«Ренессанс Русского балета»

Ренессанс Русского балета (fb2) - Ренессанс Русского балета (пер. Ирина Карловна Стаф) 5321K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Жан-Пьер Пастори

Жан-Пьер Пастори Ренессанс Русского балета

© 2009, Renaissance des ballets russes by Editions Favre SA, Lausanne (Switzerland)

© 2014, Paulsen, перевод, макет

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()

Леон Бакст. Эскиз костюма к балету Нижинского «Послеполуденный отдых фавна» (1912)

Меня охватило чувство огромной радости,

так как я почувствовал возрождение

«Русского балета» Дягилева.

Сергей Григорьев, 1915 г.

Paulsen

Уважаемые читатели! Мне чрезвычайно приятно представить вам книгу нашего друга Жана-Пьера Пастори. Один из лучших в Швейцарии знатоков истории русского балета, автор нескольких книг на эту тему, он является также президентом фонда всемирно известной компании «Балет Бежара» в Лозанне и директором легендарного Шильонского замка в Монтрё.

Книга, которую вы открываете, богата редкими фактами и фотографиями, иллюстрирующими энергичную деятельность Сергея Дягилева, основателя «Русских балетов» за рубежом, чьи усилия в этом направлении были прерваны Первой мировой войной, разразившейся в августе 1914 года. Желая приблизиться к своему другу Игорю Стравинскому, работавшему над новыми произведениями, Дягилев поселился в Лозанне, в Швейцарии. Здесь ему удается восстановить свою балетную компанию в перспективе длительного турне по США. Первые репетиции труппы проходят в одном из залов лозаннского университета, во дворце Рюмина, названного так в честь меценатов, выходцев из России.

В это время Лозанна и берега Женевского озера уже имеют внушительную русскую общину. Здесь есть русская библиотека, русское бюро труда, касса взаимопомощи русских студентов. Николай Скрябин руководит первым почётным консульством России, а его сын Александр – знаменитый композитор, завершает в Лозанне работу над «Поэмой экстаза». Юная поэтесса Марина Цветаева вместе с сестрой учится в местном пансионе под присмотром свой мамы. Ничего удивительного в этом нет – вот уже десятки лет кантон Во, столицей которого стала Лозанна, поддерживает тесные связи с Россией: Фредерик-Сезар де Лагарп был наставником будущего царя Александра Первого, а Пьер Жильяр воспитывает детей Николая Второго. В свою очередь многие видные русские посещают эти края: Карамзин, Жуковский, Гоголь, Толстой, Достоевский, а также Бакунин, Кропоткин и Ленин…

Одним из самых ярких проявлений российско-швейцарских связей становится творческое сотрудничество Игоря Стравинского с местным автором Шарлем-Фердинандом Рамю. Вместе они создают, в частности, «Историю солдата», спектакль, поставленный в Лозаннском театре в 1918 году. Дягилевский балет открыл дверь в большой музыкальный мир и руководителю лозаннского оркестра Эрнесту Ансерме. Нанятый Дягилевым, он дирижирует первыми представлениями «Пульчинеллы», «Петрушки», «Байки про Лису» и «Свадебки»! Об этом и еще о множестве интересных фактов пребывания русской творческой элиты на берегах Женевского озера вы узнаете из книги Жана-Пьера Пастори.

Желаю вам увлекательного чтения.

Фредерик ПаулсенПочётный консул Российской Федерациив Лозанне, издатель

Слова благодарности

Автор посвящает эту книгу памяти историка танца Пармении Мигели Экстрём (1908–1989), основательницы Фонда Стравинского – Дягилева в Нью-Йорке. Оказанный ею в свое время любезный прием и та щедрость, с какой она открыла перед ним архивы, во многом помогли ему в его разысканиях. Благодаря Пармении Мигели Экстрём он получил доступ к множеству документов, содержащих конкретные сведения о том, каким образом Дягилеву в 1915 году удалось восстановить свою антрепризу. В настоящее время с этой коллекцией можно ознакомиться в Гарвардском университете (Harvard Theater Collection), куда она была передана в дар Арне Х. Экстрёмом.

Автор также с благодарностью вспоминает покойную Валентину Кашубу, которая принимала его в Мадриде, рассказала о начале своей работы под эгидой Дягилева в 1915 году и предоставила в его распоряжение фотографии, сделанные ею в Лозанне и в США.

Автор выражает свою признательность следующим лицам и организациям, которые так или иначе снабдили его ценной информацией:

Г-же Ирине Бароновой (†); г-ну Франсуа Дольту (†), издавшему книгу «Дягилев и Русский балет» (рисунки Ларионова); г-же Линн Гарафоле (Нью-Йорк), биографу Дягилева; г-ну Висенте Гарсия-Маркесу (†), биографу Мясина; г-же Элизабет Суриц, за письма Мясина к его учителю Анатолию Большакову; г-же Денизе Стравинской (†); г-ну Ги Трежану (†), племяннику Флоры Реваль; г-же Нэнси ван Норман Бэр (†), прежней хранительнице коллекции Театра и танца Музея изящных искусств (Сан-Франциско); г-же Патриции Вероли, биографу семьи Сахаровых (Рим); г-же Саре Вудкок из Музея Театра (Лондон).

Моя благодарность архиву коммуны Монтрё; Архиву города Лозанна; Историческому музею Лозанны; Швейцарской медиатеке танца (Лозанна); Коллекции Танца нью-йоркской публичной библиотеки (Нью-Йорк); Библиотеке Файрстоуна, Принстонский университет (Принстон); Обществу Пауля Захера (Базель); Архиву Метрополитен-оперы (Нью-Йорк); а также Библиотеке-музею парижской Оперы.

Автор

Предисловие Волшебство Русского балета

Накануне Первой мировой войны в бесцветную заводь балетного искусства врывается вихрь ритмов и красок. Гвардия русских танцовщиков, хореографов, художников и музыкантов, сплотившаяся вокруг Сергея Дягилева, с блеском показывает, что танец может быть чем-то большим, нежели просто приятным развлечением. Взоры восхищенных зрителей прикованы к революции в искусстве, печатью которой будет отмечен весь XX век.

18 мая 1909 года «весь Париж», собравшийся по приглашению Сергея Дягилева в обновленном театре Шатле на генеральную репетицию «Русского балета», налюбовался и наслушался всласть. Бесчинство диких ритмов, оргия красок… «Половецкие пляски» из «Князя Игоря» Бородина буквально приковали зрителей к креслам. Дягилев, ранее знакомивший Францию с русской музыкой (пять концертов в 1907 г.) и оперой («Борис Годунов» с Шаляпиным в 1908-м), теперь открывает ей мир новой хореографии – той, что расцвела в Мариинском театре Санкт-Петербурга и символом которой стали звезды первой величины: не только Тамара Карсавина и Анна Павлова, но и Адольф Больм и Вацлав Нижинский. Парижане успели позабыть, что балет может быть мужским искусством; это открытие найдет подтверждение и в другие спектаклях, фигурирующих на афише: «Клеопатре», где Нижинский танцует партию Золотого Раба, «Сильфидах», где он предстает Поэтом…

Сколотив из приглашенных танцовщиков императорских театров необычайно сильную труппу, Дягилев собирается достичь своей главной цели: создать «новые коротенькие балеты, которые были бы самодовлеющими явлениями искусства и в которых три фактора балета – музыка, рисунок и хореография – были бы слиты значительно теснее, чем это наблюдалось до сих пор»[1].

Из этого сплава основных балетных элементов Дягилев создает новаторские произведения. Музыка и живопись наивысшей пробы: Шопен и Бородин, Бакст и Бенуа… Тот факт, что хореографом почти всех спектаклей, показанных в Париже в 1909 году, был Фокин, – еще одно свидетельство намерения обновить искусство танца. Протестуя против традиции, воплощенной в балетах восьмидесятилетнего Мариуса Петипа («Спящая красавица»), Михаил Фокин решительно заявляет: «Для того чтобы потерять веру в пять позиций, чтобы понять, что ими не может исчерпываться вся красота телодвижений, для того чтобы понять ограниченность правила «прямой спины», «закругленных рук» и обращения лица «к публике», для этого надо только сметь усомниться». Он выступает за развитие «искусства пластики», способного лучше выражать чувства, нежели словарь академического балета. Его представление о преимущественно экспрессивной пластике нашло физическое воплощение во всемирно известном «Умирающем лебеде» (1905) в исполнении Павловой. Главное – не в нанизывании антраша и арабесок, но в том, чтобы работой всего тела поэтически отобразить напряжение живого существа, бьющегося между жизнью и смертью.

Успех первого русского сезона вызвал к жизни второй. Затем третий. Дягилев будет продолжать свою деятельность в Париже до самой смерти (1929). Причем с многочисленными метаморфозами. В 1910 году он уже не просто вывозит за границу артистов и репертуар Мариинского театра, но представляет публике новые постановки: «Шехерезаду» с ее соблазнами в восточном духе, «Жар-птицу», открывшую миру многообещающего композитора – Игоря Стравинского. «Никогда не видел ничего прекраснее!» – восклицает Марсель Пруст. До сих пор танцовщиков нанимали только на время летних каникул, но теперь Дягилев собирается создать постоянную труппу. С 1911 года турне следуют одно за другим: Берлин, Рим, Лондон, Мадрид, а затем Рио, Буэнос-Айрес, Нью-Йорк…

Дягилев не боится споров вокруг своих постановок и даже скорее демонстративно провоцирует их. «Послеполуденный отдых фавна» (1912) на музыку Дебюсси и в хореографии Нижинского расколол и публику театра Шатле, и прессу. Главный редактор «Фигаро» в статье, озаглавленной «Неверное па», гневно пишет: «Мы увидели разнузданного, гнусного фавна с тяжеловесно-непристойными повадками эротичного зверя». В 1913 году «Весна священная» на музыку Стравинского и вновь в хореографии Нижинского, показанная на открытии театра Елисейских полей, вызывает самый настоящий скандал. «Зал словно содрогнулся от землетрясения, – записывает художница Валентина Гросс. – Казалось, от шума шатаются стены. Крики, брань, улюлюканье, беспрерывный свист, заглушающий музыку, пощечины, даже драки».

Но объявление войны резко оборвало взлет Дягилева. Танцовщиков мобилизовали, пути сообщения оказались отрезаны, театры закрылись. Дягилев, обосновавшись в Уши, маленьком лозаннском порту на озере Леман, ставит на карту все. Танцовщики рассеяны по всей Европе? Он их разыщет. Нижинский арестован в Будапеште? Он добьется вмешательства короля Испании и даже Папы Римского. Кончились деньги? Нью-йоркская «Метрополитен-опера» выплатит ему аванс. Намечается заокеанское турне. При поддержке своего друга Стравинского он использует все средства, чтобы вновь запустить один из самых фантастических художественных проектов современности.

Этот солнечный период во мраке первого мирового конфликта знаменует собой решающую веху в истории «Русского балета». Отчасти благодаря безмятежно-мирным пейзажам, о которых Лидия Соколова писала: «за все время наших путешествий с Дягилевым эти полгода, проведенные в Швейцарии, были самыми счастливыми»[2]. Но прежде всего потому, что руководитель «Русского балета», пользуясь обстоятельствами, не только восстанавливает довоенные спектакли – «Карнавал», «Петрушку», «Шехерезаду», – но и задумывает целую серию новых балетов. Некоторым его замыслам («Литургии», «Естественным историям») не суждено было воплотиться в жизнь. Зато другие – «Полуночное солнце» (1915), «Русские сказки» (1917), «Шута» (1921), «Свадебку» (1923) – ожидало блестящее будущее.

Глава I Июнь 1914 – апрель 1915 года

В конце июля 1914 г. отовсюду доносился грохот сапог. Убийство эрцгерцога австрийского Франца Фердинанда, совершенное в Сараево 28 июня, вызвало всплеск напряженности в Европе. 23 июля Австро-Венгерская империя предъявила ультиматум Сербии. На следующий день Сербия обратилась за поддержкой к русскому царю. Сергея Дягилева и раньше предупреждали об угрозе войны. 23 июня 1914 года, в день лондонской премьеры «Легенды об Иосифе» на музыку Р. Штрауса, ему приходит телеграмма от графа Гарри Кесслера, одного из авторов либретто балета (наряду с Гуго фон Гофмансталем): возникают некоторые сомнения в том, что запланированное на осень турне по Германии состоится.

«Дорогой граф, должно быть, болен!»[3] – восклицает Дягилев, не в силах смириться с мыслью, что столь тщательно подготовленное турне может оказаться под вопросом. Тем более что гастроли в Королевском театре Друри-Лейн (8 июня – 25 июля) проходят с огромным успехом. В зале аншлаг, билеты распроданы заранее. Лондонский сезон «Русского балета» особенно насыщен. Оперные и балетные спектакли, многие из которых были показаны впервые, становятся настоящим событием: «Золотой петушок» и «Майская ночь» Римского-Корсакова, «Соловей» Стравинского, «Князь Игорь» Бородина с Шаляпиным, а также «Лебединое озеро», «Бабочки», «Мидас», «Клеопатра», «Призрак розы» и «Легенда об Иосифе» с Мясиным и Карсавиной.

Накануне Первой мировой войны в активе «Русского балета» всего пять сезонов, но его слава гремит повсюду.

Сезоны прошли уже не только в Париже, Монте-Карло, Брюсселе, Праге и Берлине, но и в Буэнос-Айресе, Монтевидео и Рио-де-Жанейро. В первые два года – 1909 и 1910-м – труппа не имела постоянного состава. В нее входили артисты императорских театров, которых отбирал сам Дягилев на время летних каникул. Лишь в 1911 году он основал собственную балетную антрепризу, объединившую танцовщиков кордебалета и солистов, которые решились предпочесть рутине московских и петербургских театров смелое художественное начинание[4].

Сергей Дягилев в Нью-Йорке, 1916 г.

Смелость эта определялась, с одной стороны, новизной хореографии, с другой – роскошным оформлением спектаклей. Фокин, а позже Нижинский предложили на основе блистательных партитур такие эстетические принципы, которые шли вразрез с господствующим академизмом. Их постановки в великолепном исполнении звезд первой величины – «Половецкие пляски», «Шехерезада», «Жар-птица», «Призрак розы», «Послеполуденный отдых фавна» – восхищают самую искушенную публику.

Однако не меньшей славой пользуются декорации и костюмы Рериха, Добужинского, Серта, а главное – Бакста и Бенуа. Никогда еще театр не видел такого дерзкого буйства красок. Но «Русский балет» лишился своей главной звезды, Вацлава Нижинского! После своей неожиданной женитьбы в 1913 году он был немедленно уволен. Дягилев любит говорить: «В этом мире незаменимых нет»[5]. Он умеет открывать новых звезд, у него есть Карсавина, Больм и последняя его находка – Леонид Мясин.

Новое открытие Дягилева, Леонид Мясин в «Легенде об Иосифе» (1914)

Леонида Мясина Дягилев примечает в 1913 году в Большом театре. У юноши к тому моменту два образования – актерское и балетное. Его ожидает блестящее театральное будущее. И он обнаруживает явный талант рисовальщика и живописца, даже берет уроки у Анатолия Большакова.

Огромные темные глаза придают лицу Мясина сходство с иконописным ликом. Дягилев сразу понимает, что перед ним тот самый Иосиф, которого должен был танцевать Нижинский в балете на музыку, написанную Рихардом Штраусом.

Сергей Дягилев

(1872–1929)

Человек-легенда, эстет, издатель, организатор выставок русского искусства и импресарио, Дягилев родился 19 марта 1872 г. в Новгородской губернии. Его отец, офицер-кавалергард, был богатым помещиком. Знакомство с Мусоргским и Чайковским способствует развитию в Дягилеве очевидной склонности к музыке и живописи. В Санкт-Петербурге Сергей Дягилев изучает одновременно право и музыкальную композицию.

В возрасте 25 лет он начинает заниматься художественной критикой и организует выставку английских и немецких акварелистов. В развитие своей деятельности Дягилев основывает журнал «Мир искусства» (1899–1904), привлекая к работе в нем своих друзей, живописцев Бенуа и Бакста, а также юного Константина Сомова, музыкального критика Вальтера Нувеля и будущего писателя Дмитрия Философова. Как лично, так и под эгидой «Мира искусства» он устраивает ряд выставок русского искусства в России и в Германии.

Получив в 1900 году приглашение возглавить «Ежегодник Императорских театров», Дягилев превращает его в великолепное, богато иллюстрированное издание. В 1905 году занимается организацией Историко-художественной выставки русских портретов, которой оказывает личное покровительство император Николай II. Будучи франкофилом, он вскоре сосредоточивает свою деятельность на Париже: организует выставку русских художников в Гран-Пале (1906), «Русские исторические концерты» из произведений Римского-Корсакова, Глазунова, Скрябина, Рахманинова (1907) и замечательные представления «Бориса Годунова» Мусоргского с участием Шаляпина на сцене парижской Гранд-опера (1908).

В следующем году Дягилев впервые показывает в театре «Шатле», наряду с оперным спектаклем («Псковитянкой» Римского-Корсакова), свой первый балетный сезон с участием Нижинского, Павловой, Карсавиной, Фокина и Мордкина. Не отказываясь от оперы, он отныне посвящает себя новому делу: возрождению искусства танца, сильно одряхлевшего во второй половине XIX века, по крайней мере в Западной Европе. C. Дягилев скончался 19 августа 1929 года в Венеции и похоронен на острове Мон-Сен-Мишель; там же будет погребен в 1971 году его друг Стравинский.

Восемнадцатилетний Мясин (его фамилия довольно скоро приобрела французское звучание – Massine), хоть и не без колебаний, использует предоставленный ему шанс.

Через два дня после первого разговора с Дягилевым Мясин едет с ним в Санкт-Петербург; следует краткая встреча с Фокиным, постановщиком «Легенды об Иосифе». Затем он вместе с Дягилевым оказывается в Кельне, еще одном пункте второго немецкого турне «Русского балета», и сразу получает небольшую роль в «Петрушке». Перед Мясиным открываются новые горизонты. Что, разумеется, вызывает зависть у его товарищей по кордебалету.

Карсавина в костюме по эскизу Натальи Гончаровой

«Легенда об Иосифе», бесспорно, не имеет того огромного успеха, какого ждал от нее Дягилев. Однако в Париже и в Лондоне (соответственно в мае и июне-июле 1914 г.) Мясин в этом спектакле производит на публику сильное впечатление. Балет замышлялся его создателями как символический и мистический, однако насмешливые парижане окрестили его «Ножками Иосифа» – из-за короткой туники, в которую Бенуа облачил главного героя. Остальные костюмы содавал Бакст, а пышные декорации в духе венецианского Возрождения созданы по эскизам испанца Хосе-Марии Серта. «Г-н Мясин […] не очень опытный танцор, но его юношески простодушная пластика в данном случае – большое преимущество. Г-жа Карсавина танцует жену Потифара на тончайшей зеркальной глади роли так, как умеет только она»[6], – отзывается о балете «Санди Таймс».

Итак, лондонский сезон, продолжавшийся целых семь недель, подходит к концу, а международная обстановка становится все напряженнее. Рихард Штраус, присутствуя на спектаклях в Друри-Лейн, замечает вокруг рост антигерманских настроений.

26 июля Дягилев покидает труппу, назначив ей встречу 1 октября в Берлине. Через два дня они с Мясиным возвращаются в Париж. Когда он на квартире своей подруги Мизии Серт слушает, как Эрик Сати и испанский пианист Рикардо Виньес играют «Три пьесы в форме груши», внезапно приходит известие о том, что Австро-Венгрия объявила Сербии войну.

С этого момента события следуют друг за другом стремительно и неумолимо. 30 июля Германия объявляет ультиматум России, требуя прекратить мобилизацию; 1 августа Германия объявляет России войну; 3 августа Германия объявляет войну Франции; 5 августа Британская империя вступает в войну на стороне Франции и России.

Тамара Карсавина имеет неосторожность на сутки задержаться в Лондоне по просьбе Дягилева, желавшего с ней поговорить. Опоздание обходится ей куда дороже 400 франков, которые одолжил у нее антрепренер. Когда балерина добирается до русско-германской границы, ее не пропускают. Слишком поздно! С обеих сторон уже стреляют. «Вернувшись в Берлин, я увидела, что вся мостовая от вокзала до Унтер-ден-Линден усыпана грудами прокламаций. Во всех витринах красовались карты будущей Германии; обезумевшая толпа, орущая от ненависти чернь не давали проехать»[7]. Полученный пропуск позволяет ей выехать в Голландию, откуда после трехнедельного ожидания она наконец возвращается морем в Англию! «Оттуда я добралась до Петербурга, использовав все возможные средства передвижения»[8].

Со своей стороны, Дягилев больше не ощущает ни малейшей потребности возвращаться домой, как намеревался прежде. Убежденный, подобно многим, что военные действия продлятся недолго, он решает провести лето в Италии. Представляется случай познакомить Мясина со всеми сокровищами искусства, какие таят в себе крупные города северной и центральной части Апеннинского полуострова.

Леонид Мясин

Покидая Москву, юный танцовщик полагал, что через несколько месяцев вернется. К тому же он тоскует по родине. Узнав в Милане, что Россия вступила в войну, он чувствует себя виноватым. Позже он писал, что хотел сражаться под знаменами императора. Однако теперь пересечь всю Европу практически невозможно. И он остается, тем более что жаждет продолжить работу с Фокиным и своим новым педагогом, маэстро Чеккетти.

Энрико Чеккетти, уроженец Италии, около двух десятков лет провел в России. Танцовщик-виртуоз и педагог, он приложил немало усилий, шлифуя технику танца петербургских артистов: через его руки прошли, в частности, Трефилова, Егорова, Павлова, Седова, Ваганова, Кшесинская, Преображенская, Карсавина, Горский, Легат, Фокин, Нижинский.

Мясин и Дягилев встречаются с Чеккетти и его женой в Тоскане, во Вьяреджо. Мясин должен заниматься. Ему это необходимо. По его собственному признанию, его техника оставляет желать лучшего. До сих пор он блистал главным образом в русских народных танцах и украинских гопаках[9].

Дягилев и Мясин берут напрокат автомобиль, чтобы посетить не только Вьяреджо, но и Пизу, Сиену, Сан-Джиминьяно и, конечно, Флоренцию. Юноше, уже знакомому с современной русской живописью, открываются сокровища Ренессанса. Он восхищается Донателло, Фра Анджелико, Мазаччо. У Дягилева всегда под рукой путеводитель Бедекера, который они внимательно изучают, прежде чем осмотреть какой-нибудь зал Галереи Уффици. «Флоренция стала, можно сказать, краеугольным камнем моего художественного образования»[10], – напишет позднее Мясин и упомянет, что «Дягилев все еще был занят формированием труппы».

Тут он опережает события. «Сереже», как называли Дягилева близкие, пока еще до этого далеко. Но он смиряется с неизбежностью. Война продлится дольше, чем предполагалось. Быть может, затянется на несколько лет. «Русскому балету» грозит долгий вынужденный простой, он может не выдержать.

Поскольку военный конфликт ограничен европейским континентом, он видит в Америке спасательный круг. Дягилев не питает никакой симпатии к Соединенным Штатам: это слишком новая для него страна. К тому же мысль о том, чтобы пересечь Атлантику, повергает его в ужас. Гадалка предсказала ему, что он найдет смерть на воде. Говорят, именно поэтому он отказался лично возглавить турне по Латинской Америке – то самое турне, в котором Нижинский женился на юной Ромоле де Пульски.

Тем не менее Дягилев уже несколько лет поддерживает связи с нью-йоркской «Метрополитен-оперой». Уже в 1909 году в Венеции он встречался с представителями «Мет», которых заинтересовали парижские спектакли. Первое турне намечалось на 1912 год. Его односторонняя отмена сильно рассердила Дягилева, он даже грозил судебным процессом. На самом деле горячим поклонником «Русского балета» является только президент нью-йоркской оперы, банкир Отто Кан; ее генеральный директор Джулио Гатти-Казацца относится к нему куда более сдержанно.

В июле 1914 года Дягилев и супруга Отто Кана Адди активно обсуждают возможность заатлантического турне будущей зимой. В телеграмме, которую Адди Кан шлет своему мужу, подчеркивается, что Дягилев согласен на все, даже если придется ограничиться всего десятком спектаклей в Бруклине и еще несколькими в Филадельфии, Бостоне и Чикаго. Главное для него – сохранить антрепризу. В конце месяца Дягилев в письме к одному из своих лондонских адресатов подтверждает, что твердо намерен провести американский сезон с 1 декабря или, по крайней мере, с 1 января 1915 года[11].

Но независимо от того, состоится ли американский сезон, Дягилев безусловно не намерен отказываться от создания новых спектаклей. К кому же обратиться, как не к Стравинскому, плодотворное сотрудничество с которым уже четырежды приносило «Русскому балету» шумный успех благодаря «Жар-птице» (1910), «Петрушке» (1911), «Весне священной» (1913) и «Соловью» (1914).

Вацлав Нижинский в «Сиамском танце» на музыку Глазунова

В течение 1914 года Дягилев несколько раз встречается со Стравинским, и они обговаривают дальнейшую совместную работу. В январе Дягилев приезжает в Лезен (Романская Швейцария). Цель поездки – убедить Стравинского уступить ему премьеру «Соловья»: опера была в свое время заказана Московским Свободным театром, который теперь находится на грани банкротства. Не исключено, что в апреле друзья встречаются в Монтрё. В мае они могут работать в Париже: там в это время как раз идет «Соловей». А в июне – снова в Лондоне, во время британской премьеры оперы. В центре их внимания – новый балет, целиком выдержанный в духе «Весны священной», – «Свадебка».

Дягилев с величайшим нетерпением ждет создания этой кантаты во славу крестьянской свадьбы. Не проходит и месяца после отъезда Стравинского из Лондона, как Дягилев уже шлет ему телеграмму, беспокойно спрашивая, продвигается ли работа[12]. Он намекает, что по дороге в Италию мог бы без труда заехать в Лозанну, чтобы прослушать хоть несколько тактов партитуры. Однако Стравинский считает это преждевременным.

Во Флоренции Дягилев снимает особняк на вьяле Торричелли, дом 4. 5 сентября он телеграммой приглашает Игоря и Екатерину Стравинских в гости[13]. Специально оговаривает, что у него есть рояль. «Сердечно благодарим, но никак не можем, денег ни гроша», – отвечает музыкант. 21 сентября Дягилев повторяет приглашение, обещая к тому же оплатить расходы на поездку.

Понимая, что «в этом тяжелом положении он чувствовал потребность иметь около себя друга, который утешил бы его, приободрил, помог своими советами»[14], Стравинский решает приехать к нему в конце сентября. Тем самым оба смогут уточнить свое видение «Свадебки». Дягилев намерен поставить балет как можно скорее. Однако ему придется набраться терпения. Работа над его музыкой, хореографией, декорациями займет еще девять лет!

По крайней мере, переговоры с «Метрополитен-оперой» успешно завершены. 10 октября в Милане подписан контракт: почти четырехмесячное американское турне состоится в сезон 1915–1916 годов. 13 октября, вернувшись во Флоренцию, Дягилев шлет телеграмму с доброй вестью Стравинскому в Кларан[15]. Вполне вероятно, что «Русский балет» будет спасен!

Игорь и Екатерина Стравинские в Кларане (1913)

Естественно, самое трудное еще впереди. К моменту подписания контракта с Джулио Гатти-Казацца труппы у Дягилева нет. Большинство танцовщиков вернулось в Россию – начиная с Карсавиной, которая добралась наконец до Санкт-Петербурга. Фокин и его жена Вера Фокина находятся в Биаррице. И весьма рассчитывают получить деньги, которые Дягилев им задолжал. Что же до бесподобного Нижинского, то он силою обстоятельств застрял в Будапеште.

Вацлав Нижинский, каким Дягилев встретил его в Санкт-Петербурге в 1908 году

Но в контракте с «Метрополитен-опера компани» первым пунктом предусмотрено участие в турне Нижинского, Карсавиной, Фокина и Фокиной. В другом пункте уточняется: в случае, если и Нижинский, и Карсавина не смогут принять участие в каком-либо спектакле, этот спектакль может быть отменен… Более того, отсутствие ангажемента двух этих звезд в срок до 15 февраля 1915 года может стать причиной для расторжения договора! В центре рекламной кампании будет также фигура самого Дягилева, который теперь обязан лично участвовать в турне[16].

Вацлав Нижинский

(1889–1950)

Вацлав Нижинский, выдающийся артист, любимец публики, своей карьерой обязан преимущественно Дягилеву. О его ролях в фокинских балетах («Сильфиды», «Призрак розы», «Петрушка»), о его постановочных решениях в «Послеполуденном отдыхе фавна» (1912), «Играх» (1913) и «Весне священной» (1913) пишут все газеты. Его талант достигает расцвета. Однако уже тогда проявляются первые признаки психического расстройства.

В марте 1914 года, после разрыва с Дягилевым, Нижинский создает собственную антрепризу в лондонском театре «Палас». Он набирает около трех десятков танцовщиков, в числе которых его сестра Бронислава и ее муж Александр Кочетовский. Но болезнь берет верх: уже через две недели больной Нижинский отступается от своего предприятия.

В мае он присутствует на премьере «Легенды об Иосифе» в парижской Опере. Несколько недель спустя по совету одной из покровительниц труппы маркизы де Рипон, намекнувшей ему на возможность вновь присоединиться к «Русскому балету», он является в Королевский театр Друри-Лейн. Однако, встретив со стороны артистов более чем холодный прием, отказывается от этой мысли.

Вацлав садится в поезд и едет в Вену, к жене и дочери Кире. В конце июля 1914 года Нижинские по пути в Санкт-Петербург делают остановку в Будапеште, на родине его жены Ромолы. Там им и придется остаться. Австро-венгерские власти отныне считают русского танцовщика военнопленным!

Дягилеву волей-неволей приходится вновь обратиться к Нижинскому[17]. Брак его бывшего «протеже» с Ромолой де Пульски привел к полному разрыву отношений. Не дав себе труда объясниться лично, Дягилев поручил своему верному постановщику Сергею Григорьеву телеграфировать ему: «Г-н Дягилев считает, что, пропустив спектакль в Рио и отказавшись танцевать в балете «Карнавал», Вы нарушили контракт. Поэтому в Ваших дальнейших услугах он не нуждается»[18].

В. Нижинский и Т. Карсавина в балете «Призрак розы»

Позднее Бакст передал Нижинскому свой разговор с Дягилевым и его слова: «Насколько высоко Нижинский стоит сейчас, настолько низко я сброшу его»[19]. Тем не менее в какой-то момент обсуждался вопрос об участии Нижинского в четырех лондонских спектаклях «Русского балета»[20]. Возможно, под давлением английских продюсеров. Ведь одно имя Нижинского способно увеличить сборы.

Понятно, что подобные высказывания не слишком способствуют сближению. Тем не менее Нижинский считает своим долгом ответить на предложение ангажемента: в октябре он сообщает, что «сейчас он приехать не может, так как он не имеет пока (!) право выезда» из Будапешта из-за военных действий[21].

Дягилев всегда последователен. По свидетельству Стравинского, его прежде всего поразили в нем «выдержка и упорство, с какими он преследовал свою цель»[22]. Дягилев не отступает и шлет Нижинскому письмо с подробными условиями. Танцовщик отвечает лаконичной телеграммой: «Письмо получил. Приехать не могу»[23].

Невозможность привлечь Нижинского не устраивает Дягилева еще и потому, что он предполагал поручить ему создание нового балета. «Пластика же в «Свадебке» – дело Нижинского, и сговариваться с ним мне, думаю, не придется», – пишет он Стравинскому[24]. И успокаивает композитора, по-видимому, опасающегося, как бы замысел, в который он вложил столько труда, не сорвался вовсе: «Я напишу ему второе письмо, уже не такое скромное и хорошее, и этот жалкий тип сообразит, что шутки плохи».

Вацлав Нижинский в роли Фавна

Как поясняет Дягилев в том же письме от 25 ноября 1914 года к своему другу Стравинскому, Мясин еще слишком молод, чтобы заняться «Свадебкой», но «с каждым днем становится все более нашим». Чутье говорит Дягилеву, что он имеет дело не только с танцовщиком, но и с хореографом.

Однажды вечером, когда они бродят по Галерее Уффици, он внезапно задает молодому человеку вопрос, считает ли тот себя способным создать балет. Поначалу Мясин отвечает отрицательно. Но чуть позже, когда они оказываются перед «Благовещением» Симоне Мартини, на Мясина нисходит откровение. «Все, что я видел до того во Флоренции, словно достигло высшей точки в этой картине. Казалось, мне предлагают ключ в незнакомый мир, приглашают пройти по дороге, по которой я буду идти до конца. «Да, – обратился я к Дягилеву, – я думаю, что смогу создать балет. И не один, а сотню, я обещаю вам»»[25]. А пока он рисует и пишет маслом, почти по два часа в день[26].

Этим балетом станет «Литургия». Дягилев видит его как «экстатическую обедню, 6–7 коротких картин. Эпоха по жанру около Византии; конечно, у Мештровича [сербского художника] выйдет по-своему. Музыка – ряд хоров a capella – чисто религиозных, может быть, вдохновленных григорианскими темами»[27]. Однако эти хоры звучат лишь при закрытом занавесе, а танец исполняется в тишине[28].

Дягилев мечтает, чтобы балет написал Стравинский. Ему непременно нужно с ним все подробно обговорить. Поэтому он снова приглашает композитора приехать, на сей раз в Рим. Денег у Стравинского по-прежнему нет, доходы из России поступают теперь самые скудные.

Быть может, решением проблемы стала бы организация концерта в Риме? Среди прочих преимуществ это позволило бы окупить расходы на поездку. Дягилев обращается к президенту Академии Санта-Чечилия графу Энрике Сан-Мартино ди Вальперга, который поначалу «подскочил на диване от восторга и закричал: «Да я его возьму открытыми руками!»[29], но впоследствии передумал, сославшись на стесненность в средствах.

Концерт, назначенный на 3 января, отменен. В конечном счете Стравинский будет гостить у Дягилева в Риме за его счет с 7 по 18 февраля. Домочадцев он временно оставляет в отеле «Виктория», в Шато-д’Оэкс, в предгорье водуазских Альп. Композитор покидает их не без тревоги: 13 января в Абруццо случилось сильнейшее землетрясение, говорили о тысячах жертв! И в Италии все ожидают новых подземных толчков.

Вацлав Нижинский. Балет «Жизель»

Тем не менее Стравинский без помех добирается до Рима. И с удовлетворением убеждается, что Дягилев умеет делать дело. В «Гранд-Отеле», неподалеку от музея «Терм», организован вечер, на котором Стравинский и итальянский композитор Альфредо Казелла играют «Весну священную» в переложении для фортепьяно в четыре руки. Кроме того, Стравинский исполняет несколько страниц партитуры «Жар-птицы» и аккомпанирует польской певице Марии Френд, спевшей несколько арий[30]. В зале присутствует весьма почетный слушатель – Огюст Роден, который тремя годами ранее, когда разразился скандал вокруг эротики в «Послеполуденном отдыхе фавна», выступал в поддержку Нижинского.

На следующий день в рамках большого концерта, которым дирижирует Казелла, состоится итальянская премьера «Петрушки». Футурист Маринетти в восторге восклицает: «Долой Вагнера! Да здравствует Стравинский!» (Abasso Wagner! Viva Strawinsky!)

Стравинский приезжает в Рим не с пустыми руками. Он привозит «Три маленькие пьесы для рояля в четыре руки», «Марш», посвященный Казелле, «Вальс», посвященный Сати, и «Польку» специально для Дягилева. К тому же он просит последнего сыграть партию secondo в «Трех маленьких пьесах». «Дойдя до «Польки», [я] сказал ему, что, сочиняя ее, я думал о нем, представляя его себе в роли директора цирка – во фраке, с цилиндром на голове, хлопающего бичом, заставляющего наездницу гарцевать на лошади»[31]. Дягилев опешил, но в конце концов от души расхохотался!

В Риме Стравинский знакомится с Джеральдом Тирритом, будущим лордом Бернерсом, которому «Русский балет» будет обязан музыкой к «Триумфу Нептуна» (1926). Кроме того, он навещает Сергея Прокофьева, с которым несколько раз встречался в России.

«Второй концерт для фортепиано с оркестром» Прокофьева встречает очень теплый прием в концертном зале «Аугустео». Двадцатичетырехлетний молодой человек уже выступает в роли лидера авангардной музыки. Он также принимает приглашение Дягилева. Проект реализуется в Лондоне; в нем участвует также поэт-символист Городецкий, который, по-видимому, черпал вдохновение в старинных русских легендах. Прокофьев играет наброски «Алы и Лоллия».

Но ни музыка, ни содержание не имеют успеха у Дягилева: «Сюжет петербургского изготовления, годный для постановки в Мариинском театре il y a dix ans [десять лет назад]. Музыка, – говорит Дягилев, – «без исканий «русскости» – просто музыка. Это именно просто музыка. Очень жалко, и надо все начинать сызнова»[32]. Отложив на время будущую «Скифскую сюиту», Прокофьев будет работать над сказкой из сборника Афанасьева «Сказка о шуте, семерых шутов перешутившем». Постановку балета – который, однако, увидит свет лишь спустя шесть лет, под названием «Шут» (хореография Тадеуша Славинского) – Дягилев намерен поручить Мясину.

Кроме того, Дягилеву хочется сдвинуть с мертвой точки «Литургию». По его словам, Мештрович, которому поручены декорации, чересчур себялюбив и никому не доверяет. Его воображение никогда не попадает в ловушку, но требует определенного обрамления. Дягилев очень рассчитывает на встречу Мештровича и Стравинского.

Судя по всему, замысел балета уточняется. В письме от 8 марта 1915 г., адресованном Стравинскому, который к тому времени вернулся в Шато-д’Окс, Дягилев упоминает тридцать две репетиции «Литургии».[33] Если быть точным, речь, по-видимому, идет о рабочих встречах с Мясиным и Мештровичем, потому что труппы у него нет.

Футуристический балет

«Манифест футуристического синтетического театра», выпущенный Маринетти в том же году, когда Дягилев находится в Риме, не мог пройти мимо импресарио. Тот чутко следит за любыми проявлениями модернизма. Ничто новое никогда не оставляло его равнодушным – от лучизма Ларионова до конструктивизма Габо и Певзнера, включая кубизм Пикассо и сюрреализм Миро и Эрнста.

Футуристическую музыку Дягилев открывает для себя скорее всего в Лондоне, весной 1914 года. В самый разгар сезона «Русского балета» в театре «Колизей» состоялся «Концерт звуков большого города»[34]. В Италии Дягилев, естественно, вхож в авангардистские круги. В начале апреля 1915 года в Милане, в знаменитом «Каза росса» Маринетти, даже состоялись три вечера в честь него и Стравинского.

Первый вечер посвящен аллегорическому спектаклю «Театр луны-зрительницы», в честь которой поэты-футуристы декламируют «слова, вырвавшиеся на свободу». На следующий день, после исполнения «Жар-птицы» в четыре руки, Франческо Прателла представляет фрагменты из своей оперы «Авиатор Дро». На третий вечер состоится импровизированный концерт. Каждый исполнитель, в том числе Стравинский, сидя за своим «шумовым модулятором», среди оглушительного грохота изо всех сил играет что-то свое. Дягилев, которого поэт Франческо Канджулло описал как «вертикального гиппопотама», наслаждается этими крайностями.

Он даже подумывает устроить один из таких «шумовых концертов» в Париже. Знакомство с композициями Прателлы наводит его на мысль положить на музыку «Город Пьедигротта» Канджулло, чтобы затем на этой основе создать балет[35].

Но прямые распоряжения Дягилев в конечном счете отдаст лишь к концу 1916 года. Он доверит художнику Деперо создание декораций и костюмов к «Соловьиной песни» Стравинского – авторскому переложению в виде симфонической поэмы двух первых картин его оперы «Соловей». Однако это начинание так ничем и не завершится: в итоге все декорации берет на себя Матисс. А в декабре 1916 года Дягилев обратится к Джакомо Балле при создании «пластической сцены», предназначенной для симфонической фантазии Стравинского «Фейерверк». Сценическое действо, длящееся пять минут, должно было состоять из шести десятков цветовых эффектов, поочередно включающихся и гаснущих внутри и вне абстрактных форм Баллы[36].

Под влиянием Маринетти Дягилеву приходит в голову, что танец должен опираться не на музыку, а на звуки[37]. В какой-то момент он думает использовать колокола с обвязанными языками, сирены, волчки, эоловы арфы… Именно это он имеет в виду, когда приглашает Стравинского приехать в Милан. Первоначально встреча с футуристами намечается на середину марта, но состоится двумя неделями позже. Дягилев возлагает на нее большие надежды: «Очень прошу это сделать [приехать] – крайне важно для будущего»[38], – пишет он.

Вопреки ожиданиям, Стравинский в итоге выказывает крайнюю настороженность в отношении «Литургии». С одной стороны, он не одобряет сам принцип балета, восстает против «мысли о перенесении церковной службы на театральные подмостки»[39]. Отметим в этой связи, что он решительно отбрасывает «примитивную концепцию» «Парсифаля», а именно «подход к театральному спектаклю, когда ставится знак равенства между ним и священным символическим действом»[40]. Он четко различает «положение зрителя», предполагающее оценку, и «положение верующего», который по определению причастен к тому, что совершается у него на глазах.

Но Стравинский не скрывает и другой причины, по которой он не принял предложения Дягилева: тот не собирается платить ему за «Литургию» отдельно, только заодно со «Свадебкой»! Что оказывается важнее? Во всяком случае, странно, что Стравинский не заявил о своих убеждениях раньше.

Разногласия вокруг «Литургии» никак не сказываются на дружбе Стравинского и Дягилева. Последний дает «Свадебке» самую высокую оценку. «Пиши скорее «Свадебку», в которую я влюблен», – просит он в письме от 8 марта[41]. Может быть, он слышал первый отрывок из нее в Риме? Так или иначе, он не скрывает своего нетерпения. Пятью днями раньше он говорит, что скоро приедет и что «Свадебка» «к этому времени должна быть совершенно законченной!»[42]. И настаивает, иронически намекая в том же письме на «некоторых», любящих «лениться и ковыряться. […] Жди нас […] с большой готовностью балета, а не то ужасно рассержусь».

Лихорадочное нетерпение Дягилева вполне понятно: время поджимает. Вот-вот будет согласовано расписание американского турне. Гатти-Казацца выразил пожелание, чтобы спектакли в Нью-Йорке начались 18 октября[43]. Дягилев тревожится: «Не слишком ли рано?»[44]

Американцы, судя по всему, полагают, что не рано: они безотлагательно начинают бронировать залы для «изумительной русской балетной труппы Дягилева, с участием Нижинского и Карсавиной»[45]! В конце февраля в Рим приезжает Генри Рассел[46], бывший managing director бостонской Оперы, представляющий отныне «Метрополитен-опера компани»; это позволяет уточнить детали. Дягилев собирается начать репетиции в середине июня. Свидетельство тому – два контракта, подписанные в марте в Петрограде: с Яниной Бонецкой и Анатолием Бурманом.

Двое этих танцовщиков обязуются находиться, 1 и 15 июня соответственно, во Флоренции или любом другом городе, указанном С.П. Дягилевым, для начала репетиций балета[47]. Спектакли начнутся предположительно с октября и продлятся до лета 1917 года. Детали контрактов обговаривает на месте верный Сергей Григорьев, постоянный режиссер Дягилева, с которым тот снова входит в контакт.

Но Дягилев еще должен убедиться, что в его распоряжении есть все необходимые декорации и костюмы.

К тому же в Европе все вверх дном. Пьер Монтё, постоянный дирижер «Русского балета», мобилизованный 5 августа 1914 года, делится со Стравинским своими опасениями: «Надеюсь, декорации и костюмы «Русского балета» не затерялись из-за бомбардировок городов и железнодорожных вокзалов»[48].

На самом деле почти весь реквизит находится на четырех складах в Лондоне. И на данный момент Дягилеву есть о чем подумать, кроме оплаты аренды…[49]

Зато его успокоит изменение расписания гастролей. В конечном счете «Русский балет» начнет выступления в Нью-Йорке только в январе 1916 года…

Глава II Лето 1915 года

Что означает восстановить рассеянную по всей Европе труппу для подготовки к турне? Во-первых, собрать танцовщиков. В первом американском «проекте» 1912 года участвовали от силы три десятка артистов. На этот раз планка поднята выше: необходимо шесть солистов или звезд и кордебалет из сорока четырех человек! Кроме того, нужен балетмейстер, чтобы репетировать репертуар, и хореограф для постановки новых спектаклей. При любых вариантах – набрать команду рабочих сцены. Снять подходящее для работы помещение. Проконтролировать состояние декораций. Найти костюмерш, дошить и подогнать костюмы. Договориться с оркестром, найти дирижера.

Музыкантов наберут в США. Однако дирижер обязан присутствовать на репетициях: хореографию он должен знать назубок. Пьер Монтё, как мы уже знаем, в армии. В январе 1915 года он пишет из расположения своего полка Стравинскому, с грустью вспоминая золотые дни, когда он стоял за пультом «Русского балета»: «Когда же я буду иметь счастье дирижировать вашими произведениями? Нашим дорогим «Петрушкой», нашей «Весной священной»?»[50] Пьер Монтё не знает, что воссоединиться с русскими друзьями он сможет не раньше осени 1916 года; со своей стороны, Эрнест Ансерме и не подозревает, что ему уготована встреча с судьбой.

Ансерме и Стравинский на заре их дружбы

Стравинский и Ансерме – ровесники, почти одногодки. И к тому же соседи. Стравинский в то время живет в «Липах», пансионе на 24 места в Тавеле (коммуна Кларан). Ансерме снимает у архитекторов Виктора Рамбера и Джулио Гуэнци маленький домик, расположенный несколькими десятками метров ниже – «Ля Перванш». Очень скоро они проникаются взаимной симпатией.

Иногда они вместе ходят на концерт. Так, они отправляются в Цюрих слушать «Восьмую симфонию» Малера. Вернувшись из этого «краткого, но весьма поучительного путешествия», Стравинский пишет ученику Равеля Морису Делажу, что «наш дирижер оркестра Монтрё Ансерме – целиком и полностью «наш»[51].

2 апреля 1914 года Ансерме дирижирует в Монтрё «Симфонией Es-dur, op. 1» Стравинского. Это первое «внероссийское» исполнение сочинения, созданного шестью годами ранее в Санкт-Петербурге. В тот же период композитор окончательно отделывает своего «Соловья». В один прекрасный день он появляется у Ансерме с рукописью: ««Мы сыграем конец в четыре руки». И ставит на пюпитр написанную карандашом партитуру (…) Глядите, Ансерме, вы берете басы и деревянные духовые, а я сыграю все остальное»[52].

Следить вблизи за тем, как рождается подобное произведение, тем более опера, – воодушевляющее занятие для молодого дирижера, который тоже иногда сочиняет музыку: «Я до сих пор под впечатлением вашего диалога Соловья и Смерти, – признается он, – это великолепно»[53]. Он находит Стравинскому переписчика и даже берется сам переправить рукопись. И отсутствует 26 мая 1914 года на премьере в парижской Опере только потому, что сам через два дня должен дирижировать в Театре дю Жора «Теллем», драмой Рене Моракса и Гюстава Доре[54].

В свою очередь, зарождающаяся дружба дает русскому изгнаннику возможность расширить круг знакомств[55]. Ибо именно в «Голубой гостиной» семейства Ансерме на вилле «Ля Перванш» зимой 1912 года увидел свет «Кайе водуаз». Вокруг журнала, в котором, кроме названия, нет ничего регионального, собирается весь цвет молодых франко-швейцарских артистов, писателей, художников и музыкантов: Шарль-Фердинанд Рамю, Поль Бюдри, Эдмон Жильяр, Фернан Шаванн, Адриен Бови, Анри Шпис, Пьер-Луи Матте, Александр и Шарль-Альбер Сенгриа, Рене Обержонуа… «Надо, чтобы это было анти-университетское, анти-интеллектуальное, то есть живое. Неожиданность, блеск, удовольствие, темперамент. Все в этом», – поясняет Рамю[56].

Позже Рамю опишет этот период в своих «Воспоминаниях об Игоре Стравинском» – книге, в которой композитор увидит свидетельство «нашей глубокой взаимной привязанности, того отклика, который находили чувства каждого из нас в душе другого, нашей общей любви к соединившему нас кантону Во и горячей и проникновенной симпатии моего друга к России»[57].

Помимо всего прочего, война положила конец деятельности Оркестра «Курсааля». В начале августа половина музыкантов уже уехала из Монтрё в Германию. К концу месяца оркестр прекращает свое существование. Ансерме, освобожденный от воинской повинности, изо всех сил убеждает себя в своей бесполезности для армии, чтобы не «отправиться по ту сторону границы – разумеется, западной»[58]. Большой франкофил, как и Стравинский, он питает нескрываемую вражду к «бошам».

На данный момент ему нужно снова искать средства к существованию. Он получает место преподавателя математики (Ансерме окончил математический факультет университете Лозанны, – прим. ред.) в Кантональном колледже Лозанны. «Единственное (…), из-за чего я долго колебался, уверяю вас, – пишет он Стравинскому, – это из-за мысли, что удаляюсь от вас – правда, по счастью, не слишком!»[59]

Действительно, изменившаяся ситуация вынуждает Ансерме переехать в Лозанну, на улицу Этраз, дом 22. Что позволяет ему сдать Стравинскому в поднаем «Ля Перванш». Многие музыканты теперь без работы; в частности, не подлежащие призыву члены Симфонического оркестра Лозанны, оркестра «Курсааля» в Монтрё и оркестра женевского Большого театра. По их просьбе Ансерме соглашается основать новый коллектив и связывается с главным редактором «Газетт де Лозанн»: создание «Романской симфонической ассоциации» должно найти отражение на ее страницах.

«Милостивый государь, – получает он ответ, – вы забываете, что у нас война. Могу только повторить вам то, что сказал Талейран венским музыкантам: «Господа музыканты, вы нам не нужны!»[60]

Стравинский в кантоне Во

Подобно многим состоятельным русским, Стравинский любит проводить зиму под теплыми небесами. Начиная с 1910 года, он с наступлением осени увозит жену Екатерину, сына Федора и дочь Людмилу то на французские курорты, то на берега Лемана. Так, Святослав-Сулима Стравинский родился 23 сентября 1910 года в Лозанне.

Виды озера Леман, открывающиеся с холмов Монтрё, покоряют Стравинского. Он – не первый композитор, испытавший на себе очарование водуазской Ривьеры. Здесь бывал Мендельсон; Чайковский писал здесь «Орлеанскую деву». С 1906 года здесь жил Дюпарк. Знал ли Стравинский, что Достоевский написал некоторые фрагменты «Преступления и наказания» в Вёве? Так или иначе, он селится в пансионе «Липы», расположенном в городке Кларан. В тот период он работает над «Петрушкой» (1910). Зимой 1911–1912 гг. он целиком погружен в «Весну священную».

Еще год спустя он, по-прежнему обитая в Кларане, но уже в отеле «Шатляр» несколькими сотнями метров ниже по склону, работает вместе с Равелем над новой оркестровкой «Хованщины» Мусоргского. Через несколько месяцев он берется за оперу «Соловей»: ее второй акт написан в Кларане, а третий – в Лейзине, в Водуазских Альпах. Екатерина Стравинская нездорова и находится в санатории, а Игорь устраивается в «Гранд-Отеле». Туда к нему и приезжает Дягилев.

15 января 1914 года в Лозанне у Стравинских рождается еще одна дочь, Милена. Мать с детьми проводят два месяца в пансионе «Бель-Эр» в Сальване (кантон Вале). Стравинскому для выполнения нового заказа Дягилева – написать либретто «Свадебки» – необходимо «Собрание народных песен» Киреевского. Он едет за ним в Киев через Варшаву в семейное поместье Устилуг, на Волыни. После недолгой отлучки он вновь в Сальване. Именно тогда им написаны «Три пьесы для струнного квартета».

В конце лета 1914 года семейство Стравинских спускается с гор обратно в Кларан; Игорь снимает у Эрнеста Ансерме комнаты, которые тот занимал на вилле «Барвинок». Война превращает его пребывание в Швейцарии из временного в постоянное. Вплоть до 1920 года Стравинские будут «водуазцами».

«Романская симфоническая ассоциация» (РСА) просуществует недолго. С 28 октября по 17 декабря 1914 года она дает двенадцать концертов. В конце декабря в Женеве вновь открывается Большой театр, и это событие знаменует собой конец РСА: женевские музыканты вновь садятся за свои пюпитры, и заменить их некем. Однако последовавшая 25 декабря смерть Бернхарда Ставенхагена, возглавлявшего с 1907 года «Концерты по абонементам», меняет ситуацию.

Эрнест Ансерме. Рисунок

К делу немедленно привлекают Ансерме, который готовит к 23 января «русский» концерт, куда входят «Антар» Римского-Корсакова, «Концерт для фортепиано» и «Половецкие пляски» из «Князя Игоря» Бородина, а также русский церковный хор и три отрывка из «Петрушки», исполняемые в Швейцарии впервые. Ансерме считает нужным предупредить Стравинского: «Не ждите от фаготов, что они заставят плясать ваших мишек под стаккато; они, бедняги, слишком вымотаны. А пьяница, насмехающийся над медведем, – астматик»[61].

Вопреки всему, концерт проходит с большим успехом. «[Эрнест Ансерме], еще не известный в Женеве, показал себя вчера как первоклассный дирижер, – пишет газета «Ля Сюисс». – Игра точная, очень ритмичная – кто знает, что нужно было для этого сделать, – и, помимо этой четкости, дирижер выкладывается без остатка, увлекая музыкантов жаром общения, энергией и блеском своего руководства. Редко приходится слышать столь слаженный оркестр, придающий столько красок и такую рельефность исполнению»[62].

Горячий прием, оказанный публикой женевского Большого театра «Петрушке», приводит в изумление присутствующего на концерте художника Леона Бакста: «Удивительно, что такая дыра, как Женева, смогла оценить тебя», – пишет он Стравинскому[63].

Шут, или Полуночное солнце. Рисунок Ларионова

Ансерме сразу поручено провести второй концерт. Он состоится 6 февраля и будет включать те же фрагменты из «Петрушки» (по заявкам), «Скрипичный концерт» Бруха, увертюру из «Волшебного стрелка», а также увертюру из «Кориолана» и «Седьмую симфонию» Бетховена; два последних произведения – по настоятельной просьбе комитета «Концертов по абонементам». «Это не персональная программа, это программа-экзамен», – иронизирует Ансерме[64].

Пресловутому комитету предстоит назначить кого-то на место Ставенхагена. Помимо Ансерме, на него претендуют Жак Далькроз, Отто Барблан и Эрнест Блох. Идет глухая закулисная борьба. У Ансерме два весомых козыря: поддержка Стравинского и Анри Дюпарка. Этому композитору – жившему с 1906 по 1913 год в Тур-де-Пейлз, неподалеку от Монтрё, – он отдал дань полтора года назад, посвятив ему целый концерт. Эти рекомендации, а также блестящее впечатление, оставленное двумя концертами по абонементам, определяют решение женевского комитета.

Однако Ансерме, получив от нового президента, д-ра Огюста Вартманна-Перро, предложение полугодичного ангажемента, сопровождает свое согласие «условием, что вы разрешите мне найти замену, вероятно, с нового 1916 года»[65]. Причина: Сергей Дягилев предлагает ему возглавить оркестр «Русского балета» на время турне по США, с января по апрель 1916 года.

В саду виллы «Ла Перванш» в Кларане; композитор и четверо его детей: Милена, Федор, Святослав-Сулима и Людмила

Музыкант умело отстаивает свою позицию: «Для дирижера главное – чтобы его репутация не ограничивалась слишком узкими пределами. Ставенхаген во многом обязан своим авторитетом предшествующей карьере, сделанной в Германии (…) Со своей стороны, я уже давно ощущаю потребность выйти за пределы моей страны»[66].

Его аргументы находят понимание. Комитет согласен на то, чтобы он дирижировал лишь первыми четырьмя концертами будущего сезона; остальные поручены Венсану д’Энди, Фолькмару Андре, Хенрику Опиенски и Ги Ропарцу.

Ансерме – дирижер «Русского балета»! Дело в том, что у Дягилева появились средства для реализации своих честолюбивых планов. 20 апреля на его счет в генуэзском «Русском внешнеторговом банке» поступило 18 тысяч лир. Скорее всего, это новый аванс от «Метрополитен-оперы». 25 апреля он вместе с Мясиным, слугой и друзьями, Мизией и Хосе Марией Серт (Хосе Мария – художник, Мизия – муза Ренуара, Малларме и Равеля) отправляется на машине в Монтрё. Он останавливается в «Паласе»: быть может, ему уже тогда пришла мысль перебраться в Швейцарию? Во всяком случае, Стравинский сообщает ему, что рассчитывает обосноваться в Морже, богатом городе на берегу озера, километрах в 15 от Лозанны. Возможно, затем, чтобы быть поближе к Ансерме. В Кларане он чувствует себя слегка оторванным от мира. И к тому же ему надоели бесконечные переезды. Ему очень понравились окрестности Моржа, «спокойные, но чуть сонные места; чистенькая, довольно «кокетливая», а впрочем, приятная местность, где, однако, всегда чувствуется, что вокруг царит одна и та же очень размеренная жизнь, активная, но не чрезмерно, верная куче привычек, довольно враждебная ко всему новому; то есть весьма разумная»[67].

Отныне с жизнью на чемоданах покончено. «Конец меблированным комнатам и целым этажам, снятым в гостиницах, – пишет его сын Федор. – Теперь, под семейным кровом, горячее славянское гостеприимство может развернуться во всю ширь: двери дома распахнуты настежь, стол всегда накрыт»[68].

Буйные краски русского фольклора расцвечивают эскизы костюмов Ларионова к «Полуночному солнцу»

Дягилеву тоже пора «стабилизироваться»: настало время заново собирать труппу и создавать новый репертуар. В мае Италия вступает в войну на стороне англо-франко-русской Антанты, и это решительно меняет весь расклад. С другой стороны, его желание жить рядом со «своим» композитором сильно как никогда. И он принимает решение обосноваться на берегу Женевского озера.

В административном плане это не вызывает никаких затруднений. Правила пребывания и проживания иностранцев пока находятся в ведении кантонов. Водуазские коммуны уполномочены выдавать вид на жительство просто по предъявлении паспорта. В случае его отсутствия достаточно денежного залога. К тому же в законе кантона Во оговорено, что иностранцам, находящимся на его территории проездом или поселившимся ненадолго, испрашивать вид на жительство не нужно[69].

Лидия Соколова в «Кикиморе», раскраска лица Гончаровой

Рисунок Гончаровой к «Свадебке»

В Монтрё Дягилев составляет свой «план сражения». 5 мая он шлет телеграфом Прокофьеву в Петроград 300 рублей, а спустя три недели – еще 500. Он возлагает большие надежды на новый замысел, над которым работает молодой музыкант, – балет «Шут».

Дом, в котором жили С. Дягилев и Л. Мясин в Лозанне (Уши), 1915 г.

Потом он уезжает в Париж. «Симплон-экспресс» (Лондон – Париж – Лозанна – Милан) с середины мая идет по новому туннелю Мон-д’Ор, сокращающему путь на 17 километров. Весьма приятная новость для членов Международного олимпийского комитета, которые по указанию барона Пьера де Кубертена избрали местом своего пребывания Лозанну. Столица кантона Во перестает быть провинцией. Здесь вот-вот откроется новый отель, и отнюдь не маленький – «Лозанна-Палас»; церемония открытия состоится 19 июня.

В Париже Дягилев запасается партитурами. Музыка Лядова, которую он приобретает у дирекции зала «Гаво», пригодится ему для «Русских сказок». Кроме того, он связывается с танцовщиками, способными пополнить ряды его новой труппы. Вернувшись 22 мая в Монтрё[70], он шлет телеграфом перевод на сумму 700 рублей в Москву, художнице Наталье Гончаровой и просит ее незамедлительно приехать. И поскольку Гончарова не спешит, приказывает ей две недели спустя: «Выезжайте немедленно. Ждем с нетерпением». Причем на сей раз рядом со своей подписью ставит подпись Стравинского[71]!

Однако друга своего он держит на карантине. Дело в том, что Милена, младшая дочь музыканта, подхватила корь. И Дягилев, который буквально до фобии боится заразиться, несколько недель не пускает на порог никого, кто мог быть в контакте с больным ребенком!

Гончарова (1881–1962)

и Ларионов (1881–1964)

Наталья Гончарова и Михаил Ларионов принадлежат к числу выдающихся деятелей русского авангарда начала XX века. Скорее всего они испытали влияние Сезанна, Гогена и фовистов; однако их примитивизм многим обязан русской иконописи и народному лубку. Дягилев не мог остаться равнодушным к этому новому течению. И отбирает обоих художников для Выставки русского искусства, которую представляет на парижском Осеннем салоне в 1906 году.

Пять лет спустя Ларионов публикует «Манифест лучизма», под которым подписывается Гончарова и еще дюжина художников. «Здесь уже начинается писание картины таким путем, который может быть пройден, только следуя точно законам цвета и его нанесения на холсты, – утверждает он. – Отсюда начинается творчество новых форм, значение которых и выразительность зависят исключительно от степени напряженности тона и положения, в котором он находится по отношению других тонов»[72].

Под конец жизни Ларионов, оглядываясь назад с высоты прожитых лет, формулирует свой подход так: «Мы хотели использовать все цвета солнечного луча (свет на самом деле содержит самые разные краски). И подобно тому, как Пушкин начал писать по-русски, мы были движимы желанием вернуться к национальным истокам: к дивной, одновременно реалистичной и абстрактной живописи икон; драгоценные образцы давало нам ковроткачество, гончарные изделия»[73].

Ларионова и Гончарову, пионеров абстрактного искусства, отличает способность к примирению строгости и фольклорного буйства. «Шут», «Полуночное солнце», «Литургия», затем «Свадебка»… по просьбе Дягилева они будут по-своему реконструировать вечную Русь. Их пристрастие к живописи на лицах, заставлявшее их в 1913 году эпатировать буржуа, гуляя по улицам с раскрашенным лицом и с ложками в бутоньерке, найдет выражение и на сцене. У персонажей «Полуночного солнца» будет ярчайший грим, а чертовка из «Кикиморы» выделяется необычной раскраской лица: на нем три цветные вертикальные полосы.

Наталья Гончарова в порту Уши, в Лозанне (лето 1915 г.)

В конце концов Гончарова откликается на его просьбу. Но приедет она не одна, а со своим другом Михаилом Ларионовым. Гончаровой, с которой Дягилев работал над «Золотым петушком», будут поручены декорации к «Литургии», а Ларионову – к «Полуночному солнцу» и «Шуту»[74]. В России работы обоих художников хорошо известны. В 1913 году Гончарова на большой ретроспективе в Москве представила 768 полотен!

«Книжка» покупок в булочной мадам Дягилевой

Не отстает и Ларионов. В 1914 году он организовал выставку «№ 4», объединившую художников-лучистов, футуристов и примитивистов. И принял участие в выставке «1915 год», на которой, среди прочего, были показаны работы Кандинского и Гончаровой.

Успех, который снискали в Западной Европе декорации и костюмы к «Золотому петушку», безусловно послужил отправной точкой для Гончаровой. К тому же выставка Гончаровой и Ларионова, состоявшаяся в Париже в начале лета 1914 года, проходит сразу после спектаклей «Русского балета». Предисловие к каталогу выставки пишет Гийом Аполлинер. Но война нарушила все их текущие планы. Ларионова мобилизовали и отправили на фронт в Восточную Пруссию; после ранения он в конце концов был комиссован.

Вновь обретенная свобода и перспектива восстановить связи с парижскими артистическими кругами побуждают художников согласиться на предложение Дягилева. Они и не подозревают, что тем самым прощаются с Россией. Гончарова и Ларионов едут в Норвегию, а оттуда – в Англию и Францию. После долгого путешествия они в начале июля 1915 года прибывают в Лозанну[75].

К этому моменту Дягилев уже частично собрал труппу. Мясин, естественно, всегда рядом. В первых числах июня прибывает Энрико Чеккетти. Леон Бакст разрывается между Лозанной и Женевой, где он проходит лечение. Стравинский с июля находится в Морже: он снимает комнаты на вилле «Роживю», на улице Паки[76]. К тому же теперь у него есть Ансерме…

Как мы помним, Дягилев искал дирижера. «Но у меня есть для тебя дирижер!», – восклицает Стравинский[77].

По словам Ансерме, Дягилев ездил в Женеву на один из его концертов по абонементам. Однако он физически не мог находиться в Швейцарии 23 января и 6 февраля, когда состоялись два первых симфонических концерта Ансерме. Значит, речь может идти лишь об одном из субботних концертов в конце года: 6 и 20 ноября (первое исполнение «Шехерезады»), 3 декабря (где исполнялась «Сюита» из «Жар-птицы») и 11 декабря. Но к тому моменту Ансерме уже подписал с ним контракт![78]

Лето 1915 г.: Игорь Стравинский, Ружена Хвощинская, Сергей Дягилев и Леон Бакст позируют перед виллой «Бельрив». Фото Дж. Перре

Действительно, предложение Дягилева относится к началу июня. Две недели спустя в «Газетт де Лозанн» появилась заметка на эту тему, озаглавленная «Г-н Ансерме в Америке»[79]: «Г-н Сергей Дягилев, директор Русского балета, пригласил нашего сотрудника[80] г-на Э. Ансерме в качестве дирижера на время своего турне по Соединенным Штатам, которое продлится с января по апрель 1916 года. Это первое заатлантическое турне «Русского балета»[81]. В нем примет участие отборная труппа, которая исполнит репертуар, обеспечивший успех этих балетных сезонов в Европе (…)».

Леонид Мясин, Наталья Гончарова, Михаил Ларионов, Игорь Стравинский и Леон Бакст на террасе у «Бельрив». Фото Дж. Перре

На самом деле соглашение будет подписано лишь 9 июля 1915 года в Лозанне. В нем, в частности, указано, что «Г-н Дягилев обязуется не принуждать г-на Ансерме выступать более 7 раз в неделю»! Кроме того, делается поправка на трудное время: «Г-н Дягилев вправе расторгнуть контракт в случае войны в Америке, эпидемии или закрытия театров властями»[82]. Ансерме изъявляет согласие в случае необходимости уступить место за дирижерским пультом композиторам – авторам произведений, включенных в репертуар, а также Артуро Тосканини, который по-прежнему является художественным руководителем «Метрополитен-оперы», однако оговаривает для себя право как минимум один раз дирижировать «Петрушкой» в Нью-Йорке.

Новое открытие Дягилева, Мясин, рядом с корифеями – Леонидом Бакстом и Игорем Стравинским. Фото Дж. Перре

Итак, Дягилев решает обосноваться в Лозанне. Ему уже знаком этот симпатичный город с населением в 65 тыс. человек. В декабре 1910 года они с Нижинским заезжали туда к Стравинскому, когда его жена Екатерина родила сына, Святослава-Сулиму. Вопреки ожиданиям, композитор дал ему тогда послушать не наброски «Весны священной», а первые такты своего рода концертной пьесы для фортепиано с оркестром – «Петрушки».

Ларионов. Мясин и Дягилев отдыхают (перо, тушь). Частная коллекция

Подыскивая дом, Дягилев несколько дней проводит в отеле «Бориваж Палас», роскошной гостинице в нижней части города, в Уши, выходящей фасадом на озеро и окруженной великолепным парком[83]. Вскоре его поиски увенчиваются успехом, и уже 2 июня он подписывает договор об аренде. Агентство недвижимости «Рама» предложило ему прекрасный особняк с парком, выходящим к озеру: виллу «Бельрив» общей площадью 50 000 кв. м. Арендная плата составляет 625 швейцарских франков в месяц.

Во всех вопросах благоустройства Дягилев положился на свою подругу Ружену Хвощинскую, жену Василия Хвощинского. Дипломат, секретарь русского посольства в Риме, Хвощинский был мобилизован в марте 1915 года. Дягилев и Мясин предложили молодой женщине на время отсутствия мужа поехать с ними в Швейцарию. Та, без ума от обоих – если верить другой музе Дягилева, Мизии Серт[84], – прожила бок о бок с ними до конца года[85]. Даже невзирая на трения, вызванные почти патологической ревностью Дягилева, Мясин проявляет к молодой женщине интерес[86].

На вилле «Бельрив», являющейся неделимым наследством, уже давно никто не жил; ее нужно превратить в удобное жилье – настелить ковры, накрыть чехлами кресла, взять напрокат концертный рояль Бехштейн, навести красоту в саду, где растут герани, гвоздики, гелиотропы, розы…[87] У г-жи Хвощинской куча дел. В доме три этажа и полтора десятка комнат, не считая кухни и столовой для прислуги в подвале.

«Чтобы попасть в «Бельрив», нужно было пересечь поселок Уши, пройти вдоль боковых путей лозаннской канатной дороги, миновать сперва заброшенный газовый завод, казалось, переживший землетрясение, затем стапели с их вечным беспорядком. Там, посреди груды старых лодок и целого леса свай, перевязанных веревками, на которых сушились сети и белье рыбаков, одиноко высились роскошные ворота «Бельрив»[88].

Вилла «Бельрив»

Поместье на берегу Женевского озера, которое Дягилев будет снимать в течение полугода, складывалось начиная с XVI века благодаря постепенной скупке соседних земель. Нынешняя постройка была возведена в 1787 году. Однако в начале XIX века ее надстроили – появился еще один этаж в аттическом стиле – и обнесли перистилем. Низкие крылья, обрамляющие с обеих сторон главное здание, были добавлены около 1850 года. Одно из них использовалось как бальная зала.

На первом этаже расположены три большие комнаты[89]. На верхние этажи ведет широкая лестница в три пролета. На втором этаже нет коридора: пять комнат расположены анфиладой. Напротив, полдюжины комнат на третьем этаже выходят в продольный коридор. Кроме того, в доме имеется отличный сводчатый подвал с кирпичными стенами и погреб, где Дягилев будет услаждать себя хмельным бургундским.

Окна выходят на южную сторону; из них взору открывается великолепный парк с ореховыми деревьями, дубами и вязами, за которыми сверкает водная гладь: засыпка побережья еще не закончена. Вдали виднеются невысокие холмы Савойи. «Нижняя часть поместья была обсажена живой изгородью, потом шла широкая стена, омываемая водами озера: она служила бечевником», – свидетельствует Анн ван Мюйден-Берд[90], детство которой прошло в этом доме. В 1988–1989 годах здание было значительно расширено и перестроено; в настоящее время в нем помещается международный институт менеджмента. Но в основном особняк сохранил свои изящные очертания.

Поскольку в доме не оказалось залы, достаточно просторной для репетиций, нужно подыскать подходящее помещение. Эрнесту Ансерме приходит на ум использовать «Народный дом», зал на 650 мест, устроенный по инициативе филантропа Антона Сютера. Здесь регулярно проходят концерты, театральные спектакли и лекции.

Ларионов. Дягилев подрезает розы в саду в Уши (перо, тушь). Частная коллекция

С июня костяк новой труппы работает там. Ежемесячная плата в сто франков в общем и целом покрывает пользование залом лишь в утренние и дневные часы. За каждое «ночное бдение» выставляется счет за освещение в размере пяти франков. Сюда же добавляются расходы на то, чтобы вынести скамьи, предназначенные для публики, и вернуть их на место[91].

С началом нового «сезона» потребности балетной труппы приходят в непримиримое противоречие с нуждами эксплуатации зала. С октября месяца «Народный дом» занят по три и даже четыре раза в неделю. Неужели Дягилев об этом не подумал?

Так или иначе, ему нужно срочно искать другое помещение. 11 октября он просит муниципальные власти сдать ему в аренду «Гренетт»[92], то есть крытый рынок, возведенный на площади Рипон – «широкой эспланаде, на которую свирепо набросились все силы небесные», по выражению Роже Мартен дю Гара[93].

Рядом с собственно зерновым рынком возведен многофункциональный зал – для банкетов, собраний, выступлений гимнастов, выставок-продаж и даже показа кинофильмов[94]. 13 октября танцоры устраиваются там. Но на период с 28 октября по 1 ноября их изгоняют: должна состояться сельскохозяйственная ярмарка-конкурс! Музыкальное издательство братьев Фётиш (Maison Foetisch Frères) предоставляет пианино фирмы «Мюссар». Теперь молодой выпускник Женевской консерватории Марсель Ансотт может сесть за рояль. Репетиции возобновляются.

Ряды «Русского балета» пополняют польские танцоры из Императорского театра Варшавы: Бонецкая, Клементович, Потапович, Славицкая, Василевская, Залевский, Карнецкий, Кеглер, Костецкий, Новак, Охимовский и Войцеховский[95]. Позже к ним присоединятся москвичи и петербуржцы. Однако «Русский балет» не обходит стороной и танцовщиков, в которых нет ни капли славянской крови. Уже 7 июля свой договор об ангажементе подписывает француз Робер Шариа (Вильруа).

И. Стравинский, Л. Мясин, композитор и хореограф в гостиной особняка. Одна из всемирно известных фотографий лозаннского фотографа Джеймса Перре

Англичанка Хильда Маннингс, которая уже носила сценический псевдоним Маннингсова, узнает от Дягилева, что он послал несколько ее фотографий в Америку. Они будут напечатаны в прессе. Рекламная кампания обещает быть широкой и шумной.

«Я поставил на ваших фотографиях имя «Лидия Соколова», и надеюсь, вы сделаете честь этой фамилии: она принадлежит одной великой русской балерине[96]. Прошу, не забывайте, что с этой минуты вы всегда были русской!»[97]

Соколова, бывшая Маннингсова, прибыла из Лондона с Николаем Кремневым[98]. В труппу принята и еще одна английская балерина, Эвелина Столл (Ванда Эвина)[99], подруга Станислава Идзиковского. Режиссер Сергей Григорьев прилагает все усилия, чтобы собрать мобилизованных танцовщиков. А поскольку мобилизована большая часть мужчин, это задача не из легких. Дягилев отправляет своего управляющего делами Станислава Трубецкого[100] через Германию в Польшу. Дело в том, что у Трубецкого двойное гражданство – польское и немецкое.

Он привезет с собой нескольких артистов, в том числе Славинского: ссылка на туберкулез, который нужно лечить в Швейцарии, позволит им получить разрешение покинуть страну.

Со своей стороны, Григорьев из Петрограда шлет неутешительные известия: Карсавина, которую требует «Метрополитен-опера», беременна. Тогда Григорьев приглашает молодую балерину, несколько похожую на Павлову[101], – Ольгу Спесивцеву. Поначалу Спесивцева принимает его предложение. Но к моменту подписания контракта меняет свое решение, вероятно, под влиянием критика Волынского. Она чисто классическая танцовщица, и современный репертуар Дягилева ей якобы не подойдет.

Раздосадованный Григорьев отправляется в Москву, где встречает известную балерину Большого театра Ксению Маклецову. «Поищите кого-нибудь получше, – телеграфирует ему Дягилев. – Маклецову берите только в крайнем случае»[102]. Так Маклецова пополняет ряды Русского балета. Однако вскоре по приезде в США из-за пустых притязаний ее карьере у Дягилева будет досрочно положен конец.

В перерыве между репетициями. Фото В. Кашубы

Леонид Мясин

Контракт с американцами предполагает также участие в турне Михаила и Веры Фокиных, звезд последних парижских и лондонских сезонов. Григорьев утверждает, что и здесь остался ни с чем. По его словам, хореограф не желает уезжать из России в военное время[103]. Фокин же в своих воспоминаниях[104] утверждает, что ничего не знал об американском турне. О турне, которое должно было принести ему немалые деньги за авторские права. Что случилось? Дягилев должен ему значительную сумму… Финансовые причины или непростой характер Фокина, а может быть, желание Дягилева поручить все постановки Мясину? Вполне возможно, что предложения Григорьева делались только для проформы. Это подтверждает, между прочим, критик Иван Народный, который в одном американском журнале утверждает, что Фокин писал ему, что его не пригласили, хотя он был бы счастлив поехать[105].

Так или иначе, первый разрыв Дягилева и Фокина произошел после дебюта Нижинского в качестве хореографа: «Послеполуденный отдых фавна», «Игры», «Весна священная». Можно ли себе представить, что, возлагая надежды на Мясина как на хореографа, Дягилев хотел продолжать сотрудничество с Фокиным?

Дягилев, «директор цирка», по выражению Стравинского[106], всегда владеет ситуацией. По его словам, они с Фокиным отныне развиваются в противоположных направлениях. «Через полстолетия хореографию Фокина вновь откроют, сочтут занимательной, а в итоге причислят к классике. Но сейчас требуется что-то иное: устремление к свободе в хореографии»[107].

Действительно, уже ставятся новые спектакли. Однако Дягилев не преминет возобновить прежние балеты Фокина, не спрашивая его согласия…

Правда, он отказывается от «Легенды об Иосифе», «немецкого» балета: либретто написано Кесселем и Гофмансталем, музыка – Рихардом Штраусом! На время отсутствия Григорьева необходим репетитор, чтобы восстановить репертуар. И Дягилев обращается к Адольфу Больму. Больм, выпускник Императорского театрального училища в Петербурге, блистал в нескольких постановках Фокина, в частности, в «Половецких плясках» и в «Карнавале».

Адольф Больм в «Половецких плясках» из оперы «Князь Игорь»

Репетиция в Лозанне

Больм находится в Женеве, и Дягилев обращается к нему с предложением снова станцевать собственные роли, добавив к ним роли Нижинского. Он также просит восстановить около десятка балетов Фокина: «Карнавал», «Клеопатру», «Жар-птицу», «Нарцисса», «Павильон Армиды», «Петрушку», «Шехерезаду», «Призрак розы», «Сильфиды», «Тамар» и, конечно, «Половецкие пляски», а также «Послеполуденный отдых фавна» Нижинского и па-де-де Голубой птицы и принцессы Флорины из «Спящей красавицы». К тому же Больму поручено также сделать новую версию «Садко»: оригинальная фокинская хореография этого балета (1911) совершенно забыта[108].

«В мои обязанности входило восстановить весь репертуар, который был накоплен за шесть лет, проведенных в Европе, и притом с труппой, на две трети состоящей из новичков, – напишет он позже. – Не буду говорить обо всех горестях той эпохи. Но я с огромным волнением вспоминаю эти решающие моменты в жизни труппы. Потрясающая энергия Дягилева, его ловкость и мастерство как вдохновителя и организатора – незабываемы»[109].

Задача, которая стояла перед Дягилевым, невероятно сложна. Не легче и те, которые решают его соратники, начиная с Больма, Трубецкого и Григорьева. Не стоит забывать и о танцорах. Большинство из них еще очень молодо.

Так, Валентине Кашубе[110] было всего семнадцать, когда Григорьев обнаружил ее в московском училище. Ее мать, естественно, и слышать не хочет о поездке в Швейцарию и тем более в Соединенные Штаты. Однако Григорьев – большой мастер убеждать, и его заверения, что он сам, его жена Любовь Чернышева и Дягилев будут опекать девушку, берут верх над материнскими колебаниями. Зато родители Веры и Лидии Немчиновых настаивают на том, чтобы с дочерьми ехала тетка.

Московская группа состоит из девяти танцовщиц: кроме Кашубы и Немчиновых, в нее входят две сестры Сумароковы и две сестры Шабельские, а также девицы Замуховская и Куртнер. Их первое путешествие за границу – которое для большинства оборачивается окончательным, хотя и невольным разрывом с Россией, – оказывается ужасающе долгим: Норвегия, Швеция, Англия, Франция и, наконец, Швейцария. Вдали от родины укрепляются национальные связи. Русские живут своей колонией, поляки своей. Русские и поляки подчеркнуто обращаются друг к другу на «вы». Маэстро Чеккетти дает уроки – отдельно для женщин, отдельно для мужчин, отдельно для звезд – на смеси русского и итальянского. А Мясин с другими танцорами не разговаривает вообще. Но, как и все, трудится с утра до вечера.

Он работает отдельно или же только с партнершами, Маклецовой и Чернышевой. Репетиции «Литургии» – потом «Полуночного солнца». С «Литургией» молодому человеку помогает Гончарова, которая уже несколько лет назад привлекла всеобщее внимание серией живописных изображений ангелов и евангелистов. Относительно «Полуночного солнца» ему дает советы Ларионов. Оба художника всегда готовы помочь.

Н. Гончарова. Эскиз костюма апостола Петра («Литургия»). Гуашь, пошуар. Частная коллекция

Не успев прибыть в Лозанну, они запасаются целым складом орудий труда: 90 тюбиков краски, 4 тюбика позолоты, гуашь, клей, альбомы для эскизов, 6 ластиков, 10 карандашей, 5 кистей…[111]

«Что касается эскизов костюмов, то Гончарова подчеркнула в них такие существенные византийские черты, как излом кисти и угловатость движений вывернутых рук Христа в сцене «Воскресения», и это давало тот эффект, которого я добивался», – отмечает Мясин[112].

В числе первых балерин, прибывших в Лозанну, была Соколова, и молодой хореограф отрабатывает с ней вступительную сцену – Благовещение. Соколова танцует Марию, Мясин – архангела Гавриила. Образцом для него служит «Мадонна» Чимабуэ: угловатые движения и напряженные жесты раскрытой ладони.

По словам Мясина[113], Дягилев отказался от «Литургии» потому, что не получил партитур старинных православных песнопений, которые некогда слышал в Киеве. Между тем Василий Кибальчич, регент православной церкви в Женеве, регулярно наезжает в Лозанну.

Леонид Мясин (Архангел Гавриил) и Лидия Соколова (Мария) репетируют сцену Благовещения из «Литургии»

Предусмотрен съемный пол, изготовленный из гулкого дерева, например, сухого дуба. Его должны настелить на высоте двадцати сантиметров от сцены, чтобы шаги танцовщиков отдавались эхом. Декорации семи эпизодов, очерчивающих жизнь Христа[114], будут напоминать своды храма с иконостасом, с внушительными изображениями Спаса и Богородицы по обе стороны Царских врат[115].

Однако (и это еще одно объяснение отказа от масштабного замысла) стоимость декораций, по словам Гончаровой, слишком велика для «Русского балета». В самом деле, смета приближается к 4 млн. швейцарских франков!

Вполне возможно также, что Дягилев в итоге усомнился в коммерческой ценности подобного спектакля.

Но чтобы «перезапустить» свой проект, ему как воздух нужны ослепительные спектакли вроде «Полуночного солнца» – такие, чтобы производили впечатление, не возмущая умов. Наконец, по мнению Григорьева, Дягилев откладывает спектакль на потом еще и потому, что, целиком поглощенный воссозданием труппы, не в состоянии уделять Мясину того ежедневного внимания, какого требует его первый опыт на поприще хореографа[116].

Судя по заявлению для нью-йоркских журналистов от января 1916 года, он не отказывается от спектакля окончательно, а просто откладывает его до лучших времен[117]. Позже Мясин попробует сам взяться за «Литургию», но безуспешно. Однако его религиозный дух найдет выражение в «Достославном видении» (1938), «Хвалебных песнях Евангелию» (1952) и «Воскресении и жизни» (1954).

Между тем Гончарова превращает свои эскизы костюмов в альбом из шестнадцати пошуаров, выполненных в технике трафаретной печати, где господствуют зеленый, синий и фиолетовый цвета. Для нее костюмы к «Литургии» – это своего рода цикл. Они не могут быть разрознены. «Костюмы могут мешать друг другу или вытекать один из другого. Костюм может остаться незамеченным рядом с другим… Это можно сравнить с игрой в карты по строгим и сложным правилам, но с бесчисленным количеством комбинаций»[118].

Неосуществленный замысел

Дягилева

Дягилев набросал хореографический этюд из пяти эпизодов жизни Христа: Рождество и Поклонение волхвов, въезд в Иерусалим, молитва в Гефсиманском саду, Несение креста, Голгофа. Позже к ним были добавлены Нагорная проповедь и Благовещение; последний эпизод стал символическим и хронологическим введением ко всем Таинствам. Замыслы Дягилева были грандиозны. Нагорная проповедь должна была найти воплощение только в движении, пластике и развитии драматического действия.

Иногда действие предварялось музыкой и хоровым пением. В других местах его сопровождала музыка и пение в унисон, как было принято в древней Руси. Транспозицию старинного знаменного («крюкового») распева частично осуществил регент женевского православного собора Кибальчич, сын знаменитого русского революционера. В зависимости от требований действия, хор либо выдвигался на середину сцены, либо покидал ее, либо располагался «ступенями» по бокам, у передних кулис. Основные персонажи, выходившие на сцену – ангелы, пастухи, апостолы, народ, – средствами хореографии передавали евангельский текст.

В. Антонов[119] (пер. Жозианы Моор)

1915–1916 годы стали весьма плодотворными для Гончаровой в театральном плане. После «Литургии» она работает над балетами «Эспана», «Триана» и «Испанская ярмарка»[120]. Увы, ни один из этих замыслов не был осуществлен! Но, главное, она приступит к первым эскизам к «Свадебке».

Л. Мясин в спектакле «Шут, или Полуночное солнце»

Отказ от «Литургии» после подготовки двух картин заставляет Дягилева вновь обратить внимание на этот замысел, в то время еще носивший название «Крестьянская свадьба».

Стравинский играет Дягилеву начало «Свадебки» на рояле виллы «Бельрив». «Он был так взволнован, его восторг показался мне настолько искренним и трогательным, что самое лучшее, что я мог сделать, – это посвятить ему эту вещь»[121].

Дягилев мечтает представить «Свадебку» в Америке, но быстро понимает, что времени на столь амбициозную постановку слишком мало. Новое разочарование для Мясина, который незадолго перед тем пишет своему учителю А.П. Большакову о «Свадебке»: «Это крайне интересно и очень приятно. Я буду на седьмом небе, если удастся довести это предприятие до конца. Музыка в самом деле великолепна»[122].

Увы! Работа прервана ради «Полуночного солнца». Дягилев замышляет балет, прямо наследующий «Садко»: его музыка также будет заимствована из оперы Римского-Корсакова, на сей раз «Снегурочки». В роли наставника вновь выступает Ларионов.

«Его захватила идея создания балета на основе русского фольклора, – вспоминает Мясин. – Он предложил, чтобы действие строилось вокруг бога солнца Ярилы, которого крестьяне прославляют во время ритуальных обрядов и танцев, и чтобы оно было связано с легендой о Снегурочке, дочери Мороза, которой суждено было растаять от солнечного тепла, когда она влюбилась в человека»[123].

Из оперы Мясин заимствует и другого персонажа, деревенского дурачка Бобыля. Хореография строится на угловатых движениях – согнутые руки, сжатые кулаки, ступни носками внутрь, естественно, без пуантов. Она завершается традиционной пляской скоморохов – бесконечной вереницей прыжков и вращений. «Именно благодаря Ларионову я впервые пришел к пониманию истинной природы этих старых обрядовых крестьянских танцев», – подчеркивает хореограф[124].

Их тесное сотрудничество не ограничивается образами двух главных героев рождающегося спектакля, оно гораздо шире. Ларионов принимает участие не только в создании визуального рисунка балета, но и в самой его концепции – настолько активно, что Мясин позже назовет его своим «наставником в хореографии»[125]. К тому же Ларионов повторит этот опыт в 1921 году, когда придет время ставить «Шута»: там он будет значиться хореографом вместе с танцовщиком Тадеушем Славинским!

Постановка «Шута» потребует еще нескольких лет, однако Ларионов берется за нее безотлагательно. Он уже за работой. Свидетельство тому – эскизы костюмов Шута и Свахи, подписанные им и датированные «Лозанна (или Швейцария), 1915 г.»[126]

Вальдемар Жорж так описывает образное воплощение этого празднества солнца (полуночного): «Сцена представляет собой темно-синее ясное ночное небо, освещенное двумя параллельными рядами солнц. Танцовщики облачены в костюмы, в которых преобладают желтые, красные и фиолетовые тона. Головы их венчают фантастические цветы. Правдоподобие принесено в жертву ритму. Жесты судорожные. Тона контрастные. На пестрых блузах танцовщиков нарисованы огромные солнца. Все соотношения масштабов изменены. Персонажи с их тяжелыми, замедленными движениями принадлежат к той же системе форм, что и мотивы полихромного декора, несущие на себе печать неуклюжести – непременного условия стилистики»[127].

Гончарова помогает супругу, который одновременно готовит еще и «Русские сказки». Если верить Стравинскому, «у Ларионова был просто дар лениться, и все считали, что большую часть работы делает за него жена»[128].

Этот цикл бурлескных танцев на музыку русских народных песен Лядова будет создаваться в два приема. Премьера «Кикиморы» состоится в августе 1916 года в Сан-Себастьяне; премьера «Бовы-королевича» и «Бабы-яги» – в мае 1917 года в Париже. Но многие эскизы костюмов датированы 1915 годом[129].

Русская колония

Дягилев и его артисты, по большей части не говорящие по-французски, отнюдь не чувствуют себя в Лозанне потерянными. Развитие гостиничного дела, достигшее наивысшего уровня с открытием «Паласа», сообщает городу космополитический характер. Даже когда война приостановила туризм, постояльцы отелей, седьмую часть которых составляли выходцы из России[130], провели в городе за 1915 год в общей сложности 375 000 суток. Визитной карточкой Лозанны, помимо гостиниц и пансионов, являются также частные клиники и образовательные учреждения.

Особенно много здесь русских студентов. Они имеют доступ к русской библиотеке, а также «Русскому бюро труда». «И они не чужды брожениям, которыми охвачены остальные изгнанники: Лозанна в еще большей степени, чем Женева, сделалась центром пропагандистских журналов угнетенных (и зачастую враждебных друг другу) наций: поляков, русинов, албанцев и т. д.», – отмечает Ромен Роллан[131].

Касса взаимопомощи русских студентов в Лозанне организует 23 октября большой русский вечер в отеле «Гиббон». 11 ноября в «Паласе» устраивают чаепитие с концертом в поддержку русских военнопленных. Создается даже комитет помощи, призванный «смягчить условия заключения доблестных сербов, чьи подвиги заставляют вспомнить мужество древних швейцарцев и тех бесчисленных русских солдат, которым никак не могут помочь их потерявшие кров родные»[132].

Николай Скрябин, отец композитора, был российским консулом в Лозанне с 1911 года и до самой своей смерти в январе 1915 года. Но уже в 1907–1908 гг. Александр Скрябин завершает здесь свою «Поэму экстаза». Пользуясь пребыванием в городе, он дает два сольных концерта[133]. В 1913 году, будучи проездом в Швейцарии, он навещает Стравинского в Уши.

Ларионов и Гончарова поселились в особняке «Прентаньер», на проспекте Лагарпа. Чеккетти и его жена Жозефина – в отеле «Националь». В «Метрополе» устроилась семья Станислава Трубецкого. Естественно, все они – желанные гости в «Бельриве», зато простых танцовщиков туда не допускают[134]. Регулярно наведывается из Женевы Леон Бакст – там он лечится от нервного срыва[135]. Русский балет во многом обязан своим успехом его великолепным декорациям и костюмам к «Карнавалу», «Шехерезаде», «Призраку Розы», «Синему богу», «Тамару», «Послеполуденному отдыху фавна», «Дафнису и Хлое»…

Однако Дягилев, как и в случае с Фокиным, готовится перевернуть страницу. Прибытие Ларионова и Гончаровой знаменует собой начало нового этапа в истории труппы. По его мнению, Бакст – а с ним и Бенуа, автор гениальных декораций к «Сильфидам», «Жизели» и «Петрушке», – уже принадлежат прошлому. Между тем у американцев он в почете. Благодаря двум выставкам, в 1913 и 1914 годах, о нем узнают не только в Нью-Йорке, но и в Бостоне, Буффало, Сент-Луисе, Чикаго, Цинциннати и Детройте. В рекламной кампании в прессе, которой заправляет «Метрополитен-опера компани», блистает и его имя. В некоторых статьях даже объявляют о приезде «Русского балета Леона Бакста и Сергея Дягилева»…

«Не так давно Бакст создал декорации и костюмы к «Жар-птице» Стравинского, – читаем мы в журнале «Сатердей ивнинг пост»[136]. – Художник также руководит работой над новыми декорациями и костюмами к «Шехерезаде» и «Сильфидам»».

Гончарова, Мясин, Ларионов

И несмотря на то, что отношения с Бакстом далеки от идеальных, Дягилев вновь прибегает к его услугам. Нужда свой закон пишет: он возвращает ему старые долги[137]. Большое облегчение для художника, который несколькими месяцами ранее без стеснения обзывал Дягилева «подлым эксплуататором»![138]

Остается уладить остальные проблемы. Среди прочего – найти помещение для временного хранения костюмов. Команда «Русского балета» пускается на поиски склада. В октябре она его находит. Договор об аренде подписан!

«Г-н Альф. Экоффе сдает г-ну Сергею Дягилеву с целью размещения пошивочного ателье часть принадлежащих ему складов на площади Гар де Флон, на четвертом этаже в юго-восточной их части, площадью приблизительно двести сорок квадратных метров (240 м2); в общей сложности пять помещений, включая переднюю»[139].

Глава III Осень 1915 года

Дягилев время от времени наезжает в Париж. В ходе этих поездок он приобретает необходимые партитуры – например, партитуру «Садко»[140]. Кроме того, как утверждает Лидия Соколова, он, вероятно, просит расщедриться состоятельных друзей, чтобы иметь возможность расплатиться по счетам. «Мы всегда знали, увенчались ли успехом [его] хлопоты: если да, у Мясина на мизинце появлялся новый сапфир. Мясин, как и Нижинский, коллекционировал кольца. Только у Нижинского они были золотые, а у Мясина – платиновые»[141].

Конечно, ему продолжают поступать деньги от «Метрополитен-опера компани». В конце июля, начале августа и в конце октября 1915 года он получает три авансовых платежа на сумму 23 000 франков. Но счета его парижской костюмерши Мари Мюэль по-прежнему не оплачены. Быть может, погасив этот долг, Дягилев подорвет финансовые основы предполагаемого турне? Дягилев и его компаньон довоенных времен барон Дмитрий Гинцбург – по слухам, наследник самого большого еврейского банковского состояния в Российской империи – выдали ей векселей на сумму 34 525 французских франков. Так или иначе, военное время – не самый благодатный период для театральных постановок. Когда в октябре Дягилев заказывает Мари Мюэль новые костюмы для «Жар-птицы», нарисованные Бакстом, ему отвечают, что они будут готовы не раньше, чем через три месяца. В Париже из-за мобилизации почти не осталось портных и художников. Что же до шерстяных тканей, то они подорожали на 55 %.

В Швейцарии инфляция также растет бурными темпами[142]. Конечно, Конфедерация почти не знает ужасов войны: применения немцами газа, бомбардировок с цеппелинов, расширения операций с участием подводных лодок… Самое большее – страну все чаще пересекают поезда с военнопленными и тяжелоранеными. К концу 1915 года по Швейцарии прошло уже более 500 составов.

Границы страны защищает армия. Большая часть мужского населения на военной службе. Главнокомандующий генерал Ульрих Вилле, опасаясь деморализации и пораженческих настроений, поручает писателю Гонзагу де Рейнольду читать в войсках лекции, дабы поднять боевой дух.

Гражданская жизнь становится все тяжелее. Очень плохая конъюнктура складывается в туризме и строительстве. Вводится временный прямой федеральный налог. В снабжении продовольствием перебои. Какао становится редкостью. Ползет вверх цена на импортные сушеные фрукты и овощи. Солонину достать невозможно. Предусмотрено повышение цен на ветчину, сало и колбасу.

Впрочем, в «Бельриве» ни в чем не знают недостатка. С кухонь отеля «Бориваж» доставляют мясо, дичь и рыбу. Среди основных поставщиков числится один из самых именитых торговцев бакалеей и кулинарией – торговый дом Манюэля. Но поскольку счета оплачиваются нерегулярно, ему приходится обратиться к услугам адвоката.

Все эти мелкие неприятности нисколько не отбивают аппетит у гостей Дягилева. На обед – ризотто, жаркое из свинины с морковью и свежими яблоками, сливовый компот на десерт. На ужин – овощной суп, русские пирожки, натуральный эскалоп с жареным картофелем и шпинатом, а также печеные яблоки и бананы[143]. Закуплены изрядные запасы марсалы, в дополнение к бургундскому из погреба.

В декабре, когда Дягилев уедет из Лозанны, в особняке «Бельрив» не останется больше ни бутылок, ни засахаренных вишен – тех самых «вишен, казавшихся большими бирманскими рубинами», которыми, если верить Морису Сандозу, услаждал себя хозяин дома[144].

С. Дягилев в Лозанне

Сандозу, лозаннскому жителю, в то время двадцать три года; на вилле он бывал дважды, по-соседски: его родителям принадлежит обширное поместье «Денанту» неподалеку, на набережной Уши.

По его словам, когда он первый раз попадает в «Бельрив», его встречает собственный бывший учитель арифметики в колледже. «Эрнест Ансерме отложил подальше свое сложение с вычитанием и сменил ферулу, которую никогда не пускал в ход, на дирижерскую палочку, которую пустил в ход с большим успехом»[145].

Морис Сандоз на досуге тоже сочиняет музыку. Между прочим, одна из его композиций вскоре войдет в программу концерта в «Народном доме». «С музыкой у него дела обстоят лучше, чем с алгеброй», – улыбается Ансерме. Сандоз и явился в надежде дать послушать свою «Хореографическую сюиту». Дягилев тащит его к роялю. «И вот я в полутьме, едва угадывая клавиши, исполнил по памяти свое творение. Играл я добрых двадцать минут».

Засим следует безжалостный приговор: «Если бы вы были сын Бородина (ваша музыка очень его напоминает), знаете, что бы он вам сказал? Он бы сказал: «Сын мой, ты очень талантлив, но твой отец талантливее»[146].

Несколько дней спустя Морис Сандоз замечает на набережной Уши группу девушек. Вскоре его приглашают в «Бельрив», и он встречает их там. «Одна из этих юных красоток не была ни юной, ни красивой. Между тем, казалось, только она и интересует Дягилева.

– Позвольте, прекрасный друг, представить вам нашего молодого соседа, большого музыканта. Он будет вас обожать (если еще не обожает).

Я склонился в глубоком поклоне, но не ощутил ни малейшего обожания. Дама показалась мне сильной и слегка суховатой»[147].

Между тем это была Айседора Дункан. Великая основательница «свободного танца» со своими ученицами также живет в Лозанне. Она находилась в Неаполе, когда Италия вступила в войну на стороне Франции и Великобритании. У большинства ее учениц были немецкие паспорта, и она решила, что лучше перебраться в нейтральную страну. В Цюрихе девушек разместили в пансионате. Сама Айседора поселилась в отеле «Бор-о-Лак», среди постояльцев которого числилась также дочь Джона Д. Рокфеллера. Глупо было бы упустить подобную возможность.

Айседора, вечно нуждавшаяся в деньгах, устраивает выступление «своих детей» на лужайке. «Это было такое прелестное зрелище, что я не сомневалась в успехе, но, когда я намекнула [дочери Рокфеллера] о том, что школа нуждается в поддержке, я услышала ответ: «Да, они прелестны, но совершенно меня не интересуют. Я интересуюсь только изучением собственной души»[148].

Айседора Дункан и ее ученицы, les Isadorables

Американская миллионерша несколько лет изучала психологию бессознательного под руководством Карла Густава Юнга. Разочарованная Айседора не стала задерживаться в главном городе Немецкой Швейцарии. В начале июля она селится в Лозанне, в отеле «Бориваж». И, как и в Цюрихе, организует спектакль.

16 июля в «Театр де Лозанн» яблоку негде упасть. Посмотреть на «великую босоножку» собралась целая толпа любителей новизны. Вот как описывает репортер «Ля Газетт» этот уникальный сольный концерт:

«Танец» в собственном смысле слова (если такой профан, как я, не слишком ошибается, полагая, что танцуют главным образом ногами) играет в творениях Айседоры Дункан лишь вспомогательную роль; как правило, в жертву приносится даже ритм. В действительности мы видим позы, жесты, выражения лица, подсказанные артистке характером музыкальных произведений, который она стремится передать; все это исполнено бесконечного изящества, взор наслаждается изысканным зрелищем. За роялем был г-н Теодор Сзанта, уже известный жителям Лозанны. Его двухчасовое исполнение самых разных произведений Шопена, иногда прозрачно-ясное, иногда озадачивающее, отличалось потрясающей техникой и несравненным вкусом. Его наградили бурными аплодисментами»[149].

В «Бориваж» Айседора снимает номер-люкс с балконом, выходящим на озеро. Кроме того, она арендует помещение – подобие огромного сарая, где прежде располагался ресторан[150]. Задрапировав его своими неизменными голубыми занавесами, она превращает барак в «храм танца». Здесь она занимается с ученицами и репетирует сама. Здесь же проходит вечер танцев на музыку Глюка, Моцарта, Бетховена и Шуберта в честь знаменитого музыканта Феликса фон Вейнгартнера, когда тот проездом оказывается в Лозанне.

Со своего балкона Айседора Дункан замечает группу красивых молодых людей, расположившихся на другом балконе вокруг какого-то более зрелого мужчины, фигурой похожего на Оскара Уайльда. Между ними быстро возникает взаимная симпатия. Ночные прогулки по озеру, поздние ужины, ночевка в Монтрё… «Забавное общество этих прелестных юношей развлекало меня в моем печальном и одиноком состоянии, но их очевидное безразличие к женским чарам укололо мое самолюбие».[151]

Тогда она останавливает выбор на молодом американце, который показался ей главарем этих эфебов. И однажды вечером, усевшись в его чудный «Мерседес» и пустив в ход все способы обольщения, увлекает его в бешеную гонку. Берег Женевского озера, долина Роны… «Дальше!» – восклицает она. Лимузин преодолевает Симплонский перевал. Дальше, дальше! Позднее Айседора признается в своих мемуарах: «Я смеялась, думая о прелестной свите молодых красавцев моего друга, когда они к своему изумлению узнают утром, что их султан исчез и к тому же с представительницей ненавистного пола»[152]. Если верить рассказу Айседоры, то обратно в Уши они с поклонником повернули, лишь добравшись до Афин – через Рим и Неаполь.

Наверное, здесь надо отделять реальность от фантазии. В самом деле, трудно себе представить, чтобы Айседора Дункан из чистого безрассудства бросила шестнадцать учениц. Вероятно, она приняла все необходимые меры, чтобы обеспечить их проживание в пансионе для девиц. В середине октября она увозит их в Женеву. Пансион «Ласточки» на дороге Бу-дю-Монд, принадлежащий г-же Дуруз, приютит их… на целый год[153].

Айседора Дункан и Дягилев знакомы давно. Они встречались в Санкт-Петербурге, где первые выступления танцовщицы произвели фурор. Фокин был под огромным впечатлением от ее раскрепощенности; он не избежал влияния той новой эстетики, какую она привнесла в танец.

Итак, Дягилев приглашает Айседору и ее учениц в «Бельрив». По свидетельству Мориса Сандоза, «богиня» полулежит в шезлонге с бокалом бургундского; ей часто подливают. Девушки на террасе ради развлечения танцуют танец падающих листьев.

«Очень мило, – иронически замечает Дягилев, когда последний лист ложится на землю. – Это будет иметь успех в Германии и в Австрии»[154].

Подпись внутри самого рисунка: В Трокадеро. Клотильда и Александр Сахаровы в «Негритянской песне» и «Гитаре»

Несколькими месяцами ранее в Лозанне находит приют еще один «порвавший со средой» танцовщик, на сей раз русский. Его имя – Александр Сахаров. Из-за войны ему пришлось покинуть Мюнхен, где он давал серию сольных выступлений. Его друзья, художники Марианна фон Веревкин и Алексей фон Явленский незадолго перед тем обосновались в Сент-Прексе, прелестной деревушке, также расположенной на берегу озера, возле Моржа. Сахаров присоединяется к ним.

Его творческая манера только вызревает. А значит, вполне естественно, что он сближается с женевцем Эмилем Жак-Далькрозом. Основатель ритмики принадлежит к числу тех, кто подписал письмо протеста против варварского акта немцев – бомбардировки Реймского собора в сентябре 1914 года. За это его подвергают репрессиям: двери его института в Хеллерау, неподалеку от Дрездена, отныне для него закрыты. Преодолевая отчаяние, «Мсье Жак» при поддержке нескольких влиятельных лиц намерен открыть в Женеве собственную школу[155]. Именно у Далькроза Сахаров встречается с Дягилевым и Стравинским[156]. Что это – визит вежливости или рабочая встреча?

Школа Дункан на сцене

В 1916 году, когда Айседора, отправившаяся в турне по Латинской Америке, оказалась не в состоянии выслать ученицам ежемесячный чек, а их личные сбережения подошли к концу, возникает идея организовать в их пользу благотворительный спектакль. Устраивать его без формального согласия Айседоры неловко. За советом обращаются к друзьям «Школы», в частности, к композитору Эрнесту Блоху, который пока еще живет в Женеве: в США он переедет в том же 1916 году и сделает там блестящую карьеру. Наконец Августин Дункан, брат Айседоры, на попечение которого она оставила своих учениц, берет на себя ответственность за несколько представлений. Первый спектакль будет дан в Большом театре.

«Это не балерины, а скорее мимы, и им, к сожалению, не всегда хватает чувства меры, – читаем мы в «Журналь де Женев». – Они не в точности воплощают музыку, как ученицы ритмической школы Далькроза. Они прыгают и передвигаются по сцене под музыку, как бы иллюстрируя ее: они не служат ей, вся их сила и движение выражают лишь их собственную резвость. Добавлю, что у них совершенно отсутствует страсть. Русские, попирающие музыку, которую танцуют, выглядят совсем иначе, они воодушевлены! А тут – никакого возбуждения, зато много нежности, стыдливости и томности. Очень мило и немного пошло»[157].

С наступлением осени ученицам Айседоры Дункан приходится разделиться. Самые юные возвращаются к семьям, явно разочарованные, что им так недолго довелось поработать с наставницей. Шестеро старших, выпускницы берлинской школы в Грюневальде, Ирма, Анна, Эрика, Лиза, Марго и Тереза, которых критик Фернан Дивуар назвал Isadorables («обворожительными, как Айседора»), полны решимости вернуться в Нью-Йорк, куда Айседора возила их в 1914 году. Последний спектакль состоится в «Театр де Лозанн» 4 ноября 1916 года. В программе, в частности, «Аве Мария» и «Военный марш», танцы из «Орфея» и из «Ифигении» Глюка.

Дягилев знаком со Стравинским уже по меньшей мере три года. Именно в Хеллерау он встретил Мириам Рамберг – в то время еще не носившую псевдоним Мари Рамбер, – которая помогала Нижинскому во время репетиций «Весны священной». Однако скорее всего Дягилева и Стравинского привел в Женеву какой-то замысел. Об этом косвенно свидетельствует тот факт, что в январе 1915 года Стравинский просит у Ансерме адрес Далькроза.[158] Спустя два месяца он получает от Дягилева письмо с такой припиской: «Ранее, чем говорить с Далькрозом, надо посмотреть, какой у него материал»[159].

Дягилев предлагает Сахарову вступить в его труппу[160]. Но об этом не может быть и речи. Молодой человек – художник, костюмер, танцовщик, хореограф – вынашивает честолюбивые планы. В 1913 году в Мюнхене он встретил женщину своей жизни: немецкую красавицу-танцовщицу Клотильду фон дер Планиц, выступавшую под псевдонимом Клотильда фон Дерп. Артисты уже сотрудничают. На Рождество 1914 года они вновь встречаются в Берне. Между ними завязываются личные и профессиональные отношения.

Неудивительно, что осенью 1915 года Клотильда в сопровождении матери также приезжает в Лозанну. Официально – для того, чтобы брать уроки у маэстро Чеккетти. Дягилев охотно дает свое согласие.

«Я наслаждалась уроками Чеккетти, – напишет она в воспоминаниях. – Мне нравился его чистый, мощный стиль, совершенно с тех пор утраченный. Вразрез с современной техникой, Чеккетти, например, не позволял в арабеске поднимать ногу выше 90°. Его движения были словно набором абстрактных треугольников и кругов. (…) Чеккетти страстно отстаивал эту умеренность.

«Сильфиды». Гравюра на дереве Анри Бишофа. Частная коллекция

Не показывая последних пределов движения, но позволяя зрителю угадывать бесконечные возможности, он создавал особый стиль, из которого складывался чистый балет. «Вам здесь не цирк!» – кричал он непослушному ученику. Его приступы гнева были слышны даже на улице»[161].

После отъезда Дягилева и его труппы Клотильда и Александр останутся в Лозанне. Но в конечном итоге в 1917 году переедут в Цюрих вслед за своими друзьями Веревкиной и Явленским.

В середине августа 1915 года Дягилев едет в Милан, на встречу с представителями «Метрополитен-оперы». Поводом для этой встречи служит благотворительный концерт Тосканини в Ла Скала. В ее ходе сталкиваются два подхода к делам, два мировоззрения. С одной стороны – трое «бизнесменов»: Гатти-Казацца, генеральный директор «Мет», его пресс-атташе Уильям Дж. Гуэрд и Генри Рассел, которому поручено курировать турне. С другой – Сергей Дягилев, бывший «атташе личной канцелярии его Величества Императора Российского». По словам Гуэрда, то, о чем двое американских импресарио договорились бы за полчаса, потребовало семичасовых переговоров, не считая обеда!

Американцы разрабатывают свой график турне, где оговаривается, в каком месте и в какое время должны находиться артисты; определяется, что декорации должны прибыть в такой-то театр утром такого-то дня…

«Что? – возмущенно подскакивает Дягилев. – Если меня заставляют забивать себе голову всеми этими деталями, притом в стране, где я никогда не был и о которой ничего не знаю, я лучше разорву контракт. На таких условиях я ехать не желаю! Я просто-напросто не желаю ехать! Если вы действительно хотите видеть мой «Русский балет»; если вы хотите видеть его таким, каким я представил его в Париже и Лондоне, вы должны дать мне возможность показать его единственно стоящим образом: как можно лучше. Я везу в Америку не шоу, а художественную выставку»[162].

Назавтра, 16 августа 1915 года, «Метрополитен-опера компани» выпустит коммюнике[163], в котором официально заявит, что «The Serge de Diaghilew Imperial Ballet Russe will tour America Next Season». В коммюнике уточняется, что артисты собираются в Лозанне, на берегу Женевского озера. Мужчины освобождены русскими властями от воинской повинности, видимо, потому, что Россия высоко чтит балет. Текущие репетиции станут прелюдией к целому ряду спектаклей в «Метрополитен-опере» и к турне по Соединенным Штатам. «Из разных стран съезжаются Нижинский, Карсавина, Фокин и Фокина», – без тени сомнения утверждает «Мет».

Стравинский, «ультрасовременный русский композитор», живет совсем рядом, в Морже. Ситуация располагает к продолжению сотрудничества. «Труппа останется в Лозанне до самого отъезда в Нью-Йорк. Оттуда она направится в Ливерпуль, где ее будут ожидать декорации и костюмы Бакста». Наконец, отмечается в коммюнике, целый месяц «Метрополитен-опера хаус» будет принимать у себя двести артистов – музыкантов и танцовщиков, – в числе которых (повторяется в тексте еще раз) Нижинский, Карсавина, Фокин и Фокина.

В конце августа у Дягилева в Лозанне появляется Уильям Гуэрд, проездом из Парижа в Милан. Такси везет Гуэрда в «Бельрив», где его встречает не обидчивый импресарио, которого он видел в Милане, но сердечный и гостеприимный русский. «На часок в ожидании поезда?! – воскликнул он с удивлением. – Дорогой друг (…), до завтра вы никуда не уедете; да вам и вообще не надо уезжать. Я хочу, чтобы вы посмотрели все, что у нас есть вам показать. Уверен, вам будет очень интересно»[164]. Дягилев ведет пресс-атташе «Метрополитен-оперы» показывать поместье, начиная с парка с его пышными лаврами, соснами и кленами, лилиями и розами. Уильям Гуэрд очарован видом на французские Альпы, вершины которых подернуты тонкой утренней дымкой.

Домочадцы Стравинского

В Морже семья Стравинских селится в доме, который существует и поныне, примерно на перекрестке улиц Сен-Доминг и де Паки. Именно здесь писатель Шарль-Фердинанд Рамю, работавший в то время над французским переводом «Байки про лису», навещал композитора, «засевшего меж двух барабанов в комнате на самом верху башенки»[165]; в голубой комнате, выходящей окнами во фруктовый сад, где «резвятся четверо прелестных «румяных» детей (по-русски говорят «румяный мальчик», «румяная девочка», чтобы похвалить красивый здоровый цвет лица)»[166]. В конце 1917 года этот особняк под названием «Роживю» был продан; композитор с семьей и прислугой селится в нескольких сотнях метров оттуда, на площади Сен-Луи, в доме «Борнан». Тишина и уют комнаты на четвертом этаже, под самой крышей, располагают к творчеству. Там Стравинский закончит «Свадебку» (1917). Там же он напишет, среди прочего, «Соловья», «Историю солдата» (1917), «Регтайм», «Четыре русские песни» (1918), «Piano Rag-Music» и «Пульчинеллу» (1919). Город Морж избрал своим местом жительства и польский композитор Игнаций Падеревский. Но карьера Стравинского только начиналась, а тот был уже овеян славой; к тому же один был поляк, а другой русский… Отсюда следующий анекдот. Однажды американский журналист спросил Стравинского, часто ли он встречал Падеревского.

– Никогда.

– Но вы же оба жили в Морже…

– О, знаете, Морж такой большой город![167]

В этом большом городе было от силы 5000 жителей!

С ним перекликается и другой анекдот, рассказанный Эрнестом Ансерме. В Лондоне во время званого обеда, хозяйка дома спрашивает Падеревского:

– Значит, вы жили в Морже, как и Стравинский. Должно быть, вы с ним знакомы.

– Ну, дорогой друг, мы хоть и жили на берегу одного озера, но плавали в разных водах![168]

После окончания войны у Стравинского больше нет причин оставаться в Швейцарии. Как отмечает его сын Федор, «родина далеко и потеряна окончательно… И взоры моего отца естественным образом обращаются к Франции, к Парижу, где, по его словам, бьется деловой пульс всего мира»[169]. И летом 1920 года Стравинский вместе со всеми домочадцами покидает Морж.

Довольно скоро мужчины выходят к дому поменьше – вероятно, к надворной постройке «Бельрив», – где с кистью в руках трудятся Наталья Гончарова и Михаил Ларионов.

– А теперь в школу!

– В школу? Какую школу? – спрашивает Гуэрд.

– В балетную школу, – отвечает Дягилев. – Вся труппа здесь, в Швейцарии, и работает с утра до ночи. Чеккетти, наш Энрико Чеккетти, величайший из ныне живущих maestro da balla, дает по три урока ежедневно.

Они едут в «Народный дом», где посланец «Мет» застает конец урока для девушек. Затем следует отдельный урок для Мясина, «молодого человека среднего роста, целиком скроенного из изящества и мускулов, с лицом и глазами не столько танцовщика, сколько поэта». Чеккетти заставляет его делать различные па, прыжки и повороты, насвистывая мелодии и громко отбивая ритм тростью по полу.

За обедом Дягилев засыпает гостя градом вопросов о США. Уильяму Гуэрду все же удается убедить его в том, что турне по Америке безусловно оправдывает неудобства, связанные с пересечением Атлантики. И даже заверяет его, что публика, которая будет валить валом на представления «Русского балета», по своим вкусам ни в чем не уступает зрителям Парижа, Лондона и Берлина.

– Естественно, журналисты захотят вас сфотографировать, – замечает он к слову.

– Мое фото в газетах! Мое фото в газетах!

От изумления Дягилев роняет нож и вилку.

– Безусловно, если вы их заинтересуете. И, возможно, у вас захотят взять интервью.

– Дорогой друг, об этом не может быть и речи. Никогда! Пусть газеты печатают фото балетов и танцоров, сколько угодно! Но я-то здесь при чем? Знаете, такого никогда не было.

Когда подают чай, к дому подъезжает на велосипеде молодой человек лет тридцати, с пронзительным взглядом, живыми чертами лица и быстрой речью. Это Игорь Стравинский.

Дягилев и Мясин. Рисунок Ларионова

К гостям присоединяются Больм, Ларионов и Гончарова, Мясин, чуть позже – Эрнест Ансерме. Но тон беседе задает главным образом Стравинский. Он настолько блистателен, что никому и в голову не приходит с ним соперничать. Дягилев держится барином и лишь изредка вступает в разговор, чтобы задать вопрос или обронить какое-нибудь замечание. Он играючи использует «умы своих друзей, как органист – регистры своего инструмента»[170].

День завершается обзорной экскурсией на машине. Дягилев везет гостя на берег уединенного озера, окруженного холмами. В этот поздний час здесь безлюдно и тихо, только светится вдалеке окно какой-то фермы. Вернувшись в Лозанну, Уильям Дж. Гуэрд и «славянский колдун» назначают друг другу свидание в Нью-Йорке!

Контуры предстоящего турне проясняются. Благодаря переговорам середины августа дело сдвинулось с места. Так, стороны условились, что в Нью-Йорке, Филадельфии и Чикаго «Русский балет» будет иметь в своем распоряжении оркестр численностью не менее 70 музыкантов. В меньших по размеру городах, таких, как Атлантик-Сити или Миннеаполис, ему предоставят оркестр из 55 человек. Отсюда следует, что в этих населенных пунктах в программу нельзя включать балеты, требующие большего наличного состава: «Легенду об Иосифе», «Жар-птицу», «Петрушку», «Синего бога» и «Нарцисса».

Первые спектакли состоятся в «Сенчури тиэтр» в январе 1916 года. Завершится турне в апреле: в течение месяца труппа будет выступать в «Метрополитен-опере», давая семь спектаклей в неделю. Дягилев получит аванс на общую сумму 45 000 долларов[171]. Однако ему вменяется в обязанность за свой счет застраховать жизнь в пользу «Метрополитен-опера компани». Причина: отсутствие Дягилева нанесет турне непоправимый ущерб. Дягилев соглашается. И 12 ноября 1915 года «Банкферейн Сюисс» оповещает его о том, что «в его распоряжение поступила определенная сумма, доступная по предъявлении страхового полиса»[172].

В течение осени в Соединенных Штатах разворачивается активная рекламная кампания. «До сих пор ни один проект не был настолько прекрасно подготовлен с точки зрения рекламы и промоушена»[173]. Информация, которую получает нью-йоркская пресса, внушает большой оптимизм. Так, публику извещают, что декорации и костюмы Бакста будут погружены на корабль в Лондона 30 ноября. На самом деле они отправятся в путь только в конце декабря. И сцена «Сенчури», в противоположность тому, что было объявлено, вовсе не будет несколько недель подряд занята под неустанные репетиции. Труппа приедет от силы за пять дней до премьеры…

«Ансерме уже в пути», – заявляет пресса; однако он отправится в плавание лишь на Рождество. Зато оркестр действительно уже складывается. По поручению Нэйана Франко, который будет проводить первые репетиции, пока не приедет Ансерме, некий Г. Гейдельберг набирает музыкантов. Реклама есть реклама: о приезде Нижинского и Карсавиной по-прежнему говорят как о достоверном факте. В оправдание «Метрополитен-опера компани» следует отметить, что Дягилев не оставляет попыток добиться освобождения Нижинского и вывезти его из Австрии.

Об этом свидетельствует Эрнест Ансерме: «Надо сказать, что на все эти попытки он потратил изрядные средства, поскольку некоторые посредники требовали солидного вознаграждения. Все его планы и замыслы на этот американский сезон зависели от возвращения Нижинского, равно как и Карсавиной»[174]. Сергей Григорьев еще более категоричен: «Не будь Дягилева, Нижинский никогда бы не оказался на свободе и не смог уехать в Америку»[175].

Флора Реваль, представленная в американской прессе как открытие Леона Бакста

Ансерме отметает подозрения в двуличии директора «Русского балета». «Зачем ему было столько месяцев ломать комедию, к чему вкладывать столько денег? Когда пришлось признать очевидный факт, что ни Нижинский, ни Карсавина не смогут прибыть к дате предполагаемого начала турне, отступать было уже поздно. Слишком много труда и денег было на него потрачено»[176].

Несмотря на, мягко говоря, смешанные чувства, которые Дягилев отныне питает к Нижинскому, он пускает в ход все[177]. Используя свои многочисленные связи – в частности, через маркизу де Рипон и графиню Греффюль, – он добивается содействия со стороны короля Испании, царицы Александры Федоровны и вдовствующей императрицы Марии Федоровны.

Флора Реваль

Обмен пленными вот-вот состоится. Однако австрийская сторона выдвигает неприемлемые требования. Цена свободы одного танцовщика – освобождение пятерых офицеров венского Генерального штаба. Судя по всему, вступиться за танцовщика, исповедующего католицизм, соглашается даже Папа Римский[178].

Хлопочет, в свою очередь, и президент «Метрополитен-оперы» Отто Кан, человек менее известный, но безусловно влиятельный. Турне связано со слишком большим риском, нужно попытаться использовать все возможные преимущества.

Но прояснению ситуации отнюдь не способствует судебный иск, поданный Нижинским против Дягилева. Танцовщик требует полмиллиона золотых франков в счет невыплаченной зарплаты. Позже Станислав Трубецкий с недоумением отзовется об этих притязаниях: по его словам, до разрыва с Дягилевым Нижинский жил на его содержании. Дягилев оплачивал его счета из гостиниц и от портного, обеспечивал ему роскошную жизнь. «Кроме того, он переводил значительные суммы на банковский счет артиста»[179]. Так что последний не только не нуждался, но и сколотил себе известное состояние. «Однажды случилось даже, что Дягилев, стесненный в средствах, вынужден был занять семнадцать тысяч франков у Нижинского, чтобы заплатить артистам; я лично возвращал ему эту сумму»[180].

На роли, которые исполняла Карсавина в «Шехерезаде» и «Клеопатре», Дягилеву нужна танцовщица-мим с величественной внешностью. Выясняется, что Бакст, посетив в сезоне 1914–1915 гг. оперу «Тоска» в женевском Большом театре, приметил молодую красивую певицу Флору Реваль. Ему довелось с ней познакомиться и даже нарисовать ей костюм. На вечере памяти Массне в «Лозанн-Палас» 7 октября 1915 года Флора Реваль одета именно в его костюм. На том же гала-концерте, устроенном в благотворительных целях и в помощь раненым французам, публика рукоплещет также м-ль Дюпре из «Театр де ля Монне» и г-ну Дютиллуа из «Опера-Комик».

Присутствует ли на концерте Дягилев, неизвестно. 5 октября он еще находится в Париже. Однако контакты между ними завязываются в ноябре. Зачем искать балерину на мимическую роль? Разве не играла в Париже роль жены Потифара в «Легенде об Иосифе» певица Мария Кузнецова? Внешность Флоры Реваль, ее удлиненный силуэт идеально ему подходят. Молодая женщина, протеже Бакста – американская пресса, впрочем, представит ее как его «племянницу» – взята в труппу в качестве примы-балерины.

Флора Реваль состоит в труппе женевского Большого театра. Ее отъезд в разгар сезона означает разрыв контракта. Поэтому Дягилев согласен заплатить неустойку, которую может потребовать директор театра Константен Бруни. Любопытно, что ангажемент Флоры Реваль подписан в Париже только 31 декабря 1915 года. На следующий день «Русский балет» уже садится на корабль в Бордо!

Флора Реваль

(1889–1966)

Музыкальная карьера Флоры Эмилии Трейхлер, известной под именем Флора Реваль, начинается по окончании Парижской консерватории по классу пения. С 1914 года она исполняет в женевском Большом театре все ведущие партии для сопрано: Маргариты в «Фаусте», Мюзетты в «Богеме», Флории Тоски, Таис…

Благодаря ангажементу у Дягилева ее карьера приобретает международный характер. По окончании турне она остается в США и спустя несколько месяцев присоединяется ко второй группе «Русского балета», которой руководит Нижинский (октябрь 1916 – февраль 1917 гг.) Она даже снимается в двух фильмах. А главное, надеется продолжить свою карьеру певицы в «Метрополитен». Но судьба распоряжается иначе. Только в Женеве Флора Реваль возвращается к своему изначальному призванию. С 1921 по 1935 гг. она живет в Италии, в Риме и Милане; ей доводится выступать вместе со знаменитым тенором Беньямино Джильи. Она поет также в Египте и в Латинской Америке. После двадцатилетней карьеры она покидает сцену и возвращается в Женеву, где выходит замуж[181].

Под конец года время, казалось, ускоряет свой бег. Каждому достается вдвойне. Не может быть и речи о том, чтобы «Русский балет», с его многочисленными новичками, разучивающими роли, целым новым спектаклем – «Полуночным солнцем» – и готовящейся новой версией «Садко», отправился в Соединенные Штаты без обкатки. Труппа не выступала на публике с лета 1914 года. Дягилев подумывал о серии из пяти выступлений в Женеве в сентябре 1915 года[182]. Но этот замысел оказался, по-видимому, излишне оптимистичным. В сентябре показывать труппу было нельзя.

Ему подворачивается возможность перед отъездом «Русского балета» в Нью-Йорк принять участие в большом гала-концерте в парижской Опере. Он соглашается, но предусмотрительно устраивает прогон в женевском Большом театре. Ему как никогда нужно сохранить свою былую репутацию. Многие хотят воспользоваться славой «Русского балета». Дягилеву очень не нравится, что пара никому не ведомых танцовщиков, выступающих 1 декабря 1915 года в «Театр де Лозанн», прикрывается названием его знаменитой антрепризы.

Действительно, местная пресса публикует анонсы спектакля «Классического танца», который дают г-н Диего Винценти из «Русского балета», «чей замечательный талант сравнивали с гением Нижинского»[183], и графиня де Вильнёв, «достойная партнерша гениального танцовщика»[184]. Их программа включает, в частности, «Призрак лилии» на музыку «Приглашения к танцу» Вебера. В «Русском балете» эта музыка подсказала Фокину «Призрак розы»…

Есть все основания полагать, что реакция Дягилева отнюдь не ограничилась улыбкой. Действительно, когда в следующем сезоне Диего Винценти под ручку с графиней де Вильнёв вновь приедет в Лозанну, он позаботится о том, чтобы обнародовать в прессе уточнение: «Г-н Диего Винценти, который вскоре исполнит свои новые, только ему принадлежащие творения, имеет честь уведомить публику, что он вправе именоваться первым танцовщиком «Русского балета» и миланского «Ла Скала». В то же время он напоминает, что никогда не состоял в петербургской труппе под руководством г-на Сергея Дягилева»[185].

В конечном счете Дягилеву с помощью Григорьева, помощника Григорьева Кремнева и Больма удалось подготовить репертуар. Из всех задуманных спектаклей показать можно будет только один – «Полуночное солнце». Счастливые дни, проведенные в Лозанне, подходят к концу. Мясин сохранит о них самые теплые воспоминания, хотя ему, наверное, порой не хватало итальянского солнца. Стравинский посвятит свои «Кошачьи колыбельные» Гончаровой и Ларионову. Гончарова подарит Мясину две акварели, созданные в Уши. На обороте «Бегства в Египет» она напишет: «На память о нашем пребывании и работе в «Бельрив», 1 декабря 1915 г… Словно весенний день»[186].

«Полуночное солнце», первая постановка Мясина (сидит), декорации и костюмы Ларионова

Дягилев, конечно, ценит эту недолгую передышку. Но американский сезон стал для него вызовом, к тому же он вообще любит «светскую» жизнь, а потому преисполнен нетерпения. Парижский гала-концерт, назначенный на 18 декабря, перенесен на 29 число. В качестве причины называют трудности с доставкой реквизита, декораций и костюмов. Ансерме глубоко огорчен этой отсрочкой. Ведь была договоренность, что именно он будет дирижировать оркестром Оперы. Между прочим, из-за этого ему пришлось перенести на неделю раньше свой четвертый женевский концерт по абонементам, первоначально назначенный как раз на 18 декабря[187]. Зато 29 числа Ансерме, напротив, не сможет приехать в Париж: он будет уже в море. Из-за репетиций с американским оркестром он должен прибыть в Нью-Йорк задолго до основной труппы.

11 числа Дягилев уже возвращается в Женеву после краткой поездки в Лондон и живет в гостинице «Бориваж»[188]. Сразу после концерта он увозит Ансерме в Париж. Нужно работать с музыкантами Оперы. Хотя Ансерме и лишен чести дать публичный концерт, но обязан подготовить оркестр! «Наконец я ясно увидел размеры стоящей передо мной задачи, и это было серьезное потрясение, – пишет он коллеге, композитору Гюставу Доре[189]. – Работы я не боюсь. Но то, что меня ожидает, превосходит масштабы работы, доброй воли и любого таланта. Не знаю, что из этого получится, но если я все-таки отважусь на это, Провидению придется здорово потрудиться. Никто даже не подозревает, какие трудности громоздятся передо мной, а те, кто знает, не хотят этого признавать».

Мясин и остальные артисты покидают Лозанну только 16 декабря. Отъезд «Русского балета» не афишируется – как и его приезд и пребывание в городе. Чтобы увидеть наконец знаменитую труппу в свете юпитеров «Театр де Лозанн», придется ждать до 1923 года. 3 октября 1923 года она с огромным успехом даст два спектакля – утренний и вечерний[190]. В оркестровой яме, разумеется, Ансерме. Но на сей раз он дирижирует собственным оркестром – «Оркестром романской Швейцарии». Все возвращается: в программе, помимо «Сильфид» и «Шехерезады», «Полуночное солнце»!

Компания «Русский балет»

Если в главном городе кантона Во переезд шестидесяти танцовщиков прошел незамеченным, то от внимания женевской прессы он не ускользнул. 17 декабря газета «Ля Сюисс» открывает цикл ежедневных статей: «Труппа «Русского балета», чье выступление в понедельник в Большом театре вызывает огромный интерес в артистических кругах, прибыла вчера вечером в наш город из Лозанны, где уже несколько месяцев шли репетиции. Сегодня с 9 часов утра она выйдет на нашу городскую сцену, где будет работать все утро как сегодня, так и завтра».

После долгих колебаний программа наконец составлена: «Карнавал» (Шумана) и «Половецкие пляски» (музыка Бородина, хореография Фокина), классическое «Па-де-де» (музыка Чайковского, хореография Петипа и Чеккетти) и «Полуночное солнце» (музыка Римского-Корсакова, хореография Мясина). Стравинский дает согласие дирижировать несколькими фрагментами из «Жар-птицы». Но он неопытный дирижер, поэтому от балетного исполнения произведения приходится отказаться. С другой стороны, теснота оркестровой ямы не позволяет привлечь необходимое для некоторых номеров число музыкантов. Поэтому он останавливает свой выбор на «Вступлении», «Мольбах Жар-птицы», «Игре царевен золотыми яблочками», а также «Колыбельной» и «Финале».

Эрнест Ансерме уже включал симфоническую сюиту «Шехерезада» в программу своего первого концерта по абонементам, состоявшегося 6 ноября. А 4 декабря, во время третьего своего концерта, он впервые исполняет «Жар-птицу». «Хотя число репетиций, учитывая многочисленные трудности произведения, было заведомо недостаточным, результат оказался более чем удовлетворительным, успех был несомненным (…) Автору этой волшебной музыки устроили овацию, ему пришлось несколько раз выходить на поклон»[191].

Представление 20 декабря было заявлено без декораций – под тем предлогом, что они уже отправлены в Америку. Но это отнюдь не ослабило любопытства «всей Женевы». За несколько дней до концерта билеты были раскуплены. И это при том, что спектакль шел в понедельник, да еще и днем! Цены на билеты высоки: лучшие места стоят 25 франков (для сравнения: литр молока стоил тогда 0,26 франка).

Первая репетиция на сцене состоялась в пятницу 17 декабря. Хоровые партии «Полуночного солнца» исполняет Русский хор Василия Кибальчича. Хористы находятся в оркестровой яме, чтобы не мешать танцовщикам двигаться. На следующий день Игорь Стравинский занимается некоторыми «состыковками». Как уже отмечалось, оркестр знает «Жар-птицу», поскольку исполнял ее двумя неделями ранее под руководством Ансерме. Но изменения в самой структуре сюиты требуют новых репетиций.

Плодотворное сотрудничество

Рамю, сотрудничавший со Стравинским в период войны, – признанный писатель. Он уже выпустил «Обстоятельства жизни» (роман, чуть-чуть не дотянувший до Гонкуровской премии), «Алину», «Жан-Люка, затравленного», «Жизнь Самюеля Беле» и «Эме Паша – водуазского художника». С Дягилевым его могли сблизить интерес к живописи и к музыке, а также зарождавшаяся дружба с композитором.

Знакомство Рамю и Стравинского относится к осени 1915 года, но их плодотворное сотрудничество начинается только в 1916-м. Рамю предоставит свое перо в распоряжение Стравинского при подготовке «Свадебки», «Байки про лису», «Четырех русских песен», «Трех историй для детей», «Кошачьих колыбельных», «Прибауток» и «Воспоминаний о моем детстве»: все эти произведения он переведет с русского.

«Я посвящал его в различные особенности и тонкости русского языка, – пишет Стравинский[192], – в трудности, обусловленные его тоническим ударением. Меня восхищало его проникновение в самую суть, его интуиция, его талант передавать дух русской народной поэзии на таком непохожем и далеком языке, как французский. Работа эта в сотрудничестве с Рамю меня очень увлекала и еще более скрепила узы нашей дружбы и нашу духовную общность».

Вершиной этого сотрудничества становится «История солдата», поставленная в «Театр де Лозанн» 28 сентября 1918 года благодаря поддержке мецената Вернера Рейнхарта. Здесь Рамю – не только переводчик, но полноправный соавтор. То, что Дягилев не проявляет ни малейшего интереса к этой музыкальной балладе, «играемой и танцуемой», в конечном счете неудивительно. Невероятный собственник, он не выносит, когда его друзья и сотрудники работают на кого-то другого. Он рассматривает это «как предательство»[193]. Бакст, имевший дерзость сотрудничать с Анной Павловой и Идой Рубинштейн, убедился в этом в полной мере!

Тем не менее Дягилев в 1922 году поставит «Байку про лису» в хореографии Нижинской и с декорациями и костюмами Ларионова. За дирижерским пультом парижской Оперы будет стоять Эрнест Ансерме.

В воскресенье 19 декабря наступает черед Больма и Маклецовой «прогонять» их па-де-де; одновременно Мясин готовит «Полуночное солнце», а Григорьев вносит последние коррективы в «Половецкие пляски», «Жар-птицу» и «Карнавал». На репетиции этого последнего балета на музыку Шумана аккомпанемент обеспечивает пианистка Мария Пантес. К несчастью, в понедельник она занята и на самом спектакле выступить не может. На замену ей в срочном порядке вызван балетный аккомпаниатор Марсель Ансотт, ее ученик по классу виртуозной игры в Женевской консерватории.

«Надо признать, что молодой человек с честью справился со своей нелегкой задачей; однако его явно стесняла, сковывала по рукам и ногам – да простят мне это выражение – необходимость следовать за знаменитыми артистами г-на Дягилева и в точности подчинять изысканное творение Шумана их прихотливым движениям» – комментирует критик «Ля Сюисс»[194].

Маклецова впервые выступает в роли Коломбины, а Идзиковский – в роли Арлекина. «При первых тактах увертюры к «Карнавалу», – пишет Григорьев, – меня охватило чувство огромной радости, так как я почувствовал возрождение «Русского балета» Дягилева»[195].

Глава IV Декабрь 1915 – май 1916 года

Спектакль, который труппа дает 20 декабря 1915 года в пользу русских жертв войны, начинается в четыре часа пополудни с исполнения национальных гимнов Швейцарии и России. В «Боже, Царя храни» к оркестру присоединяется Русский хор, солирует Фелия Литвин. Великая певица, в свое время составившая славу императорского Мариинского театра, в конце первой части вновь выйдет на сцену с подборкой мелодий Рахманинова, Мусоргского, Чайковского и Франка.

«Карнавал» и «Половецкие пляски» из «Князя Игоря» относятся к числу балетов, прославивших труппу Дягилева. Зрители женевского Большого театра, по крайней мере те, кому повезло присутствовать на русском сезоне в Париже или в другом месте, смотрят эти номера с не меньшим удовольствием, чем новые. «Голубая птица» Петипа, заявленная под названием «Спящая красавица», принадлежит к великой классической традиции. Она никакого удивления не вызывает. Напротив, «Полуночное солнце» – это премьера. Женевские критики ждут ее с повышенным интересом.

По словам корреспондента «Журналь де Женев», спектакль граничит с чудом. Словно «целая коробка пестро раскрашенных, сверкающих золоченой бумагой русских игрушек вдруг ожила и рассмеялась. Забавные костюмы крестьян, крестьянок и шутов; а среди них – Бобыль, скоморох в белой рубахе, и Мясин, хореограф, снискавший бурные овации, в образе краснощекого паяца с бубном»[196]. В неменьшем восхищении и Люсьенна Флорентен, критик из «Ля Сюисс», которая отмечает идеальный сплав героики и гротеска, бытового и лирического. И восторгается «этими комбинациями огромных линий, [этими] размашистыми движениями, когда цветные массы перемещаются, проникают друг в друга, разъединяются и перестраиваются вновь; где все соединяется согласно логике игры, чье разнообразие сперва очаровывает, а потом приводит в замешательство. Здесь мы соприкасаемся с невинным, простодушным и неслыханно утонченным народным искусством: какой волшебник поднимает порой до истинно возвышенного эти гротескные танцы в барочных костюмах, чьи кричащие краски и золото в ином случае выглядели бы вульгарно?»[197]

Леонид Мясин в «Полуночном солнце», «краснощекий паяц с бубном» («Журналь де Женев»). Фото Мориса Сеймура

Волшебник носит фамилию Ларионов. Но, говоря по правде, это его первый опыт, и он совершенно не учел требований танца! Артисты весьма неохотно украшали себя различными деталями костюмов – безусловно зрелищных, но очень неудобных: «толстые накладки на поясе, тяжелые ткани, русские головные уборы – кокошники, вечно съезжающие набок и никак не желающие держаться прямо», по словам Соколовой[198].

В последнюю минуту их пытались подогнать. Но что можно было сделать, не затронув серьезно саму эстетику балета? Факт, что костюмы весьма громоздки, найдет подтверждение и позже: по словам Мясина, один итальянский критик назовет постановку «экстравагантной и глупой»[199].

Для него самого Ларионов придумал сверкающий костюм, богато изукрашенный цветной вышивкой. К рукам крепятся резинкой два золотых солнца с красной зубчатой окантовкой. На голове фантастический убор из красных солнышек, на щеках сияют два больших красных пятна.

Исполнение Мясиным главной роли в один голос хвалят все. Он, весьма чувствительный к успеху, не скрывает своей радости. «Я не слышал, чтобы они сильно восторгались»[200], – сухо роняет Дягилев, давая понять, кто здесь главный. Тем не менее он тоже в восторге: в очередной раз он угадал. Несколько дней спустя Дягилев скажет своему другу, критику Валериану Светлову: «Вот видите, из талантливого человека можно во мгновение ока сделать хореографа!»[201]

Федор Стравинский, в то время восьмилетний мальчик, присутствует на концерте 20 декабря 1915 года, где его отец дебютирует в качестве дирижера. «Мальчик с богатым воображением и чувствительный к зрелищу, каким я, наверно, был, широко раскрытыми глазами впитывал в себя все вперемешку – занавес, сцену, зал, люстру, румяна, позолоту; зал погружен в темноту, сцена сияет в огнях рампы, а рядом со мной в литерной ложе – моя мать, такая красивая в бледно-голубом платье. А потом оркестровая яма, большая черная дыра с огоньками, откуда вдруг под аплодисменты выныривает гибкая, легкая фигура отца. Одним прыжком он оказывается за пультом. Низко кланяется, поворачивается – и не спеша, намеренно, ломает дирижерскую палочку. У меня перехватило дыхание… она просто показалась ему слишком длинной!»[202]

Первое появление композитора в качестве дирижера вполне убедительно. «Ля Сюисс», соглашаясь, что ему не хватает навыков профессионала, отмечает, что во всяком случае «жесты его точны и гибки, а спокойная уверенность оказывает на музыкантов оркестра поистине магическое воздействие»[203].

Люсьенна Флорентен, явно желая пролить немного бальзама на раны водуазца Ансерме, подвергавшегося нападкам женевского начальства, делает в его сторону глубокий реверанс: «Без него, без его тонких и умных усилий, «Русский балет» никогда бы не приехал в Женеву. Среди того бурного энтузиазма, с каким принимали всех исполнителей, мы, быть может, забыли, чем обязаны добросовестному созидателю этого творения, этому исключительному музыканту, наконец, прекрасному артисту с его неутомимой верностью и самоотверженностью. Сейчас, когда г-н Э. Ансерме покидает нас, отправляясь в далекое путешествие, которое, надеюсь, будет овеяно славой, уместно напомнить о том, что он сделал и кто он такой»[204].

Этот русский утренник – не только событие в искусстве, но и блистательный светский раут. На нем присутствует не только «вся Женева», но и международное сообщество. Г-н Фелькнер, торговый атташе при российской миссии в Берне, первый секретарь посольства Франции в Берне и г-жа де Шатонёф, Маккьоро Вивальба, генеральный консул Италии, Огюстен де Кандоль, консул Великобритании, княгиня Капече-Дзурло, граф и графиня де Лафоре-Дивонн, князь Топюссун, маркиза де Полатчи, г-н и г-жа Гирс, г-жа Будберг, графы Тышкевичи, г-н Полежаев, семейство Боткиных…

Цветы и программки продает целый рой юных красавиц; некоторые из них в русских костюмах. Во время антракта в гостиной Административного совета Женевы, где принимают дипломатов, хлопают пробки от шампанского. Сборы от спектакля бьют все рекорды – 13 200 франков. Три тысячи франков выплатят музыкантам оркестра, 3400 франков будут направлены на благотворительные цели.

Адольф Больм (Золотой раб) и Флора Реваль (Зобеида) в «Шехерезаде»

За вычетом всех затрат – зал был предоставлен в распоряжение труппы бесплатно решением Константена Бруни, директора Большого театра, – русским жертвам войны в итоге достанется около 6 000 франков.

22 декабря труппа на поезде выезжает в Париж. На следующий день она начинает репетировать в Опере. В поездке принимает участие и Стравинский. На Рождество он играет первую сцену «Свадебки» на набережной Вольтера, 29; рояль принадлежит Мизии Серт, покровительнице искусств и музе художников. Страницы партитуры переворачивает Мясин – впрочем, с некоторым трудом. Ему нелегко следить за исполнением композитора. Гранд-Опера, закрывшаяся примерно на полтора года по причине войны, вновь открылась 9 декабря. «Это скромное возобновление работы стало, однако, для Парижа настоящим событием – словно первая дрожь возрождающейся парижской жизни; похоже, лучшие времена не за горами»[205].

Русские артисты в Париже

В память о счастливых временах и в преддверии грядущих триумфов русские артисты, прежде чем отбыть в Америку, заедут на день в Париж… Они не захотят отправиться в земли, более благосклонные к их игре, не засвидетельствовав свою признательность городу, оказавшему им столь блистательный прием. И г-н Сергей Дягилев, в ответ на приглашение г-на Руше, любезно предоставил в его распоряжение своих артистов, всех своих артистов, свои декорации и лучшие спектакли для представления в пользу британского Красного Креста.

«Фигаро», 2 декабря 1915 г.

Клоун Божий

Именно во время этого второго турне проявятся первые признаки болезни Нижинского. Волей-неволей в 1917 году он еще свозит Русский балет в Латинскую Америку. Затем поедет отдыхать в Швейцарию, в Сент-Мориц. И здесь понемногу замкнется в тревожной немоте.

19 января 1919 года – в день своей «свадьбы с Богом», по его собственному выражению, – он даст последний сольный концерт в бальном зале крупного отеля «Сувретта Хаус». Танцует страдания войны с «искаженным страхом или ужасом лицом»[206] (по словам Мориса Сандоза, потрясенного свидетеля этого патетического выступления), а затем внезапно начинает ожесточенно жестикулировать и странно гримасничать на глазах застывшей в оцепенении публики. Профессор Блёйлер, знаменитый цюрихский психиатр, к которому обратились за консультацией, диагностирует неизлечимое умственное расстройство. Нижинский будет помещен в госпиталь «Бельвю» в Крейцлингене, а позже – в Мюнзингене.

Он пробудет в Швейцарии около двадцати лет. Во время Второй мировой войны его жена Ромола увезет его в Венгрию. Но угаснет он в Лондоне, 8 апреля 1950 года, (почти) всеми забытый.

Конечно, о большом вечернем спектакле речи не идет. Не самое подходящее время кичиться нарядами. Художник Жак-Эмиль Бланш напишет, кстати, что публика была хмурая, «скверно одетая, неинтересная и современная»[207]… Действительно, мрачные краски туалетов и мундиров придают залу более строгий, чем прежде, вид. В итоге, как и в Женеве, объявляют утренник. Организованный Союзом за Бельгию и союзническими и дружественными странами при поддержке парижского отделения британского Красного Креста, он проходит под высоким покровительством президента Республики, короля и королевы Великобритании, а также королевы Александры, вдовы Эдуарда VII. Среди членов исполнительного комитета числятся графиня Греффюль[208] и писатель Пьер Лоти.

Дягилев чувствует себя словно на раскаленных углях. Он не может недооценивать значение этого единственного гала-концерта для репутации его антрепризы в Париже. Неполный успех чреват тяжелыми последствиями. Публику представляют по большей части снобы и светские люди, готовые сжечь все, чему поклонялись вчера. И действительно, некоторые не откажут себе в этом удовольствии.

«Дорогой маэстро, вы вовремя отошли! – восклицает молодой редактор популярного журнала в адрес импресарио Габриеля Астрюка[209]. – С этим искусством покончено! «Шехерезада» покрылась морщинами. Больше кубизма на сцене!»[210]

У многих на устах имя Нижинского. «Вместе с Нижинским из этой труппы ушла душа», – слышит Ж.-Э. Бланш[211]. Тем не менее парижская публика встречает программу с восторгом, а «Фигаро» называет ее «беспрецедентным художественным триумфом»[212]. Спектакль, данный в присутствии лорда Берти оф Тейма, представляющего английского короля, и барона Гийома, направленного королем Бельгии, слегка отличается от женевского утренника.

Помимо нескольких русских песен в исполнении Фелии Литвин, концерт в Опере включает симфонический антракт Римского-Корсакова «Сладость власти», третью часть сюиты «Антар», «Полуночное солнце», пляски из «Князя Игоря». Классическое па-де-де в великолепных декорациях Бакста также включены в афишу, зато место «Карнавала» в ней занимает «Шехерезада», а Стравинский дирижирует исполнением своей «Жар-птицы» целиком, в балетной версии.

Тот факт, что Бакст заказал изготовление новых декораций и костюмов к «Шехерезаде» в Париже, объясняет, почему у Дягилева их не было в Женеве. Так что Флора Реваль дебютирует в роли фаворитки султана, приговоренной к казни по его легкомыслию, на сцене «Пале-Гарнье». В воскресенье, 26 декабря, она еще пела в Женеве партию Мюзетты в «Богеме». Константен Брюни действует как расчетливый игрок: он дает согласие на то, чтобы молодая певица прервала сезон и отправилась в Америку с «Русским балетом».

Что касается «Жар-птицы», то оркестровая яма достаточно велика, чтобы вместить все необходимые инструменты. Игорь Стравинский уже увереннее держится за пультом. А главное – пользуется плодами подготовительной работы, проделанной Ансерме. Как мы видели, водуазский дирижер, вопреки предварительным договоренностям, не может остаться в Париже и дирижировать спектаклем. Тем не менее он соглашается провести репетиции в среду 22-го и в четверг 23 декабря. Озабоченный весьма низким качеством оркестра, он считает нужным предупредить Стравинского: «Ситуация для вас трудная, оркестр посредственный, репетиций недостаточно»[213]. За пультом его сменяет Рене-Батон.

Утром в субботу, 25 декабря, Ансерме садится в поезд до Бордо и в тот же вечер отплывает на борту «Турени».

Обычно поездка по морю занимает неделю. Однако из-за шторма она продлится на четыре для больше, к великому огорчению музыканта, спешащего познакомиться с оркестром, с которым ему предстоит работать на протяжении четырех месяцев. Он слегка обеспокоен: «Судя по тому, что я видел на корабле, американцы не говорят обо мне ничего хорошего»[214].

Такой распорядок работы навязал ему Генри Рассел, в свое время основавший бостонскую Оперу, а ныне представляющий «Мет». Рассел находится в Париже и следит за приготовлениями. Его задача тоже нелегка. Дягилев задает ему жару. 23 декабря, ссылаясь на некую сумму, якобы не полученную из России, он извещает Рассела, что если в тот же день, самое позднее к 16 часам, ему не выплатят 8000 франков, то «труппа 1 января в Америку не уедет»[215].

Несмотря на авансы, поступившие из «Метрополитен-опера компани», у Дягилева нож приставлен к горлу. В начале декабря дом Мари Мюэль уведомил его, что ни одного костюма он без предварительной оплаты из мастерской не получит. Видимо, терпение Мари Мюэль лопнуло: ей надоели просроченные, но так и не погашенные вексели Дягилева.

На Рождество Рассел вынужден просить Нью-Йорк о выделении нового аванса в размере 40 000 франков. Из этой суммы 15 000 должны быть немедленно выплачены Мари Мюэль за поставку костюмов по эскизам Бакста к «Шехерезаде», «Спящей красавице» и «Жар-птице». Поскольку руководство «Русского балета» явно не в состоянии оплатить еще и аренду четырех лондонских складов, где хранятся декорации и костюмы, Рассел разбирается и с этой проблемой.

Дягилев и Мясин по прибытии в Нью-Йорк (в Америке фото будет напечатано с подписью: «Мистер Дягилев и его слуга»!)

24 декабря он излагает сложившуюся ситуацию в письме к Джону Брауну, своему нью-йоркскому начальнику. Помимо содержимого вышеуказанных складов, в Бордо для погрузки на судно должен прибыть реквизит из Лозанны и Женевы. Но невозможно сказать, прибудет ли он вовремя и удастся ли доставить его на борт «Лафайета» – пакетбота, на котором 1 января разместится вся труппа.

«Г-н Ансерме объяснит вам, с какой путаницей и с какими трудностями мне приходится сталкиваться, – пишет Генри Рассел. – По-моему, когда Балет наконец снимется с якоря, я завалюсь спать на неделю»[216]. То же чувство в свой черед испытает и Джон Браун, «бизнес-менеджер» «Мет», после прибытия антрепризы в Нью-Йорк: «Я никогда не встречал более беспорядочного конгломерата, чем сотрудники Дягилева»[217]. Быть может, то, что он пережил с «Русским балетом», навсегда отвратило его от мира сцены? Спустя несколько месяцев Браун покидает «Мет» и переходит в нью-йоркское отделение компании «Пежо»!

Отто Кану и его штабу не терпится узнать, какой прием оказала «Русскому балету» парижская публика. В этом отношении Рассел может их успокоить. В самом деле, успех утренника, состоявшегося в холодную, пасмурную погоду на 513-й день войны, превосходит все ожидания. Кассовые сборы достигают 126 000 франков – рекордная сумма! И чествуют не только труппу: в частности, Баксту устроили настоящую овацию.

Мисс Друиден, парижская подруга Уильяма Гуэрда, в ответ на просьбу высказать свое мнение о художественных достоинствах спектакля, шлет следующую телеграмму: «Новые танцовщики столь же превосходны, как и прежние. Мужчины лучше женщин. Выделяются Мясин и Больм. Лучшая балерина – Маклецова, еще Чернышева. Новизна «Полуночного солнца» произвела сильное впечатление (…) Фантастический успех у света»[218].

В Нью-Йорке все-таки сомневаются. До сих пор вся реклама строилась на именах Нижинского и Карсавиной. Но когда «Лафайет» снимается с якоря, ни того, ни другой на борту нет.

Напрасно Дягилев ссылается на то, что и без «звезд» билеты на гала-концерты в Женеве и Париже были распроданы за несколько дней до спектакля[219]: Кана это не убеждает. К тому же показатели кассовой выручки сразу понижаются. «С самого начала выступлений, – напишет Ансерме спустя несколько недель, – нас стали упрекать в отсутствии звезд. «No stars!», – и тыкали нам в нос Мордкина и Павлову»[220], двух звезд первой величины, снискавших огромный успех в Соединенных Штатах во время первого их турне в 1910 году.

Еще один повод для беспокойства: Лидия Лопухова не подает признаков жизни. Эта петербургская балерина присоединилась к Дягилеву пять лет назад. Ей доводилось заменять Карсавину в «Карнавале» и «Жар-птице». Теперь она живет в США. Дягилев хочет, чтобы она срочно подтвердила свое участие в американском турне. В начале января он телеграфирует Брауну: «Лопухова не отвечает. Если вы ее еще не ангажировали, прошу забронировать для нее место»[221].

Эта задержка вполне может показаться легкомыслием, и по ту сторону Атлантики ее не одобряют: «Г-н Дягилев не понимает условий, которые действуют в этой стране»[222]. При цене билета в 5 долларов подобное турне, по американским критериям, требует участия «имен» иного уровня, нежели Лопухова. Тем не менее балерина в конечном счете появится и с радостью займет свое место в труппе, к большому огорчению Маклецовой, которой теперь придется делить с ней роли.

Соперничеству двух танцовщиц, к которому добавились еще и денежные запросы Маклецовой – лишних 150 долларов за спектакль, – будет жестко положен конец. В бостонском Театре Дягилев на глазах у всей труппы выгонит Маклецову вместе с сопровождающей ее несносной мамашей. Что, впрочем, будет стоить ему судебного иска из-за незаконного расторжения контракта.

Энрико Чеккетти (в центре) с несколькими солистами Русского балета. Во втором ряду, за ним – балетмейстер Сергей Григорьев

Тогда Дягилев решится вновь начать переговоры с Анной Павловой, незабываемой исполнительницей «Сильфид». Однако попытка сближения ни к чему не приводит. Быть может, потому, что, как иронически замечает Дягилев, «она вела разговор о том, чтобы мы взвалили на себя ее дивную труппу»[223]; возможно также, что финансовые притязания с ее стороны оказались завышенными. Из того же письма Дягилева: «Однажды русский Император сказал мне: «это дороговато, даже для меня»[224]. И уж точно потому, что Анна Павлова и слышать не хочет про «Мет». Последствия какого-то старого конфликта? Во всяком случае, договариваться с Отто Каном она отказывается[225]. Тогда Дягилев снова обращается с предложениями к Карсавиной. Кроме того, он пытается обеспечить участие в турне Балашовой, балерины московского императорского Большого театра, но тоже тщетно.

Руководитель «Русского балета» не без страха всходит на борт «Лафайета». Двумя неделями раньше гражданский пароход «Анкона» был потоплен австро-венгерской подводной лодкой. Все одиннадцать дней, пока длится переезд, Дягилев не выходит из каюты и почти не притрагивается к еде, которую ему приносят. А для того, чтобы сделать несколько шагов по трапу, надевает спасательный круг!

Его новый администратор Рандольфо Барокки обладает, среди прочих достоинств, еще и умением его развлекать. Дягилев добивался его сотрудничества в американском турне. Барокки, итальянец по происхождению, прожил много лет в Соединенных Штатах и прекрасно говорит по-английски. Он даже помогал Генри Расселу, когда тот показывал в Америке оперную труппу из Неаполя. Дягилев предчувствует, что сотрудничество может оказаться весьма ценным на переговорах с собеседниками, не говорящими ни по-французски, ни по-итальянски, ни по-русски.

А пока он наслаждается бесконечными театральными анекдотами, которыми Барокки, будущий муж Лидии Лопуховой, расцвечивает свои многословные рассказы. Дни проходят быстрее, а море кажется не таким бурным…

11 января «Лафайет» окутывает туман. Когда начинают реветь сирены и туманные рожки, Дягилев впадает в панику и в сопровождении Мясина срочно устремляется к закрепленной за ним спасательной шлюпке. И тут выясняется, что корабль приветствует Статую Свободы! Толпящиеся на набережной фотографы и репортеры толкаются, стараясь подняться на борт. Дягилев соглашается позировать на трапе. Но публикация одной из этих фотографий с подписью «Мистер Дягилев и его слуга» повергнет его в негодование. Пресловутый слуга – не кто иной, как Леонид Мясин!

Дягилев объясняет журналистам, что не все семьдесят членов труппы, готовящиеся сойти на берег, – танцовщики. Среди них есть рабочие сцены, а еще Энрико Чеккетти, учитель Павловой и Лопуховой! Но большинство труппы составляют «бывшие артисты русских Императорских театров, прошедшие подготовку в Царском балетном училище и у самого Дягилева»[226].

Спускаясь на берег в разгар суровой нью-йоркской зимы, русские кутаются в свои толстые меховые шубы. У Адольфа Больма, которому предстоит исполнять роли Нижинского, ангина. Недоброе предзнаменование, ведь премьера назначена через шесть дней! Гончарова и Ларионов в турне не едут, скорее всего, из-за недостатка средств. Мясин может только сожалеть об этом. В письме к Большакову, своему московскому учителю рисунка, он рассказывает обо всем, чем обязан этим художникам, особенно Гончаровой, на которую, однако, рассчитывает для подготовки «Литургии»[227]. Бакст в какой-то момент решил присоединиться к труппе в феврале, но, опасаясь подводных мин, отказывается от этой мысли. Стравинского на судне тоже нет. Однако он стремится к признанию в Америке и также лелеет надежду приехать позже.

Декорации и костюмы к балетам, включенным в премьерную программу, находятся на борту «Лафайета». Со всеми таможенными формальностями будет покончено на следующий день, 12 декабря, когда в порт прибудет «СС Паннония», другой пароход, на который погружен остальной реквизит. Иными словами, у участников остается очень мало времени, чтобы распаковать реквизит, осмотреть, смонтировать и починить декорации, привести в порядок костюмы. Некоторые ящики открывали последний раз полтора года назад! «Метрополитен-опера компани» решила, что открытие сезона «Русского балета» состоится не в «Мет», а в театре «Сенчури» на 62-й стрит. От технического персонала «Сенчури» также требуется много усилий.

Репетиции начинаются 12 декабря, в 14 часов; первыми идут «Сильфиды» и «Послеполуденный отдых фавна». Мало-помалу труппа «прогоняет» весь репертуар: «Жар-птицу», «Петрушку», «Карнавал», «Призрак розы», «Половецкие пляски», «Шехерезаду», «Павильон Армиды», «Клеопатру», «Тамар», «Нарцисса», а также «Спящую красавицу» – иными словами, па-де-де Голубой птицы и принцессы, – и, конечно же, «Полуночное солнце».

Рекламная кампания в самом разгаре. Эдвард Л. Бернейс, в то время молодой пресс-атташе, ошеломлен: «Я никогда не думал, – напишет он много лет спустя, – что личные отношения между членами одной группы могут быть настолько запутанными и сложными: сплошные средневековые интриги, запретные влюбленности, неуместная страсть и агрессия»[228]. И действительно, в момент, когда к труппе присоединяются Нижинский и его жена Ромола, напряжение достигает предела.

Отто Кан никогда не оставлял надежды добиться освобождения Нижинского. Он смиряется с его отсутствием на время первого нью-йоркского сезона «Русского балета» в «Сенчури Тиэтер». Но в апреле труппа, совершая турне, вернется в город, и на сей раз выступления пройдут в престижной «Метрополитен-опере», в то время еще расположенной на Бродвее, между 39-й и 40-й стрит. Участие Нижинского, живой легенды, благоприятно сказалось бы на бизнесе.

7 февраля 1916 года Отто Кан получает телеграмму от государственного секретаря Роберта Лансинга. Из нее он узнает, что американский посол в Вене добился от правительства Австро-Венгрии разрешения для Нижинского и его жены выехать в Нью-Йорк при условии, что Вашингтон гарантирует его возвращение по окончании контракта. Соединенные Штаты – нейтральная страна, пока еще сохраняющая хорошие отношения с империями Центральной Европы. В войну она вступит только 6 апреля 1917 года.

И действительно, семья Нижинских – отец, мать и дочь – вскоре получают разрешение выехать на поезде в Швейцарию. Однако в Фельдкирхе, на австро-венгерской границе, дотошные чиновники вынуждают их прервать путешествие. На время, пока их бумаги проходят проверку, им приходится поселиться в гостинице.

«Раз в день ходили на станцию справляться, когда нам разрешат покинуть Фельдкирх, – вспоминает Ромола, – но дежурный офицер качал головой: «Я не знаю»[229].

Когда терпение уже подходит к концу, Нижинским разрешают сесть в поезд, предварительно подвергнув их досмотру и обыску. «Не могу передать наши чувства, когда мы пересекали мост, отделявший Австрийскую империю от Швейцарии»[230].

Они едут в Берн, где располагалась русская дипломатическая миссия. Посол по поручению министерства вручает им дипломатический паспорт. Из отеля «Бернерхоф» танцовщик сообщает о своем освобождении Дягилеву, который в то время находится в Милуоки. Тот немедленно шлет Отто Кану телеграмму с просьбой направить в Берн Рассела: Нижинского нужно проводить до Бордо. 1 марта с Нижинским связывается Габриель Астрюк и советует ему обратиться к графу Даниелю де Прадеру, советнику испанского посольства, который постарается ускорить его отъезд в Америку[231].

Два дня спустя Рассел сообщает из Монте-Карло о своих опасениях: возможно, Нижинского не удастся посадить на корабль до 11 марта[232]. «Метрополитен-опера компани» в очередной раз придется раскошелиться. Она выплачивает 20 000 французских франков, чтобы семейство, ссылающееся на неуплаченные долги, могло ехать дальше. Но дело обстоит еще хуже. Отто Кан узнает, что по новому закону Нижинский подлежит призыву на военную службу.

Дягилев заверил дипломатическую миссию России в Берне, что Нижинский, как старший сын в семье, свободен от любых военных обязательств. Но выясняется, что он младший. Если он отправится во Францию, союзную державу, его могут арестовать! 11 марта Кан просит Дягилева воспользоваться своими связями в Петрограде, чтобы танцовщику разрешили выехать в Америку[233].

И, словно специально, чтобы еще больше усложнить ситуацию, в дело вмешивается Стравинский. Музыкант глубоко разочарован и задет тем, что не участвует в американском турне. На афише – два его балета, «Жар-птица» и «Петрушка». Так что, когда Нижинский, покинув Берн, останавливается в «Лозанн-Палас» (в районе 9 марта), Стравинский отправляется его повидать.

Несмотря на сдержанное отношение к хореографии «Весны священной», Вацлав Нижинский остается для него несравненным исполнителем «Петрушки», «самым волнующим существом, когда-либо появлявшимся перед [ним] на сцене»[234]. Кроме того, Стравинский, сам отец семейства, «тает» в присутствии маленькой Киры. Он ведет Вацлава и Ромолу показать им все кафе Лозанны. «Вацлав вел себя как семилетний мальчишка, – вспоминает Ромола, – наконец-то он был с другом, с художником, с которым говорил на одном языке и находил понимание»[235].

Стравинский и Нижинские встречаются несколько раз, как в Лозанне, так и в Морже, на вилле «Роживю». Однажды вечером Стравинский делится своей досадой: Дягилев обещал ему устроить приглашение, чтобы он мог дирижировать своими произведениями в Нью-Йорке, но больше об этом и не заговаривает[236]. Авторские гонорары, которые он ему перечисляет, не приносят утешения. Стравинский жаждет знать, как принимают его музыку. Он даже просит Ансерме слать ему «все, что вы сочтете интересным, вырезки из газет, иллюстрированные журналы и пр. Я ничего не знаю о том, что у вас происходит… мне никто не пишет. Это удручает»[237].

Его нетерпение тем сильнее, что, по сообщениям Ансерме, ряд американских издателей проявляют интерес к его произведениям. Ссылаясь на былую дружбу, Стравинский подсказывает Нижинскому поставить новое условие своего приезда в Америку – вместе со Стравинским.

«Мы отправились на почту, откуда послали телеграмму в Америку, – свидетельствует Ромола. – К счастью, оба не знали английского и попросили меня помочь; я сумела перевести довольно резко составленную депешу Отто Кану в вежливую просьбу»[238]. Поскольку Отто Кан на эту просьбу не отвечает, Стравинский меняет тактику. Судя по всему, он внушает Нижинскому, что в нынешней ситуации он не может ехать через Францию, не подвергаясь опасности быть арестованным[239].

Семейство Нижинских – Ромола, Вацлав и их дочь Кира – в Нью-Йорке. Весна 1916 г.

Дни идут. О том, чтобы Нижинский уехал 11 и даже 18 марта, уже нет и речи. Надо ли говорить, что Дягилев мечет громы и молнии. 17 марта он из Кливленда сообщает Кану, что «хорошенько намылил шею Стравинскому и с нетерпением ждет новостей из Швейцарии от всей этой шайки»[240]. Впрочем, в другой депеше Дягилев уже не уверен в кознях Стравинского. И подозревает, что Рассел сидит в Монте-Карло и не поехал встречать Нижинского в Берн, как его просили. Якобы сам Рассел, видя, что танцовщик колеблется, ехать ли ему дальше, подстроил весь этот шантаж. «Ничто меня так не бесит, как человеческая глупость», – возмущается Дягилев[241].

На самом деле Рассел ездил в Лозанну. Но как раз в Лозанне Нижинский узнал от своего английского адвоката сэра Джорджа Льюиса, что выиграл процесс против «Русского балета», затеянный в Лондоне в 1914 году. Британское правосудие подтверждает его право на выплату искомого полумиллиона золотых франков в счет неполученной зарплаты. Так зачем ему спешить в Нью-Йорк? Теперь у него козырь в рукаве. Опасения Дягилева оказываются обоснованными.

Он предостерегал «Метрополитен-оперу» против любых выплат Нижинскому. Подавленный, к тому же утомленный жестким ритмом турне, он выбит из колеи. «Я вижу, что Нижинский получил достаточную сумму, чтобы год прожить в Швейцарии. Я слишком хорошо его знаю и не поверю, что при таких условиях он станет себя утруждать и менять весну в Лозанне на весну в Нью-Йорке. (…) То, что после года мучений, нечеловеческих трудов и нежданных успехов нас лишают плодов наших величайших усилий, просто непростительно»[242].

Отто Кан осознал, какой совершил промах. Он шлет Стравинскому телеграмму следующего содержания: «Меня окончательно уверили, что Нижинский получит формальную увольнительную, которую требует, но следующая суббота – последний срок отъезда для прибытия его сюда в нужное время; поэтому я беру на себя смелость просить вашей помощи, чтобы уговорить его выехать, даже и не имея формального разрешения. Нью-йоркская публика настоятельно желает видеть этого выдающегося артиста, и поскольку всем известно, что он на свободе, его отсутствие вызовет живейшее огорчение и даже недовольство»[243].

И, чтобы усилить нажим, к Стравинскому, в свою очередь, взывает его друг Ансерме: «Положение Нижинского совершенно невозможно, заставьте его приехать, иначе все будущее под вопросом, учитывая недоверие и интриги»[244]. Дягилев делает еще одну, последнюю попытку: добивается, чтобы русское посольство в Вашингтоне просило своих коллег в Берне «немедленно отправить Нижинского в Нью-Йорк на празднования в честь русского Красного Креста»[245]. Быть может, этот демарш победил колебания семьи Нижинских? Или же они, вооружившись приговором британского суда, собираются взять Дягилева за горло? Так или иначе, в середине марта они в конце концов выезжают в Бордо через Париж.

Надежды оставить Киру на попечение Стравинского терпят крах. Музыкант «сказал, что он сожалеет о том, но он не может взять ребенка, ибо он боится заразы и не хочет отвечать за смерть моей маленькой Киры»[246]. И посоветовал оставить девочку на одну из гувернанток, которая будет жить в отеле. Вацлав не хочет и слышать об этом. Ему приходится взять Киру, которой нет и двух лет, с собой. Однако в июне 1917 года Кира все же вернется в Лозанну и проживет полгода в лечебном пансионе при клинике д-ра Серезоля.

Вацлав, Ромола и Кира едут в сопровождении Генри Рассела, горничной и няньки, за ними следуют шестнадцать чемоданов; пользуясь короткой пересадкой в Париже, они обновляют свой гардероб. Затем – Бордо, и вот они на борту старого трансатлантического парохода «Эспань». На сей раз плавание занимает около двух недель. Иными словами, Нижинский не может 3 апреля участвовать в премьерном выступлении «Русского балета» на сцене «Мет»: его пакетбот причаливает к пристани только на следующий день.

«Спускаясь по трапу, мы увидели группу встречающих с цветами – представителей «Метрополитен-опера», некоторых моих бывших школьных друзей, артистов «Русского балета» и впереди всех – Дягилева, – вспоминает Ромола. – Я сошла первой – он склонился в низком поклоне, поцеловал мне руку и протянул прекрасный букет. Вацлав с Кирой на руках шел следом. Сергей Павлович по русскому обычаю трижды расцеловал его в обе щеки, и Вацлав быстрым жестом усадил дочку ему на руки. Дягилев растерялся и передал ребенка кому-то, стоявшему рядом. Дробецкий улыбался во весь рот. Сергей Павлович отошел с Вацлавом в сторону, и я молилась о том, чтобы это оказалось знаком дружбы»[247].

Эта «розовая» версия встречи Дягилева и Нижинского решительно опровергается письмом Ансерме к Стравинскому, где он комментирует: «С самого приезда [Нижинский] вел себя ужасно, с немыслимой жесткостью и упрямством. (…) Встреча [с Дягилевым и Мясиным] была просто трагедией»[248]. Что позднее подтвердит и молодой танцовщик: «Нижинский очень изменился. Он полностью под влиянием своей жены»[249].

Нижинский не нашел ничего лучшего, как первым делом заявить, что не имеет контракта с «Русским балетом» и потому удивлен, что его имя фигурирует в рекламе его бывшей труппы! Кроме того, на первой же встрече с Отто Каном Ромола уведомляет, что ее муж готов танцевать в «Мет», но не с «Русским балетом» – по крайней мере до тех пор, пока антреприза не выплатит те полмиллиона золотых франков, которые ему задолжала! В бой немедленно вступают юристы. Через несколько дней компромисс достигнут. 11 апреля Дягилев смиряется с тем, что ему придется заплатить Нижинскому 13 000 долларов в счет задолженности. Кроме того, Нижинский будет получать по тысяче долларов за каждый из 11 запланированных спектаклей; сумма значительная[250].

Нижинский также выговаривает себе право контроля за распределением ролей, составлением программ и освещением. Тем более он не откажет себе в удовольствии вносить коррективы в постановку – как в хореографию Фокина, так и в собственный «Послеполуденный отдых фавна», который, по его мнению, несколько извращен. Все эти прерогативы танцовщик буквально вырывает с боем. На его стороне, среди прочего, то преимущество, что он может устроить скандал, которого Дягилев любой ценой стремится избежать. Дело в том, что американская пресса пристально следит за развитием событий.

Дягилев и Мясин на американском вокзале. Фото Валентины Кашубы

«Нью-Йорк Трибьюн» выходит с заголовком: «Нижинский дебютирует в роли забастовщика: бывший военнопленный и пальцем не пошевелит, покуда…»[251] Ей вторит «Нью-Йорк Таймс»: «Нижинский атакует «Русский балет». Знаменитый танцовщик утверждает, что художественные и финансовые обязательства по отношению к нему не были соблюдены»[252]. Как отметит позднее Ричард Бакл, Дягилев не мог защититься. Заявить публично, что во времена их связи он содержал Нижинского, оплачивал ему жилье и одежду, заваливал подарками и на протяжении четырех лет возмещал все расходы танцовщика и его матери[253], было немыслимо.

Конечно, до сих пор Дягилев всегда спокойно относился к скандалам. А иногда, возможно, даже к ним стремился – как с «Весной священной» или «Послеполуденным отдыхом фавна». Однако там речь шла о скандалах художественных и светских. Совсем другое дело – выставить на всеобщее обозрение свою личную жизнь и банковские счета. Под давлением Отто Кана (и, быть может, при его финансовой поддержке) Дягилев идет на эти унизительные уступки.

Итак, топор войны официально зарыт, и Нижинский больше не может оттягивать свой выход на сцену. Его участие в «Призраке розы» и «Петрушке» заявлено в дневном спектакле 12 апреля.

Но в какой он физической форме, какова его техника? Нетрудно представить, что время, проведенное в плену, курортная жизнь в Швейцарии и переезд через Атлантику не слишком располагают к регулярным тренировкам. Но балет – самое требовательное из искусств. Все, чего танцовщик достиг за долгие годы, он может растерять за несколько месяцев. Лидия Соколова считает, что танцевать он стал гораздо хуже. Он располнел, у него грустный вид[254]. Однако в глазах американцев Нижинский по-прежнему остается легендарной довоенной звездой. За оставшиеся две с половиной недели этого сезона он вновь выступает во всех лучших партиях своего репертуара: не только в «Призраке», «Шехерезаде» и «Петрушке», но и в роли Поэта из «Сильфид», Арлекина в «Карнавале», а также в «Нарциссе».

Публика и пресса в один голос поют ему хвалу. Все сходятся на том, что его приезд оживил труппу. «Нижинский вдыхает новую жизнь в «Русский балет», – комментирует «Нью-Йорк Таймс»[255]. Картину омрачает только одно: его исполнение «Призрака розы» и «Нарцисса» сочли слишком женственным. Конечно, Нижинский не обладает мужественностью Больма или Мордкина. Однако в «Призраке», по замыслу Фокина, на сцене должно было появиться абсолютно бесполое существо[256].

Незадолго до этого морализаторская мания дошла до того, что «Геральд Бостон» вышла с заголовком: «Труппа состоит из прекрасных грациозных женщин и мужчин без капли женоподобия»![257]

Дягилеву не раз приходится сталкиваться с этими проявлениями пуританства. Еще 25 января, до окончания первого нью-йоркского сезона, его вызывают к судье. Проблемы с «Послеполуденным отдыхом фавна» и «Шехерезадой»… Якобы они задели чувства какой-то части зрителей. После заседания Дягилев, в котором веселье борется с раздражением, делает заявление для прессы: «По-моему, у меня и у тех, кто задумал эти балеты и исполнял их, ум менее испорчен, нежели у тех, кто подал эту жалобу»[258]. Тем не менее он соглашается слегка смягчить наслаждение «Фавна». И в тот же вечер иронически бросает в адрес руководства «Метрополитен-оперы» во главе с Гатти-Казаццей, которое присутствует на спектакле: «Америка спасена!»[259]

Дягилев в окружении своих артистов перед отъездом из Чикаго. Слева направо: Адольф Больм, Сергей Григорьев, Леонид Мясин, Лидия Соколова, Хильда Бьюик, Лидия Лопухова, Любовь Чернышева и Ольга Хохлова (будущая жена Пабло Пикассо)

В отношении «Шехерезады» Дягилев более сдержан. «Не понимаю, что такого значительного я мог бы изменить, – отвечает он судье по существу дела. – Ибо сердечные дела в гареме довольно трудно превратить в дамское чаепитие»[260].

Поборников «благонравия» возмущает еще и тот факт, что на сцене вместе с белыми людьми присутствуют и цветные – вернее, загримированные артисты! Дабы успокоить брожение умов, спектакль тем не менее пошел с купюрами, хоть это и грозило сделать балет – и без того являвший собой лишь тень изначального замысла, – приторным и плоским. Барон де Мейер, знаменитый фотограф, сравнивая две его версии, видит в последней «лишь жалкую уменьшенную копию изумительной, ошеломительной оргии»[261], которую он видел в Париже.

Однако на этом сюрпризы для Дягилева не кончаются. Когда специальный поезд, везущий танцоров, музыкантов, декорации и костюмы сквозь суровую зиму Восточного побережья, прибывает в Бостон, выясняется, что там действуют «нормы морали» мэра Курли. Нет, тот ничего не имеет против босых ног на сцене. Но о том, чтобы показывать голые ноги выше ступней, не может быть и речи. И вот шеф бостонской полиции просит труппу прикрыть конечности, дабы не нанести публике моральной травмы!

Зато в Чикаго «Шехерезада» идет почти без искажений, разве что грим «негра» в спектакле слегка осветлен. Тут уже газета может выходить с заголовком: «Чикаго смотрит «Русский балет» без изъятий. Никаких признаков полицейской цензуры»[262]. Тем не менее сладости запретного плода не хватает, чтобы привлечь зрителей. Две недели, проведенные на берегу озера Мичиган, оборачиваются финансовым провалом.

В общем и целом турне не оправдало расчеты Кана. Расходы значительны, а выручка явно ниже, чем было запланировано. «Метрополитен-опера компани», похваляясь сугубо художественными соображениями, предполагает к концу года пустить труппу по более длинному маршруту. Нынешнее турне каждый считает всего лишь попыткой найти контакт с новой публикой, своего рода прощупыванием почвы. «Если мы на том и остановимся, это будет провал»[263], – полагает Ансерме.

Начиная с осени, труппа должна посетить пятьдесят три города, тогда как в этот первый приезд в Северную Америку – всего семнадцать. Это неподъемная цифра для Дягилева, который прежде никогда не устраивал турне подобного рода. И это обычное дело для Отто Кана, чье разочарование будет вполне соразмерно его амбициям. За период с октября 1916 по февраль 1917 гг. он понесет убытков на сумму около 250 000 долларов[264].

Отношения Дягилева и «Метрополитен-опера компани» испортились. Поведение русского импресарио, явно не внушающее доверия, то, с каким трудом он выполняет взятые на себя обязательства, «старые и новые интриги и соперничество, из-за которых в труппе постоянно царит разлад, надоели узкой группе деловых людей, финансирующих турне»[265], – пишет ежедневная бостонская газета.

Тем не менее стороны достигают соглашения: за весьма существенные «отступные» Дягилев соглашается на пять месяцев доверить свою труппу Нижинскому. Это второе турне по Северной Америке, а затем еще одно, по Америке Латинской, станут единственным периодом за двадцать лет существования «Русского балета», когда у него будет другой руководитель. Благодаря предложению «Мет» Дягилев, избавившись на время от денежных затруднений[266], волен вернуться в Европу и готовить там будущие сезоны.

Нижинский отнюдь не обделен… по новому соглашению ему обеспечен доход в 60 000 долларов. «Метрополитен-опера компани» берет на себя издержки, связанные с переездами артиста, его супруги, горничной и массажиста. И, помимо спального вагона, ему предоставлен в личное распоряжение салон-вагон первого класса[267].

В самом деле, нередко случается, что по окончании спектакля танцовщики прямо из театра отправляются на вокзал. Они спят в поезде и просыпаются в следующем пункте назначения. Декорации разбирают в спешке, в неменьшей спешке укладывают все четыре сотни костюмов. Случается, это приводит к серьезным проблемам. Где-то сцены огромные, где-то крошечные. В Детройте «Шехерезаду» приходится «буквально сложить пополам»[268]. Крашеные холсты страдают от такого варварского обращения.

Преодолев поездом 700 километров, труппа прибывает в «Конвеншн Сентер» Канзас-Сити со значительным опозданием. Зрителям приходится ждать больше двух часов, стоя под дождем… Директор театра тщетно умоляет Дягилева начинать: тот непоколебим. Первым делом нужно установить декорации и наладить освещение. Впоследствии начальник полиции рассказывал журналисту:

«Пока не подняли занавес, захожу я к Доглифу – как его там, Доглиф или Доглейв, черт, никогда не мог упомнить имена, – а он ни слова по-английски не понимает. Ну, я и сказал одному парню (переводчику): «Мы тут люди честные, нам все это умничанье и разврат ни к чему. Валяйте показывайте вашу штуку, только смотрите, помягче… И еще я сказал, что, конечно, угрожать не хочу, но если эта ваша шняга очень уж тухлая, я лично полезу на сцену и заставлю опустить занавес»[269].

Афиша, о которой мечтала «Метрополитен-опера компани» в 1915 году…

Ансерме также работает в условиях, весьма далеких от идеала. Так, в театре Милуоки очень холодно, и он простужается. Приехав в Сент-Пол, он чувствует себя настолько плохо, что вынужден лечь в постель. Осмотревший его врач запрещает ему вставать за пульт раньше, чем через неделю. Музыкант соглашается – для проформы. Извещают Дягилева, тот вне себя. Панический страх перед болезнью мешает ему войти в комнату, но он кричит из-за двери: «Ансерме, вы же не подставите меня вечером?» И дирижер отвечает: «Нет, можете на меня рассчитывать, поставьте только кресло перед пультом». Вечером, заняв свое место в этом кресле, он чувствует, как кто-то кладет ему руку на плечо. «Это был мой врач, он сказал: я здесь, не бойтесь, я за вами слежу»[270].

В Вашингтоне гала-концерт удостаивает своим присутствием сам президент Вильсон. Дягилев посоветовал Ансерме спуститься в оркестровую яму заранее, чтобы дирижировать американским национальным гимном, когда глава государства войдет в зал. Вдруг рабочий сцены передает ему, что его срочно вызывает Дягилев. Рабочий явно не понял, что ему было сказано. Ансерме покидает яму и идет на сцену, но за занавесом – никаких следов Дягилева. Еще бы! Звучат первые такты «Звездно-полосатого флага»: музыканты играют без дирижера… «В панике я бросился вон со сцены, чтобы попасть за пульт. Добраться туда можно было только через зал. И в эту минуту я сбил кого-то с ног в коридоре. Это был президент Вильсон»[271].

Опасения Ансерме не подтвердились: оркестр, отобранный и подготовленный Нэйаном Франко, оказался великолепным. Между прочим, в число музыкантов входит первый гобой Ковент-Гардена и даже один кларнетист из Женевы. Отношения дирижера с музыкантами неизменно прекрасные. Проблемы связаны только с одним – нехваткой материалов. «У меня нет ни партитуры «Сильфид», ни партитуры «Карнавала», я дирижирую «Жар-птицей» по известной вам неисправной рукописи, – пишет он Стравинскому, – а «Петрушкой» – по типографским корректурам, где не обозначен темп, и еще многое другое»[272].

Пресса не забывает отдать должное достоинствам дирижера и оркестра. «Настоящее откровение в необычно трудной музыке Стравинского и в блистательной партитуре Римского-Корсакова»[273]. Во время антрактов в коридорах театров звучат лестные отзывы. Некоторые меломаны предлагают даже сохранить новый коллектив на постоянной основе.

«Поистине выдающийся по своему звучанию оркестр исполнил вчера вечером все произведения на таком уровне, к какому мы не приучены нашими местными балетными постановками». «Сан»[274] увенчивает Ансерме лаврами. Но швейцарский дирижер открывает для себя еще одну новинку – зарождающуюся индустрию звукозаписи. Ему представляется возможность выпустить свои первые пластинки.

Вместе с оркестром «Русского балета» он записывает четыре диска на 78 оборотов, которые выходят в фирме «Коламбия» к началу турне во главе с Нижинским. Они содержат фрагменты из «Карнавала», «Сильфид», «Полуночного солнца», «Павильона Армиды» и «Шехерезады». Мог ли он представить, что за свою будущую невероятную дискографическую карьеру будет записывать «Шехерезаду» еще трижды – в 1952, 1958 и 1961 годах!

Если в целом Ансерме оценивает представший его взору американский континент весьма жестко – «Америка – это скопище скотов», – то во всяком случае он смягчает свой вывод одним сделанным там открытием: «в глубинах этой необъятной страны таится забытая или утерянная душа, которая обретается в неслыханной музыке, звучащей в тамошних кафе!»[275]

Пока Ансерме открывает для себя джаз, Флора Реваль вкушает радости звездного статуса. Отто Кан увлечен ею, ходит на все спектакли с ее участием и посылает ей розы[276]. В обществе молодая женщина производит сенсацию, время от времени демонстрируя свой новый амулет – детеныша рептилии…

Ей так приходится по душе «американский образ жизни» (American Way of Life), что она решает провести лето в Блю Маунтин Лейк, излюбленном курортном месте обитателей Нью-Йорка, и даже собирается принять американское гражданство. Она отнюдь не прочь продолжить свою карьеру певицы в «Мет».

Но в данный момент она занимается танцем. К тому же она оказывается в центре нового конфликта между Дягилевым и Нижинским. Последний настаивает на том, чтобы она заменила Чернышеву в партии главной нимфы в «Послеполуденном отдыхе фавна». Дягилев не хочет и слышать об этом: Чернышева – жена его верного Григорьева! Кроме того, Нижинский рассчитывает на участие Флоры Реваль в «трансконтинентальном» четырехмесячном турне, которое пройдет под его руководством. Значит, ей придется вновь вернуться к ролям, в которых она некогда блистала. Партия Клеопатры настолько ее впечатляет, что она теперь всюду появляется со своим фетишем, змеей. В отеле «Коупли» в Бостоне едва не началась паника, когда она театрально появилась в нем с рептилией, обвившейся вокруг руки…

Флора Реваль обогатит свой репертуар, исполнив также партию в «Тамаре» и приняв участие в новой постановке Нижинского – «Тиле Уленшпигеле» на музыку симфонической поэмы Рихарда Штрауса (премьера состоится 23 октября 1916 года в Нью-Йорке под руководством Пьера Монтё).

Невероятное приключение

Война, а затем и революция 1917 года отрезают Дягилеву путь на родину. Он делает решительный поворот к авангардному искусству Западной Европы. Отныне к созданию своих балетов он будет привлекать множество живописцев – в частности, Пикассо («Парад», «Треуголка», «Пульчинелла», «Квадро фламенко», «Меркурий»), Матисса («Песнь соловья»), Мари Лорансен («Лани») и де Кирико («Бал»). Несколько специфически «русских» спектаклей, которые он продолжает ставить, вновь потребуют сотрудничества Гончаровой и Ларионова («Русские сказки», «Шут», «Байка про лису», «Ночь на Лысой горе»), а также Стравинского и Прокофьева. Но Дягилев привлекает также Сати («Парад»), де Фалью («Треуголка»), Пуленка («Лани»), Мийо («Голубой экспресс») и Орика («Докучные», «Матросы», «Пастораль»).

После его смерти в 1929 году его артисты рассеются по Европе, как Лифарь или Долин, и Соединенным Штатам, как Баланчин и другие, оказав тем самым плодотворное влияние на множество трупп и школ. Это невероятное приключение в искусстве даже получит продолжение: спустя десяток лет возникнут «Русский балет Монте-Карло» (с Мясиным и Нижинской) и «Русский балет полковника де Базиля» (в частности, с Фокиным).

6 мая все танцовщики «Русского балета», кроме Нижинского и Флоры Реваль, вновь садятся на корабль. Переезд получается весьма ярким: из-за панического страха, который внушает Дягилеву вода, близким приходится постоянно его успокаивать. В придачу поблизости засекают немецкую подлодку.

Когда «Данте Алигьери» наконец причаливает к берегу в Кадисе, Дягилев встает на колени и целует землю. Он слишком счастлив добраться до порта, и его не слишком волнует утрата декораций к «Тамаре». Один из контейнеров упал в воду. По приглашению Альфонса XIII он проводит лето в Испании, нейтральной стране, где собирается космополитическое общество. Когда его первый раз принимают при дворе, король, к его удивлению, приступает к нему с расспросами о том, какую роль он играет в труппе.

– Вы не дирижируете. Не танцуете. Не играете на фортепиано. Так какого же черта вы делаете?

– Я, как вы, Ваше Величество. Я не работаю. Я ничего не делаю. И тем не менее без меня не обойтись[277].

По зову Дягилева к нему в Мадриде присоединяются Стравинский, Гончарова и Ларионов. Мясин в восхищении открывает для себя сокровища Прадо, начиная с полотен Эль Греко[278]. В начале сентября, по окончании серии выступлений в «Театро Реаль», а затем в Сен-Себастьяне и Бильбао, с ним остается десяток танцовщиков, тогда как остальные возвращаются в Нью-Йорк. Именно благодаря этому ядру верных соратников – в числе которых Чернышева, Хохлова, Войцеховский и Идзиковский, – Мясин снова имеет возможность ставить спектакли.

Они берут курс на Италию: Дягилева влечет артистическая атмосфера, царящая в Риме. Ларионов, Гончарова, Бакст, Пикассо присоединяются к нему; время от времени приезжает даже Кокто. На пьяцца Венеция этот «Русский балет-2» работает над «Женщинами в хорошем настроении» (на музыку Скарлатти), «Русскими сказками», а главное – над «Парадом».

Нижинский наконец в Америке! Фото Валентины Кашубы

Ансерме же едет в Швейцарию. Он собирается вернуться к своей работе на посту главы женевских «Концертов по абонементам». Самое большее, о чем он просит, – это предоставить ему право в случае необходимости найти себе замену на один-два концерта. «Не то чтобы я намеревался (или имел интерес) будущей зимой разъезжать по свету. Но один из важных уроков, которые я вынес из своего турне, это понимание того, насколько важно для артиста не замыкаться в слишком узком кругу»[279].

При поддержке Пикте де Рошмона он постепенно создает то, что позже превратится в Оркестр романской Швейцарии, и при этом не порывает тесных контактов с Дягилевым. Весной 1917 года он стоит за пультом парижского театра Шатле, по случаю премьеры «Русских сказок» и «Парада». На протяжении следующих шести лет он возглавляет оркестр на первых постановках «Треуголки», «Пульчинеллы», «Шута», «Байки про лису», а также «Свадебки», постановка которой поручена Нижинскому. Мясин, рассчитывавший, что хореографом будет он, покинул «Русский балет».

В 1923 году из-за художественных разногласий Ансерме вынужден разорвать сотрудничество с Дягилевым. Однако он навсегда сохранит благодарность к человеку, который открыл ему двери в мир; к человеку, который, сумев спасти «Русский балет» среди хаоса войны, обеспечил светлое будущее сценическому искусству.

Главные действующие лица[280]

АНСЕРМЕ ЭРНЕСТ (фр. Ernest Ansermet; 1883, Веве – 20 февраля 1969, Женева) – швейцарский дирижёр. Родился в семье математика и выбрал себе такую же профессию, в 1903 году окончив университет в Лозанне. В 1905–1909 Ансерме занимал должность профессора математики в том же университете, однако заинтересовался музыкой и начал брать частные уроки композиции у Эрнеста Блоха. Ансерме впервые встал за дирижёрский пульт в 1910 году, проведя концерты в Лозанне. В последующие годы он руководил филармоническими концертами в городе Монтрё, а в 1915-м возглавил Женевский симфонический оркестр. В 1918 году Ансерме основал в Женеве Оркестр Романской Швейцарии и руководил им до 1968 года.

БАКСТ ЛЕОН НИКОЛАЕВИЧ (настоящее имя – Лейб-Хаим Израилевич, или Лев Само́йлович Розенберг; 1866, Гродно – 1924, Париж) – русский художник, сценограф, книжный иллюстратор, мастер станковой живописи и театральной графики, один из виднейших деятелей объединения «Мир искусства» и театрально-художественных проектов С. П. Дягилева.

БЕНУА АЛЕКСАНДР НИКОЛАЕВИЧ (1870, Санкт-Петербург – 1960, Париж) – русский художник, историк искусства, художественный критик, основатель и главный идеолог объединения «Мир искусства».

БОЛЬМ АДОЛЬФ РУДОЛЬФОВИЧ (англ. Adolph Bolm; 1884, Санкт-Петербург – 1951, Лос-Анджелес) – американский танцовщик русского происхождения, балетмейстер и педагог балета. В 1908 году партнер Анны Павловой в её первых зарубежных гастролях. В 1909–1916 годах участвовал в «Русских балетах» С. П. Дягилева. В 1916 году переезжает в США, а в 1917 году организует труппу «Интимный балет». Являлся хореографом в ряде американских кинофильмов. В последние годы жизни преподавал в Голливуде.

БОЛЬШАКОВ АНАТОЛИЙ ПЕТРОВИЧ (1870–1937) – художник, педагог, основатель частного художественного училища живописи и скульптуры в Москве. Учитель и друг Леонида Мясина.

ГОНЧАРОВА НАТАЛЬЯ СЕРГЕЕВНА (1881, село Архангельское Тульской губернии – 1962, Париж) – русская художница-авангардистка. Внесла значительный вклад в развитие авангардного искусства в России.

ГРИГОРЬЕВ СЕРГЕЙ ЛЕОНИДОВИЧ (1883, Тихвин Новгородской губернии – 1968, Лондон, похоронен в Монте-Карло) – русский артист балета, режиссер, автор мемуаров. В течение 20 лет (1909–1929 гг.) был бессменным режиссером и администратором труппы «Русский балет» С. П. Дягилева.

ДУНКАН АЙСЕДОРА (англ. Isadora Duncan, урождённая Дора Энджела Дункан, 1877, Сан-Франциско – 1927, Ницца) – американская танцовщица-новатор, основоположница свободного танца. Разработала танцевальную систему и пластику, которую сама связывала с древнегреческим танцем. Жена Сергея Есенина в 1922–1924 гг.

ДЯГИЛЕВ СЕРГЕЙ ПАВЛОВИЧ (1872?–1929, Париж) – русский театральный и художественный деятель, антрепренёр, один из основоположников группы «Мир искусства», организатор «Русских сезонов» в Париже и труппы «Русский балет» Дягилева.

КАРСАВИНА ТАМАРА ПЛАТОНОВНА(1885, Санкт-Петербург, – 1978, Лондон, Великобритания) – известная русская балерина. Солировала в Мариинском театре, входила в состав «Русского балета» Дягилева и часто танцевала в паре с Вацлавом Нижинским. После революции жила и работала в Великобритании.

ЛАРИОНОВ МИХАИЛ ФЁДОРОВИЧ (1881, Тирасполь Херсонской губернии – 1964, Фонтене-о-Роз) – русский художник, один из основоположников русского авангарда.

ЛИТВИНОВА ФРАНЦУАЗА ЖАННА ВАСИЛЬЕВНА (в девичестве Шутц), сценическое имя Фелия (Фели, Фекла, Фанни) Литвин (1861 или 1863, Санкт-Петербург, – 1936, Париж, Франция) – певица.

ЛОПУХОВА ЛИДИЯ ВАСИЛЬЕВНА, также известная как Лопокова (1892, Санкт-Петербург – 1981, Тилтон, Восточный Суссекс, Великобритания) – русская балерина начала XX века. Присоединилась к труппе Дягилева в 1910 году. Она провела там только один сезон, выделившись в постановке Михаила Фокина «Жар-птица». В 1916 г. она вновь появилась в «Русском балете Дягилева и начала танцевать в паре с Вацлавом Нижинским.

МЯСИН ЛЕОНИД ФЁДОРОВИЧ (1896, Москва – 1979, Кёльн, Германия) – танцовщик и хореограф русского происхождения. За свою долгую жизнь он сочинил более 70 балетов. Учился балету в Императорской школе Большого театра в Москве. Там его заметил Сергей Дягилев и увез в Европу. С 1915 по 1921 гг. Мясин был одним из главных хореографов «Русских сезонов».

НИЖИНСКИЙ ВАЦЛАВ ФОМИЧ (1889, Киев, Российская империя – 1950, Лондон) – русский танцовщик и хореограф польского происхождения, революционер и новатор танца. Один из ведущих участников «Русского балета» Дягилева. Учился в Петербургской балетной школе, где быстро обратил на себя внимание. С 1906 по январь 1911 года Нижинский выступал в Мариинском театре. Почти сразу по окончании училища Нижинский приглашен С. П. Дягилевым для участия в балетном сезоне 1909 г., где снискал огромный успех. За способность к высоким прыжкам и длительной элевации его назвали человеком-птицей, вторым Вестрисом.

ПАВЛОВА АННА ПАВЛОВНА (Матвеевна) (1881, Санкт-Петербург – 1931, Гаага, Нидерланды) – русская артистка балета, одна из величайших балерин XX века. В 1907 году на благотворительном вечере в Мариинском театре Анна Павлова впервые исполнила поставленную для неё М. Фокиным хореографическую миниатюру «Лебедь» (позже «Умирающий лебедь»), ставшую впоследствии одним из символов русского балета XX века. В 1909 году участвовала в «Русских сезонах» Сергея Дягилева в Париже, положивших начало её мировой известности. Афиша работы В. Серова с силуэтом А. Павловой стала навсегда эмблемой «Русских сезонов».

ПРОКОФЬЕВ СЕРГЕЙ СЕРГЕЕВИЧ (1891, Екатеринбургская губерния – 1953, Москва) – пианист и дирижёр, один из наиболее значительных композиторов XX века. Народный артист РСФСР. Лауреат Ленинской (1957, посмертно) и шести Сталинских премий (1943, 1946 – трижды, 1947, 1952).

САТИ ЭРИК (фр. Erik Satie, полное имя Эрик Альфред Лесли Сати, 1866, Онфлёр, Франция – 1925, Париж) – экстравагантный французский композитор и пианист, один из реформаторов европейской музыки первой четверти XX столетия.

СЕРТ МИЗИЯ, иногда Мисиа Серт или Мися Серт (фр. Misia Sert, настоящее имя Мария Софья Ольга Зинаида Годебская, 1872, Царское село, Российская империя – 1950, Париж) – польская и французская пианистка, муза и покровительница поэтов, живописцев, музыкантов, хозяйка литературного и музыкального салона, модель известных художников.

СЕРТ ХОСЕ МАРИ (исп. José-Maria Sert, 1874, Барселона – 1945, там же) – испанский и каталонский художник-монументалист, муж Мизии Серт с 1920 по 1927 годы.

СОКОЛОВА ЛИДИЯ (урожденная Хильда Маннингс, 1896, Лондон – 1974, Кент, Великобритания) – британская балерина. В 1915 году приняла приглашение войти в состав «Русского балета» Дягилева, где исполняла характерные танцы вплоть до распада труппы в 1929 году. Ее наиболее известная работа в тот период – роль Девы-избранницы в балете «Весна священная» (1920) в постановке Леонида Мясина. После смерти Сергея Дягилева и распада его труппы Соколова вернулась в Великобританию, где занималась частной преподавательской деятельностью, ставила мюзиклы и периодически выступала на сцене.

СПЕСИВЦЕВА ОЛЬГА АЛЕКСАНДРОВНА (1895, Ростов-на-Дону, Российская империя – 1991, Нью-Йорк, США) – русская балерина. В юном возрасте с огромным успехом гастролировала с «Русским балетома» Дягилева в США. Она была партнершей Нижинского в «Сильфидах» и «Призраке розы». С 1918 г. Ольга Спесивцева стала ведущей танцовщицей, а с 1920 г. прима-балериной Мариинского театра. Вскоре после революции 1917 г. она стала женой крупного советского чекиста Бориса Каплуна, который помог ей эмигрировать вместе с матерью в 1923 году во Францию, где в течение 1924–1932 гг. выступала в парижском «Гранд-Опера», став ведущей приглашенной балериной Парижской Оперы.

СТРАВИНСКИЙ ИГОРЬ ФЁДОРОВИЧ (1882, Ораниенбаум, Российская империя – 1971, Нью-Йорк; похоронен в Венеции на кладбище Сан-Микеле) – русский, французский (гражданство с 1934 г.) и американский (гражданство с 1945 г.) композитор, дирижёр и пианист, один из крупнейших представителей мировой музыкальной культуры XX века. Его творчество вобрало в себя практически все ведущие направления и стили своей эпохи.

ТРЕФИЛОВА ВЕРА АЛЕКСАНДРОВНА (в некоторых источниках Иванова; 1875, Владикавказ – 1943, Париж) – русская балетная танцовщица и педагог. Окончила Петербургское театральное училище. С 1894 по 1910 гг. работала в Мариинском театре. После революции уехала из Советской России и обосновалась в Париже, где открыла свою балетную школу. В 1921–1926 гг. Вера Трефилова танцевала в «Русском балете» Дягилева, исполняя главные партии в балетах «Спящая красавица», «Лебединое озеро», «Призрак розы». Последний раз Вера Трефилова танцевала в 1926 г. у Дягилева.

ФОКИН МИХАИЛ МИХАЙЛОВИЧ (1880, Санкт-Петербург – 1942, Нью-Йорк) – русский солист балета, русский и американский хореограф, считающийся основателем современного классического романтического балета.

ФОКИНА ВЕРА ПЕТРОВНА (1886, Санкт-Петербург – 1958, Нью-Йорк) – известная русская балерина, жена Михаила Фокина. В 1904 г. окончила Петербургское театральное училище и начала выступать в Мариинском театре. В 1909–1912 гг. и 1914 г. Вера Фокина участвовала в спектаклях «Русских сезонов» и труппы «Русский балет» Дягилева. В 1919 г. семья Фокиных переселилась в Америку. В 1921 г. Вера Фокина с Михаилом Фокиным осели в Нью-Йорке, открыв там балетную школу, назвав ее студией Фокиных.

ЧЕККЕТТИ (ЧЕКЕТТИ) ЭНРИКО (итал. Enrico Cecchetti, 1850, Рим – 1928, Милан) – итальянский танцовщик-виртуоз, балетмейстер и педагог. Известен как автор методики обучения искусству танца. Долгое время был педагогом-репетитором «Русского балета» Дягилева.

ЧЕРНЫШЁВА ЛЮБОВЬ ПАВЛОВНА (1890, Санкт-Петербург – 1976, Ричмонд, Великобритания) – русская артистка балета, солистка труппы С. Дягилева. Обучалась на балетном отделении Театрального училища при Петербургской императорской труппе, куда поступила на службу в 1908 году. Приглашена вместе с мужем Сергеем Григорьевым в труппу Дягилева.

Библиография

ANSERMET, ERNEST: Les Fondements de la musique dans la conscience humaine et autres écrits, Paris, Laffont, Coll. Bouquins, 1989

ANSERMET, ERNEST: Ansermet parle d’Ansermet, tiré à part du Journal de Genève, Genève, 1970

ASKELL, ARNOLD (en coll. avec Walter Nouvel): Diaghileff – His Artistic and Private Life, New York, Simon and Schuster, 1935

BUCKLE, RICHARD: Diaghilev, London, Weidenfeld and Nicolson, 1979

BUCKLE, RICHARD: Diaghilev, Paris, Lattès, 1980

BUCKLE, RICHARD: Nijinsky, New York, Simon and Schuster, 1971

CHAMOT, MARY: Gontcharova, Paris, La Bibliothèque des Arts, 1972

CRAFT, ROBERT: Strawinsky: Selected Correspondence, New York, Knopf, 1984

DUNCAN, ISADORA: Ma Vie, Paris, Gallimard, 1969

GARAFOLA, LYNN: Diaghilev’s Ballets Russes, New York – Oxford, Oxford University Press, 1989

GARCIA-MARQUEZ, VICENTE: Massine – A Biography, New York, Alfred A. Knopf, 1995

GEORGE, WALDEMAR: Michel Larionov, Paris, La Bibliothèque des Arts, 1966, rééd. 1992

GOUBAULT, CHRISTIAN: Igor Stravinsky, Paris, Honoré Champion, 1991

GRIGORIEV, S.L.: The Diaghilev Ballet (1909–1929), London, Penguin Books, 1960

KARSAVINA, TAMARA: Ballets Russes, trad. Denyse Clairouin, Paris, Plon, 1931

KOCHNO, BORIS: Diaghilev et les Ballets Russes, Paris, Fayard, 1973

LARIONOV, MICHEL: Diaghilev et les Ballets Russes, Paris, La Bibliothèque des Arts, 1970

LIFAR, SERGE: Diaghilev, Monaco, Ed. du Rocher, 1954

LOGUINE, TATIANA: Gontcharova et Larionov, 50 ans à St-Germain-des-Prés, témoignages et documents, Paris, Klincksieck, 1971

MACDONALD, NESTA: Diaghilev Observed by Critics in England and the United States (1911–1929), New York & London, Dance Horizons & Dance Books, 1975

MASSINE, LÉONIDE: My Life in Ballet, London, MacMillan, 1968

NIJINSKY, ROMOLA: Nijinsky, Paris, Denoël et Steele, 1934

NIJINSKY, VASLAV: Journal, Paris, Gallimard, 1953

RAMUZ, CHARLES-FERDINAND: Souvenirs sur Igor Strawinsky, Lausanne, L’Aire, 1978

SANDOZ, MAURICE: La Salière de cristal, Souvenirs, Genève, Kundig, 1947

SCHOUVALOFF, ALEXANDER: Léon Bakst, Paris, Scala, 1992

SOKOLOVA, LYDIA: Dancing for Diaghilev, London, John Murray, 1960

STRAWINSKY, IGOR: Chroniques de ma vie, Paris, Denoël/Gonthier, 1971

STRAWINSKY, IGOR: Souvenirs et commentaires, Paris, Gallimard, 1963

TAPPOLET, CLAUDE: Correspondance Ansermet – Strawinsky, Genève, Georg, 1990

VAN NORMAN BAER, NANCY: The Art of Enchantment – Diaghilev’s Ballets Russes, 1909–1929, New York, Universe Books, 1988

VEROLI, PATRIZIA: I Sakharoff – un mito della danza, Bologna, Edizioni Bora, 1991

Примечания

1

Сергей Лифарь. Дягилев и с Дягилевым. М.: Артист. Режиссер. Театр, 1994. С. 153–154.

(обратно)

2

Lydia Sokolova. Dancing for Diaghilev. London: Murray, 1960. Р. 69.

(обратно)

3

Григорьев С. Л. Балет Дягилева, 1909–1929. М.: Артист. Режиссер. Театр, 1993. С. 93.

(обратно)

4

Состав труппы пополнялся за счет артистов из московской студии Лидии Нелидовой, петербургской студии Евгении Соколовой и варшавского театра «Виелки».

(обратно)

5

Цит. по: Boris Kochno. Diaghilev et les Ballets Russes. Paris: Fayard, 1973. Р. 96.

(обратно)

6

Sunday Times. 28 june 1914. Цит. по: Nesta MacDonald. Diaghilev Observed by Critics in England and the United States (1911–1929). New York & London: Dance Horizons & Dance Books, 1975. Р. 121.

(обратно)

7

Tamara Karsavina. Ballets Russes / trad. Denyse Clairouin. Paris: Plon, 1931. Р. 272.

(обратно)

8

Tamara Karsavina. Ballets Russes / trad. Denyse Clairouin. Paris: Plon, 1931. Р. 272.

(обратно)

9

Письмо Мясина Большакову, Лондон, 13 июня 1914 г.

(обратно)

10

Мясин Л. Моя жизнь в балете / Пер. Е. Суриц. М.: Артист. Режиссер. Театр, 1997. С. 60.

(обратно)

11

Телеграмма Адди Кан Отто Кану от 18 июля 1914 г. и телеграмма Дениела Майера Андреасу Диппелю, руководителю «Чикагской большой оперной компании» от 29 июля 1914 г. Otto Kahn Papers. Firestone Library, Princeton University.

(обратно)

12

Телеграмма Дягилева Стравинскому от 25 июля 1914 г. Paul Sacher Stiftung. Bâle.

(обратно)

13

Телеграмма послана из Черноббио 5 сентября 1914 г. Paul Sacher Stiftung. Bâle.

(обратно)

14

Стравинский И.Ф. Хроника моей жизни / Пер. Л. Яковлевой-Шапориной. М.: МУЗГИЗ, 1963. С. 24

(обратно)

15

Телеграмма Дягилева Стравинскому от 13 октября 1914 г. Paul Sacher Stiftung. Bâle.

(обратно)

16

Машинописный экземпляр договора, составленного на французском языке и подписанного Дягилевым и Гатти-Казацца, хранится в архиве «Метрополитен-оперы» в Нью-Йорке.

(обратно)

17

Намерение Дягилева обратиться к Нижинскому подтверждается письмом Дягилева к Фокину (Лондон, июль 1914 г.); в этом письме глава «Русского балета» принимает условия, поставленные Фокиным в связи с временным приглашением Нижинского – не только танцовщика, но и хореографа, в котором Фокин видит соперника.

(обратно)

18

Григорьев С. Л. Балет Дягилева, 1909–1929. С. 85.

(обратно)

19

Ромола Нижинская. Вацлав Нижинский / Пер. с англ. Н. Кролик. М.: Терра – Книжный клуб, 2004.

(обратно)

20

Письмо Мясина Большакову, Лондон, 13 июня 1914 г.

(обратно)

21

Письмо Дягилева Стравинскому от 1 ноября 1914 г.; цит. по: Stravinsky. Souvenirs et commentaires. Paris: Gallimard, 1963. P. 55

(обратно)

22

Стравинский И. Ф. Хроника моей жизни. С. 13

(обратно)

23

Письмо Дягилева Стравинскому от 25 ноября 1914 г.; цит. по: Stravinsky. Souvenirs et commentaires. Р. 58

(обратно)

24

Там же. P. 70

(обратно)

25

Мясин Л. Моя жизнь в балете. С. 61.

(обратно)

26

Открытка Мясина Большакову, Рим, 6 декабря 1914 г.

(обратно)

27

Письмо Дягилева Стравинскому от 25 ноября 1914 г.

(обратно)

28

Письмо Мясина Большакову, Бостон, начало февраля 1916 г.

(обратно)

29

Письмо Дягилева Стравинскому от 25 ноября 1914 г.

(обратно)

30

Richard Buckle. Diaghilev. London: Weidenfeld and Nicolson, 1979. Р. 288.

(обратно)

31

Lynn Garafola. Diaghilev’s Ballets Russes. New York – Oxford: Oxford University Press, 1989. Р. 77 Цит. по: Стравинский И.Ф. Хроника моей жизни.

(обратно)

32

Письмо Дягилева Стравинскому от 8 марта 1915 г. Цит. по: Strawinsky I. Souvenirs et commentaires. p. 126.

(обратно)

33

Письмо Дягилева Стравинскому от 8 марта 1915 г. Цит. по: Strawinsky I. Souvenirs et commentaires. p. 126

(обратно)

34

Л. Карафола ссылается на изд.: F. Cangiullo. Le Serate Futuriste: Romanzo StoricoVissuto. Milano: Ceschina, 1961. P. 245–249.

(обратно)

35

Там же.

(обратно)

36

Giovanni Lista. Strawinsky et les futuristes // Catalogue de l’exposition Igor Strawinsky – la carrière européenne, Musée d’art moderne de la ville de Paris. 1980. Р. 55.

(обратно)

37

Письмо Дягилева Стравинскому от 8 марта 1915 г. Цит. по: Strawinsky I. Souvenirs et commentaires. p. 126

(обратно)

38

Там же. Р. 127

(обратно)

39

Стравинский И. Ф., Крафт Р. Диалоги, воспоминания, размышления. М.: Музыка, 1971.

(обратно)

40

Стравинский И. Ф. Хроника моей жизни.

(обратно)

41

Письмо Дягилева Стравинскому от 8 марта 1915 г. Цит. по: Strawinsky I. Souvenirs et commentaires. Р. 127

(обратно)

42

Письмо Дягилева Стравинскому от 3 марта 1915 г. Цит. по: Strawinsky I. Souvenirs et commentaires. Р. 59

(обратно)

43

Телеграмма Гатти-Казаццы Дягилеву от 10 декабря 1914 г., направленная одновременно в Петроград (Английская набережная, 22) и во Флоренцию (вьяле Торричелли, 4). Metropolitan Opera Archives, New York.

(обратно)

44

Ответная телеграмма Дягилева Гатти-Казацце от 29 декабря 1914 г. Metropolitan Opera Archives, New York.

(обратно)

45

Письмо от 14 января 1915 г. Джона Брауна (John Brown) У.Р. Макдональду (W. R. MacDonald) из Бостонской Оперы. Otto Kahn Papers, Princeton University.

(обратно)

46

Письмо Дягилева Стравинскому от 3 марта 1915 г. Цит. по: Strawinsky I. Souvenirs et commentaires. Р. 59

(обратно)

47

Предварительные контракты на русском языке, датированные 1 и 15 марта 1915 г. Strawinsky – Diaghilev Foundation.

(обратно)

48

Письмо Монтё Стравинскому от 30 декабря 1914 г. Цит. по: Strawinsky: Selected Correspondence / Robert Craft Ed. New York: Knopf, 1984. vol. 2. Р. 61.

(обратно)

49

Письмо Генри Рассела Джону Брауну из Метрополитен-оперы, Париж, 24 декабря 1915 г. Otto Kahn Papers, Princeton University.

(обратно)

50

Письмо Монтё Стравинскому от 16 января 1915 г. Цит. по: Strawinsky: Selected Correspondence. Vol. 2. Р. 62.

(обратно)

51

Письмо Стравинского Морису Делажу от 15 декабря 1913 г. Цит. по: Stravinsky. / Etudes et témoignages présentés et réunis par Francois Lesure. Paris: Lattès, 1982. P. 233.

(обратно)

52

G.-A. Rosset. Ernest Ansermet – L’Aube d’une glorieuse carrière // Revue Historique Vaudoise.Lausanne. 1983. P. 179.

(обратно)

53

Письмо Ансерме Стравинскому от 16 марта 1914 г. Цит. по: Claude Tappolet. Correspondance Ansermet – Strawinsky (1914–1967). Vol. I. P. 10.

(обратно)

54

«Театр дю Жора» (Théâtre du Jorat) – великолепное деревянное здание, возведенное в Мезьере прямо в водуазской деревне; торжественно открыт в 1908 г.

(обратно)

55

«После объявления войны я оказался вынужденным жить в Швейцарии, и здесь у меня образовался кружок друзей, из которых наиболее мне близкими были Ш.-Ф. Рамю, Рене Обержонуа, братья Александр и Шарль-Альбер Сэнгриа, Эрнест Ансерме, братья Жан и Рене Моракс, Фернан Шаванн и Анри Бишоф».

(обратно)

56

C.-F. Ramuz. Lettres (1900–1918). Lausanne: La Guilde du livre, 1956. Р. 290.

(обратно)

57

Стравинский И.Ф. Хроника моей жизни.

(обратно)

58

Письмо Ансерме Стравинскому от 2 и 9 августа 1914 г. Цит. по: Tappolet. Correspondance… t. I. Р. 16.

(обратно)

59

Письмо Ансерме Стравинскому от 8/15 августа 1914 г. Цит. по: Tappolet. t. I. Р. 17.

(обратно)

60

Ansermet parle d’Ansermet. Специальный выпуск Journal de Genève. Genève. 1970. P. 22.

(обратно)

61

Письмо Ансерме Стравинскому от 20 января 1915 г. Цит. по: Tappolet. t. I. Р. 23.

(обратно)

62

Цит. по: Francois Hudry. Ernest Ansermet, pionnier de la musique.Lausanne: L’Aire, 1983. Р. 21.

(обратно)

63

Письмо Бакста к Стравинскому от 24 января 1915 г. Цит. по: Stravinsky: Selected Correspondence…/ edited by Robert Craft. vol. II. London: Faber and Faber, 1984.

(обратно)

64

Письмо Ансерме Стравинскому от 1 февраля 1915 г. Цит. по: Tappolet. t. I. Р. 27.

(обратно)

65

Письмо Ансерме д-ру Вартманну от 7 июня 1915 г. Цит. по: Les Débuts d’Ansermet à Genève (1915–1919) / lettres publiées par Jacques Burdet // Revue Historique Vaudoise, Lausanne, 1978. Р. 116.

(обратно)

66

Письмо Ансерме д-ру Вартманну от 7 июня 1915 г. Цит. по: Les Débuts d’Ansermet à Genève (1915–1919) / lettres publiées par Jacques Burdet // Revue Historique Vaudoise, Lausanne, 1978. Р. 116.

(обратно)

67

C.-F. Ramuz. Souvenirs sur Igor Strawinsky. Lausanne: L’Aire, 1978. Р. 72–73.

(обратно)

68

Igor Strawinsky par Théodore Strawinsky // Le Figaro. Paris. 15 octobre 1971.

(обратно)

69

Закон об иностранцах от 12 мая 1900 г., ст. 14.

(обратно)

70

Согласно официальному органу Общества владельцев гостиниц, Le Journal et liste des étrangers de Montreux – Vevey, Дягилев и Мясин проживали в отеле «Палас» в Монтрё до середины июня 1915 г. Archives du Musée du Vieux-Montreux.

(обратно)

71

Телеграмма, отправленная из Лозанны (район Уши) 3 июня 1915 г. Цит. по: Gontcharova et Larionov, 50 ans à St-Germain-des-Prés / témoignages et documents recueillis et présentés par Tatiana Loguine. Paris: Klincksieck, 1971. P. 200.

(обратно)

72

Michel Seuphor. Redécouverte du rayonnisme // Gontcharova et Larionov, 50 ans à St-Germain-des-Prés. Р. 95 (Цит. по: Михаил Ларионов. Лучизм. М., 1913. С. 15)

(обратно)

73

Franck Jotterand. Des Ballets Russes aux voyages dans l’espace: Larionov et Nathalie Gontcharova // L’Illustré. Lausanne. 2 septembre 1959.

(обратно)

74

По различным обстоятельствам создание «Шута» задержится до 15 мая 1921 г.

(обратно)

75

Эта дата, предложенная В. Антоновым (V. Antonov. Le Ballet Liturgie // Nouvelles Russes. Paris. 1953. Р. 6), опровергается датировкой одного из первых заготовок к «Полуночному солнцу» (20 июня 1915 г.), а также пометой «Лозанна-Уши, июнь 1915 г.», проставленной Гончаровой на своих набросках к «Литургии». Возможно, однако, что оба художника ориентируются на юлианский календарь, который на тринадцать дней «запаздывает» относительно григорианского.

(обратно)

76

Стравинский в июле уже живет в Морже: это подтверждается двумя письмами Ансерме от 22 и 24 июля; однако бумаги, представленные в Монтрё, он забирает только 5 августа 1915 года.

(обратно)

77

Ansermet parle d’Ansermet. Р. 23.

(обратно)

78

За отсутствием дополнительных сведений приходится предположить, что Ансерме подвела память.

(обратно)

79

Gazette de Lausanne. lundi 21 juin 1915.

(обратно)

80

С 1904 г. Эрнест Ансерме печатает в этой лозаннской ежедневной газете музыкально-критические статьи.

(обратно)

81

Ошибка: Русский балет осенью 1913 года выступал в Латинской Америке.

(обратно)

82

Договор от 9 июля 1915 г. между Дягилевым и Ансерме. Bibliothèque Publique et Universitaire de Genève.

(обратно)

83

По данным Gazette des étrangers de Lausanne – Ouchy, Дягилев и Мясин провели в «Бориваже» неделю с 3 по 10 июня 1915 г. Ранее, с 16 апреля по 6 мая, в той же гостинице останавливался Бакст. Bibliothèque nationale, Berne.

(обратно)

84

Письмо Мизии Серт Жану Кокто, отправленное из отеля «Бориваж», без даты (написано, по всей видимости, летом 1915 года); опубл. в: Arthur Gold, Robert Fizdale. Misia. Paris: Gallimard, 1981. Р. 211.

(обратно)

85

В ее регистрационной карточке жителя Лозанны в качестве адреса вплоть до самого отъезда в Женеву в декабре месяце значится вилла «Бельрив».

(обратно)

86

Позже связь Мясина с Верой Савиной стоила ему изгнания из Русского балета (в январе 1921 г.)

(обратно)

87

В Фонде Стравинского-Дягилева (Stravinsky – Diaghilev Foundation) нам удалось обнаружить множество счетов от лозаннских торговцев.

(обратно)

88

Maurice Sandoz. La Salière de cristal – Souvenirs. Genève: Kundig, 1947. P. 79.

(обратно)

89

См. любопытные подробности об истории этого здания в работе Марселя Гранжана: Marcel Grandjean. Les Monuments d’art et d’histoire du canton de Vaud. T. IV. Villages, hameaux et maisons de l’ancienne campagne lausannoise. Bâle: Ed. Birkhauser, 1981. P. 64.

(обратно)

90

Anne van Muyden-Baird. Ouchy, mon village… Souvenirs de l’autre siècle (1855–1880). Lausanne: Ed. Spes, 1943. Р. 11.

(обратно)

91

Письмо Антона Сютера Дягилеву от 6 августа 1915 г. Stravinsky – Diaghilev Foundation.

(обратно)

92

Письмо Пьера-Л. Мишу, театральное агентство Мольера, авеню Флоримон, 22, в Департамент полиции от 11 октября 1915 г. (Archives de la ville de Lausanne).

(обратно)

93

Роже Мартен дю Гар. Семья Тибо / Перевод с фр. Н. Жарковой, Инн. Оксенова, Н. Рыковой. Т. 2. М.: Изд-во «Правда», 1987

(обратно)

94

«Гренетт», построенный в 1838–1840 гг., был снесен осенью 1933 г.

(обратно)

95

Переписка Немчиновой. Цит. по: R. Buckle. Diaghilev. Р. 563.

(обратно)

96

Евгения Соколова (1850–1925) была одной из самых знаменитых балерин конца XIX века. Она воспитала, в частности, Павлову и Карсавину.

(обратно)

97

Lydia Sokolova. Dancing for Diaghilev. London: Murray, 1960. Р. 68–69.

(обратно)

98

Еще 3 июня Дягилев высылает Кремневу в Лондон, Бедфорд Плейс, 34, аванс в 1513 лир через генуэзский «Русский банк для внешней торговли». Stravinsky – Diaghilev Foundation.

(обратно)

99

Контракт подписан в Лозанне 14 сентября 1915 г. Stravinsky – Diaghilev Foundation.

(обратно)

100

Ромола Нижинская и Сергей Григорьев пишут его имя как «Дробецкий». Мы, со своей стороны, следуем орфографии, принятой Ричардом Баклом, авторитетным автором биографий Дягилева и Нижинского.

(обратно)

101

Григорьев С. Л. Балет Дягилева, 1909–1929. С. 96.

(обратно)

102

Там же.

(обратно)

103

Григорьев С. Л. Балет Дягилева, 1909–1929.С. 96.

(обратно)

104

Фокин М. М. Против течения. Воспоминания балетмейстера. М.: Искусство, 1971. С. 198.

(обратно)

105

Musical America. Open Forum. February 1916. Dance Clipping File, Dance Collection, New York Public Library, New York.

(обратно)

106

Это определение упомянуто в письме Мизии Серт к Кокто.

(обратно)

107

Григорьев С.Л. Балет Дягилева, 1909–1929. С. 97.

(обратно)

108

Эта новая версия будет создана лишь в августе 1916 года в Сан-Себастьяне.

(обратно)

109

Adolph Bolm. As I knew Serge Diaghilev // The Dance Magazine. New York. December 1929. Р. 58.

(обратно)

110

Интервью с Валентиной Кашубой, взятое в Мадриде 19 февраля 1990 г.

(обратно)

111

Счет из канцелярской лавки «Мак» на улице де Бур, 53, от июля 1915 г. Stravinsky-Diaghilev Foundation.

(обратно)

112

Мясин Л. Моя жизнь в балете. С. 63.

(обратно)

113

Там же. С. 64.

(обратно)

114

Mary Chamot. Gontcharova. Paris: La Bibliothèque des arts, 1972. Р. 70.

(обратно)

115

Двустворчатые двери в иконостасе, в которые могут входить только священники во время богослужения.

(обратно)

116

Serge Grigoriev. Gontcharova et Larionov, peintres-décorateurs des Ballets de Diaghilev // Tatiana Loguine. Gontcharova et Larionov. Р. 107.

(обратно)

117

Действительно, в интервью «Нью-Йорк Пост» от 24 января 1916 года Дягилев упоминает незавершенный балет мистического характера; см.: Buckle. Diaghilev. Р. 302.

(обратно)

118

N. Gontcharova. Le Costume théâtral // M. Georges-Michel et W. George. Les Ballets Russes. Paris: Worms, 1930. Р. 22.

(обратно)

119

V. Antonov. Le projet inabouti de Diaghilev // Nouvelles russes. Paris. 1 août 1953. № 427. Р. 6.

(обратно)

120

О «Литургии» см. также: John E. Bowlt. Russian Stage Design-Scenic Innovation, 1900–1930, from the Collection of M. and Mrs. Nikita D. Lobanov-Rostovsky. Mississipi Museum of Art, Jackson, 1982.

(обратно)

121

Стравинский И. Ф. Хроника моей жизни.

(обратно)

122

Письмо Мясина Анатолию Петровичу Большакову (январь 1916 г). Государственный центральный театральный музей, Москва. Цит. по: Vicente García-Marquez. Massine – A Biography. New York: Alfred A. Knopf, 1995. Р. 54.

(обратно)

123

Мясин Л. Моя жизнь в балете. С. 64.

(обратно)

124

Там же. С. 64–65.

(обратно)

125

Serge Grigoriev. Gontcharova et Larionov, peintres – décorateurs des Ballets de Diaghilev. P. 107.

(обратно)

126

№№ 309 и 312 каталога выставки «Русский Балет Сергея Дягилева» (Les Ballets Russes de Serge de Diaghilev. Strasbourg: A l’Ancienne Douane, 15 mai – 15 septembre 1969).

(обратно)

127

Waldemar George. Michel Larionov. Paris: La Bibliothèque des arts, 1966. Р. 92.

(обратно)

128

Цит. по: Mary Chamot. Gontcharova. Р. 74.

(обратно)

129

См. №№ 255, 256 и 260 каталога выставки «Русский балет Сергея Дягилева» (Les Ballets Russes de Serge de Diaghilev. Strasbourg, 1969).

(обратно)

130

По данным La Gazette des étrangers. Lausanne, 25 mars 1916.

(обратно)

131

Письмо Ромена Роллана матери от 5 октября 1915 г. Цит. по: Cahiers Romain Rolland – choix de lettres de R. R. а sa mère (1914–1916). Paris: Albin Michel, 1971. Р. 173.

(обратно)

132

Feuille d’Avis de Lausanne. 8 novembre 1915.

(обратно)

133

О двух концертах пишет Ж. Бюрде: J. Burdet. La Musique dans le Canton de Vaud. Р. 200; Манфред Кенкель (Manfred Kelkel. Alexandre Scriabine. Paris: Honore Champion, 1984) полагает, что концертов было три.

(обратно)

134

Свидетельство Валентины Кашубы (Мадрид, 19 февраля 1990 г.)

(обратно)

135

Alexander Schouvaloff. Léon Bakst. Paris: Scala, 1992. Р. 176.

(обратно)

136

The Evening Post Saturday Magazine. New York. 20 nov. 1915.

(обратно)

137

Через Банк кантона Во он выплачивает ему 4000 французских франков, или 3636 тогдашних швейцарских франков.

(обратно)

138

В письме к Мизии Серт. Цит. по: A. Schouvaloff. Léon Bakst.Р. 176.

(обратно)

139

Договор подписан в Лозанне 28 октября 1915 г. Dance Collection. New York Public Library, New York.

(обратно)

140

Счет от музыкального издательства Руара, Лероля и Ко (Rouart, Lerolle & Cie) на «Садко» Римского-Корсакова и «Вторую симфонию» Бородина от 5 октября 1915 г. Stravinsky – Diaghilev Foundation.

(обратно)

141

Lydia Sokolova. Dancing for Diaghilev. Р. 70–7I.

(обратно)

142

С 1914 по 1918 гг. цена на хлеб удвоилась, цена на мясо выросла на 120–150 %.

(обратно)

143

Меню от 15 декабря 1915 г., записанное в блокноте (собственность Фонда Стравинского – Дягилева). Все остальные сведения о повседневной жизни на вилле «Бельрив» почерпнуты из счетов, хранящихся в данном фонде.

(обратно)

144

Maurice Sandoz. La Salière de cristal. Р. 88.

(обратно)

145

Там же. P. 86.

(обратно)

146

Maurice Sandoz. La Salière de cristal. Р. 92–93. Дягилев у Сандоза произносит следующие слова: «Ваша музыка очень бы понравилась царю; но он умер». Но это уже вымысел романиста: во времена, когда Сандоза принимают в «Бельрив», Николай II жив и прекрасно себя чувствует. Сандоз путает дату – у него этот эпизод отнесен к 1917 году, тогда как дело происходит в 1915-м.

(обратно)

147

Там же. P. 94.

(обратно)

148

Дункан А. Моя жизнь. Моя любовь. М.: Издательский дом Гелеос, 2007

(обратно)

149

Gazette de Lausanne. 19 juillet 1915.

(обратно)

150

Дункан А. Моя жизнь. Моя любовь.

(обратно)

151

Там же.

(обратно)

152

Дункан А. Моя жизнь. Моя любовь.

(обратно)

153

Ирма Дункан, или Ирма Доротея Генриетта Эрих, уедет из Женевы в Соединенные Штаты только 23 ноября 1916 г. См. также ее автобиографию: Duncan I. Duncan Dancer. Middletown, Connecticut: Wesleyan University Press, 1966. P. 156.

(обратно)

154

M. Sandoz. La Salière de cristal – Souvenirs. Genève: Kundig, 1947. P. 97.

(обратно)

155

Открытие состоялось 14 октября 1915 года.

(обратно)

156

Неопубликованная автобиография Клотильды Сахаровой (с. 44 рукописи), с которой нам любезно позволила ознакомиться Патриция Вероли.

(обратно)

157

Journal de Genève. 2 juillet 1916.

(обратно)

158

Ансерме сообщает его в письме от 25 января 1915 г.; см.: Correspondance Ansermet – Strawinsky. vol. I. P. 25.

(обратно)

159

Письмо из Рима от 3 марта 1915 г.; Souvenirs et commentaires. Р. 59

(обратно)

160

См. интервью Клотильды Сахаровой: Tribune de Lausanne. 30 janvier 1968.

(обратно)

161

Автобиография Клотильды Сахаровой.

(обратно)

162

William J. Guard. Serge Diaghileff, Genius of the Ballet Russe // Indianapolis News. 19 february 1916.

(обратно)

163

Коммюнике от 16 августа 1915 г. (Dance Collection, NYPL).

(обратно)

164

William J. Guard. Serge Diaghileff, Genius of the Ballet Russe.

(обратно)

165

C.-F. Ramuz. Souvenirs sur Igor Strawinsky. Р. 23.

(обратно)

166

Там же. P. 33.

(обратно)

167

Alfred Gehri. Les années morgiennes d’Igor Strawinsky (1915–1920) // Feuille d’Avis de Lausanne. 8 avril 1971.

(обратно)

168

Эрнест Ансерме в передаче Пьера Мейлана и Жюльена-Франсуа Збиндена «Стравинский и кантон Во» (Strawinsky et le pays vaudois) на «Радио Сюисс Романд» (1962).

(обратно)

169

Igor Strawinsky par Théodore Strawinsky // Le Figaro. Paris. 15 octobre 1971.

(обратно)

170

William J. Guard. Serge Diaghileff, Genius of the Ballet Russe.

(обратно)

171

С рассрочкой на 10 месяцев. См. письмо Дж. Гатти-Казаццы Дягилеву из Милана, помеченное 28 августа 1915 г. Документ составлен на французском и английском языках. Metropolitan Opera Archives.

(обратно)

172

Письмо из швейцарского «Bankverein» Дягилеву, Лозанна, 12 ноября 1915 г. (Dance Collection, NYPL)

(обратно)

173

Adella Prentiss Hughes. Music is my Life. New York: World Publishing Co, 1947. Р. 203. Цит. по: Lynn Garafola. Diaghilev’s Ballet. Р. 204.

(обратно)

174

Цит. по: Arnold Askell. Diaghileff – His artistic and private life. Р. 261.

(обратно)

175

Там же. P. 262.

(обратно)

176

Arnold Askell. Diaghileff – His artistic and private life. Р. 262.

(обратно)

177

Это подтверждает и Стравинский в «Хронике моей жизни»: «Дягилев уже давно хлопотал об их [Нижинского и его жены] освобождении, и оно было достигнуто после бесчисленных затруднений, которые удалось преодолеть лишь благодаря энергии и исключительному упорству моего покойного друга».

(обратно)

178

Ромола Нижинская. Вацлав Нижинский

(обратно)

179

Arnold Haskell. Diaghileff. Р. 240.

(обратно)

180

Там же.

(обратно)

181

Ее мужем стал г-н Морис Серф.

(обратно)

182

Письмо Ансерме г-ну Вартману, Лозанна, 7 июня 1915 г. Цит. по: Jacques Burdet. Les débuts d’Ansermet à Genève // Revue Historique Vaudoise. Lausanne. 1978. Р. 117.

(обратно)

183

Feuille d’Avis de Lausanne. 29 septembre 1915.

(обратно)

184

Tribune de Lausanne, 30 novembre 1915.

(обратно)

185

Gazette de Lausanne. 25 septembre 1916.

(обратно)

186

Каталог аукциона Sotheby’s, Лондон, 7 июля 1971.

(обратно)

187

Этот четвертый концерт по абонементам прошел в субботу, 11 декабря.

(обратно)

188

Registre des étrangers de l’Hôtel Beau-Rivage, Genève.

(обратно)

189

Письмо Ансерме к Доре, Лозанна, 17 декабря 1915 г.; опубликовано Жаком Бюрде: Jacques Burdet. Les débuts d’Ansermet à Genève. P. 135–136.

(обратно)

190

«Кассовые сборы – едва ли не самые высокие, какие когда-либо здесь отмечались» (Gazette de Lausanne. 5 octobre 1923).

(обратно)

191

La Suisse. 5 décembre 1915.

(обратно)

192

Стравинский И. Ф. Хроника моей жизни.

(обратно)

193

Там же.

(обратно)

194

La Suisse. 21 décembre 1915.

(обратно)

195

Григорьев С.Л. Балет Дягилева, 1909–1929. С. 98.

(обратно)

196

Journal de Geneve. 21 decembre 1915.

(обратно)

197

La Suisse. 21 décembre 1915.

(обратно)

198

Sokolova. Dancing for Diaghilev. Р. 71–72.

(обратно)

199

Мясин Л. Моя жизнь в балете. С. 65.

(обратно)

200

Там же. С. 66.

(обратно)

201

Григорьев С.Л. Балет Дягилева, 1909–1929.С. 98.

(обратно)

202

Theodore Strawinsky. Catherine & Igor Strawinsky – A Family Album. London: Boosey & Hawkes, 1973. Р. 15.

(обратно)

203

La Suisse. 21 décembre 1915.

(обратно)

204

Там же.

(обратно)

205

Le Figaro. 9 décembre 1915.

(обратно)

206

Sandoz. La Salière de cristal. Р. 122.

(обратно)

207

Jacques-Emile Blanche. Cahiers d’un artiste. IV. Р. 60–63. Цит. по: Buckle. Diaghilev. Р. 352.

(обратно)

208

Графиня, супруга богатого банкира Греффюля, – одна из известнейших фигур «Всего Парижа». У Пруста она стала прообразом герцогини Германтской.

(обратно)

209

Астрюк по просьбе Дягилева организовывал первые парижские сезоны «Русского балета».

(обратно)

210

Jacques-Emile Blanche. Cahiers d’un artiste. IV. Р. 60–63. Цит. по: Buckle. Diaghilev. Р. 352.

(обратно)

211

Там же.

(обратно)

212

Le Figaro. 31 décembre 1915.

(обратно)

213

Телеграмма Ансерме Стравинскому в Морж от 24 декабря 1915 г. Цит. по: Tappolet. Correspondance. Т. I. Р. 35.

(обратно)

214

Письмо Ансерме Стравинскому в Морж с борта «Турени» от 5 января 1916 г. Цит. по: Tappolet. Оp. cit. Р. 40.

(обратно)

215

Письмо Дягилева Расселу, Париж, 23 декабря 1915 г. Otto Kahn Papers. Firestone Library, Princeton University.

(обратно)

216

Письмо Генри Рассела из Парижа Джону Брауну, в Нью-Йорк от 24 декабря 1915 г. (Otto Kahn Papers). Письмо передано через Ансерме, который берется доставить его адресату.

(обратно)

217

Письмо Джона Брауна Отто Кану от 12 января 1916 г. Otto Kahn Papers.

(обратно)

218

Телеграмма мисс Друиден из Парижа Отто Кану в Нью-Йорк от 3–4 января 1916 г. Otto Kahn Papers.

(обратно)

219

Телеграмма Дягилева из Парижа Отто Кану в Нью-Йорк от 25 декабря 1915 г. Metropolitan Opera Archives.

(обратно)

220

Письмо Ансерме из Филадельфии – Нью-Йорка Стравинскому в Морж от 31 марта – 7 апреля 1916 г. Цит. по: Tappolet. Оp. cit. Р. 47.

(обратно)

221

Телеграмма Дягилева (вероятно, с борта корабля) Брауну в Нью-Йорк от 1 или 2 января 1916 г. Otto Kahn Papers.

(обратно)

222

Письмо Брауна Отто Кану в Нью-Йорк от 3 января 1916 г. Otto Kahn Papers.

(обратно)

223

Письмо Дягилева из Бостона Отто Кану в Нью-Йорк, от 3 февраля 1916 г. Otto Kahn Papers.

(обратно)

224

Там же.

(обратно)

225

Телеграмма Дягилева из Чикаго Отто Кану от 27 февраля 1916 г. Otto Kahn Papers.

(обратно)

226

New York Evening. 12 january 1916.

(обратно)

227

Письмо Мясина Большакову, Бостон, начало февраля 1916 г.

(обратно)

228

Edward L. Bernays. Biography of an Idea. New York: Simon and Schuster, 1965. Р. 102. Цит. по: Lynn Garafola. Р. 203.

(обратно)

229

Ромола Нижинская. Вацлав Нижинский. М.: Терра – Книжный клуб, 2004

(обратно)

230

Там же.

(обратно)

231

Телеграмма Габриеля Астрюка из Парижа Нижинскому в Берн. Цит. по: Buckle. Nijinsky. Р. 356.

(обратно)

232

Телеграмма Генри Рассела из Монте-Карло Джону Брауну в Нью-Йорк от 3 марта 1916 г. Metropolitan Opera Archives.

(обратно)

233

Телеграмма Отто Кана из Морристауна Дягилеву в Индианаполис от 11 марта 1916 г. Fonds Kochno, Bibliothèque-Musée de l’Opéra de Paris.

(обратно)

234

Стравинский И. Ф., Крафт Р. Диалоги: воспоминания, размышления, комментарии. М.: Изд-во «Музыка», 1971

(обратно)

235

Ромола Нижинская. Вацлав Нижинский.

(обратно)

236

Позже Стравинский напишет, что Дягилев «был глубоко огорчен тем, что не смог добиться от дирекции моего приглашения, на которое он твердо рассчитывал. Оно было для него так же важно, как и для меня». Стравинский И. Ф. Хроника моей жизни.

(обратно)

237

Записка Стравинского из Лозанны Ансерме от 1 апреля 1916 г. Цит. по: Tappolet. Р. 44.

(обратно)

238

Ромола Нижинская. Вацлав Нижинский.

(обратно)

239

Телеграмма Рассела из Монте-Карло Отто Кану от 15 марта 1916 г. Metropolitan Opera Archives.

(обратно)

240

Телеграмма Дягилева из Кливленда Отто Кану в Морристаун от 17 марта 1916 г. Metropolitan Opera Archives.

(обратно)

241

Телеграмма Дягилева из Кливленда Отто Кану в Нью-Йорк от 16 марта 1916 г. Metropolitan Opera Archives.

(обратно)

242

Телеграмма Дягилева из Вашингтона Отто Кану в Нью-Йорк от 23 марта 1916 г. Metropolitan Opera Archives.

(обратно)

243

Телеграмма Отто Кана из Нью-Йорка Стравинскому в Морж от 22 марта 1916 г. Fondation Sacher, Bâle.

(обратно)

244

Телеграмма Ансерме из Питтсбурга Стравинскому в Морж от 23 марта 1916 г. Цит. по: Tappolet. Р. 44.

(обратно)

245

Телеграмма Дягилева из Вашингтона Отто Кану в Нью-Йорк от 24 марта 1916 г. Metropolitan Opera Archives.

(обратно)

246

Вацлав Нижинский. Чувство. М.: Вагриус, 2000. С. 124–125.

(обратно)

247

Ромола Нижинская. Вацлав Нижинский.

(обратно)

248

Письмо Ансерме из Филадельфии – Нью-Йорка Стравинскому, в Морж от 31 марта – 7 апреля 1916 г. Цит. по: Tappolet. Р. 49.

(обратно)

249

Открытка Мясина Большакову от 3 мая 1916 г.

(обратно)

250

Письмо-подтверждение, в бешенстве подписанное Дягилевым, 11 апреля 1916 г., Broadway and 39 th st., New York. Metropolitan Opera Archives.

(обратно)

251

New York Tribune. 8 Аpril 1916.

(обратно)

252

New York Times. 8 Аpril 1916.

(обратно)

253

Richard Buckle. Diaghilev. Р. 309.

(обратно)

254

Sokolova. Dancing for Diaghilev. Р. 77.

(обратно)

255

New York Times. 13 Аpril 1916.

(обратно)

256

См. статью Фокина, опубликованную в «Нью-Йорк Геральд Трибьюн» от 29 декабря 1940 г.: «В партии Призрака Розы не должно было быть никаких женских движений, как не должно было быть и движений мужских. Персонаж Призрака полностью лишен пола».

(обратно)

257

Herald Boston. 23 January 1916: «Beautiful and graceful women and men who are not effeminate compose the troupe».

(обратно)

258

New York Sun. 26 January 1916.

(обратно)

259

New York Times, 26 January 1916.

(обратно)

260

Там же.

(обратно)

261

Baron de Meyer. The Ballet Russe – Then and Now // Vanity Fair. January 1917. P. 120. Цит. по: L. Garafola. The Art of Enchantment – Diaghilev’s Ballets Russes 1909–1929. Р. 141.

(обратно)

262

The Chicago Daily Tribune. 15 february 1916.

(обратно)

263

Письмо Ансерме из Филадельфии – Нью-Йорка Стравинскому в Морж от 31 марта – 7 апреля 1916 г. Цит. по: Tappolet. Р. 47.

(обратно)

264

Lynn Garafola. Diaghilev’s Ballets Russes. Р. 206.

(обратно)

265

Boston Evening Transcript. 28 april 1916.

(обратно)

266

Письмо Ансерме Стравинскому от 31 марта – 7 апреля 1916 г. Цит. по: Tappolet. Р. 49.

(обратно)

267

Договор от 2 августа 1916 г. (Metropolitan Opera Archives).

(обратно)

268

Письмо Дягилева из Бостона Отто Кану, 3 февраля 1916 г. Otto Kahn Papers.

(обратно)

269

Kansas City Stars. 5 February 1916. Цит. по: Buckle. Diaghilev / trad. par Tony Mayer. Paris: Lattès, 1980. Р. 361.

(обратно)

270

Ansermet par Ansermet. Р. 27.

(обратно)

271

Там же. P. 28.

(обратно)

272

Письмо Ансерме из Филадельфии – Нью-Йорка Стравинскому в Морж от 31 марта – 7 апреля 1916 г. Цит. по: Tappolet. Р. 46.

(обратно)

273

Musical Courier. 20 January 1916.

(обратно)

274

The Sun. 18 January 1916.

(обратно)

275

Письмо Ансерме из Филадельфии – Нью-Йорка Стравинскому в Морж от 31 марта – 7 апреля 1916 г. Цит. по: Tappolet. Р. 48.

(обратно)

276

Мясин Л. Моя жизнь в балете. Соч. С. 72.

(обратно)

277

По крайней мере, так рассказывает Ансерме: Ansermet par Ansermet. Р. 33.

(обратно)

278

Открытка Мясина Большакову, Мадрид, 5 июня 1916 г.

(обратно)

279

Письмо Ансерме из Мадрида президенту женевских «Концертов по абонементам» от 3 июня 1916 г. Цит. по: Les Débuts d’Ansermet à Genève.P. 146.

(обратно)

280

Составлено редактором.

(обратно)

Оглавление

Paulsen

Слова благодарности

Предисловие Волшебство Русского балета

Глава I Июнь 1914 – апрель 1915 года

Глава II Лето 1915 года

Глава III Осень 1915 года

Глава IV Декабрь 1915 – май 1916 года

Главные действующие лица[280]

Библиография Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg