Сытину не было нужды торопиться или выступать в роли просителя. Спустя пять лет после революции 1905 года дело его снова процветало. С начала века «Товарищество И.Д. Сытина» постоянно входило в число пяти крупнейших издательских фирм Москвы; теперь оно опять стало первым и не имело себе равных. В 1910 году его прибыль составила 236 800 рублей, превысив лучший показатель прежних лет, достигнутый в 1904 году, – 188 000 рублей; не отставало и «Русское слово», тираж которого в 1910 году был самым высоким за все предыдущие годы – 198 тысяч экземпляров.
В России происходило оживление экономической жизни, о чем свидетельствовали длинные колонки рекламных объявлений о продаже пишущих машинок, автомобилей, кухонных плит, облигаций, патентованных лекарств, с предложениями работы и услуг, – это также приносило газете немалый доход. Выплаты дивидендов по акциям «Товарищества И.Д. Сытина», резко сократившиеся с устойчивого уровня 10-11 процентов до 5 процентов в 1905 году, вновь увеличились в 1908 году до 8 процентов, а в 1910 – до 10. Еще одним мерилом успеха является сравнение результатов деятельности «Товарищества И.Д. Сытина» и четырех других ведущих издательств (см. рис. 3). В первые три года нашего столетия прибыли сытинской фирмы составляли около 20 процентов от общих прибылей четырех ее конкурентов, в 1903 году – 29 процентов, в 1904 – 37, а в 1905 – целых 41,3 процента. После пожара на фабрике во время революционных событий доля фирмы в прибылях сократилась в 1906 году до 7 процентов, но уже в 1907 и 1908 годах вновь выросла примерно до 20 процентов[346]. В 1909 году этот показатель составил чуть менее 32 процентов, а в 1910 – полновесных 36 процентов.
Что касается сравнительного прироста доходов, то за пятилетний период с 1900 по 1904 год включительно прибыли «Товарищества И.Д. Сытина» увеличились более чем вдвое, а у четырех главных конкурентов – всего на 5 процентов. В стачечном 1905-м годовая прибыль «Товарищества» снизилась примерно на 6 процентов, а у конкурирующей четверки – примерно на 21 процент. Зато в 1906 году заказов у сытинских конкурентов было хоть отбавляй, и их годовая прибыль выросла сразу на 160 процентов, так как «Товарищество И.Д. Сытина» заново отстраивало книжную типографию и вследствие производственных убытков и затрат на ремонт потеряло 82 процента своей прибыли. С 1907 по 1910 год включительно Сытин увеличил чистый доход фирмы почти в семь раз, между тем как совокупная прибыль четырех конкурентов к концу десятилетия оказалась чуть меньше, чем у «Товарищества», и едва превышала их собственный показатель за 1906 год.
Главным источником прибыли для сытинской фирмы по-прежнему оставались издания «для народа». В целом по итогам первого десятилетия нашего века у Сытина выделилось три вида наиболее ходовой продукции: календари, народная литература и картины религиозного содержания, совокупный тираж которых приближался к 100 млн. экземпляров. На четвертом месте стояла беллетристика, то есть произведения для сравнительно искушенных читателей. Пятое место занимали картины «различного содержания» (полные данные см. в Приложении 2). «Учебные» издания Сытина еще только начинали пробивать себе дорогу.
Сытин был той движущей силой, благодаря которой его фирма вновь крепко встала на ноги; к концу первого десятилетия XX века за ним утвердилась и вышла далеко за пределы Москвы слава человека, обладающего небывалой энергией и возможностями. Пожар на фабрике, рабочие волнения были ему нипочем. Пусть он сделался мишенью для прессы и правительство ставило ему рогатки, зато он привлек на свою сторону бывшего недруга –
<Две страницы пропущено, в pdf-файле не оказалось страниц 142, 143.>
Глава седьмая ЛЕВЫЙ УКЛОН
С 1910 по 1913 год поступками Сытина руководили противоречивые побуждения. За счет постоянного расширения дела и массового производства он приобрел богатство, влияние и солидное положение в обществе, но вместе с тем в душе его рос червь сомнения, а не ложные ли это ценности. Под впечатлением смерти Льва Толстого в 1910 году Сытин все чаще задумывался над такими толстовскими идеями, как участие в судьбе обездоленных, и в скором времени именно благодаря ему и, возможно, за счет немалых его средств яснополянские крестьяне и общество в целом получили то, что завещал им великий писатель.
Но даже раздумывая, не подчинить ли свою жизнь добродетели и благотворительности, Сытин оставался истым предпринимателем. Он понимал, что для согласия между его идеалами и призванием ему необходимо сосредоточить усилия на популярных, но достойных изданиях – таких, за которые ратовали Чехов и Толстой. Поскольку из всех изданий сытинской фирмы «Русское слово» вносило самый существенный вклад в общественное благо и в кассу «Товарищества», Сытин целеустремленно примется подыскивать на место редактора газеты убежденного демократа».
I
Когда осенью 1910 года Сытин возвратился в Москву, его поджидало неоконченное дело – четвертый том толстовской серии «Круг чтения». Это было, строго говоря, исправленное издание книги, некогда выпущенной издательством «Посредник», которое в самом начале века основали толстовцы после прекращения сотрудничества с Сытиным.
Чертков, тогда еще литературный агент Толстого, убедил его отдать заказ на эту книгу Сытину, хотя Толстой так никогда и не изменил своего первого впечатления о Сытине, считая его торгашом, которому не может вполне довериться художник. (К числу известных ей «бессовестных дельцов» относила Сытина и жена Толстого.)[347] Дав согласие выполнить заказ, Сытин натолкнулся в «Круге чтения» на серьезные трудности. Это собрание возвышенных мыслей, извлеченных Толстым из множества различных авторов, затрагивало предметы, в частности пацифизм, которые правительство считало запретными. Вследствие этого Сытин замедлил набор рукописи.
За целый год перед тем Толстой в письме к Черткову строго-настрого велел: «Возьмите у Сытина 2-е издание старого «Круга чтения» – это самая дорогая для меня книга, и ее нет, и, как видно, нет надежды на ее появление»[348]. В один из редких приездов в Москву в сентябре 1909 года Толстой выразил свое недовольство Сытину через репортера «Русского слова», который обратился к нему на Курском вокзале с просьбой дать интервью. Сытин тотчас начал торопить Черткова с чтением гранок. «Страшно подумать, – написал он, – что я так огорчил Льва Николаевича этой медлительностью и страхом цензуры. Это заячья трусость меня подвела»[349].
Когда Сытин возвратился из Карлсбада домой, книга была еще не готова, однако внешние обстоятельства дали ему отсрочку. Со смертью Толстого, наступившей 7 ноября 1910 года, «Круг чтения» пришлось положить на полку вплоть до исполнения формальностей по литературному наследству. Эта волокита, в которой непосредственное участие принимал и Сытин, протянется два года.
В силу необычности обстоятельств, сопровождавших последние дни писателя, его кончина подробно освещалась в «Русском слове», и у газеты за счет этого даже вырос тираж. Тайком от жены Толстой ушел из дому, и на глухой железнодорожной станции Астапово его свалила болезнь. Туда ринулись газетчики со всех концов мира, а репортер «Русского слова» К.В. Орлов (запрашивая по телеграфу разрешение на интервью) первым сообщил отчаявшейся Софье Андреевне местонахождение ее пропавшего мужа[350]. Когда 9 ноября в Ясной Поляне состоялись похороны, «Русское слово» вместе с другими газетами осудило высокопоставленных чиновников за то, что православной церкви запрещено было отпевать еретика Толстого.
Затем случилось так, что Сытин помог уладить семейные распри вокруг наследства. Как ему стало известно, много лет назад Толстой, скрепя сердце, передал Софье Андреевне права на все свои произведения, изданные в России с одобрения цензуры до 1881 года, а она все не оставляла надежды на большее. В 1901 году произошло то, чего боялась Софья Андреевна: Толстой аннулировал даже этот куцый договор и втайне от жены завещал все свои произведения дочери Саше (Александре Львовне). Земельные владения оставались по-прежнему за женой и детьми, но он поручил Саше выкупить их и раздать его крестьянам. Вторым душеприказчиком, помимо Саши, Толстой назначил Черткова и сообщил обоим, что хочет объявить все свои сочинения общественным достоянием.
Когда, наконец, в ноябре 1910 года завещание было оглашено, Софья Андреевна, похоже, собиралась оспаривать его, поэтому Саша и Чертков прибегли к созданию как бы согласительного комитета из четырех человек[351]. Они хотели заключить договор о продаже на короткий срок издательских прав на полное собрание сочинений Толстого и частью вырученных денег возместить Софье Андреевне утрату прав на произведения, изданные до 1881 года, а на остальное выкупить земельные владения Толстого. По истечении срока договора права на издание всех произведений должны были стать достоянием общества.
Одним из третейских судей был Сытин, большой знаток издательского дела, только едва ли он мог считаться лицом незаинтересованным[352]. Еще в 1907 году Сытин обратился к толстовцам с предложением опубликовать некоторые произведения Толстою совместно с эмигрантским издательством «Свободное слово». Так что ему давно было ясно, какую выгоду сулит посмертное издание произведений, предлагаемых для торгов. Стоило выпустить их в виде приложения к журналу «Вокруг света», и это наверняка увеличило бы число его подписчиков; кроме того, наличие уже готового набора значительно удешевляло печатание последующих изданий.
Директора известной петербургской фирмы «Товарищество А.Ф. Маркса», ставшей единственным конкурентом Сытина в споре за издательские права, также рассчитывали на двойную публикацию. Ведь Толстого и при жизни издавали немало. Включение неопубликованных произведений привлекло бы некоторое число обладателей прежних собраний, но главны ми-то потенциальными покупателями, которых имели в виду Александра Львовна с Чертковым, были простые читатели. Зная не хуже Сытина, что приложения имеют большой спрос у читателей, а с увеличением числа подписчиков растут доходы от рекламы, директора «Товарищества А.Ф. Маркса» хотели укрепить положение своей «Нивы», тогда уже основного русского еженедельника, и за несколько рублей предложить подписчикам полное собрание сочинений Толстого[353].
После того, как оба издателя заявили о своих намерениях, Сытин на протяжении почти всего 1911 года безуспешно вел переговоры с фирмой Маркса о дележе произведений и покупке прав в складчину. В декабре, посетовав, что «Нива» дает страшно мало [журналу «Вокруг света»]», Сытин решил действовать самостоятельно: заплатить наследникам 250 тысяч рублей, оговорив при этом, что 50 тысяч из них получит Софья Андреевна в качестве компенсации за права на книги, изданные до 1881 года, которые она считала своей собственностью[354].
Только в январе 1912 года, когда Сытин увеличил долю Софьи Андреевны до 100 тысяч рублей, она, а также остальные третейские судьи согласились на эти условия; но тем временем Александра Львовна выяснила, что для выкупа отцовских земель ей потребуется 300 тысяч рублей. Тогда Чертков убедил фирму Маркса повысить ставку. 28 января из Петербурга поступило известие, что Маркс готов заплатить 300 тысяч рублей[355].
Сытин тотчас предложил такую же цену, и 16 февраля Чертков выдвинул новый вариант сделки: разделить права при общей их стоимости в 400 тысяч рублей. По новым условиям фирма Маркса издавала полное собрание сочинений только в виде приложения к «Ниве» (по цене 12 рублей), а Сытин выпускал одно недорогое издание (рублей по 20-22) и одно дорогое (по 35 рублей). Обе фирмы обязывались внести за издательские права по 200 тысяч рублей.
На следующий же день Сытин пошел на попятный и отказался от этой явно невыгодной для себя сделки, поскольку выходило, что он заплатит столько же, сколько и Маркс, но за менее ходовые издания, да еще без права поддержать свой журнал[356]. Другими словами, в этих произведениях Сытин видел прежде всего средство улучшить положение «Вокруг света», а иначе как он мог убедить Правление приобрести издательские права на короткий срок по столь высокой цене? Да, соглашался он с толстовцами, богатые должны жертвовать на благотворительность, но этот довод не имел силы на заседаниях Правления.
«Товарищество Маркса» сразу заявило, что по-прежнему готово заплатить 300 тыс. рублей, а Чертков запросил больше. В начале апреля Г.В. Филатьев сообщил Черткову, что от имени Александры Львовны он все еще пытается добиться соглашения между двумя издателями. Тогда Сытин сам отправился в Петербург к Черткову. Неизвестно, какую цену он предложил, но после их встречи Чертков выступил за передачу прав только «Товариществу И.Д. Сытина». Как он уклончиво объяснит впоследствии, Сытин принял определенные условия, которые ранее отклонила фирма Маркса.
То, чего не мог во всеуслышание поведать Чертков, не открыв вероломного поступка Толстого и не бросив тем самым тени на всю семью, заключалось в следующем: в течение апреля 1912 годы Сытин передал Софье Андреевне 100 тысяч рублей за литературные права, которые не по закону, но по справедливости принадлежали ей. Это подтверждается записью в дневнике Софьи Андреевны, сделанной 21 апреля 1912 года: «Я закончила сегодня дело с Сытиным. Получила 100 000 за книги (изданные до 1881 года], разослала сыновьям деньги»[357]. Если оставить в стороне притязания Софьи Андреевны, то плательщик ничего не получил за свои деньги, и хотя, кажется, именно сытинская щедрость заставила Черткова отдать предпочтение «Товариществу И.Д. Сытина», все же его дар Софье Андреевне не имел отношения к соперничеству двух издательских фирм. Коллеги Сытина по согласительному комитету все равно возражали против рекомендации Черткова передать «Товариществу И.Д. Сытина» на короткий срок исключительные права за 300 тысяч рублей – ту сумму, которая теперь устраивала Александру Львовну. Они по-прежнему хотели разделить эти права, чтобы полное собрание сочинений издали обе фирмы.
В конце 1912 года сытинская фирма известила Александру Львовну, что «мы согласны теперь на приобретение прав совместно с «Товариществом Маркса». Снова началась торговля. Коль скоро фирма Маркса претендовала на приложение к своему еженедельнику «Нива», Сытин изучил целесообразность выпуска приложения к «Русскому слову». А так как по его прикидкам вышло, что в продаже многотомных приложений журнал Маркса обставит его газету, он выдвинул условие: если число подписчиков «Нивы» достигнет 250 тысяч, то с каждой следующей подписки Маркс будет платить ему некий процент. «Товарищество Маркса» опять начало тянуть время, и Сытин послал Черткову конфиденциальное предложение о приобретении исключительных прав, отметив, что готов поделиться прибылью с Чертковым и другими исполнителями ноли Толстого. «Проценты в Вашу пользу могут выясниться только после окончательной ликвидации издания… Если будет спрос, и барыш будет…»[358]
В это время «Товарищество Маркса» вышло из игры, ибо не могло или не хотело принять условий комитета. Кончилось тем, что в начале 1913 года «Товарищество И.Д. Сытина» подписало двухлетний контракт на выпуск в свет полного собрания сочинений Толстого. Сытин получил право отпечатать одно дешевое, десятирублевое издание (24 тома, тираж 100 тыс.) в виде приложений к «Русскому слову» и журналу «Вокруг света», выходящих два раза в месяц, и одно изящное пятидесятирублевое издание в 20-ти томах тиражом 10 тысяч экземпляров.
Описанный выше ход переговоров подтверждается документами, однако Сытин предлагает в своих воспоминаниях сглаженную и несколько иную версию событий[359]. По его словам, комитет, составленный после кончины Толстого, запросил за литературные права 300 тысяч рублей и предложил фирмам Сытина и Маркса поделить расходы пополам. При этом Маркс издаст полное собрание сочинений в виду приложения к «Ниве», а Сытин выпустит одно дорогое или дешевое издание, которое будет продаваться в книжных магазинах. Разногласия же возникли из-за того, что Сытин хотел пустить в продажу оба издания – и дорогое, и дешевое, – а «Товарищество Маркса» требовало, чтобы он ограничился дорогим.
Тогда комитет решил: пусть одна из фирм сама выкупит права за 300 тысяч рублей, – и Чертков остановил свой выбор на Марксе, продолжает Сытин, ибо «Нива» пользовалась славой самого популярного русского журнала и сулила широчайшую читательскую аудиторию, что отвечало сокровенным помыслам Толстого. (Возможно, Сытин здесь приводит одну из причин, по которым его коллеги по комитету и душеприказчики Толстого так долго обхаживали Маркса. Они считали «Ниву» надежнее, чем «Вокруг света».) Сытин попросту говорит, что «Товарищество Маркса» не сумело собрать 300 тысяч рублей, тогда он внес эти деньги, и Александра Львовна получила возможность выкупить имение Толстого. Тем самым она смогла сдержать данное отцу слово и раздать его земли крестьянам, как того требовало завещание.
Называя цифру 300 тысяч рублей, Сытин имеет в виду только ту сумму, которую его фирма заплатила согласно контракту, – именно столько требовалось Александре Львовне, чтобы выкупить земли Толстого. Подобно Черткову и всем остальным, Сытин умалчивает о тех 100 тысячах рублях компенсации, что получила Софья Андреевна за свои утраченные права, причем Сытин почти наверняка выложил их из собственного кармана.
Как показывают затянувшиеся переговоры, 300 тысяч рублей были предельной суммой, которую директора Маркса и Сытина могли счесть целесообразной при покупке краткосрочных исключительных прав. Когда Александра Львовна, из уважения к Софье Андреевне, потребовала 400 тысяч рублей, две фирмы не сумели договориться о разделении прав и равном взносе по 200 тысяч рублей. В итоге дело решилось после того, как в апреле Сытин передал Софье Андреевне известную сумму, что позволило Александре Львовне согласиться на предложенные «Товариществом И.Д. Сытина» 300 тысяч рублей. Поскольку его Правление и эту цену считало чересчур высокой, Сытин определенно взял деньги для Софьи Андреевны не из средств фирмы. Скорее всего, будучи человеком очень богатым и чувствуя себя в долгу перед Толстым и его окружением, он сам расплатился с Софьей Андреевной. Стало быть, благодаря своей скрытой щедрости Сытин не только помог в запутанных обстоятельствах распорядиться должным образом земельным и литературным наследством Толстого, но и заключил выгодный для своей фирмы контракт.
«Конечно, – говорит Сытин об этой сделке, – никаких барышей от этого издания наше Товарищество не получило»[360]. Возможно, так оно и было, если вести речь о непосредственном доходе от издания. Но огромная выгода заключалась в его престижности, и к тому же у журнала «Вокруг света» резко возрос тираж. В октябре 1913 года Сытин напишет, обращаясь к пайщикам фирмы, что «наплыв подписчиков колоссальный». За счет толстовского приложения их число увеличится втрое, и «Вокруг света» станет одним из наиболее читаемых журналов в России. Сытин предскажет также, что рекламное объявление, помешенное в «Вокруг света», «принесет больше результатов, чем все русские журналы вместе взятые»[361].
Издание Толстого существенным образом скажется и на главной сытинской газете. В 1913 году, когда начнет выходить приложение, ее тираж вырастет на 13 процентов, что совсем неплохо после скачка на 31 процент, который произошел в 1912 году в связи с освещением в «Русском слове» балканских войн и выборов в IV Государственную думу[362].
II
Читательская аудитория ширилась и вследствие бурного развития промышленности, благодаря которому у многих людей появлялись лишние карманные деньги на газеты. Теперь покупать ежедневную газету – значило идти в ногу со временем, с Европой, и сытинское «Русское слово» – дешевое, всегда на гребне событий и новых веяний – вполне укладывалось в это представление.
Не последнюю роль в растущей популярности «Русского слова» играли его специальные выпуски: порой патриотические и благонадежно-консервативные, порой с креном влево. К первым относятся выпуск 1910 года в честь 50-летия почитаемого Сытиным Чехова, выпуск 1911 года – на девяти полосах панегирик Александру II за то, что, подписав вольную крестьянам полвека тому назад, он дал жизнь «современной России», а также юбилейный номер 1912 года, прославлявший героизм русских в Бородинском сражении. Левыми по содержанию были хвалебные передовицы, посвященные двум писателям-радикалам 1840-х годов: в 1911 году – Виссариону Белинскому, который за свои смелые высказывания в литературно-критических статьях наверняка угодил бы в тюрьму, если бы не болезнь и последовавшая в 1848 году смерть от чахотки; в 1912 году – Александру Герцену, «государственному преступнику», чьи произведения и самое имя до 1860-х годов вообще запрещено было упоминать в печати.
Почти все эти специальные выпуски выходили в годы, когда Сытин был занят переговорами по наследству Толстого, и тем не менее он постоянно вникал в текущие дела основанной им газеты и поддерживал связь с ее штатными сотрудниками. В неустанной заботе о всякого рода усовершенствованиях он нередко оказывал на редакцию давление своим авторитетом высшего начальства, и его косвенное, но назойливое вмешательство побудило Дорошевича в 1910 году уехать из Москвы и поселиться в Петербурге. Возможно, Дорошевич надеялся возглавить столичное подобие «Русского слова» – новую газету, которую в том же году решил издавать Сытин, однако его демонстративный отъезд навел Сытина на мысль о смене редактора и направления московской газеты.
Н. Валентинов (настоящее имя – Н.В. Вольский), блестящий журналист и экономист из марксистов, которого Сытин поставил во главе газеты в середине 1912 года, кратко описал в воспоминаниях события, предшествовавшие его назначению. Там он рассказывает, что Сытин – «почти неграмотный человек, самородок-организатор, с изумительным размахом и настойчивостью», который «прямо в ведение газеты не вмешивался». Скорее Сытин влиял на своего зятя и помощника Благова, официально числившегося «ответственным» редактором, между тем как фактически редактором был Дорошевич. Дорошевич, продолжает Валентинов, беспрестанно ссорился с Сытиным и ни во что не ставил Благова. «Отношения между этими лицами в 1910 году настолько обострились, что Дорошевичу пришлось покинуть редакцию. Сытин, суеверно считавший, что распространение газеты может пасть от ухода Дорошевича, предложил ему [этот шаг был предпринят только в 1912 году] вернуться в редакцию с увеличением его жалованья до 48 000 рублей в год (огромная сумма!), но вместе с тем с довольно странным условием: Дорошевичу, живущему в Петербурге, предлагалось приезжать в Москву лишь несколько раз в год (всего на пять в действительности – на три) месяцев), чтобы «выпрямлять газету», «оживлять» ее, «делать ее более интересной», «вносить в нее новое»[363].
О других обстоятельствах, приведших к переменам в направлении «Русского слова», уже говорилось выше: в 1911 и 1912 годах Сытин часто испытывал на себе притягательную силу толстовских идей. Последняя воля Толстого и настойчивость его душеприказчиков Александры Львовны и Черткова, видимо, подтолкнули Сытина на то, чтобы пожертвовать 100 тысяч рублей и тем помочь исполнению завещания. Именно в это время Сытин решил сделать «Русское слово» безусловно «демократическим» изданием и воспользоваться для этого своим главенствующим положением в газете, дававшим ему право нанимать редакторов.
Вплоть до конца 1911 года, подбирая сотрудников в «Русское слово», Сытин обращал больше внимания на литературные достоинства, нежели на политические симпатии. Когда в 1910 году он пригласил писателя Бунина, то приобрел не автора задиристых статей, а мастера слова, и то же относится к Горькому, которого он начал издавать в 1911 гаду. Иначе обстояло дело в ноябре того же года, когда Сытин попросил опального обидчика Романовых А.В. Амфитеатрова давать в «Русское слово» фельетоны. Последней работой Амфитеатрова для Сытина была книжка о революции 1905 года, которую суд признал противозаконной, и сс автор, подобно Горькому, эмигрировал из России, чтобы избежать преследования. Сытин телеграфировал в Италию о своем предложении, и 9 декабря Амфитеатров прислал ответ с просьбой сообщить подробности политические и финансовые.
Амфитеатров дал понять Сытину, что в «Русском слове» существует «меньшинство такого определенно правого качества, идти в товарищество к которым я, например, первый считал совершенно невозможным». Затем он решил, что «уже самое обращение Ваше ко мне является показанием Вашего намерения двинуть газету клево и утвердить ее на левом пути с большею твердостью и определенностью, чем было до сих пор. Разумеется, только при этом условии я мог бы войти в газету…» Будучи так далеко от Москвы, он не имел ни желания, ни возможности определять редакционную политику, но считал необходимым «просто выяснить совместно границу нашего идейного соприкосновения и условиться на долгую и прочную программу…».
Что касалось вознаграждения, Амфитеатров знал, что Дорошевич получает 32 тысячи рублей в год и к тому же определенный процент от прибыли. «Я на такую сумму газете полезен быть не надеюсь и не смогу, – писал Амфитеатров. – Не потому, чтобы принижал себя перед В. М… а потому, что я просто не понимаю: что может сделать для газеты литератор литературным трудом такого, чтобы это стоило 32 000 рублей в год?»[364] Амфитеатров, которому, вероятно, было известно, что Дорошевич в то время ничего не делал в «Русском слове», решил, должно быть, что Сытин собирается сместить своего главного фельетониста. К такому же выводу пришли члены Правления сытинской фирмы и собрались 12 декабря на экстренное заседание, требуя оставить незаменимого Дорошевича в газете, причем они, возможно, уже получили тогда от Дорошевича официальную просьбу об отставке. В интересах читателей, настаивало Правление, Сытин обязан сохранить договор с Дорошевичем незыблемым[365].
Переговоры шли трудно, а тем временем несгибаемый Сытин подыскивал нового редактора, способного направить газету так, как Благов не мог, а Дорошевич не хотел. Он предложил это место хорошо известному либералу П.Б. Струве, бывшему марксисту, который в 1906 году редактировал недолговечную сытинскую «Думу», а теперь работал редактором «Русской мысли», одного из ведущих журналов для интеллигенции. Струве открыл страницы «Мысли» для самых разных точек зрения на культурные и литературные проблемы, но все политические статьи в журнале были выдержаны в духе приверженности его редактора западному конституционному устройству и демократии. Струве понравилось предложение Сытина, и 19 декабря он ответил на него согласием[366].
Члены Правления наверняка пришли в ужас, однако документы донесли до нас лишь протестующие слова Григория Петрова. Его письмо начиналось дипломатично: «Я ничего не имею против редакции Струве. Буду очень рад его участию». Затем Петров возражает: «Я боюсь только за газету, ради Ваших интересов… Строили долго, а рухнуть может сразу. Я говорю не за себя, а за Федора Ивановича [Благова]». Иначе говоря, «Русское слово» не должно становиться или казаться партийной газетой. А именно это как раз и произошло бы с приходом Струве, поскольку он был связан с умереннолиберальной группой московских деловых людей под названием «Фракция за мирное обновление». Струве участвовал также в пресловутом издании этой фракции «Экономические диалоги». Появление редактора, имеющего столь явные связи с политической группировкой, означало бы для газеты полный отход от прежнего курса, и поэтому Петров настоятельно просил Сытина изменить свое намерение[367].
К началу января 1912 года под напором Правления Сытин бросил затею с приглашением Струве и отказался от услуг Амфитеатрова. Письменных свидетельств его объяснений с ними не сохранилось, но из ответа, полученного им от Амфитеатрова в том же январе, следует, что Сытин сослался на хлопоты по открытию новой газеты в Петербурге. В своем письме Амфитеатров сомневается в возможности процветания новой газеты в столице и выражает сожаление по поводу того, что три фельетона, сочиненных для «Русского слова», придется отдать в другие руки[368].
Проиграв бой за первые кандидатуры из-за их политической репутации, Сытин решил взять в газету журналиста из провинции, достаточно левого, но менее известного. Он пригласил побеседовать И.Р. К у геля из «Киевской мысли» и на сей раз позвал для участия в переговорах Благова. В начале января, проведя два вечера за ужином в «Праге», одном из лучших московских ресторанов, они столковались на 15 тысячах рублей в год[369].
Кугель вспоминал впоследствии свой важный приватный разговор с Сытиным, во время которого тот сказал: «…Надо же, наконец… сделать из нее красное дело. Читатель «Русского слова» перерос газету. Сейчас время, когда газета должна стать определенно демократичнее… в соответствии с нарастающей оппозицией в стране. Такая массовая газета, как «Русское слово», не может стоять в стороне и повторять зады, потому что в конце концов потеряет и подписчиков»[370]. Чтобы произвести эту перемену, сказал Сытин, ему нужен Кугель, а Кугель хотел, чтобы читатель знал: он согласился работать у Сытина только после клятвенного обещания Сытина решительно двинуть «Русское слово» влево.
Кугелю, однако, не суждено было переехать из Киева в Москву. Как только достаточно много влиятельных в «Товариществе» лиц узнали о его назначении, составилась новая оппозиция. Вот что рассказывает Валентинов: «По причинам, на которых было бы слишком долго останавливаться, соглашение с Кугелем расстроилось, он даже не приступал к работе, и ему была выплачена большая неустойка»[371]. Кугель в своих воспоминаниях винит во всем Петрова и военного корреспондента «Русского слова» Немировича-Данченко, но говорит, что объяснение он получил только в виде «любезного» послания от Сытина, писавшего о «темных силах», которые сплотились против них. Как бы то ни было, Кугель отклонил сытинское приглашение приехать в Москву, заметив, что не имеет вкуса к «неприятным сюрпризам»[372].
Кугель недаром сослался на сюрпризы, он наверняка знал об еще одном январском случае вероломства «Русского слова», так как к нему имел отношение его брат А.Р. Кугель, руководитель петербургского театра «Кривое зеркало». Речь идет о нарушении договора между Благовым и Л.Н. Андреевым, которое тоже имело политический подтекст, и это помогает понять, почему Сытин хотел лишить Благова власти в редакции.
В начале 1911 года, стремясь публиковать в «Русском слове» всех именитых литераторов, Сытин заключил на год соглашение с Андреевым и, таким образом, возвратил автора, который за несколько лет перед тем ушел от него к Горькому. Андреев согласился дать в «Русское слово» шесть рассказов при полистной оплате в тысячу рублей и не сотрудничать в других газетах. Кроме того, Андреев, вслед за Дорошевичем, получил исключительное право требовать от «Русского слова» публикации всех иных представленных им беллетристических произведений. И вот, когда в Петербурге поставили его новую пьесу «Прекрасные сабинянки», Андреев через Руманова попросил Благова напечатать ее в газете. Благов дал согласие[373].
Благов получил рукопись как раз вовремя, чтобы опубликовать пьесу в день премьерного спектакля в Москве, но не сделал этого, возможно, найдя в ней чересчур острую политическую сатиру. (В своей пьесе Андреев бранил кадетов за их бесплодное либеральное позерство и правительство за бесконечные беззакония.)[374] По прошествии нескольких спектаклей Благов сообщил Андрееву, что пьеса уже слишком хорошо известна в Москве и нет смысла публиковать ее в «Русском слове». В ответном письме от 18 февраля 1912 года Андреев напомнил Благову, что у него было достаточно времени для подготовки публикации, как водится, ко дню премьеры. К тому же «Русское слово» обязано принимать все его произведения. Андреев заявил о намерении представить этот «грубый и непорядочный» поступок на рассмотрение третейского суда. «Конечно, при настоящих условиях я считаю свое дальнейшее сотрудничество в «Русском слове» невозможным»[375].
На следующий день Андреев поведал о случившемся Руманову. «Очень хочу думать, – написал он, – что Иван Дмитриевич здесь не при чем». И тем не менее заключал: «Вы, как и я, стали жертвой непроходимого и застарелого хамства воистину уличной газеты»[376]. Трусливый обыватель Благов, негодовал Андреев, ничего не смыслит в искусстве и политике. В апреле Андреев по настоянию Руманова выплеснет свое недовольство Сытину. В свою очередь Сытин попросит Руманова умиротворить Андреева, но в декабре того же года откажется заплатить крупную сумму, которую требовал Андреев за свое возвращение в «Русское слово». На том дело и кончится[377].
Между тем в поисках человека, способного принять на себя редакторские полномочия Благова, Сытин вновь обращает взор к «Киевской мысли», и дальше рассказывает Валентинов. «Вместо Кугеля, – пишет он, – был приглашен я в качестве помощника Благова, т. е. помощника [ответственного] редактора». Однако Валентинов ясно дает понять, что фактически исполнял обязанности редактора: «Благов… не был журналистом. Он не мог бы написать даже простенькую статью». Даже Дорошевич, который с 1 марта, за несколько месяцев до прихода Валентинова, опять воцарился в кресле главного фельетониста, – даже он во всем, кроме собственных сочинений, уступил власть в редакции «новичку»[378]. Хотя поначалу бывший редактор относился к пришельцу почти враждебно, несколько спустя, говорит Валентинов, «наши отношения настолько улучшились, что Дорошевич мне заявил: «Мне время тлеть, а вам цвести. Передаю вам ключи от редакции и все мои права»[379]. С тех пор Дорошевич редко жил в Москве и по условиям нового, более выгодного контракта служил у Сытина лишь в качестве автора и советчика[380].
Возможно, Сытину удалось-таки утвердить угодного ему редактора благодаря изменениям в составе Правления, так как не исключено, что пайщики немного склонили чашу весов в его пользу. Из деловых бумаг фирмы следует, что в мае 1914 года Сытину, его родным и друзьям, вероятно, державшим его сторону, принадлежало около 55 процентов акций, стало быть, просытинское большинство вполне могло сложиться к 1912 году[381]. Однако вопросы о том, пыталась ли когда-нибудь эта группа вводить в Правление людей, которые развязали бы руки Сытину, и как скоро они могли упрочить его положение, остаются открытыми, поскольку есть вероятность, что члены Правления (их, наверное, стало теперь больше четырех) избирались на два года и более.
Ясно, что Сытин, завладевший контрольным пакетом акций только в 1915 году, не имел решающего слова в Правлении в начале 1912 года. Начиная с середины 1912 года дела его в этом смысле, кажется, пошли на лад. Возможно, утверждение Валентинова на посту фактического редактора «Русского слова» в середине 1912 года было первой ощутимой победой Сытина в Правлении.
III
Вскоре после прихода в газету Валентинова потерпели крах двухлетние попытки Сытина начать издание «Русского слова» в Петербурге. В сентябре затея лопнула, так как он упустил из виду один, на первый взгляд, сущий пустяк.
Первый барьер Сытин преодолел в 1910 году, когда его план был одобрен Правлением. Директоров убедил довод о необходимости расширять сферы влияния на рынке. К тому времени у «Русского слова» было сравнительно мало читателей в Петербурге – всего 5 процентов от общего числа подписчиков, поскольку газета попадала в столицу с опозданием и не могла конкурировать с местными ежедневными изданиями, которые опережали ее на несколько часов. Кроме того, выпуск столичного варианта «Русского слова» был составной частью грандиозного сытинского замысла по созданию в стране целой сети газет, связанных между собой телефонными и телеграфными линиями, обеспечиваемых своей бумагой и машиностроительными заводами и получающих международные новости от телеграфного агентства, которое он собирался организовать по соглашению с иностранными издателями. (Руманов, не уточняя дат, рассказывает о переговорах Сытина с германским телеграфным агентством, с парижской газетой «Матэн» и римской «Коррьере делла сера», с издателем лондонской «Таймс» лордом Нортклиффом по поводу европейской телеграфной службы новостей. Он упоминает также о создании «вертикального треста», что позволило бы «Товариществу И.Д. Сытина» самому обеспечивать себя всем необходимым для издательского дела: от древесины для бумажной массы до типографской краски. Сытин удивился, говорит Руманов, когда узнал, что такие «тресты» и «комбинаты» уже существуют в Америке.)[382]
Итак, для начала предстояло открыть новую газету в Петербурге, и у старого друга Сытина Петрова снова нашелся совет. Он предложил – вероятно, не без сарказма, как покажет будущее, – чтобы Дорошевич обсудил данный предмет с председателем Совета министров П.А. Столыпиным[383]. Дорошевич отказался, но в середине 1911 года Сытин сам нанес визит Столыпину. По словам Сытина, он договорился о встрече через помощника министра внутренних дел А.А. Макарова, когда узнал от того же Макарова, что Столыпин недоволен им. Во время беседы, продолжает Сытин, Столыпин поначалу ворчал о лежащей на народном издателе обязанности не «развращать русскую душу», а потом накинулся на «Русское слово» за то, что газета назвала чересчур узкой его программу роспуска общин и создания сильного класса независимых фермеров. Согласившись с полезностью такого плана для «всего хозяйства», Сытин выразил свою личную поддержку[384]. Однако он ощутил также желание Столыпина иметь в лице «Русского слова» такого же безоговорочною сторонника, каким было для него в Петербурге суворинское «Новое время». Еще он понял, что ему нечего и рассчитывать на благосклонность Столыпина к столичному варианту «Русского слова», поскольку «Новое время» могло тем самым лишиться многих своих читателей.
Но Сытин не сдавался, отчасти потому, что он уже условился с несколькими банками о кредите на будущую газету до 500 тысяч рублей[385]. Кроме того, в течение 1911 года Сытин заручился участием в предприятии сына самого Суворина – тот обещал 150 тысяч рублей, и еще 150 тысяч рублей давал директор Русско-азиатского банка А.И. Путилов[386].
Как ни был Сытин поглощен хлопотами, связанными с новым предприятием и редакционными перестановками в «Русском слове», он продолжал по-прежнему, а то и с чрезмерной придирчивостью входить во все мельчайшие подробности своего большого дела, и это даже побудило одного из друзей издателя в июле 1912 года взяться за перо с целью убедить Сытина, что ему крайне потребен отдых. Писатель П.А. Сергеенко сокрушался «от грустного впечатления последней встречи с Вами». Он опасался, как бы непосильное нервное напряжение не сломило Сытина, и просил его «оградить себя, хоть временно, от мелочей, от пустяков, от разъедающей пыли жизни». Не дело, предупреждал он, если «из скрипки Страдивариуса щиплются лучины для подпалки»[387]. Затем, будучи уверен, что советом его пренебрегут, Сергеенко раздумал отправлять письмо.
По иронии судьбы два месяца спустя Сытин сетовал на то, что упустил из виду один из таких пустяков и позволил властям и некоему М.П. Заикину помешать рождению петербургского «Русского слова». В письме от 17 сентября 1912 года Заикин сообщил Сытину, что опередил его в оформлении прав на название, ибо подал ходатайство и уже получил официальное разрешение издавать в Петербурге газету «Русское слово». Не называя цены, он предлагал Сытину купить эти права при условии своего назначения на должность редактора; ответ он требовал дать к 22 сентября, то есть в течение пяти дней. Хотя Сытину и дорого было название своей газеты и он не променял бы его ни на какое другое, но столь возмутительные условия он не стал даже обсуждать; а Заикин оказался либо не в меру наивным дельцом, либо, что вернее всего, орудием в руках тех, кто хотел насолить московскому предпринимателю. Фамилия и второй инициал позволяют предположить, что он был сыном П.Д. Заикина, редактора массовой петербургской ежедневной «Газеты-копейки», вариант которой издавался также и в Москве. Ее владельцам вовсе не нужен был новый конкурент в столице[388].
Что до правительства, то хотя Столыпина и убили в сентябре предыдущего года, вскоре после его разговора с Сытиным, однако другие чиновники, настроенные против задуманной Сытиным столичной газеты, могли без труда помешать ему назвать ее «Русское слово». Так, вероятно, и случилось бы, учитывая, какая заметка появилась 20 октября в правительственном издании «Журнал Управления почт и телеграфа». В ней объявлялась подписка на учреждаемую этим управлением новую столичную газету под названием «Русское слово». В ответ «Товарищество И.Д. Сытина» выразило решительный протест Главному управлению по делам печати в связи с бесчестным и вызывающим путаницу использованием названия его московской газеты[389]. Хотя никакой новой правительственной газеты так и не появилось на свет, та октябрьская заметка, безусловно, подтверждала, что Сытину нельзя издавать «Русское слово» в Петербурге. Сделай он такую попытку, правительство просто заявило бы о своем преимущественном праве на название.
Эта неудача нанесла еще один удар человеку, считавшемуся очень ловким. За двенадцать предыдущих месяцев он трижды терпел поражение в попытках назначить в «Русское слово» нового редактора, и вот теперь его обставили в Петербурге. В виде исторической справки заметим, однако, что утверждение, высказанное впоследствии недовольной дочерью Дорошевича Натальей, будто примерно в эту пору ее отец удержал Сытина от продажи «Русского слова» кадетам, ничем не подтверждается»[390].
Отчаянные попытки Сытина поставить во главе «Русского слова» журналистов более левых взглядов и одновременно начать в столице издание новой газеты под тем же названием во многом объясняются тем, что на осень 1912 года были назначены выборы в IV Государственную думу, которой предстояло собраться в ноябре. III Дума просуществовала с конца 1907 до начала 1911 года и существенно изменила законодательство (Сытин особенно приветствовал создание широкой системы начальных и средних школ), и вот издатель «Русского слова» хотел внести свой вклад в дальнейший ход реформ. В лице Валентинова он приобрел редактора, преследующего ту же цель и достаточно смелого, чтобы не сглаживать острые углы предвыборной борьбы.
Валентинов «с двумя помощниками вмешивался, поскольку это было возможно, в выборную кампанию», будет вспоминать впоследствии новый редактор, и однажды они зайдут слишком далеко, лаже по мнению Сытина. Тогда, говорит Валентинов, «из всех углов страны посыпались в газету телеграммы о выходе священников на политическую сцену, и обнаружилась их темная роль, я всему этому собранному материалу дал на семь колонок заголовок: «Черная рать В.К. Саблина (обер-прокурора Синода]». И.Д. Сытин… от заголовка пришел в ужас. Официальный редактор газеты Ф.И. Благов стал тоже бояться и колебаться: не слишком ли уж резко? Я настоял на заголовке, и он повторялся в нескольких номерах… В редакции ждали штрафа в пять тысяч рублей; его не было (кажется, он был позднее)»[391]. Если не считать разногласий по поводу материала о священниках, Сытин ценил Валентинова как знающего и неизменно принципиального редактора левого толка, стремившегося придать «Русскому слову» подлинную «демократичность».
Между тем Сытин вложил личные средства в другую демократическую ежедневную газету «День», которая начнет выходить в Петербурге осенью 1912 года под редакцией И.Р. Кугеля. Помимо расчета на прибыль, это был способ помочь Кугелю получить компенсацию за контракт, расторгнутый в феврале «Товариществом И.Д. Сытина», причем Сытин, похоже, завязал деловые отношения с «Днем» еще до получения сентябрьского письма Заикина, которое поставило крест на столичном варианте «Русского слова».
Когда Сытин предложил «Товариществу» оказать финансовую поддержку газете «День», члены Правления отказались принимать какое-либо участие в «еврейском органе» – об этом тогда же стало известно Кугелю, и он, разозлившись, придал делу огласку. Сообщая эти подробности Руманову, который, возможно, также давал деньги на «День», Сытин с обидой отмечал, что Кугель «еще хочет с нами якшаться». Сытин предпочитал «стоять в стороне», но призывал держаться до конца «во избежание вреда… А в случае, пойдет дело (газета «День»], не иметь врага, у нас врагов всюду куча»[392].
Кугель, со своей стороны, рассказывает, что Сытин вложил 60 тысяч рублей, но «спрятался за чужие спины». То есть официальным владельцем «Дня» стала Торговая фирма Ф.И. Мареева, И.Р. Кугеля и М.Т. Соловьева, а Сытин был негласным компаньоном[393]. По утверждению Кугеля, не подкрепленному, правда, свидетельствами Сытина или кого-либо еще, они с Сытиным особо условились о том, что «День» должен стать настоящим глашатаем демократии в столице. Первый номер газеты вышел 2 октября, то есть месяца за полтора до открытия IV Государственной думы. По преимуществу критическое отношение Кугеля к Сытину не позволяет безоговорочно принимать на веру его оценку поступков Сытина, однако существование упомянутой фирмы и газеты – установленный факт. Более того, поскольку Соловьев, многолетний директор «Товарищества И.Д. Сытина», почти наверняка не пустился бы в такое предприятие по собственной инициативе, то есть веские основания считать, что он служил прикрытием для Сытина.
Кугель пишет, что их следующий решительный разговор с Сытиным произошел в конце года, когда его бывший московский покровитель приехал в Петербург и назначил встречу в ресторане «Куба». Там, едва они уселись за стол, Сытин якобы по-дружески взял издателя за руку и, понизив голос, попросил Кугеля отпустить его из дела. Затем Сытин, по словам Кугеля, с упреком сказал, будто «это не его вина, а моя, что дело так повернулось – вольно же мне было собрать в «День» самых левых журналистов и создать нетерпимую газету, сеющую смуту и анархию». Сытин пожаловался, что так о направлении газеты – в частности, проеврейском – «говорят и в Главном управлении по делам печати».
«Но позвольте, Иван Дмитриевич, – вроде бы ответил Кугель, – не мы ли с вами вдвоем вырабатывали ту анархическую программу, которую якобы проводит «День»?» Сытин не признал своего участия, но Кугель продолжал разговор в том же духе и поинтересовался, не изменил ли Сытин свою позицию под влиянием нападок на «День» «обывателей» из «Русского слова». В конце он насмешливо пообещал никому не открывать, «что Иван Дмитриевич Сытин – автор анархической программы».
Затем Кугель узнал, что Сытин продал свою долю в его газете банкирскому дому Г.Д. Лесина примерно за стоимость одной ротационной печатной машины – 10 тыс. рублей[394]. При следующей встрече Кугель выразил ему удивление по поводу столь низкой цены, а Сытин беззаботно ответил, что торопился. Относительно нового владельца Кугель сообщает, что Лесин купил газету «из чувства долга перед своими еврейскими братьями», ибо в России в ту пору процветал антисемитизм.
Сытин явно пошел на поводу у Правления своей фирмы, которое, должно быть, возражало против открытого участии Соловьева в учреждении газеты «День». А в конце 1912 года Сытин был особенно заинтересован в благосклонности членов Правления, так как ему предстояло получить их согласие на приобретение за 300 тысяч рублей издательских прав у наследников Толстого[395].
IV
А в Москве тем временем уверенный в себе и решительный Валентинов перекраивал «Русское слово» на свой лад. Политически, заявлял он, газета «хромала на обе ноги». Он вознамерился сделать из нее «демократическую газету»[396].
Несмотря на молодость, Валентинов уже тогда обладал твердым характером закаленного бойца. В 1898 году, будучи девятнадцати лет от роду, он вступил в запрещенную Российскую социал-демократическую партию (сытинские сыновья сделали это, видимо, в 1902 году); затем за активную поддержку большевиков, отколовшихся от партии в 1903 году, угодил в киевскую тюрьму. Выйдя на свободу в 1904 году, Валентинов отправился к Ленину в Швейцарию, однако не прошло и года, как он вернулся домой и примкнул к меньшевикам, которые выступали за партийную демократию, парламентские методы борьбы и независимость взглядов. (В 1912 году формально он еще был меньшевиком.)
С тех пор Валентинов стал журналистом, специалистом по экономике и горячо ратовал за индустриализацию Россию; именно это обстоятельство склонило содиректоров Сытина в пользу нового редактора. После революции он почти десять лет прослужит Советской власти на посту редактора «Торгово-промышленной газеты», органа Высшего совета народного хозяйства, в 1928 году эмигрирует в Париж, где напишет «Встречи с Лениным» – одну из лучших книг подобного рода. Валентинов умрет в Париже в 1964 году, в возрасте восьмидесяти пяти лет.
В сентябре 1913 года Валентинов написал письмо, раскрывающее стиль работы молодого редактора, ибо в нем он отвечает на вопросы критически настроенного Руманова по поводу редакционной политики. Объясняя, как он подбирает для газеты основные статьи, Валентинов говорит, что взял себе за правило ставить в каждый номер одну статью, посвященную внешней политике, «одну деловую пропагандистскую» (т. е. убеждающую в том, что рост производства и торговли есть благо для России) и одну на актуальную внутриполитическую тему. В ответ на румановские опасения, не слишком ли близки позиции газеты и министерства иностранных дел, Валентинов называет «Русское слово» «независимой оппозиционной газетой». «Русское слово» никогда не совершит «прямого преступления» и не будет рупором правительства, пусть даже в чем-то оно и считает возможным соглашаться с правительством. Далее, заявляя о своем кредо независимого журналиста («я другого и не вижу»), Валентинов ратует за освещение событий «с высоты принципов мира, культурности и социально-экономических отношений, международной ситуации» и призывает быть в работе заодно: «Оба его («Русское слово»] любим, – напоминает он Руманову, – а любовь – о, это великая сила»[397].
Возможно, сегодня эти общие слова Валентинова о демократической журналистике звучат банально, зато в них выражалось полное согласие с задачами, которые ставил перед газетой Сытин. Оба стремились сделать «Русское слово» «демократическим»; оба хотели создать нечто новое, дотоле невиданное в России – честную, пытливую, высокопрофессиональную газету, отстаивающую интересы народа, а не правительства или какой-либо фракции[398]. Кто не за правительство, тот против него, считали многие, особенно консерваторы, этим людям казалось, что Сытин все в большей мере становится бунтовщиком. Они решили не ограничиваться критикой «Русского слова» и повели наступление на сытинские учебники. Этими школьными учебниками, предупреждали они, Сытин сознательно подрывает верноподданнические чувства к самодержавию.
Угроза нависла над одним из главных источников доходов Сытина, ибо, как писал Валентинов, отмечая «характерную» особенность «Товарищества И.Д. Сытина», когда он поступил в него в 1912 году, это было «самое большое в России издательство (в частности, всяких книг для школ и учебников)». Валентинов преувеличивал – он забыл о многочисленных сытинских лубках и календарях, но если иметь в виду основную массу собственно книжной продукции, то его правота несомненна. Ведь в каталоге фирмы за 1911 год «Учебники, учебные пособия и наглядные пособия для низших, средних и высших учебных заведений всех ведомств, а также для самообразования» занимают 250 страниц[399].
Впервые осуждение сытинских учебников прозвучало из уст официальных лиц 6 марта 1913 года, когда 32 члена Государственного совета подвергли всесторонней критике учебник «Товарищества», который назывался «Новь» и был одобрен министерством народного просвещения в 1910 году. Эта хрестоматия для начальной школы, утверждали они, показывает только «мрачные страницы» русской истории, особенно ужасы войны, и «заражает душу сомнением в своих силах», а детям «надо будет отбывать воинскую повинность»[400]. В прениях по резолюции некоторые члены Государственного совета выступили в защиту учебника и назвали его не однобоким, а, напротив, уравновешенным и привели в пример те его страницы, где рассказывается, как воспитание Ивана IV стало причиной его жестокого царствования. Однако большинство обвиняло авторов в том, что они «проводят нравственность утилитарно» и «проводят материалистическое мировоззрение», причем, отметил один из выступавших, это вообще свойственно сытинским учебникам. Победила точка зрения последнего оратора. В «Нови», сказал он, нет ничего опасного, но наряду с добром в учебнике говорится и о зле, а это вносит в умы учеников начальной школы путаницу и смятение. Когда председатель предложил потребовать у министерства отчета в связи с одобрением данного учебника, его предложение было принято 92 голосами против 59[401].
Тогда остро стоял вопрос о роли образования в пору социальных взрывов. Годом раньше, после того как на Ленских золотых приисках солдаты убили и ранили свыше ста рабочих, в стране началось массовое стачечное движение. В резолюции Государственного совета было заявлено, что подрывные силы используют нарастающие волнения, дабы сокрушить Российское государство изнутри, и, одобряя учебники наподобие «Нови», министерство способствует им.
24 апреля в Государственный совет поступил ответ из министерства народного просвещения по поводу «Нови». В нем министр Л.А. Кассо разъяснял, что два рецензента представили на учебник благоприятные отзывы, но поскольку имелись «причины соблюдать осторожность» в отношении его издателя, комитет не «одобрил», а лишь «разрешил» книгу. Министр отмечал далее, что оппоненты учебника не обнаружили в нем ни единой ошибки, как не нашел в нем «партийности» и «пристрастия» Учебный комитет. В заключение Кассо обещал еще раз отдать «Новь» на рецензию[402].
Вслед с нападками на Сытина обрушился в Думе В.М. Пуришкевич, его недоброжелатель с 1908 года. В конце мая этот правый депутат из Курска выступил в нижней палате с гневной речью против поставщиков материалистической писанины, в том числе против «революционера Сытина»[403]. На двух заседаниях Пуришкевич дважды поднимался на трибуну и произносил обличительные слова, в основном почерпнутые из своей же изданной годом ранее брошюры «Школьная подготовка второй русской революции», где подрывная литература грубо сравнивалась с «одним сплошным, гигантским злокачественным нарывом», который заполыхает огнем и вызовет революцию гораздо худшую, нежели в 1905 году, «при участии «иудомасонских главарей» и издателей[404]. В той брошюре он тоже выделил Сытина как основателя «революционного» общества «Школа и знание».
В начале следующего года Сытин с горечью припомнит, как ополчился на него Пуришкевич во время шумихи вокруг «Школы и знания», однако у нас нет никаких свидетельств его непосредственной реакции на выступления в Думе. Тем более, что примерно в эту пору Сытин уехал за границу, а потом решил возобновить переговоры с Максимом Горьким на Капри.
При первой встрече Сытина с Горьким, имевшей место в марте 1911 года, издатели присматривались друг к другу. Сытин вспоминает, как, сидя на террасе у Горького, они и чай пили, и закусывали, и говорили о просвещении народных масс,[405] а вот Горький в конце их двухдневного общения написал жене: «Все это время я, как борзая на охоте, непрерывно лаял и устал же!»[406]
В 1911 году, помимо Горького, материальной поддержки у Сытина искали и два других руководителя «Знания» – Пятницкий и Ладыжников, и они с удивлением выслушали предложение Сытина преобразовать их издательство в акционерное общество. Сытин давал 10 тысяч рублей за право быть основным пайщиком и директором «практической стороны дела», оставляя редакционную часть без изменений. Еще он потребовал участия в прибыли от изданий уже находящихся в печати.
Пятницкий отказался, заявив, что «нам нужны деньги – и только», и хотя разговоров было еще много, сделка не состоялась[407]. Горький, снова рассказывая жене о происходящем, выразился в том смысле, что от этого Сытина лучше держаться подальше, а то, «если попадешь в руки такого мужичка, так он из тебя весь живой дух немедля выкачает, кристаллизует его в рубли и книги, а тебя, как нечто использованное, бросит куда-нибудь в сторонку…»[408]. При всем том Горький не оставлял надежды осуществить с помощью Сытина издание задуманной им сибирской энциклопедии. Более того, он дал согласие публиковаться в «Русском слове».
В 1912 году Сытин обратился к Горькому с письмом, предлагая ему присылать все, что тот пишет, в «Русское слово», однако к разочарованию Горького так ничего и не сделал по сибирской энциклопедии. «Мысль эта, – написал Горький одному из друзей, – очень понравилась Сытину, и, будь я в России, – теперь она, наверно, осуществилась бы постепенно силами Томского университета и сибирской интеллигенции. Но т. к. Сытин весьма разбрасывается… сибирская [работа], очевидно, отодвинулась»[409].
В мае 1913 года Сытин под влиянием настроения вновь отправился навестить Горького, и тот встретил его новым предложением. Горький давно уже вынашивал мысль об организации в России радикально-демократической партии, которая заняла бы позицию, среднюю между конституционными демократами и крайне левыми социалистами, и вот теперь, решил он, ему нужна для этого газета. Сытину предлагалось финансировать и издавать в Петербурге ежедневную газету под названием «Луч»[410]. Правда, условились твердо только об одном: на радость Сытину Горький согласился за 12 тысяч рублей на печатание в «Русском слове» в течение 1913-1914 годов недавно оконченной его книги «Детство», а также на выпуск ее отдельным изданием за дополнительные 1500 рублей[411]. Отношения сложились в целом теплые, и получил ли Горький приглашение в тот раз или позднее, но по возвращении в Россию в декабре того же года он однажды гостил у Сытина в его подмосковной Берсеневке.
А пока Сытин ездил на Капри, Валентинов собирал материал для очередной серии разоблачительных статей в «Русском слове», теперь – о разбазаривании важнейшего полезного ископаемого. В самом конце мая он попросил Руманова помочь ему разобраться в «закулисной» (выделено Валентиновым] спекуляции нефтью». В Петербурге следовало отыскать «Наума Гавриловича Глазберга (тел. 40-29)… знатока нефтяных дел… и главу общества, конкурирующего с Нобелем». Возможно, Глазберг знал «секрет спекуляций Нобеля». Спустя неделю Валентинов опубликовал первую из трех статей о приобретении Нобелем через подставных лиц нефтяных промыслов в Баку и о причастности Русско-азиатского банка к планам продажи русских нефтяных месторождений британскому синдикату[412].
В том же году в еще более резких тонах «Русское слово» освещало дело Менделя Бейлиса – еврея, обвиненного в конце 1911 года в ритуальном убийстве православного мальчика. Судебный процесс над ним все-таки начался в октябре 1913 года в Киеве, и Валентинов – с одобрения Сытина – полностью печатал речи защитников и репортажи из зала суда. Особенно лестным для Сытина было появление в «Русском слове» отзывов таких именитых иностранцев, как Анатоль Франс, Клемансо, Метерлинк и Д’Аннунцио, – все они критиковали позицию правительства в русском «деле Дрейфуса»[413]. Собственным корреспондентом «Русского слова» в Киеве был С.М. Бразуль-Брушковский, журналист, взявшийся доказать местной полиции, что убийство совершил не Бейлис, а другие.
Интерес общественности к результатам процесса – подсудимого признали невиновным – был столь высок, что 26 октября тираж газеты оказался самым большим в году – 325 700 экземпляров. Через три дня Дорошевич открыто высказал в «Русском слове» сомнение в чистоте помыслов и честности правительства. Как, спрашивал он, могли присяжные на основании представленных улик прийти к выводу, что Бейлис невиновен, но что, однако, ритуальное убийство было совершено? По мнению Дорошевича, обвинитель сыграл на подспудных антисемитских настроениях присяжных, которые, не имея достаточно улик против Бейлиса, очернили всех евреев. На следующий день «Русское слово» провозгласило в редакционной статье, что «прогрессивное общество» единодушно приветствует оправдательный приговор и осуждает правительство, допустившее подобный процесс.
В том же году, отмеченном резкими выступлениями против правительства, Сытин выпустил в приложении к «Русскому слову» полное собрание сочинений самого знаменитого противника этой власти – Льва Толстого[414]. Кроме того, с помощью Александры Львовны он организовал публикацию в «Русском слове» отрывков из личных дневников Толстого, хотя дневники эти не входили в «полное собрание сочинений» и вокруг них возник публичный спор между Александрой Львовной и ее матерью. И наконец, в 1913 году Сытин приобрел исключительное право на издание в «Русском слове» воспоминаний сына Толстого Ильи. К тому же издательство Сытина выпустило в свет книгу «Круг чтения», выход которой задержался в связи с кончиной писателя[415]. Однако Московский комитет по делам печати обнаружил в содержании книги крамолу – в частности, в высказываниях о войне[416], – и в декабре Сытин как ее издатель предстал перед судом.
Вызывающе независимая редакционная политика его газеты и одновременно критическая направленность издаваемых им книг обусловили как никогда натянутые отношения Сытина с правительством в ноябре 1913 года. Особенно «Русскому слову» Сытин дал сознательно «демократическое», то есть явно оппозиционное, направление. И вместе с тем в декабре от Сытина уйдет Валентинов из-за опубликования в «Русском слове» панегирика в честь династии Романовых, хотя тот же Сытин открыто приветствовал возвращение в Россию такого левого писателя, как Горький.
Глава восьмая МЕЖДУ ЖЕЛАНИЯМИ И ВОЗМОЖНОСТЯМИ
В годы накануне 1914-го Сытин разрывался между делами выгодными и благими и не раз менял свои политические симпатии. Перед лицом набирающего силу стачечного движения рабочих и растущего недовольства в деревне Сытин никак не мог твердо решить, стоит ли поддержать самодержавие или заставить его поделиться властью. Со стороны он казался реформатором – благодаря этому расхожему мнению у него завелись враги в правительственных и консервативных кругах. В те же самые годы, однако, в «Товариществе» возникали конфликты по редакционным и коммерческим вопросам, причина которых была отчасти в неопределенности политических взглядов Сытина.
Но и тогда он оставался предпринимателем. Его предприятия давали прибыль, а он с головой уходил в новые начинания и заключал новые сделки и как частное лицо, и как представитель своей фирмы. Правда, ему предстояло потерпеть ряд неудач, свидетельствующих о том, что он переоценил свои возможности.
I
На протяжении всех лет, что Сытин стоял у руля «Русского слова», он постоянно бывал в рабочих кабинетах редакторов и репортеров, но оставил очень скудные упоминания – если не считать письма к Петрову от 1909 года – о редакционных распрях. Между тем по отрывочным сведениям из воспоминаний и писем ведущих штатных сотрудников можно предположить, что обстановка в редакции особенно накалилась в 1913 году, при Валентинове.
Как видно по самой газете, Валентинов проводил твердую редакционную политику на решительную демократизацию «Русского слова». Вслед за своим предшественником Дорошевичем он определил как важнейшее условие, «чтобы ни одна руководящая политическая статья без моей санкции не проходила и без моего согласия ни один новый сотрудник не мог быть приглашен». К тому же Валентинов имел право не брать в расчет возражений Сытина или Благова в отношении одобренных им материалов и избавляться от неугодных ему авторов.
«Я вошел в редакцию «Русского слово» совсем не потому, что гнался за большим гонораром, – писал далее Валентинов, – в момент вступления в «Русское слово» у меня была и интересная работа, и приличный заработок». А раз главная идея состояла в выпуске демократической ежедневной газеты, «мне пришлось настоять на удалении из газеты трех очень видных ее сотрудников, статьи которых компрометировали газету».
Валентинов не называет имен этих сотрудников, но в их число наверняка не входила столь заметная фигура среди консерваторов, как В.В. Розанов, которого Сытин уволил сам в ноябре 1911 года, перед тем как предложить место редактора Струве. Философ и выдающийся мастер стиля, Розанов писал в «Русском слове» под псевдонимом В. Варварин, поскольку он еще сотрудничал и в суворинском «Новом времени», а Сытин понимал, что такая связь губит Розанова в глазах либералов[417].
Весьма вероятно, одним из трех сотрудников, упомянутых Валентиновым, был Григорий Петров, чьи надежды на руководящую роль в к Русском слове» рухнули с приходом Валентинова. Во второй половине 1912 года Петрова опять заставили тщетно ждать опубликования своих статей. В результате бывший священнослужитель в декабре 1912 года написал еще одно желчное письма, угрожая Сытину и редакторам «Русского слова» третейским судом. Свое письмо он адресовал не Сытину, а члену Правления Соловьеву и третьему сыну Сытина Владимиру, который тогда занимал в фирме высокое положение и, вполне возможно, состоял в Правлении.
Петров говорил о неоднократных унижениях «за последние 4 года». Когда «Русское слово» только начиналось, возмущался он, без него не могли обойтись. Тогда Сытин «буквально на коленях умолял не оставлять газету… спасти дело». С 1896 по 1905 год он работал не покладая рук и давал по две, три, а то и пять статей в номер.
Вот, продолжал Петров, Дорошевич в последнее время вообще подолгу ничего не делает, сохраняя при этом всеобщее расположение и непомерное жалованье, а «я, деликатничая и работая годы, теперь вижу издевательство». Он «на газете сломал свою жизнь». «И вот, когда на наших костях, на нашей крови и трудах выросло благосостояние газеты, я должен месяцами ждать печатания моих статей».
Затем следует любопытное обвинение, с которым Петров поклялся обратиться в суд. Сытин, говорит он, написал ему «три года тому назад» (в конце 1909-го) о намерении перевести «Русское слово» в Петербург и о том, «что В. Дорошевич пойдет к П. Столыпину и условится, как вести газету. Я запротестовал письмом И.Д. Сытину, что это будет новая азефовщина». Поскольку они с Сытиным вместе «создавали» газету для народа, а «не для тайного служения Столыпину», то Петров заявил о своем праве «напечатать о всей этой истории». Угроза разоблачения, заключает бывший священнослужитель, сделала его положение в «Русском слоне» еще хуже[418].
Независимо от этой угрозы его осуждение связей со Столыпиным подтверждает высказанную ранее версию, что в другом письме (примерно в 1911 году) Петров иронизировал, предлагая Дорошевичу посоветоваться с первым министром по поводу издания второго «Русского слова». Делать подобные предложения всерьез было не в духе Петрова. Что до непечатания его статей в «Русском слове», то основная причина видится в его крайнем христианском, общинном популизме. Сытин, как цитировалось выше, считал статьи Петрова чересчур «левыми».
Ведь в 1906 году Петров дал полиции повод закрыть ежедневную религиозную газету «Правда Божия», выходившую под его редакцией. Затем он стал одним из кандидатов от партии кадетов, избранных в 1907 году депутатами Государственной думы. К тому времени иерархи церкви запретили ему сотрудничать в периодических изданиях, и он оставил свой сан, дабы полностью посвятить себя публицистике. В 1908 году Петров начал давать статьи в «Русское слово» и был раздражен тем, как холодно его приняли. Газета, столь многим обязанная ему, имела аудиторию, исчислявшуюся шестизначной цифрой, а его не пускали к этой аудитории. Даром что Сытин исправно посылал ему ежемесячное жалованье в 2 тысячи рублей и божился, будто не знает человека лучше его, но Петров-то хотел быть услышанным.
Когда Петров в 1912 году жаловался на то, что его лишили голоса в «Русском слове», там уже правил Валентинов, поэтому весьма вероятно, что Петров был одним из трех авторов, на отлучении которых на стаивал Валентинов. Остаются еще двое, и один из них, несомненно, – Александр Блок, знаменитый поэт-символист, с которым Руманов начал переговоры о сотрудничестве за полгода до прихода в редакцию Валентинова. Руманов обратился к Блоку после того, как в начале декабря 1911 года получил от Сытина письмо, где говорилось о необходимости печатать «беллетристов хороших… каждый день… роман, рассказ, повесть – по очереди и, кончив один, начинать другой…»[419] Первоклассные писатели оживят «Русское слово», поднимут его авторитет, а заодно сделают рекламу книгам, издаваемым Сытиным. Среди именитых авторов, уже привлеченных Сытиным в газету, был писатель-философ Мережковский, который начал сотрудничать в «Русском слове» примерно с 1910 года. С тех пора Мережковский питал надежду на то, что его жена, поэтесса Зинаида Гиппиус, получит в газете место заведующего литературным отделом, и вот, имея в виду это назначение, он первым попытался привлечь в «Русское слово» Блока.
Вскоре Блок узнал, что к нему намерен обратиться Руманов. 24 декабря он записал в дневнике «все существенное о «Русском слове», дабы решить для себя вопрос о сотрудничестве. К достоинствам он отнес особенность, не свойственную другим крупным русским газетам: «Вся московская редакция – РУССКАЯ… без евреев». Среди недостатков были «ее внутренняя противоречивость» и «патриархальная косность», но все же этот «консервативный орган… может быть, превратится в прогрессивный…»[420]
Сразу после встречи с Румановым 30 декабря Блок рассказал о полученном предложении своему другу В. Пясту, который уже сотрудничал в «Русском слове», но, будучи малоизвестным поэтом, не удостаивался чести подписывать свои материалы. К удивлению Пяста, от Блока требовалось обсуждать социальные вопросы в статьях и заметках, написанных пером «страстного публициста» и «в духе катковского наследия»[421]. В этой роли он должен был заменить «отчасти… одного писателя, которого к тому времени пришлось, по настоянию либералов, из числа сотрудников газеты исключить», – здесь Пяст имеет в виду Розанова[422].
Блок испытывал серьезные сомнения, однако в дневниковой записи от 31 декабря вновь перечислены привлекательные стороны сотрудничества. Во-первых, это огромная читательская аудитория «Русского слова», а, по мнения Блока, каждый из 224 тысяч экземпляров газеты прочитывался по меньше мере десятком человек. Во-вторых, газета щедро финансировалась: «…держится чудом – чутьем Ивана Дмитриевича Сытина… не стесняющегося в средствах». Тем не менее в ней «есть нота мира и кротости, которая способна иногда застывать в благополучной обывательщине», о чем «тревожится сам И.Д. Сытин»[423]. Наконец в июне 1912 года – это как раз совпало с приходом в «Русское слово» Валентинова – Блок дал Руманову свое согласие. Известную роль сыграло тут и обещание среднего сына Сытина Василия, ведавшего тогда в фирме детской литературой, выпустить два сборника блоковских стихов для детей[424].
Едва прослышав о сделанном Блоку предложении, Валентинов воспрепятствовал заключению договора. «Когда я узнал, – пишет он, – что минуя меня, кто-то (я не знал, что это Руманов) проводит в постоянные сотрудники Блока, я встал на дыбы. Попытки включить в постоянные сотрудники других лиц делались уже не раз, и я считал, что, если уступить в случае с Блоком, придется уступать и в других случаях, и от моего оберегания газеты от нежелательных лиц ничего не останется…» Известен случай, отмечает Валентинов, когда Сытин принял на службу любимца министра просвещения или обер-прокурора Святого синода, дабы заслужить для своих книг «одобрение» и доступ в государственные и церковноприходские школы[425], Валентинов узнал также, что Блок должен был давать в газету «не стихи, а какие-то сенсационного характера статьи, а меня буквально тошнило от его писаний и прозе, особенно после такого его «шедевра», как статья «О современном состоянии русского символизма». К этому присоединялось, несомненно, – я этого не скрываю – отталкивание от Блока вообще как от человека». Как рассказывает Валентинов,«упорное давление» на него по поводу контракта с Блоком «шло со всех сторон, и когда Благов вторично обратился к нему с этим предложением, Валентинов ответил, что блоковские писания «несомненно, будут полезны «Русскому слову», когда я газету покину…» Этим «с угрозой намеком» дело между ними было исчерпано, но намек оказался провидческим.
Вот миновал 1912 год, изрядная часть 1913-го, а контракта не было и в помине, и Блок ошибочно винил в этом Руманова, который делал все возможное, чтобы открыть ему двери. «Я их захлопнул, – пишет Валентинов, – и, пока я был в газете, ни одна статья Блока в ней не появилась. Но когда я ушел, в ней появилась (25 декабря 1913 г.) не статья, а стихотворение «Новая Америка». И пусть мне поверят – зачем мне лгать? – если бы это стихотворение попало в мои руки, когда я был фактическим редактором «Русского слова», я… немедленно отдал бы его набирать». Блоковское стихотворение было гимном наступающей индустриализации, которая превратит Россию в «новую Америку», – как раз в духе экономического оптимизма, проповедуемого Валентиновым[426].
Валентинов объясняет также причину своего ухода из «Русского слова». В декабре отмечалось трехсотлетие Дома Романовых, и он отвечал за выпуск специального юбилейного номера. Дорошевич представил в качестве основного материала, как выразился Валентинов, «холопскую статью» о добродетелях и свершениях царствующей династии, и между ним и единственным штатным сотрудником, которого он не мог редактировать, произошла «острая стычка». Дорошевич благодаря привилегированному положению настоял на своем, и Валентинов счел необходимым уйти из газеты. Так завершилась эра единовластия фактического редактора; отныне политику и содержание газеты определял коллективно редакционный «комитет», которым от времени до времени помыкал Дорошевич[427].
Написал ли Дорошевич панегирик Романовым от чистого сердца или хотел сгладить впечатление от резкой критики, которой он подверг правительство в связи с делом Бейлиса, но он наверняка предвидел стычку с Валентиновым. Ведь он понимал, что Валентинов не потерпит никаких реверансов в сторону Петербурга и никакого ущемления собственной власти над политическим содержанием «Русского слова». Не исключено поэтому, что Дорошевич намеренно пошел на обострение, возможно, заранее сговорившись с членами Правления или даже с самим Сытиным.
Со своей стороны, Сытин, может, и рад был бы удержать Валентинова, но ему пришлось уступить Дорошевичу, который по условиям контракта имел право настаивать на публикации своей статьи. Но, скорее всего, Сытин, сам решил шагнуть навстречу самодержавию, чтобы его газета заняла «золотую середину» между оппозиционностью и лояльностью. Такое положение вполне приличествовало либеральной, непартийной газете и не отпугивало читателей и достойных авторов.
Кроме того, сочетание в «Русском слове» критики правительства с прославлением Романовых должно было способствовать и книгоиздательской деятельности Сытина. Ведь он стремился расширить свое влияние на рынке учебной литературы и вполне мог посчитать целесообразным выбить почву из-под порочащих его обвинений в подрыве существующего строя. Пока что, в 1913 году, нападки такого рода предпринимались не только в Государственном совете, Думе и в книжке Пуришкевича, но и в московской Судебной Палате, судьи которой обнаружили в содержании четырех сытинских изданий преступную крамолу.
II
После того как в начале 1911 года оборвалась череда преследований со стороны официальных ведомств, Сытин получил передышку от судебных баталий с государством. Однако, судя по характеру и времени действия четырех следующих процессов (они совпали с правлением Валентинова в «Русском слове» и начались вскоре после того, как власти помешали изданию «Русского слона» в Петербурге), можно предположить, что в 1913 году правительство вновь осуществило ряд согласованных мер в попытке перетянуть Сытина вправо.
Первый судебный процесс, мартовский, касался брошюры, изданной «Товариществом И. Д. Сытина» еще в 1905 году. Даже по прошествии стольких лет ее автора П. Сенаторова приговорили к двум месяцам тюрьмы.
Решая участь этой брошюры под названием «Проснитесь, архипастыри! Письма митрополиту Антонию С. – Петербургскому и другим епископам!», суд усмотрел состав преступления в «дерзостном неуважении верховной власти [царя]» и в «порицании основных законов». Сытин опять отрицал личное участие в издании. Хотя один из судей внес в протокол свои сомнения на этот счет, все же суд не нашел в деле доказательств преступного умысла и признал Сытина невиновным[428].
Затем разбирательству подвергся перевод работы немецкого социал-демократа ревизионистского толка П. Кампфмейера «Современный пролетариат», причем «Товарищество И.Д. Сытина» пустило ее в продажу в 1907 году, лишь получив разрешение Московского комитета по делам печати. А в 1910 году, когда комитет запретил публиковать ту же работу другому издателю, Сытин немедля обратил в пульпу 4 тысячи экземпляров, которые остались от 5-тысячного тиража и хранились у него на складе. Однако в 1913 году это первое издание дало правительству повод возбудить дело против издателя Сытина и редактора А.П. Семенко. В апреле состоялся суд, который оправдал обвиняемых, но признал подрывной характер марксистской аргументации автора и постановил уничтожить весь тираж[429].
Пожалуй, для третьего процесса, состоявшегося в сентябре, у правительства было больше оснований, поскольку речь шла о посмертном осуждении Толстого, чьи произведения как раз выходили в свет каждые две недели в качестве приложений к «Русскому слову» и «Вокруг света». А поводом для возбуждения иска послужила брошюра с «Великим грехом» Толстого, который «Товарищество И.Д. Сытина перепечатало из «Русской мысли» за 1905 год. Высказанная там поддержка идей Генри Джорджа о едином земельном налоге как одном из средств спасения русских крестьян от повсеместной нищеты, говорилось в обвинении, является противозаконным призывом к отмене частной собственности. Адвокат Сытина, правда, заметил суду, что публикация данной статьи в 1905 году была одобрена Главным управлением по делам печати, однако прокурор возразил на это, что суд обязан исправлять допущенные ошибки. 19 сентября суд поддержал его иск, признав брошюру противозаконной, но при этом оправдал обвиняемых как не имевших прямого касательства к содеянному[430].
Последний, декабрьский, процесс над книгой «Круг чтения», которую Сытин издал, наконец, в том же году, примечателен тем, что состоялся почти сразу же по выходе ее из печати. Как и опасался Сытин еще в 1909 году, прокурор потребовал наложить запрет на содержащиеся в книге многочисленные пацифистские рассуждении. Согласившись, что высказывания, направленные против войны и службы в армии, наносят ущерб властям, суд признал указанные прокурором выдержки противозаконными и постановил уничтожить все непроданные экземпляры. Впоследствии при переиздании книги сытинские редакторы полностью переделают запрещенные места[431]. Вынужденный, однако, уничтожить «Круг чтения» и остатки тиражей других книг, запрещенных судебными решениями в 1913 году, Сытин понес ощутимые убытки.
И в 1913-м, и во все остальные годы, одинаково беспокойные, Сытин мало виделся с семьей, ибо слишком часто ему приходилось есть и спать в гостиницах и поездах. Когда же он попадал домой, то удалялся в свой кабинет, вспоминают сыновья Василия Ивановича Михаил и Алексей; а бабушка Евдокия Ивановна, следившая, чтобы жизнь в доме шла по строго заведенному порядку, шикала на всех: «Тише! Сам пришел!» Порядку этому подчинялись и стар, и млад, говорит Алексей и рассказывает далее, что «дед строг, очень занят, неразговорчив, взрослые его побаиваются» и что он частенько «прохаживается по коридору, заложив руки за спину». Алексей с двоюродным братом Дмитрием, сыном Ивана Ивановича, бывало, крались за дедом и передразнивали его. «Дед не замечал, а может быть, и замечал, но не обращал на наши проказы внимания пусть забавляются…» Однажды, правда, он «совершенно неожиданно… изрек, довольно, впрочем, дружелюбно: «Брысь!»
Михаил вспоминает, что встречал деда, как правило, обедом и тот был скуп на разговоры, разве только задавал обычные вопросы про школу. За столом собиралось двенадцать человек, рассказывает Дмитрий, ровно в час пополудни; «обед был самый простой»: щи или другой какой-нибудь суп, на второе – каша с котлетами, на сладкое – компот или кисель. «На столе, помню, выставлялась иногда и водка, – продолжает Алексей, – в небольших графинах, рюмки очень маленькие. Но пользоваться ими без разрешения не полагалось – сам дед не пил и был строг со спиртным при всей этой внешней демократии».
Распределение мест за столом тоже не назовешь демократичным. Сытин восседал во главе, сыновья – по левую руку от него, а женщины и дети – по правую; каждый имел свое место, сервированное столовым прибором и салфеткой в костяном кольце. Никто не смел даже приблизиться к своему стулу, пока не войдет Сытин и не пригласит всех к столу. Алексей признает, что его воспоминания о деде по-детски наивны, однако воссоздает ставший стереотипным образ человека, с головой погруженного в дела. «Мысль занята работой постоянно, времени на отдых нет, а на общение с семьей не остается просто сил». Сытин, вспоминает Михаил, иногда приезжал к семье в подмосковное имение; однажды он видел, как тот купается в пруду: «…вошел в воду, перекрестился, окунулся три раза по шею, а плавать не стал»[432].
Сытин отдавал все силы работе лишь отчасти по необходимости, а главным образом по собственному желанию. Но к середине 1913 года, накануне мировой войны, бесконечные дела и судебные тяжбы на фоне тревожной обстановки в мире так измотали его, что даже этот увлеченный человек ощутил потребность в передышке. Как писал Сытин впоследствии: «Все кругом рушилось, хотелось бежать от всего… Помню, в эти тяжелые годы все ждали катастрофы. Эта тоска мучила и меня. Я искал выхода, куда бы дальше убежать от самого себя». В результате он отправился в Западную Европу, а затем, уже в пути, решил завернуть в Италию: навестить Горького на Капри и погреться на итальянском солнышке. Хотя путешествие и было затеяно для отдыха, Сытин, сидя на террасе у Горького, разумеется, не уклонялся от деловых разговоров.
А тут еще по дороге на Капри Сытин вновь столкнулся с неприглядной стороной западноевропейской жизни, что лишь усилило его привязанность к России, из которой он бежал. На сей раз это случилось в Неаполе: за день до того, как паром переправил Сытина на Капри, он прогуливался в одиночестве по безлюдному морскому берегу. «Вдруг набегает на меня армия маленьких героев, обтрепанных, в лохмотьях человек десять мальчуганов, и все обступили – давай нам на «макароны». Жутко. Я один, даю им что у меня было мелочи. – Нет, это мелочь, ты давай нам все, что с тобой есть – бумажник и деньги. Я быстро отдал им портмоне и стараюсь убежать. Один забегает, падает и хватает меня за ноги. Я падаю, пока вскочил на ноги, тот, кто у меня ближе, схватил мой бумажник и убежал. Остальные все за ним». Вот ведь какой пышной красотой одарила Италию природа, заметит Сытин, «а темная лихая сила господствует, далеко не все в порядке». Когда Сытин поведал о происшествии служителям гостиницы, те удивились, что воришки оставили ему сюртук[433].
По возвращении в Россию в середине 1913 года неугомонный издатель тотчас принялся наживать себе новые неприятности, задумав и дав ход предприятию, которое очень скоро обернулось против него самого.
III
За 1913 год под бременем судебных преследований, говорит Сытин, прибыль «Товарищества» от издания учебной литературы сократилась на 15 тысяч рублей. Тогда в качестве контрмеры, утверждает Сытин, он прибег сначала к снижению цен, за что был обвинен другими издателями в нечестной игре. Затем со свойственной ему находчивостью начал расширять торговлю книгами с помощью возрожденного им общества «Школа и знание», которое, по его словам, существовало «независимо от «Товарищества И.Д. Сытина» и на котором он еще в 1907 году «поставил крест». Теперь Сытин заявит об организации общества, призванного копить не рубли, а таланты;» начале 1914 года он вынужден был написать в свою защиту, что члены общества – это педагоги и литераторы, работающие сообща над созданием хороших, дешевых учебников для русских школ[434]. Но Сытин не упомянул двух важных обстоятельств. Министерство образования и его издательская фирма были тесно связаны с обществом. Двое из экспертов общества по педагогике являлись служащими министерства образования. А «Товарищество И.Д. Сытина» выступало в роли единственного издателя общества. Понятное дело, конкуренты, обнаружившие столь удачное стечение обстоятельств, не замедлили разжечь шумный скандал.
И опять-таки неизвестно, что именно руководило тут Сытиным. Он, естественно, приписывал себе роль поборника просвещения, на которую может претендовать всякий серьезный издатель, и действительно пускался в бескорыстные предприятия, неся при этом ощутимые убытки. Однако, если судить по возвращенному к жизни обществу «Школа и знание», есть все основания утверждать, что за благотворительностью Сытин не забывал о расширении своего дела с помощью связей в министерских кругах. Впоследствии это признает и сам Сытин, рассказывая о визите к министру народного просвещения Л. Кассо в конце 1912 или в начале 1913 года. По его словам, он прямо заявил тогда министру: «Я хотел бы при вашем содействии победить хаос в моей издательской работе». То есть, не окажет ли Кассо любезность поспособствовать тому, чтобы сытинские учебники шли во «все наши школы – и начальную, и среднюю, и высшую… разумеется, с предварительного одобрения Министерства». Для этого Сытин предложил Кассо реформировать процедуру отбора, которая в то время позволяла рецензенту даже из-за одной сомнительной страницы отвергнуть всю книгу. Кассо, по мнению Сытина, должен был дать автору возможность исправлять мелкие погрешности, пока работа еще в рукописи.
В конце концов, пишет Сытин, Кассо принял это предложение, хотя подчеркнул, что последнее слово в отборе учебной литературы остается за его министерством. Сытин утверждает далее, будто «я хлопотал не для себя, а для всех, и ни о какой монополии не могло быть и речи», однако единственным издателем, который выгадал от этой «реформы» в 1913 году, был Сытин[435]. Если же говорить о выгоде Кассо, то один заслуживающий доверия современник заметил, что готовность, с какой министр пошел навстречу Сытину, объяснялась стремлением «из сферы» сбить критический, либеральный дух, царивший в «Русском слове» при Валентинове[436]. Комитет «Школа и знание» начал действовать с конца 1913 года, а в декабре Валентинов ушел из газеты.
Примечательно, что как только до Валентинова, находившегося в Германии, дошли газеты с обвинениями в адрес Сытина и Кассо в тайном сговоре, он написал Сытину письмо, в котором с горечью отзывался и о российском увлечении «политиканством (у нас не политика, а сплошное политиканство)», и «о нашей… душевной пустоте, отсутствии энергии», – это, скорее всего, упреки Сытину за расшаркивания перед правительством и беззубость его газеты. В конце письма он решительно заявляет, «что вряд ли я буду и смогу работать в «Русском слове»; вероятно, скандал вокруг «Школы и знания» натолкнул и Валентинова на мысль о связи неожиданно умеренного тона «Русского слова» с корыстным стремлением Сытина расширить торговлю учебниками[437].
Механику действия «Школы и знания» разоблачил другой своекорыстный, «политиканствующий», по представлениям Валентинова, издатель, петербургский конкурент Сытина – А.С. Суворин. Именно его «Новое время» 21 января 1914 года первым осудило предоставление министром Кассо «одному юркому московскому издательству» привилегированного положения в распространении учебной литературы. Далее следовал многословный вопрос: «Известно ли министерству, что за спиной комитета «Школа и знание»… стоит известная московская книжная фирма «Сытин и К°», искусно наводняющая школы и народные читальни книгами, 75 процентов коих забракованы тем же министром за пропаганду безверия, антипатриотизма, антимилитаризма?..» (В действительности, согласно приведенным выше документальным данным, браковалось около 40 процентов.)
Кассо, утверждало «Новое время», приказал Е.Л. Радлову и В.А. Ссмеке из Учебного комитета министерства стать членами «Школы и знания». Со стороны министерства было бы наивно рассчитывать, продолжала газета, что «силами двух престарелых чинов», получающих деньги из сытинского кармана, ему удастся влиять на издательскую политику «книжной фабрикации» Сытина. Вместо этого министерство исподволь помогает Сытину монополизировать издание учебников. Своей очевидной готовностью одобрять книги, представленные через «Школу и знание», министерства понуждает авторов вступать в сытинское общество. Затем те же авторы оказываются перед необходимостью печатать свои книги у Сытина, ибо он является единственным издателем общества[438]. Три дня спустя московская ежедневная газета «Утро России» опубликовала в двух номерах статью под заглавием «Казенная монополия». Ставшие известными обстоятельства деятельности Радлова и Семеки, говорилось в ней, послужили причиной резких писем от московских и петербургских издателей, возмущенных «небывалым преимуществом», которое получил Сытин от министра народного образования. Далее сообщалосъ, что другие члены Учебного комитета рассматривают двойные функции Радлова и Семеки как «неожиданное совместительство»[439].
Когда к протестующим издателям присоединили свой голос авторы, сказав Сытину, что и близко не подойдут к его фирме, пока он сотрудничает с правительством и Львом Кассо, Сытин понял, что ему грозит как деловой, так и общественный крах. Он тотчас обратился к Руманову с просьбой дать совет, как ответить на обвинения в печати таким образом, чтобы «затушевать самое существование нашего комитета». По его мнению, требовалось «резкое опровержение», дабы предотвратить бойкот «Товарищества И.Д. Сытина» со стороны и авторов, и учителей, выбирающих учебники для своих школ[440]. В результате последовал ряд открытых писем.
25 января в газете «Утро России» выступил в «защиту своего имени» Радлов. Он писал, что ни от кого не получал денег и никому не предоставлял никаких привилегий. В министерстве его просили войти в «Школу и знание» единственно для того, чтобы открывать дорогу хорошим учебникам. Учебный комитет, настаивал он, никогда не пропускал и не будет пропускать впредь слабых работ, и всякие измышления о сговоре с целью передачи Сытину монопольных прав не имеют под собой почвы. В доказательство Радлов привел все то же неверное утверждение «Нового времени», будто за истекшие годы Учебный комитет отверг три четверти предложенных Сытиным книг[441].
В тот же день Сытин предпринял оборонительный маневр на страницах «Русского слова». «Эту борьбу за книгу я вел до конца, – клялся он. – Мечта моя – чтобы народ имел доступную по цене, понятную, здоровую, полезную книгу». Годами, продолжал Сытин, другие издатели и их авторы удерживали монополию на учебники с помощью тех или иных правительственных комитетов. Из-за них учебники стоили позорно дорого, поэтому в 1907 году он основал некоммерческое общество «Школа и знание», чтобы составить им конкуренцию. Однако после нападок Нуришкевича обществу, каким оно было задумано, «не дали, конечно, сделать ни одного шага», а его, Сытина, учебники натолкнулись на бесчисленные министерские преграды.
Тогда, продолжал Сытин, он решился на новый шаг, «независимо» от своей фирмы. Затем шел нижеследующий отрывок, который впоследствии был включен без изменений в «Полвека для книги» и его воспоминания:
«Не думая о каком-либо покровительстве, о каких-нибудь гарантиях и, тем паче, о какой бы то ни было монополии, я решил сделать попытку хоть несколько застраховать учебник от той полной неопределенности и беззащитности, в какой он находился в руках «монополистов».
Дорожа нашим союзом со школой, я полагал возможным призвать всех педагогов, обладающих опытом и знанием, к сотрудничеству с нами на пользу школы, надеясь, что ознакомление с требованиями, предъявляемыми для «одобрения», только поможет им в их работе, особенно тем, кто жил в провинции и не имел «связей» в Петербурге».
Его главной целью, настаивал Сытин, было «облегчить бремя налога на малоимущего учащегося». Здесь нет ни слова о связях с министерством, если не считать обтекаемого упоминания «союза со школой». А затем он употребляет столь широкое понятие, как «педагоги», которое свободно вмещало в себя род занятий Радлова и Семеки[442].
На следующий день, 26 января, в газете московской либеральной интеллигенции «Русский вестник» появилось письмо членов Правления сытинской фирмы. Его авторы вслед за Сытиным утверждали, что общество «Школа и знание» явилось всего лишь реакцией на упрямые пристрастия Учебного комитета. Защищая Сытина, пни говорили, что он действовал как частное лицо, и выражали сожаление в связи с тем, что его общественно полезные усилия по борьбе с монополией были восприняты как попытка установить собственную монополию[443].
Правда, в том же номере газеты С.П. Мельгунов – пайщик «Товарищества», либерал, редактор и издатель «Голоса минувшего» критиковал Сытина[444]. При всех клятвах Сытина в благих намерениях, сетовал Мельгунов, издатель так и не объяснился по поводу своих связей с министерством. Ему следует сделать это незамедлительно. Но кто же сознается в каких бы то ни было связях с Петербургом, если «Товарищество» гордо заявляло о своей полной независимости от правительства. Например, ни в одной из своих публикаций, посвященных истории своей фирмы, либо эпизодам из жизни, Сытин никогда не упоминал о еще более тесном сотрудничестве с властями в 1912 году: тогда он заключил контракт с официальной газетой министерства внутренних дел на издание 3 миллионов скроенных по правительственной мерке книг и брошюр для крестьян[445]. Поэтому и теперь Сытин не стал ничего объяснять, а предпочел ограничиться заявлением о том, что он всего-навсего боролся против монополистов ради помощи авторам учебников и школам.
Даже министру Кассо не раскрыл Сытин до конца своей истинной цели – добиться одобрения работ в рукописи и тем самым сократить свои материальные убытки. Ведь министерство рецензировало только изданные работы, и отвергнутые книги превращались в бесполезный хлам, а издатель мог возместить понесенные затраты лишь за счет повышения цен на другие издания. Благодаря «Школе и знанию» автор получал возможность, пользуясь советами сотрудников министерства, переделать рукопись в соответствии с официальными требованиями до того, как Сытин издаст ее, а рецензия министерства превращалась почти в пустую формальность.
«Новому времени» каким-то образом удалось разузнать подробности этой механики, и недоброжелатели Сытина принялись смаковать разоблачение. Пуришкевич, в частности, расценил разыгравшийся скандал как наглядное подтверждение своей правоты, причем эхо скандала докатилось до 1914 года, когда вышло в свет второе его пышущее злобой сочинение «Перед бурей: Правительство и русские школы». В нем мишенью Пуришкевича снова стали сытинские авторы и редакторы – Вахтеров, Тулупов и другие, – но еще и педагогический журнал Сытина «Для народного учителя»[446]. Из «класса своеобразной полуеврейской и сплошь беспочвенной «интеллигенции», разглагольствовал Пуришкевич, вышли самозваные «просветители России» со своим планом воцарения анархии. План состоял из трех пунктов: во-первых, через школьные учебники подрывать основы церкви и государства, разжигать классовую ненависть и уводить молодежь в пессимизм и пацифизм; во-вторых, «путем повседневной печати левого толка, невероятно расплодившейся, компрометировать своих противников и распространять ложь и мерзость; и в-третьих, насаждать на учительских съездах свой презренный «дух протеста»[447].
В своих воспоминаниях Сытин пишет, что не знал наверняка истинных побуждений Пуришкевича, не подозревал, что «эта личная ненависть к издательству Сытина имела кроме политического недоверия и коммерческий характер. Известно, что Пуришкевич проектировал создать «Филаретовское общество» для издания учебников и книг для классного чтения». Это было то самое Всероссийское филаретовское общество народного образования, которое стояло насмерть против «прогрессивного направления» Сытина и его соратников[448]. Сытин ведет полемику о предмете, близком нам и сегодня, – о разногласиях между реформаторами и приверженцами традиций по поводу того, какие книги нужны нашей впечатлительной молодежи. Но это была к тому же борьба за влияние и прибыли.
Выступая в свою защиту на страницах «Русского слова», Сытин утверждал, что его фирма несет от издания учебников огромные неоправданные убытки, однако данные о прибылях «Товарищества» в значительной мере опровергают эти жалобы. В 1911 и 1912 годах произошло внушительное увеличение и без того неуклонно растущих годовых доходов фирмы[449]. По сравнению с 1910 годом прирост прибыли составил в 1911 году добрых 25 процентов, а в 1912-м достиг небывалой цифры – 35 процентов. Как уже отмечалось, тираж «Русского слова» при этом увеличился в 1911 году на И процентов, а в 1912 году, когда состоялись выборы в Думу, шла война на Балканах и кресло редактора занимал Валентинов, – на 31 процент. В 1913 году доходы от издания учебной литературы уменьшились на 15 тысяч рублей, дивиденды снизились до 8 процентов, а прибыли фирмы в целом сократились на 21 процент[450]; и, однако, в том же году «Товарищество И.Д. Сытина» сделало два приобретения: перекупило «Московский торговый дом Е.И. Коноваловой», который тогда занимал четвертое место по изданию народных книг и календарей, а также детский журнал «Тропинка»[451].
Эти экономические тенденции явно не внушали пайщикам никаких опасений, ибо на своем собрании 23 мая следующего, 1914 года они проголосовали за выпуск 1600 новых акций и тем самым почти удвоили капитал фирмы с 1,8 миллиона до 3,4 миллиона рублей. Раскупили их, как обычно, свои же акционеры. Чуть больше половины, то есть 850 акций, было сразу передано Сытину в обмен на его 15-процентную долю в «Русском слове». Прикупив затем часть оставшихся 750 паев, Сытин довел свою долю в капитале фирмы до 61,3 процента и стал наконец-то единственными безраздельным владельцем контрольного пакета акций[452]. И надо же, чтобы всего через полтора месяца неотвратимый ход войны и революции напрочь перечеркнул его честолюбивые планы по созданию треста – комбината и широкой сети газет.
Продажа Сытиным «Товариществу» своей доли в «Русском слове» за акции фирмы явилась очередным ловким, но вполне законным перемещением капитала, и была поэтому одобрена министерством торговли и промышленности. Когда же Сытин заявил, что свыше 170 тысяч рублей, полученных им в результате сделки, не должны облагаться налогами, так как речь идет всего-навсего о перераспределении его средств, налоговое ведомство возразило, что все поступления Сытина от перемещения в 1914 году его 15-процентной доли следует рассматривать как прибыль, поскольку он непрерывно руководил изданием газеты даже после того, как почти полностью «продал» ее в 1905 году. Это дело в ноябре 1916 года решится в пользу Сытина[453].
Не случилось бы, конечно, ничего страшного, заплати Сытин налоги сполна. Просто ему хотелось израсходовать свои деньги более толково, к примеру, на создание фирмы по производству бумаги.
IV
Еще в 1910 году, желая избавиться от необходимости покупать бумагу за границей, Сытин начал изучать возможности открыть бумажное дело в Карелии. Он нанял специалиста, и тот в течение двух лет, получая по тысяче рублей в месяц, составлял подробный отчет о природных ресурсах на реке Кеми, близ городка с таким же названием, неподалеку от Белого моря. Там был водопад, как выяснилось, мощностью 20 тысяч лошадиных сил, а вокруг стояли нетронутые казенные леса – необходимое сырье для пульпы.
Прикинув, что для начального капитала потребуется 9 миллионов рублей, Сытин отправился за поддержкой в Германию, к промышленнику Гуго Стиннесу, которого пресса окрестила «самым богатым человеком в Германии». Стиннес, хоть и одобрил проект, но участвовать в нем не стал; наверняка здесь сыграли свою роль антигерманские настроения «Русского слова» и ухудшение отношений между Германией и Россией. Дома Сытин столкнулся с таким же равнодушием, и это дало ему повод уже в который раз пенять на нежелание русских развивать столь важное для страны издательское дело.
К 1913 году Сытин поумерил свой аппетит. Так, намереваясь приобрести и расширить небольшую бумажную фабрику Н.В. Печаткина в Петербурге, он объединился с одним из директоров Оренбургского Общества лесной продукции и торговли Е.Ф. Давыдовым и затем организовал акционерное общество с капиталом в 4,5 миллиона рублей. Основными пайщиками новой Российской писчебумажной фабрики стали Сытин, Руманов и Соловьев, а «Товарищество И.Д. Сытина» тотчас подписало с ней десятилетний контракт на поставку бумаги со скидкой. Тем не менее Сытин по-прежнему вынужден был пользоваться услугами заграничных поставщиков, и с началом войны в 1914 году ему пришлось столкнуться с нехваткой бумаги и резким повышением цен. К 1916 году на сытинские издания требовалось 7 тысяч пудов в сутки, из них 30 процентов – на «Русское слово», а между тем все русские фабрики вместе взятые не могли произвести такого количества бумаги[454].
После того как Сытин приобрел на паях с Давыдовым бумажную фабрику, произошел случай, лишний раз подтверждающий, что у деловых людей нечистоплотные приемы были, вероятно, в большом ходу. В данном случае Сытин стал жертвой сговора между Печаткиным, Давыдовым и банкиром Г.Д. Лесиным. Давыдов будто бы передал часть своих лесных угодий Лесину, а затем с помощью Печаткина устроил так, что их бумажная фабрика купила эти угодья по непомерно высоким ценам. Троица положила в карман 643 894 рубля. Когда Сытин обнаружил подвох, он почувствовал себя обманутым и униженным. У него помутилось в глазах, жаловался он в письме к Руманову, точно «я падаю в пропасть», оттого что «дельцы строили дело… у меня за спиной. Они плюнули мне в душу неприлично и скверно», словно считали «ничтожеством». Сытин просил Руманова, свое доверенное лицо, потребовать от каждого из мошенников по 200 тысяч рублей, якобы на благотворительность, однако у нас нет документов, свидетельствующих о развязке этого дела[455].
Тем временем Сытин без тени уныния терпел убытки на издании, которое он организовал вместе с военными. То была знаменитая многотомная «Военная энциклопедия», которую его фирма выпускала с 1911 по 1915 год и которая осталась в истории как самый значительный труд по дореволюционной русской армии. Началось с того, что в 1910 году группа офицеров, так называемые «младотурки», обратилась к Сытину с предложением издать энциклопедию, ибо они считали неизбежной войну между Россией и австро-германскими силами и хотели показать более высокую боеготовность противника, чтобы привлечь внимание к нуждам отечественной армии[456]. Военный министр В.А. Сухомлинов не одобрял намерения молодых «либералов», но, кажется, не мешал им. Зато министр по военно-морским делам адмирал И.К. Григорович, с которым Сытин был в хороших отношениях, оказал поддержку. Еще во время кампании на Балканах Григорович разрешил корреспондентам «Русского слова» без цензуры отправлять в Москву радиограммы с борта русского крейсера в Черном море, а в 1914 году немало способствовал возведению Сытина в ранг почетного гражданина[457].
В.А. Апушкин, один из офицеров, принимавших деятельное участие в этом начинании, снял в Петербурге, неподалеку от Генерального штаба и Адмиралтейства, помещение для редакции. Судя по всему, военные, взявшие отпуск для работы там, получали от Сытина содержание и жалованье. Для ускорения работы Сытин устроил для них рисовальную, наборную и клишеделательную мастерскую. Готовый набор отправлялся для печати в Москву, в книжную типографию Сытина[458]. Редакция успела составить, как и намечалось, 21 том энциклопедии, однако трудности военного времени вынудили «Товарищество И.Д. Сытина» приостановить издание в 1915 году на 18 томе. По иронии судьбы том заканчивался статьей «Порт-Артур» – о первом крупном поражении России в русско-японской войне.
С самого начала энциклопедия требовала больших затрат, плохо распродавалась и приносила убытки, и в конце 1912 года Горький, ревностно следивший за Сытиным, на капиталы которого он рассчитывал, с сожалением отметил, что «Сытин весьма разбрасывается» на «громоздкие» издания»[459]. Всего убытки составят 3 миллиона рублей. Для сравнения скажем, что совокупная прибыль «Товарищества» за 1911, 1912 и 1913 годы – это последние годы, по которым есть данные, – составила немногим более миллиона.
«Военная энциклопедия» привлекла Сытина своей монументальностью, новизной дела и значительностью. Кроме того, она дала ему повод открыть в Петербурге наборный цех как раз в то время, когда он направил усилия своей фирмы на попытку начать печатание столичной газеты. Человек с размахом, Сытин еще в 1910 году предпринял издание энциклопедии, изучал возможность производства бумаги в Кеми и искал покровителей для петербургского варианта «Русского слова». За минувшие с тех пор три года на него обрушилось множество трудностей.
V
Каковы бы ни были результаты сытинских начинаний, его напористое желание совершенствовать свое дело было очевидно для всех окружающих, даже для мальчиков на посылках; один из таких мальчиков, по фамилии Мотыльков, служивший в книжном магазине Сытина в Петербурге, вспоминает, с каким увлечением Сытин отдавался «организующей роли хозяина» и непосредственному, «личному наблюдению за огромным своим делом». Вот почему он, «человек очень подвижный… чаще ночевал в вагоне, чем дома»[460]. Прибывая ранним утром на петербургский вокзал, Сытин обычно сразу шел в свой магазин на углу Невского, занимал кабинет управляющего и посылал Мотылькова за чаем и слоеным тортом. Он вспоминается Мотыльков у сидящим в одиночестве, серьезным, погруженным в дела. «Я ни разу не видел его улыбающимся, не слышал от него ни одной шутки».
По словам Мотылькова, его строгий хозяин «был человек… с выразительным, умным лицом, быстрым проницательным взглядом» и крутым нравом. В его скромном, но безупречном костюме не было «ни малейшего беспорядка». Зная о своей грубоватости, Сытин порой извинялся за резкий тон либо заглаживал неловкость щедростью. Мало того что жалованье Сытин платил побольше, чем другие, продолжает Мотыльков, за ним еще водилось такое: выдаст работникам деньги наличными, но с условием вернуть в течение нескольких месяцев, а пройдет неделя-другая, и он прощает долг. Зато в отношениях с управляющими преобладала как раз не щедрость, а грубоватость. И.Н. Павлов, один из основных сытинских граверов, вспоминает, как тот на Пасху устраивал у себя дома обед для мастеров человек на сто пятьдесят. Каждого гостя хозяин встречал у дверей троекратным, по обычаю, целованием, а потом почти всегда тут же давал нагоняй за промахи в работе. Павлов, к примеру, сам слышал, как Сытин отругал мастера переплетной за то, что у него слишком много отходов. «Куда это годится, туда-сюда?» – возмущался Сытин. Вспоминает Павлов и другой случай, когда Сытин устроил выволочку заведующему рисовальной школой и посоветовал ему забыть о «фраке» члена Правления, потому что он «копеечник» и у него нет «того размаха, который мне требуется». Но при всей крутости сытинского характера, говорит Павлов, его пылкое воображение и стремление вести дело «на уровне передовых европейских предприятий» отодвигали обиды на второй план[461].
Люди более высокого социального положения, знавшие Сытина, отмечали в нем купеческое радушие, особенно при встречах в одном из роскошных ресторанов, где он бывал; а Чехов в 1902 году сказал своему брату, что знает по опыту: к этому издателю обращаться с деловым предложением лучше всего за завтраком в «Славянском базаре»[462]. Другой мемуарист – М. Ямщикова вспоминает «заветный столик» Сытина в углу у входа в изящный ресторанный зал московской гостиницы «Метрополь», где «он любил посидеть часок ежедневно» за оживленным деловым разговором[463]. У Сытина было мало близких друзей вне издательского круга, даже в 1914 году; но поскольку работа стояла у него на первом месте, то он и не желал для себя лучшего развлечения, чем поговорить о деле за вкусной едой. А чтобы поднять настроение своим сотрапезникам, он, бывало, с легкостью раздавал обещания, которые зачастую и не думал выполнять.
В числе знаменитостей того времени, которые охотно проводили досуг в обществе Сытина в надежде завязать с ним деловые отношения, хотя и знали, как он увертлив, был Горький. Так, в мае 1913 года Сытин побывал в гостях у Горького, и тот потом сообщил своему коллеге по издательству, что «ничего неизвестно и нельзя пои ять. Хотя предложения сделаны – блестящие и весьма либеральные: «Делайте, что хотите, с кем хотите, средсва – какие угодно дам». Но повторяю, сие, пока, слона»[464]. В сентябре Горький повторил Ладыжникову, что не оставляет надежды получить от Сытина финансовую поддержку, столь необходимую «Знанию»[465].
Когда в декабре того же года по случаю трехсотлетия династии Романовых Николай II помиловал многих из гех, кого обвиняли в политических преступлениях, Горький, как и задумал, вернулся в Россию и, воспользовавшись давним приглашением, с 19 января 1914 года поселился в подмосковной усадьбе Сытина. Охранка зорко следила за его трехмесячным пребыванием в Берсеневке, да и газеты докладывали о каждом шаге Горького, гак что читатели тоже знали обо всем, включая посещение Горьким 8 февраля сытинской типографии на Пятницкой.
Один современный историк так описал взаимоотношения Горького и Сытина в 1914 году: «По возвращении на родину Горький сошелся с новым, сильным человеком, достойным восхищения и полезным в работе… такой же самородок, как сам Горький, с той же верой в человека, с той же глубокой безотчетной любовью к России, с тем же самовзращенным преклонением перед культурой во всех ее формах и проявлениях. Издатель-великан И.Д. Сытин распоряжался огромной империей, которую создал своими руками… он мог предоставить в распоряжение Горького неограниченные средства и безграничную преданность своему делу, требуя взамен не больше и не меньше как просвещения всего человечества»[466].
В этом восторженном отрывке, однако, преувеличена сытинская щедрость и опущены соображения коммерческого и политического характера. Сытин помогал, но отнюдь не предоставлял всех своих капиталов в распоряжение Горького. Напротив, Сытин не замедлил поставить Горького в известность, что не даст денег на историю России, издание которой они обсуждали, и вместо этого предложил 200 тысяч рублей за право издать собрание горьковских произведений тиражом 40 тысяч экземпляров. И то с оговорками, предусматривающими выплату гонорара частями до 1918 года и удержание из гонорара 50 тысяч рублей в случае, если к 1 января 1917 года издание принесет менее 200 тысяч рублей[467], Сытин хотел также, чтобы Горький предоставил «Русскому слову» право первой публикации всех своих будущих произведений. Судя по этим жестким условиям, Сытин давал понять, что у него не так уж много свободных денег. К тому же он всячески избегал участия в таких совместных начинаниях, где успех зависел от капризов политики, вроде предложенной Горьким газеты «Луч». Сытин предпочитал, чтобы его деловые отношения с Горьким не выходили за рамки литературы, и вот насчет печатания в «Русском слове» второй автобиографической повести Горького «Мои университеты», которую он написал в первый год своего возвращения, контракт был заключен[468].
Они уважали друг друга за цепкую деловую хватку, в середине мая Горький писал Ладыжникову: «Хорошая башка у Сытина, очень быстро и верно понимает он то, над чем другой подумал бы с год времени»[469]. И через три недели в очередном письме: «Сытин затягивает переговоры [о «Луче»]… мешая мне начать дело с другими людьми; намерен решительно объясниться с ним»[470].
Каков бы ни был ответ Сытина, дело с «Лучом» не пошло дальше прожектов. А вот литературно-критический журнал под редакцией Горького Сытин счел целесообразным не только поддержать, но и включить в число приложений к «Русскому слову». Когда же Дорошевич и Благов решительно воспротивились этому из политических соображений, Сытин ограничился финансовым участием, которое позволило Горькому начать издание «Летописи». Этот журнал будет выходить с 1915 до 1917 года, но поскольку он соберет всего 8 тысяч подписчиков, то кончится тем, что Сытин потеряет 50 тысяч рублей[471]. В своих воспоминаниях он скупо говорит по этому поводу: «Мы издавали с ним [Горьким] журнал «Летопись», но издание это скоро пришлось остановить»[472]. Кроме того, Сытин несколько раз заключал с Горьким договоры на редакторскую работу и давал деньги для его нового издательства «Парус»[473].
Возвращение Горького в Россию изрядно подогрело заинтересованность Сытина в сотрудничестве с ним, однако Горький приехал на родину незадолго перед тем, как разразилась война и издательское дело стало гораздо более рискованным для всех его участников. В финансовом отношении знакомство с Сытиным оказалось для Горького весьма выгодным, хотя получал он куда меньше того, что просил. Тем выше он ставил Сытина как человека, пекущегося о народном благе и являющего собой достойный подражания пример. Подобно Чехову, Горький считал, что отсталой, охваченной спячкой России как воздух нужны неутомимые труженики и просветители, к которым он относил и себя с Сытиным.
Шел 1914 год, Горький и Сытин вели переговоры об издании полного собрания сочинений писателя и новой ежедневной газеты, как вдруг 15 июня произошло убийство австрийского эрцгерцога Фердинанда и в дверь постучалась война. Еще раньше несколько детей Сытина, несмотря на ухудшение отношений между двумя державами, уехали в Германию, и когда открылись военные действия, он лишь с большим трудом вернул всех, кроме одного, домой. После этого Сытину пришлось призадуматься над тем, что сулят превратности войны его издательскому делу и как вести его дальше.
Глава девятая ИЗДАТЕЛЬ В ГОДЫ ВОЙНЫ
Под влиянием поражений русских в первые два года войны у Сытина отчетливо проявились ура-патриотические настроения. Не так было в 1904 году, теперь же Сытин поможет самодержавию: он станет проповедовать ненависть к врагу и замалчивать совсем уж худые вести с фронта. Кроме того, будучи свидетелем политического смятения в столице (переименованной на русский манер в Петроград), а также нарастающих повсеместно перебоев в снабжении, отчаяния и недовольства, вызванных тяжелыми потерями в сражениях с немцами и австрийцами, Сытин позаботился о том, чтобы «Русское слово» смягчило критику загнанного в угол правительства. На передний план выступили интересы российского государства, для которого началась пора испытаний. Хотя военная цензура и нехватка бумаги и без того сдерживали издательскую деятельность, Сытин сам счел необходимым отступить от чеховского принципа говорить людям всю правду без утайки.
I
Объявление Германией войны 19 июля 1914 года явилось для русских, в том числе и для Сытина, полной неожиданностью, несмотря на то, что немцы обвинили Николая II и его правительство в проведении мобилизации с целью поддержать сербов в их борьбе с австрийцами. Тем не менее Сытин надеялся на скорое окончание конфликта, и его редакторы в «Русском слове» энергично взялись за освещение сражений и всего хода кампании с той же объективностью, какая отличала газету во время русско-японской войны. Правительство, в свою очередь, крайне опасаясь вражеской пропаганды и критики внутри страны, ввело строгую военную цензуру и предписало цензорам обращать особое внимание на «Русское слово». Мало того, что сытинская газета была самой читаемой в России, но она к тому же пользовалась необыкновенно широкой популярностью в деревне, а именно оттуда приходила в царскую армию основная масса солдат.
В сентябре 1914 года начальник Главного управления по делам печати вызвал к себе Руманова, показал ему приказы Верховного командования, касающиеся прессы, и велел довести их смысл до Сытина и редакторов «Русского слова»[474]. Всего за два месяца, отчитал он Руманова, «Русское слово» умудрилось помочь врагу. Он – «друг газеты», однако, если она не переменится, он употребит власть. Преждевременному разглашению сведений о военных операциях нет оправдания, а посему – никаких репортажей до появления официальных сводок.
К октябрю военная цензура еще более ужесточилась, и вновь «Русскому слову» досталось за критику больше других. Отныне два цензора прочитывали военные комментарии, а также все иные материалы газеты, имеющие отношение к войне. Кроме того, они обязаны были определять, какое впечатление могут произвести публикации на гражданское население, и запрещать все, что казалось «упадническим». Касательно военно-морских вопросов «Русскому слову» впредь надлежало ограничиваться только официальными сообщениями[475].
А редакторы «Русского слова» жаловались на цензуру. Утверждение материалов московской военной цензурой, говорили они, занимает порой несколько часов, и к»частую их не успевают опубликовать в тот же день. Теперь, когда тираж газеты превысил 500 тысяч экземпляров, сотрудникам редакции приходилось выпускать номер в сжатые сроки. Почему, спрашивали они, корреспонденции должны проходить двойную цензуру: ка месте событий и в Москве?[476] (Местные цензоры, приданные Московскому телеграфному агентству [МТА], просматривали каждое сообщение, поступавшее по телеграфу.) Поскольку отчасти вина за опоздания и недоброкачественность телеграфных лент с новостями лежала непосредственно на МТА, Сытин велел своим редакторам жаловаться и телеграфному начальству[477]. Они также возобновили ходатайство, впервые поданное в 1913 году, о том, чтобы провести в редакцию прямую телеграфную связь, но правительство не разрешило изменять порядок цензурных ограничений. Прямую линию «Русское слово» получит только в 1917 году, когда к власти придет Временное правительство[478], а пока Сытин нанял для связи с МТА курьера: тот галопом носился по улицам на белой лошади, напоминая москвичам, что сытинская газета не останавливается перед затратами, лишь бы вовремя сообщить им последние известия.
По мере того как на фронте Россия терпела от 70 германских дивизий поражение за поражением, правительство все назойливее вмешивалось в распространение информации, и вот 15 июля 1915 года редакторы Сытина получили копию телеграммы, посланной из Генерального штаба Верховного командования министру внутренних дел (в компетенцию которого входила печать): «Необходимо путем неофициальных статей и широко поставленных разъяснений печати подготовить общественное мнение к вопросу о возможности (германского] наступления… в пределах Варшавского военного округа»[479]. А что именно требуется от «Русского слова», выяснилось в августе, когда Генеральный штаб предложил всем газетам опубликовать историю героической гибели на поле брани крестьянина Степана Веремчука[480].
Но дело в том, что еще в июне 1915 года сытинские редакторы начали допускать в освещении войны оптимистические, даже лживые нотки[481]. Для людей посторонних это легкое изменение тона прошло незаметно, и в августе цензор по-прежнему жаловался своему начальству на «Русское слово» по поводу «статей, игравших в руку германской пропаганды, стремящейся всеми силами к понижению общественного настроения в России»[482], Однако едва ли «общественное настроение» могло быть приподнятым, если в результате ожидавшегося германского наступления русская армия оставила Галицию и западную Польшу. Только за 1915 год русские потеряли 2 миллиона человек. В конце того же года до Сытина дошло горькое известие о том, что в числе погибших оказался и его сын Владимир[483]. Двое старших сыновей, Николай и Василий, уже не подлежали мобилизации по возрасту, а тезка отца Иван, двадцати девяти лет отроду, должно быть, так или иначе участвовал в войне. Противоречивые чувства испытывал Сытин к двадцатидвухлетнему Петру, оставшемуся во вражеской стране (куда он уехал в 1913 году), зато он вправе был ожидать поступления на службу в царскую армию от своего последнего сына, двадцатилетнего Дмитрия (который оправдал его надежды в 1916 году). В качестве личного вклада в общие усилия Сытин передал Красному Кресту под госпиталь свою подмосковную усадьбу[484].
Сытин, стало быть, имел веские причины личного свойства встать под знамена самодержавия. Уж по его ли собственному распоряжению или нет, но в сентябре 1915 года два репортера и художник-иллюсгратор из «Русского слова» отправились на фронт с заданием рассказывать исключительно о доблести русских солдат. Вся редакция, писал Благов военному министру, видит свою задачу в том, чтобы поддерживать в народе «бодрость духа и высокопатриотическое настроение», привлекая внимание читателей к «героическим подвигам» русских воинов[485]. Обращаясь в Московский комитет по делам печати, тот же Благов подчеркивал, что из московских газет «Русское слово» строже всех соблюдает требования военной цензуры[486].
Спустя лишь месяц, однако, Дорошевич написал для «Русского слова» серию очерков, в которых недвусмысленно возложил вину за страдания и тяготы мирного населения западных территорий и на врагов России, и на ее правителей. За материалом для самого захватывающего из своих произведений Дорошевич отправился из Москвы на собственном автомобиле навстречу потоку беженцев, гонимых на восток вражеской канонадой и бессмысленной тактикой выжженной земли, применявшейся царскими офицерами. Он поведал о том, как миллионам этих людей катастрофически не хватало скудного пропитания и жилья, которое в силах было предоставить им правительство. На следующий год очерки вышли в английском переводе отдельной книгой в Нью-Йорке и Лондоне под названием «Крестный путь». Во введении кратко передано то, что увидел и о чем рассказал Дорошевич в «Русском слове»: «Сначала ему попадались редкие путники и первопроходцы – те, кто намного опередил всех остальных; постепенно процессия становилась все гуще и гуще, пока не превратилась в длинную движущуюся стену. Он описывает, как эти люди делали привалы в лесах, как они умирали в пути, как ставили придорожные кресты, продавали своих лошадей и бросали телеги, как голодали, мучились. Эти слова говорят сами за себя»[487].
II
Тем временем типография Сытина со дня объявления войны исправно стряпала военно-патриотическую пропаганду. Ведь ему не впервой было наживать барыши на продукции такого рода. В 1914 году в сотрудничестве с такими художниками, как Н.И. Рерих, Сытин начал выпускать патриотические плакаты, которым суждено было разойтись миллионными тиражами, а самым ярким примером может служить широко известный рисунок Рериха «Враг рода человеческого», изображавший германского императора Вильгельма II в виде чешуйчатой гадины; в каждой руке он держал по черепу, а рядом были написаны названия городов, завоеванных его армией[488]. Само собой, подобным персонажам в сытинских изданиях противопоставлялись идеализированные образы Николая II и его верноподданных; так, на одном из плакатов изображен спокойный, мудрый царь всея Руси в окружении правителей других стран Антанты, исполненных в уменьшенном масштабе. На другом плакате полковой священник доказывает, что Бог на стороне России: вооруженный одной лишь иконой Спаса Нерукотворного, он убеждает нескольких австрийцев сложить оружие.
У художника Д. Моора Сытин приобрел рисунки, сделанные на основе подлинных случаев героизма, проявленного русскими. В частности, на плакате, где солдат несет раненого офицера на перевязочный пункт Красного Креста, показан героический переход, который совершил «Рядовой Давид Выжимок под сильным огнем»; а плакат «Женщины в войне» изображает сестру Корокину, оказывающую помощь раненым под изорванным неприятельскими осколками флагом Красного Креста.
Тиражируя «Немецкие зверства», также работы Моора, Сытин распространял пропаганду в ее классическом виде, со всеми свойственными ей преувеличениями. Здесь Моор представил немцев хладнокровными садистами, которым нужны «новые колонии для сбыта своих товаров и для расселения избытка населения». Далее автор текста обрушивается на врага за его высокомерное «убеждение, что «Германия над всеми», что только немцы истинно культурные л юл и, что остальные народы просто дрянь, не стоящая внимания… И вот господа немцы… истязают и расстреливают мирных жителей, забирают в плен мужчин и бесчестят женщин, грабят и увозят в Германию имущество и разрушают великие произведения искусства». Художник в ярких красках рисует немецких солдат варварами: один подымает на штык младенца, другой стреляет в священника.
Помимо этой пропагандистской поддержки, Сытин сделал в 1914 году еще один шаг навстречу правительству; он не стал оспаривать судебного иска, возбужденного против одного из его изданий, – это единственный известный случай подобного рода. Речь шла о книге Корнея Чуковского «Поэзия грядущей демократии: Уолт Уитмен», в которой, как и в толстовском «Круге чтения», содержались пацифистские идеи. Не послав адвоката своей фирмы на судебный процесс, состоявшийся в 1914 году, Сытин как бы дал молчаливое согласие на уничтожение книги, что и было сделано по постановлению московской Судебной Палаты[489].
III
Между Сытиным и редакторами «Русского слова» никогда не было разногласий относительно поддержки отважных солдат и мирных граждан. Хотя они печатали далеко не одни славословия царю и его правительству, нее же в эти первые годы войны их критика в адрес самодержавия действительно была сдержанной. Однако нласти хотели добиться от газеты безусловной покорности, и в начале 1916 года высокопоставленные чиновники испробовали новый способ давления. Вот как вышло, что Сытин, по крайней мере во второй раз за свою жизнь, оказался лицом к лицу с царствующим российским монархом.
Сытин явился к царю в Минск, где Николай находился со своим штабом с тех пор, как в сентябре 1915 года принял командование русской армией. Приехал Сытин туда 12 февраля 1916 года, за два дня до назначенной аудиенции. В воспоминаниях, предназначенных для публика ци и при Советской власти, Сытин объясняет свою поездку двумя причинами. Во-первых, перед смертью он хотел увидеть человека, который посылал миллионы русских на гибель. Приходилось торопиться, поясняет Сытин, ибо он понимал, что править Николаю оставалось недолго. Говоря о своей тогдашней уверенности в приближении взрыва народного гнева, Сытин утверждает:
«Опытному глазу уже в середине этой кровавой бессмыслицы было видно, что в народе растет раздражение и что все государственные скрепы старой монархии расшатались и едва держатся»[490]. В качестве второй причины Сытин ссылается на желание заручиться поддержкой Николая в осуществлении своей давней мечты – улучшить образование русского народа.
Сытин рассказывает также, что, войдя в купе минского поезда, он встретил старого знакомого, отца Георгия Шавельского, протопресвитера всей русской армии. После того, как Сытин объяснил свою поездку желанием «знать, что царь думает, как на дело смотрит», у него создалось впечатление, что Шавельский считает с его стороны чудачеством тревожить Николая из-за такой безделицы. Затем, уже вторично в пересказе этого эпизода, рассчитанном на советских читателей, Сытин дает понять, что именно он явился инициатором поездки: мол, Б.В. Штюрмер, занимавший с января пост председателя Совета Министров, помог ему получить соответствующее разрешение, но лишь в ответ на его, Сытина, как бы и не слишком даже настойчивую просьбу.
Когда, наконец, Сытин оказался в комнате, где предстояла встреча с царем, его охватило сильное волнение.
«Но вот тихо открылась противоположная дверь, и вышел царь. В офицерском обычном сюртуке, в высоких сапогах… Волосы уже тронуты сединой.
…Я говорил что-то путано и невнятно. Язык был как чужой. Я с удивлением слушал свои слова, которые как-то сами собой говорились, и ждал реплики, ждал слова, которое надо было бросить мне, как бросают спасительный круг. Но слова не было. Царь стоял, слушал и молчал».
Сытин осмелился продолжать: «Мое дело, ваше величество, – издание книг для народа…» Когда и эта реплика была встречена молчанием, он принялся объяснять царю, что в свое время предлагал и Победоносцеву, и Витте план развития народного образования, но так и не получил от них никакой помощи. Тут Сытин приводит ответ Николая: «Это очень жаль. Ни с Победоносцевым, ни с Витте я в этом случае не согласен. Я проверю…» С этими словами, продолжает Сытин, царь подал ему руку и закончил аудиенцию; издатель вышел из кабинета, «как в тумане». Если не считать последней короткой реплики, «отчего так долго, так мучительно долго он (царь ] молчал»?[491]
Записал свои впечатления об этой поездке и отец Шавельский. Его воспоминания совпадают с сытинскими в основных деталях: предварительная беседа со Штюрмером, встреча Сытина и Шавельского в поезде, благосклонное отношение царя к желанию Сытина развивать образование. Однако Шавельский сообщает и многое другое[492]. Задолго до этой поездки Сытина, утверждает он, Штюрмер решил противостоять усиливающимся нападкам на правительство с помощью нового пропагандистского агентства и, получив на это от царя 5 миллионов рублей, предложил Сытину возглавить его. Протопресвитер продолжает:
«Как ни лестны были для Сытина дружеское внимание и доверие Председателя Совета Министров, все же расчетливый рассудок у него доминировал над чувством. Сытин понимал, что пойти ему заодно со Штюрмером – значило умереть для своего дела, более того – отречься от того пути, по которому он шел всю свою жизнь… Не желая, однако, огорчать старика отказом, а тем более – рвать отношения с ним, Сытин медлил с ответом, надеясь, что авось проволочка выручит его. Штюрмер понял уловку Сытина, как понял и то, что при всем своем либерализме Сытин асе же русский мужик, для которого достаточно одного царского слова, чтобы он исполнил любое веление».
Тогда Штюрмер устроил аудиенцию у царя, заказал купе в правительственном вагоне и номер в дорогой минской гостинице, а Сытина поставил перед свершившимся фактом. Вот как вышло, пишет Шавельский, что он повстречал в поезде Сытина.
В разговоре Сытин поделился своей незадачей с Шансльским и сказал, что собирается отказать царю. Шансльский возразил: «Что если Государь при приеме попросит вас взять это дело в свои руки или скажет, что ему доложено о вашем согласии, и поблагодарит вас – как тогда поступите вы?»
Шавельский предложил выход. Он обещал тотчас по прибытии повидаться с царем и замолвить «доброе слоне чко», то есть сказать Николаю, что Сытин согласен лать деньги на новую школу в императорском дворце под Петербургом для воспитания религиозных и патриотических чувств в будущих правителях России. По словам Шавельского, он сдержал свое обещание, и якобы именно поэтому Сытин не услыхал ни слова о новом агентстве пропаганды и, напротив, получил желанную школу, а Николай остался доволен тем, что заставил раскошелиться одного из российских миллионеров.
Третье свидетельство исходит от М.К. Лемке, служившего тогда при ставке цензором. Оно содержится в его книге «250 дней в царской ставке», в записи от 14 февраля 1916 года и начинается так:
«Сегодня в 10 часов утра Сытин представлялся царю. Он принял его в кабинете, стоя… весь прием был минут 15. Царь сказал, что знает его деятельность, издания и «Русское слово» и надеется, что он и впредь будет работать «на пользу Бога, царя и отечества». Сытин отвечал, что обыкновенно говорится в подобных случаях, но прибавил, что рад услышать, что государь вполне сочувствует просвещению»[493].
Лемке отметил официальное время аудиенции и либо слушал беседу по долгу службы, либо записал то, что узнал со слов Сытина или Николая II. Как он пишет далее, Сытин сказал монарху, что не видит смысла в издании книг для народа на церковнославянском языке; царь согласился, но в то же время посетовал на то, что идеи Льва Толстого об образовании заходят в своем народолюбии чересчур далеко. «Сытин, – заканчивает запись Лемке, – был в сюртуке. Воейков [адъютант императора] рекомендовал ему достать все-таки фрак, но хитрая лиса не хотел очень «интеллигентиться» [Все хорошо знали о неприязни Николая к интеллигенции]».
Лемке говорит, будто царь просил, чтобы «Русское слово» выступало заодно с властями, а Сытин, давая совершенно иную версию аудиенции, подчеркивает, что Николай произнес за все время беседы одну-единственную фразу, которая ни к чему не обязывала издателя. Не упоминает Сытин и о воздержанности «Русского слова» от резких суждений в отношении самодержавия, которая длилась еще восемь месяцев, хотя, помимо личной просьбы царя, у газеты было для этого и множество других причин.
Раздобыть в достатке бумаги – вот какая была главная забота, и еще задолго до поездки к царю Сытин высказывал опасения по поводу «бумажного голода»[494]. Сокращение поставок влекло за собой стремительный рост цен, которые подскочили за последние годы вчетверо, и Лемке, сразу вслед за описанием встречи Сытина с царем, заносит в дневник свои соображения о пользе, проистекающей для правительства из нехватки бумаги. «Любопытно, что сдержанный тон больших газет, особенно же «Русского слова» с его 600 000 подписчиками 619 500 в 1914; 655 300 в 1915; 739 000 в 1916, зависит от боязни, что власть ударит по ним бумажным голодом, – негласно прикажет задерживать доставку бумаги из Финляндии… «Русское слово» очень осмотрительно ведет свою [невраждебную] линию»[495].
Неудивительно, что спустя всего два месяца, 16 апреля, Сытин с оглядкой подбирал слова, выступая перед тридцатью крупнейшими представителями деловых кругов, ибо он имел все основания допустить присутствие в зале осведомителя охранки. Собрание, к которому он обращался, представляло собой Военно-промышленный комитет (ВПК), организованный деловыми людьми в Москве, как и в ряде других городов, чтобы помочь тонущему правительству наладить расстроенную войной ж оном и ку. Власти относились к этим комитетам с недоверием, так как боялись, что они воспользуются крайне тяжелым положением в стране и введут конституционную форму правления, о которой мечтали многие предприниматели.
Сытин был за то, чтобы способные предприниматели играли более важную роль в политике и правительстве, но в этот день он предостерегал сидящих в зале от союза с «интеллигентно-политическими теоретиками», которые выдают себя за вождей рабочего движения. Стоит войне окончиться, как эти деятели «пойдут рука об руку с рабочими и революционерами» к цели, гибельной для предпринимателей. Ради уравниловки они «начнут устанавливать цены, диктовать обязательства, вводить новые порядки» – словом, «заварят такую кашу» социализма, что после и не расхлебаешь». Поскольку Сытин наверника знал, что перед ним – люди, в течение двух предыдущих лет стремившиеся найти общий язык с левыми партиями, сказанное им лишний раз подтверждает, что к подобному сотрудничеству он относился без всякого сочувствия[496].
Незадолго перед тем, в феврале, Сытина избрали в Правление Русского союза торговли и промышленности, и он говорил веско, от всей души желая увлечь своих коллег на путь независимой политической деятельности.
Их деловые навыки, считал он, незаменимы в правительственных сферах. Как писал он позднее, «в купечестве, думалось мне, больше творчества и больше деловой упругости, чем в дворянстве, и давно пора, чтобы эта свежая и новая сила поближе подошла к государственным делам». Сытину хотелось подвигнуть более молодое поколение предпринимателей на то, чего по разным причинам не сделал он сам, – добиться влиятельного положения в правительстве.
К числу собратьев по сословию, достойных, по его мнению, руководить страной, принадлежал А.В. Кривошеин, который породнился с богатым родом Морозовых и пользовался их политической поддержкой. Кривошеин, выступавший в 1915 году за переговоры с либералами в Думе для сформирования «правительства доверия», годом ранее был предложен на пост председателя Совета Министров, но царь предпочел ему старого преданного бюрократа И.И. Горемыкина. Тогда он принял портфель министра сельского хозяйства и оставался в этом качестве, пока в ноябре 1915 года не повздорил с Распутиным.
Еще раньше Сытин возлагал большие надежды на предпринимателя, десятью годами моложе себя, – наследника промышленной империи Морозовых Савву Тимофеевича Морозова. Однако Савва «не унаследовал той могучей черноземной силы», какой были наделены его отец и дед, и «вся коротенькая жизнь его прошла в том, что он только грелся у чужих огней» любимых им художников[497].
Во второй половине 1916 года Сытин и сам бросил вызов правительству, попытавшись уговорить московское купечество пожертвовать 10 процентов своих барышей и собрать миллионы рублей на Армию Национального Спасения, которая отразила бы германцев. На собрании Московского Купеческого общества он призвал «детей Матушки-Москвы» не поскупиться «во имя Господа Бога и Справедливости, искупления и показания», чтобы повторить народный подвиг 1812 года, когда русские все как один поднялись на борьбу с наполеоновской армией. Эта отчаянная сытинская затея с походом за веру потерпела полный крах, несмотря на то, что он подал пример и внес 100 тысяч рублей[498].
Подобные патриотические призывы, безусловно искренние, шли только на пользу Сытину, ибо как раз в то время он добивался не только увеличения поставок газетной бумаги, но и сокращения налоговых платежей, предъявленных ему правительством. Попытка договориться о снижении налогов, предпринятая им в 1916 году, была связана с тем, что государственные чиновники оценили книжную продукцию, хранившуюся на сытинских складах к исходу 1915 года, в 2,25 миллиона рублей. По мнению Сытина, они сильно завысили эту цифру. Годами, отмечал он, у него хранились непроданные экземпляры книг, многие из которых резко упали в цене. В официальном письме от лица фирмы Николай Сытин и М.Т. Соловьев ссылаются на войну, «опрокинувшую все расчеты», то есть открыто признают, что ни одна из сторон не может поручиться за точность указанных цифр[499].
IV
Спустя месяца три после разговора Сытина с Николаем II редакторы «Русского слова» выступили с планом организованной пропагандистской кампании, в некотором смысле сходной с тем, чего уже требовало от печати правительство. 7 мая они направили В.В. Филатова в царскую ставку с предложением, чтобы газеты, читаемые с наибольшим вниманием в России и Западной Европе, а именно «Новое время», «Биржевые ведомости», «Речь», «Русские ведомости» и «Русское слово», начали по догоноренности между собой вводить в заблуждение как население России, так и ведущие мировые державы. Путем согласованного распространения ложных сведений, объяснил Филатов, газеты могли бы добиться отвода неприятельских войск с тех участков, где предполагается наступать, а также «успокоения русского общества». Затем было высказано одно условие, в свете которого весь этот план, рассмотренный и отвергнутый в высоких сферах, выглядит как дерзкая уловка: русскому военному командованию предлагалось неукоснительно извещать газеты, участвующие в кампании, об истинном положении дел на фронте[500]. Сытинские редакторы назначили неприемлемую цену – попросили правительство делиться «с печатью государственными тайнами.
Пройдет немного времени, и в один из майских дней командующий Московским военным округом подвергнет «омнению благонадежность тех же редакторов, когда прочитает в «Русском слове» о Распутине. Цензурные инструкции строго-настрого запрещали упоминать этого сибирского крестьянина, вызывавшего всеобщую неприязнь своим влиянием на царицу Александру Федоровну, а между тем перед командующим лежала статья под заглавием «Поездка Распутина». 2 июня он приказал, чтобы и самое имя Распутина не появлялось в печати, ибо это пагубно отражается на состоянии умов[501].
Уважение к императорской фамилии в обществе все падало, а Сытину тем временем довелось изведать вкус мировой известности: начало было положено статьей в июньском номере «Нью-Йорк тайме» в связи с 50-летием его издательской деятельности. Корреспондент газеты Монтгомери Скайлер преподнес Сытина как «типичного московского предпринимателя-самородка, с острым и ясным умом, хотя и очень мало образованного»[502]. Скайлер наверняка пользовался услугами переводчика, тем не менее он восторгается «народной речью» Сытина, его «живым, едким языком, где каждая фраза исполнена здравого смысла и сдобрена метким природным, истинно русским юмором».
Во время их разговора Скайлер попросил Сытина набросать на бумаге, что бы ему хотелось сказать американцам, и переводом этой записи Скайлер и закончил свою статью. Здесь Сытин рассказывает о том, как пятьдесят лет назад русские крестьяне обрели свободу, но и результате опустились еще ниже. При дешевизне водки, объясняет он, «…они довели себя беспробудным пьянством до полного безрассудства, пропивая последние пожитки. Деревня впала в дикость и нищету… жизнь проходила в пьяных драках и мерзости. Школа не играла никакой роли, ничему не учила; дети 9-12 лет едва умели читать. (Некоторые] книги были запрещены, что делало чтение опасным занятием». Сытин пишет далее, что его фирма организовала из шести тысяч коробейников целую торговую сеть, чтобы дать деревне хорошую книгу, но теперь, когда Россия стоит «на пороге коренного переустройства… мы обращаемся к Соединенным Штатам». С помощью американских капиталов можно было бы, в частности, поставить бумагоделательный завод. «Если культурная и мастеровитая Америка протянет нам руку… Она сделает большое и стоящее дело». Книги были для Сытина средством достижения подлинной свободы, а самую злободневную задачу послевоенного времени он видел в образовании крестьян.
Эти же взгляды легли в основу юбилейного сытинского издания «Полвека для книги», готовившегося для русских читателей в 1916 году в ознаменование пятидесятилетия его издательской деятельности, а в продажу оно поступило и феврале 1917 года, во время юбилейных торжеств. Роскошный том призван был каждой из своих 610 страниц продемонстрировать технические достижения «Товарищества И.Д. Сытина» и преклонение издателя перед книгами. Несмотря на нехватку материалов и рабочих рук, Сытин распорядился отпечатать его на самой лучшей бумаге и заказал фотографии всех мало-мальски заметных своих сотрудников, а также цветные литографии живописных и графических работ, многие из которых вклеивались вручную.
Наряду с поздравительными статьями коллег и всевозможных знаменитостей он включил в книгу и собственные воспоминания. Они преследовали, по меньшей мере, одну очевидную цель – дать ответ всем тем, кто называл его монополистом, торгашом, а случалось, и того хлеще[503].
V
За пятьдесят лет созданное Сытиным на пустом месте издательское дело стало заметным явлением в России. Накануне Февральской революции добрая четверть всех книг, выходивших в империи, печаталась на машинах, принадлежащих Сытину. Ни одна газета в стране не могла и мечтать о столь широкой читательской аудитории, какую имело «Русское слово».
Успех Сытина зиждился на классических постулатах капитализма. Во-первых, он без промедления пускал порученную прибыль в оборот, сокращал производственные расходы, исправно выполнял основные долговые обязательства и пользовался безупречной финансовой репутацией. В свою очередь ведущие российские банки и даже сами банкиры охотно предоставляли ему новые кредиты. Во-вторых, Сытин предпринимал «защитные» меры, внедряясь в такие смежные отрасли, как бумажная и нефтяная промышленность, дабы получить доступ к надежным источникам необходимых ему материалов. В-третьих, он не мыслил своей жизни без рискованных предприятий, новых замыслов, высоких целей – и никогда не сомневался в правильности избранного пути. Он искренне верил в I ною просветительскую миссию.
Осевая линия издательской империи Сытина пролегала через самое сердце Москвы. На одном ее конце высилась пятиэтажная типография «Русского слова», построенная в 1904 году на углу Тверской улицы и Страстной площади, в виду Московского Кремля. На другом конце, к югу от Кремля, за Москвой-рекой и примерна на таком же расстоянии от центра города находился его книгоиздательский комбинат на Пятницкой. (Ныне оба района являются важными центрами российской полиграфии и издательской деятельности.)
Книжная типография Сытина, с ее нагромождением больших и малых построек, занимала в московском пейзаже видное место. Она стояла как бы на границе двух вотчин: фабричного района, простиравшегося дальше на юг, и купеческой слободы, которая лепилась к старой извилистой Пятницкой улице, сплошь застроенной лавчонками, и лишь изредка их плотный строй нарушали церковь или дворик.
Сытин перебрался на Пятницкую в 1879 году, а спустя одиннадцать лет построил там корпус, который впоследствии стали называть «старым зданием». Затем по проекту архитектора А.Е. Эриксона было возведено еще два больших корпуса: четырехэтажная «фабрика», частично разрушенная пожаром в 1905 году, и более компактное пятиэтажное здание, выходящее на Валовую. В глубине территории стояли двухэтажная механическая мастерская и четырехэтажный склад, где хранилась в I основном бумага. Против фабрики, но на достаточном удалении от нее и образуя с фабричным зданием двор, располагались трехэтажный дом с квартирами для служащих и отдельный дом технического директора фирмы.
В нескольких строениях поменьше были размещены аптека, библиотека и столовая – всем этим управляли сами рабочие.
Под двором находилась большая котельная на три котла, которая давала пар для выработки электроэнергии. Корпуса сообщались между собой подземными туннелями, по которым бумага быстро доставлялась со склада в печатные цеха, а отпечатанные издания – к резальщикам, переплетчикам, упаковщикам и развозчикам. На участке, расположенном чуть в стороне от Пятницкой, стоял другой склад: два строения, купленные в 1914 году, где размещались конюшня, автомобильный гараж и комнаты для извозчиков и шоферов, работавших круглосуточно. Кроме того, перед войной Сытин построил большое новое здание недалеко от центра Москвы, на Маросейке; там были устроены конторские и складские помещения, а также книжный магазин.
К 1913 году численность рабочих и служащих на книжном комбинате достигла высшей отметки – 1725 человек и держалась на этом уровне до 1915 года включительно. В 1916 году, вследствие войны и снижения производства, она сократилась на 433 человека, то есть более чем на 25 процентов, однако в 1917 году 100 из них были снова приняты на работу. Печатники с Пятницкой – знаменитые сытинцы – были боевым авангардом московского рабочего движения, которое росло и крепло в прилегающем к типографии промышленном районе.
В отличие от них печатники газетной типографии на Тверской считали себя не столько фабричными рабочими, сколько техническими работниками при редакции «Русского слова». Отчасти это объяснялось тем, что их окружала совершенно иная среда: здесь, вдалеке от Пятницкой, царила благопристойная атмосфера театров, ресторанов и фирменных магазинов – родная стихия репортеров и редакторов, любивших выпить и вкусно поесть после того, как отправят очередной номер газеты в печать.
В другом конце города, в переплетной мастерской, находившейся в ведении Московской городской тюрьмы, на Сытина трудились триста заключенных. Устроил ли ( ытин переплетную мастерскую в благотворительных целях – для перевоспитания преступников или польстился на дешевую рабочую силу, но и в этом случае он остался верен идее преобразования России и оборудовал мастерскую по последнему слову техники.
Так было у него почти на всех предприятиях, и Сытин очень гордился тем, что его рабочие быстро осваивают новейшие машины западного, в основном немецкого, производства[504]. Из 23 ротационных печатных станков, установленных в его типографиях к 1916 году, 15 поступили от немецкой фирмы «Кениг и Бауэр», 3 – от лучшего французского производителя «Маринони» и 2 – от английской «Элберт и KV Наборное оборудование включало 20 немецких наборно-пишущих машин (6 – в книжной типографии и 14 – в «Русском слове»), 17 американских линотипов (все – в «Русском слове») и 6 английских монотипов[505]. Сытин мечтал о том дне, когда сам будет производить такие машины, а пока покупал все лучшее, что мог предложить мировой рынок. Занимаясь техническим усовершенствованием, Сытин одновременно повышал квалификацию своих рабочих. Например, одного из лучших своих стереотиперов В.П. Фролова он послал на стажировку в передовую петербургскую типографию, где печатались официальные правительственные документы. Впоследствии Фролов заведовал механической частью книгоиздательского комбината на Пятницкой[506].
По всей Москве и за ее пределами «Товарищество» держало целую сеть торговых заведений для сбыта своих изданий. В Москве, помимо десятка разбросанных там и сям магазинчиков и киосков, оно имело четыре больших магазина: у Ильинских ворот, на Никольской улице, на Маросейке и в здании, где помещалась редакция «Русского слова». У него были также фирменные магазины в Петрограде, Киеве, Варшаве, Харькове, Екатеринбурге, Ростове-на-Дону, Одессе, Воронеже, Иркутске и Софии.
Не ограничивать сферы своих интересов лишь главным направлением Пятницкая – Тверская – по этому принципу «Товарищество И.Д. Сытина» действовало и в годы войны, когда скупало акции других, возможно, не очень твердо стоящих на ногах издательских фирм. Сумма таких капиталовложений с 19 000 рублей в 1914 году выросла к концу 1916 финансового года до 2 193 000 рублей[507]. В 1916 году Сытин приобрел «Московское товарищество издательства и печати Н.Л. Казецкого», став председателем его правления и соиздателем его газет «Раннее утро» и «Вечерние новости».
В том же 1916 году, примерно в октябре, Сытин как никогда более прочно утвердился в Петрограде, приобретя контрольный пакет акций фирмы А.Ф. Маркса, давнего своего конкурента в споре за посмертное издание сочинений Толстого. Сытин купил 308 из 400 выпущенных в оборот паев, занял кресло председателя Правления и сделал его членами двух своих людей: Руманова и Фролова. За обеспечение финансовой стороны сделки Русско-Азиатский банк взял с нового владельца комиссионные в размере 15 тысяч рублей, а затем выдал ему необходимую сумму под вексель. В конце 1916 финансового года «Товарищество И.Д. Сытина» располагало банковскими ссудами в 1 650 000 рублей, выданными под 6 процентов годовых[508].
Незадолго перед заключением сделки по фирме Маркса Сытин написал Руманову о предстоящем приобретении и своих надеждах на послевоенное время. «Переустройство всего начального образования» создает спрос на «десятки миллионов учебных и библиотечных книг и пособий». Сытин хотел заполучить не только издательство Маркса, но и еще две солидные фирмы: «Просвещение» и «Брокгауз и Ефрон»[509]. Кроме того, мечтал Сытин, «Товарищество» откроет «большую политическую газету в Петрограде и отсюда будет вести развитие газет во всех важнейших городах России». В привычных выражениях он клялся, что для него «дело величайшего нравственного счастья и духовной радости видеть, чувствовать, служить Великому народному пробуждению из скотской тьмы к светлому пониманию радости жизни»[510].
Приобретая издательство Маркса, Сытин вновь повышал свой престиж. При всех обвинениях в мещанстве и ограниченности, звучавших в его адрес, никто не мог отрицать его делового размаха, и вот через четыре месяца после статьи в «Нью-Йорк тайме» Сытина отметила лондонская «Таймс» – как «крупнейшего издателя в России и одного из крупнейших в мире»[511]. Эта публикация появилась в специальном приложении за 28 октября 1916 года, посвященном России, а автором ее был Р. Уилтон – англичанин, который вырос в России и сделался другом Сытина.
В одну из их встреч той поры Уилтон уговорил Сытина съездить с визитом к Распутину, считая того «чрезвычайно оригинальным человеком». Сытин поначалу отнекивался, говоря, что крестьян на своем веку повидал достаточно, но после передумал и попросил Руманова устроить ему аудиенцию. В лице Распутина перед Сытиным предстал опустившийся русский крестьянин: «Белая рубаха «на выпуск», синие штаны, валенки… Волосы расчесаны по-крестьянски, с пробором посередине, и сильно смазаны маслом. Ростом большой, лохматая, черная борода, на животе поясок. Общее впечатление – отбившийся от работы, праздный мужик, лодырь, из очень зажиточных и лакомых на господскую еду»[512].
Когда Распутин спросил, зачем пришел Сытин, тот ответил: «Я, брат, просто пришел повидать тебя… Интересно мне умного, большого мужика видеть». Когда же Сытин полюбопытствовал, вправду ли есть в нем какая-то «сила чарующая… в делах и в советах», Распутин вскинулся: «Все вы дураки, и больше ничего. Что вам от меня надо?» Потом ворчливо, но с гордостью добавил: «Ну, идут ко мне разные бабы, лукавые чинуши, даже министры…» В конце разговора Распутин предложил приехать к Сытину в Москву. Сытин от предложения отказался и ушел, удрученный влиятельностью этого деревенского плута, каких немало ему попадалось среди офеней.
Не исключено, что Распутин, как считают многие, причастен к назначению, которое состоялось в сентябре того года и затронуло Сытина, – речь идет о передаче портфеля министра внутренних дел депутату Государственной думы от партии октябристов А.Д. Протопопову. Со стороны Николая это был жест примирения в отношении Думы. Протопопов, в свою очередь, хотел добиться того, что не удалось сделать Штюрмеру, то есть привлечь Сытина к организации пропаганды в пользу правительства. Протопопов решил действовать с помощью новой ежедневной газеты «прогрессивного направления» под названием «Русская воля», которую финансировали крупнейшие русские банкиры и правительство и которая призвана была проводить государственную политику[513]. Дабы снискать доверие читателей газете придали видимость независимого издания.
М.М. Гаккебуш (Горелов), консерватор, в 1904-1906 годах редактировавший у Сытина «Русскую правду», взялся быть редактором «Русской воли» и начал искать сотрудничества известных писателей, таких, например, как И.А. Бунин и А.В. Амфитеатров. Леонид Андреев согласился редактировать литературный, критический и театральный разделы газеты в полной уверенности, что имеет дело с независимым органом, так как никто не вмешивался в его работу.
Горький, «порицавший Андреева за участие в этой газете и публично объявивший, что не собирается иметь с ней ничего общего, в октябре сообщил, что Гаккебуш «смущал» Сытина, уговаривая его сотрудничать с Протопоповым. «По слухам, Гаккебуш… очень разочарован в успехе будущей газеты. Сытину он сулит буквально «гору золота» – до двадцати миллионов!» Горький отметил, что Сытин соблюдал дистанцию и предостерегал от сближения с этим изданием всех остальных. «Сытин… затевает свою газету в Петрограде». Горький понимал, что Сытин имеет на него виды для задуманной им газеты, но вполне справедливо сомневался в возможности ее издания[514].
Не оставлял попыток открыть в Петрограде свою газету и сам Горький, и когда в ноябре вышли первые номера «Русской воли», он с удвоенной энергией принялся изыскивать средства. В конце месяца Горький совсем уже было договорился с Сытиным и еще кое с кем, но тут Сытин неожиданно пошел на попятный и погубил все дело. Как писал Горький жене, «кажется, все уже готово и – вдруг – все разваливается. Проклятый Сытин не дается в руки, как налим»[515]. В конце концов, спустя пять месяцев, Горький все же начинает издавать газету «Новая жизнь», причем она станет одной из двух частных газет, которые Ленин запретит не сразу после Октябрьской революции.
Вероятно, причины экономического и политического характера вынудили Сытина лишить финансовой поддержки «Луч». Он только что заплатил крупную сумму за контрольный пакет акций издательства Маркса (приобретя тем самым права на полное собрание сочинений Горького) и за его еженедельник «Нива», к которому подбирался еще с 1901 года[516]. Однако еще более веским доводом для отмежевания от задиристой газеты послужило грозное противостояние между Государственной думой и правительством, выявившее гибельное бессилие Николая II. Хотя Сытин никогда не поощрял крайней непримиримости, свойственной, скажем, Горькому, тем не менее в начале осени он позволил «Русскому слову» выступить заодно с так называемым «прогрессивным блоком» коалицией умеренных и центристских партий, требовавших, чтобы правительство поделилось властью с Государственной думой, оттесненной в ту пору на задний план. «Русское слово» поддержало призыв блока к конституционным уступкам и полному признанию Думы как законного органа народных представителей.
Когда в середине октября возобновились заседания Думы, главный вдохновитель «прогрессивного блока» и лидер конституционных демократов П.Н. Милюков возлагал на нее определенные надежды, но в то же время опасался, что растущее в народе недовольство, направленное в основном против царского правительства, может перекинуться и на депутатское собрание. И вот I ноября он произнес свою известную речь о «глупости или предательстве» в попытке отмежевать Думу от правительства. Милюков обвинил высшие сферы в негодном управлении государством и даже упомянул в этой связи императрицу и Распутина, процитировав на немецком языке (дабы председательствующий не лишил его слова) критические заметки из австрийской прессы[517]. Военная цензура запретила публиковать эту речь, но ведущие авторы «Русского слова» – Дорошевич, С.В. Яблоновский, Б. Веселовский и Петров (восстановленный в качестве корреспондента, когда штат редакции поредел из-за войны) – все же передали основную суть депутатских выступлений, в которых осуждалось нелепое поведение императрицы. Другие авторы писали хронику кризиса, рассказывая об авариях в городской системе энергоснабжения, о нехватке продовольствия и топлива, о транспортных заторах, затруднявших поставки в крупные города.
После выступления Милюкова Николай II ноября заменил Штюрмера другим консервативным бюрократом А.Ф. Треповым, который недолго продержится на посту первого министра. Спустя две недели, 24 ноября, сытинское «Русское слово» напечатало неподписанную статью под заглавием «Голос земли», где было сказано, что «опасный внутренний кризис» в России вызван «величайшей разрухой власти», но с воодушевлением отмечалось «действительное обновление… в Государственной Думе и Государственном Совете, чутко отразивших в себе настроение единой России». 14 декабря «Русское слово» вновь писало, что «расшатываются совершенно самая инерция, давняя налаженность бюрократической машины, и порою как будто неизвестно даже, кто же, собственно, управляет страной».
Степень влияния той или иной газеты на политические события точно установить невозможно, однако не подлежит сомнению, что посредством «Русского слова» Сытин играл важную роль в распространении недовольства царским режимом. Его газета ежедневно внушала миллионам читателей мысль, которую разделяли многие политики и высокие чины в правительстве: самодержавие полностью изжило себя. Кроме того, «Русское слово» открыто требовало введения либеральных политических институтов, то есть тех самых перемен, за которые десять с лишним лет более или менее горячо ратовал Сытин.
Когда 17 декабря произошло убийство Распутина, «Русское слово», в числе прочих газет, пренебрегая цензурным запретом, отозвалось на это событие крупными заголовками во всю ширину полосы. Николай тотчас назначил на пост премьер-министра неопытного в государственных делах князя Н.Д. Голицына, и «Русское слово» назвало это назначение «новым и естественным шагом в печальном процессе распада власти»[518]. В длинной череде публикаций о заговоре против Распутина «Русское слово» сообщило 20 декабря, что, хотя никто пока не арестован, некоторые участники покушения принадлежат к высшим аристократическим фамилиям. Судя по уликам, преступление было совершено во дворце князя Феликса Юсупова в Петрограде, хотя убийцы на автомобиле отвезли тело к реке. На следующий день «Русское слово» напечатало отчет прокурора, уделило место слухам об арестах, дало шесть колонок о последних днях Распутина и воспроизвело образцы его почерка.
История с убийством провидца и наперсника императрицы была точно по заказу скроена именно для такого издателя, как Сытин, – совершенно неожиданная, сенсационная и по-настоящему значительная, и Сытин предоставил страницы своей ежедневной газеты, тираж которой перевалил далеко за 700 тысяч экземпляров, для обнародования малейших ее подробностей, какие только удалось раздобыть его бесчисленным репортерам. За все пятьдесят лет издательской деятельности и два десятилетия в качестве хозяина «Русского слова» не знал Сытин подобного успеха, даже в последние дни жизни Толстого. Несмотря на то, что гибель придворного злодея, казалось бы, должна была пойти на пользу стране, она не вернула правительству доверия народа. Близился год революционной бури, а с ним – непоправимые перемены в судьбе Сытина.
Глава десятая «ПРИШЕЛ ГОЛЫМ И УЙДУ ГОЛЫМ»
Отметив полвека упорного труда и вкусив мировой славы, Сытин погрузился в тревожную неопределенность 1917 года. Расточительная, бессмысленная война России с Германией нанесла сокрушительный удар экономике и обострила кризис самодержавия; всеобщее недовольство подрывало последние основы порядка. Сытин все же отпраздновал свой юбилей, а чуть позже стал свидетелем двух революций. Первая опрокинет царский трон, вторая, объявив частную собственность и свободу печати вне закона, отнимет у Сытина одно за другим все его предприятия. Решительно насаждая социализм, Ленин еще будет пользоваться услугами старого капиталиста; его преемники вовсе отстранят Сытина от дел.
I
Едва истекли первые несколько минут 19 февраля 1917 года, как в дверь сытинской квартиры позвонил посланец царя. На этот день были назначены торжества по поводу пятидесятилетия издательской деятельности Сытина, и Николай II пожелал первым поздравить его. Так, в разгар стачек и беспорядков, вызванных нехваткой продовольствия, в атмосфере всеобщего отчаяния, порожденного войной, начался пышный юбилей.
Целый год Тулупов и комиссия из семи человек потратили на его подготовку и даже заручались согласием неких персон в Петрограде[519]. И вот пришел назначенный день: по замыслу устроителей пятидесятилетие приобщения Сытина к печатному делу в книжной лавке Шарапова было приурочено к пятьдесят шестой годовщине отмены крепостного права. Наверняка Сытин сомневался, а уместно ли в военное время отмечать юбилей с таким размахом, но, возможно, нашел для себя два оправдания: во-первых, пышность торжеств свидетельствовала о его твердой уверенности в том, что после войны страна быстро встанет на ноги, и во-вторых, этим празднеством воздавалось должное блистательному достижению – издательской фирме, созданной бедным, неграмотным крестьянином и ставшей одной из крупнейших в мире. К тому же обнадеживали декабрьские известия, будто немцы ищут мира, и смерть Распутина. Надо было смотреть вперед.
Итак, во второй половине дня 19 февраля тысяча гостей заняла все места в большом зале Московского Политехнического института. Как повелось у Сытина в подобных случаях, церемония началась с короткого богослужения, и священник произнес молитву во славу доблести и мужества России, переживающей нелегкие времена. На сцене, вместе с отправлявшим службу священником, были члены Юбилейной комиссии; ее председатель Тулупов пригласил Сытина с супругой занять места в президиуме. Когда улеглись «громовые аплодисменты», Тулупов открыл официальную часть[520].
«Без преувеличения можно сказать, – начал он, – что нет в России дома, нет школы, нет крестьянской избы, нет угла, где не было бы изданий Сытина». Этот предприниматель, обладающий «своеобразным, чрезвычайно дорогим личным достоинством», всю жизнь трудился на ниве просвещения народных масс, а ныне, объявил Тулупов, Сытин учреждает новую организацию – Общество содействия развитию книжного дела в России. Это чисто благотворительное общество, сказал он, поможет «подготовиться к тому времени, когда кончится агония», явно имея в виду разрушительный внутренний кризис и войну. В ближайшие планы основателя общества входило строительство первого в мире учебно-исследовательского Дома книги. В школе Дома книги предполагалось обучать будущих печатников всем премудростям профессии, а в его мастерских и лабораториях – разрабатывать новые виды типографских красок, бумаги, печатных станков, наборных машин[521]. Сытин намеревался покончить с «застоем и отсталостью» в русской печатной промышленности. Примером для него служила Америка, которая, как считал Сытин, по технической оснащенности и организации книжного производства не знала себе равных в мире.
Следом слово взял Сергей Варшавский – адвокат, неизменно выступавший защитником Сытина по судебным делам издательства, а также один из авторов «Русского слова». Он высоко оценил «колоссальную энергию, ум, русскую смекалку, большую силу» Сытина, который намного превзошел по объему производства двух крупнейших издателей Германии вместе взятых. В 1913 году, сообщил Варшавский, Мейер выпустил 85 миллионов экземпляров различных изданий, а Брокгауз – около 60 миллионов, в то время как тираж сытинских книг и периодических изданий (не считая газет) составил 225 миллионов экземпляров.
В том же духе было выдержано выступление В.Г. Михайловского, представлявшего редакцию «Русского слова», а затем Тулупов зачитал телеграммы от таких видных политических деятелей, как председатель Государственной думы М.В. Родзянко, который назвал Сытина «первым гражданином русской земли», Поля Дешеналя, председателя Палаты депутатов Франции – союзницы России в войне, члена кадетской партии Г.Е. Львова, которого спустя две недели назначат премьер-министром Временного правительства[522]. Многие другие пришли, чтобы лично поздравить юбиляра[523].
По завершении официальной части гости собрались в одном из самых больших и изысканных московских ресторанов – в «Праге», где был устроен банкет и продолжалось чествование. Там среди прочих выступили И.А. Бунин и корреспондент лондонской «Таймс» Р. Уилтон. Их поздравительные речи, как и вообще многое из сказанного в тот праздничный вечер, стали достоянием широкой читательской аудитории, ибо на следующее утро «Русское слово» выпустило специальный номер, почти целиком посвятив его юбилею. Эта же тема была главной в шести очередных номерах газеты.
Самый примечательный из «юбилейных» материалов, выделявшийся резкими выпадами против самодержавия, появился в «Русском слове» без подписи в самый день торжеств. В нем автор с горечью отмечал, что «потенциальная народная мощь», которая столь ярко проявилась в бывшем мужике Сытине, «в своей массе… до сих пор пребывает в состоянии подавленности под гнетом господствующего государственного режима». Тем не менее благодаря «разительной настойчивости» и «неугасимой жажде творчества» этому «американцу с русской душой» удавалось творить чудеса. Пока интеллигенция раздумывала, как бы приобщить крестьянина к печатной продукции, Сытин сделал это в одиночку.
Завершая своим выступлением торжественный ужин, Сытин объявил проект еще одного предприятия, помимо Дома книги.«Вся жизнь моя, – признался он, – прошла в очень большой коммерческой сознательной работе. Много было идейного, но это идейное шло наряду с коммерческими целями…» Теперь же, после полувека «капиталистической» работы, «у нас есть достаточные средства», и долг требует основать «чисто идейное издательство». Возможно, вдохновленный примером состоятельного американца Эндрю Карнеги, который организовал сеть библиотек, чтобы открыть широкому читателю свободный доступ к хорошим книгам, Сытин, в свою очередь, собирался снабдить соотечественников хорошими книгами, преобразовав недавно купленное им в Петербурге издательство Маркса в общественное учреждение[524].
Сказанное Сытиным в тот вечер как бы дополняло два коротких автобиографических отрывка, опубликованных в утреннем выпуске «Русского слова». В одном из них, озаглавленном «Из пережитого» и перепечатанном из «Полвека для книги», Сытин поведал о своих глубоких религиозных чувствах. С величайшим почтением приводит он слова своего покойного друга Ф.Н. Плевако, произнесенные как-то в пору их молодости после молитвы в Успенском соборе Московского Кремля. «Самые счастливые минуты в жизни, – заметил тогда Плевако, – мы проводили здесь, в этом великом святом и древнем соборе… Перечувствуйте это, и все остальное покажется вам суетой сует». В другом отрывке под названием «Три ступени жизни» Сытин рассказывает о первом коммерческом успехе во время русско-турецкой войны, о приобщении через толстовцев и «Посредника» к подлинно просветительскому книгоизданию, а также о том, как, приступив по совету Чехова к изданию «Русского слова», он яснее осознал сущность своего служения людям. Болезнь и смерть Чехова, писал Сытин, он воспринял «чрезвычайно тяжело, потому что отношение к Чехову у меня всегда было особенное. Все, что он мне предлагал, советовал и говорил, для меня было священно. Его советы сыграли в моей жизни большую роль. И
теперь, оглядываясь на прожитую жизнь, я могу сказать только одно: «Да простит мне дорогая тень А.П., если я в чем-нибудь прегрешил перед ним!»
С приближением смерти этого набожного выходца из низов нее чаще одолевали тревожные мысли о его миллионах, тем более что для большинства его соотечественников наступила поря тяжких невзгод, и тогда Сытин, следуя народному присловью «Бог троицу любит», задумал еще одно благотворительное предприятие. В частном разговоре, сразу после юбилея, он поделился замыслом со своим другом Телешовым. У Сытина осталась последняя мечта – построить за городом бесплатный дом отдыха для своих рабочих[525]. Помимо жилого дома, он хотел устроить там школу, больницу, театр и разбить парк. «Ты меня знаешь давно, всю жизнь… – приводит Телешов слова Сытина. – Ты знаешь, что я пришел в Москву, что называется, голым… Мне ничего не нужно. Все суета. Я видел плоды своей работы и жизни, довольно с меня. Пришел голым и уйду голым». Затем сделал по секрету признание, в котором соединилось толстовское и чеховское: «Я от всего уйду… Уйду в монастырь»[526].
Невзирая на все благие намерения Сытина, история загнала издателя в тупик. 27 февраля его газета прекратила публикацию юбилейных здравиц и сообщила о волнениях в Петрограде, вышедшем из-под контроля армии и полиции. Спустя три дня Николай И отрекся от престола.
Затяжной, но необратимый процесс распада завершился – самодержавие рухнуло, однако теперь Сытину предстояло с горечью наблюдать дальнейшее крушение общественных основ при Временном правительстве. Слухи, будет вспоминать он впоследствии, отнимали последние крупицы надежды. «С фронта, как зловещие тучи, нескончаемой грядой ползли панические известия, одно другого безотраднее». Толпы озлобленных людей слонялись по улицам в поисках куска хлеба. Продовольствие подвозили все реже, цены все росли. Проснулась звериная ненависть к «буржуям», голодные горожане начали грабить, «снимали шубы, пиджаки, даже штаны… Участилась бессмысленная и немотивированная стрельба на улицах, точно винтовки и револьверы сами собой стреляли с наступлением темноты. Старые, привычные устои жизни повалились, как карточные домики, и серый, злой, нелепый хаос пришел на смену порядку.
С каждым днем хвосты у лавок росли, и лица женщин делались все злее и зловещее».
Считая, что людей необходимо прежде всего накормить, Сытин взялся осуществить очередное грандиозное дело – собрать 300 миллионов рублей и закупить в Сибири продовольствие для голодной Москвы. Вложив от себя в общий котел 6 миллионов, Сытин заручился затем поддержкой миллионера Н.А. Второва и собирался с его помощью переговорить с их по-прежнему состоятельными знакомыми, но – ив этом тоже зловещая примета времени – вскоре тот был убит своим незаконнорожденным сыном во время ссоры из-за денег. Подведет Сытина и остальное московское купечество, на которое он возлагал свои последние надежды. «Ни в одних глазах не прочел живого… сочувствия и смелого решения», напишет он в воспоминаниях, и «даже простой животный страх, даже надвигающаяся грозная опасность не могли заставить этих людей добровольно, по своей охоте, развязать тугую мошну»[527].
II
Между тем редакторы «Русского слова», тираж которого достиг желанного для Сытина миллионного рубежа, сосредоточили свое внимание на политических событиях новой эпохи. 3 марта, в день отречения царя, они призвали народ признать новое Временное правительство во главе с князем Г. Львовым. По их мнению, Государственная дума (IV, избранная в 1912 году) назначила в согласии с Петроградским советом рабочих депутатов первый кабинет министров, пользующийся доверием страны. Появилась надежда, что новый порядок, только что установленный народом, обеспечит устойчивость правительства.
Днем позже «Русское слово» сообщило подробности законной передачи власти. Царь уступил корону своему брату Великому князю Михаилу, а тот отрекся от престола в пользу Временного правительства. Газета привела слова Великого князя, сказавшего, что новое правительство лучше, чем он, справится с предстоящими трудностями и что учредительное собрание, избранное народом, проведет справедливую реформу «основного закона государства».
Кроме того, в «Русском слове» в эти дни часто публиковались интервью с политэмигрантами, пока находящимися за границей или только что вернувшимися в Россию, с простыми солдатами и рабочими, в том числе и с поддерживающими воскрешенный совет Москвы или иных губернских и уездных городов. (Тем не менее некоторые из этих советов распорядились бойкотировать сытинскую газету как «буржуазный» орган.) Собирая мнения различных людей, подтверждающие, что большинство граждан выступает за созыв учредительного собрания в Москве, репортеры «Русского слова» в то же время разоблачали прежнюю власть с помощью сведений, добытых в секретных архивах охранки; в частности, выяснилось, что бывший заместитель руководителя Петербургского бюро «Русского слова» И.И. Дрилих был агентом полиции[528].
В течение весны и лета «Русское слово» отмечало рост анархии в стране и его первоначальный оптимизм потускнел и расплылся, как все чаще расплывались на газетных полосах слова ввиду неопытности рабочих и низкого качества типографской краски. Ощутимую потерю понесло «Русское слово» в июне с уходом Дорошевича, чей контракт истек в марте. В следующем году по совету врача он переедет на юг.
Тем временем новое правительство предоставило свободу печати всем партиям, включая большевиков, и продолжало вести войну; однако провал июльского наступления на германском фронте привел к отставке Львова. Новый первый министр А.Ф. Керенский, член партии социалистов-революционеров, назначил командующим генерала Л.Г. Корнилова, но уже в августе вынужден был отдать приказ о его аресте, ибо тот возглавил неудавшийся поход на Петроград в целях предотвращения попытки большевистского переворота.
Ленин, в апреле вернувшийся в Россию из Швейцарии, укрылся во избежание ареста в Финляндии. Оттуда он рекомендовал Центральному Комитету большевистской партии подталкивать рабочих к закрытию «буржуазных» газет, взявших сторону правительства[529], и не раз подчеркивал, что в первую голову это относится к «Русскому слову». «Русское слово» выходило уже более чем миллионным тиражом, в то время как общий ежедневный тираж всех большевистских газет насчитывал около 600 тысяч экземпляров.
В перспективе Ленин планировал «национализировать» издательское дело, как и вообще всю экономику, но пока высказывался на сей счет весьма скупо. Правда, в сентябре он все же предупредил, что после революции государство «возьмет все типографии и всю бумагу»[530]. Кроме того, была опубликована его статья, лукаво озаглавленная «Как обеспечить успех учредительного собрания (о свободе печати)», где он заявил, что буржуазная свобода печати означает свободу лишь для богатых. Такие газеты, написал он, процветают за счет рекламы, и привел в пример «Русское слово»[531].
В те же дни «Русское слово» напечатало комментарий одновременно в поддержку и с критикой Временного правительства. С одной стороны, газета разделяла стремление правительства к восстановлению порядка внутри страны и боеспособности армии и созыву учредительного собрания». С другой стороны, она сокрушалась, что в России до сих пор нет «почти никакой власти». Желая задобрить левых, правительство опрометчиво позволило большевикам вести пропаганду, «подрывающую боеспособность армии и доверие наших союзников к нам». В неразберихе народившиеся во множестве местные советы получили возможность вмешиваться в работу неугодных газет, подвергать их цензуре и даже конфисковывать; более того, они восстановили лицензирование[532].
Примерно в эту пору в письме, обращенном к руководителям Петроградского и Московского Советов, Ленин убеждал их, что «Московский Совет, взяв власть, банки, фабрики, «Русское слово», получает гигантскую базу и силу…»[533]. Развивая эту идею в сентябрьском номере газеты «Рабочий путь», Ленин не преминул отнести крупные типографии к числу тех важнейших объектов, которые должны захватить революционеры. «Необходимо, – писал он, – закрыть буржуазные контрреволюционные газеты («Речь», «Русское слово» и т. п.), конфисковать их типографии, объявить частные объявления в газетах государственной монополией, перевести их в правительственную газету, издаваемую Советами и говорящую крестьянам правду»[534].
1 октября «Русское слово» выразило сомнения в успехе предстоящих выборов в Учредительное собрание: «В другом государстве, не столь обширном, с населением более культурным и политически развитым, задача организации учредительного собрания не представляла бы особых трудностей. Другое дело в России, с ее почти поголовно безграмотным народом, при ее необъятных пространствах, при ужасных путях сообщения, пестроте разноязычного состава народностей, обитающих нашу страну, и особенно при наличности настоящей тяжелой войны».
Еще через две недели сытинская газета зорко следила за непосредственной угрозой, исходившей от большевиков. Так, с 14 октября ее редакторы ввели новую ежедневную рубрику «Перед наступлением большевиков», гае достоверно сообщали, что большевики, которые верховодят в основных советах, готовят захват власти и передачу ее II Всероссийскому съезду Советов, назначенному через несколько дней в Петрограде. В годовщину октябрьского Манифеста 1905 года «Русское слово» напомнило своим читателям, как обретенные двенадцать лет назад свободы были смыты волной реакции. Та же участь может постигнуть февральскую победу 1917 года, поскольку большевики открыто организуют вооруженные отряды и намереваются с их помощью совершить государственный переворот.
Затем «Русское слоно» подробно осветило самый переворот, сообщив 24 октября, что Военно-революционный комитет Петроградского Совета под руководством Льва Троцкого взял в свои руки контроль над Петроградским военным округом. День спустя II Всероссийский съезд Советов провозгласил себя верховной властью, и «Русское слово» осудило переворот, совершенный партией Ленина, который вновь объявился в Петрограде. А еще через день Московский Совет закрыл сытинскую газету и все прочие московские газеты, выступавшие против революции. Основанием для закрытия послужил присланный из Петрограда декрет Совета Народных Комиссаров от 27 октября. Цель этой меры, говорилось в декрете, – «пресечение потока грязи и клеветы» со стороны «буржуазной печати». Новые законы, обещали его авторы, восстановят «полную свободу» для всех изданий, кроме тех, которые подстрекают к сопротивлению, неповиновению и расколу путем искажения фактов[535].
Перед московскими революционерами тотчас встала проблема: печатники приостановленных газет лишились средств к существованию. Тогда местный совет предложил Сытину и другим владельцам газет вновь приступить к их выпуску при условии, что они полностью возместят рабочим жалованье за время простоя. Сытин был среди тех, кто ответил согласием, и с 8 ноября «Русское слово» возвратилось к читателям.
Тем временем в Петрограде 4 ноября, во время заседания Исполнительного комитета Всероссийского съезда Советов, состоялись наконец односторонние дебаты об отношении к печати. Социалисты-революционеры, которых было там вдвое меньше, чем большевиков, тщетно пытались доказать, что социализм должен завоевывать поддержку примером и убеждением, а не затыкать рты оппозиционным газетам. Большевики же, с презрением отвергая «дряхлые» условности, возражали, что отдать хотя бы часть газет «капиталистам» значило бы отказаться от социализма, и они без труда провели соответствующую резолюцию[536]. Однако, учитывая приближение выборов в Учредительное собрание, которых большевики так долго добивались, они согласились пока терпеть «буржуазную» печать в двух столичных городах[537].
С возобновлением выхода в свет 8 ноября «Русское слово» продолжало критиковать большевиков. В тот же день газета опубликовала резкую статью сытинского адвоката Варшавского, направленную против их политики в области печати, а другой автор назвал установившийся режим «новым самодержавством», которое ни за что не расстанется с властью, кто бы ни победил на выборах в Учредительное собрание. Правда, 22 ноября «Русское слово» назвало эти выборы «последней надеждой» государства перед лицом новой деспотии. Спустя четыре дня, когда выборы завершились и Сытин и его редакторы сделали вполне справедливый вывод, что ленинская партия оказалась в меньшинстве, «Русское слово» вновь призвало граждан бороться за демократию и даже вооружаться для защиты Учредительного собрания. Но этот номер сытинского «Русского слова» стал последним, ибо Ленин распорядился из Петрограда, чтобы милиция Московского Совета той же ночью провела внезапные рейды по редакциям всех враждебных газет и закрыла их. Таким же образом было прекращено издание всех петроградских газет за исключением горьковской «Новой жизни» и эсеровского «Народного дела».
Уполномоченный Ленина в Москве А. Аросев вспоминает первое совещание, где разрабатывался план захвата московских и петроградских газет. «Сидя за столом, Ленин перекладывал свою большую тяжелую голову с одной ладони на другую… Он сам и еще несколько товарищей предложили… сначала фактически закрыть все буржуазные газеты, фактически прекратить их выход, а потом это самое санкционировать декретом. Только тогда, аргументировал Ленин, наш декрет не повиснет в воздухе»[538]. По мере подготовки акции «Ленин… интересовался самыми малейшими деталями» по телефону. «Особенно заботило его то, что ведь «газетчики» начнут протестовать и почтут действия военных властей, чего доброго, произволом, ибо никакого такого декрета еще нет». Стало быть, от Аросева требовалось, «чтобы все эти группы заняли все типографии одновременно», употребляя в случае необходимости силу, и чтобы во главе их были поставлены военные. Таковы были непременные условия выполнения ленинского приказа – «чтоб не успел появиться на рынке ни один экземпляр враждебной нам газеты».
Аросев продолжает воспоминания рассказом о том, как проходило под его командованием ночное вторжение «в типографии «Русского слова» (там, где теперь печатается «Правда»). Не прошло и получаса после начала операции, как в типографию раздался звонок телефона…» На проводе был Ленин, требовавший докладывать ему каждые полчаса. «И только, когда оккупация типографий была закончена и склады бумаги заняты, последовал соответственный декрет о закрытии буржуазных газет в стране, где наступила диктатура пролетариата». Итак, закрытие враждебных газет стало первым шагом большевиков по укреплению своей власти после выборов в Учредительное собрание.
28 ноября Московский Совет официально «секвестровал» типографию «Русского слова» (ранее та же участь постигла сытинское «Московское товарищество издательства и печати»). Правда, за Сытиным и его супругой оставили их квартиру на Тверской, но отныне столь милые сердцу старого издателя типографские машины, грохотавшие двумя этажами ниже, печатали «Известия» городского совета.
Большинство редакционных сотрудников сытинской газеты разъехались кто куда: одни подались на юг, в Крым, где во время гражданской войны недолго издавали газету под зашитой Русской добровольческой армии; другие держались поблизости и дважды делали попытку возобновить в Москве некое подобие «Русского слова»[539]. Благов, Руманов, Варшавский и Немирович-Данченко эмигрировали в Западную Европу. Петров уехал в Югославию.
Не собираясь эмигрировать и имея твердое намерение поладить с властями, Сытин сел в поезд и отправился в Петроград на встречу с первым лицом в новом государстве – Лениным. За долгие годы он не раз ездил в северную столицу на приемы к чиновникам, от чьих решений в той или иной степени зависела его судьба; теперь же на карту было поставлено его неотъемлемое право на труд. В своих воспоминаниях, подготовленных к печати при Сталине, Сытин ничего не говорит о полученных им от Ленина заверениях в поддержке и содействии. Причина, как представляется, ясна: по крайней мере два ленинских обещания будут нарушены сразу же, едва за Сытиным захлопнется дверь.
Внук Дмитрий Иванович точно цитирует частную запись, которую сделал Сытин по следам разговора с Лениным: «Мое учреждение первое подлежало национализации… Я не возражал и никаких мер не принимал, чтобы избежать недоразумений, в день моего заявления передачи типографии [очевидно, 28 ноября] я поехал в Петроград в Смольный. Явился к Владимиру Ильичу, он меня принял».
Не зная, какое важное значение придает Ленин закрытию «Русского слова» и что он лично отдал распоряжение о внезапном ночном налете, Сытин первым делом задал вопрос о конфискации газетной типографии. Ленин ответил: «Да, это начало, и все Ваши дела подлежат национализации, это общая участь всех». Спокойно приняв неизбежное, Сытин высказал затем свою главную тревогу: а не «национализируют» ли и его («Показывает на себя», – написал он в скобках). И Ленин, по словам Сытина, отвечал так: «Его мы национализировать не будем и предоставим ему свободно жить, как он жил, если не против нас». Ободренный, Сытин тотчас вернулся в Москву, чтобы приступить к работе «со всеми моими аппаратами».
Существуют воспоминания еще двух человек, которым Сытин рассказывал позднее об этой встрече. По свидетельству одного из них, Гессена, Сытин вспоминал, как Ленин «внимательно слушал меня, подошел близко, положил руку на плечо и сказал: «Благодарю вас. Иван Дмитриевич Сытин будет помогать нам своим большим опытом, своими большими знаниями». Сытин сообщил также, что Ленин обещал оставить ему в пожизненное пользование его кнартиру в доме, где помещалось «Русское слово», и назначить 250 рублей ежемесячно по выходе на пенсию. Второй мемуарист – Мотыльков узнал от Сытина, что Ленин разрешил ему завершить все издания, находящиеся в производстве, и распродать их, а также содержимое его складов[540].
Возможно, именно в ту их встречу Сытин подарил Ленину подписанный экземпляр «Полвека для книги», обнаруженный впоследствии в ленинской библиотеке в Кремле. И, наверное, вскоре после нее, если не тогда же, Сытин подтвердил искренность намерений, внеся в советскую казну половину своих личных банковских вкладов[541].
III
Итак, Сытин остался на посту директора «Товарищества И.Д. Сытина», в распоряжении которого оставались старая типография Коноваловой и издательский комбинат на Пятницкой. В первые месяцы правления у революционеров было чересчур много других хлопот, чтобы заниматься национализацией книгоиздательского дела, но они ввели определенные ограничения и всячески вмешивались в работу фирмы[542].
В декабре Московский Совет арестовал сытинские календари на 1918 год (вот-вот ожидался переход на григорианский календарь «нового стиля») и запретил распространение лубочной литературы.
Сытин принялся заключать деловые соглашения с новыми властями. Он отправлял должностным лицам условия на фирменных бланках «Товарищества», а те адресовали свои ответы в «Товарищество И.Д. Сытина» в Москве. Когда в первые месяцы 1918 года наркому просвещения А.В. Луначарскому потребовался издатель для «национализированных» произведений 57 русских писателей, он подрядил Сытина[543].
Но от газетного дела Сытина отстранили окончательно, как он сухо констатировал в воспоминаниях, изданных в советское время: «В первый день новой, народной власти газета и типография, где печаталось «Русское слово», согласно декрету о печати, подлежали передаче в ведение государства. Я подчинился: верил, что найду себе применение в делах нового строительства»[544].
После скоротечной забастовки протеста многие сытинские служащие в типографии «Русского слова» также решили остаться и работать на новую власть, однако те из них, кто сочувствовал меньшевикам, плохо ладили со своим начальством – большевиками. Производительность типографии, снизившаяся еще накануне Октябрьской революции, продолжала падать.
В январе 1918 года сбылось предсказание «Русского слова»: большевики разогнали Учредительное собрание на второй день его существования. Спустя два месяца они заключили мир с Германией и стали называться Российской Коммунистической партией (большевиков). Две их ведущие газеты – орган Съезда Советов «Известия» и партийная газета «Правда» – перебрались вслед за правительством из Петрограда в Москву и обосновались в бывшей типографии «Русского слова», где 12 марта был отпечатан первый номер «Известий»[545].
Ужаснувшись при виде развала, в каком он нашел бывшую сытинскую типографию, секретарь дирекции «Известий» В.Ю. Мордвинкин представил доклад о необходимых переменах. «Необходимо положить конец невыносимой нервной обстановке в типографии и грубому обращению печатников с руководителями», требовал он в докладе, отмечая в то же время низкую квалификацию вновь нанятых рабочих[546]. Не знающие своего дела механики портили линотипные машины, а «совершенно неопытные наборщики» путали гранки набора «Известий» с гранками другой газеты[547] – возможно, «Известий» местного совета. По директиве, подписанной Лениным 24 марта, Мордвинкин вошел в комиссию из трех человек под председательством В.Д. Бонч-Бруевича, которой надлежало предложить пути восстановления «работоспособности типографии «Русское слово» «Товарищества И.Д. Сытина», – именно так была названа типография, ибо государство еще не утвердило ее конфискацию Московским Советом. В задачу комиссии входили также «переговоры с владельцами типографии и урегулирование взаимоотношений». Ленин хотел, чтобы Сытин вновь возглавил дело, но подчинялся при этом Советской власти[548].
Ленин отчетливо дал понять, говорит Бонч-Бруевич, что лучшим средством восстановления работоспособности предприятия он считает привлечение «специалистов каждого дела, хотя бы были они бывшие владельцы, если только они действительно добросовестно, без всяких ладних мыслей пожелали бы стать на это дело. Должен вообще здесь заметить, что Владимир Ильич весьма хорошо относился к Ивану Дмитриевичу, ценя в нем огромный размах, огромные организаторские способности». Бонч-Бруевич, однако, принадлежал к числу доктринеров от марксизма, которые с презрением отмахивались от довода, неоднократно выдвигавшегося Лениным, что молодое государство нуждается в опыте бывших капиталистов. Поэтому далее он выражает недовольство комиссии вопиюшим эгоизмом Сытина. В ответ на сделанное ему предложение, говорит Бонч-Бруевич, этот старый барин спрашивал только «о своих обязательствах, которые лежали на нем перед третьими лицами, а в дела нашей советской типографии вникал мало». Хотя Сытин предоставил «исчерпывающие сведения», Бонч-Бруевич полагал ошибочным шагом со стороны Ленина «намеченную роль» для Сытина, так как его смущали возраст издателя (67 лет), его связи с лицами, враждебными новой власти, а также то, что бывшие хозяева «скомпрометированы в глазах рабочих»[549].
4 апреля комиссия представила свой доклад правительству. В нем Бонч-Бруевич пишет, что, выслушав «общие направления», намеченные для типографии, и обсудив, как лучше использовать его «специальные знания», Сытин заверил комиссию в готовности сотрудничать, но тут же начал ставить условия. Он сказал, что хочет получить обратно две самые старые в типографии ротационные машины, чтобы выполнить обязательства перед бывшими коллегами; а чтобы купить бумагу, нанять рабочих и заплатить по векселям, срок которых истекает 10 апреля, он попросил еще кое-что из «секвестированной собственности»[550]. Комиссия, как положено, доложила об этих условиях, но не удовлетворила их.
С экономической точки зрения попытка Сытина вернуть себе в счет жалованья часть собственности, отобранной у него государством, была вполне оправданной. С одной стороны, новые законы установили весьма скромный верхний предел заработка, а с другой – русские деньги почти обесценились в результате инфляции. Сытин имел крупные вклады в российских банках – сплошь национализированных, – однако граждане могли снимать со своих счетов не более 250 рублей в неделю; к тому же государство еще более урезало состояние Сытина, аннулировав все акпии и дивиденды. Правда, у него оставались валютные вклады в заграничных банках, которым ничего не грозило, но Сытин решил спасти, что можно, из реально существующих вещей – только они пока еще держались в цене. Ну, а комиссия усмотрела в намерениях Сытина обыкновенное капиталистическое стяжательство.
В том же докладе комиссия дала оценку состоянию дел в типографии. Поскольку меньшевики вновь «стали препятствовать делу организации печатания и выхода в 1той тип. Советских «Известий», комиссия рекомендовала подыскать преданных печатников и нового директора. Приведенная в докладе таблица свидетельствовала о «катастрофическом» падении производства ниже дореволюционного уровня (см. приложение 4). Частые поломки приводили к опозданиям и сокращению тиража. Набор производился в два с половиной раза медленнее максимально допустимых дореволюционных норм, а полосы иерстались в три раза дольше. Типография, переданная Сытиным, была великолепно оснащена технически и снабжена всем необходимым (на складах одной бумаги хранилось на 3 213 398 рублей), а ныне она оказалась в удручающем состоянии. Разбросанные повсюду, пропитанные краской вороха бумаги создавали угрозу пожара; важнейшие мелкие детали, вроде матриц для линотипов, пропали неизвестно куда.
Комиссия заключила, что это «тягостное положение» существует на всех экспроприированных фабриках, не только у Сытина на Тверской. В связи с этим она предлагала создать централизованное издательское учреждение и ввести государственную монополию на продажу изданий и рекламу. Рекомендовалось даже построить на севере бумажную фабрику – эту мысль наверняка подсказал Сытин.
В начале апреля рекомендации комиссии обсуждались на заседании Совнаркома. Луначарский, имевший случай убедиться в готовности Сытина к сотрудничеству, выступил за то, чтобы возвратить ему типографию и даже разрешить издание «Русского слова», однако Совнарком решил подчинить все газетные типографии своему Полиграфическому отделу. Тем самым он утвердил конфискацию типографии «Русского слова» и отверг услуги И.Д. Сытина.
Внешнее безразличие Сытина к новым обстоятельствам раздражало Совнарком и его комиссию. Потребовав платы натурой за честь служить народу, он упустил случай обелить себя. За такое полагалось проучить. Не успел кончиться апрель, как старый фабрикант оказался в шкуре преступника: ретивые революционеры без суда и следствия упекли его в Московскую тюрьму.
Зная, что Горький и его газета пользуются определенным влиянием, Сытин обратился из тюрьмы к своему давнему автору: «Я надеюсь на Ваше великодушие и верю, что Вы меня преступником не считаете»[551], В номере «Новой жизни» за 3 мая Горький предал арест Сытина огласке; правда, к тому времени Сытин успел снова стать свободным человеком, но несмотря на это Горький, издававший одну из двух пока еще разрешенных неофициальных газет, резко осудил действия властей. Заслуги этого видного народного просветителя признают во Франции и в Англии, писал Горький, зато в «самой свободной стране мира» Сытина посадили в тюрьму, предварительно разрушив его огромное, превосходно налаженное технически дело… Конечно, было бы умнее и полезнее для Советской власти привлечь Сытина, как лучшего организатора книгоиздательской деятельности, к работе по реставрации развалившегося книжного дела…» Нежелание сделать это писатель назвал «матерой русской глупостью»[552].
Находясь на протяжении нескольких лет в оппозиции к Ленину и его окружению, Горький будет выступать против коммунистов до середины июля, когда те закроют его газету «Новая жизнь». Но поскольку он и Ленин сходились в том, что молодому государству необходимы и Сытин, и вообще все верные поборники русской культуры, то на этой почве в начале сентября произошло примирение двух социалистов[553]. В том же месяце Горький от имени Ленина предложил Сытину важнейшую руководящую должность в новой издательской системе. Н.Д. Телешов, присутствовавший в тот день при разговоре на квартире у жены Горького, говорит, что Горький передал просьбу Ленина к Сытину стать директором Госиздата, открытие которого в мае будущего года ознаменовало национализацию издательского дела. Сытин, по словам Телешова, выразил желание занять менее высокую должность заместителя, если директором будет Горький, однако его встречное предложение было оставлено без внимания[554].
Памятуя о днях, проведенных в тюрьме, Сытин понимал, что поддержка Ленина сама по себе не может обеспечить ему прочного положения при новой власти.
Вот и совсем недавно, 30 августа, в «Известиях» промелькнула заметка, вновь подтвердившая, пусть исподволь, – Сытин в немилости. Речь в ней шла о Русском союзе торговли и промышленности, который обвинялся в расхищении государственной собственности, а Сытин был назван в числе основателей союза[555].
Некой призрачной защитой Сытину служил тот факт, что его младший сын Дмитрий сражался тогда на гражданской войне в рядах Красной Армии[556]. (Созданная в январе 1918 года, после подписания в марте Брестского мира, Красная Армия начала борьбу с «контрреволюционерами».)
IV
Враждебность властей Сытин ощущал и в ужесточении условий издательской деятельности. К примеру, выпускать техническую литературу теперь имело право только Центральное техническое издательство. Но больнее всего ударил по Сытину введенный правительством в апреле 1919 года по всей стране запрет на издание лубков (запрет 1917 года действовал временно и на ограниченной территории). Вновь проявляя заботу о крестьянах, Сытин с присущей ему энергией тотчас начал строить планы по изданию новой серии книг в стиле лубка для распространения официально провозглашенных идей и к середине года убедил Отдел печати Московского Совета рекомендовать его программу директору недавно открывшегося Госиздата. Издавна знакомый лубок, говорилось в представлении Отдела печати,«будет единственно доступной книгой для широких народных масс». И кто как не Сытин мог лучше других издать ее и распространить через сеть офенской торговли, как раз начинавшую оживать по мере того, как гражданская война откатывалась на окраины. Старые лубочные книжки, заключали авторы представления, зачастую несли «невежество, суеверия и предрассудки», а новая сытинская серия всколыхнет в народе «стремление к знанию и свету»[557].
Однако во главе Госиздата Лениным был поставлен В.В. Боровский, истовый революционер, который предназначал свои небогатые запасы бумаги для более важных дел и отверг сытинское предложение[558]. Более того, Воровский считал своим долгом выжить старого капиталиста из книгоиздательского дела, а не выслушивать его советы. Сытин еще проработает некоторое время, но строго в рамках, установленных Госиздатом. Теперь Боровский решал, сколько бумаги и какое печатное оборудование дать Сытину, какие рукописи можно ему печатать, какие цены назначать, кого нанимать и по какому издательскому плану работать[559]. Отдел печати Московского Совета тоже раздавал приказы, в частности, Сытину велено было отпечатать на своих календарях Советскую Конституцию.
Те немногие книги и календари, которые Сытин издавал по собственной инициативе, должны были поступать в государственные книжные магазины, но в основном он работал по заказам Госиздата[560], Правда, и здесь не слишком ладилось: Госиздат не хотел или не мог исправно платить за работу. В августе 1919 года, например, Сытин просил срочно оплатить давно выпущенные в свет и вывезенные из типографии издания, чтобы внести причитавшиеся с него 4,5 миллиона рублей за топливо. Спустя короткое время ему снова пришлось просить 1,1 миллиона рублей (из 2,5 миллиона, которые задолжал Госиздат) для выдачи жалованья[561]; громадные суммы платежей свидетельствуют о безудержном росте инфляции.
А как же работал 68-летний предприниматель, привыкший к свободе действий и автомобилю с личным шофером? Сытин называет себя «подотчетным исполнителем» обязанностей. Каждое утро он выходил из дому и, пройдя пешком пять с лишним километров, являлся к семи часам в типографию, где проводил полный рабочий день. Там он «обязан» был встречаться пять раз в неделю с представителем Госиздата и «получать указания, что печатать, в каком количестве, какого качества». Все заказы Сытин исполнял вовремя и «только по указанию Госиздата»[562]. И не его вина, дает он понять читателям своих воспоминаний, что Боровский все же уволил его из типографии на Пятницкой.
Но ведь национализация с самого начала входила в планы властей, поэтому стоит лишь удивляться, что Сытин так долго продержался в должности директора. Капиталисту, будь он хоть трижды исполнительный, было не место в сфере, формирующей общественное мнение. И вот в декабре 1919 года Сытин в последний раз вышел за ворота своей типографии на Пятницкой. Вероятно, он живо вспомнил, с каким воодушевлением переезжал сюда со своим делом каких-нибудь сорок лет назад, а случись ему вновь оказаться здесь, он увидел бы на комбинате новую вывеску: «Первая Образцовая типография» – это название сохранилось и поныне[563].
Сытин коротко подвел черту: «[Воровский] сказал, что сожалеет, что не может в дальнейшем работать со мной. Так мы расстались». Формально Сытин пока еще оставался владельцем типографии Маркса в Петрограде и типографии Коноваловой в Москве, но у него отняли главное его детище, плод многолетних трудов и даже не сочли нужным поблагодарить.
В начале 1920 года, по-прежнему располагая определенным капиталом, Сытин решил обратиться в Госиздат с новым предложением. При нехватке бумаги, машин и печатников, написал он в официальном письме, «почти невозможно в пределах наших границ» удовлетворить спрос на книги. Поэтому Сытин просил отправить его как частное лицо в Финляндию «с целью организации там печатания учебников и других культурно-образовательных произведений печати, исключительно разрешенных и одобренных Гос-м Издательством и Наркомтрудом». Сытин надеялся также изучить на месте «возможность отправки бумаги в Москву»[564].
Эта поездка так и не состоялась. Правда, Воровский примерно в те же дни ушел из Госиздата, но приведенные ниже слова нового директора О.Ю. Шмидта говорят о том, что он относился к Сытину не менее враждебно: «Мне больно это сказать, но этот большой работник, на которого возлагались определенные надежды… гораздо более вредит нам, чем помогает»[565]. В декабре того же года Шмидт национализировал еще одно сытинское предприятие – бывшую типографию Маркса в Петрограде, которую Сытин на своем юбилее обещал принести в дар народу.
С этой потерей Сытин примирился заранее, но вот следующая акция застигла его врасплох: Госиздат самочинно захватил его склады готовой продукции, хотя Ленин обещал в свое время, что хранящиеся там книги останутся их прежнему владельцу и он сможет сам распродать их. Сытин вновь прибег к помощи Ленина и вскоре получил обратно не только свои книги, но и право реализовать их через букинистические магазины, по-прежнему находившиеся в частном владении, а также через небольшой книжный магазинчик, который будет позволено открыть в Москве его сыну Ивану. Это подтверждает и дочь Дорошевича Наталья Власовна, которая в начале 1921 года ненадолго заезжала к Сытину[566]. Ей было тогда пятнадцать лет, она направлялась в Петроград на поиски отца. Так вот Сытин сказал ей, что ему обещали разрешение на продажу всех изданных им книг, хранящихся на складе. Еще он добавил, что дела его, вроде бы, пошли на лад.
Что касается судьбы Натальи, то до мая предыдущего года она жила с отцом на юге, а потом Дорошевич возвратился в Петроград, чтобы отыскать свою вторую жену актрису О.Н. Мицкевич. По словам Натальи, когда Дорошевич добрался до своей петроградской квартиры, на дверях еще висела табличка с его фамилией; однако на стук ему открыл незнакомый мужчина, одетый в его вещи, а Мицкевич объяснила, что в жизни ее произошли перемены, так как она считала его погибшим, и даже отказалась приютить. Вместо этого она пристраивала Дорошевича в разные ночлежки, где он окончательно подорвал здоровье.
Сытин каким-то образом узнал о мытарствах Дорошевича и написал о них Наталье. Та при первой возможности выехала на север, пересаживаясь с одного промерзшего поезда на другой, добралась кое-как до Москвы и пришла к Сытиным, где се напоили кофе и накормили пирожками с мясом. Под впечатлением той встречи Наталья вспоминает, что «Сытины были вообще люди черствые, сдержанные и относились к явлениям с точки зрения того, какую пользу можно было из них извлечь». Для голодного времени Сытины жили, на ее взгляд, вполне благополучно (подали ставший редкостью кофе в серебряном кофейнике), и она была неприятно удивлена тем, что они не предложили больше никакой помощи ни ей, ни ее отцу. Обмолвившись о книгах, которые он собирается продать, Сытин сказал также, что работает по заказам и помогает оснащать типографию «Известий».
Наталья Власовна отправилась дальше и в одной из убогих лечебниц холодного, унылого Петрограда разыскала своего отца. «Элегантный, красивый мой отец… лежал на этой ужасной кровати, привязанный к ней длиннейшими рукавами какой-то удивительной сорочки. Возле него сидела седая, растрепанная старуха и из ржавой жестяной плошки кормила его жидким перловым супом. Он поднял на меня какие-то желтые, измученные, бессмысленные глаза и сказал: «А вот, наконец, и ты… Поесть чего-нибудь принесла?» Не в силах побороть болезнь, Дорошевич умрет в следующем году.
Будучи в Москве, Наталья верно угадала, что Сытин полностью посвятил себя государственной службе, но она не могла знать, сколь существенный поворот происходит в стране – существенный как для Сытина, так и для большевиков. Уже летом Ленин поручит Сытину ехать в Германию для выполнения важной экономической миссии.
Явной перемена погоды стала в марте, когда X съезд Коммунистической партии одобрил ленинскую новую экономическую политику, допускавшую существование частной собственности и свободного предпринимательства. Это был первый шаг правительства в стремлении вырваться из дипломатической и экономической изоляции (вызванной отчасти безвозмездной национализацией материальных ценностей, которыми владели в России иностранцы). Другим шагом могло, похоже, стать претворение в жизнь давнишнего сытинского плана – найти иностранных партнеров и с их финансовой помощью построить большую бумажную фабрику на реке Кеми. Еще в декабре предыдущего года Сытина вызвали в Главное управление по производству бумаги и обсуждали с ним хронический дефицит бумаги в стране. Всей душой желая быть в гуще дел и, быть может, поощряемый сверху, Сытин представил Ленину наметки своего кемского проекта в письме, которое начинается со страстной мольбы: «Книга гибнет, спасите книгу». Далее в письме говорится: «Я хочу работать, готов работать в помощь Госиздату, но прошу о создании для этой работы приемлемых условий, которые в конце концов пойдут на пользу самой Советской власти»[567]. Одним из таких условий была поездка в Германию для переговоров с возможными партнерами, особенно со старым знакомым Сытина, промышленным магнатом Гуго Стиннесом.
Ленин тотчас передал сытинское послание наркому внешней торговли Л.Б. Красину, и тот дал «добро» на поездку Сытина в Германию «с целью вести переговоры по вопросу об организации в пределах РСФСР заводов бумажной промышленности»[568]. Сытина уполномочили предложить немецким партнерам специальные концессии от имени правительства, не имевшего средств для расчетов напрямую.
Итак, в ту пору Ленин избрал Германию в качестве 1 плацдарма для установления отношений с Западной Европой. К счастью для Сытина, Гуго Стиннес оказался самым горячим сторонником торговых отношений с Советским государством. Его участие в совместном предприятии побудило бы других немцев последовать его примеру, поэтому акции Сытина в глазах Ленина резко подскочили в цене.
Зондировать почву в отношениях с Берлином Москва начала в первой половине 1921 года по нескольким направлениям, и Красин сам побывал в Германии незадолго перед августовской поездкой Сытина. Продвигались вперед и тайные военные переговоры между двумя странами, на которых, в частности, обсуждалось строительство в РСФСР силами Германии заводов по производству оружия и боеприпасов, чего, по Версальскому договору, немцы не имели права делать на своей территории. В результате этих переговоров в апреле 1922 года РСФСР и Германия подписали Рапалльский договор, а спустя три года и двустороннее торговое соглашение[569].
Сытин пробыл в Германии с 14 августа 1921 года по 28 января 1922 года, и там ему удалось повидаться с сыном Петром, осевшим в этой стране, и с дочерью Евдокией, которая приехала из Польши. Что же до переговоров, то, судя по очень убедительным заявлениям Сытина, он сумел склонить Стиннеса к сотрудничеству и, вероятно, вернулся в Москву победителем. Правда, торжествовать ему предстояло недолго, ибо в 1923 году Стиннес заболеет и умрет, а его равнодушный к отношениям с Россией сын откажется выполнять условия сделки, заключенной Сытиным.
Сразу по возвращении неутомимый Сытин воспользовался возможностями НЭПа и взялся за организацию собственного предприятия под фирмой «Книжное товарищество 1922 года», где отвел себе роль председателя Правления. В долю он взял московских издателей В.В. Думова и братьев Сабашниковых, а также – куда деваться? – Госиздат. Как выяснилось, Сытин был еще достаточно богат, чтобы финансировать это социалистически-капиталистическое предприятие: он пустил в дело 30 тысяч долларов со своих заграничных вкладов. Однако в стране действовал запрет на лубочную литературу, а следовательно, он не мог выпускать свою фирменную продукцию[570].
Когда в сентябре 1922 года «Известия» брали у Сытина интервью по поводу нового предприятия, он оптимистически оценил готовность Госиздата поставить частных издателей «на ноги»[571]. По условиям договора, его фирма собиралась печатать некоторое количество книг для Госиздата на контрактной основе и имела право оптовой продажи собственных изданий через Госиздат, бывший единственным крупным книготорговцем в стране.
Наконец-то, спустя два года после того, как Сытин поделился своими планами с писателем Е. Лундбергом, он добился создания издательского «синдиката», хотя и далеко не такого мощного, как ему хотелось бы. Его цель состоит в том, сказал он тогда Лундбсргу, чтобы установить постоянные рабочие взаимоотношения между частными издателями и социалистическим государством, а для этого надо было перво-наперво преодолеть сопротивление отстраненных от дел издателей. Они «требуют гарантий. И никто не понимает того, что начать работу во что бы то ни стало – лучшая гарантия». По мнению Сытина, издателям следовало забыть на время о прибыли и трудиться сообща на благо книгоиздательства. Про себя он сказал: «Мне прибылей не надо. Мне только работать»[572].
Сытин, однако, не учел того печального для издателей-нэпманов обстоятельства, что правительство отнюдь не собиралось смягчать жесткий контроль в издательской сфере, как это было сделано в мелком производстве и легкой промышленности. Напротив, сразу после объявления НЭПа Совнарком еще более упрочил позиции государства в печатно-издательском деле, передав в ведение Госиздата все запасы бумаги и право распределять их по своему усмотрению, а также усилив его цензорские функции[573]. Затем 20 июня один из ведущих официальных публицистов В.П. Полонский (Гусин) недвусмысленно написал, что руководители государства никогда не позволят свободно распоряжаться оружием, благодаря которому они пришли к власти. «Коммунистическая революция, – напомнил он читателям, – победила не штыками, а печатным станком»[574].
В 1923 году, то есть на шестом году революции, пошатнувшееся вследствие удара здоровье помешало Ленину оставаться бесспорным вождем государства, а «Книжное товарищество 1922 года» потерпело крах. И.И. Трояновский, писатель, которого некогда издавал Сытин, решил, что самое время увлечь старого товарища новой идеей, и попросил Сытина помочь деньгами в организации выставки-продажи произведений русских художников в Нью-Йорке. Затраты предстояли немалые, зато Сытин получал возможность присоединиться к сопровождающей делегации и впервые пересечь Атлантику. Группа московских художников, объяснил Трояновский, надеется сбыть богатым американцам свыше 900 произведений живописи, скульпторы и графики из РСФСР и выручить за них по меньшей мере 100 тысяч долларов. А они с Сытиным в качестве антрепренеров возьмут на себя организационную часть.
Как вспоминал позднее Сытин, он «с охотою согласился», но главным образом для того, чтобы попасть в Америку и познакомиться с устройством тамошних школ. После неудачи двух своих нэповских начинаний – бумажной фабрики и книжного товарищества – Сытин, похоже, решил принести пользу на ниве советского образования. Поездка в Нью-Йорк открывала перед ним возможность позаимствовать передовой опыт для обновления русских школ и привлечь американцев к участию в совместных предприятиях в этой области. К сожалению, говорит Сытин, устроительство художественной выставки-продажи с первых шагов наталкивалось на трудности. Во-первых, он сразу внес в ее фонд 5 тысяч долларов, между тем как Трояновский, вероятно, вообще ничего не вложил. Во-вторых, художники, по мнению Сытина, послали на выставку «пеструю серию», в которой не было по-настоящему достойных произведений.
Возникли также трудности с паспортами, и Сытин получил разрешение на выезд лишь через месяц после отбытия всей делегации. Вслед за остальными он отправился поначалу в Ригу за американской визой, поскольку РСФСР не имела дипломатических отношений с Соединенными Штатами[575]. Для пожилого советского гражданина путешествие в одиночку по чужим пределам могло оказаться весьма хлопотным делом, тем не менее Сытин решил по пути в Нью-Йорк заехать в Берлин и Париж. Как написал своей жене один из членов делегации художников Игорь Грабарь, когда Сытин был уже в дороге: «Не правда ли, старик замечательный?[576]» После двухнедельной медицинской проверки во французском портовом городе Шербур Сытина признали здоровым, и он отплыл в Америку на пароходе «Маджестик» – это произошло за несколько дней до или сразу после 21 января, когда умер Ленин, а молодое Советское государство преобразовалось в Союз Советских Социалистических Республик[577]. Прибыв к концу месяца в Нью-Йорк, Сытин уверенно пообещал чиновникам на Эллис-Айленде, что пробудет в стране не более полугода, и затем переправился на пароме в Манхэттен, где обнаружил, что его соотечественники уже «по-русски ведут ссоры».
По свидетельству Сытина, к тому времени делегация успела снять помещение для выставки, но не откликнулась на предложение помощи со стороны нью-йоркского отделения Русского Красного Креста. Когда по прошествии еще некоторого времени Сытин и несколько членов делегации все же связались с представителями этой организации и встретили «недружелюбный прием», Трояновский поспешил на следующий день договориться с ответственными сотрудниками Красного Креста, чтобы они занялись рекламой выставки. В ответ художники из делегации потребовали, чтобы прессу организовал Сытин, – мол, «Америка его знает, и каждая газета его поддержит», – ибо только его именем устроители этой акции по сбору средств могли отгородиться в глазах публики от Советской власти. Однако, продолжает Сытин, «клякса уже свое огорчение оставила… попали мы в сомнительные… Кроме… евр. газет, где нас особенно усердно хвалили и делали анонсы, а другие наоборот…»[578]м 19 февраля и 2 марта первые статьи о приближающейся выставке опубликовала «Нью-Йорк тайме», и оба раза в качестве главного ее организатора упоминался «состоятельный русский издатель» Сытин. После открытия выставки 4 марта в Гранд-Сентрал-Палас «Нью-Йорк тайме» посвятила этому событию репортаж, где рассказывалось, как Сытин, стоя у входа, приветствовал сына Льва Толстого – графа Илью Толстого, жившего тогда в Соединенных Штатах. В последний раз они встречались десять лет тому назад, когда Сытин издавал полное собрание сочинений Льва Толстого. Илья Львович, по словам американского репортера, наслаждался старым московским говорком Сытина и был изумлен тем, как мало переменился издатель, разве что поседел[579].
Как всегда непоседливый, Сытин между тем успел обойти несколько школ и фабрик города, и во время одного из таких визитов, рассказывает он, профессора Нью-Йоркского университета предложили направить в СССР выставку своих методических разработок и учебников[580]. Под впечатлением от увиденного он безотлагательно написал своему внуку «Димуше», уговаривая его получить образование в Америке. «…Не надо здесь жить, а учиться надо», настаивал Сытин, ибо «что здесь видеть можно, того нигде не увидишь» и к тому же можно завязать знакомства на будущее. Правда, на взгляд Сытина, американцы маловато внимания обращают на «богатырский светлый дух» человека, но в конце письма он отдал должное кипучей жизненной энергии Нью-Йорка: «Твой дед помолодел»[581].
Что касается художественной выставки, которую помог организовать Сытин, его не удивило, что посетителей ходит мало, а покупателей – и того меньше, б апреля «Нью-Йорк тайме» поместила по этому поводу статью на первой странице под заголовком: «Долги развеяли мечты русских о золоте». Представитель Красного Креста в Нью-Йорке, обвинив во всем делегацию из России, сказал, что к концу марта общая сумма поступлений составила 2 тысячи долларов[582].
К середине апреля, как сообщали сами русские, им удалось выручить 30 тысяч долларов, то есть гораздо меньше, чем они рассчитывали, и было решено разбить экспозицию на несколько выставок для показа в других городах Северной Америки. Не имея более обязательств перед художниками, Сытин съездил на Ниагарский водопад и послал оттуда домой несколько красочных открыток. Затем они с Грабарем тронулись в обратный путь и 26 июня 1924 года прибыли в Ригу.
В течение этой полугодовой поездки Грабарь время от времени писал на родину о своих впечатлениях и в одном из писем он выразил разочарование тем, что «Сытин, к крайнему моему сожалению, оказался при ближайшем рассмотрении человеком глубоко сдавшим… где прежний ум, талант, острота?.. Он совершенно отпадает в качестве серьезного дельца…»[583] В другом случае Грабарь признал, что вся делегация чересчур переоценила прибыльность выставки, поскольку «золотые дни художественной торговли в Америке уже миновали»[584]. В свою очередь, Сытин не видел собственной вины в том, что «дело это оказалось малоудачным». В воспоминаниях, предназначенных для издания в СССР, он писал даже: «Когда я приехал в Америку и разобрался в положении, было уже ясно, что выставка, как она предполагалась, не удалась. С чувством неудовлетворенности по поводу постигшей нас неудачи я покинул Америку и возвратился в Россию»[585]. Издатель предпочел уверить своих читателей в том, что он не вывез из Америки вообще никаких впечатлений.
Очутившись снова дома, в Москве, Сытин ощутил возросшее недоверие к себе со стороны властей, упадок собственных сил и увидел, как мало у него осталось возможностей для работы. Теперь он уже не мог обратиться за помощью к Ленину, а от Сталина, начавшего прибирать к рукам партию, ждать милостей не приходилось. А тут еще в отсутствие Сытина в Петрограде произошло наводнение, и на Васильевском острове затопило его склад, до верху загруженный бумагой[586]. Потом свалилась самая страшная беда: в сентябре скончалась Евдокия Ивановна, с которой Сытин прожил сорок семь лет. В 1924 году он выпустил свое последнее издание – тонкий каталог с перечислением тех немногих книг, что ему оставалось продать из своих некогда огромных запасов.
В следующем году Сытин написал близкому другу крайне мрачное письмо, где жалуется на острую нужду в деньгах для помощи младшему поколению своей семьи. Если б только его «устарелой машине» нашлось хоть какое-то место в «новом боевом аппарате», не так было бы «тяжко» искать работу, хотя «довольно большой срок 75 лет». Но, признается он, «пора и устареть, нужно на отдых». Сытин удручен убыточностью двух оставшихся в его распоряжении тюремных типографий и боится, что со смертью Евдокии Ивановны и жены второго сына беды не кончатся. «Все это печально и неизбежно надо переживать».
Совсем иначе, восторженно пишет Сытин о «стране чудес всего мира» – Америке, где «права Ваши на право жить и работать не ограничены». Там, говорит он, «законное и гуманнейшее отношение во всем, умственный и физический труд ценится равно и почетно… никто не посягает ни на чье религиозное верование». В последних строках письма он исправляет свою ошибку в возрасте – не 75, а 74, – и сетует: «Голова устарела, путаюсь»[587].
Спустя всего несколько месяцев Сытин опять допустил неточность, свидетельствующую об утрате былой хватки: свое ходатайство от 28 мая об открытии очередной издательской фирмы (в стране по-прежнему действовал НЭП) он датировал 1924 годом. Мало того, в этом же документе он неверно указывает год своей поездки в Америку как 1925-й[588]. Есть в нем и много преувеличений. Начинает Сытин, вполне обоснованно называя себя сыном народа, вся трудовая жизнь которого связана с книгой. Ныне, пишет он, все громадные материальные результаты его труда национализированы, однако в свое время Ленин разъяснял ему, что эта конфискация была всего лишь частью общего плана. Касательно же личных средств, которыми он еще располагал, Сытин приводит слова Ленина, заверившего его при свидетеле (Н.П. Горбунове): «Вам способно жить и работать, как Вы жили и работали, если Вы не против нас». Как утверждает Сытин, он ответил тогда: «Я уверен, что сумею найти применение моих сил и знаний в делах нового строительства». С тех пор, продолжает Сытин, на протяжении семи лет он держал свое обещание, стараясь быть полезным.
Сначала, в 1917-1919 годах, он «выполнял самым добросовестным образом все заказы и работы Госиздата». Затем с величайшим трудом договорился об участии «солидного иностранного капитала» в строительстве крупного бумажного завода на реке Кеми, однако «проект… лишь благодаря простой случайности [болезни Стиннеса не получил осуществления». Будучи недавно в Америке, он получил «ряд выгодных предложений остаться там и работать в области газетного и книжного дела», но «категорически отклонил» их, ибо полагал, подчеркивает Сытин, что родине нужны его знания и опыт. «Несмотря на свои годы, могу и хочу работать в книжном деле», и не его ли один из журналов, посвященных книжному делу, назвал недавно «русским Фордам»? Удовлетворение ходатайства об открытии издательской фирмы, заключает он, будет лишь свидетельством «элементарной справедливости». Но сколько бы страсти ни вложил Сытин в свои слова, и неважно, подал он ходатайство или нет, – его издательская жизнь уже закончилась.
Между тем Сытин завершил работу над книгой воспоминаний, которую помогал ему редактировать сын Василий, и над «Заметками об Америке бессвязными, но увлекательными, которые он написал. Сумбурные «Заметки» лучше, чем отражают черты характера и устоявшиеся взгляды этого самобытного, полуграмотного, такого приземленного и вместе набожною человека. Увиденная глазами семидесятилетнего патриарха ярмарочной торговли, Америка предстает гигантским подобием Нижнего Новгорода – вольным бурлящим краем, чей разноплеменный люд имеет богатейшие возможности для работы и приобретения знаний, что он особенно ценил, но слишком мало заботится о духовной стороне жизни, которую он ставил ныне превыше всего.
VI
Не имея более иной работы, кроме своих записок, иного рабочего места, кроме своей квартиры, и лишенный возможности путешествовать, Сытин взял за привычку ежедневно прогуливаться с тростью по окрестным улицам, часто останавливаясь, чтобы перекинуться словечком со знакомыми. Был он рад и гостям, таким, например, как А.И. Гессен, бывший парламентский и иностранный корреспондент «Русского слова», по словам которого их последняя встреча произошла, когда старому издателю было лет семьдесят пять. Сытин тогда показал ему бронзовую статуэтку мужчины в сапогах и сказал, что это его хозяин Шарапов: «Он протянул мне… дружескую руку… вывел меня «в люди». Еще раньше Гессен не однажды встречал Сытина в Госиздате и вспоминает, что всякий раз тот бывал огорчен тщетными поисками работы
Другой давний товарищ – М. Ямщикова рассказывает, как в середине 20-х годов она водила оказавшегося не у дел Сытина к староверам. «Мы стоим с Иваном Дмитриевичем в моленной. Из-под низких сводов повсюду смотрят темные лики икон… Неслышно скользят черные тени; женщины в черных «несторских» сарафанах с филибринными пуговками, с распущенными по-раскольничьи платками, с листовками в руках… Женщины служат, женщины читают евангелие. Женщины поют однотонно, в унисон… Мужчины – в длиннополых, почти до земли, кафтанах… Напевы странные, тягучие, напоминающие протяжные народные песни… Древняя Русь… Древняя Русь…» У Сытина, замечает она, «внимательное, сосредоточенное лицо; черные глаза светятся; в них исчезло обычное лукавство»[590].
Не имея более иной работы, кроме своих записок, иного рабочего места, кроме своей квартиры, и лишенный возможности путешествовать, Сытин взял за привычку ежедневно прогуливаться с тростью по окрестным улицам, часто останавливаясь, чтобы перекинуться словечком со знакомыми. Был он рад и гостям, таким, например, как А.И. Гессен, бывший парламентский и иностранный корреспондент «Русского слова», по словам которого их последняя встреча произошла, когда старому издателю было лет семьдесят пять. Сытин тогда показал ему бронзовую статуэтку мужчины в сапогах и сказал, что это его хозяин Шарапов: «Он протянул мне… дружескую руку… вывел меня «в люди». Еще раньше Гессен не однажды встречал Сытина в Госиздате и вспоминает, что всякий раз тот бывал огорчен тщетными поисками работы[589].
Конечно, Сытин находил утешение в вере, но кипучая энергия его угасла. Вот какие мысли посещали издателя в 1926-м, на семьдесят пятом году жизни: «Работать всю жизнь не покладая рук и теперь сознавать, что работать не можешь, стал стар. Это трагедия. Но жизнь диктует свое, жить надо, и вот это второе толкает меня на этот рискованный шаг»[591].
К тому времени Сытин, возможно, уже прочитал выпущенную в 1926 году в Советском Союзе книгу, где его упоминали вкупе с другим попавшим тогда в немилость прирожденным предпринимателем – Горьким, который в 1921 году уехал по совету Ленина за границу. Оба, писал бывший сытинский сотрудник А.Р. Кугель, отличались «ленивым» умом и предпочитали «такт как средство обходиться без особых усилий мысли». Из этой пары Сытин, как можно понять автора, был худшим, поскольку он к тому же любил ворочать большими деньгами[592]. У Сытина тогда иссякли уже последние сбережения, однако в стране, где официально проповедовалась ненависть к «буржуазии», резкий тон Кугеля не сулил ничего хорошего. Не исключено, что именно наступление этих мрачных времен заставило Петра, тридцатитрехлетнего сына Сытина, жившего в Германии, приехать на родину.
В следующем году власти недвусмысленно и бесцеремонно выказали свое отношение к Сытину: ему предложили освободить ту самую квартиру, которую Ленин обещал сохранить за ним до конца его дней. Помещение якобы понадобилось редакции профсоюзной газеты «Труд», однако распространилось негласное мнение, что Сытин не заслуживает никаких привилегий. В семье уже убедились, что тень брошена на всякого, кто носит фамилию Сытин.
(По свидетельству сытинского внука Алексея Васильевича, в 1939 году он поступал в артиллерийское училище, и поначалу в приемной комиссии к нему отнеслись доброжелательно. Но вот ему задали последний вопрос: «Был когда-то издатель Сытин. Вы имеете отношение к нему?» После утвердительного ответа «все изменилось – я был отправлен обратно, в полк»[593].
Сытину, по крайней мере, не отказали в обещанной Лениным пенсии. В октябре 1927 года, учитывая прошлые заслуги в области издательского дела и народного образования, Совнарком назначил Сытину ежемесячное пособие в размере 250 рублей[594], К тому времени он уже переселился в другую квартиру – на Тверскую, 12, где, вспоминает Алексей Васильевич, «он стал заметно стареть, побаливать, все больше уединяться в своей маленькой комнате, прогулки по коридору стали реже»[595]. Вялый и молчаливый, теперь он почти весь день просиживал без дела в кресле между кроватью и старым своим письменным столом.
Назначение пенсии Сытину совпало с 10-й годовщиной Октябрьской революции, и в честь этого события готовился выпуск книги, посвященной основателям Советского государства, а в составлении ее принял участие старший сын издателя Николай. Но поскольку некоторых видных революционеров Сталин успел заклеймить как врагов народа, то нашлись влиятельные лица, обвинившие Николая в подрывной деятельности, и административным порядком он был сослан в Томск[596].
В 1929 году, рассказывает М. Ямщикова, исполнилось 40 лет ее работы в литературе, и в день юбилея к ней чуть свет пришел Сытин. Он не мог быть у нее на вечернем торжестве и принес в подарок экземпляр «Полвека для книги», а также том из своей серии «Великие реформы». Выпил чашку кофе и с тем ушел, «оставив грустное впечатление падающего колосса». Спустя несколько минут пришла ее домработница и сказала, что повстречала на лестничной площадке Сытина: «Иду это я, а он стоит над пролетом в нижний этаж, держится за перила, смотрит вниз и громко спрашивает: «Как же я тут сойду?.. Лестницы-то нет!» Я даже испугалась. Такой человек и – как дитя неразумное… Ну, конечно, я показала ему, где у нас лестница и вслед еще посмотрела. Но – ничего: пошел как надо, и даже быстренько так, не по-стариковски… А все-таки, не в себе вроде был»[597].
Примерно в ту же пору издателя навестил Мотылькон, некогда служивший у него мальчиком на посылках в петербургском книжном магазине. Увидев Сытина впервые за многие годы, Мотыльков невольно вспомнил его прежнюю кипучую натуру, «Громадный практический ум, огромная его энергия» сделали Сытина «в условиях капиталистического хозяйства крупнейшим «американского типа» предпринимателем». Однако, продолжает Мотыльков, «в послереволюционных условиях» издатель страдал как от «отсутствия полного доверия к И.Д. Сытину как бывшему капиталисту» со стороны новой власти, так и от собственного «неумения приспособиться»[598].
Между тем Сталин предпринял шаги к примирению с Горьким, который, поддавшись на уговоры, совершил летом 1927 года поездку на родину, где его встретили с ликованием. В 1931 году старый союзник Сытина вернулся насовсем, его сделали первым писателем державы и поселили в великолепном московском особняке, неподалеку от квартиры Сытина. Никаких документов, удостоверяющих их взаимоотношения той поры, в нашем распоряжении нет, но Сытин наверняка не оставлял надежды на то, что Горький придет к нему на помощь, замолвит доброе слово за его воспоминания, и тогда Госиздат смягчится и разрешит публикацию[599].
Однако Сытина не собирались прощать, и к 1933 году государственные издательства выпустили целый ряд работ, в которых высмеивался свергнутый капиталист. Помимо той, что принадлежала перу Кугеля, еще три написал бывший рабочий-сытинец Н. Мирецкий, не упускавший малейшего случая изобразить Сытина царским агентом, который ради обогащения эксплуатировал рабочих и читателей[600]. Обвинения такого рода представляли серьезную угрозу для Сытина.
Но последний, смертельный удар нанесли частые болезни, особенно одолевшие «падающего колосса» в последние несколько лет. 23 ноября 1934 года – в год, когда начались сталинские чистки, – он скончался от пневмонии в возрасти восьмидесяти трех лет, и никто публично не почтил памяти некогда могучего предпринимателя, даже Горький[601]. На Введенском кладбище покойного провожали в последний путь близкие друзья, родные и кое-кто из бывших служащих. Речей не произносили.
Глава одиннадцатая ЭПИЛОГ: РУССКИЙ ПРЕДПРИНИМАТЕЛЬ ИВАН ДМИТРИЕВИЧ СЫТИН
Как свидетельствуют современники Сытина, он был в высшей степени необычным русским. Безусловно, они видели в нем сына своего народа, русского крестьянина, простолюдина. Но при этом считали человеком далеко не заурядным.
Сытин обладал всеми характерными чертами предпринимателя, как определил его Йозеф Шумпетер: человек низкого происхождения, склонный к предприимчивости на грани риска и использующий «новые сочетания средств производства». Успех Сытина в создании издательской империи был обусловлен, во-первых, выпуском его основного товара – дешевых, ярко иллюстрированных изданий для крестьян, во-вторых, хорошей организацией сбыта через целую сеть бродячих торговцев – офеней, и, наконец, применением передовой печатной техники, приобретенной на Западе. Сам он не занимался техническим усовершенствованием печатного дела. Его коньком было издание печатной продукции для крестьян, причем никому ни до, ни после него не удавалось так прочно и безраздельно завладеть именно этим рынком.
Зная это обстоятельство, Чертков договорился с Сытиным о печатании и распространении книг для народа и тем самым ввел Сытина – к взаимной пользе – в круг толстовцев. Невелика заслуга Сытина в том что он не упустил удачу, которая сама пришла к нему в типографию, однако, прислушиваясь к советам и пожеланиям своих новых знакомых из интеллигенции, он сумел расширить собственный ассортимент и наладить выпуск не только книг и брошюр на любой вкус, но и чрезвычайно популярных периодических изданий, и в первую очередь «Русского слова», чей массовый тираж, либеральное направление и профессионализм позволяют назвать эту газету по-настоящему новаторской для России.
По мере того как в рамках одной фирмы возникало все больше печатно-издательских предприятий, у Сытина сложилась новая для России форма организации дела – нечто вроде современной акционерной компании. В связи с этим советские ученые рассматривают деятельность Сытина как «пример прогрессивной тенденции к монополии в русской промышленности» – расплывчатое обвинение, в котором Сытина не называют открыто монополистом, каковым он, конечно, не был. Война и революция помешали осуществить давно задуманное расширение «комбината» по двум направлениям: во-первых, издатель намеревался создать всероссийскую сеть газет, обеспеченную собственными типографиями, собственной телефонно-телеграфной сетью и подкрепленную агентством новостей с международными связями, а во-вторых, – построить на богатом лесами и энергией севере крупный бумажный завод – опять-таки для снабжения своих типографий.
Сытин не только умело сочетал средства производства, но и искусно преодолевал разного рода препятствия. В интересах дела ему всегда удавалось находить общий язык со своими рабочими, компаньонами и банкирами, а кроме того, Сытин не раз доказывал необходимое всякому издателю умение привлечь к сотрудничеству хороших авторов и редакторов. Одних он сманивал высокими гонорарами, других прельщал огромными тиражами и широкой читательской аудиторией. И еще Иван Дмитриевич проявил себя ловким дипломатом, знающим, как обходить рогатки, расставляемые чиновниками, которые враждебно относились к тому, что он издавал, и были обеспокоены его влиянием на общественное мнение. То есть благодаря ему свобода печати в России поднялась, пусть ненадолго, на более высокую ступень.
Фигура Сытина легко вписывается также в тот образ предпринимателя, который сложился на основании последних научных изысканий. Подобно большинству современных предпринимателей, опрошенных в ходе одного из исследований, Сытин считал, что судьба обидела его в детстве, что отец его был человеком никчемным, а школьное образование – негодным. Опять-таки подобно большинству опрошенных в этом исследовании, он приобрел профессиональные и деловые навыки под крылом нлставника-опекуна. Шарапов стал для Сытина как бы иторым отцом, передал ему опыт книгопечатания и веления своего дела, устроил его женитьбу и выделил капитал на открытие собственной литографской мастерской.
Помимо таких общих черт, свойственных, согласно им водам ряда ученых, природе предпринимателя, как, например, восприимчивость ко всему новому, гибкость ума, готовность прислушиваться к людям более знающим и одаренным в своей области, Сытин обладал и скрытой склонностью к «правонарушениям», которую специалисты с недавних пор также относят к числу характерных особенностей предпринимательства. Она проявлялась, когда Сытин пренебрегал запретами, нарушал обещания, давал взятки, хотя трудно судить, как далеко заходила его нечистоплотность и выделялся ли он в этом отношении среди своих собратьев. А когда речь шла о гом, чтобы обвести вокруг пальца слуг самодержавия, многие вообще почитали своим долгом не стесняться в средствах.
Однако при всех деловых достоинствах успех Сытина к большой мере зависел от удачи. Вот хотя бы один пример: безродность побудила Сытина проложить себе путь наверх, а когда он выбился «в люди», та же безродность по воле обстоятельств упрочила его положение. В России тогда увлекались народничеством, крестьянам приписывали особые добродетели, и люди образованные и знатные ценили возможность сотрудничать с выходцем из крестьянской среды, да еще добившимся успеха на поприще распространения идей. Кроме того, благодаря низкому происхождению Сытин, вознесшийся до больших высот и объявивший себя слугой народа, был избавлен от чувства вины, которое в то время мучило многих представителей русской знати и крупной буржуазии. Этот нувориш вкладывал в дело все новые капиталы и энергию, а жил между тем весьма скромно и лишь изредка испытывал мимолетные угрызения совести за свои миллионы. И наконец, Сытин мог оправдывать крестьянским воспитанием все свое плутовство и непредсказуемые поступки, которые так помогали ему вести дело.
До 1917 года побед на счету Сытина было гораздо больше, чем поражений, и будь то сметка или везение, но за предреволюционные годы он ни разу не поставил себя на грань разорения. Приступая к начинаниям такого большого размаха, как строительство бумажной фабрики на севере, Сытин действовал осмотрительно и не спеша. После нескольких неудачных попыток заручиться поддержкой других компаньонов он не захотел – а быть может, не смог – рисковать в одиночку. Как отмечалось в одной из статей юбилейной книги, посвященной 5О-летию издательской деятельности Сытина, берясь за новое дело, он никогда не ставил под удар те предприятия, которые уже твердо стояли на ногах.
Благодаря поставленному таким образом делу Сытин воздвиг издательскую империю и тем самым заявил о своей состоятельности, выказывая на всех этапах жизненного пути необычайно волевой характер, который специалисты считают главной движущей силой предпринимателей. Организованные им пышные юбилейные торжества служат наглядным тому подтверждением. По его желанию поздравительные послания, где его называли «первым гражданином русской земли» и «подлинным министром образования», были зачитаны перед обширной и почтенной аудиторией, а затем увидели свет в крупнейшей российской газете.
Честь и хвала Сытину – он создал издательскую державу, о которой долго еще будут говорить. По всем основным показателям, как свидетельствуют шесть графиков в приложении, ему не было равных в России. Несомненно, свершения этого русского крестьянина вывели его на магистральный путь развития современной западной экономики. Он доказал, что в дореволюционной России у свободных предпринимателей было вполне достаточно возможностей вести дело с большим размахом, однако главная заслуга предпринимателя Сытина – это его вклад в обновление и демократизацию старой царской России.
Приложения
Приложение 1 ЗАМЕТКИ ОБ АМЕРИКЕ СЫТИНА
Мы (русские) маленькие старенькие серенькие мужики.
Ведь давненько Ермак завоевал Сибирь, а мы доселе ее не знаем, что у нас есть везде и во всем.
Мы топчемся на одном месте и все ноем о земле и тесноте, вот уж истинно «Собака на сене».
Долго, крепко спал наш мужик Встань, проснись, посмотри на себя: ведь соседи твои работают давно, младшая сестра твоя – Америка сделала чудеса. Ты [Россия] старшая сестра, у тебя просторы необъятные, благодать сокровищ везде и во всем, а ты прокормить умело и сытно себя не можешь.
Была беда – стало тяжким сном крепостное право. 64 года только прошло твоей воли и дали крестьянину две десятины земли. Все 64 года была борьба за школу грамоты Ты не знал ничего, кроме четырех действий арифметики Теперь ты хозяин всего Великого наследства Великой России. Твое пространство на земном шаре больше всей Европы и Америки Познай самого себя, человек маленький, но сила твоя в единении необъятна, могущественна. Мало учиться, надо прилагать свои знания в жизнь. [Например], поразительна школа Америки: с двух лет ребенок в детском доме. Утром в 8 часов матери приносят деток-погодков на весь день в детский дом, где десятки этих крошек без различия средств… – и миллионера, и рабочего – вместе в одной большой общественной просторной комнате, убранной мебелью детской и коврами, предоставлены сами себе: ползают, играют, общаются, один другому подражает Они мирно, спокойно, дружно забавляются, играют, друг другу помогают…
[Сытин далее объясняет, что одной из целей его путешествия в Америку было изучение системы образования].
Я был в Америке, все видел, везде мило беседовал. Все страшно желают работать. Америка моя любовь, (там) все сделано широко, умело, красиво.
Больно и обидно, что мы их (опыт) не используем, они страшно богаты, им некуда девать машины, и много у них долларов и очень она [Америка] близка и похожа на нас по постановке рабочей силы, [как я узнал] когда был там в больших типографиях и текстильных фабриках.
Рабочие Америки в деле, беседах о труде, в общении ужасно похожи на русских. Слушают внимательно, спокойно объяснят, вежливо покажут все достоинства и недостатки машины, какие возможности ее усовершенствования. Механик с любезным интересом знатока все охотно расскажет.
Другое [дело] в Германии.
Там [работник] – автомат, очень скуп на слова, говорит неохотно, точно боится конкурента, отвечает одним словом или «спросите в конторе».
Француз еще менее [уделит] вам внимания. Во время работы он суетливо занят своим делом. Его движения у машины безостановочны. Вы спросите, он остановится на минуту, ждет, что вы хотите. Затем, одним словом ответит вам, и вы чувствуете, что это его не интересует, и продолжает суетливо наблюдать за машиной, не обращая на вас внимания.
В Лондоне в больших типографиях еще недружелюбнее смотрят на посетителей Там позволительно только ходить с представителем от конторы, который объяснений не дает, а только проводит по мастерским и [просит] его не задерживать, так как у него стоит дело Интересно, чисто, богато, но тяжело, массивно, точно здесь автоматы работают.
[Далее следует описание путешествия через Европу в Америку].
. Семь дней в море незаметно проходят, как праздник. На седьмой день – знаменитый НЬЮ-ЙОРК Это город совершенно особого мира, в нем [7,5 миллиона) жителей Здесь все иное. Сам доллар за себя говорит, вместо двух рублей один доллар Страшно головокружительная суета и движение. На каждых трех жителей один автомобиль. Движение поездов в три этажа внизу и три этажа наверху. Автобусов огромное количество За 5 центов хоть все 30 верст езди Кушать вам дают как нигде дешево и изящно. На всех языках говорить и спрашивать можно. Мировой рынок. Если вы приехали в Америку, вы американский гражданин, совершенно свободный человек. Условия жизни поразительно свободны во всех отношениях. Все ваши возможности пристроится к делу – воз можны. Здесь можно быстро найти физическую работу, значительно труднее интеллигенту, но знакомство легко завести [в национальных Комитетах, существующих] для помощи своим соотечественникам.
Самые плохие товарищи в этом случае – русские интеллигенты. Они недовольны своими соотечественниками, приезжающими теперь из России (Советской России), они для них вредный элемент – жили в [Советской) России.
Американцы ничему не удивляются, вы ничего не можете дать для них нового. Он живет уроком своей ежедневной усиленной работы.. Весь день его посвящен продуктивности в деле. это живая машина с 10 до 6 часов. Его интересует только доллар, доллар, доллар. Остальное время – семье. Очень мало ходит в театр. Средний американец любит кинематограф, которых [здесь] бездна.
Надо признаться: демократия полная во всем от миллионера до низов 90% миллионеров Нью-Йорка владея собственными домами] живут в гостиницах, не имея личной прислуги, пользуются всеми услугами гостиницы. Имеют автомобили в общественном гараже, всюду ездят и правят сами, без шофера. Семейство имеет два, три автомобиля и правят сами. Такая поразительно милая демократизация изменила всю жизнь умной страны и внутреннюю культуру народа. Быть без работы и без дела американцу нельзя, они считают это хуже смерти…
..Но вот что есть и стоит: детские дома, где (дети) живут своей жизнью. Эти клопы предоставлены самим себе, за ними наблюдают две сиделки на 20 и более малышек. Так они [ладят] между собой, копошатся, дружно, мирно, спокойно играют, ползают, понимают свою уборную, просят пить, знают время кушать. Здесь же первое учение, первые понятия обо всем, что тебе на первое время нужно знать, даже все гласные буквы.
(Я] ездил по Европе и Америке. Европа побледнела и постарела, мало [видимого] движения и усовершенствования. Америка совсем наоборот – стремительно летит к совершенству техники. Рост машин идет поразительно, усовершенствование всех отраслей, что [я] прожил там четыре месяца в Нью-Йорке. Что показали мне в дни приезда – новое для меня. Видел новые ротационные машины, говорил с фабрикантами и техниками: «Как вы озабочены что стоит денег». Они удивляются: «Как можно о такой мелочи думать? Мы, строители машин, сами заинтересованы. Не считаемся с потребителями машин, а руководим ими. Все, что появляется новое в полиграфическом производстве, совершенствуем, производим сами, сейчас же знакомим потребителя и принимаем все меры, чтобы всем новым [оборудованием] его [потребителя] снабжать. Мы, фабриканты машин, заинтересованы давать фабрикам все самое совершенное… Это наше фабричное дело заботиться, чтобы мои машины были самые выгодные по быстроте, простоте и изяществу»».
Это касается не только полиграфии, а всех отраслей машиностроения… (Чтобы совершенствовать производство, необходимо три условия: точный порядок, совершенные машины, умело подготовленный состав служащих и руководить внутренней постановкой дела). Я рад, что видел это дело в Америке, где склад людей, постановка, обращение с работой ужасно напоминает нам русских. Совсем другие приемы у немцев там немалый автомат в деле У французов за быстротой и суетой движения нам чувствуется легкомыслие. Американец изучает работу машины до мелочей, пользуется ею, как любимой женщиной. Любовно покоит, бережно и внимательно следит за ней… [Вся американская] промышленность спаяна интересами между собой.
Фабриканты производств спрашивают только: «Что вам нужно?» Поставят вам машины, научат как пользоваться ими Вам только нужно изучить предмет, который нужно производить и найти рынок сбыта. Если вы знаете, изучили предшествующий [опыт] снабжения, то смело становитесь фабрикантом. Производству вас научат сами фабриканты машин и вы имеете кредит фабриканта и банка для покупки сырья…
А ты, брат американец, счастлив тем, что до тебя старший брат богатство в недрах (своих] скопил Молодой наследник, подходи, брат, буду с тобой делиться.
Твое счастье – у меня много хорошего, нового. Но, друг мой, у меня слишком большая драгоценность – моя великая мудрая история. Ведь кто совершает мудрость, у того нет предела во времени. Мы не знаем, где начало, где конец. Великое счастье уразуметь смысл жизни, мой милый заокеанский сосед! Америка, как ты наглядно заманчиво величественно хороша и так чувствуется твое близкое с нами братство. Ты счастливая новая страна, в тебе собрались сильные люди. Сами приехали, устроились и работают Новый свет, новые люди, новое мышление.
Мы первобытно стары, тяжко жили долгие подневольные века, пережили тяжелую историческую неволю. Многие столетия воспитали жестокое дворянство И все-таки [мы] выжили. И вдруг заря и светлое солнце, яркое, светлое северное сияние, со всем своим блеском. Весь народ, делившийся на классы, царей, министров, бояр, генералов и рабов – превратился без всяких чинов. Величество все пропало – остался один Человек и никого больше! Великое счастье, какое чудо – Человек, [В течение] двух месяцев ходил я по твоим сокровищам, милая Америка, и все не находил подхода, и все мне казалось, что это мелко, скучно, баэарно-просго. Весь твой рынок, афиши, базары, магазины с массой раскиданных товаров для толпы казался мне малоэанятным. И вот, когда я подошел к моменту написать гебя и о тебе, то, Боже, да ведь ты наша юная дочь. Почему мне было скучно у тебя и почему я чувствовал себя не на месте, неудовлетворенным тобой ты наша младшая сестра, наши интересы с тобой близки, ты нам очень близка но духу. Наша русская натура страшно близко смыкается с тобой Какое теплое чувство у тебя к нам, а у нас к тебе. Но не могу сказать, чтобы гы во всей полноте шла и подражала нашему родному чувству [духовности] Что нам у тебя нравится – это последние достижения культуры, техники. [Твой] добрый дядя, старший брат, долго это видел, все делал, чтобы главный великий светлый дух жизни в человеке пробуждался в смирении, милосердии, всепрощении и нерадении к себе, самопожертвованию. Вся великая масса народная под влиянием будущих благ смиренно переживала в детском и старческом благочестии целые Академии подвижничества вырабатывала руководителей и последователей. Это имеет свою Великую Мировую Задачу, отрицательную и положительную. Первое – жаль, что этот богатейший смиренный добродетельный материал не использован под тем же влиянием добра и нрава, как он воспитывался до 15 лег. После этого [возраста] ему можно и доступно все. Развей в нем знания практических работ и пользуйся им, учи его, не забивай, давай ему простор в работе. Будь с ним друг и брат и он даст тебе великую, счастливую жизнь, только строго цени, чтобы не злоупотребить его правом [право?]
Воспитай в нем человека, развивай в нем чувство долга. Окружай себя и воспитывай на их опыте Учи их и сам у них учись. Этот величайший радостный университет дал мне смелость гордиться и радоваться за себя.
(Я и мои 2500 работников) мы друг друга воспитали и окружили себя системой начальных школ и всеми практическими сельскохозяйственными академиями и университетами.
Невозможно! этого достигнуть без книжных знаний.
А почему нельзя то же сделать в текстильной, в механической и всевозможных фабриках и мастерских, в особенности сельскохозяйственных? Расширять (сеть] школ, опытных мастерских. применять и усовершенствовать новые способы, Только дать рабочему немножко права и поощрить его интерес к делу. (Тогда] он сделает все, чтобы его дело и мащина были в совершенстве. Для этого требуются любители, лекторы, мастера (хорошие] механики и литература по всем специальностям. Только после этого возможно совершенствование.
Приложение 2 ПЕРЕЧЕНЬ ВСЕХ ИЗДАНИЙ «ТОВАРИЩЕСТВА И.Д. СЫТИНА за 1901-1910 гг.
Приложение 3 ИЗДАНИЯ, ПРИНАДЛЕЖАВШИЕ И.Д. СЫТИНУ ЛИБО ФИНАНСИРОВАВШИЕСЯ ИМ (В КАЧЕСТВЕ ЧАСТНОГО ЛИЦА ИЛИ ЧЕРЕЗ «ТОВАРИЩЕСТВО И.Д. СЫТИНА»)
Журналы
«Вокруг света» [1892-1917], Москва, еженедельный, иллюстрированный. Ред.: Е.Н. Киселев, Е.М. Поливанов, Н.В. Тулупов, В. А, Попов.
«Заря» [1913-1916], Москва, ежемесячный, иллюстрированный. Ред.: Н. И Сытин.
«Для народного учителя» (1907-19161, Москва, 20 номеров в год. Ред.: Н.В. Тулупов, П.М. Шестаков.
«Друг детей» [1902-1903; 1905-1907], Москва, 2 номера в неделю, иллюстрированный. Ред.: А. В Мельницкая, Н В. Тулупов.
«Пчелка» (1906-1907], Москва, 2 номера в месяц, для детей. Ред.: Н.В. Тулупов
«Нужды деревни» [1907], Санкт-Петербург, еженедельный, иллюстрированный. Ред.: А П. Мутвого.
«Мирок» [1911-1916], Москва, ежемесячный, для детей. Ред.: В А Попов.
«Нива» [1916], Санкт-Петербург, еженедельный, иллюстрированный.
«Война с Японией [1904]. Москва, еженедельный, иллюстрированный. Ред : И. И Митропольский, И.Д. Сытин.
Специальные и литературные журналы
«Просвещение» [1907], Москва, 2 номера в неделю. Ред.: В.П. Вахтеров и В Д. Соколов.
Библиотека «Русского слова» [1913-1914], Москва, еженедельный, литературные серии. Ред.: И. И Сытин.
«Вестник книжного, учебного и библиотечного дела» [1907-1911], Москва, 31 номер в год. Ред.: В.А. Попов
«Вестник школы» [1914 1916], Санкт-Петербург, еженедельный, для учителей. Ред.: И.В. Скворцов, И.С. Иванов, С В. Скворцов.
«Северное сияние» [1909], Москва, ежемесячный, литературный Ред.: И. Бунин.
«Голос минувшего» [1913-1916], Москва, ежемесячный Ред.: С П Мельгунов и В.М. Семевский.
Газеты
«Книговедение» [1906-1907], Москва, ежедневная. Ред.: В.А. Кожевников.
«День» [1912], Санкт-Петербург, ежедневная. Ред.: С.П. Скворцов.
«Дума» [1906], Санкт-Петербург, ежедневная. Ред.: П.Б. Струве, Ф.А. Винберг.
«Раннее утро» [1916-1917], Москва, ежедневная.
«Русская правда» [1906], Москва, ежедневная. Ред.: М.М. Гаккебуш.
«Русское слово» [1897-1917], Москва, ежедневная. «Воскресный деньв (1901-1916], Москва, еженедельная. Ред.: С.Я. Уваров, С.К. Уварова.
«Телефон «Русского слова» [август 1904], Ред.: Ф.И. Благов «Правда Божия» (1906], Москва, ежедневная. Ред.: Г.С. Петров.
Приложения (все – иллюстрированные)
«Журнал приключений» [1916], Москва, ежемесячное приложение к журналу «Вокруг света».
«Модный журнал» [1904 1905], Москва, ежемесячное приложение к журналу «Вокруг света». Ред.: Е М. Поливанова.
«Вестник спорта и туризма» [1914], Москва, ежемесячное приложение к журналу «Вокруг света».
«На суше и на море» [1911-1912; 1914], Москва, ежемесячное приложение к журналу «Вокруг света».
«Искры» [1901 – 1917], Москва, еженедельное приложение к газете «Русское слово». Ред.: Е.Н. Киселев, Ф.И. Благов.
«Мировая война в рассказах и иллюстрациях» [1915], Москва, ежемесячное приложение к журналу «Вокруг света».
Приложение 4 ДАННЫЕ О ВЫПУСКЕ «ИЗВЕСТИЙ ИСПОЛКОМА ВСЕРОССИЙСКОГО СОВЕТА» (в типографии «Русского слова», 1918 г.)
Приложение 5 ТАБЛИЦЫ
ОБЩИЙ ТИРАЖ ИЗДАНИЙ, ВЫПУЩЕННЫХ В 1908 г.
КОЛИЧЕСТВО НАЗВАНИЙ, ВЫПУЩЕННЫХ В 1908 г.
Составлено по кн.: Иникова «Газета «Русское слово» и цензура (1897— 1917)», с. 254, 256; ЦГИА, 776-8-847-853.
Сокращения
ИНИОН – Институт научной информации по общественным наукам
ПСС – Полное собрание сочинений
ПСС и писем – Полное собрание сочинений и писем
СС – Собрание сочинений
ЦГИА – Центральный государственный исторический архив
ЦГАЛИ – Центральный государственный архив литературы и искусства
ЦГАОР – Центральный государственный архив Октябрьской революции
ЦГИА Москвы – Центральный государственный исторический архив Москвы
РО ГБЛ – Рукописный отдел Государственной библиотеки им. Ленина
ПРИМЕЧАНИЯ
1
Daniel Golem an „The Psyche of the Entrepreneur“, New York Times Magazine (2 February 1986), 31.
(обратно)2
Здесь цитируется английский перевод книги Шумпетера, появившийся и 1934 г.: Joseph A Schumpeter, The Theory of Economic Development: An Inquiry into Profits, Capital, Credit, Interests and the Business Cycie (New York 1934), 90
(обратно)3
Там же, с. 93
(обратно)4
International Encycopedia of the Social Sciences, s. v. „Entrepreneurship“.
(обратно)5
Donald E. Clifford and Richard Cavanaugh, „The Entrepreneurial Corporation“, McKinsey Qaurterly (August 1985), 13.
(обратно)6
Orvis F. Collins and David G Moore, The Enterprising Man (East Lansing 1974), 70.
(обратно)7
Таково краткое изложение взглядов Абрахама Залезника и Лайл М. Спенсер в статье Гоулмена «Душа предпринимателя», сс. 31, 63.
(обратно)8
Основные работы принадлежат Е.А. Динерштейну и С.И. Иниковпй. Авторы других: А Н. Боханов, Н.И. Член она и С В. Белов. Всс они указаны в примечаниях и библиографии.
(обратно)9
И.Р. Кугель «Сытин Воспоминания о прошлом русской печати», «Ленинград» 23/24 (1940), сс. 16-19. Судя по сходству формулировок, Кугель возражал на хвалебную статью о Сытине, опубликованную двумя годами ранее в Париже эмигрантом А.В. Румановым («И.Д. Сытин – издатель», «Временник друзей русской книги» № 4 (1938], сс. 223-231). Руманов подчеркивал, что Сытим ценил книги прежде всего как орудие просвещения.
(обратно)10
И.Д. Сытин «Жизнь для книги» (Москва, 1960). В эту книгу воспоминаний вошла большая часть автобиографического очерка, который 65-летний Сытин опубликовал в сборнике под схожим названием «Полвека для книги, 1866-1916», ред Н.В. Тулупов (Москва, 1916).
(обратно)11
П. Краснов и В. Шевелев «На рубеже двадцатого века», «Советская печать» № 12 (1961), с. 46.
(обратно)12
Константин Коничев «Русский самородок» (Ленинград, 1966). Второе издание вышло в Ярославле в 1969 г
(обратно)13
С.В. Белов «Русские издательства конца XIX – начала XX в. (Нерешенные проблемы)», «Проблемы рукописной и печатной книги» (Москва, 1976), сс. 292-297
(обратно)14
А. Алтаев (М.В. Ямщикова] «Мои старые издатели. Из воспоминаний», «Книга. Исследования и материалы» № 26, Москва (1973), сс. 154-182; и А И. Мотыльков «Моя работа у И.Д. Сытина. Из воспоминаний букиниста», ред. А.П. Русинов, там же № 37, Москва (1978), сс 156-166.
(обратно)15
А. Толстяков «Страницы большой жизни», «Книжное обозрение» № 5 (31 января 1986), с. 16.
(обратно)16
Гнездниково расположено на севере Костромской области, неподалеку от городка Солигалич, где крестили Сытина
(обратно)17
Возможно, юбилейный сборник «Полвека для книги» был назван так Сытиным или его помощниками по аналогии с оперой Глинки «Жизнь за царя». Похожее название получили воспоминания Сытина «Жизнь для книги».
(обратно)18
И.Д. Сытин «Жизнь для книги», с. 20.
(обратно)19
И.Д. Сытин «Из пережитого», -«Полвека для книги», с. 15.
(обратно)20
Daniel R Brower, „Urban Revolution the Late Russian Empire“, 327, and Joseph Bradley, „Moscow: From Big Village to Meiropolis“, 20-3, in Michael F. Hamm, ed., The City m Late Imperial Russia (Bloomington 1986).
(обратно)21
Jo Ann Ruckman, The Moscow Business Elite: A Social and Cultural Portrait of Two Generations, 840 – 905 (DeKalb, Ul. 1984), 19. Автор утверджает, что «Москва изобиловала новоявленными миллионерами, многие из которых были крестьянского происхождения», однако приводит в пример лишь одного такого крестьянина – Смирнова. В двух других книгах о деловых людях Москвы миллионеры из крестьян не упоминаются. См. Thomas С. Owen, Capitalism and politics in Russia. A soaal History of the Moscow Merchants, J855-1905 (Cambridge 1981) и Alfred J. Rieber, Merchants and Entrepreneurs in Imperial Russia (Chapel liill 1982). Рибер определяет предпринимателей как склонных к риску деловых людей, которые хотели играть новую общественную роль а России. Эти люди, пишет он, «стремились вырваться из традиционных для купечества рамок экономической нерешительности, общественной инертности и политического беэрахчичия путем создания региональных предпринимательских объединений» (XXV)
(обратно)22
James D. While, „Moscow, Petersburg, and the Russian Industrialists“, Soviet Studies 24, no. 3 (1973): 414-20.
(обратно)23
И.Д. Сытин «Из пережитого», с. 16-17.
(обратно)24
И.Д. Сытин, неопубликованная глава из воспоминаний, с. 306, хранится в Музее Сытина в Москве.
(обратно)25
Коничев «Русский самородок», с. 37-39.
(обратно)26
И.Д. Сытин «Из пережитого», с. 18-19.
(обратно)27
И.Д. Сытин «Жизнь для книги», с. 32-33. Нижегородская ярмарка пользовалась дурной славой весьма злачного места. См., например, «Крейцерову сонату» Льва Толстого.
(обратно)28
М.Т. Соловьев [«И.Д. Сытин»], «Полвека для книги», с. 135.
(обратно)29
Микешин – Сытину [1978], ред. С. Белов «Книга. Исследования и материалы» № 42 (1981), сс. 129-131. Микешин (1835-1896) выполнил эскизы для скульпторов, изваявших в бронзе и граните памятник Екатерине II, который был открыт в Петербурге в 1873 г.
(обратно)30
И.Д. Сытин «Жизнь для книги» (Москва, 1978), с. 37.
(обратно)31
Там же, с. 37.
(обратно)32
Эту литографскую машину обслуживали три человека: один вкладывал лист бумаги, другой опускал тигель, а третий вынимал отпечатанный лист.
(обратно)33
И.Д. Сытин «Жизнь для книги», с. 49. Сообщения о выставке см. «Московские ведомости» с апреля по конец сентября 1882 г.
(обратно)34
И.Д. Сытин «Жизнь для книги», с. 50-51. Описание наглядных пособий, печатавшихся Сытиным см. в статье «Наглядные пособия в издании Т-ва Сытина», «Полвека для книги», ред. Н.В. Тулупов (Москва, 1916), с. 507.
(обратно)35
Шестнадцать страниц составляют один печатный лист, и книги принято складывать на основе этой единицы из четырех двойных страниц (то есть лист, отпечатанный с двух сторон обрезают, складывают и склеивают либо сшивают). У меня есть экземпляр «листовки», изданной Сытиным в 1904 г., – это пересказ японской народной сказки «Медуза». В оригинале императрица умирает, а в сытинском варианте, одобренном, как положено, цензурой, она остается в живых.
(обратно)36
Пругавин рассказал этот случай в книге «Запросы народа и обязанности интеллигенции в области просвещения и воспитания», изд. 2-е (Санкт-Петербург, 1895), с. 405. См. также Сытин «Жизнь для книги», с. 55.
(обратно)37
«Полвека для книги», с. 35.
(обратно)38
За этот сборник, изданный в декабре 1884 г., Сытин заплатил Чехову 2300 рублей. См. Эрнест Симмонс «Чехов: биография» (Бостон, 1962), с. 329.
(обратно)39
После революции 1917 г. с таким обвинением выступили трое бывших работников Сытина, которые утверждали, что примерно в 1885 г. Сытин заплатил взятку в 20 тыс. рублей. См. «Сытинцы в 1905 году. Сборник воспоминаний рабочих 1-й Образцовой типографии (б. Сытина)», ред. Е. Румайло, Л. Мальков, Н. Мирецкий (Москва, 192?), с. 21.
(обратно)40
А. Гусев «Календарь», в «Полвека для книги», с. 435-442. В то время календари называли по-разному, в частности, сборниками и альманахами. Сытин выпускал календари двух видов: настольные и настенные, а настенные календари еще включали в себя отрывные.
(обратно)41
Книжная торговля вразнос, существовавшая в центральных губерниях вокруг Москвы, подробно рассматривается в книге А.С. Пругавина «Книгоноши и офени (Встречи, наблюдения и исследования)», «Северный вестник», 1893, №1,4
(обратно)42
И.Н. Павлов «Жизнь русского гравера» (Москва, 1963), с. 204. Первоначально слово «лубок» означало «гравюра на дереве». Однако в сытинское время оно приобрело более широкое, собирательное значение и применялось к любой дешевой, «народной» печатной продукции независимо от способа печати.
(обратно)43
Пругавин «Книгоноши и офени», № 1, с. 96.
(обратно)44
Там же. Столь же критическое отношение к лубку высказывает В.П. Вахтеров в книге «Внешкольное образование» (Москва, 1894), с. 96.
(обратно)45
И.Д. Сытин «Жизнь для книги», с. 68. Сытин посвятил своей работе с толстовцами целую главу (сс. 68-71). Опубликовано также много писем, касающихся отношений между Толстым и Сытиным, см. Л.Н. Толстой. Полное собрание сочинение (далее ПСС) в 91-м т. (Москва, 1928-1978).
(обратно)46
А.В. Блюм «Лубочная книга второй половины XIX века», «Книга. Исследования и материалы», № 42 (1981), с. 97, 99.
(обратно)47
См. примечания и комментарии в ПСС Л.Н. Толстого, т. 85, с. 122.
(обратно)48
Чертков – Толстому, 27-28 ноября 1884 г., там же.
(обратно)49
Цитируется в работе Е.А. Динерштейна «Во имя благого дела (Л.Н. Толстой, И.Д. Сытин и „Посредник“)», «Книга. Исследования и материалы» № 37 (1978), с. 78.
(обратно)50
П. Бирюков «И.Д. Сытин и дело «Посредника», «Полвека для книги», с. 115.
(обратно)51
Чертков – Толстому 20 декабря 1885 г., ПСС, т. 85, с. 303. Чертков писал также, что ежедневно в типографию Сытина поступает до сорока почтовых переводов «от совсем простых и полуграмотных людей. Они не в состоянии назвать заглавие книги и пишут примерно так: «Книга про то, как в мастерской сапожника жил ангел».
(обратно)52
Чертков говорит об этой встрече в письме к Толстому от 8 октября 1885 г.; ПСС, т. 63, с. 297-298.
(обратно)53
Роберт К. Отто изучал архив «Посредника» в Москве и приводит затраты на бумагу, гонорары и тому подобные расходы, в результате которых в декабре 1886 г. Чертков задолжал «Товариществу И.Д. Сытина» 4450 рублей. См. Robert С. Otto, „Publishing for the People: The Firm Posrednik, 1885:1905“ (Ph. D. dissertation, University of Wisconsin, Madison, 1983), 70-2.
(обратно)54
Там же, с. 74.
(обратно)55
И.Д. Сытин «Жизнь для книги», с. 69.
(обратно)56
Цитируется по: Блюм «Лубочная книга» с. 99.
(обратно)57
Толстой – Черткову, 6 апреля 1907 г., ПСС, т. 89, с. 63.
(обратно)58
Otto, „Publishing for the People“, 72-3.
(обратно)59
Толстой сам рекомендовал Сытину ряд сотрудников, в числе прочих – Н.А. Полушина, писателя из народа, пятнадцать лет проработавшего в «Товариществе И.Д. Сытина» в качестве составителя учебных календарей.
(обратно)60
И.Д. Сытин «О монополии новой и монополии старой», «Русское слово» № 20 (25 января 1914). Сытин говорит далее, что «участники „Посредника“… ухмыляясь про себя, предоставили Сытину бить поклоны и выступать в роли просителя… перед К.П. Победоносцевым».
(обратно)61
Brian Alderson, „Tracts, Rewards, and Fairies: The Victorian Contribution to Children’s Literature“, in Asa Briggs, ed., Essays in the History of Publishing in Celebration of the 250th Anniversary of the House of Longman, 1724-1794 (London 1974), 245-282.
(обратно)62
H. В. Чехов «Детская литература и издательство Т-ва И.Д. Сытина», «Полвека для книги», с. 518-519.
(обратно)63
И.Д. Сытин «Жизнь для книги», с. 61.
(обратно)64
В статье «Из истории сотрудничества книгоиздательства «Посредник» и издательской фирмы «И.Д. Сытин и Во», «Русская литература» № 2 (1969), с. 210, В.К. Лебедев приписывает эти слова Бирюкову. Отто, который пользовался теми же архивными материалами, называет рабочего с петербургского склада «Посредника» М.П. Винокурова (Отто «Издания для народа», с. 68).
(обратно)65
Пругавин «Книгоноши и офени», № 1, с. 289.
(обратно)66
Н.В. Тулупов «Каталог Отделения «Народно-школьных библиотек» при книжной торговле Сытина» (Москва, 1897). В Публичной библиотеке им. Салтыкова-Щедрина в Петербурге хранится более шестидесяти книжных каталогов сытинской фирмы почти за весь период ее существования. Историческая библиотека РФ в Москве располагает менее богатым собранием этих каталогов с 1905 г.
(обратно)67
В дополнение к двум московским книжным магазинам Сытин в 1893 г. открыл по одному магазину в Киеве и Екатеринбурге, в 1900 г. – еще один в Одессе, а также в Петербурге (дата открытия не установлена).
(обратно)68
Цитируется по ст.: Лебедев «Из истории сотрудничества…», с. 210.
(обратно)69
Толстой, ПСС, т. 85, с. 189.
(обратно)70
Чертков – Толстому [сентябрь 1887], ПСС, т. 86, с. 81.
(обратно)71
Бирюков «И.Д. Сытин и дело «Посредника», с. 115.
(обратно)72
«Всесоюзная полиграфическая выставка. 1 -я Образцовая типография в Москве» 1 (Москва, 1927). В этом издании, выпущенном без нумерации страниц, кратко изложена история технического оснащения сытинской типографии на Пятницкой. См. также Ю.А. Горшков «Русский лубок – от мануфактуры к фабрике», «Книга. Исследования и материалы» № 47 (1984), с. 111. Сытин купил вторую ротационную печатную машину в 1895 г. – спустя два десятилетия после того, как А.С. Суворин первым в России приобрел такую машину. Эти машины имеют очень высокую производительность, так как рулонная бумага беспрерывно подается на форму для высокой печати, расположенную на цилиндрической поверхности. Прежде Сытин печатал календари на машинах для плоской печати (сначала ручных, а затем паровых), предназначенных для книг. В такой машине на большом печатном цилиндре закрепляется вручную по одному листу бумаги в один прием, а работает она с производительностью несколько сот оттисков в час.
(обратно)73
Вл. Попов «Вокруг света», «Полвека для книги», с. 549-550. Годовая подписка стоила у Сытина 4 руб. Заплатив еще рубль, подписчики получали ежемесячное (в то время оно выходило раз в два месяца) литературное приложение, в котором публиковались произведения русских писателей и таких популярных зарубежных авторов, как Жюль Верн, Виктор Гюго и Редьярд Киплинг.
(обратно)74
Дурново – Феоктистову, 12 февраля 1892 г., публ. С.В. Белова, «Новые документы об издательской деятельности И.Д. Сытина», «Советские архивы» № 5 (1979), с. 23. В том же списке неблагонадежных лиц состояла, вероятно, и богатая представительница высшего общества А.М. Калмыкова, которая выступала в поддержку радикальных преобразований, а позднее будет давать деньги на большевистскую газету Ленина. Она познакомилась с Сытиным примерно в ту же пору, когда началась деятельность «Посредника», и продавала его книги в своем петербургском магазине (связанном с местным Комитетом грамотности), который вскоре был закрыт полицией. См. А.М. Калмыкова «Полвека для книги», с. 125-126.
(обратно)75
Феоктистов – в Московский комитет по делам печати, 15 марта 1892 г., ЦГИА, 777-4-3, лист 24.
(обратно)76
Во время голода 1891-1892 гг. выпуск изданий для крестьян сократился в Москве на 43 процента. См. Б.П. Орлов «Полиграфическая промышленность Москвы. Очерк развития до 1917 г.» (Москва, 1953), с. 176.
(обратно)77
Лебедев «Из истории сотрудничества…», с. 211. По рекомендации Черткова Петров служил связующим звеном в делах, имевших отношение к «Посреднику».
(обратно)78
Динерштейн «Во имя благого…», с. 79. В это же самое время Сытин откликнулся на призыв Толстого о помощи голодающим Поволжья и отправил им вагон капусты и картофеля, десять бидонов фруктового напитка, пять фунтов сухого молока и мешок проса. Сытин – И.И. Горбунову-Посадову, 8 мая 1892 г., Белов «Новые документы…», с. 133.
(обратно)79
Лебедев «Из истории сотрудничества…», с. 211. После второго отказа Сытин продал еженедельник «Товариществу И.Д. Сытина», и в сентябре 1895 г.«Товарищество» по его настоянию подало прошение о выпуске газетного приложения – и вновь тщетно. Е.А. Динерштейн «И.Д. Сытин» (Москва, 1983), с. 79-80. Разрешение было, наконец, получено в 1898 г.
(обратно)80
Цитируется по ст.: Лебедев «Из истории сотрудничества…», с. 211-212.
(обратно)81
Этими другими издательствами были «Печатные работы С.П. Яковлева» (475 тыс. руб.) в 1882 г.; «Печатно-торговая фирма И.Н. Кушнерова» (350 тыс. руб.) в 1888 г.; «Скоропечатная фирма А.А. Левенсона» (210 тыс. руб.) в 1890 г.; «Печатная фирма И. Мамонтова» (300 тыс. руб) в 1892 г.
(обратно)82
«Полвека для книги», с. 370.
(обратно)83
А.Б. Хавкина «Харьковские коллективные труды в издании Т-ва Сытина», «Полвека для книги», с. 500.
(обратно)84
ЦГИА Москвы, 16-129-224, лист 1.
(обратно)85
Цитируется по работе: Динерштейн «Во имя благого дела», с. 81.
(обратно)86
Окончательный разрыв произошел, когда в 1904 г. Сытин отказался издать дорогую серию детских произведений, так как они не были предназначены для жителей деревни. Otto, „Publishing for the People“, 87.
(обратно)87
Дурново – Делянову, 5 февраля 1894 г., ЦГИА Москвы, ДЗ-635-1893, листы 12-15.
(обратно)88
Дурново – Николаю II, 12 февраля 1895 г., ЦГИА; 776-1-30, лист 21. Не ясно, кто такой Ермаков.
(обратно)89
Там же, лист 22.
(обратно)90
«Дело Департамента Полиции», ЦГИА Москвы, ДЗ-635-1893, 15 марта 1895 г., листы 66, 67, 74, 76.
(обратно)91
«Полвека для книги», с. 388-389. «Товарищество И.Д. Сытина» получило также премии Императорского Московского экономического общества, Художественно-промышленной выставки и Русского Императорского технического общества.
(обратно)92
Согласно переписи 1897 г., городское население России насчитывало 16,8 млн. человек, из которых 1,3 процента были купцами второй и первой гильдий, а 1,1 процента – «почетными гражданами».
(обратно)93
Цитируется по кн.: George Juergens, Joseph Pulitzer and the New York World (Princeton 1966), 16.
(обратно)94
Цитируется по кн.: The History of Times, vol. II, The Tradition, 1841-1884 (London 1939), 162-3.
(обратно)95
Fritz Stern, Gold and Iron: Bismarck, Bleichroder, and the Building og German Empire (New York 1977), 263-6.
(обратно)96
См. главу о «Коррьере» в кн.: Martin Walker, Power of the press: the World's Great Newspapers (London 1982).
(обратно)97
А. Пешехонов «Русская периодическая газета (статистический очерк)», «Русское богатство» № 3 (март 1901), с. 17-18.
(обратно)98
Чехов – А.С. Суворину, 18 ноября 1891 г., в кн.: «Жизнь и письма Антона Чехова», пер. и ред. С.С. Котелянский и Филип Томлинсон (Лондон, 1965), с. 195.
(обратно)99
Чехов – Ал. П. Чехову, 4 апреля 1893 г., ПСС, т. 16, Письма 1893-1896 (Москва, 1949), с. 54.
(обратно)100
Н.И. Гитович «Летопись жизни и творчества А.П. Чехова» (Москва, 1955), с. 351.
(обратно)101
Письма см.: А.П. Чехов. ПСС и писем в тридцати томах (Москва, 1974-1978), т. 6; а также А.П. Чехов. Собрание сочинений в 12-ти томах (Москва, 1957), т. 12.
(обратно)102
Чехов – Сытину, 4 октября [?] 1895 г. [не отправлено], Чехов, ППС и писем, т. 6, с. 82.
(обратно)103
Чехов – Суворину, 10 ноября 1895 г., Чехов, СС, т. 12, с. 93.
(обратно)104
Чехов – Павловскому, 22 мая 1899 г., Чехов ПСС и писем, т. 8, с. 190. Павловский должен был увидеться с Сытиным в Париже, куда издатель выехал по делу. См. также: Чехов – Павловскому, 5 мая 1899 г., «Оксфорд славоник пейперз», № 9 (1960), с. 124-125.
(обратно)105
Чехов – Суворину, 8 декабря 1893, Чехов, СС, т. 12, сс. 39-40.
(обратно)106
И.Д. Сытин «Жизнь для книги» (Москва, 1978), с. 120. См. также: «История газеты «Русское слово», РО ГБЛ 259-1-1, лист 3.
(обратно)107
Редактор произведений Толстого в подстрочном примечании (ПСС, т. 85, с. 175) приводит краткое содержание письма Черткова к Толстому, датированного 29 апреля 1885 г. (и доставленного Сытиным), где речь идет о газете для народа, отвечающей, по всей видимости, тем же требованиям, что и «Посредник». Он уточняет далее, что идею эту предложил сам Толстой, а Сытин обдумывал свое участие.
(обратно)108
В.М. Дорошевич «Русское слово», «Полвека для книги», с. 395.
(обратно)109
«История газеты «Русское слово», РО ГБЛ, 259-1-1, лист 3.
(обратно)110
Б.А. Щетинин «В литературном муравейнике (встречи и знакомства)», «Исторический вестник» 123, № 3 (1911), с. 876.
(обратно)111
Главное управление по делам печати – московскому генерал-губернатору, 29 июля 1892 г., ЦГИА Москвы, 16-79-197, т. 1, лист 8.
(обратно)112
Тайное отделение при московском генерал-губернаторе – в министерство внутренних дел, 16 августа, 1892 г., ЦГИА Москвы, 16-79-197, т. 1, листы 12-13.
(обратно)113
Александров – генерал-губернатору, получено 5 октября, 1892 г., ЦГИА Москвы, 16-79-197, листы 14-16.
(обратно)114
Московский генерал-губернатор – министру внутренних дел, 6 октября 1892 г., ЦГИА Москвы, 16-79-197, т. 1, лист 17.
(обратно)115
«Письма Победоносцева К.П. Александрову А.А.», ЦГАЛИ, 2-2-5 (12 января 1894 – 31 марта 1896). В этой папке хранится восемнадцать писем.
(обратно)116
М. Миронис – Александрову, 14 апреля 1895 г., ЦГАЛИ, 2-1-802, лист 50.
(обратно)117
Ф.П. Еленев – Александрову, 11 февраля 1898 г., ЦГАЛИ, 2-1-802, лист 26.
(обратно)118
Сытин – Александрову, 10 марта 1894 г., ЦГАЛИ, 2-1-747, лист 1.
(обратно)119
И.Д. Сытин «Жизнь для книги», с. 121-123.
(обратно)120
Александров – в Главное управление по делам печати, 10 мая 1894 г., ЦГИА, 776-8-847, лист 1. Разрешение министерства внутренних дел содержится в «Программе газеты „Русское слово“…», ЦГАЛИ, 595-1-2, лист 1.
(обратно)121
Динерштейн «И.Д. Сытин», с. 83.
(обратно)122
И.Д. Сытин «Жизнь для книги», с. 124-125.
(обратно)123
Александров – в Главное управление по делам печати, 10 мая 1894 г., ЦГИА, 776-8-847, лист 1.
(обратно)124
«Программа газеты „Русское слово“…», ЦГАЛИ, 595-1-2, лист 1.
(обратно)125
[Н.О. Бочаров] «Семейная хроника „Русского слова“ и „Искры“…», РО ГБЛ, 295-1-4, лист 3. Александров привлек таких консервативных авторов, как печатавший его газету В.А. Грингмут, исправившийся революционер Лев Тихомиров, архимандрит Никон и консервативный чиновник М.П. Соловьев, возглавивший в середине 1897 г. цензурное ведомство.
(обратно)126
И.Д. Сытин «Жизнь для книги», с. 126.
(обратно)127
Там же, сс. 125-126; «История газеты „Русское слово“», РО ГБЛ, 259-1-1, лист 3.
(обратно)128
Сытин – Александрову, 31 марта 1895 г., ЦГАЛИ, 2-1-47, лист 5.
(обратно)129
И.Д. Сытин «Жизнь для книги», с. 126.
(обратно)130
Динерштейн «И.Д. Сытин», с. 84.
(обратно)131
Там же, сс. 84-85. По свидетельству автора, поступившего в редакцию «Русского слова» в 1899 г., в 1896 г. «после десятка кликушеских квази-патриотических передовых статей, в которых восхвалялись прелести тогдашнего приказно-бюрократического строя, Александров ездил в Петербург и привозил оттуда более или менее жирную субсидию» (Щетинин «В литературном муравейнике», с. 876).
(обратно)132
И.Д. Сытин «Жизнь для книги», с. 127.
(обратно)133
«Семейная хроника „Русского слова“ и „Искр“…», РО ГБЛ, 259-1-4, лист 8.
(обратно)134
Адвокат А.Е. Сирин – Александрову, 13 августа, 1897 г., ЦГАЛИ, 2-1-6, лист 1. В то время за печатание «Русского слова» и «Русского обозрения» типография выставила счета на общую сумму 2757 руб. 05 коп.
(обратно)135
«Акт о продаже А.А. Александровым газеты „Русское слово“ Ивану Дмитриевичу Сытину» (копия), ЦГАЛИ, 2-1-540, 28 августа 1897 г. лист 1; Сытин «Жизнь для книги», с. 127. Динерштейн приводит архивные данные, согласно которым Сытин заплатил за «Русское слово» 40 тыс. руб. Динерштейн объясняет, что эта сумма включает 15 тыс. руб. по купчей, еще 5 тыс. руб. залога, выплаченного государству, и «накладные расходы» (т. е. взятка или взятки) в размере 20 тыс. руб. (Динерштейн «И.Д. Сытин», с. 89). Иникова прямо говорит, что Сытин дал взятку в Петербурге, чтобы ему разрешили купить газету. См.: С.А. Иникова «Газета И.Д. Сытина „Русское слово“» (Москва, 1983), 4, неопубликованная работа 12927, копия в ИНИОН, Москва.
(обратно)136
И.Д. Сытин «Жизнь для книги», с. 121. Сытин тогда подозревал, что «Победоносцев очень хотел сделать меня „своим“ и привлечь мое дело на службу синода» (185).
(обратно)137
Там же, с. 130-131.
(обратно)138
В.А. Гиляровский «Русское слово», Избранное, т. 2 (Москва, 1960), с. 215; И.И. Ясинский «Роман моей жизни. Книга воспоминаний» (Москва – Ленинград, 1926), с. 272. Я датировал комментарии двух писателей по контексту.
(обратно)139
И.Д. Сытин «Жизнь для книги», с. 131.
(обратно)140
Н.И. Гитович «Летопись жизни и творчества А.П. Чехова», с. 456.
(обратно)141
ЦГИА, 776-8-847, лист 31. Благов стал членом Московской городской думы, а следовательно, должен был принадлежать к купеческому сословию. По крайней мере до 1911 года он занимался врачебной практикой. В городском справочнике («Вся Москва», в 18-ти т., 1896-1936) он фигурирует как врач, специалист по внутренним болезням, прием ежедневно с 11.30 до 13.00.
(обратно)142
Сытин – Чехову, 7 октября 1897 г., публ. С.В. Белова, «Книга. Исследования и материалы» № 42 (1981), с. 135.
(обратно)143
Динерштейн считает, что эта предполагаемая кандидатура – И.Н. Сахаров, секретарь Московского комитета грамотности («И.Д. Сытин», с. 88).
(обратно)144
Великий князь Сергей Александрович – Соловьеву, 15 октября 1897 г., публ. Белова, «Советские архивы» № 5 (1979), с. 23-24.
(обратно)145
С.Е. Зволянский – в Главное управление по делам печати, 20 октября 1897 г., там же, с. 24.
(обратно)146
Динерштейн «И.Д. Сытин», с. 88.
(обратно)147
Чехов – А.С. Суворину, 14 декабря 1896 г., Чехов, ПСС и писем, т. 6, с. 251. Один из внуков вспоминает несколько уютных домишек и говорит, что он родился в одном из них (разговор с Алексеем Васильевичем Сытиным в Музее Сытина 2 июня 1989 г.).
(обратно)148
ЦГИА, 776-8-847, лист 52.
(обратно)149
Александров служил в министерстве внутренних дел с 1898 по 1900 г., а затем преподавал в гимназиях Риги, Петербурга и Москвы, пока болезнь не заставила его в 1915 г. выйти на пенсию. ЦГАЛИ, 2-1-9,12 декабря 1915 г., лист 1. В той же папке хранится документ 1918 г., дающий право Александрову как служащему питаться в буфете первой советской газеты «Известия».
(обратно)150
ЦГИА, 776-8-847, листы 62, 66.
(обратно)151
Щетинин приводит замечание Ф.Н. Берга по поводу сытинской жалобы на убытки: «Вот он сидит над своим сундучком и трясется над ним и скаредничает… И главное, все плачет: «Убытки, говорит, несу большие». А ему в ответ: «У вас «Русское слово» настоящее золотое дно; одно название чего стоит!» «Купите, говорит, у меня это золотое дно, продам за бесценок». Щетинин «В литературном муравейнике», с. 893.
(обратно)152
Там же, с. 877-878.
(обратно)153
Сытин – Чехову, 28 января 1899 г., публ. Белова, «Книга. Исследования и материалы» № 42 (1981), с. 136.
(обратно)154
Чехов – Е. 3. Коновицеру, 14 февраля 1899 г., Чехов, ПСС и писем, т. 8, с. 83; ответ Коновицера на с. 425.
(обратно)155
Динерштейн «И.Д. Сытин», с. 90.
(обратно)156
С.И. Уманец «Из прошлого нашей цензуры», «Наша старина» N? 10 (1915), с. 956. См. также: А. Сидоров «Из воспоминаний о цензуре», «Голос минувшего» № 3 (1923), с. 129.
(обратно)157
И.И. Ясинский «Моя цензура (из воспоминаний) ский вестник» 123, № 2 (1911), с. 551.
(обратно)158
Б.Б. Глинский «М.П. Соловьев и С.И. Коссовт ного прошлого» в кн.: Глинский «Среди литераторов (Санкт-Петербугрг, 1914), с. 443-444. Глинский описыва сцены, происходившие в кабинете Соловьева, когда сам дал «в обморок, просители тоже».
(обратно)159
Полиция держала Рубакина под надзором, и в июне стало известно, что он собирается употребить полученный гонорар на устройство воскресной школы для рабочих (Ц1 Ю2-ДО-396, лист 16). В 1901 г. Рубакина отправили в ссылку на два года, а его жену – на год (вероятно, за активную деятельность в качестве членов нелегальной партии социалистов-революционеров). В 1907 г. он перебрался в Швейцарию, где составил свой монументальный справочник по русским книгам «Среди книг». Когда началась революция, Сытин подумывал об издании собрания сочинений Рубакина.
(обратно)160
Н.И. – Рубакину, 1 июля 1897 г., РО ГБЛ, 358 12; и Н.И. – Рубакину, 28 июля 1897 г., там же, лист 2 это, конечно, старший сын Сытина Николай Иванович, ко стояло стать одним из основных редакторов отца.
(обратно)161
ЦГИА Москвы, ДЭ-81-1813, листы 53-54.
(обратно)162
В 1916 г. фирма фактически признала свою прина магазину, заявив, что ей так и не сообщили причину е1 См.: «Товарищество И.Д. Сытина. Исторический очерк», «книги», с. 372.
(обратно)163
Цитируется Иниковой в работе «Газета «Русское сх зура (1897-1917)», «Проблемы истории СССР» № 13 (Мо с. 248. В 1899 г. самый высокий тираж у «Русского сл< время освещения пушкинских торжеств. «История газеты «во», РО ГБЛ, 259-1-1, лист 7.
(обратно)164
Иникова «Газета «Русское слово» и цензура (1897 248; Динерштейн «И.Д. Сытин», с. 80.
(обратно)165
Н.П. Бочаров «Краткая летопись газеты «Русское ГБЛ, 259-1-2, листы 2-3. Возможно, Сытин выбрал наз! ры», подразумевая, что это издание «зажжет» интерес чи воле случая, журнал начал выходить почти в то же самое г Ленин приступил к изданию в Европе своей газеты «Искр; ной разжечь рабочую революцию. В Исторической библи Москве хранится полная подшивка «Искр» (1900-1917).
(обратно)166
«Искры», «Полвека для книги», сс. 559-560.
(обратно)167
Д. Батюшков «О том, как И. Д. Сытин издал иллюстрацию к «Сну Макара» В. Г. Короленко», там же, сс. 109—112; Иникова «Газета «Русское слово» и цензура (1897—1917)», с. 249.
(обратно)168
И.Д. Сытин «Жизнь для книги», сс. 193-196.
(обратно)169
Шаховской просчитался, надеясь добиться своего с помощью самого расточительного представителя русской знати, ибо, как отмечал один из сотрудников Сытина, тот всегда гордился своим спартанским образом жизни. В качестве примера С. В. Яблоновский, один из авторов «Русского слова», рассказывает, что когда он впервые познакомился с Сытиным, уже богатый в то время издатель хромал в сапогах, которые «негодяй» сапожник чересчур ушил, ставя на них новые подметки. Более того, Сытин промучился в них целых три дня. Впоследствии, продолжает Яблоновский, Сытин не раз пенял ему за то, что он сидит перед издателем на дорогих местах в театре и ездит не на скромных таратайках, а на фаэтонах. Хотя Яблоновский утверждает, будто его хозяин держал под замком хорошо обставленные гостиные в своей квартире – для особых случаев, в то же время он тепло отзывается о безыскусности Сытина. См.: С.В. Яблоновский «Сытин», «Иллюстрированная Россия» № 51 (1934), с. 4-5.
(обратно)170
Н.Д. Телешов «Записки писателя» (Москва, 1958), с. 191.
(обратно)171
Машинописный экземпляр сытинских заметок по поводу 35-летия хранится в Музее Сытина.
(обратно)172
И.Н. Павлов «Жизнь русского гравера» (Москва, 1963), с. 126.
(обратно)173
«Вестник книгопродавцев» № 36 (1901), с. 562, 578-579.
(обратно)174
Леонид Андреев «Всероссийское вранье», Собрание сочинений (1911), т. 1, с. 66-76.
(обратно)175
Горький – Андрееву, 26-31 января 1901 г., «Литературное наследство» № 72 (1965), с. 82.
(обратно)176
Горький – К.П. Пятницкому, 1-2 февраля 1901 г., Архив А.М. Горького в 9-ти т. (Москва, 1954), т. 4, с. 19.
(обратно)177
Андреев – Н.К. Михайловскому, октябрь 1902 г., «Литературное наследство» № 72 (1965), с. 499.
(обратно)178
Горький – Телешову, 2 декабря 1901 г., Архив А.М. Горького (Москва, 1959), т. 7, с. 33. Либералы видели в земствах ростки стихийно нарождающейся демократии.
(обратно)179
Горький – Андрееву, 2-4 декабря 1901 г., «Литературное наследство» № 72 (1965), с. 113.
(обратно)180
И.И. Ясинский «Роман моей жизни. Книга воспоминаний» (Москва, 1926), с. 298.
(обратно)181
О Дорошевиче см.: С.В. Букчин «Судьба фельетониста. Жизнь и творчество Власа Дорошевича» (Минск, 1975); и М. Теплинский «Влас Дорошевич – автор книги «Сахалин» в кн.: «Сахалин» под ред. П.Е. Белоусова (Южно-Сахалинск, 1962). У Луиз Макрейнолдс есть глава о Дорошевиче в работе «Новости и общество. «Русское слово» и развитие массовой печати в Российской империи позднего периода» (докторская диссертация, Чикагский университет, декабрь 1984).
(обратно)182
Подробности жизни Соколовой сообщает ее некролог в «Историческом вестнике» № 3 (1914), сс. 954-959. См. также: А.Р. Кугель «Литературные воспоминания 1882-1896» (Петроград, 1924), с. 98.
(обратно)183
В. Гиляровский «Московские газеты в 80-х гг.», «Былое» № 6 (1924), с. 122.
(обратно)184
Чехов – М.П. Чехову, 19 декабря 1901 г., Собрание сочинений в 12-ти тт. (Москва, 1964), т. 12, с. 424.
(обратно)185
Кугель «Литературные воспоминания», с. 102.
(обратно)186
Книга называлась «Как я попал на Сахалин» (Москва, 1903, 1906).
(обратно)187
Амфитеатров – Сытину, 31 января 1912 г., РО ГБЛ, 259-10-23, лист 7.
(обратно)188
Цитируется по кн.: Букчин «Судьба фельетониста», с. 128.
(обратно)189
А.С. Суворин «Дневник» (Москва, 1923), с. 273-274.
(обратно)190
«Договор с Дорошевичем», Музей Сытина. Этот договор описывают Букчин в «Судьбе фельетониста», с. 165, и Е.А. Динерштейн в «И.Д. Сытине» (Москва, 1983), с. 96.
(обратно)191
В.М. Дорошевич «Русское слово», «Полвека для книги», под ред. Н.В. Тулупова (Москва, 1916), с. 396.
(обратно)192
Чехов – М.П. Чехову, 17 декабря 1901 г., Собрание сочинений, т. 12, с. 424. Как представляется, у Чехова не было оснований кривить душой в частном письме к брату. Г.С. Петров тоже с опозданием узнал о приглашении в газету Дорошевича. В ноябре 1901 г. он писал Сытину, что имел только что разговор с тогдашним редактором «Нивы» Ф.М. Бергом о переходе в «Русское слово» и получил отказ: мол, Сытин чересчур трясется над своими копейками (Петров – Сытину, 25 ноября 1901 г., РО ГБЛ, 259-19-20, лист 5-8).
(обратно)193
И.Д. Сытин «Жизнь для книги», с. 141.
(обратно)194
«История газеты «Русское слово», РО ГБЛ, 25
(обратно)195
Краткое описание редакционной структуры см.: Н.А. Членова «Архив газеты «Русское слово», «К отечественной истории, 1981» (Москва, 1982), с. 118
(обратно)196
В. Дорошевич «Русское слово», с. 406. И Дор1 стремились привить сотрудникам редакции «Русской перь говорят, корпоративную культуру: общие ценно< формы поведения.
(обратно)197
В. Нажевский – в Главное управление по д августа 1902 г., ЦГИА, 776-8-847, лист 184.
(обратно)198
В.А. Гиляровский «Избранное» в 3-х т. (Мос с. 218.
(обратно)199
Кугель «Литературные воспоминания», с. 99.
(обратно)200
Гиляровский «Избранное», с. 317-318.
(обратно)201
Дорошевич – Туркину, 26 февраля [1903 г.], I листы 27, 23.
(обратно)202
Одно из требований Благова, отвергнутое Дорошевичем, заключалось в том, чтобы в разделе новостей в благожелательном и даже одобрительном тоне упоминались рекламодатели.
(обратно)203
Сытин «Жизнь для книги», с. 141.
(обратно)204
Дорошевич «Русское слово», с. 410.
(обратно)205
К. Чуковский «Революция и литература. О Власе Дорошевиче (эпитафия)», «Свобода и жизнь» № 5 (1906), с. 2.
(обратно)206
Антон Крайний [3.Н. Гиппиус] «Жизнь и литература», «Новая жизнь» № 11 (1912), с. 120.
(обратно)207
Д.С. Мирский «История русской литературы» Дж. Уитфилд (Нью-Йорк, 1955), с. 406.
(обратно)208
Старый журналист [О.Л. Оршер], «Литература революционного журналиста» (Москва, 1930), с. 45.
(обратно)209
Гиляровский «Избранное», сс. 317-318.
(обратно)210
«Русское слово» широко освещало смерть Чехова 3 июля 1904 г. газета поместила на первой полосе рисо Чехова и исполненную глубокого уважения к нему статью, которая заняла также половину второй полосы. В этой статье не только прославляет Чехова, но и называет его жертвой публики и скупости издателей (Сытин издавал Чехова очень мало)
(обратно)211
Чехов – сестре Марии, 19 мая 1904 г., «Жизнь и письма Антона Чехова», пер. и ред. С. С. Котелянский и Филип Томлинсон (Лондон, 1965), с. 297.
(обратно)212
Чехов – Марии, 24 мая 1903 г., там же, с. 285
(обратно)213
«Полвека для книги» (1916), с. 62.
(обратно)214
«И.Д. Сытин», «Русское слово» № 41 (19 февраля 1917 г.).
(обратно)215
Типография на Пятницкой описана заведующим ее механической частью В. Фроловым в очерке «Мастерские Товарищества и их развитие», «Полвека для книги», с. 565-581. Фролов что Сытин, будучи в 1913 г. в Берлине, увидел в в работе недавно усовершенствованную машину для глубокой печати и тотчас решил приобрести одну для журнала «Искры». По возвращении домой он сделал заказ, и на следующий год машина уже давала продукцию. Отпечатанные на ней цветные репродукции были более насыщенными по тону и – яркими, и к тому же она не требовала такой длительной подготовки к работе, как старые печатные машины.
(обратно)216
В.П. Орлов «Полиграфическая промышленность Москвы. Очерк развития до 1917 года» (Москва, 1953), с. 277.
(обратно)217
«Дело Департамента полиции о мещанине Пантелеймоне Ивановиче Нечаеве», ЦГАОР, 102-1-573 (1902), листы 1-146.
(обратно)218
«Дело Департамента полиции…», ЦГАОР, 102-1-573, лист 5. Трое были рисовальщиками (А. Е. Цыганков – 18, И. А. Иванов – 21 и В. С. Максимов) и пятеро – из литографского отдела (Я. И. Маркин – 27, П. М. Бирев – 42, П. Г. Зиновьев – 27, И. Е. Танаков – 41, В. И. Кланг – 27; все они из крестьян, кроме последнего, принадлежавшего к купеческому сословию).
(обратно)219
Там же, с. 35.
(обратно)220
Там же, с. 43.
(обратно)221
И.Н. Павлов «Жизнь русского гравера», с. 220.
(обратно)222
Н.А. Тройницкий, ред., «Первая всеобщая перепись населения Российской Империи 1897 г.», т. 2, «Численность рабочих в России на основани данных первой всеобщей переписи населения Российской Империи», ч. 1, с. 178, ч. 2, с. 22. Что касается всей рабочей силы, занятой в печатной отрасли, то, согласно переписи 1897 г., в империи насчитывалось 52175 рабочих-печатников (включая такие нерусские издательские центры, как Варшава, Рига, Вильнюс), то есть 1,6 процента от общего числа промышленных рабочих. В.В. Шер в «Истории профессионального движения рабочих печатного дела в Москве. Материалы (Москва 1911), с. 31, дает цифру за 1902 г.
(обратно)223
Шер «История…», с. 32.
(обратно)224
Сведения о забастовке там же, с. 110-140.
(обратно)225
Доклад Московского Охранного отделения в кн.: «Рабочее движение в России в 1901-1904 гг.», под ред. JI. М. Иванова и др. (Ленинград, 1975), с. 178-181.
(обратно)226
«История газеты «Русское слово», РО ГБЛ, 259-1-1, листы 15-16.
(обратно)227
Реклама для новых подписчиков, «Русское словов» № 1 (1 января 1905 г.).
(обратно)228
Накануне появления в «Русском слове» серии очерков «Вражеская страна…» «Товарищество И.Д. Сытина» издало книгу под названием «Война России с Японией», в которой японцы были представлены в самом невыгодном свете.
(обратно)229
«Русское слово» №№ 17 и 28 (19, 30 января 1905).
(обратно)230
Там же, № 38 (9 февраля 1905).
(обратно)231
Объявление министерства внутренних дел, 14 октября 1905 г., ЦГИА, 776-8-847, листы 228, 230, 256.
(обратно)232
В.П. Орлов «Полиграфическая промышленность Москвы…», с. 279. Ред. Н.С.. Трусова и др. «Начало первой русской революции, январь – март 1905 года» (Москва, 1955), с. 282.
(обратно)233
Н.И. Мирецкий «Первая образцовая типография, 1876-1933. Материалы из истории» (Москва, 1933), с. 36.
(обратно)234
Трусова «Начало первой русской революции…», с. 284.
(обратно)235
Шер «История…», с. 150; ред. А. Борщевский, С. Решетов и Н. Чистов, «Московские печатники в 1905 году» (Москва, 1925) с. 37.
(обратно)236
Шер «История…», с. 153.
(обратно)237
«Русское слово», № 45 (16 февраля 1905).
(обратно)238
Вице-губернатор – Благову, письма от б и 7 апреля 1905 г., ЦГАЛИ, 595-1-1, листы 1-2. Благов прибег к принятому на Западе правилу не разглашать источники журналистской информации.
(обратно)239
«Русское слово» №№ 128 и 129 (14, 15 мая 1905).
(обратно)240
С.И. Соколов – в Московский комитет по делам печати, 26 мая 1905 г., ЦГИА, 776-8-847, лист 16.
(обратно)241
Там же, 9 июня 1905 г., лист 15.
(обратно)242
Как предписывал закон, приказ этот был опубликован в «Русском слове» № 162 (18 июня 1905). Замечания по поводу общего направления газеты были сформулированы на совещании в Главном управлении по делам печати 16 июня 1905 г., ЦГИА, 776-2-36, листы 69-74.
(обратно)243
Действовавший тогда Устав о печати 1865 г. освобождал московские и петербургские газеты от предварительной (до выхода в свет) цензуры, однако требовал официально «предупреждать» те издания, в которых проявлялась «опасная направленность» (расплывчатая формулировка, дающая возможность широкого толкования). Три предупреждения служили основанием для временного приостановления или закрытия – по усмотрению правительства. См.: Чарльз А. Рууд «Борьба со словом. Царская цензура и русская печать, 1804-1906» (Торонто, 1982), особенно гл. 9 и 13.
(обратно)244
У нас нет данных о том, как распределялся тираж «Русского слова» географически или по социальным группам, однако среди его многочисленных читателей в нескольких губерниях центрального промышленного района наверняка было немало представителей купечества и того класса, который мы называем средним, то есть буржуазии. Как уже отмечалось, цензоры сетовали на то, что газета пользуется большим влиянием среди крестьян и промышленных рабочих.
(обратно)245
Консервативная «Русская правда», редактором которой был М.М. Гаккебуш (Горелов), отстаивала позиции правительства. Эта газета, продававшаяся только в розницу, служит лишним подтверждением издательской неразборчивости Сытина.
(обратно)246
Копия текста акта о продаже хранится в архиве 5-го отделения Московского налогового департамента, ЦГИА Москвы, 51-10-1166. 16 ноября 1915 г. – 22 сентября 1917 г., лист 87. А.М. Боханов делает вывод, что в результате этой сделки собственность Сытина по существу не изменилась. См.: А.М. Боханов «Буржуазная пресса России и крупный капитал» [Конец XIX в. – 1914 г.] (Москва. 1984), с. 63.
(обратно)247
Боханов указывает, что обязательства были выполнены в 1910 г. (там же, с. 62). Расчет, основанный на данных годовых отчетов о прибылях «Русского слова», дает тот же результат. Годовые отчеты «Товарищества И.Д. Сытина» за ряд лет хранятся в ЦГИА, ИНИОНе и ГБЛ в Москве.
(обратно)248
В.В. Шер «История профессионального движения рабочих печатного дела в Москве» (Москва, 1911), с. 164-165.
(обратно)249
Доклад московской охранки московскому генерал-губернатору, 12-19 сентября 1905 г. Ред. Л.М. Иванова и др. «Всероссийская политическая стачка в октябре 1905 года» (Москва, 1955), с. 55-56.
(обратно)250
Донесение из полицейской части Пятницкого округа московскому градоначальнику, 20 сентября 1905 г., там же, с. 49-50.
(обратно)251
Ред. Ю. Милонов «Московское профессиональное движение в годы первой революции. К двадцатилетию 1905 года» ([Москва, 1925]), с. 166.
(обратно)252
Полицейские донесения от 23, 24 и 25 сентября опубликованы Ивановой и др. во «Всероссийской политической стачке…», сс. 57-60, 71.
(обратно)253
Шер «История…», с. 168.
(обратно)254
Резолюции Совета опубликованы Ивановой и др. во «Всероссийской политической стачке…», с. 61-62.
(обратно)255
Там же, с. 72. Эта листовка с призывом продолжать стачку была выпущена от имени Союза московских типографских рабочих.
(обратно)256
Шер «История…», с. 177. Сам Сытин не вел переговоров с рабочими. Ему надо было, по его словам, заниматься делами, а не трудовыми спорами, поэтому переговоры он поручил вести одному из членов Правления А.В. Васильеву. См. «Замоскворечье в 1905 году», сост. Н. Морозов-Воронцов (Москва, 1905), с. 76.
(обратно)257
«Товарищество И.Д. Сытина» – полицмейстеру Пятницкого округа, 30 сентября 1905 г., Н.И. Мирецкий «Первая образцовая типография, 1876-1933. Материалы из истории» (Москва, 1935), с. 55.
(обратно)258
Улаживание конфликта описано в кн. Шер «История…», с. 180.
(обратно)259
«История газеты «Русское слово», РО ГБЛ, 259-1-1, лист 19.
(обратно)260
Шер «История…», с. 184.
(обратно)261
Мирецкий «Первая образцовая…», с. 56-57.
(обратно)262
Там же, с. 60.
(обратно)263
Константин Коничев «Русский самородок» (Ленинград, 1966), с. 130. Этот случай выглядит, как документально подтвержденный факт, ибо Коничев точно датирует сытинское пожертвование 18 октября 1905 г., а передачу денег профсоюзу – 19 октября.
(обратно)264
«Русское слово» № 292 (б ноября 1905).
(обратно)265
Я подробно рассмотрел эти события в ст. «Печатный станок как проводник политических преобразований в России начала двадцатого века», «Рашн ревью» 40, № 4 (октябрь 1981), с. 378-395. Витте был председателем Совета Министров, но в научной литературе принято называть его премьер-министром.
(обратно)266
Мирецкий «Первая образцовая…», с. 63.
(обратно)267
Там же, с. 62. За участие в печатании «Известий» Василия ненадолго приговорили к административной ссылке за 50-ю версту от Москвы. Поэтому он жил в загородном имении Сытина.
(обратно)268
И.Д. Сытин «Жизнь для книги», с. 168.
(обратно)269
Там же, с. 170.
(обратно)270
Там же. с. 172.
(обратно)271
«Сытинцы в 1905 году. Сборник воспоминаний рабочих Первой Образцовой типографии (б. Сытина)» под ред. Е. Румайло, Н.И. Мирецкого, Л. Малькова [Москва, 192?], с. 96-110. Кроме того, отрывки из копий этих документов приводятся в кн.: Мирецкий «Первая образцовая…», с. 65-68. Мирецкий, похоже, прочитал рассказ печатников, принимавших участие в событиях (ред. А. Борщевский, С. Решетов и Н. Чистов «Московские печатники в 1905 году» [Москва, 1925], с. 86), для своей статьи «От Сытина к Первой Образцовой тип.(1876-1931)», «Борьба классов» № 5 (1932), где утверждается, что пожар устроили солдаты.
(обратно)272
Мирецкий «Первая образцовая…», с. 66-67.
(обратно)273
«Сытинцы в 1905 году…», с. 96 Сергей Дмитриевич Сытин (ок. 1863—ок. 1915) – младший брат издателя, чье рождение, по-видимому, заставило Ивана бросить школу и с двенадцати лет пойти в работники. После распутной юности он в середине 80-х (Сытин приступил к изданию книг «Посредника» в 1885 г.) увлекся Толстым и под влиянием этого увлечения вступил в сельскую коммуну, о благотворном воздействии которой написал Толстому в 1886 г. На следующий год он объявился в усадьбе Толстого и выразил намерение работать по соседству и присоединиться к толстовскому «Договору против пьянства». В письме 1888 г. Толстой признался жене, что Сергей «тяжел», но «надо стараться и с Сытиным вести себя разумно и добро». В конце 80-х Сергей уехал в Смоленскую губернию, чтобы открыть там школу; это ему не удалось, и он перебрался в Москву, где жил с братом и присматривал за работой типографии. См. тт. 50, 64, 84 и 85 Полного собрания сочинений Л. Н. Толстого в 91-м т. (Москва, 1928—1978).
(обратно)274
Мирецкий «Первая образцовая…», с. 98.
(обратно)275
Там же, с. 66; «Сытинцы в 1905 году…», с. 96-97.
(обратно)276
Мирецкий «Первая образцовая…», с. 67-68.
(обратно)277
Мирецкий «От Сытина к Первой образцовой тип. (1876 № 1931)», с. 84.
(обратно)278
«Замоскворечье в 1905 году», с. 43.
(обратно)279
Н.Н. Малахов – А.Ф. Редигеру, 20 декабря 1905 г., «Высший подаем революции 1905-1907 гг. Вооруженные восстания ноября – декабря 1905 года» под ред. А.Л. Сидорова и др. (Москва, 1955), с. 725. «Московский вестник» и «Русский листок» сообщили об аресте во время пожара в типографии одного из сыновей Сытина (без упоминания имени) за то, что он стрелял из пулемета по казакам. «Русское слово» назвало эти сообщения «выдумкой продажной прессы».
(обратно)280
«Информационные сообщения газ. «Право», 18-24 декабря 1905 г., Сидоров и др. «Высший подъем революции…», с. 702. В своих воспоминаниях Телешов так рассказывает о пожаре: «Сытинская типография… являлась центральным пунктом революционного Замоскворечья, защищаемым несколькими баррикадами. Царская артиллерия подожгла снарядами типографское здание и, когда съехались пожарные, им было запрещено тушить огонь» (Цитируется по ст. Б. Сибирский «Загробное возмездие», «Возрождение» № 127 [1962], с.86). Знавший Сытина Бернард Пейрз, напротив, писал: Сытин тогда был весьма удручен тем, что во время подавленного московского восстания революционеры сожгли его типографию». См. «Мои воспоминания о России» (Лондон, 1931), с. 119.
(обратно)281
Это краткое изложение судебного разбирательства основано на материале, опубликованном в «Русском слове» № 35 (12 февраля 1908).
(обратно)282
Сытин «Жизнь для книги», с. 172.
(обратно)283
Там же, сс. 173-174.
(обратно)284
Документы по судебным искам и штрафам хранятся в архиве Главного управления по делам печати, ЦГИА, 776-8-848, 776-8-853, 776-8-854.
(обратно)285
Телеграмма Осоргина министру внутренних дел, 10 ноября 1905 г., ЦГИА, 776-8-848, лист 114.
(обратно)286
Там же, лист 119. С.И. Иникова «Газета «Русское слово» и цензура, 1897-1917», «Проблемы истории СССР» № 13 (1983), с. 251.
(обратно)287
Там же, с. 252. Этот источник, со ссылкой на два разных судебных постановления об уничтожении тиража «Русского слова», подтверждает также, что газете предъявлялось обвинение и был вынесен обвинительный приговор один раз в 1912 г. (за письмо редактору, осуждающее Распутина) и еще раз в 1914 г. (Иникова не приводит оснований, но пишет, что на сей раз количество конфискованных экземпляров составило ничтожно малую часть более чем 600-тысячного тиража).
(обратно)288
«История газеты «Русское слово». Очерк (1894-1914)», РО ГБЛ, 251-1-1, листы 20-21. Позднее, в том же 1906 г., Сытин издал «Вихрь» отдельной книгой, не изменив названия. Никаких санкций против книги не последовало, так как в ней высмеивались «либералы» 1905 г. за крайнее своекорыстие.
(обратно)289
В помещенной ниже таблице приводятся сведения о том, сколько раз Комитет по делам печати ходатайствовал о предъявлении обвинения «Русскому слову» в период с 1905 по 1916 г. включительно, а также имеющиеся данные по штрафным санкциям после их возобновления в 1907 г.
(обратно)290
И.В. Гессен сообщает, что в 1906 г. говорил с Сытиным о передачи ему заказа на печатание партийной газеты конституционных демократов. И.В. Гессен «В двух веках. Жизненный отчет» (Берлин, 1937), с. 218. Он рисует Сытина «полуграмотным офеней, чрезвычайно умело прикидывавшимся простачком, чтобы поглубже укрыть острую смекалку».
(обратно)291
О деятельности Петрова в 1906 г. см.: А.В. Руманов «Священник Г.С. Петров. Биография и ист. ссылки в монастырь» (Москва, 1907). Эта хвалебная брошюра главы Петербургского бюро «Русского слова» была издана Сытиным в год, когда Петров оставил поприще журналиста и посвятил себя работе в Думе.
(обратно)292
Е.А. Динерштейн «И.Д. Сытин» (Москва, 1983), с. 102. Свидетельством недовольства высших сановников сытинской газетой служат слова министра финансов, сказавшего, что с началом работы 1 Государственной думы «Русские ведомости», «Русское слово» и «Речь» [ежедневная петербургская газета кадетов] вполне открыто повели «наступление на правительство», о чем со мной говорил Горемыкин, тогдашний премьер-министр, и внушали, что настала пора народным представителям взять всю власть в свои руки».
См.: В.Н. Коковцев «Из моего прошлого», ред. Г.Г. Фишер, пер. Лора Матвеева (Стэнфорд, 1935), с. 124.
(обратно)293
Общая сумма убытков «Товарищества И.Д. Сытина» от издания «Правды Божией» и «Думы» составила 30 тыс. рублей. Такие же убытки в 1906 г. понесла фирма от трех популярных журналов: «Пчелка», «Друг детей» (оба детские) и «Вокруг света». В 1907 г. эти три издания потеряют еще 20 тыс. рублей. См.: А.Н. Боханов «Буржуазная пресса России и крупный капитал, конец XIX в. – 1914 г.» (Москва, 1984), с. 59-60.
(обратно)294
Петров – Сытину, 13 августа 1908 г., РО ГБЛ, 259-19-21, лист 1.
(обратно)295
Данная таблица показывает соотношение доходов от подписки и от розничной продажи «Русского слова» и «Искры» (1907-1910 гг.):
Таблица перенесена в Приложение 5
Источники: Боханов «Буржуазная пресса…», с. 63; неполный комплект годовых отчетов «Товарищества И. Д. Сытина» («Отчет правления тов. Печ., Изд. и Кн. Тор. И. Д. Сытина» в Москве») в Библиотеке им. Ленина, Библиотеке научной информации по общественным наукам Академии Наук, Москва, и ЦГИА Москвы, 2316-1-1. Данные о размерах тиражей по годам см.: приложение 5, рис. 5.
(обратно)296
«История газеты „Русское слово“…», РО ГБЛ 259-1-1, лист 23.
(обратно)297
В. Пяст [А. Пестковский] «Встречи» (Москва, 1929), с. 214.
(обратно)298
Толстой – Горбунову-Посадову, 14 ноября 1906 г., Л. Толстой, ПСС, т. 76, с. 33. Эссе «О Шекспире и о драме» печаталось в номерах «Русского слова» за 14, 15, 16, 17, 18 и 23 ноября 1906 г.
(обратно)299
октября 1907 г. согласие было получено как от министерства торговли и промышленности, так и от Совета Министров. «Общий журнал Совета Министров», 5 октября 1907 г., ЦГИА, 1276-17-37, лист 78.
(обратно)300
Сытин – Вас. И. Немировичу-Данченко, 26 декабря 1907 г., ЦГАЛИ, 2571-1-397, лист 1.
(обратно)301
Дмитрий Иванович Сытин «Из воспоминаний внука И.Д. Сытина», Музей Сытина, с. 1.
(обратно)302
С.И. Иникова «Газета И.Д. Сытина „Русское слово“, 1897-1917» (Москва, 1983), с. 39 (копия рукописи в ИНИОН АН СССР, № 12927).
(обратно)303
А. Эртель – И.Д. Сытину, 24 марта 1906 г., Музей Сытина.
(обратно)304
Сведения о распределении акций среди пайщиков имеются только за 1907, 1914, 1915, 1917 и 1919 гг. См. прим. 36 к гл. 8.
(обратно)305
«Русское слово» № 17 (23 января 1907).
(обратно)306
П.А. Бурышкин «Москва купеческая» (Нью-Йорк, 1954), с. 286.
(обратно)307
Те же выводы содержатся в докладах Московского комитета по делам печати за 1908-1910 гг. ЦГИА Москвы, 31-5-734, лист 17.
(обратно)308
Чехов – Алексею Суворину, 17 января 1897 г., «Письма Антона Чехова», пер. Майкл Генри Хейм, ред. Саймон Карлинский (Нью-Йорк, 1973) с. 293.
(обратно)309
И.Д. Сытин «Жизнь для книги» (Москва, 1978), сс. 112-116.
(обратно)310
Один из сытинских букварей, выпущенный на рубеже веков («Мир в рассказах для детей» педагогов В.П. Вахтерова и его жены), будет продаваться нарасхват и выдержит много изданий; в 1910 г. его тираж составит 1290 тыс. экземпляров. Гравер, участвовавший в подготовке иллюстраций, вспоминает: «Вахтеров, маленький сухой старичок, при мне зарабатывал на своих букварях колоссальные деньги, исчислявшиеся сотнями тысяч в год». Он же утверждает, что Тулупов готовил свои хрестоматии «при помощи клея и ножниц» и зарабатывал по 50 тыс. рублей в год. И.Н. Павлов «Жизнь русского гравера» (Москва, 1963), с. 218.
(обратно)311
«Каталог изданий товарищества И.Д. Сытина» (Москва, 1905 и 1906).
(обратно)312
И.Д. Сытин «Жизнь для книги», с. 115
(обратно)313
Н.И. Иорданский «Учебная литература в издании И.Д. Сытина», «Полвека для книги», ред. Н.В. Тулупов (Москва, 1916), с. 475. Имеющиеся неполные данные за период с 1880-х гг. до первой мировой войны показывают, например, что «Товарищество И.Д. Сытина» представило 412 учебников для первых двух классов средней школы и 132 из них, то есть 32 процента, было одобрено. В том числе 23 из 32 книг для «классного чтения»; 7 из 28 учебников по арифметике; всего 3 из 21 книги по правописанию. Зато из 39 книг для школьных библиотек министерство одобрило все, кроме 2. См.: С.И. Иникова «Товарищество печатания, издательства и книжной торговли И.Д. Сытина (1883-1917)» (Кандидатская диссертация, Московский университет, 1985), с. 134.
(обратно)314
И.Д. Сытин «Жизнь для книги», с. 117. Ходатайство и приложенная к нему объяснительная записка хранятся в архивах императорского министерства торговли и промышленности. ЦГИА, 23-12-209, листы 1-35.
(обратно)315
Там же, листы 3-4.
(обратно)316
А.В. Руманов «Мечта И.Д. Сытина», «Полвека для книги», с. 33.
(обратно)317
Иникова «Товарищество печатания…», с. 131.
(обратно)318
Примеры использования судов против прессы приводятся в статье С. Р. Минцлова «14 месяцев «свободы печати». 17 октября 1905 г. – 1 января 1907 г.», «Былое» 1—4 (март 1907), с. 123—146. Минцлов перечисляет случаи конфискации отдельных номеров 84 сатирических журналов, 113 газет и других журналов в Петербурге, а также 352 книг.
(обратно)319
Этот процесс кратко описан в работе С.И. Иниковой «Товарищество И.Д. Сытина и цензура, 1883-1914», «Проблемы истории СССР» № 12 (1982), с. 164.
(обратно)320
Там же, с. 165.
(обратно)321
Сохранившиеся судебные документы находятся в архиве Московской Судебной Палаты. См.: ЦГИА Москвы, 131-73-102, т. 1 и 2; и ЦГИА Москвы, 131-75-37, т.1.
(обратно)322
ЦГИА 1 Москвы, 131-73-102, т. 2, лист 7.
(обратно)323
С.И. Варшавский «Русское слово» № 42 (21 февраля 1917).
(обратно)324
Материалы этого дела хранятся в архиве московского прокурора Судебной Палаты, ЦГИА Москвы, 131-73-103, т. 2; 139-93-103, т. 4; и в архиве Уголовного отдела Московской Судебной Палаты, ЦГИА Москвы, 131-77-69, т. 1-2.
(обратно)325
ЦГИА Москвы, 139-93-103, т. 4, листы 4-5.
(обратно)326
Московская Судебная Палата не удовлетворила иск Скворцова в октябре 1910 г., так как в свое время он, будучи служащим фирмы, согласился передать свои рассказы бесплатно в журналы «Друг детей» и «Пчелка». ЦГИА Москвы, 134-73-103, т. 4, листы 126-127.
(обратно)327
ЦГИА Москвы, 139-93-103, т. 4, лист 30. Сытинские адвокаты представили взятые из «Книжного вестника» сравнительные данные по объему производства 140 издательских фирм в 1908 г., и ниже приводятся сведения о пяти крупнейших из них по трем позициям.
(обратно)328
Эти документы хранятся в архиве московской Судебной Палаты, ЦГИА Москвы, 131-92-119, листы 1-5.
(обратно)329
Слово «гласность» в начале XX в. подразумевало в широком смысле свободу печати. Как юридический термин, восходящий к судебной реформе 1864 г., «гласность» означала «разрешенное публичное обсуждение». Такое обсуждение не подлежало судебному преследованию.
(обратно)330
«История газеты «Русское слово». Очерк (1894-1914)», РО ГБЛ, 259-1-1, лист 28; «Русское слово» № 232 (9 октября 1910).
(обратно)331
Судя по всему, Сытин состоял в городской думе пять лет, причем до этого в течение двух лет (1905-1907)депутатом был Благов. По закону для всех членов думы существовал высокий имущественный ценз. Сытин был членом таких благотворительных организаций, как Общество покровительства беспризорных и освобожденных из мест заключения несовершеннолетних, Московское общество детских приютов, Казначейское общество попечительства о детях народных учителей и учительниц. Эти сведения содержатся в подробном профессиональноделовом справочнике «Вся Москва» в 18-ти т. (Москва, 1896-1936).
(обратно)332
«Тайны сытинского книгоиздательства», «Столичная молва» N9 71,72 и 74 (7, 8 и 17 августа 1909). Будучи еженедельником, это издание, однако, выходило примерно шестьдесят раз в год.
(обратно)333
И.Р. Кугель сообщает, что видел в сытинском кабинете заказ на печатание определенного количества экземпляров книги В.Я. Канеля, а вскоре слышал, как Сытин назвал автору гораздо меньшую цифру. И.Р. Кугель «Сытин. Воспоминания о прошлом русской печати», «Ленинград» № 23/24 (1940), с. 17.
(обратно)334
Во время этого съезда делегаты избрали Сытина в Организационное бюро следующего съезда и приняли резолюцию в поддержку доклада сытинского адвоката Варшавского, в котором он осудил правительство за то, что оно по-прежнему ограничивает свободу издательской деятельности. Ред. М. Лемке «Труды первого всероссийского съезда издателей и книгопродавцев, 30 июня – 5 июля 1909 года» (Санкт-Петербург, 1909), с. 87-92.
(обратно)335
Во-первых, см. высказывания Г.И. Поршнева накануне революции 1917 г., которые цитируются в примеч. 30 к гл. 9. Далее, даже старый друг Ямщикова (Ал. Алтаев) не преминула упрекнуть Сытина в стяжательстве в своих воспоминаниях о нем 1946 г. (когда его имя было по-прежнему опальным). Этот «совершенно безграмотно пишущий капиталист», по ее словам, «тонко разбирался в значимости «мудреных» книг», но развозил «по ярмаркам грубые лубки, и параллельно – безграмотные картинки, и параллельно – книжки-куклы, книжки-кошки и собачки с виршами для детей». Ал. Алтаев (М.В. Ямщикова) «Памятные встречи (Москва – Ленинград, 1946), с. 296. И.Р. Кугель в опубликованной ранее (1940) статье о Сытине еще решительнее рисует его как барышника и политического приспособленца.
(обратно)336
«Книжник-фарисей», «Москва» (6 июля 1909), с. 3.
(обратно)337
Петров – Благову, 12, 16 мая 1909 г., ЦГАЛИ, 595-1-46, листы 1–2.
(обратно)338
Петров – Сытину (11 мая 1909 г.?), там же, лист 11.
(обратно)339
Сытин – Петрову (июнь 1909 г.?), публ. С.В. Белова «Из переписки И.Д. Сытина», «Книга. Исследования и материалы № 42 (1981), с 139.
(обратно)340
В.А. Поссе «Мой жизненный путь, дореволюционный период, 1864-1917 гг.», ред. Б.П. Козьмин (Москва, 1929), с. 160-161.
(обратно)341
Бунин – Горькому, 26 апреля 1909 г., «М. Горький. Материалы и исследования», ред. С.Д. Балухатый и В.А. Десницкий, в 3-х т. (Ленинград, 1934), т. 2, с. 411.
(обратно)342
Горький – И.П. Ладыжникову, после 23 апреля 1909 г., «Письма к писателям и И.П. Ладыжникову», т. 7 «Архива А.М. Горького» (Москва, 1959), с. 193. Одним из этих «других предложений», которые имел в виду Горький, было издание в России радикального журнала при финансовой поддержке главным образом Сытина. М. Горький, Собрание сочинений в 30-ти т. (Москва, 1954-1955), т. 29, с. 550.
(обратно)343
Динерштейн «И.Д. Сытин», с. 143. В 1910 г. Сытин откроет книжный магазин в Софии на паях с петербургским издателем А.С. Сувориным, однако ему не удастся склонить Суворина к участию в акционерной компании, которая ведала бы киосками на железнодорожных вокзалах и станциях, – видимо, Сытин пытался таким образом найти иной подход к руководству железных дорог для заключения долгосрочного договора. Сытин – А.С. Суворину, 3 сентября 1910 г., ЦГАЛИ, 495-1-4150, лист 1.
(обратно)344
Сытин послал Бунину поздравительную телеграмму, ЦГАЛИ, 44-2-127, лист 1.
(обратно)345
Бунин – Горькому и М.Ф. Андреевой, 15 сентября 1909 г., «Горьковские чтения, 1958-1959» (Москва, 1961), с. 43.
(обратно)346
Статистика обманчива, однако все доступные источники указывают на первенство «Товарищества И.Д. Сытина» среди российских издательств, начиная с 1908 г. Согласно данным по книгоиздательству из «Книжного вестника» за 1908 г., приведенным выше в прим. 20, «Товарищество И.Д. Сытина» занимало первое место, а фирма Е. Коноваловой – второе по (1) объему производства в денежном выражении, (2) общему тиражу и (3) количеству названий. Более того, эти данные показывают, как далеко опередил Сытин своего ближайшего конкурента – Коновалову (первый показатель у Сытина выше почти в пять раз, второй – в три с половиной раза, а последний – почти в три раза). Ну и, конечно, следует помнить, что «Товарищество И.Д. Сытина» печатало громадное количество календарей и картин.
(обратно)347
А. Толстая «Жизнь моего отца» (Нью-Йорк, 1953), с. 507.
(обратно)348
Е.А. Динерштейн «Во имя благого дела (Л.Н. Толстой, И.Д. Сытин и «Посредник»), «Книга. Исследования и материалы» № 37 (1978), с. 88.
(обратно)349
Динерштейн «Во имя благого…», с. 89. О случае на Курском вокзале см. также: А.Б. Гольденвейзер «Вблизи Толстого» (Москва, 1959). с. 236, 319, 446
(обратно)350
Anne Edwards, Sonya (New York 1981), 428; Henri Troyat (Garden City, NY, 1967), 683. Все российские и крупнейшие зарубежные газеты подробно освещали смерть и похороны Толстого.
(обратно)351
Западные биографы часто ошибаются, представляя дело так, будто Софья Андреевна после смерти мужа была полностью устранена от участия в судьбе толстовских произведений. Пусть она не могла препятствовать тому, чтобы литературное наследство Толстого стало общественным достоянием, однако ее слово имело вес, когда решалось, какую сумму должен уплатить ей Сытин за ее утраченные права на произведения, изданные до 1881 г., и она получила эту сумму в полное свое распоряжение.
(обратно)352
Другими членами комитета были: составлявший завещание адвокат Н.К. Муравьев, бывший помощник Толстого H. Н. Гусев, а также А.К. Хирьяков.
(обратно)353
Основатель издательства А.Ф. Маркс первым ввел в обиход дешевые приложения к периодическим изданиям и ранее создал популярность «Ниве» произведениями Достоевского. См.: А.Г. Достоевская «Продажа прав «Ниве» (Из воспоминаний», публ. С.В. Белова «Книга. Исследования и материалы» № 32 (1976), с. 147-158.
(обратно)354
Динерштейн «Во имя благого…», с. 91.
(обратно)355
Там же, с. 92.
(обратно)356
Там же, с. 93-94.
(обратно)357
С.А. Толстая. Дневники в 2-х т., ред. Н.И. Азарова, О.А. Голиненко, И.А. Покровская, С.А. Розанова, Б.М. Шумова (Москва, 1978), т. 2, с. 373. Редакторы этого источника заблуждаются относительно того, что именно «приобрел» Сытин за 100 тыс. рублей, переданные им Софье Андреевне в апреле 1912 г. Сытин вручил Софье Андреевне 100 тыс. рублей как компенсацию за утраченные ею «права» на все будущие издания произведений Толстого, опубликованные до 1881 г. Проблема, возникшая вследствие того, что сначала Толстой отказал эти права Софье Андреевне, а затем изменил свое решение в завещании, не имела отношения к спору между Софьей Андреевной и Александрой Львовной о правах на рукописи и дневники, которые еще не публиковались.
(обратно)358
Динерштейн «Во имя благого…», с. 95. Динерштейн пишет также, что Сытин предложил Павлу Бирюкову (близкому соратнику Черткова) жалованье в 4 тыс. рублей за редактирование сочинений Толстого.
(обратно)359
И.Д. Сытин «Жизнь для книги» (Москва, 1978), с. 174-180.
(обратно)360
Там же, с. 180.
(обратно)361
Динерштейн «Во имя благого…», с. 96-97.
(обратно)362
Балканский конфликт, начавшийся в октябре 1912 г. и охвативший Турцию, Грецию, Монтенегро, Сербию и Болгарию, затрагивал кровные интересы России, и В.И. Немирович-Данченко вновь отправился на театр военных действий, откуда ежедневно посылал корреспонденции в «Русское слово». Выборы в четвертую Государственную думу состоялись в ноябре 1912 г.
(обратно)363
Н. Валентинов [Н.В. Вольский] «Александр Блок и «Русское слово», «Два года с символистами», ред. Глеб. Струве (Стэнфорд, 1969), с. 230.
(обратно)364
Амфитеатров – Сытину, 9 декабря 1911 г., публ. С.В. Белова, «Из переписки И.Д. Сытина», «Книга. Исследования и материалы» № 42 (1981), сс. 142-143. Примерно в это время Руманов по поручению Сытина обратился к А.А. Суворину, либерально настроенному сыну консервативного издателя, с предложением стать редактором «Русского слова», однако Суворин ответил, что находит газету чересчур либеральной. Е.А. Динерштейн «И.Д. Сытин» (Москва, 1983), с. 108.
(обратно)365
Динерштейн «И.Д. Сытин», с. 109. В дневниковой записи от 30 декабря 1911 г. Александр Блок обмолвился о том, что Дорошевич ушел из «Русского слова». Блок, Собрание сочинений, ред. В.Н. Орлов, А.А. Сурков, К.И. Чуковский, в 8-и тт. (Москва, 1963), т. 7, сс. 114-115
(обратно)366
Ответ Струве цитирует Динерштейн в кн. «И.Д. Сытин», с. 108.
(обратно)367
Петров – Сытину, (1912?), РО ГБЛ, 259-18-20, лист 31. О журналистских взглядах Струве и его связях с фракцией Мирного обновления см.: Richard Pipes, Struve: Liberal on the Right, 905–944 (Cambridge, Mass.: 1980), ch. 4.
(обратно)368
Амфитеатров – Сытину, 31 января 1912 г., РО ГБЛ, 259-10-23, лист 6.
(обратно)369
Сытин – Руманову, 17 января 1912 г., ЦГАЛИ, 1694-1-730, листы 16-17.
(обратно)370
И.Р. Кугель «Сытин. Воспоминания о прошлом русской печати», «Ленинград» № 23/24 (1940), с. 18.
(обратно)371
Валентинов «Александр Блок и «Русское слово», с. 230—231. Глеб Струве дает краткий очерк жизни Валентинова на английском языке в виде вступления к «Двум годам с символистами». То же делает Михаил Карпович в английском издании «Встречи с Лениным» (Лондон, 1968).
(обратно)372
Кугель «Сытин…», с. 18.
(обратно)373
Динерштейн «И.Д. Сытин», с. 141. О дальнейшей роли Руманова см.: Андреев – Руманову. 12 февраля 1912 г., ЦГАЛИ, 1694-1-33, лист 6.
(обратно)374
Alexander Kaun, Leonid Andreev: A critical Study New York 1924 [AMS ed., 1970], 308. В пьесе римляне (правительство) уводят сабинянок (гражданские свободы), а сабиняне (кадеты) пытаются вернуть их не мечом, а робкими уговорами.
(обратно)375
Андреев – Благову, 12 февраля 1912 г., ЦГАЛИ. 595-1-44, листы 1-2.
(обратно)376
Андреев – Руманову, 19 февраля 1912 г., ЦГАЛИ, 1694-1-33, лист 6.
(обратно)377
Андреев – Сытину, 6 апреля 1912 г., публ. С. Белова, «Из переписки И.Д. Сытина», «Книга. Исследования и материалы» № 42 (1981), с. 144; Динерштейн «И.Д. Сытин», с. 142.
(обратно)378
Сотрудник редакции А.В. Философов приветствовал возвращение Дорошевича, «а то «Русское слово» было без перцу… Возвращение Влас. Мих. – лучший выход из создавшегося затруднения [с Кугелем]». См.: Философов – Руманову, 6 марта 1912 г., ЦГАЛИ, 1694 1-649, листы 7-8. Перечисляя крупных писателей, сотрудничающих в «Русском слове», он называет «Горького, Андреева, Мережковского» и должен был бы прибавить к ним Бунина, чья повесть «Игнат» будет напечатана в июльских номерах газеты.
(обратно)379
Валентинов «Александр Блок и «Русское слово» с. 230. Передавая бразды правления Валентинову, Дорошевич употребил строки пушкинского стихотворения «Брожу ли я средь улиц шумных…»: «Мне время тлеть, а вам цвести» (Александр Пушкин «Сборник поэм и лирических стихотворений», пер. Уолтер Арндт [Анн Арбор, 1984], с. 95).
(обратно)380
февраля 1912 г. Дорошевич подписал с Сытиным пятилетний контракт на 48 тыс. рублей в год, где предусматривалась возможность его расторжения и который вступил в силу с 1 марта. Как было оговорено и в первом их контракте 1901 г., Дорошевич обязывался не сотрудничать в других русских ежедневных и еженедельных газетах и давать в «Русское слово» по одному подписанному фельетону в неделю, а также большое количество статей и обозрений (по 88 материалов каждого жанра в год). Их содержание определял автор. Ответственный редактор (Благов) мог отвергнуть только «неудобный» материал, но лишь обосновав сначала свое решение. Дорошевич получил право не только давать советы ответственному редактору по редакционным вопросам, но и препятствовать приему на службу всякого, кто был бы уполномочен отвергать его сочинения (т. е. замене Благова). Он согласился проводить три месяца в году в Москве и столько же – в Петербурге, а в течение остальных шести месяцев был волен присылать свои сочинения, откуда ему заблагорассудится. (Этот контракт 1912 г. хранится в Музее Сытина.)
(обратно)381
-й годовой отчет Правления «Товарищества И.Д. Сытина» хранится в ЦГИА Москвы, 51-10-1166.
(обратно)382
А. Руманов «И.Д. Сытин – издатель», «Временник друзей русской книги» № 4 (1938), с. 231. Сытин надеялся также приобрести газеты в Киеве и Одессе.
(обратно)383
Петров – Сытину (1911?), ЦГАЛИ, 595-1-73, листы 1-2.
(обратно)384
Сытин сообщает, что посетил Столыпина незадолго перед отъездом Столыпина в Киев в конце августа 1911 г. 1 сентября Столыпин был убит в Киевском оперном театре. См. неопубликованную главу в оригинале рукописи сытинских воспоминаний, Музей Сытина, с. 296-299.
(обратно)385
В письме, написанном в конце 1912 г., Петров указал, что 500 тыс. рублей имелись уже «три года тому назад» (Петров – В.И. Сытину и М.Т. Соловьеву. 17 декабря 1912 г., ЦГАЛИ, 595-1-46, лист 24). Он вновь упоминает эту сумму в 1917 г. (Петров – Сытину, 13 апреля 1917 г., РО ГБЛ, 259-19-21, лист 29).
(обратно)386
Сытин – Руманову 1911, ЦГАЛИ, 1694-1 626а, листы 34-35. Придерживающийся независимых взглядов сын Суворина – А.А. был одним из сытинских кандидатов на место редактора «Русского слова» в Москве. (См. выше: прим. 18.) Путилов был из семьи, которой принадлежал крупнейший в Петербурге Путиловский завод. В 1904-1905 гг. он занимал пост заместителя министра финансов при С.Ю. Витте, который проводил политику индустриализации России на основе западного опыта.
(обратно)387
П.А. Сергеенко – Сытину, 8 июля 1912 г., Музей Сытина. Вверху приписка: «И.Д. Сытину не послано».
(обратно)388
ЦГАЛИ, 595-1-30, листы 2-3. Судя по инициалам, редактор П.Д. Заикин и автор письма М.П. Заикин вполне могут оказаться отцом и сыном.
(обратно)389
ЦГАЛИ, 595-1-30, лист 1.
(обратно)390
В своих неопубликованных воспоминаниях дочь Дорошевича Наталья Власовна пишет, что в начале 1911 г. партия конституционных демократов предложила Сытину 1 млн. рублей за «Русское слово» при условии сохранения Дорошевича в качестве основного автора. Она приводит возмущенный ответ отца: «Этот купчишка [Сытин], кажется, вздумал продать… мою газету и меня вместе с ней! Имейте же в виду, что ни Русское слово ни Дорошевич не продаются никакой партии и ни за какие деньги». Цитируется по архивным материалам в кн.: С.В. Букчин «Судьба фельетониста. Жизнь и творчество Власа Дорошевича», ред. Ф.И. Кушелев (Минск, 1974), с. 196. Букчин заключает, что Сытин, обрадовавшись возможности «уйти от политики», действительно обдумывал это предложение. Другие советские специалисты разделяют эту точку зрения, однако пока не обнаружено никаких иных свидетельств, которые подтверждали бы подобный вывод. Более того, у кадетов к тому времени уже была влиятельная ежедневная газета «Речь». Скорее Наталья Власовна неверно истолковала попытку Сытина поставить Струве во главе «Русского слова», предпринятую в конце 1911 г., в связи с чем Дорошевич вполне мог говорить о «продаже» газеты либералам, тем более что это совпало с его отставкой. Как бы то ни было, «Русское слово» стоило гораздо больше миллиона.
(обратно)391
Валентинов «Два года с символистами», с. 118-119.
(обратно)392
Сытин – Руманову (1912?), ЦГАЛИ, 1694-1-626а, листы 52-54. Сытин также написал Руманову: «Учреждение наше пока до сего дня должно 20 т. […] ему [Кугелю, вероятно, в виде компенсации за несостоявшееся вступление в должность редактора «Русского слова»] следует по необходимости выдать ему обещали честным путем уплатить в январе как согласился, я никакого условия не знаю».
(обратно)393
Тот факт, что «День» принадлежит этой фирме, отражен в «Библиографии периодических изданий России, 1901 – 1916», ред. Л.Н. Беляев и др., в 4-х т. (Ленинград, 1958), т. 1, с. 438. Рассказ Кугеля см.: И.Р. Кугель «Из воспоминаний», «Литературный современник» № 12 (1940), с. 121-126.
(обратно)394
После выхода Сытина из дела право собственности перешло к «Северной издательской фирме И.Р. Кугеля, А.С. Залшупина, Е.Е. Кедрина и В.М. Жуковского». Лесин был, вероятно, негласным компаньоном, как и Сытин.
(обратно)395
Еще одной возможной причиной разрыва была попытка сотрудников «Дня» переманить к себе Валентинова из «Русского слова», ибо в одном сытинском письме без указания даты говорится, что такое предложение было сделано в 1912 году, когда Сытин еще имел пай в газете «День». Письмо адресовано Руманову, и Сытин пишет, будто только что узнал от Валентинова о его измене в пользу «Дня», который «дает ему около 1 м. руб.» – сумма явно неправдоподобная. Сытин обеспокоен этими тайными происками и предлагает удержать Валентинова, «посадив его в иные условия». В результате Валентинов остался в «Русском слове». Советский архивариус ошибочно датировал это письмо 1913 г. Сытин – Руманову [1913?], ЦГАЛИ, 1694-1-626а, листы 43-46.
(обратно)396
Валентинов «Александр Блок и «Русское слово», с. 230-231. Глеб Струве дает краткий очерк жизни Валентинова на английском
(обратно)397
Валентинов – Руманову, 16 сентября 1913 г., ЦГАЛИ, 1694-1-106, листы 10-11.
(обратно)398
В отличие от «Русского слова» большинство газет выражало групповые интересы или получало дотации от правительства. Как следует, например, из доклада министра внутренних дел о состоянии цензуры в 1912-1917 гг. (ЦГИА, 776-1-40-46, лист 48), в 1914 г. правительство выдало субсидии 41 периодическому изданию на общую сумму 592 075 рублей (под видом подписки).
(обратно)399
«Учебники, учебные пособия и наглядные пособия для низших, средних и высших учебных заведений всех ведомств и также для самообразования, 1911-1912» [Москва, 1911]. Это одно из семидесяти отдельных изданий, имеющихся в собрании Публичной библиотеки им. Салтыкова-Щедрина в Петербурге.
(обратно)400
Государственная канцелярия. Отделение общего собрания Государственного Совета, «Дело по заявлению 32 членов…», ЦГИА, 1148-10-7, 1913, листы 5-7, 208.
(обратно)401
«Дело по заявлению 32 членов…», лист 263.
(обратно)402
Там же, листы 232-236. Заявление министра прочитал подчиненный.
(обратно)403
Это продолжительное выступление состоялось 29 и 31 мая 1913 г. «Речь на заседании IV гос. Думы», «Стенографический отчет, сессии 57 и 59 (29 и 31 мая 1913). ч. 3, кол. 369-372 и 428452 (Петербург, 1913).
(обратно)404
В.М. Пуришкевич «Школьная подготовка второй русской революции» (Петербург, 1913). Цитата из кн.: ред. Н.В. Тулупов, «Полвека для книги» (Москва, 1916), с. 482.
(обратно)405
Сытин «Жизнь для книги», с. 183.
(обратно)406
Горький – Е.П. Пешковой, 12 марта 1911 г., А.М. Горький, «Письма Е.П. Пешковой, 1906-1932. Архив А.М. Горького (Москва, 1966), т. 9, с. 114.
(обратно)407
Пятницкий описывает подробности переговоров в своем каприйском дневнике, который цитируется там же, т. 9, с. 332. См. также: О.Д. Голубева «Два издателя (И.Д. Сытин и М. Горький)», «Горький и его современники», ред. К.Д. Муратова (Ленинград, 1968), с. 187.
(обратно)408
Горький – Е.П. Пешковой, 12 марта 1911 г., «Архив А.М. Горького», т. 9, с. 114.
(обратно)409
Горький – В. Анучину, 8 ноября 1912 г., М. Горький «Литературный архив. Материалы и исследования» в 3-х т. (Ленинград, 1934), т. 1, с. 273.
(обратно)410
Ранее, в 1910 г., Горький призывал Сытина отдать должное «роли народных масс», выпустив книгу по русской истории в ознаменование 300-летия дома Романовых, и узнал также, что М.П. Мяклашевский намерен прибегнуть к помощи Сытина для приобретения «Современного мира» с целью превратить его в «единый марксистский журнал». См.: К.Д. Муратова «Горький на Капри» (Ленинград, 1971), сс. 25-26, 112. Оба факта дают основания предположить, что Сытин уже благосклонно относился к предприятиям с левым уклоном или его подталкивали в этом направлении.
(обратно)411
«Летопись жизни и творчества А.М. Горького» (Москва, 1958), с. 336. Накануне приезда Сытина в 1913 г. Горький писал Ладыжникову, что отдает «Русскому слову» предпочтение перед «Нивой», поскольку «иметь связь с органом столь распространенным – недурно» (Горький – Ладыжникову, 14 мая 1913 г., «Архив А.М. Горького», т. 7, с. 223) Горький добавлял, что «в этот орган можно ввести немножко своих людей»; вскоре с «Русским словом», помимо Горького, станут сотрудничать Владимир Короленко, Валерий Брюсов, Александр Куприн.
(обратно)412
Валентинов – Руманову, 31 мая 1913 г., ЦГАЛИ, 1694-1-106, лист 19. Эта серия статей печаталась в четырех выпусках «Русского слова»: «Жидкое топливо для британского флота» (6 июня), «Нефтяной ажиотаж» (14 июня), «Нефтяной ажиотаж в Англии» (19 и 20 июня). Один советский историк сделал вывод, не подкрепленный фактами, будто между газетой и русскими капиталистами существовал сговор с целью повысить курс акций нефтяных компаний. С.И. Иникова «Газета И.Д. Сытина «Русское слово»…», с. 43.
(обратно)413
«История газеты «Русское слово». Очерк (1894-1914», РО ГБ Л, 259-1-1, лист 2.
(обратно)414
Сын Сытина Иван редактировал «Библиотеку «Русского слова» 1913-1914 гг., в которой в виде приложения к газете вышло полное собрание сочинений Толстого.
(обратно)415
Судя по всему, Александра Львовна продала «Русскому слову» отрывки из дневников. Размолвка из-за этой части литературного наследства вылилась на страницы печати, когда Александра Львовна и Софья Андреевна в двух разных интервью заявили свои исключительные права на дневники, согласно новому российскому закону об авторском праве 1911 г. Этот спор и его юридические последствия рассматриваются в кн.: Серж Л. Левицкий «Авторское право, клевета и посягательство на частную жизнь» (Альпен аан ден Рийн, Нидерланды, 1979), с. 331-334 и 338-344.
(обратно)416
«Переписка Прок. мос. Судеб. Палаты о книге «Круг чтения» Л.Н. Толстого», ЦГИА Москвы, 131-83-93, листы 1-16.
(обратно)417
Н. Валентинов [Н. Вольский], «Александр Блок и «Русское слово», «Два года с символистами», ред. Глеб Струве (Стэнфорд, 1969), с. 230-231.
(обратно)418
Петров – Владимиру Ивановичу [Сытину] и Михаилу Тимофеевичу [Соловьеву], 17 декабря 1912 г., ЦГАЛИ, 595-1-46, листы 23-24.
(обратно)419
Сытин – Руманову, 2 декабря 1911 г., ЦГАЛИ, 1694-1-730, лист 28.
(обратно)420
А. Блок, Собрание сочинений в восьми томах, ред. В.Н. Орлов, А.А. Сурков, К И. Чуковский (Москва – Ленинград, 1963), т. 7, сс. 115, 130.
(обратно)421
В. Пяст [В.А. Пестовский] «Воспоминания о Блоке» (Петроград, 1923), с. 48. Пяст отмечает также, что у всякого неизвестного автора, имя которого появлялось на страницах «Русского слова», было такое чувство, будто он вдруг стал знаменитостью.
(обратно)422
Блок упоминает об отказе от услуг Розанова в дневниковой записи от 16 ноября 1911 г. (Блок, СС, т. 7, с. 92).
(обратно)423
Там же, с. 115.
(обратно)424
Блок – Л.Д. Менделеевой-Блок, 23 июня 1912 г., «Литературное наследство» № 89 (1978), с. 282. Василий, по словам его сына Михаила, был правой рукой Сытина в делах фирмы. Более того, они с Сытиным жили рядом в здании «Русского слова»: Василий с семьей – на пятом этаже, а Сытин – на третьем. Михаил Васильевич Сытин «Воспоминания старшего внука, Музей Сытина.
(обратно)425
Валентинов «Александр Блок и «Русское слово», с. 231-232.
(обратно)426
Там же, с. 232-233. В блоковской «Новой Америке» поэт окидывает взором страшный степной простор «убогой Руси» и с горечью видит, что его «роковая, родная страна» похожа на нищую богомольную старушку. Но вот вдали он замечает «фабричные трубы», «многоярусный корпус завода», и его «другая волнует мечта» – мечта о России-невесте, обрученной с «черным углем», и в надежде на их союз рождается образ последних двух строк: «То над степью пустой загорелась/Мне Америки новой звезда!» На протяжении 1916 г. Блок будет давать в «Русское слово» стихи, но не опубликует ни одного произведения в прозе.
(обратно)427
Тогдашний редактор иностранного отдела «Русского слова» К.В. Орлов свидетельствует, что Сытин предоставил Дорошевичу полную свободу действий, ибо, писал Орлов, «Сытин его побаивается, и притом его одного. Никакой единоличный редактор в Русском слове невозможен, потому что с каждым приездом Дорошевича в Москву он должен будет стушевываться: Дорошевич не терпит ничьего мнения и всех заставляет делать все по-своему». Цитируется по кн.: М. Лемке «250 дней в царской ставке [25 сент.1915-2 июля 1916] (Петроград, 1920), с. 177-178.
(обратно)428
С.И. Иникова «Товарищество И.Д. Сытина и цензура (1883-1914) «Проблемы истории СССР» № 12 (Москва, 1982), с. 162-163.
(обратно)429
Переписка прокурора московской Судебной Палаты хранится в ЦГИА Москвы, 131-79-81, т. 1 и 2, листы 1 – 10, 1-5.
(обратно)430
Переписка прокурора московской Судебной Палаты, там же, 131-81-72, т. 1, листы 3-6.
(обратно)431
Там же, 131-83-93, листы 1-16.
(обратно)432
Сведения о семье, содержащиеся в этом и в двух предыдущих абзацах, почерпнуты из трех отпечатанных на машинке мемуарных книг, которые хранятся в Музее Сытина: «Воспоминания старшего внука» Михаила Васильевича Сытина, «Из воспоминаний внука И.Д. Сытина» Дмитрия Ивановича Сытина и «Воспоминания» Алексея Васильевича Сытина. И Дмитрий и Михаил пишут, что бабушка была строгой, но очень любящей и доброй.
(обратно)433
Сытин выразил настроение, владевшее им в 1913 г. в коротких воспоминаниях «А.М. Горький», где описал свою вторую поездку на Капри. Эти воспоминания и второй их вариант, так и озаглавленный «А.М. Горький», второй вариант», хранятся в Музее Сытина. Приведенный отрывок об ограблении взят из первого варианта.
(обратно)434
И.Д. Сытин «О монополии новой и монополии старой», «Русское слово» № 20 (25 января 1914). Сытин также бойко сбывал книги обычными путями; к 1913 г. он издавал ежегодно 20 книжных каталогов. И.Е. Матвеева «Реклама в книжной торговле И.Д. Сытина», доклад на вторых Сытинских чтениях, Музей Сытина, 23 февраля 1989 г.
(обратно)435
Неопубликованная глава из оригинала рукописи сытинских воспоминаний, Музей Сытина, с. 288-291.
(обратно)436
И. X. Озеров (экономист из Московского университета, который часто выступал в «Русском слове» по вопросам своей специальности), его цитирует С.И. Иникова в работе «Товарищество печатания, издательства и книжной торговли И.Д. Сытина(1883-1917)» (Кандидатская диссертация, Московский университет, 1985), с. 139.
(обратно)437
Валентинов – Сытину, 1 марта 1914 г., Музей Сытина.
(обратно)438
«Новое время» № 13 600(21 января 1914), с. 5. Косвенные сведения дают серьезные основания думать, что Сытин состоял в дружеских отношениях с Кассо, которого тогда считали реакционером за жесткие меры, принятые им против студенческих волнений в 1911 г.
(обратно)439
«Казенная монополия», «Утро России» № 19 (24 января 1914), с. 5.
(обратно)440
Е.А. Динерштейн «И.Д. Сытин» (Москва, 1983), с. 184-185.
(обратно)441
«Казенная монополия», «Утро России» № 20 (25 января 1914), с. 5.
(обратно)442
И.Д. Сытин «О монополии новой и монополии старой»; «Жизнь для книги» (Москва, 1978), с. 117-119; «Полвека для книги», ред. Н.В. Тулупов (Москва, 1916), с. 485.
(обратно)443
«Русский вестник» (26 января 1914), с. 5.
(обратно)444
Мельгунов, с 1913 г. печатавший свое уважаемое издание «Голос минувшего» в типографии Сытина, первым ввел в обиход научных журналов статьи и воспоминания, касающиеся социальной, экономической и революционной истории. См.: Ю. М. Крицкий «Вопросы истории русской общественной мысли и революционного движения в России XVIII—начала XX в. в журнале «Голос минувшего» в 1913-1923 гг», «История и историки» № 5 (1972), с. 79—80.
(обратно)445
James Н. Krukones, «То the People: The Russian Government and the Newspaper Sel’skii Vestnik, 1881-1917» (Ph. D. dissertation, University of Wisconsin, Madison, 1983), 301. Сытинский договор 1912 г. с «Сельским вестником», возможно, явился плодом его беседы со Столыпиным в середине 1911 г. Сытин умалчивает об этом предприятии, а между тем в воспоминаниях он ставит себе в заслугу, что в заслугу, что в 1901 г. отклонил предложение князя Шаховского участвовать точно в таком же предприятии.
(обратно)446
Мимо внимания Пуришкевича прошел еще тот факт, что в это же время в Петербурге Сытин издавал также еженедельник «Школы и знания» для сельских учителей «Вестник школ» (1914-1916).
(обратно)447
В.Д. Пуришкевич «Перед грозою, правительство и русская школа» (Петербург, 1914), с. 68.
(обратно)448
И.Д. Сытин «Жизнь для книги», с. 118.
(обратно)449
Финансовый год фирмы обозначен здесь календарным годом, в котором он начался. Так, финансовый год с 1 мая 1911 г. по 13 апреля 1912 г. обозначен 1911 г.
(обратно)450
Дивиденды за 1910 г. (10 процентов), 1911 и 1912 гг. (11 процентов), 1913 г.(8 процентов) и 1914 г. (8,5 процента) приводятся в статье «Товарищество И.Д. Сытина» справочника «Акционерно-Паевые Предприятия России», ред. В.В. Лавров (Петербург, 1917).
(обратно)451
Редактировавшие «Тропинку» поэты-символисты П.С. Соловьева и Н.И. Манасеина влились со своим журналом в «Товарищество И.Д. Сытина». См.: Н.В. Чехов «Детская литература и издательство Т-ва И.Д. Сытина», «Полвека для книги», с. 530.
(обратно)452
В протоколах трех общих собраний (26 сентября 1907 г., ЦГИА Москвы, 23161-1; 23 мая 1914 г., там же, 51-10-1166; 16 октября 1915 г., там же) указано распределение акций в дореволюционный период. На собрании в 1907 г. на Сытина, его родных и тех, кто считался его верными сторонниками, приходилось около 500 из 1000 выпущенных в оборот акций. В 1914 г. та же группа владела 1000 из 1800 акций, а в 1915 г. она имела примерно 2500 из 3400 акций. В личной собственности Сытина в 1907 г. было 158 акций, в 1914 – 761, в 1915 – 2084. В процентом отношении на первом собрании Сытин имел 27 процентов голосов, на втором – 42,2 процента, на третьем – 61,3 процента. В Музее Сытина хранится список 95 пайщиков, принявших участие в собрании, которое состоялось уже после революции, 27-29 апреля 1919 г. Из выпущенных тогда в оборот, но полностью обесценившихся 3400 акций Сытину принадлежало 2017.
(обратно)453
«Дело Московской Казенной Палаты», ЦГИА Москвы, 51-10-1166, лист 85; 51-10-1166, лист 112.
(обратно)454
Сытин «Жизнь для книги», с. 164. В 1914-1916 гг. фирма удвоит свой уставной капитал, а к марту 1917 вновь увеличит его в два с лишним раза до 22,5 млн. руб.
(обратно)455
Сытин – Руманову [весна 1913?], ЦГАЛИ, 1694-1-626а, листы 59-60. Сытин зачастую преувеличивал свершившиеся или грозящие неудачи, и по тону это письмо очень похоже на другое, из той же румановской папки. На нем нет даты, а речь идет о плохо составленном контракте. Случись суд, пишет Сытин,«я лишу себя чести и жизни… меня Вы лишите всего… все полетит к черту… придется поставить себе пулю в лоб» (листы 55, 56). Что же до плутней его компаньонов по бумажному делу, то Сытин знал, сколь широко распространен среди предпринимателей обычай срывать куш за счет участников своего же дела. В его собственной фирме, к примеру, важные должностные лица не стеснялись использовать рабочую силу и материалы фирмы для строительства личных дач и домов (И.Н. Павлов «Жизнь русского гравера», с. 207).
(обратно)456
Сытин «Жизнь для книги», сс. 102-110. В 1912 г. вышла в свет работа, преследующая ту же цель, но предназначенная для более широкого круга читателей, – «Отечественная война и русское общество, 1812-1912». Среди других представляющих ценность и широко читавшихся энциклопедических работ, которые Сытин издал накануне первой мировой войны, были «Народная энциклопедия школьных, научных и прикладных знаний» в 14-ти тт.(1910-1912) и «Детская энциклопедия» в 10-ти т. (1913-1914).
(обратно)457
Динерштейн «И.Д. Сытин», с. 185-186.
(обратно)458
Сытин «Жизнь для книги», с. 102-110.
(обратно)459
Горький – В. Анучину, 8 ноября 1912 г., М. Горький «Литературный архив. Материалы и исследования» в 3-х т. (Ленинград, 1934), т. 1, с. 273.
(обратно)460
А.М. Мотыльков «Моя работа у И.Д. Сытина (Из воспоминаний букиниста)», ред. А.П. Русинов, «Книга. Исследования и материалы» № 37 (1978), с. 160.
(обратно)461
Павлов «Жизнь русского гравера», с. 207, 219.
(обратно)462
Чехов – М.А. Чехову, 10 сентября 1902 г., А.П. Чехов, ПСС и писем, ред. А.М. Еголин и Н.С. Тихонов, в 20-ти т. (Москва, 1944-1951), т. 19, с. 337.
(обратно)463
Ал. Алтаев [М В. Ямщикова] «Мои старые издатели (из воспоминаний)», ред. Н.А. Летова и Б.Д. Летов, «Книга. Исследования и материалы» № 26 (1973), с. 177-178.
(обратно)464
Горький – А.М. Тихонову, 9 июня 1913 г., «Горьковские чтения, 1953-1957» (Москва – Ленинград, 1959), с. 45.
(обратно)465
Горький – Ладыжникову, 18 сентября 1913 г., «Архив А.М. Горького», т. 7, с. 230.
(обратно)466
Bertam Wolf, The Bridge and the Abyss (New York 1976), 63.
(обратно)467
О.Д. Голубева «Два издателя (И.Д. Сытин и М. Горький)», «М. Горький и его современники» (Ленинград, 1968), с. 192-193.
(обратно)468
«В людях» печаталось в «Русском слове» в течение ноября – декабря 1915 г. Ф.М. Боррас «Максим Горький – писатель» (Оксфорд, 1967), с. 129-130.
(обратно)469
Горький – Ладыжникову, 15 мая 1914 г., «Архив А.М. Горького», т. 7, с. 233.
(обратно)470
Горький – Ладыжникову, конец мая, до 10 июня 1914 г., «Летопись жизни и творчества А.М. Горького», т. 2, с. 438.
(обратно)471
Лемке «250 дней в царской ставке», с. 544.
(обратно)472
Сытин «Жизнь для книги», с. 184.
(обратно)473
Там же, с. 185. Т.И. Дубинская «Летопись», «Русская литература и журналистика начала XX века, 1905-1917», ред. Б.А. Бялик (Москва, 1984), с. 203. В том ноябре Сытин выплатит «Парусу» 19190 рублей 51 копейку, а в декабре – еще 29 тыс. рублей. Он также оплатит долг «Паруса» бумажной фирме – 7 тыс. рублей. О.Д. Голубева «Книгоиздательство «Парус» (1915-1918», «Книга. Исследования и материалы» № 12 (1966), с. 113. Материалы, хранящиеся в собрании Музея Сытина, свидетельствуют о следующих дополнительных выплатах: 15 тыс. рублей Горькому 31 марта 1916 г., 10 тыс. рублей Ладыжникову 1 апреля 1916 г.(на «Летопись»), 1 тыс. рублей Горькому 26 сентября 1916 г. Общая сумма составляет 72190 рублей, а возможно, производились и другие выплаты.
(обратно)474
Руманов – редакторам «Русского слова», 14 сентября 1914 г., ЦГАЛИ, 595-1-12, листы 21-23.
(обратно)475
Там же, лист 37.
(обратно)476
Редакторы «Русского слова» – председателю Московского военно-цензурного комитета, 25 октября 1914 г., там же, листы 25-26.
(обратно)477
«Русское слово» – Московскому телеграфному агентству, 29 ноября 1914 г., ЦГАЛИ 595-1-13, лист 46. В доказательство задержек порядка одного часа редакторы приложили запись из дежурного журнала за 27 ноября с указанием времени поступления в редакцию 64 телеграмм (из 37 российских и зарубежных городов), а также времени их поступления в МТА. 5 декабря 1915 года они заявят протест против задержек от трех до семи часов. Там же, лист 48.
(обратно)478
Договоренность о линии будет достигнута 14 июня 1917 г., там же, лист 69.
(обратно)479
Заместитель военного министра князь Н.Б. Щербатов, 15 июля 1915 г., ЦГАЛИ, 595-1-37, лист 9.
(обратно)480
ЦГАЛИ, 595-1-37, лист 18. Сначала описание этого случая было опубликовано официальной газетой «Русский инвалид».
(обратно)481
Louise McReynolds, «News and Society: Russkoe Slovo and Develoment of the Mass Circulation Press m Late Impérial Russia», (Ph. D dissertation, Universiti of Chicago 1984), 93-9.
(обратно)482
Генерал-майор М. Адабаш – С. E. Виссарионову, 5 августа 1915 г., ЦГИА, 776-8-854, лист 9.
(обратно)483
Впервые Владимир Иванович служил в армии в начале 1900-х. После революции 1905 г. он возглавил оптовые операции «Товарищества И.Д. Сытина» и стал членом Правления. Как только разгорелась первая мировая война, он снова пошел в армию, выполняя боевое задание, заболел пневмонией и умер 2 декабря 1915 г.
(обратно)484
После Октябрьской революции Советское правительство конфисковало имение для своих нужд. Позднее усадебный дом сгорел, и в наше время сохранился только фундамент.
(обратно)485
«Русское слово» – военному министру, 23 сентября 1915 г., ЦГАЛИ, 595-1-37, лист 11.
(обратно)486
Благов – председателю Московского комитета по делам печати, ЦГАЛИ, 595-1-22, лист 27.
(обратно)487
В. Дорошевич «Крестный путь», предисл. Стивен Грэм (Нью-Йорк, Лондон, 1916), III – IV. Грэм называет Дорошевича «либеральным и прогрессивным… [человеком], испытывающим нежную любовь к личности».
(обратно)488
Этот плакат воспроизведен в кн.: А.В. Руманов «И.Д. Сытин – издатель», «Временник русской книги» № 4 (1934), с. 225. Все описанные здесь плакаты хранятся в ЦГАЛИ, 1931-1-9, 17, 38, 39.
(обратно)489
Сразу после процесса Чуковский написал Руманову: «Есть же у издательства Сытина свой адвокат, ходатай; почему же ни один не явился в Палату и не разъяснил сути дела? Почему даже я не знал, когда будет разбираться в суде это любопытное дело; я привел бы своего адвоката». Чуковский – Руманову [1914?], ЦГАЛИ, 1694-1-681, лист 18. Чуковский переработал книгу и отдал ее в другое издательство.
(обратно)490
И.Д. Сытин «Жизнь для книги» (Москва, 1968), с. 200.
(обратно)491
Там же, с. 192-197.
(обратно)492
Отец Георгий Шавельский «Воспоминания последнего протопресвитера русской армии и флота» в 2-х тт. (Нью-Йорк, 1954), т. 2, сс. 210-215. Шавельский ошибочно относит поездку к августу или сентябрю 1916 г., но признает, что его датировка может быть неточна.
(обратно)493
М.М. Лемке «250 дней в царской ставке (25 сент.1915-2 июля 1916)» (Петроград, 1920), с. 543.
(обратно)494
Сытин – Руманову, 2 апреля 1915 г., ЦГАЛИ, 1694-1-370, лист 85. Накануне встречи с царем Сытин сообщил Руманову, что вынужден был наладить собственное производство типографской краски. Сытин. Руманову, 6 февраля 1916 г., ЦГАЛИ, 1694-1-730, лист 96. Весной этого года, стремясь обеспечить надежность поставок жидкого топлива для своей котельной, как Сытин, так и его фирма вложат капитал в нефтяную компанию. См.: С.И. Иникова «Товарищество И.Д. Сытина (1883-1917); от литографии к монополистическому объединению» (Москва, 1983; непубликованная работа, копия в ИНИОН, № 13928).
(обратно)495
М.М. Лемке «250 дней в царской ставке», с. 544.
(обратно)496
Доклад охранки, где изложена суть выступления и приводятся слова Сытина на собрании, включен в кн. «Буржуазия накануне февральской революции», ред. Б.Б. Граве (Москва, 1927), сс. 99-100. Этот же доклад включен в кн. Лемке «250 дней в царской ставке», с. 790. Сытин знал несколько деловых людей из Информационного комитета, образованного в 1914 г. членами партий прогрессистов и кадетов для установления связей с левыми партиями. Леопольд Хаимсон рассказывает об этом комитет в работе «Проблема общественной стабильности в городах России, 1905-1907, часть вторая», Slavic Review 24, № 1 (март 1965), с. 4.
(обратно)497
«Неопубликованная глава из оригинала рукописи сытинских воспоминаний, Музей Сытина, с. 301-303. Сытин объяснял «хилостью и дряхлостью нашей культуры» появление такого тонкого ростка, как Савва Тимофеевич, после двух «кряжистых дубов»: Саввы Васильевича, родившегося в семье крепостного и основавшего свое дело, и его сына Тимофея, который превратил это дело в крупнейшую фирму. В начале 1900-х годов эксцентричный «Саввушка» одевался в обноски, распространял среди своих рабочих запрещенную литературу и щедро раздавал деньги большевикам и Московскому Художественному театру. В 1905 г., спасаясь от полиции и семейных раздоров, он уехал в Mhuéw и там в возрасте сорока пяти лет кончил жизнь самоубийством.
(обратно)498
«Обращение И.Д. Сытина к Московскому Купеческому обществу», Музей Сытина.
(обратно)499
Н. Сытин и М. Соловьев – в Московский налоговый департамент (май 1916?), ЦГИА Москвы, 51-10-1166, листы 65-66. В этой деловой записке указан объем книжного производства в денежном выражении за каждый финансовый год, начиная с 1904 г. (см. прил. 5, рис. 2). Каким образом книги скапливались на складах фирмы, видно из отчета, представленного в 1916 г. автору А.С. Пругавину, где сказано, что 30 процентов (или 1800 экз.) его «Старообрядчества» (1904) и 35 процентов (или 3500 экз.) «Раскола и сектантов» (1905) остались нереализованными. «Товарищество И.Д. Сытина» – А.С. Пругавину, 22 ноября 1916 г., ЦГАЛИ, 2167-1-112, лист 15.
(обратно)500
М.М. Лемке «250 дней в царской ставке», с. 827.
(обратно)501
Командующий Московским военным округом – В.А. Удинцову, начальнику Главного управления по делам печати, 2 июня 1916 г., ЦГИА, 776-8-854, лист 176.
(обратно)502
«Нью-Йорк тайме» № 2 (11 июня 1916), с. 12.
(обратно)503
По меньшей мере один автор – Г.И. Поршнев – откликнется на книгу статьей с привычным набором критических замечаний в адрес Сытина. «Вышедший из недр народа, самоучка, он соединил все недостатки прилавка и достоинства большой талантливой кипучей натуры. Поэтому, наряду с хорошей книгой, он и до сих пор издает дрянь, но делает это больше по недосмотру, по купеческой привычке оптом вершить дела и отчасти от незнания литературы». Г.И. Поршнев «Король книги», Г.И. Поршнев «Революция и культура народа. Сборник статей по внешкольному образованию» (Иркурск, 1917), с. 103-112.
(обратно)504
В 1906 г. 92,4 процента расходов росийских издателей в целом пришлось на закупку нового оборудования у немецких фирм. В.П. Орлов «Полиграфическая промышленность Москвы. Очерк развития до 1917 г.» (Москва, 1953), с. 170.
(обратно)505
Первую наборно-пишущую машину Сытин приобрел в 1906 г., а первый линотип – в 1908 г.; каждая машина высвободила от шести до восьми наборщиков. Самой совершенной машиной для отливки литер крупного кегля был тогда монотип. См.: Ричард Ф. Хасс «Развитие механических способов печатного набора, 1822-1925» (Чарлотсвилль, 1973), с. 23.
(обратно)506
И.Н. Павлов «Жизнь русского гравера» (Москва, 1963), с. 206. Павлов утверждает, что Сытин продвигал Фролова, так как считал его «своим человеком». Фролов «знал всю подноготную труда печатников, их мысли и настроение». Со временем Сытин передал Фролову шесть паев из капитала фирмы и ввел его в Правление.
(обратно)507
Орлов «Полиграфическая промышленность Москвы…», с. 254. Сытина обвиняли в стремлении к монополии и, казалось бы, небеспочвенно, учитывая его вторжение в смежные отрасли, однако нет никаких данных, которые подтверждали бы, что, осуществляя свои смелые проекты, он преследовал именно эту цель. В 1915 г. группа московских газетных торговцев обвинила Сытина в том, что он образовал синдикат с другими издателями, дабы диктовать розничные цены, но фирма сумела убедительно опровергнуть даже это утверждение. ЦГИА Москвы, 212-3-328, листы 283-287.
(обратно)508
А.Н. Боханов «Русская буржуазная пресса и крупный капитал, конец XIX в. – 1914 г.» (Москва, 1984), с. 143.
(обратно)509
Оба издательства славились книгами высокого качества. 83-томный «Энциклопедический словарь» Брокгауза и Ефрона по сей день остается незаменимым источником сведений по истории дореволюционной России.
(обратно)510
ЦГАЛИ, 1694-1-730, лист 171.
(обратно)511
«Таймс», 28 октября 1916 г., русское приложение, с. 9.
(обратно)512
Сытин «Жизнь для книги», с. 208. Сытин не указывает даты интервью.
(обратно)513
О «Русской воле» см.: примеч. А.Н. Наумовой к работе «Горький и Леонид Андреев. Неизданная переписка», «Литературное наследство» № 72 (Москва, 1965), с. 456-458.
(обратно)514
Горький – Короленко, 21, 22 октября 1916 г., «А.М. Горький и В.Г. Короленко. Переписка, статьи, высказывания», ред. Н.И. Читович (Москва, 1975), с. 80.
(обратно)515
Горький – Е.П. Пешковой, 30 ноября 1916 г., «Архив А.М. Горького», т. 9, с. 190.
(обратно)516
Сытин нанял Горького для реорганизации «Нивы» и принял на себя обязательства Маркса по изданию полного собрания сочинений писателя, согласно договору подписанному Горьким 17 сентября 1916 г. «Летопись жизни и творчества А.М. Горького, 1890-1916», ред. К.Д. Муратова, в 4-х т. (Москва, 1958), т. 2, с. 571.
(обратно)517
Павел Милюков «Политические мемуары, 1905-1917», ред. Артур П. Мендель, пер. Карл Голдберг (Энн Арбор, 1967), с. 373-381.
(обратно)518
«Русское слово» № 300, 29 декабря 1916 г.
(обратно)519
«Протокол заседания Юбилейной Комиссии…», Музей Сытина. В комиссию вошли давние друзья и соратники Сытина: И.И. Флор, В.П. Фролов, Д.А. Варопаев, М.Н. Макаревский, В.В. Попов, М.Т. Соловьев и Ф.И. Благов.
(обратно)520
«Русское слово» № 42, 21 февраля 1917 г., опубликовало выступления Тулупова, Варшавского, Михайловского, Сытина и др.
(обратно)521
Юбилейная Комиссия постановила выделить 200 тыс. рублей на приобретение земельного участка и 300 тыс. рублей на строительство здания для Дома Книги. В этом здании собирались предусмотреть квартиры для штатных сотрудников и директора. Петров описывает Дом Книги в «Полвека для книги», ред. Н.В. Тулупов (Москва, 1916), с. 333-337.
(обратно)522
Телеграммы прислали также военно-морской министр И.К. Григорович, командующий Московским военным округом И.Л. Мрозовский, московский градоначальник В.Н. Шебако, председатель Общества помощи бедным М.Д. Мрозовская, бывший командующий Московский военным округом Н.Д. Оболешев, Максим Горький и др.
(обратно)523
Среди них были представители Общества взаимопомощи писателей и ученых, Русского текстильного общества, Общества по распространению коммерческой информации и Московского общества народных университетов.
(обратно)524
«Русское слово» № 42, 21 февраля 1917 г. В 1911 г. Эндрю Карнеги учредил «Нью-Йоркскую корпорацию Карнеги» на основе принципа, впервые провозглашенного им в книге «Доктрина благосостояния» (1899) и требующего, чтобы состоятельные люди употребляли свои деньги во благо обществу.
(обратно)525
А.М. Мотыльков сообщает, что в 1916 г. Сытин за полмиллиона рублей купил для печатников санаторий в Кисловодске. А.М. Мотыльков «Моя работа у И.Д. Сытина (из воспоминаний букиниста)», «Книга. Исследования и материалы» № 37 (Москва, 1978), с. 166. Коничев в кн. «Русский самородок», изд. 2-е (Ярославль, 1969), с. 384, называет сумму 1 млн. 200 тыс. рублей.
(обратно)526
Н.Д. Телешов «Друг книги», «Записки писателя. Воспоминания и рассказы о прошлом» (Москва, 1980), с. 197. Этот очерк о Сытине вошел также в приложение к «Жизни для книги» И.Д. Сытина (Москва, 1978), с. 268-281. В изложении Телешова, Сытин говорит о трех благотворительных начинаниях, трех важнейших проводниках (офени, толстовцы и Чехов) и трех этапах в своей жизни. Примечательно, что, по словам Бунина, Чехов в 1904 г. сказал ему о желании удалиться в монастырь (Ernest Simmons, Chekhov: A Biography [Boston 1962], 618), а Толстой вообще часто заявлял о таком намерении. Мотыльков сообщает, что до Февральской революции слышал от нескольких человек, будто Сытин объявил законченными свои «земные» дела и дал обет исчезнуть, как «Федор Кузьмич» – именно под этим именем, согласно легенде, скрывался в облике странствующего старца Александр I, хотя все считали его умершим.
(обратно)527
Неопубликованная глава из оригинала рукописи сытинских воспоминаний, Музей Сытина, сс. 230 240. Сытин называет сибирского заводчика Второва одним из богатейших людей в Москве, другом, у которого «щедрые ум и сердце», «настоящим европейцем». В опубликованном не так давно исследовании, посвященном деловой элите Москвы, напротив, говорится, что Второв «занимался крупными спекуляциями на бирже, не уступая в этом американским биржевым воротилам». Alfred J. Rieber, Merchants and Entrepreeurs in Imperial Russia (Chapel Hill, NC 1982), 295.
(обратно)528
«Русское слово» № 69, 28 марта 1917 г. Шеф московских жандармов А.П. Мартынов называет Дрилиха выдающимся агентом, внедренным в редакцию «Русского слова» для сбора сведений о таких либеральных группах, как Военно-промышленный комитет. См.: A. П. Мартынов «Моя служба в отдельном корпусе жандармов. Воспоминания», ред. Ричард Рага (Стэнфорд, 1972), с. 227.
(обратно)529
Ленин – в ЦК РСДРП, 30 августа 1917 г., В.И. Ленин, Полное собрание сочинений в 42-х т. (Москва, 1962), т. 34, с. 120. См. также: Альберт Ресис «Ленин о свободе печати», «Раши ревью» 36, № 3 (июль 1977), сс. 274-296; и Отдельные статьи 121 и 144, Институ передовых исследований Кеннана (обе принадлежат Питеру Кенезу).
(обратно)530
Ленин, ПСС, т. 34, с. 112.
(обратно)531
Эта статья появилась в «Рабочем пути» № 11, 28 сентября 1917 г. (Ленин, ПСС, т. 34, сс. 208-213).
(обратно)532
«Русское слово» № 220, 221 и 225, 27, 28 сентября и 3 октября 1917 г.
(обратно)533
Ленин, ПСС, т. 34, с. 341.
(обратно)534
«Задачи революции», Ленин, ПСС, т. 34, с. 236.
(обратно)535
«Декрет Совета Народных Комиссаров о печати», 27 октября 1917 г., в кн.: Издательское дело в первые годы Советской власти (1917-1922). Сборник документов и материалов», ред. Е.А. Динерштейн и др.(Москва, 1972), с. 11-12.
(обратно)536
Fifth Session, Central Executive Committee, 4 November 1917, The Debate on Soviet Power: Minutes of the All-Russian Central Executive Committee of Sovieets, Second Convocation, October 1917 – January 1918», tr. and ed. John L. H. Keep (Oxford 1979), 68-69.
(обратно)537
Один из представителей большевиков, участвовавших в дискуссии, впоследствии заявит вопреки истине, будто Ленин настаивал там на полной свободе печати, так как считал, что по мере успешного осуществления революции оппозиционные газеты исчезнут сами собой. B. Д. Бонч-Бруевич «Конец буржуазной печати», «Журналист» № 11 (1927), с. 8.
(обратно)538
А. Аросев «Как закрывали буржуазные газеты», «Красная нива» № 4 (1929) с. 9. Последующие цитаты из Аросева также на с. 9.
(обратно)539
Бывшие работники «Русского слова», воспользовавшись на короткое время типографиями в Москве и ее окрестностях, будут издавать «Новое слово» (закрыто большевиками 16 апреля), а затем «Наше слово» (закрыто 12 мая). Ничто не указывает на связь Сытина с этими газетами.
(обратно)540
Дмитрий Иванович Сытин, «Из воспоминаний внука И.Д. Сытина», Музей Сытина, с. 2-3; А. Гессен «Иван Дмитриевич Сытин. Встречи и воспоминания», Музей Сытина, с. 10-11; А.М. Мотыльков «Моя работа у И.Д. Сытина (из воспоминаний букиниста)», ред. А.П. Русинов, «Книга. Исследования и материалы» № 37 (Москва, 1978), с. 165.
(обратно)541
Дмитрий Иванович, внук Сытина, располагает материалами по банковскому счету Сытина послереволюционного периода. Я не видел этих документов и не знаю даты передачи денежных сумм новому правительству.
(обратно)542
Данные о широких масштабах частной издательской деятельности в первый год Советской власти см.: Maurice Friedberg, Russian Classic in Soviet Jackets (New York 1962). Названия, выпущенные Сытиным в начале 1920-х гг., см.: Е.А. Динерштейн «И.Д. Сытин» (Москва, 1983), с. 222-228.
(обратно)543
Sheila Fitzpatrick, The Commisariat of Enlightment: Social Organization of Education and the Arts Under Kunacharsky, October 1917-1921 (Cambridge 1970), 135.
(обратно)544
Сытин «Жизнь для книги» (Москва, 1978), с. 210.
(обратно)545
«12 марта» – первая дата, начиная с которой все остальные даты в настоящей книге даются по Григорианскому календарю, или по новому стилю. Правительство отменило Юлианский календарь 31 января (по старому стилю) 1918 г. и объявило следующий день 14 февраля (по новому стилю).
(обратно)546
В архивном справочнике по Рукописному отделу Библиотеки им. Ленина значится доклад В. Бонч-Бруевича на пяти машинописных страницах о трудностях, возникших в типографии «Русского слова», под названием «Катастрофа в издании газет в 1918 г.» и сказано, что речь в нем идет о «саботаже со стороны печатников и сотрудников редакции» и о «закрытии типографии и наборе новых рабочих». Я не читал этого доклада (хотя просил выдать его мне в 1984-м и 1989 г.), но полагаю, что закрытие (возможно, упомянутая ранее забастовка) и прием на работу новых людей (включая – неизбежно – большое число новичков печатного дела) предшествовали приезду Мордвинкина. Данный документ находился в ГБЛ, фонд 369, коробка 21, ед. хранения № 29.
(обратно)547
«Доклад о положении дел в типографии «Русского слова», 4 апреля 1918 г., ЦГАОР, 130-2-193, листы 122-123.
(обратно)548
Там же, лист 121.
(обратно)549
Выдержки из воспоминаний Бонч-Бруевича приводятся в кн.: Динерштейн «И.Д. Сытин», с. 216.
(обратно)550
ЦГАОР, 123-2-193, листы 124-133.
(обратно)551
Цитируется по кн.: Динерштейн «И.Д. Сытин», с. 172.
(обратно)552
А.М. Горький «Новая жизнь» № 82 (297), 3 мая (20 апреля) 1918 г. в кн.: «Несвоевременные мысли. Статьи 1917-1918», ред. Г. Ермолаев (Париж, 1971), с. 202-203.
(обратно)553
сентября Горький возглавил издательство «Всемирная литература» при Наркомате просвещения, которым руководил Луначарский. Ф.М. Боррас «Максим Горький – писатель. Точка зрения» (Оксфорд, 1967), XVII. Горький и Луначарский были давними друзьями.
(обратно)554
Дмитрий Иванович Сытин рассказывает о встрече за завтраком, цитируя воспоминания, записанные Н.Д. Телешовым. В опубликованных воспоминаниях Телешова этот случай не упоминается. Коничев дает описание встречи во втором издании «Русского самородка» (Ярославль, 1969). Вот слова Телешова, которые цитирует Дмитрий Иванович: «И вот однажды я застал Сытина и Горького у Екатерины Павловны за завтраком. Это было важное явление. Горький сказал Сытину: «Мне поручил Владимир Ильич уговорить Вас: на днях открывается Государственное издательство, и Владимир Ильич непременно хочет, чтобы Вы были директором и стали во главе дела». Сытин отвечал, что «в такое время, как наше, быть во главе такого дела мне не подобает». Выступление Дмитрия Ивановича Сытина 19 октября 1966, Музей Сытина, с. 4 5.
(обратно)555
«Крупный центр спекуляции», «Известия Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета Советов» 186/450 (30 августа 1918), с. 6.
(обратно)556
В 1924 г. Дмитрий Иванович окончит Институт народного хозяйства им. Маркса и проработает долгие годы инженером-экономистом. Во время второй мировой войны он служил в чине капитана 1-го ранга, строил подводные лодки и имел награды. Умер Дмитрий Иванович в 1973 г., а за последние двадцать лет жизни он собрал коллекцию, которая выставлялась в Музее Сытина.
(обратно)557
Выписки из протоколов заседаний коллегии Наркомпроса РСФСР, ЦГАОР, 395-1-11 (1919), листы 2, 15.
(обратно)558
«Проект распределения функций между Государственным издательством и отделами печати…», там же, с. 134.
(обратно)559
ЦГАОР, 393-1-3, лист 229.
(обратно)560
В архиве хранится длинный перечень таких книг, календарей, брошюр и журналов, там же, листы 501 и 582.
(обратно)561
Там же, листы 184, 461.
(обратно)562
Сытин «Жизнь для книги», с. 211.
(обратно)563
Сытин сообщает, что типография официально перешла в ведение Госиздата в мае 1919 г. По словам Е. Немировского, это произошло бы и раньше, если бы не возражения Луначарского, что государственное управление погубит типографию, оснащенную сложным оборудованием, и оставит рабочих без средств к существованию. «Литературная газета» № 41 (11 октября 1967), с. 7. Имя А.А. Ждаднова (близкого соратника Сталина, пропавшего при странных обстоятельствах) значилось в названии типографии с 1948 по 1988 г., когда оно было изъято по решению Моссовета.
(обратно)564
Сытин – Воровскому (февраль – март 1920), ЦГАОР, 395-1-86, лист 298. Письменное разрешение на поездку было выдано Наркоматом иностранных дел 24 января 1919 г. Документ хранится в Музее Сытина.
(обратно)565
Динерштейн «И.Д. Сытин», с. 236.
(обратно)566
Н.В. Дорошевич «Король фельетона» в последние годы жизни», «Простор» № 1 (1971), сс. 92-103. Наталья Власовна продиктовала эти воспоминания за две недели до смерти, последовавшей в апреле 1955 г.
(обратно)567
Цитируется по кн.: Динерштейн «И.Д. Сытин», с. 232. Условия, о которых говорит Сытин, не упоминаются.
(обратно)568
В книге Коничева «Русский самородок» (1966) на с. 289 помещена фотография мандата, предписывающего Сытину ехать в Германию. Оригинал хранится в Музее Сытина вместе с удостоверением, в котором указаны сроки сытинской командировки.
(обратно)569
Сопутствующий политический фон рассматривается в кн.: Е.Н. Сагг, German-Soviet Relations Between the Two World Wars, 1919-1939 (Baltimore 1951), 48-59.
(обратно)570
В 1923 г. к Воровскому как руководителю Госиздата поступило обращение с настоятельной просьбой отменить этот запрет, ибо «нам нужна своя советская лубочная литература… именно то, на чем нажил свои капиталы Сытин и на что чувствуется большой спрос… особенно в глубокой провинции». Не будь запрета «и явись теперь новый Сытин, он наживет состояние [ведь тогда еще не отменили НЭП]». М.Д. Артамонов – А. Воровскому, 10 апреля 1923 г., «Из истории советской литературы 1920-1930 годов», «Литературное наследство» (Москва, 1983), с. 583.
(обратно)571
«И.Д. Сытин о Госиздате», «Известия» (5 сентября 1922), Многие разделяли надежду Сытина на то, что НЭП знаменует собой возврат к некой форме капитализма, и за счет этого СССР (выросший из РСФСР в 1924 г.) получил крайне необходимые средства на восстановление хозяйства как от граждан, имевших, подобно Сытину, вклады в зарубежных банках, так и в виде иностранных капиталовложений.
(обратно)572
Е. Лундберг «Записки писателя» (Берлин, 1922), с. 203.
(обратно)573
Приказ от 16 марта 1921 г., «Издательское дело в первые годы Советской власти», с. 95.
(обратно)574
ЦГАЛИ, 1328-3-5, лист 1. В.П. Полонский был основателем и председателем (1921-1929) Дома Печати (журналистской организации) и редактором «Печати и революции».
(обратно)575
И.Д. Сытин [«Заметки об Америке»].
(обратно)576
Грабарь – В.И. Грабарь, 31 декабря 1923 г., в кн.: И.Е. Грабарь «Письма 1917-1941», ред. Н.А. Евсина и Т.П. Каждан (Москва, 1977), сс. 10-11.
(обратно)577
Сытин утверждает, что его семидневное путешествие началось 15 января («Заметки об Америке»), а Грабарь датирует его прибытие в Нью-Йорк 30 января. Грабарь – В.И. Грабарь, 30 января 1924 г., с. 95.
(обратно)578
Сытин «Заметки об Америке».
(обратно)579
New York Times, 19 February 1924: 6; 2 March IV: 11, and 9 March: 10.
(обратно)580
Сытин «Заметки об Америке».
(обратно)581
Сытин – внуку Дмитрию (без даты, 1924), Музей Сытина. Письмо написано на почтовой бумаге отеля «Гранд-Юнион», что на 32-й улице близ Мэдисон-авеню.
(обратно)582
Robert С. Williams, Russian Art and American Money, 1990-1940 (Cambridge, Mass. 1980), 98-99.
(обратно)583
Грабарь – В.И. Грабарь, 10 февраля 1924 г., с. 99.
(обратно)584
Грабарь – друзьям, 18 марта 1924 г., с. 118. Другой художник – член делегации сообщает, что американцы при виде цен на выставленные произведения «иногда приходят в ужас или смеются», а их вкусы он находит весьма примитивными. К.А. Сомов «Письма, дневники, суждения современников» (Москва, 1979), с. 234-237.
(обратно)585
Сытин «Жизнь для книги», с. 213.
(обратно)586
После национализации петроградской типографии Сытина миновало уже два с половиной года, однако ему, видимо, удалось сохранить эти бумажные склады за собой.
(обратно)587
Сытин – П.И. Макушину, 12 февраля 1925 г., Музей Сытина.
(обратно)588
И.Д. Сытин «Докладная записка», ошибочно датирована 28 мая 1924 г. (в действительности – 1925).
(обратно)589
Гессен «Иван Дмитриевич Сытин», с. 9-10.
(обратно)590
Ал. Алтаев (М.В. Ямщикова) «Памятные встречи» (Москва – Ленинград, 1946), с. 293-294.
(обратно)591
Динерштейн «И.Д. Сытин», с. 241.
(обратно)592
А. Р Кугель (Homo novus) «Листья дерева» (Ленинград, 1926), с. 140.
(обратно)593
Алексей Васильевич Сытин «Воспоминания», Музей Сытина, с. 5.
(обратно)594
Пенсионное удостоверение, действительное с 14 мая 1928 г., воспроизводится в кн.: Коничев «Русский самородок», 2-е изд.
(обратно)595
Алексей Васильевич Сытин «Воспоминания», с. 3. Двое других внуков подтверждают, что состояние Сытина ухудшилось после переезда на новую квартиру.
(обратно)596
Коничев «Русский самородок», с. 389-390. Коничев, который отличается исторической точностью, также пишет в своей книге, что примерно в это время одна из белградских газет сообщила об аресте Сытина за незаконные сделки со своей дочерью Евдокией Ивановной, проживавшей в Польше, хотя «Известия» опровергли это сообщение. Михаил Васильевич Сытин приводит рассказ журналиста Михаила Кольцова, который повстречал Сытина на улице и спросил о недавней шумихе в зарубежной печати по поводу его заключения в Бутырки. Сытин будто бы ответил: «Вот сукины дети. Это надо же придумать такую чушь! Да я бил этих брехунов». «Воспоминания старшего внука», с. 3.
(обратно)597
Ал. Алтаев «Мои старые издатели. Из воспоминаний», «Книга. Исследования и материалы» № 26 (Москва, 1973), с. 179.
(обратно)598
Мотыльков «Моя работа у И.Д. Сытина…», с. 166.
(обратно)599
В первом издании сытинских воспоминаний назван год окончания работы над ними – 1922-й (Сытин «Жизнь для книги», с. 5), однако во втором издании эта дата отсутствует. О надежде Сытина на содействие Горького упоминает Динерштейн в кн. «И.Д. Сытин», с. 242.
(обратно)600
«Сытинцы в 1905 году. Сборник воспоминаний рабочих Первой Образцовой Типографии (б. Сытина)», ред. Е. Румайло, Н. Мирецкий и Л. Мальков (Москва, 192?); Н. Мирецкий «От Сытина к Первой Образцовой Типографии, 1876-1931», «Борьба классов» № 5 (1932), сс. 74 90; и Н. Мирецкий «Первая Образцовая типография, 1876-1933. Материалы из истории» (Москва, 1933).
(обратно)601
Ал. Алтаев «Мои старые издатели», с. 179. Горький был по-прежнему в почете, но ко времени кончины Сытина он успел разочароваться в существующем строе, и, судя по имеющимся сведениям, можно предположить, что по крайней мере с 1935 г. Сталин перестал доверять ему. Как представляется теперь, Сталин, возможно, способствовал смерти Горького, наступившей 19 июня 1936 г.
(обратно)
Комментарии к книге «Русский предприниматель московский издатель Иван Сытин», Чарльз Рууд
Всего 0 комментариев